Битвы Третьего рейха. Воспоминания высших чинов генералитета нацистской Германии
Бэзил Лиддел Харт








Эта книга была создана на основе рассказов немецких генералов. Автор излагает мнение немецких стратегов о Красной армии и об армиях союзников, приводит причины, которые, по мнению непосредственных участников событий, привели Германию к краху. Книга написана ярким и образным языком. Автор сумел сделать серьезные проблемы военной истории, стратегии и тактики интересными и понятными читателю.






Бэзил Лиддел Харт

Битвы Третьего рейха. Воспоминания высших чинов генералитета нацистской Германии


Моему сыну Эдриану и всем тем, кто помогал мне в этом историческом исследовании






Предисловие


Вскоре после окончания войны я получил счастливую возможность приступить к исследованию лагеря противника изнутри, выяснить, что происходило за линией фронта, в умах и сердцах наших противников. Выполняя порученную мне официальными лицами работу, я неоднократно и на протяжении довольно длительного периода времени встречался с немецкими генералами и адмиралами. В процессе долгих бесед мы обсуждали различные военные события, причем это происходило, когда воспоминания были еще очень свежи: они не успели изгладиться из памяти людей или, наоборот, обрасти дополнительными, зачастую недостоверными подробностями. Таким образом стали известны многие тайны германского командования.

Я внимательно слушал рассказы немецких генералов, пытался понять этих людей. Кстати, очень немногие из них были похожи на сложившийся у многих стереотип «железного прусского солдата». Наиболее близким к нему оказался Рундштедт, да и то создавшееся впечатление частично сглаживалось его врожденными благородными манерами и тонким чувством юмора. Он неизменно вел себя со спокойным достоинством и не жаловался на тяжелые условия, в которых находился в плену (что не делало чести победителям), чем завоевал искреннее уважение большинства британских офицеров, которым по долгу службы приходилось с ним встречаться. Разительный контраст с ним составляла группа молодых и крайне агрессивно настроенных генералов, людей дурно воспитанных и невежественных, обязанных своим возвышением только рьяной преданности идеям нацизма, а вовсе не собственным достоинствам. Однако подавляющее большинство офицеров все– таки были другими. Они бы лучше всего чувствовали себя в кресле банковского менеджера или цехе крупного завода.

В мирной жизни эти люди были специалистами каждый в своей узкой области и мало интересовались политикой. Нетрудно догадаться, как они попали в сети Гитлера, откуда пути назад уже не было, и стали орудием в его руках. Работая со свидетельствами очевидцев, я тщательно изучил политическую ситуацию, сложившуюся в мире перед войной. Это помогло мне правильно оценить события и избежать неверных толкований происшедшего, которые были отнюдь не редкими в послевоенные годы.

В период между войнами я работал военным корреспондентом, поэтому в силу своих профессиональных обязанностей постоянно следил за развитием событий в Европе, при этом всегда старался не упускать из виду происходящее в Германии. Последнюю задачу в значительной степени облегчал тот факт, что мои военные книги были популярны в Германии, некоторые из них были переведены на немецкий язык видными военными деятелями.

Мои неоднократные предупреждения об опасности, которую несет нацизм, хорошо известны моим читателям как в Европе, так и в Америке. Я указывал на первые симптомы опасности даже раньше, чем Гитлер пришел к власти в Германии. В то же время для меня было совершенно очевидно, что немецкий Генеральный штаб при Гитлере утратил свое влияние, особенно если сравнить с тем, которым он обладал во времена кайзера. Вместе с тем Генштаб являлся скорее тормозом к осуществлению агрессивных планов фюрера, чем активным помощником в их осуществлении.

Однако утверждение, что именно Генеральному штабу принадлежала главенствующая роль в реализации агрессивного курса Германии, как это в действительности было до 1918 года, было основным при формулировании обвинений на Нюрнбергском процессе. Несколько ранее это считавшееся аксиомой убеждение удержало правительства Великобритании и Соединенных Штатов от оказания своевременной и эффективной помощи подпольному движению Германии, поддержанному военной верхушкой, которая планировала свержение Гитлера. Концепция о преобладающем влиянии на политику страны Генерального штаба уже утратила свою актуальность. Однако легенды порой бывают необыкновенно живучи. К сожалению, именно они отсрочили падение Гитлера и задержали окончание войны на месяцы, а быть может, и годы. В Европе, к сожалению, это поняли слишком поздно.

Я бы хотел выразить свою искреннюю признательность всем, кто помогал мне в моих исследованиях, и в первую очередь капитану Ф.С. Кингстону, чье виртуозное владение немецким языком оказалось для меня воистину бесценным. Не могу не отметить и представителей «противоположного лагеря», которые также немало способствовали успешному проведению моих исторических исследований, проявляя при этом откровенность и объективность. В заключение я хотел бы поблагодарить генерал-майора сэра Перси Хобарта, Честера Вилмонта, Дж. Р. Аткинсона и Десмонда Флауэра, высказавших ценные замечания и предложения при подготовке этой книги.

Б.Х. Лидделл Харт




Часть первая

Гитлеровские генералы





Глава 1

Самоубийственный раскол


Во время войны события и люди, в них участвующие, кажутся не такими, как по прошествии времени. В наибольшей степени это касается высших государственных и военных деятелей. По мере развития событий первоначальный образ каждого довольно быстро меняется в прямой зависимости от того, насколько успешно идут дела.

Перед войной и во время победного шествия по западным странам Гитлер представлялся неким гигантом, сумевшим сочетать стратегический гений Наполеона, острый ум и хитрость Макиавелли и фанатичность Магомета. После получения им первого отпора в России его образ довольно быстро утратил свое величие, и в конце войны из «гениального полководца» он превратился в бездарного любителя, чьи безумные приказы и махровое невежество сослужили хорошую службу союзникам. В итоге все трагедии немецкой армии стали приписывать Гитлеру, а успехи – Генеральному штабу.

Такая картина не является достоверной, хотя некоторая доля правды в ней имеется. Гитлер был далеко не так глуп в части стратегии. Более того, в некоторых случаях его можно было даже назвать блестящим стратегом.

Он тонко чувствовал, где необходима внезапность, был непревзойденным мастером психологии стратегии, которую поднял на качественно более высокую ступень. Еще задолго до начала войны он описывал своим соратникам, каким образом следует нанести решающий удар, чтобы захватить Норвегию, и как можно выбить Францию с линии Мажино. Он предвидел лучше, чем все генералы, что до начала войны можно осуществить бескровный захват многих стран Запада, предварительно подорвав основы сопротивления. Ни один стратег в истории не достиг таких высот в умении в нужный момент использовать слабости противоборствующей стороны – а ведь именно в этом заключается высшее искусство стратегии.

Гитлер очень часто оказывался прав, действуя вопреки своим профессиональным советникам, поэтому и сумел приобрести такое влияние. Первоначальные ошеломляющие результаты впоследствии значительно ослабили его позиции, даже когда его действия были более правильными. К началу русской кампании недостатки фюрера стали более очевидными, чем достоинства, что в конечном счете и привело к окончательному банкротству. Но даже при этом не следует забывать, что с Наполеоном, являвшимся профессиональным военным стратегом, его успех тоже сыграл недобрую шутку, в результате чего последовали роковые ошибки, причем, что любопытно, и Наполеон и Гитлер совершали ошибки на одном и том же месте.

Основная ошибка Гитлера заключалась в том, что он упорно отказывался «снизить потери» и настаивал на продолжении наступления любой ценой, даже когда шансы на победу оказывались минимальными. Кстати, эта же ошибка была свойственна Фоху и Хейгу, полководцам союзников во время Первой мировой войны, так же как и Гинденбургу и Людендорфу, возглавлявшим военное командование Германии. А все они были профессиональными военными. Гитлер также немало поспособствовал краху немецкой армии во Франции, отказавшись санкционировать приказ о своевременном отступлении. Но и здесь он поступил так же, как Фох. Разница заключалась лишь в том, что в далеком 1918 году командиры на местах не подчинялись Фоху, если не считали его приказы целесообразными. А в 1944–1945 годах немецкие генералы откровенно боялись не выполнить приказ фюрера.

Именно этот страх, а также внутренний конфликт в среде высшего военного командования Германии следует рассматривать в первую очередь, если мы хотим понять, почему же в конечном счете планам немцев не суждено было исполниться.

Генералы старой школы являлись главными разработчиками и исполнителями стратегии страны на протяжении всей войны, однако в дни триумфального успеха их роль не получила должного признания. После того как ситуация коренным образом изменилась, они «вышли из тени» и в конечном счете были признаны союзниками как грозная сила. На протяжении последнего года в центре внимания находился главным образом Рундштедт, один из ведущих военных деятелей той поры.

Немецкие генералы всегда считались серьезной силой, способной сосредоточить в своих руках огромную политическую власть. Поэтому союзники постоянно ожидали, что генералы в конце концов свергнут Гитлера, чего, к сожалению, так и не произошло. Этим же объясняется весьма распространенное мнение, что они несут не менее серьезную угрозу, чем сам фюрер, и в полной мере разделяют ответственность за агрессию Германии. Такое утверждение было вполне справедливым, когда речь шла о Первой мировой войне, но не о Второй. Немецкие генералы практически не повлияли на развязывание Второй мировой войны – разве что явились не слишком эффективным тормозом.

Когда война началась, они, разумеется, внесли немалый вклад в успехи Гитлера, однако их достижения оказались в тени его безусловного триумфа. В глазах окружающего мира они заняли более видное положение, лишь когда звезда фюрера начала клониться к закату, но в собственной стране они оставались бессильными.

Причиной тому явилась комбинация разнообразных факторов. Генералы старой школы по сути своей являлись консерваторами и неуклонно придерживались сложившихся традиций, что, разумеется, не импонировало молодому поколению, воспитанному в духе революционного бунтарства и фанатичной преданности идеям национал-социализма. Поэтому старые генералы не могли рассчитывать на лояльность собственных войск в случае каких бы то ни было выступлений против существующего режима и в особенности против его создателя и вдохновителя – фюрера. Они намеренно держались в стороне от государственных дел и таким образом оказались в ловушке, что устраивало Гитлера, дополнительно изолировавшего их от источников информации. Немаловажным фактором являлось привитое им с детства понятие о воинской дисциплине и необходимости соблюдать присягу, принесенную главе государства. Это может показаться смешным, поскольку речь шла о личности, никогда не считавшей необходимым выполнять свои же обещания. Однако таковы были издержки воспитания потомственных военных, ставшие серьезной помехой для них в новых условиях. Вместе с тем нередко на передний план выступали и собственные интересы. При этом долг перед товарищами и интересы страны перед лицом непосредственной угрозы для жизни отступали на второй план. Результатом причудливого сочетания индивидуальных амбиций и расхождения личных интересов стала роковая слабость генералов, проявленная ими в затянувшейся борьбе за сохранение своего профессионального места в военной области и ограждения его от вмешательства извне. Эта борьба длилась двенадцать лет. Она началась с приходом Гитлера к власти и завершилась падением Германии.

Первый этап борьбы завершился в пользу профессионалов. Преимущество было достигнуто, когда Гиммлер сумел так удачно сыграть на страхах Гитлера, что подтолкнул его к организации преследования капитана Рема и других предводителей ставших неуправляемыми отрядов СА. В точности неизвестно, замышляли они свержение фюрера или нет, но нет никаких сомнений, что они собирались занять важное место в военной системе Германии. Избавившись от штурмовиков, Гитлер стал более зависимым от поддержки генералитета, а последним удалось восстановить свое главенствующее положение в армии.

Второй этап достиг своего апогея в январе 1938 года, когда сами профессионалы оказались в одной из ловушек Гиммлера. В 1933 году Гитлер назначил министром рейхсвера генерала фон Бломберга. Его соратников весьма обеспокоил тот факт, как быстро он попал под влияние Гитлера. Затем они получили шокирующее известие о намечающейся женитьбе генерала на машинистке из его офиса, в результате отчуждение стало еще более явным. Но Гитлер дал добро на женитьбу и благословил сей «демократический» брак. Вскоре после этого Гиммлер извлек на свет божий полицейское досье, из которого явствовало, что счастливая невеста была проституткой. В ярости (действительной или притворной) Гитлер изгнал Бломберга. Вслед за этим Гиммлер предъявил еще одно досье, содержавшее сфабрикованные обвинения в гомосексуальных пристрастиях генерала фон Фрича, командующего сухопутными силами Германии. После этого фон Фрич был смещен Гитлером со своего поста и так и не был восстановлен, хотя впоследствии офицерский суд чести признал все обвинения ложными. (Подробное описание этого кризиса приведено в главе 3.)

Гитлер воспользовался шоком, овладевшим офицерским корпусом, и занял пост Верховного главнокомандующего вооруженными силами Германии. Так он получил право полного контроля над стратегическими решениями, одновременно позволив Гиммлеру принять меры по усилению своего влияния. Генерал Кейтель, чьи закулисные интриги ослабили объединенный фронт генералов, выступивших в защиту фон Фрича, стал последователем Бломберга. Но он имел более низкий статус и сохранял это место только благодаря раболепству перед Гитлером. Во главе сухопутных сил был поставлен генерал фон Браухич. Он имел хорошую репутацию и не принадлежал ни к реакционной, ни к нацистской группировкам. Предприняв этот шаг, Гитлер стремился одновременно умиротворить армию и получить опытного командира, которым будет легче манипулировать, чем Фричем.

Однако Браухич оказался более сильным защитником профессиональных военных, чем этого можно было ожидать. Он также стремился повернуть внешнеполитический курс нацистов в мирное направление, неоднократно предупреждая, что немецкая армия не готова к войне и что агрессивные планы Гитлера не должны втянуть страну в открытое военное противостояние. Его протесты были поддержаны главой Генерального штаба генералом Беком, выступившим с осуждением военных планов фюрера, причем он сделал это настолько открыто, что сразу же был смещен со своего поста. Но даже после этого Браухич и последователь Бека Гальдер выступили против нападения Гитлера на Чехословакию, утверждая, что Германия не готова к проведению крупномасштабных военных операций, однако их доводы не были услышаны.

Укрепив свой престиж бескровным захватом Чехословакии, Гитлер обратил свой взор на Польшу. Генералы имели не большое влияние на фюрера и только старались убедить его, что не следует рисковать, во всяком случае не заручившись нейтралитетом России. Зато, сделав это, он сумел убедить большинство генералов, что Великобритания и Франция не станут вмешиваться, а значит, удар по Польше не будет являться серьезной угрозой вовлечения Германии в большую войну.

После завоевания Польши в отношениях Гитлера с генералами снова появилось напряжение. Они обнаружили, что он намеревается расширить зону конфликта, предприняв наступление в западном направлении. Генералы не верили, что есть шанс победить Францию. Однако их протесты снова остались без внимания. Дальше разговоров о том, что фюрера следует остановить, дело не пошло. Было бы несправедливо осуждать их за проявленную на этом этапе беспомощность, поскольку они имели все основания сомневаться, последуют ли за ними войска в выступлении против Гитлера. К тому же никому не хотелось войти в историю в качестве предателя своей страны в тяжелый для нее час.

Сомнения генералов не стали препятствием для Гитлера, вознамерившегося во что бы то ни стало покорить Францию. Успехом этого предприятия фюрер обязан частично появлению новой тактики и оружия, частично инициативе нового поколения военных, воспитанного в духе безоглядной преданности нацизму. Свою роль сыграли и ошибки, допущенные французскими военными, в чем юные нацисты никогда бы не признались.

Как бы там ни было, генералы сделали все от них зависящее, чтобы выполнить приказ фюрера, и Гитлер покорил Францию. Причем именно благодаря его неожиданным и странным сомнениям, а вовсе не колебаниям военных собран был не весь возможный урожай. Однако безусловный вклад генералов в победу, как это нередко бывает, обернулся дальнейшим ослаблением их позиций. В глазах всего мира победа была завоевана лично Гитлером, и именно его чело было увенчано лавровым венком. Фюрер внимательно следил, чтобы все почести достались именно ему, после чего окончательно уверовал, что является величайшим стратегом и полководцем. С еще более возросшим рвением он стал вмешиваться в дела Генерального штаба, причем не желал слушать никаких аргументов, шедших вразрез с его великими планами.

Большинство генералов не приветствовало вторжение в Россию. Однако, как и большинство «узких» специалистов, они были достаточно наивны во всем, что не касалось их сферы деятельности, поэтому Гитлер сумел легко победить их сомнения по поводу намечающейся российской кампании с помощью политической информации, специально подобранной таким образом, чтобы показать: внутренние проблемы России не могли не ослабить ее военную мощь. Когда стало очевидно, что вторжение идет далеко не так легко, как ожидалось, Браухич и Гальдер хотели вовремя отступить, но немецкие войска уже подошли слишком близко к Москве, чтобы Гитлер смог устоять перед соблазном. Он настоял на том, чтобы наступление продолжалось любой ценой, хотя шансы на успех были минимальными. Когда уже невозможно было скрывать, что планы фюрера провалились, он весьма ловко переложил вину на другого, публично отстранив Браухича, после чего лично возглавил армию, так же как и вооруженные силы страны в целом.

Вплоть до конца войны фюрер успешно игнорировал мнение генералов по вопросам политики и даже иногда переигрывал военных на их собственном поле. Если кто-нибудь из них выражал протест по поводу очередной авантюры, он всегда ловко находил другого, более амбициозного, готового занять более высокое место и возглавить наступление, – нельзя забывать, что именно к этому инстинктивно склонны профессиональные военные. В то же время в армию был открыт путь для лидеров СС и нацистской партии, которые шпионили за командирами, заподозренными в нелояльности. Таким образом вероятность успешного «бунта» генералов значительно уменьшилась. Последним оставалось только делать все от них зависящее, чтобы выполнять приказы – наилучшим или наихудшим образом. Есть основания предполагать, что некоторые генералы выполняли приказы, которые считали необдуманными и даже вредными, единственно чтобы сорвать планы Гитлера и ускорить конец войны.




Глава 2

Зект


Немецкий генерал, оказавший очень большое влияние на ход Первой мировой войны, умер за год до ее начала, а оставил действительную службу за семь лет до этого. Это был Альфред фон Шлиффен, выходец из балтийского города Мекленбурга. Именно он разработал генеральный план вторжения во Францию, подготовил «консервные ножи» для вскрытия крепостного барьера и обучил людей. Даже при неумелой реализации этого плана последователем Шлиффена он был очень близок к успеху, война вполне могла завершиться в течение всего лишь одного месяца.

Немецкий генерал, оказавший величайшее влияние на ход Второй мировой войны, умер за три года до ее начала, а вышел в отставку десятью годами ранее. Это был Ганс фон Зект, выходец из земли Шлезвиг-Гольштейн, территории, расположенной между Мекленбургом и Данией. Этот человек внес максимальный вклад в возрождение немецкой армии после Первой мировой войны и заложил основы, на которых могла быть возведена новая, еще более мощная структура. Его планы разрабатывались и претворялись в жизнь в тяжелейших условиях, навязанных победителями, которые были призваны исключить возможность воссоздания немецкой армии. Существовавшие серьезные ограничения делали работу Зекта еще более важной. Достижения вермахта, особенно на первой победоносной стадии войны, были связаны с реализацией планов Зекта. Он же предвидел последующие неудачи, однако его предостережения оказались тщетными.

Ни один из гитлеровских генералов не оказал такого влияния на ход Второй мировой войны, как Зект, под руководством которого произошло возрождение немецкой армии. И, даже рассматривая более поздний период, то есть генералов, имена которых стали известными в 1939–1945 годах, невозможно отыскать столь же значимую фигуру. Именно Зекту Германия обязана появлением дееспособной армии, возрождавшейся еще в те дни, когда Генеральный штаб, связанный по рукам и ногам условиями Версальского договора, работал в подполье.

Зект встретил начало Первой мировой войны в звании подполковника, будучи начальником штаба корпуса в 1-й армии Клюка. Таким образом, он имел отличную возможность воочию убедиться, как неумелое исполнение может загубить даже самый блестящий план. Он отлично видел, что решающая победа ускользнула, когда до нее, казалось, уже было рукой подать. О себе Зект заявил несколько позже, в 1915 году, фактически возглавив части фельдмаршала фон Макензена в решающем прорыве в районе Горлицы в Польше. В результате русская армия оказалась раздробленной и так до конца войны и не сумела оправиться от этого удара. Именно здесь Зект впервые испробовал новый метод атаки, содержавший зародыши современных тактических приемов проникновения – концентрация резервов и нанесение главных ударов по уязвимым местам обороны противника и продвижение вперед на максимальную глубину. До этого в ходу были другие тактические приемы – равномерное продвижение вперед и использование резервов для удара по наиболее укрепленным участкам обороны противника.

«Серый кардинал», до поры скрывавшийся в тени Макензена, довольно скоро стал известным. В армии даже появилась поговорка: «Где Макензен, там Зект, а где Зект, там победа». Зект продолжал играть важную роль в военной кампании на востоке, однако ему не повезло, поскольку он оказался вне круга Гинденбурга – Людендорфа, осуществлявшего верховное командование немецкой армией с 1916 года до конца войны. Однако это спасло его репутацию после краха немецкой армии на Западном фронте, и он даже стал советником немецкой делегации на мирной конференции. Следующим шагом в карьерном росте Зекта стало его назначение главнокомандующим рейхсвером, небольшой армией, насчитывающей всего лишь 100 000 солдат и офицеров, которой должна была отныне довольствоваться Германия по условиям мирного договора.

Возрождение военной мощи Германии – вот задача, решению которой он всецело посвятил себя. Зект никогда не забывал уроки истории и знал, как Шарнхорст сумел избежать разоружения прусской армии, навязанного ей Францией после 1806 года, и построил «замаскированную» армию, которая семью годами позже отплатила Наполеону той же монетой. Зект и его сторонники, по сути, стремились сделать то же самое, что и Шарнхорст, но в гораздо более тяжелых условиях.

Первым препятствием, стоявшим перед Зектом, было недоверие лидеров новой республики к касте военных, которые всегда относились к гражданским лицам с высокомерным пренебрежением, они же и привели нацию к сокрушительному поражению. Здесь Зекту помогло то, что его изысканные манеры, дипломатический такт и внимательное отношение к людям производили очень хорошее впечатление и вызывали симпатию, особенно в сравнении с высокомерной бесцеремонностью Гинденбурга и Людендорфа. Зект являл собой очевидный и весьма выигрышный контраст с угрожающей фигурой классического прусского генерала, оставившего после себя недобрую память. Неизменная элегантность, разносторонние интересы и широкий кругозор удачно дополняли образ этого сдержанного человека, получившего прозвище «сфинкс». А его слегка циничное отношение к окружающему, сопровождаемое ироничными комментариями и насмешливыми репликами, всегда было неприемлемым в высших военных кругах, в то время как среди политиков эти же качества казались свидетельством отсутствия фанатизма и удачного сочетания богатого военного опыта с умеренным духом милитаризма.

В целом Зект старался держать армию вне политики, а его очевидная лояльность новому режиму, проявленная в смутное время, позволила ему завуалировать свои планы дальнейшего развития в области милитаризации. Он стремился, чтобы кадровый состав нового рейхсвера формировался из солдат и офицеров, имевших опыт военных действий. Он поставил себе целью сделать немногочисленную армию, состоящую всего лишь из 4000 офицеров и 96 000 солдат, группой квалифицированных инструкторов, настоящих лидеров, чтобы на ее основе, когда представится возможность, произвести быстрое расширение. Все люди проходили курс обучения, в результате которого приобретали значительно больше знаний и опыта, чем солдаты и офицеры второй армии.

Зект также разработал ряд тайных планов, с помощью которых офицеры приобретали значительно больше опыта, а значит, и возможностей, чем это было возможно в армии, принудительно лишенной современного вооружения. Многие кадровые офицеры и военные инженеры нашли временную работу в Японии, Китае, южноамериканских странах и в Советском Союзе, где они могли приобрести некоторый опыт в обращении с бронетехникой. Офицеры военно-воздушных сил стали летать на гражданских авиалиниях. Немало демобилизованных солдат и офицеров имели возможность практиковаться в военном деле в различных неофициальных организациях, которых в Германии появилось довольно много, причем с помощью всевозможных уловок для их тренировок было сохранено оружие.

Все перечисленное явилось заслугой умного и опытного солдата и его самоотверженных помощников, действовавших в условиях строжайших ограничений. В дополнение ко всему им приходилось постоянно опасаться офицеров союзников, призванных следить за соблюдением условий мирного договора. Но было бы исторической ошибкой придавать этой работе чрезмерную важность и считать ее базой для нового витка агрессивных планов Германии. На самом деле эффект был едва заметен, особенно в сравнении с той мощью, которую стране еще предстояло набрать, чтобы стать по-настоящему опасной. Реальное наращивание военного потенциала началось лишь в 1933 году, когда Гитлер пришел к власти и начал широкомасштабное вооружение, причем в этот процесс бывшие союзники даже не пытались вмешиваться.

Фактически Зект отправил в путь эшелон идей, в конечном итоге возродивших немецкую армию, при этом направив его по пути прогресса, иными словами, добавил качественную составляющую к процессу количественного роста, насколько позволило бездействие союзников. По его замыслу, рейхсвер должен был стать исключительно мобильным, поскольку быстро движущаяся и наносящая быстрые, точные удары армия, состоящая из опытных, хорошо обученных солдат и офицеров, в современных условиях может успеть намного больше, чем старое, инертное войско. В первом же послевоенном руководстве для рейхсвера было сказано, что «каждое действие должно базироваться на внезапности. Без внезапности невозможно достичь значительных результатов». Другой основной принцип – гибкость. «Резервы следует выдвигать и использовать там, где достигнут успех, даже если тем самым придется перенести первоначальный центр тяжести». Чтобы обеспечить гибкость, в рейхсвере были разработаны новые средства связи, причем для этой цели была выделена большая часть людей, чем в любой другой послевоенной армии. Командиры всех рангов должны были находиться ближе к передовой, чем это считалось общепринятым, чтобы они могли непосредственно контролировать ход сражения и при необходимости быстро влиять на него.

Повышенное внимание к вопросам маневренности, которое проявляли после Первой мировой войны в рейхсвере, являло собой разительный контраст с принципами действия, к примеру, французской армии, в которой считалось, что «из двух элементов – огонь и движение – огонь является преобладающим». Судя по всему, французы пребывали в уверенности, что любая война будущего явится повторением медлительной тактики 1918 года. Разница представлялась очевидной. Но немцы в то время вовсе не руководствовались необходимостью преодолеть все существующие препятствия в условиях мирного договора. В предисловии к своему новому труду Зект откровенно заявил: «Эти положения применимы для силы, вооружения и оборудования современной армии великой военной державы, а не для армии Германии, насчитывающей в соответствии с условиями мирного договора 100 000 человек».

Активная деятельность Зекта завершилась в 1926 году, когда он был вынужден уйти в отставку после политического скандала, последовавшего в результате данного им старшему сыну наследного принца разрешения участвовать в армейских учениях. Ограниченность его кругозора, который казался широким в сравнении с другими генералами, стала более очевидной, когда он стал ярым защитником интересов и пропагандистом явно сырых идей Народной партии Германии. Тем не менее влияние его военных идей продолжало возрастать.

Свое видение будущего он изложил в книге «Размышления солдата», увидевшей свет в 1928 году, то есть вскоре после того, как он оставил службу. В ней он подвергал сомнению ценность огромных армий прошлого, считал, что затраченные ими усилия и принесенные жертвы непропорционально велики по сравнению с достигнутыми результатами. В итоге – затяжная война до изнеможения. «Масса становится малоподвижной, не может маневрировать, а значит, не имеет возможности и завоевывать победы. Она может лишь сокрушать своим весом». Более того, в мирное время чрезвычайно важно «всемерно ограничить непродуктивную задержку людей на дополнительный срок военной службы». Ключевыми моментами будущих успехов он считал современное техническое обеспечение и тактическую грамотность. «Основная масса призывников, чья подготовка была непродолжительной и поверхностной, является «пушечным мясом» в самом худшем смысле этого слова, тем более если ей противостоит небольшая группа отлично обученных и оснащенных по последнему слову военной техники бойцов». Это предвидение сбылось в 1940 году, когда несколько бронетанковых дивизий, действовавших совместно с пикирующими бомбардировщиками, полностью парализовали и разбили плохо оснащенную, зато куда более многочисленную французскую армию.

По мнению Зекта, «действующая армия» должна состоять из «профессиональных солдат, служащих длительный срок, по возможности добровольцев». Потенциал мужской части нации в мирное время может использоваться намного продуктивнее для расширения и развития промышленности, необходимой для обеспечения профессиональной армии современным вооружением. Причем постоянно должна вестись разработка перспективных типов оружия и создаваться мощности для налаживания их быстрого массового производства.

В то же время краткий период военной подготовки должен стать обязательным для всего пригодного для этого молодого населения страны. «В предварительном обучении молодых людей упор должен делаться не так на военную сторону, как на общую физическую подготовку и дисциплину». Это поможет установить связь армии с народом, укрепить национальное единство. «Так будет образована военная масса, которая хотя и не будет готова к участию в мобильной войне и победе в сражении, но вполне сможет выполнить задачи гражданской обороны. В то же время ее лучшие представители обеспечат постоянное пополнение для регулярной армии на поле боя». Такие новобранцы составляли основную массу немецких пехотных дивизий в 1940 году. Они следовали за передовыми бронетанковыми частями и оккупировали занятые населенные пункты. Приобретя необходимые знания и боевой опыт, они могли быть использованы в качестве пополнения для ударных частей. Иными словами, все было именно так, как предвидел Зект.

«Короче говоря, в войне будущего, как мне кажется, будут действовать мобильные армии, сравнительно небольшие, но профессиональные, при эффективной поддержке авиации, но при возможности быстрой мобилизации всех сил либо для производства массированной атаки, либо для гражданской обороны».

Любопытно, что в книге Зекта почти ничего не говорится о танках, но большое внимание уделено кавалерии и колесной технике. Он даже позволил себе лирическое отступление, заявив, что «дни кавалерии, соответствующим образом обученной, вооруженной и действующей современными методами, еще не сочтены» и что «ее знамена могут еще долго развеваться на ветрах будущего». Позднее появилось мнение, что неприятие Зектом бронетехники было вызвано только политическим благоразумием и что слово «танк» попросту должно заменить в его трудах слово «кавалерия». Однако Зект неприкрыто ратовал за развитие авиации и введение воинской повинности, что было запрещено Германии условиями мирного договора, поэтому вышеупомянутое мнение вполне может оказаться ошибочным.

Несмотря на очевидный динамизм, Зект оставался человеком своего поколения, а не предвестником будущего. Он был грамотным и опытным военным и поэтому ясно видел необходимость маневренности в любых наступательных операциях, однако все же не осознал того, что единственным способом достижения успеха является подвижность бронетанковых соединений. Этот вопрос остался его последователям.

Зект также руководствовался традиционными представлениями о военном искусстве, утверждая, что главной задачей авиации является уничтожение военно-воздушных сил противоборствующей стороны. Самолеты люфтваффе сделали это в Польше, в меньшей степени – во Франции. Однако, когда аналогичным способом началась подготовка вторжения в Великобританию, немецкая авиация впервые понесла тяжелые потери, столкнувшись с мощной обороной.

По более общим вопросам войны и мира взгляды Зекта были неоднозначными. Он вполне обоснованно считал, что, однажды познав ужасы войны, солдаты становятся более осторожными, чем политики, когда речь идет о втягивании в новый вооруженный конфликт. Однако в своих рассуждениях он заходил слишком далеко, объявляя бывших солдат настоящими «пацифистами» в самом лучшем смысле слова. Эта профессиональная апология, в той или иной степени характерная для каждой страны, обычно не находит поддержки в тех случаях, когда открываются для изучения архивы страны, развязавшей войну. Высшие военные чаще всего не проявляли этот «пацифизм, основанный на знании и рожденный чувством ответственности», который приписывал им Зект.

Он также не приводил убедительной мотивировки, утверждая, что «милитаризм» и «агрессия» – всего лишь модные термины. В то же время он продемонстрировал пророческий дар, отметив, что, если политическая линия проводится на приобретение силы, «государственный деятель очень скоро столкнется с теми или иными препятствиями, из чего сделает вывод сначала об угрозе для своих планов, затем для престижа нации и в конце концов – для существования государства. После этого он станет рассматривать свою страну как сторону, подвергшуюся нападению, и втянет ее в оборонительную войну».

Чувство гуманизма неизменно присутствует в его зачастую ироничных комментариях по поводу существующей тенденции пересматривать и отменять приговоры истории. Он писал: «Я нахожу весьма неудобным то, что больше не могу считать Нерона обычным чудовищем, который освещал себе путь кострами, на которых сжигал христиан, а должен рассматривать его как мудрого, хотя и несколько своеобразного диктатора». Возможно, он таким образом выражал сомнение в новой морали, провозглашенной нацистами? А сколь глубока и исполнена смысла его известная эпиграмма «Интеллект без воли бесполезен, а воля без интеллекта опасна»? Нельзя не припомнить еще одно из размышлений Зекта, содержащее мудрое предостережение: «Утверждение, что война есть продолжение политики, только другими средствами, стало просто словесным штампом и поэтому не может не считаться опасным. Можно сказать иначе, и это будет чистой правдой: война есть банкротство политики».

В то же самое время стремление Зекта держать армию в стороне от политики несет в себе определенную опасность. Явно выраженное профессиональное отчуждение, строгое разделение, которое он проводил между военными и политическими кругами, в конечном итоге вели к ограничению сдерживающего влияния военных на авантюры государственных деятелей.

Профессионал, созданный по образу и подобию Зекта, был бы современным Понтием Пилатом, демонстративно умывающим руки и отказывающимся от ответственности за приказы, которые исполняет. Чистая военная теория имеет дело с крайностями, которые довольно сложно совместить с мудрой политикой. Когда солдаты сосредотачиваются на абсолютно военной цели и не задумываются о глобальной стратегии, они более склонны принять политические соображения, которые, хотя и кажутся правильными в свете чистой стратегии, заводят политику за ту черту, где еще можно остановиться. Экстремистские военные цели слишком сложно увязать с умеренностью в политике.

Эта опасность будет увеличиваться, поскольку профессиональное мнение, олицетворяемое Генеральным штабом, на практике вовсе не является единым, каким должно быть в теории. Немалую роль здесь играют внутренние политические течения, личные амбиции. Зект писал: «История Генерального штаба… в целом была историей плодотворной позитивной работы; она также поведала о высокомерии и надменности, о тщеславии и зависти, словом, обо всех человеческих слабостях, о борьбе гениальности с бюрократической рутиной, о сокрытии славных побед и горьких поражений. Она засияла блеском славы выдающихся личностей, но осталась достаточно трагичной». И эти слова вполне применимы не только к прошлому, но и к будущему.

Генеральный штаб был первоначально предназначен, чтобы стать коллективной заменой некого гениального полководца, на появление которого в нужный момент армия не могла рассчитывать. А являясь по своей природе бюрократической (так же как и иерархической) структурой, он ограничивал «производство» гениев, хотя в качестве компенсации должен был поднять общий уровень компетентности. Некоторая неравномерность в его работе объясняется не столько неодинаковыми способностями отдельных индивидов, сколько различными личными интересами и взглядами. Шанс на повышение по службе заставлял любого генерала оставить при себе все свои сомнения. Именно так Гитлеру удалось внести раскол в дотоле единое профессиональное мнение. Любой только что назначенный на должность генерал всегда уверен, что ситуация лучше, чем казалось его предшественнику, и что ему непременно удастся то, что не получилось у последнего. Этот психологический феномен – мощный рычаг в руках любого правителя.




Глава 3

Эра Бломберга – Фрича



На смену Зекту пришел Хейе, которого в 1930 году сменил Хаммерштейн. Это были менее значительные фигуры, чем Зект, но оба в целом продолжали проводить его политику. Хаммерштейн был глубоко обеспокоен быстро набирающим силу нацистским движением, находя его политические принципы и методы отвратительными. Вследствие этого он отступил от принципа Зекта не вмешиваться в политику и всерьез рассматривал возможность принятия действенных мер, которые помешали бы Гитлеру прийти к власти. Однако решение впавшего в маразм президента республики фельдмаршала фон Гинденбурга о назначении Гитлера канцлером, конституционно закрепившее его высокое положение, выбило почву из-под ног Хаммерштейна. Опасения последнего не разделяли другие генералы, считавшие себя «просто солдатами».

Придя к власти, Гитлер практически сразу же назначил генерала фон Бломберга министром рейхсвера. К этому новоявленного канцлера подтолкнул амбициозный карьерист – полковник фон Рейхенау, ранее служивший в одной из дивизий Бломберга в Восточной Пруссии начальником штаба. В 1932 году он познакомился с Гитлером и стал его активным сторонником. Бломберг лично не знал Гитлера, но во многих отношениях являлся его антиподом. Тот факт, что он принял назначение, так же как и его деятельность в новой должности, ясно показывает, что такое «просто солдат».




Бломберг


Годом ранее Бломберг работал главным военным советником немецкой делегации на переговорах по разоружению в Женеве. Ему только что исполнилось 50 лет, то есть по сравнению с другими офицерами верховного командования Германии, так же как и других армий, он был почти юношей. Это факт, так же как и его неожиданное возвышение, не мог не вызвать зависть окружающих. Враждебность генералов по отношению к молодому выскочке еще более усилилась по причине их презрительного отношения к «богемскому капралу». Многие из них были готовы приветствовать приход Гитлера к власти, поскольку он благоприятствовал их собственным планам милитаристской экспансии, но не признавали за экс-капралом права иметь собственное мнение по военным вопросам, поэтому и усомнились в правильности выбора им претендента на столь высокую военную должность.

Предвзятое отношение старших офицеров рейхсвера с самого начала нанесло ущерб положению Бломберга. Товарищи его открыто оттолкнули, поэтому ему пришлось заручиться поддержкой Гитлера, иными словами, он был вынужден следовать политике фюрера, которая нередко шла вразрез с его собственными убеждениями. По иронии судьбы он был удивительно приятным человеком, выгодно отличавшимся от типичного «пруссака», что оказалось вовсе не положительной чертой при сложившихся обстоятельствах. Солдаты прозвали его «резиновый лев», и этим, пожалуй, все сказано как нельзя лучше.

Вернер фон Бломберг был человеком, отличавшимся от грубых и неразборчивых в средствах лидеров нового режима. Если он и симпатизировал нацизму больше других генералов, то лишь потому, что, даже шагнув на шестой десяток, оставался идеалистом. Романтический энтузиазм легко делал его слепым, особенно при взгляде на то, что его не слишком заботило. Нацистское движение вначале привлекло немало таких идеалистов, правда, все они были моложе, чем Бломберг. В среде военных карьерный рост – процесс отнюдь не быстрый. Бломберг был искренен в своем энтузиазме и относился к своей профессии в духе рыцарства. Я это понял, еще когда мы впервые встретились в Женеве в 1932 году. Он демонстрировал подлинный интерес ко всем новым идеям, появившимся в военной области, особенно касающимся оригинальных тактических решений, но еще больше энтузиазма он проявлял, когда речь шла о возрождении духа рыцарства в армии. Дискутируя по вопросу «джентльменского» ведения войны, он становился почти поэтом. Вращение в течение долгого времени в высших военных кругах придало ему изрядный налет скептицизма, но независимо от этого Бломберг произвел на меня впечатление человека искреннего, безусловно преданного своему делу и при этом не утратившего некоторых мальчишеских черт. Он был очень высок и плечист, но никогда не бывал угрюмым и мрачным и неизменно подкупал людей, с которыми общался, дружелюбием, вежливостью, откровенностью. Вряд ли ему стоило благодарить судьбу за то, что он оказался между двумя противоборствующими группировками. Сложись обстоятельства иначе, он вполне мог стать выдающимся военным деятелем.

Тем не менее и в этой ситуации его влияние было куда больше, чем могло показаться. Отличительной чертой Второй мировой войны было то, что немецкая армия на полях сражений в целом соблюдала военные правила и законы значительно строже, чем в 1914–1918 годах, во всяком случае, это касалось западных фронтов. Причиной некоторого улучшения обстановки стали новые правила поведения солдат, которые Бломберг и другие офицеры, разделяющие его взгляды, старательно вводили в рейхсвере. Сдержанность, проявленная войсками, оккупировавшими Бельгию и Францию в 1940 году, тем более в сравнении с поведением армии в 1914 году, была тоже следствием мудрой политики Бломберга и его последователей. Военным потребовалось немало времени и усилий, чтобы сгладить горечь поражения и успокоить население оккупированных стран. Эффект мог быть более выраженным, если бы не совершенно иное поведение гестаповцев и эсэсовцев.

Есть заслуги у Бломберга и в области военной тактики. Хаммерштейн сохранил действовавшую в немецкой армии наступательную доктрину, не имея для ее реализации ни материальных ресурсов, ни новой техники. Еще находясь в Восточной Пруссии, Бломберг пытался внедрить новые формы тактики, учитывающие современные средства обороны, стараясь использовать их в наступательных целях. Вместо того чтобы атаковать хорошо укрепленные позиции противника, следовало выманить его оттуда, заставить его перейти в поспешное наступление, броситься в погоню, тем самым заманив в ловушку, и, воспользовавшись возникшей неразберихой, нанести решающий удар. В качестве приманки можно использовать обманные маневры – отступление или же внезапная атака, угрожающая коммуникациям противника. Потенциальные возможности такой «ловли на живца», сочетающей наступательную стратегию с оборонительной тактикой – как щит и меч, – бросились мне в глаза еще в процессе изучения кампании Шермана в Джорджии. В своих следующих книгах я много писал о целесообразности ее применения в современной войне. Наша первая встреча с Бломбергом произошла именно благодаря его интересу к этой идее. (Следует заметить, что методы, использованные Шерманом, произвели впечатление и на генерала Паттона.) Когда я впервые встретился с Паттоном, а произошло это в 1944 году, незадолго до начала высадки в Нормандии, он рассказал, что прочитал мою книгу и провел немало часов, изучая описания кампании Шермана. После этого мы долго обсуждали возможность применения подобных тактических приемов в современной войне. Они были продемонстрированы при последовавшем переходе из Нормандии в Мозель.

Генерал Вуд, командовавший передовым отрядом – 4-й бронетанковой дивизией, также оказался энтузиастом этой идеи и, достигнув Сены, написал мне, что все сработало замечательно.

Бломберг также лучше, чем другие генералы, его современники, понимал и признавал новую концепцию мобильной войны с танками, выполняющими историческую роль кавалерии. Эта концепция была не слишком популярна в британской армии, за исключением разве что королевского танкового корпуса. Рейхенау проявил еще больше энтузиазма и лично перевел некоторые мои книги, хотя и он не сумел осознать тактику нанесения танковых ударов так полно, как, к примеру, Гудериан и Тома, принимавшие самое непосредственное участие в создании бронетанковых сил Германии начиная с 1934 года.

Триумф немецкой тактики и немецких бронетанковых сил в течение первых двух лет войны явился зеркальным отражением мер, принятых для разоружения побежденной страны после предыдущей войны. В принципе они были достаточно эффективными. Попытки уклониться от них, неоднократно предпринятые немецкими генералами, выглядели жалкими и не принесли желаемого результата. Процесс восстановления военной мощи Германии не представлял собой реальной опасности до тех пор, пока нацистское правительство открыто не отказалось от ограничений, наложенных мирным договором. Колебания правительств стран-победительниц позволили Германии вновь обрести силу. Более того, важным результатом навязанного Германии разоружения явилось освобождение ее армии от запасов морально изношенного оружия 1914–1918 годов, сохраненного странами-победительницами. Устаревшее вооружение крепко привязывало их к старым методам и давало повод для переоценки собственных сил. Начав широкомасштабное вооружение, немецкая армия не могла не ощутить свое явное преимущество, поскольку ее ничто не связывало с прошлым, и процесс разработки новых видов вооружений на основе свежих, прогрессивных идей получил мощный импульс.

Появлению новых идей в немалой степени способствовала другая мера, принятая странами-победительницами, – упразднение Генерального штаба. Останься Генштаб в первозданном виде, он бы, безусловно, сохранил свою былую инертность, громоздкость и неповоротливость. Загнанные в подполье, его сотрудники в значительной степени освободились от административной рутины, получив возможность сконцентрироваться на выработке конструктивных идей будущего устройства. Иными словами, подпольный Генштаб стал более эффективным. Можно ликвидировать физическую форму военной организации – отобрать мебель, помещение, здание, – но нельзя заставить ее прекратить свою деятельность как мыслительного органа.

Таким образом, результатом всеобщего разоружения Германии после Первой мировой войны стала расчистка места для более эффективной модернизации ее вооруженных сил, когда сложилась политическая ситуация, благоприятная для повторного вооружения. Ограничения в степени модернизации были вызваны главным образом внутренним консерватизмом и конфликтом интересов, а не внешним воздействием.




Фрич


Положение Бломберга как министра рейхсвера позволяло ему способствовать развитию новой тактики и преодолевать сопротивление более ортодоксально настроенных генералов – так же как и в других странах, главным образом во Франции. Однако шаткость его позиции – «буфера» между Генштабом и Гитлером – не давала ему широко распространить свои идеи, да и развивались они не так быстро, как могли бы при более благоприятных обстоятельствах. Когда в конце 1933 года он попытался решить вопрос о назначении Рейхенау на место Хаммерштейна, то столкнулся с открытым сопротивлением сплотившихся для этого генералов. Действуя по их совету, Гинденбург остановил свой выбор на генерале фон Фриче, опытном солдате, представлявшем более консервативную школу как в политическом, так и в военном отношении. Он понимал ценность танков и авиации, но считал эти новые виды вооружения «выскочками» и намеревался твердо указать им на место – второстепенное место, по его глубокому убеждению. Более того, генерал Бек, позже ставший начальником Генерального штаба, к «танковым революционерам» относился не менее критично, чем к нацистскому движению. Поэтому немецкая военная машина, хотя и находилась впереди других стран по созданию механизированных частей, все же не заняла то положение, которое могла бы, в результате чего возник некий компромисс между старой и новой армией.

Вернер фон Фрич, сравнительно молодой штабной офицер, с 1920-го по 1922 год работал в министерстве рейхсвера под началом генерала фон Зекта и был в курсе многих его идей. Затем он ушел в армию, где начал с командования батареей, а через несколько лет стал начальником штаба в Восточной Пруссии. В 1927 году он вернулся в министерство рейхсвера в качестве помощника Бломберга, бывшего в то время начальником оперативного управления. Там он отвечал за разработку плана нападения, в случае войны, на Польшу, предусматривающего одновременную оборону на западе, чтобы не допустить вмешательства Франции. Впоследствии он лег в основу претворенного в жизнь в 1939 году плана, хотя при этом, конечно, были задействованы другие силы и средства.

В период, предшествовавший нацизму, Фрич продемонстрировал явный дипломатический талант, как правило не свойственный офицерам старой школы, в общении с депутатами-демократами, часто задававшими затруднительные вопросы по поводу увеличения военного бюджета и причин, по которым армия, жестко ограниченная в размерах, требовала содержания такого непропорционально большого штабного и офицерского корпуса. Фрич умел удовлетворять любопытство и усмирять недовольство. Он знал, как общаться с людьми, – взывал к патриотизму одних, мастерски играл на слабостях других, завоевывал дружбу третьих. Будучи по натуре человеком холодным и надменным, он, если этого требовали обстоятельства, мог становиться дружелюбным и компанейским парнем, душой компании.

Когда к власти пришли нацисты, генералы быстро поняли, что им понадобится человек, сочетающий непреклонную решительность с качествами дипломата. Фрич отвечал этим требованиям и к тому же имел репутацию умелого стратега. Поэтому в начале 1934 года он получил долгожданную должность. Первые его действия были направлены на обуздание непомерных амбиций штурмовиков капитана Рема и устранение угрозы, которую они несли власти и профессиональной армии. Он представил Гитлеру свидетельства того, что планы вооружения штурмовых отрядов, которые вроде бы должны стать дополнением армии, на деле направлены лично против фюрера. Гиммлер предпринял аналогичные действия, хотя и руководствовался другими мотивами. Они сумели убедить Гитлера, и результатом явились кровавые события 30 июня 1934 года.

Таким образом Фрич стал авторитетной фигурой не только для Гитлера, но и для всех деятелей Германии, которые по разным причинам опасались роста влияния нацизма. Ему удалось закрепить превосходство военного командования в балансе внутренних сил, тем самым обойдя на повороте Гиммлера. По таким вопросам, как повторное введение воинской повинности и оккупация рейнских земель, Фрич был согласен с Гитлером. Однако он был человеком осторожным и постоянно заявлял, что прежде, чем сделать каждый шаг, необходимо прощупать почву, поэтому и сдерживал развитие армии, считая, что, пока она находится в процессе роста и становления, ее опасно подвергать искушению силой.

Ободренные покорностью, с которой правительства Великобритании и Франции приняли эти демонстративные шаги, нацистские лидеры замахнулись на большее – вмешались в Гражданскую войну в Испании. Их целью была победа генерала Франко и установление фашистской диктатуры в стране, граничащей с Францией и лежащей на морских путях между Южной Францией и Великобританией. Фричу очень хотелось использовать испанскую войну в качестве испытательного полигона для новых видов вооружения и тактических приемов, появившихся в германской армии, однако он был достаточно умен, чтобы понимать заключающуюся в этом стратегическую ошибку: таким образом многократно возрастал риск открытого военного противостояния с Францией и Британией. Однако его осторожность не была принята нацистскими лидерами, окрыленными недавними успехами. В то же время его дипломатические усилия укрепить отношения с Красной армией вызвали яростное сопротивление с их стороны. Антибольшевистский настрой Гитлера обеспечил врагов Фрича плодородной почвой, в которую грех было не посеять семена подозрительности. Противоречия возрастали также из-за попыток Фрича сохранить старый дух в новом офицерском корпусе и оградить его от проникновения нацистской идеологии.

Со временем трещина в отношениях Фрича и Бломберга стала расширяться. Фрич и его сторонники видели, что Бломберг поддался гипнозу фюрера и больше не отстаивает интересы армии так же рьяно, как раньше. Им казалось, что подхалимство Бломберга проявляется даже в манере, с которой он носил нацистскую эмблему на форме, и его прозвали Hitler-Youth-Quex, как мальчика-идеалиста, показанного в одном из нацистских фильмов.




Двойное увольнение


Кризис наступил в январе 1938 года, причем его причиной стали события, далекие от военного дела. Бломберг влюбился в машинистку из своего офиса и женился на ней. Гитлер одобрил этот брак, публично заявив, что военные лидеры национал-социалистической Германии проявляют демократизм, они близки к народным массам, а вовсе не замкнуты в своей обособленной касте. Он лично посетил церемонию и выступил на ней свидетелем. Генералы сочли этот брак неприличным, однако, вопреки циркулирующим в те времена слухам, они не заявляли свой протест открыто и не вынуждали Бломберга покинуть кабинет. За них все сделал Гиммлер.

После свадьбы Гиммлер представил Гитлеру полицейское досье, из которого явствовало, что счастливая новобрачная была проституткой. После войны американские следователи высказали предположение, что Гиммлер посадил ее в офис Бломберга как приманку. Гитлер пришел в ярость, поскольку оказалось, что он лично присутствовал на свадьбе «уличной женщины», а значит, оказался в неловком положении. Он уволил Бломберга с занимаемого поста и даже вычеркнул его имя из списка офицеров.

Новости не слишком обеспокоили остальных генералов. Однако они были потрясены другим ударом, незамедлительно последовавшим за первым. После увольнения Бломберга встал вопрос о назначении нового военного министра, и тут на свет появилось новое досье, содержащее обвинение Фрича в гомосексуализме. В действительности это было досье его однофамильца, но, когда Гитлер послал за Фричем, Гиммлер представил свидетеля, формально опознавшего его, как человека, о котором идет речь в досье. Результатом стало также увольнение.

По мнению генерала Рёрихта, причиной действий Гиммлера явилось его желание не допустить, чтобы Фрич занял пост Бломберга. Став во главе вермахта – вооруженных сил страны, он бы приобрел слишком большую силу. «Любой человек, занявший этот пост, стал бы могущественнее Геринга, главнокомандующего люфтваффе. Назначить на этот пост другого военного было слишком сложно. Фрич был на тот момент единственной подходящей во всех отношениях кандидатурой, уже занимая вышестоящую должность по сравнению с Герингом. Однако вмешательство Гиммлера объяснялось вовсе не заботой о благе Геринга. Он старался расчистить дорогу для претворения в жизнь своих собственных планов постепенной замены армии отрядами СС».

Фрич потребовал разбирательства в суде, чего в конце концов добился, хотя и с немалыми трудностями и только при активной помощи Рундштедта, как представителя от генералов. Когда вопрос был решен, Гиммлер захотел сам председательствовать на суде, но на помощь Фричу пришел министр юстиции, провозгласивший необходимость военного суда. Тогда Гиммлер попытался воздействовать на свидетелей защиты. Чтобы обеспечить их безопасность и явку в суд, генералы организовали для них охрану. На суде свидетель Гиммлера отказался от своих прежних показаний, за что и поплатился жизнью. Однако Фрич был полностью оправдан.

А тем временем Гитлер воспользовался возможностью принять командование вермахтом на себя, заявив, что утратил доверие к своим генералам. Бывший пост Бломберга лишился прежнего статуса и был отдан генералу Кейтелю, обладавшему лакейскими качествами, крайне импонировавшими Гитлеру. Одновременно генерал фон Браухич был назначен командующим сухопутными силами на место Фрича, поэтому, когда последний доказал свою невиновность, для него попросту не осталось должности. Таким образом, результатом тщательно спланированного кризиса стала расчистка пути для Гитлера, желавшего единолично решать стратегические вопросы, а также укрепление влияние Гиммлера.

Сделав себя действительным главнокомандующим вермахтом (вооруженными силами в целом), Гитлер также увеличил значимость его исполнительного органа – главного командования вермахта (Oberkommando der Wermacht). Здесь решались административные и политические вопросы, общие для всех трех родов войск. Сюда входил небольшой отдел «национальной обороны» (Landesverteidigung), который занимался пограничными между политикой и стратегией вопросами, а также взаимодействием трех родов войск. Вскоре началось его преобразование в Генеральный штаб вермахта, что было одинаково любо и Гитлеру и Кейтелю.

Этому серьезно препятствовало армейское верховное командование (Oberkommando das Heeres, оно же командование сухопутными силами), которое быстро разобралось в ситуации и сочло этот шаг попыткой заменить его в роли наследника старого Генерального штаба. Генералы доказывали, что неразумно подчинять старую и доказавшую свою эффективность организацию только что созданной, причем носящей явно любительский характер, и что основные военные проблемы Германии связаны главным образом с сухопутными войсками, а значит, именно армейскому командованию должен принадлежать решающий голос. Одно время военные были близки к победе, тем более что их активно поддержали военные моряки, испытывающие врожденное презрение к желающим ими командовать «сухопутным крысам», а также главнокомандующий воздушными силами Геринг, имевший более личные мотивы. Проблема повисла в воздухе, и вопрос контроля за стратегией остался в армейском Генштабе, которому предстояло действовать под общим руководством Гитлера. Впереди у него был долгий путь к полному удовлетворению своих амбиций – превращению себя в истинного стратега, легко манипулирующего фигурами на доске.




Глава 4

Эра Браухича – Гальдера


Тот факт, что на смену Фричу пришел такой человек, как Вальтер фон Браухич, на первый взгляд может показаться странным и даже забавным. Еще более непонятно то, что он принял это назначение. Браухич всегда демонстрировал очевидную лояльность прежнему республиканскому режиму, а в вопросах политики и экономики придерживался либеральных взглядов, то есть весьма далеких от идеологии нацизма. Ему не импонировала ни ограниченность юнкеров, ни фанатизм нацистов. В то же время он всегда считался человеком достойным, не понаслышке знакомым с понятием чести и уж точно не карьеристом. Он был человеком справедливым, заботился о других, поэтому и пользовался безграничным доверием своих коллег и подчиненных. Почему он в феврале 1938 года принял предложение Гитлера? Возможно, взыграли личные амбиции, как-никак, награда была очень высока. Или он решил, что на новом месте сумеет стать еще более полезным своей стране? В пользу последнего толкования говорит и то, что Браухич сохранил хорошие отношения с Фричем уже после его увольнения и неоднократно пытался воздать ему должное, что не приветствовалось нацистами. Однако последующие события доказали, что Браухич ступил на скользкий путь, где удержаться на ногах и не изваляться в грязи чрезвычайно трудно.

Причины его назначения понять несложно. Гитлер был достаточно проницателен, чтобы осознавать важность правильного выбора кандидата, который пользовался бы всеобщим доверием, даже если для этого пришлось бы взять человека, не испытывающего симпатии к нацистам. Браухич считался опытным военным с прогрессивными взглядами, который, как бывший артиллерист, лучше понимал потенциал танков, чем другие генералы. В иных отношениях он также был менее консервативным, чем представители школы Фрича. Его широкая популярность также играла на руку, потому что не давала повода усмотреть в его назначении полити– ческие мотивы. А скромность и непритязательность этого человека позволяли надеяться, что им будет легче манипулировать, чем Фричем.

Вскоре Гитлер убедился, что Браухич, хотя и являлся вежливым и мягким человеком, ничуть не более, чем Фрич, расположен допустить инфильтрацию в армию нацистского влияния. Для начала он принял ряд мер, улучшивших условия службы и последующей жизни простых солдат, при этом внимательно следил, чтобы они оставались изолированными от нацистской организации. Одновременно он значительно укрепил дисциплину. Браухич стремился ускорить процесс обеспечения и оснащения вооруженных сил, и вместе с тем всячески тормозил проводимую нацистами политику, направленную на скорейшее втягивание страны в вооруженный конфликт. Его позицию поддерживал генерал Бек, бывший тогда начальником Генерального штаба. Бек, несомненно опытнейший военный и сильный, мужественный человек, принадлежал к «антитанковой школе», потому, пребывая в оппозиции к агрессивной политике Гитлера, ему приходилось давать заниженную оценку потенциальных возможностей нового оружия.

После того как летом планы Гитлера стали абсолютно ясны, Браухич собрал генералов на совещание и сообщил, что Бек составил меморандум, который, если его одобрят генералы, будет направлен фюреру. После этого Бек зачитал меморандум. Он настаивал, что внешняя политика Германии должна вестись так, чтобы избегать риска войны, особенно за такую незначительную территорию, как Судетская область. Он указал на слабость немецких вооруженных сил и их малочисленность по сравнению с той громадой, которая может выступить против них. Бек особенно подчеркнул, что Соединенные Штаты даже если и не примут участие непосредственно в конфликте, но обязательно станут снабжать противников Германии оружием и техникой.

Рундштедт, рассказывая мне о совещании, сказал: «Когда Бек закончил чтение, Браухич встал и спросил, есть ли у кого-нибудь из присутствующих возражения. Таковых не последовало, и меморандум был отправлен Гитлеру. Этот документ вызвал у фюрера приступ дикой ярости. Он уволил Бека и поставил на его место Гальдера».

Это на время ослабило оппозицию, но, когда начался чехословацкий кризис, Браухич заявил Гитлеру, что немецкая армия не готова к войне, и посоветовал не замахиваться на многое, чтобы не спровоцировать открытый конфликт. Браухича поддержал Гальдер, который продолжал проводить линию своего предшественника и не слишком церемонился с требованиями Гитлера. А последнему он жаловался, что не так-то легко вбить клин в сплоченные ряды немецких генералов. Гальдер придерживался более прогрессивных взглядов на военное дело, чем Бек, но вместе с тем был достаточно дальновиден и в политическом плане и не собирался рисковать будущим своей страны. Будучи человеком более жестким и упорным, чем Браухич, он проявлял настойчивость и в отношениях с Гитлером. Когда стало очевидно, что Гитлер не намерен прислушиваться к доводам рассудка, Гальдер приступил к организации бунта против его политики и режима.

Между тем Франция и Великобритания еще меньше были готовы к войне и не испытывали ни малейшего желания вступать в конфликт от имени Чехословакии. Поэтому претензии Гитлера на Судетскую область были довольно легко удовлетворены в Мюнхене.

Гитлер был настолько воодушевлен блистательным триумфом, что с ним вообще стало невозможно сладить. Его следующим шагом стала оккупация Чехословакии, что было сделано в нарушение Мюнхенского соглашения. Затем он начал оказывать давление на Польшу, требуя вернуть Германии Данциг, а также дать право на строительство железной и автомобильной дороги через польский коридор в Восточную Пруссию. Гитлер был не способен уважать любую другую точку зрения, кроме своей собственной, и не понимал, что эти ограниченные требования теряют видимость умеренности в обстоятельствах, при которых выдвинуты. Когда поляки, ободренные поспешным предложением поддержки британского правительства, отказались рассматривать его наглые притязания, фюрер пришел в ярость, счел себя оскорбленным и принялся действовать быстрее, чем первоначально намеревался. Сохраняя некоторую надежду на то, что поляки все– таки сдадутся и тем самым позволят ему «сохранить лицо» в глазах окружающих, Гитлер все более склонялся к решению начать войну, конечно, если она будет не слишком рискованной.

Браухич, приглашенный фюрером на беседу, сказал, что Германия, судя по всему, может достичь благоприятного результата, если силы противоборствующей стороны ограничатся Польшей, Великобританией и Францией. Но он особенно подчеркивал, что у Германии нет ни одного шанса на победу, если в войну вступит еще и Россия. Французский посол в Берлине М. Куландр узнал об этом разговоре и в начале июня доложил о нем своему правительству.

Сомнения Браухича, усугубленные его пренебрежительным мнением об Италии как о союзнике, не могли не раздражать ярых нацистов, которые уже неоднократно жаловались на препятствия, которые он им чинил в армии. Поэтому против него была организована кампания. Возможно, именно поэтому он был вынужден публично заявить о своей преданности фюреру, а в его речи в Танненберге прозвучали завуалированные угрозы в адрес Польши, хотя они и могли трактоваться по-разному. Понятно, что Браухич не ощущал опасности от своих слов, поскольку ни один разумный человек в военных кругах не допускал возможности, что Англия и Франция зайдут в своей поддержке Польши так далеко, что вступят в войну в совершенно безнадежной стратегической ситуации, которая сложится, если Россия останется в стороне. Все-таки Гитлер был вынужден согласиться с оговорками Браухича касательно России и перестроить свою политику так, чтобы обеспечить ее нейтралитет. Признав необходимость политического поворота, Гитлер предпринял ряд быстрых действий и заключил с Россией пакт, явив тем самым разительный контраст с сомневающимся и нерешительным правительством Великобритании, затягивающим переговоры с Россией.

Несмотря на появление русско-немецкого пакта, британское правительство проигнорировало расчеты военных специалистов и приняло решение сражаться, подтолкнув на этот же курс правительство Франции. Однако вторжение в Польшу уже шло полным ходом. В течение некоторого времени Браухич и Гальдер целиком посвятили себя руководству кампанией и отодвинули все опасения на второй план, стараясь как можно лучше выполнить свой профессиональный долг.

План был разработан ими, и кампания развивалась вполне успешно. Командирам на местах была предоставлена определенная свобода действий, которой они пользовались в интересах дела, проявляя в нужное время гибкость и инициативу, иными словами, действуя в лучших традициях профессиональных военных. Главная роль принадлежала группе армий Рундштедта на юге, которая, прорвав польский фронт, выдвинула 10-ю полевую армию Рейхенау, имевшую в своем составе мотомеханизированные дивизии, в обход на север к Варшаве. Цель этого маневра – отрезать тылы главных польских армий в центре. Этот удар, решивший исход дела, был тем более замечателен, что уже существовал приказ командования вермахта направить 10-ю армию вперед за Вислу. Предполагалось, что поляки будут отступать в северо-восточном направлении. Но Рундштедт и его начальник штаба Манштейн считали, что основные польские армии все еще находятся к западу от Варшавы и могут попасть в ловушку возле Вислы. По этой причине командир на месте получил право действовать по собственному усмотрению и блестяще довел дело до победного конца. Но когда в аналогичной ситуации во время следующей кампании Гитлер принял собственное решение и настоял на его выполнении, за это пришлось дорого заплатить.

Одержанная в Польше победа опьянила Гитлера. Одновременно он все же испытывал страх, размышляя о том, что может случиться на востоке, если не будет прочного мира на западе. Страх и головокружение от успеха, взаимодействуя между собой, подтолкнули фюрера к новым, еще более безрассудным действиям.

Браухич и Гальдер не испытывали никаких пьянящих чувств по поводу победы в Польше. Когда на полях сражений осела пыль, они ясно увидели весьма затруднительные последствия этой победы, а также очевидную опасность увязнуть еще глубже. После завершения кампании они еще более решительно – вплоть до открытого неповиновения – выступили против идеи фюрера о том, что наступательные действия на западе быстрее склонят союзников к миру. Однако, чтобы восстановить благоприятные условия для мира, требуется больше чем бездействие в течение нескольких месяцев. Уже зимой угрозы союзников «развязать войну», озвученные Уинстоном Черчиллем в радиовещательных программах, вызвали у Гитлера лишь естественное желание им противостоять. Дело неуклонно шло к войне.

Вторжение в Норвегию в апреле 1940 года стало первым агрессивным действием Гитлера, не обдуманным заранее. Он был втянут в него без особого желания, руководствуясь по большей части страхом, под влиянием убеждений и провокаций. И хотя страна была оккупирована достаточно легко, он перестал контролировать свой же собственный курс. Уговоры были начаты Видканом Квислингом, норвежским нацистом, который считал вероятной британскую оккупацию побережья Норвегии с согласия норвежского правительства или без оного. Следующим этапом стало беспокойство, проявленное военно-морским командованием по поводу опасности такого развития событий, поскольку результатом явится сжатие кольца блокады и затруднение подводных операций. Страхи еще более усилились в конце ноября после начала русско-финской войны и последовавшими франко-британскими предложениями помощи Финляндии, которые, как проницательно предвидели немцы, имели целью установление стратегического контроля над Скандинавским полуостровом. Однако Гитлер чувствовал, что Германия может больше выиграть от нейтралитета Норвегии, и стремился избежать разрастания конфликта. Встретившись с Квислингом в середине декабря, он решил подождать и посмотреть, сумеет ли Квислинг завоевать политическое влияние в Норвегии.

В январе, после очередного выступления Черчилля, обратившегося по радио с призывом ко всем нейтральным странам объединиться на борьбу с Гитлером, нервозность еще более возросла. Появились и другие признаки повышенной активности союзников. 18 февраля британский эсминец «Коссак» вошел в норвежские воды и взял на абордаж немецкое судно обеспечения «Альтмарк», чтобы спасти перевозимых на нем пленных английских моряков. Этот шаг был предпринят по приказу адмиралтейства, во главе которого в то время стоял Черчилль. Этот случай не просто разъярил фюрера – он заставил его задуматься: если англичане могут нарушить нейтральность Норвегии ради того, чтобы спасти горстку пленных, они тем более это сделают, чтобы отрезать Германию от жизненно важного для нее источника железной руды в Нарвике.

В этой связи Рундштедт во время одной из наших бесед сказал: «Радиообращения Черчилля всегда приводили фюрера в ярость, они раздражали его до крайности – так же как и позже выступления Рузвельта. Гитлер принимался спорить с армейским командованием по поводу Норвегии, доказывал, что, если Германия не предпримет этого шага, его непременно сделают англичане и захватят стратегически важные позиции». Адмирал Фосс, представитель командования ВМФ, был полностью согласен с Рундштедтом. Он говорил: «Нападение англичан на «Альтмарк» оказало решающее влияние на Гитлера, оно стала «запалом», положившим начало наступлению на Норвегию».

Сразу после этого Гитлер назначил генерала фон Фалькенхорста ответственным за подготовку удара, направленного на захват основных норвежских портов. На совещании 23 февраля главнокомандующий флотом адмирал Редер подчеркнул: «Лучшим способом поддерживать этот грузопоток (руды), так же как и ситуацию в целом, было бы сохранение нейтралитета Норвегии». Но затем он добавил: «Как уже говорилось раньше, ни в коем случае нельзя позволить британцам оккупировать Норвегию».

Из сообщений, поступавших из Норвегии, было ясно, что Квислинг постепенно теряет завоеванные позиции, в то же время не приходилось сомневаться, что англичане планируют какую-то серьезную акцию в норвежском регионе, сопровождающуюся сосредоточением войск и техники. И 1 марта фюрер издал директиву об оккупации Норвегии. 9 марта командованием ВМФ был представлен план действий, в котором особо подчеркивалась необходимость срочных действий, поскольку высадка англичан произойдет со дня на день. Командование ВМФ выражало серьезную обеспокоенность, однако просило дать еще некоторое время на завершение подготовки, предлагая пока отправить к берегам Норвегии субмарины, которые бы встретили транспорты англичан, если они, конечно, прибудут.

Планы союзников были нарушены крайне несвоевременной капитуляцией Финляндии, последовавшей 13 марта, которая лишила их предлога для высадки в Норвегии. Встретившись с Гитлером 26 марта, адмирал Редер высказал предположение, что вероятность высадки англичан в Норвегии на некоторое время уменьшилась, однако, по его мнению, удобный повод очень скоро снова будет найден, а значит, будет предпринята новая попытка остановить поток руды в Германию. «Рано или поздно Германия будет поставлена перед необходимостью провести операцию «Weseruebung» – таково было кодовое название операции по оккупации Норвегии. Поэтому предпочтительнее было сделать это раньше, чем слишком поздно. Гитлер согласился и назначил дату. Теперь, когда подготовка зашла уже так далеко, не было смысла сворачивать с избранного пути. В то же самое время союзники решили усилить давление на правительства Норвегии и Швеции. 5 апреля в норвежских водах должен был появиться минный пояс, а на 8-е намечался выход в море к Нарвику первого конвоя транспортов с войсками. Однако минные операции были задержаны до ночи 7-го, а на следующий день в море уже вышли немецкие корабли.

Рано утром 9 апреля небольшие подразделения немецких войск, доставленные преимущественно на военных кораблях, высадились в основных портах Норвегии от Осло до Нарвика и заняли их без особых усилий. Последующие события показали, что планы союзников простирались значительно дальше, чем их возможности, в результате чего в распоряжении Германии оказалась не только Норвегия, но и Дания. Эта удача была достигнута без вывода каких-либо сил с восточного фронта и никак не повлияла на подготовительные мероприятия, проводимые на востоке. Более того, операция производилась под руководством командования вермахта, а не сухопутных сил.

Рассказ о том, как обретал свою форму план вторжения в западные страны, приводится в последующих главах. Он является слишком сложным и многогранным, чтобы говорить о нем вкратце. Представляется целесообразным проследить за его отдельными составляющими, понять основные факторы, повлиявшие на конечный результат, – именно это явится фоном для детального описания роли отдельных личностей и разнообразных внутренних противоречий.

Для всего мира этот план явился блестящим примером тактики ударного наступления, однако он также являлся великолепным образцом хитроумия и проницательности. Важным условием его успешного осуществления было то, что армии союзников, расположенные на левом фланге, куда входили основные мотомеханизированные части, проникли далеко на территорию Бельгии и Голландии. Поскольку левое крыло увязло в ловушке, танкового удара по центру оказалось достаточно, чтобы достичь решающего результата. Немецкие бронетанковые дивизии двигались к Английскому каналу, образуя «котел» на линии фронта союзников, а за ними шли моторизованные части, формируя оборонительную линию вдоль длинной стороны «котла». Такая тактика давала максимальные преимущества при минимальном нанесении ударов и использовала силу тактической обороны в наступательных целях. Бремя атаки теперь оказалось переложенным на союзнические армии, пытающиеся вырваться из ловушки и воссоединиться с отрезанными частями. Такая хитрость являлась сутью стратегии.

Когда попытка союзников вырвать левое крыло армий из западни провалилась, его судьба была решена. Часть людей удалось вывезти морем из Дюнкерка, однако техника осталась брошенной. Вероятнее всего, никому не удалось бы вырваться, если бы Гитлер не остановил наступление своих бронетанковых дивизий в окрестностях Дюнкерка. Причины этого решения будут рассмотрены позже. Однако это не повлияло на ближайшее будущее. После ликвидации войск левого крыла остальные оказались слишком слабыми, чтобы удерживать протяженный французский фронт против наступающей мощной силы. Поэтому их крах был более чем вероятен даже до нанесения немцами следующего удара. В 1914 году целью немцев был обход и окружение многочисленных армий противника, что оказалось им не под силу. В 1940 году основной упор был сделан на отсечение частей противоборствующих армий с помощью внешних ударов. Большой кусок значительно легче проглотить по частям.

Реализации грандиозных планов фюрера, как и Наполеона, мешало только одно – непрекращающееся сопротивление Британских островов. Не приходилось сомневаться, что Великобритания останется «занозой в заднице» до тех пор, пока не будет покорена. Вермахт в целом был готов к ведению войны на континенте, при условии более плавного, равномерного развития событий, чем те, что действительно имели место. Армию бросили в бой, завершившийся победой, причем более значительной, чем можно было ожидать. Однако она оказалась абсолютно неготовой к процессу перевозки и не имела возможности доставить за море технику, необходимую для вторжения на острова.

Ободренные успехом континентальной кампании нацисты, оказавшись перед дилеммой, обратили свои взоры в другую сторону и решили последовать за Наполеоном в Россию. Браухич и Гальдер всячески старались сдержать амбиции Гитлера, убедить его не соваться туда, где Наполеон потерпел поражение, однако достигнутый ими же успех сделал невозможным проведение умеренной политики. Более того, хотя они не были согласны с убеждением нацистов, что завоевание России станет делом несложным, но склонялись к мнению, что Россию следует захватить раньше, чем ее мощь еще больше возрастет.

Разработанный ими план основывался на тех же принципах, что и план кампании 1940 года, – нанесение ударов по уязвимым местам русского фронта, изоляция отдельных его частей, которые, в свою очередь, вынуждены атаковать в попытке освободиться от опутавшей их сети. Они рассчитывали уничтожить вооруженные силы русских вблизи собственной границы и по возможности избежать проникновения в глубь территории России, преследуя отступающие части. Существующие в России условия в целом благоприятствовали реализации этого плана: большая протяженность фронта предоставляла больше пространства для маневров, чем это было на западе. Однако здесь не было естественных препятствий, таких, к примеру, как Английский канал, к которым можно было бы прижать противника после прорыва.

Немецкий план «заглотнуть Россию по частям» принес несколько крупных побед – полная победа уже была не за горами. Бронетанковые соединения наносили быстрые удары, окружая русские части, в том числе хорошо вооруженные и обученные. Но преимущество, полученное наступающими немецкими армиями в России благодаря «ширине пространства», компенсировалось трудностями, возникшими из-за «глубины пространства», по которому отступали русские. С развитием кампании трудности начали перевешивать.

Другим препятствием стала ограниченность бронетанковых сил, от деятельности которых зависел успех немецкой армии. Победа на западе в 1940 году была достигнута благодаря ударам 10 бронетанковых дивизий, открывшим дорогу 150 обычным дивизиям. Для вторжения в Россию в 1941 году немцы увеличили число бронетанковых дивизий до 21, но путем уменьшения количества танков в каждой из них вдвое. Таким образом было достигнуто повышение маневренности каждой мобильной дивизии на протяженном русском фронте, в то же время уменьшение их ударной мощи на начальном этапе вторжения особого значения не имело. Одновременно в процентном отношении в каждой дивизии возросла численность пехоты, что приветствовали сторонники традиционных взглядов. Но ограниченная ударная мощь по мере развития военной кампании быстро превратилась в сдерживающий фактор, особенно когда немцы сталкивались с усиленной обороной больших городов.

Именно о такие утесы разбились надежды немцев на быструю победу. Чем ближе они подходили к большим городам, тем очевиднее становилось направление главного удара и тем меньше возможностей оставалось для обманных маневров. Гитлер напрочь позабыл о своей собственной тактике скрытого подхода, видя, можно сказать, прямо перед глазами столь заманчивые цели. Москва притягивала его словно магнитом, и это место оказалось для фюрера роковым, так же как и когда-то для Наполеона.

Когда стало очевидно, что немецкие армии не в состоянии достичь решающей победы к западу от Днепра – уничтожить русские армии, прежде чем они успеют отойти за водную преграду, – Гитлер впал в состояние нерешительности и временно сконцентрировал свое внимание на более южном участке фронта – на Украине. Но после эффектного окружения армии противника в районе Киева он снова обратил свой взор на Москву. Уже приближалась осень, однако он принял решение продолжать наступление – одновременно с развитием наступления в южном направлении через Украину на Кавказ. В начале октября он решил поддержать свой престиж заявлением, что началась завершающая стадия наступления – взятие Москвы.

Первая стадия наступления удалась блестяще – 600 000 русских солдат под Вязьмой были окружены армиями Бока. Но полное окружение завершилось только в конце октября, то есть поздней осенью. В результате победа немецких войск завязла в непроходимой грязи осенней распутицы на проселочных дорогах, ведущих к Москве.

Гитлеру потребовались свежие идеи, и Браухич и Гальдер посоветовали, чтобы армии «спрятали рога» и образовали надежную линию обороны на период зимы. Войска должны быть обеспечены защитой не только от противника, но и от непогоды. Однако Гитлер не желал прислушиваться к голосу разума. Поэтому в ноябре была предпринята еще одна попытка штурма. Но очевидность ее цели, то есть безусловная сходимость направлений всех ударов в одной точке, упростила задачу русских, сконцентрировавших резервы для контроля за опасными передвижениями противника. Браухич снял с себя ответственность за исход последней стадии наступления, оставшись на своем посту лишь номинально. Передвижениями войск Гитлер командовал лично. После финального провала, последовавшего в начале ноября, было официально объявлено, что Браухич освобождается от занимаемой должности и что Гитлер решил «последовать своему внутреннему голосу» и принять на себя верховное командование сухопутной армией Германии, как он уже принял командование вооруженными силами в целом (напомню, это произошло, когда он расстался с Бломбергом в феврале 1938 года).

Браухичу повезло – он ушел вовремя. Его послужной список содержит информацию о славных победах, оставивших заметный след в современной истории, он лишь однажды натолкнулся на серьезный отпор, силу которого не смог предвидеть, но о возможности которого предупреждал руководство. Его отстранение знаменовало окончательное поражение профессиональных военных, отстаивающих свое право решать вопросы военной политики и стратегии. С тех пор «богемский капрал» единолично принимал решения в военной сфере и диктовал свою волю генералам, не обращая внимания на их советы и возражения. Невозможно стать хорошим исполнителем, если не желаешь исполнять приказ.

Об этом в одной из наших бесед говорил Дитмар. «Польской, западной и балканской кампаниями, так же как и первой стадией русской, руководили деятели из командования сухопутными силами при относительно слабом вмешательстве командования вермахта. Сражение за Киев стало первым, где операциями руководил лично фюрер. Он оправдывал свое вмешательство необходимостью завершить русскую кампанию до начала зимы. После этого основная роль в руководстве военными действиями переместилась от командования сухопутными силами к командованию вермахтом, иными словами, по сути, к Гитлеру».

Далее Дитмар подчеркнул эффект еще одного важного мероприятия: «Гитлер решил, что сфера ответственности командования сухопутных сил должна ограничиваться русским фронтом, а что командование вермахта будет осуществлять руководство операциями на всех фронтах. В результате в командовании сухопутными силами не имели представления о войне в целом, что ослабляло позиции штаба при решении стратегических вопросов. Разграничение сферы влияния командования сухопутными силами и командования вермахтом стало большой ошибкой и явилось одной из причин несовершенства планов и слабости Германии.

Я много слышал об этом от Гальдера. Он говорил, что Гитлер – это мистик, всячески снижающий значимость, если не полностью игнорирующий правила стратегии.

Гитлер свято верил в то, что интеллект и знания являются вещами второстепенными. Первостепенное значение имеет неуклонная воля к победе и безудержное стремление к достижению цели. Поэтому мистические рассуждения зачастую заменяли тщательное обдумывание места и времени, так же как и точные расчеты собственных и вражеских сил. Свобода действий была полностью ликвидирована. Даже высшие командиры находились под постоянным и неусыпным контролем».




Глава 5

Солнечный солдат – Роммель


Начиная с 1941 года имя Эрвина Роммеля неизменно затмевало имена других выдающихся немецких генералов. Его взлет от полковника до фельдмаршала был воистину стремительным. Он всегда являлся аутсайдером, причем аутсайдером двойным: во-первых, он не занимал высокого положения на иерархической лестнице Генерального штаба, а во-вторых, довольно долго действовал на фронтах за пределами Европы.

Своей известностью он обязан не только собственным заслугам, но и тонкому расчету Гитлера. Фюрер отлично знал, что в военное время народу необходим герой, блестящий военный, некая выдающаяся фигура. Поэтому он решил выбрать двоих солдат (только двоих), которых можно без опасности для себя сделать национальной гордостью, причем «один должен был быть на солнце, а другой в снегу». Солнечным солдатом стал Роммель в Африке, а снежным – Дитль в Финляндии.

Оба выступали не на главных сценах, где Гитлер собирался сам купаться в лучах славы. Оба были хорошими солдатами и обладали всеми качествами, необходимыми для достижения успехов на местах, и в то же время не претендовали на решение вопросов высшей стратегии. Оба казались вполне лояльными режиму и спокойно принимали Гитлера. Вначале Роммель очень старался оправдать выбор фюрера, однако с лояльностью дело оказалось намного сложнее. Когда Роммель понял, что выживание Германии и выживание Гитлера брошены на разные чаши весов, он сделал выбор в пользу своей страны и отвернулся от своего патрона.

Роммель многим обязан хорошему отношению Гитлера. Будучи человеком энергичным и активным, он без труда обратил на себя внимание фюрера. Но после этого он произвел настолько сильное впечатление на своих британских противников, что те постарались приумножить его известность значительно больше, чем рассчитывал фюрер.

Во время Первой мировой войны он еще младшим офицером отлично проявил себя и получил высшую награду Германии – орден Pour le Merite[1 - «За заслуги» (фр.).]. Это произошло в 1917 году после наступательной операции в Капоретто против итальянцев. Однако его профессиональные знания были оценены не столь высоко, как боевой дух, поэтому после войны для него не нашлось достойного поста в армии. Его не сочли подходящим для избранного круга офицеров будущего Генерального штаба. Но история о том, что после войны он был одним из командиров нацистских штурмовых отрядов, является не более чем легендой, придуманной пропагандистами уже после того, как Роммель приобрел известность, чтобы его слава ассоциировалась с именем партии.

Да, в 1933 году после прихода нацистов к власти он был назначен военным инструктором СА. Отличный рассказчик с яркой, образной речью, он успел к тому времени расширить свой кругозор изучением новой «науки» – геополитики, являясь одним из учеников профессора Хаусхофера. Затем он стал инструктором пехотной школы в Дрездене, а после этого – военного училища в Винер-Нойштадте. Примерно в это же время он познакомился с Гитлером, который счел его перспективным молодым военным. Перед началом войны он стал комендантом полевой ставки фюрера, упрочив тем самым контакт с ним. После польской кампании Роммель попросил Гитлера предоставить ему командование танковой дивизией и получил желаемое. Роммель обладал острым умом, позволявшим ему вовремя увидеть представляющуюся возможность, и цепкой хваткой. Между прочим, до войны он был ярым сторонником пехоты и держался в стороне от новых идей танковой войны. Но по пути в Варшаву он увидел мелькнувший впереди свет и, не теряя времени, отправился в нужном направлении.

Он был назначен командиром 7-й бронетанковой дивизии, принявшей активное участие в западной кампании. Его дивизии принадлежала решающая роль в прорыве через Маас на побережье Английского канала. На следующем этапе она прорвала французский фронт на Сомме между Абвилем и Амьеном и вышла к Сене в районе Руана. Подвиги дивизии во время французской кампании получили широкое освещение в средствах массовой информации. Народные массы нарекли ее «призрачной дивизией».

В начале 1941 года Гитлер решил направить танковые и мотомеханизированные экспедиционные силы на помощь итальянским союзникам, разбитым в Египте. Роммель был назначен командиром Африканского корпуса. К моменту его прибытия в Триполи итальянские войска были не только отброшены, но и частично уничтожены в процессе отступления. Катастрофическая ситуация не смутила Роммеля. Он знал, что одержавшая победу британская армия немногочисленна, и догадывался, что она уже близка к пределу своих возможностей. Поэтому, как только прибыла первая немецкая дивизия, он немедленно двинул ее в наступление. Роммель не слишком хорошо разбирался в танках, но обладал чувством маневра и склонностью к внезапности. Британская армия оказалась раздробленной, подавляющее большинство ее танков нуждалось в ремонте. Скорость атаки, сопровождающейся облаками пыли, поднятой танками, возбуждала его, умножала силы. Англичане были легко выбиты из Киренаики и отброшены к границе.

В течение следующих восемнадцати месяцев слава Роммеля неуклонно возрастала. Он без труда опрокидывал планы противника и наносил ответные удары даже тогда, когда его разгром казался неизбежным. В результате солдаты армии противника стали уважать его больше, чем собственных командиров. Его танки всегда появлялись быстро и в самых неожиданных местах, словно черт, выпрыгивающий из табакерки, что не могло не вызывать восхищения. Пика славы он достиг летом 1942 года, когда разгромил 8-ю армию между Газалой и Тобруком и организовал преследование отступавшего противника через Западную пустыню до самой дельты Нила.

В конфликт вмешался главнокомандующий британскими войсками на Среднем Востоке генерал Охинлек. Он принял личное участие в судьбе разбитой 8-й армии и отвел деморализованные войска на позиции к Эль-Аламейну. Преследовавшие их войска Роммеля были крайне утомлены и испытывали недостаток в продовольствии и боеприпасах. После двух неудачных атак они были отброшены. Вынужденная остановка оказалась роковой.

Роммель все еще не терял надежды преуспеть в третьей атаке, но для накопления боеприпасов потребовался немалый срок, в течение которого его уверенность изрядно уменьшилась. Время было безвозвратно упущено. Англичане успели получить пополнение из дома, произошла смена командования. Черчилль настаивал, чтобы немедленно после прибытия пополнения было начато решительное наступление. Охинлек, будучи человеком опытным и мудрым, был настроен немного подождать, чтобы дать людям акклиматизироваться в тяжелых условиях пустыни. В результате Охинлек был заменен Александером, а генерал Монтгомери принял командование 8-й армией. В конце августа Роммель нанес удар первым, но его действия были сорваны благодаря появлению новой системы обороны. Инициатива перешла к другой стороне. После длительной паузы, затраченной на подготовку (более длительной, чем настаивал Охинлек), в конце октября армия Монтгомери перешла в наступление. Теперь на ее стороне было преимущество в авиации, танках и огневой мощи. Но даже при этом сражение развернулось на редкость упорное и продолжалось целую неделю. Помимо того что позиции немцев оказались сильно растянутыми, их танки испытывали острый недостаток в горючем. Действовавшие в Средиземном море субмарины союзников потопили несколько немецких танкеров с горючим для своих войск в Северной Африке. Последнее обстоятельство стало решающим. Передовой отряд немцев потерпел неудачу, а дальше процесс шел уже лавинообразно. Войска Роммеля оказались отброшенными более чем на 1000 миль на границу с Ливией.

Неудачная августовская атака стала для Роммеля серьезнейшим разочарованием. Он был настолько потрясен, что впал в длительную депрессию, следствием чего явилось ухудшение его физического состояния. По причине тяжелой болезни он был вынужден отбыть на лечение в Вену. Узнав о наступлении Монтгомери, Роммель, не обращая внимания на возражения докторов, настоял на немедленном возвращении в Африку. Однако его самочувствие оставляло желать лучшего. Под его командованием отступление прошло вполне удовлетворительно, и все попытки Монтгомери окружить немецкие войска были успешно отбиты. Тем не менее именно плохое физическое самочувствие Роммеля стало основной причиной его неудачи в сражении при Марете, открывшем для Монтгомери дорогу в Тунис. Таким образом судьба немецких войск в Африке была решена. В марте, примерно за месяц до окончательного краха, Роммель снова покинул Африку для продолжения лечения. Для Гитлера было очень важно сохранить престиж Роммеля, да и его самого, для будущего.

После Аламейна начались разговоры о «легенде Роммеля», так же как и предположения, что его репутация искусственно раздута пропагандистами. Такое принижение достоинств является вполне обычным, когда отворачивается фортуна. Но для того существовали и более глубокие причины. До появления Монтгомери Роммель слыл настоящим героем среди солдат 8-й армии. Для них имя Роммель стало синонимом любой хорошо выполненной работы. Такое восхищение врагом таило в себе угрозу для морального духа армии, поэтому после прихода к командованию Монтгомери были предприняты специальные усилия, чтобы по возможности лишить славы Роммеля и вместо этого создать «легенду Монтгомери».

Пропаганда старательно формировала мнение, что Роммеля сильно перехвалили. Лучшей иллюстрацией мнения генерала Монтгомери по этому поводу является тот факт, что он нашел несколько фотографий Роммеля и прикрепил их над своим столом. Правда, в своих высказываниях он неоднократно упоминал, что Рундштедт является более серьезным противником (из двух). При этом нельзя забывать, что Монтгомери не встречался с Роммелем, когда тот был в наилучшей форме, когда же они сошлись в сражении, Роммель был не только серьезно болен, но и деморализован численным перевесом противника и катастрофической нехваткой горючего и боеприпасов.

Успехи Роммеля замечательны тем, что были достигнуты при столкновении с превосходящими силами противника и без поддержки авиации. Ни один другой генерал не добивался победы в таких условиях, кроме разве что ранних успехов англичан в боях с итальянцами. Понятно, что Роммель не обошелся без ошибок, но, когда сражаешься с превосходящими силами, любая ничтожная мелочь может обернуться поражением. В свою очередь, обладая численным перевесом, легко прикрыть даже самые серьезные погрешности.

Более существенными недостатками были постоянные попытки Роммеля игнорировать тыловые и снабженческие составляющие стратегии, а также некоторая поверхностность. Кроме того, он не умел делиться властью, что чрезвычайно раздражало его подчиненных. Он не только всегда старался все сделать сам, но и везде успеть, поэтому зачастую терял контакт со своим штабом. Когда же его присутствие срочно требовалось в штабе, его приходилось долго разыскивать в войсках. С другой стороны, он обладал острым чутьем и нередко появлялся в нужном месте, чтобы дать решающий толчок событиям. Роммель предоставлял молодым офицерам свободу и возможность проявить себя, чего другие генералы никогда не позволяли. Поэтому молодежь его боготворила. Это чувство разделяли и итальянские солдаты, которые ясно видели разительный контраст между ним и своими престарелыми и превыше всего ценящими осторожность командирами.

Что касается тактики, никто не мог сравниться с Роммелем, когда речь шла о военной хитрости или откровенном блефе. Во время первых африканских операций он так безжалостно подгонял свои танки, что некоторые сбивались в пустыне с пути, но по достижении позиций англичан он счел благоразумным скрыть их малочисленность, для чего использовал грузовики, задачей которых было поднять на дорогах как можно больше пыли, тем самым создав впечатление, что танки приближаются со всех сторон. Это вызвало панику.

Роммель был отчаянным и очень ловким человеком. Во всех его атаках была одна повторяющаяся черта: он использовал свои танки в качестве приманки, чтобы заманить танки противника в заранее подготовленную ловушку, где были собраны противотанковые орудия, таким образом умело сочетая элементы обороны и нападения. Впоследствии «тактика Роммеля» была принята всеми армиями и широко использовалась на фронтах.

Когда он покинул Африку, его противники, пожалуй, даже сожалели об этой утрате, поскольку он успел занять немалое место в их жизни и воображении. Частично так получилось благодаря его очень хорошему отношению к британским пленным. А если подсчитать, сколько пленных после встречи с ним сумело спастись и благополучно вернуться на свои позиции, поневоле возникает мысль, что его рыцарство смешивалось со стратегическими соображениями. Он был непревзойденным мастером маневра, а его дивизии, даже будучи наголову разбитыми, всегда возрождались к жизни и наносили новые удары.

Недостатки Роммеля как стратега в некоторой степени компенсировались его проницательностью и отвагой. А проявленные им качества блестящего тактика затмевали недостатки. Что касается его качеств командира, он был ведущей и в то же время движущей силой любого сражения. При этом он обладал необыкновенно живым, подвижным, но переменчивым темпераментом, поэтому постоянно балансировал между возбуждением и депрессией.

В 1944 году Роммель снова появился на поле сражений, на этот раз в Нормандии, где ожидалась высадка союзников. Здесь он действовал под руководством фельдмаршала фон Рундштедта, командующего западными армиями. Их взгляды на место будущей высадки, а также предлагаемые ответные меры были совершенно разными. Рундштедт ратовал за формирование глубокой обороны и рассчитывал на эффект мощного контрнаступления, когда союзники окажутся в стесненных обстоятельствах. Роммель отдавал предпочтение формам стратегии, применяемым им в Африке, но вместе с тем приобретенный там опыт поколебал его убежденность в их приемлемости против войск вторжения, поддерживаемых мощной авиацией. Теперь он стремился сконцентрировать усилия для того, чтобы остановить войска прежде, чем они высадятся и укрепятся на берегу. Рундштедт придерживался мнения, что наступление союзников начнется через Английский канал в его самой узкой части между Соммой и Кале, а Роммель считал более вероятным местом высадки Западную Нормандию между Каном и Шербуром. Кстати, такую же точку зрения имел и Гитлер.

Последующие события показали, что предположения Роммеля (и Гитлера) были верными. Более того, существуют свидетельства, что на протяжении 4 месяцев, предшествовавших высадке, Роммель делал все возможное, чтобы укрепить береговую оборону в Нормандии, которая была чрезвычайно слабой, особенно в сравнении с береговыми оборонительными сооружениями Па-де-Кале. Его усилия, к счастью для союзников, сдерживались катастрофической нехваткой ресурсов, поэтому к началу высадки и подводные препятствия, и береговые фортификационные объекты были далеки от готовности.

С другой стороны, у союзников, особенно среди генералитета, существовало мнение, что план Рундштедта – сосредоточить резервы и в выбранный момент нанести массированный удар – был в целом хорош, а Роммель испортил его, растрачивая силы на попытку запереть армии союзников на нормандском плацдарме. Такого же мнения придерживались немецкие генералы, причислявшие себя к замкнутой касте Генштаба и считавшие Роммеля почти таким же любителем, как Гитлер. Они утверждали, что Роммелю не хватает опыта русской кампании, которая кого угодно могла научить, что важно располагать силы именно вглубь.

План Рундштедта безусловно более соответствовал теоретическим основам военной стратегии. Но если принять во внимание размеры армии вторжения, многократно превосходящие силы авиации союзников, а также огромные пространства для маневра, представляется весьма сомнительным, что предпринятое немцами контрнаступление могло остановить англо-американские войска, проникшие в глубь территории Франции. В подобных обстоятельствах единственная надежда заключалась именно в том, чтобы не дать союзникам расширить плацдарм настолько, чтобы как следует закрепиться на этой стороне Канала. В первые дни Роммель был очень близок к лишению союзников этой возможности, а его последующая неудача может объясняться не его ошибками, а задержкой переброски войск из Па-де-Кале. Последнее произошло из-за непоколебимой уверенности верховного командования в том, что высадка в Нормандии – всего лишь некая прелюдия, пробный шар, а основные силы все равно прибудут на участок между Гавром и Кале. К тому же нужного резерва на западе просто не было. Рундштедт хотел было его создать, проведя эвакуацию из южной половины Франции, чему категорически воспротивился Гитлер.

После того как и Роммелю и Рундштедту стало очевидно, что сдерживать силы вторжения больше невозможно, Гитлер категорически отказался дать разрешение на вывод войск из Нормандии, приняв, таким образом, воистину роковое решение. Своевременный вывод позволил бы немцам закрепиться на Сене и создать рубеж долговременной обороны на немецкой границе. Но Гитлер не желал ничего слышать о всеобщем выводе войск и категорически запрещал командирам на полях сражений отводить войска даже на несколько миль без его одобрения. В результате дивизиям приходилось в полном смысле стоять насмерть, а потом все равно отступать, но уже будучи полностью разгромленными.

Здравый смысл и понимание губительности политики фюрера сделали Роммеля и Рундштедта единомышленниками. В конце июня по их настоятельному требованию Гитлер прибыл во Францию. Это был единственный визит фюрера на запад в 1944 году. Встреча произошла в Суассоне. Однако Гитлер не согласился с их предложением вывести войска за Орн с тем, чтобы подготовиться к нанесению танкового удара. В течение следующей недели обстановка на фронте еще более накалилась. Рундштедт теперь прямо говорил, что дальнейшая борьба бесполезна и войну необходимо прекратить. Поскольку такое решение совершенно не устраивало Гитлера, он решил сменить командование и назначил на место фон Рундштедта одного из своих лучших генералов с восточного фронта фельдмаршала фон Клюге.

При этом Гитлер обошел Роммеля, хотя и не сместил его. Позиция, занятая Роммелем в Суассоне, не понравилась фюреру. Однако отношение Роммеля к Гитлеру изменилось куда больше. После этого он неоднократно говорил подчиненным ему командирам, что единственная надежда Германии – избавиться от Гитлера, а затем начать мирные переговоры, и чем скорее, тем лучше. Представляется очевидным, что он знал о готовящемся покушении на Гитлера, состоявшемся 20 июля.

За три дня до этого Роммель ехал на своем автомобиле по прифронтовой дороге. Машина, обстрелянная с воздуха, перевернулась. Роммеля выбросило в кювет, и он был тяжело ранен в голову. Это произошло неподалеку от деревушки, носящей имя святого Монтгомери. Генерала поместили в парижский госпиталь, а когда он пошел на поправку, отправили домой в Ульм. А тем временем гестапо в ходе расследования покушения на Гитлера получило материалы о причастности к заговору Роммеля. После этого к нему домой приехали два генерала и повезли на прогулку. В машине ему передали записку Гитлера, в которой Роммелю предлагался выбор: принять яд или отправиться в Берлин на допрос. Он выбрал яд. Официальной причиной смерти стало последствие ранения. Поэтому Роммеля похоронили с пышными государственными почестями.

Таким оказался конец солдата, который, хотя и не всегда понимал соображения высокой стратегии, был истинным гением тактики на поле боя. Он тонко чувствовал ход сражения и умел появиться в нужное время в нужном месте. Его презирали высшие штабные офицеры и боготворили солдаты.




Глава 6

Солдаты в тени



В главе 4 была описана модель военных действий Германии до конца 1941 года. В главе 5 было рассказано о том, как изменчивая судьба привела генерала Роммеля с африканских полей сражений во Францию, где летом 1944 года снова был открыт Западный фронт. Но при этом из повествования выпала довольно большая часть. Ведь прежде чем рассказывать о финальной стадии, было бы желательно осветить ход событий в Европе начиная с 1941 года и до открытия второго фронта. Чтобы не предвосхищать более полную картину, сложившуюся из воспоминаний генералов и изложенную в части III, в этой главе события будут даны очень кратко, лишь насколько они касались выдающихся военных деятелей. Все они оставались «солдатами в тени», причем в двойном смысле – на них всегда падала тень неодобрения Гитлера и неуклонно надвигалась тень грядущего поражения.




Последний раунд Гальдера


В 1942 году операциями на Восточном фронте руководил генерал Франц Гальдер, начальник Генерального штаба, вынужденный подчиняться директивам Гитлера. Гальдер был прирожденным стратегом, и планы большинства успешных операций в начале войны принадлежат именно ему. Но командование сухопутных сил, которым он ведал после отставки Браухича, находилось под контролем командования вермахта, получившего презрительное название «военного бюро капрала Гитлера».

В этой сложной ситуации Гальдеру не хватало поддержки, которую обеспечивал Браухич только благодаря своему авторитету. Можно было о чем-то спорить с командующим вермахтом, имея за спиной командующего сухопутными силами. А что делать, когда эти две должности объединились в одну и даны человеку, обладавшему темпераментом Гитлера? Между Браухичем и Гальдером всегда было согласие, достаточно редкое в высших эшелонах власти. По мнению их коллег-генералов, эти двое работали в таком тесном контакте, что функции и влияние каждого было трудно разделить. Но в этой связке все-таки ведущим был Гальдер. «Что Гальдер придумал, Браухич доложил Гитлеру. Гальдер никогда не встречался с Гитлером, если при этом не присутствовал Браухич». Теперь же Гальдеру предстояло биться в одиночку.

Летняя кампания 1942 года началась с блестящих успехов благодаря мастерски разработанным планам Гальдера. Ловкая задержка начала кампании на главном фронте, а также внезапный удар по Крымскому полуострову вынудили русских проявить инициативу и начать наступление на Харьков. Подождав, пока русские войска как следует увязнут, немцы начали наступление мимо фланга южных русских армий по практически свободному коридору между реками Дон и Донец. Но, достигнув низовья Дона, немецкие войска были вынуждены разделиться и далее следовать в разных направлениях – так приказал фюрер. Перспективы главного наступления на Кавказ и получения нефтяных полей были принесены в жертву его желанию восстановить временно приостановленное и имевшее второстепенное значение наступление на Сталинград. Его первоначальной задачей было прикрытие с фланга частей, наступавших на Кавказ. Гитлер нацелился на Сталинград так же пристально, как годом раньше стремился в Москву. Само название города, казалось, бросало ему вызов. И снова его «умелое» командование помогло русским успеть подвести резервы.

Когда стало ясно, что время безвозвратно ушло, Гальдер начал настаивать на прекращении наступления. Гитлеру в очередной раз не понравилось, что ему противоречат, и в конце сентября Гальдер был смещен со своего поста.




Цейтцлер


На смену Гальдеру пришел Курт Цейтцлер, ранее бывший начальником штаба группы армий на Западном фронте. Тот факт, что он не знал обстановки на Восточном фронте, помешал ему добиться успеха в новой должности, которую он занял в столь критический момент, и снизил его шанс отстоять свое мнение в спорах с Гитлером.

Цейтцлер, сравнительно молодой человек, до войны носил звание полковника и командовал пехотным полком. Затем он стал начальником штаба танковой армии Клейста. Именно ему удалось решить задачу снабжения бронетанковых сил во время длительных наступлений и быстрых перебросок. Живой и энергичный, он был истинным «человеком действующим», что всегда приветствовалось нацистами, и представлял собой разительный контраст с «человеком размышляющим», каким был Гальдер – математик, ботаник и писатель.

Будучи менее стратегом, чем его предшественник, Цейтцлер был превосходным организатором и всегда чувствовал, как наилучшим образом использовать мотомеханизированные части. За блестяще организованным им переходом танковых частей через Арденны и далее по Франции в 1940 году последовала серия сложных маневров 1941 года.

Танковые силы Клейста сначала прошли по Украине к Черному морю, где блокировали отступление армии Буденного через Буг и Днепр, затем повернули и двинулись на север навстречу армии Гудериана, чтобы завершить окружение Киева. После этого они снова круто развернулись на юг в тыл свежим русским частям, атакующим немецкий плацдарм на Днепре в районе Днепропетровска, и, обеспечив разгром русских частей, направились по Донбассу к Азовскому морю, чтобы и там перерезать путь отступления противника. Отдавая должное заслугам своего начальника штаба, Клейст подчеркивал, что важнейшей проблемой такой переброски танковых частей является обеспечение их снабжения.

Деятельность Цейтцлера привлекла внимание Гитлера, и в начале 1942 года он получил вызов в ставку. Благоприятное впечатление Гитлера еще более усилилось после рассказа Цейтцлера об экстренных мерах, принятых в 1-й танковой армии, чтобы помочь войскам пережить суровую зиму. До этого Гитлер был глубоко убежден, что профессиональные военные в Германии действуют только согласно устоявшимся штампам и не умеют импровизировать и принимать оригинальные решения. Вскоре после этого Цейтцлер был назначен начальником штаба западных армий с задачей реорганизовать оборону на Западном фронте. В сентябре после неудачной высадки в Дьепе он был снова отозван на восток, и Гитлер объявил, что он будет назначен начальником Генерального штаба. Для молодого генерал-майора это был настоящий взлет.

Необычный выбор Гитлера можно объяснить, во– первых, предпочтением, которое он отдавал молодым людям, понимающим, что такое мотомеханизированная война, а во-вторых, личными заслугами Цейтцлера на полях сражений. Но не только этим.

Поставив такого молодого генерала во главе командования сухопутными силами, Гитлер надеялся, что тот проникнется вечной благодарностью к своему патрону и станет ярым приверженцем фюрера, как Кейтель и Йодль. Избавившись от Гальдера и заменив его своим человеком, Гитлер намеревался освободиться от надоевших ему постоянных споров и возражений.

В первый момент Цейтцлер был ослеплен. Поэтому он молча согласился на штурм Сталинграда, так же как и на продолжение наступления на Кавказ, пока основные силы немцев не забрались слишком далеко, чтобы их можно было вывести.

Но и у него очень скоро появились сомнения. Цейтцлер не понимал, почему Гитлер так старается удержать войска у Сталинграда в преддверии наступающей зимы. Когда началось контрнаступление русских, он хотел немедленно вывести армию Паулюса, однако Гитлер даже слушать об этом не пожелал. После этого трения между Цейтцлером и Гитлером усилились. Даже когда армия Паулюса попала в окружение, Гитлер ни за что не соглашался отдать ей приказ оставить позиции и с боем пробиваться на запад. Цейтцлер заявил о своей отставке, которую фюрер не принял.

После того как немецкая армия под Сталинградом была вынуждена сдаться, Цейтцлеру удалось заставить Гитлера санкционировать вывод войск с двух опасных клиновидных участков, расположенных на пути к Москве и Ленинграду. Это несколько ослабило напряжение, позволило сохранить в целости значительный участок фронта, а также высвободить резервы. Но Гитлер был чрезвычайно раздражен вынужденным шагом назад, когда до двух великих русских городов было уже рукой подать, и даже не рассматривал вопрос общего стратегического отступления. Цейтцлер же настаивал на этом. Собрав всю волю и мужество, он продолжал возражать Гитлеру, однако в этой битве он был в одиночестве – Кейтель и Йодль всегда поддерживали фюрера. К тому же они были намного ближе к Гитлеру – их кабинеты располагались в ставке, а его – совсем в другом месте. Но вопрос заключался не только в расстоянии. Со временем возражения Цейтцлера настолько участились, что Гитлер перестал замечать своего бывшего протеже, даже когда они встречались на ежедневных совещаниях.

Все это усилило влияние генерала Йодля, главы личного штаба Гитлера, через посредство которого фюрер осуществлял личное руководство военными действиями. Йодль, просидевший на этой должности всю войну, никогда не продержался бы так долго, если бы не «знал свое место» и не действовал в строго установленных для него пределах. Он вообще был первоклассным клерком. В противоположность ему Цейтцлер был человеком импульсивным, далеким от подхалимства и раболепства, нередко выходил из себя в спорах с Гитлером. Однако создавалось впечатление, что последний не желал расставаться с человеком, столь искусным в логистике, способным быстро решать проблемы, связанные с перемещением мотомеханизированных частей, что было недоступно ни Кейтелю, ни Йодлю.

Конец наступил в начале июля 1944 года вскоре после разгрома немецких армий в верховьях Днепра. Цейтцлер попросил Гитлера о личной встрече и стал настаивать на выводе северной группы армий из Прибалтийских республик прежде, чем они будут окружены. Гитлер отказался, последовала шумная ссора. Поскольку его отставка уже несколько раз отвергалась, Цейтцлер сказался больным, что давало ему возможность снять с себя ответственность, груз которой он категорически не желал нести. Гитлер не остался в долгу: он лишил Цейтцлера всех привилегий, даваемых званием, после чего отдал унизительный приказ уволить непокорного генерала из армии без права ношения формы.




Гудериан


На место Цейтцлера Гитлер призвал старого и опытного эксперта танкового дела – Гудериана. Назначение шокировало многих членов Генерального штаба, которые считали Гудериана узким специалистом и полным профаном в вопросах генеральной стратегии и тактики. Сделанный выбор показал инстинктивное предпочтение, отдаваемое Гитлером энтузиастам революционных идей, а также был данью прошлым заслугам Гудериана. Он должен был стать достойным венцом карьеры человека, бывшего пионером в создании танковых сил Германии, стоявшего у истоков блестящих побед немецкого оружия. Но на деле все было обыкновенным очковтирательством.

Задолго до этого Гитлер забрал командование военными действиями в свои руки и рассматривал командование сухопутными силами как малозначительный орган, созданный лишь для того, чтобы передавать его приказы и урегулировать вопросы их исполнения. Даже если бы Гудериан обладал опытом, знаниями и темпераментом, необходимыми для занятия должности начальника Генерального штаба, ему все равно не было бы позволено играть эту роль в действительности. А при существовавшем положении вещей он попал в двойной капкан: был окружен атмосферой профессионального недоверия своих коллег и был вынужден во всем подчиняться Гитлеру.

Его подчиненные в Генеральном штабе покровительственно и с оттенком презрения говорили о нем, как о «воюющем солдате, но не имеющем соответствующего академического образования». Они внимательно приглядывались к пришельцу, чтобы вовремя заметить любую оплошность. При поддержке Гитлера он вполне мог преодолеть неприязнь коллег, но вместо этого тоже вступил в конфликт с фюрером. Это было очень не вовремя, поскольку его назначение состоялось, когда силы Германии уже пошли на убыль, и к тому же сразу после заговора 20 июля. Гитлер не доверял никому и был склонен рассматривать любое мнение, отличное от его собственного, как предательство. Некоторые молодые солдаты знали, как уйти от подозрений, и не позволяли себе спорить с Гитлером по тому или иному вопросу, но Гудериан был лишен дипломатического таланта.

Гудериан все чаще ощущал груз прожитых лет и постепенно лишился изрядной доли своей природной жизнерадостности. Немало энергии уходило на непрекращающиеся поединки с недоверчивыми и сомневающимися коллегами. Со временем его решительность превратилась в упрямство, а неуемная энергия – во вспыльчивость и раздражительность, такое случается нередко. А далеко не однозначные обстоятельства, сопутствующие его запоздалому возвышению, усилили эти тенденции.

Тем не менее этот апостол новой наступательной доктрины продемонстрировал лучшее понимание ситуации, в которой требовались срочные оборонительные меры, чем его хозяин. В начале 1944 года, когда Гудериан был еще генеральным инспектором танковых сил, он настоятельно рекомендовал Гитлеру провести стратегический вывод войск на востоке и создать сильную линию оборонительных укреплений вдоль границы 1940 года. Когда он стал начальником Генерального штаба, линия фронта к северу от Припяти уже была прорвана, но наступление русских пока сдерживалось примерно в том же месте, что он предлагал раньше. Во время поспешного отступления, последовавшего за прорывом, около 20 дивизий были разбиты или потеряли вооружение и технику. Брешь была заполнена танковыми дивизиями, переброшенными из Румынии. Однако очень скоро последовал крах, усугубившийся переходом Румынии на сторону противника. Это открыло русским путь через Карпаты в Центральную Европу.

Осенним попыткам Гудериана создать новую линию в Восточной Пруссии и центре Польши препятствовало не только отсутствие резервов для поддержки венгров, но и упрямое желание Гитлера начать еще одно наступление на западе. Для осуществления его голубой мечты создать англичанам новый Дюнкерк путем флангового прорыва через Арденны были собраны все мыслимые резервы. И даже на этой стадии Гитлер не внял советам вывести войска из Прибалтийских республик, с Балкан и из Италии, чтобы обеспечить резервы для главного фронта на востоке.

Удар в Арденнах закончился провалом, тем не менее Гитлер все равно не прислушался к советам Гудериана. Он позволил отправить на восток только незначительное подкрепление, хотя Гудериан неоднократно говорил, что готовится мощное наступление русских, а немецкий фронт недостаточно силен, чтобы ему противостоять. Хуже того, даже небольшое пополнение не попало на Восточный фронт из-за приказа фюрера направить три дивизии из Польши на юг, чтобы предпринять тщетную попытку прорвать фронт русских, окруживших Будапешт.

Когда 12 января началось наступление русских войск, Гудериан имел резерв всего лишь из 12 дивизий при протяженности линии фронта около 800 миль. Гитлер же наотрез отказался разрешить Гудериану вывести войска с наиболее опасных участков. В результате фронт в Польше быстро прекратил свое существование, а наступление русских удалось сдержать, лишь когда они проникли в глубь Германии и вышли на Одер. Только здесь появился шанс нанести ответный удар, потому что у русских подошли к концу запасы и, кроме того, оказались незащищенными фланги. Только теперь Гитлер согласился перебросить с запада 6-ю танковую армию, но вместо того, чтобы использовать ее для нанесения контрудара, отправил ее в Венгрию для очередной тщетной попытки освободить Будапешт. Фюрер продолжал жить в мире своих мечтаний, не имевшем ничего общего с реальностью.

Отчаявшийся Гудериан начал искать союзников среди других генералов, чтобы начать немедленные переговоры о мире. Слухи о его подозрительной активности дошли до Гитлера, в результате чего мятежный генерал тоже был уволен с высокого поста. Это произошло в марте, за месяц до окончательного краха.




Манштейн


Вероятно, самым способным из немецких генералов был Эрих фон Манштейн. Именно таков был вердикт всех тех, с кем я беседовал о войне. Он был превосходным стратегом, отлично понимал суть механизированного оружия, хотя сам и не принадлежал к танковой школе. Незадолго до войны принимал участие в разработке нового орудия, впоследствии оказавшегося незаменимым.

Сын генерала фон Левински, он был в детстве усыновлен семьей Манштейна. Незадолго до войны 1914 года окончил Военную академию. Служил в штабе генерала фон Лоссберга, разработавшего в 1917 году новую систему обороны вглубь. В 1935 году стал начальником оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск. В следующем году стал заместителем начальника штаба (при Беке). В феврале после изгнания Фрича Манштейн тоже был удален из командования сухопутными силами, что должно было уменьшить оппозицию по отношению к командованию вермахта и планам нацистов. Он был направлен командовать дивизией в Силезию. Накануне войны 1939 года Манштейн получил назначение на должность начальника штаба группы армий генерала Рундштедта, сыгравшей одну из главных ролей в польской кампании. Затем он последовал за Рундштедтом на запад.

Манштейн был активным участником французской кампании, ему принадлежит идея танкового прорыва через Арденны. Однако ради ее воплощения в жизнь ему пришлось изрядно потрудиться. Высшие военные круги пребывали в уверенности, что он слишком беспокоен и нетерпелив, поэтому в конце 1940 года его убрали с дороги, направив командовать пехотным корпусом. На его просьбу о танковом корпусе последовал отказ, мотивированный отсутствием у претендента опыта. Вскоре после этого он был приглашен к Гитлеру и воспользовался случаем, чтобы изложить ему свою идею. Гитлер согласился, и неделей позже в штабе сухопутных войск снова появился возрожденный план танкового прорыва. Перевод Манштейна несколько успокоил оскорбленных офицеров группы Бока, которой досталась второстепенная роль, показав, что просьба Манштейна о передаче ведущей роли группе Рундштедта продиктована не личной выгодой. Следует признать, что план оказался настолько эффективным, что отсутствия у руля разработчика никто не заметил.

На первой стадии кампании у Манштейна не было возможности показать, что он может сделать в качестве командира, поскольку его корпус находился в хвосте, среди остальных частей, следовавших за танками. Но на втором этапе его корпус нанес к западу от Амьена основной удар по новой линии обороны французов, созданной вдоль Соммы. Танки Роммеля направились в образовавшийся проход, а части Манштейна устремились следом. Его корпус 10 июня первым достиг и форсировал Сену, пройдя в тот день 40 миль. Затем, совершив несколько быстрых бросков, он подошел к Луаре. Когда же встал вопрос о вторжении в Великобританию, ему было поручено первому перебраться через Дуврский пролив и совершить высадку в районе Фолкстона. Правда, этот план так и остался на бумаге.

Перед началом войны с Россией Манштейн принял командование 56-м танковым корпусом в Восточной Пруссии. Он с ходу прорвал русский фронт и устремился вперед настолько быстро, что достиг Двины (то есть прошел 200 миль) всего за четыре дня и занял основные мосты через реку. Однако ему не позволили продолжить победоносный марш к Ленинграду или Москве, что являлось его самым заветным желанием. В течение недели он ожидал на Двине подхода еще одного танкового корпуса и 16-й армии. Затем войска пошли дальше и к 15 июля вышли на озеро Ильмень, что к югу от Ленинграда. Здесь они были остановлены частями русских, которые к этому времени успели подтянуть резервы. В сентябре Манштейн был назначен командующим 11-й армией, действовавшей на юге, и первым делом открыл путь в Крым, прорвавшись через узкий и хорошо укрепленный Перекопский перешеек, показав тем самым владение техникой осадной войны.

Когда армии, вторгшиеся в Россию, увязли под Москвой в грязи и снегу, а Гитлер избрал на роль козла отпущения Браухича, молодые генералы немецкой армии надеялись, что ему на смену придет Манштейн. Но Гитлер решил сам занять этот пост. Некоторое время он обдумывал вопрос назначения Манштейна начальником Генерального штаба, но в конце концов пришел к выводу, что с ним, скорее всего, будет еще труднее ладить, чем с Гальдером.

Летом 1942 года Манштейн организовал атаку на крепость Севастополь, предшествующую наступлению основных сил. Он успешно решил поставленную задачу, тем самым лишив русских главной военно-морской базы на Черном море. После этого его войска были переброшены на противоположный фланг для атаки на Ленинград. Создавалось впечатление, что ему предначертано свыше демонстрировать свое мастерство исключительно в тактике осады.

Однако эту миссию Манштейн не сумел завершить. Пока войска перебазировались к Ленинграду, его самого срочно отправили в Сталинград, где немецкое наступление было остановлено ожесточенным сопротивлением русских. Вскоре вынужденная остановка обернулась кризисом, и армия была окружена. Для Манштейна были спешно собраны силы, названные группой армий «Дон», и отправлены на помощь.

Но было уже слишком поздно, поэтому попытка оказать помощь провалилась. В процессе последовавшего отступления была перерезана линия фронта, и русские не смогли форсировать Днепр. Дерзкий контрудар отбросил их далеко назад, а немцы в марте 1943 года повторно овладели Харьковом. Манштейн к тому времени уже командовал группой армий «Юг». Тем летом совместно с Клюге (группа армий «Центр) он организовал последнее наступление немецких войск на востоке.

Манштейн предлагал несколько альтернативных вариантов. Первый – нанести удар в начале мая, когда русские еще не будут готовы к наступлению, и дезорганизовать подготовку, взяв в клещи Курск. Другой – сам Манштейн считал его более предпочтительным – дождаться наступления русских, отойти перед самым его началом и затем нанести фланговый удар со стороны Киева, сокрушив противника. Гитлер отверг последний, считая его слишком рискованным. Но, согласившись с первым, отложил атаку перед самым ее началом, вообразив, что, если дождаться прибытия дополнительных сил, шансы на успех возрастут. Задержка продлилась до июля, причем выиграли от нее в основном русские. Хотя южная половина клещей (Манштейн) проникла достаточно глубоко, северная часть сначала столкнулась с ожесточенным сопротивлением, а затем была разбита фланговым контрударом русских. Это явилось началом общего контрнаступления, которому немцы противостоять уже не могли.

В тяжелейших условиях Манштейн продемонстрировал блестящее мастерство, сумев превратить паническое бегство в организованное отступление войск к польской границе. Однако Гитлер не желал слушать его доводы в пользу отхода, призванного ослабить натиск русских. Строптивость генерала вывела из себя фюрера, и в марте 1944 года он принял решение отстранить Манштейна от должности, заменив Моделем. Последний получил напутствие, что упорное сопротивление, отстаивание каждого метра территории в создавшихся условиях более полезно, чем умение маневрировать. Немаловажным фактором в перемене отношения Гитлера к Манштейну явилось то, что Гиммлер считал последнего политически неблагонадежным. Так завершилась военная карьера одного из самых серьезных противников союзников, человека, удачно сочетавшего понимание современных идей мобильности с классическим чувством маневра, технической грамотностью и бьющей через край энергией.

Искренне сожалея об удалении Манштейна с поля сражения, Блюментрит говорил мне: «Он был не только самым выдающимся стратегом из всех наших генералов, но еще и был политически грамотным. Такого человека Гитлер не мог долго терпеть. На совещаниях Манштейн нередко при всех возражал Гитлеру и даже доходил до того, что называл отдельные его идеи чепухой».




Клюге


В начале 1944 года Клюге был ранен, но уже летом снова вернулся в строй. И Гитлер сразу же нашел для него должность – заменить фон Рундштедта на посту командующего западными армиями.

Фельдмаршал Гюнтер фон Клюге остался единственным из армейских командиров, с которыми Гитлер начал войну в 1939 году. Во время польской и французской кампаний, а также русской кампании 1941 года он командовал 4-й армией. В первой и третьей кампаниях его армия находилась в составе группы армий Бока, и именно ей было поручено наступление на Москву, хотя Клюге вовсе не разделял оптимизм Бока и Гитлера. Клюге был сильным человеком, а тот факт, что он так долго терпел Бока, с которым служить было очень тяжело, свидетельствует о его изрядной выдержке. Кроме того, Клюге был достаточно смел, чтобы открыто высказывать свое мнение Гитлеру, хотя и воздерживался от чрезмерной назойливости. После отстранения Бока Клюге занял его пост командующего группой армий «Центр». Он создал хорошо укрепленную линию обороны, которая выдерживала удары русских на протяжении следующих двух лет.

Его успехи в обороне, сдержанность и относительная лояльность явились хорошей рекомендацией для Гитлера, в особенности после того, как Рундштедт и Роммель не сумели удовлетворить желание фюрера достичь невозможного и начали чрезвычайно его раздражать, указывая на неизбежное. К тому времени, как Клюге занял высокий пост, союзники успели высадить такие огромные силы на расширенный плацдарм в Нормандии, что они могли одной только массой сокрушить изрядно растянутую линию обороны, с помощью которой немцы планировали их задержать. Спустя три недели западная часть линии обороны пала под напором 3-й американской армии генерала Паттона. Но Гитлер упорно не давал согласие на отступление.

Клюге был исполнительным человеком и не мог не подчиниться прямым приказам. 6 августа он предпринял попытку контрудара в районе «бутылочного горлышка» Авранша, через которое шли американцы. План был хорош, и удар мог стать смертельным, если бы в нанесших его танковых дивизиях было достаточно танков. Однако они находились в ослабленном состоянии, поэтому шансы на успех были ничтожно малы, даже если бы против них союзники не применили авиацию. Хуже всего было то, что, когда стало очевидно, что надеждам не суждено было сбыться, немцы не сумели выбраться из тисков, в которых оказались. Отступление было неизбежным, но время для организованного вывода войск было безнадежно упущено. В итоге сражение завершилось общим крахом немецких войск во Франции. Гитлер уволил Клюге и назначил на его место фельдмаршала Моделя.

Клюге принял отстранение без видимых эмоций, потратил полтора дня на передачу дел своему преемнику и отбыл домой, но по дороге проглотил капсулу с ядом. Его самоубийство было вызвано вовсе не сожалением по поводу оборвавшейся карьеры, а уверенностью, что после приезда домой он будет арестован. Дело в том, что начиная с 1942 года Клюге участвовал в заговоре, завершившемся 20 июля 1944 года неудачным покушением на жизнь Гитлера. Клюге не принимал на себя никаких обязательств, но не сомневался, что при расследовании в документах будет обнаружено его имя.




Модель


Вальтеру Моделю было 44 года, то есть он был на 10 лет моложе, чем подавляющее большинство немецких генералов, средний возраст которых был намного выше, чем в армиях других стран. К тому же он был выходцем из другой социальной среды. В этом, а также в ряде других аспектов он был схож с Роммелем, хотя и имел по сравнению с ним важное преимущество, заключающееся в более серьезной профессиональной подготовке. Когда к власти пришел Гитлер и начался быстрый рост армии, Модель работал в военном министерстве под началом Браухича, где установил тесные контакты с некоторыми нацистскими лидерами. Он произвел благоприятное впечатление на Геббельса, который и представил его Гитлеру. Позже он стал начальником технического отдела. Модель не мог похвастать обширными техническими знаниями, но компенсировал их недостаток кипучей энергией и живым воображением. Последнее даже зачастую подводило его при оценке возможностей практического применения тех или иных идей. В целом он немало сделал для развития новой военной техники.

Во время польской кампании Модель служил начальником штаба 4-го корпуса, во время французской – начальником штаба 16-й армии. Затем он принял командование 3-й танковой дивизией, отличился в начале русской кампании и возглавил наступление на Днепр. Благодаря неутомимой энергии и хорошим деловым качествам Модель быстро продвигался по службе – начав с командования танковым соединением, к зиме он уже командовал 9-й армией. В обороне он также зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и сумел одним из первых продемонстрировать возможности использования танков в обороне, превращая их в передвижные «ежи».

В 1943 году он сыграл ведущую роль в летнем наступлении в качестве северной части «клещей», двигавшихся на Курск. Однако Модель упустил свой шанс, убедив Гитлера (несмотря на возражения Клюге и Манштейна) отложить начало наступления, чтобы успеть подвести побольше танков. Задержка дала русским время на подготовку, которого в противном случае им наверняка не хватило бы. В результате атака Моделя провалилась. Однако он все-таки задержал последующее наступление русских армий и в октябре стал командующим группой армий «Север». Модель руководил выводом войск из района Ленинграда и стабилизацией фронта на линии Нарва – Псков. В апреле 1944 года он был переведен в группу армий «Юг» на место Манштейна и отразил попытку прорыва русских к Карпатам. В конце июня началось летнее наступление русских войск против группы армий «Центр», которое быстро захлебнулось. По прибытии Моделя русские были остановлены у Вислы, после чего он сразу же отбыл расхлебывать кашу, заварившуюся на западе.

После провала 20 июля покушения на Гитлера Модель одним из первых заявил о своей преданности фюреру, прислав соответствующую телеграмму с заверениями с Восточного фронта. Это укрепило веру Гитлера в военные таланты Моделя. Справедливости ради следует заметить, что Модель был одним из немногих генералов, позволявших себе игнорировать указания фюрера и действовать по своему разумению.

Беседуя с офицерами, служившими вместе с ним, я обнаружил, что все без исключения отдают дань его эффективному командованию, но отмечают, что он был человеком очень тяжелым в общении. Мантейфель говорил: «Модель был очень хорошим тактиком, причем лучше проявлял себя в обороне, чем в нападении. Он всегда точно знал, что войскам по силам, а что нет. Его манеры были грубыми, а используемые методы далеко не всегда приветствовались армейским генералитетом, зато неизменно одобрялись Гитлером. Модель относился к Гитлеру так, как никто больше не осмеливался, и даже иногда позволял себе отказаться выполнять приказы, с которыми не был согласен».

На западе только благодаря его усилиям и удивительной способности находить «запасы в пустом шкафу» изрядно потрепанные немецкие войска совершили известный рывок, достигнув границ Германии и разрушив надежды союзников на окончательную победу еще осенью 1944 года. Опять-таки Моделю принадлежит важная роль в сдерживании наступления союзников, которое началось позже. Он был не последним человеком в декабрьском контрнаступлении немецких армий в Арденнах, хотя общее руководство завершающими операциями «битвы за Германию» осуществлял Рундштедт. Когда приближающееся падение Германии стало очевидно даже Гитлеру, он снова призвал на помощь старую гвардию.




Глава 7

Старая гвардия – Рундштедт


Колесо совершило полный оборот. В отчаянной попытке вернуть уверенность армии Гитлеру пришлось снова назначить на главную военную должность человека, облик которого воплощал в себе старую Германию и военные традиции – преданность долгу, политический консерватизм, высокий профессионализм, презрение к новоявленным «стратегам-любителям», главным из которых был сам фюрер. Можно сказать даже больше: Герд фон Рундштедт был истинным джентльменом. Его прирожденное достоинство и превосходные манеры вызывали уважение даже у его противников. Для потомственного аристократа демократия Веймарской республики была непривлекательной, но нравы и поведение нацистов и вовсе неприемлемыми.

Рундштедт приближался к своему семидесятилетию, то есть находился примерно в том же возрасте, что и Гинденбург, когда тот принял верховное командование в предыдущей войне. Преклонные года и многочисленные заслуги сделали Гинденбурга национальным героем. Рундштедт был значительно более умелым и способным солдатом, чем Гинденбург, и даже чем тандем Гинденбург – Людендорф, и сумел достичь большего. Но при несомненном сходстве между этими выдающимися военными деятелями наблюдались и существенные различия. Рундштедт был сильным и волевым человеком, хотя несколько более утонченным, чем его знаменитые предшественники. Он был очень худым, имел внешность аскета и всегда выглядел погруженным в свои мысли, а думал он по большей части о вопросах, связанных с профессией. Именно беззаветная преданность армии и Германии, а также чувство долга, преобладающее над всеми остальными, вынуждали его довольно долго проглатывать то, что он безусловно предпочел бы выплюнуть. Он презирал политику, но она постоянно вторгалась в его уединение.

К 1932 году он уже был командиром 1-й армейской группы (Берлин). Здесь он почти сразу же невольно оказался замешанным в политику, поскольку именно ему пришлось выполнить приказ нового канцлера Папена выдворить прусских министров – социал-демократов, отказавшихся покинуть свои кабинеты. Затем Папен зарвался и был сменен на посту канцлера генералом фон Шлейхером. Последний не сумел набрать нужного политического веса и открыл дорогу на этот пост Гитлеру, первым делом ликвидировавшему все партии, кроме нацистской. Рундштедт не одобрял происходящего, ему не нравились ни цели, ни методы, применяемые нацистскими лидерами. А потому он был искренне удовлетворен, когда события 30 июня 1934 года обуздали власть штурмовиков. Тот факт, что много безграмотных выскочек сошли со сцены, освободив профессиональную армию от угрозы «коричневой грязи», непривычному к политическим интригам солдату показался добрым знаком.

И Рундштедт счел возможным целиком посвятить себя развитию армии. В первую очередь он намеревался возродить силу пехоты, модернизировав технику и вооружение и повысив качество обучения солдат. Он неплохо воспринимал новые идеи механизированной войны, с пристальным интересом следил за теоретическими разработками и опытами англичан в этом вопросе, но вовсе не считал их универсальной панацеей и не собирался внедрять их в ущерб всему остальному. Тем не менее он являлся одним из самых прогрессивных деятелей старой школы, представители которой рассматривали танки как подручные вспомогательные механизмы, а вовсе не как будущих властителей полей сражений.

Рундштедт верил, что механизация и увеличенная огневая мощь будут более полезными для укрепления существующих родов войск, чем если создавать полностью механизированные силы. Рундштедт приветствовал создание в немецкой армии бронетанковых дивизий, только следя, чтобы это не задерживало перевооружение пехоты. В итоге широте взглядов Рундштедта и его коллег Германия обязана безусловным превосходством немецкой армии над французской в 1940 году. Правда, этой широты все-таки не хватило, чтобы понять, почему технического превосходства оказалось недостаточно для победы над Россией в 1941 году.

В начале 1938 года внимание Рундштедта, как всегда целиком сконцентрированное на проблемах армии, было привлечено политическим скандалом, когда в результате махинаций Гиммлера у Гитлера появился повод убрать с занимаемого им места главу сухопутных сил Фрича. И хотя Фрич был впоследствии полностью оправдан, это уже ничего не изменило: прежнее место оказалось занятым. Спустя несколько месяцев Рундштедт подписался под меморандумом, составленным главой Генерального штаба Беком, в попытке обуздать крайне рискованную агрессивную политику Гитлера. Но протест военных оказался тщетным и привел лишь к смещению Бека с поста. Осенью после оккупации Судетской области Рундштедт обратился с просьбой об отставке, мотивируя свое решение преклонным возрастом. Просьба была удовлетворена.

В августе 1939 года он был назначен командующим армейской группой на польском фронте. Тот факт, что Рундштедт послушно принял назначение, на первый взгляд трудно объяснить, поскольку он всегда придерживался убеждения, что основополагающим принципом внешней политики Германии должно было стать недопущение еще одной войны с Англией. Чувство патриотизма, подвигшее его сыграть одну из главных ролей в войне, которая, как он предсказывал, могла стать роковой для Германии, не объясняет до конца действий Рундштеда. Чтобы разобраться в происшедшем, следует в первую очередь осознать, что прежде всего он был солдатом до мозга костей и с молоком матери впитал чувство долга и обязанность выполнять приказы. Нельзя забывать и о психологии потомственного военного, который не смог устоять перед возможностью проявить свои профессиональные качества.

Последнее удалось ему блестяще, поскольку именно его группа армий с триумфом прошествовала сначала по Польше, а затем по Франции. Однако имеются основания предполагать, что, несмотря на повсеместно воздаваемые ему славу и почести, его постоянно мучила тревога. В русской кампании 1941 года Рундштедт снова подтвердил, что по праву носит военную форму. Действующие под его командованием войска разгромили русские армии на юге страны и отдали в руки немецких оккупантов полезные ископаемые и плодородные сельскохозяйственные угодья Украины. На этот раз даже победы не приносили морального удовлетворения и казались преддверием будущего краха. Еще задолго до конца Рундштедт испытывал опасения, поэтому и настоятельно советовал Гитлеру не нападать на Россию, чем вызвал недовольство фюрера. Когда же осенью встал вопрос, продолжать ли наступление на Москву, Рундштедт высказался не просто за остановку, а за отвод войск на исходную позицию. Этот совет не понравился Гитлеру еще больше. Одновременно и Рундштедта стало все больше раздражать вмешательство «капрала» Гитлера в командование войсками. Дело кончилось тем, что в ответ на очередной приказ Рундштедт отправил фюреру телеграмму, в которой говорилось, что, если фюрер ему не доверяет и не позволяет действовать по собственному усмотрению, ему (фюреру) придется подыскать на должность командующего войсками другую кандидатуру. Гитлер с радостью принял отставку, потому что постоянные протесты и сомнения генерала действовали ему на нервы, которые и так были истрепаны в погоне за ускользающей победой.

Рундштедту не пришлось отдыхать долго. Уже в начале 1942 года Гитлер попросил его принять командование войсками на западе, причем легко преодолел нерешительность генерала, напомнив о гражданском долге. Вступление в войну Соединенных Штатов увеличивало вероятность высадки союзников на континенте, и Рундштедт это отлично понимал. Следующие два года он посвятил подготовке к встрече надвигающейся опасности, попутно решая разнообразные проблемы, возникшие в процессе оккупации Германией Франции и стран Бенилюкса. В июне 1944 года опасность стала вполне реальной, но об этом уже говорилось ранее.

В роковой день 20 июля 1944 года Рундштедт уже находился в отставке, поэтому, когда поступили первые телеграфные сообщения от заговорщиков о том, что Гитлер убит, никак не мог поднять войска против нацистского режима. Как бы он повел себя, если бы находился на службе, сказать невозможно, но, скорее всего, не так, как большинство его коллег, которые после поступления уточненной информации о том, что фюрер остался жив, впали в ступор и в первое время лишились способности и соображать, и принимать разумные решения. Важно другое: имя Рундштедта никогда не связывалось с заговорщиками.

Многие солдаты, знавшие о неприязненном отношении Рундштедта к нацизму, ожидали, что он поведет их против Гитлера. Однако те, кто знал его лучше, не испытывали таких надежд. Он был в первую очередь прямым человеком, настолько строго придерживавшимся солдатского кодекса чести, что для него было попросту невозможным участие в заговоре, где нельзя было обойтись без хитрости и коварства. Кроме того, его репутация была столь незапятнанна, что приобрела даже некое символическое значение, поэтому коллеги старались держать своего идола в стороне от возможной грязи, с которой связан любой заговор, даже имеющий благие цели. К тому же нацистские шпионы, вертевшиеся вокруг всех генералов, следили за этим занимающим высокий пост генералом пристальнее, чем за другими.

В то же самое время некоторые генералы надеялись, что Рундштедт сумеет достичь соглашения о перемирии с англичанами и американцами или, по крайней мере, позволит им беспрепятственно войти в Германию, тем самым остановив русских. Надежды оказались похороненными после его смещения, последовавшего в начале июня, но возродились снова, когда в сентябре он вернулся. Нечто подобное собирался сделать Клюге 20 июля, но не решился. Причина его нерешительности заключалась, во-первых, в нежелании нарушать присягу, во-вторых, в опасении, что народ его не поймет и не поддержит. Кроме того, он считал, что солдаты на Восточном фронте будут иметь все основания упрекать своих коллег на Западном фронте в предательстве. Честно признаться, Клюге не хотелось войти в историю предателем своей страны. Понятно, что те же соображения повлияли на Рундштедта еще сильнее, когда в сентябре он вернулся к исполнению обязанностей. К тому же нельзя сбрасывать со счетов и чисто практические трудности, которые нелегко преодолеть человеку, находящемуся под неусыпным наблюдением. В результате внутреннего психологического конфликта между разумом и чувством долга, усиленного беспрерывным вмешательством Гитлера в его дела, Рундштедт впал в состояние абсолютной беспомощности и практически бездействовал на протяжении всей осени, и это в то время, когда союзники не сомневались, что он укрепляет немецкую линию обороны на западе.

Его связь с так называемым наступлением Рундштедта, осуществленным в декабре в Арденнах, была вряд ли большей, чем у любого другого стороннего наблюдателя. План, в части цели, времени и места, был разработан лично Гитлером, после чего подвергся незначительным усовершенствованиям, предложенным Мантейфелем, командующим 5-й танковой армией. Исполнение было поручено Моделю и его двум подчиненным – Мантейфелю и Зеппу Дитриху, командующему 6-й танковой армией.

В конце октября Гитлер направил свой план Рундштедту. Он был скроен по образу и подобию шедевра 1940 года. Он был основан на предположении, что союзники сосредоточили силы для прорыва через Бельгийскую равнину в сторону Ахена и Кельна и вряд ли ожидают в это время контрнаступления немцев, особенно в Арденнах. Расчет был чисто психологическим и снова оказался верным. Главный удар должен был наноситься двумя «кулаками» – 5-й и 6-й танковыми армиями, которые имели целью прорвать слабый американский фронт в Арденнах, затем повернуть на север, пересечь Маас и оттуда двинуться на Антверпен. 6-я танковая армия двигалась по внутренней дуге мимо Льежа, а 5-я танковая армия – по внешней дуге мимо Намюра. В качестве помощи 6-й танковой 15-я армия должна была нанести фланговый удар к северу от Льежа, а 7-я армия – обеспечить прикрытие с фланга 5-й танковой. Таким «движением косы» Гитлер надеялся отсечь 21-ю армейскую группу Монтгомери от баз и других частей союзников, загнав американцев в «голландский Дюнкерк». Однако все войсковые командиры считали цель слишком амбициозной и несопоставимой с имеющимися ресурсами.

Понимая, что прямой протест ровным счетом ничего не даст, Рундштедт, Модель и Манштейн договорились предложить более реальный альтернативный план – вытеснить американцев с занятого ими выступа к востоку от Мааса. Но Гитлер не соглашался на ограничения своего гениального плана. Убеждать Гитлера пойти на некоторые изменения в части времени и средств отправили Мантейфеля – фюрер более благосклонно относился к мнению молодых генералов, чем старых, и часто воспринимал новые, оригинальные идеи, оставаясь глухим к доводам рассудка. Изменения могли бы повысить шансы на внезапность, но никак не увеличивали шансы на успех.

Наступление было чистейшей воды авантюрой. Все его исполнители отлично понимали, что Германия разыгрывает последнюю карту и что у нее нет сил, которые позволили бы обеспечить хотя бы минимальные шансы на победу. Разве что немцам на всех этапах будет сопутствовать фантастическое везение, а все без исключения союзники станут сидеть сложа руки. Упомянутые соображения не способствовали подъему морального духа в войсках. На деле удар отбросил союзников с занятых позиций, создав им изрядные трудности. Но немцев было так мало, что они не смогли должным образом организовать наступление. Мантейфель почти добрался до Мааса, но Зепп Дитрих, чья армия была сильнее, да и расстояние, которое предстояло преодолеть, было более коротким, сразу же попал в переделку. Когда же на поддержку Мантейфеля были переброшены резервы, было уже слишком поздно. Тем более, что союзники достаточно быстро оправились от шока и начали наносить ответные удары. Немецкое наступление не достигло своих целей, зато полностью истощило резервы Германии, и теперь дни ее были сочтены.




Часть вторая

Прелиминарии войны





Глава 8

Приход к власти Гитлера



История прихода к власти Гитлера излагалась неоднократно и с разных точек зрения. Но еще никто не освещал взгляд на это событие генералитета рейхсвера. Его руководителей обвиняли в содействии его возвышению, обычно не предъявляя никаких доказательств в поддержку этого серьезного обвинения.

Приходится признать, что с приходом Гитлера к власти офицеры рейхсвера получили больше простора для применения своих профессиональных навыков. Более того, Бломберг и другие генералы признавали, что первоначально приветствовали новый режим, освободивший Германию и ее армию от ограничений, наложенных Версальским договором. Это было вполне естественное отношение со стороны профессиональных военных, хотя многие из них впоследствии об этом пожалели.

Другие офицеры, более предусмотрительные, с самого начала испытывали дурные предчувствия, поскольку имелись основания предполагать, что любитель, возглавивший СА, после прихода к власти не станет терпеть привилегированное положение командования традиционно консервативного рейхсвера.

Тот факт, что значительное число офицеров приветствовали возвышение Гитлера, не является свидетельством их практического содействия этому процессу. Еще меньше он говорит о том, что армия в целом явилась инструментом, который он использовал для прихода к власти. Военным главой армии в то время был генерал фон Хаммерштейн.

Вскоре после прихода к власти Гитлера Хаммерштейн был отстранен от командования. Затем во время кровавых событий 30 июня 1934 года (разгром штурмовиков) Шлейхер и Бредов были убиты. Такое отношение является очевидным свидетельством в поддержку противоположной точки зрения – они пытались предотвратить приход к власти нацистов.

Генерал Рёрихт, один из помощников Шлейхера, подробно рассказывал мне об этой критической фазе, так же как о последующем развитии конфликта между генералами и Гитлером. Он развивался вопреки внешнему впечатлению и заслуживает рассмотрения согласно свидетельству одного из немногих оставшихся в живых непосредственных участников событий.

Вначале Рёрихт коротко описывает, что представляли собой Шлейхер и Хаммерштейн. Вот каким он видел Шлейхера: «Он был не столько военным, сколько экспертом во внутренней политике, хотя и не принадлежал ни к одной партии. Он симпатизировал профсоюзам и был в них чрезвычайно популярным. Консерваторы относились к этому человеку весьма настороженно из-за проявляемой им склонности к проведению социальных реформ. Он был чем угодно, только не «юнкером». Очень опытный и проницательный политический тактик, он не обладал чертами, необходимыми для государственного деятеля того периода». Говоря о Хаммерштейне, Рёрихт подчеркивал: «Он был очень умным, пожалуй, даже талантливым, уравновешенным человеком, но ленивым солдатом. Он не принимал идей национал-социализма и придерживался политического курса Шлейхера».

Далее Рёрихт повествует следующее.

В борьбе с нацистской партией правительство Папена – Шлейхера в октябре 1932 года распустило рейхстаг и ушло в отставку. В результате выборов появился парламент, не имеющий определенной политической платформы. Ни сторонники Папена, ни оппозиция не получили явного большинства, и парламент разделился на два крыла – правое и левое. Первоначально президент намеревался вновь поручить формирование правительства Папену. Однако революционная оппозиция была настроена чрезвычайно решительно. Во время забастовки берлинских транспортных рабочих в ноябре 1932 года к национал-социалистам присоединились коммунисты.

В сложившейся напряженной обстановке 20 ноября в Ministeramt министерства рейхсвера совместно с министерством внутренних дел было проведено совещание и занятие на карте, чтобы выяснить вопрос, достаточно ли будет вооруженных сил государства, чтобы подавить революционные выступления экстремистов (как правых, так и левых). Такая ситуация представлялась весьма вероятной, если новое правительство Папена будет опираться исключительно на правое крыло (Deutsch-Nationale), включая «Стальной шлем».

На совещании было решено, что всеобщая забастовка транспортных рабочих парализует государство и вооруженные силы. Дело в том, что рейхсвер был моторизован лишь в очень незначительной степени, а его подразделения, предназначенные для производства неотложных технических работ (Technische Nothilfe), находились в неудовлетворительном состоянии. По мнению Шлейхера, следовало всячески избегать ситуаций, при которых солдаты будут вынуждены стрелять в своих соотечественников. Ни при каких условиях он не желал пускать в ход оружие.

Как раз в это время вопреки собственной воле Шлейхеру пришлось занять место канцлера, хотя это назначение предполагалось временным. Принимая во внимание, что он, в отличие от Папена, не являлся представителем реакционно-консервативных кругов, а был вполне нейтральным солдатом, его сочли меньшим злом и сторонники партии «Центр», и социал-демократы. Национал-социалисты также молча согласились, рассматривая это временное назначение как очередную ступеньку к своему собственному вступлению во власть. Поэтому назначение Шлейхера, последовавшее в конце ноября, несколько утихомирило страсти и дало столь необходимую всем передышку.

Шлейхер намеревался ослабить натиск национал-социалистов, расколов их фракцию в рейхстаге. Момент для этого казался подходящим, поскольку в партии царил разброд, вызванный неудачей на выборах и финансовыми трудностями. Начались переговоры со Штрассером и еще 80 членами парламента. В результате открытие рейхстага было задержано.

Перспективы представлялись весьма благоприятными, когда в начале декабря на переговорах по разоружению были достигнуты немалые успехи в сфере внешней политики.

Однако с самого начала Шлейхер встретился с яростной оппозицией консерваторов (Deutsch– Nationale), потому что его программа включала долговременные социальные реформы. Шлейхер угрожал вскрыть кумовство в использовании восточных фондов пособий (Osthilfe). Президент, в силу преклонного возраста, не был способен к трезвым суждениям и легко попал под влияние своих консервативных «друзей», вовсю обвинявших Шлейхера в «большевизме». Был даже пущен слух, что он намеревается развратить армию, преследуя собственные политические цели. В это же время Папен начал закулисные переговоры с Гитлером, надеясь с его помощью вернуть утраченную власть, однако в конечном итоге был обманут.

Кризис отношений с Гинденбургом отразился на попытке Шлейхера внести раскол в партию национал-социалистов, сорвав переговоры, начатые с неплохими перспективами.

Вскоре стала очевидной безнадежность положения Шлейхера, не имевшего ни поддержки президента, ни перспектив получения большинства в парламенте. 26 или 27 января командующий армией генерал фон Хаммерштейн предпринял еще одну попытку переубедить президента. Однако встретил полное непонимание. 29 января последовала отставка Шлейхера, а 30 января канцлером был назначен Гитлер.

В лице генерала Шлейхера был сброшен со своего поста единственный канцлер – представитель вермахта. 30 июня 1934 года Шлейхер был убит агентами нацистов при участии полковника фон Бредова, явно переоцененного в роли политика, и Штрассера.

С назначением Гитлера рейхсвер лишился своего положения решающего инструмента в руках правительства. 100 000 человек были разбиты на мелкие подразделения, разбросанные по всему рейху, а партия взяла контроль над всеми государственными структурами, транспортом и средствами связи, завладела общественным мнением. Армия утратила свою значимость.




Учитывая вышеизложенное, я осмелюсь предположить, что было бы исторически неправильно обвинять вермахт в оказании помощи рвущемуся к власти Гитлеру. Факты указывают на обратное.




В этой связи я бы хотел рассмотреть вопрос, имелась ли у рейхсвера возможность открытого противостояния.

Круги, в которые входили Шлейхер и Хаммерштейн, в критический период, а также после прихода к власти нацистов рассматривали возможность нанесения рейхсвером решающего удара, но отказались от этой идеи, сочтя ее безнадежной.

Тому были свои причины. Гитлер был канцлером, официально назначенным президентом, как лидер наиболее сильной партии, то есть в строгом соответствии с конституцией. Вначале дело обстояло именно так – совершенно легально. Coup d'etat под руководством Шлейхера и Хаммерштейна, не слишком популярных в войсках, стал бы не только выступлением против нового кабинета Гитлера– Папена – Гугенберга, но и против президента. Политический союз с коммунистами был невозможен, а с другими республиканскими партиями – не подготовлен. Войска, принесшие присягу президенту, не пошли бы на это. К тому же диспропорция сил была еще более неблагоприятной, чем в ноябре. Да и неблагоприятные следствия провала нельзя было недооценивать.




Период до смерти Гинденбурга (январь 1933 года – август 1934 года)


Рейхсвер находился в стороне от политических событий, быстро менявших облик Германии. Он оказался в изоляции, подчиняясь не Гитлеру, а Гинденбургу, который был уже очень стар. По приказу Гинденбурга Хаммерштейн был заменен Фричем.




Новый человек


В январе 1933 года министром рейхсвера (Reichskriegsminister) был назначен фон Бломберг. До этого он был представителем Германии на конференции по разоружению в Женеве и не контактировал с Гитлером. Он был отличным солдатом и хорошо образованным человеком, имел множество интересов в самых разнообразных областях. Однако он не обладал сильным характером и легко поддавался влиянию.

Фон Рейхенау стал главой Wehrmachtamt (ранее Ministeramt). Это был сильный и инициативный человек, причем в своих действиях чаще руководствовался интуицией, чем знаниями. Необыкновенно амбициозный, умный, образованный, увлекающийся поэзией, к тому же он очень заботился о здоровье и постоянно занимался спортом. Был хорошо знаком с Гитлером и привязан не столько к партии, сколько к фюреру.

Фон Фрич был выдающимся солдатом, однако все его идеи ограничивались исключительно военной сферой. Был джентльменом до кончиков ногтей и слыл очень религиозным человеком.

Задачей Бломберга и Рейхенау было обеспечение армии достойного положения в новом государстве, с реальностью которого им пришлось смириться, как со свершившимся фактом. Кроме того, они должны были восстановить нормальную жизнь общества, устранив революционные элементы партии.

Революционно настроенные отряды СА в то время владели сознанием масс и имели большое влияние в партии. С самого начала они противопоставляли себя армии. Отряды СА именовали себя армией нового государства, что раздражало военных. Гитлер, являясь, по сути, диктатором, был вынужден освободиться от бунтовщиков СА – своей преторианской гвардии, которая возвела его к власти. Он принял сторону армии и 30 июня 1934 года разгромил СА.

Рейхсвер счел это событие серьезным успехом, даже несмотря на убийство Шлейхера и некоторых других деятелей. Однако на деле это оказалась пиррова победа. С этого дня началось триумфальное шествие Waffen – SS, то есть появился враг, представляющий для армии значительно более серьезную опасность.




Период начиная со смерти Гинденбурга и до 1938 года


После смерти Гинденбурга Гитлер провозгласил себя главой государства, что делало его одновременно номинальным Верховным главнокомандующим вермахтом.

Перевооружение, имевшее целью вначале лишь достижение равенства с соседями Германии, привело к серьезным изменениям в армии. Каждый новый этап перевооружения ослаблял прочные основы до той поры единой профессиональной армии. 4000 профессиональных офицеров должны были стать ядром не только офицерского корпуса быстро расширяющейся армии, но и люфтваффе. К ним присоединялись офицеры, только что получившие звание, выходцы из самых разнообразных социальных слоев, представители всевозможных профессий. Они, в особенности самые молодые, привносили с собой новые политические идеи.

Незыблемые ранее черты офицерского корпуса начали быстро меняться, партия усиливала свое влияние в армии. И вскоре уже невозможно было рассчитывать на былое единодушие.

После повторного введения воинской повинности армия начала утрачивать свою функцию инструмента для борьбы. Еще больше ослабило ее создание люфтваффе, с самого начала строившегося на принципах национал-социализма. В состав люфтваффе вошли зенитные части (ПВО) – это решение лишило армию всех средств противовоздушной защиты. Готовность армии к сражениям продолжала уменьшаться.

Понимая все это, высшие офицеры армии снова вернулись к вопросу о выступлении против Гитлера. Как раз в это время после отставки Бломберга в январе и феврале 1938 года разразился скандал вокруг генерал-полковника фон Фрича. Гитлер возложил на себя еще и непосредственное командование вермахтом вместо Бломберга и поддержал Кейтеля (последователя Рейхенау), всегда бывшего не более чем сговорчивым клерком.

Ужасающая несправедливость, с которой обошлись с заслуженным генералом фон Фричем, привела высший генералитет вермахта в негодование – остальные генералы о происшедшем не знали. Обстановка в высших эшелонах военной власти накалилась. (Гражданские противники Гитлера ставили в вину генералам то, что они слишком часто «двигались к точке кипения», но так никогда ее и не достигли.) Одно время медленно закипающее варево в кастрюле теперь «помешивалось» тайной группой оппозиции (Гёрделер, Шахт). Но для решительных действий генералам не хватало единства – оно так и не было достигнуто после ухода Зекта. У них не было инструмента власти – войск, готовых идти в бой за высокую цель. У них не было политического лидера, готового возглавить движение. Поэтому восстание так и не произошло. Гитлер с самого начала при каждом удобном случае внедрял своих людей в ряды командования вермахта, чтобы ослабить их единство, так сказать, сломать хребет. Каждый командир старался держаться сам по себе, военная форма утратила изначальную важность, на единство действий армии больше нельзя было рассчитывать.




Глава 9

Рост вооружения


Пришедший к власти Гитлер изменил карту Европы быстрее, чем это в свое время сделал Наполеон, хотя и не так надолго. Но его победное шествие по Европе стало возможным благодаря росту вооружения и мастерства германской армии. Без этого его мечты никогда бы не воплотились в жизнь. Именно армия была решающим инструментом в его руках, а вовсе не люфтваффе и не внедренные всюду шпионы. Гитлер был достаточно предусмотрительным, чтобы поддерживать вооружение армии, и дорого заплатил за то, что поддерживал этот процесс недостаточно активно.

Мне удалось получить подробный рассказ о становлении танковых войск в Германии генерала фон Тома, одного из самых отличившихся танкистов Германии, и от самого Гудериана. Сильный, целеустремленный, упрямый, но приятный в общении человек, он был настоящим энтузиастом своего дела, жил в мире танков, имел вкус к сражению, но в бою вел себя как истинный джентльмен и уважал достойных противников. В старину он был бы вполне счастлив в роли странствующего рыцаря.

Появление танков стало для этого человека божьим даром, позволившим ему прожить жизнь закованного в кольчугу рыцаря.

Он описал, как шло становление танков в германской армии после того, как Гитлер освободил ее от ограничений, наложенных Версальским договором. «Было прекрасно наконец получить в 1934 году настоящие танки, и это после стольких лет возни с макетами! До этого наш практический опыт ограничивался полученным в российском учебном лагере, который мы посетили по договоренности с русским правительством. Он находился в районе Казани и был ориентирован на изучение технических проблем. Но в 1934 году мы, наконец, создали в Ордруфе свой первый танковый батальон. Это было мое любимое детище, ставшее «бабушкой» всех остальных. Вскоре он разросся и стал танковым полком, куда входили два батальона. Еще два располагались в Зоссене. Они снабжались медленно, постепенно, в соответствии с ритмом, установленным выпускающей танки промышленностью. Сначала на вооружение поступили танки Круппа «Марк I», имевшие воздушное охлаждение и всего два пулемета. Годом позже появились танки Майбаха «Марк II» с водяным охлаждением. В 1937–1938 годах появились танки «Марк III» и «Марк IV», которые уже стали значительно лучше. Росли и танковые войска. В 1936 году были сформированы две танковые бригады, по одной на каждую из созданных в то время дивизий. Немецкие офицеры-танкисты тщательно изучали новые идеи, касающиеся использования танков, которые появлялись в Великобритании, в особенности ваши (автора) и генерала Фуллера, следили за деятельностью первой британской танковой бригады». (Она была создана в 1931 году в качестве эксперимента. Командовал бригадой полковник Броуд. В 1934 году она обрела статус постоянной, а возглавил ее бригадир Хобарт.)

Я спросил, действительно ли немецкая тактика танковых сражений сформировалась, как считалось раньше, под влиянием известной книги генерала де Голля. Его ответ был отрицательным. «Нет, – сказал он, – когда эта книга увидела свет, мы не обратили на нее особого внимания, посчитав фантастикой. Она не являлась тактическим руководством и изобиловала отвлеченными рассуждениями. Да и вышла она позже, чем британские труды по танковой войне».

Генерал Тома говорил: «Возможно, вас это удивит, но развитие бронетанковых сил встречало сильное сопротивление высшего генералитета немецкой армии, впрочем, у вас дело обстояло примерно так же. Старые солдаты опасались их ускоренного развития, поскольку не понимали основ танковой войны, не были знакомы с новой техникой. В лучшем случае они проявляли к ним осторожный интерес. Если бы не их отношение к танкам, мы бы могли идти вперед значительно быстрее».

В 1936 году Тома был послан в Испанию, где шла Гражданская война. «Было очевидно, что в Испании грядут большие перемены. Я прибыл ночью, когда должен был начаться мятеж генерала Франко. Проследовав через Марсель и Лиссабон, я нашел его в Мериде, где мы собирались обсудить, как сможем ему помочь. В то время я командовал наземными войсками Германии, находящимися во время войны в Испании. Между прочим, их численность была многократно преувеличена прессой – единовременно там находилось не более 600 человек, включая авиацию и административный персонал. Наши люди использовались для обучения танкистов Франко и заодно получали боевой опыт.

В основном мы помогали Франко машинами, самолетами и танками. Вначале у него не было никакой техники, кроме нескольких устаревших машин. Первая партия немецких танков прибыла в сентябре, в октябре за ней последовала еще одна, более крупная. Это были танки Круппа «Марк I».

Русские танки появились даже быстрее – в конце июля. Они были более тяжелые, чем наши, вооруженные только пулеметами, и я предложил награду в 500 песет за каждую захваченную машину, поскольку хотел их использовать сам. Марокканцы захватили их немало. Моим противником на другой стороне был маршал Конев.

Тщательно распределив немецких специалистов, я смог организовать обучение большого количества испанских танковых экипажей. Выяснилось, что испанцы легко учатся, правда, так же легко и быстро все забывают. К 1938 году под моим командованием уже находилось четыре танковых батальона из трех рот каждый. В ротах было по 15 танков. В четырех ротах танки были русскими. Также у меня было 30 противотанковых рот, вооруженных 37-миллиметровыми противотанковыми пушками.

Генерал Франко стремился поместить танки среди пехоты – именно так видели их наилучшее применение генералы старой школы. Чтобы наносить сосредоточенные танковые удары, мне приходилось постоянно бороться с этой в корне неверной тенденцией. Своими успехами франкисты обязаны грамотному использованию танков.

Из Испании я вернулся в 1939 году после окончания войны. Первым делом я изложил на бумаге все свои впечатления, описал полученные уроки. После этого я получил под командование танковый полк в Австрии. Сначала мне предложили принять танковую бригаду, но я отказался, заявив, что предпочитаю получить более обширный опыт, командуя полком, поскольку долгое время не был в Германии и не знал текущей обстановки. Генерал фон Браухич согласился. Но уже в августе я был назначен командиром танковой бригады во 2-й танковой дивизии для участия в польской кампании.

Дивизия входила в состав армии генерала фон Листа и располагалась на южном фланге за Карпатами. Мне было приказано наступать на ущелье Яблунка, но я предложил альтернативный вариант – направить туда моторизованную бригаду, а моя танковая бригада в это время совершит переход во фланг через густые леса и горный хребет. Спустившись в долину, я вошел в деревню и обнаружил, что все люди ушли в церковь – деревня была пуста. Как же они удивились, увидев на улицах мои танки! Получилось, что после ночного перехода дальностью 50 миль я миновал рубеж вражеской обороны, не потеряв ни одного танка!

После польской кампании я получил назначение в Генеральный штаб в качестве командующего мобильными частями, в которые входили танковые силы, мотомеханизированные войска, кавалерия (одна дивизия) и мотоциклисты. В польской кампании участвовали шесть бронетанковых и четыре легкие дивизии. Каждая бронетанковая дивизия имела танковую бригаду из двух полков и еще два батальона. В начале кампании боевая мощь полка составляла около 125 танков. После операции, растянувшейся на несколько дней, как показывает опыт, общая численность танков уменьшается на одну четверть, куда входят уничтоженные и отправленные на ремонт танки. Так что боевую мощь следует рассчитывать исходя из новых цифр».

В понятие боевой мощи, по мнению Тома, включаются только танки, участвующие непосредственно в боевых действиях. Всего в полку, включая легкие танки, используемые в разведывательных целях, насчитывалось 160 танков.

«Легкие дивизии были созданы в порядке эксперимента, и их сила была неодинаковой. Как правило, в них входили два мотопехотных полка (из трех батальонов каждый) и один танковый батальон. В дополнение к этому они имели бронеавтомобильный разведывательный батальон и батальон мотоциклистов, а также артиллерийский полк – как в танковых дивизиях.

После польской кампании мы отказались от этого эксперимента, преобразовав легкие дивизии в бронетанковые. Для наступления 1940 года на западе было подготовлено 10 полностью укомплектованных танковых дивизий, а также танковый полк СС «Лейбштандарте», более мощный, чем обычный танковый полк. К тому времени доля средних танков в общем числе уже значительно возросла, но все еще было очень много легких танков, куда больше, чем хотелось бы».

Затем Тома сообщил мне удивительную вещь. Оказывается, для оккупации Франции немцы использовали только 2400 танков, а вовсе не 6000, как утверждали французы. Он отметил, что сознательно не принял в расчет легкие разведывательные танки, которые презрительно именовал «консервными банками». «Французские танки были лучше наших и не уступали в численности, но были слишком тихоходными. Францию мы победили благодаря внезапности и скорости».

Говоря о характеристиках разных типов танков, Тома отметил, что, если бы ему пришлось выбирать между «толстой кожей» и «способностью быстро бегать», он, без сомнения, предпочел бы последнее. Другими словами, тяжелой броне он предпочитал скорость. Весь его богатый опыт показывал, что из двух качеств скорость является более полезной, если, конечно, нельзя получить и то и другое. По его мнению, идеальный танковый полк должен состоять из 


/


 относительно быстроходных больших танков и 


/


 очень быстроходных легких танков.

Размышляя о кампании 1940 года, Тома сказал: «Все танкисты хотели, чтобы во главе танковой армии, осуществившей прорыв в Арденнах, находился генерал Гудериан. Клейст значительно хуже понимал суть танковой войны – не так давно он был одним из самых ярых противников танков. Решение поставить скептика, пусть даже обращенного в нужную веру, во главе танковой армии было типичным для немецкой армии, впрочем, для вашей тоже. Гудериан считался несговорчивым подчиненным, и Гитлер, обладавший правом решающего голоса, одобрил назначение Клейста. Тем не менее Гудериан был призван, чтобы осуществить прорыв, что он и сделал, как на учениях в 1937 году. После этого он продолжил следование к Каналу. Он всегда полностью концентрировался на достижении и закреплении успеха, не обращая внимания на второстепенные детали. Его напористость стала решающей, поскольку именно она не оставила французам времени на подтягивание сил.

В армии часто говорили, что Гудериан слишком стремился нападать, забывая обо всем другом, словно увидевший красную тряпку бык[2 - Я часто замечал, что, когда немецкий генерал хотел выразить свое негативное отношение к слишком энергичному командиру, не отвечавшему его стандартам методичной организации операций, больше напоминающей передвижение фигур на шахматной доске, он обычно именовал такого человека «быком». По-моему, этот термин больше применим к тому, кто упрямо бьется головой в хорошо укрепленные позиции, чем к тому, кто сокрушает сопротивление благодаря напористости и скорости.]. Я не могу согласиться с этим мнением. Мне довелось служить с ним в 1942 году под Сталинградом, где сопротивление было чрезвычайно упорным, и я имел возможность убедиться, что даже в этих тяжелейших условиях он проявил себя как грамотный и умелый командир».

Я поинтересовался у Тома, каковы, по его мнению, причины удивительного успеха, сопутствовавшего немецким танковым силам на ранней стадии войны. Он назвал пять причин:

«1. Концентрация всех сил в точке проникновения вместе с бомбардировщиками.

2. Использование выгоды ночного передвижения по дорогам – таким образом нам удавалось скрытно проникнуть далеко в глубь территории, даже за линию фронта.

3. Слабая противотанковая оборона противника и наше явное преимущество в воздухе.

4. Тот факт, что танковая дивизия имела достаточно горючего, чтобы пройти 150–200 км. При необходимости передовые части снабжались горючим по воздуху – его сбрасывали в контейнерах с парашютами.

5. Запасы продовольствия в дивизии были распределены следующим образом: в танке – на 3 суток, в полковой колонне транспорта снабжения – тоже на 3 суток и в дивизионной колонне – еще на 3 суток».

Тома привел примеры высокой скорости, длительное время поддерживаемой в танковых колоннах при дальних переходах. Он сказал, что во время польской кампании в течение семисуточного перехода из Верхней Силезии в Варшаву средняя скорость передвижения составляла 30 миль в сутки. На втором этапе французской кампании бросок от Марны до Лиона был выполнен с такой же средней скоростью. Во время русской кампании 1941 года переход от Рославля до Киева занял 20 суток при средней скорости 15 миль в сутки, а прорыв от Глухова до Орла был осуществлен за трое суток, причем танки проходили 40 миль в сутки. Рекордная цифра составляет около 60 миль в сутки.

Тома особенно подчеркивал важность постоянного пребывания командира впереди, в гуще танков. Как и кавалеристы, он должен иметь возможность отдавать приказы «из седла». «Тактическая задача командира впереди, и он должен всегда быть там, где происходят основные события, поручив административные задачи штабистам».

Тома много говорил о реорганизации немецких бронетанковых сил, проведенной перед началом русской кампании, и дал понять, что считает ее грубой ошибкой. «Из каждой танковой дивизии забрали по танковому полку, имея целью создать большее число дивизий, чтобы их стало двадцать. Я не был с этим согласен и высказал свои соображения Гитлеру, который проявлял повышенный интерес даже к мелким деталям». Тома отстаивал свое мнение, что «сетевой» эффект в конечном счете обернется крупным недостатком, поскольку потребует удвоения штабного аппарата и вспомогательных подразделений, при этом не увеличивая ударную мощь дивизий. «Но я так и не смог переубедить Гитлера. Он был ослеплен желанием увеличить число дивизий. Большие цифры всегда воспламеняли его воображение.

Гитлер не вмешивался в проведение польской кампании, но широкое восхваление в печати «его» стратегии, приобретшее еще большие масштабы после французской кампании, вскружило ему голову. Он имел стратегическое и тактическое чутье, но совершенно не разбирался в деталях исполнения. Нельзя отрицать, что у него часто возникали хорошие идеи, однако он был невероятно упрям и очень мешал осуществлению своих же собственных планов.

20 танковых дивизий! Цифра, конечно, впечатляла, но ведь действительное число танков оставалось таким же, как и раньше. Наша боевая мощь составляла всего лишь 2434 танка, а вовсе не 12 000, как утверждали русские. Единственная разница заключалась в том, что 


/


 из этой цифры составляли средние танки и 


/


 – легкие, а не наоборот, как было в предыдущей кампании».

Говоря о русской кампании, Тома отметил, что немецкие танкисты разработали новый метод, подтвердивший свою высокую эффективность. «Танковые дивизии прорывались через фронт ночью и находили укрытие в лесах, расположенных за линией фронта. А русские тем временем, как могли, закрывали образовавшийся проход. Утром немецкая пехота начинала атаку, устремляясь в тот же проход, который даже при максимальных усилиях русских все равно был укреплен слабее остальных. А в это время танки выползали из своих укрытий и наносили удар по противнику с тыла».

Перед началом 1942 года было сформировано еще 4 танковые дивизии. Частично это удалось благодаря расформированию частей кавалерии, оказавшихся неэффективными. Еще три пехотные дивизии были преобразованы в моторизованные – в дополнение к десяти уже существующим моторизованным дивизиям, созданным в 1941 году. «Однако только 10 из 20 танковых дивизий удалось укомплектовать полностью. Дело в том, что по приказу Гитлера строительство новых танков сдерживалось – все имеющиеся в наличии производственные мощности были использованы для строительства подводных лодок».

Тома подверг жестокой критике неспособность высших генералов и самого Гитлера оценить первостепенную важность укрепления танковых сил и вовремя укомплектовать их всем необходимым.

«Того, что у нас имелось в наличии, было достаточно, чтобы одержать победу над Польшей и Францией, но катастрофически не хватало для завоевания России. Ее просторы были воистину необъятны и очень трудно проходимы. Нам следовало иметь, как минимум, в два раза больше танков, да и мотопехотные полки были недостаточно маневренны.

Первоначально наши танковые дивизии были идеальны – два танковых и два мотопехотных полка. Пехоту перевозили в бронеавтомобилях, потреблявших много горючего. В начале русской кампании существовала возможность доставить солдат почти на поле боя. Часто они высаживались из грузовиков всего за четверть мили от линии фронта. Но авиация русских развивалась достаточно быстро, и вскоре возить солдат стало слишком опасно. Им приходилось совершать длительные пешие переходы. Но в танковых дивизиях пехота должна вступать в бой быстро, когда она не появляется в нужное время в нужном месте, в ее использовании теряется смысл.

К тому же тяжелые и неповоротливые грузовики на бездорожье часто увязали. Идеальной страной для использования танковых сил была Франция, самой неподходящей – Россия. Местные дороги были или непроходимыми болотами, или песчаными насыпями глубиной 2–3 фута. После дождя они тоже превращались в болота».

В заключение Тома добавил: «В сравнении с Россией Африка была настоящим раем. Танковые части, прошедшие испытание Россией, легко адаптировались к условиям Африки. Было бы ошибкой извлекать уроки из африканской кампании и применять их в других условиях.

Тома подчеркнул, что большой ошибкой русской кампании было отсутствие взаимодействия между танковыми подразделениями и авиацией. «Это лишило нас возможности достичь многих успехов. Причина такого положения заключалась в том, что парашютно-десантные войска были частью люфтваффе, и в высших эшелонах власти не было единого мнения относительно их использования. Геринг олицетворял собой главное препятствие. Еще одна трудность – несовершенство нашей самоходной артиллерии. Важность этого оружия переоценить невозможно. Но то, что мы использовали, было посредственными самоделками, да и ходовая часть всегда была перегружена».

Осенью 1942 года Тома попал в плен в Эль-Аламейне, поэтому не мог поделиться опытом использования танков на последней стадии войны. Но мы можем воспользоваться свидетельствами Мантейфеля, а также его выводами, в целом основанными на идеях его предшественника Тома, но несколько видоизмененными и дополненными. Рассказ Мантейфеля был слишком длинен и перенасыщен техническими деталями, чтобы утомлять им не искушенного в вопросах конструкции и применения танков читателя, но отдельные его мысли все же, на мой взгляд, стоит процитировать. «Танки должны быть быстрыми. Я бы сказал, что это самый главный вывод, касающийся их конструкции, который можно сделать, основываясь на опыте войны. «Пантера» в общем-то показала себя неплохо и могла бы стать прототипом танка будущего. «Тигра» мы обычно называли «мебельным фургоном», хотя на начальном этапе эта машина доказала свою полезность. Основным препятствием для использования «тигров» в России стала их тихоходность. Во Франции этот недостаток ощущался менее остро, поскольку расстояния там не в пример меньше».

Мантейфель считал, что русский танк «Сталин» лучший в мире. Он сочетал в себе мощное вооружение, толстую броню, небольшую высоту и довольно высокую скорость, превосходящую «тигра» и лишь ненамного уступающую «пантере». Он обладал лучшей маневренностью, чем все немецкие танки.

Затем Мантейфель упомянул о двух помехах, препятствовавших эффективному использованию танковых сил, которые вполне могли быть устранены. «Каждое подразделение должно иметь свою собственную передвижную мастерскую, которая следовала бы в боевом эшелоне. Наша армия совершила серьезную ошибку, разместив эти мастерские в тылу. Они должны выдвигаться вперед и подчиняться боевому офицеру, имеющему с ними постоянную связь. Это очень важно, поскольку только так мелкий ремонт может производиться в течение ночи. Такая организация могла бы предотвратить многие потери. При этом командиры танковых соединений не были бы вынуждены двигаться вперед с изрядно уменьшившимся количеством танков лишь потому, что не могли позволить себе ждать, пока отремонтируют остальные. Зачастую они были вынуждены приступать к выполнению заведомо нереальных заданий, рассчитанных на изначальное число танков.

Каждая танковая дивизия должна иметь авиационное подразделение – эскадрилью, куда входили бы самолеты-разведчики, тактические бомбардировщики, самолеты связи. Последние должны предназначаться для командира и офицеров штаба. Командир танковой дивизии должен осуществлять командование с воздуха. В начале русской кампании танковые дивизии имели свои авиационные подразделения. Но в ноябре 1941 года по решению верховного командования все они перешли под централизованное командование. Это было большой ошибкой. Я бы хотел особо подчеркнуть, что воздушные эскадрильи должны в мирное время проходить обучение вместе со всей дивизией.

Воздушный транспорт также жизненно необходим для переброски оружия, боеприпасов, топлива, людей. В будущем танковые дивизии будут действовать на гигантских расстояниях. Они должны быть готовы преодолевать около 200 километров в сутки. Перед войной я читал много переводов ваших трудов и знаю, что развитию воздушной составляющей танковой войны вы всегда уделяли самое пристальное внимание. Танковая война отличается от пехотной, поэтому пехотинцы ее не понимают. Вот в чем заключались наши проблемы в той войне».

Говоря о проектировании танков и об их использовании, Мантейфель подчеркивал важность создания танков небольшой высоты, которые стали бы менее заметной мишенью. Трудность заключается в том, чтобы совместить небольшую высоту с необходимостью нахождения днища танка на достаточном расстоянии от земли, чтобы машина не «садилась на брюхо» при пересечении препятствий – канав, каменистых выступов, поваленных стволов деревьев. «Водителю очень важно иметь «хороший глаз» – это необходимое условие для грамотного управления танком».

В качестве примера Мантейфель рассказал нам об ответном ударе по русским, нанесенном его танками в районе Ясс (Румыния) в мае 1944 года. «Завязалось танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовало около 500 танков. Русские были отброшены и сумели увести только 60 танков, в основном поврежденных. Я потерял 11 танков. Именно здесь я впервые встретился с танками «Сталин». Для меня было шоком обнаружить, что, хотя наши снаряды в них попадали, на расстоянии 2200 ярдов они не пробивали броню. Нам пришлось наполовину сократить расстояние. Техническому превосходству русских я противопоставил мастерское маневрирование танкистов и умение пользоваться естественными укрытиями». Свой рассказ об этом сражении Мантейфель завершил эмоциональным восклицанием: «Если во время танкового сражения ты стоишь на месте, значит, очень скоро будешь покойником!» Воспоминание о своем профессиональном успехе доставило Мантейфелю явное удовольствие, и он добавил: «Вам бы это, безусловно, понравилось».

Затем он перешел к вопросу важности тщательного подбора танковых экипажей, чтобы достичь психологической совместимости и боевого единства, а значит, и преимуществ, которые обеспечивает все перечисленное в современной войне. «Если это важнейшее условие выполнено, остается подумать о том, чтобы в конструкции танка соблюдался баланс между толщиной брони, вооружением и скоростью, принимая во внимание особый риск атак с воздуха, парашютистов и ракетного оружия».

Я спросил, какой состав танковой дивизии он считает идеальным. Ответ был следующий: «Прежде всего, должен быть танковый полк, состоящий из трех батальонов по 60 танков в каждом. При этом, учитывая возможные технические неполадки, в сражениях единовременно будет участвовать около 150 машин. Далее – два мотопехотных полка, из двух батальонов каждый с обеспечением транспортировки солдат на бронированных полугусеничных машинах. В одном полку они должны быть укреплены толстой броней. Как показал опыт, 7-миллиметровой брони явно недостаточно, когда пехоту следует подвезти близко к полю боя. В другом полку транспортные средства должны иметь более легкую броню, чтобы иметь возможность двигаться быстрее и использовать возможность преодолеть максимальное расстояние на тех участках, где сопротивление ослаблено. Еще одно немаловажное подразделение танковой дивизии – разведчики, имеющие в своем распоряжении гусеничную технику. В этой войне они имели полугусеничные машины, не вполне подходящие для разведывательных целей, особенно в условиях России. Кроме того, в составе дивизии непременно должен быть саперный батальон – вы называете такие войска инженерными. Он не должен быть слишком большим, поскольку в каждом танковом подразделении имеются свои саперы, способные установить и снять мину, а также навести мосты. Еще один важный элемент – артиллерия. По моему мнению, оптимальным явилось четыре артиллерийских батальона по три батареи в каждом. Из них три должны быть смешанными, по две легкие полевые гаубичные батареи и по одной тяжелой полевой гаубичной батарее в каж дом. Четвертый батальон должен состоять из трех тяжелых батарей со 150-миллиметровыми пушками. Хотя бы два из трех смешанных батальонов должны иметь самоходные орудия, не требующие для перемещения тракторов».

В другой нашей беседе Мантейфель изложил свои взгляды на армию будущего. «Современные условия диктуют определенные требования к армии будущего. Она может создаваться по-разному. Лучше всего пойти по пути создания elite. Для этого следует выбрать определенное число дивизий и оснастить их самым лучшим оборудованием, выделить достаточно средств для качественной подготовки, тщательно подбирать кадровый состав. В большой стране должно быть создано не менее 30 таких дивизий. Конечно, ни одна страна не сможет себе позволить такую армию численностью несколько миллионов. Но, согласитесь, значительно лучше иметь элитную армию, способную быстро решить поставленные задачи, чем содержать армию гораздо больших размеров, оснащенную и обученную кое-как. Элитная армия будет иметь мощную поддержку с воздуха, парашютно-десантные части и ракетное оружие. Настоящий уровень артиллерии в танковых армиях – помеха их мобильности. Она необходима, поскольку невозможно обойтись без навесного огня, обеспечиваемого в настоящее время только гаубицами, но с развитием ракетного оружия появится альтернатива».

Далее Мантейфель сказал, что согласен с моим мнением, что основная военная проблема современности – снизить долю вспомогательных войск и транспортных средств в общей численности армии в сравнении с долей боевых частей. «Но чтобы это стало достижимым, верховному командованию придется выучить новый язык механизированной войны.

В армии будущего должна появиться и новая стратегия. Очень важно, чтобы все части находились под единым командованием, имеющим соответствующий статус. В то же время, для того чтобы способствовать формированию esprit de corps[3 - Корпоративный дух (фр.).] в элитной армии, они должны иметь не только лучшее оборудование и отличную подготовку, но и носить форму по возможности самую красивую».




Часть третья

Глазами немцев





Глава 10

Как Гитлер покорил Францию и спас Великобританию



Сквозь призму времени события часто воспринимаются иначе, чем в момент, когда они происходили. Особенно это относится к войнам, когда по воле одного человека зачастую меняется ход истории. Причины его поступков обычно известны лишь узкому кругу лиц, как правило остающихся в тени и имеющих все основания хранить молчание. Правда выплывает на свет намного позже… а бывает, что и никогда.

Когда же правда становится известной, нередко оказывается, что она «причудливее любого вымысла». Вряд ли что-то может показаться более необычным, чем обстоятельства, в конечном счете приведшие к событиям 1940 года. Франция была завоевана в результате наступления, в успех которого не верил никто из высших командиров. Оно оказалось удачным благодаря происшедшему в последний момент изменению планов немцев. Еще более странным представляется то, как британская армия ускользнула из ловушки, а Великобритания избежала оккупации. Причем в этом вопросе правда противоречит общепринятому изображению ситуации. В то время она показалась бы одинаково невероятной и англичанам, и приспешникам Гитлера в Германии. В Нюрнберге тоже не прозвучало ничего, похожего на правду. Основные факты были известны узкому кругу высшего военного командования Германии, но ключ к их пониманию знали лишь несколько человек, присутствовавших на одном из совещаний в штабе Рундштедта, когда Гитлер изложил ход своих мыслей.

Спасение британской армии из Франции нередко называют «чудом Дюнкерка». Ведь немецкие танковые части достигли берега Английского канала, когда англичане все еще находились во Фландрии. Они уже были отрезаны от своих баз, так же как и от основных сил французской армии, отрезать от моря их в этот момент было совсем не сложно. Те, кому удалось спастись, впоследствии часто удивлялись своему удивительному везению.

Дело в том, что, когда англичан, казалось, уже ничто не могло спасти, им помогло вмешательство Гитлера. Неожиданный приказ, переданный им по телефону, остановил танковые части, когда они уже находились на подходе к Дюнкерку. Выполняя указание фюрера, войска задержались и позволили англичанам добраться до порта и ускользнуть из практически уже захлопнувшейся ловушки. Рундштедт, а также другие генералы, непосредственно участвовавшие в событиях, изложили мне свои точки зрения на этот ошеломляющий приказ и его последствия.

Британской армии удалось спастись из Франции, однако она была не в состоянии защищать свою страну. Техника и оружие были брошены, а склады на родине – пусты. В течение следующих месяцев остатки почти безоружной британской армии находились перед лицом многочисленной и отлично вооруженной немецкой армии, только что покорившей Францию. Их разделяла только узкая полоска воды. И тем не менее вторжения не последовало.

В то время мы верили, что страну спас отпор, который она сумела дать люфтваффе в сражении над Британией. Но это лишь часть объяснения, причем далеко не главная. Основная причина заключается в том, что Гитлер не хотел покорять Англию. Он совершенно не интересовался подготовкой вторжения, ничего не предпринимал, чтобы ее ускорить, а воспользовавшись первым подходящим моментом, и вовсе свернул ее.

Прежде чем рассказать подробнее об этих судьбоносных решениях, следует отметить следующее. Действительный характер предшествующих событий ничуть не менее удивителен, чем их кульминация. Гитлер спас Англию, а Франция была покорена вопреки его генералам.

Когда Франция оказалась под немецким каблуком, солдаты армии-победительницы были бы крайне удивлены, узнав, что их командиры не верили в возможность победы и что она была достигнута в результате плана, который сомневающиеся генералы были вынуждены выполнять только благодаря закулисным интригам. Более того, большинство солдат были бы потрясены, узнав, что шестью месяцами ранее они едва не получили приказ идти на Берлин, а вовсе не на Париж. Тем не менее именно таковы были факты, скрытые под праздничным фасадом.




Раскол умов


Покорение Запада, которому, как нам сейчас кажется, нельзя было противостоять, на самом деле произошло в обстановке сомнений и страха. Предшествующий период был назван американцами «странной войной» в насмешку над инертностью союзников. Вряд ли это было справедливо, поскольку союзникам в то время для активных действий очень не хватало техники и оружия. Но «странные» моменты были и у немцев.

После покорения Польши и раздела военных трофеев с Россией Гитлер сделал шаг в сторону мира с западными странами. Получив отпор, он начал испытывать страх перед тем, что затеял, и перед своим временным союзником. Он придерживался мнения, что затяжная война на истощение с Британией и Францией быстро исчерпает ограниченные ресурсы Германии и оставит ее беззащитной перед роковой атакой русских. «Никакой договор не сможет обеспечить длительный нейтралитет России», – часто повторял он своим генералам. Именно страх и стремление к миру на западе погнали его в наступление на Францию. Он надеялся, что, когда Франция будет покорена, с англичанами будет проще найти общий язык. Он считал, что время работает против него.

Гитлер не рискнул начать затяжную игру в ожидании того, что французы устанут от войны. Он верил, что в тот момент обладал достаточной силой и средствами, чтобы разбить Францию. «В определенных видах оружия, причем его решающих видах, Германия обладает непререкаемым превосходством». Гитлер инстинктивно чувствовал, что должен нанести удар чем быстрее, тем лучше, иначе будет уже слишком поздно. «Наступление должно начаться, если это окажется возможным, этой осенью».

Расчеты Гитлера и настоящие инструкции были изложены в меморандуме, увидевшем свет 9 октября 1939 года. Он выполнил мастерский анализ военных факторов сложившейся ситуации, однако упустил немаловажный политический фактор – «бульдожью хватку» потревоженных англичан.

Генералы разделяли опасения Гитлера перед затяжным конфликтом, но не понимали, на чем основана его уверенность в немедленной победе. Они не считали немецкую армию достаточно сильной, чтобы разбить Францию.

Все представители военной верхушки, с которыми я имел беседы, включая Рундштедта и его основного стратега Блюментрита, признавали, что испытывали серьезнейшие опасения перед началом наступления на западе. Блюментрит по этому поводу сказал: «Только Гитлер верил в возможность решающей победы».

Генерал Зиверт, с 1939-го по 1941 год бывший личным помощником Браухича, сказал, что до польской кампании план наступления на запад даже не рассматривался, а вскоре после нее Браухич был изрядно встревожен, получив приказ Гитлера этот план разработать. «Фельдмаршал фон Браухич стоял насмерть против этого плана. Все документы, касающиеся этого плана, имеются в архивах. Когда они будут доступны, всем станет очевидно, что он настоятельно советовал фюреру отказаться от наступления на запад. Он даже попросил фюрера о личной встрече, в процессе которой постарался убедить его в пагубности этой попытки. Когда же стало ясно, что фюрер не намерен менять свою точку зрения, Браухич начал подумывать об отставке. Я спросил, чем мотивировались возражения. Зиверт ответил: «Фельдмаршал фон Браухич не считал немецкие вооруженные силы достаточно сильными, чтобы завоевать Францию, и утверждал, что если немцы покорят Францию, то тем самым вовлекут в войну и Великобританию. Такой вариант развития событий фюрер в расчет не принимал. Однако фельдмаршал продолжал настаивать: «Мы уже имели дело с англичанами в последней войне и знаем, что они собой представляют».

Столкнувшись с противодействием армейской верхушки, Гитлер 23 ноября собрал в Берлине совещание, намереваясь переубедить генералов. Я имею подробный рассказ о нем генерала Рёрихта, в то время бывшего руководителем одного из отделов Генерального штаба, в функции которого входил сбор материалов и обобщение уроков кампании 1940 года. Рёрихт сказал: «В течение двух часов фюрер пространно излагал свои взгляды на ситуацию, стараясь заставить генералов поверить, что наступление на западе было жизненной необходимостью. Фельдмаршал фон Браухич решительно выступил против, чем навлек на себя гнев фюрера. Генерал Гальдер тоже сомневался в целесообразности этого мероприятия. Они оба заявляли, что немецкая армия недостаточно сильна, – только это соображение имело шанс поколебать решимость фюрера. Тем не менее последний заявил, что его мнение является решающим. После этого совещания были созданы новые подразделения, имевшие цель укрепить армию. Вот как фюрер считался с инакомыслящими».

В обращении Гитлера к генералитету он высказал свою озабоченность растущей угрозой со стороны России, а значит, и жизненной необходимостью иметь «развязанные руки» на западе. Но союзники отказываются рассматривать его мирные предложения и прячутся вне пределов досягаемости за стенами своих укреплений, оставляя за собой право перепрыгнуть их, если захотят. Как долго сможет Германия терпеть такую неопределенность? И зачем? В настоящий момент она обладает несомненным преимуществом. А через шесть месяцев ситуация вполне может радикально измениться.

«Время работает на наших противников». Но и на западе не все было благополучно. «У нас есть ахиллесова пята – Рур. Если Британия и Франция прорвутся через Бельгию и Голландию в Рур, мы окажемся в величайшей опасности. Сопротивление Германии будет парализовано». Угрозу следует устранить, нанеся упреждающий удар.

Но даже Гитлер в то время не демонстрировал абсолютной убежденности в успехе. О предстоящем наступлении он говорил как об «авантюре», а также о существовании выбора «между победой и уничтожением». Более того, свой пламенный призыв он завершил на мрачной, пророческой ноте: «Мне предстоит или выстоять, или пасть в борьбе. Я не смогу пережить поражения моего народа».

Копия этого обращения была найдена в архивах верховного командования после падения Германии и предъявлена в Нюрнберге. Но на процессе ничего не говорилось об оппозиции Гитлеру во время обсуждения, которое могло оборвать карьеру фюрера в первую же военную осень.

Дело в том, что генералы, ведомые самыми дурными предчувствиями, были готовы рассматривать крайние меры. Рёрихт рассказывал: «В командовании сухопутными силами всерьез дискутировался вопрос, поставленный Браухичем и Гальдером, о том, что, если фюрер не согласится на проведение более умеренной внешней политики и будет настаивать на реализации своего плана, который втянет Германию в борьбу против Франции и Великобритании, придется отдать приказ войскам на западе повернуть обратно, идти на Берлин и сбросить фюрера и нацистский режим.

Но единственный человек, без которого этот контрплан не мог стать успешным, наотрез отказался от сотрудничества. Речь идет о генерале Фромме, главнокомандующем армией резерва Германии. Он считал, что, даже если войска получат приказ выступить против режима, они не подчинятся, поскольку слишком доверяют Гитлеру. В этом он был совершенно прав. Его отказ сотрудничать был вызван вовсе не большой привязанностью к Гитлеру. Его отношение к режиму было не менее отрицательным, чем у остальных. Поэтому в конце концов он тоже стал жертвой Гитлера, но продержался дольше других – до марта 1945 года».

Далее Рёрихт сказал: «Даже если не принимать во внимание сомнения Фромма, думаю, что план все равно бы провалился. Люфтваффе, демонстративно пронацистская организация, легко могло подавить любое выступление армии, поскольку имело в своем составе зенитную артиллерию. Передача Герингу и люфтваффе ответственности за противовоздушную оборону стала серьезным шагом в деле ослабления позиций армии».

Соображения Фромма по поводу реакции войска, вероятнее всего, были правильными. Это признавали и генералы, в то время крайне недовольные его отказом сотрудничать. С этим должны согласиться и мы, зная, как тяжело люди отказывались от веры в Гитлера даже в последние дни перед падением Германии, когда бои шли уже в Берлине. Но даже если бы в 1939 году заговор и не привел бы к свержению Гитлера, все равно попытаться стоило. Такая попытка потрясла бы Германию настолько, что наверняка свела бы на нет планы Гитлера покорить Францию. В этом случае европейцы избежали бы невзгод, обрушившихся на них в результате этого иллюзорного триумфа. Да и на долю немцев не выпало бы столько испытаний, сколько им довелось пережить после затяжной войны, сопровождающейся разрушительными бомбежками.

Хотя заговор генералов стал мертворожденным ребенком, Гитлер не преуспел в своем стремлении начать наступление в 1939 году. Рундштедт по этому поводу сказал: «Больше всего ему помешала погода. Задержки продолжались в течение всей зимы».

Блюментрит сообщил, что в период между ноябрем и апрелем в войсках одиннадцать раз объявлялась сорокавосьмичасовая готовность. «Всякий раз приказы отменяли до истечения положенного времени. Эти постоянные отмены заставили нас думать, что Гитлер элементарно блефует и использует угрозу нападения в качестве средства подтолкнуть союзников рассмотреть его мирные предложения». Однако, когда в мае поступил двенадцатый по счету приказ, роковые события все-таки начались.




Серьезное изменение плана


Первоначальный план, разработанный Генеральным штабом под руководством Гальдера, был в основном аналогичен плану 1914 года, но имел не столь далеко идущие цели. Основные силы должны были сосредоточиться на правом крыле. Группа армий «Б» под командованием Бока должна была наступать по территории Бельгии, а группе армий «А» под командованием Рундштедта, расположенной в центре перед Арденнами, предстояло сыграть второстепенную роль. Группа армий «Ц» под командованием Лееба, находящаяся слева, проводила ложный маневр против французских армий на линии Мажино. В распоряжении Бока были 18, 6 и 4-я армии (в таком порядке они располагались слева направо). Рундштедт командовал 12-й и 16-й армиями, Лееб – 1-й и 7-й армиями. Представляется важным тот факт, что основные танковые силы были сосредоточены у Бока для нанесения главного удара. У Рундштедта, имевшего задачу продвинуться до Мааса и тем самым прикрыть левый фланг армий Бока, танков не было.

В январе армии Рундштедта были усилены одним танковым корпусом, и доля их участия в выполнении общего плана несколько возросла. Теперь его армиям предстояло перейти Маас и создать за ним широкий плацдарм, лучше прикрывая фланг армий Бока. Однако это изменение не было значительным – основной удар все еще предусматривался на правом крыле.

Сейчас не приходится сомневаться, что если бы этот план был претворен в жизнь, то не имел бы решающего значения. На направлении главного удара немецких армий были сосредоточены лучшие французские части, а также британская армия. Наступление немцев встретило бы упорное сопротивление. Даже если бы немцам удалось прорвать фронт в Бельгии, войска союзников просто отошли бы на хорошо укрепленные позиции в Северной Франции, тем самым оказавшись ближе к базам.

История о том, как менялся план немецкого наступления, представляется чрезвычайно удивительной. Мне удалось отследить ее постепенно и далеко не сразу. С самого начала немецкие генералы охотно делились со мной сведениями о военных операциях – профессиональная объективность была характерной чертой этих людей. Как оказалось, многие из них читали мои военные труды, вероятно, поэтому они охотно обменивались со мной мнениями по тем или иным вопросам. Они достаточно откровенно высказывали свое мнение о нацистских лидерах, к которым относились крайне отрицательно. В отношении Гитлера они поначалу проявляли сдержанность. Было очевидно, что одни все еще находились под влиянием этой гипнотической личности, другие его боялись, поэтому даже воздерживались от упоминания его имени. И только когда генералы убедились, что Гитлер мертв, они стали говорить более свободно и даже критиковать его действия. Особенно критичным был Рундштедт. Однако они все еще стремились, и это было совершенно естественно, по возможности скрыть разногласия в своих собственных рядах. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем я узнал правду о блестящем ударе, сокрушившем Францию.

Новый план был задуман генералом фон Манштейном, который в то время был начальником штаба у Рундштедта. Он считал, что существующий план слишком очевиден и является повторением прошлого – поэтому чего-то подобного ожидает верховное командование союзников.

Если союзники введут войска в Бельгию, последует столкновение лоб в лоб, которое не может принести решающих результатов. К тому же придется иметь дело с британской армией, которую Манштейн считал более сильным противником, чем французская. Более того, немецким танковым силам, от которых по большей части зависит успех операции, предстояло двигаться по территории Бельгии, которая, хотя и является равнинной, изобилует бесчисленными реками и каналами. Это препятствие нельзя сбрасывать со счетов, поскольку слишком многое зависит от скорости.

Итак, Манштейн замыслил план перенести направление главного удара в Арденны. Он утверждал, что противник не будет ожидать танкового удара с этой стороны, поскольку не сможет предположить, что в столь тяжелых условиях будут использоваться танки. Но для немецких танковых частей такой прорыв вполне реален, потому что серьезного сопротивления здесь не будет. После перехода Арденн и переправы через Маас перед танковыми частями окажутся обширные равнины Северной Франции – идеальная территория для танковых маневров.

Идея была слишком смелой, чтобы несомненно грамотные, но более традиционно мыслящие командиры Манштейна смогли ее с легкостью воспринять. Ему пришлось преодолеть немало трудностей, пытаясь убедить консервативных генералов, и вопрос решился только после встречи Манштейна с Гитлером, на которой он изложил свои соображения фюреру. Гитлер моментально ухватил суть, и план был утвержден.

Манштейну, человеку, чей блестящий ум уготовил поражение Франции, пришлось дорого заплатить за свою смелость. Ему не разрешили участвовать в выполнении разработанного им плана. Настойчивость, с которой Манштейн пытался протолкнуть свои идеи, которые искренне считал плодотворными, очень не понравилась его командирам. Они решили, что он ищет подходы к Гитлеру ради собственной выгоды. Недовольство генералов еще более усилилось, когда до них дошли слухи о том, что молодое пополнение Генштаба открыто говорит о целесообразности назначения Манштейна главнокомандующим. За три месяца до начала наступления беспокойный генерал получил под командование армейский корпус и был сменен на своем посту генералом фон Зоденштерном. Это назначение стало средством избавления от неугодного подчиненного, предпринятым его командирами при сохранении видимости приличий. Ирония заключается в том, что человек, лучше, чем кто бы то ни было, понимающий потенциальные возможности высокоманевренных танковых сил (хотя он сам не был танкистом), был отправлен командовать пехотным полком, причем именно в то время, когда от достижения максимальной скорости и маневренности зависело так много.




Разные мнения


Обсуждая ход кампании с разными генералами, я обнаружил любопытную закономерность. Почти все они не ожидали такого впечатляющего результата. Общее мнение выразил Рёрихт, заявив: «Мы надеялись выйти к Сомме, отрезать англичан от основных сил французов, занять Бельгию и Северную Францию». Блюментрит высказался более откровенно: «Мы были уверены, что левое крыло армий союзников выдвинется в Бельгию по крайней мере к Брюсселю, поэтому рассчитывали перерезать его. Дальше мы ничего не планировали. Столь полная победа стала для нас приятным сюрпризом».

Многие генералы говорили, что опасались задержки при переправе через Маас. Но похоже, никто всерьез не рассматривал возможность иного развития событий: что будет, если прорыв не удастся и немецкие войска будут остановлены. Учитывая возражения Браухича и Гальдера против планов Гитлера, такая мысль непременно должна была у них присутствовать. Но даже если так оно и было, они ею ни с кем не делились. А ведь если бы вторжение не привело к падению Франции, а закончилось лишь оккупацией какой-то части территории, дальнейшее продвижение было бы намного труднее, поскольку дух сопротивления французов пробудился бы довольно быстро. Поэтому наступление, не завершившееся полной победой, для немцев могло быть хуже, чем никакого. Мудрее было бы сохранить на западе спокойную обстановку, заниматься укреплением своих позиций и дожидаться, пока Франция устанет от тупиковой ситуации. Такая возможность, судя по всему, немецким генералам в голову не приходила. Блюментрит не смог припомнить, чтобы нечто подобное обсуждалось на совещаниях или в личных беседах. Почти все генералы заявили мне, что подобный вопрос относится к политической стороне войны и поэтому находится за пределами их интересов.

Нежелание рассматривать очевидную вероятность именно такого развития событий и возникающих при этом вопросов проливает свет на ограниченность профессиональных взглядов немецких генералов. Становится очевидным, что они не обладали достаточными познаниями в области генеральной стратегии и не вполне понимали истинные цели войны, отличающиеся от ее военных задач. Слабые стратеги не могли достичь успеха при общении с Гитлером, который на лету схватывал вопросы политики и стратегии, целей и необходимых средств, которые и определяют генеральную стратегическую линию. Генералы не имели возможности спорить с ним на равных, поскольку не достигли его уровня понимания современных проблем, а следовательно, и не были в состоянии исправить ошибки генеральной стратегии или обуздать амбиции. Их профессиональные знания стратегии и тактики находились на более низкой ступени. Все перечисленное в конечном счете помогло и Гитлеру и генералам увязнуть в ситуации настолько глубоко, что выхода уже не было.

По иронии судьбы самый большой вклад в блестящие успехи Гитлера, вымостившие ему путь в западню, внесли его противники.




Французский план


Сокрушительный результат удара в Арденнах достигнут во многом благодаря французскому плану, который, по мнению немцев, идеально вписывался в их собственный пересмотренный план. Роковой для французов оказалась вовсе не, как это принято считать, оборонительная позиция, или «комплекс линии Мажино», а наступательная составляющая их плана. Продвинувшись левым плечом на территорию Бельгии, они сыграли на руку противнику и попали в ловушку, почти в точности повторив едва не ставший фатальным план XVII 1914 года. На этот раз последствия оказались более тяжелыми, потому что противник был более подвижным, используя мотопехотные части вместо пехотных. Ситуацию усугубило то, что удар на левом плече союзники нанесли своими самыми современными и маневренными силами. Когда они оказались скованными, французское командование лишилось основной части своих маневренных соединений.

Несомненное превосходство нового немецкого плана заключалось в том, что каждый шаг вперед, предпринятый союзниками, делал их более уязвимыми перед фланговым ударом Рундштедта через Арденны. Именно на этом строился расчет. Рундштедт мне рассказывал: «Мы ожидали, что союзники попытаются продвинуться вперед через Бельгию и южную часть Голландии к Руру, и поэтому наше наступление будет иметь эффект контрудара со всеми сопутствующими ему естественными преимуществами». Эти ожидания не отвечали намерениям союзников, но это не имело значения. Вначале удар правого крыла немецких частей на границах Бельгии и Голландии вынудил союзников продвинуться в глубь этих стран, в соответствии с планом «Д», составленным осенью. Прямой удар армий Бока заставил их покинуть свою линию обороны и выдвинуться далеко вперед, подставив фланг и тыл под удар армий Рундштедта.

Предвидеть реакцию союзников было в общем– то несложно, однако окончательное решение в пользу плана Манштейна было принято под влиянием более серьезных соображений, чем простые предположения. Блюментрит по этому поводу сказал следующее: «В конце концов противодействие было преодолено и план изменили в соответствии с определенными сведениями о намерениях союзников, пришедшими из Брюсселя».




Плащ матадора


Захват Гитлером стран Западной Европы начался с ошеломляющих успехов на морском фланге. Они настолько плотно приковали к себе всеобщее внимание, что даже отвлекли от удара, нанесенного в Арденнах и направленного к самому сердцу Франции.

Столица Голландии и главный транспортный узел страны Роттердам были атакованы с воздуха рано утром 10 мая. Одновременно был нанесен удар по приграничным оборонительным сооружениям, расположенным в нескольких сотнях миль к востоку. Паника, вызванная этим двойным ударом, была многократно усилена постоянно появляющимися в небе самолетами люфтваффе. Воспользовавшись благоприятным моментом, немецкие танки вошли в проход, открывшийся на южном фланге, и уже через три дня соединились с парашютно-десантными частями в Роттердаме. Они проследовали к своей цели под носом у 7-й французской армии, которая прибыла на помощь голландцам. На пятый день страна капитулировала.

Ворота в Бельгию были открыты также с помощью хитроумного удара. Воздушно-десантные войска вскрыли замок, захватив мосты через Альберт– канал в районе Маастрихта. На второй день танковые силы осуществили прорыв и обошли с фланга предмостовое укрепление в районе Льежа. В тот же вечер бельгийская армия была вынуждена покинуть фортификационные сооружения на границе и отступить на запад, в то время как союзники, как и было запланировано, – к реке Диль.

Удары, нанесенные практически одновременно по Бельгии и Голландии, создавали впечатление огромной мощи нападавших. Однако в действительности в этих операциях были задействованы до смешного малые силы немцев, особенно это относится к Голландии. 18-я немецкая армия под командованием генерала Кюхлера, действовавшая в Голландии, была значительно меньше, чем противостоящие ей силы, к тому же путь ей преграждали реки и каналы, организовать оборону которых было совсем не сложно. Шансы немцев увеличивало лишь наличие воздушно-десантных частей, но они были очень малочисленны.

Генерал Штудент, командовавший парашютными войсками, рассказал мне следующее: «Всего весной 1940 года мы имели 4500 подготовленных парашютистов-десантников. Для успешного наступления в Голландии их следовало использовать в полном составе. Мы организовали 5 батальонов общей численностью около 4000 человек. Совместно с нами действовала 22-я дивизия, переброска которой осуществлялась по воздуху, состоящая из 12 000 человек.

Ограниченность собственных сил заставила нас сконцентрироваться на двух основных целях, казавшихся наиболее важными для успеха наступления. Главный удар (им командовал лично я) был направлен на мосты в Роттердаме, Дордрехте и Мордийке, по которым проходили основные транспортные артерии с юга через устье Рейна. Наша задача заключалась в захвате мостов раньше, чем голландцы успеют их взорвать. После этого мы должны были удерживать их до подхода наших танковых сил. В моем распоряжении было четыре воздушно-десантных батальона и одна пехотная дивизия из трех батальонов, переброска которой осуществлялась по воздуху. Мы добились полного успеха, причем потери составили всего 180 человек. Должен признать, что мы очень рассчитывали на успех, поскольку наша неудача стала бы неудачей всей операции вторжения». В одном из боев Штудент был ранен в голову пулей снайпера, что вывело его из строя на восемь месяцев.

«Другой удар был нанесен по Гааге. Его целью было удержание в руках голландской столицы, захват правительственных учреждений. Здесь действовали силы под командованием генерала Шпонека. В его распоряжении имелся парашютный батальон и два пехотных полка, также переброшенные по воздуху. Эта атака не была успешной. В ней мы потеряли убитыми и ранеными несколько тысяч человек, примерно столько же попало в плен».

* * *


Штудент вспоминал, что после оккупации Голландии численность парашютно-десантных войск изрядно уменьшилась и для участия в захвате Бельгии было направлено всего 500 человек. Они помогали взять два моста через канал Альберта и форт Эбен-Эмаель, один из наиболее современных укрепленных узлов Бельгии, расположенный рядом с водной границей. Это маленький форт, между прочим, оказался крепким орешком. К бельгийской границе на этом участке можно подойти только через выдающуюся на юг часть голландской территории, известную под названием «Маастрихтский аппендикс». Если же немецкие войска перейдут через голландскую границу, бельгийские пограничники не смогут этого не заметить, в результате предупреждение о нависшей угрозе будет получено вовремя и военным хватит времени, чтобы взорвать стратегически важные мосты раньше, чем наземные силы сумеют преодолеть пятнадцатимильный отрезок. Парашютисты-десантники, тихо опускающиеся на землю из ночного неба, предлагали альтернативное решение вопроса, являвшееся единственным, безусловно обеспечивающим целостность ключевых мостов.

Данные о небольшой численности использованных при захвате Бельгии парашютно-десантных сил противоречат широко распространенному мнению о том, что их было великое множество – по разным источникам, цифры доходили до нескольких тысяч, и сбрасывались они в самых разных районах страны. Штудент объяснил, как было дело. Он сказал, что, для маскировки скудости своих ресурсов, а также для создания максимальной паники и неразберихи по всей стране с парашютами сбрасывали манекены. Обман оказался весьма эффективным, и людская молва разнесла уже многократно приумноженные цифры.

О ходе операции мне рассказал генерал фон Бехтольшейм, в то время являвшийся руководителем оперативного отдела штаба 6-й армии Рейхенау, который командовал наступлением на главном направлении. Мы с ним были давно знакомы, поскольку до войны он был немецким военным атташе в Лондоне.

«Ось 6-й армии проходила через Маастрихт к Брюсселю, правое крыло двигалось от Рёрмонда мимо Турнхоута к Малинсу, а левое крыло – от Ахена мимо Льежа к Намюру. На первом этапе Маастрихт был очень важным для нас пунктом, а если говорить точнее, первостепенное значение имели два моста через канал Альберта к западу от Маастрихта. Они были захвачены невредимыми планерными частями, высадившимися на западном берегу. Форт Эбен-Эмаель был взят таким же образом, хотя и не так быстро. Большим разочарованием первого дня стал взрыв голландцами мостов через Маас в Маастрихте, что задержало наступление для поддержки планерных частей на Альберт-канале.

Между тем 16-й танковый корпус Хёпнера был выдвинут вперед, как только через Маас навели переправу, хотя ему пришлось сильно растянуться, учитывая наличие единственного моста. Танки проходили через бутылочное горлышко, после чего устремлялись в сторону Невеллеса. Далее движение шло достаточно быстро.

В соответствии с первоначальным планам атака на Льеж не планировалась. Этот укрепленный город мы должны были пройти стороной, прикрытые с севера нашим левым крылом, а с юга – 4-й армией правого крыла. Однако наши части на левом крыле, двигаясь к Льежу, с ходу ворвались в город, не встретив сопротивления.

Наши главные силы продвигались на запад и вышли к позициям британской армии на линии Дайл. Мы немного помедлили, чтобы дать время нашим дивизиям подойти, одновременно выполняя обманный маневр. Однако прежде чем мы смогли начать атаку, англичане отошли назад к Шельде.

Все время, пока развивалось наступление на Брюссель, мы ожидали контратаки союзников со стороны Антверпена по нашему правому флангу.

А тем временем 16-й танковый корпус выдвинулся вперед на южном фланге и вступил в бой с частями французского механизированного кавалерийского корпуса в районе Ганута и Джембло. На первом этапе у французов было численное превосходство в танках, однако они двигались медленно, чем свели на нет свое преимущество. В результате у нас было достаточно времени, чтобы подтянуть отставшие части корпуса Хёпнера. Это решило исход боя у Джембло в нашу пользу. Но мы не сумели развить успех, потому что корпус Хёпнера был отправлен для поддержки прорыва к югу от Мааса, в Арденнах. Такое решение командования оставило 6-ю армию без танковых частей».

Полученный приказ вызвал ожесточенный протест со стороны Рейхенау. Однако его проигнорировали в интересах генерального плана наступления. 6-я армия выполнила свою роль, заключавшуюся в привлечении внимания французского командования, отвлекая его от более серьезной угрозы, нависшей над союзниками в Арденнах. Кроме того, в решающие дни она приковала к себе мобильные части союзников (левого крыла). 13-го числа передовые танковые части Рундштедта пересекли Маас в обход Седана и очутились на обширных равнинах СевероВосточной Франции. Когда французский главнокомандующий Гамелен начал подумывать о переброске своей механизированной кавалерии с левого крыла, чтобы остановить наступление в Седане, оказалось, что она слишком занята в Джембло.

Когда задача была решена, появились основания для снижения боевой мощи армий Рейхенау, было нежелательно подтолкнуть левое крыло союзников к слишком быстрому отступлению, поскольку части Рундштедта еще не успели зайти к ним в тыл.

По утверждению Бехтольшейма, поддержки с воздуха Рейхенау лишился даже раньше, чем танковых сил. «На первой стадии наступления люфтваффе оказывало 6-й армии мощную поддержку. Таким образом, переходы через Маас и Альберт– канал возле Маастрихта осуществлялись при активной помощи авиации. Эскадрильи пикирующих бомбардировщиков тогда базировались южнее от места переправы через Маас в районе Седана». Я поинтересовался у Бехтольшейма, не связано ли желание немецкого командования заманить англичан как можно дальше вперед с отсутствием бомбардировочной авиации при наступлении британского экспедиционного корпуса к линии Дайл. Он ответил: «Насколько мне известно, нет. Во всяком случае, нам в штабе 6-й армии ничего об этом не было известно. Хотя такой план вполне мог быть разработан на высшем уровне».

* * *


Прежде чем перейти к рассказу о прорыве Рундштедта из Арденн на побережье Английского канала, в результате которого все левое крыло войск союзников оказалось в ловушке, приведу некоторые основные моменты из рассказа Бехтольшейма о последующем движении 6-й армии за частями союзников с линии Дайл.

«Теперь ось нашего наступления была направлена на Лилль, правый фланг двигался на Гент, а левый – на Монс и Конде. Первая серьезная стычка с британцами произошла на Шельде. Генерал Рейхенау хотел обойти Лилль с севера, но поступил приказ штаба командования сухопутными силами перенести основные усилия на другой фланг, чтобы помочь 4-й армии генерала фон Клюге (находящейся на правом крыле группы армий Рундштедта), которая вела тяжелые бои в районе Рубе – Камбре. В процессе этого наступления наш 4-й корпус вступил в сражение в районе Турне, но не преуспел в прорыве обороны англичан.

Из района Камбре поступали более оптимистичные сообщения, и генерал фон Рейхенау все-таки убедил командование сухопутными силами одобрить его первоначальный план обхода Лилля с севера по направлению к Ипру. Мощная атака 11-го корпуса прорвала линию бельгийского фронта на реке Лис в районе Куртре. Достигнув этого успеха, мы сконцентрировали все свои силы на направлении Рубе – Ипр. Усилиями 6-й армии бельгийцы были отброшены далеко назад.

Вечером 27 мая из штаба 11-го корпуса поступило сообщение о прибытии туда бельгийского генерала для выяснения условий перемирия. Соответствующий запрос был немедленно направлен в командование вермахта. Ответ поступил довольно быстро: нам было предписано настаивать на безоговорочной капитуляции». Бельгийцы согласились и уже на следующее утро сложили оружие. «Днем позже я посетил короля Леопольда в его резиденции в Брюгге. Ему очень не понравилось предписание отправиться для интернирования в замок Лейкен, и он попросил разрешения переехать в свой загородный дом. Я передал эту просьбу по инстанциям, но получил отказ».

Я спросил Бехтольшейма, смогла бы, по его мнению, бельгийская армия продержаться дольше. Он ответил: «Думаю, что смогла бы, поскольку ее потери были не так уж велики. Однако мне показалось, что бельгийские солдаты были искренне рады окончанию борьбы».

Далее я поинтересовался, были ли в то время у немцев сведения о планируемой эвакуации британских экспедиционных сил. Он сказал: «Мы получали сообщения о большом скоплении судов в Дюнкерке. Это натолкнуло нас на мысль о готовящейся эвакуации. Ранее мы предполагали, что британцы будут отходить в южном направлении».

Подводя итог этой короткой военной кампании, он отметил: «Единственной серьезной трудностью, с которой мы столкнулись, было пересечение рек и каналов. Когда у нас отобрали 16-й танковый корпус, вместе с ним ушли и строительные подразделения, поэтому в дальнейшем нам приходилось преодолевать препятствия собственными силами».

Кроме того, он сказал, что, по его мнению, из кампании следовало извлечь четыре основных урока:

«Первое. Основной урок – понимание необходимости связи между землей и воздухом в процессе сражения. Ее эффект был наглядно продемонстрирован в Маастрихте и Седане. В Маастрихте 6-я армия получила очень нужную поддержку от «штук» Рихтгофена, но они были очень скоро переброшены на поддержку прорыва Клейста в Седане. Воздушные силы должны всегда знать, когда перейти от атаки линий связи противника к непосредственному участию в бою. Должна быть достигнута предельная гибкость.

Второе. Даже в отсутствие танковой группы возможна атака силами одной только пехоты при условии соответствующей подготовки пехотинцев, грамотного ведения артиллерийского огня и тактики инфильтрации. Рассеянная угроза открывает слабо обороняемые участки для нанесения концентрированных ударов.

Третье. Когда танковые силы примерно равны, развивается своеобразное «стоячее» сражение, в котором нет места для маневра.

Четвертое. Необходимость гибкой переброски сил».




Удар матадора


Еще до рассвета 10 мая на границе Люксембурга было сконцентрировано огромное количество танков. Они должны были осуществить прорыв через территорию этого государства и Бельгийского Люксембурга к французской границе в районе Седана, на расстоянии 70 миль. Три бронетанковых корпуса расположились тремя группами: в первых двух – танковые дивизии, в третьей – мотопехота. Механизированные части возглавлял генерал Гудериан, главный эксперт по танкам в Германии. Командование войсками осуществлял генерал фон Клейст.

«Наши части стояли плотными рядами, словно огромная фаланга», – так охарактеризовал увиденное Блюментрит. При этом бронированная стрела растянулась в длину на добрую сотню миль, ее хвост находился в 50 милях к востоку от Рейна. Генерал Клейст по этому поводу сказал следующее: «Если бы наши бронетанковые части выступили по одной дороге, то, когда голова колонны вошла в Трир, ее хвост все еще находился бы где-то в районе Кёнигсберга в Восточной Пруссии».

Справа от группы Клейста расположился отдельный танковый корпус под командованием Гота, который должен был прорваться через северную часть Арденн к Маасу между Живе и Динаном.

Эти бронированные фаланги являлись только небольшой частью гигантской массы бронетехники, выстроившейся на немецкой границе и готовой к удару по Арденнам. По словам Блюментрита, «группа армий «А» имела в своем составе 86 дивизий, компактно расположившихся на узком, но очень глубоком участке фронта». Далее он сказал: «Наступление через Арденны не было военной операцией в тактическом смысле слова, а обычным переходом. При составлении плана кампании мы считали, что серьезное сопротивление на участке до Мааса крайне маловероятно. Расчет оказался правильным. В Люксембурге мы вообще не встретили никакого сопротивления, а в Бельгийском Люксембурге оно было очень слабым. Его оказали Chasseurs Ardennais и отдельные части французской кавалерии. Никаких трудностей с его преодолением не возникло.

Основная проблема оказалась вовсе не тактической, а административной – сложное движение и организация подвоза припасов. Было важно использовать все доступные для движения дороги, в том числе проселочные. Требовалась максимальная точность в нанесении маршрута на карту, регулировании движения, планировании мероприятий для защиты от возможных нападений и с земли и с воздуха. Некоторым пехотным дивизиям приходилось шагать по полям и проселочным дорогам, поскольку по основным магистралям двигались танки. Потребовалась виртуозная работа штабных офицеров, чтобы не допустить заторов. Рельеф местности был далеко не простым – сплошные леса и горы, поэтому дороги хотя и имели неплохое покрытие, нередко круто взбирались в гору и изобиловали множеством крутых поворотов. Но самая серьезная проблема ожидала нас впереди, когда лавина людей и тяжелой техники хлынула на глубоко изрезанную долину Мааса. На редкость неприятное место!»

Шансы на успех в основном зависели от скорости, с которой части Клейста смогут пройти через Арденны и пересечь Маас в районе Седана. Только за этой водной преградой танки получат достаточно пространства для маневров. Следовало во что бы то ни стало перейти реку раньше, чем французы сообразят, что происходит, и смогут мобилизовать необходимые резервы. Но данные аэрофотосъемки проинформировали немцев о наличии крупного предмостового укрепления, расположенного на подходе к реке возле Седана. Его наличие усилило сомнения всех противников плана Гитлера – Манштейна. Они предчувствовали, что танки не смогут с ходу преодолеть неожиданно появившееся на пути фортификационное сооружение и поэтому наступление затянется на неопределенный срок.

За несколько дней до начала атаки австрийский офицер, имевший, казалось, врожденное чутье к расшифровке данных аэрофотосъемки, попросил разрешения исследовать их повторно. В результате он обнаружил то, на что не обратил внимания никто: французские фортификационные сооружения не закончены, они находятся в стадии строительства. Его рапорт был отправлен Клейсту, который, изучив их, отбросил сомнения. Он понял, что может ускорить наступление, пустив вперед одновременно танковые и пехотные дивизии, не ожидая, пока освободится дорога. И наступление к Маасу стало больше похоже на гонки, чем на военную операцию. Пехотинцы 12-й армии Листа, торопившиеся «как дьяволы», добрались до Мааса всего лишь на день позже, чем танковые дивизии, но последние к моменту подхода пехоты были уже за рекой.

Желая держать руку на пульсе сражения, Рундштедт лично прибыл в леса, расположенные вокруг Седана, чтобы проконтролировать состояние танковых дивизий, прежде чем они начнут переправу через Маас. Затем он последовал за танкистами к реке, где наблюдал за наведением переправы.

Рассказывая мне об этой операции, Клейст сказал: «Мои ведущие части перешли Арденны и 12 мая пересекли французскую границу. Адъютант фюрера генерал Шмундт прибыл ко мне тем же утром и спросил, предпочту ли я продолжать наступление сразу же и форсировать Маас или же буду ждать подхода пехоты. Я решил не терять времени. Тогда Шмундт сказал, что на следующий день – 13 мая – фюрер выделяет в мое распоряжение максимальные силы люфтваффе, включая весь воздушный корпус пикирующих бомбардировщиков Рихтгофена. Детали были оговорены на совещании, прошедшем вечером 12-го. На нем присутствовал генерал Шперле, специально прилетевший увидеться со мной, – наш штаб располагался возле Бертрикса.

В течение дня мои передовые части прошли через лесной массив к северу от Мааса и достигли его южного края, возвышающегося над рекой. Ночью подтянулись резервы. Все было готово для наступления. Утром 13-го пехотные полки танковых дивизий начали движение к берегу реки. Люфтваффе – около тысячи самолетов – появилось в небе около полудня. Уже во второй половине дня реку удалось пересечь в двух местах – возле Седана (танковый корпус генерала Гудериана) и в районе Монтерме (корпус генерала Рейнгардта). В целом нам сопутствовал успех, правда, в Монтерме войскам пришлось труднее, чем в других местах, главным образом из-за сложного рельефа местности и крутого и извилистого спуска к реке.

Серьезного сопротивления мы не встретили нигде. Это было удачей, потому что на артиллерию положиться было нельзя – колонна с боеприпасами застряла в пробке на одной из дорог Арденн. К вечеру 13-го танковые дивизии создали надежные плацдармы за Маасом. Первый пехотный корпус прибыл 14-го».

Я спросил у Клейста, как он может охарактеризовать оборону французов. Он ответил: «Вдоль Мааса находилось некоторое количество фортификационных сооружений. Но долговременные огневые точки были слабо вооружены. Если бы французская армия имела противотанковые орудия, мы бы, разумеется, не смогли этого не заметить, поскольку большинство наших танков были старыми «Марками I», иными словами, чрезвычайно уязвимыми. Французские дивизии в нашем секторе были плохо вооружены и не готовы к действиям. Их войска, как мы вскоре заметили, отказывались от борьбы после первого же артиллерийского обстрела или бомбежки».

С французской стороны на участке протяженностью более чем 40 миль фронт держали четыре дивизии резерва, укомплектованные солдатами далеко не первой молодости. Помимо того что их было очень мало, они к тому же вообще не имели противотанковых орудий и очень мало орудий ПВО. Неудивительно, что эти вовсе не элитные части французской армии, подвергшись массированной атаке пикирующих бомбардировщиков, не прекращавшейся все время, пока немцы наводили переправу, а затем увидев армады танков, быстро сдались.




Первая пауза


Немцы едва могли поверить своему счастью. Еще более их удивило отсутствие контратак. При переходе через Арденны Рундштедт всерьез опасался мощного удара по левому флангу своих частей. «Я неплохо знал Гамелена и считал, что могу предсказать его действия. По моему мнению, он должен был перебросить резервы из района Вердена. Мы считали, что в его распоряжении имеется от 30 до 40 дивизий, которые можно было использовать для этой цели. Однако ничего подобного не произошло».

Гитлер разделял эти опасения. Вследствие этого он наложил некоторые ограничения на процесс наступления. В общей сложности он дважды вмешивался в развитие событий, причем во второй раз это имело более серьезные последствия. Зиверт рассказал мне следующее: «Когда мы переправились через Маас, главнокомандующий хотел совершить быстрый бросок к Абвилю и Булони. Но фюрер проявлял нервозность, считая, что французские армии непременно нанесут удар в западном направлении, поэтому он приказал подождать подхода пехотных дивизий, чтобы обеспечить прикрытие с фланга вдоль Эны». Рёрихт, в то время бывший офицером связи между командованием сухопутных сил и штабом 12-й армии, высказался более подробно: «12-я армия, следовавшая за танковой группой Клейста на запад к побережью Английского канала, получила приказ повернуть на юг к Эне. А 2-я армия Вейхса была переброшена из тыла, чтобы обеспечить поддержку танков пехотой. По моему мнению, такое решение было серьезной ошибкой. Благодаря ему мы потеряли два дня. Было бы намного лучше, если бы 2-я армия пошла на юг к Эне, а 12-я – оказывала поддержку танкам».

У Клейста по этому вопросу имелось свое мнение. «Мои части в действительности были задержаны только на один день. Приказ пришел, когда мы находились в районе Уазы между Гюизом и Ла– Фером. Мне было сказано, что это прямой приказ фюрера. Но я вовсе не считаю, что он был следствием решения заменить поддерживающую нас 12-ю армию 2-й. Уверен, что такой приказ был вызван только беспокойством фюрера по поводу опасности контрудара по нашему левому флангу. Он не хотел, чтобы мы завязли слишком глубоко, прежде чем прояснится ситуация».




Выход к морю


Напряженность и беспокойство вполне объяснимо, тем более со стороны Гитлера, остававшегося в тылу. Быстрота, с которой французы прекратили сопротивление на Маасе, отсутствие каких бы то ни было серьезных контрмер с их стороны – все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Однако события на полях сражений вскоре развеяли опасения. Шок от танкового блицкрига в полном смысле парализовал французскую армию, которая ни морально, ни материально не была готова к подобному. Пребывая в состоянии ступора, французы не сумели воспользоваться некоторым ослаблением давления, последовавшим после первого вмешательства Гитлера.

После пересечения Мааса и поворота на запад танки Клейста почти не встречали сопротивления. Они спокойно катили по открытому коридору за спиной правого крыла союзников в Бельгии. Переход проходил тихо и вполне мирно, не было никаких грандиозных битв, столь живо описанных в печати того времени. Несколько фланговых контрударов были слабыми и не причинили вреда. Первый имел место в районе Стонна (к югу от Седана), где третья танковая дивизия французов слегка встряхнула расслабившихся немецких танкистов, но была быстро отброшена. Второй – около Лаона – был нанесен недавно сформированной 4-й танковой дивизией генерала де Голля. В отношении последнего Клейст заметил: «Он вовсе не поставил нас в отчаянное положение, как об этом позже писали. Гудериан справился с ним сам, даже не сообщив мне. Я услышал обо всем только на следующий день». У французов было еще две танковых дивизии, но у первой кончилось горючее и, оказавшись в беспомощном состоянии, она была окружена. Вторую же верховное командование разделило на части и отправило охранять стратегически важные мосты.

Немецкие танковые силы, если не принимать во внимание несколько коротких задержек, двигались на запад столь стремительно, что союзники зачастую оказывались просто-напросто сбитыми с толку. Клейст приводил такой пример: «Мы уже находились на полпути к морю, когда один из моих штабных офицеров принес мне запись сообщения французского радио, в котором говорилось, что командующий 6-й армией, сражающейся на Маасе, смещен со своего поста, а на его место назначен генерал Жиро, который непременно овладеет ситуацией. Я еще не успел закончить чтение, когда в дверь постучали и на пороге показался красивый француз, назвавшийся генералом Жиро. Он сказал, что выехал в своем бронированном автомобиле в то место, где, по его расчетам, должны были находиться позиции французской армии, а попал прямо к нам. Никто не ожидал, что мы сумеем продвинуться так быстро и так далеко. А с англичанами мы впервые встретились, когда мои танки наткнулись на их пехотный батальон, вооруженный для полевых учений холостыми патронами. Таков был эффект нашего неожиданного появления». Немцы прошли мимо британского экспедиционного корпуса, в то время как его основные силы все еще находились в Бельгии.

Далее Клейст сказал: «Подводя итоги, могу со всей ответственностью утверждать: после прорыва мы двигались вперед, не встречая серьезного сопротивления. Танковый корпус Рейнгардта имел стычку в районе Ле-Като, но это был единственный эпизод, достойный упоминания. Танковый корпус Гудериана, шедший южнее, 20-го достиг Абвиля, расколов тем самым армии союзников. Мотомеханизированные дивизии Витергейма шли по пятам за танками Гудериана и без труда подавили оборону сектора вдоль Соммы от Перони до Абвиля, а Гудериан уже на следующий день повернул свои танки на север». Он уже отрезал британцев от их баз и теперь намеревался отрезать им путь к спасению – к морю.

В тот день немецкое командование испытало весьма чувствительный шок, который никак не затронул Клейста, пребывавшего в неведении, поскольку 20-го уже направлялся к Абвилю. Пока он продвигался в глубь Франции, фланговые отряды по очереди менялись. Пехотный корпус двигался сзади, а фланговые отряды на день-два занимали передовые позиции. Но со временем скорость движения танкового корпуса настолько возросла, что между танками и пехотой образовался опасный интервал, в который вклинился небольшой отряд англичан.

Рундштедт рассказывал: «Критический момент наступил, когда мои войска уже вышли к Английскому каналу. Он был спровоцирован контрударом англичан 21 мая, произведенным в южном направлении от Арраса к Камбре. В течение некоторого времени существовали опасения, что танки окажутся отрезанными от пехоты. Ни одна из контратак французов не несла столь серьезной угрозы, как эта». (Мне было очень интересно узнать, сколько беспокойства доставил этот инцидент немцам, едва не сорвав все наступление. Дело в том, что атакующие силы были очень малы – небольшая часть 50-й Нортумбрианской дивизии генерала Мартела, а также 4-й и 7-й батальоны королевского танкового полка. Понятно, что, если бы вместо двух батальонов в бой вступили две британские танковые дивизии, немецкий план вполне мог быть сорван.)

Это была последняя попытка прорвать сеть, которую немцы растянули в тылу находящихся в Бельгии армий союзников. Очень скоро сеть стала еще плотнее. В результате Гитлер оказался, в сущности, прав, развязав военную кампанию вопреки мнению всех своих генералов. Тем не менее их сомнения также являлись совершенно справедливыми, поскольку основывались на экспертной оценке вероятности успеха. Однако ни один нормальный человек, рассматривающий возможные варианты развития событий, не стал бы рассчитывать на то, что французский главнокомандующий генерал Гамелен совершит грубейшую ошибку, оставив ось своего наступления практически без прикрытия, направив все армии, располагавшиеся на левом крыле, в центральные области Бельгии, чтобы встретить угрозу там. Если бы не эта невероятная оплошность, задуманное Гитлером наступление наверняка имело бы лишь ограниченный успех. Если бы немцы были остановлены пусть на территории Франции, но вблизи ее границы, весь ход войны, да и мир сегодня стали бы другими.

Блюментрит признался (другие генералы придерживались того же мнения): «Тот факт, что Гитлеру удалось доказать генералам свою правоту, абсолютно вскружил ему голову. С ним стало невозможно спорить и пытаться что-то доказать». Поэтому в итоге день 13 мая оказался для генералов и для всей Германии даже более несчастливым, чем для Франции.

Счастье начало изменять немцам всего лишь неделей позже. И началось все со странной сдержанности, проявленной на этот раз Гитлером, а не его осторожными генералами.




Приказы «Стой!», отданные фюрером


Двигаясь на север, танковый корпус генерала Гудериана направлялся к Кале, а войска Рейнгардта следовали к западу от Арраса по направлению к Сент-Омеру и Дюнкерку. 22-го войска Гудериана окружили Булонь, а на следующий день – Кале. В тот же день части Рейнгардта вышли на линию Эр – канал Сент-Омер, то есть оказались менее чем в 20 милях от Дюнкерка, единственного порта, куда могли устремиться англичане в попытке вырваться из Франции. Но только немцы находились к нему намного ближе, чем британцы.

«Как раз в это время, – рассказывал Рундштедт, – последовал неожиданный телефонный звонок от полковника фон Гриффенберга из командования сухопутных сил. Он сказал, что войска Клейста должны остановиться у канала. Это был прямой приказ фюрера, в корне противоречивший позиции генерала Гальдера. Я немедленно отправил возмущенный запрос, но получил короткий ответ, гласивший: «Танковые дивизии должны оставаться на расстоянии дальности действия средней артиллерии от Дюнкерка (примерно 8–9 миль). Разрешены только разведывательные и защитные мероприятия».

Клейст признался, что, получив приказ, счел его полной бессмыслицей. «Я решил проигнорировать его и продолжать выполнять поставленную передо мной задачу. Мои бронеавтомобили уже вошли в Хэзербрук, отрезав британцам пути к отступлению. Позже я слышал, что британский главнокомандующий лорд Горт в то время находился в Хэзербруке. Но потом пришел другой, еще более категоричный приказ – мне следовало отойти за канал. Мои танки простояли трое суток».

Тома – главный танкист Генерального штаба – рассказал мне, что находился среди головных танков, остановившихся неподалеку от Бергеса. Оттуда до Дюнкерка было рукой подать. Он отправил радиограмму в штаб командования сухопутных сил, в которой просил разрешения ввести танки в город, но получил отказ. Вспоминая о более чем странных приказах Гитлера, Тома горько заметил: «Что пользы вести беседы с дураком! Гитлер отнял у нас даже надежду на победу».

А тем временем британские экспедиционные силы начали стекаться в Дюнкерк. Первым делом англичане позаботились о крепкой обороне, чтобы прикрыть свое бегство. Немецкие танкисты были вынуждены наблюдать, как противники ускользают прямо из-под носа.

«Спустя три дня, – сказал Клейст, – запрет отменили и наступление продолжилось, но противник получил достаточно времени, чтобы организовать оборону. Но только мы двинулись вперед, как поступил новый приказ фюрера, предписывающий мне выводить свои войска на юг для атаки на остатки французской армии, организовавшей линию обороны в районе Соммы. Занять Дюнкерк предстояло пехотным частям, подошедшим из Бельгии. Но, увы, уже после отплытия англичан».




Аргументы Гитлера


Спустя несколько дней Клейст встретился с Гитлером на аэродроме Камбре и осмелился заметить, что была упущена отличная возможность занять Дюнкерк еще до появления англичан. Гитлер спокойно ответил: «Возможно, но я не хотел рисковать танками, отправляя их в болота Фландрии, а англичане в течение этой войны сюда больше не вернутся».

Для других у Гитлера были несколько иные объяснения. Он говорил, что из-за механических поломок слишком много танков вышло из строя, и он хотел восстановить боевую мощь и произвести разведку, прежде чем бросать их в бой. Еще он объяснял, что хотел быть уверен, что в его распоряжении достаточно танков для последующего наступления против остатков французской армии.

Насколько я понял, большинство генералов, включая Клейста, принимали эти объяснения без лишних вопросов, хотя, как все военные, и сожалели о решении, лишившем их возможности полной победы. Они понимали, что беспокойство Гитлера относительно болотистой местности преувеличено, и были уверены, что могли легко избежать возможной опасности с этой стороны. Они также знали, что на замену выбывшим из строя ежедневно прибывает много новых танков. Тем не менее, решение Гитлера сочли обычной ошибкой, вызванной неверной оценкой ситуации или же излишней осторожностью.

Однако некоторые члены штаба Рундштедта считали эти объяснения тонкими и дальновидными, верили, что, остановив наступление, фюрер руководствовался высшими мотивами, быть может понятными не всем. Они связывали это со странным визитом фюрера 24 мая в штаб в Шарлевиле. Это было на следующий день после остановки наступления.

Гитлер прибыл в сопровождении только одного офицера штаба и имел продолжительную беседу с Рундштедтом и двумя его штабными офицерами – Зоденштерном и Блюментритом. Вот что он мне позднее рассказал: «Гитлер находился в приподнятом настроении, заявил, что весь ход кампании – это просто чудо и что, по его мнению, война будет закончена в течение шести недель». После этого он желал заключить разумный мир с Францией, после чего откроется прекрасная возможность для урегулирования отношений с Великобританией.

«Затем он вверг нас в состояние шока, с восторгом заговорив о великой Британской империи, о целесообразности ее существования и о цивилизации, которую именно она дала миру. Пожав плечами, он заметил, что методы, которыми создавалась империя, нередко были грубоватыми, но ведь известно, что, «когда лес рубят, обязательно летят щепки». Он даже сравнил Британскую империю с католической церковью, заявив, что они обе – необходимые элементы стабильности в современном мире. Он сказал, что хочет от Британии только одного – ее признания положения Германии на континенте. Возвращение потерянных немецких колоний, конечно, желательно, но вовсе не обязательно. Он даже был готов предложить Британии военную помощь, если у нее появятся какие-нибудь трудности. Он заметил, что колонии были прежде всего вопросом престижа, но не были удержаны во время войны, и, кроме того, кое-что Германия может создать в тропиках.

В завершение он отметил, что его цель – заключение мира с Великобританией на тех условиях, которые она сочтет для себя приемлемыми.

Фельдмаршал фон Рундштедт, который всегда был сторонником мира с Францией и Великобританией, выразил свое полное удовлетворение и уже позже, после отъезда Гитлера, с облегчением заметил: «Что ж, если он не желает ничего другого, у нас, наконец, будет мир».

Когда Гитлер задержал войска, Блюментрит вспомнил об этом разговоре. Он чувствовал, что непонятная остановка вызвана более серьезными причинами, чем военные, что она явилась частью политического плана, направленного на более легкое достижение мира. Если бы британская армия оказалась захваченной в Дюнкерке, англичане наверняка бы решили, что их честь запятнана, и пожелали бы мстить. Позволив им уйти, Гитлер надеялся умиротворить британское правительство.

Тот факт, что Гитлером руководили более глубокие мотивы, подтверждается его странным, безразличным отношением к планам вторжения в Великобританию. «Он не проявлял никакого интереса к этим планам, – рассказывал Блюментрит, – и нисколько не старался ускорить их разработку. Это было совершенно не похоже на его обычное поведение». Перед вторжением в Польшу, во Францию и позднее в Россию он постоянно интересовался ходом подготовки планов и всячески старался получить их как можно быстрее.

Информация о беседе в Шарлевиле и последующих искусственных задержках наступления идет от генералов, изначально относившихся с недоверием к политике Гитлера и в ходе войны еще более укрепившихся в этой позиции, поэтому она представляется достойной упоминания. Недовольные генералы критиковали Гитлера практически по любому поводу. Было бы естественным ожидать, что при сложившихся обстоятельствах они живописали Гитлера стремящимся любой ценой захватить в плен британскую армию, а себя – препятствующими этому. Однако все они свидетельствуют обратное. Генералы честно признавали, что, являясь профессиональными военными, они желали достичь полной победы и были искренне огорчены, когда их остановили почти на финишной прямой. Важно то, что изложение генералами мыслей Гитлера об Англии и ее месте в современном мире и описание ожидания перед Дюнкерком совпадает с тем, что сам Гитлер написал в своей знаменитой книге «Mein Kampf». Удивительно, как точно следовал он своей собственной библии и в других отношениях.

Было ли его отношение к Англии подсказано только давно вынашиваемой им политической идеей о заключении союза с ней? Или он руководствовался другими, более глубокими соображениями? Судя по всему, можно предположить, что Гитлер, так же как и кайзер, имел двойственное чувство по отношению к Англии, постоянно балансирующее на грани любви и ненависти.

Нам уже не дано узнать правду, но результат, как говорится, налицо. Сомнения Гитлера привели к чудесному спасению Великобритании в один из самых критических моментов ее истории.




Глава 11

ЗАВЕРШЕНИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ КАМПАНИИ И ПЕРВОЕ ПОРАЖЕНИЕ



Вторая, и завершающая, стадия военной кампании во Франции началась 5 июня, когда к югу от Соммы было предпринято новое наступление немецких войск. Это произошло примерно через неделю после начала массовой эвакуации британского экспедиционного корпуса из Дюнкерка и на следующий день после ухода оттуда последнего корабля.

На левом крыле французы потеряли почти 30 дивизий, то есть третью часть своих вооруженных сил, включая немногочисленные мотомеханизированные части. Они также лишились помощи 12 британских дивизий, поскольку во Франции осталось только две дивизии англичан, которые находились в момент нанесения удара далеко от основных сил британского экспедиционного корпуса. Вейган, сменивший Гамелена, остался с 66 дивизиями, которые были в основном в уменьшенном составе или плохо подготовленные. Этими силами он должен был удержать фронт, ставший длиннее прежнего. Немцы, с другой стороны, теперь располагали новыми подошедшими пехотными дивизиями, которые не принимали участия в первом наступлении.

Самым примечательным в новом наступлении оказалось его начало. Немецкие танковые дивизии, участвовавшие в наступлении в западном направлении к побережью Английского канала, в удивительно короткий срок были повернуты на восток для нового удара. Такая скорость перегруппировки наглядно доказала, что появление механизированных мобильных частей существенно повлияло на стратегию.

В новом наступлении решающую роль снова сыграла группа армий Рундштедта. Но планом это не было четко предусмотрено. Рундштедт имел в своем распоряжении внушительные силы, но в то же время шесть из десяти немецких танковых дивизий находились в составе группы армий Бока. Однако план отличался гибкостью – последовательность действий зависела от сложившихся обстоятельств. Такой подход тоже стал следствием увеличившихся благодаря мобильности возможностей.

В нашей первой беседе Рундштедт рассказал о последовавшем сражении всего в нескольких словах – кратко и выразительно. «Все началось с весьма напряженного перехода, продолжавшегося несколько дней, но в результате вряд ли можно было сомневаться. Наступление начала группа армий Бока на правом крыле. Я выждал, пока его войска пройдут вперед за Сомму, и присоединился к наступлению. Мои армии встретили сильное сопротивление при форсировании Эны, но дальше все было несложно. Решающий удар был нанесен на плато Де-Лангр в направлении Безансона и швейцарской границы за спиной правого крыла французских армий, стоящих на линии Мажино».







Западный фронт в 1940 году




Начало наступления правым крылом немецких армий не оправдало ожиданий там, где было больше всего надежд на успех, зато превзошло все ожидания на второстепенном участке, где препятствия были более серьезными.

На крайнем правом фланге, между Амьеном и морем, атаку вела 4-я армия Клюге, поскольку 18-я армия, первоначально занимавшая крайнее правое положение, была оставлена в Дюнкерке. Клюге был придан один танковый корпус, и благодаря быстрому прорыву 7-й танковой дивизии Роммеля его части вскоре вышли к Сене в районе Руана. Находившиеся здесь французские войска были не в лучшей форме и почти не предпринимали попыток помешать переправе. В результате немцы перешли реку, следуя по пятам за французами.

Но решающий удар намечался не здесь – ни один разумный план не может строиться в расчете на легкое и спокойное преодоление водной преграды, которую так просто защищать. Основной удар предполагалось осуществить 6-й армией Рейхенау в секторе к востоку от Амьена, где ожидалось достижение самых впечатляющих результатов.

О ходе событий на том участке фронта рассказал Бехтольшейм, глава оперативной группы штаба Рейхенау. «Для этой атаки 6-й армии была придана танковая группа генерала фон Клейста. Ее состав был уже не таков, как при первом наступлении, потому что Гудериан был переведен в группу армий «А», расположенную в Шампани, а место его корпуса занял 16-й танковый корпус Хёпнера. Удар был нанесен двумя группами. 14-й корпус Витерсгейма атаковал с плацдарма за Соммой, который мы создали в Амьене, а Хёпнер – с плацдарма у Перони. Имелось в виду, что обе группы соединятся и объединят свои усилия на Уазе в районе Сен-Жюстан-Шоссе. После этого следовало принять решение о дальнейшем направлении движения – к востоку или к западу от Парижа.

При составлении плана возникло немало споров. Лично я предпочел бы сконцентрировать две танковые группы вместе, в одном кулаке, но в конце концов генерал фон Рейхенау склонился к «клещевому» удару с двух плацдармов. Если бы силы были сконцентрированы, движение могло происходить быстрее.

Сразу же после начала атаки немцы столкнулись с сильным сопротивлением на линии Вейгана, которое продолжалось три или четыре дня. В результате, вопреки ожиданиям, решающий прорыв был сделан не в нашем секторе, а на Эне к востоку от Суассона. Поэтому генералами из штаба командования сухопутных сил было принято решение о выводе танковой группы генерала фон Клейста и переброске ее на восток, чтобы максимально использовать открывшуюся брешь. Конечно, мы были разочарованы – с нами повторялось то, что уже однажды было в Бельгии».

Далее рассказ продолжил Клейст. «Корпус Витергейма уже занял плацдарм за Уазой в Пон– Сен-Максенс, но наступление Хёпнера задержалось из-за тяжелых боев к западу от Нуайона. К этому времени уже удалось совершить прорыв в Шампани. Хотя атака там не начиналась до 9 июня, переправа через Эну была произведена быстро, и танковый корпус Гудериана проследовал через проход, открытый 12-й армией к востоку от Реймса. 9-я и 2-я армии прорвались к западу от Реймса, и я получил приказ выйти из боя, чтобы развить этот успех. Мы совершили длинный переход за линией фронта севернее Компьеня, затем в Суассоне перешли Эну, а в Шато-Тьерри – Марну. Далее мы пошли к Труа. К этому времени французы уже начали отступать, поэтому мы прошли мимо Дижона и по долине Роны до Лиона без задержек. Еще один поворот имел место перед завершением перехода. Корпус Витергейма был отправлен на юго-запад к Бордо, а затем к испанской границе в районе Биаррица».

Рассказ о прорыве на Эне продолжил Блюментрит. «Во время этого наступления было принято только одно стратегическое решение. Когда танковый корпус Гудериана прорвался через французский фронт и вышел в район на верхней Марне между Сен-Дизье и Шомоном, возник вопрос, какое из трех направлений следует выбрать. Возможно, следует пойти на восток через плато Де-Лангр к швейцарской границе, чтобы отрезать французские армии, оставшиеся в Альсаке? Или лучше идти через плато к Дижону и Лиону, чтобы выйти к Средиземному морю и помочь итальянцам в Альпах? А может быть, лучше всего повернуть на юго– запад к Бордо, чтобы перерезать путь французским армиям, отступающим из района Парижа к Луаре и за нее? Заранее были подготовлены три коротких радиосообщения».

В случае, если Гудериана направят по первому маршруту, танковая группа Клейста, следующая справа, после перехода Эны пойдет по второму и третьему. Французские армии уже были практически полностью разбиты, и немцы вполне могли позволить себе роскошь разделить свои силы.

Гудериан уже шел по тылу линии Мажино, когда 14 июня группа армий «Ц» Лееба вступила в бой, нанеся удар по знаменитому барьеру. Важно отметить тот факт, что немцы не отваживались на прямую его атаку, пока он не был ослаблен. Но даже после этого их попытки носили характер осторожного зондирования. Наиболее примечательной оказалась организованная узким фронтом атака 12-го корпуса Хейнрици (1-я армия) возле Путлингена к югу от Саарбрюккена, еще одна атака была предпринята сотней миль южнее на участке 7-й армии, где в районе Кольмара был перейден Рейн.

Хейнрици сказал мне, что прорыв линии продолжался 12 часов. Но в процессе дальнейшего обсуждения признался, что попытка прорыва была предпринята только после того, как оборона стала намного слабее. Французы уже начали вывод своих войск. «14-го мои войска вступили в жестокий бой. Я приказал продолжать атаку и 15-го, но в полночь мне принесли перехваченный приказ французов, из которого следовало, что защитникам линии Мажино приказано выводить войска. Так что на следующий день мы не столько атаковали, сколько преследовали».

События, происходившие в то же самое время на другом фланге, где началось немецкое наступление, описаны Бехтольшеймом. Я приведу его повествование с того момента, когда один из танковых корпусов Клейста занял плацдарм за Уазой в Пон-Сен-Максенс, прежде чем он был повернут к Эне. «Когда наша пехота пришла на смену танкам и двинулась за Уазу, перед ней встала нешуточная проблема – внешняя линия фортификационных сооружений, прикрывающих подходы к Парижу, которые французы построили в районе Санлиса. Генерал фон Рейхенау пребывал в сомнениях, не зная, какой выбрать способ их преодоления, и предпочел пойти в обход с восточного фланга. Отступление французов избавило нас от многих проблем. Когда они покинули Париж, наш корпус, расположенный справа, был передан 18-й армии, только что прибывшей с севера, для взятия столицы, а мы продолжили движение на юг. После переправы через Сену в Корбее и Монтеро мы вышли на Луару. Выяснилось, что мосты в Сулли и Гьене взорваны, но мы сумели захватить невредимыми мосты в Орлеане. От Марны до Шер наступление представляло собой главным образом преследование. Воевать пришлось не слишком много».

Подводя итоги наступления, Блюментрит сказал: «Серьезные бои шли только при форсировании Эны, которая хорошо охранялась французами. Здесь перед танковыми дивизиями была послана пехота. Но даже при этом прорваться удалось далеко не сразу. Зато после этого вооруженных столкновений стало заметно меньше, и они не были ни длительными, ни напряженными. Танковые дивизии устремились на юг Франции без остановок, их командиры не проявляли беспокойства из-за незащищенных флангов. Пехота двигалась следом форсированными маршами, преодолевая по сорок – шестьдесят километров в день, ликвидируя мелкие формирования армии противника. На некоторых главных дорогах наши танки шли вперед мимо длинных колонн французов.

На этой стадии люфтваффе находилось в тесном взаимодействии с танковыми дивизиями, претворяя в жизнь новую форму «уличной тактики». Если какой-либо населенный пункт оказывался защищенным, первым делом он подвергался массированной бомбардировке, после чего его захватывал передовой отряд дивизии. Основные силы дивизии в это время оставались на дороге. Длинная колонна (растянувшаяся на сотню миль) ожидала, пока дорога впереди будет расчищена. Это стало возможным только из-за нашего очевидного превосходства в воздухе, слабой противотанковой обороны французов и малого использования мин.

Во время кампании 1940 года французы сражались храбро, но это были уже не те люди, которые в 1914–1918 годах дрались в Вердене и на Сомме. Англичане проявляли значительно больше упорства, как и в 1914–1918 годах. Бельгийцы воевали смело, а голландцы защищались всего несколько дней. Мы имели превосходство в авиации и более современные танки, чем французы. Кроме того, немецкие танковые войска были более быстрыми, мобильными и лучше показывали себя в ближнем бою. Они имели возможность поворачиваться на ходу в любой момент – французские танки того времени такой возможностью не обладали. Они использовали такую же тактику, как в Первой мировой войне, и не имели радиосвязи. Если им требовалось изменить направление движения, приходилось сначала остановиться, отдать новый приказ, а затем возобновлять движение. Такая тактика давно устарела, но тем не менее французы были храбрыми людьми!»

Этот вердикт, вынесенный авторитетным немецким генералом, должен изменить нелестное мнение мировой общественности о защитниках Франции. Конечно, окончательное поражение французов было ускорено моральным фактором, но при этом ясно, что исход второго немецкого наступления был предрешен. С самого начала поражение было неизбежным, хотя его можно было несколько отсрочить. Произведя элементарный подсчет имеющихся в наличии сил в отношении к площади (между Соммой и швейцарской границей), Вейганд должен был понять, что стоящая перед ним проблема не имеет решения. Если же ввести в расчет еще и техническое превосходство немецких частей, положение представлялось и вовсе безнадежным. Тот факт, что британское правительство и даже часть французского продолжали тешить себя иллюзиями победы даже после Дюнкерка, представляется более удивительным, чем тот, что солдаты, такие, как Вейганд и Петен, отказались от всяческих надежд после падения линии Сомма – Эна. Но самое странное заключается в том, что немецкие генералы, рассчитывая на отсечение левого крыла армий союзников в Бельгии, не ожидали падения Франции, несмотря на его очевидную вероятность. Когда же очевидное произошло, стало ясно, что они не рассчитывали на такой исход и не слишком представляют, что с ним делать.




Лежачий «Морской лев»


После падения Франции немецкая армия получила возможность расслабиться. Люди радовались окончанию войны и возможности пожинать плоды победы. Рассказ Блюментрита о том времени дает представление о царивших в армии настроениях. «Сразу же после заключения перемирия с Францией из штаба командования сухопутных сил поступил приказ о проведении в Париже парада победы. Две недели мы занимались организацией парадного шествия. Люди находились в приподнятом настроении, поскольку имелись все основания рассчитывать на установление мира. Началась подготовка к демобилизации, и мы даже получили список дивизий, которые следовало отправить домой для расформирования».

Однако через несколько недель победное настроение сменилось атмосферой напряженного ожидания. Великобритания вовсе не спешила с предложениями мира. Слухи ходили самые разные. «Говорили о ведущихся мирных переговорах с Великобританией сначала при посредстве Швеции, затем герцога Альбы». Но все они так и оставались неподтвержденными.

Первый признак того, что Гитлер замыслил вторжение в Англию, появился 2 июля. Именно в этот день он поручил главам трех частей вооруженных сил изучить проблему и изложить свое мнение. Правда, он тут же предупредил, что план находится еще в зародышевом состоянии. Подумав, он добавил: «Пока речь идет только о подготовке к возможному развитию событий». После этого наступило затишье, продлившееся две недели.

16 июля, то есть примерно через месяц после падения Франции, Гитлер издал директиву, в которой говорилось: «Поскольку Англия, несмотря на свое безнадежное с военной точки зрения положение, не проявляет желания прийти к соглашению, я принял решение подготовить операцию по высадке наших войск в Великобритании и, если окажется необходимым, провести ее… Подготовка должна быть закончена к середине августа». Очевидно, что приказ звучал весьма неопределенно.

Нежелание Гитлера «связываться» с Великобританией было наглядно продемонстрировано на совещании с главнокомандующим ВМФ адмиралом Редером, прошедшем 11 июля. Стенограмма этого совещания была найдена в немецких архивах, открытых после войны. Заседание началось с пространного обсуждения, но не вопроса вторжения в Англию, а проблемы развития Норвегии, явно больше интересовавшей Гитлера. Он выразил намерение построить в фьорде возле Тронхейма «красивый немецкий город», причем проявил очевидную заинтересованность как можно быстрее разработать план. Далее обсуждался вопрос вторжения в Англию. Редер высказал мнение, что «вторжение может быть использовано только в качестве последнего аргумента, который заставил бы Великобританию искать мира». Он остановился на трудностях, связанных с этим нелегким мероприятием, необходимости продолжительной подготовки транспорта, а также обеспечения безусловного превосходства в воздухе. Когда Редер закончил свою речь, слово взял Гилер. Его взгляды отражены в стенограмме следующей фразой: «Фюрер также рассматривает вторжение как последний аргумент и согласен с необходимостью обеспечения превосходства авиации».

Хотя оперативная директива увидела свет 16 июля, ее предварительный характер был подчеркнут действиями, предпринятыми фюрером тремя днями позже. В своей речи, произнесенной перед рейхстагом по поводу победы над Францией, он обратился к Великобритании с предложением мира. В целом его речь отличалась необычной умеренностью, а вероятность войны в ней рассматривалась как плачевный исход. При этом он особенно подчеркнул возможность больших жертв с обеих сторон. Даже известный своим цинизмом министр иностранных дел Италии граф Циано был впечатлен и записал в своем дневнике: «Я верю, что его стремление к миру вполне искреннее. Когда же поздно вечером появились весьма прохладные отклики англичан на проникновенную речь фюрера, немцами овладело глубокое разочарование… они молятся и надеются, что их призыв к миру не будет отвергнут».

На следующее утро итальянец снова посетил Гитлера и отметил в дневнике: «Он подтвердил моё вчерашнее впечатление. Он действительно стремится к взаимопониманию с Великобританией. Он понимает, что война с англичанами станет тяжелой и кровавой, и знает, что люди сегодня не хотят кровопролития». Вернувшись в Рим, Циано обнаружил, что Муссолини чрезвычайно раздосадован речью фюрера. Он опасался, что англичане откликнутся на призыв Гитлера и начнут мирные переговоры. «Это было бы крайне нежелательно для Муссолини, потому что сейчас, как никогда ранее, он желает войны».

21 июля Гитлер собрал на совещание высшее военное командование. В начале его выступления отчетливо прозвучало недоумение по поводу упорного желания англичан продолжать войну. Он предположил, что Англия надеется на вступление в войну Америки или России, но считал и то и другое маловероятным. Фюрер отметил, что вступление в войну России «было бы особенно неблагоприятным для Германии, в первую очередь по причине угрозы с воздуха». Далее он перешел к вопросу о вторжении в Великобританию и указал, что это будет «чрезвычайно опасное начинание. Несмотря на то что предстоит преодолеть недлинное расстояние, речь идет не о форсировании реки, а о переправе через море, на котором господствует противник. О внезапности говорить не приходится, нам предстоит столкнуться с хорошо организованной обороной сильного противника». Затем он подчеркнул трудности, связанные с доставкой подкрепления и запасов, что до начала операции необходимо обеспечить безусловное господство в воздухе. Поскольку операция полностью зависит от поддержки с воздуха, которая, в свою очередь, напрямую зависит от погоды, а она, как известно, во второй половине сентября в этом районе всегда плохая, все придется завершить до 15-го. В заключение он сказал: «Если не будет уверенности в том, что подготовка будет закончена к началу сентября, придется рассматривать другие возможные планы». В общем, вся речь была проникнута сомнениями, а ее завершающая часть указывала на то, что фюрер уже обдумывает нечто другое.

Какова же была ситуация в Великобритании в рассматриваемый период? Командование военно– морского флота не приветствовало ввод кораблей в Канал. Британские адмиралы опасались угрозы со стороны немецкой авиации ничуть не меньше, чем немецкие генералы опасались вмешательства британского флота. Но в день появления директивы Гитлера я слышал авторитетные заявления о том, что боевая мощь британской авиации, изрядно уменьшившаяся после прикрытия с воздуха эвакуации из Дюнкерка, восстановлена до прежнего уровня. В 57 эскадрильях теперь насчитывается более 1000 машин, да еще резервы.

В течение шести недель, прошедших после Дюнкерка, английские наземные силы были настолько малочисленны, что всего лишь нескольких вражеских дивизий с лихвой хватило бы, чтобы смести их со своего пути. Но хотя реорганизация и перевооружение наземных сил, эвакуированных из Франции, по-прежнему шли медленно, кое-какой прогресс был все-таки достигнут. Этот факт, а также увеличившаяся мощь военно-воздушных сил позволяли надеяться, что первичный рубеж обороны против вторжения уже создан. Заглянув в протоколы совещаний у Гитлера, а также в отчеты немецкой разведывательной службы, можно легко убедиться, что все они сильно переоценивали мощь наших наземных сил. Неудивительно, что Гитлера и его генералов одолевали сомнения. Только бравые генералы люфтваффе, возглавляемые Герингом, не сомневались в своих возможностях выполнить поставленные задачи – подавить королевские военно-воздушные силы и предотвратить ввод кораблей королевского ВМФ в Канал. Возможно, именно благодаря их непоколебимой уверенности план просуществовал так долго.

Немецкие генералы и адмиралы дружно не доверяли обещаниям Геринга, но во всем остальном не находили общего языка между собой. Первоначально предполагалось, что армия вторжения будет состоять из 40 дивизий, но затем цифра уменьшилась до 13, поскольку командование ВМФ заявило о невозможности перевезти больше. Остальные должны были отправиться через определенный период времени еще тремя волнами, если позволят обстоятельства. Танковая угроза на деле оказалась намного меньше, чем предполагали англичане, потому что в армию вторжения включили лишь очень маленькие танковые подразделения, остальные должны были дожидаться следующего этапа. Командование сухопутных сил настаивало, чтобы высадка производилась как можно более широким фронтом – по крайней мере от Рамсгита до залива Лайм, – чтобы заставить англичан максимально растянуть резервы. Но командование ВМФ утверждало, что сможет обеспечить морской переход и высадку только на узком участке, не дальше к западу, чем до Истбурна. Дискуссия продолжалась две или три недели. Гальдер заявил, что предложение моряков – это форменное самоубийство для армии. «С таким же успехом я могу отправить моих парней прямо в мясорубку». Начальник штаба ВМФ не остался в долгу, ответив, что «пересекать Канал на более широком участке – такое же самоубийство».

В конце концов по велению фюрера был достигнут компромисс, который не устраивал ни одну из сторон. К тому времени уже наступила середина августа, поэтому срок окончания подготовки к операции отложили до середины сентября. Геринг должен был начать действовать 13-го, а генералы и адмиралы были настроены выждать и посмотреть, сумеет ли люфтваффе справиться с королевскими ВВС. Если же нет, вопрос о вторжении будет снят сам собой.

Обсуждая план вторжения с Рундштедтом, я поинтересовался точными сроками и причинами, по которым операция в конечном итоге была отменена. Он ответил: «Поскольку первые шаги по подготовке вторжения были сделаны только после капитуляции Франции, определенную дату начала операции назвать затруднительно. Она зависела от слишком многих причин: времени, необходимого для подхода кораблей и их переоборудования для транспортировки танков, организации подвоза войск и их высадки на берег и т. д. Вторжение должно было начаться по возможности в августе, в крайнем случае в сентябре, но не позже. Военных причин для ее отмены было довольно много. ВМФ Германии должен был установить господство в Северном море и в Английском канале, для чего у него определенно не хватало кораблей. ВВС также не обладали возможностями обеспечить защиту морского перехода собственными силами. После высадки авангардных отрядов они вполне могли быть отрезаны от снабжения и подкрепления». Я спросил Рундштедта, почему нельзя было временно организовать снабжение армии вторжения по воздуху – это же было сделано в России в 1941 году. Он сказал, что «в 1940 году система снабжения авиацией была еще недостаточно развита, чтобы ставить этот вопрос на повестку дня».

Далее Рундштедт обрисовал основные военные черты плана. «Ответственность за командование силами вторжения была возложена на меня, так как основная задача была поставлена перед моей группой армий. 16-я армия под командованием генерала фон Буша находилась справа, а 9-я армия под командованием генерала Штраусса – слева. Они должны были отправиться из разных портов – от Гавра до портов Голландии. 16-я армия должна была отправляться из портов от Антверпена до Булони, а 9-я армия – из портов между Соммой и Сеной. К северу от Темзы высадка не планировалась». Рундштедт обозначил на карте сектор, в котором намечалась высадка. Он находился между Дувром и Портсмутом. «Затем мы должны были продвинуться вперед и создать плацдарм, расположенный по дуге к югу от Лондона – от южного берега Темзы до пригородов Лондона, а потом на юго– запад к Саутгемптону». В ответ на мои следующие вопросы он сказал, что, согласно первоначальной идее, часть 6-й армии Рейхенау (из группы армий Бока) должна была высадиться на побережье к западу от острова Уайт, по обе стороны от Веймута, отрезать полуостров Корнуолл и двигаться на север к Бристолю. Но затем от этого плана отказались, оставив его в качестве одного из вариантов последующего развития событий.

В процессе дальнейшего обсуждения он признался, что никогда не испытывал уверенности в успехе высадки и часто размышлял о том, как были опрокинуты планы Наполеона. В этом смысле немецкие генералы, казалось, находились в более трудном положении – на них давили уроки истории. То же самое повторилось и в России уже следующей осенью.

Браухич был настроен более оптимистично, чем Рундштедт. Этим впечатлением поделился со мной генерал фон Зиверт, в то время находившийся вместе с ним. Когда я спросил его, что думает Браухич о перспективах вторжения, генерал ответил: «Если бы установилась благоприятная погода и было дано достаточно времени на подготовку, а также принимая во внимание большие потери англичан в Дюнкерке, фельдмаршал фон Браухич считал операцию вполне возможной». Но я понял, что эта мысль больше основывалась на желании, чем на действительных возможностях. Просто, принимая во внимание отказ Черчилля от мирных переговоров, он не видел другого пути достижения мира. «Наша идея заключалась в том, чтобы закончить войну как можно быстрее, для этого мы просто обязаны были отправиться за море». Услышав такое заявление, я, естественно, спросил, почему же они этого не сделали. «Подготовка велась, однако прогноз погоды был не слишком благоприятным. Операция была намечена на сентябрь, но Гитлер в конце концов отменил ее, посчитав неосуществимой. Отношение командования флота к ней было отрицательным, да и силы ВМФ не были достаточными для защиты флангов. А немецкая авиация не обладала мощью, необходимой для того, чтобы преградить путь королевскому флоту».

Рассказывая мне об отношении командования флота к предстоящему вторжению, генералы передавали мнение адмиралов – Фосса, Бринкмана, Бройнинга, Энгеля. Один комментарий, представляющийся мне важным, выражал общее мнение. «Немецкий военно-морской флот был совершенно не готов сдерживать британский флот даже в течение короткого времени. Более того, скопление барж, доставленных с Рейна, Эльбы и голландских каналов, создавало большие неудобства». В процессе обсуждений неоднократно высказывалось мнение, что баржи были собраны не для того, чтобы их использовать, а вторжение в Великобританию вряд ли в действительности планируется. Людьми владело чувство, что перед ними разыгрывается некая пьеса, а командование лишь изображает серьезное отношение к плану. «Из того, что мы позднее узнали о положении в Великобритании, создавалось впечатление, что война вполне могла быть выиграна в июле 1940 года, конечно, если бы разведывательная служба Германии была организована должным образом. Но большинство старших морских офицеров считали ее проигранной еще 3 сентября 1939 года». Иными словами, в день вступления Великобритании в войну.

Генерал Штудент подробно рассказал мне о роли, которая была отведена военно-воздушным силам в плане вторжения. Эту информацию он снабдил любопытными комментариями о том, как бы их использовал лично он. Поскольку сам Штудент в то время находился в госпитале, где лечился после полученного в Роттердаме ранения в голову, парашютно-десантными войсками командовал генерал Путцир. «Планировалось использовать две дивизии (парашютная дивизия и 22-я воздушно-десантная дивизия входили в XI воздушный корпус) и 300 планеров, каждый из которых мог поднять летчика и 9 солдат, то есть всего 3000 человек. Имелось в виду использование воздушно-десантных сил для создания плацдарма в районе Фолкстона. Ширина плацдарма должна была составить около 20 миль, глубина – 12 миль. Зону сброса парашютистов предполагалось охранять с воздуха. Понимали, конечно, что без препятствий не обойдется – на подходящих площадках будут срочно воздвигнуты столбы, заложены мины и т. д. Поэтому в конце августа Путцир сообщил, что вопрос вторжения с воздуха больше не обсуждается.

Будь я в порядке, то безусловно настаивал бы на использовании парашютистов против английских войск еще во время вашей эвакуации из Дюнкерка, чтобы захватить порты высадки. Было широко известно, что тяжелое вооружение англичане бросили во Франции.

Даже если бы на этот проект было наложено вето, все равно мои предложения по использованию парашютно-десантных войск при вторжении были бы отличны от принятых планом. Я бы использовал имеющиеся в моем распоряжении войска, чтобы захватить аэродромы, расположенные в глубине страны, а не только для создания плацдарма на берегу. Захватив аэродромы, я бы обеспечил транспортировку пехоты по воздуху без танков или тяжелой артиллерии. Часть пехотинцев повернула бы обратно к берегу, чтобы атаковать расположенные там оборонительные сооружения с тыла, вторая часть пошла бы к Лондону. Я подсчитал, что на переброску по воздуху пехотной дивизии потребуется полтора-два дня. С такой скоростью можно подвозить и подкрепление». Мне кажется, что план Штудента был излишне оптимистичным, принимая во внимание ограниченную пропускную способность авиационного транспорта и, соответственно, увеличение времени.

«Но самое лучшее время, – подчеркнул Штудент, – наступило сразу после Дюнкерка, то есть раньше, чем вы успели провести мероприятия по укреплению обороны. Позже нам говорили, что у англичан парашютная психология. Это показалось нам забавным, но не приходилось сомневаться, что именно защита от парашютистов была у вас налажена лучше всего».

Решение отменить воздушно-десантную операцию явилось весьма симптоматичным. Хотя подготовка продолжалась, чем ближе она подходила к завершению, тем быстрее падала решимость начать вторжение. Люфтваффе не радовало хорошими новостями – ход воздушного наступления оптимизма не вызывал. Поэтому все сомневающиеся в один голос заговорили, что Геринг не выполняет свои обещания. При этом напряжение, в котором находились защитники острова из-за «битвы над Британией», несправедливо сбрасывалось со счетов. В то же время разведывательные сводки постоянно подчеркивали (зачастую преувеличивая) строительство британцами новых оборонительных укреплений на суше. Имелись основания предполагать, что делалось это намеренно. Сам Гитлер говорил не только о трудностях, но и о неблагоприятных последствиях неудачной попытки вторжения. Руководство Германии заняло выжидательную позицию. Гитлер долгое время не назначал дату, а 17 сентября решил «отложить «Морского льва» на неопределенный срок».

Весь период подготовки операции вторжения был проникнут не просто сомнениями, а глубоким нежеланием ее осуществления. Блюментрит говорил: «Хотя приказ о проведении операции «Морской лев» существовал и подготовка к ней велась, однако все делалось «без души». Гитлер совершенно не интересовался положением дел, что было на него не похоже. Штабные офицеры, как и положено им по должности, занимались планированием, но без желания и интереса. Это была своего рода «военная игра». Фельдмаршал фон Рундштедт предстоящую операцию не воспринимал всерьез и мало занимался подготовкой. Его начальник штаба генерал фон Зоденштерн часто убывал в отпуск. Во второй половине августа уже никто не верил в возможность ее исполнения. А с середины сентября средства транспорта, которых даже изначально было недостаточно, начали потихоньку растаскивать. К концу сентября уже стало совершенно ясно, что разработанный план никто и никогда не станет претворять в жизнь, и о нем потихоньку забыли. Между собой мы называли его блефом и каждый день ждали новостей о достижении взаимопонимания с Великобританией».

Не приходится сомневаться, что генералы совершенно не стремились к вторжению, а адмиралы и того менее. От столкновения с военно-морским флотом Великобритании они не ждали ничего хорошего. Заинтересованность в плане проявляли только Геринг и его люди. Но когда люфтваффе не удалось одержать убедительной победы в «битве над Англией», генералы и адмиралы возобновили свои возражения с новой силой. А Гитлер проявил воистину удивительную покладистость и неоднократно с готовностью соглашался с необходимостью новых задержек. Он уже выбросил из головы «Морского льва» и обратил свой взор на восток.




Глава 12

Осечки на Средиземноморье


Беседы с немецкими генералами пролили дополнительный свет на многие аспекты военной кампании в Северной Африке и войны на Средиземном море. Вот к каким выводам я пришел.

В то время, когда британские войска были особенно слабы, Египет и Суэцкий канал были спасены благодаря ревности итальянцев к немцам, преумноженной безразличием Гитлера к возможности захвата этих ключевых районов Среднего Востока.

Кипр был спасен ценой, которую британцы заставили немцев заплатить за захват Крита.

Гибралтар был спасен нежеланием Франко допускать немцев в Испанию.

Мальта была спасена недоверием Гитлера к итальянскому военно-морскому флоту.

Все это произошло в 1941 году, когда положение Великобритании было самым тяжелым. В 1942 году, благодаря ожесточенному сопротивлению русских вторжению немецких войск, обстановка начала меняться. Далее последовало нападение Японии, вступление в войну Соединенных Штатов и укрепление позиций Великобритании. Но до этого был еще очень долгий путь. И он мог бы быть значительно длиннее, если бы не помощь Гитлера.

Именно Гитлер обеспечил англичанам шанс выиграть сражение при Эль-Аламейне, что решило исход борьбы в Северной Африке. Не кто иной, как он, запретил своим генералам опередить атаку Монтгомери и вовремя отвести войска, чем уберечь их от полного разгрома.

Я собрал свидетельства разных немецких военачальников, но наиболее интересными представляются мне рассказы генерала фон Тома, знаменитого танкового командира, попавшего в плен в Аламейне, и генерала Штудента, командующего немецкими парашютно-десантными войсками.

Тома рассказал о появлении немцев на Средиземноморском театре военных действий. «В октябре 1940 года я был послан в Северную Африку, имея задание изучить вопрос, следует ли Германии отправить туда войска, чтобы оказать помощь итальянцам выбить британцев из Египта. Побеседовав с маршалом Грациани и ознакомившись с положением дел, я подготовил соответствующий доклад. В нем я подчеркнул, что решающим фактором является проблема организации снабжения, причем не только из-за сложных условий пустыни, но также из-за действий британского военно-морского флота на Средиземноморье. Я отметил, что содержать в Северной Африке большую немецкую армию, так же как и итальянскую, будет невозможно.

Я пришел к выводу, что, если нам придется посылать туда войска, это должны быть танковые войска. Для обеспечения успеха потребуется не меньше четырех танковых дивизий. Именно это количество, по моим подсчетам, являлось максимальным и с точки зрения организации снабжения армии в процессе наступления через пустыню к долине Нила. В то же время я отметил, что следует произвести замену итальянских частей немецкими. Организовать снабжение удвоенного количества людей почти невозможно, а в армии вторжения каждый человек должен быть особенно эффективным.

Но Бадоглио и Грациани выступили против замены немцами итальянцев. По правде говоря, в то время они вообще были против нашего присутствия в этом районе. Они слишком стремились получить лавры покорителей Египта единолично. Муссолини в целом поддерживал их возражения, но, в отличие от них, не отказывался от немецкой помощи вообще. Он только хотел обеспечить большинство итальянцев».

Важность этого факта легче осознать, если вспомнить, что миссия Тома в Африке имела место за два месяца до того, как блестящий удар О'Коннора положил конец попыткам итальянцев завоевать Египет. Небольшая и не слишком хорошо вооруженная британская армия сумела разбить превосходящие ее по численности, но еще хуже вооруженные итальянские войска. Но если бы на сцене появились немецкие войска, перспективы стали бы весьма неопределенными.

Четыре танковые дивизии, как и предлагал генерал Тома, той зимой в любой момент могли ворваться в Египет. А в распоряжении О'Коннора имелись только одна танковая и одна пехотная дивизия, причем обе были укомплектованы не полностью.

Представляется занимательным еще один факт. Муссолини сам выбрал свой путь – к поражению – частично потому, что Гитлер вовсе не горел желанием вышвырнуть англичан из Египта. Англичане в то время были убеждены в обратном. Ситуацию можно сравнить с не менее удивительным для окружающих отношением фюрера к вторжению в Англию. Тома был потрясен полнейшим равнодушием, проявленным Гитлером к его докладам, хотя и не слишком задумывался о причинах этого.

«Когда я сообщил свои выводы фюреру, он сказал, что может выделить только одну танковую дивизию. На это я ответил, что в таком случае лучше вообще отказаться от идеи направления наших вооруженных сил в Северную Африку. Моя реплика привела его в бешенство. Его идея отправки немецких войск в Египет первоначально была вызвана чисто политическими соображениями. Он опасался, что Муссолини, не имея под боком немцев, может переметнуться на сторону противника. Однако он стремился использовать для этого минимальное количество людей и техники». (Здесь следует заметить, что Гитлер в это время уже отложил в долгий ящик план вторжения в Великобританию и всерьез размышлял о войне с Россией.)







Средиземноморье




Далее Тома рассказал следующее: «Гитлер считал, что итальянцы вполне могут обойтись в Африке своими силами, нужно только их немного поддержать. Он ожидал от них слишком многого. Я имел возможность увидеть их «в деле» в Испании. Гитлер, похоже, составил свое мнение о возможностях итальянцев по хвастливым разговорам их командиров, с которыми он встречался за обеденным столом. Когда он спросил, почему я такого низкого мнения о них, я ответил: «Я имел возможность повидать этих людей на поле боя, а не только в офицерской столовой». (Если Тома действительно разговаривал с Гитлером в подобной манере, неудивительно, что он не числился в любимчиках фюрера.) «Я сказал Гитлеру: «Один британский солдат стоит двенадцати итальянских. – После чего добавил: – Итальянцы – хорошие работники, но они не воины. Они не любят шума».

Немецкий Генеральный штаб также был против отправки войск в Африку, как в большом количестве, так и в малом. Если верить Тома, Браухич и Гальдер вообще не желали вмешиваться в конфликт на Средиземном море. «Гальдер рассказывал мне, что пытался предостеречь Гитлера от опасностей замахиваться на слишком далекие цели, и язвительно заметил: «Наша беда в том, что мы выигрываем все сражения, кроме самого последнего».

Но Гитлер, хотя и долго колебался, все же не сумел удержаться от вмешательства в дела Средиземноморья. После поражения Грациани он отправил туда войска под командованием Роммеля, чтобы стабилизировать ситуацию. Они были достаточно сильны, чтобы нарушить планы англичан по захвату Ливии – и не давать им утвердиться в этой стране в течение двух долгих лет, однако не настолько сильны, чтобы одержать решающую победу. С весны 1941-го до осени 1942 года успех попеременно сопутствовал то одной, то другой стороне.

А тем временем другие позиции Великобритании на Средиземном море также подвергались угрозам, хотя об этом и не было широко известно. Соответствующие факты тщательно скрывались. Много интересного я узнал от генерала Штудента, главнокомандующего парашютно-десантными войсками Германии.

Самой серьезной была планируемая немцами атака на Гибралтар, которая, в случае успеха, могла закрыть доступ в Западное Средиземноморье. Штудент рассказал, что в январе 1941 года ему было поручено составить план захвата Гибралтара парашютным десантом. Он изучил вопрос и пришел к заключению, что задача слишком велика, для того чтобы быть выполненной только силами парашютистов. Заключение было таково: «Гибралтар не может быть захвачен, если мы будем соблюдать нейтралитет Испании».

Далее Штудент рассказал следующее: «После моего доклада план был изменен. Он стал более масштабным и предусматривал захват Гибралтара атакой с материка. Из Франции через Испанию должны были пройти восемь дивизий, конечно, если испанцы согласятся их пропустить. Гитлер не хотел рисковать, вступая с Испанией в военный конфликт. Он попытался убедить Франко пропустить немецкие войска добровольно, но не сумел. Дискуссии продолжались довольно долго, но не привели к нужному Гитлеру результату. Поэтому от плана захвата Гибралтара пришлось отказаться».

После этого Штудент сообщил мне удивительный факт. Оказывается, Гитлер не проявлял повышенного интереса к операции, результатом которой явился захват Крита и шок, в который оказались ввергнутыми англичане. «Он хотел прервать кампанию на Балканах после того, как мы вошли в Грецию. Услышав об этом, я отправился к Герингу и предложил ему план захвата Крита силами только воздушного десанта. Геринг, всегда с энтузиазмом относившийся к подобным идеям, сразу же увидел открывающиеся при этом возможности и отправил меня к Гитлеру. Я встретился с ним 21 апреля. Выслушав меня, Гитлер сказал: «Звучит заманчиво, но я не думаю, что это выполнимо». В конце концов мне удалось убедить его. В операции была использована одна парашютная дивизия, одна планерная дивизия и еще одна горная дивизия, ранее не имевшая опыта перевозки по воздуху. 22-я дивизия, участвовавшая в голландской операции, была доставлена в Плоешти еще в марте для защиты румынских нефтяных месторождений – фюрер очень боялся саботажа. Он настолько был озабочен этой (действительной или мнимой) опасностью, что наотрез отказался освободить дивизию для участия в Критской операции».

Поддержку с воздуха обеспечивали истребители и пикирующие бомбардировщики 8-го воздушного корпуса Рихтгофена, которому в свое время пришлось сыграть очень важную роль в обеспечении вторжения в Бельгию и Францию. Штудент сказал: «Я просил, чтобы их отдали под мое командование, как и воздушных десантников, но получил отказ. Общее руководство операцией было доверено генералу Лору, который командовал всеми воздушными силами, участвовавшими в Балканской кампании. Между тем я успел разработать все подробные планы операции и получил свободу действий. 8-й воздушный корпус оказался выше всяких похвал, но я считаю, что его действия могли быть более эффективными, если бы его отдали под мое непосредственное командование.

По морю войска не прибыли. Первоначально такое подкрепление планировалось, но единственными морскими судами, доступными для нас в тот момент, оказались греческие каики. Было решено, что конвой, составленный из этих небольших судов, доставит на остров тяжелое вооружение – зенитные и противотанковые орудия, артиллерию и танки, а вместе с ними два батальона 5-й горной дивизии. Они должны были отправиться на Мелос и ожидать там, пока не будет выяснено местонахождение британского флота. По прибытии на Мелос была получена информация, что британский флот все еще стоит в Александрии – а на самом деле он уже находился на пути к Криту. Конвой вышел в море, наткнулся на британские корабли и был рассеян. Люфтваффе удалось воспользоваться моментом и «выдернуть немало волос из шевелюры» британского ВМФ. Но наша операция на Крите оказалась затруднена из-за неприбытия тяжелого вооружения, на которое мы очень рассчитывали.

Хотя нам удалось взять остров, потери были тяжелыми. Мы потеряли 4000 человек убитыми и пропавшими без вести, кроме того, было много раненых. Из 22 000 человек, доставленных на остров, парашютистов было 14 000. Остальные были солдатами горной дивизии. Немало потерь было связано с тяжелой посадкой – на Крите было слишком мало подходящих площадок, а преобладающее направление ветров – в сторону моря – также оказалось неблагоприятным. Опасаясь сбросить парашютистов в море, пилоты сбрасывали их слишком далеко в глубине острова. Некоторые попадали прямо на британские позиции. Контейнеры с оружием нередко падали в труднодоступные места, что явилось еще одной причиной больших потерь. Немногочисленные британские танки, находившиеся на острове, изрядно потрепали нас в самом начале операции – нам еще повезло, что их оказалось не больше двух дюжин. Пехота, в основном новозеландцы, несмотря на внезапное нападение, оказала упорное сопротивление.

Фюрер был очень расстроен большими потерями в парашютно-десантных войсках и пришел к выводу, что их атаки лишились элемента внезапности. Впоследствии он нередко повторял: «Дни парашютистов-десантников уже прошли».

Он не желал верить докладам о том, что и англичане и американцы много внимания уделяют развитию своих воздушно-десантных сил. Тот факт, что они не использовали их в рейдах на Сен-Назер и Дьеп, укрепил фюрера в этом мнении. Он говорил: «Вот видите, они не используют такие войска. Значит, я был прав». И только после захвата союзниками Сицилии в 1943 году он изменил свое мнение. Явно впечатленный эффективными действиями воздушных десантников союзников, он приказал принять меры по расширению аналогичных войск и у нас. Однако было уже слишком поздно. Вы уже обладали господством в воздухе, а воздушно-десантные силы не могут использоваться эффективно перед лицом превосходящих воздушных сил противника».

Вернувшись к событиям 1941 года, Штудент сказал: «Убедив Гитлера принять план Критской операции, я предложил в дальнейшем продолжить ее и захватить с воздуха Кипр, а уже оттуда совершить прыжок к Суэцкому каналу. Гитлер вроде бы и не возражал, но вместе с тем не слишком увлекся этой идеей – его ум был полностью занят предстоящей войной с Россией. Так и не оправившись от шока после тяжелых потерь на Крите, он отказался рассматривать вопрос о еще одной крупной воздушно– десантной операции. Я неоднократно возвращался к этому вопросу, но тщетно.

Годом позже его удалось убедить санкционировать план захвата Мальты. Это было уже в апреле 1942 года. Атака должна была выполняться совместно с итальянцами. Мои воздушные десантники совместно с аналогичными итальянскими подразделениями должны были быть сброшены на остров и захватить плацдарм, который в дальнейшем будет укреплен крупными силами итальянцев – шестью или восемью дивизиями, доставленными морем. В моем распоряжении была одна парашютная дивизия, еще три полка, пока еще не организованные в дивизию, и итальянская парашютная дивизия.

Я надеялся выполнить этот план не позднее августа – то есть в самый благоприятный период с точки зрения погоды – и провел несколько месяцев в Риме, занимаясь подготовкой. В июне я был вызван в ставку Гитлера на последнее совещание, посвященное операции. К сожалению, за день до моего прибытия Гитлер успел повидаться с генералом Крювелем, только что вернувшимся из Африки. От него фюрер получил крайне неблагоприятную информацию о состоянии и моральном духе итальянцев.

Гитлер моментально забил тревогу. Он чувствовал, что, если на сцене появится британский флот, все итальянские корабли немедленно вернутся в свои порты, оставив немецкие войска в ловушке. Поэтому он решил отказаться от плана захвата Мальты».

Это решение было тем более важным, что Роммель только что одержал убедительную победу над британцами в Северной Африке. Он заставил англичан отступить от Газалы и захватил Тобрук. Воспользовавшись суматохой, он начал преследовать противника в Западной пустыне и был остановлен только в начале июля в районе Эль-Аламейна.

Это был самый тяжелый кризис, который выпало пережить англичанам на Среднем Востоке. Ситуация усугубилась одновременным крахом русского Южного фронта перед немецкими войсками, наступающими на Кавказ. В Эль-Аламейне Роммель рвался в парадную дверь, едущую на Средний Восток. На Кавказе Клейст вплотную приблизился к задней двери.

Тома заявил, что угроза, нависшая над Средним Востоком, была скорее случайной, чем намеренной. «Операция по взятию в клещи Среднего Востока, которая, как вы считали, идет полным ходом, никогда не основывалась на серьезном, продуманном плане. Несколько раз о ней заходила речь у Гитлера, но наш Генштаб с ней никогда не соглашался и не считал ее выполнимой».

Даже угроза Египту создалась в результате неожиданного для нас разгрома 8-й армии англичан в сражении при Тобруке и Газале. Войска Роммеля не были достаточно сильны, чтобы предпринимать попытку покорить Египет. Он просто не сумел устоять перед искушением устремиться за противником, чтобы закрепить свою победу, сделать ее еще более полной. Это было его ошибкой. Я спросил у Тома, действительно ли Роммель был абсолютно убежден в возможности дойти до Суэцкого канала – по некоторым данным, он говорил об этом со своими офицерами. Тома ответил: «Уверен, что нет. Если он и говорил нечто подобное, то только чтобы поднять моральный дух своих солдат, в особенности итальянцев. После остановки в районе Эль-Аламейна он наверняка охладел к этой идее. Роммель знал, что мог бы достичь успеха благодаря внезапности, но не видел такой возможности, находясь перед укреплениями Эль-Аламейна. К тому же он знал, что к англичанам постоянно прибывает подкрепление.

Роммель понял, что зашел слишком далеко – очень уж малы были имеющиеся в его распоряжении силы и велики трудности с организацией снабжения, – но после такого ошеломляющего успеха у него уже не было пути назад. Да и Гитлер ни за что не позволили бы ему отступить. В результате он был вынужден оставаться на месте, словно дожидаясь, пока англичане накопят достаточно сил, чтобы его разбить».

Тома сказал, что узнал все это от самого Роммеля и его старших офицеров. Он прибыл в Африку из России в сентябре. «Получив приказ сменить Роммеля, заболевшего желтухой, я первым делом попытался отказаться, мотивировав это решение своей позицией двухлетней давности. Однако мне сообщили, что таков личный приказ фюрера, поэтому выбора не было. По прибытии в Африку я провел несколько дней обсуждая ситуацию с Роммелем, после чего тот отбыл на лечение в один из венских госпиталей. А спустя еще две недели на сцене появился генерал Штумме, получивший назначение командовать Африканским театром военных действий в целом. Это означало, что мне предстояло командовать только нашими частями, находившимися перед позициями Эль-Аламейна, что ограничивало мои возможности в части административной организации. Вскоре после этого Штумме скоропостижно скончался от удара. Все перечисленное значительно усложнило нашу подготовку к отпору предстоящему наступлению англичан.

В очень тяжелых условиях я делал все, что мог, для улучшения диспозиции. К сожалению, не приходилось и думать о том, чтобы вывести войска до начала британского наступления – на эту идею было наложено вето. Нам все равно пришлось бы отступать, несмотря на категорический запрет Гитлера, если бы не запасы, которые удалось захватить на ваших складах в Тобруке. Только благодаря этому нам удавалось кормить солдат».

Услышав это, я не мог не заметить, что наша потеря Тобрука, хотя в то время это казалось катастрофой, в конечном счете помогла выиграть войну в Северной Африке – именно такой вывод следовал из всего сказанного. Ведь если бы немцы отступили до начала наступления Монтгомери, вероятнее всего, их не удалось бы разбить полностью и окончательно. Такой вывод, похоже, не приходил в голову Тома.

Затем Тома поделился своими впечатлениями о сражении, начавшемся 23 октября 1942 года. Он сказал, что внушительное превосходство 8-й армии во всех видах оружия сделало победу очевидной еще до начала наступления. «Я подсчитал, что вы могли единовременно использовать до 1200 самолетов, а я – всего лишь дюжину. Через неделю после начала наступления в Африку вернулся Роммель. Однако было уже слишком поздно что-либо менять. Он был все еще болен, поэтому находился в нервозном состоянии, постоянно кидался из одной крайности в другую. После его прибытия я мог осуществлять командование только частью фронта, но вскоре он снова поручил мне его весь, оставив за собой лишь общее руководство. Наступление англичан развивалось успешно.

Когда стало очевидно, что мы не сумеем остановить армию Монтгомери, было решено осуществить вывод войск в два этапа к линии в районе Даба, в 50 милях к западу. Это могло нас спасти. Первый этап должен был пройти ночью 3 ноября. Он уже начался, когда мы получили категорический приказ Гитлера, запрещающий отступление и предписывающий нам любой ценой удерживать занятые позиции. Это означало, что наши войска снова должны были идти вперед и вступить в безнадежное сражение, которое не могло не стать роковым».

Далее Тома рассказал, как он попал в плен. Во время боя он носился в танке с места на место, стараясь хоть как-то повлиять на ход событий. В его танк попало несколько снарядов, в конце концов он загорелся, экипаж был вынужден выйти наружу и очутился в окружении англичан. «Это был достойный конец», – сказал Тома и показал мне свою фуражку с дырками от пуль и осколков, свидетельствами того, что ему повезло остаться в живых. С явным сожалением Тома говорил о том, что за время военных кампаний в Польше, Франции, России и Африке ему пришлось принять участие только в 24 танковых сражениях. «В испанской войне я участвовал в 192 танковых боях».

После пленения Тома отвезли к Монтгомери, с которым он обсудил ход сражения. «Вместо того чтобы выпытывать у меня информацию, он сам подробно рассказал о состоянии наших войск, снабжении, диспозиции. Я был потрясен точностью его сведений, особенно о наших потерях. Мне показалось, что с положением дел в наших войсках он знаком не хуже, чем я».

Далее Тома поделился своими впечатлениями о победителе. «Учитывая явное превосходство англичан по всем показателям, думаю, он был излишне острожен, но… – Тома секунду подумал и с завистью добавил: – Он все-таки был единственным фельдмаршалом, который в этой войне выиграл все свои сражения. В современной войне, – подвел итог немецкий генерал, – тактика – это не главное. Решающим фактором является организация снабжения войск, позволяющая поддерживать движение».




Глава 13

Разгром под Москвой



Русская авантюра Гитлера сорвалась из-за его же собственной нерешительности. В критические моменты он неделями размышлял, теряя уходившее безвозвратно время. А потом уничтожил и себя и Германию, потому что не смог заставить себя позаботиться о сокращении потерь. Далее я вкратце приведу сведения, полученные мной от немецких генералов.

История Наполеона повторилась снова, но с некоторыми важными отличиями. Гитлер упустил шанс захватить Москву, но подошел к решающей победе очень близко. Он завоевал большую территорию России и держал там армию значительно дольше, чем Наполеон, однако лишь затем, чтобы прийти к еще более катастрофическому финалу.

Гитлер рассчитывал уничтожить основные силы Красной армии еще до подхода к Днепру. Не выполнив эту задачу – а ведь до победы ему оставался всего один шаг! – он никак не мог решить, что делать дальше. Когда в конце концов он двинул свои войска на Москву, время ушло и было уже невозможно завершить военные действия до зимы.

Но, как следует из рассказов немецких генералов, это была далеко не единственная причина последовавшего краха. Иногда они сами не до конца осознавали происходящее, находясь в «слишком дремучем лесу, чтобы разглядеть деревья». Но они снабдили меня достаточным количеством фактов, из которых несложно было сделать выводы.

Я остановлюсь на самых удивительных из них. Помимо всего прочего, Россию спас вовсе не высокий уровень развития, а, хотя это и может показаться парадоксальным, ее отсталость. Если бы при советской власти в России появились дороги, сравнимые с существующими в западных странах, немцы вполне могли продвинуться значительно дальше. Немецкие мотомеханизированные части застряли на непроходимых дорогах. Однако этот вывод имеет еще один аспект. Немцы лишились шансов на победу, потому что сделали ставку на колесную, а не на гусеничную технику. На размытых осенними дождями дорогах колесный транспорт застревал намертво, в то время как танки могли двигаться дальше.

Танки, так же как и прочая гусеничная техника, могли прорваться в жизненно важные города России задолго до осени, даже несмотря на плохие дороги. Опыт Первой мировой войны доказал это всем, имеющим глаза и разум. Британия – родина танка. После Первой мировой войны сторонники идеи мобильной механизированной войны утверждали, что вооруженные силы будущего должны иметь вездеходы повышенной проходимости, не нуждающиеся в хороших дорогах. В реализации этой идеи немецкая армия достигла большего, чем любая другая армия мира. Однако немцы не уделили должного внимания проблеме вездеходов. Иными словами, немецкая армия была самой современной из всех существующих в 1940–1941 годах, но не достигла своей цели, потому что упустила вопрос, давно отметивший свое двадцатилетие.

Немецкие генералы обучались военному делу глубоко и всесторонне, с юности посвящая себя совершенствованию мастерства, но не уделяя особого внимания проблемам политическим. Такие люди обычно становятся чрезвычайно компетентными в своем деле, но напрочь лишаются воображения. В процессе войны передовым умам танковой школы в конце концов была предоставлена свобода, но было уже поздно – к счастью для других стран.

Теперь немного подробнее о том, что немецкие генералы говорили о войне в России.




Влияние балканской кампании


Прежде чем перейти к вопросу о начале войны с Россией, следует решить вопрос, послужила ли кампания в Греции причиной ее задержки. Британское правительство в свое время заявило, что отправка армии генерала Вильсона в Грецию хотя и завершилась поспешной эвакуацией, тем не менее была оправданна, поскольку благодаря этому вторжение в Россию было отсрочено на шесть недель. Это заявление впоследствии было многократно опровергнуто, а само предприятие названо политической авантюрой, причем кем? – солдатами, знакомыми с ситуацией на Средиземноморье вовсе не понаслышке. Прежде всего я говорю о генерале де Гуинганде, который в то время работал в объединенном штабе союзников в Каире. Позже он стал начальником штаба у Монтгомери.

Сложившаяся ситуация вызвала ожесточенные споры. По мнению многих, блестящая возможность воспользоваться поражением итальянцев в Киренаике и захватить Триполи до подхода немцев была упущена из-за отправки в Грецию основных сил, не имевших ни одного шанса спасти страну от фашистской оккупации. Сторонники такого подхода утверждают, что греки с большим сомнением отнеслись к предложению британского правительства о вмешательстве и приняли его лишь благодаря исключительной настойчивости Идена, весьма убедительно описавшего бесценную помощь, которую могут оказать англичане. Беспристрастный историк не может не признать, что военные, выступавшие против отправки войск в Грецию, оказались правы. В течение трех недель Греция оказалась захваченной, а британские войска вышвырнуты с Балкан. В то же время изрядно уменьшившиеся силы англичан в Киренаике также были разгромлены африканским корпусом Роммеля, высадившимся в Триполи. Эти поражения нанесли серьезный урон престижу Великобритании и в конечном счете послужили причиной несчастий греческого народа. Даже если бы подобная операция имела целью задержать начало войны с Россией, это все равно не оправдывало бы решения британского правительства. А такой цели в то время англичане перед собой не ставили.

Тем не менее было бы интересно узнать, действительно ли греческая кампания имела такой неявный и непредвиденный эффект. Наиболее очевидное свидетельство в пользу такого утверждения заключается в том, что первоначально Гитлер определил сроком завершения подготовки к вторжению в Россию 15 мая. В конце марта его перенесли примерно на месяц, а потом была установлена точная дата начала военных действий – 22 июня. Фельдмаршал фон Рундштедт рассказывал мне, что процесс подготовки его группы армий был в значительной мере затруднен из-за позднего прибытия танковых дивизий, участвовавших в балканской кампании, что и послужило основной причиной задержки, усугубленной погодой.

Фельдмаршал фон Клейст, командир танковых подразделений Рундштедта, высказался кратко и недвусмысленно: «Это правда, что силы, использованные на Балканах, были не очень велики в сравнении с нашей суммарной мощью, однако доля танков в них была существенна. Основная масса танков, поступивших под мое командование перед вторжением в Россию для использования против русских, прибыла в Южную Польшу с Балкан. Техника требовала ремонта, а люди нуждались в отдыхе. Нельзя забывать, что многие танки во время балканского наступления продвинулись в южном направлении до самого Пелопоннеса, после чего вернулись обратно».

Взгляды фельдмаршала фон Рундштедта и фон Клейста, естественно, были обусловлены степенью зависимости наступления на вверенном им участке фронта от возвращения танковых дивизий. Мне удалось выяснить, что другие генералы не уделяли столь серьезного внимания эффекту балканской кампании. Они подчеркивали, что главная роль в наступлении на Россию принадлежала группе армий «Центр» под командованием фельдмаршала Бока, сконцентрированных в Северной Польше. Успех кампании напрямую зависел в первую очередь именно от их действий. Некоторое уменьшение сил армий Рундштедта, учитывая второстепенную роль его группы армий, не имело существенного значения, потому что и русские войска было нелегко перебросить. Это даже могло удержать Гитлера от решения во время второго этапа наступления перенести основную тяжесть удара на южное направление. А именно оно, как мы убедимся позже, явилось причиной роковой задержки и лишило немцев шансов добраться до Москвы раньше, чем наступит зима. Вторжение не зависело от подхода танковых дивизий с Балкан для укрепления группы армий Рундштедта. Достаточно ли высохла земля после периода весенних дождей – вот в чем вопрос. Генерал Гальдер, к примеру, утверждал, что подходящие погодные условия сложились именно тогда, когда и было начато наступление.

Воспоминания генералов, однако, не могут являться основанием для однозначного вывода о том, как бы развивалась ситуация, если бы не существовало некоторых трудностей, связанных с балканской кампанией. Просто когда предварительная дата была по этой причине перенесена, никто и мысли не допускал, что можно все-таки начать наступление раньше, чем прибудут ожидаемые дивизии.

Но не греческая кампания явилась причиной задержки. Гитлер заранее считался с такой возможностью, запланировав балканскую операцию на 1941 год, то есть непосредственно перед вторжением в Россию. Главной причиной перемены даты начала наступления стал государственный переворот в Югославии, происшедший 27 марта, когда генерал Симович и его союзники сбросили прежнее правительство, незадолго до этого подписавшее пакт со странами Оси. Гитлер пришел в такую сильную ярость, получив неприятные новости, что в тот же день решил нанести массированный удар по Югославии. Потребовавшиеся для этого силы, как наземные, так и воздушные, превосходили участвовавшие в греческой кампании. Это и вынудило Гитлера принять воистину судьбоносное решение о переносе срока начала войны с Россией.

Опасение, а вовсе не факт высадки англичан в Греции, подсказало Гитлеру мысль об оккупации Греции, а исход подтолкнул к дальнейшим событиям. Однако даже оккупация не удержала тогдашнее правительство Югославии от соглашения с Гитлером. С другой стороны, она вполне могла спровоцировать действия Симовича, свергнувшего правительство страны и бросившего вызов Гитлеру.




Импульс к вторжению в Россию


На следующей стадии своего исследования я постарался вместе с генералами пролить свет на вопрос: почему все-таки Гитлер решился на вторжение в Россию. Свет, надо признать, оказался довольно тусклым. Известно, что основные положения плана будущей кампании он обдумывал еще с июля 1940 года. Представляется весьма любопытным тот очевидный факт, что немецкие генералы довольно смутно представляли причины, побудившие Гитлера сделать шаг, решивший их судьбы, так же как и судьбы миллионов людей. Некоторые высшие немецкие военачальники высказывали опасения, когда им сообщили о решении фюрера, но информацию они получили скудную и слишком поздно. Гитлер прозорливо держал своих генералов в «изолированных водонепроницаемых отсеках» – каждому становилось известно только то, что фюрер считал необходимым для выполнения конкретной задачи. Каждый пребывал в своей «клетке» и видел то, что находится прямо перед ним.

Но все в один голос говорили одно: самым упорным противником вторжения и первым человеком, настаивавшим на его прекращении, был Рундштедт. Поэтому мне было чрезвычайно интересно услышать его мнение. Рундштедт сказал: «Гитлер настаивал, что мы должны нанести удар раньше, чем Россия наберет слишком большую силу и нападет первой, к чему она постоянно готовится. Он снабжал нас информацией о том, что русские тоже планируют начать наступление на нас, и тоже летом 1941 года. Лично мне это казалось крайне сомнительным. Между прочим, когда мы пересекли границу, то не обнаружили никаких признаков готовящегося наступления. Те генералы, которые опасались возможности удара со стороны русских, перестали думать о такой возможности, убедившись, что, пока мы воевали на западе, русские вели себя совершенно спокойно. А ведь момент для наступления был идеальным – у нас были связаны руки. Я считал, что наилучшим выходом для нас является усиленная охрана границы. Пусть бы русские нападали первыми, если, конечно, у них было такое намерение. Таким образом можно было выяснить планы русских с гораздо меньшим риском, не вторгаясь для этого в Россию».

Я поинтересовался, какие еще причины заставили его усомниться в вероятности нападения русских. Он ответил: «Во-первых, наше наступление совершенно очевидно стало для русских внезапным. На моем участке фронта отсутствовали какие бы то ни было признаки готовящегося наступления, хотя, продвинувшись дальше, мы все-таки обнаружили некоторые. 25 дивизий у них располагалось в венгерском секторе. Они были обращены в сторону границы. Я ожидал, что эти дивизии повернут и нанесут удар по моему правому флангу. Вместо этого они отступили. Из этого я сделал вывод, что они не были готовы к наступательным операциям, а следовательно, русское командование не планировало наступления, по крайней мере в ближайшее время».

Затем я расспросил генерала Блюментрита, в то время бывшего начальником штаба в 4-й армии Клюге, находившейся на главном направлении атаки. Уже к концу года Блюментрит стал заместителем начальника Генерального штаба командования сухопутных сил и имел доступ ко всем сведениям о ходе наступления.

Блюментрит сказал, что главнокомандующий Браухич и начальник штаба Гальдер, так же как и Рундштедт, были против попытки вторжения в Россию. «Все трое понимали, что в этой стране придется столкнуться с множеством серьезнейших трудностей, прежде всего связанных с продвижением в глубь территории, подводом подкреплений, доставкой снабжения. Кроме того, нельзя было сбрасывать со счетов и суровый климат. Все это было известно из опыта 1914–1918 годов. Фельдмаршал фон Рундштедт прямо спросил Гитлера: «Вы хорошо понимаете, на что идете, стремясь напасть на Россию?»

Гитлера невозможно было отговорить от принятого решения, однако ему пришлось во всеуслышание объявить, что русская кампания должна быть завершена к западу от Днепра. Он признал, что доставка подкреплений и снабжение армии, если она перейдет эту черту, будет сопряжена с трудностями. Когда обнаружилось, что русские армии не разбиты к западу от Днепра, он приказал, как и Наполеон, продолжить наступление дальше. Это решение иначе как судьбоносным назвать нельзя. А нерешительность Гитлера в выборе наилучшего направления сделала его роковым.

Некоторые интересные моменты прояснились в беседе с фельдмаршалом фон Клейстом. Он сообщил, что был поставлен в известность о планируемом наступлении на Россию лишь непосредственно перед его началом. «Я узнал то же, что и другие командиры. Нам было сказано, что русские армии уже полностью готовы к началу наступления и что для Германии жизненно важно остановить нависшую над ней угрозу. Нам объяснили, что фюрер не может думать ни о чем другом, когда над страной нависла столь явная и безусловно смертельно опасная угроза. Слишком большие военные силы должны быть постоянно прикованы к восточной границе. Некоторые генералы высказывали мнение, что нападение не является единственным способом устранить угрозу.

Думаю, что Йодль был против решения Гитлера, так же как и Браухич и Гальдер. Кейтель также был полон сомнений, причем настолько, что высказал их Гитлеру».







Восточный фронт




Далее Клейст заявил: «Нам не была свойственна недооценка Красной армии, как это принято считать. Генерал Кёстринг, последний военный атташе Германии в Москве, был человеком умным и непредвзятым и исправно снабжал нас достоверной информацией о состоянии армии потенциального противника. Но Гитлер предпочитал не верить его сообщениям.

Надежды на победу основывались в основном на перспективе политического переворота, который должен был произойти в России в результате вторжения. Мы, генералы, отлично понимали, что, если русская армия предпочтет отступить, шанс на решающую победу без такого переворота снизится до ничтожного. Слишком много расчетов строилось на уверенности, что Сталин, потерпев ряд серьезных поражений, будет свергнут собственным народом. Эта уверенность усердно вскармливалась ближайшими советниками Гитлера, а мы, солдаты, были слишком далеки от политических игр, чтобы спорить.

Мы не готовились к затяжной борьбе. Все строилось на достижении решающей победы еще до наступления осени». Немцам пришлось дорого заплатить за свою недальновидность.

Еще более удивительным представляется факт, что Гитлер решился на вторжение в Россию, зная, что с самого начала ему будут противостоять превосходящие силы противника, которые станут еще более многочисленными, если кампания затянется. Одно только это сделало вторжение наступательной авантюрой, не имевшей прецедента в современной истории. Когда в феврале план Гитлера был доведен до сведения генералов, они были крайне обеспокоены выполненной Кейтелем оценкой соотношения сил. По его данным, Красная армия располагала на западе России 155 дивизиями, в то время как в армии вторжения насчитывалось только 121. (В действительности данные Кейтеля были слегка занижены.) Громогласные заявления, что немецкая армия «качественно лучше», не слишком утешали.

В дальнейшем немцы смогли обеспечить некоторое численное превосходство на участке к северу от Припяти, где группа армий «Центр» фельдмаршала фон Бока наступала по направлению Минск – Москва. Однако группа «Север» под командованием Лееба не имела численного преимущества, а группе «Юг» Рундштедта противостоял даже более многочисленный противник, особенно в части бронетехники. Клейст говорил, что танковая армия, являвшаяся основным элементом группы «Юг», насчитывала всего 600 танков. «Вы можете не поверить, но это все, что нам удалось собрать после возвращения наших дивизий из Греции. Группа армий Буденного, защищавшая южное направление, имела 2400 танков. Нам оставалось рассчитывать только на внезапность, а также на более высокое качество подготовки и опыт наших солдат. Именно они стали нашими решающими преимуществами на первом этапе до тех пор, пока русские приобрели опыт».

В свете реальных событий стало ясно, что вера Гитлера в способность высокого качества противостоять количеству на первых порах вполне оправдалась. Результаты сражений достаточно долго подтверждали его уверенность в неоспоримом преимуществе качества над количеством. Именно оно привело его авантюру в такую опасную близость к победе.




Ошибки вторжения


Мне было чрезвычайно интересно узнать, с чем связано было ощущение, что все идет не так. Клейст сказал: «Основная причина нашей неудачи заключалась в том, что в том году зима наступила очень рано, а русские постоянно отступали, не давая вовлечь себя в решающую битву, к которой мы так стремились».

Рундштедт в целом был согласен с этим определением и добавил: «Но еще задолго до наступления зимы шансы на успех начали стремительно падать из-за постоянных задержек нашего наступления, вызванных плохими дорогами и грязью. Украинский чернозем после десятиминутного дождя превращался в непроходимое болото, останавливая любое движение. В наших гонках со временем это стало серьезнейшим препятствием. К тому же в России было очень мало железных дорог, чтобы подвозить припасы наступающим войскам. Кроме того, русские армии, отступая, увеличивались – в их ряды вливались все новые резервы. Нам казалось, что едва мы успевали разбить одну воинскую часть, как на ее месте тут же появлялась другая».

Блюментрит подтвердил все сказанное, кроме тезиса о склонности русских к отступлению. На основном направлении отступления – Московском – они держались до последнего, часто попадали в окружение, но немцы практически ни разу так и не смогли воспользоваться возможностью полного уничтожения окруженных частей, так как оказывались обездвиженными. «Отвратительные дороги были самым страшным препятствием, за ним следовали ужасные железные дороги, даже если они находились в исправном состоянии. Наша разведка оказалась не на высоте и недооценила эти факторы. Более того, восстановлению железнодорожного сообщения очень мешало изменение размера железнодорожной колеи при переходе русской границы. Таким образом проблема снабжения во время русской кампании из-за местных условий стала одной из самых серьезных». Тем не менее Блюментрит считал, что Москву можно было взять, если бы был принят оригинальный план Гудериана и если бы Гитлер не потерял так много времени, принимая решения. Чуть позже я остановлюсь на мнении Блюментрита подробнее.

Еще одним фактором, на который указал Клейст, явилось отсутствие у немцев явно выраженного преимущества в воздухе, как это было во время западной кампании 1940 года. Хотя им удалось изрядно потрепать русскую авиацию и тем самым установить некоторый численный перевес, снижение сопротивления в воздухе осталось незамеченным из-за быстрого увеличения площадей, на которых требовалось обеспечить воздушное прикрытие. Чем быстрее развивалось наступление, тем больше возрастали и площади. Говоря об этом, Клейст заметил: «В ряде случаев танки не могли идти вперед из-за отсутствия прикрытия с воздуха. Аэродромы, где базировались истребители, находились слишком далеко. Кроме того, численное превосходство, бывшее на нашей стороне на первом этапе, было скорее явлением местным, чем всеобщим. Нас выручал опыт и умение наших летчиков, а не большое количество самолетов». Это преимущество довольно скоро исчезло, поскольку русские быстро приобрели необходимый опыт и к тому же имели возможность пополнять свои ряды.

Кроме этого, по мнению Рундштедта, при выборе первоначальной диспозиции немецких войск была допущена ошибка, отрицательно повлиявшая на операции, последовавшие за прорывом. В соответствии с планом верховного командования между левым флагом армий Рундштедта и правым флангом армий Бока имелся разрыв, где располагалась болотистая пойма реки Припять. Имелось в виду, что эта территория непроходима, а значит, ее без опаски можно проигнорировать, сконцентрировав все силы в двух основных кулаках по обеим сторонам от пояса болот. Рундштедт сомневался в мудрости этого решения, еще когда план находился в стадии обсуждения. «Из моего личного опыта пребывания на Восточном фронте в 1914–1918 годах я знал, что русская кавалерия сможет действовать на Припятских болотах, поэтому был крайне обеспокоен наличием разрыва в линии наступления. Он оставлял русским возможность нанесения фланговых ударов».

На первой стадии наступления опасения оказались беспочвенными. После того как 6-я армия Рейхенау форсировала Буг на участке к югу от болот, танки Клейста беспрепятственно покатили вперед и заняли Луцк и Ровно. Но после пересечения старой русской границы, уже на пути к Киеву немецкие войска подверглись фланговой атаке русского кавалерийского корпуса, неожиданно появившегося со стороны Припятских болот. В результате сложилась чрезвычайно опасная ситуация, и, хотя после тяжелых и продолжительных боев угроза была устранена, наступление задержалось, немцы потеряли драгоценное время и упустили шанс быстрого прорыва до Днепра.

Нетрудно догадаться, как эта задержка нервировала Рундштедта, однако в том, что она оказала отрицательное воздействие на реализацию плана вторжения в целом, полной уверенности нет. Подобные контратаки никак не повлияли на успешное наступление армий Бока, развивавшееся к северу от болот, где, собственно, и находился центр тяжести всей операции.

Именно здесь, на пути к Москве, Гитлер сосредоточил лучшие силы, которым предстояло выиграть решающую битву. Ход событий на этом фронте еще яснее подчеркнул трудности, с которыми столкнулись Рундштедт и Клейст на юге, и высветил допущенные при составлении плана наступления просчеты.

Ясную картину планируемого и фактического хода наступления нарисовал мне генерал Хейнрици. Это был маленький аккуратный человек с манерами приходского священника, который всегда не говорил, а вещал, словно читал проповедь. Он не был похож на военного, но, тем не менее, был им; начав свой путь в 1940 году с командира корпуса, он закончил его командиром группы армий, защищавшей в 1945 году Берлин. Его рассказ был дополнен генералом Блюментритом, бывшим во время наступления от Брест-Литовска до Москвы начальником штаба в группе армий Клюге.

Если говорить кратко, план предусматривал окружение основных сил русских армий, с использованием во внутреннем кольце пехотных корпусов, а во внешнем – двух внушительных групп танков. Русские едва не попали в клещи в районе Слонима, но в последний момент сумели выскользнуть. Затем клещи снова раскрылись, и в районе Минска еще раз была предпринята попытка окружения даже более крупных сил противника. Существовала надежда, что эта битва станет решающей. Однако полного успеха все-таки достигнуто не было, хотя много русских попало в плен. Клещи не сумели вовремя захлопнуться по причине «неожиданного сильного дождя». Все маневры выполнялись на высокой скорости, и на девятый день Минск был взят. Но немцы уже углубились на 200 километров в глубь России и отвлеклись от своей главной цели.

Когда Минск остался позади, местность стала куда более тяжелой, да и погода не улучшилась. Блюментрит выразил свои впечатления следующим образом: «Эта страна оказалась чертовски трудной для движения танков – бескрайние девственные леса, заливные луга, ужасные дороги и старые мосты, не способные выдержать вес танка.

Автомобильное шоссе, ведущее от границы к Москве, еще не было достроено, а это была единственная дорога, которую цивилизованный западный человек мог назвать таковой. Мы оказались не готовыми к тому, с чем столкнулись, поскольку наши карты не отражали реальности. На этих картах красным цветом были нанесены главные дороги – их в общем-то было немало. А на деле главная дорога зачастую оказывалась песчаной насыпью. Немецкая разведка проявила точность, когда речь шла о территории оккупированной Россией Польши, но во всем, что касалось территории за пределами старой русской границы, оказалась не на высоте.

Танкам очень тяжело передвигаться по такой стране, а сопровождающей их колесной технике, перевозящей топливо, запасы и войска, и вовсе невозможно. Колесный транспорт не мог ни съехать с дороги, ни двигаться по ней, когда песок превращался в грязь. Дождя на протяжении часа или двух было достаточно, чтобы танковая дивизия остановилась. Это было удивительное зрелище – колонна танков и других транспортных средств, растянувшаяся на сотню миль, застывшая в ожидании, когда выглянет солнце и подсушит землю».

Несмотря на повторяющиеся задержки, немецкие войска упорно двигались к Днепру. В конце июля, то есть спустя месяц после начала операции, была предпринята третья попытка окружения, на этот раз в районе Смоленска. «Полмиллиона русских, казалось, угодили в ловушку, из которой нет выхода. Кольцо уже почти сомкнулось – оставалось каких-то шесть миль, – но русским снова удалось вывести значительную часть своих войск. Эта неудача поставила Гитлера перед вопросом: что делать дальше, остановиться или все-таки продолжать. Мы уже углубились на 400 миль в глубь территории. До Москвы оставалось 200 миль».

Блюментрит рассказал, что с самого начала не существовало единого мнения относительно методов действий. «Гитлер всегда стремился окружать – в соответствии с принципами общепринятой стратегии, – и Бок с ним соглашался, так же как и многие старые генералы. Но Гудериан и эксперты новой танковой школы придерживались другого мнения – следовало прорываться вглубь, и чем скорее, тем лучше, а проблему окружения оставить для следующей за танками пехоты. Гудериан утверждал, что русских надо все время гнать, не давая им времени на передышку. Он хотел вести танки прямо на Москву и был уверен, что сумеет ее взять, если не будет терять время. Удар в самое сердце сталинской власти непременно парализует сопротивление русских. Но Гитлер настоял на выполнении собственного плана и всячески сдерживал продвижение вперед танковых сил.

План Гудериана был достаточно рискованным, поскольку в условиях этой страны невозможно было гарантированно обеспечить своевременное подкрепление и подвоз запасов. Но он вполне мог стать меньшим из двух зол. Вынуждая танковые части всякий раз поворачивать, чтобы окружить войска противника, мы потеряли очень много времени.

Достигнув Смоленска, мы несколько недель стояли на Десне. Причем это было вызвано не только и не столько необходимостью подвоза припасов, а очередным несовпадением взглядов немецкого командования на перспективы кампании. Спорам, казалось, не будет конца».

Бок хотел идти дальше на Москву. Гитлер, напуганный тремя неудачными попытками взятия русских в окружение на этом участке фронта, обратил свое внимание на юг. Там Рундштедт прорвал фронт к югу от Киева и продвигался к Черноморскому побережью. Создавшаяся ситуация подсказала фюреру идею большого окружения теперь уже на Южном фронте. Недолго думая, он решил действовать. Танковой армии Клейста предстояло отделиться от группы Рундштедта и повернуть на север, а ей навстречу направится армия Гудериана, которая, отделившись от группы Бока, пойдет на юг. В результате две армии возьмут в кольцо крупные силы русских в районе Киева. Гитлер остановил движение на Москву, сконцентрировавшись на южном «клещевом» маневре.

Рассказ об этом судьбоносном решении продолжил Блюментрит. «Хотя фельдмаршал фон Бок стремился продолжить движение к Москве, фон Клюге не разделял его взглядов и целиком поддерживал альтернативный план окружения русских армий под Киевом. Он хотел, чтобы его 4-я армия тоже повернула на юг и участвовала в этом маневре вместе с танками Гудериана. Объясняя мне свою позицию, он заявил: «Это также будет означать, что мы перейдем от фельдмаршала фон Бока под командование фельдмаршала фон Рундштедта». Бок был сложным человеком, служить под его началом было нелегко, поэтому Клюге был рад воспользоваться моментом и сменить командира. Это весьма любопытный момент, иллюстрирующий влияние личных факторов на общую стратегию».

Киевская операция оказалась успешной, более 600 000 человек было взято в плен. Но завершилась она уже в конце сентября. Зима стремительно надвигалась.

Теперь Гитлеру предстояло решить: удовлетвориться ли ему достигнутыми результатами или же продолжить попытки добиться решающей победы в 1941 году. Рундштедт имел вполне определенное мнение на этот счет. Он говорил: «Мы были обязаны остановиться на Днепре после взятия Киева. Я, как мог, отстаивал именно такое решение, и фельдмаршал фон Браухич был со мной согласен. Но Гитлер, окрыленный одержанной победой, не желал ничего слушать. Он стремился вперед и не сомневался, что сумеет взять Москву. Фюрера поддерживал фельдмаршал фон Бок – он тоже желал войти в Москву».

Итак, Гитлер отдал приказ наступать. Операция началась 2 октября. «Но, – заметил Блюментрит, – ее шансы на успех изначально были невелики, потому что фюрер дал русским два месяца, чтобы укрепить свой фронт. Два лучших месяца в году – август и сентябрь – мы простояли без движения. Эта ошибка стала роковой».

Вместе с решением идти на Москву было принято еще одно, ставшее причиной дополнительных трудностей, главной из которых была невозможность сконцентрировать силы в один кулак. Гитлер не смог устоять перед искушением развить успех на юге, причем захотел сделать это одновременно со взятием Москвы.




Разгром у «ворот на Кавказ»


Решив двигаться дальше, Гитлер поставил перед Рундштедтом весьма амбициозную задачу. Ему предстояло захватить Черноморское побережье и достичь Кавказа. Рундштедт показал мне на карте, как должны были развиваться события. Первым делом его армии должны были выйти к Дону на участке от Воронежа до Ростова, затем продвинуться вперед и захватить Майкоп вместе с нефтяными месторождениями силами правого крыла, а Сталинград, расположенный уже на Волге, – силами левого крыла армий. Когда Рундштедт заговорил о высоком риске и трудностях, связанных с продвижением еще на 400 миль за Днепр, с растянутым и уязвимым левым флангом, Гитлер заверил его, что русские уже не способны к серьезному сопротивлению и, кроме того, замерзшие дороги дадут возможность двигаться быстро.

Рассказывая о дальнейшем развитии событий, Рундштедт подчеркнул: «Выполнение плана с самого начала было затруднено из-за переброски отдельных наших частей на Московский фронт. Несколько моих танковых дивизий получили приказ идти на северо-восток мимо Орла, чтобы приблизиться к Москве с юга. Этот маневр все равно оказался безрезультатным, а мы лишились жизненно необходимых в нашей ситуации мобильных подразделений. Я хотел, чтобы находящиеся на правом фланге армии фон Бока повернули на юго-восток, ударили в тыл русских армий, противостоявших мне под Курском, и отрезали их. Решение о переносе направления основного наступления удара на северо-восток казалось мне большой ошибкой, потому что русские, благодаря идущей из Москвы сети железных дорог, находятся там в более выгодном положении и имеют возможность отразить удар.

Как бы там ни было, мои армии на левом крыле столкнулись с упорным сопротивлением в районе Курска и не смогли выйти к своей цели – Воронежу. Эта остановка отрицательно сказалась на движении соседней 17-й армии и сузила фронт наступления к Кавказу. 17-я армия была остановлена на Донце и не смогла продвинуться вперед, чтобы защитить фланг 1-й танковой армии фон Клейста. Вследствие этого фланг армии Клейста оказался под ударом мощной контратаки русских, начавших движение в южном направлении к Черному морю.

На другом фланге 11-я армия Манштейна проникла через укрепления Перекопа и вошла в Крым.

Полуостров удалось захватить довольно быстро. Сопротивление оказывали только крепость Севастополь и Керчь. Однако это отклонение в сторону от основного направления, выполненное по приказу Гитлера, уменьшило силы, имевшиеся в моем распоряжении».

История наступления на Кавказ, изложенная Клейстом: «Прежде чем мы вышли к низовьям Дона, стало совершенно очевидно, что ни времени, ни возможности достичь Кавказа у нас нет. И хотя немало войск противника было разбито и оставлено нами к западу от Днепра, русские постоянно подвозили по железной дороге свежие части с востока. А потом вмешалась плохая погода и наше наступление в самый критический момент захлебнулось. А у следующей впереди техники кончилось горючее.

Теперь я уже хотел только одного – войти в Ростов и уничтожить мосты через Дон. К тому времени я уже провел разведку и обнаружил прекрасную оборонительную позицию на реке Миус и решил оборудовать ее для зимовки. Но Геббельс поднял такую пропагандистскую шумиху вокруг нашего прихода в Ростов – это было представлено так, что мы «открыли ворота на Кавказ», – что мы не смогли выполнить мой довольно разумный план. Мои войска оставались в Ростове дольше, чем планировалось, и в результате серьезно пострадали от контрнаступления русских, начатого на последней неделе ноября. Тем не менее мы сумели остановить русских на реке Миус и удерживали эту позицию в 50 милях от Ростова на протяжении всей зимы. Это была самая передовая позиция, которую немцам удалось занять на востоке. Дальше не продвинулся никто».

После этого Клейст добавил: «Той первой военной зимой наши армии подвергались серьезной опасности. Они в полном смысле вмерзли в землю и не имели возможности двигаться. Остановить русских, если бы они решили нас окружить, было бы практически невозможно».

Рундштедт подтвердил слова Клейста и поведал историю того, как сам в первый раз был отстранен от командования. «Когда я хотел выйти из боя и отвести войска на Миус, фельдмаршал фон Браухич со мной согласился. Но тут поступил приказ от фюрера, запрещающий отступление. Я возразил, утверждая, что войскам бессмысленно пытаться удержаться на том месте, где они находятся, и добавил, что, если Гитлер со мной не согласен, пусть поищет другого командира. В ту же ночь пришел ответ от фюрера, принявшего мою отставку. 1 декабря я покинул Восточный фронт и больше туда не возвращался. Почти сразу же после этого фюрер лично посетил наш участок фронта, ознакомился с ситуацией и изменил свое решение, санкционировав отход. Важно то, что позиции на реке Миус оставались неизменными на протяжении всей зимы 1941/42 года».

Рундштедт дал мне понять, что считает наступление его группы армий в глубь территории противника фундаментальной стратегической ошибкой. В отличие от большинства генералов любой национальности он не искал причины неудачи плана в неумении обеспечить его необходимыми для этого ресурсами. Он предположил, что стратегическая ошибка изначально была заложена в план. В процессе дальнейшей беседы он сказал: «Операции 1941 года в России должны были иметь, по моему мнению, первоначальной целью не Москву, а Ленинград, захватив который мы соединились бы с финнами. А уже затем, на следующей стадии, следовало нанести удар по Москве одновременно с севера и запада».




Крушение надежд под Москвой


Наступление на Москву было начато 2 октября и велось силами трех армий: 2-й – на правом фланге, 4-й – в центре и 9-й – на левом фланге. Кроме того, в нем участвовали две танковые группы – Гота и Хёпнера. Последняя заняла место группы Гудериана, отправленной на юг для участия в окружении Киева.

Ход наступления прекрасно описан Блюментритом. «Первым произошло сражение под Вязьмой. В результате окружения более 600 000 русских были взяты в плен. Это были современные Канны, только в более крупном масштабе. В этой победе решающая роль принадлежала танкам. Русские были застигнуты врасплох – они явно не ожидали, что наступление на Москву начнется так поздно. Сопротивление было незначительным, но продвижение вперед было очень медленным – мешала осенняя распутица, да и войска очень устали. Вскоре мы столкнулись с хорошо укрепленной позицией русских на реке Нара, куда незадолго до этого прибыли свежие части.

Все командиры задавали только один вопрос: «Когда мы остановимся?» Они неплохо знали историю и помнили о печальной судьбе армии Наполеона. Многие снова перечитывали рассказ Коленкура о войне 1812 года. Должен сказать, эта книга пользовалась особой популярностью в те суровые дни 1941 года. Я часто вспоминаю фон Клюге, бредущего по непролазной грязи в свой штаб, с неизменной книгой Коленкура под мышкой. Когда он в очередной раз с тоской вглядывался в карту, рядом всегда лежала все та же раскрытая книга. Так продолжалось изо дня в день».

Этот момент представлял для меня особый интерес. Дело в том, что в августе 1941 года, когда лавина немецких войск катилась в глубь России, почти не встречая сопротивления, и казалось, остановить ее невозможно, я написал статью для октябрьского номера «Странда», в которой сравнивал кампании Наполеона и Гитлера, приводя в доказательство обширные цитаты именно из Коленкура. Получилось, что мы шли по одному пути и мыслили в принципе идентично, но только немцы вспомнили о Коленкуре несколько позже. С последним Блюментрит не мог не согласиться.

Вернувшись к повествованию, он сказал: «Солдаты были менее обеспокоены, чем командиры. Они по ночам видели в черном небе над Москвой вспышки зенитных снарядов, и этого было достаточно, чтобы подхлестнуть разыгравшееся воображение. Москва была совсем рядом – рукой подать. К тому же солдаты понимали, что в городе смогут найти укрытие от ужасной погоды. И только командиры понимали, что армия недостаточно сильна, чтобы преодолеть последние сорок миль.

Свои сомнения генералы высказали на очередном совещании, однако Гитлер снова от них отмахнулся, а Бок на этот раз поддержал фюрера. Гитлер объявил о своей уверенности в том, что русские находятся на грани краха и не окажут сопротивления. И отдал приказ приступить к последнему и решительному штурму Москвы. Сигналом конца большевизма станет взрыв Кремля».

Перед началом наступления была произведена перегруппировка войск. На южное крыло переброшены 4-я армия Клюге и 1-й танковый корпус. На северное – танки Хёпнера и несколько пехотных дивизий 9-й армии. Наступлением командовал Клюге. Ирония этого назначения заключалась в том, что он был ярым противником наступления и не верил в возможность достижения успеха.

Блюментрит рассказывал: «Наступление начали танки Хёпнера на левом фланге. Они продвигались вперед очень медленно, потому что, во-первых, постоянно увязали в грязи, а во-вторых, сталкивались с отчаянным сопротивлением русских. Наши потери уже в самом начале оказались весьма значительными. Погода ухудшилась. Похолодало, пошел снег. Русские не прекращали контратак с фланга по льду замерзшей Москвы-реки, и Хёпнеру приходилось отвлекать все больше и больше сил, чтобы сдерживать эти атаки. 2-я танковая дивизия подошла так близко к Москве, что с ее позиций уже можно было увидеть Кремль, но дальше нам не удалось продвинуться ни на шаг.

Обстановка сложилась настолько тяжелой, что встал вопрос: стоит ли 4-й армии присоединяться к наступлению? Каждую ночь телефоны раскалялись: Хёпнер, фон Клюге и я советовались, что делать дальше. Фон Клюге решил узнать мнение на этот счет фронтовых командиров. Он вообще был удивительно энергичным, активным человеком и часто бывал в войсках. Поэтому он отправился на передовую и лично поговорил со старшими офицерами. Оказалось, что все они верят в возможность взять Москву и горят решимостью пойти на это. Поэтому после пятидневных размышлений фон Клюге все-таки решил ввести в бой 4-ю армию и сделать последнюю попытку взять Москву. К тому времени уже выпал снег, и земля промерзла на несколько дюймов в глубину. Таким образом, под колесами у техники снова появилась твердая почва.

Решающая атака началась 2 декабря. Уже из послеобеденных донесений стало очевидно, что мы столкнулись с сильной обороной русских в лесах вокруг Москвы. Русские были истинными виртуозами лесной войны, а их союзницей выступала темнота, опускавшаяся на окрестные леса уже в три часа пополудни.

Нескольким нашим подразделениям все-таки удалось проникнуть на окраины Москвы, но там они были встречены толпами рабочих с заводов и фабрик, которые, не имея оружия, шли на нас с молотками и лопатами.

Ночью русские контратаковали те части, которым удалось проникнуть в глубь их обороны. Утром командиры корпусов, участвовавших в наступлении, доложили, что считают дальнейшее продвижение невозможным. Фон Клюге и я имели долгую беседу, после чего он решил отвести назад слишком выдвинувшиеся вперед части. К счастью, русские вовремя не обнаружили отхода, поэтому нам удалось вывести людей и технику в относительном порядке. После двух дней боев наши потери оказались настолько большими, что это не могло не тревожить.

Решение о выводе оказалось очень своевременным и позволило избежать самых ужасных последствий общего контрнаступления, начатого русскими, в которое маршал Жуков бросил сто дивизий. Под давлением, противостоять которому было почти невозможно, наше положение с каждым часом становилось все более опасным. В конце концов даже Гитлер понял, что мы не сможем остановить русских, и дал неохотное разрешение на отход. Мы не имели достоверной информации о резервах русских – они их слишком хорошо прятали».

Таким был конец попытки Гитлера взять русскую столицу. Ни один немецкий солдат больше не имел возможности взглянуть на Кремль – только пленные.




Глава 14

Крушение планов на Кавказе и под Сталинградом



Когда стало очевидно, что Москва недоступна, а зима окончательно вступила в свои права, немцев охватил страх. Все указывало на то, что гитлеровскую армию ожидает такая же судьба, как великую армию Наполеона.

Следует отметить, что в эти тяжелые часы именно решение фюрера «не отступать» предотвратило распространение паники. Можно считать это свидетельством железной воли и крепких нервов, хотя на деле, скорее всего, было проявлением лишь тупого упрямства. Оно было принято вопреки советам генералов.

Гитлер сумел преодолеть назревавший кризис, но это стало началом конца. Летом 1942 года он снова устремился в глубь России. Но очень скоро в очередной раз он сбился с пути. Немцы не сумели взять Сталинград, потому что взоры фюрера были обращены в сторону Кавказа. Затем он потерял Кавказ и предпринял запоздавшую и неудачную попытку все-таки взять Сталинград.

С наступлением зимы он снова вспомнил о Москве. На этот раз следствием явилась катастрофа, от которой он так никогда и не оправился. Но даже тогда он еще мог начать затяжную войну, рассчитанную на изнеможение противника, укрепившись на обширном пространстве, которое ему удалось занять. Но он упорно придерживался мнения, что отступать нельзя, чем и ускорил падение Германии.




Зимний кризис


Из всего того, что мне говорили генералы, становится ясно, что немецкие армии, получив решительный отпор под Москвой в декабре 1941 года, оказались в серьезной опасности. Генералы настаивали, чтобы Гитлер отдал приказ отвести войска назад и оборудовать зимние позиции. Они подчеркивали, что войска не имеют практически ничего для ведения военных действий в условиях суровой зимы. Однако Гитлер отказывался слушать. Его категорический приказ гласил: «Армия не должна отступать ни на шаг. Каждый солдат обязан сражаться там, где находится в настоящий момент».

Казалось, следствием должна была стать неминуемая катастрофа. Однако последующие события показали, что его решение в тот момент было единственно верным. Вот что поведал генерал фон Типпельскирх, командовавший на Восточном фронте сначала корпусом, потом армией. «Фронтальная оборона стала значительно сильнее, чем была в войне 1914–1918 годов. Русские никак не могли прорвать наш фронт. Хотя они сумели обойти нас с флангов, но не обладали нужным опытом и средствами, чтобы удержать свое преимущество. Мы старались закрепиться в городах, являвшихся узлами автомобильных и железных дорог, – такова была идея фюрера – и в конце концов заняли прочные позиции. Положение было спасено».

Сейчас многие генералы думают, что в тех обстоятельствах решение Гитлера было наиболее правильным, хотя в то время и не были с ним согласны. «Это была его несомненная и великая заслуга, – вспоминал Типпельскирх. – Солдаты никогда не забывали о судьбе, постигшей армию Наполеона во время отступления из Москвы. Наше отступление, если бы началось, могло превратиться в неконтролируемое паническое бегство».

Другие генералы это подтвердили. Но Рундштедт язвительно заметил: «Именно действия Гитлера привели к созданию столь опасной ситуации. Ничего бы не произошло, если бы он позволил вывести войска вовремя».

Косвенное подтверждение этой позиции прозвучало в рассказе Блюментрита о происходившем на Московском фронте в декабре 1941 года. Из него следовало, что непоколебимая решимость Гитлера удержать свои войска под Москвой, в сочетании с общей нестабильностью и непредсказуемостью его командования, стала причиной ненужных жертв.

«После окончательной остановки под Москвой генерал фон Клюге предложил верховному командованию разумное решение – вывести войска на Угру, что между Калугой и Вязьмой, где уже частично была создана линия обороны. Последовало длительное обсуждение в ставке Гитлера, но все– таки мы получили неохотное разрешение. А тем временем русские не прекращали контратаковать, особенно на флангах. Только мы начали выводить войска, как поступил категорический приказ фюрера: «4-я армия не должна отойти назад ни на шаг».

Наше положение все время ухудшалось, потому что танковые части Гудериана находились в отдалении от нашего правого крыла, под Тулой, и их следовало вывести из затруднительного положения прежде, чем начинать общий отвод войск 4-й армии. Задержка послужила причиной дальнейшего обострения ситуации. Русские атаковали Гудериана и отбросили его части за Оку. В то же самое время танковые соединения Хёпнера на левом крыле подвергались сильной атаке русских, которые вот-вот могли обойти их с фланга.

В результате 4-я армия оказалась изолированной на выдвинутой вперед позиции. Угроза окружения стала весьма реальной. Реки замерзли и больше не были препятствием для ударов русских. Вскоре опасность стала еще более острой – русский кавалерийский корпус обошел с тыла наш правый фланг. В этом корпусе, помимо собственно кавалеристов, были пехотинцы, собранные из подмосковных деревень (в армию шли все, кто мог держать оружие).

В таком невеселом положении 24 декабря находилась 4-я армия. Причиной его был только запрет фюрера на временное отступление. Мой командир фон Клюге 15-го отбыл сменить заболевшего Бока, а я остался командовать армией. Рождество мы встретили в маленькой деревянной хижине – нашем штабе в Малоярославце, не выпуская из рук автоматов. Вокруг слышалась стрельба. Когда мы уже уверились, что ничто не спасет нас от окружения, выяснилось, что русские двигаются на запад, а вовсе не поворачивают на север, чтобы выйти к нам в тыл. Они упустили прекрасную возможность.

Однако ситуация оставалась угрожающей, поскольку Гитлер все еще тянул с решением. Только 4 января он, наконец, санкционировал вывод войск на Угру. Незадолго до этого я уехал с Восточного фронта, чтобы занять место заместителя начальника Генерального штаба, а командование армией принял генерал Кублер. Очень быстро выяснилось, что он не справляется с обязанностями, и ему на смену был назначен генерал Хейнрици, который сумел удержать армию на занятых позициях до весны и дальше, хотя противник обошел ее с обоих флангов».

Говоря об условиях, в которых должен был проходить вывод войск, Блюментрит отметил следующее: «Дороги настолько занесло снегом, что лошади проваливались в него до самых животов. Когда начался вывод дивизий, впереди шли солдаты с лопатами, расчищающие проезд для транспорта, передвигавшегося по ночам. При этом температура опустилась до 28 градусов ниже нуля».

Принятое Гитлером решение, возможно, и спасло Московский фронт от краха, но заплачено за это было очень дорого. «Наши потери были не слишком велики до решающей атаки на Москву, – рассказывал Блюментрит, – но многократно возросли зимой, причем как в людской силе, так и в технике. Люди гибли от холода». Интересные детали сообщил и Типпельскирх, который был дивизионным командиром во 2-м корпусе и зимовал на Валдае – между Москвой и Ленинградом. «В конце зимы численность дивизий снизилась до 5000 человек, а рот – до 50 человек».

Также, по его утверждению, «та зима сокрушила люфтваффе». Самолеты доставляли продовольствие и боеприпасы гарнизонам «ежей», оказавшимся в частичном окружении из-за фланговых атак русских. 2-му корпусу ежедневно требовалось 200 тонн различных грузов, для чего приходилось использовать ежедневно в среднем 100 транспортных самолетов. Однако из-за постоянного ненастья число самолетов часто приходилось увеличивать, чтобы осуществить необходимые перевозки в течение короткого промежутка летной погоды. Иногда снабжением одного только этого корпуса занимались 350 самолетов. Они часто бились, поскольку полетные условия были очень тяжелыми. Напряжение, с которым было связано снабжение по воздуху окруженных частей на чрезвычайно обширной территории, оказалось роковым для последующего развития люфтваффе.

Я много расспрашивал генералов о ходе и влиянии наступления русских зимой 1941/42 года. Все говорили о нервозной обстановке, сложившейся из-за фланговых ударов русской армии, но главный вывод, на мой взгляд, заключался в словах Блюментрита о том, что косвенные результаты оказались намного более серьезными, чем прямая опасность. «Главным следствием зимней наступательной кампании русских явился срыв планов германского командования на 1942 год. Той зимой погода представлялась для нас более страшным врагом, чем операции русских войск. Она не только вызвала падение морального духа в войсках, но и послужила непосредственной причиной больших потерь в людской силе, которые к концу зимы, пожалуй, сравнились с потерями русских».

Положение усугублялось растянутостью позиций немецких войск. «Средняя ширина фронта дивизии составляла 20–25 миль, даже в районе Москвы эта цифра уменьшалась разве что до 10–15 миль. Это создавало дополнительные трудности в доставке и распределении продовольствия, которые и без того были немалыми из-за отсутствия автомобильных и железных дорог».

Я поинтересовался, как Блюментрит может объяснить тот факт, что такой тонкий и растянутый фронт мог сдерживать и отражать атаки русских. Ведь приведенные им цифры выходили далеко за пределы, считавшиеся во время Первой мировой войны максимальными. Он ответил: «В той войне ширина фронта искусственно уменьшалась из-за глубины, на которую распределялась дивизия. Появление новых видов вооружения и усовершенствование существовавшего автоматического оружия сделали возможным некоторое увеличение ширины удерживаемого дивизией фронта. Другим важным фактором явилась мобильность оборонительных средств. Если атакующие части прорывали фронт, небольшие подразделения танков и мотопехоты зачастую имели возможность остановить их раньше, чем они успевали развить успех, своевременно нанеся контрудар».

Расширение возможностей в обороне подтолкнуло Гитлера к откровенным авантюрам и в наступлении. Тот факт, что армии удалось пережить зимний кризис, изрядно увеличил и без того гипертрофированную самоуверенность фюрера. Он решил, что его суждение, даже когда идет наперекор всем без исключения генералам, является единственно правильным и что ход событий это постоянно подтверждает. Отныне он вообще перестал обращать внимание на советы генералов.

После полученного под Москвой отпора он решительно избавился от Браухича и принял командование сухопутными силами на себя, что явилось дополнением к уже занимаемому им посту верховного командующего вермахтом, то есть вооруженными силами в целом. Объявление об отстранении Браухича явилось для легковерной публики очевидным доказательством вины военной верхушки в неудачах на фронте. Таким образом Гитлеру удалось одновременно убить двух зайцев – переложить вину с больной головы на здоровую и добавить себе власти. Блюментрит прокомментировал все это следующим образом: «В это время только адмиралы чувствовали себя вольготно. Гитлер ничего не знал о море, зато был абсолютно уверен, что о войне на суше знает все».

Но и у адмиралов были свои заботы. Так же как и наполеоновским адмиралам, им приходилось иметь дело с командующим, который был до мозга костей сухопутным человеком и не отдавал себе отчет в препятствиях, создаваемых Великобританией на море, и их косвенном влиянии на ход военных действий на суше». Они так и не смогли убедить Гитлера в первостепенной необходимости ликвидации военно-морских баз, если такая возможность появлялась у наземных войск.

Генералам не удавалось удержать Гитлера от опрометчивых шагов – для этого они были слишком профессиональными военными, иными словами, имели достаточно ограниченные взгляды, и к тому же являлись специалистами только в сухопутной войне. Узость взглядов снижала эффект от проявленной осторожности. В этой связи Клейст поделился со мной следующими ощущениями: «Новое поколение отрицательно отнеслось к учениям Клаузевица. Я заметил это, еще будучи в военной академии, да и потом, уже работая в Генеральном штабе. Конечно, его иногда цитировали, но книги не штудировали, как раньше. Его считали военным философом, а не наставником в области практики. К трудам Шлифена относились со значительно большим вниманием. Они казались более ценными с точки зрения практики, поскольку напрямую касались вопроса, каким образом армия, уступающая по силе противнику, а именно таковым всегда было положение немецкой армии, может одержать победу над превосходящей ее по численности и вооружению армией. Размышления Клаузевица всегда были фундаментальными, особенно его тезис о том, что война есть продолжение политики, но другими средствами. При этом подразумевалось, что политические факторы важнее, чем военные. Ошибка немцев заключалась в том, что они надеялись решить политические проблемы, достигнув военного успеха. При нацистах мы попытались несколько изменить афоризм Клаузевица и стали считать мир продолжением войны. Кроме того, Клаузевиц проявил удивительную прозорливость, предсказав серьезные трудности в деле завоевания России».




Планы на 1942 год


В течение зимы следовало решить вопрос, что делать дальше, то есть о планах на весну. Обсуждение их началось даже раньше, чем была предпринята последняя попытка взять Москву. Блюментрит рассказал по этому поводу следующее: «Некоторые генералы утверждали, что возобновление наступления в 1942 году невозможно и что разумнее остановиться на достигнутом. Гальдер также с большим сомнением относился к продолжению наступления. Фон Рундштедт был даже более категоричен и настаивал на выводе немецких войск на территорию Польши. С ним согласился фон Лееб. Остальные генералы не заходили так далеко, но все же проявляли обеспокоенность непредсказуемыми результатами кампании. После отстранения фон Рундштедта и фон Браухича оппозиция Гитлеру ослабла, и фюрер настоял на продолжении наступления».

В начале января Блюментрит стал заместителем начальника Генерального штаба. Он работал непосредственно под началом Гальдера и лучше, чем кто бы то ни было, знал мотивы, стоявшие за решением Гитлера. Со мной он поделился следующими соображениями.

«Первое. Гитлер надеялся в 1942 году достичь того, что не сумел в 1941-м. Он не верил, что русские могут увеличить свои силы, и решительно не желал замечать свидетельств того, что это происходит в действительности. Между ним и Гальдером шла «война мнений». Наша разведка располагала информацией о том, что русские заводы и фабрики на Урале и в других местах выпускают 600–700 танков в месяц. Гитлер мельком взглянул на представленные ему сведения и заявил, что это невозможно. Он никогда не верил в то, во что не желал верить.

Второе. Он не желал ничего слушать об отступлении, но, что делать дальше, не знал. При этом он чувствовал, что должен немедленно что-то предпринять, но это что-то должно было быть только наступлением.

Третье. Возросло давление со стороны ведущих промышленников Германии. Они настаивали на продолжении наступления, убеждая Гитлера, что не могут продолжать войну без кавказской нефти и украинской пшеницы».

Я спросил Блюментрита, рассматривал ли Генеральный штаб обоснованность этих заявлений и правда ли, что марганцевая руда, месторождения которой расположены в районе Никополя, была жизненно необходима сталелитейной промышленности Германии, как писали в то время. Сначала он ответил на второй вопрос, сказав, что ничего об этом не знал, поскольку был плохо знаком с экономическими аспектами войны. Я счел показательным тот факт, что немецкие военные стратеги не были знакомы с факторами, которые должны были являться основой для разработки операций. Далее он заявил, что ему сложно судить об обоснованности притязаний промышленников, поскольку представители Генерального штаба никогда не приглашались на совместные совещания. На мой взгляд, это является несомненным свидетельством стремления Гитлера держать военных в неведении.

Приняв судьбоносное решение продолжить наступление и проникнуть еще глубже на территорию России, Гитлер обнаружил, что уже не располагает силами, необходимыми для наступления по всему фронту, как это было год назад. Поставленный перед выбором, он долго сомневался, но все же устоял перед искушением идти на Москву и обратил свой взор в сторону кавказских нефтяных месторождений, не обращая внимания, что это означает растягивание фланга, как телескопической трубы, мимо основных сил Красной армии. Иными словами, если немцы доберутся до Кавказа, они будут уязвимы для контрудара в любой точке на протяжении почти тысячи миль.

Другим сектором, где предусматривались наступательные операции, являлся балтийский фланг. План 1942 года первоначально предполагал взятие Ленинграда в течение лета, обеспечив таким образом надежную связь с Финляндией и облегчив положение частичной изоляции, в котором она находилась. Все незанятые в этой операции части группы армий «Север», а также группа армий «Центр» должны были остаться на оборонительных позициях.

Специально для наступления на Кавказ была создана особая группа армий «А», командующим которой стал фельдмаршал фон Лист. Группа армий «Юг», уменьшенной численности, оставалась на ее левом фланге. Рейхенау сменил Рундштедта на должности командующего последней, но в январе скоропостижно скончался от сердечного приступа. Командующим армией стал Бок, который был отстранен до начала наступления. Группой армий «Центр» продолжал командовать Клюге, а на посту командующего группой армий «Север» Лееба сменил Буш. Объясняя последнее, Блюментрит сказал: «Фельдмаршал фон Лееб был настолько неудовлетворен решением продолжать наступление, что предпочел отказаться от командования. Он не желал участвовать в предстоящей авантюре. Этот человек искренне считал предстоящее мероприятие совершенно безнадежным с военной точки зрения и, кроме того, был ярым противником нацистского режима. Поэтому он был рад появившемуся поводу для отставки. Для того чтобы отставка была разрешена, ее причина должна была показаться Гитлеру достаточно веской».

В процессе дальнейшего обсуждения планов на 1942 год Блюментрит привел несколько общих наблюдений, которые, как мне кажется, представляются весьма важными. «Мой опыт штабной работы показывает, что во время войны основополагающие решения должны приниматься основываясь не на стратегических, а на политических факторах, и не на поле боя, а в тылу. Дебаты, предшествующие принятию решения, не отражаются в оперативных приказах. Документы не являются надежным руководством для историка. Люди, подписывающие приказ, часто думают совсем не то, что излагают на бумаге. Было бы неправильно считать документы, обнаруженные в архивах, достоверным свидетельством мыслей и убеждений того или иного офицера.

Эту истину я начал постигать еще довольно давно, когда под руководством генерала фон Хефтена работал над историей войны 1914–1918 годов. Он был удивительно добросовестным историком и научил меня технике выполнения исторических исследований, указал на встречающиеся трудности. Но до конца я все понял и осознал, только получив возможность делать собственные наблюдения и выводы в процессе работы в Генеральном штабе при нацистах.

Нацистская система породила некоторые странные побочные продукты. Немец, имеющий врожденное стремление к порядку и организации, больше, чем кто-либо другой, склонен к ведению записей. Но в ходе последней войны на свет появилось особенно много бумаг. В старой армии было принято писать короткие приказы, оставляющие исполнителям большую свободу. В последней войне ситуация изменилась, свобода начала все больше ограничиваться. Теперь в приказе следовало описать каждый шаг и все возможные варианты развития событий – только так можно было уберечь себя от взыскания. Отсюда и увеличение количества и длины приказов – что шло вразрез с нашим предыдущим опытом. Напыщенный язык приказов и изобилие превосходных степеней прилагательных в корне противоречили строгому старому стилю, основными достоинствами которого являлись точность и краткость. Однако наши новые приказы должны были оказывать пропагандистское, стимулирующее воздействие. Многие приказы фюрера и командования вермахта дословно воспроизводились в приказах нижестоящих органов. Только так можно было быть уверенными, что, если дела пойдут не так, как хотелось бы, нас не смогут обвинить в неправильной трактовке приказов вышестоящих лиц.

Условия принуждения в Германии при нацистах были почти такими же, как в России. Я часто имел возможность убедиться в их схожести. Например, в самом начале русской кампании я присутствовал на допросе двух высокопоставленных русских офицеров, взятых в плен в Смоленске. Они дали понять, что были совершенно не согласны с планами командования, но были вынуждены исполнять приказы, чтобы не лишиться головы. Только в подобных обстоятельствах люди могли говорить свободно – в тисках режима они были вынуждены повторять чужие слова и скрывать свои мысли и убеждения.

У национал-социализма и большевизма есть много общего. Во время одной из бесед в узком кругу, на которой присутствовал генерал Гальдер, фюрер признался, что очень завидует Сталину, проводящему более жесткую политику по отношению к непокорным генералам. Кроме того, Гитлер много говорил о проведенной перед войной чистке командного состава Красной армии. В заключение он заметил, что завидует большевикам – они имеют армию, насквозь пропитанную их собственной идеологией и поэтому действующую как единое целое. Немецкие же генералы не обладали фанатичной преданностью идеям национал-социализма. «Они по любому вопросу имеют свое мнение, часто возражают, а значит, не до конца со мной».

В ходе войны Гитлер нередко высказывал подобные мысли. Но ему все же были необходимы старые профессиональные военные, которых он втайне презирал, вместе с тем не мог без них обойтись, поэтому старался как можно более полно контролировать. Многие приказы и рапорты того времени имели как бы два лица. Сплошь и рядом подписанный документ не отражал действительного мнения человека, его подписавшего. Просто человек был вынужден это сделать, чтобы избежать хорошо известных тяжелых последствий. Будущие исторические исследователи – психологи и ученые – непременно должны помнить об этом особенном явлении».




Наступление на Кавказ


Наступление 1942 года было весьма своеобразным даже по своему первоначальному замыслу. Оно должно было начаться с линии Таганрог – Курск. Ее правый фланг – на Азовском море – располагался вблизи Ростова-на-Дону, а левый – в Курске – находился на 100 миль западнее. Наступление планировалось вести именно от этого «тылового» фланга. Целей было две – Кавказ и Сталинград, причем движение на Сталинград планировалось только в защитных целях, чтобы обезопасить фланг основного наступления на Кавказ. Взятие Сталинграда было намечено исключительно для решения этого стратегического вопроса.

Тот факт, что Сталинград не являлся главной целью немецкого наступления, вероятно, удивит многих. Ведь тем летом – решающим летом войны – название этого города было на устах не только у русских, но и у американцев, англичан, французов… Люди самых разных стран чувствовали, что их судьбы неразрывно связаны с этим непокоренным городом.

Подробнее о битве за Сталинград рассказал Клейст. «Взятие Сталинграда являлось для нас второстепенной задачей. Этот город просто-напросто был удобным местом, расположенным в «бутылочном горлышке» между Волгой и Доном. Там легче всего было заблокировать ожидаемую с востока атаку русских войск по нашему флангу. Вначале Сталинград был для нас только названием на карте». Блюментрит добавил: «Гитлер первоначально планировал пройти севернее Сталинграда в тыл русских армий под Москвой, но его разубедили, доказав, что такой план грешит излишним честолюбием. Кое-кто из ближайшего окружения фюрера поговаривал о предстоящем наступлении на Урал, но это уж точно было чистейшей фантазией.

Даже в том виде, в каком он был разработан, план представлялся весьма опасным, а в процессе его реализации стал еще более угрожающим.

Клейст, командовавший танковым переходом на Кавказ, быв вызван в ставку фюрера 1 апреля – не правда ли, зловещая дата? «Гитлер сказал, что мы должны захватить нефтяные поля не позднее осени – без этого Германия не сможет продолжать войну. Когда я заговорил о высоком риске, связанном с уязвимостью длинного незащищенного фланга, он сказал, что прикрытие будут осуществлять венгерские, румынские и итальянские части. Я предупредил его, как это уже неоднократно делали другие, что было бы большой ошибкой полагаться на этих вояк. Гитлер не стал слушать, заявив, что союзнические части будут использованы только на самых безопасных участках фронта – от Воронежа вдоль Дона до изгиба на юге, а также за Сталинградом до Каспия».

Предостережения немецких генералов, к которым в очередной раз не прислушался фюрер, оказались вполне оправданными. Тем не менее нельзя не признать, что на втором году войны немцы были не так уж далеки от успеха. В начале лета 1942 года русские еще не успели сконцентрировать свои силы. Им повезло, поскольку военная мощь Германии тоже изрядно уменьшилась. Если бы импульс оказался чуть более мощным, много локальных поражений русских войск вполне могли перерасти в один большой общий крах.

Летнее немецкое наступление 1942 года началось с ошеломляющего успеха. Дело в том, что русские армии, начавшие войну в июне 1941 года, понесли жестокие потери в живой силе и технике, а новые дивизии еще не появились на сцене. И немецким армиям на левом крыле удалось совершить быстрый бросок из Курска в Воронеж. Успеху способствовала малочисленность русских войск на этой территории – все резервы были сосредоточены севернее – вокруг Москвы. Еще одним весьма удачным для немцев фактором стало майское наступление русских на Харьков. Блюментрит вспоминал: «Оно отвлекло значительные силы русских, которые в противном случае могли бы помешать нашему наступлению… 4-я танковая армия шла в авангарде от Курска до Дона и Воронежа. Затем этот сектор заняла 2-я венгерская армия, а наши танки повернули на юго-восток и пошли по правому берегу Дона».

Вспоминая волнующие сообщения об упорном сопротивлении русских в Воронеже, якобы сорвавшем наступление немцев на Кавказ, я попросил остановиться на этом вопросе подробнее. Блюментрит ответил: «У нас никогда не было намерения миновать Воронеж и продолжать движение в восточном направлении. Мы имели приказ остановиться на Дону в районе Воронежа и занять там оборону в качестве флангового прикрытия юго-восточного наступления, которое велось силами 4-й танковой армии при поддержке 6-й армии Паулюса».

Движение по извилистому коридору между Доном и Донцом помогло прикрыть переход 4-й армии Клейста, которому была отведена важнейшая роль. Стартовав от Харькова, танки совершили стремительный бросок мимо Черткова и Миллерова на Ростов. 17-я армия, находившаяся к югу от Донца, присоединилась к наступлению, только когда Клейст достиг Ростова. Рассказывая об этом молниеносном ударе, Клейст подчеркнул, что его армия пересекла низовье Дона выше Ростова и пошла на восток по долине реки Маныч. Там русские взорвали дамбу, вызвав наводнение, поставившее под угрозу срыва грандиозные планы немцев. После двухсуточной задержки танкам все-таки удалось форсировать реку, после чего они повернули на юг и дальше пошли тремя отдельными колоннами. Сам Клейст находился в правой колонне, которая 9 августа вошла в Майкоп. В то же время центральная и левая колонны, двигавшиеся в 150 милях к юго-востоку, подходили к подножию Кавказского хребта. Движение танков поддерживалось пехотой 17-й армии.

Таким образом, уже через шесть недель после начала кампании немцы захватили самые западные нефтяные месторождения. Правда, до основных – за горами – они так и не добрались. «Основной причиной неудачи, – рассказывал Клейст, – стала нехватка горючего. Снабжение нашей армии велось по железной дороге через ростовское горло, поскольку черноморский маршрут считался небезопасным. Конечно, какое-то количество горючего поступало по воздуху, но его было недостаточно для поддержания необходимого темпа наступления. В результате пришлось остановиться именно тогда, когда наши шансы на успех были особенно велики.

Однако эта причина не была основной. Мы все– таки могли достичь цели, если бы бездарно не разбазаривали силы. У нас постоянно одну за другой забирали небольшие группы танков и отправляли их под Сталинград. Хуже того, помимо изрядной части танков я вскоре лишился зенитного корпуса и всей имевшейся в моем распоряжении авиации, кроме разведывательной.

Такое растаскивание армии по кускам, по моему твердому убеждению, внесло весомый вклад в наши последующие неудачи. На моем участке фронта русские неожиданно сконцентрировали 800 бомбардировщиков – они базировались на аэродроме в Грозном. И хотя только третья часть этих самолетов была годной к эксплуатации, даже такого количества оказалось достаточно, чтобы существенно замедлить наше наступление. Тем более, что у нас не было ни зениток, ни истребителей».

Отдавая должное упорной обороне русских в этом районе, Клейст поделился любопытным психологическим наблюдением. «В начале наступления мы почти не встречали сопротивления. Мне казалось, что солдаты больше думали о доме, чем о продолжении борьбы. В 1941 году все обстояло совсем не так. И, лишь вплотную приблизившись к Кавказу, мы были встречены местными войсками, которые сражались упорно и ожесточенно, поскольку защищали свои дома. Их решительное сопротивление оказалось необыкновенно эффективным еще и потому, что рельеф местности был исключительно труден для движения».

Клейст подробно остановился на последующих событиях, происходивших после взятия Майкопа, а затем сформулировал свою первую цель. Это был переход Ростов – Кавказ – Тифлис. Второй целью был Баку. Первое серьезное сопротивление немцам было оказано на Тереке. Тогда Клейст решил форсировать реку обходным маневром с востока и достиг успеха. Но затем немецкие танки снова были остановлены на труднопроходимом участке за Тереком, который был обрывистым и к тому же густо зарос лесом. Задержка, вызванная лобовым сопротивлением, усугублялась растянутостью левого фланга, почти потерявшегося в бескрайних степях между Сталинградом и Каспием.

«Русские стянули резервы из районов Южного Кавказа и Сибири, которые создали угрозу нашим войскам, находящимся на фланге, растянутом столь сильно, что русская кавалерия без особого труда обходила наши сторожевые посты. На этом фланге они сумели сконцентрировать крупные силы, чему немало способствовала железная дорога, построенная от Астрахани через степь в южном направлении. Она была уложена на скорую руку прямо по поверхности земли даже без фундамента. Попытка справиться с постоянно возрастающей угрозой, разрушив железную дорогу, оказалась бесполезной: на разрушенный участок сразу же снова укладывались рельсы и движение восстанавливалось. Мои передовые отряды вышли на берег Каспия, но этот успех ничего не дал, поскольку наши силы в этом районе сражались с неуловимым противником. Время шло, мощь русских войск неуклонно увеличивалась, угроза с фланга стала более чем реальной – удара можно было ожидать в любой момент».

Однако Клейст не прекращал попыток достичь поставленной перед ним цели, внезапно атакуя на разных участках фронта. Потерпев неудачу у Моздока, он повернул войска у Нальчика на западном фланге и достиг Орджоникидзе, одновременно нанеся сосредоточенный удар со стороны Прохладной. Клейст показал мне, как был выполнен этот сложный маневр, на карте, причем явно испытывал при этом профессиональную гордость и назвал сражение «изящным». Для участия в нем ему даже выделили авиацию. Но затем произошла задержка из-за плохой погоды, после чего русские нанесли контрудар. «В самом начале этой контратаки румынская дивизия, на которую я очень рассчитывал, неожиданно потерпела неудачу, что перечеркнуло все мои дальнейшие планы. Мы оказались в тупике».

Другие генералы подтвердили свидетельства Клейста о причинах неудачи, в первую очередь это касалось нехватки горючего. В ожидании доставки горючего танковые дивизии периодически останавливались на долгие недели. По этой же причине иногда оказывались обездвиженными и грузовики, которые должны были перевозить горючее, и тогда бензин для них доставляли на верблюдах. В общем, использовались все доступные средства, в том числе и «корабли пустыни». Ко всему сказанному Блюментрит добавил, что шансы немцев преодолеть сопротивление в горах снизились еще и из-за того, что их специальные части, предназначенные для ведения боевых действий в горных условиях, были отправлены вовсе не на поддержку армий Клейста, а в помощь 17-й армии, наступавшей по Черноморскому побережью на Батуми. Когда движение на Батуми было остановлено и поступило требование о подкреплении, многие из нас возражали. Споры разгорелись нешуточные. Тем, кто настаивал на необходимости продолжать наступление по берегу, мы обычно говорили: «Да, ребята, но только ведь нефть там», – при этом указывая на Баку. Тем не менее сторонников продолжения операций в районе Туапсе оказалось больше, в результате наши силы на Кавказе были раздроблены и оставались таковыми, пока не стало слишком поздно».

Распыление усилий, имевшее место на Кавказе, повторилось в более крупном масштабе при решении о направлении армий на Кавказ и в Сталинград. По этому вопросу у Блюментрита имелось особое мнение, отличное от общепринятого в то время. «Учитывая возросшее сопротивление, было верхом абсурда пытаться захватить Кавказ и Сталинград одновременно. Лично я считал, и высказывал свое мнение открыто, что прежде всего следует сконцентрировать максимальные силы для взятия Сталинграда. И хотя было почти невозможно возражать нашим промышленникам, в один голос утверждавшим, что для страны жизненно необходимо получить нефть, без которой нельзя продолжать войну, фактический ход событий доказал, что они были не правы. Воевали же мы до 1945 года, так и не заполучив нефтяные месторождения Кавказа».




Поражение под Сталинградом


Высшая ирония военной кампании 1942 года заключается в том, что Сталинград мог быть взят без особых усилий, если бы сразу же считался объектом первостепенной важности. Об этом много говорил Клейст: «4-я танковая армия находилась слева от меня. В конце июня она могла захватить Сталинград без боя, но была повернута на юг, чтобы помочь мне форсировать Дон. Мне не нужна была эта помощь – танки только создавали заторы на дорогах, используемых для движения моих частей. Когда же двумя неделями позже она снова повернула на север, русские уже успели собрать достаточно сил, чтобы ее остановить».

Никогда больше у немцев не появится столь радужных перспектив, как во второй половине июля. Стремительный бросок двух танковых армий не только вынудил русских покинуть выгодные позиции, но вверг их в состояние неразберихи – такой успех нельзя было не развить. Кстати, именно этим объясняется легкость, с которой немецкие танковые части прошли низовье Дона. Их просто некому было остановить – в тот момент они могли направиться в любую сторону – на юго-восток к Кавказскому хребту или на северо-восток к Волге. Подавляющая часть русских войск все еще оставалась к западу от нижнего течения Дона – танки опередили отступавших.

Когда же 4-я армия была временно повернута на юг и упустила шанс с ходу взять Сталинград, ситуация начала меняться. Русские получили время собрать силы для обороны Сталинграда. После первой остановки немцам пришлось ждать, пока 6-я армия Паулюса пробьется к Дону, очистит от противника территорию в излучине реки и также примет участие в атаке на Сталинград. Однако ее прибытие задерживалось, причем не только из-за того, что пехотинцы шли пешим маршем, но и по той причине, что ее боевая мощь постоянно и неуклонно уменьшалась – дивизии одну за другой оставляли для охраны растягивающегося фланга в среднем течении Дона.

К тому времени, как началось решающее наступление на Сталинград, – это произошло во второй половине августа – русские успели собрать резервы. А у немцев остановка следовала за остановкой. Русским было проще доставлять подкрепление в Сталинград с Кавказа, чем из других районов страны – он располагался ближе всего. Постоянные задержки чрезвычайно раздражали Гитлера. Само название – «город Сталина» – казалось ему вызовом. Фюрер не останавливался ни перед чем, отвлекал дивизии с любых других участков фронта и направлял их в Сталинград.

Трехмесячная борьба, по крайней мере с немецкой стороны, велась тактикой «стенобитного тарана». Чем ближе немцы подходили к городу, тем меньше у них оставалось пространства для тактического маневра – рычага для ослабления сопротивления. Одновременно сужение фронта облегчало защитникам города задачу сосредоточения резервов в любой опасной точке обороняемого района. Чем дальше немцы проникали в густо застроенный город, тем медленнее становилось продвижение вперед. На завершающем этапе осады ширина фронта достигла полмили, считая от западного берега Волги, и к тому времени их удары уже изрядно ослабели из-за больших потерь. Каждый шаг вперед стоил дороже и приносил все более скудный результат.

Трудности уличной борьбы, с которыми столкнулись в Сталинграде немцы, усиленные упорным сопротивлением русских, пожалуй, были даже более тяжелыми, чем те, что испытывали защитники города. Русским больше всего мешало то, что снабжение города и доставка подкреплений осуществлялись паромами и баржами, которым приходилось многократно пересекать реку под обстрелом. Это снижало возможности русских. В результате им, вне всякого сомнения, приходилось нелегко. Давление на них было тем более велико, поскольку верховное командование, произведя точные стратегические расчеты, укрепляло силы защитников не слишком щедро, предпочитая, в предвидении контрнаступления, сконцентрировать подавляющее большинство резервов на флангах. На последнем этапе осады только в двух случаях в Сталинград были направлены дивизии из числа тех, что собирались для участия в контрнаступлении. Тем не менее защитники города не отступили.

История обороны Сталинграда получила широкое освещение в русской печати. С немецкой стороны свидетельств было немного, потому что большинство командиров вместе со своими войсками оказались в плену у русских. Немногие уцелевшие рассказывали, что сражение было долгим и скучным – русские защищали каждый квартал, каждый дом, а силы наступавших день ото дня уменьшались. Причем надежды немцев растаяли как дым задолго до того, как инициатива окончательно перешла в руки их противников. Но они были вынуждены атаковать снова и снова, подчиняясь истерическим приказам фюрера.

Было бы небезынтересно ответить на вопрос, каким же все-таки образом наступление на Сталинград обернулось ловушкой для участвовавших в нем армий. Что касается развала флангов, его можно было предвидеть задолго до того, как это случилось в действительности. Блюментрит по этому поводу сказал: «Опасность для наших растянутых флангов увеличивалась постепенно, но она стала очевидной достаточно рано, чтобы ее осознал любой военачальник, имеющий глаза и мозги. В течение августа русские накапливали силы на другой стороне Дона – к юго– востоку от Воронежа. Произведенные ими короткие и дерзкие вылазки явно были направлены на выявление слабых мест в линии немецкой обороны вдоль Дона. Эти пробные атаки позволили выяснить, что 2-я венгерская армия занимает оборону в секторе к югу от Воронежа, а за ней расположена 8-я итальянская армия. Риск еще более увеличился в октябре, когда позиции на крайнем юго-восточном участке обороны – у излучины Дона к западу от Сталинграда – заняли румыны. В общем, этот «союзнический» фронт был лишь слегка укреплен немецкими частями.

Получив информацию, что русские атаковали итальянский сектор, в результате чего образовалась большая брешь, Гальдер отправил туда меня. Разобравшись в ситуации, я выяснил, что атака была проведена силами всего лишь одного русского батальона, который обратил в бегство целую итальянскую дивизию. Я немедленно принял меры по ликвидации последствий прорыва, закрыв проход альпийской дивизией и частью 6-й немецкой дивизии.

Проведя в итальянском секторе десять дней, я вернулся и подал письменный рапорт, где указал, что такой длинный оборонительный рубеж на фланге создать вряд ли удастся. Железнодорожные станции расположены в 200 километрах за линией фронта, а значит, доставить большое количество леса, необходимое для строительства оборонительных сооружений, будет почти невозможно.

Ознакомившись с рапортом, генерал Гальдер потребовал, чтобы наше наступление было остановлено. В качестве оснований приводилось значительное сопротивление противника и возрастающая опасность для сильно растянутого фланга. Но Гитлер ничего не желал слушать. В сентябре отношения между Гитлером и Гальдером заметно ухудшились, все чаще вспыхивали споры. Те, кому довелось видеть, как фюрер обсуждает свои планы с Гальдером, получили незабываемое впечатление. Фюрер обычно водил руками по карте, сопровождая свои телодвижениями короткими командами: «Пробиться туда, прорваться сюда…» Его идеи отличались неопределенностью и выдвигались без учета местных условий и трудностей. Не приходилось сомневаться, что он бы с радостью избавился от Генерального штаба в полном составе – фюрер не мог не понимать, что там у него мало сторонников.

В конце концов генерал Гальдер заявил, что отказывается брать на себя ответственность за продолжение наступления в условиях приближающейся зимы. В конце сентября он был смещен со своего поста и заменен генералом Цейтцлером, в то время бывшим начальником штаба у Рундштедта на западе. А меня отправили на запад на место Цейтцлера.

Впервые получив столь высокий пост, прибывший на место Цейтцлер поначалу не волновал Гитлера постоянными возражениями, как это делал его предшественник. А поскольку теперь Гитлера никто не останавливал (кроме русских, конечно), наши армии увязли еще глубже. Очень скоро Цейтцлер разобрался в происходящем и утратил владевшие им в самом начале иллюзии. Он тоже стал спорить с фюрером, доказывая, что невозможно и в корне неправильно держать наши армии под Сталинградом всю зиму. Когда ход событий подтвердил правоту Цейтцлера, Гитлер изменил отношение к своему протеже. Он не уволил Цейтцлера, но держал его на расстоянии».

Подводя итоги, Блюментрит сказал: «На этот раз не существовало риска превращения отступления в паническое бегство, потому что наши войска уже имели опыт ведения войны в зимних условиях и избавились от страха перед неведомым, владевшим ими годом ранее. Но они не были достаточно сильны, чтобы удержаться на занятых позициях, в то время как силы русских день ото дня возрастали. Но Гитлер не отступил. Его пресловутый «инстинкт» не подвел его в 1941 году, поэтому фюрер ни минуты не сомневался, что окажется правым и сейчас. Он настоял на своем – «не отступать». И когда русские начали свое зимнее контрнаступление, наши армии под Сталинградом оказались в окружении и были вынуждены сдаться. Мы были уже слишком слабы, чтобы пережить еще и эту потерю. Отныне чаша весов склонилась не в нашу сторону».




Глава 15

После Сталинграда


Многим генералам я задавал один и тот же вопрос: «Как вы думаете, могла ли Германия избежать поражения после Сталинграда?» Рундштедт сказал: «Думаю, что да, если бы полевым командирам было позволено выводить войска тогда, когда это было целесообразным. Вместо этого их вынуждали держаться до последнего, после чего катастрофа обычно оказывалась неминуемой». Сам Рундштедт начиная с 1941 года не был на Восточном фронте, поэтому имел возможность смотреть на вещи со стороны и быть более объективным. А тот факт, что он никогда не испытывал оптимизма по поводу перспектив русской кампании, в сочетании с обширным опытом командования на обоих фронтах, делает его мнение особенно ценным. Ставя этот же вопрос перед генералами, командовавшими только на востоке, я обнаружил, что они высказываются куда более определенно. Все считали, что наступление русских можно было ослабить грамотной организацией подвижной обороны – конечно, если бы им позволили это сделать. Некоторые из них приводили воистину удивительные примеры.

Клейст рассказал о своем собственном опыте организации отступления армии с Кавказа после того, как армии Паулюса были окружены под Сталинградом. За это отступление без серьезных потерь Клейст получил звание фельдмаршала, причем оно было вполне заслуженным. И хотя большинство фельдмаршальских жезлов дается за успешные наступательные операции, этот стоил не меньше, если не больше. Вряд ли можно припомнить хотя бы одну подобную операцию в истории, когда огромное количество людей было выведено из почти безнадежного положения, да еще в невероятно тяжелых условиях – гигантские расстояния, суровая зима, непрекращающиеся атаки превосходящих сил противника с фланга и с тыла…

Рассказывая о наступлении, Клейст привел следующие факты: «Хотя наше наступление на Кавказ фактически завершилось в ноябре 1942 года, когда мы оказались в тупике, Гитлер настоял, чтобы мы оставались на этой выдвинутой вперед позиции, то есть в горах. В начале января мои войска подверглись нешуточной опасности из-за атаки русских на мой тыловой фланг со стороны Элисты в западном направлении мимо южной оконечности озера Маныч. Она оказалась более серьезной, чем контратаки русских на мои передовые позиции в районе Моздока. Но самую страшную опасность принесло наступление русских от Сталинграда вниз по Дону в сторону Ростова, то есть у нас в тылу.

Когда русские находились в 70 километрах от Ростова, а мои армии – в 650 километрах к востоку от этого города, Гитлер прислал мне срочный приказ – при любых обстоятельствах ни шагу назад. Это было все равно что обречь нас на верную смерть. Правда, на следующий день поступил уже другой приказ – отступать, обеспечив вывод людей и техники. Задача была бы сложной в любых условиях, но стала почти невыполнимой в разгар суровой русской зимы.

Защита моего фланга на участке от Элисты до Дона первоначально была поручена румынской группе армий под командованием маршала Антонеску. Сам маршал в войска так и не прибыл – и слава богу! Вместо него сектор передали Манштейну. Благодаря помощи Манштейна мы смогли пройти через ростовское бутылочное горлышко раньше, чем русские успели перерезать нам дорогу. Но войска Манштейна подверглись такой яростной атаке, что мне пришлось отправить часть моих дивизий, чтобы помочь ему сдержать русских, рвущихся по берегу Дона к Ростову. Во время отступления наибольшей опасности мы подвергались во второй половине января».

Клейст особо подчеркнул, что ход отступления, на благополучный исход которого почти никто не надеялся, доказал огромные возможности гибкой обороны. После того как его части вышли к Днепру, они сумели даже организовать контрнаступление, нанеся удар по русским армиям западнее Сталинграда и Дона. В результате был повторно взят Харьков и ситуация на Южном фронте стабилизировалась. Последовало временное затишье, продлившееся до середины лета 1943 года.

Передышка позволила немцам закрепиться на занятых позициях и укрепить свои поредевшие ряды – пусть и не до первоначального уровня, но все же достаточно, чтобы держать противника в страхе. Но Гитлер не желал слушать разумные советы о целесообразности перехода к оборонительной стратегии. Именно он, а вовсе не русские, явился инициатором летнего наступления. Он действовал с меньшим размахом, чем обычно, но все же бросил в бой все имевшиеся в его распоряжении ресурсы. 17 танковых дивизий атаковали русских в районе Курска. Клейст сказал, что с самого начала не ожидал ничего хорошего от этого наступления. Однако Клюге и Манштейн, командовавшие «клещевым» ударом, были настроены вполне оптимистично. «Если бы удар был нанесен шестью неделями раньше, мы могли достичь большого успеха, даже не обладая достаточными ресурсами, чтобы сделать его решающим. Но наши приготовления не остались не замеченными русскими. Они успели создать обширные минные поля вдоль своего фронта, а основные силы отвели в тыл. В ловушке, которую наше командование так надеялось захлопнуть, почти никого не осталось».

Когда последнее наступление немцев было остановлено, русские начали свое контрнаступление. Теперь они обладали достаточными ресурсами, чтобы поддерживать нужный темп, а немцы после своей последней авантюры, наоборот, бездарно растратили силы, которые могли использовать для организации отпора. Мобильные резервы были полностью исчерпаны. Поэтому наступление русских всю осень и часть зимы развивалось достаточно быстро. Периодические короткие остановки вызывались не контрударами немцев, а ожиданием подвоза горючего и боеприпасов. Южный фронт находился в состоянии непрерывного движения.

Зато на Северном фронте, где немцам было позволено перейти к обороне, атаки русских постоянно разбивались, столкнувшись с упорной и хорошо организованной обороной. Об этом мне рассказал Хейнрици, в то время командовавший 4-й армией, стоявшей в секторе от Рогачева до Орши на дороге Москва – Минск. Он упомянул, что недавно перечитал мои статьи об основных направлениях современной войны, и с чувством проговорил: «Я хочу сказать, что, основываясь на личном опыте, полностью согласен с вашими выводами о превосходстве в тактической области обороны над атакой. Все зависит, как вы верно заметили, от соотношения пространства и силы. Думаю, вам будет интересно услышать ряд примеров из моего опыта.

После эвакуации Смоленска русские выдвинулись вперед и примерно в 20 километрах от Орши были остановлены частями 4-й армии, поспешно оборудовавшей для себя оборонительную позицию, состоящую только из одной линии траншей. Той осенью мы противостояли сильным ударам русских, начавшимся в октябре и продолжавшимся до декабря. Было пять успешных наступательных операций. В моей армии было 10 дивизий, которые должны были удерживать сектор шириной 150 километров. Из-за неравномерности распределения войск вдоль линии фронта в действительности его ширина была даже больше, порядка 200 километров. Резервов у 4-й армии не было, к тому же она была в значительной мере ослаблена из-за понесенных потерь. Утешало только одно – артиллерия оставалась невредимой.

Главной целью русских была Орша, являвшаяся крупным железнодорожным узлом, захватив который можно было перерезать железную дорогу Ленинград – Киев. Имея столь серьезную цель, они сконцентрировали силы на участке фронта шириной 20 километров, по обе стороны главной автомобильной дороги. Во время первого наступления они использовали 20–22 дивизии, во время второго – 30 дивизий, в каждом из следующих трех – по 36 дивизий. Некоторые из них были уже потрепаны, но большинство прибыли на фронт совсем недавно.

Для отпора этому наступлению я использовал 3


/


 дивизии, чтобы закрыть участок фронта в 20 километров, на котором велось наступление, а 6


/


 – на остальной ширине фронта. Каждая атака была остановлена. Каждое из пяти сражений длилось 5–6 суток, но кризис обычно наступал на 3-й или 4-й день, после чего атака начинала затухать. Русские не пытались задействовать крупные танковые силы. В атаке, как правило, участвовало до 50 танков, но они были остановлены.

Обычно русские предпринимали три попытки в день: первую – в 9 часов утра после тяжелой артиллерийской подготовки, вторую – в 10–11 часов, а третью – между 2 и 3 часами пополудни. Они всегда действовали строго по часам! Снова и снова шли вперед, пока их не останавливал наш огонь, – да иначе и быть не могло, ведь за ними следовали офицеры и комиссары, готовые направить оружие на любого колеблющегося. Русская пехота была очень плохо обучена, но сражалась отчаянно.

По моему убеждению, успеху обороны способствовало три основных фактора. Во-первых, каждая дивизия размещалась на узком секторе при высоком отношении силы к расстоянию. Во-вторых, у меня была мощная артиллерийская поддержка – опасный сектор прикрывало 380 орудий. Ее командир, находившийся в штабе армии, мог своевременно сконцентрировать огонь на любом из участков 20-километрового фронта. Наступление русских поддерживало около 1000 орудий, но их огонь велся не столь концентрированно. В-третьих, потери немецких дивизий, участвовавших в сражениях, – а они по самым приблизительным подсчетам составляли один батальон на дивизию в каждый из дней боев – компенсировались своевременным перемещением отдельных батальонов из дивизий, расположенных на других участках фронта. Перед началом атаки у меня всегда в запасе было три свежих батальона – по одному на каждую дивизию, удерживающую 20-километровый фронт. Таким образом шло временное смешение дивизий, однако это было неизбежно и являлось частью платы за успех в обороне. Но я всегда старался восстановить целостность дивизий чем быстрее, тем лучше».

В мае 1944 года Хейнрици был назначен командиром 1-й танковой армии и 1-й венгерской армии в Карпатах. В начале 1945 года эти силы возглавили отступление в Силезию после развала немецкого фронта на севере. В марте 1945 года Хейнрици был назначен командиром группы армий, которая должна была отразить завершающий удар русских на Берлин. Именно эти армии вели бои на Одере и защищали Берлин.

На этом этапе, по словам генерала Хейнрици, он сумел развить ранее описанные оборонительные методы. «Когда у нас появлялась информация о том, что русские готовятся к атаке, я скрытно, под покровом ночной темноты, выводил свои силы с первой линии обороны на вторую, обычно расположенную в двух километрах позади. В результате первый удар русских оказывался направленным по пустому месту, что не могло не сказаться на ее дальнейшем развитии. Понятно, что для достижения успеха требовалось знать точную дату нападения. Для этого мои разведчики регулярно брали пленных. Когда после первой неудачи русские возобновили атаку, я продолжал удерживать вторую линию обороны, как передовую позицию, а на соседних участках части, не подвергшиеся атаке, продвигались вперед и снова занимали первую линию. Эта система хорошо показала себя во время битвы на Одере. Единственным недостатком оказалась скудость наших сил, которые так часто растрачивались впустую, когда мы были вынуждены оборонять совершенно безнадежные позиции, которые невозможно было удержать.

На протяжении трехлетних оборонительных боев я ни разу не потерпел поражения, если мог строить свои планы, основываясь на указанном методе. Я горжусь, что ни разу не обращался к верховному командованию с просьбой о выделении мне резервов. По моему мнению, самоходные орудия являются чрезвычайно ценными в оборонительной тактике.

В свете моего личного опыта я считаю, что ваш вывод о необходимости минимум трехкратного перевеса сил у нападения по сравнению с обороной является даже несколько заниженным. Я бы сказал, что для успеха в преодолении хорошо организованной обороны на разумной ширине фронта нападающему необходим шестикратный, а то и семикратный перевес сил. В некоторых случаях мои войска удерживали оборонительные позиции, когда соотношение сил нападения и обороны было 12:1 и даже 18:1.

Причиной неудачи немцев на востоке, по моему мнению, является то, что наши войска были вынуждены преодолевать огромные пространства, не имея должной гибкости командования, которая позволила бы им концентрировать свои силы для удержания ключевых пунктов. Поэтому они и теряли инициативу. Сомневаюсь, что мы могли бы измотать русских одной только обороной, но наверняка имели бы возможность изменить ситуацию в нашу пользу, сочетая ее с другими методами – большей мобильностью, сокращением протяженности фронта, высвобождая таким образом силы для нанесения эффективных контрударов.

Но армейские командиры никогда не участвовали в обсуждении планов действий или методов обороны. Гудериан, являвшийся в течение последнего года войны начальником Генерального штаба, не имел влияния на Гитлера. Правда, влияние его предшественника Цейтцлера было не намного больше. Советы Гальдера в свое время тоже по большей части игнорировались.

Первый опыт, полученный после принятия командования 4-й армией в 1942 году, открыл мне глаза. Я вывел небольшое подразделение с очень опасной позиции, которую оно удерживало, после чего получил строгое предупреждение, переданное через генерала фон Клюге, в то время командовавшего группой армий, что при повторении подобного самое лучшее, что меня может ждать, это военный трибунал.

Гитлер всегда старался заставить нас сражаться за каждый ярд земли, угрожая ослушникам судом военного трибунала. Любое отступление было официально запрещено без его личной санкции, даже если речь шла об операциях местного значения. Этот принцип был так прочно вбит в головы военных, что в войсках бытовала шутка о командире батальона, который «боится перевести часового от окна к двери». Столь жесткие методы связывали нас по рукам и ногам. Войскам приходилось оставаться на совершенно безнадежных позициях в ожидании окружения и плена. Кое-кто из нас осмеливался игнорировать его распоряжения, но таких было немного, да и делалось это нечасто».

Такое уклонение от выполнения приказов было возможно далеко не всегда. Типпельскирх, сменивший Хейнрици на посту командующего 4-й армией, также представил много свидетельств пользы подвижной обороны, так же как и последствий невозможности ее применения в нужной степени. «В марте года 1944 в Могилеве я командовал 12-м корпусом, состоявшим из трех дивизий. В начатом русскими наступлении в первый день участвовало 10 дивизий, к шестому дню их число достигло 20. Тем не менее после захвата первой линии обороны они были остановлены. Воспользовавшись наступившей паузой, я организовал ночную контратаку и вернул утраченные позиции почти без потерь».

Типпельскирх уделил много внимания рассказу о наступлении русских летом 1944 года, за три недели до начала которого он принял командование 4-й армией. Полевые командиры предлагали вывести войска из-под удара на Березину. Однако их предложения были оставлены без внимания. Тем не менее Типпельскирх сделал небольшой шаг назад к Днепру, благодаря чему его армия уцелела. А линии фронта армий, располагавшихся справа и слева от него, были прорваны. Начавшееся в результате отступление было остановлено только на Висле возле Варшавы.

«Было бы значительно разумнее отвести войска по всей линии фронта вовремя. После любого отступления немецких войск русским всегда требовалось много времени на подготовку, они теряли напор и, атакуя, несли несоразмерно большие потери. Ряд планомерных отходов на большие расстояния мог измотать русскую армию и, кроме того, создать условия для нанесения эффективных контрударов.

Гитлер, пожалуй, был прав, наложив вето на любые отступления в 1941 году, но его повторение при изменившихся условиях в 1942 году и позже явилось большой ошибкой. После окончания первого года войны немецкая армия была хорошо оснащена для ведения боевых действий в зимних условиях и вполне могла в этих условиях тягаться с русскими. Поэтому стратегическое отступление никак не могло оказать пагубное влияние на моральный дух солдат. Наши войска были вполне способны выполнить такой маневр зимой. Это дало бы им возможность снизить потери и подготовиться для мощного контрудара.

Основная причина поражения немецкой армии заключалась в том, что ее силы были бездарно растрачены бесполезным сопротивлением в ненужном месте и в неудобное время, а также бесплодными попытками захватить невозможное. В нашей кампании отсутствовала стратегия».

Генерал Дитмар, наблюдавший за развитием событий со стороны, а значит, имевший возможность делать более общие выводы, добавил к сказанному много интересных замечаний. Являясь военным обозревателем, он демонстрировал в своих передачах удивительную объективность, по-моему, в этом с ним не смог сравниться больше никто. К тому же ему приходилось освещать происходящие события в условиях жестоких ограничений и подвергаясь большей опасности, чем все без исключения обозреватели союзников. На мой вопрос, почему он не боялся говорить столь открыто, он ответил, что мог вести себя подобным образом благодаря позиции Фриче, руководившего радиопропагандой. Только он видел текст передач до их выхода в эфир. Дитмар считал, что Фриче довольно рано лишился иллюзий, связанных с нацизмом, и был рад дать шанс своему коллеге-журналисту высказать то, что он втайне чувствует. Конечно, без негативной реакции не обходилось, но Фриче всегда старался прикрыть Дитмара. «Я постоянно чувствовал, что иду по натянутому канату с петлей на шее».

Мой следующий вопрос, считает ли Дитмар, что стратегия подвижной обороны могла измотать русских, заставил генерала задуматься. После недолгих размышлений он ответил: «Я верю, что да. Преимущества подвижной обороны были совершенно очевидны, однако наши военные деятели не могли использовать их должным образом из-за возражений Гитлера. Генеральному штабу не было дозволено отдавать приказы о сооружении линий обороны в тылу и даже обсуждать варианты развития событий, связанные с отступлением. Тем не менее в 1943 году генералам удалось втайне провести кое-какую подготовительную работу, передавая свои инструкции на специальных листовках. Эти листовки распространялись в армиях, но в них ничто не указывало на то, что они идут из Генерального штаба».

Я спросил Дитмара, пытались ли немцы предпринять стратегическое отступление до начала наступления русских армий летом 1943 года или зимой 1945 года. Он ответил: «Нет. Наши отступления всегда являлись результатом прорыва вражеских армий – такова была стратегия, навязанная Гитлером. Некоторые из командиров низшего звена проявляли решительность и, несмотря на наличие приказа, обязывающего удерживать свои позиции любой ценой, отводили своих людей в более безопасное место. Однако подавляющее большинство считали необходимым строго выполнять приказы, в результате чего их войска попадали в окружение и в плен. В каждом случае причиной катастрофы становилась фундаментальная ошибка, заключающаяся в жесткой оборонительной стратегии. Примером наиболее масштабной катастрофы может служить та, что постигла наши армии, когда русские в январе 1945 года начали наступление от берегов Вислы. Резервы, которые были предварительно стянуты, чтобы противостоять этому удару, в решающий момент были отправлены на помощь войскам в Будапеште». Речь шла о трех отлично вооруженных танковых дивизиях.

«Политика любой ценой удерживать определенные территории постоянно ухудшала наше положение. Каждая попытка «зацементировать» брешь в линии фронта систематически вызывала появление новых. Это и привело нас к роковому финалу».




Глава 16

Красная армия


Довольно интересными и поучительными были впечатления немецких генералов о Красной армии. Наиболее подходящим в этой связи представляется высказывание Клейста: «Эти люди с самого начала были первоклассными бойцами, и нашим успехом мы обязаны только большому опыту. Приобретя опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались яростно, имели потрясающую выносливость и могли обходиться без множества вещей, которые солдаты других армий посчитали бы жизненно необходимыми. Их командиры моментально усвоили уроки первых поражений и в короткий срок стали действовать на удивление эффективно».

Некоторые генералы не были согласны с такой высокой оценкой качеств противника и утверждали, что русская пехота до самого конца войны оставалась на крайне низком уровне, как в тактическом, так и в техническом отношении. Но тот факт, что танковые силы русских были грозными и внушительными, не отрицал никто. Я заметил, что наиболее критичными были генералы, находившиеся на Северном фронте, – очевидно, это означало, что элитные части русской армии воевали на юге. С другой стороны, партизаны проявляли наибольшую активность именно в северной части фронта, вынудив немцев в 1944 году отказаться от пользования почти всеми магистральными дорогами, за исключением некоторых. Типпельскирх, 4-я армия которого в результате летнего наступления русских оказалась отрезанной на Днепре, сказал, что ему удалось оторваться, совершив обходной маневр в южном направлении к болотам Припяти, поскольку главное направление отступления на Минск было блокировано. Причем его армия двигалась по дорогам, уже давно не использовавшимся из-за партизанской войны. «Все мосты на моем пути были уничтожены, и в процессе отступления нам пришлось их восстанавливать».

Рассказывая о своем четырехлетнем пребывании на Восточном фронте, он отметил: «Наши пехотинцы утратили страх перед русской пехотой в 1941 году, но боялись попасть в плен и отправиться в Сибирь, если не хуже. Этот страх заставлял их сопротивляться более ожесточенно, во всяком случае в первое время. В дальнейшем ситуация изменилась, особенно когда солдаты были вынуждены исполнять приказ фюрера и любой ценой удерживаться на передовых позициях, где их неминуемо ждало окружение и плен».

Я поинтересовался мнением Рундштедта относительно сильных и слабых сторон Красной армии, какой она была в 1941 году. Он ответил следующее: «Русские тяжелые танки с самого начала отличались удивительно высоким качеством и надежностью. Но у русских оказалось меньше артиллерии, чем мы ожидали. Их авиация в первое время тоже не была для нас серьезным противником».

Говоря о русском оружии, Клейст отметил: «Их оборудование было очень хорошим с первых дней, в первую очередь я имею в виду танки. Артиллерия тоже оказалась превосходной, так же как и вооружение пехоты – у них были более современные, чем у нас, винтовки и автоматы. А танк «Т-34» был лучшим в мире!» Мантейфель тоже считал, что русские ушли вперед в области танкостроения, а новый танк «Сталин», появившийся в 1944 году, мы считали лучшим из всех когда-либо существовавших. Британские эксперты критиковали русские танки за недостаток современных устройств и технических новинок, чрезвычайно полезных в любых ситуациях, в первую очередь приборов связи. Но немецкие танковые эксперты считали, что англичане и американцы слишком много внимания уделяют мелким усовершенствованиям в ущерб эксплуатационной надежности.

В части вооружения Клейст считал, что хуже всего дела Красной армии обстояли в 1942 году. Они еще не успели компенсировать потери 1941 года, поэтому в течение всего года постоянно испытывали недостаток артиллерии. Чтобы восполнить его, им приходилось использовать минометы, доставляемые на грузовиках. Но начиная с 1943 года ситуация явно изменилась. Большую роль здесь сыграли поставки союзников, но основная заслуга, безусловно, принадлежит работавшим на полную мощь заводам и фабрикам на востоке. Почти все используемые в Красной армии танки были русскими.

Представляется удивительным тот факт, что русские на Восточном фронте почти не использовали воздушный десант, хотя являлись признанными лидерами в этой области, что наглядно демонстрировали на военных учениях в предвоенные годы. По этому вопросу я имел длительную беседу с генералом Штудентом. Он сказал: «Я часто удивлялся, почему русские не используют свои парашютно-десантные войска. Думаю, что причина может заключаться в их неудовлетворительной подготовке. Единственное, что они делали регулярно, это сбрасывали агентов и небольшие группы диверсантов за нашей линией фронта».

Перейдя к вопросу о командовании, я спросил Рундштедта, кого из русских генералов он считает лучшим. Он ответил: «Если говорить о 1941 годе, то никого. Что касается Буденного, с войсками которого мне пришлось столкнуться, один из пленных русских офицеров сказал: «Это человек с очень большими усами, но очень маленькими мозгами». Но в последующие годы качественный состав русского генералитета заметно улучшился. Очень хорош был Жуков. Интересно, что он начал изучать стратегию в Германии у генерала фон Зекта. Это было в 1921–1923 годах».

Дитмар, лучше, чем кто-либо другой, знакомый с мнением немецкого генералитета, сказал, что Жукова считали выдающейся личностью. Конев, хороший тактик, был тоже весьма неплох, но все-таки находился на более низком уровне. «В ходе войны русские создали чрезвычайно высокий стандарт командира, причем на всех уровнях – от наивысшего и вплоть до самого низкого звена. Отличительной чертой их офицеров являлась постоянная готовность учиться». Далее он добавил, что русские, в отличие от немцев, обладали значительным перевесом в силе и могли позволить себе делать ошибки.

Этот вердикт, вынесенный русским генералам Рундштедтом и Дитмаром, был подвергнут сомнению их коллегами, воевавшими на Северном фронте. Немецкие генералы имели высокое мнение об их коллегах – высших офицерах русской армии, а также о командирах, занимавших низшее звено на служебной лестнице. Офицеры среднего звена остались для них безликими. Высшие командные должности занимали люди, доказавшие свои высокие профессиональные качества и получившие право принимать решения и отстаивать свое мнение на самом высоком уровне. На нижних ступенях лестницы находились младшие офицеры, которые в пределах своей ограниченной сферы действия проявляли хорошую выучку и тактическую смекалку; некомпетентные люди там долго не задерживались, становясь очередной жертвой вражеской пули или снаряда – умелых регуляторов отбора. Но средние командиры больше, чем в любых других армиях, были подвержены влиянию посторонних факторов. Не угодить своим вышестоящим командирам они боялись больше, чем встретиться с врагом.

В этой связи один из немецких командиров на Северном фронте сделал интересное наблюдение: «Когда оборона была организована подвижно, русские всегда отличались упорством в атаке. В наступательных операциях они неизменно шли напролом и в случае сопротивления повторяли свои атаки снова и снова с воистину бычьим упорством. Дело в том, что их командиры постоянно жили в страхе показаться недостаточно упорными и целеустремленными перед вышестоящими офицерами».

На мой вопрос об основных качествах русских солдат Дитмар ответил следующее: «Первым я бы назвал совершеннейшее безразличие солдат к своей судьбе – это было нечто большее, чем фатализм. Конечно, они не были вовсе уж бесчувственными, когда положение складывалось для них не лучшим образом, но обычно на них было очень тяжело произвести сильное впечатление. Этим они отличались от армий других стран. За период моего командования на финском фронте лишь однажды русские сдались моим войскам. Необычная для нормального человека бесстрастность делала русских сложным объектом для завоевания, но она же явилась их основным недостатком – в начале кампании благодаря этому они часто попадали в окружение».

Далее Дитмар добавил: «По специальному приказу Гитлера была предпринята попытка привить менталитет русских в нашей армии. Мы старались скопировать их менталитет, а они (причем явно более успешно) – нашу тактику. Для русских бесстрастность, даже, пожалуй, бесчувственность солдат была выгодной, они вполне могли себе это позволить, ведь потери значили для них немного. Людей просто приучали делать, что им говорят, и не рассуждать».

Блюментрит, любивший выстраивать философские и исторические дискуссии по любому из обсуждаемых вопросов, поделился своими впечатлениями, полученными за более продолжительный промежуток времени – начиная с Первой мировой войны.

«В 1914–1918 годах, будучи лейтенантом, я, после короткой стычки с французами и бельгийцами в Намюре в августе 1914-го, два года сражался против русских. Уже во время первой атаки на русском фронте мы поняли, что здесь нам противостоят совершенно другие солдаты, не похожие на французов и бельгийцев. Они были хорошо укрыты в своих умело выкопанных окопах и настроены весьма решительно. Наши потери оказались значительными.

В те дни русская армия еще называлась императорской. Эти суровые и грубоватые, но в общем благожелательные люди обычно поджигали города и деревни в Восточной Пруссии перед тем, как их оставить. В своей стране они действовали точно так же. Когда в вечернем небе появлялось красное зарево очередного пожара, мы точно знали: русские ушли. Любопытно, что население ни на что не жаловалось. Это был обычный метод русских – так они действовали на протяжении веков.

Упомянув о том, что русские в целом были достаточно благожелательными, я говорил о европейцах. Азиатские части, сибиряки, а также казаки, обычно были куда более жестокими. В 1914 году немцы натерпелись от них немало.

Уже в 1914–1918 годах более тяжелые условия военных действий на востоке оказали влияние на наши войска. Люди предпочитали отправиться на Западный фронт, но не на Восточный. На западе шла война материальных частей и артиллерии – так было при Вердене, на Сомме и т. д. Обстановка там зачастую бывала изнурительной, но, по крайней мере, мы имели дело с западными противниками. На востоке было намного меньше стрельбы, зато бои – более яростными и ожесточенными, поскольку совершенно другим был человеческий тип. Ночные сражения, рукопашные схватки, лесные бои – все это было привычным для русских. Немецкие солдаты говорили, что на востоке воюет пехота, а на западе – артиллерийские бригады.

Но только в ходе этой войны мы впервые в полной мере осознали, что же это такое – Россия. Первые же бои в июне 1941 года показали нам новую советскую армию. Наши потери порой достигали 50 %. Части ОГПУ и женский батальон в течение недели защищали старую крепость Брест-Литовск. Несмотря на непрекращающиеся бомбардировки и обстрел из тяжелых орудий, они сражались до последнего. Довольно скоро мы узнали, что такое русская война. Фюрер и наши высшие военачальники этого не знали. Именно это послужило причиной многих несчастий.

Красная армия 1941–1945 годов была значительно сильнее, чем царская армия. Они фанатично сражались за идею. Это многократно увеличивало их упорство и, в свою очередь, заставляло наших солдат действовать более решительно. Дисциплина в Красной армии также была куда более жесткой, чем в царской армии. Мы иногда перехватывали их приказы, причем все они были аналогичного содержания:

«Почему захлебнулась атака? Последний раз приказываю любой ценой взять Стриленко, иначе последствия для вас будут весьма плачевными.

Почему ваш полк еще не занял исходную позицию для атаки? Немедленно начинайте, если не хотите лишиться головы».

И подобные распоряжения слепо исполнялись. Так мы поняли, что наш противник непреклонен и безжалостен. Тогда мы еще не знали, что очень скоро то же самое будет и у нас.

История доказала, что, если в военных действиях участвуют русские, борьба становится тяжелой, безжалостной и бескомпромиссной. И тяжелые потери неизбежны. Если русские защищаются, их почти невозможно победить, даже если прольются реки крови.

Восток и Запад – это два разных мира, которым никогда не понять друг друга. Россия – это одна из неразрешимых загадок Сфинкса. Русские не любят болтать, и никому не известно, что у них на уме».

Блюментрит затронул и вопросы не менее важные, чем моральный дух. Все генералы подчеркивали тот факт, что русские совершенно непостижимым образом умеют обходиться без нормального снабжения. Мантейфель, возглавивший много танковых рейдов за линию фронта, описал свои впечатления следующим образом: «Западный человек никогда не сможет себе представить, что такое наступление русской армии. За танковым авангардом следует настоящая орда на лошадях. У каждого солдата за спиной мешок с сухарями и сырыми овощами, собранными на окрестных полях во время марша. Лошади питаются соломой с крыш крестьянских домов – больше им есть нечего. В таком положении наступающий русский солдат может продержаться до трех недель. Их невозможно остановить, как любую другую армию цивилизованной страны, отрезав от обоза, поскольку таковой зачастую отсутствует».




Глава 17

Паралич в Нормандии



Для Великобритании и Соединенных Штатов Америки высадка в Нормандии была предприятием в высшей степени рискованным. Ее история хорошо известна. На мой взгляд, более интересно проследить за ходом высадки «с другой стороны», понять, какими виделись происходящие события немцам. В течение первого месяца после вторжения союзников немецкими войсками командовал фельдмаршал фон Рундштедт, который пребывал на Западном театре военных действий начиная с 1942 года. Он и рассказал мне, как обстояли дела на первом этапе. В начале второго месяца Рундштедта сменил фельдмаршал фон Клюге, остававшийся на этом посту до финального коллапса. После крушения немецкого фронта, опасаясь гнева Гитлера, в отчаянии он принял яд. Генерал Блюментрит при обоих командующих был начальником штаба и очень подробно рассказал мне обо всех событиях этой кампании.

Задача противостоять вторжению была поставлена перед фельдмаршалом Роммелем, командующим группой армий «Б», которые растянулись от Голландии до Бретани. Мне не удалось побеседовать с Роммелем – он был уже мертв, но я узнал многие подробности о его участии в кампании от офицеров его штаба и других генералов, принимавших участие в ее отдельных эпизодах.

Смотреть на знакомые события глазами своего противника – занятие волнующее и не всегда приятное. Его иногда сравнивают с взглядом с другого конца телескопа, но есть одно существенное отличие. Картина не уменьшается, а совсем наоборот – увеличивается, предстает перед глазами с удивительной яркостью и пугающей выразительностью.

Если рассматривать проблему вторжения с британского берега Английского канала, она кажется грандиозной и трудновыполнимой. Если же смотреть на нее с французского берега, то есть глазами наших противников, поневоле почувствуешь состояние тех, кто находился перед угрозой вторжения армии государств, веками господствовавших в море и в воздухе. Рундштедт рассказывал: «Мне предстояло защищать 3000 миль береговой линии – от итальянской границы на юге до границы Германии на севере, имея в своем распоряжении 60 дивизий, причем одни были наспех сформированы, другие представляли собой остатки былой мощи». Таким образом, на каждую дивизию приходилось 50 миль – и никаких резервов в тылу. В 1914–1918 годах считалось, что безопасным пределом для дивизии, противостоящей сильной атаке, является 3 мили. С тех пор появились новые средства обороны, увеличившие этот предел вдвое, максимум втрое. Но как ни считай, все равно мы не могли обеспечить защиту такой протяженной береговой линии – людей было слишком мало.

Таким образом, единственным шансом было правильно предугадать точное место высадки союзников. Тогда наименее уязвимые участки береговой линии можно было оставить практически без защиты, а на более опасных сосредоточить больше дивизий. Но даже тогда прикрытие представлялось слишком слабым и ненадежным, потому что необходимо было обеспечить резервы для контратаки в фактических местах высадки в пределах занятого сектора.

Рундштедт и Блюментрит особенно подчеркнули, насколько усложнил и без того нелегкую проблему Гитлер, вообразивший, что высадка может произойти в любом месте на территории оккупированной Европы, и имевший склонность пренебрегать факторами, связанными с судоходством.




Прелюдия


Я спросил у фельдмаршала, ожидал ли он вторжения союзников на запад раньше, чем оно началось в действительности. Он ответил: «Я был удивлен, что вы не предприняли такой попытки в 1941 году, когда наши армии наступали в глубь России. Но в то время я находился на Восточном фронте и не знал, что происходит на западе. Прибыв сюда, я ознакомился с ситуацией в деталях. Потом я уже не ожидал раннего вторжения, поскольку понимал, что вам пока не хватает ресурсов». Взгляды, которых Рундштедт придерживался в 1941 году, подтверждались его рапортами, чрезвычайно действовавшими на нервы Гитлеру, в которых он предупреждал об опасности отсутствия прикрытия тыла немецких войск. Этот риск Гитлер решил снизить, отправив Рундштедта на запад. Таким образом, сфера ответственности фельдмаршала простиралась от франко– итальянской до немецко-голландской границы.

Высадку в Дьепе в августе 1942 года он не считал предвестницей большого вторжения. По его мнению, это был всего лишь пробный рейд, имеющий целью выяснить состояние береговой обороны. Когда я задал аналогичный вопрос Блюментриту, он дал несколько другой ответ. «В то время я не был на западе, но, когда в конце сентября прибыл туда, чтобы сменить генерала Цейтцлера на посту начальника штаба, слышал об этом рейде немало. Немецкое командование не имело единого мнения по вопросу, был ли это единичный рейд, или за ним могли последовать другие, окажись он более удачным». Во всяком случае, Цейтцлер и Кейтель отнеслись к нему со всей серьезностью.

Далее Рундштедт сказал: «Я ожидал вашего вторжения в 1943 году, когда мы оккупировали всю Францию. По моему мнению, вы должны были воспользоваться преимуществом, создаваемым чрезмерной растянутостью наших сил на западе».

Блюментрит остановился на этом вопросе подробнее: «После высадки союзников во Французской Северной Африке в ноябре 1942 года приказ фюрера занять ранее неоккупированные части Франции был продиктован убеждением, что из Африки союзники направятся на юг Франции. Он считал, что вы высадитесь на берегу Средиземного моря, а правительство Виши не будет этому препятствовать. Оккупация прошла в целом без осложнений, неприятности доставляли только партизаны, повышенная активность которых не могла не беспокоить. Фельдмаршал Рундштедт лично следовал во главе войск, чтобы договориться с правительством Виши. Он рассчитывал на мирное развитие событий без ненужных потерь с обеих сторон. Так и вышло».




1943-й – год неопределенности


«После падения Туниса в мае, – рассказывал Блюментрит, – Гитлер всерьез озаботился возможностью высадки союзников на юге Франции. Вообще в том году поведение Гитлера отличалось повышенной нервозностью и неустойчивостью – то он ожидал вторжения в Норвегии, то в Голландии, затем в районе Соммы, потом поочередно в Нормандии, Бретани, Португалии, Испании и на Адриатике. Он постоянно с беспокойством шарил глазами по карте и ожидал неприятностей со всех сторон.

Наиболее вероятным он считал клещевое вторжение с одновременной высадкой на юге Франции и в Бискайском заливе. Также он очень опасался удара для захвата Балеарских островов с последующей высадкой в Барселоне и наступления на север во Францию. Он настолько уверился в высокой вероятности высадки союзников в Испании, что настоял на отправке в Пиренеи крупных частей немецкой армии. В то же время он настаивал, чтобы немецкие войска соблюдали нейтралитет Испании.

Мы, солдаты, не разделяли его опасений. Мы считали маловероятным, чтобы британское командование наметило высадку в Бискайском заливе, который находился вне зоны досягаемости авиации наземного базирования. Также мы считали очень низкой вероятность высадки в Испании. Представлялось крайне сомнительным, что союзники рискнут спровоцировать враждебные действия со стороны Испании, да и в любом случае эта страна была неудобной для широкомасштабных военных операций из-за плохого сообщения и наличия труднопреодолимого естественного барьера – Пиренеев. Скажу даже больше: мы были в неплохих отношениях с испанскими генералами, стоявшими со своими войсками вдоль пиренейской границы, и, хотя они не скрывали от нас, что будут противостоять любым попыткам немецких войск вторгнуться на свою территорию, информацией снабжали исправно».

Блюментрит уточнил, что немецкие генералы не считали бесчисленные тревоги Гитлера обоснованными, тем не менее понимали, что высадка где-нибудь состоится. «Причем имелись все основания ожидать ее именно в этом году. Повсеместно ходили упорные слухи, что вторжение вот-вот начнется. Причем их источниками в основном являлись иностранные дипломаты – румынские, венгерские и японские военные атташе, а также правительство Виши».

У меня создалось впечатление, что слухи подействовали на немцев сильнее, чем наша запланированная дезинформация. Я спросил у Рундштедта, ожидали ли они вторжения через Английский канал в сентябре 1943 года – именно в это время мы произвели ложный маневр, направив на южное побережье Англии крупные силы и корабли. Он улыбнулся: «Ваши перемещения были слишком демонстративными – было совершенно очевидно, что это блеф».

Эта слишком явная игра даже несколько успокоила немецкое командование, поскольку продемонстрировала намерение союзников отложить попытку. Уже начинался сезон осенних штормов, и это значило, что немцам предстоит еще одна зимняя передышка. После долгого напряжения появилась возможность немного расслабиться.

«Короче говоря, 1943 год можно было с полным основанием назвать годом неопределенности, – подвел итог Блюментрит. – Но хотя немецкие войска во Франции теперь могли некоторое время не ждать удара с моря, покоя у нас все равно не было.

Набирало силу французское освободительное движение, ставшее грозной силой. В 1942 году ничего подобного не было. Теперь оно четко разделилось на три группы: коммунисты, приверженцы генерала де Голля и сторонники генерала Жиро. К счастью для нас, все они враждовали между собой и часто информировали нас о деятельности друг друга. Но в 1943 году они объединились, с тех пор их деятельностью руководили англичане, они же снабжали их по воздуху оружием».




Смена караула


На протяжении 1943 года в схему обороны против ожидаемого вторжения были внесены некоторые усовершенствования – насколько позволяли ограниченные ресурсы. Дело в том, что Франция стала своего рода здравницей для дивизий, потрепанных на Восточном фронте, – сюда они прибывали для отдыха и реорганизации. Описывая сделанное, Блюментрит сказал: «До 1943 года во Франции было 50–60 дивизий, которые заменялись остатками дивизий, прибывших с русского фронта. Этот постоянно идущий обмен оказывал вредное влияние на процесс организации обороны береговой линии. Поэтому были созданы специальные дивизии, за которыми были закреплены определенные сектора. Такая система имела несомненные преимущества – люди успевали хорошо изучить охраняемые территории, да и крайне ограниченное тяжелое вооружение, имеющееся на западе, могло быть использовано с максимальной эффективностью. Но был и существенный недостаток: офицеры и солдаты, пробывшие здесь долгое время, теряли боевые навыки, да и вооружены они были не лучшим образом. Их оружие в основном состояло из трофеев, захваченных у французов, поляков и югославов, использовавших самые разные боеприпасы, которые имели обыкновение заканчиваться в самый неподходящий момент, а пополнить запасы было куда сложнее, чем в случае стандартного оружия. Большинство дивизий состояли только из двух пехотных полков с двумя полевыми батареями, насчитывающими 24 орудия, и одной среднекалиберной батареи из 12 орудий. Поскольку для перемещения орудий использовались лошади, артиллерия была не слишком мобильной.

Кроме дивизий, защищающих береговую линию, существовала еще береговая артиллерия. Но она, независимо от своей фактической принадлежности, подчинялась военно-морскому командованию, которое всегда было склонно не соглашаться с армейским командованием».

С появлением на сцене Роммеля трудностей добавилось. До этого он в течение короткого времени командовал немецкими войсками, оккупировавшими Северную Италию, но в ноябре был направлен Гитлером усовершенствовать и укреплять береговую оборону от Дании до испанской границы. Ознакомившись с положением дел в Дании, он перед Рождеством прибыл во Францию, таким образом оказавшись в сфере влияния Рундштедта. Он действовал в соответствии со специальным приказом Гитлера, но не имел конкретных указаний в части взаимоотношений с Рундштедтом. Поэтому появление разногласий было неизбежным, причем они еще более усугублялись несовпадением взглядов этих военачальников.

Блюментрит прокомментировал события следующим образом: «Очень скоро войска уже не могли в точности определить, кому они подчиняются – Рундштедту или Роммелю, поскольку последний стремился повсеместно воплотить в жизнь свои идеи, касающиеся береговой обороны. Рундштедт предложил следующий вариант урегулирования проблемы: Роммель принимает командование наиболее важным сектором фронта вдоль берега Канала от голландско-немецкой границы до Луары, а Бласковиц – южным сектором от Луары до Альп. При этом оба командира подчиняются ему, Рундштедту. Роммель будет командовать группой армий «Б», куда войдут войска в Голландии, 15-я армия, расположенная от границы до Сены, и 7-я армия, стоящая на участке от Сены до Луары. В группу армий «Г» Бласковица войдут 1-я армия, прикрывающая Бискайский залив и Пиренеи, а также 19-я армия, расположившаяся на Средиземноморском побережье».

Согласно информации, полученной у офицеров штаба Роммеля, предложение было представлено «как единственный способ быстро претворить его идеи в жизнь». Как бы там ни было, примерно через месяц после его прибытия соответствующее решение было принято. Конечно, напряжение несколько ослабло, хотя взгляды Рундштедта и Роммеля от этого более близкими не стали.

Рассказывая мне о Роммеле, Рундштедт заметил: «Он был храбрым человеком и очень способным командиром для ведения локальных операций, но не обладал необходимой квалификацией для командования на высшем уровне». Далее Рундштедт сказал: «Когда я отдавал приказ, Роммель спокойно подчинялся». Иными словами, вопрос о его нелояльности даже не ставился. С другой стороны, Рундштедт всегда проявлял чрезмерную щепетильность и никогда не вмешивался в дела, которые считал входящими в компетенцию своих подчиненных. Он всячески избегал оказывать давление на Роммеля в вопросах, по которым имел совершенно другую точку зрения, даже когда решения Роммеля могли иметь далеко идущие последствия.

Должен признаться, что чем ближе я узнавал Рундштедта, тем лучшее впечатление он производил. Тому имелись и прямые и косвенные причины. Среди пленных немецких офицеров он явно занимал главенствующее положение, но это было вызвано не столько привязанностью его коллег, сколько глубоким уважением, которое они, несомненно, испытывали. Он обладал традиционным складом ума, но это был живой, пытливый и восприимчивый ум, которому сопутствовали решительность и твердый, волевой характер. Он обладал чувством собственного достоинства, но вместе с тем не был высокомерным. Этот человек был до мозга костей аристократом, в самом лучшем смысле этого слова. Внешне он казался строгим аскетом, но это впечатление моментально исчезало, когда его губ касалась мягкая улыбка. Он обладал тонким чувством юмора, не изменявшим ему даже в самых тяжелых ситуациях. Однажды мы с ним вдвоем возвращались в его маленькую тесную комнатушку, в которой он жил в лагере. Пройдя через тяжелые металлические ворота, от которых во все стороны тянулась колючая проволока, мы подошли к двери, ведущей в помещение. Я остановился, чтобы дать ему пройти первым. Он улыбнулся и заметил: «Только после вас, мой друг. Не забывайте, это все-таки мой дом».




Где?


Когда наступил 1944 год, уже не приходилось сомневаться, что армия вторжения отправится из Англии – слишком уж много американских солдат было туда доставлено за короткое время. Но где они высадятся во Франции – на этот вопрос ответить было намного тяжелее. «Из Англии поступало очень мало надежной информации, – рассказывал Блюментрит. – Разведка подчинялась командованию вермахта, а значит, Гитлеру, занимались ею специальные подразделения СД. В вопросах получения информации мы полностью зависели от них.

Они сообщили нам, что в Южной Англии группируются силы союзников – в Великобритании было небольшое количество немецких агентов, которые передавали в Берлин свои наблюдения, но выяснить им обычно удавалось немного. А малочисленность нашей авиации не позволяла организовать регулярные разведывательные полеты над Англией. Перед днем «Д» летчики все-таки доложили о передвижении транспорта в сторону юго-западного побережья – за ними было нетрудно проследить, поскольку грузовики шли с горящими фарами». (В основном это были американские войска, так как именно они находились в западной части Южной Англии.) «Мы также перехватили несколько радиограмм, переданных с британских кораблей, которые подтвердили наши предположения, что в Канале намечается какая-то масштабная операция.

Признаком надвигающегося вторжения явилось и повышение активности французского Сопротивления. Мы захватили несколько сотен подпольных радиопередатчиков и расшифровали основные фразы, использовавшиеся в процессе радиообмена с Англией. Сообщения казались довольно туманными, но в целом их смысл был ясен.

Однако, несмотря на наличие достаточной информации, мы оставались на распутье. Нигде не содержалось ни одного намека, указывающего на место высадки. Нам приходилось полагаться только на собственные соображения».

Блюментрит утверждал: «Наши военные моряки считали, что союзники высадятся непременно поблизости от большого порта. Они предполагали, что это будет Гавр, и не только потому, что он являлся крупным портом, но в дополнение к этому был еще и базой сверхмалых субмарин. Мы, солдаты сухопутных войск, не были с этим согласны. Мы считали, что союзники не предпримут атаку на хорошо укрепленный порт. К тому же мы располагали информацией о скоплении войск на южном берегу Англии, с которой нельзя было не считаться.

Из этого мы сделали вывод, что союзники на первом этапе не станут атаковать порт. Но у нас не было никаких сведений о создании искусственных гаваней – Малберри. Мы предполагали, что вы, быть может, установите свои корабли борт к борту, образовав тем самым своеобразный мост, по которому будет вестись выгрузка».

Рундштедт честно признался: «Я думал, что вторжение будет предпринято в самой узкой части Канала – между Гавром и Кале. Этот участок представлялся мне более подходящим, чем участок между Каном и Шербуром. По моим расчетам, высадка могла произойти с любой стороны от эстуария Соммы. Вначале войска должны были высадиться где– то на западной стороне между Ле-Трепором и Гавром, а затем уже между Соммой и Кале».

Я поинтересовался у Рундштедта, почему он решил именно так. Он ответил: «Район Соммы – Кале казался нам стратегически более выгодным, конечно, с вашей точки зрения, потому что он значительно ближе к Германии. Отсюда открывался кратчайший путь на Рейн. Я подсчитал, что вы доберетесь туда за четверо суток».

Из сказанного ясно, что точка зрения Рундштедта была предвзятой, основанной на предположении, что союзники выберут направление наиболее выгодное теоретически, не считаясь с практическими трудностями. Я заметил ему, что по этой самой причине у нас имелись все основания предполагать, что тот сектор будет сильнее всего обороняться, поэтому мы и стремились держаться от него подальше.

Он признал мои замечания правильными, но уточнил: «Сила нашей обороны была абсурдно преувеличена. «Атлантический вал» был не более чем иллюзией, созданной усилиями наших пропагандистов, чтобы обмануть как союзников, так и свой собственный народ. Меня ужасно нервируют частые рассказы о непроницаемой обороне. «Стеной» ее уж точно назвать было никак нельзя. Гитлер никогда не посещал эти участки и не знал, что представляет собой эта, с позволения сказать, стена в действительности. Между прочим, за всю войну он только один раз лично посетил побережье Канала, причем было это в далеком 1940 году. Тогда он посетил мыс Гриз-Нез». Я спросил: «Он что, как Наполеон, смотрел через Канал на английский берег?» Рундштедт кивнул и грустно улыбнулся.

Далее Рундштедт упомянул еще одну причину, по которой он считал, что высадка должна произойти на участке Сомма – Кале. Он был уверен, что мы должны стремиться как можно быстрее захватить территорию, на которой расположены ракеты «Фау», чтобы спасти от разрушения Лондон. Ему сказали, что эффект от использования этого оружия должен превзойти все ожидания. Гитлер возлагал на него большие надежды. Поэтому такое весомое соображение не могло не повлиять на стратегические расчеты.

Между прочим, именно Гитлер в конце концов догадался, что союзники высадятся именно в Нормандии. Об этом мне рассказал Блюментрит. «В конце марта командованием вермахта был издан документ, из которого следовало, что Гитлер ожидал вторжения в Нормандии. После этого мы постоянно получали предупреждения. Все они начинались словами: «Фюрер опасается…» Я не знаю, почему он пришел к такому выводу. Но в результате в Нормандию была отправлена 91-я дивизия и несколько танковых эскадронов. Они заняли позиции в резерве на Шербурском полуострове в районе Карантана».

Офицеры штаба Роммеля рассказывали, что он тоже ожидал высадки в Нормандии – в этом его мнение шло вразрез с мнением Рундштедта. Рундштедт и Блюментрит это подтвердили. К такому выводу Роммель пришел уже в конце весны. Никто не знал, повлияли на это его собственные соображения или же постоянные напоминания Гитлера о необходимости «наблюдения за Нормандией».

Получается, что хваленая «интуиция» фюрера снова оказалась на высоте, дав более правильный прогноз, чем расчеты крепких профессионалов – виднейших военачальников Германии. Все они руководствовались традиционными правилами военной стратегии и исходили из того, что союзники будут следовать им же. Неожиданных поступков, идущих вразрез с установившимися законами войны, не ожидал никто.

В этой связи Рундштедт в одной из наших бесед сообщил важный факт: «Если бы союзники все-таки высадились на западе Франции в районе Луары, они вполне могли изрядно преуспеть – и в создании обширного плацдарма, и в продвижении в глубь территории. Чтобы остановить их, я бы не смог перебросить туда ни одну дивизию». А Блюментрит добавил: «Такое вторжение почти не встретило бы сопротивления. К югу от Луары у нас имелось только три дивизии на 300 миль береговой линии, причем две из них были учебными, составленными из необученных новобранцев. Командиру роты на этом участке приходилось целый день находиться на колесах, чтобы объехать занимаемый его солдатами участок. Мы считали, что район Луары располагается слишком далеко от британских аэродромов наземного базирования, а значит, командование союзников не станет предпринимать попытку высадки на этом участке, поскольку знали, что вы всегда рассчитываете на обеспечение максимального прикрытия с воздуха».

По этой же причине немецкое командование, за исключением Роммеля, считало, что высадка в Нормандии менее вероятна, чем в том месте, где Канал более узкий и легче обеспечить поддержку с воздуха. Рундштедт заметил: «Мы думали, что высадка в Нормандии будет ограничена попыткой захватить Шербур. Поэтому появления американцев здесь мы ожидали меньше, чем высадки британцев у Кана».




Немецкая диспозиция


В июне 1944 года на западе находилось, если быть абсолютно точным, всего 59 немецких дивизий: 8 – в Бельгии и Голландии (более половины из них – учебные и дивизии береговой обороны); из 27 полевых дивизий 10 были танковыми, причем 3 располагались на юге, а 1 – в районе Антверпена.

На 200-мильном отрезке береговой линии Нормандии, к западу от Сены, располагалось 6 дивизий (из них 4 дивизии береговой обороны). Три из них занимали Шербурский полуостров, две – 40-мильный участок между Шербуром и Каном (от Виры до Орна), и одна находилась между Орном и Сеной. Блюментрит сказал: «Нашу диспозицию скорее можно было назвать береговой охраной, чем обороной. Поскольку мы не ожидали вторжения западнее Шербура, этот сектор почти не был укреплен».

На передовой позиции находилась одна танковая дивизия, предназначенная для возможной контратаки. Это была 21-я танковая дивизия. «Было много споров, – рассказывал Блюментрит, – относительно того, куда направить 21-ю танковую дивизию. Фельдмаршал фон Рундштедт предпочел бы иметь ее к югу от Сен-Ло, но Роммель решил переместить ее ближе к берегу и на другой фланг, то есть к Кану. Таким образом, она оказалась слишком близко к берегу, чтобы стать резервом для всего сектора».

Тем не менее присутствие этой дивизии в районе Кана оказалось немаловажным фактором. Если бы не она, британцы захватили бы Кан в первый же день после высадки. Роммель настаивал, правда тщетно, на переброске в этот сектор второй танковой дивизии. Он хотел расположить ее в устье Виры – как раз там, где высадились американцы.

Теперь можно сформулировать основное противоречие, пагубно отразившееся на планах немцев противостоять вторжению. Рундштедт понимал, что береговая линия слишком длинна, чтобы можно было имеющимися силами предотвратить высадку. Поэтому он в основном рассчитывал на мощное контрнаступление, которое отбросило бы армии союзников обратно к берегу в тот момент, когда они уже продвинутся в глубь территории, но еще не успеют закрепиться.

Роммель же, наоборот, был уверен, что единственный шанс победить союзников заключается в их разгроме непосредственно на берегу, не дав им углубиться во внутренние районы страны. «Первые двадцать четыре часа станут решающими», – не уставал повторять он офицерам своего штаба. Блюментрит, хотя и принадлежал к другой, старой школе, описал соображения Роммеля наиболее объективно. «Из своего богатого африканского опыта Роммель уяснил, что танки находились слишком далеко, чтобы в решающий момент начать контратаку. Он чувствовал, что, если танковые резервы будут располагаться в глубине территории, как предлагал главнокомандующий, их передвижению будет препятствовать авиация союзников». Офицеры штаба Роммеля рассказывали, что он часто вспоминал, как в Африке оказался прикованным к месту из-за действий авиации, которая была куда менее сильна, чем сейчас.

В конце концов ни Рундштедту, ни Роммелю не удалось претворить свои планы в жизнь.

«До начала вторжения, – сказал Рундштедт, – я хотел эвакуировать весь юг Франции вплоть до Луары, сконцентрировать там силы и обеспечить пространство для маневра. Отсюда можно было нанести мощный контрудар по войскам союзников. Таким образом, 10–12 пехотных дивизий и 3–4 танковые смогли бы вести подвижную войну. Но Гитлер не стал меня слушать, хотя это был единственный способ, с помощью которого я мог надеяться сформировать необходимые резервы. Вся газетная шумиха относительно «центральной армии Рундштедта» была совершеннейшей ерундой – такой армии никогда не существовало. Хуже того, мне не давали свободы действий даже в отношении горстки танковых дивизий, находившихся во Франции. Я не мог переместить ни одну из них без разрешения Гитлера».

Но Роммелю тоже не суждено было воплотить свой план, отличный от плана Рундштедта. Причем произошло это не из-за противодействия фельдмаршала, а по причине отсутствия резервов. Ему было позволено размещать свои дивизии там, где он сочтет нужным. Рундштедт мне рассказывал: «Мне не нравилось, что они так близко к берегу, но я не считал себя вправе вмешиваться в действия их командира. Принятие решений такого масштаба должно быть полностью в его компетенции. Это только Гитлер позволял себе вмешиваться во все вопросы». Однако Роммель располагал только тремя танковыми дивизиями на всем протяжении фронта от Луары до Шельды. Одна дивизия предназначалась для восточного сектора, другая – для центрального и третья – для западного. Численность танков в них была намного ниже, чем в британских или американских дивизиях. Иными словами, кулак, которым мы намеревались нанести удар по армии вторжения, был, мягко говоря, слабоват.

Шансы еще более уменьшились из-за непринятия своевременных мер по строительству береговых оборонительных сооружений. От офицеров штаба Роммеля я узнал, что весной 1944 года он принимал все максимальные усилия по сооружению подводных препятствий, блиндажей и установке вдоль побережья Нормандии минных полей, где, как он предвидел, должна была произойти высадка. В качестве примера можно привести следующие цифры: на севере Франции за три года до его прибытия было заложено менее двух миллионов мин. В течение нескольких месяцев, предшествующих наступлению дня «Д», это количество утроилось. Однако целью Роммеля была закладка 50 миллионов мин. К счастью для армии вторжения, у немцев оставалось слишком мало времени и сил, чтобы исполнить задуманное.

Объяснение Рундштедта было следующим: «Нехватка строителей и стройматериалов были нашими главными проблемами. Рабочая сила из трудовых армий Тодта, ранее вполне доступная во Франции, теперь находилась в Германии и занималась ликвидацией последствий бомбежек. В то же самое время дивизии береговой обороны были слишком рассредоточены – часто они растягивались на участке в 40 миль, – чтобы выполнять необходимые строительные работы собственными силами. Кроме того, мы испытывали острый недостаток строительных материалов. Их производство и транспортировка были изрядно затруднены действиями авиации союзников».

Но все это не объясняет бездействия в более ранний период – в 1942-м и 1943 годах, – на что часто сетовал Роммель. Более глубокая причина может заключаться в следующем: Рундштедт – признанный корифей мобильных наступательных операций – не доверял стационарным оборонительным сооружениям и уделял недостаточное внимание их возведению. Так считали офицеры штаба Роммеля, и этот тезис вполне соответствует разработанному Рундштедтом плану контрнаступления. Причем все это вполне естественно для человека, искусно вытеснившего французов с линии Мажино.

В результате конфликта мнений Рундштедта и Роммеля, умноженного на позицию Гитлера, наложившего руку на все без исключения резервы, мероприятия, призванные противодействовать вторжению союзников, «провалились между двумя стульями». Они в большей степени способствовали успеху высадки, чем все меры союзников по обеспечению внезапности.




Высадка


«Тот факт, что вторжение приближается, был очевиден даже слепому, – вспоминал Блюментрит. – Возросшая активность движения Сопротивления стала представлять для нас серьезную угрозу. Резко увеличились потери из-за рейдов и засад партизан. Летели под откос поезда, везущие к фронту людей и снабженческие грузы. Авиация союзников наносила точные удары по железным дорогам Франции и Восточной Германии, разрушала мосты через Сомму, Сену и Луару. Ясно, что здесь тоже не обошлось без партизан».

Рундштедт добавил: «Мы не знали точной даты начала вторжения, но это, в общем, не имело принципиального значения. Начиная с марта мы ожидали его каждый день». Я поинтересовался, действительно ли шторм, в решающий момент задержавший выход в море наших кораблей на 24 часа и едва не послуживший причиной отмены операции, позволил немцам почувствовать себя в безопасности. «Нет, – ответил Блюментрит, – мы были уверены, что у союзников есть корабли, которым нипочем бушующее море. Поэтому мы были всегда настороже, независимо от погоды».

Рассказ продолжил Рундштедт: «Единственной неожиданностью для нас явилось время суток, когда вы появились. Дело в том, что наши военные моряки были уверены, что союзники могут высадиться только по высокой воде. А то, что вы выбрали для высадки время отлива, имело для вас еще одну положительную сторону: следовавшие впереди корабли были защищены от огня скалами.

Величина армии вторжения не явилась для нас неожиданной. Мы даже считали, что она могла быть большей – слишком уж преувеличенным в сообщениях наших агентов оказалось число присутствующих в Великобритании американских дивизий. Но некоторая переоценка сил противника имела для нас важное, хотя и не прямое следствие: мы были убеждены, что следует ожидать еще одну высадку в районе Кале».

Блюментрит рассказал мне о дне «Д», каким он виделся из штаба немецкого командования, расположенного в Сен-Жермене, то есть немного западнее французской столицы. (Штаб Роммеля находился в Ла-Рош-Гийон, то есть на полпути между Парижем и Руаном, но, так же как и в Эль-Аламейне, в момент нанесения удара Роммеля не было на месте – он как раз ехал к Гитлеру.)

«5 июня около 10 часов вечера мы перехватили несколько радиосообщений, которыми обменялись между собой англичане и французские партизаны и из которых стало ясно, что армия вторжения уже в пути. Наша 15-я армия, стоявшая к востоку от Сены, немедленно была поднята по тревоге, хотя по непонятной причине в 7-й армии, находившейся в Нормандии, сигнал тревоги прозвучал только в 4 часа утра. (Судя по документам 7-й армии, тревога там была объявлена в 1.30.) Таким образом, начало было во всех отношениях неудачным. Вскоре после полуночи начали поступать сообщения о сбросе союзниками парашютного десанта.

Время было решающим фактором. Из частей резерва самым доступным оказался 1-й танковый корпус СС, находившийся к северо-западу от Парижа. Но мы не могли никуда его направить без личного распоряжения из ставки Гитлера. В 4 часа утра фельдмаршал фон Рундштедт позвонил туда и попросил разрешения использовать этот корпус для усиления удара Роммеля. Но Йодль, выступавший от имени Гитлера, отказал. Он считал, что высадка в Нормандии не более чем обманный маневр, и не сомневался, что вскоре последует настоящая высадка к востоку от Сены. «Битва мнений» продолжалась весь день, и только в 16.00 корпус СС наконец получил приказ сниматься с места.

Но с его передвижением были связаны немалые трудности. Их артиллерия располагалась на восточном берегу Сены, а мосты были уничтожены авиацией союзников. Фельдмаршал и я убедились в этом лично. Поэтому артиллеристам предстояло совершить большой круг, чтобы переправиться через Сену южнее Парижа. По дороге они подвергались систематическим бомбежкам, что отнюдь не способствовало ускорению процесса. В результате этот резерв появился в нужном месте только через двое суток».

Войска союзников к тому времени уже прочно обосновались на берегу, и шанс быстрого контрудара был безвозвратно упущен. Танковые дивизии были вынуждены вести бои с целью не дать армии вторжения продвинуться в глубь территории Франции. О том, чтобы отбросить союзников обратно в море, речь уже не шла.

Я спросил у Рундштедта, надеялся ли он разгромить армию вторжения после высадки. Он ответил: «После первых нескольких дней нет. Авиация союзников парализовала любое движение наших войск в течение дня и сделала его чрезвычайно затруднительным ночью. Ваши самолеты разбомбили мосты не только через Сену, но и через Луару, закрыв таким образом целый район. Все эти факторы сделали невозможной концентрацию резервов. Войскам требовалось в 3–4 раза больше времени, чтобы добраться до фронта, чем мы рассчитывали».

После недолгих размышлений Рундштедт добавил: «Помимо вмешательства авиации основным фактором, сдерживающим наш контрудар, стал огонь ваших боевых кораблей. Возможности флота в этом плане стали для нас неприятным сюрпризом». Блюментрит заметил, что офицеры сухопутных сил, допрашивавшие его после войны, судя по всему, не осознавали, какой потрясающий эффект имел обстрел с моря.

Существовала еще одна причина задержки решающего контрудара. Блюментрит и Рундштедт утверждали, что через две недели после вторжения они пришли к выводу, что другой высадки, ожидаемой к востоку от Сены, не будет. Но в ставке Гитлера все еще продолжали ее ждать, поэтому крайне неохотно давали разрешение на перевод резервов из района Кале в Нормандию. Не позволяли они и производить перегруппировку своих сил в Нормандии. «В полном отчаянии фельдмаршал фон Рундштедт обратился к Гитлеру с просьбой прибыть во Францию для беседы. Вместе с Роммелем Рундштедт отправился на встречу с Гитлером в Суассон, чтобы заставить фюрера понять, что происходит. Хотя Кан и Сен-Ло – ключевые пункты в Нормандии – еще находились в наших руках, представлялось очевидным, что их не удастся удержать долго. Два фельдмаршала теперь были единодушны в убеждении, что единственным шагом, который еще может спасти ситуацию, не доводя ее до всеобщего отступления, которое Гитлер ни за что не позволит, был вывод войск из Кана. Они считали, что пехоту можно оставить, чтобы удерживать позиции на Орне, а танковые дивизии вывести для реорганизации и проведения необходимого ремонта. Они намеревались использовать последние для нанесения мощного контрудара против американцев на Шербурском полуострове.

Гитлер не пожелал прислушаться к гласу рассудка и заявил, что никакого вывода войск быть не должно. «Вы должны оставаться там, где вы есть», – твердил он. Он даже не согласился предоставить нам больше свободы в перемещении дивизий так, как мы считали наиболее выгодным.

В начале второй недели после вторжения фельдмаршал и я начали осознавать, что нам не удастся отбросить союзников в море. Только Гитлер упрямо верил в возможность такого исхода. Поскольку он не пожелал отменить свой приказ – ни шагу назад, войска продолжали держаться за каждый клочок земли разваливающегося фронта. Все наши планы прекратили свое существование. Мы просто старались по возможности выполнить приказ Гитлера об удержании любой ценой линии Кан – Авранш, не испытывая больше никаких надежд».

Говоря о ненужных лишениях, выпавших на долю солдат, Блюментрит заметил: «Они не могли противостоять артобстрелу так же хорошо, как солдаты прошлой войны. Вообще немецкая пехота этой войны была совсем не та, что в 1914–1918 годах. Рядовые и ефрейторы по любому вопросу имели собственное мнение – они перестали быть дисциплинированными и исполнительными. Качество армии снизилось из-за ее слишком быстрого роста, не оставлявшего возможности для соответствующего обучения».

После встречи с Гитлером последовало отстранение Рундштедта от командования. «Фельдмаршал фон Рундштедт просто сказал, что не может действовать со связанными руками. В связи с этим заявлением, а также памятуя о его весьма пессимистичных докладах, Гитлер решил найти нового командующего. Он написал фельдмаршалу письмо, кстати весьма корректное и сдержанное, где объяснял, что в создавшейся ситуации считает целесообразным произвести замену».

Такое решение Гитлер принял благодаря еще одному неосторожному высказыванию фельдмаршала. Блюментрит рассказал, что Рундштедту позвонил Кейтель и поинтересовался положением дел. Выслушав мрачный отчет фельдмаршала, он спросил: «Что будем делать?» – на что Рундштедт с ожесточением ответил: «Заканчивать войну! Что мы еще можем делать!»




Если долго натягивать струну, она в конце концов рвется


Примерно в это время в ставку Гитлера прибыл фельдмаршал фон Клюге. В течение девяти долгих месяцев он находился на лечении после ранений, полученных в результате авиакатастрофы в России. В начале июля Гитлер снова послал за ним из-за обострившейся ситуации на Восточном фронте. Фюрер хотел отправить его обратно на восток на смену командующему группой армий «Центр» Бушу. Его войска медленно отступали под мощным натиском русских армий, начавших свое триумфальное летнее наступление. По словам Блюментрита, Клюге как раз находился у Гитлера, когда вошел Кейтель и рассказал о своем телефонном разговоре с Рундштедтом. Гитлер тут же решил, что Клюге должен отправляться не на восток, а на запад и сменить фельдмаршала фон Рундштедта. А на Восточном фронте на место Буша был назначен генерал Модель. Конечно, решение было принято под влиянием момента, однако Гитлер уже давно прочил Клюге в помощники Рундштедта, если, конечно, возникнет такая необходимость.

«Фельдмаршал фон Клюге был жестким, пожалуй, даже агрессивным солдатом, – вспоминал Блюментрит. – Он прибыл в наш штаб в Сен– Жермене 6 июля. Первое время он был жизнерадостным и исключительно уверенным в себе, как все только что назначенные командиры. Наши перспективы казались ему радужными, он был полон планов и надежд.

Во время нашей первой беседы он упрекнул меня в том, что мы дали ход рапорту Роммеля о сложившейся во Франции тяжелейшей ситуации. Он заявил, что столь пессимистичные документы не должны отправляться фюреру – мы обязаны их переделывать. Фельдмаршал фон Рундштедт в то время еще находился в Сен-Жермене – он провел там трое суток после прибытия фельдмаршала фон Клюге. Когда я передал ему слова нового командующего, он был откровенно шокирован и взволнованно воскликнул: «Мы поступили совершенно правильно, отправив столь важный документ в ставку в том виде, в каком он был составлен!»







Западный фронт в 1944–1945 годах




В первое время фельдмаршал фон Клюге не сомневался, что опасности, о которых шла речь, сильно преувеличены. Однако очень скоро ему пришлось изменить свою точку зрения. По прибытии он сразу же побывал на фронте. Там он побеседовал с командующим 7-й армией Хауссером, командующим 5-й танковой армией Эбербахом, с командирами корпусов, в том числе 1-го и 2-го корпусов СС. Все они говорили о серьезности ситуации. Уже через несколько дней после прибытия новый главнокомандующий утратил иллюзии и поскучнел. Изменение общего настроя его сообщений не осталось не замеченным Гитлером и не было им одобрено.

17 июля попал под бомбежку и был тяжело ранен Роммель. Гитлер поручил фельдмаршалу фон Клюге временно принять под командование группу армий «Б», одновременно оставаясь главнокомандующим».

20 июля в ставке Гитлера в Восточной Пруссии произошло покушение на фюрера. Бомба заговорщиков пощадила свою мишень, однако взрывная волна докатилась до Западного фронта и в решающий момент добавила там неразберихи.

«Фельдмаршал фон Клюге в тот день был на фронте – связаться с ним не представлялось возможным. Когда он вечером приехал, у нас уже имелось два сообщения: первое – о том, что покушение было успешным, а второе – о его провале. Узнав, что Гитлер остался жив, фельдмаршал рассказал мне, что годом раньше организаторы заговора связывались и с ним. Они посещали его дважды, но при втором визите он отказался участвовать, но знал, что подготовка продолжается. До того как все стало известным, фельдмаршал ни разу не говорил со мной о заговоре.

В процессе расследования гестаповцы наткнулись на имя фельдмаршала фон Клюге, упоминаемое в документах. Понятно, что он попал под подозрение. Затем произошел еще один случай, ухудшивший положение. Незадолго до прорыва генерала Паттона из Нормандии, как раз в разгар решающего сражения в Авранше, фельдмаршал фон Клюге в течение 12 часов оказался недоступным для связи. Причина была проста – он поехал на фронт и попал под артиллерийский обстрел, во время которого его рация была уничтожена. Фельдмаршалу пришлось провести в укрытии несколько часов, после чего он смог вернуться в штаб. Получилось, что он попал под обстрел с двух сторон: и с фронта, и с тыла. Длительное «необоснованное отсутствие» фон Клюге всколыхнуло подозрения Гитлера, и он отправил во Францию категорический приказ: «Фельдмаршалу фон Клюге следует немедленно покинуть район боевых действий вокруг Авранша и в дальнейшем осуществлять командование битвой за Нормандию из штаба 5-й танковой армии». Последний размещался в районе Фалеза.

Позже я слышал, что причиной появления этого приказа явилось следующее обстоятельство: Гитлер заподозрил, что фон Клюге отправился на фронт для переговоров о сдаче. Причем возвращение фельдмаршала отнюдь не успокоило Гитлера. Впредь его приказы фон Клюге неизменно были сформулированы в грубом, порой даже оскорбительном тоне. Это не могло не волновать фельдмаршала. Он постоянно опасался ареста и сокрушался, что не имеет возможности доказать свою лояльность успехами на поле боя.

Все перечисленное лишь уменьшило наши и без того мизерные шансы противостоять союзникам.

В решающие дни фон Клюге мог уделять только часть своего внимания событиям на фронте. Он постоянно с беспокойством оглядывался, ожидая увидеть за спиной посланцев фюрера, прибывших его арестовать.

Он был не единственным из генералов, находившихся в состоянии беспокойства. В последующие месяцы страх повсеместно распространился среди армейской верхушки, парализовав действия командиров. Но влияние на генералов событий 20 июля – это тема для целой книги, а не для короткого рассказа».

17 августа, то есть после прорыва генерала Паттона из Нормандии и развала фронта на западе, туда неожиданно прибыл генерал Модель в качестве нового главнокомандующего. «Его прибытие означало, что ветер перемен коснулся и фельдмаршала фон Клюге. Неожиданное появление нового претендента на высокую должность в то время уже стало привычным. Так поступили с командирами 19-й и 15-й армий. Фельдмаршал фон Клюге как раз находился в Ла-Рош-Гийоне – в штабе группы армий «Б». В течение следующих 24 часов он вводил нового командующего в курс дела.

Я отправился туда из Сен-Жермена, чтобы попрощаться с фон Клюге. Когда я вошел, он сидел за столом, глядя в разложенную на столе карту. Он был один. Указав на точку с надписью «Авранш», где осуществил прорыв генерал Паттон, он вздохнул: «Здесь я утратил свою безупречную репутацию солдата». Я попытался, как мог, утешить его, но не преуспел. Он долго мерил шагами комнату, размышляя о чем-то явно неприятном. Потом он показал мне письмо от фюрера, доставленное фельдмаршалом Моделем. Оно было довольно вежливым – фюрер писал, что, по его мнению, напряжение, связанное с неудачами на фронте, оказалось слишком сильным для фельдмаршала, поэтому считает замену желательной. Однако последняя фраза содержала неприкрытую угрозу: «Фельдмаршал фон Клюге обязан доложить, в какую часть Германии направится». Фельдмаршал сказал мне: «Я написал фюреру письмо, в котором ясно изложил наше положение и перспективы». Мне он это письмо не показал».

(Письмо было найдено в захваченных союзниками немецких архивах. Подтвердив получение приказа о своей замене и отметив, что ее истинной причиной является его неудача в предотвращении прорыва в Авранше, фельдмаршал писал следующее: «Когда вы прочтете эти сроки, меня уже не будет в живых. Я не могу вынести упрек в том, что мои ошибочные действия решили судьбу Западного фронта, и не имею возможности себя защитить. Из создавшейся ситуации есть только один выход, и я добровольно отправляюсь туда, где уже находятся тысячи моих товарищей по оружию. Я никогда не боялся смерти, а жизнь больше не имеет для меня смысла. К тому же мое имя есть в списке военных преступников». Далее в письме перечислялись причины, по которым было невозможно принять действенные меры по предотвращению краха в Авранше, а также следовал мягкий упрек в адрес фюрера, который вовремя не прислушался к предостережениям, высказанным Роммелем и самим фон Клюге.

«Наша оценка была продиктована вовсе не пессимизмом, а глубоким знанием обстановки. Не знаю, сумеет ли фельдмаршал Модель, имеющий репутацию хорошего профессионала, что-либо изменить. Искренне надеюсь, что ему удастся склонить чашу весов в нашу пользу. Если же этого не произойдет и столь превозносимое вами новое оружие тоже окажется бессильным, тогда молю вас, мой фюрер, закончить войну. Немецкий народ уже перенес достаточно страданий, пора положить конец этому кошмару. Должны существовать пути к завершению войны, которые не приведут к попаданию рейха под гнет большевизма». Письмо завершалось дифирамбами величию Гитлера и уверениями в неизменной преданности фельдмаршала фон Клюге.)

На следующий день фельдмаршал уехал. А еще через день мне позвонили из Меца и сообщили, что фон Клюге скоропостижно скончался от сердечного приступа. Два дня спустя мы получили медицинское заключение, в котором причиной смерти называлось кровоизлияние в мозг. Затем поступила информация об организации пышных похорон, на которых фельдмаршал фон Рундштедт от имени фюрера возложит венок и произнесет торжественную речь. Через некоторое время поступила информация, что никаких государственных похорон не будет. До нас дошел слух, что фон Клюге принял яд, что подтверждено посмертной запиской. Как и все генералы, побывавшие на Восточном фронте, он носил с собой капсулу с ядом, чтобы принять в случае угрозы попадания в плен к большевикам – хотя их мало кто глотал даже в плену. Фон Клюге проглотил такую капсулу в машине и умер еще до прибытия в Мец. Лично я считаю, что он покончил жизнь самоубийством вовсе не из-за увольнения, а потому, что опасался ареста гестапо по прибытии домой».

Клюге сам решил свести счеты с жизнью, а Роммеля заставили это сделать, причем произошло это месяцем позже, когда он еще не вполне оправился после ранения. По приказу Гитлера его посетили два генерала и пригласили на автомобильную прогулку, во время которой поставили в известность о решении фюрера: Роммель должен был покончить жизнь самоубийством или же предстать перед судом с гарантией присуждения высшей меры наказания. Дело в том, что он был непосредственным участником заговора против фюрера. К этому его подтолкнуло понимание безнадежности ситуации на Западном фронте. Офицеры его штаба рассказывали, что он не тешил себя иллюзиями возможности победы на Западном фронте задолго до высадки союзников и поэтому часто критиковал Гитлера, не имевшего, по его словам, чувства меры.

После того как союзники успешно закрепились на плацдарме в Нормандии, он однажды сказал: «Все кончено. Для нас было бы лучше закончить войну немедленно и дальше существовать в качестве британского доминиона, чем продолжать безнадежную борьбу». Понимая, что главным препятствием к достижению мира является Гитлер, Роммель открыто заявлял, что единственная возможность изменить ситуацию – это избавиться от фюрера и обратиться к союзникам с мирными предложениями. Вот какую удивительную трансформацию претерпело отношение к фюреру его любимого генерала. Это стоило Роммелю жизни, но спасти Германию было уже невозможно.

Говоря о всеобщем развале, последовавшем за прорывом Паттона с нормандского плацдарма, Блюментрит сообщил еще один важный факт: «Откладывая отступление, Гитлер и его штаб были обмануты своей несокрушимой верой в то, что нашим войскам всегда хватит времени отойти и занять новые позиции в тылу, если возникнет такая необходимость. Они рассчитывали, что наступление англичан будет осторожным и неторопливым, а американцев – топорным, непродуманным. Однако Петен, старый знакомый фельдмаршала Рундштедта, неоднократно предупреждал, что ни в коем случае не следует недооценивать скорость, с которой американцы могут продвигаться, приобретя некоторый опыт. Так и вышло. Позиции в тылу, на которые рассчитывали в командовании вермахта, Паттон и его части обошли с фланга даже раньше, чем они были заняты».

* * *


Рассмотрев вопрос, каким виделся высшему немецкому командованию решающий прорыв союзников, стоит вкратце упомянуть, что при этом происходило непосредственно на местах, что видели и чувствовали командиры, участвовавшие в боевых действиях.

Свои впечатления о прорыве американцев мне изложил генерал Элфельдт, который командовал 84-м корпусом, стоявшим как раз в этом секторе на Шербурском полуострове. Он прибыл туда непосредственно перед началом решающего наступления. До этого он командовал 47-й дивизией на участке Кале – Булонь. «Насколько я помню, приказ немедленно прибыть в штаб фельдмаршала фон Клюге я получил 28 июня. Он сообщил мне, что я должен принять командование 84-м корпусом у генерала Хольтица. Он сказал, что не согласен с оборонительной политикой последнего, но не объяснил, в чем именно. В этом корпусе были собраны остатки семи дивизий. Кроме того, фельдмаршал фон Клюге сказал, что 116-я танковая дивизия, которая будет контратаковать с запада, чтобы ослабить давление на пехоту, тоже поступает под мое командование. Наша беседа продолжалась всю ночь. Утром я отправился в Ле-Ман и дальше в оперативный штаб 7-й армии, который тогда располагался в 10–15 километрах к востоку от Авранша. Оттуда меня направили в теперь уже мой штаб корпуса. Я точно не помню, где именно он был расположен, помню только, что нашел его в лесу, вдали от населенных пунктов. Здесь царила неразбериха, над нашими головами постоянно пролетали самолеты союзников. На следующий день я обследовал войска. Наши силы были очень слабы, непрерывной линии фронта не было. В некоторых дивизиях оставалось не больше 3 сотен пехотинцев, с артиллерией дело обстояло не лучше.

Прежде всего я отдал приказ всем частям к югу от реки Зее, протекавшей в районе Авранша, организовать оборону южного берега. Частям на востоке я приказал оставаться на месте до прибытия 116-й танковой дивизии, которое ожидалось ночью. После этого они должны были присоединиться к контратаке. Но только 116-я дивизия так и не появилась – по пути ее повернули на другой участок, представлявшийся более опасным. Утром 31-го американские танки двинулись к населенному пункту Брески, расположенному на реке Зее в 15 километрах от Авранша. В это время мой штаб размещался к северу от Брески – этот фланговый удар едва не отрезал нас от остальных. Все офицеры штаба целый день находились на боевых позициях. К счастью, американцы не проявили особого упорства.

В течение следующих двух дней я получил подкрепление в виде двух дивизий, почти полностью укомплектованных. Да и 116-я танковая дивизия наконец добралась до нас. После этого я объединил все, что осталось от семи дивизий, в одну и отдал приказ остановить прорыв между Брески и Вирой, а также задержать ожидаемый удар американцев из Авранша. Танковый корпус генерала фон Функа должен был нанести мощный контрудар. В дальнейшем фон Функ даже получил подкрепление – чтобы обеспечить танковый удар большего масштаба, силами всех имеющихся танков из 5-й танковой армии Эбербаха».

Далее Элфельдт описал ситуацию после того, как танковый удар не достиг Авранша, а его левый фланг оказался в угрожающем положении. Он отодвинулся на восток. Отступление оказалось серьезно затруднено, потому что танки шли через его линию фронта, создавая неразбериху. К счастью, натиск американцев на его участке фронта оказался не слишком сильным – 3-я армия Паттона двигалась по широкой дуге. «Войска 1-й американской армии на моем участке фронта с точки зрения тактики вели себя совсем не умно. Они не использовали представляющиеся возможности и несколько раз упустили шанс отрезать мой корпус от основных сил. Так что угроза с воздуха беспокоила меня куда больше.

К тому времени, как мы вышли на Орн, фронт сузился, и штаб корпуса временно был переведен в тыл. Но уже утром к югу от Фалеза прорвались канадцы, и мне было приказано сформировать фронт и остановить их. Войск для этой цели у меня было очень мало, а связи не было вообще. Канадская артиллерия весь день обстреливала мой штаб, но, хотя и выпустила более тысячи снарядов, существенного урона не нанесла. По стечению обстоятельств все они падали вокруг домика, где я находился, но ни одного прямого попадания. Днем я все-таки сумел восстановить непрерывную линию, но при этом мог видеть за своим правым флангом британские танки, которые двигались по противоположному берегу реки Дивс по направлению к Труну. Таким образом путь к отступлению для нас был закрыт.

На следующий день я отдал приказ прорываться на северо-восток, то есть «за спиной» этих танковых сил. Вскоре стало ясно, что такой маневр невозможен – англичане были слишком сильны. Поэтому я предложил командующему армией генералу, чтобы мои войска передали в распоряжение генерала Мейндля, командира парашютно-десантных частей, чтобы помочь им совершить прорыв в районе Сен– Ламбера, то есть на юго-восток. Мне казалось, что один сильный удар имеет больше шансов на успех, чем несколько более слабых. Мейндлю удалось вырваться, но, когда на следующее утро я прибыл в Сен-Ламбер, проход уже снова был закрыт. Я сделал попытку прорваться с боем, использовав все оставшиеся у меня силы – несколько танков и пару сотен человек. Вначале нам сопутствовал успех, но затем мы столкнулись с частями 1-й польской танковой дивизии. После двухчасового сражения у нас подошли к концу боеприпасы. Пехотинцы, следовавшие за нашими танками, сдались, и я остался с горсткой людей на отрезанном острие клина. Положение было безвыходным, и нам тоже пришлось сдаться. Командир польской дивизии был очень приятным человеком и настоящим джентльменом. Он даже отдал мне свою последнюю сигарету. Его дивизия тоже находилась в сложном положении, у них закончилась вода».

* * *


Мне было очень интересно мнение Эльфельдта о немецком солдате Второй мировой войны в сравнении с солдатом периода Первой мировой. Должен признать, что его оценки сильно отличались от данных Блюментритом. «Пехота была так же хороша, как и в прошлой войне, а вот артиллерия стала намного лучше. Улучшилось оружие, усовершенствовалась тактика. Но были и другие факторы. В последние два года Первой мировой моральный дух армии был подвержен социалистическим идеям, по сути своей пацифистским. В этой войне идеи национал-социализма имели обратный эффект – они укрепляли мораль».

Вопрос о дисциплине в двух войнах оказался более сложным. «Национал-социализм делал людей фанатиками – на дисциплину это имело двоякий эффект. Но отношения между офицерами и солдатами были значительно лучше, чем в прежней армии, а это укрепляло дисциплину. Улучшение отношений произошло частично благодаря новой концепции дисциплины, основанной на опыте Первой мировой войны и насаждаемой в рейхсвере, а также из-за того, что широко распространившиеся идеи национал-социализма сократили дистанцию между солдатами и офицерами. Простые солдаты проявляли больше инициативы и нередко демонстрировали свои способности и смекалку, особенно в мелких стычках с врагом, чего не было в прошлой войне». Мнение Элфельдта по этому вопросу в целом совпало с точкой зрения британских командиров, которые часто отмечали, что немецкие солдаты, действуя в одиночку или небольшими группами, превосходили своих противников. Этот вердикт являл удивительный контраст с опытом 1914–1918 годов, а также с широко распространенным мнением о неспособности немцев к индивидуальным действиям. Поскольку идеи национал-социализма в основном пробуждали стадные инстинкты, было бы естественным предположить, что поколение, впитывавшее их с самого раннего возраста, будет проявлять меньше индивидуальной инициативы на поле боя, чем их отцы. Я спросил Элфельдта, может ли он объяснить это противоречие. Он ответил, что сам удивлен, но после некоторых размышлений добавил: «Возможно, это как-то связано со скаутским воспитанием, полученным этими молодыми людьми в гитлеровских молодежных организациях».

Вопрос о сравнении немецких солдат двух войн всплыл еще раз в беседе с Хейнрици, Рёрихтом и Бехтольшеймом. Хейнрици считал, что немецкая армия в первой войне была лучше обучена, но не был согласен с тезисом об улучшении дисциплины. Рёрихт и Бехтольшейм согласились, а первый добавил: «Армии был необходим более длительный перерыв между польской и западной кампаниями, чтобы дать людям время на подготовку, в первую очередь я имею в виду призывников. Это я точно знаю, поскольку возглавлял соответствующее подразделение в Генеральном штабе. Моральный дух и дисциплина на завершающей стадии этой войны по сравнению с ее началом значительно укрепились. В 1916–1918 годах моральный дух солдат подвергся влиянию социалистических идей, предполагавших, что армия ведет захватническую войну. Зато в этот раз солдаты до самого конца сохранили непоколебимую уверенность в правоте Гитлера, невзирая ни на что».

Хейнрици и Бехтольшейм подтвердили свое согласие с позицией Рёрихта, который продолжил: «Тем не менее моральный дух нашей армии был ослаблен постоянным напряжением, так же как и тенденцией эсэсовцев забирать к себе лучших. Дивизии, попавшие на Восточный фронт, не получали полноценного отдыха, что не могло не оказывать отрицательного воздействия на людей».

На вопрос о влиянии на армию национал-социализма Рёрихт ответил: «Это влияние не было однозначным. С одной стороны, оно создавало трудности для нас, поскольку ослабляло наше влияние на массы. Но с другой стороны, национал-социалистические идеи, несомненно, пробуждали в армии патриотический дух, причем намного более сильный, чем в 1914–1918 годах. Именно этот дух придавал людям силы даже в самых безнадежных ситуациях». Хейнрици согласился с Рёрихтом, при этом подчеркнув, что вера в конкретную личность имеет больше значения, чем система. «Нравится нам это или нет, но доминирующим фактором была огромная вера армии в Гитлера».

* * *


А что думали немецкие генералы о своих западных противниках? По этому поводу мнения высказывались самые разные. Далее я приведу те из них, которые показались мне наиболее интересными. О командирах союзников Рундштедт сказал следующее: «Монтгомери и Паттон были лучшими из тех, кого я встречал. Фельдмаршал Монтгомери был очень методичен». Позже он добавил: «Это хорошо, когда есть достаточно сил и времени». Комментарии Блюментрита были аналогичными. Воздав должное скорости продвижения армии Паттона, он добавил: «Фельдмаршал Монтгомери был единственным генералом, который не испытал ни одного поражения. Он двигался так…» В качестве иллюстрации своих слов Блюментрит сделал несколько решительных и коротких шагов, тяжело ставя ноги на землю.

Немецкие генералы считали, что качество английских и американских войск было разным. Об этом Блюментрит сказал так: «Американцы всегда наступали «на подъеме» и в атаке демонстрировали свои лучшие качества. Однако, попав под сильный артиллерийский огонь, они обычно сразу отступали, даже если перед этим им удалось успешно проникнуть в глубь обороны противника. В отличие от них британцы, достигнув даже небольшого успеха, «цеплялись зубами» за свое завоевание. Если они провели на позиции 24 часа, выбить их оттуда было уже невозможно. Контратака на британцев для нас всегда была связана с тяжелыми потерями. Осенью 1944 года у меня было немало возможностей наблюдать за этим любопытным различием, потому что правой половине моего корпуса противостояли англичане, а левой – американцы».




Глава 18

Заговор против Гитлера – взгляд из штаба на Западном фронте



История заговора, развязка которого наступила 20 июля 1944 года, изложена в печати неоднократно, причем затрагивались ее самые разные аспекты, кроме разве что его непосредственного влияния на ход войны. Хорошо известно, что произошло после того, как в ставке Гитлера в Восточной Пруссии взорвалась бомба, не убившая фюрера, как развивались последующие события в Берлине и как заговорщики упустили возникшую на короткое время возможность изменить ход истории. Чтобы сделать картину более полной, следует описать, что происходило в тот судьбоносный день и после него в штабе немецкой армии на Западном фронте. Я располагаю подробным рассказом об этом генерала Блюментрита, который считаю необходимым привести целиком, не только потому, что генерал являлся непосредственным участником событий, но и из-за неповторимой атмосферы, которую он воссоздает.




Рассказ Блюментрита


В начале 1944 года в штабе верховного командования на Западном фронте, расположенном в Сен-Жермене, было много посетителей, велись затяжные дискуссии. Часто обсуждался вопрос: следует ли фельдмаршалам объединиться и потребовать у Гитлера заключения мира.

Однажды, это было в конце марта, фельдмаршал Роммель прибыл в Сен-Жермен в сопровождении своего начальника штаба генерала Шпейделя. Незадолго до их отъезда Шпейдель обратился ко мне с просьбой уделить ему несколько минут для конфиденциального разговора. Мы отошли в сторону, и он, предупредив, что ведет речь от имени Роммеля, сказал: «Пришло время объяснить фюреру, что мы не можем продолжать войну». Было решено, что мы обсудим этот вопрос с фельдмаршалом Рундштедтом, что и было сделано. Выяснилось, что он придерживается того же мнения. После этого командованию вермахта была отправлена телеграмма, содержащая просьбу фюреру прибыть в Сен-Жер– мен «ввиду серьезной ситуации, сложившейся во Франции». Ответ на нее так и не был получен.

Через некоторое время генерал Шпейдель снова посетил меня и в разговоре сообщил, что в Германии существует группа людей, которые намереваются остановить Гитлера. Он упомянул имена фельдмаршала фон Вицлебена, генерала Бека, генерала Хёпнера и доктора Гёрделера. Затем он сказал, что фельдмаршал Роммель предоставил ему отпуск на несколько дней, чтобы съездить в Штутгарт и обсудить проблему с другими офицерами. Шпейдель и Роммель оба были родом из Вюртембурга и давно знали Гёрделера. Однако ни в одной из наших бесед Шпейдель не упомянул о готовящемся покушении на жизнь фюрера.

Больше ничего не происходило до тех самых пор, когда на Западный фронт прибыл фельдмаршал фон Клюге, чтобы сменить фельдмаршала фон Рундштедта на посту командующего. Это произошло вскоре после неприятного последнего телефонного разговора с Гитлером, в котором фельдмаршал пытался доказать, что войне необходимо положить конец. Об этой замене я могу сказать кое-что еще. Гитлер отлично знал, что фельдмаршал фон Рундштедт пользуется глубоким уважением как в армии, так и у противника. В пропагандистских радиопередачах союзников часто звучало утверждение, что взгляды фельдмаршала и офицеров его штаба отличны от взглядов Гитлера. Между прочим, достоин упоминания еще один факт: наш штаб не подвергся ни одной воздушной атаке. Фельдмаршалу никогда не угрожали деятели французского движения Сопротивления – было хорошо известно, что он сторонник хорошего обращения с местным населением. Агенты фюрера, несомненно, доносили ему обо всех этих «опасных» признаках. Гитлер относился к фельдмаршалу с большим уважением, чем к другим военным, однако держал его под пристальным наблюдением. Поэтому эмоциональное высказывание фельдмаршала о необходимости заключения мира было сочтено фюрером достаточным основанием для его смещения с должности.

Фельдмаршал фон Клюге прибыл в Сен-Жермен 6 июля. 17 июля был ранен фельдмаршал фон Роммель, и Клюге перебрался в его штаб в Ла-Рош-Гийон, оставив меня в Сен-Жермене.




20 июля


Первые новости о покушении на жизнь фюрера я услышал около 3 часов пополудни от полковника Финка, переведенного к нам с Восточного фронта шестью неделями раньше. Он вошел в мою комнату и провозгласил: «Генерал, фюрер мертв! Гестапо ведет следствие в Берлине». Я был очень удивлен и спросил, откуда ему это известно. Финк ответил, что информацию сообщил по телефону генерал фон Штюльпнагель, военный губернатор Парижа.

Я немедленно попытался созвониться с фельдмаршалом фон Клюге, но в штабе мне ответили, что генерал на передовой. Тогда я в чрезвычайно осторожных терминах – все-таки мы беседовали по телефону – объяснил, что произошли важные события и я сам приеду, чтобы все рассказать. Около 4 часов я уехал из Сен-Жермена и уже в 5.30 был в Ла-Рош-Гийоне.

Оказалось, что фельдмаршал фон Клюге только что вернулся в штаб. Когда я вошел к нему, он как раз читал запись сообщения немецкого радио, в котором говорилось о покушении на жизнь фюрера, окончившемся неудачей. Фон Кдюге сказал, что имеет две идентичные телефонограммы из Германии, в которых ему сообщают о смерти фюрера и требуют принять решение. Имена отправителей он не назвал. После этого он рассказал, что год назад к нему приходили Вицлебен, Бек и другие генералы, чтобы обсудить возможность обращения к фюреру, причем беседа записывалась.

Мы еще разговаривали, когда принесли телефонограмму из Сен-Жермена. В ней сообщалось о получении анонимной телеграммы о смерти фюрера. Клюге был озадачен и не знал, какому из сообщений верить, но, тем не менее, сомневался, что немецкое радио могло воспользоваться непроверенной информацией. Я решил позвонить заместителю Йодля генералу Варлимонту. После долгих и безуспешных попыток дозвониться нам удалось узнать только одно: Варлимонт не может подойти к телефону – вместе с Кейтелем он занят делами чрезвычайной важности.

Мы долго думали, куда еще можно обратиться, и в конце концов позвонили главе СС в Париже.

Он ответил, что не располагает никакой информацией, кроме переданной по радио. Тогда мы позвонили генералу Штифу – начальнику организационного отдела штаба сухопутных войск. Я хорошо знал Штифа, но понятия не имел, что он, как позже выяснилось, является самым непосредственным участником заговора. Штиф спросил: «Откуда вы взяли, что фюрер мертв? Он жив и прекрасно себя чувствует». И связь прервалась. После этого телефонного разговора мы не могли не испытывать тревоги. Все-таки при сложившихся обстоятельствах он выглядел довольно подозрительным.

Ответы Штифа, да и вся его манера ведения разговора показалась мне очень странной, и я мог предложить фон Клюге единственное тому объяснение: попытка была, но провалилась. Затем Клюге сказал, что, если бы она оказалась успешной, он бы первым делом приказал прекратить все действия против Англии, а затем предпринял шаги для установления контактов с командованием союзников.

Затем фон Клюге попросил меня позвонить генералу фон Штюльпнагелю и вызвать его в Ла-Рош-Гийон. Также я сумел связаться с фельдмаршалом фон Шперле, командовавшим силами люфтваффе на западе.

Первым прибыл генерал фон Штюльпнагель в сопровождении подполковника Хофакера. Мы уселись за столом вместе с фельдмаршалом фон Клюге – теперь никого из участников той встречи нет в живых, остались только Шпейдель и я. Фон Штюльпнагель заговорил первым: «Позвольте подполковнику Хофакеру объяснить суть дела». Оказалось, что подполковник знал все о готовящемся покушении и являлся связующим звеном между фон Штюльпнагелем и Вицлебеном. Он рассказал, как заговор трансформировался от подготовки петиции к подготовке покушения – это произошло, когда стало совершенно очевидно, что Гитлер не станет прислушиваться к гласу рассудка, а союзники не примут мирные предложения, исходящие от Гитлера. Он подробно рассказал, как фон Штауфенберг произвел свою историческую попытку, окончившуюся полным провалом.

Когда он закончил свою речь, фон Клюге с явным разочарованием произнес: «Что ж, господа, будем считать, что все кончено». Фон Штюльпнагель отреагировал на это замечание довольно бурно: «Как же так, фельдмаршал, я думал, что вы знакомы с планами! Что-то надо делать!» На что фон Клюге ответил: «Больше ничего сделать нельзя. Фюрер жив!» Я заметил, что Штюльпнагель явно забеспокоился. Он начал ерзать на стуле, затем встал и вышел на веранду. Вернувшись, он почти не открывал рта.

Потом приехал фельдмаршал Шперле, но провел с нами всего несколько минут и отклонил приглашение фон Клюге на ужин. Было очевидно, что он не хочет участвовать в разговорах или стать свидетелем чего-нибудь крамольного.

А мы отправились ужинать. Фон Клюге был весьма оживлен и совсем не выглядел обеспокоенным. Фон Штюльпнагель, напротив, был непривычно молчалив. Во время ужина он попросил фон Клюге уделить ему несколько минут для конфиденциальной беседы. Фельдмаршал согласился, но пригласил меня тоже. Мы прошли в маленькую комнату. Здесь Штюльпнагель сообщил, что перед отъездом из Парижа принял некоторые меры предосторожности. Фон Клюге эмоционально воскликнул: «Боже мой! Что вы сделали?» На что Штюльпнагель ответил: «Я приказал арестовать всех эсэсовцев в Париже». Но имелись в виду не части «ваффен СС», а служба безопасности, то есть СД.

«Но вы не имели права делать это без моего приказа!» – удивился фон Клюге. На что Штюльпнагель сказал, что пытался дозвониться до фельдмаршала, но не сумел, поэтому и решил действовать по своему усмотрению. «Что ж, – пожал плечами фон Клюге, – тогда вам за это и отвечать». На этом разговор окончился, и мы вернулись к прерванному ужину.

Потом фон Клюге поручил мне связаться с начальником штаба фон Штюльпнагеля, который оставался в Париже, и выяснить, действительно ли были произведены аресты. Я позвонил полковнику фон Линстову – теперь его уже тоже нет в живых. Он сказал, что аресты начались и их уже ничто не остановит. Тогда фельдмаршал посоветовал фон Штюльпнагелю побыстрее переодеться в гражданскую одежду и попытаться скрыться, отпустив предварительно всех арестованных.

После ухода фон Штюльпнагеля я сказал фон Клюге: «Мы должны как-то ему помочь». Подумав, Клюге предложил мне отправиться следом за Штюльпнагелем и посоветовать ему скрыться где– нибудь в Париже на ближайшие несколько дней, хотя, строго говоря, фельдмаршал был обязан взять его под арест.

Сначала я поехал в Сен-Жермен. Там меня ждали телеграммы, пришедшие во время моего отсутствия. Одна была от фельдмаршала Кейтеля. В ней говорилось, что все сообщения о смерти фюрера являются ложными, иными словами, их следует игнорировать. Другая – от генерала Фромма, который писал, что Гиммлер только что принял от него командование армией резерва. Фюрер больше не доверял немецким генералам. Третья была от Гиммлера. В ней меня просто ставили в известность о назначении нового командующего армией резерва. Пока я читал телеграммы, позвонил адмирал Кранке, командующий ВМФ на Западном фронте. Фельдмаршал фон Клюге почему-то не пригласил его на встречу в Ла-Рош-Гийоне. Он спросил, могу ли я приехать к нему в Париж. Примерно в час ночи я выехал в Париж. Там меня ждал весь военно-морской штаб в полном составе. Адмирал Кранке показал длинную телеграмму от фельдмаршала фон Вицлебена, из которой следовало, что фюрер мертв и в настоящий момент идет создание нового правительства Германии. После этого Кранке сумел связаться по телефону с адмиралом Деницем, и он сказал, что это неправда.

Оттуда я отправился в штаб полиции безопасности. Ее офицеры как раз возвращались из заключения. Все они желали знать, что произошло и почему их арестовали без объяснения причин. Вели они себя вполне спокойно и проявили готовность к урегулированию конфликта. Я поинтересовался местонахождением обергруппенфюрера Оберга и получил ответ, что он в гостинице вместе с фон Штюльпнагелем.

Туда я прибыл около 2 часов ночи и попал на вполне дружескую вечеринку с участием нашего посла в Париже Абеца. Оберг отвел меня в соседнюю комнату и сказал, что не знает, каково сейчас положение дел, но мы все равно должны спланировать свои последующие действия. И вообще не могу не признать, что Оберг вел себя на удивление порядочно и всячески старался сгладить острые углы, чтобы представить армию в более выгодном свете. Он предложил, чтобы полк, производивший аресты, был возвращен в казармы, а людям объяснили, что это были просто учения. Но Штюльпнагель решил, что предотвратить утечку будет невозможно. Тогда же я передал ему совет фон Клюге на некоторое время исчезнуть. А вернувшись в Сен-Жермен, обнаружил приказ из штаба командования вермахта, предписывающий Штюльпнагелю немедленно прибыть в Берлин для доклада.

В тот же день ближе к вечеру Штюльпнагель отбыл на машине в Берлин через Верден и Мец. Кроме водителя в машине находился еще один человек – на случай встречи с партизанами. Перед въездом в Верден он приказал остановить машину и объяснил, что они как раз въезжают в партизанский район, а значит, целесообразно выйти и проверить исправность пистолетов, произведя несколько выстрелов по ближайшим деревьям. После «стрельб» машина поехала дальше, но вскоре Штюльпнагель снова приказал остановиться, на этот раз на месте знаменитого Верденского сражения. Он заявил, что хочет на месте показать своим спутникам, как все происходило во время прошедшей войны. Пройдя несколько шагов, Штюльпнагель велел им остановиться, а сам пошел вперед, заявив, что хочет пройтись по памятным местам один. Его спутники сказали, что будут сопровождать его, поскольку велика опасность встретить партизан, но Штюльпнагель ответил, что ничего не боится. Он быстро скрылся из виду, и вскоре со стороны, куда он ушел, послышался выстрел. Спутники генерала побежали вперед и обнаружили его плавающим в канале. Он застрелился, находясь в воде, чтобы, если выстрел вдруг не окажется смертельным, наверняка утонуть. Самоубийство не удалось. Генерала выловили из воды живым и доставили в госпиталь. Он лишился одного глаза и так сильно повредил другой, что его пришлось удалить.

Все это я услышал от Оберга, который понимал, что Штюльпнагель как-то замешан в покушении на Гитлера. Я отправился в Париж навестить раненого в госпитале. Он все еще надеялся, что ситуацию удастся тихо урегулировать.

Штюльпнагель отказался разговаривать, а через две недели был перевезен в Берлин, помещен в тюрьму и повешен.

А тем временем в парижском штабе началась паника – все подозревали друг друга. Оберг получал потоки телеграмм с приказами арестовать Хофакера, Финка и еще 30 или 40 человек, причем не только военных. Через несколько дней Оберг позвонил мне и попросил срочно приехать. Он сообщил, что Хофакер на допросе упомянул имя фельдмаршала фон Клюге. Оберг сказал, что не верит в виновность фон Клюге.

К фельдмаршалу мы поехали вместе. Клюге сказал Обергу: «Делайте то, что вам подсказывает чувство долга». Оберг заметил мне, что ему совершенно не нравится работа, которую он вынужден выполнять, но, поскольку ее невозможно избежать, он старается, по крайней мере, оставаться человеком и джентльменом. Было принято решение, что на допросах будет присутствовать один из офицеров моего штаба. Здесь стоит упомянуть, что ни Шпейдель, ни я ни словом не обмолвились о нашей встрече вечером 20 июля.

Вскоре после этого фон Клюге навестил в госпитале Роммеля. По возвращении он сказал, что Роммель удивился, узнав о покушении на жизнь Гитлера, – он был уверен, что речь шла лишь об оказании на него давления с целью установления мира.

В последующие дни я заметил, что фон Клюге проявляет все больше беспокойства. Он явно стал задумываться о своей собственной судьбе. Однажды он грустно вздохнул: «Чему быть, того не миновать». А затем последовал неожиданный приезд фельдмаршала Моделя. Фон Клюге уехал домой и, как я уже говорил ранее, был найден мертвым в машине. Он принял яд.

Кроме беседы, происходившей вечером 20 июля, фон Клюге ни разу не говорил в моем присутствии о заговоре против Гитлера. В январе 1942 года я покинул штаб фон Клюге и не имел с ним контактов вплоть до июля 1944 года. Полковник фон Тресков был у фон Клюге начальником оперативного отдела. Возможно, он пользовался большим доверием фельдмаршала, но он уже мертв.

После капитуляции в мае 1945 года я находился в Шлезвиге вместе с генералом Демпси. Было очевидно, что даже в то время отношение населения к фюреру было неоднозначным. Одни открыто осуждали немецких генералов, участвовавших в попытке сбросить Гитлера, другие сожалели о ее неудаче. Так же обстояло дело и в армии.




Последствия


Приняв командование армиями на западе, фельдмаршал Модель обосновался в штабе группы армий «Б». Через день или два он позвонил мне и сообщил, что получил очередное послание из ставки фюрера. «Они там не могут думать и говорить ни о чем, кроме событий 20 июля. Теперь они считают подозреваемым Шпейделя». Модель, как сумел, объяснил Кейтелю, что не может в такой серьезной ситуации лишиться начальника штаба. В результате Шпейдель оставался на своем посту, ожидая, когда пришлют замену, до первой недели сентября. Перед отъездом он зашел ко мне попрощаться и сказал, что получил приказ возвращаться домой. По прибытии его немедленно арестовало гестапо.

Вскоре после отъезда генерала Шпейделя поступил новый приказ, на этот раз касающийся меня.

Мне предписывалось сдать командование генералу Вестфалю и 13 сентября явиться на доклад в ставку фюрера. Не могу сказать, что меня это обрадовало. Первым делом я отправился в Кобленц повидать фельдмаршала Рундштедта, который снова вернулся на пост главнокомандующего на западе и как раз занимался организацией своего штаба. Фельдмаршал был чрезвычайно раздосадован тем фактом, что меня вынуждают покинуть свой пост, причем как раз в тот момент, когда он вернулся к командованию. Он немедленно отправил протест командованию вермахта и потребовал, чтобы меня оставили его начальником штаба. Ответ не заставил себя долго ждать – просьба фельдмаршала была отклонена. В качестве причины отказа было указано, что я неоднократно выражал желание принять непосредственное участие в боевых действиях. В той обстановке это было не слишком убедительно.

9 сентября я уехал из Кобленца и отправился в Марбург навестить семью – кто знает, что будет дальше! Воскресенье 10 сентября я провел дома, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Всякий раз, когда мимо дома проезжала машина, я подходил к окну, чтобы увидеть, не останавливается ли она у моей двери.

11 сентября я сел в поезд, идущий в Берлин. Из-за бомбежки в Касселе произошла длительная задержка. Пришлось позвонить и предупредить, что я, скорее всего, не успею на специальный поезд, который каждую ночь отправляется из Берлина в Восточную Пруссию. Движение ненадолго восстановилось, но в Потсдаме поезд пришлось покинуть, поскольку дальше были повреждены пути. Выходя из вагона, я неожиданно услышал голос, требовательно вопрошавший в темноте: «Где генерал Блюментрит?» Признаюсь, мне потребовалось несколько секунд, чтобы собрать все свое мужество и ответить. Ко мне сразу же подошел офицер в сопровождении вооруженного автоматом солдата. Офицер вежливо объяснил, что имеет приказ сопровождать меня в Берлин – в гостиницу «Адлон». По прибытии туда портье отдал мне ожидавший меня запечатанный конверт. В нем лежал билет до Ангербурга, что в Восточной Пруссии. Я решил, что это достаточный повод слегка расслабиться. Но облегчение было временным. Как бы там ни было, я не знал, какой сюрприз ожидает меня в ставке.

Ночью я сел на специальный поезд, который утром 13-го благополучно прибыл в Ангербург. На вокзале меня встретил адъютант фельдмаршала Кейтеля и отвез к другому специальному поезду, где я смог позавтракать и оставить багаж. Мне было сказано, что фюрер слишком устал, чтобы принять меня, но я могу при желании посетить совещание, которое, как обычно, будет проводиться в полдень. Я решил так и поступить.

Перед домом, где всегда проходили эти совещания, я заметил группу генералов, направился к ним и доложил о прибытии генералу Гудериану, недавно ставшему начальником Генерального штаба. Он не пожал мне руку. Кейтель и остальные стояли молча. Гудериан громко заявил: «Не понимаю, как вы осмелились здесь появиться после всего, что произошло на западе». В ответ я показал ему телеграмму с приказом явиться на доклад. В этот момент к нам подошел офицер СС и сообщил, что фюрер все-таки решил принять участие в совещании. Через несколько минут мы увидели Гитлера. Он медленно и устало шагал через лес в сопровождении пяти или шести человек.

Повернувшись ко мне, Гудериан мрачно изрек: «Вот и докладывайте лично фюреру». К моему немалому удивлению, Гитлер встретил меня приветливой улыбкой. «Знаю, вам пришлось изрядно натерпеться на западе. Авиация у союзников на высоте, этот факт нельзя не признавать. Я хочу поговорить с вами после совещания».

Когда совещание закончилось, Гудериан сказал: «Заходите ко мне, поговорим о делах на Восточном фронте». Но я ответил, что они меня не интересуют, во всяком случае в настоящий момент. Затем я имел десятиминутный разговор с Гитлером, который снова был удивительно приветлив.

Когда я вышел, оказалось, что генералы в полном составе ждали меня в коридоре. Всех интересовал только один вопрос: что сказал фюрер. Я ответил, что он был исключительно дружелюбен. После чего генералы тоже стали всячески демонстрировать свое дружеское расположение, а Кейтель даже пригласил меня на чашку чая. Я ответил, что собираюсь в тот же вечер уехать домой, и добавил, что уже два года не проводил отпуск с женой и детьми. На что Кейтель тут же заявил, что это невозможно. Последнее меня очень удивило, поскольку всего лишь несколько минут назад фюрер лично позволил мне ехать домой. По окончании отпуска я должен был вернуться в распоряжение фельдмаршала фон Рундштедта и принять под командование армейский корпус на западе. Кейтель попросил меня подождать полчаса и отправился к фюреру. Выйдя от него, он отпустил меня.

В беседе Кейтель упомянул фон Клюге и сказал, что располагает документальными доказательствами его предательской деятельности. Кейтель сказал, что есть радиоперехват передачи из штаба союзнических войск, в которой содержится приказ вступить в контакт с фон Клюге. «Поэтому фельдмаршал так долго отсутствовал в тот день под Авраншем», – добавил он. Я ответил, что его подозрения абсолютно беспочвенны и несправедливы и что единственной причиной задержки фон Клюге была бомбежка, из-за которой он был вынужден провести несколько часов в укрытии, откуда не мог связаться со своим штабом, поскольку его рация была повреждена. Не приходилось сомневаться, что Кейтель не поверил ни одному моему слову.

Перед отъездом я нанес визит Йодлю. Не подав мне руки, Йодль заявил: «Устроенное вами шоу на западе вряд ли можно назвать хорошим». Я решил не оставаться в долгу и ответил, что Йодль вполне мог приехать и лично оценить ситуацию. Кстати, он был крайне удивлен, узнав, что я еду в отпуск.

От Йодля я вернулся в поезд Кейтеля, чтобы забрать багаж. Ординарец, доставивший по моей просьбе бутылку кларета, с улыбкой спросил: «А вы знаете, что на том же месте, где вы сидели во время завтрака, в последний раз сидел полковник Штиф?» И я почувствовал, что мне, скорее всего, фантастически повезло. Даже находясь дома в Марбурге, я еще долго вздрагивал от каждого телефонного звонка. Успокоился я, только вернувшись на фронт и приняв под командование новый корпус.

С тех пор и до самого конца войны мы чувствовали, что над нашими головами сгущаются тучи подозрения. В марте 1945 года, когда я командовал армией в Голландии, из штаба вермахта неожиданно поступила телеграмма, предписывающая мне немедленно сообщить о местонахождении моей семьи. Это звучало как открытая угроза – создавалось впечатление, что мои близкие будут взяты в качестве заложников. Взглянув на карту, я убедился, что американцы уже подходят к Марбургу – примерно в 60 милях от него. И я не ответил на телеграмму, заключив, что моя семья будет в большей безопасности с американцами.

* * *


После июльских событий 1944 года немецкие генералы нередко обсуждали между собой, следует ли им вступить в контакт союзниками. Именно об этом думал фон Клюге в ночь, когда считал Гитлера мертвым. От этого шага генералов удержали следующие причины:

1. Все они давали клятву верности фюреру. (Они утверждали: «Мы присягали на верность фюреру. Если он мертв, значит, и клятва больше не действует. А если жив?»)

2. Население Германии не знало правды и не одобрило бы действия, направленные на установление мира.

3. Войска на Восточном фронте могли бы упрекнуть своих западных соратников в предательстве.

4. Генералы опасались, что история заклеймит их, как предателей своей страны.




Глава 19

Последняя авантюра Гитлера – второй удар в Арденнах



Мрачным туманным утром 16 декабря 1944 года немецкая армия нанесла удар в Арденнах, который оказался совершенно неожиданным для союзников. Американские и английские генералы пребывали в уверенности, что немцы уже не смогут собрать силы для наступления. Сюрприз оказался тем более неприятным, что немцы сумели прорвать американский фронт в Арденнах и угрожали отрезать армии союзников друг от друга. Тревога царила повсеместно. Высказывалось мнение, что немцы могут дойти до побережья Канала и устроить второй Дюнкерк.

Это была последняя авантюра Гитлера – самая безрассудная из всех.

Хотя с немецкого конца телескопа все выглядело по-другому. Наступление, конечно, было долгожданным шансом, но было произведено в обстановке ужасной неразберихи. Союзники назвали его «наступлением Рундштедта», и любое упоминание об этом неизменно действовало на фельдмаршала как красная тряпка на быка. Фон Рундштедт с самого начала не испытывал никаких иллюзий относительно перспектив разработанного плана. В действительности он не имел к этой операции почти никакого отношения. Ему не удалось отговорить Гитлера от нее, поэтому он устранился, предоставив Моделю право действовать на свое усмотрение.

Решение о наступлении было принято лично Гитлером, он же составил стратегический план, который был бы воистину превосходен, если бы Германия все еще обладала достаточными силами. В этом случае у немцев были бы все шансы на успех. Тем, что в самом начале был достигнут впечатляющий успех, немцы обязаны тактическим решениям, предложенным молодым генералом Мантейфелем, которому в ту пору едва исполнилось сорок семь лет. Он же убедил Гитлера согласиться. Фюрер ни за что не стал бы слушать аргументы убеленных сединами генералов, которым не доверял, но к молодым людям и новым идеям относился с пониманием. Он считал Мантейфеля одним из своих личных открытий.

Первоначальный успех был достигнут также и благодаря величайшей секретности, которой была окружена подготовка. Тайна охранялась столь тщательно, что это временами мешало. Отсутствие информации явилось причиной неразберихи, уменьшившей шансы на успех атаки. Но еще задолго до того, как план окончательно провалился, Гитлер заявил о необходимости продолжения атаки любой ценой, наложив вето на отступление. Если бы союзники двигались хотя бы немного быстрее, немецкие армии вполне могли оказаться в ловушке. Но, даже избежав столь печальной участи, они оказались изрядно потрепанными. Понесенные в Арденнах потери оказались роковыми для перспективы организации продолжительной обороны Германии.

Возможность проследить за развитием событий глазами видных немецких военачальников представляется заманчивой и весьма поучительной. Прежде всего речь идет о фон Рундштедте, который в начале сентября был восстановлен в должности главнокомандующего на западе. Это было, когда союзники уже приближались к Рейну и Гитлеру потребовалась фигура, пользовавшаяся безусловным доверием поредевших армий. Далее идет Модель, бывший не слишком сильным стратегом, зато обладавший неиссякаемой энергией. Он удивительным образом умел находить резервы там, где их уже давно не могло быть даже теоретически. Кроме того, Модель был одним из немногих генералов, отваживавшихся спорить с Гитлером. В последние дни войны Модель покончил жизнь самоубийством. Моделю подчинялись два командира танковых армий – Зепп Дитрих и Мантейфель. Зепп Дитрих был видной фигурой в СС, движущей силой многих начинаний. Своей агрессивностью он привлек внимание фюрера. Рундштедт считал этого человека ответственным за неумелые действия во время решающей стадии наступления. Мантейфель был профессиональным солдатом более молодой школы и истинным аристократом. Человек, обладавший спокойным достоинством, чем-то напоминавший Рундштедта, он в то же время был страстным приверженцем новых, прогрессивных идей. В течение года он сделал головокружительную карьеру, пройдя путь от командира танковой дивизии до командующего армией. Мало того что он был генератором идей, которые легли в основу плана Арденнского наступления, удар, нанесенный его частями, явился одним из самых угрожающих. Поэтому далее я приведу его рассказ, дополненный свидетельствами, полученными из других источников.

Являясь настоящим профессионалом своего дела, Мантейфель ничего не имел против воспоминаний о сражениях, в которых участвовал, – он снова вел людей в бой, только на этот раз сидя за столом. Вместе с тем он имел философский склад ума и не раздувал чрезмерно постигшие его армию неудачи. Он обладал тонким чувством юмора, не покинувшим его даже в суровых условиях лагеря, где содержались немецкие генералы. Мантейфель, как и все остальные генералы, беспокоился о судьбе своих близких и не знал, увидит ли их еще когда-нибудь. Обстановка в мрачном лагере, спрятавшемся в отдаленном уголке окруженной горами равнины, была угнетающей, даже если бы его не окружал забор из колючей проволоки, провоцировавший приступы клаустрофобии. Посетив его в один из сумрачных зимних дней, я заметил Мантейфелю, что Гриздейл – не слишком приятное место зимой, но летом здесь будет лучше. Он с улыбкой ответил: «Что вы, здесь вполне можно жить. Бывает и хуже. Боюсь, что следующую зиму мы проведем на пустынном скалистом острове или же на корабле, бросившем якорь в центре Атлантики».




План


«План наступления в Арденнах, – сказал мне Мантейфель, – был от начала до конца составлен штабом вермахта и направлен нам, как приказ Гитлера. Его целью было достижение решающей победы на западе силами двух танковых армий – 6-й армии Дитриха и 5-й армии, которой командовал я. 6-я армия должна была ударить на северо-восток, пересечь Маас между Льежем и Юи и двигаться на Антверпен. Это было направление главного удара, для которого были выделены крупные силы. Моей армии предстояло следовать по более извилистому маршруту, перейти Маас между Намюром и Динаном и двигаться вперед на Брюссель, осуществляя прикрытие с фланга. На третий или четвертый день 15-я армия под командованием генерала Блюментрита при поддержке усиленного 12-го корпуса СС должна была нанести удар с северо-востока по направлению к Маастрихту, тем самым оказав содействие 6-й танковой армии, двигавшейся на Антверпен. Замысел фюрера заключался в том, что Арденнское наступление к тому времени уже отвлечет резервы союзников на помощь американцам, поэтому второй удар, хотя и менее сильный, будет иметь шанс на успех.

Цель операции заключалась в том, чтобы, отрезав британские армии от баз снабжения, заставить их эвакуироваться с континента».

Гитлер воображал, что, если он сумеет организовать этот второй Дюнкерк, Великобритания выйдет из войны, а значит, он получит передышку, которая позволит ему сосредоточить все свои силы на том, чтобы остановить русских.

Рундштедт рассказывал: «Получив в начале ноября этот план, я был потрясен. Гитлер даже не потрудился узнать мое мнение по этому поводу, оценить наши возможности. Любому грамотному человеку было бы ясно, что имеющиеся в моем распоряжении силы совершенно недостаточны для осуществления столь амбициозного плана. Модель был со мной полностью согласен. Ни один солдат не смог бы поверить в возможность достичь Антверпена. Но я уже хорошо знал, что Гитлера бесполезно убеждать в невозможности чего бы то ни было. Обсудив положение с Моделем и Мантейфелем, я решил, что единственная возможность отвлечь Гитлера от фантастических прожектов заключалась в том, чтобы заинтересовать его альтернативным вариантом, который понравился бы фюреру и одновременно имел бы хотя бы какие-то шансы на успех. Таковой была идея ограниченного наступления, имевшего целью оттеснить клин союзников, закрепившихся в районе Ахена».

Мантейфель рассказал мне об их рассуждениях и выводах более подробно. «Мы были едины в мнении, что план фюрера совершенно неприемлем. Стратегические диспозиции были изначально ошибочны и предусматривали нешуточную угрозу для флангов, которые нечем было укрепить. К тому же для такой масштабной операции у нас отсутствовало достаточно боеприпасов. Кроме того, серьезным препятствием было безусловное превосходство авиации союзников в воздухе. Мы знали, что союзники только что получили свежее подкрепление, а в Англии уже готовится следующее. Я особенно подчеркнул тот факт, что мы имели все основания ожидать скорого появления парашютно-десантных дивизий, которые уже были готовы к отправке в Англии. Также я напомнил, что хорошие дороги за Маасом облегчат передвижение союзников.

Мы составили рапорт командованию вермахта, где отмечали, что не располагаем достаточными силами, чтобы организовать широкомасштабное наступление. Одновременно мы предложили видоизмененный план, в соответствии с которым 15-я армия с укрепленным правым флангом нанесет удар к северу от Ахена по направлению к

Маастрихту. 6-я танковая армия ударит к югу от Ахена, имея конечную цель – установить плацдарм за Маасом в районе Льежа. Это отвлечет внимание и, соответственно, силы союзников. 5-я танковая армия ударит от Эйфеля через Арденны к Намюру. Ее цель – занять там плацдарм. Затем армии повернут и начнут теснить союзников вдоль Мааса. Если сопротивление союзников будет сломлено, они смогут развить успех и двинуться к Антверпену, если же нет, им не следует лезть на рожон».

Мантейфель сказал, что они могли рассчитывать разве что потеснить американцев, которые прорвались за Маас до самой реки Рур. Но только он бы предпочел подождать, пока союзники начнут новое наступление, а пока собрать все бронетанковые силы Германии в кулак для нанесения концентрированного контрудара. Рундштедт, по утверждению Блюментрита, придерживался того же мнения. «В действительности фельдмаршал был против любых наступательных операций с нашей стороны, – сказал Блюментрит. – Он считал, что необходимо защищать Рур, а значит, все танковые силы держать в готовности за этой линией, создав резерв для контратаки в случае прорыва. В дальнейшем он хотел придерживаться оборонительной стратегии».

Поскольку Гитлер отклонил эту идею, следовало прибегнуть к высочайшему дипломатическому искусству, чтобы заставить его немного видоизменить свой наступательный план, привести его в вид, позволявший надеяться хотя бы на минимальный успех, не подвергая при этом слишком большому риску и без того малочисленные силы.

Мантейфель объяснил, что границы и направление предлагаемых ударов были близки к задуманным Гитлером, во всяком случае, на первый взгляд они не очень отличались. Предлагая альтернативный план, генералы особо подчеркивали тот факт, что если удастся сломить сопротивление, тогда можно будет развить успех и дойти до Антверпена. «4 ноября, если мне не изменяет память, мы отправили этот план командованию вермахта для передачи Гитлеру. Мы особо подчеркнули, что не сможем начать наступление до 10 декабря – первоначально Гитлер установил дату 1 декабря».

Далее Мантейфель рассказал следующее: «Гитлер отклонил нашу инициативу и остался при своем мнении. Но мы знали, что обычно фюрер не торопится с ответом, поэтому начали готовиться к исполнению плана на основе наших, более умеренных предложений. Все дивизии моей 5-й танковой армии были собраны и расположились на обширном пространстве между Триром и Крефельдом, поэтому ни шпионы, ни местное население не должно было догадаться, что намечается. Войскам объявили, что они готовятся противостоять ожидаемой атаке союзников на Кёльн. О действительных планах знали всего несколько офицеров».

6-я танковая армия находилась в районе между Ганновером и Везером. Ее дивизии были отведены с линии фронта для переформирования. Забавно, но Зепп Дитрих ничего не знал о своей задаче и плане по ее реализации. Он был проинформирован только непосредственно перед началом операции. Большинство командиров дивизий получили уведомление только за несколько дней. Армия Мантейфеля перешла на исходные позиции в течение трех дней.




Изъяны


Стратегическая маскировка способствовала достижению внезапности, но за строжайшую секретность пришлось заплатить дорогую цену.

Командиры, которых поставили перед фактом перед началом операции, имели слишком мало времени на изучение проблемы, разведку и другие подготовительные мероприятия. В результате было допущено множество просчетов, и после начала атаки не обошлось без задержек. Гитлер, не выходя из штаба, разработал вместе с Йодлем план и считал, что этого достаточно для его исполнения. Он пренебрегал такими несущественными, по его мнению, деталями, как местные условия или проблемы исполнителей. Кроме того, ему был свойствен необоснованный оптимизм относительно участвующих в операции сил.

Рундштедт заметил: «Мы не имели подкрепления, не было организовано должным образом снабжение боеприпасами. Число танковых дивизий было достаточно велико, но количество танков в каждой было совершенно недостаточным – они были сильными только на бумаге. (Мантейфель сказал, что в двух танковых армиях насчитывалось всего 800 танков, что бросает несколько иной свет на заявление союзников, основанное, по-видимому, на числе танковых дивизий, что им противостояли самые мощные танковые силы, когда-либо действовавшие вместе в той войне.)

Самым острым дефицитом оставался бензин. Мантейфель сказал: «Йодль нас заверил, что будет обеспечена поставка достаточного количества бензина, чтобы мы могли поддерживать нужную скорость движения. На деле все оказалось совсем не так. Первую ошибку допустило командование вермахта. Служившие там офицеры владели типичными математическими методами расчета количества бензина, необходимого для передвижения дивизии на 100 километров. Опыт, полученный мной в России, показал: высчитанную таким образом расчетную цифру следует, как минимум, удвоить, чтобы получить действительное количество бензина, необходимое в боевых условиях. Йодль этого не понимал.

Принимая во внимание дополнительные трудности, с которыми нам, весьма вероятно, придется столкнуться при ведении боевых действий в зимних условиях на такой сложной местности, как Арденны, я сказал лично Гитлеру, что расчетную цифру необходимо увеличить минимум в пять раз. В действительности, когда началось наступление, мы располагали количеством бензина только в 1,5 раза превышающим расчетное. Хуже того, бензин в основном находился в бочках, погруженных на грузовики, которые двигались далеко от танков – по восточному берегу Рейна. Когда же туман рассеялся и в небе снова появились самолеты союзников, продвижение колонны отнюдь не ускорилось».

Войска, не ведавшие о нашей слабости, продолжали упорно верить в гений фюрера и ожидали обещанной им победы. Рундштедт сказал: «Моральный дух войск, принимавших участие в наступлении, на первом этапе был на удивление высок. В отличие от своих более информированных командиров, они искренне верили в победу».




Новая тактика


В самом начале шансы немцев возросли благодаря двум факторам. Первый заключался в тонкости американской обороны в Арденнах. Немцы имели достаточно полную информацию о союзниках, поэтому для них не являлся секретом тот факт, что на 75-мильном участке расположено только 4 дивизии. Гитлер всегда тонко чувствовал ценность внезапности, и он решил воспользоваться этой слабостью, ясно доказывающей, что, несмотря на печальный опыт 1940 года, союзническое командование не готово к широкомасштабному наступлению противника по нелегкой для передвижения территории.

Второй благоприятный фактор заключался в принятой тактике. Она не была частью первоначального плана. Мантейфель рассказывал: «Увидев приказы Гитлера о наступлении, я был потрясен – в них был указан даже способ и время атаки. Артиллерия должна была открыть огонь ровно в 7.30, наступление пехоты было назначено на 11 часов. В промежутке предусматривалась массированная бомбардировка силами авиации люфтваффе штабов и линий связи союзников. Танковые дивизии должны были вступить в действие только после прорыва пехоты. Артиллерия была распределена вдоль всей линии фронта планируемой атаки.

В некотором отношении это представлялось неразумным, поэтому я немедленно наметил другой способ и объяснил свои соображения Моделю. Модель согласился, но ехидно заметил: «Вам бы лучше доложить все это фюреру». Я ответил, что непременно это сделаю, если он отправится со мной. Итак, 2 декабря мы двое отправились в Берлин к Гитлеру.

Для начала я заметил, что никто из нас не знает, какая погода установится в день атаки, и нет никакой гарантии, что люфтваффе сумеет выполнить свою задачу, тем более перед лицом превосходства авиации противника. Далее я напомнил Гитлеру о двух известных случаях в Восгесе, когда танковые дивизии не могли двигаться при дневном свете. После этого я указал, что, начав обстрел в 7.30, наша артиллерия достигнет только одного – разбудит американцев, и они получат три с половиной часа на подготовку к нашему наступлению. Я также отметил, что немецкая пехота уже не так хороша, как была раньше, и вряд ли сумеет проникнуть так глубоко в позиции противника, как было необходимо, тем более на такой сложной территории. Американская оборона представляла собой цепь передовых оборонительных постов, а основная линия обороны находится в некотором отдалении от них, и проникнуть сквозь нее будет далеко не так просто, как хотелось бы.

Я предложил Гитлеру ряд изменений: во-первых, перенести начало наступления на 5.30 – в этом случае темнота станет прикрытием. Это ограничит поле деятельности для артиллерии, но зато позволит ей сконцентрироваться на некоторых ключевых мишенях – батареях противника, складах боеприпасов и штабах, расположение которых было точно установлено.

Во-вторых, я предложил сформировать «штурмовые батальоны», куда включить наиболее квалифицированных солдат и офицеров. (Офицеров я подбирал лично.) Эти штурмовые батальоны должны были выступить в темноте ровно в 5.30 утра, без прикрытия артиллерийского огня и проникнуть между передовыми оборонительными постами. По возможности они будут избегать столкновений с противником, стараясь проникнуть как можно глубже без боя.

Прожектора зенитчиков могли обеспечить для наступающих необходимое освещение, направляя свои лучи на облака, откуда они будут отражаться на землю. Незадолго до этого я имел возможность лично наблюдать нечто подобное в действии и не сомневался, что это нам поможет быстро проникнуть в глубь позиций противника до рассвета». (Представляется весьма любопытным, что Мантейфель, похоже, не подозревал, что британцы уже пользуются «искусственным лунным светом». И хотя он неоднократно утверждал, что на него произвела большое впечатление моя книга «Будущее пехоты», увидевшая свет в 1932 году, вероятно, он забыл, что именно это было в ней предложено.)

Вернувшись к рассказу, Мантейфель первым делом заметил: «Изложив Гитлеру мои предложения, я постарался дать понять, что, если мы хотим иметь хотя бы минимальные шансы на успех, ничего другого сделать невозможно. Я подчеркнул, что к 4 часам пополудни будет уже темно. После начала наступления в 11.00 у нас будет только пять часов на прорыв. Причем успех очень сомнителен. Если же принять мою идею, мы получим пять с половиной часов дополнительного времени. С наступлением темноты я смог бы ввести в действие танки. Они должны будут двигаться ночью, обогнать пехоту и на рассвете следующего дня атаковать главные позиции».

Если верить Мантейфелю, Гитлер принял все его предложения без возражений. Это было важно. Создавалось впечатление, что он действительно был расположен выслушивать предложения тех немногих генералов, которым верил. Кстати, Модель тоже принадлежал к их числу. Но он инстинктивно не доверял большинству старых генералов, а, полагаясь на собственный штаб, понимал, что его ближайшему окружению не хватает боевого опыта.

«Кейтель, Йодль и Варлимонт никогда не были на фронте. Из-за недостатка боевого опыта они часто недооценивали практические трудности и всячески поддерживали веру Гитлера в неосуществимое. Гитлеру следовало больше прислушиваться к боевым командирам, обладавшим практическим опытом».

Шансы на успех наступления, увеличившиеся было благодаря тактическим изменениям, снова уменьшились из-за сокращения сил, которые должны были в нем участвовать. Боевые командиры вскоре получили удручающие новости: часть обещанных им сил будет спешно отправлена на восток – там русские теснили немцев по всему фронту. В итоге пришлось отказаться от атаки Блюментрита на Маастрихт, предоставив таким образом союзникам возможность свободно подтянуть резервы с севера. Более того, 7-я армия, которой предстояло наступать, одновременно осуществляя фланговое прикрытие другого крыла наступления, осталась всего с несколькими дивизиями и без танков. Мантейфель, услышав об этом, чрезвычайно встревожился, потому что 2-го сам сказал Гитлеру, что, по его мнению, американцы направят свой главный контрудар из района Седана на Бастонь. «Я подчеркнул, что в Бастони сходится много дорог».

И все же амбициозные цели наступления не изменились. Представляется любопытным и то, что ни Гитлер, ни Йодль, похоже, не осознавали последствий создавшейся обстановки для темпа наступления. «Срок выхода к Маасу в деталях не обсуждался, – удивлялся Мантейфель. – Я думал, что Гитлер понимает: в зимних условиях и при существующих ограничениях быстрое наступление невозможно. Однако из всего, что я потом услышал, стало ясно: Гитлер пребывает в уверенности, что наступление может вестись в более высоком темпе, чем это было практически возможно. На Маас нельзя было выйти на второй или третий день, как предполагал Йодль. Он и Кейтель поощряли необоснованные оптимистические иллюзии Гитлера».

После отказа Гитлера принять «ограниченный план» Рундштедт отошел на задний план, предоставив Моделю и Мантейфелю, у которых был шанс оказать влияние на Гитлера, сражаться за изменение технических деталей. Блюментрит с горечью заметил: «Главнокомандующий войсками на западе больше не имел права голоса. От него ожидали только механического исполнения оперативных приказов фюрера, который стремился управлять даже мельчайшими деталями. Он не имел права вмешиваться и как-то влиять на ход событий». В итоговом совещании, прошедшем 12 декабря в штабе в Зигенберге, Рундштедт принял только формальное участие. Зато на нем присутствовал Гитлер, который и решал все текущие дела.




Проигрышная карта


В начале одной из моих бесед с Мантейфелем я поднял вопрос об использовании парашютно-десантных сил. Я сказал, что во время предвоенной поездки по Арденнам был потрясен тем фактом, что возможности для танковых маневров в этом регионе были намного больше, чем было принято считать, а уж представления традиционно мыслящего французского командования они превосходили многократно. Хотя были и очевидные трудности – дороги спускались в долины по крутым склонам, здесь же протекали реки – при хорошо организованной обороне это могло стать серьезным препятствием. Тогда мне показалось, что наступательный ответ должен заключаться в применении на участках этих стратегических дефиле воздушно-десантных сил и завладеть ими до начала танкового наступления. Поэтому в моих комментариях к Арденнскому наступлению я отметил, что не сомневался в использовании немцами парашютного десанта. Однако выяснилось, что они этого не сделали. И мне очень хотелось узнать у Мантейфеля почему.

Он ответил: «Я совершенно согласен с вашим определением характера трудностей, возникающих в Арденнах, и думаю, что использовать парашютно-десантные войска так, как вы предлагаете, – прекрасная идея. Они могли бы без особого труда открыть запертую дверь. Но во время обсуждения плана наступления, насколько я помню, вопрос об этом даже не поднимался. Да и в любом случае парашютно-десантные силы, имевшиеся в нашем распоряжении, были более чем скудными. У нас не хватало ни самолетов, ни людей. Опасная ситуация на Восточном фронте заставила Гитлера бросить их в бой, как обычных пехотинцев. Элитными войсками затыкали дыры в обороне. Некоторые дивизии были выведены в Италию и там участвовали в боевых действиях. Результатом всего перечисленного стал весьма прискорбный факт: для наступления в Арденнах у нас осталось только 900 парашютистов. Они участвовали в наступлении 6-й танковой армии».

Мантейфель рассказал, что после захвата Крита в 1941 году немецкий парашютный десант использовался крайне неэффективно. Парашютисты готовились нанести удар по Мальте и Гибралтару, но дело до этого так и не дошло, затем Штудент хотел использовать их в России, но был остановлен фюрером, предпочитавшим сохранить эти войска в резерве для некой спецоперации. В конечном счете они были низведены до положения простых пехотинцев. Мантейфель завершил свой рассказ словами: «По моему глубокому убеждению, ничего не может быть лучше, чем совместные действия танкистов и парашютистов».

Об этом же немного раньше упоминал генерал Тома. Гудериан всегда хорошо ладил со Штудентом, тренировавшим десантников. Но Геринг не давал ходу предложениям о совместных действиях с танкистами. Он всегда стремился поддерживать боевую мощь люфтваффе и проявлял чрезмерную скаредность по отношению к транспортным самолетам, которые требовались для перевозки десанта».

Подробности об использовании парашютистов в Арденнской операции я узнал от генерала Штудента. Когда в начале сентября немецкий фронт во Франции развалился и союзники прорвались в Бельгию, Штудента послали сформировать фронт в Голландии. С этой целью он получил под командование весьма разношерстную группу людей, по недоразумению названную 1-й парашютной армией. Она состояла из некоторого количества изрядно потрепанных пехотных дивизий, слегка дополненных парашютистами, но не подготовленными, а находившимися в процессе обучения. Когда новый фронт был создан и наступление союзников задержано, немецкие войска в Голландии были торжественно названы группой армий «X». Туда вошла 1-я парашютная армия и совсем новая 25-я армия. Группу армий «X» возглавил генерал Штудент, получив, таким образом, еще одну должность в дополнение к уже имеющейся – командующего воздушно-десантными войсками.

8 декабря Штудент узнал о готовящемся наступлении в Арденнах и получил приказ собрать всех подготовленных парашютистов в один сильный батальон. До начала наступления оставалась неделя. Новый батальон насчитывал около 1000 человек, а возглавил его полковник фон дер Хейдте. Парашютистов отправили в сектор, занимаемый 6-й танковой армией Зеппа Дитриха. Познакомившись с летчиками из люфтваффе, полковник обнаружил, что больше половины из них не имеют опыта участия в десантных операциях, отсутствовало и необходимое оборудование. Только 13-го Штудент сумел повидаться с Зеппом Дитрихом, и тот заверил его, что вовсе не имел желания привлекать к операции парашютистов, опасаясь, что своим появлением они предупредят противника, но Гитлер настоял на своем.

Задача, в конце концов поставленная перед парашютными войсками, заключалась вовсе не в том, чтобы захватить одно из неудобных дефиле до начала танкового наступления. Они должны были высадиться на Монт-Риги в районе пересечения дорог на Мальмеди – Эйпен – Вервье и задержать подход подкрепления союзников с севера. Фон дер Хейдте было приказано (несмотря на его активные протесты) произвести выброску парашютистов ночью, а не на рассвете, чтобы не насторожить противника. Однако вечером накануне операции транспорт, обещанный для доставки людей на аэродром, не прибыл и выброску отложили до следующей ночи, когда уже началась наземная атака. Дальше было еще хуже. Только треть от общего числа самолетов вышла точно в намеченную точку, а поднявшийся ветер разбросал парашютистов на заросшие лесом и покрытые снегом горные вершины. В результате много людей погибло во время приземления. К этому времени дороги уже были заполнены американцами, идущими на юг, а поскольку ван дер Хейдте удалось собрать только пару сотен человек, он не смог организовать захват перекрестка и таким образом перекрыть движение. В течение нескольких дней он устраивал засады, из которых маленькие отряды парашютистов нападали на движущиеся части союзников, но так и не дождался подхода танков Зеппа Дитриха. Оказавшись в безвыходном положении, он принял решение прорываться навстречу танкам на восток и по дороге попал в плен.

«Это была наша последняя парашютно-десантная операция, – рассказывал Штудент. – В день «Д» мы располагали 150 000 человек и 6 сформированными дивизиями. Только треть численного состава прошла необходимую подготовку, остальные еще тренировались. Мы никак не могли завершить обучение, поскольку людей постоянно бросали в бой. К тому времени, как, пятью месяцами позже, для участия в арденнском наступлении потребовались парашютисты, в моем распоряжении оказалась лишь горстка людей. Войска, которые должны быть элитными и выполнять только особые, самые сложные задачи, использовались как обычная пехота».




Удар


Удар, заставивший союзников испытать самый большой шок из всех, что им довелось пережить начиная с 1942 года, был нанесен намного меньшими силами, чем писали в то время. Теперь это представляется совершенно очевидным. Мантейфель говорил об этом очень сдержанно – он не был человеком, который ищет для себя оправдания, даже если они вполне объективные.

Наступление началось 16 декабря на 75-мильном отрезке между Моншау (юг Ахена) и Эхтернахом (северо-запад Трира). Правда, атаку 7-й армии в южном секторе нельзя было рассматривать всерьез, поскольку в ее составе имелось только четыре пехотные дивизии. Главный удар был нанесен на узком фронте шириной каких-то 15 миль силами 6-й танковой армии Зеппа Дитриха, в которую вошли 1-й и 2-й танковый корпус СС и 67-й пехотный корпус. Хотя в 6-й танковой армии имелось больше танковых дивизий, чем в 5-й, для решения поставленной задачи сил все равно было недостаточно.

Удар правого крыла армии Зеппа Дитриха был блокирован в самом начале сильной обороной Моншау, организованной американцами. Войскам левого крыла удалось прорваться и, пройдя Мальмеди, 18-го они захватили переправу через Амблев за Ставелотом, преодолев с начала наступления 30 миль. В результате эффективной атаки американцев немецкие войска в этом узком дефиле были остановлены и оказались в чрезвычайно затруднительном положении. Попытки прорваться дальше успеха не принесли, поскольку силы противников были явно неравными, а к американцам к тому же регулярно поступало подкрепление. В итоге атака 6-й армии окончательно выдохлась.

5-я танковая армия Мантейфеля атаковала на более широком участке фронта – около 30 миль. Во время беседы он изобразил на бумаге и первоначальную диспозицию, и направление движения. 66-й пехотный корпус располагался на правом крыле и был обращен в сторону Сен-Вита. «Он был намеренно поставлен именно здесь, потому что в этом месте имелось больше препятствий, чем на более южном участке, и шансы на быстрое продвижение вперед были весьма невелики». 58-й танковый корпус находился в центре между Прюмом и Ваксвейлером. 47-й танковый корпус стоял левее между Ваксвейлером и Битбургом и был обращен в сторону Бастони. Вначале эти два корпуса включали только три танковые дивизии, и несмотря на недавно полученное подкрепление, в каждой из них насчитывалось не более чем по 60—100 танков. Иными словами, дивизии были укомплектованы примерно на треть. Войска Зеппа Дитриха были в аналогичном положении.

Начало наступления на участке Мантейфеля было удачным. «Мои штурмовые батальоны быстро «просочились» сквозь фронт американцев – как дождевые капли». В 4 часа пополудни танки пошли вперед. В темноте они передвигались при «искусственном лунном свете». К моменту их подхода к реке Ур там уже была сооружена переправа. В полночь танковые дивизии переправились через реку и к 8 часам утра достигли главных позиций американцев. При поддержке артиллерии немцам удалось прорваться довольно быстро.

«Бастонь оказалась крепким орешком. Здесь неудачи немцев были вызваны по большей части недостаточной мощью 7-й армии, задача которой заключалась в блокировании дорог, ведущих с юга в Бастонь». После переправы через Ур в Дасбурге 47-му танковому корпусу предстояло преодолеть еще одно сложное дефиле – в Клерво на Вольтце. Эти препятствия, усугубленные зимними условиями, стали причиной задержек. «При появлении танков сопротивление обычно быстро таяло, однако трудности, связанные с передвижением, сводили на нет выгоду, полученную из-за слабого сопротивления на начальной стадии. А при подходе к Бастони сопротивление резко усилилось».

18-го, пройдя около 30 миль, немцы подошли к Бастони вплотную. А накануне ночью генерал Эйзенхауэр передал 82-ю и 101-ю воздушно-десантные дивизии, дислоцировавшиеся в районе Реймса, в распоряжение генерала Бредли. 82-я дивизия была послана на укрепление северного сектора, а 101-я двинулась по дорогам на Бастонь. Тем временем часть 10-й американской танковой дивизии прибыла в Бастонь, причем как раз вовремя, чтобы помочь изрядно потрепанному полку 28-й дивизии остановить немцев. Когда же ночью 18-го подошла 101-я дивизия, оборона этого важного дорожного центра стала несокрушимой. Непрерывные удары, наносимые немцами как с фронта, так и с флангов, результата не дали.

20-го Мантейфель решил не терять больше времени на попытки поразить столь трудную мишень.

«Я лично пошел вперед с танковой дивизией «Лер». 21-го мы обошли вокруг Бастони и двинулись на Сент-Ибер. 2-я танковая дивизия обошла Бастонь с севера. Чтобы замаскировать наши действия, я приказал выполнить отвлекающий маневр: 26-я гренадерская дивизия и танковый гренадерский полк из дивизии «Лер» окружили город. 58-й танковый корпус продвигался вперед через Уффализ и Ларош, имея целью создать угрозу для фланга обороны, задержавшей 66-й корпус в районе Сен-Вита, и помочь ему таким образом пробиться вперед. Изоляция Бастони повлекла за собой дальнейшее ослабление наших сил и снизила шансы выйти к Маасу в Динане. Более того, 7-я армия все еще оставалась в районе Вильца, который так и не сумела пересечь. 5-я парашютная дивизия, находящаяся справа от нее, проследовала через мой сектор и вышла к одной из дорог, ведущих от Бастони на юг, но не пересекла ее».

Теперь ситуация сложилась менее благоприятная и потенциально более опасная, чем считал Мантейфель. Союзники повсеместно стягивали резервы, причем их силы многократно превышали силы немцев, задействованные в наступлении. Временное командование всеми войсками на северном фланге прорыва принял фельдмаршал Монтгомери, для оказания помощи 1-й американской армии на Маас прибыл 30-й британский корпус. На южном фланге прорыва два корпуса 3-й американской армии генерала Паттона совершили поворот на север, и один из них 22-го начал мощную атаку вдоль дороги, ведущей из Арлона в Бастонь. Его продвижение вперед было довольно медленным, однако он создавал нешуточную угрозу, с которой нельзя было не считаться. Поэтому Мантейфелю пришлось выделить часть сил из числа тех, что он планировал использовать для наступления.

Благоприятные дни безвозвратно прошли. Удар войск Мантейфеля, направленный на Маас, вызвал тревогу в штабе союзников, но был нанесен слишком поздно, чтобы стать действительно серьезным. Согласно плану Бастонь должна была пасть еще на второй день, в то время как в действительности ее удалось достичь только на третий день, а обойти – на шестой. Небольшая часть 2-й танковой дивизии 24-го приблизилась к Динану – до него оставалось всего несколько миль, но это оказалось самое большое достижение. Дальше немцам продвинуться не удалось, да и этот неосторожно выставленный вперед «палец» вскоре был отрезан.

Сдерживающими факторами наступления явились распутица и недостаток топлива. Из-за отсутствия бензина в наступлении участвовала только половина артиллерии. Недостаток артиллерийского огня не компенсировался поддержкой с воздуха. Туманная погода первых дней наступления в целом благоприятствовала немцам, поскольку авиация союзников оставалась на земле. Но 23-го туман рассеялся и сразу же стало ясно, что скудные силы люфтваффе не в состоянии справиться с защитой своих наземных войск от ураганного обстрела. Это еще более увеличило потери. К тому же Гитлеру пришлось дорого заплатить за свое решение поместить главные силы вместе с 6-й танковой армией на северном крыле. Там было слишком мало места для маневра.

В течение первой недели наступление не достигло поставленных целей. Некоторый прогресс в начале второй недели был иллюзорным, поскольку заключался всего лишь в более глубоком проникновении на территорию между двумя дорожными узлами, твердо удерживаемыми американцами. Накануне Рождества Мантейфель связался по телефону со ставкой Гитлера, имея в виду обрисовать сложившуюся ситуацию и внести некоторые предложения. Разговаривая с Йодлем, он особо подчеркнул серьезность положения: время уходит, Бастонь оказалась крепким орешком, 7-я армия не смогла продвинуться достаточно вперед, чтобы осуществлять полноценное прикрытие фланга. В этих условиях имелись все основания ожидать массированного контрудара союзников, причем в самое ближайшее время. Они активно подтягивают резервы с юга. «Сообщите мне сегодня же вечером, какими фюрер видит мои дальнейшие действия. Вопрос заключается в следующем: куда мне следует направить основные силы: на взятие Бастони или на достижение Мааса.

Далее я заметил, что максимум, на что мы можем рассчитывать, это выход к Маасу. Тому были следующие причины: первая – это задержка возле Бастони, вторая – слабость 7-й армии, которая не может перекрыть все дороги с юга. Третья причина заключалась в том, что семи дней, в течение которых шли бои, союзникам наверняка хватило, чтобы укрепить свои позиции на Маасе, а в случае сильного сопротивления нам вряд ли удастся его форсировать. Существовали и другие причины: 6-й танковой армии не удалось проникнуть достаточно далеко – она была остановлена на линии Моншау – Ставелот. Кроме того, не приходилось сомневаться, что нам придется вести сражение на этой стороне Мааса. Дело в том, что нам удалось перехватить несколько радиограмм из пункта управления движения союзников, откуда регулярно отправлялись доклады о прохождении подкрепления через расположенный там мост – мы сумели дешифровать их код».

Далее Мантейфель предложил нанести удар в северном направлении по ближнему берегу Мааса – расположенные там войска союзников окажутся в ловушке – и очистить излучину. Тогда немецкие войска займут более выгодное положение, причем есть надежда его удержать. «С этой целью я настаивал, чтобы вся моя армия, включая резервы командования вермахта и 6-й танковой армии, сконцентрировалась к югу от Урта в районе Лароша, а затем двинулась цепью мимо Марша к Льежу. Я говорил: «Дайте мне эти резервы – я возьму Бастонь, выйду на Маас и поверну на север, чтобы помочь наступлению 6-й танковой армии». В заключение я подчеркнул, что должен получить ответ сегодня же, танковые резервы должны иметь достаточно горючего, мне будет необходима поддержка с воздуха. До того времени я видел только вражеские самолеты! И ни одного нашего!

Ночью ко мне приехал адъютант фюрера майор Йоганмейер. После недолгой беседы он позвонил Йодлю. Я сам подошел к телефону, но Йодль сказал, что фюрер пока не принял решения. Все, что лично он мог сделать в тот момент, это предоставить в мое распоряжение еще одну танковую дивизию.

Резервы были мне выделены только 26-го, но они стояли без движения. Танки растянулись на участке в сотню миль и ожидали подвоза горючего. И это в тот момент, когда они были так нужны!» (Судьба в очередной раз пошутила над немцами. 19-го они прошли всего лишь в четверти мили от огромного склада горючего в Андримоне, что рядом со Ставелотом, где в тот момент находилось 2,5 миллиона галлонов. Этот склад был в сто раз больше, чем самый большой склад горючего из уже захваченных.) Я спросил Мантейфеля, считал ли он, что 24 декабря успех еще был возможным, даже если бы резервы были ему выделены немедленно по первому требованию, причем с горючим.

Он ответил: «Думаю, ограниченный успех все еще был возможен, во всяком случае, мы вполне могли выйти на Маас и, возможно, даже занять плацдарм за ним». Однако в процессе дальнейшего обсуждения он признал, что столь запоздалый выход на Маас принес бы больше проблем, чем преимуществ.

«Не успели мы начать движение, как началось контрнаступление союзников. Я позвонил Йодлю и попросил передать фюреру, что намерен отвести войска, оказавшиеся на острие образованного нами клина, на линию Ларош – Бастонь. Но Гитлер категорически запретил этот шаг назад. Поэтому мы не отошли вовремя, а были отброшены назад беспрерывными атаками союзников и понесли никому не нужные тяжелые потери. 5 января ситуация обострилась, и я начал всерьез опасаться, что Монтгомери отрежет обе наши армии. И хотя впоследствии мы сумели избежать этой опасности, многие люди были принесены в жертву. Благодаря приказу фюрера «ни шагу назад» на завершающей стадии операции мы понесли более тяжелые потери, чем на начальной. Таким образом мы быстро приближались к окончательному краху – в конце войны мы уже не могли позволить себе такие огромные потери».




Последствия


Итог заключительного этапа войны Мантейфель подвел в двух предложениях: «После провала в Арденнах Гитлер начал «войну капрала». Больше не было планов грандиозных сражений, только множество боев местного значения».

Далее Мантейфель рассказывал: «Осознав, что Арденнское наступление зашло в тупик, я хотел начать общее отступление – сначала на исходные позиции, затем на Рейн. Но Гитлер ни о чем подобном и слышать не желал. Он предпочел пожертвовать своими главными силами в безнадежном сражении на западном берегу Рейна».

С этим мнением согласился и Рундштедт. Он также дал понять, что никогда не видел смысла в этом наступлении. «Каждый шаг вперед в Арденнском наступлении растягивал наши фланги, делал их чрезвычайно уязвимыми для контрударов союзников». Свой рассказ Рундштедт сопровождал показом некоторых действий на карте. «Я хотел остановить наступление на самой ранней стадии, когда стало очевидно, что его цель не может быть достигнута. Но фюрер яростно настаивал на его продолжении. Это был Сталинград номер два».

Арденнское наступление показало абсурдность известного военного афоризма о том, что «лучшая защита – это нападение». Оно оказалось худшей из защит, поскольку ликвидировало шансы Германии на сколь бы то ни было серьезное сопротивление. С тех пор большинство немецких командиров думали не о том, как остановить наступление союзников, а недоумевали, почему они не наступают быстрее и не закончат, наконец, опостылевшую всем войну.

Они оставались на своих постах, потому что не хотели изменять присяге, да и полицию Гиммлера нельзя было сбрасывать со счетов, но втайне молились об освобождении. В течение последних девяти месяцев войны среди командиров все чаще возникали разговоры о способах контакта с союзниками и капитуляции.

Все немецкие военные, с кем мне удалось побеседовать, в один голос твердили, что выдвинутое союзниками требование «безоговорочной капитуляции» затянуло войну. Все говорили, что, если бы не это, они, а также их войска (еще более важный фактор) были готовы сдаться раньше. Несмотря на строгий запрет, военные регулярно слушали радио союзников, но, к сожалению, в пропагандистских передачах ничего не говорилось об условиях заключения мира, что вполне могло подтолкнуть немцев к отказу от дальнейшей борьбы. Упорное молчание союзников по интересующему всех вопросу на первый взгляд подтверждало правоту нацистов, всячески запугивающих ужасами плена. Так неявно пропаганда союзников помогла нацистам заставить немецкие войска и весь народ продолжать войну уже после того, как все они были готовы сдаться.




Глава 20

Гитлер – каким его видели молодые генералы


Во время одной из бесед с Мантейфелем о наступлении в Арденнах он высказал свое мнение о Гитлере, причем оно существенно отличалось от характеристики, данной фюреру старыми генералами. По-моему, его стоит привести, поскольку это поможет лучше объяснить причины его взлета и падения.

История о том, как Мантейфель привлек внимание Гитлера, тоже достаточно занимательна. В августе 1943 года он принял командование 7-й танковой дивизией – в 1940 году ею командовал Роммель. Она входила в группу армий Манштейна. В ту осень русские перешли Днепр и взяли Киев, откуда довольно быстро достигли польской границы. У Манштейна не было резервов, чтобы справиться с этой проблемой, поэтому он поручил Мантейфелю собрать все, что он сможет найти, и нанести импровизированный контрудар. Мантейфель прорвался в тыл наступающих русских, стремительной ночной атакой выбил их из Житомирского узла и затем проследовал в северном направлении, чтобы снова взять Коростень. Разбив свои не слишком мощные силы на некоторое количество маленьких мобильных подразделений, он сумел создать впечатление большой армии. Неожиданный отпор вынудил русских остановиться.

Далее Мантейфель усовершенствовал свой метод проникающих рейдов – мобильные группы врезались между колоннами русских и затем наносили удар с тыла. «Все мы были удивлены отсутствием зависимости русских от нормальной системы снабжения. Во время «внутренних» рейдов мы ни разу не встречали колонны со снабжением, зато нередко обнаруживали следующие за ударными частями штабы и центры связи. Проникающие рейды доказали свою высокую эффективность в деле создания неразберихи и паники в стане противника. Конечно, для операций такого рода необходимо, чтобы танковая дивизия везла с собой все необходимое, чтобы не зависеть от связи и снабжения». (Совершенно очевидно, что Мантейфель успешно применил на практике методы, впервые продемонстрированные генералом (позже бригадным генералом) Хобартом и 1-й танковой бригадой в 1934–1935 годах в Сэйлсбери-Плейн. Тогда Хобарту так и не удалось убедить британский Генеральный штаб в том, что такая форма стратегии имеет практическое значение.)

Гитлер был восхищен новаторством молодого генерала и возжаждал узнать о нем и его методах побольше. Поэтому Мантейфель и командир его танкового полка полковник Шульц получили приглашение провести Рождество в ставке в Восточной Пруссии. Поздравив Мантейфеля, Гитлер заявил: «В качестве рождественского подарка я дам вам 50 танков».

В начале 1944 года Мантейфель получил под командование специальную усиленную дивизию «Великая Германия» (Gross-Deutschland), с которой направлялся на разные участки фронтов, чтобы остановить прорыв или вызволить немецкие части, попавшие в западню. В сентябре после того, как он сумел пробить дорогу для немецких частей, окруженных на Балтийском побережье в районе Риги, Мантейфель получил большое повышение – стал командиром 5-й танковой армии на западе.

В 1944 году Мантейфель встречался с Гитлером чаще, чем другие командиры, – фюрер приглашал его в ставку, чтобы обсудить срочные поручения или проконсультироваться по проблемам ведения танковой войны. В результате Мантейфель стал «своим человеком» у Гитлера, что настораживало, даже пугало старых генералов.

«Гитлер был личностью магнетической и несомненно обладал даром внушения. Это ощущали все визитеры, явившиеся, чтобы убедить его в чем-то. Они всегда начинали бойко отстаивать свои убеждения, но быстро сдавались, поскольку никому не удавалось устоять перед этим неординарным человеком. В итоге посетители обычно уходили, согласившись с мнением, противоположным их собственному, да еще и удовлетворенными этим. Что касается меня, в конце войны я хорошо узнал фюрера и умел с ним разговаривать, не давая ему отвлекаться от темы и не забывая о своих задачах. В отличие от многих я не боялся Гитлера. После успешной атаки на Житомир, привлекшей его внимание, он часто приглашал меня в ставку для консультаций.

Гитлер читал много военной литературы, увлекался лекциями по военному делу. А учитывая, что он лично участвовал в последней войне, причем в качестве простого солдата, он хорошо знал вопросы «нижнего уровня» – свойства разных видов оружия, влияние погоды и рельефа местности, менталитет и моральный дух войск. Причем в последнем вопросе он был настоящим экспертом. Обсуждая подобные проблемы, мы всегда приходили к соглашению. Но с другой стороны, он не имел ни малейшего понятия о высших стратегических и тактических комбинациях. Он быстро улавливал, как передвигается и сражается одна дивизия, но не понимал, как действует армия».

Далее Мантейфель перешел к рассказу о том, как развивалась система обороны «еж». «Когда наши части под давлением русских были вынуждены отступить, их как магнитом тянуло к подготовленным в тылу районам обороны. Считалось вполне естественным закрепиться там и в дальнейшем оказывать упорное сопротивление. Гитлер быстро понял значение и пользу таких укрепленных районов. Однако он пренебрег необходимостью дачи боевым командирам разумной свободы в решении вопросов выбора и изменения диспозиции, а также отступления в случае необходимости. Он настаивал на том, чтобы всякий раз дело передавалось на его рассмотрение. Поэтому слишком часто русские прорывали участки обороны, удержать которые было непосильной задачей.

Он обладал стратегическим и тактическим чутьем, особенно когда речь шла о внезапных нападениях, но ему, безусловно, не хватало технических знаний для грамотного воплощения своих идей. Кроме того, он чрезмерно увлекался всевозможными цифрами. Обсуждая ту или иную проблему, он часто прерывал разговор, звонил руководителю нужного департамента и спрашивал: «Сколько у нас имеется того-то и того-то?» Затем он поднимал глаза на человека, который пытался ему что-то доказать, называл цифру и заявлял: «Вот так, понятно?», словно таким образом проблема сама по себе решалась. Он был всегда готов принять цифры, указанные на бумаге, не интересуясь, насколько они соответствуют действительности, о чем бы ни шла речь – танках, самолетах, винтовках, лопатах.

Как правило, он звонил Шпееру или Буле – именно они занимались промышленностью. Буле всегда держал при себе небольшую тетрадку, в которую заносил всевозможные цифры, – мало ли что могло понадобиться фюреру. Но даже если указанное в его тетрадке количество определенного товара действительно было произведено, он чаще всего находился на заводских складах, а не в войсках. Подобным образом Геринг заявил, что по первому требованию предоставит от люфтваффе 10 дивизий для наземных операций на русском фронте, совершенно позабыв, что офицеры получили летную подготовку и, чтобы стать пехотинцами, им следует учиться заново».

Я сказал Мантейфелю, что после бесед с немецкими военачальниками у меня создалось следующее впечатление: с одной стороны, Гитлер обладал врожденным чутьем к оригинальной стратегии и тактике, но не имел необходимых знаний; с другой стороны, высший генералитет Германии был чрезвычайно компетентен, однако придерживался сугубо традиционных методов. Насколько я понял немецких генералов, непонимание Гитлером очевидных для них технических вопросов настолько раздражало профессиональных военных, что они заранее сбрасывали со счетов возможную ценность его идей. А он, в свою очередь, приходил в ярость от их традиционного мышления и нежелания воспринимать новые идеи. Так возникло своеобразное перетягивание каната, которое продолжалось на протяжении всей войны, хотя изначальные предпосылки были очень благоприятными и, если бы стороны пришли к соглашению и наладили сотрудничество, история вполне могла получить иное развитие. Мантейфель со мной согласился. «Я сам сказал Гитлеру нечто подобное, когда в 1943 году он пригласил меня на Рождество. Тогда мы долго беседовали о различии взглядов представителей танковой школы и тех, кто был воспитан на других, более старых видах оружия. Убеленные сединами генералы не могли понять боевой дух войск в новых условиях современной войны».




Заключение


Я имел длительные беседы с видными немецкими военачальниками, мы вместе проанализировали ход операций на разных фронтах. Какие же можно сделать выводы? При общем крахе военной политики, то есть генеральной стратегии, нельзя отрицать наличия ряда отдельных замечательных стратегических и тактических решений. Объяснение этого явления имеет двойственную природу. Старые военные, чье становление прошло в системе Генерального штаба, доказали свой крепкий профессионализм, но им всегда не хватало вдохновения, некой божьей искры, дающей способность совершить что-то неожиданное и победить. Они относились к войне, как к шахматной партии, а не как к живому, изменчивому искусству. Старые генералы с неодобрением относились к своим коллегам, у которых внезапно появлялись новаторские идеи, а уж любителей, пытающихся сказать новое слово в военном искусстве, и вовсе презирали. Большинство из них никогда не интересовались и плохо понимали проблемы, выходящие за рамки военного ремесла.

Гитлер быстро уловил ценность новых идей, нового оружия и молодых талантов. Тот факт, что новые мобильные танковые силы имеют очень высокий потенциал, он осознал значительно раньше, чем весь Генеральный штаб. Гитлер первым поддержал Гудериана, «пионера» новой танковой школы, что явилось решающим фактором в достижении блестящих побед на начальном этапе войны. Гитлер обладал врожденным чутьем, вместе со склонностью к элементарным ошибкам как в расчетах, так и в действиях. Молодые военные, которых он находил и усиленно продвигал по служебной лестнице, были в этом плане сродни ему, особенно это относится к Роммелю. Эти люди понимали, как важно застигнуть противника врасплох, и инстинктивно чувствовали, в какой момент внезапность может означать победу. Они возродили в этой войне, но на более высоком уровне, классические военные хитрости и уловки. Продемонстрировав заблуждения, свойственные традиционности, Гитлер получил определенное преимущество над генералитетом, который он стремился использовать, но не укреплять.

Иногда события доказывали правоту тонко чувствовавших любителей, временами правым оказывался строгий математический расчет профессионалов – последнее, по правде говоря, происходило чаще. Но ревность, неизменно царившая в отношениях между ними, оказалась для Германии воистину роковой, она принесла стране больше вреда, чем ошибки обеих сторон. При этом ответственность в первую очередь ложится на военных – так было и будет всегда.

Исход, скорее всего, был неизбежен – на войне некогда учиться житейской мудрости и примирять соперников. Если же познакомиться с основными положениями политики Гитлера и его взрывным темпераментом поближе, становится очевидно, что сдержать его при любых обстоятельствах было бы очень сложно. А неприязнь профессиональных военных и частота, с которой его «внутренний голос» одерживал победу над их взвешенными и продуманными планами, сделали его и вовсе неуправляемым. Таким образом, обе конфликтующих стороны были в какой-то мере ограниченны, но ни одна этого не осознавала.

Как бы там ни было, но немецкие генералы той войны были типичными и весьма неплохими представителями своей профессии. Они вполне могли быть еще лучше, если бы имели более широкий кругозор и обладали способностью глубже проникать в суть вещей. Но если бы они стали философами, то, безусловно, перестали бы быть солдатами.




Список высшего командования Германии


Главнокомандующий объединенными вооруженными силами (вермахт)

1933–1938 Бломберг

1938–1945 Гитлер, Кейтель




Главнокомандующий сухопутными силами

1933–1938 Фрич

1938–1941 Браухич

1941–1945 Гитлер




Начальник Генерального штаба

1933–1938 Бек

1938–1942 Гальдер

1942–1944 Цейтцлер

1944–1945 Гудериан

Должности, занимаемые во время войны некоторыми генералами, упомянутыми в книге


Рундштедт

Группа армий «Юг» в Польше, 1939; группа армий «А» на западе, 1939–1940; группа армий «Юг» в России, 1941; главнокомандующий на западе, с 1942 по 7.02.44 и с 9.04.44 по 3.18.45.




Бок

Группа армий «Север» в Польше, 1939; группа армий «Б» на западе, 1939–1940; группа армий «Центр» в России, 1941; отстранен от командования в начале 1942.




Лееб

Группа армий «Ц» на западе, 1939–1940; группа армий «Север» в России, 1941; ушел в отставку в начале 1942.




Рейхенау

10-я танковая армия в Польше, 1939; 6-я армия на западе, 1940, и в России, 1941; группа армий «Юг» в России, декабрь 1941; умер в январе 1942.




Клюге

4-я армия в Польше, 1939; 4-я армия на западе, 1939–1940; 4-я армия в России, 1941; группа армий «Центр» в России, 1942–1943 (получил ранение в авиационной катастрофе); главнокомандующий на западе, июль – август 1944; отстранен от командования и совершил самоубийство.




Клейст

Танковый корпус в Польше, 1939; танковый корпус на западе, 1940; танковый корпус в России, 1941; первая танковая армия в России, 1943; группа армий «А» в России, октябрь 1942–1944; отправлен в отставку.




Манштейн

Начальник штаба у Рундштедта в Польше и на западе, январь 1939–1940; 38-й корпус на западе, 1940; 56-й танковый корпус в России, 1941; 11-я армия в России, сентябрь 1941 – ноябрь 1942; группа армий «Юг» в России, 1943; отстранен в марте 1944.




Роммель

7-я танковая дивизия, 1940; африканский корпус и затем африканская танковая армия, апрель 1941–1943; группа армий в Северной Италии, 1943; группа армий «Б» на западе, 1944; ранен в июле и был вынужден совершить самоубийство в октябре.




Тома

Немецкие войска в Испании, 1936–1939; танковая бригада в Польше, 1939; руководитель подразделения мобильных сил в Генеральном штабе, 1940; танковая дивизия и корпус в России, 1941–1942; африканский корпус, сентябрь – ноябрь 1942; попал в плен в Эль-Аламейне.




Модель

Начальник штаба 16-й армии (Буш) на западе, 1940; 3-я танковая дивизия и 3-й танковый корпус в России, 1941; 9-я армия в России, 1942–1943; группы армий «Север», «Юг», «Центр» (поочередно) в России, октябрь 1943 – август 1944; группа армий «Б» на западе, 1944–1945 (временно – главнокомандующий на западе, конец августа 1944).




Хейнрици

12-й корпус на западе, 1940; 43-й корпус в России, 1941; 4-я армия в России, 1942 – май 1944; 1-я танковая армия, 1944–1945; группа армий «Запад», защищающая Берлин, март 1945.




Типпельскирх

30-я пехотная дивизия в России, 1941–1942; 12-й корпус в России, 1943–1944; 4-я армия в России, май – июль 1944 (ранен в авиационной катастрофе); 14-я армия в Италии, начало 1945; 4-я армия в Восточной Германии, апрель 1945.




Мантейфель

Мотопехотный полк в 7-й танковой дивизии (Роммель) на западе, 1940, и в России, 1941; мотопехотная бригада в 7-й танковой дивизии в России, 1942; смешанная дивизия в Тунисе, начало 1943; 7-я танковая дивизия в России, 1943–1944; 5-я танковая армия на западе, сентябрь 1944–1945.




Блюментрит

Начальник оперативного отдела в группе армий Рундштедта в Польше, 1939, и на западе, 1940; начальник штаба 4-й армии (Клюге) в России, 1941; заместитель начальника штаба сухопутных сил, 1942; начальник штаба группы армий на западе, сентябрь 1942 – сентябрь 1944; командир корпуса и командующий армией на западе, октябрь 1944 – май 1945.


notes



Примечания





1


«За заслуги» (фр.).




2


Я часто замечал, что, когда немецкий генерал хотел выразить свое негативное отношение к слишком энергичному командиру, не отвечавшему его стандартам методичной организации операций, больше напоминающей передвижение фигур на шахматной доске, он обычно именовал такого человека «быком». По-моему, этот термин больше применим к тому, кто упрямо бьется головой в хорошо укрепленные позиции, чем к тому, кто сокрушает сопротивление благодаря напористости и скорости.




3


Корпоративный дух (фр.).