Отавало идет по экватору
Вадим Вадимович Листов








Книга об Эквадоре - латиноамериканской стране, лежащей на экваторе. Вместе с автором, советским журналистом-международником, читатель посетит столицу страны Кито - город, решением ЮНЕСКО объявленный 'культурным достоянием человечества', увидит индейца отавало, идущего по экватору (в буквальном смысле слова), совершит поездки в эквадорскую Сьерру и на Галапагосские острова, узнает о 'банановой индустрии' и 'империи нефти', о важных социально-экономических и политических переменах, происходящих в этой стране.






Листов Вадим Вадимович

Отавало идет по экватору





От автора


Эквадор - одна из крупных стран Латинской Америки с древней культурой и богатой историей. В последние полтора десятилетия она оказалась в центре внимания демократической общественности и исследователей в связи с происходившими там важными социально-экономическими и политическими сдвигами. В частности, правительство вооруженных сил, стоявшее у власти в 1972-1978 годах, провело аграрную реформу, ограничило деятельность иностранного капитала, начало осуществлять широкую программу промышленного развития; во внешнеполитическом плане военный режим активно участвовал в процессах региональной экономической и политической интеграции и в Движении неприсоединения, развивал торгово-экономические и культурные связи с социалистическими государствами. И хотя в 80-х годах олигархии и ее союзнику- империализму США удалось свести на нет эти реформы, их воздействие на общественно-политическую жизнь и национальное сознание эквадорцев дает о себе знать и поныне. 

Эта книга - отзвук живущих во мне эквадорских впечатлений, рассказ об Эквадоре и эквадорцах наших дней, о том, какими мне довелось их увидеть. 

В названии страны отразилась ее главная особенность - географическое положение. По меткому выражению поэта Роберта Рождественского, она как бы "повисла на ниточке экватора". Казалось бы, такая непосредственная близость к экватору должна "гарантировать" стране жаркий экваториальный климат. Но это не так. Благодаря большой высоте над уровнем моря значительная часть территории Эквадора вообще не знает настоящей тропической жары, в других его районах царит вечная весна, и только на побережье и на крайнем востоке страны, в сельве, круглый год стоит влажная оранжерейная духота. 

В географическом плане Эквадор состоит как бы из четырех "стран". Горная часть - Сьерра - поражает воображение путешественника цепью могучих заснеженных вулканов. Среди них самый высокий на земле действующий вулкан Котопахи. Эквадорские Анды, тянущиеся параллельными цепями вдоль побережья, рассекают континентальную территорию страны по всей длине. 

К западу от Сьерры простирается Коста - сравнительно ровная прибрежная полоса, ширина которой достигает 200 километров. Ее пересекает несколько речных систем, наиболее крупные из них - Гуаяс и Эсмеральдас. Реки, стекающие в Тихий океан, выполняют две важные функции: обеспечивают плодородие всей Косты и служат средством сообщения со Сьеррой.

Третья "страна" - малоисследованная Амазония, которую эквадорцы называют Восточной сельвой или просто Востоком. 

Наконец, есть еще островной Эквадор. Это отстоящий на тысячу с лишним километров от побережья архипелаг Колумба, больше известный как Галапагосские острова. 

Тернистый путь жизни один древний философ определил так: "Сначала горы, потом долина, затем опять горы..." Эти слова можно в полной мере отнести к Эквадору, причем в равной степени и к его географии, и к его истории, знавшей взлеты, падения, новые взлеты. За века, прошедшие со времени открытия и завоевания Южной Америки европейцами, численность ее коренного населения резко сократилась в результате истребления и жестокой эксплуатации. Ныне почти во всех государствах Южной Америки процент индейцев в составе населения незначителен. Только Эквадор, Перу и Боливию еще называют "индейскими странами", так как в них индейцы составляют около половины населения. 

В настоящее время в Эквадоре живет почти девять миллионов человек, из них около 40% индейцев, примерно столько же метисов, 10% белых, 5% негров и мулатов и около 5% приходится на представителей других расовых групп. Доля индейцев и метисов особенно велика в Сьерре, мулатов и негров больше в Косте, белых - в городах Сьерры и Косты. 

Подобный состав населения, естественно, определяет и лингвистические особенности страны. В Сьерре значительная часть жителей по сей день изъясняется на различных диалектах кечуа. В то же время в городах говорят на таком испанском языке, который лингвисты считают наименее засоренным во всей Латинской Америке. 

Эквадор - сущий рай для этнографов. Тут до сих пор сохранились индейские народы, представляющие большой интерес для исследователей. Среди них, например, отавало, живущие в горных районах неподалеку от Кито, Колорадо - в сельве западных склонов Береговой Кордильеры, хибаро и аука, ведущие примитивный образ жизни в Амазонии. Негритянское население сконцентрировано в основном на севере тихоокеанского побережья страны, в Эсмеральдасе и его окрестностях. Это потомки негров-рабов, завезенных испанскими колонизаторами в XVI веке для работы на плантациях. Их история отмечена непрекращавшейся борьбой как против белых, так и против коренных обитателей страны - индейцев (в 30-х годах прошлого века они даже образовали в Эсмеральдасе "независимую империю"). 

Наконец, национальная культура Эквадора представляет собой неповторимый сплав богатого и разнообразного художественного наследия индейских цивилизаций доколумбовой эпохи с искусством Испании. В колониальный период и во времена республики сплав этот непрерывно обогащался вследствие развития общественной мысли и активной литературно-художественной жизни. 

Что же касается так называемого эквадорского характера, то говорить о нем как о чем-то определенном, устоявшемся, выдержавшем проверку временем все еще едва ли возможно: ведь жители разных районов страны - от Эсмеральдаса и Мачалы до Кито и Кеведо - обладают особым, "региональным" нравом и, кстати, весьма этим гордятся. 

О некоторых сторонах жизни Эквадора и эквадорцев и пойдет речь в этой книге.




Глава первая. В самой "середке мира"





На виду у трех вулканов


Утро. Рваные клочья облаков плывут по улицам Кито, заглядывая в окна домов. Со стороны двуглавой горы Пичинча, у подножия которой в тесной долине расположилась эквадорская столица, дует пронизывающий ветер. Моросит дождь, заставляя пешеходов поеживаться под своими темными шерстяными пончо. 

К полудню погода разгуливается, и солнце заливает город ярким светом. Горный воздух, и без того чистый, делается таким прозрачным, что в синей дали можно невооруженным глазом различить обычно закрытую облаками заснеженную вершину вулкана Котопахи, или Котопакси, как ее называют эквадорцы. 










Высоко вознеслась снежная шапка вулкана Котопахи




Ох уж эти облака!.. Город то и дело подвергается их нашествию. Кито находится на высоте 2800 метров над уровнем моря, но сказать, что он расположен под самыми облаками, нельзя, так как на континенте есть города, лежащие значительно ближе к поднебесью, например перуанский Куско или боливийский Ла-Пас. И, тем не менее, из-за горных отрогов, вплотную подступающих к эквадорской столице, создается впечатление гораздо большей абсолютной высоты. 

Когда облака вторгаются в Кито и завладевают им, трудно не только ездить на машине по городу из-за ограниченной видимости, но и трудно дышать - виной тому повышенная влажность. А зимой на Кито так же неожиданно и быстро, как облака, надвигаются грозовые тучи. В это время года столичные жители, выходя из дома, обычно захватывают с собой зонты. "По утрам мы не слушаем прогнозы погоды, передаваемые по радио, - не раз говорили мои собеседники, - а спешим взглянуть на вершину Пичинчи: она служит для нас своеобразным барометром". И даже если утром светит солнце, в руках у горожан зонты. Ошибается Пичинча редко: утром над столицей безоблачное синее небо, а через три-четыре часа небосвод затягивают тучи и начинается дождь. 

У эквадорской столицы немало поэтических эпитетов. Одни называют ее Городом вечной весны, другие - Жемчужиной Анд. И те и другие по-своему правы. В Кито, как и в эквадорских Андах вообще, - умеренный сухой климат со среднегодовой температурой +18°. 

Большую часть года стоит сухой сезон. Днем температура не превышает 20-22°. К вечеру она слегка понижается. Круглый год в городе цветет магнолия, не меняет своего наряда гордая вечнозеленая араукария, а цветущие кустарники невольно напоминают о весне. 

Да и с наступлением сезона дождей погода в Кито меняется ненастолько, чтобы можно было говорить о четкой смене времен года. Разве что более выраженными становятся перепады температуры: днем, вплоть до захода солнца, тепло, а по вечерам, когда на город опускаются облака и по улицам катят плотные клубы серого тумана, становится прохладно. Местные остряки утверждают, что в такое время года дождь в Кито идет каждый день, и даже тогда, когда светит солнце; другие вносят поправку: в столице, по их словам, "дождит... 400 дней в году"! 

Нехватка кислорода здесь, на высокогорье, ощущается постоянно, особенно в сезон дождей. Впрочем, если верить справочникам, "чистота горного воздуха в известной мере компенсирует нехватку кислорода". 

Зимой, то есть в сезон дождей, индейцы, спускающиеся с гор в столицу, не снимают тяжелых шерстяных пончо. Приезжему же хочется надеть шерстяной свитер, а вечером в гостинице попросить второе одеяло, чтобы спрятаться от всепроникающей знойкой сырости. День-другой - и ты забываешь, что находишься всего в двух десятках километров от линии экватора. 

Столичные жители утверждают, что вокруг Кито - семь холмов, и в шутку сравнивают его с Римом с той оговоркой, что вечный город расположен на семи холмах, а Кито - между ними. В самом деле, городским улицам подчас приходится карабкаться по довольно крутым склонам. Преодолевая естественные препятствия, новые районы столицы удачно вписываются в горный пейзаж. 

"Мы живем на виду у трех снежноголовых вулканов", - говорят в Кито. Действительно, в окрестностях столицы три могучих вулкана вознесли свои снежные шапки на высоту почти 6 тысяч метров. В 50 километрах к юго-востоку находится Антисана. Примерно на таком же расстоянии, но к северо-востоку виден Каямбе. А к югу - и тоже в полусотне километров - Котопахи. 

Котопахи заслуживает того, чтобы сказать о нем особо. "Блестящая громада" - так с кечуа переводится его название самый высокий (5897 метров над уровнем моря) из действующих на Земле вулканов. Последнее его извержение произошло в 1976 году. По силуэту Котопахи часто сравнивают со знаменитой японской Фудзиямой. С какой стороны на него ни посмотришь, отовсюду он предстает треугольником такой правильной формы, будто великий математик по имени Природа при помощи гигантской линейки начертил его контур. 

Да и в самой столице немало достопримечательностей, созданных природой. В южной части города прилепился к склону Пичинчи маленький холм, такой маленький, что испанцы окрестили его Панесильо - "хлебец". Так его и поныне называют местные жители. А в доколумбовы времена холм назывался Явирак, и на его вершине находился Храм Солнца, которому поклонялись индейцы кара, коренные обитатели Эквадора. Теперь там красуется несоразмерно большая белокаменная статуя девы Марии, считающейся, как мне говорили, покровительницей Кито. 

О древних индейских цивилизациях напоминают археологические находки, хранящиеся в столичных музеях. В музее Центрального банка Эквадора, например, можно видеть замечательный образец культуры толита (V век до н. э. - V век н. э.) - изображение языческого божества Солнца. Необычность его в том, что Солнце имеет не круглую, а квадратную форму, наделено чертами человеческого лица и испускает в разные стороны не прямые, а зигзагообразные лучи наподобие молний. 

Другая природная достопримечательность Кито - вечно хмурая, неприветливая двуглавая Пичинча. Когда-то это был действующий вулкан, но последнее его извержение произошло в 1666 году, и ныне он считается потухшим. 

Вот в каких на редкость лирических красках описывал "неповторимую Пичинчу" эквадорский географ Филотео Саманьего: 

"Движение солнца по небосклону в каждый момент изменяет эту природную картину, а игра света, меняющего свой угол, образует различные тени и создает новые формы. Только профиль горы остается прежним: четким и спокойным с первыми лучами солнца, серо-зеленым под облачным небом, густо-зеленым в полдень, темно-зеленым и агатовым на закате. В предвечерние часы, когда солнце скрывается за ее вершинами, гора темнеет и воцаряются полутемные тона - эти часы поистине неповторимы. А четкий профиль горы на фоне еще светлого, на грани дня и ночи, неба выделяется широкой гаммой красок - от бледно-розовой до темно-красной". 

24 мая 1822 года здесь, "в долине при Пичинче", произошла битва между отрядами патриотов и остатками испанских колониальных войск. Она принесла Эквадору окончательное освобождение от колониальной зависимости. В честь этого события на склоне горы недалеко от ее вершины установлен небольшой обелиск из красного гранита с барельефами лидера освободительной борьбы Симона Боливара и командовавшего отрядами патриотов боливийского маршала Антонио Хосе де Сукре. 

Поскольку решающая битва произошла у самых ворот Кито - города, ставшего символом эквадорской истории и "эквадорского духа", некоторые авторы полагают, что республику правильнее было бы называть Республикой Кито. Кто дал стране ее нынешнее название, доподлинно неизвестно. Несомненно одно: при выборе его явно восторжествовал географический подход. Сказалась, по-видимому, и своего рода историческая традиция. Ведь еще испанские конкистадоры знали, что "линия экватора проходит где-то здесь", и не случайно называли открытые ими земли "полуденными, равноденственными странами". 

Так или иначе, страна, лежащая на самой линии экватора, "посередке мира", стала называться Эквадором. Произошло это в 1830 году, после того, как Великая Колумбия, основанная Симоном Боливаром на месте бывших испанских колоний, распалась на части и Эквадор занял свое собственное место среди латиноамериканских государств. 

- Одна голова Пичинчи - потухший вулкан Гуагуа, что на кечуа означает "ребенок", другая называется Руко, то есть "взрослый". Руко нередко покрывается снегом. Поэтому в Кито не жарко даже летом. Когда ветер дует со стороны Пичинчи, а это бывает с сентября по май, в столице часто идут дожди. Когда же ветер тянет с противоположной стороны, от вулкана Каямбе, случаются настоящие наводнения... 

Знакомый журналист из столичной газеты "Ультимас нотисиас", посвящавший меня в "секреты" Кито, задумчиво посмотрел на символическое изображение республики, венчающее гранитную колонну перед президентским дворцом на площади Независимости, на служащую ей столь же символическим фоном двуглавую Пичинчу и неожиданно закончил свою мысль так: 










Кито. Колонна Независимости




- Названия двух голов Пичинчи мы, журналисты, часто используем для образных сравнений. И если связать географию с политикой, то нельзя не признать, что в последнее десятилетие над Кито дули в основном холодные ветры. Похоже, они зарождались на вершине Руко, а не под тихими сводами этого старинного дворца... 

Удивительный это город - Кито! Посмотришь на мощенные камнем улочки, закроешь на минуту глаза - и кажется, будто вот-вот из-за угла выйдет испанский гранд со свитой или выкатится диковинный старинный шарабан. Но вместо гранда появляется индеанка в черном фетровом котелке с ребенком, притянутым шалью к материнской спине, а вместо шарабана между двумя рядами белых домов протискивается, выбрасывая клубы дыма и гари, пестро раскрашенный автобус. 

Многие проблемы современного Кито, в том числе транспортные, зародились здесь, в старом городе. Нефтяной бум, начавшийся в 70-х годах, вызвал приток иностранной валюты, обусловил быстрый рост импорта легковых автомобилей. Да и в самом Эквадоре постепенно налаживалась сборка отечественных автомашин. Между тем тесные улицы колониального Кито были не в состоянии вместить возросший транспортный поток. 

Сказались и недостатки в организации столичного транспорта. Лишь в последние годы на главных улицах появились светофоры, а в старом городе движение по-прежнему регулируют полицейские, восседающие в высоких круглых будках, украшенных коммерческой рекламой "Кока-колы" или сигарет "Кэмел". Ну а там, где полицейских нет, водителям приходится смотреть в оба... 

В жизни латиноамериканских столиц нередко случалось так, что сменявшие друг друга режимы старались оставить "архитектурную память" о себе, безжалостно искажая традиционный облик городов. Кито в этом отношении повезло: приходившие к власти в Эквадоре правительства долго не удерживались "в седле" - за 150 лет после обретения независимости в стране сменилось 106 правителей и правительств. Да и политические грозы минувшего десятилетия, которые принесли стране немало разного рода реформ и переделок, тоже почти не коснулись внешнего облика столицы и практически не отразились на образе жизни ее обитателей. 

Нельзя сказать, чтобы ветры современности облетали Кито стороной. За последние годы в городе выросло немало высотных зданий, в которых воплощены идеи модных в современной архитектуре течений, применены новейшие строительные материалы - сталь, алюминий, затемненное стекло. Особенно много таких зданий неподалеку от традиционного центра столицы. В них размещаются министерства и другие правительственные учреждения, банки, иностранные компании. И если сегодня взглянуть на Кито со стороны его верхних, северных районов, то в глаза бросится резкий контраст между ультрасовременными новостройками и старой, заповедной частью города, главное достоинство которой - ее старинная архитектура, соединившая в себе разные культурные традиции и стили. Но, несмотря на бег времени и вторгающуюся во все сферы жизни модернизацию, Кито в целом продолжает сохранять типичный облик города испанской колониальной эпохи. Этому в немалой степени способствовали сами столичные жители, с завидным упорством противящиеся проникновению такой современности, которая не считается с традициями, сложившимся укладом жизни, историческим развитием, наконец, с привычками и вкусами людей. 










Заповедная часть города




Стремление спасти собственное лицо города, сохранить его особый колорит было по достоинству оценено: учитывая необычность городского пейзажа, неповторимое архитектурное богатство и исключительную художественную ценность памятников старины, ЮНЕСКО 28 июля 1979 года объявила Кито "городом, составляющим культурное достояние человечества". 










Памятник пахарю




Комментируя это решение, мои эквадорские собеседники выражали надежду на то, что оно поможет ограничить бесцеремонность транснациональных компаний и даст городу-памятнику больше шансов на "архитектурное выживание". 

ЮНЕСКО выделила и еще один важный аспект культурной жизни эквадорской столицы. Принимая во внимание тот факт, что журналистика всегда играла заметную роль в развитии национальной культуры Эквадора, эта специализированная организация ООН избрала Кито местом пребывания Международного центра высших исследований в области журналистики для Латинской Америки: основанный в 1959 году, он наряду с другими шестью подобными региональными центрами ЮНЕСКО работает под ее эгидой. 




Открытие Эквадора


25 сентября 1513 года Нуньес де Бальбоа достиг западного побережья Панамского перешейка и в первый раз увидел безбрежные просторы Тихого океана. От местных индейских касиков (вождей) испанский конкистадор уже знал, что к югу от перешейка лежат богатые золотом земли. Тогда-то у него и появилась мысль, двигаясь на юг по Тихоокеанскому побережью, отыскать легендарную страну - "золотую Виру" (Перу). За организацию первой экспедиции взялся сам Нуньес де Бальбоа. Под его наблюдением была проделана титаническая работа по перевозке разобранных на части кораблей через перешеек с Атлантического побережья на Тихоокеанское. 

Однако Нуньесу де Бальбоа не суждено было осуществить свои грандиозные планы. Губернатор Панамы Ариас Давила, сам мечтавший о завоевании "золотой Биру", обвинил первооткрывателя Тихого океана в неподчинении и преступных деяниях, организовал над ним судилище и казнил его. В последующие годы губернатор-убийца посылал на юг несколько экспедиций, но все они неизменно заканчивались провалом. 

В 1522 году опытный мореход Паскуаль де Андагоя проплыл вдоль западного побережья современной Колумбии до устья реки Сан-Хуан, открыл залив Буэнавентура, а затем возвратился в Панаму. Сам Андагоя, смертельно больной, был разочарован итогами экспедиции. Тем не менее именно ему принадлежит честь называться первопроходцем, поскольку начало освоению испанцами Тихоокеанского побережья было положено его плаванием. Но новые места не оправдали надежд испанцев, они не нашли вожделенного золота, и поэтому обосновавшиеся в Панаме конкистадоры быстро забыли о "золотой Биру", а о планах Нуньеса де Бальбоа если и вспоминали, то только шутки ради. 

И лишь один человек продолжал непоколебимо верить в существование "золотой Биру". Это был Франсиско Писарро, сподвижник Нуньеса де Бальбоа. 

Фанатичная вера Писарро в богатство "стран, лежащих к югу", привлекла к нему другого авантюриста - Диего де Альмагро, а затем викария Панамы Эрнандо де Луке (некоторые историки считают, что Луке был подставным лицом богатого испанца Гаспара де Эспиносы). Когда слухи о готовящейся экспедиции на юг распространились по всей Панаме, ее организаторы стали предметом насмешек; особенно потешались над Луке, которого прозвали Эрнандо эль Локо - Эрнандо Помешанный. 

Тем не менее экспедиция была снаряжена, и в ноябре 1524 года бригантина, на борту которой находилось 114 солдат, несколько лошадей и большое количество провианта, отплыла на юг, держась берега. Командовал отрядом Писарро. Альмагро остался в Панаме набирать подкрепление. 

Очень скоро экспедиция столкнулась с теми же трудностями, что и экспедиция Андагои: встречные ветры, беспрерывные бури, вынужденные остановки у берегов с их коварными мангровыми зарослями, стычки с враждебными индейцами. Писарро продвигался на юг крайне медленно. Сначала он открыл "страну Хинхаму", а чуть дальше - "страну коричневых людей" (обе на побережье нынешней Колумбии). В стычках с индейцами отряд нес большие потери, многие страдали от ран и неизвестных болезней, самого Писарро несколько раз ранили индейские стрелы, провиант подходил к концу. Писарро пришлось возвратиться в Панаму. 

10 марта 1526 года Писарро, Альмагро и Луке подписали соглашение, целью которого было "открытие и завоевание королевства Биру", и через несколько недель на юг отплыла вторая экспедиция. Снарядили ее гораздо лучше, чем первую: Писарро располагал большим количеством солдат, лошадей, продовольствия. 

На этот раз экспедиция без труда достигла устья реки Сан-Хуан. Там испанцы разграбили поселение индейцев, захватив при этом немало украшений из золота и серебра. Альмагро отправился обратно в Панаму - драгоценности должны были соблазнить сомневавшихся и помочь навербовать новых солдат. Писарро же с основным отрядом остался на берегу в ожидании подкрепления. А чтобы не терять времени, он приказал кормчему экспедиции Бартоломе Руису направиться на бригантине дальше на юг и разведать лежащие там земли. 

Во время этого плавания испанцы и открыли Эквадор. 

Бартоломе Руис, опытный мореплаватель, продвигался вдоль побережья не спеша, внимательно вглядываясь, не покажется ли та сказочная страна - "золотая Биру", - которая вознаградит его и его товарищей за тяготы трудного похода. 

И вот однажды ясным утром моряки увидели красивый залив. Бартоломе Руис приказал войти в него и бросить якорь. Залив оказался устьем широкой реки. Среди пальм и высоких деревьев с пышными кронами стояли хижины, над ними струились спиральки дыма. Индейцы на берегу не проявляли враждебности- они с любопытством разглядывали корабль испанцев. 

Моряки высадились на берег и провели среди индейцев два дня. Местные жители, занимавшиеся рыболовством и земледелием, проявили большое гостеприимство. Но гостей интересовали не быт и нравы индейцев, а их золотые с изумрудами украшения. Ничтоже сумняшеся, испанцы заключили, что открытая ими земля богата золотом и драгоценными камнями, и дали реке название Эсмеральдас - Изумрудная. Позднее так стала называться вся эта провинция Эквадора. 

Продолжая плавание дальше на юг, Бартоломе Руис достиг примерно того места, где теперь стоит порт Манта. Испанский мореход внимательно изучал береговую линию, составлял карту побережья, делал заметки о природе и поселениях индейцев. Про него можно смело сказать, что он был трижды первым: первым из испанцев ступил на эквадорскую землю, первым пересек линию экватора у Тихоокеанского побережья Южной Америки, первым увидел с моря "серебряное чудо на голубом небе" - снежную шапку далекого вулкана Чимборасо. 










Манта - порт рыболовный




И словно в награду судьба послала отважному мореплавателю еще один подарок, имевший чрезвычайно важное значение не только для его миссии, но и вообще для покорения империи инков. Однажды матросы заметили необычной формы суденышко из бальсы, плывшее быстро, будто под парусом. Не мешкая, они захватили его. С помощью жестов и мимики пленники-индейцы объяснили, что они плывут из Великой страны Инга, владыки которой необычайно богаты и могущественны, а красивые ткани и золотые сосуды, находящиеся на суденышке, предназначались для обмена на предметы, производимые индейцами Эсмеральдаса. 

Располагая такими ценными сведениями и заполучив в свои руки образцы товаров, Бартоломе Руис счел порученную ему миссию выполненной и поплыл назад, в Сан-Хуан. 

В отряде Писарро между тем началось брожение, поэтому возвращение Бартоломе Руиса было как нельзя более кстати. А вскоре из Панамы приплыл и Альмагро с подкреплением. Экспедиция, получив новый импульс, продолжалась. 

Испанцы направились прямиком к Изумрудной реке. Высадившись на берег, они, как писал один из историков прошлого века, "заметили, что у местных индейцев лица были усеяны золотыми гвоздочками, сидящими в ямочках, специально сделанных для этого украшения". Конкистадоры разграбили крупное индейское поселение Атакамес, захватив там богатую добычу - золотые украшения и съестные припасы. Вместе с тем они вновь узнали, какое яростное сопротивление могут оказывать индейцы, возмущенные действиями захватчиков. 

Альмагро снова отправился в Панаму, а Писарро, оставшийся ждать подкрепления, из соображений безопасности раскинул лагерь на небольшом островке под названием Гальо. Тут-то и произошел, пожалуй, один из самых драматических эпизодов во всей истории завоевания империи инков. 

Новый губернатор Панамы Риос, сменивший Ариаса Давилу, не разрешил Альмагро вербовать новых добровольцев. Считая поиск "золотой Биру" пустой затеей, он послал на остров Гальо корабль и поручил Бартоломе Руису привезти Писарро обратно в Панаму. Большинство участников экспедиции Писарро, среди которых было много больных и раненых, предпочли возвратиться в Панаму. 

Франсиско Писарро вернуться наотрез отказался. Так же поступили 12 самых отчаянных и самых верных его спутников. "Чертова дюжина" авантюристов, чтобы обезопасить себя от возможных нападений индейцев, перебралась на небольшой необитаемый островок, названный ими Горгоной, и, питаясь рыбой, моллюсками и плодами дикорастущих растений, провела там семь долгих месяцев в ожидании помощи от Альмагро и Луке. 

Под давлением испанцев, живших в Панаме и требовавших не оставлять соотечественников в беде, губернатор Риос снова отправил за Писарро небольшой корабль. А чтобы тот не смог использовать судно для своих авантюр, на борту его не было ни одного солдата. И, тем не менее, случилось именно то, чего опасался Риос: 13 авантюристов сумели переубедить матросов, и те вместе с Писарро и его "апостолами" направились на юг. Они открыли остров Санта-Клара в Гуаякильском заливе, а затем достигли бухты Тумбес. 

Знакомство с новой страной началось с того, что испанцы увидели великолепный храм, где инки отправляли культ Солнца. Окрестные земли были заселены и хорошо обработаны. Но больше всего их поразило и привело в неописуемый восторг обилие золотых и серебряных изделий. Из драгоценных металлов были сделаны не только украшения аборигенов, но также сосуды и некоторая домашняя утварь. 

Потом экспедиция спустилась еще южнее и достигла бухты Пайты. Везде Писарро убеждался: побережье хотя и редко, но заселено индейскими племенами, у которых было немало золота и серебра. 










Лам увидишь и в хозяйстве бедняка, и в асьенде зажиточного земледельца




Уверовав окончательно в то, что он открыл сказочно богатую страну, и располагая такими вещественными доказательствами, как золотые кувшины, несколько лам и два туземца, которых он рассчитывал обучить испанскому языку и использовать как переводчиков во время следующей экспедиции, Писарро поплыл в обратном направлении и благополучно достиг Панамы. 

Его вторая экспедиция продолжалась около трех лет. Поскольку запрет губернатора Риоса на организацию экспедиций на юг оставался в силе, Писарро в конце 1528 года отправился в Мадрид и обратился к королю Карлу V за разрешением "завоевать империю Тауантинсуйо". Он так соблазнительно расписал богатства открытой им страны, что испанский монарх повелел ему управлять новой колонией, которой надлежало называться Новой Кастилией, - Карлу V ничего не стоило это сделать, так как завоевывать ее предстояло самому Писарро. 

Будущему завоевателю империи инков было пожаловано дворянство, награда в тысячу экю и звание губернатора и наместника Перу. Для Луке Писарро добился должности епископа и почетного титула покровителя индейцев, а для Альмагро - дворянства, награды в 500 дукатов и командования крепостью, которую надлежало построить в Тумбесе. 26 июля 1529 года Карл V и Франсиско Писарро скрепили своими подписями заключенное соглашение. 

Остается добавить лишь, что, добившись многого для себя и ничтожно малого для Альмагро, Писарро тем самым глубоко ранил честолюбие своего компаньона. В дальнейшем это приведет к открытой распре между двумя конкистадорами и в конце концов к гибели их обоих. 

В начале 1531 года три тщательно оснащенных корабля, на которых находились 180 солдат, в том числе 36 всадников, отплыли из Панамы на юг. Командовал отрядом Франсиско Писарро, вместе с ним были и четверо его братьев, приехавшие из Испании. 

Писарро высадился в уже известном конкистадорам устье реки Эсмеральдас и дальше на юг двигался по побережью. Индейское поселение Атакамес, на этот раз сдавшееся без сопротивления, было разграблено. Такая же участь постигла и другие поселения индейцев. В Коаке, например, местный касик Пассао, как свидетельствует хроника конкисты, в качестве выкупа за 17 девушек, на*сильно уведенных испанцами, отдал изумруд величиной с голубиное яйцо. 

Богатая добыча, доставшаяся конкистадорам, побудила Писарро отправить золото и изумруды в Панаму и Никарагуа. Он рассчитывал, что это заставит таких прославленных конкистадоров, как Себастьян де Белалькасар и Эрнандо де Сото, присоединиться к нему. 

Двигаясь на юг, конкистадоры делали для себя одно открытие за другим. Так, в местах, где обитали индейцы манта, они впервые увидели высушенные человеческие головы размером с кулак. А на полуострове, который ныне называется Санта-Элена, они встретили индейцев уанкавилька, у которых во рту почти не было зубов - так выглядели результаты карательных мер, принятых Инкой Уайна Капаком в процессе покорения племен, населявших Эквадор. 

Чем дальше продвигался Писарро к югу, тем больше доходило до него известий о богатой империи Гран-Чиму. И тем чаще ему приходилось, учитывая опыт двух предыдущих экспедиций, задумываться над обеспечением своих тылов, над организацией опорных пунктов, прежде всего на побережье, где могли бы высаживаться будущие подкрепления, а корабли находить безопасное убежище. Надо признать, что неграмотный свинопас оказался в этом отношении прирожденным стратегом: в качестве таких опорных пунктов он основал сначала Порто-Вьехо, потом Тумбес и, наконец, еще дальше к югу - колонию Сан-Мигель-де-Пьюра. 

В Порто-Вьехо к Писарро присоединились Себастьян де Белалькасар и Хуан Фернандес, прибывшие с 30 пехотинцами и 12 всадниками. Оттуда конкистадоры направились в Гуаякильский залив, на расположенный там остров Пуна, о богатстве которого они много слышали. Бесчинства испанцев на острове привели к открытому столкновению с индейцами. И хотя Писарро захватил в плен и казнил касика Тумбалу и 16 других индейских вождей, он не только не смог покорить местные племена, но и понес большие потери. 

Начало 1532 года застало конкистадоров в Тумбесе, а в мае того же года Писарро двинулся дальше. Он достиг бухты, где ныне стоит перуанский порт Пайта, а оттуда направился в глубь материка, где основал колонию Сан-Мигель-де-Пьюра. Как утверждают некоторые авторы, туда-то к нему и явились посланцы Инки Уаскара, правившего в Куско. Они сообщили, что брат Уаскара Атауальпа поднял мятеж, и попросили у "бородатых" помощи. "Великий конкистадор" тотчас сообразил, какую огромную выгоду он может извлечь из междоусобной вражды братьев - двух вождей Тауантинсуйо... 

Оставив часть солдат в Сан-Мигеле, Писарро во главе отряда, насчитывавшего 67 всадников и сотню пехотинцев, из коих только два десятка были вооружены пищалями и мушкетами, 24 сентября 1532 года двинулся на Кахамарку. Переход через Береговую Кордильеру по узким горным тропам, вившимся по краю глубоких ущелий, был невероятно тяжелым. Но гонимое жаждой наживы воинство Писарро одолело все препятствия и 15 ноября 1532 года после 53 дней похода подошло к Кахамарке. На следующий день Атауальпа, который к этому времени разгромил войска Уаскара и стал властелином империи инков, был хитростью захвачен в плен, а его войско, до тех пор не знавшее поражений, в ужасе разбежалось. 










Озеро в Центральной Кордильере




Поняв, что конкистадорами движет лишь алчность, Атауальпа предложил за свое освобождение неслыханный выкуп - наполнить большую комнату, в которую он был заточен, два раза серебром и один раз золотом до той черты, куда доставала его поднятая рука. Испанцы согласились. 

По приказу Атауальпы по всей империи начали собирать драгоценности, со стен храмов и дворцов снимались украшавшие их золотые и серебряные пластины. В Кахамарку потянулись караваны лам, нагруженных золотом и серебром. Получив в свои руки несметные богатства, вошедшие в историю как "кахамаркская добыча", конкистадоры не стали ждать всего обещанного им выкупа - возникшие между ними распри побудили Писарро казнить Атауальпу. 29 августа 1533 года он был казнен. Его смерть символизировала крушение империи Тауантинсуйо. 

В жизни народов, населявших империю инков, начался новый период - колониальный, продолжавшийся почти три столетия. 

Остается лишь добавить, что ни в Эквадоре, ни в соседней Перу не питают особого уважения к памяти Атауальпы. Эквадорцы чтут память индейского вождя Руминьяуи, поднявшегося на неравную борьбу с чужеземными захватчиками и не дрогнувшего даже под пыткой. А для перуанцев дорого имя последнего законного Инки Уаскара, который по приказу Атауальпы был казнен, когда испанцы уже находились в Перу. В сравнении с Руминьяуи и другими мужественными индейскими вождями, не склонившими головы перед колонизаторами, Атауальпа выглядит соглашателем, который ради спасения своей жизни пожертвовал честью, верой, родиной.




Как конкистадоры трижды основывали Кито


Себастьян де Мояно - таково настоящее имя Белалькасара - завоевателя Эквадора и основателя Кито. Уроженец окрестностей города Белалькасара в испанской провинции Эстремадура, он был вынужден рано покинуть родной дом. 

Оказавшись в Севилье, откуда часто отплывали экспедиции "в Индии", Себастьян сел на корабль и в 1507 году прибыл в Санто-Доминго, откуда вскоре перебрался в Панаму. Служил он под началом таких уже прославившихся конкистадоров, как Алонсо де Охеда и Васко Нуньес де Бальбоа, и показал себя смелым воином. В одной из экспедиций Себастьян де Белалькасар - к тому времени все знали его под этим именем - подружился с Франсиско Писарро и Диего де Альмагро. Он был уже командиром, к тому же его природный ум, личные качества и организаторские способности завоевали ему большой авторитет среди товарищей по оружию. 

В 1524 году, когда Писарро и Альмагро предприняли свою первую экспедицию в "золотую Виру", Белалькасар направился в Никарагуа, отличился при завоевании этой страны и был назначен алькальдом города Леона. За восемь лет жизни в Никарагуа Белалькасар стал состоятельным человеком. Но когда он получил приглашение Писарро присоединиться к его экспедиции и прибыть в Коаке, когда увидел образцы захваченной добычи, в нем снова заговорил авантюрист. Он продал земли, дом и все остальное имущество, на вырученные деньги приобрел два корабля, снарядил их, набрал 30 солдат, погрузил в трюмы около десятка лошадей, провиант, большое число свиней ив 1531 году появился в Порто-Вьехо в то самое время, когда Писарро испытывал большую нужду в подкреплениях. 

Вместе с Писарро он сражался на острове Пуна с индейцами, участвовал в захвате Кахамарки и пленении Атауальпы, а также в дележе "кахамаркской добычи". А когда Писарро двинулся на юг на завоевание Куско, столицы Тауантинсуйо, он оставил Белалькасара губернатором порта Сан-Мигель-де-Тангарара, служившего главным опорным пунктом покорения империи инков. Там-то, в Сан-Мигеле, Белалькасаром и овладело желание организовать свою собственную экспедицию на север, на земли племени киту, где, по словам индейцев, Атауальпа хранил большую часть своих сокровищ. 

Но был еще и внешний фактор, подтолкнувший его к завоеванию "равноденственных земель". 

Конкистадор Хуан Фернандес, участвовавший вместе с Белалькасаром в захвате Кахамарки, возвратившись в Центральную Америку, рассказал губернатору Гватемалы Педро де Альварадо о "выкупе Атауальпы" и о том, что к северу от Кахамарки лежит богатейшая страна - "королевство Киту". Альварадо был человеком не только жадным, но и крайне тщеславным. Услышав рассказ Фернандеса о походе Писарро, Альварадо решил сам направиться прямиком в Киту. Организованная им экспедиция была одной из самых крупных: 10 кораблей, 500 солдат, 2 тысячи индейцев-носильщиков, много продовольствия. 

Как только известие об этом дошло до Белалькасара, он ускорил сборы. Он так торопился, что даже не послал Писарро никакого донесения. 

Так еще до своего завоевания Эквадор стал объектом соперничества между испанскими конкистадорами. 

В начале 1534 года во главе отряда из 120 пеших солдат и 80 всадников Себастьян де Белалькасар вышел из Сан-Мигеля и направился на северо-восток. Для покорения территории, населенной воинственными племенами, это были ничтожно малые силы. Но перед глазами Белалькасара стоял "опыт Кахамарки". 

Теперь, однако, события разворачивались иначе. 

Когда Писарро двинулся на Кахамарку, за всеми его действиями, начиная с перехода через Анды, внимательно следил один из индейских вождей. Узнав о том, что Атауальпа предложил выкуп за свое освобождение, а "бородатые" заключили соглашение с "длинноухими из Куско" ("Длинноухие" (исп. "орехонес") - привилегированный слой при дворе Инки; к этому слою принадлежали, в частности, военачальники. По существовавшей традиции представители инкской знати навешивали на ухо массивный золотой круг, отчего ухо деформировалось), этот вождь понял: ждать добра от "бородатых" не приходится и, чтобы отстоять свободу, нужно организовать им отпор. Он собрал своих воинов - их было от пяти до шести тысяч - и отступил в родную страну - Киту. Индейского вождя звали Руминьяуи. 

Вернувшись в Киту, Руминьяуи призвал все население подняться на борьбу с захватчиками. Племена, не откликнувшиеся сразу на его призыв, постигла жестокая расправа. 

Готовиться к борьбе против испанцев Руминьяуи помогали другие индейские вожди - Кискис, Каликучима, Кольясуйо. Но Кискиса убил предатель-инка, а Каликучиму испанцы захватили в плен и сожгли заживо. И хотя эквадорские индейцы имели численное превосходство, организовать отпор испанцам было делом чрезвычайно трудным. На земле племени пайта, например, отряды воинов под командой вождя Чиакитинта, завидя испанцев верхом на лошадях, бросились врассыпную. Так в Эквадоре повторилась история покорения Мексики, где всадники приводили индейцев в панический ужас: даже когда удавалось поразить всадника стрелой и когда его видели упавшим с лошади, индейцы все равно не могли избавиться от страха, считая, что враг способен "делиться на двоих". 

Но главные причины побед Белалькасара в Эквадоре следует искать в самой политической структуре империи инков, в социально-экономической организации инкского общества, в межплеменной розни и конечно же в подспудном, но очень сильном недовольстве покоренных инками народов. Раздиравшие Тауантинсуйо внутренние противоречия с особой силой давали себя знать на окраинах империи. 

Многие эквадорские племена ненавидели завоевателей-инков. После пленения Атауальпы испанцами эти настроения усилились, а чувство ненависти перенеслось на Руминьяуи, в котором покоренные индейцы теперь видели олицетворение власти Верховного Инки. К тому же Руминьяуи некоторые племена ненавидели еще и за жестокие репрессии, которые он на них обрушил за неповиновение. Поэтому, когда отряд Белалькасара подошел к Томебамбе, туда явились послы племени каньяри и предложили испанцам дружбу и помощь в борьбе против киту и их вождя Руминьяуи. 

Такой союз был заключен. Для Белалькасара он оказался как нельзя более кстати. Каньяри дали испанцам кукурузу и сушеное мясо - "чарки", начертили схему дорог, какими нужно было следовать, и предоставили проводников; касик племени подбодрил Белалькасара сообщением о том, что "золото Атауальпы" находится именно в Киту, а чтобы они не сомневались в его верности, поставил под начало испанцев 11 тысяч своих воинов. 

Тем не менее Белалькасар сумел достичь долины Риобамбы лишь через шесть месяцев. Сказались трудности похода, сложный рельеф местности, необходимость соблюдать меры предосторожности. 

Между тем Руминьяуи удалось собрать большое войско - около 12 тысяч воинов. А чтобы отрезать испанцам пути к отступлению, он перекрыл все дороги, приказав вырыть огромные ямы и установить в них заостренные колья, то есть соорудить такие же ловушки, какие индейцы устраивали, охотясь на диких зверей. Наконец в долине Тиокахас произошло решающее сражение, продолжавшееся целый день. Индейцы сражались отважно, и в какой-то момент испанцы дрогнули. Но наступила спасительная темнота. А ночью один из индейцев, противников Руминьяуи, предупредил Белалькасара о готовившемся нападении индейцев, и отряд удалось вывести из-под удара. 

И тут произошло самое неожиданное - началось извержение вулкана Тунгурауа. Индейцы, увидев в этом "знак свыше", предвещавший всеобщую гибель, разбежались кто куда. Так в июле 1534 года география "помогла" истории! 

Руминьяуи вынужден был отступить. По пути он сжигал все: селения, мосты, оставляя после себя мертвую пустыню. Так же поступил он и с Киту. Когда через несколько дней после его ухода там появились конкистадоры, им достались лишь дымившиеся развалины. Разъяренные неудачей испанцы бросились на север - в индейские поселения Кинче, Каямби, Каранки. В лихорадочных поисках "золота Атауальпы" они шарили всюду: в храмах, домах, на кладбищах. Но тщетно... 

За этим занятием Белалькасара и застал гонец с приказом прибыть в Риобамбу к Диего де Альмагро, которого Писарро послал выяснить, почему он самовольно покинул Сан-Мигель. Белалькасар подчинился. Результат его отчета был неожиданным: Альмагро не только принял объяснения своего родственника (Белалькасар был крестным отцом его сына), но и сам включился в поиски "золота Атауальпы". 

15 августа 1534 года два конкистадора в долине Сикальпа близ озера Кольта основали город, назвав его Сантьяго-де-Кито. Тем самым они как бы поставили заявочный столб в своих владениях. Этот шаг был очень своевременным: пять дней спустя они оказались лицом к лицу с воинством Педро де Альварадо, которое, как и они, жаждало захватить "сокровища Киту". 

Свой поход Альварадо начал с побережья нынешней провинции Манаби, из бухты Каракес, направившись прямо в глубь страны. В отличие от Белалькасара он не располагал ни достаточной информацией, ни проводниками, а его путь был усеян трупами индейцев. Жители небольших поселений разбегались при известии о приближении испанцев. 

Альварадо пришлось прокладывать приблизительный маршрут похода. Достигнув верховьев реки Дауле, он направился на восток, но заблудился в тропической горной сельве. Когда он, наконец, достиг тех мест, где ныне стоит город Амбато, то недосчитался 85 испанцев и более тысячи индейцев-носильщиков. Оставшиеся в живых солдаты походили на призраков - так они были истощены и подавлены. 










Амбато - город кустарей




И тут его экспедицию ожидал главный удар: территорию вожделенного "королевства Киту" уже заняли солдаты Писарро, которыми командовал Белалькасар. Они прочесали индейские поселки, не оставив ни крупицы золота солдатам Альварадо, и даже успели основать город. При иных обстоятельствах между конкистадорами, возможно, произошла бы стычка. Но тут, по мнению исследователей, сработал инстинкт самосохранения: одни были слабы, другие - окружены враждебными индейцами, и ни тем ни другим не хотелось сражаться между собой. 25 августа 1534 года в Сантьяго-де-Кито Альмагро и Альварадо подписали компромиссное соглашение: Альварадо получал небольшую компенсацию за расходы по организации экспедиции и убирался восвояси, а его лошади и часть судов переходили к солдатам Писарро. 

Тремя днями позже Диего де Альмагро подписал еще один исторический документ - акт об основании нового города. Но речь шла не просто о соблюдении формальности: по-видимому, чтобы потрафить своему компаньону Писарро, Альмагро, передумав, решил переосновать и переименовать город. Сделал он это в той же долине Сикальпа в месте, которое Белалькасар указал ему как главное поселение инков. Теперь город стал называться (в честь Франсиско Писарро) Сан-Франсиско-де-Кито. Так состоялось его второе рождение. Но и оно не было последним. 

Альмагро возвратился в Перу, а Белалькасар продолжал войну против Руминьяуи. Но по-видимому, его не оставляла мысль о том, что Альмагро присвоил себе лавры, которые по праву принадлежали ему, Белалькасару, завоевателю Эквадора. Может быть, поэтому он умышленно неправильно указал Альмагро место главного поселения инков. Так или иначе, 6 декабря 1534 года Белалькасар вторично вступил со своим отрядом в поселение, действительно бывшее столицей "королевства Киту" и до основания разрушенное Руминьяуи при отступлении. Сделал он это для того, чтобы именно здесь, на этих развалинах, основать город Сан-Франсиско-де-Кито. 

Так Кито родился в третий и последний раз. Этот день - 6 декабря 1534 года - эквадорцы и считают настоящим днем рождения своей столицы. 

Остается добавить, что после того, как были окончательно покорены племена, населявшие Эквадор, и созданы опорные пункты для последующей колонизации страны, Белалькасар отправился на север. Им владели два необоримых желания-отыскать легендарную страну Эльдорадо, рассказы о которой он слышал от индейцев племени чибча, и получить независимое губернаторство. Эльдорадо он не нашел. Зато его неутомимая деятельность и заслуги перед испанской короной были в конце концов вознаграждены: он получил губернаторство Попаяна (территория современной Колумбии), где и прожил 15 лет. Умер Белалькасар в нищете в 1551 году в Карта-хене-де-Индиас по пути на родину; ему было около 60 лет. Одна бедная женщина за скромную плату позаботилась о его похоронах, и только два или три старых товарища пришли проститься с телом завоевателя Эквадора.




Искали Гвоздичную страну - обнаружили Амазонку


В ту далекую пору среди конкистадоров Южной Америки только и было разговоров, что о существовании Эльдорадо. В их представлении это была сказочная страна, где индейский король купался в золоте. Но где находилась страна их мечты? В поисках ее отряды авантюристов пересекали горные кряжи, спускались по течению рек, не останавливались перед бескрайними пустынями, проникали в глубь сельвы... 

Одновременно широкое распространение получила и легенда о существовании Гвоздичной страны. В эпоху конкисты гвоздика ценилась в Европе на вес золота. Именно на поиски "специй Индий" отправлялись конкистадоры на своих каравеллах бороздить просторы океанов, именно стремление к этой цели нередко приводило их к неожиданным географическим открытиям, включая и открытие самой Америки. Немудрено, что конкистадоры чаще всего связывали существование сказочного Эльдорадо с не менее сказочной Гвоздичной страной. 

Покорение новых земель и ненасытная жажда золота, подогреваемая индейскими легендами о золотых идолах и землях пряностей, побуждали конкистадоров организовывать одну экспедицию за другой. Кито суждено было сыграть важную роль опорного пункта этих экспедиций. Отсюда, в частности, началась одна из самых фантастических авантюр в истории конкисты, завершившаяся открытием величайшей в мире реки - Амазонки. 

В 1539 году Франсиско Писарро назначил своего брата Гонсало губернатором новой провинции с центром в Кито. Но только в декабре следующего, 1540 года тот приехал в Кито, где ему был оказан теплый прием. Вскоре Гонсало Писарро объявил, что намерен направиться в Орьенте на поиски богатой Гвоздичной страны. Он пригласил участвовать в экспедиции капитанов Диаса де Пинеду и Франсиско де Орельяну. Последний был одним из основателей Гуаякиля и управлял территорией, которая охватывала практически все эквадорское побережье. Было набрано более 200 испанских солдат и около 4 тысяч индейцев-носильщиков. В первых числах марта 1541 года основной отряд экспедиции во главе с Гонсало Писарро покинул Кито. 

После нескольких месяцев трудного похода отряд достиг местечка Моти у подножия вулкана Сумако. Там его догнал Орельяна с 23 солдатами. Через некоторое время экспедиционеры увидели, наконец, гвоздичные деревья. Это не были рисовавшиеся в мечтах желанные рощи, но сам вид деревьев подбодрил упавших было духом испанцев. Еще десять месяцев безрезультатно блуждали они в окрестностях вулкана Сумако и, в конце концов, вышли к полноводной и быстрой реке. Это была Кока. "Наконец-то мы избавились от бесконечных зарослей, могли видеть небо и плыть по реке", - будут позднее вспоминать оставшиеся в живых. А в тот момент перед ними встал вопрос: на чем плыть вниз по течению? Жившие на берегах индейцы дали им немного продовольствия и предложили свои каноэ. Но утлые челны не внушали испанцам доверия, и Гонсало Писарро решил построить небольшую "бригантину", чтобы погрузить на нее больных и необходимый груз. Истощенные и ослабевшие люди (лошадей и собак давно уже съели), выбиваясь из последних сил, рубили стволы могучих деревьев, перетаскивали их на берег и там на изнуряющей жаре, одолеваемые полчищами москитов, строили судно, используя каждую железку для изготовления гвоздей. Два месяца ушло на строительство "бригантины", которая на самом деле была большим плотом с палубой из камыша. Больных погрузили на плот, здоровые продолжали движение пешком по берегу. Жилища индейцев, и без того редкие, вскоре и вовсе перестали попадаться. 

Разочарование, охватившее испанцев, не проходило. Экспедиционеры умирали один за другим, кругом была враждебная сельва, и потому река представлялась единственной спасительной нитью, которая могла их куда-то вынести, не дать исчезнуть в "зеленом аду". Случайно встреченные индейцы сообщили, что немного дальше по течению соединяются вместе две большие и полноводные реки. Гонсало Писарро решил сделать привал, а небольшую группу отправить на "бригантине" вперед на поиски провианта. Целиком доверяя Орельяне, он назначил его командиром отряда из 60 человек, вручил ему "бригантину", бывшую главной духовной опорой всего отряда, и наказал прислать гонца не позже чем через 12 дней. 

Франсиско де Орельяна предоставил плот течению реки, и одиссея, приведшая к открытию Амазонки, началась. Сколько Орельяна и его товарищи ни вглядывались в проплывавшие мимо берега, они не могли обнаружить никаких признаков присутствия человека. Между тем течение уносило плот все дальше и дальше. Наконец они достигли места слияния Коки и Напо. Здесь в отряде вспыхнули жаркие споры: одни предлагали вернуться, другие настаивали на том, чтобы плыть "куда река вынесет", заявляя, что обратный путь против течения занял бы несколько месяцев, а столько времени никто их ожидать не станет. Честолюбивый Орельяна, давно помышлявший о "своей экспедиции", воспользовался моментом и заявил о "полном отделении от Писарро". Сторонники Орельяны тотчас провозгласили его командиром экспедиции - "самостоятельным и независимым". В конце концов Орельяна убедил всех своих спутников в том, что экспедиция Писарро обречена на неминуемую гибель и что единственный путь к их собственному спасению - спуск по реке. Только два солдата остались верны Писарро и отказались признать власть Орельяны - их ссадили на берег. Бунт посреди бурной и быстрой Напо был в сущности первым государственным переворотом в истории колониального Эквадора. 

12 февраля 1542 года река Напо вынесла отряд Орельяны на водное пространство - такое обширное, что, казалось, оно поглощало все вокруг. Это был Мараньон. Стремительный бег могучей реки, огромные стволы деревьев, плывущие по течению, поначалу испугали испанцев. Но быстро освоившись, они продолжали плыть по течению, стараясь держаться поближе то к одному, то к другому берегу, чтобы делать остановки и запасаться провизией. Их плавание продолжалось шесть месяцев, пока, наконец, 24 августа 1542 года, оставив позади около 6 тысяч километров, они увидели перед собой безбрежный Атлантический океан. Оставшиеся в живых 43 экспедиционера построили небольшое суденышко и, держась берега, направились на север. Доплыв до Антильских островов, они разделились: одни остались на Антилах, другие через Панаму возвратились в Кито; сам Орельяна направился в Испанию. 

Франсиско де Орельяна не нашел ни мифического Эльдорадо, ни сказочной Гвоздичной страны, он не завоевал для испанской короны новых земель и не покорил неизвестные индейские племена. Зато открытие им "реки величиной с море" принесло ему всемирную славу и щедрое вознаграждение, пожалованное королем. Рассказывая при дворе о своем необычайном путешествии, Орельяна поражал воображение слушателей фантастическими описаниями диковинных растений, птиц и животных, встреч с воинственными дикарями-индейцами. Для пущей важности он многое придумывал на ходу, либо давая волю своему собственному воображению, либо вплетая в свои рассказы эпизоды из древнегреческой мифологии. Так, в частности, появилась на свет легенда о "воинственных амазонках". Правда, и в наши дни этнографы время от времени узнают об очередном, доселе неизвестном науке племени, и в наши дни индейцы некоторых племен ходят совершенно обнаженными. Однако за пять с половиной столетий, минувших со времени открытия Амазонки, ни одному из множества побывавших там путешественников не удалось даже издали, даже краем глаза увидеть "амазонок". Некоторые авторы считают, что Орельяну "подвел" касик Апариа, глава богатого и дружелюбного племени, которое Орельяна и его отряд встретили" в том месте, где Напо впадает в Амазонку: это он, дескать, щедро одарив испанцев, "предупредил" об опасности встречи с "воинственными амазонками". Так или иначе, но благодаря выдумке Орельяны реку назвали Амасонас - "река амазонок". 

Поверив россказням Орельяны, король "за заслуги" назначил его губернатором Амазонии, которую наименовали Новой Андалузией. Однако ему не суждено было воспользоваться преимуществами высокой должности: вскоре после того, как он приплыл из Испании к устью открытой им реки, он умер. Амазонка хранит память о знаменитом конкистадоре - ныне его имя носит небольшой перуанский поселок, стоящий при впадении Напо в Амазонку (провинция Майнас, департамент Лорето). Но память эта отнюдь не кристальной чистоты: ведь имя Орельяны может служить символом в равной степени как отваги и мужества, так и предательства, измены своему долгу и своим товарищам. 

...Не дождавшись возвращения Орельяны в условленный срок, Гонсало Писарро отправился на его поиски, полагая, что тот, как было условлено, дожидается прихода отряда "у слияния двух рек". Но там он нашел лишь двух экспедиционеров, отказавшихся следовать за Орельяной. Они и рассказали про бунт на "бригантине", про измену тщеславного капитана. Только после этого было решено возвращаться в Кито. По инициативе неутомимого Диаса де Пинеды построили крохотные суденышки и по реке двинулись в обратный путь. Лишь в июне 1543 года испанцы достигли Кито. Так бесславно закончилась продолжавшаяся более двух лет эпопея поисков Гвоздичной страны.




"Культурное достояние человечества"


Хотя испанские конкистадоры появились в Эквадоре раньше, чем в Перу, и Кито был основан годом раньше, чем Лима, в архитектурном отношении обе столицы можно назвать сестрами. Их роднит прежде всего необычайно большое количество церквей, храмов, часовен, представляющих собой подлинные шедевры строительного мастерства и декоративного искусства эпохи колонии. Правда, здания в старом Кито не отличаются архитектурными излишествами - их фасады не украшают резные балконы или нарядный декор. Но объясняется это просто: Кито трудно было угнаться за столицей вице-королевства. 

Зато у Кито было и свое преимущество перед горделивой и чопорной соседкой. Дома тут сооружались не из саманного кирпича - адобе, а из камня, которого вокруг было предостаточно; обмазанные глиной и окрашенные в белый цвет, они придавали городу опрятный вид. Другая особенность Кито заключается в том, что он сумел сохранить в неприкосновенности бесценные архитектурные памятники прошлого - их не коснулись руки современных "реставраторов". 

В наши дни Кито привлекает к себе многочисленных туристов со всех концов света именно обилием старинных церквей и соборов - некоторые гиды утверждают, что их больше 60. Наиболее яркие и характерные образцы церковной архитектуры XVI-XVIII веков расположены в сотне метров один от другого. Представляют интерес и выразительные монументы, воздвигнутые в эквадорской столице в честь героев освободительной борьбы против испанского колониального ига, а также музеи, в которых отображена история Эквадора, его искусство, культура и ремесла населяющих страну народностей. 

Сердце старого Кито - площадь Сан-Франсиско. Она получила свое название от занимающих целиком одну ее сторону собора и примыкающего к нему монастыря. Этот комплекс, пожалуй, интереснейший из всех памятников церковной архитектуры, им Кито гордится больше всего. Принадлежит собор - как свидетельствует само его название - ордену францисканцев и считается самым старинным зданием во всем Эквадоре, ведь строить его начали сразу же после основания Кито, в 1534 году. 

Испанцы, как известно, сооружали католические церкви на фундаментах разрушенных ими инкских дворцов и храмов. Не исключение и собор Сан-Франсиско. Его воздвигли на фундаменте стоявшего на этом месте Дворца Инки. Сейчас об этом напоминают только летописи. Некоторые историки полагают, что под нынешним храмом когда-то существовал другой, но обвалы, происходившие в результате землетрясений, закрыли в него доступ. 

Вдоль всего фасада комплекса Сан-Франсиско протянулась паперть-площадка. Она нависает над просторной прямоугольной площадью словно парапет набережной, поднявшийся высоко над водой. К площадке ведут широкие полукруглой формы каменные ступени. Они создают как бы передний план, подчеркивающий монументальность всего сооружения. В центре - собор с фасадом в стиле итальянского барокко, увенчанный двумя квадратными башнями-звонницами. А по обе стороны от него - монастырские здания. Узкие прямоугольные окна, утопленные, словно бойницы, в глубь стены, придают монастырю вид неприступной крепости. 

Паперть, покрытая мозаикой, сохраняет свой первоначальный вид. С ней связана популярная у эквадорцев легенда о Кантунье, которая утверждает, что "гений зла", а попросту говоря - дьявол, по крайней мере однажды сотрудничал с богом, и произошло это именно в Кито, в XVI веке, при строительстве собора Сан-Франсиско. 

Все началось, как и положено, с появления на свет чудо-ребенка по имени Кантунья. Чтобы не было сомнений в его индейском происхождении, легенда зачислила его в сыновья одного из касиков, соратника Руминьяуи, возглавлявшего сопротивление испанцам. С детских лет Кантунья поражал окружающих своими подвигами, но самый главный из них он совершил уже в зрелом возрасте. 

Испанские монахи поручили Кантунье в короткий срок построить паперть собора Сан-Франсиско. Положенное время прошло, а индеец не ударил и пальцем о палец. Ночью в канун того дня, когда предстояло сдавать работу, перед Кантуньей предстал сатана. В лучших мефистофелевских традициях они заключили джентльменское соглашение: дьявол обязался безукоризненно выполнить адскую работу - до пяти утра построить паперть, взамен Кантунья обещал ему свою душу. Часы пробили пять, когда сатана явился снова: паперть была готова, и он пришел за обещанной ему душой. Но Кантунья вовсе не собирался с ней расставаться. Сметливый индеец обнаружил, что сатана в спешке допустил брак в работе: в мозаике не хватало одного камешка... 

Несколько раз слышал я в Кито эту легенду. И непременно люди, ее рассказывавшие, говорили в заключение, что в образе Кантуньи нашли свое воплощение такие черты характера эквадорского индейца, как смекалка, находчивость, щедрость. Ведь ту огромную сумму, какую он получил в качестве вознаграждения за "свою" работу, он пожертвовал на благотворительные цели. 

Как обычно, церковники поспешили воспользоваться родившейся легендой в своих интересах. Они сделали вид, будто верят в ее достоверность, и в память о необыкновенной щедрости благочестивого индейца Кантуньи соорудили рядом с собором Сан-Франсиско небольшую часовню Нуэстра Сеньора де лос Долорес; в народе же ее и поныне называют часовней Кантуньи. 

Комплекс Сан-Франсиско - образец испано-американской архитектуры XVI-XVII веков. Вместе с внутренними дворами, музеями, садом с фонтанами он занимает четыре квартала общей площадью 30 тысяч квадратных метров. Главное звено во всем комплексе, бесспорно, собор. Внутри он состоит как бы из трех крыльев, легко и изящно соединенных между собой. Стены декорированы позолоченным деревом и украшены изображениями святых. Золотое сияние главного алтаря призвано напоминать верующим о финансовом могуществе католической церкви. 

Алтари китовских церквей, в особенности собора Сан-Франсиско, церкви Ла-Компании и монастыря Санта-Клара, знамениты на весь мир. И дело не только в их кричащей роскоши, приводящей в восторг иностранных туристов. Многие искусствоведы считают, что алтари представляют историческую ценность, так как в их оформлении на протяжении веков отображались эпопея конкисты и эпопея освобождения латиноамериканских народов, сосуществуют искусство завоевателей и искусство покоренных народов, реальность и легенды. Кроме того, в соборе захоронены не только знаменитые конкистадоры и видные деятели эпохи колонии, но также два сына Атауальпы, которые, видимо, удостоились такой чести потому, что были прямыми потомками последнего главы инкской империи. Ловко используя все эти атрибуты истории в своих целях, церковники пытаются перебросить этакий погребальный мостик от завоевателей-испанцев к порабощенным ими индейцам. 

Внутри собора тихо, как в усыпальнице. Зато за его стенами всегда людно. Рядом, в соседних кварталах, бурлит разноголосая, разноликая и далеко не богоугодная ферия - там на законном основании и под охраной полиции ведется широкая торговля контрабандными товарами... 

По роскоши внутреннего убранства с собором Сан-Франсиско может соперничать лишь церковь Ла-Компаниа. Если же говорить о связи архитектуры с историей Эквадора, то, пожалуй, наибольший интерес представляет расположенный в квартале от площади Независимости монастырь Сан-Агустин, сооруженный в XVIII веке. В его стенах был подписан первый Акт независимости страны от Испании, а в боковых нефах монастырской церкви покоятся останки многих героев освободительной борьбы. 

При посещении монастыря гиды обычно показывают небольшой зал, где в колониальные времена собирались высшие церковные сановники и где 10 августа 1809 года группа патриотов провозгласила независимость страны. Суверенная хунта Кито, которую возглавлял Хуан Пио Монтуфар маркиз Сельва-Алегре, не имела серьезной военной опоры, раздиралась внутренними противоречиями и просуществовала всего 80 дней. Испанские войска, направленные из соседних колоний на подавление "революции", быстро восстановили власть Мадрида. Сотни патриотов были брошены в тюрьмы, за их укрывательство грозила смертная казнь. 

Ровно год спустя, 2 августа 1810 года, набатный звон колоколов кафедрального собора снова призвал население Кито выйти на улицу и продолжить дело национального освобождения, начатое Суверенной хунтой Кито. В ответ на выступление народа испанцы расстреляли около 400 патриотов, томившихся в тюремных застенках, включая руководителей хунты. О тех далеких событиях напоминают два свитка с именами членов патриотической хунты. Заключенные в роскошные позолоченные рамы, они висят на стене Зала независимости в монастыре Сан-Агустин. А стоящие тут же в два ряда старинные деревянные стулья, украшенные искусной резьбой, воссоздают обстановку и атмосферу периода начала освободительной борьбы, настраивают посетителей на особо торжественный лад. 

У соборов и монастырей эквадорской столицы есть одна примечательная особенность: со многими из них связана какая-нибудь легенда, предание, а то и реальная история. 

В монастыре Санта-Клара рассказывают такую поучительную историю: 

- Испанские священники и монахи, пришедшие в Эквадор вместе с конкистадорами, стремились воздать хвалу господу богу, и почти все церкви в Кито были построены в соответствии с этим благочестивым стремлением. Почти все. Но не все... 

И далее следует рассказ, подкрепленный ссылками на исторические хроники, о том, что в 1620 году проникший в монастырь Санта-Клара жулик похитил из главного алтаря чашу с освященными просвирками. Узнав о краже, жители соседних кварталов бросились на поиски преступника. Жулика не поймали. Но в лощине, на городской окраине, которая называлась Иерусалим (ох уж эта церковная символика!), они нашли рассыпанные на земле просвирки. Желая загладить перед богом вину за осквернение монастыря, жители решили на месте находки соорудить часовню. С тех самых пор она так в народе и зовется - Часовня кражи. 

По красоте внешнего декора и особенно по богатству внутреннего убранства многие церкви Кито не имеют себе равных не только в Эквадоре и в других странах континента, но даже в самой Испании. Одна из них - Ла-Компаниа. 

Строить Ла-Компанию начали в 1605 году, а закончили только через 130 лет, в 1735 году, отделку же фасада завершили еще 30 годами позже. Фасад церкви в стиле барокко производит впечатление сплошной паутины - столь искусно соткана и переплетена резьба по камню. Капители, завитушки, замысловатые фигуры создают ощущение легкости и романтичности. Шесть витых, так называемых соломоновых, колонн, поддерживающих портик, изготовлены по образу и подобию тех, что поддерживают балдахин гробницы св. Петра в соборе св. Петра в Риме. Именно фасад снискал Ла-Компании завидную славу каменной жемчужины Кито. 

Внутри взор поражает поистине филигранная резьба, но теперь уже по дереву, покрытая красной краской и позолотой, отчего рябит в глазах. Стены украшены витыми колоннами, а между ними - ярко раскрашенные скульптуры святых и картины на библейские темы, принадлежащие кисти испанских и эквадорских художников конца XVI - начала XVII века. Имена авторов большей части картин до нас не дошли. 

Возводившие храм иезуиты стремились, по всей видимости, создать впечатление небывалой роскоши и, не скупясь на расходы, приглашали лучших мастеров. Купол выложен разноцветным стеклом, а пурпурно-золотой алтарь, по мнению специалистов, является высшим достижением церковно-декоративного искусства Испанской Америки. Но чем больше всматриваешься во внутреннее убранство Ла-Компании, тем сильнее ощущаешь, что все это выполнено не только руками присланных из Мадрида испанских мастеров, но и индейскими скульпторами, резчиками, мозаичниками, художниками. 

Нужно сказать, что распространение европейской культуры среди индейцев Эквадора было, как отмечал известный эквадорский историк Оскар Эфрен Рейес, "делом рук духовенства". 

В монастыре Сан-Франсиско была организована школа ремесел и прикладного искусства для детей индейцев. Это было первое такое учебное заведение во всей Южной Америке. Монахи давали там уроки рисования и скульптуры, столярного дела, вышивания, ткачества, прививали навыки мастерства будущим каменотесам и каменщикам. Уже в 1552 году эта школа была расширена и преобразована в колледж Сан-Андрес. 

Индейские ребятишки, обладавшие прирожденными способностями к ручному труду, легко усваивали уроки. Из них вышли хорошие мастера, начавшие играть заметную роль в строительстве, а еще больше в украшении католических храмов, сооружавшихся колонизаторами. Именно в Кито жили и творили многие выдающиеся художники и скульпторы индейского происхождения, например знаменитый скульптор Капискара. 

Каменоломен вокруг города было много, камня, легко поддающегося обработке, предостаточно. Это и послужило той материальной основой, на которой быстро развилось пластическое искусство Эквадора. 

Для произведений живописи и скульптуры "школы Кито" характерны светлые и яркие тона, жизнерадостное мироощущение. Может быть, это объясняется тем, что инквизиция здесь, в провинциальной глухомани, не была столь свирепа, как в соседней Лиме, - за три века испанского владычества в Кито было казнено всего полтора десятка еретиков, включая нескольких иностранцев. Может, эквадорцам повезло на испанских монахов-просветителей, сеявших зерна разумного и полезного (именно они завезли в эту страну пшеницу, научили индейцев выращивать свиней, овец, домашнюю птицу и т. д.). А возможно, дали себя знать художественные традиции древних народов, населявших Эквадор. Так или иначе, слава "школы Кито" быстро шагнула за пределы Эквадора, и школа стала пользоваться известностью во всем Новом Свете. Не случайно Кито нередко сравнивают с "археологической столицей" Южной Америки - перуанским городом Куско, а некоторые искусствоведы даже считают, что по многочисленности церквей и богатству их убранства эквадорская столица может претендовать на первое место в Латинской Америке. Истины ради следует, однако, сказать, что большое количество церквей было выстроено в Кито уже в нынешнем веке. 

По свидетельству епископа Кито Родригеса де Окампо, в 1650 году, то есть через 115 лет после основания, в Кито насчитывалось всего 3500 жителей. В последующие два с половиной столетия население Кито росло чрезвычайно медленно и к началу XX века едва достигло 30 тысяч человек. Зато за последние 50 лет оно увеличилось почти до миллиона. Стремясь сохранить свое влияние, Ватикан сооружал все новые и новые церкви. Строились они в основном в северных районах города, населенных людьми состоятельными, и поэтому их архитектуру отличает влияние современной моды. Старая же часть Кито остается неповторимой реликвией во всем Новом Свете.




Патриархальность и модерн - рядом


Гармония света и камня! Так можно охарактеризовать облик эквадорской столицы. Историческое сердце Кито - площадь Независимости. В центре ее высится колонна Свободы, воздвигнутая в честь героев 10 августа 1809 года, провозгласивших политическую независимость республики. Здесь же находятся кафедральный собор, дворец правительства и столичный муниципалитет, символизирующие собой все три власти - церковную, политическую и административную. 

Архитектурный ансамбль площади Независимости создавался во времена колонии, когда всевластие церкви было всеобъемлющим. И зодчие прошлого нашли способ отразить и увековечить в камне эту особенность исторического развития. Во-первых, они выбрали для строительства кафедрального собора самую высокую сторону площади. Во-вторых, соорудили его на необычно высоком фундаменте, поэтому собор как бы возносится над площадью. На фасаде собора укреплены мемориальные доски с высеченными на них именами Себастьяна де Белалькасара и других основателей города. Там же в одном из нефов стоит в окружении боевых знамен времен борьбы за независимость белокаменный саркофаг, в котором покоятся останки маршала Антонио Хосе де Сукре. 










Площадь Оружия - политическое сердце Кито




На противоположной стороне площади расположен дворец архиепископа. В туристических проспектах его портал выглядит весьма внушительно, действительность же гораздо скромнее рекламы. Слева от дворца архиепископа - здание столичной алькальдии. Несколько лет назад его перестроили в духе времени: нижний этаж заняли фешенебельные магазины, появился обширный торговый пассаж, новую жизнь после реставрации обрела и великолепная колоннада, украшающая здание. 

Наконец, четвертую сторону площади Независимости занимает элегантный, построенный в середине XVIII века дворец правительства. На втором этаже дворца, за колоннами, степенно прохаживаются часовые в традиционной форме времен борьбы за независимость - там вход в правительственные апартаменты. А внизу ключом бьет жизнь: весь первый этаж - сплошные лавочки сувениров, и группы туристов, переходя от одной лавчонки к другой, шумно выражают свое восхищение изделиями эквадорских кустарей. 










Кито. Старое и новое рядом




В отличие от кафедрального собора дворец правительства внутри не раз переделывался и реконструировался. А сколько видел он на своем веку конституций и переворотов, прогрессивных реформ и антидемократических законов, новых иллюзий и новых разочарований! В наши дни дворец правительства служит официальной резиденцией президента республики, в нем проходят заседания кабинета министров. 

От площади Независимости отходит одна из самых старинных улочек Кито - вымощенная камнем, узенькая, крутая и кривобокая Ронда. Землетрясения, обвалы и другие стихийные бедствия миновали ее, и она полностью сохраняет свой изначальный облик. Ронда застроена одноэтажными и двухэтажными домами. Бурая от времени и дождей черепица крыш подчеркивает белизну стен, украшенных миниатюрными деревянными балкончиками. Между узкими окнами - старинные железные фонари замысловатой конфигурации, тут же, на стенах, подвешены горшки с цветами. Цветущая герань - непременная принадлежность и каждого балкона. Эквадорцы вообще большие любители цветов. Но вот парадокс: на самой улице - ни единого кустика, зато в окнах домов, на балконах, на верандах под самыми крышами и конечно же во внутренних двориках - патио цветов великое множество. За патриархальную умиротворенность, не нарушавшуюся, кажется, веками, Ронду часто называют символом старого города. 

В Кито немного старинных дворцов и роскошных особняков. Это город "только домов". Его очарование - в их порталах, балконах, патио, крышах и карнизах. Впрочем, он также город церквей, монастырей и часовен. Старый город - это по сути дела один большой гражданско-церковный комплекс, где люди, по меткому выражению одного эквадорского писателя, "всегда жили, закрыв двери изнутри". Поэтому в Кито балконы служили для украшения не домов, а окон, да и то эти окна, как правило, оставались закрытыми. А если в доме появлялся важный гость, то открывали лишь жалюзи, чтобы в дом проник дневной свет. 

Кстати, о балконах. В Кито не увидишь таких великолепных резных балконов, какими славится Лима. Зато в политический лексикон эквадорцев в последние полвека прочно вошло выражение, связанное именно с балконами. Принадлежит оно бывшему президенту республики Веласко Ибарре. "Дайте мне балкон, - говорил он, - и я стану президентом". И действительно, его ораторские способности, его умение словом воздействовать- с балкона! - на массы во время избирательных кампаний пять раз приводили его в президентское кресло. (И пять раз его свергали в результате государственных переворотов.) 

Со старым Кито нужно знакомиться пешком, по его улицам нужно бродить, - не раз повторял мне мой частый спутник, сотрудник Исполкома Конфедерации трудящихся Эквадора Барон Идрово. - По старому городу не просто ходят по нему взбираются вверх, спускаются, иногда даже скользя, вниз. И во всех случаях устают. Но без этого не узнаешь и не познаешь Кито... 










Эта улица носит имя Белалькасара, завоевателя Эквадора




Если от площади Независимости по крутым горбатым улочкам подняться вверх к площади Сан-Франсиско и оттуда взглянуть на традиционный центр города, он запомнится белизной домов и терракотой черепичных крыш на фоне изломанной линии зеленых гор. 

Если же пойти в противоположную сторону, то, миновав старое здание университета - центр политических волнений студенческой молодежи, выйдешь на площадь под названием Аламеда, что по-испански значит "тополиная". Но тополей тут нет и в помине, а есть пышные пальмы, и на их фоне на высоком постаменте, украшенном выразительным барельефом, стоит знаменитый на весь континент памятник Симону Боливару - на стремительно летящем коне с факелом Свободы в руке Освободитель указывает латиноамериканцам путь к независимости. Отсюда берет свое начало Гуаякильский проспект - одна из главных артерий эквадорской столицы. А чуть дальше, в парке, который прилегает к площади и тоже называется Аламеда, находится астрономическая обсерватория, считающаяся одной из самых старых во всей Латинской Америке. 










Монумент в честь Симона Боливара




В самом Кито зелени мало - улицы не обсажены деревьями и кустарниками, и всего два больших парка. Тем не менее, город выглядит очень зеленым. Этим он обязан самой природе, поскольку его районы удачно вписываются в окружающие пейзажи, органически сливаясь с ними. Но вот проблема: город растет в значительной степени за счет вырубки лесов, покрывающих склоны окрестных холмов, и прогрессивная общественность уже начинает бить тревогу, призывая спасти эвкалиптовые рощи, оставить нетронутыми хотя бы вершины близлежащих холмов. Выступает она и против строительства небоскребов и несоразмерно больших монументов, подобных гигантской скульптуре пресвятой Девы Марии, которая установлена как раз там, где, по мнению специалистов, ее устанавливать не следовало, - на вершине холма Панесильо. 

Эквадорская столица растет в основном за счет миграции сельских жителей. За последние 30 лет население Кито удвоилось. Большую часть его жителей составляют выходцы из разных районов страны. Имущие слои населения предпочитают строить дома на пологих склонах окружающих город холмов, где нет тесноты старого Кито и гораздо чище воздух. В сущности сегодня как бы сосуществуют два Кито: старый, колониальный, расположившийся у подножия и на склонах Пичинчи, и новый, растянувшийся по всей долине. 

Узкодлинным Кито стал в силу своей топографии. В столице говорят: "Город живет в полном подчинении у Пичинчи". В самом деле, как бы покоряясь диктату горы, эквадорская столица поднимается по ее склонам, спускается в лощины, с каждым разом все больше вытягиваясь в длину и захватывая сельские окраины. 

В южном направлении город спускается все ниже и ниже по течению реки Мачангаро. Впрочем, рекой она была в прошлом, а теперь все больше прячется в трубы, уступая строительным компаниям и свои берега, и свое русло. Старожилы, считающие себя настоящими китовчанами, не скрывают презрительного отношения к новым районам и называют их длинной цепью деревень, которые, дескать, образуют один большой город - южный Кито. 

Но еще быстрее столица растет на север, в сторону долин Кумбая, Гуапуло и Тумбако. Туда пролегли широкие проспекты - Америк, 6 декабря, Христофора Колумба, бурливая, не затихающая до самого вечера Амасонас, там вытянулись к небу высотные дома необычных архитектурных линий, резко контрастирующие со старым городом. Фасады многих зданий украшены мозаичными панно и красочными муралями, а зеленые скверы делают городские новостройки еще более выразительными. 

Изменилась даже церковная архитектура, которую святые отцы в явной погоне за паствой тоже решили осовременить. 

Быстрый рост новых районов и необходимость связать их с центром столицы обусловили расширение дорожного строительства и создание новой дорожно-транспортной сети. В разных местах возникли эстакады, путепроводы, транспортные развязки. И особняки, еще вчера горделиво выделявшиеся своими старомодными фасадами, на фоне этих огромных железобетонных конструкций стали выглядеть безнадежно провинциальными. 

В последние годы в Кито сооружен ряд новых транспортных магистралей, которые прекрасно учитывают рельеф местности. Одна из них - Восточный путь - проложена по склону горы Ичимбиа, другая - Западный путь - по склону Пичинчи. Обе напоминают извивающихся змей. Порой подъемы и спуски достигают 300 метров, и тогда создается впечатление, что переносишься с одного городского "этажа" на другой. Но все эти ультрасовременные магистрали, где используются новейшие технические достижения, проложили себе дорогу среди скопищ глинобитных домов, - подобное сочетание с трудом укладывается в сознании.




Когда не "срабатывает" религия


По сравнению с большинством латиноамериканских столиц на Кито все еще лежит сильная печать провинциализма, что, между прочим, для иностранных туристов таит в себе немалую привлекательность. Разве не заманчиво, скажем, сделать экзотический снимок: студентка в джинсах с книгами в руке - и рядом с ней индеанка в традиционной одежде: полдюжины юбок колоколом, на голове фетровая шляпа-котелок, а за спиной один, а то и два ребенка, упакованные в шаль и спящие в этой традиционной люльке?.. Или сфотографировать индейца с объемистой поклажей на спине, который, согнувшись в три погибели, тем не менее ловко лавирует между автобусами?.. Или же запечатлеть на кинопленку типичную сценку: по тротуару быстрыми короткими шажками идет индеец в ярком пончо - за ним семенит его жена с огромным узлом за спиной?.. 

Эквадорская столица и в наши дни сохраняет патриархальный образ жизни. Хотя старый, 450-летний Кито не принадлежит к промышленным центрам с динамичной деловой активностью, он рано встает и рано ложится. В девять вечера жизнь даже на центральных авенидах замирает. Еще час назад бурлившие Людским водоворотом улицы становятся тихими и пустынными. В модном открытом кафе на авениде Амасонас за столиками остается с десяток посетителей, да и то, как правило, это туристы. А после девяти вообще нелегко найти место, где можно поужинать: большинство кафе и ресторанчиков уже закрывают перед посетителями своп двери, фешенебельные же рестораны доступны лишь людям с тугим кошельком. 

Перуанский журнал "Каретас" писал однажды: "Перуанца, приезжающего впервые в пышный торговый Гуаякнль, величественную индустриальную Куэнку или стыдливую просвещенную эквадорскую столицу Кито, охватывает ностальгия - воспоминание о собственной стране. Чистый акцент гуаякильцев, когда слышишь их речь, можно сказать, не имеет большого отличия от лимского говора, за исключением разве что почти неуловимых "тропических" ноток. Жители Куэнки или Кито легко сошли бы за жителей Куско или Арекипы. Что же касается типов, стилей и привычек, то ничего поистине значительного не указывало бы на то, что перуанец находится в другой стране, а лишь отступил несколько назад во времени..." 

Оставим на совести перуанского журнала его суждение о том, кто ушел вперед, а кто "отступил назад во времени". Вместе с тем нельзя не признать его правоты, когда он отмечает большое сходство "типов, стилей и привычек". Как и в Перу, коренное индейское население сравнительно быстро и легко восприняло католическую религию, искусство и культуру, завезенные издалека. Как и в Перу, католицизм провел глубочайшую борозду в национальном сознании народа, повлиял на формирование нравов, привычек и вкусов. 

Для автора этих строк, прожившего десять лет в Лиме, не составляло труда заметить сходство, а зачастую и одинаковость "типов, стилей и привычек". И тем не менее некоторые отличия культурного и этнографического характера порой выступают так выпукло, что заставляют забыть о всяком сходстве. Пожалуй, сильнее всего они дают себя знать в крупных городах, в частности на побережье. Как известно, основу, на которой формировалась эквадорская культура, составили три источника - индейский, испанский и негроидный, слившиеся воедино. Одним из результатов этого процесса явилось рождение афро-эквадорской музыки, ритмы которой пустили глубокие корни на севере страны, в районе Эсмеральдаса. Подобных ритмов не услышишь больше нигде на всем Тихоокеанском побережье Южной Америки. 










Загрязнение окружающей среды сюда еще не дошло




Но, разумеется, сходства с народами других андских стран у эквадорцев значительно больше, чем различий, и в этом немалую роль сыграл католицизм, ставший единой религией. Принесенный конкистадорами на кончике пики, он служил идеологической опорой испанского колониального режима. Ныне католическая церковь играет ту же роль, но теперь она находится на службе у неоколонизаторов - транснациональных компаний, этих конкистадоров XX века. 

Однажды в Кито в соборе Сан-Франсиско я стал свидетелем такой поразившей меня сцены. У главного алтаря в мерцающем свете неоновых букв, которыми было выведено имя святого Франсиска, перед распятием с изображением Христа стояла на коленях индеанка и держала на руках вынутого из заплечной шали ребенка. Она часто всхлипывала и неожиданно вскричала - негромко, но так, что ее слышали люди, находившиеся поблизости: "Возьми меня к себе, Папасито! ("Папасито" (исп.) - папочка). Я не хочу больше жить..." Рядом с ней и тоже на коленях стоял индеец - на вид ему было за пятьдесят. Он производил странные на первый взгляд движения: коснувшись рукой распятия, он проводил потом этой рукой по своему лицу, опять касался креста - и поглаживал плечи, грудь... Подошла пожилая индеанка, преклонила перед распятием колени, но не застыла в молитве, а поднялась и медленно направилась к выходу, водружая крохотные свечки перед всеми небольшими алтарями в боковых нефах, какие попадались на ее пути; делала она это механически, как робот, совершающий одну и ту же операцию. Я вышел на улицу. И тут, на паперти, еще одна символическая сцена подвела итог моим впечатлениям: такой же немолодой индеец, как тот, что стоял на коленях перед распятием в надежде на исцеление, сидел на небольшом деревянном ящике и старательно наводил блеск на ботинки... белого священника, с ног до головы закутанного в черную сутану. 

"Народ находит в религии силу достаточно успокоительную, чтобы противостоять угнетающей реальности. Религия заполняет пустоту отнятой земли иллюзией обещанной земли на небесах. Эта религия как бы растворяет образы рыжего хозяина-гринго и латифундиста в аскетической фигуре многострадального человека-бога; это та религия, которая превращает белого мучителя посредством скоренькой церковной церемонии в объект мученичества. Но очень часто этот клапан, призванный обеспечивать выход накапливающимся духовным страстям, оказывается недостаточным. И тогда на сцене появляется алкоголь". 

Эти слова принадлежат перуанскому еженедельнику "Варьедадес". Однако они в полной мере применимы и к Эквадору. 

В один из очередных приездов в Кито я по обыкновению отправился на холм Панесильо - мне нравилось постоять в предвечерние часы у баллюстрады смотровой площадки, полюбоваться городским пейзажем, вслушаться в затихающие ритмы столицы. На этот раз, когда мы собрались в обратный путь, мой неизменный спутник Барон Идрово предложил не ждать случайное такси, а пойти на стоянку. 

- Прогуляемся, - сказал он. - Заодно посмотришь, как живет китовская беднота. На этой окраине, около Панесильо, селится много индейцев. 

Мы шли по узкой дороге, вившейся по склону холма. Справа уступами спускались вниз убогие домишки. Казалось, если спрыгивать с одной черепичной крыши на другую, можно быстро достичь подножия холма. Слева еще более неказистые строения лесенкой поднимались вверх, в гору. Заметив на обочине дороги две человеческие фигуры, мы замедлили шаг, чтобы лучше разглядеть их. Это были пожилые индейцы - мужчина и женщина. Они сидели на траве и по очереди прикладывались к большой бутыли с мутной жидкостью, которую передавали из рук в руки. У индейца в одной руке была зажата веревка, на которой была привязана крупная свинья; она тянула в сторону, и индеец то и дело валился набок, но веревку из руки не выпускал. 

- Кукурузная чича, - пояснил Барон, кивая на бутыль. - Главная радость в жизни индейца. 

Кавалер повел безучастным взглядом в нашу сторону, приложил бутыль к губам, потом передал ее подруге. 

- А скажи ему, что алкоголь - яд, может и с кулаками полезть, - проговорил Барон, когда мы прошли вперед. - Не живут, а существуют. Слушают одних попов, а те только и призывают что к смирению. Жизнь этих бедняков крутится по невидимому заколдованному кругу, - с болью и горечью продолжал он. - Словно мифические персонажи, занятые поисками "ничего", они бредут в "никуда": оступаются, падают, снова поднимаются, снова делают шаг в пустоту. В конце концов оказывается, что они топчутся на одном месте. И так - сколько уже веков!.. 

Конечно, не чичей единой жив эквадорский индеец. Случаются в его жизни и красочные, веселые праздники, такие, как карнавалы с традиционными шествиями масок или сельские родео (правда, там тоже не обходится без чичи). Но это в Сьерре, где живет большая часть индейского населения. 










Первомай в эквадорской столице




А развлечения, которые так нравятся жителям Кито, например коррида или футбол, индейцу просто не по карману. 

Трудно сказать, что пользуется у горожан большей популярностью - коррида или родео. Эквадорцы - такие же страстные поклонники корриды, как перуанцы или колумбийцы, и поэтому маршруты испанских тореадоров, гастролирующих в Южной Америке, обычно проходят через три столицы - Боготу, Кито и Лиму. 










Родео - любимое зрелище столичных жителей




Не менее популярно и родео. Это конноспортивное представление собирает, пожалуй, даже больше зрителей, чем коррида, и вызывает у них не меньший энтузиазм. 










Маленькие зрители на родео




...Задолго до начала праздника любители родео начинают стекаться на стадион "Пласа монументаль". Идут пожилые люди, молодежь, родители с детьми: родео - праздник для всех возрастов. Высокие, в несколько ярусов, трибуны заполняются до отказа. 










Родео - любимое зрелище столичных жителей




Вот под торжественные звуки фанфар завершается парад участников. И тотчас воздух оглашают зажигательные аккорды "Пасео чакарреро" - на арене появляются артисты фольклорного танцевального ансамбля, одетые в яркие национальные костюмы... 










Трубачи возвещают о начале праздника










Это и национальные танцы, и демонстрация силы и ловкости




А затем начинается главная часть праздника - собственно родео. Наездники-пастухи демонстрируют зрителям свою ловкость и мастерство: с помощью лассо ловят быка, валят его на землю и быстро связывают, скачут верхом на быке, объезжают молодого скакуна и так далее. 










Это и национальные танцы, и демонстрация силы и ловкости










Сельское родео




В перерыве друзья объяснили мне, что между пастухами горных районов и пастухами равнин и побережья есть "принципиальное" отличие: первые, оказывается, могут набросить лассо на шею скачущей лошади... босой ногой. Пользоваться таким сложнейшим приемом их вынуждает сам рельеф местности, где требуется управлять лошадью двумя руками. И действительно, в одном из номеров программы такое искусство владения лассо было продемонстрировано зрителям, причем сделала это... наездница.




Большой полет белой птицы


Столичная окраина Батан Альто в последние годы усилиями людей зажиточных застроилась и превратилась в один из наиболее престижных районов Кито. В самой верхней его части, там, где кончаются два ряда домиков, а оборвавшийся асфальт сменяется узкой каменистой дорогой, ведущей в эвкалиптовую рощу, на ровной площадке, отторгнутой у горного склона, стоит здание необычной архитектуры. Издали оно выглядит суперсовременно: над большой, сплошь из стекла стеной в два этажа взметнулась односкатная крыша-крыло, готовая вот-вот взмыть ввысь и увлечь за собой все сооружение. 

Здесь живет и работает выдающийся художник современности Освальдо Гуаясамин. 

Свернув с дороги и въехав в ворота, оказываешься перед домом, выдержанным в типично колониальном стиле: глухие стены, узкие проемы дверей, опоясанный колоннадой внутренний дворик - патио. Однако тягостного впечатления эта часть здания не производит. Белизна наружных и внутренних стен, просторный патио, залитый слепящим солнечным светом, создают ощущение легкости и безмятежности. 










Гуаясамин - Белая Птица Эквадора




Столь странное на первый взгляд сочетание старины и современности, формы и содержания как нельзя лучше отвечает замыслу его хозяина: задумав свой дом как домашний музей, Освальдо Гуаясамин сам его и спроектировал. 

- С какого рубежа начался мой путь в искусство? - переспросил Освальдо и задумчиво посмотрел в стену-окно, за которым далеко внизу, в долине, простерся Кито. - Пожалуй, с раннего детства. Да, с раннего детства, - повторил он с мягкой, чуть грустной улыбкой. - Мои сверстники не хотели играть со мной - я был для них "индио". По-детски обостренное ощущение униженности и несправедливости будило во мне желание убежать от обидчиков, улететь далеко-далеко, туда, где нет расовой дискриминации, где нет деления на белых и "индио", где все - "индио" и все равны. И я начал рисовать. Рисунки были наивные, бесхитростные, чисто личного плана. Мне было тогда шесть лет. 










Нерадостное детство




Я рано испытал и глубину унижения, порожденного социальным неравенством, ведь я происхожу из очень бедной семьи, - продолжал Освальдо. - Мой отец был индеец, мать-метиска. Из десяти детей я был старшим. И когда в восемь лет я в первый раз вышел на улицы моего родного Кито, чтобы продать свои рисунки и плакаты, то это было продиктовано желанием помочь семье. 










И мальчишкам Колорадо свойственна любознательность




Учился Освальдо плохо. Кроме рисования, его ничего не интересовало, разве что история и география да еще игра на гитаре. Вот и вся учеба. Немудрено, что будущую гордость Эквадора часто исключали из школы, приходилось каждый год поступать в новую. С трудом одолев "курс наук" начальной школы - а она в Эквадоре охватывает шесть классов, - Гуаясамин легко поступил в Школу изящных искусств Кито. Там он учился с упоением, и годы учебы пролетели незаметно. В 1941 году Освальдо блестяще закончил Школу - тогда ему шел 22-й год. 

Все эти обстоятельства: бедность семьи, трудное детство, учеба в академической Школе изящных искусств - породили в молодом художнике обостренное чувство национального самосознания, а позже - и лучшее понимание проблем классовой борьбы. В итоге это привело к тому, что в своих картинах он еще в период своего становления как художника стремился отразить жизнь и страдания эквадорского народа. 

В 1942 году Освальдо удалось организовать в Кито первую персональную выставку. Суть выставленных полотен сам он охарактеризовал как "восстание против буржуазного академизма". Именно тут ирония судьбы вытолкнула его на путь успеха. В эквадорской столице проездом находился американский миллиардер Нельсон Рокфеллер, и один из его друзей, дипломат, зная, что он неравнодушен к живописи, пригласил его на выставку работ Гуаясамина. Будучи и в самом деле знатоком живописи, Нельсон Рокфеллер сразу оценил незаурядность дарования молодого художника. Не поскупившись, он за высокую цену приобрел несколько его картин, а главное - пригласил Гуаясамина в Соединенные Штаты, пообещав оказать содействие в организации там персональной выставки. 

Поездка в США дала Гуаясамину возможность побывать в Мексике. Там он работал и учился у Ороско, одного из "великой троицы" мексиканских муралистов (Ривера - Ороско - Сикейрос), там же он познакомился и подружился с выдающимся чилийским поэтом Пабло Нерудой. Пребывание в Мексике оказало глубокое влияние на все последующее творчество Освальдо Гуаясамина. И дело не в том, что он называет себя "первым эквадорским художником, занявшимся настенной живописью". Он многое усвоил от искусства великих мексиканских муралистов: реализм, верность национальным традициям и пафос революционной борьбы, свойственные творчеству Диего Риверы, экспрессию и трагизм Ороско, резкость его живописной формы, а также глубокий социальный характер и политическую заостренность фресок Давида Альфаро Сикейроса; но что еще более важно - их патриотизм и демократичность, ясную адресованность работ "великой троицы" народным массам. 

- Со временем мои горизонты - и творческие, и политические - расширялись. - При этих словах в глуховатом голосе Освальдо зазвучали твердые нотки. - Ныне я бы сказал, что мое творчество - это сплав воспоминаний детства и жизненного опыта с личным восприятием мира, в котором мы живем. И все это - преломленное сквозь столь же личную призму художника. 

- Кстати, - оживился он, - ты знаешь, что на кечуа означает "гуаясамин"? На одном из его наречий это "летящая белая птица", а на другом - "дом мудрости". - Художник откинул назад большую седую голову, озорно засмеялся и заключил: - Не знаю, как насчет мудрости, но сейчас-то я уж точно "белая птица"... 

6 июля 1986 года Освальдо Гуаясамину исполнилось 67 лет. Из них более 45 художник находится в творческом полете. И никогда: ни в начале пути, ни теперь, в расцвете творческих сил, - он не изменял темам, с детства глубоко запавшим в душу: страдания простого человека от расовой дискриминации, социальной несправедливости, войны и его борьба за избавление от этих бед, за светлое будущее для себя и для всего человечества. 

Более 30 лет художник работает над большой серией картин под общим названием "Возраст гнева". Гуаясамин начал ее в 1952 году, и она быстро принесла ему славу. По первоначальному замыслу серия должна была состоять из 250 полотен, сейчас в ней уже более 300 картин. Но, как и само творчество, тема бесконечна, и художник продолжает неустанно трудиться. 

- С начала нынешнего века, но особенно после Великой Октябрьской социалистической революции мир живет в условиях противоборства старых, отживших форм общественного устройства и новых, порожденных Великим Октябрем, - говорил мне Гуаясамин. - Борьба между старым и новым, между миром капитала и миром труда, между прошлым и будущим - вот суть "Возраста гнева". 

Серия начинается картиной о гражданской войне в Испании, где Гуаясамин прожил весь 1956 год. Там он живо интересовался подробностями минувших грозовых событий: ездил по стране, в первую очередь по местам боев, расспрашивал людей, переживших войну, знакомился с документами. Говоря его собственными словами, в Испании он "был занят тем, что искал и думал". Итог этих поисков и размышлений - семь картин под общим названием "Плачущие женщины". 

- В дальнейшем я побывал во многих странах мира, - вспоминал Освальдо, - видел почти все нацистские концлагеря, и то, что меня там потрясло, я постарался выразить в цикле из четырнадцати картин. Потом была написана большая фреска о чудовище нашего времени - атомной бомбе. Позднее появились серии картин, темами которых были войны в Корее, во Вьетнаме. Все это части одной симфонии - драматической и в то же время героической. 

Семь картин, четырнадцать полотен... Мало кто знает, какой титанический труд кроется за простыми словами художника. Семь лет разъезжал он по белу свету, сделав за это время около 8 тысяч рисунков, эскизов, набросков. А возвратившись в родной Кито, уединился и целиком отдался работе. Серия разрасталась: появлялись Картины о событиях в Гватемале, Чили, Аргентине, Ливане, Никарагуа, Сальвадоре. 

Гуаясамин боялся одного: успеть бы, хватило бы сил... 

- Приход к власти в Чили фашизма и зверские расправы над демократами побудили меня обратиться к чилийской теме, - продолжал Освальдо. - Думаю, что эта серия будет состоять тоже из семи картин. Одновременно работаю над серией "Матери с Майской площади" - эти полотна посвящены матерям, чьи дети пали жертвами реакции и военщины в Аргентине. 

Свое творчество Гуаясамин делит на два своеобразных периода. Первый - он называет его "Я и индейцы" - был сплавом личного и национального. Написанный в 1945-1946 годах первый крупный цикл состоит из 103 картин и повествует о жизни и проблемах народов Латинской Америки. Художник назвал его "Гуаканьян", что на кечуа означает "Дорога плача". Красной нитью весь цикл пронизывает идея борьбы индейцев и метисов против угнетения, за свои права, за свободу. После вернисажа в Кито в 1951 году "Дорога плача" объехала полсвета, а в 1956 году в Испании была удостоена премии. 

На втором, более позднем этапе - Освальдо условно назвал его "Я и мир" - его взгляд на общественно-политические проблемы современности становится углубленнее и шире. Гуаясамин нашел свой собственный пластический язык живописца. И сразу же интерес общественности разных стран к творчеству Белой Птицы Эквадора резко возрос. Выставку его работ, устроенную в 1973 году в парижском Музее современного искусства, посетило полтора миллиона человек. Десятью годами позже около 500 его работ экспонировались в ленинградском Эрмитаже, с частью этой экспозиции познакомились и москвичи. 

Путь к мастерству был для Освальдо Гуаясамина непрост и нелегок. Вначале он находился под сильным влиянием Греко, позднее - Гойи, подражал Ороско. "В творчестве Гойи, - говорил Освальдо, - меня особенно интересовали его гравюры и его "черный период". Разумеется, исключительно с точки зрения содержания его работ". Не обошлось и без влияния импрессионизма и кубизма (они были для него, как он выразился, "необходимым опытом"), а также архитектуры, которую он серьезно изучал в течение нескольких лет. Он постоянно работал и постоянно учился. 

- Ты знаешь, - сказал он мне во время нашей беседы, - недавно я подсчитал, что создал в общей сложности свыше шести тысяч картин и рисунков и более двухсот скульптур из бронзы, дерева, камня. Свой творческий почерк, свое "лицо" я искал в разных стилях. Лет двадцать назад мое искусство пластически было связано с искусством других, но вот уже два десятка лет как я говорю на собственном языке. И всегда неизменной была главная тема - мой народ, его жизнь, его страдания и мечты. 

- Я читал, Освальдо, что твое творчество так повлияло на современную живопись, что возникло даже особое течение, своего рода "школа Гуаясамина", - сказал я. - Что ты сам скажешь по этому поводу? 

- Да, я знаю, что лет двадцать назад у меня появились последователи во Франции и Испании, а из латиноамериканских стран - в Аргентине, Венесуэле, Колумбии и Перу, возникло даже течение "копировальщиков", - ответил он. - Но я отношусь к этому скептически: ведь истинное произведение искусства нельзя повторить. 

- А ты не думаешь сам создать "школу Гуаясамина", иметь своих учеников? 

- У меня не хватило бы на них ни времени, ни терпения, - отшутился Освальдо. 

Гуаясамин оказался гостеприимным и радушным хозяином. Он долго водил меня по своему дому-музею, знакомил с собранными им богатейшими коллекциями, подробно рассказывал о картинах колониальной эпохи, принадлежащих кисти художников "школы Кито", о скульптурах из дерева, об археологических находках, в частности о керамических изделиях древних гончаров. Всего в его археологической коллекции, считающейся едва ли не крупнейшей в Эквадоре, около 15 тысяч предметов. 

В 1978 году Гуаясамин передал эквадорскому государству в дар около 500 картин и скульптур колониального периода и ценную коллекцию предметов, относящихся к доколумбовой эпохе, а также произведения классиков мировой живописи, в том числе работы Гойн и Пикассо. Стоимость их превышала 20 миллионов долларов. 

- Почему я так поступил? - Освальдо слегка пожал плечами. - Мои картины есть почти во всех музеях мира, а здесь, у меня на родине, их не более пятидесяти. Я почувствовал себя морально обязанным отдать моему народу все лучшее. Коллекция, включающая около трехсот моих полотен, пока не экспонируется, она будет храниться в домашнем музее в ожидании, когда будет построено специальное здание для будущего музея. Территория для него рядом с моим домом уже подготовлена. Землю купил я, а над проектом здания работает известный кубинский архитектор Антонио Кинтана. Эту помощь мне предложило правительство Кубы... 

Воспользовавшись паузой, когда Освальдо закуривал очередную сигарету, а курит он много, - я спросил его, какой тип живописи он предпочитает, в каком жанре больше любит работать. 

Его ответ можно смело назвать психологическим автопортретом. 

- Я "делаю" три типа живописи, довольно отличных один от другого. Например, я пишу цветы, пейзажи и натюрморты, что отвечает моему внутреннему миру, так сказать, состоянию души. Эта живопись меня освежает, за мольбертом я отдыхаю. Затем я "делаю" портреты. Хотя и пытаюсь проникнуть во внутренний мир человека, который мне позирует, и отразить его на моем полотне, портреты пишу без особой охоты - ведь тут я не более как "секретарь" моего персонажа. Наконец, я "делаю" главную работу моей жизни - создаю произведения, сильные по экспрессивности и драматизму, такие, как полотна из серии "Возраст гнева". В ней есть портреты людей, которые защищали свою родину, которые в той или иной степени возвеличили Человека, его землю, его достоинство. Один из них - Сандино. Сейчас я тружусь над новой серией картин, которую назвал "Нежность: пока я живу, всегда тебя вспоминаю". 

- Живопись - мое призвание, моя жизнь, - сказал Освальдо. Он умолк, в который раз закурил и после долгой паузы продолжал: - Когда я работаю над очередной картиной, я выражаю себя прежде всего как эквадорец. Вместе с тем я знаю, что Эквадор - это лишь часть Латинской Америки. Теперь, спустя десятилетия, я отчетливо вижу, что творческим счастьем я обязан тому, что вовремя понял простую истину: художник не должен замыкаться ни в личных, ни даже в национальных рамках, он обязан своими произведениями выражать неразрывную связь национального и интернационального. 

У Гуаясамина особая манера вести беседу - он говорит страстно, выразительно жестикулирует и все время порывается сорваться с места, "взлететь". Наконец он так и делает - прерывает разговор о своем творческом кредо и ведет меня в мастерскую смотреть его панно (высота каждой из двух частей - четыре метра, длина - пятнадцать) для международного аэропорта "Барахас" в Мадриде - заказ правительства Испании. К тому времени, когда состоялась наша встреча (шел май 1982 года), Освальдо почти все завершил. 

Я знал, что Гуаясамин работает быстро, даже стремительно, и потому задал вопрос скорее из вежливости, чем из любопытства. 

- Сколько времени ушло на это панно? 

- Полтора года, - ответил Освальдо. - Принимая во внимание характер помещения, для которого предназначается мураль, - а это зал вылета пассажиров за границу, - пришлось остановиться на акриловых красках да еще прибегнуть к помощи мраморной крошки. И писать пришлось не на холстах, а на щитах из бальсового дерева. Потом они будут смонтированы в Мадриде на алюминиевой структуре. 

- Похоже, что мастерская создана специально для таких масштабных работ, - я обвел взглядом просторную студию и кивнул на высоченный стеклянный потолок, сквозь который лились потоки солнечного света. 

- Да, работается здесь легко, - согласился Освальдо. - Много света и воздуха... 

Мы подошли к стоявшему возле стены длинному столу, на котором лежали деревянные щиты с нанесенными на них контурами будущих фигур. Худощавый чернобородый человек в джинсах и клетчатой рубашке закрашивал один из щитов красно-оранжевой краской невероятно резкого тона. Встретив его внимательный взгляд, я спросил, что будет изображено на этой части панно. Бородач в джинсах вопросительно посмотрел на Гуаясамина, на меня, опять перевел взгляд на Освальдо. Тот жестом показал, чтобы он продолжал работать, и, обращаясь ко мне, пояснил: 

- Он глухонемой. Художник. Не мог найти работу. Я и пригласил его в помощники. 

Работая над панно, Гуаясамин, по его словам, стремился выразить мечту двух выдающихся лидеров освободительного движения латиноамериканских народов - Боливара и Сан-Мартина - о равноправном единении народов, говорящих на испанском языке. 

- Новый международный аэропорт Мадрида должен нести на себе печать нового времени и новых идей, - говорил Освальдо. - Обе части панно представляют собой призыв к единству Испании и народов Латинской Америки. 

Первая часть посвящена Испании: изображены испанский танец, символическое пожатие рук конкистадора и индейца, четыре портрета, на них Бартоломе де Лас Касас, Сервантес, Унамуно и Пикассо, олицетворяющие важное влияние испанской культуры на духовную жизнь народов Латинской Америки. 

Сердцевина второй части - испано-американской - доколумбова Америка с ее мистерией индейских ритуальных масок, что призвано привлечь внимание к наследию древних цивилизаций и культур наших народов. Что касается портретов - их тоже четыре. Это Руминьяуи, Симон Боливар, Хосе Марти и Пабло Неруда. В них я стремился показать преемственность и неразрывную связь идей независимости и свободы, которые и сегодня вдохновляют латиноамериканцев на борьбу за демократию и социальный прогресс. 

Освальдо настоял на том, чтобы я остался у него обедать. 

- Обед будет простой, деревенский, зато сытный, это я обещаю, - предупредил он. - Я неприхотлив в еде, редко изменяю своему меню, а вину предпочитаю фруктовые соки или простую воду. 

В столовой, где массивные деревянные балки высоко вознесли резной деревянный потолок, экономка подала густой суп с вермишелью и фасолью, "фритаду" - кусочки жаренной в масле свинины, овощи - салат, кукурузу, отварной картофель в мундире, а также свежий сыр и кувшин апельсинового сока; завершал трапезу крепкий черный кофе... с медом. 

За обедом наша беседа вращалась в основном вокруг тем политического свойства, таких, как роль и место художника в обществе и в современном мире вообще, как актуальные проблемы, стоящие перед латиноамериканскими народами, политические взгляды и симпатии самого Гуаясамина, его общественная деятельность. 

Меня всегда удивляла и поражала творческая одержимость художника, его работоспособность. Ежедневно, кроме воскресений, он поднимается в семь утра, а в восемь уже начинает свой рабочий день, который продолжается 12-14 часов. И при этом он находит время для дел общественных. А их у Гуаясамина немало. Он - глава Эквадорского комитета борьбы за гражданские права, один из сопредседателей Латино-американской ассоциации защиты прав человека, руководитель Национального комитета культурных связей между Эквадором и Кубой. Он успевает многое: принять участие в латиноамериканской конференции солидарности с сальвадорским народом, прочитать перуанским студентам лекцию о роли современной живописи в борьбе народов континента за экономическое, социальное и духовное освобождение, съездить на Кубу и потом выступить перед эквадорцами с рассказом о трудовом героизме кубинцев, строящих новую жизнь. 

Гуаясамин - восторженный поклонник Кубинской революции. 

- Я не раз бывал на Кубе, - говорил он, вспоминая свои поездки в Гавану, - и восхищаюсь героическим народом острова Свободы, его усилиями и особенно опытом строительства новой жизни. Кубинцы созидают социалистическое общество, исходя из своих специфических условий и особенностей, их методы отличаются от тех, какие применялись в других странах. Я имею в виду, что они созидают новое общество на наш, латиноамериканский, я бы даже сказал, на карибский манер. И они добились успехов, которые кажутся просто невероятными, прежде всего в области просвещения, здравоохранения, решения социальных вопросов. Такое общество впервые родилось в Латинской Америке, и я не скрываю своего большого уважения к кубинскому народу. 

- В моих дружеских связях с кубинцами однажды произошел такой эпизод, - оживился Освальдо. - Когда я приехал в Гавану, меня попросили написать портрет Фиделя Кастро. Но предупредили, что "команданте" сможет позировать не больше часа. Я согласился. Работал с упоением и, как всегда, быстро. А когда кончил писать, Кастро был поражен достигнутым сходством и, как мне показалось, еще больше скоростью работы. 

Освальдо Гуаясамин не принадлежит ни к одной из существующих в Эквадоре политических партий. Но его прогрессивные взгляды, его симпатии к социализму известны далеко за пределами его страны. С позиций патриота и демократа он выступает за избавление народов Латинской Америки от гнета американских монополий, решительно разоблачает на международных форумах империалистическую политику США в отношении развивающихся стран. 

- Влияние США на наши страны отчаянно сильно, - говорил Гуаясамин. - Но империалисты недолго будут глумиться над нашими народами, латиноамериканцы подымаются на борьбу за свои национальные интересы, за право на самостоятельную жизнь и одержат победу. Я в этом убежден. 

Передовые взгляды Гуаясамина завоевали ему уважение прогрессивных людей, видных деятелей латиноамериканского освободительного и революционного движения. Но одновременно они создали ему как активному поборнику демократических прав и свобод немало сложностей и в самом Эквадоре, и в других странах "его Америки". Несмотря ни на что, он продолжает всем своим творчеством пропагандировать идеи антиимпериалистической борьбы, национального освобождения и социального прогресса. 

Мы проговорили с Освальдо почти целый день. Среди множества интересовавших меня вопросов был и "самый трудный": должен ли художник делать четкий и определенный политический выбор? За долгие годы журналистской работы в Латинской Америке мне часто доводилось встречаться с деятелями культуры - художниками, композиторами, писателями, другими творческими работниками, и они чаще всего либо вообще уходили от ответа, либо давали ответы уклончивые, вроде того, что, мол, художник должен отражать жизнь народа, его историю, традиции, быт и тому подобное, а политическая борьба, дескать, не должна распространяться на искусство, которое должно стоять "вне политики". 

Гуаясамин ответил без обиняков: 

- У меня нет никаких сомнений в том, что истинный художник должен, просто обязан сделать вполне определенный политический выбор. Все великие мастера всегда были тесно связаны со своими народами, отражали их чаяния. Потому и были великими! Я - человек левых взглядов. Меня заботит судьба простых людей в любой части света, - продолжил свою мысль художник. - Это, если хочешь, моя маленькая каждодневная История!.. 

Завершило мое пребывание в гостях у Гуаясамина посещение небольшой экспозиции его картин. В этом же помещении находится и киоск, где посетители могут приобрести репродукции и альбомы произведений выдающегося художника. Несколько лет назад Освальдо приобрел типографское оборудование и установил его в специальном помещении около дома-музея. Там теперь печатаются репродукции его картин, каталоги, наборы фотографий, буклеты. Семейным издательством руководит старший сын художника, Пабло, молодой человек с черной, как смоль, шевелюрой и пытливым взглядом, он же является президентом Фонда Гуаясамина. Да и сам Освальдо постоянно и внимательно следит за тем, как идут дела. 

Кстати, о Фонде Гуаясамина. Освальдо говорил о нем скупо, немногословно, но и не скрывал своей гордости. Задачей фонда, сказал он, будет пропаганда прогрессивного искусства Латинской Америки, а также помощь молодым, подающим надежды эквадорским художникам. - Музей, библиотека, кинозал, мастерские для художников и так далее - все это должно разместиться в новом здании. 










Здание Национальной библиотеки




- Я верю, - подчеркнул Освальдо, - что музей и фонд сыграют важную роль в повышении культурного уровня моего народа, будут способствовать росту его национального самосознания. 

Пока я знакомился с экспозицией, Гуаясамин подошел к киоску, снял с полки альбом с репродукциями своих работ, потом порылся в папках, извлек оттуда репродукцию одной из картин из серии "Вьетнам" и, склонившись над витриной, своим размашистым округлым почерком сделал на альбоме и репродукции дарственные надписи. Поблагодарив за великодушный подарок, я протянул ему свой журналистский блокнот с записями и попросил оставить автограф и в нем в качестве, как говорят эквадорцы, "золотой броши" нашей беседы. И тут он сделал мне еще один замечательный подарок: быстрыми, но мягкими движениями набросал в блокноте мой портрет и сопроводил его посвящением. 

Потом мы несколько раз сфотографировались у дома, возле скульптуры, созданной Гуаясамином. Высокая стела была устремлена в небо, словно указывая путь к новым творческим вершинам. 

А распрощались мы около моей гостиницы - Освальдо сам довез меня на своем "рэндровере". 

- По крайней мере, я спокоен, что ты добрался до отеля без дорожных происшествий, целым и невредимым, - пошутил он. 

Я не удержался и задал ему давно вертевшийся у меня на языке вопрос: есть ли у него какие-нибудь личные увлечения и душевные склонности помимо коллекционирования предметов искусства и археологических редкостей, чем он занимается в свободное от работы время, когда оно у него выдается? 

- Я много читаю, иногда пою, аккомпанируя себе на гитаре. В минуты грусти пишу пейзажи и натюрморты, - ответил Освальдо. - Еще я очень люблю кино. Есть у меня потаенная мечта - самому создать фильм - непременно документальный и непременно социального плана. В нем я хотел бы выразить все то, что не в состоянии выразить кистью. Что касается личной жизни, - продолжал он, погрустнев, - то мне не очень везло. - Но тут же оживившись, добавил: - Впрочем, две женщины - Слава и Фортуна были ко мне благосклонны. 

- А вообще-то самая большая моя страсть - бой быков, коррида... 

Гуаясамин сделал паузу, словно любуясь произведенным эффектом, и, опять озорно засмеявшись, пояснил: 

- В будущем году в Мадриде во время корриды один из молодых тореадоров впервые появится на арене не в традиционном костюме, а в сшитом по моим эскизам... 

Белая Птица Эквадора продолжает свой большой полет.




Глава вторая. Отавало идет по экватору





На широте 0°0'0"


 Отправляясь на поиски Гвоздичной страны, Гонсало Писарро двинулся из Кито на юго-восток. В том направлении, в сторону городка Баэса, в наши дни ведет асфальтированное шоссе. Но никому из туристов и в голову не придет поехать туда, чтобы увидеть гвоздичные деревья. Если и едут, то ради того, чтобы вблизи полюбоваться величественными конусами вулканов Антисана и Сумако. Сами же эквадорцы предпочитают поездки более прозаического характера - на озеро Папальякта, богатое форелью, или еще выше в горы, в поселок Папальякта, который славится горячими минеральными источниками. Шумит, дробясь об огромные валуны, бурливая горная речка - тоже Папальякта, склоняют над стремительным потоком ветви кряжистые вечнозеленые ивы, а за деревьями, в просторном бассейне, питаемом горячими ключами, всегда много купальщиков, даже в холодную, промозглую погоду, когда от одного вида проплывающих над самой головой свинцовых туч становится тоскливо на душе. 

Невелик и поток туристов, направляющихся в Латакунгу - город, достойный того, чтобы называться городом-музеем - так много в нем архитектурных достопримечательностей. Зато никто не может избежать искушения побывать на экваторе, проходящем к северу от Кито: именно там находится "туристическая Мекка" Эквадора - монумент "Линия экватора". Еще несколько лет назад, чтобы преодолеть 24 километра по разбитой пыльной дороге, требовалось около часа. 

Ныне к монументу ведет современная автострада, и на дорогу уходит всего 12-15 минут. 










Монумент на линии экватора




...За окнами машины мелькают домики Котокольяо - района, находящегося на "крайнем севере" Кито. Мы еще в черте города, но температура воздуха тут уже на 2-3° выше, чем в центре. С каждым километром становится теплее, на глазах меняется и растительность. Место эвкалиптов занимают орех и гуабо, по обочинам тянутся заросли ежевики, а ограды стоящих поодаль вилл оплетают пышные бугенвиллеи. Чем больше мы удаляемся от Кито, тем дальше отодвигаются от шоссе, а потом и вовсе исчезают из виду белые крестьянские мазанки, а на смену лоскутным огородам приходят ухоженные виноградники. 

Линия экватора, линия равноденствия, делящая земной шар на северное и южное полушария, проходит через поселок Сан-Антонио, около которого сегодня туристов встречает целый мемориальный комплекс, имеющий свою собственную историю. 

Первоначально памятник здесь был воздвигнут в 1936 году в ознаменование 200-летия научного подвига, совершенного в первой половине XVIII века группой ученых Французской академии наук во главе с Шарлем Мари де ла Кондамнном. Это была массивная четырехгранная пирамида на квадратном постаменте, увенчанная шаром. На одной из сторон пирамиды красовалась бронзовая доска с такой надписью: "Луис Роден, Карлос М. де ла Кондамин, Педро Бугер - французские ученые, 1736-1744, измерив дугу меридиана на экваторе, сделали вывод о форме земли". Поелику трем французским ученым (имена их по неведомой причине были переиначены на испанский лад) помогал эквадорец Педро Висенте Мальдонадо, то его имя тоже было увековечено на бронзовой доске. Работы по определению линии экватора длились почти десять лет, и их результаты, опубликованные в Париже в 1751 году, вызвали резонанс во всем мире. 

Несомненный интерес представляют воспоминания знаменитого французского ученого и путешественника о его первой встрече с эквадорской столицей и ее окрестностями. Когда Шарль Мари де ла Кондамин впервые обвел взглядом белокаменный Кито с вершины горы Пичинча, он не мог скрыть восхищения. "Я увидел длинную и широкую долину, которую пересекали ручейки, собиравшиеся в реку, - писал он впоследствии. - Перед моим взором были обработанные поля, многообразие равнин и пастбищ, пятна зелени, деревни, дома, окруженные садами, - город Кито завершал эту радостную даль. С каждым моментом мое удивление возрастало: я видел цветы, молодые посевы, плоды фруктовых деревьев и особенно много деревьев, я видел, как сеют, обрабатывают поля, убирают урожай в один и тот же день и в одном и том же месте". 

Чтобы попытаться в наши дни увидеть подобную картину, нужно взглянуть на долину Кито с высоты птичьего полета. За минувшие два с половиной века многое, безусловно, изменилось, но многое осталось таким же или почти таким, каким виделось де ла Кондамину: обработанные поля, масса зелени, дома, окруженные садами. А вот что касается монумента "Линия экватора", то лишь за последний десяток лет неузнаваемо изменился не только он сам, но и все вокруг. Причин, а точнее, поводов для перемен было немало. Ученые долго спорили, где действительно проходит линия экватора - на пяток метров правее или на десяток метров левее того места, где стояла пирамида, сооруженная в 1936 году. Архитекторам казалось, что по нынешним меркам, когда едва ли не повсеместно царит увлечение гигантоманией, сооружением таких монументов и монументальных комплексов, рядом с которыми человек чувствует себя песчинкой, старая пирамида стала "маловата". Ура-патриоты считали, что имен, особенно эквадорских, на бронзовой табличке недостаточно, что их наверняка должно быть больше, нужно только "как следует" поискать. Что касается дельцов из туристических компаний, то они, разумеется, были за перестройку: сооружение туристического комплекса сулило немалые барыши, поскольку увеличение потока туристов повлекло бы за собой строительство на месте простеньких лавочек торговцев сувенирами новых магазинов, кафе, зданий для музеев и экспозиций. 

В начале 80-х годов Провинциальный совет Пичинчи принял решение расширить туристскую зону "Линия экватора". Было экспроприировано обширное земельное пространство, и уже через несколько лет эти места стали неузнаваемыми. "Маленькую" пирамиду сменила другая, в несколько раз большая, но такой же формы и с таким же земным шаром наверху. От нее протянулась - "по линии экватора" - широкая аллея с бюстами ученых на высоких квадратных постаментах, их число теперь втрое больше того, что указывалось на бронзовой табличке 1936 года. А вокруг возникли новые автомобильные стоянки, магазинчики, кафетерии. Тут же и "экваториальное" почтовое отделение, где можно поставить специальный штемпель на конверт или открытку, а за отдельную плату получить подписанный двумя "свидетелями" "диплом", удостоверяющий факт вашего пребывания в "середине мира". 

Вместе с тем многое здесь сохранилось и от вчерашнего дня: лавочки кустарей, в которых продают всевозможные сувениры - от серебряных поделок до деревянных масок каких-то вовсе и не эквадорских богов и чудовищ, тележки с жаровнями, источающими неотразимый аромат жареных шашлычков - "антикучо", и конечно же "коммерсанты", торгующие вразнос яркими пончо, шерстяными поясами, накидками, шапочками. 

И уж вовсе не изменился сам поселок Сан-Антонио, находящийся поблизости от комплекса. Те же сонные, пыльные улочки, тот же ленивый, патриархальный ритм быта. 

А ведь есть в Сан-Антонио достопримечательность, ныне забытая, а прежде манившая к себе туристов и особенно приезжавших в Эквадор ученых и журналистов. Это "Музей Солнца", который находится в доме, где жил и работал Лусиано Андраде Марин, эквадорский ученый, посвятивший свою жизнь изучению географии родной страны. В небольшом дворике на "пятачке" около крохотной обсерватории показывал он приезжавшим к нему гостям, в том числе и автору этих строк, солнце, стоящее в зените и не отбрасывающее тени, уникальные солнечные часы, с помощью которых он довольно точно определял время, "Сад четырех сторон света" с растениями, характерными для севера, юга, востока и запада (и каких только растений не было в этом саду!), рассказывал мифы, связанные с доколумбовыми обитателями Эквадора. Андраде Марин, несмотря на свой преклонный возраст, всегда выглядел бодрым и страстно, с энтузиазмом отстаивал свои научные взгляды. 










Линия экватора в 'Саду четырех сторон света'




В последний раз, когда я приезжал в Сан-Антонио, старого ученого уже не было в живых. Дом был заколочен, на калитке, что вела в знакомый двор, висел поржавевший замок. 

- Родственники дона Лусиано дом забросили и уехали в город, - сказал подошедший сосед Андраде Марина. - А жаль... Туристы сюда часто приходят посмотреть диковинный "Сад четырех сторон света", про который им, видимо, рассказывают гиды. А показывать-то некому. Да и за растениями давно уже никто не ухаживает. Жаль, очень жаль... - грустно повторил он. 










'Общепит' на линии экватора




Действительно жаль. "Дом Солнца" был бы отличным дополнением к невыразительной каменной пирамиде, тем более в ее гипертрофированном виде. А может, во всем этом сказалась ревность некоторых ученых, оспаривавших мнение старого географа, который утверждал, что камень, стоящий в его дворе, более точно, чем монумент 1936 года, указывал линию экватора? Но даже если это и не так, "Камень Андраде Марина" заслуживает внимания, как и редкостный "Сад четырех сторон света". 

Меньше чем в 20 минутах езды от монумента "Линия экватора" находится кратер вулкана Пулулауа. Добраться до смотровой площадки, а тем более полюбоваться панорамой удается далеко не всегда - с раннего утра местность затягивает густой туман. Несколько раз бывал я в тех краях, но повезло только однажды: туман был легкий, быстро рассеялся, и вся округа оказалась как на ладони. 

- Кратер - это в сущности огромная "дыра" диаметром восемь километров, - объясняли мои спутники. - Человек, попадающий сюда впервые, никогда этого не подумает. Взгляните, кругом асьенды, обработанные поля, есть даже небольшие леса. Но это действительно кратер вулкана, когда-то поистине гигантского. Лет шестьдесят назад в центре кратера в результате слабого извержения появилась небольшая горка, а теперь Пулулауа можно сравнить с... Кито: там в центре долины холм Панесильо, тут посредине кратера другой вулканчик со своим собственным кратером. 

- Кстати, и климат здесь особый, - добавил Барон Идрово. - В Кито туманы никому не доставляют удовольствия, а тут на них держится все земледелие. И что совсем странно, влажность высокая, а эвкалипты не приживаются, зато сосны растут превосходно. 

От кратера Пулулауа рукой подать до "провала Гуайльябамбы", еще одной географической достопримечательности центральной части страны. Он считается одним из самых глубоких внутриандских каньонов эквадорской Сьерры. "Проваливаясь" до отметки 1200 метров над уровнем моря, каньон почти перпендикулярно перерезает Западную Кордильеру и выходит к побережью Тихого океана. 




Откуда пошли эквадорцы


Археологические находки, и прежде всего окаменевшие черепа и другие останки древних обитателей Эквадора, привели ученых к выводу, что человек на Южноамериканском материке появился в доисторические времена и что те индейцы, которых встретили испанские конкистадоры, были как бы продуктом длительного, продолжавшегося многие тысячелетия, процесса заселения континента. Началось оно в 30-25-м тысячелетии до н. э. А вот что касается происхождения первых поселенцев Эквадора, то тут мнения ученых расходятся. При этом одни оперируют большим количеством научных доказательств, другие за отсутствием серьезных аргументов пускают в ход воображение, третьи ссылаются на предания и обращаются к источникам лингвистического и фольклорного характера. 

Хотя порой можно узнать о самых, казалось бы, невероятных гипотезах, основных тезисов три: первобытный эквадорский абориген - это: а) продукт самой Америки, развивавшийся независимо от других человеческих рас; б) потомок переселенцев из Азии, то есть монголоидов, перешедших Берингов пролив и через Аляску спустившихся к югу; в) потомок переселенцев из Океании - полинезийцев, маори, миграционные волны которых накатывались на западное побережье континента параллельно с приходом монголоидов. А в последние годы появилась еще одна версия: было выражено мнение, что в доисторические времена потоки миграции могли достигать территории нынешнего Эквадора также и с востока, со стороны амазонской сельвы, то есть приносить с собой пришельцев... с Атлантики. 

Первобытных обитателей Эквадора, живших 15-20 тысяч лет назад, ученые назвали пуниноидами - по местечку Пунин в провинции Чимборасо, где в 1932 году археологи нашли окаменевший человеческий череп, относящийся к эпохе плейстоцена. Пуниноиды, как полагают, были кочевниками и обитали как на побережье Тихого океана, главным образом в зонах Гуаяс и Манаби, так и в экваториальных Андах и даже в Амазонии. С течением времени они исчезли - либо вымерли, либо были поглощены новыми миграционными волнами. 

Между эпохой первобытного эквадорца-пуниноида и эпохой индейцев, встреченных конкистадорами, лежит глубокая временная и совершенно неисследованная пропасть. Эквадорская историческая наука опирается в общем-то на случайные находки. Ученые, с которыми мне доводилось встречаться, выражали убеждение, что будущие более глубокие изыскания непременно преподнесут немало удивительных сюрпризов. 

Особый интерес представляют гипотезы о происхождении современного эквадорца. В этом отношении у исследователей тоже нет единой точки зрения. Одни, основываясь на легендах, утверждают, что главным "исходным материалом" были индейцы кара, населявшие сначала побережье Тихого океана, в основном зону Манаби, а затем двинувшиеся речными долинами на высокогорье. Другие, напротив, считают, что "доиспанский" эквадорец - это продукт смешения многих индейских племен, которые в разное время (I век до н. э. -? I век н. э.) поочередно или одновременно вторгались на территорию современного Эквадора; в их числе называют антильских карибов, центральноамериканских майя, колумбийских чибчей, амазонских араваков, инкские племена колья и кечуа. Так или иначе, но это был длительный, сложный и противоречивый процесс смешения народов, языков и наречий, обычаев и традиций. По выражению одного эквадорского историка, исследователи, изучавшие этот вопрос, до сих пор "блуждают в запутанном лабиринте множества гипотез". 

Эквадор - страна многонациональная, и, чтобы лучше понять особенности ее исторического развития, следует, на мой взгляд, иметь в виду те социальные процессы, которые переживали многочисленные индейские племена, и ту социальную организацию, которая сложилась в их среде накануне нашествия инков и последовавшей затем испанской конкисты. 

Основой общественной организации племен, населявших территорию Эквадора, служили родовые общины - "айлью". Некоторые из них достигли привилегированного материального положения, в частности те, которые занимались выращиванием коки, уже тогда пользовавшейся у индейцев большим спросом. Материальное неравенство послужило основой появления господствующего слоя и "средней прослойки", составленной из свиты и телохранителей племенных вождей. Основная масса населения была занята на сельскохозяйственных и домашних работах. Весь тяжелый труд - посев, обработку поля, уборку урожая - выполняли женщины, тогда как мужчины "занимались войной", а в мирное время изготовляли оружие - каменные топоры, копья, пращи и различные орудия труда; там, где царили мир и спокойствие, мужчины занимались прядением и ткачеством. 

Среди крупных племен побережья в XV веке выделялись каяпа, Колорадо, караке, манта, отавало, чоно, хипихапа, уанкавилька, а в восточных районах - хибаро; мелкие племенные группы, разбросанные по горным местностям, испанцы назвали общим словом "юмбо". Племена сохраняли полную автономию, и потому главной их чертой была раздробленность. Характерно, что ни одно из них не образовало государства, подобного, скажем, империи инков. 

Эквадорский историк П. Харамильо Альварадо считает, что процесс формирования эквадорских народностей был в значительной мере обусловлен особенностями физической географии страны. По его мнению, отдельные племена обосновались и укрепились в районах, определенных самой топографией. Эти своего рода "княжества", сначала изолированные друг от друга, с развитием товарного обмена стали постоянно воевать между собой, заключать союзы друг против друга и таким образом в процессе войн объединяться, интегрироваться в более или менее крупные народности. Так появились киту, пуруа, имбая, каньяри, манта, караке, уанкавилька, населявшие в основном побережье страны. Другие, менее воинственные племена в моменты опасности тоже образовывали союзы. Примером может служить конфедерация каранки, включавшая в себя племена отавало, каямби, перучо, кочаски и другие. Иными словами, эти племена тоже переживали процесс интеграции с той разницей, что их объединение носило оборонительный характер. 

Лишь в конце XV века племенной автономизм стал разрушаться под воздействием центростремительных сил объединения нескольких племен под властью наиболее сильного. Типичным проявлением этого процесса политического объединения было возникновение так называемого "королевства Киту". 

Если верить преданию, главными над всеми касиками племен были Шири - вожди "королевства Шири", этнополитического образования, существовавшего в районе нынешнего Кито. Это было династическое объединение нескольких племен (некоторые ученые вместо термина "королевство" употребляют термин "конфедерация"). 

Легенда гласит, что со смертью одиннадцатого Шири оборвалась мужская ветвь вождей кара, после чего кара заключили союз со своими соседями пуруа; союз был скреплен браком наследников вождей, что окончательно утвердило мир между двумя племенами. Так незадолго до прихода инков на месте "королевства Шири" возникло "королевство Киту". Это была сравнительно крупная в территориальном отношении конфедерация. В нее входили и другие, более мелкие племена, сохранявшие самоуправление. Однако новому племенному образованию не удалось в достаточной мере консолидироваться. Да и сам город Киту, центр "королевства", был не более чем скоплением мелких поселений, расположенных близко друг от друга. Поэтому, как считают некоторые авторы, слово "киту" относилось не столько к самому городу, сколько к населявшей эти места народности. 

Под натиском хорошо организованных инкских армий "королевство Киту" быстро распалось. И когда испанцы из Перу пришли в Эквадор, они столкнулись с тем, что населявшие его племена разделяли не только горы, но и лингвистические барьеры: на территории между Лохой на юге и Тульканом на севере население разговаривало на 20 (!) различных диалектах. В этих условиях уже после конкисты испанским монахам, игравшим роль "просветителей", не оставалось ничего иного, как продолжить дело инков - насаждать "язык Инки" - кечуа, чтобы таким путем объединить население завоеванных земель и иметь возможность с ним объясняться.




В "столице пончо"


Впервые я увидел их не в Эквадоре, а в колумбийской столице Боготе, в центре города, возле фешенебельного отеля "Текендама". Их было двое. Необычный внешний вид привлекал к ним любопытные взоры прохожих. Низкорослые, смуглолицые, черные, как смоль, густые волосы заплетены в толстую косу, свисавшую до поясницы. Их белые рубашки, белые короткие, до щиколотки, широкие штаны превосходно гармонировали с темно-синим домотканым пончо и черной фетровой шляпой. За спиной - тюк с товаром: шерстяными пончо, накидками, свитерами, разноцветными поясами и другими изделиями домашнего ткачества. 

Уличные "коробейники" были знаменитыми вездесущими эквадорскими индейцами отавало. 

Потом я нередко встречал отавало у дверей больших отелей в других крупных колумбийских городах, в Перу и Венесуэле, на Ямайке, даже в Мексике. Впоследствии уже в самом Эквадоре мне говорили, что коммерческая предприимчивость и поиск "новых рынков" приводят отавало в Чили, Бразилию, даже в Европу - в Испанию и ФРГ. И всюду их узнают по типичной одежде и черным волосам, заплетенным в тугую косу. 

Мысль о поездке к отавало не покидала меня. Но так сложились обстоятельства, что, попав в Эквадор, я никак не мог выбрать для этого время. И как знать, собрался бы я к отавало или отложил знакомство с ними до следующей командировки, если бы не мимолетный эпизод около монумента на линии экватора. 

Вдоволь нагулявшись, насмотревшись и сделав традиционный снимок на фоне монумента - одна нога в северном полушарии, другая - в южном! - мы с Бароном Идрово направлялись к машине. В этот момент к нам приблизился давно наблюдавший за нами низкорослый индеец в темной, неопределенного цвета шляпе и темно-сером пончо, из-под которого выглядывали короткие широкие белые штаны; через руку у него были перекинуты два ярких пончо, несколько свитеров, расшитые шерстяные пояса. Индеец отавало!.. 

- Мистер хочет купить пончо... - обратился он ко мне. На лице его играла широкая, открытая улыбка, во взгляде сквозила смесь наигранного наива и прирожденного лукавства. Меня поразила его интонация: хотя в ней и слышался вопрос, все же утвердительных ноток было больше. 

- "Мистер" не хочет купить пончо, - ответил я ему на той же волне. 

- Так не бывает, - ничуть не смутившись, сказал индеец. 

- Я не "мистер", и мне не нужно пончо, - последовало разъяснение с моей стороны. 

- Не мистер? И не нужно пончо? Так совсем не бывает. - Продолжая улыбаться, мотнул головой "коммерсант". 

- Как видишь, бывает, - усмехнулся в ответ Барон. 

Мы медленно шли к машине. Индеец молча шел рядом. Неожиданно он выбежал на несколько метров вперед и, смешно балансируя руками, пошел так, будто под ногами у него была тонкая, одному ему видимая линия. Мы остановились и с нескрываемым любопытством следили за ним. Пробалансировав несколько метров, индеец "спрыгнул" с линии, вернулся к нам и, улыбаясь еще шире, спросил: 

- Неужели и теперь мистер ничего не купит у отавало, который для него прошел по экватору?.. 

Я не смог сдержать улыбки. 

И тут мне на память пришли слова, которые незадолго до этого я прочел в одном исследовании, посвященном Эквадору: 

"Про индейца отавало часто говорят, что он от природы необычайно предприимчив, от рождения всегда весел и обладает живым, острым умом. Он одновременно земледелец и ткач, цыган и коммерсант. Ничто его не отпугивает, и все у него спорится. Его не пугают ни государственные границы, ни иностранные языки. Он умело торгует, и никто не осмеливается даже попытаться его обмануть. Он знает иностранные валюты и котировку дня, он имеет текущий счет и пользуется чековой книжкой. Он посещает университеты, но одевается так же, как и его собратья по племени. Он необычайно любит свою родную землю и всегда на нее возвращается". 

Между тем "цыган и коммерсант" не отрывал от меня своего наивно-лукавого взгляда. Не оценить его юмор, не поощрить его рекламную выдумку было просто невозможно. Я купил у него яркий узорчатый пояс и бесповоротно решил: в ближайшую же субботу непременно выберусь в Отавало на знаменитую ярмарку пончо. 

Ранним субботним утром с корреспондентом ТАСС в Кито Сергеем Кудрявским мы на его машине выехали в Отавало. 

После полутора часов езды, когда, по нашим подсчетам, мы должны были уже быть на месте, а городок все не показывался, мы засомневались, по той ли дороге поехали. Поравнявшись с семенившими по обочине шоссе индейцами, мы притормозили. 

- Далеко ли до Отавало? 

- Да нет, совсем рядом... 

Едем еще минут десять. Опять притормаживаем, опять спрашиваем: 

- Далеко ли до Отавало? 

- Да нет, вон он, за холмом... 

Поднялись на холм. Спустились в небольшую долинку. Снова дорога повела на подъем. 

- Далеко ли до Отавало? 

- Да нет, два с половиной километра. 

Ну уж коли называют точную цифру, значит, знают наверняка, решили мы и, не сговариваясь, взглянули на спидометр. Когда мы въезжали в Отавало, колесико прибора накручивало двенадцатый километр. Мне почудилось, будто спидометр подмигнул, словно желал сказать: "Что же вы хотите? У индейцев Сьерры весьма относительные понятия о расстоянии". 

Сегодняшний город Отавало - это административный центр одноименного кантона (района), в который выделена долина Отавало. Кантон входит в состав провинции Имбабура. 

...В хрониках первых лет конкисты говорится, что Отавало имело прежде иное название. Какое? Скорее всего Утавалью, что на языке коренных обитателей зоны означало "дом на лугу". 

Хроники утверждают также, что задолго до нашествия инков в долине Отавало собирались индейцы кара для того, чтобы обменять у обитателей амазонской сельвы соль, одеяла, пончо, домашних животных на хлопок и краски, обезьян и попугаев. В последующие века - и в эпоху колонии, и в республиканский период - традиция эта не нарушалась. Сохраняется она и в наши дни - знаменитые ярмарки проводятся регулярно. А вот клиентура существенно изменилась: вместо амазонских индейцев в Отавало круглый год тянется нескончаемый поток туристов со всех концов света. 

Еще не занялся рассвет, а сотни крестьян из Пегуче, Кинчуки, Кироги, Котачи, Илумана, других поселков кантона уже направляются на ярмарку в Отавало. Одни едут в автобусах, другие идут пешком, да таким быстрым и легким шагом, что кажется, вот-вот побегут, чтобы не опоздать "к открытию". Небольшими группами или длинной вереницей они семенят по обочинам шоссе, сгорбившись под тяжестью ноши, которую взгромоздили на свои худые спины. Одни несут на продажу изделия домашнего ткачества - разноцветные пончо, юбки и блузы, шали и пояса. Другие тащат вязанки дров, мешки с початками кукурузы, зеленью, овощами. Третьи нагружены всевозможным скобяным хламом, который набрали нивесть где и когда. Четвертые спешат с котомками, заполненными "магическими" травами, которые будут продавать, сопровождая "известными одним им" рецептами употребления. 

Отавало - один из самых живописных городков, какие мне доводилось видеть во всем Эквадоре. Расположен он в центре долины, а его население составляет всего 15 тысяч жителей. Административно-политическое и духовное сердце городка - главная площадь, отгороженная от остального мира собором, муниципалитетом и полицейским участком. А в самой середине площади в окружении вечнозеленых деревьев и цветущих кустарников стоит на невысоком постаменте высеченный из гранита бюст национального героя эквадорцев Руминьяуи. Установлен он тут сравнительно недавно, лет 15-20 назад. На постаменте табличка с выразительной надписью: "Руминьяуи - олицетворение символов и ценностей родины". 

Когда в субботний день попадаешь в тихий провинциальный Отавало, кажется, что весь городок - это одна большая ярмарочная площадь. На самом деле торговых площадей здесь несколько, и находятся они довольно близко одна от другой. 










Ярмарочный день в Отавало 'столице пончо'




Отавало славится на всю страну как "столица пончо". Так оно без всякого преувеличения и есть. Умельцы-ткачи со всей округи привозят сюда такое количество домотканых шерстяных пончо, накидок, одеял, шалей, что в глазах рябит от ярких узоров. Место для торговли пончо выделено особое: это просторная, залитая асфальтом площадь, сплошь уставленная бетонными "грибами". Индейцы, пришедшие и приехавшие из окрестных местечек, чтоб продать изделия домашнего ткачества, стремятся еще затемно занять места под "грибами". Они старательно развешивают пончо на специальных деревянных щитах-подставках, раскладывают их на бетонных скамьях и прямо на асфальте. Свисающие с "грибов" пончо не только предстают перед покупателями во всей своей красе, но и спасают продавцов от палящих лучей солнца. Когда товар разложен и развешан, площадь превращается в музей народного прикладного искусства: куда ни кинешь взор, всюду диковинные, сказочные фигуры, древние религиозные символы, типично индейские узоры и орнаменты. 

Начинается ярмарка спозаранку. Вскоре тут появляются перекупщики, попросту говоря, спекулянты. Они выбирают лучшие пончо, накидки, пояса, торгуются долго и упорно и, накупив столько вещей, сколько могут унести, исчезают; теперь уже со "своим" товаром они направляются на другие рынки, порой в том же самом Отавало. К восьми утра от наиболее интересных пончо и одеял не остается и следа. Теперь наступает черед иностранных туристов. Они подолгу бродят меж бетонных "грибов", восторженно ахают, дивясь на неповторимые творения рук отавальских ткачей, и, как правило, без покупки с площади не уходят. Ну а те, кто так и не решился сделать выбор, потом в других местах - в Кито, Амбато или Гуаякиле - встретят те же самые пончо, но заплатят за них втридорога. 










Амбато застраивался снизу вверх




Пока на "площади пончо" кустари убеждают туристов, что лучше их продукции "во всей Америке не сыскать", на соседних улицах идет бойкая торговля предметами домашнего обихода и промышленным ширпотребом. Обычная латиноамериканская ферия-феерия! 

Главные покупатели здесь - индеанки отавало. Отправляясь на ярмарку, они надевают свои праздничные наряды. Обычно это широкая, украшенная лентами тяжелая шерстяная юбка, темное пончо, на голове - своеобразный черный или темно-синий тюрбан, какому могли бы позавидовать иные городские модницы, на шее - волны бус из золотистых шариков, а на плечах - яркая широкая шаль: на груди она завязана узлом, а сзади, за спиной, служит и люлькой, в которой носят маленького ребенка, и сумкой, куда складывают мелкие вещи, покупки. 

Неподалеку от "площади пончо" бурлит индейский рынок - там торгуют изделиями традиционных кустарных промыслов. Оттуда рукой подать до большого рынка. Чего только тут не увидишь! Черное мыло и огромные самодельные амбарные замки, домашней выпечки бисквиты с тележное колесо и примитивные кухонные принадлежности, пластиковые игрушки, транзисторные приемники и, разумеется, все, что родит отавальская земля: овощи, фрукты, но больше всего кукурузы, фасоли, гороха, разной зелени. Встретишь здесь и персонажей, без которых не обходится ни одна настоящая индейская ярмарка, - знахарей-травников, торгующих чудодейственными лекарственными корешками, травами, минералами и даже амулетами, способными решать "сердечные проблемы". 

Традиционные индейские ярмарки-ферии не только способствуют зональному товарообмену и развитию внутренней торговли, но и выполняют важную социальную функцию - служат главным средством общения индейцев Сьерры как между собой, так и с внешним миром, или, как теперь принято говорить, средством социальной коммуникации. 

На ярмарке в Отавало покупают, продают, знакомятся, обедают, встречаются и беседуют старые приятели, отсюда отправляются навестить родственника, живущего в городке. Торгуются здесь, придерживаясь старинного испанского обычая: без торга, без удовольствия провести "торговую беседу" - какая же это сделка?! 

Купля-продажа на ярмарке в Отавало - это далеко не обычная акция - спросил цену, уплатил, взял покупку, ушел. Издавна заведено, что покупка пончо, например, - это целый ритуал, и индейцы старательно его придерживаются. Сначала покупатель только приценивается. Потом заводится разговор издалека: из каких мест продавец и как там идут дела, велика ли у него семья, какое хозяйство? Параллельно время от времени вставляются вопросы по существу: из чистой ли шерсти выткано пончо, или нет ли "такого же", но с другим рисунком и т. п. Лишь после длительной прелюдии покупатель и продавец приступают к делу - начинают договариваться о цене. 

Эквадорские индейцы в Отавало ведут себя точно так же, как их собратья в других странах "индейской Америки": заломив для начала непомерно высокую цену, они потом снижают ее на 20-25%, а то и больше. И нетрудно заметить, что они получают явное удовольствие от самого процесса "торговой дискуссии". К иностранным туристам, которые покупают, не торгуясь, индейцы относятся без почтения: "Не настоящий покупатель - не торгуется". 

Помнится, на индейском базаре на углу площади сидел, прислонившись спиной к глинобитной стене, индеец весьма почтенного возраста. На рогоже, которую он расстелил перед собой на земле, были разложены бронзовые колокольцы, какие пастухи Сьерры вешают на шею козам и овцам. Колокольцев было немного, не более десятка. Я приценился в надежде завести разговор. Сначала за один колокольчик индеец заломил такую цену, за какую потом уступал половину своего товара. 

- За сколько же тогда ты уступишь все колокольчики? - спросил я. 

- Все продавать не стану, - ответил, не задумываясь, индеец. 

- Почему не станешь? 

Старик недоумевающе посмотрел на меня. Лицо его вытянулось в вопросительный знак. "Прикидываешься, гринго, или в самом деле не понимаешь почему?" - прочел я в его взгляде. 

- Ты и вправду не продал бы все колокольчики, даже если бы тебе дали столько, сколько ты хочешь? - настаивал я. 

- Да, - твердо ответил он. 

- Но почему же? 

- Да если я продам все сразу, то с чем я приду на ярмарку в следующую субботу? - мягко ответил индеец. В его голосе не было даже намека на ту ложную гордость, какой часто преисполнены городские уличные торговцы, имеющие хотя и крохотное, но "свое дело". Для этого "коммерсанта" колокольчики были не просто товаром - они служили своеобразным мостом, связывавшим его с ярмаркой, а через нее - с деловой и общественной жизнью его племени в целом. 

Примерно к полудню ярмарка в Отавало затихает, торговые площади пустеют. Но это не означает, что индейцы тотчас отправляются по домам. Почти у всех есть живущие в Отавало кумовья, прямые и косвенные родственники. Обычно это кто-то из белых жителей Отавало, которого индеец приглашал на крестины. Бывая на ярмарке, он непременно навестит белого кума и принесет ему в подарок курицу или дюжину свежих яиц, а кум в свою очередь поможет советом и подарит что-нибудь из одежды, которую кума сшила на своей швейной машинке. 

Вместе с тем нужно сказать, что в сегодняшнем Отавало, как и в других городах страны, еще бытуют, правда в скрытой форме, пережитки расизма колониальных времен. Горожане относятся к индейцам пренебрежительно, как к людям "второго сорта", в лучшем случае - с безразличием, дескать, "деревня". И в то же время те же самые горожане, считающие себя креолами, прямыми потомками испанцев, чтут, как это ни парадоксально, память Руминьяуи, возглавлявшего борьбу коренного - индейского! - населения Эквадора против нашествия испанских завоевателей. 

Я не раз задумывался над вопросом: что лежит в основе глубоко укоренившегося расистского отношения к индейцам? Цвет кожи? Имущественное положение? Культурный уровень? Или все эти факторы, вместе взятые? Проблема эта имеет чрезвычайно важное значение для народов "индейских стран" континента, для их национальной интеграции. Ведь Эквадор в этом плане отнюдь не исключение. В Мексике, например, это расизм "белого" города в отношении индейской деревни, а в "индейской" Перу - расизм обитателей Косты по отношению к "чоло", населяющим Сьерру. 










Деревня в горах центральной части страны




На главной площади Отавало я стал очевидцем такой любопытной сцены. Молодая индейская пара, степенно шествовавшая по аллее, поравнявшись с памятником Руминьяуи, остановилась, и мужчина, опершись спиной о постамент с бюстом индейского вождя, принялся стаскивать с себя резиновые сапоги. Его спутница с объемистым узлом за плечами терпеливо ждала, являя собой достойное кисти художника олицетворение женской доброты и покорности. Индеец снял сапоги, смахнул с них пыль и взял их в руки. Дальше по городу и потом по шоссе он проселками до самого дома пойдет босиком: "городскую" обувь нужно беречь - впереди будет еще много таких ярмарок. 










Обувь надо поберечь до следующей ярмарки




Индейская пара ушла. А я присел на скамью, чтобы получше разглядеть каменное лицо национального героя эквадорцев. (Кстати, Руминьяуи на кечуа означает не что иное, как "каменное лицо".) Еще до поездки в Отавало я не раз видел портреты Руминьяуи на старинных гравюрах, рисунках, почтовых открытках. Но никогда прежде не производили на меня столь сильного впечатления мужественные черты его лица, его беспощадная решительность, увековеченная в камне эквадорским скульптором. Белоснежные облака, безмятежно проплывавшие по бледно-голубому отавальскому небу, набрасывали на бюст героя то светлые блики, то серые тени. Но суровое выражение лица индейского вождя не менялось. 

Сидя перед скромным памятником Руминьяуи, я вспомнил не только страницы истории Эквадора, связанные с его именем. Припомнилось и то, что его образ Гуаясамин запечатлел в своей мурали для мадридского аэропорта, и то, что его имя теперь носят улицы эквадорских городов, и то, что "дух Руминьяуи" поныне присутствует во всем образе жизни эквадорских индейцев, включая, бесспорно, и индейцев племени отавало. 










'Амазонка' из кооператива 'Руминьяуи'




Руминьяуи происходил из рода Ати, касиков Тигуахало и Пильяро. К моменту прихода в Эквадор испанцев он был как раз касиком Пильяро. Некоторые историки утверждают, что, будучи сыном Инки Уайна Капака и одной из его жен из рода Ати, Руминьяуи приходился братом Атауальпе. Но если в его жилах и текла инкская кровь по линии отца, то гораздо более важным обстоятельством эти историки считают принадлежность Руминьяуи по материнской линии к одному из самых древних, могущественных и воинственных родов "королевства Киту". 

Участвуя в походе Атауальпы на Куско, Руминьяуи из всех сражений выходил победителем. 

Еще больше он прославился в борьбе против испанцев. Он не знал пощады ни к врагам, ни к своим соплеменникам, слабым духом и колеблющимся. Он карал не только за подчинение испанцам, но даже за малейшее проявление интереса к ним. Так, например, узнав, что Кильискача, один из двоюродных братьев Атауальпы, вместо того, чтобы бороться с захватчиками, втайне помогал им в надежде добиться освобождения Инки, Руминьяуи казнил его, а из его кожи приказал сделать военный барабан. Не менее жестоко по его приказанию поступили и с "дочерьми Солнца", вся вина которых заключалась в том, что они проявили интерес к рассказам воинов о "бородатых", - всех до одной их сбросили в пропасть. 

Руминьяуи отличался природным умом и личным мужеством. Готовясь к отпору испанцам, он научил своих воинов не страшиться грохота аркебузов и не бояться лошадей. И когда в долине Тиокахас началась решающая битва, его воины бесстрашно стаскивали испанцев с коней. 

Тем не менее Руминьяуи проиграл битву. Он отступил в Кито, изъял из храмов изображения богов, золото и драгоценности и ушел в горы. 

Теперь война приняла форму изолированных стычек. Отряды Белалькасара неутомимо преследовали Руминьяуи, пока не настигли его и не захватили в плен в труднодоступных местах Восточной Кордильеры, неподалеку от его родного Пильяро. Руминьяуи привезли в Кито и там подвергли жестоким пыткам. Так и не вырвав у него секрета "золота Атауальпы", январским утром 1535 года конкистадоры повесили отважного индейского вождя. 

Четыре с половиной века отделяют нас от событий того времени. Но поныне живут среди эквадорских индейцев предания о подвигах Руминьяуи, поныне легенда о "золоте Атауальпы" питает воображение искателей приключений, жаждущих найти спрятанные Руминьяуи сокровища последнего Инки.




"Земледелец и ткач, цыган и коммерсант..."


К юго-востоку от "столицы пончо" возвышается правильный конус вулкана Каямбе. В ясную, тихую погоду его снежная голова отражается в зеркальных водах озера Сан-Пабло, разлившегося у его подножия. А по берегам озера и дальше, по всей долине Отавало, разбросаны небольшие поселки или жилища, стоящие особняком, причем на значительном удалении одно от другого. Здесь, в этой зоне? и обитает большинство индейцев отавало. Впрочем, правильнее говорить о нескольких группах отавало, поскольку каждая изъясняется на своем собственном диалекте кечуа. Полагают, что их общая численность достигает 50 тысяч человек. 

Сами отавало утверждают, что они - потомки инков. Однако многие исследователи придерживаются иного мнения, считая, что их предками были индейцы племени кара (называемые также каранке), которые примерно в VII-VI веках до н. э. достигли побережья Эквадора с моря и постепенно завоевали эту территорию. Язык древних кара безвозвратно утрачен. Некоторые ученые полагают, что он имел много общего с языком колумбийских индейцев чибча, а также с языками народов, населявших Центральную Америку. Другие считают, что кара сначала обитали на полуострове Манаби, где память о них сохраняется в названии бухты Каракес, потом переселились на север, в районы Атакамес и Эсмеральдас, а позже, следуя течению рек, перебрались в удобные долины в Андах. Там-то они и покорили древнее племя киту, после чего осели севернее линии экватора, в зоне, расположенной между двумя горными грядами, каждую из которых венчают потухшие вулканы - Котакачи на западе и Имбабура на востоке. 

Во главе кара стояла династия Шири, просуществовавшая около четырех веков. Ее владения простирались от гор Пуруас, около Риобамбы, до Пасто в Колумбии. 










В центре Риобамбы




Кара были не только хорошими воинами, но и хорошими земледельцами. Они занимались также охотой и домашним ткачеством, выменивая хлопок у индейцев Амазонии. Жилища, возводившиеся древними кара, были похожи, по мнению археологов, на те, какие ныне строят отавало. 

В середине XV века, а точнее, в 1455 году инки двинулись на завоевание обширных пространств, лежавших к северу от границ их империи. В 1478 году, когда трон Тауантинсуйо занимал прославившийся своими успешными походами Инка Тупак Юпанки, война пришла на земли кара и продолжалась 16 кровопролитных лет. Она закончилась, когда Тупака Юпанки сменил новый Инка - Уайна Капак. Последний "король" династии Шири оказывал захватчикам мужественное сопротивление, но был захвачен в плен и убит, а его дочь принцессу Пакчу взял в жены Уайна Капак; от этого брака и родился Атауальпа, которому суждено было стать последним Инкой. 

Историки утверждают, что господство инков на территории Эквадора (непродолжительное, всего около 50 лет) было мирным, его даже называют "союзом племен". Они ссылаются на то, что культура кара и культура инков оказались весьма близкими и что побежденные кара к тому же полностью восприняли язык завоевателей (кечуа). Однако "союз племен" был весьма относительным. Время от времени кара проявляли непокорность, и тогда их выступления жестоко подавлялись, бунтарей ссылали на Альтиплано, в район озера Титикака, а их земли заселяли другими племенами. 

Когда в долину Отавало пришли испанские конкистадоры, они обнаружили там племя индейцев, которые, как и инки, говорили на кечуа и тоже обожествляли Солнце. И хотя вместе с конкистой на землях отавало появились соха, семена пшеницы, ячменя и некоторых других культур, сегодняшние отавало так гордятся своим "инкским происхождением", что утверждают, будто пользоваться сохой их научили... инки. 

Соха и в наши дни - главное орудие труда земледельцев отавало. С ее помощью они заботливо и необычайно тщательно обрабатывают свои земли. На них они сеют ячмень и пшеницу, выращивают кукурузу, фасоль, другие культуры, главным образом овощи. О том, какую большую роль в жизни семьи отавало играет кукуруза, говорит тот факт, что очень часто ее сеют не в поле, а в большом огороде, примыкающем к дому. Делается это для того, чтобы всегда иметь под рукой початок кукурузы, составляющей основу повседневного питания отавало, главное место в котором занимает "масаморра" - густой суп из свежее намолотой кукурузной муки. 

Если бы меня спросили, какова основная черта характера отавало, я, не задумываясь, ответил бы: трудолюбие. Трудовые навыки прививают детям с малых лет, приучая их помогать родителям по хозяйству. Для взрослых рабочий день начинается задолго до восхода солнца. Мужчина выходит в поле обычно в сопровождении жены и одного из детей, который несет завтрак, состоящий, как правило, из жареной кукурузы. Завтракают они уже в поле, чтобы сэкономить драгоценное время. Работают по утренней росе, а к середине дня, когда начинают дуть сильные ветры и часто дождит, палевые работы прекращаются. "Режим питания" индейцев определяется самим характером труда: завтрак, обед и ужин у них не расписаны по часам - они завтракают, обедают и ужинают, как и их далекие предки, тогда, когда дает о себе знать голод или усталость требует подкрепиться. 

Для отавало, как и вообще для индейцев Сьерры, характерно высокоразвитое чувство взаимопомощи, кооперирования в труде. Особенно наглядно это проявляется на уборке урожая. Заведенный с незапамятных времен обычай относиться к уборке урожая как к празднику отавало соблюдают свято. Тот, у кого на поле созрел урожай, созывает родственников и друзей. Они приходят помочь, и потом их одаривают несколькими корзинами початков кукурузы. После того как поле убрано, на нем из обмолоченных початков сооружается символический крест; это означает, что "чуггидорас" (так отавало называют женщин, не имеющих средств к существованию) могут собрать оставшееся на поле зерно. Родственники и друзья приходят на помощь и в тех случаях, когда член общины приступает к строительству нового дома. 

- Домострой у отавало отличается большим своеобразием: в каждой семье царит четкое разделение труда и домашних обязанностей, и каждый член семьи знает свои функции и строго их выполняет, - рассказывал мне во время поездки по провинции Имбабура генеральный секретарь Эквадорской федерации индейцев Эстуардо Гуайлье. Отец семейства работает в поле или занимается ткачеством. Мать до полудня помогает обрабатывать поле, пасет скот, потом возвращается домой и занимается домашним хозяйством либо тоже садится за ткацкий станок или прялку. Дети, если они достаточно подросли, ухаживают за скотом, помогают отцу и матери. Если в семье не один, а несколько ткацких станков, трудятся все - родители, дети, внуки. При этом каждый из них выполняет свою четко определенную операцию: одни прядут, другие красят пряжу, третьи ткут или расчесывают готовые изделия, придавая им товарный вид. Словом, - заключил он, - это хорошо организованное домашнее производство. 










Крестьянская мать




В живописном уголке, где петляющее вокруг озера шоссе делает один из своих многочисленных поворотов, мы остановились возле дома, прятавшегося в тени двух высоченных тополей. Хозяин, пожилой крестьянин, завидев Эстуардо, поспешил нам навстречу. 

- Антонио Пема, активист нашей федерации, - представил его Эстуардо. И обращаясь уже к нему, сказал: - Вот привез тебе гостя - настоящего "русо". Журналист. Хочет посмотреть, как живет типичный отавало. Покажешь свое хозяйство? 

- Отчего не показать, - ответил Антонио. - Только ведь смотреть-то особенно нечего. 

- Не скромничай, Антонио, - улыбнулся Эстуардо. - Хозяйство у тебя справное. И сам ты - вполне типичный. 

Пема пригласил нас в дом и пошел впереди. Мы последовали за ним. 

Одет наш- "вполне типичный" хозяин был как нельзя более по-отавальски. Белые короткие, до щиколоток, штаны с завязками, поверх белой рубахи - толстое, грубое на вид шерстяное пончо темно-коричневого цвета, на голове - видавшая виды фетровая шляпа, а на ногах - сандалии из сыромятной кожи. 

- Разные группы отавало можно отличить по одежде, - объяснял вполголоса шедший ее мной рядом Эстуардо. - Мужчины носят пончо преимущественно трех цветов - темно-синего, темно-серого или коричневого. Сандалии мастерят сами из кожи, а подчас из старых автомобильных покрышек. Сандалий может не быть вовсе. Но на голове у отавало непременно должна быть надета фетровая шляпа. Ну и конечно же коса. Видишь, какая она у Антонио толстая?! Коса у отавало - символ мужественности... 

Среди других индейцев Эквадора, Перу и Боливии, говорящих на кечуа, отавало выделяются множеством отличительных черт, как, впрочем, и их жилища. Обычно они живут в побеленных снаружи глинобитных домах с земляным полом, состоящих из одной комнаты, чаще всего без окон. Дверь заменяет узкая прорезь в стене. Зато иногда дом крыт не соломой, а черепицей, что само по себе свидетельствует об определенном материальном достатке. Дом Антонио Пемы, кстати, был крыт черепицей. 

Мы переступили высокий порог и оказались в просторном помещении, свет в которое проникал сквозь крохотное оконце, смотревшее во внутренний двор. Мое внимание привлекли две небольшие "платформы" из досок: на одну были набросаны соломенные маты и пончо, другая была повыше, с приступочками. 

- Та, что пониже, - кровать, - сказал Антонио. - А на высокой мы рассыпаем и сушим кукурузу. Эти вот три камня, положенные друг на друга рядом со стеной, служат очагом. Сейчас лето, тепло, огня в нем нет. А в холодное время года огонь поддерживаем и днем, и ночью. Тепло очага обогревает дом. Да и спичек не напасешься каждый раз разжигать огонь, - шутливо добавил он. 

- А для чего служат эти блюда и вон те огромные кувшины? - спросил я, показывая на объемистые керамические блюда, лежавшие на высокой "платформе", и на конусообразные амфоры, наполовину вкопанные в земляной пол в дальнем углу комнаты. 

- В глиняных блюдах мы храним кукурузную муку, - ответил Антонио. - А в кувшинах держим зерно, воду, которую женщины приносят из ближайшего ручья, или кукурузную чичу. 

- Жилище отавало служит одновременно и амбаром для хранения зерна и продовольствия, и складом шерсти и ткацких изделий, - вступил в разговор Эстуардо. - В сущности в самом доме семья проводит только ночь да дождливые дни. Большей частью ее жизнь протекает во дворе: там перемалывают кукурузу и ячмень и готовят пищу, там под навесом рядом с домом держат ткацкие станки и там же работают; во дворе семья отдыхает по вечерам, если, конечно, погода позволяет. 

Мы вышли из дома, обошли его и оказались в небольшом дворе, огороженном невысоким глинобитным забором. В ближнем углу возвышался сложенный из кирпича закопченный очаг. 

- Кухня, - односложно пояснил Антонио. 

- Ты главное, главное покажи - ткацкий станок, - напомнил Эстуардо. 

Антонио повел меня к сооружению, пристроенному к дому и похожему на полураскрытый сарай. Там под навесом стояли два примитивных ткацких станка, попросту говоря, две деревянные рамы. На одной синела основа из шерстяных нитей. На другой было натянуто наполовину сотканное одеяло с традиционным рисунком - изображением мифического божества. Тут же стояли деревянная прялка и два чана для крашения пряжи. 

- Большая часть овечьей шерсти превращается в ровную тонкую нить на этой прялке, - рассказывал наш гостеприимный хозяин. - Часть шерсти жена свивает веретеном, когда пасет скот. На станок попадает далеко не вся пряжа. Посевы, скот требуют ухода. Времени на ткачество остается немного. Поэтому крашеную пряжу в мотках мы продаем на субботних ярмарках в Отавало. 

К хозяйственному двору примыкали загон для скота и огород, где семья Антонио Пемы выращивала лук, капусту, овощи для себя и на продажу. 

- Хозяйство небольшое, но нам хватает. Семья-то у меня невелика - со мной пятеро, - сказал Антонио, когда мы собрались в дорогу и стали прощаться. Он проводил нас до машины и, пожимая нам руки, пригласил: 

- Приезжайте еще. Осенью. Соберем урожай - праздники начнутся... 

Когда дом Антонио скрылся за поворотом, я повернулся к Эстуардо: 

- В огороде я видел грядку, на которой, как мне показалось, цвели алые гвоздики. Я не ошибся? Их что, тоже на продажу выращивают? 

- Не ошибся, - подтвердил Эстуардо. - Это действительно были гвоздики. Кое-кто выращивает цветы для продажи, а большинство сажает для себя, чтобы они росли, как говорится, при доме. По сохраняющимся среди отавало верованиям, гвоздики обладают волшебными свойствами. Кстати, многие индейцы выращивают на своих огородах и целебные травы, используемые знахарями, а также местными колдунами в их шаманских обрядах... 

Отавальское ткачество сосредоточено в основном в двух местечках - Пегуче и Кинчуки, где есть довольно крупные старинные ткацкие мастерские. Преобладает, однако, мелкое, рассеянное по всей округе надомное производство. В долине Отавало практически в каждой семье можно встретить небольшие примитивные ткацкие станки, на которых индейцы ткут красочные одеяла и пончо для себя и для рынка. Полагают, что в настоящее время около 5 тысяч отавало, то есть примерно 10% их общего числа, зарабатывают на жизнь кустарным ткачеством. Вместе с тем значительное число людей занимается надомничеством не постоянно, а от случая к случаю, как, например, Антонио Пема. Для них это способ подработать лишнюю сотню-другую сукре в дополнение к основному источнику средств к существованию - земледелию. 

Некоторые авторы утверждают, будто ткачество в Отавало начало развиваться лишь после 1917 года, когда какой-то богач из Кито, любитель шотландских тканей, поручил одному отавальскому ткачу изготовить "что-нибудь подобное", и тот с блеском выполнил поручение. Начиная якобы с той поры в отавальское ткачество внедрились более совершенные ткацкие станки, и поэтому после 1920 года оно получило более широкое развитие. 

Нетрудно заметить, что подобные "теории" отдают преклонением перед "западной цивилизацией" и недооценкой собственных национальных ценностей. 

Шли века, сменялись не только политические режимы, но и целые общественные формации. А индейцы отавало побеждали время, сохраняя и свою особую манеру ткачества, и традиционный стиль своих кустарных изделий. Ныне они продолжают умножать мастерство, унаследованное от далеких предков, воплощая его в необычных сюжетах, своеобразных орнаментах и цветовых сочетаниях. А то, что их домашняя "промышленность" достигла развития и признания поздно, лишь в 50-х годах нашего столетия, объясняется просто: слишком много времени потребовалось "цивилизованному" миру, чтобы преодолеть свое высокомерное отношение к "индиос" и по достоинству оценить превосходные изделия отавальских ткачей. В наше время спрос на них растет с каждым годом. 

Кустарное ткачество принесло отавало заслуженную славу. Кроме того, они плетут превосходные соломенные циновки, изготовляют керамическую посуду. Особенно удаются им огромные керамические сосуды для хранения зерна и воды, которые они вкапывают в земляной пол в своих жилищах. 

Среди отавало сохраняются многие древние языческие верования и обряды. Так, большой интерес для этнографов и историков представляют обряды, связанные с рождением и смертью. Отавало верят в бессмертие души, и поэтому, когда умирает маленький крещеный ребенок, родители и родственники не сильно печалятся - дескать, на небе появился новый ангел. Когда же умирает взрослый, его смерть вызывает скорбь: отавало считают, что у любого человека, как бы праведен и добр он ни был при жизни, всегда найдутся грехи, которые ему предстоит "оплатить" в "той жизни". 

В городке Отавало на кладбище есть специальный сектор для индейцев, где они хоронят покойников на третий день после смерти. В простой, грубо сколоченный гроб кладут иголку с ниткой, чтобы душа покойного могла починить в случае необходимости одежду в том длинном и трудном пути, который ее ожидает. Туда же кладутся веревка - ею душа будет вязать охапки дров и доставлять их с гор в свое "жилище" - и небольшая метла, чтобы это жилище подметать. Поскольку очень немногие индейцы знают католические молитвы наизусть, то обычно на похороны приходят нищие и за небольшую мзду читают молитвы над гробом покойника. 

Отавало до сих пор верят, что болезни - это следствие борьбы духов добра и зла и что изгнать их может только "квалифицированный" колдун. Поэтому колдуны (к их числу не относятся знахари, которые часто оказываются хорошими "травниками") поныне продолжают оказывать огромное влияние на индейцев. 

Сохраняют отавало и многие бытовые традиции и обычаи. Один из них - купание голышом на заре в холодных водах озера Сан-Пабло. "Сухопутные" отавало, как ни странно, испытывают неодолимую тягу к воде: они умело вяжут из камыша лодки-тоторы и легко, с большим удовольствием совершают на них прогулки по озеру. 

Стирают женщины, тоже придерживаясь давнего обычая, не около дома, а на берегу озера или соседнего ручья; выстиранное белье не развешивают на веревках, а раскладывают для просушки на камнях. В такие моменты берега расцвечиваются яркими красками, словно население готовится к большому празднику. 

Пожалуй, именно одежда, в особенности женская, позволяет судить, насколько глубоко укоренились среди отавало старинные обычаи и нравы: ведь женщины отавало и в наши дни носят такие же наряды, какие носили их прапрабабушки. Что носит типичная отавалка? Длинную, до пят, белую рубаху-балахон, поверх которой надеваются юбка и вышитая блузка; на эту нижнюю юбку надевается "анако" - другая юбка из черной или темно-синей фланели с разрезом на боку, облегчающим движения во время работы. Наиболее колоритные детали женского туалета - нарядные пояса, сотканные из шерсти, и "фачалина" - яркий шерстяной или хлопчатобумажный платок прямоугольной формы - им покрывают голову, носят накинутым на плечи. 

"Фачалина" - не просто обязательная принадлежность одежды женщин племени отавало. Платок играет немаловажную роль в жизни отавальской молодежи, в частности в процессе ухаживания. Выглядит этот старинный обычай так. Остановив на одной из девушек свой выбор, юноша как-нибудь последует за ней на некотором расстоянии и тем самым даст ей знать о своих романтических чувствах. Через несколько дней он при приближении избранницы выйдет из засады ей навстречу и бросит в нее мелкими камешками. Пройдет еще несколько дней, и юноша осмелится сделать "решающее предложение": при очередной встрече со своей избранницей он попытается сорвать с нее "фачалину". Если ухажер девушке не по душе, она ни за что не позволит отобрать у нее платок - это ясный знак отказа, и с этого момента парень оставляет девушку в покое. Если же она тоже неравнодушна к претенденту, то сначала окажет кокетливое сопротивление, а кончит тем, что расстанется с "фачалиной". Счастливый обладатель платка сообщит об этом своим родителям, и те нанесут официальный визит родителям невесты, чтобы договориться о свадьбе. 

Брак у отавало едва ли не главное событие года в жизни всей общины. В старину браки "заключались" между родителями жениха и невесты, когда будущим супругам не было и 12 лет от роду. Теперь молодые сами выбирают себе пару. А вот брачные обряды совершаются в строгом соответствии с давними традициями отавало. 

Главный из этих обрядов называется "наложение четок". Состоит он в следующем. Молодые, вступающие в брак, встают на колени перед касиком общины, тот соединяет их головы, вешает им на шеи длинную нитку четок и благословляет их. С этого момента они считаются мужем и женой и могут начать семейную жизнь. Гражданские и церковные церемонии бракосочетания не имеют для отавало морального значения. Зарегистрировать в муниципалитете свой брак они идут лишь потому, что того требует закон. Если же после этого (а такое часто случается значительно позже свадьбы) молодожены отправляются еще и в церковь, то это не более чем формальная дань "правилу", навязанному католическими священниками. 

Вторая традиционная брачная церемония - "энсеррона", что в буквальном переводе означает "запирание". Молодоженов запирают в их доме, а друзья и гости начинают веселиться в доме родителей. Утром наступает черед третьей церемонии - "умывания лица". Не перестающие танцевать и петь друзья возвращаются в дом молодоженов и под возгласы: "Не целуйтесь! Не обнимайтесь! У вас для этого была целая ночь!" , - отпирают дверь. Молодожены присоединяются к общему веселью, и все вместе направляются на берег ближайшего ручья. В то время как друзья и гости бросают в его воды лепестки роз и гвоздик, родители и родственники молодоженов омывают им свежей водой лица и наказывают "быть добрыми супругами". По завершении этого третьего брачного обряда праздник возобновляется с новой силой и продолжается в течение десяти дней. 

Духовный мир отавало - это чрезвычайно своеобразное переплетение языческих традиций, переживших века, и католических обрядов и праздников, пришедших с испанской конкистой. Нельзя сказать, чтобы у отавало не было своих, исконных, чисто индейских праздников. Они были. Но испанские миссионеры, обращая "неверных" индейцев в христианскую веру, проводили гибкую политику, "христианизируя" также и их обычаи, вместо того чтобы предавать анафеме и пытаться их искоренить. Так, в частности, случилось с радостным и ярким индейским праздником летнего солнцестояния - по странному "совпадению" теперь он отмечается как день святого Хуана 24 июня. 

Когда наступает этот праздник, мир белого человека отступает, чтобы дать "зеленую улицу" миру индейца. В городке Отавало народным гуляньям нет конца. В течение трех дней не утихает веселье, а улицы заполняют группы индейцев, которые танцуют без устали под звуки простейших музыкальных инструментов - флейт и кен и тратят на чичу все скромные сбережения, накопленные за долгие месяцы работы. 

В былые времена отавало, принадлежащие к разным группам, завязывали между собой, следуя традиции, показные побоища за право занять в праздничные дни главную площадь. Инсценировки часто заканчивались настоящими драками, поножовщиной, и, в конце концов, власти их запретили. Поначалу эта мера была встречена индейцами с большим недовольством, а сегодня о драках и не вспоминают. Зато каждый год можно увидеть карнавальные шествия ряженых с участием "солдат", "мажордомов", "дьяволов". 










Сельский праздник в горном районе Сумбагуа




Есть у отавало праздник, какого нет, судя по всему, у других индейских народов, населяющих континент. Его вполне можно назвать "сладким праздником". Это "Фестиваль Сан-Луис Обиспо" ("Фестиваль святого епископа Луиса"). Проходит он каждый год 19 августа в небольшом приходе Сан-Рафаэль, неподалеку от города Отавало. 

"Фестиваль" отличается прежде всего своим простодушным комизмом. По единственной улочке крохотного поселка идет толпа босоногих индейцев. Музыканты что есть сил дуют в кены и флейты, бьют в барабаны, играют на трубах. Бок о бок с ними шествуют "знаменосцы": у этих участников процессии в руках длинные бамбуковые шесты, похожие на лыжные палки, но увенчанные двойными кольцами и бумажными шарами и конусами непонятного назначения. Процессия возвещает о начале "Фестиваля Сан-Луис Обиспо". Однажды мне довелось своими глазами увидеть таких музыкантов, и, признаться, больше всего меня поразил не столько их внешний вид, сколько присутствие в составе оркестра индейца, дувшего в огромную, сверкавшую на солнце медную трубу-геликон. 

Организуют праздник восемь - десять человек, которых называют "корасами" (по-испански "кораса" - броня). Обычно это зажиточные индейцы, поскольку праздничная одежда очень дорогая и нужно иметь служку, который бы заботился как об этом наряде, так и о другом - маскарадном. Прибыв в местечко, "корасы" сначала присутствуют на мессе в церкви. Каждого из них сопровождают два отавало, переодетых в "юмбо" - амазонских индейцев, и один "лоа" - своего рода придворный льстец. 

Вот месса окончена. Все выходят из церкви и садятся на лошадей. Льстецы произносят хвалебные речи в честь своих "корасов", те выслушивают дифирамбы, после чего пытаются галопом ускакать от свиты. Свита преследует своих покровителей, бросает в них карамель, пытаясь их "ранить", "корасы" же не должны защищаться руками - правила предписывают им лишь уклоняться от "снарядов". Нечего и говорить, что участники праздника - отличные наездники, превосходно управляющие лошадьми. 

По окончании состязания жюри осматривает его участников и определяет, кто из них получил меньше "ранений". Так выявляется победитель. После этого индейцы, уже не различая "чинов" и "званий", всем миром отправляются в кабак. Праздник продолжается несколько дней. 

Такова внешняя канва "Фестиваля Сан-Луис Обиспо". Узнать, что символизирует собой "сладкий праздник" и каково его происхождение, мне, к сожалению, так и не удалось. 

В последние годы прогрессивная общественность Эквадора все громче бьет тревогу по поводу настоящей экспансии питейных заведений, которые растут в долине Отавало как грибы после дождя. Однако никто не сдерживает появления все новых и новых кабаков, никто не контролирует, чем там торгуют. В результате возле таверн, а то и прямо на обочинах дорог все чаще можно увидеть забывшихся пьяным сном индейцев. Молох алкоголизма безжалостно пожирает здоровье отавало. 

Знакомясь с жизнью и бытом отавало, нельзя не согласиться с существующим мнением, что по сравнению с другими индейскими народами на континенте они достигли "процветания и весьма высокого уровня жизни". Разумеется, их "процветание" весьма относительно. Те, кто утверждает это, исходят, в частности, из того факта, что многие общины отавало вкладывают свои накопления в покупку земли, ибо считают, что земельная собственность гарантирует им "экономическую независимость". 

Действительно, в целом ряде случаев сложилось такое положение, когда общины, имеющие большие земельные площади, достигли соответственно и большей "индустриализации" в сфере ткачества, если только это слово вообще применимо к их кустарному способу надомного производства. Так или иначе, владение землей, скотом, собственными (пусть примитивными) средствами производства ставит отавало в социально-экономическом плане в привилегированное положение по сравнению с индейскими народами, населяющими эквадорскую Сьерру или Восточную Сельву. 

Но и эта их привилегированность тоже весьма и весьма относительна. Ибо при всем том, что они отличные земледельцы и ткачи и их кустарная продукция находит широкий сбыт и в стране, и за рубежом, что их дети ходят сегодня в школу наравне с белыми детьми, а сами они избавлены от откровенной расовой дискриминации, они по-прежнему стоят на одной из самых нижних ступенек современного эквадорского общества, а "настоящие" эквадорцы все еще относятся к ним как к "невежественным индиос". 




В тисках безземелья


...В помещении Конфедерации трудящихся Эквадора как-то появилась группа крестьян. Низкорослые и разновозрастные. Обветренные лица под вылинявшими, выгоревшими от дождей и горного солнца фетровыми шляпами цвета вареного гороха. Грубые домотканые пончо неопределенно коричневых тонов. Все - из Гальте, что в провинции Чимборасо. 

"Голове" группы Мартину Покульпале 36 лет, но выглядел он гораздо старше своего возраста. Неспешно объяснял Покульпала секретарю Конфедерации по крестьянским вопросам проблемы крестьян Гальте: 

- У нас нет земли. Совсем нет. Мы приехали в Кито в Федерацию индейцев за помощью. Надеемся, что Конфедерация трудящихся тоже нам поможет. Дело в том, что среди крестьян Гальте уже сейчас наблюдается разлад, хотя аграрная реформа в наших краях еще и не начиналась. Землю нам обещают давно, но никак не дадут. А крестьяне уже спорят между собой: что с землей делать? Одни хотят создать кооператив, другие ратуют за общину наподобие тех, какие существовали в старину, третьи колеблются, ни туда ни сюда... 

Ходоков было много, человек пятнадцать. И почти все думали, что уж в столице-то можно решить вопрос насчет "их землицы" там, в Гальте. 

- Мы пока мирными средствами добиваемся выделения нам земли, - говорил один из них. - Но сколько можно ждать? Провинция наша славится боевыми традициями, они создавались в ходе борьбы крестьян-индейцев за землю. Борьба эта велась десятилетиями. Неужто опять придется браться за вилы?.. 

- В нашей округе шестьсот восемьдесят гектаров земли, - рассказывали ходоки. - Вся она в распоряжении Института аграрной реформы. Крестьяне хотят, чтобы землю отдали пятистам семьям и чтобы дети "уасипунгеро" организовали на ней кооператив. Институт тоже хочет создать кооператив, но на свой лад и только из шестидесяти семей. А что делать остальным?.. 

Из дальнейшей беседы выяснилось, что борьбу за эту землю ведут уже два поколения крестьян Гальте. Началась она еще в 1928 году, когда труженики земли восстали против произвола латифундиста Рамона Борхи Монкайо, наймиты которого избивали крестьян, насиловали их жен, отнимали домашний скарб, одежду, даже кур. Крестьянское восстание было подавлено, многие его участники арестованы и посажены в помещичью каталажку. Но борьба не прекратилась. В 1937- 1938 годах после очередного выступления крестьян "крестьянский полковник" Амбросио Ласо был даже сослан на Галапагосы. На какое-то время борьба опять стихла. И опять ненадолго... 

Ходоки возвратились в Федерацию эквадорских индейцев, где их ожидал ее генеральный секретарь Эстуардо Гуайлье. Он сообщил, что руководители Института аграрной реформы согласились принять крестьянскую делегацию и назначили аудиенцию на следующий день. Большинство ходоков не скрывало своего удовлетворения: они все еще верили, что Институт, "если на него давить постоянно", решит в конце концов вопрос о земле в их пользу. И лишь трое, самые пожилые, были настроены скептически. 

- Что, по-вашему, может дать завтрашняя аудиенция? - спросил я у Дамасио Маньи Куэласа. 

- Через месяц мне исполнится шестьдесят пять лет, - ответил он, - пятьдесят из них я борюсь за то, чтобы земля, на которой работаю, стала моей. Пятьдесят лет! И никакого результата. Не верится, чтобы вот так вдруг, в один день, можно было все решить в нашу пользу... - И он грустно покачал головой. 

Ходоки ушли. А мы с Эстуардо Гуайлье еще долго вели разговор об индейских общинах и крестьянских кооперативах, "уасипунгеро" и латифундистах, о реальном положении эквадорских тружеников земли, их проблемах и чаяниях. А потом генеральный секретарь Федерации предложил съездить в "настоящую деревню". 

...Через несколько дней Панамериканское шоссе уносило нас на север, в сторону границы с Колумбией. 

По дороге, что ведет в Ольмедо, узкой и кривой, как все дороги в Андах, можно проехать только на "джипе" или на худой конец на лошади. Местные жители называют ее "дорогой домовых" - так часто пугает она путника неожиданно открывающимися чуть ли не за каждым поворотом крутыми откосами и вертикальными скалами с прилепившимися к ним папоротниками. Минуем Ольмедо - крестьянское село, где, по какой улице ни поедешь, окажешься в поле. Отсюда рукой подать до озера Сан-Маркос. В прошлом, когда эти земли принадлежали государству, по берегам озера водились олени, тапиры, медведи. Бесконтрольная охота привела к почти полному их истреблению, а земли после создания на них крестьянских кооперативов были сплошь распаханы под поля пшеницы, ячменя, картофеля. Нетронутыми остались лишь редкие эвкалиптовые рощи. 

- Зона Ольмедо всегда была зоной активной борьбы крестьян за землю, и потому аграрная реформа пришла сюда раньше, чем во многие другие районы, - рассказывает Эстуардо Гуайлье. - Кооперативы были созданы в основном на землях государственных латифундий, но были затронуты и частные асьенды, такие, как "Магдалена", "Сулета" и другие. В "Сулете", например, некоторые семьи безземельных крестьян поселились на центральной усадьбе, в бывшем помещичьем доме. В свободных помещениях организовали мастерские для кустарей - они поставляют на местный рынок красивые пончо, вышитые блузы, другие изделия. Так крестьяне сочетают работу в поле и на фермах с кустарными промыслами, дающими дополнительный заработок. 

- Должен сказать, - продолжает он, - что зона Ольмедо - остров в море сохраняющихся латифундий. Например, зеленые поля вокруг Кито чрезвычайно обманчивы. На первый взгляд частые изгороди из зелени или колючей проволоки должны разделять мелкие и средние хозяйства. Но там, под боком у Института аграрной реформы, куда больше крупных латифундий: есть имения по шесть - восемь тысяч гектаров, есть хозяйства, в которых по нескольку тысяч голов крупного рогатого скота. На землях, окружающих столицу, господствуют такие олигархические семейства, как Чирибога, Кордобес, Барба Альварес, Перес Серрано и им подобные. Тут можно столкнуться с самым что ни на есть средневековым анахронизмом. Так, у подножия вулкана Антисана есть озеро Мика. Озеро государственное, но находится на территории частного поместья "Пинантура" площадью семнадцать тысяч га, владелец которого, некий Леонардо Дельгадо, порой просто запрещает "посторонним" подъезжать к озеру: "Моя земля - и все тут!" 










Сеятель




Вплоть до провозглашения Эквадора в 1830 году независимой республикой эквадорские индейцы, составлявшие основную массу сельского населения, находились фактически на положении рабов в рамках системы "энкомьенды", установленной Мадридом для своих заморских владений. В условиях республики индейцы стали формально свободными, но жесточайшая эксплуатация их сохранялась, хотя и несколько видоизменилась по форме. "Энкомьенду" сменила система "уасипунго" - этакая разновидность аренды, когда за предоставленный помещиком участок земли (обычно не больше трех гектаров) крестьянин должен был бесплатно обрабатывать земли "патрона". Сохранялась и издольщина, при которой крестьянин в качестве арендной платы отдавал латифундисту часть выращенного урожая. Поскольку же надел едва позволял крестьянину и его семье жить впроголодь, он сам, "добровольно", залезал в беспросветную долговую кабалу к помещику. Такая система экономического принуждения получила название "консертахе" - "по договоренности". Действовала она безотказно, ибо в руках "патрона" был такой сильный инструмент воздействия на "договаривающуюся сторону", как долговая тюрьма. Когда в начале 70-х годов я впервые попал в Эквадор, в газетах, правда, не часто, но еще можно было встретить объявление: "Продается индеец..." Две ненавистные системы угнетения - "уасипунго" и "консертахе" ? - все еще продолжали существовать. 

Под стать структуре землевладения была и система землепользования. Обработку земли крестьянин, как и его далекие предки, вел допотопными методами - землю пахал сохой, сеял из лукошка, многим орудиям его труда место было не в поле, а в музее эпохи средневековья. Естественно, что арендатор-испольщик (уасипунгеро) не был заинтересован в том, чтобы хорошо обрабатывать землю латифундиста, и поэтому, с одной стороны, урожаи сельскохозяйственных культур в эквадорской Сьерре были и остаются очень низкими, а с другой, - несмотря на нехватку продовольствия и необходимость ввозить многие продукты из-за границы, посевные площади в стране увеличиваются крайне медленно (в 1981 году при общей площади страны 27,5 миллиона гектаров пригодные к обработке земли составляли 4,32 миллиона, а пастбища - 2,2 миллиона гектаров, тогда как в 1954 году общая площадь сельскохозяйственных угодий едва достигала 6 миллионов гектаров). 

В середине 50-х годов сельское хозяйство Эквадора являло собой - в плане землевладения - такую картину: 241 крупнейшему латифундисту, каждый из которых имел более 2500 гектаров, принадлежало свыше полутора миллионов гектаров, такое же количество земли приходилось на долю 328 тысяч мелких землевладельцев. 252 тысячи хозяйств имели каждое меньше пяти гектаров, 92 тысячи - меньше одного гектара. Хозяйства последних двух категорий составляли 73% всех хозяйств, существовавших в стране. Авторитетные источники свидетельствовали: больше средств вкладывалось в сооружение изгородей, разделявших земельные участки, нежели в приобретение сельскохозяйственной техники. 

В 1963 году в результате военного переворота власть в стране захватила военная хунта во главе с Р. Кастро Хихоном. Таким путем олигархия стремилась предотвратить назревавший социальный взрыв и, в частности, нейтрализовать возникшие очаги партизанского движения, лишив их поддержки крестьян. По всей стране была развязана кампания жестоких репрессий против левых политических партий и демократических организаций. Одновременно хунта применила в отношении крестьян "метод пряника": в 1964 году был издан закон об аграрной реформе. Главной ее целью провозглашалось "исправление аграрной структуры путем перераспределения и лучшего использования земли с тем, чтобы повысить ее производительность и поднять уровень жизни эквадорского крестьянства". Для проведения закона в жизнь военная хунта создала Эквадорский институт аграрной реформы и колонизации земель. 

Аграрная реформа 1964 года была заранее обречена на провал. Ведь ее авторы, руководствуясь идеями выдвинутой Вашингтоном программы "Союз ради прогресса", стремились ликвидировать полуфеодальные отношения в эквадорской деревне, и главным образом систему "уасипунго", не ломая при этом самой отжившей структуры помещичьего землевладения. Иными словами, они рассчитывали модернизировать производственные отношения на селе путем незначительного изменения системы землевладения и искусственного насаждения в сельском хозяйстве предприятий капиталистического типа наподобие американских ферм. И действительно, некоторая часть помещичьих земель, в основном пустоши, была экспроприирована, на них созданы мелкие и средние крестьянские хозяйства. На том дело и застопорилось. В сущности "реформаторы" лишь узаконили собственность на мельчайшие владения - минифундии и оставили в неприкосновенности корень зла - крупную земельную собственность - латифундии. 

Ни военному режиму (он был свергнут в 1966 году), ни пришедшему ему на смену в 1968 году гражданскому правительству президента Веласко Ибарры (он в пятый раз стал президентом республики) решить аграрную проблему не удалось. 

В итоге вместо перераспределения земель в интересах крестьянских масс страна стала свидетелем усиления процесса концентрации земельной собственности. Быстро выросло число хозяйств "средней руки" - размером от 100 до 500 гектаров. Что касается поместий более крупных, то, хотя они к началу 70-х годов и составляли лишь 0,2% общего числа хозяйств, на их долю приходилась почти четверть всех обрабатываемых земель. Показательным был и социальный состав сельского населения: 88% составляли крестьяне - малоземельные или работавшие на полях помещиков, 10% - административно-технический персонал и только 2% - крупные землевладельцы. Неудивительно, что социальная атмосфера в эквадорской деревне оставалась напряженной. 

В 1972 году в Эквадоре произошел очередной военный переворот: президент Веласко Ибарра был свергнут, и власть перешла к военной хунте, которую возглавил генерал Родригес Лара. Пока готовился новый закон об аграрной реформе, военное правительство, демонстрируя свое намерение провести назревшие преобразования и опираясь на закон 1964 года, экспроприировало в центральной части страны отдельные заброшенные поместья и передало их крестьянам. Как это выглядело и что из этого вышло - о том и шел разговор в кооперативе "Руминьяуи", куда меня привез Эстуардо Гуайлье. 

- Раньше тут была запущенная асьенда с уставшей землей. Называлась она "Муюрка". Ее-то в августе 1972 года нам и отдали: 1015 гектаров земли, некоторые хозяйственные постройки - и больше ничего. Было нас 84 семьи. Создали кооператив, получили в банке кредит, купили трактор. Начали фактически с нуля. Постепенно дела налаживались, - рассказывает секретарь правления кооператива Франсиско Андримба. 

- Как все просто: создали, получили, налаживается, - говорит Эстуардо. - Ты расскажи, как вы начинали с нуля. 

Франсиско пожимает плечами: 










Маленький крестьянин и его верный помощник




- Ну, если это действительно интересно... Мы начали с того, что решили: одна семья - один член кооператива. Установили размер вступительного взноса. Кроме него каждая семья внесла сколько могла кукурузы, фасоли, ячменя - так образовался общий семенной фонд. Еще каждая семья отдала в кооператив по овце - так создалось общественное стадо. И уж после того, как мы стали работать сообща, приняли устав, чтобы гарантировать будущее кооператива. В него мы записали условия, которые считали главными для выживания кооператива, права и обязанности его членов. Они должны иметь доброе имя, постоянно заниматься сельским хозяйством, работать сознательно и беречь общее добро, участвовать в общих собраниях, выполнять общественную работу, учиться. 

- Крестьян каких категорий объединил кооператив? - спрашиваю я у Андримбы. 

- В сущности одной категории - бедноту, - отвечает он. - Хотя между отдельными группами, конечно, были и есть большие различия. Например, есть "уасипунгеро". Это испольщики, имеющие земельные наделы, при образовании кооператива они составили треть его членов. Есть "арримадо", то есть близкие, родственные, - так мы называем детей "уасипунгеро", которые тоже хотят работать на своей земле, но наделов не имеют. Есть вчерашние безземельные крестьяне - они получили землю в коллективную собственность. Есть пеоны - сельскохозяйственные рабочие, гнувшие спину на помещика. Одним словом, и после образования кооператива пестрота не уменьшилась. Не ослабла и тяга крестьян иметь свой надел. Поэтому-то, - заключает Андримба, - мы из общественных земель выделили каждому безземельному крестьянину участок размером в три гектара. Такие же наделы мы предоставили и многим детям тех "уасипунгеро", которые вступили в кооператив. 

- Особо следует сказать об "уасипунгеро", - включается в беседу Эстуардо. - За ними сохранились их прежние наделы. Сами они в кооперативе не работают, а посылают вместо себя своих детей или пеонов. 

- Выходит, что они вроде состоят и не состоят в кооперативе? 

- Выходит, так, - кивает Андримба. 

- Вы сказали, что пеоны, гнувшие спину на помещика, теперь состоят членами кооператива, и в то же время говорили о пеонах, которых "уасипунгеро" посылают вместо себя... 

- Да, именно так, - подтверждает Андримба. - Дело в том, что некоторые члены кооператива подрабатывают тем, что помогают "уасипунгеро" обрабатывать их наделы. 

- Зачем же тогда "уасипунгеро" нужен кооператив? 

- О-о... На это у них свой резон. У кооператива - коллективные пастбища, трактор, который предоставляется для обработки индивидуальных наделов, молотилка, плуги, другие машины. Люди видят, что с каждым годом кооператив все крепче стоит на ногах, увеличиваются его общественные фонды. Вот и результат: никто до сих пор из кооператива не вышел. 

- Одна из причин - растущее сознание крестьян, - добавляет Эстуардо Гуайлье. - Руководители кооператива - и наша федерация им в этом посильно помогает - ведут среди них большую воспитательную работу, разъясняя преимущества совместного труда, убеждая их и словом, и делом. Необходимость в этом есть. Одни крестьяне по привычке твердят, что на "своей" земле работается лучше, другие все еще колеблются, все еще не уверены, что земля, которой владеет кооператив, всегда будет их собственностью. Приходится проявлять терпение. 

За разговором мы не заметили, как возле нас собралась группа крестьян. Скуластые лица с вишневыми от горного солнца и холодных ветров щеками. Широкие, лопаткой, мозолистые ладони, огрубевшие от постоянного соприкосновения с землей. Домотканые пончо, самодельные кожаные сандалии на босу ногу... 

Андримба представляет их одного за другим: 

- Леонидас Лечон. Его мать Мариа Петрона Кампуас. Рехина Какауанго. Какой это у тебя по счету - четвертый или пятый? - шутливо обращается он к молодой женщине с ребенком на руках. И тут же кивает на крестьянку, сидящую верхом на лошади: - Наша лихая наездница Фермина Кинче. 

Андримба продолжает называть имена. А я обвожу взглядом крестьянские лица - внимательные, непроницаемые. 

- Хосе Серпа, Марио Киспе, Мигель Киспе - ветеран кооператива, его опора. 

Лицо стоявшего рядом со мной крестьянина с веревкой через плечо и серпом в руках изображает подобие улыбки. 

- Лично для Вас, - спрашиваю я его, - что значит кооператив? 

Мигель Киспе мнется. Потом, подбадриваемый репликами крестьян, говорит: 

- Для меня с самого начала кооператив был и остается надеждой. Да-да, надеждой на то, что у меня и моих детей будет наконец земля, работа, кусок хлеба. И еще не надо будет бояться, что помещик прогонит на все четыре стороны. Когда объявили новый закон об аграрной реформе и вокруг образовались другие кооперативы, стало повеселее. Помещики, правда, не успокаиваются. Но и мы теперь стали сильнее. Кооператив дал моей семье уверенность в том, что земля эта - наша, что, вместе защищая ее от помещиков и вместе работая на ней, мы сможем жить лучше...




Со старым багажом - в XXI век?


Новый закон об аграрной реформе, более демократичный по сравнению с законом 1964 года, был принят 15 октября 1973 года. Его авторы ставили целью покончить с полуфеодальными отношениями в деревне. По сути дела речь шла о попытке организовать фронтальное наступление капиталистических производственных отношений на сохранявшиеся в эквадорской деревне феодальные и полуфеодальные пережитки. Однако и эта попытка изменить и осовременить структуру землевладения, модернизировать сельское хозяйство и одновременно ослабить давление "снизу", со стороны набиравшего силу организованного крестьянского движения натолкнулась на сопротивление могущественных земельных "баронов" Сьерры и владельцев гигантских банановых плантаций побережья, особенно в провинциях Гуаяс и Эль-Оро. 










Жилища плантационных рабочих на побережье




Латифундисты встретили новый закон в штыки и даже пытались воздействовать на военное правительство снижением сельскохозяйственного производства. Они были напуганы и тем, что крестьяне, получавшие землю, создавали кооперативы, и тем, что государство оказывало им помощь, предоставляя дешевый кредит, на который крестьяне закупали семена, удобрения, сельскохозяйственные машины. 

Одним из наиболее рьяных противников аграрной реформы проявил себя Гало Пласа, бывший президент Эквадора и бывший генеральный секретарь Организации американских государств. Этот латифундист, владелец крупного поместья и агропромышленного комплекса в провинции Имбабура, утверждал, что экспроприация латифундий приведет к падению производства сельскохозяйственных продуктов, поскольку, дескать, раздел помещичьих земель между крестьянами превратит крупные рентабельные хозяйства в минифундии, что автоматически повлечет за собой снижение производства товарной продукции, ибо минифундия - это не что иное, как натуральное хозяйство, способное обеспечить лишь "внутреннее потребление" крестьянской семьи. 

Однако очень скоро латифундисты разобрались что к чему. Военный режим и на этот раз замахивался на латифундии робко, нерешительно. В самом деле, статья 25 закона, принятого 15 октября 1973 года, гласила, что экспроприации подлежали помещичьи земли, которые "недостаточно обрабатывались". Таковыми объявлялись поместья, где, во-первых, эффективно эксплуатировалось "в соответствии с географическими и экологическими условиями зоны" менее 80% угодий, где, во-вторых, уровень производства был ниже уровня, установленного министерством сельского хозяйства для дайной зоны, и где, наконец, отсутствовала "должная инфраструктура". 

Так выглядела реформа на бумаге. В жизни все обстояло иначе. Скажем, к числу поместий, где земли "недостаточно обрабатывались", можно было отнести практически все крупные частные хозяйства: в имениях площадью от 500 до 1000 гектаров каждое обрабатывалось в среднем 58% земли, а в еще более крупных - и того меньше, лишь 27%. Однако как раз такие латифундии и не были затронуты реформой. 

В законе содержались статьи, которые позволяли военному правительству при желании экспроприировать любую латифундию. Скажем, такую, где нарушалось трудовое законодательство, что наблюдалось повсеместно. Кроме того, целый ряд дополнений, условий, оговорок делал экспроприацию помещичьих земель возможной в любой момент. Но в том-то и суть, что у военного правительства, которое возглавлял генерал Родригес Лара, не было ни достаточных сил, ни особого желания действительно покончить с латифундизмом как системой. Это было видно прежде всего из самого закона: ведь одна из его особенностей заключалась в том, что он гарантировал частную собственность на землю во всех случаях, когда землевладелец "непосредственно" ее обрабатывал, при этом лимит владения не устанавливался. 

Расплывчатость формулировок давала помещикам возможность различного толкования положений закона, позволяла обходить "неудобные" статьи. Кроме того, в законе содержалось множество противоречий, отражавших противоречия и борьбу внутри самого военного правительства. Так, например, не ясно было, какие земли экспроприировать в первую очередь и какие - не в первую, какие считать "достаточно обрабатываемыми", а какие - "недостаточно" и т. д. Поэтому не было случайностью ни то, что законопроект обсуждался в правительстве больше года, ни то, что, уступая нажиму помещиков, оно предоставило им льготный двухгодичный срок для "максимального использования" принадлежащих им земель и согласилось отложить введение в силу статьи 25 закона до 1 января 1976 года. Коренной же порок закона об аграрной реформе, который был обусловлен классовой идеологией его авторов и который лишил военный режим Родригеса Лары поддержки широких крестьянских масс, состоял в том, что он не предусматривал бесплатной передачи экспроприируемых земель в руки тех, кто их обрабатывал, - крестьянам предстояло выплачивать за них так называемый аграрный долг. 










На пашне




Сказанное выше подтверждают официальные данные Института аграрной реформы. За три с половиной года, прошедших после принятия закона, то есть с октября 1973 до середины 1977 года, двенадцать с половиной тысяч крестьянских семей получили 346 тысяч гектаров земли. Казалось бы, перераспределение сельскохозяйственных угодий в пользу испольщиков, издольщиков, безземельных крестьян медленно, но продвигалось вперед. Однако что это были за земли? Пустоши и неудобья, а также земли в труднодоступных горных районах и в "преддверии" сельвы, на востоке страны. Немудрено, что крестьяне, получавшие такие наделы, вскоре оставляли их и возвращались в родные места, а латифундисты в какой-то момент даже обрадовались, что государство выкупит у них пустующие земли и не тронет их процветающие плантации. Вот данные Института аграрной реформы, красноречиво говорящие сами за себя: с 1964 по 1977 год крестьянам было передано в общей сложности 1 миллион 664 тысячи гектаров, из них только 163 тысячи, то есть менее 10%, составили земли, экспроприированные у латифундистов. Иными словами, реформа проводилась в первую очередь за счет раздела государственных земель, а не ликвидации крупного помещичьего землевладения. 

Военное правительство Родригеса Лары было, несомненно, знакомо с аграрными реформами, проведенными национально-демократическими военными режимами в соседней Перу и в Панаме, и в какой-то мере учитывало их опыт. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что земли, которые предназначались для аграрной реформы, не делились на парцеллы и не распределялись между крестьянами, а передавались кооперативам в коллективную собственность. В этом, кстати, заключалась одна из отличительных особенностей закона об аграрной реформа 1973 года. 

Итак, система "уасипунго" похоронена. Но вместе с ней исчезло, разорившись, и большое число мелких и мельчайших землевладельцев. Иными словами, минифундий стало меньше, а средних и крупных частнокапиталистических хозяйств - больше. Таким в конечном счете был итог аграрной реформы 1973 года, оказавшейся, судя по ее практическим результатам, не более чем расширенным вариантом ограниченной буржуазной реформы 1964 года. Впрочем, иначе и быть не могло: это была реформа технократов, сторонников так называемого "десаррольизма", то есть "развития любой ценой", которые всю аграрную проблему сводили к проблеме производства сельскохозяйственной продукции. На том этапе им удалось одержать верх, а позже и закрепить свою победу законодательным путем. Забегая вперед, скажу, что, когда в конце 70-х годов разрабатывался текст новой конституции Эквадора, возглавлял подготовительную комиссию не кто иной, как... упоминавшийся выше Гало Пласа, а уж он-то знал, как "законным" путем оградить интересы своего класса - класса помещиков. 










Крестьяне кооператива 'Руминьяуи'




И все-таки аграрная реформа в Эквадоре, несмотря на ее куцый характер, имела важное значение. В ходе борьбы за реформу, за землю объединялись и сплачивались широкие слои крестьянства, повышалась их социальная роль, расширялось и становилось более активным их участие в общественно-политической жизни страны. 

Аграрная реформа 1973 года расчистила путь для ускоренного развития капитализма в эквадорской деревне. Несколько ослабив накал классовой борьбы, она, разумеется, не устранила глубоких социальных антагонизмов, и, хотя в ходе аграрной реформы было создано более одной тысячи кооперативов, значение этого сектора в экономике страны все еще невелико. К тому же появление кооперативов не привело к заметному улучшению условий жизни эквадорского крестьянства. В 1975 году из 1 миллиона 800 тысяч человек, составлявших экономически активное население, более миллиона не имели работы, и значительная часть их приходилась на село; 90% крестьянских жилищ не имели электрического освещения и не отвечали элементарным санитарным требованиям. Из 677 муниципий, на которые была разделена страна, только в 17 имелись поликлиники, в 79 - пункты первой помощи, а 582 вообще не имели никаких медицинских учреждений. В таких условиях треть всех смертей была следствием заболеваний, которые при оказании своевременной врачебной помощи могли быть вылечены. 

Военное правительство Родригеса Лары ушло в отставку в январе 1976 года под натиском объединенных сил олигархии и империализма. Заменивший его военный триумвират тотчас предал забвению все прогрессивные начинания и взял курс на всестороннюю поддержку латифундистов. Дальнейшее осуществление аграрной реформы сначала было заморожено, а затем упор стал делаться на так называемую колонизацию новых земель посредством переселения безземельных крестьян в неосвоенные районы, главным образом на востоке страны. 

Эквадор и в наши дни остается страной преимущественно аграрной, где жизнь 50-60% населения прямо или косвенно зависит от сельскохозяйственного производства, а продукция сельского хозяйства и рыболовства достигает 40% валового национального продукта. До сих пор по всей стране сотни тысяч крестьян все так же не имеют своего клочка земли и вынуждены за бесценок продавать помещикам свою рабочую силу. Более двух миллионов эквадорцев влачат существование в условиях крайней нищеты, из них почти полтора миллиона живут в сельской местности. 

...После знакомства с кооперативом "Руминьяуи" я побывал в соседнем с ним кооперативе "Ла Чимба" и в единоличных хозяйствах, беседовал со "стопроцентными" кооператорами, с "уасипунгеро" и с теми, в ком еще силен единоличник, видел, как они трудятся и как живут. Вывод из этих встреч и бесед был однозначный: эквадорскому крестьянину предстоит пройти долгий и нелегкий путь, преодолеть сложные наслоения прошлого, чтобы создать мало-мальски нормальные - по современным меркам - условия жизни для себя и для своих детей, хотя бы в XXI веке. 

Когда мы возвращались в Кито, Гуайлье предложил завернуть в Каямбе. 

- Сегодня суббота, - сказал он. - А там в это время года по субботам часто проводят корриды. Настоящие сельские корриды!.. 

Устоять перед таким искушением? Да это просто невозможно. 

И мне повезло. 

Хотя день был уже на исходе, коррида в Каямбе была в разгаре. На просторном вытоптанном пустыре стояли хлипкие дощатые трибуны, образуя две стороны большого квадрата, двумя другими служили изгороди из толстых слег. Это арена. На трибунах, расцвеченных всеми цветами радуги, яблоку упасть некуда: тут и импульсивные горожане, и степенные крестьянки в ярких пончо, и молодежь, не расстающаяся с транзисторными приемниками, и нарядно одетые дети. Смех, крики, шум, гвалт... Праздник! А внизу, на арене, происходит то, ради чего они сюда собрались и зачем наблюдают внимательнейшим образом, - сельская коррида! 

Посреди арены переминается с ноги на ногу черный с белыми пятнами бык - не из тех могучих бойцов, каких изображают на афишах столичных коррид, а так себе бычок, провинциал-недомерок. Вокруг - десятка полтора "тореадоров" разного возраста и разной степени опьянения, есть, правда, и трезвые. У быка на шее красная тряпка с множеством нашитых на нее монет. У "тореадоров" в руках "мулеты" - у кого пончо, у кого подобие одеяла. Задача "тореадора", а им может стать любой желающий, - изловчиться и сорвать с шеи быка заветный приз - тряпку с монетами. Но сделать это не так-то просто. Вот худощавый, крикливый парень, выставив перед собой пончо, приближается к быку. Бык опускает морду к земле и срывается с места. Парень бросается наутек, и, когда кажется, что рога вот-вот достанут его, он прыгает и повисает на заборе под громкие "ахи" и "охи" зрителей. А к быку уже подбираются другие "тореадоры". Зрители же знай себе кричат, дают советы... 

- Ты гринго?.. 

Оборачиваюсь и вижу уставившегося на меня мутным взглядом мужчину преклонного возраста. Эквадорец как эквадорец: грубые ботинки, пончо, фетровая шляпа, под шляпой - смуглое лицо, изрезанное глубокими морщинами. 

- Нет, не гринго, - отвечает за меня Эстуардо. - Финляндец он. 

-А-а-а... - неопределенно тянет лицо под шляпой. - А я - Мануэль Салас. Будем знакомы. 

Вдоволь насмотревшись, мы спускаемся с трибуны - пора в обратный путь. Следом спустился и наш новый "знакомый". 

- Послушай, финляндец! - Он дернул меня за рукав и заплетающимся языком забормотал: - Ты им не верь. Это не настоящая коррида. Разве это коррида? За весь день ни одного на рогах... Вот в прошлом году была коррида - это да! Троих насмерть, шестерых отвезли в больницу - и все в один день. А это что? Одна забава... Ну, прощай. 

Он повернулся и, пошатываясь, медленно побрел прочь.




Глава третья. "Плод мудрецов" и его злоключения





"Нужно поискать какого-нибудь шамана"


- Выезжаем в Гуаякиль завтра рано утром, - сказал Барон Идрово за ужином. - Я буду в отеле в половине шестого. Поедем через Санто-Доминго-де-лос-Колорадос и по дороге завернем к "крашеным" индейцам. Потом в Портовьехо, оттуда - в Манту. А там и до Гуаякиля недалеко. Да, чуть не забыл. В поездку с нами напросился мой друг Хорхе Кастро. Он - активист Исполкома Конфедерации трудящихся, учится в университете на экономиста. Увлекается историей и этнографией. Говорят, с интересным собеседником и дорога короче. К тому же Хорхе - мастер на все руки: и шофер, и механик. А в дороге всякое может приключиться. Так ты не возражаешь?.. Произнося последние слова, Барон улыбнулся так хитро, что я понял: возражай не возражай - дело решенное. 

Рассвет застал нас уже в пути, на столичной окраине. Тяжелый сизый туман понемногу рассеивался, и в предутренней серой мгле хорошо были видны очертания пробегавших мимо глинобитных домиков под черепичными крышами. Вперемежку с ними - небольшие кустарные мастерские: в них занимаются металлоремонтом и гончарным делом, шьют седла, столярничают. 

Первый этап нашего маршрута - до города Санто-Доминго-де-лос-Колорадос. Он находится в 130 километрах от Кито, или, как чаще считают сами эквадорцы, в двух с половиной часах езды на машине, и расположен на высоте 500 метров над уровнем моря, то есть на 2 тысячи метров ниже по сравнению со столицей. В Санто-Доминго-де-лос-Колорадос ведет хорошее, асфальтированное шоссе, и потому повороты и виражи тут следуют один за другим, и, как в калейдоскопе, за каждым из них открываются невообразимо живописные пейзажи. 

Чем дальше на запад и чем меньше высота, тем быстрее меняются и характер рельефа, и покрывающая его растительность. Площади обработанной земли становятся обширнее, флора - разнообразнее. Вместо красивых деревьев с непонятными и непереводимыми названиями, такими, как молье, пумамакис или ретама, мимо проплывают цитрусовые сады, небольшие плантации сахарного тростника и бананов, посадки маниока, камоте. 

Хорхе крутит баранку как профессиональный шофер. Я устроился справа и, не выпуская из рук фотоаппарата, "ловлю кадры". Барон сидит между нами и комментирует все, что считает важным или интересным. 

- Кстати, ты обратил внимание, какие в этих местах прекрасные леса? - обращается он ко мне. - Эти богатства практически еще не тронуты. Крестьян, имеющих тут земельные участки, часто и притом неплохо выручает заготовка древесины. 

Шоссе петляет вдоль берега реки Тоачи. Все чаще слева от дороги в тропической зелени, покрывающей крутые, почти отвесные скалы, светлеют белые ленты водопадов, и так же часто машина проскакивает мостики, переброшенные через бурные потоки, спешащие вниз, к реке. Путешественник с острым зрением может легко различить на деревьях, растущих возле дороги, орхидеи различных цветов и оттенков, подивиться большому разнообразию папоротников. Еще в Кито мне говорили, что все проезжающие этой дорогой иностранцы останавливаются у небольшого мостика и фотографируются на фоне водопада Ньяпак. Не нарушили традицию и мы. 

- Такая красота, а пропадает зазря, - сетует Хорхе. - Общественность давно настаивает на том, что местные власти должны расчистить заросли, почти скрывающие водопад, устроить смотровые площадки. Некоторые журналисты идут еще дальше и предлагают организовать здесь центр туризма и отдыха - создать искусственное озеро, построить мотели. 

- От одних ботаников отбоя не будет - тут для них настоящий рай, - вторит ему Барон. - Какие тут бабочки! И окраской, и размерами - на все вкусы! Что? Ты не видишь ни одной? Да вон же, смотри!.. - И он рукой показывает на пышный куст, растущий у подножия скалы, метрах в трех от нас. На ветке на фоне искрящейся в лучах солнца водяной пыли распластался огромный, величиной с ладонь, желто-черный махаон. 

Кстати, о бабочках. Здесь насчитывается около пяти тысяч видов этих насекомых. Эквадор в этом отношении стоит на одном из первых мест в мире. В 1979 году на страницах латиноамериканских газет появилось интервью с Мигелем Морено Эспиносой, тогдашним директором Музея естественных наук в Кито. Он приводил такие сравнения. На территориях Канады, США и северной части Мексики, которые, вместе взятые, примерно в 75 раз больше по площади, чем Эквадор, насчитывалось всего 600 видов бабочек, тогда как в Эквадоре обитало около 1900 представительниц только семейства булавоусых - дневных бабочек, которые считаются полезными. Именно в Эквадоре водится одна из самых замечательных тропических бабочек - Тисаниа Агриппина: размах ее крыльев достигает 28 сантиметров!.. 

С каждым километром повороты шоссе становятся более плавными; замедляет свой стремительный бег, становится шире и спокойнее и его соседка-река. Пожалуй, Тоачи может служить классическим примером эквадорской реки: начинаясь в ледниках, тоненький ручеек быстро превращается в неукротимый бурный поток, который неудержимо и стремительно катится вниз. В Эквадоре бесчисленное множество рек, особенно небольших, и в отличие от соседней Перу по западным склонам Анд к побережью Тихого океана скатывается не меньше рек, чем на восток, в бассейн великой Амазонки. Судоходны лишь крупные реки: на побережье - Гуаяс и Эсмеральдас, а на востоке - Напо, Тигре, Пастаса, Морона, Сантьяго. Реки же внутриандских долин отличаются капризным норовом - то они сильно пересыхают, то превращаются в буйные потоки. 

Речную систему Эквадора можно сравнить с кровеносной системой человека - столь она разветвлена и обильно насыщена водой. Именно голубые артерии, а не горные хребты делят страну на множество географических зон, служат границами между долинами и месетами, провинциями и кантонами. Эквадорские реки и их притоки поят и кормят, служат транспортными магистралями - важными на побережье или единственными на востоке, в сельве. Очень часто они служат необходимым звеном инфраструктуры, связывая между собой население отдельных поселков. И столь же часто бывают виновниками драматической изоляции целых районов от внешнего мира, стоит быстро подняться уровню воды из-за проливных дождей, или обрушиться мосту, или случиться сметающему все на своем пути оползню. Все эти сюрпризы имеют свою периодичность: природа преподносит их каждую зиму, когда происходит таяние снегов на заснеженных вершинах вулканов. 

В крохотном местечке Тандапи, прижавшемся к самой обочине шоссе словно из боязни сорваться с крутого берега в реку, делаем первую остановку. В грязноватой харчевне, стенами которой служат четыре плетня, а крышу из пальмовых листьев украшает фанерный щит со словом "Ресторан", нам подали завтрак: яичницу с рисом и бананами, кусок хлеба с маслом, чашку кофе. За стеной рокотала на перекатах своенравная Тоачи. Ее монотонный, приглушенный шум настраивал на раздумья о скоротечности человеческого бытия и непреходящем могуществе сил природы. 

Само собой вспомнилось то, что в разное время читал о древних индейских племенах, населявших Эквадор, их религиозных культах, среди которых важное место занимали непонятные им силы окружающей природы. Скажем, киту, как и покорившие их инки, обожествляли солнце и луну. Племена, обитавшие в сельве, например хибаро, обожествляли животных и птиц, особенно попугаев уакамайо, с которыми связано немало любопытных легенд. У других племен были свои божества, культы, нравы, свои верования и предрассудки. Особое место у многих племен занимал культ воды. О верованиях и культах уместно рассказать по двум причинам: с одной стороны, это часть истории эквадорского народа, а с другой - один из аспектов его нынешней жизни, поскольку многие из старинных верований и предрассудков поныне сохраняются в зонах, удаленных от больших городов, прежде всего на востоке страны и в горных районах. 

В древнем Эквадоре наиболее распространенным божеством у индейских племен была змея. При этом существовали определенные различия в нюансах культа змеи, в его, так сказать, привязке к окружающей среде. Индейцы племени канья-ри наряду со змеей обожествляли также горы, но еще больше, чем горы, свои реки и озера. Объектами их поклонения были озера Уанканьянк и Сигсиг и река Гуаласео. Предание гласит, что каньяри время от времени приближались к озеру Сигсиг или к реке Гуаласео и бросали в них драгоценные камни и небольших идолов, отлитых из золота. Это были подарки Священной Змее - "Матери человечества", - которая однажды погрузилась в эти воды и никогда больше людям не показывалась. 

А вот индейцы племен, составлявших конфедерацию каранки, наоборот, связывали Священную Змею не с водой, а с горами. Из поколения в поколение индейцы (их собирательно называли также словом "имбабура") передавали легенду о гигантской змее, обитавшей некогда в долине Коаке. У змеи были огромные глаза, а на голове - корона, похожая на шапочку монаха-католика. Была эта змея такой тонкой и такой длинной, что, для того чтобы проползти через какое-то место, ей требовался целый день. Легенда утверждала, что, если змея посмотрит своими огромными глазами на индейца, он будет загипнотизирован и непременно умрет. Если же змея уползала прочь, не взглянув на индейца, ему, чтобы избежать беды, нужно было бежать в горы и провести там в одиночестве восемь дней, питаясь только солью и листьями коки... 

И вот что любопытно. У трех индейских племен - каньяри, киту, хибаро, - поклонявшихся разным божествам и обитавших в противоположных концах эквадорской территории, существовало тем не менее общее предание о... всемирном потопе. Даже не подозревавшие о библейской легенде индейцы бережно хранили предание о "великом наводнении", едва не уничтожившем род человеческий, во время которого лишь несколько семей спаслись от гибели, поднявшись на вершины высоких гор. Как видим, в этом индейском предании, кстати идентичном с библейской легендой о всемирном потопе, также нашел свое отражение древний культ воды. 

У обитавших на побережье индейцев караке и манта тоже существовал культ змей, воды, рыб. Это выражалось, в частности, в их поклонении морю. У них были два основных храма, и оба находились около воды: один - на берегу, другой - на острове, который они называли Островом серебра. Главным же божеством для караке и манта была богиня Уминья. Это она, как гласит предание, охраняла их здоровье, гарантировала изобилие, приносила счастье. Олицетворял богиню Уминью большой изумруд. Иными словами, большинство религиозных верований древних индейских племен было так или иначе связано с окружавшей их живой и неживой природой - морем и горами, реками и озерами, животными и птицами. Например, индейцы племени пуруа, жившие в горах, испытывали благоговейный трепет перед грозными вулканами Тунгурауа и Чимборасо. Их "рычание" они считали предвестником массовых эпидемий и других бед. Поэтому индейцы периодически поднимались на вершины вулканов и там, на границе вечных снегов, приносили в жертву ребенка или военнопленного в честь этих своих божеств. 

С подобными культами в общем-то дело обстоит просто. А как быть с культами загадочными, граничащими с "черной магией", которые также бытовали среди древних индейских племен? Где разгадка таинственных и, судя по всему, мрачных культов, которые отправлялись некоторыми племенами высоко в горах, в тайных святилищах, чаще всего в темных пещерах? Разве не об этом свидетельствуют находки ученых, обнаруживших изображения - в виде рисунков и барельефов-? ужасных фигур, олицетворявших собой "гения зла"? И разве не о том же говорят со всей очевидностью маски с клыками, рогами и прочими атрибутами образа, в каком обычно изображают дьявола? Такие маски и сегодня режут из дерева знаменитые мастера из Сан-Антонио-де-Ибарры... 

Над поисками ответа на эти и другие подобные вопросы ученые бьются до сих пор. 

- Уж не задремал ли ты? - раздался над ухом голос Барона. - Над чем задумался? Не над проектом ли туристического центра, о котором Хорхе говорил там, возле водопада Ньяпак? 

- Думал и о проекте, - в тон Барону ответил я. - Но в основном о твоих древних предках и их религиозных культах. Пару тысяч лет назад наверняка принесли бы тебя в жертву духу гор или вулкану Чимборасо. 

- А-а, вон ты о чем... - рассмеялся Барон. - О божествах и идолах... Ну, раз так, тогда тебе нужно поискать какого-нибудь шамана. Он тебя лучше проинформирует. Шаманы относятся к своим обязанностям крайне серьезно, изображая дело таким образом, будто находятся в постоянном контакте с соответствующим божеством. 

- Найти шамана несложно, - улыбнулся в свою очередь Хорхе. - Вот заедем к "крашеным", там и поищем...  




В гостях у "типичного Колорадо по распоряжению сеньора губернатора"


Санто-Доминго-де-лос-Колорадос встретил нас беспорядочным движением машин, пешеходов, строительными лесами на каждом шагу, разрытыми улицами, на которых прокладывались новые коммуникации, а главное - одной из самых колоритных городских достопримечательностей - скульптурой индейца Колорадо. Она стоит в окружении густозеленых кустов и цветущих олеандров в скверике, в центре треугольной площади, которую впору назвать пустырем. 

Сама скульптура выглядит необычно. Высокий квадратный столб из розового камня заканчивается площадкой, тоже квадратной, на которой стоит фигура индейца Колорадо. Сине-белая набедренная повязка, красный платок на шее, красно-желтый шарф, перекинутый через плечо, - вот и вся его одежда. Волосы красно-оранжевого цвета подстрижены "под горшок" и накрывают голову этаким "блюдцем", перевернутым донышком кверху. Яркие "одежды" дополняются тонкими черными полосками, пересекающими поперек лицо, грудь, живот, лодыжки. Упертая в бок правая рука придает фигуре индейца оттенок независимости и горделивости. В левой руке он держит посох, словно приглашает отправиться вместе с ним в дорогу. Случайно или нет, но именно тут, рядом с памятником, установлен дорожный указатель: "До Кеведо - 25 километров. До Портовьехо - 30 километров". 










Скульптура 'крашеного' индейца в Санто-Доминго-де-лос-Колорадос




Еще в Кито Барон Идрово все уши прожужжал мне, твердя, что я непременно должен побывать у "крашеных" индейцев. И вот теперь, когда мы были уже у цели, по его настоянию мы сокращаем до минимума знакомство с Санто-Доминго-де-лос-Колорадос и выруливаем на шоссе, ведущее в Кеведо. 

На седьмом километре Хорхе неожиданно тормозит, съезжает на обочину и останавливается возле придорожной рекламы. К нетесаному столбу приколочен большой лист фанеры, выкрашенный в желтый цвет. На светлом фоне красуется изображение индейца в профиль: на шее - красно-зеленый шарф, поперек лица - черные линии, на голове - "блюдечко" красно-оранжевых волос; тут же текст: "Хуан Агуабиль. Альфонсо Каласакон. Добро пожаловать". Черная стрелка целит вправо: дескать, хотите увидеть индейцев Колорадо Агуабиля и Каласакона, сворачивайте с дороги и следуйте, куда я указываю... Подобную рекламу позже я видел на обочинах шоссе и в других местах. Она позволяет туристам самим решить, поехать ли к Агуабилям и Каласаконам или же выбрать иное семейство. 

Проезжаем еще два километра. Снова Хорхе останавливается возле придорожной рекламы. Теперь она выглядит иначе. Накрытый "крышей" серо-голубой щит висит между двумя длинными и тонкими столбами, что делает все сооружение похожим на ворота для игры в регби. Текст, составленный из букв наполовину красных, наполовину белых, под стать сооружению: "Въезд. Сеньор Хосе Амадор Агуавиль. Типичный колорадо по распоряжению сеньора Губернатора". На фоне яркой зелени, в которой выделялись листья-полотнища бананов и тонкие серые стволы папайи, голубая реклама, признаться, смотрелась неплохо. Короткий обмен мнениями - и единодушное решение: едем к Агуавилю, тем более что он не просто "типичный", а "по распоряжению сеньора Губернатора"... 

"Лэндровер" съезжает с шоссе и по узкой ухабистой дороге буквально продирается сквозь заросли. Вплотную к дороге подступают могучие деревья, с ветвей которых свисают лианы, все остальное пространство заполняют мощные раскидистые кусты. Дорога только кажется сухой. Судя по следу, который оставляет "лэндровер", совсем недавно прошел ливень. И действительно, в первой же низине мы вязнем. Вытолкнуть сразу машину не удается, при каждой новой попытке она все глубже увязает в рыхлой, как пух, бурой почве. Хорхе отправляется назад, на шоссе: "Авось кто-нибудь вытянет..." А мы с Бароном идем пешком, и вскоре дорога приводит нас на просторную поляну, где стоит хижина "сеньора Хосе Амадора Агуавиля, типичного Колорадо по распоряжению сеньора Губернатора". 

Знакомимся с хозяином. Коренастый, ладно сложенный, смуглокожий - индеец как индеец. Впрочем, как выяснилось, слова "по распоряжению сеньора Губернатора" имели особый смысл: Хосе Амадор Агуавиль оказался касиком общины Чигильпе, одной из семи общин индейцев Колорадо. Выглядел "типичный Колорадо", надо полагать, тоже типично: один кусок ткани был намотан на бедра, другой накинут на плечи, лицо, грудь и живот пересекали три поперечные полоски красно-оранжевого цвета, в тон волосам. 

Следуя рекомендациям Хорхе и Барона, обращаюсь к Агуавилю "на ты" и закидываю его вопросами: 

- Почему ты одет таким образом? Что означают эти полосы на лице и на теле? Почему ты красишь волосы в красно-оранжевый цвет?.. 

Хосе Амадор ничуть не смущается. Да и чего смущаться? К туристам он давно привык - не проходит буквально дня без визита, случается принимать гостей и два, а то и три раза в день. Заученные фразы наготове, и Хосе Амадор неторопливо отвечает на вполне сносном испанском: 

- Чтобы подстричь и побрить голову, пользуемся ножницами и бритвой. Красим волосы с помощью жидкости, которую мы называем "ачоте", она служит и приправой к еде. Одеваемся мы так, как одевались наши предки. А наносить полосы на лицо и грудь - это древний обычай, такой же древний, как само наше племя. 

Диктофон фиксирует рассказ Хосе Амадора, а я внимательно разглядываю его самого и членов его семьи - их черты лица, одежду, наблюдаю за их поведением... 

"Колорадо" в переводе с испанского означает "цветной", "крашеный". Понятие же "индеец Колорадо" нужно, по-видимому, переводить расширительно, объясняя саму его суть, поскольку главная отличительная особенность этих индейцев вовсе не в том, что они какие-то особые, "цветные", а в том, что мужчины у них красят волосы в красно-оранжевый цвет краской, которую добывают из растений. Прическа у мужчин Колорадо весьма своеобразна: волосы с затылка зачесываются на лоб и подрезаются "под горшок", затылок и виски подбриваются почти наголо, свисающая на лоб челка красится в ядовитый красно-оранжевый цвет. Женщины Колорадо волосы вообще не красят - их длинные и густые, черные, как вороново крыло, пряди, разделенные надвое ровным пробором, свободно ниспадают на плечи. 

Чертами лица женщины Колорадо очень похожи на женщин индейских племен, обитающих в амазонской сельве. Мужчин же Колорадо спутать с индейцами других племен трудно. "Крашеные" хорошо сложены, у них отлично развита мускулатура торса; для них характерны широкий рот, крупный нос, монголоидный разрез глаз, четко выраженные надбровные дуги и высокий лоб; скуластыми их, пожалуй, не назовешь, хотя овал лица и приближается к этакому боксерскому "квадрату". 

А вот к одежде Колорадо вполне применимо слово "цветная". Когда к нам вышла жена Хосе Амадора, я поразился яркости ее наряда: на плечах - розовая накидка, на бедрах - красно-желто-зеленая полосатая ткань. Совсем иначе были одеты дети. На малышах - обычные рубашонки и штанишки, причем в их одежде, как и в одежде взрослых, преобладал красный цвет. На четырехлетней девчушке были красные брючки и ботиночки, а ее братишка и вовсе выглядел "горожанином": рубашка в красных цветочках, джинсы, резиновые сапожки. Тот, что постарше и уже ходит в школу, как и его родители, "одет для туристов": на нем только набедренная повязка из полосатой сине-белой ткани. 










Индеанка Колорадо за ткацким станком




...Хосе Амадор любезно соглашается (за доллар) показать свое жилище и хозяйство. Беседа наша идет своим чередом: 

- Сколько у тебя детей? 

- Пятеро. Один уже ходит в школу. 

- Как вы, "крашеные", создаете семью? Соблюдаете ли при этом какие-нибудь обычаи своих предков? 

- Мы католики. Мы женимся в церкви, у священника. 

- В Сьерре индеец, случается, уходит жить в другой дом, к другой жене. А у вас? 

- У нас так не случается. Жену можно потерять, только когда умрешь сам. 

Дом Хосе Амадора Агуавиля - это типичная индейская хижина на сваях со степами из неровных серых досок, изготовленных из распиленных стволов пальм. Она состоит из двух частей: "спальни" - небольшого помещения с квадратным незастекленным окошком, где семья проводит ночь, и примыкающей к ней открытой террасы. Стены террасы в метр высотой сделаны из тонких, сплетенных между собой жердей, пол - из таких же досок, что и стены "спальни"; на террасе сушат белье, нянчат младенцев, тут дети играют в непогоду. Хижина накрыта двускатной крышей или из коры деревьев, или из пальмового листа. 

Вплотную к дому примыкает обширный навес. Сооружение это имеет чисто хозяйственное назначение. Здесь ткут, толкут зерно, готовят пищу, здесь хранят овощи в плетеных корзинах и воду в больших глиняных горшках, здесь же, судя по "креслам", сделанным из толстых палок, и веревочным гамакам, висящим между опорными столбами, семья отдыхает. Под этим навесом принимают туристов. Именно принимают, иначе трудно объяснить, зачем тут небрежно, вроде бы ненароком, были разбросаны длинные и тонкие, с заостренными концами прутья (турист должен сам догадаться, что это копья для охоты на крупную рыбу), зачем возле стены стоял наготове ткацкий станок с натянутой основой, зачем к стропилам у самого края навеса (лучшее место для фотографирования!) был подвешен... ксилофон. Инструмент поражал своей примитивностью, точнее, той "экзотической первобытностью", на какую падки иностранные туристы: к толстым деревянным планкам-клавишам снизу были прикреплены бамбуковые трубки разной величины, выполнявшие функцию резонатора. Вот старший сын, не дожидаясь просьбы, подошел к ксилофону, взял в руки палочки-молоточки и, приняв отработанную позу, с бесстрастной улыбкой на лице стал терпеливо смотреть в объектив... Что ж, он честно заработал свой доллар! 










Индейский 'ксилофон'




Жена Хосе Амадора, поначалу долго и напряженно разглядывавшая нас, отодвинула от стены ткацкий станок, уселась возле него на серую подстилку из мешковины, повернулась обнаженным "фасадом" в нашу сторону и замерла, всем своим видом давая понять: "Я готова, фотографируйте..." 

- Позирует специально для тебя, - говорит Барон. - Придется фотографировать, иначе обидится. 

Захожу сбоку, стараюсь выбрать точку так, чтобы в кадре оказалась и сама "ткачиха", но только в профиль, и полосатая ткань, натянутая на раму станка. "Ткачиха" разворачивается в мою сторону. Захожу с другого бока - тот же результат: она знай себе поворачивается, выставляя напоказ свои женские прелести. 

- Американские туристы приучили. Им экзотику подавай. Вот "вьеха" ("Вьеха" - старая, старуха) и привыкла, что ее фотографируют именно в таком ракурсе, - поясняет Барон. Он чувствует себя здесь как " рыба в воде, хотя и уверяет, что "этого крашеного Агуавиля" он видит впервые. - "Вьеха" принимает и тебя за гринго. И никак не возьмет в толк, что тебе нужно. 

Наконец удается втолковать "ткачихе", чтобы она не вертелась, а застыла в одном положении. Она берет веретено и принимается медленно-медленно вплетать в основу толстую красную нить. В отличие от "сына-музыканта" "ткачиха-мать" не дожидается, пока я раскошелюсь: едва я кончаю щелкать, как она протягивает руку за "своим" долларом. 

Хосе Амадор ведет нас смотреть его хозяйство. Чтобы ребята (старший - "крашеный" и младший - черноволосый, с нормальной мальчишеской прической) не путались под ногами, дарю им книжку о Москве. Книжке они не удивились, а вот картинками заинтересовались и стали внимательно их разглядывать. 

Хозяйство у Агуавиля несложное: огород, где растут овощи, папайя, маниок, небольшая плантация бананов, загон с поросятами. По ходу прогулки наша беседа в стиле "спрашивайте - отвечаем" продолжается: 

- У тебя семья, у соседа семья, а ну как между вами возникнет спор? 

- У нас есть община, есть губернатор. Если они не решат, тогда, чтобы наградить или наказать людей, собираются губернаторы всех общин. 

- У тебя много земли? 

- Немного, сеньор. 

- Сколько же? 

- Немного, сеньор, - упрямо повторяет Хосе Амадор и покачивает головой, давая понять, что большего ответа из него не выудишь. - Раньше мы жили спокойно. Ловили рыбу, охотились. Потом пришло много белых людей, и мы потеряли нашу землю. Сейчас у нас опять есть своя земля. Нам дали написанные бумаги. Теперь ее у нас никто не отнимет. 

Доходим до неглубокого овражка. На противоположной стороне в окружении бананов стоит еще одна хижина на лапах-подпорках. Вокруг пустынно. А ведь только что мы видели людей... Заметив, что мы направляемся в их сторону, они попрятались. Все же мы приближаемся к хижине, окликаем раз-другой, но ответа не получаем. Приходится отказаться от мысли познакомиться с бытом еще одной индейской семьи. 

Индейцы Колорадо живут небольшими семейными группами - такой образ жизни и такую структуру они сохраняют издревле. Обычно жилище одной семьи от жилища другой отстоит на несколько километров. А тут - совсем рядом... 

- Родственники, - односложно поясняет Хосе Амадор. 

- Среди Колорадо есть знахари, даже знаменитые, - осторожно завожу я разговор на давно интересующую меня тему. - Мне говорили, что они лечат многие болезни с помощью трав. А сами Колорадо чем-нибудь болеют? 

- Нет, сеньор. Колорадо - здоровый народ. Сейчас мы все работаем на своей земле. 

Столь же дипломатично Хосе Амадор отклонил еще две моих попытки завести разговор о знахарях у "крашеных" индейцев. Пришлось вернуться к темам бытового свойства: 

- У тебя есть огород, свиньи. Чем еще ты занимаешься? 

- Рыбалкой. Ткачеством. 

- А что ты и твоя семья едите? 

- Рис, мясо, бананы. 

- Откуда же рис? 

- Из города. 

- Выходит, чтобы купить рис, ты сам что-то продаешь? 

- Ткани, овощи. 

- А туризм? От туристов, наверное, тоже что-то перепадает? 

Лицо "типичного Колорадо по распоряжению сеньора Губернатора" озаряется лукавой улыбкой. Он смотрит на меня в упор: 

- Это от сеньора зависит... 

Американские и европейские антропологи провели немало изысканий и немало написали о майя и ацтеках, кечуа и арауканах. "Крашеные" же индейцы долгое время оставались "забытым племенем". А те исследования, которые проводились с целью выяснить их происхождение, до сих пор не дали точного ответа на этот вопрос. В самом деле, когда и откуда появились в Эквадоре индейцы Колорадо? Одни исследователи утверждают, что их предки пришли из Азии. Нет, считают другие, они пришли из Полинезии. Или вопрос о языке, на котором говорят Колорадо, - к какой лингвистической группе его относить? Вопросы, интересующие ученых, не простые. Остатков материальной культуры далеких предков индейцев Колорадо практически не найдено. Устных легенд и преданий о своем происхождении они не сохранили. Сильное влияние современной цивилизации тоже затрудняет исследования. Не говоря уже о том, что всевозможного тумана напущено так много, что впору заблудиться окончательно. 

"Какой туман? - деланно удивится в разговоре с вами "знающий" собеседник в Кито. - Они пришли из Мексики, и нет никакого сомнения в том, что они являются потомками майя". 

"Из какой Мексики? - пожмет плечами другой, тоже "знающий" собеседник, теперь уже в Гуаякиле, и возразит: - Может, кто-то и в самом деле пришел из Мексики. Но задолго до него в этих местах уже жили "крашеные" - они прибыли сюда из Швеции". 

"Из Швеции?" - настанет ваш черед удивляться. 

"Из Швеции, - безапелляционно повторит "специалист". - Вы что, сами не видите, что у них голубые глаза и светлые волосы?!" 

Последнее утверждение в свою очередь встречает даже еще более веские контраргументы, чем все предыдущие. Те, кто их выдвигает, решают вопрос просто: 

"Голубые глаза и светлые волосы?.. Швеция?.. Друг мои, не будьте наивным", - "просвещал" меня один из таких "знатоков". - Все это оттого, что во время нападений на жилища европейских колонов "крашеные" похищали белых женщин, уводили их с собой в сельву и брали в жены..." 

Большой загадкой остается и язык индейцев Колорадо. В Кито в столичном университете мне говорили, что это один из немногих сохранившихся в неприкосновенности коренных языков индейских народов, населяющих эквадорскую сельву. Это дало некоторым ученым основание предположить, что колорадо, возможно, были "авангардным отрядом" племени чибча, а может быть, и группы племен, которые в силу не выясненных до сих пор причин в древние времена "спустились" с севера. 

Словом, дискуссий и споров, научных и еще больше ненаучных, ведется по сей день немало. Нет единого мнения и по вопросу о том, на какой территории проживали Колорадо даже не накануне испанской конкисты, а, скажем, в начале прошлого века? Одни этнографы считают, что они были весьма многочисленной этнической группой и занимали территорию вокруг нынешнего города Санто-Доминго-де-лос-Колорадос и частично захватывали территории соседних паррокий (Паррокия - низшее звено административного деления Эквадора: провинции делятся на кантоны, кантоны - на паррокий) Пакто и Миндо. Другие полагают, что Колорадо проживали к западу от Сан-Мигель-де-лос-Банкоса. Третьи утверждают, что и в давние времена их было совсем немного, всего несколько десятков (?!) семей, и жили они примерно в тех же местах, где живут и в наши дни, но преимущественно по берегам рек. 

Едва ли можно согласиться с тем, что индейцев Колорадо "всегда было немного". Различные источники указывают на то, что еще в первой половине XX века численность Колорадо достигала нескольких десятков тысяч человек. Что же касается привязанности к рекам, то и поныне берега реки Тоачи - их естественная среда обитания. Например, рыбу здесь ловят, как в стародавние времена: индеец подолгу простаивает на камне посреди мелководья в ожидании, пока рыба подойдет поближе, а потом накидывает на нее сверху сетку с грузилами. 

Известный немецкий археолог и этнограф Виктор фон Хаген в 30-х годах нынешнего века утверждал, что прошлое индейцев Колорадо уходит корнями в седую старину, и призывал заняться глубоким изучением всех аспектов жизни этого народа, его истории и культуры. Однако по-настоящему интерес к ним стал проявляться лишь в самое последнее время, да и то, видимо, потому, что с каждым годом "чистых" Колорадо остается все меньше и меньше. 

Большой интерес к индейцам Колорадо проявляют не только научные круги. Людей влечет сюда туристское любопытство - увидеть своими глазами то, о чем редко пишут в печати, но зато часто говорят в народе, - "этих диковинных "крашеных" индейцев". Еще больше эквадорцев приводит сюда желание побывать у знаменитых знахарей. Слухи об их способности совершать "чудесные исцеления" давно разнеслись по всей стране. Множество простых людей из разных районов едет к ним за советом, за лекарством или для того, чтобы "вылечиться на месте". Привлеченные передаваемыми из уст в уста "достоверными историями" о делах чудодеев-знахарей из племени "крашеных", к ним приезжают даже иностранцы, тоже мечтающие исцелиться с их помощью. 

Как врачуют знахари из племени "крашеных", с помощью каких трав исцеляют они некоторых больных, ведомо им одним - свои секреты они хранят в глубокой тайне. Вся "терапия", применяемая ими, основана на широком использовании лекарственных растений. Целебные свойства того или иного растения порой известны только одним индейцам, и в этом, пожалуй, состоит их самое главное достояние, унаследованное от своих далеких предков. Знания эти по традиции, точнее, по неписаному закону передаются от деда к отцу, от отца к сыну. 

Методика "лечения" в принципе та же, что у знахарей перуанской Амазонии. Если пациент приходит сам, знахари требуют, чтобы он принес с собой "агуардьенте" - слабую тростниковую водку. Если же пациент тяжело болен и прийти не может, они просят родственников принести какую-нибудь его вещь, предпочтительно из нижнего белья, а потом долго расспрашивают их о признаках болезни, о ее течении. На основании всего этого они предписывают больному различные настойки, которые сами же и приготовляют. 

Когда же речь идет о "лечении" с помощью заговоров, колдовства и прочего шаманства, то в этом случае, чтобы описать приемы знахарей, нужно испытать их на себе - иначе не узнаешь. Сами "исцеленные" обычно хранят все в строгом секрете - таково требование знахаря. И в качестве предварительного условия, и в качестве напутствия после "лечения" он говорит своим пациентам, что если они раскроют секрет "лечения", то болезнь и зло возвратятся и обрушатся на них с удвоенной силой. И люди соблюдают это условие. В развивающихся странах еще немало тех, кто верит не столько в народную медицину, в накопленные "травниками" знания целебных свойств лекарственных растений, сколько в "глаз и слово", то есть в колдовство и шаманство. А раз есть простаки, то, естественно, не обходится без шарлатанства. 

В конце 70-х годов в общине Чиуипе жил и трудился на земле как истинный крестьянин Габриэль Каласакон. "По совместительству" он занимался знахарством, а проще говоря, оболванивал заезжих доверчивых людей. В ту пору ему было за семьдесят, "опыта" ему было не занимать, и надувал он туристов, особенно из числа гринго, так тонко, так психологически верно рассчитывал каждую деталь "лечения", что никто не уезжал от него обиженным. Эквадорские друзья немало порассказали мне о проделках "старого Габриэля" и других знахарей из племени "крашеных". Один из них, например, выкопал возле своей хижины глубокую яму и по нескольку часов "выдерживал" в ней, причем за изрядную мзду, своих клиентов, заявляя, что без сидения в яме "лечение" не даст желаемого результата. О подобных эпизодах мои собеседники говорили даже с некоторым оттенком гордости за "крашеных" шаманов: дескать, не просто обманули гринго, а надули по всем правилам, проявив "индейскую смекалку". 

Перед тем как уехать из общины Чигильпе, я задал Хосе Амадору еще несколько вопросов: 

- Ты часто бываешь в Санто-Доминго? 

- Часто. Туда ходит автобус. 

- Что ты там делаешь? 

- После базара хожу по улицам, смотрю витрины. 

- И что тебе больше всего нравится? 

- Телевизор. В соседних деревнях, там, где есть электричество, у индейца уже есть и радио, и холодильник, а у некоторых - даже телевизор. У нас электричества нет. 

- А кино тебе нравится? 

- Очень нравится. Но я хожу в кино редко, только по большим праздникам. 

- Один или с женой? 

- Один. Жена должна смотреть за детьми. 

- Какие же праздники ты считаешь большими? 

- Святая неделя, рождество. Еще "корпус кристи". И еще 12 октября, День расы (12 октября - День открытия Америки. В латиноамериканских странах отметается как День нации, в просторечии часто называемый Днем расы). 

- В каких-нибудь других городах, кроме Санто-Доминго, ты был? 

- Конечно. И много раз. В Кито, Портовьехо, Гуаякиле. 

- А когда ты едешь, скажем, в Гуаякиль, ты тоже красишь волосы? 

- Когда Колорадо едет в Санто-Доминго, он своим обычаям не изменяет. 

- Я же тебя спросил про Гуаякиль... 

Ответа я так и не дождался. 

На обратном пути Барон по-своему подвел итог нашему знакомству с "типичным Колорадо": 

- Держу пари: если мы останемся в Санто-Доминго, то вечером увидим всех этих Агуавилей и Каласаконов в каком-нибудь пивном баре. Одеты они будут нормально, по-городскому. А узнаем мы их по красно-оранжевому "блюдечку" на голове... 

Уже по возвращении в Кито я попытался найти какие-либо материалы, которые помогли бы мне углубить познания об индейцах Колорадо, этой реально существующей "диковинке XX века". Увы, мои поиски были безуспешными. Ибо то, что мне удалось отыскать, можно в полном смысле слова назвать крохами. Поэтому рассказ о "крашеных" индейцах я закончу словами выходящей в Кито газеты "Тьемпо". "Влияние цивилизации было причиной того, что это мужественное племя находится на грани исчезновения, - писала газета в конце 70-х годов. - Местные специалисты утверждают, что примерно 30 лет назад индейцев Колорадо насчитывалось около 20 тысяч человек, в паши дни их осталось лишь около 700, объединенных в семь общин. Власти должны были бы в обязательном порядке принять меры для сохранения этой этнической группы, единственной в своем роде в современном мире, так как их происхождение, образ жизни, культура, язык вызывают большой интерес со стороны деятелей науки и культуры разных стран". 

И последнее. Эквадорские газеты время от времени - как в данном случае - вспоминают об индейцах Колорадо. Но только для того, чтобы тотчас снова и надолго забыть о них. Между тем цивилизация продолжает стремительно наступать на патриархальный быт "крашеных".




"Золотые зернышки" Манаби


В "Табели о рангах" среди 20 провинций Эквадора Манаби занимает почетное третье место - после Гуаяса и Пичинчи - по населению и шестое место по территории. Если обычно про эквадорцев говорят, что их главное занятие - сельское хозяйство, то это вдвойне относится к манабитам. Только административный центр провинции город Портовьехо да город-порт Манта насчитывают по 85-90 тысяч жителей каждый, остальные городки маленькие, и потому можно смело сказать, что большинство населения провинции живет в деревне. 

Немало славных страниц в истории страны связано с провинцией Манаби. Тут в бухте Каракес высаживались первые отряды испанских конкистадоров. Недалеко от тех мест, в прибрежном городке Моптекристи, начали в 1895 году гражданскую войну, закончившуюся их победой, эквадорские либералы во главе со своим лидером - выдающимся политическим деятелем Элоем Альфаро. Один из городов провинции - Рокафуэрте - носит имя Висенте Рокафуэрте, второго президента республики, который прослыл горячим поборником просвещения и экономического прогресса. Да и в истории эквадорского рабочего движения Манаби тоже занимает видное место: там 23 мая 1926 года возникла одна из первых ячеек эквадорских социалистов - зародыш будущей компартии Эквадора, создал эту ячейку основатель компартии Рнкардо Паредес. А чуть раньше, в 1924 году, в Манаби существовала "Группа пропаганды и действия", носившая имя В. И. Ленина. 










'В розницу не продаем только оптом'




Но особый интерес Манаби представляет с точки зрения своего экономического потенциала и своей роли в национальной экономике. В провинции выращиваются такие важные экспортные культуры, как кофе, какао, хлопок, а также многие культуры, прежде всего кукуруза и рис, овощи и фрукты, идущие на внутренний рынок. Почвы здесь чрезвычайно плодородные. 

Каждый раз, когда машина достигает очередного перевала в отрогах прибрежной Кордильеры, взору открываются неповторимые виды гор, подернутых голубоватой дымкой. На дорогу то и дело выкатываются клубы тумана, и в зависимости от того, идет ли дорога на подъем или на спуск, туман то становится гуще, то рассеивается. Соответственно происходит и смена растительности. Сначала там, где повыше, к шоссе подступают мрачные, черные квадраты картофельных полей. Они перемежаются с грязно-желтыми плантациями кукурузы. Видно, как на полях работают целые семьи - и млад, и стар. Не раз и не два наблюдал я, как пахали на быках деревянной сохой, как сеяли из лукошка и обрабатывали посевы примитивной мотыгой, как в доколумбовы времена. Черные и желтые квадраты картофеля и кукурузы смыкаются с золотистыми пятнами пшеничных полей, которые сменяются плантациями кофе и какао. 

Возле крохотных поселков на обочине шоссе бросаются в глаза густые коричневые пятна. Это сушатся кофейные зерна очередного урожая. Чем дальше вниз, тем больше кофейных плантаций. Вот в десятке метров от шоссе возникает рощица деревьев какао. Несколько рабочих заняты сбором плодов. Специальными ножами, прикрепленными к длинным шестам, они срезают плоды, висящие слишком высоко... 

В экономике страны, особенно в ее экспорте, какао продолжает играть важную роль. Однако в наше время какао-бобы имеют несравненно меньшую ценность, нежели в старину, в доколумбову эпоху. Когда испанские конкистадоры появились в Эквадоре, индейцы, населявшие прибрежные зоны, широко культивировали какао, зерна которого использовались ими при взаимных расчетах, иными словами, служили своего рода разменной монетой. Испанцы тоже какое-то время пользовались этой "монетой": хроники свидетельствуют, что 300 зерен какао приравнивались к одному реалу. С тех пор в течение долгого времени какао-бобы называли "золотыми зернышками". 

"Эпоха какао", бывшего главным экспортным продуктом страны, длилась до начала XX века. Затем разыгрались непредвиденные события. "Эскоба де ла бруха" в переводе с испанского означает "метла ведьмы". Именно так называли эквадорцы маленького жучка-вредителя, из-за которого какао было почти начисто выметено из эквадорской экономики. Этот жучок портил листву, "прилипал" к плоду и пожирал его, а главное - проникал в ствол дерева какао, от чего ствол загнивал и дерево погибало. 










Бобы какао тоже сначала просушивают на солнце




Старожилы считают, что "все началось с англичан". И вот почему. В начале 20-х годов в связи с так называемым первым внешним долгом Эквадора, который страна оказалась не в состоянии выплатить, кредиторам, в частности англичанам, были предоставлены в виде особых льгот важные территориальные концессии, а попросту говоря, отданы на откуп крупные плантации какао. Но вскоре цены на какао-бобы на мировом рынке резко упали, ознаменовав начало кризиса в этой сфере сельскохозяйственного производства. Англичане забросили плантации какао. Остальное доделала "метла ведьмы"... 

Только после второй мировой войны плантации какао начали по-настоящему возрождаться, и эта культура снова стала занимать важное место в эквадорском сельском хозяйстве. В начале 80-х годов общая площадь плантаций какао (240 тысяч гектаров) даже несколько превышала площадь кофейных плантаций, а ежегодное производство какао-бобов достигало 64 тысяч тонн. И все же восстановить былое господство не удалось: из сельскохозяйственных культур в национальном масштабе на первом месте прочно утвердился банан, а второе занял кофе. Теперь слава "золотых" перешла к зеленым кофейным зернышкам. 

Чем дальше мы спускаемся к океану, тем больше встречается бананов, машущих на ветру изумрудными листьями-рукавами. Плантаций бананов много, но Манаби - это еще далеко не "банановое царство" - оно лежит дальше к югу, в провинциях Гуаяс и Эль-Оро. Здесь же, в Манаби, банан хотя и выступает конкурентом кофе и какао, но конкурентом не опасным, поскольку в первую очередь идет на внутренний рынок. Основой экономической жизни провинции Манаби по-прежнему остаются две традиционные культуры - кофе и какао, к которым в последние два десятилетия прибавились также хлопок и рыба. 

За городом Рокафуэрте, который славится своей выстроенной целиком из теса церковью с двумя высоченными остроконечными звонницами, перед путешественниками открывается сейбовый лес, какого наверняка не увидишь в другой части страны. Гигантские деревья с морщинистыми зеленоватыми стволами беспорядочно разбросаны по холмистой местности. Их жидкие, спаленные тропическим солнцем кроны почти не дают тени, и потому "нижний этаж" сейбового леса занимают такие же безлистные колючие кустарники. Столь же неприветливо выглядит и "пол", накрытый жестким ковром пожухшей травы. Сейбовый лес - не лучшее место для отдыха после долгой дороги. Зато это настоящий рай для цикад: их беспрерывный стрекот настолько громок и пронзителен, что перекрывает даже шум моторов проезжающих по шоссе грузовиков. 

Из-за многочисленных остановок в пути в Портовьехо мы добрались только к вечеру. Журналистская судьба и тут улыбнулась мне. В доме известного общественного деятеля Акиле-са Валенсии я познакомился с Фредди Ромеро, руководителем Федерации сельскохозяйственных рабочих побережья. Беседа наша о провинции Манаби и ее проблемах затянулась далеко за полночь. 

Главная проблема провинции, рассказывали мои собеседники, - господство архаичной системы землевладения. Крупных латифундий, как в соседней провинции Гуаяс, размером по 10-15 тысяч гектаров, в Манаби нет. В южных районах есть животноводческие асьенды, имеющие по 4-5 тысяч гектаров, да в некоторых северных кантонах, например в Чоне и Сукре, есть животноводческие хозяйства, располагающие значительными земельными угодьями. По сравнению с латифундиями Сьерры это хозяйства небольшие. Зато они выглядят настоящими гигантами, если сравнивать их с минифундиями - непроизводительными или "полупроизводительными" хозяйствами, которые еле-еле обеспечивают существование одной крестьянской семьи. Вокруг этих двух полюсов - крупных хозяйств и минифундий - концентрируется все сельскохозяйственное производство. 

В последние годы проблемы, порожденные отжившей системой землевладения и землепользования, непрерывно обострялись в связи с усилением борьбы сельскохозяйственного пролетариата за свои жизненные интересы. В провинции Манаби сельскохозяйственные рабочие - а их немало занято и в латифундиях, и в крупных хозяйствах капиталистического типа, и в мелких фермерских хозяйствах - составляют значительный по численности слой населения. Однако они не пользуются многими социальными благами, у них крайне низкая заработная плата, их уровень жизни ниже, чем у беднейших "минифундистов". Все это накаляет социальную атмосферу и не может не сказываться на экономическом развитии. 

- Главное богатство Манаби - кофе. Видимо, вокруг кофейного зерна и возникают основные экономические и социальные перипетии? 

- Кофе, бесспорно, главная сельскохозяйственная культура Манаби, - подтверждает Ромеро. - Однако в отличие от бананов выращивание кофе характеризуется в первую очередь господством кофейных минифундий, владельцы которых живут урожаем, как говорится, только раз в году. Они не гнут спину на латифундиста. Они - жертвы другой, более изощренной формы эксплуатации, поскольку находятся в абсолютной зависимости от оптовиков-перекупщиков, которым вынуждены продавать урожай на корню и по мизерным ценам. Если в Сьерре на обоих полюсах находятся землевладельцы, крупные и мелкие, то в Манаби в сфере производства кофе на одном полюсе - масса мелких и мельчайших производителей, а на другом - горстка торговцев-экспортеров. Разумеется, есть и крупные хозяйства, где дело поставлено на широкую ногу. Например, в середине 70-х годов одно из крупнейших кофейных поместий - "Коффеа робуста" - принадлежало амери-канскому миллиардеру Нельсону Рокфеллеру, бывшему тогда вице-президентом США; в этом поместье применялись самые современные методы растениеводства. Но таких хозяйств было немного. Для Манаби гораздо типичнее минифундия. 

- В печати часто пишут о том, что колебания цен на мировом рынке бьют в первую очередь по крестьянам, которые выращивают кофе. Как это выглядит на практике? - спрашиваю я Фредди. 

Фредди задумывается. После продолжительной паузы беседа возобновляется. 

- Колебания цен на мировом рынке имеют значение для оптовиков, - говорит Фредди. - Крестьянина они мало волнуют: мировой рынок далеко, а ему важно, сколько заплатит оптовик, покупающий у него урожай. Поэтому собака зарыта не в ценах мирового рынка, а в спекулятивных махинациях на рынке внутреннем. 

Вернемся назад, в 1977 год, и заглянем вовнутрь одного из механизмов ограбления крестьян. Весной того года военное правительство специальным декретом изменило налоговую систему: до этого налог в пользу государства составлял 26% стоимости экспортируемого кофе, теперь он был повышен до 35%. В результате цены на кофе сразу упали с 6 тысяч до 2,5 тысяч сукре за кинталь. Оптовики перестали покупать кофе у крестьян, ссылаясь на "чрезмерно высокий налог". Что было делать производителям кофе? Сроки погашения кредитов и уплаты долгов поджимали, и крестьяне в конце концов были вынуждены сдаться на милость победителя, то есть все тех же перекупщиков-спекулянтов. 

Утром следующего дня мы уезжали из Портовьехо. Он остался в памяти тихим и спокойным городом, где жизнь течет мирно и размеренно, как, впрочем, во всех эквадорских городах, за исключением Кито и Гуаякиля. И еще Портовьехо запомнился памятником испанскому конкистадору Франсиско Пачеко, который основал город в 1535 году, вскоре после того, как Франсиско Писарро основал Лиму. Собственно говоря, как и некоторые другие города, Портовьехо основывали дважды. Сначала - на побережье. Но частые набеги пиратов, с одной стороны, и поиск более плодородных земель - с другой, вынудили первых обитателей города искать для него другое место. В пойме реки, которая носит то же название, что и город, они нашли плодородную долину, защищенную горами, и там обосновались окончательно. В память об этом событии на главной улице Портовьехо установлена статуя Франсиско Пачеко. Правда, одет бравый конкистадор несколько необычно, так как с металлической кирасой никак не вяжутся короткие панталоны, для которых больше подходит слово "шорты". Местные жители иронически замечают по этому поводу, что скульптор одел Пачеко в "форму конкистадоров в тропическом варианте"... 

С кофейной проблемой я столкнулся еще раз, теперь уже в Манте и к тому же на предприятии с ничего не говорящим на первый взгляд названием "Интеркамбио и кредите". Именно так называется фабрика, где сушат и сортируют кофе, который покупается у мелких фермеров. Производственная технология здесь предельно простая. С ней меня познакомил управляющий фабрикой сеньор Авила. 

Главная технологическая операция - сушка кофе - производится на открытом воздухе, на солнце, на большом фабричном дворе, сплошь залитом асфальтом. В дальнем углу двора по светло-коричневому кофейному "ковру" бегал миниатюрный садовый трактор с навесными граблями, которыми и ворошились кофейные зерна. На другом участке двора сушка уже была закончена, и бульдозером, таким же миниатюрным, как трактор, зерна сгребали в кучу. Теперь их предстояло сортировать. Зерна насыпали в мешки, и грузчики на лоснившихся от пота спинах бегом переносили мешки в складское помещение. 










Так в Манте сушат кофе




К складу примыкал цех, в котором мерно стучала сортировочная машина. Просторное помещение выглядело странно оттого, что в четырех высоких стенах, накрытых гофрированной металлической крышей, стояла одна-единственная машина. 

- Не удивляйтесь, - сказал Авила. - Раньше в этом цехе сортировщицы кофе работали в тесноте, сидели, что называется, спина к спине и перебирали зерна вручную. Когда установили машину, большое число работниц пришлось уволить. Что поделаешь... Таков нынешний век - машина рано или поздно вытесняет ручной труд. И в этом цехе, и в соседнем скоро будут установлены новые сортировочные автоматы. Кстати, пойдемте, я покажу вам вчерашний день фабрики... 

Он повел меня в соседнее помещение, такое же высокое и просторное и такое же пустынное. Посреди цеха на полу сидели две пожилые женщины и не спеша перебирали насыпанную перед ними кучку кофейных зерен. 

- Этих двух сортировщиц компания решила пока оставить, - сказал Авила. - Они проработали на фабрике, выполняя эту операцию, почти всю свою жизнь - 30 лет! До пенсии им осталось совсем немного, несколько месяцев. Вот компания и решила: пока машины не пришли, пусть дотягивают до пенсии. 

Женщины дружелюбно улыбнулись и закивали головами, дескать, управляющий говорит правду. 

- А что стало с остальными работницами? С теми, кто не успел "дотянуть до пенсии"? 

Авила пожал плечами. 

- Большинству пришлось покинуть фабрику, - ответил он. - Компания не может упустить возможности, которые открывает очередной кофейный бум. А для этого, как вы сами понимаете, нужно спешить расширить и модернизировать производство. Безработица? Конечно, выросла. Но ведь производства без издержек не бывает... 

Мы снова вышли на фабричный двор. Шустрый трактор продолжал описывать квадраты по асфальту, засыпанному кофейными зернами. Грузчики все еще перетаскивали мешки с кофе с сушильных площадок на склад. Не завтра, так послезавтра их тоже заменят машинами, и они, как и сортировщицы кофе, превратятся из людей, имеющих работу, в "издержки производства"... 

Хотя на фабрику "Интеркамбио и кредите" кофейное зерно попадает уже после первичной обработки (мойки, сушки), тем не менее и это предприятие тоже выполняет лишь функцию первичной обработки сырья. Знакомство с ней подтвердило тот общеизвестный факт, что латиноамериканские страны - производители кофе сильно зависят от иностранных компаний, в первую очередь американских, которые занимаются обжариванием кофейных зерен. Именно эти монополии и диктуют цены мирового рынка. К слову сказать, 85% мирового экспорта кофе и его сбыт в капиталистических странах контролируют 14 крупнейших транснациональных компаний. Эквадорские производители кофе мечтают о том, чтобы ослабить степень зависимости от монополий США, создавая у себя в стране предприятия по обжариванию кофе, активизируя поиск новых рынков сбыта и т. д. Но это пока дело будущего. 

Фабрика "Интеркамбио и кредито" - одно из немногих промышленных предприятий города-порта Манты. Есть там еще несколько небольших маслодельных заводов, на которых занято в общей сложности около тысячи человек. В последние годы в городе начала налаживаться переработка хлопка, рыбы, плодов масличной пальмы. По сути дела Манта - единственный город провинции Манаби, где есть какая-то промышленность и более или менее значительные сгустки рабочего класса. Вполне возможно, что в недалеком будущем там на базе местного рыболовства разовьется и рыбная промышленность - ведь одних только рыбаков в Манте больше семи тысяч! Пока же рыболовство играет в жизни города второстепенную роль, а главная принадлежит морскому порту. И в этой связи хочу отметить один важный, на мой взгляд, аспект послевоенного развития Эквадора, и в частности провинции Манаби, а именно прямое влияние рабочего движения на экономическое развитие страны и защиту ее природных богатств, причем влияние это прямо пропорционально зрелости, активности и боевитости рабочего движения. 

Манта провинциальна только внешне. Под покровом провинциальности бушуют политические страсти, скрываются славные традиции борьбы трудящихся за свои социально-экономические интересы, а также новые веяния антиимпериалистического движения. Еще в 1945 году под влиянием разгрома гитлеровского фашизма в Манте возникло Объединение профсоюзов. Оно-то и организовало борьбу рыбаков, трудящихся других отраслей, всего населения города против пиратства американских рыболовных судов в эквадорских территориальных водах. Под руководством компартии и других демократических организаций население Манты вместе со всем народом выступало за ликвидацию американской военно-воздушной базы, созданной в годы второй мировой войны на Галапагосских островах, за объявление их национальным заповедником. Успешная борьба в защиту морских богатств и национального суверенитета побудила молодое рабочее движение Манты активно выступить и за более полное и эффективное использование местных ресурсов в целях экономического развития. В 1958-1959 годах в Манте проходили боевые, вплоть до забастовок, выступления трудящихся, требовавших строительства портовых сооружений. Эта их борьба увенчалась победой, и ныне Манта располагает не только необходимыми портовыми сооружениями, по и учебно-производственным комплексом по подготовке национальных кадров для рыболовного флота. 

Бесспорно, что, добиваясь сооружения морского порта в Манте, или крупного водохранилища Поса-Онда около Портовьехо, или строительства тех или иных промышленных предприятий, компартия, прогрессивные профсоюзы, организованное рабочее движение в целом заботились в первую очередь о насущных интересах трудящихся масс, таких, как обеспечение занятости, повышение уровня жизни, удовлетворение конкретных требований экономического и социального характера. Но это только одна сторона дела. Другая состоит в том, что такая активная позиция рабочего движения объективно способствует ускорению процессов промышленного развития и диверсификации национальной" экономики, изменению экономической структуры страны на основе более полного использования имеющихся природных ресурсов. 




Урок на плантации


На банановых плантациях мне доводилось бывать много раз и в разных районах Эквадора. Познать все, что связано с банановой индустрией, сразу, в одночасье, не представлялось возможным. Поэтому приходилось идти по дороге познания постепенно, открывая для себя все новые аспекты и грани этой отрасли - ботанические, агрономические, коммерческие, социальные и т. д. 

Припоминается одна из первых поездок - на промышленные плантации компании УБЕСА. Тогда, е середине 70-х годов, УБЕСА - ее полное название было "Союз эквадорских производителей бананов" - представляла собой акционерное общество. Эквадорским оно было лишь по названию: возглавлял УБЕСУ некто Вилли Брунс, немец, основные капиталы были западногерманскими, а главные рынки сбыта находились в Европе. На долю компании приходилось 12% эквадорского бананового экспорта. Позже в ходе ожесточенной конкурентной борьбы УБЕСУ поглотила "Стандард фрут". Именно там, на плантациях УБЕСЫ, я и получил первый урок по теме "Банан". 

Урок проходил прямо на плантации, в банановом "лесу", а учителем был начальник участка агроном Альфредо Эррера, которого мне представили как опытного и знающего специалиста своего дела. 

- Давайте танцевать от печки, - предложил я. - С чего начинается банан, а точнее, банановая плантация? 

- Раньше все начиналось с сельвы, с расчистки зарослей, - ответил Эррера. - Считалось, что для молодых растений необходима тень, и поэтому вырубали подлесок и лианы, рыли дренажные канавы, выравнивали землю. Большие деревья оставляли и между ними на расстоянии пяти-шести метров одна от другой копали ямки глубиной тридцать - сорок сантиметров. В ямки помещали посадочный материал. Когда молодые растения, пробившись на поверхность, достигали в высоту примерно одного метра, деревья, как правило, сводили. Ветви сгнивали быстро. Толстые же стволы распиливали и либо вывозили на быках, либо оставляли тут же, на плантации, где они со временем тоже полностью сгнивали. Бананы продолжали расти, а рабочие продолжали следить за участком, очищая его от молодой поросли, ухаживая за дренажными канавами. Так плантации создавались в начале века, такой метод сохранялся вплоть до 50-х годов, а в некоторых странах Центральной Америки его применяют и поныне. Что же касается нашей страны, то с появлением индустриальных методов выращивания бананов, иными словами, с укрупнением плантаций, применением механизации и химизации, банановые хозяйства стали создаваться и на равнинной местности по всему побережью. 

- Вы сказали "не семена" и "не саженцы", а "посадочный материал"... 

Эррера протянул мне банан: 

- Попробуйте найти в нем семена. Их нет! Банан размножается только вегетативно. Потому-то и посадки производятся не семенами, а кусками корневища. В каждом куске должен быть "глазок". Точно так же, как иногда сажают картофель, разрезая большую картофелину на несколько частей. 

- Отсутствие семян в плодах культурных сортов банана - одна из удивительных черт этого растения, - продолжал он. - А вообще-то оно удивительное по всем статьям. Где мы сейчас находимся? Всякий скажет: "В лесу". Действительно, чем не лес? В зависимости от зимы и лета, то есть от сезонов дождей и безводья, этот "лес" может быть душным и влажным или прохладным и сухим. А ведь это вовсе не лес, ибо банан - не дерево, а гигантская тропическая многолетняя трава. Банан - это целый мир, и, чем больше мы будем познавать его свойства, тем удивительнее будет казаться нам этот мир. 

Эррера провел рукой по стволу банана, который напоминал многослойную трубку, свернутую из коричневой оберточной бумаги. 

- Вы наверняка скажете: "Это ствол", - продолжал он. - А это вовсе и не ствол, какой мы привыкли видеть у деревьев. Или взять плоды банана, все это огромное количество "лап", как бы привязанных к одному стеблю, нанизанных на одну ось. Вы даже и слова-то подходящего для него не подберете и будете мучиться между "гроздью", "связкой" и т. п. А кончите тем, что махнете рукой и скажете просто: банан. А ведь этот плод... ягода! Впрочем, арбуз ведь тоже не просто плод, а именно ягода, хотя он в родстве с бананом и не состоит, - шутливо заключил Эррера. 

- Погодите-погодите. Давайте разбираться по частям, - попросил я. - Если это не ствол, то, во-первых, где у этого растения ствол или хотя бы на худой конец стебель и, во-вторых, что же тогда "это"? - И я тоже провел рукой по "стволу" банана. 

- То, что вы видите перед собой, - это ложный ствол. Настоящий - клубневидный - лежит в земле. Мы называем его корневищем, - продолжил урок Альфредо Эррера. - У него множество длинных гибких корешков толщиной с палец. Корневище делят на куски и получают посадочный материал. Он отличается удивительной жизнеспособностью: даже если кусок корневища и подсохнет, его достаточно положить в ямку и присыпать землей, чтобы он дал новый молодой побег. 

- С корневищем ясно. А "это" что? Если не ствол, то что же? 

- А вы сами как думаете? - лукаво улыбнулся Эррера. 

- Если вспомнить, что банан - не дерево и не куст, а трава, то выходит, что это стебель, - ответил я. - Так? 

- Нет, не так. За ответ "двойка". - Начальник участка с явным удовольствием играл в "школу". - Это не стебель, а листья, точнее, плотно свернутые в трубку основания листьев, - произнес он с торжествующим видом и пояснил: - После посадки корневища первый лист вылезает на поверхность земли через три-четыре недели. Он свернут в плотную трубку. Постепенно трубка эта расширяется, из нее один за другим вылезают следующие листья. Растение стремительно идет в рост. Через трубку первого листа, все время раздвигая ее, вылезают следующие листья. Их трубчатые основания так плотно прижаты друг к другу, что производят впечатление толстой палки. Они-то и образуют то, что все принимают за "ствол" бананового "дерева". Действительно, полное впечатление, что перед вами деревья: ведь растения достигают в высоту восьми, десяти и больше метров. 

Эррера сделал паузу, закурил. 

- Но это только часть проблемы, - продолжал он, и на его лице опять появилась лукавая улыбка. - Лист банана красив сам по себе. Где в Европе на природе вы найдете такую красоту? Какой чистый изумрудный цвет! А размер-то каков! Хотите, измерим хотя бы вот этот?.. 

Он подозвал оказавшегося поблизости рабочего, и тот коротким взмахом мачете отсек один из листьев. Вдвоем они растянули его на земле. Эррера достал из кармана рулетку и измерил зеленое полотнище. 

- Три метра десять сантиметров - длина и семьдесят сантиметров - ширина, - торжественно произнес он, распрямляясь. - Бывают и больше. Иные экземпляры достигают четырех метров в длину и почти метра в ширину. Кстати, вы не находите, что банан похож на некоторые виды пальм? Если вы помните, у некоторых пальм листья с одной стороны вроде бы матовые, а с другой - глянцевые, будто покрытые лаком. Некоторые ученые считают, что лакированная поверхность пальмовых листьев служит своего рода отражателем солнечных лучей, позволяющим избежать чрезмерного испарения влаги с их поверхности. В этом отношении между листьями пальм и листьями банана можно провести прямую аналогию. Верхняя, наружная часть бананового листа кажется лакированной, потому что покрыта блестящей глянцевитой оболочкой, которая также выполняет функцию отражателя солнечных лучей и защищает растение от "обезвоживания". Нижняя, внутренняя часть листа усеяна порами, через которые банан "дышит". 

Вместе с тем в сравнении с пальмами банан можно назвать растением "сознательным". Обратите при случае внимание, как ведет себя банан в жаркую и в прохладную погоду. В жаркий день листья его обвисают, края их загибаются вовнутрь, поры на внутренней стороне сокращаются, и степень испарения влаги с поверхности листьев минимальная. Если же день прохладный, дождливый, если вообще погода влажная, листья ведут себя совсем иначе: они как бы распрямляются, края их загибаются, но теперь уже кверху, нижняя сторона растягивается, и, следовательно, поры расширяются - таким образом обеспечивается большая степень испарения. Так растение избегает перенасыщенности влагой. Видите, - какой замечательной, способностью природа наградила банановый лист?! Он не только прикрывает своей тенью дочерние побеги, вырастающие из того же корневища, но и служит регулятором влаги, обеспечивающим нормальную жизнедеятельность растения. Я уж не говорю о том, что листья так называемого текстильного банана имеют промышленное применение, в частности при производстве растительных волокон, - заключил Эррера. 

- Ну а плод, то есть ягода банана? Какими особенностями обладает она? 

- Каждое растение дает одно, только одно, соцветие, которое потом превращается в одно, только одно, соплодие, его-то мы и называем связкой. Такая связка созревает в течение девяти месяцев. Обычно она содержит от двух до трех сотен бананов и весит пятьдесят - шестьдесят килограммов. 

- И через какое время после посадки можно рассчитывать на первый урожай? 

- Через тринадцать - пятнадцать месяцев. После того как плод созрел, наземная часть, или то, что мы обычно называем "стволом", постепенно отмирает. К этому времени корневище уже дало несколько дочерних побегов. Каждый из них может вырасти в зрелое растение. Поэтому оставляют только один побег. Основной "ствол" банана срезают несколько раз таким образом, чтобы поднимающаяся по нему из почвы вода питала дочерний побег. Через девять месяцев на молодом растении созреет свое соплодие. 

В самом начале нашего знакомства управляющий компании представил мне Альфредо Эрреру как человека, "неисправимо влюбленного в банан". Урок на плантации полностью подтвердил эту характеристику. 

- Вообще-то банан - культура чрезвычайно удобная, - продолжал "учитель". - Плантация, посаженная один раз, может существовать в течение многих лет, и все эти годы она будет плодоносить, нужно только правильно выбирать, какой дочерний побег оставить, а какие удалить. Взрослое растение погибает только тогда, когда погибает корневище. Банан - одно из немногих растений, которые сами себя поят и сами себя защищают от избытка влаги. Это, если хотите, природный водопровод, своего рода водокачка. 










На банановой плантации




Эррера подвел меня к растению, связка которого уже была срезана, а обрезанный "ствол" возвышался над землей всего лишь метра на полтора. Свежий изумрудный лист молодого побега, обогнав "родителя", тянулся ввысь. 

- Я говорил про "водопровод". Вот он в наличии - полюбуйтесь. 

И Эррера указал на срез, сделанный под углом в 45-50°. Косая поверхность его напоминала срез обычного дерева - так много было на нем цилиндрических кругов, но всю ее усеивали крупные капли влаги. Они непрерывно скатывались по срезу, образовывали тонкую струйку, и струйка эта бежала вниз по "стволу", на землю. 

- Когда поверхность среза загниет, "ствол" опять срежут, но уже в другую сторону. И так - пока не дойдут до подножия. А до тех пор "водопровод" будет продолжать действовать исправно. 










На банановой плантации




- А эти синие и белые пластиковые мешки, которые надеты на связки, - какую функцию выполняют они? 

- Защищают плод, во-первых, от солнечной радиации, во-вторых, от насекомых. Поскольку растение в разные периоды своей жизни обрабатывается инсектицидами, пластиковые мешки превращаются в своего рода ловушки для насекомых. Кроме того, они надеваются на связки в целях создания микроклимата. Связки выделяют углекислоту, которую листья и поглощают. Часть углекислоты остается внутри пластикового мешка. Кроме всего прочего, в мешке теплее, и связка чувствует себя лучше... 

Трудно даже представить себе, что в той жаре и духоте, какие царят на экваторе, может быть "еще теплее". Однако даже эта незначительная на первый взгляд разница температур имеет важное значение: внутри пластикового мешка сохраняется стабильный микроклимат, в результате чего плоды созревают быстрее. 

- В целом пластиковый мешок считается признаком более высокой технологии выращивания бананов, - раздался рядом голос Эрреры. - Однако такие мешки применяются далеко не во всех хозяйствах - цены на них высокие, и это существенно повышает себестоимость производства. 

В этот момент я заметил на земле, у подножия "ствола", небольшой пластиковый пакет, а в нем - "лапу" ярко-желтых плодов. Оказывается, таким способом плантационные рабочие доводят "до вкуса" бананы, которые сами употребляют в пищу: помещенные в пластиковый пакет ("в микроклимат"!) и положенные на теплую, как парное молоко, и слегка влажную землю, бананы дозревают, что называется, в идеальных условиях. 

- Бананы снимают зелеными в любом случае, будь то на экспорт, на внутренний рынок или для личного употребления. Созревать они должны сами по себе, так как только в этом случае они превращаются в деликатесные фрукты с присущими им вкусом и ароматом, - объяснял Эррера теперь уже гастрономические аспекты темы. 

- А если все же снять пластиковые мешки и оставить плоды дозревать на растении? 

- Именно по этой причине их нельзя оставлять до полного созревания: плоды, полностью созревшие "на корню", безвкусны, не имеют характерного аромата, кожура их лопается, на них набрасываются насекомые и птицы. Такие плоды годятся разве что на корм скоту. 

В это время около нас появилась бригада сборщиков бананов. Их было трое. Эррера познакомил меня с ними. Антонио Арробас работал на банановых плантациях больше 20 лет. Примерно такой же стаж был и у Висенте Китувнсаки. Третий - невысокий паренек Эухенио Пасторисо - еще только учился на "бананщика". 

- Антонио, Висенте, - обратился к ним Эррера, - покажите гостю, как срезают связку и что с ней делают потом. А ты, Эухенио, пока не мешайся под ногами. 

- Я думаю, эта уже созрела. - Арробас заглянул в синий мешок и ткнул концом мачете в "ствол", на котором висела связка внушительных размеров. Эррера тоже заглянул внутрь пластикового мешка и согласно кивнул головой. Похожим на мачете, только более коротким ножом, прикрепленным к длинному шесту, Арробас сделал на стебле легкий надрез, и огромная связка стала медленно опускаться вниз. Впсенте, выбрав нужную точку и приладив к плечу специальную подушку, ловко принял связку на плечо. После этого Арробас мягкими, плавными движениями обрезал стебель примерно в полуметре от того места, где к нему "прилипла" последняя, самая верхняя "лапа". 

- Больше сотни фунтов потянет, - проговорил Висенте и со связкой на плече направился к подвесной канатной дороге, проходившей по "просеке" метрах в десяти от того места, где мы беседовали. По этой дороге связки транспортировались в цех обработки плодов. Пока Висенте и помогавший ему Эухенио прилаживали к "нашей" связке большущий крюк, Антонио расправлялся с бананом: отсек часть листьев (они остаются на плантации и перегнивают, удобряя тем самым почву), обрезал "ствол" так, чтобы скос пришелся в сторону торчавшего из земли молодого ростка. 

- Какая-нибудь еще операция проделывается с плодами здесь, непосредственно на плантации? - спросил я. 

- Даже две: первичный контроль за качеством и очистка от цветков. Первичный контроль осуществляется так. - Мы подошли к висевшей на крюке связке, Эррера срезал с нее пару бананов и рассек их поперек. - Если внутри банана обнаруживают "орех", то есть черное пятнышко или затемнение, то такая связка для экспорта не годится. Разумеется, контроль осуществляется раньше, когда связка еще не срезана, еще висит на растении. Ее помечают и позже отправляют на внутренний рынок. А вторую операцию вы сейчас тоже увидите. 

Эррера что-то сказал проходившим мимо работницам, они остановились возле "нашей" связки и быстрыми, ловкими движениями принялись обрывать крохотные цветки, присохшие к пятиугольным "звездочкам" плодов. 

- После того как баканы очищены от цветков, связка "едет" в цех, - завершил урок Альфредо Эррера. - Предлагаю последовать за "нашей" связкой по технологической цепочке. Вы сможете проследить весь путь бананов вплоть до их упаковки для... 

Он прервал свою речь на полуслове, оторопел, на лице его отразилось изумление. Я перевел взгляд на "просеку" и увидел причину изумления начальника участка: по подвесной дороге к нам приближался необычный "груз" - вместо связки бананов на крюке каким-то чудом удерживался... рабочий. В левой руке он держал палку и то и дело отталкивался ею от земли. Увидев начальника участка, рабочий растерялся настолько, что не спрыгнул и не скрылся в "лесу", - во все глаза, словно загипнотизированный, смотрел он на Эрреру, да так и проследовал дальше. 

- Подвесная дорога, как видите, для некоторых рабочих служит еще и средством транспорта. - Эррера пришел в себя от неожиданности, к нему вернулось чувство юмора. - Идти пешком не хочется, вот и стараются прокатиться. Нет, как вам нравится такая "связка"? Хорош "фрукт"! Вот только жидковат, килограммов сорок в нем, не больше... 

- Подвесная дорога значительно облегчила труд на плантациях, - рассказывал Эррера по пути. - Раньше все работы производились вручную. Особенно тяжелым был труд грузчиков - им приходилось переносить на плечах пятидесяти-шестидесятикилограммовые связки по рыхлым тропам, протоптанным на плантации. Теперь работать стало намного легче. 

Цех, в котором обрабатываются поступающие с плантации бананы, разместился под одним большим навесом. Там среди бетонных чанов трудились мойщики и упаковщики. Они отделяли от стебля "лапы", в каждой из которых было по дюжине и больше "пальцев", и в специальных алюминиевых подносах развешивали на порции по 40 фунтов. Потом "лапы" окунались в раствор хлора и сульфата аммония - так проводилась первичная дезинфекция плодов. Затем на тех же подносах по рольгангу плоды совершали главный путь: их чем-то опрыскивали, чем-то обрабатывали основание "лапы", чтобы оно не загнило в пути, а подростки наклеивали на бананы маленькие круглые этикетки с названием фирмы - на каждую "лапу" приходилось по три-четыре таких кружочка. Следующая операция - укладка бананов в картонные коробки. Тут же, на весах, в коробки добавлялись разрозненные "пальцы" - до нормы 20 килограммов. Заканчивался этот конвейер в кузове грузовика.




Чем болеет "дитя тропиков"


Банановая асьенда "Эль-Кармен" находится в провинции Эль-Оро километрах в сорока от ее административного центра города Мачала. Хозяйство это относится к разряду средних - здесь под плантациями бананов занято 180 гектаров. 

Центр асьенды - просторная площадь, на которой стоят белая, как лебедь, церковь, розовый особняк "асендадо" (владельца поместья) и чуть в сторонке - двухэтажное здание производственного цеха. 

С управляющим асьенды Альберто Рамиресом мы направились в цех, чтобы подробно познакомиться с тем, как обрабатываются бананы, предназначенные для экспорта. По пути, уже на площади, мы уловили пряный аромат - шоколадный, густой и липкий, обволакивавший все вокруг, словно сладкий туман. Аромат этот источали полусгнившие плоды какао, которые полуметровым слоем покрывали довольно большую площадку. На краю площадки на чурбаке сидел подросток лет двенадцати с руками, по локоть измазанными в прокисшей зелени. Размеренными движениями он наклонялся, брал в руки растекавшийся плод, выдавливал из него бобы и отбрасывал кожуру в одну сторону, бобы в другую. Второй подросток легкими грабельками ворошил быстро подсыхавшие бобы какао. 

- Какао в нашем хозяйстве играет вспомогательную роль... - Сеньор Рамирес словно извинялся за то, что на такой пахучей операции использовался труд подростков. 

На втором этаже производственного цеха за деревянной резной решеткой непрерывно стучал миниатюрный станок - с помощью металлических скрепок он превращал раскроенный картонный лист в готовую коробку. Отсюда они спускались в цех, и там в них укладывали уже обработанные "лапы" бананов. А в самом цехе основное пространство занимали два объемистых бетонных чана. 

В первом чане - раствор хлора для дезинфекции воды, во втором - раствор сульфата аммония для дезинфекции и воды, и бананов, - объяснял сеньор Рамирес. - "Лапы" бананов проходят в общем-то несложную обработку. Сначала их купают в первом растворе, потом - во втором. В результате таких ванн похожий на молоко клейкий сок, который обычно выступает наружу при срезе "лапы" со стебля, остается в чанах. Это гарантирует плоды от загнивания во время транспортировки. Для верности место среза, где кончается "лапа", смазывают раствором, который мы называем "мертек", - он исключает появление грибка. 

- Я слышал, что раньше, когда бананы экспортировались связками, плоды так тщательно не обрабатывались... 

- Разумеется, - подхватил сеньор Рамирес. - Все "лапы" были на своих местах - при родном стебле. Теперь же экспортируются только плоды, мы должны вручать покупателю товар, а не гнилушки. Кроме того, борьба с вредителями и главным образом с грибковыми заболеваниями растений требует применения ядохимикатов, часть которых попадает и на плоды. Так что купание необходимо и по этой причине. 

- Что, по вашему мнению, пагубнее сказывается на банановых плантациях - неблагоприятные погодные условия, скажем, засуха, или же сельскохозяйственные вредители? 

- От засухи, - сеньор Рамирес поморщился, будто лимон проглотил, - большой урон: "лапы" тощие, связки легковесные. Но если дождей мало, их можно компенсировать искусственным орошением. Поэтому засуха - полбеды. На мой взгляд, для банана большее значение имеют почва и температура. Скорее даже температура - она должна быть не ниже 20°. Если говорить конкретно о провинции Эль-Оро, то вообще-то зимой бананам лучше: температура выше, дождей больше, но и солнечных лучей тоже больше, поэтому плоды развиваются быстрее, урожайность выше и производство в целом выше и, следовательно, выгоднее. А летом все наоборот: дождей выпадает меньше, а дней облачных больше, и потому развитие плодов происходит медленно. Но погода - не главный противник банана, его первейший враг - грибковые болезни. Сеньор Солис - наш ведущий специалист по этой части, он расскажет лучше... - И сеньор Рамирес повернулся к Боливару Солису, передавая в его руки нить разговора. 

- Прежде чем говорить о болезнях, нужно два слова сказать о сортах, - включился в беседу Боливар. - В Эквадоре выращиваются в основном бананы двух сортов - "джайент кавендиш", или просто "кавендиш", и "гросс Мишель". Из других сортов я бы назвал "королевский" (его миниатюрные, нежные плоды с привкусом ананаса не выдерживают транспортировки на дальние расстояния), "филиппино", "валери", "лакатан". Бананы последних четырех сортов идут на внутренний рынок, да и известны они небольшому кругу людей; все они устойчивы к заболеваниям, но, к сожалению, малопроизводительны. 

- Кстати, - продолжал Боливар, - латинские названия двух десертных сортов бананов, которыми их наградили еще в древности, означают "райский плод" и "плод мудрецов". Почему так назвали? Может, потому, что родина банана - Южная Азия, а там, если верить преданиям, мудрецов всегда было много. А может, потому, что у банана действительно райский вкус. Из Азии банан перебрался в Африку, оттуда - в Америку. Всегда и всюду основным сортом был более урожайный "гросс мишель". Так было и в Эквадоре. Например, в 1973 году плантации "гросс мишеля" занимали 160 тысяч гектаров, а "кавендиша" - только 13 тысяч. Но "гросс мишель" подвержен грибковому заболеванию, известному под названием "маль де Панама" - "панамская болезнь". 

"Панамская болезнь" - грозный и опасный враг банановых плантаций. Раньше считалось, что ее главная причина - истощение почвы, что она атакует старые, ослабевшие растения, а посадки новые, на целине, обходит стороной. Но это оказалось не так. "Панамская болезнь" вызывается грибком-паразитом - фузариумом, и ее научное название - фузарез. Грибок поражает листья, и растение "горит": листья сохнут, плод не развивается. Эта болезнь известна давно, и пришла она в Латинскую Америку из Азии, как и сам банан. В Латинской Америке впервые она появилась в Панаме, отсюда и ее название. Затем болезнь перекинулась в Коста-Рику и соседние страны, а в начале 70-х годов охватила всю Центральную Америку. При этом выяснилось, что именно сорт "гросс мишель" особенно подвержен заболеванию этим грибком. Плантации "гросс мишеля" стали быстро и повсеместно сокращаться. В Эквадоре к 1982 году посадки "кавендиша" за счет погибавших плантаций "гросс мишеля" увеличились почти в пять раз. 

- Это отнюдь не означает, что "кавендиш" ничем не болеет и ничто ему не грозит, - рассказывал Боливар Солис. - У него есть своя ахиллесова пята - желтая сигатока. Это болезнь сорта, поскольку наблюдается только у "кавендиша". Появилась она еще в начале 40-х годов, причем на плантациях только одной страны - Гондураса. Листья бананов, пораженных сигатокой, покрываются желтыми пятнами и сох-пут, плод перестает развиваться, растение чахнет. В 1972 году в том же Гондурасе появилась черпая сигатока - теперь пятна на листьях приобретали черный цвет. В конце концов из Гондураса болезнь перебросилась в Коста-Рику, оттуда в Панаму, затем опять вернулась на север - в Никарагуа, заявила о себе в Доминиканской Республике и лишь потом двинулась на юг - в начале 1982 года она объявилась на территории Колумбии... Ученые изучают эту болезнь, но до сих пор не дали ответа на вопросы, что вызывает сигатоку, откуда и почему она взялась. Я лично считаю, что сигатока - грибковое заболевание. 

- Если "кавендиш", несмотря ни на что, расширяет свои владения, не значит ли это, что есть какие-то средства борьбы с сигатокой - и с желтой, и с черной? 

- Конечно, есть, - ответил Боливар. - С той разницей, что борьба с черной сигатокой обходится примерно в четыре раза дороже. Воюют же с ней при помощи минерального масла, в которое добавляют ядохимикаты, - такой смесью опрыскивают больные растения. 

- От качества выращенных бананов зависит доброе имя хозяйства, его, так сказать, экспортный престиж. Попросту говоря, у хорошего хозяина покупают больше, - подытожил сеньор Рамирес. - Поэтому в наших условиях, когда многое определяют рынки сбыта, уход за плантациями имеет первостепенное значение... 

Впоследствии в многочисленных беседах и с производителями бананов, и с руководителями экспортных компаний я не раз убеждался в том, что сбыт бананов, особенно на внешних рынках, - это главный фактор стабилизации или дестабилизации всей банановой индустрии Эквадора вообще и отдельных хозяйств в частности. Именно он побуждает фермеров не только добиваться помощи от эквадорского государства, но и самим активно участвовать в поисках эффективных средств борьбы с вредителями и болезнями растений, разработке новых агрономических методов, селекционной работе, не говоря уже об участии в своеобразном соревновании, итоги которого подводятся ежегодно на знаменитых ярмарках в "банановой столице" - Мачале. 

На мачальских ярмарках производители бананов со всей провинции Эль-Оро показывают результаты своего труда, выставляя лучшие связки, выращенные на своих плантациях. Авторитетное жюри из квалифицированных специалистов и представителей местных властей оценивает связки по их форме и размерам, количеству "лап" и "пальцев" на каждой "лапе", форме "пальцев", наконец, по чистоте самих плодов. В 50-х годах "вполне приличной" считалась связка, весившая около 80 фунтов и имевшая 10-12 "лап". В последние же годы связки-победители весили по 150-160 фунтов, то есть около 70 килограммов, да и размеры их были внушительными - добрых два метра в высоту!..




Расцвет и закат "бананового царства"


Благодаря своему благодатному климату Эквадор издавна был страной аграрной. В нынешнем веке его сельское хозяйство пережило ряд "эпох": сначала царствовало какао, потом трон занял кофе, затем, уже в годы второй мировой войны, господствовал рис, а в конце 40-х годов правящие круги решили полностью сориентировать национальную экономику на выращивание и экспорт бананов. В дальнейшем, вплоть до начала 70-х годов, Эквадор жил почти исключительно за счет монокультуры банана. "В тени банана, - писал один латиноамериканский журнал, - укрепила свои позиции олигархия: латифундисты и финансовые монополии, крупные производители и торговцы. А вместе с ними укрепились и "структуры", которые обычно повинны во всех типичных бедах слаборазвитой латиноамериканской страны. Эти беды - глубочайшие социально-экономические различия между богатыми олигархическими группами и голодными народными массами, эксплуатация, зависимость от внешних сил, неспособность начать индустриализацию и самостоятельное движение по пути прогресса". 

Долгое время доходы от банановой индустрии были достаточно велики, и страна могла вести тихий, крестьянско-патриархальный образ жизни. Все занимались только бананами. В стране была в ходу даже такая поговорка: "В Эквадоре есть только два рода людей - производитель бананов и веласкист". Банановодов не случайно ставили на одну доску со сторонниками бывшего президента республики Веласко Ибарры: 40 лет господствовал банан в экономической жизни страны - около 30 лет царил в политической жизни Веласко Ибарра. 

Огромный экспорт бананов, главным образом в США, давал Эквадору достаточно средств для того, чтобы ввозить большую часть промышленных изделий и потребительских товаров, в которых нуждалось население. Десятилетиями страна не испытывала необходимости развивать собственную промышленность, разнообразить промышленное производство, готовить в широких масштабах квалифицированную рабочую силу - словом, приводить в порядок свою раздробленную, слабо организованную экономику. Впрочем, и не делала-то она этого потому, что такое положение как нельзя больше устраивало американские монополии, контролировавшие рынки сбыта, а, следовательно, и производство бананов. 

Восхождение банана к вершине своего владычества началось в 1957 году, когда была создана Национальная ассоциация производителей бананов. Руководили ею экспортеры и отчасти фермеры, а создана она была при поддержке государства. Формально ее цель заключалась в том, чтобы оказывать производителям бананов техническую помощь, в частности в области орошения, борьбы с вредителями и т. д. 

К середине 60-х годов банановый бум в Эквадоре достиг своего пика. В 1966 году общая площадь банановых плантаций увеличилась до 200 тысяч гектаров. На бананы стало приходиться свыше 50% стоимости эквадорского экспорта, а доля Эквадора в мировом экспорте "плодов мудрецов" составила 25%. Все это диктовало необходимость повысить роль государства в управлении ведущей отраслью экономики, и в 1967 году Ассоциация была преобразована в Национальное управление по производству бананов и стала, таким образом, полугосударственной организацией. Функции управления были определены четко: контролировать производство и экспорт бананов и разрабатывать соответствующее законодательство. 

В 1971 году Управление было преобразовано в Национальную программу производства бананов и тропических фруктов. Теперь это была уже полностью государственная организация. 

Примечательно, что финансировалась Национальная программа не государством, а самими производителями и экспортерами. Конкретно этот механизм выглядел так: в соответствии с действовавшим в начале 70-х годов законодательством экспортеры отчисляли 1,4 сукре, а производители - 0,38 сукре с каждой коробки бананов на проведение общенациональных кампаний по борьбе с сельскохозяйственными вредителями. 

Политика, проводившаяся Эквадором в области производства и сбыта бананов, серьезно повлияла на позицию ряда центральноамериканских стран, которые прежде вообще не располагали никаким законодательством в этой области. Кроме того, прямым следствием вмешательства эквадорского государства в дела банановой индустрии и повышения его роли как регулирующего фактора производства и экспорта бананов было создание в 1974 году Союза стран - экспортеров бананов. Панама, Коста-Рика, Гондурас, Колумбия, Гватемала и Доминиканская Республика (позже к ним присоединилась Никарагуа) объединились с целью увеличения доходов от экспорта бананов путем установления пошлин на их вывоз. Эта мера, ударившая по интересам в первую очередь "транснационалов", была направлена на установление более справедливых цен на товары, экспортируемые латиноамериканскими странами в США. Однако значение создания Союза стран - экспортеров бананов выходило далеко за рамки их узкокоммерческих интересов. Оно объективно отражало их общее стремление преодолеть отсталость, повысить роль государства в сложном и противоречивом процессе укрепления экономической самостоятельности и национального суверенитета. 

Царствование банана в Эквадоре продолжалось до середины 70-х годов. В 1974 году экспорт бананов дал Эквадору 113 миллионов долларов. Это была вершина. И хотя в следующем, 1975 году их экспорт принес еще большую прибыль и в стоимостном выражении достиг, по свидетельству Центрального банка Эквадора, рекордной отметки - 142 миллионов долларов, это было тем не менее начало конца "бананового царства". 

В 1974 году экономический трон захватила нефть: по стоимости в общенациональном экспорте "черное золото" заняло первое место, банан был оттеснен на второе. На него теперь приходилось лишь 28% стоимости экспорта. Однако позднее вследствие подскочивших на мировом рынке цен на кофе резко вырос спрос на кофейное зерно, и банану пришлось отступить на третье место. 

"Кофейная реконкиста", начавшаяся в 1976 году, была показательна во многих отношениях. Она убедительно продемонстрировала, сколь рискованно вести сельское хозяйство по пути монокультуры и ставить его в прямую зависимость от внешнего рынка. Правда, возвышение кофе было обусловлено случайно сложившейся конъюнктурой мирового рынка - из-за сильных заморозков в Бразилии резко сократились поставки бразильского кофе. Однако трезвомыслящие эквадорские экономисты напомнили, что кофе всегда был важным фактором экономической стабильности, поскольку обеспечивал стране постоянные поступления твердой валюты. Что же касается банана, то его падение с трона было и продолжительным, и глубоким. Сокращение экспорта повлекло за собой уменьшение площадей плантаций. В конце 70-х годов они по-прежнему были рассеяны по всему побережью, но в целом по стране площадь земель, занятых под банан, составляла немногим более 80 тысяч гектаров и продолжала уменьшаться. 

Тем не менее, банан по-прежнему остается одним из основных и притом надежных оплотов национальной экономики. 

Нельзя сбрасывать со счетов и позиции, завоеванные эквадорским бананом на мировых рынках. Закат "бананового царства" во второй половине 70-х годов носил локальный характер и не выходил за национальные рамки. Ведь все это время Эквадор по производству бананов оставался на третьем месте в мире (после Бразилии и Индии), а по их экспорту продолжал прочно удерживать за собой первое место. И хотя после 1974 года об Эквадоре заговорили как об экспортере нефти, за ним все еще сохранялась репутация "банановой республики". 

С другой стороны, правящие круги Эквадора не могли не учитывать и "банановую геополитику". Из внешних рынков для эквадорского банана наиболее важным был и остается американский. Соединенные Штаты к началу 80-х годов ежегодно ввозили 900 тысяч тонн бананов, причем половину из них составляли бананы эквадорские. По некоторым данным, наибольшее потребление бананов в США приходится на их западное побережье, а туда путь для азиатского и дальневосточного бананов значительно длиннее, нежели для их главного конкурента - банана эквадорского. Вот почему последнему обеспечен стабильный американский, прежде всего калифорнийский, рынок. Это обстоятельство немаловажное, и его в Эквадоре всегда принимали в расчет. 

Наличие стабильных и гарантированных внешних рынков, как известно, имеет большое значение для производства экспортных сельскохозяйственных культур вообще, а таких, как банан, особенно. Этот товар нельзя хранить долго, поэтому потери урожая здесь огромные. Эквадор в начале 70-х годов производил более 3 миллионов тонн бананов в год. Однако никогда ему не удавалось продать на внешних рынках более 1,4 миллиона тонн. В конце 70-х годов, когда площадь банановых плантаций уже сократилась, общий урожай бананов составлял примерно 2,2 миллиона тонн. Из них 1,3 миллиона тонн уходило на экспорт. А из 900 тысяч тонн бананов, остававшихся для внутреннего потребления, лишь немногим более половины использовалось в пищу, перерабатывалось в консервы, банановую муку, вино, мармелад, шло на корм скоту и т. д. Остальные же 40-45% просто-напросто сгнивали. 

В жизни страны банановая индустрия играет огромную экономическую, социальную и политическую роль. Она обеспечивает постоянной занятостью свыше 200 тысяч человек! 

А это в свою очередь предопределяет и значение банановой индустрии как важного фактора политической жизни Эквадора. Когда страна перестанет вывозить бананы, правящим кругам придется задуматься над тем, как обеспечить сотни тысяч трудящихся работой, куда и как их устроить. Это в известной мере объясняет давление, какое и производители бананов, и экспортеры постоянно оказывают на правящие круги, побуждая их не ослаблять внимания к поиску новых внешних рынков. Давление это достаточно сильное, особенно если вспомнить, что в стране насчитывается более 2400 владельцев банановых плантаций. 

В довершение всего правящим кругам приходится, судя по всему, учитывать и фактор так называемой социальной географии. Ведь весь этот многочисленный отряд эквадорских трудящихся находится на побережье и в сущности сосредоточен вокруг главного центра деловой жизни страны и ее главного морского порта - Гуаякиля. Напомню, что начиная с 20-х годов именно Гуаякиль был ареной наиболее крупных классовых схваток между эквадорским пролетариатом и олигархией. И как знать, не там ли родилось известное выражение: "Стабильность эквадорского правительства зависит от состояния эквадорских бананов"...




"Не победитель, но и не побежденный..."


Попав в очередной раз в "банановое царство", я решил поглубже познакомиться с такими вопросами, как рентабельность мелких и особенно средних хозяйств. В частности, я хотел подробнее узнать, во что обходится среднему фермеру содержание плантации, как организуется сбыт, с какими проблемами он сталкивается в своей повседневной деятельности. Но как получить верную информацию из первых рук? Самый надежный способ - отправиться в глубь провинции Эль-Оро и там, на месте, беседовать с "прямыми производителями" бананов. Так я и поступил. Боливар Солис и на этот раз любезно согласился сопровождать меня в поездке. 

К этому времени я уже имел представление о некоторых особенностях внутренней структуры банановой индустрии. Я знал, например, что по закону "настоящий банановод" - будь то землевладелец или арендатор - должен выращивать на плантации только бананы, не смешивая их с другими культурами, скажем кофе или какао. Ежегодно такой фермер должен регистрироваться в Национальной программе производства бананов. Его заносят в специальный список, инспектор проверяет его плантацию, после чего ему предоставляется право экспорта, и на этом основании имеющий с ним дело экспортер выделяет ему соответствующую квоту. Кстати, экспортеры тоже должны представлять в Программу списки своих поставщиков. И так - каждый год. 

Однако и в этом деле, как мне говорили, есть пираты. Многие производители бананов не записываются в списки и формально тем самым лишаются права экспортировать свою продукцию. Зато они сохраняют свободу действий, что дает им определенные преимущества: в такие годы, когда спрос на бананы на мировом рынке переживает спад, они компенсируют потери, выгодно продавая другую продукцию, скажем какао. В начале 80-х годов официально регистрировалось в среднем в год около 3 тысяч поставщиков бананов. Большая часть их приходилась на провинцию Эль-Оро. Сколько было других, нерегистрировавшихся? Неизвестно. Многие сбывали свою продукцию на внутреннем рынке. К тому же были протоптаны тропы, позволявшие обходить действующие законы. Делалось это просто: не имея права продавать бананы экспортеру напрямую, фермер с успехом делал это через посредника - знакомого производителя бананов, который фигурировал в официальном списке поставщиков. 

Какие плантации в Эквадоре считаются крупными, средними, мелкими? Какое хозяйство считают хорошим, а какую урожайность - высокой? Каков в действительности механизм взаимоотношений производителя бананов и крупного экспортера? Подобные вопросы не раз возникали передо мной, и ответы на них я старался получить из самых различных источников. В общих чертах картина эта представляется следующим образом. 

Мелкой плантацией считается такая, площадь которой не превышает 50 гектаров. Площадь средней плантации равна 50-200 гектарам, а крупной - от 200 до 2 тысяч гектаров. Из общего числа банановых хозяйств мелкие составляют примерно 63%, средние - 15 и крупные - 22%. Однако в том, что касается производства товарной продукции, картина иная: мелкие фермеры поставляют около 35% всех бананов, столько же дают средние хозяйства, тогда, как на долю крупных приходится только 30% бананов, производимых в стране. 

В моих записных книжках сохранился ответ Хавьера Наранхо, одного из гуаякильских специалистов по бананам, который он дал на вопрос: "Что считается хорошим производством?" "Хорошим банановым производством считается такое, - сказал он, - при котором в крупных хозяйствах с одного гектара плантаций получают 2 тысячи коробок, в средних хозяйствах - примерно 1300-1500, а в мелких - от 800 до 1 тысячи коробок бананов в год".. Позже к этой характеристике добавилась еще одна важная черта: хорошими плантациями, по мнению руководителей профсоюза плантационных рабочих провинции Эль-Оро, считаются такие, где одна связка дает 1,5-1,8 коробки, в то время как в среднем по стране этот показатель равен 1,3. 

И еще одну особенность бананового производства следует, на мой взгляд, иметь в виду. Оказывается, если на мировом рынке возрастает спрос на бананы, то благоприятствует такая конъюнктура отнюдь не всем производителям бананов вообще, а только крупным хозяйствам, которые благодаря большим размерам своих плантаций продают продукцию на протяжении всего года. Другим же хозяйствам приходится выбирать момент наиболее благоприятной рыночной конъюнктуры, угадать который удается не всегда. К тому же мелкие и средние хозяйства порой просто вынуждены избавляться от урожая: если они не будут продавать бананы два-три месяца, это снизит общую производительность плантации, так как урожай остается на корню и растения истощаются. Кроме того, даже когда речь идет о хозяйствах одного порядка, скажем среднемасштабных, то и тогда нужно учитывать такой важный фактор, как уровень их механизации. В самой банановой провинции Эль-Оро хозяйств средней руки не так уж мало. Однако немногие из них располагают современными техническими средствами, которые позволяют им успешно выдерживать как засухи, так и наводнения, нередкие в этих местах. И уж совсем редкость хозяйства, имеющие механические линии для доставки банановых связок с плантации в цехи для мойки и упаковки. 

Из многих мелких и средних хозяйств, с которыми я познакомился, особенно запомнилось посещение асьенды, принадлежащей Марко Гонсалесу. Фамилию его я изменял, выполняя его настоятельную просьбу. Пока он полагал, что "Правда" - одна из местных газет, он вел беседу раскованно и откровенно. Когда же я растолковал ему, что я - "русо" и что "Правда" выходит не в Гуаякиле и не в Кито, он смутился. 

- Писать о хозяйстве - пожалуйста, - сказал он. - А что касается фамилии... Мне это может повредить. У нас еще много людей, которые могут ткнуть в тебя пальцем и назвать "красным", - останешься с непроданным урожаем. 

Беседа наша проходила на плантации, которая, к слову сказать, содержалась в образцовом порядке. 

- Официальная статистика учитывает банановые плантации по их размерам, по гектарам. А как считают сами фермеры, как они определяют, к примеру, стоимость своей плантации? - спросил я. 

- Обычно мы считаем плантации по числу высаженных растений на один гектар, - ответил Марко Гонсалес. - В прежние времена их сажали на значительном расстоянии одно от другого и с одного гектара снимали около пятисот полновесных связок. Теперь, при улучшенной обработке почвы, удобрениях, новой технологии ухода за растениями, их высаживают квадратами четыре на четыре. На гектар получается примерно девятьсот растений. 

Я прикинул в уме: девятьсот не выходило. Стал считать вслух: 

- Гектар - это сто на сто. Сажая через четыре метра, получится двадцать пять на двадцать пять, итого - шестьсот двадцать пять растений. 

Марко Гонсалес и Боливар Солис дружно улыбнулись. 

- Да нет же, - сказал Марко. - Четыре на четыре - это не в метрах, а в варах. 

Так я узнал, что вара - старинная мера длины, равная 84 сантиметрам, - все еще в ходу на банановых плантациях, равно как и куадра, столь же старинная мера площади (сто на сто вар). 

- Предположим, владелец плантации решил ее продать. Как он определит ее реальную стоимость? 

- Цены регулирует рынок: в зависимости от конъюнктуры определяется цена одного взрослого растения, - объяснил Марко. - Остальное решается при помощи таблицы умножения. Но такой метод применяется только в отношении плантаций, где техника выращивания бананов считается ниже средней. Если же на плантации создана современная инфраструктура - система ирригации и искусственного орошения, дороги, оборудование для мойки бананов, если регулярно осуществляется фито-санитарный контроль и так далее, тогда цена каждого растения повышается вдвое-втрое. 

- Получаете ли вы финансовую поддержку со стороны государства? - поинтересовался я. 

- Еще какую! Субсидия такая большая, что не нарадуешься: ноль целых восемь сотых доллара, то есть восемь центов, за каждую коробку экспортируемых бананов, - не удержался от сарказма мой собеседник. - В последний раз я получил за коробку по доллару и тридцать два цента плюс восьмицентовую субсидию. Итого - доллар сорок центов. А в это самое время коробка бананов стоила на рынке США двенадцать долларов, а в Европе - все шестнадцать. Вот и прикиньте, сколько теряем мы, фермеры, и сколько оседает в карманах экспортеров... 

- Зачем прикидывать, если можно привести точные данные, - сказал молчавший до сих пор Боливар. - Цена фоб, то есть в порту погрузки, составляет, к примеру, два с половиной доллара за коробку. Цена "в трюме", то есть за коробку, погруженную на банановоз, выше - три с половиной доллара. Это та сумма, какую получает от покупателя компания-экспортер. Из нее полтора доллара она отдает своему поставщику - производителю бананов или посреднику. 

Я попросил Марко Гонсалеса перечислить основные производственные расходы. Он не спеша начал загибать пальцы на левой руке: 

- Работы по поддержанию в порядке самих плантаций - это раз. Нужно покупать шесты, которые поддерживают связки бананов в период их созревания, - это два. В-третьих, нужно покупать полиэтиленовые мешки, защищающие связки от насекомых. В-четвертых, приобретать гербициды, чтобы опрыскивать растения и предохранять их от грибковых болезней. Расходы на химикаты, применяемые при обработке бананов перед упаковкой, - пять. Плюс к этому транспортные расходы по доставке бананов на причал. - Кулаком левой руки Марко загибал теперь пальцы на правой. - Административные расходы. Взнос в фонд социального страхования за рабочих, занятых в хозяйстве. Еще амортизационные квоты за купленные сельскохозяйственные машины. Еще проценты по полученным кредитам. А как исчислить степень риска? Или непредсказуемые стихийные бедствия?! 

- Но вы, судя по всему, все-таки выходите победителем из этой трудной финансовой битвы? 

- Не победителем, но и не побежденным, - ответил Марко, и в его голосе я уловил одновременно нотки и грусти, и удовлетворения. - Победить мелкий и средний фермер может крайне редко. Я в этом убежден. Мне пока удается лишь сводить концы с концами. 

- Но вы все же продолжаете выращивать бананы... 

- А что прикажете делать? Перейти на рис или фрукты? Покупательная способность населения и Мачалы, и Гуаякиля, да и внутренних районов низкая, и я могу крепко "засесть" с моим урожаем. За бананы хотя и платят немного, зато есть гарантированный рынок сбыта. 

- Если я правильно понял, банановое дело, хотя и стало менее выгодным, чем прежде, все же остается делом прибыльным? 

Марко покосился на меня, перевел взгляд на стоявшие рядами банановые "деревья" и потом, глядя на меня в упор, проговорил: 

- Выращивание бананов в нашей стране перестало быть настоящим делом - оно превратилось в бизнес, в погоню за наживой. Многие утверждают, что произошло это тогда, когда более устойчивый к болезням "кавендиш" вытеснил более производительный и пользовавшийся большим спросом на рынках, но более хилый здоровьем "гросс мишель". Я лично считаю, что закат нашего "бананового царства" начался, когда мы перестали продавать бананы как бананы, как деликатес, а принялись экспортировать их в зеленом, полусыром виде, упакованными в коробки, дескать, дозреют потом. Вы, наверное, знаете, что раньше бананы вывозились в связках, без всякой тары, в специальных судах-банановозах. Теперь же к банану стали относиться точно так же, как к любому другому товару- обуви, тканям, машинам. Одно дело - банан, который слегка созревает на корню, и совсем иное - совершенно зеленый, который "дозреет потом"... 

Да, европейцы, не избалованные экзотическими плодами тропических широт, обычно употребляют бананы в пищу сырыми. В Эквадоре же и в других латиноамериканских странах их, конечно, тоже едят, так сказать, в натуральном виде. Однако латиноамериканцы знают еще множество способов употребления бананов (я имею в виду не так называемый кухонный банан, из которого делают лепешки, заменяющие хлеб, или кладут в суп наравне с другими овощами и т. п., а тот обычный банан, к коему все привыкли относиться как к фрукту). Назову лишь некоторые из этих способов: бананы жарят и подают к мясу вместе с рисом в качестве гарнира; их приправляют орехами, сыром, медом и подают на сладкое; их сбивают в миксере с молоком и получают банановый коктейль - излюбленное лакомство детишек; их жарят в сливочном масле, а потом, полив спиртом, поджигают - так приготовляют изысканное десертное блюдо... 

Перед самым отъездом из асьенды Марко Гонсалеса уже, что называется, стоя на пороге, Боливар Солис задал ему вопрос, который мне и в голову не приходило задать, но который, как потом выяснилось, подводил к важной закулисной стороне банановой индустрии.




"Сардины" и "акулы" бананового бизнеса


- Почему вы до сих пор ничего не сказали об одной из главных статей своих производственных расходов, может быть, даже самой главной? - спросил Боливар у Марко Гонсалеса. Тот понимающе взглянул на него и отрицательно покачал головой. 

- Значит, просто не захотели о ней говорить... - Боливар повернулся в мою сторону: - Ты помнишь, однажды мы ездили в асьенду "Эль-Кармен" здесь же, в Эль-Оро, и в цехе, где обрабатывали бананы, тебе показали станочек, который превращал картонный лист в готовую коробку? Так вот, такие раскроенные листы производители бананов покупают на картонной фабрике, и обходится им это в круглую сумму. Если мелкому и среднему фермеру производство двадцати килограммов бананов обходится, скажем, в восемь сукре, то за картонную коробку он должен платить семнадцать сукре сорок сентаво. А ведь фабрика расположена неподалеку, в Мачале, и на складах ее полным-полно рулонов бумаги, которая идет на изготовление картона. Хозяева фабрики говорят: бумага импортная и потому, мол, картон дорогой. Черта с два!.. Если бы действительно дело было только в этом. Как ни парадоксально, но это факт, - хотя вам, европейцам, он и кажется невероятным, - картонная коробка стоит, как правило, вдвое дороже, чем себестоимость производства двадцати килограммов бананов, для упаковки которых эта самая коробка предназначается. Ведь так, Марко?.. 

Гонсалес опять ничего не ответил. Только кивнул, на сей раз утвердительно. 

- Вот тут-то мы и подошли к сути проблемы, к той самой зарытой собаке бананового бизнеса: картонка стала важнее "райских плодов". - Последние слова Боливар произнес четко, раздельно, с каким-то особым выражением, будто готовился поджечь фитиль динамитного заряда. - Все дело в том, что коробка превратилась в инструмент экономического нажима и используется крупнейшими экспортерами, которым принадлежат картонные фабрики, как орудие подавления конкурентов... 

В самом деле, трудно удержаться от сравнения обычной картонной коробки с мощной бомбой, способной в два счета подорвать бюджет любого бананового хозяйства. Казалось бы, что может быть проще - тара и есть тара. Однако банан - исключение, для его экспорта упаковка имеет большее значение, чем сам товар. Этим и пользуются две главные компании, контролирующие экспорт бананов, - эквадорская "Новоа" и американская "Стандард фрут". Это им принадлежат три существующие на побережье картонажные фабрики: две - в Гуаякиле и одна - в Мачале. Это они продают фермерам коробки, повышают по своему усмотрению цены на них, а могут и вовсе отказать в поставках, сославшись на "трудности с сырьем". Такое случалось не раз. 

Но самая, пожалуй, характерная сторона проблемы заключается в том, что обе компании зарабатывают на картоне баснословные барыши. "Стандард фрут", например, получает от продажи коробок 40% своих прибылей, а "Новоа" - и того больше, до 50%. В 1976-1977 годах это доказала смешанная комиссия из представителей правительства и банановых компаний, расследовавшая злоупотребления хозяев картонажных фабрик. В состав этой комиссии входил, кстати сказать, и Боливар Солис. Но и потом, несмотря на неоднократные предупреждения властей и правительственных органов, две компании проводили свою собственную линию. Вот красноречивый пример. В 1982 году "Стандард фрут" и "Новоа" самовольно, без разрешения соответствующего правительственного органа - так называемого Экономического фронта, повысили цену с 20 до 27 сукре за коробку. Разумеется, это больно ударило по карману производителей бананов, создало дополнительные трудности для конкурентов "Новоа" и "Стандард фрут". 

"Акулы" бананового бизнеса преследуют не только "рыбешку" помельче - они жмут и на эквадорское государство. Под их давлением правящие круги начиная со второй половины 70-х годов стали отказываться от активного участия государства в определении судеб банановой индустрии. Показательны в этом отношении изменения, которые претерпевала налоговая политика. Так, в начале 70-х годов государственный налог на экспорт бананов был равен 2,4 сукре с коробки. Этим налогом жили многие муниципалитеты. Позже налог снизили до 1,8 сукре. Но и это давало казне ежегодно около 90 миллионов сукре. Наконец, весной 1977 года налог на экспорт бананов был вовсе отменен. В выигрыше остались только крупнейшие экспортные компании. 

И тут мы подходим к еще одному звену хитроумного механизма, который обеспечивает господство "транснационалов" и связанных с ними крупных экспортеров в банановой индустрии Эквадора, - к контролю над самим производством. 

Ветры национализации, которые пронеслись над Латинской Америкой в 70-х годах, основательно напугали монополистов США: американские компании распродали свои банановые латифундии и таким путем избавились от угрозы их экспроприации. Но как обеспечить нужный уровень производства, оставаясь в тени и выступая "исключительно в роли покупателя"?.. 

Список уловок, позволявших "транснационалам" обходить эквадорское законодательство о налогах, о труде и так далее, достаточно длинен. Самый последний в этом списке обходной маневр - лжеаренда, авторское свидетельство на которую следовало бы выдать американской "Стандард фрут". Суть ее в следующем. Подыскивают "надежного человека" и предлагают ему заняться выращиванием бананов. Если тот соглашается, компания находит участок земли и оплачивает его аренду. Лжеарендатор оказывается таким образом "при деле", получает постоянную работу. Он еще не сознает, что попал в двойную кабалу, вырваться из которой труднее, чем обычному фермеру. Помимо финансовой петли в виде цен на конечный продукт на его шею накинута еще и "удавка аренды": не внесет, компания деньги в срок - и лжеарендатор окажется снова на улице, да еще может попасть за решетку за мошенничество. Дельцы же из "Стандард фрут" потирают руки - найдена еще одна лазейка, позволяющая уклоняться от уплаты налогов, еще один способ обходить социальное законодательство и нарушать права эквадорских трудящихся, еще одно противоядие против социальных волнений, забастовок, экспроприации, "крайностей" латиноамериканского национализма... 

Да, времена изменились настолько, что банановым "акулам", раньше бесцеремонно проглатывавшим мелкую "рыбешку", теперь приходится изворачиваться и даже прятаться за ее спину. А ведь совсем недавно, всего четверть века назад, на эквадорском побережье, особенно в провинции Гуаяс, хозяйничала американская банановая компания "Юнайтед фрут". Она имела "всего лишь" одну плантацию "Тенгель" площадью... 4 тысячи гектаров. То была настоящая латифундия- помимо выращивания бананов там разводили крупный рогатый скот, действовала своя железная дорога, было построено несколько поселков, железнодорожные станции и даже свои портовые сооружения. Беспощадная эксплуатация и произвол бананового спрута не раз толкали две тысячи сельскохозяйственных рабочих, гнувших спину на "мамиту Юнай", подниматься на защиту своих попранных прав. "Юнайтед фрут" в конце концов "ушла совсем", умудрившись предварительно продать "свои" земли их законным владельцам - эквадорскому государству и крестьянам. 

Но не зря говорится: свято место пусто не бывает. Убрался восвояси один империалистический спрут - появился другой: на месте "Юнайтед фрут", сосредоточившей внимание на Центральной Америке, стала орудовать "Стандард фрут". В стратегическом плане она, как и ее предшественница, опиралась на американский рынок сбыта, зато в тактическом повела себя иначе - установила тесные связи с местной олигархией, часто действовала через национальные экспортные компании. 

Поначалу "Стандард фрут" довольствовалась 10-12% экспорта эквадорских бананов. Пустив корни, она принялась расширять позиции, но не за счет национальных компаний, а развернула наступление на примерно равного ей конкурента - упоминавшуюся выше УБЕСУ ("Союз эквадорских производителей бананов"). И когда УБЕСЕ пришлось потесниться даже на своем традиционном - скандинавском - рынке сбыта, она продала "Стандард фрут" свои активы, передала ей своих клиентов и сошла со сцены. В 1978 году "Стандард фрут" стала владельцем крупной банановой плантации в провинции Гуаяс, картонажной фабрики в Гуаякиле, служебных и складских помещений, нескольких судов-банановозов, а также камер хранения бананов в Гамбурге (ФРГ); вместе с активами УБЕСЫ к "Стандард фрут" перешла и ее экспортная доля- 12%. Так "Стандард фрут" увеличила свое "участие" в экспорте эквадорских бананов почти до 25%. 

Действует в Эквадоре и другая американская компания - "Дель Монте банана К°". Ее главный рынок сбыта - Калифорния, а оперирует она в основном в Коста-Рике. В Эквадоре "Дель Монте" загружает примерно одно судно в неделю и, тем не менее, контролирует 8-9% бананового экспорта страны. 

С обеими американскими компаниями тесно связана "Экспортадора бананера Новоа", которую эквадорцы называют просто "Новоа". Она-то и является крупнейшим (40%) экспортером эквадорских бананов. Ориентация на рынок США и на сотрудничество с американским капиталом была и остается основой ее процветания. Раньше она была ассоциирована с "Юнайтед фрут", потом с "Юнайтед брэнде", поглотившей "мамиту Юнай", а ныне ее основной партнер - "Стандард фрут". "Новоа" и сама выращивает бананы и скупает их у других производителей. Ее финансовое могущество таково, что она стала олицетворением банановой олигархии побережья. Штаб-квартира компании и резиденция семейства Новоа, которому компания принадлежит, находятся под одной крышей на курорте Салинас, неподалеку от Гуаякиля. Проводя аналогию с отелями американской компании "Хилтон", рассеянными по всему свету, эквадорцы окрестили здание "Новоа" метко и политически остро: "Банан-Хилтон". 

Заметную роль в экспорте бананов играют также две национальные компании - "Рейбанпак" (8%) и "Конструктора рехиональ" (4-5%). Остающиеся 13-15% приходятся на долю различных кооперативов, объединяющих производителей бананов. Это - второй эшелон экспортеров. Но и между ними существует довольно четкое разделение сфер влияния. "Рейбанпак" ориентируется главным образом на рынки СССР, ГДР, Польши, других социалистических стран. "Конструктора рехиональ" тоже вывозит бананы в социалистические страны (ГДР, Румыния) и отчасти в Италию. Мелкие же фирмы отправляют свою продукцию в Перу, Чили, частично в США. И хотя всего в списке экспортеров значится около 40 фирм, кооперативов и отдельных хозяйств, многие из них только числятся, а сами продают бананы "Новоа" или "Стандард фрут". Главная же, определяющая черта экспорта эквадорских бананов состоит в том, что его на 100% контролирует частный капитал, а роль эквадорского государства ныне сведена к нулю. 70-е годы были, таким образом, периодом больших злоключений эквадорского "плода мудрецов". А пока его защитники преодолевали превратности судьбы и вели упорную борьбу за "место под солнцем", в экономической жизни Эквадора появились новые "герои" - нефть и креветка, печать заговорила о новых именах, компаниях, проблемах.




Глава четвертая. О Гуаякиле, нефти и креветках





Гуаякиль - зеркало страны


 Гуаякильцы называют свой город зеркалом всей страны. В этом есть свой резон. Гуаякиль - торгово-промышленное и финансовое сердце страны, ее главные морские ворота. Гуаякиль - не просто центр всей деловой жизни Эквадора, это своеобразный символ эквадорского капитализма, и в частности того слоя национальной буржуазии, который называют буржуазией Косты, ее важной и всевозрастающей роли в определении политических судеб страны. Именно в Гуаякиле взяло старт капиталистическое развитие Эквадора. Здесь промышленный прогресс достиг наиболее высокого уровня. Здесь в ноябре 1922 года вышел на национальную арену рабочий класс, заявив о себе первой всеобщей стачкой, здесь же он и сейчас ведет свои главные бои. 










Гуаякиль. Старая часть города




Гуаякиль служит главным портом Эквадора с давних пор, со времен конкисты. Основан он был Себастьяном де Белалькасаром в 1535 году, затем сожжен дотла мятежными индейцами и переоснован в 1537 году Франсиско де Орельяной. Здесь раньше, чем в других районах, развилась торговля, здесь всегда сильна была компрадорская буржуазия. Из горных районов по дорогам и рекам сюда стекаются полезные ископаемые, продукция сельского хозяйства. Отсюда уходят за границу экспортные товары - кофе, какао, сахар. В недалеком прошлом через гуаякильский порт вывозили рис, а в годы второй мировой войны в США отправляли большие партии бальсы, которая требовалась для авиастроения. Через Гуаякиль проходит и большая часть эквадорского импорта: океанские суда под флагами разных государств доставляют сюда промышленное оборудование, потребительские товары. 

От жителей Гуаякиля можно услышать такое выражение: "Один из великих путешественников прошлого назвал Гуаякиль "тихоокеанской жемчужиной"". Не Эсмеральдас, не Манта и не Мачала, стоящие на океанском берегу, а именно речной Гуаякиль считается колыбелью эквадорских мореходов. Если верить местным источникам, то именно здесь был построен первый во всей (!) Латинской Америке пароход. Нельзя ни согласиться с мнением "одного из великих путешественников прошлого", ни поставить его под сомнение: тот приближался к Гуаякилю на корабле, со стороны моря, а теперь к нему подлетают на самолете и первое знакомство с ним - с воздуха. С высоты же птичьего полета самый большой город Эквадора предстает не "голубой жемчужиной", а огромным серым пятном, рассеченным вдоль и поперек четкими пунктирами улиц и едва ли не со всех сторон окруженным водой: река Гуаяс и ее бесчисленные рукава и заводи накрыли город такой густой сетью, что вырваться из нее он не в состоянии. 










Гуаякиль - 'морские ворота' Эквадора




Главный морской порт Эквадора и одновременно его главный речной порт расположен в двух десятках километров от побережья океана и совсем близко от того места, где, собственно говоря, и рождается река Гуаяс при слиянии рек Бабаойо и Дауле. Длина моста, перекинутого с одного берега на другой, - четыре километра. Длина всей реки - около 30 километров. И мост, и берега напоминают о том, что Гуаяс - река, хотя в сущности она представляет собой скорее морской залив, глубоко врезавшийся в сушу и "совпадающий" с руслом реки. Дважды в сутки жители Гуаякиля становятся свидетелями приливов и отливов. Когда начинается прилив, река набухает и катит свои воды вверх по течению. С отливом она приносит массу растительного мусора, обнажает поржавевшие бока судов, стоящих на якоре в ожидании места у причала или принимающих груз с небольших шаланд. И во всякое время суток по водной глади снуют катера, лодки с навесными моторами, речные трамваи, порой можно увидеть и индейскую пирогу под примитивным парусом, которая плывет, робко прижимаясь к самому берегу. 










Проспект в центре города




Местом рождения, колыбелью Гуаякиля считается холм Санта-Ана. Возвышавшийся среди низких, болотистых мест, он служил надежным "фундаментом" для сооружения здесь первых домов. Отсюда город стал разрастаться в разные стороны. Квартал Лас-Пеньяс, расположенный на склоне холма, круто обрывающемся к воде, пожалуй, единственная часть колониального Гуаякиля, сохранившаяся до наших дней. На вершине Санта-Аны до сих пор стоят немые свидетели истории города-порта - руины старинных фортов Планчада и Сан-Карлос. Да и стены домов, обращенные к реке, больше напоминают крепостные стены, готовые в любой момент к встрече с пиратами. О тех неспокойных временах туристам напоминают и старинные пушки, навечно застывшие на постаментах на вершине холма и у его подножия - у входа в тесные и кривые улочки "гуаякильского Монмартра": столь лестным эпитетом квартал Лас-Пеньяс обязан выставкам, которые местные художники устраивают там ежегодно в последнюю неделю июля. 










Гуаякиль. Памятник Сукре - герою борьбы за национальную независимость Эквадора




В Лас-Пеньясе все сохраняется в неизменном виде с колониальной поры: булыжные мостовые и фасады домов, вычурные решетки балконов и старомодные уличные фонари. На стенах нет мемориальных досок, которые напоминали бы об исторических событиях или выдающихся людях. Но возле одного дома мы замедлили шаг. С виду он был неказист и непривлекателен: один-единственный этаж, казалось, врос в землю, почти глухая стена, выкрашенная в блеклый розовый цвет, если и привлекала внимание, то разве что несоразмерно маленьким окном да массивной дверью из тех толстых, "средневековых" досок, которые не поддаются воздействию ни тропического климата, ни беспощадного времени. Мой неизменный спутник Хосе Солис Кастро, журналист и один из руководителей Компартии Эквадора, кивнул на дверь и многозначительно промолвил: 

- А здесь некоторое время жил - кто бы ты думал? - Эрнесто Че Гевара. Да-да, Че Гевара. Он останавливался в Гуаякиле проездом в Мексику. Когда-нибудь на этом доме установят мемориальную доску в память о выдающемся латиноамериканском революционере. Пока же здание напоминает только о колониальной старине. 










Памятник Элою Альфаро в Гуаякиле




Гуаякиль не был столь богатым городом, как лежащая к югу Лима, бывшая столицей вице-королевства Перу. Однако пираты часто наведывались сюда, штурмом захватывали город и грабили его. Существует версия, что по гуаякильским улицам вместе с другими пиратами бегал и Александр Селкирк, прототип Робинзона Крузо. Боцман с пиратской галеры "Сэнк пор", он был в феврале 1704 года высажен на необитаемом острове чилийского архипелага Хуан Фернандес. Через четыре года и четыре месяца его снял с острова и доставил в Лондон капитан Вудс Роджерс, один из английских флибустьеров, скитавшихся по морям в конце XVII-начале XVIII века. Роджерс, кстати и сам высаживавшийся в Гуаякиле, выпустил книгу под названием "Путешествие вокруг света от 1708 до 1711 года", в которой рассказал и историю боцмана Селкирка. Позже Селкирком заинтересовался Даниэль Дефо, воссоздавший его жизнь на необитаемом острове в своем романе; что же касается его похождений в Гуаякиле, то упоминание о них можно встретить лишь на страницах туристических путеводителей. 










Гуаякиль растет вширь за счет окраин




Экономическая история Гуаякиля всегда была связана с судьбой того сельскохозяйственного продукта, который в тот или иной период играл главенствующую роль в экспорте страны. Сначала это было какао. Уже через десять лет после провозглашения Эквадора независимой республикой четко обозначился процесс зарождения торговой буржуазии Гуаякиля. Местные торговцы скупали у индейских сборщиков каучук и жареную скорлупу какао-бобов и продавали их оптовикам, занимавшимся "международной торговлей". Очень скоро именно оптовики стали наиболее влиятельной прослойкой местного общества. Шло время. Жареную скорлупу какао сменили какао-бобы. За чисто внешней сменой декораций скрывались важные социально-экономические изменения: владельцы плантаций какао начали платить пеонам твердую заработную плату, и, таким образом, на эквадорскую социальную сцену впервые вышел наемный труд. 

Минуло сто лет. О какао, которое на протяжении целого века было властителем эквадорской экономики, вывело страну на первое место в мире по производству какао-бобов, теперь даже не вспоминают. В стране царит банановая эйфория. На авансцену выходят транснациональные фруктовые компании, привлеченные в Эквадор дешевой рабочей силой и льготами, которые предоставляли им правящие круги. Особенно щедрыми они были в конце 40-х - начале 50-х годов, когда судьбы страны вершил крупнейший латифундист, поставленный во главе республики, Гало Пласа, большой друг семейства Рокфеллеров (этой дружбе, как утверждают эквадорцы, Гало Пласа позже был обязан постом генерального секретаря Организации американских государств). Центром деятельности "транснационалов" был, разумеется, Гуаякиль. 

Олигархия Косты, получая баснословные прибыли от своих плантаций и эксплуатации дешевого труда сельскохозяйственных рабочих и не вкладывая их в развитие национальной промышленности, тем самым создавала объективные предпосылки для усиления экономической, а, следовательно, и политической зависимости страны от иностранного капитала. Эта пагубная политика дала себя знать еще в начале нынешнего века. Вот красноречивый пример. В 1916 году, когда в Европе в разгаре была первая мировая война, Эквадор экспортировал один миллион кинталей какао-бобов (1 кинталь - 46 килограммов). Но кончилась война, и период "жирных коров" сменился периодом "тощих коров", то есть на смену процветанию пришел экономический спад. В 1923 году экспорт какао-бобов сократился на одну треть. Одновременно упали и цены на них на мировом рынке. 

Разразившийся кризис ударил по жизненным интересам народных масс, которые поднялись на защиту своих прав. 15 ноября 1922 года всеобщая стачка трудящихся Гуаякиля, руководимая Рабочей федерацией провинции Гуаяс, переросла в широкое народное выступление. Власти ввели войска, и солдаты учинили на городской набережной кровавую бойню. В муках, борьбе и крови выходил на политическую арену новый класс - рабочий класс Эквадора, и именно в Гуаякиле он во всеуслышание заявил о своем праве на лучшую жизнь. 

Сегодня знаменитая на всю страну набережная Малекон - излюбленное место отдыха горожан. К самому парапету подступают стройные акации с пышными кронами. А на реке, словно чайки, сбились в стаю белоснежные яхты и парусные боты. Они покачиваются на якорях возле отслужившего свой век колесного парохода, который поставлен на вечную стоянку и переоборудован под плавучий ресторан с названием "Пират". 

Днем на Малеконе пустынно. Зато по вечерам все скамьи заняты людьми, отдыхающими после трудового дня. Таинственный плеск речной воды и мягкий свет фонарей, пробивающийся сквозь зелень листвы, придают набережной в вечерние часы романтический, загадочный вид. 

В той части Малекона, что ближе к речному порту и где находятся оптовый и розничный рынки, жизнь начинается спозаранку. Тут торгуют все, торгуют всем, торгуют в любом месте. Особой пестротой отличаются рыбные ряды. Блестит чешуей морская и речная рыба, тут же всевозможные дары моря - светло-розовые нежные креветки, крабы с бурыми панцирями, эластичные, как желе, и прозрачные, как желатин, кальмары, фиолетовые в пупырышках осьминоги, ракушки различных форм и оттенков. И над всем этим стоит едкий запах рыбы, водорослей и гниющих фруктов, от которого спирает дыхание и начинает кружиться голова. Фрукты, овощи, зелень не только на прилавках - ими завалены проходы между торговыми рядами. И, тем не менее, и фрукты, и овощи с каждым годом дорожают, становясь не по карману простым труженикам, как, впрочем, и рыба, выловленная тут же, в реке Гуаяс. 

В утренние часы, когда солнце еще не успело "разогреться" и не палит так беспощадно, как в полдень, приятно пройтись по Малекону, полюбоваться его достопримечательностями. Главная из них - Ротонда - полукруглая белая колоннада, служащая фоном бронзовым фигурам Боливара и Сан-Мартина. Два героя национально-освободительной борьбы латиноамериканских народов встретились здесь в июле 1822 года, и Ротонда, как утверждают, сооружена на том самом месте, где произошло это событие. 










Утверждают, что на этом месте встретились Боливар и Сан-Мартин




Нелишне напомнить об этом событии и его значении. Ведь именно после "гуаякильской встречи" Сан-Мартин передал Боливару бразды верховного командования патриотическими силами, а затем возвратился в Аргентину и сошел с политической сцены. Такова одна сторона медали. А оборотная? Имела ли встреча двух лидеров какой-либо особый - эквадорский аспект? Судя по последующему развитию событий, имела, и притом весьма важный. С этого времени началось ослабление власти традиционной олигархии - происпанской, феодальной, консервативно-клерикальной, господствовавшей в Сьерре, и усиление роли новой олигархии, воцарившейся на побережье. Отныне Кито надлежало оставаться центром политической и государственной власти, тогда как средоточием экономической жизни должен был стать Гуаякиль. 

На улочках, берущих начало от Малекона, ранним утром тихо. Со стороны реки долетает прохладный ветерок, пахнущий йодом. Вот из ближайшего переулка выкатил тележку торговец апельсинами - время от времени он издает протяжные звонкие возгласы, оповещая о своем появлении. На другом углу устроился торговец кокосовыми орехами. Медленно и величаво выплыло из-за крыш солнце и залило светом дома, набережную, реку. Большой город проснулся и ожил. На Малеконе загремели металлическими ставнями - начали открываться оптовые склады, магазины москательных товаров. Вот из одного из них выкатили на тротуар бухты толстых канатов, пожилой усатый эквадорец уселся на них и закурил в ожидании первых покупателей. 










В таких лачугах живет гуаякильская беднота




Основная масса покупателей спешит на Малекон, в ту его часть, которую все называют "Бухтой". "Бухта" - это узаконенный рынок контрабанды, где торгуют не только ширпотребом - от носков до мотоциклов, но и продовольственными товарами. "Бухта" - это беспрерывное бурление и гвалт, шарканье об асфальт тысяч подошв, оглушительные выкрики торговцев, рекламирующих свой товар, пронзительные сигналы автомобилей, продирающихся сквозь толпы покупателей или праздношатающихся, и все это дополняется шумами большого портового города. "Бухта", наконец, - это место, где наглядно проявляется "гуаякильский характер". В отличие от сдержанных и малоразговорчивых жителей Кито гуаякильцы веселы, открыты и шумливы. 

Контрабандный рынок в "Бухте", как и подобные ему базары в Кито или Ибарре, - трудно объяснимый феномен. Нельзя с уверенностью сказать, какой именно аспект экономической политики правящих кругов отражает это явление. Страна нуждается в машинах, станках, промышленном оборудовании, а "транснационалы", хозяйничающие на эквадорском внутреннем рынке, при попустительстве властей наводняют его сигаретами и парфюмерией, зубной пастой и виски, радиоприемниками, магнитофонами, пленками с записями модных мелодий, дешевой обувью и "тряпьем", вышедшим из моды. И все это невысокого качества. Национальные предприятия не в силах конкурировать с массовым наплывом иностранного ширпотреба. Несмотря на протесты местных промышленников, "Бухта" растет и как явление, и как базар. Полиция же если и появляется там, то вовсе не для того, чтобы бороться с контрабандой, - "облавы" проводятся с целью конфисковать какие-то товары в пользу... самих полицейских. 

Но вот день на исходе. Со стороны реки потянуло прохладой. В быстро темнеющем небе вспыхивают неоновые огни рекламы, а на Малеконе появляются первые парочки влюбленных. Постепенно городской шум стихает. Полная и чистая луна льет мягкий зеленоватый свет на реку, на стоящие на ней суда, на готовящийся ко сну Гуаякиль. 




Заботы муниципальных властей


...Хосе Солис взглянул на часы: "Сейчас начнется"... 

Мы сидели в плетеных креслах на балконе его квартиры и любовались величавой Гуаяс. Река текла неторопливо, словно хотела этим сказать, что вовсе не спешит на встречу с Великим океаном. 

Вдали, в той стороне, где при слиянии полноводной Бабаойо и бурливой Дауле Гуаяс брала свое начало, возникала и вновь таяла в зеленоватом мареве дуга моста. Переброситься на одном дыхании с одного берега на другой мосту было не под силу, и он делал передышку на косе Пунтилья, которую природа будто специально для этой цели оставила на середине реки. 

Гуаяс набухала на глазах. И вот, повинуясь законам Мирового океана, она повернула свои воды вспять и потекла против собственного течения. Пароходы, стоявшие на середине реки, начали разворачиваться. Вот повернулся танкер "Чимборасо" с оранжевыми бортами. Следом за ним - корабль, на борту которого белыми буквами было выведено "Диагара", в этот момент он принимал на борт с шаланд мешки с сахаром. Через несколько минут и "Чимборасо", и "Диагара", и другие корабли вытянулись параллельно набережной. А мимо них, мимо набережной с ее отелями, потоком разномастных машин и пестрым, говорливым базаром "Бухтой", мимо худенького мальчонки, удившего рыбу с плотика из трех бревнышек, который чудом удерживался на одном месте, поплыли вверх по реке полузатонувшие бревна-топляки, островки травы, речной мусор. Впечатление от этого создавалось такое, как будто земной шар неожиданно начал вращаться в обратном направлении. 

Наконец прилив достиг своего пика. Желтая масса воды подступила к самому парапету набережной. В тот же момент, словно укрощенная властной рукой, река остановила свой бег и замерла, спокойная и неподвижная. На какое-то время застыло и все, что было на ее сверкающей глади. Потом, стряхнув оцепенение, она ожила, повернула в обратную сторону и опять потекла на встречу с Великим океаном. 

Дважды в сутки с точностью хронометра океанский прилив вспучивает реку Гуаяс. Дважды в сутки стоящий на ее правом берегу Гуаякиль чувствует себя настоящим приморским городом. Когда же сила прилива больше обычного, как это часто случается в сезон дождей, тогда вода затопляет не только районы, расположенные в нижней части города, но и набережную, подступает к стенам городского муниципалитета. 

- Река - наша кормилица и наша мучительница, - говорил алькальд Гуаякиля Боливар Кали. - В полуметре под ногами уже вода. Мы в буквальном смысле слова живем на воде - всего пять метров над уровнем моря! Да и тропики о себе постоянно напоминают. Не приведи господь, во время прилива пройдет сильный ливень - хлопот не оберешься. Поэтому осушать болота, на которых стоит город, обеспечивать население питьевой водой, прокладывать канализацию - первейшие задачи муниципалитета. 

Наша беседа проходила в служебном кабинете алькальда. За широким столом, обтянутым шоколадного цвета кожей, в таких же шоколадных креслах сидели советники муниципалитета и шумно обсуждали какие-то финансовые дела. С высоких стен из золоченых рам на "отцов города" скептически взирали "отцы отечества" - Симон Боливар, первый президент Эквадора Хуан Хосе Флорес и первый алькальд Гуаякиля Хосе Хоакин де Ольмедо. 

Откинувшись в кресле, алькальд обвел взглядом развешанные на стенах фотографии старого Гуаякиля, панорамную фотографию города наших дней, карту городских кварталов. 

- С тех далеких времен, когда здесь обитали индейцы племени уанкавилька, много воды утекло, - сказал он. - Население сегодняшнего Гуаякиля достигло одного миллиона двухсот тысяч человек и продолжает ежегодно увеличиваться на пять-шесть процентов, то есть на шестьдесят - семьдесят тысяч человек, в основном за счет притока сельских жителей. Еще быстрее растут городские проблемы. 

Многочисленные рукава и протоки, лиманы и заводи на окраинах Гуаякиля никогда не высыхают - океан и тут полновластный хозяин. Его приливы вместе с тропическими ливнями наполняют водоемы до краев, заставляя хижины бедноты подниматься над водой на высоких сваях, рассказывал алькальд. Почва в черте города лишь в последние десятилетия стала твердеть - раньше она была совсем болотистой, и жители не решались возводить на плавунах каменные дома из опасения, что они "утонут". Поэтому дома, как правило, строились на сваях, деревянные, и, естественно, когда случались пожары, огонь пожирал целые кварталы. 

Своеобразие почвенных условий породило своеобразные методы строительства. Сваи делались из гуаякана - дерева амазонской сельвы, по своим свойствам схожего с железным деревом. Со временем на смену сваям пришел фундамент, но и он был необычным: из стволов гуаякана укладывался настил, и уже на нем строились кирпичные, поначалу небольшие, здания. Позже такой метод стали применять и при строительстве высоких зданий с использованием железобетона. В наши дни многоэтажные дома возводятся даже в непосредственной близости от Малекона. Старых же, деревянных домов особенно много в более возвышенных, удаленных от реки районах. 

Боливар Кали произнес немало добрых слов о своем городе. 

Но еще больше алькальд сетовал по поводу нерешенных городских проблем. Муниципалитет, говорил он, совместно с министерством общественных работ подготовил программу развития городского хозяйства. Она предусматривает строительство семикилометровой набережной, новых путепроводов и транспортных развязок, мясохладобойни, других необходимых городу объектов. "Трудностей прибавляется, а бюджет не увеличивается", - несколько раз повторил он. 

Мой собеседник хорошо знал городские проблемы, хотя занимал пост алькальда всего несколько месяцев. Его предшественника уличили в финансовых махинациях и отправили за решетку. 

Перед тем как пойти на встречу с алькальдом, я долго разглядывал из окна отеля "Италия", где остановился, находившееся на другой стороне улицы серое здание муниципалитета. Увы, впечатление оно производило не самое лучшее. Многие стекла второго и третьего этажей были выбиты, вместо них желтели квадратики фанеры. Такие же квадратики виднелись и в круглом куполе, венчавшем здание. Не избежали разрушительных ударов времени и непогоды п многие t скульптурные детали, некогда украшавшие муниципальный дворец. У кондора, что стоял, распластав крылья, на крыше, в одном крыле светилась большая дыра, "простреленная" временем, а от другого осталась только половина. Три вазона, составлявшие единый ансамбль с кондором, завалились набок и висели на железных прутьях, грозя в любой момент сорваться и полететь вниз, а один и вовсе "выветрился" - от него осталась лишь верхняя часть, торчавшая на железном o пруте, словно фригийский колпак. 

Поделившись с алькальдом своими наблюдениями, я вопросительно взглянул на него. 

- Что поделаешь... - развел он руками. - Денег нет даже на ремонт здания... 

Гуаякиль во многих отношениях оставил позади некоторые крупные города и даже иные латиноамериканские столицы. Центральная часть города выглядит вполне современно. Уличное движение организовано четко, хотя транспортные потоки и велики, особенно в часы пик. Круглый год бойко идет торговля, и прежде всего оптовая. Но сложностей много. 

Жители Гуаякиля на каждом шагу сталкиваются, например, с нерешенными социальными проблемами. Трудно с общественным транспортом, который целиком находится в частных руках. Не хватает больниц, поликлиник, врачей. Почти полностью отсутствуют детские учреждения - на весь город всего восемь муниципальных детских садов. 

Мало в городе и культурных учреждений. Если не считать кинотеатров, на экранах которых бушуют насилие и секс, то гуаякильцам и отдохнуть-то в сущности негде: ведь парки и скверы в городе тоже наперечет. Впрочем... В Гуаякиле, по данным местной печати, 88 дискотек, 165 бильярдных, 7 тысяч баров п питейных заведений... 

Остро стоит такая важная социальная проблема, как народное образование. "Молодежь, особенно пришедшая из села, - свидетельствовала однажды газета "Универсо", - не учится: на частную школу нет средств, а государственных и муниципальных школ очень и очень мало". 

А город растет, из года в год раздвигает свои границы. Происходит это главным образом за счет пригородов, занимающих болотистые зоны, где полностью отсутствуют водопровод и канализация, где нет ни электричества, пи телефонной связи. Особенно быстро растут кварталы бедноты в пойме реки, в низких местах, затопляемых во время прилива. За последнее десятилетие один из таких пригородов - Гуасмо превратился по сути дела в город-спутник: в нем обитает ныне около 150 тысяч человек. А на берегах речных рукавов и смрадных заливов с зеленой застоявшейся водой вырастают новые районы трущоб - Салинеро, Салитраль... 

Из всех социальных недугов, подтачивающих организм Гуаякиля, самый болезненный, против которого у городского муниципалитета нет никаких противоядий, - массовая безработица. В городе более 250 тысяч полностью безработных. Перспективы же создания новых рабочих мест весьма туманны. 

Гуаякиль - главный промышленный центр страны. Важное значение здесь имеют цементная, текстильная, пищевая промышленность, а также строительство. Среди промышленной продукции, отправляемой в разные районы страны, - ткани и обувь, мебель и цемент, красители и изделия из резины, сигареты и косметика, фармацевтические и продовольственные товары. В Гуаякиле сосредоточено 60% национальной промышленности. Однако гуаякильские предприятия не в состоянии поглотить всю ту рабочую силу, которая стекается в город со всех концов страны, и выходцы из деревни пополняют ряды городского люмпен-пролетариата. 

Немало в Гуаякиле и кустарных мастерских. Я заходил в некоторые из них, любовался искусными творениями рук местных умельцев - скорняков и резчиков, гончаров и ювелиров, ткачих и вышивальщиц. Поражали убогая обстановка мастерских и примитивные орудия труда, какими работали мастера. Однако сильнее, чем обстановка, врезались в память их натруженные руки и неподвижные лица, на которых лежала печать апатии. "Нет сбыта - нет работы, а значит, нарушена суть жизни", - философски выразил глубину переживаемых трудностей скорняк в мастерской, где были выставлены на продажу седла из тисненой кожи, удивлявшие тонким художественным вкусом. 

Безработица тянет за собой длинную цепь других социальных проблем: 52% населения Гуаякиля практически находятся вне пределов того, что именуется "минимальным уровнем жизни". Отсюда - быстрый рост преступности, проституции, наркомании. Муниципалитет пытается вести борьбу с этими социальными язвами. Но силы явно неравны, и властям приходится прибегать порой к крайним мерам. Так, в декабре 1981 года, "учитывая, что Гуаякиль является экономической столицей Эквадора", Национальный совет безопасности принял решение о его... милитаризации: целью такой необычной меры, как указывалось в официальном сообщении, было "положить конец росту господствующей в городе преступности". 

Да, социальные контрасты в Гуаякиле более выпуклы, чем в столице и других крупных городах. Именно они накладывают глубокие морщины на чело Гуаякиля. Это беспокоит не только официальные власти. Левые политические партии, профсоюзы, массовые демократические организации, все прогрессивные силы добиваются осуществления широких программ социально-экономического развития и решения таким путем, прежде всего проблемы занятости. Мои собеседники не раз подчеркивали, что "косметическими" мерами тут не обойтись - нужны радикальные решения. 

- Атмосфера социальной агрессивности, в которой живет Гуаякиль, является результатом обострения социальных противоречий и усиления классовой борьбы, - сказал в беседе со мной Генеральный секретарь ЦК Компартии Эквадора Рене Може Москера. - В свою очередь нерешенность социальных проблем отражает слаборазвитость национальной экономики, ее зависимый характер.




Поучительные эпизоды истории


Если свернуть с Малекона и пройти небольшим пассажем, в котором местные художники часто выставляют свои картины, то окажешься "внутри" монументального здания, выстроенного в классическом стиле. Это "Гобернасьон" - Дворец правительства провинции Гуаяс. Помимо больших аркад и пассажей оно славится еще тем, что в его стенах хранится одна из интереснейших археологических реликвий, относящаяся к древним индейским культурам доколумбовых времен - вырезанный из дерева тотем, именуемый "деревом ведьмы". Рядом с Дворцом правительства - другое монументальное и тоже с классическими чертами "лица" здание - в нем размещается городской муниципалитет. А между ними в небольшом зеленом скверике установлен памятник главному герою освободительной борьбы эквадорского народа - маршалу Антонио Хосе де Сукре. Это он выиграл решающее сражение при Пичинче, это его имя носит основная денежная единица Эквадора. 

Отсюда, от политического центра Гуаякиля, берет свое начало его главная артерия, протянувшаяся через всю деловую часть города, - авенида 9 октября. Она названа так в честь того октябрьского дня 1820 года, когда Гуаякиль был освобожден от испанцев. 

Авенида 9 октября, проложенная перпендикулярно Малекону, рассекает город надвое с запада на восток. На ней расположены деловые конторы фирм и представительства авиакомпаний, отели и кинотеатры, магазины, кафе, рестораны. А в соседних, более тихих улочках обосновались банки, правительственные и частные учреждения. Авенида заканчивается просторной квадратной площадью с колонной Свободы в центре. 

В деловой столице Эквадора немало других широких проспектов, парковых аллей, бульваров. На уютных площадях, утопающих в зелени, красуются жемчужины гуаякильской архитектуры - католические церкви. Главная жемчужина - белокаменный кафедральный собор в готическом стиле. Перед собором в сквере, в окружении пальм и вековых деревьев-гигантов - конная статуя Боливара. В Гуаякиле вообще много памятников политическим деятелям, причем не забывают и тех, кто ныне мало известен, но в свое время отличался прогрессивными взглядами или прославился выступлениями против абсолютизма, как, скажем, просветитель Педро Карбо или писатель Хуан Монтальво. 

Особо чтут гуаякильцы память Элоя Альфаро - героя гражданской войны, начавшейся после народного восстания, вспыхнувшего в Гуаякиле в 1895 году, и положившей конец длительной вооруженной междоусобице либералов и консерваторов. Монумент в честь лидера либералов Э. Альфаро, созданный известным гуаякильским художником и скульптором Альфредо Паласио, прост и величествен: на гребне гигантской волны во весь рост со шпагой в руке стоит Элой Альфаро, за ним - восставшие эквадорцы всех рас и сословий; и Альфаро, и те, кого он ведет за собой, устремлены вперед, в будущее. 

Сам Альфредо Паласио, с которым я встречался неоднократно, так сказал в одной из бесед: 

- Я старался выразить главное, на мой взгляд, в Альфаро- его веру в светлое будущее Эквадора и эквадорцев, его самоотверженную борьбу за патриотические идеалы, его устремленность в будущее. 

По общему признанию, художнику удалось воплотить свой замысел в жизнь. 

Политические взгляды Э. Альфаро действительно были устремлены в будущее. Его внутренняя политика была направлена на то, чтобы устранить пережитки феодализма и расчистить дорогу развитию капитализма, а во внешней политике его правительство защищало национальный суверенитет, противодействовало экспансии англо-американского капитала. В годы президентства Э. Альфаро (1897-1901 и 1906-1911) в Эквадоре происходило становление и упрочение буржуазной демократии, в частности церковь была отделена от государства (что в католической стране имело крайне важное значение) и принята конституция, закрепившая основные буржуазно-демократические свободы. 

Альфаристская революция была не просто мятежом Косты против Сьерры - это было восстание новой, капиталистической идеологии против клерикального феодализма Сьерры. В результате альфаристской революции 1895 года политическая власть перешла в руки господствующих классов Косты. В сущности повторилось то же, что произошло в начале XIX века, во время войны за независимость: политическая власть оказалась в руках не восставшего народа, а новой олигархии, воспользовавшейся плодами народного восстания и гражданской войны. 

После этого для буржуазии Косты не составило труда осуществить свой главный замысел: достичь соглашения со своим "извечным противником" - олигархией Сьерры. Так сложился общий фронт эквадорской олигархии против подлинного борца за социально-экономический прогресс страны - эквадорского народа. 

А затем пришел "великий кризис" - разрушительный, всепоглощающий. Безработица выбросила на улицу тысячи промышленных и сельскохозяйственных тружеников. Новый, притом обширный, социальный слой - люмпен-пролетариат стал угрозой для хрупкого социального равновесия. Вновь перед господствующими классами встали вопросы: куда идти, что делать дальше? И тут параллельно с экономическим процессом, который выразился в выдвижении на авансцену новой экспортной культуры - банана, в политической жизни произошел феномен, под влиянием которого страна потом жила почти полвека: появившийся (а может быть, созданный буржуазией?) "мессия" Веласко Ибарра принялся заигрывать с самым обездоленным слоем общества - городским люмпен-пролетариатом. 

Когда разговор заходил на эту тему, собеседники чаще всего высказывали мнение, что Веласко Ибарра раньше других буржуазных политиканов увидел в городском люмпене меньшее, по сравнению с другими - трудовыми! - слоями народа, зло для эквадорской буржуазии. Социологи считают, что именно эта категория людей в высшей степени чувствительна к разного рода "мессиям", которые будто бы способны облегчить их жизнь. На этих настроениях и играл Веласко Ибарра. Однажды мне даже привели такое его высказывание: "Моя идеология четко определенная: я - либерал-индивидуалист. Но если социализм имеет положительные, приемлемые моменты, нужно их использовать. Если консерватизм имеет нечто, что может оказаться подходящим, не надо этого отвергать. Не следует также полностью - отгораживаться от приемлемых постулатов коммунизма..." Автор этих слов не сказал главного: его заимствования из всех идеологий имели одну цель - сохранить в неприкосновенности устои капиталистического, эксплуататорского строя. 

Веласко Ибарра был непревзойденным "чемпионом" политической демагогии - он продемонстрировал необычайную способность увлекать за собой массы, прежде всего неорганизованные слои трудящихся. Но каждый раз, когда на сцену выступали передовые отряды рабочего класса Эквадора и в стране возникала ситуация, угрожающая власти господствующих классов, тогда они приводили в действие аппарат классового насилия - полицию, армию. Пять раз Веласко садился в президентское кресло при поддержке "толпы", четыре раза его собственный класс - буржуазия руками военных свергала его с "трона". Тоже своеобразный рекорд! Последний переворот произошел в 1972 году. На сей раз образ "народного" президента был похоронен окончательно. Националистически настроенные круги армии во главе с генералом Родригесом Ларой осуществили ряд реформ, модернизировавших эквадорское общество. 

Особое значение имело одно обстоятельство: реформы проводились в то время, когда Эквадор вступал в качественно новый этап своего экономического развития - в "эпоху нефти". 

...На одной из площадей Гуаякиля установлен скромный, но выразительный памятник индейскому вождю Гуаясу и его жене Киль, которые правили в этих местах до прихода испанских конкистадоров (их имена и дали название городу). Голова вождя высоко поднята, мужественный взор устремлен вперед, в одной руке он держит копье, другую положил на голову Киль, стоящей рядом на коленях в скорбной позе. Гуаяс и Киль предпочли смерть плену и неволе. Этот памятник - символ национального достоинства эквадорского народа. И как знать, может, именно от гордых индейцев, сражавшихся насмерть с чужеземными захватчиками много веков назад, и пошел известный ныне на весь мир девиз: "Лучше умереть стоя!" 

В наши дни каменное изваяние Гуаяса обретает особую значимость: подобно индейскому вождю, народ Эквадора не согнулся под ударами исторической судьбы, не сдался на милость неоколонизаторов - иностранного капитала, транснациональных компаний. У него еще недостаточно сил, чтобы победить врагов, тормозящих прогресс родины. Но он верит в лучшее будущее и борется за то, чтобы приблизить это время.




Эсмеральдас: от изумрудов - к нефти


- Съездить в Эсмеральдас тебе просто необходимо, - сказал Хосе Солис. - Интереснейший там народ - самобытный, мятежный, независимый. В "Изумрудной провинции" нога испанского конкистадора впервые ступила на эквадорскую землю, - это сделал Бартоломе Руис 21 сентября 1526 года в месте, названном им Сан-Матео. Эсмеральдас одной из первых провинций освободилась от испанского колониального гнета. В наше время провинция отождествляется с Большой нефтью: около города находится главный нефтеперегонный завод, а через новый порт эквадорская нефть вывозится за границу. Там предельно обнажены социальные противоречия, в тисках которых задыхаются все наши провинциальные города. Да и по дороге увидишь много интересного. 

...Машина резво бежит по шоссе, которое порой кажется белым - так ослепительно светит солнце. К слову сказать, в Эквадоре не только хорошие дороги. В отличие от многих других латиноамериканских стран там достаточно высока водительская дисциплина. Можно проехать полторы сотни километров - и никаких тебе постов ГАИ, никаких полицейских патрулей. Дорожные знаки на шоссе Гуаякиль - Эсмеральдас - не просто носители информации - это жизненная необходимость: и движение интенсивное, и на многих участках не дорога, а, что называется, поворот на повороте. Но даже крутые виражи не мешают сидящему за рулем Эухенио Хихону комментировать все, что проносится, пробегает или проплывает за окнами машины. 

Первый город на нашем пути - Ягуачи. Обычно про него говорят: самый старый город в провинции Гуаяс. Я бы, пожалуй, еще добавил: и, наверное, один из самых бедных. В памяти он остается прежде всего убогими домиками на сваях, со стенами из бамбуковых жердей - избушки на курьих ножках в тропическом исполнении, да и только. И еще долго вспоминаешь густой липкий аромат патоки, которым насквозь пропитан и сам городок, и его окрестности. 

Основная сельскохозяйственная культура в кантоне Ягуачи, как и в соседнем кантоне Милагро, - сахарный тростник. Зона по праву считается главной "сахарницей" страны. Неподалеку от Ягуачи находится сахарный завод "Вальдес", принадлежащий олигархическому семейству Вальдес Дилой. В кантоне Милагро другой сахарный завод - "Сан-Карлос". Третий крупный сахарный комплекс - "Астра". Три сахарных "инхенио" ("Инхенио" (исп.) - агропромышленный комплекс, включающий плантации сахарного тростника и завод по его переработке) взяли как бы в кольцо город Милагро. Они имеют в общей сложности более 100 тысяч гектаров плантаций сахарного тростника, в них занято свыше 15 тысяч трудящихся. Это район наибольшей концентрации сельскохозяйственных рабочих во всем Эквадоре. 

Поверхность в этих краях равнинная, и необозримые плантации тростника простираются до горизонта. Неожиданно сравнительно узкое шоссе превратилось в многорядную автостраду с бетонированным покрытием. Ну прямо настоящая аэродромная полоса! В некоторых местах от нее ответвлялись и скрывались в зарослях сахарного тростника асфальтированные дорожки. 

- А это и есть взлетно-посадочная полоса, - усмехнулся Эухенио. - Израильтяне постарались. В стране "трудились" две тысячи израильских "советников". Это они придумали расширить шоссе, превратив его во взлетную полосу для "кфиров". Сначала строят такие полосы, потом продают сами "кфиры". Американские торговцы оружием к нам не очень лезут со своим "товаром". Предпочитают действовать через Израиль. Но мы-то знаем, что это одна мафия... 

Вскоре аграрный пейзаж изменился. За окнами машины поплыли поля пожелтевшей, пожухшей на солнце кукурузы. Потом зелень полей опять стала ярче, сочнее, и вот уже по обе стороны дороги раскинулся сплошной изумрудный ковер. 

- Подъезжаем к городу Хухан, центру рисоводческой зоны, - прокомментировал Эухенио. 

Сахарный тростник, кукуруза, рис... Однако тропическое побережье Эквадора немыслимо без бананов и какао. И действительно, тут и там видны банановые рощицы, и кое-где в изумрудный ковер рисовых полей вкраплены высокие деревья и в тени бананов, и под сенью деревьев прячутся от солнца деревца какао. А обочину шоссе местные крестьяне используют для просушки початков кукурузы и какао-бобов - и сухо, и продувает... 

Бабаойо, административный центр провинции Лос-Риос, местные жители называют "бедной столицей богатой провинции". Помнится, я поразился тому, что на улицах города через каждые два-три квартала стояли полицейские патрули во всеоружии. Выяснилось, что незадолго до этого население окраинного района Баррейро разгромило здание провинциального правительства в знак протеста против того, что их "забыли", что в их районе все еще нет электричества. Волнения подавили силой, а проблемы остались... 

Километров через сорок новая остановка - городок Кеве-до. Тому, что города на нашем пути мелькали, как в калейдоскопе, удивляться не приходилось - центры соседних кантонов и даже провинций находятся в общем-то неподалеку один от другого. Скажем, от Гуаякиля до Бабаойо всего 65 километров, а от Бабаойо до Кеведо и того меньше - около 40. Кстати, весь путь от Гуаякиля до Эсмеральдаса, если верить путеводителям, - 450 километров, если же считать по километровым столбам - 497. После этого и верь календарям... 

За Кеведо погода испортилась. Посыпал мелкий дождь, впрочем, даже и не дождь вовсе, а так, водяная труха. Дальше - больше. Сначала труху сменил крупный дождь, потом все окрест затянула сплошная молочная пелена. С каждым километром сетка дождя становилась все более плотной. Участки черной, распаханной под посадки земли, ненасытно впитывавшей в себя дождевую влагу, сменились обширными плантациями африканской пальмы. Величественные растения стояли рядами, как на параде, горделиво выставив пышные гроздья семян (они используются для производства пальмового масла). Изредка мимо проносились небольшие поселки. Даже сквозь сетку дождя можно было разглядеть одну характерную особенность: на наружных стенах домов были развешаны керамические горшки и разноцветные жестяные банки с цветами. Эквадорцы вообще неравнодушны к цветам, а крестьяне побережья - в особенности. Возле каждой хижины, какой бы убогой она ни была, всегда увидишь немного цветов. Но в данном случае горшки с цветами не были данью красоте. В здешних местах цветоводство - широко распространенный промысел. Вот и вывешивают цветы в горшках прямо на стену, чтобы с дороги было видно: в доме есть цветы на продажу. И чем зажиточнее дом, тем наряднее вывешенные горшки. 

- В этой зоне большое число хозяйств принадлежит отставным военным, - рассказывал Эухенио. - В 60-х годах правительство многим из них выделило земельные участки. Одним дали "за службу", другим продали по сходной цене. Высшие офицеры обзавелись настоящими поместьями, а те, кто чином не вышел, - усадьбами небольших размеров. Высшие влились в слой латифундистов, низшие, то есть те, кому пришлось самим осваивать и обрабатывать землю, скажем сержанты, объединились в кооперативы. В сущности, произошло своего рода сращивание части командного, хотя и отставного, состава армии с местными помещиками. 

Эухенио усмехнулся и закончил шуткой: 

- До создания военно-аграрного комплекса, правда, дело не дошло. Да в этом и нет нужды - страной и без того заправляют генералы да латифундисты... 

Проскочив речку Кининде по старинному железному мосту, под которым безумствовал коричневый поток, мы углубились в крутобокие зеленые холмы. Пейзаж, несмотря на многочисленные повороты, был довольно однообразным, и оживляли его разве что бригады дорожных рабочих, которые "штопали" асфальтовое покрытие. И только когда мы очутились на противоположной стороне невысокой горной гряды и за одним из поворотов открылась излучина реки, выглянуло солнце, и сразу стало по-тропически жарко. 

Широкая река с каждым своим изгибом становилась все более могучей и раздольной. Это была знаменитая Эсмеральдас (Изумрудная река), самая протяженная и вторая после Гуаяс по полноводности на всем эквадорском побережье. Ее питает большое число притоков, среди которых есть и крупные - Гуайльябамба, Тоачи, Бланко, Кининде. Бассейн Изумрудной реки - 20 тысяч квадратных километров. А о возможностях для судоходства сам за себя говорит тот факт, что торговый порт Эсмеральдаса, административного центра провинции, стоит не на океанском берегу, а на левом берегу реки, в двух километрах от ее впадения в океан. 

Когда-то воды Эсмеральдас, может быть, и в самом деле выносили на берег драгоценные зеленые камни, от которых река и получила свое название. А может, местные индейцы просто выменивали изумруды у своих соседей - индейских племен, Населявших нынешнюю Колумбию. Но в любом случае можно понять испанских конкистадоров, назвавших реку Изумрудной: вечнозеленая растительность имеет тут столь густой зеленый цвет и так сверкает на солнце, что сравнение ее с изумрудами вполне оправдано. 

Друзья Эухенио Хихона первым делом повезли нас на берег океана отведать даров моря. Мы устроились под высоким навесом из пальмовых листьев, и мое внимание тотчас привлекло висевшее на стене изображение герба провинции Эсмеральдас. Оно было необычайно выразительным и красочным, а по манере исполнения напоминало живопись художников-примитивистов. Представьте себе, читатель, зеленый берег и на нем растущий банан, с которого свисает связка плодов. Рядом с бананом - груда фруктов, похожих на манго. Тут же - рыбы, моллюски и один из типичных цветков провинции. Над всеми этими дарами земли и омывающих ее речных и океанских вод нависает рог изобилия, из которого вытекают золотые монеты. На переднем плане на фоне Тихого океана и восходящего солнца - фигура рвущегося вперед негра с факелом Свободы в руке. Венчают герб кокосовая пальма и золотая лента с девизом: "Свободный - потому что мятежный, и потому что мятежный - великий". Словом, в гербе нашло отражение буквально все: и природные богатства края, и этнические особенности населения, и борьба негров за свободу, и символика светлого будущего. 

Из раскрытых настежь дверей ресторана далеко разносились гулкие звуки маримбы. Меня познакомили с музыкантами, и они показали инструменты, на которых играли. Главным инструментом в оркестре была маримба - ксилофон с брусочками из пальмы чонта, древесина которой отличается твердостью и особым звучанием, снизу к клавишам был приделан резонатор из трубок толстого бамбука - гуадуа. Ксилофон как две капли воды был похож на тот, что я видел у "крашеных" индейцев. 

- Этот инструмент мы называем гуаса, - объяснял руководитель оркестра, вертя в руках короткий кусок бамбука. - Внутри у него семена ачиры. Эти деревянные палочки - кунуно, а обтянутый кожей оленя барабан - бомбо... 

Были среди инструментов и еще более экзотические, скажем высушенные полые тыквы, листья апельсинового дерева, лошадиная челюсть. И звуки из них извлекались тоже самые неожиданные. Зато в целом создаваемый музыкантами ритм так и звал пуститься в пляс. Шелест листьев кокосовых пальм, легкий морской ветерок, гулкие, застывавшие в воздухе звуки маримбы - все это создавало атмосферу безмятежности, настраивало на лирический лад. 

- Жизнь без маримбы - не жизнь, - улыбнулся один из наших гостеприимных хозяев, школьный учитель Хосе Гомес. - Ее звуки бодрят, зажигают, обволакивают, они придают нашей жизни неповторимый привкус Африки. 

Да, "привкус Африки" ощущается в Эсмеральдасе на каждом шагу. Он - в музыке и танцах, в цвете кожи местных жителей, среди которых преобладают негры и мулаты, в нравах и обычаях населения, в хранимых легендах и традициях. Жители Эсмеральдаса с гордостью напоминают о том, что в свое время там существовала "негритянская республика", что 5 августа 1820 года население провинции провозгласило в приморском поселке Рио-Верде независимость от Испании, что один из кантонов носит имя легендарного Элоя Альфаро... 

Если полистать справочник для туристов, составленный Провинциальной комиссией по туризму, то может показаться, будто речь идет о самостоятельном, независимом от Эквадора государстве. Касаясь географического положения провинции, авторы пишут: "Эсмеральдас находится на крайнем северо-западе Республики Эквадор. Граничит: на севере - с Колумбией, на юге - с провинциями Манаби, Пичинча и Имбабура, на востоке - с провинциями Карчи и Имбабура, а на западе - с Тихим океаном. Площадь - 15029 квадратных километров, население (1982) - 236 150 жителей". Из того же источника узнаешь, что у провинции, оказывается, есть собственные, официально утвержденные местными властями флаг, герб и, разумеется, гимн. 

В далеком прошлом коренное население провинции - индейцы племен кара, теаона, атакама, тола и каяпа - занималось подсечным земледелием и рыболовством. А в северных районах, в бассейне реки Сантьяго, существовала довольно развитая культура Толита; ее мастера славились искусством обработки самородковых металлов - меди, золота. Ценные образцы их мастерства в области обработки золота, а также изделия из керамики были не так давно найдены на острове Толита, в дельте реки Сантьяго, после чего остров был объявлен национальным заповедником. И сегодня небольшие группы индейцев каяпа обитают по берегам рек Рио-Верде, Муисне, Канаде, Кохимиес. Но основные их поселения разбросаны вдоль реки Каяпас. Ее воды и воды ее притоков золотоносны, потому-то на их берегах испокон века находили и мыли золото - сначала индейцы, потом старатели, а в 30-40-х годах там действовала английская компания "Плайя де оро майнинг", имевшая концессию на добычу золота во всем бассейне реки Сантьяго. 

Еще в стародавние времена обитатели провинции Эсмеральдас вели широкий товарообмен с другими индейскими племенами. Этому благоприятствовали природные условия: сравнительно ровная поверхность, отсутствие высоких горных хребтов, разветвленная речная сеть, а особенно то обстоятельство, что крупные реки, например Сантьяго, Эсмеральдас, Матахе и Мира, зарождаясь на западных склонах Анд, несли свои воды к Тихому океану. Их долины и служили основными торговыми путями. Индейские племена поддерживали торговые связи и с империей Чиму, существовавшей в районе нынешнего перуанского города Трухильо. Жители Чиму были хорошими мореходами и на своих бальсовых плотах приплывали в Эсмеральдас за хлопком и драгоценными камнями. 

В отличие от населения горных районов основу питания индейцев побережья составляли рыба и различные дары моря, отчасти мясо домашних животных, продукты охоты. Там не было недостатка в сельскохозяйственных продуктах, поскольку на побережье выращивались маниок, земляной орех, камоте, кабачки, кукуруза, а также в изобилии росли тропические фрукты - авокадо, ананасы, чиримойя, гуанабо, папайя, гуанабана и др. Как и в Сьерре, индейцы побережья в больших количествах потребляли алкогольную бражку с той разницей, что в Сьерре она изготовлялась из кукурузы и называлась "чичей", а на побережье ее приготовляли из пережеванного и забродившего маниока и называли "масато". 










'Купите, сеньор, парочку ананасов!..'




За жителями Эсмеральдаса - уже нашими современниками - укрепилась слава людей мятежных, независимых. Сами они с гордостью подчеркивают, что именно в Эсмеральдасе, как ни в одном другом районе Эквадора, силен унаследованный от предков дух свободолюбия и автономизма, эдакого, по словам одного из моих собеседников, "противостояния центральным властям". Впрочем, для подобного "противостояния" у местного населения есть серьезные основания. 

Вплоть до середины нынешнего века провинция была одним из главных производителей-бананов, а порт Сан-Лоренсо, находящийся в устье реки Сантьяго, неподалеку от границы с Колумбией, считался "первым банановым портом" страны. Он отвечал всем требованиям "экспортного" порта: выгодным по сравнению со всеми остальными портами побережья географическим положением, относительной близостью к Панамскому каналу, железнодорожной связью с внутренними районами (с Ибаррой и Кито). Однако постепенное экономическое возвышение города Эсмеральдаса помогло его деловым кругам, и прежде всего экспортерам бананов, под предлогом необходимости создания "полюса развития" добиться объявления их города "свободным банановым портом". Тем самым экспортеры Эсмеральдаса получили важные финансовые преимущества: они освобождались от экспортных пошлин при вывозе бананов высококачественного сорта "гросс мишель" и платили в казну налог только с экспорта бананов сорта "кавеидиш". 

Очень скоро у Эсмеральдаса появился куда более опасный соперник, чем Сан-Лоренсо. В ожесточенную борьбу за "банановое первенство" вступили могущественные финансовые группы Гуаякиля. Победу в этой схватке олигархий Севера и Юга одержала последняя, и в 1964 году правительство приняло специальный закон, запретивший создавать во всей провинции Эсмеральдас промышленные плантации бананов в целях экспорта. 

В результате создалось парадоксальное, противоречащее здравому смыслу положение: в провинции, природные условия которой максимально благоприятствуют выращиванию бананов, их не только не выращивают - их "импортируют" из других провинций - Пичинчи, Манаби, Лос-Риос. Бананы для внутреннего (!) потребления привозят и в Эсмеральдас, везут и дальше, до самого Сан-Лоренсо. 

Ну а пока Эсмеральдас и Гуаякиль "выясняли отношения", Сан-Лоренсо захирел окончательно. Правда, ныне и там, в бухте Пайлон, появился современный причал, но вывозится через него главным образом деловая древесина. В последнее время у жителей Сан-Лоренсо родились новые надежды. Они связаны с планами создания "межокеанского пути", который позволил бы соединить Тихий и Атлантический океаны: начавшись в Сан-Лоренсо, путешествие продолжалось бы сначала по железной дороге, затем по шоссе, а потом по рекам Путумайо и Амазонке... 

В 1971 году началось и углубление бухты Эсмеральдаса, и создание внутренней гавани. Годом позже на окраине города рабочие приступили к строительству крупного нефтеперегонного завода. Это вызвало волну миграции сельского населения в город. В надежде получить работу сюда потянулись люди не только из других кантонов провинции, но практически из всех районов страны. А когда в сентябре 1978 года Эквадорский институт электрификации при содействии итальянской компании "Чи-джи-э" начал строительство теплоэлектростанции мощностью 125 тысяч кВт, приток вчерашних крестьян и сельскохозяйственных рабочих усилился еще больше. В конечном счете это привело к ранее не наблюдавшемуся социальному явлению, а именно к размыванию сложившегося в городе хотя и небольшого, но сплоченного отряда промышленных рабочих: в середине 70-х годов в Эсмеральдасе процент трудящихся, организованных в профсоюзы, по отношению к общему их числу был самым высоким в провинции, к началу 80-х годов положение в корне изменилось. 

После превращения Эсмеральдаса в нефтяной порт в провинции ускоренными темпами стала создаваться инфраструктура - прокладывались дороги, в прибрежных зонах появились хозяйства по выращиванию креветок, а в более отдаленных - оживилось сельское хозяйство, в частности животноводство. Кое-где возникли новые небольшие предприятия по первичной обработке древесины. Пользуясь тем, что они нуждались в сырье, "транснационалы", обосновавшиеся в районе Сан-Лоренсо, принялись еще безжалостнее, чем раньше, сводить леса в погоне за ценной древесиной; хищническое уничтожение лесов продолжается и поныне. 

"Полюс развития" в Эсмеральдасе был создан. Основу его составили нефтеперегонный завод и новый морской порт. Для экспорта нефти, поступающей по трансандинскому нефтепроводу с месторождения Лаго-Агрио в эквадорской сельве на востоке страны, в нескольких километрах от города, в зоне Балао, были сооружены шесть нефтехранилищ общей емкостью около двух миллионов баррелей. Оттуда по подводным нефтепроводам "черное золото" поступает в танкеры. Первая партия нефти была вывезена через Балао в 1972 году. Завод же, построенный государственной нефтяной корпорацией при содействии японской фирмы "Киодо кемикл инджиниринг констракшн", дал первую продукцию пятью годами позже. И хотя он считается одним из самых современных в мире и может перерабатывать 55 600 баррелей нефти в сутки, уже через несколько лет стали разрабатываться планы его расширения. Поскольку же в продукции завода - бензине, дизельном топливе, керосине, мазуте, жидком газе - особенно нуждаются центральные районы страны, то был сооружен многоканальный нефтепровод Эсмеральдас - Кито. 

Что касается морского порта, то по завершении первой очереди строительства он располагал двумя причалами, специальным причалом для контейнерных перевозок, складскими помещениями, административными зданиями. Кстати, территория порта площадью 78 гектаров была намыта, то есть отвоевана у моря. Когда я был в Эсмеральдасе, там уже велись работы по второй очереди проекта. Она предусматривала создание "зоны свободной торговли", гавани для мелких рыболовецких судов, дорожной инфраструктуры, а также строительство моста через реку Эемеральдас. 

Но с созданием "полюса развития" жизнь коренного населения Эсмеральдаса, а тем более тысяч "пришлых" эквадорцев отнюдь не улучшилась. Вот как описывал положение, сложившееся в главном городе "Изумрудной провинции", автор "Письма из Эсмеральдаса", которое гуаякильская газета "Пуэбло", орган эквадорских коммунистов, опубликовала в конце 1982 года: 

"В Эсмеральдасе в числе других важных объектов значатся государственный нефтеперегонный завод, лучший порт побережья, теплоэлектростанция, включенная в общую энергосистему страны. Однако город "славится" не этим. В Эсмеральдасе - самый высокий показатель детской смертности, а уровень безработицы составляет 50%. Есть больница на 40 коек для 200-тысячного населения. Есть станция водоснабжения, спроектированная на 30 тысяч жителей. Есть порт, через который ничего не экспортируется, так как нам запретили сажать бананы. Есть электростанция, энергией которой пользуются другие провинции. Через нас вывозится нефть, но ни одна организация не получает ни сентаво от ее экспорта... 

В 1967 году более 20 тысяч участников всеобщей стачки вышли на улицу, требуя строительства новой водоочистительной станции, создания современной пожарной службы и т. д. Но борьба не увенчалась успехом. Поныне только 15% жилищ в городе имеют канализацию. У 40% населения нет электрического освещения, а у 70% - водопровода. Только половина городских улиц заасфальтирована. Пять тысяч детей не учатся - нет школ и нет учителей. 20 % лесных богатств отданы на откуп иностранным компаниям. 70% пригодных к обработке земель - в руках помещиков. Вот те основные беды, - заключал автор письма, - от которых страдает население нашей зеленой провинции и города, нареченного "полюсом развития"".




Нефтяные парадоксы и несбывшиеся надежды


- Возрождение Эквадора всегда начиналось с новых сфер деятельности, в частности с новых сельскохозяйственных культур. Сначала это был рис, потом какао, бананы, наконец, кофе. Каждый раз новая культура внедрялась для того, чтобы компенсировать ущерб от потерянного урожая, от потерь в результате падения цен на мировом рынке, торговой конкуренции и так далее, - говорил мне в начале 70-х годов тогдашний Генеральный секретарь ЦК Компартии Эквадора Педро Саад. - Наша страна как пробка: она погружается в воду, но никогда не тонет. Теперь вот правящие круги рассчитывают с помощью нефти и природного газа выправить ухудшающееся экономическое положение. Они полагают, будто им удастся поставить "пробку" на надежный экономический якорь, не меняя социально-экономической структуры общества и не преодолев зависимости от империализма США... 

Начало эксплуатации эквадорской нефти относится к 1912 году, когда в Анконе, на полуострове Санта-Элена, в ста километрах к западу от Гуаякиля, обосновалась английская компания "Англо-экуадориэн ойлфилдс", или попросту - "Англо". Она получила концессию на эксплуатацию четырех зон нефтяного месторождения и вместе с англо-голландским концерном "Ройял датч-шелл" стала вести добычу и сбывать нефть и нефтепродукты. 

Золотые песчаные пляжи модного курорта и сегодня чередуются с качалками, черпающими "черное золото" из недр полуострова. От Анкона, где располагалась штаб-квартира "Англо", до Салинаса, где находится резиденция бананового короля Новоа, - рукой подать. По этой простой причине вплоть до середины 70-х годов Санта-Элена служила символом единства местной олигархии и иностранных монополий. 

Долгое время страна не имела законодательства, которое ограничивало бы хозяйничанье иностранных нефтяных компаний. Закон, принятый в 1937 году под давлением демократических сил, был скорее формальным документом, нежели действенным инструментом защиты национальных богатств. 

Стремясь привлечь иностранный капитал к разведке на нефть, правящие круги Эквадора предоставляли ему такие льготы, о каких он мог только мечтать: 10 миллионов гектаров, то есть более трети национальной территории, было отдано иностранным нефтяным компаниям в концессии практически за бесценок правительствами Отто Аросемены и Веласко Ибарры. Компании "Бритиш петролеум", "Стандард ойл", "Тексако петролеум", "Галф ойл" и другие, менее значительные, устанавливали на побережье, в Гуаякильском заливе, на северо-востоке свои собственные законы. В случае эксплуатации обнаруженных месторождений компании должны были отчислять в эквадорскую казну всего лишь 5-6% прибылей. Эквадорское государство не могло ни повышать этот процент, ни облагать компании новыми налогами. Немудрено, что иностранный капитал не преминул воспользоваться "приглашением". В 1981 году иностранные компании приступили к нефтеразведке в северо-восточных районах и действовали с такой уверенностью, будто знали достоверно, где таятся богатые залежи "черного золота". 

В 1967 году в местечке Лаго-Агрио (провинция Напо) мощно зафонтанировала нефтяная скважина, пробуренная техниками консорциума из двух американских компаний - "Тексако петролеум" и "Галф ойл". Вот когда началась настоящая "нефтяная история" Эквадора! Иностранные компании ринулись на эквадорский северо-восток, в сельву, стараясь поспеть к дележу "нефтяного пирога". Но они опоздали - господствующие позиции захватили "Тексако" и "Галф". 

Необходимость оградить интересы эквадорского государства стала очевидной, и в 1969 году был подготовлен проект нового закона о нефти. В основных чертах он предусматривал возвращение в руки нации 60% площадей, отданных в концессии иностранным компаниям, увеличение доли эквадорского государства в их прибылях, а также создание Эквадорской государственной нефтяной корпорации. Нечего и говорить, что нефтяные спруты встретили законопроект в штыки. Два года велась вокруг него ожесточенная борьба. Только в 1971 году президент Веласко Ибарра подписал его, но вследствие маневров нефтяных компаний этот законопроект, так же как и закон 1937 года, остался на бумаге. 

Коррупция, следовавшие одно за другим разоблачения финансовых махинаций, в которых погрязли правящие круги, темные сделки с нефтяными компаниями, особенно при президенте Отто Аросемене (1966-1968), не говоря уже об откровенно грабительской политике "транснационалов", - все это побудило патриотически настроенные военные круги свергнуть Веласко Ибарру и взять власть в свои руки. 

Это произошло в феврале 1972 года. А уже 6 июня военное правительство приняло так называемые "Переходные положения" (декрет № 430) -они дополнили закон об энергетических ресурсах, внеся в него существенные изменения, и не на словах, а на деле ввели его в силу. Около 90% площадей, отданных ранее в концессии нефтяным компаниям, возвращались под контроль государства. Для новых концессий на нефтеразведку устанавливался предел в 200 тысяч гектаров, а вести добычу "черного золота" компании могли на площади, не превышавшей 160 тысяч гектаров. Почти до 60% были повышены налоги на их доходы от эксплуатации нефтяных месторождений. Исходя из того что при интенсивной добыче порядка 250 тысяч баррелей в сутки запасы нефти иссякнут через 20 лет, общий объем добычи был ограничен 210 тысячами баррелей. 

"Переходные положения", таким образом, расчищали путь для более эффективного участия эквадорского государства в эксплуатации нефтяных богатств. В экономической судьбе страны, славившейся бананами, какао и кофе, произошел крутой поворот. Поэтому 6 июня было провозглашено Днем национального суверенитета. 

В сентябре того же года с японской фирмой "Кавасаки кисеи кайся" военное правительство подписало соглашение о создании смешанной компании нефтеналивного флота - ФЛОПЕК. Позже государство взяло на себя поставки на внутренний рынок горючего и сжиженного газа и перевозку половины экспортируемой нефти. Процесс укрепления государственного сектора шел вширь и вглубь. 

Но особое значение имело принятие декрета о создании Эквадорской государственной нефтяной корпорации (ЭГНК). Она начала свою деятельность в 1972 году, а уже через два года настолько крепко стояла на ногах, что сама вела разведку и добычу нефти и осуществляла ее поставки на внешние рынки. Выкупив в июле 1974 года 25% акций консорциума "Тексако-Галф", ЭГНК превратилась в совладельца накопленных им резервов нефти и получила доступ к современной нефтяной технологии; сам консорциум стал тройственным - у "Тексако" и "Галф" осталось по 37,5% акций. Последующее вступление Эквадора в ОПЕК - Организацию стран-экспортеров нефти (1973) и в ОЛАДЕ - Латиноамериканскую организацию по энергетике позволило стране расширить свои внешнеэкономические связи, повысило ее авторитет на международной арене. 

Уроженец провинциального местечка Пухили, человек скромного социального происхождения, генерал Гильермо Родригес Лара, возглавивший "эквадорскую революцию", сумел преодолеть противодействие консервативного крыла военных кругов и создать в стране и за ее пределами образ националистического правительства, линия которого вроде бы совпадала с перуанской. В самом деле, военный режим с первых своих шагов проводил твердую политику в отношении возвращения в руки нации нефтяных богатств и сохранения за ней всех прав и благ от их эксплуатации. В этом действительно было явное совпадение с аналогичными шагами перуанского военного режима на том этапе, когда его возглавлял генерал Веласко Альварадо. 

Но были и не менее существенные отличия. Эквадор не пошел по пути национализации собственности иностранных нефтяных компаний, не стал проводить политику "контракты вместо концессий". Он сначала изменил режим эксплуатации нефтяных месторождений, до этого благоприятствовавший иностранным компаниям, а затем заменил его новым, основанным на принципах смешанной экономики. "Эквадор, - отмечает Генеральный секретарь ЦК Компартии Эквадора Рене Може Москера, - будучи страной так называемого зависимого капитализма, не смог сам, своими силами освоить эти богатства. Ему пришлось делиться ими с транснациональными корпорациями, которые быстро протянули свои щупальца к нефтяным ресурсам страны". 

Но и при вынужденных отступлениях и ограничениях новый режим эксплуатации нефтяных богатств принес стране огромные выгоды. 

Позже осуществление других реформ, финансовых и экономических, дало наблюдателям повод увидеть сходство с бразильской линией, суть которой можно выразить тремя словами: "Развитие любой ценой". В действительности линия военного правительства Родригеса Лары была собственной - эквадорской - линией. Объяснялась она, на мой взгляд, сложным положением самого военного режима. Он находился в сущности меж двух огней: олигархия отказывала ему в своем доверии, потому что теперь военные круги не были слепыми защитниками ее, и только ее, интересов; народные же массы не прониклись к нему достаточным доверием, потому что, раздираемое внутренними противоречиями, оно не определяло четко своей позиции, проявляло колебания и непоследовательность, уступало нажиму олигархии и "транснационалов", а главное - много обещало, а делало гораздо меньше обещанного. 

События, связанные с борьбой вокруг эквадорской нефти в период между 1972 и 1976 годами, дают ключ к пониманию того, что произошло в дальнейшем как в экономической, так и в политической жизни страны. 

В 1972 году был сдан в эксплуатацию нефтепровод протяженностью 503 километра. Он был построен американской компанией "Уильям бразерс" и соединил месторождение Лаго-Агрио с нефтяным портом Балао на окраине Эсмеральдаса. Один из самых высокогорных в мире, этот нефтепровод пересекает Анды на высоте 4063 метра над уровнем моря. С вводом комплекса в эксплуатацию эквадорская нефть рекой потекла к побережью. 

Вот тут-то "Тексако-Галф" и раскрыл свои истинные намерения. В 1972 году консорциум добыл всего около 7 миллионов баррелей нефти - втрое меньше по сравнению с маломощной компанией "Агуарико-Пастаса". Зато в следующем году на его долю пришлось 75 миллионов баррелей нефти - в одиннадцать с лишним раз больше, тогда как "Агуарико-Пастаса" сошла со сцены, вынужденная продать свои акции "Тексако-Галф". В целом же по стране добыча нефти выросла лишь за 1973 год с 28 миллионов до 76 миллионов баррелей. 

А что происходило в это время на побережье, на полуострове Санта-Элена? Там добыча нефти сокращалась, и относилось это ко всем компаниям, в первую очередь к "Англо" и ЭГНК - С 1973 по 1976 год годовой объем нефтедобычи "Англо" сократился на четверть, еще больше - на одну треть - снизился уровень производства ЭГНК. 

Из всего этого ясно, что экономическая судьба страны теперь будет зависеть от нефтяных месторождений северо-восточных районов. А там полновластными хозяевами чувствовали себя "Тексако" и "Галф"... 

Но вернемся к Эквадорской государственной нефтяной корпорации. С первых дней существования "транснационалы" повели против нее враждебную кампанию. С целью заставить правительство Родригеса Лары отказаться от курса на защиту национальных природных богатств и ослабить позиции ЭГНК они использовали колебания правительства, его непоследовательность в проведении экономических реформ, а также внутренние противоречия военного режима, прибегали ко всевозможным маневрам, шантажу, даже саботажу. В 1974 году, когда капиталистический мир переживал острый энергетический кризис, когда цены на нефть росли не по дням, а по часам, когда за баррель сырой нефти платили по 30 и больше долларов, "Тексако" и "Галф" сократили добычу нефти, в результате чего эквадорская казна потеряла часть доходов, на которые она так рассчитывала. 

От американских компаний не отставала "Англо". Контролируемые ею зоны нефтедобычи на полуострове Санта-Элена к началу 1976 года перешли под контроль ЭГНК, и в течение того же года в руки государственной корпорации должны были перейти также и ее производственные мощности в Анконе. Однако, срывая заключенное соглашение о передаче ее предприятий в Анконе эквадорскому государству, "Англо" уже в январе 1975 года принялась демонтировать оборудование и продавать его как "металлолом, пригодный к использованию". 

И все-таки, несмотря на противодействие "транснационалов", ЭГНК расширяла свои позиции, возрастал ее вклад в государственный бюджет. Налицо парадокс: при общем сокращении объемов добычи нефти валютные поступления от ее экспорта увеличивались. Объяснялось это кажущееся противоречие не только благоприятной для экспортеров нефти конъюнктурой на мировом рынке - нефтяной парадокс был следствием и отражением экономических реальностей страны, происходивших в ней процессов. 

Начиная с середины 1972 года, то есть с момента вывоза за границу первой партии нефти, она стала рассматриваться в Эквадоре как главное национальное богатство. В 1974 году доходы от ее экспорта составили свыше 58% валютных поступлений страны. (В дальнейшем нефть давала ежегодно в среднем 45% валютных поступлений.) Поэтому-то на саботаж нефтяных компаний военное правительство Родригеса Лары отвечало твердыми мерами по защите интересов эквадорского государства. "Транснационалы" вынуждены были возвратить почти все земли, какие ранее им были отданы в концессии: к началу 1975 года из 10 миллионов гектаров в их руках оставалось немногим более 1 миллиона. В результате повышения прямых и косвенных налогов они теперь отчисляли в эквадорскую казну до 80% прибылей. "Тексако-Галф" пришлось расстаться с 25% своих акций... 

В итоге только с 1972 по 1976 год Эквадор получил от вывоза нефти в общей сложности почти полтора миллиарда долларов! 

Нефтедолларовый ливень, разразившийся над Эквадором, побудил многих обозревателей переокрестить страну мифического Эльдорадо в Ойлдорадо. На доходы от экспорта нефти возлагали большие надежды, с. ними связывали обширные планы промышленного и социального развития. Нефть, говорили поклонники Ойлдорадо, может принести Эквадору больше благ, оказать большее воздействие на его экономическое развитие, чем во многих других государствах Латинской Америки, по той простой причине, что население страны сравнительно невелико, внутренние потребности ниже по сравнению, скажем, с более развитыми соседями - Колумбией и Перу, а запасы нефти весьма значительны. 

Уместно заметить, что в середине 70-х годов предварительные оценки запасов "черного золота" в Эквадоре колебались от полутора до 3,5 миллиарда баррелей. Позднее эксперты остановились на цифре 1,4 миллиарда баррелей. Речь идет, разумеется, о запасах только легкой нефти и, повторяю, о весьма приблизительных оценках. 

Эксплуатация нефтяных ресурсов дала мощный толчок эквадорской экономике - промышленному развитию, строительству, производству товаров широкого потребления, ведь более четверти всех доходов от нефти отчислялось в Национальный фонд развития. Эквадорская государственная нефтяная корпорация смогла финансировать такие крупные проекты, как проведение нефтеразведки, сооружение комплекса по производству аммиачных удобрений и нефтепроводов, связавших столицу с месторождением Шушуфинди и с городом Эсмеральдас; их осуществление обошлось более чем в 400 миллионов долларов. 

Рост доходов от экспорта нефти позволил увеличить государственные ассигнования и на развитие сельского хозяйства. Однако, с одной стороны, эти ассигнования способствовали обогащению землевладельческой олигархии, ибо помещики вкладывали предоставлявшиеся им кредиты не в сельскохозяйственное производство, а в непроизводительные, но более выгодные сферы (торговля, гостиничное дело и т. п.). А с другой - и тут мы сталкиваемся с еще одним нефтяным парадоксом, - "нефтяное чудо", обеспечившее широкий приток в страну нефтедолларов, сделало менее острой необходимость коренной перестройки системы помещичьего землевладения. Это в свою очередь привело к существенным сдвигам в составе населения: из-за усилившегося бегства крестьян из деревни в город сельское население на протяжении "нефтяного" десятилетия, то есть 70-х годов, сократилось на 16%. 

После выкупа 25% акций "Тексако-Галф" министерство природных ресурсов и энергетики, которое возглавлял один из наиболее прогрессивных деятелей военного режима, капитан ВМС Харрин Ампудиа, подготовило законопроект о выкупе еще 26% акций американских компаний. Но подписан он не был: "Тексако" и "Галф", стремясь не допустить, чтобы эквадорское государство осуществляло абсолютный контроль за их деятельностью, добились отставки Харрина Ампудиа. Вдвойне примечательно, что сделано это было как раз в тот момент, когда он был президентом ОПЕК!.. 

Националистический импульс военного режима все больше ослабевал, а его колебания проявлялись все сильнее. Под нажимом олигархии и "транснационалов" отстранялись от активного участия в управлении государством прогрессивно настроенные руководители вооруженных сил. 11 января 1976 года подал в отставку и сам президент Родригес Лара. В результате "бескровного переворота" к власти пришел военный "триумвират" (так называемый высший правительственный совет) во главе с вице-адмиралом А. Поведой Бурбано, не скрывавшим своих консервативных взглядов и проамериканских симпатий. Этот "триумвират" и ввел корабль националистических реформ в тихую гавань защиты интересов эквадорской национальной буржуазии. 

"Триумвират" не стал поворачивать круто вправо руль нефтяной политики. Однако разработанный при прежнем правительстве законопроект о полной национализации консорциума "Тексако-Галф" был положен под сукно, и от имени нового правительства сделано официальное заявление, что никакого подобного законопроекта... "не существует". Вместе с тем "триумвират" не мог не принимать во внимание двух моментов, чрезвычайно важных как для судьбы самого военного режима, так и для интересов эквадорской буржуазии: усиливавшегося в стране движения за национализацию "Тексако-Галф", с одной стороны, и отношений, которые складывались с американским консорциумом, - с другой. 

Демократическая общественность Эквадора все активнее выступала за национализацию "Тексако-Галф", считая его главным среди империалистических хищников. В стране возник Патриотический фронт борьбы за национализацию нефтяной промышленности, в котором участвовали политические партии, профсоюзы, демократические общественные организации, представители широких слоев населения - трудящихся, средних слоев, студенчества, интеллигенции. Да и в рядах офицерства все еще давали себя знать националистические, антиимпериалистические настроения, проявлявшиеся в требовании продолжать осуществление экономических и социальных реформ, в которых нуждалась страна. 

Что касается демократических сил и патриотически настроенных офицеров, то в отношении их "триумвират" не стеснялся: народные манифестации разгоняла полиция, левых офицеров увольняли в отставку. 

Сложнее обстояло дело с "Тексако-Галф". Хозяева американских компаний, сознавая, что превратить Эквадорскую государственную нефтяную корпорацию в соучастника разграбления природных богатств Эквадора не удастся, не прекращали кампании по дискредитации государственного сектора. Они твердили, что ЭГНК, мол, не сможет организовать сбыт нефти на внешних рынках (К этому времени основными рынками сбыта эквадорской нефти стали Антильские острова (48%), где велась ее переработка, США (21%), Япония (около 21%) и Чили (10%)), не сумеет "рационально хозяйничать", не справится с проведением нефтеразведки собственными силами и т. д. "Тексако" и "Галф" прибегали к различным маневрам с целью закрыть для ЭГНК внешние рынки, и были времена, когда корпорация действительно не могла продать свою нефть. Одновременно и сами компании не раз саботировали экспорт "своей" нефти. 

Нефтяные спруты добивались для себя все новых и новых льгот. После отстранения от власти Родригеса Лары они сочли, что приспело время "реконкисты", и стали выдвигать требования, которые не просто ущемляли экономические интересы Эквадора, но были откровенным посягательством на его национальный суверенитет. Они требовали не только снижения налогов на добычу и экспорт "их" нефти, не только отказа Эквадора от какого-либо сотрудничества с социалистическими странами - они целили в самую сердцевину проведенных военными кругами реформ - в государственный сектор. 

В январе 1976 года "Тексако" и "Галф" потребовали снизить более чем на доллар цену на добываемую ими нефть. Они мотивировали это тем, что, дескать, "низкий уровень прибылей" не позволяет поддерживать добычу на установленном правительством уровне в 210 тысяч баррелей в сутки и вести разведку новых месторождений. Между тем ЭГНК было доподлинно известно, что только с августа 1972 по январь 1975 года чистая прибыль двух компаний составила почти 120 миллионов долларов. 

Руководители ЭГНК понимали, что вопрос о ценах был лишь ширмой, прикрывавшей главную цель наступления "транснационалов" - изменить закон об энергетических ресурсах. Их требования говорили сами за себя: отстранить ЭГНК от определения нефтяной политики эквадорского государства; ввести так называемые оперативные контракты, то есть по существу вернуться к практике концессий; разрешить компаниям заключать до трех контрактов, что позволило бы каждой из них иметь в своем распоряжении до 600 тысяч гектаров нефтеносных земель; аннулировать право эквадорского государства безвозмездно получать все оборудование компаний, когда те покидают страну, иными словами, заставить его выплачивать компенсацию; наконец, отменить обязанность компаний сначала удовлетворять потребности в нефти внутреннего рынка и только после этого ее экспортировать. Нетрудно видеть, что подобная "реформа" законодательства ущемила бы самым непосредственным образом коренные интересы экономического развития, существенно ограничила бы самостоятельность и суверенитет Эквадора. 

Позиция "Тексако" и "Галф" вызывала не только возмущение общественности, но и недовольство самого военного "триумвирата": ведь речь шла фактически об открытом отказе американских монополий от взятых на себя обязательств. К середине 1976 года противоречия между эквадорским государством и "Тексако-Галф" резко обострились. Причиной тому был прямой саботаж американских компаний, по вине которых на протяжении первых шести месяцев среднесуточная добыча составляла лишь 155 тысяч баррелей, а в июле упала до критического уровня - 115 тысяч баррелей. 

Нетрудно представить себе, что означала для эквадорской казны потеря "твердых" доходов в виде налогов на экспорт почти 100 тысяч баррелей "черного золота"! Резкое сокращение запланированных бюджетных поступлений ставило под угрозу продолжение осуществлявшихся крупномасштабных проектов развития промышленности, гидроэнергетики, транспортной инфраструктуры. Одновременно это грозило обострением социальной обстановки в стране, новой высокой волной забастовочной борьбы трудящихся, новым подъемом общедемократического движения. Допустить такое правящие круги Эквадора, разумеется, не могли. 

В июле 1976 года по распоряжению министра природных ресурсов и энергетики ЭГНК наложила эмбарго на 940 тысяч баррелей нефти, находившейся на борту танкера "Галф ойл". Это было сделано на основании декрета, принятого еще в апреле 1975 года, но до сих пор не применявшегося. А он предусматривал, что независимо от уровня суточной добычи нефти каждым из трех участников нефтяного пула - "Тексако", "Галф" и ЭГНК - государственная корпорация должна была получать причитающиеся ей 25% от установленного законом объема добычи. Оказалось, что лишь за 1975 год ЭГНК недополучила от "Тексако" и "Галф" более 2 миллионов баррелей сырой нефти. Теперь эквадорское государство потребовало вернуть "должок". 

Последующие события разворачивались стремительно. ЭГНК продала экспроприированную нефть американской компании "Атлантик ричфилд". Тогда "Галф" возбудила в Лос-Анджелесе против "Атлантик ричфилд" судебное дело, предъявив ей иск на 5 миллионов долларов и обвинив ее в том, что она якобы "при помощи силы и подкупа" заполучила нефть, принадлежавшую "Галф"; одновременно "Галф" продолжала саботировать экспорт нефти. На переговорах с правительством Эквадора "Галф", задолжавшая эквадорской казне 82 миллиона долларов, пыталась использовать это обстоятельство в качестве орудия нажима. Но шантаж провалился. Военный "триумвират" потребовал от "старших партнеров" ЭГНК строгого соблюдения договорных обязательств и принял решение прервать всякий диалог с "Галф", если та не прекратит судебного дела против "Атлантик ричфилд". 

Положение осложнялось тем, что судебно-финансовый шантаж "Галф" сопровождался вылазками местной реакции, требовавшей "возвращения к конституционному режиму" и не скрывавшей намерения обратить вспять те позитивные перемены, которые произошли в стране за время пребывания у власти вооруженных сил. Газета "Меркурио", выходящая в городе Куэнке, имела все основания писать в те дни: "Только немедленная национализация нефти даст эквадорскому правительству народную опору, чтобы противостоять наступлению реакции, откровенному бойкоту со стороны "Тексако-Галф" и предательским попыткам дискредитировать Эквадорскую государственную нефтяную корпорацию". 










Здесь начинается город Куэнка




В конце концов в мае 1977 года эквадорское государство установило контроль над активами "Галф". В результате ЭГНК и "Тексако" поменялись ролями: первая, располагая теперь 62,5% акций консорциума, превратилась в "старшего партнера", а второй пришлось довольствоваться положением "партнера младшего". 

Итак, "Галф" "ушли", а "Тексако" осталась. Но не случайно говорится, что хрен редьки не слаще. Вскоре выяснилось, что "Тексако" - хищник помасштабнее, чем "Галф": только за неполный 1977 год она умудрилась вывезти незаконным путем из Эквадора 4,5 миллиона баррелей нефти. Пришлось властям приструнивать и "Тексако". 

Вспоминается одна из встреч в Эквадорской государственной нефтяной корпорации. Моим собеседником был заведующий отделом общественных связей Энрике Проаньо. 

- Корпорация, - рассказывал он, - стала своего рода символом эквадорского национализма, выразителем суверенитета эквадорского народа. Благодаря ее деятельности удалось заложить основы для развития подлинно национальной нефтяной промышленности и освобождения от технологической зависимости от "транснационалов". 

- Синие буквы "ЭГНК" на желтом фоне в красном овале - символ корпорации - встречаются на каждом шагу и убедительно говорят о произошедших в Эквадоре переменах, - сказал я. - Но почему кое-где попадаются вывески "Англо"? 

- Она еще "присутствует" в сфере сбыта нефтепродуктов. На одном из своих предприятий она перерабатывает около 40 тысяч баррелей нефти, - ответил Проаньо. - Но это уже не играет большой роли. И не только потому, что скоро вся переработка нефти будет в руках эквадорцев. Главное в том, что раньше "Англо" вместе с "Галф" и "Тексако" господствовали на нашем внутреннем рынке, теперь же их монополия сломана и рынок полностью контролируется Эквадорской государственной нефтяной корпорацией. 

- Эквадорская печать много писала о маневрах "транснационалов", противоречивших национальным интересам страны. Какие из них, по вашему мнению, были наиболее опасными? - спросил я. 

Проаньо ненадолго задумался. 

- Я бы выделил две их "хитрости", - сказал он. - Одна заключалась в том, чтобы внушить правящим кругам мысль: зачем, дескать, "бедному" Эквадору тратиться на нефтеразведку, если это могут делать "богатые" иностранные компании? Уловка не удалась. И тогда наши противники изменили тактику: развернули кампанию по дискредитации ЭГНК, начали манипулировать с добычей и сбытом нефти, создавать финансовые трудности. Вершиной эскалации их давления была попытка, к счастью безрезультатная, государственного переворота, предпринятая крайне правыми кругами 1 сентября 1976 года. 

- Другая "хитрость" была более коварной, - продолжал Проаньо после небольшой паузы. - "Транснационалы" принялись делать правительству заманчивые предложения: спрашивали, хорошо ли страна обеспечена горючим, не нужны ли новые шоссе, школы, больницы и т. д. На первый взгляд это выглядело стремлением "помочь", но мы сразу поняли, что за этим крылась попытка навязать ЭГНК крупные расходы и тем самым ослабить, ее в финансовом отношении. Позже стало ясно: выгодными кредитами под будущую нефть страну заманивали в долгосрочную финансовую ловушку. 

Как бы подводя итог бурным "нефтяным 70-м", лондонская газета "Файнэншл тайме" писала в сентябре 1980 года: "Военным повезло: при них Эквадор вознесся на гребень волны нефтяного бума... Однако, не имея опыта использования фонтанировавших из нефтяных скважин денег, они не сумели эффективно ими распорядиться. Несмотря на то, что добыча нефти постепенно падала, военное правительство стремилось сохранить атмосферу экономического бума. Для этого оно охотно брало деньги у иностранных банков, горевших желанием вложить средства в страну - члена ОПЕК". 

И вновь парадокс! На протяжении 70-х годов нефть была тем ускорителем экономического прогресса, который обеспечил Эквадору необычайно высокие темпы развития - в среднем они составляли 7,5%, а. в отдельные годы доходили даже до 14%. К началу 80-х годов именно погоня за нефтью, призрачная надежда на то, что удастся обнаружить и привести в действие новые резервы "черного золота", привели к колоссальной внешней задолженности Эквадора. С 241 миллиона долларов в 1970 году внешний долг Эквадора вырос к 1985 году почти до 7 миллиардов долларов - астрономической цифры для такой страны. 

Тем не менее нефтяная химера по-прежнему не давала покоя правящим кругам. И правительство президентах. Рольдоса Агилеры, пришедшее- к власти в 1979 году, и последующие гражданские правительства также делали ставку на нефть. С ее помощью рассчитывали расплатиться с иностранными кредиторами, с ней вновь связывали надежды, но теперь уже не на сохранение высоких темпов экономического роста, а на выход из кризиса, который переживала национальная экономика. Вот почему поиск новых месторождений нефти стал с начала 80-х годов главным направлением политики правящих кругов Эквадора в области энергоресурсов. 

И тут все взоры снова обратились к побережью - к полуострову Санта-Элена и Гуаякильскому заливу. Вспомнили мнение некоторых экспертов, считающих, что три четверти нефтяных богатств страны находятся на прибрежном шельфе, припомнили и то, что в течение многих лет в Гуаякильском заливе с плавучих "самоподымающихся" платформ ведется разведка на нефть и что в 1981-1982 годах на глубине четырех- пяти тысяч метров были обнаружены нефтеносные пески и выходы газа... 

В моих записных книжках сохранилась запись беседы с Хосе Солисом. Кастро, секретарем ЦК Эквадорской компартии по международным связям. В свое время, работая в газете "Пуэбло", он глубоко изучал вопросы, связанные с деятельностью в Эквадоре нефтяных "транснационалов". 

- Месторождения газа в Гуаякильском заливе обнаружены давно. Однако все упорно стремятся найти нефть. Может, она и есть, но залегает на больших глубинах. Так или иначе, добыча нефти в заливе - дело будущего. А газ уже сегодня мог бы быть использован в интересах экономического развития страны, - рассказывал Хосе Солис. 

Еще в 1970 году компания "Ада ойл дель Экуадор", бурившая скважины в районе Мачалы, обнаружила крупное месторождение природного газа. Его назвали "Амистад" - "Дружба". Позднее там же были найдены дополнительные резервы газа. 

- И какова же судьба этих месторождений? - поинтересовался я. 

- Да никакая, - горько усмехнулся Хосе Солис. - Ждут, когда их начнут разрабатывать. ЭГНК необходимой технологией не располагает. А иностранные компании умышленно тормозят, саботируют добычу природного газа: их на данном этапе интересует только нефть. Как вела себя американская "Нортуэст дель Экуадор"? Подписала в 1975 году контракт с ЭГНК на разведку и эксплуатацию газовых месторождений в Гуаякильском заливе - хотя чего, собственно, разведывать, когда и без того все разведано?! - и за пятьдесят месяцев палец о палец не ударила. В 1979 году контракт аннулировали. Но время-то было потеряно! Пострадала в первую очередь эквадорская экономика. Может быть, "транснационалы" рассчитывают приняться за газовые месторождения потом, в будущем, когда вычерпают до конца залежи нефти? Время покажет. Пока же все участники "пляски миллионов" делают ставку на нефть. А ее запасы, как известно, не неисчерпаемы... 

Да, запасы "черного золота" не бесконечны, и Эквадор в этом отношении не исключение. В 1984 году разведанные запасы нефти в стране составляли 1350 миллионов баррелей. При сохранении существующего уровня ее добычи этих резервов хватит всего на 17-18 лет. Разумеется, "черное золото" рано списывать с корабля эквадорской экономики - в перспективе поиск новых месторождений, разработка залежей тяжелой нефти (асфальта) и т. п. Но все это - дело будущего. Пока же на экономическую сцену Эквадора вышел и уже завоевал на ней прочное место новый "персонаж". О нем и пойдет речь ниже.




Новый соперник банана


Однажды, когда выдалось несколько часов вынужденного безделья, Хосе Солис повез меня на окраину Гуаякиля. 

- Посмотришь шлюз, соединяющий реку с одним из ее рукавов. Заодно порыбалим, - сказал он. 

...К нижнему бьефу небольшого шлюза со стороны реки подошли две лодки с навесными моторами. Лодки были длинные, метров по восемь - десять, формой напоминали индейские пироги и были сплошь уставлены ведрами из белого и желтого пенопласта. Вскоре к ним прибавилось еще несколько таких же моторок. 

- Креветочники. Ждут прилива, - кратко пояснил Хосе. - С началом прилива пройдут шлюз и направятся к устью, покрытому мангровыми зарослями. Отсюда километров десять. Им нужно застать отлив: прилив приносит мальков креветки, которые с отливом остаются в манграх, и их легко ловить. 

Начался прилив. Уровень воды повышался с каждой минутой. Вот наконец ворота шлюза растворились, и лодки втянулись в бетонный мешок. Еще через несколько минут они освободились из его плена и, взревев моторами, наперегонки устремились вверх по широкой протоке... 

За последнее десятилетие в стране возникла и быстро развилась новая отрасль экономики - искусственное выращивание креветок. Она уже занимает одно из первых мест в эквадорском экспорте. Что касается хозяйственной жизни прибрежных провинций, прежде всего провинции Эль-Оро, то там креветочные хозяйства уже играют важную роль. Достаточно сказать, что наряду с мелкими фермами, имеющими всего по 10-15 гектаров плантаций, есть и крупные - по 800 и даже тысяче гектаров. И это, как считают специалисты, только начало. 

Креветочные фермы, как сфера хозяйственной деятельности, начали возникать в Эль-Оро еще в 1973 году. Финансировали их создание американцы и японцы, они-то и привнесли свою технологию. К 1978 году площадь креветочных плантаций в провинции достигала уже 10-11 тысяч гектаров. В то время рентабельность подобных плантаций определялась общей суммой капиталовложений, составлявших примерно 2,8 миллиона долларов на гектар. Специалисты, с которыми доводилось беседовать в Гуаякиле и Мачале, убеждали меня, что креветочные плантации имеют важное преимущество по сравнению, например, с горнодобывающей промышленностью, в частности с добычей медной руды. Если на рудниках, говорили они, где разработки ведутся открытым способом, вложенные капиталы начинают окупаться лишь через шесть лет после начала эксплуатации месторождения, то в искусственных водоемах уже через шесть месяцев после "посева" креветок можно собирать "урожай". Кстати, об "урожайности". К 1978 году технология искусственного выращивания креветок достигла такого уровня, что общий "урожай" стал составлять 86-88 тысяч кинталей (1 кинталь равен 46 килограммам) за год. 

...Маленький двухмоторный самолет, похожий на стрекозу, легко оторвался от бетонной полосы и взмыл в воздух, готовый преодолеть 200 километров, отделяющих Гуаякиль от Мачалы, за положенные 20 минут. Внизу катила свои воды широкая Гуаяс. Большая высота "стрекозам" противопоказана, и самолетик летел, если верить стрелке альтиметра, вмонтированного в перегородку, на высоте тысяча; метров. Можно было хорошо разглядеть все, что проплывало внизу: грязные от принесенного рекой ила воды Гуаякильского залива, изрезанную линию берега, белые коробки кораблей на водной глади. Потом, уже на подлете к Мачале, внизу стали появляться креветочные хозяйства. С высоты они выглядели квадратами "вспаханной" воды, разделенными между собой прямыми линиями насыпей и каналов. 

- В каналах добывают головастика будущей креветки, малька значит, и запускают его на "поле", - сказал мой сосед, который тоже, не отрываясь, смотрел в иллюминатор. 

- В Гуаякиле мне говорили, что здесь работают больше с икрой креветки, чем с головастиками... 

- Икрой стали заниматься в последнее время, - отозвался сосед. - А начинали с головастиков. Многие до сих пор придерживаются испытанного метода. 

Прямо с аэродрома мы направились в одно из креветочных хозяйств, расположенное неподалеку от Мачалы. Мне повезло: администратор оказался на месте и любезно согласился рассказать о хозяйстве и показать его. 

- Креветочные "поля", или питомники, - это самые обычные искусственные пруды, - говорил мой собеседник. - Сначала их заполняют пресной водой из окрестных ручьев. Делается это, как правило, во время отлива. Потом, когда начинается прилив и морская вода заходит в устья ручьев, ее по каналам впускают в пруды, тщательно следя за тем, чтобы уровень солености смешанной воды не превышал 24 промилле. Это наиболее благоприятная среда для естественного размножения и роста креветки. 

- Вы работаете с мальками или с икрой? - спросил я. 

- Раньше ловили мальков. Теперь большую часть "полей" мы "засеваем" икрой, которую собираем в мангровых зарослях, - ответил он и с этими словами кивнул на высокую дамбу, отделявшую пруды от океана: за дамбой виднелись темно-зеленые верхушки мангровых деревьев. - Метод "посевов" креветочной икры был разработан японцами и оказался довольно эффективным, - продолжал администратор. - Сложность - в сборе икры. Креветки по-прежнему, как сотни и тысячи лет назад, заходят в мангровые заросли и мечут икру только там. Получать икринки в питомниках до сих пор не удавалось. 

- Через какое время после "посева" икринок вы собираете "урожай"? - спросил я. 

- Примерно через восемь-девять месяцев, - ответил он. 

- А мне-то говорили, что через полгода можно "косить" креветочное "поле"... - разочарованно протянул я. 

- Можно и через полгода, - улыбнулся администратор. - Но мы специализируемся на крупных креветках: три-четыре штуки - и уже фунт. 

- И каков дальнейший путь ваших "гигантов"? 

- Мы отправляем их в грузовиках-рефрижераторах в Гуаякиль. Там креветки проходят первичную обработку: отрываются головы, "хвосты" сортируются, замораживаются и упаковываются в предназначенные для экспорта коробки по пять фунтов в каждую. Экспорт осуществляется большей частью воздушным путем. 

За короткий срок на поприще экспорта креветка сначала догнала какао и кофе, а потом и обошла их по количеству выручаемой за нее иностранной валюты. Доля креветки в экспортной торговле страны быстро возрастала, и в 1982 году она вышла на третье место после нефти и бананов. Тремя годами позже тихое сражение закончилось победой новой отрасли: в 1985 году креветки по своему значению в экспорте заняли второе место после нефти. Такой авторитет в вопросах экономики, как "Уолл-стрит джорнэл", назвал в июне 1985 года Эквадор "ведущей страной в области выращивания креветок". 

Быстрый рост креветочных хозяйств породил определенные трудности для банановых компаний. Прежде из-за нехватки рабочих рук на банановых плантациях (низкая оплата труда была одной из причин миграции сельского населения в город) сельскохозяйственные рабочие трудились по девять часов в день. Теперь же, чтобы удержать рабочих на плантациях, банановым компаниям пришлось согласиться на повышение заработной платы и установление шестичасового рабочего дня. И все равно "перекачка" рабочей силы в креветочные хозяйства продолжалась, ибо заработная плата там была на 60-80% выше, чем на банановых плантациях. 

- Я много лет работал на банановых плантациях. А когда стали создаваться креветочные фермы, подался сюда. Заработки тут выше. А в остальном - то же самое, даже, может быть, хуже. 

Пятидесятичетырехлетний рабочий Луис Песанте, с которым я беседовал на насыпи, разделявшей два креветочных "поля", возился с самодельными ракетами. Он брал длинные и тонкие бамбуковые палочки и прикручивал к ним патроны с пороховыми зарядами и кусочками бикфордова шнура. 

- Уток отпугивать, - посвящал он меня в "секреты технологии" искусственного выращивания креветок. - Видите, вон там, в центре пруда, чернеют две шеи? Это морские утки. Мы зовем их "воронами". Случается, налетят тучей, сядут на воду и все разом принимаются нырять и пожирать креветок. Ничего не боятся. Из ружья не достанешь - далековато. На выстрел не подпускают, на пальбу в воздух не реагируют. 

Пальнешь - под воду уходят, но не улетают, снова пальнешь - снова ныряют. Только ракет и боятся. Прикинешь угол, установишь ракету, подожжешь: бабах! Падает она горящей свечой в гущу утиной стаи, и они тотчас снимаются с воды и улетают. Одно от них спасение - ракеты. 

Худой, босой, в рваной майке, но неунывающий и охочий до шутки Луис Песанте показал, как устанавливать ракету, и для наглядности запустил ее в ту сторону, где плавали утки. "Вороны" и вправду сразу взлетели и скрылись из виду. 

- Теперь долго не прилетят, - засмеялся Песанте. Бурное развитие искусственного выращивания креветок неожиданно породило одну новую проблему. Дело в том, что при сборе икры креветок мангровые заросли беспощадно вырубаются. Ученые считают, что это может привести к нарушению экологического равновесия, ибо мантры испокон века служат своего рода питомником, где размножаются не только ракообразные, но и моллюски, где мечут икру многие виды рыб. Получается заколдованный круг: для развития креветочных хозяйств нужны мальки и икра креветок; их ловят и собирают в одном-единственном месте - в манграх, сами же мангровые заросли при этом подвергаются хищническому уничтожению... Однако в погоне за наживой никто из дельцов к предостережениям ученых не прислушивается, никто всерьез не задумывается над будущим этой отрасли, тесно связанным с судьбой мангров, своеобразных гарантов экологического равновесия. В народе же "креветочный бум" нашел отражение в поговорке: "Больше креветок на экспорт - меньше рыбы на столе". 

Развитие креветочной отрасли, и особенно появление креветочных "латифундий", вызывает в последние годы серьезное беспокойство и в среде прогрессивной общественности, левых партий, демократических организаций Эквадора. Правда, эти круги волнуют не столько различные аспекты охраны окружающей среды, сколько вопросы социально-экономического и политического характера. 

- Если нынешний процесс концентрации креветочного производства будет продолжаться, то может случиться то же, что в свое время произошло с бананами: вся отрасль будет зависеть от воли нескольких крупных экспортеров, которые будут диктовать цены, - говорил в беседе со мной Генеральный секретарь ЦК Компартии Эквадора Рене Може Москера. - Крупные креветочные хозяйства уже сегодня привязаны к "своим" рынкам, в основном японским и американским. Но главный потребитель эквадорской креветки - Соединенные Штаты. Неограниченное развитие "креветочных связей" с американским рынком приведет не к ослаблению финансово-экономической зависимости нашей страны от империализма США, как того требуют демократические силы, а, наоборот, к усилению этой зависимости и, следовательно, к замедлению движения Эквадора по пути самостоятельного экономического и социального прогресса. 

В последнее время перед эквадорскими учеными, общественностью, властями все острее встает проблема охраны окружающей среды, причем относится это не только к сельве, где добывается нефть и активно ведется разведка новых ее месторождений, не только к побережью, где в жертву золотому тельцу приносятся сотни километров незаменимых мангровых зарослей, но и к такому удаленному от материка району, как Галапагосские острова.




Глава пятая. След игуаны





Ад или рай?


 В Кито в первой же туристической компании, куда я обратился с вопросом, можно ли за четыре-пять дней слетать на Галапагосские острова и вернуться в столицу, я услышал в ответ сухое "нет". В другой компании мне дали такой же категоричный ответ и еще удостоили при этом столь выразительным взглядом, будто я свалился с другой планеты. 

"Бог троицу любит", - сказал я себе и решил попытать счастья еще раз. В третьей конторе я был предельно осторожен в выборе не только выражений, но даже интонации. 

- Можно ли попасть на Галапагосы и не смогли ли бы вы помочь мне в этом? - обратился я со всей любезностью, на какую только был способен, к настороженно смотревшему на меня клерку. 

- Попасть на острова вы, конечно, можете, - ответил тот, превратившись в олицетворение казенной вежливости. - Вот только когда... 

Он достал из стола черную папку, раскрыл ее и углубился в пространную таблицу. 

- Посмотрим, посмотрим... - зашелестели его губы, а короткий толстый палец пополз по таблице сначала влево, потом вниз. - Сейчас у нас май. Так, так... Третья декада октября вас устроит? Или лучше начало ноября? 

Клерк поднял на меня глаза и неожиданно расплылся в улыбке. Надо думать, на лице у меня было написано такое недоумение, что он счел нужным извиняющимся тоном пояснить: 

- Видите ли, туры на Галапагосы забиты как минимум на полгода вперед. Но вам повезло: в двух группах образовались "дырки". Как раз то, что вам надо, - тур на пять дней. 

- Я подумаю, - сказал я, делая отчаянные усилия, чтобы "спасти лицо". 

- Мой вам совет: не затягивайте с решением, - сказал клерк, делая вид, что поверил мне. - Иначе можно будет вести речь только о январе. Да, должен предупредить еще об одном: часть суммы вносится вперед... - И он назвал цифру, от которой у меня застучало в висках. 

- А если попытаться самому, без тура, так сказать, "дикарем"? - несмело спросил я. 

- Сильно сомневаюсь. - Клерк отрицательно покачал головой. - TAME ("Эквадорский военно-воздушный транспорт") обслуживает почти исключительно туристические группы. Впрочем, чем черт не шутит... 

На улицу я вышел с почти твердым намерением отказаться раз и навсегда от мысли о поездке на Галапагосы. Я говорю "почти", потому что в подсознании, словно на электрическом табло, вспыхивало: "А мечта? От поездки можно отказаться. Но расстаться с мечтой? Никогда. Похоронить мечту- последнее дело. Ну, не поеду сегодня. А завтра? Вот и клерк сказал: чем черт не шутит... Нет, мечта должна остаться со мной". 

В последующие дни в круговерти журналистских хлопот Галапагосские острова сами собой отошли на задний план. Но когда я приехал в Гуаякиль, желание совершить путешествие на архипелаг вспыхнуло во мне с новой силой. Теперь оно почему-то казалось вполне осуществимым. Может быть, потому, что я находился на побережье, а манившие меня острова лежали в океане, вон там, за горизонтом, и было до них, что называется, рукой подать - всего-то тысяча километров?.. 

Собрав материалы для очерка о самом Гуаякиле, я предпринял еще одну попытку "прорваться" на архипелаг. Не буду раскрывать журналистских секретов. Скажу лишь, что повезло мне необычайно: начав в полдень операцию "Галапагосы", я в шесть вечера был счастливым обладателем авиабилета "туда и обратно". 

- Проблему гостиницы вы решите в Пуэрто-Айора, - напутствовало меня авторитетное лицо из числа тех, кого наша журналистская братия часто прячет за выражением "местные власти". - Там же, на месте, решите и проблему знакомства с разными островами. Желаю удачи. 

Утром следующего дня самолетом авиакомпании TAME я летел на встречу со своей мечтой. 

Не скрою, в самолете я погрузился в размышления отнюдь не веселого свойства. Мечта - мечтой, а все остальное? Сплошная неизвестность! Я знал лишь, что мне нужно попасть в Пуэрто-Айора и найти Джимми Переса, владельца небольшой гостиницы, о которой мой коллега, корреспондент 

"Комсомолки" Владимир Весенский, побывавший на островах несколькими годами раньше, рассказывал как о человеке знающем и доброжелательном. Но как добраться до Пуэрто-Айора? И где искать Джимми Переса? А если его там в это время не будет? И на чем совершать поездки по огромному архипелагу, где острова разбросаны на площади 60 тысяч квадратных километров? 

Тревожных мыслей было немало. Но в какой-то момент внутренний голос шепнул: "Все образуется". Успокаивающе подействовал и равномерный гул турбин современного пассажирского лайнера, одного из тех, какими TAME заменила старенькие "дугласы", совершавшие репсы на архипелаг чуть ли не до конца 70-х годов. С тех пор время в полете сократилось вдвое, с трех часов до полутора, а число перевозимых туристов заметно увеличилось. 

В иллюминаторе, один раз возникнув, застыла однообразная картина - белесое экваториальное небо и синее безбрежье Тихого океана. Я достал записную книжку и принялся перечитывать записи, которые делал на протяжении нескольких лет, пытаясь по книгам, журналам, путеводителям составить себе хотя бы приблизительное представление о знаменитом архипелаге. 

О Галапагосских островах написано немало. И то, что написано, подтверждает ходячее выражение: сколько авторов - столько точек зрения. Даже в серьезных исследованиях, в том числе принадлежащих перу эквадорских авторов, встречается немало противоречивых сведений по одному и тому же вопросу. 

Галапагосы - это группа островов, расположенных в Тихом океане прямо напротив Эквадора между 89 и 92° западной долготы, а в широтном плане как бы повисших на нитке экватора (основная масса островов находится меньше чем на один градус ниже линии экватора). В политическом отношении архипелаг составляет неотъемлемую часть национальной территории Эквадора, а в административном считается одной из его провинций. 

Что касается географических координат архипелага, то тут споров не возникает. А вот на каком расстоянии находится он от Южноамериканского материка? Тут начинаются разночтения. Одни авторы утверждают: до островов - 600 морских миль, но при этом оговариваются: "по прямой". Другие обходятся обтекаемым понятием "около тысячи километров". Иные считают, что и тысячи-то не наберется, и называют разные цифры - 965, 950 километров. Находятся и такие, кто называет "абсолютно точное" расстояние - 1130 километров. 

Прилетев через несколько дней обратно в Гуаякиль, я, прежде чем покинуть самолет, обратился к пилоту с вопросом: 

- Каково истинное расстояние между Гуаякилем и архипелагом? 

- Тысяча сто двадцать километров, - не раздумывая, ответил тот и, словно прочитав мои мысли, повторил: - Да-да, можете не сомневаться. 

А я и не думал сомневаться в его словах. Просто-напросто вспомнил старинную поговорку о том, что домой и лошадь бежит быстрее, и дорога кажется короче... 

Еще больше расхождений существует в вопросе о том, сколько их, больших и малых кусков земной тверди, образующих Галапагосский архипелаг? 

Известно, что общая площадь архипелага - 7844 квадратных километра. Но каково число его островов? И опять разные источники - разные сведения. "15 крупных островов и 40 островков и скал..." "13 крупных островов и множество мелких..." "17 крупных и более 100 мелких..." "19 островов, - утверждал однажды гамбургский журнал "Гео", - 42 островка и 26 скал..." Забегая вперед, скажу, что в Пуэрто-Айора в Управлении Национального парка мне назвали такие данные: "Пять больших островов, 14 средних, 40 маленьких и бесчисленное множество скал и рифов". Но и эти данные отнюдь не истина в последней инстанции. Там же, в Пуэрто-Айора, на научной станции имени Чарлза Дарвина, собеседники, которым я рассказал о своих изысканиях, понимающе улыбнулись и дали, пожалуй, самый верный ответ: 

- Никто толком не знает подлинного числа островов в архипелаге. Точных карт до сих пор нет. Да и сам архипелаг находится в процессе образования. Того и гляди начнется очередное извержение, и из морской бездны вырастет новый остров. Впрочем, есть одна истина, которую никто не оспаривает: острова - вулканического происхождения. 

...Открываю записную книжку на страничке, на которой вверху написано "Климат", и читаю выписку из эквадорского путеводителя: "Теплые юго-восточные ветры делают климат архипелага мягким, схожим со средиземноморским. Среднегодовая температура около 20° по Цельсию". Следом другая запись: "Климат Галапагосских островов умеренный и, как ни странно, сухой. Специалисты всегда считали его "лучшим климатом в мире". Среднегодовая температура 22°, а на высоких точках островов не превышает 18°". В свою очередь советский энциклопедический справочник "Латинская Америка" утверждает: "Климат тропический пассатный, сухой в прибрежной полосе, среднегодовая температура 23° по Цельсию". 

- Какой же все-таки там климат? - думал я, перечитывая записи. - Мягкий средиземноморский? Тропический? Сухой? А в Гуаякиле мне говорили, что на островах и дожди сильные идут, и холода случаются. Вот поди ж ты, разберись... 

Вспомнился разговор в Гуаякиле с одним из профессоров государственного университета. 

- Острова расположены напротив Гуаякиля, на самом экваторе, - говорил мой собеседник. - Большинство иностранных туристов, которые никогда не бывали в экваториальной зоне, приехав в Гуаякиль, попадают в нашу "турецкую баню" и делают вывод, что такую же "баню" они встретят и на островах. Но там их ждет первый сюрприз. 

- Кстати, - продолжал он, - путеводители не врут - климат там действительно приятный. Но не круглый год. С декабря по июнь в воды архипелага вторгается теплое течение Эль-Ниньо, и тогда дожди и влажная жара штурмом берут острова в свой вязкий плен. А с июля по ноябрь там дуют пронзительные ветры, бывает сравнительно холодно, и нужно одеваться потеплее. Да и море часто штормит. 

Климат Галапагосских островов был бы чрезвычайно жарким, поистине тропическим, если бы идущее из Антарктиды Перуанское течение, или течение Гумбольдта, не охлаждало их берегов. Вместе с тем влияние холодного Перуанского течения нейтрализуется теплым течением Эль-Ниньо, которое спускается с севера. Словно природа хотела угодить всем купальщикам одновременно: и любителям теплых морских ванн, и "моржам". В одном исследовании я встретил перечисление шести различных течений, воды которых смешиваются в зоне архипелага. Но обычно говорят лишь о двух главных - Перуанском и Эль-Ниньо. Столкновение и противоборство этих двух могучих океанских потоков и создает на Галапагосах климат неповторимый, уникальный. 

Не будет преувеличением сказать, что климат играет в жизни островов определяющую роль. Колебания температуры, подчас весьма резкие, регулируют тепловой обмен между океаном и атмосферой. Этот теплообмен в свою очередь порождает туманы, густые, как сметана, довольно часто окутывающие острова. Туманы, а еще больше дожди дают островам жизнь. Без этой влаги они были бы всего-навсего сгустками застывшей вулканической лавы посреди Тихого океана. 

Климат оказывает решающее влияние на флору и особенно на фауну архипелага. Причем влияние это столь же противоречиво, как сам климат, как противоборствующие здесь морские течения. Тут преспокойно сосуществуют обитатели тропиков и полярных южных морей: игуаны и гигантские черепахи соседствуют с морскими львами и тюленями, а альбатросы, каких наблюдают участники антарктических экспедиций, - с розовыми фламинго, само название которых ассоциируется с цветущими островами Карибского моря. Здесь, всего в полутора километрах от экватора, наряду с представителями экваториальной фауны можно встретить также животных и птиц, типичных совсем для других широт, например пингвинов. И что любопытно: на архипелаге обитает - так утверждает современная наука - всего четыре вида сухопутных млекопитающих: два - летучих мышей и два - небольших грызунов. 

Галапагосские острова - в старину их называли также Черепашьими - получили свое название от гигантских черепах-"галапаго". Испанские словари дают слову "галапаго" несколько толкований, в том числе "легкое седло", "форма для черепицы". Панцирь гигантских черепах действительно напоминает и то и другое. Как свидетельствуют летописи, три века назад на архипелаге их было видимо-невидимо. Память об этом увековечена в названиях бухт, заливов, пляжей. Черепашьи бухты есть на Исабеле, Санта-Крусе, других островах. Но справедливости ради наряду с Черепашьими их следовало бы называть также островами Вулканов. Смотришь на карту архипелага и видишь в центре каждого острова желтое пятно. Вулкан! У каждого острова - свой вулкан. А на Исабеле только крупных - целых шесть. 










Возможно, эти черепахи видели Дарвина...




Кстати, больших островов в архипелаге пять. Это Санта-Крус, Фернандина, Сан-Кристобаль, Сан-Сальвадор и самый крупный - Исабела, который своим контуром на карте напоминает морского конька, поставленного на пьедестал из куска вулканической лавы. 

Крупные острова имеют по два названия: одно - английское, другое - испанское. Это обстоятельство отражает определенные этапы истории архипелага. Хотя острова были открыты испанцами в XVI веке, первыми стали давать им названия - уже в XVII веке - английские корсары. Позже острова обрели также испанские названия. И те и другие действительны поныне, но испанским сегодня отдается предпочтение. Скажем, Исабела одновременно зовется Албемарл, а Сан-та-Крус-Индефатигабл. Фернандина на карте может оказаться Нарборо, Сан-Кристобаль - Чатемом, а Сан-Сальвадор - островом Джеймса. Санта-Фе - это в то же время н Баррингтон. У острова Флореана целых три названия: собственно Флореана, Санта-Мария и Чарльз. 

А уж какими только эпитетами не награждали острова архипелага: Прибежище пирата Моргана, Стоянка китобоев, Почтовый ящик посреди Тихого океана, Тюрьма для ссыльных, Магнит, притягивающий авантюристов со всего мира, Гигантская лаборатория жизни на земле! И так далее, и тому подобное. 

Для ученых это и в самом деле один из лучших наблюдательных пунктов, равных которому, пожалуй, нет на всей планете. Ведь полная изоляция островов с течением времени превратила их в уникальную лабораторию для изучения эволюции растительного и животного мира. 

...Продолжаю листать записную книжку. "Галапагосские острова, - читаю на одной из страниц, - природный музей естественной истории". Тут же и подтверждение лестной характеристики- данные о количестве эндемичных видов, то есть встречающихся только на архипелаге, а подчас и вовсе лишь на одном из островов. Половина птиц, гнездящихся на Галапагосах, 86% пресмыкающихся, которые тут обитают, и 27% морской прибрежной фауны эндемичны. Точно так же эндемичны 72% муравьиного и 57% паукообразного "населения" архипелага. Что касается флоры, то треть (чтобы быть точным - 32%) галапагосских растений нельзя встретить больше нигде в мире, а это ни много ни мало 228 видов. 

Вместе с тем природа проявила чрезвычайную мудрость, распределив фауну и флору не равномерно по всему архипелагу, а выборочно, так сказать, "специализировав" острова на отдельных видах. Так, Фернандина славится колониями игуан и бакланов. Хеновесой, представляющей собой гигантский кратер с голубым озером на дне, владеют морские птицы, а Флореана - царство фламинго. Остров Пинта известен как "рай орхидей". Сан-Кристобаль считается самым засушливым, но верхняя его часть занята рощей акаций. А остров Санта-Крус природа украсила густыми лесами и обширными зарослями молочая и папоротников, поселила там знаменитых гигантских черепах. 

Но в первой половине прошлого века безраздельному господству игуан и морских львов, бакланов и пингвинов пришел конец - на архипелаг начали приезжать люди на постоянное жительство. Однако вплоть до настоящего времени из множества островов обитаемы лишь пять. Жителей на них около пяти тысяч, и почти все горды тем - в этом я очень быстро убедился, - что они не просто эквадорцы, а эквадорцы-островитяне. 

- Пассажиров просят застегнуть ремни безопасности. Через несколько минут наш самолет... 

Голос стюардессы раздался в динамиках в тот момент, когда я дошел до одной из самых интригующих записей:"Галапагосские острова - это рай и ад, затерянные в океане. И не так уж много мест на нашей планете, где бы рай и ад соседствовали столь тесно. Одни люди искали и находили здесь рай. Другие описывали острова как "сущий ад", как нечто, только что свалившееся с другой планеты". 

- Ислас!.. Острова!.. - Сосед-мексиканец повернулся ко мне и возбужденно ткнул пальцем в стекло иллюминатора. Внизу проплывал большой остров. Это был Сан-Кристобаль. С высоты две тысячи метров он выглядел голым и безжизненным куском застывшей вулканической лавы, плававшей на поверхности океана. 

- Ну вот, - подумал я, откидываясь в кресле, - сейчас произойдет встреча с мечтой. Чем-то она окажется? Адом, раем или тем и другим одновременно?.. 




Первые сюрпризы


Административный центр Галапагосских островов Бакерисо-Морено, или, попросту говоря, Пуэрто-Бакерисо, находится на Сан-Кристобале. Но наш самолет, миновав Сан-Кристобаль, приземляется на острове Бальтра, имеющем неоспоримое преимущество- посадочную полосу, оставшуюся от военно-воздушной базы США, построенной в годы второй мировой войны для охраны подступов к Панамскому каналу. 

Высадка из самолета проходит оживленно, с шутками и радостными возгласами. В разноязыком содоме туристского нашествия слышу, как шутят между собой мексиканцы: "Мы - единственные, кто говорит на истинно христианском языке". Они явно имеют в виду "гринго" - американцев, составляющих основную массу туристов. Особнячком держатся несколько венесуэльцев. Эквадорских туристов нет совсем. Большинству из них такая поездка не по карману, а специальные туры с большой скидкой в рамках национального туризма организуются крайне редко. 

В больших аэропортах появление очередной группы пассажиров проходит незаметно, на Бальтре же это вызывает всеобщее оживление. Иностранные туристы ведут себя шумно - наконец-то они на Галапагосах! От них не отстают агенты туристических компаний - выкрикивают номера групп, названия кораблей, фамилии отдельных лиц. А вокруг - беспрерывное, как в муравейнике, движение. 

Пока я размышляю, что делать дальше, ко мне подходит худощавый загорелый человек в белой майке с изображением двух бакланов с синими лапами и надписью: "Галапагосские острова" - и спрашивает, куда я направляюсь. "В Пуэрто-Айора", - отвечаю я и в свою очередь справляюсь, далеко ли это от Бальтры. 

- Около семи часов хода на моторе. 

- Я слышал, что за семь часов можно добраться до самого Пуэрто-Бакерисо, - говорю я, стараясь показать, что меня голыми руками не возьмешь. 

- До Пуэрто-Айора столько же, - с легкой улыбкой превосходства парирует незнакомец в белой майке. - Мы - на Бальтре. Рядом - остров Санта-Крус. Пуэрто-Айора - на противоположной стороне Санта-Круса. 

- И во что обходится поездка туда? 

Он называет весьма круглую сумму и тут же пытается схватить быка за рога: 

- Так что? Поедете? Не то я возьму другого пассажира... 

Годы журналистской работы в Латинской Америке приучили меня не соглашаться на первое предложение. "Может быть, может быть..." - отвечаю я, уже решив про себя навести дополнительные справки. Интуиция, помноженная на опыт, и на этот раз не подвела. 

В приземистом дощатом сооружении, служащем аэровокзалом, тихо. Только шелестят огромные лопасти вентиляторов под потолком. Заметив, что один из служащих останавливает на мне скучающий взгляд, я направляюсь к нему. 

- Не скажете ли, как лучше добраться до Пуэрто-Айора? И где можно найти Джимми Переса? Мне сказали, что его знают все. 

- До Пуэрто-Айора? Вам нужен Джимми? - переспрашивает он, явно удивленный тем, что "гринго" заговорил с ним на приличном испанском. - Кто же его не знает... Только вам вовсе не нужно искать его в Пуэрто-Айора - он только что был здесь, приехал за своим грузом. Да вы найдете его на улице. Он наверняка еще не уехал. - И в нескольких словах служащий описывает мне Джимми Переса. 

Я спешу на улицу и за углом аэровокзала натыкаюсь на "джип", в который грузчики укладывают ящики с капустой и мешки, судя по всему, с картошкой или луком. Рядом стоит коренастый, уже немолодой, плотно сбитый человек в кремовой рубашке с короткими рукавами и такого же цвета шортах и сверяет груз со списком, который ветер старается вырвать у него из рук. 

- Вы - Джимми Перес, - уверенно произношу я. 

Он кивает головой и вопросительно смотрит на меня. Представляюсь. 

- Ну что ж, - улыбается Джимми, - считайте, что все в порядке: теперь вы в моих руках. Никуда отсюда не отлучайтесь. Как только закончу дела, сразу и поедем. 

Погода портится на глазах. То и дело налетают сильные порывы ветра. По небу, ставшему из голубого серым, ползут свинцовые тучи, грозя ливневым дождем. Но никто не обращает на них ни малейшего внимания. 

Подходит Джимми и говорит, что можно ехать. Я с опаской смотрю на небо. 

- Не беспокойтесь, тут дождя не будет, - успокаивает Джимми. - Один из парадоксов архипелага. Остров Бальтра - это в сущности оторвавшаяся часть острова Санта-Крус. Они разделены нешироким проливом, который мы называем Каналом. На Бальтре дождя не бывает никогда. А вот на Санта-Крус порой обрушиваются такие ливни, что в десяти метрах ничего не видно. Сегодня если и будет дождь, то небольшой. 

На малолитражке "андино", какие производятся в Эквадоре, катим в сторону Канала. Паром, напоминающий наш речной трамвай, переправляет нас на другой берег, где в ожидании пассажиров томится старенький автобус. Следом за нами места в нем занимают еще несколько человек "из местных". В общей сложности набирается человек 15-17, и автобус, пару раз "чихнув" для важности, трогается. 

Я рассказываю Джимми, как в аэропорту мне предложили отправиться в Пуэрто-Айора на моторном боте. Он слушает, покачивая головой и изредка приговаривая: "Ну и нахалы... Ну и нахалы..." 

Оказывается, многие владельцы небольших яхт и моторных ботов делают колоссальный бизнес на "обслуживании" иностранных туристов, а попросту говоря, обирают их бессовестным образом. Дело в том, что от Бальтры к Пуэрто-Айора через остров Санта-Крус проложена шоссейная дорога, и путь на автобусе занимает всего около двух часов. Однако туристы, как правило, об этом не знают, чем и пользуются ловкие дельцы. Владельцы яхт и ботов заламывают непомерную цену в уверенности, что человек, несколько лет копивший деньги, чтобы побывать на "Зачарованных островах", выложит требуемую сумму, и везут туристов вокруг всего острова... 

Автобус, натужно урча, ползет на подъем. По обе стороны песчаной накатанной дороги тянутся заросли сухого колючего кустарника и редкий низкорослый лес. Тонкие пепельные стволы и мелкая листва деревьев напоминают кавказский самшит с той разницей, что здесь, на сильных и резких галапагосских ветрах, ветви изогнулись и скрючились невообразимым образом. Изредка мелькают столбики с цифрами "100", "200"... 

- Отметки высоты над уровнем моря, - поясняет Джимми. - Ученые стараются... 

Столбик с цифрой "300" и выстроившиеся в ряд кактусы служат своеобразной границей двух миров: внизу - безжизненная вулканическая лава и сухая негостеприимная земля, вверху - зеленые пастбища и влажный тропический лес. 

- Наш остров - эго центр, откуда отплывают все экскурсии по архипелагу, - рассказывает Джимми. - Туристы отправляются в путешествие и на день-два, и на целую неделю. Большего времени требует только поездка на самый дальний остров - Дарвин. 

Дождь, пробарабанив по крыше автобуса и оставив на стеклах свой автограф, оборвался так же внезапно, как и начался. 

- Тот самый дождик, что я вам обещал, - шутит Джимми. И тотчас серьезнеет: - Вот вам другой парадокс островов. Вернее, огромная проблема - пресная вода! Гористые острова бедны ручьями, да и те, что стекают с вершин, теряются в расщелинах лавы. Естественных источников пресной воды нет. Дождевую мы, конечно, используем, но рассчитывать только на нее не приходится. Где выход? Пока что питьевую воду доставляют с материка в цистернах. Дефицит питьевой воды - один из главных тормозов развития туризма. Впрочем, почему только туризма? Всей хозяйственной деятельности. 

Джимми умолкает. Потом неожиданно кричит шоферу: 

- Хорхе, дружище! Остановись на перевале. Покажем гостю наши ямы. 

Вид, открывшийся с вершины пологой горы, поразил меня. По склону мягко спускались ухоженные плантации и пастбища, в зеленый покров которых черно-белыми пятнами вкрапливались стада крупного рогатого скота. Кое-где виднелись аккуратные фермы, придававшие пейзажу идиллический вид. Слева вплотную к дороге подступали густые заросли, похожие на молодой осинник. Джимми уверенно нырнул туда. По еле заметной тропке я последовал за ним. 

Преодолев несколько десятков метров, мы очутились на краю огромной базальтовой ямы. Она была правильной круглой формы, в поперечнике имела метров сто, не меньше, а в глубину достигала, по словам Джимми, 120 метров. Я был готов к встрече с потухшими вулканами и застывшими лавовыми реками. А тут - дыра в самое чрево земли! Да еще таких размеров. Я не мог оторвать глаз от обнаженных стен ямы, уходивших вертикально вниз и казавшихся белыми на фоне сочной зелени. Уж не в эту ли "шахту" поместил герой известного романа Жюля Верна свою пушку, которая выстрелила на Луну, мелькнула шальная мысль. Не знаю, сколько времени я созерцал бы удивительное зрелище, если бы вопрос Джимми не вывел меня из состояния недоуменного восхищения. 

- Какова "ямка", а? - В его голосе я уловил нотки гордости за свой остров. - Неподалеку отсюда есть другая такая же. Некоторые называют их дырами. Но как они образовались, никто толком объяснить не может. Одни считают их кратерами вулканов, которые время, ветры и дожди оставили без "шапок". Другие говорят, что они образовались в результате проседания почвы при выходе подземных газов на поверхность. А я каждый раз, когда тут бываю, спрашиваю себя: почему ямы правильной круглой формы и почему у них такие крутые отвесные стены?.. 

- Похоже на вход в преисподнюю, - говорю я, вспомнив путешественников, которым Галапагосы казались адом. 

- Или на колодец, откуда вылетела первая ракета с Адамом и Евой на борту, держа курс на рай... - раздается за спиной голос подошедшего шофера Хорхе. Он, как выясняется, тоже частенько наведывается к яме, но отнюдь не из праздного любопытства. 

- Лет десять - пятнадцать назад сюда загоняли диких коз, - рассказывает Хорхе. - Охотники с собаками окружат их и сжимают кольцо, сгоняя к яме. Деться козам некуда, и они во-о-он по той "стене", на которой есть небольшие уступы, скачут вниз. Там их и стреляют. Зараз мы добывали штук по двадцать-тридцать. Туши сбывали на заходившие в Пуэрто-Айора корабли. А сейчас коз почти не осталось. На днях видел четырех. Но это была первая встреча за последние полгода. 

- Народ тут дошлый, - добавляет Джимми. - Что ему до сохранения окружающей среды, если мясо нужно... Вот и додумались: завезли несколько коз на один из островов и оставили их там. Козы расплодились. Теперь "животноводы" ездят туда "за мясом". 

- Но я читал, что так поступали только в далеком прошлом, во времена корсаров, - робко усомнился я. 

- В далеком прошлом - само собой. А то, о чем говорю я, было совсем недавно, десяток лет назад, - поставил точку Джимми. 

Назад возвращаемся гуськом: впереди Джимми, за ним я, замыкает шествие Хорхе. Внезапно Джимми останавливается как вкопанный. Замираем и мы. Наконец он подает мне знак, я осторожно приближаюсь и начинаю вглядываться в ту сторону, куда указывает его вытянутая рука. 

- Зяблик! - шепчет мне в самое ухо Джимми. 

И тут в образовавшееся в зелени окно я увидел застывший на ветке ярко-красный комочек. Зяблик Дарвина! Птица сидела нахохлившись, видно, намокла на дожде. Она была совсем близко, метрах в пяти, и я смог хорошо ее рассмотреть. Размером - с кулак. На красный шарик-грудку посажен совсем крохотный шарик - серенькая головка. "Трак! - щелкнул затвор фотоаппарата. - Трак!" Красный комочек не пошевелился. 

- Зяблик-плотник. - Джимми произнес это нарочито громко. Птица не реагировала. Но стоило ему сделать шаг, как она вспорхнула и исчезла в ветвях. 

- А вам самому доводилось видеть, как зяблики "охотятся" с помощью "инструмента"? - спрашиваю я Джимми, когда мы снова занимаем места в автобусе. 

- Конечно, - отвечает он. - И должен сказать, занятное это зрелище, когда этакая вот пичужка подберет палочку или иглу кактуса и примется ковырять ею в щелях и трещинах старых стволов деревьев, где есть червяки и личинки. Ковыряет и ковыряет, пока насекомое не вылезет. Тотчас "инструмент" в сторону - и хвать добычу! Так и перелетает от дерева к дереву. Только не подумайте, что "работающего" зяблика можно увидеть на каждом шагу. Это как повезет. Кстати, зяблики-плотники водятся только на нашем острове. 

"Только на нашем острове"... Как это было похоже на Джимми Переса! Короткого общения с ним было достаточно, чтобы уверовать, какой это большой патриот своего острова. Стоило заговорить о возможностях поездки по островам, как он, ответив лаконичным "организуем", принялся нахваливать Санта-Крус - дескать, зачем ездить куда-то, если все самое интересное тут, под рукой: и ямы, и гигантские черепахи, и зяблики, и научная станция имени Дарвина, и, разумеется, Пуэрто-Айора с его восемьюстами жителями. 

Через два дня на Дарвиновской станции меня более подробно посвятили в "проблему зябликов". Я узнал, например, что на островах помимо "плотников" водятся и другие подвиды, каждый из которых своим образом жизни, точнее, способом добывания пищи иллюстрирует значение эволюции в процессе естественного отбора. Так, знаменитый "подниматель тяжестей" способен в поисках пищи приподнимать своим сильным клювом камни, которые в 15 раз тяжелее его собственного веса. А крохотный зяблик-вампир, прозванный так за острый, как игла, клюв, усаживается на птицу, которую эквадорцы называют "глупой птицей", прокалывает ей кожу на крыле у основания перьев и сосет вытекающую из ранки кровь. Не случайно всех зябликов, обитающих на Галапагосских островах, называют "зябликами Дарвина" - они наряду с другими обитателями архипелага послужили великому ученому наглядным материалом для размышлений, из которых и родилась его знаменитая теория эволюции. 










Закат в горах




В Пуэрто-Айора мы приезжаем, когда солнце клонится к закату. Хорхе останавливает автобус возле небольшой гостиницы "Солимар", принадлежащей Джимми Пересу, помогает ему выгрузить ящики и мешки с провизией, кричит мне на прощание: "Адьос, мистер!.. Адьос, камарада!..", чем вызывает улыбки остальных пассажиров, и катит дальше. Джимми показывает мне мою комнату и отправляется распорядиться по хозяйству. А я выхожу на небольшую террасу, увитую бугенвиллеями, и, устроившись в плетеном соломенном кресле, наслаждаюсь видом уютной бухты, на водной глади которой застыли белоснежная яхта и пара рыбацких шаланд. 

Внезапно тишину нарушает резкое хлопанье крыльев, и в двух-трех метрах от меня на террасу опускается крупная серая цапля. Не обращая на меня ни малейшего внимания, она приближается к столику, за которым я сижу, обследует его поверхность и, видя, что поживиться нечем, направляется к приоткрытой двери, ведущей в зал. Вот она останавливается, всовывает голову в щель и застывает, глядя на стоящий в зале... холодильник. 

Появляется Джимми. Открыв дверь, он грозит цапле пальцем. Та отступает назад, но не улетает. 

- Пять часов. Можно не проверять, - говорит Джимми. - Она прилетает три раза в день - к завтраку, обеду и ужину: в восемь утра, в час и в пять вечера. В отличие от туристов никогда не опаздывает. По ее визитам хоть часы сверяй. 

Он достает из холодильника "рыбешку" (любой московский рыболов наверняка был бы горд, поймав "рыбешку" столь внушительных размеров) и подбрасывает ее в воздух. Цапля ловко ловит ее раскрытым клювом, проглатывает и снова косит глазом на холодильник. 

- Хватит, хватит, пошла прочь, - машет на нее рукой Джимми. 

Цапля топчется на месте, потом, шумно взмахнув метровыми крыльями, улетает. А Джимми подсаживается ко мне. 

- Доверчивость здешних птиц и животных поразительна, - рассказывает он, - В обоих поселках архипелага - в Пуэрто-Айора и Пуэрто-Бакерисо маленькие птицы влетают в окна отелей, кружат, не боясь туристов, над столами и подбирают крошки, которые остаются на скатертях. А там, где люди живут на фермах, они и вовсе ручные. Вот как эта игуана... - кивает он на балюстраду, отгораживающую террасу от кромки берега. 

Я оборачиваюсь и цепенею - с балюстрады на меня в упор смотрит... черный дракон. Злые глазки, раскрытая пасть, на шее складки кожи, ряд шипов, начинаясь на голове, тянется по всей спине. Ну чем не исчадие ада?! Дракон медленно сползает на пол и замирает посреди террасы. И тут я замечаю другую игуану - распластавшуюся на стене вниз головой и не сводящую с нас глаз. 

- Домашние... - усмехается Джимми. 

- Тоже приползли на кормежку? И тоже - по часам? 

- Нет, эти ползают когда хотят и где хотят. Вреда от них никакого, скорее польза - от пауков да мух избавляют. Ящерица - она и есть ящерица. Да вы к ним быстро привыкнете. 

- Едва ли. - Я не отрываю взгляда от прилипшего к стене выходца из доисторических времен. - Чересчур они "симпатичные"... 

Ровно в шесть солнце падает за горизонт - по нему тоже можно сверять часы: и день и ночь здесь, на экваторе, длятся одинаково - по 12 часов. Все окрест погружается в бархатистую мглу. 

После ужина я опять выхожу на террасу полюбоваться ночным пейзажем. Повисший над головой полукруг луны тусклым светом освещает бухту Академии. На противоположном берегу желтыми светлячками горят огни в домиках Дарвиновской станции. Издали, с небольшого островка, неустанно подмигивает белый глаз маяка, сторожащего вход в бухту. Лениво шурша, набегает на черный берег мелкая волна - начинается прилив. А по небу низко-низко, почти задевая крыши домов, плывут тяжелые сизые тучи - ночью опять будет дождь...




Немного истории


Многие великие географические открытия были, как известно, сделаны по воле случая. Так произошло и с Галапагосскими островами. 

23 февраля 1535 года испанский епископ-доминиканец Фрай Томас де Берланга отплыл из Панамы в Лиму, только что основанную "великим конкистадором" Франсиско Писарро. На восьмой день плавания Перуанское течение подхватило его корабль, попавший в полосу мертвого штиля, и отнесло от побережья материка далеко на запад. Только 10 марта испанцы увидели землю, - это был один из островов архипелага. Определяя широту, Берланга установил, что острова находятся "между 0°30' и 1°30' ю. ш.", и был, как видим, близок к истине. 

Сойдя на берег, Берланга и его спутники были поражены открывшейся их взорам картиной. Среди нагромождений черных скал ползали похожие на динозавров черные и желтые драконы и гигантские черепахи, способные нести человека на своей спине; в небе кружили диковинные птицы, другие, помельче, не боясь людей, садились им на руки, на головы; волны прибивали к берегу черный песок. Морякам показалось, что они попали на заколдованную землю. 

Мучившая испанцев жажда заставила преодолеть страх. Ни на первом, ни на других островах людей они не встретили, как не нашли ни пресной воды, ни травы для лошадей. Зато они обнаружили удивительную флору и фауну. В письме испанскому монарху Карлу V Берланга упоминал тюленей, "слоновых" черепах, "ящериц, похожих на дьяволов", диковинных птиц. Поведал он и о том, как моряки разрешили проблему питьевой воды: обратив внимание на странные растения, листья которых были похожи на "колючие груши" (скорее всего это были кактусы опунции), они попробовали "груши", оказавшиеся довольно сочными, и из них-то и стали выжимать сок. Обратный путь в сторону Южноамериканского материка отнял у Берланги около трех недель. Лишь 9 апреля корабль с белыми первооткрывателями Галапагосских островов вновь достиг побережья континента, но уже чуть южнее экватора. 

Выражение "белые первооткрыватели" я употребил не случайно. Хроники эпохи конкисты, составленные со слов покоренных инков, указывают, что примерно за 60-80 лет до прихода в Южную Америку испанцев (то есть в середине XV века) Инка Тупак Юпанки совершил годичное плавание по Тихому океану. Не будет большим преувеличением предположить, что во время одного из своих многочисленных походов воинственный Инка плыл на плоту из бальсового дерева вдоль побережья с юга на север и в какой-то момент его плот, как и корабль Берланги, был подхвачен Перуанским течением и унесен в открытый океан, где он и открыл Галапагосские острова. 

Хроники, однако, упоминают о том, что по возвращении в Перу Тупак Юпанки привез с собой трофеи (а может быть, дары?), среди которых были медный трон и даже темнокожие рабы. Но на островах инки не могли обнаружить ни месторождение меди, ни "темнокожих". Следовательно, трофеи были не островного происхождения. Какого же? Загадка усложняется тем, что в последние годы исследователи обнаружили на островах предметы гончарного производства. Но инки отнюдь не славились гончарным мастерством. Тогда кто же побывал на островах - представители доинкских племен, обитавших на побережье Перу и Эквадора? Среди них действительно были искусные гончары и смелые рыбаки. А может, это были полинезийцы, приплывшие к берегам Южной Америки со стороны Тихого океана? Почему бы не предположить, что эти отчаянные мореплаватели, знавшие, как "оседлать" морские течения, могли совершать путешествия: из Полинезии к Южной Америке "верхом" на теплом течении Эль-Ниньо, а обратно-? "верхом" на холодном Перуанском? 

Через 33 года после необычайного путешествия епископа Берланги испанский мореплаватель Альваро Менданья де Нейра отправился на поиски Галапагосских островов. Но они не увенчались успехом. Некоторые авторы считают, что он проплыл между островами, скрытыми в тумане, ведь они находятся на значительном расстоянии (от 50 до 160 километров) друг от друга. Менданья "просмотрел" Галапагосы, зато открыл Соломоновы острова, расположенные близ Австралии. Впрочем, быть может, и там до испанцев побывал Тупак Юпанки? 

Оставил Менданья и еще один след в истории мореплавания: приписываемое ему выражение "Зачарованные острова" породило поверье, долго существовавшее среди моряков, будто острова то появляются, то исчезают. Однако давно известно, что подобный феномен порождается либо ошибкой при прокладке румба, либо погодными условиями. 

На протяжении второй половины XVI и всего XVII века единственными посетителями Галапагосских островов были пираты, корсары и прочие морские разбойники, искавшие укрытия в тихих бухтах архипелага и хорошо знавшие дорогу туда. Для самих испанцев необитаемые, лишенные сокровищ, лежавшие далеко в океане, в стороне от морских путей острова интереса не представляли. Лишь изредка Мадрид посылал туда для борьбы с пиратами военные корабли из Панамы или Перу. Их капитаны, случалось, повторяли "ошибку Менданьи" и не находили не только пиратов, но и самих островов. И тогда вновь оживала легенда об "исчезающем", "зачарованном" архипелаге. В середине XIX века она нашла особых приверженцев среди китобоев. Повинен в этом был нашумевший роман американского писателя Германа Мелвилла "Моби Дик". 

Ну а кто же окрестил архипелаг Галапагосским? И на этот вопрос нет точного ответа. По одной версии - безымянный испанский моряк, по другой - английские флибустьеры Эмброуз Коули и Джон Кук, плававшие на пиратском судне "Бэчелор'з Делайт". 










Галапагосы. Лава кажется только что застывшей




Предания гласят, что пираты обычно приплывали к маленькому островку Сантьяго, тому, где сейчас существуют большие колонии тюленей, и там ремонтировали свои суда. А где пираты, там не обходится без сокровищ. По сию пору многие люди верят, что пираты прятали награбленные богатства в пещерах, что, например, "гроза южных морей" Генри Морган закопал свои сокровища "на одном из пляжей одного из островов". По сию пору на островах время от времени появляются искатели кладов. В Пуэрто-Айора мне рассказывали, что в начале 70-х годов на пустынном острове Исабела обосновалась "странная иностранная семья". "Робинзоны" утверждали, что намерены изучить условия для создания на Исабеле туристического комплекса. В какой-то момент они уехали так же внезапно, как и появились, и это лишь утвердило местных жителей во мнении, что Исабелу навестили искатели кладов. О легендах, связанных с пиратами и спрятанными ими сокровищами, напоминают и обломки старинных каравелл и бригантин (в свое время приливы оставили их на берегу, и теперь они украшают служебные помещения Дарвиновского центра). 

В XVIII веке пиратов сменили китобои. Они приставали к островам сначала в надежде запастись пресной водой и свежей зеленью, а позже, когда поближе познакомились с местной фауной, чтобы загрузить трюмы кораблей сотнями гигантских черепах - до 700 зараз! Одна из хроник эпохи свидетельствует, что черепах связывали попарно, спина к спине, что они месяцами "сохранялись" в трюмах без воды и пищи и.что их мясо шло на приготовление знаменитого "морского пирога". 

Островом с особенно богатой историей считается Флореана. Это там возникло самое оригинальное в мире почтовое отделение - подвешенная на столбе бочка. Китобои, уходившие в Антарктиду на промысел, оставляли в ней письма, чтобы их забрали те, кто направлялся в порт. Обычай сохраняется, и моряки заходящих на остров судов заботливо ремонтируют "почтовый ящик", не забывая оставить на нем свои автографы. Туристам непременно покажут бухту Почтовое Отделение, а эрудированные гиды не только расскажут про знаменитый столб с бочкой, но и не преминут упомянуть о том, что на острове в начале прошлого века жил "в полном одиночестве и почти всегда в состоянии опьянения" Патрик Уоткинс - матрос-ирландец с английского судна, оставленный там в наказание то ли за бунтарство, то ли за постоянное "непросыхание". 

Острова посещали не только пираты и китобои. Были среди путешественников и люди, прославившиеся отнюдь не флибустьерскими "подвигами". Самым знаменитым из них был, бесспорно, выдающийся естествоиспытатель Чарлз Роберт Дарвин. Английский писатель Джозеф Конрад собрал на Галапагосах обширный материал для своих морских романов. Есть основания полагать, что столетием раньше, в середине XVIII века, там побывал английский адмирал Джон Байрон, дед великого поэта Джорджа Гордона Байрона, Потерпев в 1741 году кораблекрушение в Тихом океане у берегов Южной Америки, адмирал в 1764 году вновь появился в тех краях, направленный Лондоном на поиск Соломоновых островов. По возвращении из кругосветного плавания он опубликовал (1768) подробный отчет о кораблекрушении, который позже был использован его внуком в поэме "Дон Жуан". Там есть такие строки: 

 И берег им предстал, утесист и высок, 

 И все росла гора по мере приближенья 

 (Их гнал течения стремительный поток), 

 В догадках путались они, в недоуменье, - 

 Что это за страна? Загнать их ветер мог 

 Нивесть куда, сто раз меняя направленье...

О Дж. Г. Байроне, который никогда не был ни на архипелаге, ни вообще в Южной Америке, а умер в 1824 году в Греции, я упомянул потому, что с его именем связан весьма, колоритный эпизод, имеющий отношение к Галапагосам и показывающий нравы современных дельцов, наживающихся на туризме. 

Авторы рекламного проспекта, заказанного "Корпорацией туризма на Галапагосы" и отпечатанного в США, сообщают, что "седьмой лорд Байрон" написал в 1825 году о Галапагосских островах такие сохраняющие актуальность строки: "Место это подобно Новому творению. Птицы и животные не бросаются в стороны с нашего пути. Пеликаны и морские львы заглядывают в наши лица, как бы давая понять, что у нас нет никакого права нарушать их одиночество. Маленькие птицы настолько ручные, что прыгают нам на ноги..." Авторы проспекта явно "сыграли" на имени Байрона. Ну кому из потенциальных клиентов корпорации придет в голову выяснять, каким по счету лордом был Джордж Гордон Байрон - шестым или седьмым и когда он умер? Большинство из них легко попадется на крючок, подумав, что если бы это был не "тот самый Байрон", а какой-то другой, то об этом другом вряд ли бы стали писать. 

В том же рекламном буклете есть, кстати, и другая приманка для туристов - упоминание об Александре Селкирке, "том самом", который послужил Даниэлю Дефо прототипом Робинзона Крузо. Если вспомнить пиратские похождения Селкирка в Южной Америке, в частности в Гуаякиле, то не исключено, что он побывал и на Галапагосах. Но что авторам рекламы до того, где в действительности Селкирк провел четыре с лишним года "в полном одиночестве и выжил в борьбе с суровой природой" - на Галапагосах, на чилийском архипелаге Хуан-Фернандес или же на небольшом благодатном островке в устье реки Ориноко у атлантического побережья Венесуэлы, куда его поместил вымысел писателя? Важно внушить будущим туристам мысль, будто "тот самый Робинзон", о котором они читали еще в школьные годы, находился на Галапагосах. Кому же не захочется побывать на островах, которые обрели мировую славу еще и потому, что "там жил" Робинзон Крузо?! 

Дарвин и Конрад, Байрон и Селкирк... Имена известных ученых и писателей, романтиков и авантюристов... География и экология, путешествия и пиратские истории... На какие только уловки и подтасовки не пускаются туристические компании, лишь бы завлечь людей в свои сети! Все, что хотя бы косвенно связано с Галапагосами, - правдивые были и невероятные небылицы - сплетается воедино в рекламе, распространяемой по белу свету дельцами, делающими бизнес на туризме. 

Вот так, от случая к случаю, история посылала на архипелаг заморских гостей разных национальностей, разных интересов. В целом же с момента своего открытия и на протяжении последующих трех веков Галапагосские острова оставались ничейными - ни старые, ни новые колониальные империи не стремились поднять над ними свой флаг. 

Лишь в 1832 году архипелаг обрел наконец законного владельца. 12 февраля полковник Игнасио Эрнандес, направленный правительством Эквадора, достиг на борту галеры "Мерседес" самого южного в архипелаге острова. Это был остров Чарльза. На глазах у экипажей двух американских китобойных фрегатов полковник выполнил торжественную церемонию поднятия эквадорского флага и официального вступления Эквадора во владение архипелагом. В честь Хуана Хосе Флореса, первого президента молодой республики, находившегося тогда у власти, остров Чарльза был переименован во Флореану. Вслед за тем полковник Эрнандес, выполняя данное ему предписание, основал на острове поселение. Первыми его жителями были 80 солдат-колонов, располагавших небольшим количеством крупного рогатого скота. Тогда же на Флореане была создана колония для ссыльных; ее первыми заключенными стали политические противники президента Флореса. 

Колонисты нашли острова слишком унылыми и слишком удаленными от материка, и солдатское поселение просуществовало недолго. Ссыльные после смены президента возвратились на материк. Колония для уголовников, созданная на острове Исабела (когда там в 1835 году побывал Ч. Дарвин, в ней было около 300 заключенных), тоже была закрыта. С тех пор и практически вплоть до начала второй мировой войны архипелаг попеременно был то обитаем, то необитаем. 

Поначалу Галапагосские острова вовсе не интересовали эквадорское правительство. Надо полагать, трудности с колонизацией побудили его даже попытаться избавиться от новых владений. Вначале пытались сдать архипелаг в аренду какому-либо европейскому государству. Однако желающих не нашлось. Позже была предпринята попытка продать его на 99 лет Соединенным Штатам за 15 миллионов долларов. Но и эта сделка не состоялась: в ходе референдума по этому вопросу эквадорцы высказались за то, чтобы острова оставались под контролем нации. 

Особой датой вошел в историю Галапагосских островов 1892 год. В связи с празднованием четырехсотлетия открытия Колумбом Америки правительство Эквадора решило переименовать архипелаг - его нарекли именем великого путешественника. Тогда же различным островам, носившим английские названия, дали другие - испанские; в основном они повторяли названия каравелл Колумба и открытых им островов - Санта-Мария, Пинта, Исабела, Сан-Сальвадор, Санта-Крус Хотя с тех пор прошло почти сто лет, название архипелаг Колумба употребляется почти исключительно в официальных документах, на картах острова имеют двойные названия, а в повседневной жизни эквадорцы по-прежнему продолжают называть их кратко и фамильярно - Галапагосы. 

Колонизация островов проходила с огромным трудом. Лишь через четверть века после того, как закончилась неудачей "операция" по превращению солдат и уголовников в колонистов, на Сан-Кристобале снова зазвучали человеческие голоса. В 1859 году эквадорский авантюрист Мануэль Кобос привез туда группу бедных крестьянских семей и основал поселок под громким названием "Прогресс". Крестьяне принялись выращивать сахарный тростник. Но вскоре власти стали направлять Кобосу по его просьбе - "на перевоспитание" - уголовников, которых он заставлял работать, как каторжников, по 20 часов в сутки, а расплачивался... резиновыми "монетами". Кончилось тем, что доведенные до отчаяния "колонисты", вооружившись мачете, убили Кобоса. 

Десятью годами позже, в 1870 году, была предпринята другая попытка колонизовать хотя бы один из островов. И опять безуспешно. Прошло еще полвека. Между 1920 и 1940 годами на острова прибыла группа норвежских семей, и казалось, что они обоснуются там навсегда: колонисты расчистили и засеяли земли, обзавелись скотом, возвели солидные постройки. Но прошли годы, старики вымерли, а их дети, охваченные ностальгией, возвратились на родину предков. На Санта-Крусе мне показали дом восьмидесятилетнего Торвальда Костдалены: из всех норвежских переселенцев на архипелаге остались лишь он да его престарелая жена, и местные жители не без грусти называли Торвальда последним викингом. 

В Эквадоре мне доводилось слышать от моих собеседников, что одна из особенностей Галапагосов заключается в том, что они "абсолютно лишены" какого-либо культурного прошлого, примечательных традиций. Отчасти это так, ибо откуда же взяться "культурному прошлому" на архипелаге, который вплоть до середины XX века оставался практически необитаемым - в 1940 году все его население не превышало 70 человек. Что же касается традиций или, по крайней мере, событий, которые послужили бы источником их зарождения, то таковые на Галапагосах происходили, однако буржуазные авторы не очень-то любят о них вспоминать. 

...1936 год. В Эквадоре свирепствовала жестокая диктатура Паэса. Большую группу коммунистов (более 30 человек), арестованных в Кито, Гуаякиле, Амбато и других городах, власти отправили на корабле "Кинбио" в ссылку на Галапагосы. Их высадили на острове Исабела, и первое, что они услышали от местных крестьян, было предупреждение о там, что остров "принадлежит" некоему Антонио Хилю, "эксплуататору и плохому человеку". Коммунисты тотчас отправились к нему "в гости"... 

О том, какая между ними состоялась беседа, мне рассказывал ее участник Ромеро Паредес. 

- Здравствуйте. Вот и мы, - сказали коммунисты оторопевшему от неожиданности "хозяину острова". - Нас прислал сюда диктатор Паэс. Но вы этому вряд ли будете рады... 

Потом очень вежливо, ведь мы были у него "в гостях", - вспоминал Ромеро Паредес, - мы разъяснили Хилю, что Исабела - часть национальной территории и посему является достоянием всех эквадорцев, что сам он - эксплуататор и что по этой причине дом его экспроприируется "для нужд общества". Чтобы не оставалось сомнений, на крыше дома мы укрепили шест с привязанным к нему красным платком. "Хозяину острова" не оставалось ничего иного, как подчиниться новым порядкам. 

Весть о том, что произошло на Исабеле с появлением там ссыльных коммунистов, быстро долетела до материка. Буржуазная пресса Гуаякиля негодовала. ""Красный дом" на Галапагосах", "Коммунисты совершили на Галапагосах государственный переворот", "Коммунисты экспроприируют на Галапагосах частную собственность" - кричали газетные заголовки. Посылать на Исабелу карателей власти не стали. А вскоре диктатура Паэса пала. 

Решающий толчок колонизации островов и появлению там постоянного населения дала вторая мировая война. Расположенные между азиатским театром военных действий и Панамским каналом, они имели стратегическое значение, и Соединенные Штаты оккупировали их вскоре после нападения Японии на Перл-Харбор. На Бальтре была построена взлетно-посадочная полоса. Туда и направился миграционный поток эквадорских переселенцев. Часть их занялась обслуживанием персонала американской базы, часть - земледелием и животноводством. На Санта-Крусе и Сан-Кристобале большие участки земли засеяли панголой - травой, устойчивой к засухе, - так появились культурные пастбища. Завезли коров голштинской породы. На этой основе быстро развилось животноводство. 

Японцы вблизи архипелага не появлялись, и американские летчики и моряки принялись "воевать" с местной фауной: от скуки они охотились на игуан и на Бальтре и Санта-Крусе почти полностью их истребили. 

После окончания второй мировой войны эквадорцы добились ухода американских оккупантов с Галапагосских островов. Аэродром остался и оказался весьма полезным для малочисленной колонии островитян и особенно для прибывавших на архипелаг ученых. Слухи о благоприятных для жизни условиях породили новый миграционный поток - на Галапагосы устремилась следующая волна переселенцев. Большая часть их осела на острове Санта-Крус. А в конце 60-х годов на архипелаг накатилась еще одна волна колонистов. На этот раз решающими факторами миграции были сильная засуха, поразившая страну, и ликвидация тюрьмы, существовавшей на острове Исабела. 

Последнее обстоятельство имело немаловажное значение. И раньше случалось, что заключенные сбегали из тюрьмы и совершали новые преступления - грабили местных жителей, убивали фермеров. Но однажды группа уголовников совершила побег и захватила туристскую шхуну. Это вызвало громкий резонанс даже за пределами Эквадора, и тюрьму пришлось ликвидировать. Воцарившееся на островах спокойствие способствовало привлечению новых переселенцев с материка и оживлению туризма. 

Конечно, не все колонисты выносили тяготы жизни на неприветливых островах, не все выдерживали испытания, которым постоянно подвергала их суровая природа. Очень многие эквадорцы, посчитав жизнь на Галапагосах адом, вернулись на материк. Остались и осели, пустив крепкие корни, те, кто не говорит, что Галапагосы - "рай земной", но и не считает их "сущим адом", кто на тривиальный вопрос, как дела, отвечает сдержанным "жить можно". Поэтому к началу 80-х годов на архипелаге сложилось более или менее стабильное население, которое распределялось по пяти обитаемым островам примерно следующим образом: на Сан-Кристобале проживало около 3 тысяч человек, на Санта-Крусе - 2500, на Исабеле - не более 600, на Флореане - 50-60 человек (семь-восемь семей); население Бальтры составлял персонал, обслуживавший аэропорт, - от силы 50-60 человек, в основном военные. 

Уникальность фауны и флоры архипелага побудила эквадорское правительство в целях сохранения окружающей среды на островах объявить в 1959 году Национальным парком 88% территории архипелага. Дата была выбрана не случайно - отмечалось столетие выхода в свет труда Ч. Дарвина "Происхождение видов путем естественного отбора". Тогда же было решено создать на острове Санта-Крус Международный научно-исследовательский центр имени Дарвина. 

Еще одно знаменательное в истории архипелага событие произошло в 1974 году - по новому административному делению он был возведен в ранг провинции и стал официально именоваться Галапагосской провинцией Эквадора.




Остров Бартоломе и его подводный мир


- Сеньор Листов! Вставайте! Завтрак на столе. Автобус отходит через полчаса, - негромко прозвучал за дверью голос Джимми. 

Я быстро привел себя в порядок и вышел на террасу. Семья шведа Густавссона была уже в сборе. Мы познакомились накануне вечером, за ужином. Густавссоны проводили в Пуэрто-Айора свой отпуск, а для поездок на другие острова арендовали небольшую яхту. И сам глава семейства, и его жена, и дети - два белокурых подростка - были, как мне показалось, даже обрадованы, когда Джимми спросил их, не согласятся ли они взять меня с собой в две-три поездки. "Я думаю, капитан яхты возражать не будет", - с готовностью сказал Густавссон. Так была решена вторая волновавшая меня проблема - как организовать знакомство с архипелагом. 

Небо над Пуэрто-Айора было чистым после прошедшего ночью дождя. И сам поселок, и два небольших отеля в дальнем углу бухты, и домики Дарвиновского центра на противоположном берегу еще спали. Затих и океан - начинался отлив. Когда на границе моря и неба появилась розовато-зеленоватая полоска зари, мы уже катили в автобусе, плавно шуршавшем шинами по влажному песку, в сторону Бальтры: яхта, на которой предстояло путешествовать, дожидалась нас на Канале. 










Галапагосы. Остров Бартоломе




С высокой мачтой, белоснежными бортами и игриво вздернутым носом яхта, издали выглядевшая миниатюрной, оказывается солидным парусно-моторным ботом. К нашему приезду моторы уже прогреты, и, едва мы поднимаемся на борт, гремит якорная цепь и судно степенно направляется к выходу из Канала. Вскоре оба острова, Санта-Крус и Бальтра, остаются позади - мы в открытом море. Океан спокоен, и команда, состоящая всего из двух человек-капитана (он же машинист, механик, рулевой, а также официальный гид) и матроса (он же кок, моторист, стюард), ставит паруса. Рассекая форштевнем водную синь, яхта летит вперед. 

Дует свежий бриз, и вскоре приходится доставать куртку-"непродувайку". Тоскливое однообразие океана быстро наскучивает, и я принимаюсь наблюдать за капитаном. Карлос Айяла - так он представился при знакомстве - был достоин кисти художника: выразительное, я бы даже сказал красивое, лицо, прямой нос и живые черные глаза, рослый, крепко и ладно скроенный, насквозь продубленный солеными ветрами, а загар такой, что трудно сказать, мулат он или белый. Одной рукой Карлос, словно играючи, держал фал большого паруса, а штурвал подворачивал... пяткой. Заметив, что я наблюдаю за ним, он широко улыбается, обнажая два ряда ровных жемчужных зубов. Я расцениваю это как приглашение к беседе и подсаживаюсь ближе. 

Родом Карлос Айяла из Эсмеральдаса. Там, на берегу моря, он родился, там вырос и без моря не мыслит себе жизни. Чтобы помочь бедствовавшей семье, рано начал самостоятельно трудиться: сперва на берегу, а подрос - стал выходить в море со взрослыми рыбаками. Смышленый паренек быстро освоился, а потом и подружился с морем, стал с ним "на ты". Но заработки были низкие, и Карлос начал подумывать о том, чтобы перебраться в Гуаякиль, который рисовался ему городом всеобщего благоденствия. Тут-то в его судьбу вмешался и круто повернул ее случай-Карлос оказался в Пуэрто-Айора. 

Ко времени нашего знакомства ему было под 30. Из них половину он провел на Галапагосах. Сначала жил на Сан-Кристобале и с тамошними рыбаками выходил на лов трески. Баркасы были допотопные, зато рыбаки отлично знали архипелаг, и благодаря им Карлос тоже узнал острова как свои пять пальцев. Однако заработки и тут были, как говорится, не ахти - четыре, от силы пять тысяч сукре в месяц, да и то в зависимости от улова. Через несколько лет он перешел работать в туристическую компанию. Там его быстро заметили: практический опыт и незаурядные способности молодого моряка обратили на себя внимание, и ему доверили прогулочную яхту, а учеба на курсах при Управлении Национального парка позволила получить титул профессионального гида. Зарабатывать Карлос стал вдвое больше, но и трудиться теперь приходилось тоже вдвое, а то и втрое больше прежнего. 

- А ваш помощник тоже с материка? - спрашиваю я, когда Карлос, закончив рассказывать свою биографию, смолкает. 

- Да, он из Гуаякиля, - отвечает Айяла. - Плавал на рыбацких шхунах и на прогулочных яхтах вдоль побережья. Здесь, на архипелаге, он уже лет семь. А вообще-то он родом из Милагро. Кстати, зовут его тоже Карлос. 

Легкий на помине, на палубе появляется Карлос Инга, невысокого роста светлокожий мулат с жиденькой бородкой, и предлагает спуститься в кают-компанию заморить червячка. "До острова Бартоломе около четырех часов хода, - говорит он. - Подкрепиться не помешает". 

Остров Бартоломе открывается взору невысокими горами с округлыми вершинами и соседним островком Сантьяго, который рыбаки именуют Башней. По мере приближения все отчетливее вырисовываются и красно-коричневые горы, и берег, изрезанный небольшими заливами. Их, словно бессменные часовые, сторожат выступающие из воды скалы причудливых очертаний. 

- На одних островах, где катер может подойти вплотную к берегу, туристы высаживаются "по-сухому", - просвещает меня Айяла. - На других высадку производят с надувной лодки, которую мы называем "панга". На третьих бухты особенно мелководны, и туристы попадают на берег "по-мокрому" - снимают обувь, закатывают брюки до колен и шлепают по воде своим ходом. 

- А как мы будем высаживаться на Бартоломе? 

- "По-мокрому", - улыбается Айяла. - Начнем не с лучшего способа. 

Яхта встает на якорь в просторной бухте. Инга остается на борту, а мы в сопровождении Айялы, которому предстоит выполнять роль гида, садимся в шлюпку с подвесным мотором. 

- Смотрите, пингвины! А вон на камнях тюлени! Цапля... Видите цаплю?! - то и дело восклицают сыновья Густавссона. 

Подплываем совсем близко к песчаному берегу, и все же последние метры "дошлепываем по воде своим ходом". Обувшись, начинаем подниматься по тропе, протоптанной среди языков вулканической лавы, на вершину ближайшего холма. 

- Бартоломе, как и остальные острова архипелага, - вулканического происхождения, - рассказывает Айяла. - Ученые высчитали, что толщина слоя застывшей лавы составляет от пяти до пятидесяти метров. 

Открывающийся со ставосьмидесятиметровой высоты вид способен поразить даже пылкое воображение. Изрезанный заливами берег; бирюзовые воды бухты, с замершей "белой яхтой, миниатюрные кратеры вулканов и зеленые пятна растительности в низинах... Все это вызывает ощущение Вечного покоя, отрешенности от реалий сегодняшнего мира - даже не того далекого, что остался на материке, а этого, лежащего под ногами, окружающего со всех сторон. Я не знал, что ожидает нас на других островах, но Бартоломе сразу же произвел на меня двоякое впечатление. С одной стороны, в нем было очарование природы Южных морей, хотя и без пышной растительности, но с их золотистыми пляжами и тихими голубыми заливами, а с другой - остров будто застыл в Вечности, заколдованный чарами сверхъестественной силы. 










Галапагосы. Каприз природы




Вдоволь налюбовавшись неповторимым пейзажем, возвращаемся на берег. 

- Час - на купание, - объявляет Айяла. - Вода, конечно, не такая теплая, как у побережья, на Санта-Элене или в Эсмеральдасе. Но и не холодная: как-никак, а теплое течение Эль-Ниньо в значительной мере нейтрализует холодное Перуанское. 

Слова капитана встречаются всеми с восторгом. Небо над головой чистое, не затянутое облаками, солнце светит тепло и весело, а Бартоломе - один из тех островов, где берег - не нагромождение скал, а песчаные, чистые, ласковые пляжи. Поплавать в кристально голубой воде заманчиво еще и потому, что Карлос предусмотрительно захватил с собой маску и ласты. Ну как тут не соблазниться возможностью хотя бы краешком глаза увидеть фантастический мир обитателей прибрежных вод!.. 

Сначала с маской плавают ребята, потом Свен. Затем наступает мой черед. Погружаюсь в воду, и, ошеломленный, не верю своим глазам: вода буквально кишит рыбешками самых разных форм и расцветок. Мимикрии нет и в помине! Природа на Галапагосах если и не совсем, то в большой степени отказалась от своего правила наделять живые существа защитной окраской, чтобы помочь им скрываться от врагов и выживать. Тут она, наоборот, приложила, кажется, все усилия к тому, чтобы обитатели моря представали в самых ярких, самых экстравагантных нарядах, как говорится, во всем блеске. И они, похоже, даже соперничают друг с другом по яркости красок и необычности сочетания цветовых гамм. 

Рыбешки ничуть меня не пугаются, даже проявляют некоторое любопытство. В сопровождении отливающей разноцветной чешуей свиты медленно подплываю к камням, торчащим из воды возле самого берега. Глубина всего метр-полтора, а жизнь бьет ключом. Около большого камня, облепленного ракушками, мельтешит рыбья мелочь. А вон шевелятся длинные желтые усы - не иначе как в расщелину забрался лангуст. Поднимаю взгляд и вижу прилипших к камню крабов размером с ладонь, голубые ротовые отверстия, ярко-красные панцири... 

Крики с берега прерывают мое знакомство с подводным миром Бартоломе: Карлос знаками показывает - пора возвращаться на яхту. 

Но прежде мы совершаем еще одну прогулку - на шлюпке вдоль берега. Во многих местах он обрывается к воде крутыми уступами; разбиваясь о них, волны оставляют после себя кайму белой пены. Вот Карлос сбавляет ход, и мы видим пингвинов: они, как на параде, выстроились в ряд на самом краю каменной площадки. 

- На островах встречаются два вида пингвинов, - Карлос снова выступает в роли гида. - Вот эти красавцы с красным клювом, или "фаэтоны", обычно обитают в тропических зонах Атлантического, Тихого и Индийского океанов. А другие - пингвины Гумбольдта - размером будут поменьше и живут в более холодных зонах, в частности на островах, расположенных у побережья Перу и Чили. Природа поступила разумно и никого не обидела, - философски заключает он. - К услугам "фаэтонов" - теплое течение Эль-Ниньо, а пингвины Гумбольдта могут наслаждаться холодным Перуанским. 

Оставшийся на яхте Инга времени даром не терял и приготовил простой, но вкусный обед. Подавая картофельный суп, жареное мясо с рисом и крепчайший кофе, он обязательно добавляет: "По-галапагосски", чем каждый раз смешит нас, - шутка нравится всем. Даже молчаливый Свен улыбается и отвечает тоже шуткой: "А у нас и аппетит галапагосский..." 

Следующая цель нашего путешествия - остров Фернандина, которым "владеют" игуаны и нелетающие бакланы. Яхта, направляемая твердой рукой Айялы, легко скользит по водной глади. Кажется, оставь он штурвал, она сама, как конь по знакомой дорожке, доплывет до нужной бухты. А "дорожка" тут капризно-переменчивая в отношении цвета - то она зеленоватая, то лазурная, то темно-синяя. Наблюдая за игрой цветовых оттенков, я размышлял о том, что почти все знаменитости, побывавшие на Галапагосах, подчеркивали негостеприимность этих островов. Американский писатель Герман Мелвилл даже высказал мнение, что на свете вряд ли существует более пустынное и неприветливое место, чем Галапагосы. 

- Почти все острова имеют две стороны: одна - крутая, отвесная, другая - пологая, плавная, - сообщает мне Карлос Айяла. - Обрывистые берега, как правило, обращены на запад или на юг, а пологие - на север. Это особенно заметно на небольших островах. Завтра пойдем к острову Дафне - сами увидите. 

...Обогнув с юга самый крупный в архипелаге остров Исабела, протянувшийся на 150 километров в длину и на 25-27 километров в ширину, мы некоторое время плывем вдоль его западного берега, а затем, круто изменив курс, направляемся на север к виднеющемуся вдали острову Фернандина. Там все повторяется почти как на Бартоломе: яхта бросает якорь в тихом заливе, только на этот раз за борт спускают катер. 

- Значит, будем высаживаться "по-сухому"? - догадываюсь я. 

- У каждого острова - свой нрав, а значит, и подхода он требует особого, - отвечает Айяла, не отрывая внимательного взгляда от приближающегося берега. 

Катер медленно, как бы на ощупь заходит в миниатюрную бухточку и прижимается к невысокому, отшлифованному морем уступу. Мы легко сходим на берег. Жена Густавссона с ребятами остается принимать солнечные ванны. Мы же втроем - Свен, Карлос и я - направляемся в глубь острова.




Витрина эволюции


Я слышал, что туристы посещают некоторые острова не без опаски. Признаться, так было и с нами. Казалось, что черные языки вулканической лавы только что застыли и вот-вот задвигаются под ногами. Нещадно палившее солнце так накалило поверхность, что нам жгло подошвы. Немое восхищение, охватившее меня, сопровождалось чувством тревоги. Наплывы лавы и впадины, бугры и трещины черного, серого, красно-бурого цвета - все это некогда, тяжело колыхаясь, сползало огненной рекой с вершины вулкана. Так выглядел мир на заре своего существования. Словом, окружавший нас пейзаж вполне мог послужить декорацией к спектаклю под названием "Судный день". К тому же игра воображения уже начинала рисовать фантастическую картину. Впрочем, стоп! Ведь в наше время от воображаемого апокалипсиса всего один шаг до апокалипсиса ядерного... 

- Не правда ли, кажется, что лава только что застыла? - лукаво прищуривается идущий рядом Карлос. - Признайтесь, едва мы начали прогулку, как вы подумали: "А не начнет ли все "это", под ногами, как раз сейчас двигаться опять? Что, если вулкан вдруг охватит очередной приступ активности?.." 

Мы с Густавссоном без тени смущения киваем головами: "Так, именно так и подумали". Явно довольный тем, что ему удалось "поймать" гостей, Айяла продолжает: 

- Вы думаете, остров случайно носит женское имя? Как бы не так. Фернандина - остров-вулкан, и мореходы боятся его так же, как карибских ураганов, которые, как известно, тоже нарекают женскими именами. Не далее как в 1968 году тут опять произошло сильное землетрясение. "Пол" острова провалился на целую тысячу футов. На станции Дарвина в течение одних суток сейсмографы зарегистрировали около двухсот подземных толчков. "Реплики", вызванные землетрясением, продолжались больше недели. А затем началось извержение одного из крупных вулканов. 

Он делает паузу, достает сигарету. Мы останавливаемся около заливчика, глубоко врезавшегося в берег между двумя языками лавы, и ждем, пока он закурит. Дремлющий на самой кромке лавового потока рыжемордый тюлень лениво отрывает голову от черных камней, смотрит на нас, потом принимает прежнюю позу, наблюдая, однако, за нами одним глазом. Мы "расстреливаем" его из фотоаппаратов, но он не шевелится. Только нехотя открывает второй глаз... 

- Один моряк рассказывал мне про то извержение, - нарушает молчание Карлос. - Их парусник находился недалеко от берега. В тот день погода стояла тихая: в воздухе - ни малейшего дуновения ветерка, на море - мертвый штиль. И вдруг - взрыв! Грохотало, будто тысяча громов. Ужасный свет, как от сотен молний, озарил все вокруг на многие километры. Из кратера вулкана стали вылетать огромные камни, над островом поднялся гигантский столб огня и дыма. Страшный жар достиг парусника. Смола плавилась на глазах, и матросы должны были беспрерывно поливать палубу водой. Многим становилось плохо. При первом же порыве ветра команде удалось отвести парусник подальше от берега. Только тогда взглянули на термометр - он показывал 64° по Цельсию. Замерили температуру воды: 50°. Вот когда галапагосский рай показал свою обратную сторону!.. 

- На станции Дарвина мне говорили, что на Фернандине в тот день находилась группа геологов, - не сводя глаз с тюленя, медленно произносит Густавссон. - Они остались живы, и даже сохранились их дневники. Вам, Карлос, доводилось что-нибудь слышать об этом? 

- Как же, конечно, - с живостью отзывается Айяла. - Записи о землетрясении, а еще больше рассказы самих геологов долго были на устах у всех жителей архипелага. Мне самому доводилось разговаривать с ними на Санта-Крусе, и могу почти дословно повторить то, что слышал от них. Земля у них под ногами колыхалась, как желатин, а то, что происходило вокруг, было сплошным адом. Да-да, именно так и говорили: сплошным адом. В какой-то момент они неожиданно увидели, как кратер, в котором они накануне спокойно провели ночь, с грохотом обрушился и исчез в морской пучине. 

Потом Карлос показал на высокий, господствующий над островом вулкан и сказал: 

- Этот красавец - один из самых крупных и интересных на всем архипелаге. В кратере - обширное голубое озеро, в центре озера - другой вулкан, в его кратере - тоже озеро, но только зеленое. Зрелище прелюбопытное... - И перейдя на шутливый тон, добавил: - Может, желаете подняться? Два-три часа - и будем наверху, на краю кратера. 

Ни у Густавссона, ни у меня такого желания не возникло. Мы пошли обратно, то и дело оглядываясь на вулкан, чтобы еще и еще раз полюбоваться его правильным конусом, четко очерченным на фоне бледно-голубого, выцветшего неба. 

Огромное пространство, покрытое спекшейся лавой, теперь, после встречи с тюленем, уже не казалось нам безжизненным. Мы даже сумели разглядеть в расщелинах несколько желтоватых и красноватых кактусов. 

- Откуда тут кактусы? Очень просто. - У Карлоса на все случаи был готовый ответ. - Птицы, пролетая над лавовыми полями, роняют семена кактусов, семена прорастают - только и всего... - Он произносит это таким тоном, словно речь идет о плодородных землях его родного Эсмеральдаса, а не о каменных пустынях архипелага. 

Галапагосы - одна из крупных групп океанических островов на нашей планете. Своим происхождением они обязаны вулканам, которые примерно три - пять миллионов лет назад начали подниматься со дна моря. Вследствие многократных излияний магмы из чрева планеты образовалась обширная подводная платформа. На ней-то и покоятся почти все острова, за исключением двух самых южных - Флореаны и Эспаньолы. Возраст архипелага - не более двух миллионов лет, что подтверждается анализом самых древних из исследованных до сих пор каменных пород. Некоторые острова, и в их числе Исабела, образовались в результате того, что несколько вулканов во время извержений постепенно увеличивались в диаметре, пока не слились в один остров. 

Особенно активны вулканы на западных островах Фернандина и Исабела. Фернандина, самый молодой остров в архипелаге, считается одним из важнейших центров вулканической деятельности на всем земном шаре: за последние полтора столетия там было зарегистрировано 12 сильных извержений. А на Исабеле наряду с шестью крупными вулканами насчитывается свыше 2500 конусов меньшего размера, над многими из них постоянно курится дымок, и это придает острову вид гигантской кастрюли с бурлящей в ней жидкостью. 

Гуаякильская газета "Универсо" однажды сравнила поверхность островов с мозаичным панно "из многочисленных разрозненных плит, которые при этом движутся медленно, но постоянно". Может быть, этими подвижками, а может, капризным характером вулканов объясняются некоторые природные феномены. Один из них - бухта под названием Кала-де-Тахо на острове Исабела: за исключением узкого прохода, она со всех сторон отгорожена от океана вулканическими "стенами", что делает ее идеальным убежищем для судов. Кстати, и с кратерами вулканов природа распорядилась по-своему, в одни она поместила голубые озера, другие отвела под колонии пернатых, третьи служат бухтами. 

Конусы наиболее крупных вулканов архипелага возвышаются над морем на 1700 метров. Другие вулканы еще находятся в процессе рождения. "Исследования дна показали, - сообщал в 1978 году западногерманский журнал "Гео", - что некоторые вулканы не достигли еще поверхности океана. Верхушка одного из них, расположенного к северу от Исабелы, уже возвышается над водой, а глубина достигает в этом месте трех тысяч метров". 

Вот почему ученым приходится обновлять географические карты архипелага каждые десять лет. 

Зато неизменным остается животный мир островов. На Фернандине морские игуаны, эти живые ископаемые, сохраняют свою отвратительную внешность, какой природа наградила их в незапамятные времена. Сливаясь с поверхностью черных скал, игуаны греются на солнце. Они ничуть не пугаются нашего приближения и бесстрастно взирают на нас, вовсе не стремясь уползти прочь. 

- Совсем как домашние собаки, - замечает Густавссон. - Не хватает только, чтобы еще завиляли хвостами... 

- Игуаны - чрезвычайно медлительные животные, - рассказывает Карлос Айяла. - Несмотря на свои довольно крупные размеры - а взрослые экземпляры достигают в длину одного метра двадцати сантиметров и весят до десяти килограммов! - они не агрессивны и обладают мирным, спокойным нравом. Живут они на суше колониями, иногда насчитывающими несколько тысяч особей. Рядом с ними сосуществуют колонии бакланов, пингвинов, других водоплавающих птиц, а также тюленей. Как говорится, рядом, на условиях "мирного сосуществования". 

Сухопутные игуаны водятся и на континенте. Но те, что обитают на архипелаге, особые, они - эндемики. Окраска галапагосских сухопутных игуан - серая с желтым. Морские - наиболее, пожалуй, типичные обитатели Галапагосов - отличаются от них не только грязно-черным цветом кожи. Эти пресмыкающиеся растительноядны - их зубастые челюсти с одинаковым успехом перемалывают и твердые ветви кустарников, и колючие кактусы. Но в отличие от сухопутных они погружаются в воду и подолгу пасутся на подводных пастбищах, поедая водоросли. В этом одна из причин того, что они живут исключительно среди прибрежных скал и никогда не удаляются от воды. 

Морские игуаны хорошо ныряют и плавают, ловко манипулируя длинным, приплюснутым с двух сторон хвостом, а лапы - и передние, и задние, на которых, кстати, есть частичные перепонки, - в это время прижаты к туловищу. Но увидеть их в воде можно не часто. На суше игуаны обычно принимают две позы в зависимости от сигнала своего природного терморегулятора: либо распластываются на нагретых солнцем камнях, чтобы поглотить их тепло, либо приподнимаются на передних лапах и вытягивают шеи, чтобы таким способом охладить туловище и не допустить перегрева. В этом другая причина их обитания в непосредственной близости от воды. 

- А пляж тут есть? А купаться тут мы будем? - закидывают Карлоса вопросами два младших Густавссона. Мы со Свеном тоже не прочь еще раз поплавать с маской. 

- Купаться? Можно, конечно... - отвечает Карлос. И, подождав, пока ликование достигнет пика, неожиданно делает загадочное лицо и добавляет: - Вот только "тинторерас"... 

- Какие еще "тинторерас"? 

- Акулы. Правда, сюда они заплывают редко. Возле других островов их больше. На Флореане есть даже Акулий пляж - там они действительно подходят очень близко к берегу. Некоторые рыбаки говорят, что они безобидные. Наверное, шутят, испытывая человека на "прочность духа". Во всяком случае, я не хотел бы встретиться с "тинторерой" с глазу на глаз. 

"Тинторера" - океанский "тигр", гроза ныряльщиков... - промелькнуло в сознании. Купаться почему-то расхотелось. Карлос, похоже, только этого и ждал, чтобы продолжить игру: 

- Вон там, в дальнем углу залива, есть маленькая бухточка, там можно поплавать с маской. Акулы туда не заходят. Но там вместе с купальщиками часто резвятся морские львы. Туристы пугаются, а напрасно: морские львы всего лишь приглашают поиграть с ними. 










'Хотите познакомиться?..' Галапагосский морской лев




После этих слов охота лезть в воду и вовсе пропала. 

А морских львов мы в том заливе видели. И не только на берегу. Когда мы возвращались на яхту, Карлос заглушил мотор, и катер закачался на легкой зыби на некотором удалении от берега. И тотчас в десятке метров от нас из воды высунулось несколько любопытствующих усатых морд. 

- Вот и они пожаловали, - махнул рукой Карлос. - Приглашают поиграть... 

Эволюция живой природы происходила везде, во всех районах мира. Однако Галапагосы, по общему признанию, - это ее настоящая витрина, открытое "окно в прошлое": ни в каком другом месте нельзя с такой ясностью и точностью изучить такие явления, как адаптация животных и растений к окружающей среде и естественный отбор. На архипелаге каприз эволюции произвел на свет морскую игуану и нелетающего баклана - род бакланов, неизвестный на остальной части нашей планеты: эта птица не способна летать и выглядит, по правде говоря, столь же несимпатично, как и морская игуана. 

В былые времена предки этой черной с красным птицы прекрасно летали и совершали далекие миграции. Но вот они нашли острова, где было такое обилие рыбы и добывать ее было так легко, что не было нужды летать, а естественные враги отсутствовали. Результат - эндемичный галапагосский баклан, похожий на утку с выщипанными крыльями. Два смешных отростка с торчащими в разные стороны жалкими перышками - такие крылья не позволяют баклану подняться в воздух, зато в воде - а плавает он отменно! - выполняют крайне важную функцию весел и рулей одновременно. 

Множество бакланов с атрофированными крыльями обитает на берегах Фернандины, окаймленных мангровыми зарослями и чистой черной лавой. Здесь же вместе с ними уживаются и другие птицы, например пеликаны и цапли, чайки и олуши. Пеликаны и альбатросы тут такие же, как и на континенте; хорошие "летчики", они часто "гостят" на материке, но всегда возвращаются домой, на архипелаг. А вот у олушей, чаек, голубей, зябликов и других птиц, обособившихся от себе подобных, гнездящихся на материке, появилось свое особое "лицо". Многие из них не встречаются больше нигде в мире. Однако при всем том баклан, неспособный летать, из всех случаев, бесспорно, самый чрезвычайный. 

Посещение любого из островов порождает множество вопросов. Ну, скажем, как на архипелаге появились фауна и флора? Как различные виды, встречающиеся на островах, пересекли океан? Какие факторы предопределили выживание того или иного вида? Как виды эволюционировали и как они связаны между собой? И так далее, и тому подобное. И если архипелаг можно назвать идеальным полем для исследователей, то, несомненно, и то, что и вопросов перед ними встает тоже немало. 

Существует мнение, что фауна и флора архипелага не могли быть изначальными, поскольку сами острова "выросли" из океана в результате извержений подводных вулканов. Предки животных и птиц, населяющих ныне Галапагосы, "прибыли" с континента (по мнению одних ученых - из Центральной, по мнению других - из Южной Америки), то есть прилетели или добрались на стволах деревьев или островках травы, сбрасываемых в океан южноамериканскими реками, особенно после сильных наводнений, или даже на обломках кораблей, потерпевших кораблекрушение. Аналогичным образом достигли архипелага и различные представители флоры. На протяжении тысячелетий они приспосабливались к новым условиям жизни и эволюционировали иначе, нежели их материковые "собратья". Так появились виды животных и растений, единственные в своем роде. Они-то и привлекли внимание ученых, самым выдающимся из которых был Чарлз Роберт Дарвин. 

15 сентября 1835 года в укрытой от ветров бухте одного из островов архипелага бросил якорь парусный бриг "Бигль", совершавший кругосветное плавание. Среди пассажиров был двадцатишестилетний английский естествоиспытатель Чарлз Дарвин. Всего шаг отделял в тот момент человечество от одного из важнейших в его истории открытий - теории происхождения видов. 

Дарвина привел в восторг "странный мир" Галапагосских островов. Он не был первым натуралистом, наблюдавшим невиданных обитателей архипелага: черепах со слоновьими лапами, бескрылых бакланов, пингвинов и тюленей, приспособившихся к экваториальному климату, игуан, похожих на маленьких драконов. Но подобно тому как упавшее яблоко навело Ньютона на мысль о земном притяжении, так животные и птицы Галапагосов натолкнули пытливый ум молодого ученого на идею, развитую им позже в теорию происхождения видов. Пять недель наблюдений позволили Дарвину обнаружить черты приспособления животных, особенно птиц, к окружающей среде и связать это с их возможностями выживания. На этом он впоследствии обосновал свою работу "Происхождение видов в процессе естественного отбора". 

Галапагосы - это своеобразная копилка, куда природа аккуратно складывала результаты длительного процесса эволюции видов. Но именно Дарвин был первым, кто, заглянув в эту копилку, правильно оценил ее содержимое. Позже многие ученые высказывали мнение: не посети Дарвин Галапагосские острова, возможно, он никогда бы не создал свою теорию, означавшую подлинный переворот в науке того времени. 

Дав подробные описания многих видов животных и птиц, Дарвин обратил особое внимание на зябликов и гигантских черепах. Лаборатория природы была перед ним как на ладони, ее творческий метод он сумел понять, осознав простую и непреложную истину, особые условия жизни, и прежде всего добывания пищи, на каждом острове обусловили эволюционную адаптацию видов и, как следствие этого, появление подвидов, соответствующих этим особым условиям. Большая степень приспособления к окружающей среде означала в сущности не что иное, как больший шанс на выживание. 

Дарвин предположил, что вулканические острова, да еще отстоящие на столь значительном удалении от материка, никогда не были его частью. Однако между фауной и флорой островов и материка было большое сходство. Из этого он сделал вывод: и птицы, и животные, и растения (или их семена) были принесены на архипелаг воздушными или морскими течениями. В отношении морских львов, тюленей и пингвинов сомнений не возникает: они - отличные пловцы и вполне могли быть "доставлены" на Галапагосы Перуанским течением. Черепахи, хотя и не слывут хорошими пловцами, способны находиться в воде неделями, и их могло принести течение Эль-Ниньо. Видимо, просто обстояло дело и с крупными водоплавающими птицами - альбатросами, пеликанами, бакланами, олушами и т. п. Что касается мелких пичужек, таких, как зяблики и воробьи, то они, вероятнее всего, были занесены сильными воздушными потоками, а рептилии - игуаны, ящерицы, змеи - добрались на растительных островках, выносимых в океан южноамериканскими реками. 

Вместе с тем на Галапагосах отсутствуют многие представители материковой фауны и флоры. Здесь нет крупных млекопитающих (и, что особенно важно, хищников), земноводных, насекомых. В первое время все внимание сосредоточено на том, что тебя окружает. Только потом неожиданно для себя с удивлением обнаруживаешь отсутствие вездесущих, казалось бы, комаров. (Этот пример - один из наиболее типичных.) Объясняется это двумя причинами. Во-первых, любому насекомому преодолеть расстояние в тысячу километров по морю не так-то просто (только пушкинский комар из "Сказки о царе Салтане" сам летал "за море"). Во-вторых, даже если бы отдельным экземплярам это и удалось, они бы как вид все равно не смогли выжить: их личинкам для размножения нужна пресная вода, а пресных водоемов на архипелаге нет. Кстати, разве не в этом же главные причины отсутствия на островах животных, которые не могут существовать без пресной воды? 

"Возможно, что именно в такой форме происходило заселение островов архипелага, возраст которых колеблется от одного до двух миллионов лет, - писал однажды журнал "Гео". - Одного только плота, "нагруженного" животными, который прибывал бы на острова раз в 100 тысяч лет, было бы достаточно, чтобы заселить их теми видами, которые существуют там сегодня". 

В этой связи следует, забегая вперед, сделать одно замечание. На протяжении тысячелетий изолированность Галапагосских островов от внешнего мира обеспечивала их обитателям спокойное существование и "лабораторно чистый" характер эволюционного процесса. Отсутствие естественных врагов гарантировало экологический мир и гармонию. Но вот явился человек, и мир был резко нарушен. Теперь по его вине у коренных обитателей архипелага немало врагов искусственных.




Про краснозобых фрегатов, "Остров Голубых лапок" и "Аквариум Айялы"


Ночью над островами прошла гроза, омыв их ливневым дождем и оставив после себя холодный, промозглый рассвет. В воздухе неподвижно висит микроскопическая водяная пыль - "гаруа". Пуэрто-Айора затянут густым, липким туманом, и с выездом на Канал приходится повременить. Дождавшись, когда туман слегка рассеялся, шофер автобуса поглаживает рукой - на счастье! - по красному сердечку, нарисованному на носу машины, и мы трогаемся. Но доезжаем только до перевала. Там приходится, правда ненадолго, остановиться - настолько плотен туман, окутывающий "верхний этаж" острова. 

- Вот ведь досада, - сетует Свен. - Второй раз мы попадаем в такое "молоко". Обидно еще и потому, что до солнечной-то стороны рукой подать. 

Едва "молоко" светлеет, мы едем дальше и через несколько километров, как и предсказывал Свен, неожиданно врываемся в мир света и тепла. Солнце уже взошло. В его мягких оранжевых лучах даже сухие костлявые кусты и деревья с голыми узловатыми ветвями выглядят привлекательнее, чем пышная, но утонувшая в холодном тумане растительность, оставшаяся позади, на перевале. 

Денек обещает быть насыщенным впечатлениями. Сан-Кристобаль, Дафне, Исабела - вот главные точки нашего маршрута. Карлос Айяла, с которым мы успели подружиться накануне, встречает нас радушно и докладывает, что все готово и можно сей же момент сниматься с якоря. Вскоре мы уже выходим из Канала, и яхта, набрав скорость, устремляется на юго-восток. Бальтра и Санта-Крус скрываются из виду. Некоторое время нас развлекают дельфины, эти вечные "весельчаки моря", потом исчезают и они. 

Я устроился на палубе в шезлонге и привожу в порядок заметки, сделанные впопыхах на Фернандине. Из головы не выходит галапагосский уродец-баклан. По возвращении в отель я обнаружил в библиотеке Джимми Переса журнал с любопытной статьей об этих странных птицах. В статье, давшей дополнительную пищу для размышлений, в частности, указывалось, что галапагосский баклан лишен желез, выделяющих жир, который смазывал бы его перья в воде и не позволял им намокнуть. Вот почему нелетающие бакланы после "рыбалки" простаивают подолгу на камнях, подставив свои крылья солнцу, - они вынуждены терпеливо сушить остатки перьев. 

Узнал я и еще об одной особенности этих птиц. Оказывается, вопрос опреснения морской воды, над которым веками билось человечество, природа давным-давно разрешила, снабдив галапагосского баклана железой, предназначенной специально для этой цели. Когда птица лишена пресной (дождевой, например) воды, она пьет воду морскую, и железа заботятся о том, чтобы извлечь из нее излишнюю соль; эту соль в виде рассола баклан извергает наружу, "высмаркивает" через носовые отверстия. 

- А бакланы настоящие, с перьями, водятся на островах? - обращаюсь я к Карлосу, скучающему у штурвала. 

- А как же. Конечно. - Он словно ждал, когда я начну разговор. Закрепив рулевое колесо, он садится рядом. - Мы называем их бурыми за темную окраску перьев. Они такие же хорошие рыболовы, как и их облезлые родственники с Фернандины. 

- Такие уж и хорошие? Если все галапагосские птицы будут ловкими пловцами, рыбы на всех не хватит... - деланно сомневаюсь я. 

"Завести" Карлоса нетрудно - он сразу включается в разговор, объясняет, охотно рассказывает об островах, о повадках их обитателей. 

- Всем рыба и не нужна, - качает он головой. - Например, галапагосская чайка питается только отбросами. За раздвоенный вилкой хвост ее так и называют - вилохвостая чайка. Голубям рыба тоже не требуется. А какие тут красивые голуби. Пестрые крылья, розовая грудка... Красивее их наверняка нет на всем побережье. 

- У нас, Карлос, есть поговорка: "На то и щука в море, чтобы карась не дремал", - говорю я. - Наверное, так же и у вас: если есть голубь, то должен быть и ястреб, чтобы голубь не дремал. Так? 

- Точно. Есть и ястребы, - отвечает Карлос. - Но только одного вида. Они, как и голуби, называются галапагосскими. Я не знаю, чем они питаются, может статься, и голубями. Но точно могу сказать, что галапагосский ястреб - друг человека: людей он не боится, его можно поймать руками. 

Фернандина с ее бесчисленными колониями нелетающих бакланов лишь один из примеров упоминавшейся "специализации" островов на тех или иных представителях местной фауны. В отношении птиц это проявляется особенно наглядно. 

На каждом острове господствует определенный вид птиц. Флореана - царство розовых фламинго. Это не эндемичный для Галапагосов вид, но слетаются они именно туда, там гнездятся, там своими брачными танцами тешат туристов. Остров Эспаньолу облюбовали для себя галапагосские альбатросы. Это крупная морская птица с телом, покрытым темными перьями, с мощной белой шеей, увенчанной белой головой с желтым клювом; весит она около четырех килограммов, а размах мощных крыльев достигает двух с половиной метров. Пять месяцев галапагосские альбатросы проводят в полете и в плавании в море, а в апреле возвращаются на остров Эспаньолу - единственное место, где они гнездятся. 

Другая типичная птица Галапагосов - фрегат. О ней рассказывают занимательные истории, с ее участием режиссер по имени Природа ставит на острове Сан-Кристобаль один из наиболее впечатляющих спектаклей, который неизменно приводит туристов в неописуемый восторг. 

- Флореана и Эспаньола - самые южные острова в архипелаге, - покрывает посвист ветра голос Карлоса. - Туда мы не пойдем. Далековато. Да и нужды особой нет. Розовых фламинго вы наверняка видели на материке. А альбатросы летают по всему архипелагу. Поэтому сначала "пробежимся" до Сан-Кристобаля и посмотрим фрегатов. Оттуда - на Дафне, к "голубым лапкам". А потом - времени должно хватить - завернем на Исабелу. Я знаю там одну бухточку. Настоящий аквариум. Когда я рыбачил на баркасе, мы спасались там от штормов. Бот в эту бухточку не войдет. А на катере можно. 

Сан-Кристобаль встречает нас ясной солнечной погодой, а бухта Тихерас - сотнями, если не тысячами, фрегатов, парящих в воздухе. Бухта глубокая, и Карлос подводит яхту довольно близко к берегу. Спуск катера на воду и доставка нас на сушу занимают считанные минуты. И все это время мы не сводим глаз с неба. 

Трудно подобрать слова, чтобы описать восхищение, с каким мы наблюдаем за тем, что происходит над нашими головами. Птицы набирают высоту и пикируют вниз, планируют, кувыркаются, снова ввинчиваются в синь неба. Кажется, воздушным играм не будет конца. 

Но еще больше возрастает наше удивление, когда мы углубляемся в черные скалы. Всюду, куда ни посмотришь, камни "украшены" птицами, которые похожи на надутые красные шары. 

- "Шары" - это фрегаты-самцы, - дает пояснения Карлос. - Сейчас у птиц период спаривания. Поэтому самцы, чтобы привлечь самок, сильно раздувают большие ярко-красные мешки, расположенные под горлом. Алые шары так велики, что за ними не видно самих птиц. Эти мешки появляются у самцов каждый раз, когда наступает брачная пора, затем они сморщиваются и опадают. Раздувание красных кожных мешков и шумное размахивание крыльями - часть свадебного ритуала фрегатов-самцов. В обычное же время они в своих повседневных "одежках" асфальтово-серого цвета выглядят далеко не щегольски. Зато у самок наряд всегда яркий - и в будни, и на свадьбе: голова и шея светло-желтые, а на крыльях чередуются перья белого и желтого цвета, что напоминает жабо испанских грандов эпохи средневековья. 

Следующая цель нашего путешествия - остров Дафне. Это всего-навсего кратер одного большого потухшего вулкана, отбившегося от крупных островов и заблудившегося в синих просторах океана. Если взглянуть на него с воздуха, на ум сразу придет сравнение с серой чашкой, опрокинутой на синее блюдце. Но "чашка" эта деформирована: один край ее отвесный, другой - более пологий, срезанный. Яхта огибает отвесный берег, нижнюю часть которого ветер и волны отчистили и отмыли почти добела, и бросает якорь со стороны пологого берега, где, как ни странно, менее ветрено и зыбь не такая сильная. Высаживаемся с катера "по-сухому" и по узкой тропе гуськом направляемся к вершине кратера. 

"Туристов просят не сходить с тропы", - гласят надписи на табличках, которые одновременно служат и указателями направления движения. Необходимость таких предупреждений понимаешь, едва натыкаешься на первую птицу, сидящую прямо на тропе. Невольно останавливаешься, делаешь шаг назад и осторожно обходишь ее по краю тропы. 

У олушей тоже был период спаривания. Одни птицы уже сидели на яйцах, и, когда мы проходили мимо, они даже не шевелились, а только пуговками глаз внимательно следили за нами. Другие еще были заняты брачными танцами. Этот свадебный обряд олушей не менее привлекателен, чем раздувание красных зобов у фрегатов-самцов. Птицы топчутся на месте, поднимая лапы, и плавными, ласкающими движениями трогают клювами друг друга. В это время они так увлечены ухаживанием, что их без особого труда можно схватить руками, за что местные жители прозвали их "глупыми птицами". Окраска олушей удивительно гармонична: белоснежные грудь, шея и голова, наполовину белые, наполовину черные крылья, нежно-розовый, переходящий в серый клюв, большие желтые глаза, и все это дополняется голубыми перепончатыми лапами. 

- Основные гнездовья - в самом кратере, - рассказывает Карлос во время очередной остановки. - Здесь, на Дафне, обитают исключительно олуши с голубыми лапами. А вот на Эспаньоле гнездятся два других вида - с красными лапами и с зелеными. Ученые говорят, что "голубые лапки" - разновидность более редкая. 

- А почему их иногда называют еще "замаскированными орлами"? - спрашивает Свей, успевший изрядно поднатореть по части орнитологии. 

Карлос молча пожимает плечами. И это был, кажется, единственный случай, когда у него не нашлось готового ответа. 

Кстати, сомнения в отношении названий некоторых птиц и особенно количества видов, гнездящихся на Галапагосах, которые одолевали Свена и которыми он поделился со мной, подтверждают то, о чем я упоминал выше: чрезвычайно трудно найти достоверные данные. Свен, например, из одного источника узнал, что из 57 видов птиц, обитающих на островах, половина эндемичные. Другой же источник утверждал, что на Галапагосах гнездятся 89 видов птиц, из коих 76 - эндемики. 

По дороге к вершине вулкана мы то и дело останавливаемся, чтобы сфотографировать птиц "в упор". Те, что сидят на яйцах, только открывают глаза и снова погружаются в дремоту. Некоторые приподнимаются над гнездом и слегка покачиваются всем телом. 

- Перекатывают яйца, чтобы нагревать их равномерно со всех сторон, - поясняет Карлос. - Гнезда свои, как вы заметили, олуши устраивают прямо на земле. Откладывают, как правило, два-три яйца. 

Наконец мы достигаем вершины вулкана. Отсюда, с самого края кратера, хорошо видно его глубокое "днище". Оно усеяно темными точками. 

- Почти все птицы высиживают птенцов там, на дне кратера. - Карлос описывает рукой круг, повторяя его контуры. - Самое трудное для матери начинается после того, как птенцы вылупятся. Кругом все ровное и голое - ни скалы, ни кустика, солнце - в зените, жарит, что называется, в свое удовольствие. Как спастись слабому птенцу от обжигающих лучей? Только под крылышком матери. Вот и приходится ей часами простаивать на солнце и защищать птенцов от перегрева, прикрывая их собственным телом. 

Неожиданно я ловлю себя на мысли, что отнюдь не все птицы такие "глупые", какими их считают местные жители. По дороге мы видели некоторых олушей - и даже фотографировали их, - сидевших под большими камнями, в расщелинах. Значит, отдельные экземпляры "поняли", что камни отбрасывают тень и что в этой тени они могут "безбоязненно" оставлять своих птенцов, а сами отправляться добывать пищу? 

Значит, они больше приспособились к условиям окружающей среды, чем те птицы, которые по извечной "традиции" выводят потомство на голом дне кратера? Следовательно, у этих, "умных", и их потомства шансов на выживание больше, чем у тех, "глупых"? Вот вам и "глупая птица с голубыми лапами"! Вывод напрашивается сам: процесс эволюции не остановился на достигнутом, он продолжает свое поступательное движение. 

Когда находишься на Дафне, слышишь лишь объяснения Карлоса, нашего гида. Все остальное здесь - тишина, созерцание бескрайнего океана, скал, птиц. Дафне, как и другие острова, - настоящий рай для фотографов: можно выбирать любой ракурс, снимая его обитателей с предельно близкого расстояния. 

- Тихо. Хорошо. Не то что на Эспаньоле, - задумчиво произносит Карлос. 

- А почему там хуже? Такой же ведь остров... 

- Такой же, да не совсем, - отвечает он. - У каждого острова свой голос, своя музыка. Здесь - только мягкий свист ветра, а там - грохот прибоя да беспрерывные резкие крики птиц и рыканье морских львов. 

- Что же, они так все время без передышки и рыкают? 

- Все время, пока туристы находятся близко, львы лают, как охрипшие собаки. Так каждый из них предупреждает, чтобы вы не вторгались на территорию его гарема. Между прочим, - неожиданно оживляется Карлос, - на примере семейной жизни морских львов лишний раз видна великая премудрость матери-природы. Судите сами. Взрослый самец обычно содержит гарем из двадцати - тридцати самок. Постоянная активность и бдительная охрана гарема от чужаков приводят к тому, что "султан" быстро слабеет. В этом случае он добровольно покидает гарем и удаляется на "остров холостяков". Там находятся только взрослые самцы, там их агрессивность исчезает, там они набираются сил для организации нового гарема... 

Из налетевшего облачка сыплется мелкая водяная труха. Как и на большинстве островов, дожди на Дафне выпадают часто. Но из растительности тут можно увидеть только лишайники разных цветов да кактусы, включая довольно крупные опунции, - лишь им удается выжить на вулканической лаве, из которой сложен остров. 










'Не пора ли нам приняться за гнездо?..'




- Скоро увидите совсем другую растительность, - словно читая мои мысли, говорит Карлос. - Моя бухточка на Исабеле со всех сторон окружена вечнозеленым лесом. Не верите? Ей-богу, со всех сторон. 

Дождь и желание успеть побывать в таинственной бухточке и увидеть "аквариум Айялы" подгоняют нас побыстрее вернуться на яхту. И снова весело стучит мотор, снова попутный ветер надувает паруса. Перед глазами еще стоят картины, увиденные на Дафне, а "остров голубых лапок" уже растаял в океанской дали. 

Достигнув Исабелы, яхта встает на якорь напротив хмурого и неприветливого мыса. Низкий берег усеян большими черными камнями, о которые с шумом разбиваются волны. Дальше, за камнями, видны желтые песчаные проплешины. На самом краю мыса раскачиваются на ветру полузасохшие низкорослые деревца, тут же красуются могучие деревья с пышными зелеными кронами - просто чудо, как им удалось вцепиться в каменистый мыс и выстоять под напором ветров и волн. Не видно ни одного живого существа, не слышно даже резких, скрипучих криков чаек. 

Мы спускаемся в катер, и Карлос уверенно ведет его по заливу, глубоко вдающемуся в сушу. Залив окаймлен невысокими деревьями, которые стоят над водой на подставках из собственных корней. Тонкие ветви затейливо переплетаются между собой, образуя одно большое зеленое покрывало. Так вот о какой "совсем другой" растительности говорил Карлос на острове Дафне! Мангры - удивительные растения тропического пояса, непримиримые противники моря, без которого, однако, не могут существовать! 










Мангры




Мангры - еще один образец происходящей в природе, в том числе и на Галапагосах, круговерти. Растут они на песчаной или илистой почве, постоянно омываемой морской водой, растут быстро, образуя непроходимые заросли. Море подтачивает и разрушает берег и наносит к корням мангров песок и ил. За них цепляются молодые побеги, и таким путем мангры с помощью моря наступают... на море. Старые деревья остаются в "тылу", утрачивают непосредственный контакт с морем и отмирают. Их место занимает другая растительность. А море продолжает точить берег и обеспечивать мангровые заросли необходимым "строительным материалом" - песком и илом. Такие заросли - естественный питомник воспроизводства местной фауны: в них устраивают свои гнезда чайки и другие птицы, тут нерестятся многие виды рыб, размножаются креветки. 

Катер сбавляет обороты. Карлос внимательно вглядывается в берег, если только можно назвать берегом серо-зеленую полосу свисающих в воду толстых нитей. Это молодые побеги мангров, "бойцы переднего края". Впереди - тупик, но именно туда мы и направляемся. Через еле различимое в чащобе "окно" катер проходит сквозь стену мангров и попадает в обширную спокойную лагуну. 

Снова ревет мотор, оставляя за кормой пенистый бурун. Мы несемся по зеркальной глади в дальний угол лагуны. Там перед нами опять вырастает стена мангров. Легкий поворот руля, и катер на малых оборотах входит в узкую протоку. В некоторых местах "крыша" из переплетенных стволов и ветвей нависает так низко, что приходится наклонять голову. 

Мы напряженно вглядываемся вперед, ожидая, что вот-вот взору откроется нечто необыкновенное... 

Протока оказывается довольно длинной. Но вот она расширяется, и Карлос первым нарушает длительное молчание. 

- Однажды, - говорит он, - шторм загнал наши баркасы в ту лагуну, которую мы только что пересекли. Стоим день, другой, ждем, пока погода наладится. От нечего делать мы с приятелем стали ловить рыбу с лодки, увидели протоку и решили узнать, куда она ведет. Так мы попали в "аквариум". Потом я не раз бывал там, показывал его гостям. 

Минуем поворот, другой. Протока опять сужается, да так, что заросли того и гляди захватят катер в свой цепкий плен, потом водная тропа становится чуть шире, и в этот момент Карлос глушит мотор. 

- Ну вот и приехали. - Он понижает голос почти до шепота. - Теперь надо сидеть тихо-тихо и только смотреть в воду. 

Катер по инерции выплывает на середину крохотно"! лагуны и останавливается. В диаметре лагуна метров двадцать, не больше. Со всех сторон плотным кольцом ее окружают мангровые заросли. Кое-где на ветвях висят желтые листья; они создают впечатление, будто мангры цветут. Сквозь голубую воду просвечивает песчаное дно, до него метра полтора-два. Над головой - такой же голубой круг неба. Это и есть "аквариум Айялы". 

Дышится на этом водном пятачке легко и свободно. Ни комаров тебе, ни москитов - этих непременных обитателей мангровых зарослей. Невольно припомнились поездки по кубинским островкам - "кайос", где не давал ни минуты покоя проклятый "хехен" - гнусное создание величиной с булавочную головку, - просачивавшийся даже сквозь марлевую сетку. 

Свен, одетый в зеленую куртку с множеством карманов, с "жокейкой" на голове и фотоаппаратом на шее, сидит рядом со мной. Внезапно он трогает меня за локоть и кивает на воду. В нескольких метрах от катера распластался в воде большой светло-оранжевый квадрат размером с детское одеяло. Он медленно плывет углом вперед, плавно пошевеливая "боковыми" углами. "Нос" чуть завернут вверх, на белой "подкладке" виднеется небольшое круглое отверстие. 

- Глаз? - шепотом спрашивает Свен у Карлоса. 

- Рот, - тоже шепотом отвечает тот и не скрывает иронической усмешки. 

Продолжения диалога не последовало. Свен, не удержавшись, издает громкий возглас, в который вложено все: "Смотрите, смотрите туда! Сколько их! Красота-то какая!.." Следом за первым скатом в "аквариуме" появляются второй, третий, четвертый... Они плывут, растянувшись в шеренгу. Мы насчитываем более десятка "одеял" разной величины. 










Парад скатов




Я снимаю кадр за кадром, пока Карлос не трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Он показывает на молодые побеги мангров, нависшие над самой водой. Перевожу взгляд иа воду и вижу: прямо под ветвями застыла светло-серая "торпеда" длиной больше метра. 

- Акула. Маленькая еще, - шепчет Карлос. - Они тут почти ручные. 

- А если ручные, вы поздоровайтесь с ней - пожмите ей плавник или погладьте по ротику, - шелестят губы Свена, а сам он закатывается беззвучным смехом, считая, видимо, что "отомстил" за свой промах с "глазом" ската и за ироническую усмешку Карлоса. 

Теперь наступает моя очередь потянуть Свена за рукав, и, когда он поворачивается в мою сторону, объективом фотоаппарата я указываю на нос катера. Там топчется на тонких красных лапках серо-синяя птица с длинным клювом, величиной с дрозда. Улетать она не спешит и не реагирует ни на наши движения, ни на щелчки фотоаппаратов. 

Мы провели в "аквариуме" восхитительные полчаса, открыв для себя немало чудес и сделав редкие снимки его обитателей. И как ни жаль было покидать "аквариум Айялы", нельзя было забывать о том, что ночь в тропиках опускается быстро. Перспектива же встретить наступление темноты в мангровом лесу никого не устраивала. Вот почему обратный путь показался нам намного короче. 

Когда яхта отошла от берега и взяла курс на Бальтру, по небу расплывалась полоса пылающего розового заката. Это была непередаваемая гамма всех оттенков розового цвета, какие только можно вообразить. И параллельно тяжелые фиолетовые сумерки опускались на остров с его вулканами, мангровым лесом и внутренними озерами, на мрачный мыс, у подножия которого тихо плескались набегавшие волны, на затихавший на ночь океан, на окружавшее нас безмолвие. На фоне поистине райских красок галапагосского заката мыс со стоявшими на нем ветвистыми сказочными деревьями и темные контуры подымавшихся за ними вершин острова Исабела представали таинственными символами "Зачарованного архипелага". 

Такими они навсегда и остались в моей памяти.




Верхом на черепахе


В Пуэрто-Айора судьба свела меня и поселила в одном отеле с Хорхе Ариасом (имя и фамилию его я изменяю по причинам, которые читателю станут понятны из дальнейшего повествования). Связист по специальности, он прилетел из Гуаякиля проверить работу почтового отделения на Санта-Крусе. Человеком он оказался жизнерадостным, общительным и динамичным. В Пуэрто-Айора приезжал уже не раз и знал там, как говорится, все и вся: поселок, его проблемы и наиболее именитых жителей, Дарвиновский центр с его черепашьим питомником, работу Управления Национального парка. На протяжении двух дней, что ушли у меня на подробное знакомство с Дарвиновским центром и с Пуэрто-Айора, Хорхе Ариас неоднократно был моим добровольным гидом. Мы ходили в черепаший питомник, бродили по поселку, и из бесед с ним я почерпнул много интересного. Иногда в прогулках нас сопровождал Сесар Амиго, рассыльный местной почты. А кто знает жизнь своего поселка лучше почтальона?! 

- Уверяю вас, это совершенно необычные животные. Вроде доисторических танков. Я всякий раз, когда приезжаю в Пуэрто-Айора, иду на них посмотреть. Скажу по секрету, еще ни разу не смог отделаться от искушения прокатиться на черепахе. 

- Верхом? 

- Ага. Но только стоя. 

Ариас шествует рядом и вспоминает, как он впервые увидел "чудовище", давшее свое название островам, - гигантскую черепаху-галапаго. Мы направляемся с ним в черепаший питомник. 

- Да видел я больших черепах, - отшучиваюсь я. - В море видел. Прямо в океане. Однажды в Панаме на архипелаге Сан-Блас даже помогал рыбакам вытаскивать такое "чудовище" из сети. Кстати, на Кубе их называют кагуама. 

- Но ведь галапаго - это совсем другие животные, - не унимается Ариас. - Прежде всего потому, что живут не в море, а на суше. И кроме того, на кагуаме не прокатишься. А галапаго хоть сейчас под седло... 

Желтая песчаная дорога уводит нас в заросли невысокого, в человеческий рост, колючего кустарника. Над кустами возвышаются гигантские кактусы опунции. В высоту они достигают десяти - двенадцати метров. Толстые оранжево-коричневые стволы напоминают сосны, только увенчаны они не прозрачными шапками игл, а свисающими с ветвей тяжелыми мясистыми "блинами" с длинными и тонкими шипами. Залитый солнцем кактусовый "лес" похож на сосновую рощу в ясный день - стволы светятся изнутри, будто их наполнили янтарной смолой и пронзили солнечными стрелами. 

У входа на территорию Международной научно-исследовательской станции имени Чарлза Дарвина, или, попросту говоря, Дарвиновского центра, останавливаемся перед невысокой каменной пирамидой, чтобы прочитать надписи на двух мемориальных досках. "Биологическая станция Чарлз Дарвин, - гласит текст первой. - Была открыта в присутствии представителей эквадорских властей 21 января 1964 года". И чуть ниже на белом мраморе: "Республика Эквадор. Галапагосы - Национальный парк. Напоминаем уважаемым посетителям, что реликтовая фауна и флора этих островов находятся под строгой охраной закона". 

Минуем узкие ворота, обходим стороной одноэтажное здание черепашьего питомника и оказываемся перед просторными вольерами, отгороженными от дороги метровыми стенками из крупных камней. В вольерах разгуливают черепахи со слоновьими лапами. Они медленно жуют колючие "блины" опунций и еле-еле передвигаются между поваленными на землю стволами кактусов. Вот одна из них забирается в мелкий, заполненный водой бассейн, сооруженный специально для черепах. 

- Не исключено, что вон та, самая крупная, быть может, видела самого Дарвина, - задумчиво говорит Ариас. - Ишь ты, все жует и жует... 

Он ловко перелезает через ограду, садится на корточки перед черепашьей мордой и стрекочет кинокамерой. Потом возвращается, передает камеру мне и просит сделать несколько кадров: "Для потомства..." 

- А вдруг она и вправду видела Дарвина? - говорит он, лукаво подмигивает и совершенно неожиданно заключает: - Тем более стоит на ней прокатиться... 

Он возвращается к черепахе и осторожно встает ей на спину. "Доисторический танк" выносит вперед столбообразную лапу, потом другую... "Поехали! - веселится Ариас. - Но-о-о, прабабушка! Привет от Дарвина!.." 

- А если бы вас увидели работники станции? - говорю я, испытывая внутреннее чувство неловкости за моего спутника и обиды за черепаху, "видевшую самого Дарвина". 

- Обругали бы, конечно, - беспечно отвечает Ариас. - Да ведь с ней от такой верховой езды ничего не случится. Видели, какие у нее лапы? На станции мне говорили, что некоторые экземпляры достигают полутора метров в длину и весят до четверти тонны! Лишние семьдесят килограммов для таких лап - все равно что мне пару раз чихнуть... 

В небольшом стоящем особняком домике размещается музей истории Галапагосских островов. Судя по представленным таблицам, отражающим "цивилизаторскую" деятельность человека, его правильнее было бы назвать "музеем ущерба", нанесенного человеком архипелагу прежде, чем он был объявлен Национальным парком. Здесь же по копиям документов и фотографиям можно познакомиться и с историей создания самого Дарвиновского центра. 

Все началось с того, что в 1959-году, когда отмечалось столетие выхода в свет труда Дарвина "Происхождение видов", в Брюсселе был основан "Фонд Чарлза Дарвина для Галапагосских островов". Его учредителями и жертвователями средств стали ученые многих стран. Напомню, что тогда же правительство Эквадора объявило острова Национальным парком. 

Двумя годами позже примерно 2750 ученых из разных стран мира, собравшись на Гавайских островах, обратились к эквадорскому правительству с призывом принять эффективные меры с целью сохранить неповторимое богатство, каким являются Галапагосы. Вскоре на архипелаге появилась крупная международная экспедиция. В течение полутора месяцев специалисты разных национальностей и научных профилей тщательно обследовали острова. Они описали все признаки сейсмической активности, составили каталог всех форм животного и растительного мира, какие там встретили. Их рекомендации легли в основу международного научного проекта по сохранению Галапагосских островов. 

Вскоре в поселке Пуэрто-Айора в южной части острова Санта-Крус появились строители. На противоположном берегу бухты, которую назвали бухтой Академии, на небольшом мысу выросли первые помещения Дарвиновского центра. Официальное его открытие состоялось в январе 1964 года под эгидой ЮНЕСКО. А в 1978 году Межправительственный комитет ЮНЕСКО по вопросам Достояния человечества на своей второй сессии, состоявшейся в Вашингтоне 8 сентября, принял решение объявить Галапагосские острова Природным достоянием человечества. 

Перед Дарвиновским центром была поставлена задача изучения и охраны редких островных видов. Поначалу постоянного штата ученых не было, и всю работу проводили ученые, приезжавшие в командировки. Но и они, несмотря на свои весьма ограниченные возможности, сразу включались в работу по восстановлению равновесия, существовавшего некогда между природной средой островов и их первоначальными обитателями. 

Родиной гигантских черепах считается Юго-Восточная Азия. Их ближайшие родственники и сегодня обитают на Маскаренских островах в Индийском океане. А вот как на Галапагосы попали их нынешние обитатели - черепахи-галапаго, до сих пор остается загадкой. 

Гигантские наземные черепахи безобидны и малоподвижны. Эти черты характера, а также хороший вкус мяса стоили им очень дорого. Четыре века назад их было на архипелаге превеликое множество, сейчас галапаго называют "последними гигантами". И главным виновником их массового уничтожения был человек. Пираты, китобои, рыбаки - все запасались на Галапагосах живым провиантом, способным долго существовать без воды и пищи. Именно в трюмах кораблей закончило свою жизнь большинство этих животных. 

В конце прошлого века в моду неожиданно вошел черепаший жир - он ценился даже выше оливкового масла. И на Галапагосы вслед за китобоями ринулись охотники за черепахами. Американцы снаряжали экспедицию за экспедицией, они добывали тысячи тонн черепашьего жира. Ученые подсчитали, что за 400 лет, прошедшие со времени открытия архипелага, было уничтожено от 200 до 300 тысяч черепах. К началу 80-х годов их осталось всего лишь около 10 тысяч. 

В минувшие века человек, движимый эгоизмом, не заглядывал в будущее. Он завоевывал новые земли, колонизовал их или вывозил все, что, мог, беззастенчиво грабил природу, нарушая экологическое равновесие, вследствие чего одни виды животных и растений исчезли вовсе, а другие оказались на грани исчезновения. Галапагосы полной чашей испили из котла варварского отношения человека к природе. 

Не менее губительной для фауны и флоры островов оказалась и "деятельность" вольно или невольно завезенных человеком на острова домашних животных. Быстро одичав и размножившись, животные принялись уничтожать растительность и представителей местной фауны, которые не умели защищаться от новых "охотников". Свиньи, собаки, кошки, не говоря уже о крысах, нападали на сухопутных игуан, разоряли птичьи гнезда, но главным образом пожирали яйца черепах и маленьких черепашек в первые месяцы их жизни, когда те еще не имели твердого панциря. Козы, ослы и коровы уничтожали траву и кустарники, лишая черепах пищи. Особенно большой урон фауне и флоре Галапагосов нанесли козы и крысы. 

Первые козы были завезены на острова еще в начале прошлого века. Ущерб, который они нанесли островной растительности, ученые считают катастрофическим: на некоторых островах, где были непроходимые заросли, ныне голая пустыня. 

Показательна в этом отношении история островов Пинта и Пинса, рассказанная журналом "Гео". В 1958 году местный рыбак высадил на Пинте пару коз в расчете на то, что животные размножатся, а он сможет "разнообразить свое меню". Через десять лет коз было столько, что они стали настоящим бичом всего живого. Съев остатки травы, они сдирали кору с деревьев, объедали ветви кустарников, перегрызали стволы кактусов и пожирали их. Нечто подобное произошло и на острове Пинса, куда в 1959 году рыбаки завезли нескольких коз и где десять лет спустя число животных достигло... 20 тысяч. Нетрудно представить себе, в каком положении оказались неповоротливые травоядные черепахи-гиганты. 

В 1971 году Управление Национального парка и Дарвиновский центр организовали кампанию по борьбе с козами. На острове Пиита только за два года егери уничтожили более 30 тысяч голов. Удалось полностью очистить от коз острова Эспаньола, Санта-Фе и Рабида. Но ни на Пинте, ни на Пинсе их не удалось уничтожить полностью, ибо десятки животных научились умело скрываться от охотников. 

Неожиданный сюрприз ученым преподнес остров Пинсон. Черепах, обитавших на нем, уже считали вымершими, но вдруг в начале 60-х годов было обнаружено несколько живых особей. Проведенная перепись показала, что на острове сохранилось около сотни черепах-пинсон, но среди них не было ни одной особи моложе 50 лет. Ученые установили, что процесс воспроизводства у черепах происходил нормально: самки откладывали яйца, и черепашки вылуплялись в срок, как и положено. Но затем все они становились добычей завезенных на остров черных крыс. 

Ко времени возникновения Дарвиновского центра взрослые черепахи, способные к размножению, оставались далеко не на всех островах. Некоторые виды исчезли вовсе. Примерно из 15 видов, существовавших на Галапагосах в давние времена, до настоящего времени выжили 11, причем популяции их невелики. 

Существует мнение, что когда-то черепахи водились на всех островах архипелага, перемещаясь от острова к острову на больших кусках пористой вулканической лавы-пемзы (долго держаться на воде они не могут). Постепенно животные, "осевшие" на одних островах, в силу местных условий обособлялись от обитателей других островов, и в результате появились виды, обладающие своими специфическими особенностями. Более того, на острове Исабела в каждом из его шести крупных кратеров обитают черепахи только одной определенной разновидности. 

Несмотря на принимаемые меры, отдельным видам, по мнению сотрудников Дарвиновского центра, все еще грозит вымирание, поскольку до сих пор не всегда удается обеспечить условия, гарантирующие их размножение. Пример тому - знаменитая черепаха по кличке Одинокий Джордж. Этот огромный самец, обнаруженный в 1971 году и вывезенный с острова Пинта, - один-единственный представитель вида, обитавшего только на этом острове. "Фонд Чарлза Дарвина" предложил 10 тысяч долларов за самку черепахи-пиита. Однако до сих пор поиски пары для Одинокого Джорджа не увенчались успехом - ее нет ни в государственных, ни в частных зоопарках, нет нигде в мире. Со смертью Одинокого Джорджа вид черепах-пинта исчезнет навсегда... 

В Дарвиновском центре я беседовал с заместителем директора чилийским ученым-биологом Хосе Каньоном. 

- Станция призвана служить важным международным инструментом развития биологической науки, - рассказывал он, - и одновременно основной базой предпринимаемых усилий по охране заповедных островов. Отсюда две главные задачи: облегчать труд ученых, приезжающих на острова, и сохранить фауну и флору, которые чувствительно реагируют на всякое "постороннее присутствие". 

- Станция называется международной. В какой мере она оправдывает свой титул? - спросил я. 

- В полной мере, - ответил X. Каньон. - Здесь работали ученые из Англии, США, Советского Союза, Польши, сюда заходило советское исследовательское судно "Академик Курчатов". На станции бок о бок с эквадорскими учеными трудятся их коллеги из США и ряда стран Европы. Расширение научных связей важно не только для развития самой биологической науки, - заключил мой собеседник, - это помогает также распространению знаний о Галапагосах, пропаганде необходимости охраны окружающей среды, которой за минувшие века нанесен такой большой ущерб. 

Однако, хотя станция постепенно разрасталась и число ученых, приезжавших сюда работать, увеличивалось, финансовые возможности центра по-прежнему оставались скромными. В 1975 году годовой бюджет центра составлял всего 290 тысяч долларов и на 90% складывался из благотворительных пожертвований частных лиц. С тех пор, несмотря на то что круг жертвователей расширился и средства, помимо правительства самого Эквадора, стали поступать также от различных международных организаций и научных учреждений других стран, таких, как ЮНЕСКО, Всемирный фонд охраны природы, положение почти не изменилось. 

Большая часть средств предоставляется по каналам ЮНЕСКО. Но их хватает на удовлетворение лишь первостепенных нужд Дарвиновского центра. Из "Фонда Дарвина" покрывается две трети расходов по содержанию Национального парка, поскольку из государственного бюджета Эквадора финансируется только треть этих расходов. Ученые, приезжающие сюда, должны жить на свои средства. Нечего и говорить, что по этой причине исследовательская работа в Дарвиновском центре зачастую недоступна не только для ученых из развивающихся стран, но и для самих эквадорцев. 

- Нехватка людей и средств - это еще полбеды, - говорит Хосе Каньон. - Серьезная проблема - отсутствие точной географической карты архипелага. Даже сам Военно-географический институт Эквадора не знает достоверно где что. 

Наша беседа возвращается к главной теме - гигантским черепахам, основному объекту внимания ученых, работающих в Дарвиновском центре. 

- Мы занимаемся изучением флоры и фауны архипелага в комплексе, - рассказывает Хосе Каньон. - Например, изучаем наземных игуан, охраняем их и по возможности переселяем на те острова, где их популяции по каким-то причинам сократились. Но перед черепахами человек в особом долгу: они больше других представителей фауны пострадали от его "цивилизаторской" деятельности. 

...В окружении зарослей кустарников и кактусов стоит знаменитый черепаший питомник. Ариас, не раз тут бывавший, исчезает за дверью служебного помещения и вскоре возвращается в сопровождении черноволосого, с бронзовым от загара лицом человека, сравнительно молодого, но держащегося уверенно и с достоинством. 

- Педро, - коротко представляется он. 

- Главный черепаховод, - полушутя-полусерьезно добавляет Ариас. 

Из разговора выясняется, что Педро - старожил Дарвиновского центра. Работать там он начал лет двенадцать назад, сразу после окончания биофака Гуаякильского университета. 

Он не просто старожил - он большой знаток своего дела, в чем я убеждаюсь очень быстро. 

- Черепашки, на спинках которых вы видите белые цифры "78" и "80", взяты с острова Пинсон. А другие, с цифрой "79", - с Эспаньолы, - объясняет Педро. 

Мы стоим перед террариумом. За толстым стеклом ползают десятки маленьких черепашек. С белыми пятнышками на спинках они кажутся мечеными заводными игрушками. 

- Есть тут и "аборигены", то есть уроженцы нашего острова Санта-Крус, они тоже нуждаются в помощи, - продолжает Главный Черепаховод. - Метим мы их для того, чтобы, когда они подрастут, вернуть на родные острова. А начинается работа со сбора яиц. Наши сотрудники регулярно объезжают острова и ищут на пляжах, в песке, яйца черепах. В специальных корзинах их доставляют в питомник и тут укладывают в инкубатор. Через восемь месяцев появляются маленькие черепашки. В террариуме они в полной безопасности. 

- Сколько времени они растут под охраной человека? - спрашиваю я. 

- Четыре, иногда пять лет. За это время они достигают довольно крупных размеров и, главное, обзаводятся столь прочными панцирями, что хищники им становятся не страшны. После этого их можно смело возвращать на родные пляжи. 

- Ты расскажи, расскажи, когда началась эта работа и каковы конкретные результаты вашего труда, - вступает в беседу Ариас, занятый до этого фотографированием черепашек. 

- Когда началась? Да сразу же после решения о создании Дарвиновской станции. Служебные помещения еще строились, а ученые уже принялись обследовать острова. Начали с Эспаньолы. Яиц там найти не смогли, видно, все пожрали крысы. Да и взрослых черепах было немного. Поэтому поймали нескольких самок и самца и привезли их в питомник. Здесь они дали потомство. В конечном счете около сотни выращенных в питомнике особей были возвращены на Эспаньолу, где они превосходно себя чувствуют. С черепахами с острова Пинсон дело обстояло иначе. Там взрослых было много, а маленькие, едва вылуплялись из яиц, становились легкой добычей крыс. Пришлось собрать яйца, поместить их в инкубатор и вырастить черепашек здесь, в террариумах. Теперь этому виду вымирание не грозит по меньшей мере в обозримом будущем. Что касается конкретных результатов нашей работы, то полных данных у меня нет под рукой, но я помню, что до 1977 года на острова было возвращено более 300 спасенных черепах. И вот что важно: с тех пор как ученые-биологи взяли на себя экологическую охрану архипелага, не исчезло больше ни одного вида. 

- А те черепахи, которых мы видели в вольерах, с какой целью там содержатся? 

- Там черепахи с разных островов, где популяции заметно уменьшились. В вольерах они находятся под постоянным наблюдением ученых, о них заботятся, здесь больше шансов сохранить их яйца, а, следовательно, и потомство. 

- Что же нужно, по вашему мнению, чтобы восстановить сократившиеся популяции отдельных видов? 

- Настойчивая, терпеливая работа, время и, конечно, средства, - отвечает Педро. - Это, так сказать, внутренняя сторона дела. Но есть еще и внешняя. Например, нужны более эффективные меры в части регулирования туризма, нужно положить конец "пиратскому" туризму, нужно оградить архипелаг от загрязнения. Много вопросов возникает и в связи с хозяйственной деятельностью местного населения. 

- И как долго должна продолжаться эта работа? 

- До тех пор, пока галапаго и другие эндемики архипелага не будут полностью избавлены от угрозы вымирания. 

Подробно ознакомившись с черепашьим "детским садом", мы продолжаем нашу беседу на улице. У меня накопилось множество вопросов о главных героях архипелага: скажем, какой они ведут образ жизни и чем питаются, как размножаются и чем один вид отличается от другого и т. д. Со своей стороны Главный Черепаховод, как мне показалось, загорелся идеей просветить меня "и вширь, и вглубь" по части гигантских черепах. 

Не могу сказать, что до нашей встречи я был полным профаном в этой области. Я немало прочел о черепахах и кое-что из прочитанного даже запомнил. Я знал, например, что черепахи-галапаго едва ли не самые большие долгожители на нашей планете (они могут жить 200-300 лет) и что поэтому изучать их развитие чрезвычайно трудно: чтобы проследить жизнь одной черепахи, нужно несколько поколений людей. В этой связи я неоднократно вспоминал слова одного лимского еженедельника, который так писал о долголетии черепах: "В то время как останки Дарвина покоятся с 1882 года в Вестминстере, некоторые из тех черепах, с которыми он "познакомился" во время своего пребывания на островах, разгуливают правда, не очень быстро, зато довольные собой, - на Галапагосах". Знал я и о том, что питаются они исключительно растительной пищей - травой, листьями кустарников, ветками и "блинами" кактусов-опунций и что в отличие от морских черепах спят не на пляжах и не на скалах, а в лесу, под кустами, либо залезают в мелкие лужи. Но в целом мои познания были, разумеется, весьма ограниченными. 

- Так, значит, возле вольеров вы уже были? - спрашивает Педро. 

- Были, - отвечаю я и, поймав быстрый взгляд Ариаса, читаю в нем просьбу: "Пожалуйста, ни слова о моей "верховой езде"..." 

- Если не возражаете, давайте сходим туда еще раз. Это рядом. Там мне легче будет на месте, на живых черепахах, объяснить принципиальные различия между двумя основными их видами. 

По дороге Главный Черепаховод с увлечением рассказывает о своих подопечных. Вот как описывал он, к примеру, период воспроизводства черепах-галапаго: 

- Раз в год самки-галапаго спускаются с высоких, влажных мест острова в прибрежные, более сухие зоны. В иссушенной бурой почве они вырывают ямки, "работая" порой по двенадцать - четырнадцать часов кряду. Каждая самка откладывает от трех до шести яиц - круглых, величиной с крупный биллиардный шар - и прикрывает кладку слепленной из земли плотной коркой - тонкой, но достаточно прочной. Потомству, чтобы появиться на свет, предстоит самому проламывать эту защитную "крышу". 

- Вы хорошо помните внешний вид морских черепах? - неожиданно обращается ко мне Педро. 

Перед моим мысленным взором тотчас возникает чучело небольшой черепахи-карея, которое я храню дома, и метровой кагуамы, попавшей в рыбацкие сети на панамском архипелаге Сан-Блас, и я смело киваю головой. 

- Тем не менее, - говорит Педро, - я позволю себе напомнить, что у морской черепахи панцирь как бы сглажен, приплюснут, а сравнительно тонкие лапы имеют форму гребных лопаток. У галапаго панцирь более "горбатый", а лапы толстые, как бревна. У наземных гигантов есть еще две особенности: во-первых, скелет у них - единое целое с панцирем, а, во-вторых, дыхательная система особая, "скованная" чрезвычайно прочным панцирем, который не дает черепахе в отличие от других позвоночных расти в высоту. 

По иронии судьбы Педро останавливается именно у того вольера, где Ариас катался на черепахе, "видевшей Дарвина". Но где животное? 

- Да вон же они, в тень попрятались, - показывает Ариас на поваленные стволы кактусов, 

Педро перелезает через ограду и хворостиной заставляет одну черепаху выбраться из убежища наружу. 

- Обитающие на архипелаге черепахи имеют - в зависимости от климата "своего" острова - панцирь в форме либо горба, либо седла, - говорит он. - Эта черепаха - уроженка острова Эспаньола. Видите у нее над шеей этакий раструб, похожий на репродуктор? Он и придает панцирю схожесть с седлом. Объясняется это просто. Климат на Эспаньоле засушливый, растительность скудная, листья кактусов и ветки кустарников находятся на высоте от одного метра и выше. "Спасаясь" от черепах, растения тоже эволюционировали - росли ввысь. Вот и приходилось черепахам на засушливых островах, чтобы добыть пищу, постоянно вытягивать шею и задирать голову вверх. Результат эволюции налицо: у них длинные и не очень толстые лапы, из-под панциря вытягивается длинная шея, да и весят они поменьше. Кстати, черепахи с седловидным панцирем считаются более редкими. 

Подходим к другому вольеру. В нем, как указано в прикрепленной к ограде табличке, содержатся черепахи с острова Санта-Крус. Пара гигантов беззаботно дремлет на солнышке. И вновь следует обстоятельное объяснение Главного Черепаховода: 

- На примере этих черепах легко установить разницу. Они тяжелые, массивные, лапы у них более короткие, столбообразные. Почему так? Санта-Крус - один из островов с влажным климатом и пышной растительностью. Те же кактусы здесь - я имею в виду не на территории станции, а в лесу - низкорослые, листья расположены невысоко над землей, и черепахам нет нужды тянуть голову вверх. Поэтому панцирь у них округлой, овальной формы - он позволяет свободно двигать шеей в стороны, но не вверх. 

Я благодарю Педро за внимание и обстоятельный рассказ о его сложном хозяйстве и напоследок решаюсь задать еще один вопрос: 

- Откуда сейчас, в конце XX века, когда все в мире столь тесно взаимосвязано и взаимозависимо, фауне и флоре Галапагосов грозят наибольшие опасности? 

- Конечно, со стороны все тех же одичавших домашних животных, а также крыс. Избавиться от них не так-то просто, а то и вовсе невозможно. Причин, на мой взгляд, несколько. Во-первых, быстрая адаптация к естественной среде обитания. Если "аборигены" - черепахи, игуаны - приспосабливались к условиям островов сотни тысяч лет, то "иммигрантам" для этого потребовалось всего несколько десятков лет, самое большое - два века. Это помогает нам понять, что же именно случилось с пресмыкающимися в процессе эволюции: рептилии отступали под натиском млекопитающих. Во-вторых, даже мы, биологи, не знаем, какими средствами эту борьбу следует вести так, чтобы вместо пользы не причинить природе островов еще большего вреда. Ведь не уничтожишь же только "посторонние" растения с помощью пестицидов - пострадает и местная, реликтовая флора. Еще более осторожного подхода к себе требует фауна архипелага... 

Отправляясь на Галапагосы, туристы полагают, что смогут увидеть гигантских черепах повсюду: на каждом острове и буквально на каждом шагу, ведь их изображениями пестрят рекламные проспекты, плакаты, книги и открытки. Но только побывав на островах, можно до конца понять, сколь глубоко они заблуждаются! 

Бесспорно, за два десятилетия, прошедшие со времени создания Дарвиновского центра, учеными и защитниками окружающей среды сделано немало: остановлен процесс уничтожения уникальных видов животных и растений, сохранены и увеличены популяции редких видов черепах, игуан и т. д. Однако далеко не все поставленные ими цели достигнуты, и шансы на то, что они вообще будут когда-нибудь достигнуты, с каждым годом не возрастают, а, напротив, уменьшаются. Фауне и флоре Галапагосов ныне угрожают опасности, быть может, даже более серьезные, чем прежде, и устранить их, возможно, будет куда труднее из-за их сложного социально-экономического характера.




Пираты XX века


В 1977 году в Париже в ЮНЕСКО по просьбе представителя Эквадора состоялась дискуссия относительно экологической сохранности Галапагосских островов. Поводом послужила обычная жалоба на "пиратский" туризм, представляющий серьезную угрозу для местной фауны и флоры. 

Само эквадорское правительство серьезно относилось к будущему архипелага. Специальная комиссия изучала влияние туризма на окружающую среду, устанавливала лимиты допуска туристов, регламентировала посещение островов, давала рекомендации по деятельности Национального парка. И нужно отдать должное: контроль за посещением Галапагосов туристами налажен неплохо. К каждому авиарейсу к Бальтре подходят специальные суда, яхты и боты, оборудованные под отели. Туристы в массе своей должны жить в этих плавучих гостиницах, курсирующих между островами, или в отелях в Пуэрто-Айора. При посещении островов можно высаживаться лишь в определенных местах и непременно в сопровождении специально подготовленных гидов, работающих в Национальном парке под контролем Дарвиновского центра. Они водят туристов по узким тропам, прочерченным в каждой природной резервации, таким образом, чтобы максимально избежать риска заражения окружающей среды или нарушения "дикого" экологического равновесия. 

Важное при этом значение имеют патриотизм, национальная гордость самих эквадорцев. И гиды, и капитаны небольших ботов, служащие одновременно гидами, как, например, уже известный читателю Карлос Айяла, строго соблюдают установленные правила туризма. Они сознают свою ответственность за сохранение окружающей среды островов, гордятся тем, что единственная в своем роде "природная лаборатория"- часть их национальной территории. 

Туризм на Галапагосах - отрасль совсем молодая. Он начал развиваться лишь в начале 70-х годов. Первые большие группы иностранных туристов появились там в 1970-1971 годах, после чего острова стали подвергаться настоящему нашествию людей, стремившихся увидеть вблизи и запечатлеть на пленку необычные пейзажи и невиданных животных. В 1973 году на Галапагосах побывало около 10 тысяч туристов, в 1980-м - уже 20 тысяч. Это количество превысило установленный лимит, но власти сочли, что и оно ненастолько велико, чтобы считать его "серьезной угрозой". За два следующих года число туристов увеличилось еще в полтора раза. 

Сложность проблемы, однако, не столько в количестве туристов, посещающих Галапагосы, сколько в том, что не весь туризм поддается контролю. Когда я прилетел на Бальтру, вместе со мной из самолета вышло человек семьдесят. Большинство направилось на ожидавшую их шхуну "Дельфин" компании "Метрополитен туринг". Троих ожидала шхуна "Нептун". Остальные же, в основном молодежь, взвалив на спины рюкзаки, отправились на поиски яхты, чтобы попытаться арендовать ее за умеренную плату, так как мест в отелях не хватает, а палатки ставить запрещено. 

Такой туризм - полбеды. Наибольшую же опасность представляет туризм "пиратский", когда богатые американцы на собственных яхтах и даже небольших пароходах приплывают на острова и бросают якорь где пожелают. Организовать охрану островов, разбросанных на огромной площади, просто невозможно. Вот этот-то "пиратский" туризм и беспокоит больше всего эквадорские власти. 

И в других районах мира ущерб, наносимый туризмом, бывает очень ощутим, но на Галапагосах он смертелен в прямом смысле слова. Ученые установили, что мусор, оставленный туристами, был причиной гибели сотен морских черепах, проглотивших пластиковые пакеты. Морские львы ломают зубы, повреждают пасти, хватая жестяные банки из-под консервов. Игуаны, привыкшие пожирать все, что им попадется, заглатывают окурки и бумажки, тюбики из-под зубной пасты и картонные упаковки различных кремов. Растительность тоже страдает, ибо "дикие" туристы случайно топчут реликтовые растения. 

По инициативе Дарвиновского центра на архипелаге постоянно ведется работа по воспитанию туристов. На островах можно увидеть большие фанерные щиты с надписями на многих языках: туристов просят не вытаптывать растительность, не слишком приближаться к животным и птицам, не пугать их и, главное, не кормить и т. д. Но подобные предупреждения действуют не всегда. 

Сдержать иностранный туризм трудно по множеству причин. Жители островов, например, которые быстро усвоили, что туризм - это курица, несущая золотые яйца, хотели бы получать от этой курицы как можно больше доходов. Поэтому на правительственные учреждения и Дарвиновский центр нарастает давление как со стороны туристических компаний, так и со стороны местного населения, которое связывает с туризмом перспективы хозяйственного развития архипелага. Это давление привело к открытию для посещения туристами 44 зон Национального парка. 

Формально правительство Эквадора запретило строительство на Галапагосах новых отелей, ограничило туристическую рекламу островов и их фауны, лимитировало доступ туристов. Но на деле осуществить эти решения в условиях капитализма далеко не просто. Ведь туристическим бизнесом живут не только компании, организующие поездки на острова, но и эквадорские военные круги. Единственная авиакомпания, самолетам которой разрешено летать на Галапагосы, - это TAME ("Эквадорский военно-воздушный транспорт"), и она с успехом пользуется своим привилегированным положением: начиная с 1978 года, когда TAME открыла регулярное сообщение между Гуаякилем и Бальтрой, она выполняет ежегодно 120 рейсов. Разумеется, акционеры TAME действуют не в одиночку, а в тесном союзе с туристическими компаниями, среди которых главным китом считается "Метрополитен туринг". 

В Пуэрто-Айора я познакомился с владельцем шхуны "Нептун" сеньором Маккиавело. Собеседником он оказался чрезвычайно интересным, и мы вели долгий разговор о проблемах туризма - сначала на берегу, а потом и на борту "Нептуна". 

- Туристский поток на Галапагосы течет круглый год, но разгар сезона - с октября по июнь, - рассказывал Маккиавело. - Нам приходится труднее, чем другим компаниям. Мы только-только начинаем осваивать рынок, тогда как у компании "Галатурс", к примеру, уже накопился опыт, ее плавучий отель "Буканеро" не простаивает. А про "Метрополитен" и говорить не приходится: ее яхта-отель "Дельфин" плавает в этой зоне более десяти лет, компания располагает сетью агентов по туризму и в Кито, и в Гуаякиле. Тут все вращается вокруг "Метрополитен"... 

Почти монопольное положение компании позволило ей добиться от властей - вопреки действующим запретам и, разумеется, "в порядке исключения" - разрешения на строительство в Пуэрто-Айора гостиницы на 30 номеров. 

...Хорхе Ариас решил показать мне засохшее дерево - чудо природной скульптуры, находящееся у гостиницы "Галапагосы". 

Во дворе гостиницы мы сталкиваемся с высоким, седым, сухопарым человеком. Это владелец гостиницы американец Форест Нельсон. 

- Пришли полюбоваться "Пеликаном", - говорит Ариас. 

- А-а... - неопределенно тянет Нельсон. - Это хорошо. Воспользовавшись паузой, интересуюсь, как обстоят дела с туризмом. 

- Жаловаться нельзя, - оживляется Нельсон. - У меня в отеле тридцать мест, и свободных почти не бывает. Сейчас вот занялся расширением гостиницы. - Он кивает на кучи песка и щебня возле дорожки, ведущей к массивному двухэтажному зданию. - Сколько стоит номер? Шестьсот долларов в неделю с туром через "Метрополитен". Я живу в Пуэрто-Айора больше двадцати лет. Но дела пошли хорошо только после того, как сюда стала регулярно летать TAME. 

- А как поживает ваша радиостанция? - кивает Ариас на паутину проводов над крышей дома. 

- В порядке, - сухо отвечает американец и, кивнув на прощание, удаляется. 

"Пеликан" оказался засохшим деревом, многократно и безжалостно самой природой скрюченным и вывернутым наизнанку: корневище с возвышавшимся над землей огромным выплавком представляло собой постамент, а тонкий крученый ствол-опору венчал "Пеликан, заглатывающий рыбу" - сходство было поразительное, тем более что контуры "скульптуры" четко вырисовывались на фоне усыпанных золотистыми цветками акаций. 

Чуть дальше на прибрежном песке стояли другие подобные "скульптуры", но только с пышными зелеными кронами. К серым камням, щедро рассыпанным между деревьями, прилипли десятки наземных игуан. Это еще один редкий вид, спасенный от уничтожения, и он заслуживает того, чтобы сказать о нем особо. 

Наземные игуаны - такие же "драконы" с гребнем из колючек на спине, как и морские. Но в отличие от морских они окрашены в более яркие цвета, тело у них длинное (около метра и больше), а хвост - более округлый, и на лапах нет перепонок. Они обитают не на всех островах, а лишь в центральной части архипелага. Сухим зонам предпочитают влажные, но в воду не погружаются, так как плавать не умеют. Это обстоятельство оказалось для них роковым: одичавшие собаки и свиньи легко расправлялись с неповоротливыми, медлительными "драконами". 

- Идем же, идем дальше, - торопит меня Хорхе. - Ты этих родичей динозавра вдоволь насмотришься у Ангемайера. 

"Дом игуан" - другое чудо Пуэрто-Айора - стоит неподалеку от зданий Дарвиновского центра. Его владелец - немецкий поселенец Карл Ангемайер, которого здесь зовут на испанский лад дон Карлос. Он обосновался на Санта-Крусе еще до второй мировой войны, бежав от германского нацизма, и с первых дней стал приручать игуан. Сначала общение человека и ящеров было забавой, теперь же это необходимость, вошедшая в жизнь и дона Карлоса, и его питомцев: ежедневно больше сотни игуан направляются к дому Ангемайера и ждут, пока он не вынесет им пищу, и дон Карлос пунктуально выполняет свои "обязанности". 

Картина, какую я видел в доме Ангемайера, была столь же необычна, как сами Галапагосы. Во дворе дома, в саду, в коридорах, даже на стенах - всюду сидели, висели, лежали устрашающего вида, но совсем ручные "драконы". Припомнились слова Жака Ива Кусто, который побывал у Ангемайера в 1970 году. Пораженный тем, что одна пятнадцатилетняя игуана спала на диване, а другие "драконы" свободно разгуливали по всему дому, он позже писал: "Это - дух Галапагосов, который позволяет челозеку и животным разделить одну и ту же среду, потому что каждый из них терпит другого и уважает его потребности". 

Мне не повезло: Карла Ангемайера дома не оказалось, и побеседовать с ним не удалось. Слуга же на вопрос, что он думает об игуанах, махнул рукой и ограничился фразой, достойной стать афоризмом: "Глупее, чем кочан капусты..." 

В Управлении Национального парка меня принимает его руководитель Оскар Снфуэнтес. Ему лет 28-30. Гладкие черные волосы зачесаны назад, из-за стекол очков в темной оправе смотрят внимательные глаза. 

- На биофаке Католического университета в Кито я защитил диплом на тему "Экология воспроизводства морских черепах", - говорит он. - Тогда я был вообще четвертым эквадорцем, занимавшимся экологическими проблемами Галапагосов. А ныне в нашем парке, где я работаю шестой год, проходят практику сразу шесть студентов биофака Католического университета. 

- В штате парка, - рассказывает Сифуэнтес, - около восьмидесяти человек, в том числе пять специалистов по охране окружающей среды и семьдесят егерей. Ну, работа егеря тут такая же, как и везде. А на других островах вы уже побывали? - Получив утвердительный ответ, он заключает: - Значит, на собственном опыте уже познакомились с работой наших гидов. Одно из главных направлений деятельности Национального парка, - продолжает он, - проработка маршрутов. Каждое судно, прибывшее на острова, должно следовать по утвержденному нами маршруту. Это одна из форм борьбы с "пиратским" туризмом. И тут случаются эксцессы. В прошлый четверг, например, один владелец частной шхуны, американец, кричал, протестовал против "произвола" - не помогло. Мы стараемся принимать в отношении таких "туристов" строгие меры. Тем не менее "пиратство" не прекращается. 

- Туризм ведут частные компании. Не лучше было бы, если бы это дело взяло в свои руки государство? 

- В принципе государство могло бы организовать национальный туризм на судах, - отвечает Сифуэнтес. - Но все равно это будет стоить дорого: два дня в пути сюда, восемь дней здесь и два дня на обратную дорогу. К тому же эквадорцы, когда у них появляются деньги, предпочитают поездку в Майами. Там, на континенте, государство не воспитывает у людей стремления познакомиться с собственной страной. Тут, на архипелаге, Национальный парк в меру своих сил проводит эту воспитательную, патриотическую работу. 

- Печать часто пишет, что дело охраны Галапагосов упирается только в нехватку средств. Так ли это? 

- В основном так. Сейчас вход на территорию заповедника на Санта-Крусе стоит для иностранцев шесть долларов, для эквадорцев - полсукре. Все средства уходят в государственную казну на специальный счет на развитие национальных парков. Уже потом, "сверху", нам выделяют средства на наши нужды. Сторонники более строгой охраны заповедника предлагают, в частности, увеличить входную плату соответственно до двадцати пяти долларов и ста сукре, а также ввести десятипроцентный налог на туристические компании. Важно, чтобы все средства поступали непосредственно в распоряжение Национального парка. На них можно было бы лучше организовать охрану заповедных островов. Часть средств можно было бы передавать местным органам самоуправления, чтобы они создавали инфраструктуру, улучшали санитарию и т. д. 

- А как Управление Национального парка относится к перспективам развития международного туризма? - затрагиваю я больную тему. 

- В принципе мы заинтересованы в развитии туризма, - говорит мой собеседник, - но в разумных пределах и под контролем ученых. Отгораживаться от внешнего мира нельзя, да и невозможно. Туризм служит важным средством взаимопонимания. Это выгодно и экономически. Что касается масштабов туризма, то на этот счет есть разные мнения. Я лично считаю, что число туристов нужно ограничить десятью - двенадцатью тысячами в год. Есть острова, например Дафне, куда не следует возить группы больше, чем из пятнадцати - двадцати человек. На некоторые острова вообще следует закрыть доступ. Ограничения можно периодически пересматривать, но они необходимы, иначе потом будет поздно принимать вообще какие-либо меры по охране парка. Кстати, достопримечательностей, способных удовлетворить самых требовательных туристов, предостаточно и в континентальной части Эквадора. 

- Иногда в печати встречаются высказывания в пользу "туристической интернационализации" Галапагосов... 

- Это идея тех, кто выражает интересы не Эквадора, а иностранных монополий, - не дожидаясь конца вопроса, отвечает Сифуэнтес. - Для меня это абсурд. И без того трудно было восстановить суверенитет страны над архипелагом. Что же будет в случае его "интернационализации"? Не для того эквадорцы боролись за свой суверенитет, чтобы теперь все повернулось в обратную сторону. Нет-нет, это полный абсурд, - повторяет он. 

Я благодарю Сифуэнтеса за обстоятельную беседу. И тут он ставит в нашем разговоре неожиданную точку. 

- Больно об этом говорить, - произносит он сокрушенно, - но вы даже не представляете себе, как много еще эквадорцев не понимают необходимости сохранения окружающей среды. В городах-то что творится! Особенно в районах бедноты... Все сбросы идут в реки, в море. Я помню реку Гуаяс лет двадцать назад - она была куда чище... 

К сказанному следует добавить, что в последние годы финансовое положение Управления Национального парка ухудшилось. В связи с выросшим внешним долгом Эквадора правительство резко сократило расходы на социальные программы и мероприятия по охране окружающей среды. Бюджет Национального парка уменьшился в четыре раза, вследствие чего пришлось сократить на одну треть число егерей, стало нечем платить за горючее для катеров береговой охраны. Сократились и масштабы научных работ в Дарвиновском центре, и ученые вновь обеспокоены судьбой "Зачарованных островов"- они опасаются, что финансовые трудности сведут на нет плоды их четвертьвекового труда. 

Есть на Галапагосах еще один вид "пиратства", на мой взгляд, даже более опасный, ибо в его основе лежит погоня за чистоганом, а ущерб местной фауне наносится умышленно. Я имею в виду контрабандный бизнес - подпольное изготовление сувениров для иностранных туристов из "редкого сырья": зубов морских львов, панцирей морских черепах и т. д. Тысячи животных погибают ежегодно в результате браконьерства. Сувениры изготовляют даже из занесенных в Красную книгу черных кораллов, и занимаются этим главным образом поселенцы немецкого происхождения. 

Немцев на Галапагосских островах довольно много, в особенности на Санта-Крусе и Сан-Кристобале. В Пуэрто-Айора есть даже своего рода сеттльмент - район, где живут одни немцы, живут, как правило, замкнуто, обособленно от местного населения, общаются преимущественно между собой. Кстати, о том, что тот или иной поселенец был немцем, местные жители чаще всего узнают после его смерти, читая сообщение о предстоящих похоронах: "Скончался Генрих Лопес (многие, принимая эквадорское подданство, меняли фамилии), урожденный фон Шлиман, бывший штурмбанфюрер СС..." Подобные сообщения мне не раз доводилось читать на страницах перуанских, боливийских газет. На обособленность немецких поселенцев местные жители в свою очередь отвечают неприязнью, подозревая в них "беглых нацистов".




Сюрпризы еще впереди


Браконьерские промыслы, а они, разумеется, не ограничиваются изготовлением сувениров для туристов, - не единственное проявление корыстного интереса человека к природным ресурсам Галапагосов. Правительство Эквадора, эквадорские специалисты, международные научные круги едины во мнении: архипелаг должен служить в первую очередь научным целям. Однако сохранить в неприкосновенности уникальную природу в ее изначальном виде, искусственно изолировать Галапагосы от внешнего мира крайне трудно. Любые попытки регламентировать хозяйственную деятельность на островах - земледелие, животноводство, рыболовство, не говоря уже о туризме, - наталкиваются на сопротивление местного населения, приводят к социальным конфликтам. 

Удаленность Галапагосов от материка была главной причиной того, что на протяжении веков они оставались необитаемыми. Были и другие причины. Природа здесь не так-то легко дается человеку в руки. Растительный покров или просто не существует, или крайне незначителен. К тому же беспощадная эрозия наносит островам большой урон - ветры выдувают скалы, "сносят" целые холмы. А что сказать о таких грозных проявлениях стихии, как землетрясения, извержения вулканов или вызванные засухой гигантские пожары?! Один из таких пожаров вспыхнул в марте 1985 года на Исабеле, уничтожив на площади более 100 квадратных километров леса, бывшие естественной средой обитания редких видов птиц и животных, в том числе черепах-галапаго. 

Нужно сказать, что даже острова, природные условия которых были пригодны для сельского хозяйства, длительное время не заселялись, так как колонистов отпугивали находившиеся там тюрьмы. Учитывая все это, можно понять, почему колонизация Галапагосов продвигалась поистине черепашьими темпами, как бы оправдывая старинное название островов. Сегодня основная масса обитателей архипелага (более 5 тысяч человек, происходящих из 14 стран) осела на двух самых населенных островах - Санта-Крусе и Сан-Кристобале. Большинство их объединено в две крупные сельскохозяйственные колонии. Некоторые семьи поселились на берегу и живут рыболовством. Следует заметить, что развитие туризма привело к заметному росту местного населения за счет миграции с материка: число постоянных жителей Пуэрто-Айора, например, уже в середине 70-х годов перевалило за полторы тысячи человек. 

Хозяйственное освоение Галапагосских островов - в большой степени результат, на мой взгляд, исторического парадокса: активное вмешательство эквадорцев в первозданную природу архипелага было обусловлено, в частности, вмешательством империализма США во внутренние дела самого Эквадора в годы второй мировой войны, когда Пентагон соорудил на Бальтре свою военно-воздушную базу и туда для обслуживания американского персонала потянулся миграционный поток с континента. В 1947 году борьба эквадорцев против "присутствия США" на Галапагосах завершилась их победой. Американцы ушли. А родившиеся в ходе движения за избавление архипелага от военной базы демократические традиции остались и не просто живут в памяти местного населения, но и оказывают влияние на его борьбу за свои социально-экономические интересы. 

Запреты запретами, а живой человек с его земными заботами продолжает осваивать некоторые острова на свой собственный лад: переселяется, завозит и культивирует нужные ему растения, создает пастбища, выращивает скот. Сан-Кристобаль, можно сказать, специализирован на земледелии: там хорошо прижились бананы, сахарный тростник, кофе, кокосовая и финиковая пальмы, бамбук, кукуруза, папайя, чиримойя, черешня, камоте, арбуз, даже ананас; гуаябо настолько хорошо акклиматизировался и так быстро растет, что превратился почти в сорное растение, а в последние годы туда завезли даже бальсу и хинное дерево. На Санта-Крусе, напротив, более благоприятные условия для животноводства: тут есть отличные пастбища, на которых пасется крупный рогатый и другой домашний скот. Столь же благодатные условия и на Исабеле; там крупный рогатый скот, находящийся в полудиком состоянии, расплодился настолько, что в 1975 году местным властям пришлось организовывать настоящую охоту на одичавших коров. 

Нужно сказать, что в целом природные ресурсы архипелага достаточно велики, хотя все еще недостаточно изучены. Например, рыбные богатства. Холодное течение Гумбольдта приносит к архипелагу массу пищевой рыбы, и островные воды буквально кишат рыболовными судами. Нередко тут появляются непрошеные гости - американские флотилии из Калифорнии, которые ведут хищнический лов. Рыболовецкий же флот самого Эквадора невелик и маломощен. 

С каждым годом экономическое значение Галапагосов возрастает все больше, и не только в связи с перспективами развития рыболовства. Несколько лет назад эквадорская печать сообщила о результатах исследований, проведенных Национальным управлением по проблемам океана и атмосферы США совместно со специалистами ООН. Они пришли к выводу, который, как по боевой тревоге, поднял на ноги транснациональные компании, рвущиеся к эксплуатации минеральных ресурсов океанического дна: всего в 240 милях к востоку от Галапагосов, то есть между архипелагом и материком, в придонных слоях находятся месторождения железа, марганца, никеля, меди, других металлов. Их стоимость, по предварительным оценкам и самым скромным подсчетам, составляла два миллиарда долларов. Это был сюрприз, которого от Галапагосов не ожидали. Он еще больше подогрел интерес ТНК к подводной геологии, тем более что в мире растет спрос на минеральное сырье в связи с постепенным истощением его запасов на материковой части планеты. 

Длительное время считалось, что животный мир Галапагосских островов и окружающего их водного пространства неизменен, что он как бы застыл во времени и ничего нового там уже не найдешь. В доказательство приводились обычно примеры с черными игуанами, черепахами-галапаго и т. д. Но время позаботилось о том, чтобы постепенно приподнять завесу таинственности, окружающую острова. С годами человек все глубже проникал в тайны архипелага. 

В Дарвиновском центре мне рассказывали, что ученые, а также специальные экспедиции проводят комплексные исследования фауны самого архипелага и его подводного мира. И исследования эти нередко преподносят неожиданные сюрпризы. Так, в одной из впадин на дне океана на глубине более 2500 метров ученые обнаружили несметное скопление разных рыб, крабов, моллюсков, других существ. Больше всего их поразил сам факт обитания, скажем, рыб на такой глубине: ведь обычно на больших глубинах обитателей моря немного, как считают, из-за отсутствия света и солнечной радиации. А тут вдруг целый "аквариум"! Ученые замерили температуру воды. Оказалось, что она достигает в таинственной впадине +18°. Дальнейшие исследования объяснили причину этого явления: именно в том месте проходит разлом земной коры, и горячая лава из глубин планеты подходит близко ко дну океана, подогревая воду. 

С подобной температурной аномалией связана, пожалуй, одна из самых интригующих историй последнего времени. 

Началась эта история в 1977 году, когда близ архипелага с глубины 2400 метров американские ученые подняли несколько необычно крупных червей. Одновременно они обнаружили желтых медуз, белых червей, похожих на угрей, несколько видов рыб, крабов, креветок, моллюсков. Все эти живые существа обитали в непосредственной близости от подводных горячих источников. Тогда-то впервые и были высказаны две важные гипотезы. Во-первых, что обитатели океанических глубин питались неизвестными бактериями, которые развиваются, преобразуя сернистый водород и углекислый газ, выходящие из трещин формирующегося океанического дна. И, во-вторых, что такого рода фауна не нуждается в свете как источнике энергии, его заменяет геотермическая энергия, исходящая из глубин земного шара. 

В следующем, 1978 году геологи, обследовавшие дно океана со специальной подводной лодки, обнаружили в том же месте и сняли на цветную пленку рыб, крабов и креветок необычной величины, после чего было решено организовать специальную экспедицию для проведения биологических исследований. Такая экспедиция состоялась в 1979 году. Ее финансировали научные организации США - Национальный научный фонд, океанологический институт "Вудс Хоул" (ему принадлежит подводная лодка "Алвин", с которой проводились исследования) и Майамский университет. 

В непосредственной близости от геотермальных источников ученые прикрепили к скале гибкую трубку диаметром 2,5 сантиметра. Когда через некоторое время они сняли труб-ку, то в ней оказался червь розового цвета длиной 2,55 метра. Сей представитель беспозвоночных, обосновавшийся в трубке-ловушке, не укладывался в рамки ни одной из известных биологических групп. 

Позже колумбийский журнал "Кромос" писал по поводу этого нашумевшего открытия: "Донные слои воды близ Галапагосских островов содержат сульфиды водорода и по всем законам, вследствие ядовитости этих соединений, должны быть необитаемыми. Между тем там кипит жизнь. Ученые выдвинули гипотезу, согласно которой сульфиды водорода усваиваются каким-то неизвестным видом бактерий. Последние в свою очередь служат пищей для других обитателей глубин. Если это действительно так, то открыто уникальное явление: природная "цепь жизни" обусловлена энергией, первоисточником которой служит не Солнце, а внутреннее тепло Земли"... 

Я рассказал лишь о двух сюрпризах, преподнесенных Галапогосами за последнее десятилетие. Уверен, что будущее сулит немало новых замечательных открытий, которые помогут человеку еще глубже проникнуть в тайны "Зачарованных островов". 

...В последний вечер перед отъездом из Пуэрто-Айора я сидел на террасе отеля и наблюдал, как вернувшийся с моря рыбак резал на куски попавших в сети небольших акул и кормил ими пеликанов. Похожие на доисторических птеродактилей, слетались неуклюжие с виду птицы на кормежку и, шумно хлопая крыльями, суетились вокруг лодки, в которой стоял рыбак. "Казалось бы, что ему до пеликанов, которые с успехом могут прокормиться сами? - подумал я. - А может, пример Ангемайера оказался заразительным, и человек начинает не просто сосуществовать со своими братьями меньшими, но и заботиться о них?.." 

Рыбак кончил кормить пеликанов, привязал лодку к причалу и ушел. Угомонились и птицы: они отлетели на мысок и там застыли словно изваяния. Вечер угасал. Разлившийся по небу оранжевый закат быстро менял краски - стал малиновым, потом зеленоватым и, наконец, лиловым. Опустившиеся на поселок фиолетовые сумерки погрузили его в мир безмолвия и покоя. Ощущение времени исчезло, казалось, оно остановилось, застыло. Я чувствовал себя во власти только одного измерения - Пространства. Но вот на другом берегу бухты Академии в домиках Дарвиновского центра зажглись огни, и о себе властно напомнило Время... 

* * *


...Белый трехтурбинный лайнер с сине-голубыми полосами на боках коротко разбежался и стал набирать высоту, держа курс на Гуаякиль. И в этот момент меня охватило странное чувство, что я побывал в сказке, что все виденное мною: гигантские черепахи и бескрылые бакланы, черные "драконы" и надутые, как воздушные шары, фрегаты, вулканы, грозящие вот-вот взорваться огнем и пеплом, и тихие бухты, заросшие манграми, - все это только мираж, который никогда не повторится. 

Я прильнул к иллюминатору. Внизу, подернутый легкой дымкой, проплывал Сан-Кристобаль. С высоты птичьего полета остров с его горной грядой и конусами вулканов был похож на трепанга. Но вот и он растаял в океанской сини. Прощайте, Галапагосы!.. 

Листая свежую гуаякильскую газету, я наткнулся на статью под привлекшим мое внимание заголовком: "Мир иной, мир, где царит мир". Смысл ее вкратце заключался в следующем. Если бы на проблему разоружения, которая стоит перед Объединенными Нациями, можно было бы взглянуть глазами человека, увидевшего Галапагосы, эта проблема, наверное, нашла бы более быстрое решение, стоит лишь представить себе весь мир таким же пустынным и необитаемым, как эти острова. Заканчивалась статья словами: "Галапагосские острова учат многому... Они помогают понять, чем был мир в своих изначальных формах и чем он может стать в случае ядерного пожара". 

Да, Галапагосы - острова прошлого. Но такой может стать вся наша планета, если не уберечь ее от ядерного "извержения", в сравнении с которым меркнет вся вулканическая деятельность, подарившая миру "Зачарованные острова" - это удивительное сочетание "ада" и "рая" на нашей грешной земле.




Карта Эквадора











notes



Notes