Память Крови
Валерий  Горбань


Этот сборник художественных повестей и рассказов об офицерах и бойцах специальных подразделений, достойно и мужественно выполняющих свой долг в Чечне. Книга написана жестко и правдиво. Её не стыдно читать профессионалам, ведь Валерий знает, о чем пишет: он командовал отрядом милиции особого назначения в первую чеченскую кампанию. И в то же время, его произведения доступны и понятны любому человеку, они увлекают и захватывают, читаются «на одном дыхании». Публикация некоторых произведений из этого сборника в периодической печати и на сайтах Интернета вызвала множество откликов читателей самых разных возрастов и профессий. Многие люди впервые увидели чеченскую войну глазами тех, кто варится в этом кровавом котле, сумели понять и прочувствовать, что происходит в душах людей, вставших на защиту России и готовых отдать за нас с вами свою жизнь


Валерий Горбань

Память крови


А мы стоим меж двух огней

Да ждем сюрпризов каждый час.

И платим кровью мы своей

За то, чтоб выполнить приказ.


ВКУС ВОЙНЫ


Закон выживания


Не только ты меня об этом спрашивал. Я сам себя об этом постоянно спрашиваю. И с ребятами, когда собираемся, тоже об этом часто спорим.

И никто ответить не может: как же так получается?

Едут на броне десять бойцов. Выстрел — хлоп! Девять — живых… Один — «двухсотый». Почему он? Почему не тот, что слева? Почему не тот, что справа? Или фугас — ша-арах! Шесть «двухсотых». Три «трехсотых». А на одном — ни царапины. Опять же: почему он уцелел? Не тот, что без половины черепа лежит. Не тот, что без ступни ползает.

Никто не ответит. Никогда не ответит.

И все же есть Законы выживания. Они простые очень. Правда, даже если все их соблюдать, это еще не значит, что жизнь тебе гарантирована. Почему? Одни говорят, что Господь к себе лучших забирает. И не смерть это, а переход в новую, лучшую жизнь, тяжким ратным трудом заслуженную. Другие плечами пожимают: лотерея, закон больших чисел. Кому-то должен этот жребий выпасть. В общем, выше это разумения человеческого.

Зато, если эти Законы не соблюдать — то тебе из войны уже точно не выйти.

А самый главный их них я для себя давно вывел: надо верить в то, что делаешь, и надо делать то, во что веришь.

Когда не веришь, то ты без всяких исключений — покойник. Даже если с войны без царапины вернешься, ты — покойник. Тело еще бродит. А душа твоя — «двухсотый». Побродишь еще, потаскаешь это тело. И уйдешь. Хорошо, если сам, один. Хорошо, если другим беды еще не наделаешь.

А если веришь…

Мне вот, когда про свою роту рассказываю, обычно говорят:

— Это просто ты сейчас за своими парнями скучаешь, вот они тебе и кажутся золотыми, да серебряными.

Или вообще:

— Хорош, мужик, заливать. Всякое мы про контрактников слыхали, но какие ты сказки рассказываешь…

А я и сам бы не поверил, если бы мне кто другой рассказал. Знаешь, как в анекдоте про черта, который пять лет всех баб бл…довитых в один самолет собирал? А тут — с точностью до наоборот: чей-то ангел-хранитель в одну роту всех классных мужиков свел. Причем — разными путями. Один — чужую машину разбил, в долги влетел. У другого — работы нет, дома нелады пошли. Я в Чечню вернулся, чтобы слово свое выполнить, которое сам себе дал, когда нас, после Хасавюртовского мира, оплеванных оттуда вышвырнули… короче, у каждого свое.

Когда в Новочеркасске собрали батальон, стали формироваться. Кто в разведроту просился — как-то сразу и скучковались. Еще познакомиться не успели толком, а уже будто ниточки между нами протянулись.

В первый же вечер у нас в казарме заварушка маленькая приключилась. Народ понажрался, кто от скуки, кто от страху перед будущим. Были и те, кто уже повоевать успел, в первую кампанию. Ну и завелись некоторые:

— Все равно на смерть идем! Давайте деньги авансом! Мы сейчас гулять хотим!

Вижу, обстановка накаляется с каждой минутой. Психоз вот-вот массовый попрет. А ведь батальон целый, с оружием. Делать нечего. Вышел на середину казармы:

— Хорош орать! Что и за что вы требуете? Родина от вас еще ничего, кроме заблеванных подушек, не видела. Кто умирать собрался, возвращайтесь домой. Там сопли лейте, или помирайте. А кто жить собирается — спать ложитесь. Завтра в дорогу.

Я их не боялся, крикунов этих. Надо было бы — остудил бы пару-тройку. Но вижу — разведчики мои будущие ко мне подтянулись. Встали рядом.

И как-то успокоилось все сразу.

Вот тогда-то и почувствовали мы все, что больше нет нас поодиночке. Есть рота. И именно тогда мы приняли наши правила. Не мародерствовать. Не крысятничать. Не палачествовать. Никогда не терять свое лицо. И верить друг другу. Верить до последнего.

Я мужикам своим прямо сказал:

— Если мы от своих правил не отступим, если мы свою веру сохраним, Бог всегда будет на нашей стороне.

И не оказалось среди нас ни одной гнилушки. Сколько вместе всего прошли — ни один трещину не дал. И когда нас предали, загнали в окружение и бросили. И когда мы из окружения этого с боями выходили, Был у нас парень, Сашок. Лучший из лучших. Он за линию ходил, как на прогулки. Не успеет вернуться — готов опять идти. Но когда сдали нас, это так по душам ударило, что не каждый сдюжил. И Сашка, когда мы на прорыв пошли, вдруг говорит:

— Все ребята. Я сломался. Я больше ни во что не верю. Вот мы сейчас пойдем, а нас снова подставят… Я боюсь. Боюсь так, что поджилки трясутся. Вы теперь на меня сильно не рассчитывайте.

Я за всю свою жизнь большего мужества не встречал. Первое: что нашел он в себе силы такое сказать. А второе, что он, после этих слов, с нами две недели через бои шел. Боялся смертно, но шел и вышел. Потому что ему казалось, что он веру свою утратил.

А она с ним была.

А приятель мой Серега во вторую роту попал.

Замечательный он был человек. Чистый.

Месяц спустя мы под Грозным стояли. И потянуло комбата нашего на подвиги. Придурок пьяный. С каких глаз он это затеивал, с каких в жизнь проводил, с каких команду на открытие огня подал?…

Ушла вторая рота. Засаду выставили на выходе из Грозного. Ждали боевиков на прорыв. И в сумерках уже вышла на них колонна. Слышали мы — стрельба в том районе отчаянная была. По радиопереговорам судя, наши боевиков в полную силу долбили. Колонну эту в прах разнесли.

Мои от зависти прямо изнывали. Но чувствую я: что-то не то.

— Не торопитесь завидовать, — говорю.

Вернулась рота. Обычно после такой удачи азарт прет, каждый рассказывает что, да как. А тут — молчком. Я на Серегу смотрю: ходит, как в воду опущенный. Тоже молчит. В душу ему я лезть не стал. Созреет, сам все скажет.

Да и говорить особо не понадобилось. Через день проходили мы тот район. И колонну эту увидели. Не боевая колонна. Только один «Урал» на транспорт боевиков тянет. Хоть и сгорело все, но видно, что остальное — разношерстная техника. Легковушки. Автобусы. Остатки барахла гражданского… Заглянули мы. Разные там трупы были. И женщины. И дети. А оружия не было. Ни целого, ни обгоревшего.

Подошел Серега. Смотрел, смотрел… и заплакал молча.

А вечером, когда мы с ним у меня в палатке сидели, говорит:

— А ведь не всех сразу…. Мы, когда сообразили, что происходит, прекратили огонь, кинулись помогать. Засветились перед ними — чья работа. А что дальше делать? Комбат, козел, протрезвел резко. Собрал нас, говорит: «Если отпустить их, или в госпиталь отвезти — все! Кранты нам!..» В общем, получается, перевязали мы их, накормили и … Не знаю, как теперь с этим жить. Но думаю, что скоро мы за это ответим.

Не стал я его ни утешать, ни успокаивать. Не поверил бы он моим словам.

Тем более, что прав он оказался на сто процентов. Будто знак какой — то лег на роту. Через день, да каждый день пошли у них потери. Глупые какие-то, непонятные… для тех, кто не знал, что происходит.

Я тогда об одном Господа просил: чтобы дал Сереге легко уйти. Чтобы дал ему возможность успеть душу свою очистить.

А под Дуба-Юртом их рота полностью легла. Практически полностью. Человек пять осталось. Когда чехи на пятки сели, Серега отход остатков роты прикрывал.

После того, как мы духов вышибли, мои ребята его нашли. Меня позвали.

Он себя вместе с боевиками гранатами подорвал. Две воронки по бокам. Весь — как решето. Кистей рук нет. А на лице — ни царапины. Чистое лицо. Строгое и спокойное.

Я рад за него. Жить по своей вере он уже не мог. Но умереть успел…

Он с верой умер.

Что? Да! Я — православный. Только тут не о том речь. Нет. Кто как молится — это без разницы. Бог один на всех, это и без меня сказано. И вера настоящая — она одна в душе. И Закон на всех действует одинаково.

Работали мы как-то за линией. Надо было броды к Катыр-Юрту разведать. Пошли впятером. Ночь хорошая такая была. Туман, морось. Можно под носом у любого секрета пройти. Если только прямо на них не наступим — не заметят.

Прошли мы эту речушку, как велено. Броды нашли, и не один. Времени еще полно. И такой соблазн одолел: посмотреть, как у духов служба организована, что в ауле делается.

Там, где мы заходили, постов не было. Или спали, как убитые. Но, скорей, все же не было. Мы же не дуриком шли. Смотрели.

К крайним домам вышли. И тут — патруль.

Трое их было. Что-то типа ополчения местного. Боевиками-то и назвать трудно. Но, здоровые ребята. Один с охотничьим ружьем, а двое — с калашами. У нас и «Винторез» был, и пистолет бесшумный. Но только, если бы мы их просто убрать решили, то не стали бы и патроны тратить. Они же идут, болтают о чем-то по-своему. Только песни не поют. В ножи спокойно можно было взять. Но интерес-то другой. Три «языка» сами в руки идут.

Надо было видеть, когда мы им сзади каждому ствол в ухо вставили… Обмякли джигиты.

Сначала трудно они шли. Да нет, не сопротивлялись, какое там! Ноги просто у них поотказывали. Идут, а коленки — в разные стороны выгибаются.

За речкой передохнули. Стали совет держать. Тащить их? Кому они особо нужны? В кусты порознь растащить, на месте расспросить и избавиться от обузы.

Но тут я прикинул, времени — можно хоть еще раз к духам сходить и вернуться. Пленники наши очухались. Идут уже живо. Говорю парням:

— Не стоит грех на душу брать.

Были бы наемники. Или серьезные отморозки типа басаевских. Тех сокращать при любых обстоятельствах надо. Нечего им в колониях наш хлеб жрать. А эти… народные дружинники.

Ребята посомневались. Но спорить не стали. «Языки» наши сообразили, что им жизнь подарили. Впереди нас чешут, но бочком-бочком, в глаза по-собачьи заглядывают.

Доставили мы их. Сдали. Пусть другие с ними беседуют. Есть любители бесед с пристрастием.

Но опять повезло джигитам этим. Узнали про них высокие начальники. Приехали лично допросить. Ну, тут уже культурно все, чуть ли не под протокол. Клянутся дружинники, что боевиков в селе нет. Укреплений нет. Только ополченцы местные. И против федералов ничего не имеют. Ополчение создали, чтобы, наоборот, боевиков в село не пускать и от мародеров отбиваться.

Когда их отпускали, нам поручили их за посты вывести. Старший их на прощание обниматься полез. Говорит:

— Мы тебе жизнью обязаны. Приходи ко мне в гости. Хоть сейчас, хоть завтра. Всей семьей охранять будем. Да и охранять не надо будет. Аллахом клянусь, у нас в селе гостя никто не тронет! А в моем доме — тем более!

Обниматься я с ним не стал. Но руку пожал. Понял человек добро — хорошо. Меньше зла будет. Его в Чечне и так слишком много.

А на следующий день наши парни на их засаду напоролись. Тогда вся бригада развернулась и пошла на зачистку. Ну, ты знаешь, что там оказалось. И дзоты в подвалах и снайперы на крышах. Сколько ребят легло!

Но рассчитались мы с ними. Закончили работу, вернулись на базу, с ног валимся. Сил нет — даже поесть. Одна мысль — забраться в палатку и отключиться. И тут, представляешь: … ведут моего «друга»! Не одного. Их там десятка полтора было. Но я его сразу узнал. В разгрузке, крутой такой.

— Ну, привет, говорю. Значит, так у вас гостей встречают? Выходит, ты меня в гости звал, чтобы в засаде повязать? А как же твой Аллах? Ваше гостеприимство хваленое?

И тут меня заело — передать не могу! Мы, русские, о своем гостеприимстве на каждом углу не кричим. Но из собственного дома ловушку делать для того, кто тебе жизнь подарил, … У нас не каждый конченый уголовник на такое пойдет. Порвать бы его, суку, голыми руками! Душа клокочет, чуть сердце не лопается.

Ребята, что его вели, поняли все. Говорят:

— Не переживай, братишка. Сейчас мы вон до тех кустиков дойдем, и он у нас бежать попытается…

— Нет, говорю, не пойдет так. Вы из сволочи мученика сделаете. А ему на небе места нет. Даже у Аллаха.

Мои ребята в круг встали. Духов рядом поставили.

В кругу я и он. Он на голову выше. Крепкий. На свежей баранинке и молоке рос.

— Бери нож. Я тоже только с ножом буду. Убьешь меня — мои ребята тебя отсюда выведут и отпустят. Слово офицера, и моя последняя воля на этот случай. Ты Аллахом клясться любишь… Ну, что ж, если твоя вера сильней, то покажи, как ты в него веришь.

Не было у него никакой веры.


Память крови


Сердце колотилось, плясало, наполняя уши звоном и прогоняя бешеными толчками кровь через виски: грум-грум, грум-грум, грум-грум… Ноги еще хранили то ощущение невероятной легкости, с которой они бросили через окоп ставшее невесомым тело. Руки же, наоборот, налились горячим свинцом и продолжали сжимать винтовку, от штыка которой, через бешено пульсирующие пальцы, прямо в душу прошел мягкий хруст разрываемой металлом человеческой плоти. А капелька пота, скатившаяся со лба в уголок губ, вновь принесла с собой тот страшный, упоительный запах-вкус, что каждый раз багровым хмелем ударял в голову, наполняя все существо диким первобытным возбуждением:

— Я убил Его! И я жив!

Винтовка была мосинской трехлинейкой. Той самой, с которой шагали революционные солдаты и матросы по страницам «Букваря», и поднимались в атаку красноармейцы в кинохронике Великой Отечественной.

А у Него был карабин. Черный, короткий, с плоским штыком. Его мундир был похож на форму немецких солдат. Но ни витых погон, ни орлов, ни крестов Виктор не помнил. Просто китель. С карманами на груди. В левый нагрудный карман и входил длинный, четырехгранный штык трехлинейки, когда Он вдруг растерянно опускал свой карабин и начинал судорожно шарить рукой по подсумкам с обоймами.

Виктор встал с кровати и, покачиваясь, босиком прошлепал в ванную. Ополоснул ледяной водой пылающее лицо, но не стал его вытирать, а, запрокинув голову и прикрыв глаза, присел в углу на старенькую стиральную машинку.

В дверь ванной тихонько поскреблись.

Мамин голос спросил:

— Сынок, тебе плохо?

Наверное, и двух часов не прошло, как он проводил Наташку, поцелуями мешая ей выговаривать глупые девчоночьи обещания, и, вернувшись домой, упал в постель. Друзья, давшие хорошей копоти по случаю проводов Виктора в армию, разошлись еще раньше.

— Нет, мам, все нормально. Душновато просто. Иди спи. Завтра еще напереживаешься.

Впервые этот сон пришел к Виктору, когда ему исполнилось четырнадцать. В первую же ночь после дня рождения. И за четыре года, прошедшие после того потрясения, он не один десяток раз вновь и вновь перелетал через окоп. А его враг, вновь и вновь, развернувшись вслед за своей смертью, соскальзывал со штыка и мягкой куклой оседал в глиняное укрытие, ставшее могилой.

Виктор твердо знал, что, просыпаясь, он запоминал не все. Последнее, что оставалось в памяти: по черному желобку между белыми, блестящими гранями стального жала стекают тяжелые капли и падают на истоптанную пожухлую траву. Алый цвет смешивается с желтым и зеленым. Маленькие подплывающие овалы становятся бурыми…

И все. Черный занавес. Но ведь было еще что-то. И это «что-то» каждый раз мучило его, разламывая голову, делая угрюмым и раздражительным, заставляя в такие дни избегать друзей и дерзить родителям из-за ерунды.

Однажды, после очередной глупой стычки, отец зашел к нему в комнату и, обняв за плечи, спросил:

— Что с тобой происходит? Мама грешит на твой трудный возраст. Но, по-моему, все гораздо серьезней…

Рассказ сына он слушал, опустив глаза. А когда, наконец, их взгляды встретились, Виктора пробил озноб и он замолчал на полуслове: отец знал!

А тот попытался улыбнуться и глуховатым, подсевшим голосом сказал:

— Чему ты удивляешься? В России ни одно поколение без войны не обошлось. У нас в роду все предки воевали. Прапрадеды твои на Дону и в Запорожье казаковали. Деды и прадеды с немцами дрались. Их кровь носишь. И их память…

У входа в комнату послышались мамины шаги и отец торопливо шепнул:

— Не говори матери. А то она нас обоих к психиатру потащит.

Больше они к этой теме не возвращались.

* * *


Напряжение было просто невыносимым. Кудрявые кусты, незнакомые южные деревья, каждая травинка — все излучало опасность. Они были где-то здесь. И в любой момент могли ударить в упор длинной очередью, катнуть под ноги гранату или, прыгнув на спину, полоснуть по горлу кинжалом.

Виктор остановился. Стараясь не лязгнуть громко ножнами, вытащил штык-нож и прищелкнул к автомату. Раньше он никогда этого не делал. Не было такой нужды. «Духи» никогда не лезли в рукопашную, предпочитая, после внезапных обстрелов из засад, смываться, не дожидаясь ответа. Да и штык-нож он сегодня взял с собой только потому, что вчера, выпендриваясь перед ребятами, метнул любимую финку в старый каштан. Нож попал в железной твердости сучок, и лезвие отломилось у самой рукоятки.

— Рэмбо, твою мать, — снова обругал себя Виктор.

Неожиданно стало легче. Воспоминание о конкретной неприятности сделало окружающий мир более реальным.

Но все же…

Те двое, которых они с Санькой «срисовали» в «зеленке» недалеко от дороги, растворились где-то здесь. А ведь была надежда, что, незаметно сев им на хвост или захватив их живьем, удастся выйти на базу боевиков. Командир разведроты, дав по рации «добро» на преследование, тут же выслал подмогу. Но ребятам нужно было минимум тридцать минут. А «духи» долго сидеть в засаде не стали. Сунули в лужу на дороге две противотанковых мины и легким, упругим шагом поперли в горы. Пришлось, наскоро вышвырнув опасные гостинцы в кювет, идти за ними вдвоем.

Слева, метрах в ста, воздух распорол автоматный треск. Два «калашникова» рычали друг на друга. Санька напоролся! Виктор рванул на звук, стараясь рассчитать так, чтобы зайти со спины автоматчика, стрелявшего выше по склону.

Перелесок внезапно кончился. И метрах в пятидесяти от него, за двумя большими валунами вдруг четко нарисовалась фигура боевика, стоящего на колене. Второй — неподвижно лежал рядом, подтянув ноги к животу и неестественно запрокинув голову. Автомат у живого «духа» был с подствольником. Хлопок! Виктор невольно проводил взглядом черную каплю, вырвавшуюся из короткого ствола. Граната пыхнула дымком возле старого мощного дуба, подпрыгнула и рванула в воздухе, вышвырнув из-за дерева смятую пятнистую фигурку. Боевик что-то яростно прокричал и кинулся к упавшему.

Магазин автомата был полон. И предохранитель давно снят. Но стрелять Виктор не стал. Удивительно знакомая багровая волна плеснула ему в мозг и понесла вперед невесомое, пружинящее тело. Он мчался наперерез, видя сразу все: бегущего врага, перевернутую курносину штыка на конце своего автомата, Саньку, лежащего с размозженной головой… И неистовое «А-а-а!» первобытным рыком вырвалось из мгновенно пересохшей глотки.

Боевик, тормознув, развернулся навстречу опасности. Вскинул оружие, но тут же, отчаянно вскрикнув, вырвал из «калаша» пустой магазин, отшвырнул его в сторону и выхватил из «разгрузки» другой.

В последнем, стелющемся прыжке Виктор выбросил свой автомат вперед. Штык-нож, коротко хрястнув, вошел между четкими контурами запасных рожков, в клапан только что опустевшего кармана. Сила инерции пронесла Виктора еще несколько шагов, а его враг, развернувшись от страшного удара и сорвавшись со штыка, мягкой куклой перевалился через сашкин труп.

Виктор стоял, опустив автомат. Бешеное возбуждение клокотало в груди:

— Я убил Его! И я жив!

Жутковатый, пьянящий запах-вкус бил в ноздри, наполняя рот солоноватой слюной и кружа голову.

А по широкому плоскому лезвию штыка, рисуя алые дорожки, стекали тяжелые капли, падали на раскаленные щебнистые камни и мгновенно высыхали бурыми лепешечками…

Страшный удар вырвал у него землю из-под ног.

Виктор по-кошачьи извернулся в воздухе, шлепнулся на живот и мгновенно перекатился за убитых.

Через несколько секунд он пошевелился, отполз за дерево и, прижавшись спиной к стволу, стал рассматривать свою правую ногу.

С одной стороны бедра камуфляж медленно темнел вокруг небольшой аккуратной дырки. С другой — из кратера вырванного воронкой мяса на лохмотья ткани плевался кровью маленький пульсирующий гейзер…

Снизу затрещали сразу несколько «калашниковых». Виктор торопливо затянул жгут, сунул назад, в карман, индивидуальный пакет и потянул к себе автомат. Но пули пропели с двух сторон от него и ушли в «зеленку». А сквозь звон, нарастающий в ушах, пробились знакомые голоса:

— Держись, братишка! Держись, разведчик!

И тогда он опустил оружие.

* * *


Дед, припав на изуродованную страшным шрамом ногу, хлестал Виктора березовыми вениками и приговаривал:

— Терпи, казак, атаманом будешь!

Банный полок раскачивался, как корабельная койка. Пар волнами прокатывался по телу, и пот крупными каплями стекал по лицу, по плечам, по ложбинке на груди.

Виктор плыл в жарком розовом тумане и его запекшиеся губы облегченно шептали:

— Я вспомнил! Я вспомнил!..

А пульсирующие пальцы мертвой хваткой впивались в края импровизированных носилок, собранных из двух жердей и камуфлированных курток разведчиков, которые бегом несли своего товарища.

ВКУС ВОЙНЫ


Эх, война, война!

Впереди толпа гудит. Площадь народом запружена. На подходе к ней тоже кучки людей стоят, ненавидящими взглядами нас обжигают.

Митинг очередной.

Ну их к Аллаху. Через этот улей ехать — дураком надо быть. Либо пулю всадят исподтишка, либо вообще на машину полезут, попробуют заваруху какую-нибудь учинить. Омоновцев, конечно, могут и побояться. У нас народ отчаянный, дойдет дело до драки — гранатами дорогу зачистим. Да только зачем зря грех на душу брать. Женщин полно.

Нормальные герои всегда идут в обход. Плохо, конечно, что улочки незнакомые. Правда, меньше шансов на засаду напороться, нас ждут на постоянных маршрутах. Зато можно с любой другой неожиданностью столкнуться. Есть районы, где боевики в открытую разгуливают.

А хочется побыстрей домой, на базу. В кабине УРАЛа, на командирском сиденье огромная длинная дыня лежит. Специально на рынок заезжали. По жаре такой на эту фруктину чудесную спокойно смотреть невозможно.

— Ничего, скоро мы до тебя доберемся, правда, Винни?

Водитель, добродушный крепыш, родной брат Винни Пуха, согласно кивает головой и непроизвольно сглатывает слюну. Он целый день сегодня за рулем, еще и с обедом пролетел. Пока другие перекусывали в столовой ГУОШа, Пух где-то хлопотал с погрузкой вещевки для отряда.

— Змей, смотри!

— Вижу.

«Сферу» на голову, дверцу приоткрыл, ей же и прикрываюсь: броник мой на дверке висит. Не вывалиться бы, когда Винни тормознет.

Молодец Пух, вроде от дороги глаз не отрывает, а суету непонятную впереди по курсу засек.

Слева, на краю пустыря большого, рыночек. Киоски и просто столы на небольшой площадке стоят. На одних — запчасти поразложены. На других — овощи, консервы какие-то. Но люди не торгуются, у столов не трутся. Люди за киосками поприседали, под столы забились. Несколько человек на земле лежат. Кто неподвижно, руками голову закрыв, а кто бочком-бочком старается за кучу мусора заползти. Справа еще интересней: УАЗик, а за ним двое в камуфляже, с автоматами. Нас увидели, но смываться не торопятся. Наоборот, руками машут, останавливают. Один еще и в сторону рынка показывает, мол, туда поглядывайте.

Мы, дорогой, везде поглядывать будем. Здесь недогляд смертью пахнет. Тем более, нехорошее место, открытое. Только справа панели бетонные свалены, да впереди — узкая улочка с домами частными. Но до них еще добраться надо. Если оттуда стрелять не начнут…

— К бою, слева — справа!

Хлопцы мои не зевают, уже как надо стоят: вдоль бортов, разом — на колено. Оружие — наизготовку. Борт железный, да скамейка деревянная — не велика защита, но от осколков прикроют. Шлемы и броники тоже не бумажные. А дальше — каждому своя судьба.

А моя доля — командирская.

Не зная обстановки, за секунды считанные, принимай решение, как поступить. Может, спектакль все это, отвлечение для засады. И надо, пока не поздно, назад рвать, огнем прикрываясь. Может, и свои попали в переделку, помощь нужна. А цена ошибки — «груз двести», а то и не один…

Вот и разгадка!

Слева, за пустырем, на крыше обгоревшего здания и в темных провалах его бывших окон огоньки замелькали.

И по раме стальной УРАЛа нашего, как горохом, тр-р-р-ру!

Стрекот автоматный последним прилетел.

— К машине!

Да что с вами, орлы, не услышали за шумом, или от уставной команды в мозгах перемкнуло?!

— Прыгай, вашу мать!..

Другое дело! Стокилограммовый Бабадя в полном снаряжении (двадцать пять кило металла), с ручным пулеметом и двумя коробами патронов, как птица над бортом взвился. На землю обрушился — пять баллов по шкале Рихтера. Лишь бы ноги не сломал! Остальные тоже в воздухе пятнистыми призраками мелькают и тают тут же. Секунда-две — и нет никого. Только из-за плит бетонных у обочины, в сторону здания коварного стволы настороженные посматривают. Но не все. Два автоматчика на мушке неизвестных в камуфляже держат.

Мужики за УАЗиком совсем присели, автоматы на землю положили.

— Мы свои! У нас раненый!

Винни, как только ребята с машины слетели, по газам — и под прикрытие дома частного. Притер УРАЛ под стенку, стоит, команды ждет.

«Комод» Чавыча, он же снайпер по боевому расчету, редкого хладнокровия человек, уже в прицел своей винтовки впаялся.

— Дистанция триста, командир.

Студент, хоть и молодой боец, первую командировку работает, тоже не зевнул:

— На пятиэтажке, сзади!

Точно, согнутая черная фигурка по краю крыши мелькнула, за бордюрчиком укрылась.

Молодец, братишка!

— Промышленное здание, триста метров, крыша. Подствольники, огонь! Пятый этаж, третье окно слева — автоматчик. Чавыча, щелкни его. Сзади, правая пятиэтажка, крыша — Бабадя, отработай.

Первая серия подствольников по-разному пришлась. У кого-то недолет. Но пара разрывов точно легла. Как при залповом огне каждый свое попадание определяет, никто объяснить не может. Да только вторая серия всю крышу черными шапками нахлобучила.

Пару раз снайперка чавычина хлестанула. Бабадин пулемет ей вслед пророкотал. И — тишина. Сидят бойцы за укрытиями. Холодными глазами профессионалов все впереди себя щупают. Прошли те дни, когда с перепугу, да в азарте на одиночный выстрел лупили в белый свет, пока патроны не кончатся. Боевики тоже молчат. Видно поняли, с кем дело имеют. Может ушли. А может, ждут, пока расслабимся и к машине в кучу соберемся…

Пока пауза, надо в отряд сообщить, что в переделку попали.

— База, Змею.

— На связи.

— Попали под обстрел в районе авторынка, на улице…

А хрен его знает, что за улица. Впереди — частный сектор, за деревьями табличек не видать. Пятиэтажки — разбитые, закопченные.

— Не могу сориентироваться. Приблизительно километр от вас, в сторону бывшего двадцатого блока. Будете на подходе, обозначимся ракетами.

— Держитесь, братишки! Сейчас будем!

Так, а теперь нашими добровольными пленниками займемся.

У этих двоих удостоверения в порядке. Но здесь бумагам веры нет. Другое важней. УАЗик по левому борту пробоинами попятнан. В машине еще двое. У одного грудь в бинтах, пятно багровое подплывает на глазах. Второй его придерживает, новый пакет перевязочный зубами рвет. Не маскарад. Да и так видно — свои. Когда все вокруг по-русски свободно говорят, учишься друг друга нюхом распознавать. На то тысячи нюансов есть и не все объяснить можно. А от этих еще и новичками за версту тянет.

Судя по результатам, у боевиков тоже обоняние в порядке. Еще легко ребятки отделались. Надо выводить их срочно.

— Промедол ввели? В шок не уйдет?

— Все сделали. Скорей в госпиталь надо!

— Прыгай за руль, прикроем.

— Пух, Змею!

— На связи.

— Сдай назад, прикрой УАЗик бортом.

— Чавыча! Смотрите в оба, Винни сейчас, как мишень будет.

В тишине напряженной взревел УРАЛ. Одним рывком из-за укрытия выпрыгнул, точно слева от УАЗа по тормозам врезал. Ну, что вы телитесь?! Подпел УАЗик, рванулись парой вперед. Идет Винни, собой братишек прикрывает. Именно собой. Он ведь слева сидит. Бок броником на дверке защищен. А голову куда денешь, под торпеду? Так ведь на дорогу смотреть надо. Глаза-то к голове привинчены. Не на стебельках, перископом не выставишь. Шлем на голове? Но это — от мелочи, от осколков и рикошетов. Если сейчас снайпер на спуск жмет, то через долю секунды шлем слетит, как котелок дырявый. С кашей желто-красной. У духов и гранатометы есть. И стреляют они из них мастерски. Не дай Бог увидеть, как летит навстречу Винни звезда хвостатая…

Все, проскочили. Теперь они домами прикрыты.

УАЗик, скорость не сбрасывая, дальше помчал. Удачи тебе, брат! Живи!

А Винни сейчас назад пойдет, своих ребят выводить.

— Внимание, выходим под УРАЛом.

Снова громадина железная задним ходом, как в автошоу, шпарит. В правом зеркале на миг пуховы глаза высверкивают. Не влево смотрит, где смерть его пасет, а на ребят: как бы не сбить кого, если поторопится к машине рвануть.

Вот они, материализовались. Каждый левой рукой за борт зацепился, в правой — оружие, как учили. И пошел УРАЛ, боком своим людей прикрывая. Чешут бойцы, еле земли касаются. Скорость машина задает, твое дело — ноги вовремя переставлять, не сбиться, под товарища не рухнуть.

Выскочили из тира. Теперь в машину — и ходу.

Винни шлем с головы сбросил, пот — ручьями по лицу. Вспотеешь тут!

Поднимаюсь на подножку, последний взгляд в кузов — все? Домой!

Да только сзади — крик умоляющий.

Что такое? Нанялись тут все руками махать? Двое стоят на коленях, жестами к себе зовут. А сами — в центре пятачка. Если вся площадка — тир, то это место — десятка на центральной мишени. Ага, щас! Если мы так вам нужны, гребите сюда сами.

— Помогите, тут раненый!

Точно, за ними третий лежит. Мне его поза еще в начале суеты всей этой не понравилась. Теперь вижу, почему. Одна нога в голени пополам переломана и под немыслимым углом торчит, так, что пятка почти коленки касается. Лужа черная из-под ноги ползет. Здорово его жахнуло. Если не помочь мужику, кончится через пять минут, от шока болевого и потери крови. А как помочь?

— Несите сюда!

— Нельзя нести, нога оторвется!

Вот, блин, история. Ну его на хрен, башку из-за него подставлять! Только высунься, пулю схлопочешь. Если боевики не ушли, точно сейчас на живца пасут. А бросить как? Человек ведь. Живой. Пока.

Эх, мамочка! Ангелы — хранители мои! Вывозите, родимые!

— Прикройте!

Вздохнул, и как в воду ледяную…

Теперь я знаю, что видит и что чувствует хирург во время рискованной операции. У меня процесс несложный, но обстановочка… Одни чеченцы подползли, помогают. А другие — очередь над головой свистанули. Слишком высоко. Своих отгоняют?

В ответ наша СВД ударила, и калашников короткую очередь отсек. Это — Мак-Дак сработал: у него автомат с оптикой.

Раненый шепчет:

— Не надо, уезжай!

— Молчи, дыши ровно!

Один чеченец возле меня не выдержал, вскочил, кулаком машет, кричит что-то по-своему. Голос звонкий, воздух тихий, далеко слышно, наверное.

Все, не отвлекаюсь. Весь мир в узкий пятачок сжался, как ночью в луче прожектора. Перед глазами — ноги бедолаги этого. Та, что в голени перебита, на скрученных рваных мышцах и коже растянутой держится. Розовая кость из мяса сантиметров на пять торчит. Костный мозг сгустком свисает. Надо расправить, соединить. Боль ведь адская…

Первым делом — жгут, под колено. Кровь хлещет, как из спринцовки. Хорошо, рукава закатаны, а то стирать замучишься.

Теперь — промедол. Колпачок шприц-тюбика довернуть, мембрану пробить. В мышцу, прямо через брючину. Черт! Неудачно как! Бедро в судороге, словно каменное. Полтюбика ввел и игла сломалась.

— Промедол мне!

Сбоку рука появляется. Белый тюбик в ней. Второй укол.

Перед глазами второй жгут выныривает. Его — выше колена.

— Так, терпи!

Ногу развернуть, кость в мясо уложить, концы свести. Нет, простой повязкой не закрепишь.

— Шину бы!

Треск рядом. Под руку дощечки от пивного ящика подныривают. Отлично! Теперь, на сквозную рваную рану — с двух сторон — бинты стерильные. На них — «шины», сверху — еще бинты. Есть.

На второй ноге — пятка вдребезги. Сухожилия торчат, кость розовеет. Делаем все по новой. Только без промедола. Наркотик уже действует. Обмяк мужик.

Но силен! Лет сорок — сорок пять, крепкий, как дуб. Другой бы на его месте либо отключился, либо на крик изошел. А этот только зубами скрипит, да тяжко так выговаривает:

— За что они меня искалечили? Я не воюю. Я приехал карбюратор купить, а они — из автомата.

Один из помощников моих рассказывает по ходу:

— По УАЗику с дома стрелять стали. А они не поняли. Выскочили — «Ложись» — кричат. Все попадали, а Умар замешкался. Они ему — по ногам. А он-то ни при чем. С крыши стреляли!

Да, картина знакомая. И винить ребят нельзя. Не один день надо под пулями полазить, чтобы научиться не молотить на каждый выстрел дуриком, а работать по цели конкретной. Но и самые опытные профессионалы порой срываются. Нервы на взводе. Хочешь жить — стреляй первым. Результат потом увидишь. И всякое бывает. Порой в неразберихе и по своим пуляют. Почти каждый через это прошел. Ведь здесь из-за каждого угла бьют. Из «зеленки», из домов, из руин. И из толпы на рынках не одного федерала расстреляли. Здесь ведь тоже кто-то засаде сигнал подал, на УАЗик нацелил… А правители наши, да чистюли — законодатели, войну полномасштабную развернув, даже чрезвычайное положение не ввели. Им начхать. Они деньги делают. А мы здесь нервы рвем, да кровь льем. Свою и чужую. Так что не вини ты, дружище, тех, кто стрелял. Кляни тех, кто эту бойню развязал.

Все, вторую ногу спеленал. Можно дух перевести, глаза поднять. Давно чувствую, что прикрыли меня слева, с той стороны, откуда пули пели. Да все глянуть было некогда.

Щемануло сердце. Теплом умылось.

Братишки мои!

Нет, не услышите вы от своего Змея ядовитого, вечно всем недовольного, слов любви и благодарности. Не принято у омоновцев лирику разводить. Но на всю жизнь запомню я ваши лица обреченно-сосредоточенные. Живым забором в брониках, стволами ощетинившись, уселись на площадке пыльной, загородили командира и чеченца раненого. Что ж вам пережить за эти минуты пришлось?

И Винни снова здесь. УРАЛом своим нам спину от пятиэтажек прикрыв, сидит под колесом, мой броник наготове держит.

Но теперь — точно все.

Подъехали милиционеры местные. Народ вокруг осмелел, поднялся, окружили, лопочут и по-русски и по-своему. Раненого — в «Жигули» милицейские. Молодой чеченец, глаза пряча, руку жмет.

— Спасибо.

— Не стоит. Не забудь врачам сказать, что полтора тюбика промедола вкололи. И время, когда жгут наложили. Это очень важно! Полтора тюбика и жгут!

— Не забуду, я понимаю…

Умар тоже голову поднял.

— Спасибо.

— Не стоит. Удачи тебе. Живи. И прости, если сможешь…

Навстречу, от комендатуры колонна летит, стволами ощетинилась. Из УРАЛов затормозивших наши посыпались, а за ними — братья-сибиряки да уральцы. По спинам хлопают, теребят. Душман, громила бородатый, ворчит:

— Ну ты даешь! Подмогу запросил, а адрес — на деревню дедушке!

Не ворчи, братишка. Вижу я тебя насквозь. Вижу радость твою, что все у друзей обошлось, вижу гордость, что все орлы твои, как один, на выручку братьям помчались.

И снова на сердце тепло.

Слышите, люди: есть еще настоящие мужики в России! Не всех еще за баксы скупили. Не всем еще души загадили.

Слышишь Россия: еще есть кому тебя защищать!

* * *


Вот ухлестался кровищей. Обе руки — по локоть. Коркой багровой кожу стянуло, чешется под ней все. А в умывальниках — Сахара.

Ох, и дам я сейчас дневальному прочухаться!

Вон он стоит, на дыню загляделся, слюнки пускает.

— Командир, когда очередь занимать?

— Когда я руки вымою, а весь ваш наряд вторые сутки отбарабанит. Дыню так сразу усекли, а что умывальники пустые, хрен заметите!

— Да только что выплескали, Змей! Патрули на обед подходили. И в бочке уже нет.

— Ну, нашел оправдание, красавец! Неси ведро от соседей и передай старшине, что будете на пару с ведрами бегать, пока на весь отряд не завезете. Мухой давай!

Помчался дневальный, а навстречу комендант вприпрыжку чешет. К нам никак?

— Змей, у соседей на блоке проблемы. Якобы гражданских расстреляли. Комендант города приказал человек двадцать взять и на месте разобраться, пока туда местная прокуратура и милиция не понаехали.

— А что: соседи сами выехать не могут, целый батальон? Это их блок, пусть сами и разбираются. Да и вся техника у них.

— Приказано милицию направить. Для объективности. И обеспечить охрану места происшествия до прибытия работников прокуратуры.

— Ой, как неохота в это говно лезть… А никого другого послать нельзя? У меня людей на базе раз-два и обчелся.

— Техника и люди есть. Бери БТР. Сосед еще один подгонит. Ты со своими старшим пойдешь. Прокурорские разборки — дело второе. Ребят на блоке сначала спасти надо. Там толпа какая-то непонятно откуда взялась. Давай, лети.

Ну, елы-палы! Все-таки накрылось удовольствие.

— Мамочка! Дыню в офицерский кубрик неси. Только, если кто раньше меня вернется, предупреди: сожрут — самих вместо нее на куски порежу.

Ага, напугал я их. Понятное дело, командиру кусок оставят. А Винни, да остальные, что сегодня вместе кувыркались? Обидно будет мужикам.

У Пионера — взводного тоже сомнение в глазах.

— Змей, давай прикончим ее, пока группа грузится.

И в самом деле: черт его знает, чем этот вызов обернется. Может, вообще больше в жизни полакомиться не придется. А дынька — вот она, янтарем отсвечивает, запахом прохладным слюну нагоняет.

— Налетай братва! — и нож ей в бок.

Верхнюю половину — наверх — уже сидящим на броне.

Нижнюю — только успевай кромсать.

Бойцы резервной группы из дверей выскакивают, каждый свой кусок на ходу, как автомат по тревоге, подхватывает — и на БТР. Сами-то автоматы у них давно в руках. Со своими калашниковыми они и спят в обнимку.

— Классная дынька, Змей!

— Ты скорее чавкай, на дорогу выскочим — будешь пыль глотать!

И в самом деле хороша. Нежная, ароматная. Сладкий сок по рукам течет, кровавую корку розовыми дорожками размывает. О, блин! Бросило на колдобине, мазнул куском по другой руке, забагровел край куска по-арбузному. Но не пропадать же добру, надеюсь, крестник мой СПИДом не болеет.

Привкус солоноватый…

* * *


А ты помнишь, Змей тот случай?

Да, тогда, во дворе. Сколько тебе было, тринадцать или четырнадцать?

Помнишь, как долговязый придурок по кличке Фашист ни с того, ни с сего шибанул камнем пробегавшую кошку и, ухватив ее за задние лапы, треснул головой о дерево. Как омерзительно липкая капля кошачьей крови прыгнула тебе на щеку и растеклась кипящей полоской. И как, содрав всю кожу на щеке в тщетных попытках смыть тошнотворное клеймо, ты несколько дней блевал при одном воспоминании о случившемся…

Ах, война, война!

Интересно: что же там все-таки, на девятке?


Авитаминоз


Вот и закончилась наша первая ночь в Грозном.

Закончилась без суеты, без страха. И если поцокали мои орлы зубами, то не из-за пулявшей всю ночь по блоку «биатлонки», а от неожиданного после вчерашней дневной жары ночного заморозка.

Так что, командир, через левое плечо поплюй, но, похоже, можешь себя поздравить.

Пусть командировка только начинается. Пусть это всего лишь одна из предназначенных твоему отряду сорока пяти ночей. Пусть война в любой момент может подкинуть любой страшный сюрприз.

А все-таки — ты готов. И орлы твои готовы.

А солнышко снова шпарит.

Воспоминания о ночном заморозке вместе с потом из-под «Сферы» солеными ручейками утекли. Даже странно подумать, что дома еще сугробы лежат и метели вовсю буянят. Сейчас бы окрошечки холодненькой… Кстати, вчера, когда шли на базу из ГУОШа, проезжали мимо рынка. Похоже, в Грозном народ действует по правилу: война войной, а торговля по расписанию. На рынке народу полно и издалека видно, что прилавки зеленью забиты. А хочется зеленочки-то, травки-силосу, витаминчиков! Правда, мужики в комендатуре говорили, что цены на рынке еще высоковаты, надо чуть подождать. Да только дорога ложка к обеду. Когда всего полно будет, то и охотка отойдет. А вот сейчас лучком зеленым в солонку ткнуть, да с черным хлебушком его! Или редисочкой свежей, ядреной похрустеть… Все, сил нет, слюна аж фонтаном брызжет. И вообще, аль мы не крутые, аль не заслужили?!

— Котяра!

— Здесь, командир!

— Давай готовь машину и группу прикрытия. Смотаемся на рынок, посмотрим, как тут народ живет. Да надо к обеду зелени набрать. А то мы, как бригада вурдалаков выглядим. Морды бледные, губы синие. В медицинские учебники можно фотографировать, в раздел про авитаминоз. Сколько тебе времени нужно?

— Пять минут.

— Время пошло…

— Пять — не пять, но через десять минут уже и Урал у коменданта выпросили, и сопровождение в полном боевом из-под брезента радостными физиономиями сияет. Ну, понятное дело — весь цвет отряда здесь. Первый выход в город, на оперативный простор. Это тебе не на блоке торчать, марсианские пейзажи на грозненском асфальте рассматривать.

Рынок, как рынок. Все та же туретчина, китайчатина. Польский ширпотреб попадается. Все те же сникерсы-марсы-пепси-колы. Торгашки, в основном чеченки, галдят, как положено. Зазывают, подначивают. По-русски почти все нормально говорят. Только гласные потягивают, нараспев как-то. Шипящие очень любят. И букву «в» смешно выговаривают: губы в трубочку, как англичане свое «дабл ю», из-за которого до сих пор Шерлок Холмс в разных изданиях то с Уотсоном, то с Ватсоном за злодеями бегает.

Мужиков мало. Только мясо продают двое или трое. Да водку — один. Несколько человек у стенок киосков на корточках сидят. Надо повнимательней быть. А то в толпе и стрелять не надо. Сунут заточку под броник — ты еще по инерции идти будешь, а твой «приятель» уже испариться три раза успеет.

— Не разбегаться. Группой идем. Повнимательней.

Вот она, зелень кучерявая. Вот она, родимая. Тут надо Кота вперед запускать. Ох, и мастер торговаться. Рожа уже в улыбке расплылась, глазенки заблестели. В своей стихии человек.

Что-то с первой хозяйкой не сторговались. Ну, понятно, кто же на Кавказе товар с первого захода берет? Тут торговаться не уметь — себя не уважать. Только делать это надо красиво. Не жлобства для, а искусства ради. Красивый торг — это состязание поэтов!

Ну вот! Тетка — покупательница весь кайф обломила! По виду — своя, русачка. Только странная какая-то: бледная, лицо, как испитое. Дерганая, похоже, с легкой шизой. Котяра со второй продавщицей уже целую сагу о молодой редиске сложили, уже партию на два голоса без фортепьяно дружненько так стали выводить… А эта подошла, теребит пучки: то ей не так, это — не эдак. Есть такая категория рыночных посетителей. Им в удовольствие пройти, поприценяться, ничего не купить, зато каждому продавцу его товар охаять. Желчь слить. Обычно торгаши таких мгновенно вычисляют и либо игнорируют, либо сразу отсылают подальше. Но наша чеченка вежливая оказалась. Хоть и видно, что ничего эта тетка покупать не будет, хоть и сбила она нам торг красивый, но не злится продавщица, отвечает ей на все вопросы, разговаривает вежливо. Наверное, боится русской при нас дерзить. То-то! Это вам не девяносто четвертый, когда о русских здесь любая мразь ноги вытирала, как хотела. Теперь у них защитники есть!

— Ну, вы будете брать что-нибудь? — Котяра ухмыляется галантно.

— Нет, дорого. Что это за цена? С ума совсем сошли.

Женщина бережно кладет пучок редиски на место (что ж не швырнула для полноты возмущения?) и, отвернувшись, уходит, наконец. Ну ладно, и нам пора. Котяра затаривается в два пакета, сбив цену чуть не вполовину. Хозяйка торжественно, в знак признания его несомненного таланта, еще три пучка укропа бесплатно вручает. Комплименты, обещания теперь покупать зелень только у этой красавицы (благо ее джигита рядом нет), аплодисменты, занавес…

А на базе уже борщ с тушеночкой доваривают. Сейчас мы туда укропчику, чесноку меленько рубленного, да под лучок… Есть счастье на свете, люди добрые!

Вон как наряд в столовой при виде роскоши такой развеселился. Так: пока они борщ доводят до абсолютного совершенства, а столы — до уровня фламандских натюрмортов, надо быстренько в комендатуру мотнуться. Зам коменданта по милиции обещал подготовить график патрулирования, да, если честно, и желание поделиться первыми впечатлениями аж распирает…

Что-то нет Федорыча. Ни в штабной комнате, ни в спальне. Может на улице? В комендатуре два входа-выхода. Один — со двора, для своих. Второй — снаружи: к шлагбауму и пункту выдачи гуманитарки.

Точно — вот он. Возле шлагбаума с народом стоит. Откуда их столько? Старики, женщины, некоторые с детьми. Есть и чеченцы, но в основном свои — славяне. И тоже лица странные: мимика дерганая и блеск в глазах, как у той женщины на рынке. Федорыч им что-то объясняет. Мягко так, как доктор тяжелобольным:

— Чуть-чуть подождите. Сейчас подойдет помощник по тылу. Обязательно поможем. Хоть немножко, но поможем.

Ко мне направился. Надо расспросить, что тут за народное собрание.

— Здравствуй, дорогой. Как первая ночь? Без проблем? Ну и молодцы. А у нас — вон видишь…Вот беда, беда! Посмотришь на людей, самому три дня кусок в горло не лезет. А как всем помочь? Красный крест только рекламу создает, да политику качает, а реальная помощь — мизерная. Гуманитарку привозят — ее всю сильненькие, да блатные растаскивают. Люди сутками в очередях стоят, дождаться не могут, в обмороки падают. Чеченцам легче. У них родня в селах. Кому совсем невмоготу — уезжают к своим. В городе все равно ни работы, ни условий для нормальной жизни. А эти… пока бои шли, по подвалам сотнями от голода и жажды умирали. Вышли из подвалов, а кто их накормит? Где квартиры уцелели — мародеры прошлись. Рады последние вещи за банку тушенки отдать, а где те вещи? Одна надежда — на нас. А что у нас, склады, что ли? Мы тут уже все, что могли поотдавали: перловку, пшено, макароны разные, а все равно — капля в море…По помойкам бродят, да сейчас и на помойках ничего не найдешь. На рынках побираются. Вокруг еды ходят, смотрят, оторваться и уйти не могут. А купить не на что… Слушай, ты за сутки хоть немного отдохнул? Что-то выглядишь неважно, не приболел?

— Да нет, все нормально. Климат непривычный, жарковато. Ничего, освоимся. Я… я к своим пойду. А насчет патрулирования попозже зайду, ладно?

— Хорошо, давай попозже. Но все-таки, дружище, ты в медпункт зайди. Что-то ты мне не нравишься…

Я сам себе не нравлюсь, Валерий Федорович. Ненавижу! Ненавижу это тупое самовлюбленное животное, стоявшее в двух шагах от смертельно голодной женщины и не догадавшееся протянуть ей хотя бы жалкий пучок редиски.

Сытый голодного не разумеет.

Какие страшные слова.

— Командир, обед готов!

— Что-то неохота, жара что, что ли?

— Команди-и-р!

— Давайте пока без меня. Я попозже. Саня… ты вчера ворчал, что нам крупы всякой напихали на целый полк. Все равно мы ее есть не будем. Собери быстренько, да еще что-нибудь… Там у комендатуры люди голодные стоят…

Мы готовились к этой войне.

Нам рассказывали, как вести себя с местными при проверке документов.

Но среди местных — десятки тысяч русских, украинцев, армян, евреев.

Мы до автоматизма отрабатывали действия при штурмах зданий и при «зачистке» населенных пунктов. И мы твердо усвоили, что в подвал всегда нужно заходить втроем: сначала граната, а затем — ты и напарник.

Но как штурмовать дома и подвалы, в которых укрываются не только боевики, но и чудом уцелевшие под бомбежками и артобстрелами люди?

Мы изучали методы своего выживания в экстремальных ситуациях.

Но представить себе не могли, что будем жевать свои сытные пайки под голодными взглядами истощенных людей.

Нас — сытых, здоровых и сильных учили защищать этих людей с оружием в руках.

И вот мы пришли.

Ну так что, командир? Ты готов к такой войне?


Чеченский дневник


Магадан-Грозный

28 марта-12 мая 1995 года


28 марта


Вылет назначили на 10 часов. Собирались: к 5 часам — офицеры, к 6-30 — весь личный состав. Погрузку организовали более-менее, а с вооружением затянули настолько, что выехали не в 7-30, а в 8-30. К счастью, наша авиация не самая точная в мире. До 16 часов стояла отличная погода, а нас мариновали в накопителе, хотя рейсы уходили один за одним, и наш самолет был на месте. Около 16 запуржило и тут же объявили посадку. Несмотря на сильный ветер, все-таки взлетели.

Сначала народ находился в сильном возбуждении, кое-кто втихаря и тяпнул водочки. Пиво слегка перебрал пивка, но в целом вели себя довольно прилично. Девчонки-стюардессы сначала напрягались, но потом развеселились и летели мы в полной гармонии с экипажем.

После посадки в Новосибирске все сразу повалились спать и правильно сделали. В Ростове нас встретили организованно, но в Новочеркасске пришлось потаскать все наши ящики на второй этаж казармы, где нас разместили. К концу все падали с ног, и к 0-30 по местному все снова поотключались. За час до нас заехали ижевцы, и спать им, пока мы не угомонились, не пришлось. Но ничего, братишки настроены вполне дружелюбно. Из их подготовки отмечу: им всем обменяли удостоверения на другие фамилии. Заботятся о людях. А у нас зам по кадрам посмотрел на меня, как на идиота, когда я обратился с такой просьбой. Еще у них у каждого — пенопленовые туристические коврики. А мы с этим делом не успели организованно решить.

Ребята пересказывают беседу с водителем нашего автобуса. Сначала долго хвалил новочеркасских девчат, а потом стал удивляться: в первый раз вижу полностью трезвый ОМОН, обычно из самолета аж вываливаются. Не знаю, насколько он приукрасил, но народ подтверждает, что таких кудесников хватает. Но у соседей — ижевцев и алтайцев в этом плане полный порядок.


29 марта


Смеемся над своими проблемами с часовыми поясами. Две трети отряда повскакивали в пять-шесть утра и бродят с вытаращенными глазами. Ижевский командир ворчит: «Ну, чего сами не спите и другим не даете?». А как спать, если дома все нормальные колымчане уже пообедали. Разгар трудового дня.

Дали день отдыха. Разрешил народу группами уйти в город. Сам с Коксом (мой зам по кадрам и воспитательной работе) и другими офицерами тоже пошел прогуляться. Кокс зазвал нас в церковь. И правильно сделал, хоть мы потом над ним всю дорогу и посмеивались.

Впечатление потрясающее. Храм XII века, отреставрирован почти полностью. Сколько поколений наших предков молились в этих стенах? Сколько дум, чаяний, обращений к Господу! Какие лютые беды прокатились за это время по России! Когда вышли из храма, несколько человек спросили: «Ребята, вы ТУДА?» Крестят вслед, благословляют, кланяются. И в сердце что-то происходит. Какое-то тепло и сила. Объяснить невозможно.

В обед приехали представители войсковой части, которым поручено решать вопросы нашего обеспечения. Как я и ожидал, все разговоры и телеграммы главка типа: «Вам там все дадут» — полная ерунда. Сухпай — за свои деньги. Боеприпасы — по голодной норме. Немного помогли с камуфляжем. Барахло, «стекляшка». Посыплется через две недели, но и то — хлеб.

После обеда начались сюрпризы. Гоблин пошел в санчасть, пожаловался на аллергию от парацетамола, который пил от простуды. Весь покрылся красными пятнами. Фельдшер в санчасти ахнула: «Вы нам краснуху привезли! Немедленно в изолятор!» Алексей расстроился, чуть не в слезы. У Гоги — температура, кашель. Ночью на погрузке вспотел и постоял на «теплом» весеннем материковском ветерке. Минимум — хороший бронхит. Швед гриппует — домашняя заготовка. Вот тебе и здоровые омоновцы. Первый урок: акклиматизация не разбирает, куда ты едешь, на войну, или пузо парить на курорте.

Фельдшер успокаивает: «Это мелочи. В Грозном тиф, поговаривают о сибирской язве…» Сама она провела в Грозном полтора месяца с солдатами ДОН (дивизия оперативного назначения), в казармах которой мы сейчас и размещаемся. Смотрю на этих солдатиков и поражаюсь: зелень пузатая. Глаза пустые. Вид у большинства какой-то оглушенный. Старшина рассказывает: попали в февральскую мясорубку. Из 75 привез назад 45, пятеро — «груз 200», остальные по госпиталям. Ну, ни хрена себе — «вооруженный конфликт»!

Вечером ходим, как сонные мухи, вытягиваем хотя бы до 22 часов, чтобы войти в «материковский» режим.

Очередной сюрприз. Наш прикомандированный связист и Танкист так «пообщались» с коллегами из ДОНа, что пришлось устроить им выволочку и отправить спать.


30 марта — 1апреля


Дни забиты до предела, некогда взяться за ручку. Поспать удается 5–6 часов и то с перерывами.

30-го поехали на полигон. Бестолковщина полная. Взяли свое счастье в свои руки: забрали себе нескольких офицеров с полигона, разбились на группы. Гранатометчикам дали выстрелить аж по два раза. Из подствольных гранатометов, которые мы получили накануне вылета — по 3–5 выстрелов. Порадовали наши снайперы. Рядом два ОМОНа еще только пристреливали винтовки, а наши просто проверили, не сбиты ли прицелы и отработали хорошо. Танкист успел натаскать, молодец! Две новых винтовки все же пришлось помучить, одна так и бьет непонятно куда.

Все бросили по гранате РГД-5. Я выводил на броски половину своих бойцов. Очень интересно наблюдать за каждым. Люди проявляются на этой жестянке с тротилом, как снимки на Поляроиде. Один бравирует, другой суетится, некоторых просто колотит. Половина бросает не в цель, а лишь бы выкинуть из окопа. А ведь дома уже бросали один-два раза каждый.


После обеда съездили в казачьи лагеря. Должны были получить форму-омоновку, но получили «от винта».

Ночью наш доброволец Сэм, который так рвался с отрядом, напился с друзьями из соседнего ОМОНа. Успокаивали его по очереди взводный Пионер, я и Кокс. Не стал разбираться сразу, пусть отойдет.

С утра — на погрузку в поезд. Алтайцы — как оловянные солдатики, вот вышколены. Вышли вперед всех и торчали бедолаги, долго-долго. Мы не спешили, но вышли организованно. Приехали к поезду к 11–00, загрузились и ждали до 18–00.

Командир сводного отряда построил всех на травке в каре и провел конкретный инструктаж. Интересный мужик. Небольшого роста, коренастый. Матерый вояка, начинал еще с Осетии. В Грозном почти с первых дней. Нахлебался крови, дерьма, чесотки и вшей по самые гланды. Простой мужик, но очень жесткий. Главный мотив всех его бесед: берегите ребят.

Ехали в поезде спокойно. Профессор и Полковник решили попить пивка. Нарвались на меня. Вместе с протрезвевшим Сэмом получили втык и по строгачу. Собрал личный состав, еще раз объяснил, что за пьянство буду наказывать беспощадно. Пообещал написать приказ о героях дня и копию отправить домой для всеобщего сведения.

В ночь на первое апреля диктор радио пожелала каждому радиослушателю повеселиться и пошутить от души. Мы посмеялись: классная у нас получилась шутка — въезд в район боевых действий.

Я, конечно, не удержался, чтобы не поздравить своих с первым апреля. Фриц и Олень так увлеченно рассматривали из тамбура одну из станций, что не заметили, как я связал шнурки их ботинок. Надо было видеть выражение их лиц, когда они попытались разойтись и стали дергать друг друга за ноги.

Проверил вагоны. Народ успокоился. Лежу на полке. Вспомнил свой прикол и вдруг стало стыдно. Товарищ майор, ну, когда вы из детства-то выйдете?


1 апреля


Если дни и дальше будут так лететь, то затосковать не успеем. Вечером тащу себя за шиворот к тетрадке, но благие намерения испаряются, как только присаживаюсь на кровать.

Ну, по-порядку.

Приехали мы первого апреля к вечеру. Шли большой колонной, около 15-ти машин в сопровождении 3-х БТРов. По дороге обошлось без обстрелов, в Грозном также. Подъехали к штабу, нас направили на территорию какого-то заводика. В мрачном, сыром полуцеху-полуподвале, на полках, напоминающих камеру хранения, жила предыдущая смена. Холод, грязь, теснотища. Командир ОМОНа из Коми предложил собраться (а нас пять ОМОНов) и обсудить, как размещаться. Пока мы собирались, он тихонько дал команду своему офицеру занять побыстрее места получше. Остальные командиры были просто потрясены этим фокусом. Омоновское братство не фикция, здесь многое держится на взаимопомощи. Но он сам себя наказал. Тех, кому не хватило места, отправили назад, в штаб. Там предложили на выбор несколько вариантов, в т. ч. 3-ю комендатуру. Я вспомнил, что в ней служили наши собровцы и говорили, что там нормальные условия, даже импровизированный душ есть. Поэтому сразу запросился туда. Дали добро. Приезжаем в комендатуру, нам говорят: «Уже разместились приморцы». Но Шулубина (зам. начальника УВД области по тылу, сопровождающий о руководства) так просто не собьешь. Прошёл всю школу (а комендатура расположена в школе-трёхэтажке) и нашёл-таки три комнаты, в которых высились горы мусора и натурального говна. Собрал я бойцов и предложил: один вечер в дерьме, зато остальные дни будем жить по-человечески. Ребята с ног валились, шёл уже восьмой час путешествия, в брониках, шлемах, с оружием и рюкзаками. Но оказались просто молодцами. До темноты успели выкинуть основную массу мусора из двух комнат. Солома и Кот взяли на себя самую мерзостную работа — отмывать полы от дерьма и наслоений грязи. К полуночи в двух комнатах мы уже расположились на чистом полу, поставили печки и провели ночь относительно нормально.


По части снабжения.

Не могу без смеха вспоминать, какие письма слало МВД: такие-то вещи должно выдать УВД, такие-то получите на месте.

Все этапы нашей поездки характеризовались одинаковыми обещаниями: «В Ростове (Новочеркасске, Моздоке, Грозном) вам всё дадут.» Завершающий этап этого вранья: «Встанете на довольствие в полку ВВ, там всё дадут».

Из всех этих обещаний выполнено одно, в полку нас кормят. Есть можно, но не всё.

Кровати Шулубин выбил с треском и скандалом на третий день. Матрасов, спальников и одеял нет. Что привезли с собой, то и бросаем под бок: 40 одеял на 55 человек и у каждого бушлат. Несколько человек вняли моим предупреждениям дома и взяли надувные матрасы и спальники. Из медикаментов получили коробку пенициллина, жгут и шины. Промедол мы привезли свой, но не стали об этом говорить, прошли все инстанции и не получили ни одного шприц-тюбика. А не привезли бы свой, и случись ранение?

С боеприпасами более-менее, только нет 7.62 мм патронов под наши АКМСы. Пока запас есть, интенсивные бои не идут, своих хватит.

Первые же впечатления. Пока стояли у штаба, подошли мальчишки: русские и один армянин. Спрашивают: «А вы не уезжаете?». «Нет, — отвечаем, — а что?». «Да чеченцы обещают, что когда вы уедете, нас всех вырежут. Правда, мы и сами теперь можем им задать!».

Ненависть здесь посеяна обильно, даже дети втянуты в бойню. Чеченские мальчишки хвастаются, как стреляли из гранатометов по российским танкам. Русский мальчишка рассказывает, как у него на глазах застрелили из дробовика в голову, в упор, капитана-танкиста, взятого в плен: «Вели, вели по улице, а потом один дед подскакивает и как даст! Мозги вперёд полетели…» «А я видел, как снайпер с соседней крыши стреляет, мама показала: «Смотри, — говорит — гад людей убивает.»

Весь день второго апреля личный состав занимался обустройством, а мы совещались и получали разного рода наставления в ГУОШ (группа управления оперативного штаба МВД РФ в Чечне).

Взбесило выступление тыловика: «А разве у вас этого нет? Не может быть! А разве всем это не выдали в Моздоке? Не может быть!»


3 апреля


Получили команду принять 20-й блокпост. Это от нас метров 600–800 по прямой, 3–4 минуты езды от комендатуры. На перекрёстке трёх улиц стоит пост по досмотру автомашин. На улице расположены бетонные блоки, между которыми надо маневрировать, так, что быстро не разгонишься. А рядом участок одной из улиц огорожен бетонными блоками. Внутри ограды стоят два вагончика, снаружи — несколько спиралей проволоки.

Кругом жилые дома, если возникнет перестрелка — возможны случайные жертвы. Много точек, выгодных для снайперов — 12-9-этажки. В 80-100 метрах — трёхэтажный дом с крупными отдушинами — бойницами. Солдаты, сдававшие пост, говорят, что там живут люди, снайперы появляться не должны. Бог его знает, надо проверить. Передавали нам пост вечером, еле успели разобраться с хозяйством, а отработать прилежащий район придется позже.

Сам остался на блокпосту, хочу всё ночью увидеть своими глазами, прощупать досконально организацию службы. В качестве военного советника Танкист — наш афганец.


4 апреля


Всю ночь вертели и крутили, как лучше расставить посты. Ночью главная задача — оборонить самих себя, не допустить потерь от снайперов и внезапного нападения.

Солдаты говорили, что по нашему посту практически не стреляют. Но местные уже с вечера крутились, разнюхивая, кто приехал. Солдаты с приданного БРТа особо сдержанностью в разговоре не отличаются, а два их командира-проверяющих вообще укатили с поста на «Жигулёнке» c девицами. Боевики, конечно же, с вечера уже знали, что на пост встал новый ОМОН. Ночью решили пощупать новеньких. Работали три снайпера. Один бил из мелкашки совсем близко, щёлкнул собаку рядом с нами, то ли прицеливаясь, то ли провоцируя на встречный огонь. Другой лупил потяжелее, с дальних многоэтажек. Третий — где-то в районе пятиэтажки с башенным краном. В этом кране раньше, используя стальную трубу, как укрытие, работал снайпер. Его вычислили и расстреляли из двух крупнокалиберных пулемётов с БТРов, а затем влепили снизу из подствольного гранатомёта…

Наши ребята молчали, тщательно фиксируя, откуда ведётся огонь. Приятно поразили меня. На крыше, на самом опасном участке, работали наши спецназовцы (до создания ОМОН существовал взвод спецназ в роте патрульно-постовой службы): Пастор, Пушной, Коля-1, Коля-2, Дед, Хома. Никакой паники, даже голос не повышали. Просто спокойно работали. Они должны были провести на крыше всю ночь, но не выдержали холода, подготовиться-то не успели. Половина спустились, попили чайку, оттаяли и вернулись, отнесли горячего чаю своим. Не знаю, как несли службу наши предшественники, но на крыше их позиции были прикрыты весьма условно, а сзади, со стороны пятиэтажек открыты совсем. Один снайпер с ночным прицелом мог перещёлкать их, как цыплят.

Работают боевики, как нам и говорили, по расписанию. В 3 часа всё, как отрезало.

Вечером, для оттайки и по случаю боевого крещения Бугор получил команду выдать народу по 100 граммов к ужину. Команда была встречена с энтузиазмом, хотя доза и чисто символическая. После ужина отдыхающая смена еле-еле привела себя в порядок и попадали спать, как убитые.


5 апреля


Постоянно ловлю на себе изучающие взгляды ребят: «Как ты командир, очко не жим-жим?»

Чувствую какую-то внутреннюю собранность и уверенность, хотя знаний и опыта не хватает катастрофически. Выручают здравый смысл и интуиция. Хотя, тяжеловато — 24 часа в сутки, даже во сне, излучать бодрость и уверенность в себе. Спим-то все общих кубриках. Поэтому, просыпаясь, до того, как открыть глаза, прежде всего думаю: какая «морда лица» на мне одета?

Приближается опасный период. По экспедициям знаю: на 10–14 день начинается «синдром знакомой рожи». Постоянное вынужденное нахождение вместе, накопление усталости в непривычной обстановке, мелкие раздражители в виде бытовых неудобств. Обычно на этот период приходятся приступы нытья, неожиданные ссоры. Потом все притирается и идет нормально. Главное — не прозевать и не сбавить тон. Когда трудно и опасно, люди непроизвольно причаливают к тому, кто сильней и уверенней.

Отработала вторая смена. Картина всё та же. Нас ловят на живца. Автоматчик из-за угла даёт длинную очередь над постом, трассерами, а затем снайпер ждёт, когда из бойницы раздастся выстрел, чтобы тут же влепить пулю на огонёк.

За день, накануне, заступающая смена вместе с предшественниками построила на крыше укрепление, натаскав (пятиэтажка!) мешки с песком. Теперь ребята укрыты надёжно и, если сами не допустят глупости, находятся в относительной безопасности.

Территория блокпоста пока открыта, надо будет взять в полку ВВ кран и разгородить на секторы всё внутри, чтобы мина или граната не посекла все посты.

Кокс услышал по рации, как работает на нашей волне какая-то группа. Голоса чисто русские, без акцента: «Гад, я Калитка, я готов, работаем» Тут же пошла в небо отвлекающая ракета и, одновременно, хлопок в нашу сторону. Наши ребята долго их выпасали и, наконец, засекли снайпера, но только один передал по рации координаты, как третий боевик из-за пятиэтажек запустил трёхзвёздную красную ракету, затем ещё одну и снайпер быстро скрылся. Наши милицейские «Виолы», мало того, что маломощные, их ещё и прослушивает любой, кто захочет. Кстати, почти все отряды прибыли с импортными радиостанциями, которые сканируют чужие переговоры, но защищают свои.

Приморцев, алтайцев администрации краёв одели от пяток до макушек, от иголки до рюкзака.

В январе я пришёл к Михайлову (бывший глава администрации области — прим. автора) и принёс заявку на оплату радиостанций и костюмов «Снег» в которых здесь работает весь спецназ. Для начала удостоился выволочки: что мол, действуешь кавалеристским наскоком, прямо к главе областной администрации! А потом получил от ворот поворот, денег нет. Конечно, командир ОМОН и депутат областной Думы — не фигура для нашего главы. Как до людей не доходит, что можно самому походить без штанов, если отправляешь на войну своих магаданских парней.

За несколько дней до вылета нам пообещала-таки областная администрация 40 миллионов на отряд и выделила деньги для оплаты вылета. Что ж, вернёмся домой, жизнь не кончается, будем хоть в Магадане работать, как белые люди.

Проводили Шулубина. Вот так и узнаешь людей. Все сопровождающие испарились еще в Моздоке, или сразу по прибытии в Грозный. У приморцев остался их сопровождающий — зам. нач. УВД края по кадрам, полковник Яшин, афганец. А у нас — Шулубин, человек сугубо мирный, тыловик. Яшин помогает своим в организации боевой работы. А А.Р. мотался по Грозному и хлопотал, пока не разместились и не обустроились полностью, хотя здесь каждая поездка — серьезный риск. Отправили с ним первые письма домой.


6–7 апреля


6-ого заступили ещё на два КПП. Вместе с военными перекрываем дорогу на Шали и Октябрьское. Оружие не возят: «А зачем? Вы стоите на дороге, не опасно. Дома? Конечно, есть оружие, что за мужчина без оружия?»

Молодой лейтенантик делает бизнес. Нарядился в серую милицейскую форму и с каждой машины сливает бензин. Мои хлопцы сначала не поняли, думали, что на какие-то нужды КПП попросил раз — другой. Но, когда он проделывал это упражнение весь день, а под вечер к нему приехали чеченцы на уазике с двумя бочками, Пионер и Кот так шуганули этих бизнесменов, что тех ветром сдуло. А лейтёхе пообещали морду набить, если он будет создавать нам репутацию мародёров. Я рассказал об этом инциденте командиру полка ВВ, к которому мы прикомандированы. Реакция неопределенная. Пожал плечами, что-то буркнул.

В полку, где мы расположились, все поражаются. Наши ходят выбритые, по форме, ни одного пьяного. «Соточки», которые мы выдаём к ужину в торжественных случаях, или после особо нервной работы, в счёт не идут. Моим орлам это как слону дробина, и ни один ни разу не добавил, хотя почти у каждого есть заветная фляжка. Если так пойдёт и дальше, предупредим массу проблем. Я постоянно достаю личный состав за малейшие уклонения от установленного порядка. Некоторые ворчат, но деваться некуда. А я с экспедиционных времён знаю: человек, который перестал следить за собой и выбивается из нормального распорядка — первый кандидат на ЧП.

Пока торчал на блоке, начала складываться песенка.
		Двадцатый блок — веселый блок,


		И остальные — не подарок.


		Свинцовый здесь дают горох


		К пайку сухому на приварок.


		Но ничего, держись, браток,


		Хоть завтра нам в наряд опять,


		Зато не так уж и далек,


		День, когда будут нас встречать.


8 апреля


Снайперы показывают нам все трюки, о которых нас предупреждали. Один работает с лазерным прицелом. Лучом лазил по ребятам. Но дымка и большое расстояние мешают работать с оптикой. Полковник увидел точку на рукаве, она поднялась выше и ушла, а ребята даже сначала не сообразили. А когда она появилась снова, уже были настороже. Задумка простая. Бойцов не видно, зато видна амбразура. Его помощник на скорости, поигрывая лучом от фонарика, пробегает по лестнице двенадцатиэтажки — бывшего института. Если бы наши стали стрелять, то снайперу хватило бы доли секунды, чтобы довести точку и нажать спуск.

Впечатлило. И вылилось еще в две строфы.
		Дрожащий красный огонек


		Ползет от рукава к лицу.


		И враг готов послать «привет»


		Чуть-чуть зевнувшему бойцу.


		Не спи браток! Ведь дома ждут


		Отец твой, мама и жена.


		И им посмертная медаль,


		Как утешенье, не нужна.


Пожалуй, это будет началом песенки. А предыдущие строфы — припевом.

Видели мы и трюк со свечкой. Горящая свеча и кусок зеркала (или стекла), которое от колеблющегося пламени дает блики «под оптику».

Хома отличился. У ребят на другом краю крыши сломалась рация. Он доставил им новую. Когда возвращался, снайпер успел дважды шлепнуть ему вслед. Ребята еще сомневались, были ли выстрелы. Мы с Танкистом днем посмотрели: два свеженьких скола на бордюре, рядом с отдушинами.

Вроде невелик подвиг. Но желающие могут повторить этот рывок на 50 метров, с препятствиями, в темноте и под выстрелами. Когда от одного ощущения оптической сетки на спине пробивают мурашки до спинного мозга.

Опять «отличился» и Яцек. Это классический кот, который любит гулять сам по себе. Ночью, без броника, в светлом свитере решил прогуляться в туалет. Только вышел из блока, тут же рядом шлепнула пуля. Будет урок. Парень неплохой, но о дисциплине имеет весьма приблизительные понятия.

Возле нас постоянно проходит дворами группа 5–6 человек. Пройдут к пятиэтажке с краном, постреляют из автомата в сторону комендатуры, а затем в нас, и ждут, когда завяжется перестрелка, чтобы под шумок поработать по вспышкам.

Наши молчат, и это, похоже, начинает их нервировать. Провокации становятся все более наглыми.

Не забыть отметить. Олень и Старый при проверке документов задержали двух молодых парней. Один — с турецким паспортом. Другой — с обычным, но оказался родственником одного из самых важных дудуаевцев. Сдали их в комендатуру. ФСК очень заинтересовалось. Ребята в комендатуре говорят, что, может быть, удастся обменять их на наших пленных.


9 апреля


Старшим на блок заступил Кокс. Мы все время слегка поругиваемся. Я закручиваю гайки, а он все время норовит дать поблажки. Что же касается непосредственно службы, то здесь вопросов нет. Немного страдают его линии: быт и воспитательная работа. Но я понимаю, что для офицера боевая работа нужна, как воздух.

Разрешили сегодня по случаю присвоения очередных званий Пушному и Носорогу, и по «чуть-чуть» — свободной смене. Но двое решили добавить. И выпили-то немного, но после трех суток напряжения эти граммы сработали, как детонатор. В разгар успокоительно-воспитательных мероприятий — вызов. На блоке задержали двоих. Поднимаю группу резерва, слышу Кокс по станции зовет Змея обедать:» У нас четыре ложки есть». Значит, еще двоих взяли.

Выскакиваем к выезду с базы, в темноте, с нами — офицер комендатуры. Должны были подогнать БТР. Но он подъезжает, уже облепленный бойцами СОБР. Оказывается, их тоже подняли, как трехминутный резерв. Несогласованность неприятная. Если бы они полетели к блоку без меня, то могли бы возникнуть осложнения. С полминуты, пока прыгаем на броню и выезжаем за КПП, переругиваемся и дружно материм начальство. Потом, как обрезает. Ночные улицы враждебны. БТР с нами — как подвижная мишень, по которой можно врезать из чего угодно. На взводе автоматы, подствольники, уши, глаза и нервы. Блок рядом — 3–4 минуты езды, но это — днем. Ночью кажется дольше…

Подлетаем к блоку. Нас окликают. Пароль назвать нельзя — далековато и будет слышать вся улица. Отвечаю:» Я — Змей!». Ребята скатываются с брони, и прикрывая друг друга, проскакиваем в блок.

Собрята с ходу хватают задержанных и с дикими воплями начинают метелить их так, что у моих глаза на лоб полезли. Кончилось тем, что мы отобрали чеченцев, сунули в БТР, и я вовнутрь с ними посадил своих. Озлобление здесь у всех лютое. Плюс — страх и нервное напряжение выхода требуют. Это не в оправдание. Констатация факта.

Разговаривать долго некогда: духи могут подтянуться на шумок и устроить засаду на обратном пути.

Кокс и Пионер грамотно отработали эту группу, что постоянно лазила возле нас. Обнаглели вконец, поперли прямо на блок. Оружие припрятали рядом. Один идет на блок, косит под дурака, заговаривает зубы, остальные суетятся в темноте. Наглость исключительная, даже после предупредительной очереди стоит, как ни в чем ни бывало и продолжает гнуть свое. А чего им не наглеть? Наши политики воспротивились введению чрезвычайного положения в городе, где шла и идет война с применением танков, авиации и артиллерии. То есть, в Грозном мы должны работать так, как в Тамбове, Хабаровске или Магадане. Стрелять нельзя, если не уверен, что человек, идущий на тебя в кромешной темноте, не вооружен… Не один русский парень заплатил жизнью за игры думских проституток.

Наши красиво обыграли эту четверку. Выбросили им за спину группу захвата, быстро уложили и прикрываясь ими же, вернулись в блок. Пятый ушел и тут же метров со ста-ста пятидесяти обстрелял блок из автомата.

Задержанных доставили в комендатуру. Утром опера осмотрели место задержания. В куче хвороста, под поленницей — РПГ-26, в мусоре две гранаты РГО. Забросить в блок — пошинкует всех, кто на внутренних постах. А из РПГ — по амбразуре!

Опера рассказали, что задержанные — битые волки, воюют еще с Осетии. Пока их прикрыли на 30 суток, по Указу Президента. Четвертого гуманно выпустили (Потом нашлась фотография, где этот четвертый — командир батальона дудаевцев заснят со своими подчиненными — прим. автора).

У соседей-мотострелков — потери. Два БТР, а потом еще один подорвались на минах, на том самом поле, по которому мы вывозили своих на КПП за городом. Прямо в селе Алхан-Кала, у собственного дома местный чеченец подорвался на «Волге». Погибла его жена, он сам ранен.

Местные говорят: «Нашего Дудаева и вашего Ельцина надо повесить на двух концах одной веревки.»

Поражаюсь журналистам из центральных СМИ, особенно телевизионщикам из «Вестей». Чернуху об армии, милиции, о бедах и проблемах — пожалуйста. О мужестве ребят, о работе, о том, что тут творилось до начала боевых действий — молчок.

Разговариваем с русскими: теми, кто потерял дома, имущество, был под бомбежками, даже потерял близких. 9 из 10 просят: «Ребята, не уходите! Без вас тут снова начнется беспредел!». Про потери в войне говорят: «А мы и так не жили, и все, что у нас было, все равно досталось бы бандитам.». Женщина попросила присмотреть за вещами в машине, уезжает к сыну в Краснодар. Говорит: «Мальчики, милые, не верьте местным. Это они сейчас такие вежливые. Даже нам, соседям кланяться стали. А видели бы вы их до декабря!».

Ожесточение у многих. Сами чеченцы, по их же словам, процентов 70 были против дудаевщины. Но что сделают нормальные люди против организованных бандитов. Сейчас, они говорят, воюют те, кто уже совсем озверел и не может остановиться, и те, у кого погибли близкие.

По рассказам очевидцев и со стороны войск, омоновцев и собровцев жестокости тоже хватало.

Лейтенант из нашего полка (66 ПОН) рассказывал, как они охраняли МЧСовцев. Те раскапывали могильники, в которые дудаевцы сбрасывали людей еще до начала войны в декабре. Трупы без голов, беременная русская женщина, которой кол вбили во влагалище, расчлененные трупы, со вспоротыми животами. Лейтенант говорит:» Ребята наши посмотрели-посмотрели… и ни одного пленного за четыре месяца у нас не было.».

В общем, война такое дело: только начни — и о каком-то гуманизме и тому подобных вещах говорить становится бессмысленно. Страшно подумать, что принесется из этой войны в мирные города, когда начнут возвращаться ожесточившиеся солдаты, привыкшие убивать. У многих психические отклонения. У нас в полку один офицер сошел с ума. Зашел в кинотеатр, тут рядом. А там — здоровенный пес жрет труп. Собака развернулась и бросилась на него. Офицер пса застрелил, но через день «погнал». Девчата из МЧС рассказывали, как ехали в Моздок: слева в кузове — труп, справа на скамеечке — сумасшедший офицер, который всю дорогу считал вертолеты в небе, хотя под брезентом не было видно ни неба, ни вертолетов.


10 апреля


Ночь прошла удивительно спокойно. Только около трех утра кто-то мелькнул в полосе наблюдения у Гоблина, но приближаться не стал. Кстати, прошлой ночью Гоблин первый увидел приближение наших «приятелей».

На совещании довели: Московский городской и Московский областной ОМОНы выезжали на войсковую операцию с внутренними войсками в сторону Самашек. Попали в засаду. Общие потери: 3 убитых сотрудника ОМОН и 19 раненых. У вэвэшников погибло 16 человек.

У воронежцев сходили за дровами: нарвались на растяжку. Один тяжело раненый.

Несколько раненых и один убитый в результате небрежности с оружием.

Я своих заставляю, заходя в расположение, разряжать оружие. Сначала неохотно относились. Собрал десяток пристегнутых к оружию магазинов и выдал разгильдяям под роспись в ведомости «двоечников». Дневального наказал. Проблема исчезла.

Вообще, у многих до сих пор не выветрились детские понятия и поступки. Швед ночью разболтался с Колей-1 и Колей-2, забросил рацию на диванчик метрах в 5 от себя и трещит, как сорока. А он — дневальный, 3 часа ночи. Бей наших на блок-посту, убивай, никто не услышит призывов о помощи. Сорвался на него, как цепной пес, такие вещи прощать нельзя.

Еще один красавец — Певец. Надел наушники, врубил плейер и ходит с автоматом по коридору, любуется сам собой. Спрашиваю: «Что сейчас за информация прошла с поста?». Молчит.

И парни вроде неплохие, но порой выкидывают такие фокусы, что злость берет. Всыпал и ему.

День рождения у Фрица. Ходит довольный. Ребята подарили ему поляроидную кассету, получил свой законный стопарик. Да еще сегодня и Бугор расстарался, купил свежей говядинки, натушили с картошкой по-домашнему. Праздник живота!

Весь день бьет тяжелая артиллерия где-то за Самашками и Шали. Вчера ребята с крыши наблюдали, как наши вертушки долбили колонну бронетехники, сожгли пять штук. Опера говорят, что это начальник штаба Дудаева прорывается к Черноречью.

Минут двадцать назад (сейчас 22–30) в нашем дворе рванула граната. То ли свои дурака валяют, то ли чужие.

А так, относительно тихо. Блок ночью практически не тревожили. Не нравится мне это. Напоминает кадры из кинофильма про Чапаева, когда наступила его последняя ночь.

Узнали подробности гибели московских омоновцев и ребят из ВВ. Бандиты успели добить нескольких раненых, забрать форму и снаряжение и надругаться над телами.

Вчера заехал в ГУОШ, чтобы позвонить домой, в УВД. Там находились несколько ребят из Московской области, их собрали, чтобы направить на опознание трупов. Парни были в таком состоянии, что сердце переворачивалось — на них смотреть. Но это — не жалость. Они не из тех, кто нуждается в жалельщиках. Просто — громадное человеческое потрясение. Господи, не дай мне испытать то, что выпало на долю их командиров!

Связь с УВД по ВЧ была опять жуткая. Качество неимоверное. Техника наша, где ты? Как в сорок первом году. Но тогда по ВЧ командующие по голосу узнавали Сталина, а я так и не понял, с кем говорю. Узнал о присвоении званий Мак Даку и Хохлу. Обычной связи по телефону не было. Но когда собрался уходить, вдруг включился коммутатор, и я сумел дозвониться до отца. У него сегодня день рождения, и он еще не знает, что я в Чечне. И знать ему это не нужно, хватит двух инфарктов. Разговор получился удачно, он и не догадался ни о чем. Лишь бы журналисты ничего не брякнули о нашем отряде. Мамуля тоже с ума сойдет.


11 апреля


Ночь прошла спокойно. На нашей волне кто-то беседует: «Магадан спит? Нет, бдит…» Либо соседи дуркуют, либо боевики свою осведомленность демонстрируют.

Вчера сообщили, что посты первой комендатуры обстреляли и тяжело ранили командира батальона чеченской ППС. Лихой парень, три года воевал против Дудаева, его кровник. И вот, не обозначившись, в три часа ночи летел на уазике мимо поста. Результат печальный вдвойне: то-то бандитам радость!

Лихие собровцы из нашей комендатуры приехали на блок, собрались проводить какую-то операцию. Без спроса стали лазить вокруг нашей территории, и один напоролся сразу на две растяжки. Хорошо, что это были сигнальные мины, а не боевые. Супермены хреновы. Пришел в смущении, принес в подарок «лимонку» за моральный ущерб. Два дня назад, в этом же магазинчике на сигналку нарвались две старушки. Скакали оттуда, как горные козочки. Сигналка свистит, как падающая мина. Наши тоже рванули врассыпную, попрятались так шустро, что солдатики ВВ потом удивлялись: «Лихо у вас получается!».

Начал свою войну Пушной. Похоже, он действительно неплохой сапер.

Напротив поста — трехэтажный особняк, метров 80-100. Блок с него — как на ладони. Там и раньше лазили духи (уверения предшественников, что там живут люди оказались туфтой). Пушной поставил там две растяжки. Объект посетили гости и к нашей гранате аккуратно пристроили свою растяжечку. Мы местных предупреждали, что там — мины. В расчете на это нас и пытались подловить. Пушной заметил ловушку и сорвал ее с помощью саперной кошки. Мы с Чертом прикрывали его внизу. Нас он не предупредил. Слышим — взрыв на третьем этаже, куда он пошел. У меня сердце оборвалось. Влетаю в дом — Пушной идет улыбается… Очень сложное чувство. С одной стороны — молодец, и счастье, что он жив. А с другой — так захотелось треснуть ему чем-нибудь по лбу. Ограничился замечанием, что нервы командира надо беречь.

Пушного все поддразниваем. Когда уезжали, его жена должна была вот-вот родить. Ждут двойню. Каждую связь спрашиваем, как дела. Каждый раз отвечают, что еще не родила. Я Пушному говорю: «Вот, не послушался жену, поехал с нами. Она теперь до твоего возвращения из принципа не родит. А за такое время там и третий может вырасти…».

А если серьезно, то без своего сапера нам пришлось бы очень туго.

Кое-кто начинает постанывать. Вчера вечером Косой и Гога разнылись по поводу матрацев, которых не хватает, и что их, бедных, ночью на два часа на посты поднимают. Стал им что-то доказывать. Потом взял себя в руки, оборвал разговор. Сегодня, подостыв, в присутствии остальных сказал ясно и определенно: кто не в состоянии переносить элементарные неудобства — пусть едет домой к маме. Наш отряд в бытовом плане устроен лучше многих. Некоторые живут в окопах на окраине, под горами, откуда по ним лупят каждый день изо всех видов оружия, включая орудия и тяжелые минометы. А здесь — кроватки, 1–2 раза в неделю — душ, и прочие мелкие радости быта. Тыл, правда, кормит обещаниями насчет спальников, но не выполняет их. Но все же, наши проблемы — детский лепет по сравнению с тем, что пережили здесь наши товарищи в декабре — феврале.

Ночью нас охранял свежеприбывший батальон милиции срочной службы. Новички, необстрелянные и еще совсем пацаны. Выдержки не хватает, лупят на каждый шорох. Давно здесь такой стрельбы не было. Один наугад бабахнет, ближайшие подхватывают, по тревоге вылетает резерв — картинка!

Наши стояли на одном из постов рядом, насмеялись вдоволь. Здесь свои масштабы времени. 10 дней — уже не новички. Правда, наши и с первых дней вели себя толково. Все-таки, все взрослые мужики, после армии, с опытом омоновской работы на улицах и дорогах. А это — багаж неоценимый. По любимой присказке Танкиста — опыт не пропьешь. Кстати, он сам — офицер-профессионал. Два года Афгана. Очень полезный человек.

Развеселил Связист. Речь зашла о бане, так он с умным видом заявил: «Моются только лодыри, которым чесаться лень!».

Был в гостях у оперативников. Рассказы о дудаевщине бесконечны. Люди идут потоком с просьбой помочь найти близких, вернуть имущество. И каждый рассказывает такие вещи, что только в фильмах ужасов показывать.


16 апреля


Сегодня взял тетрадку и ужаснулся. Я-то думал, что прогонял лодыря пару вечеров, а получилось — 5. Народ изнывает от любопытства, что командир каждый вечер кропает в тетрадке. Живем-то на два кубрика, в моем — еще полотряда.

Работы интересной было немного. Нас сняли с двадцатого блока. Удивительно оперативный здесь народ. Мы думали, что вывезли с блока все: матрацы, одеяла, тумбочки и даже большое зеркало. Но, проезжая на следующий день, увидели, что уже нет половины железобетонных блоков, служивших стенами поста!

Нам поручили патрулирование города. Но, зам коменданта Валерий Федорович Т. все время приговаривает: «Не надо торопиться!». Я согласен. Есть разница- работать на зачистке, страхуясь, или ходить по городу, как мишени. В городе идут потери. Средь бела дня автоматной очередью убили капитана ВВ, который ехал на «Урале» по делам. Немного погодя, убили солдата, вышедшего из БТРа. Прошлой ночью застрелили прапорщика и тяжело ранили водителя на его машине. Ребята рассказывают, что прапор был в подпитии и собрался еще куда-то, на ночь глядя. Покатался…

Но вынужденное четырехдневное безделье тоже вылезло боком. У Полковника был день рождения (прямо эпидемия, будто все сговорились родиться в это время, в расчете на законную «сотку»). Он получил свою чарку. Понемногу, для компании, приняли двое ребят, которые работали в кухонном наряде и отлично покормили нас. Но чуть позже вдруг нарисовывается явно подвыпивший Фриц. Хороши были также Пиво и Помидор. И смех и грех. Я при народе начал «втыкать» Фрицу. Тот был разговорчив, проявлял признаки бурного раскаяния. Пиво сначала сидел тихонько. Но, по ходу пьесы, начал задавать вопросы и, соответственно, «спалился» на первой же реплике. Помидор же, говоря языком булгаковского Бегемота, изображал молчаливое привидение. Настолько молчаливое и серьезное на фоне всеобщего смеха, что не мог не обратить на себя внимание…

Разборки оставили на следующий день. Сгоряча хотел было отправить Фрица домой, но выяснилось, что это очень муторная процедура, требует отвлечения массы людей. Сейчас ломаю голову, что всё-таки делать. У некоторых сдают нервишки. Висельник — толковый, работящий боец — на собрании стал возмущаться установленными жёсткими требованиями, ему стал подпевать Волк. Их угомонили, но некоторое брожение ощущается. Такой команде, тем более, в обстановке, когда кругом идёт боевая работа, бездельничать категорически противопоказано. Так и все офицеры высказываются.

Договорились с операми, что будем работать на зачистке улиц. Два раза выехали. Опер минут тридцать делился на совещании в комендатуре своими восторгами. Дело в том, что они раньше работали с подразделением СОБРа, но те уже с полмесяца ушли в глубинную пьянку и никак вынырнуть не могут. Да и суперменские повадки их доводят до обалдения. Опер Гена рассказывает: «Работают на улице, собровцы подбегают: «Давай, забросаем тот дом гранатами, в нём духи собрались!». Начинают разбираться, аккуратно входят, а там три мужика — родственника, женщины и дети празднуют день рождения.»

После нескольких таких приключений, совместная работа с суперами сама собой угасла.

А своими я и сам доволен. Без суеты, без рисовки, по малейшему кивку действуют спокойно и аккуратно.

Ну, дай Бог, чтоб не сглазить. Пока больших результатов в плане оружия зачистки не дают, но получаем много интересной информации.

В одном доме прятали 4 кг технического серебра, явно ворованное. Но настоящая работа идёт всё-таки по ночам. В ночь с 15 на 16 апреля духи обещали акцию возмездия. И действительно, около 23–15 обрушили на комендатуру хорошую порцию автоматных очередей, влепили несколько гранат из подствольников. Одновременно загрохотали соседи через речку — первая комендатура и блок-пост военных справа. К пулям духов добавились рикошеты от своих, и во дворе стало очень неуютно. Один из наших пошёл в это время в туалет, так заторчал там в загончике на час.

По нам работали справа, со стороны зелёнки. Там сектор обороны СОБРа и милицейского батальона. Пацаны — БАМовцы залегли и не отвечали, а СОБР и комендатура, наоборот, лупили из чего могли до 4-х утра. Результативность, конечно, практически нулевая.

У нас работали две снайперских пары. Все утверждают, что огонь духи вели неприцельный, из-за укрытий навесом, поэтому не стоило весь кипеж затевать. Если бы не стали молотить как попало, то было бы проще вычислить духов и накрыть.

К концу стрельбы опера попросили Кота помочь из подствольника. Кот чётко положил две гранаты, куда просили. После этого стрельба сама собой стала утихать.

Судя по всему, воду мутят небольшие и не очень многочисленные группы. Если тренируют нас, то затишье в других комендатурах и наоборот. Силёнок у них на массовые акции явно не хватает.

А людям они надоели всем. В том числе и большинству чеченцев. Народ уже чистит и убирает улицы. Навоевались все уже по горло.

Выезжали мы изучать свои патрульные маршруты, в т. ч. и в центре города. Впечатление тяжкое.

В центре размолочено всё. Целых, хотя бы относительно, зданий нет. А разрушенных до фундамента — сколько угодно. Местный милиционер сам подзапутался, и не мудрено. Показывает: «Вот — университет (куча белых блоков), а вот — институт (куча красного кирпича)». Потом подумал и добавил: «А может быть, и наоборот».

Разносить родной город начал сам Дудаев. Местные показали нам мэрию города. Когда мэр Гантамиров и оппозиция потребовали провести свободные выборы, то Дудаев пообещал их организовать. Но в ночь перед выборами подогнал самоходные артиллеристские установки и в упор, со 100 метров расстрелял мэрию с сотнями находившихся там людей. Та же участь постигла и других несогласных в других местах. После расстрела дудаевцы взяли в заложники больше шестидесяти детей из семей гантамировцев. Судьба этих детей неизвестна. Поэтому, гантамировцы настроены по отношению к дудаевцам наиболее яростно и бескомпромиссно. Кровная месть в чистом виде. Нельзя сказать, что все чеченцы относятся к нам хорошо. Но большинство говорят: «Ладно, у вас служба такая. Война закончилась, надо жить.» А вот Дудика (почти все его так называют) многие просто ненавидят до трясучки.

Уцелевшие русские и другие славяне очень помогают, всем, чем могут. Часто вслед крестят, или посылают воздушные поцелуи. Что же тут у них за жизнь была, если они нам прощают и бомбёжки и наших тварей — мародёров.

Мародёрства было много. Но укоротили его быстро, сейчас только отдельные эпизоды. Расстреливали гадов на месте и СОБРы и ОМОНы и морпехи и десантники.

Часто грабители назывались омоновцами. Попробуй, разбери: все в камуфляже без знаков различия. Но, по отловленным, в 9 случаях из 10 это были армейцы или вэвэшники. Очень часто — дудаевские выкормыши, или просто шваль в чужой форме и с оружием. Масса случаев специальных провокаций.

Женщина — чеченка показывает нам, откуда расстреляли из автоматов её дом: «Они хотели сделать, как будто из блокпоста (кстати, там стоят наши друзья-владивостокцы), но мы там всех ребят знаем, а этих бандитов раньше не видели, они чужие.»

Но гудят и братья — славяне. Грешат сейчас всё более не серьёзными делами, а бесшабашной стрельбой. Хотя, конечно, последствия от этого бывают тяжелейшие.


17 апреля

Определились с «залётчиками». Взводы ручаются за своих. Влепил каждому по строгому выговору и в наряд на кухню — на неделю. Это хорошо задело по самолюбию. Сейчас каждый день работаем на зачистке, работа живая, интересная. Возвращаемся весёлые, обсуждаем все перипетии, а «двоечники» в стороне, не у дел. Кстати, там и «Фикса» участвовал, но мне стал врать, что не пил. Я приказал командиру взвода использовать его на рабочих мероприятиях только в исключительных случаях, пока совесть не проснется (впоследствии Фикса себя неплохо проявил и даже проявил особое мужество, добившись возвращения в отряд после тяжелой травмы руки — прим. автора).

Этой ночью отлично отработал Пастор на своём АГСе. Из пятиэтажки снова стали показывать фокусы с подсветкой, попытались стрельнуть из «зелёнки». Расчёт АГСа положил одну пристрелочную гранату, а потом как чесанул по окнам, да по зелёнке. Кто наблюдал — были в полном восторге. Милицейский комбат утром поздравлял меня: «Ну молодцы твои хлопцы!» До утра была полная тишина (со стороны духов).

СОБР перед отъездом решил потренироваться в стрельбе и лупили из гранатомётов и пулемётов по старой водокачке. Закончилось тем, что Валентин — дознаватель комендатуры, громадный кубанский казак, вышел на улицу, отобрал у одного из этих стрелков автомат и потянул им вдоль спины хозяина. Скорей бы заменили этих беспокойных соседей. Коллеги ОМОНовцы рассказывают, что в 4-ой комендатуре собровцы работают каждый день — зачистки, засады, выгоняют духов из района, не дают им наглеть. Не боятся и по ночам отрабатывать в поддержку нашей братве, когда нашим приходится туго. Комендант Гудермеса сегодня хвалил своих собровцев, у него работают две команды, жаль не уточнил откуда. Ошибочна практика направления сборных отрядов СОБРа, а у нас именно такая «сборная солянка» из разных регионов. Когда работает один коллектив с нормальным командиром, то эти ребята, при их подготовке — очень грозная сила. А когда собраны чужие люди, да ещё под руководством слабого человека — получается только бардак.

Приехали бы на замену наши магаданцы, вот была бы встреча!

Отработали улицу Насыпную. Немного не успели прихватить хозяина одного из домов. Неделю назад он сжёг свой камуфляж, бронежилет и скрылся. Бывший работник милиции. В доме пачка старых рублей. Рассказывают, что раньше 1 рубль советского времени был условным знаком духов, что-то вроде пароля. Нашли записную книжку со стихами на тему: горы молчат, но все помнят и будут мстить, тем более, что дедовский кинжал жжёт этому орлу руки. А ещё он в доме оставил бутылку водки. Наверное, для нас. А на пробочке: «РАМЗАН». Возможно — та самая водочка, что дудаевцы запустили с отравой в оборот. Даже опера не все видели эту жидкую мину. Водку я вылил, а пробку оставил на память. Ребята молодцы, отработали внимательно. Нашли в другом доме камуфляж, машинку для снаряжения пулемётных лент. Раньше там был штаб одного из дудаевских подразделений. Сейчас живут люди, у которых разбило дом.

Завтра Кокс и Бугор летят в Моздок за билетами домой.

Все пишут письма, чтобы отправить с ними.

А ещё до конца сложился давно крутившийся в голове «Омоновский марш».
		Над колонной стройною


		Русский флаг колышется:


		Полотно трёхцветное, древко от копья.


		В этих трёх полосочках


		Вся судьба омоновца


		В этих трёх полосочках —


		Молодость моя.


		Белая полосочка —


		Это — честь без пятнышка


		Это — дружба чистая, русские снега.


		Синяя полосочка — это небо Родины,


		Не оставим мы под ним


		Места для врага.


		Красная полосочка —


		Это наша кровушка,


		И хотя не чужды нам нежность и любовь,


		За друзей-товарищей


		Мстим всегда безжалостно


		И всегда с процентами


		Кровь берём за кровь.


		Место есть под знаменем


		Каждому товарищу


		Кто за Русь Великую жизнь отдал в бою.


		Кто служил без хитрости


		Воевал без выгоды


		И берег сильней, чем жизнь,


		Только честь свою.


18 апреля


Подскочили все без пяти шесть утра. Спёрли наш электродвижок! Дневальный сначала подумал, что кончился бензин, но догадался заглянуть вниз и поднял тревогу. Поднялись все. Здесь электричество — не только комфорт. Это — связь, подзарядка аккумуляторов для ночных прицелов, бинокля, радиостанций. Движок личный, Бугор забрал у родственников в Шахтах. Да, в любом случае, такое нахальство не должно остаться безнаказанным. Мародёры позорные. Но ребятки не учли, что имеют дело с милиционерами, а не с такими же разгильдяями — солдатами. За минуты заблокировали выезд из комендатуры, перерыли весь полк, проверили все машины (а полк собрался уходить на марш). Ещё перед прошлым выездом к нам подходил лейтенант — связист, просил наш «движок» под расписку. Ему ответили, что самим нужен, и вообще, дураков нет, отдавать такие вещи людям, которые своё разбазаривают. Поэтому, связистов проверили сразу. Они сначала поупирались, но были вынуждены открыть свою машину. А там — наша родненькая АБшечка стоит.

Мы с Чёрным навестили их командира и в дружественной беседе объяснили лейтёхе (недавнему прапорщику) с глазу на глаз, что он сильно рискует не только репутацией, но и здоровьем. Вообще-то к нам в полку относятся с уважением, солдаты — срочники обычно уступают дорогу омоновцам, как офицерам. А тут, в разгар беседы, «крутой» хлопец-разведчик стал двигать плечами и полез в разборки с нашими. Его остановили и объяснили, что не дело — защищать воров, а тем более, хамить старшим. Он не внял и кинулся в драку, попытался ударить Кота. Это было большой ошибкой. Кот с виду не очень внушительный. Так, коренастый, плотный парень, с добродушной, слегка плутоватой физией. Но он бывший детдомовец, ни черта не боится и на руку очень скор. Народ говорит, что никто ничего еще понять не успел, а у разведчика только ноги в воздухе мелькнули. Когда я подтянулся к месту «беседы», разведчика увели свои и, стоя в сторонке, ещё более уважительно, чем раньше, поглядывали на наших бойцов. Но в целом, мы с командирами подразделений не дали ребятам чересчур разгорячиться и удержали от дальнейших репрессий в отношении роты связи. К солдатам наши отнеслись снисходительно, выдали по паре подзатыльников педагогического характера и отпустили. Ясно, что они действовали по указке командира роты.

Зам командира полка, которого я пригласил на изъятие электростанции спросил: «Вы им хоть морды понабили?…» Я коротко ответил, что старший получил, а пацанов обижать не стали. Он кивнул и на этом разговор закончился.

С полчаса всё ещё походили взбудораженные, а потом снова попадали спать. Молодцы братья-приморцы. Поднялись вместе с нами и дали всем понять, что желающие обострить конфликт будут иметь дело сразу с двумя отрядами.

В 11 часов, после часового ожидания заполучили из милицейского батальона ГАЗ-66 и БРДМ. Накануне братья опера в ознаменование совместных успехов и в благодарность за первую спокойную ночь (духи после вчерашнего урока не совались, а собровцы уехали) задарили нам все изъятые боеприпасы, в т. ч. выстрелы для гранатомёта. Понятно, что мы использовали свободную половину дня для стрельб. Выехали за город, тут есть местечко, где военные бросили на огромном поле массу ящиков, а кругом — минные поля. Идеальное стрельбище.

Вот уж настрелялись! Сегодня жарко, но работали по боевому — в брониках и шлемах. Стреляли: кто, как и сколько хотел, изо всех видов стрелкового оружия. Я погорячился, точнее, понадеялся, что «Сфера» спасёт уши от грохота РПГ-7, да еще и рот забыл открыть. И, выстрелив в первый раз, глубоко осознал свою ошибку. Пишу вечером, но до сих пор правое ухо свистит на все лады, а голоса окружающих приобрели дребезжащий тембр. Из подствольника выстрелил раз десять, пока рука не заболела, дрессировал белый пакет метрах в 150 от меня. Пулемётчики и снайперы тоже поливали без умолку. Стреляют неплохо. Затем все побросали разные гранаты. Небо и земля — по сравнению с первыми бросками. После постоянных обстрелов и снайперской войны нервишки и ухватки у ребят стали совсем другими. Практически все бросали прицельно, подальше и чётко отслеживали свои попадания.

Вернулись на базу. Сегодняшняя зачистка сорвалась, опера заняты. Дали всем свободным от наряда и патрулей отдохнуть. Позагорали часок, а потом — приятный сюрприз: в летний душ на улице привезли горячую воду из источника. Какое это удовольствие — помыться после пыли и жарищи.

Обедом нас кормила бригада «пятисуточников», как их окрестил Танкист. Народ постоянно их подначивает, отбиваются только за счёт природного юмора Фрица.

Ребята хохмят постоянно. Помню, как ещё в Магадане кладовщицы, выдававшие нам обмундирование причитали: «Ну что это за люди, на войну в Чечню едут, а сами хохочут!». Но, очевидно, это лучшее лекарство от тоски и нытья.

Вчера нашли коровий рог и прилепили скотч-лентой на «Сферу» Носорога. Тот увидел и хохотал до упаду, а затем продемонстрировал нам. На дружеские шутки здесь обижаться не принято. Это — вместо витамин.

Кокс и Бугор не вернулись, значит, улетели. Дай Бог им удачи. Очень хочется иметь твёрдые гарантии чёткого возвращения домой (если наши авиаторы могут что-то гарантировать).

А, между прочим, сложились еще строфы песенки о 20-м блоке
		Когда вернёмся мы домой,


		Друзьям расскажем и родным


		Как ночью приняли мы бой


		И как над Грозным стлался дым.


		Ну а пока что пишем им,


		Что всё спокойно, всё o'кей,


		И что дождутся все они


		Мужей, отцов и сыновей.


19 апреля


Сегодня сломался наш многострадальный движок, и я пишу при свечах. День был сверхнасыщенный и ещё не известно, как закончится.

Поднялись около шести. А в полседьмого уже в полной форме и в снаряжении подошли к операм. Была работа по задержанию двух молодых парней. Один из них служил раньше в милиции, а при Дудаеве оба (братья) служили в дивизионе полиции особого назначения. Это было ещё полбеды, но эти негодяи изнасиловали русскую девчонку. Так что работа вызывала у нас вполне понятные чувства. Подъехали к дому тихо, очень грамотно вошли и взяли обоих тёпленькими. Дом набит оружием: 5 гранат, вставной стволик под автоматный патрон, ножи, патроны. Снова отличился наш старый надёжный Кижуч. Нашёл в шахматной доске вроде бы случайный набор железяк, дополнились эти железяки деталями из гаража, и в руках опера «образовался» самодельный пистолет под малокалиберный патрон с глушителем.

Сдали этих орёликов в фильтрационный пункт, где их ждали возбуждённое уголовное дело, прокурор и возбуждённые сотрудники «фильтра». Говоря откровенно, в этом учреждении, где дорабатывают свои командировки люди, вышедшие из боёв февраля — марта, до сих пор царит дух ожесточения, точнее — жестокости. Правда и публику сюда привозят соответствующую. При нас привезли взрослого солдата — контрактника, который за бутылку водки зарезал товарища. Второй, тоже по пьянке — избил до полусмерти офицера. До этого привозили командира отделения, который застроил своё отделение и расстрелял девятерых из автомата, уже на пути домой. Ну, последний, скорее — клиентура психиатра. А вот такие пьяные убийцы и мародёры — бич войск и МВД. А вред, который они приносят, многократно усугубляется слухами и пересудами.

Кстати говоря, наши ребята задержанных не тронули и пальцем. Противно и руки марать. Такая сдержанность даёт свои плоды. Комендант отметил, что идут хорошие отзывы от людей. С нашими охотней работают и местные милиционеры, а они — неоценимый источник информации.

Перед обедом успели, по информации нашего приятеля из ППС отработать два дома. Семейка в первом доме душманская, в глазах — ненависть аж сверкает. Нашли протирки от автомата. Но оружия не было. Не удивительно, в доме два запасных выхода, в т. ч. через дворы, рядом — стройка и разрушенные дома. Нужно быть идиотом, чтобы прятать оружие дома. После обеда готовились к выставлению первой засады. Под видом массового прочёса забросили в пустующий дом 6 человек. Возглавили засаду Олень и Пионер, с ними 4 снайпера. Выставились в районе, откуда постоянно обстреливают 19-й блокпост — наших соседей — приморцев. Вообще-то, это-работа СОБРа, но наши суперы уже половина уехала, а вторая — собирается. Я на базе — с группой резерва. Блок-пост метрах в 100–150, там тоже наши: Носорог с командой. Так что нападения на засаду быть не должно. А вот схватка снайперов — дело серьёзное.

Наготове стоит наш БТР, отсюда, от базы, до засады 3–4 минуты ходу. Если завяжется бой, наша задача — ударить в тыл нападающим. Работать придется открыто, с брони, с ходу, поэтому беру с собой Кижуча. С ним можно послать любую группу, если нужно будет разделиться и действовать в отрыве.

Сижу, считаю варианты, а их миллиона полтора. Но задача одна — максимально обезопасить своих. Кстати, народ уже настолько привык работать в брониках, что даже нет поползновений выскочить на работу с голым пузом. Я сам проработал сегодня с 6-30 до 13–00 в полном загрузе (броник с дополнительными пластинами, «разгрузка» с 3 магазинами, 4 гранатами, рацией, наручниками и т. п.). И, только сняв всё на базе, сообразил, насколько привычной стала эта нагрузка. Хлещет проливной дождь, ветер рвёт жестянки и ломает ветки. Ребятам придётся тяжело.


20 апреля


Ночь не спал. Так, полёживал в полузабытьи, подскакивая на каждый шорох рации.

Вообще, за эти двадцать дней выспался сладко один раз: когда в ночь на 16-е наши отработали, и все посты вернулись на базу. В ту ночь СОБР и комендатура воевали до утра, часов до 4-х, лупили из подствольников и даже противотанковых гранатомётов. А я в ноль с небольшим спросил у Танкиста: «Есть там что-нибудь серьёзное?». Он ответил, что снайперский пост ничего не наблюдает. Тогда я завалился и упал в чёрную яму, из которой с трудом выкарабкался в седьмом часу утра. И никакая «музыка» не помешала.

Но в эту ночь, понятно, с минуты на минуту ждал информации от засады. А у них вышла из строя радиостанция. В час ночи стал работать снайпер против поста приморцев. Позицию он выбрал в метрах 150 от нашей засады. Напрасно он это сделал, ничего, кроме неприятностей у него из этого не вышло. Мак Дак выловил его на свой АК-74 с оптикой. Ему повезло только в одном. Он стоял за металлической лесенкой из сварного уголка. Пуля просверлила уголок, но отклонилась и попала ему в плечо. Судя по физиономии — типичный славянин, говор тоже чисто русский, приблатненный. Свою рану объяснил тем, что вышел поставить тазик и хотел посветить себе спичкой. В час ночи, под ураганным ветром и проливным дождём, в городе, где с наступлением темноты всё замирает. Вычислили его уже дома, утром.» «У нас тут не стреляют, только менты на мосту понтуются…» Наверное, один из уголовных тварей, прикормленных Дудаевым. Пусть им теперь занимаются, кому положено. Между прочим, часа через полтора — два после того как Мак-Дак «подлечил» этого вольного стрелка, возле дома с засадой разорвалась граната. Ударили из подствольника, неприцельно, издалека. Наверное, чтобы злость сорвать. Но счёт остался в нашу пользу.

А на базе уже шестую ночь, после того, как бригада Пастора причесала пятиэтажку и «зелёнку» — спокойно. Тьфу — тьфу — тьфу, чтоб не сглазить.

Похоже, что решение относительно наших «залётчиков» было принято правильное. Парни очень стараются, переживают, хотя вид не показывают. Но, когда мы поехали на стрельбы, кто-то из ребят заметил: «А пятисуточники затосковали!» Когда же направлял людей в засаду и Фрицу пришлось отдать свой автомат с ночной оптикой, надо было его видеть. По — нормальному, он — то был одним из первых кандидатов. Вообще, хорошо, что не поддался эмоциям. Можно было отправить любого из них с Коксом и Бугром, но здесь это — «высшая мера» и несмываемый позор. И неизвестно, как сказалось бы это на настроении ребят, здесь многие психические реакции непредсказуемы. А так, наоборот, произошла своеобразная разрядка и появилась новая тема для шуток и подначек. Причём желающих оказаться на месте «дисциплинарно — кулинарной бригады» пока не наблюдается.

Сегодня дозвонился, наконец, домой. Оказывается, сразу после моего последнего звонка, 14 апреля, жена Пушного родила двойню — мальчика и девочку. Так что из-за наших проблем со связью счастливый папа не знал о прибавлении.

Поздравили его в обед. Пришлось, по требованию трудящихся, наливать ему дважды: как поработал. Одним из пожеланий было: повторить успех…

Вообще, народ у нас без излишних сантиментов, но относятся друг к другу тепло. Вчера у Деда был день рождения, так ребята после работы по выставлению засады приволокли ему букет тюльпанов. Удав с самым серьёзным видом рассказывал, что собирал их для Деда на минном поле, ежесекундно рискуя жизнью, хотя явно спёрли их с клумбы. А позавчера был день рождения у Висельника. Он пришёл за стол в маечке и золотой тюбетейке, купленной на рынке.


21 апреля


После двух бурных суток — затишье. Дороги развезло, грязь везде непролазная, комендатура отменила патрули.

Правда, нас в 6 утра «прокатили» наши оперативники. С вечера попросили 10 человек поддержки на утро. Мы, как умные Маши, в 6 часов в полной боевой построились на выход. Я пошёл в оперчасть и узнал, что к ночи они передумали и, поручив друг другу нас предупредить, все мирно почивают. Пришлось разъяснить, что если моим чертям дана команда «Фас!», то отменять её неправильно, могут порвать и того, кто так глупо шутит. Вообще-то, оперчасть и остатки СОБРа заменяются завтра — послезавтра, им всё уже — до лампочки и дел с ними никаких больше иметь не надо.

Поэтому, отоспавшись, решили устроить выходной с постирушками. У нас появилась новая бочка на колёсах, очень нарядная, синяя, с надписью «Пиво». Она была рада обрести новых хозяев и сегодня привезла нам целую тонну горячей воды.

Часов в 11 мы с Чёрным и Гангстером поехали в ГУОШ. Как всегда, нам там сказали, что денег нет (а обязаны за первые 15 дней выдать по 300 тысяч на брата), боеприпасов нет и т. д.

Дозвонился домой Григорьеву, и у него через третьи руки узнал, что, якобы Кокс и Бугор решили вопрос с билетами домой на 16 мая. Это было бы очень здорово.

Интересная публика — штабная братия. В дежурной части капитан звонит домой в Волжский и передаёт жене, что выезжает в аэропорт «Северный» и не сможет звонить, как обычно, каждый день. А потом, положив трубку, начинает раздражённо вычитывать своим: «Задолбали эти бойцы, целыми сутками торчат у телефона, домой им, видите ли надо позвонить!». Суть проблемы в том, что из Грозного в Россию работает 1 (один!!!) канал телефонной связи. Им пользуется дежурная часть ГУОШ, генерал, а также весь штаб. Что остаётся — достаётся на долю боевых командиров и бойцов, для которых на третьем этаже в коридоре установлен аппарат. При этом любая штабная шестёрка может зайти в дежурку, бесцеремонно переключить связь на себя и прервать человека, который раз за две недели вырвался с передовой и, прождав 2–3 часа, только успел сказать своим родным или начальству: «Здравствуйте!».

Кстати — начальник ГУОШ — генерал-майор Бабак такого не позволяет себе. Я сам был свидетелем, как он сначала запросил дежурку по рации — не говорит ли кто по телефону, а потом попросил переключить связь на него. Дежурный связист отметил, что генерал никогда не забывает, поговорив, отдать связь. Вообще, мужик он очень интересный, простой, без позёрства и игрушек в демократию. Подчёркнуто уважительно относится к боевым командирам. Без дела к нему никто не суётся, но, если надо, все вопросы решаются быстро и ясно. С таким можно работать не только 45 суток.

Пока пишу, за окном почти непрерывно грохочет: что-то взрывают, наверное, руины в центре. По нашему зданию прогнали автоматную очередь трассерами из частного сектора, но завысили — прошла над крышей. Часовые приблизительно засекли направление, но больше он стрелять не стал.

Ночь чистая, как умытая, звёзд на небе — не меряно, не считано. Но луны долго нет. У нас она с неба не слазит, а здесь собирается на выход, как невеста на свадьбу. Поэтому, несмотря на обилие звёзд — темно, хоть глаз выколи. Усилил снайперский пост гранатомётчиком. Если кому-то придёт блажь подрессировать наши посты, может получить крупное огорчение.

Танкист с Гангстером обещали сделать «одну интересную штуку». Долго колдовали и, в результате, приспособили на РПГ ночной прицел, да еще, по какой-то хитрой методике, «пристреляли» его на холодную. Гангстер заканчивал учебку в тульской школе оружейников и срочную служил там. Умница, и вообще — замечательный парень.

Город чистится, люди выходят на субботники, пошли первые автобусы. Все здесь смеются над сообщениями радио и ТВ. Московские журналисты ещё недели две назад «запустили» в Грозном трамваи. Привести их на любую улицу и ткнуть брехунов носом в искорёженные танками рельсы, оборванные провода и разбитые столбы.

Последние известия передают, что федеральные войска взяли город Бамут. А приехавшие несколько часов назад ребята из Московского ОМОНа матерятся: «Взяли! Кое-как вырвали из окружения бригаду осназа и сами на подходе попали под такой огонь, что метров 800 на брюхе, и раком, и всяком, отползали назад.» У них умер четвёртый из тех, кто попал в засаду под Самашками. Бьются ребята конкретно. Только в Самашках взяли живьём 64 боевика. Говорят, что командование ОМОНа в Москве обратилось в суд с иском против трёх депутатов — клеветников, обвинявших ОМОН в зверствах.

Вставлю в «Песенку о 20 блоке»:
		Пусть депутаты-трепачи


		С трибуны будут утверждать,


		Что федералы-палачи


		Пришли народ уничтожать,


		А мы стоим меж двух огней


		И ждем сюрпризов каждый час,


		И платим кровью мы своей


		За то, что выполним приказ.


Вообще, какой только дряни нет в нашем парламенте. Высшая степень негодяйства — заставить наших парней платить жизнями за политическую импотенцию правителей, и нас же поливать дерьмом.

А вот «Российская газета» очень тепло пишет о работе войск и МВД, хотя правду о провалах тоже не прячут.

Кстати, в районе Бамута много ракетных шахт и городков, рассчитанных на защиту от ракетных же ударов. Так что кровушки там прольётся ещё не мало.

Сегодня в Грозном начала работу конференция конфедерации горских народов (за точность названия не ручаюсь, но собрались старейшины, политики и наше командование). Если бы каждое такое совещание сокращало войну хотя бы на месяц, пусть бы себе собирались хоть каждый день.
		23 апреля


Двое суток слились в одни, даже не могу восстановить события 22 числа. Самая работа пошла в ночь на 23-е. Активизировались боевые группы духов. Как таковых, снайперов не было, а вот автоматчики работали очень квалифицированно. Мы устроили дуэль с двумя автоматчиками. На крыше гаража работали Профессор и Полковник со своим гранатомётом, Мак-Дак и Чавыча. Автоматчик с «нашей» пятиэтажки (которая оказалась на поверку четырёхэтажкой) снова стал работать трассерами то в нашу сторону, то на 1-ю комендатуру, то на фильтрационный пункт. Перестрелку ему навязать не удалось. Мак-Дак засадил очередь трассерами в окна, где они мелькали со своими обманками, и все стали наблюдать (почему и говорю, что толкового снайпера не было, быть бы Мак-Даку с простреленной головой). В одном из окон увидели мигающие огоньки или блики. Профессор точно, как в тире, влепил туда гранату из своего гранатомёта. Эффект замечательный. Но наши друзья не унялись. Тогда я пришёл на рёв «шайтан-трубы» и предложил ребятам поиграть «на живца». Автоматчик, правда, был очень хороший. Профессор один раз светанулся, и тот тут же положил очередь в то место, где Профессор находился секунду назад. На это и был мой расчёт. Я залёг слева от ребят за небольшой кучкой мешков и дал короткую очередь трассерами, чтобы привлечь к себе внимание. А потом, с другого края мешков, очень аккуратно прицелился и, убрав голову, дал длинную очередь по окнам четырёхэтажки. Снайперская война длится секунды. Моя очередь — тут же — два смачных шлепка в мешок у моей головы, а через секунду — рёв гранатомёта, грохот разрыва и восторженный вопль сразу трёх глоток: «Есть!»

Азартные всё-таки парни, пришлось поубавить восторги и заставить их смотаться с крыши. Автоматчика могли прикрывать. Поэтому, главное в нашем деле — не увлекаться удачей и вовремя смыться. В весёлом возбуждении вернулись на базу. Ребята попили чайку и через час вернулись на пост.

Около 0–0.30 на пост, где стоял Старый, прилетела граната из подствольника. Слава Богу, ещё неделю назад я настоял, чтобы они сделали пост закрытым, с крышей и перекрытым переходом. Поэтому всё обошлось. Старый ответил из своего подствольника, но получил еще две гранаты, одна из которых ударила по свежему настилу. Одна доска обвалилась и треснула ему по шлему и поднятой руке. Рацию ему связист не выдал, и я узнал об инциденте с опозданием, когда обрабатывать зелёнку было уже бессмысленно. За рацию дал нагоняй и потребовал обеспечивать посты и патрули. Если надо, то забирать у офицеров. Кстати, когда я давал команду накрыть пост, Старый долго бухтел, что «полгода стоял ненакрытый и ничего». Вот бы получил сегодня ВОГ в самую середину…

Я только прилёг, а тут началась эта война с подствольниками. Но, поскольку информация запоздала, ограничился проверкой постов.

Под утро засекли какую-то суету в общаге. В ночник хорошо просматривались силуэты в глубине комнаты. Профессор попал четко. Взрыв был невероятной силы. Я даже спросил у мужиков: «Вы что, ядерную боеголовку пристроили?». Похоже, у духов что-то сдетонировало.

До утра было тихо, все успокоились. Похоже, что кое-кого и успокоили. А, между прочим, это была пасхальная ночь.
		Дух нас Пасхой поздравлял,


		По посту ОМОН стрелял.


		Но Профессор не зевал,


		На «шайтан-трубе» сыграл.


		Опа, опа, зеленая граната,


		Ноги здесь, а жопа там,


		Так ему и надо!


Дудаев обещал, что 9 мая всех военных, кто находится в Грозном, проведёт по площади в качестве военнопленных. Ну — ну! Правда, нас это не касается. Говорят, есть приказ Дудаева расстреливать бойцов ОМОН на месте. Раньше для устрашения висел на каждом столбе, а сейчас — раритет, омоновцы на память порастаскали. Такие же вещи говорят о собровцах, десантниках и других спецах.

Утром заехали в первую комендатуру, взяли с собой командира ОМОН из Астрахани, и прочесали нашу четырёхэтажку (она стоит в зоне ответственности первой комендатуры). Оказывается, это целый комплекс зданий большого и очень хорошего (когда-то) ПТУ. «Наша» четырёхэтажка — бывшая общага. Вся загажена и завалена гильзами. Комната, в которую попал Профессор — впечатляет. Провалились перекрытия сразу двух этажей и улетели стены комнат влево-вправо. Лежит покореженная рама, сваренная из рельсов и куски реактивного снаряда, похоже, от «Града» Вот что они там мостили, и вот что сдетонировало. А если бы успели ударить по нам? Ай да Профессор!

А вот место, в зелёнке, куда он стрелял на вспышки автоматчика, мы осмотреть не смогли, там надо было пробираться по лужайке, примыкающей к нашему минному полю. А в Грозном, в отличие от остальных городов России, прогулки по траве часто вредны для здоровья. Морально убили прибывшие на помощь в комендатуру сапёры. Прут, как танки, по зелёнке, плечами открывают двери. Одному говорю ласково: «Землячок, если ты хочешь на Пасху расстаться с яйцами или покрасить их в другой цвет, то предупреди меня, я буду ходить от тебя в сторонке.» На что этот орёл гордо ответил: «Не бойся, если растяжка сработает, я хлопок услышу.» Я от изумления дар речи потерял. Этот, с позволения сказать, сапёр, — готовый смертник, если его будут пускать в работу. Правда, это рядовые бойцы, офицер их работал отдельно, и о нём я представление не составил. Но прибегать к их услугам ни у меня, ни у моих ребят желания не осталось. Пушной на три головы выше любого из этих спецов, обойдёмся своими силами. Кстати, порадовался за своих, практически все двигались очень грамотно и осторожно.

Правда, Пушной опять выпендрился. У стены стоял внаклонку ящик из-под гранат. Для любопытных или косоногих. Внутри — ловушка с Ф -1. Когда Пушной его проверял, все укрылись. Я думал, он ящик на кошку цепляет, чтобы сдернуть. А он залез пальцами в щель и вынул гранату. Сложный вопрос: дать за это по шее или похвалить. Не будет тренироваться — не будет сапером. Будет рисковать — рано или поздно подорвется.

За сутки страшные потери. Владивостокские собровцы вечером ехали на уазике недалеко от площади Минутка. БТР сопровождения отстал, и ребят забросали гранатами, расстреляли с двух сторон. Один убитый, двое раненых, один контужен. Ребята должны были уезжать послезавтра. У наших друзей — приморского ОМОНа раненый. На блок-посту получил в ногу пулю из автомата. Пуля попала в магазин от пистолета, лежавший в кармане, воспламенила патрон и ушла вглубь. Сверху — рваная рана, внутри — задета кость. Увезли в Моздок. Парень держался молодцом, даже сознание не потерял.

В засаду попала колонна БТР и БМП. Сожгли 4 машины, убито 6 собровцев, по слухам — ещё 16 солдат.

Всего за сутки только по милиции — 10 убитых и около 20 раненых. Таких потерь не было со времени бойни у Самашек. К праздникам, конечно, нам постараются попортить настроение.

Но «непримиримые» играют с огнём. Если человек потерял разум и жаждет крови — с ним надо поступать, как с бешеным волком. Всем, кто сложил оружие, реально обеспечена возможность вернуться к мирной жизни. Даже группы парней со свежевыбритыми лицами и повадками обстрелянных бойцов свободно пропускаются через блоки и КПП. В январе-феврале ни один из них по Грозному бы и ста метров не прошел. А сейчас разгуливают свободно. Неужели не доходит, что в этой войне нет ни абсолютно правых, ни абсолютно виноватых. Ее можно закончить только миром и терпимостью. Но тот, кто хочет крови — пусть ее получит.

«Кулинарная банда» отбыла срок «звонком». Народ неистощим на подначки и с нетерпением ждет новых «героев». Но пока таковых не находится. Будем пока управляться обычными нарядами.

Кое-кто все рвется в герои и сетует, что не попадаем в «настоящие» бои. Чебан в один из первых дней возмущался в своем кубрике, что я уклоняюсь от участия отряда в различных героических акциях на добровольной основе. Орал так, что я, проходя по коридору услышал. Зла на него не держу, он хороший офицер: смелый, надежный. Но недальновидный. Было даже не обидно. Досадно, что даже не все офицеры понимают, в какую поганку мы попали. Я одному рассказал сказку, которую мне поведала матушка перед моим отъездом из дома на учебу. Я тогда был равно поражен и гениальностью сказки и тем, что впервые услышал из уст мамы пусть не очень, но крепкое словцо:


«Жил был мальчик. А вместо пупка у него был винтик. Вырос он и пошел по белу свету искать к винтику ключик. Весь мир обошел и, наконец, у старого мастера, за большие деньги купил заветный ключ. Дрожа от нетерпения, отвинтил он винтик-пупик… Тут-то у него задница и отвалилась. А изнутри написано: «Не ищи на свою жопу приключений!»


Мы честно делаем свое дело. Большая часть реально и не раз рисковала своей жизнью. Счет пока — в нашу пользу. Поэтому я продолжаю жестко и уверенно держать свою линию. Дня через два уходит полк и на нас с приморцами ляжет работа по охране и защите комендатуры. Значительную часть будут делать срочники из СВМЧ, но уже сложилась практика, что их посты и патрули усиливают старшими из нашего ОМОНа.

Приехал новый состав комендатуры. Новый комендант майор-вэвэшник. Молодой, но конкретный. Жестко осадил пьяниц. Если так пойдет дальше, то дело у нас наладится. А то я уже начал тревожиться, что в такой обстановке пьяный бардак доведет до беды.

Новый СОБР — из Смоленска. Все из одного подразделения. Вроде бы неплохие ребята. Во всяком случае, без спецовских закидонов.

Нет-нет, да и заговариваем о доме. За шутками прячем свою тоску. Правда слово это — не очень подходящее, с сопливым оттенком. Ребята предлагают перед отъездом домой дать телеграмму магаданским «браткам»: «Возвращаемся, готовьтесь!». Смеемся по поводу возникающей в Чечне привычки решать все вопросы быстро и радикально. «Полковник с Профессором поработают один вечер, и преступность в Магадане резко сократится…»

Сегодня усилили снайперские посты, поставили две пары и готовим специализированную группу с подствольниками.


24 апреля


Ночь была веселой. Только прилег, информация: наблюдают цель с нашей позиции на крыше гаража. Один раз хлопнул снайпер. Даю команду: «При наблюдении ясно видимой цели работать на поражение». Ждал-ждал, тишина стала невыносимой. Оделся и пошел на пост. Перед самым выходом услышал автоматную очередь, затем другую. На посту был Пионер. Он дал команду отработать по окнам трассерами, при точном попадании комнаты высвечиваются изнутри. Один раз врезали из гранатомета.

Поднялся на пост. С «шайтан-трубой» работал Полковник. Как здесь раскрываются люди. Очень интересный получился дуэт. Точный холодноватый Профессор — умница и аккуратист. Полковник — с виду мужиковатый, ничего из себя раньше особенного не представлял. А здесь преобразился. Выдержанный, рассудительный и в то же время очень энергичный, с хорошей реакцией и не показным, а рабочим мужеством.

Работать с этой парочкой — одно удовольствие. В ночь им придали расчет АГС с двумя молодыми бамовцами.

Началась работа. Жаль, что в кромешной темноте не заснять ничего на нашу видеокамеру.

Краткие энергичные фразы.

— Третий этаж, третье окно справа — огонь!

— Сзади чисто! (Это, чтобы под струю РПГ никто не подлез)

Удар! Взрыв! Фиксирую попадание.

Фонарик-обманка засуетился, стал быстро перемещаться, но на опережение влетела граната. Точно о результатах ничего сказать нельзя, но суета в здании прекратилась.

Ухожу спать. Не прошло часа, спокойный доклад Полковника: «Тут «огородники» ходят, наблюдаю справа от пятиэтажки.» Понятно: гости в зеленке. Будет очередная попытка обстрелять посты. Надо опасаться подствольников.

Решил спрофилактировать. Бужу Носорога: «Поднимай «подствольников». Понимает с полуслова. Дневальный передает команду Оленю. Через 3–4 минуты 8 человек в полном снаряжении быстро идут к посту. Тьма кромешная. Цепляюсь за что-то ногой, шлепаюсь на землю, громко в тишине лязгает автомат. Как в анекдоте:

— Что там громыхает?

— Да автомат упал.

— А что так громко?

— Да он на командира ОМОН надет.

Разбирает смех. Поднимаемся наверх, и веселье как рукой снимает. Начинается работа.

— Заряжай, прицел 300.

Не видать ни зги. Какие уж тут ориентиры. Полковник, молодец, сообразил:

— Зеленка, угол пятиэтажки, ладонь правее.

Молодец: черный силуэт здания все-таки выделяется.

— Залпом, огонь!

Первый залп недружен. Старый стреляет вообще в сторону.

— Ты куда лупишь?

— А в меня оттуда стреляли…

Мститель, едрена шиш. Загибаю по матушке. Народ приходит в восторг — это большая редкость.

Второй и третий залп — как в кино. Но тут важна не красивость. Бьем прыгающими ВОГами, и разрывы сразу накрывают солидную площадь.

Наутро соседи с серьезным видом утверждают, что работал АГС, и что разрывы были и на территории комендатуры. Такова была скорость серийных разрывов и их звук в ночной тишине.

Отработав — сразу сматываемся, все уходим вниз. Достали или не достали противника, всегда есть возможность ответного удара. А позиция засвечена — дальше некуда.

Уходим в расположение. До утра — тишина.

В восемь часов подскочил, чуть не проспал в ГУОШ. Дневальный — Тулуп — подвел.

На совещании довели требование крепить контакты с местной милицией. Много инцидентов. Есть безобразия с той и с другой стороны.

Вернулся к 11 часам. Только подошел к своим, сообщают: на рынке какой-то конфликт, наших окружила толпа. Поднял взводы по тревоге, но дали отбой. Патруль вернулся, рассказывают: задержали двоих: один без документов, другой — с какой-то липовой справкой. Только посадили в машину, как окружила толпа женщин-чеченок. Облепили машину, орут, хватают бойцов за руки, залезли в кузов и стали вытаскивать задержанных. Резерв не успевал на помощь, а ситуация критическая. Не будешь же стрелять в женщин, или лупить их автоматом. Мужики их в готовности — в сторонке. Как много реверансов делают наши журналисты этому «гордому народу». Но как эта тактика живого щита из женщин укладывается в понятие гордости?

В общем, ребята отпустили этих двоих и вернулись на базу. И правильно сделали. В этой обстановке, когда нас травят и СМИ и политиканы, лучше не догнуть, чем перегнуть.

Вообще, пресс усиливается и в воздухе крепко попахивает грозой. Многие поговаривают о массовых акциях 9 мая. Вполне возможно. Командир СВМЧ задает вопрос: Сколько тебе нужно машин, если будем драпать?». Я чуть не сел мимо стула.

— А с чего это драпать-то? У нас сил хватит отбиться от любой банды.

— Ну мало ли что…

При таком настрое этот соратник может подвести в серьезный момент. Поговорили с командиром приморцев. Он тоже опасается массированной акции. Войска уходят, мы остаемся только со стрелковым вооружением, в явном меньшинстве по отношению к населению, ежедневно прибавляющемуся тысячами. Приморцев можно понять, потери друзей действуют на психику. Но настрой у них, кстати, очень серьезный. Нам деваться некуда, драться будем на беспощадку. Договорились о более интенсивной подготовке. Завтра съездим к морской пехоте, попросим «Мух», «Шмелей» и прочей полезной живности.

Новая комендатура тоже взялась всерьез. Завтра с утра будем уточнять систему обороны.

После 15 опять поехали в ГУОШ. Зам коменданта В.Ф.Т. уезжает. Замены пока нет, и он оставляет меня за себя. Прождали руководство до 18 часов, только около 18–30 поехали домой. Ехали на разукрашенном милицейском уазике. Я с утра говорил В.Ф., что это — плохая машина для Грозного. Раз уазик — значит начальство. Любой сознательный дух просто обязан в него стрельнуть.

Весь вечер не оставляло внутреннее напряжение. Когда ехали обратно, водитель-солдатик плелся за колонной со скоростью километров сорок в час. Стали проезжать бывший девятнадцатый блок-пост, где раньше стояли приморцы. У этого поста нехорошая репутация. Я говорю водителю:

— Ну-ка, парень, давай пошустрей.

Тот газанул, выскочил слева от колонны, и тут же сзади — взрыв. Подствольник, ударили из частного сектора, средь бела дня. Думаю, не ошибся ли, повернулся назад. Сзади сидел Пушной. Смотрю — улыбается, глаза блестят. В.Ф. спрашивает:

— Что это?

— Граната от подствольника.

— А где стреляли?

Володя смеется:

— А это в нас стреляли.

Если бы мы не рванули в этот момент, то как раз бы получили. Сразу стало легче: вот оно, то, что должно было случиться. 25 апреля нам всем надо будет отмечать ежегодно.

Перед обедом приехали Кокс и Бугор. Привезли билеты из Ростова домой на 16 мая. Молодцы. У народа настроение поднялось. Очень хвалят Шулубина. Не хватало 12 миллионов на билеты, т. к. цены поднялись, но А.Р. раскрутился за сутки и наши получили в Ростовском УВД 13 лимонов, с запасом. Тут кое-кто поговаривал, что неизвестно, как УВД будет к нам относиться. Мол, выпихнули в Грозный, а, когда отработаем, никому нужны не будем. Сейчас эти ворчуны прикусили языки. Очень греет то, что нас дома ждут и вспоминают теплыми словами. Кокс смеется: в Магадане в какой-то из газет интервью за его подписью. Спрашивает меня: «Твоя работа?» А когда бы я интервью раздавал, если у телефона вечно очередь и стараешься в 2–3 минуты уложить всю деловую информацию. Наверное, собрали все, что мы передавали домой, и опубликовали.

Получили информацию о результатах своей работы. Местные пацаны спрашивают:

— Это не ваши сегодня ночью стреляли?

— Да не знаем, а что?

— А тут в соседнем квартале один парень сильно «заболел»…

Интересная инфекция, когда стреляешь по зеленке, а в квартале отсюда парень «заболевает».
		Четко вычислил Полковник,


		Где в кустах душман сидел.


		Пацаны потом сказали:


		Дядя сильно заболел.


		Опа, опа, зеленая граната!


		Из ушей бинты торчат,


		А из жопы — вата!


Постоянно разговариваем с местными. Люди оценили, что мы никогда не бьем по жилому сектору и вообще, зря не стреляем. Начальник местного райотдела милиции спрашивает: «Почему у тебя такие спокойные, к людям хорошо относятся?»

Да потому, что нас в нашей области еще Отец Народов перемешал. Так что у нас национального вопроса нет и нам без разницы, какой ты национальности. Мирный — значит мирный, бандит — значит бандит. Важно, что парни не просто выполняют, но и душой приняли мой строжайший запрет измываться над задержанными… Бить беспомощного — паскудство. Правда, ребята говорят, что если попадется кто из славян-наемников, «то ты, командир, извини, конечно…»


25 апреля


Ставил в ночь задачу — вести наблюдение, огонь не открывать. Надо немного подёргать бандитов за нервы и определиться с маршрутами их передвижений. Но не учёл, что старшим пошёл Носорог. Как только они с Профессором определили точку схождения двух очередей трассерами, так соблазн победил, и влупили они по автоматчику из РПГ. Тут же по ним ответили сразу 3–4 автомата. Пришлось стрелять ещё раз. После этого стрельба поутихла и до утра больше не беспокоили.

А мне пришлось подняться на огневую и согнать своё бандформирование вниз, а затем — на базу. Непрерывная работа на протяжении трёх ночей, с одной огневой точки, — грубейшее нарушение техники безопасности. Счастье ребят, что духи не смогли, или не рискнули подойти на прицельный выстрел из подствольников. Но раза три на предельной дистанции они кинули гранаты в район третьего поста, справа от нашей позиции.

Днём поработали с комендантом и его начальником штаба по вопросам самообороны. Молодцы мужики. Трезвые, толковые. Зам командира СВМЧ начал выламываться по поводу поддержки БТРами, комендант очень вежливо и корректно пригласил его на беседу в центральную комендатуру. После этого сразу выяснилось, что все вопросы можно решить и на месте.

Подписан большой приказ на присвоение званий досрочно и сверх «потолка» для младшего нач. состава.

Наших вошло в приказ 26 человек, всем подписали без малейших оговорок. Это — тоже признание. Очень рад за своих. В следующий приказ тоже наши попадут.

На рынок сегодня патруль усилили, вышла и группа приморцев. Местные сделали правильные выводы. Обошлось без инцидентов.

Владивостокцы ругаются чёрным матом. Умники сверху дали команду снять их блокпост. Потом сообразили, что без прикрытия остался стратегически важный мост. Да и в городе стало больше безобразий. Раньше блокпосты делили город на секторы и не позволяли бандитам шляться по городу с оружием. Пошла команда восстановить блок-посты. Но за сутки народ успел разворовать весь блок, включая бетонные плиты и мешки с песком. Всё пришлось строить заново, наспех. Сегодня ребята будут нести службу полуприкрытые, без инженерных сооружений и минной системы.

Вечером собрались у замполита в уголке на кроватях, трепались «за жизнь». О политике разговор шёл с использованием лексикона, далёкого от дипломатического. О женщинах — ни слова. Начальник штаба приморцев говорит: «Подарили мне плакат: вот такая Дарья с вот такими …, так я его через два дня снял. Как ни посмотришь с кровати, а она всё глазки строит.»


26 апреля

У Пушного в апреле будут два дополнительных дня рождения. Но, по-порядку.

Со вчерашнего дня собирались к морским пехотинцам из Владивостока. Приморцы наладили контакт с земляками, и те подарили им немало полезных в нашей жизни вещей. С учётом обещаний духов устроить серию терактов, а то и массовую бойню нам на 9 мая, решили и мы прибарахлиться слегка. Можно было бы и поближе поискать, но здесь прибавилось другое соображение. В этой дивизии служат магаданские ребята и матери попросили узнать, как у них дела, если будет хоть малейшая возможность.

Взял видеокамеру, но записать хоть одно «живое письмо» не удалось. Все батальоны разбросаны, добираться далеко. Основная часть на марше — уходят к железной дороге на погрузку, идут на замену. Но встретился с офицерами штаба и узнал главное — все магаданцы живы и здоровы, кроме того парня, что привезли перед нашим отъездом.

Морпехи — молодцы. Мы к ним приехали часов в 11–12, они попросили приехать к вечеру и сказали, что немножко помогут.

Кстати, сначала мы заехали в расположение какой-то части ВДВ. Вышел командир-подполковник. Выглядел молодцом: выбритый, подшитый, щеголеватый. Я объяснил нашу ситуацию, что остались практически без боеприпасов в ситуации серьезного обострения. Он брезгливо, через губу сообщил, что как-то дал «ментам» боеприпасы, а против него потом чуть уголовное дело не возбудили. Хоть бы придумал что-нибудь пооригинальнее. В этом-то бардаке! Сказал бы просто, что не дам, и все. Короче, белая кость не пожелала общаться с «ментами». К чести солдат-десантников: когда провожали нас к КПП, всю дорогу извинялись: «Братишки, вы не думайте, у нас не все такие гандоны. Но без его разрешения мы вам помочь не можем.»

Ладно, Бог ему судья.

А морпехи — просто молодцы. Нужно было, после встречи с командованием пообщаться непосредственно с начальником склада артвооружения. Я правильно просчитал ситуацию и отправил на переговоры Носорога. Санкционировал любые виды контактов. Вечером Носорог вернулся в отряд в невероятном состоянии. Очень трудная штука — дипломатическая работа с прапорщиками из морской пехоты. Бойцы из сопровождения сказали, что назавтра к 18 нам обещали приготовить «гуманитарную помощь», а послезавтра братишки-дальневосточники уже уходят.

Сам я к 18 поехать не мог, была назначена другая встреча. Поэтому, вечером я встал перед трудным выбором. Если отправить ребят, то вернутся они в 19–19.30, а это время уже опасное, хотя и светло. Но если не подъехать вовремя, то морпехи уйдут, и мы не дополучим жизненно необходимых средств обороны. Это может, в случае серьёзного боя, обернуться дополнительными потерями. Решили так: старшим машины собрался начальника штаба комендатуры. От наших поехали Пушной и Гангстер (как специалист — оружейник), а для охраны дал Пастора, Деда, Колю-2 и Волка. Решение оказалось правильным, и выбор удачным.

На обратном пути ребята проезжали под тем же мостом на Минутке, что и расстрелянные парни из Владивостокского СОБРа. Издали увидели, что в луже под мостом якобы застряли «Жигули» и возле них толкутся двое чеченцев. Пушной сразу подал команду «Внимание!», и ребята, понимающие друг друга с полуслова- полувзгляда, распределились: верх — низ, лево — право. Когда проехали мимо «Жигулей», один из чеченцев потянулся к багажнику, но Пастор рявкнул: «Куда! Руки на багажник!» — и тот замер. Тут же заметили автоматчика на крыше. Он успел дать одну очередь, но прицелиться ему не позволили, подавили дружным залпом. С другой стороны в окне мелькнул ещё один. Его заметил Волк и отработал трассерами, сориентировав остальных. Прижали огнём и этого. Геройствовать, останавливаться, чтобы принять бой, не стали — и умницы. В машине лежало столько всякого добра с разнообразной начинкой, что от одного удачного попадания все дружно полетели бы до Магадана без пересадки.

Выскочили из этого коридора на полной скорости. Пробоин не было даже в машине, хотя 2–3 очереди духи успели отработать.

В машине — поленница «Мух», «Шмелей», огромный ящик с гранатами (штук двести), около 20 тысяч наших родненьких патронов 7,62. Живем!

Выслушав рассказ своих об этом событии, я пошёл в комендатуру. Офицеры ужинали. Меня встретили, как именинника и усадили на почётное место. Начальник штаба взахлёб рассказывал об этой перестрелке, кстати — первом его боевом крещении. Особенно восхищался хладнокровием, реакцией и наблюдательностью ребят: «Нет, как они сразу сообразили с этими Жигулями! И ты понимаешь — без всяких слов распределились, работают!».

Вообще, в этом городе любая поездка, даже за редиской на ближний базар, может обернуться потерями. Поэтому, я запрещаю своим самостоятельные вояжи в город. Сам выезжаю и выпускаю других только при крайней необходимости. Ребята относятся с пониманием. Чужой и собственный опыт убедили самых упрямых.

После обеда нас собирал начальник ГУОШ генерал-майор Бабак, рассказал о подготовке духов к массовым акциям, о той травле, которую устраивают местные политики в отношении нас в ходе начавшейся здесь выборной кампании. Затем представил своего сменщика. Полковник из Новосибирска. Фамилию я не расслышал (Мамонтов — прим. автора). Охарактеризовал его лучшим образом: что это его давний товарищ и коллега. Если новый начальник такой же мужик, как Бабак, то служить с ним будет можно. Но, посмотрим. После собрания я зашёл к нашему куратору — первому заму Н.Я. Долбёнкину. Отличный мужик, мы его очень уважали. Распрощались тепло, обнялись. Здесь, перед лицом постоянной опасности, полковники и майоры — все равны, все боевые товарищи. Это придаёт особую теплоту даже служебным отношениям. И просьба таких командиров, как Долбёнкин или Бабак, исполняется быстрее и добросовестней, чем любой грозный приказ. Зашёл и к генералу. Записал их на видеокамеру (а вчера провожал Валерия Фёдоровича, тоже записал его). Все, как сговорились: не только высказали, как принято, свои пожелания на прощание, но и очень тепло отозвались о работе наших парней.

Дай Бог не уронить себя в последние дни и, самое главное, никого не потерять. С каждым днём эти черти становятся мне всё дороже.


28 апреля


27 прошло неприметно. Мылись, брились, стирались, прибирались. Многие потом посетовали: только отстирали форму, а ночью — ухряпали.

Ушёл «наш» полк. Ушли по-свински, даже мешки с землёй посбрасывали, повысыпали, разорили нашу оборону на большом протяжении, оставили голым весь первый этаж школы.

А ночью боевики устроили большую пробу сил. Ответственным от командования был Кокс. Он только пошёл проверить посты и находился на третьем посту. Вдруг по ним врезали сразу два подствольника и началось…

Я, услышав стрельбу, оделся, поднял резерв и пошёл на пост к нашему расчёту АГС. Пастор со своими ребятами был уже на месте и работал вовсю. Против нас работали от 7 до 10 человек: минимум три подствольника одновременно, два автоматчика, два снайпера и группа прикрытия, которая отрабатывала ракеты и свои обычные трюки. У нас с гранатомётом дежурил Полковник. Вообще-то мы стрелять в эту ночь не собирались, решили понаблюдать. Но наши друзья вели плотный огонь и уже хорошо пристрелялись к постам, пришлось ответить. После первого залпа интенсивность огня у них снизилась, второй тоже пришёлся неплохо. Кокс продолжал рулить на третьем посту. Где-то с час длилась плотная перестрелка, но уже явно отвлекающего характера. Потом наступило затишье. Я снял с постов всех, кого можно, оставив только наблюдателей, т. к. был уверен, что духи, проведя разведку боем, могут ударить из чего-нибудь потяжелее. «Мухи» и «Шмели» у них тоже есть. Бугор обеспечил ребятам горячий чай. Только чуток расслабились, в рации тревожный голос Пастора: «Змей, вот они, вплотную!» Я ору в рацию: «Мочи!», быстро вылетаем в коридор, слышу серийные разрывы ручных гранат. То ли наши отбиваются, то ли наших забросали. Но добежать на помощь не успели, практически сразу Пастор доложил, что всё в порядке. Тем не менее, все расчёты заняли свои места. Кокс занял место на позиции АГС. Тут то и началась центральная заваруха. Духи как остервенели, не просто стали лупить со всех направлений, а полезли к позициям, норовя подобраться поближе.

В короткие минуты передышек оставил Кокса на крыше — руководить боем. Ответственным — то на эти сутки от командования был он и пару раз «деликатно» на это намекнул. Ну, ежели замполит командует, то командиру пришлось немного позамполитствовать, посмотреть, как дух у народа. Пошёл по постам, где наши ребята «укрепили» срочников — милиционеров. И наши, и мальчишки из СВМЧ держались отлично, без суеты, внимательно. По их секторам молотили из подствольников, но подобраться не пытались. Кто-то шуршал рядом со вторым постом. Но туда полетели РГД-5, и шуршавчики исчезли. Третий пост пристреляли и укладывали гранаты очень точно. Ребят спасало то, что пост перед этим был укреплён. Но и они выглядели неплохо, даже весело, боевой азарт уже произвёл своё обезболивающие действие.

Часам к 3 утра все начало стихать, и я отправился дописывать обещанную начальнику ГУОШ информацию по нашим разведданным. Никто из офицеров не спал, народ потихоньку подрёмывал в форме, в обнимку с автоматами.

Около 4-х пришёл Кокс, попили чайку и стали дожидаться рассвета. Теперь я хорошо испытал то чувство, которое испытывал Хома Брут, дожидаясь первых петухов в заколдованной церкви.

Весь бой шёл около 7 часов, наиболее интенсивный — часа четыре. Хотя до этого мы все были не выспавшиеся, но в эту ночь спать совсем не хотелось.


1 мая


Самые сумасшедшие сутки за командировку. Первые потери в нашей комендатуре.

30-го в ГУОШе довели, что объявлен мораторий на боевые действия, перемирие, прекращение огня.

А вчера, средь бела дня, около 18–00 духи внезапным залпом накрыли офицеров комендатуры. Они стояли за стеночкой ограждения, на виду у зеленки. Жарили шашлыки. Сколько раз им говорили, что там место опасное. А они приспособились: курилку там себе устроили. Когда сидишь, вроде бы за заборчиком тебя не видно. Но от подствольника это не защита.

Я своих буквально за пять минут до обстрела отправил в расположение. Удав с компанией устроились на кирпичной оградке вафельный тортик кушать. Спрашиваю: «А в расположении не так вкусно будет?». Загнал их в здание. Удав еще демонстрацию устроил: у него крышка от тортика упала, так он пнул ее со злостью. Надо же свое неудовольствие командиру выразить.

Я потом не удержался, в самый разгар обстрела подколол его: «Не хочешь сбегать, коробочку проведать?».

Когда пошли разрывы, поднял группу резерва, проскочили в комендатуру. Ранено семь человек. Трое — тяжело. У начальника штаба посечена спина, в районе поясницы. Осколки пробили офицерский ремень и сидят возле позвоночника. Он по горячке носился еще, стрелял. А потом резко сломался. У кинолога Димы ранения в живот. Кровотечение внутри, и наружу черная кровь вытекает. Один из офицеров ранен в голову. У остальных вроде бы поверхностные ранения, но помногу: у подствольника мелкие осколки. Посечены лица, руки. У Валеры-дознавателя в лице несколько осколков и грудь по касательной, как ножиком, почиркали.

Накрыли их из нескольких подствольников сразу. Потом получилась вроде как пауза. Мужики успели раненых затащить в комендатуру. Одного оглушило, он ошалел и, стоя в полный рост, стрелял в зеленку. Духи в этот момент не стреляли. Его можно было, как в тире, шлепнуть.

Быстро отреагировали приморцы, у них несколько человек были в комендатуре. Собрята тоже постреляли.

А после паузы началась конкретная молотьба. По двору проходили серии по 7-10 разрывов. Это только подствольники. Автоматический огонь сначала был неплотный. Но он сильно давит на психику, рикошеты визжат.

Андрей, комендант, был в шоке. Но быстро включился, стал организовывать людей. Я поднял всех с подствольниками и гранатометчиков. Стали бить по зеленке прыгающими ВОГами. Сообразили: чтобы не выпустить духов из квадрата, начали с максимальной дистанции, постепенно поджимая к себе. Били залпами по 14 стволов сразу. В зеленке непрерывно шли разрывы. Отлично работал Пастор с командой, причесали из АГСа зеленку практически сразу. Быстро кончились выстрелы, мы им притащили ящик. Пришлось бежать по простреливаемому из зеленки коридору. Никогда так не бегал, стометровку всегда еле на тройку вытягивал. Предпочитаю длинные дистанции. А тут — жалко некому было засечь. Позицию АГС тоже быстро пристреляли. Пастора по касательной ударило пулей в кисть. А затем пару раз очень плотно ударили из РПГ. Я их согнал с позиции, заставил переместиться. Яцек прикрывал перебежку. Меня прижали в самой середине коридорчика. Завалился за какую-то железяку и ждал, когда на задницу положат гранату. Вдруг Волчок выскочил с индейскими воплями из-за угла и начал напрямую поливать зеленку, как в ковбойском фильме. Ему явно удалось изумить публику. Я успел под шумок драпануть к своим, Волчара заскочил назад и только тогда по моей «лежке» и месту его пляски прошлись разрывы. Никаких слов я ему говорить не стал, просто обнял, и мы снова разбежались: он — набивать ленты АГСа, а я к постам.

Фриц и Март работали в БТРе, глушили из КПВТ общагу: наши позиции оттуда, как на ладони. В них лупанули из РПГ, но Фриц постоянно перемещался и ударило прямо перед мордой БТРа.

Комедант с оставшимися офицерами, приморцами и собрятами собрали все «Мухи» и «Шмели». Сначала били по зеленке, потом по общаге.

В самый разгар прибежал командир СВМЧ. У него, оказывается, под нашими окнами стоит полный «Зил»-наливняк 93-го бензина, 5 тонн. У меня задница вспотела, когда услышал. Вокруг этого «Зила» разрывы. Я еще беспокоился, что будет, если в бензобак попадут. Солдатик с ключами испарился. Один из приморцев, старшина их, кажется, сказал, что у него есть зиловский ключ. Машину нужно было провести через простреливаемый коридор в мертвую зону. Мои дали залп по краю зеленки, а потом выскочили в этот коридорчик и высадили по магазину встречным огнем. Братишка-приморец под разрывы проскочил к машине, а потом у них за спинами провел «Зил».

Кот попал под ударную волну от разрыва выстрела РПГ. Оглоушило, но целый. Удава садануло реактивной струей от «Шмеля», кто-то из комендатуры сгоряча выстрелил, не глянув, что сзади свои. У него распухла нога, но бегал воевал до самого конца.

Бой закончился около четырех утра. Ребята попадали на кровати и повырубались. А я как завелся, так и не смог заснуть и даже лежать. Ходил, как маятник. Потом, чтобы бойцы не видели, как нервишки у командира играют, ушел в комендатуру. Андрей очень сильно переживает за своих ребят. Это их общая оплошность.

Этот бой засняли телевизионщики из НТВ. Они еще днем приехали, им в ГУОШе сказали, что у нас и на Старых промыслах самые «горячие» комендатуры в городе. Вот и поснимали.

У нас в отряде тоже есть камера. Но сколько ни поручал, как начинается бой, бросают камеру в расположении, чтобы стрелять не мешала. Одни Рэмбы, блин. А на пленке — одни дни рождения и бытовые сценки. Энтэвэшник обещал прислать в отряд копию записи. Я просил не показывать крупным планом ребят, чтобы наши в Магадане не узнали, что у нас такие заварухи. Оператор много снимал раненых, дома с ума сойдут. Мы и писать домой договорились, что у нас все спокойно. Правда, НТВ у нас смотрят не все, нужны специальные антенны. Корреспондент Серега сказал, что у них эта передача пойдет только на Москву. Ну и хорошо.

Пока еще было светло, к нам проскочила бронегруппа из Северного, командовал полковник из ВВ. Забрали раненых и ушли. Один БТР оставили в подмогу. «Утес» (позывной командующего группировкой) запросил, что происходит. Этот полковник доложил, что идет реальный бой и нужна поддержка.

С утра понаехали комиссии. Сначала — куча полковников, в т. ч. один толстый здоровенный, из МВД Чечни. Вроде бы, их зам. министра. С ходу заявил, что это была шальная стрельба, мол, как обычно, с перепугу стреляли в зеленку. Весь двор в следах разрывов, стены комендатуры исклеванные — даже члены комиссии стали на него коситься. А когда его спросили, откуда раненые, тут же стал говорить, что по их сведениям, пьяные омоновцы накануне поссорились с пьяными вэвэшниками и те обстреляли комендатуру в отместку. Сволочь конченая! Было дикое искушение дать ему прикладом в жирную харю. Похоже, не у меня одного.

Потребовали показать позиции. Тут я покуражился. Сказал, что снайперы до сих пор пуляют откуда-то из бесшумки. Нарядили мы их в броники, Сферы и заставили на карачках ползти к постам. Они мгновенно взмылились и даже не просекли, что за ними по двору люди спокойно ходят в полный рост. Ребята на постах врубились, подыграли: нагнали жути по полной программе. Они в бою никогда так не прятались и не жались. Полковники с очень бегло глянули на зелень и быстро собрались назад.

Днем приехал сам командующий, с ним целая свита. Генерал-полковник Егоров. Серьезный мужик. Все были в камуфляже, но его сразу видно. Как сейчас модно говорить, есть у него харизма. Собрал всех командиров подразделений и заместителей, выслушал доклады. Стыдно писать, но надо быть честным. Комендант очень хвалил моих парней. Я распушил хвост и в своем докладе не упомянул, что вместе с моим резервом сразу выскочили приморцы, хотя у них основные силы были на блоке, а несколько человек включились в бой с первых мгновений. Яшин тактично подправил меня по ходу доклада. Как у меня уши не сгорели. (Простите, братишки, я не свин, но бывает и на старуху проруха).

Егоров говорил очень мало и очень конкретно. Сказал, что это — грязная, проданная, никому не нужная война. Политики нас подставляют на каждом шагу. «Поэтому, требую главные усилия сосредоточить на сохранении личного состава.» Очень запомнилась его фраза: «Нам чеченские скальпы не нужны. Если вы упустите боевика, строго не спрошу. Но если полезете в авантюру и положите людей — ответите жестоко.»

В первый раз я слышал, чтобы руководитель такого ранга был так откровенен с нами. И в первый раз видел такое уважительное отношение к боевым офицерам.

Мы очень просили помочь более тяжелым вооружением. По нашим условиям, позарез нужны минометы.

Егоров сказал, что поможет. «Много не обещаю, но минометы будут.»

После его отъезда мы провели зачистку зеленки в районе боя. Прошли от просеки метрах в 800-х до обратной стороны прикрывающего нас минного поля. В 200–400 метрах от нас — ряд колодцев из бетонных колец. Как раз на высоту чуть меньше роста. Для стрелков из подствольников — идеальная позиция. В некоторых колодцах и за буграми — навалы свежих гильз. Все посечено осколками наших ВОГов. Проплешины от РПГ и «Шмелей». На краю одного колодца — след разрыва подствольника. На дне — лужа крови и желтая жижа — дерьмо из кишок. Во многих местах — следы и потеки крови. На траве хорошо видны следы волочения. Часть идет к просеке. На ней — следы шин. Часть — к Сунже.

Чуть не забыл: в ходе боя были захвачены два наемника-хохла. Один тяжело раненый, весь посечен подствольником. Действительно удалось отсечь эту группу огнем. Они обосрались уходить через разрывы и предпочли выползти к нам. Мы их от греха подальше отправили вместе с ранеными, чтобы по пути их скинули на фильтропункт, пусть там с ними разбираются. Если совсем честно, их спасло то, что когда их затащили в комендатуру, их увидели и засняли энтэвэшники.

Думаю, что своих чеченцы вывезли, а в Сунжу спихивали этих дохлых ублюдков.

За день не поспал ни секунды. Начинается новая ночь и спать нам вряд ли дадут. Неужели их не закусит, что мы их так потрепали?

Сообщили из Северного. Дима-кинолог умер.

Пацаны днем все крутились, расспрашивали, много ли у нас убитых и раненых. Им сказали, что вообще нет. Смеются, говорят, что раненые-то есть точно. Потом сами не выдержали и растрепались. Говорят: «Ой, вы много наших побили. Повезли в аул хоронить.» Опера весь день работали с населением. Принесли точную, как они утверждают цифру — восемь убитых боевиков. Раненых прикидочно — 13–15. Местные милиционеры подтверждают. Хочется верить, что за Диму мы посчитались. Хотя радости от этого никакой.


2 мая


Вернулся из ГУОШа.

Суки-телевизионщики. Ну что за народ?

Вчера только дописал дневник — ребята орут: «Командир — смотри!» Нам опера подарили старый телек. В выпуске новостей ОРТ показывают на всю страну наших ребят крупным планом, эпизоды боя, а потом — раненых. И говорят, что вот, мол, в третьей комендатуре, в Ленинском районе такая бойня.

Прикинул, что дома сейчас — глубокая ночь. А утром посмотрят, это будет первый выпуск. Что будет в семьях? Инфаркты и истерики. Делать нечего, невзирая на сумерки, прыгнули на БТР и рванули в ГУОШ. Повезло, проскочили без приключений. Объяснил дежурному ГУОШ ситуацию. Дозвонился домой в дежурку отряда. Приказал хоть по тревоге поднять помощников, но рано с утра обзвонить или нарочными оповестить каждую семью, что все наши живы и здоровы.

Остались ночевать у Мурманского ОМОН. Братишки приняли очень тепло. Позволил себе расслабиться и накатил стакан водки.

Подвернулся бы этот корреспондент, задавил бы голыми руками.

(Эта история имела неожиданное продолжение. Два месяца спустя, уже дома, мы получили копию записи этого боя и письмо от корреспондента НТВ Сергея Гапонова. Он извинялся за своих коллег. Оказывается, ОРТ «позаимствовало» из эфира кусок чужого сюжета и запустило его в эфир. А три года спустя мы с Сергеем встретились в Москве и со временем стали близкими друзьями. Так что свои грозные намерения в отношении него я так и не осуществил. — прим. автора).

День прошел спокойно. А вот вечер получился — по-моему, еще хуже, чем вчера, хотя мы не выстрелили ни разу.

Влетает дневальный: «Командир, там, на рации — наших расстреливают, просят помощи». Меня качнуло, стал соображать: где наши патрули. А мои все — на базе. Дошло, что речь идет о «наших» вообще. Связист притащил рацию в столовую. По какому-то капризу радиоволн, только в этой точке мы нормально слышали тех, кто просил помощи, а они — нас.

Я назвал свой позывной — 293, ребята ответили — 166. Давай смотреть таблицу. По городу таких, вроде бы, нет. Прямо спрашиваю: «Кто такие?» Отвечают: «Соколики». Я не сразу сообразил, но кто-то из ребят шепчет: «Москвичи». Их зажали под бетонным забором в кювете на дороге в Старых промыслах. Мы там раз несколько проезжали. Там холмы, в верхней части покрытые зеленкой. Оттуда дорога — как в тире.

В рации треск стрельбы. Удалось услышать, что есть убитые и раненые, подбит БТР. «Помогите, ребята, нас просто расстреливают!»

Их практически никто не слышал. Ребята стали передавать их сообщения на Северный. Я рванул к коменданту. Андрей поднял резерв и БТРы СВМЧ. Связались с «Утесом». Нам сказали, что нам нет смысла туда идти, мы намного дальше других. Пойдут группы из Северного и из Старопромысловской комендатуры, они ближе всех. А наша задача — держать связь и координировать действия групп на подходе.

Помощь добиралась до них минут сорок. И все это время я кормил братишку «сейчасами», и мы все слушали, как их долбят, и он докладывает о новых потерях. Держался он невероятно мужественно. Только один раз сорвался на крик: «Да где же вы!».

И мы матерились. Где наши вертолеты? Где танки, БТРы? Их возле Северного — несчитано. Стоят чуть не в метре друг от друга на протяжении нескольких километров. И ходу оттуда двадцать минут на средней скорости.

У моих руки тряслись. Кое-кто не выдержал, ушел. Это ощущение бессилия и невозможности что-то сделать — просто ужас. Легче скакать под пулями.

Наконец, дождались команды отбой. Я спросил: «Ну что там у вас, братишка?». Он ответил: «Моего командира убили…» и ушел со связи.

Снова бродил, как неприкаянный. Взял гитару, попытался что-то потренькать. Начали складываться строчки. А потом — как взрыв. Минут за пятнадцать написал песню. Ручкой водить не успевал и почти не подбирал слова. Писал на каких-то клочках. Собрал. Пошел в столовую и спел ребятам. Понятное дело, аплодисментов не последовало. Но по лицам видел — тоже проняло. Странно, но немного отпустило.
		У нас сегодня странно тихо,


		Умолкли «духи» хоть на день.


		Усталость сразу навалилась


		Такая, что и думать лень.


		Молчат друзья, молчит гитара


		И птицы за окном молчат,


		Но вдруг из рации прорвалось:


		Попал в засаду наш отряд!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Веду неравный бой,


		Наш БТР подбит,


		Один из нас убит.


		— Брат, я два-девять-три!


		Как слышал, повтори…


		Держись братишка мой,


		Сто шестьдесят шестой!


		Мы дальше всех от места боя,


		Хоть связь чиста, как никогда.


		И не поможем мы с тобою


		Друзьям, к кому пришла беда.


		А сердце рвется, кровь вскипает,


		И гнев тяжелый, как свинец,


		Ну что же центр не отвечает?!


		«Утес», откликнись, наконец!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Веду неравный бой,


		Вокруг стена огня,


		Услышьте же меня!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Держись, братишка мой,


		Слова в эфир идут:


		Ребята! Наших бьют!


		Мы вокруг рации собрались,


		Как мостик, связь передаем.


		И страшный диалог в эфире


		С друзьями нашими ведем.


		Из центра спрашивают снова:


		— Куда им помощь подослать?


		И как дела у них?


		— Хреново!


		Давай скорее, вашу мать!!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Веду неравный бой,


		Наш БТР горит,


		Еще один убит!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Держись братишка мой!


		Уже вам помощь шлют,


		«Коробочки» идут.


		Ползет секунда за секундой,


		Минуты медленно бредут,


		А как сейчас считают время


		Те, по кому бандиты бьют!


		Но, наконец-то мы дождались:


		Ребятам помощь подошла,


		Даем «отбой», вопрос последний:


		«Ну, что, братишка, как дела?»


		— Сто шестьдесят шестой,


		Закончился наш бой,


		Мой командир убит,


		Моя душа горит!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Крепись, братишка мой,


		Вся банда не уйдет,


		Мы ваш оплатим счет!


Ночь. У нас тихо. Спать не могу. Пришел в столовую и вот, сижу, пишу.


5 мая


Воюем потихоньку.

3-го в ГУОШе узнали, кто такой 166-й. Это был сводный отряд милиции Московской области, погибло два сотрудника, в том числе командир отряда, тяжело ранено пятеро. Они небольшой частью отряда выехали в Грозный и попали в засаду.

Егоров выполнил обещание. Подогнали взвод мотострелков с полевой РЛС для обнаружения живых целей, минометную батарею — три 82-мм и миномет «Василек». Замечательная штука — как гладкоствольная автоматическая пушка. Вставляется лоток с выстрелами и бам-бам-бам! В первый же вечер причесали нашу общагу — только снопы пламени из окон вылетали. Духи затеяли обычные игрушки с перебежками из комнаты в комнату. А им с одной стороны — АГС, а с другой — «Василек» и по центру зажали. Около 20 часов отстрелялись, до утра — гробовая тишина. Аж спать невозможно. Хорошо, что в городе вокруг треск стоит. Кокс сказал, что берет ночь на себя. Я лег где-то в час. Повертелся — повертелся и вырубился, как в яму упал. Проснулся в шесть. Свежий — хоть на свадьбу.

А в эту ночь приключилось что-то странное. Бойцы подкалывают, что мы с настоящими духами воевали, в смысле, с потусторонними.

С вечера на крыше комендатуры работал наблюдатель мотострелков, позывной «Сокол». Там самый лучший обзор. Он работал с НСПУ. У нас старшим на позиции АГС, наверху, был Танкист, с ночным биноклем. Около 22-х кто-то бросил ручную гранату на пост СВМЧ рядом с нашим. Поднялась стрельба. И тут пошли доклады Сокола: «Вижу одиннадцать человек, идут в рост, цепью!» Их старшой просит корректировку, начинают работать из минометов, и весь взвод поливает из всего, что можно. Сокол: «На просеке «Москвич», в него тащат раненых». Долбят туда. Снова доклад: «Москвич» горит. Вижу двоих возле кочегарки!» А это — метрах чуть ли не в 70 от наших постов. Для минометов наших — мертвая зона. Вывожу группы с подствольниками, прочесываем весь пятак залпами, Сокол корректирует. В общем — битва по полной программе. А Танкист молчит. Я его запрашиваю: «Доложите обстановку». Он в своей обычной манере, спокойненько: «Целей не наблюдаю». Я стал заводиться: как это не наблюдает, когда духи цепями ходят. Правда, стрельбы с их стороны маловато, несколько одиночных разрывов от подствольников. В итоге не выдержал, полез на пост. Рассматривал-рассматривал и зеленку и общагу, никого не увидел. Закончилось тем, что отправил своих отдыхать. А наша «подмога» воевала еще часа два.

Утром не выдержал пытку любопытством, провели зачистку. На просеке — никакого «Москвича», ни целого, ни горелого. Зелень мы, конечно, за эти дни обстригли и покурочили капитально. Напротив третьего поста — обугленная граната РГН без запала. У нас таких нет. То ли подбитый «дух» выронил, то ли с растяжки сорвало, вэвэшники такие ставили.

Комендант тоже оценил события ночи, как очень странные. Мотострелки — ребята неплохие и отважные. Воюют практически с первых дней. Имели страшные потери. И психика, конечно, у них рваная. С первых выстрелов — клинит башни, и начинают воевать в полный рост. Пьют конкретно. Точнее, пили. Комендант пригласил взводного к себе, побеседовали. Тот, конечно, встал в позу бывалого «боевика». Но закончилось все «консенсусом». Андрей умеет быть спокойным, но очень твердым. Так что обороты ребята немного сбавили.

Опять появился чеченский зам министра внутренних дел. В отсутствие представителей ГУОШа был более откровенен. Сначала наехал, что мы ведем беспричинную стрельбу и подвергаем опасности мирное население. А потом мне лично сказал: «Все равно МЫ добьемся и вас отсюда уберут!».

Наша комендатура находится в очень интересном месте: на острие своеобразного клина зеленки, который по мере удаления от комендатуры плавно перетекает в дачные массивы, а из них — в леса и на равнины, где действуют боевики. А от комендатуры — максимум двадцать минут до центра города. То есть: мы перекрываем кратчайший скрытный путь в город. Вот почему нас так старательно долбят, даже когда везде — тишина.

Остается один вопрос: «Мы добьемся…» МЫ это кто? Вот интересные здесь дела!


7 мая


Пишу все в кучу, что в голове застряло.

Взвод мотострелков убрали. Они здесь просто не нужны. Остались минометная батарея и несколько солдат под командованием молодого лейтенанта. В первый же вечер лейтеха полез к нам на позицию АГС с двумя солдатиками, повоевать. Мои ему сразу сказали, чтобы одел броник сам и одел ребят. Наши позиции пристреляны и боевики их накрывают из подствольников с первого залпа в любой темноте. Наши даже соорудили себе стульчики со спинками из патронных ящиков, набитых песком. Когда сидишь, броник не закрывает поясницу и все, что ниже. Не раз это выручало. Несколько раз ребята вытряхивали осколки из обшивки броников и чехлов Сфер. Этот пацан растопырил пальцы веером и стал рассказывать, сколько он воюет, и где он видел наши бронежилеты. Пока выступал, прилетел подствольник. Одному солдату посекло незащищенную спину, второму вспороло живот. Вроде бы поверху, кишки не вываливались. Но это только в госпитале будет ясно, чем все закончится. Лейтенанту влетело донышко от выстрела прямо между костью и бицепсом. Торчит и блестит. Трогать не стали, перевязали поверху. Мои разозлились, сказали, что если бы его самого не ранило, разбили бы морду за пацанов. Промедол колоть он не дал. Наказать себя решил, или уколов боится? Ходил-ходил, потом резко скис и отключился.

Вообще, это типично для армейцев. В МВД людей берегут больше. Очень характерна утрата или сильное притупление страха смерти у тех, кто давно воюет и пережил сильные бои. Они «наши» обстрелы воспринимают, как детские игрушки. И часто платят за это. А вообще-то жалко ребят. Они просто уже вымотаны до предела. Нас меняют через сорок пять суток. Мы точно знаем, когда поедем домой, не успеваем так устать и потерять инстинкт самосохранения. А у них — по полгода жуткой бойни за плечами и сколько еще впереди — неизвестно.

Под утро с пятого на шестое небольшая группка подобралась к нашим постам рядом с кочегаркой и стала швырять ручные гранаты. Я принял рисковое решение. Вывел группу человек шесть, прокрались под прикрытием заборчика и дружно кинули им навстречу каждый по две Ф-1. После серии разрывов возле кочегарки раздался крик боли. А я во весь голос заорал в ответ: «Что, не нравится!» Наверное, выплеснулись напряжение, страх, ярость и торжество победы в самом первобытном виде. Будь возможность, наверное, как папуас станцевал бы какой-нибудь боевой танец. Сейчас оцениваю, что этот ход был неоправданно рискованным. Если бы хоть одна их граната прилетела между заборчиком и стенкой комендатуры, нас бы пошинковало, как капусту. А бойцы довольны необычайно. Долго хохотали. Очевидно, я выразил своим воплем то, что у каждого было в душе. Особенно был доволен Старый. Кстати, надо отдать должное: после истории с перекрытием поста подошел и поблагодарил за то, что заставил их это сделать и спас их таким образом. Вообще, у ребят здесь возникает особенное поведение. Не знаю, как это описать. С одной стороны — нравы упрощаются до походно — полевых и довольно грубых вариантов. С другой — практически не совершается бесчестных, мелких и шкурных поступков. Обостряется чувство братства, товарищества.

У Пушного очередной «день рождения». Это как расценивать: везет человеку или не везет, если он постоянно попадает в разные переделки, но постоянно из них выкручивается?

Ночью начался обстрел. Пушной — старший на посту АГС. Я решил их проведать. Картинку запомню на всю жизнь. Бегу. Навстречу — разрыв подствольника: он как бенгальскими огнями разлетается. И из этих огней выскакивает Пушной. Без шлема, держится за висок: «Командир, я ранен!». Хоть и темно — вижу, что у него шок. У меня интересная реакция. Злость и страх за него одновременно. Как рявкну на него: «А почему без шлема?». И удивительное дело, он как-то подтянулся и стал бодро доказывать, что шлем был, но слетел. Кто-то из ребят нырнул за угол сарая, на котором у нас позиция АГС и, точно, приволок шлем. Мы его (Пушного) быстро увели в расположение. Осмотрели голову. Ранка небольшая. Кровь идет, а что в глубине — не видно. Позвали доктора приморцев. Успокоил, что явных признаков поражения головного мозга нет. Ковырять ничего не стал, наложил повязку сверху. Меня начало потихоньку потряхивать, когда начался отходняк, и я представил, что повез бы Пушного в цинке его Татьяне и троим детям. Недавно только двойнят обмывали. Часа два мы доставали Пушного расспросами, как он себя чувствует, пока он на правах раненого не наорал на всех, чтобы отцепились и дали поспать. Утром рано отвезли его в госпиталь. К обеду появился. Висок заклеен лейкопластырем, осколочек миллиметра три в диаметре — вклеен в удостоверение. Воткнулся он довольно глубоко, но ранение не проникающее. По этому поводу каждый второй напомнил Пушному чукотский анекдот, что «однако, если бы мозги были…» Окончательно прекратились споры о необходимости ношения броников и шлемов. Прямые пулевые попадания пока (тьфу-тьфу-тьфу) обходят. Основные потери в комендатуре — от подствольников, осколков РПГ, ручных гранат, вторичных осколков. Все это отлично держат наши Модули и Сферы.

Кстати, Пушному осколок вошел с лицевой части, но несколько сантиметров шел через плотную подбивку Сферы. Вот этой энергии ему и не хватило, чтобы просверлить кость…

Гангстеру в ночь на пятое прилетела по макушке снайперская пуля. Заскочили перезаряжаться, сидит с озадаченным видом, мотает головой. Спрашиваю:

— Что такое?

— Да чем-то стукнуло по башке, как молотком, аж в голове звенит…

Беру его шлем — над верхней пластиной вспорот чехол, в пластине — вмятина дорожкой. Хорошо, что по касательной, ушла от пластины на рикошет. Был бы без Сферы — или постригла бы пуля слегка, или унесла кусок темени.


10 мая


9 мая начиналось красиво. В Северном был парад Победы. Прошел слух, что старейшины велели в этот день не стрелять в федералов.

Привезли подарки. Конфеты, сигареты «Прима». Наши раздали их срочникам из СВМЧ. Радиоприемники «Россия» с будильником, на «Кроне». Полезная вещь. Будем слушать новости.

Вечером отметили праздник со своими. Позволил понемногу принять по случаю праздника. Потом в комендатуре пообщались с мужиками. Все было нормально. В городе, действительно, практически не стреляли. По темноте стрельба все же началась, но стреляли вверх. Мы с соседями по рации даже обменялись: все говорят, что стрельба только вверх. Ракеты по всему городу — пачками.

Между нами и первой комендатурой наши «друзья» пускали трассерами радиальные лучи: сводят и разводят веером. И откуда только боеприпасы берут?

А потом начались чудеса. Наше доблестное подкрепление нарезалось конкретно. Им, наверное, не понравилась художественная стрельба чеченцев. Вышли, стали стрелять из автоматов в сторону общаги и зеленки. Сержант забрался на сарай и влупил из РПГ в сторону жилого сектора. Мои не успели его остановить до выстрела. Стащили с сарая, отобрали гранатомет и, похоже, настучали по шее. Очень обижался. Офицеры комендатуры и собрята прогнали остальных. Их пьяный командир пришел разбираться. Отправил его к Андрею. Ушел, больше не приходил.

Не прошло и двадцати минут, как из зеленки стали лупить по амбразурам наших постов. Гоблин, со своим кошачьим зрением, снова спас нас от неприятностей. Смотрел-смотрел в амбразуру, потом убирает нос из нее, поворачивается ко мне и говорит: «Командир, там…» И между нами — в амбразуру влетает трассер. Шлеп в мешок, и шипит.

Воевали до утра. Точно, как в анекдоте: «Драку заказывали?».

С утра пришла делегация. Выстрел РПГ попал в дом. В доме — семья, куча детей. Хорошо, наученные горьким опытом, родители завернули детей в одеяла и спустились в погреб. Отделались тяжелым испугом и легкими контузиями. Пришлось врать о «перелете» со стороны боевиков. А кому врать, если тут все обо всем знают. В конце концов, вместе с Андреем сказали честно, что случилось, и пообещали убрать эту команду из комендатуры.


12 мая


Вышли!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

До четырех утра еще долбились. Я уже попросил собрят и СВМЧ перекрыть наши посты. До последней секунды не оставлял страх потерять кого-нибудь в последние часы. Такое уже бывало в других отрядах, и не раз. Как только закончилась стрельба, стали собираться.

А еще всю ночь был в жутком напряжении из-за Чака. Неплохой парень, но страдает опаснейшим для бойца синдромом супермена. Оказывается, он тут в перерывах между патрулями познакомился с какой-то подружкой. И вместе с напарником из приморцев потихоньку бегал без разрешения на свиданки. Ребята его уже засекли, но решили без меня разобраться. Носорог его воспитывал на эту тему. Но то он днем успевал крутнуться. А тут решил в ночь сходить, попрощаться.

Я заметил его отсутствие. Поднял офицеров, потребовал отчет о происходящем. Выяснилось, что эти любители рискованных похождений договорились с одним из постов. Носорог и Пионер уже вычислили, с кем, и выставили там своих бойцов с наказом отловить и доставить к ним Чака немедленно по возвращении.

Его не было практически до самого утра. А по периметру шла стрельба. И, против обыкновения, в частном секторе, в стороне куда ушли эти идиоты.

И все это время я думал: вернется сам, или нам подбросят его голову? Понятно, что если бы он не вернулся, мне бы пришлось отправлять отряд с Шулубиным, а самому оставаться до полного выяснения судьбы этого «героя». Определил группу, с которой останусь, если придется. Вот тебе и торжественное возращение домой.

Так что настроение было подгажено основательно.

Слава Богу, вернулся сам. Ребята его встретили, судя по встрепанному виду, весьма недоброжелательно.

Я вывел его перед строем и сказал ему в глаза, что его авантюрный поступок не геройство, а подлость по отношению к товарищам, пренебрежение интересами всего отряда. Объявил, что аннулирую представление его к государственной награде. Более того, предупредил, что если он не хочет вылететь из отряда с позором, то сразу по возвращении домой должен написать рапорт об увольнении по собственному желанию.

Решение болезненное. Но с удивлением и даже с гордостью увидел, что многие парни кивают головами, подтверждая мои слова. Некоторые даже вслух сказали: «Правильно!». Как они повзрослели за какие-то сорок пять суток!

Ждали начальника ГУОШ полковника Мамонтова и начальника штаба ГУОШ. Мамонтов обещал приехать и поблагодарить отряд за работу, причем, сделал это по своей инициативе. Приятно, это — признание честной работы ребят. Но позвонили и передали его извинения, выезд сорвался, очередное ЧП. Ладно, тут обижаться не на что. Сами поздравились. Запустили ракеты. Сели в «Уралы», с привязанными сзади вениками (замести след, чтоб не возвращаться) и рванули в Северный. Там уже заранее наша делегация договорилась с вертолетчиками. Почти не ждали, погрузились в МИ-26. В эту «корову» влезли всем отрядом со всем барахлом, и еще человек сорок из других подразделений.


Сели в Моздоке. ТИШИНА!

Опять поразил Шулубин. Он приехал за четыре дня до нашего отъезда, привез письма, подарки, помог свернуть все хозяйство. И тут: только вышли из вертолета, подошел и говорит: «Командир, ты свое дело сделал, ребят вывел. Отдыхай, все остальное я сделаю сам.» Поехал, раздобыл машины, вывез отряд на железнодорожную станцию. Ждем поезд в Ростов.

Я смотался на переговорный пункт. Позвонил жене. Сказал, чтобы сообщила в дежурную часть отряда и УВД области, что мы вышли. Все живы и здоровы!

Пошел обратно. В голове все крутилось: «Все живы и здоровы, все живы и здоровы!» Тут у меня внутри, как пружинка щелкнула, и меня вдруг затрясло. Зашел за полосу акаций, сел на какой-то пенек и минут десять у меня слезы лились ручьем. Сижу, трясусь, молча обливаюсь слезами и ничего не могу с собой сделать. Картинка! Вот бы мои орлы в этот момент посмотрели на своего командира… Просох. Купил бутылку минералки, умылся. Теперь стал разбирать смех. Шел и улыбался, как пацан, всем прохожим.


ШЕСТОЙ ОТДЕЛ


Киллирша и привидение


— Я ему покажу купчиху! Я ему, козлу, пасть гнилую навсегда заткну, — Женька Каблучкова буквально кипела от ярости.

Эта прожженная авантюристка была дамой, хорошо известной в городе. Причем, дамой небедной. Сколотив вполне приличное состояньице на различных аферах, она, не оставляя старых занятий, активно включилась и в легальный бизнес. Обладая неплохой головой, невероятной изворотливостью и полным отсутствием каких либо моральных тормозов, Женька, как торпеда, неслась вперед, к процветанию, действуя где интеллектом, где напором, а где своими женскими чарами. Правда, ее габариты, внешность и манера одеваться были вызывающе вульгарными, но людей с изысканным вкусом и тонкой душевной организацией в русском бизнесе тоже не так много.

А в последнее время ее уже откровенно «понесло» на почве собственного величия. Оборудовала квартиру на манер крепости средней величины, обзавелась охраной, стала разговаривать с людьми «через губу». В общем, как заявил во всеуслышание известный катала Фикса, превратилась из простецкой свойской бабы в смесь купчихи и недоделанной дворянки. Только ли это самое высказывание, или еще какие-то причины вызвали у Женьки такой лютый гнев, достоверно не известно. Но, судя по похудевшей фигуре, и другим классическим признакам всепоглощающей женской ненависти, она потеряла покой и сон, обдумывая, как рассчитаться с наглецом.

В это время в центральных регионах страны уже начинала подниматься волна заказных убийств: загремели взрывы, защелкали выстрелы китайских ТТ и затрещали отечественные Калашниковы. В маленьком провинциальном Магадане, вопреки мрачной гулаговской репутации города, до таких крайностей старались не доходить. Народная мудрость гласит: «Весь Магадан спит под одним одеялом». Практически все население столицы колымского края перевязано-перепутано многочисленными родственными, любовными, деловыми, дружескими и прочими связями. Если на какую-нибудь «разборку» заявлялись две группировки, то, зачастую, нос к носу сталкивались бывшие одноклассники, соседи по лестничной площадке, вчерашние собутыльники, а то и кровная родня. Поэтому и «разборки» обычно заканчивались либо простым надуванием щек и угрозами типа «мы вам покажем», либо совместной пьянкой по случаю примирения. Ну, в крайнем случае, тихим семейным мордобоем. Бывали, конечно, и исключения, но они только подтверждали общее правило.

Но Каблучкова решила потрясти магаданский криминальный мир, организовав ликвидацию своего смертного врага.

Соваться с «заказом» в Москву или Питер она не рискнула. Тамошние волки могли, поняв, что имеют дело с надутой провинциалкой, «развести» ее саму, раздев до нитки, а то и ликвидировав по завершении комбинации, как ненужную свидетельницу. Поэтому, пришлось подыскивать исполнителя дома, в Магадане.

Выбор пал на Костю Корня. Это был классический воровской «авторитет» старой закваски, имевший за плечами одну доказанную и наказанную «мокруху». По слухам, была и еще одна. Постоянный посетитель колоний, следственного изолятора и ИВС, любитель водочки, «травки» и других незатейливых развлечений, в последнее время Корень явно сдал, утратил былую хватку и остро нуждался в деньгах. О Фиксе он отзывался с явным пренебрежением, и не раз говорил, что тому придется когда-нибудь по крупному ответить за свой не в меру острый язык.

Встретившись с Корнем в интимной обстановке, Каблучкова настойчиво угощала гостя, внимательно следила за тем, чтобы не пустел его стакан (другой посуды он не признавал) и долго крутила вокруг да около, не решаясь приступить к разговору, который мог обернуться по-всякому.

Расчувствовавшийся от нежного обхождения «авторитет», видя нерешительность хозяйки, решил помочь ей и добродушно проворчал:

— Ладно, вываливай свои проблемы.

— Но выслушав обтекаемо-сбивчивую речь «заказчицы», он просто офонарел. Зная Женьку, можно было ожидать каких угодно предложений: подломить склад у кого-нибудь из богатеньких партнеров, вычистить хату у ее ближайшей подруги, припугнуть несговорчивого конкурента… но заказ на «мокруху»!

По отживавшим свой век воровским «понятиям», убивать за деньги — низость и позор. Не говоря о том, что связываться с бабой в таком деле — просто глупость.

Корень уже стал прикидывать, как повернуть разговор, чтобы не просто послать Женьку куда подальше, но и раскрутить беспредельщицу на кругленькую сумму под угрозой вынесения вопроса на обсуждение широкой уголовной общественности.

И вдруг прозвучало:

— Сто тысяч.

— … Сколько?

— Пятьдесят прямо сейчас. Пятьдесят после «работы».

Это было не просто серьезно. От этого было невозможно отказаться.

Нет, речь шла не о начинавших широкое хождение баксах. Но на момент этого исторического разговора среднемесячная зарплата рядового колымчанина только-только подкрадывалась к отметке в тысячу рублей.

Костя попыхтел, поерзал, почесывая в затылке, хряпнул еще один полный до краев стакан водки и просипел:

— Заметано. Сколько мне сроку? Дело серьезное, его надо чисто сделать.

— Чем быстрей, тем лучше.

— Можно и быстро. Давай бабки и готовь остальные.

Когда, неловко распихав пачки полученного аванса по карманам куртки, кряжистый, с виду неуклюжий Корень вывалился из Женькиной квартиры, хозяйка апартаментов упала на свой роскошный диван, впилась ярко накрашенными длинными ногтями в кожаную обивку и ее судорожно искривленные губы выдавили:

— Все, конец тебе, сука.

Но через час, прикончив в одиночестве бутылку любимого «Амаретто», Женька уже лежала на диване в лирическом настроении, обдумывая те загадочные фразы, которыми она повергнет в шок городскую публику. Нужно было решить: как, не подставившись ментам, довести до всеобщего сведения, что значит — связываться с грозной Каблучковой.

Корень, в не менее радужном настроении, потопал в сторону ресторана «Магадан», где сейчас наверняка отдыхали «братки». За последнее время он многим задолжал и, как человек порядочный, решил, во-первых, со всеми рассчитаться, а во-вторых, «оторваться» за последние недели вынужденно скромной жизни.

Братва встретила его радостными возгласами и одобрительно загудела, когда Корень стал небрежно отщипывать куски от пачек купюр и со словами благодарности раздавать тем, кто выручал его в трудные минуты «ломки» или похмелья. По завершении этой веселой процедуры, гулянка развернулась на полную катушку, поскольку многие неожиданно оказались при свежих деньгах, да и сам Костя бабок не жалел.

Ко второму часу ночи народ уже дошел до кондиции и начал потихоньку расползаться по интересам: кто — «ширнуться» в притон, кто — в казино, а кто — к девкам или просто спать. Корень, улучив момент, когда Фикса вышел покурить в фойе, подошел с сигаретой и, наклонившись к его зажигалке, тихонько проговорил:

— Дело есть. Никому не трепись. Уйдешь через десять минут после меня. Возьмешь тачку. Встретимся в Нагаево, возле старых подлодок. Аккуратно, смотри. А то стукачи быстро сообразят, что к чему и «шестерка» на хвост сядет.

Катала обрадовался. У него тоже в последнее время с финансами было не густо. А Корень, видно, надыбал какую-то золотую жилу и подыскивал подельников.

* * *


На берегу моря, возле проржавевшей туши выброшенной на берег подводной лодки, стоял пьяный в умат Фикса и внимательно следил, чтобы его не менее пьяная струя попадала на обтекаемый бок субмарины, а не на пижонские остроносые туфли. Рядом, с чувственными вздохами и одышливым похрипыванием, облегчался Корень.

— Ну ты, братила, круто сегодня выдал! — Фиксу, как и всех участников пьянки, томило невыносимое любопытство: с каких таких дел у вчера еще побиравшегося собутыльника завелись шальные и явно немалые деньги. Но задать вопрос впрямую не рискнул никто. Такие вопросы не просто неприличны. При определенных обстоятельствах они могут значительно сократить жизнь любознательного «братка». И самое обидное, что донести полученный ответ до чутких милицейских ушей может совсем другой человек, или еще более чуткая оперативная техника. Но запоминается тот, кто много спрашивает.

— А хочешь знать, с чего я так наварился?

— Меня чужие дела не интересуют! — Фикса напрягся: такая откровенность могла вести к конкретному предложению, а могла — и к неприятностям..

— А зря, жмурик ты мой.

— Ну у тебя и шуточки, — похолодев, изобразил обиду катала — ты хоть человек и авторитетный, но…

— Какие шуточки? Мне Каблучкова проплатила, чтобы я тебя завалил.

— Что? — струйка прыгнула и все-таки попала куда не следует. Фикса матюгнулся, поспешно завершил процесс и повернулся к собеседнику.

Тот, насмешливо сощурив хитрые глазки — буравчики, рассматривал побледневшего «жмурика».

— Меньше языком трепать надо. За базар рано или поздно все равно отвечать придется. Вот так.

И веселенькие глазки, отсверкнув в тусклом свете осенней луны, окатили сердце каталы таким парализующим, смертным холодом, что он не смог даже закричать и бессильно обмяк перед надвигавшимся на него убийцей…

* * *


Через несколько дней по городу поползли слухи об исчезновении Фиксы. Выждав для верности пару дней, Корень, для поддержания добрых отношений регулярно постукивавший заместителю начальника ОРБ подполковнику милиции Ковалеву, созвонился с ним и договорился о встрече. С пустышкой к Михалычу нечего было и соваться. Поэтому, для разговора Костя приготовил интересную и реальную информацию. Группа молодых пацанов бестолково, мешая серьезным людям, бомбила одну хату за другой, лезла к барыгам. А недавно, старший из них, придя к Корню за советом и с предложением сотрудничества, расхвастался, выдав полный расклад по своим делам.

Дерзких дураков было не жаль. Тем более, что вели они себя беспредельно и рано или поздно все равно бы запалились. Костя рассказал Михалычу, кто входит в группу, где хранится краденое барахло и куда пацаны собрались залезть в ближайшие дни. А под конец разговора попросил:

— Вы когда их хлопнете, пустите слушок, что у Рыжего, он у них за старшего, нашли заначку — двадцать штук.

— А зачем тебе это?

— Да он мне эти бабки на общак передал, а я на прошлой неделе их в кабаке спустил. Пусть из-под вас информация пройдет, и я тоже отмажусь, мол, никаких денег от него не получал. Пусть с этого сопляка спрашивают.

— Так его же на зоне опустят за такие дела…

— А если на меня закосят, что я общаковые деньги зажал? Я — то для тебя полезней.

— А народ не интересовался, откуда деньжата на кабак взял? Говорят, ты и с долгами рассчитался, и погулял, как следует?

«Все уже знает, — привычно удивился Корень, — как я вовремя прикрылся!», — а вслух насмешливо произнес:

— Крутились рядом любопытные. Не знаю, тебе они стучат, или другим операм. Впрямую не лезли, но по касательной пробивали. Я им протер по ушам, что коммерсанта залетного рэкетнул. Так, намеками. Пусть проверяют. Если ты мне поможешь по двадцатке этой прикрыться, ни в жизнь не допрут, что почем.

— Хорошо, попробуем. Ты мне другое скажи: куда Фикса делся? А то слухи какие-то нехорошие. Ирка его — вся в соплях, уже неделю истерики закатывает.

— Хрен его знает. Я же раньше него из кабака ушел. Братки говорят, что он сидел, сидел, а потом резко подорвался куда-то, даже Ирку с собой не взял. Вроде по делу ненадолго. И — с концами.

— Ты Каблучкову хорошо знаешь?

— А кто ее не знает?

— Она тут изнамекалась, что это она с Фиксой посчиталась, заказала его кому-то.

— Женька? Да понтуется небось, под шумок жути нагоняет. Трепло — еще хуже Фиксы.

— Трепло — не трепло, позанимайся с ней. Если что важное узнаешь, звони хоть ночью, хоть домой. Тут мокрухой пахнет.

— Ну если это ее работа, и ее, падлу, порву и киллера хренова найду. Мы у себя в городе беспредел разводить не позволим.

— Ты не вздумай сам тут вендетту устраивать. Отдадите их нам.

— Без проблем. С ними разговор позже будет. На зоне.

— И еще: мы у города интересный материал забрали. Им велели помалкивать, и сами пока молчим. В Нагаево жмурика выловили. Голый, кожа облезла, крабы обожрали всего, черепок о пирс размолотило. Опознать невозможно, но по свежести — как бы не Фикса. И коронки есть. Правда, не золотые, железо с напылением. Ты не знаешь, где Фикса зубы делал?

— На материке где-то. Да он, брехло, и насвистеть мог, что золотом уставился. Кто ему в пасть лазил, проверял?

— Вот и я так думаю. Сейчас потихоньку пытаемся личность покойника установить, другие версии отрабатываем, результатов вскрытия ждем. Поспрашивай людей, не пропадал ли еще кто.

— Ладно, — Корень направился к дверям, вполне довольный тем, как ловко он прикрылся по деньгам и влез в самый центр ментовской работы по розыску Фиксы. Уж кому-кому, а ему надо быть в курсе дела.

— Погоди, присядь еще на минутку.

Михалыч обошел неловко присевшего на край стула уголовника, положил ему сзади на плечи свои длинные мощные руки и ласково сказал:

— За информацию о пацанах спасибо. А вот, что ты меня за лоха держишь, нехорошо. Придется ответить. Сейчас сюда наши ребятки зайдут и проводят тебя в камеру. А завтра — встреча с прокурором. Зеленки с собой нет? Ну ничего, закажешь в СИЗО.

— Михалыч, ты о чем?

— Да об этом самом. Лоб смазывать пора.

— Михалыч!!!

— Что Михалыч? Как так получилось, что ты и Фикса после кабака на тачках до одного места в Нагаево добирались? С чего это вы конспирацию такую развели? И куда потом твой приятель исчез? Ответь на эти три вопроса, а дальше подумаем, что с тобой делать. И с Женькой Каблучковой. Ну, начинай сам себе помогать…

* * *


На звонок в дверь отозвались не сразу. Глазок в двери почернел, потом снова засиял желтым электрическим светом.

— Конспираторы, ити их мать…

Дверь открылась. На пороге, настороженно рассматривая гостя, стоял здоровенный бритоголовый парнишка из скороспелых качков. Под пиджаком, за поясом, угадывался пистолет, скорей всего — газовик. Второй бройлер выглядывал из-за косяка двери, ведущей в зал. В прошлый раз их не было, наверное, Женька их куда-то сплавила, чтобы поговорить без свидетелей.

Парни явно ощущали себя на вершине крутизны. Но если бы серьезным людям понадобилось убрать Каблучкову вместе с ее телохранителями, на это не потребовалось бы много времени и более одного скромного, но профессионального исполнителя.

— Хозяйка дома? — Корень терпеливо стоял на пороге, исподволь разглядывая прихожую.

В зеркале отражались модные сапоги-ботфорты хозяйки, стоявшие в нише, под вешалкой. Ее любимый плащ тоже был на месте.

— А тебе чего надо? — детишки явно не знали, с кем разговаривают. Тем более, что непрезентабельный вид посетителя давал полное основание разговаривать свысока. Один из бройлеров даже придвинулся, чтобы взять наглого ханыгу за шкирку и спустить по лестнице.

— Ой! Заходи! — из-за широкой спины второго вынырнула Женька.

Не прошло и минуты, как охранники пришли в состояние полной растерянности. В этой квартире бывали разные люди. Но, чтобы великая Каблучкова так суетилась!..

Выставив своих гвардейцев за дверь и закрывшись с гостем в дальней комнате, Женька ждала, что ей скажет Корень.

Ей было не по себе и даже слегка пробивало дрожью от смешанного ошущения острого женского любопытства и страха перед хладнокровным убийцей, за деньги лишившим человека жизни. Каблучкова уже знала об исчезновении Фиксы.

— Дело сделано. Где вторая половина?

— А гарантии?

— Звони своему участковому, — Корень знал, что Женька, охмурив забредшего к ней как-то по служебным делам капитана, быстро перевела его в категорию бывших любовников, но продолжала регулярно ссужать деньгами. Расходы окупались: побирушник отрабатывал свои серебренники верой и правдой.

— А что спросить?

— Вчера твоего дружка из бухты выловили. Я ему башку вдребезги разнес. Менты думают, что о пирс наколотило. Крабы тоже постарались, всю морду обожрали. Так что не только концы найти, опознать, наверное, не сумеют. Спроси у него, кто этим «водолазом» занимается, и с какой стати с обычным утопленником «шестерка» возится?

Каблучкова, побледнев и чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, поспешно выскочила в другую комнату.

Запараллеленный телефон начал позвякивать. Корень скользнул к аппарату и схватил трубку, плотно прикрыв ее нижнюю часть. Именно в этот момент на другом конце провода ответили.

Костя внимательно прослушал весь разговор и, язвительно усмехнувшись, положил трубку.

Каблучкова вернулась через несколько секунд. Корень, сидевший в той же позе, что и до ее ухода, небрежно произнес:

— Ну?

— Сейчас отдам.

— И еще пятьдесят сверху.

— С какой стати?

— За болтовню. Ты языком по городу треплешь, а людей в «шестерку» тягают. Меня тоже крутили. Пока неконкретно, но все равно радости мало.

— Это твои заботы, ты же сам говорил, что все чисто сделаешь! — когда дело касалось денег, всякий страх у Женьки исчезал.

— Я чисто сделал. Зацепить меня им не за что. Но и непонятки с ментами мне тоже не нужны. Если с твоей подачи решат, что Фикса — моя работа, начнут трюмить по одному подозрению. Придется проплачивать, чтобы отмазаться.

— Это кому? Не Ковалеву?

В вопросе Женьки заключалась редкая доза язвительности и коварства. Всем было известно, что Михалыч не только не брал «на лапу», но и ревностно заботился о своей репутации. Как-то он узнал о том, что Корень, присвоив кругленькую сумму общих с подельниками денег, заявил приятелям, будто дал взятку Ковалеву. Подельники встретили новость с некоторым недоверием, но верить очень хотелось. Иметь своего «ссученного мента» всегда полезно. А в «шестерке» — просто замечательно.

Сомнения их продолжались недолго. Буквально на следующий день бледный от гнева Ковалев позвонил в дверь костиной квартиры. Открывший дверь Корень расплылся в улыбке почти неподдельной радости:

— О! Михалыч!

Из-за квадратной фигуры хозяина на гостя настороженно поглядывал огромный дог.

— Пошел отсюда, сукин сын! — рявкнул на собаку Ковалев.

Пес собрался было ощетиниться, но увидел в ледяных голубых глазах опера нечто такое, что, поджав хвост и уши, немедленно рванул в дальнюю комнату. А Михалыч без лишних слов и ненужных объяснений хлестанул брехуна своим коронным крюком. Когда тот, приблизительно на счете «девять», вышел из нокдауна, Ковалев упер ему в лоб свой ПМ:

— Сегодня понедельник. До вечера вторника ты обойдешь всех, перед кем полоскал мое имя и объяснишь ситуацию. Если пропустишь хоть одного, в среду я тебя пристрелю.

Корень, едва шевеля непослушным языком и тщательно выбирая слова, стал оправдываться, что, дескать, его неправильно поняли.

— А ты говори ясней, чтобы тебя всегда правильно понимали, — посоветовал Ковалев, закрепил свою рекомендацию апперкотом со свободной левой и ушел также стремительно, как появился.

Корень знал, что эта история с легкой руки его корешков стала известна всему городу. А посему, поднявшись и зависнув над сжавшейся Каблучковой, он задумчиво проговорил:

— Ладно. Разговор окончен.

Встал и пошел на выход.

Резво подпрыгнув, Женька вцепилась ему в рукав и затараторила.

— Да ты что! Да я разве отказываюсь! Ой, ну брякнула сдуру, пошутить хотела. Не стыдно тебе на женскую глупость обижаться?

Последние слова она выговорила уже даже с некоторым кокетством, почувствовав, что Корень сильно и не рвется уходить.

— Я же не знала, что ты поднимешь цену. Фикса и десятки не стоит. Но из уважения к тебе… Сейчас оставшиеся пятьдесят. А сверху — двадцать пять, через месяц. Их ведь еще собрать надо. Не могу же я деньги из дела вынимать.

Женька уже начинала жалеть, что влезла в эту историю. «Так он теперь меня вообще постоянно доить начнет. Ворью только палец в рот положи. Не руку, а до самых пяток зажуют. Но сейчас главное — этого мокрушника успокоить, время протянуть. А там что-нибудь придумаем».

Корень понимал все, что происходит в голове его «заказчицы», так хорошо, будто сам надиктовывал ее мысли. И, сделав недовольный вид, пробурчал свое любимое слово:

— Заметано. Только не через месяц, а через две недели. День в день. Сама знаешь, инфляция…

А про себя добавил: «Сколько бы Фикса не стоил, заплатишь, как миленькая».

* * *


Ковалев, прослушав запись и отодвигая «Pearlcorder», весело скомандовал:

— Бабки тоже на стол!

Корень взмолился:

— Михалыч! Я ради этих бумажек на такое пошел! Дай хоть погужбанить на них. Да и жить на что-то надо. Сам ведь сказал, что пока эту стерву окончательно не попутаем, мне даже в КПЗ нельзя. Соскочит ведь!

Ковалев поразмыслил.

Возиться с изъятием не хотелось. Процедура муторная. Нужны понятые, которым как-то надо объяснить происходящее. Придется назвать и внести в протокол данные того, у кого эти деньги изымаются. Не дай Бог, утечка информации — и вся комбинация полетит кувырком.

— Хрен с тобой, гуляй! И смотри: на сантиметр высунешься из города — сразу в КПЗ.

* * *


Поминки были в разгаре.

С датой решили очень просто. Первым днем определили число, когда Фикса пропал. Девять дней отмечали в узком кругу. Сороковину — в «Магадане».

Присутствовали практически все мало-мальски известные магаданские «братки». Хозяйкой мероприятия была Ирка, последняя подруга Фиксы.

Безутешная вдова уже прилично набралась и, ощущая, что горячие ладони соседей забрались под юбку сразу с двух сторон, прикидывала: кому двинуть в нос, а с кем покинуть зал. Жизнь-то продолжалась. И некоторые из рыдавших в начале пьянки и клявшихся сурово отомстить «братанов» уже удалились с девчонками в номера гостиницы. Благо, второй вход в нее вел прямо из ресторана.

Вдруг до нее дошло, что происходит что-то неладное.

В зале повисла напряженная тишина.

— Менты, что ли? Сволочи, ничего для них святого нет. Поминки же!

И в этот момент с ближнего ко входу конца стола раздался дикий женский вопль:

— А-а-а-а!

Ирка поднялась, чтобы посмотреть и, тут же, теряя сознание, рухнула на стул.

Вдоль расставленных в ряд столов шел труп Фиксы. Или его привидение.

Смертельно бледное, безобразно распухшее лицо отливало мертвецкой синевой. Подернутые безжизненной пленкой глаза смотрели прямо, ничего и никого не замечая. Всклокоченные волосы стояли дыбом.

Пройдя прямо к тому месту, где сидели самые почетные из гостей, мертвец поднял руку, протянул ее к Корню и глухим голосом произнес:

— Водки!

* * *


Старший опер ОРБ Игорь-Пресса принес Михалычу материалы по выловленному в Нагаево покойнику. Пьяный рыбачок с большой плавбазы захотел освежиться в Охотском море… На судне решили, что он загулял на берегу, и ушли, заменив его на другого моряка. Так бы и не хватились, если бы не разосланные милицией радиограммы.

Материалы не очень веселые. Тем не менее, к концу общения с Ковалевым у Прессы от смеха покалывало в боку. Потому, как обсуждалось и другое происшествие.

— Так где он отлеживался?

— В Армани, в частном доме. Представляешь, сорок дней никуда не выходить и бухать непрерывно. Вот это здоровье!

— Так и денег сколько нужно!

— Да уж. Корень ему, за то, что он на месяц «умер», двадцать пять штук отстегнул. А потом, чтобы до поминок дотянуть — еще десятку. Считай — нашу трехлетнюю зарплату просадил. Костя тоже от души порезвился. Он ведь Женьку на полную катушку раскрутил, да еще и надбавку за ее болтовню содрал. Я их с Фиксой обоих сегодня загнал на пятнадцать суток. Пусть из запоя выйдут, да и за клоунаду эту надо хоть как-то наказать. А ты участковым займись. Пусть этот чмошник без лишнего шума рапорт «по собственному» пишет.

— А Женька?

— С Женькой разговор отдельный, — Ковалев откинулся на спинку стула, вытянул длинные ноги и кивнул на лежавшие перед ним микропленки: — она у нас теперь — вон где… Киллерша!


Выстрелы на перевале


— Хреновое это дело!

Железный палец Гопы бесцеремонно уперся Игорю в грудь.

— Вот попомни мои слова: это дело кровью пахнет!

Игорь не ответил, только сморщив нос, отвел в сторону татуированную жоркину лапу и задумчиво потер грудь.

Два часа назад он заглянул в «предбанник», разделявший кабинеты начальника «шестерки» и его заместителя. На пороге замовского кабинета стоял Шеф и раздраженно говорил в полуоткрытую дверь:

— Он, может, с бабами загулял или в карты проигрался, а теперь звонит жене и голову морочит. Мы всю милицию на уши поставим, а завтра каждый сыщик будет потешаться: мол, шестому отделу делать нечего, так он розыском гулящих мужей занялся.

Шеф развернулся к своему кабинету, и его темно-карие глаза уперлись в жизнерадостную Игорехину фигуру.

Если честно, то фигура эта направлялась в кабинет заместителя начальника шестого отдела вовсе не по служебным делам. Уж очень хотелось совершить пару разгрузочных «полетов» на истребителе Ф-15 с помощью единственного в подразделении компьютера. Виктор, хозяин кабинета, коренной ленинградец, был настоящим сыщиком: напористым, с блестящей юридической и оперативной подготовкой. За эти качества сыскная братия охотно прощала ему отличное знание английского, прекрасную игру на фортепиано и даже полное и принципиальное отсутствие мата в лексиконе.

А в последнее время он серьезно заболел компьютерной болезнью и все редкие свободные вечера, порой переходившие в ночи, проводил возле старенького «Каспера», подаренного отделу одним из клиентов, спасенных от вымогателей.

Достаточно было, зайдя якобы по делу, задать Виктору какой-нибудь вопрос о его электронном любимце, как тот, фанатично поблескивая глазами, усаживал гостя за клавиатуру. Затем он перегибал через посетителя свои 185 см и начинал ловкими пальцами пианиста барабанить по клавишам в таком темпе, что мог бы загнать в тупик и профессионального программиста. И, наконец, наступал момент, когда терпеливому и благодарному ученику, вконец обалдевшему от столь стремительного урока, великодушно разрешалось сыграть в «эту ерунду».

Иногда Шеф, поддавшись велению служебного долга, имитировал преследование игроков, нещадно эксплуатировавших «машину». Особенно доставалось тем, кто попадался в рабочее время. Но опера, у которых сутки вечно смешивались в невообразимую кашу, будучи людьми независимыми, сами определяли свой режим, а будучи оптимистами по натуре, взбучки переносили философски. Тем более что характер Шефа, являвший собой странную смесь из типичного оперского фанатизма, классической белорусской упертости и бешеной возбудимости истрепанных милицейской работой нервов, особой опасности для подчиненных не представлял.

Не раз бывало, что беспощадно выдрав лопухнувшегося оперативника в своем кабинете, Шеф через десять минут на совещании высокого руководства также яростно отстаивал своего сотрудника, приводя вечные, как сыскная работа, аргументы:

— не ошибается тот, кто не работает;

— чем результативнее опер, тем больше у него врагов;

— чувствуют негодяи, что им серьезно на хвост сели, вот и жалуются…

А еще был Шеф милиционером. Опытным и жизнью битым. И потому, развернувшись на пороге, развернул на сто восемьдесят градусов и свой монолог:

— Если так хочется на ерунду время тратить, то делай все сам. Отбери заявление, объяснение и проверь в установленном порядке. Больше никого отвлекать на это заявление я не буду. А лучше вон Игорю поручи, пусть руку набивает на заведомых отказных.

Заинтригованный Игорь, едва пропустив Шефа, заскочил в кабинет Виктора.

В кабинете, кроме хозяина, находился один из самых колоритных оперов «шестерки», ночной кошмар магаданских уголовных «авторитетов» — Жорка по прозвищу Гопа. Прозвище это настолько ему шло, что давно уже стало вторым именем. Во всяком случае, за глаза его иначе и не называли. «Крутые» ненавидели его лютой ненавистью, но ни один из них и в пьяном бреду не помышлял о том, чтобы не только расправиться с Гопой, но даже просто сдуру сунуться поперек его пути. И дело было не только в его бандитской внешности, на которую не раз клевали заезжие гастролеры и самоуверенные новички. Ни золотой оскал Жоркиной улыбки, ни щедро разрисованные татуировкой кулаки, ни вполне приличные бицепсы не могли внушать страх людям, прошедшим школу выживания в тюрьмах и лагерях. Первым и главным тормозом, конечно, была репутация шестого отдела, не склонного прощать или забывать любую обиду, а уж тем более угрозу любому из своих оперов. Но Жорка и сам по себе был не подарок. Беспощадный, не признающий выходных и проходных, убежденный сторонник иезуитского правила «цель оправдывает средства», он был цепок, как клещ, коварен и хитроумен, как бес. Наживать такого врага, дураков не было. Впрочем, однажды нашлись двое. Тот, что был с обрезом, умер с пулей от Макарова в сердце. Второй — до сих пор в бегах… Так что, их пример никого не вдохновил.

Гопа стоял в центре кабинета и орал:

— Какие, на хрен, бабы, какие карты? Уехать за шестьсот километров в подштанниках, без денег, ни с того ни с сего. Даже не пожрать в дорогу. Он что, совсем больной? Не мог жене своей что-нибудь наплести, прежде чем уехать? Десять штук за аварию! Он что, самолет разбил или «Волгу» новую, прямо на заводе?

Выдержка, такт, уважение к старшим, а равно и младшим, в число Жоркиных добродетелей не входили. Коллеги к его воплям уже давно привыкли, и если рычали иногда в ответ, то больше из спортивного интереса или когда запарка в серьезном деле выключала присущее всем нормальным сыщикам чувство юмора.

Виктор оторвался от монитора, к которому успел прилипнуть, как только Шеф ступил за порог, и в своей обычной мягко-ироничной манере воткнул Гопе шпильку:

— Родной, если ты и вправду думаешь, что тут дела серьезные, что ж ты время теряешь? Может, эти ребята уже на почте деньги получают?

— Нет, я созвонился с начальником смены, нас предупредят, если что. Надо же сначала всю эту писанину оформить. Ты же слышал!

— А успеете? Деньги куда должны прийти?

— На главпочтамт, тут две минуты ходу.

Тут Жорка соблаговолил обратить внимание на Игоря:

— Ты у нас писатель, вот тебе самая и работа. Идем ко мне, я тебе быстренько покажу, что делать, а сам тут прозвоню кое-кому.

До перехода в «шестерку» Игорь четыре года работал в пресс-группе УВД. Далеко не сразу удалось ему найти общий язык с операми, склонными скорее не доверять вообще никому, чем поверить человеку малознакомому, пусть даже и с капитанскими погонами на таком же, как у них, мундире.

Помог случай. Игорь сумел уговорить руководство купить для пресс-группы видеокамеру. Бытовая, рядовая камера «Панасоник 7В» по тем временам была просто техническим чудом для милиции, оснащенной киноаппаратами времен второй мировой. А главное — чудом единственным и позарез необходимым. Только годы спустя Игорь смог оценить, через какие изощренные проверки со стороны сыщиков он прошел с наивностью младенца и самоуверенностью дилетанта прежде, чем стал своим среди этой отчаянной и жизнелюбивой братии.

Первыми сломали лед парни из группы борьбы с наркоманией, затем потянулись опера из шестого отдела. Вихрь стремительной и бесконечно разнообразной оперативной работы захватил Игоря. Неповторимая обстановка «мозговых штурмов», когда ситуация вынуждала создавать сложнейшие комбинации в считанные часы, а то и минуты, потрясающий азарт задержаний беспредельно наглых групп вымогателей, приблатненных квартирников и болезненно-лживых наркоманов — все это отнимало последние остатки личной жизни и затягивало, как бездонный водоворот.

Результат был предопределен. В один прекрасный день, а точнее, в третьем часу ночи, в перерыве между допросом только что взятого с поличным специалиста по квартирным кражам и очередной партией в нарды, Гопа спросил:

— Ты рапорт когда будешь писать?

— Какой рапорт?

— На перевод к нам.

— Так меня и взяли, к вам по приказу меньше чем с трехлетним стажем оперативной работы не берут.

— Ты как маленький. Приказы пишут одни люди для того, чтобы другие могли их нарушать, когда очень нужно.

Виктор согласно покивал головой из-за компьютера:

— Мы уже с Шефом разговаривали, он не против. Нам дают должность аналитика. Попишешь бумажки, а там, глядишь, и делом займешься.

Перевод состоялся, и коварный Жорка, до смерти не любивший писанину, активно пожинал плоды своего благодеяния.

В тесном кабинетике, который Гопа делил еще с двумя операми, устало откинувшись на спинку стула, сидела молодая женщина. При появлении сыщиков, она подалась им навстречу, и такой тревогой, таким ужасом плеснули ее глаза, что Игорю стало не по себе.

Жорка приобнял ее за плечи и непривычно мягко сказал:

— Наташ, ты не спеши переживать, бывает, еще страшнее все кажется, а потом пустяками заканчивается. Ребята уже работают, но нужно, чтобы все было официально. Ты соберись и еще раз подробно расскажи. Игорь все оформит, и пойдешь отдохнешь.

— Какой отдых. Я, наверное, с ума сойду. Как он позвонил, меня трясет и трясет…

— Ну ладно, ладно. Давай, садись и все по-порядочку.

* * *


— Вот, прямо под последней строчкой пишите: «С моих слов записано верно, мною прочитано», и подписи — здесь, здесь и здесь.

Игорь взял листы объяснения и еще раз пробежал глазами. Недлинная получилась история, но, в самом деле, странная, мягко говоря.


24 апреля


— Наташ! Я поеду, потаксую немного.

— А обедать?

— Да я недолго, сейчас рейсовый с трассы подойдет, может, кого с вещами в поселок отброшу.

— Ты хоть оденься, не май месяц. Куда в одном трико?

— Я куртку накину, в машине тепло, солнышко через стекло шпарит, аж глазам больно.

Муж Наташи, работяга, отец двоих детей, по характеру человек семейный и любитель уюта, в свободное время иногда подтаксовывал на своих Жигулях — «единичке». Поселочек небольшой, двадцать пять тысяч населения. Больших денег не заработаешь, но детишкам на молочишко набегало, да и на бензин-запчасти не от получки отрывалось.

— Только недолго. Через полчаса все готово будет.

Но прошло и полчаса, и час, кастрюли с плиты уже перекочевали в подушки, а хозяин дома так и не появлялся. Наталья слегка поворчала про себя, но потом решила, что подвернулся выгодный клиент, и Володя катает его, перехватив где-нибудь всухомятку.

Наступил вечер.

Может, повез кого в соседний поселок? В радиусе двадцати-тридцати километров от райцентра разбросано много старательских баз, времянок на золотых полигонах. Дороги там поразбитые, глухие. Случись что — и позвонить неоткуда, а другие машины проезжают одна-две за день.

Выглянула в окно: на смену дневной оттепели пришел крепкий морозец. Столбы дыма над частным сектором выстроились по строгим вертикалям. Появившиеся, было, в затишках лужицы на глазах одевались в блескучий ледок. В это время перепады температур бывают в двадцать-тридцать градусов, и морозы по ночам еще нешуточные.

— Говорила же, оденься! Эти мужики — хуже детей.

В девять позвонила Саньке, самому близкому Володиному дружку:

— Ты моего не видел?

— Нет.

Бросила трубку! Найди его! Здесь вырос, не только в поселке, на каждом полигоне, в каждой артели друзья, знакомые.

Навязчивые мысли возвращали в прошлое: к той беде, что шрамом легла на душу и не давала ей покоя, приходя в тяжелых снах, заставляя просыпаться в холодном поту, с колотящимся сердцем.

Володя — человек безотказный: тому — с ремонтом машины помочь, тому — что-то из города привезти. Там — магарыч, тут — угощение. Не выпить — обиды начинаются. Так, потихоньку-полегоньку и запил, да все крепче и крепче. Сколько ей пришлось пережить, она одна знает. Но сумела отстоять мужа, уговорила его пролечиться. С тех пор, зная свой мягкий, уступчивый характер, Владимир старался избегать и случайных, и дружеских компаний.

Не дай Бог! Но мало ли у мужиков дела какие. Поднимешь шум из-за пустяка, обидится. Да и сама перед людьми будешь дура дурой.

И все же давила сердце, нарастала, захлестывала тревога.

В десять набрала больницу:

— Девчонки, у нас аварий сегодня не было?

— Нет.

«Мишке, бывшему однокласснику, позвонить? В милиции работает, может, что подскажет».

— Миш, ты только не смейся. Там у нас ничего не случилось? Мой куда-то еще в двенадцать уехал, раздетый, даже не пообедал, и нет до сих пор.

— Все нормально, вроде. Я час назад в райотдел заходил. Да если бы что случилось, тебе сразу бы позвонили. Вовку же каждая собака знает. Ты не волнуйся, куда он денется, твой тихоня.

— Миша, я не знаю, только мне плохо очень, Мишка, я боюсь…

— Эй, эй, ты что. Ну ты даешь! Да не реви ты! Так… Сейчас я Татьяну к тебе отправлю, сопли вытирать, а сам крутнусь по ребятам. Только если Вовка снова забухал, я ему по шее надаю, тогда не обижайся.

— Ты надавай, надавай, только живого его привези!

— Да ты что, чокнулась?.. Тань, возьми трубку!

Часа через полтора Мишка сообщил:

— Пацаны его видели: он трех мужиков возле автовокзала подсадил. Вроде, не поселковые. Может, старателей повез — те, если в кураж войдут, все выходные кататься будут и бабками швыряться. Так что готовь большой чулок: Вовка полный багажник деньжат привезет.

Наташа вслушивалась в бодрый Мишкин голос, но страшное ощущение беды не отступало. Хотелось закричать, кинуться на улицу, искать самой.

Взгляд упал на малышей, притихшими воробышками прижавшихся друг к другу на диване.

— Где же ваш папка?

— Господи, ну точно с ума сошла. Детей перепугала, — Татьяна укоризненно посмотрела на подругу.

Да только ей ли, жене и матери, самой не знать потрясающую силу женской интуиции. А потому, махнув рукой, она отправилась укладывать ребятишек в соседней комнате, обещая им рассказать «смешную страшилку», если они лягут на правый бочок, не будут баловаться и беспокоить маму.


25 апреля


В два часа ночи зазвонил телефон. Испереживавшаяся женщина кинулась к трубке.

— Магадану ответьте.

— Алло, алло!

Какой-то странный, сломленный голос Владимира был почти неузнаваем.

— Наташа, это я.

— Ты где? Что ты делаешь в Магадане? Я…

— Наташа, послушай, я не могу долго говорить. Выслушай меня и сделай все, как скажу. Я попал в аварию, разбил чужую машину. У меня могут быть большие неприятности. Нужно рассчитаться с людьми. Завтра, прямо с утра, сними деньги с книжки, возьми у мамы, займи, но с утра пошли телеграфом десять тысяч в Магадан, главпочтамт, до востребования Дегтярю Дмитрию Степановичу.

— Как ты там оказался?

— Я пассажиров повез…

— А с тобой-то что, почему деньги не на тебя высылать? Ты в больнице, ты разбился?

— У меня все нормально. Я чужую машину разбил. А у меня все нормально. И машина моя целая. Ты только сделай, как я сказал. Как только здесь получат деньги, я сразу уеду домой. Ты записала: Дегтярю Дмитрию Степановичу. Я все потом расскажу.

И короткие гудки в трубке.

Наташа обессиленно опустилась на стул: «Десять тысяч!». Володя неплохо зарабатывал, его разумная бережливость, умелые хозяйские руки позволяли в последние годы без особого напряжения экономить и откладывать сто-двести рублей в месяц. Уезжать на «материк» они не собирались, но давно мечтали о собственной благоустроенной квартире вместо старенького частного домика, оставшегося им от Наташиных родителей. — «На книжке сейчас тысячи четыре с небольшим. Где же взять остальные? И как же мечта? Да черт с ней, с квартирой. Здесь что-то не то. Володя неправду говорил. Голос у него был чужой. И слова все чужие. Как будто диктовал кто».

— Что случилось? — до сознания не сразу дошел голос подруги, которая, видя состояние хозяйки, осталась ночевать.

Наташа буква в букву повторила разговор.

Не тратя лишних слов, Татьяна решительно взялась за телефон:

— Ну что, горе-сыщик, есть новости? А у нас есть. Нет, разговор не телефонный.

Михаил был необычно серьезен и деловит. Перед Наташей сидел совсем не тот веселый паренек, который в первом классе дергал ее за косички, в десятом подлизывался, упрашивая передать Татьяне домой очередную записочку, а после армии помогал ей вытаскивать Володю из страшного алкогольного омута, разыскивая по бичарням и взашей пригоняя домой. Его коричневато-зеленые глаза сохранили дружеское тепло и выражение всегдашней готовности броситься на помощь, но бесследно исчезли из искрящихся зрачков озорные бесенята, а из речи — вечные подначки и прибаутки.

— Для начала соберись. Не надо спешить с выводами. Звонил точно он? Ну вот, главное, он жив. И, по-любому, не в реанимации. Голос трезвый? Да я тоже думаю, что не должен, но мало ли что. Как оказался в Магадане? Он же ясно сказал, подвернулся заказ. Почему домой не заехал? Ну представь картинку, садятся три навороченных кооператора и говорят: «Шеф, едем в Магадан — платим стольник. Только мухой, время — деньги». С аварией не все понятно, конечно. Чужую машину разбил в дым, а своя целая. Наверное, врет, не хочет тебя еще больше расстраивать. Почему деньги не на себя? Может, действительно, в больницу загремел. Но ему же надо рассчитаться, расписку с хозяина взять или как-то еще оформить. А, может, его ребята эти, чью машину разбил, у себя держат. Аварию оформлять не стали, но, чтобы не смылся, где-нибудь на хате оставили и присматривают.

— Так, может, его бьют там?

— Ну, ты газет перечитала. Зачем? Смысл какой? Он же не отказывается платить, тебе вот позвонил, деньги заказал.

Михаил продолжал говорить, больше полагаясь не на основательность своих аргументов, а на ту убежденность, которую он старался вложить в каждое слово, и которая должна была передаться Наталье, укрепить ее растревоженную душу.

Стараться-то старался. А между тем он знал, что не пацаны видели, как Володя на автовокзале посадил в машину троих мужиков, искавших, кто бы их подбросил до выезда на основную трассу. Видела это кассирша, отправлявшаяся на обед. И обрисовала она вовкиных пассажиров очень четко и ясно:

— Наглые такие морды. Один — точно ваш клиент.

А еще знал Михаил, что мутная волна дерзких вымогательств, синхронно возникшая с подъемом кооперативного движения и появлением больших денег в карманах новоявленных нэпманов, захлестнула и Магадан, вроде бы далекий от вечно экспериментирующего над своим народом центра. И что одним из любимых поводов для «наездов» доморощенных рэкетиров были дорожные происшествия. По случаю пустяковой царапины на крыле специально подставленной под удар машины или «ужасного стресса морально пострадавших» бритоголовых ублюдков, разыгрывались целые спектакли с единственной целью: отнять у запуганного и растерявшегося человека все, что он имел за душой.

Конечно, могло все быть и проще. Если Вовка снова сорвался, то может в такой штопор войти, что уже никакой ЛТП не поможет. А очумевшего от водки человека всегда сопровождает шакалье, любители дармовой выпивки. Эти, если запах денег почуют, любой спектакль организовать могут.

Но вряд ли. Пять лет ведь продержался. Да и с рождением детей, которых подарила ему Наталья, поверившая, что в дом вернулось счастье, Вовка здорово изменился. Особенно после появления на свет сына, его гордости и наследника. Он уже не шарахался испуганно и тоскливо от любителей, предлагавших «сообразить», а насмешливо-сочувственно говорил:

— Ты лучше своему пацану шоколадку сообрази. Или велосипед, всего-то делов — месяц не попить.

И еще, гвоздем засела в голове странная Вовкина фраза: «Как только здесь деньги получат, я сразу уеду домой».

Наташа слушала Михаила. Она очень старалась ему поверить. Но ясно видела, что он либо врет, либо что-то не договаривает.

А потому сжалась, как пружина, когда нарочито спокойным тоном Михаил сказал главное:

— Знаешь что, ты деньги возьми, сколько есть. Только не посылай по почте, а лети с ними сама. Детсад с восьми, сберкасса с девяти, самолет в пятнадцать. К свекрови не ходи, не пугай. Мы с Танюхой детей из садика заберем. В Магадане никуда самостоятельно не лезь. Доберешься — сразу в милицию, в шестой отдел. У меня там есть ребята знакомые, они помогут на месте разобраться. А я с утра пойду к комитетчикам: пусть «пробьют» телефон, с которого Вовка из Магадана звонил, — у них это дело поставлено. Пока будешь лететь, в «шестерку» перезвоню, чтобы там в курсе были. А пока ложись отдыхай, утро вечера мудренее.

Закрыв за друзьями дверь, Наталья прилегла на диван. Стрелки будильника, заведенного на полседьмого утра, уже подкрадывались к четырем часам. Разбитое, как после тяжкой болезни, тело требовало покоя, но взбудораженный мозг продолжал рисовать одну картину страшней другой. Валерьянка только добавила раздражения своим навязчиво-приторным запахом. И все-таки понемногу усталость начала брать свое. Не приятная сонливость, а тяжкое оцепенение измученной души, перемежаемое полуявью-полукошмарами, стало постепенно овладевать ею. И вдруг холодная волна непереносимого ужаса ударила в сердце, подбросила ставшее невесомым тело.

В мертвенно звенящей тишине осиротевшего дома тихий голос Владимира простонал:

— Наташа!

* * *


В таежном распадке, под черными замшелыми лиственницами, на голубоватом обледеневшем сугробе, уткнувшись лицом в наст и подергиваясь в предсмертных конвульсиях, лежал человек.

Над ним стояли трое. Тот, что был ближе всех, худощавый, с непокрытыми черными кудрями, серебрившимися в неверном лунном свете, тоже дрожал. Но не от боли и не того животного инстинктивного возбуждения, которое возникает у любого нормального человека при виде чужих страданий. Его трясло от пакостного страха, панического предчувствия расплаты, неожиданно и мгновенно сменившего опьянение властью над жизнью и смертью другого человека. Колотило и второго, рослого молодого парня, который бессмысленно топтался на месте, словно решая, куда идти и надо ли вообще идти куда-то.

Третий, приземистый, коренастый, прихрамывая, подошел поближе и придушенным хрипловатым голосом сказал:

— Давай еще раз. Для надежности.

Черноволосый завозился, лязгнул чем-то металлическим и наклонился над умирающим.

Раздался приглушенный хлопок. Замершее, было, тело содрогнулось еще раз и снова обмякло.

— Готов. Засыпай.

Хромой с похабным смешком встал на труп, попрыгал, вминая его в сугроб. Двое других торопливо ногами нагребали снег на убитого, на еще теплую голову, обмотанную скотчем, на рабочую болоньевую куртку и синее спортивное трико, заправленное в короткие прорезиненные полусапожки.

Затем убийцы также торопливо выстроились гуськом и по хрустящему насту след в след пошагали вверх по склону сопки. Минут через пять выбрались на дорогу, сели в не успевшую еще остыть старенькую красную «единичку» и рванули по направлению в город, подальше от места, где преступили они главный закон человеческий.

При въезде в город Хромой тронул за плечо молодого, который вел машину:

— На почту идем завтра с утра. Сегодня перевод никак не поспеет.

Черноволосый, вроде бы безучастно смотревший в окно, отозвался:

— А н-нас м-менты н-н-е вс-с-третят?

— А ты свой ствол с собой бери. Мы с Малым тоже возьмем. Нам теперь терять нечего. Тачку я с утра кентам на запчасти загоню. Получим перевод, все поделим и — врассыпную. С такими бабками «на материке» год гулять можно.

Помолчав, насмешливо добавил:

— Не ссы, а то еще больше заикаться начнешь. Смоемся без проблем. Баба его не въехала, никто ничего не видел и не слышал.

* * *


Хромой ошибался.

За шестьсот километров, в далеком горняцком поселке, чуткое сердце любящей женщины услышало то, что никогда не смогут уловить и зафиксировать самые фантастические приборы. Услышало и поняло так, что утром 26 апреля совершенно чуждый всякой сентиментальности Жорка поверил Наташе мгновенно и безоговорочно.


26 апреля


Гопа влетел в кабинет:

— Пошли, быстро.

— Что, пришли за переводом?

Жорка стрельнул глазами в сторону подскочившей Натальи и мгновенно соврал:

— Шеф зовет, ты же знаешь, как он ждать не любит.

А в коридоре управления, на ходу, добавил:

— А еще Шеф не любит… болов, у которых язык вперед головы работает. И все их не любят. А я особенно. И если хочешь со мной работать, держи язык в заднице, если он не держится за зубами.

Игорь молча проглотил эту ультрапедагогическую речь. Обижаться, кроме как на себя самого, смысла не было. Да и времени тоже. Главпочтамт располагался в соседнем квартале, через дорогу от УВД.

Жорка быстро говорил в такт шагам:

— Останься поближе к выходу, у окна, там столик, — заполняй любой бланк. Я буду брать того, кто пришел за переводом. А ты смотри в четыре глаза. Если он не один, дружки могут пойти на меня, а могут и ломануться на выход. Возьми хоть одного. Резко уйдет какая-нибудь машина, запомни марку, цвет, номер. Кстати, стой! Оружие взял?

— Да.

— Далеко не убирай, но и сразу не доставай. Еще пока ничего не ясно, может, никакого криминала нет. Схватишься за пистолет, потом всю жизнь будешь прокурору письма писать. Заява есть, задерживать для разбирательства можно. Начнем вежливо. Если будут дергаться, вали на пол и одевай «браслеты». Достанут стволы, тогда доставай свой. Короче, делай, как я.

Игорь смотрел на Жоркин бычий затылок и с интересом представлял себе, как будет «валить на пол» такого же бугая. Нет, парень он не слабый, немного занимался борьбой, может сутками бродить по тайге, но тут — другое дело. Страшила не сама возможная схватка, пусть даже с подготовленным и опасным противником. Страшней любых увечий и даже самой смерти была мысль: «А вдруг упущу, не смогу помочь Жорке.» Тогда — пожизненное клеймо «лоха» и возня над бумажками с описанием чужой Работы.

Все. Пришли. Сомнения закончились.

Только внезапная дрожь на секунду стеснила дыхание. Но Игорь уже знал, что волнение мгновенно исчезнет, как только начнется Дело. Движения невесомого тела станут легкими, не отнимающими ни капли драгоценного внимания у мозга. Даже в случае тяжелой травмы боль и страх придут потом, когда все закончится и начнется отходняк. А если задержание будет успешным, то эйфория азарта перейдет в бешеную энергию, позволяющую работать сутками без сна и отдыха.

Эх, почта русская, родная. За века чиненные гусиные перья сменились стальными, затем появились шариковые авторучки, привязанные на веревочки всех мастей. Одно оставалось неизменным: клиенту, пришедшему без своего письменного прибора, приходилось либо скрести казенным устройством по дну высохшей чернильницы, либо изо всех сил продувать истощавший стержень в бесплодной попытке добыть пасты хоть на пару слов.

Игорь безнадежно катнул авторучку по столику, и она, свалившись, повисла на шнурке. Теперь можно было спокойно торчать с бланком в руке и рассматривать всех посетителей, ожидая, кто из них, заполнив свое извещение, отзовется на жалостливое: «Вы не могли бы…».

Жорка стоял в очереди за переводами. Впереди него болтали две симпатичные девчушки, по виду — студентки. За студентками — дед, по виду на все сто лет. Мелькнула шкодная мысль: «Может, его будем брать?..»

— Ага, а вот морда вполне подходящая. Мужик лет тридцати, дерганый весь, озирается каждую минуту, ну точно — он!

Упорхнули щебетуньи. Ушкрябался, шаркая прорезиненными валенками, дед. Подергиваясь и гримасничая, выскочил суетный мужик.

Жорка протянул бланк кассирше. Та громко, на весь зал, объявила:

— У нас такой суммы нет, подойдите к начальнику смены.

Гопа сердито направился за загородку, с ходу начиная скандал:

— Шлете извещение, так подумайте головой, что надо деньги заказать. Почему я должен бегать туда — сюда?

Еще более сердитая начальница подозвала кассиршу, и они втроем скрылись за дерматиновой дверью в конце зала.

Через пару минут озабоченный Жорка выскочил из-за двери и направился к выходу, еле заметно кивнув Игорю головой.

— Ушел, сука. За две минуты до нас. Ему, как и мне, сказали, что денег нет, сумма очень большая, надо минут двадцать подождать. А он сразу побледнел, говорит, мол, тогда пока на улице погуляю, а потом подойду. С ним еще двое было. Сначала порознь стояли у разных окошек. А потом сошлись, пошептались и — ходу. Девчонки молодцы. А мы лоханулись. Наше счастье, если снова придут. Говорил Шефу, надо было сразу засаду выставлять и серьезную засаду, по полной программе.

Ни через двадцать минут, ни через два часа никто за переводом на десять тысяч рублей на имя Дегтяря Дмитрия Степановича не пришел.

Оперативники вышли на улицу. Молча прошагали к УВД.

У самых дверей Жорка остановился:

— Хреновое это дело. Вот попомни мои слова: это дело кровью пахнет.

* * *


В пятнадцать часов на Жорку обрушилось еще одно потрясение.

Еще утром, наплевав на все запреты и рискуя нарваться на крупные неприятности, он через голову Шефа обратился к ребятам из областного управления госбезопасности, часто помогавшим малочисленной и очень плохо оснащенной шестерке.

Коллеги мгновенно нашли недостающие деньги, подготовили их к передаче потенциальным вымогателям, оформили на почте все необходимые документы и провели инструктаж с работавшими в отделе переводов женщинами. С их же помощью удалось выяснить номер телефона, с которого Владимир звонил из Магадана домой. Немедленно установили адрес и данные владельца телефона: убогого, полудохлого алкоголика, который к пенсии по инвалидности добавлял приварок от перепродажи краденого. Квартиру обложили с осторожностью охотников, скрадывающих волка. Фиксировались все переговоры по телефону. Перетряхивались связи хозяина. Наиболее опытные и контактные опера под различными предлогами успели переговорить со всезнающими бабусями у подъезда и соседями барыги. И хотя никакой информации о пропавшем таксисте или его машине пока не поступало, это была ниточка, да еще какая. Даже самый тупой вымогатель не потащит среди ночи свою жертву домой к незнакомому человеку.

И вдруг выясняется, что в дело, не предупредив никого, влезли комитетчики из районного отделения, которым эту странную историю рассказал Михаил. Еще вчера, к десяти утра, связавшись с телефонистками, они узнали заветные пять цифр. Правда, сообщать их «ментам, которые вечно делают из мухи слона» преисполненные важности и таинственности чекисты местного значения не торопились. Более того, один из этих деятелей решил утереть нос милиции, особенно работникам знаменитого шестого отдела. Но не нашел ничего умнее, чем сегодня позвонить барыге и, пугнув хозяина грозным именем своей конторы, потребовать, чтобы Вовка прекратил заниматься ерундой и немедленно возвращался домой. Не то, мол, я с вами разберусь лично.

А вслед за ним, буквально через пять минут, позвонил неизвестный и поинтересовался, как идут дела. Услышав о выходке комитетчика, коротко сказал:

— Теперь жди ментов. Плети им что хочешь, но если вякнешь про нас хоть слово, сдохнешь.

Разговаривал неизвестный с телефона-автомата.

Узнавший об этом Губиев Махмуд, сотрудник подразделения по борьбе с организованной преступностью областного управления ФСБ, позвонил в район и немногими, но выразительными словами вправил мозги коллегам. Но поезд уже ушел. И поэтому, рассказывая Жорке о случившемся, Махмуд виновато отводил глаза и сокрушенно вздыхал.

Грамотный оперативник, такой же фанатик своего дела, как и парни из «шестерки», он прекрасно понимал, какой урон нанес этот идиотский поступок не только престижу его фирмы, но главное — делу. Тем более что Губиев, за версту чуявший своим горбатым носом «жареную» информацию, обладал редкой способностью немедленно появляться там, где разворачивались интересные события. И он был полностью согласен с Жоркой: хреновое это дело и пахло кровью. Того же мнения придерживался и напарник Махмуда, веселый, румяный и симпатичный парень, тот самый, что так быстро раздобыл деньги и порешал все вопросы на почтамте.

В Жоркин кабинет заглянул Шеф. Увидев гостей, поздоровался и велел Жорке зайти к нему.

О чем шел разговор, не знал никто.

Зато результат был известен всем.

Разъяренный Шеф собрал личный состав отдела и объявил, что капитан милиции Гапонов от работы по заявлению гражданки Стороженко отстраняется, так как не может объективно оценить материал и, вообще, ведет себя недостойно, грубо нарушая дисциплину и субординацию. Материалы передаются подполковнику Ковалеву, который должен их разрешить в соответствии со статьей 109 УПК РСФСР, а не в соответствии со своими выдумками и фантазиями.

Последние слова относились явно не к Михалычу (он же — подполковник Ковалев).

Остервеневший Жорка полдня пытался перейти с мата хотя бы на легкий жаргон.

К счастью, Михалыч владел и матом, и жаргоном в совершенстве. И Гопа, переступив через обиду, сумел быстро ввести коллегу в курс дела. Поэтому работа не прервалась ни на минуту.

Кстати, если кто-то представляет себе подполковника Ковалева в виде убеленного сединой сыщика — ветерана из художественных фильмов про Петровку, 38, то с этим заблуждением пора расставаться.

Весь отдел помнил, как во время одного из рейдов прихваченный с наркотой азербайджанец затребовал «началника», но, когда к нему подошел Михалыч и коротко представился, задержанный раскричался:

— Кто падпалковник, ты падпалковник? Я дурак, думаэшь? Началника давай.

И надо было видеть, как вытянулось в изумлении и испуге его лицо, когда мгновенно включившиеся в игру опера стали один за другим подбегать к Михалычу с докладами, вытягиваясь в строевой стойке, чего за ними раньше никогда не водилось:

— Товарищ подполковник, разрешите доложить…

— Товарищ подполковник, разрешите вопрос…

Долго еще потом развлекались сыщики, перешедшие исключительно на громогласно-уставное обращение к Михалычу, пока тот не рассвирепел и не «построил» их по-настоящему.

Но еще дольше сокрушался кавказский человек, привыкший к преклонению перед начальниками и «сеидами», но допустивший столь ужасный промах в столь щекотливой ситуации.

Да и трудно ему было не промахнуться, если никак не приходила начальственная осанка к самому молодому в УВД подполковнику милиции: долговязому, с мальчишески-подвижным и насмешливым лицом, стремительному в мыслях и движениях, мгновенно переходящему на «феню» и блатную жестикуляцию.

Но вряд ли самая солидная внешность смогла бы что-то добавить к профессиональной репутации Михалыча. С пацанских лет мечтавший о работе в уголовном розыске, он в первые же месяцы службы стал одним из самых результативных оперативников. В жизни сыщиков выходные дни или свободные вечера — большая редкость. Но и их юный опер без сомнений приносил в жертву своей страсти, рыская по улицам ночного города, увеселительным заведениям, притонам и бичарням, добывая бесценные сведения. Зачастую «личный сыск» заводил в такие переделки, из которых выручали лишь хлесткие удары длинных рук неоднократного призера области по боксу или не менее длинные ноги… А затем вся добытая с таким трудом и риском информация раскладывалась по полочкам: биографические данные, приметы, клички, адреса, связи… и срабатывала в нужный момент, как бомба замедленного действия, выкашивая целые группы уголовников.

Но кроме фанатичного трудолюбия и отчаянной смелости, в общем-то, обычных среди сыщиков, Михалыч обладал незаурядным даром общения с людьми, умением не переходить грань между профессиональной жесткостью и садистской жестокостью, общепризнанной справедливостью в решении самых скользких вопросов. Не раз, на пороге яростного конфликта, вызванного столкновением враждующих группировок, вмешательство всезнающего Ковалева удерживало противников от кровавой резни. Многие бывшие и действующие уголовники, оказавшись в критической ситуации, приходили к нему посоветоваться и поговорить «за жизнь». И не зря однажды, во время профилактической беседы с воровским «авторитетом», претендующим на роль «ответственного за город», на грозный вопрос: «Так кто у нас настоящий «ответственный»?» — тот неожиданно, трусливо-угодливо ответил:

— Ты, Михалыч.

Ковалев прошелся по кабинетам «шестерки» и в каждом о чем-то коротко переговорил с друзьями-коллегами.

Опера разбежались по городу. У каждого из них на руках находилось по несколько других материалов. Иные заявления тянули только на «отказной», иные вызревали в серьезные дела. За любую из этих «бумажек» сыщики, зажатые в конкретные сроки УПК, лично отвечали головой. Но ни один из них, встречаясь с агентами, доверенными лицами и просто уголовниками, не упускающими случая услужить сотруднику шестого отдела, не забыл, как бы случайно и вразброс, без увязки двух вопросов, поинтересоваться: кто в последнее время выезжал на гастроли на трассу, и нет ли в городе какой суеты с «лохом», которого «разводят на бабки» за аварию.

А «отстраненный» Жорка, после пары тонких дипломатических бесед Виктора с подостывшим Шефом, был передан в распоряжение Михалыча и пахал на полную катушку в абсолютной уверенности, что жизнь все расставит на свои места.


27 апреля


Удача — дама капризная. И поклонников любит темпераментных и настойчивых. Поэтому никто не удивился, что именно Жоркин агент первым, в семь утра, позвонил Гопе, который, пролазив по злачным местам до трех часов ночи, устроился спать на стульях в кабинете, у телефона, чтобы не упустить бесценную информацию. Дома телефона у него не было. Не было, впрочем, и самого дома. Имелась комнатушка в частной избушке, которую он снимал за третью часть скромной милицейской зарплаты. Жорка коротко договорился о месте встречи и пулей вылетел из кабинета.

Ровно в девять он положил на стол Шефа рапорт с полученной информацией, необходимыми справками и грифом «секретно».

Рапорт гласил: «Заика (Куцак Виталий Николаевич, 1960 года рождения, гагауз, уроженец г. Бендеры Молдавской ССР, судим по статьям 144, 145 УК РСФСР, первый раз — с отсрочкой исполнения приговора, по второй судимости отбывал наказание в ИТК–3, освобожден условно-досрочно в декабре прошлого года), Хромой (Никонов Василий Анатольевич, 1954 года рождения, русский, уроженец г. Бендеры, ранее судим по статьям 89, 144 УК РСФСР, 13 января сего года арестован по обвинению в совершении вымогательства общественного имущества, 15 апреля решением Магаданского городского суда освобожден из-под стражи под залог по состоянию здоровья) и неизвестный в городе молодой парень, которого двое вышеназванных называли «Малой», 22 апреля выехали на трассу за золотом. Сделка с металлом сорвалась. Но что-то у них произошло. Никонов мечется по городу, пытается продать на запчасти машину явно криминального происхождения… По слухам, носит с собой оружие. Говорит, что надо завершить одно дельце и смываться из города».

Один из оперов на личном «Запорожце» немедленно рванул в СИЗО за фотографией Куцака. Технари спешно перегоняли на дубликаты запись из видеотеки, сделанную после предыдущего задержания Хромого.

Когда через два часа из магаданского аэропорта поднимется самолет, к великой радости сыщиков задержавшийся из-за тумана, в кабине пилотов уже будет лежать пакет с фотографиями и видеопленкой. Еще через час, командир экипажа, коренной колымчанин, после двухминутной беседы с операми плюнувший на все инструкции Аэрофлота, лично передаст пакет водителю милицейского УАЗика, подъехавшего из поселка прямо на взлетку.

В тринадцать тридцать, кассирша автовокзала, рассматривая в райотделе среди других фотографий фото лысого и перепуганного Заики, сделанное в СИЗО два года назад, скажет с сомнением:

— Что-то есть, но точно сказать не могу.

Для юристов это означало: человек не опознан.

В четырнадцать, прервав показ мультиков в местном видеосалоне, попросив малышню погулять несколько минут и усадив владельцев салона в качестве понятых, оперуполномоченный РОВД Михаил Никифоров включит видеомагнитофон с доставленной из Магадана кассетой. На экране начнут сменяться специально подобранные для видеоопознания физиономии вымогателей, воров, убийц и просто хулиганов. При виде Хромого, сидящая в зале кассирша, нарушив официальное течение процедуры, воскликнет:

— Вот он, этот козел, что с Вовкой уехал!

Мгновенно переданная в Магадан новость новостью уже не будет.

Но полученные результаты опознания, которое может производиться только в рамках возбужденного уголовного дела, уже будут иметь юридическую силу. Потому что к этому времени произойдет ряд очень важных событий.

В девять тридцать, Жорка получил еще одно сообщение: Куцак просил расточить ствол обреза от «мелкашки», чтобы экспертиза не могла распознать, было ли это оружие в работе. На совет просто утопить обрез в море, ответил, что он ему еще пригодится. Попросив укрытия и оставшись ночевать у корешка, Заика выпил немыслимое количество водки, но не опьянел и не отрубился, а впал в истерику и стал плести про какого-то сусуманского таксиста, которого они с Хромым и Малым якобы завалили на Арманском перевале, всадив две пули в затылок.

В десять пятнадцать, приехавший в УВД сорокапятилетний худощавый и рыжеватый Виктор Киряков, один из самых опытных следователей прокуратуры, подвергся темпераментной атаке со стороны сыщиков и, не выдержав жуткого оскорбления («перестраховщик несчастный!»), разорался в ответ:

— Вы меня учить будете, сопляки! Проработают по три понедельника, а туда же!

В десять тридцать, переговорив по телефону с начальством и еле удержавшись от перехода на лексикон сыщиков, Киряков бросил трубку, желчно передразнив невидимого собеседника:

— Решай сам, тебе отвечать… А то я не знаю.

От души выругавшись, снова взялся за телефон и запросил в информационном центре очередной номер уголовного дела.

Опера дружно вздохнули.

Этот запрос означал лишь одно: следователь решился на свой страх и риск возбудить уголовное дело «по заявлению гражданки Стороженко о безвестном исчезновении ее мужа, Стороженко Владимира Николаевича, при обстоятельствах, дающих основание полагать, что совершено умышленное убийство».

Руки оперативникам были развязаны. Правда, если бы гражданин Стороженко вдруг объявился по истечении нескольких суток живым и невредимым, то дисциплинарное взыскание сошло бы для Кирякова за амнистию. Что такое «необоснованное возбуждение уголовного дела», он знал хорошо. А из материалов, «дающих основание полагать…», у него имелись только заявление Натальи и краткий рапорт Жорки.

В одиннадцать, Шеф собрал оперативку и, глядя в стол, сказал:

— Для работы по заявлению Стороженко создается оперативная группа в составе трех человек. Группе придаются шесть сотрудников роты патрульно-постовой службы. Михал Михалыч загружен по другому материалу, поэтому старшим группы назначаю Георгия Анатольевича. Он в курсе дела и имеет к преступникам оперативные подходы.

В устах Шефа такое заявление было сродни публичному извинению.

Жорка не торжествовал. Ему было некогда.

В его маленький кабинет набились не трое названных на совещании оперов, а десять, в том числе обслуживавшие экономическую линию. Собственно, исключая Шефа, собрался практически весь шестой отдел. Большинству из них было тридцать-тридцать пять — счастливый для мужчины возраст, когда зрелость характера и жизненный опыт сочетаются с физическим здоровьем и еще нерастраченной молодостью души. Но не только возраст и общая профессия объединяли этих людей. Это были настоящие единомышленники, в большинстве своем прошедшие суровую школу работы «на земле»: в уголовном розыске города или одного из райотделов. Профессионалы высокого класса и трезвомыслящие люди, они понимали, что преступность — практически вечное явление. Но в то же время, бесконечно преданные своему делу, окрыленные первыми победами и умудренные первыми поражениями, они искренне верили, что недалеко то время, когда шестые отделы, при мощной поддержке государства, вооруженные новыми законами, превратятся в структуру, сопоставимую с американским ФБР и, словно гнилую палку через колено, сломают хребтину стремительно растущей организованной преступности.

Ни одному из них и в дурном сне не могло присниться, что новые законы будут редактироваться людьми, которые своими нравами приведут в изумление даже «паханов» старой закваски. Что уже тогда разгоревшаяся под лозунгами гласности травля в печати и наплевательское (если не тщательно продуманное) отношение к милиции со стороны власть имущих за неполные десять лет приведут к трем массовым исходам профессионалов из системы МВД, насильственно разорвав преемственность поколений. Что оставшиеся фанатики милицейской работы, вопреки всему надеющиеся на лучшее, будут размываться потоком новых людей, зачастую случайных, пораженных страшными вирусами стяжательства и продажности.

И что тем, кто сумеет сохранить себя, свою честь и злое упрямство в противостоянии нахлынувшей на страну дряни, придется, кроме изнурительной повседневной и неблагодарной работы, взвалить на себя тяжкую ответственность за восстановление профессионализма, сплочение и обучение талантливой и порядочной молодежи, постепенное отвоевывание у шаек, закрепившихся во властных структурах, так легко захваченных ими рубежей.

Но в этот суматошный и так рано начавшийся день никто из собравшихся в Жоркином кабинете не думал ни о высоких материях, ни просто о будущем.

Думали о том, как быстро и надежно ликвидировать банду наглых убийц, рассыпавшихся по городу.

— Адрес Хромого в картотеке есть?

Виктор, на личном энтузиазме создавший и поддерживающий базу данных молодой «шестерки», заулыбался:

— Без картотеки обойдемся, он на Гагарина, надо мной живет, на пятом этаже.

— Вы его когда последний раз видели?

— Да недели две назад. Еще удивился: не успели его в СИЗО отправить, а он уже на свободе гуляет.

— Ага, у него ножки заболели, суд проникся и отпустил, гуманисты… твою мать.

— Небось опять Матвейчика работа?

— Точно.

Ох уж этот Матвейчик! Одно упоминание его фамилии могло на целый день испортить настроение не только любому из оперов «шестерки». Даже магаданские судьи, свято чтящие корпоративную солидарность, но в подавляющем большинстве своем люди порядочные и жестко принципиальные, краснея, отмалчивались на прямолинейные вопросы однокашников по юридическому институту или бывших коллег из милиции и прокуратуры:

Как вы можете терпеть рядом эту шкуру?

А уж о сыщиках и следователях горотдела и говорить не приходится. Не один из них бессильно матерился, видя, как после небольшой суеты в общаковых структурах по сбору средств на отмазку залетевшего «братана», сей деятель правосудия находил, а то и внаглую придумывал любую зацепку, позволявшую конченому негодяю с целым хвостом судимостей оказаться на свободе под залогом или подпиской о невыезде. А дальше начиналось неизбежное. Наезды на потерпевших, испуганных нежданным освобождением бандюги, предложения закончить дело «по-хорошему», путанные и робкие показания свидетелей… Случалось, что от полного развала дело спасали лишь очень энергичные и зачастую «неформальные» меры, предпринимаемые операми. Но даже при самых «железных» материалах ничто не мешало тому же Матвейчику преспокойно отложить дело в долгий ящик и не рассматривать его годами, полагаясь на древнюю хитрость Ходжи Насреддина, взявшегося за двадцать лет обучить чтению султанского ишака: «Через двадцать лет либо султан, либо я, либо ишак — кто-нибудь да умрет, а денежки я получу сегодня».

А что же хваленая «шестерка»? Прокуратура? Госбезопасность?

Да ничего.

Одним из первых шагов новых законодателей стало принятие закона о статусе судей, с невиданной даже в цивилизованном мире степенью их защиты. Оперативные мероприятия, без которых невозможно получить доказательства взятки, в отношении судьи теперь могли проводиться только по уголовному делу, возбужденному в отношении лично этого судьи. Возбудить же такое уголовное дело мог лишь Генеральный Прокурор, причем с согласия квалификационной комиссии судей, и на основе самых серьезных доказательств… которые невозможно добыть без проведения оперативных мероприятий. Сказка про белого бычка!

Да что говорить о преступлениях скрытых! Без возбужденного Генеральным Прокурором уголовного дела ни один сотрудник милиции, ФСБ или прокуратуры не мог задержать, досмотреть, допросить судью, даже если тот совершил преступление у него на глазах при многочисленных свидетелях.

Эти нормы, никак не защищавшие от реальных проблем честных судей, надежно спасали (и сегодня спасают) от ответственности продажных мерзавцев, активно подкармливаемых уголовщиной.

В результате дело дошло до того, что оперативник, «невзначай» заглянувший в кабинет к Матвейчику накануне судебного заседания по делу одного из местных «авторитетов», увидел, как народный судья, мирно беседуя с держателем магаданского «общака», пересчитывает лежащую на столе в полиэтиленовом пакете толстую пачку купюр, по виду — с десятилетнюю зарплату служителя Фемиды. Сладкая парочка даже не сочла нужным закрыть дверь…

Еще раз энергично прополоскав кости Матвейчику и коротко помечтав, как бы можно было хлопнуть гада на взятке, изменись закон, опера вернулись к делу.

— Раз хата засвеченная, Хромой туда не полезет.

— Кто его знает. Надолго не полезет и ночевать не будет. Но может что понадобится.

— Виктор Викторович, на всякий случай возьмите хату на контроль.

Поручение, которое Гопа дал своему начальнику, никого не удивило. По неписаному закону, опер, ведущий материал и знающий сотни непередаваемых деталей и нюансов, командовал действиями всех коллег, включившихся в дело как официально, так и в качестве добровольных помощников. Игорь хорошо помнил тот стресс, который он пережил две недели назад, получив от Шефа задачу за сорок минут организовать задержание двух вымогателей. Все остальные опера были в работе, но на момент самого задержания из опытных сыщиков была собрана ударная группа, четко и безукоризненно выполнявшая распоряжения Игоря. Причем, оберегая товарища в его первом самостоятельном деле от ненужных и опасных сомнений и колебаний, эти зубастые мужики даже краткие советы по ходу работы облекали в непривычные для них дипломатичные формы.

— Заика все еще у своего кореша?

— Нет, утром смылся. То ли вспомнил, что лишнего наболтал, то ли решил до ухода из города менять норы постоянно.

— Что у нас по связям Заики?

— Михалыч, включай компьютер.

Народ плеснул добродушным смешком.

Никакие картотеки, видеотеки и компьютеры не помогут сыщику, когда ему приходится, вдали от служебного кабинета, в считанные минуты принимать важнейшие решения, от которых будет зависеть успех операции, а может быть, — и жизни людей. Каждый опер знал это. Каждый старался знать и помнить как можно больше. Но лишь единицы могли сравниться с Ковалевым, удивительная память которого, целенаправленно развиваемая постоянными тренировками, хранила в себе бездну различных данных. Вот и сейчас его «компьютер» заработал на полную мощность, перебирая все, что было связано с Заикой, и готовя краткое решение задачи.

— Нужны две засады: на Наровчатова, у его сожительницы, Клещевой Татьяны, бухгалтера таксопарка, и на Гагарина, у Кацо — это грузин, барыга, подельник по второму делу Заики. Обязательно надо сообщить на Теньку: Заика там два года тусовался — есть связи, а главное — ход на трассу и на «материк» через Якутию.

Подумав еще с минутку, Михалыч добавил:

— У Кацо надо ставить в первую очередь, он тогда не только сам отмазался, но и Заике крепко помог, большие бабки адвокату ввалил. Куцак ему верит.

— Принимается. Игорь и Саша, возьмите по два парня из ППС, машину и — на «круглосутку». Посетителей хаты впускать, никого не выпускать. Кто будет дергаться — на беседу в отдел. Засунем на «пятнашку» — будет сам назад в квартиру проситься.

— Что у нас по Малому?

Все дружно замолчали, старательно роясь в памяти. Казалось, еще немного — и извилины в хитроумных головах оперов начнут дымиться от напряжения.

— Что-то мне Спас говорил про земляка, который к Заике приехал, — нарушил молчание Михалыч, — они ведь с Хромым оба из Бендер. Надо людей поспрашивать.

Спас, воровской «ответственный по городу», с первых своих ходок в зону попавший под пристальное внимание городских сыщиков, был незаменимым источником информации.

Только сопливые пацаны, впервые вкусившие воровской «романтики», верили в ту бредятину, что несли им исписанные татуировками «авторитеты». Любой опер и любой грамотный вор, «спортсмен» или «кидала» знали простую и непреложную истину: стучат все!.

Стучат из разных соображений. Кому нужно устранить конкурента, кому — свести старые счеты, кому — заработать очки перед операми на случай очередного залета. Оно ведь тоже по-разному может обернуться. Можно сидеть «на киче» в жесточайшем режиме, а можно и покуривать сигареты, и жевать колбасу, надеясь, что снисходительный опер даже разрешит после очередного допроса провести наедине с подругой минут тридцать «для решения срочных семейно-бытовых проблем».

Может быть, где-то и существовали «идейные» уголовники. Но в Магадане такие не водились.

Сыщики оживились:

— А давайте сегодня и поспрашиваем!

Эта незатейливая фраза означала очень простую вещь: все не получившие конкретного задания сотрудники «шестерки», при самом активном содействии парней из ППС, любивших работать с веселой оперативной братией, сегодня же начнут серию рейдов, поставят город на уши и будут напрягать уголовную шпану, пока они с потрохами не сдадут тех, кто послужил причиной таких масштабных неприятностей.

— Все, решено. Определяемся по расстановке…

Игорь еще с минуту послушал, как Гопа, привычно разбив город на участки отработки, обсуждает с коллегами, кого, куда и на какой машине направить, но Сашка, коренастый кубышок, типичный борец-вольник, завязавший со спортом, обнял его одной рукой и, приподняв, вынес в коридор:

— Хорош ушами хлопать, пошли собираться.

Получив в дежурке броник и забросив его под свой стол, Сашка убежал в город. У него горели сроки по двум заявлениям, а в девять утра он уже должен был сменить Игоря в засаде на полные сутки.

Игорь же позвонил супруге, чтобы приготовила термос с кофе да что-нибудь пожевать: «Нет, обедать некогда… Да, на всю ночь… Нет, не знаю, как получится…», и отправился в Жоркин кабинет за инструкциями. Народ уже разбежался, и Игорь с большим удовольствием разглядел свое отражение в небольшом зеркале на противоположной стене. Выглядел он круто. Черная вязаная шапочка плотно облегала голову. Из-под распахнутой спортивной куртки выглядывал новенький легкий бронежилет «Орех», под левой рукой желтела оперативная кобура, ремешок которой надежно охватывал вороненую рукоятку «Макарова»…

Приятное занятие прервал саркастический голос Гопы:

— Бронежилет «Орех», как написано в паспорте, является защитным средством скрытого ношения. Скрывать его надо для того, чтобы злодеи не знали, что бесполезно стрелять тебе в грудь. Иначе они будут стрелять в голову. А может, и по яйцам… И если ты, как пижон, будешь всем показывать свой пистолет, то тебе когда-нибудь в темной подворотне дадут трубой по башке, чтобы пистолетик-то забрать. Понял? Ну и ладно. Теперь о деле…

Через десять минут Игорь, еще не отошедший от выволочки и по уши набитый различными наставлениями, отправился к машине, в которой томились в ожидании два помощника из ППС.

Уже в дверях его настиг, и словно сыпанул снега за воротник, уставший голос Жорки:

— Вот так, Игореха. Мужику, конечно, все равно. Но, если его убили после того, как мы облажались на почте, не будет нам прощения.

Дом, где жил Кацо, был типовой пятиэтажкой улучшенной планировки. Подъезды выходили во двор. По четыре квартиры на этаж. Значит, двадцать седьмая — второй подъезд, второй этаж, прямо. Окна — на улицу, двор не просматривается. Это хорошо. Меньше придется конспирацию на подходах разводить. Хотя все одеты по гражданке, шлемы — «Сферы» и автоматы парни догадались спрятать в спортивные сумки, но броники сделали фигуры неестественно могучими. Три богатыря, блин. Да и вообще, Магадан — город маленький. Трудно пройти сто метров, чтобы не встретить знакомого.

Глазка на двери не было. Ребята быстро надели шлемы, достали автоматы, тихо щелкнули предохранители. Игорь тоже сдвинул рычажок «Макарова» вниз. Если Заика здесь, то любых гостей он будет встречать со своим обрезом. И скорей всего, затаившись в укрытии. Так, а теперь — звонки: два коротких, один длинный. Это Михалыча рецепт. Наверняка кто-то из его людей вхож к Кацо.

Шаркающие шаги за дверью. Ну и ладушки. Теперь, если начнут задавать глупые вопросы и не откроют сами, то откроем мы. Дверка-то хиленькая, долбленная-передолбленная, и замочек накладной. Лучшие ключики — наши плечики.

Повезло тебе, родной. Сегодня ты дверью в лоб не получишь: защелкал замочек. А вслед за ним дружно лязгнули три затвора, и в приоткрывшуюся щель вломилась засадная группа. Хозяин, шмякнувшись о стенку, на лету был довернут, подправлен и, ошалело сопя, расстелился на полу, съежившейся кожей ощущая на затылке холодный ствол.

Двое с автоматами, плавно перемещаясь и перекрывая друг друга, быстро осмотрели квартиру:

— Больше никого.

— Хорошо, дверь на замок. Досмотрите его и — в кухню. Там побеседуем.

— Р-р-ребята, Вы из милиции?

— Шестой отдел.

— Фу-у-у.

Трудная у барыги профессия. Ворам нужная, но ими не уважаемая. Всегда можно в такие непонятки попасть, что будешь рад без штанов уйти, лишь бы живым.

А милиция что, милиции можно и права покачать. Хотя с «шестеркой» отношения лучше не портить, но эти — вроде, молодые, попробовать прощупать…

— Так что, у меня обыск? А где понятые?

— Нехорошо, Кацо, мы к тебе в гости, по-дружески, а ты — понятые.

— Ну вы даете, ребята, вы и к девушкам так в гости ходите?

— Вот не знал, что ты в девушки записался. Рассказать народу в городе — обхохочутся. Хотя сейчас это в моде…

— Ладно, пошутить нельзя?

— Да я тоже пока шучу.

«Ну их к черту. Может, они и не по моим делам, а я напрашиваюсь. Так… эти двое не в счет, я их в кабаке видел, драку разбрасывали. Пэпээсники. Значит, из «шестерки» — третий. Шутник».

— Слышь, начальник, можно с глазу на глаз поговорить?

— Поговори.

— Если серьезно, что случилось? Может, ошибка, а может, я чем помочь могу.

— Не ошибка. Помочь можешь. Сиди дома, к окну не подходи. Дверь без нас не открывать. Шум не поднимать.

— А, ждете кого-то. Да у меня все знакомые — нормальные люди.

— Конечно, нормальные. Ненормальные на двадцать третьем сидят.

«Ну ясно, из этого мента много не выжмешь. Такой с тобой может три часа проболтать о погоде и о бабах, а по делу будет, как уж, уворачиваться».

Кацо, сделав обиженное лицо, подошел к кухонному столу, закурил, словно невзначай придвинулся к окну: «После обеда обещал зайти Ватин. Притащит «паленые» шмотки, доказывай потом, что не ты его сдал. Обычно, он проверяется. Наверняка пройдет под окном, можно будет сделать отмашку».

— В следующий раз получишь по печени.

Голос опера был безжалостно убедителен. Кацо понял, что получит, и быстро уселся на стул, подальше от окна. Охота продолжать эксперименты пропала мгновенно.

Резкие условные звонки подбросили ментов. Двое скользнули к двери, один подтолкнул хозяина в другую комнату, к дивану, и встал рядом.

«Грамотно работают. Только открой рот, сразу прикладом в зубы въедет». — Кацо так хорошо представил себе эту картинку, что ощутил во рту привкус железа.

— Кто? — голос опера хорошо скопировал хозяина, за дверью не отличишь.

— Ватин.

Щелкнул замок, скрипнули петли. Судорожно-сдавленный вздох, мягкий шлепок в стену, дверь захлопнулась.

В это же время следственно-оперативная группа проводила обыск в квартире, из которой Владимир сделал свой последний в жизни телефонный звонок.

Испитой барыга, прихрамывая и нянча высушенную инсультом руку, бродил по комнатам вслед за сыщиками и понятыми и что-то канючил про свою инвалидность, про издевательство над больным человеком.

Один из оперов вполголоса сказал Гопе:

— Что за дело?! Одни уроды.

Тот согласно покивал головой:

— Да хрен с ними, что на тело увечные — с каждым может случиться. Вот по душе они — уроды стопроцентные.

Обыск ничего не дал. Жорка пошептался с Киряковым и скомандовал хозяину квартиры:

— Собирайся с нами.

Тот снова захлюпал:

— Да не знаю я ничего, зачем вы меня мучите. Я мухи в жизни не обидел.

— Собирайся. Так, а на полке что за ключи? Кто оставил?

— Это запасные, квартирантке раньше давал, можете проверить.

Жорка проверил. Действительно, запасные.

В отделе барыга пустил в ход весь арсенал, обычно используемый подобной мразью. Рыдал, симулировал припадок, ронял слюни и пену, пытался блевать. Под конец намочил штаны и, уповая на брезгливость сыщиков, ждал, когда у них лопнет терпение и его вышвырнут на улицу. О тех, кто приходил к нему ночью, не сказал ни слова. Наконец, уставший Киряков, глядя на не подписанный симулянтом и пустой, как барабан, протокол допроса, произнес:

— Ладно, никуда ты не денешься. Но когда мы твоих дружков возьмем, и они тебя сдадут с потрохами, о подписке не проси, сказки о том, как тебя запугали, не рассказывай. Закрою на полный срок, сколько мне УПК позволяет. Катись отсюда.

Задыхаясь, чувствуя, как леденеют мокрые штаны, барыга ковылял домой, бормоча:

— Напугали. Закроют они меня. Вы закроете, а Хромой зароет.

Трясущимися руками открыл дверь, в темноте привычно прошел на кухню, прямо из-под крана жадно напился и отправился в комнату переодеваться. Включив свет, он дико взвизгнул и шарахнулся к стене.

На стуле, у завешенного засаленным покрывалом окна, положив ногу на ногу и поигрывая наручниками, сидел Гопа…


28 апреля


«Мышеловка отнюдь не изобретение наших дней. Как только общество изобрело полицию, полиция изобрела мышеловку.

Когда в каком-нибудь доме, все равно в каком, арестуют человека, подозреваемого в преступлении, арест этот держится в тайне. В первой комнате квартиры устраивают засаду из четырех или пяти полицейских, дверь открывают всем, кто бы ни постучал, захлопывают ее за ними и арестовывают пришедшего. Таким образом, не проходит двух-трех дней, как все постоянные посетители этого дома оказываются под замком».

Узнаете? Правильно, — «Три мушкетера», Александр Дюма. Это он писал во Франции девятнадцатого века про Францию века семнадцатого.

К часу ночи, на диване в квартире Кацо собрались, не считая хозяина, уже трое. Шла веселая беседа. Травили анекдоты. Хохотали вполголоса. Никто не возмущался, не порывался отправиться домой, не требовал адвоката или прокурора. Народ был свой, простецкий. Кто-то пришел с пакетом или сумкой и понимал, что по поводу вещичек, лежавших в этих сумках, еще предстоит предметная беседа с любопытными операми. У кого-то при досмотре нашлась пара заряженных «косячков», и примерное поведение давало шанс вместо заведомой «пятнашки» отделаться штрафом, да постановкой на учет. Так что начинать серьезные разговоры никому не хотелось. Да и интересно было, по какому поводу сыр-бор, на ком закончит работу мышеловка. Интерес не простой, не праздный. Наверняка, кроме долгожданного гостя, и еще кое-кто затрепыхается. Может, удастся своих предупредить, добро зачтется, может, кого из недругов подставить, тоже неплохо. А может, и у самого одно место задымится. Магадан — город маленький, все жулики так или иначе повязаны.

Потихоньку нейтральные темы были исчерпаны, напряжение, царившее в квартире, стало спадать. К трем часам хозяин с дружками уже мирно дремали на диване и сваленных на пол тулупах.

Милиционеры тоже кемарили по очереди, прислонившись к теплой батарее.

Всех членов этой странной компании роднило одно обстоятельство: близкие привыкли к их постоянным и зачастую внезапным исчезновениям. Из-за одной ночи никто шум поднимать не будет. Такая уж у них была работа. Можно даже сказать, общая.

Ровно в девять группу Игоря сменил Сашка со своими бойцами. Гостей сменившиеся повезли с собой в отдел. Надо было определяться, что с ними делать дальше. Но пока переполненный УАЗик тащился на Дзержинку, вопрос отпал сам собой.

В девять двадцать Куцак нажал кнопку звонка на двери Кацо.

Потная рука сжимала за пазухой обрез, патрон в патроннике, курок на взводе.

Услышав его голос, привыкший к своим непрошеным квартирантам и осмелевший Кацо небрежно махнул рукой: «Это Заика» и обомлел. Ствол автомата уперся ему в переносицу.

— Молчи.

Заика стоял на коленях на полу, мотая головой и судорожно всхлипывая разбитым носом. Вытереть кровь он не мог, руки были стянуты наручниками за спиной. Бешено колотилось сердце, и наплывала тошнота — то ли от страшного удара ногой в лицо, полученного при попытке поднять с пола выбитый обрез, то ли от животного, безумного страха: «Взяли. Знают».

Сашка обернулся к Кацо:

— Будешь дома еще сутки. Никому не открывай. Никому ни слова. Узнаю все равно. Мозги вышибу.

Сашку в городе знали. Кацо просидел, сколько велено. Сходил через дорогу в магазин, взял водки и еще два дня гудел сам с собой, подальше от греха и ненужных разговоров.

Заику штормило.

Жорка, стоя перед ним, громко читал вслух протокол допроса барыги, который подробно рассказал, как в час ночи к нему ввалилась троица негодяев с мужиком, скрюченным от семичасового лежания в багажнике автомашины и с завязанным грязной тряпкой ртом. Как ждали они, пока жертва немного отойдет от озноба и сможет относительно нормально говорить. Как после звонка в Сусуман хозяин квартиры, которому кинули несколько смятых десяток и пообещали за помощь ящик водки, угодливо предложил Хромому моток клейкой ленты и завалявшиеся с незапамятных времен наручники без ключа. И что Хромой, глянув вслед мужику, которого повели в туалет, тихо, ухмыляясь сказал:

— Ключик не понадобится.

Но это было не самое страшное. Тут можно было плести что угодно, все валить на подельников, клясться, что сбежал от них сразу после ухода от барыги, не желая принимать участие в вымогательстве, а уж тем более — «мокрухе».

Страшно было другое. Пока Гопа читал, Заика обостренным слухом уловил разговор двух оперов за дверью:

— Ну что Хромой?

— Пишет, сволочь. Все стрелки на Заику перевел.

— А что переводить, он же «мочил» мужика. Как эсэсовец. И смотри ты, тихоня-тихоня, а человека жизни лишил.

О том, что подельники, попавшись, сдадут его как реального исполнителя, единственного, кому грозит «вышка», Куцак знал твердо. Он сам поступил бы точно также. «Братанские» клятвы в дружбе и вечной преданности хороши только за бутылкой. Да и само слово «преданность» в их кругу всегда звучало двусмысленно. Вся надежда была на то, что Хромой с Малым успели уйти. Лопнула надежда. Как мыльный пузырь. И потому чувство дикой безысходности охватило Заику, сокрушая волю, отбирая последние силы к сопротивлению.

Жорка торжественно закончил: «С моих слов записано верно, мною прочитано, подпись: Ублюдок». Положив бумагу, склонился над Куцаком:

— Ну что, родной, пошли.

— К-к-куда.

— К начальнику шестого отдела. Видишь, какая тебе оказана честь. Ты ведь у нас теперь крутой, круче всех «авторитетов», пора собирать сходку, короновать тебя будем.

Заику снова шатнуло. Движимый одной лишь интуицией и прекрасным знанием своей клиентуры, Гопа снова попал точно в десятку: когда судьба таксиста была решена, Хромой, увертываясь от опасной роли палача, разливался соловьем:

— Кто через мокруху прошел, сразу авторитетным вором становится. Не каждый на это способен. Бабки теперь тоже будут, поднимешься. А там, глядишь, и «в законе» коронуют.

Тогда у Заики тоже кружилась голова. От ощущения своей власти и значимости. Он даже испытал нечто вроде снисходительной симпатии к мужику, который своей смертью должен был открыть ему такие перспективы. Ему, который всю жизнь был на побегушках у других.

А теперь Гопа, дважды «закрывавший» Куцака еще в Усть-Омчуге, повторяет слова, о которых могли знать только трое: те, кто сидел в кабине мчавшейся в Магадан машины с приговоренным к смерти человеком в багажнике.

И опера за дверью тоже знали слишком много…

Заика вошел в кабинет начальника «шестерки» на ватных ногах.

Хозяин кабинета, сухощавый, с властным взглядом пронизывающих жгуче-карих глаз, несколько минут спокойно рассматривал задержанного. А затем негромким, будничным голосом спросил:

— Негодяй, кто тебе давал право убивать людей?

Истерика Куцака было непритворной. И через его всхлипы и стоны сначала пробились, а потом лавиной хлынули торопливые слова с последней попыткой оправдаться хотя бы в чем-то (он даже почти не заикался):

— Я н-не хотел, с-сначала не хотел. А они говорят: он с-сдаст нас ментам…

Жорка тихонько вышел из кабинета и вполголоса сказал операм, ожидавшим в коридоре с деланно-безразличным видом:

— Все, спекся. Молодцы, ребята. Нам бы теперь, и в самом деле, взять Хромого…


30 апреля


После задержания и допроса Заики, за двое суток никому из оперов не пришлось ни разу по-человечески поесть, спали урывками, по два-три часа.

Михалыч возглавил группу, которая с помощью приданных курсантов учебного центра и солдат из конвойной части прочесывала тайгу вдоль Арманской трассы в поисках трупа. Точное место Заика найти не смог. Двухметровые сугробы, напитавшиеся водой в глубине и зернисто-сыпучие сверху, не хотели раскрывать свою тайну. Поисковики, проваливаясь вместе со своими шестами и щупами, чертыхаясь, вновь и вновь пробивали в подозрительных местах мгновенно оплывавшие траншеи, но все — безрезультатно.

Остальные сыщики трясли город.

ИВС был переполнен мелкими хулиганами и наркоманами, попавшимися с «косячком» — другим. Владелец газовика, переточенного под мелкашечный патрон; мелкий сбытчик, пытавшийся продать коробок марихуаны; воришки, прихваченные на выходе из чужой квартиры или «на кармане», — не передавались, как обычно, для разбирательства в горотдел, а бросались в жернова «шестерки», пытавшейся выудить у попавшей на крючок публики любую информацию о скрывшихся убийцах.

Допрошенный Куцак рассказал наконец о Малом. Этот парень, тот самый Дегтярь Дмитрий Степанович, на имя которого Наталья должна была прислать деньги, действительно, был земляком Хромого и Заики. Высокий, симпатичный, атлетического сложения, с чуть вьющимися пепельными волосами, он пользовался большим успехом у женщин. И если не удрал из области, проскочив милицейские заслоны, то, скорее всего, отлеживался у одной из своих приятельниц. Расколовшийся подельник добросовестно пытался припомнить, с кем Малой развлекался в последнее время. Но среди перечня случайных подруг на ночь, Заика только одну смог описать достаточно внятно и даже эмоционально, настолько его впечатлили «буфера по полметра» и рыжие кудри в стельку пьяной тридцатилетней мадам. И лишь в самом конце разговора он упомянул какую-то Нинку из магаданского пригорода «Дукча», у которой Малой, «пудря мозги базарами про любовь», время от времени жил по несколько дней, а затем, отъевшись на дармовщинку и вытянув немного денег на развлечения, исчезал.

Опера немедленно вцепились в эту информацию, дотошно выспросив, не только как найти Нину, но и все детали их с Малым взаимоотношений. Куцак даже удивился:

— Да зачем она вам. Малой с ней никогда о делах не говорил. Она же дура, все про замужество, про детей ему заправляла. И вряд ли он у Нинки гасится, он же понимает, что этот адрес свеченый.

У оперов на этот счет было другое мнение.

Блатная публика, охотно сутенерствуя и умело используя женские слабости в своих интересах, всегда презирала женщин за их «тупую» преданность и типичное, кроме конченых шлюх, вечно-инстинктивное стремление к простому человеческому счастью: свой дом, своя семья, дети. Сыщики же, не избалованные заботой государства об их жилищных и семейных нуждах, были обречены на абсолютно ненормальный ритм жизни своей сумасшедшей работой. Как следствие, добрая половина розыскников имела в своем житейском багаже печальный опыт разводов. И поэтому, на вес золота ценили они женщин, которые умели соединить представления о женском счастье с преданностью своим вечно замотанным мужьям.

Так что, любящая женщина — это серьезно. К тому же она — неоценимый источник информации об объекте ее обожания, начиная с характера, привычек, точного графика всех его появлений и исчезновений и заканчивая безупречным описанием цвета носков, которые были на нем в день последней встречи.

Другое дело, как получить эту информацию.

Можно попытаться запугать, сломать. Можно, потерпев неудачу в тщетных попытках «расколоть» представительницу слабого пола, попробовать добиться привлечения ее к уголовной ответственности за соучастие или укрывательство преступления. Но если даже не говорить о дурном запашке этих методов (к сожалению, копаясь в дерьме человеческом, трудно оставаться джентльменом), эффективность их зачастую оказывается нулевой. Куда разумнее применить принцип джиу-джитсу и использовать силу противника против него самого. Может быть, способ тоже не очень стерильный, когда речь идет о ничего не подозревающей женщине, но тут выбирать не приходится. Перешагнувшие через кровь сами не останавливаются.

Тем более, как посмотреть на проблему розыска Малого.

Михалыч, во время допроса Заики тихонько сидевший в уголке, по ходу пьесы закладывая в «компьютер» и тут же анализируя полученную информацию, уже в самом конце неожиданно спросил:

— О чем вы думали, когда заказывали деньги на имя Дегтяря? Ведь через два, максимум три дня жена убитого, не дождавшись мужа, все равно бы пришла в милицию. И мы бы все равно вышли на него, а через него — на вас, куда бы вы ни скрылись.

Куцак завилял глазами:

— Да мы как-то сразу не подумали. Хромой сказал, что главное — убрать самого таксиста, а потом решим, как спрятать Малого…

— В другой сугроб? И все стрелки на него, а все бабки для себя?

Руки Куцака заплясали на коленях.

Никто не сомневался, что вопрос попал в яблочко.

На Дукчу Жорка и Игорь поехали вдвоем. Теория теорией, а вполне можно было напороться на Малого.

— Нина, когда вы в последний раз видели Дмитрия?

— А в чем дело?

— Вы знаете вот этих людей?

На стол легли фотографии Хромого и Заики.

— Вы сначала скажите, в чем дело.

— У нас есть достоверные данные, что эти двое совершили убийство. Они пытались и Диму втянуть в преступление, но он отказался. А затем исчез сам. Мы очень надеемся, что он просто спрятался от этих негодяев, и, если его не успели убрать, ему нужно помочь. Вот этот, Никонов, еще на свободе.

— Да что вы говорите. Ну Василий человек нехороший, это правда, я Диме сто раз говорила. А Виталик? Какой он убийца? Такой тихий парень. Димка говорил, что он слесарь — золотые руки, машины ремонтирует. Их даже на трассу приглашали помочь на автобазе, когда машины повставали.

Сыщики переглянулись:

— Вот копия личного дела следственно-арестованного Куцака. Это нельзя показывать гражданским, но нам нужна ваша помощь.

— А что такое статья 144 УК РСФСР?

— Кража, третья часть — с проникновением в жилище. Они в Усть-Омчуге вычистили квартиру у стариков, которые собрались на материк уезжать. Все, что люди за тридцать лет на Колыме заработали, Куцак с подельниками за две недели пропили. Взять-то их взяли, да что толку, они теперь по суду будут десять рублей в месяц выплачивать и то, если где-то на работе числятся.

— А вы откуда такие подробности знаете, если это было в Усть-Омчуге?

— А я тогда на Теньке работал. Кстати, и по второму делу Заику мы брали, за грабеж. И вот ведь как судьба распоряжается. Я в Магадан два года назад перевелся, а в прошлом году и он сюда перебрался… Теперь, надеюсь, мы больше долго встречаться не будем.

О своей надежде больше не встречаться с Заикой вообще никогда Жорка дипломатично умолчал.

Фотографию Малого, сделанную на паспорт еще в Молдавии, Нина хранила в своем альбоме. Фото было неважное, затертое. Но для нее — ценность.

— Вы только верните обязательно. И можно, я буду звонить, узнавать, нашли Диму или нет. Вы меня так напугали.

И снова — жуткая тревога в женских глазах.

Когда сыщики вышли на улицу и расселись в УАЗике, Игорь, нарушив тягостную тишину, произнес:

— Надо сказать ей правду. Что надо, мы получили. Помешать нам она теперь не может. А что Малой надумает и что сделает с ней, если узнает, как она нам помогла, — один Бог ведает. И она должна принимать решения, зная ситуацию, а то влипнет.

— Ну иди и скажи, умник. Посмотрим, как она поверит и что о ментах тебе скажет.

Игорь выскочил из машины, зло хлопнув дверцей. Через пять минут растерянная и еще больше встревоженная Нина села в машину к операм.

В отделе, Киряков, выслушав отчет о результатах поездки сыщиков и о предложении молодого коллеги, задумчиво сказал:

— Давайте, я ее сначала официально допрошу и оформлю выемку фотографии, чтобы не потерять материал, а потом уже все расскажете ей, как есть. Вреда делу не будет, а по-человечески — так честней.

Просмотрев видеозапись допроса Заики, включая и ту часть, где Куцак живописал любовные приключения Малого и цитировал высказывания Дегтяря в адрес «его дуры», Нина не проронила ни слова, а затем, встав со стула и пристально оглядев прячущих глаза оперов, также молча вышла в коридор.

Игорь догнал ее:

— Вас отвезут на машине.

Нина повернула побелевшее лицо и попыталась усмехнуться:

— Спасибо за заботу, я сама.

Прошла еще несколько шагов и осела на пол.

Нашатырь нашелся в автомобильной аптечке. Валокордин — у Шефа.

Сразу постаревшую на десять лет и погруженную в свои мысли женщину отвезли домой.

Проводив ее в квартиру, Игорь спросил:

— Может, подругу привезти, вдруг снова будет плохо.

— Не надо.

— Вы только глупостей не наделайте… И будьте осторожны.

— Не наделаю. У меня будет ребенок. Мой ребенок. Я для него жить буду.

— Ну что, заботливый ты наш, отвез?

— Иди на хрен.

— Не груби старшим по весу, по росту и толщине кулаков, — голос Гопы был миролюбиво-примирительным. — А этому козлу все зачтется. И Нина тоже. В небесной канцелярии учеты лучше, чем у нас. Между прочим, пока ты катался, автомобильные барыги нам подкинули Володину машину.

— Как, прямо к управе?

— Что они, с головой не дружат? Позвонили с автомата, сказали, где стоит, и что не хотят связываться с таким делом. Машину всю протерли, ни одного пальчика. А под коврик залезть не догадались.

— А что там под ковриком?

— Гильзочка. От мелкашки. Заика говорит, что в машине хотел проверить обрез, не забился ли снегом. Затвор открывал.

— Он что, его в снег ронял или сам падал?

— Молодец, соображаешь. Не ронял и не падал. Значит, просто перезаряжался. Малой им еще нужен был. Барыгу валить не собирались, он — известная связь Хромого. Вывод?

— Готовились на случай, если милиция остановит.

— Выходит так. Киряков говорит, что ему Заика отдельно, не для протокола, интересные вещи рассказал. Они на почте все трое были со стволами. И уговор был бить всякого, кто к Малому подскочит или хотя бы руку за пазуху сунет. Вот и думай, повезло нам или нет, что мы с ними разминулись. Интересная была бы картинка: два ствола против трех и кругом гражданские…


1 мая


Виктор подходил к дому, где они с женой снимали однокомнатную квартиру. Когда уже будет своя? Обшарпанные стены и убогая мебель чужого жилья — не самая высокая награда за семнадцать лет безупречной службы и не лучшее место для проведения медового месяца после пяти лет холостяцкой жизни. Благо, Аля из тех женщин, которые умеют создать уют в любой обстановке. Виктор улыбнулся, вспомнив, как этой ночью Игорь, насев у него в кабинете на пирог Алькиного изготовления, разглагольствовал с набитым ртом:

— Если индусы не врут, то твоя супруга в прошлой жизни была шеф-поваром ресторана и в позапрошлой — тоже! Быть тебе, Витя, пузатым при таком рационе.

Правда, в три часа ночи, после пропущенного обеда, да пролетевшего ужина и черный хлеб пошел бы за торт, но пирог, действительно, был чудесным.

— Хорош подлизываться, все равно больше нет. Да и тебе ли завидовать. Твоя половина тоже никому на кухне не уступит. Как она еще успевает с такой оравой управляться.

Познакомившись еще во времена работы Игоря в пресс-группе, они вскоре по-настоящему сдружились. И подчеркнуто официально обращаясь друг к другу в присутствии других коллег, наедине не упускали возможности развлечься легкой пикировкой. Обычно, Игорь был нападающей стороной, но мягкая ирония Виктора успешно противостояла поросячьим восторгам и язвительной напористости приятеля. Впрочем, влетев в очередную ловушку, умело выстроенную в разговоре собеседником, Игорь так же охотно и от души смеялся над собой, как и над другими.

Познакомившись с Алей и быстро вынеся вердикт: «Наш человек!» — Игорь с супругой часто приглашали друзей к себе. А недавно, наконец поддавшись убеждениям Виктора, что главное украшение квартиры — это ее хозяйка, Аля пригласила ребят на майские праздники, пообещав приготовить какую-то необыкновенную курицу. Заинтригованные мужчины заявили, что будут отмечать на календарике, сколько дней осталось до презентации нового блюда.

При мысли о еде засосало под ложечкой. Благо, уже рядом. Правда, надо еще проверить «контрольку». Обломок спички, воткнутый чуть выше порога между дверью и косяком, не хуже любых электронных систем покажет, заходил ли кто-нибудь в квартиру Хромого.

Виктор легко проскочил на пятый этаж. Даже близкие друзья не знали, что своей быстро подмеченной операми выносливостью и сноровкой он обязан не только горячо любимому волейболу и, уж тем более, не регулярно пропускаемым из-за работы «обязательным» занятиям по физо. В свое время, «интеллигентный мальчик из хорошей семьи», резко воспротивившись попыткам матери уберечь единственного ребенка от армии, ушел служить срочную. Судьба, в лице военкома, распорядилась честно. Служить пришлось не где-нибудь, а в группе войск в Германии. Два года спустя Виктор вернулся домой, в отличие от других дембелей, ничего не рассказывая об армии и не хвастаясь своими реальными или выдуманными подвигами. Бывший командир отделения разведывательно-диверсионного батальона специального назначения ГРУ умел держать язык за зубами.

Маленький кусочек дерева лежал на полу. Дверь кем-то открывалась.

Виктор быстро выскочил во двор дома. В арке стоял телефон-автомат.

— Давайте группу. «Контролька» снята.

Через четыре минуты подъехал УАЗик. Прикрытые сводами арки, бойцы группы быстрого реагирования, в полной экипировке, гуськом, прижимаясь к стене, прошли в подъезд и, стараясь тихо ступать рубчатыми подошвами ботинок, стали подниматься наверх. Виктор, стоявший на четвертом этаже, глянул вниз: «Молодцы, прибыли быстро и без шума». Осторожно двинулся вперед, не отрывая глаз от двери на пятом этаже слева. Именно в этот момент защелкал замок на двери справа. Ох уж этот закон подлости!

Знак рукой поднимающейся группе, пистолет — в кобуру. Быстро готов вопрос к соседу: «Позвонить можно?» — у него единственный телефон на площадке.

Дверь открылась. И за порог шагнул… Хромой, говоря назад в квартиру:

— Я, если можно, через полчасика еще зайду, позвоню.

Повернувшись, Хромой увидел Виктора и рванулся назад, одной рукой закрывая за собой дверь, а другой пытаясь выхватить из-под полы куртки самодельный револьвер.

Оперативная работа может растрепать нервы, подарить язву желудка, но уж никак не притупить волчьи рефлексы вышколенного диверсанта.

Ни Хромой, ни перепуганный сосед, ни сам Виктор так и не смогли потом внятно восстановить картину происшедшего. Даже отделенная всего одним этажом и мгновенно рванувшая на помощь группа захвата застала только конечный результат: скульптурную композицию «Опер и Злодей». Композиция располагалась в самой дальней комнате, на диване. Причем, от сорванной с мясом входной двери до финальной черты, хорошо просматривались следы ее перемещения, напоминавшие последствия небольшого тайфуна. Если добавить такие детали, как пистолет на боевом взводе, чуть ли не наполовину засунутый Хромому в рот, ручьи пота, стекающие по его лицу и ручей другого происхождения, стекавший по ногам, то можно понять бойцов, которые перестали спешить и, полюбовавшись на колоритное зрелище, деловито осмотрели другие комнаты. Через минуту, кое для кого показавшейся вечностью, они вежливо подошли, с уважением профессионалов поглядывая на Виктора:

— Разрешите его забрать?

На площадке четвертого этажа, белая, как мел, стояла Аля.

— Витя, что случилось?

— Да ничего особенного. Тут одного человека задержали, а мы тоже его ищем. Знаешь, я, наверное, дома покушать не успею, проеду с ребятами. Ты мне с собой что-нибудь собери. Кстати, Игорь передавал привет и «спасибо» за пирог. Говорит, что ему обещанная курица во сне снилась.

— Вот трепачишка. Когда она ему присниться могла, если вы уже неделю не спите?

* * *


Куцак клялся и божился:

— Он где-то здесь. Ну не могу я точно вспомнить.

С одной стороны, действительно, он ехал на заднем сиденье, ночью в замерзшие окна много не разглядишь. Тем более что водки они еще в дороге нахлебались, и у барыги добавили для храбрости. А может, и сознательно темнил, готовя пути для отступления и уповая на бандитскую присказку: нет трупа — нет убийства.

Простуженные, измученные поисковики недобро поглядывая на Заику, слушали его объяснения. Киряков, совместивший продолжение поиска с проверкой показаний подозреваемого на месте, также был озабочен:

— А ты, случайно, не шутки с нами шутишь?

— Н-нет, нет, я хорошо помню, мы налево, вниз по склону ушли. Распадок вдоль д-дороги был д-длинный, такой же. И с-справа сопка была крутая, как з-здесь.

— Отошли вы далеко?

— Н-нет, только чтобы нас с дороги н-не видно было.

— Стороженко сопротивлялся?

— Кто?

— Фамилия убитого — Стороженко.

— А-а… Н-нет, мы ему сказали, что у н-нас тут рядом избушка есть. Посидит в избушке, пока деньги не п-придут, а потом мы его отпустим. Он с-спокойно шел.

Один из поисковиков, пожилой старшина из вневедомственной охраны, не выдержал:

— Вот падлы!

Киряков, развернувшись, хотел было рявкнуть на невыдержанного помощника, но сказал гораздо мягче, чем собирался:

— Вы, давайте, своим делом занимайтесь, а я буду своим.

— Извини, командир. Я что сказать хочу. А не перепутал он перевалы? На втором Арманском похожее место есть. То, что тут ребята понарыли, зазря все. Я по кромке километров десять прошел, посмотрел: нет следов. Снег-то эти дни не шел. Днем припекает потихоньку. Если они хоть легкий след в насте продавили, он оттает, расплывется, черный будет от пыли.

— Ты говоришь, есть похожее место?

— Один в один.

— Давайте проедем с небольшой группой.

— Т-точно, з-здесь! — Заика вытянул руку вниз. Мы м-машину за этим выступом с-ставили, чтобы с п-поворота сразу не видно было.

Со следственно-оперативной группой на этот раз приехали наиболее опытные помощники из числа бывалых таежников. Многие сотрудники милиции, кому позволяла служба, были заядлыми охотниками и рыбаками. В отличие от курсантов и солдатиков, бравших числом и молодым энтузиазмом, эта публика выглядела солидней. У каждого имелось толковое снаряжение: широкие лыжи, обитые камусом или нерпичьей шкурой, ладная и теплая полевая одежда, щупы из легких дюралевых палок. Почти все взяли охотничьи ружья: в этот период уже вовсю поднимались медведи, и вполне можно было напороться у трупа на оголодавшего хищника.

Зашли с вершины распадка, растянувшись цепью. Хитрый дед из охраны, посетовав, что трудновато будет тягаться с молодыми по таким взгоркам, взял лыжи подмышку и потихоньку потопал по обочине дороги, внимательно вглядываясь вниз. Игорь, снимавший на видеокамеру процесс проверки показаний, поколебавшись, отправился за ним, волоча на веревочке свои лыжи, выкопанные вчера в сарае из груды пыльного барахла.

Метрах в пятидесяти от того места, где, по словам Заики, убийцы останавливали машину, дед тормознулся, покрутил головой по сторонам и, спустившись вниз, принялся надевать лыжи. Игорь вгляделся, увидел то, что заинтересовало поисковика, и немедленно отправился за ним: за неширокой полоской черных кустов ольхи, вниз по склону, шла цепочка оплывших серых пятен, похожих на застаревший след лося.

Метров через двести, выйдя на большую, искрящуюся бриллиантами мелких сосулек и обрамленную замшелыми лиственницами поляну, дед остановился и, сняв шапку, спокойно сказал:

— Вот он, бедолага.

Чистый снег Севера не захотел прятать грязное дело человеческих рук. Стаяв под апрельским солнышком, он сбежал с трупа ручейками, спрятавшись в родные сугробы.

Владимир лежал нетронутый даже мелкими лесными зверьками и вездесущими мышками. Лицом вниз, синие руки в хромированных «браслетах» — за спиной.

Игорь вскинул вверх руку с пистолетом.

— Тах, тах! — условный сигнал смял уже недалеко пробиравшуюся цепочку. Люди стягивались к месту убийства и, размещаясь в стороне от следов, молча стояли, опершись на лыжные палки.

Гопа, который, одевшись по-пижонски и взяв на себя охрану Заики, оставался у машины, примчался одним из первых. Без лыж, по пояс в снегу, он пер, как лось, волоча за наручники постоянно спотыкающегося Куцака и приговаривая:

— Как человека убивать, снег тебе не глубокий, а как за дела свои отвечать, так снегоход подавай…

Закончив осмотр места происшествия, в точных деталях подтвердивший показания Заики, Киряков повернулся к мужикам:

— Ну что, потащили, — и тяжело вздохнув, добавил: — Вот подлючая работа!

Игорь понял, что имел в виду следователь.

Ночные бдения с операми, выматывающие душу допросы увертливых негодяев, осмотр свежих, еще истекающих кровью и полностью разложившихся, нестерпимо пахнущих трупов — все это было для Кирякова трудной, но привычной работой. Но через час-полтора ему предстояло то, к чему привыкнуть нельзя.

Именно он введет в помещение морга еще хранящую остатки надежды Наталью и задаст бездушно-протокольный, но необходимый вопрос:

— Знаете ли вы этого человека?

* * *


В отделе, мокрых и уставших оперов из поисковой группы встретили радостными возгласами и дружескими хлопками по спинам. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений: убийцам не отвертеться.

Притащив друзьям горячий кофе и собранную по спортивным сумкам сменную одежду, сыщики наперебой расспрашивали о деталях поиска: где нашли, что сказал судмедэксперт, все ли «закрепилось» при проверке показаний.

Вдруг Сашка спохватился:

— Эй, да вы же еще не в курсе: Викторович взял Хромого!

Жорка поперхнулся и вскочив, чтобы не ошпариться выплеснувшимся из чашки кофе, произнес фразу, которая через несколько лет станет знаменитой:

— Ну вы, блин, даете!


7 мая


—Где же он, гад, засел?

Вопрос был не просто риторическим. Он был болезненно надоевшим, поскольку с настойчивостью заезженной граммофонной пластинки крутился в десятках сыщицких голов вторую неделю.

Три сотрудника, постоянно сменяясь, дежурили в квартире у Нины.

Сначала она восприняла новый визит оперов враждебно:

— Что вам от меня еще нужно?

Но решение проблемы, пусть болезненное, зато очень эффективное, сыщики, поверившие в непричастность молодой женщины к делам Малого, нашли быстро. Ее снова пригласили в шестой отдел, в кабинет, где Киряков оформлял протокол опознания трупа и повторно допрашивал в качестве свидетеля Наталью. Обернувшись к Нине, следователь попросил:

— Вам придется немного подождать, сейчас мы закончим разговор, а потом займемся с вами.

Через час, когда Наташа ушла в сопровождении сочувственно — предупредительных оперов, Нина ровным голосом сказала:

— Если Вам, действительно, нужно что-то уточнить, спрашивайте. Если нет, давайте не будем терять время. Чем я могу помочь?

Но Дегтярь и не думал появляться на Дукче. Других связей, кроме двух арестованных земляков-подельников, у него не было. «Пресс» на городскую блатную публику давал массу побочной информации о чем угодно, кроме главного: где Малой?

— Неужели ушел? — эта мысль не давала операм покоя.

Перелопачивая груды других материалов, проводя задержания, обыска, «выводки» злодеев (это только в кино мудрые следователи и суперменистые сыщики по три месяца расследуют одно дело, задумчиво изучая брошенный бандитами окурок) — ни один из сотрудников «шестерки» ни на миг не забывал: третий убийца на свободе.

После обеда, когда по привычке собравшись в Жоркином кабинете, сыщики лениво перетирали жалкую труху заведомо «беспонтовых» сведений, Гопа решительно сказал:

— Игорь, ты готов запустить журналистов? Что мы его ищем, он прекрасно знает. Спугнуть его теперь даже нужно, может, вылезет из норы. Других путей не вижу. Если не ушел, выкурим, все равно либо его кто-то кормит, либо сам за деньгами, за жратвой выходит.

Михалыч добавил:

— Кстати, надо проверить все сводки по кражам, особенно в ночное время, и где забирали продукты и одежду. Ему на уход из города переодеться нужно. И жрать нужно. А барыги бы его давно нам сдали.

Жорка еще раз спросил:

— Ну что, подключатся газетчики?

— Подключатся. И газетчики, и телевизионщики, и радийщики. А надо будет — выйдем на центральное телевидение. Журналисты помогут. Да у меня и у самого кое-какие подвязки сохранились.


8 мая


Игорь проспал шесть часов. Эта неслыханная роскошь была наградой за доблестный труд: уже через час после разговора в Жоркином кабинете по двум популярным каналам городского кабельного телевидения пошла информация о розыске Дегтяря с его фотографией. В девятнадцать тридцать фото Малого в информационной программе «Монитор» увидела вся область, а после короткой беседы в редакции последних известий областного радио, сообщение о розыске и приметах убийцы стало передаваться в каждом выпуске новостей.

Честно говоря, Игорь был рад возможности повидаться с журналистской братией. Он знал практически всех журналистов областного центра и любил этих людей, эмоциональных и самолюбивых всезнаек, в большинстве своем работавших «за идею», но при этом совершенно искренне, до инфарктов переживавших за незнакомых людей, попавших в беду, за судьбу Золотой Колымы и, вообще, за все, что происходит вокруг.

Особенно приятно было пообщаться с ведущими телевизионных информационных программ. Во-первых, все они принадлежали к прекрасному полу, во-вторых, почти все были приятельницами Игоря с пресс-групповских времен, а в-третьих, с удовольствием принимали гонорар в виде пары дружеских поцелуев, несмотря на то что потом приходилось полностью «переделывать губы» перед эфиром.

Понятно, что вернувшись после похода по редакциям, об этой стороне дела Игорь скромно умолчал. Не стал он и травмировать голодных коллег описанием плюшек, пирожных и шоколадок, которыми его буквально напичкали гостеприимные журналисты под немыслимое количество чая и кофе. Зато, данное им описание неприступно-грозных редакторов и невероятных технических проблем, стоявших на пути целеустремленного сыщика, украсило бы страницы любого научно-фантастического романа.

Если бы он в одиночку повязал дюжину вооруженных бандитов, то коллеги, скупо похвалив, отправили бы его за следователем, а потом — на обыска. Но после общения с журналистами, он, по общему мнению, честно заслужил отдых. А потому никто не возмущался и не завидовал, когда Игорь в восемь утра явил коллективу возмутительно-розовую свежую физиономию.

Правда, разглядывать друг друга было некогда.

В семь утра жившего вторую неделю в кабинете Жорку поднял очередной звонок. В любом городе хватает придурков. И потому пустых, шизофренических, а то и хамских разговоров по телефону, указанному в объявлениях, Гопа, начиная со вчерашнего вечера и в течение всей ночи, наслушался предостаточно. Но на этот раз серьезный мужской голос сообщил:

— Похоже, что в нашем доме живет парень, которого вы разыскиваете.

— А почему вы так решили?

— Видите ли, у меня есть собака, я с ней постоянно гуляю. Мы, собачники, все во дворе друг друга знаем. Моя Найда…

— Кто?

— Овчарка моя.

— Понял, понял.

— Так вот, Найда всегда с Арамисом играет, мы их даже вязали два раза…

— Арамис, я понимаю, другая собака?

— Да, тоже овчарка, у соседки. А дня четыре назад, я смотрю: с Арамисом какой-то парень. Я думал с ним поболтать, пока собачки гуляют, а он отвернулся и бочком-бочком от меня. Капюшон зачем-то надел, хотя сам в шапочке, а день теплый. Я на другой день соседку спросил, она смеется, что, мол, ревнуешь. Говорит на майские праздники познакомились, а что ей, она женщина одинокая, разведенка.

— А кроме капюшона, что в нем подозрительного?

— Да ничего. Только похож очень на ту фотографию, что показывают. И рост такой, и на щеке — родинка.

Гопа схватился за авторучку. Еще в первый день, раздобыв фотографию Малого, сыщики спорили, пририсовывать ему родинку, неясно видимую на фото, но описанную Ниной, или просто указать в описании примет.

— Как мне Вас найти?

— Да я бы не хотел…

— Хорошо, а адрес соседки?

— Колымская, 14. Средний подъезд, второй этаж, налево. Номер квартиры не помню.

— Найдем, спасибо большое.

— Только вы меня не ищите.

— Да что вас искать: сосед с собакой Найдой…

— Тьфу, черт!

— Не волнуйтесь. Слово офицера, мы вас не потревожим. У нас против него есть все, что нужно.

* * *


— Погуляй с Арамисом!

— Да он меня не слушается, еще сбежит.

— Ну сходи, я устала, ноги отваливаются. Отдохну чуть-чуть, зато, что я тебе приготовлю!

«Пошел все-таки. Разворчался. Вот чудик! Из дома не выгонишь. Бывший благоверный так тот хуже Арамиса был. За любой сучкой — хвост трубой. А уж за бутылкой, вообще, — хоть на край света. После развода думала, синяки до конца жизни не сойдут. А этот — ласковый и домашний, как телок. Смешной такой увалень. Иногда три раза позовешь: «Коля, Коля!» — пока повернется да откликнется. И познакомились смешно. На Первомай гуляли с девчонками возле горнолыжки, надумали шашлыки жарить, а на четверых — ни одного мужика. Возились, возились, половину мяса загубили: то сырое, то сгорит. Антонина, та — прикольщица: уткнула руки в боки и как рявкнет на всю округу:

— Водятся в этом долбаном лесу мужики или нет?

И вдруг он подходит. Улыбается так, что Тонька и та с ходу растаяла. И глаза эти! Боже мой, сколько ласки может быть в глазах человеческих!

— Водятся, — говорит, — и даже не сильно дикие.

Ой, а дальше и вспомнить стыдно. Как они завелись все с ходу. Наперебой болтали, дурачились. А потом, когда он ей сказал: «Давай уйдем»… Захотел бы ее прямо там, на веселой мшистой прогалинке, на глазах у подружек — отдалась бы, ни на секунду не задумалась.

Девчонки обиделись сначала. А потом Тонька вроде весело так говорит:

— Ладно, благословляем. Опять же конкуренция убывает.

А у самой глаза больные. У нее муж-то хороший был. Любила она его очень. Погиб в аварии.

Так, ладно, размечталась. Чтобы мужик мужиком был, его кормить надо. Хотя куда его, чертушку, кормить. Уж на что я за этим делом изголодалась и то… Ах ты, Коля-Коленька… — Женщина весело, вслух рассмеялась своим мыслям. — Пора на кухню. Надо телик включить, может, музыкалку передают».

Щелкнула включателем, дождалась, пока старенький «Рекорд» подаст звук:

— За совершение убийства разыскивается Дегтярь Дмитрий Степанович, 1968 года рождения…

Мельком глянула на экран, собралась переключить канал и замерла: с экрана смотрело лицо Николая. Ее Коленьки. «Как же так. Что делать-то?».

Незнакомый мужской голос, явно не дикторский, продолжал:

— Разыскиваемый может скрываться под чужими именами, входя в доверие к женщинам. Очень опасен. Может быть вооружен. Всех, кто располагает сведениями о нем, просят звонить по телефонам…

«Погоди, погоди… сумка. Да, его сумка. Как он вчера метнулся, когда она хотела белье для стирки забрать. Где же она?.. Господи!».

В кармашке сумки лежал паспорт на имя Дегтяря. На дне — обрез.

Малой, встав между сараями во дворе и отвернувшись, будто от майского прохладного ветерка, искоса оглядывал двор. Время было неурочное, для обычных собачников еще рано. Светловато, конечно, зато с дебильными вопросами никто не лезет: «Какой у вас ошейник классный, где купили? Что-то у вас шерсть тусклая, и глаза нехорошие, давно глистов гоняли?».

Хотел одной дуре сказать, что у меня шерсть везде в порядке, а на глисту она сама похожа, да не стал связываться. Скандалы сейчас ни к чему.

«Черт бы ее побрал, эту Зинку. Стоишь тут, как светофор, светишься. Это она его отослала, чтобы сюрприз приготовить. Сейчас нарядится, или жратву какую-нибудь вкусную приготовит. Из кожи вон лезет, чтобы угодить, привязать. Ага, всю жизнь мечтал с тобой прожить. Будто других баб нет. Вон, пожалуйста, идет какая-то мадам. Ух ты, классная телка! Походочка от бедра, и на мордашку — очень даже ничего. — Малой повернулся, дерзким взглядом в упор встретил женщину. Та ничуть не смутилась, стрельнула в ответ игривыми глазками, шагнула чуть шире, чем следовало, мелькнув стройной ножкой в разрезе длинной юбки. Но при этом умудрилась сбавить скорость наполовину, явно ожидая, что он ее остановит, заговорит. — Вот шалава. Жаль, ты мне раньше не попалась, а сейчас лишний контакт — лишняя засветка. Ну все, хватит тут торчать. Пора в хату».

Женщина оглянулась через плечо, проводила Малого капризно-разочарованным взглядом и, гордо вздернув голову, повернула за угол дома. Пройдя несколько шагов, она снова огляделась, на сей раз профессионально, будто невзначай, и вполголоса сказала неизвестно кому:

— Это он. Подозвал собаку, проследовал в подъезд.

Из-под стильной кожаной курточки чуть слышный мужской голос ответил:

— Вас понял, возвращайтесь на базу, объект принят вторым.

В частном «Москвиче», в квартале от этого места сидели и трепались, скрывая за болтовней напряжение, опера «шестерки». Группа захвата ждала в УАЗике на перекрестке, изображая усиленный наряд ГАИ и вызывая понимающе-ироничные взгляды настоящих гаишников. В «Москвиче» ожила рация, и все смолкли на полуслове:

— Первый, я второй.

— Слушаю, второй.

— Проследуйте к месту.

— Вас понял.

Машины подъехали со стороны торца здания, где не было окон. Жорка не торопясь вышел из «Москвича» и, перейдя двор, за сараями, коротко переговорил с каким-то прохожим.

Вернувшись в машину, ухмыльнулся:

— Наш дружок на месте. Свидание назначено, нас ждут, сгорая от любви.

Не хлопая дверцами, опера и бойцы группы захвата быстро высыпались из машин и без единого звука, не задавая вопросов, рассредоточились, скользя вдоль стен. Двое остались у подъезда. Двое — под окнами с обратной стороны: бывали случаи, когда уходивший на прорыв преступник вламывался в чужую квартиру и выпрыгивал из окна там, где его не ждали. Остальные бесшумно, как шарики ртути, вкатились в подъезд.

* * *


Звук открываемой двери словно током ударил.

Метнувшись к телевизору, Зина выключила его и, как подкошенная, рухнула в кресло.

— Что с тобой, ты что колотишься?

— Что-то сердце прихватило…

«Знает или нет? Ведь целыми днями у телевизора торчит. Знает или нет? Надо уйти. Если знает, то все уже понял».

— Ой, а ведро-то я тебе не дала. Мусора куча.

— Завтра вынесешь. Я уже нагулялся.

— Чего оно будет вонять. Ладно, сама вынесу. Ты сумку пока разбери, продукты — в холодильник.

— Куда ты, если сердце прихватило?

— Да на свежем-то воздухе лучше будет.

Шла на кухню, а затем в прихожую, не чуя ног.

«Позволит уйти или нет? — Захлопнув за собой дверь, судорожно вздохнула: — похоже еще не знает. Что же делать? Так, ведро — под лестницу и — к Тоньке. Та всегда найдет решение».

Почти бегом спустилась вниз и, тихо охнув, остановилась.

В подъезде стояли шестеро. Четверо, как в кино, в бронежилетах, касках, с автоматами. Двое — в гражданке. Один, прижав Зину к стене, прикрыл ей рот сильной ладонью. Второй, помоложе, поднял на уровень ее глаз фотографию, которую только что показывали по телевизору.

— Он? Я спрашиваю: он?

Зина кивнула головой.

— Дома?

Снова кивок.

— Ключи…

Тихонько звякнула связка, вытащенная из кармана пальто.

— Слушайте меня внимательно: если вы ничего не знали, вам ничего не будет. Только не надо нам мешать. Если вы надумаете ему помочь, то он либо побежит, либо будет сопротивляться. В любом из этих случаев он будет убит. Вы меня хорошо поняли?

Зина беспомощно кивнула головой. Слезы градом катились из ее глаз на ладонь опера.

— Не плачьте, он ваших слез не стоит.

Малой быстро разложил продукты в холодильнике: «Ничего, хозяйственная клуша. Только надоела уже. Сердце у нее прихватило… Меньше трахаться надо, сучка ненасытная. Хотя и для него вовсю старается, делает, что не пожелаешь, даже что самой не нравится. Такая же дура, как Нинка. Мы с тобой, мы с тобой… Я сам с собой. Может, сменить хату? А то вчера расхозяйничалась и чуть в сумку его не залезла. Белье стирать надумала. Пришлось опять скромника изображать. Ай-яй-яй, ой-ей-ей, мне стыдно тебе грязные трусы совать. Смешно, да не очень. Только бы эту бучу переждать, да в Якутию прорваться. Там меня уже никто не ищет… Да, а с пивком она, молодец, угодила. Крепкие напитки в моем положении ни к чему. Но пивком отчего не побаловаться. Что у нас по ящику? Надоел уже этот аппарат. Вчера с тоски взялся за книжку: какой-то детектив дешевый, но весь вечер и полночи оторваться не мог. А потом дрых до обеда».

Малой открыл бутылку, включил телевизор, уселся в кресло и вдруг, резко наклонившись вперед, застыл, всматриваясь в свою фотографию и вслушиваясь в голос, который запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Потому что голос этот, уже после того как закончится объявление, вновь, но уже язвительно и вживую прозвучит над его правым плечом:

— Ну что, нравится? Сам позвонишь в милицию, или граждан попросим?

Почти теряя сознание, Дегтярь медленно повернул голову.

Сзади, полукругом, стояла группа захвата. Справа — Игорь. Слева — Жорка.

Обалдевший от невиданного и наглого вторжения Арамис, вжавшись в угол, растерянно оглядывал чужаков, как бы решая, стоит ли связываться, а если да, то с кого начать. Наконец, безупречной собачьей интуицией почувствовав, что не стоит, он с тяжким вздохом улегся в углу.

Вслед за псом, как по команде, вздохнули и расслабились милиционеры, понявшие, что ни одомашненный хищник, ни озверевший человек не собирались сопротивляться.

* * *


9 мая


Жорка спал. Его можно было трясти, поднимать, ронять, он бы не проснулся. В его измученном мозгу работал лишь один крохотный участочек. Тот, который помнил вчерашние слова следователя Кирякова:

— Сегодня и завтра я управлюсь сам. А послезавтра мне вас всех нужно будет тоже допросить как свидетелей.

Вот послезавтра, к немалому облегчению уже встревожившейся жены, он и проснется.

Михалыч тоже лежал. Под «Запорожцем». Проклиная на всех известных ему языках (русский литературный, русский матерный и «феня») «этот … … … гроб», он занимался самым любимым, кроме работы, делом: старательно смазывал различными маслами свое и без того уже чумазое лицо, одежду и, немного, детали автомобиля.

Сашка играл с дочкой в прятки. Двухлетняя кроха, закрыв глаза ручонками, кричала: «Ку-ку», а потом заливалась звонким смехом, подсматривая сквозь пальчики и видя, как большой, но не сообразительный папа старательно ищет ее под кроваткой. Хотя каждому известно: чтобы Лелечка нашлась, надо просто убрать ручки с глазок.

А два опера ели курицу. Обалденную, купленную на рынке курицу, начиненную гречкой, черносливом, орехами и какой-то фантастической приправой.

И еще они пили водку. Маленькими коньячными рюмками по двадцать пять граммов.

Рядом сидели их жены и смеялись. Резко отпустившее нервное напряжение и накопившаяся усталость сыграли занятную шутку с их мужьями, обычно весьма осторожными по отношению к алкоголю. Было, действительно, смешно смотреть на Игоря, внезапно опьяневшего с двух маленьких рюмашек и несшего веселую чушь, и на Виктора, который, по ходу вставляя реплики и подначивая приятеля, не замечал, что и его дикция уже далека от левитановской.

Все эти люди имели право отдыхать и веселиться так, как им хотелось.

Сегодня огромная страна праздновала День Победы над миллионами убийц. И святому празднику уже не могли помешать те трое.


Шахматист


Давно не было в ОРБ такой концентрации постных лиц. Весь подотдел по борьбе с вооруженными преступными группами и квалифицированным вымогательством в кучу собрался. Если считать, что жоркин кабинет приблизительно метра два на четыре, то как раз по одной озабоченной физиономии на квадратный метр получается.

— Ну-ка, Генка, давай еще раз: что они тебе сказали? Только постарайся повторить с максимальной точностью. Сосредоточься, восстанови в памяти всю обстановку разговора и постепенно, слово за словом, вспоминай. Может быть, какую-то деталь ты все же упустил, или как-то по другому их слова можно было истолковать.

— Да ничего я не упустил… Сколько раз уже говорил. Что там вспоминать? Весь разговор — одно предложение: — Деньги отдашь завтра в час дня, возле центрального входа в «Восход». И точка.

— А речь точно шла об универмаге? Не о другом магазине каком-нибудь, киоске?

— Не о другом магазине, не о киоске и не о бане…

— Ты будешь острить, когда мы с этими проблемами разберемся и когда появится гарантия, что твои дружки тебе по голове не настучат, — Жорка еле сдержался, чтобы не оттянуть «терпилу» покрепче. Нашел время и предмет для шуточек, пацан.

Два дня подряд вся «шестерка» выставлялась в центре города, готовясь к задержанию группы вымогателей. Место бойкое, путей подхода-отхода у злодеев — немеряно. Опера головы сломали, просчитывая наиболее рациональную расстановку групп задержания. А сегодня даже подключили коллег из госбезопасности, каждый человек в такой ситуации — на вес золота. Ребята Губиева прибыли на инструктаж, экипированные в лучшем виде, с японскими радиостанциями. Их раскинули по одному, чтоб хотя бы между группами появилась нормальная связь. А то милицейские оперативные «Кайры» работают по принципу: «Слышу, пока вижу».

Чтобы не торчать на виду у всего города часами, решили «зажать» злодеев по времени. Генка должен был появиться на месте встречи за пять минут до назначенного времени и долго не ждать.

Переодетый, практически неузнаваемый Жорка (он же — майор милиции Гапонов, он же — Гопа) подстраховывал «терпилу» в непосредственной близости. Стоя с девчонками из секретариата ОРБ и размахивая бутылкой с шампанским, он с полчаса тщетно пытался поймать такси. Со стороны это выглядело вполне нормально, в чисто российском духе. Водители останавливались часто, но после короткого разговора с потенциальным пассажиром отрицательно качали головой и уезжали порожняком. Один даже покрутил пальцем у виска. Наверное, клиент не внушал доверия. А его веселые подруги, слушая объяснения с водителями, явно под воздействием шампанского, заходились звонким смехом.

Еще бы не смеяться. Больно выразительными становились шоферские глаза, когда Гопа предлагал:

— Шеф, за червонец до Палатки едем? Могу заплатить подружкой…

Но встреча опять не состоялась. Либо сыщики где-то засветились, либо преступники сами поменяли свои планы, забыв извиниться перед потерпевшим и милицией за причиненное беспокойство.

Оставался еще один шанс. Делом этим могли заниматься битые ребятки с богатым опытом. И заставляя свою жертву раз за разом приходить на место встречи, они получали возможность многократно перепровериться перед передачей денег. Во всяком случае, вчера вечером они позвонили Генке и назначили на сегодня новое время и место, ни словом не обмолвившись о том, почему не пришли на первую встречу. Звонили с телефона-автомата и протанцевать от телефона, как от печки, операм не удалось.

А вообще, конечно, попал парень. Попил водочки, называется. Только недавно перебрался с трассы в Магадан, решил устроиться на работу в областном центре, купить машину. Снял квартиру, стал осваиваться с городской жизнью. Познакомился в ресторане с какими-то ребятками, гульнули хорошенько. Знакомство продолжили в грязной квартире где-то в Простоквашино. Как только собутыльники поняли, что имеют дело с классическим лохом, «развод» пошел по отработанной схеме.

Генка до сих пор понять не может, что он такого сделал или сказал. Но «братки» объяснили, что в ходе дружеского общения поступил он не «по понятиям», брякнул что-то совершенно недопустимое, чем нанес нестерпимую обиду всему воровскому братству. И смыть эту обиду может только его глупая лоховская кровь. Или две тысячи баксов. Почему две? Было у Генки пять. Одну «штуку» уже почти пропили. Половина от оставшихся — будет две. А остальные можно оставить себе («Мы же не грабители какие-нибудь. Подкопишь еще, купишь себе тачку. Только больше такие косяки не пори, братан! Мы вот люди разумные, а другие могли с тобой ва-аще по беспределу поступить»).

Спасло Генку от разора то, что деньги в момент разговора были у него не с собой. А в квартиру к нему вымогатели не пошли. Как теперь можно догадаться, не хотели, чтобы их там кто-нибудь узнал или просто запомнил. Но пообещали твердо, что если Генка со своими «американскими рубликами» в назначенном месте и в назначенное время не нарисуется, то найдут они его сами и очень быстро. А сумма удвоится.

К концу беседы Генка был трезв, как стеклышко. И глупости с этого момента делать перестал. Вернувшись к себе, он набрал «02» и спросил без лишних предисловий:

— Кто у вас самыми крутыми бандитами занимается?

— Шестой отдел.

— А где его искать?

— В областном УВД, на Дзержинского, 9. Только он как-то по другому сейчас называется. Там спросите.

Генкино прозрение оказалось настолько мощным, что он даже сообразил не переться прямо на Дзержинку. «Братки» могли не устраивать слежку за ним, а просто-напросто подежурить денек-другой недалеко от УВД (можно поработать пару дней за такой куш). Тем более, что простодушный поселковый парень наверняка был для них не единственной добычей.

И потому, несостоявшийся автовладелец, выяснив, у кого теперь надо искать спасения, допек всю дежурную службу, но вырвал — таки у нее нужный номер телефона.

Трубку поднял Гопа. И с этого момента их с Генкой связала крепкая нить «шестерочной» традиции: кто первый принял «клиента», тот и крутит с ним любовь.

С соблюдением полной конспирации Жорка встретился со своим подопечным и в нескольких обстоятельных разговорах выудил из него все детали кратковременного, но столь результативного общения с новыми друзьями. Портреты злодеев Генка обрисовал достаточно ясно и красочно. Один — высокий, худощавый, с черными усами, в болоньевой синей куртке и черных брюках. Второй — среднего роста, обычной славянской внешности, в старом черном пиджаке и потертых джинсах. А третий — классический жизнерадостный толстячок в спортивном костюме, с розовой физией и ухватками Хрюши из любимой детской передачи.

Опера вывернулись наизнанку, пытаясь вынуть из себя хоть какие-то соображения по поводу этой троицы. Но по генкиным словесным портретам можно было задержать приблизительно четверть мужского населения славной колымской столицы. А что же касается конкретных магаданских любителей посчитать деньги в чужих карманах, то ни один из мало-мальски подходящих кандидатов никак не вписывался в ситуацию. Либо полное алиби, либо неполное, но все равно убедительное. Старенький видик чуть не до дыр затер две пленки с коллекцией уголовных физиономий, но Генка так никого и не опознал.

Сыщики в отчаянии уже дошли до предположений, что их клиента решили развести «гастролеры», но тут всем стало стыдно: приехали! Какие такие неизвестные гастролеры в городе, где двести пятьдесят тысяч населения и каждый приезжий — как красный фонарь? Кто бы из местных позволил им снимать и без того скудный урожай с холодных и тощеватых магаданских криминальных нив? Недаром Магадан в воровской дальневосточной среде всегда считался «красным» городом. О любом приезде представителей «воров в законе» или других более-менее серьезных криминальных фигур сотрудники ОРБ узнавали мгновенно, а зачастую и заблаговременно. Дальше все шло по типовому сценарию. Гость приглашался посетить ОРБ для профилактической беседы, в ходе которой ему ненавязчиво предлагалась простая альтернатива: «два по пятнадцать» или убытие в родные места на борту ближайшего ко времени беседы рейса Аэрофлота.

Надо отдать должное: все гости такого уровня были людьми неглупыми. Однажды только заартачился «авторитет» из Хабаровска по кличке Бублик. Времена были уже перестроечные. Поэтому, хабаровчанин с большим знанием дела цитировал выдержки из международных документов о правах человека и передовицы из демократической прессы, клеймившие косную советскую паспортную систему.

Вообще-то сыщики всех времен и всех народов всегда отличались аполитичностью. Уголовник — он и в Африке — уголовник. Хотя, с другой стороны, права граждан — они и в Африке — права граждан. Во всяком случае, там, где граждане уже перешли от каннибализма к демократии. И потому, сотрудники ОРБ в дискуссию с гостем вступать не стали. Но случилось так, что, отмечая свой приезд в ресторане «Океан», Бублик не выдержал и от избытка чувств использовал в беседе с магаданскими братками несколько крепковатые выражения. Случайно оказавшиеся рядом граждане возмутились. Закончилось это для гостя пятнадцатью сутками в теплом и относительно благоустроенном магаданском ИВС. Ко времени окончания первого ареста выяснилось, что экспертиза засвидетельствовала присутствие в карманах упрямца «наркотического вещества марихуаны в незначительном размере». Дежурный судья магаданского городского суда, высказавшись в том духе, что «свои наркоманы надоели, а тут еще…», влепил опять же пятнадцать. В конечном итоге, еще за неделю до окончания своего гостевания в Магадане Бублик уже проявлял живейший интерес к расписанию самолетов, вылетающих из аэропорта «Сокол».

В общем, версия с гастролерами здорово напоминала позорную капитуляцию перед очевидным фактом: ОРБ не знало о появлении в областном центре новой «бригады» вымогателей.

— Ладно. Сегодня возвращайся к себе. Из дома не уходи, жди звонка от них. Когда позвонят, изобрази, что уже почти передумал отдавать деньги. Мол, на хрена так разыгрывать, я уж и в самом деле решил, что вы хотите у меня бабки отобрать. Если снова назначат встречу, немедленно звони мне, да открытым текстом не шпарь. Попроси к телефону Наташку. Подойдет наша сотрудница, разговаривай с ней, как с подружкой, которой раньше назначил свидание. Скажешь ей, что у тебя срочные дела в таком-то районе города, вовремя к ней оттуда не успеешь и встречу надо перенести. Прибавишь к тому времени, что назовут злодеи, два часа, и это время ей назовешь. Понял?

— Неужели и вас прослушивают?

— Все может быть. Во всяком случае, у ворья давно японские сканеры появились, а нам только на прошлой неделе спонсоры один подарили. Ну все, не отвлекай, давай — к делу. За два часа до встречи со злодеями — к нам на инструктаж и подготовку. Проверяйся тщательно, как я тебя учил. На месте операции порядок действий тот же. Сотрудников наших ты всех запомнил, со злодеями не перепутаешь. Тебя тоже все знают. В момент задержания падай на землю, чтобы не пострадал случайно, если придется применять оружие. Усек?

— Есть, товарищ..! А, кстати, какое у вас звание?

— Слушай, тебя любопытство и твой длинный язык уже в одну историю занесли. И что-то урок не впрок… Игорь, проводи его через черный ход, да повнимательней там.

— Ну что думаем? — Жорка сердито тарабанил пальцами по столу.

— Завтра видно будет, — отозвался Сашка.

— Видно будет, видно будет, видно будет… — задумчиво, нараспев протянул Гопа и, будто что-то решив для себя, бахнул ладошкой по столу. Как муху прихлопнул. — Ладно, утро вечера мудренее.

Новую встречу хитромудрые преступники назначили в городском парке, в десять утра. В это время там практически никого не бывает. И как «шестерка» собиралась укрыть своих сотрудников среди редких лиственниц и чахлых кустов ольхи, один Бог ведает. Но собиралась.

* * *


Генка прогуливался по аллее парка рядом с памятником Ленину. Магадан, отстроенный при советской власти, миновала эпидемия сноса памятников и «обратного» переименования улиц. Немногочисленные северные демократы вяло подискутировали на тему: «Кем был знаменитый начальник Дальстроя Берзин: убийцей или жертвой?», немного помитинговали у городского театра, а потом занялись каждый своим делом. Штучные наивные бессеребренники — философскими размышлениями над ходом реформ, а их более многочисленные и рациональные соратники — дележкой и судорожным растаскиванием жирного пирога, вырванного из горла предшественников. Политическое затишье было ознаменовано медленным разрушением недостроенного двадцатиэтажного здания «Дома Советов» в центре города и следами птичьего помета на беспризорных памятниках.

Но не судьба социально-экономических реформ и не проблемы утилизации коммунистического наследия занимали сейчас Генку. А простой и в то же время очень сложный вопрос:

— Где?

Он видел практически весь состав малочисленной, но энергичной «шестерки» на инструктажах. Он узнавал оперов ОРБ в случайных прохожих и веселых гуляках на первой и второй операции. Он с интересом увидел новые лица комитетчиков на встрече перед третьей, сегодняшней расстановкой. Но сейчас, сколько хватало глаз — не было никого.

— Да что они, в землю зарылись? — с досадливым любопытством пробормотал «подзащитный».

Нет, в мерзлую магаданскую землю, которая и летом-то оттаивает, в лучшем случае, сантиметров на пятьдесят, никого «шестерка» не закапывала. И спутники над бескрайним морем колымской тайги пролетали без милицейских экипажей.

Правда, два опера ОРБ сидели с биноклями на «высотных» пятиэтажных зданиях напротив входа в парк. И технари грустно слушали через старые наушники невнятное бормотание клиента. И даже группа захвата честно отбывала номер, разделившись на два уазика.

Но те, кто больше всего интересовал Генку, в натянутых до бровей лыжных шапочках и тонких кожаных перчатках стояли в его квартире на улице Гагарина. В руках у них были копии ключей от генкиной берлоги, а у ног лежал его раскрытый чемодан.

— Нравится?

— Да, такого наглеца я еще не видел.

Приглушенные голоса Гопы и Ковалева не могли достичь ушей Генки. Тихие эти голоса не вышли даже за двери квартиры, в которую самым обыкновенным воровским образом забрались два опера. И звучали они довольно невыразительно, без всяких интонаций. А интонации могли бы быть очень богатыми.

Потому, что на дне чемодана лежали: обрез двустволки двенадцатого калибра с пулевыми патронами, резиновые перчатки, набор ключей и фомка.

А у стены стояла пачка лобовых стекол, судя по всему, недавно покинувших свои родные гнезда на кузовах «Жигулей» и «Нив». Валялись зеркала, магнитофоны и прочие незатейливые сувениры, которыми зазевавшиеся автолюбители радуют сердца автомобильных ворюг.

— Значит, прежде чем начать работать по крупному, малыш решил с нами познакомиться?

— Молодец, в фантазии не откажешь. Ему детективы надо писать.

— Ладно, здесь нам больше делать нечего. Теперь пойдут наши шуточки.

* * *


Гопа тяжело вздохнул и предложил:

— Давай в нарды?

— Да ну, разве это игра, когда твой успех наполовину зависит от глупых костяшек? — Генка снисходительно улыбнулся, по новой расставляя шахматные фигуры, — Ну что, есть в славном шестом отделе хоть один, кто может со мной потягаться?

— Да хорош хвастаться, — вмешался в разговор возившийся с протоколами, но державший ушки на макушке Пресса, — Не такой уж ты и крутой. Просто у нас любителей этого дела нет. И без того головоломок хватает. А будешь выделываться, мы Олега Ивановича из следственного отдела попросим тебя поучить. Будешь разгромлен нещадно и всухую.

— Ну это мы еще посмотрим. Я ведь и в жизни и в шахматах на четыре хода вперед думаю.

— Насчет шахмат спорить не буду. А в жизни… тогда выходит, что Жора минимум на шесть ходов считает?

Генка попытался быстро сострить в ответ. Но не получилось. Уж больно точно попал в цель намек Прессы. Это сейчас разговор протекал так мило, по домашнему. А только позавчера торжествующий Гопа, с веселой злостью приговаривая:» На каждую хитрую задницу есть…винтом!», за шиворот втащил в отдел своего съежившегося и растерянного «дружка». Взяли Генку прямо на улице, с поличным: со стеклом от чужой машины под мышкой и со скрученными подфарниками в карманах. А через пару часов, после обыска, заняли свое место в комнате для вещественных доказательств ворованные вещи из его квартиры, и уехали на экспертизу в ЭКО обрез с патронами, фомка и другие генкины «инструменты».

— Ладно. Тут я не додумал. Но одна проигранная партия весь матч не заканчивает.

— Так ты еще хочешь поиграться? Непохоже что-то.

Действительно, о каких игрушках могла идти речь, если, в шоке от провала своей хитрой комбинации и стремительного задержания, Генка, без всяких попыток упираться, выдал полные расклады по всем своим кражонкам, рассказал, как задумал и с помощью своего приятеля поставил спектакль с «вымогательством». И даже выразил готовность активно поучаствовать в проверке показаний.

Собственно, весь этот разговор и происходил, пока опера и задержанный ждали появления следователя.

«Бабушка» Наталья Александровна давно уже отошла от живой работы с клиентурой милиции и потихоньку возилась в контрольно-методическом отделении, анализируя дела, подготавливая указания, корпя над многочисленными отчетами. Что еще делать за полгода до пенсии, куда рваться? Но вчера начальник отдела попросил ее помочь «шестерке», пока генкино дело не передадут следователю Грачеву, который со дня на день должен вернуться из командировки.

— Да что там расследовать? Это что, уровень для УВД области? Отдать в город, пусть работают!

— Нет, тут дело чести. Этот клоун что вытворил…

— После беседы с начальником Наталья Александровна, все еще поварчивая, но уже гораздо более доброжелательно, спустилась к Гопе в кабинет.

— Ну где тут ваш мудрец? Как не стыдно, молодой человек. Такой юный, а уже такой…, тут она не нашла подходящего слова и только укоризненно покачала головой. — Жора, завтра с утра я его допрошу повторно, по деталям. Найдите понятых и подготовьте все к выезду. И проведем все это энергично, чтобы не затягивать до темноты.

* * *


Ну вот, и собралась вся команда.

Пока шли протокольные процедуры, Пресса скучал, позевывая и прижимая к груди укутанную видеокамеру. В отделе он уже не новичок, есть у него и свои красивые раскрытия, и на руках — куча различных текущих материалов. Но, как только дело касается документирования и видеосъемки, от братьев-оперов не отобьешься. В ход идут любые приемы, начиная с мелкого подхалимажа и заканчивая мощным давлением на совесть и сознательность:

— А я — то так уговаривал Шефа, чтоб тебя взяли к нам, а ты товарищу в такой ерунде помочь не хочешь!..

«Ну ладно, сам себе не жалуйся. Поддался Жорке? Вот и снимай молча. А свои дела будешь после работы крутить, по остаточному принципу, в наказание за мягкотелость. Хотя, попробуй против него устоять. Возьмет не мытьем, так катаньем…»

— Игорь, начинаем видеозапись.

«Ну, наконец-то!»

Генка вел группу по местам, где еще недавно, воровато оглядываясь и подхихикивая в душе над легковерными операми, он курочил кузова и «торпеды» чужих машин, снимая с них все, что мог унести.

— Вот здесь я с белых «Жигулей» снял два подфарника и лобовое стекло…так, да?

— Ага-ага, — рассеянно поддакивала Наталья Александровна, уставшая от долгого и подробного предварительного допроса.

— А вот тут стоял зеленый «Москвич«…ой, забыл…четыреста восьмой, да?

— Ага-ага…

«Ну ты смотри, что он делает! Во, нахал!» — то ли восхитился, то ли возмутился про себя Пресса и, громко продиктовав в микрофон камеры, — Запись приостанавливается по техническим причинам! — выключил ее.

— Что случилось? — удивилась следователь.

— Наталья Александровна, вы обратите внимание, что он творит, — отведя ее в сторону, прошептал Игорь, — он же по каждому эпизоду требует у вас подтверждения. Перед камерой! А потом заявит, что мы с вами заставили его все эти преступления взять на себя. И принудили, бедного, заучить показания. Да только он все запомнить не смог и сбивался постоянно. И вот вам запись — где вы за него все рассказываете!

— Ах он, маленький негодяй! Ну-ка, снимайте! — вскипела Наталья Александровна. Вернулась к Генке, стоящему с грустным, покаянным видом возле охраны и понятых и грозно спросила:

— Молодой человек! Так вы нам рассказываете то, что сами совершали, или что вас кто-то заставил рассказывать?

— Сам, конечно.

— Так почему же вы все время меня переспрашиваете? Я что, с вами кражи совершала?

— Нет, нет, — одарив мимолетным ненавидящим взглядом Прессу и изобразив смущение для остальных, пробормотал Генка, — просто я стараюсь поточнее припомнить, что говорил на допросе, чтобы вас не запутать.

— Вот и припоминайте! Сами!

Попивая горячий чай и улыбаясь без малейшего смущения, Генка слушал, как Пресса рассказывал Гопе о его фокусах.

— Ну ты — фрукт! — Жорка покачал головой.

— Так, что, Гена, два — ноль? Может пора короля на бочок укладывать?

— Ну да, Игорь, нам еще играть и играть!

* * *


Юрий Александрович Грачев, старший следователь областного УВД, обхватив голову руками, внимательно вчитывался в строчки лежавших перед ним документов. Работы было невпроворот. Надо заканчивать сложнейшее, многоэпизодное дело. А тут еще этого артиста с его фокусами подкинули!

Напротив, за маленьким расшатанным, десятки раз ремонтированным письменным столом сидел Генка.

С момента возвращения Грачева генкины «партии» стали рассыпаться одна за одной. Александрыч был опытнейшим специалистом, чья карьера складывалась не столько из служебных ступенек, сколько из многочисленных томов все усложнявшихся дел. Все потуги своего подопечного он встречал снисходительно-брезгливой усмешкой и одной — двумя фразами возвращал заблудшую овцу на путь истинный.

Сейчас Генка знакомился с уже оконченным делом. Он, так же, как и его визави, вдумчиво листал плотно сшитые страницы, время от времени опуская левую руку под стол… и по новой расковыривая палец о торчащий гвоздик.

Раз! И рядом с подписью на протоколе допроса лег кровавый отпечаток пальца.

Два! Багровая капля шлепнулась на листок, озаглавленный «Чистосердечное признание».

Три! Щелкнув пальцами, будто сбивая невидимую шашку при игре в «Чапаева», он украсил дорожкой мелких брызг крови очередной документ.

— Ты что там делаешь? — Грачев, привстав из-за стола, недоуменно глядел на Генку воспаленными от хронического недосыпа глазами, — Ну-ка, ну-ка!

— Помогите! Спасите меня! — страшным, горьким голосом погибающего мученика заорал тот и, выпрыгнув из-за стола, врубился бровью в стену.

— Прекратить! — рявкнул на него следователь. Но, услышав в коридоре топот бегущих ног, Генка метнулся к Грачеву, обхватил его и свалился вместе с ним на пол.

Когда в кабинет ворвалось сразу несколько сотрудников отдела, они увидели шокирующую картину: по полу, сцепившись, катались следователь и его подследственный, причем последний орал благим матом и судорожно пытался вырваться из-под долговязого Грачева.

— Что здесь происходит? — на порог, недоуменно глядя на открывшуюся сцену, ступил начальник следственного отдела.

Наконец, Грачеву удалось отпрянуть от Генки, который исподтишка придерживал его, вцепившись в брючной ремень. Тот же — немедленно бросился к начальнику отдела, спрятался за его спину и, схватившись за полковничий китель окровавленными дрожащими руками, всхлипывая, запричитал:

— Спасите меня от него! Не отдавайте больше меня ему!

Когда Генку увезли на освидетельствование, начальник отдела, недоуменно пожав плечами, проговорил:

— Он, конечно, наглец еще тот. Но надо же держать себя в руках…

— Да вы что?!! — яростно завопил Грачев, — За кого вы меня держите?!!

А потом присел на стул и уже почти спокойно вздохнул:

— Вот сучонок! Если уже сейчас такие зубры, как вы, в его ямы попадают, это что же из него в будущем получится?

У отстраненного от дела, занятого написанием объяснений в инспекции по личному составу и в прокуратуре, окончательно почерневшего и похудевшего Грачева, эстафету принял его приятель и напарник, веселый светленький Виктор Анисов.

Но у Виктора проблем не возникло.

Потому, что, найдя и показав, кому следует, торчащий гвоздик со следами генкиной крови и напомнив о необходимости срочно сделать экспертизу по свежим кровавым следам на документах с различными сроками, Жорка нашел возможность в тот же день навестить Генку в следственном изоляторе.

Безо всяких шуточек, не заметив протянутой ему руки и веселенькой улыбки азартного игрочишки, Гопа спокойно сказал:

— Вот что, шахматист. Некоторые партии заканчиваются тем, что наглому жулику одевают доску на уши. Если Грачев из-за тебя пострадает серьезно, ответишь. Не сейчас, так после твоего освобождения. Но гвоздиков в столах и следов на протоколах не будет. Ты меня хорошо понял, гаденыш?

* * *


«Бедный мальчик, ведь совсем еще ребенок! Красть, конечно нехорошо. Но, когда у него возникли проблемы, так от вымогателей его никто не защитил. А стоило несчастному украсть два-три стекла, чтобы купить себе еды и оружие для самозащиты, навалились сразу. И прокуратура хороша! «В возбуждении уголовного дела по сообщению об избиении следователем Грачевым Ю. А. подследственного Черкова Г.Н. отказать»… Да кому не известно, что прокуратура и милиция всегда покрывают друг друга в своем беспределе. Все газеты только об этом и пишут. Гвоздик какой-то придумали, мясники… Все дело кровью уляпано! Вон, до сих пор озирается, забитый, будто постоянно удара ждет… Не бойся, кончились твои мучения. Неужели этому ОРБ больше нечем заниматься? Тоже мне, подразделение по борьбе с организованной преступностью! Хорошо, что дальнейшая судьба мальчика от нас зависит. Только условное наказание! Тогда ему день — за три зачтут все время, что пришлось в тюрьме промытариться. И его можно будет сразу из-под стражи освободить. Похоже, что и Анастасия Николаевна, второй народный заседатель, так же думает. Даже если при обсуждении приговора судья будет возражать, ничего-то она, голубушка, против наших двух голосов не сделает.»

Народный заседатель пенсионерка Ольга Никифоровна бросила сочувственный взгляд на Генку и сердито-торжествующий — на сидящего в зале Гопу. А затем поднялась, чтобы пройти вслед за судьей в комнату для совещаний…


Наркоши


— Кто его знал, что так получится! Вон люди говорят, что даже аксакалы такого не помнят: снег в марте! — Фрунзик для пущей убедительности развел руками.

Сава навис над ним грозной глыбой:

— На то они и аксакалы, чтобы ни хрена не помнить, им по сто лет! А ты что думал, когда нам пел: «У нас сейчас теплынь, у нас уже бананы в цвету…»?

Игорь тоже не удержался, чтобы не подлить масла в огонь:

— А еще люди говорят, что у вас тут грипп гуляет со страшной силой. Половина Фрунзе лежит в соплях и с температурой под сорок. И мы, забубеневшие, первые кандидаты к ним присоединиться. Союз нерушимый республик сопливых!

Добил клиента следователь прокуратуры Киряков, который противным скрипучим голосом сообщил свою версию сложившейся ситуации:

— Ты небось специально нам голову заморочил, чтоб мы тут позаболели, а ты от нас смылся.

— Да ну что вы такое говорите, я же и сам так оделся, — вконец растерявшийся Фрунзик уже чуть не плакал.

Всем участникам этой доброй беседы было совершенно ясно, что сотрудники следственно-оперативной группы, прилетевшие из Магадана во Фрунзе в первый календарный весенний день, лопухнулись по высшей категории, забыв две северных мудрости:

— На Колыме замерзших видели много, а запаренных — ни одного;

— Что есть, можно снять, чего нет, не оденешь.

Двенадцать часов назад, положившись на рассказы своего подопечного о ранней киргизской весне и на прогнозы программы «Время», они прямо из служебного УАЗика, по-пижонски, в легких курточках бодро заскочили в самолет, напутствовав остававшегося водителя:

— Вернемся — встречай под трапом, а то нам, киргизам загорелым, ваши колымские морозы ни к чему.

Но, устроившись в стремительно-обтекаемой тушке ТУшки и отрешившись от многочисленных мелочей и «загрузов», забивавших головы вплоть до самого приезда в аэропорт, опера обрели возможность соображать.

Первым почуял неладное Сава:

— Эй, народ, а сколько времени мы можем без дозаправки лететь?

— Пять часов, максимум — шесть.

— Так это получается, у нас рейс не прямой, где-то посадка будет?

Словно специально дождавшись этого вопроса, любезный голосок стюардессы под насмешливый гул турбин немедленно ответил из динамиков:

— Наш рейс будет проходить по маршруту: Магадан — Иркутск — Новосибирск — Фрунзе.

— О, блин, сплошные юга и прогулки под кипарисами: в порт — на посадку, в порт — на посадку!

А когда уже слегка синеватые сыщики, только-только оттаявшие после Новосибирска, услышали, что температура воздуха в аэропорту города Фрунзе минус один градус, и увидели перед трапом кашу из снега с талой водой, их глаза стали отсвечивать багровыми сполохами северного сияния.

Собственно говоря, сыщик-то был всего один — Толик Савельев (он же Сава). Рослый, мосластый, резкий на руку выпускник магаданской школы бокса и магаданского же пединститута — странное сочетание, превратившее уличного задиру в классного опера с неподражаемо ироничными и слегка хулиганистыми манерами.

Сухощавый, вспыльчивый, но уважаемый операми за настоящий профессионализм Киряков, как уже было сказано, работал следователем прокуратуры.

А Игорь, с легко объяснимым прозвищем Пресса, — инспектором пресс-группы УВД. В эту компанию он попал как приложение к допотопной видеокамере, выданной ему работниками ЭКО под залог головы. Выдача состоялась после двухдневных причитаний и трехчасового инструктажа по нажатию единственной кнопки, приводившей аппарат в движение. Самое интересное, что за две недели до этого Игорь передал сотрудникам уголовного розыска для проведения негласных съемок по делу о серийных убийствах свою ненаглядную удобную и компактную «японочку — Панасоночку». И теперь он время от времени с ненавистью косился на неуклюжую черную коробку с блоком питания, смахивающим на аккумулятор от КРАЗа и позабывшей все цвета камерой на гофрированном шнурочке. В эту же коробку, для экономии рук, Пресса запихал смену белья и все туалетно-путевые принадлежности.

Саве и Кирякову было проще. Их багаж состоял из легкой спортивной сумки и скромного черного дипломата соответственно. Пистолет Макарова, покоившийся у Толика под мышкой в оперативной кобуре, его тоже не перегружал, поскольку уже много лет являлся привычной составной частью оперского организма.

Но, несмотря на разные специальности и различную экипировку, эти трое были все же одной командой, по-блатному говоря, подельниками.

А вот маленький, пухлый, длинноносый, очень льстивый и вкрадчивый тезка всенародно любимого артиста был тем самым человеком, чьи уголовно наказуемые шалости заставили троих магаданцев покинуть накануне 8 Марта родной город и любимых женщин.

Вполне естественно, что именно этот неудачный и неудачливый сын армянской диаспоры киргизской столицы и стал крайним, покорно принимая обрушившийся на него шквал упреков.

Наконец, всласть порычав и отведя душу, славные сотрудники ОСГ направились к стоянке такси, похлюпывая носами и размахивая руками для восстановления «кровяного спиртообращения» (Толик Савельев, «Цитаты из незаписанного»).

Впереди ждала серьезная работа. А вся предыдущая сцена была лишь легкой треп-разминкой по случаю мелких неприятностей.

Мелкие неприятности — это даже хорошо. Нехорошо, когда все чересчур уж легко получается. Так не бывает. А если бывает — бойся. Очень бойся.

Но эти трое не боялись. Они весело скалили зубы навстречу Судьбе и очень верили в удачу. Добытую не на халяву (и тем опасную), а настоящую, надежную. Пахнущую потом, а не духами.

Пора, пора уже было ставить точку в истории, закрутившейся месяц назад.

* * *


Боря Корейцев, старший группы по борьбе с наркоманией, скромный, доброжелательный мужик с простецкой внешностью и в то же время — профессионал, оперативник до мозга костей, с очень толковой, изобретательной головой, задумчиво перетасовывал на столе десяток черно-белых фотографий. Любой, мало-мальски понимающий в фотоделе, глянув на эти снимки, сразу бы определил, что сделаны они издалека, с помощью мощного телеобъектива, и что фотограф гораздо больше заботился об их документальности, чем о художественных достоинствах.

Номер автомашины крупным планом.

Парень лет двадцати, рискующий свернуть шею: так старательно он разглядывает что-то позади себя, а в напряженно сжатом кулаке — бумажный кулечек из газеты.

Три пацана лет пятнадцати, увлеченно пересыпающие что-то из спичечного коробка на подставленные ладони…

В затылок начальнику сосредоточенно сопели Сава и старший опер Володя Быстров, румяный, крепкий, заядлый лыжник и охотник. Сбоку пристроился заместитель Корейцева — аккуратный, щеголевато одетый, с обманчивой внешностью пай-мальчика Андрей Лепенев, который, курируя оборот наркотиков в медучреждениях, был просто обречен на кличку «Лепила».

А на стуле напротив, всячески изображая хладнокровие и безразличие, сидел Игорь-Пресса.

По ходу изучения фотографий сыщики перебрасывались короткими репликами:

— Этого козла узнаешь?

— Так это наш, ментенок, из охраны.

— Точно, мне про него человек на прошлой неделе говорил.

— Придется прокуратуру подключать.

— О, смотри — Слон!

— Ему-то что надо, он же на игле?

— А перекупит «дури», толкнет пацанам, на «ханку» заработает.

Наконец Борис, бережно уложив снимки в папку с инвентарным номером и аккуратной надписью «Залетные», поднял глаза и серьезно сказал:

— Спасибо. Молодцы. Я, если честно, даже не ожидал, что такие материалы смогу получить.

Игорь засиял, как новый пятак. А Сава, пройдясь гоголем по кабинету и вальяжно помахивая могучими дланями, заявил:

— О чем базар, начальник. Скоро мы начнем выпускать фотки прямо с покосов в Чуйской долине, а на обратной стороне будут проявляться явки с повинной.

Борис улыбнулся. Его подчиненные и так-то строевой дисциплиной никогда не блистали, а сегодня сам бог велел ребятам повыпендриваться. Три дня проторчали они на промозглом чердаке, насквозь продуваемом февральским ветром (десять метров в секунду на минус тридцать), кутая в одеяло фоторужье со специальной особочувствительной пленкой, выпрошенной у авиаторов.

Не сидели сложа руки и остальные опера. За неделю установлены адреса, связи и другие данные почти двадцати покупателей и мелких сбытчиков анаши. Должны дать результаты планируемые на завтра внезапные одновременные обыска: как минимум, микрочастицы наркотика по карманам. Плюс полученные фотографии…

Это вам не голый нахрап да кулак в зубы, — аргументы бездарей и идиотов.

Сотрудники группы по борьбе с наркоманией вообще отличались разумным и сдержанным стилем, не вносящим излишнее ожесточение в и без того конфликтную работу.

Нет, конечно, всякое бывало — опера не институтки, и их клиенты не юные пионеры. Но подчиненные Бориса, копируя манеры своего начальника, никогда не устраивали погромы в ходе обысков, не вышибали из задержанных голословные «чистосердечные признания», не надеялись на «авось да небось». Зато при всей сложности их специализации, сработанные ими дела практически никогда не рассыпались в суде. У Корейцева всегда был лучший агентурный аппарат: работавшие на него люди доверяли своему «боссу». И, хорошо помозговав, он не раз приходил к нестандартным, новым решениям, порой опережая своих коллег из центра.

После развала СССР Борис одним из первых в стране сообразил, что доставка, к примеру, марихуаны из любой суверенной республики не только подпадает под статью УК, определяющую ответственность за незаконную перевозку наркотиков, но и является контрабандой.

Ах какой эффектный сюрприз получил один из сбытчиков, перебросивший посылками в Магадан из Казахстана почти пять килограммов анаши!

Три дня после задержания по «сотке» он то нес околесицу, то куражился над оперативниками, задавая глумливые вопросы:

— А как вы будете доказывать, что я собирался продавать травку? Неужели прокурор арестует бедного больного наркомана за то, что он заготовил немножко «дури» для себя лично?

И как скис наглец, когда Борис представил ему нового следователя, проинформировав, что дело передано в органы госбезопасности, так как речь идет о предъявлении обвинения в контрабанде.

Но эта история случится несколько лет спустя.

А пока сыщики со всей возможной тщательностью готовились к завершению очередной операции.

Будет о чем поговорить с любителями «травки».

Тем более что разговор назрел.

В те годы героин, кокаин и синтетические наркотики еще не начали свое победное шествие по стране. И желающие укоротить себе жизнь пробавлялись в основном коноплей, маковой соломкой, да их производными. А потому, конец зимы обычно был межсезоньем для наркоманов.

Летом или осенью — другое дело.

Уже в июне-июле снующие на Кавказ и обратно скупщики золота начинают тащить в область всякую дрянь для обмена с подсевшими на иглу старателями. Затем с потоком отпускников возвращаются местные любители, набившие себе для личного пользования кило-другой «дури» в местах отдыха. А поздней осенью, переждав бум бдительности транспортной милиции и заготовив вызревший, кондиционный «товар», самыми изощренными путями прорываются крупные оптовики. И откуда только не появляется эта сволочь: Краснодар и Ростов, Амурская область и Приморье, Украина и Молдавия… А уж Кавказ и Средняя Азия представлены лучше, чем в Верховном Совете СССР!

Изголодавшиеся на вторяках наркоши первое время пируют. Кто, провоняв весь подъезд ацетоном, варит химку, кто колдует над свежей ханкой. Многие великодушно делятся с друзьями. А спевшиеся группки устраивают многодневные оргии, доходя до полной потери самоконтроля и ощущения времени.

Но мало-помалу запасы отравы подходят к концу. Цены стремительно прыгают вверх. И все чаще «счастливчик», раздобывший заветную дозу, норовит уединиться, заранее трясясь от одной мысли, что завтра надо искать снова…

Но в этом году картина изменилась. Причем резко, буквально в считанные дни. Было совершенно очевидно, что в городе появилась свежая партия марихуаны. И партия приличная. Это не заначка предприимчивого дельца, придержавшего «травку» до повышения цен. Все чаще агенты и другие осведомители стали докладывать, что удалось «хапнуть» настоящей чуйской анаши. А наиболее толковые опера уже и раздобыли через своих помощников образцы «товара».

Сотрудница ЭКО, специализирующаяся на экспертизах наркотиков, не только дала заключение о том, что анаша настоящая, но и не поленилась перезвонить оперативникам:

— В представленных образцах удивительно высокое содержание каннабиноидов, в два-три раза превышает обычное.

Разговаривавший с ней Сава, положив трубку, передал сообщение так же кратко и не менее научно:

— Лариска говорит, что «дурь» конкретная, от половинной дозы должны глюки прибегать.

Вот тогда-то и закрутились на полные обороты бойцы Корейцева, которых остальные опера УВД называли либо просто «наркоманами», либо «корейцами» («О, вождь — отец, товарищ Ким Ир Боря!» — говаривал по этому поводу Сава).

А сам Борис, побеседовав с начальником отдела уголовного розыска, в структуру которого тогда входили «наркоманы», уселся за писанину. Оформив все необходимые бланки и подписав их у руководства, Корейцев спустился к инспектору информационного центра, отвечающей за дела секретных оперативных учетов:

— Ну что, Светик-семицветик, как мне мой роман назвать, мы тут в карточках пробел оставили?

— Не знаю, Вам видней. А что там за фигуранты, окраска какая?

— Какая у нас может быть окраска? Наркоши они и в Африке наркоши. У нас, правда, не африканцы, но, похоже, тоже залетные какие-то.

— А вы так и назовите: «Залетные». Такого названия у нас еще не было.

Борис рассмеялся:

— Рисковое название. Помнишь, как капитан Врунгель поет: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!». Ну, да ладно…

Один из притонов, в котором после длительного перерыва вновь забурлила жизнь, взяли под особое наблюдение.

Через несколько дней, тщательно подготовившись, «корейцы» в один вечер задержали четверых «клиентов», выходивших из притона со спичечными коробками или разнообразными кулечками, набитыми «дурью». Все задержанные были мелочью — обычные потребители. Но этим потребителям страсть как не хотелось попадать на нары, даже на пятнадцать суток, которыми было чревато «незаконное хранение наркотических веществ в незначительном размере». А у одного было изъято «аж» пятнадцать граммов «травки»! Хорошее количество. С одной стороны, на возбуждение уголовного дела тянет (нужно-то пять граммов всего). С другой — вполне дело можно и не возбуждать. Передать страдальца на поруки общественности. Разумеется, при полном взаимопонимании сторон…

И стороны к взаимопониманию пришли.

Поскольку брали покупателей, проводив подальше от притона и без особого шума, были все шансы на то, что сбытчик не узнает о происходящем и не успеет сбросить остатки «товара». Правда, в данной ситуации это ему вряд ли бы помогло, но все же лучше, когда удается взять подлого торгаша с поличным. Да и никому не улыбалось, как в прошлый раз, вылавливать из унитаза спешно сброшенную «дурь» вперемешку с тем, что, как и «травка», в воде не тонет…

Опера уже знали, что сбытчик не местный, из Ташкента, но в городе отирается уже больше двух лет. Подженился на официантке из ресторана «Приморский» и использует ее квартиру как базу. Часто летает на родину. Не раз светился на мелком сбыте, но пока ему везло.

Непонятно было только, почему купленную у узбека анашу называли чуйской. Чуйская долина — в Киргизии. Ну, Казахстан слегка захватывает. Хотя, для магаданцев, особенно с прокуренными мозгами, Средняя Азия такое же абстрактное понятие, как для узбеков Дальний Восток. Да и мало ли какими путями гуляет наркота. А потому сыщики по поводу этой неувязки особенно не страдали.

Гораздо более серьезную смуту внесла эксперт:

— Боря, я посмотрела всю изъятую вами «травку». Это марихуана, однородная, из одной партии.

— Отлично, привяжется неоднократный сбыт.

— Но это не та марихуана, что вы мне присылали раньше. Я, конечно, торопилась, вы меня в немыслимые сроки загнали, и серьезную экспертизу еще надо проводить. Но я абсолютно уверена: больно уж яркая разница и в морфологических признаках, и по спектральному анализу.

— Вот так дела, — положив трубку, Корейцев пересказал коллегам, о чем шла речь.

Все были несколько озадачены.

Но время поджимало, операция была уже раскручена. И, обдумав ситуацию, сыщики решили вполне резонно:

— Какая разница? Есть «дурь», есть сбытчик. Значит, не один умник нашелся. Разберемся с этим, а потом вернемся к чуйской анаше.

На задержание и обыск взяли Игоря, который, в свою очередь, прихватил в качестве понятой журналистку, наполовину решив одну из самых тоскливых милицейских проблем.

Все прошло, как по нотам. И уже к обеду следующего дня Пресса, не выспавшийся, но вполне довольный жизнью и полный свежих впечатлений, приволок в редакцию «Магаданской правды» горячий репортаж о событиях прошлого вечера. Репортаж был написан от первого лица и назывался весьма незатейливо: «Сбытчик».

Шурка, корреспондент газеты, однокашник Игоря по Дальневосточному университету, вооружившись карандашом, уселся то ли править, то ли переписывать материал. Нет, он, конечно, пытался щадить авторское самолюбие приятеля и старался черкать как можно меньше, но несколько наиболее ярких перлов все же безжалостно уничтожил, а пару абзацев просто переписал наново.

В окончательном виде это произведение новоявленных Ильфа и Петрова приобрело следующий вид:

«Мы сидим в машине возле одного из домов по улице Гагарина.

Мы — это сотрудники областного УВД из группы по борьбе с наркоманией: Борис Корейцев, Владимир Быстров, Анатолий Савельев, тележурналист Нина Ивановна, а также автор этих строк.

Человек, к встрече с которым мы готовимся, — сбытчик наркотиков, старый знакомый уголовного розыска.

Месяца два назад он зашел в одну квартиру, где наркоманы устроили свой притон, в самый разгар обыска.

— Я, кажется, не туда попал?

— Туда, туда, — успокоил его Савельев.

— А-а-а, товарищ старший лейтенант!

— Капитан.

— Неужели? Поздравляю.

— С вами и до майора дослужиться нетрудно.

Гостя проверили, короткий досмотр не дал ничего. И он не скрывал победной усмешки:

— Я же говорил, что случайно попал.

— После окончания обыска весело раскланялся:

— Прощайте!

— До скорой встречи, — буркнул кто-то из оперативников.

— Чито? Я плехо понимаю русски…

— Ладно, артист…

Нет, не случайно он появлялся в той квартире, как и во многих других. И повсюду за ним тянулся тошнотворный запах выкуренной конопли.

Завершится работа по раскрытому притону. Станут изворачиваться на допросах или метаться по Союзу в поисках спасения его бывшие дружки. Будут сбиваться в новые стайки другие мальчишки и девчонки, уже подцепленные им на надежный крючок наркотической зависимости. А он, их веселый приятель и беспощадный кредитор, надежный поставщик «травки» и наглый обирала, будет развивать свой «бизнес». Благо, работа в торгово-закупочном кооперативе создает идеальные условия для челночных рейсов.

К таким, как он, уголовный розыск беспощаден.

Это не глупый пацан, жаждущий необычных ощущений, и не измученный абстиненцией наркоман, готовый запродать душу за вонючий «косячок». Поэтому сыщики испытывают искреннее удовлетворение, когда удается зацепить сбытчика и загнать его за решетку.

И вот я поднимаюсь к двери его квартиры. Волнуюсь сильно. Странно, ведь не боюсь же аудитории в десятки людей, спокойно реагирую на телекамеру, за которой тысячи… А сейчас нужно сыграть маленький спектакль только для одного человека — того, кто откроет дверь.

Открывает женщина. И вместо развязного: «Где твой?» вырывается болезненно дрожащее (это я «играю» наркомана):

— Скажите пожалуйста…

— Нет его, — и хлопок двери.

Громко смеяться нельзя.

Анатолий тихо умирает на нижней лестничной клетке, держась за живот. Володя Быстров сочувственно роняет:

— Зря ты так, старик.

Возвращаемся в машину, и злодей Савельев изображает все происшедшее в лицах. Случайные прохожие недоуменно оглядываются на потрепанный «Жигуленок», из которого доносится сумасшедший хохот. Я красен, как рак, и зол, как тысяча чертей.

— Да зачем его ждать, берем понятых — и на обыск. Придет, никуда не денется!

Борис Корейцев, старший группы, перестает смеяться и неожиданно строго говорит:

— Нельзя. Это битый волк. Обвинит, что без него подсунули наркотик, или еще что придумает — потом доказывай. Хорошо, что напомнил: обыск проводить только одному и только при нем. Остальные наблюдают и никуда не лезут. Надо будет проинструктировать понятых, предупредить о возможных провокациях.

Впрочем, один понятой уже в машине за рулем. Часа два назад я предложил Нине Ивановне:

— Хотите посмотреть обыск у наркомана? Потом подготовите информацию для «Монитора». Час работы, не больше. А то все критикуете милицию за отсутствие гласности. Кстати, и машина ваша пригодится…

У группы борьбы с наркоманией (грозно звучит, да?) транспорта нет. Гоняются за сбытчиками пешком или на чем бог подаст. А наркоманы раскатывают на собственных автомобилях или на такси.

Сыщики иногда мечтают:

— Подарили бы медики списанную «Скорую помощь», мы бы из нее конфетку сделали. Ведь вместе с наркоманами боремся.

Мечтать, конечно, дело хорошее. А пока…

Стоять надоедает. Объезжаем несколько точек, где может быть тот, кого мы ждем. Возвращаемся.

Вот он! В окне мелькает мужской силуэт. Рядом второй. Интересно!

Через пять минут вся группа стоит у двери. Растерянно помаргивает мужчина-понятой, приглашенный из соседней квартиры.

Звонок. Дверь снова отворяет хозяйка.

А вот и он. Среднего роста, коренастый. Обычный парень. По национальности — узбек, но давно живет в Магадане и по-русски говорит прекрасно, когда захочет.

Представляемся, проходим. Обычная однокомнатная квартира. В кухне за столом сидит гость. На столе — початая бутылка водки. Попахивает «травкой». Оба явно навеселе, успели и водочки выпить, и покурить.

Концерт начинается сразу, как только Борис пытается зачитать постановление на обыск. Надрывный вопль:

— Это беззаконие, где прокурор?! Вам разрешил прокурор?!

— Вот подпись прокурора.

— Это неправильный документ, он не может подписать беззаконие. Врываются к людям, почему врываются?! Я пойду к прокурору, пустите меня! — и бросок к двери.

— Стой спокойно! — Анатолий не зевает.

— Ознакомьтесь и подпишите, — Борис протягивает постановление.

Десять минут препирательства. Не подписывает и не отдает, все норовит выскочить из квартиры. Истерика не прекращается ни на минуту. Кажется, вот-вот начнется припадок, но глаза выдают его: взгляд быстрый и внимательный, ловит каждое наше неосторожное движение.

У хозяйки дома не выдерживают нервы:

— Да прекрати ты, стыдно смотреть!

От неожиданности он умолкает.

— Пили? — спрашивает Борис.

— Да, а что нельзя? — Ты смотри, уже улыбается! Неужели ничего нет, и весь спектакль для того, чтобы покуражиться над оперативниками?

Обыск идет уже второй час. Володя в уголке мирно беседует с хозяйкой и гостем. Остальные в центре комнаты. Пока ничего нет. Остается неосмотренной стопка чемоданов у стены. Здесь же какие-то коробки, лежит серый пиджак. Виновник всей этой кутерьмы сидит на табуретке и напряженно наблюдает за сыщиками. Игорь берет с чемоданов пиджак:

— Чей?

— Мой, — он внешне спокоен.

— Понятые, смотрите внимательно. Подойдите ближе. Видите, у меня в руках ничего нет, — Анатолий предельно собран и аккуратен. — Сейчас я буду осматривать карманы. Здесь ничего… Так, в нагрудном кармане бумажный пакетик. В нем… Что в нем?.. Ага, зеленоватая масса растительного происхождения.

— Подбросили, гады, подбросили! Я так и знал! Обманывают нерусского! — он лупит себя кулаками по голове, брызжет слюной, рыдает и снова бросается к двери с криком: «Где прокурор, я пошел к прокурору!» — но натыкается на меня. Дверь уже прикрыта.

И тут что-то новенькое:

— Где Корейцев, приведите мне Корейцева!

Борис улыбается:

— Я Корейцев…

Он пренебрежительно смотрит на Бориса и снова навзрыд повторяет:

— Где Корейцев, приведите мне Корейцева!

Несмотря на всю серьезность ситуации, мы не выдерживаем и взрываемся смехом. Интересно, как он себе представляет главную угрозу магаданских наркоманов — майора милиции Корейцева?

На необычный шум подтягиваются остальные участники этой трагикомедии. Хозяйка спокойно кивает на гостя:

— Это его пиджак.

Тот соглашается.

— А наркотики откуда?

— Только что здесь купил.

У нашего «артиста» моментально высыхают слезы. Но «концерт» прекращать он явно не собирается, начинает задирать Савельева: толкает его, несет всякую ерунду.

Анатолий, еле сдерживаясь, цедит сквозь зубы:

— Ну что ты, родной, волнуешься? Пускай волнуется море…

Но терпению явно приходит конец, а скандалисту очень хочется, чтобы началась драка…

Борис осаживает:

— Сядь, а то свяжем, если по-хорошему не понимаешь.

Послушался. Обыск продолжается.

Проверяем ванную. Работает Борис. Хозяйка приготовила к стирке груду грязного белья. Но и здесь надо искать. Вот бы сюда какого-нибудь режиссера из тех, что снимают кинофильмы про героические будни уголовного розыска…

Кухня. Пространство маленькое, народу набилось много. Остаюсь в коридорчике, заглядываю через плечо соседа-понятого — как там дела у «артиста».

Он трясется, как в ознобе, руки ходуном ходят, лицо землистое. Успеваю подумать: «косячок», водочка, обыск — ничего себе, букетик для нервов. Но есть, оказывается, и другая причина дрожи.

Слышу металлический лязг, грохот кухонной посуды и голос Бориса:

— А это что?

В ящике электроплиты — спортивная сумка. В ней газетный сверток. В газете — целлофановый пакет, до половины заполненный «зеленоватой массой…», да что уж там — коноплей. Ее запах не спутаешь ни с чем.

Ответ незатейлив:

— Это травка такая, приправа, у нас дома ее кушают…

Оперативники и даже понятые иронически улыбаются. Володя проникновенно говорит:

— Ну, старик, ты нас обижаешь!

Тогда версия меняется:

— Да, это конопля, взял себе немножко, у нас ее все курят. А что, разве себе нельзя?

Он, конечно, знает, что нельзя. Но не знает, что группе Корейцева уже известно, для кого эта «дурь», и что изъятые у потребителей наркотики давно ждут анализа на идентичность с содержимым этого пакета. Так что заключение экспертизы станет для него неприятным сюрпризом. Но это потом.

А пока последние номера программы. Он заходит в ванную помыть руки, и оттуда раздается жалобный голос:

— Здесь на умывальнике перстень лежал, печатка золотая. Где перстень, почему его забрали? — голос срывается на визг.

Анатолий иронически спрашивает:

— Ну очень интересно, куда же он мог подеваться?

Володя мягко советует:

— А ты подумай, вспомни. Ведь без тебя в ванную никто не заходил.

Борис терпеливо выслушивает и решает:

— В общем, так: внесите это заявление в протокол обыска. Будем снова обыскивать всю квартиру, пока не найдем перстень. Начнем с себя. Если печатка у кого-нибудь из нас, будем отвечать. Если врет — суд это учтет.

Начинаем по очереди демонстрировать содержимое своих карманов. У «обворованного» не выдерживают нервы. Он снова заходит в ванную, прикрывает дверь, несколько секунд копается, и что-то звенит по полу.

— Вот, нашелся, наверное, нечаянно в белье упал.

Одеваемся. Сыщики собирают опечатанные вещи, наркотики. Измученные понятые вовсю зевают. Я присматриваю за задержанным. Он передает хозяйке квартиры «пропадавший» перстень, деньги, говорит, что принести, если разрешат передачи. Многочасовое напряжение начинает сказываться: все окружающие предметы вдруг теряют свои очертания, звуки — как сквозь вату. Не сразу соображаю, что задержанный монотонно, быстро и негромко бросает своей подруге еще несколько фраз.

— Без разговоров, — это моментально отреагировал кто-то из оперативников.

На дворе уже глубокая ночь. Сосед идет спать. Нина Ивановна отвозит всех в УВД и тоже отправляется домой. А оперативники вызывают дежурную машину и везут задержанного в горотдел, где еще светятся многие окна и устало постукивают пишущие машинки в кабинетах».

Закончив работу, Шурка вздохнул:

— Не Гиляровский, конечно, но отечественная журналистика знавала и более бездарные опусы.

* * *


«Артист» будет лгать и изворачиваться до последнего. Будет вызывать в УВД и следственный изолятор «Скорую помощь», симулировать приступы разных болезней. Несколько месяцев его будут обследовать врачи и признают вменяемым. Затем он станет играть в молчанку на допросах, откажется подписывать документы и знакомиться с обвинительным заключением. На суде заявит, что работники милиции сфабриковали его дело, пользуясь тем, что он ничего не понимает по-русски.

Магаданский городской суд приговорит его к восьми годам лишения свободы. Тогда он завалит жалобами все судебные и несудебные инстанции. Приговор будет отменен, и дело вернется на дополнительное расследование.

Председатель городского суда, порядочный мужик и высококлассный юрист, в приватной беседе с Корейцевым скажет:

— Я не имею право такое говорить, но этот ваш «друг» — подонок редкостный. В деле много хвостов, недоработанных эпизодов. Я понимаю, что сроки были сжатые, а работа огромная. Вот и воспользуйтесь ситуацией: пусть следователь предъявит ему новое обвинение и вменит все, что можно.

Сотрудники УВД, несмотря на лавину других дел, проведут дополнительное расследование, вкладывая в эту работу всю душу, опыт и талант уязвленных профессионалов.

При повторном рассмотрении дела, с учетом дополнительно выявленных эпизодов и перепредъявленного обвинения, «артист» получит двенадцать лет.

И этот приговор уже не отменит никто.

* * *


Едва покончив с хитроумным узбеком, «корейцы» снова закрутили машину розыска. По самым скромным оценкам, по городу уже разошлось два — три килограмма чуйской травки. «Материковских» жителей, тех же москвичей, такой цифрой не удивишь. Но в Магадане и народу-то — на один московский микрорайон. Для такого города четыре-шесть тысяч «косячков» с отравой — это солидно. Да и не в цифрах дело. Какая-то мразь не просто делала деньги, а травила тела и души людей, большей частью юных, еще не видавших жизни, но уже терявших ее, становившихся бездумными, безвольными и подлыми животными. Так что, отдыхать и почивать на лаврах, было некогда.

Скоро снова зацепились за адрес, где бойко торговали отравой.

Негласно получили образец.

Экспертиза дала четкий ответ: она, родимая!

Удалось выяснить, что человек, поставляющий травку в притон, сам там не бывает. Хозяин этой импровизированной торговой точки с огромными предосторожностями встречается с оптовиком и, передав деньги за распроданный «товар», получает новую партию.

Выход был один: обложить квартиру, в которой шла торговля, выяснить все досконально о ее владельце и, повиснув у него на хвосте, добраться до оптовика. А чтобы, когда придет время, хозяин притона не раздумывал долго, стоит ли быть откровенным с операми, нужно было собрать полновесные доказательства его активного участия в сбыте «дури». Когда перед носом маячит перспектива «от шести до пятнадцати», люди становятся сговорчивыми и перестают заботиться о своей репутации в «деловых» кругах.

Игорь, никогда не отказывавшийся подсобить сыщикам, согласился помочь Саве, которому было поручено наблюдение за посетителями притона. Вся группа пахала в круглосуточном режиме, и людей катастрофически не хватало.

С крыши одного из соседних домов подходы к интересующему оперов «адресу» просматривались просто отлично. Жаль, что было далековато: невооруженным глазом трудно рассмотреть подробные приметы визитеров. Поэтому Савельев на первое дежурство взял с собой бинокль. А на следующий день Игорь притащил недавно полученный для пресс-группы фотоаппарат «Зенит» с целым комплектом телеобъективов.

И сегодня он радовался от души. Наконец-то удалось принести реальную пользу в важном деле. А самое главное — отплатить добром Корейцеву, который первым в УВД протянул дружескую руку молодому офицеру пресс-группы и ввел его в потрясающе интересный мир оперативной работы.

Зазвонил телефон. Борис взял трубку:

— Так, так… В гостинице, говоришь. Впервые у нас? Вот почему мы его не могли зацепить… Передачу зафиксировали? Молодцы! Перекупщика не трогайте. Мы его встретим у притона, он с «дурью» по городу шарахаться не станет. Зайдет в хату, пропустим для надежности двух-трех гостей, а потом хлопнем всех тепленькими. Вы, главное, основного сбытчика не упустите.

Корейцев, явно испытывая терпение оперов, не торопясь положил трубку, молча подошел к сейфу, засунул в него папку с материалами и вытянул с нижней полки ПМ в оперативной кобуре.

— Кому стоим? Работать будем?

— Боря, не томи душу! Кто?

— Фрунзик Арутюнян. Уроженец города Фрунзе. Гостиница «Магадан», триста двадцатый номер. Живет месяц, платит коридорной и уборщице по полсотни в неделю за то, что те не лезут к нему в номер и не требуют сдавать ключи. Пакет перекупщику отдал, как шпион в кино: обменялись одинаковыми сумками в буфете.

— Ну, красавец! Умный, значит, да? — опера явно завелись. Их глаза зажглись боевым огнем…

Интересно, икалось ли в этот момент «умнику» — гастролеру?

Притон накрыли по отработанной схеме. Одновременно по двум десяткам адресов пошли группы поголовно мобилизованного областного и городского розыска.

Игорь готов был локти кусать от злости.

Никчемное совещание, каких хватает в любых советских госучреждениях, затянулось, и он опоздал на обыск. Постовой на входе в УВД сказал, что «корейцы» с полчаса как уехали, передав ему привет.

Сердито поглядывая на сумку с фотоаппаратурой, Пресса размышлял, что предпринять.

Можно, конечно, отправиться самостоятельно. Но это — рискованное мероприятие. Вдруг сыщики изменили планы и решили пока не идти в «хату», а потихоньку отлавливают посетителей на выходе. Хороша будет картинка, если одному запереться в «адрес» и испортить ребятам все дело.

Но и прозевать такое мероприятие просто невозможно.

В конечном счете, Игорь принял соломоново решение: одеться по гражданке (благо, аппараты в обычной хозяйственной сумке) и покрутиться возле притона. Если сыщики рядом, его быстро засекут и отправят, куда надо.

«Прогулка в окрестностях» ничего не дала.

Тогда Пресса направился в подъезд, прошел мимо заветной ободранной двери на третьем этаже и, только убедившись, что в подъезде никого нет, тихонько вернулся назад.

Приложил ухо к двери — так и есть: знакомые голоса и характерные звуки обыска. Поскрипывают открываемые дверки, постукивают задвигаемые ящики.

Игорь позвонил. Все моментально стихло.

Женский голос сердито спросил:

— Кто там?

— Свои.

За кого уж его приняли, неизвестно, но вдруг женщина истошно завизжала:

— Беги! Менты!

Пресса засмеялся. Точнее, хотел засмеяться. Но в ту же секунду дверь распахнулась, Савины клешни выметнулись из полумрака прихожей и, вцепившись в куртку, вбросили его в квартиру. Через мгновение Игорь лежал лицом на грязном полу. Острое колено нестерпимо больно давило на позвоночник, а непомерная тяжесть навалившегося опера не давала не то что вякнуть, даже просто вздохнуть.

Руки «задержанного» завели назад, щелкнули «браслеты», и (наконец-то!) Игоря повернули лицом к свету.

— О! Пресса! — радостно заржали опера.

Посмотреть на эту картинку собралась вся группа. Каждому вновь подошедшему объясняли, что произошло, каждый удивлялся и комментировал ситуацию. Но ни одному сукину сыну не пришло в голову, что коллега сидит на заплеванном полу и, между прочим, до сих пор в наручниках.

В конце концов, отдышавшийся «злодей» разъярился и ядовито попросил:

— Вы мне хоть права зачитайте, как в Америке.

Быстров, хозяин наручников, спохватился и полез по карманам искать ключик от них.

Не найдя, вспомнил, что ключ остался в ящике стола, в кабинете.

То, что наручники у Вовки нестандартные, с фиксаторами, привезенные в подарок «из-за бугра», знала вся управа. Поэтому всем участникам происходящего (кроме одного, угадайте — кого?) стало еще смешнее.

Слава Богу, нашелся хоть один порядочный человек.

Постоянный посетитель притона Женька, по кличке Золотой, отсидевший одиннадцать лет из своих двадцати семи, взял у сожительницы хозяина заколку для волос, и через полминуты забугорье было посрамлено. Стук упавших «браслетов» слился с облегченным вздохом Игоря.

* * *


Содержатель «хаты» попытался сначала поиграть с сыщиками в обиженную невинность, но у тех не было времени на игрушки и долгие беседы с подонком. Его молча провели по кабинетам, в которых допрашивали задержанных клиентов и по коридору, вдоль стен которого выстраивались постоянно прибывающие «гости». Затем, усадив за стол, опера шлепнули перед ним пачку фотографий и кучу опечатанных в полиэтиленовых мешках коробков, кульков и пакетиков с «дурью».

«Бизнесмен» посерел, его вдруг прошиб нервный насморк, и с этого момента говорить ему мешали только беспрерывно текущие сопли.

Кроме того что опера уже знали сами, перекупщик сообщил три очень важные вещи.

Во-первых, Фрунзик снабжал «товаром» еще двух барыг. Те перепродавали анашу только нескольким проверенным клиентам, поэтому и не засветились перед розыском. И сейчас у них дома есть травка. Во всяком случае, вчера была. Да, конечно, адреса и фамилии он назовет!

Во-вторых, цепочка не замыкалась на предприимчивом армянине. Он как-то проговорился о том, что часть «товара» получил под реализацию от человека, «у которого анаши так много, что вам тут и не снилось». А на предложение партнера вывести его на поставщика только рассмеялся:

— Ты хочешь, чтобы я сам себя заработка лишил? По-моему, я по божеской цене продаю, и ты свою долю снимаешь.

А в-третьих, полиэтиленовые мешки с «травкой» Арутюнян держит в гостиничном номере под шкафами и под кроватью. На случай визита милиции с обыском защитная версия проста и убедительна:

— Мало ли кто тут до меня жил. Да и, вообще, гостиница — проходной двор, можно подкинуть что угодно.

«Корейцы» призадумались. Лобовая атака тут не годилась.

Борис, скрыв брезгливость, подсел к перекупщику:

— Ну что ж, чистосердечное признание — вещь хорошая. Но больно уж статья у тебя тяжелая. Надо как-то исправлять, что ты натворил…

— А как?

— Ну, слушай…

* * *


Фрунзик благодушно роскошествовал. Отличный коньяк, фрукты — и плевать на противную магаданскую погоду, от которой немеет все тело, а кожа вместо благородного смуглого оттенка приобретает цвет подгнившего баклажана. Две веселые девчонки уже перекочевали к нему из-за соседнего столика, где перед этим изображали подружек-недотрог. «Ага, как же, кофе они пришли пить в кабак в одиннадцатом часу вечера! Наверное, надо взять обеих. Поломаются, конечно, для начала, а потом на дармовой выпивке разойдутся так, что не остановишь. К себе в номер тащить нельзя, но дежурная на этаже откроет любой, только помаши червонцем перед носом. И, вообще, жизнь хороша, дела идут на лад, скоро домой. Осталось два пакета с «товаром», но его свели с людьми, которые обещали завтра все забрать, да еще и сделать очень приличный заказ. Большим оптом работать лучше. Пусть цена подешевле, зато риск минимальный, и оборот идет быстро».

Вдруг у входа в зал Фрунзик заметил чью-то знакомую фигуру, делавшую непонятные знаки руками.

«О! Васька! Чего он сюда приперся? Гульнуть? Нет, вроде ищет кого-то. Меня? Точно, вон кивает. Вот ишак, я же ему сказал, нам нельзя светиться вместе без нужды! Да что там стряслось?»:

— Чего тебе надо? Ты же только сегодня товар забрал, еще что ли нужно, потерпеть не можешь?

— Ты не шуми, а спасибо скажи, что я тебя нашел! Ты Кольке «план» продавал?

— Какому Кольке?

— Ладно, не придуривайся. Здесь в Магадане все про всех знают: и что надо, и что не надо. Да он и сам болтал среди своих.

— Вот скотина, больше ничего не получит.

— Это точно, не получит: взяли его только что. Сейчас обыск дома делают. Через час-другой на допрос потащат, и он всех посдает, я его знаю… Я уже все подчистил, рвану на трассу, залягу на месячишко, пока все утрясется. Ты тоже смывайся.

— Ой, мама! — чудесное настроение Фрунзика, как холодным душем, смыло.

Швырнул официанту деньги, шикнул на увязавшихся было за ним девиц: «Пошли вы…!» — и почти бегом помчался в номер.

На скорую руку покидал вещи в чемодан.

«А товар? Оставить — зацепка ментам. Смыть в унитаз? Такие деньги! Это половина его прибыли! Ведь еще должен за травку, придется из своих отдавать, все расчеты к черту! — (выглянул в коридор, посмотрел в окно — все тихо). — Время еще есть. Унести, спрятать пока. В крайнем случае, в следующий приезд продам».

С трудом сделав спокойное лицо, не торопясь спустился в фойе. Огляделся. Все тихо. Только из-за двери, ведущей в ресторан, несутся звуки музыки и пьяного веселья. Да если что, его бы предупредили. Всем проплатил. Вон администраторша улыбается, лебезит:

— Уезжаете? Погостили бы еще.

— Да нет, пора домой, спасибо.

Уже направился было к выходу, но тут из ресторана вывалились отшитые им девицы в сопровождении подвыпившего рослого парня.

— Вон он, этот чурка, что к нам приставал!

— Да вы что, девочки! Я наоборот…

Глаза администраторши округлились, она хотела что-то сказать, но, явно испугавшись, тут же захлопнула рот. Вовремя! К ней ловко подвинтил и уставился в упор невысокий светленький парнишка с нахальной физиономией.

— Ты что подруг наших обижаешь, а? — с ходу наехал на Фрунзика рослый. — Ты что думаешь, на вас тут в Магадане управы нет?

«Наверное, кто-то из местных крутых, придется откупаться: разбираться и искать защиты некогда» — подумал Фрунзик и жалобно затараторил:

— Да нет, нет! Я со всем уважением, может, девочки что-то не так поняли. Я их угостить хотел, но ко мне друг пришел. Извините меня, девочки. Я сильно извиняюсь. Я вам сейчас столик закажу, чтоб не обижались.

Парень сразу заулыбался. Перспектива бесплатного угощения заставила сменить гнев на милость. Но повыступать еще хотелось, да и цену надо было набить поболее. Поэтому, с трудом изобразив подозрительность и старательно выговаривая непослушным языком слова, он спросил:

— А ты угольник-то не сбондил?

— А?

— Твой чемоданчик, спрашиваю, или спер у кого?

— Нет, нет, мой чемодан, и все вещи мои! Вон, товарищ администратор знает! — от страха и напряжения у Фрунзика все вылетело из головы. Он видел только нагловатую усмешку парня да искоса следил за его здоровенными кулачищами.

— Точно его? — строго вопросил крутой.

Администраторша молча, с каким-то странным выражением лица, покивала головой.

— Ну и хорошо, — внезапно протрезвевшим голосом сказал Сава и ласково положил чугунную лапу на плечо оцепеневшего Арутюняна.

Андрей Лепенев наконец прекратил гипнотизировать администраторшу, заговорщицки подмигнул ей и, достав из внутреннего кармана куртки бланки протокола осмотра, ласково сказал своей визави:

— Ну что, Людмила Александровна, посмотрим у гостя чемоданчик?

* * *


В такси они сесть не успели. Мощные динамики на крыше аэропорта разнесли по площади:

— Сотрудников милиции, прибывших из Магадана, просят пройти к справочному бюро.

Возле справки толпилось немало народу, но рыбак рыбака узнает издалека.

Плотный, круглолицый киргиз лет тридцати пяти, расплывшись в морщинках приветливой улыбки, двинулся навстречу мгновенно срисовавшим его магаданцам:

— Бутубек. Добро пожаловать на нашу землю, как долетели?

Гости заулыбались. Вот уж истинно: зашей опера в любую кожу, но глаза у него будут все те же, хитрые буравчики, не теряющие цепкости и при самом благодушном выражении.

— Давайте, ребята, в машину, в дороге познакомимся.

— Спасибо, что встретили. Мы так неожиданно к вам сорвались…

— Обижаете! Ваш начальник позвонил нашему начальнику, сказал, что вы уже в воздухе. Поэтому барашка из деревни привезти не успели, но места в гостинице есть, машина есть, я есть — значит, все будет, как положено. Куда едем: сначала в гостиницу или сразу в МВД?

— Сразу в МВД, надо определиться по завтрашнему дню.

Совещание в МВД Киргизии началось со встречи с САМИМ первым заместителем министра, курирующим уголовный розыск. Для республики — фигура. Аудиенция заняла пару минут, но больше и не потребовалось, так как было сказано главное:

— Помочь всем, чем можем. Если вы (кивок в сторону подчиненных) меня опозорите перед гостями, мне будет стыдно показаться на глаза министру!

Вторая часть проходила в более непринужденной обстановке: за закрытыми дверями и накрытым столом в кабинете начальника отдела по борьбе с наркоманией.

Слегка вспотевший Бутубек, вытирая лоб большим носовым платком, вполголоса поделился впечатлениями:

— Я САМОГО в последний раз видел, когда в нашем отделе итоги за год подводили. Вот он нам дал тогда. Меня не поднимали, и то до сих пор ноги дрожат, как вспомню.

Структура руководства в киргизском МВД была такой же, как и во всех других министерствах всех национальных республик: первый руководитель — местный, его первый зам. — русский. Такую иерархию старались сохранять вплоть до самых нижних звеньев. При этом в полном соответствии с принципами интернационализма и человеческой природой местные руководители мгновенно усваивали хитроумные приемы русской бюрократии, а русские кадры — байский дух азиатских начальников.

Внизу вообще царило искреннее согласие. Рядовые сотрудники, пашущие бок о бок и принимающие в случае неудачи одинаковую позу на начальственных коврах, задумываться о национальном вопросе просто не имели времени.

А потому хорошо поддавший русской водочки Бутубек выкатил такую серию киргизских анекдотов, что и его интернациональные коллеги и гости просто лезли под стол.

Между делом порешали и вопросы завтрашней экспедиции.

— Надо бы на разведку съездить сегодня вечером, — заметил Сава.

— Вот покушаем и поедем, — добродушно ответили хозяева.

Через пару часов, выбравшись из-за стола и придерживая друг друга на опасных участках маршрута, вся компания прокралась хитрыми переходами на улицу, миновав парадный подъезд министерства. Руководящий состав отдела был погружен в УАЗик и отбыл домой, а Бутубек, без малейших сомнений водрузившийся за руль своего «Жигуленка», повез магаданцев размещаться в гостинице.

На полпути вспомнили, что в МВД остался Фрунзик, которого закрыли в одном из кабинетов, отключив телефон и щедро поделившись блюдами с гостеприимного стола.

Остановившись возле постового гаишника, опера и к ним примкнувшие развернули дискуссию, стоит ли возвращаться сейчас, или забрать узника, когда поедут искать дом оптовика, обладателя несметных наркосокровищ.

Пожилой, умудренный опытом старшина, обойдя машину, вставшую чуть ли не в центре перекрестка, осмотрел номера, глянул на водителя, немного послушал, о чем идет разговор за открытыми окнами салона, и сердито махнул жезлом застопорившимся участникам движения, как бы говоря: «Ну чего встали, не видите: у людей важный разговор!».

Но надо думать, он вздохнул с облегчением, когда дискуссионный клуб все-таки стал смещаться к гостинице.

В седьмом часу вечера неугомонные борцы с наркомафией закончили обсуждение всех мировых проблем, решили оставить Игоря в гостинице на хозяйстве и, наконец, отчалили от борта громадины с гордыми буквами на фасаде: КЫРГЫЗСТАН.

Игорь, ничуть не расстроившись, немного погулял по окрестностям, на всякий случай купил по пути в аптеке три набора «антигриппина», а через полчаса, вдоволь наплескавшись под душем, уже дрых без задних ног в чистой постели.

Проснулся он от странного ощущения: в душной комнате вдруг стало нестерпимо холодно. Пытаясь спросонок сообразить, где находится, Игорь привстал, откинув одеяло, и тут же свалился, скрюченный приступом жуткого озноба. Судороги били его, невыносимой болью сдавливая мускулы и сводя челюсти до хруста в зубах.

Приехали! Грипп.

Чуть-чуть отдышавшись, Пресса снова сделал попытку встать, чтобы добраться до так предусмотрительно купленных порошков. Но снова рухнул, превратившись в обезумевшую гармошку и уплывая в беспамятство.

Наконец, с неимоверными усилиями, он все-таки добыл пакетик с кисло-жгучей смесью и, бессильно стянув со стола графин, запил ее холодной несвежей водой. От первого же глотка снова накатил озноб, и страшно захотелось горячего чаю. Покачиваясь и плавая в розоватом тумане, Игорь еле-еле натянул одежду и по стеночке выбрался в холл.

Две дежурных по этажу, пожилые киргизки в пестрых платочках, влипнув в экран, смотрели «Рабыню Изауру».

— Извините, у вас чай есть? — голосом умирающего лебедя спросил Игорь.

— Нэт! — не оборачиваясь отрезали тетки.

— А кипятильник или чайник?

— Нэт!

Болящий вздохнул и, ежесекундно подергиваясь, поплыл обратно.

Больше всего бесила полная беспомощность. А рядом — никого!

Шторм продолжался, и в какой-то момент Игорь вдруг почувствовал, что если немедленно не выпьет чаю, то умрет. Просто остановится судорожно прыгающее сердце — и все.

Помирать, так на виду, хоть «скорую» вызовут, — и он из последних сил вывалился в коридор.

«Рабыня Изаура» закончилась. Оживленно обсуждавшие страдания бедной мулатки женщины удивленно уставились на появившееся из номера привидение и хором воскликнули:

— Ай, что с тобой?

Номер они покинули только через час, обставив пузатыми чайничками с бесценным зеленым напитком благостного, истекающего потом постояльца. Да и то отлучились ненадолго. Проигнорировав скудноватый гостиничный буфет и направившись в соседнее кафе, добросердечные хозяйки чуть не переругались, решая, что лучше принести больному покушать: горячий наперченный лангман или куриный бульон. А потом, придя к соглашению, притащили и то и другое прямо в горшочках, завернутых в полотенца.

Во втором часу ночи в номер ввалился мокрый и окончательно промерзший Сава, вернувшийся с рекогносцировки.

Чтобы оценить обстановку, особенных дедуктивных способностей не требовалось, поэтому Толик не стал будить товарища. Сочувственно покачивая головой, он слопал нетронутый лангман, запил остывшим чаем и отправился спать.

Разбудил Игоря ожесточенный спор возле его кровати.

Пытаясь умерить природную пронзительность своего голоса, маленькая коридорная ругалась на Саву:

— Зачем будить? Он больной совсем. Какая работа, с ума сошел что-ли?

Толик, озадаченно глядя на нее сверху, пытался отразить неожиданную атаку:

— Да если я его не разбужу, он меня потом до печенок достанет. Вы же не знаете, какой у него характер противный. О, смотрите, он сам проснулся!

Укоризненно покачав головой, женщина ушла.

Игорь глянул на часы: семь утра. Дома, в Магадане, уже был разгар дня, и поэтому сон ушел легко. Вчерашнее напоминало о себе ноющей болью в мышцах и слабой истомой во всем теле.

«Вот и веди здоровый образ жизни, — ухмыльнулся Пресса. — Не курю, не колюсь, а от ломки не спасся. А так ничего, даже удивительно».

— Вставай, симулянт, а то проспишь все на свете.

— Не дразни болящего, Бог накажет. Это ты у меня тут все сожрал?

— Больному такую тяжелую пищу нельзя. Пей бульончик. Ехать сможешь?

— Нет, здесь останусь! Вот смеху-то будет: слетать во Фрунзе, чтобы здесь в соплях проваляться. Не дождешься! Катись за чаем, обжора, а то я теткам расскажу, кто у меня все слопал. Они тебя на молекулы порвут.

В Кара Балта, большое село в предместьях киргизской столицы, группа приехала в начале девятого.

Вездесущий Бутубек раздобыл для них микроавтобус, кинолога со знаменитой на всю республику спаниелькой Беллой и, к неописуемому счастью Игоря, двух телеоператоров республиканского телевидения с профессиональной видеокамерой.

По пути заехали в райотдел, где высоких гостей из МВД дожидались начальник РОВД и чуть ли не весь отдел уголовного розыска. О предстоящем визите их предупредили еще вчера вечером, но о цели приезда сообщили весьма туманно. Поэтому личный состав, на всякий случай, всю ночь занимался писаниной, восполняя обычные в сыске прорехи в бумаготворчестве.

После обязательного чаепития и отвлеченной беседы перешли к делу.

Начальник РОВД вызвал в кабинет сыщика, работающего по линии наркомании, и участкового, в чьем ведении находился дом «наркобарона»:

— Как вы допустили, что у вас под носом творятся такие безобразия? Завтра министр скажет, что Кара Балта весь Союз наркотиками снабжает! Ну, я с вами разберусь! Езжайте с ребятами, чтобы наизнанку там все вывернули!

В заключение было сказано еще несколько фраз по-киргизски. Милиционеры опустили глаза и, несмотря на смуглую кожу, покраснели так, что об них спички зажигать можно было.

— Извините, — воспитанно сказал начальник, — мне было трудно подобрать русские слова, но смысл такой, что надо правильно организовывать работу.

Бутубек ухмыльнулся, а Сава тихонько шепнул:

— Как в том анекдоте: «Ты не прав, Вася, что капаешь мне расплавленным оловом на макушку…».

Перед уходом, Игорь, специально оставивший недопитый чай в изящной пиалушке, достал пакетик с антигриппином и, высыпав в рот, быстро запил. Впереди долгий день, и, не дай Бог, повторится вчерашний приступ.

Поймав удивленные взгляды местных коллег, Сава охотно пояснил:

— Это наш специалист по кокаину. Он его обычно уничтожает путем поедания. Так привык, что даже от гриппа только кокаином лечится.

Это заявление несколько разрядило обстановку, а главное — киргизы перестали дуться на свалившихся им на голову магаданцев, полностью переключив внимание на Толькин бенефис. Через пятнадцать минут они уже заглядывали Саве в рот и восторженно хлопали его по плечам после каждой реплики.

* * *


Вообще, жизнь, в большей части своей, — штука скучная. И если бы не фантазия литераторов и киношников, особо удивляться и ужасаться было бы нечему. Нет, конечно, ужасов в нашей жизни и до перестройки хватало и сейчас добавилось. Но они не были так высокохудожественно оформлены.

Ну посудите сами. Завершалась достойная хорошей повести транзитная операция «Магадан — Кара Балта». Но не было белоснежной виллы с бассейном. Не было плечистых охранников с «Береттами» под смокингами. Не летали на бреющем вертолеты, обстреливая мужественных сыщиков из авиационных пушек. И даже захудалый «Кадиллак» с бронированными стеклами ни разу не заезжал во владения сельской акулы подпольного бизнеса.

А был грязный двор с дощатыми сараями, обычным почерневшим деревянным домом-развалюхой, вонючим, с убогой обстановкой. Была неопределенного возраста хозяйка, замученная бытом, и не поддающимися подсчету ребятишками. И был разбуженный операми тридцатипятилетний уйгур с прозаическим именем Коля, небритый, сердито зыркающий красными воспаленными глазами.

Киряков, присев на стоящие в кухне бумажные мешки то ли с мукой, то ли с комбикормом, и, положив на колени дипломат, приготовился писать протокол.

Сыщики вели обыск. Операторы снимали. Игорь шепотом их консультировал.

Начали, как обычно, с личного досмотра. Ребятишек отправили к соседям, хозяйку обыскивать было некому, поэтому, привычно «пробив» карманы Николая, принялись за помещения.

Вошел кинолог с Беллой, но собачка повела себя странно. Она села на порог, недоуменно посмотрела на кинолога, а потом внезапно стала носиться по дому, заливаясь судорожным лаем.

— Ладно, так обойдемся, уведи ее, — морщась от головной боли, сказал Киряков.

Он неважно себя чувствовал и был раздражен. Вчера за столом старался вести себя разумно, за молодежью не гнался, вроде не должен маяться, а поди ж ты. Возраст, что ли?

— Давайте соблюдать порядок. Николай, я предлагаю вам добровольно выдать находящиеся в доме незаконно хранящиеся предметы: оружие, боеприпасы, наркотики, а также деньги и ценности, нажитые преступным путем.

— Какие деньги? Одни долги. Дом строить надо, жить надо, — угрюмо отозвался Коля.

— А наркотики? Анаша?

— Вы на ней сидите.

Опера, настроившиеся на обычные процедуры поиска окурков, пакетиков с разовыми дозами, а при большой удаче — целлофановых кульков с килограммом-другим марихуаны, замерли, недоверчиво посматривая на хозяина.

— Что?

— Вы на ней си-ди-те!

Киряков поднялся, раскрыл мешок, на котором так уютно устроился, зачерпнул полной горстью плотно набитую «зелень»…

Вот теперь до всех дошло, что за знакомый тяжелый запах висел в доме и отчего обезумела лохматая специалистка по поискам граммов наркоты, запрятанных в хитроумные тайники.

Три с половиной мешка отборной, измельченной и просеянной конопли стояли на затертом земляном полу. Десятки тысяч доз — сотни исковерканных судеб — в прозаических хозяйственных крафтмешках.

— Еще есть? — спросил оправившийся Киряков.

— Нет, все.

Чем отличаются настоящие профессионалы от любителей, получающих зарплату?

Да, налицо был результат, превзошедший все ожидания.

Да, опера добрались до первоисточника. Еще до начала официального допроса, отвечая на вопросы сыщиков по ходу обыска, Николай рассказал, как ездил в Чуйскую долину, заготавливал и сушил коноплю. Как по тропам обходил милицейские кордоны, погрузив на лошадь мешки со своим будущим богатством, а потом, дома, во дворе рубил травку лопатой и просеивал сквозь железное решето.

Но нашли свое место в опечатанных кульках и найденные выкуренные «косячки», и микрочастицы из карманов, и смывы с рук и зубов хозяина. Для следствия размер вещдока роли не играет. В этом процессе мелочей нет.

И, мягко говоря, нестандартное начало обыска не означало, что результат его мог бы быть другим.

Подтверждением этого факта стали еще три мешка с «дурью», выкопанные на сеновале.

— Николай, а почему ты про них не сказал?

— Забыл.

— А может, на черный день оставил, детишкам на молочишко? — зло спросил местный сыщик.

— Забыл.

— Что у тебя на чердаке дома? Лестница есть?

— Нет лестницы. Нет там ничего.

— Ну-ну, — ловкий, сухопарый участковый, у которого после напутствия начальника райотдела так и рвался наружу служебный энтузиазм, как кошка, вскарабкался по стене и скрылся на чердаке.

— Держите, — в черном лазе показался первый мешок.

Сава принял его, встав на цыпочки.

— Мне продолжать съемку? — не отрывая глаз от видоискателя, спросил Игоря телеоператор.

— Конечно, конечно!

— А может, там цемент?

— Я бы за…ся его принимать, — по-прежнему стоя на цыпочках, небрежно отозвался Сава и, спохватившись, добавил, сердито глядя на камеру, — …в смысле, мешки бы тогда были тяжелые…

Игорь, постояв на сыром ветерке, озяб и отправился в дом. Киряков по-прежнему оставался в кухне. Пересев на колченогий табурет, поближе к печке, он еле успевал опечатывать и вписывать в протокол трофеи розыскной команды. В углу росла гора изъятых мешков, заканчивались полиэтиленовые пакеты, прихваченные с собой для упаковки вещдоков.

— Что-то мне плоховато, голова кружится, — пожаловался следователь Игорю.

— Да это, наверное, от запаха. Сколько «дури» — и курить не надо: так нанюхаешься.

Наконец обыск закончился.

Огласив протокол и закончив возню с подписями, Киряков скомандовал:

— Все в машину. Ну что, Коля, поехали.

Упорно молчавшая все это время хозяйка подошла к мужу:

— А мне с детьми теперь что делать? Говорила я тебе: не надо, не надо!..

Николай отвернулся и ссутулившись вышел.

— Плохо говорила, — не вовремя встрял участковый. И тут же пожалел об этом.

Женщина, в приступе бессильной злости и черного отчаяния, начала что-то выкрикивать, заводясь все больше и больше, пока не перешла на непрерывный яростный речитатив.

Бутубек и местные милиционеры сначала пытались урезонить ее, а потом вдруг засуетились и, повыскакивав со двора, побыстрей уселись в микроавтобус.

— Что она кричит? — спросил любопытный Игорь.

— Проклинает нас, — с суеверным ужасом ответил участковый.

— А чего вам бояться? — удивился Сава, — вы тут ни при чем, а на нас только чукотские проклятья действуют.

— Э, ты не знаешь! — неожиданно серьезно сказал Бутубек, — у уйгурок черный глаз! — И убежденно добавил:

— Приедем домой, надо к бабкам сходить, пусть снимут проклятье.

По пути в райотдел заехали в магазин и взвесили улов на промышленных весах. Только упакованная в восемь мешков марихуана потянула на семьдесят два килограмма.

— Мужики, а ведь это и по Союзу неслабый результат! — развеселился Игорь, предвкушая потрясающий телесюжет.

У операторов тоже радостно блестели глаза: не каждый день удается попасть с камерой в центр сенсации.

— Второй, — авторитетно подтвердил Бутубек, — мы месяц назад караван взяли, больше ста двадцати кило, министр поздравил, сказал, что это рекорд года. А за нами сорок восемь килограммов шло, у соседей в Казахстане.

— Ну, теперь ваш САМ доволен будет.

— А нам все равно по голове настучат, — сообщил участковый. — Сегодня еще раза два: как приедем, и когда начальник РОВД с министерством поговорит. А потом еще весь год склонять будут.

— Тебе хорошо, — грустно отозвался опер, — ты капитана получить успел, а мне теперь до пенсии в старлеях ходить.

— Ладно, не плачьте, — покровительственно завершил тему Бутубек, — поговорю с шефом, поможет.

Киряков участия в разговоре не принимал. Он сидел откинув голову на спинку сиденья и учащенно дышал.

Машина раскалилась под ярким солнышком, запах конопли стал просто нестерпимым.

— Окно откройте, — попросил кинолог, — а то собачке плохо.

— Тут человеку плохо, — озабоченно отозвался Игорь и тронул рукой лоб следователя.

— Ого, Петрович, да ты огнем горишь! Надо быстрей домой, в гостиницу.

Киряков открыл слезящиеся глаза:

— А потом специально возвращаться для допроса и очных ставок, да? Или все сроки погорят, и дело развалим. Пока не закреплюсь, никуда не поеду. Давайте в райотдел.

Картинка была что надо.

Красный, как рак, еле выговаривающий слова и время от времени теряющий нить разговора следователь допрашивал багроволицего, страдающего от ломки, косноязычного наркомана. Глаза у них были тоже одинаковые, как у родных братьев: в алых прожилках по мутному полю.

— Начальник, разреши «косячок» выкурить, не могу уже, — хрипло взмолился Николай.

— Ты что, хочешь, чтобы я с тобой на одной скамейке оказался? — голосом близнеца отозвался Петрович.

Этот диалог повторялся с периодичностью приблизительно в десять минут. Было очень похоже на то, что оба участника разговора каждый раз просто забывали о том, что тема уже обсуждалась.

Игорь, серьезно опасаясь, как бы Киряков в ходе допроса не отключился, сидел рядом с ним. Когда Петрович в третий раз выронил авторучку, Пресса взял чистый бланк, быстро переписал шапку протокола и стал вести его сам.

Заветные порошки, даже в двойной дозе, следователю не помогали. И Сава, на втором часу допроса появившийся в кабинете с подозрительно довольным лицом, позвонил в «скорую»:

— Пусть приедут, какой-нибудь укол впорют.

Еще через полчаса он, выругавшись, спросил у кого-то из местных, по виду русского:

— У вас что, «скорая помощь» пешком ходит?

— А ты встречать ее выходил?

— Зачем встречать? Ваш дежурный что, не знает, где мы, не может проводить?

— При чем тут дежурный? — удивился собеседник, — надо встретить, вежливость проявить, деньги дать. Зачем сами звонили? Вы бы нам сказали, мы бы все решили, как нужно.

— Ну и порядки тут у вас!

— Э, я здесь родился и то не всегда их понимаю, а ты хочешь за один день разобраться…

Смех смехом, но мужеству Кирякова можно было позавидовать.

Закончив допрос, он выпил литровый пузатый заварничек свежего чаю и, упрямо наклонив голову, скомандовал Игорю:

— Давай Арутюняна, проведем очную ставку.

— Когда Фрунзик вошел в кабинет, Николай все понял окончательно. Вспыхнувшая в глазах ненависть мгновенно выжгла из них боль и тоску:

— Ах, как ты мне сразу не понравился! И ведь какие хорошие люди за тебя поручились…

Фрунзик скромно потупил свои блудливые глазки.

«Хорошие люди» уже сидели в камерах райотдела и ждали своей очереди.

Когда Киряков закончил все следственные действия с Николаем и выписал «сотку», в кабинет зашел опер из райотдела, участвовавший в обыске. Пристально посмотрев на съежившегося уйгура, он с нехорошей усмешкой протянул:

— Ну что, Коля-джан, пошли. Нам с тобой теперь долго общаться…

— Сейчас, сейчас, я только хочу еще следователю сказать…

— Ну, скажи, скажи! — еще раз ухмыльнувшись, опер вышел из кабинета.

— Заберите меня, заберите, я вас прошу!

— Куда забрать? — удивился Петрович.

— К себе, в Магадан! В вашу тюрьму! Вы не понимаете, что со мной здесь будет, я прошу вас!

— Я не могу этого сделать.

— Почему?

— По разным причинам, но поверь, не могу.

— А-а-х! — словно сломавшись, Николай осел на стул.

Через несколько минут его увели.

Только в восьмом часу вечера магаданская троица добралась до своих кроватей. Видя их состояние, даже энергичный Бутубек не предпринимал попыток продолжить «культурную программу».

Но это было уже неважно.

Было сделано главное: перекрыт еще один источник отравы. СДЕЛАНО ДЕЛО.

* * *


А о памятной культурной программе природа гостеприимной республики позаботилась сама.

Через день после обыска в Кара Балта Игорь играл в карты с Савой и Киряковым в их номере на двенадцатом этаже. Толик так и не поддался заразе, бушевавшей в столице Киргизии. Его коллеги тоже уже отошли и даже вполне прилично выглядели.

Резались азартно, в «тыщу», но не зарывались: игра шла «на уши». До отъезда в аэропорт оставалось еще полдня, и неудачник имел шанс приехать домой в весьма неприглядном виде.

Вдруг Игоря качнуло. Красивый вид за окном плавно поехал влево-вправо.

Пресса поморщился: «Проклятый грипп, еще осложнение какое-нибудь не хватало заработать! — но подняв глаза на партнеров, он увидел, что Киряков тоже как-то странно смотрит перед собой, ухватившись за стул. — Коллективное головокружение?».

Раздался неприятный, пробивающий до позвоночника гул, и картинка за окном снова поплыла в сторону. На столе мелодично зазвенела оставленная в стакане чайная ложка, а над головой вдруг стала раскачиваться люстра.

— Землетрясение! — выдохнул Сава.

Втроем они вылетели в коридор, к лифту, но он уже был набит битком.

В холл дружно высыпалась японская делегация (магаданцы знали их, так как приехали в один день, и раскланивались при встречах на правах старых знакомых).

Два японца немедленно кинулись к лифту. Один остановил ногой уже начавшую закрываться дверь, а второй, что-то крича, стал за руку выхватывать людей и направлять к лестнице.

Кто-то из пассажиров лифта попытался было взбрыкнуть, но его так ловко перехватил и подправил в зад коленом еще один японец, что тот по инерции проскочил два лестничных пролета.

Тут на помощь подоспела переводчица:

— Нельзя в лифт, его заклинит или оборвет!

Народ внял и кинулся вниз пешком.

А маленький изящный человечек, отнюдь не самурайской наружности, остался на площадке, подпирая ногой дверь лифта, чтобы никто не смог его вызвать на другой этаж.

Вот это был бег!

Игорь, оказавшись на улице в группе, которую, как опытные овчарки баранов, отогнали из опасной зоны все те же японцы, с удивлением заметил, что на плече у него висит чехол с видеокамерой. В руке — подаренная киргизскими телевизионщиками здоровенная бобина с записью обыска.

Как он успел заскочить в свой номер на четвертом этаже, а затем еще и обогнать остальных, оставалось загадкой.

Еще два раза качалась под ногами земля. Два раза прощально кланялись гордые буквы на фоне бездонно синего неба, на всю жизнь вписавшись в души уезжавших гостей.

* * *


А дома их снова встретил снег. И любимые женщины. И работа на Восьмое марта.

Сыск вечен.

Спросите оперов, они подтвердят.


Фома


— Что мы сами себе голову морочим? Под любое из дел, где Фома светился, взять постановления на обыска, перетрясти адреса. У подруги его на хате точно барахло ворованное есть. Расколем ее и — вперед.

— А основание? С какой радости тебе следователь постановления на обыска вынесет?

— Уболтаем как-нибудь. Напишем рапорта, что, по оперативным данным, кражи совершил гражданин такой-то. Надо будет, через руководство нажмем. Сколько можно глухари плодить?

— А прокурор? На него тоже нажмешь? Тебе, родной, в Штатах работать надо. Это у них судья под присягу полицейского санкцию на обыск дает. А у нас менты — люди второсортные. Тебе под твое честное слово восемь понятых надо и полсотни свидетелей. Не даст прокуратура санкцию. Чего ради им рисковать? Не дай Бог, проколемся, такой визг поднимется! Адвокаты, пресса…

— Вы как про девицу размечтались: даст, не даст! Не в этом дело. У этого хлопца высшее сумасшедшее образование, его на понт не возьмешь. Отмажется от вещей. В крайнем случае, скажет, что купил по дешевке. На городском рынке, у мужчины среднего роста, среднего веса и средней наружности. И все — приехали. Его только на горячем брать.

— Ну спасибо, разъяснил. Адресок, если не трудно, и время, когда он на кражу пойдет…

Гопа (он же — Жорка, он же — капитан милиции Гапонов) хотел было съязвить что-то Михалычу в ответ, благо, за словом в карман лазить не приучен. Но, подумав, тормознулся. Во-первых, с утра они уже успели пару раз поспорить и дневной лимит уже выбрали. А во-вторых, Жорка сам прокололся, вычитывая прописные истины своим товарищам в присутствии коллег из областного уголовного розыска, подключивших ОРБ к своим мероприятиям. Народ-то собрался знающий, все не первый год в сыске, на земле пахали и азам их учить не надо. Из новичков был только Игорь-Пресса, но тот, высказавшись в самом начале и согласившись с контраргументами Михалыча (он же подполковник милиции Ковалев), дальше предпочитал только слушать.

И вообще, пустая пикировка только отнимала время. Такую бригаду из-за ерунды и собирать бы не стали. Тут нужен был высший пилотаж.

* * *


Фома, опытный вор, получивший в свое время кличку то ли по своей фамилии Фомин, то ли по имени любимого инструмента, специалист по квартирным кражам, уже дважды побывал в местах не столь отдаленных. Судя по всему, ему там не очень понравилось и в третий раз он в зону идти явно не хотел. Речь, конечно не шла о том, чтобы «завязать» и, обратившись в честного труженика, исправно приносить скромную зарплату своей алчной и по-сорочьи падкой на блестящие побрякушки супруге. Просто, убедившись на собственном горьком опыте в продажности «братков», Фома перешел на работу сугубо индивидуальную, лишь изредка привлекая проверенного напарника. Его действия при подготовке преступлений, выбор жертв, тактика совершения самих краж были непредсказуемы. Любую слежку он вычислял, не выкидывая неожиданные дилетантские трюки, а проверяясь часами, маскируя свои действия под обычные разъезды и суету вечно занятого кооператора. При малейшем подозрении на появление «хвоста», он немедленно и без всяких сомнений отказывался от задуманной комбинации, но не пытался отделаться от назойливых оперов, а целыми днями и неделями демонстрировал им свой добропорядочный образ жизни.

Но Магадан — город маленький. Слухи об удачных операциях Фомы, в сочетании с явным несоответствием доходов скромного кооператора его расходам, не могли не заинтересовать уголовный розыск. А несколько десятков накопившихся дел о квартирных кражах стали не только обременять милицейскую статистику, но и взывать к профессиональному самолюбию мастеров сыска.

Так что поразмыслить было о чем. Тем более, что участники этого разговора пришли в кабинет заместителя начальника отдела уголовного розыска областного УВД Сергея Ивановича Мастерового не с пустыми руками. Каждый что-то принес в клювике. Михалыч — расклад по старым и новым связям фигуранта, Саня Жолобов — перечень наиболее интересных краж за последние полгода с подробными приметами вещей, поменявших хозяев без их ведома и желания. А Гопа буквально накануне сумел вытрясти из попавшегося «на кармане» вора крайне интересные сведения об одной из последних любовниц Фомы. Скромная продавщица вдруг стала частенько летать на материк с битком набитыми чемоданами и возвращаться налегке, но с новыми ювелирными побрякушками. И, что занятно, путешественница чаще всего посещала именно те города, куда не менее регулярно летал «по делам кооператива» ее дружок. О романтических свиданиях в теплых краях речь не шла: любовники поднимались на крыло порознь и по очереди.

Вообще-то карманник думал, что влип, случайно напоровшись на зашедшего не вовремя в магазин мента. Но присутствовавшие знали, что случайность эта была хорошо организована самим Гопой. Щипач по старой дружбе имел доступ к интересующему сыщиков телу. Правда, «о работе» Фома с ним принципиально не разговаривал, но выпивать — выпивали вместе. Порой и с подругами. А какая женщина удержится, чтобы перед приятельницей новыми «брюликами» не посверкать, и перед ее дружком свою загадочность, да посвященность в крутые тайны не продемонстрировать.

Игорь-Пресса по поручению Михалыча два дня возился с документами в агенстве Аэрофлота, но тоже раздобыл то, что требовалось. И теперь, на аккуратно вычерченной схеме даты поспешных вылетов Фомы или его пассии в Хабаровск и Краснодар соседствовали с выписками из КУЗа о совершенных перед этим крупных кражах. Операм не потребовалось много времени, чтобы сверить схему со списками уголовного розыска. Полученный диагноз был бы ясен даже непрофессионалу: сладкая парочка организовала хорошо отлаженный конвейер. Стало понятно, почему за многие месяцы Фома ни разу не засветился на сбыте в Магадане.

Обменявшись информацией, сыщики снова пошли по кругу, неторопливо прорабатывая традиционные, проверенные и надежные варианты.

— Хвост пустить? Если даже заход на кражу не зафиксируют, может вычислят, где он принюхивается, к какому адресу интерес проявляет. Не лезет же он без разведки как пацан, или бич, у которого трубы горят.

— Вот именно, не пацан. Он всех наших оперов, как братьев родных знает, в лицо и по походке. Только почует что, сразу упадет на дно и жди потом, когда снова проявится.

— А система какая-то есть у него? Ну, может кооператоров любит, или антиквариат собирает?

— Какой у нас в Магадане антиквариат, кроме дальстроевских кадров?

— Я к примеру говорю. Какая-то избирательность должна быть.

— У него одна избирательность: бомбит всех подряд, без зазрения совести. Даже своих. Толька Лысый недавно орал: «Если узнаю, что это Фомы работа, порву на куски!»

— Чего это он так? — заинтересовался Евгений Калачев, старший опер областного розыска, крепкий, коренастый мужик, непременный участник всех мероприятий, связанных с засадами, задержаниями и прочими рискованными упражнениями.

— Так Лысый при Женьке Каблучковой по пьянке хлестанул языком что, я, мол, умный стал, у себя ничего не храню, все у Соньки. А Женька — наводчица известная. Через пару дней Фома с ней вместе к Софье заглянул. Лясы поточили, чайку попили. Недели не прошло, как хату вычистили под метлу. И вскрывали и брали грамотно, будто заранее расписано было, где что лежит. Правда, и другие людишки на адрес заходили, но Толян на него грешит.

— Ну, Женька, артистка! Как до людей не дойдет, что где она ни появится, обязательно — ворье следом.

— Обижаешь девушку, начальник. Она у нас предпринимательница. С приличными людьми дружбу водит. Сама, как елка, камешками обвешалась. Как же можно-с, такая яркая женщина и с ворьем? — Пресса явно устал молчать и с удовольствием развивал начатую Калачевым тему, — да к тому же она сама с преступностью борется, денег на это не жалеет.

Сыщики рассмеялись. Все поняли намек на недавнюю историю, когда Женька решила заказать убийство обидевшего ее блатняка. В итоге — осталась без денег и рассмешила весь город, потому что «киллер» и его «клиент» действительно чуть не расстались с жизнью, в ударные сроки пропив на пару сумасшедший женькин «гонорар». История эта не нашла отражения ни в одном из официальных документов, поскольку ОРБ не стало реализовывать полученные материалы. По реальным-то «мокрухам» дела порой проходили еле-еле, потрескивая под мощным напором хорошо оплачиваемых адвокатов и наивных, умело используемых уголовниками доморощенных «правозащитников». А здесь — то ли покушение на убийство, то ли анекдот.

Общее веселье и шуточки в адрес незадачливой «киллерши» окончательно разрядили обстановку.

Вольный треп помог не только еще раз коллективно «прогнать» всю известную операм информацию, но и скоротать время, поскольку самого Мастерового еще не было. Его гостей встретил Жолобов, а Сергей Иванович задерживался у руководства.

Но, наконец, появился и хозяин кабинета: невысокий, сухощавый, черноволосый человек с резкими чертами лица и жестким, скрипучим голосом. Характер у него был под стать голосу. Чуждый всякой демократии и дипломатии, он порой доводил подчиненных до белого каления, устраивая жесточайшие выволочки за допущенные проколы. Но сыщики — не институтки и в нежном отношении не нуждаются. Мастеровой был высококлассным профессионалом, начинавшим на земле, отпахавшим в сыске чуть не два десятка лет и работавшим, как и положено сыскарю — на износ. Этого было вполне достаточно, чтобы заслужить доверие и уважение оперов, не признающих дутых авторитетов и игнорирующих любые начальственные амбиции.

С его появлением тональность разговора резко изменилась. Не то, чтобы все начали щелкать каблуками и подскакивать при каждом вопросе начальника. Такие вещи практиковались только на сугубо официальных совещаниях при руководстве УВД, или когда надо было «навпечатлять» присутствующих из числа посторонних и непосвященных. Просто, все стали говорить более конкретно, четко и сжато пересказав то, что уже обсуждалось.

— По моим материалам картина та же: бомбит всех подряд, и основная наводчица — Каблучкова, — Сергей Иванович, как большинство сыщиков, независимо от рангов, в своем кругу частенько использовал профессиональный жаргон, в основном заимствованный у клиентуры уголовного розыска.

Дело было не в желании порисоваться, и уж тем более — не в панибратстве с подчиненными. Просто-напросто, жаргон зачастую был более краток и точен в определении многих сугубо профессиональных явлений. Попробуйте, переведите одним литературным словом содержание таких терминов, как «беспредел», «разборка» или «наводка». Жаргон ведь тоже не дураками создавался. И в остроумии, пусть даже специфическом, блатным никак не откажешь.

— Светлана, новая подруга его, тоже, наверное, помогает. У нее, правда, знакомые не такие деловые и навороченные, как у Женьки, но Фома и мелочевкой не брезгует.

— Ну, что же, от этого и будем танцевать. Делаем так…

Сыщики слушали, на лету схватывая мысли старшего товарища и время от времени вставляя краткие реплики и уточнения.

Собственно, инициатором и руководителем разработки в отношении Фомы был именно Мастеровой. Несколько месяцев кропотливой работы, не свободной, как и всякое живое дело, от ошибок и неудач, принесли свои плоды. Информации о подвигах дерзкого вора было накоплено предостаточно. Теперь на повестке дня стоял главный вопрос: как красиво его «хлопнуть». Любой промах мог свести огромный труд многих людей к пустышке, холостому выстрелу. Фома был действительно не тот человек, который заговорит без веских доказательств его преступлений.

А доказательства эти он должен был добыть сам и своими руками вынести их навстречу операм под тихий шелест видеокамеры в руках Прессы.

* * *


После совещания у Мастерового сыщики перекочевали в один из кабинетов «шестерки», чтобы проработать детали.

Несколько последующих дней опера провели в непрерывном общении с людьми. Они посещали солидные офисы, в которых солидные мужчины в приличных костюмах встречали сыщиков возгласами: «О, привет начальник! Давно не виделись!». Их можно было видеть в подворотнях и пивных в компании с личностями, которые вообще не признавали костюмов. Розыскники встречались с воровскими авторитетами и разговаривали с ними в самых людных местах, ничуть не прячась от посторонних глаз. Ибо в маленьком Магадане особенно верно действует одно из простых правил оперативной работы, гласящее: чем больше прячешься, тем сильнее обращаешь на себя внимание.

Опера задавали сотни вопросов и получали сотни ответов, часами болтали об общих знакомых и о последних сплетнях из той жизни, о которой газеты пишут в разделе «криминальная хроника». Но даже если бы все их собеседники собрались вместе и проанализировали состоявшиеся разговоры, вряд ли бы они смогли вычислить, что же конкретно интересовало сыщиков.

А тех, не считая попутной полезной информации, интересовало одно: с кем сегодня общается Фома, где его встречали, у кого он бывал в гостях в последние дни.

Не меньший интерес вызывала и светская жизнь Каблучковой. Но здесь было попроще. Женька — человек общительный. Язычок у нее даже для представительницы слабого пола был чересчур бойким. А потому, добрую половину сведений о ней сыщики получали чуть ли не из ее собственных уст.

Со Светланой и вообще голову ломать не стали. Судя по всему, Фома пытался обучить свою подружку кое-каким правилам конспирации, но контролировавшие ее молодые опера только развлекались, глядя, как она завязывает несуществующие шнурки на сапогах, пытается разглядеть «хвост» в стеклах витрин и проделывает кучу других киношных глупостей. Впрочем, она, похоже, тоже развлекалась, или тренировалась. Потому как с Фомой не встречалась целую неделю, а конспирировать ежедневные походы на работу в магазин и за ребенком в садик — зачем это нужно?

Трижды сыграли ложную тревогу.

По двум адресам пришлось поработать, потому что прошла информация, будто Фома интересовался ими в узком кругу. В третьей квартире он побывал дважды за неделю. И хотя интуиция подсказывала операм, что это — «пустышки», отрабатывали по полной программе.

Очередная информация тоже сначала особого энтузиазма не вызвала. Уж больно объект был неподходящий. Во-первых, самая близкая подруга Светланы, а во-вторых, особым богатством она не отличалась. Но…

* * *


В субботу Фома со Светланой, пообедав в известном своей хорошей кухней и постоянной сменой названий ресторане «Астра», по пути домой заглянули на полчасика к светкиной подруге.

Людмила тоже работала в магазине. Жила небогато, но фарцевала потихоньку, на хлеб с маслом хватало. Встретила она подругу и ее приятеля радушно. Есть уже сытые гости не стали, но бутылочку винца за компанию с хозяйкой уговорили. И против чая возражать не стали. Это для северян — дело святое.

Еще проходя на кухню через зал двухкомнатной хрущевки, Фома заметил, что в комнате нет мебели, а вещи сложены в коробки и чемоданы.

— Ремонт делать будешь?

— Да нет. Уезжать на материк собралась. Вот получу в понедельник расчет, а в субботу — на крыло. Уже почти все продала. Оставила только, с чем расставаться жалко. И то тащить придется: четыре чемодана! Да вот с расчета еще посылки вперед себя отправлю, — Людмила кивнула на два белых тюка, лежащих в углу.

— На работе жалеют небось, что уезжаешь, — польстил галантный гость.

— Да! Девчонки отговаривали, заведующая тоже. «Чего тебе, — говорят — там делать? На материке люди не такие, как у нас на северах. Скучать будешь.» Но что поделаешь, мама одна, ухаживать надо. Да и болеет сильно, не дай Бог, что случись — квартира в Москве пропадет, если не прописаться. Я хоть немножко подзаработала. На взятки за прописку, да на первое время нам с мамой хватит. А с девчонками мы завтра тут дадим копоти по случаю отъезда! Начнем с девишника, а там посмотрим, да, Светик? — Людмила лукаво глянула на подругу и рассмеялась.

Та, поддразнивая любовника, подхватила:

— А что нам, молодым, красивым, незамужним?

Фома, сделав скорбное лицо, тяжело вздохнул:

— А нам, старичкам, значит, опять с кем попало спать?

— Я тебе дам, с кем попало! Ты ко мне потом без справки из вендиспансера не приходи! — Светлана то ли в шутку, то ли всерьез треснула его кулаком по крепкой спине.

Распрощались тоже весело, с поцелуями. Уже стоя на пороге, Фома договорился с Людмилой, что купит у нее женские сапоги, которые она не успевала продать до отъезда. А потом, дружески приобняв за плечи, посоветовал:

— Ты сейчас к себе посторонних людей не пускай и болтай поменьше, что уезжаешь. Могут бомбануть квартиру-то.

— Да и так весь город знает. Я же не монашка, у меня друзей много — Людмила еще раз игриво стрельнула глазами в обходительного гостя и, закрывая дверь, помахала ему и подруге рукой.

Во вторник, в обед, Фома позвонил Светлане.

— Привет, как жизнь?

— Какая жизнь у одинокой женщины, — вздохнула подруга, — скучная!

— Ладно прибедняться. У Людмилы-то как погуляли?

— Классно!

— Девишником?

— Ну да, как же. Полный комплект мужиков был. Народу-у! Еле в квартиру влезли.

— Сматры, дарагая, нэ рэвную, но зарэжу!

— Не волнуйся. И тебе хватит…

— А как насчет справки из вендиспансера? Кому теперь за ней бежать?

— Приходи ко мне, я тебе такую справку выпишу, потом сутки спать будешь, — голос Светланы был весьма многообещающим.

Фома рассмеялся.

— Ладно. Завтра вечером. Сегодня занят. Кстати, когда Людмила дома бывает? Хочу к ней за сапогами зайти.

— Ну, с утра — до девяти, а вечером… Магазинчик у них до семи. Пока кассу закроют, пока магазин под охрану сдадут. Короче, после восьми.

— Нет, завтрашний вечер — для тебя. На обед она приходит?

— Да, с часу до двух.

Фоме не повезло. Человек, контролировавший этот разговор, был не простым технарем-ремесленником, выполняющим инструкции от сих — до сих. Он был профессионалом. Представив, какую цепочку должна пройти информация, пока попадет на стол Мастеровому, он еще раз прослушал запись разговора, сделал короткую выписку из заинтересовавшей его части и взялся за телефон:

— Сергей Иванович, по-моему, что-то есть. Порешайте вопрос с моим начальством, я передам вам выписку немедленно.

Через час Мастеровой, срочно разыскав Михалыча и Гопу, пригласил их к себе. После того, как опера ознакомились с содержанием небольшой записки, он спросил:

— Ну и что вы думаете?

— Что сволочь он редкая, — ответил Михалыч.

— Он ведь Светку не о том спрашивал, когда Людмилу застать, а о том, когда Людмила его самого в хате не застанет, — подытожил Гопа.

— Согласен. Поднимайте группу. Квартиру под наблюдение. Ищите место для засады.

* * *


Видно, в небесной канцелярии думали так же, как и Михалыч. Кончилось у архангелов терпение и теперь уже не у Фомы, а у оперов пошла масть.

Руководство УВД дало Мастеровому зеленую улицу. Вопросы с техникой и людьми решались со сказочной быстротой. Ближайшими соседями Людмилы, жившей на третьем этаже, оказались давние знакомые Женьки Калачева. И засада, с восьми утра расположившаяся в их квартире, была окружена дружеской заботой, несколько непривычной для таких ситуаций. Другая группа обосновалась на втором этаже в квартире одинокой бабули. Пенсионерка была страшно рада свежему, да еще и такому колоритному обществу. А завершающий свою милицейскую службу сухощавый желчноватый «Дед» Топилин и веселый, здоровенный Витька Кудрявцев обрели благодарную слушательницу бесконечных сыскных баек. В квартале нашли еще несколько дружественных «адресов», поэтому, на улице никто не светился, но все подъезды и подходы к дому Людмилы просматривались-простреливались острыми глазами оперов. В эфир на допотопных «Кайрах» и «Виолах» выходили только при крайней нужде, сжимая сообщения до двух-трех слов: было известно, что «клиент» обзавелся японской сканирующей радиостанцией. Перезванивались по телефонам.

Во дворе, за трансформаторной будкой встал обычный УАЗик с частными номерами. Водитель — Витька Втулкин, оставив машину, ушел и спокойно попивал где-то чай, ожидая, когда будет объявлена полная боевая готовность. Он перебывал во всяких переделках и знал, что главное в его деле — не суетиться и вовремя заправиться. Не только бензином.

Женька Калачев, осторожно, стараясь не колыхнуть край шторы, разглядывал из окна подходы к дому.

— Мужики, подъезд отлично просматривается. На Бога надейся, а сам не плошай. Обидно будет, если ребята прохлопают. Черт его знает, в каком виде он заявится. Представляете: такая работа — псу под хвост! Давайте, по очереди будем наблюдать.

— А не светанемся? — засомневался Саня Жолобов.

— Не должны, не вылазь только сильно.

Пресса, сняв легкий броник и бросив его на диван, возился с видеокамерой. Два стареньких аккумулятора, раньше пахавшие по часу, сейчас еле вытягивали по двадцать минут. Поэтому Игорь был просто счастлив, что в его распоряжении куча розеток, адаптер и возможность подкормить свою любимицу. Пожалуй, он был единственным, кто не ощущал, как томительно тянется время ожидания.

В двенадцать Женька не выдержал и процедил сквозь зубы:

— Неужели прокололись? Неужто у этой акулы совесть появилась?

В половине первого стало ясно, что до обеда долгожданный гость не появится. Вахту у окна сняли, но один из сыщиков встал у двери. Нужно было послушать, придет ли Людмила на обед и появится ли у нее Фома.

Прибежавшая на обед хозяйка «засадной» квартиры, погремев на кухне кастрюлями и хлопнув несколько раз дверцами холодильника, внесла тарелки и принялась накрывать стол в комнате, где расположились опера. Те попытались было протестовать, но женщина и слушать не захотела:

— Вот еще новости, будете тут у меня голодными сидеть!

Затренькал телефон. Звонили из соседнего подъезда. Затосковавший Володя Коршун, бывший преподаватель учебного центра, который, несмотря на свои сорок пять, все свободное время проводил в спортзале и мог дать фору многим молодым, принялся допекать Калачева пустыми расспросами.

И без того злой Женька в конце концов психанул окончательно, послал Коршуна подальше, брякнул трубку на место, и вдруг, в полном противоречии со всеми своими предыдущими действиями, убежденно заявил:

— Придет. Не может быть, чтобы не пришел!

Телефон зазвонил снова. У Женьки из ноздрей повалил дым, и он схватил трубку с видом Змея Горыныча, наскочившего на Ивана-дурака:

— Ну что еще?!

Трубка ответила.

Женька прыгнул к окну и осторожно, как охотник в скрадке, приблизил нос к щели между краем шторы и оконным проемом. Также медленно отодвинувшись, поманил к себе Жолобова. Тот глянул и показал Прессе большой палец руки.

Говорят, что в Японии с традиционными российскими жестами надо обращаться крайне осторожно. Но Магадан — город русский. И в границах этого города такой жест означает: «Во!»

Иногда — «Класс!»

А еще — «УДАЧА!»

По двору медленно полз оранжевый «Москвич-412», известный всему городу, как «общаковская морковка» или «воровоз».

Часы показывали четырнадцать пятнадцать.

«Морковка» уползла, но никто не сомневался, что она, порыскав по дворам в округе, обнюхав все углы и подворотни, вернется, чтобы высадить вора.

Все замерло.

Только из соседнего дома вышел с сытым, довольным видом водила УАЗика и приступил к традиционному шоферскому обряду с попиныванием скатов, протиранием стекол и проверкой уровня масла в двигателе.

«Воровоз» снова заполз с дальнего конца двора.

В эфире прозвучала короткая команда Михалыча, руководившего всеми группами захвата:

— Полное радиомолчание.

В УАЗике эта команда прозвучала чересчур громко. Витька Втулкин прервал священнодействие, открыл дверцу и перегнувшись через водительское сиденье, повернул регулятор громкости рации.

Выпрямляясь, он зацепил локтем маленький рычажок под панелью.

Раздался тихий щелчок и на весь двор, многократно отражаясь от стен домов, завыла милицейская сирена…

«Морковка» замерла. Водитель «Москвича» и его пассажир, невысокий, плотный, солидный мужчина, внимательно разглядывали разоравшийся УАЗ.

Через пару минут из подъезда, не торопясь и ковыряясь в зубах, вышел какой-то мужик, по ухваткам — явный мент. Вслед за водителем он уселся в машину, и УАЗик, недовольно фыркнув мотором, покатил со двора.

«Москвич» проследовал за своим механическим собратом, рыская по следу пыльным оранжевым носом. Убедился, что УАЗ направился прямиком в милицейское автохозяйство, вернулся и встал на углу, за три подъезда от того, в котором жила Людмила.

Пассажир «морковки», покидая машину, сверкнул золотыми коронками, бросил водителю: «Сиди, смотри!», — и не торопясь, внимательно разглядывая все вокруг, пошел по периметру двора прогулочным шагом. В этот момент он удивительно напоминал начальника какой-нибудь жилконторы, обходящего свои владения.

Ничего подозрительного он не увидел. И увидеть не мог.

Каждый опер знает, что, когда на человека, находящегося в страшном напряжении, на подъеме душевных и физических сил, кто-то смотрит, то чужой взгляд так же ощутим, как если бы объекту наблюдения просто положили руку на плечо. Поэтому, отпрянув от окон, сыщики сместились к дверям занятых ими квартир.

Нечего было и смотреть. Куда направится новоявленный «домоуправ», знали все участники операции.

* * *


Дверь квартиры, в которой разместилась основная группа захвата, отделяло от входа к Людмиле не больше полуметра. Глазка, правда, не было, но если б и имелся, пользоваться им было бы нельзя, опасно. А потому просто слушали.

Ощущение было потрясающее.

В считанных сантиметрах от сыщиков пыхтел, что-то скреб и ковырял вор, рвущийся в чужое жилье.

Но трогать его было нельзя:

— Ах, извините, промашечка вышла! Ах я перепутал дверь двоюродной тети, то-то, смотрю, не открывается!

Песня старая. Но ее не раз приходилось слышать не в меру торопливым, или просто зеленым сыскарям.

Среди тех, кто ждал Фому, таковых не было.

Женька Калачев, отделенный от вора тонкой необбитой дверью, за считанные секунды превратился в высококвалифицированного йога и просто-напросто перестал дышать. Прессу, который в двух метрах от него скрипнул половицей при попытке переменить затекшую опорную ногу, Женька одним взглядом подвесил в воздухе, посрамив всех магов мира, вместе взятых.

За дверью раздался легкий хлопок и воцарилась тишина.

Калачев приблизил губы к уху стоявшего за ним Саньки Жолобова:

— Вошел.

Ожидание стало просто невыносимым.

Пресса поднял камеру на плечо, нацелил ее на дверь и включил запись, отчаянно моля Бога, чтобы Фома вышел раньше, чем сядет батарея.

— Атака!!!

— А-а-а!!!

На пленке это выглядело так: вот сыщики стоят перед дверью, а вот они уже — на лестнице.

Сам рывок камера зафиксировать не смогла, скорости не хватило.

А вот яростный вопль: «А-а-а!!!», — исполненный хором, был слышен отчетливо.

Фома, швырнув чемодан и посылочный тюк, рванул вниз.

У него скорость тоже была неслабая. Близкая к сверхзвуковой.

Во всяком случае, улетая от сыщиков с третьего этажа, он на добрую секунду опередил засаду со второго.

Дед с напарником выскочили из квартиры. В ослепительных лучах солнца, бьющих из окна на верхней площадке, на них летел черный силуэт. Следом — еще один. Дед бросился навстречу и, вцепившись в темную фигуру мертвой хваткой, отлетел вместе с ней назад. Витька повис с другой стороны, выворачивая отчаянно вырывающуюся руку противника.

Фигура рванулась раз, другой и убедившись в бесполезности своих попыток, голосом Сани Жолобова заорала что-то про «мать» и про «рот»… Второй силуэт, блеснув линзами видеокамеры, благополучно миновал Деда с Витькой и, перепрыгнув кувыркающиеся по лестнице вещи, помчался дальше.

В этот момент снизу раздался голос Калачева:

— Лежи, сука, не дергайся!

Между дверями подъезда, полузадушенный, с раздавленными очками на багровом лице, в руках Женьки и Коршуна трепыхался Фома. Из карманов вора со звоном сыпались мельхиоровые вилки из столового набора.

На улице раздался пронзительный визг тормозов витькиного УАЗика.

Наружная дверь подъезда распахнулась и с лучами света ворвался Гопа:

— Взяли? Второй тоже готов.

* * *


Мастеровой улыбался. Оказывается, он тоже умел улыбаться. И улыбка у него хорошая была. Веселая и задиристая.

Собравшиеся в его кабинете опера тоже угрюмостью не отличались. Только что Пресса прокрутил на стареньком видике пленку с записью задержания Фомы. Кадры, на которых Игорь запечатлел, как Дед с Кудрявцевым изловили Саньку Жолобова, демонстрировались на бис раза четыре.

Понимая, что народу сейчас просто необходима разрядка, Сергей Иванович дождался, пока сыщики насмеялись вдоволь и только потом сказал:

— Оставшееся заканчивайте самостоятельно. План неотложных мероприятий, постановления на обыска — вот здесь, в папке. Михал Михалыч, на вас — координация общей деятельности, за Георгием Анатольевичем — главные обыска. Даю на завершение этой работы два дня.

Когда опера встали и, перешучиваясь, направились к выходу из кабинета, Мастеровой добавил им вслед:

— В пятницу, в восемнадцать пятнадцать — прошу всех ко мне. Со своей посудой.

Сказано было негромко, но услышали все.

У сыщиков вообще слух хороший.

* * *


— Ну хорошо, эту хату вы на меня повесите. Хотя и здесь еще есть шанс соскочить. Посмотрим, какие расклады пойдут, может и будет смысл сознательность проявить, — Фома, ухмыляясь, посверкивал золотыми коронками, придававшими его нагловатой улыбке несколько хищноватый вид, — а больше за мной ничего нет.

— Ладно тебе скромничать, — Жоркина улыбка блеснула встречным волчьим приветом, — найдем о чем поговорить. Я так думаю, на десяточек-другой кражонок придется раскрутиться.

— Пустой у нас разговор получается, Георгий Анатольевич. Такие вещи доказывать надо, и не на пальцах.

— Можно и на пальцах, но ты у нас грамотный, пальчики свои нигде не оставляешь…

— Вы меня на словах не ловите. Их к делу не пришьешь. Надо что-нибудь посущественней.

— Будет тебе и посущественней… Ты мне лучше вот что скажи: ты сирену во дворе слышал?

— Слышал, конечно?

— И все равно на кражу пошел?

— Вы же видели, мы УАЗик проверили. Да не это главное. Я подумал еще тогда: «Какой дурак будет на задержании с сиреной рассекать», — и наоборот, успокоился.

— Классический психологический трюк! — снисходительно сказал Жорка.

Разговор этот шел не в служебном милицейском кабинете, а у Фомы дома, по ходу обыска. И разговаривая, вор не упускал из поля зрения действий других оперов, методично осматривающих одну комнату за другой.

Поэтому Пресса, который, стоя на коленях возле телевизионной тумбочки, перебирал коробки с видеокассетами, закусил губу и пригнул свою смешливую физиономию почти к самому полу. Видел бы Фома этого «психолога», да и остальных сыщиков, когда заорала витькина сирена. Хорошо хоть — хозяин одной из квартир, человек сугубо гражданский, которого воры знать не могли, согласился и сумел сыграть маленький спектакль…

В прихожей зазвонил телефон. Жорка, заметив, как сразу напрягся Фома, повернулся к коллегам.

— Игорь, добавь звук у телика, пусть хозяин послушает новости. А я на минуточку…

Пресса быстро выполнил команду, усадил Фому прямо у телевизора, а сам встал у выхода в коридор, прислушиваясь к тому, как Гопа вполголоса, включив приблатненные интонации, разговаривает с невидимым собеседником… нет, собеседницей.

— Привет! Кто? А-а-а, Катюха! Сразу не узнал, богатой будешь. А меня угадаешь? Да, Витек! Молодец. Мне Фома говорил, что ты позвонить можешь. Нет, Катюша, нет его. Залег пока на дно. Тут у нас тучки на горизонте, надо кое-какие вопросы порешать. Но я передам, что ты звонила. Кстати, Фома тебе вещички-то передал?.. Ага… Так ты не вздумай у себя в поселке сейчас их продавать… Это он раньше просил. А сейчас менты кругом пуржат, можно и у вас засветиться. Ты бы перекинула их сюда, а еще лучше — сама подъехала. Да, дело срочное. Автобус от вас через час уходит, успеешь. Утром уже здесь будешь. Пока все у надежных людей оставим. Конечно, конечно встретим. Ты телефончик запиши. Как приедешь, сразу позвони. Ответит наш парень, Жорка. У него устроишься и все будет ладом. Да ну, не бойся, никаких глупостей. У него своя подруга есть. Ну ладно, Катюха, до встречи!

Вернувшись, Гопа снова продемонстрировал Фоме лучшую из своих улыбок.

— Не Фарида звонила? — как можно небрежней спросил тот.

— Нет, супруга твоя, наверное, еще на боевом посту. А это так: то ли ошиблись, то ли разговаривать не захотели.

* * *


Заиндевевший на сорокаградусном морозе старенький ЛАЗ так и не успел оттаять. В Магадане всегда теплей, чем на трассе, но и минус двадцать с ветерком — не подарок. Тем более, что «теплые» охотоморские ветра дальше тринадцатого километра от города не пробиваются.

Причалив к автовокзалу, автобус испустил последний натужный вздох, выплюнул облако сизого пара-дыма и ознобно передернув латаным корпусом, замер. Народ из раскрывшихся дверей вывалился соответствующий. Толковые теплые шубы, тулупы, унты, торбаса. Никаких тебе сапожек и пижонских дубленок.

Невысокая, симпатичная девчонка в стандартной трассовской экипировке, постукивая ногами, окоченевшими от долгого сидения в прохладном салоне, направилась к телефону автомату.

На ее звонок ответили сразу.

Коротко поговорив, девчонка отошла сторону, чуть не споткнувшись о бомжеватого мужичка, подобравшего у нее из-под ног пустую бутылку, и встала прямо перед входом в здание автовокзала.

А через пять минут к ней подкатила знакомая по ее прошлому приезду «морковка». Сидевший за рулем молодой мужик лет тридцати — тридцати пяти помахал Ленке татуированной лапой и, высунув в окно коротко стриженую голову на бычьей шее, сказал:

— Привет! Садись!

— Ты Жорка?

— Он самый.

— А как меня узнал?

— Фома обрисовал. Едем ко мне, там тебя Танюха моя накормит, обогреет, а потом по делу потолкуем. Барахло привезла?

— Какое барахло? — насторожилась Катерина, — Фома мне только сережки с колечком давал.

— А что, по-вашему, по бабьи, рыжевье — не барахло? Как вы эти цацки любите! — рассмеялся Жорка.

— Да, вам, мужчинам, не понять, — кокетливо улыбнулась в ответ сразу успокоившаяся Катюха.

— Ладно, успеем о делах. Поехали.

Бомж подобрал еще одну бутылку, сунул в свой драный рюкзак и потопал куда-то, бормоча себе под нос фразы, свидетельствовавшие о хронической белой горячке:

— Гостью приняли. Пошли на хату.

Частный домик, к которому подъехал «воровоз», ничем не выделялся из скопища таких же жалких самостроевских лачуг, сгрудившихся в районе магаданского рыбного порта. Внутри обстановка тоже была не самой роскошной. Но уют и чистота этого жилья выгодно отличались от мерзкой атмосферы тех притонов, в которых все чаще и чаще приходилось бывать Катерине, втянувшейся в мелкие пока еще дела с перекупкой краденых вещей.

— Хорошо-о-о у вас, — стаскивая шубу, протянула гостья.

— Стараемся по-людски жить, — ответила молодая, красивая, одетая с иголочки хозяйка, — у нас здесь шпаны не бывает, все люди авторитетные. Жорка, как с последней ходки пришел, старых корешков отшил. Говорит: «Два раза пробухал свободу — хорош: пора завязывать. Серьезные дела с шушерой не делаются».

— И с бабами тоже, — язвительно добавил Жорка, — Катюха, конечно девчонка своя, но язык с порога нехрен распускать. А то в привычку войдет. Корми давай гостью, да и я жрать хочу.

Катерине хозяева понравились.

Жорка был свой в доску. Пить он правда не стал, — Я свое выпил, — но за дамами ухаживал, как положено.

Дамы же, прикончив пару бутылочек какого-то заграничного вермута, раздухарились не на шутку и, нахохотавшись всласть, с еще большим наслаждением принялись за свежие сплетни.

Татьяна рассказала о Светке, последней пассии Фомы и, уловив женским чутьем затаенную ревность Катерины, промыла косточки «этой сучке» по полной программе.

А Катюха рассказала про свой прошлый приезд, как скупо и холодновато тогда привечали ее магаданские «крадуны», не в пример своим, сусуманским. Те ей сразу доверились. И правильно. Уж она-то своих под расстрелом не сдаст. Вот, например, когда Серега Белек хату у председателя старательской артели выставил, кто все барахло месяц у себя держал? Она, Катерина! Ни один мент не разнюхал. У нее и сейчас дома печатка председательская лежит. Шикарная штука!..

Утром Катюху разбудил озабоченный хозяин.

— Человек приезжал, говорит: Фому взяли, с поличняком. Точно Светка, падла, подставила!

— Ой, а что делать-то!

— Фома из КПЗ успел маляву загнать. Просит сдать ментам все барахло, что еще из города не ушло. Чем меньше ущерб будет, тем меньше срок намотают. Мы кое-что подсобрали, но надо будет еще прокрутиться. Давай свое рыжевье… Нет, лучше так: у меня есть подхваты кой-какие в «шестерке», я переговорю с человеком, он у тебя без особого шума все примет, допросит, как надо, чтобы ты сама не влипла. Фома про тебя сказал, что серьги и колечко тебе втемную загнал, ты, мол, не знаешь, откуда они. Того и держись.

Видно, Жорка и в самом деле стоял в городе круто. Опер, к которому пришла Катерина после предварительного звонка, суетился перед ней, как перед важной персоной. Пригласив для изъятия золота понятых, предупредил их, что рассказывать об этой процедуре никому не надо, что девчонка попала в историю случайно и не стоит пачкать ее доброе имя. И допрос скорее напоминал дружескую беседу с чаепитием. Завершив оформление протокола, в который черным шрифтом печатной машинки был намертво вбит факт приобретения у Фомы гражданкой Лисовской «добровольно выданных» ею золотых изделий, опер весело сказал:

— Так, Катюша, с этим делом мы закончили, но вот Георгий Анатольевич еще по Сусуману кое-что хотел уточнить.

— Какой Георгий Анатольевич?

— Гапонов.

— А, ваш Гопа заменитый! Вы что, ему сказали, что я здесь? Мне бы сначала с Жорой посоветоваться…

— Опер фыркнул:

— Посоветуешься. Пошли.

Через два часа зареванная Катерина, допивая чай уже в Жоркиной компании и по инерции похлюпывая носом, спросила:

— А эта, Татьяна, или как ее… она тоже из ментовки? Вы же вроде вместе спали?

— Татьяна? Нет, она не из милиции. А спали точно вместе. Приятное дело! При нашей работе не каждую ночь с красивой женщиной в постель ложишься.

— А не боится она, что с ней посчитаться могут?

— Не боится. Моей жене в этом городе бояться нечего…

* * *


— Это все подарки. Или я сама покупала — искреннее негодование в голосе Фариды смешивалось с горечью утраты, — каждую вещь назвать могу! Все это память!

— Ну называйте… — участливые, чрезвычайно добрые интонации в голосе Гопы ярко свидетельствовали о необычайно высоком уровне гуманизма и корректного отношения к гражданам со стороны членов группы, проводившей обыск в бухгалтерии «Северовостоксервиса». То есть, по месту работы гражданки Фоминой, законной супруги Фомы.

И состоялся чрезвычайно интересный, очень похожий на театральную постановку диалог, в котором Фарида произносила свои реплики вслух, а Жорка, согласно кивая головой и приберегая свою информированность для более обстоятельной беседы в стенах УВД, отвечал про себя. Вроде, как голос за кадром.

— Это колечко я сама покупала с получки…

(- Не знаю, не знаю, проверим, глядишь — и другая хозяйка найдется…)

— Камешки — тоже мои, от моих старых колец. Камни хорошие, а оправы дешевые были, я хотела потом заказать получше.

(- Неплохое хобби у скромной бухгалтерши: выщелкивать из украшений изумруды, аметисты и александриты. Семечки, блин!)

— А этот перстень с фианитами муж мне покупал к годовщине свадьбы.

(- Вряд ли ты истинную цену этой красоте не знаешь. Скорей придуриваешься, уж Фома-то в камешках разбирается. Это по краям — двадцать фианитов. А в центре — бриллиант настоящий, чистой воды, здоровенный! В каратах я не петрю, но за такими камушками люди в очередь не стоят. И куплен он не на грязные деньги муженька твоего…)

Да, у этого перстня была особая история, операм хорошо известная.

В большой семье старая свекровь узнала, что рак у нее и дни последние сочтены. Вернувшись из больницы, чтобы умереть дома, женщина взяла свою сберкнижку, на которую они с покойным мужем тридцать лет складывали честно заработанные деньги и молча куда-то ушла. А вернувшись через два часа, подарила своей невестке бесценный перстень. За своих внуков — главную отраду и продолжателей рода.

Через неделю после ее смерти, Фома, забравшись в чужую квартиру, украл последнее благословение этой замечательной старухи.

— Монеты серебряные — это память о родителях. У нас на национальные платья нашивают. Мама — покойница подарила.

(- Ну надо же! И свою мать припутала, чтобы дела свои жабские прикрывать! Попрошу следователя, чтобы он на очной ставке с тем мужиком, у которого Фома коллекцию спер, дал ему возможность с тобой на темы нумизматики побеседовать. Жаль, что можно только устно…)

Так и шел этот «разговор».

Фарида продолжала тарахтеть, как старый дизель. Другие работницы бухгалтерии, вначале кинувшиеся было защищать сослуживицу, теперь либо, покраснев от стыда, прятали глаза, либо, заворожено приоткрыв рты, следили за руками молчаливо действующего Гопы. А из черной пасти служебного сейфа, ненасытного, как и его владелица, все появлялись и появлялись новые сокровища. Десятки золотых и серебряных перстней, цепочки, монеты, обручальные кольца, камни и переломанные оправы вскоре заняли всю поверхность старенького конторского стола…

* * *


В двух кварталах от старого дальстроевского здания, в котором не покладая рук трудился Жорка, тоже шел обыск.

Молодая симпатичная женщина так же, как Фарида, вдохновенно сочиняла биографии многочисленных костюмов, платьев, сапог, столовых сервизов, фигурок и композиций из моржового клыка, извлеченных из двух огромных, уже приготовленных к перевозке чемоданов. Но энергичный и подвижный Михалыч, пригласивший в качестве понятых пожилую семейную чету из соседней квартиры, не отмалчивался, как коллега.

— Ага, а эти иконы тебе прабабушка подарила…после того как сперла их с Гагарина, 23… Светка! Оно тебе надо? Я сейчас все твое вранье в протокол занесу и пойдешь, как укрывательница заведомо похищенного. Вот поедем после обыска с этим барахлом в управу, там и поговорим. Не спеши себе петлю на шею натягивать.

— Как, в управу? А дочка?

— О дочке раньше надо было думать. Сегодня мы ее куда-нибудь в детское учреждение определим. А дальше от тебя зависит, где она воспитываться будет: при маме или в детдоме…

— Никуда я не поеду!

— Поедешь. И помолчи пока. Подумай лучше, повспоминай. Тебе много сегодня нужно будет вспомнить.

* * *


«Выставка» была оформлена, как в хорошем музее. Иконы, драгоценности, резная кость разместились на стендах и полках, очищенных от книг.

Одежда и обувь аккуратно разложены на письменных столах.

На отдельно стоящем журнальном столике — паспорта, водительские удостоверения, военные билеты, сберкнижки.

Все эти вещи ждали официального опознания своими владельцами.

Но первыми посетителями «выставки» стали не потерпевшие.

Когда опера ввели Фому в кабинет, то не одна минута потребовалась ему, чтобы справиться с приступом удушья, мгновенно сдавившего грудь. Наконец, дурная иссиня-багровая кровь отхлынула от его лица и намертво стиснутые зубы смогли разжаться. Фома хрипло перевел дыхание и выдавил из себя только одно слово:

— Умеете…

* * *


В небольшом кабинете на третьем этаже УВД, за старым, видавшим виды столом сидел сухощавый черноволосый человек. Его глаза скользили по строчкам документов, лежащих перед ним аккуратной стопкой. Время от времени он убирал в сторону изученные листы, машинально, по оперской привычке переворачивая их текстом вниз.

Да, интересная получалась картина: у сорокапятилетней, чрезмерно полной и отнюдь не симпатичной учительницы музыки постоянно умирали сожители. С одной стороны — что здесь такого, дело житейское. А с другой: не успел один повеситься при очень странных обстоятельствах, как другого нашли расчлененного на куски и разбросанного вдоль лесной дороги. Преступление так и не раскрыли…

Когда последний прочитанный лист, перевернувшись, лег направо к своим собратьям, на столе лежала точно такая же аккуратная стопка, как и вначале. Черноволосый педантично проверил, не нарушена ли последовательность документов, поместил их в картонную обложку и, позвонив в канцелярию отдела уголовного розыска, попросил занести специальный станок, шило и суровые нитки.

Сергей Иванович готовился шить очередное дело. Шить обстоятельно, аккуратно и надежно. Как положено Мастеровому.


Янек


— Ну вы даете, прямо выставка достижений воровского хозяйства! — Игорь с восторгом покрутил головой.

И действительно, есть на что посмотреть. В тесном кабинетике, на двух притертых друг к другу столах, за которыми обычно впересменку работали четыре сыщика, поразложены столовые и чайные сервизы, наборы вилок, ложек, ножей, шапки из всех мыслимых мехов, инструменты, хрусталь, шубы. Не поместившись на столах, в углу нахально развалился задний мост от УАЗика, казавшийся в этой тесноте деталью от БЕЛАЗа. Крылья и крышки капотов от «Жигулей» скромно выстроились вдоль стен. А запчасти помельче неплохо чувствовали себя под столом, по-родственному прижавшись к трем бутылкам дорогих коллекционных коньяков. Еще более красочной делали картину несколько шведских порнографических журналов с отличными фотографиями. Было очевидно, что эти вещественные доказательства изучались операми наиболее тщательно. Один из журналов был раскрыт на плакатном вкладыше полуметровой длины с изображением веселой девчонки, расправлявшейся сразу с тремя блондинистыми кавалерами. Из другого — торчал бланк протокола допроса, который сыщики, очевидно, использовали вместо закладки.

— Здесь только часть: то, что Янек смог отдать, — сдержанно улыбнулся Саня, — по прикидке, тысяч на сорок. А полный ущерб уже за сотню перевалил.

Игорь удивленно присвистнул. В конце восьмидесятых — начале девяностых годов зарплата в пятьсот рублей даже на Колыме считалась вполне приличной. Человек, за годы тяжкого труда скопивший десять тысяч, считал себя богачом и мог рассчитывать на благоустроенную старость практически в любом «материковском» городишке. С двадцатью — можно было смело штурмовать Москву или Ленинград. Но Саня не приукрашивал. Подтверждение его слов было более чем наглядным. Да и не в Сашкиных привычках стегать языком зазря.

Среди веселых, разговорчивых и нарочито небрежных в манерах сыщиков он заметно выделялся своей щепетильной аккуратностью, сдержанностью в жестах и словах. Среднего роста, худощавый, но хорошо сложенный, он был очень похож на Арамиса из отечественного мюзикла про трех мушкетеров, только без бородки и модно подстриженного «под ветерок». Поповской слащавости во взоре тоже не было, взоры у него были вполне сыскные: быстрые, как уколы шпаги, и цепкие, как рыболовные крючки. И фамилия подкачала. Совсем не французская у него была фамилия, совсем не аристократическая и даже не очень редкая: Петров.

Работал Саня в паре с Витькой Швецовым. Если поставить их рядом и заставить Витьку хотя бы минуту помолчать и не двигаться, то по комплекции и четкому рисунку красивых лиц они вполне сошли бы за родных братьев. Но матушка природа, покрасив волнистые Витькины волосы и усы в цыганский цвет, добавила ему и цыганской непоседливости, бьющей через край энергии, всегдашней готовности к риску и авантюрам. В данный момент он, болтая ногами, сидел на краю стола, одной рукой листал трофейный журнал, а другой — щелкал клавишами изъятого магнитофона, что-то разыскивая. При всем при этом Витька умудрялся не пропустить ни слова из разговора напарника с гостем.

— И сколько эпизодов Вы ему доказали?

— Уже больше сорока. Если точно, сорок два.

— Ничего себе. Сколько же он резвился?

— Да недолго. Считай сам: он только в ноябре из армии дембельнулся, а сейчас март. Четыре месяца.

— Это получается не меньше одной кражи в три дня, ну, стахановец…

— Токарь — многостаночник, — вмешался в разговор Витек, — все подряд молотил, всем нам работы задал.

Действительно, команда по этому делу работала интересная. Саня и Витька — из группы по борьбе с угонами и хищениями автотранспорта. Здоровенный (сто кило на сто семьдесят шесть сантиметров) Пашка Провалов — из квартирной группы. А добродушный и основательный Володя Караваев — из ГАИ. Руководство Госавтоинспекции, учитывая вечные проблемы уголовного розыска с транспортом, направило своего сотрудника вместе с закрепленной машиной. Володя хорошо вписался в компанию и сутками крутился вместе с сыщиками, не ограничиваясь функциями извозчика.

Состав команды объяснялся просто.

Еще в ноябре — декабре прошлого года магаданские сыщики почувствовали неладное.

Да, преступность в городе росла. Криминальный беспредел набирал обороты по всей территории Союза, и Магадан не был исключением. Так же, как и везде, сказались сплочение водочной мафии на платформе сухого закона, бурная криминализация кооперативного движения, парламентская болтовня вместо решительных и конкретных мер борьбы с уголовщиной. Страшный урон нанесли недавние погромы милиции, расправы бывшего министра внутренних дел и других правителей с безответными людьми в погонах за то, что те под давлением своих же руководителей, верных служителей Системы, были вынуждены заниматься укрывательством преступлений и лакировкой статистики.

Но такой резкий прыжок количества дерзких квартирных краж, взломов гаражей с угонами или разукомплектованием автомашин, за такое короткое время мог объясняться только одним: в городе появилась мобильная, квалифицированная и очень «трудолюбивая» группа.

Мысль эта созрела сразу в нескольких сыскных головах. Но первым, как стали говорить государственные деятели лет пять спустя, «озвучил» ее следователь Ренат Насретдинов. Утром, после суточного дежурства, завершившегося осмотром очередного гаража, из которого ушла новенькая «Нива», Ренат зашел в кабинет начальника отделения уголовного розыска, где на планерке собрались все находящиеся в строю сыщики, и без лишних церемоний спросил:

— Вы собираетесь что-то с этой группой делать или ждете, пока она нам годовую норму «глухарей» навесит?

— С какой группой? — недовольно буркнул начальник розыска.

— Да той самой, что третий месяц вскрывает гаражи. И, похоже, ряд квартирных краж тоже ее работа.

— А вы уверены, что есть такая группа?

— А вы — нет?

В другой ситуации можно было бы слегка построить нахального старлея. Начальник сыска, Василий Коваль, характерец имел еще тот — самые бесстрашные опера в общении с ним старались особо не лезть на рожон. Но Ренат был следователем опытным и, несмотря на невысокое звание, авторитетным. Кроме того, если по совести, то он поступил порядочно, высказав свое мнение здесь, а не на каком-нибудь совещании в высоких кабинетах.

За доли секунды просчитав все эти моменты, Коваль, уже более миролюбиво, сказал:

— Ты, Ренат, не дерзи. Вопросом на вопрос — это не ответ. А если откровенно, я как раз над этим голову ломаю. Чутье говорит, что почерк по ряду моментов — один. Надо группу создавать. Но с одним чутьем к руководству не пойдешь. У тебя есть что-то конкретное?

— Да. Мы еще на прошлой неделе с Дарьей обсуждали: у меня несколько дел по угонам, как близнецы, и у нее по квартирам ряд эпизодов — один в один. А вчера подошли интересные экспертизы. У меня на двух гаражах и у нее на трех квартирах одна и та же фомка или монтажка работала.

— Да ты что!

— Точно.

Коваль подскочил с места и зашагал по кабинету. Все. Сомнения закончились. И дело не только в экспертизе.

Необъятную, но при этом бойкую и жизнерадостную сладкоежку и матершинницу Дарью сыщики любили и считали своим парнем. А после одного случая ее имя стало особенно популярно и навечно вошло в устную летопись горотдела.

Пару лет назад, во время очередного допроса матерый уголовник, крепкий мужик, которому светила третья ходка в зону, внезапно опрокинул на Дарью стол и, отломив ножку от стула, попытался вырубить ее, чтобы, прихватив из дела свои документы, рвануть в бега. В кабинете они были вдвоем, в коридоре никто не дежурил. Это в кино каждого воришку под дверью стережет целое конвойное отделение. А в жизни — море работы и очень мало людей. Поэтому никто проследить и достоверно описать развитие событий не мог. Финал же наблюдал добрый десяток следователей и сыщиков, сбежавшихся, чтобы выяснить причину жуткого грохота в Дарьином кабинете. За опрокинутым столом, подтянув юбку, чтоб не лопнула, и рукава кофты, чтоб не мешали, на незадачливом террористе сидела хозяйка кабинета и месила его с азартом сибирячки, решившей настряпать сотни три пельменей.

Легенда гласит, будто сыщикам так понравились столь необычные процессуальные действия, что на Восьмое марта они подарили своей боевой подруге два флакона духов, вложенных в старые боксерские перчатки.

Но шутки шутками, байки байками, а главная причина ее популярности заключалась совсем в другом. Пахарь по натуре, она никогда не ныла по поводу того завала дел, что снежной лавиной нависал над каждым следователем (вот она — разгадка вечного преимущества Шерлока Холмса над сыщиками Скотленд-Ярда: у них, бедолаг, наверное, тоже приходилось по тридцать-пятьдесят дел на брата, причем одновременно). Приняв к производству очередной материал, Дарья внятно, четко и юридически грамотно формулировала свое отношение к «долбанной системе», громко объявляла очередную дату своего ухода из «дурдома»… и принималась за дело. С ней было легко работать, потому что следователем она была классным, никогда не грузила сыщиков бесцельными поручениями, умея рационально выстроить линию расследования. Правда, по ходу работы «этим бестолковым мужикам» от нее порой здорово доставалось, но обид никто не держал. Дело есть дело.

И если два таких следователя говорят столь серьезные вещи, то проблемой надо заниматься вплотную.

Не откладывая дела в долгий ящик, Коваль вместе с Ренатом отправились к начальнику следственного отделения, а затем к заместителю начальника горотдела по линии криминальной милиции. И сразу после обеда до личного состава довели уже подписанный приказ о создании следственно-оперативной группы «для раскрытия фактов серийных угонов автотранспорта и краж личного имущества граждан». Понятно, что старшим группы назначили следователя Насретдинова, поскольку ни одно доброе дело и ни одна инициатива не должны оставаться безнаказанными. Таков суровый и непреложный закон милицейской жизни. Кстати, кроме всего прочего это означало, что Ренату будут переданы все материалы, связанные с деятельностью пока еще гипотетической преступной группы, но ни от одного из уже имеющихся дел он освобожден не будет. И, естественно, в случае нарушения их сроков или ухудшения качества расследования, ему придется отвечать «на полную катушку».

Времени для раскачки не было. Сотрудникам милиции, работающим «на земле», такое понятие вообще незнакомо. Сыщика, закончившего работу во втором часу ночи и появившегося на службе в восемь утра, обычно уже ждут новые материалы, отписанные для исполнения. В лучшем случае, один-два, порой — пять-шесть. Это может быть жалостливое заявление о краже почти новых трусов с бельевой веревки или трагическая повесть об открученном у старенького «Москвича» подфарнике. Тогда, чертыхаясь, опер наскоро опросит всех участников этих чрезвычайных происшествий и постарается побыстрей, на живую нитку (лишь бы подписал начальник и не отменил прокурор) слепить отказной. Но практически ежедневно появляются и другие заявления, за которыми стоят боль и настоящие трагедии обворованных, нагло ограбленных, искалеченных или лишившихся близких людей. И тогда машина розыска закручивается по-настоящему. Сыщик пашет сутками. Зачастую один. И каждый день на его рабочий стол ложатся новые заявления…

Если бы не этот постоянно нарастающий вал, то любой оперативник с удовольствием вошел бы в группу, работающую по серийным преступлениям. Потому что работать по серии гораздо интересней, особенно если это не убийства и насилия, обжигающие душу и вселяющие страх перед ошибкой, цена которой — чья-то жизнь.

Преступник не тень бесплотная. И сколько бы он детективов не перечитал, какое бы уголовно-тюремное образование не получил, а все равно — там оступился, там не додумал, там следок, там словцо. И складывается потихоньку мозаика. У плохого опера медленно. У хорошего — пошустрей. А когда работает группа! Когда следователь и сыщики друг друга азартом подстегивают, без всяких модемов мегабайтами информации перебрасываются да задачки с сотней неизвестных мозговыми штурмами, как наркомана на допросе, разваливают…

И наступает момент — поддается глухая стена незнания. Пробивается в ней брешь за брешью, и рушится она, погребая под собой того, кто так старательно ее выстраивал людям на несчастье, себе на погибель.

По-разному, конечно, это происходит. Кто-то стенку эту по-бараньему лбом бодает, пока либо не пробьет-таки, либо лоб не расшибет. А кто-то, с настойчивостью маньяка и тщательностью профессионала, каждый камешек перещупает, каждый шовчик на прочность попробует, каждого прохожего рентгеном-интуицией просветит. И найдет, в конце концов, кирпичик заветный, гнилой, толкнет его грамотно, а там — посыпалось — поехало!

Через восемь дней, прочесав весь город, переговорив с десятками людей, подняв на ноги всю свою агентуру, выпотрошив десятки комиссионок, ларьков, рыночных рядов и блатхат, нашли и Саня с Витькой свой кирпичик.

Было кирпичику лет сорок-пятьдесят. Сидел он на грязной кровати в своей загаженной квартире. И был он с тяжкого похмелья. А потому ни возраст его точно не определялся, ни дикция особой ясностью не отличалась:

— Да молодой какой-то. Каждый раз говорил: «Мне быстро бабки надо, я торговаться с тобой не буду, но бабки сразу давай!».

— Ты знаешь, что барахло ворованное?

— Ну ты спросил! Может, мне и явку сразу писать?

— Надо будет, напишешь! — не выдержал Витька.

— Ладно, не кипишись, — Петров примирительно похлопал приятеля по спине. А когда их собеседник, изображая обиду, отвернулся, Саня, укоризненно покачав головой, согнутым пальцем постучал Витьке по голове. Получилось так громко, что хозяин квартиры удивленно развернулся обратно к операм. Но увидел лишь две нейтрально-официально-выжидающих физиономии.

— Да я про него особо ничего и не знаю. Говорю же, молодой.

— Когда он в первый раз появился?

— А где-то в декабре, в начале. Но у него уже задел был.

— Какой задел?

— Ну, это… с разных мест барахло было. Не за один раз взятое.

— А ты откуда знаешь?

— Ну, ты свое дело знаешь, а я — свое. Я вижу, что не с одного места, вот и все. Да там бы и дурак догадался. Шубы с запчастями кто хранит?

— Ты у него все забрал?

— Конечно, чего товар упускать.

— Ну ладно, что у тебя осталось, мы видели, а что еще было?

Пока барыга напрягал свою больную голову, мучительно вспоминая и перечисляя Сане, присевшему на стул с блокнотиком, приметы уже проданных им вещей, Витек сходил через дорогу в магазин и притащил бутылку водки.

Увидев пузырь, хозяин резко повеселел, засуетился.

— Вот это хорошо, это — по-человечьи. А то пугать! Чего меня пугать? Я к вам и так с уважением…

Вор может быть удачливым. Вор может быть умным. Вор может иметь такую квалификацию, что хоть в школу МВД направляй: будущим операм курс фомки и взломки преподавать. А только как ни крути, как ни верти, ворованное добро надо сбывать. И ежели только преступник не конченный дурак, то не пойдет он на рынок со свежекраденым видиком или с не успевшей остыть от хозяйского тепла шубкой. И по знакомству не каждому толкнешь. Взять, к примеру, Аркашу Ольского. Какой вор классный, какие кражи лепил — с инструментом, с выдумкой. Склады только трещали. И как он классно на сбыте каждый раз попадал! Сейчас на строгом режиме третий срок дотягивает. А если не самому торговать, то куда идти? Только к барыгам. Для крыс этих поганых торговля «паленым» барахлом — профессия. Они все, что надо сделают. Меха и тряпки перепорют, перешьют, машину по запчастям, по винтикам разберут, видеотехнику импортную по своим каналам перекинут — и где-нибудь в Находке или Хабаровске уйдет она уже безо всяких проблем. Конечно, заберет барыга товар в лучшем случае за полцены, а то и меньше. И будет еще при этом об опасностях своей работы рассуждать, о трудностях сбыта в жилетку плакаться, цену сбивать. Хотя каждому известно, что с нашими законами сыщику проще самому в тюрьму сесть, чем барыгу туда загнать. Мало полквартиры ворованного барахла у него изъять, надо еще доказать, что, покупая по дешевке несколько чемоданов спешно напиханных вещей, разломанные (золото — отдельно, камушки — отдельно) ювелирные изделия, сей торговец ясно осознавал, что добро это краденое. А как это «осознание» из его головы вынуть? Разве что клиент сдаст или он сам признается. Да только дураков нет. Клиент, залетев в милицейские объятия, про барыгу молчать будет: сдай эту тварь — так он на допросах все твои поставки за последние десять лет припомнит, следователю на радость. А уж сам себе барыга тем более не враг — лишнего не скажет.

А еще известно, что по продажности своей эта публика самого Иуду за пояс заткнет. Не любят их за это в блатном мире, презирают. Да только куда от них денешься.

Опера это тоже хорошо знают.

Можно, конечно, и барыгу прищучить, если очень постараться. И не обязательно ему скупку краденого доказывать. Древняя у негодяев профессия, но и сыск вечен. За тысячи лет, с первых времен библейских, арсенал у сыщиков неплохой накоплен.

Обложи торгаша, лиши возможности торговать, хлопни, якобы из-под него, пару воришек да пусти слушок, что сдает он блатных, — и настанет день, когда он без куска хлеба останется. А то и по-крупному заплатит за глупость и неумение ладить с операми. Не одному барыге обернулись проваленной головой или вспоротым животом подозрения нервной его клиентуры.

Так что, хочешь жить — умей вертеться. И услужить, как говорится, и нашим и вашим.

А тут еще и опохмелка маячит!

Через час у сыщиков имелись подробные приметы одного из тех, кто заставил их все эти дни пахать, как проклятых.

Хозяин, приняв пару соточек на старые дрожжи, вдруг проникся самой искренней любовью ко всему человечеству и особенно к столь гуманным операм.

— А знаете, что я Вам скажу?

— Ну?

— Этот парень недавно из армии дембельнулся и скоро жениться собирается.

— Откуда знаешь?

— Так я же его спросил, чего он так торопится бабки-то получить. А он говорит, мол, одеться надо, за два года вся гражданка мала стала. Да и невесте что-то надо подарить к свадьбе.

Если бы сыщики не сидели на стульях, то, наверное, сели бы на пол.

Человек, не привыкший скрывать свои чувства, в этой ситуации заорал бы: «Что ж ты голову морочил, а самого главного не говорил?»! Но Саня равнодушно протянул: «А-а-а». А Витек, глянув на друга, просто промолчал.

— Вы только, ребята, меня не подставьте.

— Ладно, не переживай. Если придет снова, скажи, что надо бабки найти, назначь время. И звони немедленно. Договорились?

— Как скажешь, начальник.

Из квартиры опера не торопясь выходили.

Но из подъезда выйдя, не сговариваясь, в одну сторону рванули. Как на стометровке.

Хладнокровный, выдержанный, экономный Саня, увидев такси, чуть не на середину дороги выскочил, руками замахал.

— Давай, браток, в военкомат. Быстро!

Удивленный таксист стал с ходу обдумывать, как бы по городу крутануть, подозрений у приезжих не вызвав (какой же местный по такой классной погоде такси будет брать, чтобы пятьсот метров проехать?).

Но Саня в его заботах с ходу разобрался и произнес внятно:

— Не суши мозги, больше рубля не получишь. До обеда в военкомате десять минут. Не успеем — прокатишься бесплатно.

Таксисты народ понятливый.

Через семь минут военком, выслушав оперов и пожав плечами, сказал:

— Ну, если девочки задержатся…

Никто не умеет улыбаться так, как улыбаются сыщики, когда им что-то нужно.

Задержались девочки.

Отдавая Ренату полный список вернувшихся в родной Магадан осенних дембелей, Витька переписал в свою записнушку телефон, торопливо нацарапанный на обратной стороне листка.

— Это чей?

— А это нашему красавчику одна рыженькая девочка из военкомата свой домашний телефон нечаянно назвала, — весело пропел Саня.

— Нечаянно?

— Ага, невзначай. Раза четыре подряд!

— Ну, ты! — Витька от души треснул приятеля кулаком по спине.

— Да нет, ты расскажи, расскажи народу, как ты ей глазки строил, пока я, не разгибая спины…

— …обжимал блондиночку, которая карточки тебе показывала: «Ой, позвольте, я через Вас перегнуся, ой, плохо видно, можно, я к Вам прижмуся…».

Володя Караваев, сидя в уголке и прихлебывая чай, заменивший обед, добродушно ухмылялся. Он не был сыщиком, но в милиции работал не первый день и хорошо понимал причину этого жизнерадостного трепа: народ смеется — значит, масть пошла!

А масть, действительно, пошла.

В кабинет ввалился Пашка, который в девять сменился с суточного дежурства, но спать не пошел, а отправился куда-то, загадочно сообщив, что надо кое-что проверить.

— Нет, Вы представляете, один из этих артистов у нас почти в руках был и прохлопали!

— Как?

Вопрос был задан чуть ли не хором.

— Я же на сутках был…

— Да знаем, знаем…

— Ни хрена вы не знаете. Утром мужик пришел, говорит, кто-то, похоже, его гараж подломить собирается. А в гараже у него «Нива» новая. Точь-в-точь как та, что у Рената по материалу проходит. Я его спрашиваю: «С чего ты взял?» — а он резонно так отвечает: «А с того, что вчера снежок был, а сегодня днем кто-то вокруг моего гаража лазил, заглядывал везде, натоптал, как слон. Гараж кооперативный, по дороге на кожзавод, на отшибе. Мы там все друг друга знаем, и из своих никто не ходил». Ну, я его выслушал, выскочил, посмотрел, где засаду сделать. Нашел один гараж подходящий. А пока по городу хозяина искал, гаишников отправил присмотреть. Они подъезжают, а навстречу — та самая «Нива», и за рулем парень молодой. Представляете?

— Представляем, не томи душу!

— Ему дорогу перекрыли, он — из машины и — ходу. Сначала по дороге рванул, да так, что не могли на УАЗике догнать. А потом почувствовал, что на пятки садятся, развернулся и — через поле, по целине. Там снегу по пояс, а он ломит, как лось. Пока наши тормознулись, пока выскочили — только его и видели.

— Как выглядел?

— Молодой, лет двадцать-двадцать пять. Высокий, не ниже ста восьмидесяти. Одет в пуховик…

— Серого цвета, — закончил Пашкину фразу Витек.

— Светло-серого, — не столько уточнил, сколько согласился Пашка.

— Да, ох уж эти гаишники, лопух на лопухе… — протянул Витька, искоса поглядывая на Володю.

Тот клюнул на провокацию мгновенно и, к великому удовольствию сыщиков, тут же обиженно загудел из своего угла:

— Что Вам гаишники? Сами три месяца ушами хлопали и за эти две недели ни хрена не сделали, а все Вам гаишники виноваты. И вообще, нечего было самодеятельностью заниматься, туда же, сыщики великие, засаду организовать не могут.

— Паша, скажи Вове, почему ты самодеятельностью занимался. Почему Вову не позвал? — очень строго спросил Витька.

— А потому что плохой мальчик Вовочка всю ночь продрых, и разбудить его никто не мог, а утром у него машина два часа не заводилась, — грустно ответствовал Паша.

Потрясенный такой чудовищной клеветой Володя даже сразу не нашел что ответить. Это его «Жигули» не заводились? Это он всю ночь продрых? А кто тогда до четырех утра возил по городу эти наглые хари, что сейчас над ним издеваются?

— Ладно. Я парень не злопамятный, но память у меня хорошая. Будете теперь пешком ходить, юмористы, пока прощения не попросите. На коленочках.

Отсмеявшись вместе с операми, Ренат серьезно сказал:

— Так. Сегодня к вечеру мы должны список дембелей закрыть. Тихо, без шума. Даже если кто-то не подходит по приметам, отрабатывать все равно. Могут быть дружки, сослуживцы, которые компанией промышляют. Конечно, жаль, что сегодня его не взяли. Но теперь мы знаем, где искать и кого искать. Витя, ты пойдешь к своей рыженькой и уболтаешь, чтобы она дала…

— Это можно, чтоб она дала, — согласился Витька, — это я завсегда…

— Давай серьезно, балаболка. У них же учетные карточки с фотографиями. Выбери всех подходящих. Если надо, отвези ее вместе с карточками к экспертам, пусть переснимут. И сразу — на опознание барыге и гаишникам.

— Ты представляешь, сколько эксперты возиться будут? Там же фотографии малюсенькие, толку с них никакого.

— Сколько надо, столько будут. Может, у тебя его портрет есть в полный рост?

Портрета в полный рост не нашлось, но из множества маленьких мутных карточек, наскоро изготовленных в фотолаборатории ЭКО, барыга уверенно выбрал одну.

Разговаривал с ним Саня.

Витька от новой встречи открестился: «Если он опять меня воспитывать начнет, я ему морду набью, лучше уж без меня!».

Но это он врал. Когда надо было, Витька мог с последним ханыгой общий язык найти, у черта все секреты преисподней вытащить. Просто в процессе возни с карточками и веселой трепотни с девчонками, с виду непринужденной, но продуманной, как допрос иностранного резидента, у него появились свои соображения.

А потому, отдав напарнику фотографии, он небрежно прослушал наставления Рената по поводу отработки адресов, рассеянно, как бы невзначай, оторвал от рабочей копии списка именно нижнюю половину, начинавшуюся с некоего Опанасенко Николая Владимировича, и отправился в город.

Но мимо дома по Пролетарской, в котором жил слесарь автопредприятия, бывший дембель Опанасенко, Витька проскочил быстрым шагом.

На улице Парковой он никакого внимания не обратил на окна квартиры, побитые в ходе радостного запоя «дедушки Советской Армии» Сереги Прохорова.

А на Ленина даже и не подумал заглянуть к знакомому еще по работе в «детской» группе розыска, бывшему воришке, а ныне воину запаса Тольке Сорокину.

Нет-нет, город Витька знал хорошо. И Тольку Сорокина, кравшего от вечной голодухи в вечно пьяной семье, помнил прекрасно.

Но красивый, высокий шатен, вставший на учет в военкомате месяц назад и сфотографированный во всех ракурсах игривыми зрачками незамужних девчонок, жил в новой пятиэтажке на улице Советской.

— Та-а-к, значит, Янек… — протянул Саня, рассматривая фотографию, опознанную барыгой.

— Да что Вы говорите? — подзадорил словоохотливую соседку интересного шатена Витька.

— Точно говорю, не пара он ей. Он — красавец парень, видный такой, а она — пигалица, тощенькая, страшненькая. Да еще командует им, будто принцесса. И что Янек в ней нашел?

Спросите любого любителя детективов из тех, кто любит учить милицию, как надо работать: что делать, если известен человек, неустанно, изо дня в день, совершающий преступления? «Как что? — ответит знаток, — задерживать, обыскивать, допрашивать!». Спросите о том же любого сыщика. «Как что? — ответит сыщик, — не трогать ни в коем случае — он же тысячу отмазок придумает, сотню сказок про каждую изъятую вещь наплетет!».

Как же так, не трогать?

Ох уж эта гласность по-русски!

Все-то мы теперь знаем. И все сплетни кремлевского двора. И страшную правду ГУЛАГа. И последние новости из спальни любимой певицы.

И что такое «наружка».

Когда-то за одно упоминание об этом подразделении болтливый сотрудник милиции мог поплатиться погонами, а то и свободой. А что говорить о преступниках? Они пользовались только смутными слухами да наивными небывальщинами, наплетенными более опытными подельниками. Можно, конечно, покивать головой на Запад. Почитайте, мол, у них давно «про это» пишут и ничего, борются с преступностью. И живут лучше, чем у нас. Только жаль, не все могут почитать. А то бы убедились, что нет в мире страны, кроме нашей, где на протяжении почти десяти лет наглые и безнаказанные предатели в мемуарах и перед телекамерами выбалтывали государственные тайны, подставляя тех, кто ежедневно и ежечасно рискует, находясь от преступников на длину ножа.

Все рассказано на страницах газет и журналов. Отсняты и показаны миллионам людей документальные сюжеты. Без малейшего душевного сомнения и без проблеска здравого смысла раскрыта святая святых: тактика работы этой службы.

Зачем? Сообщить согражданам об очередной опасности их нерушимым правам со стороны этих вечно подозрительных «органов»?

Но любому человеку, обладающему хотя бы начатками разума, понятно, что в стране, охваченной криминальным безумием, никто не будет тратить силы и без того замотанных сотрудников, чтобы выяснить, где купил бутылку водки гражданин Синепупкин, и не завел ли любовницу господин Толстосумов. Такие вещи — любимое занятие только для расплодившихся частных агенств.

Так кому это нужно?

И все ли рассказано о «наружке»?

Нет, не все.

Ни один из радетелей о правах человека не написал вышибающую слезы статью о том, как люди, получающие копеечную зарплату, часами ходят под проливным дождем или цокают зубами в промерзших подворотнях, выслеживая преступника. Как они годами, наживая язвы и гастриты, питаются всухомятку как попало и когда попало, потому что их «производственный процесс» не терпит перерывов. Ни один талантливый публицист не снизошел до моральной поддержки презренным «филерам», отказывающимся ради безопасности других людей от нормального образа жизни, от возможности вовремя и спокойно решать свои шкурные дела, от дружеских связей и знакомств, а порой и от собственных имен. И ни один журналист, даже если очень захочет, не сможет рассказать о подвиге офицера «наружки», который пятнадцать лет каторжной службы завершил в темной подворотне, получив удар ножом в живот ради спасения незнакомой девчушки от давно разыскиваемого убийцы и насильника. Для журналистов, для любопытных и даже для следователя этот офицер останется смелым, но случайным прохожим. Его посмертный орден начальник управления внутренних дел вручит вдове в присутствии всего двух человек: руководителя подразделения и его заместителя. А дети погибшего узнают правду об отце только тогда, когда их возраст и прошедшие годы смогут обеспечить сохранение тайны о нем и его товарищах, оставшихся в строю.

Но ордена — дело редкое. К счастью. Потому как живых награждают разве только по великим праздникам. А будни — они и есть будни. «Наружка» — не внешняя разведка, где после каждой удачной операции дырки на кителях сверлят. Но то — дела государственные! А тут — одна возня с мразью уголовной. Никакой романтики. Какая может быть романтика в обмороженных пальцах да застуженных почках. Или в простатите, к примеру?

Янека, как тысячи преступников до него и еще многих после него, взяли «из-под наружки». На второй день после свадьбы, на выходе из чужой квартиры, с полными руками чужих вещей. И этот факт в сочетании с чрезмерной осведомленностью сыщиков, привел Янека в то самое состояние, которое профессионалы называют «момент истины».

Правда, и сыщики были приведены в состояние полного изумления, когда выяснилось, что подавляющее большинство из названных их подопечным сорока двух (!!!) краж и угонов совершил он один. Друг Женька помогал лишь в пяти.

И опять, вопреки всем любимым народом кинодетективам, торжество истины не наступило синхронно с задержанием дерзкого вора. Даже обнаружение на квартире у Янека его любимой фомки, давно заочно знакомой милицейским экспертам, лишь слегка приблизило закономерный, но, увы, растянутый финал. Ибо задержание злодея и изъятие вещественных доказательств знаменуют собой только начало длительного и кропотливого процесса, именуемого предварительным следствием.

Одним из этапов этого процесса должна была стать так называемая «проверка показаний подозреваемого на месте совершения преступления». Процедура не сложная, но занудливая.

Процедуру эту нужно фиксировать. На фото, на кинопленку. И если вечно занятому следователю не удается коварно заманить или со скандалом выдрать у руководства ЭКО кого-нибудь из вечно занятых экспертов, то он просто дает поручение сыщикам. Сыщики сначала матерятся и спорят, а потом начинают проявлять чудеса изобретательности. Например, знакомому фотожурналисту выдается обещание организовать потрясающий репортаж на тему «Как я был понятым». А после получения заветных фотографий и подписей на протоколе приятелю-газетчику разъясняется, что снимать, конечно, можно. И фотографии делать можно. Но публиковать их, к сожалению, до приговора суда нежелательно. Недалеко и до скандала…

Вот и на четвертый день после задержания Янека, завершив серию утомительных обысков, три опера и примкнувший к ним Володя затевали очередное коварство. Ренат на эту тему выразился вполне определенно:

— Вы хоть красками рисуйте, но без фиксации я выводку проводить не буду, что зря время тратить. Завтра к девяти чтобы был фотограф!

— А, может, кинохронику «Мосфильма» пригласить? И не завтра, а сейчас прямо? — радостно согласился Витька.

— Можно и кинохронику, можно и сейчас. Но работать начнем завтра в девять, — хладнокровно ответил Ренат и пошел к себе готовить протоколы.

Маленькая деталь: разговор происходил в двадцать три сорок. Неумолимое завтра должно было начать свой разбег через двадцать минут. А посему все нормальные люди с фотоаппаратами, и даже без таковых, уже либо спали, либо готовились к этому приятному мероприятию.

Нужно было искать кого-то из ненормальных.

И Саню осенило:

— Володя, а ты этого парня из пресс-группы УВД знаешь, что репортажи снимает? У него же видеокамера есть, может, попросить?

— У Игоря, что-ли? Да у него японка новенькая, одна на всю управу. Он над ней, как Кощей Бессмертный, трясется. С нашими ездил, так даже подержать не давал.

— А если его самого припахать. Он как на подъем?

— Самого? Это можно. Ребята из ППС говорили, что он за интересным сюжетом черту в зубы полезет.

* * *


Во втором часу ночи Игорь, бережно уложив в фирменный пластмассовый кейс свою любимицу, чудо техники, видеокамеру «Панасоник 7В», пожал руки приятелям-пэпээсникам и выпрыгнул из УАЗика. Сегодня улов был не Бог весть какой. Понедельник. Пожалуй, чтобы наскрести на очередной видеоблок к программе областного телевидения «Пароль-02», придется завтра повторить. Иначе Томка, веселая напарница по программе, житья не даст. Повторить-то можно, только спать хочется до смерти. Никого не интересует, во сколько ты упал в кровать. Но в восемь тридцать, будь добр, на службу, пред ясные очи начальства. А то, что делается на личном «энтузязизме», личным делом и должно оставаться.

Тихонько открыв двери и раздевшись в тесноте коммунального коридора, Игорь, не включая свет, пробрался на кухню. Сладострастно почмокал над заботливо приготовленной — только включить плиту — сковородкой с чем-то явно мясным и несомненно вкусным, сокрушенно подумал, что пока разогреешь… и решительно убрав сковороду в холодильник, достал оттуда пачку кефира.

Аннушку он не услышал, а почувствовал. Теплая волна и родной запах опередили ее прикосновение.

— Тебе звонили из городского розыска. Сказали, будут ждать сегодня, пока не перезвонишь.

В восемь тридцать, переговорив со своим непосредственным начальником, мудрым дедом Яценко, и заручившись его поддержкой, Игорь отправился в горотдел. Весело ввалившись в кабинет, он остановился пораженный. Такого еще видеть не приходилось.

— Ну вы даете, прямо выставка достижений воровского хозяйства!

* * *


Янека ввели минут через десять.

Высокий, плечистый, стройный парень. Симпатичное лицо, чуть вьющиеся, мягкие темно-русые волосы. Нос с легкой курносинкой, явно славянского производства.

Великий Ломброзо! Где отметины порока? Где следы гнусных поступков? Где печать проклятий обездоленных им людей?

Только вот глаза несколько беспокойные и движения нервно-порывистые… Так, пожалуй, есть от чего занервничать.

А держаться старается независимо. Вздернул подбородок, глянул свысока — прямо польский шляхтич! Янек!

Полоснул взглядом — и с хрипловатой насмешкой:

— О-о-о, видеокамера, я в роли главного героя!

Саня попытался его успокоить:

— Ты не волнуйся, это в служебных целях, будем фиксировать проверку показаний. Только решили не фотографа брать, а сотрудника с видеокамерой.

— Ага, а потом по «Монитору» показывать. Что я, не видел этого капитана? Он же вашу передачу милицейскую ведет.

— Нет, пока никто ничего показывать не будет. А там посмотрим. Может, подготовим сюжет для граждан, покажем, сколько ты у этих лопухов унес, глядишь, кто и призадумается.

— Ладно, — устало-недоверчиво не то согласился, не то просто прервал разговор Янек. И помолчав немного, вдруг с тоской выдохнул:

— Значит, на полную катушку будете раскручивать, на показательный процесс…

Саня безнадежно махнул рукой, мол, тебя не переубедишь, и обернулся к вошедшему Ренату:

— Давай начинать, время идет.

Рассадили понятых, Игорь включил камеру.

Начало было скучным. Монотонно и невыразительно Янек перечислял адреса или приметы квартир и гаражей, вспоминал, что откуда забрал. Но мало-помалу вошел в азарт, развеселился, и пошел захватывающий, слегка приблатненный, а местами и остроумный рассказ. И рассказ этот содержал бездну информации не только о приемах воровского промысла, но и о потрясающей безалаберности, а порой и вопиющей глупости жителей провинциально-доверчивого Магадана.

Память у парня не хуже ног оказалась. Такая же длинная и шустрая. Трехчасовой кассеты — как не бывало.

Упревшие в своих тулупах и заскучавшие, было, от протокольных процедур понятые оживились. Даже сыщики, для которых происходящее не было в новинку, временами не выдерживали и ржали откровенно, переспрашивая:

— Так и было написано?

— Ну да. Записка на двери, а в записке: «Ключ под половичком».

— Га-а-а. Так проще было ключ в двери оставить, зачем бумагу переводить?

— Вот повезете меня туда, сами у них и спросите!

— А как ты догадался, что ключ в валенке? Валенок-то где был?

— Да они его на стенку прибили, рядом с дверью, навроде почтового ящика.

— Га-а-а!

— Я уже на первый этаж спустился, вижу: мужик навстречу. Я голову за ковер спрятал и говорю: «Сосед, дверь открой!».

— А он?

— Открыл. «Выбивать, — спрашивает, — понес? Хороший ковер, как у меня!».

— Га-а-а! А дальше?

— Слышу, он поднялся и сам себе говорит: «О! А чего это дверь открыта? — а потом как заорет: — Ах, твою мать! Ковер же мой! На свадьбу дареный!». Тут я дверь его ковром подпер — и ходу. Жаль, он на втором этаже жил. Если бы повыше, я бы с пустыми руками не ушел…

Допрос закончился.

Ренат, глянув в заиндевевшее окошко, за которым несильный, по магаданским понятиям, ветерок лениво переметал старые сугробы, вздохнул:

— Поехали гулять. Витек, ты всех предупредил?

— «Терпил», что ли?

— Потерпевших, — въедливо поправил следователь.

— Предупредил, ждут не дождутся поглядеть на этого артиста. А то тетка с Пролетарской ко мне пристала, все спрашивает: «Ну ладно, я дура, ключи потеряла, замок не поменяла, но у него-то как совести хватило детские шубки позабирать?! Видно же, что не миллионеры живут». Объяснишь ей, а, Янек?

Тот самолюбиво вздернул голову, попытался пренебрежительно улыбнуться. Но улыбочка вышла ни к черту. Кривоватая и с нервной потяжечкой в уголках губ.

Саня снова, в тысячу триста пятнадцатый раз с начала совместной работы в розыске, укоризненно глянул на напарника и попросил:

— Паша, вы с Володей пока проводите Янека и понятых, а мы бланки возьмем и вас догоним.

Ренат, заготовивший бланки еще вчера с ночи, удивленно глянул на Саню, но, тормознув готовый уже сорваться вопрос, промолчал.

Пашка все понял сразу и, пряча улыбку, пошел к выходу.

Оставшись с Витькой с глазу на глаз, Саня подошел к нему и, скрестив руки на груди, стал внимательно рассматривать цыганскую физиономию своего корешка.

Витька, уже сообразив что к чему, не стал дожидаться, пока приятель, с присущей ему рассудительностью, начнет не торопясь разделывать «его гнусный моральный облик»:

— Ну все, господин адвокат, ну я прямо изранил нежную душу вашего подзащитного!

— Лучшая защита — это нападение, да, родной? А ты, балда, подумал, что будет, если он упрется? Сколько нам сил сэкономило, что мы по-человечески себя ведем, что у нас с ним нормальный контакт? Сколько мы за эти дни раскрыли?

— Да и без него раскрыли бы! Это его интерес — очки перед судом зарабатывать.

— Понятно, раскрыли бы. А только зачем упираться на ровном месте? На хрена все через задницу делать? — Саня начал закипать.

Витька, больше всего на свете не любивший нравоучений, обрадовался:

— Вот, пожалуйста! Ты мне, боевому товарищу, другу, можно сказать, брату родному, грубишь — и ничего! А что ты своей грубостью на меня дурно влияешь, ты подумал? У кого я нехороших слов набрался, у кого научился людей обижать?

— Скажите-ка, выпускница института благородных девиц! Да ты, трепач, еще на горшке разгильдяем был!

В коридор приятели вывалились в обнимочку, дурачась и тузя друг дружку локтями под ребра. Настроение у обоих было просто классное: успешно завершалась громадная работа. И хотя дел еще оставалось невпроворот, впереди отчетливо маячил хоть промежуточный, но финиш. Хоть кратковременная, но передышка.

* * *


Игорь блаженствовал под горячим душем.

Садиться в ванну, которой пользовались не только соседи, но и их частые гости, порой весьма бомжеватые, он брезговал. Но сегодня даже мысли о постылой коммуналке не портили настроения. Не даром он провел целый день на морозном ветру, забывая о собственных негнущихся пальцах, но пряча в меховой чехол и время от времени отогревая за пазухой видеокамеру. Материала хватит не на одну передачу. Да и вообще, с сыщиками работать — всегда наслаждение. Эта остроумная, энергичная, немного циничная, но в то же время самая оптимистичная на свете братия всегда вызывала у Игоря чувство какого-то внутреннего родства и в то же время зависти к людям, делающим важное, настоящее, живое дело.

Весело напевая, он вывалился из ванной, точнее, классического совмещенного помещения типа «сортир-лоханка». Под дверью, покачиваясь, стоял морячок, приятель соседа. Морячка явно поджимало пиво, которое они веселой компанией хлебали с раннего утра, добивая тяжкое вчерашнее похмелье.

— Так, дружище, ты в унитаз попадать умеешь, или тебе инструктаж провести? — строго спросил Игорь.

— Умею, — с чувством глубокого достоинства ответил морячок.

— А чего ж вы тут ночью целое море разлили?

— Да, это… немного перебрали…

— Вы у меня доперебираетесь! Ладно, иди. Но если еще хоть раз набезобразничаете, будете бегать на улицу.

— Не, не, ты извини…

Игорь скептически ухмыльнулся, вспомнив, как летом по просьбе друзей из фотоклуба «Магадан» организовывал рыбалку для делегации американских фотографов. Кроме прочих впечатлений, это событие оставило два наиболее ярких. Первое — как вытянулись лица американцев, встретивших на улице города своего вчерашнего компаньона по рыбалке в форме офицера милиции. Бедный Джордж после двухминутной немой сцены еле выдавил откуда-то из рыжей бороды:

— KGB?

— No, my friend, no! Russian militia!

— Really? What’s your rank?

— A'm captaine.

Удивление мгновенно сменилось уважением. В Штатах и рядовой полицейский при исполнении — царь и бог, а уж капитан — и вовсе чин не малый…

Второе впечатление было гораздо менее веселым. После прощальной вечеринки с американцами, на которую был приглашен и Игорь, изрядно поддавшая компания вознамерилась объехать все дома гостеприимных магаданцев, принимавших участие в пирушке. При одной мысли о том, на какие картины советского быта могут нарваться гости в его коммуналке, «господину капитану» сделалось дурно. Хотя, если разобраться, стыдно должно было быть не ему…

Но разбираться было некогда. Положение спас «русский ерш», которого по предложению коварного «фишермена» американцы попробовали в первой же квартире на своем прощальном маршруте.

Как известно, ерш не всегда рыба. Гости сломались, их энтузиазм — тоже.

Ругая правителей своей несчастной страны, мучаясь угрызениями совести и жалея ни в чем не повинных американцев, Игорь с раннего утра завез на квартиру, где они пытались проснуться, ящик холодного пива и две упаковки с аспирином и пенталгином.

Импортные фотографы уехали, а наша жизнь с ее проблемами осталась…

На полочке, прибитой к стене прямо возле «мест общего пользования» пронзительно заверещал телефон. Игорь даже вздрогнул от неожиданности:

— Тьфу, черт!.. Слушаю!

Звонил Витька.

— Игорь, ты нам не поможешь в поиске, а то народу маловато.

— В каком поиске?

— А ты еще не в курсе?..

* * *


Выводка прошла нормально. Янек вел себя разумно, без лишних фокусов. Хотя, конечно, эта процедура — не мед. И дело не только в морозном ветерке, пробравшем до костей всех участников мероприятия, пока группа отрабатывала дворы и гаражи. И не в том, что приходилось, отвечая на дотошные вопросы следователя, вновь и вновь возвращаться к незначительным, казалось бы, деталям.

Просто одно дело — красоваться, распушив хвост, перед привычными ко всему операми, которые, подыгрывая самовлюбленному пацану, весело ржут и восхищаются его находчивостью. Другое — стоя в чужом гараже или квартире, под паляще-ненавидящими или брезгливыми взглядами людей, рассказывать о том, как ты обирал их. Как отнимал заработанное годами честного труда, оплаченное оставленным на Севере здоровьем, накопленное, как гарантия относительно безбедной и сытой старости. И даже ни во что не верящий циник вряд ли сможет остаться спокойным, когда пожилая женщина, потерявшая последнюю надежду вернуть ушедшие к барыгам золотые сережки — память о погибшей дочери, глядя прямо в глаза, скажет:

— Я желаю тебе только одного — испытать мое горе. Будь проклят ты сам и твои дети!

Закончив выводку, сыщики уже собрались было вернуть Янека в СИЗО. Но Саня, глядя на вконец скисшего героя, вспомнил, что обещал ему побывку с помывкой в родном доме и час общения с молодой женой. Конечно, это было вопиющим нарушением всех существующих приказов и инструкций. Но дело не только в трезвом расчете и продуманной тактике общения с подопечным. Просто все мы — люди, все мы — человеки. И сыщики не исключение. Опера, вообще, народ не вредный. Если их не злить. Оперативная работа, как никакая другая, делает человека терпимым к мелким грешкам и недостаткам других, формирует философский взгляд на жизнь и заставляет особо ценить ее простые радости.

А потому никто и не думал возражать. Только Витька, с присущей ему деловитостью, спросил:

— У вас там хоть чай найдется, а то я совсем задубел? Ты-то с Ленкой быстро отогреешься, ну а мы так, по-стариковски, на кухне кипяточку похлюпаем.

— Найдется, — рассмеялся Саня. — Его красавица с утра в коридоре стояла, достала меня вконец. Обещала золотые горы и ужин, как в ресторане Прага, лишь бы милого привезли.

— Только смотри, Янек, без фокусов!

— Да ладно, что я, человеческого отношения не понимаю…

Ленка, пулей вылетев на лестничную площадку и повиснув на шее Янека, встретила оперов пулеметными очередями упреков.

— Ну что же вы! Я ждала, ждала, думала, вы уже не придете. Ой, они тебя совсем замучили! Саша, что вы с ним делаете? Наручники-то снимите! Сколько можно над человеком издеваться?

— Не, ты посмотри на нее, — искренне восхитился Витька. — Будто мы ей обязаны милого на свидания возить. Ты скажи спасибо, что вообще заехали! Вы тут развлекаться будете, а мы — сидеть облизываться. У меня, между прочим, тоже подруга есть, я бы это время лучше с ней провел.

— Ой, ну ладно, ты-то еще успеешь. Саш! Что у вас Витя такой вредный?

Ленка, длинноносая пигалица, с изумительной точеной фигуркой, но невзрачным личиком, обладала весьма незаурядным характером и бойким нравом. А потому с первого дня задержания Янека, она пустила в ход все женские чары, весь арсенал кокетства, замешанного на мелком подхалимаже, и быстро нашла с сыщиками нужный тон свойской девчонки. При этом она умело давила на их сочувственное отношение. Если Янек был для оперов пусть не опасным и не таким уж сложным, но противником, то его молодая жена вызывала обычную человеческую жалость. Запопала девчонка: на второй день после свадьбы остаться «соломенной вдовой» с перспективой лет так на несколько…

В тесной прихожей однокомнатной квартиры развернуться было негде, поэтому, отстегнув Янеку наручники и пропустив его в комнату, Саня с Витькой сразу прошли в кухню. Пашка, пыхтя и цепляя локтями то вешалку, то зеркало на противоположной стене, стал выбираться из своего полушубка. Раздевшись наконец, он проверил, закрыта ли входная дверь и присоединился к коллегам.

За стенкой, в комнате, где уединились молодые, загрохотала музыка. Опера понимающе разулыбались: несмотря на присутствие гостей, Ленка при ее пылком темпераменте вряд ли будет соблюдать конспирацию и сдерживаться, оказавшись в объятиях своего молодца.

— Во как им приспичило, — прокомментировал Витька, — даже не отмылся после СИЗО.

Саня пожал плечами:

— Да вряд ли, Янек — чистюля.

Как бы в подтверждение этих слов, открылась дверь в комнату, и их подопечный босиком прошлепал в ванную.

Тот, кто хоть раз побывал в СИЗО или ИВС, хотя бы с кратким визитом, никогда не забудет липкий, мгновенно пропитывающий одежду и проникающий во все поры смрад, образованный миазмами параши и скоплением задыхающихся, постоянно потеющих от недостатка свежего воздуха людей, набитых в камеры по двойной-тройной норме.

Поэтому никого не удивило, что Янек полоскался и фыркал, как морж, добрые полчаса.

За это время сыщики оттаяли, оживились. Хозяйка расстаралась: к чаю наворотила полный стол разной выпечки. Не лишними оказались и тарелки с щедро нарезанной колбасой и сыром. Ленка, занырнув в ванную, чтобы потереть милому спинку, и выходя оттуда со шваброй и мокрой тряпкой в руках, заглянула на кухню:

— Мальчики, может, по рюмочке? В холодильнике все есть.

Саня, который сегодня утром пожертвовал завтраком ради дополнительных десяти минут вожделенного сна, создавая грандиозного вида бутерброд, добродушно ответил:

— Ладно, не суетись. Пить мы не будем, но можете не торопиться, часок — другой накинем. Вы-то покушаете? Янек тоже проголодался.

— Да я ему в комнате накрыла, в перерывах поест, — снова заставив сыщиков заулыбаться, игриво отозвалась молодайка, — а пока он домывается, лучше порядок наведу, вон понаследили…

И Ленка, не теряя даром времени, принялась вытирать утоптанные гостями полы в коридорчике и прихожей, энергично постукивая шваброй и переставляемой обувью. Часть наваленной на стул верхней одежды уволокла в комнату. Затем, вновь вооружившись тряпкой, заставила оперов, из предосторожности не ставших разуваться, вытереть ноги, а здоровенные, под сорок пятый размер, ботинки Янека утащила мыть в ванную.

— Вот суета! — пробурчал Пашка, которого вся эта бурная деятельность уже начала раздражать, — я представляю, что она с Янеком за два часа сделает. Надо будет его пораньше забрать, а то живого не довезем. Кстати, Саня, ты машину не отпустил? Может, Вовку подменить, пусть пожует?

— Да нет, он уже смотался, перекусил. Пусть под окном стоит. Хоть и четвертый этаж, вдруг Янек надумает альпиниста изображать.

Часа через полтора, выловив перерыв в музыке и паузу между ритмичными поскрипываниями полутораспальной кровати местного производства, Саня постучал в стенку:

— Эй, молодежь, заканчивайте, пора отчаливать. Сегодня пятница, в СИЗО долго ждать не будут, могут скандал закатить.

— Да мы все уже, — весело отозвался Янек и через пару минут, с ворохом одежды в руках, снова прошлепал в ванную.

Ленка, румяная, с блестящими глазами, обтянув свои откровенно просвечивающие прелести полупрозрачным мини-халатиком, в ожидании очереди под душ стояла на входе в кухню и весело трепалась с сыщиками. Ее явно забавляло, как они, отшучиваясь, то упорно рассматривают стены и потолок, то украдкой обстреливают ее быстрыми взглядами. «Вот зараза, — смущенно-весело думал каждый, — ведь почти голяком стоит, и хоть бы хны. Может, рассчитывает на продолжение, когда Янека отвезем? Ну, уж на хрен. На этом деле не один опер погорел. Так что зря стараешься, цыпа. У нас свои девочки есть, и получше».

Саня, допивая чай, с чашкой в руках подошел к окну, задумчиво глянул вниз: «Как там Вовка, скучает один? Что поделаешь, осторожность в нашем деле вещь первостепенная. Да что она так растрещалась? И ведет себя как-то странно, чересчур уж старается. Янек ей за такие номера может и по голове настучать, невзирая на наше присутствие. А вообще, чего она здесь стоит? Обычно они первые под душ бегут, их дело — дамское; это мужику можно полениться, поваляться — он не залетит…».

Саня повернулся к Ленке и увидел, как она, вздрогнув, напряглась, непроизвольно расставив руки и будто пытаясь закрыть своей миниатюрной фигуркой весь дверной проем.

Вот тут-то, будто мгновенно прокрутив пленку с записью всех событий последних двух часов, Саня вновь и по-новому увидел и понял то, что он должен был увидеть и понять раньше: Ленку, суетящуюся со шваброй возле входной двери, а затем заносящую в ванную ботинки Янека. Самого Янека, несущего в ванную ворох одежды, из-под которого виднеется край его пуховика, раньше остававшегося в прихожей…

Швырнув на стол чайную чашку, выхватив одной рукой из-под пиджака свой пистолет, а другой пытаясь отбросить отчаянно вцепившуюся в него девчонку, Саня прыгнул в коридорчик. Но рухнувшая в ноги Ленка и ударившая навстречу дверь ванной задержали его. А полуодетый Янек, после истошного вопля своей подружки, мгновенно ломанулся на выход, на какую-то долю секунды мелькнул перед застопорившимися операми, распахнул заранее открытую дверь в прихожей и бешено рванул навстречу воле…

В тряском УАЗике, по пути в горотдел, сыщики, перемежая повествование шедеврами ненормативной лексики, честно рассказали Игорю, как было дело.

Догнать Янека, несмотря на небольшую, казалось бы, фору — две-три секунды, не смог никто. Если быть точным, никто даже не смог увидеть, в каком направлении он смылся. Стянутые по тревоге наряды ППС, все наличные силы розыска и участковых обнаружить беглеца тоже не сумели.

Теперь сыщикам предстояло все начинать по новой. Только и радости, что знали, кого искать. Но многоэпизодное уголовное дело зависло в воздухе. А о предстоящей служебной проверке по факту побега и связанных с этим разбирательствах и думать не хотелось.

— Ладно бы сдернул сам, из-под конвоя, при выводке или еще как… Но за добро залепить такую поганку!

На мрачную реплику Александра отозвался только Витька:

— А ты больше с ними возись. Сколько раз я тебе говорил: все они пидоры, и верить никому нельзя.

В другой ситуации Саня, может, и вступил бы в дискуссию. Но сейчас обстановка к этому явно не располагала, и он промолчал.

Есть вещи, недопустимые даже для уголовника.

В вечной борьбе сыска с криминальным миром нередко случается, когда самых классных оперов обводят вокруг пальца их не менее остроумные противники. И как истинные профессионалы, в таких случаях сыщики не роняют слезы, не озлобляются. Сделав нужные выводы, а порой и посмеявшись сами над собой, они с еще большим азартом и изобретательностью начинают вести новую игру.

Есть профессионалы и на той стороне. Влетев в сети, расставленные розыском, многие из них не клянут судьбу, не пытаются угрожать или просить о пощаде. «Не верь, не бойся, не проси!» — закон старый. Но, тем не менее, известно немало примеров, когда конченые рецидивисты, на которых клеймо ставить негде, верили честному слову сыщика или держали свое слово, порой жертвуя ради принципа и самолюбия драгоценной свободой.

И по той же самой причине многие из оперов, каждый из которых знает о темной стороне человеческой натуры больше, чем сотни других сограждан, до конца службы сохраняют веру в людей, в проблески человечности даже у самых закоренелых уголовников. И многие из них готовы пойти на риск ради этой человеческой искорки в чужой душе.

Риск этот всегда велик. И нередко ответом на проявленное великодушие становится обычная подлость. Но удел нарушившего правила игры — ее продолжение уже без правил.

А потому, увидев в причудливом свете пробегающих мимо УАЗика неоновых фонарей Сашкины глаза и посмотрев на лица других оперов, Игорь четко осознал: они найдут беглеца, даже если их сегодня же поувольняют из милиции.

Найдут обязательно. И этот день будет для Янека не самым счастливым в жизни.

* * *


Для тех, кто настроен на милицейскую волну, ночной эфир — это почти как наркотик. Кто хоть раз по-настоящему окунулся в его волны, при первых же тональных встает в классическую стойку породистой легавой. Наверное, все-таки не зря уголовная шпана приклеила милиционерам такую кличку (только зря они думают, что обидную: если бы все люди были так умны и порядочны, как эти благородные животные!..).

— Внимание всем патрульным, постам и нарядам! — высокий, звенящий, как струна, голос Нелечки, оператора 02, разом обрубает все разговоры в патрульных УАЗиках, и мгновенно взвинчивает нервы. Десятки людей в милицейской форме, рассредоточенных по городу, разом превращаются в одно настороженное, готовое к любому поединку, многоликое и многорукое живое существо.

— Приблизительно пять-семь минут назад, от дома 64 по улице Карла Маркса угнана автомашина ВАЗ 2106, бежевого цвета, госномер… Со слов свидетелей, автомашина направлялась в сторону Кольцевой. В салоне оставлены документы на имя владельца Никиченко Павла Степановича…

— Двадцатый пошел!

— Двадцать девятый пошел!

— Двадцать седьмой пошел…

— Я пятьсот двадцать семь! Вижу его!

— Где видишь? Олух! — взрывается эфир.

Наверное, нет экипажа, который не рявкнул что-нибудь нелестное в адрес бестолкового постового. Да только связь — наша, отечественная, и больше одного голоса на канале не слыхать. Но в раскаленном эфире такое ощутимое напряжение, что, кажется, все участники погони воспринимают друг друга без всяких радиостанций.

— На Наровчатова пошел вниз от роддома! Дислокацию знать надо, умники!

— Я двадцатый, гоню его по Пролетарской в сторону Простоквашина!

— Двадцатый, я шестьдесят четвертый, вижу вас! Отжимай его на Веселую, я перекрываю!.. Отжимай, отжимай!.. Эй, ну что там у вас?! Чего молчите?!

— Успокойся, родной, и возвращайся на маршрут. Раньше шустрить надо было, — язвительно-торжествующий голос водителя «двадцатки» предваряет его официальную информацию:

— Центр — двадцать!

— Слушаю, двадцатый…

— Машина задержана, людей взяли.

— Высылаю группу.

— Двадцать семь Центру!

— На связи…

— Ленина… квартира… жалоба соседей: шум, крики.

— Понял, пошел.

— Центр — двадцать семь!

— Слушаю, двадцать седьмой.

— По Ленина отработали.

— Что там?

— Дед с бабкой, обоим за шестьдесят. Бабка закатила скандал, колотит деда, жалуется, что он ее не удовлетворяет. Разобрались на месте.

— Как, конкретно?

Чей-то невинный голос вставляет:

— Удовлетворили бабку…

— Кто дурит в эфире? — но строгой выволочке не суждено завершиться: ктo-то в приступе смеха нечаянно нажимает тональный, звучащий уже не сигналом тревоги, а веселым камертоном. Нелечка тоже не выдерживает и звонко хохочет за пультом, предусмотрительно отпустив клавишу передатчика.

— Двадцать — Центру!

— Слушаю…

— Пресс-группа на борту?

— Да.

— Забрось в отдел, он срочно нужен сыщикам.

Патрульный УАЗик, разбрызгивая майские, тронутые по краям ледком лужи, подкатил к горотделу. На крыльце стоял, поеживаясь на усилившемся к вечеру ветерке, невысокий, светленький Саня Жолобов, сыщик из областного УВД. Не очень разговорчивый, но всегда доброжелательный, Александр несколько лет отпахал «на земле» и никогда не отказывал в помощи, если городские коллеги начинали зашиваться. Увидев Игоря, он приветственно махнул рукой:

— Давай сюда!

— Привет, что тут у вас стряслось?

— Зацепили Янека.

— Да ты что!

— Точно. Ребята уже там, пасут квартиру, а меня попросили тебя забрать.

— Долго он бегал…

— Два месяца погулял.

— На чем едем?

— На пешаке. Вон, пятиэтажку на углу видишь?

— Ну молодец, почти напротив горотдела устроился…

— А какая разница, все равно с адреса почти не вылазит. Ладно, пошли, только камеру припрячь.

— Да я ее пока в кейс уберу. В темноте не понять.

Аккуратно обойдя дом, чтобы не светануться перед окнами, Александр с Игорем прошли во двор. Под козырьком подъезда, покуривая, стояла неразлучная троица: Саня Петров, Пашка и Виктор.

— О, а что вы тут, как три тополя на Плющихе?

— Да все уже, Ленка у него побывала, видно, пожрать принесла. Ушла только что. А подъезд из его окон не просматривается.

— И никуда ему не спрятаться, не скрыться… — весело пропел Витька.

— Пошли, нечего тянуть. Только осторожно. Люди говорят, он на уход из города серьезно готовится, оружие искал.

Жолобов остался внизу приглядывать за окнами.

Остальные поднялись наверх, остановившись перед дверью на третьем этаже.

В двери был глазок. Игорь вопросительно глянул на Саню, но тот успокаивающе махнул рукой и, когда сыщики разошлись по сторонам дверного проема, чтоб не нарваться на дурной выстрел, позвонил: длинный — два коротких — длинный — один короткий.

Даже не обострившимся слухом, а скорее, интуицией Игорь уловил чье-то присутствие за дверью: очевидно, глянув в глазок и никого не увидев, человек замер.

— Привет, Янек. Это мы, — голос Петрова был спокоен, как обычно. — Сейчас ты откроешь замок, отвернешься к стене и сцепишь руки за головой. Если через минуту не сделаешь, что говорю, сломаем дверь, и я тебя пристрелю. Лично. С удовольствием.

Минута не показалась вечностью, как принято писать в детективах. Она прошла, как положено, ни медленно, ни быстро.

Сыщики подняли вверх приготовленные ПээМы, Игорь отшагнул чуть назад, чтобы снять все происходящее, и в этот момент замок стал медленно проворачиваться. Когда он щелкнул в последний раз, Саня спросил:

— Стоишь, как сказано?

— Д-да, — отозвался из-за черной дерматиновой обивки глухой, вздрагивающий голос.

Толчком ноги Витька распахнул дверь, и стволы Макаровых, готовых выплюнуть смерть, нацелились на стоящую в углу высокую фигуру. Янек, белый, как мел, повернув голову, обреченно смотрел из-под локтя на приближающихся оперов.

Саня, обыскав его, неторопливо убрал пистолет в кобуру под мышку, развернул Янека и без лишних слов въехал ему кулаком в зубы. Тот согнулся, пытаясь защитить лицо и пах. Подскочили Пашка с Виктором, и пару минут слышались только глухие звуки ударов кулаками и звонкие — оплеух.

— Достаточно! — Саня, будто и не участвовал в этой молотиловке, был по-прежнему уравновешен и деловит.

— Понял, за что?

— Понял… — вытирая кровь с рассеченной губы, ответил Янек. И не было в его голосе ни злобы, ни обиды. Только бесконечная усталость.

Сыщики сами закрыли Янека в одну из камер рядом с дежуркой. В тесном пенале с узким приступочком у стены было холодно. Саня разрешил своему подопечному оставить дубленку, в которой его привезли после задержания, но при этом тщательно проверил ее, заставил Янека застегнуться на все пуговицы, а потом лично стянул ему руки за спиной наручниками. Молодой сержант, помощник дежурного Кумыков, со скептической улыбкой наблюдал за этой сценой. Когда металлическая дверь камеры захлопнулась, он не удержался и подначил оперов:

— А наручники-то в камере зачем? Мы его мыть не повезем!

— Вы, товарищ сержант, поменьше острите, побольше смотрите, а то как бы он вас самих не умыл, — зло ответил Саня.

Идея «обмыть это дело» не просто витала в воздухе, она настойчиво зудела над головами, как комариный рой. Наконец-то завершился двухмесячный марафон, в котором роль допинга играли уязвленное самолюбие всего уголовного розыска и три строгача в приказе для отличившихся. Да и погода располагала. Морской ветер, припахивающий снегом, притащил откуда-то пузатые черные тучи и явно готовился принять у них роды.

Игорь, который без общения с операми уже не мог провести и дня, предложил:

— Давайте ко мне.

— Ты на часы давно смотрел?

— Без разницы. Моя все равно не спит, пока я не вернусь. А пожевать в нашем колхозе всегда что-нибудь найдется.

Павел весело посмотрел на Витьку:

— Ну?

— А что «ну»?

— А в сейфе?

— А у тебя?

— А в прошлый раз?

— Эх, язык мой — враг мой! — и Витька, скорбно вздохнув, отправился в кабинет. Там, за металлической дверкой старенького сейфа, лежали две бутылки «Столичной», недавно из столицы и привезенные. Причем, не далее как вчера, он сам похвастался друзьям этим гостинцем от старого приятеля.

Но долго грустить Витька просто не умел. И уже через полчаса, яростно размахивая вилкой за накрытым столом в Игоревой коммуналке, наседал на Саню:

— А я тебе говорю, что никаких особых причин нету! Просто они все паразиты и работать не хотят. А жрать, пить и блядям своим подарки дарить хотят. Вот и вся причина.

— Ну, во-первых, фильтруй базар, а то хозяйка тебя вместо котлет сковородкой угостит.

— Она ж на кухне…

— Неважно. А во-вторых, вот взять того же Янека. Он после армии куда ни сунется, ему говорят: вот поработаешь годик — другой на подхвате, за копейки, а потом посмотрим: заслужишь — дадим заработать. А он парень молодой. Ему красиво пожить хочется, перед девчонками повыгребаться. Ему бы, при его дури, в спецназ где-нибудь на Западе, или в Иностранный легион. Чтобы повоевал месяц-другой, шкурой рискнул, а потом год на Багамах пузо грел. Риска он не боится, мозги есть, здоровья — на троих хватит. А у нас где такой человек себя найти может? Какой сыщик из него мог бы получиться! Только много мы в розыске зарабатываем? Он меня спросил, сколько получаю, и говорит: «Саня, за твою зарплату ты меня сам отпускать должен!».

— Ребята, кто добавку будет? — Аннушка, осторожно маневрируя со сковородкой, подошла к столу.

Витька галантно кинулся помогать, Павел аккуратно налил по третьей. Разговоры стихли.

Хозяйка, присев рядом с мужем, с улыбкой поглядывала на мужчин. Когда садились за стол, Игорь на полном серьезе предупредил:

— Солнце мое, с голодными сыщиками будь осторожна. Действуй, как хоккейный арбитр: делаешь вбрасывание — и в сторону! И не смотри, что два часа ночи. Они даже во сне могут палец откусить.

* * *


— Эй, ну дайте воды? — громкий голос Янека наконец дошел до сознания помдежа.

— Сиди, не засохнешь, — лениво отозвался Кумыков и посмотрел на часы: половина третьего.

Помещение дежурки опустело. Оператор 02 тихонько клевала носом за пультом. Дежурный ушел в комнату отдыха дремануть часок, пока затишье. За окном выл ветер, швыряясь в окна горстями мокрых снежинок.

Хорошо, хоть сегодня мало было доставленных. К часу ночи практически всех распихали. Кого — в камеры при дежурке, кого — в кабинеты к сыщикам и следователям, кого — отпустили, составив материалы и выписав повестки на завтра. Что-то задерживается машина из ИВС, позвонить, что-ли…Заберут всех «сидельцев» и, Бог даст, до утра воцарится полное спокойствие.

— Ну вы люди, или нет, что издеваться-то?

— Вот достал, придется вывести… Отойди от двери, — Кумыков, погромыхивая связкой ключей, открыл камеру.

Янек дисциплинированно сидел на бетонном приступке. Дубленка, наброшенная на плечи, прикрывала заведенные назад руки. Вид — присмиревший.

Позевывая, сержант наблюдал, как Янек, неловко склонив голову под кран, жадно глотает тепловатую, противную воду.

— Хорош, а то потом придется всю ночь тебя ссать водить.

Закрыв кран, Кумыков пропустил Янека вперед, придерживая дверь.

Тот вышел и вдруг, резко развернувшись, рывком сбросил дубленку на пол. Последнее, что увидел помдеж — милицейские «браслеты», болтающиеся на одной руке арестанта. Распахнувшись от мощного удара, обитая металлом дверь врезалась ему в лицо, пополам развалила губу и вырубила сознание.

Прибежавший на грохот дежурный увидел только своего помощника, лежавшего ничком на полу.

А Янек вылетел на крыльцо и невероятными, длинными скачками рванул в ночь, в белую занавесь последней пурги этого года.

* * *


Саня поднялся из-за стола.

— Надо звякнуть дежурному. Скажу, чтоб не отдавал Янека в ИВС, завтра с утра переговорим с ним и сами отвезем.

Через минуту он вернулся.

— Ну что, отдохнули? А не хотите снова поискать нашего дружка?..

* * *


— Вот он, родной!

— Высокий человек, в теплой куртке с капюшоном, настороженно оглянувшись, но не увидев ничего подозрительного, вошел в подъезд.

Если бы он мог предположить, что из темноты, сквозь лобовое стекло стоявшего среди других машин зашторенного УАЗика, за ним наблюдает не кто иной, как Саня Петров…

Со звериной хитростью, наученный горьким опытом двух предыдущих провалов, Янек готовил свой уход на «материк». Помогавший ему Кантемир, старый рецидивист, харкающий кусками туберкулезных легких и доедаемый саркомой, вложил в эту подготовку всю душу и весь свой черный опыт. Был готов липовый паспорт. Дотачивались детали для переделанного под мелкашечные патроны пневматического пистолета. Собирались общаковые деньги. Против обыкновения «братва» делала взносы охотно, втянувшись в эту азартную игру. Так хотелось утереть нос «ментам»!

Но уголовный розыск тоже отсутствием самолюбия не страдает.

Пять месяцев, раскрывая бесконечную череду различных преступлений, задерживая десятки людей, выполняя всю рутинную розыскную работу, сыщики с особой настойчивостью вели поиск именно этого человека.

Пять месяцев во всех магаданских средствах массовой информации с четкой периодичностью появлялись объявления о розыске беглеца. Наверное, не было в городе и на трассе человека, который не видел его фотографии и не запомнил приметы.

И все пять месяцев опера, знавшие о том, что именно Кантемир опекает Янека, искали к нему подход.

Но только в первых числах октября удалось напасть на след.

Настойчивость принесла свои плоды. В руки розыска попал, с изрядной дозой ханки в карманах, один из магаданских «авторитетов» из окружения Кантемира. Он уже имел судимость и условный срок за наркоту — и выбор у него был прост: сесть самому или отдать Янека.

Как известно, своя рубашка к телу ближе…

Саня был в УАЗике не один. Рядом с ним, на заднем сиденье, устроились Павел и Володя Караваев. А сзади, в «собачьем ящике», сидя на полу, пили кофе из санькиного термоса Игорь с Витькой.

Кофе был с коньяком.

Володя недовольно ворчал:

— Развели вонищу. А если оружие придется применять! От вас же факел такой!

— Да тут коньяку-то, три капли, — скептически отозвался Витька.

— Это по твоему рецепту на бутылку коньяка берется ложка кофе. У нормальных людей наоборот, — отозвался Саня, — и, вообще, неблагодарный тип, отдавай термос и сиди там, мерзни.

— Эй, смотрите!

К УАЗику медленным шагом подходил какой-то человек.

Остановившись рядом с машиной, он внимательно осмотрел ее и, кивнув головой, будто соглашаясь с невидимым собеседником, протянул руку к дверце.

Опера напряглись. Открыв машину, человек сказал — Привет, — и спокойно полез на сиденье.

— Саня, Жолобов! Ты откуда и куда?

— День рожденья, — скупо ответил Александр.

— А ты знаешь, кого мы ждем?

— Не.

— Янека!

Витька засмеялся:

— Ну вся команда в сборе.

— Только Кумыкова не хватает, — добавил Вовка.

Судьба любит пошутить: не успел он договорить, как из-за угла вывернулась и лениво потелепала через двор удивительно знакомая фигура.

Мимо УАЗика, прикрывая от холодного ветра изуродованное шрамом лицо, прошел сержант Кумыков собственной персоной.

И если бы он, как обычно, не спал на ходу, то, наверное, здорово удивился, увидев, как пустая с виду машина трясется и раскачивается без каких-то видимых причин…

— Вот теперь, действительно, все. Перекрываем подъезд, в квартире люди, будем брать его на выходе.

* * *


Этажом выше шло веселье. Оттуда неслись заглушающие музыку задорные женские взвизги, разудалые возгласы мужиков и нестройный, но азартный топот изрядно подгулявших ног.

— Только бы они не выскочили на площадку, — вполголоса сказал Саня.

Веселая компания будто ожидала этих слов. Дверь распахнулась, и с волной усилившихся звуков, клубами табачного дыма и взблесками раскуриваемых сигарет из нее вывалилось семь или восемь человек.

Оставалась единственная надежда, что покурить выйдут одни мужчины. Но и ее вдребезги разнесла уже прилично поддавшая разбитная блондиночка, вымазавшая на себя всю дешевую косметику города Магадана.

И все пошло по классическому российскому сценарию.

Увидев двух незнакомых симпатичных парней, блондиночка немедленно перегнулась через перила и кокетливо спросила:

— Мальчики, вы не меня ждете?

Мужчины также немедленно стали ревновать и бросать на сыщиков недобрые взгляды. Но пока прицепиться было не к чему.

Саня достал сигареты, закурил сам, протянул пачку Витьке и не торопясь направился вниз, надеясь, что и веселая компашка вернется в квартиру.

Но их уже не любили. И очень сильно. А потому самый пьяный и, соответственно, самый героически настроенный мужик отправился следом, изыскивая повод для более энергичных действий. Увидев стоявшего внизу Пашку, он громко возвестил:

— А вот еще один!

— Они здесь уже час стоят, — немедленно отозвался один из его дружков (к слову, не выходивший из квартиры часа три).

— Мужики, чо вам здесь надо? — и вся компания повалила вниз.

Понятно, что разговор шел не шепотом.

И тут случилось чудо: Витька, которому Саня просто не успел сказать: «Закрой рот и молчи, как рыба!», дружелюбно-примирительно ответил:

— Да ладно, ребята. Ветер холодный, задубели. Сейчас покурим в тепле и пойдем.

Чудо не помогло. Скорее раззадорило.

— Не, чо вам тут надо? Чо, вам курить больше негде? Не, чо ты умный такой, а?

На шум подтянулись Игорь и Володя с Санькой Жолобовым. Появление еще троих несколько остудило гуляк, но отступать было стыдно, и они, ослабив напор, заметно усилили громкость.

Делать нечего. Нужно было использовать последний шанс. И Саня, тяжело вздохнув, достал служебное удостоверение:

— Тише, земляк, уголовный розыск. Не мешайте работать, идите, отдыхайте, мы же вас не трогаем…

Эх, Саня, Саня! В какой стране живем!

Сообразив, что имеет дело не с «крутыми» и сразу в лоб не получит, мужик радостно заорал:

— Ну и чо ты мне свою корку суешь?! Чо мы, ментов не видали?!

Не услышать этот вопль, раскатившийся по лестничным пролетам хрущевской пятиэтажки, мог только глухой. Мгновенно озверевший Пашка яростной глыбой накатился на пьянь, выдавив их наверх и, как поршень, загнав в квартиру. Рявкнув: «Если хоть один придурок еще высунется, башку оторву!», он развернулся к Саньке. Тот кивнул головой:

— Запалились, надо идти в хату!

Сыщики мгновенно выстроились по обе стороны двери. Витька нажал звонок. Еще и еще раз. Неуверенный мужской голос отозвался:

— Кто там?

— Милиция!

После нерешительной паузы дверь открылась. На пороге стоял бледный молодой мужчина, его явно потряхивало.

— Чужие в доме есть?

— Н-нет.

— Ну смотри!

Саня прижал мужика к стенке, профессионально, на ходу «пробив» одной рукой по карманам, вдоль пояса и за пазухой. А затем, протолкнув хозяина вперед, опера прошли в комнату.

Игорь, тормознувшийся в прихожей, чтобы включить камеру, вскинул ее на плечо и приготовился снимать…

В этот момент в комнате раздались лязг затвора и три выстрела подряд…

Стрелял один пистолет, и это был не милицейский ПМ!

Даже много лет спустя Игорь не перестанет удивляться фантастической многослойности и ясности сознания, возникающей в минуты опасности. Будто работают, по меньшей мере, две головы одновременно: все замечают, мгновенно анализируют да еще и успевают обменяться информацией:

— Камеру — за спину, закреплен ли ремень?

— Пистолет на взвод!

— А камера-то пол снимает!

— Да черт с ней, подныривай снизу, тебя ждут, как мишень, в проеме…

— Пошел!

Выбросив руку со взведенным Макаровым вперед, Игорь впрыгнул в комнату. Он был готов увидеть лежащих вповалку ребят и направленный на него ствол. Но чужой пистолет, маленький, со странным раструбом на конце, валялся на полу. И трупов не было. Слева, у стены, схватившись за лицо и покачиваясь, стоял живой Вовка. И в полуприкрытой занавесками нише, где, действительно, образовалась куча-мала, все были живые. И даже очень. В руки бьющегося на краю деревянной кровати и пытающегося встать Янека с двух сторон вцепились два Сашки. Витька, стоя на коленях, прижимал ноги. А Пашка, рыча, пыхтя и облапив голову противника, пытался согнуть его, навалившись всем телом, чтобы помочь другим сыщикам завести назад и стянуть наручниками руки дерзкого беглеца.

Мысли автоматными строчками: «Вовка ранен? Как воняет порохом, глаза режет!. Слева!».

Ленка, истошно визжа: «Не бейте его, сволочи!» — словно маленькая ведьма, выпрыгнула откуда-то с табуреткой в руках.

Игорь едва успел подставить руку, и ограненный металлом угол пролетел в считанных миллиметрах от витькиного виска. Потеряв равновесие, Ленка с грохотом рухнула на пол вместе со своим грозным оружием, но, мгновенно вскочив, снова бросилась в атаку. Игорь, щелкнув предохранителем пистолета, чтобы не сорвать случайный выстрел, свободной рукой выбил табурет и сквозь зубы процедил:

— Уйди, девочка!

Получилось убедительно. Ленка, зарыдав, шарахнулась назад.

Но в этот момент произошло невероятное.

Янек, шагнув за грань человеческих возможностей, в диком, безумном стремлении к свободе рванулся вперед… и стал выпрямляться, поднимая на себе триста сорок кило неслабых оперов.

Игорь метнулся к нему:

— Пашка, руки!

Непонимающий взгляд.

— Руки убери!

Сообразив, Пашка резко сбросил ладони. В воздухе мелькнул зажатый в кулаке вороненый ПМ, и его рукоятка обрушилась на открывшийся затылок. Удар пришелся острым краем выглядывающей из рукояти обоймы. Хлестанула кровь, и отрезвленный страшной болью Янек рухнул на колени, будто сломившись пополам.

Двойной щелчок наручников!

— Все! — в одном выкрике слились полный отчаянья голос Янека и останавливающий возглас Саньки Петрова.

Янек стоял в коридорчике, независимо вздернув замотанную бинтом голову и глядя беспросветно тоскливыми глазами куда-то вверх.

Возле него суетилась, беспрерывно всхлипывая и причитая, Ленка. Она то бросалась обнимать мужа, то снова начинала кидаться на сыщиков:

— Гады! Кто голову ему разбил?! Гады! Я вас сама убью!

— Скажи спасибо, что его не пристрелили, — неосторожно ответил Витька.

— Я вам пристрелю, я вам пристрелю!

Ее вопли уже изрядно надоели. И без того раздражения хватало. У всех почему-то слезились глаза, дико першило в горле.

— Пистолетик-то газовый… — вышедший из комнаты Пашка одной рукой прикрывал лицо носовым платком, а другой — осторожно держал подлую машинку за рифленые щечки рукояти, чтоб не смазать чужие «пальчики».

И тут до всех дошло.

Вовка, получивший порцию газа чуть ли не в упор, отчаянно кашляя и вытирая непрерывно льющиеся слезы, перегнулся через перила на лестничной площадке. Игорь, то чихая, то судорожно перхая, пошел к двери, приговаривая:

— Ну дурак, ну дурак!

Хозяин квартиры, как оказалось, свояк Янека, во время свалки закрывшийся на кухне и благоразумно удержавший свою жену, кинулся открывать окна.

Уже на выходе, Саня, придержав Янека за рукав и укоризненно покачав головой, сказал:

— Дурья башка, ведь тебя и в самом деле пристрелить могли!

— А я не хочу так жить! На х… мне такая жизнь нужна! Все равно уйду! Из СИЗО, из колонии — уйду!

— Ты себе сам такую жизнь сделал. Сам и переделывай. Ты подумай об этом…

По дороге в горотдел Витька развлекался тем, что доставал Игоря:

— Ну ты, Пресса, даешь! Ну ты убивец! Это все журналисты такие?

Игорь отмалчивался, переваривая происшедшее. Как ни крути, а он, действительно, погорячился. И только крепкий череп Янека спас их обоих: беглеца — от смерти, а его — от страшного греха ненужного убийства.

Саня сердито оборвал Витьку:

— Отцепись от человека, репей. Если бы не он, мы бы в третий раз, на потеху всему городу, могли облажаться. А ты, Игорь, не переживай, мы все под этим делом ходим.

В дежурке горотдела все было как обычно. Кроме суточной смены там находились: ППСники с доставленными участниками пьяной драки; ждущий отправки в «трезвяк» интеллигентного вида мужичок, громко вслух увольняющий всех заходящих в «предбанник» милиционеров; редкие в этих широтах цыгане, задержанные с фальшивыми «золотыми» безделушками; выуженная из подвала троица подростков с мутными глазами и мазками клея «Момент» на всклокоченных шевелюрах; тринадцатилетняя «плечевая», которая развлекалась тем, что доставала забившегося от нее в уголок зашуганного наркошу. Все они еще ждали своей очереди в группу разбора. А за стеночкой, на разные голоса, выли, орали, сквернословили или просто занудливо колотили в двери обитатели камер, которым не повезло услышать ласковое напутствие: «Катись к едрене-фене и больше не попадайся». В общем — нормальный, повседневный дурдом, благодаря которому ни один оперативный дежурный не отмечал свое сорокалетие без ишемической болезни сердца или язвы желудка.

Появление Янека со свитой вызвало неподдельный восторг:

— А, побегунчик наш! Где головку-то зашиб? Споткнулся? Ну нельзя же так быстро бегать!

Надо сказать, что реплики, конечно, были не слишком нежные, но и настоящего яда в голосах не ощущалось. Куда больше злились в свое время на Кумыкова, который не только сам влип, но и подвел под неприятности всю смену.

А потому и оживший Янек отвечал в тон:

— Да я только навестить вас и поспать спокойно. А то все на нервах: так и ждешь, что Петров подушку отберет. Отосплюсь — и снова сбегу.

Дежурка развеселилась:

— Саня, сколько раз вы его брали?

— Три.

— А вы не останавливайтесь на достигнутом. Глядишь, так все вместе и в книгу Гинесса попадете.

Общее любопытство вызвал и отобранный газовик. Тогда многие только понаслышке знали об этом оружии. Редкие экземпляры попадали в область контрабандными путями и доставляли их с не меньшей осторожностью, чем боевое оружие. А пока народ разглядывал пистолет, Саня Петров наконец задал давно вертевшийся на языке вопрос Сане Жолобову, который сразу после задержания Янека как-то притих и выпал из поля зрения, будто вообще исчез. И сейчас он снова скромненько сидел у стенки, задумчиво глядя перед собой и не участвуя в общем разговоре.

— Саня, ты затвор за занавеской слышал?

— Угу!

— А чего ж дуриком полез?

— Угу!

— Что угу! — Петров пристально посмотрел на тезку, и его словно озарило. Сошлось все: и необычная даже для Сашки Жолобова молчаливость, и странное поведение в момент задержания, и то, что он один из всех никак не отреагировал на полученную порцию газа, хотя именно ему достались два выстрела из трех.

— А ну-ка скажи: восемьсот восемьдесят восемь?

— Севомсот восемь, — послушно ответил сыщик.

— Это он от газа? — сочувственно спросил один из патрульных.

— От кваса! Ты когда так нарезаться-то успел? — изумленно воскликнул Петров.

Жолобов, тщательно обдумав предстоящее сообщение и отсеяв все лишнее, четко произнес по слогам:

— День ро-жде-ни-я. Я го-во-рил.

Хохотали все. И милиционеры, и «гости» дежурки. И Янек.

Нет! Хохотали — не то слово. Ржали, катались, захлебывались в раскатах запорожского регота.

Кто сразу не понял, переспрашивал других. И если даже сосед по жесткой лавке или по камере не мог ничего толком объяснить, человек, захваченный неудержимым весельем остальных, начинал сначала улыбаться, а затем, заведясь окончательно, присоединялся к общему грохоту…

* * *


На суде Янек держался свободно, шутил, почти не врал и не пытался выкручиваться.

Заседание, вообще, получилось очень похожим на телевизионное шоу, тем более что вел его Макс, судья, известный в городе не только прозвищем, но и своими веселыми процессами.

Когда, язвительно улыбаясь, он спросил: «Говорят, вам при задержании голову разбили?» — Янек не менее иронически отозвался:

— Да вроде было дело.

— Так, может, вы имеете претензии к работникам милиции?

— Ну что вы, какие претензии, им же больше ничего не оставалось!

А когда вызвали свидетеля Жолобова, присутствующая публика с удивлением отметила, что и подсудимого, и уже ответивших на вопросы суда сыщиков одновременно сразил внезапный приступ странного кашля, до того похожего на старательно задавливаемый смех, что пришлось прекратить допрос и восстанавливать порядок.

После оглашения приговора, предварительно пообещав суду больше не воровать, и получив свои пять лет, Янек, через головы конвоя, громко сообщил подошедшему Петрову:

— Саня, а из зоны я все-таки сдерну!..

* * *


Свое слово Янек не сдержал.

Может быть, потому что Петров вскоре уехал из Магадана, его группа распалась — и не с кем было идти на рекорд…


ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ


Тигра и звездочка


Чтобы подготовить для дочки все, что ей потребуется на выходные у бабушки и успеть приготовиться самой, пришлось мчаться домой на такси.

— Вы, милая, чокнулись! — Марина с удивлением смотрела на сероглазую особу, которая, постепенно вырастая из девчушки во взрослую женщину, вот уже тридцать пять лет дарила ей из зеркала свои встречные взгляды. Такого выражения лица у этой особы не было еще никогда!

— Вы просто чокнулись!

Годы одиночества приучили Марину к той простой мысли, что нет лучше собеседницы, чем ты сама. Полное взаимопонимание и «скромность гарантируется».

«А как долго молчал и подбирал слова, чтобы выразить вежливое недоумение господин Дольцман! Еще бы: год дожимать этого осторожного, аккуратного и въедливого немца на подписание контракта, освободить всю субботу для презентации проекта и вдруг — перенос на целую неделю, за которую в этой стране может произойти все, что угодно.

А из-за чего вся эта суета, Марина Ивановна? Из-за кого сломан тот прочный, наконец-то устоявшийся порядок, созданию которого вы отдали почти десять лет и столько сил. Порядок, в котором не осталось места только двум вещам: отдыху и развлечениям. В котором даже вашему ребенку полностью отведен всего один день в неделю, а вашему мужчине — две встречи в строго определенные дни. Так из-за чего? Только не повторяйте ту ерунду, что несли деловым партнерам. Ах, вы собрались на охоту?! И с кем? С Президентом? Премьер-министром? Ну, хотя бы, с одним из ваших перспективных клиентов? Уж вам-то хорошо известно, что настоящий бизнес зачастую делается не в офисах. Так с кем, с кем? Да…

Так, а теперь три шага назад, чтобы поместиться в зеркале целиком. Вряд ли ваш напарник по предстоящей охоте обратит особое внимание на совершенство вашего макияжа. Скорее, в своей обычной манере, бесцеремонно пощупает вашу куртку, достаточно ли прочна и тепла, и покрутит вас на месте, неодобрительно глядя на слишком тесные джинсы. Запросто может и последовать вопрос типа: «А теплое белье одела?».

Ох уж эта его бесподобная манера общения! С любым человеком на любые темы он разговаривает откровенно, не затрудняясь в выборе слов, так, будто знаком с ним тысячу лет. И смотрит в глаза, словно заглядывая куда-то вовнутрь.

— Видишь ли, хомо сапиенс с его фантазиями и хитростями давно научился скрывать свою истинную сущность. И порой только в самой глубине можно прочитать первозданную информацию, кто он: настоящий человек, или разукрашенная цивилизацией скотина.

И все это — без чванства, с искренним интересом вцепляясь в незаурядного собеседника и с детской непосредственностью восхищаясь людьми, которые что-то знают или умеют лучше него.

А вы помните, Марина Ивановна, как спокойно и конкретно он ответил на вопрос, с чем связаны его столь участившиеся визиты к вам в офис?

— Ты мне нравишься. Ты не только красива, ты интересна и потрясающе сексуальна. Согласись, что все это вместе встречается не часто? А самое главное: ты вызываешь у меня не просто желание, а нежность. Огромную нежность. И я очень постараюсь, чтобы ты стала моей.

Это могло бы дать старт очень красивому роману. В конце концов, ваши отношения с Николаем стали столь обыденными и заорганизованными не только по вашей вине. И уже сегодня отчетливо просматривается перспектива того финала, который обычно оформляется банальной фразой: «Давай останемся просто друзьями…»

Могло бы… Но только не с этим человеком, абсолютно чужим в вашем мире и ничуть не похожим на мужчину вашей мечты.

— Ну и как ты себе его представляешь, свой идеал?

— Умный.

— Тут я подхожу однозначно.

— Ну, ну… Очень обеспеченный.

— А вот тут, пока служил родному государству, был полный пролет. Теперь, правда, есть перспективы…

— Романтичный.

— Что под этим понимать? Вздохи при луне, свечи-хрусталь-шампанское?

— Не упрощай. И не должен быть консерватором в сексе.

— Последний пункт идем проверять немедленно! Вдруг я в этом вопросе не потяну, надо сразу определиться.

— Да ну тебя! Давай серьезно. Извини, но я не воспринимаю тебя как возможного любовника или мужа. Как друга — да.

— Извини, но я не гожусь в подружки. Я-то вижу в тебе прежде всего женщину, как минимум — любовницу. И если я хоть что-то в женщинах понимаю — любовницу потрясающую…

Вот так. А сегодня он позвонил в офис и, будто продолжая начатый разговор, спросил:

— Ты готова?

— К чему?

— Так мы же сегодня на охоту едем.

— Кто — мы?

— Мы с тобой. А остальных ты пока не знаешь, на месте познакомишься.

— Если это шутка, то спасибо, немного развлек.

— Охота на кабана шуткой быть не может. Это зверь серьезный.

— Ты с ума сошел?

— Я — нет. А вот у тебя уже хорошо просматриваются нервное истощение и приближающаяся шизофрения. Так что, или немедленно соглашайся, или будешь потом в палате для тихих дурочек перекладывать папочки и звонить в табуретку. Ну так что?

— Через двадцать минут у меня первая встреча. Потом — еще целая куча. В субботу…

— А в понедельник — психиатр. Послушай: раз в жизни можно совершить авантюрный поступок? Вообще: лучше жалеть о сделанном, чем об упущенном. Так что, посылай их всех… давай, я продиктую куда посылать, а ты запиши на бумажке, чтоб не забыть. И в тринадцать мы за тобой заезжаем.


Вы помните, Марина Ивановна, что вы хотели ему ответить? А что вместо этого ответили?

— И как мне одеваться?…»

* * *


Сергей, зайдя в квартиру, первым делом обратил внимание на стоящие у порога пластиковые пакеты.

— Сугубо женские причиндалы в каком?

— В этом.

Он выложил на пол содержимое остальных и быстро сократил их количество с трех до одного.

Ее полевой наряд критике не подвергся.

«Ай да я! Прирожденная охотница! «И Марина с достоинством улыбнулась.

* * *


А теперь, стоя за триста километров от своей квартиры, перед зеркалом в тесной армейской каптерке, она просто хохотала в полный голос. Новые голубые кальсоны с начесом, так напоминавшие фланелевые панталоны советских времен, в сочетании с самой настоящей тельняшкой, смотрелись потрясающе. И хотя сейчас все это спряталось под очень ладным камуфляжным костюмом, Марина продолжала смеяться. Широкий ремень обнял талию. Ноги, мгновенно согревшись в теплых грубых шерстяных носках, впрыгнули в прорезиненные сапожки. «Так, а теперь — пятнистая кепи. Ну-ка, попробуем чуть набекрень… Нет, лучше прямо. Ой, а вон — берет. Цвет какой интересный: то ли темно-красный, то ли малиновый. Жаль, чуть великоват… Маринка, как ты хороша, тебе все идет!»

Веселое настроение и чувство необычной свободы переполняли сердце. Зеленые ворота с нарисованным российским флагом, захлопнувшиеся за их машиной на КПП, как будто отсекли всю прежнюю жизнь.

В дверь осторожно постучали. Наверное — Михалыч, здоровенный, пожилой, но постоянно краснеющий, словно девица, мужик. Старшина Вселенной, как его назвал Сергей.

— Извините, вас ждут у командира… Вы хотите берет? Давайте, я вам подходящий найду, только камуфляжный. А краповый вам нельзя.

— Почему?

— А… дичь испугается, вот! Этого цвета все звери боятся.


— Ого! — восхитился Андрей, командир части, в которой переодевали самую крутую участницу предстоящей охоты, — Звезда спецназа! — Скосил глаза на Сергея и весело, но непонятно добавил, — сечешь, Тигра?

* * *


На дощатом, застеленном клеенкой столе в эмалированных мисках дымился горячий бульон с кусочками мяса, кружочками нарезанных крутых яиц и листочками петрушки. На картонных тарелочках поразложена закуска. Марина поймала себя на мысли, что розовое сало, соленые огурчики на горках квашеной капусты, пучки зелени на ломтях отварного мяса и обжаренные колбаски — все это вызывает у нее восторженное умиление. Почти как у иностранки, приглашенной на фольклорный фестиваль.

«Иностранка и есть. Сублимированная лапша, гамбургеры, чизбургеры, пицца. И бесконечные макароны — потому что быстро…»

Кроме Сергея, мужчин было пятеро. Андрея и старшину, который привез их сюда на военном уазике, она уже знала. Остальные только что представились. И уже шутливое это представление и понятные порой только им самим комментарии показали, насколько близки они все между собой.

— Олег, он же Трак.

— Александр, он же Чингачгук.

— Он же Лимончик, — басом проворчал кто-то.

— Да ну вас! — Александр, дружески подпихиваемый локтями соседей по столу, смеялся вместе со всеми.

— Анатолий. Страшный Ужас.

— Ой, что-то непохоже.

— А вы на него посмотрите, когда он с похмелья!

— Так он же сказал, что вообще не пьет!

— Вот поэтому никто на Земле и не видел Самого Страшного Ужаса.

— Марина, а у тебя в детстве какое-нибудь прозвище было?

— Кличка? Ни-ког-да! Я, к вашему сведению, Сергей Николаевич, всегда была воспитанной девочкой из хорошей семьи.

— Это хорошо, что воспитанной. Мы невоспитанных не любим. А вот насчет клички, или — для культурных девочек — персонального позывного…


— Отныне и навсегда нарекается Звездой Спецназа! — торжественно провозгласил Андрей. — Для своих — Звездочка. Новому члену нашей команды вручается личное оружие: нож охотничий. Целуйте клинок и вешайте его на ремень. Вот сюда. Серега, поддержи Звездочке брюки, пока ремень расстегнут и руки заняты. Готово? Салют!

Пробка от шампанского, ударившись в круглое бревно потолка, срикошетила к печке. Желтоватая шапка ароматной пены поднялась над краями алюминиевой кружки.

«Ну, давай, Звезда Спецназа! Не посрамим наш пол и рекламный бизнес!»

— Ой, какое холодное! Вот схвачу ангину и кончится моя охота.

— Ангина — болезнь горожан. А в лесу даже воздух лечит. Главное, закусывай хорошо. А то разбуянишься и будет нам продолжение «Особенностей национальной охоты».

Печка трещала настоящими березовыми и сосновыми дровами. Мужчины вышли покурить и сквозь приоткрытые двери избы доносились обрывки их жаркого спора.

— С утра зверь чуткий. Еще от ночи не отойдет. Пусть на кормежку встанет. К тому же приморозит за ночь, листья шуршать будут, как жестянки. А часикам к десяти все отволгнет.

— А чего тебе шуршать? Встал на номер, отопчи площадку и стой. Зато загонщикам — самое то. Не орать, как в тот раз, когда кабан от вас, как истребитель на форсаже просвистел, а потихоньку идти. Покрикивай, да шурши, сколько хочешь…

— Точно. Вы бы еще с обеда предложили загон начать. Забыл прошлый год, как ночью подранка добирали? По деревьям лазить не разучился?

Дружный смех перекрыл еще какие-то слова.

Марина, разрумянившись от шампанского и ненавязчивого, но явного и восторженного внимания, пытала Старшину Вселенной, возившегося возле печки с какой-то железкой.

— А почему Олег — Трак? Это ведь такая железяка от гусеницы?

— Вы его кулаки видели?

— О, да!

— Кто с ним в спарринге работал, говорят, что если получить по башке танковым траком, то легче будет.

— А чего все смеялись, когда Сашу Лимончиком назвали?

— Вот он узнает, что я вам рассказал…

— Они же сами его так назвали! Ну, Михалыч, миленький. Вы же такой добрый. Вы же знаете, что женщина от любопытства умереть может.

Лесть сработала безотказно.

— В первой командировке его Чингачгуком прозвали…

— В какой командировке?

— В Чечню. Мы в январе заходили. Бойня жуткая была. Где свои, где чужие — не разберешь. Грязища. С водой напряженка. Если снегу где наскребешь, так быстрей — топить для питья. Куда там мыться, стричься! Обросли… А он косичку такую себе соорудил, как у индейца. Вот и прозвали. А осенью, на третью замену уже, попали наши пацаны в заваруху. Нужно было через площадь проехать, где чеченцы митинговали. Наши по краю поехали, а толпа — к ним. Окружили. Бабы и старики бронетранспортер отсекли, под колеса лезут. А мужики на машину поперли. И, под шумок, раз — в кабину. Водиле пистолет в бок: «Поедешь с нами». Толпа перед ними расступается, а перед БТРом стеной стоит. Александр видит такое дело, достает две «лимонки» — это гранаты такие, Ф-1, точно по виду — как лимоны зеленые, только бока на квадратики нарезанные. Чеку у одной и другой выдернул — и на толпу. Те расступаются, орут, бабы их галдят. Плюются, проклинают, а руками трогать боятся. Так он до машины и дошел. На подножку запрыгнул, гранаты — боевикам в нос: «Катитесь, на…, - ну в общем, — уходите. Я без своих пацанов в часть не вернусь!». Те вылезли, а он на капот верхом сел, гранаты в руках, и едет. Так и вышли. Им вслед из пистолета постреляли, одного солдата в ногу зацепили. Но это мелочи. Спас он мальчишек. Но протрясло его, конечно, потом. Отходняк был — ой-ой-ой! И после этого у него такой пунктик образовался: лимоны не любит. Видеть не может. И нет бы втихую это дело переживать, а он проговорился как-то. И готово — Лимончик! Народ-то у нас — хлебом не корми, дай поприкалываться.

— А Страшный Ужас?

— Это у него присловье такое. Я сам не видел, ребята рассказывали. Их взвод на окраине Грозного духи зажали. Влезли на их волну и давай пугать по рации: «Сдавайтесь, или мы вам то сделаем, это сделаем…». А он им: «Да вы что? Ну прямо страшный ужас!».

— Так. Остались ваш командир и Сергей.

— Командира в двух последних командировках военным комендантом назначали. А комендант в своем районе — царь и бог. Вот Царь и остался. А Тигра… Вы его лучше сами спросите.

На этот раз уговоры не помогли. Да и охотники, на ходу доспоривая и поддразнивая друг друга, стали возвращаться в избу.

* * *


Марина, подставив разгоряченное лицо легкому, пахнущему палой листвой ветерку, слушала лес. Шорох оставшихся на деревьях листьев был совсем не таким, каким он бывает летом. Не нежный шелест мягких, живых и упругих ладошек, а тихий скрежет и похрустывание трущихся друг о друга мертвых бурых пластинок. Изредка потрескивали сучья или отслаивающаяся кора. Подала голос какая-то припозднившаяся пичуга.

Резко пахнуло холодом и, подняв голову, Марина увидела над собой изумительной чистоты небо. Яркие, словно умытые, звезды заполонили все темно-фиолетовое пространство над зубчатой стеной лесных великанов.

— Хорошо. Просто невероятно хорошо! Я никогда не видела столько звезд сразу!

— Это ты про нас?

— Ну вот, пришел поручик Тигра и все опошлил! Слушай, а почему тебя так прозвали?

— Видишь: тельник полосатый и на кабанов люблю охотиться.

— Вы здесь все — хищники полосатые. Не хитрите уважаемый, и не виляйте хвостом. А то я вернусь в избу и предложу перекрестить вас в Лиса. Ну, скажи…

— Да, прозвали и прозвали. Это же не всегда по какому-то случаю. Пошутил кто-то, вот и прилипло. Холодом как потягивает… пошли к ребятам.

Сергей повернулся и пошел к зимовью.

— Первый раз слышу, как ты врешь. Очень неуклюже получается и неприятно. Так было легко и хорошо, а теперь ты будто стенкой меня от всех вас отгородил. Остальные ведь знают друг о друге все?

Он остановился. Повернулся к ней. И из холодной темноты ледяным душем пролился бесстрастный голос.

— В феврале девяносто пятого в Черноречье «духи» двух ребят ночью утащили с поста. Молодые были, первогодки. Заснули, наверное. Утром мы их нашли. Истерзанные, как будто их сумасшедший мясник разделывал. У одного член отрезанный на лоб пришит и надпись вырезана: «Это слоник». А на следующую ночь уже мы к этим волкам в гости отправились. Нужно было подходы найти к кварталу частных домов, который они контролировали. Там в садике один домик маленький стоял. А возле него — часовой. Тоже молодой пацан и тоже носом клевал. Я его снял тихо. Вошел в дом, а на полу восемь человек спят… Царь потом ругался, ругался, что нам такая удача подвалила, а мы ни одного «языка» не привели. «Ты, — говорит, — как тигр уссурийский. Тот, пока всех волков в своем лесу не передавит, не успокоится.» А в конце рукой махнул: «Хотя, я бы и сам после этих «слоников» не удержался. Ладно, иди, Тигра!». Вот так и окрестил.

— Ты их всех убил?

— Всех. Тебе нужны подробности, как я это сделал? Тебе рассказать, как ведут себя люди, которых ты убиваешь? Или как выглядит горящий город, заваленный трупами? Не только боевиков и солдат — стариков, женщин, детей…

— Сережа, остановись! Не нужно быть со мной таким… До меня только дошло: ты не себя щадил. Ты меня хотел уберечь и мой праздник… Я представить даже не могла, что тебе придется вспоминать такое. Прости, пожалуйста. Михалыч так легко про все это рассказывал, мол, прошло — и слава Богу. А ведь это — кровь, и смерть, и боль. А я влезла… прости. Вот почему вы все, как братья родные. Но просто удивительно, я бы в жизни не подумала, что каждому из вас пришлось такое пережить, настолько все ребята простые и веселые.

— А чего нам выделываться? Мы и сами себя и друг друга во всех видах видели. В бою и в грязи, в геройстве и в отчаянии, при параде и с полными штанами под минометным обстрелом. Цена каждому там была определена. Как щеки не надувай, здесь к этому ничего не добавишь. А веселые… Ты знаешь, как мы все, от костлявой увернувшись, теперь жизнь любим? Ты видела, как ребята едят и пьют? Водочку тянут с расстановочкой, с выдохом. Бутерброды сооружают: рассмотрит со всех сторон, полюбуется, травкой какой-нибудь украсит и, не спеша, — в рот. Не жрут на скорость, а наслаждаются.

— А с женщинами?… — уловив, что голос Сергея потеплел после ее бурного и виноватого монолога, рискнула пошутить Марина.

— От женщин отбоя нет. Ваша сестра настоящих мужиков за версту чует. Есть, правда, экземпляры с испорченным обонянием. Но это — от долгой жизни в большом городе. Облучение, задымление, деловое очумение. Но мы и здесь не спешим. Ведь если ты в чистом лесу, на свежем воздухе, после сытного ужина и пары рюмок разговариваешь с симпатичной женщиной, то ты скорее жив, чем мертв. А?

* * *


Последняя мысль, которая пришла к ней перед сном, была совершенно неожиданной:

— А ведь он не просто убивал. Он был готов и сам умереть. За солдатика, даже имени которого не знал. Что же он сделает с тем, кто поднимет руку на его жену или ребенка? Помнишь того подонка, что лапал тебя в подъезде, не удовольствовавшись отнятой сумочкой? А если бы рядом был Сергей… Стоп-стоп-стоп! Марина Ивановна, милая, а причем здесь вы? Кто вы ему?

* * *


Запоздавший ноябрьский дождь слизнул почти весь снег, выпавший было в конце октября. Кое-где остались грязновато-белые островки, прихваченные корочкой льда, но они своим жалким видом лишь наводили уныние. И только ночной морозец хоть как-то украсил полянки, рассыпав замысловатыми белыми дорожками на черно-буром ковре опавших листьев мелкие хрусталики инея.

Влажный холод на ходу пробирался под полы теплой, пятнистой, как и все ее одеяние куртки, лез в рукава, румянил щеки. Да!.. В той одежке, в которой она собиралась покорять дремучий лес и охотиться на свирепого вепря, цокать бы сейчас зубами со скоростью хорошего барабанщика.

— Бр-р-р!

— Говорил я тебе: не поддавайся на провокации. Водочка, она обманчиво греет. Только сосуды расширит, тепло из организма выбросит и все. Лучше бы еще чашку бульона выпила.

— А где ты был, когда они мне разъясняли, что кабан только на свежий запах идет. Причем, видите ли, «охотникам пить нельзя, им стрелять». А я должна жертвовать собой ради общего успеха!

— Хорош, алкашик, наивной прикидываться. Ужас, посмотрели бы на тебя утром твои великосветские друзья. И ладно бы шампанское…

— В жизни всегда есть место авантюре!

— Молодец, усвоила… Ну вот мы и пришли.

Выбрав место, с которого хорошо просматривалась широкая поляна, переходящая в просеку, Сергей быстро расчистил его от жесткой, неперепревшей листвы, от похрустывающих прутиков. Полукругом воткнул несколько жердин по обе стороны от красивой развилистой березы. Заплел их дубовыми, еще сохранившими листья ветками. Сзади темным буро-зеленым частоколом торчал какой-то куст. На таком фоне, да еще и за импровизированным плетнем, охотник в камуфляже становился невидимкой. Зато сам он мог видеть все, что происходило на линии огня и стрелять свободно.

Встав за березу, Сергей несколько раз, плавно скользя то в одном, то в другом направлении и вскидывая ружье к плечу, проверил, насколько удобна оборудованная позиция. А затем, постелив под березой офицерский плащ-накидку, уложил на него сложенный вдвое пуховый спальник.

Марина, прогулявшаяся за группу деревьев неподалеку и решившая тихонько подкрасться к Сергею, замерла. Его невероятно легкие, бесшумные, пластичные, и в то же время угрожающе-хищные движения напомнили ей какой-то первобытный охотничий танец, то ли увиденный в каком-то фильме, то ли дремавший в ее подсознании со времен Великой Праматери.

— Хорош прятаться, диверсантка, — не оборачиваясь, сказал Сергей, — я тебя давно услышал.

А потом они сидели, прижавшись спина к спине, чувствуя тепло друг друга, и шептались, повернув головы навстречу.

— С чего вы взяли, что кабан там пойдет, где вы стоите? Лес большой, а вас на номерах всего четверо.

— У зверя свои тропы есть. Мы этот лес хорошо знаем. Плюс — опыт, знание повадок, интуиция…

— Но временами приходится все-таки на деревьях сидеть…

— Михалыч разболтал?

— Сама подслушала!

— Ну ты даешь! Все больше убеждаюсь, что ты — наш человек, Звездочка! — тихо засмеявшись и протянув руку назад, он слегка шлепнул ее ладонью…ну, в общем, чуть повыше подстеленного спальника.

— Что за вольности, — шепотом возмутилась Марина, — немедленно извинись.

— Хорошо. — И он, все так же, не разворачиваясь, ласково погладил то место, куда попал шлепок.

Марина решительно вынула из ножен свой подарок, повернулась к Сергею и, обхватив его за плечи одной рукой, другой поднесла сверкнувшее лезвие к носу нахала:

— Вот! Видел?!

И что-то произошло. Взбесившаяся земля крутнулась под ней, мелькнул зеленый спальник, белые стволы берез… Нож выпрыгнул из руки и куда-то исчез. В широко распахнувшихся глазах закружилось бездонное небо и тут же исчезло: его лицо, его глаза — глаза Тигра — оказались слишком близко. Огненные жесткие ладони…а губы…невероятно нежные, как у ребенка…

* * *


— Отвернись! — она, злясь на себя и чуть не плача, натягивала эти нелепые кальсоны и психовала, пока не справилась, наконец, со ставшими вдруг непослушными пуговицами на камуфляже.

Он, поправив свою одежду за те секунды, пока она приходила в себя и пыталась сообразить, что же, собственно, произошло, сидел рядом, покусывал травинку и смеющимися глазами смотрел на ее битву с обмундированием.

Сердито шлепнувшись на спальник и обняв колени, Марина повернулась к Сергею спиной. Но, чтобы говорить, волей-неволей пришлось повернуть голову. «Нет, ну до чего нахальная и самодовольная физиономия!»

— Уясни сразу… Вот-вот, по военному, у-яс-ни: это еще ничего не значит. Просто скучающая и подвыпившая женщина позволила себе украсить отпуск еще одной авантюрой. В конце концов, у меня есть близкий человек и…

— Самый близкий человек у тебя сейчас — это я. Любой другой — не ближе пятисот метров. И если ты врешь сама себе, то это — дело твое. А я не обязан тебе верить. Я знаю, что ты хочешь меня сейчас еще больше, чем десять минут назад. И мне наплевать на то, существуют ли в твоей жизни еще какие-то мужчины и куда ты их всех теперь денешь — он встал на колени и обхватил ее плечи крепкими ладонями.

Марина попыталась самолюбиво дернуться. Возмутившаяся гордость бушевала, и уже подыскивался наиболее ядовитый вариант ответа. Но, пробежавшись поцелуями по щеке, по шее, вниз…, он вдруг вцепился зубами в куртку на ее груди и голосом Шер Хана прорычал:

— Это моя добыча!

А она, сладострастно-мстительно вцепившись ему острыми наманикюренными коготками в голову, ответила:

— Это мы еще посмотрим, — и, не выдержав его умильно-покорного взгляда, наконец, улыбнулась.

— Где мой нож? — Марина осмотрела все закоулки их скрадка и теперь недоуменно шарила глазами по сторонам.

— Вон.

Нож ушел чуть ли не до половины лезвия в ствол старой березы, стоявшей метрах в пяти от них. И деревянная ручка выглядела обыкновенным сучком, только со странным, тонким и отливающим синевой основанием.

— С оружием, друг мой, как и с мужчинами, надо обращаться умеючи.

С трудом раскачав и выдернув нож, Марина сунула его в ножны и, вернувшись на место, небрежно ответила:

— Это — верно. Только с чего ты взял, что у нас с тобой все произошло по-твоему, а не по-моему? Может быть, ты только чуть поторопил события?

Он беззвучно рассмеялся и, теперь уже голосом волка из ее любимейшего мультика «Серко», насмешливо ответил:

— Ага!..

Марина сгребла его за грудки и замерла, долго-долго, пристально-пристально глядя ему в глаза.

«Что там, за этими искрящимися зрачками? Как прочитать те таинственные письмена, которые расскажут мне, кто ты? Легкомысленный искатель приключений, убивающий сердца несбывшимися надеждами? Или тот человек, о существовании которого я просто не подозревала, кого я не пускала в свою жизнь, забив голову лощеными героями Санта-Барбары?».

— Тихо! — практически неслышно шепнул он и, сжав ее руки своими, помешал ей шевельнуться.

Теперь услышала и она: кто-то шел по лесу мелкими семенящими шагами. Как модница в длинной и обтягивающей колени юбке.

Сергей скользнул к ружью, одним неуловимым движением подхватил его и встал за ствол березы. Медленно-медленно выдвинулся вправо и повел стволом. Потом вдруг оглянулся и нетерпеливо махнул ей рукой, показав место рядом с собой.

Марина сообразила, что нужно сделать: на четвереньках, затаив дыхание, подкралась к «плетню», и чуть привстав, стала смотреть в небольшой просвет между прутьями.

Шур-шур. Шур-шур-шур.

И прямо перед ней, метрах в пятидесяти, так неожиданно, что она чуть не вскрикнула, вышел серебристо-черный зверь. Ничего в нем не было страшного. Одно только название: вепрь! Просто большая, горбатая свинья.

— Тах-х-х!

Звук выстрела толкнул Марину и громовым раскатом прокатился по лесу. Ветерок быстро снес этот гул назад. Но вслед уходящему звуку накатился новый. Это был не визг свиньи, а яростный хрип умирающего и осознающего свою смерть Зверя.

— Тах-х-х!

И хрип оборвался, перейдя в быстро замершее утробное «У-у-у».

Марина вскочила в полный рост.

Кабан лежал на боку, вытянув ноги, которые еще мелко-мелко подрагивали.

Но ее захватило не чувство жалости, а какой-то дикий, совершенно первобытный восторг.

— А-а-а! — Она запрыгала, захлопала в ладоши, сорвала с себя берет и, размахивая им над головой, завопила на весь лес, — А-а-а! Вот мы как! Вот мы всем! Мы — самые крутые охотники в наших джунглях!

Сергей, мгновенно перезарядив ружье и не спуская глаз с кабана, смеялся, наслаждаясь ее буйством. Но, почувствовав, что, вконец заведясь, напарница собралась бежать к убитому зверю, он поймал ее за рукав куртки и притянул к себе.

— Нельзя сходить с номера до сигнала «Сбор». И подходить нужно осторожно. Если подранок, или контужен пулей, может такое учинить, что и деревья не спасут!

* * *


А какие жуткие клыки оказались у этой «свиньи»!

И какое было жаркое!

— Шампанское — гражданским мадамам! А звезды спецназа пьют только водку!

И еще целую кучу смешных глупостей наговорил ее заплетающийся язычок! И сияли глаза новых друзей, перецелованных ей в приливе самых нежных чувств на брудершафт!

А потом мужчинам вдруг стало душно в тесной избе, и они, прихватив свои пуховые спальники, отправились ночевать на свежем воздухе, в дырявом дощатом сарае.

А Тигру оставили. Чтобы не было страшно их Звездочке.

* * *


«Вот и окончилось ваше романтическое приключение, Марина Ивановна. Не просто приключение, а какое-то сумасшествие! Если бы так пошло дальше, то вам светили бы не картонные папочки в палате для тихих психов, а добротный, обшитый матрацами карцер для буйнопомешанных. Хорошо, что у вас хватило хоть какого-то благоразумия немного остыть самой и дать понять Сергею, что он свободен от всяких обязательств.

И все же вы ему благодарны. Пусть он больше никогда не позвонит, пусть все это останется для вас только коротким и чудесным приключением. Но он сделал для вас больше, чем любой из прежних мужчин. Он открыл вам вас саму. И теперь вы хорошо знаете, кто вам нужен. Не упакованный в бутике денежный мешок. Не сыплющий афоризмами, но пустой внутри самовлюбленный интеллектуал. Вам нужен человек, похожий на него. Мужчина, Охотник, Тигра… с нежными губами ребенка.

А ведь он не позвонит. Вы сами сказали ему:

— Прости: это действительно была всего лишь авантюра. И спасибо, что она была. Но разумных людей не может связывать только лишь животная тяга друг к другу и одно, даже самое прекрасное приключение.

И вы помните, как он отшатнулся, словно получив пощечину.

Нет, он не позвонит. Потому, что эти слова были сказаны уже здесь, в городе, и не в приступе женской строптивости, а взвешенно, с холодной улыбкой.

А ведь вы тогда, в лесу, успели заглянуть в его глаза. И вы видели тот стальной стержень, на котором крепится его душа, и ту бездну нежности, в которой утонула ваша.

И вы прекрасно знаете, что вам нужен не человек, похожий на него. А только он сам. Только он: такой сумасшедший и опасный, такой нежный и надежный Тигра.

Так что же вы сидите и врете сами себе, если ваша левая рука уже сжимает трубку телефона, а правая, путаясь в кнопках, как в пуговицах камуфляжа, судорожно набирает его номер?!»


Лимончики


Хр-руп! — и осколки раздавленного граненого стакана вспороли ладонь того, кто таким пижонским образом решил продемонстрировать крепость своих дланей.

Проведению атлетического эксперимента и его печальному результату способствовал целый ряд обстоятельств. Во-первых, суровому обладателю могучей кисти через две недели должно было исполниться аж семнадцать. Во-вторых, все его познания в области общения с прекрасным полом ограничивались курсом дворовых лекций и изучением медицинского справочника, который был позаимствован другом детства у отца-гинеколога. А в-третьих, как еще можно было привлечь внимание миниатюрной, но совершенно независимой, невероятно глазастой и очень строгой старосты параллельной группы, если при одном взгляде на ее ладную фигурку в сером мини-платьице кровь просто вскипала, намертво иссушая обычно разговорчивый рот и приклеивая онемевший язык к гортани.

И вот — привлек…

Уже изрядно поддавший друг Серега, который и притащил его на восьмимартовскую вечеринку своей группы, удивленно воззрился на алую струйку, стекающую с кисти друга:

— Стакан полный был, что ли?

— Ты, что, кровь от портвейна не можешь отличить? — злясь на себя в душе и потому особенно язвительно ответил пострадавший.

— Ну это сколько выпить, — резонно заметил приятель — а то состав может быть и совсем одинаковый…

Девчонки же — хозяйки тесной общежитской комнатки, уставленной двухъярусными железными кроватями — всполошились.

— Вы с ума сошли? Он же порезался!

И тут произошло то, ради чего можно было передавить еще дюжину стаканов и даже сплясать боевой танец на их осколках: ОНА первой метнулась к шкафчику с женскими причиндалами и, выхватив пакет с какими-то ватно-марлевыми делами, вернулась к герою вечера.

— Покажи рану, там стекло не застряло?

Он разжал ладонь. Тонкая красная струйка, цвиркнув, прыгнула на ее платье, мгновенно расплывшись пятнами по модному кримплену.

И без того громадные глазищи стали еще больше. Но маленькие ловкие ручки уже соорудили тампон, прижали его к зияющему разрезу и принялись заматывать скрюченную от боли кисть.

Закончив перевязку, сестра милосердия скомандовала:

— Мальчишки, идите погуляйте минут десять, я переоденусь.

Парни двинулись в коридор, на ходу подначивая хорохорящегося стаканобойца, а она, закрыв дверь, разревелась. Было очень жалко этого смешного дурачка, весь вечер украдкой следившего за ней и было стыдно перед подругой, одолжившей на вечер свое лучшее платье. Личный парадный гардероб, состоявший из мини-юбки и нарядной кофточки, был выстиран еще вчера, но до сих пор сох на спинке кровати. Так что и переодеться-то, собственно было не во что.

Душевная умница Лелька поняла все сразу. Обняв подружку за плечи, она весело сказала:

— Ну, ты что! Из-за платья, что-ли? Да кримплен отстирается без проблем, только сейчас прямо замочим. Зато какой кавалер, а! Кровь готов для тебя пролить! Ты возьми, одень свой домашний халатик, мужики все обалдеют.

— И все с ходу начнут резаться, — добавила яркая, темпераментная и язвительная Наталья.

Вернувшимся же представителям сильного, но бестолкового пола, дамы, переодевшиеся из солидарности в разноцветные халатики, объявили:

— Мы тут хотели все в белые халаты одеться и бинтов еще накупить, но надеемся на ваше трезвое поведение и предлагаем попить чаю.

Сгорающий от стыда виновник переполоха пытался смыться еще в коридоре, но был отловлен. Теперь он сидел с пылающим лицом, пил чай и, погрузившись в горестные размышления, ждал удобного момента, чтобы извиниться за причиненные хлопоты.

— Остановилась?

— А? — он вздрогнул.

— Кровь остановилась? — нежная ладошка осторожно коснулась замотанной руки. Наклонившись, ОНА внимательно смотрела на бинты, сквозь которые проступало багровое пятно. Воротничок желтенького ситцевого халатика, украшенного незатейливыми цветочками, отошел, приоткрывая небольшие смуглые грудки. Еще чуть-чуть и… Но маленький пластмассовый желто-зеленый лимончик, верхний из ряда застегивающих халатик пуговок, спас… нет, не хозяйку, а того, кому она так хотела помочь.

Ведь и так просто удивительно, что не бетонная плотина, а обычный марлевый тампон оказался способен удержать гремучую смесь из гормонов и адреналина, прогоняемую сумасшедшими толчками молодого сердца с частотой сто восемьдесят ударов в минуту…

И все же…ах, лимончик, лимончик!

* * *


В первый месяц они практически не спали. А тут еще и сессия подвернулась. Так что после ночных бдений над конспектами, то и дело прерываемых для занятий, не предусмотренных программой, особо и отсыпаться было некогда. Но не зря восточные мудрецы рассматривали любовь как особый род помешательства, обычно не опасного для окружающих.

Скорее — мешали окружающие. Ведь все имеет свой предел. В его комнате жили еще пятеро, в ее — четыре подружки. Принудительные коллективные походы в кино и самоотверженное высиживание друзей в учебных холлах общежития могли продлиться месяц-другой. А год?.. Постоянные встречи украдкой, пятнадцатиминутная «любовь» с настороженным ожиданием тяжких шагов бдительной комендантши, вечный страх забеременеть и неопределенность своего положения — все больше и больше тяготили прекрасную половину влюбленной пары. Все чаще пылкие встречи стали заканчиваться неожиданными слезами, приводившими второю половину, более легкомысленную и толстокожую, сначала в недоумение, а затем в тихую ярость. Ибо нет на свете средства, которое действует на мужчину сильнее, чем женские слезы.

И наступил день, когда бушевавшее в крови возбуждение, не найдя желанного и привычного выхода, прорвалось жестокими словами:

— Как ты мне надоела!

* * *


Очень трудно объяснить, что ощущает человек, который в полной темноте, наощупь, хлебает из жестяной банки варево из скользких грибов без соли и специй. Завершался десятый день эксперимента «Мы и природа», реализованного тремя друзьями в чудесном уголке дальневосточной тайги.

— А не пора ли домой, соколы вы мои? — весело спросил друг Серега.

— Угу! — давясь склизотенью, промычал из темноты старого зимовья другой молодой голос.

Третий ответил не сразу. Не хотелось, чтобы по дрогнувшему голосу друзья поняли его состояние. И без того поглядывают сочувственно, как на больного, прекрасно понимая, что творится в душе приятеля, попытавшегося сбежать в тайгу от самого себя.

А в этой душе, изо дня в день, повторяясь словно на заезженной пластинке, все громче и громче звучала одна и та же фраза:

— Животное, идиот, ведь ты ее теряешь… если уже не потерял!

* * *


— Нам надо поговорить.

— А разве не все сказано? — она, беззащитно съежившись, будто ожидая удара, сидела на краешке кровати.

— Я хотел сказать, что люблю тебя и что не могу без тебя.

— В первый раз слышу от тебя слово «люблю». Обычно ты говоришь «хочу»… — гордость переломила горе. Ее глаза смотрели вызывающе, и теплый коричневый ободок, обычно омывающий бездонные зрачки, исчез под наплывом беспощадно-ядовитой зелени.

— Это очень серьезное слово, ты слышишь его первая и единственная.

— Мне тяжело с тобой сейчас говорить…

— Я понимаю. Но если мы не сможем прощать друг другу обиды и ошибки, как мы сможем прожить вместе всю жизнь?

Платочек не помог. И закушенные в кровь губы тоже не остановили предательский поток. Слезинки стекали по милому, измученному лицу, как капельки весеннего сока по израненной коре березы.

Его сердце рвалось на части от любви, жалости и той великодушной нежности, которая и делает мужчину мужчиной. А его губы собирали горько-соленые капельки с лица любимой, с ее нежной, трепещущей пульсирующими жилочками шеи и с ребристого бочка маленького желто-зеленого лимончика в вырезе простенького домашнего халата…

* * *


Женщина, придирчиво хмуря брови, но с тайным удовольствием рассматривала себя в зеркало: в жизни не подумаешь, что у отражающейся в стекле обладательницы ладной, стройной фигуры старший сын — двадцатилетний студент.

И ее обновка выглядела просто замечательно.

Черно-золотые трусики итальянского ночного шелка, сделанные в виде шортиков, скрадывали слегка располневшие бедра (Ну и что? родите троих, я на вас посмотрю!). Коротенькая маечка, наоборот, соблазнительно обтягивала небольшую, но все еще упругую и красивую грудь. А твердые, как у девчонки, соски выпирали сквозь нежную ткань такими задорными пуговками, что в исходе сегодняшней демонстрации мод сомневаться не приходилось.

А вот и ОН: хлопнула входная дверь и дурачившиеся у себя в комнате младшие пацаны перенесли свои крикливые голоса в прихожую.

Женщина откинула покрывало на роскошной кровати, легла, только слегка прикрыв обнаженные ноги и сделала вид, будто целиком погружена в очередную серию Санта-Барбары.

Муж вошел в комнату, тускло — безразличным взглядом скользнул по жене и, мазнув ее губы коротким дежурным поцелуем, вышел, прихватив халат.

Она, подавив разочарование (умотался, наверное: работа — сплошные нервы), сообщила вслед, что ужин в микроволновке и уже всерьез погрузилась в мыльные страсти.

Минут через двадцать он снова появился в спальне, и в тот же момент хлопнула входная дверь.

Женщина, не отрываясь от экрана, спросила:

— Кто ушел?

— Мальчишки.

— Куда они?

— Я их гулять отправил, на улице погода прекрасная.

Она удивленно вскинула на мужа глаза, и тут же словно горячая волна плеснула в сердце, растеклась-раскатилась по телу, закружив голову и пробив сладкой дрожью колени.

Ее мужчина, горячий после душа, благоухающий лосьоном после бритья, стоял перед ней, сбросив халат. Его хитрющие глаза смеялись и уже ласкали…

Нет, это было не долгое и умелое наслаждение двух взрослых людей, изучивших друг друга до последней клеточки и понимающих партнера с полувздоха — полустона.

Это было сладкое безумство юных любовников, впервые ворвавшихся в сумасшедший мир неуемной страсти.

И не полированную гладь хитроумных кнопок, упрятанных в складках дорогого шелка ощущали его нетерпеливые пальцы. А шершавую поверхность пластмассовых желто-зеленых лимончиков, ревниво прячущих под незатейливым ситцем сокровища всей его жизни.


Чемоданная история


Хороший был чемодан у Ольги. Просто классный. Вместительный, на хитрых колесиках, позволяющих катить эту громадину и плашмя, и торцом, и как угодно. Вот если бы он еще прыгать умел!

Оля с трудом взгромоздила чемодан на площадку вагона. Отдышавшись, поднялась сама. Еще две схватки с узкими дверьми тамбура и купе и, наконец, победное заключение кожаного чудовища в темницу нижней полки. Пакет с необходимыми в пути причиндалами скромно примостился возле столика в уголке.

В открытое окно купе ворвался страдальческий голос:

— Я тебя еле нашла!

Ну, Лерка! Ведь договаривались на три часа ровно, чтобы успеть поболтать до отхода поезда. Правда, в этот раз она опоздала всего лишь на десять минут. Снег пойдет, наверное.

Глаза подруги уже блестели. Ее пылкая натура требовала настоящего прощания: со слезами, многократными лобызаниями и тому подобными штучками. И вовсе не важно, что через неделю она сама собирается в Москву, поступать в аспирантуру. И, естественно, остановится у Ольги, которая уже готовилась к защите.

— Давай ко мне, в купе!

Лерка отрицательно замотала головой:

— Не! Или я из поезда выскочить не успею, или паровоз сломается.

— Тепловоз, чудо ты мое. Ладно, иду. Посматривай пока в окно, чтобы мои вещи не сперли.

Когда Ольга, изрядно растрепанная после сцены под названием: «Прощай навеки!», вернулась в вагон, на свободном нижнем месте уже сидел новый пассажир.

«Вот мы даем, про все на свете забыли. Можно было и поезд угнать, а не то, что багаж утащить.» Подозрительно глянув на попутчика, симпатичного мужчину лет тридцати, Ольга приподняла полку и сунула к чемодану свой пакет, предварительно заглянув в него, словно невзначай.

— Ну и что показало вскрытие? — весело поинтересовался мужчина.

Ольга, густо покраснев, отмолчалась. Наверняка этот юморист стал свидетелем их прощания с Валерией, вот и позволяет себе насмешечки.

— Правильно, осторожность в нашем пассажирском деле прежде всего! — не унимался тот. — Но, поскольку, под моим неусыпным наблюдением, все оказалось на месте, можно начинать знакомиться. Алексей.

— А я теперь тоже обязана представиться? — решила сдерзить Ольга.

— Нет, конечно, не обязаны. Да, в принципе и необходимости такой нет. Ах, Оленька, Оленька!

Алексей до того точно скопировал Леркины интонации, и такие веселые чертенята брызнули у него из глаз, что собравшаяся было окончательно разозлиться попутчица не выдержала и рассмеялась.

— Как вам не стыдно подслушивать?

— Я же охранял ваше имущество. А на посту много что запрещается, но слушать и подслушивать можно. И даже нужно, потому, что службу надо нести бдительно!

— Вы военный?

— Почти. А вы студентка, с каникул едете?

— Почти.

— Вот и познакомились.

К теме профессий больше не возвращались, но разговор пошел настолько непринужденно, будто они с Алексеем были знакомы с детства. Он много путешествовал, объездил чуть не весь бывший Союз. О тех местах, где побывал, о городах, природе, интересных обычаях, рассказывал так, что хотелось немедленно пересесть на поезд, идущий в Алма-Ату, Сумгаит, Ферганскую долину и даже в Чечню.

— Ой, да ведь чеченцы такие злые!

— Они разные. Ладно, это сложная тема… А вы знаете, какие осетры водятся в Тереке?! Обалдеть! Я-то думал раньше, что они только в спокойных реках живут, таких, как Волга.

Оля, неожиданно для себя самой, тоже разговорилась. О том, как в детстве любила проводить лето у бабушки в деревне. Как безумно любящие внучку старики позволяли ей делать что угодно: носиться с деревенскими мальчишками, отправляться в походы в лес и на речку. И как однажды, когда она потянулась к земляничине, ее за руку тяпнула гадюка. Вот здесь. И Ольга с гордостью показала маленький шрам на кисти.

— Надрез делали?

— Ага, мальчишки, перочинным ножиком. Заставили меня отвернуться и — вжик! Они же и яд высасывали.

— Опасная самодеятельность: можно было к яду еще и инфекцию занести.

— Наверное. В больнице столько уколов сразу накололи!

— Сыворотка и блокада антибиотиками. К счастью, руку вам эта история не испортила. Кисть очень красивая.

— Ага, начались комплименты!

— Нет, это просто объективные результаты осмотра.

В купе они так и остались вдвоем. Разговору никто не мешал. И до чего же с ним было легко! Оля только один раз напряглась, когда Алексей поставил на стол бутылку домашнего вина и предложил отметить знакомство.

Уловив ее сомнения, он весело прокомментировал:

— Во-первых, я не «такой». Во-вторых, вы не «такая». В-третьих, домашнее вино бьет в ноги, но не отключает голову, а клофеллином и прочими гипотензивными препаратами я в дорогу не запасся. В-четвертых, вашему вниманию представляется мощнейшая закуска, — и он потянул с верхней полки объемистый пакет, — бабушка снаряжала. Она думает, что без ее продукции мы с мамулей умрем с голоду. У меня еще целый чемоданище с ее произведениями. А это все надо съедать, одна надежда — на попутчиков.

Когда укладывались спать, Алексей без всяких просьб удалился и стоял в коридоре, пока переодевшаяся и завернувшаяся в простынь Ольга не высунула голову из купе:

— Я — все!

Его ровная доброжелательность почти погасила все ее тревоги. Но если честно, все же, на донышке души оставалось маленькое такое, но очень беспокойное сомненьице. А потому, пока Алексей укладывался, она отвернулась к стене, и, чтобы исключить всякие попытки продолжить знакомство в более тесном варианте, старательно засопела.

Насмешливый голос из полумрака произнес:

— Судя по чистым кожным покровам, скоординированным движениям, адекватным поведенческим реакциям и ряду других признаков, вы абсолютно здоровы. А здоровый человек дышит во сне совсем по-другому… Минут через десять вы услышите — как.

И действительно, через несколько минут веселый перестук колес практически поглотил его ровное, мягкое, почти неслышное дыхание.

А Ольга, снова посмеявшись про себя и позлившись на свою подозрительность хронической горожанки, решила немножко помечтать. Она любила иногда, лежа в полудреме, пофантазировать на тему красивого романа с понравившимся ей мужчиной. Как он нежен и ласков! Смотрит на нее блестящими глазами и готов ради нее на любые сумасбродства. Вот они стоят на скалистом берегу Терека, над стремительно несущимися потоками воды. И кружится голова. И нахлынувшее желание таким же бурным потоком вливается в ее кровь. И… черт побери! Он тут дрыхнет, как сурок, а я, словно дура, в четыре утра еще кувыркаюсь на этой полке, аж простыни в жгут завернулись. Ничего себе, домечталась! Не хватало еще наброситься на мирно спящего мужика…

Уснуть удалось только часу в шестом. А в семь проводница объявила общий подъем. Подъезжали к Москве.

Сережка, старший брат, метеором влетев в купе, вытурил ее в коридор:

— Давай шустри на выход, меня мужики на рыбалку ждут. Где чемодан?

— Под нижней полкой.

— Ого, нагрузила… Давай, вперед!

Возле купе проводников Ольга остановилась. Алексей минут пять назад пошел к проводнице забрать билеты и там застрял. Из-за закрытой двери слышался его голос:

— Да, мне нужны все квитанции.

— Ну, ты что? — Серега нетерпеливо подтолкнул ее чемоданом пониже спины.

«Действительно. Что это я? Кто мы друг другу, чтобы прощаться?» Но, на выходе она все же повернулась еще раз. «Ах Оленька, Оленька… Ты всего лишь попутчица. И мечтательная дура. Вот и все!»

* * *


— Ну ты даешь, дочка!

— Ой, мам, ну кто мог подумать! Чемодан Серега вытаскивал. А я в коридоре стояла. Откуда я знала, что у него точно такой же? Как специально!

— И где его теперь искать?

— А я откуда знаю? — Ольга растерянно стояла над распахнутой кожаной пастью. Чужие яблоки, занявшие полчемодана, издевательски сияли румяными мордашками. А банки с компотами, обернутые в мужские трусы, вгоняли в краску и наводили на мысль о том, какие интересные открытия ждут Алексея.

* * *


Милиционер жевал.

Ольга терпеливо стояла.

Прожевав, дежурный смел крошки со стола на пол и приблизив щекастую физиономию к окошечку, ядовито спросил:

— Ну и что я должен? Арестовать всех Алексеев в Москве? Или тебя, вместе с братцем. Чемодан-то вы уперли.

— Вам виднее, что делать, вы милиция, — Ольга крепилась изо всех сил, чтобы не разреветься от злости и унижения. «Так, тебе, дуре, и надо!»

— Это дело не наше. Мы такой ерундой не занимаемся, ищите сами… Сами ищите, я сказал! — дежурный возвысил голос, и Ольга захлопнула уже было открывшийся для язвительной реплики рот.

Резко развернувшись и наклонив голову, чтобы спрятать брызнувшие слезы, она побежала к выходу, подальше от этого наглеца. И с разбегу врезалась в крепкого чернявого парня.

— Посягательство на жизнь сотрудника милиции, — подняв Ольгу с пола и отряхивая ее плащ, вдумчиво проговорил чернявый, — до пожизненного лишения свободы включительно.

— Вас самих сажать надо за такое отношение к людям, — вырываясь, зло парировала «террористка».

— Ага: девушка беседовала с Варчуком… Жевал?

— Жевал!

— Мы его накажем.

— Руки коротки, — зло окрысился услышавший дежурный.

— Это как посмотреть. Розыск и не таких в чувство приводил.

Варчук запыхтел, покраснел, но на этот раз промолчал. Видно, всерьез связываться с чернявым не хотелось.

— Ну, утри слезки, не разбивай мое чувствительное сердце, плачущая красавица. Пошли.

— Куда?

— Судя по вашему тону, сударыня, о сексе не может быть и речи. Поэтому, пойдем заниматься вашими проблемами.


— В принципе, Варчук прав: мы такими делами не занимаемся. Но отказать такой девушке — жуткий грех! К мужскому отделению рая с этим позором близко не подпустят. Надо помогать. Ну, а что мы имеем? Алексей. Рост — чуть выше среднего. Около тридцати. Симпатичный. Волосы русые. Глаза серые. Особые приметы: маму называет мамулей. Да, негусто. Придется забросить все убийства, грабежи и прочие мелкие дела, не связанные с чемоданами… А знаешь что, давай попьем чайку. И попробуем восстановить твой разговор с Алексеем. Вообще-то, меня зовут Игорь. Строгий натурал. Но сейчас, так и быть, я стану Ольгой. А ты постарайся говорить его словами…

Чаепитие закончилось глубоко за полночь. И, несмотря на все возражения, Игорь проводил ее домой:

— Еще не хватало, чтобы ты пропала без вести. Кому тогда отдавать найденный чемодан?

— Его еще найти надо.

— Да уж как-нибудь. Ну ладно, до свидания. Нет, нет, никаких поцелуев, и не надейся!

— Вы с ума сошли! Кто вас целовать собирался? Вот услышат соседи, что подумают?!

— А что, в вашем доме не целуют красивых девушек?

— Спокойной ночи, сыщик, берегите энергию!

Игорь позвонил в четыре, точнее…

— Обратите внимание, сударыня: шестнадцать ноль три. То есть, розыск осуществлен по горячим следам, меньше чем в течение суток с момента вашего обращения.

— Вы серьезно?

— Оленька! Более серьезной организации, чем уголовный розыск, в Москве нет и никогда не будет.

— Игорь, обалдеть! Но как?

— «Что показало вскрытие», «блокада» антибиотиками, «результаты осмотра», «кожные покровы… поведенческие реакции». Клофеллин. А слово, которое ты забыла — ги-по-тен-зив-ны-е. Во, как! Ну, врубаешься?…

— Врач!

— Ваш интеллект не безнадежен, сударыня,

— А ваш интеллект достался невоспитанному типу, господин капитан.

— Ого! Мне прерваться, продерзостная, или будем благоговейно внимать?

— Благоговейно внимаю.

— Дальше: Фергана, Сумгаит, Алма-Ата, Грозный, это же все — «горячие точки», плюс «почти военный»…

— Военный врач!

— Военный врач не сказал бы «почти». Скорей — ФСБ, МВД или МЧС. И всего-то оставалось — пустяк: обзвонить полсотни учреждений, смотаться туда, где клюнуло и выяснить про него все, что можно и нельзя. Получите результат: Семенов Алексей Николаевич (фамилия какая редкая!). Возраст- тридцать два (тут ты почти угадала). Врач, хирург, подполковник внутренней службы (ого, какой ранний!). В отпуске будет еще неделю. Но вчера уже появился в отделении, посетил всех своих больных. Извинялся, что с пустыми руками. Сказал, что обещанные яблоки будут позже… Пиши адрес и телефон.

— Игорь…а он женат?

— О, горе мне! Ревную, а потому дальнейшая информация платная.

— При первой же встрече расцелую.

— Нежно, в губки.

— Фигушки! В щечку.

— Ладно, продаю себе в убыток: разведен, жена не дождалась из очередной командировки. Замужний персонал его обожает: элегантен, благороден, не пристает. Холостячки — половина влюблены, остальные ненавидят.

— За что?

— А он нагло игнорирует их несомненные достоинства…

— Игорь, какой ты умница!

— Мой гений всегда к вашим услугам, сударыня. Руку и сердце не предлагаю: не перенесу отказа. Тем более, что вы девушка серьезная, а я к размеренной семейной жизни не приспособлен.

* * *


Алексей, вместе с ее чемоданом, примчался через тридцать минут после звонка.

— А я сижу, пишу объявления во все газеты! Как вы меня нашли?

— Друг помог.

— Он что, ясновидящий?

— В уголовном розыске работает.

— А-а-а! Эти могут. Оля, у меня есть предложение…

— ?…

— Я все равно повезу свой чемодан домой на такси. Поедете ко мне в гости? Раз уж благодаря вам я сэкономил на объявлениях, то просто обязан раскрутиться на шампанское. И мамуля будет рада вас видеть. Я ей столько о вас рассказывал. Она еще посмеялась:

— Ты из-за чего так расстраиваешься, что чемодан потерял, или девушку?

— Ну и что вы ответили?

— Честно?

— Честно!

— Какой я дурак, что постеснялся попросить ее телефон! И какая удача, что она перепутала чемоданы! Теперь мы оба будем искать друг друга…

* * *


Свадьба была в разгаре.

«Партии» жениха и невесты, перемешавшись, веселились от души. А вот Игорь не приехал. Его друг, сумрачный, небритый, с уставшим, осунувшимся лицом, передал от него громадный букет цветов. Практически синхронно с его появлением, позвонил и сам Игорь. И теперь в трубке, к которой с двух сторон прижались жених с невестой, звенел озорной голос:

— Ребятки, я вас от души поздравляю. Но приехать не могу. Я же в Оленьку влюбленный. Зарежу жениха столовым ножом. Потом явки с повинной писать, то, да се! Смотри, Алексей, береги ее. Если что, отобью мгновенно! Ну, не обижайтесь, ребята. Честное слово, серьезно, не могу. Но подарок за мной, его вручу лично. Тем более, что за Олей должок! Звоните, не забывайте!

— Вот так! — услышав гудки отбоя, засмеялась Ольга, — теперь ты не сможешь хвастаться, будто я тебе легко досталась. Вон за мной какие мужчины в очередь стоят!

— Смотри, будешь дразнить повелителя, закажу своим бывшим пациентам из Ферганы паранджу!

— Ну как жалко, что Игорь не смог! Неужели совсем никак нельзя было вырваться? Но вы-то у нас погостите? — обратилась Оля к «гонцу».

— Нет, спасибо. А Игорь в самом деле приехать не мог… Ладно, я вам скажу. Мы с ним полчаса назад в притоне на серьезную группу нарвались, и он ножом в живот получил. Его в наш госпиталь повезли. Сказал, что не ляжет на стол, пока с вами не поговорит. Ладно, я поехал. Мне еще в прокуратуре по применению оружия отписываться…

— О, Господи! — Ольга сжала руками виски, — И гостей еще полно… Алешенька, давай завтра с утра к нему съездим!

Алексей прижал ее к себе. Ласково и серьезно заглянул в глаза.

— Завтра с утра мы будем отсыпаться. А в госпиталь поедем немедленно. Сегодня смена в отделении надежная, сами должны справиться. Но не могу же я допустить, чтобы моего главного соперника оперировали без моего участия. Так что, еще посмотрим, кто кого первый резать будет!

— Конечно! Лешенька, ты молодец!

— Должен же я как — то отблагодарить его за свой чемодан.

— А за меня?

— Тут еще надо посмотреть, какая из тебя жена получится…

— Алешка, ты нахал!

Пока Игорь отходил от наркоза, они находились рядом. Окончательно придя в себя, сыщик первым делом спросил:

— Оленька, милая, я тебе доверяю: проверь-ка, он мне там ничего лишнего не отрезал? Чтобы полностью себя обезопасить. Я ему перед операцией поклялся, что люблю тебя, как сестренку. Но он же мог и не поверить.

Ольга улыбнувшись, погладила его по колючей щеке, — Алеша не такой. Но теперь я за тебя спокойна, хулиган. Жить ты явно будешь. А чтобы веселей было выздоравливать, получи свой должок, — и поцеловала его в сухие, растрескавшиеся губы.

* * *


Их новая квартира была довольно скромной. На европейский ремонт ни их зарплаты бюджетников, ни помощь близких раскошелиться не позволяли. Но все же…

«Боже мой! Ведь это моя спальня. Моя, отдельная спальня. И я в ней хозяйка! А почему только в ней? Олька, — ты хозяйка дома, своего дома!»

Хотелось петь и танцевать, не дожидаясь новоселья.

— Ну что, хозяйка, ты готова к бою? — Алексей понимающе улыбался.

— Мы же «почти военные». Мы всегда готовы.

Главное переселение намечалось на завтра. Совместными усилиями многочисленной родни и друзей будут завезены мебель и вещи, будет такой хлопотный, но такой счастливый день.

— Ну, красавцы! Я с их чемоданами таскаюсь, а они тут стоят, обжимаются! — Игорь, отдуваясь, шлепнул в угол один на один их знаменитые чемоданы. И как только дотащил! Ну ладно, прощаю, дело святое! Я покатил, а то меня Танюха ждет…

— Что, попался, наконец, вольный сыщик? — рассмеялась Ольга.

— А куда от вашей сестры денешься. К тому же, старость — не радость, пора уже к кому-то под бочок прибиваться. О, чуть не забыл! Вы свой рыдван от родителей не тащите. Мы с Танюхой вам кровать дарим, такую же, как у нас. Сексодром — класс! — и уже в дверях добавил, — А пока можно прямо на полу. Я бы не удержался…

— Брысь отсюда, бесстыдник! — звонко рассмеявшись, крикнула ему вслед Ольга.

Крепкие руки Алексея обняли ее сзади.

— Действительно, бесстыдник. На полу — это безобразие и антисанитария! Когда есть такие широкие, такие мягкие чемоданы…

— Доктор, а вы — извращенец! Хотя… почему бы и нет? Если они не будут против.

— Не будут. А мы их за это возьмем с собой в большое и интересное путешествие. Ведь теперь их можно путать сколько угодно…


МЕЛКОЕ ХУЛИГАНСТВО


Неуставной устав пехоты


Организация политико-воспитательной работы.

		На высотах, что под Грозным,


		Батальон один стоял.


		Боевой, а не обозный —


		С Дагестана воевал.


		Строил теплые землянки,


		Кашеварил и стирал,


		На душманские подлянки


		Адекватно отвечал:


		По тревоге поднимаясь,


		Открывал народ стрельбу


		Звонким матом поминая


		Нохчей, службу и судьбу.


		Ели кашу из перловки


		Чтобы голод превозмочь.


		Громкий гул артподготовки


		Из землянок шел всю ночь…


		Впрочем, быстро привыкали


		К нравам полевым простым,


		Только иногда стреляли


		В них соседские посты.


		Ночью тихой, да в тумане


		С перепугу бьют на звук,


		(Разберет ли новобранец —


		Вражий выстрел, или «пук»?)


		В общем, было все обычно


		По-российски, через зад,


		Но нестрашно и привычно,


		Стоек русский наш солдат!


		Да к тому ж у жизни этой


		Есть хорошая черта:


		Чем подальше от паркета


		Тем поменьше суета.


		К ним начальство заезжало


		Очень редко, невзначай,


		Никогда не оставалось


		Ни на водку, ни на чай.


		Бани нет, бабенок тоже,


		Водка — чистый суррогат.


		И пейзаж так унавожен,


		Просто очи не глядят!


		Потому не доставали


		Генералы батальон


		Указаний не давали


		Позабыв совсем, где он.


		На штурмовки не гоняли,


		Чтобы в рост на пулемет…


		Правда и белье меняли


		Раз в полгода или год:


		Если вдруг водила бойкий


		Завезет мешки кальсон


		На армейской вошебойке


		Разыскавши батальон.


		Командир, Батяня строгий


		Был отличным мужиком.


		Не хрустел в своей берлоге


		Комсоставовским пайком.


		Не совался в авантюры,


		Не губил зазря людей,


		Помнил: не все пули дуры,


		Смерть — не только для бл…й.


		Пополнение встречали


		Без оркестра, не в строю,


		Но по-братски принимали


		Всех в окопную семью.


		Потеснялись на полатях


		Наливали по сто грамм,


		Навещал их лично Батя,


		Говорил своим сынкам:


		«Вы, парнишки, не зевайте,


		Примечайте все вокруг,


		Непонятно — поспрошайте,


		Объяснит, что надо, друг.


		Тут вам нечего стесняться


		Если что-то не поймешь,


		Можешь без башки остаться


		В один миг, едрена вошь.


		Ну а ежели подставит


		Кто товарища в бою…


		Я подлюку самолично


		Удавлю и здесь сгною.


		Если кто боится смерти


		Помни воинский завет:


		Коль ты жив — то смерти нету,


		Смерть пришла — тебя уж нет!


		На награды не надейтесь,


		Здесь, как в сказке: по усам


		Протечет… но мимо роты,


		И осядет по штабам.


		Ну а главное, скажу вам


		И приватно и в строю:


		Не ищите приключений


		Вы на задницу свою!


		Смел? Так будь умен впридачу,


		И не суйся на рожон.


		Тогда выполнишь задачу


		И вернешься в батальон.


		Мне от вас, сынки, не надо


		Славных подвигов крутых.


		Жизнь — вот главная награда


		Для оставшихся в живых.»


		Так бы все и шло нормально,


		Но и счастью есть конец:


		В глотку секс ему оральный,


		Появился здесь боец.


		От священного от долга


		Он три года, гад, косил,


		Пока этого урода


		Военком не отловил.


		Этим неприятным фактом


		Был он сильно удручен


		И, почти что по этапу,


		Прибыл в батин батальон.


		Посмотрел на гостя взводный


		И в затылке почесал


		Так на что ты, братец, годный?


		Тот плечами лишь пожал.


		Источал боец приблудный


		Скуку смертную и грусть,


		И за норов свой паскудный


		Получил он кличку «Гнус»


		И с тех пор в несчастной части


		Все пошло вперекосяк


		Сплошь проблемы и напасти


		Все не эдак и не так.


		Словно злобный дух вселился


		И в машины и в людей:


		То до чертиков напился


		Взводный командир — старлей.


		То заклинило навечно


		В бэтээре пулемет,


		То в речушке быстротечной


		Утонул гранатомет.


		Стал Батяня разбираться:


		Отчего разлад такой,


		Почему вдруг стал ломаться


		Дух победный, боевой?


		Стал расспрашивать народец


		И к открытию пришел:


		Новоявленный уродец


		Порчу на бойцов навел!


		Не вражина, не лазутчик,


		Не фашистский оккупант,


		А нанес ущерба больше,


		Чем чеченский диверсант!


		И что странно, специально


		Никому он не вредил,


		Не шаманил ритуально,


		На костях не ворожил.


		Просто глянет с кислой рожей,


		Эдак тяжело вздохнет,


		И бойцов тоска загложет,


		Хоть ложись на пулемет…


		Если кто-то делом занят


		Только мимо Гнус пройдет


		Дело сразу колом встанет


		И — не на шажок вперед.


		Тут Батяня замполита


		Быстро к делу подключил:


		Ты, как Главный Инквизитор,


		Психологию учил?


		Разбирайся, что за ересь


		Иль, по-нашему, …фигня


		С этим Гнусом завелася


		В батальоне у меня?


		Замполит три дня трудился


		Долго с Гнусом ворковал,


		На четвертый — застрелился.


		Видно, тоже не сдюжал.


		Тут пошло такое дело:


		Кто служил, без слов поймет:


		А комиссий налетело…


		Взяли Батю в оборот.


		Долго бедного трепали


		Но оставили служить,


		Нет, не то, чтоб оправдали —


		Некем было заменить.


		Ни один из этих членов


		(не подумайте не так)


		При погонах и военных


		Не был столь большой дурак,


		Чтобы на вопрос начальства:


		— Так кого же назначать?


		Вдруг ответить без бахвальства,


		Что готов, мол, воевать.


		Потому что офицеру,


		Прежде, чем других учить,


		И ковать свою карьеру,


		Все же надо послужить.


		Да не там, где аксельбанты,


		А средь крови и говна.


		(Генералы-адьютанты —


		Вот твой главный враг, страна!)


		Да к тому же, все сомненья


		И дебаты прекратив


		Для принятия решенья


		Прибыл в батальон комдив.


		— Командира я оставлю,


		Он позор не заслужил.


		Ты исправишь все?


		— Исправлю!


		— Чтобы скоро доложил,


		Что опять порядок в части,


		И идет все, как часы.


		А не справишься с напастью,


		Вот тогда…снимай трусы…


		Ну, показывай, дружище:


		Как воюешь, как живешь.


		Приглашай к себе в жилище,


		Гостю стопочку нальешь?


		Для порядка, не для пьянки….


		Низко голову склонив,


		В командирскую землянку,


		Боком втиснулся комдив.


		Когда Батя с ним остался


		Тет-а-тет, спросил: — Что, брат?


		Не узнал, иль застеснялся,


		Или гостю ты не рад?


		Если бы штабные знали,


		Что когда-то генерал


		На афганском перевале


		Под обстрел шальной попал.


		И давно бы схоронили,


		Только молодой старлей


		Командира, как учили,


		Грудью заслонил своей.


		Был тогда комдив майором


		Только принял батальон…


		Старлей выжил, но не скоро


		В свою часть вернулся он.


		И спасителя дождаться


		Командир тогда не смог,


		Больше не пришлось встречаться,


		Много на войне дорог…


		И обнялись два солдата,


		Как положено друзьям


		Снова вместе, как когда-то


		Снова рядом, как и там…


		Что же: выпили по сотке.


		Батя по второй налил.


		И с застрявшим комом в глотке


		Он с трудом проговорил.


		— Не такой я видел встречу…


		Пред товарищем — позор.


		Как комбат, за все отвечу.


		Но не трус я и не вор.


		Не запился, не зажрался,


		И на службу не забил,


		Жить по совести старался,


		Кто бы что не говорил.


		Но такой …фигни нечистой


		За всю жизнь я не видал


		Если б не был атеистом,


		В монастырь бы убежал.


		Я готов все по-порядку


		Откровенно рассказать,


		Только просьба: психиатру,


		Чур, меня не отдавать…


		И об этом гнусном диве


		Без вранья и без прикрас


		Исповедался комдиву


		Наш Батяня целый час.


		И, в конце, вздохнув печально


		Он с тоской проговорил:


		— Этот бес, урод моральный,


		Мою душу погубил.


		Хоть и стыдно офицеру


		О палачестве мечтать,


		Но готов я для примеру


		Его лично расстрелять!


		Может быть, загнать гадюку


		От греха, подальше в тыл.


		Чтобы он мне тут под руку


		Не вздыхал и не скулил?


		Только совесть запрещает


		Так проблему разрешить.


		Лучших хлопцев убивают,


		А подонок будет жить?


		Отвечал комдив сурово:


		— Ну-ка, сопли подбери!


		Коль дела идут хреново,


		Значит — на себя смотри.


		Стань, братишка, вдвое строже,


		Волю собери в кулак.


		Не ходи с унылой рожей,


		Словно этот твой …чудак


		А его пригни железной


		Командирскою рукой.


		Пусть займется, хмырь болезный


		Подготовкой строевой.


		И за каждый вздох гнусавый


		Пусть вонючий этот клоп


		Отрывает по Уставу


		Полнопрофильный окоп.


		Вот тогда увидеть сможем,


		Кто сильнее загрустит.


		Ты-то будешь понадежней,


		Чем твой бывший замполит?


		В общем, справишься, я знаю…


		Применил Батяня власть,


		И для Гнуса жизнь другая


		Моментально началась.


		Он и так-то был унылый


		Тут и вовсе заскучал


		И от службы от постылой


		В самоволочку слинял.


		Ну, какие самоволки


		Могут быть, скажите мне,


		И какие, блин, прогулки,


		По «зеленке», да в Чечне?


		Сколько всяческих сюрпризов,


		За чеченских две войны,


		Понатыкали саперы


		С той и с нашей стороны.


		Так что сей творец напастей


		Недалеко прошагал…


		Его гнусные запчасти


		Взвод полсуток собирал.


		Батя все же дал команду,


		Поступить с ним по-людски.


		В саван чистый завернули


		Бедоносцевы куски.


		Этот сверток положили


		В гроб из струганых досок,


		Залпом в небо проводили


		И отправили в Моздок.


		В тот же вечер Батя заму


		Батальонный руль отдал,


		И всю ночь один упрямо


		Песни пьяные орал.


		Утром вышел к батальону


		Вновь — орел и молодец.


		И, собравши подчиненных,


		Он сказал им: — Все…(конец)


		Неурядицам, запоям,


		Разгильдяйству и нытью.


		Если кто опять заноет,


		В землю по уши вобью.


		Должен батальон вернуться,


		К дисциплине строевой.


		Мы бойцам дадим встряхнуться


		Дух поднимем боевой.


		Есть вопросы?


		— Нет вопросов!


		— Расходитесь по местам!


		Только вдруг: разноголосый


		Раздается шум и гам.


		Что такое происходит?


		Отчего народ шумит?


		Инженер-сапер выходит


		И комбату говорит:


		— Небольшая есть загвоздка,


		Уж не знаю, как сказать…


		— Говори по-русски: просто


		И конкретно, твою мать!


		— В общем, так: мои ребята


		Утром ставили фугас,


		Чтобы он от супостатов


		Прикрывал на фланге нас.


		Посреди работы этой


		Вдруг зовет меня солдат:


		Полугруглых два предмета


		Из-под осыпи торчат.


		После тщательных раскопок


		Пригляделись: Боже мой!


		Братцы, это чья-то …(попа)


		Будто срезана косой.


		Когда мина подорвалась


		Та, что Гнуса разнесла


		Его задница осталась


		В слое грунта…


		— Ну, дела…


		Умереть по-человечьи,


		И того не смог, подлец.


		И куда ж девать…конечность?


		Цирк какой-то! Ну, трандец!


		Схоронить ее на месте,


		Ж… почести отдать?


		Слишком много будет чести!


		Надо вслед ее послать


		За хозяином на базу,


		А не то, бодлива мать,


		Как же будет Гнус, зараза


		Пред судом небес стоять?


		Не по форме, не в комплекте.


		Опозорит батальон!


		Чтобы взяли его черти,


		Вот задал задачку он.


		В общем, я пока в сомненьи…


		Доктор, задницу возьми


		И до моего решенья,


		В спирте, что ли, сохрани.


		Тут народ вздохнул синхронно


		Спирт на ж…! Вот дела!


		Но вся публика в погонах,


		Дисциплина верх взяла.


		Как проблема разрешилась,


		Скрыто временем от нас.


		Но известно: изменилась


		Служба в этой части враз.


		Масть у них пошла другая


		И совсем другой расклад


		Грозно «духов» сокрушая


		Вел парней своих комбат.


		Без потерь прошли парадом,


		Будто был заговорен


		И от пуль и от снарядов


		Его славный батальон.


		Грозный взяли. «Духи» сдулись,


		И из грязной той войны


		Вновь к себе домой вернулись


		Нашей армии сыны.


		Вверх пошел Батяня резко,


		Не забыл его комдив,


		По делам его и чести


		От души вознаградив.


		Принял полк Батяня бравый,


		Год прошел — уже комдив.


		(А комдив стал командармом,


		Долг сполна свой заплатив)


		Так и шло, но вот однажды


		Министерские чины,


		Что в высоких кабинетах


		И не нюхали войны,


		Прочитали представленье,


		Чтоб Батяня получил


		За служебное за рвенье


		Генеральский первый чин.


		Заглянули в докладные,


		Должность есть, стаж службы есть.


		А заслуги боевые —


		Невозможно перечесть.


		Только вот одна загадка


		Напрягла кадровиков:


		Больно все у Бати гладко,


		Не залетов, ни грехов.


		Сам он — что ж: покрытый славой


		Командир и офицер,


		Ветеран, полковник бравый,


		В общем, всем другим пример…


		Но дивизия… В ней — тыщи


		Офицеров и бойцов,


		Где же столько ты отыщешь


		Образцовых молодцов?


		Ни единой «хулиганки»,


		Никаких неуставных,


		Ни одной разгульной пьянки


		Офицеров молодых.


		Сплошь — отличная сноровка,


		На физо и боевой,


		На полит — на подготовке,


		И по нудной строевой.


		То ли всем очки втирает


		Старый боевой орел,


		То ль секрет какой-то знает…


		Что ж там Батя изобрел?


		И для полной для проверки


		Ситуации такой,


		Группа толстых министерских


		К Бате прибыла гурьбой.


		Потрошили две недели,


		Придирались, как могли,


		Умотались, изопрели,


		И на нервы изошли.


		Был момент, когда казалось


		Что попался, наконец,


		Им ленивый, слабый, вялый


		И зачуханный боец.


		Из солдатской из столовой


		Он помои выносил…


		Проверяющий суровый


		Его лично отловил.


		Но, боец отнес помои,


		Чистое хэбэ достал,


		А потом, он всем такое


		Представленье показал…


		Будто он еще с пеленок


		Был спецназовцем крутым.


		Вот-те, блин, и поваренок!


		Вот-те кухня, вот-те тыл!


		Все сомнения отпали:


		Не дивизия — мечта!


		Генералы отписали


		В министерство: так и так,


		Мы в стараниях чиновных


		Что умели, превзошли,


		Но ни полностью виновных,


		Ни частично — не нашли.


		Разрешите ко второму


		Варианту приступить:


		Опыту передовому


		Путь-дорогу проложить.


		Опыт батин мы изучим,


		Все запишем, обобщим,


		И на базе на научной.


		Во всей армии внедрим.


		Получили одобренье


		И давай Батяню жать:


		В чем твое изобретенье?


		Докладай, едрена мать!


		Только тот твердит устало:


		Никакой, мол, тайны нет,


		Просто служим по Уставу


		Но какой же в том секрет?


		Генералы порешили


		Свою тактику сменить:


		И Батяне стол накрыли,


		Чтобы опыт обобщить…


		Но и тут не получилось:


		Не душевный был настрой,


		Не от сердца подносилось,


		А для хитрости штабной.


		В общем, толку не добились,


		И не солоно хлебнув,


		В стольный город возвратились,


		Грустно Батю матюкнув.


		Генерала все же дали


		Бате (как ему не дать?),


		Представленье подписали,


		(Нет причин не подписать)


		Хоть обиду затаили


		Министерские чины,


		Но лампасы подарили


		На батянины штаны.


		Командарм ему погоны


		Пред дивизией родной,


		Замершей в строю знаменном,


		Прикрепил своей рукой.


		Ну а вечером, конечно,


		Был накрыт толковый стол,


		Задушевный и сердечный


		Разговор у них пошел.


		Где-то литре так на пятом


		Батю командарм спросил:


		— Помнишь боевую клятву


		Что в Чечне ты приносил:


		Навести порядок в части,


		Дисциплину укрепить,


		Все проблемы и напасти


		С корнем, б-блин, искоренить!


		Слово ты сдержал достойно,


		Не подвел меня, хвалю.


		Отчего же я спокойно


		По ночам опять не сплю?


		Знаешь ты тому причину:


		Вон, глазами заблудил…


		То страдал от чертовщины,


		Нынче — черта приручил?


		Ну не может быть такого,


		Чтоб на десять тыщ солдат


		Не нашелся бестолковый


		Хоть один дегенерат.


		Я недавно специально


		У соседей попросил


		Молодого лейтенанта,


		Что им в месяц приносил


		По полдюжины скандалов,


		Безобразий, драк и склок.


		Дело пахло трибуналом


		И маячил явный срок.


		У тебя же он мгновенно


		Завязал чудить и пить


		Ты скажи мне откровенно:


		Как такое может быть?


		Бате некуда деваться,


		Командиру как соврешь?


		Перед кем тут запираться?


		Тяжко он вздохнул: — Ну что ж…


		Может, помните про Гнуса?


		— Как не помнить про него:


		Гада, нытика и труса…


		— Но не знаете того,


		Что когда он подорвался,


		Разлетевшись на куски,


		То предмет один остался


		От носителя тоски.


		Я хотел его сначала


		Втихаря захоронить.


		Но одна мыслишка стала


		Мою голову точить:


		Интересно, что случится


		Если ЭТО сохранить,


		Будет порча наводиться?


		Сможет ЭТО навредить?


		И тогда в большую банку


		Приказал я положить


		Гнуса гнусного останки


		И спиртяшечкой залить.


		Но напрасно я боялся,


		Проводя эксперимент.


		Безопасным оказался,


		Этот самый …экскремент.


		И скажу вам по секрету


		Не для вражеских ушей


		Мне теперь дороже нету


		Этой баночки моей.


		То ль от банки излученье,


		То ли нас Господь простил,


		Но пошло на исправленье


		Все, что Гнус нам натворил.


		Командарм заинтригован:


		Что же это за предмет?


		Чем так Батя зачарован?


		И чего дороже нет?


		Тут торжественно Батяня


		С табуреточки встает


		И из тайного кармана


		Ключ огромный достает.


		Открывает сейф железный


		Вынул банку — и на стол:


		— Вот какой предмет полезный


		В поле наш сапер нашел!


		Командарм вскипел сердито:


		— Эт-то что за балаган?!


		Генералом стал, гляди-ты,


		А по жизни — хулиган!


		Мне, родному командиру,


		За столом, едрена мать,


		Будто в полевом сортире,


		В морду задницу совать!!!


		Чем твое неуваженье


		Заслужил я, братец мой?


		Объясни без промедленья!


		Может слишком ты хмельной?


		— Никакой обиды нету, —


		Батя кротко отвечал —


		Добивались вы ответа?


		Вот я вам и рассказал.


		Честно я раскрыл секрет свой


		И готов поклясться в том


		На Коране, партбилетом,


		Или на кресте святом.


		Тут методика простая:


		Только новичков приму —


		Я к себе их вызываю


		В кабинет по одному.


		Подвожу к волшебной банке:


		Пополнение мое:


		— Вот к чему приводят пьянки


		Самоволки и нытье!


		От такой политработы


		Результаты налицо.


		И не знаю я заботы


		С дисциплиною бойцов.


		— Ну, а как ты лейтенанта


		От запоев излечил?


		— Я ему из этой банки


		Опохмелочку налил.


		А потом ему, конечно,


		Свою банку показал…


		Поблевал чуток, сердешный,


		И навеки завязал.


		Командарм взбледнув, невнятно


		И с трудом проговорил:


		— Я надеюсь, что меня ты


		Не из баночки поил…


		Да, методика простая.


		Только я тебе скажу,


		Что, убей меня, не знаю


		Как министру доложу.


		Ведь просил он разобраться


		Друг мой, с опытом твоим,


		Этот опыт постараться


		Сделать общевойсковым…


		Что теперь прикажешь делать


		ЭТОТ опыт обобщить?


		И везде политотделы


		Ж… в спирте заменить?


* * *

		Как все это завершилось


		Сведений в печати нет.


		Видно, дело превратилось


		В государственный секрет!


		Ну, конечно, доходила


		Информация порой,


		Где-то что просочилось,


		Кум беседовал с кумой…


		Если все же вдруг вам нужен


		Этот опыт, мужики,


		Приглядитесь: где же служат


		Образцовые полки?


		Батя дослужил спокойно:


		С пенсионом генерал,


		Но, неужто он достойным


		Опыт свой не передал?


		Чтоб служили, офицеры


		Образцово, без прикрас?


		Вон — дивизия к примеру,


		Есть Таманская у нас…


Встретимся в понедельник


Николай Александрович, начальник оперативного отдела областного УВД (он же — Верховный Главнокомандующий Всеми Дежурными Частями), пожилой, заслуженный полковник, которого подчиненные называли между собой не иначе, как Дед, был доволен.

Верней сказать — просто счастлив.

Наконец — то, он сумел поставить на место этого выскочку — Скокова.

Вот уж фамилия — в цвет натуре. Скок — поскок, с пола на шесток. Еще нет сорока, а уже начальник одного из ведущих отделов УВД, подполковник милиции, блин, салага хренов.

Если бы не одержанная победа, то одно воспоминание о нем могло бы надолго испортить настроение.

Вообще — то, особой неприязни к Скокову Николай Александрович не испытывал. А если совсем честно, отношения у них, несмотря на большую разницу в возрасте, были приятельские. Общались они на «ты» и молодой задира не раз прибегал к нему за советом, в свою очередь, удивляя Деда нестандартными решениями и своей неутомимостью.

Но нахал редкий!

Ну начитался ты приказов, нахватался верхушек… Да будь ты хоть тысячу раз прав, никакие твои теории не попрут против тридцати лет практики.

Собственно говоря, последний спор у них вышел пустяковый. И самому себе можно признаться, что правы были оба. И так и так вопрос можно было решить. Ни в том, ни в другом случае ни Закон, ни приказы МВД не нарушались, а главное — результат явно был бы одинаковый. Но закусило обоих, и сцепились, как в той присказке — старый да малый. Кончилось тем, что Николай Александрович Скокова сопляком обозвал, а тот, из его кабинета выходя и стоя на пороге у распахнутой двери, на весь коридор заявил: «В стране пенициллина не хватает, а тут такие запасы старой плесени пропадают!»

Это я-то — старая плесень! Николай Александрович и сейчас-то вспомнив, как заржали в коридоре молодые жеребцы, снова стал закипать. А тогда от ярости и обиды чуть было в стукачи не записался, уже за трубку прямого телефона к начальнику УВД схватился. Да вовремя опомнился. На что жаловаться? Как ни крути, а он сам первый превратил профессиональный спор в базарный лай. Но обида жгла и душила, не давала покоя. А при его стенокардии такое дело могло и вовсе печально закончиться.

Целый день он мучился, обдумывая, как достойно осадить наглого мальчишку.

Помог случай: ему позвонил старый приятель и предупредил, что в воскресенье не может провести проверку службы от руководящего состава управления. У него опять начались проблемы «с этой долбанной язвой» и врач грозится укатать его в госпиталь, если он не может спокойно лечиться дома. Решение пришло мгновенно и развеселило Деда, да так, что пришлось все равно валидолину засосать: от радостного возбуждения сердце распрыгалось, как воробей.

Николай Александрович быстренько вытащил папку с графиками дежурств. Так и есть, Скоков проверял службу в прошлые выходные, с субботы на воскресенье. Он еще в начале месяца просил: «Дед, ты только меня на двадцать второе не ставь, у нас намечается маленький бемц: приятель обмывает сорокапятилетие, обещает такое угощение, что заранее слюнки текут.»

Будет тебе, остряк, угощение!

Генерал, терпеливо выслушав по телефону сообщение Николая Александровича о том, что произошла накладка с проверяющим и кому-то из руководителей придется пойти вне графика, ответил, как и ожидалось: «Посмотрите сами, кем заменить, распорядитесь от моего имени.»

Торжествующий Дед, подловив Скокова в коридоре, при стечении публики объявил тому, что все его воскресные планы накрылись, а напоследок добавил: «Это вам, молодой человек, вроде как наряд вне очереди, чтобы научились старших уважать! Вам помощь по дежурству не нужна? Ну если нет, то встретимся в понедельник.»

Народ оценил.

Скокову оставалось только сделать вид, что ничего особенного не произошло. Спорить и жаловаться в таких случаях считалось дурным тоном.

А сегодня, придя на службу, Николай Александрович зашел в дежурную часть и строго предупредил начальника смены:» Я у себя, но городской телефон брать не буду. В шестнадцать тридцать должен подойти Скоков, доложите мне по прямому. У него дежурство внеплановое, как бы не забыл».

Дежурная смена спрятала ухмылки. Все были в курсе событий и все знали, что в сложившейся ситуации для самолюбивого Скокова причиной неявки могла быть только смерть.

А Дед, весело напевая, удалился в свой кабинет и, сидя в кресле, ожидал завершения триумфа.

Собственно говоря, отпраздновать победу можно было и дома. Для того, чтобы вытащить Николая Александровича в выходной, причина должна была быть более веской. К примеру — служебная необходимость. Но таковой сегодня не было. За долгие годы он сумел так отладить работу подчиненных, что только настоящее ЧП могло выбить дежурную часть из привычной колеи.

Истинной причиной его воскресного визита в управление и невероятно благодушного настроения было совсем другое.

ХОККЕЙ!

Эта болезнь, еще в далекие пятидесятые завладевшая душой юного пионера Коли, не отпускала его и в самые почтенные годы.

Достаточно было Николаю Александровичу услышать характерные щелчки клюшек, стук шайбы о бортики, восторженные вопли и скандирование трибун, как он полностью терял самоконтроль, воспитанный десятилетиями жесткой милицейской службы.

Его страсть была всепоглощающей, сметающей любые препятствия на пути к черной тарелке радиорепродуктора, а затем — голубого экрана телевизора. В дни побед любимых команд, а уж тем более, нашей сборной, он ходил, сияя, как новый пятак, и снисходительно прощая мелкие провинности подчиненных. Но в черные дни проигрышей лучше было ему не подворачиваться. Хотя, конечно, главное наслаждение дарили не столько результаты игр, сколько сам процесс переживаний по ходу хоккейных баталий. И никто, даже он сам, не смог бы определить, что больше захватывало душу: поросячий энтузиазм побед, или сладко — мазохистские муки поражений.

Такая слабость железного, устойчивого к любым другим мирским соблазнам Деда не могла остаться незамеченной. Даже в святое служебное время его можно было запросто застать в кабинете перед включенным маленьким переносным телевизором, забывшего обо всем на свете, и то радостно вопящего: «Давай, давай!», то гневно спорящего с судьей (к сожалению, и не подозревающим о существовании Деда на белом свете).

Но ни у кого никогда не повернулся язык попрекнуть этого яростного болельщика, который после финального свистка вновь превращался в классического милицейского трудоголика, ставящего интересы службы выше любых личных дел. Только однажды, на одном из затянувшихся совещаний, начальник УВД, несколько раз строго взглянув на нервно вздыхающего и ерзающего Деда, не выдержал и спросил: «Товарищ полковник, может нам прерваться на время матча?»

Но, в день тридцатилетия службы Николая Александровича в милиции, именно начальник управления вручил ему давнюю мечту — цветной «Самсунг» с экраном в семнадцать дюймов и встроенной антенной.

Болеть Дед любил в одиночестве. Дома, конечно, удобнее, и телевизор побольше. Но отвлекают все, кому не лень. Опять же выражения надо контролировать: детвора рядом, внуки на выходные в гостях. Да и жена, хоть и привыкла к своему «чокнутому хоккеисту», но иногда брякнет что-нибудь невпопад, так и до греха недалеко. По молодости чуть не развелись из-за одного такого скандала.

А уж сегодня…

22 февраля 1998 года. Финал зимних Олимпийских игр в Нагано. Сборная России — сборная Чехии!

Одно обидно — запись. Но приемы борьбы с этим злом уже давно отработаны. С раннего утра в доме молчит радио, выключен телевизор. Не дай Бог, скажут счет в новостях! Сам никуда не выходил. В УВД приехал на специально вызванной дежурной машине. Водитель рта не открыл, об Олимпиаде — ни слова! Молодец.

Дед убрал все лишнее со стола, чтоб не смахнуть в азарте, запарил через ситечко ароматный чаек, поудобнее устроился в кресле и глянул на часы: пятнадцать тридцать. Дареный телевизор мягко поблескивал ухоженным экраном из ниши в шкафу, забитом толстыми папками. Пора включать. Сердце дрогнуло от предвкушения. Но только он протянул руку к дистанционке, как зазвонил прямой телефон из дежурной части.

— Ну что там у вас стряслось? — сердито спросил Николай Александрович.

— Скоков подошел пораньше, хочет доложить Вам лично.

— Ну давай.

— Товарищ полковник, я готов, пароль взял, с семнадцати буду на разводе в городском управлении.

— Эт-то хорошо-о-о, — язвительно протянул Дед.

— Это-то хорошо, только вот другое плохо…

— Что, гулянка сорвалась? — не выдержал затянувшейся паузы Николай Александрович.

— Нет, что наши продули чехам ноль один, в третьем периоде…

— Гад!!! Убийца!!!

Ужасающий рев, полный ярости и скорби, пронесся по коридору управления, подбросил расслабившегося было в отсутствие начальства постового, и бессильно уткнулся в подвальные бронированные двери архива.

Добрый, участливый голос в трубке отозвался:

— Николай Александрович, Вам помощь не нужна? Ну если нет, то встретимся в понедельник.


Кангауз


Ах, Кангауз, Кангауз!

Правда это, или нет, но поговаривают, что в переводе то ли с удэгейского, то ли с китайского вполне справедливо звучит твое имя, как Солнечная Долина.

Ах, Кангауз! Рубленные избушки и палаточный городок биологической станции Дальневосточного госуниверситета. Больше сотни студентов и студенток, собирающих гербарии, гоняющихся с сачками за редкими махаонами и Аполлонами.

О, Кангауз! Радостные концерты птиц, благоухающие поляны фантастически крупной земляники, шкодные руки парней, ловко забрасывающие сочные бордовые ягоды туда, где дамы всего мира и всех времен прячут любовные записочки от не-скромных глаз. Песни под гитару у костра, гостеприимные душистые стога июльского сена, освещаемые мириадами светлячков…

Кипучее, юное веселье, шутки и розыгрыши на каждом шагу.

Даже угрюмый и начисто лишенный юмора водитель Вася умел находить в Кан-гаузе жертву, которую отправлял за «компрессией» для старенького ЗИЛка, из года в год повторяя древнюю шоферскую шутку. А что говорить об остальных!

И передаются из уст в уста, и рождаются на глазах новые истории и легенды. И неважно, сколько в них правды, а сколько — веселой студенческой фантазии. Ибо лю-бимы их герои, любим наш славный биофак, и славно рассказывается у костра теплой июльской ночью хмельным от молодости и любви друзьям…

ПИНГВИНЫ


В центре дальневосточной тайги, за тысячи километров от антарктических льдов, забившись от полуденной жары под навес летней столовой, два второкурсника старательно снимали шкурки с пингвинов.

Пингвины были жирные, пингвины были здоровенные.

Они воняли рыбой и норовили выскользнуть из рук.

Осатаневшие мухи атаковали пингвиньи тушки. Вконец обнаглевшие оводы и слепни — второкурсников.

Но прочные души отчаянных полевиков были преисполнены чувством долга, осознанием своей избранности и раскрывающихся светлых перспектив.

Именно им поручил отпрепарировать шкурки для будущих экспонатов университетского зоологического музея добрейший, застенчивый, безумно увлеченный орнитологией Юрий Николаевич Казаров. Именно их имена будут красоваться на табличках под чучелами: «изготовил такой-то». И именно у них есть все шансы досрочно получить зачет по орнитологической практике у въедливого и принципиального, несмотря на всю его душевность, Казарова.

— О! А откуда пингвины? — лопоухий загорелый первокурсник резко затормозил босыми пятками на пыльной площадке.

— Ты при Казарове такое не спроси, будешь до пятого курса зачет сдавать!

— А что я такого спросил? Будто здесь пингвины водятся!

— Слышь, Славка, он что: прикидывается, или в самом деле не знает? — небрежно спросил один второкурсник другого.

— Да, может, они еще не в курсе, всего неделю тут, — лениво отозвался Славка.

— Да о чем вы?

— Вас что не предупреждали про усадьбу дикого барина?

— Какого барина?

— Да здесь до революции один дворянин жил, то ли ученый, то ли моряк. Смольный ручей знаешь?

— Ну!

— Лапти гну! У него усадьба в верховьях Смольного была. А он из какого-то путе-шествия привез пингвинов и все состояние врюхал, чтобы их содержать. Даже добил-ся, чтобы размножались. Вот местные его диким барином и прозвали.

— Он что, действительно чокнутый был?

— Может и чокнутый. А может, вроде Казарова нашего. Тот ведь тоже всю зар-плату на свою коллекцию тратит.

Первокурсник согласно покивал головой. Все знали, что Юрий Николаевич в своей тесной квартирке содержал уникальную, мировой известности коллекцию птичьих гнезд и яиц.

— А куда барин потом делся?

— Кто его знает! Может эмигрировал, может красные расстреляли. А пингвины одичали, держатся здесь, как эндемики. Обычно первый курс сразу предупреждают, чтоб туда не лазили, шугать их нельзя, перестают размножаться Два-три раза в год учитывают, ну иногда вот для контрольных исследований отлавливают. Мы вчера це-лый день по жаре за ними скакали, умотались.

— Задолбали эти пингвины! — Славка злобно толкнул очередную необработанную тушку, — сейчас прочухаемся без жратвы и отдыха с этими, а вечером опять на отлов. Казаров велел еще трех добыть.

Глаза первокурсника осветились надеждой:

— Мужики, а давайте я вам помогу!

— Да мы и сами управимся…Разве вот… Слышь, а ты язык за зубами держать умеешь?

— Могила!

— Тогда так: бери с собой еще человека четыре, тихо, без шума, собираетесь и — на Смольный. Там увидите — старые вольеры углом стоят. Заходите из лесу и в угол этих жирнюков загоняйте. Ровно трех! Нам притарабаните и ни гу-гу. А то Казаров и нам головы поотрывает и вам достанется. А мы с этими закончим и вас во-он в той палатке дождемся, хоть отдохнем по-человечески.


Через двадцать минут пятерка первокурсников, одни парни («баб не брать, они все трепливые!»), конспиративно помахав старшим товарищам большим крапивным мешком для добычи, рванула в лес.

Второкурсники посмотрели на часы.

До верховьев Смольного шлепать километров семь. Не по асфальту.

Хватит времени закончить работу и подготовить участникам охоты на пингвинов торжественную встречу. Всем лагерем. Под звуки самодеятельного оркестра.

И с обязательным участием дорогих гостей — двух аспирантов, недавних выпуск-ников родного биофака. Аспиранты только вчера вернулись из антарктической экспедиции и были безумно рады поводу прикатить в Кангауз.


Ведь надо же было куда-то девать десять замороженных пингвинов, привезен-ных ими Казарову в подарок…

ГНЕЗДО


— Что делать-то будем? А, Юрка? — Вовка, по прозвищу Дерсу Узала с надеждой смотрел на приятеля.

Юрка думал.

Как быстро подкрался час расплаты! Проклятая орнитология, наука для ненор-мальных! Только-только, часу так в четвертом утра, оторвешься от гитары и от симпатичной девчонки с колдовскими глазами — и пожалуйста: в пять — подъем!

А потом, как идиот, тащишься, постукивая зубами, по росе, слушаешь этих под-лых пернатых и натужно пытаешься определить их то по голосу, то по высунувшемуся из кустов хвосту.

Сначала, вроде, приспособились. Выходишь с группой, засветишься перед Каза-ровым: сумничаешь пару раз, вопросик задашь, а потом, потихоньку, отстал — и под кустик, баиньки.

Но зачет!.. Тут не спишешь. Ткнут тебе пальцем в пичугу или, того хуже, дадут послушать ее трели- и будь добр: «Назовите вид, особенности биологии…»

— Придумал!

— Ну, и?

— Ты же слабость Казарова знаешь?

— Гнезда-яйца, что ли?

— Точно. Найдем ему классное гнездо, поставит зачет, как миленький.

— Ну ты гонишь! Да он тут практику лет десять проводит, все виды знает, уже все образцы пособирал. Да и нам, чтобы редкое гнездо найти, надо знать, где искать и что искать. Мы же — ни бум-бум. Притащим воробьиное, он нам тогда устроит зачет!

— Да-а-а.

Снова дума думается.

— Слышь, а давай сами смастерим. Где-нибудь в лесу. Черта с два он догадает-ся. Пусть потом всю жизнь принадлежность гнезда определяет и птицу эту ищет.

— Юрка, ты гений!

Три оставшихся дня пролетели, как летний звездный дождь.

Все эти дни приятели по тридцатиградусной жаре таскались на голубую сопку Хуалазу, известную голубыми же реликтовыми тараканами, дикими зарослями колючек и полчищами лютых энцефалитных клещей. Трое суток, как хозяйственные сороки, собирали веточки, травинки, оброненный птичий пух и различные перышки.

Наконец, гнездо было готово. Шедевр студенческой мысли украсили две скор-лупки от подвернувшегося в последнюю минуту яйца какой-то птахи. Разместилось сооружение чуть ли не на вершине Хуалазы, в развилке старого манчжурского ореха.

Казаров, заинтригованный сообщением студентов о находке какого-то интерес-ного гнезда, бросил все дела и немедленно отправился за юными любителями орнитологии, излучавшими учебное рвение и радость за любимого педагога.

Через час утомительного пути экспедиция добралась до заветной цели.


Юрий Николаевич внимательно осмотрел находку, как-то странно всхлипнул, присел на пенек возле гнезда и влюбленными глазами посмотрел на студентов:

— Ребята, если вы сумеете сюда еще и яйца отложить, я вам экзамен по зоологии «автоматом» поставлю…

СПИРТОНОША


Димка, крадучись, двинулся в сторону палаток.

В завершающую стадию вступала ответственная и весьма рисковая операция.

Вчера вечером ребята успешно прикрыли его на вечерней перекличке. Стара-лись не для него, для себя. И Димка не подкачал. Крутнувшись на электричке туда-сюда, добыл десятилитровую канистру пива. Настоящего, разливного, свежего пива!

Не улыбайся, читатель из далекого девяносто девятого.

В семидесятых, во Владивостоке, раздобыть свежее пиво! Ночью! Это тема для отдельного рассказа. Или детектива.

С раннего утра канистра хранилась в ледяном родничке, специально разысканном в дремучих зарослях Хуалазы. И все участники предстоящего праздника едва до-ждались пятнадцати часов: времени, когда заканчиваются обязательные занятия и начинается свободный поиск образцов для коллекций в сочетании со всеобщим дурака-валянием.

До родной палатки оставалось шагов пять.

— Так, молодой человек, ну-ка подойдите! — глубокое контральто, переходящее в бас, могло принадлежать только Зинаиде Николаевне Мамовой — руководителю практики первого курса.

Человек необъятного тела и столь же необъятной души, она успешно совмещала роли известного ученого, прекрасного педагога и всеобщей заботливой мамаши, бдительно пресекающей все неблаговидные поползновения своих жизнерадостных по-допечных.

— Это что у вас?

— Э-э-э…

— Бе-е-е, — передразнила Мамова, — открывайте!

Тяжкий вздох, клацание алюминиевой крышки.

— Так… пиво! И куда вам столько?

— Пить. Жарко очень.

— А кто вас посылал? Кто еще в компании?

— Никто. Я сам.

— Вы меня не сердите! Сам! Да оно у вас через день по такой жаре прокисло бы.

— Не. Я бы выпил…

Мамова собралась осерчать. Но тут ее настигло педагогическое озарение:

— Вот так, да?! Ну хорошо.


Шестнадцать часов.

Два курса, больше ста человек, стоят в каре под солнцем на центральной площадке лагеря.

В середине — группка преподавателей и виновник неурочного сбора.

У ног «залетчика» — запотевшая канистра.

— Вот посмотрите на этого человека. Мало того, что, как китайский спиртоноша- контрабандист, воровским образом притащил в лагерь спиртное, он еще имеет нахальство утверждать, что организовал это дело один. Дмитрий, я вас в последний раз спрашиваю: кто еще собирался пить пиво?

— Я один.

— Ну что ж, пейте. А мы посмотрим. И когда все убедятся в вашей бессовестной лжи, мы вас с позором изгоним с практики.

Долгая пауза…


— Кружку можно?

— Что?

— А как пить-то?

— Ну-ну… Принесите ему кружку.


Семнадцать часов.

Каре уже не стоит. Сидит на пыльной затоптанной травке. Многие разделись, прикрыли головы платочками. Солнце шпарит, будто и не собирается на ночлег. Все изнывают от жажды.

В центре площадки Димка, не торопясь, пьет до сих пор еще прохладное пиво.

Сколько осталось в канистре, не видно. Знатоки держат пари. В рядах шепот:

— Двадцать две кружки по двести пятьдесят грамм — сколько будет?

— Пять пятьсот…

— А ты говоришь — меньше половины!


— В туалет можно?

— Что? — вопрос застигнул Мамову врасплох.

— В туалет. Это же пиво…

— Хм. Ну, идите…


Семнадцать тридцать.

Димка, как опытный марафонец, не частит, он свой темп выдерживает четко.

Не выдерживает заместитель Мамовой:

— Зинаида Николаевна, давайте всех отпустим, а он пусть тут под вашим при-смотром рекорды ставит.

— Ладно, молодежь, пока идите, занимайтесь, мы вас попозже соберем, чтобы вы на результат посмотрели.

Народ, жадно глотавший слюну, сбегал попить. Через десять минут к месту каз-ни снова собрались все, без всякого зова.


Восемнадцать часов.

Тридцать кружек.

А ведь жарко…

— Зина…Зинадаида… Зиниколаевна… у меня в палатке к-кильки.

— Вы что городите, какие кильки?

— А я н-не с-собирался на пустой ж-желудок. Я с-собирался с к-кильками.


Мамова озадаченно- возмущенно смотрит на «спиртоношу»:

— Ну вы, молодой человек, и нахал!

— Я н-не н-нахал. Я в-вам правду, а вы р-ругаетесь…


Вот тут-то и началось…

Народ рухнул. И даже те, кто сидел. В приступах сумасшедшего смеха, разря-дившего двухчасовую «педагогическую» процедуру, по полянке катались и студенты, и аспиранты, и преподаватели. Смех не знает табелей о рангах.

Мамова пыталась удержаться.

Но, через минуту и у нее — студентки — «шестидесятницы», выпускницы родного биофака, хватило сил только на то, чтобы сказать:


— Убирайся, паршивец, и не попадайся мне на глаза до конца практики!


Димка, единственный серьезный человек среди этой странной публики, пони-мающе покивал головой и неверной походкой поплелся к палаткам.

Пройдя с десяток метров, он вдруг остановился, повернулся к Мамовой и, за-думчиво морща лоб, спросил:

— А пиво?

— Что, «пиво»?

— Там же осталось. Вы же сами говорили: прокиснет…

* * *


Ах Кангауз!

Двадцать пять лет прошло…

Но, видно, останешься ты навеки в сердце моем, на самом почетном месте, как то уникальное, единственное в мире гнездо, что до сих пор хранится во всемирно из-вестной коллекции одного доброго и веселого орнитолога.


СТИХИ


Цикл «Чечня»


ПЕСЕНКА О ДВАДЦАТОМ БЛОКЕ

		Дрожащий красный огонек


		Ползет от рукава к лицу…


		И враг готов послать «привет»


		Чуть-чуть зевнувшему бойцу.


		Не спи браток, ведь дома ждут


		Отец твой, мама и жена,


		И им посмертная медаль,


		Как утешенье, не нужна.


		Двадцатый блок, веселый блок,


		И остальные не подарок.


		Свинцовый здесь дают горох


		К пайку сухому на приварок.


		Но ничего, держись, браток!


		Хоть завтра в бой идти опять,


		Зато не так уж и далек


		День, когда будут нас встречать.


		Пусть депутаты-трепачи


		С трибуны будут утверждать,


		Что федерелы-палачи


		Пришли Чечню уничтожать.


		А мы стоим меж двух огней


		Да ждем сюрпризов каждый час.


		И платим кровью мы своей


		За то, чтоб выполнить приказ.


		Когда вернемся мы домой,


		Друзьям расскажем и родным,


		Как ночью приняли мы бой,


		И как над Грозным стлался дым.


		Ну а пока что пишем им,


		Что все спокойно, все o'кей,


		И что дождутся все они


		Отцов, мужей и сыновей.


		Двадцатый блок, веселый блок,


		И остальные не подарок.


		Свинцовый здесь дают горох


		К пайку сухому на приварок.


		Но ничего, держись, браток!


		Хоть завтра в бой идти опять,


		Зато не так уж и далек


		День, когда будут нас встречать.


СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ

		У нас сегодня странно тихо,


		Умолкли «духи» хоть на день.


		Усталость сразу навалилась


		Такая, что и думать лень.


		Молчат друзья, молчит гитара


		И птицы за окном молчат,


		Но вдруг из рации прорвалось:


		Попал в засаду наш отряд!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Веду неравный бой,


		Наш БТР подбит,


		Один из нас убит.


		— Брат, я два-девять-три!


		Как слышал, повтори…


		Держись братишка мой,


		Сто шестьдесят шестой!


		Мы дальше всех от места боя,


		Хоть связь чиста, как никогда.


		И не поможем мы с тобою


		Друзьям, к кому пришла беда.


		А сердце рвется, кровь вскипает,


		И гнев тяжелый, как свинец,


		Ну что же Центр не отвечает?!


		«Утес», откликнись наконец!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Веду неравный бой,


		Вокруг стена огня,


		Услышьте же меня!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Держись, братишка мой,


		Еще хотя б чуток,


		Ну, продержись браток!


		Мы вокруг рации собрались,


		Как мостик, связь передаем.


		И страшный диалог в эфире


		С друзьями нашими ведем.


		Из Центра спрашивают снова:


		— Куда им помощь подослать?


		И как дела у них?


		— Хреново!


		Скорее надо выручать!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Веду неравный бой,


		Наш БТР горит,


		Еще один убит!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Держись братишка мой!


		Уже вам помощь шлют,


		«Коробочки» идут.


		Ползет секунда за секундой,


		Минуты медленно бредут,


		А как сейчас считают время


		Те, по кому бандиты бьют!


		Но, наконец-то мы дождались:


		Ребятам помощь подошла,


		Даем «отбой», вопрос последний:


		«Ну, что, братишка, как дела?»


		— Сто шестьдесят шестой,


		Закончился наш бой,


		Мой командир убит,


		Моя душа горит!


		— Сто шестьдесят шестой,


		Держись, братишка мой,


		Вся банда не уйдет,


		Мы ваш оплатим счет!


		Сто шестьдесят шестой,


		Крепись, братишка мой,


		Вся банда не уйдет…


		Мы оплатили счет!


МЫ ПРИДЕМ НА МОГИЛЫ БРАТИШЕК

		Мы придем на могилы братишек,


		Как положено, стопки нальем,


		И расскажем на веки затихшим,


		Как без них мы на свете живем.


		Как тоскуют их жены и мамы,


		Как детишки растут без отцов,


		И оставим под хлебом сто граммов,


		И рассыплем охапки цветов.


		Мы не будем красивые речи


		Над могилами их говорить,


		Лишь обнимем друг друга за плечи,


		Чтоб друг друга тепло ощутить.


		Для салюта возьмем боевые,


		Ведь они не боятся свинца…


		Пусть увидят их души святые


		Бога-Сына и Бога-Отца.


ОМОНОВСКИЙ МАРШ

		Над колонной стройною Русский Флаг колышется:


		Полотно трехцветное, древко от копья.


		В этих трех полосочках — вся судьба омоновца,


		В этих трех полосочках — молодость моя.


		Белая полосочка это — честь без пятнышка,


		Это — дружба чистая, русские снега.


		Синяя полосочка — это небо Родины,


		Не оставим мы под ним места для врага.


		Красная полосочка это — наша кровушка,


		И хотя не чужды нам нежность и любовь,


		За друзей-товарищей мстим всегда безжалостно,


		И всегда с процентами кровь берем за кровь.


		Место есть под знаменем каждому омоновцу,


		Кто за Русь Великую жизнь отдал в бою,


		Кто служил без хитрости, воевал без выгоды,


		И сильней, чем жизнь берег только Честь свою.


ВИТЬКА

		Душа застыла в январе…


		В Чечне мой лучший друг остался.


		С кем вместе рос в одном дворе,


		Смеялся, шкодничал и дрался.


		С кем из буфета утащил


		Однажды мамино варенье,


		Кому рогатку подарил


		В его десятый день рожденья.


		Никто не знает, где лежит


		Его искромсанное тело,


		Попав в засаду, взвод погиб.


		Пробиться помощь не успела.


		Но стоит только мне уснуть,


		Моя душа к нему стремится.


		Ведь для нее свободен путь


		Через вражду и все границы.


		И наши души по душам


		Вести беседу начинают


		И вместе рвутся к небесам


		Смеются вместе и рыдают.


		Но в тело сонное к утру


		Моя душа опять вернется


		И я проснусь, я не умру,


		Лишь сердце болью отзовется.


		И мне опять приснится сон


		Всего за миг до пробужденья:


		Сидим мы с Витькою вдвоем


		И дружно лопаем варенье…


* * *


КАК ГЛУП БЫЛ АЛЕКСАНДР МАТРОСОВ!

		Как глуп был Александр Матросов!


		Разумным людям не понять:


		Ну что за глупая манера —


		Собою дзоты закрывать?!


		Ну ладно, кончились патроны,


		Так можно было переждать,


		Поглубже в землю закопаться,


		Уткнуться носом и лежать.


		А то что очередью нижет


		Немецкий пулемет друзей …


		Своя рубашка к телу ближе,


		И шкуры нет ценней своей!


		А эта… Зоя… Тоже дура!


		Зачем же было поджигать?!


		Мешать фашистским оккупантам


		В российских избах отдыхать?


		Пускай бы спали, сладко ели,


		Победным маршем дальше шли…


		И во всем мире, как хотели,


		Фашистский «орднунг» навели.


		Строчат, строчат писаки рьяно.


		Их перья вперебой скрипят.


		А гонорары в их карманах


		Библейским серебром звенят…


В КАЛИНИНГРАДЕ НОВЫЙ ГОД.

		В Кенигсберге Новый год.


		Снова с неба дождь идет,


		И по мокрому асфальту


		Дружно шлепает народ.


		Есть традиция такая,


		Что какой-то мелкий бес


		Ежегодно проникает


		В канцелярию небес.


		И, забравшись в их компьютер,


		Он, любуясь сам собой,


		Доннер веттер его мутер,


		Задает программе сбой.


		Только мы не унываем:


		Нам — что дождь, что снег, что град…


		Тост за тостом поднимая,


		Русский пьет Калининград!


ЛЕТЕЛИ ГУСИ-ЛЕБЕДИ

		Летели гуси-лебеди,


		Под ними море стлалося,


		И пенною слепило белизной,


		Играло всеми красками, красками закатными


		Играло и манило глубиной.


		Играло всеми красками, красками закатными


		Играло и манило глубиной.


		Летели гуси-лебеди,


		Летели в страны жаркие,


		Летели, чтобы зиму переждать.


		А раннею весеннею порой счастливой солнечной


		В родимом небе громко закричать.


		А раннею весеннею порой счастливой солнечной


		В родимом небе громко закричать.


		Домой все возвращалися,


		Хоть знали гуси-лебеди,


		Что будет очень труден перелет,


		И много белоснежных птиц в волнах — волнах безжалостных


		Могилу преждевременно найдет.


		И много белоснежных птиц в волнах — волнах безжалостных


		Могилу преждевременно найдет.


		А те, кто оставалися


		В краю пусть ярком — солнечном,


		Но на чужбине все же, умирать,


		Изломанными крыльями старались тело грузное


		На миг хотя бы в воздух приподнять.


		Изломанными крыльями старались тело грузное


		На миг хотя бы в воздух приподнять.


		Летели гуси-лебеди,


		Под ними море стлалося,


		И пенною слепило белизной,


		Играло всеми красками, красками закатными


		Играло и манило глубиной…


CANCER — ЭТО НЕ ДЛЯ ВАС
		Ты помнишь девяносто пятый?


		Омоновцы, спецназ, ВВ…


		Как ненавидели солдаты


		Канал «российский» НТВ?


		Как коллектив там прогибался


		Под западный либерализм…


		Гапонов рогом упирался


		И проявлял патриотизм.


		«Норд-Ост». Все лгут, но так красиво…


		На РТР ажиотаж:


		Вдруг из Германии правдивый


		Гапонов сделал репортаж,


		Не думая о личной шкуре…


		Горбань вам рупь за сто дает,


		Что при такой прямой натуре,


		Гапонов раком не умрет!


К вопросу о создании мемориала на месте захоронения немецких солдат в Калининграде


В соответствии с проектом предусматривается не просто создание захоронений с обычными надгробиями, но и строительство мемориала, в центре которого будет выситься семиметровый черный мраморный лютеранский крест. (Из сообщений СМИ)


		Они успокоились? Мир праху их,


		Наших врагов вчерашних.


		Но как примирить память наших живых?


		И как обесчестить павших?


		И что поместить на сей монумент?


		«Курку», «яйки» и сало?


		Как вечный гранитный документ


		О том, как им было мало


		Своей родной немецкой земли,


		Своих германских полей;


		О том, как огнем и мечом прошли


		Они по земле моей!


		О том, как они детей убивали,


		Гноили людей в лагерях.


		О том, как в затылки пленным стреляли,


		Как сеяли горе и страх.


		Нет, не воюем мы больше с вами,


		Похороните своих мертвецов…


		Но монументы над палачами —


		Грязный плевок в память павших бойцов!


Внук двух солдат Великой Отечественной, русский офицер Валерий Горбань


МОЕЙ ПОЛОВИНКЕ

		Когда-то, лет примерно тысяч двести


		Тому назад, один питекантроп


		Сидел в пещере на любимом месте


		И морщил свой питекантропий лоб.


		Его томило что-то, но не голод:


		Недавно только мамонта схарчил,


		И в душу, словно тысячи иголок,


		Вошла тоска. Питекантроп завыл.


		Он выл, задрав башку, о чем-то грустном,


		Стонал, рычал, не разделяя слов,


		И было в сердце человека-зверя пусто,


		И ничего не знал он про любовь.


		Вдруг в окоеме каменного грота


		Мелькнул лохматый, но изящный силуэт,


		И подняло питекантропа что-то,


		И тигром прыгнул первый бард-поэт.


		Она царапалась, визжала и кусалась,


		Но лишь слегка вонзались нежные клыки…


		И пустота ушла, и не осталось


		В горячем сердце давешней тоски.


		За этой интересною картинкой


		Творец с небес с улыбкой наблюдал:


		Как первый муж впервые «половинкой»


		Членораздельно милую назвал.


		Века идут, вся речь — членораздельна,


		Остатки шерсти мужики скоблят,


		И их подруги в комнатах панельных


		Соседей опасаясь, не визжат.


		Но слово нежное осталось в лексиконе,


		Оно живет везде, где есть любовь,


		В трущобах и на пышном царском троне,


		Где мир и даже там, где льется кровь.


		И лишь уедет милая из дома,


		Как — шасть к тебе кручина на порог,


		И в теле первобытная истома,


		И дух без половинки занемог.


		Пуста душа, закрыты плотно двери,


		И, перед тем, как отойти ко сну,


		В своей цивилизованной пещере


		Сидишь и воешь на торшер-луну.


АНТИБАСНЯ

		Как интересны все же люди!


		Их суд суров и очень скор.


		Но кто задумываться будет:


		А справедлив ли приговор?


		Возьмем крыловскую лисицу:


		Чем так нам не люба она?


		Ведь каждый на нее ярится,


		Как будто Моська на слона.


		Плутовка! Врунья! Слабодушна!


		Смотри ты: «Зелен виноград!»


		Кому не лень, кому не скушно


		В лисицу бросить камень рад.


		Но если верим мы Крылову,


		Лисицу надо уважать


		За то, что падала, но снова


		Пыталась ягоды достать!


		Лишь полностью исчерпав силы


		С Судьбою поборовшись всласть,


		Плутовка носом покрутила


		И восвояси убралась.


		Другая б, может быть сказала:


		«Пусть жажда так меня томит,


		Зато я больно не упала,


		Пусть виноград себе висит!


		Ведь если б даже я достала


		И насладилась им вполне,


		Я слишком много бы узнала,


		Недаром Истина — в вине.


		И где гарантия лисице,


		Вдруг полюбившей виноград,


		Что там, куда мой путь стремится,


		Найду такой же чудный сад.


		Что с этою лозой расставшись,


		Потерю я переживу


		И где-то дальше, постаравшись,


		Себе кисть новую сорву.


* * *

		Но если толком разобраться,


		Что в этих правильных речах,


		То может просто оказаться,


		Что им одна причина — страх.


		Но кто усилий не приложит,


		Кто избежать волнений рад,


		Нигде и никогда не сможет


		Вкушать сладчайший виноград!