Оливер Кромвель Бэри Ковард След в истории У каждого может быть свой Тулон, своя Ирландия, свое Приднестровье… С точки зрения Истории это ненаказуемо. Но она жестоко мстит, если чей-то Тулон разбухает до консулата, принципата, протектората или даже до «диктатуры класса-гегемона». Историю эти эвфемизмы обмануть не могут. По ее почти стандартному сценарию их авторы либо выволакиваются для посмертных разборок из могил, либо вовсе лишаются их, оставаясь «вечно живыми» в каком-нибудь смотровом павильоне. Эта книга — о возможностях установления диктатуры и се неизбежных последствиях. На примере Оливера Кромвеля. «То, что достигается силой, я не ставлю ни во что!». Да, это Кромвель. Он очень не любил прибегать к силе. Ну разве что в самых крайних случаях, на какие-то два-три дня, и только по воле Божьей, и только во имя народа. Потому что — имел такую возможность. Сегодняшнему читателю книга подскажет: если какой-нибудь политически динамичный муж получит, к примеру, возможность на какие-то два-три дня, и только по воле народа и во имя народа «заткнуть похабные глотки средств массовой информации», — завтра он расширит свои возможности до получения права на персональный мавзолей. Прочтите эту книгу со вниманием, уважаемый читатель. Бэри Ковард ОЛИВЕР КРОМВЕЛЬ СОКРАЩЕНИЯ И БЛАГОДАРНОСТИ В «Ссылках и примечаниях» в конце каждой главы используются следующие сокращения: Эббот: В. К. Эббот (ред.). Произведения и речи Оливера Кромвеля (4 тома, Кембридж, 1937-47). «Подлинные письма»: Дж. Николс (ред.). Подлинные письма и государственные документы, направленные Оливеру Кромвелю… и т. д. (1843). ТСП: Томас Берч (ред.). Собрание государственных документов Джона Турло (7 томов, 1742). Из тех многих людей, кто вольно или невольно помог мне при написании этой книги, я особенно хочу поблагодарить профессора Энтони Флетчера из университета Дурхема, который прочитал и дал ценные комментарии к черновику первых семи глав. ВВЕДЕНИЕ «Необходимо ли еще одно исследование Оливера Кромвеля?» — такой вопрос задавали мне те, кто знал, что я пишу эту книгу. В некотором смысле это небеспочвенный вопрос, так как существуют бесчисленные биографии Кромвеля. Однако есть два ответа. Во-первых, эта книга — не биография. Следуя редакционному направлению серии, частью которой является книга, этот труд — изучение Кромвеля как политической фигуры и исторических проблем, связанных с его правлением. К тому же на многие из этих исторических проблем никогда не давалось удовлетворительного ответа. Я не заявляю, что эта книга даст определенные ответы на них. На самом деле, во время сочинения книги моя озадаченность по поводу этого человека возрастала, вместе с убеждением в том, что поиск «правды» о такой сложной и противоречивой личности, как Оливер Кромвель, полон препятствиями гораздо большими, чем те, с которыми обычно сталкиваются историки в своей работе. При этих обстоятельствах моя цель — только предложить ответы на некоторые из проблем, поднятых политической карьерой Кромвеля. Этих проблем, конечно, масса. Какие заключения о политических целях и стремлениях Кромвеля могут быть извлечены из малого количества известных фактов до сорок второго года его жизни? Насколько важным членом парламентской оппозиции Карлу I он был в насыщенные быстротечные месяцы между созывом Долгого парламента в ноябре 1640 г. и началом гражданской войны в августе 1642 года? Что заставило его пренебречь риском быть обвиненным в измене, захватывая деньги и трофеи из Кембриджа для короля в августе 1642 года до официального начала гражданской войны? Учитывая отсутствие у Кромвеля какого-либо предварительного военного опыта, как случилось, что он приобрел необычайно высокую репутацию кавалерийского командира во время гражданской войны? Насколько действительно заслуженна эта репутация? Какова его роль в политизации победоносной парламентской армии «Нового образца» после войны? Был ли он инициатором (как иногда голословно утверждается) успешной попытки Корнета Джойса в июне 1647 года взять в плен короля из его парламентской охраны в Холмби-Хаус, что привело к утверждению новой политической роли армии? Насколько серьезно Кромвель и другие стремились к переговорам с королем в 1647 году? Каковы были цели Кромвеля на известных дебатах в Патии в совете армии в конце года, он ли помог королю бежать из-под армейской охраны в ноябре 1647 года, чтобы задавить растущее радикальное влияние левеллеров в рядах армии? Что толкнуло Кромвеля в последние дни 1648 года отбросить любые имевшиеся у него надежды на достижение соглашения с Карлом I и стать одним из самых пылких организаторов суда над королем и его казни? После установления Английской республики в 1649 году его карьера наполнена еще более трудноразрешимыми проблемами (если такие существовали), чем те, которые сосредоточены вокруг объяснения очевидной «идеологической шизофрении»[1 - В. Worden, The Rump Parliament (Oxford University Press, 1974), p. 69.] Кромвеля: его периоды осторожной умеренности, сменяющиеся резкими и неистовыми вспышками радикальной политической активности. Почему по его возвращении в парламент после разгрома оппозиции в Ирландии и Шотландии в 1649 — 51 гг., он внезапно перечеркнул месяцы тяжелой работы, направленной на объединение парламента и армии, и 20 апреля 1653 года, опираясь на армию, решительно разогнал парламент? Каковы были его намерения, когда он созвал так называемый Бербонский парламент? Предназначал ли он ему постоянную роль благочестивых «святых»? Почему он молча согласился на политический заговор, который привел к концу Бербонского парламента, и почему он согласился на должность протектора Содружества Англии, Ирландии и Шотландии в декабре 1653 года? Насколько серьезно он работал над возвращением к «обычному» виду управления отдельной личностью и парламентом? Почему оба парламента, созванные во время протектората Кромвеля, завершились внезапными вспышками его возмущения и разочарования? Что заставило его согласиться на назначение генерал-майоров для управления английскими провинциями в годы его протектората? Почему он принял новую парламентскую конституцию и все же отклонил предложение стать королем Оливером I в 1657 году? Был ли его протекторат военной диктатурой человека, движимого честолюбием? Как мы увидим, протекторат Кромвеля не был просто военной диктатурой, и несомненно, что всю карьеру Кромвеля с начала 1640-х гг. вело растущее и непреодолимое желание достигнуть гораздо большего, чем личная цель. Однако что именно он хотел сделать с имеющейся у него властью — самый сложный, неразрешимый вопрос. Мой второй мотив для создания еще одной книги о Кромвеле в том, что исторические интерпретации британской истории XVII в. в последние годы радикально изменились, и едва ли можно чем-нибудь помочь в нахождении новых подходов ко многим вопросам об Оливере Кромвеле. Недавняя волна «пересмотра» Гражданской войны не привела к какому-либо согласию[2 - Sec the Bibliographical Essay.], но причины для роста недоверия к правлению Карла I перед 1640 годом сейчас видны ярче, чем когда-либо. Стало возможным более полно оценить роль страха перед католицизмом в обострении политических отношений. Последние важные работы о природе протестантизма после Реформации и национальной церкви объяснили место «благочестивых» («пуритан») — меньшинств в английском обществе в первой половине XVII в. К тому же, силе общественного и политического консерватизма в Англии во время «революционных» десятилетий в середине века придавалось особое значение, так как она играла важную роль в политике Палаты Лордов и вообще сословия пэров. Рассматривая многие исторические вопросы, связанные с политической карьерой Кромвеля, в контексте этой и других последних работ о Великобритании XVII в., я стал представлять многие аспекты яснее, чем при первых шагах в написании книги, и это оказало на нее значительное влияние. Итак, выделяются три положения. Во-первых, Кромвель не был такой доминирующей фигурой в политике 40 —50-х годов, какую я видел в нем ранее. В книге он неизбежно часто занимает центральное место, но я старался не преувеличивать повсюду его роль. Несомненно, до 1642 года он был очень незначительной политической фигурой и, если бы не последующие его боевые подвиги, заслужил бы чуть больше, чем примечание в исторических отчетах об этом периоде. Даже после начала Гражданской войны он по значимости не превосходил многих других в запутанной политике военного времени и послевоенной Англии. Даже при кульминации Английской революции в зимние месяцы 1648 — 49 гг. его роль не всегда была ведущей. Более того, уже как протектор он часто управлял Англией и внешними делами только с одобрения (так как был ограничен в действиях конституцией протектората, «орудием управления») Совета государства; повседневное управление захваченными Ирландией и Шотландией он в большей степени передал другим. Во-вторых, становится очевидным, что лучше всего можно понять цели и деятельность Кромвеля, приняв хронологический подход. С. Р. Гардинер в предисловии к своей четырехтомной «Истории Великой гражданской войны», написанной в 1890-х гг., о некоторых «запутанных вопросах», относящихся к политической карьере Кромвеля, заключил, что «нить, выводящая из лабиринта, может быть найдена, если строго придерживаться хронологии. Без малейшего удивления я увидел, как одно за другим обвинения (против Кромвеля) исчезали по мере того, как я устанавливал дату слов или действий, вызвавших враждебные комментарии»[3 - S.R. Gardiner, History of the Great Civil War 1642 — 49 (first published in 1893, reprint cdn, Windrush Press, 1987, 4 vols), vol. I, p. x.]. Хотя и не все (каким бы то ни было образом) вопросы исчезли, многое из того, что он сделал, стало для меня более объяснимым при рассмотрении в соответствующем историческом контексте. Это и объясняет мое решение придать книге хронологическую структуру. Третий аспект поразил меня больше всего. Я всегда думал, что главной характеристикой политической карьеры Оливера Кромвеля является ее противоречивость. Нет сомнения, как мы увидим, в том, что Кромвель пытался достигнуть целей, которые, по меньшей мере, трудно согласовать, и что он иногда был вынужден выбирать из них. Следовательно, его деятельность колебалась от моментов осторожного промедления до взрывов радикальной активности, когда, казалось, он пренебрегал осмотрительностью. Однако с начала 40-х годов и далее, как будет доказано, существует последовательность, проходящая через всю его карьеру: цели, поставленные им во время и сразу после гражданской войны в спорах о военной кампании и с политическими союзниками в Вестминстере, определили основные стремления Кромвеля до конца его жизни. Невозможно с точностью сказать, когда эти цели полностью сформировались. До 1642 года, как мы увидим в первой главе, Кромвель был темной и незаметно фигурой, и только в первые месяцы после начала гражданской войны появился небольшой намек на его выдвижение из общего ряда. Глава I НЕИЗВЕСТНЫЙ КРОМВЕЛЬ (1599–1642) Когда в августе 1642 года началась Английская гражданская война, Кромвелю было 43 года, то есть это был человек средних лет. До этой даты историки знают о нем так же мало, как знали многие его современники, по той простой причине, что сохранился небольшой источник материалов о «предыстории» Кромвеля до 1642 года. Однако это не останавливало людей в выдумывании россказней о нем. «Вокруг выдающихся фигур в истории всегда возникают легенды», — писал Х.Н.Брейлсфорд[4 - Н. N. Brailsford, The Levellers and the English Revolution (Cresset Press, 1961), p. 297.], и Кромвель — не исключение. Следовательно, любому пытающемуся узнать, каким человеком был Кромвель в 1642 году, до его восхождения от неизвестности до лорда-протектора Англии, Шотландии и Ирландии, необходимо отбросить пласты легенд и мифов о нем, как археологи в поисках доказательств существования древних людей устраняют развалины, оставленные более поздними цивилизациями. Когда это будет сделано, мы увидим, что останется только горстка несогласующихся «фактов», равноценных археологическим кусочкам разбитой глиняной посуды и другим остаткам древней культуры человечества, из которых надо постараться составить ответы на главные вопросы, необходимые для понимания стремительного восхождения Кромвеля к власти и величию в последние шестнадцать лет его жизни. Какова экономическая и социальная подоплека появления Кромвеля? Насколько богатым и социально-влиятельным он был к началу 40-х годов? Каковы были его религиозные и политические взгляды? Насколько важной была его роль в развитии мощной парламентской оппозиции, столкнувшейся с Карлом I перед началом гражданской войны? Что привело его к тому, что он стал в 1642 году одним из тех, кого сэр Симондс Д’Ивес назвал «пылкими душами», кто пошел на риск потери жизни и собственности, посвящая себя борьбе против короля еще до официального начала боевых действий 22 августа 1642 г.? Источники многих недостоверных россказней о Кромвеле до 1642 г. — это враждебные биографии, написанные сразу после реставрации, которые наполнены выдуманными, скандальными рассказами о нем, чтобы очернить его характер и описать его как пожизненного врага монархии. Типична история о том, что Кромвель и принц Карл встречались еще детьми, когда Яков I и его двор останавливались в доме дяди Кромвеля — сэра Оливера Кромвеля в Хинчинбруке в начале 1600-х годов, и якобы тогда Кромвель разбил нос юному принцу. Джеймс Хит, богатый воображением ранний биограф Кромвеля, в своей книге «Течение жизни, или жизнь и смерть, рождение и похороны Оливера Кромвеля, последнего узурпатора» без угрызений совести пересказывал выдуманные истории о юности Кромвеля. Во время своего короткого пребывания в качестве студента в университете Кембриджа Хит голословно утверждал, что Кромвель «был более известен действиями в поле, чем в классах (в которых он никогда не удостоился славы из-за отсутствия заслуг и достоинств), будучи главным организатором матчей и игроком в футбол либо других тяжелых видов спорта или игр»[5 - James Heath, Flagellum, or the Life and Death, Birth and Burial of Oliver Cromwell, the Late Usurper (London, 1663), p. 7.]. После окончания университета Хит описывал Кромвеля, забросившего официальную учебу, в одном из адвокатских обществ столицы «для разбора дебошей… пьянства, распутства и подобных нарушений распущенной молодежи»[6 - Ibid., p. 8.]. Уничижительная критика Хита, конечно, заслуживает цитирования, но ее следует принимать как злобные выдумки, которые говорят скорее о непреодолимой ненависти многих влиятельных людей к Кромвелю в Англии в период Реставрации (засвидетельствован, например, акт эксгумации и «экзекуции» над телом Кромвеля в 1661 г.), чем об истинной жизни Кромвеля. Интересны также имеющие небольшую ценность для понимания карьеры Кромвеля народные легенды, возникшие вокруг его имени. Один из примеров — упорный миф о Кромвеле — разрушителе церквей, который произошел из-за путания Оливера с Томасом Кромвелем, наместником Генриха VIII по церковным делам, проводившим секуляризацию монастырской собственности за 60 лет до рождения Оливера. Другие истории, приписанные Кромвелю, тоже нельзя принимать на веру. В эту категорию входят дразнящие легенды о том, как Кромвель несколько раз путешествовал по континенту в 20 — 30-х годах и не раз встречался во время своих поездок с еврейским лидером Менасехом бен Израилем, с которым он переписывался позже, будучи протектором, и который также служил солдатом Европейской армии в Тридцатилетней войне. Это (если является правдой) может помочь в объяснении сложных загадок последующего обращения Кромвеля к делу просветительской миссии евреев в Англии, так же как и его удивительных военных успехов в гражданской войне и позднее в военных кампаниях в Ирландии и Шотландии. Но для этих историй, как и для легенд о том, что в 30-х годах Кромвель однажды сел на корабль, намереваясь эмигрировать в Новую Англию, но высадился до отправки, совсем нет достоверных доказательств. Есть некоторые основания верить поздним рассказам о том, что Кромвель занимался некоторое время в одном из адвокатских обществ, имея лишь поверхностные знания в юриспруденции, так как тогда не было редкостью для дворянской молодежи, к которой принадлежал и Кромвель, заканчивать образование таким образом. Но точно эти истории не подтверждены. Его имени нет в каком-либо регистрационном журнале адвокатских обществ; сам Кромвель позже заявлял, что у него нет особых знаний юридических тонкостей: «Я слышал разговоры «протестующих» и подобные вещи, о которых я плохо осведомлен», — сказал он в комиссии Палаты Общин 21 апреля 1657 г.[7 - Abbott, vol. iv, p. 493.] Кроме того, в последнее время доказано, что некоторые эпизоды, утвердившиеся как часть легенды о Кромвеле, были неправильно поняты и больше не имеют прежнего значения. Можно считать самым удивительным недавнее предположение, сделанное Джоном Моррилом, о том, что в высшей степени невероятно, чтобы на религиозные взгляды Кромвеля оказал решающее влияние (как считалось долгое время) его школьный учитель в Хантингдоне доктор Томас Берд и его книга «Театр правосудия», или то, что Берд был образцом пуританства для его юного ученика. Берд был «жадным плюралистом», школьным учителем, священником церковного прихода Всех Святых в Хантингдоне, управляющим больницы там же и, кроме того, священником церковного прихода Святого Иоанна в Хантингдоне в 1610 г. Моррил в результате кропотливой исследовательской работой обнаружил, что в 1630 г. Берд с жадностью старался наложить руку на дополнительный источник прибыли, наследство, оставленное гражданам Хантингдона Лондонской компанией по торговле шелком для учреждения нового проповеднического общества в городе; это позволяет думать, что Берд «выглядел как самодовольный кальвинист эпохи английского короля Якова, а не как человек, который зажег огонь внутри Кромвеля»[8 - John Morrill, «The making of Oliver Cromwell» in John Morrill, cd., Oliver Cromwell and the English Revolution (Longman, 1990), p. 28.]. Не следует также рассматривать как частичное доказательство его возвышения избрание его в 1628 — 29 гг. членом парламента от Хантингдона. Неполные версии единственной речи Кромвеля в этом парламенте, в которой он, кажется, только описывал случай, произошедший, по крайней мере, за десять лет до этого, чтобы пояснить опасения, разделяемые им с другими членами парламента, по поводу распространения арминианства[9 - Арминианство — разновидность кальвинизма. — Прим. ред.] среди епископов, наводят на мысль, что он играл весьма незначительную роль в парламенте, создавшем «Петицию о праве». Просто нет основания поддерживать мнения о том, что первый парламентский опыт Кромвеля предсказал его последующую важную роль в парламентской политике с середины 40-х годов и далее. Более того, если получше приглядеться к легенде о политической «оппозиции» Кромвеля монархии и установленному в 30-х годах управлению, повод для этого почти исчезает. Брайан Квингрел показал — нет основания предполагать, что Кромвель выступал как главный противник наложения ареста на имущество рыцарства для обеспечения долга (одного из новых, непопулярных финансовых сборов Карла I во время его личного правления после роспуска парламента в 1629 г.)[10 - Brian Ouintrell, «Oliver Gromwell and the distraint of knighthood», Bulletin of the Institute of Historical Research, Bulletin of the 57, 1984.]. Более того, легенда о Кромвеле как о «лорде болот», противнике капиталистических синдикатов торговцев и придворной аристократии, которые в 30-е годы пытались осушить и огородить болотистую землю в Или и вокруг него, основана главным образом на одном отрывочном докладе в 1638 г., который составили жители болот Или в согласии с Кромвелем: «они платят 4 пенса за каждую корову сверх положенного, чтобы удерживать осушителей в течение пяти лет, и тем временем довольствуются каждым футом их общинной земли»[11 - Calendar of State Papers Domestic 1631—33, p. 501.]. Даже если это правда, то она не является доказательством того, что Кромвель был против осушения болот. На самом деле, позже, будучи протектором, он поддерживал это. Скорее, он добивался гарантий того, чтобы те, кто в результате осушения лишался собственности, получал компенсацию. Нет реальных оснований считать, что Кромвель был радикальным защитником общественных прав или главным противником фискальной политики Карла I в 30-е годы. Когда эти и другие легенды и мифы не принимаются в расчет, остается очень короткая автобиография человека, которого избрали членом парламента от Кембриджа в Короткий и Долгий парламенты на двух выборах в 1640 году. Он родился 25 апреля 1599 года в Хантингдоне около Кембриджа в Восточной Англии, был единственным выжившим сыном Роберта и Элизабет Кромвель, у которых было также семь дочерей (старшие сестры Оливера — Джоан, Элизабет и Катрин, и младшие — Маргарет, Анна, Джейн и Робина). Он обучался в местной бесплатной средней школе в Хантингдоне, где его учителем был Томас Берд, а затем более года в Сидней Суссекс Колледже Кембриджского университета — с апреля 1616 по июнь 1617 г. Его обучение в университете вскоре прервала смерть отца и он покинул Кембридж, чтобы управлять собственностью в Хантингдоне и вокруг него. В 1620 г. он женился на Элизабет Бучьер, дочери богатого лондонского торговца мехом и кожаной одеждой, которую он, возможно, встретил в Лондоне или в Эссексе, где Бучьеры имели некоторую собственность, включая Малую усадьбу Стенбрук около Фельстеда в Эссексе. Есть все основания, включая рождение восьми детей между 1621 и 1638 годами, полагать, что у них были близкие, теплые отношения; никто не нашел какого-либо факта супружеской неверности Кромвеля, о которой сплетничали роялисты[12 - Смотрите, например, грубое замечание Хита: «говорят, что орудие лорда-протектора находится под нижней юбкой леди Ламберт», Хит, Flagellum, р. 128.]. Можно быть уверенным только в некоторых главных событиях жизни семьи Кромвеля до 1640 года. Они два раза переезжали: один раз в 1631 г., когда Кромвель продал большую часть своей собственности в Хантингдоне и переехал в Сент-Айвс, находящийся в пяти милях от Хантингдона; а затем — в 1636 г., когда семья переехала в Или. Существует только две неоспоримых записи о выезде Кромвеля из Восточной Англии до 1640 года: когда он поехал в Лондон как член Палаты Общин от Хантингдона в парламенте 1628–1629 гг., и еще раз в 1630 г., когда он появился перед Тайным советом, разбиравшим местный спор о городском уставе Хантингдона. Позже Кромвель сказал (в речи в парламенте в 1654 г.), что он был «дворянином по рождению, живущим не занимая значительных высот, но, однако, и не в неизвестности»[13 - Abbott, vol. III, p. 452.]. Насколько точно это указывает на известное сейчас его экономическое и социальное положение до 1640 г.? Нет сомнений, что Кромвель был «дворянином по рождению». Его дед и дядя, сэр Генри и сэр Оливер Кромвели, имели значительную собственность в графстве Хантингдоншир и в других местах, включая огромный дом в Хинчинбруке, за пределами Хантингдона, и их образ жизни соответствовал их положению магнатов графства — мировой судья и член парламента. Кромвель укреплял семейные связи: например, две его тетки были замужем за представителями известных дворянских семей — Хэмпден в графстве Букингэм и Баррингтон в Эссексе, а кузина была замужем за Оливером Сент-Джоном. Это также ставило его, большую часть его жизни до 1640 г., над огромным разрывом в тогдашнем английском обществе, который отделял дворян от остальных. Немногое из того, что известно о годах учебы Кромвеля, похоже на то, чем занимались сыновья дворян начала XVII века, особенно, если он в адвокатском обществе приобщался к знаниям так же, как и в университете Кембриджа. Более того, женитьба Кромвеля на дочери богатого, имеющего хорошие связи лондонского торговца и землевладельца в Эссексе укрепила его претензии на аристократизм, что также отразилось на его избрании в парламент в 1628 г. Однако до 1640 г. Кромвель всегда находился на задворках дворянского общества Восточной Англии, и на короткое время в начале 30-х годов он, возможно, опустился в ряды обычных землевладельцев — йоменов — напоминание о том, что между дворянством и не-дворянством существовала пропасть и можно было как опуститься, так и подняться из нее в начале XVII века. На статус Кромвеля не мог не оказать неблагоприятного воздействия тот факт, что экономическое положение его дяди резко ухудшилось в 20-е годы, вылившись в продажу Хинчинбрука. Монтегю потеснил старших Кромвелей, которые были главными патриархами региона. Еще более важно то, что наследство его отца — младшего сына — в обществе, где первородство многое значило среди имущих классов, было довольно небольшим. Когда оно было продано в 1631 г. за 1800 фунтов стерлингов, вероятно, оно приносило только 90 фунтов стерлингов в год (обычная формула оценки стоимости земли — ежегодный валовой доход, умноженный на двадцать), что делало Кромвеля весьма мелким дворянином после принятия наследства в 1617 г. Более того, четырнадцать лет спустя его экономическое положение быстро начало ухудшаться. Его решение переехать в Сент-Айвс в 1631 году, возможно, было отголоском политического спора, в который он втянулся в Хантингдоне, но переезд ясно означал падение семьи Кромвеля вниз по социальной шкале. Кромвель продал всю свою собственность в Хантингдоне (кроме семнадцати акров) и взял в аренду небольшую ферму в Сент-Айвс, приняв скорее образ жизни фермера-йомена, чем дворянина-помещика. В 1636 году его экономическое состояние улучшилось, так как он стал главным наследником дяди, получив по его завещанию церковные десятины, участок земли в Или и дом на краю соборной лужайки, где родилась его мать (она и незамужние сестры Оливера присоединились там к его семье), с доходом около 300 фунтов в год. Существует неточное доказательство того, что к концу 30-х годов Кромвель, таким образом, проложил себе обратный путь в ряды мелкопоместного дворянства. Существует еще меньше данных, на основе которых можно построить картину отношения Кромвеля к политике до 1640 г. Как мы увидели, нельзя считать его важным и даже заметным политическим противником монархии в конце 20-х и в 30-е годы. В тридцатых Кромвель оплатил налоги и пеню за имущество, изъятое в обеспечение долга, взимаемые королевской властью. И не ссора в Хантингдоне в 1630 году с теми, кто защищал новую хартию города, кажется, заставила сопротивляться олигархической власти. Как показало слушание дела на Тайном совете, главная жалоба Кромвеля против новой хартии состояла в том, что новые правители города, возможно, использовали свое влияние в личных целях и — что не менее важно — в том, что по новому соглашению его не назначили ольдерменом. Почему же, в таком случае на первой сессии Долгого парламента в ноябре 1640 года Кромвель стал решительным противником короля? Возможно, его политизация произошла под воздействием религиозных взглядов. В свое время, до 1638 года, Кромвель твердо воспринял определенные религиозные ценности, что сделало его очень заинтересованным в церковной политике, проводимой Карлом I. В конце 20-х или начале 30-х годов своей жизни он перенес духовное испытание, которое убедило его в том, что Бог назначил его быть одним из «избранных» для вечного спасения. В одном из самых полных его писем от 13 октября 1638 года к жене его двоюродного брата миссис Сан-Джоан он описывает свое обращение в ярких выражениях: «Бог… дает весну сухим и бесплодным пустыням, где нет воды. Я живу (вы знаете где) в Мешеке, который, как они говорят, означает «продленный», в Кедаре, что означает «мрачность»: Господь все еще не окинул меня. Хотя Он медлит, Он, наверное, (я верю) приведет меня к Его шатру, к Его месту отдыха. Моя душа вместе со всеми прихожанами, мое тело отдыхает в надежде, и если здесь я смогу славить моего Бога делами или страданиями, это доставит мне самую большую радость… Господь примет меня в свои сыновья и даст мне возможность быть просветленным, таким же просветленным, как и Он… Да будет благословенно Его имя за просветление такого темного сердца, как мое! Вы знаете, какой образ жизни я вел. О, я жил в темноте и мне это нравилось, я ненавидел свет. Я был вождем, вождем грешников. Это истина: я ненавидел набожность и все же Бог простил меня. О, как велико Его милосердие!»[14 - Abbott, vol. I, pp. 96 — 7.]. Невозможно точно сказать, когда произошло обращение. Это не могло случиться внезапно, как часто предполагают. Правдоподобно то, что оно завершилось около 1629 или 1630 года последующим приступом болезни. Как мы увидим, Кромвель часто болел в моменты душевных и политических кризисов. Когда он был в Лондоне на парламентской сессии в 1628–1629 гг., он консультировался с доктором Теодором Мэйерном, известным лондонским врачом, который сделал в своем журнале для записи больных замечание, что Кромвель страдает депрессией («valde melancholicus»). В свое время его посещал личный врач доктор Симкотс из Хантингдона, который позже сказал сэру Филиппу Уорвику, «что его много раз вызывали из-за устойчивой боязни приближающейся смерти»[15 - Abbott, vol. I, pp. 64 — 5.]. Возможно, эти приступы депрессии и ипохондрии предвещали завершение его духовного обращения. Однако не следует видеть во всех болезнях Кромвеля признаки кризисов его общественной и личной жизни. Ясно, что дело не в этом: в 1645 г. журналист Джон Дилингем, хорошо знавший его, сообщал, что Кромвель болел от излишества «незрелых мыслей». Еще более вероятным, чем особые периоды или причины (для которых существует мало прямых доказательств), может быть то, что его духовное испытание разделяли другие «божественные» протестанты конца XVI и начала XVII столетий, о которых много теперь известно[16 - For the «godly» sec P. Collinson, The Religion of Protestants: the Church in England 1559–1625 (Oxford University Press, 1982) and E. Duffy, «The godly and the multitude in. Stuart England», The Seventeenth Century, I, 1986.]. Правда, это еще не дает основания (что соответствует существующей информации о религиозных взглядах Кромвеля после 1642 года) предположить, что Кромвель после своего обращения пришел к принятию образа жизни и убеждений пуританского меньшинства Англии первых Стюартов. Главным требованием пуритан было проведение дальнейшей (или полной) Реформации. Как и другие «богобоязненные» люди того периода, Кромвель пришел к убеждению, что Реформация в середине XVI-го века была вовсе не реформацией, в лучшем случае это была полуреформация. Хотя она разрушила власть папы в английской церкви, дореформенные должности, включая епископов, остались, и католические ритуалы, такие как ношение духовенством церковного облачения и отправление церковных праздников, например, Рождества, до сих пор допускались. Хуже всего было не то, что произошла лишь частичная реформация церковного управления и богослужения, но то, что внутреннее, духовное преобразование англичан продвигалось крайне медленно. Греховность, пьянство, сквернословие, прелюбодействие, супружеская неверность и незаконнорожденность процветали несмотря на продолжительную кампанию борьбы «богобоязненных» со всем этим злом, начавшуюся по крайней мере в 1580-х гг. Следовательно, со своим «обращением» Кромвель стал частью решительной кампании (хотя и ведущейся в Англии меньшинством), направленной на завершение Реформации в управлении и обрядности церкви, а также на внутреннюю «перестройку» жизни людей. Однако до 1640 года кампания не включала в себя наступления на структуру церковного управления или на идею единой национальной церкви. Главным толчком для ускорения религиозной реформации было создание условий в пределах национальной церкви, благодаря которым каждый мог свободно находить своего Бога, если это не нарушает мира или не вредит существующему социальному и политическому порядку. На самом деле, главные руководители религиозной реформации в 30-х годах были опорой существующего социального и политического порядка — круг пэров, управляемых графом Бэдфордом, графом Уорвиком и лордами Сайе и Селе, которые были тесно связаны с богатыми нетитулованными дворянами, такими как Джон Пим, Джон Хэмпден и Оливер Сент-Джон. Объясняя превращение к 1640 году подобного человека с консервативными политическими взглядами в ярого противника монархии, нельзя преувеличивать важность попыток Карла I ввести арминианство в английскую церковь. Арминианство являло собой не только наступление на господствующую фаталистическую теологию, которой придерживалось большинство английских протестантов, в пользу теологии свободы воли. Те, кто, выдвигал эту теорию (главным образом Вильям Лод, архиепископ Кентерберийский с 1633 года), и которых Карл I продвинул к власти в англиканской церкви, также покровительствовали богослужению, казавшемуся многим протестантам столь близким к католицизму, поскольку почти не существовало различий. Они пытались утвердить этот тип литургии в английских церковных приходах, в некоторых случаях сменяя формы богослужения, практиковавшиеся с конца XVI века. Попытки Лода усилить таинственные и церемониальные аспекты в богослужении путем проведения проповедей в особенности рассматривались не менее, как поползновения на реформацию. К тому же, тот факт, что Карл I позволил своей жене Генриетте Марии и иностранным послам в Лондоне придерживаться католической мессы, и то, что сам король принял при дворе папских представителей, дало силу растущему подозрению, что протестантство подвергалось опасности со стороны организованного папского заговора, сконцентрированного при дворе. К увеличивающимся подозрениям «богобоязненных» также добавлялось опасение того, что некоторые люди, окружающие короля (если не сам Карл I), организовывали наступление не только на протестантство, но на существующую конституцию. Теперь мы можем увидеть силу, вынудившую Карла I и его министров, ввязавшись в главную войну против Франции и Испании в середине 20-х годов, сократить сверхпарламентские источники прибыли, такие как вынужденные займы. Но Карл в эти годы пытался не только увеличить денежную массу чрезвычайными мерами, он также сажал в тюрьму людей, которые отказывались подчиняться его требованиям. Более того, в 30-е годы, хотя в стране был мир, он продолжал пополнять казну различными способами, например, новыми поборами — и это в то время, когда парламент не созывался. В таких условиях, наиболее вероятно, к концу десятилетия опасения пуритан относительно выживания протестантства и парламента стали неразличимы. Они считали, что цели реформации могут быть достигнуты, только, если Карл I вернется к традиционным способам управления, действуя с совета пэров и с регулярным парламентом. Можно почти не сомневаться в том, что Кромвель разделял эти взгляды в 1640 году, так как многие его действия в первые месяцы Долгого парламента были направлены на продолжение реформации. Среди многих комитетов, в которые он входил, был важный главный комитет религии и комитеты для рассмотрения жалоб против назначения Лейдиана епископом Или и против введения парламентского законопроекта «о запрещении суеверия и идолопоклонства и об улучшении подлинного богослужения»[17 - Abbott, vol. I, p. 124.]. Именно предложение Кромвеля от 8 сентября 1641 года привело к голосованию Палаты Общин за то, что «проповеди следует читать днем во всех церковных приходах Англии»[18 - Abbott, vol. I, p. 136.]. Кроме того, до начала гражданской войны его имя часто повторяется при упоминании парламентской кампании против епископов и общего молитвенника. Сэр Эдвард Деринг (впоследствии сожалевший о содеянном) сказал, что представленный в Палату Общин 29 мая набросок законопроекта, отменяющий иерархию английской церкви, включая архиепископов и епископов, «попал в его руки» от сэра Артура Хаселрига, который, в свою очередь, получил его от Генри Вэйна-младшего и от Оливера Кромвеля[19 - Abbott, vol. I, p. 128.]. Кромвель, возможно, находился вне политической клики, перешедшей в 1640 году в оппозицию королю. Но сделали свое дело связи в прошлом семьи Кромвеля со многими парламентскими критиками короля в начале 40-х годов. Как видно, он имел кровные связи, а также, через женитьбу, с Джоном Хэмпденом и Оливером Сент-Джоном. Замужество его тетки за одним из членов семьи Барингтона дало ему возможность контакта с могущественной клиентурой графа Уорвика в графстве Эссекс. Кроме того, четверо сыновей Кромвеля поступили в школу Фелстеда в Эссексе, директор которой был назначен Уорвиком. В недавнее время предполагалось, что такие связи с некоторыми самыми могущественными людьми Восточной Англии правдоподобно объясняют избрание Кромвеля в 1640 г. от Кембриджа и в Короткий, и в Долгий парламенты[20 - Morrill, «The making of Oliver Cromwell», in Morrill, Cromwell, pp. 43 -5.]. Однако следует подчеркнуть: доказательств того, что Кромвель имел близкие родственные связи с парламентским руководством на этом этапе, не существует. Далее после открытия Долгого парламента в ноябре 1640 года (когда появляется больше сведений о деятельности Кромвеля) не появилось убедительных доказательств тесного сотрудничества Кромвеля с пэрами, например, с Бэдфордом, Уорвиком, Сэйе и Селе из Палаты Лордов и их союзниками в Палате Общин под руководством Джона Пима. Тот факт, что Кромвель иногда играл более выдающуюся роль в работе Палаты Общин, чем можно было ожидать по причине его политической неопытности, позволяет предполагать, что именно семейные связи и религиозные и политические взгляды ввели его в круг этих крупных фигур в Вестминстере. Иначе трудно объяснить, почему именно Кромвель всего через шесть дней после открытия Долгого парламента представил петицию одного из парламентских героев первых дней Долгого парламента — Джона Лилберна против решения, переданного ему Звездной палатой. Многое из того, что он делал в 1640–1641 гг., подтверждает мнение о том, что парламентские лидеры обеих палат поручали ему выполнение некоторых их политических инициатив. 30 декабря 1640 года Кромвель ускорил второе чтение законопроекта о ежегодном созыве парламента, который несколько месяцев спустя стал «Трехлетним актом»; в августе 1641 года он предложил определить Сэйе и Селе и Бэдфорда опекунами принца Уэльского; осенью 1641 года внес предложения о назначении графа Эссекса командующим народным ополчением парламентским указом, а не парламентским законом, требующим согласия короля. Однако все это не является достаточным основанием, чтобы предположить, что Кромвель, к тому же, был главной фигурой среди противников короля. Начнем с того, что семейные связи — существенная основа для прочных политических союзов. Здравый смысл наводит на мысль, что любовь и привязанность — далеко не единственный вид отношений между членами большой семьи. Помимо предостережения против характеристики Кромвеля как очень значимой фигуры в первые месяцы Долгого парламента, необходимо сказать, что он допустил много политических ошибок, чтобы приобрести доверие парламентского руководства. Импульсивное поведение — последовательная черта карьеры Кромвеля, как будет видно в дальнейшем. Но в первые дни его парламентской работы именно возбудимость и порывистость представляли для него серьезную обузу. Это уже доставило ему неприятности во время спора об уставе Хантингдона в 1630 году, когда он получил от Тайного совета выговор за произнесение «позорных и непристойных речей» против мэра города[21 - Abbott, vol. I, p. 69.]. До начала гражданской войны его вмешательства в дела Палаты Общин во многих случаях были необдуманны, наивны, приводили к обратным результатам и, должно быть, с тревогой воспринимались парламентскими лидерами. Однажды, в феврале 1641 года, при защите тех (подобных ему), кто нападал на епископское определение сэра Джона Стренгвейса: «если придем к равенству в церкви, мы должны будем, наконец, достигнуть равенства в благосостоянии», гнев Кромвеля заставил его обрушиться на Стренгвейса с яростной речью, за которую ему палата вынесла выговор[22 - Abbott, vol. I, p. 123.]. Несколько месяцев спустя (хотя источник — сэр Эдвард Хайд, впоследствии один из главных сторонников Карла I, не объективен) было отмечено, что Кромвель действовал с «неприличием и грубостью» и выражался «своевольными и оскорбительными» словами по отношению к лорду Мендевилю (впоследствии граф Манчестер), когда перед комитетом Палаты Общин встал вопрос об осушении болот[23 - Abbott, vol. I, p. 132.]. Более того, некоторые попытки вмешательства Кромвеля в парламентские дела в то время были в лучшем случае наивны. В феврале 1642 года его предложение о том, что коллегу, члена парламента Джона Мура следует попросить написать опровержение собранию речей сэра Эдварда Деринга, который теперь пытался отмежеваться от своих ранних нападок на епископов, могло только вызвать раздражение у Мура, с которым Кромвель явно заранее не советовался. Можно ясно увидеть наивность Кромвеля в октябре 1641 года, когда он доказывал, что предложение о том, что епископы не должны голосовать в парламенте по законопроекту об исключении их из Палаты Лордов, было только временной мерой, пока законопроект не будет принят. «Кажется, — презрительно писал в своем дневнике сэр Симондс Д’Ивз, — джентльмен не принял во внимание, что если бы мы могли временно не учитывать их (епископов) голоса, до тех пор, пока не будет принят законопроект, посланный нами, они должны бы были навсегда потерять голоса в Палате Лордов»[24 - W.H.Coates (ed.), The Journal of Sir Simonds D’Ewes from the First Recess of the Long Parliament to the Withdrawal of the King from London (Yale University Press, 1942), p. 40.]. Инциденты, подобные этому являются ключом к разгадке гораздо более важных характеристик карьеры Кромвеля в этом периоде, чем незначительная роль, которую он занимал среди парламентских противников короля до гражданской войны. Его вспыльчивость и наивность демонстрировали его уверенность в правоте того, что он делал, его абсолютную веру в то, что дело парламента и дело религиозной реформации неразделимы, и его растущее опасение того, что если вскоре не будут приняты меры, дело потерпит неудачу. Это привело его к тому, что он не смог помять необходимость политической игры. Это также стало причиной политических просчетов, таких, как прогноз того, что немногие будут против «Великой ремонстрации» — длинного документа, содержащего парламентские требования к королю. В самом деле, многие консервативно настроенные члены парламента проголосовали против «Великой ремонстрации» и она была принята 22 ноября 1641 г. большинством лишь в одиннадцать голосов. Это вызвало опасение по поводу радикального направления событий, которое Кромвель, очевидно, не разделял. Действительно, события 1640 — 41 гг. укрепили его намерение защищать парламент. Когда в 1641 году парламентские лидеры раскрыли серию заговоров в рядах армии в Северной Англии, Кромвель был среди тех, кто настаивал на обвинении всех, вовлеченных в заговоры, и выступал против их освобождения под залог. Не удивительно поэтому, что когда в августе 1641 года король решил поехать в Шотландию, Кромвель находился среди тех, кто был против визита, опасаясь, что Карл секретно договорится с врагами о парламентском деле. Кроме того, как и многих других, Кромвеля сильно тревожили новости об Ирландском восстании, которые в ноябре 1641 года достигли Лондона. Девять лет спустя ужас того, что он назвал «самой беспримерной и самой варварской резней (независимо от пола и возраста), которая когда-либо случалась в этом мире», не уменьшился[25 - Abbott, vol. II, p. 198.]. Как и остальные англичане-протестанты он рассматривал Ирландское восстание не как бунт против грубости и притеснений английского правления в Ирландии XVII века, а как нарушение закона, совершенное католиками в качестве первого шага по пути к вторжению в Англию, отмене Реформации и возвращению Англии к католицизму. Кромвель отчаянно противостоял угрозе. В конце 1641 года он настоял на том, чтобы командование армией в Ирландии было поручено Оуэну О’Коннелу, который сделал многое для выявления подробностей восстания, когда оно впервые поднялось; в начале 1642 года Кромвель докладывал в Палате Общин об «опасных словах», произнесенных в Лондоне ирландскими католиками[26 - V.F. Snow and A.S. Young (eds), The Private Journals of the Long Parliament, 7 March — 1 June 1642 (Yale University Press, 1987), p. 8.], а в апреле 1642 года он заседал во вновь назначенном Совете по ирландским делам. Между апрелем и июлем 1642 года он вложил 2050 фунтов стерлингов в экспедицию, спланированную «авантюристами» и утвержденную актом парламента в марте 1642 года о новом завоевании Ирландии. Возможно, его тревога также увеличилась из-за переписки и связей с убежденными пуританами в провинциях, разделявшими его беспокойство. В начале 1642 года Ричард Симондс из Абергавеню, пуританский священник, служивший школьным учителем у сэра Роберта Харлея, послал Кромвелю, Пиму и Хезелригу петицию, которую Кромвель представил в Палате Общин, о том, что «если некоторые срочные меры не будут приняты (по сопротивлению силе папизма в Монмаутшире), вскоре возникнет такая же огромная опасность, как в Ирландии»[27 - Ibid., p. 104.]. Кроме того, в июле 1642 года сэр Вильям Брертон, которому пришлось стать одним из самых решительных руководителей парламентской войны в северо-западной Англии, писал Кромвелю, предупреждая его о жестокостях, проявленных к пуританским священникам специальными уполномоченными комиссарами Карла I в Чешире. Преобладает впечатление о Кромвеле того времени как о второстепенном члене парламента, обеспокоенном опасением, возрастающим изо дня в день по мере накопления новостей, что, если вскоре не будут приняты решительные меры, то «дело» о парламентских свободах и религиозной реформации будет похоронено. Сразу после провала попытки военного переворота, предпринятой королем, в результате чего он не смог арестовать Джона Пима, Артура Хезелрига, Дензила Холлиса, Вильяма Строуда, Джона Хэмпдена и лорда Мэндевиля (которые, как он считал, возглавляли оппозицию), Кромвель присоединился к тем, кто настаивал на решительных мерах. Десять дней спустя он внес предложение о назначении парламентского комитета для принятия военных мер против угрозы, идущей, как он опасался, от католиков и сочувствующих им. Его не назначили членом так называемого Комитета народного ополчения, которому было дано это задание, но несмотря на свое рядовое положение в парламенте он убедил всех в необходимости решительных военных действий. 28 мая он призвал захватить седла у находящейся в Лондоне компании, производящей амуницию, оружие и седла, когда они будут перевозить их королю в Йорк, и собрать добровольцев для похода в Ирландию. Четыре дня спустя, 1 июня он предложил послать два корабля охранять устье реки Тайн, чтобы предотвратить иностранную помощь королю на севере. Особенно раскрывает силу убеждения Кромвеля в необходимости военных действий его решение уехать из Лондона, возможно, около 10 августа в Кембридж для организации местного сопротивления тем, кто поддерживал короля. Со своим зятем Валентином Валтоном и небольшим отрядом солдат он захватил склад оружия и боеприпасов в Кембриджском замке, а также перехватил вооруженный эскорт, перевозивший деньги и столовое серебро из университета в Кзмбридже к королю в Йорк. Гражданская война официально еще не началась (король не поднимал флага в Нотингеме до 22 августа) и трудно преувеличить степень, в какой Кромвель подвергался риску обвинения в воровстве и измене, что можно было бы хорошо подстроить, если бы восстание против короля потерпело неудачу. Примечательно, что накануне войны Кромвель не разделял сомнений в правильности или неправильности сопротивления королю, свойственных многим его современникам, проявлявшим нерешительность. Через неделю после официального начала войны он собрал кавалерийский эскадрон в Хантингдоне вместе со своим зятем Джоном Десборо в качестве квартирмейстера и после недолгого пребывания в Вестминстере уехал вместе со своим отрядом из восьмидесяти человек, чтобы присоединиться к главной парламентской действующей армии под руководством графа Эссекса в кампании, ознаменованной нерешительной битвой в Эджхилле 23 октября 1642 года. Несмотря на множество неизвестных фактов о ранней военной карьере Кромвеля мы можем предположить, что с началом гражданской войны он так отдался борьбе против короля, как ни один человек во всей Англии. Но больше всего его интересовала защита парламента. Когда впоследствии он сказал: «религия не являлась чем-либо впервые оспариваемым», он имел в виду, что достижение религиозной свободы не было главной причиной, заставлявшей его сражаться за парламент в начале войны[28 - Abbott, vol. III, p. 586 (speech of 22 January 1655).]. В сентябре 1644 года он писал: «Я признаю, что никогда не смогу быть удовлетворен тем, что касается законности этой войны, но я уполномочен парламентом сохранить его права и в этом деле, надеюсь, могу похвалить себя как честного и прямого человека»[29 - Abbott, vol. I, p. 292 (letter of 5 September 1644).]. Он считал, что если будут обеспечены парламентские свободы, то из этого неизбежно вытекут религиозные свободы внутри национальной церкви. Гражданская война, как бы то ни было, укрепила решительность Кромвеля продолжать борьбу за достижение этих целей. Но то, что произошло во время войны, впервые заставило его сомневаться, что сохранение парламентских свобод автоматически обеспечит углубление церковной реформации. В ходе войны Кромвель сделал вывод, что дело, за которое он борется, не так ясно определено, как он думал, когда устраивал засаду королевскому эскорту, выезжающему из Кембриджа по Большой Северной дороге в августе 1642 года. Глава 2 КРОМВЕЛЬ И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА (1642–1646) Гражданская война сформировала Кромвеля как политика в двух главных на-правлениях. Во-первых, она укрепила веру, которую он уже принял к 1642 году, что война была справедливой и что он и противники короля имели поддержку Бога. Даже учитывая, что до сражения при Марстон-Море 2 июля 1644 года его военная деятельность, как мы увидим дальше, не заслуживала той чрезмерной похвалы, которая часто звучала, Кромвель помог предотвратить полный переход Восточной Англии в руки роялистов. Он объяснил этот небольшой успех очевидным проявлением божьего благословения. Кроме того, особенно после сражения при Марстон-Море, он в своей самоуверенности превзошел не только других, но даже самого себя, утверждая, что он и его армия несли определенную божественную миссию — выиграть войну и завершить религиозную реформацию. Таким образом, один главный эффект гражданской войны для Кромвеля вылился в укрепление его уверенности в себе, а также в возросшую репутацию как в армии, так и за ее пределами. Это дало ему возможность играть впредь более важную политическую роль, чем раньше. В начале гражданской войны Кромвель на политической арене ничего из себя не представлял; в течение двух лет войны он превратился в того, кто, по словам Балстрода Уайтлока, «начал выходить в мир»[30 - Bulstrode Whitelockc, Memorials of the English Affairs (Oxford, 1852, 4 vols) vol. I, p. 209.]. Вторым следствием гражданской войны было разрушение политической невинности Кромвеля. В ходе войны он сделал вывод, что не все его военные союзники искренне разделяли его желание вести войну или его надежды на завершение церковной реформации после победы над королем. Помимо роялистских войск, он видел все больше врагов «внутри» парламентского союза. Чувство потрясения и разочарованности, которое он ощутил при этом открытии, заставило его отказаться от наивного убеждения, что достаточно было только результативно вести войну в защиту парламентских свобод. Вместо этого он пришел к заключению, что если нужно, чтобы после войны произошла религиозная реформация, необходимо сражаться как на поле боя, так и на политической арене. Опыт, приобретенный Кромвелем на войне, придал ему самоуверенность, необходимую для борьбы с роялистами на поле боя, а также знание того, что следует использовать свою новую политическую репутацию, чтобы победить «врагов внутри» парламентского дела в Вестминстере. «Религия (т. е. религиозная свобода) не являлась чем-то впервые оспариваемым», но, согласно Кромвелю, во время гражданской войны «Бог в конце концов привел ее к такому исходу»[31 - Abbott, vol. III, p. 586.]. До сражения при Марстон-Море Кажется, Кромвелю не придавали выдающейся военной роли до начала января 1643 года, когда его произвели в полковники, откомандировав из армии графа Эссекса в Восточную Англию для поддержки лорда Грея графа Уоркского, главы недавно организованной Восточной ассоциации, которая первоначально состояла из графств Норфолк, Суффолк, Эссекс, Кембриджшир и Хертфордшир и являлась одной из ассоциаций графств, организованных парламентом в первую зиму войны в попытке сохранить региональное сотрудничество в военных действиях. Роль Кромвеля в Восточной ассоциации значительно возросла, когда в апреле 1643 года лорд Грей граф Уорк ушел с 5000 конных и пеших людей, чтобы присоединиться к армии Эссекса в долине Темзы, переложив большую часть ответственности за защиту Восточной ассоциации на Кромвеля. Перед ним стояла двуединая задача: подавить оппозицию и организовать поддержку парламенту в графствах, входивших в ассоциацию, и защищать территориальную целостность региона от наступлений роялистов, ведущихся из-за границ ассоциации и организованных местными гарнизонами (самые мощные в Ньюарке в Линкольншире) и главной королевской армией под руководством графа Ньюкасла, которая медленно продвигалась на юг через Йоркшир по направлению к северным границам Восточной ассоциации. Кромвель имел некоторый успех в решении обеих этих задач. Он энергично приступил к работе вместе с еще несколькими боевыми активистами, стараясь развеять распространенное настроение в восточных графствах, которое колебалось от безразличия и виляния до открытого роялизма. На своем пути из Лондона в Кембридж в январе 1643 года он арестовал шерифа Хертфордшира как предполагаемого роялиста и предотвратил пропаганду королевской комиссии по порядку, уполномоченной пополнять войска от имени короля. Кроме того, когда он приехал в Кембридж, он работал там с парламентским комитетом, пытаясь собрать деньги от соединенных графств и инициировав движение за сотрудничество между графствами на собрании представителей Суффолка, Кембриджшира, Норфолка и Эссекса, которое проводилось в Бари Сент-Эдмондсе 4 февраля. Затем в марте он и его войска, продвигавшиеся через Норфолк, Норвич, Лауестофт и Кингз-Линн, запугивая и арестовывая как роялистов и папистов тех, кто отказывался сотрудничать с парламентом. Многие из них, как и дворяне, сопротивлявшиеся войскам Восточной ассоциации в Кингз-Линн в августе 1643 года, возможно, были просто нейтральными гражданами. Но для Кромвеля, опасавшегося (как он сказал в письме от 26 января 1643 года), что «паписты в Норфолке озабочены сейчас проблемой восстания»[32 - Abbott, vol. I, p. 211.], различие между роялистами и нейтральными гражданами не являлось чем-то значащим. Иногда он использовал очень суровые меры для сохранения парламентского контроля. Его назначение военным правителем Или в июле 1643 года (после поднятого там в мае роялистского восстания) было частью плана устрашения, предполагавшего установление гарнизонов в ключевых городах Восточной Англии; это имело некоторый успех в укреплении парламентской власти. Кромвель также добился определенного успеха в обустройстве северной границы Восточной ассоциации на реке Нин против сильного роялистского гарнизона Ньюарка. Здесь он получил первый зарегистрированный опыт военной осады в аббатстве Кроуленд, около Питерборо (25–28 апреля 1643 года), что было частью его попытки изгнать вооруженных роялистов из центральной части Восточной ассоциации. В течение года Кромвель также проявил активность на поле боя, поддерживая парламентского командующего в Линкольншире сэра Фрэнсиса Уиллогби графа Пархемского, так как главная королевская армия, находящаяся под Ньюкаслом, продвинулась на юг из Йоркшира, угрожая северной границе графств Восточной ассоциации. 24 июля Кромвель захватил Берлей-Хауз около Стэмфорда в Линкольншире и провел удачные схватки с роялистскими войсками в Грентхеме (май), Гейнсборо (июль) и Уинсби (октябрь), а также отчаянно дерзкую акцию против арьергарда главной армии Ньюкасла. Ни одна из побед Кромвеля в 1643 году не имела особого значения в обширном контексте гражданской войны. Это были скорее стычки, чем полномасштабные сражения; в лучшем случае они замедлили движение армии Ньюкасла на юг. Но несмотря на ограниченность его военных успехов ими воспользовались лондонские парламентские газеты, такие как «Парламент скаут», широко распропагандировав их перед опасением близкой победы роялистов и делая, таким образом, вклад в создание имиджа, который впоследствии будет дорисован историками, изображающими Кромвеля как спасителя парламента. Важно воспринимать этот образ критически. В этой и следующих главах будет показано, что военная карьера Кромвеля в течение 1643 года и позднее никоим образом не была безоговорочным успехом. Однако у Кромвеля как полководца уже в то время обнаружились черты, которые имеют обоснованные доказательства с 1643 года и которые (если не все они уникальны), по крайней мере, необычны для офицеров обеих сторон в гражданской войне. Выделяются четыре из них. Во-первых, Кромвель был очень близок к подчиненным. Это основывалось на сочетании строгой военной дисциплины с постоянной заботой о них. С самого начала газеты подчеркивали строгость Кромвеля по отношению к дезертирам и недисциплинированным солдатам. В мае 1643 года «Спешиэл пассаджес» дал сообщение, что в полку Кромвеля «ни один человек не присягал, но получает свои 12 пенсов; если он пьян, его отправляют под арест или хуже; если один называет другого «круглоголовым», его увольняют; все обстоит так, что в деревнях, куда они приходят, прыгают от радости и присоединяются к ним. Как было бы хорошо, если бы все войска были дисциплинированы таким образом»[33 - Abbott, vol. I, p. 231.]. Кромвель поддерживал своих солдат, когда им плохо платили (как мы увидим) или когда он считал, что с ними обошлись несправедливо, как в сентябре 1643 года, когда один из его офицеров, капитан Марджери, был без должной причины обвинен в изъятии у граждан лошадей. Во-вторых, современники соглашаются, что Кромвель всегда добивался высочайшей степени дисциплины боя. В отличие от многих других кавалерийских командиров, он отправлял свою кавалерию в бой в тесном, плотном строю, а прорвавшись сквозь ряды противника, не позволял своим людям преследовать отступающих ради грабежа; вместо этого он перегруппировывал свои подразделения для атаки еще сопротивляющегося противника с тыла. В незначительной стычке в Гейнсборо в июле 1643 года Кромвель успешно применил этот маневр, который он повторит в последующих битвах, добиваясь важнейшего результата. В-третьих, так как большинство людей он набрал в 1643 году (в течение года после начала войны число добровольцев под его командованием увеличилось от одного кавалерийского эскадрона до десяти, примерно по 80 человек в каждом), он «воспитывал их так, чтобы они испытывали страх перед Богом, и совестил их за неприглядные поступки»[34 - Abbott, vol. IV, p. 471 (speech of 13 April 1657).]. Много раз в 164.3 году он хвастался религиозными качествами своих солдат. «У меня прелестная компания, — писал он Оливеру Сент-Джону 11 сентября, — они не анабаптисты, они честные здравомыслящие христиане, они хотят, чтобы к ним относились как к людям»[35 - Abbott, vol. t, p. 258.]. «Они (хотя некоторые презренно называют их анабаптистами) честные люди, которые боятся Бога», — писал он сэру Фрэнсису Баррингтону месяц спустя[36 - Abbott, vol. I, p. 264.]. Кромвель не был единственным командующим в гражданской войне, кто отдавал предпочтение лишь верующим солдатам. Граф Манчестер, который вскоре стал его начальником в армии Восточной ассоциации, одно время рекрутировал в свою армию «честных людей, хотя их суждения не совпадают с моими»[37 - Letter from the Earl of Manchester to the House of Lords (Camden Miscellany, vol. 8, 1853), item 5.]. Однако он совершил коренное отступление от обычной практики продвижения людей по службе, главным образом, вследствие их социального положения, и несомненно угрожал существующему социальному порядку. Однако Кромвель не обращал на это внимания. Часто цитируемое утверждение в письме Кромвеля к Парламентскому комитету графств в Суффолк от 29 августа 1643 года, кажется, предполагает противное: «Я предпочитаю простого непритязательного капитана, который знает, за что он сражается, и которому нравится это, чем того, кого вы называете джентльменом, и ничего больше». При этом Кромвель добавил то, что цитируется не так часто и что выявляет его переменчивость в этом отношении: «Я уважаю джентльмена, и это действительно так»[38 - Abbott, vol. I, p. 256.]. Дворянское происхождение не было препятствием для продвижения в его полку (многие из офицеров в нем были дворянами), но религиозные убеждения его офицеров были так же важны для него, как и благородное происхождение. С самого начала его военной карьеры Кромвель объяснял свои победы божьей помощью. В мае 1643 года даже незначительную схватку в Грэнтхеме он рассматривал как «славную победу», одержанную благодаря «божьему провидению», и даже был убежден, что победы, достигнутые другими командирами, например, сэром Томасом Ферфаксом в Уокфилде (также в мае), являлись «великой милостью Бога»[39 - Abbott, vol. I, pp. 230, 231.]. Когда Кромвель впервые вышел на поле боя против роялистов, он уже был самоуверенным командиром, чьи войсковые части более, чем основные войска гражданской войны, характеризовала дисциплина и ревностная преданность делу парламента. Позже эти черты помогут ему преодолеть неопытность и одержать замечательные военные победы. Однако судя по событиям 1643 года, не только эти качества были гарантией победы на поле боя. На самом деле, вера Кромвеля в поддержку со стороны Бога подвергалась суровым испытаниям в 1643 году. В течение этого года его все больше удручали его собственные неудачи, как и неудачи других командиров парламентских войск. Успех ограничивался победами на территории Восточной ассоциации. Всякий раз как он старался провести какую-нибудь значительную операцию во взаимодействии с другими региональными парламентскими силами, его попытки неизменно проваливались. В начале мая 1643 г., например, главные парламентские силы на востоке Мидленда под руководством лорда Грэя, графа Гроуби, и сэра Джона Гелла, Линкольнширские парламентские полки под руководством Уиллогби и войска Кромвеля не смогли (несмотря на приказы графа Эссекса) объединиться, чтобы предотвратить отправление колонны с боеприпасами от королевы Генриетты Марии на юг в Оксфорд (Генриетта Мария высадилась с иностранными войсками, запасом денег и оружия в Бридлингтоне в начале года). Кромвель рассердился на лорда Грэя за то, что тот не смог встретить его в Стэмфорде «согласно нашему соглашению, тревожась, что Лейкестер подвергается опасности со стороны (роялистских) войск Гастингса и некоторых других войск, идущих по этому пути. Поверьте, по моему мнению, было бы лучше, если бы это был не Лейкестер, так как там мы не сможем немедленно завершить общее дело»[40 - Abbott, vol. I, p. 228.]. Но на что Кромвель не был способен, так это снять с себя вину за то, что они не смогли завершить совместную акцию. Когда региональные командиры (включая сэра Джона Хогема и Майлса Корбета, а также Грэя, Гелла и Кромвеля) наконец встретились в Ноттингеме в конце мая — начале июня 1643 года, их объединенные силы оставались в состоянии паралича в течении двух недель. 2 июня Кромвель и его товарищи — командиры написали Ферфаксу, объясняя причины провала выступления против огромной армии Ньюкасла, и лучшее оправдание, которое они смогли придумать, было бесстыдно лживым: «у них имелись несомненные сведения об армии лорда Ньюкасла как о слабой и неорганизованной»[41 - Abbott, vol. I, p. 234.]. Настоящими причинами их бездействия были внутренние перебранки (Хотема вскоре арестовали за предательство парламентского дела) и вопиющие финансовые беззакония. Парламентские войска все еще полагались на местные денежные взносы; конечно, этого было недостаточно. В результате, когда Кромвель обратился к мэру Колчестера из Ноттингема с просьбой о пересылке ему денег, его пехота и драгунские полки были «готовы к мятежу»[42 - Abbott, vol. I, p. 232.] и ему пришлось занимать деньги у торговцев в городе, чтобы предотвратить бунт. Не удивительно поэтому, что еще одна роялистская колонна, руководимая самой королевой, прошла из Йоркшира в Оксфорд невредимой. Более того, позже, в июле, Кромвель не смог выполнить указаний Эссекса, а именно, встретить его в Мидлендсе (в Стоун Стратфорде), чтобы помочь ему в защите Оксфорда. К лету 1643 года Кромвель был не в состоянии обеспечить военную поддержку где бы то ни было. Его положение было таким же тяжелым, как и многих других парламентских командиров. Почти в это же время западная парламентская армия под управлением сэра Вильяма Уоллера потерпела ряд поражений от сэра Ральфа Хоптона и принца Руперта в Вест-Кантри, а армия графа Эссекса находилась в безвыходном положении, окруженная роялистскими войсками в долине Темзы вблизи Оксфорда. Сам Кромвель столкнулся с главной угрозой от армии графа Ньюкасла, которая намеревалась вторгнуться в сердцевину Восточной ассоциации, и 28 июля несмотря на успешную кавалерийскую атаку Кромвеля захватила Гэйнсборо у Уиллогби, и к середине августа весь Линкольншир находился под контролем Ньюкасла. Письма Кромвеля того времени, напряженные и настоятельные, граничат с паникой. «Посмотрите, — писал он комитету в Кэмбриджшире 6 августа 1643 года, — как печально обстоят ваши дела. Больше нет времени для споров, нужно немедленно делать все возможное. Возьмитесь за дело… соберите столько добровольцев, сколько сможете, поторопите ваших лошадей». «Лорд Ньюкасл ворвется в ваше расположение, — говорил он помощникам Эссекса, наглядно поясняя это и жестоко критикуя их за роспуск армии. — Разве это способ спасения королевства?»[43 - Abbott, vol. I, p. 251.]. Ясно, что для Кромвеля ответ был отрицательным, и, возможно, он уже искал политическое разрешение проблемы нехватки денег и местного патриотизма, которые выливались в гибельное состояние парламентской армии того времени. Однако не существует прямого доказательства, что Кромвель сотрудничал с теми, кто в начале августа в Вестминстере протолкнул через парламент указы, которые начали реорганизовывать Восточную ассоциацию, назначив графа Манчестера генерал-майором и уполномочив его и парламентские комитеты ассоциации призвать на военную службу 20000 человек. Не существовало и каких-либо признаков того, что эти меры оказали влияние на ход войны в Восточной Англии. Действительно, письма Кромвеля в течение следующих трех месяцев, как бы то ни было, стали еще более паническими. «Войско (Манчестера) погибнет, если чем-нибудь не помочь, — писал он Оливеру Сент-Джону 11 сентября. — Плохие советы и слабые действия уничтожили все. Извещайте сразу же или приезжайте, или все будет потеряно, если не поможет Бог»[44 - Abbott, vol. I, p. 259.]. Кроме того, он стал более подавленным: «он плакал, — писал дворянин из Эссекса, докладывая о первой встрече Кромвеля с Ферфаксом в сентябре, — когда приехал в Бостон и узнал, что для него нет денег из Эссекса и других графств»[45 - Abbott, vol. I, p. 260.]. К концу года вновь сообщалось, что войска Кромвеля (как и весной) были на краю мятежа. Отчаянная ситуация принудила Кромвеля и его начальника Манчестера покинуть фронт и уехать в Лондон (Кромвель находился там с 18 января до середины февраля 1644 года) для разработки политического решения военной проблемы. Однако в Вестминстере они увидели, что не все сочувствуют их положению. К этому периоду обнаружились глубокие разногласия между парламентариями по поводу дальнейшего ведения войны. Консервативная «мирная группа» членов парламента, в которой главным был Дензил Холлес, потеряла все надежды, которые она, возможно, имела в 1642 году, на одержание решающей военной победы, и теперь она настаивала на срочном заключении мирного договора с королем и в то же время на оборонительной военной стратегии. Однако в Вестминстере были члены парламента (называемые историками «военной группой» или «средней группой»), которые сохраняли первоначальное убеждение в том, что королю надо нанести военное поражение перед тем, как важные мирные переговоры смогут начаться. Джон Пим, который в 1643 году провел в парламенте новое военное налогообложение, административную реорганизацию и союз с шотландцами, к этому времени умер. Но его дело в Палате Общин перенял Оливер Сент-Джон, работавший с группой пэров, включая лордов Сэйе и Селе и Бартона, с которыми Кромвель свободно общался до войны. Следовательно, было естественно то, что в 1644 году Кромвель возобновил эти связи ради обеспечения парламентских мер, могущих усилить восточную армию. Однако Кромвель теперь играл более важную роль, чем в 1641–1642 гг., и действовал более предусмотрительно в успешной кампании, обеспечившей для Манчестера больше денег и лучший контроль над местными командирами в Восточной Англии. 17 января он ускорил в Палате Общин принятие указа, увеличивающего на 50 % ежемесячное обложение, взимаемое с определенных графств ассоциации, и ставящего финансы под контроль центрального комитета под председательством Манчестера в Кембридже. 22 января Кромвель произнес уничижительную речь в Палате Общин, нападая на Уиллогби как на неспособного генерала и его «распущенных и богохульных командующих»[46 - Abbott, vol. I, p. 272.]. В отличие от вмешательств Кромвеля в работу парламента до войны, теперь для своих выступлений он умело подбирал время, чтобы оно совпадало с координированной политической кампанией, руководимой старшими парламентскими союзниками Кромвеля, что означало его уверенное политическое чутье, а также более тесную близость к политическим событиям, чем когда-либо. Повышение Кромвеля в должности до генерал-лейтенанта Восточной ассоциации, вторым командующим после Манчестера, и назначение в недавно организованный комитет обоих королевств в Вестминстере в феврале подтвердило его новый, более важный военный и политический статус среди парламентских противников короля накануне его первой крупной военной победы. После сражения при Марстон-Море Оценка победы Кромвеля при Марстон-Море 2 июля 1644 года как «великой победы… примера которой не было с начала этой войны», является правильной[47 - Abbott, vol. I, p. 287.]. Но это сражение не было поворотным пунктом в истории Английской гражданской войны, после которой победа парламентской армии стала неизбежной. Современников очень удивило бы такое предположение. Сразу же после победы при Марстон-Море английские парламентарии и шотландские союзники, которые официально присоединились к войне против короля предыдущей осенью после заключения договора с парламентариями (известного как Торжественная Лига и Ковенант), пребывали в эйфории. Но это настроение быстро изменилось в течение следующих нескольких месяцев, так как две главные парламентские армии перенесли суровые испытания. Армия Эссекса была разгромлена в Корнуолле в августе, а армия Манчестера (как будет видно) неудачно выступила против армии короля в Беркшире осенью. Однако сражение при Марстон-Море стало переломной чертой в карьере Кромвеля в двух отношениях. Во-первых, Кромвель уверился в том, что он и его кавалерия выиграли сражение и что его союзники Ферфакс, Манчестер, Левен и шотландцы играли относительно незначительную (в лучшем случае) роль в достижении победы. Это мнение подтверждено и недавними оценками военных историков[48 - P. Newman, The Battle of Marston Moor (Chichester, 1981), p. 103; A. Woolrych, «Cromwell as a soldier», in Morrill, Cromwell, pp. 100 — 1.]. Точно установлено, что это был первый опыт Кромвеля как главнокомандующего в полномасштабном сражении; его управление кавалерийскими войсками было тесным и строгим (повторяя в большем масштабе тактику, которую он использовал в сражении при Гэйнсборо в предыдущем году). «Мы ни разу не атаковали, но разбили врага наголову. Левый фланг, которым я командовал, состоящий из нашей кавалерии и спасший немногих шотландцев в нашем тылу, поразил всю кавалерию принца», — хвастался он в чем-то справедливо, так как способность его кавалерии перегруппироваться после первой атаки дала ему возможность броситься на спасение кавалерии сэра Томаса Ферфакса и соединиться с пехотными полками армии Восточной ассоциации под командованием генерал-майора Лоуренса Кроуфорда, чтобы одержать победу над принцем Рупертом и графом Ньюкаслом, тогда как его начальники Манчестер и Левен сбежали с поля боя. Неудивительно, что ключевая роль в победе придала ему гораздо больше уверенности, чем когда-либо, и утвердила в убеждении, что его действия и дело, за которое он сражался, имели божественное предопределение. «Англия и церковь действительно пользовались великой благосклонностью Господа… Бог сделал их жнивьем для нашего меча»[49 - Abbott, vol. I, p. 287.]. Кромвель завоевал огромное уважение в глазах современников. Неудивительно, что политические союзники Кромвеля в Вестминстере вторили его объяснению случившегося. Брошюра «Vindiciae Veritatis», опубликованная в 1654 году и, возможно, написанная в 1646 году лордом Сэйе и Селе, утверждала языком Кромвеля: «Назначение Кромвеля как орудия, посланного Богом, чтобы повернуть события, выиграть день и вырвать победу из рук врага, угодно Богу. Все это были деяния Бога». Авторитет Кромвеля необычайно возрос после Марстон-Мора. Газета «Пефект Дьюрнел» от 18 марта 1645 пишет о нем как об «одном из Спасителей (как ему было предназначено Богом) этого Израиля»[50 - Quoted in C.H. Firth, «The raising of the Ironsides», Transactions of the Royal Historical Society, new scries, vol. 13, 1899, pp. 61 — 2. См. стр. 113–114, 143, 152 о важной роли библейской истории Моисея и евреев в размышлениях Кромвеля в 1650 г.]. Теперь уже многие стали видеть в нем человека, несущего божественную миссию спасения английского народа, как Моисей — миссию спасения израильтян от угнетения Египтом. Марстон-Мор не только поднял военную и политическую репутацию Кромвеля, он также помог ему увидеть, что не все в парламентском лагере разделяли его преданность делу религиозной свободы. Нет основания считать, что у него были какие-либо подозрения на этот счет до осады Йорка в мае и июне 1644 года. Когда в начале года Кромвель узнал, что Лоуренс Кроуфорд — его коллега в армии Восточной ассоциации наказал двух человек за их религиозные убеждения, он попросил его быть более терпимым, даже если человек станет анабаптистом. Он писал Кроуфорду: «Разве это делает его неспособным служить обществу?.. Сэр, государство при выборе людей для службы не учитывает их мнения; его удовлетворит, если они готовы верно служить»[51 - Abbott, vol. I, p. 278.]. Эти взгляды Кромвель разделял с графом Манчестером, который при формировании армии «Нового образца» в Восточной ассоциации осенью 1643 года отбирал, как было видно, «многих честных людей, хотя их суждения не совпадают с моими». Джон Лилберн был одним из тех, кого привлек такой либерализм, и позже он сказал, что покинул армию Эссекса, чтобы присоединиться к войскам Восточной ассоциации под управлением «моих двух любимых тогда» Манчестера и Кромвеля. До Марстон-Мора Манчестер был не против принятия в свою армию индепендентов, в то же время Кромвель поддерживал пресвитериан, как и полковник Эдвард Кинг, чье продвижение по службе до командующего войсками Восточной ассоциации в Линкольншире он обеспечил. Кроме того, сам Кромвель назначил, по крайней мере, тринадцать шотландских пресвитерианских офицеров в своей армии и принял Пресвитерианский Ковенант в феврале 1644 года. Что послужило причиной того, что после сражения при Марстон-Море он стал гораздо осмотрительнее относиться к сотрудничеству с пресвитерианцами, чем прежде? Отчасти, крайние религиозные взгляды шотландских пресвитерианских офицеров. Пытаясь сопротивляться этому, он послал в Йорк петицию в защиту веротерпимости, и возможно, миссия сэра Генри Вэйна-младшего в Йорке в июне, которую неверно представляли частью заговора по свержению короля[52 - Это было эффективно исследовано L. Kaplan, «The «plot» t.o depose Charles I in 1644», Bulletin of the Institute of Historical Research, 44, 1971.], была попыткой поддержать усилия Кромвеля в этом направлении. Именно в результате своей победы в Марстон-Море он видел благорасположение Бога к его «религиозной партии», что, помимо всего остального, побудило Кромвеля принимать более решительные меры сопротивления к тем, кто исповедовал нетерпимость. После сражения он стремился уволить из армии Кроуфорда, с которым ссорился с начала года, и Манчестеру пришлось приказать обоим подчиненным предстать перед Комитетом объединенных Королевств в Лондоне, в попытке уладить ссору. Шотландец Роберт Бэйли также утверждал, что Кромвель и его «партия» в дни после Марстон-Мора уволили некоторых пресвитериан из своих полков, намереваясь сформировать армию, полностью преданную им… Это был великий заговор индепендентов»[53 - R. Baillie, The Letters and Journals of Robert Baillie (2 vols, 1841), vol. II, p. 229.]. Но перемены в поведении Кромвеля после Марстон-Мора нельзя полностью объяснить, не учитывая реакцию Манчестера на случившееся. В отличие от Кромвеля, он отреагировал на сражение и на его последствия с большой тревогой, вызванной опасением, что решительная победа над королем приведет к религиозным спорам (что уже имело место в его собственной армии) и угрозе социальному порядку. В результате Кромвель все более критически стал относиться к своему главнокомандующему, который, как он опасался, не был расположен «доводить эту войну до полной победы». Кромвель также утверждал, что граф Манчестер имеет «намерение или желание окончить ее соглашением на таких условиях, при которых было бы невыгодно слишком унижать короля», и что он ищет согласия с королем на основе нетерпимого пресвитерианства[54 - Множество выпадов Кромвеля против Манчестера было приведено в J. Bruce (ed.), The Quarrel Between Manchester and Cromwell (Camden Society, new scries, vol. 12, 1875).]. Конечно, после сражения Манчестер не был больше таким влиятельным генералом, как раньше. Взаимодействие армии Восточной ассоциации графа Манчестера и западной армии сэра Вильяма Уоллера, направленное против войск короля в Беркшире, окончилось поражением в Ньюбери и в Данниигтон-Касл в октябре 1644 года. Парламентские войска совершили грубые тактические ошибки, и на Совете о результатах войны командование графа Манчестера подверглось суровой критике со стороны Уоллера и Кромвеля. В результате руководство военными действиями впало в еще больший кризис, чем в начале года, и ссорящиеся командующие вновь были вынуждены вернуться в Лондон, чтобы постараться разрешить споры политическим путем. Трехмесячное пребывание Кромвеля в Лондоне с конца ноября 1644 до начала марта 1645 года оказалось важной ступенью его образования как политика. Вскоре после возвращения в Лондон, 25 ноября, он представил в Палату Общин обвинительный акт о «нерасположенности Манчестера к действию» в последний период войны. Однако как и в январе 1644 года он действовал не в одиночку: как и прежде, его парламентское вмешательство являлось частью совместной политической кампании, руководимой могущественными политическими союзниками. К тому периоду большие разногласия между вестминстерскими политиками, появившиеся в январе, стали глубже и жестче, чем когда-либо. Политические союзники Кромвеля, с которыми он эффективно сотрудничал в январе, столкнулись теперь с грозной оппозицией. К концу года их враги из «мирной группы» приобрели поддержку шотландцев, начавших переговоры с королем по поводу урегулирования на основе шотландского пресвитерианства в церкви. К ним также присоединился граф Эссекс, который (как и Манчестер) был руководим желанием остановить то, что он видел в опасных радикальных взглядах Кромвеля и его союзников внутри армии и вне ее. Этот новый политический альянс сделал нападки Кромвеля на Манчестера частью политической кампании, управляемой Оливером Сент-Джоном и его аристократическими союзниками, такими как лорды Сэйе и Селе и Вартой, против Эссекса с шотландцами и Манчестера. При таких обстоятельствах неудивительно, что кромвелевский обвинительный акт вызвал резкий ответный удар. Через три дня в Палате Лордов Манчестер произнес речь, состоящую из четырех главных ответных обвинений: 1 — младшие офицеры Кромвеля должны разделить с ним вину за недавний военный разгром в Беркшире; 2 — он проявил «враждебность по отношению к шотландскому народу» и сказал, что «он может так же быстро направить свои шпаги против них, как и против любого из армии короля», 3 — «он хочет, чтобы в армии не было никого, кто бы не придерживался мнения индепендентов», и 4 — «иногда он высказывался против дворянства: что он надеется дожить до такого времени, когда в Англии не останется ни одного дворянина, и что ему такое положение нравится больше, чем какое-либо другое, так как он не любит лордов». Принимая во внимание напряженную политическую атмосферу, в которой прозвучали эти обвинения, высока вероятность того, что они преувеличены. И только последнее утверждение имеет под собой некоторое основание, хотя оно приемлемо с трудом, учитывая, что главные политические союзники Кромвеля были дворянами, а также то, что позже он защищал (в 1649 году) Палату Лордов. Однако Кромвель сделал достаточно в последние месяцы для того, чтобы обвинение его во враждебных нападках на шотландцев и пресвитериан и армии имело основание. Более того, Манчестер, вероятно, был не единственным нерешительным генералом кампании в Беркшире. Одной из главных причин неудачи парламентских войск в Ньюбери и Доннингтоне было слабое действие кавалерии Кромвеля. В отличие от блестящего поведения в Марстон-Море и позже в Нейзби и Ленгпорте, в Ньюбери кавалерия Кромвеля позволила войскам короля беспрепятственно отступать и не тронулась с места, в то время как роялисты вновь заняли Доннингтон-Касл и получили свою оставленную артиллерию невредимой. Кромвель оправдывал свое бездействие тем, что лошади были истощены и «так вымотаны, так изведены тяжелой нагрузкой, что они упадут под наездником, если вы вскочите на них, вы можете получить их трупы, но не службу»[55 - Abbott, vol. I, p. 299.]. 9 декабря он сказал: «Я должен признать свою вину за оплошности; насколько я знаю, их редко можно избежать в военных делах»[56 - Abbott, vol. I, p. 314.]. Однако Манчестеру не трудно было вызвать подозрения в Вестминстере, что бездействие Кромвеля — следствие не только «истощения и оплошностей». 1 декабря на собрании в доме Эссекса Холлис и Эссекс встретили представителей Шотландии для обсуждения возможности обвинения Кромвеля, «этого любимчика сектантов». Было решено не продолжать это дело — из-за высокой военной и политической репутации Кромвеля; они признали, что «интерес к Кромвелю в парламенте и в армии» слишком велик. Но наступающие на Кромвеля в Палате Лордов требовали его немедленного отзыва из армии. То, что Кромвель избежал опасного политического кризиса, и его триумфальное появление вскоре после всего этого в качестве ключевого командующего парламентской армией «Нового образца» было проявлением его примечательных основополагающих черт как тонкого макиавеллиста, мастера политической интриги, который хитро манипулировал событиями для обеспечения самопродвижения. (Его политические противники на время пришли в замешательство, а Эссекс, как и Манчестер, были вынуждены уйти из армии). И хотя многие краски этой картины блекли при более близком рассмотрении, по крайней мере, один элемент оставался нетронутым: с уверенностью можно сказать, что к этому периоду Кромвель стал мастером в искусстве политики. Он перенес политический кризис, так как имел могущественных союзников в Вестминстере, но также и потому, что был удачлив и имел безошибочное политическое чутье. Возрождение Кромвеля началось с его речи в Палате Общин 9 декабря 1644 года, в которой он выдвинул идею «Билля о самоотречении», который сделал бы незаконным управление армией любым из членов парламента. Это был блестящий политический ход для объединения нации и Для победы в личном плане. Однако билль был придуман не Кромвелем, а его парламентскими союзниками. Важно то, что лорд Сэйе и Селе представил подобную резолюцию в Палату Лордов в тот же самый день. Она призывала членов парламента оставить управление армией и не «продолжать бесконечное пребывание в величии», что являлось воззванием к сильному пуританскому чувству самоотречения, а также импонировало шовинистским настроениям тех, «у кого настоящие английские сердца и ревностная любовь к главному благу нашей Родины»[57 - Abbott, vol. I, p. 314.]. Это также должно было обеспечить поддержку членов парламента, участвующих с обеих сторон в текущем политическом споре, ибо представлялось каждому хорошим средством для изгнания своих противников из армии. Пока проявлялся нездоровый интерес к военной карьере Кромвеля, самым большим, на что он и его союзники могли надеяться, была гарантия его личного освобождения от основного требования билля как часть сделки, в которой Эссексу будет также позволено сохранить командование своей армией. Однако освобождение Эссекса от требований билля не приняли при голосовании (100 голосами против 93) 17 декабря, что должно было бы послужить сигналом и завершению военной карьеры Кромвеля с началом действия билля. Но он продолжал играть ключевую роль в политических событиях, что привело к успешному утверждению билля в парламенте, а также к реконструкции армии с последующим за этим уходом в отставку старых аристократических генералов: в январе 1645 года Кромвель вместе с сэром Джоном Эвелииом был счетчиком голосов при голосовании за назначение Ферфакса лорд-генералом армии, присутствовал на большинстве собраний комитета Палаты Общий, разрабатывающего структуру новой армии. Предполагалось соединить три парламентские армии, руководимые прежде Уоллером, Эссексом и Манчестером, в одну армию «Нового образца». Как хорошо известно, Кромвель впоследствии не подпал под требования «Билля о самоотречении», воспользовавшись рядом временных освобождений от них, и продолжал служить с Уоллером на западе Англии с марта до апреля, а позже — вблизи Оксфорда и в Мидлендсе с Ферфаксом. Едва ли он когда-либо мог предвидеть, что это станет единственно возможным результатом его речи в Палате Общин 9 декабря 1644 года. 10 июня, имея армию «Нового образца», которой противостояла армия Руперта и которая стала победоносной после взятия Лейчестера 1 мая, Палата Общин одобрила прошение Ферфакса о назначении Кромвеля на пост заместителя главнокомандующего в чине генерал-лейтенанта кавалерии, который оставался вакантным со дня организации армии. Через четыре дня армия «Нового образца» одержала сокрушительную победу над Рупертом в Нейзби, а месяц спустя равную по значимости победу в Ленгпорте, в последнем главном сражении в этой войне. В обоих сражениях, как и в Марстон-Море, дисциплинированная кавалерия Кромвеля играла решающую роль, что подкрепляло мнение о том, что главная сила Кромвеля как солдата во время гражданской войны заключалась скорее в командовании кавалерией, чем в общем управлении армией. Значение возвращения в армию Кромвеля в последний период гражданской войны (все время, с марта 1645 до июня 1646 года, кроме нескольких дней, он не был в Лондоне) в том, что это принесло ему еще больше доказательств божьего благословения. Его письма, написанные сразу после побед в незначительных схватках и в главных битвах, одинаково связаны с тем же провиденческим поручением. После того, как его войска в апреле 1645 года взяли Блетчингтон-Хауз около Оксфорда, он написал в Комитет обоих королевств, что «это была милость божья… Бог отдал их (врагов) нам в руки, когда мы и не ждали их… Его милость проявляется также в том, что я сильно сомневался в штурме дворца; он был сильно укреплен и укомплектован, а у меня было несколько драгун… и, однако, мы взяли его»[58 - Abbott, vol. I, p. 340.]. «Сэр, — восторгался он в Докладе о сражении при Нейзби в июне 1645 г., — это не что иное, как рука божья и только ему принадлежит слава»[59 - Abbott, vol. I, p. 360.]. Через месяц после победы армии «Нового образца» в Ленгпорте (Лонг-Саттон) он восторженно произнес: «Таким образом, вы видите, что Бог работает за нас. Может ли любое живое существо приписать что-либо себе? Теперь мы можем воздать славу Господу, я прошу, чтобы все смогли это сделать, так как все это благодаря Ему! Таким образом, Его милость в Лонг-Саттоне добавилась к Его милости в Нейзби. И видеть это — не значит ли видеть лицо Бога»[60 - Abbott, vol. I, p. 365.]. Это были «цепочки провидения», к которому он обращался за вдохновением в будущем, тогда, когда запутывался в непроходимых джунглях политических интриг. Это придавало ему чувство уверенности в том, что за внутренней политической борьбой последних нескольких месяцев он сможет увидеть борьбу несложившихся понятий правильного и неверного. По мере наступления к Девону в начале 1646 года его оптимизм заставил увидеть в себе лидера армии освобождения: «Мы идем, — говорил он рекрутам в Тотнесе 24 января 1646 года, — чтобы освободить вас, если это возможно, от надсмотрщиков и путем установления Мира снова принести вам Изобилие»[61 - Abbott, vol. I, p. 395]. Во время этой последней военной кампании гражданской войны требования свободы, выдвигаемые Кромвелем в Вестминстере, также стали резче, и более гневно, чем когда-либо, он напоминал членам парламента, что «свобода», которую он имел в виду, была как защитой парламентских свобод, так и религиозной свободой. «Честные люди верно служили вам в этой акции, — писал он членам парламента после Нейзби. — Я хотел бы, чтобы тот, кто рискует жизнью за свободу своей страны, доверил Богу свободу своей совести и свободу того, за что он борется»[62 - Abbott, vol. I, p. 360.]. «Мы стремимся не к принуждению (в религии), — писал он после победы в Бристоле в сентябре 1645 года, — а к просветлению и разуму»[63 - Abbott, vol. I, p. 377.]. Его требования все более отождествлялись с армией и выражались (как в вышеуказанном письме после Нейзби) языком, который отвечал и послевоенным надеждам солдат после первой мировой войны в 1918 году, что там будет создана «земля, пригодная для жизни героев». Как было замечено, Кромвель с начала войны заботился о материальном благополучии своих солдат. Во время войны связь между Кромвелем и его людьми, порожденная совместно перенесенными трудностями, упрочилась. В Ленгпорте он написал в парламент в защиту Джона Лилберна, у которого появилось множество долгов за время, когда он служил с Кромвелем в армии «Восточной ассоциации». «Действительно горько видеть людей, не щадящих себя из-за их любви и преданности обществу… Если будут созданы сносные условия для существования тех, кто потерял все за них, это прославит парламент и ободрит тех, кто преданно ему служит»[64 - Abbott, vol. I, p. 363.]. Эта настроенность Кромвеля со временем заставит его прийти в отчаяние, на находя искренней заинтересованности парламента в религиозной свободе и благосостоянии армии. Однако то было делом послевоенным. А перед возвращением Кромвеля в Вестминстер существовало очевидное доказательство того, что многие члены парламента были против его требований религиозной свободы. В частности, перед опубликованием его писем из Нейзби и Бристоля с требованием религиозной свободы они по распоряжению парламента подверглись цензуре. Политические союзники Кромвеля в Вестминстере тайно напечатали изъятые отрывки, и лорд Сэйе и Селе выступил в защиту Кромвеля против обвинений, сделанных консервативными членами парламента, в том, что религиозная свобода откроет дорогу социальному и политическому радикализму. Однако казалось, что Кромвель остался безучастен к этим политическим разногласиям. Во время осады Бристоля в сентябре 1645 года он написал ряд писем, указывающих, что его главной целью тогда было восстановить объединение противников короля, которое было разорвано во время войны и особенно из-за драматических ссор предыдущей зимой. В своем письме шотландскому командующему графу Левену от 2 сентября он попытался объяснить разногласия между шотландцами и англичанами, получившие развитие после Марстон-Мора. «Мы надеемся, что единство духа (между двумя странами) будет самым надежным соглашением о мире», — писал он[65 - Abbott, vol. I, p. 371.]. Сходно с этим в письме к парламенту от 14 сентября, радуясь захвату Бристоля, он сделал ударение на согласии английских пресвитериан, которое ослабло в последние месяцы: «Пресвитериане, индепенденты — у всех у них одинаковый дух веры и молитвы… в этом они согласны, не существует каких-либо различий; если где-то это не так, можно только сожалеть. Все, во что мы верим, находится в согласии»[66 - Abbott, vol. I, p. 377.]. Важно и то, что он вновь отстаивал свое убеждение в единстве религиозного и парламентского дела. В письме от 8 сентября, написанном (вместе с Ферфаксом) к шерифу и мелкопоместному дворянству Корнуолла, он убеждал «чувствовать интересы религии, понимать права и свободы свои собственные и остальных людей Англии, для которых, делал он вывод, власть и могущество парламента в прежние века и, вероятно, навсегда являются (с божьего позволения) лучшими опекунами и союзниками»[67 - Abbott, vol. I, p. 372.]. Таким образом, Кромвель вернулся в Лондон в конце войны с убеждением, что миссия, порученная ему Богом, и требования армии могут быть выполнены путем парламентских решений. Глава 3 ПОИСК СОГЛАСИЯ (1646–1649) В январе 1649 Кромвель был ревностным активистом среди крошечной клики, ускорившей осуждение и казнь Карла I вопреки парламентскому большинству. И все же он провел два с половиной предыдущих года, неутомимо работая над послевоенным соглашением, главной целью которого было возвращение к власти Карла I. Решение о поддержке тех, кто намеревался свергнуть короля, пришло к нему на самом последнем этапе, в конце названного им впоследствии «памятным» 1648 года. Почему Кромвель так долго занимался поисками соглашения с Карлом I, гораздо дольше, чем другие военные, например, его зять и друг армейский офицер Генри Айртон? Почему и когда Кромвель окончательно решил, что он не будет больше работать над монархическим соглашением, а скорее займется тем, что было невообразимо совсем недавно: суд и казнь короля? До дебатов в Патни Нет оснований предполагать, что до завершения «дебатов в Патни» на Совете армии в ноябре 1647 года Кромвель предусматривал что-либо другое, кроме монархического послевоенного соглашения. Как было видно, к концу войны цель Кромвеля — «дело» — стала больше чем когда-либо отождествляться с заслуженным материальным вознаграждением солдат и свободой вероисповедания для протестантов в послевоенной Англии. Но так же неотделимы от «дела» были требование регулярной работы парламента и выполнения парламентского соглашения с королем. Когда летом 1646 года он вернулся в парламент, то вскоре обнаружил, как и в 1644 году, что его толкование «дела» разделяли не все и что была сильна парламентская враждебность по отношению к армии и религиозной свободе. Однако почти двенадцать месяцев Кромвель работал в Вестминстере, стараясь предотвратить раскол между парламентом и армией. К концу мая 1647 года стала ясна невозможность этого, и Кромвель, как будет видно, не имел альтернативы отъезду из Лондона в армию. Чрезвычайно удивительно (в свете всего этого) то, что драматическое развитие событий не заставило его переменить политическую тактику, которой он придерживался с конца войны: в течение шести месяцев с июня 1647 года до завершения «дебатов в Патни», которые показали превращение армии в главную независимую политическую силу, он продолжал работать со своими союзниками в Вестминстере, также в армии для создания договорного соглашения между парламентом, армией и королем. Время пребывания Кромвеля в армии с марта 1645 до июня 1646 года было периодом отдыха от фракционных конфликтов и политических интриг в Вестминстере. Когда он вернулся в парламент, то обнаружил, что разногласия, возникшие во время политических споров зимой 1644–1645 годов, стали серьезнее и глубже, хотя на первый взгляд это не было очевидным. Парламентское большинство объединилось на основе условий, которые предполагалось предложить королю как базу для соглашения. Опубликование переписки Карла I, перехваченной в Нейзби, которая раскрывала предательские переговоры короля с Ирландией и другими иностранными державами, целью которых было заручиться вооруженной поддержкой в борьбе против английского парламента и в пользу католичества, испугала многих в Вестминстере и спровоцировала их в июне к соглашению о пакете жестких мер — «Предложения, посланные королю в Ньюкасл». Однако в течение следующих недель стало очевидно, что эго согласие было очень поверхностным и что в действительности существовали огромные разногласия среди английских парламентариев. В некотором смысле современные термины, используемые для описания этих разногласий — «пресвитериане» и «индепенденты» — вводят в заблуждение, так как наиболее очевидный пункт разногласий был политическим, а не религиозным: «политические пресвитериане» (как граф Эссекс и Дензил Холлис) были готовы принять возражения короля на минимальных условиях, тогда как «политические индепенденты» (коалиция, включавшая союзников Кромвеля во время войны) хотели, чтобы Карлу были навязаны твердые ограничения до того, как армия будет расформирована, а королю будет разрешено вернуться к власти. Как часто указывается, религиозные разногласия проходили прямо через эти политические пристрастия: не все политические пресвитериане и политические иидепенденты являлись соответственно религиозными пресвитерианами и религиозными индепендентами. Однако жестокость послевоенных парламентских политических споров нельзя объяснить, не учитывая надежд и опасений многих на счет будущего религиозного соглашения. Несмотря на то, что не все политические иидепенденты разделяли обязательство религиозной независимости Кромвеля и Сзйе и Селе, многие (как, например, Оливер Сент-Джон) выступали за определенные меры религиозной терпимости. Когда в сентябре 1644 года Кромвель находился в Лондоне, в своем кратком выступлении в Палате Общин, в сотрудничестве с Оливером Сент-Джоном, он пытался смягчить религиозную нетерпимость оппонентов. Они доказывали, что с реорганизацией национальной церкви найдутся способы уживаться с людьми «с чувствительной совестью, кто не может во всем подчиняться всеобщему правилу, которое будет установлено»[68 - S.R. Gardiner, History of the Great Civil War (reprint cdn, Windrush Press, 1987, 4 vols), vol. II, p. 30.]. С другой стороны, с течением времени все больше политических пресвитериан, правда, не религиозных доктринеров, поддерживали соглашения, хотя бы только ради помощи шотландцев, которые сражались на войне, главным образом, стремясь перенести пресвитерианство в Англию, а также в угоду могущественным людям из Сити, которые твердо стояли за организацию национальной пресвитерианской церкви как средства установления социального порядка и предотвращения ужасающего падения в религиозную распущенность и анархию. В течение послевоенных месяцев несмотря на смерть Эссекса в сентябре 1646 года, политические пресвитериане приобрели инициативу в Вестминстере, особенно в ходе кампании за скорейшее соглашение и утверждение религиозного единообразия, которая усилилась благодаря прошениям из всех областей страны об устранении комиссий в графствах, уменьшении налогов и демобилизации армии. Поражает то, каким образом армия стала главной мишенью и религиозной, и политической критики. Политические пресвитериане в демобилизации армии (предлагая оставить только мелкие части для службы в Ирландии и создать безопасную армию, очищенную от индепендентов и основанную на имеющих боевой опыт отрядах из Лондона) видели средство содействия скорейшему соглашению с королем, тогда как религиозные пресвитериане хотели избавиться от армии, так как они были убеждены, что она является рассадником религиозного сектантства и угрозой существующему социальному порядку. Одной из постоянных целей Кромвеля в парламенте в первые месяцы мира было, следовательно, стремление защитить армию от двойной атаки. 14 июля он произнес в Палате Общин длинную речь в защиту армии, так как накопились доказательства того, что политические пресвитериане специально нацеливали свою кампанию скорее на армию «Нового образца», чем на парламентские армии Севера и Запада. 10 августа Кромвель мрачно писал Ферфаксу о «разногласии, и еще хуже», что характеризовало английскую парламентскую арену[69 - Abbott, vol. I, p. 410.]. Еще более резко Кромвель отзывался о петиции жителей Сити к обеим палатам парламента от 19 декабря, требующей расформирования армии «Нового образца», так как она являлась убежищем для еретиков и орудием навязывания пресвитерианских доктрин всем, кто служил парламенту: «Какой это нанесет удар по армии… вы поймете по его масштабам», — писал он Ферфаксу 21 декабря[70 - Abbott, vol. I, p. 420.]. После выхода шотландцев из Англии в феврале 1647 года не могло оставаться каких-либо сомнений в особой враждебности, с которой политические пресвитериане нацелились на армию «Нового образца». Так как они прочно удерживали позиции в парламентском комитете в Дерби Хауз, они провели в парламенте в феврале и марте 1647 года меры по сокращению армии «Нового образца», не удовлетворив требований об оплате военной задолженности или о страховании от обвинения в действиях, совершенных во время войны. Более того, были выдвинуты предложения послать остаток армии в Ирландию с пресвитерианскими офицерами. Письма Кромвеля становились все мрачнее, особенно с тех пор, как нацеленность индепендентов на «чистку» армии стало недвусмысленной угрозой его собственному положению. 11 марта 1647 года он снова написал Ферфаксу: «Необходимо, чтобы не на всех должностях были люди, так сильно озлобленные против армии, будто их одурманили. Никогда озлобление людей не было таким, как сейчас»[71 - Abbott, vol. I, p. 430.]. Возможно, именно тогда Кромвель пожаловался Эдмунду Ладлоу: «Плохо служить парламенту, который не позволяет человеку быть ему преданным; если какой-нибудь прагматичный парень совершит позорный поступок, он никогда не смоет это. Тогда как под командованием генерала он может служить гораздо лучше и быть свободным от любых обвинений и зависти»[72 - C.H. Firth (cd.), Memoirs of Edmund Ludlow (Clarendon Press, 2 vols, 1894), vol. I, pp. 144 — 5.]. Как и всегда, уныние Кромвеля совпало с серьезной болезнью (нарыв на голове, как утверждает один источник)[73 - Abbott, vol. I, p. 426.]. Но и в тот раз, и в дальнейшем, когда Кромвель сталкивался с еще более серьезными кризисами, ни душевная депрессия, ни физическая болезнь не могли заставить его опустить руки и надеяться на автоматическое парламентское урегулирование. Его политические противники не добились большого успеха: в октябре 1646 года политические пресвитериане преуспели только в расформировании армии Мессея на западе, но не армии «Нового образца», и — что, возможно, лично удовлетворяло Кромвеля — был принят указ о даровании ему имущества, конфискованного у маркиза Винчестера, стоимостью 2500 фунтов стерлингов в год. Его жена и вся семья переехали к нему из Или в Лондон. Да и вообще, даже в самых мрачных его письмах того времени проскальзывала надежда, что Бог поможет ему и его союзникам преодолеть трудности. «Наше утешение в том, что Бог на небесах… Его и только Его указания останутся в силе», — писал он 21 декабря 1646 года[74 - Abbott, vol. I, p. 421.]; «чистейшее великодушие Христа… преодолеет все», — заключил он 11 марта 1647 года[75 - Abbott, vol. I, p. 430.]. Даже в своей болезни он видел знак благосклонности Бога. «Это доставляет удовольствие Богу, — писал он 7 марта, — поднимать меня после опасной болезни… Я получил себе приговор к смерти, которую мог узнать, чтобы довериться ему»[76 - Abbott, vol. I, pp. 428 — 9.]. Нет причины верить неподтвержденному слуху о том, что Кромвель рассчитывал весной уехать из Англии для службы в армии курфюрста Пфальцского в Германии. Он до сих пор надеялся, что сможет предотвратить раскол между парламентом и армией. Даже декларация Палаты Общин от 29 апреля, осуждавшая военных, подавших петицию о материальном возмещении обид (кто-то назвал их «врагами государства и нарушителями мира»), не изменила его намерений. Когда 2 мая Кромвель с тремя другими членами парламента приехал в штаб-квартиру армии «Нового образца» в Сафрон-Уолдене, он убеждал солдат, что парламентский указ, обеспечивающий законную компенсацию для них, находится на рассмотрении, и уговаривал их оставаться послушными парламенту. Обращаясь к собранию офицеров в Сафрон-Уолдене 16 мая, Кромвель подчеркнул свою верность парламентскому соглашению. Он убеждал офицеров возвратиться в их полки и «распространить в них хорошее мнение об этой власти (парламенте), находящейся и над нами, и над ними. Если эта власть превратится в ничто, за этим не может последовать ничего, кроме беспорядка»[77 - Clarke Papers, vol. I, p. 72.]. Однако увиденное и услышанное во время восемнадцати дней пребывания там, с 2 по 19 мая 1647 года, должно было, по крайней мере, вызвать у него сомнения в том, что он и дальше сможет предотвращать открытый разрыв между армией и парламентом и переменить мнение, которое он выразил 22 марта: «Я знаю, что армия будет расформирована и сложит свое оружие перед их (парламента) дверями, когда бы ей ни приказали»[78 - Abbott, vol. I, p. 433.]. Уверенный в преданности армии, Кромвель ушел из нее десять месяцев назад; когда он приехал в мае в Сафрон-Уолден, он, однако, увидел, что армия преобразилась: теперь она находилась на пороге мятежа. Мнение о том, что армия «Нового образца» представляет политическую силу и что своей политизацией она обязана, главным образом, проникновению в нее идей левеллеров, теперь можно было не принимать в расчет. Армия «Нового образца» образовалась за счет объединения полков уже существующих армий (Манчестера, Эссекса и Уоллера) и, не будучи обособленной от внешних политических событий, до весны 1647 года не выявляла себя как независимая политическая сила. Изменила ее настроение прямая атака на нее со стороны парламента в первые недели 1647 года. Вместо того, на что могла рассчитывать победоносная армия, то есть справедливые награды, оплату задолженности и гарантию законной компенсации, парламент решил расформировать ее и признать протесты незаконными. В результате начался самопроизвольный процесс политизации, причем начался за пределами армии. Едва ли Кромвель в большей степени, чем левеллеры, способствовал этому. Он был как бы сторонним наблюдателем того, что происходило в Сафрон-Уолдене, стараясь даже приглушить растущее среди солдат ощущение оскорбления. Он не приветствовал мятеж в армии «Нового образца». После окончания войны это был главный удар по его попытке действовать посредником между парламентом и армией для сохранения их единства. Неясно, когда именно Кромвель решил уехать из Вестминстера и присоединиться к восстанию. То, что он увидел в Сафрон-Уолдене, должно было достаточно определенно подсказать ему, что 25 мая, через четыре дня после того как он и другие члены парламента доложили в Вестминстер о ситуации, голосование там за расформирование армии «Нового образца» вызовет бурную реакцию и сделает непрочными его собственные позиции как защитника армии. Возможно, следующие несколько дней он провел в оживленных заботах о собственных делах. 27 мая Кромвель и Айртон обратились в армейский комитет Палаты Общин с просьбой о выплате им задолженностей и, в отличие от рядовых солдат, имели успех. Кромвелю выплатили 28 мая 1976 фунтов стерлингов[79 - С. Hoover, «Cromwеll's status and pay in 1646 — 7’, Historical Journal, 23, 1980, p. 708.]. Образ Кромвеля в тот период, активно занятого собственными делами, чтобы защитить себя и свою семью от возможных нападок со стороны мстительных политических противников, возможно, ближе к правде, чем образ человека, спокойно разрабатывающего похищение Корнетом Джойсом короля из-под его парламентской охраны в Холмби-Хауз в Ноттингемшире, что и произошло 4 июня. Действительно, Джойс посетил Кромвеля в Лондоне по пути из Оксфорда в Холмби, но Джойс, вероятно, приезжал только получить благословение Кромвеля на свой подвиг. Главное значение визита Джойса в другом: он убедил Кромвеля, что Ферфакс и офицеры в ближайшее время могут потерять контроль над армией. Его политическая стратегия прошлого года была разрушена, и у него не оставалось другого выхода, кроме как уехать из Лондона, что он и сделал 3 июня, прибыв в штаб-квартиру армии в Ньюмаркете на следующий день. Как и в других случаях, чрезвычайно сложно определить, до какой степени образ Кромвеля в этот критический момент, сложившийся у его современников и позже принятый другими, соответствует исторической действительности. Однако нет сомнений, что характеристика, данная ему политическими пресвитерианами и роялистами как главному «поджигателю» мятежа в армии, далека от правды. Было очевидно, что армейский мятеж, включая план захвата короля, начался за пределами армии и явился для Кромвеля сюрпризом. Когда 4 июня он приехал в штаб-квартиру, процесс разработки первого главного политического манифеста — «Торжественного обязательства армии» уже был в полном разгаре, и окончательная версия принадлежала скорее группе офицеров, особенно Айртону, чем Кромвелю. Когда в результате «Торжественного обязательства», представителей («агитаторов») от каждого полка допустили в Генеральный Совет армии, решения принимались совещанием с участием в нем старших офицеров и агитаторов. Конечно, было бы глупо слишком преуменьшать влияние Кромвеля. Как было сказано ранее, он теперь стал видной политической фигурой и имел высокую репутацию в армии и за ее пределами. В течение следующих шести месяцев он пользуется своим влиянием, в противоположность опасениям пресвитериан, для сдерживания, обуздания экстремистов, одновременно стараясь рассеять мнения относительно того, что армия стремится к социальной и политической революции. Итак, он снова предпринял попытку добиться соглашения между армией, парламентом и королем. Источником энергии Кромвеля в эти тяжелые шесть месяцев с июня 1647 года были сохранившиеся тесные связи с парламентскими политическими союзниками несмотря на то, что он уехал из Вестминстера. Все время, пока армия медленно продвигалась на юг по направлению к Аксбриджу, а затем отступала из Ридинга 4 июля, он и его друзья, армейские офицеры, встречались со специальными уполномоченными парламента, включая его друзей — политических индепендентов. В результате, несмотря на июньские манифесты (главным образом «Торжественное обязательство» от 5 июня и «Представление армии» от 14 июня), разработанные Айртоном, была установлена программа политических перемен, нацеленная на обвинение одиннадцати политических пресвитериан — членов парламента, на достижение регулярной работы парламента и свободы совести; огромное внимание уделялось разъяснению того, что армия стремилась к монархическому соглашению. «Мы не видим, как можно создать любой мир в королевстве, — заявляла армейская Ремонстрация от 23 июня, — без должного рассмотрения постановления о правах, спокойствии и неприкосновенности Его Величества, его королевской семьи и последующих преемников»[80 - Quoted in A. Woolrych, Soldiers and Statesmen: the General Council of the Army and its Debates, 1647 — 8 (Clarendon Press, 1987), p. 142.]. Также были написаны успокаивающие слова, чтобы уменьшить опасения по поводу настойчивости армии о провозглашении религиозных свобод. Кромвель и другие подписавшие письмо от 10 июня уверяли лондонский Сити, что свобода совести не означает препятствия для «установления пресвитерианского правительства. Мы также не стремимся к дозволению распущенной свободы под предлогом дарования облегчений для чувствительной, совести»[81 - Abbott, vol. I, p. 460.]. Когда армия достигла Ридинга в начале июля, началась серьезная работа Кромвеля, Айртона и его парламентских союзников над изготовлением копий «Основных предложений», официально опубликованных 2 августа 1647 года. Сегодня существует множество доказательств того, что «Основные предложения» являлись работой не только Айртона, отражающей исключительно взгляды его собственные и его тестя. Как недавно показал Джон Адамсон, Кромвель тесно сотрудничал с политическими союзниками в Вестминстере; особенно видные из них — Оливер Сент-Джон и группа могущественных пэров, графы Нортамберленд и Пемброук, лорд Вартон и виконт Сэйе и Селе[82 - J.S.A. Adamson, «The English nobility and the projected settlement of 1647», Historical Journal, 30, 1987.]. И Вартон, и Сэйе и Селе в начале июля были в Ридинге, и их сотрудничество с Кромвелем и Айртоном (как будет видно) продолжалось все лето и осень. Когда «Основные предложения» были обсуждены в Совете армии в Ридинге во время дебатов 16–17 июля, главной целью Кромвеля было предупредить намерение агитаторов отправиться в Лондон, чтобы навязать соглашения силой. Он призывал их сотрудничать с теми в парламенте, «кто был предан (армии) с заседания парламента до этого дня» и достигнуть соглашения переговорным путем: «Что бы вы ни получили от договора, что бы ни было решено над нами таким образом, это будет твердым и длительным, это передается потомкам… мы избежим огромных обвинений в том, что мы получили все от парламента силой… то, что достигается силой, я не ставлю ни во что»[83 - Abbott, vol. I, pp. 481—3.]. Предпринятая 26 июля в Лондоне попытка контрреволюции, когда толпа, очевидно, при потворничестве лидеров политических пресвитериан, вторглась в помещение Палаты Общин и требовала возвращения короля в Лондон, вынудила Кромвеля и его товарищей офицеров дать приказ о военной оккупации Лондона 6 августа. Но это не меняет решения Кромвеля и его союзников сопротивляться использованию силы и достигнуть соглашения с Карлом I на базе «Основных предложений». Когда майор Уайт во время первой серии еженедельных собраний Совета армии (с участием агитаторов) в начале сентября заявил, что в королевстве не существует явного авторитета, кроме власти и силы меча, его исключили из Совета без каких-либо протестов со стороны армии. «Основные предложения» были наиболее точным отражением идей «дела», за которое стояли Кромвель и его союзники. Конституционно оно предусматривало реставрацию монархии, как только король первый согласится созывать регулярные двухлетние парламенты, провести разумную реформу парламентского представительства с тем, чтобы оно более точно соответствовало региональной разнородности населения и состоянию, установить парламентский контроль над армией и военно-морским флотом с правом назначения на высшие должности в государстве на десять лет. Центральной частью религиозных постановлений было сохранение государственной церкви с епископатом, но все его силы принуждения должны быть устранены, как и законы, принуждающие каждого исповедовать государственную религию. Протестанты, не посещавшие церковных приходов, должны иметь свободу богослужения их собственным способом. Наконец, «Основы» предлагали, чтобы в парламенте прошел «Акт забвения» (исключая только нескольких известных роялистов), расширяющий законное страхование от обвинения тех, кто поддерживал короля, с целью достижения всеобщего согласия. Хотя «Основные предложения» были гораздо более великодушны, чем любое другое предложенное королю (включая предложения, посланные в Ньюкасл), сегодня можно утверждать, что соглашение было обречено. Мемуары сэра Джона Берклея, одного из посредников между королем и армией, ясно показывают, что король не намеревался когда-либо серьезно вести переговоры по поводу «Основных предложений». Но это все же неочевидно. Армейские «вельможи» Ферфакс, Кромвель и Айртон оставались в контакте с королем, прямо ли или через Берклея и его приятеля Джона Эшберхема, по мере того как король в июле, августе и сентябре двигался из Кавершема (вблизи армейского лагеря в Ридинге) в Воберн, Стоук Поуджес, Виндзор, а затем в Хэмптон-Корт. Карл оставил свои взгляды при себе и отказался рассматривать предложения, посланные ему в Ньюкасл, когда они были переданы ему в сентябре, указывая на то, что он благосклонно относился к «Основным предложениям». Кроме того, казалось, переговоры скорее, чем угрозы со стороны армии, дадут результат, так как члены парламента договорились оплатить задолженности армии и сохранить огромную военную организацию, состоящую из 26400 человек. Союзники Кромвеля, особенно Вартон и Сэйе и Селе, начали продвигать в Палате Лордов большинство главных положений «Основных предложений» в форме парламентских биллей, приняв это частью политической стратегии, которую полностью поддерживал Кромвель. 13 октября 1647 года, в день представления Вартоном религиозных положений «Основных предложений» в Палате Лордов, Кромвель переложил на Ферфакса свое обязательство посетить военный суд в Виндзоре из-за своего парламентского долга: «Я вряд ли смогу пропустить день в Палате, — писал он, — где мне крайне необходимо быть»[84 - Abbott, vol. I, p. 510.]. Более того, 20 октября сообщили, что Кромвель произнес трехчасовую речь в Палате Общин в защиту монархического соглашения. Главным препятствием в попытке достижения соглашения на базе «Основных предложений», которое стало очевидным в тот период, являлась не непреклонность Карла I, а оппозиция Джона Лилберна и левеллеров, которые сильно подозревали, что переговоры между Кромвелем, его союзниками (которых они пренебрежительно прозвали «вельможами») и королем приведут к безоговорочному возвращению старого политического и социального порядка. 5 сентября Кромвель посетил бывшего друга Лилберна в Тауэре, чтобы попытаться убедить его не вызывать недовольства армии, если его освободят. Он также убеждал Лильберна «избегать проявления такого сильного отвращения к Палате Лордов тогда, когда она имеет такое большое значение для армии, в целях сохранения хороших отношений между ними»[85 - Quoted in Adamson, «The English nobility», p. 595.]. Понятно, что Лилберна, который после отставки из армии в 1645 году был вовлечен в главные правовые битвы с Палатой Лордов, в результате чего он был заключен в тюрьму, не восхитил призыв Кромвеля, который может быть отнесен на счет злого комментария Кромвеля в письме Майклу Джоунсу в Дублин от 14 сентября о том, что «наши действия могут быть непонятны тем, кто не знаком с основой наших операций»[86 - Abbott, vol. I, p. 506.]. Опасения покинули его, когда пять полков избрали новых агитаторов, у которых были тесные связи с гражданскими лондонскими левеллерами и, хотя и незначительное, проникновение левеллеров в армию в первое время имело значение. Новые агитаторы составили длинный обвинительный акт Кромвелю и «вельможам» — «Правдиво изложенное дело армии», которое было представлено Ферфаксу 18 октября. Почти через неделю за этим последовал подробный план конституционного и религиозного соглашения («Народного соглашения») как альтернативы «Основным предложениям». Ферфакс и Кромвель ответили пересылкой плана на собрание Совета армии в Патни, состоявшееся 28 октября. Последующие «дебаты в Патни» совершенно правильно заслужили славу как драматическое противостояние между теми, кто требовал сейсмического перетряхивания власти в Англии, и их консервативными оппонентами. Однако сначала велись различные споры, Кромвель защищал стратегию соглашения, которой он следовал с конца войны, и осуждал недавние нападки на нее левеллеров. Его главной целью в Патни было сохранить единство армии принятием согласительной программы, базирующейся на «Основных предложениях», и его речи изобиловали возвышенными словами. «Я не буду говорить о чем-либо кроме этого, так как я убежден в душе, что бог стремится объединить нас», — сказал он в начале дебатов 28 октября; и (на следующий день): «Позвольте нам совершать дела, но позвольте нам быть объединенными в наших делах»[87 - Abbott, vol. I, pp. 519, 530.]. То, что это являлось его основной целью в Патни, объясняет, почему первый день был посвящен дискуссии на тему, которая часто становилась точкой преткновения: все еще обязывают или уже не обязывают армию «обязательства» (манифесты), выпущенные после июня. Перед лицом левеллеров и агитаторской оппозиции Кромвель и Айртон последовательно доказывали, что «обязательства» могут быть нарушены. Вместо этого 28 октября они предложили организовать комитет для исследования предыдущих обязательств армии, чтобы точно установить, какие требования и обещания были выполнены. Комитет попросил сравнить их с предложениями, сделанными в «Соглашении», в надежде, что это позволит найти важную общую основу для армии и левеллеров. Время от времени в ходе дебатов Кромвель выступал в роли посредника, проявляя политический профессионализм, которого достиг со времени своего беспомощного поведения в первые месяцы Долгого парламента. Он старался проявить уступчивость, защищая себя и «вельмож» от нападок «завидующих и опасающихся», «что они были… склонны и привержены к определенным формам правления, ибо, на что бы мы ни претендовали, вам бесполезно разговаривать с нами… Вы увидите, что мы далеки от того, чтобы быть сильно привязанными к чему-либо; мы не согласимся с вами и в том, что фундаментальная, верховная власть принадлежит народу, зарождается в нем и выражается его представительством»[88 - Abbott, vol. I, pp. 527 — 8.]. Когда был поднят спорный вопрос о праве голоса, в отличие от непреклонного Айртона Кромвель заявил, что возможен случай расширенного голосования. «Вероятно, — сказал он 29 октября, — существует весьма значительная часть наследственных копигольдеров, которые должны иметь право голоса, и, возможно, довольно полно отражать мнения большинства людей»[89 - Abbott, vol. t, p. 533.]. Время от времени он унимал накалявшиеся страсти, отдавая спорные вопросы на рассмотрение комитетов и (28 октября) поддержав идею о прерывании дебатов молитвой. «Возможно, Бог, — говорил он, — объединит нас и поведет всех одним путем»[90 - Abbott, vol. I, p. 524.]. Однако этого не случилось. Наоборот, по мере продолжения дебатов разлад скорее увеличивался, чем ослаблялся. Когда 29 октября состоялось собрание комитета, которому было дано задание проанализировать обязательства армии, Кромвель и другие официальные лица «совершили большую ошибку в решении»[91 - J.S. Morrill, «The army revolt of 1647», in C.A. Tamse and A.C. Duke (cds), Britain and the Netherlands (1987), p. 72.], позволив представителям агитаторов отойти от повестки дня комитета для обсуждения первого пункта «Народного соглашения», относящегося к вопросу о праве голоса. Кроме того, на последующем собрании полного Совета армии 5 ноября (когда Кромвель, возможно, отсутствовал) радикальные представители приняли решение написать письмо в Палату Общин с отказом от обязательств армии продолжать переговоры с королем. Решение было опровергнуто через несколько дней, но к 8 ноября стало очевидно, что тактика Кромвеля в прояснении спорных вопросов провалилась, и он объявил, что дебаты Совета армии завершатся в недельный срок тремя отдельными встречами за пределами Лондона. Хотя сообщения об участии Кромвеля в продолжающихся дебатах были случайными, отрывочные записи говорят, что теперь он определенно выступал против расширения голосования (это приближается, как он считал, «очень сильно к анархии»)[92 - Abbott, vol. I, p. 549.] и дал ясно понять, что остается верен монархическому соглашению. Широко известная история о руководящей роли Кромвеля в подавлении мятежа армии в одну из трех встреч в Вэре, в Гертфордшире, недавно была поставлена под сомнение несмотря на отчеты различных современных источников, которые считают иначе[93 - M. A. Kishlansky «What happened at Ware?», Historical Journal, т. 25, 1982 отрицает, что Кромвель был там. Доказательство, представленное в Woolrych, Soldiers and Statesmen, стр. 281–284 убедило меня в том, что Кромвель присутствовал в Вэре.]. С уверенностью можно сказать, что он одобрял сделанное. Позже он говорил Эдмонду Ладлоу, что наказание мятежников в Вэре было «совершенно необходимо, чтобы сохранить все от впадения в беспорядок, который последовал бы из этого разногласия, если бы он не был вовремя предотвращен»[94 - Ludlow, Memoirs, vol. I, p. 246.]. Как и в других случаях, Кромвель без угрызений совести действовал безжалостно, когда единство армии находилось под угрозой. Разработал ли также Кромвель бегство короля из Хэмптон-Корт 11 ноября, что несомненно облегчило наведение военной дисциплины? Как и в других критических ситуациях в карьере Кромвеля, здесь нет оснований для четких выводов Он мог приложить руку к побегу короля, но это чрезвычайно невероятно, поскольку побег стал, по крайней мере, суровым препятствием для достижения соглашения между королем, парламентом и армией, над которым месяцами работали Кромвель и его союзники. После дебатов в Патни С начала 1640-х гг. политическая карьера Кромвеля была тесно связана с группой штатских членов парламента и пэров, особенно выдающиеся из них — Оливер Сент-Джон и виконт Сэйе и Селе. В 1648 году Кромвель прекратил общение со своими бывшими союзниками, так как он, в отличие от них, уступил «чистке» армии парламентом и затем одобрял осуждение и казнь короля и установление английской республики. Этот прорыв имел важное значение в карьере Кромвеля. Действительно, до 1648 года парламентское сопротивление его деятельности, направленной на обеспечение религиозной свободы и решение жалоб армии заставляло его сомневаться в том, что его две цели — достижение парламентских свобод и религиозной реформации могут быть согласованы. Например, во время «дебатов в Ридинге» в июле 1647 года он высказал дилемму — будет лучше добиться соглашения путем совета с «народом» или силой: «вопрос в том, что для народа хорошо, а не что угодно»[95 - Abbott, vol. I, p. 486.]. Но он сделал вывод, как было видно, что соглашение, заключенное парламентом, было самым главным. «Я не знаю, когда еще используют силу, кроме случаев, когда мы не можем получить что-то для пользы королевства без помощи силы. Силу приходилось применять только «при необходимости»[96 - Abbott, vol. I, pp. 483, 478.]. Однако, в конце 1648 года («этого памятного года») он согласился на использование силы против парламента. Как будет показано, он сделал это с большой неохотой: его разрыв с парламентом совсем не был постоянным, и он впоследствии потратил много своей политической энергии, стараясь вернуться на путь конституционной порядочности. Но то, что случилось в 1648 году, сделало эту задачу сложнее, чем когда-либо. Почему Кромвель (в отличие от его бывших союзников) стал использовать силу и неконституционные действия? Почему человек, который до сих пор поддерживал парламентское и монархическое соглашение, пренебрег правами и привилегиями парламента и казнил короля? Важной исходной точкой при ответе на этот вопрос является фраза, использованная Кромвелем в декларации от 26 декабря 1648 года, когда он объявил о поддержке судебного разбирательства над королем: «провидение и неизбежность, — сказал он, — привели их (его и его друзей, армейских офицеров) к этому»[97 - Abbott., vol. I, p. 719.]. В течение недели после завершения «дебатов в Патни» «неизбежность» — предписание политической реальности — не оставила Кромвелю и его союзникам другого выбора, кроме прекращения переговоров с королем. Когда эмиссар Карла, Беркли, приехал в Совет армии в Виндзор 28 ноября, ему был оказан холодный прием офицерами, которые не доверяли тому, что мог сделать король после бегства из Хэмптон-Корт на остров Уайт. Это недоверие подтвердилось, когда в декабре Карл отверг «Четыре билля» — пакет парламентских предложений — минимальных условий для дальнейших переговоров, посланных ему до его бегства. Еще сильнее репутацию Карла подорвало то, что в декабре он объединился с консервативной фракцией в Шотландии, руководимой герцогом Гамильтоном, издав «Обязательство», обещающее установление шотландского пресвитерианства в Англии за три года в ответ на вооруженную поддержку шотландцев в деле восстановления его власти. И еще большее опасение вызвало то, что это совпадало с движением в Кенте, направленным против армии, которое позже повторилось подобными вспышками в южной Англии и южном Уэльсе и известно как «вторая гражданская война». В результате в конце 1647 года Кромвель и другие армейские офицеры начали серию встреч с ведущими парламентариями, планируя парламентскую кампанию, в результате 3 января 1648 года было утверждено «Решение о прекращении сношений с королем», объявляющее, что Палата Общин «больше не будет предъявлять прошений и просьб королю». Кромвель произнес пылкую речь в поддержку решения, угрожая членам парламента, которые колебались голосовать «за»: «я считаю, ни одна партия в королевстве не пролила за вас кровь и не перенесла никаких мучений для того, чтобы нуждаться в ваших решениях, только честная партия может принять курс, продиктованный ей природой»[98 - D. Undcrdown, «The parliamentary diary of John Boys 1647 — 48», Bulletin of the Institute of Historical Research, 39, 1966, p. 156.]. Отчеты роялистов дали дополнительную картину воинственности Кромвеля: когда он говорил, как сообщалось в них, «жук-светляк сверкал в его клюве, он начинал плеваться огнем», и подчеркивалось, что он завершал свою речь, положив руки на свой меч. Для Дензила Холлиса, лидера политических пресвитериан, «Решение» стало водоразделом: «Катастрофа этой трагедии, последний и самый ужасный акт» до казни короля[99 - Memoirs of Denzil Holies in F. Mascrcs (cd), Select Tracts Relating to the Civil Wars in England (1815), p. 303.]. Но Холлис был неправ. В течение нескольких недель многие из тех, кто поддержал «Решение о прекращении сношений с королем», начали нарушать его, и даже союзники Кромвеля, политические индепенденты, возобновили пробные переговоры с королем на острове Уайт. Возможно, Кромвель, как и все, почувствовал, что несмотря на действия Карла в декабре, до сих пор можно было отвратить его от союза с шотландцами для начала предполагаемого вторжения их в Англию. Все же нет доказательства слухам, распространенным в апреле роялистами, о том, что Кромвель посетил короля на острове Уайт[100 - J. Adamson. «Oliver Cromwell and the Long Parliament» in Morril, стр. 78 не разделяет моих сомнений о недостоверности этих отчетов.]. Не в первый и не в последний раз Кромвель успешно заметал свои следы. В первые месяцы 1648 года некоторые записанные его утверждения так же озадачивают историков, как они, должны быть, приводили в замешательство современников. Эдмонд Ладлоу записал данные собрания в доме Кромвеля на Кинг-Стрит, в Вестминстере в начале года, когда некоторые республиканцы, включая Ладлоу, подняли вопрос о возможности республиканского соглашения, и на котором Кромвель и его «вельможи» «оставались в тени и не высказали своего мнения ни о монархической, ни об аристократической, ни о демократической форме правления, утверждая, что любая из них может быть хороша для них или для нас, согласно тому, как укажет Провидение». Когда Ладлоу начал настаивать на дальнейшем высказывании мнений, Кромвель «взял подушку и кинул ее мне (Ладлоу) в голову, а затем сбежал по ступенькам». На следующий день Ладлоу встретил Кромвеля в Палате Общин и снова нажал на него по вопросу о республике, но получил ответ, являющийся шедевром двусмысленности: «он был убежден в желательности того, что было предложено, — сказал Кромвель, — но не в осуществимости этого»[101 - Ludlow, Memoirs, vol. I, pp. 184 — 86.]. Так же, как и это неясное отношение, озадачивает тот факт, что даже неизвестно, где находился Кромвель в критические первые месяцы 1648 года. Самый зияющий пробел в наших знаниях о нем в то время — это его местонахождение 28 апреля 1648 года. Нет определенных доказательств, что он был даже в Палате Общин в тот день, когда проголосовали, официально нарушив «Решение о прекращении сношений с королем», в пользу предложения не «изменять основных принципов управления в королевстве королем, Палатой Лордов и Палатой Общин», не говоря уже о том, что он мог голосовать за это, как сделали политические индепенденты, например, Генри Вэйн-младший и Вильям Пьерпонт. Также неизвестно, присутствовал ли он в тот день на собрании в Совете армии в Виндзоре, которое офицеры провели в молитве, в поисках божьего руководства. До этого момента можно с уверенностью сказать относительно Кромвеля то, что он открыто не связал себя (как его союзники, политические индепенденты) ни с отменой «Решения о прекращении сношений с королем», ни с использованием силы против парламента и короля. К использованию силы против парламента и к цареубийству его привели испытания во время второй гражданской войны, которые он истолковал как знаки того, что провидение избрало его и армию для этой цели. Это не было внезапным одномоментным преображением, но в период его отсутствия в Лондоне, с конца апреля до его возвращения в Лондон 6 декабря 1648 года, он постепенно начал видеть события совсем в другом свете, в отличие от тех, кто не принимал участия в войне, включая его союзников, политических инденпендентов, поддерживавших переговоры с королем в Ньюпорте на острове Уайт. В отличие от них, «провидение», как и «неизбежность», вели Кромвеля к революции. Некоторым образом действие, оказанное второй гражданской войной на Кромвеля, было очень похоже на действие первой войны. Как и в 1645 году, Кромвель нашел в жизни со своими военными товарищами освежающий уход от трудных политических дилемм, с которыми он столкнулся в Вестминстере. После отъезда из Виндзора в конце апреля 1648 года для подавления восстания в южном Уэльсе ему больше не приходилось осторожно взвешивать свои слова, как он делал это в опасном политическом мире в Вестминстере. Теперь он мог произносить дерзкие динамичные речи, вновь подтверждая свое братство с приятелями солдатами, основанное на общих испытаниях в первую войну. 8 мая, обращаясь ко всем своим полкам в Глаустере, он напомнил солдатам, что «он часто рисковал своей жизнью с ними и они с ним, против общего врага королевства… (он) хотел, чтобы они вооружились такой же решимостью, как и прежде… и что, со своей стороны, он будет жить и умрет с ними»[102 - Abbott, vol. I, p. 606.]. В письме к капитану народного ополчения в Глаустершире на следующий день он настаивал на поддержке «парламентского дела»[103 - Abbott, vol. I, p. 607.]; и это, и другие письма того времени полны такой же решительной настоятельности, какую можно увидеть в письмах от 1643 года, когда «Восточная ассоциация» встала перед лицом угрозы быть разоренной армией графа Ньюкасла. После интриг прошлых нескольких месяцев Кромвелю нравилось быть человеком действия еще раз, вновь имея дело с практическими вопросами. Он убедился, что его армия была снабжена артиллерийскими зарядами нужного калибра: «нам необходим калибр 14 / дюйма», — писал он комитету в Кармартене 9 июня[104 - Abbott., vol. I, p. 611.]. После того, как сопротивление в южном Уэльсе закончилось капитуляцией лидеров повстанцев Лафарна и Пойера в Пембруке 11 июля, он повернул на север, чтобы встретить наступающую шотландскую армию, остановившись в Нортгемптоне и Ковентри, чтобы пополнить запасы обмундирования для своих войск. Как и в первую гражданскую войну, военная репутация Кромвеля очень возросла. Его быстрое продвижение на север для встречи с генерал-майором Джоном Ламбертом, командующим английской армией на севере, и его победа над шотландской армией при Престоне 17 августа недавно были определены как «военное искусство высшего класса»[105 - A. Woolrych, «Cromwell as a soldier» in Morrill, Cromwell p. 110.]. Кроме того, как и в начале 40-х годов, эта и другие победы, которые помогли привести к завершению второй гражданской войны, принесли еще один прилив уверенности в том, что с ним был бог. Как и после Марстон-Мора и Нейзби, после Престона его письма в приподнятом тоне прославляют «невыразимую милость» Бога, принесшего победу «своей великой рукой»[106 - Abbott, vol. I, pp. 633, 638.]. В одном главном отношении вторая гражданская война, однако, оказала на Кромвеля действие, не оказанное первой. Как раз перед тем как уехать в южный Уэльс, он посетил второй день молитвенного собрания Совета армии в Виндзоре 29 апреля, и сообщалось, что там он убеждал своих братьев офицеров «тщательно рассматривать наши действия как воинов и, особенно, как христиан, чтобы, если в них найдется какая-то несправедливость, по возможности ее обнаружить и устранить как причину ужасных упреков в наш адрес из-за беззаконий»[107 - Abbott, vol. I, pp. 598 — 9.]. Во время второй гражданской войны Кромвель убедился, что главная причина «таких ужасных упреков» — в снисходительности, оказанной «инициаторам и авторам» возобновления войны. Он считал, что вторая гражданская война была «более громадной изменой, чем любая, совершенная ранее, так как прежняя ссора… состояла в решении вопроса, кто из англичан должен править; эта же может подчинить нас иностранцам»[108 - Abbott, vol. I, p. 691.]. Кромвель пугал шотландских союзников Карла I, выступавших против англичан несмотря на то, что «Бог свидетельствует против вторжения вашей армии в это королевство»; в то же время шотландцы, которые сопротивлялись заключению договора и которые помогли установить власть в Шотландии после победы при Престоне, заслужили его похвалу как «христиане и люди чести»[109 - Abbott, vol. I, p. 661.]. Но главным образом его гнев был направлен против тех англичан, которые противостояли армии в 1648 году. «Вина тех, кто проявил себя в летнем деле, определенно удваивается по сравнению с виной тех, кто участвовал в первом, так как это повторение преступления, что и засвидетельствовал Бог, содействуя нашей победе во второй войне»[110 - Abbott, vol. I, p. 691.]. После поражения повстанцев Велша он требовал отомстить на их лидерах Лафарне и Пойере: их «беззаконие», сказал он, «удваивается, так как они так много согрешили против светлого и против многих свидетельств Божественного присутствия, способствующего процветанию праведного дела, в управлении которым они участвовали»[111 - Abbott, vol. I, p. 621.]. Они (как, например, полковник Хамфри Мэтьюс) были парламентариями во время первой войны, и, поскольку на Мэтьюса только наложен штраф за преступление в сентябре, Кромвеля изумляло, «…это отсутствие благоговения перед Богом (таким великим и таким справедливым)»[112 - Abbott, vol. I, p. 692.]. Кромвель был не единственным в армии, кто призывал божественное возмездие на врагов. После поражения повстанцев Эссекса и Кента при осаде Колчестера в августе Ферфакс казнил двух руководителей восстания после скорого военного суда. А 18 ноября Айртон убедил Совет армии в Св. Олбенсе принять «Ремонстрацию», требовавшую «чистки» парламента и казни короля. Одним из аргументов было признание поражения короля во второй гражданской войне божьим знаком, указывающим на то, что Карл Стюарт «главный и величайший виновник всех бед», должен предстать перед судом[113 - J.P. Kenyon, (cd.), The Stuart Constitution: Documents And Commentary (Cambridge University Press, 2nd cd., 1986), p. 288.]. Однако вторая гражданская война явилась для Кромвеля драматическим потрясением, и он еще не был готов идти так далеко. Как и в начале восстания в 1647 году, так и теперь, в кульминационный период восстания в конце 1648 года, Кромвель не был главным участником. До конца ноября он оставался на севере в Понтфректе, где до сих пор не сдавался противник. Его ноябрьские письма так же озадачивающе двусмысленны, как и любые другие, написанные им. В них угадывается, что проблема применения силы против парламента очень занимала его: 6 ноября он напомнил своему другу Робину Хеммонду, что этому был недавний прецедент в Шотландии, где «меньшая часть парламента объявила в законном порядке большую часть мятежной, и лишила парламент юридической силы, и созвала новый, и сделала это силой… Подумайте над примером и над его следствием»[114 - Abbott, vol. I, p. 678.]. Через несколько дней он присутствовал на встрече представителей северных полков в Йорке, которые разработали петиции в поддержку полков Ферфакса и Айртона на юге. Кромвель послал эти петиции Ферфаксу, говоря об его офицерах, что у них «очень сильное рвение, чтобы беспристрастно судить оскорбителей, и должен признать, я от всего сердца во всем согласен с ними… это дела, которые Бог вкладывает в наши сердца»[115 - Abbot, vol. I, p. 690.]. Но когда Ферфакс приказал ему приехать на юг 28 ноября (возможно, приказ он получил через два дня, это было за шесть дней до его приезда в Лондон), он прибыл только после того, как Айртон изгнал из парламента около сотни его членов, предполагаемых противников армии. Было ли промедление Кромвеля его данью революционным методам, преемником которых стал его зять, обязано ли оно политической хитрости или находился он до сих пор в неподдельной нерешительности и (как сказал он) «в выжидательной позиции, желая увидеть, куда поведет нас Бог?»[116 - Abbott, vol. I, p. 698.]. Было бы глупо игнорировать его способность действовать с большой политической хитростью; у него уже не было политической наивности, как до 1642 года, которую он, однако, до сих пор иногда изображал. Возможно даже, что его промедление в приезде на юг в то время, по крайней мере частично, было мотивировано надеждой на то, что (если он не был слишком связан с радикальной частью армии) он еще сможет работать с союзниками — политическими индепендентами для достижения согласия Карла на какое-нибудь решение (возможно, одно из них — с герцогом Глостером, вторым сыном Карла, в качестве короля). После приезда Кромвеля в Лондон он редко посещал собрания Совета армии, где Айртон выступал с вопросом о казни короля. Вместо этого, хотя Кромвель жил в Уайтхолле и «спал в одной из роскошных кроватей короля», он часто встречался с юристами Балстродом Уайтлоком и Томасом Уддрингтоном для «обсуждения и совещания, как лучше урегулировать дела в королевстве» соглашением с королем при посредничестве графа Денбига[117 - B. Whitclockе (ed.), Memorials of the English Affairs (Oxford University Press, 4 vols, 1853), vol. II, p. 477.]. Эти переговоры прервались 26 декабря 1648 года, когда Уайтлок поспешно покинул Лондой, чтобы спасти свой дом в Хенли, в Оксфордшире. Только в этот период Кромвель наконец присоединился к революционным делам Айртона и с энтузиазмом занялся вопросом казни короля. Многие действия Кромвеля в течение следующих нескольких недель, которые были свидетелями суда и казни короля, отмены монархии и Палаты Лордов, установления Английской республики, проявляются через искаженные доказательства свидетелей в судебных разбирательствах об измене в 1660 году, которые отчаянно пытались перенести свою вину за все случившееся на Кромвеля. Следовательно, необходимо подчеркнуть, что Кромвель был не единственным руководителем английской революции, а находился в небольшой группе людей, которые вместе творили ее. Однако недавние отчеты, возможно, точно отражают его стремительную и решительную поддержку революции, когда он отбросил нерешительность предыдущих недель. «Я говорю вам (писал в 1660 году Олджернон Сидней, докладывая о реакции Кромвеля на возражения против казни короля) — мы отрежем его (короля) голову вместе с короной»[118 - Abbott, vol. I, p. 736.]. К этому решительному шагу Кромвеля привела «неизбежность». Теперь для всех стало очевидно, что невозможно было достигнуть соглашения с королем, который не намеревался заключать его. Принятие жестоких мер ускорило также его убеждение, что Карл I был не просто военным преступником, который привел страну к возобновлению гражданской войны, а был грешником, смерти которого требовал Бог. Когда Томас Брук напечатал проповедь, которую он передал в Палату Общин 27 декабря 1648 года, он внес в нее текст из Ветхого Завета (Книга чисел, (35, 33): «Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить, ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровию пролившего ее»[119 - R. Jeffs (ed.), The English Revolution: East Sermons to Parliament, vol. 32, 1648—49 (Cornmarkct Press, 1971), p. 81.]. Кромвель разделял это чувство. В январе 1650 года он написал своему старому другу, политическому индепенденту лорду Вартону, защищая сделанное им в предыдущий год: «Не обижайся на способ: возможно, не оставалось другого выхода». Чтобы подчеркнуть суть, он ссылался особенно на историю из Книги чисел — случай с Финеесом, который выполнил скорое правосудие, проткнув копьем животы блудодействующей пары, спасши, таким образом, Израиль от божьего гнева, проявившегося вспышкой чумы. Казнь Карла Стюарта очень похожа на тот случай, доказывал Кромвель, и Бог одобряет это: «Бог принял это рвение, (когда) причине необходимы были присяжные»[120 - Abbott, vol. II, pp. 189 — 90.]. Как в 30-е годы религиозная восторженность политизировала Кромвеля, так она привела его и к казни короля в 1649 году. Глава 4 КРОМВЕЛЬ И «ОХВОСТЬЕ» (1649–1653) Среди многих факторов, делающих Кромвеля столь интересной фигурой, лежит и то, что его стремления приняли два расходящиеся направления, характерные для Англии 40-х годов: радикальное — желание меньшинства провести церковную реформацию, и консервативное — стремление большинства политизированного народа к возвращению традиционных форм управления монархами, которые правили бы совместно со знатными подданными и созывали регулярные парламенты. Во время второй гражданской войны Кромвель столкнулся с фактом невозможности согласовать эти два стремления. Если бы парламентское дело одержало победу в 1648 году, то был бы заключен договор с королем в Ньюпорте на острове Уайт, который бы вернул ему власть с наложенными на нее минимальными ограничениями, и ростки религиозной свободы были бы заглушены реставрацией нетерпимой, автократической государственной церкви. Травматичным, или «памятным», для Кромвеля годом сделало 1648 год то, что ему пришлось выбирать между двумя «делами», за которые он боролся с 1640 года, и он неохотно пожертвовал парламентским делом в пользу религиозного. Одним из результатов этого выбора было то, что с тех пор согласовывать два дела стало труднее, чем когда-либо. Религиозное дело все больше отождествлялось с армией, которая самовольно очистила парламент и казнила короля, а к ряду оскорбленных парламентариев теперь добавилась грозная группа политических индепендентов, порвавших связи с Кромвелем. Тем не менее, сразу же после казни короля, Кромвель, перед тем как отправиться с армией защищать новорожденную республику от ее врагов в Ирландии и Шотландии, предпринял попытку примирить парламентские фракции со случившимся, так как его стремление к конституционной порядочности вновь утвердилось. Однако его обязательство провести религиозную реформацию оставалось в силе. Действительно, во время кампаний в Ирландии и Шотландии Кромвель прояснил для себя, что именно он хотел вызвать с помощью религиозной реформации в Англии, и он вернулся с поля боя, после поражения королевской армии в Ворчестере в сентябре 1651 года, с большей решимостью выполнить ее, чем когда-либо. Его разочарование в том, что он и его армия не смогли убедить «охвостье» парламента сотрудничать в течение следующих двух лет, было очень велико и заставило его снова применить силу. В апреле 1653 года он насильно распустил «охвостье» парламента, объясняя (как он делал и в 1648–1649 гг.), что им управляли «неизбежность и провидение»[121 - Abbott, vol. II, p. 7.]. До Ворчестера По иронии, одна из причин, объясняющих, почему «охвостье» парламента не выполнило радикальную роль наследника Английской революции 1648–1649 гг., чего ожидали Кромвель, его товарищи по армии и религиозным убеждениям, состоит в том, что он сразу же после казни короля сумел убедить людей с консервативными взглядами поддержать новый режим. Ключом к разгадке многих его действий в первые месяцы после революции, до того как он поехал в Ирландию в августе, может служить его обращение к офицерам армии от 23 марта 1649 года, где он изображает себя как «…бедного человека, который хочет увидеть работу Бога для нашего процветания; я думаю, что большая опасность лежит в разногласии между нами, чем в чем-либо исходящем от наших врагов… (но) если мы не отступим от Бога, не разъединимся из-за этого отступления, не наступит разлад между нами, я уверен, выполняя наши обязанности и служа Господу Богу, мы увидим, что Он будет как медная стена вокруг нас до тех пор, пока мы не завершим работу, которая у Него для нас есть»[122 - Abbott, vol. II, p. 38.]. Кажется, что без всякого душевного разлада в начале 1649 года он сделал главную попытку убедить тех парламентариев, которых привело в ужас использование силы, принять как должное случившееся в декабре 1648 и в январе 1649 года. В день после казни короля Джон Оуэн (разделявший религиозные воззрения Кромвеля), которого назначат армейским капелланом в экспедиционное войско в Ирландию в июле, настоял на том, чтобы Палата Общин убедила «ослабевших в трудные времена оправиться, даже тех, которые всегда отличались и назывались лордами, от их недавнего ужасного возвращения к грешному благодушию по отношению к врагам Бога и народа». Вскоре после этого Оуэн произнес проповедь, зовущую к примирению между пресвитерианами и индепендентами, хотя и оговорился: если Кромвель не поощрит его в таком воззвании, он, конечно, согласится с ним. 12 апреля Кромвель выступил в Палате Общин с просьбой, чтобы членам парламента, все еще исключенным из него после «Прайдовой чистки», было разрешено вернуться на их места, и о возможном устройстве пресвитерианской церкви»[123 - B. Worden, The Rump Parliament 1649 — 53 (Cambridge University Press, 1974), pp. 68, 191.]. Кромвель также предпринял особую попытку заново наладить связи с его длительными союзниками, политическими индепендентами. Он смог убедить Балстроуда Уайтлока и Генри Вэйна-младшего вернуться в Палату Общин в течение ближайших недель. Его неудачная попытка предотвратить упразднение Палаты Лордов, объявленное в Палате Общин 6 февраля, возможно, была сделана, чтобы успокоить его аристократических экс-союз-ников. Палата Общин была «безумной, когда принимала эти решения, чтобы настроить пэров против себя в тот момент, когда ей больше всего необходимо стремиться к тесному союзу с пэрами», — сказал Кромвель, вторя сказанному им Лилберну в сентябре 1647 года, когда он и его аристократические союзники с трудом старались достигнуть соглашения по «Основным предложениям[124 - State Papers Collected by Edward Earl of Clarendon (2 vols, Clarendon Press, 1773), Appendix, p. li.]. Кромвель также содействовал назначению в новый Государственный Совет некоторых его друзей, например, сэра Вильяма Мэшема, сэра Вильяма Армина и сэра Джильберта Пикеринга, которые были против «Прайдовой чистки» и казни короля. Когда 22 из 41 членов, назначенных в новый Совет, отказались дать присягу, особо одобряя казнь и чистку, Кромвель 22 февраля в Палате Общин предложил принять компромиссную версию присяги, удалив оскорбительные слова. По версии Кромвеля, членам Совета требовалось только дать клятву в приверженности «настоящему парламенту в деле поддержки и защиты общественной свободы нации, как теперь объявлялось этим парламентом… и в поддержке и защите их решений, касающихся управления народом на будущее в форме республики»[125 - Это были слова «Я одобряю последние законы Палаты Общин Англии, принятые в парламенте, устанавливающие высокий суд справедливости, осуждающий и приговаривающий Карла Стюарта, последнего короля Англии», по предложению, выдвинутому Генри Айртоном и Генри Мартеном, что нанесло самое большое оскорбление и было отклонено. См.: S. Barber, «The Engagement for the Counci of state and the establisgment of the Commonwealth government» Historical Research, 63, 1990.]. Через два дня Уайтлок ужинал с Кромвелем, который был очень весел и казался чрезвычайно довольным, вероятно, способом, которым он смог очистить путь для возвращения некоторых изгнанных членов парламента и для утверждения Государственного Совета. С попыткой Кромвеля обеспечить консервативную поддержку новому режиму согласовывалась трудная линия, взятая им в то время, направленная против Лилберна и левеллеров, которых в течение предыдущих недель уговаривали представители армии и парламента на дискуссии в Уайтхолле, пытаясь обеспечить нейтральность левеллеров в критический период, когда армия занимала Лондон[126 - С. P. Гардинер считал, что эти дебаты в Уайтхолле состоялись по предложению Кромвеля. History of the Great Civil War (reprint cdn, Windrush Press, 1987, 4 vols), voliv, p. 238.]. Однако это был только временный союз, и к февралю Лилберн окончательно разочаровался в новом режиме. В феврале и марте он опубликовал в двух частях «Новые цепи Англии» — ошеломляющий обвинительный акт режиму, за которые он был арестован и предстал перед Государственным Советом. Заявление Лилберна о том, что он слышал слова Кромвеля, сказанные им приятелям, членам Совета, после того, как Лилберна взяли из комнаты, происходит, конечно, из сомнительного источника, но звучит правдиво: «Я говорю вам, сэр, по-другому вы не сможете справиться с этими людьми, кроме как сломить их, или они сломят вас, — сказал якобы Кромвель. — Я снова говорю вам, вам необходимо сломить их»[127 - Abbott, vol. II, pp. 41—2.]. Эту «железную руку» Кромвеля можно также заметить в способе, с помощью которого он восстановил дисциплину в армии, когда весной вспыхнули мятежи в Лондоне, Бэнбери и Солсбери. В мае он проехался перед полками армии в Гайд-парке и в Андовере (Гэмпшир), обещая, как в Сафрон-Уолдене два года назад, «парламентскую большую заботу и боль за армию» и призывал их «объединиться и с единодушным настроением следовать за ним для подавления мятежников в армии, которые теперь называются левеллерами»[128 - Abbott, vol. II, pp. 67 — 8.]. Затем Кромвель и Ферфакс во время ускоренного ночного передвижения из Гэмпшира в Оксфордшир догнали мятежников из Солсбери в Берфорде, где 14 мая был расстрелян один из зачинщиков. Целью Кромвеля было обеспечить консервативную поддержку для новой республики, и его усилия поставить под контроль «буйных людей» в армии и за ее пределами были разработаны, частично, чтобы осуществить это. Как и руководители других режимов в прошлом и в менее отдаленные времена, Кромвель также видел в кампаниях против внешних угроз средство достижения популярности в стране. Перспектива быть «подчиненными королевству Шотландии и королевству Ирландии, за восстановление короля», считал он, должна испугать даже тех, кто выступал в пользу договора с королем. «Это разбудит всех англичан, — сказал он в марте 1649 года, — которые, вероятно, довольно готовы к тому, что он (Карл II) придет по соглашению, но не к тому, что он придет из Ирландии или Шотландии»[129 - Abbott, vol. II, p. 39.]. До его отъезда в Ирландию консерватизм Кромвеля был гораздо очевиднее, чем его готовность продолжать реформацию; создавалась даже видимость того, что, останься он в Вестминстере, он, возможно, был бы соблазнен «охвостьем», переметнулся к консерваторам и отказался от надежд на реформацию. Главное значение его последней военной кампании между августом 1649 года и сентябрем 1651 года в Ирландии и Шотландии, состоит в том, что это отвело его от искушений и снова подчинило радикальным требованиям армии и Бога. 15 марта Кромвеля назначили командующим ирландской экспедиции. Он в течение двух недель перед принятием должности колебался и откладывал отправление в Ирландию с экспедиционным войском до августа, пока не уверился, что его армия хорошо снабжена. Эта задержка не была вызвана какими-либо сомнениями в необходимости борьбы с ирландцами. «Если ничего не будет сделано, — сказал он в марте, — наши интересы не только будут вырваны там с корнем, но в очень короткий срок чужие войска окажутся в Англии и приведут нас здесь к беде. Я скорее подчинюсь роялистским интересам, чем интересам шотландцев, так как думаю, что из всего — это самое опасное. Если они смогут продолжить, они сделают это, самые плохие люди на земле; их известная на весь мир грубость может быть свойственна только папистам»[130 - Abbott, vol. II, p. 38.]. Как будет видно, на деле отношение Кромвеля к шотландским противникам Английской республики было гораздо менее враждебным, и борьба с ними тревожила его совесть. У него не было таких проблем, когда он уехал в Ирландию. Кромвель сформировал для себя образ ирландца, как и многие английские протестанты 40-х годов, и его мнение об ирландском восстании в 1641 году как о резне католиками невинных протестантов не изменилось. В марте 1647 года он предложил 1000 фунтов стерлингов, предоставленные ему парламентом, для поддержки войны против Ирландии, и его письма и речи до конца жизни отражали убежденность, что во многих бедах виноваты ирландцы-католики, превратившие мирную и процветающую страну в «кровоточащую нацию»[131 - Abbott, vol. II, p. 107.]. Большинство его откровенных высказываний об ирландцах было опубликовано в Декларации ирландскому католическому духовенству в январе 1650 года: «Вы без всяких причин подвергли Англию самой неслыханной и самой варварской резне (не взирая на пол и возраст), которая когда-либо случалась на этой земле. И во времена, когда Ирландия находилась в полном мире… Вы — часть Антихриста, царство которого, как ясно сказано в Священном писании, должно лежать в крови… и вскоре все вы должны будете пить кровь; даже остатки в чаше гнева и ярости Бога будут влиты в вас»[132 - Abbott, vol. II, pp. 198, 199.]. Неудивительно, что способы ведения Кромвелем войны в шотландской и ирландской кампаниях существенно разнились. Жестокое отношение его войск в Ирландии было одинаково к солдатам и к мирным жителям — за которое он лично был ответствен во время первого боя в этой войне, осады Дрогеды (3-10 сентября 1649 г.), и которое он санкционировал при осаде Вексфорда (2-10 октября 1649). Оно не было удивительным в контексте жестокостей и насилий, творимых европейскими армиями в Тридцатилетней войне или другими командующими в Ирландии. Но никогда до этого Кромвель не инициировал и не одобрял резни, как ту, которую совершили его войска в Дрогеде и Вексфорде. Только в Вексфорде было убито по крайней мере 2000 человек, включая мирных жителей. Как было сказано выше, Кромвель определил лидеров оппозиции армии в Англии и Уэльсе в 1648 году как военных преступников, но в Ирландии он, казалось, считал всех противниками английской республики (включая мирных жителей и ирландских союзников — английских протестантов, а также ирландских солдат-католиков), вовлеченными в преступления. Комендант Дрогеды сэр Артур Эстон был англичанином (Эстон был роялистским комендантом Ридинга в Оксфорде во время первой гражданской войны), и большинство солдат гарнизона были англичанами, но в их смерти и в смерти жителей города Кромвель увидел «справедливый приговор Бога тем варварским негодяям, которые обагрили свои руки в таком огромном количестве невинной крови»[133 - Abbott, vol. II, p. 127.]. Резня и грабеж, совершенные его войсками после захвата Вексфорда, имели место, как он считал (хотя он и не приказывал этого), потому что «Бог не хотел, чтобы так случилось, но по неожиданному провидению, в Его справедливом правосудии, на них пал надлежащий приговор, в силу которого они стали жертвами солдат, и их кровь была ответом на жестокости, которые они проявили по отношению ко многим бедным протестантам»[134 - ]. Месть не являлась единственным мотивом Кромвеля для жестокости, с которой он примирялся в Вексфорде и Дрогеде, но он был определяющим, чего нельзя сказать после его отъезда в Шотландию в июне 1650 года. Однако существует и сходство между поведением Кромвеля в Ирландии и Шотландии. В обеих странах он одержал важные победы, обезопасив новорожденную республику от внешних угроз, и вышел из войн, подняв свою военную репутацию выше, чем когда-либо. Результат, сказавшийся на Кромвеле-политике, был равно драматичным. Приобретенный им образ военного спасителя республики дал ему большую возможность влиять на дела в Англии, чем когда-либо ранее, и его победы придали ему уверенности для проведения реформации в Англии, вопреки консервативным инстинктам, которые оживились вслед за казнью короля, то есть намерению следовать по пути конституционной умеренности и согласия. После захвата Дрогеды и Вексфорда войска Кромвеля не имели успеха. Оправдание «злобы» в Дрогеде, данное Кромвелем, использовалось при бомбардировке Хиросимы в 1945 году и после состояло в том, что «это направлено на то, чтобы предотвратить пролитие крови в будущем», внушая ужас другим гарнизонам и принуждая их сдаваться без боя[135 - Abbott, vol. II, p. 127.]. Это случалось не всегда. По мере того, как армия Кромвеля продвигалась из Дублина на юг после захвата Дрогеды и Вексфорда, гарнизоны в Данкэнноне и Уотерфорде успешно выдерживали бой в ноябре и декабре. Его армия была опустошена дизентерией: «каждую ночь около десяти человек заболевают», — писал он 19 декабря и сам тоже «беспокоился о своем здоровье»[136 - Abbott, vol. II, p. 176.]. Позже, весной, 27 апреля 1650 года, он потерял около 2000 солдат при попытке взять Клоунмел на юго-востоке Ирландии. Айртон назвал эго бедствие самым тяжелым «из всех когда-либо переносимых нами как в Англии, так и здесь»[137 - Quoted in P.J Corish, «The Cromwellian conquest, 1649 — 53» in T.W. Moody, F.X. Martin and F.J. Byrne, (eds) A New History of Ireland, ii, Earley Modern Ireland 1534–1691 (Clarendon Press, 1976), p. 347.]. Несмотря на эти препятствия и потери, когда Кромвель уехал из Ирландии в мае 1650 года, он уже подавил остатки ирландского сопротивления. Однако это случилось не только благодаря его усилиям. Например, победа полковника Майкла Джойса в Рэзмайнесе 2 августа 1649 года до прибытия Кромвеля в Ирландию, заставила роялистского командующего в Ирландии Джеймса Батлера, графа Ормонда, отказаться от открытых боевых действий и перейти к партизанской войне, оставив лишь гарнизоны в городах, которые только и сопротивлялись Кромвелю. Подчиненные Кромвеля также внесли значительный вклад в достижение победы, особенно Роберт Бойль, лорд Брогхил, младший сын графа Корка, чьи англо-ирландские предки-протестанты подготовили почву для того, чтобы многие протестантские роялисты на юго-западе Ирландии помогли делу Кромвеля зимой 1649—50 гг. Кроме того, пагубные разногласия между противниками Кромвеля в Ирландии тоже способствовали их поражению. Тем не менее, именно Кромвель получил, когда вернулся в Англию, лавры героя на церемониях в Хаунслоу-Хит и в Гайд-Парке 1 июня 1650 года и официальную благодарность от Палаты Общин 4 июня. «Теперь ирландцам стыдно, — писал Марвел в поэтическом восхвалении, — Увидеть себя покоренными за один год, Так много может сделать человек, Который и действует, и знает. Они могут подтвердить наши лучшие похвалы о нем, И несмотря на поражение признать, Какой он хороший, какой справедливый, И достоин высшего доверия; И, однако, он правит не слишком жестоко, А действует в рамках закона. Он тот властитель, Которому будут охотно подчиняться»[138 - Andrew Marvell, An Horation Ode Upon CromwelVs Return from Ireland.]. Ирландский опыт Кромвеля не ограничился увеличением легенд о нем как непобедимом полководце и спасителе республики. Увиденное оказало большое влияние на его политическое развитие. Он вернулся из Ирландии более, чем когда-либо сознающим, как надо обустроить церковные дела в Англии. Он считал, что «вся структура управления» в Ирландии разрушилась и что «Ирландия была чистым листом бумаги» — страной, в которой можно произвести религиозное преобразование общества, как оно ему виделось. Здесь также была возможность исправить законы, чтобы осуществлять «правосудие среди этих бедных людей честно, не разорительно и исключительно для их пользы» и добиться социальной справедливости — защитить простых людей от «тирании и угнетения их лендлордами, сильными мира сего, и содействовать их праведной жизни»[139 - Abbott vol. II pp. 187, 273.]. Но главной заботой Кромвеля, как можно было увидеть из его обхождения с ними, были не ирландцы. С чисто английским высокомерием он объявил ирландскому духовенству в январе 1650 года, что он прибыл в Ирландию «(промыслом божьим), чтобы поддержать и сохранить блеск и славу английских свобод в стране, где мы имеем несомненное право сделать это»[140 - Abbott, vol. II, p. 325.]. Реформацию Ирландии Кромвель видел как «хороший пример даже для самой Англии», и, когда он вернулся в Англию, он с восторгом рассказывал Эдмонду Ладлоу о «своем намерении приложить все возможные усилия для совершения реформации духовенства и права» в Англии по типу проведенной в Ирландии[141 - Abbott, vol. II, p. 273.] и пообещал Лилборну «впредь все свои силы и интересы, которые у него только были, положить на то, чтобы Англия наслаждалась настоящими плодами всех обещаний и заявлений армии»[142 - Abbott, vol. II, p. 277.]. Пребывание Кромвеля в Шотландии в 1650–1651 гг. укрепило его радикальные взгляды. Главное отличие этих двух кампаний, где это касается Кромвеля, в его отношении к ирландцам и шотландцам. Он не сомневался в необходимости войны с шотландцами. В течение нескольких месяцев Палата Общин убеждала его вернуться из Ирландии для подготовки к встрече угрозы с Севера, которая стала реальной в апреле 1650 года, когда Карл Стюарт пришел к соглашению с шотландскими властями. В июне Карл прибыл в Шотландию, дав клятву верности Ковенанту, что угрожало вторжением шотландцев в Англию и началом третьей гражданской войны. Кромвель понимал: гораздо лучше вести войну «внутри другой страны, (чем в) нашей собственной»[143 - Abbott, vol. II, p. 270.] и, когда Ферфакс отказался возглавить войско для превентивного удара по Шотландии, Кромвель 20 июня принял этот пост с Джоном Ламбертом и Карлом Флитвудом в качестве помощников. Все же существует небольшое основание для сомнений в его повторном заявлении, что «мы хотим и стремимся избежать крови» в Шотландии[144 - Abbott, vol. II, p. 325.]. Во время первой гражданской войны он был вынужден бороться с религиозной нетерпимостью шотландцев, по признавал, что существовало «единство духа» религиозного протестанства у англичан и шотландцев. Во время второй гражданской войны он пресек вторжение шотландцев, но допускал, что некоторые шотландцы были против этого вторжения и являлись «христианами и людьми чести». Что удержало Кромвеля от карательной акции, подобной той, какую он предпринял в Дрогеде и Вексфорде, так это то, что у власти в Шотландии находились именно эти люди. Однако он приложил много усилий для пропаганды победной кампании, сулящей разгром шотландцев на поле боя. Поток широко растиражированных заявлений и писем мог дать надежду на уход шотландцев из вооруженной оппозиции, поскольку они разделяли с англичанами общее протестантское наследство. «Мы принимаем и готовы принять столько, сколько будет угодно Богу. Разве мы ваши враги, если не идем вашим путем? Что из того, что наша религия облечена в ту или иную форму?» — взывала Декларация армии из Ньюкасла в июле 1650 года словами, не многим отличными от слов декларации, посланной ирландскому духовенству шесть месяцев назад[145 - Abbott, vol. II, p. 285.]. «Я умоляю вас из сострадания к Христу, подумайте: возможно, вы ошибаетесь» — с претензией на монопольное владение религиозной истиной взывал Кромвель к Шотландской Генеральной Ассамблее 3 августа 1650 года[146 - Abbott, vol. II, p. 303.]. После того, как его армия пересекла границу Шотландии, он продолжал верить, что шотландцы были «людьми, чтущими имя Бога, хотя и обманутыми и — с этой точки зрения — предложили ли мы достаточно любви таким людям?»[147 - Abbott, vol. II, p. 325.]. Даже после его громкой победы в Данбаре он продолжал кампанию завоевания сердец и умов шотландцев, используя теперь их поражение как доказательство божьего упрека, направленного им. «Последний полученный вами удар является следствием богохульных решений и управления», — сказал он коменданту Эдинбурга 12 сентября. «В душе мы, во имя Иисуса Христа, страстно желаем религиозной реформации в Шотландии»[148 - Abbott, vol. II, p. 339.]. Он также принял участие в очных дебатах с шотландским пресвитерианскими богословами в Глазго и Эдинбурге. «Нас снова и снова отвергали, — писал он Айртону в сентябре, — однако мы все равно уверяли их, что любим их, как себя». Он продолжал надеяться, что пропагандистская кампания будет иметь успех[149 - Abbott, vol. II, p. 327.]. Возможно, это помогает объяснить, почему военная деятельность Кромвеля в Шотландии иногда была (как писал С. Р. Гардинер) «прерывающейся и нерешительной»[150 - S.R Gardiner, History of the Commonwealth and Protectorate (reprint edn, Windrulu Press, 1988 — 9, 4 vols), vol. I, p. 280.], что часто использовал шотландский командующий Дэвид Лесли. Обычно это опровергается ссылкой на несомненно ошеломляющую победу Кромвеля в Данбаре 3 сентября, когда его противники под руководством Лесли числено превосходили его силы в два раза, и накануне сражения Кромвель так боялся поражения, что даже подумывал отвести свои войска от Данбара морем. Однако, он опрокинул эти ожидания своего сокрушительного поражения, неожиданно взяв инициативу и проведя атаку на шотландцев рано утром 3 сентября; было убито (по его собственной оценке) 3000 шотландских солдат и взято в плен 10000. Данбар (как будет видно) оказал решающий эффект на политическую карьеру Кромвеля; однако он был не столь важным для победы Англии над Шотландией. В течение нескольких месяцев после Данбара главные военные планы Кромвеля (снова сразиться с войсками Лесли) сорвались. Подчиненный- Кромвеля Джон Ламберт имел гораздо более последовательный успех и в двух случаях спас дело Англии после ошибок Кромвеля: 2 ноября 1650 года за неудачной попыткой Кромвеля навязать бой западным ковенантам в Гамильтоне последовала победа там Ламберта через два дня, что передало западный Лаулэндс в руки англичан, и в июле 1651 года, после того как Кромвель не смог принудить к сражению шотландскую армию, Ламберт это сделал под Инверкейтингом в Файве, уничтожив 2000 и взяв в плен около 1500 человек. Как и в Ирландии, завоевание Кромвелем Шотландии во многом было обязано действиям его подчиненных и разногласиям среди противников. Совсем не ясно, планировал ли Кромвель после Инверкейтинга стратегию, которая заставила армию Лесли двинуться на юг в Англию[151 - См. письма Кромвеля к спикеру Палаты Общин, оправдывающие его тактику, которая может «тревожить умы некоторых людей», 4 августа 1651 года. Abbott, vol. II, p. 444.]. Он, конечно, чувствовал неизбежность нападок в Палате Общин из-за совершенных им тактических ошибок. Но стратегия, если это было так, сработала. Его угрожающее движение на юг за Лесли и соединение с Джоном Ламбертом и Томасом Харисоном принесли решающую победу над Карлом II и шотландцами у Ворчестера 3 сентября 1651 года. Можно спорить по поводу того, является ли военная репутация Кромвеля полностью заслуженной; однако не существует какой-либо информации о драматических воздействиях, оказанных на него военными победами. Они были источником оптимизма, так как он не сомневался, что победы были одержаны с божьей помощью, дававшей ему огромные преимущества. После победы в Данбаре «Оливер был движим божественным побуждением. Он так много смеялся, как будто был пьяным, и его глаза искрились воодушевлением», — сказал один свидетель[152 - Записано Джоном Обри, который сказал об этом так: «Один, кого я знаю и кто присутствовал» в Данбаре. Abbott, vol. II, p. 319.]. «Данбар, — ликовал Кромвель, — был признаком одной из самых замечательных милостей божьих, оказанной Англии и ее народу… это невыразимая доброта Господа»[153 - Abbott, vol. II, p. 324.]. Его вера в провидение возродилась. «Моя слабая вера была поддержана», — писал он в одном из редких сохранившихся писем своей жене после Данбара[154 - Abbott, vol. II, p. 329.]. Сражение при Ворчестере произошло, как и в Данбаре, в его «счастливый день» 3 сентября, и это было «очень великой милостью, которую мог оказать только Он»[155 - Abbott, vol. II, p. 461.]. Однако военные победы были также источником и великого динамизма Кромвеля, как и его оптимизма. Он считал необходимым оплатить Богу его благодеяния. «Как мы должны вести себя после таких милостей?» — спрашивал он преподобного Джона Коттона в Бостоне, в Новой Англии[156 - Abbott, vol. II, p. 483.]. После Данбара он дал свой самый точный ответ на этот вопрос: «Мы, служащие вам, просим вас не приписывать это нам, а только Богу», — писал он спикеру Палаты Общин 4 сентября 1650 года. «Мы, Его народ, все больше молимся за вас… Отрекаемся от себя, но принадлежим вашей власти, и одобряем вас в обуздании гордости и наглости, так как это нарушает спокойствие Англии, под каким бы правдоподобным предлогом это не было; облегчите угнетенных, услышьте стоны бедных заключенных в Англии, пожалуйста, исправьте злоупотребления всех видов; и если будет хоть один богатый за счет множества бедных, это не будет республикой»[157 - Abbott, vol. II, p. 325.]. После своей последней победы в Ворчестере 3 сентября 1651 года Кромвель вернулся в Вестминстер с решением нажать на «охвостье» с тем, чтобы оно стало средством для такой реформации. После Ворчестера Ссылаясь в последующие годы на свое возвращение в Вестминстер в сентябре 1651 года, Кромвель обычно подчеркивал огромные ожидания реформации, имевшиеся у него тогда, и его глубокое чувство разочарования тем, каким образом были разбиты эти надежды. «После того, как Бог не только осуществил дела в Ирландии и вручил Шотландию, но и так великолепно явил себя своим людям в Ворчестере… у парламента была возможность дать людям урожай всего их труда, крови и сокровищ и установить должную свободу в гражданских и в духовных делах… и было больно видеть, какой вред благополучию и благонадежности страны наносит отсутствие прогресса в этом отношении»[158 - Abbott, vol. II, p. 5.]. Кромвель не подчеркнул, что в течение долгого времени после Ворчестера он был не только активным защитником религиозной реформации. Как и в 1647 году одной из его главных целей было сделать религиозную реформацию чистыми средствами, приемлемыми для парламентских групп. Однако как бы то ни было, теперь его задача была еще труднее, чем в 1647 году. Не только из-за того, что «Прайдова чистка» не оказала значительного влияния на непреодолимый консервативный политический и социальный характер Долгого парламента (частично, благодаря деятельности Кромвеля в 1648–1649 гг.), но и потому, что очень возросла с 1647 года его ненависть к армии. По мнению многих членов парламента, армия выступала как самостоятельная сила против законной власти, а также обеспечила цареубийство. Реформистские предложения Кромвеля вследствие этого страдали от их ассоциирования с ненавистной армией. Несмотря на его отсутствие в Вестминстере в течение такого продолжительного периода сомнительно, что Кромвель не был хорошо осведомлен о существовавшем там враждебном климате по отношению к армии и реформе. Во время своей военной кампании он получал регулярные отчеты от корреспондентов о медленном прогрессе «охвостья» в деле реформы. Даже штатские республиканцы в «охвостье», например, Генри Мартен и Томас Челонер, разделяли враждебное отношение к армии и направляли силы на коммерческие и внешние дела. Они «не будут страдать ради того, чтобы сделать вещи, которые так просты, что могут совершиться сами», — писал Генри Вэйн-младший Кромвелю в августе 1651 года[159 - Quoted in Worden, Rump, p. 261.], а другие корреспонденты жаловались, что несмотря на утверждение «Акта терпимости» 27 сентября 1650 года, который отменял законы, заставлявшие посещать государственную церковь, в «охвостье» поставили особое ударение на репрессивные меры, например, «Закон о богохульстве» (апрель 1650 год) и «Закон о супружеской неверности» (май 1650 год), которые отразили параноидный страх «охвостья» перед веротерпимостью и выразились обвинением религиозных «сектантов» в чрезмерной религиозной и сексуальной распущенности. Закон «О супружеской неверности» заходил так далеко, что даже предписывал смертельное наказание за такое преступление. После Данбара единственной реформаторской мерой в области права, которая была принята, являлся акт, вводивший судопроизводство по соответствующему английскому закону; это подтверждало жалобы Кромвеля Лилберну в июне 1650 года о том, что «сыновья Зеруйя все еще слишком сильны для нас, и мы не можем упоминать о реформации права, но они сейчас выкрикивают, что мы намереваемся уничтожить собственность»[160 - Abbott, vol. II, p. 273.]. Замечательным свидетельством силы обязательства Кромвеля работать в рамках существующей конституции является то, что он восемнадцать месяцев после Ворчестера провел, сражаясь против сыновей Зеруйя и пытаясь восстановить обширный политический союз в Вестминстере, который привлек бы достаточную поддержку для продвижения реформистских мер, что удовлетворит ожидания его и его армии. Конечно, это было именно то, что он попытался сделать в 1647 году с помощью программы реформы, базирующейся на «Основных предложениях», и работая с союзниками, политическими индепендентами. Драматические события «того памятного» 1648 года расстроили эту попытку, но не удивительно, что когда Кромвель вернулся в Вестминстер в конце 1651 года, он постарался реформировать политический союз, который являлся ключом к его политической карьере в течение предыдущих десяти лет. Существует множество указаний на то, что хотя многих из его старых друзей пугала роль Кромвеля в революционных событиях в декабре 1648 и январе 1649 года и они отказались принять участие в управлении республикой, он до сих пор поддерживал с ними связь. Он переписывался с ними, будучи в Ирландии и Шотландии, и, например, 23 августа 1651 года по пути в Ворчестер остановился в доме Вильяма Пьерпонта в Раффорд Абей около Менсфилда. Через четыре дня в ходе своего дерзкого броска на юг он нашел время обратиться к одному из самых могущественных его бывших союзников Лорду Вартону (вместе с Ричардом Нортоном, Томасом Вастроу и Робертом Хэмондом) с просьбой «соединиться с Его народом, в Его работе, и проявить вашу готовность и желание служить Господу Богу против Его врагов и врагов Его народов… Я советую вам всем во имя любви — покажите свою готовность к Его деяниям»[161 - Abbott, vol. II, p. 453.]. Отказ Вартона, Сэйе и Селе или любого другого пэра — политического индепендента в ответ на просьбы Кромвеля и нежелание публично соединиться с республикой были главным препятствием для него после сражения при Ворчестере. Многие из его политических сторонников, такие как сэр Джилберт Пикеринг, Натаниел Рич, Джон Кэрью, Фрэнсис Ален, Ричард Солвей, Чарльз Флитвуд и сэр Вильям Мэшем, теперь не имели большого политического веса по сравнению с Вар-тоном и Сэйе и Селе. Однако многие из них перешли в «среднюю группу» (кружки политических индепендентов в 40-х годах). По крайней мере двое других, Ричард Нортон и Томас Вестроу, которые отсутствовали в парламенте с 1648 года, вернулись на свои места в Палате Общин осенью 1651 г. Кроме того, двое политических индепендентов — Генри Вэйи-младший и Оливер Сент-Джон поддерживали тесную связь с Кромвелем, когда он вернулся в Лондон. Возможно, в то время влияние Сент-Джона на Кромвеля было особенно велико. Он был членом парламентского комитета, который проводил переговоры с победоносным Кромвелем в Эйлсбари в Букингемшире во время его путешествия из Ворчестера в Лондон. Балстроуд Уайтлок, который тоже там находился, заметил, что «главный судья Сент-Джон (говорил) больше, чем все остальные»[162 - Abbott, vol. II, p. 471.]. Он также присутствовал на другой встрече в декабре 1651 года в Лондоне в доме Вильяма Лентхола, спикера Палаты Общин, на которой Кромвель проявил свою близость к взглядам Сент-Джона, сказав, что «управление этим народом без чего-либо от монархической власти будет очень трудно установить таким образом, чтобы не затронуть основ нашего Права и Свобод народа». Кромвель обратился к собранию, на котором присутствовали офицеры армии (Веллей, Флитвуд, Дезборо и Харрисон) и члены парламента (включая Уайтлока и Томаса Уидрингтона), а также Сент-Джон, так как «он считал необходимым прийти к согласию народа». Когда его товарищи, армейские офицеры, выступали за республиканское решение, другие были против, выставляя аргументы за возвращение монархии, что, возможно, было предложено Уидрингтоном, и отражая план, зависший в воздухе в декабре 1648 года, связанный с младшим сыном Карла I герцогом Глостером, который был «слишком молод, чтобы напасть на нас или заразиться принципами наших врагов». Ответ Кромвеля на это предложение показывает, что его цели до сих пор были такими же, как и в 1647 году в период «Основных предложений»: «Я думаю, если это возможно сделать с обеспечением безопасности и сохранности наших прав как англичан и как христиан, это соглашение с элементами монархической власти в нем будет очень эффективным»[163 - Abbott, vol. II, pp. 505 — 7.]. В течение следующих пятнадцати месяцев он прилагал все возможные усилия для сохранения лояльности к режиму, как, например, во время переговоров об «Основных предложениях», защищая терпимость к роялистам. Кроме того, он также старался обеспечить «права» англичан и христиан: свободу совести для многих протестантов, реформу права и — последнее, но отнюдь не по значению — регулярный созыв парламента с представительством, основанным на перераспределении парламентских мест. Каждая из этих целей была расстроена консервативным сопротивлением парламентского «охвостья». Действительно, в «охвостье» 24 февраля 1652 года был принят акт «Всеобщего прощения и забвения», увеличивавший угрозу законному судопроизводству над сторонниками короля, и его преамбула отразила собственную цель Кромвеля в том, что «вся злоба и злая воля, причиненные последними раздорами, могут быть похоронены в вечном Забвении… и предыдущие Волнения и Беды прекратятся в довольно тихом и удобном мире»[164 - С.Н. Firth and R.S. Rait (eds), Acts and Ordinances of the Interregnum 1642 — 60 (2 vols, 1911), vol. II, p. 566.]. Но это намерение было испорчено большими ожиданиями относительно всеобщего прощения, «такими большими», — писал Дэвид Андердаун — что заголовок акта их уже не отражал»[165 - D. Undcrdown, Royalist Conspiracy in England 1649 — 60 (Yale University Press, 1960), p. 58.]. Во время его утверждения в Палате Общин Кромвель часто вмешивался, чтобы реализовать его заботы об отдельных роялистах, как он это делал в случаях с Карлом Кавендишем и графом Норвичем и его сыном лордом Горингом. Попытки Кромвеля обуздать месть, которую он поощрял в 1648 году, иногда были удачными. В июле 1651 года его друг Роберт Хеммонд убедил его сохранить прощение во имя христианской любви пресвитерианскому духовенству, которое было обвинено в монархическом заговоре. Хеммонд писал, что это будет «средством для объединения сердец всех добрых людей, лучшие чувства которых направлены к Богу»[166 - Original Letters, p. 75.]. Кромвель не смог спасти свою старую любовь от наказания, но он многое сделал для обеспечения отмены в 1651 году приговора его сообщникам. Однако в это же время он смог предотвратить казнь графа Дерби за оборону острова Мэн от республиканского военного флота и за поддержку Карла II до сражения при Ворчестере и во время него. Мстительные члены парламента республики, такие как сэр Артур Хазелриг, громко ратовали за смерть Дерби; это же сделала и газета «Меркуриус политикус», которая быстро стала официальным оратором республиканского правительства: «обвинение в кровопролитии не может быть отменено людьми, и страх перед этим не угоден правосудию Бога и Парламента»[167 - Mercurius Politicus, 9—16 October 1651, p. 1140.]. Кроме того, «охвостье» перешло к принятию трех актов о продаже (в июле 1651, августе и ноябре 1652 года), которые включили 780 роялистов, чье имущество следовало конфисковать с последующей распродажей. Еще более раздражающим для Кромвеля был бесплодный документ «охвостья» о религиозной терпимости, праве и парламентской реформе. Все более прояснялось, что было мало толку в обещаниях многих членов парламента принять меры по каждому из этих вопросов. Казалось, они были более увлечены принятием законов, запрещающих отход от государственной церкви, чем продвижением религиозной свободы, и их чрезмерная религиозная нетерпимость была давно замечена. Комиссия под руководством Мэтью Хейла выработала ряд предложений по реформе права, но знаменательно то, что ни одно из них не было принято. Кроме того, хотя Кромвелю и Сент-Джону удалось в первые дни после Ворчестера заставить «охвостье» сделать кое-какие шаги к собственному роспуску и назначению новых выборов, следуя принципу перераспределения мест, предложенному в «Основных предложениях», оно постоянно уклонялось от трудного вопроса о точной дате своего роспуска и замещения новым парламентом. 20 апреля 1653 года Кромвель насильственно завершил деятельность парламентского «охвостья». После произнесения яростной речи, в которой он в лицо назвал членов парламента, среди всего прочего, «развратниками», «пьяницами» и «продажными неправедными людьми, нарушителями закона божьего», он приказал небольшому подразделению стрелков «убрать эту безделушку» — церемониальный жезл спикера и очистить помещение от членов парламента[168 - Abbott, vol. II, p. 642.]. Почему Кромвель действовал так воинственно? Отчасти можно объяснить это тем, что к тому моменту Кромвель был человеком, терпение которого находилось на грани взрыва из-за постоянного глухого противодействия его длительным политическим усилиям проводить реформу хоть и медленно, но несомненно, парламентскими средствами. В течение зимних месяцев 1652 — 53 гг. отчет «охвостья» о реформах был особенно бессодержателен, и, возможно, разочарование Кромвеля этим парламентом возросло настолько, что он засомневался в способности любого парламента проводить реформы, если на его членов не будут наложены определенные ограничения. Конечно, во время встречи с Сент-Джоном и ведущими членами парламента 19 апреля 1653 года был рассмотрен план роспуска «охвостья» с последующим назначением Совета из сорока членов парламента и офицеров армии, которые будут осуществлять верховную власть, пока в неопределенном будущем не соберется новый парламент. Кроме того, сегодня достоверно известно, что «Билль о новых представителях», рассмотренный «охвостьем», пока его работа не была пресечена Кромвелем на следующий день, предусматривал не постоянство «охвостья» у власти, как долго считали, а новые выборы осенью с новыми представителями, но проверенными уходящим парламентом. Если бы Кромвель знал об этом, его недоверие к парламенту, враждебному армии и реформе, было бы больше, чем часто представлялось. Однако, вероятно, только эти практические политические расчеты привели Кромвеля к действию 20 апреля 1653 года, противоположному его преданности конституционной порядочности и к роспуску парламентского «охвостья» силой. Еще с тех пор как он вернулся в Лондон после сражения при Ворчестере, Кромвель испытывал воздействие множества прошений и писем от тех в армии и вне ее, кто стремился напомнить ему не только о реформистских намерениях, которые он выражал после Данбара и Ворчестера, но также то, что он обязался перед Богом выполнить это. «Великие дела Бог сделал для вас в войне, — сказал Вильям Эрбери Кромвелю в январе 1652 года, — и люди ожидают от вас добрых дел в мире; разбить угнетателей, освободить угнетенных от их бремени, освободить заключенных от их оков, и выручить нищие семьи хлебом… беднейшие из народа ждут у ваших ворот… что там абстрактный нищий в Израиле»[169 - Original Letters, pp. 188 — 9.]. Другие тоже не замедлили указать на последствия, если Кромвель нарушит обязательство. «Вспомни удел и приговор Езекии, — писал Айртон Кромвелю из Ирландии в 1651 году[170 - Quoted in B. Worden, «Oliver Cromwell and the sin of Achan» in D. Beales and G. Best (eds), History, Society and the Churches (Cambridge University Press, 1985), p. 134.], ссылаясь на историю из Ветхого Завета о правителе Израиля, которому Бог помог разбить Сеннахирима, но чья последующая гордость направила на него гнев Бога. «Только когда он унизил себя», бог отвратил свой гнев от Езекии и его людей. По мере того, как все более очевидным становилось, что обещания «охвостья» о принятии реформ были пустыми, Кромвель и армия приходили все больше к толкованию этого как знаков преображения божьего благословения в божий гнев. В ноябре 1652 года, как было сказано, подавленный Кромвель вслух пожелал знать, обращаясь к Балстроду Уайтлоку: «А что, если человек возьмет на себя обязательство быть королем?», — фраза, которая часто цитируется. Возможно, в то время более важным было еще кое-что, сказанное Кромвелем Уайтлоку по этому же поводу: «Существует мало надежд на то, что ими (членами парламентского «охвостья») будет достигнуто соглашение, на самом деле этого не будет… Мы все забыли о Боге, и Бог забыл о нас и поставил нас перед беспорядком»[171 - Abbott, vol. II, p. 589.]. Как и в апреле 1648 года, в январе 1653 года Совет армии и Кромвель проводили молитвенные собрания в поисках божьего руководства и источника решения их проблем. На одном их этих молитвенных собраний офицеры сделали вывод, что они терпят неудачи, так как не выполняют работу Бога: «Наши сердца заботятся о мирских вещах и насущных делах, — писали они в циркуляре, посланном полкам во всей Великобритании, — больше, чем о делах Иисуса Христа и его народа». В течение месяца с начала марта 1653 года Кромвель отсутствовал в Палате Общин и в Совете государства, занимаясь самоанализом в предшествии динамической акции, предпринятой им 20 апреля, возможно, пытаясь увидеть, в чем именно заключается божья воля. И хотя это исходит из такого враждебного источника как «Флагеллум» Хита, существует доля правды в сообщении о том, что сказал Кромвель, придя в Палату Общин 20 апреля: «Когда я пришел сюда, я не думал, что сделаю это (разгон «охвостья»), по постижение настроения Бога так сильно повлияло на меня, что я совсем не буду считаться с телами и кровью»[172 - Abbott, vol. II, p. 644.]. Это не вся история: Кромвель был умелым, хитрым политиком, который знал, что вскоре ему придется стать на сторону армии или рисковать потерей своего влияния в ней. К тому же, вероятно, 20 апреля Кромвель не действовал спокойно и расчетливо, а был руководим чувством вины и желанием вновь обрести божье благословение. В этой связи декларация армии от 22 апреля 1653 г. о том, что «мы были движимы неизбежностью и провидением в том, что мы сделали», является подходящим комментарием к тому, что произошло за два дня до этого[173 - Abbott, vol. III, p. 7.]. Глава 5 КРОМВЕЛЬ И РЕЛИГИОЗНАЯ РЕФОРМАЦИЯ (1653–1654) Ирония по поводу того, что Кромвель использовал войска против Долгого парламента 20 апреля 1653 года, всего через 11 лет после того, как он рисковал жизнью и имуществом за дело парламента, не была упущена современниками. «Если бы г-н Пим был жив, — сообщала по секрету Дороти Осборн своему любовнику Вильяму Темплу через три дня, — интересно, что бы он подумал об этом, и является ли это таким же нарушением привилегии парламента, как требования пяти членов»[174 - G.C. Moore Smith (cd.), The Letters of Dorothy Osborne to William Temple (Oxford, 1928), p. 39.]. Как и в конце 1648 года, сейчас Кромвель тоже начал действовать быстро, когда убедился, что дело религиозной реформации в опасности, и исходит она от парламентских врагов армии. Любой закон для нового представителя, предложенный «охвостьем», сказал он в июле 1653 года, «отдаст свободы нации в руки тех, кто никогда за них не боролся»[175 - Abbott, vol. II, p. 60.]. Если бы «охвостье» не было распущено в 1653 году, «это дело, которое так торжественно благословил Господь и о котором он свидетельствовал, ослабло бы в их руках и, постепенно, полностью бы разрушилось, и жизни, свободы и утешения Его людей оказались бы в их руках»[176 - Abbott, vol. II, p. 6.]. Коротко говоря, в апреле 1653 года (как и в конце 1648 года) Кромвель снова пользовался указаниями провидения и неизбежности в своей стремительной, динамичной и авторитарной акции. Как свидетельствуют доклады о его встрече 19 апреля с членами парламента и офицерами армии, мысль об установлении в некотором роде промежуточного государства до первого заседания избранного парламента уже созревала в его голове. Но в высшей степени невероятно, что у него была четкая идея о том, что делать дальше после разгона «охвостья». Бербонский парламент Кромвель более четко представлял, чего он не хотел делать. В течение лихорадочных недель после роспуска «охвостья», он яростно отрицал, что действовал с целью установить постоянную военную диктатуру Кромвеля. «Если вы скажете, что свобода людей задушена такими средствами (роспуск «охвостья»), — заявляло напечатанное письмо, написанное «джентльменам из сельской местности» и датированное 3 мая, — я снова должен сказать вам, что это только приостановка, «это меч, взятый из рук безумного человека, пока он не придет в чувства»[177 - Quoted in A. Woolrych, Commonwealth to Protectorate (Oxford University Press, 1982, paperback edn, 1986), p. 110. Woolrych suggests that that author may be John Hill, a journalist employed by Cromwell.]. Конечно, и это, и заявления Кромвеля, обращенные к его первому парламенту протектората в сентябре 1654 года, о том, что его главной целью было «оставить власть, находящуюся в моих руках», должны рассматриваться с большой долей скептицизма[178 - Abbott, vol. III, p. 454.]. Некоторое доверие вызывает тот факт, что, казалось, Кромвель направил свою политическую энергию сразу же после роспуска на поиск путей распределения власти. Даже Эдмонд Ладлоу, хотя теперь, как и многие другие штатские члены «охвостья» — люди «республики», испуганный обнаженной неконституционной военной властью, показанной Кромвелем в апреле 1653 года, допускал, что вскоре после роспуска Кромвель послал за Оливером Сент-Джоном, чтобы помочь «разработать определенную форму правления, которая должна была вытянуть власть из его рук»[179 - Ludlow, Memoirs, vol. I, pp. 357 — 8.]. Другое отрывочное доказательство также говорит, что Кромвель в это время вместе с некоторыми бывшими членами «охвостья» (такими как Уолтер Стрикленд, Ричард Солвей, Джон Керью, сэр Джилберт Пикеринг и Энтони Стэпли) и офицерами армии (особенно с Джоном Ламбертом и Томасом Харрисоном) принимал участие в дебатах, но не о том, следует или не следует передавать власть от армии, а о природе органа, которому следует передать власть. Ламберт утверждал, что армии следует избрать совет из 12 человек для временного правления, чтобы заполнить вакуум, созданный роспуском «охвостья», тогда как Харрисон отразил волнение ожидания апокалипсического тысячелетнего счастливого царства, ощущаемое некоторыми в это время в связи с возможностями, открытыми роспуском. Он вещал, что собрание из приблизительно семидесяти верующих должно быть избрано индепендентскими церквями, имея в качестве прецедента иудейский синедрион, и эта группа должна управлять страной до того дня, но не дольше, как ощущал Харрисон и его друзья их «Пятого монархиста», пока царь Иисус не возвратится на землю. Когда 30 апреля Кромвель и совет офицеров объявили, что власть будет передана Государственному Совету, состоящему из десяти человек, до того, как образуется британская «верховная власть» из назначенных людей с «одобренной верностью и честностью» из Англии, Уэльса, Шотландии и Ирландии, Ламберт отошел от политики на несколько следующих месяцев, толкуя это как персональное поражение и триумф идеологического ожидания наступления тысячелетнего царствования Христа, по Харрисону. Но он и последующие комментаторы, которые сделали такие же поспешные выводы, были неправы. Влияние Харрисона на Кромвеля явно преувеличено не только потому, что, как будет видно, он и Кромвель в корне расходились во мнениях о Голландской войне, но, в основном, из-за того, что Кромвель никогда не разделял идеологического ожидания тысячелетнего царствования Христа, «Пятого монархиста» Харрисона. Как и другие воинственные протестанты, Кромвель разделял интерес Харрисона в том, что управление страной должно находиться в руках верующих людей, а также всеобщую пуританскую веру в то, что сказано в пророчествах Ветхого завета о том, что однажды в результате завершения продолжительной борьбы с антихристом установится тысячелетнее «царство Христа», когда царь Иисус вернется править на землю. Теперь совершенно ясно, что этих идей придерживались многие английские протестанты в то время. Однако активистов «Пятого монархиста» оставило в стороне то, что они подчеркивали близость Второго пришествия Христа на землю, а предшествующее этому правление «святых» планировали организовать на основах, чуждых как древней конституции страны, которая будет узурпирована правлением элиты по принципам иудейского синедриона, так и английскому «основному праву», которое будет заменено мозаичным кодексом. Даже с высоты этой внезапной фазы динамизма и желания радикальных политических действий Кромвель не утерял связи с политической реальностью. Он понимал, что об избранном парламенте теперь не могло быть и речи, так как он, несомненно, будет так же враждебно относиться к армии и к реформам, как «охвостье», но он был за созыв избранных парламентов в будущем. Хотя он и не готов был предсказать, «как скоро Бог приспособит людей к такому положению вещей», однако он сказал назначенному собранию, когда оно собралось в июле 1653 года: «Никто не может желать этого (избранного парламента) сильнее, чем я»[180 - Abbott, vol. II, p. 64.], — мнение, повторенное в декларации назначенного собрания вскоре после их встречи, о том, что «нашими потомками… мы предполагаем, все еще будут управлять последующие парламенты». То, что инициатива Кромвеля в созыве назначенного собрания отчасти принадлежала Харрисону, также предполагает, что собранные церкви и радикальные секты имели небольшое право голоса при выборах. Около 144 человек с «одобренной верностью и честностью» были наконец избраны для заседания в новом собрании, но из них известны только 15 человек, отрекомендованных собранными церквями. В течение мая их назначения очень крепко держались в руках Кромвеля и высших офицеров армии. Социальный статус и благосостояние избранных, в основном, были ниже, чем тех, кого избирали в обычные парламенты семнадцатого века, но подавляющее большинство их были дворянами; некоторые служили в предыдущих парламентах и многие обучались в университете и в обществе адвокатов и были мировыми судьями. По иронии продавец кож из Лондона Прейз-Год Бербонс, от которого собрание получило свое современное прозвище «Бербоиский парламент», не был его типичным членом. Однако не сказано, что Кромвель остался безучастным к чувству оптимистического ожидания, которое было отражено в письмах, полученных им в то время от индепендентских собраний, распространившихся по всей стране, как, например, из Герифордшира, где, с одной стороны, его отождествляли со «средством для перевода нации от угнетения к свободе из рук испорченных людей и святым» и, с другой стороны, самих себя как тех, кто «живет, чтобы увидеть дни, которые страстно желали увидеть наши отцы, и собрать урожай их надежд»[181 - Original Letters, p. 92.]. Эти настроения были похожи на те, которые в это время выразил Кромвель: он надеялся (согласно декларации армии от 22 апреля), что назначенное собрание принесет «плоды справедливой и праведной реформации, о которой так долго молились и которую так долго желали… для подкрепления всех тех сердец, которые задыхались от всего происходящего»[182 - Abbott, vol. III, p. 7.]. Но самым драматичным и полным примером ожидания Кромвелем тысячелетнего царствования Христа является его удивительная пространная речь при открытии Бербонского парламента 4 июля 1653 года, которую он произнес со слезами (временами), скатывающимися по его щекам, и в восторженном стиле, возрождающем старые методы евангелического проповедника. Он сказал им, что они являлись наследниками божьего благословения. Следовательно, «власть переходит к вам по неизбежности, путями божьего провидения». Он продолжал: «Я признаю, что никогда не ожидал увидеть такого дня, как этот — возможно, также и вы, когда Иисус Христос должен быть признан, как сейчас, в этот день и в Его деяниях… Я говорю, вы собраны по высшему призыву. И мы должны осторожно говорить или думать, так как это может оказаться входной дверью к делам, обещанным нам Богом, которые были предсказаны, которые Он вложил в сердца Его людей, чтобы их ожидали и на них надеялись… Действительно, я думаю, что-то есть у двери, мы на пороге»[183 - Abbott, vol. III, pp. 63-4.]. Недавние исследования показали, что Бербонский парламент не был полной неудачей, как его часто изображают. Некоторые из его членов были непрактичными, мечтательными религиозными фанатиками, и их собрания проводились с практичной эффективностью; в отличие от «охвостья», они собирались шесть дней в неделю с восьми утра и принимали множество умеренных, деловых бесспорных решений по широкому кругу признанных проблем современного управления, церкви и права. Много времени они проводили, обсуждая способы рационализации системы государственных доходов, включая отмену ненавистных акцизных сборов, введенных Джоном Пимом в 1643 году как средство для победы в гражданской войне. Обсуждались предложения заменить церковные десятины как источник жалованья духовенству. Кроме того, они установили организацию, заменяющую церковные приходы, для регистрации рождаемости, браков и смертей и для утверждения завещаний. Гражданские браки, регистрируемые мировыми судьями, были легализованы. В дополнение ко всему этому обсуждались многие умеренные разумные меры правовой реформы, включая закон, относящийся к должникам, и способы придания закону вида, понятного для мирянина. Бербонский парламент принял законы в помощь кредиторам и бедным заключенным и для регулирования условий, в которых содержались идиоты и сумасшедшие. Собрание также продолжило дебаты, начатые парламентом «охвостья», по поводу заключения официального союза Англии и Шотландии. Почему же тогда Кромвель так быстро разочаровался в Бербонском парламенте, что позже он оглядывался на этот эксперимент как на «историю моей собственной слабости и безрассудства?»[184 - Abbott, vol. IV, p. 489.]. Хотя это никоим образом не было главным делом, Кромвель пришел к коренному несогласию со многими членами Бербонского парламента, которые разделяли энтузиазм «охвостья» по поводу войны с голландцами, начатую в 1652 году как способ уничтожения главных торговых, соперников Англии. Другие, как, например, Харрисон и члены «Пятого монархиста», также видели в войне, несмотря на протестантизм голландцев, необходимый шаг по направлению к окончательному общемировому свержению католического Антихриста. Буря, которая погубила 2000 моряков из Голландии и разрушила много голландских судов 2 ноября 1652 года, рассматривалась некоторыми радикальными религиозными группами в Англии как знак того, что «те, кто так страстно желал мира с этой страной, способны увидеть ошибку в делах Господа, но он готов отдать эту землю в их руки, если они продолжат доброе дело искоренения вавилонской блудницы и идолопоклонства»[185 - Quoted in Woolrych, Commonwealth to Protectorate, p. 324.]. Кромвель не согласился, и хотя точно неизвестно, когда он решил окончить войну, летом и осенью 1653 года он принимал более активное участие в переговорах с голландцами, чем это делали представителя Бербонского парламента и Совета. Никогда Кромвель не заходил так далеко, как некоторые из Совета, кто предложил форму союза между двумя протестантскими державами, но он выступал в пользу коалиции вслед за договором о прекращении войны. Его известная беседа с некоторыми руководителями голландской переговорной группы, с которыми он, очевидно, случайно встретился во время прогулки по парку Св. Джеймса 14 июля, отражает его желания, которые были далеки от шовинизма многих в Бербонском парламенте: «Интерес этого народа, а также наш собственный, — как, по утверждению голландских послов, сказал им Кромвель, — заключается в благополучии торговли и навигации… Мир достаточно широк для нас обоих»[186 - Abbott, vol. III, p. 73.]. Однако существовали две еще более важные причины, из-за которых Кромвель встревожился деятельностью Бербонского парламента, чем разногласия по поводу Голландской войны. Хотя многие в Бербонском парламенте не были революционерами низкого происхождения, намеревающимися перевернуть мир, они, в большей части, были выходцами из мелкого дворянства, и это согласовывалось с недавнем изгнанием правительством республики многих известных представителей служилого дворянства из комиссий по делу мира и их замену теми, кто был выбран скорее за их поддержку режима, чем за их богатство и социальный статус. Удар от этого усилил тот факт, что в начале 50-х годов многие имущие дворяне были чрезвычайно испуганы близостью социальной революции, способной отнять их собственность и привилегии, поскольку она могла прийти на смену политической революции 1649 года. Этот страх был максимально использован владельцами популярных газет как средство увеличения тиража. О деятельности групп, таких как «Рэнтеры», которые проповедовали отмену страха перед грехом и поощряли людей в супружеских изменах и воровстве, например, полностью докладывалось (некоторые историки скажут, что это выдумано)[187 - Одним из тех, кто сделал так, был Дж. С. Дэвис. Fear, Myth and History: The Ranters and Historians (Cambridge University Press, 1986).] журналистами, изображавшими их гораздо привлекательнее и организованнее, чем они были в действительности, и, следовательно, увеличивали степень их угрозы установленному порядку. На таком фоне даже умеренные реформистские меры воспринимались дворянством с болезненной тревогой, ибо любая перемена предвещала им приход социальной революции. И когда меньшинство в Бербонском парламенте пыталось провести радикальные, далеко идущие меры, это только подтверждало консервативные опасения. Предложения группы из 12 или 13 членов «Пятого монархиста» казались особенно ужасающими. Они предполагали коренную реформу права и замену его мозаичной структурой, резко отходящей от английской правовой традиции. Некоторые проповедовали отмену суда лорда-канцлера, и кое-кто выступал за упразднение церковных десятин и права светского покровительства церковной жизни; в этом усматривались уже прямые посягательства на право частной собственности. Перед лицом консервативных опасений такие предложения разрушали планы Кромвеля на проведение в близком будущем выборов парламента, отвечавшего бы его видению религиозной реформации. Второе и, возможно, самое важное для Кромвеля из всего, что заставило его разочароваться в Бербонском парламенте, была нетерпимость к его товарищам-протестантам, проявленная некоторыми парламентариями и их союзниками. До этих пор главная угроза надеждам Кромвеля на религиозную свободу исходила от пресвитериан и им подобных, которые были за узкую нетерпимую государственную церковь. Теперь Кромвель впервые стал защищать пресвитериан от атак религиозных сект, и он послал делегацию, включающую Джона Оуэна, в Сити убедить радикальных проповедников прекратить нападки на их товарищей-протестантов. Одной из самых больших надежд Кромвеля при открытии Бербонского парламента было, как он сказал в своей речи 4 июля, то, что его члены будут «проявлять уважение ко всему несмотря на различные мнения… Я думаю, если вы не проникнуты любовью к ним (пресвитерианам), вы едва ли отвечаете своему призванию, как парламент святых»[188 - Abbott, vol. II, p. 62.]. Его письмо Карлу Флитвуду в Ирландию 22 августа отражает его удрученность из-за неспособности некоторых исполнить эту надежду. «По правде, я никогда так не нуждался в помощи от моих друзей-христиан, как сейчас!., имея различные мнения (и каждое из них стремится получить наибольшее число сторонников), они не способны проникнуться настроением доброты, которое было бы приемлемо для всех»[189 - Abbott, vol. III, p. 89.]. То, что произошло в Бербонском парламенте, было не только опасностью для надежд Кромвеля на примирение консервативных мнений с республикой: некоторые члены парламента нападали на главную часть его планов религиозной реформации — свободу религиозной совести. Равнозначно тревожило то, что некоторые парламентарии также выразили антиармейские настроения, требуя отмену не только акцизного сбора, но и ежемесячных налоговых обложений, что привело бы к необходимости демобилизовать большую часть армии, а без армии дело религиозной реформации можно было считать обреченным. Через четыре года Кромвель так суммировал свой взгляд: если бы продолжалась работа Бербонского парламента, то в результате произошло бы «ниспровержение всех законов и всех свобод народа, разрушение духовенства этого народа, одним словом, беспорядок во всех делах»[190 - Abbott, vol. IV, p. 489.]. Трудно поверить, что Кромвель был искренен, когда он позже, в сентябре 1654 года, сказал, что он «не знал ни капли» из планов некоторых умеренных в Бербонском парламенте собраться рано утром 12 декабря для «принятия» документа, подписанного восемнадцатью членами, передающего власть снова Кромвелю и армии; он-де впервые узнал об этом, когда «они все пришли и принесли документ и дали его мне в руки»[191 - Abbott, vol. III, pp. 454-5.]. Еще более точно то, что Кромвеля не понадобилось убеждать, чтобы принять заявление о роспуске. Он также был осведомлен об оживленной работе Джона Ламберта в течение предыдущих недель над новой конституцией для замены Бербонского парламента. Ламберт вернулся с севера 19 ноября и, возможно, вскоре после этой даты он и другие офицеры армии пришли к Кромвелю с проектом новой конституции (как Кромвель вспоминал встречу офицеров армии почти три года спустя) «с именем короля на ней»[192 - Abbott, vol. IV, p. 418.]. Кромвель отверг идею о короле Оливере, как ему пришлось сделать при более известном событии в 1657 году, но он не стал на пути Ламберта при продвижении новой конституции. В тот же день, после роспуска Бербонского парламент Ламберт зачитал проект, который стал известен как «Орудие управления», совету офицеров, и «после нескольких дней поиска божественного указания по этому поводу» было принято решение назначить Совет в составе двадцати одного человека и объявить Кромвеля лордом-протектором. Эта любопытная церемония состоялась в Вестминстер-Холле. Кромвель был одет в черный штатский костюм и плащ, которые, вероятно, подходили для официального введения в должность правителя Британии человека, который начал жизнь мелкопоместным дворянином-фермером на окраинах Восточной Англии. Протекторат и попытки религиозной реформации Когда 16 декабря 1653 года Кромвель официально был введен в должность протектора, он дал клятву, которая утверждала, что развал Бербонского парламента привел к необходимости, чтобы «был принят ускоренный курс на согласие между этими народами (Англии, Ирландии, Шотландии) на таких основах, которые, с божьего благословения, должны быть постоянными, сохранить собственность и соответствовать тем великим целям религии и свободы, которые так долго оспаривались»[193 - Abbott, vol. III, pp. 136-7.]. Главным предметом деятельности Кромвеля как протектора являлась его попытка примирить все это, то есть установить конституционную систему, которая «сохранит собственность», и посредством этого привлечь поддержку традиционных правящих классов Англии, чтобы были достигнуты «те великие цели религии и свободы, которые так долго оспаривались». Искушение, стоящее перед любым, кто исследует протекторат, заключается в опасности остановить свое внимание только на тех, кто стремился достичь лишь первой цели, почти исключая вторую. В середине 1650 г. анонимный сатирик сочинил очень плохое стихотворение: Протектор, что это? Существо, исполненное величия, Исповедующее себя, но подражающее Величеству, Трагический Цезарь, действующий как клоун, Или медный фартинг с отчеканенной короной[194 - Quoted in Ivan Roots, The Great Rebellion 1642 — 60 (Bat-sford, 1965), p. 210.]. Другие, о которых было написано, что после смерти Кромвеля они вновь подняли эту же тему, описывали протекторат как «годы отступления, последовательные стадии в процессе измены, посредством чего до 1660 года монархия благополучно была восстановлена во всем, кроме названия»[195 - W. Lamont, «The Left and its past: revisiting the 1650s», History Workshop, 25, 1987, p. 142, referring to Christopher Hill’s views of the 1650's.]. Однако протекторат не означал консервативного возвратного сдвига к реставрации монархии. Как мы увидим в следующих двух главах, Кромвель не расстался со своим обязательством реформы до конца жизни. Действительно, в 50-е годы его стремление к реформе, возможно, увеличилось, и беспокойство по поводу ее выполнения заставило его стать еще менее щепетильным в выборе методов. Главная цель последнего раздела этой главы — подчеркнуть, что в начале протектората, даже несмотря на «Орудие управления» действия и речи Кромвеля в течение месяцев до собрания первого парламента протектората в сентябре 1654 года показывают его стремление к поддержке английских землевладельцев и к конституционной порядочности, а также указывать на его сохранившееся желание провести религиозную реформацию и пролить больше света на то, что именно он подразумевал под этой неопределенной фразой. Нельзя отрицать, что Кромвель в качестве протектора часто выглядел и действовал как король. В первые месяцы протектората Государственный Совет приказал, чтобы бывшие королевские дворцы: св. Якова, Вестминстерский, Сомерсет-Хауз, Гринвич-Хаус, Виндзор-Касл и Хемптон-Корт, а также поместье короля в Йорке были переданы Кромвелю и его последователям. В апреле 1654 года Кромвель, его жена и пожилая мать переехали в Уайтхолл-Палас с видом на парк св. Якова из своих меблированных комнат в соседнем Кок-Пите. Оттуда, как монархи Стюарты, Кромвель вел управленческие дела в течение недели, но как только подходил уикенд, он оставался в Хемптон-Корте, где, как и в Уайтхолле, жил в определенной манере. Во время существования протектората гобелены и картины в изобилии были вновь размещены в Хемптон-Корте, включая спальню Кромвеля, а также здесь и в других дворцовых комплексах установлены статуи и пущены фонтаны. Сэр Джон Эвелин посетил Уайт-холл в феврале 1656 года после долгого отсутствия «и нашел его великолепным и хорошо меблированным»[196 - E.S. Beer (ed.), The Diary of John Evelyn (Clarendon Press, 1955. 6 vols), 11, p. 166.]. Кроме того, суд протектората вскоре установил некоторые другие внешние атрибуты царствования. Английские придворные и иностранные послы обычно обращались «Ваше высочество» к Кромвелю как к протектору, и, конечно, к 1656 году, если не раньше, Государственный Совет величался «Тайным советом». В обращении с иностранными послами Кромвель был иногда неофициален, встречаясь с ними во время прогулок в парке св. Якова или, как в случае со шведским послом, с которым он очень хорошо ладил, приглашая провести уикенд с ним и его семьей в Хемптон-Корте. Но в главном все его управление внешними делами проводилось так же официально и церемонно, как и в европейских монархиях. Часто иностранным послам приходилось пройти через четыре комнаты с закрытыми между ними дверями, перед тем как Кромвель, наконец, впускал их в свой кабинет. Как будет видно, новое введение в должность Кромвеля в качестве протектора в 1658 году имело некоторые особенности королевской коронации, и в 1658 году он даже даровал дважды потомственное пэрство: Чарльз Говард в июле стал бароном Джилсендом, а Эдвард Данок — бароном Бернеллом в августе. Однако такие преобразования не следует толковать как консервативные вехи на пути к реставрации монархии в 1660 году. Они, конечно, не означали стремления проложить дорогу возвращению старого политического порядка. Они скорее были существенной частью стратегии Кромвеля, которую он и его политические союзники проводили в конце 40-х. Как и в прошлом, необходимым ключом к пониманию действий Кромвеля как протектора является непреходящая важность для него программы, которую он проводил в 1647 году вместе со своими союзниками — политическими индепендентами. Это, прежде всего, объясняет, почему, как и в «Основных предложениях» в 1647 году, он продолжал искать поддержку в разрешении забытых прошлых разногласий. Это была одна из ключевых тем в его открытой речи к первому парламенту протектората в сентябре 1654 года. Используя метафору, часто повторяющуюся в его писаниях и речах, он сказал, что существовала потребность в «исцелении и урегулировании… дела, о которых помнят и которые (по крайней мере в сердце каждого из вас) могут заставить кровоточить свежую рану»[197 - Abbott, vol. III, p. 435.]. В первые несколько месяцев протектората использовалось множество способов, чтобы попытаться залечить эти раны. Даже выбор слов «лорд-протектор» в качестве титула Кромвеля, возможно, был сделан в надежде, что в этом увидят успокаивающее, знакомое из английской истории название, и в течение 50-х годов слово «республика» часто заменяли «содружеством», вероятно, с тем же намерением. Членство в протекторском новом Государственном Совете также, возможно, определялось или по крайней мере находило предпочтение в прямой зависимости от степени консервативных убеждений. Приходится писать «возможно», так как известно немного или ничего о процессе избрания нового Совета в декабре 1653 года. Однако восемь из первых пятнадцати членов (Энтони Эшли Купер, Генри Лоуренс, Ричард Мейджор, сэр Джилберт Пикеринг, Фрэнси Раус, Филип Сидней Виконт Лесли, Уолтер Стрикленд и Чарльз Уолслей) были штатскими людьми, и только Дезборо, Флитвуд, Ламберт и Скиппон могут быть точно определены как «солдаты». Кроме того, последующее назначение в Совет Натаниеля Фьеннеса (младшего сына лорда Сэйе и Селе) в апреле 1654 года и Эдмунда Шеффилда графа Масгрейва в июне 1654 года придало Совету еще более означенный штатский консервативный вид. Кроме того, Кромвель часто вмешивался, защищая экс-роялистов, как, например, графа Бриджуотера в середине 1654 года, от мести членов конфискационной комиссии. В июне 1654 года он подписал приказ, разрешающий леди Тайрингем вернуть все имущество ее семьи в Ирландии, которое было передано парламенту в 1642 году. Теперь совершенно ясно, что многие роялисты могли вернуть по реальной стоимости большую часть имущества, конфискованного в 40-х — начале 50-х годов — факт, засвидетельствованный недовольствами современников с обеих сторон политического спектра. Республиканец Эдмонд Ладлау сердился на то, что Кромвель организовал выездные сессии суда присяжных в их округах по английским провинциям, чтобы показать благосклонность к роялистам, тогда как роялист Эдвард Гайд был ошеломлен тем, что «Кромвель со странной проворностью переходит к примирению личностей всех типов и выбирает из всех партий тех, у которых самые выдающиеся способности. Он послал пропуск м-ру Холлису (Дензил Холлис), вернул лорду Ротесу его свободу и имущество, а сэру Джону Стэвеллу его состояние»[198 - Edward Hyde, Earl of Clarendon, History of the Rebellion (6 vols, ed. W. Macray, 1888) vol. II, p. 323.]. Одной из первых попыток Кромвеля обеспечить поддержку протекторату был отказ от клятвенных обязательств «охвостья», что принуждало людей давать клятву верности республике и признавать отмену монархии и Палаты Лордов. Кроме того, что он сделал раньше, Кромвель снова искал консервативной поддержки, изображая свой режим как средство спасения страны от социальных катаклизмов. «Правители народа, — вопрошал он в сентябре 1654 года, описывая ситуацию сложившуюся накануне провозглашения протектората, — не был ли он почти затоптан ногами, желанием и презрением людей с принципами левеллеров… чтобы людей, не следующих принципам левеллеров, низвести до всеобщего равенства?» Как и в 1649 году, Кромвель собрал левеллеров; его бывший друг Джон Лилберн опять находился в Тауэре, и Кромвель приложил большие усилия, чтобы предстать в качестве бастиона традиционного иерархического порядка, сказав в своей речи к парламенту в сентябре 1654 года: «дворянин, джентльмен и йомен — в них действительно большой интерес народа». Он даже подчеркнул свое обязательство охранять социальный статус-кво, объявив в своей речи, что «собственность (была одним из) знаков царства Христа»[199 - Abbott, vol. III, pp. 435, 438.]. Многие из положений «Орудия управления» также отражают желания Кромвеля, которые он разделял с политическими индепендентами в 40-х годах. Фундамент новой конституции — управление «одной личностью и парламентом» — следовал «Основным предложениям», как и настойчивость в том, что необходимы четкие ограничения исполнительной власти протектора. Согласно «Орудию управления» руководство армией разделяли протектор и парламент и, помимо всего, протектор должен был править с рекомендации Государственного Совета. Недавняя работа Питера Гаунта по этой организации подчеркнула способы, которые придавали ей гораздо более выдающуюся роль в управлении, чем играл королевский Тайный совет до этого и после[200 - Sec Bibliographical Essay in Еnglish edition of this book.]. В решающей области финансов, при назначении высших должностных чинов государства и в контроле за вооруженными силами протектор должен был действовать с согласия Совета. Позже (в речи 21 апреля 1657 года) Кромвель возмущался, что эти ограничения превратили его в «ребенка, которого запеленали… посредством (орудия) управления, я не могу ничего сделать без согласия Совета»[201 - Abbott, vol. III, p. 488.]. Это заявление (оспоренное впоследствии) не может полностью приниматься. Трудно поверить, что Кромвель был послушной конституционной куклой Совета. Но несомненно то, что при выполнении исполнительных функций он относился к Совету с гораздо большим вниманием, во всяком случае не так бесцеремонно, как его августейшие предшественники к своим тайным советам. В начальный период протектората самое изумляющее очевидное противоречие проявляется в способах принятия решений по текущей политике. Завершение войны с голландцами, которая, наконец, было закончена договором, подписанным 5 апреля 1654 года, свершилось с разрешения Совета. Еще интереснее дебаты Совета, проходившие в первую весну и лето протектората по докучному вопросу о стороне, которую следует принять британской республике в борьбе европейских супердержав, Франции и Испании. (Со времен недолговечной, безуспешной интервенции Карла I в середине 20-х годов Англия была простым наблюдателем этого конфликта). Как мы. увидим в последней главе, давление на протекторат, чтобы он отказался от своего нейтралитета в международных делах, было трудно выдержать. К сожалению, сведения о последующих дебатах Кромвеля и его советников отрывочны и так же раздражительны для историков, как это было в то время для посла Венеции. «Ни одно правительство на земле не раскрывает свои решения меньше, — писал он, — чем Англия. Они встречаются в комнате, в которую надо проходить через другие, без номеров, а бесчисленные двери закрыты. Наилучшим образом их интересам отвечает собрание нескольких людей, самое большее — шестнадцати, для обсуждения важнейших дел и принятия серьезнейших решений»[202 - Quoted in P. Gaunt, «The «single person’s confidants and dependants»? Oliver Cromwell and his protcctoral councillors’, Historical Journal, 32, 1989, p. 548.]. Но сохранились два отчета о дебатах в. апреле и июле 1654 года, которые обнаруживают раскол в Совете по вопросу о том, союзничать или нет с Францией в войне против Испании. Как будет видно, Кромвель наконец стал на сторону антииспанского большинства, и в августе было принято решение (важное не только для политической сферы) послать смешанную военно-морскую экспедицию для нападения на испанские колонии на Карибах. Несомненно, его влияние имело огромный вес, но ясно, что «внешняя политика Кромвеля» не была исключительно внешней политикой Оливера Кромвеля, как «внешняя политика Карла II» была внешней политикой Карла II. Кроме того, положения «Орудия управления» для регулярных парламентов и выборов, основанных на исправленных избирательных округах, также отражали влияние стремлений политических индепендентов в 40-е годы, как и предложений, сделанных в свое время «охвостьем». Парламенты должны были избираться каждые три года и заседать по меньшей мере пять месяцев; и были созданы постановления для местных чиновников, чтобы они посылали повестки о созыве нового парламента, если центральное правительство не смогло этого сделать. Эти пункты означали неизменность обязательства Кромвеля перед делом парламентских свобод, во имя которого он сражался и рисковал жизнью в 1642 году. Нет оснований утверждать, что заявление Кромвеля парламенту в сентябре 1654 года было исключительно результатом циничного расчета. Когда он сказал, — «свободный парламент… это то, о чем я мечтал всю жизнь. Я хотел бы, чтобы он сохранился и после моей жизни», — он вновь заявлял о принципах, которых придерживался с первых дней своей карьеры в 1640 году[203 - Abbott, vol. III, p. 444.]. Но в первые дни протектората цель Кромвеля была не просто отражением целей 1647 года. Произошло много драматических событий с тех пор, которые не могли не оказать влияния на его позиции. Помимо всего, хотя он был связан с ними, «свободные парламенты» в недавнем прошлом (был ли применим этот термин к Долгому парламенту до его чистки в 1648 году или после этого) показали, что они иногда враждебно относились к тому, чем дорожил Кромвель, особенно к армии и к религиозной реформации. Это объясняет главную особенность «Орудия управления», которая, в отличие от остальных, отмечает явный раскол с наследством Кромвеля, полученным от политических индепендентов. Знакомство с новой конституцией подтверждает недоверие к парламентам. Это отражено, прежде всего, двумя главными вмешательствами, сделанными составителями документа, в формулирование парламентских свобод: право, предоставленное Совету, исключать избранных членов парламента в начале каждой сессии, и право протектора и Совета издавать законы до начала следующей сессии парламента. Как и в других случаях в прошлом, снова ясен парадокс карьеры Кромвеля: человек, который рисковал жизнью ради парламентских свобод, теперь принял конституцию, обрубившую эти свободы так, как не делал ни один из монархов (возможно, за исключением Карла I). Стремления Кромвеля к «исцелению и урегулированию» и к конституционной порядочности режима занимали видное место при введении протектората, но это никоим образом не заслонило его решимость выполнить религиозную реформацию. Что имел в виду Кромвель, произнося эту неясную фразу? Из всех вопросов, составляющих загадку всей политической деятельности Кромвеля, это самый трудноразрешимый, в основном, из-за того, что Кромвель никогда не давал четкого и исключительного определения тому, что он понимал под религиозной реформацией. Хотя, как было видно, надежда на реформу — повторяющаяся тема в его речах и письмах во время гражданской войны и после нее (и продолжала быть такой в 50-е годы); он чаще излагал свои желания общими словами. Его заявления о стремлении выполнить «хорошие дела» или «собрать плоды всей крови и сокровищ, вложенных в это дело» — типичные неясные рассуждения Кромвеля о своей цели. Конечно, легче сказать о том, каким не было видение Кромвелем реформированного общества, чем каким оно было. Многозначительно то, что оно не было враждебно к удовольствиям и развлечениям или не совместимым с музыкой, искусством, литературой. Все слишком часто встречающиеся источники информации о жизни Кромвеля — это «общественные» и «официальные», которые совсем немного открывают его «личную жизнь». Но иногда они описывают человека довольно непохожего на его сложившийся образ сурового, чопорного и «пуританского» мужа. Там открывается Кромвель, который носил длинные волосы, имел чувство юмора, танцевал, не гнушался алкоголя и курил табак. Иногда его шутки были довольно грубыми, как, например, на свадьбе его дочери Френсис с Робертом лордом Ричем в ноябре 1657 года, когда он, как говорят, «плескал вино на платья приглашенных дам и перемазал все стулья, на которых они должны были сидеть, растаявшими сладостями»; празднование свадьбы на другой день после официальной церемонии включало музыку «48 скрипок, 450 труб и много веселья от шалостей, кроме того, вперемешку с танцами» до рассвета следующего утра[204 - Abbott, vol. IV, pp. 661-2.]. Уайтлок увековечил момент — Кромвель на досуге со своими близкими советниками: «иногда был очень фамильярным с нами, сочинял с нами стихи, и каждый должен был принимать его капризы; он обычно требовал курительные трубки и свечу, и тогда и затем сам брал табак…»[205 - Abbott, vol. IV, p. 462.]. Даже Джеймс Хит в своей враждебной биографии Реставрации признавал, что Кромвель был «большим любителем музыки и принимал наиболее умелых в этом деле на службу себе и семье… вообще он проявлял (или, по крайней мере, притворился) (Хит, очевидно, не смог устоять против злобного комментария) уважение ко всем оригинальным и изощренным в любом виде искусства личностям, за ними он посылал людей или ехал сам»[206 - Quoted in R. Sherwood, The Court of Oliver Cromwell (1977), pp. 135-6.]. Он нанял музыканта Джеймса Хингстона к себе в дом в 50-е годы, и его покровительство художникам, поэтам и драматургам достаточно хорошо засвидетельствовано, чтобы отбросить образ Кромвеля как филистера от культуры в мусорный ящик истории, и религиозная реформация Кромвеля не рассматривала демонтаж старого социального порядка. Наоборот, ее сущность заключалась в том, что она должна была произойти в пределах этого порядка, и (как было показано) Кромвель всегда сохранял твердую оппозицию тем, кто угрожал сломом социального порядка. В некотором смысле то, что Кромвель не смог быть точным в формулировке своих конструктивных намерений, не удивительно. В течение своей общественной карьеры с 1640 года он показал, что не был размышляющим философом, он скорее использовал идеологии других. В решающие моменты его карьеры до того, как он стал протектором, с ним рядом были наставники, которые подробно разрабатывали идеи, обеспечивавшие теоретическую структуру его действий: Сент-Джон и Сэйе и Селе сразу же после гражданской войны, его зять Генри Айртон на вершине кризиса в 1648–1649 гг., Сент-Джон после сражения при Ворчестере зимой 1651–1652 гг., Харрисон и Ламберт во время политической сумятицы 1653 года. Он часто действовал стремительно в моменты политического кризиса и точно разрабатывал последующие действия. Существует опасность создания последовательной модели реформистских стремлений Кромвеля, чего на самом деле не было. Однако, необходимо рискнуть, чтобы прояснить его приоритеты, когда он был протектором. В речах и писаниях Кромвеля повторяются две основные темы; обе не были новыми в середине XVII века, но являлись желаниями, которые время от времени выражались в Англии меньшинством в течение десятилетий. Первая имеет корни в идеях, развитых писателями-«республиканцами» в 30-е годы, которые придерживались мнения, что народ (как и человек) состоит из частей, имеющих неравную значимость. Это была не просто консервативная идеология, разработанная для поддержания социального статус-кво; она также расписала обязанности и ответственности каждого члена общества. Бедняки имели обязанность работать и повиноваться тем, кто находился выше их по социальному статусу и благосостоянию, а те, кто имел привилегии, несли ответственность и заботу о тех, кто был менее удачлив. Как и «республиканцы» в 30-е годы, Кромвель также рассматривал социальную справедливость как неотделимую часть идеального общества, которое он хотел создать. Этот взгляд дал ему огромную поддержку в военных испытаниях. В ходе войны он пришел к убеждению, что после ее окончания обеспечит справедливое вознаграждение тем, кто сражался с ним на боевых полях Британии — земли, достойной того, чтобы на ней жили герои. Самое точное упоминание об этом «республиканском» стремлении Кромвеля выражено в его письме (уже цитированном), которое он написал сразу же после сражения при Данбаре в сентябре 1650 года. «Если в этом есть то, что делает многих бедными для создания нескольких богатых, это не подходит республике» — это не был призыв перевернуть мир вверх дном, а желание сделать так, чтобы богатое меньшинство не угнетало, а заботилось об огромном большинстве бедных. Забота Кромвеля о социальной справедливости проявилась в его заинтересованности в реформах образования, управления и права. Он не отдавал приоритета образовательной реформе, но его поддержка тем, кто пытался организовать третий английский университет в Дурхеме в 50-е годы, справедливо получила большую гласность, как и его требование реформы местного управления. Он разделял убеждение Карла I и его министров в начале тридцатых в том, что существовала необходимость не в новых законах, а скорее в способах обеспечения того, чтобы существующие законы исполнялись. «Мы действительно имеем много хороших законов, — сказал он в марте 1656 года, — однако мы жили скорее по букве закона, чем в соответствии с его духом», так что «решили регулировать одинаковую (божью) помощь вопреки чьей-то воле»[207 - Abbott, vol. IV, p. 112.]. Позже, в апреле 1657 года, он затронул подобный вопрос, подчеркивая, что неудача в достижении социальной справедливости произошла скорее из-за недостатка административной силы и плохой работы местных судей, чем из-за нехватки хороших законов. «Хотя у вас есть хорошие законы против повсеместных беспорядков в стране, кто их здесь исполняет?» — спрашивал он, выступая в апреле 1657 года. «Действительно, мировой судья будет удивлен, как сова, если хоть на один шаг отступит от обычного для него и его коллег направления в сторону реформации этого дела»[208 - Abbott, vol. IV, p. 494.]. Кромвель придавал гораздо большее значение достижению социальной справедливости посредством реформы права, чем переменами в образовании и управлении. Терло, знавший Кромвеля как никто другой, написал Уайтлоку в 1654 году, что «реформация права и управления» была главной заботой Кромвеля[209 - Quoted in Nancy L. Matthews, William Sheppard: Cromwell's Law Reformer (Cambridge University Press, 1984), p. 37.]. Несомненно, он разделял восторг тех товарищей по армии, которые (согласно Джону Куку, одному из судей, приговоривших к смерти Карла I), сказали в 1655 году, что «реформа права (была) великим делом, за которое они сражались»[210 - Quoted in D. Vcall, The Popular Movement for Law Reform 1640 — 60 (Oxford University Press, 1960), p. 73.]. Как было сказано, спиралеобразное движение «охвостья» в реформе права являлось главной причиной, по которой Кромвель глубоко разочаровался в парламентском процессе к апрелю 1653 года. Когда он снова обратился к парламенту в сентябре 1654 года, то выказал большую заинтересованность ходом реформы права на протяжении девяти месяцев с тех пор, как он стал протектором. Он (как он сказал) «стремился к реформе законов… и собрал вместе всех выдающихся личностей… чтобы обсудить, как законы могут быть сделаны простыми и краткими, и менее тяжелыми для людей, как уменьшить издержки во благо народа»[211 - Abbott, vol. III, p. 439.]. Для этой цели в первые месяцы протектората он вызвал в Лондон провинциального юриста из Глостершира, Вильяма Шеппарда, который уже заслужил имя в печати как юрист-реформатор и играл видную роль в разработке закона, изданного Кромвелем и его Советом в августе 1654 года, делавшего доступ в суд лорда-канцлера проще и дешевле. Это был лишь небольшой шаг вперед по сравнению с огромной программой правовой реформы, запланированных комиссией Хейла в 1652 году, но, вероятно, реформа, проводимая умеренными темпами, имела более надежный шанс на успех, чем поспешное и сеющее распри реформаторство, каким угрожала деятельность Бербонского парламента. Если «республиканская» идея социальной справедливости являлась неотделимой частью того, что Кромвель подразумевал под «религиозной реформацией», другое — и несомненно более важное для него направление — это забота о расширении реформации, начавшейся в XVI веке, до реформации в сердце и душе каждого человека. Как было сказано, Кромвель отличался от подобных Харрисону, которые боялись, что религиозная реформация вызовет драматическую перемену в управлении, включая правление избранной элиты из религиозных людей до пришествия царствования лично Иисуса. В своей речи к парламенту 4 сентября 1654 года Кромвель изобразил это пророчество как «ошибочное мнение (членов) «Пятого монархиста», и предложил «мнение, которое, я надеюсь, мы все будем уважать, ожидать и уповать на то, что Иисус Христос уделит время, чтобы установить свое господство в наших сердцах, ослабляя испорченность и похоть и зло, которые здесь существуют, которые сейчас царствуют в мире больше, чем, я надеюсь, они будут в должное время»[212 - Abbott, vol. III, p. 437.]. Почти так же, как он приблизился к «республиканским» идеям социальной справедливости, видение Кромвелем внутренней реформации — «реформации нравов» — исповедовалось религиозными людьми по крайней мере с 1580-х гг. Для них и для Кромвеля реформация не будет завершена до окончательного успеха кампании против индивидуальной безнравственности — пьянства, сквернословия, богохульства, супружеских измен и сексуальной распущенности. Только когда свершится эта подлинная реформация, страна получит божье благословение. Как и его религиозные товарищи, Кромвель считал, что главным способом подлинной реформации был союз религиозных судей и реформированной службы, который должен привести к тому, чтобы духовенство было представлено образованными и глубоко верующими людьми, годными для роли проповедников, способных указать своим прихожанам путь к нравственной и духовной реформации. Поэтому неудивительно, что основные реформы Кромвеля и Совета в первые месяцы протектората были разработаны, чтобы обеспечить назначение подходящих церковных служителей и чтобы неподходящие были изгнаны. Это было целью двух законов, изданных в 1654 году. Один из них в марте учредил центральную комиссию из 38 человек (которые стали известны как «трайеры»), которые должны были оценивать по достоинству всех претендентов на церковные должности, что-бы они действительно (как позже сказал Кромвель) были «людьми известной честности и набожности, православными и правоверными»[213 - Abbott, vol. IV, p. 495 (речь от 21 апреля 1657).]. В августе за этим последовал указ, учреждавший специальных уполномоченных в каждом графстве (прозванных «эжекторами»), которые должны были удалять служителей, обвиненных в «невежестве, непригодности, опозоренных в их жизни и в беседах или небрежных в их уважаемых профессиях и положениях». Эта попытка сделать служение верховным звеном «реформации нравов» не была, однако, главной заботой Кромвеля. Это было средством для достижения его главной цели, которая (как уже многократно говорилось) должна была обеспечить «не принуждение (в религии), но свет и разум». Его главной целью было установление свободной структуры государственного управления, внутри которого каждый сможет найти Бога для себя. «Быть ищущим, — написал он в октябре 1646 года в письме своей дочери Бриджит, — значит находиться в лучшей секте рядом с нашедшим, и так будет в конце концов с каждым правоверным ищущим. Счастливый ищущий, счастливый нашедший»[214 - Abbott, vol. I, p. 416.]. Был ли тогда Кромвель «человеком впереди своего времени», «сторонником современной религиозной терпимости?» Важно отметить, что эта характеристика не подходит ему. Понимание религиозной свободы Кромвелем было ограниченным в двух важных отношениях с самых первых дней его общественной деятельности и оставалось таким до конца его жизни. Первое довольно очевидно: Кромвель прояснил в «Орудии управления» (и во многих других случаях), что терпимость не должна простираться до «папизма и прелатства таких, которые именем Христа проповедуют и практикуют распущенность», и тех, кто «злоупотребляет свободой для ущемления прав других и для нарушения общественного спокойствия». Как будет показано {особенно в случаях с Бидлем и Нейлером), Кромвель был склонен, как в практике, так и в теории, отлучить некоторых людей, как протестантов, так и католиков, от обладания религиозной свободой. Второе ограничение в определении религиозной свободы Кромвелем менее очевидно и не всегда поддавалось оценке. Религиозная реформация Кромвеля не предполагала религиозного плюрализма. Его идеалом было сохранение единства протестантов в рамках государственной церкви… Как будет видно, Кромвель поддерживал евреев в Англии в 1655 году не из-за обязательства всемирной религиозной терпимости, а так как он (вместе с многими протестантами) верил, что обращение евреев в другую веру было необходимой, основной подготовкой к установлению единства всех религиозных людей. Равно важно было и то, что он осуждал рост сектантского раскола протестантства. По иронии, будучи заклейменным своими врагами, например, графом Манчестером, как «любимец сектантов», он питал отвращение к сектантству, так как оно разрушало его идеал протестантского единства. Во время гражданской войны он сказал: «Все пресвитериане и индепенденты настроены одинаково». В своей речи к парламенту в сентябре 1654 года он подтвердил суть и обругал те секты, которые «говорят, О! Дай людям свободу. Но дай (им) ее, (они) не уступят ее никому»[215 - Abbott, vol. III, p. 459.]. Кромвель не был человеком «опережающим время, с нетерпением ожидающим краха религиозной тоталитарщины и развития религиозного плюрализма, он скорее оглядывался назад, на церковь времен Елизаветы I и Якова I, чем на Англию, в которой расходящимся во мнениях религиозным группам, хотя и неохотно и под вечным страхом суровых наказаний, было обеспечено законное существование. В марте 1654 года он назначил день для поста и молитв, чтобы закончить «разногласие» и укрепить «братскую любовь» и «здоровый дух»[216 - Abbott, vol. III, pp. 225-8.]. Как он делал в Шотландии в 1650–1651 гг., он спорил с нетерпимыми протестантскими религиозными группами в Англии, защищая дело всемирного братства верующих людей, выступая против религиозного сепаратизма. Терпимость Кромвеля, с современной точки зрения, была ограниченной. Тем не менее, необходимо отметить, что он готов был допустить гораздо большее разнообразие религиозных форм, чем любое другое правительство Англии XVII века до или после него. Для пресвитерианцев, индепендентов и баптистов, которые жестоко преследовались с 1660 года, кромвелевская Англия была раем религиозной свободы. «Если люди признают баптизм, или придерживаются просто индепендентских взглядов или пресвитерианских мнений, именем Бога поддержите их… в использовании предоставленной им свободы и оставьте их с собственной совестью», — сказал он парламенту в сентябре 1656 года в речи, которая дает одно из самых четких его религиозных определений: «Так как… несомненно это все представляет особый интерес, хотя и оспаривается. [Это люди], которые верят в Иисуса Христа… люди, которые верят в прощение грехов ценой крови Христа и в свободное оправдание ценой крови Христа, и живут божьей милостью, — это люди, которые уверены в том, что они также являются частью Иисуса Христа как зеница ока его». Затем, подчеркивая, что его главной заботой была внутренняя вера, а не внешние формы церковного управления, он добавил, что это включает «всех, кто имеет такую веру, дайте его форме быть, какой она хочет, если это будет мирно идти без ущерба для других, имеющих иную форму»[217 - Abbott, vol. III, pp. 271-2.]. Кроме того, желание Кромвеля расширить религиозную свободу не только отличало его от других правителей Британии в XVII веке, но также ставило его особняком среди многих современников. Еще с конца XVI века за дело религиозной реформации выступало меньшинство. Религиозные пуритане были крикливыми в конце XVI века и в начале XVII века в Англии, но всегда составляли крошечное меньшинство. Кроме того, вероятно, что в течение 40 —50-х годов, многие пуританские дворяне, которые когда-то разделяли надежды Кромвеля на возможность проведения религиозной реформации, отказались от этого дела, так как оно стало отождествляться с армейским мятежом, цареубийством и угрозами перевернуть мир вверх дном. Интересным Кромвеля делает то (и в то же время помогает объяснить будущий ход его карьеры и огромные политические трудности, с которыми он столкнулся будучи протектором), что он, в отличие от многих других, не отшатнулся от религиозной реформации. Наоборот, в 50-е годы его преданность ей, казалось, становилась все больше и больше. То, что Кромвель не отказался от религиозной реформации, является сильнейшим аргументом против тех, кто обвиняет его в самовозвеличивании. Почему тогда он не взял курс, который позволил бы ему нестись по направлению к верховной власти при восторженной поддержке политически могущественными парламентскими классами страны? Частично это можно объяснить его военным опытом 1642–1646, 1648 и 1649–1651 годов, одним из главных результатов которого стало его отдаление от тех, кто не сражался и кто не разделял чувство братства по оружию, спаявшее армию «Нового образца» во время кампаний в Англии, Ирландии и Шотландии. Военные впечатления Кромвеля оказывали большое влияние на его мысли и действия всю жизнь. Это жизненно важное влияние усиливалось ощущением особой божественной миссии, возложенной на него и армию во имя религиозной реформации. Чтобы объяснить это, он проводил библейские параллели, которые часто использовались протестантами в Англии для сравнения их борьбы против католицизма, равнодушного и безнравственного, с борьбой израильтян против египетского рабства. Для религиозных протестантов, таких как Кромвель, история об израильтянах из Ветхого Завета имела мощную притягательную силу, и они наизусть знали ее подробности: как свершилось чудесное бегство, руководимое Моисеем; как Красное море расступилось, чтобы открыть им путь в пустынную, дикую местность, где они блуждали сорок лет до того, как они успешно преодолели своих врагов в битве при Иерихоне, и, наконец, поселились в Ханаане, на земле обетованной. Но, как указывается в библейской истории, это стало возможным после того, как израильтяне в пустыне искупили свои грехи и заслужили божье благословение. Кромвель открыто сослался на это в своей речи к парламенту в сентябре 1654 года, которая была произнесена после проповеди, в которой членам парламента рассказали о людях, вышедших из Египта на землю обетованную в Ханаан. Из-за неверия, роптания, жалоб и других прегрешений, которыми был рассержен Бог, они были вынуждены провести много лет в пустыне до того как они пришли к месту успокоения». Дальнейшие его слова показывают, что для него это было иносказанием того, что произошло с Англией и с ним самим: «Мы так продвинулись благодаря божьей милости, — сказал он. — Перед нами дело, достойное внимания, а мы впадаем в горе; но, как я сказал раньше, дверь для надежды открыта». Кромвель живописал, как Англия сбросила рабские цепи Карла I и архиепископа Лода, пересекла «Красное море» гражданской войны и цареубийства, и теперь англичане находились в пустыне. Бог помог им одержать великие победы над врагами. Самая главная проблема, с которой столкнулся Кромвель в первые дни протектората, заключалась в том, позволит ли им Бог идти дальше на обетованную землю? В 1654 году (и позже, как мы увидим) для Кромвеля ответ был очевиден: только если англичане, как израильтяне, искупят свои грехи, проявят себя нравственно безупречными и заслужат божье благословение. Когда он выступал на открытии первого парламента протектората в сентябре 1654 года, он предупредил: «Вы еще не вошли (в дверь надежды), но если благословение Господа и Его присутствие будут сопровождать управление делами на этом собрании, вам будет дана возможность закончить Его деяния и сделать народ счастливым»[218 - Abbott, vol. III, p. 442.]. Этот оптимизм позволил Кромвелю, с позиции провиденческого толкования недавней истории Англии, считать, что парламент разделит его намерение установить республику с торжествующей социальной справедливостью, обновленную в религиозном и нравственном отношении. Глава 6 ПАРЛАМЕНТ И ЛИЧНОЕ ПРАВЛЕНИЕ (сентябрь 1654 — сентябрь 1656) В. Эббот характеризовал установление протектората как «новой и полновластной диктатуры»[219 - Abbot, vol. III, p. 184.]. Любая подобная этой попытка подогнать Кромвеля под стереотип военного диктатора в конечном счете оказывалась неубедительной. «Хотя разрыв Кромвеля с конституционно правоверными политическими индепендентами в 1648 году был окончательным, он тем не менее остался привязанным ко многим аспектам их политической программы и, казалось, никогда не отказывался от надежды на возврат однажды на дорогу конституционной порядочности, обеспечив избрание регулярных свободных парламентов. Его оптимизм по поводу того, что парламент протектората, собравшийся в сентябре 1654 года, будет одним из многих, по крайней мере частично основан на чувстве веры, ощущаемой им, как человеком, который сражался в 40-х годах за парламентские свободы. Ему должно быть показалось, что «Орудие управления» нашло способ исключить не только возможность произвольного и неограченного правления одного человека, но также исключительной власти парламента, избранного ли как «охвостье», или назначенного как Бербонский парламент. Новая конституция, как он доказывал в январе 1655 года при роспуске первого парламента протектората, была «наиболее подходящей, чтобы избежать крайностей монархии, с одной стороны, и демократии, с другой стороны, и все же «dominium in gratia» еще не найден», то есть тип конституции «Пятого монархиста», по которой несколько избранных объявляются правителями в качестве временного правительства, до тех пор пока царь Иисус не вернется на землю[220 - Abbott, vol. III, p. 587.]. Вероятно, Кромвель приветствовал свой первый избранный парламент в 1654 году как средство воскрешения «средней группы», политических индепендентских стратегий, сочетающих реформацию и согласие. Первая часть этой главы исследует основные причины, из-за которых это оказалось невозможным и почему первый парламент протектората Кромвеля стал для него полным бедствием. Вторая часть связана с реакциями Кромвеля на этот провал. Бесплодные отчеты его первого парламента проясняют дилемму, с которой столкнулся Кромвель как правитель Британии. Он не смог дать людям то, «что им понравится», конституционными средствами. Его реакцией было принятие авторитарного курса, чтобы «дать людям то, что для них хорошо». Действительно, многие аспекты правления Кромвеля в 1655–1656 гг. показывают недостаток заботы о конституционной законности, что дает козыри тем, кто будет изображать Кромвеля как диктатора. Кроме того, в тот период он подвергся личному душевному кризису, который настроил его более решительно, чем когда-либо, провести Англию через правление генерал-майоров, к «Новому Иерусалиму, если необходимо, взяв ее за шиворот». Еще удивительнее в Кромвеле то, что даже когда его авторитарный «железный кулак» обрел всеобщую известность, он демонстрировал, что не полностью отказался ни от своих политических индепендентских инстинктов «исцеления и урегулирования», ни от стремлений обеспечить широкую поддержку своего режима парламентскими классами страны. Первый парламент протектората (сентябрь 1654 — январь 1655) Когда Кромвель распустил свой первый парламент в январе 1655 года, он сказал его членам: «Когда я впервые встретился с вами в этой комнате (4 сентября 1654 года), это, в моем понимании, был самый многообещающий день из всех когда-либо посвященных мною обсуждению мира»[221 - Abbott, vol. II, p. 579.]. Задание, которое он им дал, было гигантским. «Вы несете на своих плечах, — сказал он им, когда они собрались, — интересы трех великих народов с принадлежащей им территорией… на своих плечах вы несете интересы всех христиан мира… в ваших руках большая работа»[222 - Abbott, vol. III, pp. 434, 442.]. Когда он распустил их (меньше чем через пять месяцев), его высокие надежды обернулись в озлобленный гнев. 22 января 1655 года он ругал их за то, что они много времени проводили, нападая на «Орудие управления», вместо перехода «к изданию тех хороших и благотворных законов, которых ожидали от вас люди». Вместо проведения дела реформации они предавались долго продолжавшимся дебатам и дискуссиям. «Если у меня будет свобода, чтобы гулять по просторам или путешествовать, все же было бы глупо делать это, когда горит мой дом», — сказал он, когда распускал их[223 - Abbott, vol. III, pp. 580, 593.]. Почему же первый парламент Кромвеля так разочаровал его? Ответ проясняет многое из концепции Кромвеля о его роли как протектора, а также выявляет устрашающую оппозицию, с которой он столкнулся, включавшую не только его бывших союзников, но также широкие круги влиятельных политических сил в Англии. Частично Кромвель должен был обвинять себя за неудачи парламента в деле продвижения реформации, так как он, казалось, уделял мало внимания управлению парламентской работой. Возможно, некоторого рода вмешательство в этот парламент было более необходимым, чем когда-либо, так как распределение парламентских мест по «Орудию управления» создало более независимо мыслящую Палату Общин, чем обычно. Новая конституция включала главную перестановку парламентских избирателей, пытаясь более точно соотнести представительство в парламенте с богатством, как рассматривалось в первых, безуспешных проектах, обсуждаемых армейскими офицерами и членами парламента с 1647 года. В результате количество членов парламента, избранных графствами, в противоположность избранным городами, имеющими самоуправление, увеличилось, сокращая возможности каждого влиять на исход выборов. Кроме того, было ограничено право голоса тех, кто имел 200 фунтов стерлингов в движимом или недвижимом имуществе, и парламент, собравшийся в сентябре 1654 года, возможно, более полно, чем когда-либо, отражал мнения крупного землевладельческого дворянства графств, которое, как было видно, имело сильные столкновения с армией. На эти мнения оказывали влияние опасения социального и религиозного радикализма. Однако Кромвель, казалось, проявил заметное отсутствие интереса, пытаясь расположить к себе вновь избранных членов парламента. Приготовления, сделанные за недели до собрания нового парламента, были предприняты скорее Советом, чем протектором. Именно Совет, пытаясь приобрести поддержку режиму, урезал ежемесячные обложения с 120000 фунтов стерлингов до 90000 и, используя власть, предоставленную ему «Орудием управления», исключил около восьми членов парламента из заседаний. Кроме того, когда парламент собрался, его членам не дали какого-либо представителя от руководства протектора. На открытии сессии Кромвель не смог членораздельно огласить членам парламента программу мер, которые он хотел, чтобы они привели к исполнению. Как было видно, его упоминание о реформах было, действительно, общим. Кроме того, советники Кромвеля в Палате Общин, казалось, не предпринимали попыток вести членов парламента к особым реформистским мерам. Трудно поверить, что причиной всего этого служит политическая неопытность Кромвеля. По крайней мере с 1644 года было много случаев, когда он проявил себя более чем сведущим в политических манипуляциях и закулисных интригах и делах. Причина может скрываться в роли, принятой им в качестве протектора, как «хорошего констебля для сохранения спокойствия в церковном приходе»[224 - Он использовал эту фразу для характеристики своей политической роли в речи от 13 апреля 1657 г. Abbott, т. IV, стр. 470.], в политических делах, а также в религиозной жизни страны: только охранять спокойствие, чтобы позволить другим проложить путь к религиозной реформации. Казалось, он принял здравое решение не вмешиваться в работу парламента. Позже он даже хвастался тем, что после 12 сентября члены парламента «не мешали и не препятствовали мне»[225 - Abbott, vol. III, p. 581.]. Но быстрота и ярость, с которой парламент напал на позицию Кромвеля как протектора, позволяют предположить, что даже если бы Кромвель не принял позицию «невмешательства» и «хорошего констебля» по отношению к управлению парламентом, он бы все еще сталкивался с разъединенным парламентом. Нетрудно увидеть главную причину, объясняющую тот факт, что некоторые положения «Орудия управления» представляли собой основную угрозу парламентским свободам и что некоторые члены парламента, особенно придерживающиеся республиканских взглядов, такие как Томас Скот и сэр Артур Хазелриг, до сих пор находились под впечатлением возмутительного роспуска «охвостья» армией всего 17 месяцев назад. Первая неделя сессии почти полностью была занята дебатами, в которых докладчик за докладчиком, под руководством членов парламента — республиканцев, нападали на одну из ключевых характеристик «Акта об управлении» (разделение власти между личностью и парламентом) и многие предлагали вместо этого отдать всю верховную власть исключительно членам парламента. Заявление Кромвеля о том, что он правил с божьего благословения, были опровергнуты одним из докладчиков резким замечанием, что «божье провидение — это палка о двух концах, которая может быть использована двумя способами»: военная победа может прекрасно доказать, что «турецкий султан может получить титул выше, чем любой из христианских принцев»[226 - Abbott, vol. III, p. 449.]. Одной из особенностей политической карьеры Кромвеля была сопровождавшая его злоба бывших политических союзников, которые считали, что им руководили эгоистичные амбиции и из-за них парламентское дело оказалось заброшенным. Конечно, теперь это было так, и взрыв гнева, направленный на него республиканскими членами парламента, был таким сильным и продолжительным, что уязвленный Кромвель предпринял 12 сентября драматическое вмешательство, принуждая членов парламента подписать «признание» приверженности принципам управления одним человеком и парламентом или удалиться из Вестминстера. В результате около ста членов парламента, включая неисправимых республиканцев, избрали последний вариант. Эта мера политической изоляции Кромвеля, тем не менее, показала, что парламент не стал более объединенным после чистки 12 сентября. В тот день в своей речи, объясняя вмешательство, он стал описывать четыре «основы» управления: страной должны управлять один человек и парламент; парламент не должен быть постоянным, а должен часто избираться; должна существовать свобода совести в религии; контроль за военными должны разделить протектор и парламент. В течение работы первого парламента протектората последние две «основы» стали мишенью для нападок. Часто отчеты об этом периоде политики в Долгом парламенте в конце сороковых, «охвостье» в 1649–1653 гг. и в парламентах протектората представлены как отдельные и разъединенные эпизоды. Они могут ввести в заблуждение из-за смены кадров и отношений, проходящих через политику парламента в конце 40-х и в 50-х гг. Многие члены парламента заседали в Долгом парламенте до и после «Прайдовой чистки», а также в парламентах протектората. Кроме того, недоверие к религиозной свободе и к армии в кромвелевских парламентах было так же заметно, как и в парламентах до 1653 года. Единственная главная перемена состояла в усилении опасений социального взрыва, который может последовать за смягчением законов, обязывающих к религиозному единообразию. Организованная прессой кампания очернения неортодоксальных религиозных групп, которая использовала «Рэнтеров» как осведомителей, чтобы укрепить религиозную ортодоксию, не ослабевала и поддерживалась в парламенте и за его пределами. В конце 1654 года петиция парламенту от Лондон-Сити потребовала введения религиозного единообразия, и в декабре парламент единогласно проголосовал за сдерживание «атеизма, гнусности, еретиков, папства, распущенности и богохульства». Парламент также проголосовал большинством за организацию комиссии для невыполнимого задания перечислить тех «отвратительных» еретиков, которые должны быть наказаны. Кроме того, 13 декабря парламент отправил Джона Бидла в тюрьму Гейтхауз и приказал общественному палачу сжечь его книги, в которых он оспаривал божественность Христа. Последующие события показали, что Кромвель испытывал некоторое сочувствие к религиозным взглядам Бидла. В сентябре 1655 года Бидл был заключен на островах Силли, и Кромвель оставил попытки объявить о его неприкосновенности по «Орудию управления», сказав, «что свобода совести, обеспеченная всеми этими статьями, никогда не должна распространяться, пока он хоть как-нибудь участвует в управлении, настолько далеко, чтобы поддерживать тех, кто отрицал божественность нашего Спасителя»[227 - Abbott, vol. III, p. 834.]. Однако есть основания считать, что Кромвель воздержался от полного одобрения парламентского приговора Бидлу в 1654 году. Как и гораздо более известный (так как он был лучше записан) случай с квакером Джеймсом Нейлером в 1656 году, этот случай показал, что нетерпимость, направленная на Бидла, довольно легко могла обернуться против тех религиозных групп, которым сочувствовал Кромвель: индепендентов и баптистов. «Где мы найдем людей с Всеобщим Духом?», — ответил он, как записано, в ответ на петицию Сити о религиозном единообразии. «Каждый хочет иметь свободу, но никто не даст ее»[228 - Clark Papers, vol. II, pp. xxxiv — xxxvii.]. В своей речи, распуская парламент 22 января 1655 года, Кромвель критиковал его членов, так как они «не предоставили должной свободы религиозным людям с различными взглядами», включая многих баптистов, которые исправны в Вере, только (они) могут, вероятно, иметь другое мнение по некоторым мелким вопросам… ничто не удовлетворит их, если они не могут влезть носами в совесть их братьев, чтобы их там прищемили… Что является еще большим лицемерием, чем если бы те, кто был угнетен епископством, сами стали еще большими угнетателями, как только было снято с них ярмо?»[229 - Abbott, vol. III, p. 586.] Возможно, испуг Кромвеля, вызванный религиозной нетерпимостью парламента, усугубило дальнейшее доказательство, предоставленное раздутым случаем с Бидлом, того, что его надежды на религиозное согласие не оправдываются. В письме к старому армейскому другу подполковнику Тимоти Уилксу, написанном за несколько дней до роспуска, он был полон жалости к себе по поводу критики, брошенной в него за то, что он пытался объединить различные религиозные группы. Кто бы ни находился даже в «футе от интересов божьих людей при примирении их разногласий, может быть уверен, что получит упреки и злобу от каждой из спорящих групп… в настоящее время это основное мое убеждение — настолько не хотят люди быть исцеленными и объединенными»[230 - Abbott, vol. III, p. 572. Both S.R. Gardiner and C.H. Firth date this letter at the third week of January 1655.]. Такими же огорчительными для Кромвеля были парламентские атаки на армию. Однако ему не следовало бы удивляться этому. Еще с окончания гражданской войны армия была мишенью для тех, кто хотел отменить высокие налоги, необходимые для ее содержания, и тех, кто отождествлял ее с политической революцией и угрозой социального разлада. Последние месяцы 1654 года подтверждают парламентские нападки на армию, которые были так же враждебны, как и предпринятые Дензилом Холлисом и политическими пресвитерианцами в начале 1647 года, приведшие к политизации армии «Нового образца» с такими драматическими последствиями. В конце сентября 1654 года парламент потребовал большего права голоса при выборе советников, ответственных за армию, в межсессионный период, а за этим в ноябре и в начале декабря последовал ряд антиармейских голосований в поддержку этого требования и отдельно за то, чтобы после смерти Кромвеля армией управлял Совет до созыва парламента и затем только парламент, «как они посчитают нужным». Так же опасными (вторя парламентским мерам в апреле — мае 1647 года) были требования о сокращении ежемесячного обложения для содержания армии с 90000 до 30000 фунтов стерлингов и призывы к жесткому ее уменьшению, замене ее местными народными ополченцами. Кромвель и Совет предприняли некоторые усилия, чтобы обезвредить эти атаки, согласившись сократить ежемесячное обложение до 60000 фунтов стерлингов, но они не могли уступить управление армией парламенту, не допустив провала религиозного дела. В своей речи во время роспуска Кромвель очень четко обозначил вопрос: «Если оно (управление армией) будет отдано в такое время как сейчас, когда существует такое стремление нанести таким путем ущерб делу (которое, по очевидности, в это время оспаривалось всеми его врагами), что станет со всем этим?.. Это определяет его (протектора) власть, совершай ли он нечто хорошее или препятствуй парламенту увековечиться или навязать на совесть людей ту религию и ту форму правления, которая ему нравится»[231 - Abbott, vol. Ill, p. 588.]. Нетрудно преувеличить политическую изоляцию Кромвеля к январю 1655 года. Несмотря на недостаток его поддержки не все члены парламента были охвачены желанием отомстить армии, как можно это видеть в количестве проголосовавших против парламентских атак на армию. Однако большинство членов парламента были против армии, и неудача Кромвеля в приобретении консервативной поддержки режима выражена уходом из его Совета Энтони Эшли Купера (будущего графа Шефтсбери), вероятно, потому, что Кромвель не соглашался с предложением о переходе права протектората по наследству, а не выборным путем, как было определено в «Орудии управления». Кроме того, имели место не только парламентские атаки на религиозную свободу совести, но также признаки (особенно «петиция трех полковников», разработанная полковниками Мэтью Элюредом, Томасом Сандерсом и Джоном Окейем в октябре 1654 года, и волнение в армии в Шотландии и Йоркшире в декабре) того, что некоторые солдаты разделяли интерес «республиканцев» к власти, данной протектору «Орудием управления». Кроме того, зимой 1654 — 55 гг. Кромвеля преследовали личные неприятности. Большую часть октября он был недееспособен из-за серьезного несчастного случая, произошедшего во время верховой езды в Гайд-Парке, когда пистолет выстрелил у него в кармане после того, как он упал с лошади, и ему пришлось три недели пролежать в постели. (Даже после этого в течение некоторого времени его обычные прогулки в парке св. Якова были заменены выездами на носилках). Вскоре за этим 16 ноября умерла его мать, что явилось пиком всех бед этих месяцев. Однако этим частным личным событиям не следует придавать общественно-политическую значимость. Несомненно, именно первостепенные политические соображения привели его к стремительному роспуску парламента 22 января 1655 года. Он считал, что парламент, как и в 1648 и 1653 годах, отверг «драгоценные возможности» выполнить религиозное дело. Однако так же, как и в 1648 и 1653 годах, стремительное вмешательство Кромвеля объясняется не только холодным политическим расчетом. Как и раньше, вера Кромвеля в провидение сыграла свою роль. Когда он поведал о своих политических трудностях подполковнику Уилксу за неделю до этого, он писал: «Бог не позволит этому так оставаться. Если у меня есть наивность и честность, у Господа есть милость и правда, и он допустит это. Если в этих делах я сам выполнил свою цель и привел их к такому исходу, Господь сделает так, чтобы от меня отреклись; но если это будет деяние Господа… Он установит своих советников, и, следовательно, позволит людям остерегаться того, чтобы не оказаться бойцами против него»[232 - Abbott, vol. Ill, p. 572.]. Как мы увидим, Кромвель вскоре обеспокоится тем, как бы Бог не почувствовал его личной корысти (т. е., что его главной целью было личное самопродвижение), но пока его это не особенно тревожило. «Благодаря Богу я приучился переносить трудности, — сказал он членам парламента, распуская его 22 января 1655 года, — и мне всегда хватало Бога, когда я полагался на него. Я могу смеяться от счастья и петь в своем сердце, когда говорю вам об этом»[233 - Abbott, vol. Ill, p. 590.]. Он, вероятно, распустил в 1655 году парламент в стремительном порыве провиденческого, относящегося к тысячелетнему царству Христа оптимизма, сходного с тем, который заставил его поддержать казнь короля в январе 1649 года и использовать армию против парламентского «охвостья» в апреле 1653 года. Личное правление: «западный проект» и генерал-майоры Однако несмотря на существование удивительных сходств между поведением Кромвеля в январе 1655 года и более ранними эпизодами, в которых периоды самоанализа и нерешительности достигали высшей точки в неожиданных стремительных действиях, реакция Кромвеля на то, что произошло в январе 1655 года, в определенном смысле отличается от его позиции в предыдущие и последующие кризисы. Главное различие заключается в том, что если до того Кромвель пытался очень быстро вернуться к тактике примирения и конституционной порядочности, в январе 1655 года он так не делал; прошло много времени, прежде чем он вернул себе желание «исцеления и урегулирования». Хотя стремление Кромвеля к конституционному урегулированию, санкционированному парламентом, угасло не совсем, существенно важным для понимания деятельности Кромвеля в средний период протектората является признание того, что его авторитаризм стал более определяющим, чем в любой другой момент его жизни. Почему так случилось — один из самых интригующих вопросов в политической карьере Кромвеля. Хотя, частично, довольно прямое объяснение этому состоит в том, что тогда для него было труднее, чем когда-либо, получить широкую политическую поддержку религиозного дела. Количество его политических противников было больше, чем когда-либо, пополнившись теми, кто когда-то были его друзьями: Лилберн и левеллеры, Сэйе и Селе и могущественные политические индепенденты, Харрисон и члены «Пятой монархии», а теперь и Хазелриг, Скот и республиканские члены парламента. Горький опыт недавнего парламента, кроме того, должен был привести его к поискам способов достижения своих целей непарламентскими средствами. Многозначительно то, что всего через три недели после роспуска, 15 февраля 1655 года он сделал заявление о религии, которое С. Р. Гардинер назвал «право религиозной свободы при протекторате»[234 - S.R. Gardiner, History of the Commonwealth and Protectorate 1649 — 46 (Windrush reprint, 1987, 4 vols), vol. III, P- 260], пытаясь продолжить реформацию указом протектора. Кроме того, в течение следующих нескольких месяцев в 1655 и 1656 гг. доминирующая особенность его правления стала безжалостной, без каких-либо оглядок на совесть в делах с теми, кто ставил под вопрос конституционную законность его правления и решимость достигнуть своих целей, не считаясь с законными и конституционными тонкостями. На дебатах в Патни в 1647 году он предался, что было редко, политическому теоретизированию, объявив, что силу можно оправдать только как последнее средство «в случаях, когда мы не можем достигнуть того, что хорошо для королевства без силы». В течение нескольких месяцев после роспуска первого парламента протектората он, казалось, решил, что теперь был именно тот случай. Существуют случаи, когда «Верховный магистрат» не должен быть «связан обычными правилами», — сказал он в Декларации, опубликованной 31 октября 1655 года[235 - Quoted in ibid., vol. III, p. 329.], и в сентябре 1656 года даже принял этот курс на авторитаризм, рассматривая крайние меры и заявляя, что «если ничего не будет сделано без согласия закона, горло народа может быть перерезано, пока мы пошлем за кем-нибудь, чтобы составить закон»[236 - Abbott, vol. IV, p. 275.]. Возможно, к авторитарным действиям и к прекращению парламентского правления (по крайней мере временно) привела именно боязнь того, что «горло народа» может быть вот-вот перерезанным. В начале года правительственные агенты сообщили об увеличении признаков активности среди роялистов, составляющих заговор против режима. Сейчас для историков довольно легко, благодаря работе Дэвида Андердауна, позабавиться профессионально несостоятельными планами групп роялистов-эмигрантов на континенте, например, группы «Силд Нот» (основанной в 1653 году), стремящихся к организации восстания вместе с недовольными элементами в Англии, такими как политические пресвитериане, солдаты и левеллеры. Сейчас можно увидеть, насколько не расположены были могущественные английские землевладельцы оказывать военную поддержку роялистским заговорщикам. Однако взгляд из будущего часто обманывает историков, что можно отнести и к данному вопросу. Кромвель и его советники, не имея возможности взглянуть на события из будущего, возможно, опасались худшего. Ясно то, что запланированное общенародное роялистское восстание в начале 1655 года было слабой, сырой петардой и имело хоть какую-нибудь важность только в Уилтшире в марте, когда появились роялистские силы под командованием Джона Пенраддока. Восстание Пенраддока было легко подавлено правительственными войсками под руководством Джона Десборо, который для этой цели был назначен «генерал-майором западной области». Большинство других заговоров так никогда и не вышли за пределы стадии планирования, и их подробности были известны правительству, в основном, через агентов, нанятых Джоном Турло, который утвердился не только в качестве основного секретаря протектора, но также и как сборщик умов для протектората. 16 марта 1655 года, на пике пенраддокского кризиса, он почувствовал себя достаточно уверенным, чтобы написать, что «они так сильно ошибаются, кто мечтают о том, что любовь людей направлена на династию Стюартов»[237 - Abbott, vol. Ill, p. 655.]. Было бы глупо уменьшать опасность угроз роялистов, с которой, как чувствовали Кромвель и советники, столкнулся режим, но у них в руках было достаточно информации, чтобы определить ее масштабы. Как и раньше в критические моменты политической карьеры Кромвеля несмотря на то, что «разумные» политические соображения важны при объяснении его действий, они не дают полного объяснения. Как и до этого, в 1648–1649 и в 1653, так и в 1655–1656 гг. Кромвелем руководило «провидение», а также «неизбежность». Как мы видели, веру Кромвеля в провидение намного увеличили громкие военные победы в 40-х годах и в кампаниях в Ирландии и Шотландии. Когда он вернулся с поля боя в сложный мир политики Вестминстера, ему, однако, было все тяжелее различать признаки провидения, и его захватило изводящее сомнение в том (что обычно тревожило религиозных людей), что он действительно имел господнее благословение. Существуют намеки на отчаяние в способе, которым он воспользовался в событиях в начале 1655 года, чтобы убедить себя в том, что это так. 24 марта 1655 года он истолковал поражение жалкой армии Пенраддока как знак «руки божьей, ведущей нас», и было отнесено им к еще одному звену в «цепи провидения», что убедило его в том, что на нем господнее благословение[238 - Abbott, vol. Ill, p. 671.]. Вскоре после этого в письме от 25 марта 1655 года Кромвель, узнав о победе Блейка в Средиземноморье над военно-морским флотом правителя Туниса, с благодарностью приветствовал ее как «добрую руку Бога, направляющую нас в этой акции, который соблаговолил появиться рядом с вами, что очень много значит»[239 - Abbott, vol. Ill, p. 745.]. Кроме того, почти через месяц он узнал о событии, которое оказало главное влияние на выдвижение Кромвелем провидения на передний план и которое убедило его, что религиозное дело подвергалось угрозе за границей так же, как и внутри страны, и необходимо было сопротивляться этому решительной акцией. В начале мая 1655 года в Лондон пришли известия о резне, устроенной войсками их католического сюзерена герцога Савойского, около 200–300 протестантов, известных как вальденсы, которые жили в примыкающих изолированных долинах Альп в Пьемонте западнее Турина. Это было ужасным ударом для Кромвеля и его единомышленников в религии, сравнимым, например, с тем, что чувствовали английские протестанты времен Елизаветы, когда они узнали в день Св. Варфоломея о резне французских протестантов-гугенотов, устроенной католиками в Париже в 1572 году. Сонет Мильтона требует отмщения и служит типичным примером реакции религиозных людей в Англии в 1655 году на события в северной Италии[240 - Quoted in Gardiner, Commonwealth, vol. tv, p. 193.]: Отомсти, о Господь, за твоих убитых святых, чьи кости Разбросаны по холодным альпийским горам, Еще за тех, кто придерживался твоей истины, Такой чистой, с давних времен, Когда все наши отцы поклонялись идолам, Не забудь, в Библии записаны их стоны, Тех, кто были твоими овцами в этой древней пастве. Умерщвленные кровожадным пьемонтцем, Который сбросил со скалы мать с младенцем. Долины разнесли их стоны по холмам, А те передали их небесам. Кровь и пепел мучеников Разбросаны по всем полям Италии, Где до сих пор правит деспот, Его злодейство может возрасти во сто крат И стать воистине вавилонским бедствием. Однако другие призывали не только Бога, но и Кромвеля спасать протестантское дело. «Глаза всего христианского мира были обращены на его Высочество, — писал Жан-Батист Струппе, служитель французской протестантской конгрегации в Лондоне, — и все добрые люди надеялись, что он отомстит, или, «скорее всего, Бог отомстит его рукой, такому адскому варварству… Бог наделил его огромной властью для его (Бога) прославления»[241 - Quoted in C.P. Korr, Cromwell's New Model Foreign Policy: England's Policy Towards France 1649 — 58 (University of California Press, 1975), pp. 151-2.]. Письма Кромвеля в иностранные государства в то время отражают его чувство возмущения тем, что случилось. В конце мая он и Совет отменили 14 июля как национальный день поста и смирения, когда был устроен общественный сбор денег в помощь вальденским протестантам. Сам Кромвель дал 2000 фунтов стерлингов, и полная сумма достигла 38232 фунтов стерлингов. Удар для Кромвеля от этих событий усилила тесная связь между ними и тем, что случилось в Ирландии в 1641 году. Отчет, полученный им от г-на Леджера, пастора в Женеве, в июне 1655 года, мог бы стать прекрасным, сделанным протестантами описанием ирландской «резни» за 14 лет до этого, которая (как было видно) была таким ужасным ударом для Кромвеля: «Те изверги распарывали животы беременных женщин и накалывали младенцев на острие своих алебард и (что) они поносили разных людей… чтобы они сменили религию»[242 - TSP, vol. III, p. 460.]. Кроме того, связь между двумя событиями не оставляла сомнений, благодаря корреспондентам Кромвеля, которые сообщали о пребывании ирландских солдат в армии герцога Савойского, совершавшей зверства. Одно из сообщений написано, чтобы вновь разбудить в Кромвеле (если это было необходимо) чувство опасности и необходимости действовать безотлагательно, которое он испытывал в 1641 году. Пусть свежая кровь ирландцев стоит перед вашими глазами, и пусть предательские крики звучат в ваших ушах…»[243 - TSP, vol. III, p. 467.]. Растущее убеждение Кромвеля в том, что религиозное дело подвергалось нападкам в Англии и за границей, а также тот факт, что путь конституционной порядочности был закрыт, помогает объяснить отсутствие угрызений совести в делах с теми, кто подвергал сомнению законность его правления, что является характерной чертой первых месяцев 1655 года. До начала эксперимента с генерал-майорами в конце лета ряд взаимосвязанных действий правительства протектората поясняет этот период железного правления Кромвеля. Первым является случай с Джорджем Кони, который в начале мая предстал перед Судом верхней скамьи (так в 1649 году назывался Суд королевской скамьи). В ноябре предыдущего года Кони был арестован за отказ платить таможенные пошлины за импортируемый им шелк, он силой препятствовал таможенным чиновникам в захвате его имущества, за которое был оштрафован. Когда Кони отказался платить штраф, он был арестован, и его адвокаты полностью основывали свое дело в его интересах, исходя из того, что законы, «регулирующие сборы таможенных пошлин, не имели силы после того, как их не одобрил парламент», и, таким образом, эффективно нападая на «Орудие управления». 12 мая Совет ответил на это, арестовав адвокатов Кони за то, что они имели наглость подвергнуть сомнению прерогативу протектората, и их освободили только после того, как они отказались от дела. Кроме того, в проявлении авторитарной власти, перекликающейся с пренебрежением законом Карла I в деле «пяти рыцарей» в 1627 году, на следующей неделе председатель отделения королевской скамьи Высокого суда Ролл отчитывался перед Советом за разрешения продолжения дела и под его давлением ушел в отставку. Другие верховные судьи уже были изведены такими же — способами, как и Ролл, когда они бросали законный вызов устройству протектората. В апреле 1655 года были уволены двое судей за то, что опрометчиво поставили под сомнение указ, выпущенный протекторатом и Советом до собрания парламента в 1654 году; и когда двое из трех специальных уполномоченных по государственной печати, Балстроуд Уайтлок и Томас Уидрингтон, отказались исполнять указ 1654 года о реформировании суда лорда-канцлера, протектор и Совет подвергли этих двух людей огромному давлению за то, что они оспаривали «Орудие управления», принудив их уйти в отставку 6 июня. Подобно этому в июле 1655 года сэр Питер Вентуорс, республиканец из Уорвикшира, также был вызван в Совет за отказ от уплаты налогов на том основании, что это было нарушением «Орудия управления», и за то, что он убеждал шерифа Ковентри арестовать местного уполномоченного по обложениям. Вентуорса до того запугали, что он отказался от сопротивления. Дополнительную силу этим проявлениям своеволия Кромвеля придали шаги, предпринятые в силу указа протектората в августе и октябре 1655 года по усилению контроля за прессой, но не предписанием новых мер, а назначением цензорского комитета из трех человек, чтобы ввести в действие существующие правила и следить, чтобы никто не печатал «новости… кроме дозволенных нами или нашим Советом или, кроме того, разрешенных теми, кто назначен для этого»[244 - Quoted by P.W. Thomas in his introduction to The English Revolution: III. Newsbooks 5, vol. 1, Mercurius Polliticus (Cornmarkct Press, 1971), p. 8.]. В течение месяца после первого указа все официальные и неофициальные новости были вытеснены из «Меркуриус политикус» и «Паблик интеллидженсер», которые выпускались по четвергам и понедельникам и являлись правительственными газетами. Было бы заманчиво (но неправильно) доказывать, что назначение одиннадцати генерал-майоров в конце лета 1655 года, чтобы контролировать управление английскими провинциями, логично в свете предпочтений, которые Кромвель в то время отдавал авторитарным методам, чтобы навязать религиозную реформацию в стране с помощью силы. Прежде всего, мотивы Кромвеля при поддержке назначения генерал-майоров запутанны. Даже на пике своего авторитарного правления он все же помнил о необходимости получить поддержку его режима от мелкопоместного дворянства. В феврале он и Совет сократили всеобщее ежемесячное обложение с 90000 до 60000 фунтов стерлингов, как этого требовал парламент до своего роспуска. Кроме того (в апреле и мае), начались дискуссии в Совете, из которых вышел опыт с генерал-майорами, в ходе которого пытались уменьшить удельный вес армии и сменить ее местными народными ополчениями, возможно, по крайней мере, с одним наблюдателем, необходимым для обеспечения поддержки режима мелкопоместным дворянством. Ключевые позиции должны были быть отданы генерал-майорам, назначенным из центра, религиозным людям, чтобы гарантировать, что военный контроль не выскользнет из рук Кромвеля и Совета, но генерал-майоры должны были работать с местными уполномоченными. Кроме того, введение штата генерал-майоров усложняло то, что Кромвель не был ни в коем случае единственным человеком, принимающим участие в их назначении. Как было сказано, влияние Совета на принятие политических решений протекторатом только теперь в должной мере осознается, и Кромвеля можно понять, когда позже он объявил, что главная инициатива при назначении генерал-майоров исходила от военного мнения Совета под руководством Джона Ламберта. «Вы считали, что генерал-майоры необходимы», — сказал он на собрании армейских офицеров в феврале 1657 года[245 - Abbott, vol. IV, p. 417.]. Кроме того, Кромвель, вероятно, разделял интерес в безопасности еще вслед за фиаско Пенраддока. «Единственной целью их введения, — сказал он в речи к лорду Мэйору и муниципалитету Лондона 5 марта 1657 года, — было обеспечение мира для нации». Но важно такое его добавление: «Единственной целью правления генерал-майоров было также подавление зла и поощрение добродетели, особенно со стороны мировых судей»[246 - Abbott, vol. IV, p. 112.]. Учитывая все вышеперечисленные оговорки, трудно избежать вывода о том, что Кромвель рассматривал генерал-майоров, в первую очередь, как посредников в выполнении религиозной реформации — задание, которое парламент не смог, как он считал, выполнить. Этот вывод объясняет, что задание, данное генерал-майорам, сформировалось, главным образом, в силу эффекта, оказанного на Кромвеля новостями о еще одном заграничном событии, которое принципиально повлияло на его точку зрения в то время: провале «западного проекта». Как и другие аспекты политики Кромвеля, «западный проект» зародился в Совете протектора. Летом 1654 года редкая запись дебатов раскрывает раскол во мнении Совета о разумности предпринятая главной атаки на испанские владения на Карибах. Джон Ламберт представлял тех, кто возражал против этого по экономическим причинам. Финансирование оккупации только Ирландии и Шотландии было довольно затруднительным, доказывал он: «Вы должны найти больше средств, или еще и «проект Вест-Индия» должен будет провалиться». Но другие оспаривали это предсказаниями того, что расходы уравновесятся уже понесенными убытками по содержанию бездействующего военного флота — они имели, сказал Кромвель, уже «160 кораблей в плавании» и, помимо этого, экспедиция принесет «большую прибыль» от захвата испанских кораблей и серебра и торговлей на Карибах лекарством, краской и сахаром. Однако в пользу «западного проекта» дебаты повернули надежды Кромвеля к тому, что экспедиция принесет больше чем материальную выгоду. «Кажется, провидение ведет нас к этому, — сказал он во время дебатов. — Мы рассматриваем эту попытку, так как считаем, что Бог не оставит нас там, где мы сейчас, а приведет к обсуждению работы, которую мы можем выполнить как в своей стране, так и в мире»[247 - Abbott, vol. IV, pp. 377 -8.]. Почти так же, как цели Кромвеля в качестве протектора внутри страны — свобода совести, «реформация нравов», правление одним человеком и парламентом и так далее — были сформированы в основном мнениями, которые сложились у него в сотрудничестве с политическими союзниками в 40-х годах, так и его отношения к «Западному проекту» были многим обязаны идеям, которые, по крайней мере с 40-х годов, он разделял с политическими индепендентами, такими как Сэйе и Селе. Многие из них были вкладчиками кампании на остров Провидения в 30-х годах. На Карибах, в центре испанского влияния в Новом Свете, они надеялись организовать религиозную колонию, которая принесет им выгоду и нанесет удар Испании, Антихристу. К 1641 году эта попытка провалилась, так как испанцы сокрушили крошечную колонию на острове Провидения. Но, как показал Карен Капперман, мечта сохранилась среди кругов политических индепендентов, в которых вращался Кромвель в 40-х годах. Не удивительно, следовательно, что на Кромвеля как на протектора это должно было оказывать влияние. Он написал в октябре 1655 года: «Мы искренне желали бы, чтобы остров Провидения снова был в наших руках». Вывод из опубликованного манифеста, объясняющий «западный проект», не был приукрашен, но выразил одну из его главных целей: воспользоваться «благородной возможностью прославления Бога и расширения границ царства Христа». В декабре 1654 года эскадра из тридцати кораблей вышла из Англии по направлению к Карибам под управлением Вильяма Пена с полковником Робертом Венеблесом, ответственным за армию примерно из 3000 солдат, находящихся на судах. Через шесть месяцев после отплытия стало ясно, что несмотря на большие ожидания Кромвеля «западный проект» оказался полным провалом. В противоположность тщательной заботе, проявленной им при подготовке своей собственной заграничной экспедиции в Ирландию в 1649 году, он позволил Венеблесу и Пену отплыть в декабре 1654 года с неопытными, плохо оплаченными войсками, без четких инструкций о том, кто из двух командиров нес основную власть и (помимо этого) с недостаточной информацией об испанских силах в Эспаньоле. Венеблес взял с собой молодую жену на Карибы, считая, что главный город Эспаньолы Сан-Доминго «не будучи значительно укрепленным, будет захвачен без особых трудностей» и вскоре станет британским поселением, началом превращения мечты Кромвеля о протестантских Карибах в реальность[248 - K. Kuppcrman, «Errand to the Indies: Puritan colonisation from Providence Island through the Western Design», William and Mary Quarterly, 3rd series, vol. 45, 1988. Quoted in Gardiner, Commonwealth, vol. IV., p. 130.]. Экспедиционные силы покинули Барбадос в марте 1655 года, чтобы атаковать Эспаньолу и высадиться там 14 апреля. Через 14 дней они потерпели унизительное поражение при Сан-Доминго и были вынуждены отступить в направлении незащищенного острова Ямайка, который в конце концов был оккупирован после того, как около половины людей умерли от болезней. В 50-х годах было непредсказуемо, что Ямайка в XVIII веке станет производящей сахар колонией и одной из главных жемчужин в Британской императорской короне, и этот захват не сделал ничего, чтобы смягчить гнев и унижение, которое испытывали в Англии, узнав о провале экспедиции. Когда Пен и Венеблес осенью вернулись в Англию, они были опрошены Советом и заключены в Тауэр. Эффект, оказанный на Кромвеля, был драматичен. Когда 24 июля 1655 года новости о поражении в Сан-Доминго, произошедшем за два месяца до этого, наконец, достигли его, он заперся в своей комнате в одиночестве на весь день. Не трудно найти причину: так же, как прошлые победы истолковывались им как знаки божьего благословения, так он чувствовал, что поражение экспедиции, которую он считал средством распространения религиозной реформации в сердце антихристовой империи Испании, должно быть признаком божьего упрека. Это объяснение случившегося повторяется в его письмах летом и осенью 1655 года. Бог «очень больно покарал нас, — писал он преемнику Венеблеса на Карибах генерал-майору Ричарду Фортескью, делая указания по урегулированию на Ямайке. — У нас есть причины, чтобы смириться с упреками, сделанными нам Богом в Сан-Доминго из-за наших грехов, а также из-за другого»[249 - Abbott, vol. III, pp. 857-8.]. В сходном с этим письме заместителю Пена на Ямайке, вице-адмиралу Вильяму Гудзону, он признавал, что «Господь сильно унизил нас этим печальным поражением, перенесенным в Эспаньоле». И он сделает такое же заключение: «Мы рассердили Бога и для нас хорошо узнать это, и быть униженными за то же самое… мы будем осыпать наши головы пеплом»[250 - Abbott, vol. Ill, p. 859.]. Позже в течение кризиса правления Кромвеля преследовали предположения, что именно его собственная греховность — гордость своими успехами и амбициозность — являлась причиной божьего упрека. Но в 1655 году упоминание Кромвеля о грехах означало их распределение между всеми подданными, а не сводилось к их принятию только на свой личный счет. Главный результат, оказанный на Кромвеля провалом «западного проекта», состоял в укреплении в нем, больше чем когда-либо раньше, чувства настоятельности в проведении национальной реформации. И снова, как и в прошлые периоды сомнений и кризиса, удивительно, как его настроение депрессии окрашивалось надеждой, основанной на вере в то, что, как он писал Флитвуду 22 июня 1655 года, «воля Господа и дальше будет приносить добро в надлежащее время»[251 - Abbott, vol. Ill, p. 756.]. Его письма командирам и чиновникам на Карибах осенью также отражали его убеждение в том, что «хотя Бог ранил нас, он и исцелит нас; хотя он ударил нас, он и перевяжет нам рану, через два дня он приведет нас в чувство, на третий день он поднимет нас, и мы будем жить под его присмотром»[252 - Abbott, vol. Ill, p. 860.]. Но первым необходимым требованием, как он писал Фортескью на Ямайку, было: «все порочащие действия должны быть осуждены и строго наказаны, и должна применяться такая форма правления, чтобы добродетель и религиозность получали надлежащее поощрение»[253 - Abbott, vol. Ill, p. 858.]. В этом письме Кромвель ссылался только на необходимость реформации среди солдат экспедиционных войск. Однако провал «западного проекта» также побудил его к национальной реформации. Даже первая разработка инструкции генерал-майорам от 22 августа отражает его настоятельное желание «поддержать и содействовать набожности и добродетели и прекращать богохульство и безбожность». В течение следующих нескольких недель основной спор с Совете касался кратких инструкций, которые необходимо было дать генерал-майорам. К сожалению, подробности тех споров неизвестны, но, возможно, Совет разделился во мнениях по поводу основной функции генерал-майоров: обеспечение безопасности или нравственная реформация. Существуют небольшие сомнения в том, что Кромвель особенно сочувствовал группе, доказывающей последнее. Уроки провала «западного проекта», по крайней мере, подвигли его на включение в окончательную версию инструкций, посланных 9 октября генерал-майорам, новых приказов, подчеркивающих, что их заданием было как продвижение религиозной реформации, так и обеспечение безопасности. Не случайным оказалось и то, что к инструкции добавили пять пунктов «нравственных реформ» как раз когда Кромвель писал письма, обвиняющие в поражении «западного проекта» греховность и безнравственность Англии, с которыми дополнительные пункты инструкции приказывали сражаться генерал-майорам. Инструкции уже включали приказ о том, что генерал-майоры должны «содействовать набожности и добродетели» и исполнять «законы против пьянства, богохульства, упоминания имени Бога всуе, в ругательствах и проклятиях, против непочитания дня Господа и подобных этому отвращений»[254 - Abbott, vol. III, p. 845.]. Теперь им также было приказано строго контролировать количество пивных и запрещать игорные и публичные дома в Лондоне. Настроение Кромвеля в 1655 году во многом напоминает его убеждение в 1648 году, что не только должна проводиться национальная реформация, но также все люди упорно сопротивляющиеся этому, перед лицом «всех свидетелей, порожденных Богом», должны быть наказаны. В сентябре протектор и Совет решили, что новые местные народные ополчения должны финансироваться «десятичным налогом», названным так благодаря пени, составляющей 10 % и налагаемой на тех, у кого доходы от земли составляли 100 фунтов стерлингов ежегодно и больше или имелось 1500 фунтов стерлингов в товарах, и кто был сторонником роялистского дела во время гражданской войны. Данное этому оправдание перекликается с языком, использованным Кромвелем и другими в 1648 году в адрес противников армии, включая короля. 31 октября 1655 года декларация протектората оправдала «десятичный налог», основываясь на том, что роялистские преступники были причиной «всех наших бед и неустроенности» и главным препятствием «надеждам, возникшим у нас, видя, как этот бедный народ устраивался и исправлялся от этого духа богохульства»[255 - Gardiner, Commonwealth, vol. III, pp. 328-9.]. Кроме того, более ранняя декларация от 21 сентября 1655 года, запрещавшая экс-роялистам занимать государственные должности, была оправдана на том основании, что они показали, что «их целью было и до сих пор остается (несмотря на полное разрушение и опустошение этого народа) установление Власти и Выгоды, от чего Всемогущий Бог так предостерегает»[256 - Abbott, vol. III, p. 828.]. Речь Кромвеля его второму парламенту 17 сентября 1656 года разоблачила «папистов и роялистов» (риторика, напоминающая макартистский язык, использованный через три века против «антиамериканских» коммунистов в Соединенных Штатах) как «нехристиан» и «неангличан»[257 - Abbott, vol. IV, p. 264.]. Еще два штриха в образе человека, чья вера относительно тысячелетия царства Христа усилилась в 1655–1656 гг. и чья провиденческая миссионерская позиция оставалась твердой. Первый — тот факт, что правительство регулярно объявляло дни национального примирения в середине 50-х годов, чтобы попытаться передать людям настроение Кромвеля. Например, 21 ноября 1655 года был провозглашен день поста и молитв, чтобы помочь вызвать «согласие и реформацию, которые так долго оспаривались и которые составляют тяжесть работы всего этого поколения». Второй — интерес Кромвеля зимой 1655–1656 гг. к решению еврейского вопроса в Англии. В ноябре 1655 года Кромвель согласился на назначение консульской комиссии из четырех человек для рассмотрения петиции Мзиессаха беи Израэля о разрешении евреям свободно проживать, торговать и исповедовать свою религию в Англии впервые с XIII века. Причины, по которым это обсуждалось республиканским советом, сложны. Экономические выгоды, которые евреи могли принести стране, были важны. Генерал-майор Эдвард Вэллей написал Турло, что «несомненно, если не сказать больше, они (евреи) принесут много богатства в республику». Однако по мнению самых недавних исследователей этого эпизода, экономический довод не был самым важным в 1655 году. И даже не мнение о широкой религиозной свободе: многие советники разделяли ограничительное определение Кромвелем свободы совести. Главную причину, из-за которой Кромвель настаивал на поддержке петиции бен Израэля в дискуссиях, продолженных в декабре 1655 года, можно обнаружить в распространенном убеждении религиозных протестантов в том, что обращение евреев было необходимым предварительным условием тысячелетнего царствования Христа. Говорилось, будто он сказал, что у него «не было обязательств перед евреями, кроме написанных в Библии; и с тех пор существовало обещание их обращения, а средства для этой цели указаны Евангелием». Петиция беи Израэля была задержана Советом, но Кромвель применил свое влияние для обеспечения неофициального въезда евреев в страну в 50-х годах. К этому его привела надежда, что одно из библейских пророчеств об обращении евреев исполнится и поставит Англию на один шаг ближе к земле обетованной[258 - David S. Katz, Philo-semitism and the Readmission of the Jews to England 1603-55 (University of California Press 1982), p. 7; Abbott, vol. IV, p. 53.]. Однако, как можно было ожидать, данные двусмысленности характера и карьеры Кромвеля вплоть до этого момента, усердие Кромвеля по отношению к реформации и жестокость некоторых методов, принятых им для ее достижения в 1655–1656 гг., его умеренные стремления для поддержки дворянства никогда полностью не исчезли. За красноречием, с которым он ругал роялистов как «нехристиан» и «неангличан», находился Кромвель, который часто работал для того, чтобы защитить некоторые семьи роялистов от худших последствий «десятичного налога». В типичном примере в декабре 1655 года генерал-майор Десборо сообщил: сборщики «десятичного налога» ка Западе страны жаловались, что расположение Кромвеля к роялистам подрывает их усилия по сбору налога. Этот и другие примеры вмешательств Кромвеля в интересах роялистов в те периоды, когда он также настаивал на политике мести им, вместе с сокращениями местных народных ополчений в апреле 1656 года являются еще большими примерами двусмысленностей, характеризующих его деятельность в течение всей жизни. Но было бы опасно предполагать, что Кромвель уже искал пути возвращения к политике примирения и соглашения летом 1656 года, как иногда считают. Он не только вложил много политического капитала в генерал-майоров, но продолжал верить, что они имели некоторый успех в проведении реформации, к которой он так сильно стремился. В речи при открытии второго парламента протектората в сентябре 1656 года он сказал о своей уверенности в том, что опыт с генерал-майорами «был более эффективным в порицании порока и установлении религии, чем что-либо еще за эти пятьдесят лет», и через шесть месяцев, намного позже отказа от эксперимента, он оглянулся на «превосходную добрую услугу», оказанную генерал-майорами[259 - Abbott, vol. IV, pp. 274, 494.]. К лету 1656 года, однако, война с Испанией на Карибах переросла уже в войну с Испанией в Европе, а (как английское монархическое правительство обнаруживало в 1590, 1620 и позже в 1630-х гг.) внешние войны нельзя было вести без парламентской финансовой поддержки, даже увеличив налогообложение до возможных пределов, что и было проделано еще правительствами середины XVII века. В конце мая — начале июня 1656 года все генерал-майоры приехали в Лондон для обсуждения с протектором и Советом, что необходимо было сделать для разрешения финансового кризиса, и Кромвель с некоторой неохотой открыл путь для тех, кто спорил скорее за отмену парламента, чем за увеличение налогов решением протектората. В июле были выпущены предписания о парламентских выборах в августе. То, что он согласился на это с некоторой неохотой, является важным ключом к разгадке последнего периода политической карьеры Кромвеля, в течение которого он оставался решительнее, чем когда-либо, в деле сохранения цели религиозной реформации. Глава 7 ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ СОГЛАСИЯ И РЕФОРМАЦИИ (сентябрь 1656 — сентябрь 1658) Последние годы политической карьеры Кромвеля часто изображаются как период реакции, так как режим Кромвеля двигался к конституции монархического типа. С этой точки зрения, «Покорнейшая петиция и совет» была существенным шагом на пути, ведущем к реставрации монархии в 1660 году. В последние годы жизни Кромвеля иногда изображали как человека, чья радикальная деятельность наконец ослабела, так как он согнулся под давлением долгой борьбы за примирение непримиримого: уважения к конституции и религиозной реформации. Однако это вводит в заблуждение относительно его последних лет. Несомненно, в конце 1656 года его аппетиты простирались до принятия короны от парламента, чего он пытался достичь и в прежних случаях, особенно после гражданской войны, казни короля и установления протектората. Слово «согласие» очень часто повторяется в его письмах и речах в 1656–1657 гг., достигнув своего пика весной 1657 года. «Вам необходимо искать согласия», — сказал он комитету из членов парламента 13 апреля 1657 года: «Я желал бы скорее лежать в могиле, чем препятствовать чему-либо, ведущему к согласию, так как оно сейчас необходимо народу больше, чем когда-либо. …Что бы ни думал каждый отдельный человек, это равно касается всех людей — искать согласия»[260 - Abbott, vol. IV, p. 473.]. Когда он через восемь дней встретился с комитетом, он настаивал на этом же: «Я очень захвачен словом «согласие», сутью и понятием его. Я думаю, что если кто-то этим не захвачен, он не достоин жить в Англии. Я выполню свою часть так, как смогу, чтобы изгнать этого человека из народа; если это не подействует в частных случаях, то в общем это приведет к согласию… народ… как дом… он не может стоять без фундамента»[261 - Abbott, vol. IV, p. 484.]. Кроме того, в 1657 г. он согласился с оставлением эксперимента с генерал-майорами и принял исправленную парламентом конституцию. Однако нет сомнений в том, что его преданность делу реформации осталась неизменной, а также в том, что он продолжал ставить религиозное дело выше дела о парламентском соглашении, заявив 3 апреля 1657 года: «Гражданская свобода… должна быть подчинена более близким Богу интересам»[262 - Abbott, vol. IV, p. 445.]. Первый раздел этой главы затрагивает вопрос о том, почему во время первой сессии второго парламента протектората, которая проходила с сентября 1656 года до мая 1657 года, Кромвель постепенно возвратился к попытке, часто предпринимаемой им ранее, примирить два определяющих интереса в его жизни. Но в нем также затрагивается вопрос: почему Кромвель, в то время как его целью было достижение одобренного парламентом конституционного провозглашения монархии, отклонил предложение короны, сделанное ему большинством в парламенте, вместо его принятия, что могло бы пустить его режим счастливо нестись по пути согласия. Вторая часть этой главы рассматривает причины внезапного крушения последнего парламента кромвелевского протектората в начале 1658 года и провала конституции, исправленной «Покорнейшей петицией и советом» с учетом совместной работы протектора и парламента. Она также поднимает последний главный вопрос политической карьеры Кромвеля: неужели неудача в достижении сотрудничества с парламентом, наряду с болезнями и личными трагедиями последних месяцев его жизни, погасили его жизнеспособность и огонь, которые вели его через всю его стремительную и бурную карьеру? Король Оливер? Как и летом 1654 года, так и два года спустя Кромвель осуществил некоторые приготовления к предстоящей парламентской сессии. Его стремление положиться на провидение теперь усилилось из-за отсутствия какого-либо восторга перед собранием парламента; не удивительно увидеть в работах Питера Гаунта, что Кромвель не вмешивался в процесс исключения из парламента около ста его членов, выполненный Советом в течение недель, следующих за парламентскими выборами. (Целью этого было заткнуть рты самым яростным противникам армии и «Орудия управления»), О том, что Кромвель вряд ли был в восторге от нового парламента, говорит его речь на открытии 17 сентября 1656 года. Как и большинство парламентских речей Кромвеля, эта так же трудна для анализа. Как всегда, она началась с обещания быть краткой, но она не только стала чрезвычайно длинной (вероятно, понадобилось два или три часа, чтобы произнести ее), но и бессвязной и без четкого построения. Однако, ясно, речью управляла соблазнительная тема «исцеления и урегулирования», которая присутствует в найденных замечаниях Кромвеля первому парламенту в сентябре 1654 года. Она открывалась гневной тирадой против «не англичан» папистов и роялистов — «внутренних врагов», а также пугала угрозой испанского вторжения. Ее первая основная цель была разработана, чтобы возбудить членов парламента для обеспечения субсидии: это было главной причиной, почему Кромвель и его Совет, наконец, согласились на созыв парламента. Не менее важной целью было внушить парламентариям мысль о крайней необходимости реформации. Речь содержит четкое доказательство мощного влияния на Кромвеля (замеченного в главе 5) историй из Ветхого Завета иллюстрирующих необходимость для израильтян очищения от грехов, чтобы получить божью помощь в освобождении от египетского рабства и на их пути из дикой пустыни на землю обетованную. Как и израильтянам, подразумевал Кромвель, англичанам необходимо самим исправляться. Он сказал: «Мы хотим золотого тельца, ведущего нас обратно в Египет, если это будет таким местом — я говорю метафорически и аллегорически — то есть возвращения ко всем тем вещам, против которых мы боролись, как мы считаем. Я уверен, что свобода и процветание народа зависит от реформации… сделайте так, чтобы было стыдно видеть, людей, уличенных в грехе и богохульстве, и Бог благословит вас… Действительно, эти дела придают уважение душам людей и настроениям, в которых находятся люди. Душа — это человек. Если она сохраняется в чистоте, то она что-то значит…»[263 - Abbott, vol. IV, pp. 263, 273-4.]. Кромвель не оставил членам парламента причин для сомнений в том, что от них ожидали обеспечения как реформации, так и денег, но, как всегда, его речь не дала особого руководства в том, какие реформы требовались, и не содержала какого-либо ощутимого оптимизма по поводу того, будут ли они кому-то подчиняться; вместо этого она пессимистично завершалась рекомендацией «не спорить о ненужных и бесполезных делах, которые могут отвлечь вас от продолжения такой славной работы», как, по его мнению, они сделали два года назад[264 - Abbott, vol. IV, p. 277.]. Однако, когда парламент приступил к работе, он оказался исключительно объединенным и производительным. Удивительно, что исключение Советом около сотни избранных членов парламента вызвало меньше критических комментариев в Вестминстере, чем за пределами парламента. Типичным примером последнего служит опубликованный позднее памфлет «История бывшего парламента», в котором язвительно сравниваются эти исключения с нарушениями парламентских привилегий Карлом I в январе 1642 года, когда он попытался арестовать пять членов: это было преступление, в двадцать раз превышающее поступок короля, «с последующей за этим большей враждой и кровопролитием»[265 - Quoted in C.II. Firth, The Last Years of the Protectorate 1656 — 58 (2 vols, 1907), vol. I, p. 21.]. Единственный важный протест в парламенте, выраженный сэром Джорджем Бусом, который 8 сентября 1656 года представил прошение, подписанной 75 исключенными членами парламента, привел к пятидневным дебатам, угрожавшим вырасти в главный конституционный спор о злоупотреблениях властью протектора. Но он не состоялся, и члены парламента действовали очень дружно в течение следующих нескольких недель, рассматривая указы против «претендующих на титул Карла Стюарта» и расценивая нападки на личность протектора как измену. Кроме того, хотя субсидии на войну против Испании не принимались до января 1657 года, члены парламента высказали твердую поддержку войне. Парламент отверг 8 октября 1656 года как день общественного благодарения за захват испанской эскадры с сокровищами британским военным флотом 9 сентября, чему Кромвель обрадовался как знаку провидения. Эго было не только «подходящей и своевременной милостью», но и указанием на то, что Бог «будет еще оказывать нам настоящую помощь, когда это необходимо»[266 - Abbott, vol. IV, p. 301.]. Несомненно, слово «еще» указывает на веру Кромвеля в то, что это утешительный знак (несмотря на недавние «упреки») того, что он и народ до сих пор имеют божье благословение. Кромвель приветствовал готовность парламента настаивать на продвижении реформы. До конца года были обсуждены предложения, среди других дел, о регулировании количества пивных, о предоставлении бедным работы и о запрещении «неприличной моды» среди женщин — вопросы, близкие сердцам религиозных людей и их заботе о реформации нравов. Даже надежды Кромвеля на правовую реформу в начале ноября были удовлетворены, когда предложения о суде закона и справедливости в Йорке были приняты членами парламента и обсуждались планы учреждения региональных регистратур для утверждения завещаний и для регистраций графских земель. Когда Кромвель во второй раз 27 ноября обратился к Палате Общин, он восторгался достижениями членов парламента: «Хотя вы заседаете совсем недолго… вы издали много хороших законов, результат от которых люди Республики с удовольствием увидят в будущем»[267 - Abbott, vol. IV, p. 342.]. Но в силу ненависти к армии (а следовательно, к «Орудию управления», который многие члены парламента считали военной конституцией) и сильной религиозной нетерпимости вопросы, вызвавшие основные столкновения между протектором и его первым парламентом, вскоре возникли и во втором парламенте. 28 октября 1656 года ирландский член парламента Вильям Джефсон поднял вопрос о превращении протектората в наследственный, и хотя это не получило значительной поддержки в парламенте, отчеты иностранных послов предполагают, что вопрос о пересмотре конституции с целью ослабить влияние армии обсуждался на закрытых заседаниях и что некоторые близкие Кромвелю люди принимали в этом активное участие. Что типично вообще для 50-х годов, нет достаточного материала для полного анализа о способе, которым в период протектората принимались решения. Однако есть довольно много свидетельств, чтобы понять, что это не было просто правлением одного человека. Не толщ ко роль Совета, предписанная первой конституцией протектората, заставляла Кромвеля принимать во внимание все его рекомендации; многие действия Кромвеля в течение всей его жизни носили следы влияния тех, кто его окружал. Следовательно, поучительно увидеть, что зимой 1656–1657 гг. консервативные штатские политики часто появлялись среди тех, к кому он обращался за советом. В феврале 1657 года была даже информация о том, что Оливер Сент-Джон и Пьерпонт были в Уайтхолле, но теперь его контакты с союзниками 40-х годов, политическими индепендентами, стали редкими. В конце 1656 года важнее было его тесное сотрудничество с группой советников, не имевших связей с армией, в состав которой входили Эдвард Монтегью, Чарльз Говард, сэр Чарльз Уолслей, Виконт Фоканберг (будущий его зять), Натаниел Финнее, Балстроуд Уайтлок, сэр Томас Уидрингтон и, (помимо всех) Роберт Бойль, лорд Брогхил, который (на короткое время в 1656–1657 гг.) был главным политическим наперсником Кромвеля, какими для него в разные периоды прошлого были Айртон, Ламберт, Харрисон, Сент-Джон и другие. Сотрудничество Кромвеля с Брогхилом началось в 1649 году, когда он убедил Брогхила присоединиться к его ирландской экспедиции. Как и его отец Роберт, первый граф Корка, который разбогател как поселенец и плантатор в Ирландии, Брогхил был связан там с протестантскими делами, потом участвовал в подавлении ирландского восстания. Его главной политической целью в британской политике (как английской, так и шотландской) в 50-е годы было продвижение режима к монархической, «гражданской» конституции без какого-либо военного влияния. В декабре 1656 года Брогхил и его друзья считали, что «сейчас время для целеустремленных действий, проект генерал-майоров теперь становится явно опасным, а Его Высочество имеет такой исполнительный парламент, чтобы поддержать его в этом отношении, и здравомыслящие люди в основном полны надежд на то, что они увидят этот прекрасный день восшествия на трон». Однако до конца 1656 года нет ни малейших доказательств того, что сам Кромвель способствовал какому-либо такому решению. Он даже был настоятельно не расположен рассматривать вопрос о наследовании, как и Елизавета I. Однако в первые недели нового года позиция Кромвеля изменилась и к концу февраля он открыто выступал за отказ от «Орудия управления» в пользу конституции, одобренной парламентом. 27 февраля со значительной политической храбростью он заявил армейским офицерам, сильно сопротивлявшимся перемене: «Наступило время прийти к соглашению и отложить произвольные занятия, настолько неприемлемые для народа»[268 - Abbott, vol. IV, p. 417.]. Почему изменилась позиция Кромвеля? Сплочение парламента в первые месяцы сессии, возможно, каким-то образом повлияло на него, как, несомненно, и аргументы таких, как Брогхил, которые подчеркивали политическую поддержку, которую получит будущий режим. Самой важной причиной был случай Нейлера, который стал пресловутым громким судебным процессом зимой 1656 года и имел много значительных последствий в политике последнего периода протектората. «Преступление», за которое Джеймсу Нейле-ру (бывшему солдату северной армии Ламберта, который в 50-х стал индепендентским проповедником, а затем и евангелистским квакером) было предъявлено обвинение, в котором его признали виновным и, в конце концов, за которое он был жестоко наказан, состояло в том, что в октябре 1656 года, исполняя часть программы возрожденческого евангелистского турне по западу страны, он въехал в Бристоль на осле и его шумно приветствовали его сторонники, инсценируя вход Христа в Иерусалим. Впоследствии он был арестован честными чиновниками и привезен в Лондон, чтобы выслушать в парламенте обвинение «в ужасном богохульстве». В сзете возрождения религиозного фундаментализма в конце XX века в Британии, то, что впоследствии случилось, кажется менее удивительным с современной точки зрения, чем это было тогда. Те члены парламента, которые пытались доказать, что Нейлер был невиновен и что парламент, в любом случае, не имел права согласно «Орудию управления» судить его, были заглушены криками. «Давайте заткнем свои уши и забросаем его камнями», — сказал один из членов[269 - Quoted in Firth, Last Years, vol. I, p. 88.], и Палата Общин 9 декабря единогласно решила, что Нейлер был виновен в «ужасном богохульстве». После продолжительных дебатов он был приговорен к клеймению, проколу языка, двукратной порке, а затем к пожизненному заключению на всю жизнь. В основе этой религиозной предвзятости, злобы и жестокости лежит тот факт, что квакеры к середине 50-х годов стали для богатых и имущих фокусом их опасений за судьбу единой религии. Квакеры, вслед за баптистами, были самой многочисленной неортодоксальной религиозной протестантской группой — к 1650 году в нее входило около 50000 человек. Они в основном были сконцентрированы в Северной Англии, но благодаря работе проповедников, таких как Нейлер, идеи квакеров распространялись по всей стране. Из всех религиозных групп, возникших в 50-е годы, квакеры наиболее полно развили протестантское понятие о «внутреннем свете», то есть о том, что люди должны скорее следовать своей собственной совести, чем указаниям церквей и-служителей. Их враги в определенной степени оправданно находили, что некоторые квакеры понимали это не только как разрешение сексуальной вседозволенности, но и как повод для нападок на существующий социальный порядок. Квакеры отказывались платить десятину или снимать шляпы в присутствии тех, кого другие считали выше по социальному статусу, и, резко контрастируя с поведением их миролюбивых преемников после XVII века, не гнушались воинственных действий, насильно прерывая церковные службы, с которыми они были несогласны. Кромвель никогда не сочувствовал подобным взглядам, и он согласился бы с генерал-майором Скиппоном, который на парламентских дебатах по делу Нейлера сказал, что «если это (позволение Нейлеру действовать, как он сделал) свобода, Бог избавит меня от такой свободы»[270 - Quoted in Firth, Last Years, vol I, p. 89.]. Кромвель прояснил для себя, когда писал спикеру парламента сэру Томасу Уидрингтону 25 декабря 1656 года, что «мы (здесь он использовал это слово в единственном числе, придавал ему королевское значение) ненавидим и питаем отвращение к малейшей поддержке людей с такими мнениями и действиями, или кто обвинен в таких преступлениях, которые обычно приписывают (Джеймсу Нейлеру)»[271 - Abbott, vol. IV, p. 566.]. Как видно из этого, определение религиозной свободы Кромвеля не распространялось на тех, кто действовал и говорил так возмутительно, как квакеры. А это означало согласие Кромвеля с теми членами парламента, которые выступали за наказание Нейлера. Но фактически, как и предыдущее дело Бидла, это было еще одним свидетельством тревожащего расхождения его представления о границах религиозной свободы с мнением парламентариев. Кромвель одобрял взгляды Нейлера не больше, чем Бидла, но в реакциях парламента на оба случая его пугало то, что многие члены парламента (в отличие от него) не находили различий между экстремистами социнианами и унитариями, как Бидл, или квакерами, как Нейлер, и теми умеренными группами, как баптисты и индепенденты, которых хотел и стремился терпеть Кромвель. Этот вопрос он насильно поставил перед собранием армейских офицеров, к которому обратился 27 февраля 1657 года. Почему (спрашивал он их), если ничего не сделано, чтобы сдержать религиозную нетерпимость парламента, «случай Джеймса Нейлера не может произойти с вами?» Однако это опасение было не новым; на самом деле Кромвель жил с ним, по крайней мере, с 1644 года, когда ссора с графом Манчестером заставила его понять возможные последствия пресвитерианской нетерпимости. Новой в деле Нейлера была реакция Кромвеля на него, в этом он увидел конституционную перемену как средство для сдерживания парламентской нетерпимости. В своем письме спикеру от 25 декабря 1655 года он спрашивал, по какому праву они действовали против Нейлера, намекая на конституционные двусмысленности «Орудия управления»; и в своей речи перед армейскими офицерами 27 февраля 1657 г. он объяснил, что конституционный урок, извлеченный из дела Нейлера, состоял в том, что «они (однопалатный парламент) доказывают необходимость сдерживать или уравновешивать их власть (имея в виду Палату Лордов или палату, образованную подобным способом)[272 - Abbott, vol. IV, p. 417.]. Однако до этого собрания Кромвель уже ясно показал, что он был готов отказаться от авторитарной стратегии 1655–1656 гг. Когда 7 февраля 1657 года в парламенте обсуждался «Билль о народном ополчении» (за продолжение взимания «десятичного налога»), его зять Джон Клэйнол был против этого, по всей вероятности, с потворства протектора, таким образом эффектно завершив опыт с генерал-майорами. Кроме того, когда 23 февраля 1657 года сэр Кристофер Пэк представил документ, в общих чертах обрисовывающий новую конституцию — зародыш «Покорнейшей петиции и совета», было распространено мнение в то время, что он действовал как выразитель интересов властных «штатских» советников протектора, особенно Брогхила, Уайтлока, Уолслея; в освященной временем манере, открытой Елизаветой I, тайные советники использовали Палату Общин как средство для утверждения стратегии, которую они защищали в суде против «военных» советников Кромвеля: Десборо, Флитвуда и, особенно, Ламберта, чьим детищем было «Орудие управления». Кроме того, здесь работала и тактика. Как было видно, Кромвель с восторгом говорил армейским офицерам о конституционной перемене всего через четыре дня после того, как впервые были выдвинуты предложения Пэка; и когда «Покорнейшая петиция и совет» была представлена ему в готовой форме 31 марта, через месяц после парламентских дебатов по его разработке, он тогда и в последующие дни оказал ей радушный прием: это обеспечивало «урегулирование главнейших вещей, которые могут наполнить сердца людей желаниями», — сказал он в речи в Банкетном зале 8 апреля. «Вы защитили свободу религиозных людей и нации, — хвалил он парламентский комитет 21 апреля, — и я говорю, что это песня примирения между двумя интересами… Я думаю, что в этой форме правления (конституции) вы согласовали их»[273 - Abbott, vol. IV, pp. 453, 490.]. Учитывая, что корни Кромвеля как политика — Неполитическом индепендентстве 40-х годов, и совсем недавние опыты с однопалатными парламентами, его одобрение конституционных статей «Покорнейшей петиции и совета» не удивительно. Ее постановления об ограниченной наследственной монархии, о парламентском одобрении при назначении высших чинов государства, повторном налогообложении — из «Основных предложений». Кроме того, учреждение второй палаты — «Другой палаты», — члены которой назначались бы протектором и Советом, не было неприятно человеку, искавшему пути спасения Палаты Лордов в 1649 году. Ведь вторая палата обеспечит защиту сторонников Кромвеля в вопросах религии от чрезмерной религиозной нетерпимости, проявленной в деле Нейлера. «Это будет — писал Турло, — большой защитой и оплотом для честных намерений»[274 - TSP, vol. IV, p. 93.]. Приветствие Кромвелем религиозных статей из «Покорнейшей петиции и совета» не кажется теперь таким удивительным, как когда-то, так как очевидно, что он никогда не стремился к неограниченной религиозной свободе для всех протестантов. Ограничения религиозной свободы по новой конституции состояли в том, что «свобода не распространяется на папизм и прелатство или на поддержку тех, кто публикует ужасные богохульства или придерживается распущенности и богохульства под именем Бога»[275 - J.P. Kenyon (ed.), The Stuart Constitution: Documents and Commentary (Cambridge University Press, 2nd cdn, 1986), p. 329.], и соответствовали взглядам, которые часто выражались Кромвелем-протектором. Похвала парламента в его адрес в «Покорнейшей петиции и совете» относительно «свободы людей, придерживающихся различных религиозных форм, вы сделали то, что никогда не делалось раньше», была щедрой, но фальшивой[276 - Abbott, vol. IV, p. 445.]. Хотя в «Покорнейшей петиции и совете» были пункты, беспокоящие Кромвеля, например, финансовое обеспечение в 1300000 фунтов стерлингов в год, в котором для его нужд недоставало 600000 фунтов (как он подсчитал), главным камнем преткновения на пути принятия Кромвелем этого документа была предложенная ему в нем корона. Несомненно, именно поэтому Кромвель провел пять недель, мучаясь над предложенной конституцией, дотянувши почти до того, что у членов парламента лопнуло терпение в ожидании его ответа. 14 и 15 апреля он не пришел на собрание парламентского комитета по предложенной конституции, сказав, что болен. Позже он стал изобретательнее и грубее в своих извинениях: 7 мая отложил еще две встречи с членами парламента, сказав, что ему нужно осмотреть доставленную лошадь. В других случаях Кромвель попытался пролить свет на решение, стоявшее перед ним. Согласно Ладлоу, во время «королевского кризиса» он обедал с Десборо и Флитвудом и принял тактику, использованную им в дискуссиях с армейскими офицерами по такому же предмету около десяти лет назад, в начале 1648 года: «он начал шутить с ними, говоря о монархии пренебрежительно, сказал, что она была лишь предметом чьей-то гордости»[277 - Abbott, vol. IV, p. 509.]. Но подобные этому живые моменты (даже если они имели место) являлись исключениями в течение этих педель. Более типичны комментарии, сделанные кем-то более близким в то время к протектору, чем Ладлоу. Турло в двух интервью в апреле рассказывал корреспондентам о больших затруднениях у Кромвеля и как он «оберегается ото всех, кого я знаю»[278 - TSP, vol. IV, pp. 219, 243.]. В редких случаях его появления в обществе, как он сделал во время встречи с парламентской делегацией 16 апреля, он представал человеком, находящимся в большом душевном расстройстве: «Он вышел из своей комнаты (согласно газетному отчету) наполовину неодетым, с черным шарфом вокруг шеи; очевидно, измученный нерешительностью[279 - Quoted in Firth, Last Years, vol. I, p. 177.]. Почему Кромвель мучился над предложением о короне и почему в конце концов (8 мая) он отклонил его? Трудно поверить, учитывая его успешную показную встречу с армейскими офицерами 27 февраля, что боязнь реакции армии была основным определяющим фактором. В моменты прошлых кризисов у пего не было трудностей в подавлении недовольства армии. Возможно, главным политическим мотивом отказа от короны был расчет, подсказавший, что, будучи королем Оливером, ему станет труднее чем когда-либо преодолевать сопротивление противников религиозной реформации, таких, как Брогхил. Однако, как видно, политические решения Кромвеля редко можно полностью понять, не учитывая его веру в провидение и его попытки распознать, что оно ему указывало. В течение его общественной жизни, определенно с середины 40-х годов, Кромвелю всегда хватало советов религиозных людей в армии и вне ее по этому вопросу, например, в письме Вильяма Бредфорда от 4 марта 1657 года, содержащем ностальгические упоминания хмельных дней войны, когда указания провидения были ясны Кромвелю: «Я из тех, мой Лорд, кто до сих пор любит вас и сильно желает сделать так, как я, сопровождавший вас от Эджехилла до Данбара. Дела, которые вы имели по воле Бога в этих двух местах и между ними, мне кажется, часто будут заставлять вас отступать, быть участником этой угрожающей сдачи»[280 - Abbott, vol. IV, p. 448.]. Особенно чувствительным к подобным настроениям Кромвеля в то время делало то, что у него уже имелась причина из-за неудачи «западного проекта» сомневаться в том, что «он был зеницей божьего ока». Что подумает Бог, если он реставрирует монархию, которая с божьего благословения была отменена в 1649 году? Не истолкуется ли это как грех гордости, честолюбия и самопродвижения? Важно подчеркнуть, что эту мысль он выразил сразу же после того, как ему передали «Покорнейшую петицию и совет» 31 марта. «Если эти соображения (детализация власти в новой конституции) будут возложены на личность или личности, которыми недоволен Бог, это, вероятно, станет концом этой работы», — сказал он членам парламента после получения предложенной новой конституции[281 - Abbott, vol. IV, p. 443.]. 13 апреля он привел провиденческие причины против принятия титула короля: «Действительно, Божье провидение преднамеренно отвело в сторону этот титул. Бог, казалось, предусмотрительно не только поразил семью, но и имя. Бог… поступил так не только с личностями и семьей, но он разрушил титул. Я не буду воздвигать то, что провидение разрушило и сравняло с землей; и я не буду снова строить Иерихон»[282 - Abbott, vol. IV, p. 473.]. Принятие короны помогло бы усилить поддержку режиму, но решающим аргументом против принятия для Кромвеля была возможность того, что Бог, как и те религиозные люди, включая Джона Оуэна, кто настаивал на отказе, истолкует это принятие как знак того, что Кромвель выбрал не мирской успех, а религиозную реформацию. Как и в другие периоды его карьеры, всякий раз, когда Кромвель опасался, что дело, поддерживаемое парламентом, подвергает опасности религиозное дело, его мучила нерешительность, но в конце концов он решался защищать последнее. Ранее парламент сказал ему, что он должен принять все положения новой конституции, или конституционные предложения будут взяты назад. Тем не менее, 25 мая, через две недели после его отказа от короны, ему была предложена исправленная версия «Покорнейшей петиции и совета», которая оставляла ему звание протектора. Через месяц, 26 июня, он вновь был назначен лордом-протектором с огромной пышностью. В отличие от скучного события, когда его официально вводили в должность протектора в декабре 1653 года, церемония в зале в Вестминстерском дворце, расписанном батальными сценами в Уайтхолле, в июне 1657 года была царственной по своему великолепию. Кромвель вышел в мантии, подшитой горностаем, в процессии, включающей лорда-мэра и ольдермена Лондона, членов Палаты Общин и французских и голландских послов, и затем дал клятву служить в качестве протектора, после вручения ему жезла государства и золотого скипетра. Это вместе с его последующими действиями иногда толковалось как явный шаг по монархическому пути. Как было видно, дочери его высочества Фрэнсис и Мэри вышли замуж за пэров в ноябре, и он создал двух потомственных пэров. Кроме того, в июле Кромвель заставил Джона Ламберта, своего старшего генерала, отправить в отставку его комиссию, так как подчиненный Ламберта генерал-майор отказался давать клятву верности ему, как требовалось по новой парламентской конституции. Ламберт ушел (во второй раз и опять временно) из армии и из политики. Вытесняя человека, который казался и, возможно, сам считал себя самым вероятным военным преемником его в должности протектора, Кромвель, казалось, очевидно указывал на сдвиг режима к традиционному гражданскому наследованию такого рода, защищаемому Брогхилом. Однако слово «очевидно» является ключевым. Конечно, отказ Кромвеля от короны и новое назначение его протектором не так объяснялось в то время. Когда Кромвель отверг корону, «гражданские» кромвелевцы, такие как Брогхил, отошли (временно) с недовольством. Они знали (как и историки), что действительное значение его отказа состояло в другом: он показывал, что не хотел позволять его движению к реформации быть закованным в конституционные цепи. Сломленный человек? Последний год политической карьеры Кромвеля определялся завершением второй сессии второго парламента протектората, которая (в отличие от первой сессии) длилась меньше трех недель и закончилась проявлением кромвелевской порывистости и возмущения, похожего на то, с которым он распустил парламенты в апреле 1653 года и январе 1655 года. Причину, по которой вторая сессия парламента было гораздо менее сплоченной, чем первая, нетрудно выявить. Приглашения, посланные Кромвелем его бывшим друзьям политическим индепендентам, особенно Бартону и Сэйе и Селе, заседать в Другой палате, были проигнорированы. Поэтому Кромвель был вынужден назначать туда тех, кто мог бы обеспечить ему неоценимую поддержку в Палате Общин, как они делали во время первой сессии. Из 63 человек, назначенных Кромвелем для заседания в Другой палате, около тридцати являлись членами парламента, оказывавшими ему постоянную поддержку в Палате Общин во время первой сессии. Кроме того, примерно ста исключенным в 1656 году членам парламента было разрешено снова занять их места, когда парламент был вновь созван в январе 1658 года, и эти включенные были опытными членами парламента, такие как Хазелриг и Скот, чья ненависть к протектору не была каким-либо образом смягчена его принятием парламентской конституции. К тому же, к прошлым обидам, которые они чувствовали из-за «военного абсолютизма», теперь прибавилось оскорбление второй палаты, которая стала подозрительно походить на Палату Лордов. Республиканские члены парламента посвятили краткие недели сессии единодушной и непреклонной атаке на двухпалатную природу новой конституции, поддерживая республиканские черты конституции, по которым однопалатный парламент имел исключительную законодательную и исполнительную власть, как сделало «охвостье» после 1649 года. Кромвель должен был ожидать эту атаку, и, конечно, он ее дождался. 25 января он сделал упрек членам парламента за то, что они не боролись против «бедствий и разногласий среди нас», следуя порядку, который уже стал обычным в его речах к парламентам[283 - Abbott, vol. IV, p. 716.]. Тем, чего он, возможно, не ожидал и что заставило его внезапно распустить парламент почти через неделю, явилась поддержка республиканцев, полученная от_армии. В последние дни января 1658 года в Сити распространилась вдохновленная республиканцами петиция, требующая отмены протектората и Другой палаты и реставрации однопалатного парламента со всей властью, которой обладало «охвостье» в начале 50-х. В ней звучали требования религиозной свободы и запрещения увольнять офицеров иначе, чем через военный суд. Имелись беспокоящие признаки того, что петицию поддерживали некоторые солдаты. 4 февраля, в день представления петиции Палате Общин, Кромвель, действуя в одиночку (никто из его непосредственных советников, включая Турло, оказалось, не знал о его намерениях) ворвался в Палату Общин и после гневной речи распустил свой последний парламент, чтобы предотвратить разъединение в армии. Последние месяцы жизни Кромвеля описаны недостаточно; остается, таким образом, обширная возможность разнообразных их истолкований. Самое частое из них утверждает, что после разгона последнего парламента протектор впал в глубокую депрессию и стал жалкой фигурой; согласно одному недавнему исследованию, «с приближением лета стало очевидно, что разочарование весны не только ошеломило Кромвеля, оно сломило его»[284 - R. Hutton, The British Republic 1649 — 60 (Macmillan, 1990), p. 77.]. Гораздо легче согласиться с предположением, что последние месяцы Кромвеля были наполнены разочарованием, чем с тем, что он умер «сломленным» человеком. Он, вероятно, терзался из-за того, что политические и личные проблемы, с которыми он столкнулся в последние месяцы, были такими же устрашающими, как и другие, с которыми он сталкивался раньше. Кроме того, многие в стране, в которой он правил, не получили его надежд и ожиданий. Однако его достижения в качестве протектора были значительными и достаточно очевидными, чтобы принести ему некоторое утешение при любом разочаровании, которое он возможно, испытывал. Нет уверенности в том, что пылкий реформаторский энтузиазм, направленный на то, чтобы дать «людям то, что хорошо для них», угас перед его смертью 3 сентября 1658 года. Несомненно, проблемы, с которыми он столкнулся после роспуска парламента в феврале, были очень трудными. Финансовое положение его правительства перешло от плохого к наихудшему, так как возросли расходы на дорогую внешнюю политику, включая затраты на размещение гарнизонов в Шотландии и Ирландии. Доходы правительства упали, ибо оно периодически урезало ежемесячное обложение налогом, заискивая перед имущими классами. «Покорнейшая петиция и совет» уменьшила налог с 60000 до 35000 фунтов стерлингов в месяц. Поэтому Кромвель и Совет были вынуждены применять такие приемы, как разрешение свободного квартирования для войск и обращения (как и монархи Стюарты до этого и после) к торговцам в Сити за займами. Вскоре стало очевидно, что единственным реальным выходом из финансового кризиса был созыв нового парламента, который разрешил бы поднять уровень налогов, и в этой перспективе, конечно, неясно вырисовывалась возможность возобновления почтительной парламентской оппозиции с давлением на него, чтобы он принял корону. Эти проблемы более устрашающими, чем когда-либо, делало то, что Кромвель, «вероятно, был сильно ранен расколом, произошедшим в течение ближайших дней после роспуска, с военными товарищами, которые сражались вместе с ним с начала гражданской войны. Один за другим в течение 50-х годов, его бывшие союзники и друзья покинули его сторону, и последними, кто сделал так, были шесть офицеров, которых он уволил И февраля после их отказа взять назад свое заявление о том, что кромвелевский протекторат отошел от старого доброго дела. Вероятно, особенно задевало то, что все они, в том числе и капитан Вильям Пакер, командир его собственного конного полка, были баптистами. Доказательство, видимо, заходит слишком далеко, предполагая, что это вызвало «сильный психологический кризис»[285 - D. Undcrdown, «Cromwell and the officers, February 1658», English Historical Review, 83, 1968, p. 104.], но совесть Кромвеля всегда была чувствительна к обвинениям со стороны тех, кого он считал, как и себя, «детьми Бога». Кроме того, как часто было и раньше, вместе с политическим кризисом пришел приступ нездоровья. В конце февраля сообщалось, что он находился в постели с «очень опасным нарывом на спине». В то же время его новый зять Роберт Рич умер и вскоре после этого любимая дочь Элизабет Клейпол серьезно заболела раком, от которого и умерла 6 августа. Существует небольшое сомнение в том, что напряжение, вызванное этими политическими и личными бедами, «исчерпало его душевные силы» (как позже сказал его дворецкий Джон Мэйдстоун). Сам Кромвель в феврале отметил, что он нес «тяжелый груз на своей спине в течение пятнадцати или шестнадцати лет… Что касается моей совести и души, я скорее хотел бы прожить на опушке леса, содержать стадо овец, чем находиться на таком месте, каким было это»[286 - Abbott, vol. IV, p. 729.]. Однако же сомнительно, что Кромвель действительно так думал, предавшись депрессии и апатии в свои последние месяцы, и что он умер разрушенным человеком, потерявшим волю к жизни. Этот взгляд не принимает в расчет огромное количество времени, которое Кромвель, как было видно, продолжал уделять внешним делам. Не был он также пассивен, разбираясь с внутренними проблемами. Его можно критиковать за то, что он старался управиться с проблемами тех, кто должен был сменить его гораздо позднее, но очень вероятно, что к концу 1657 года он решил, кто будет его преемником, и поэтому перед своей смертью оставил указания Турло и своим советникам. По «Покорнейшей петиции и совету» Кромвель был уполномочен назвать своего преемника, и Джордж Бейт, его доктор в 1658 году, позже утверждал, что якобы он назначил Флитвуда вскоре после своего второго официального вступления в должность протектора. Но, если он так сделал, в высшей степени вероятно, что он переменил свое решение к ноябрю или декабрю 1657 года. Хотя ему нравился Флитвуд, который был женат на его дочери Бриджет, он язвительно относился к политическим способностям зятя. В феврале он назвал его «тряпкой», когда Флитвуд пытался убедить его не распускать парламент. До этого, в ноябре 1657 года, он заменил Флитвуда на месте лорда-депутата Ирландии своим младшим сыном Генри Кромвелем, а вскоре вызвал старшего сына Ричарда из его поместья в Гэмпшире, чтобы тот готовился стать преемником. И в сентябре Ричард стал наследником отца без намеков на сопротивление. Не было также какой-либо снисходительности весной и в начале лета 1658 года, когда кромвелевский режим расправился с роялистскими заговорщиками. Высокий суд, назначенный в апреле, собрался в конце мая, чтобы судить людей, пойманных разведкой Турло: Джона Хьюита, Джона Лорда Мордаунта, Генри Слингсби и других. Наказания избежал только Мордаунт. Остальные пошли на виселицу. Джон Лисл, глава Высокого суда, как сообщалось в «Mepjcypnyc политикус», послал Слингсби на смерть со словами, что преступление Слингсби было таким же большим, как «грехи египтян, когда Бог заявлял им о себе столь многими знаками и чудесами в интересах израильтян, и все же несмотря на это они все равно преследовали Моисея и Израиля»[287 - Quoted in Firth, Last Years, vol. II, p. 86.]. Также не может прямолинейность, с которой Кромвель подавил недовольство в армии, выплывшее на поверхность в последние дни парламентской сессии, подтвердить мнение о нем как о человеке, потерявшем контроль за властью или прежнее политическое чутье. До увольнения Пакера и других недовольных он смотрел в лицо огромному собранию офицеров с тем же политическим и личным мужеством, какое он проявлял в подобных конфронтациях с конца 40-х годов. После обеда, на котором «он выпил с ними много вина», он произнес длинную и, как обычно, импровизированную речь, проведя свою аудиторию через «историю нашего времени», нагло требовал, чтобы любой, кто не приспособится к его правлению, сообщил об этом открыто[288 - Abbott, vol. IV, p. 736.]. Этот эпизод воскрешал элементы железной дисциплины, обеспечившей контроль Кромвеля над армией с гражданской войны. Проявил ли бы Кромвель такую же политическую волю и решительность, если бы дожил до ознакомления с решением другого парламента, конечно, никогда не узнать. Что он не рассчитывал на легкий путь принятия советов своих граждан, достижения парламентской политической и финансовой поддержки конституционными уступками, можно видеть из того, что «хунта», назначенная им в июне для подготовки нового парламента, имела много представителей от военных советников, которые твердо противились этому Возможно, Кромвель в конце своей жизни был так же не склонен к отказу от своей мечты привести страну на землю обетованную, как и всегда, и он до конца был решителен в том, как он сказал в своей последней речи к своему последнему парламенту, что «свободу совести следует предоставлять честным людям, чтобы они: могли служить Богу без страха; что каждый справедливый интерес может быть сохранен, что религиозное служение должно быть поддержано и не оскорблено соблазняющими и соблазненными душами; что для всех людей надо сохранять их справедливые права, гражданские или духовные»[289 - Abbott, vol. IV, p. 720.]. Глава 8 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Попытаться оцепить то, чего достиг Кромвель к своей смерти в 1658 году и как способы, которыми он правил, будучи протектором, воздействовали на дальнейший ход британской истории, — это значит вступить на минное поле исторических противоречий и неопределенности. Еще при его жизни возникли разногласия в оценке его как правителя. Левеллерские памфлетисты, такие как Ричард Овертон, не сомневались, что Кромвель был наихудшим типом макиавеллиевского лицемера. «Вы вряд ли сможете рассказать о чем-либо Кромвелю, — писал Овертон в 1649 году, — но он будет класть руку на сердце, закатывать глаза и призывать Бога в свидетели, он будет плакать, выть и раскаиваться, сражая вас наповал»[290 - D.M.Wolfc (ed.), Leveller Manifestoes of the Puritan Revolution (Thomas Nelson and Sons, 1944), p. 370.]. Некоторые были еще выразительнее, заявляя, что Кромвель достиг власти «по уши в крови». Он не заботился о том, чтобы не проливать кровь своих подданных, как воду, которой много текло по нашим улицам во время его короткого и отвратительного господства, с его угнетением, притворством, лицемерием и жестокостями»[291 - Quoted in R. Howell, «Cromwell and English liberty» in R.C. Richardson and G.M. Ridden (cds), Freedom and the English Revolution (Manchester University Press, 1986), p. 25.]. Однако другие современники высказывали отличные от этих взгляды. Эндрю Марвел в его «Поэме на смерть Оливера Кромвеля», писал: О, человеческая слава, суетность, о! Смерть, о! Крылья, О, недостойный мир! О! Мимолетные ценности! Однако, величие осталось в этом умершем теле, Которое, хоть и умерло, все же величественнее, чем его смерть. В течение столетий после его смерти оценки Кромвеля оставались глубоко разнящимися. В начале этого века Георг V отказал в разрешении назвать новый линейный корабль именем Кромвеля, а в 1960 году городской совет Уоллингфорда запретил название «Кромвель Гардене» для дороги к новому жилому массиву: «У нас более чем достаточно благодетелей, чьи имена мы хотели бы увековечить не включая злодеев его сорта»[292 - Ibid., р 26.]. Но для других Кромвель был (и до сих пор остается) героем, каким он был для ньюкаслского нонконформиста XIX века Джозефа Коуэна. Коуэн в своей речи обратился к XVII веку, призывая к союзу диссидентов и либералов для обеспечения религиозных и гражданских свобод: «Этой страной однажды правили нонконформисты и никогда в истории ее влияние не было большим или ее власть более уважаемой (аплодисменты)…Его (Кромвеля) авторитет внутри страны был таким же высоким и плодотворным, как и за границей… Достижения того времени вошли в историю и заслужили благодарность народа, и до сих пор нам было бы обеспечено светлое будущее, если бы мы шли по пути наших предков (громкие аплодисменты)»[293 - Quoted in R. Нowcll, Puritans and Radicals in North England: Essays in the English Revolution (University Press of America, 1984), pp. 207-8.]. В наши дни вокруг памятника Кромвелю, расположенного около палат парламента в Лондоне, собираются каждый год в день его смерти 3 сентября те, кто считает Кромвеля отцом английских парламентских свобод. Последняя глава книги подчеркивает, что ответ на кажущийся простым и прямым вопрос — каковы достижения и каково наследие Кромвеля? — не может быть ни прямым, ни простым. Неоспоримо, что его достижения были далеки от целей, за которые он боролся в течение всей своей политической жизни, и что за его смертью последовала бурная реакция против того, что он сделал и за что он выступал. Однако было бы ошибкой изображать его правление в качестве протектора как полную неудачу и его влияние на последующую британскую историю исключительно как отрицательное. Все же несмотря на отмеченную реакцию в период Реставрации не следует забывать достижения Кромвеля как правителя Британии и положительное влияние, оказанное этим правлением на развитие страны после его смерти. Наиболее зримой неудачей Кромвеля была его неспособность значительно продвинуть религиозную реформацию — дело, ставшее его основной целью. Как и другие религиозные деятели, с конца XVI века трудившиеся над «реформацией нравов», он увидел, что это дело поддерживает лишь небольшое меньшинство. Нетрудно понять, почему даже в период до 1640 года кампания реформирования нравственности, в частности, такие ее «этапы», как запрещение общественных торжеств и развлечений, воскресных игрищ, закрытие пивных баров, не приобрели широкий всеобщей поддержки. Более того, в течение 40–50 годов религиозное дело стало еще менее популярным, особенно среди имущих, да и не только среди них, так как его испортило отождествление с радикальными социалистическими идеями, а также с политической революцией, совершенной армией в 1648–1649 гг. В 1656 году Кромвель заявил, что эксперимент с генерал-майорами был более эффективен в отношении борьбы со злом и укрепления религии, чем что-либо еще в эти 50 лет»[294 - Abbott, vol. IV, p. 274.]. Возможно, Кромвель сознавал, что верующие люди немногого достигли, но он считал необходимым объявить, что генерал-майоры добились большого успеха в деле «реформации нравов». Это мнение не подтвердили исторические исследования. Действительно, многие генерал-майоры разделяли рвение Кромвеля в деле религиозной реформации. В конце концов именно он их назначал после совещания с Советом и, как видно, существенной частью их инструкции после провала «западного проекта», было выполнение нравственной реформы. Чарльз Уорслсй, один из самых активных генерал-майоров (в Чешире, Ланкашире и Стаффордшире) разделял отчаянное желание Кромвеля с корнем вырвать грехи, следствием которых стала катастрофа на Карибах; «Господь помогает нам увидеть наши грехи и свое удовольствие в том, что мы так пересекли море и попали на Ямайку»[295 - Quoted in A. Fletcher, «The religious motivation of Cromwcll's major-generals’ in D. Baker (ed.), Religious Motivation: Biographical and Sociological Problems for the Church Historian (Studies in Church History, vol. XV, 1978), p. 261.], — писал он. Такой вид усердия также сталкивался с полным отсутствием ответа на местах. Намеки, встречающиеся в переписке генерал-майоров, по поводу помощи со стороны нескольких найденных «честных» союзников на местах — «хороших людей», «лучших людей», «людей Бога», конечно, отвечают действительности: были верующие люди, поддерживавшие генерал-майоров в их длительной моральной кампании[296 - Quoted in A. Fletcher, «Oliver Cromwell and the localities: the problem of consent» in C. Jones, M. Newitt and S. Roberts, (eds), Politics and People in Revolutionary England (Blackwell, 1986), p. 92.]. Но совершенным фактом является то, что генерал-майоры и их религиозные союзники находились в меньшинстве и занимались непопулярным делом. Обычный местный управленческий аппарат мировых судей, кроме того, оставался неизменным, пополнялся он из местных жителей, которые негодовали при вмешательстве извне в их дела и которые могли использовать свои связи, чтобы сорвать стремления даже самых усердных генерал-майоров. Так что реформаторское влияние генерал-майоров в действительности было весьма незначительным. Кромвель также не смог убедить парламентские классы, что ослабление карательных законов, охраняющих религиозное единообразие, возможно без нарушения существующего социального и политического порядка. Фактически, как бы то ни было, вера в необходимость принуждения к религиозному единообразию как средству сохранения социальной и политической устойчивости особенно увеличилась в 50-е годы, как доказало дело Джеймса Нейлера. Деятельность квакеров, таких как Нейлер, вела к усилению оппозиции консервативного дворянства и ортодоксальных церковных служителей намерениям Кромвеля и Совета ослабить карательные законы и разрешить религиозным группам, не представляющим угрозы авторитету Библии и не совершающим беспорядков в церквях, свободное богослужение. Тот факт, что кромвелевская Англия разрешила большую степень религиозной свободы, чем когда-либо раньше, не нарушив существующий социальный порядок, не устранил опасения многих имущих людей, что социальное ниспровержение просто находилось за углом. Сообщения о жестокостях квакеров и экстремизме «Рэнтеров», получивших широкую огласку в пятидесятых, помогли противникам Кромвеля очернить индепепдентские религиозные группы, в частности, баптистов и пресвитериан, как потенциальную угрозу социальному и политическому порядку. Религиозное предубеждение, стимулированное среди членов парламента делом Нейлера, было предвестием возрастающей нетерпимости, вспыхнувшей в 1660 году, когда потерпели крах попытки установить всеобщую английскую церковь. Реставрация церковных порядков в начале 60-х гг. создала узкую нетерпимую церковь, из которой были исключены «умеренные» протестанты, такие как пресвитериане и баптисты, а также «радикальные» протестанты, такие как квакеры, и в некоторых случаях они жестоко преследовались по законодательству, известному как «кларендонский кодекс», принятому роялистским парламентом в начале 60-х годов. Равнозначно разочарующим, поскольку это касалось Кромвеля, был раскол протестантского единства, произошедший в 50-е годы, и рост отдельных религиозных сект, сильно нетерпимых к взглядам друг друга. Как мы видели, Кромвель не был заинтересован в развитии различных форм церковного правления; его интересовало разложение на составные части всеобщего протестантского братства. В режиме «хорошего констебля» Кромвеля религиозный раскол неудивителен, но он много раз пояснял, что случившееся противоречит его целям сохранения «единства духа» среди христиан и предотвращения раскола в изумительный разброс протестантских сект. Только небольшое развитие произошло в достижении другой его главной цели: создании более социально справедливого общества, помимо всего, путем реформы права. И снова идеализму Кромвеля препятствовал консервативный обструкционизм тогдашних юристов и тех, кто опасался, что вмешательство в существующие правовые организации станет ключом, который откроет ворота неистовым и радикальным проискам, разработанным людьми из «Пятого монархиста» и другими, кто выступал за тотальное уничтожение существующей правовой структуры и переход к мозаичному праву. Как экстремистские акции квакеров сильнее, чем когда-либо затруднили намерение Кромвеля выполнить даже умеренное расширение религиозных свобод, так и требования сторонников «Пятого монархиста» позволили противникам его политики умеренной реформы правовой системы приобрести значительную поддержку для срыва его планов. Такими трудными для достижения реформистские цели Кромвеля сделало то, что они были испорчены не только экстремизмом квакеров и «Пятого монархиста», но и ненавистью к армии. Неприязнь к армии является неизменной чертой истории 40-х и 50-х гг., причиной которой отчасти были высокие налоги, необходимые для ее содержания, и централизованное управление, созданное для поддержки парламентских военных решений. К 1650 году армия также ассоциировалась с политическим радикализмом. Как видно (вероятно), основной причиной неприятности, имевшейся у Кромвеля с парламентами протектората, были опасение и ненависть некоторых членов парламента к армии[297 - Это один из многих важных моментов, указанных в прекрасном неопубликованном исследовании (S. Jones. «The Composition and Activity of the Protectorate Parliaments (Exeter University Ph D. thesis, 1988). Я очень благодарен д-ру Джонс за доброжелательное предоставление мне копии ее диссертации.]. Однако неудачи Кромвеля в достижении его самых главных целей необъяснимы только параноидальными опасениями дворянства, юристов и ортодоксального чиновничества. Сам Кромвель прямо способствовал собственной неудаче. Как мы видели, он редко шел к своим целям последовательно. Это не противоречит двум основным точкам зрения данной книги — что Кромвель время от времени был гораздо безжалостнее и больше пренебрегал гражданскими правами и откладывал созыв «свободных» парламентов, чем часто представлялось, и что он никогда не отказывался от своего обязательства перед мечтой о религиозной реформации. Однако он не был исконным военным диктатором. Как было видно, он перемежал периоды авторитарного правления с попытками «исцеления и урегулирования», когда больше уделял внимания развитию консервативной поддержки режиму, чем выполнению реформации. Редкие политические отклонения Кромвеля в сторону «исцеления и урегулирования» (в месяцы после казни короля в 1649 году, вслед за возвращением в Лондон после вступления в звание протектора) являются некоторыми, но не всеми, из этих случаев и должны быть добавлены к причинам его неудачи в преобразовании Англии в Новый Иерусалим, чего он надеялся достигнуть. Однако политическое мастерство и находчивость Кромвеля обеспечили (хотя многие его надежды и ожидания ассоциировались с религиозной реформацией и республиканскими идеалами, которые были описаны в главе 5 как в основном обманутые) его режиму определенную удачу. Его главное политическое достижение заключалось в том, что он сделал республиканскую форму правления приемлемой для страны, в которой монархия непреодолимо предпочиталась большинством людей. Широко распространенной восторженной поддержки режиму не существовало, но также не было там и большой поддержки роялистской оппозиции ему. Тот факт, что республиканская форма правления в конце концов разрушилась и монархия была реставрирована в 1660 году, дает возможность рисовать Англию пятидесятых как страну, охваченную ненавистью к Кромвелю и республике, которая развивалась до огромного антиреспубликаиского, пророялистского взрыва в 1660 году. Хотя провинциальная история Англии в 50-х годах не была широко изучена, правдоподобным кажется то, что Кромвель правил страной, которая постепенно убедилась, что республиканская форма правления работает, по крайней мере, так же эффективно, как и монархическая до этого. Многие из высшего дворянства в Англии — люди, от чьей поддержки зависел каждый постсредневековый режим в вопросе его успешного существования — были сильно обеспокоены тем, что связи Кромвеля с армией и его неоднократные заявления в пользу религиозной свободы представляли угрозу для социального и политического порядка; некоторым казалось, будто в деятельности квакеров эта угроза становилась реальностью. Но в течение 50-х годов они начали понимать, правда, пока неохотно, что республиканская форма правления соответствовала их требованиям, помимо всего, она обеспечивала политическую стабильность в Англии и оказалась способной эффективно вести международную политику, а также дела в Ирландии и Шотландии. Но преувеличение лояльности главных аристократических семей Англии к правлению Кромвеля может ввести в заблуждение. К 1653 году многие из них добровольно отошли от своей традиционной роли правителей английских провинций, другие — насильно отстранены от нее чистками «комиссий по спокойствию», проводимым Бербонским парламентом. В настроении многих дворян еще преобладали предчувствия не только страшных социальных последствий движения к религиозной свободе, но также революционной угрозы, которую они видели в сотрудничестве Кромвеля с армией и которую подчеркивало присутствие в некоторых местностях военных гарнизонов и особенно назначение военных в парламент. Беспокойства по поводу угрозы привычному социальному и политическому устройству страны не исчезали в 50-е годы. Отказ Кромвеля, даже в 1657 году, порвать связи с армией был причиной этого. Однако в провинциальной Англии в этот период умеренные цели Кромвеля по «исцелению и урегулированию» имели больше успеха, чем его идеалистическое занятие религиозной реформацией. Особенно привлекательным для консервативных имущих людей в управлении Англией Кромвелем было то, что оно исполнило главную свою функцию, которую ожидали от всех правительств ранней современности, — сохранение социального порядка и стабильности. К началу пятидесятых эта задача была совсем непростой. В годы после гражданской войны имел место один из самых долгих и худших экономических кризисов XVI–XVII вв. — из-за скудных урожаев в 1646–1650 гг. Последствия были гибельными: высокие цены на продукты; условия, близкие к голоду; возрастающая нищета, продуктовые беспорядки и (как считали имущие) зарождающееся всеобщее восстание. Кризис усугубила демобилизация солдат, ищущих работу и, помимо всего, тот факт, что слабая система пособий, развивавшаяся в конце XVI и в начале XVII вв., чтобы справиться с подобной ситуацией, была сильно расстроена во время гражданской войны. Однако в 50-е годы (в каждом исследованном графстве) местные правители умело реагировали на кризис. В Уорвикшире работа мировых судей возросла до крайнего напряжения. Государственные чиновники междуцарствия в три раза больше выполнили работы, относящейся к пособиям для бедных, чем их предшественники во время правления Карла I; в Чешире мировые судьи успешно справились с тяжелой ситуацией, вызванной массовым обнищанием людей в военные и послевоенные годы, а также демобилизацией солдат. Они добились снижения цен на зерно и приняли эффективные меры, исключившие сокрытие его спекулянтами. В обоих этих графствах чиновники умело отреагировали на огромный рост налогообложения за время гражданской войны поиском большей справедливости в распределении налогов, основывая свои требования денег на более точных оценках экономических возможностей налогоплательщиков, что, помимо прочего, способствовало повышению урожаев. Несомненно, дальнейшие исследования пека что совершенно темного мира многих других английских провинций в 50-е годы прояснят картину и откроют факты гораздо менее приятные: коррупцию, непродуктивность и, вероятно, неспособность поддержать хоть на какое-нибудь время правительственную деятельность на уровне, достигнутом в вышеупомянутых графствах. Но, по крайней мере, правительство страны казалось в кромвелсвские времена не хуже, чем в другие периоды XVI–XVII вв., а вероятно, даже лучше. Определенно то, что пока Оливер Кромвель был жив, управление не разрушилось под давлением оппозиции до такой степени, чтобы сделать реставрацию монархического правления неизбежной. Вклад Кромвеля и Совета в обеспечение стабильности и эффективности управления Англией был, конечно, ограниченным. Их вмешательство в ход реформ было отрывочным, не соответствовало координированной «политике» централизации, у них также не было бюрократического аппарата для ее выполнения. Некоторые недавние исследования показывают, что главное давление на реформу местного управления — как и больших жюри — исходило с мест, а не от протектора и Совета. Кроме того, так как Кромвель не хотел отказываться от целей религиозной реформации, он не исключил всех религиозных радикалов и военных из парламента, даже когда комиссии по миру были перестроены в 1657 году. Однако много раз в этот период он изъявлял желание вернуть традиционным правящим семьям их активную роль в английском правлении, и постепенно некоторые из них откликнулись на это. Важной иллюстрацией к этому может служить способ, которым в период протектората комиссия по миру во многих английских графствах снова стала включать в управление представителей довоенной правящей элиты: Пелхем вернулся в парламент на свое место от Суссекса и Уиндхема, а Латрел и Роджерс — от Сомерсета. Будущие исследования английских провинций 50-х годов, возможно, изменят суждение Дэвида Андердауна, но навряд ли отвергнут его заключение, что к последним годам протектората «английские дворяне могли почувствовать, что они восстанавливали свои силы и независимость, которая традиционно им причиталась»[298 - D. Underdown, «Settlement in the counties» in G.E. Aylmer, (ed.), The Interregnum: The Quest for Settlement 1646-60 (Macmillan, 1972), p. 178.]. Кроме того, к огромному расстройству роялистских эмигрантов на континенте, их призывы к национальному восстанию против республики едва ли встречали какой-либо положительный отклик. Вероятно, не просто трусость или благоразумная забота о безопасности их собственности и жизней заставила благосостоятельных английских джентльменов не оказывать больше поддержки ссыльному Карлу Стюарту в 50-е годы, которую их преемники позже оказали роялистским самозванцам — якобинским Стюартам в начале XVIII в. Как и аристократы ганноверской Англии, дворянство кромвелевской Англии осознало, что существующий режим достаточно подходил им и их интересам, чтобы рискнуть всем для отчаянного и опрометчивого предприятия в поддержку неимущих авантюристов Стюарта. Оценка управления Кромвеля делами за границей и в остальной части Британии в некоторых отношениях схожа с оценкой его успехов в Англии: гнетущий провал рассматривается с точки зрения достижения его идеалистических целей, о значительных лее успехах судят по меркам, приложимым к реальному политику. Но немногие современники или последующие комментаторы оспаривали его успех в достижении, по крайней мере, двух постоянных целей английской дипломатии в течение столетий: повысить международную репутацию страны и сохранить ее безопасность перед угрозой иностранного вторжения. Одна из самых замечательных черт этого успеха в том, что он достигнут человеком неопытным в международной дипломатии. «Я склонен думать, что он (Кромвель) не имел слишком больших знаний в этой области («внешние дела»), — писал позднее критик Слингсби Безел в некоторой мере справедливо[299 - Slingsby Bethel, The World's Mistake in Oliver Cromwell, printed in W. Oldys (ed.), Harleian Miscellany; or a Collection of Scarce, Curious and Entertaining Tracts… (10 vols, 1808—13), vol. I, p. 289.]. В 1655 году бранденбургский посол Иоанн Фридрих Шлезер посчитал необходимым обучить Кромвеля дипломатии относительно Балтики с помощью краткой лекции, используя карты. Другие рассказывали о недостатке опыта в международной дипломатии у кромвелевских советников. В августе 1655 года Кромвель сообщил по секрету шведскому послу в Лондоне Христеру Бонду, что «для него было горем то, что он так плохо образован и редко рискует говорить на любом другом языке, кроме английского». Через год Бонд был изумлен, когда узнал после отъезда Филипа Медоуса в Португалию, что немногие в кромвелевском окружении знали главные языки дипломатии. «Это позор, — писал он, — у них нет никого, кто может написать приличную строку на латыни, но слепой Мильтон должен переводить все, что они пожелают, с английского на латинский, и можно легко представить, как это происходит»[300 - M. Roberts (ed.), Swedish Diplomats at Cromwell's Court 1655 — 56: the Missions of Peter Julius Coyet and Christer Bonde (Camden Society, 4th series, vol. 36, 1988), pp. 114, 282.]. Даже Балстроуд Уайтлок, который был назначен Кромвелем на дипломатическую работу, включая посольство в Швеции, обычно называл договор Оснабрюка 1648 года как договор Аугсбурга. Тем не менее Кромвель и его советники обеспечили большой для своего времени международный авторитет республики. Даже враждебные наблюдатели, например, роялист сэр Эдвард Гайд, граф Кларендон, писали после Реставрации, что «величие Кромвеля в стране было лишь тенью славы, которую он имел за границей. Было трудно узнать, кто его больше опасался: Франция, Испания или Нидерланды, где его дружба была такой ценностью, к какой он привык. И так как они все приносили в жертву свою честь и интересы для его удовлетворения, то нет ничего, что он мог бы потребовать и в чем любой из них отказал бы ему»[301 - Clarendon, History, vol. VI, p. 94.]. Когда английские послы впервые поехали за границу сразу же после установления республики, уважаемое международное мнение сторонилось их как представителей незаконного режима цареубийц. Наконец, двух послов в 1649 году убили. Однако в течение нескольких лет, конечно, после того как Кромвель стал протектором в 1653 году, большинство главных держав Европы довольно высоко оценивали республику и хотели иметь ее в качестве друга и союзника. Хотя это было ограниченным суждением о природе внешней политики Кромвеля, сразу после Реставрации критика Слингсби Безела этой политики за якобы достижение религиозных целей Кромвеля ценой национальных интересов Англии открыла спор, который до сих пор не разрешен: была ли внешняя политика Кромвеля определена анахроническими религиозными целями? Преследовал ли Кромвель цели, противоречащие действительным национальным интересам Англии? Было бы глупо отрицать, что главные надежды Кромвеля в международных делах сосредоточивались на религиозных интересах. Религиозное рвение, с которым он спорил за «западный проект» в 1654 году и против антихристианского католицизма в Испании во время парламентской сессии в 1657 году, уже было отмечено. Он часто с ностальгией упоминал о кампаниях Густава-Адольфа в Европе во время Тридцатилетней войны как о протестантском крестовом походе против католической тирании. Еще один шведский посол, Питер Юлиус Койет, сообщая преемнику Густава-Адольфа Карлу X, что Кромвель «много говорил» о Густаве-Адольфе, сказал «…он всегда вел свои великие кампании с огромным удовольствием, он много раз благодарил Бога со слезами радости на глазах (как видно, Кромвель мог очень легко заплакать), за Его снисходительные милости; и когда пришли известия о его смерти, он так оплакивал это, что он вряд ли бы поверил, что любой швед мог оплакивать его сильнее, так как он видел, что великий инструмент подавления папизма исчез». Он надеялся, что Карл X «исправит эту потерю… он не сомневался, что со своей стороны готов внести все возможные средства для продолжения этой работы»[302 - Roberts, Swedish Diplomats, pp. 83-4.]. Однако необходимо сделать два предостережения перед тем как принять, что эти стремления делают справедливой критику, подобную критике Безела, внешней политики Кромвеля. Оба они исходят из отождествления управления Кромвеля внешними делами с его «внешней политикой». Первое замечание состоит в том, что (как мы видели) решения по международным делам принимались не исключительно Кромвелем, а после совещания с Советом. Второе — в том, что «политика» в смысле последовательного ряда решений, основанных на внимательно рассмотренных согласующихся принципах, не отражает способа управления дипломатией во время протектората (возможно, и в любое время). Решения принимались под большим давлением, когда Кромвель и его советники и консулы были обременены многими другими вопросами, безнадежно устали, переутомились от чрезмерной работы, как доносили в нескольких случаях иностранные послы. Кромвель, ка сообщал Бонд 18 апреля 1656 года, «сидел с утра до ночи с некоторыми своими советниками, обсуждая важные дела, не отводя времени даже для еды или питья[303 - Ibid., p. 278.]. Позже, в июне 1656 года, Кромвель и его советники справлялись с внешними делами среди большого спора с генерал-майорами о созыве парламента. «Они так сильно заняты, — писал венецианский посол примерно в то время о Кромвеле и его консулах, — что они не знают, на какой путь стать, и у протектора нет времени, чтобы позаботиться о своем доме»[304 - Quoted in ibid., p. 278, note.]. Почти то же самое, возможно, было и в другие периоды существования протектората. В этих обстоятельствах более полезны подходом к управлению внешними делами был предложенный Дж. Эллиотом, когда он писал об управлении Францией и Испанией: «Традиционная формулировка мотивации внешней политики государственных деятелей начала XVII века в терминах конфессионализма или государственной целесообразности может быть неправильно понята. (Ришелье и Оливарес) не могли принять ни одну из этих крайних позиций. Они были вынуждены действовать наилучшим образом в серой сфере компромисса, казуистики и двусмысленности, взвешивая политическое преимущество, против религиозных склонностей и указаний совести»[305 - J.H. Elliott, Richelieu and Olivares (Oxford University Press, 1984), p. 128.]. Кромвель достиг политического мастерства с тех пор, как он был наивным членом парламента в 1640–1641 гг., и оно сделало его пригодным для мира международной дипломатии, охарактеризованной этой цитатой. Решения принимались Кромвелем и другими часто в спешке и всегда под влиянием смеси сложных мотивов, и никогда только из-за религиозной идеологии или только из-за национальных интересов. Кромвелевскими отношениями с голландцами, конечно, управляла смесь мотивов. Слингсби Безел считал, что договор Вестминстера, завершивший англо-голландскую войну в апреле 1654 года, был «разрушительным» для английских интересов, так как Кромвелем управляли его надежды на создание союза протестантских наций, чтобы обеспечить мир с главными торговыми соперниками Англии на слишком мягких условиях. Однако Кромвелем и Советом руководили и другие соображения, кроме религии, во время переговоров с голландцами. Они были особенно заинтересованы в невозобновлении дружбы Оранж-Стюарт, которая могла бы побудить голландцев оказать помощь роялистскому вторжению в Англию. Голландцы даже согласились на секретный пункт, включенный в договор, обязывающий их никогда не позволять члену семьи Оранж становиться губернатором Объединенных Провинций. Кромвель и его советники были также осведомлены о том, что, если война продолжится, то голландцы, возможно, объединятся с Данией и посредством этого сохранят торговые привилегии на Балтике в ущерб английским торговцам. Мир с голландцами, фактически, вновь открыл Балтику для английского флота, и вскоре после этого послы Кромвеля достигли англо-датского коммерческого договора, дающего английским кораблям равные права с голландцами для прохода в Балтику через пролив Зунд. Английские отношения с Испанией в 50-е годы также нельзя рассматривать с позиции идеологии, выступающей против национальных интересов. Рядом с несомненным религиозным рвением, склонившим его к спору в Совете за войну против Испании, были надежды Кромвеля на извлечение выгоды от захвата испанских кораблей с сокровищами и на то, что военный флот, бездействующий после голландской войны, сам окупит себя, дав работу излишним «160 кораблям, хорошо снаряженным для плавания в море». Безопасность также как обычно имела главное значение в умах протектора и его советников и, возможно, к изменению мнения в Совете после многих споров в пользу сближения (первое было сделано в октябре 1655 года с помощью оборонительного договора) с Францией и за войну с Испанией привело то, что Франция была гораздо более мощным исходным плацдармом для вторжения Стюарта в Англию, чем более отдаленные берега Испании. Когда связи с Францией укрепились наступательным договором в марте 1657 года, для Кромвеля главной стала надежда, что объединенная кампания против испанцев в Фландрии приведет к захвату Дюнкерка (который произошел в июне 1658 года) и, таким образом, обеспечит успешное сопротивление любым стюарто-испанским угрозам английской безопасности с другой стороны Ла-Манша. Мечты Кромвеля о поддержке Карла X как нового Густава-Адольфа в протестантском крестовом походе против католиков в южной Европе и его близкая дружба со шведскими послами в Лондоне Бондом и Койетом приводят некоторых исследователей к тому, что они изображают Кромвеля человеком, обманутым дипломатами, которые играли на его религиозных стремлениях. Но переписка шведских послов с Карлом X показывает, что Кромвель и его советники были ловки в сопротивлении соблазнительным шведским предложениям для того, чтобы вступить в союз со Швецией, позволив, таким образом, Карлу X играть решающую роль на Балтике. Англо-шведский торговый договор был подписан в июле 1656 года, но переговоры о полном союзе никогда не состоялись. Кромвель и его советники отказались принимать какую-либо сторону в развивающейся ссоре между Швецией и Данией, выросшей до открытой войны в 1657 году; и Кромвель вместе со своим послом Филипом Медоусом играл ключевую роль в обеспечении мира на Балтике с помощью «Договора Роскилда» в феврале 1658 года, сохранившего равновесие между Швецией, Данией, Англией и Голландией на этой торговой площади, такой необходимой всем этим северным странам. Более ясным и менее противоречивым, чем мотивы, определяющие английскую внешнюю политику в 50-е годы, является прямой способ, которым Кромвель и его советники использовал^ как вооруженные силы, так и дипломатическое влияние в международных делах. Последнее исследование Бернарда Кэппа кромвелевского военно-морского флота показывает, что Кромвель продолжал начатую «охвостьем» политику создания чрезвычайно мощных военно-морских сил. В 1655 году протектор и его советники присутствовали при пуске на воду нового корабля «Нейзби», на котором, как отметил роялист сэр Джон Эвелин, в качестве носового украшения был «Оливер на лошади, топчущий ногами шесть народов: шотландцев, ирландцев, голландцев, французов, испанцев и англичан… Слава, держащая лавры над его обиженной головой, и слова «С нами Бог». История кромвелевского военно-морского флота под руководством Роберта Блейка пестрит ослепительными победами — такими как дерзкая атака на Порт-Фарина в попытке спасти английских заключенных, захваченных беем Туниса и севе-ро-африканскими пиратами в апреле 1655 года, и уничтожение возвращающейся испанской эскадры, везущей сокровища, у Санта-Криса на Канарских островах два года спустя. Внешние дела Англии под руководством Кромвеля были далеки от успешных во всем, но ими управляли с энергией, которая обеспечила безопасность и повысила международный авторитет Английской республики. А была ли это «Британская республика»? Конечно, во время существования протектората Ирландия и Шотландия находились в более тесном союзе, чем когда-либо раньше, с Англией и Уэльсом. Однако то, что было достигнуто в 50-е годы, совсем не соответствует кромвелевскому идеалу британской республики, объединенной как религиозное общество. Отношения Англии с Ирландией и Шотландией отражают (как и другие аспекты правления Кромвеля) смесь кромвелевских идеалов и реалистического прагматизма. Существовали большие различия в его отношении к обеим странам. Как и «охвостье», которое в 1652 году приняло указ, предписывающий смертную казнь всем в Ирландии, кто поддерживал «восстание» против Англии (оцененное С. Р. Гардинером численностью в 100000 человек из 180000 взрослого мужского населения католических ирландцев)[306 - Gardiner, Commonwealth, vol. IV, p. 83, note.], он считал Ирландию завоеванной страной, в которой должно быть безжалостно установлено английское правление. Так же, как и другие в руководстве республики и протектората, он считал, что это должно было сопровождаться конфискацией у ирландских землевладельцев миллионов акров земли, которую следовало предоставлять либо таким, как он сам, кто с 1641 года давал взаймы деньги, субсидируя ирландское «рискованное предприятие», либо компенсировать ею английским солдатам военную задолженность. Лишенные собственности ирландские землевладельцы вместе со своим арендаторами, служащими и рабочими, были насильно переселены в назначенные места в западной Ирландии, в основном в Каннахт и в Клэар, освобождая свои земли для массового заселения англичан и шотландцев. С другой стороны, Кромвель считал Шотландию не завоеванной страной, а той, в которую англичане вторглись неохотно, чтобы установить «союз и правильное взаимопонимание между верующими людьми», англичанами и «нашими братьями шотландцами»[307 - Abbott, vol. I, pp. 177-8.]. Однако несмотря на различие этих стран главная цель Кромвеля, касающаяся их, была одинаковой: они должны были стать типом религиозных обществ, который он хотел развить в Англии. В 1649 году, как было сказано, он написал, что завоеванная Ирландия должна быть опытной площадкой для Нового Иерусалима, который надо было построить в Англии. Указы, изданные им и его Советом в апреле 1654 года, объединяющие Англию и Шотландию, являлись шагом на пути к убеждению шотландцев свергнуть тех, кто стоял на дороге к выполнению в их стране кромвелевской и английской религиозной реформации. Преамбула к одному из указов показывает, что намерение, скрывающееся за союзом, состояло в том, чтобы «люди Шотландии принимали равное участие с людьми Англии на основании «Соглашения о мире, свободе и собственности» в предоставлении «милостей, которые Бог, к их удовольствию, дал этой стране (Англии)»[308 - Firth and Rait, Acts and Ordinances, vol. II, p. 875.]. То, что произошло в Ирландии и Шотландии в 50-е годы, далеко отошло от этих стремлений. Действительно, в развитие «кромвелевской Шотландии» и «кромвелевской Ирландии» Оливер Кромвель вложил немного, так как он был окружен проблемами со всех сторон; он предоставил управление обеими странами другим. Старший его сын Генри с конца декабря 1654 года оказывал решающее влияние на ирландские дела, а генерал Монк в качестве главнокомандующего армией в Шотландии и лорд Брогхилл в качестве президента Совета Шотландии в 1656 году формировали английскую политику на северной границе. Эти люди обеспечили то, что кромвелевские идеалы были очень смягчены чрезвычайными обстоятельствами, с которыми они столкнулись в обеих странах. Ко времени смерти Кромвеля несмотря на высокую цену (и в денежном выражении, и по степени негодования ирландцев и шотландцев) лучшее, что можно сказать, это то, что объединенная Британская республика стала временной реальностью. Кромвель возглавлял республиканское правительство, которое перед лицом постоянного недоверия со стороны дворянства и возрастающего финансового долга руководило страной, по крайней мере, так же хорошо, как монархические режимы до и после. Подобное нельзя сказать о тех, кто следовал за ним. Историей двадцати месяцев после смерти Кромвеля стал полный провал его преемников в попытках сделать то, что сделал он. Ни Ричард Кромвель, ни генералы армии, пришедшие к власти после него, не смогли предотвратить развал республиканского правительства в Англии к зиме 1659 — 60 гг. Но, тем не менее, следует подчеркнуть, что это случилось после смерти Оливера Кромвеля, а не до нее. Анархическая ситуация, развившаяся в течение года после его смерти, создала условия для реставрации монархии, которых не возникало при жизни Кромвеля. Однако он никогда не приобрел широкой поддержки, и Реставрация вызвала бурную реакцию против него и того, за что он выступал. В считанные дни после въезда Карла II в Лондон после его долгой ссылки портреты Кромвеля были сожжены на кострах, а его чучело, подвешенное за шею в окне королевского дворца в Уайтхолле, притягивало «население, которое толпилось, чтобы увидеть это, и (они) не испытывали презрения к себе или позора»[309 - Quoted in T. Harris, London Crowds in the Reign of Charles II: Propaganda and Politics from the Restoration to the Exclusion Crisis (Cambridge University Press, 1987), p. 39.]. 30 января 1661 года во время ужасной церемонии по поводу годовщины смерти Карла I, тела Кромвеля, а также его матери и товарищей, таких как Брогхил и Айртон, были выкопаны и выставлены на виселице в Тайберне. Все это в начале 60-х гг. сопровождалось бурной кампанией против диссидентов и созданием парламентом системы религиозного апартеида, которая была призвана исключить диссидентов из всех областей общественной жизни. Значит ли, что единственным следствием кромвелевского правления была отрицательная реакция на постоянную армию, диссидентов, республиканскую форму правления, на все, что является сильными сторонами истории послекромвелевской Англии? Политическая деятельность Кромвеля наложила один положительный и прочный отпечаток на будущее развитие страны. По иронии, это было то, чего бы Кромвель, несомненно, не желал: установление протестантского нонконформизма как неизменной черты жизни в Британии с тех пор и до сегодняшнего дня. Как мы видим, Кромвель старался предотвратить рост нонконформизма, сохраняя большинство религиозных групп в пределах национальной церкви. Ему в этом оказывали поддержку. Такие люди, как Ричард Бэкстер, который в начале противостояли Кромвелю, затем стали поддерживать его панпротестантские цели. Ворчестерширская ассоциация Бэкстера стала образцом для других объединенных ассоциаций служителей и конгрегаций различных видов: «люди, не принадлежащие ни к одной из фракций, также не принимающие сторону какой-либо партии, но признающие то, что было хорошим во всех, настолько они могут судить об этом». Во время Реставрации эти мечты всеобъемлющей национальной протестантской церкви в Англии были уничтожены. Но господствующая воинствующая нетерпимость, проявленная в начале 60-х годов, не стерла протестантского разнообразия, процветающего в кромвелевской Англии. Несмотря на «Кларендонский кодекс», наследники религиозных пуритан, пресвитериан, индепендентов, конгрегационалистов, баптистов и квакеров конца XVI и начала XVII века выжили, перенеся «опыт поражения» во времена Реставрации. Как и их религиозные предки до 1640 года, они оставались меньшинством в английском обществе. Даже в начале XVIII века было определено, что нонконформисты составляют только около 6 % населения Англии и Уэльса. Однако они выжили (известные как «диссиденты», а позже как «нонконформисты»), чтобы играть главную роль в британской коммерческой жизни и позже в самых важных сферах как британской политики, так и всего общества. Вероятно, можно сказать, что человек, ставший политическим деятелем благодаря своим религиозным взглядам, которого вело религиозное рвение к тому, чтобы вырасти из фермера Восточной Англии в правителя Британии, должен был оставить в качестве главного наследства несмываемый религиозный отпечаток на развитии своей страны. ХРОНОЛОГИЯ 25 апреля 1599 Оливер Кромвель родился в Хантингдоне 1616–1617 Обучался в Университете Кембриджа 1617 Смерть отца Кромвеля 1620 Женился на Элизабет Бучьер 1628 Избран членом парламента от Хантингдона 1630 Принял участие в ссоре из-за городской хартии Хантингдона 1631 Продал имущество в Хантингдоне и переехал в Сент-Ивз 1636 Переехал в Или, где получил в наследство дом своего дяди и имущество 1640 Избран членом парламента от Кембриджа на обоих парламентских выборах этого года 1640 — 42 Рядовой участник первых сессий Долгого парламента 1 ноября 1641 Новости об ирландском восстании достигли Лондона 4 января 1642 Карл I попытался арестовать пятерых членов парламента август 1642 Создал отряд солдат со своим зятем Валентином Уолтоном и устроил засаду королевскому эскорту в пригороде Кембриджа 22 августа 1642 Официальное начало гражданской войны 22 октября 1642 Под командованием графа Эссекса в сражении при Эджехилле январь 1643 Произведен в капитаны и отослан для соединения с армией «Восточной ассоциации», под руководством лорда Грея графа Уорка, для защиты Восточной Англии весна — лето 1643 Принял участие в незначительных стычках в Восточной Англии против роялистских гарнизонов и продвигающейся армии графа Ньюкасла январь — февраль 1644 Поддержал союз индепендентов — пэров и членов «средней группы» парламента в успешном продвижении в парламенте военной и финансовой реорганизации армии «Восточной ассоциации», под управлением графа Манчестера. Назначен его заместителем (чип генерал-лейтенанта) март 1644 г. Ссора с Лоуренсом Кроуфордом, пресвитером шотландцев в армии «Восточной ассоциации», который наказал двух человек за их религиозные убеждения июнь 1644 г. Осада Йорка 2 июля 1644 Разгром роялистской армии в сражении при Марстон-Море сентябрь 1644 Вместе с Кроуфордом явился перед комитетом обоих королевств для решения их ссоры. Поддержал согласованный приказ Палаты Общин о предоставлении свободы совести в национальной церкви октябрь — ноябрь 1644 С другими генералами обвинил Манчестера в провале военной кампании в Беркшире ноябрь — декабрь 1644 Обменялся обвинениями с Манчестером в парламенте 9 декабря 1644 Предложен «Билль о самоотречении» декабрь 1644 — март 1645 Поддержал утверждение «Билля о самоотречении» и создание армии «Нового образца» март 1645 — май 1646 Получил освобождение от «Билля о самоотречении» и возобновил военную службу в основном под руководством Ферфакса. Победы в Нейзби (10 июня 1645 г.), в Лэнгпорте (июль 1645 г.), в Бристоле (сентябрь 1645 г.) май 1646 Конец гражданской войны июнь 1646 Вернулся в Вестминстер октябрь 1646 Пожаловано 2500 фунтов стерлингов ежегодно из конфискованного имущества маркиза Винчестера. Миссис Кромвель и дети приехали к нему в Лондон из Или январь 1647 Шотландцы передали Карла I английскому парламенту, поместившему его в Холмби-Хауз (Норчептс) в следующем месяце февраль — март 1647 Холлис и политические пресвитериане предложили расформировать армию «Нового образца», не удовлетворив ее требования 2-19 мая 1647 Вместе со Скиппопом, Айртоном и Флитвудом поехал в Сафроп-Уолдеп успокаивать армию 27 мая Вместе с Айртоном получил в парламенте военные задолженности 3 июня 1647 Уехал из Лондона, чтобы вновь присоединиться к армии «Нового образца» в Ньюмаркете 4 июня 1647 Армия выпустила «Торжественное обязательство» 16 июня 1647Выпущена «Ремонстрация армии», обвиняющая одиннадцать членов парламента июль 1647 Разработаны «Основные предложения» и затем обсуждены Советом армии в Ридииге 6 августа 1647 После попытки контрреволюции в Лондоне (26 июля) армия оккупировала Лондон август — октябрь 1647 Вместе со своими парламентскими союзниками вел переговоры с королем по «Основным предложениям» 18 октября 1647 «Дело армии» представлено Ферфаксу 26 октября 1647 Опубликовано первое «Народное соглашение» 28 октября — 8 ноября 1647 Дебаты в Патни 11 ноября 1647 Карл сбежал из Хемтон-Корт на остров Уайт 15 ноября 1647 Подавлен мятеж армии в Коркбаш-Филде, в Вэре и в Хертсе декабрь 1647 Карл I заключил Соглашение с шотландцами и отверг парламентские предложения по соглашению («Четыре билля») 3 января 1648 Поддержал предложенное Палатой Общин «Решение о прекращении сношений с королем» 29 апреля 1648 Присутствовал на молитвенном собрании Совета армии в Виндзоре май — октябрь 1648 Армия Кромвеля подавила восстание в Южном Уэльсе, разбила (с Ламбертом) вторжение шотландской армии в Ланкашире и устрашила оппозицию английской армии в Шотландии ноябрь 1648 Оставался на севере на осаде Поунтфректа, тогда как армия выпустила Ремонстрацию, требующую чистки парламента и суда над королем декабрь 1648 — январь 1649 Приехал в Лондон после «Прайдовой чистки», окончательно занявшись судом над королем и его казнью и установлением республики май 1649 Вместе с Ферфаксом подавил мятеж армии в Берфорде (Оксфордшир) август 1649 — май 1650 Руководил экспедиционными войсками в Ирландии. Главные военные бои в Дрогеде (сентябрь 1649), Вексфорде (октябрь 1649) и Клоуимеле (апреле 1650) июнь 1650 Встречей как герой при возвращении в Лондон и назначен командующим экспедиционным войском против шотландцев после того как Ферфакс ушел с этой должности июль 1650 — август 1651 Вторая военная кампания (с Ламбертом) в Шотландии, включающая сражение в Данбаре (сентябрь 1650) 3 сентября 1651 Сражение при Ворчестере 20 апреля 1653 Распустил «охвостье» парламента май — июнь 1653 Вместе с армейскими офицерами назначил членов Бербонского парламента 4 июля 1653 Открылся Бербоиский парламент 12 декабря 1653 Принял отставку большинства Бербонского парламента и разрешил изгнание меньшинства, продолжавшего заседать 16 декабря 1653 Принял «Орудие управления» и вступил в должность лорда-протектора 19 января 1654 Отменил «Клятву об обязательствах» 20 марта 1654 Вместе с Советом издал указ о «Трайерах» апрель 1654 Вместе с семьей переехал во дворец Уайтхолл. Окончилась англо-голландская война. Вместе с Советом издал указ о «Союзе с шотландцами» апрель, июль 1654 Дебаты о внешней политике в Совете протектората август 1654 Вместе с Советом издал указы об «эжекторах» и о «Реформе суда лорда-канцлера» 4 сентября 1654 Открыл первый парламент протектората 12 сентября 1654 Вместе с Советом заставил членов парламента подписать «Признание» октябрь 1654 Ему представлена «Петиция трех полковников» декабрь 1654 Экспедиционное войско «западного проекта» отправилось на Карибы март 1655 Восстание Пенраддока апрель 1655 Уволил двух судей за то, что они поставили под сомнение закон «Об измене» май 1655 Новости о резне вальденсов достигли Англии. Дело Копи слушалось Верхней скамьей июнь 1655 Отставка Балстроуда Уайтлока и Томаса Уидриигтона, уполномоченных но Большой печати, и верховного судьи Роулла 24 июля 1655 Новости о поражении экспедиции «западного проекта» в Сан-Доминго 25 апреля достигли Лондона август 1655 Назначение генерал-майоров октябрь 1655 Исправил («нравственный порядок») инструкции для генерал-майоров. Составлен англо-французский договор и началась война с Испанией декабрь 1655 Обсуждался вопрос о разрешении въезда евреев в Англию июль 1656 Изданы предписания для второго парламента протектората сентябрь 1656 Морская победа у Кадиса. Открытие второго парламента протектората после исключения ста избранных членов парламента декабрь 1656 Дело Нейлера январь — февраль 1657 Решил отменить «Орудие управления» и штат генерал-майоров март 1657 Ему представлена «Покорнейшая петиция и совет» май 1657 Принял «Покорнейшую петицию и совет», но отказался от короны. 26 июня 1657 Второе официальное вступление в должность лорда-протектора июль 1657 Отставка Ламберта с поста генерал-майора декабрь 1657 Ричард Кромвель вызван в Лондон и принят в Совет 20 января 1658 Началась вторая сессия второго парламента протектората 4 февраля 1658 Распустил второй парламент протектората 11 февраля 1658 Уволил майора Пзкера и пятерых других офицеров май — июнь 1658 Суд над сэром Генри Слипгсби и д-ром Джоном Ньюитом 6 августа 1658 Смерть его дочери Элизабет Клэйпоул 3 сентября 1658 Смерть Оливера Кромвеля Несмотря на бесчисленные исследования Оливер Кромвель остается загадочной и противоречивой фигурой. Многие исторические проблемы, связанные с его политической карьерой, до сих пор ждут удовлетворительного объяснения. В этой книге Бэри Ковард предлагает ответы на ряд этих вопросов, используя множество новых толкований британской истории XVII века. Бери Ковард пытается решить интригующий вопрос, почему и как Кромвель, неизвестный человек средних лет, не имеющий военного и политического опыта, быстро приобретает репутацию гениального военачальника и через тридцать лет становится правителем Англии, Уэльса, Шотландии и Ирландии. Доктора Коварда особенно интересуют очевидные противоречия в характере и карьере Кромвеля, заставлявшие его действовать временами с такой мучительной нерешительностью, а в других случаях так рисковать собственным политическим будущим и личной безопасностью. Мотивы и действия Кромвеля были очернены еще при его жизни многим из того, что было написано о нем — что-то откровенно враждебно, а что-то — чрезмерно льстиво. Бэри Ковард пытается обойти искаженные комментарии, анализируя слова и действия Кромвеля в их историческом контексте. В результате открывается последовательная нить, проходящая через всю карьеру, которая так часто кажется несогласующейся и противоречивой. Политические и религиозные цели Кромвеля, названные им «религиозной реформацией», это оставались основными до самого конца его жизни. notes Примечания 1 В. Worden, The Rump Parliament (Oxford University Press, 1974), p. 69. 2 Sec the Bibliographical Essay. 3 S.R. Gardiner, History of the Great Civil War 1642 — 49 (first published in 1893, reprint cdn, Windrush Press, 1987, 4 vols), vol. I, p. x. 4 Н. N. Brailsford, The Levellers and the English Revolution (Cresset Press, 1961), p. 297. 5 James Heath, Flagellum, or the Life and Death, Birth and Burial of Oliver Cromwell, the Late Usurper (London, 1663), p. 7. 6 Ibid., p. 8. 7 Abbott, vol. iv, p. 493. 8 John Morrill, «The making of Oliver Cromwell» in John Morrill, cd., Oliver Cromwell and the English Revolution (Longman, 1990), p. 28. 9 Арминианство — разновидность кальвинизма. — Прим. ред. 10 Brian Ouintrell, «Oliver Gromwell and the distraint of knighthood», Bulletin of the Institute of Historical Research, Bulletin of the 57, 1984. 11 Calendar of State Papers Domestic 1631—33, p. 501. 12 Смотрите, например, грубое замечание Хита: «говорят, что орудие лорда-протектора находится под нижней юбкой леди Ламберт», Хит, Flagellum, р. 128. 13 Abbott, vol. III, p. 452. 14 Abbott, vol. I, pp. 96 — 7. 15 Abbott, vol. I, pp. 64 — 5. 16 For the «godly» sec P. Collinson, The Religion of Protestants: the Church in England 1559–1625 (Oxford University Press, 1982) and E. Duffy, «The godly and the multitude in. Stuart England», The Seventeenth Century, I, 1986. 17 Abbott, vol. I, p. 124. 18 Abbott, vol. I, p. 136. 19 Abbott, vol. I, p. 128. 20 Morrill, «The making of Oliver Cromwell», in Morrill, Cromwell, pp. 43 -5. 21 Abbott, vol. I, p. 69. 22 Abbott, vol. I, p. 123. 23 Abbott, vol. I, p. 132. 24 W.H.Coates (ed.), The Journal of Sir Simonds D’Ewes from the First Recess of the Long Parliament to the Withdrawal of the King from London (Yale University Press, 1942), p. 40. 25 Abbott, vol. II, p. 198. 26 V.F. Snow and A.S. Young (eds), The Private Journals of the Long Parliament, 7 March — 1 June 1642 (Yale University Press, 1987), p. 8. 27 Ibid., p. 104. 28 Abbott, vol. III, p. 586 (speech of 22 January 1655). 29 Abbott, vol. I, p. 292 (letter of 5 September 1644). 30 Bulstrode Whitelockc, Memorials of the English Affairs (Oxford, 1852, 4 vols) vol. I, p. 209. 31 Abbott, vol. III, p. 586. 32 Abbott, vol. I, p. 211. 33 Abbott, vol. I, p. 231. 34 Abbott, vol. IV, p. 471 (speech of 13 April 1657). 35 Abbott, vol. t, p. 258. 36 Abbott, vol. I, p. 264. 37 Letter from the Earl of Manchester to the House of Lords (Camden Miscellany, vol. 8, 1853), item 5. 38 Abbott, vol. I, p. 256. 39 Abbott, vol. I, pp. 230, 231. 40 Abbott, vol. I, p. 228. 41 Abbott, vol. I, p. 234. 42 Abbott, vol. I, p. 232. 43 Abbott, vol. I, p. 251. 44 Abbott, vol. I, p. 259. 45 Abbott, vol. I, p. 260. 46 Abbott, vol. I, p. 272. 47 Abbott, vol. I, p. 287. 48 P. Newman, The Battle of Marston Moor (Chichester, 1981), p. 103; A. Woolrych, «Cromwell as a soldier», in Morrill, Cromwell, pp. 100 — 1. 49 Abbott, vol. I, p. 287. 50 Quoted in C.H. Firth, «The raising of the Ironsides», Transactions of the Royal Historical Society, new scries, vol. 13, 1899, pp. 61 — 2. См. стр. 113–114, 143, 152 о важной роли библейской истории Моисея и евреев в размышлениях Кромвеля в 1650 г. 51 Abbott, vol. I, p. 278. 52 Это было эффективно исследовано L. Kaplan, «The «plot» t.o depose Charles I in 1644», Bulletin of the Institute of Historical Research, 44, 1971. 53 R. Baillie, The Letters and Journals of Robert Baillie (2 vols, 1841), vol. II, p. 229. 54 Множество выпадов Кромвеля против Манчестера было приведено в J. Bruce (ed.), The Quarrel Between Manchester and Cromwell (Camden Society, new scries, vol. 12, 1875). 55 Abbott, vol. I, p. 299. 56 Abbott, vol. I, p. 314. 57 Abbott, vol. I, p. 314. 58 Abbott, vol. I, p. 340. 59 Abbott, vol. I, p. 360. 60 Abbott, vol. I, p. 365. 61 Abbott, vol. I, p. 395 62 Abbott, vol. I, p. 360. 63 Abbott, vol. I, p. 377. 64 Abbott, vol. I, p. 363. 65 Abbott, vol. I, p. 371. 66 Abbott, vol. I, p. 377. 67 Abbott, vol. I, p. 372. 68 S.R. Gardiner, History of the Great Civil War (reprint cdn, Windrush Press, 1987, 4 vols), vol. II, p. 30. 69 Abbott, vol. I, p. 410. 70 Abbott, vol. I, p. 420. 71 Abbott, vol. I, p. 430. 72 C.H. Firth (cd.), Memoirs of Edmund Ludlow (Clarendon Press, 2 vols, 1894), vol. I, pp. 144 — 5. 73 Abbott, vol. I, p. 426. 74 Abbott, vol. I, p. 421. 75 Abbott, vol. I, p. 430. 76 Abbott, vol. I, pp. 428 — 9. 77 Clarke Papers, vol. I, p. 72. 78 Abbott, vol. I, p. 433. 79 С. Hoover, «Cromwеll's status and pay in 1646 — 7’, Historical Journal, 23, 1980, p. 708. 80 Quoted in A. Woolrych, Soldiers and Statesmen: the General Council of the Army and its Debates, 1647 — 8 (Clarendon Press, 1987), p. 142. 81 Abbott, vol. I, p. 460. 82 J.S.A. Adamson, «The English nobility and the projected settlement of 1647», Historical Journal, 30, 1987. 83 Abbott, vol. I, pp. 481—3. 84 Abbott, vol. I, p. 510. 85 Quoted in Adamson, «The English nobility», p. 595. 86 Abbott, vol. I, p. 506. 87 Abbott, vol. I, pp. 519, 530. 88 Abbott, vol. I, pp. 527 — 8. 89 Abbott, vol. t, p. 533. 90 Abbott, vol. I, p. 524. 91 J.S. Morrill, «The army revolt of 1647», in C.A. Tamse and A.C. Duke (cds), Britain and the Netherlands (1987), p. 72. 92 Abbott, vol. I, p. 549. 93 M. A. Kishlansky «What happened at Ware?», Historical Journal, т. 25, 1982 отрицает, что Кромвель был там. Доказательство, представленное в Woolrych, Soldiers and Statesmen, стр. 281–284 убедило меня в том, что Кромвель присутствовал в Вэре. 94 Ludlow, Memoirs, vol. I, p. 246. 95 Abbott, vol. I, p. 486. 96 Abbott, vol. I, pp. 483, 478. 97 Abbott., vol. I, p. 719. 98 D. Undcrdown, «The parliamentary diary of John Boys 1647 — 48», Bulletin of the Institute of Historical Research, 39, 1966, p. 156. 99 Memoirs of Denzil Holies in F. Mascrcs (cd), Select Tracts Relating to the Civil Wars in England (1815), p. 303. 100 J. Adamson. «Oliver Cromwell and the Long Parliament» in Morril, стр. 78 не разделяет моих сомнений о недостоверности этих отчетов. 101 Ludlow, Memoirs, vol. I, pp. 184 — 86. 102 Abbott, vol. I, p. 606. 103 Abbott, vol. I, p. 607. 104 Abbott., vol. I, p. 611. 105 A. Woolrych, «Cromwell as a soldier» in Morrill, Cromwell p. 110. 106 Abbott, vol. I, pp. 633, 638. 107 Abbott, vol. I, pp. 598 — 9. 108 Abbott, vol. I, p. 691. 109 Abbott, vol. I, p. 661. 110 Abbott, vol. I, p. 691. 111 Abbott, vol. I, p. 621. 112 Abbott, vol. I, p. 692. 113 J.P. Kenyon, (cd.), The Stuart Constitution: Documents And Commentary (Cambridge University Press, 2nd cd., 1986), p. 288. 114 Abbott, vol. I, p. 678. 115 Abbot, vol. I, p. 690. 116 Abbott, vol. I, p. 698. 117 B. Whitclockе (ed.), Memorials of the English Affairs (Oxford University Press, 4 vols, 1853), vol. II, p. 477. 118 Abbott, vol. I, p. 736. 119 R. Jeffs (ed.), The English Revolution: East Sermons to Parliament, vol. 32, 1648—49 (Cornmarkct Press, 1971), p. 81. 120 Abbott, vol. II, pp. 189 — 90. 121 Abbott, vol. II, p. 7. 122 Abbott, vol. II, p. 38. 123 B. Worden, The Rump Parliament 1649 — 53 (Cambridge University Press, 1974), pp. 68, 191. 124 State Papers Collected by Edward Earl of Clarendon (2 vols, Clarendon Press, 1773), Appendix, p. li. 125 Это были слова «Я одобряю последние законы Палаты Общин Англии, принятые в парламенте, устанавливающие высокий суд справедливости, осуждающий и приговаривающий Карла Стюарта, последнего короля Англии», по предложению, выдвинутому Генри Айртоном и Генри Мартеном, что нанесло самое большое оскорбление и было отклонено. См.: S. Barber, «The Engagement for the Counci of state and the establisgment of the Commonwealth government» Historical Research, 63, 1990. 126 С. P. Гардинер считал, что эти дебаты в Уайтхолле состоялись по предложению Кромвеля. History of the Great Civil War (reprint cdn, Windrush Press, 1987, 4 vols), voliv, p. 238. 127 Abbott, vol. II, pp. 41—2. 128 Abbott, vol. II, pp. 67 — 8. 129 Abbott, vol. II, p. 39. 130 Abbott, vol. II, p. 38. 131 Abbott, vol. II, p. 107. 132 Abbott, vol. II, pp. 198, 199. 133 Abbott, vol. II, p. 127. 134 135 Abbott, vol. II, p. 127. 136 Abbott, vol. II, p. 176. 137 Quoted in P.J Corish, «The Cromwellian conquest, 1649 — 53» in T.W. Moody, F.X. Martin and F.J. Byrne, (eds) A New History of Ireland, ii, Earley Modern Ireland 1534–1691 (Clarendon Press, 1976), p. 347. 138 Andrew Marvell, An Horation Ode Upon CromwelVs Return from Ireland. 139 Abbott vol. II pp. 187, 273. 140 Abbott, vol. II, p. 325. 141 Abbott, vol. II, p. 273. 142 Abbott, vol. II, p. 277. 143 Abbott, vol. II, p. 270. 144 Abbott, vol. II, p. 325. 145 Abbott, vol. II, p. 285. 146 Abbott, vol. II, p. 303. 147 Abbott, vol. II, p. 325. 148 Abbott, vol. II, p. 339. 149 Abbott, vol. II, p. 327. 150 S.R Gardiner, History of the Commonwealth and Protectorate (reprint edn, Windrulu Press, 1988 — 9, 4 vols), vol. I, p. 280. 151 См. письма Кромвеля к спикеру Палаты Общин, оправдывающие его тактику, которая может «тревожить умы некоторых людей», 4 августа 1651 года. Abbott, vol. II, p. 444. 152 Записано Джоном Обри, который сказал об этом так: «Один, кого я знаю и кто присутствовал» в Данбаре. Abbott, vol. II, p. 319. 153 Abbott, vol. II, p. 324. 154 Abbott, vol. II, p. 329. 155 Abbott, vol. II, p. 461. 156 Abbott, vol. II, p. 483. 157 Abbott, vol. II, p. 325. 158 Abbott, vol. II, p. 5. 159 Quoted in Worden, Rump, p. 261. 160 Abbott, vol. II, p. 273. 161 Abbott, vol. II, p. 453. 162 Abbott, vol. II, p. 471. 163 Abbott, vol. II, pp. 505 — 7. 164 С.Н. Firth and R.S. Rait (eds), Acts and Ordinances of the Interregnum 1642 — 60 (2 vols, 1911), vol. II, p. 566. 165 D. Undcrdown, Royalist Conspiracy in England 1649 — 60 (Yale University Press, 1960), p. 58. 166 Original Letters, p. 75. 167 Mercurius Politicus, 9—16 October 1651, p. 1140. 168 Abbott, vol. II, p. 642. 169 Original Letters, pp. 188 — 9. 170 Quoted in B. Worden, «Oliver Cromwell and the sin of Achan» in D. Beales and G. Best (eds), History, Society and the Churches (Cambridge University Press, 1985), p. 134. 171 Abbott, vol. II, p. 589. 172 Abbott, vol. II, p. 644. 173 Abbott, vol. III, p. 7. 174 G.C. Moore Smith (cd.), The Letters of Dorothy Osborne to William Temple (Oxford, 1928), p. 39. 175 Abbott, vol. II, p. 60. 176 Abbott, vol. II, p. 6. 177 Quoted in A. Woolrych, Commonwealth to Protectorate (Oxford University Press, 1982, paperback edn, 1986), p. 110. Woolrych suggests that that author may be John Hill, a journalist employed by Cromwell. 178 Abbott, vol. III, p. 454. 179 Ludlow, Memoirs, vol. I, pp. 357 — 8. 180 Abbott, vol. II, p. 64. 181 Original Letters, p. 92. 182 Abbott, vol. III, p. 7. 183 Abbott, vol. III, pp. 63-4. 184 Abbott, vol. IV, p. 489. 185 Quoted in Woolrych, Commonwealth to Protectorate, p. 324. 186 Abbott, vol. III, p. 73. 187 Одним из тех, кто сделал так, был Дж. С. Дэвис. Fear, Myth and History: The Ranters and Historians (Cambridge University Press, 1986). 188 Abbott, vol. II, p. 62. 189 Abbott, vol. III, p. 89. 190 Abbott, vol. IV, p. 489. 191 Abbott, vol. III, pp. 454-5. 192 Abbott, vol. IV, p. 418. 193 Abbott, vol. III, pp. 136-7. 194 Quoted in Ivan Roots, The Great Rebellion 1642 — 60 (Bat-sford, 1965), p. 210. 195 W. Lamont, «The Left and its past: revisiting the 1650s», History Workshop, 25, 1987, p. 142, referring to Christopher Hill’s views of the 1650's. 196 E.S. Beer (ed.), The Diary of John Evelyn (Clarendon Press, 1955. 6 vols), 11, p. 166. 197 Abbott, vol. III, p. 435. 198 Edward Hyde, Earl of Clarendon, History of the Rebellion (6 vols, ed. W. Macray, 1888) vol. II, p. 323. 199 Abbott, vol. III, pp. 435, 438. 200 Sec Bibliographical Essay in Еnglish edition of this book. 201 Abbott, vol. III, p. 488. 202 Quoted in P. Gaunt, «The «single person’s confidants and dependants»? Oliver Cromwell and his protcctoral councillors’, Historical Journal, 32, 1989, p. 548. 203 Abbott, vol. III, p. 444. 204 Abbott, vol. IV, pp. 661-2. 205 Abbott, vol. IV, p. 462. 206 Quoted in R. Sherwood, The Court of Oliver Cromwell (1977), pp. 135-6. 207 Abbott, vol. IV, p. 112. 208 Abbott, vol. IV, p. 494. 209 Quoted in Nancy L. Matthews, William Sheppard: Cromwell's Law Reformer (Cambridge University Press, 1984), p. 37. 210 Quoted in D. Vcall, The Popular Movement for Law Reform 1640 — 60 (Oxford University Press, 1960), p. 73. 211 Abbott, vol. III, p. 439. 212 Abbott, vol. III, p. 437. 213 Abbott, vol. IV, p. 495 (речь от 21 апреля 1657). 214 Abbott, vol. I, p. 416. 215 Abbott, vol. III, p. 459. 216 Abbott, vol. III, pp. 225-8. 217 Abbott, vol. III, pp. 271-2. 218 Abbott, vol. III, p. 442. 219 Abbot, vol. III, p. 184. 220 Abbott, vol. III, p. 587. 221 Abbott, vol. II, p. 579. 222 Abbott, vol. III, pp. 434, 442. 223 Abbott, vol. III, pp. 580, 593. 224 Он использовал эту фразу для характеристики своей политической роли в речи от 13 апреля 1657 г. Abbott, т. IV, стр. 470. 225 Abbott, vol. III, p. 581. 226 Abbott, vol. III, p. 449. 227 Abbott, vol. III, p. 834. 228 Clark Papers, vol. II, pp. xxxiv — xxxvii. 229 Abbott, vol. III, p. 586. 230 Abbott, vol. III, p. 572. Both S.R. Gardiner and C.H. Firth date this letter at the third week of January 1655. 231 Abbott, vol. Ill, p. 588. 232 Abbott, vol. Ill, p. 572. 233 Abbott, vol. Ill, p. 590. 234 S.R. Gardiner, History of the Commonwealth and Protectorate 1649 — 46 (Windrush reprint, 1987, 4 vols), vol. III, P- 260 235 Quoted in ibid., vol. III, p. 329. 236 Abbott, vol. IV, p. 275. 237 Abbott, vol. Ill, p. 655. 238 Abbott, vol. Ill, p. 671. 239 Abbott, vol. Ill, p. 745. 240 Quoted in Gardiner, Commonwealth, vol. tv, p. 193. 241 Quoted in C.P. Korr, Cromwell's New Model Foreign Policy: England's Policy Towards France 1649 — 58 (University of California Press, 1975), pp. 151-2. 242 TSP, vol. III, p. 460. 243 TSP, vol. III, p. 467. 244 Quoted by P.W. Thomas in his introduction to The English Revolution: III. Newsbooks 5, vol. 1, Mercurius Polliticus (Cornmarkct Press, 1971), p. 8. 245 Abbott, vol. IV, p. 417. 246 Abbott, vol. IV, p. 112. 247 Abbott, vol. IV, pp. 377 -8. 248 K. Kuppcrman, «Errand to the Indies: Puritan colonisation from Providence Island through the Western Design», William and Mary Quarterly, 3rd series, vol. 45, 1988. Quoted in Gardiner, Commonwealth, vol. IV., p. 130. 249 Abbott, vol. III, pp. 857-8. 250 Abbott, vol. Ill, p. 859. 251 Abbott, vol. Ill, p. 756. 252 Abbott, vol. Ill, p. 860. 253 Abbott, vol. Ill, p. 858. 254 Abbott, vol. III, p. 845. 255 Gardiner, Commonwealth, vol. III, pp. 328-9. 256 Abbott, vol. III, p. 828. 257 Abbott, vol. IV, p. 264. 258 David S. Katz, Philo-semitism and the Readmission of the Jews to England 1603-55 (University of California Press 1982), p. 7; Abbott, vol. IV, p. 53. 259 Abbott, vol. IV, pp. 274, 494. 260 Abbott, vol. IV, p. 473. 261 Abbott, vol. IV, p. 484. 262 Abbott, vol. IV, p. 445. 263 Abbott, vol. IV, pp. 263, 273-4. 264 Abbott, vol. IV, p. 277. 265 Quoted in C.II. Firth, The Last Years of the Protectorate 1656 — 58 (2 vols, 1907), vol. I, p. 21. 266 Abbott, vol. IV, p. 301. 267 Abbott, vol. IV, p. 342. 268 Abbott, vol. IV, p. 417. 269 Quoted in Firth, Last Years, vol. I, p. 88. 270 Quoted in Firth, Last Years, vol I, p. 89. 271 Abbott, vol. IV, p. 566. 272 Abbott, vol. IV, p. 417. 273 Abbott, vol. IV, pp. 453, 490. 274 TSP, vol. IV, p. 93. 275 J.P. Kenyon (ed.), The Stuart Constitution: Documents and Commentary (Cambridge University Press, 2nd cdn, 1986), p. 329. 276 Abbott, vol. IV, p. 445. 277 Abbott, vol. IV, p. 509. 278 TSP, vol. IV, pp. 219, 243. 279 Quoted in Firth, Last Years, vol. I, p. 177. 280 Abbott, vol. IV, p. 448. 281 Abbott, vol. IV, p. 443. 282 Abbott, vol. IV, p. 473. 283 Abbott, vol. IV, p. 716. 284 R. Hutton, The British Republic 1649 — 60 (Macmillan, 1990), p. 77. 285 D. Undcrdown, «Cromwell and the officers, February 1658», English Historical Review, 83, 1968, p. 104. 286 Abbott, vol. IV, p. 729. 287 Quoted in Firth, Last Years, vol. II, p. 86. 288 Abbott, vol. IV, p. 736. 289 Abbott, vol. IV, p. 720. 290 D.M.Wolfc (ed.), Leveller Manifestoes of the Puritan Revolution (Thomas Nelson and Sons, 1944), p. 370. 291 Quoted in R. Howell, «Cromwell and English liberty» in R.C. Richardson and G.M. Ridden (cds), Freedom and the English Revolution (Manchester University Press, 1986), p. 25. 292 Ibid., р 26. 293 Quoted in R. Нowcll, Puritans and Radicals in North England: Essays in the English Revolution (University Press of America, 1984), pp. 207-8. 294 Abbott, vol. IV, p. 274. 295 Quoted in A. Fletcher, «The religious motivation of Cromwcll's major-generals’ in D. Baker (ed.), Religious Motivation: Biographical and Sociological Problems for the Church Historian (Studies in Church History, vol. XV, 1978), p. 261. 296 Quoted in A. Fletcher, «Oliver Cromwell and the localities: the problem of consent» in C. Jones, M. Newitt and S. Roberts, (eds), Politics and People in Revolutionary England (Blackwell, 1986), p. 92. 297 Это один из многих важных моментов, указанных в прекрасном неопубликованном исследовании (S. Jones. «The Composition and Activity of the Protectorate Parliaments (Exeter University Ph D. thesis, 1988). Я очень благодарен д-ру Джонс за доброжелательное предоставление мне копии ее диссертации. 298 D. Underdown, «Settlement in the counties» in G.E. Aylmer, (ed.), The Interregnum: The Quest for Settlement 1646-60 (Macmillan, 1972), p. 178. 299 Slingsby Bethel, The World's Mistake in Oliver Cromwell, printed in W. Oldys (ed.), Harleian Miscellany; or a Collection of Scarce, Curious and Entertaining Tracts… (10 vols, 1808—13), vol. I, p. 289. 300 M. Roberts (ed.), Swedish Diplomats at Cromwell's Court 1655 — 56: the Missions of Peter Julius Coyet and Christer Bonde (Camden Society, 4th series, vol. 36, 1988), pp. 114, 282. 301 Clarendon, History, vol. VI, p. 94. 302 Roberts, Swedish Diplomats, pp. 83-4. 303 Ibid., p. 278. 304 Quoted in ibid., p. 278, note. 305 J.H. Elliott, Richelieu and Olivares (Oxford University Press, 1984), p. 128. 306 Gardiner, Commonwealth, vol. IV, p. 83, note. 307 Abbott, vol. I, pp. 177-8. 308 Firth and Rait, Acts and Ordinances, vol. II, p. 875. 309 Quoted in T. Harris, London Crowds in the Reign of Charles II: Propaganda and Politics from the Restoration to the Exclusion Crisis (Cambridge University Press, 1987), p. 39.