Бог или царь? Валентин Павлович Свенцицкий «Ждали «забастовщиков»… Ещё с вечера сотня казаков расположилась на опушке леса, мимо которого должны были идти рабочие «снимать» соседнюю фабрику. Ночь была тёмная, сырая. Время ползло медленно. Казалось, небо стало навсегда тяжёлым и чёрным, – никогда на него не взойдёт тёплое, яркое солнце…» Валентин Павлович Свенцицкий Бог или царь? Ждали «забастовщиков»… Ещё с вечера сотня казаков расположилась на опушке леса, мимо которого должны были идти рабочие «снимать» соседнюю фабрику. Ночь была тёмная, сырая. Время ползло медленно. Казалось, небо стало навсегда тяжёлым и чёрным, – никогда на него не взойдёт тёплое, яркое солнце. Солдаты полудремали. Изредка кто-нибудь перебрасывался отдельными словами. Казак Поддубный, широкоплечий скуластый малый, развалившись на животе, растопырив ноги и подперши кулаком колючий выбритый подбородок, по обыкновению поддразнивал тихого, маленького Ефименко, сектанта-штундиста. – Вот тебе и «не убий!», – говорил он. – Как прикажут «пли!» – держись только. Ефименко молчал. – Слово Божие, слово Божие! – где уж там… Знай слушайся: раз, два… вот те и вся Библия! Ефименко заворочался под шинелью и отрывисто сказал: – Кущунствуешь!.. – Уж это там я не знаю, – упрямо продолжал Поддубный, – только что, велят тебе стрелять, и будешь: потому – присяга, крест целовали. А то: «Не убий». Начальство знает. Господь прямо сказал: слушайтесь начальства – от Бога оно! – Не разумеешь Писания! – нехотя отозвался Ефименко. – Да уж ты, известно, книжник – только как же это ты против слова-то Божия пойдёшь. Начальник скажет: пли! а ты: нет, мол, ваше благородие, вас слушаться не приказано! Эх ты, секта!.. Ефпменко резко повернул свое худенькое тельце и твёрдо сказал: – Бог или царь! – Что Бог или царь? – тоже лениво поворачиваясь, спросил Поддубный. – Бог или царь, говорю, – двум господам не служат, понял? – Секта!.. А царь не от Бога что ль? Сердце-то царёво, знаешь, чай: в руце Божьей!.. – Слушай ты, – строго и внушительно заговорил Ефименко, – правду говоришь ты, сердце царёво в руце Божьей, да что отсюда выходит? Пред Богом оно ответ даёт, за всякое своё биенье. А коли хоть и царь убивать велит – грешит он. Про всякого человека то же сказано: волос с головы его не упадёт без воли Отца, – ну, а коли ты ограбишь кого, что ж, тоже на Бога свалишь? – Ну поехал, законник! Ничего я этого не знаю; только что Господь одно сказал: повинуйтесь начальству – от Бога оно! – Да сказано: властям предержащим повинуйтеся несть бо власть аще не от Бога. Но можешь ли ты ещё слово-то Божие разуметь? Не всякому оно открывается-то. – Ладно! – Сказал ещё Господь: царю царское, а Богу Божье, значит, коли царь Божьего требует – грешит он! Нигде Господь не говорил, что начальство больше Самого Господа слушать надо. Нет. А коли какой начальник безбожное дело заставляет делать, знаешь, что велел Господь отвечать? – Ну? – То-то вот. Писания не разумеешь. В Деяниях апостольских, знаешь, что говорится? Двух, Петра да Иоанна, к начальникам привели и говорят: бросьте народ учить, мы вам не приказываем, а святой апостол отвечает: разве хорошо пред Богом вас, начальников, больше Бога слушаться? Ну, и не послушал их. Вот как. И все-то почитай апостолы за непослушание властям были казнимы. Господь велел начальству повиноваться! Да велел только до тех пор, покудова начальство безбожного дела не требует. А разве «пли» – не безбожное дело? – Вот посмотрим, запоешь не то завтра-то, – сонным голосом, почти засыпая, пробормотал Поддубный. Начинало светать, мутный свет клочьями пробивался сквозь серую мглу. Где-то за лесом не то кто-то плакал, не то собака лаяла… Белый туман поднимался над пожелтевшей травой. Вдруг откуда-то издали послышался почти неуловимый гул. – Идут! Это слово, произнесенное кем-то из казаков, как искра, пробежало по всем. – Идут! И все тяжело и сурово стали подыматься с земли. Действительно, на краю села чёрной, кривой лентой показалась толпа народа. Лента росла, ширилась, можно уже было разобрать, что это движутся люди, а вместе с тем рос стройный гул, который начинал походить на какую-то грустную, протяжную песню. Поддубный красными от плохого сна глазами бессмысленно смотрел на клубы поднимавшегося тумана. – На лошадь! – скомандовал офицер, ёжась от холода и платком отирая мокрые усы. А толпа всё росла, всё приближалась. Песня становилась всё ясней, всё протяжнее. Казаки выстроились в ряд, преградив дорогу. Лошади фыркали и нетерпеливо били о сырую, холодную землю. – Ну, секта! держись теперь, – буркнул вполголоса Поддубный своему соседу Ефименко. В это время толпа подошла совсем близко. Грозные крики наполняли сырой туманный воздух, и вдруг град камней, как дождь, полетел на солдат. Офицер, что-то крича, махал рукой и куда-то показывал нагайкой. Залп. Снова град камней. Оглушительный рёв толпы и протяжное, чистое эхо. К Ефименко, который, не двигаясь, сидел на своей лошади, подскакал офицер. – Стреляй!.. Стреляй, собака!.. – задыхаясь крикнул он на него нечеловеческим голосом. – Бог или царь!.. – тихо, едва внятно выговорил сектант. Офицер хотел что-то крикнуть и вдруг, выхватив револьвер, выстрелил Ефименко в голову. Лошадь рванулась в сторону, и маленькое трепетавшее тело непокорного казака бессильно упало в холодную грязь.