ПЕНРОД И СЭМ
Бус Таркинтон


Пенрод #2


Эта знаменитая американская трилогия о «потрясающем мальчике» попадала в нашу страну дважды – в 20-х годах вышла первая часть, и те, кто смог ее прочитать, запомнили на всю жизнь великолепные и смешные приключения Пенрода Скофилда. А потом… Потом эти книги вместе с поставками по ленд-лизу привезли в дар «героическому советскому народу от людей Америки». И вот теперь, полвека спустя, они, наконец, издаются полностью. Прочитав эти книги, мальчики и девочки узнают много интересного о самих себе, а родители, которым мы советуем тоже прочитать эти книги, смогут взглянуть по-новому на своих детей-подростков и их проблемы.


БУС ТАРКИНТОН

ПЕНРОД И СЭМ


Об этой книге и ее авторе


Трилогия о Пенроде – одна из тех редких книг, которые остаются с тобой на всю жизнь. Читая ее, ты будешь сопереживать героям и смеяться над их поступками от первой до последней страницы. В США, других англоязычных странах трилогия о Пенроде известна уже более семидесяти лет, а вот на русском языке из нее недавно вышла лишь пара фрагментов в альманахе «Мальчик», да первая часть в сокращенном переводе была издана в 20-е годы. Полный перевод всех частей и глав – так, как они задуманы автором – наше издательство выпускает впервые.

Написал эту замечательную книгу американский прозаик и драматург Бус Ньютон Таркинтон (1869-1946). Его детство прошло в Индианаполисе (штат Индиана). Город тогда был маленьким, утопал в садах, не ведал ни автомобилей, ни телефонов, а немногочисленные его жители почти все были знакомы друг с другом и, по большей части, отличались доброжелательностью. Позже Бус Таркинтон учился в Экстерской школе, окончил знаменитый Принстонский университет, жил в Нью-Йорке, Риме, Париже, на Капри, но, по собственному признанию, душой всегда оставался в Индианаполисе своего детства. Наверное, поэтому писателю и удавалось столь полно раскрыть в своих книгах характеры детей, их сложные и неоднозначные отношения с миром взрослых.

Интересно и то, что в детстве Бус Таркинтон хотел быть художником – не оттуда ли великолепные «портреты» персонажей, выполненные всего в двух-трех словах, удивительное точное описание городка, в котором живет и действует юный Пенрод Скофилд? Однако вскоре увлечение изобразительным искусством уступает место литературе. Таркинтоновскому восприятию жизни, его юмору требуются словесные образы. Заметив первые произведения молодого писателя, пожилой Марк Твен сказал, что этим юмористом Америка еще будет гордиться. Он не ошибся. Бус Таркинтон одну за другой создает великолепные пьесы, дважды удостаивается Пулитцеровской премии – высшей литературной награды США. В 1942 году ему вручают медаль Рузвельта – «за достоверное и поэтичное изображение жизни на Среднем Западе». Но самую большую славу принес писателю мальчик – сорванец Пенрод.

Ныне трилогия о Пенроде выдержала множество переизданий, несколько раз экранизирована, неизменно фигурирует среди шедевров юмористической литературы США. На родине автора ее с одинаковым восторгом читают и дети и взрослые.

«Я успел сделать так много, – заметил Бус Таркинтон в автобиографии, – потому что занимался любимым делом». К книге, которую ты сейчас прочтешь, эти слова можно отнести в полной мере.

Издатели


Глава 1


ПЕНРОД И СЭМ


Каждую субботу во дворе у Скофилдов и Уильямсов играли в «Пленника». Игру изобрели Пенрод Скофилд и Сэм Уильямс, и правила ее были достаточно сложны. Мальчики разбивались на две группы. Вооружившись деревянными мечами и оседлав воображаемых коней, они изображали кавалеристов. Начиналось красочное сражение. Оно длилось до тех пор, пока кого-нибудь из них не касался вражеский меч. Если тот не мог выдвинуть обвинение, что удар нанесен нечестно, он становился пленником, до тех пор, пока кому-нибудь из его войска не удавалось дотронуться до него мечом. После этого он обретал свободу и снова мог участвовать в военных действиях. Но до того, как его освободят, пленник должен был следовать за вражеским войском всюду, куда оно направлялось в стратегических своих интересах. И, надо сказать, часто пленник попадал в весьма странные места. Это была очень подвижная игра, и она часто переходила со двора на улицу, с улицы на конюшню, а оттуда – снова во двор, потом со двора – в дом, сквозь который войска, ощутимо воздействуя на мебель, проносились с топотом бегущего стада.

Во всяком случае, именно так показалось кухарке Уильямсов. Иначе она бы не заявила однажды, что с тем же успехом могла бы стряпать на скотном дворе.

Во всех домах по соседству вспыхивали сражения и дуэли, и тогда завязывались битвы на деревянных мечах или яростные споры.

– Ты попал в плен, Родди Битс!

– Нет!

– Да! Я тебя коснулся!

– Чего ты там коснулся?

– Рукава!

– Не ври! Я ничего не чувствую! Если бы ты коснулся, я бы заметил!

– Какая разница, заметил ты или нет? Я тебя коснулся, значит ты попал в плен. Пусть Сэм Уильямс решит, кто из нас прав.

– Ну, конечно, он скажет, что ты. Он же на вашей стороне! Пусть Герман решает!

– Нет, не пусть! Если ты споришь, давай повторим еще раз. Тогда посмотрим, почувствуешь ты или нет, когда я снова тебя коснусь. Ну вот! Опять не почувствовал! А еще споришь!

Как ни странно, лучшим воином оказался самый молодой и самый необразованный кавалерист. Речь идет о Вермане. Он отличался отчаянной смелостью, и, несмотря на малый рост и косноязычие, был подлинной находкой для отряда, в котором сражался, и причинял множество неприятностей команде противника.

На третью субботу войскам противника пришлось особенно тяжко. Один за другим в плен попали Морис Леви и Джорджи Бассет. Сэм Уильямс и Пенрод мужественно продолжали бой, но их действия сковывала осторожность. Они боялись, что их тоже захватят в плен, и тогда уж точно они потерпят поражение. На свою беду Сэм решил заглянуть за угол конюшни на собственном дворе. Он сделал это очень осторожно, но все равно заметил доблестного Вермана лишь в тот момент, когда отступать было поздно. Верман стоял в сторожевом дозоре, и, столкнувшись лицом к лицу с Сэмом, немедленно ринулся в бой. Он атаковал с такой безоглядной смелостью, что Сэм лишился возможности к отступлению. Он понял, что не успеет повернуться, как меч Вермана превратит его в пленника. Лучше уж было не упускать опасного врага из вида, и он принял бой.

Этот славный поединок длился довольно долго. Конец его был весьма неожиданным. Размер шляпы Вермана намного превосходил его голову. И вот, во время одной из атак, она слетела у него с головы и, падая, коснулась меча Сэма.

– Ага! – воскликнул Сэм, который едва дышал от усталости. – Это считается! Теперь ты в плену, Верман!

– Не мене! – крикнул Верман.

Уловив в его ответе протестующие интонации, Сэм решил, что Верман хотел сказать: «Ничего подобного!» Тогда он начал на ходу выдумывать правило, которое бы подтвердило его право на захват Вермана.

– И все-таки ты – пленник, Верман! Ничего не поделаешь: правило есть правило. Понимаешь, коснуться мечом шляпы – это все равно, что коснуться самого воина.

– Ну мя! – не хотел уступать Верман.

– Нет, Верман, я тебе точно говорю, – придумав на ходу правило, Сэм, мгновение спустя, уже сам верил, что оно, действительно, существует. – Понимаешь, если я коснусь твоего ботинка, это то же как будто я коснулся тебя. И ты тоже попадешь в плен. Такое правило, Верман. В общем, как ни крути, но ты попал к нам в плен.

В словесных спорах Верман проявлял себя далеко не так блестяще, как на поле брани. Мягкий, уступчивый характер и дефекты речи всегда приводили к тому, что он быстро сдавал свои позиции.

– Ай, иу-иу! – сказал он и с веселым видом последовал за своим завоевателем в укрытие на переднем дворе, где сидел, притаившись, Пенрод.

– Смотри, кого я поймал! – важно объявил Сэм и подтолкнул вперед пленника. – Может, теперь ты снова скажешь, что от меня нет никакого толка? Сядь на корточки, Верман, а то они нас заметят. Это тоже по правилам. Все честно. Ты должен садиться на корточки, когда тебе велят.

Верман не возражал. Он опустился на корточки и зашелся от смеха.

– Прекрати шуметь! – накинулся на него Пенрод. – Ты же нас выдашь!

– Ии ту-ту он мивят, – захихикал Верман.

– Что он говорит? – спросил Сэм.

Пенрод лучше других понимал Вермана.

– «Через минуту они меня освободят!» – вот, что он говорит, – перевел он Сэму.

– Нет, не освободят. Хотел бы я…

– Освободят, – не согласился Пенрод. – Не можем же мы целый день просидеть тут? А даже если и просидим, они все равно нас найдут. Их много, а нас осталось только двое. Они подбегут, дотронутся до него мечом, и он опять будет воевать против нас…

– Слушай! – прервал его Сэм. – А кто нам мешает по-настоящему связать его. Свяжем ему руки и ноги, запихнем кляп в рот…

– Мешает, – ответил Пенрод. – У нас нет ни веревок, ни чего-нибудь другого, чем мы могли бы его связать. Эх, было бы у нас то, что дают больным, вот тогда бы они его не скоро получили назад!

– Больным? – недоуменно переспросил Сэм.

– Ну, да. Им это дают, и они засыпают, – объяснил Пенрод. – И потом долго не просыпаются. Им даже можно отрубить ненужные руки или ноги, или вообще все, что надо.

– Эй, нет! – неожиданно изрек Верман, хоть и короткую, но вполне ясную фразу. Теперь он уже не смеялся, и не было никакого сомнения в том, что он совершенно не разделяет намерений Пенрода и Сэма.

– Успокойся, – с сожалением утешил его Пенрод. – У нас все равно нет этого средства. Ничего мы тебе не сделаем!

– Нет, – возразил Сэм. – Что-то мы все-таки должны с ним сделать!

Пенрод кивнул и задумался. Несколько минут спустя его лицо озарилось.

– Придумал! – выдохнул он. – Придумал, что мы с ним сделаем! Все очень просто! Я всегда могу что-нибудь придумать по той основной и простой причине, что я всегда что-нибудь придумаю…

Последнее время Пенрод то и дело употреблял выражение «по той основной и простой причине, что…», и Сэма оно начало порядком раздражать. Правда, Сэм об этом не задумывался и просто злился, сам не понимая, на что. Вот и сейчас он сердито спросил:

– Ну и что ты придумал? Как мы, по-твоему, должны поступить с ним?

Пенрод встал и, прикрыв глаза ладонью, наподобие козырька, посмотрел поверх кустов. Солнце не слепило глаза, и прикрывать их рукой не имело никакого смысла. Но Пенроду казалось, что именно так должен осматривать окрестности настоящий полководец, и он всегда прикрывал глаза ладонью.

– Не вижу никаких врагов на обозримом пространстве, – объявил он сгоравшему от нетерпения Сэму. – Наверное, я их не вижу по той основной и простой причине, что все они находятся на заднем дворе у Джорджи Бассета или на улице.

– Спорим, что нет? – сердито отозвался Сэм.

Услышав еще раз любимое выражение Пенрода, он разозлился еще больше. – Почем ты знаешь, где они? – добавил он.

– По основной и простой причине, – с большим достоинством ответил Пенрод.

И тут Сэму очень захотелось отлупить своего однополчанина. Чувства, которые он при этом испытывал, были столь ясны и чисты, что он не видел в них ничего зазорного. И все же разум, вопреки чувствам, повелевал Сэму сдерживаться.

– Чушь, – сказал он.

Пенрода эти слова оскорбили. Однако сейчас он был весь во власти своей идеи и, не колеблясь, принес личные интересы на алтарь общего дела, которое они вместе с Сэмом отстаивали в совместной борьбе.

– Вставай! – приказал он Сэму. – И ты, Верман, тоже вставай. Ты обязан, таковы правила. Теперь смотрите. Я покажу вам, что мы будем делать. Следите за мной внимательно. Это такая штука, что тут надо сделать правильно каждую мелочь.

Сэм что-то пробормотал себе под нос. Мятежный дух по-прежнему владел им, но он принуждал себя повиноваться. Верман тоже поднялся и, втянув голову в плечи, поплелся следом за Сэмом. Пенрод шел впереди, и они, по его примеру, пригнулись. Верману игра эта нравилась, а важность, которую напустил на себя Пенрод, сильно забавляла его. Ему было очень смешно, и он с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Но это было выше его сил, и он, зажав рот рукой, громко фыркнул.

– Прекрати! – приказал Пенрод и очень строго посмотрел на чернокожего.

Верман повиновался, но все-таки время от времени снова начинал фыркать.

Трое мальчиков проследовали гуськом вдоль забора Сэма Уильямса и добрались до передней калитки Скофилдов. Здесь командир заглянул за угол, – он хотел еще раз убедиться в том, что вражеские войска подстерегают их совсем в другом месте. Потом, крадучись и, одновременно, сохраняя напыщенный вид, он вернулся туда, где его ждали мрачный однополчанин и жизнерадостный пленник.

– Ну, – поторопил Сэм. – Я не собираюсь торчать тут целый день. Если действительно что-то придумал, делай!

Пенрод нахмурил лоб, всем своим видом показывая, что напряженно что-то обдумывает. Но это никого не обмануло.

– Тс-с! – прошипел он. – Мне надо хорошенько подумать.

– Чушь! – снова изрек мистер Уильямс.

Верман перегнулся пополам и зашелся смехом; он хохотал, визжал и брызгал слюной от восторга. В конце концов, он совсем обессилел.

Он уселся на землю и некоторое время приходил в себя после приступа бурного веселья. Пенрода это порядком обозлило, и он не собирался скрывать своего недовольства.

– Думаю, через минуту-другую вам уже не будет так весело, мистер Верман, – строго сказал он. – Поднимайся и делай, что я скажу.

– Ну, говори же! Почему ты ничего не говоришь ему? Почему ему нельзя смеяться? – спросил Сэм, когда Верман поднялся с земли. – Почему же ты ничего не делаешь, а только трепешься?

Пенрод с прежним величием повел войско к себе во двор.

– Следуйте за мной, – сказал он, – и, может быть, вы, наконец, что-нибудь поймете.

Затем Пенрод сменил высокомерное выражение на таинственное, что, впрочем, раздражало Сэма не меньше. Пенрод поднялся на крыльцо и, немного повозившись с замком, отворил дверь в дом.

– Входите, – прошептал он.

Трое мальчиков, не произнося ни слова, поднялись на второй этаж. Шли они очень тихо, лишь Верман не мог сдержать глухого смешка, но и тот после угрожающего жеста Пенрода совершенно смолк. Он запихнул в рот часть своего рукава, и теперь лишь легкое подрагивание его тела свидетельствовало, что смех еще продолжает клокотать где-то в недрах его существа.

Пенрод провел их в нарядную спальню Маргарет и затворил дверь.

– Ну, – хрипло сказал он, – теперь ты понимаешь, что я собираюсь сделать?

– Нет, а что ты собираешься? – спросил исполненный скепсиса Сэм. – Если мы пробудем тут слишком долго, твоя мать нас накроет и велит спускаться вниз. Какой тогда толк от того, что…

– Да погоди ты! – прошептал Пенрод. – Имей терпение!

Он подошел к двери в стене и отворил ее. За ней оказался встроенный шкаф, где висели самые разнообразные платья, а на полу в два ряда выстроились разноцветные туфли и ботинки – парадная обувь Маргарет.

Тут следует уточнить одну особенность. Дверь в сие царство девичьего гардероба открывалась вовнутрь, и с внутренней стороны на ней не было ни ручки, ни щеколды, вообще ничего. Ручка находилась только со стороны комнаты, и, окажись кто-нибудь случайно в шкафу за закрытой дверью, он не смог бы самостоятельно выйти наружу.

– Вот это я и имел в виду! – гордо произнес Пенрод. – Лезь туда, Верман! Спорим, теперь никто из них не дотронется до тебя мечом! Во всяком случае, в скором времени этого не произойдет! Полагаю, что не произойдет!

– Ага! – воскликнул Сэм. – Вот ты что придумал! А если твоя мать придет сюда и велит ему вылезать раньше, чем…

– Нет, не придет. Они с Маргарет уехали за город, к тетке, и до вечера не вернутся. Даже если Верман поднимет шум, никто его не услышит из-за закрытой двери. Но он не будет шуметь. Такое правило, Верман. Уж раз тебя посадили куда-то, ты должен сидеть тихо-тихо. Ты ведь пленник. Понял, Верман?

– А вё пам лапать? – отозвался Верман.

– Ну, тогда залезай. В темпе!

Верман покорно залез в шкаф и расположился среди туфель и ботинок, с чистотой и нарядностью которых являл весьма любопытный и поучительный контраст. Его все еще душил хохот, но теперь он затыкал себе рот не рукавом, а одной из туфелек Маргарет.

Пенрод затворил дверь.

– Ну вот, – сказал он, выходя из комнаты, – теперь ты, наконец, понял.

Сэм ничего не ответил.

Они вышли из дома и вернулись к Уильямсам, но даже тогда Сэм не выразил никакой признательности Пенроду за бесценный вклад в общее дело.

– Я это легко придумал, – самодовольно заявил Пенрод, который был попросту возмущен тем, что Сэм упрямо не желал воздать ему справедливую хвалу. Именно благородное возмущение побудило его добавить: – Тебе бы, Сэм, наверное, долго пришлось бы размышлять, пока ты придумал бы что-нибудь подобное.

– Почему же долго? – спросил Сэм. – Почему бы мне пришлось долго размышлять?

– О! – начал небрежным тоном Пенрод. – По той самой основной и простой причине…

Сэм уже не мог больше сдерживаться.

– Заткнись! – заорал он.

Пенрод обиделся.

– Ты мне? – спросил он.

– Тебе! Тебе! – ответил затравленный Сэм.

– Ты сказал мне «заткнись»?

– Да, сказал!

– А ты не забыл, с кем разговариваешь? – угрожающе спросил Пенрод. – Может тебе напомнить, а? Думаю, тебе следует напомнить! Наверное, стоит это сделать по той самой основной и простой…

Тут Сэм с отчаянным воплем набросился на Пенрода и клещами обвил руки вокруг его поясницы. В тот же миг деревянные мечи за ненадобностью полетели на землю, и поединок доблестных кавалеристов уступил место обыкновенной потасовке.

Это нападение не было полной неожиданностью для Пенрода. Он уже давно почувствовал, что все больше и больше раздражает друга. И, хоть никто из них двоих не понимал причины неприязни, Пенрод постепенно стал тоже распаляться. Вот почему Пенрод был готов к стычке и, несмотря на то, что в первые минуты боя Сэм явно одерживал над ним верх, все-таки даже обрадовался этой определенности.

Тут следует внести абсолютную ясность. Конфликт был налицо, однако ни характер его, ни метод разрешения, ни в коем случае не следует путать с банальной дракой. Пенрод и Сэм вышли из себя, души их переполнились скорбью, которая требовала выхода, но они не наносили друг другу ударов и не лили слез. Это была не драка, это были толкотня, натиск, пыхтение, которые прерывались обоюдными замечаниями, типа: «зря стараешься!», «нет, не зря!», «ах так?», «ну, сейчас я тебе покажу!», «ну, ну, что ж не показываешь?»

На их лицах появились потеки и пятна, а их икры и лодыжки, по мере того, как они пинали друг друга, покрывались царапинами и ссадинами. Кустам и газону тоже пришлось несладко, ибо наступил момент, когда мальчики нырнули головами в заросли сирени, и один при этом сказал: «Уф!» – а другой: «Оф!» – после чего битва продолжалась в лежачем положении. Успех переходил от одного к другому: наверху оказывался то Сэм, то Пенрод. Они катались по земле, извивались, и лица их от натуги были пунцовыми. Поединок длился так долго, что, казалось, ему никогда не суждено кончиться. Оба участника битвы настолько свыклись со своим положением, что оно грозило превратиться в форму существования. Можно было подумать, что они жили так с рождения, живут теперь и собираются продолжать в том же духе до конца дней своих.

В таком виде их и накрыл летучий отряд вражеской кавалерии во главе с Родди Битсом и Германом, за которыми следовали пленники Морис Леви и Джорджи Бассет. Заметив извивающихся на земле дуэлянтов, вновь прибывшие испустили хоровой вопль восторга:

– Пленники! Теперь вы оба пленники! – визжал Родди Битс и поочередно дотрагивался мечом то до Сэма, то до Пенрода. Потом, поняв, что они не обращают ровно никакого внимания на его прикосновения, он вдруг припомнил, как они не слишком нежно тыкали своими мечами в его пухлое тело. Теперь ему представился великолепный случай для отмщения. Ведь по правилам он должен был повторять слово «пленник», пока противник не согласится, что его действительно коснулись мечом. А так как противники пока никак не реагировали, он начал наносить им удары изо всей силы. Меч он при этом держал плашмя.

Родди не преследовал каких-то далеко идущих целей. Однако его немилосердные действия обернулись совершенно неожиданным образом. Пенрод и Сэм вдруг словно забыли о поединке и с кровожадными криками дружно вскочили на ноги. Морис Леви заплясал от радости. Герман так развеселился, что начал кататься по земле. А Джорджи Бассет с назиданием заметил:

– Так им и надо. В другой раз не будут драться!

Но Родди Битс моментально смекнул, что сейчас действия противников явно зайдут далеко за рамки правил игры в «Пленника».

– Не трогайте меня! – заверещал он. – Я вам ничего не сделал! Я просто брал вас в плен! Я хотел, чтобы вы почувствовали, как я вас коснулся!

Но Пенроду и Сэму дело представлялось совсем в ином свете, и они собирались твердо отстаивать свою точку зрения. С целеустремленностью, повергшей Родди в трепет, они нагнулись и подхватили свои мечи.

– Эй, не трогайте меня! – взмолился он. – Я больше не играю! Я ухожу домой!

Но ушел он домой не сразу, а лишь после того, как Пенрод и Сэм применили к нему ряд мер, явно носящих характер насилия. Как и все, что ведет к восстановлению попранной справедливости, экзекуция была исполнена сурового величия. Когда она завершилась, и жалобная песнь боли, которую исполнял Родерик Мэгсуорт Битс- младший, затихла вдали, Пенрод и Сэм совершенно забыли о былых разногласиях. Теперь они чувствовали друг к другу большее расположение, чем раньше. Агрессивное настроение совершенно оставило их, ибо они полностью его израсходовали на Родди. Увы, они не испытывали к нему благодарности. А ведь именно он привел дело к такой благополучной развязке. Но так уж устроен этот мир, в котором иногда тщетно приходится ждать признательности за благодеяния!


Глава II


ПЛЕННИК


После столь бурных происшествий все поняли, что продолжать игру в «Пленника» нет никакого смысла. Все, кроме Родди Битса, пребывали в таком восторге от только что увиденного, что игра вообще сейчас мало их интересовала, и они, против обыкновения, даже не назначили дня, когда снова вступят в сражение. Все это сейчас казалось им просто пресным, а их внимание переключилось на другие дела. Джорджи Бассет вспомнил, что завтра надо идти в воскресную школу и, если он хочет, как всегда, отличиться, надо подготовить урок. Конечно, он понимал: подобная причина для ретировки – все равно, что самоубийство. Поэтому на вопрос, почему он уходит, Джорджи ответил, что собирается подразнить кухарку. Он надеялся таким образом поднять свой престиж в обществе, но ему попросту никто не поверил. Правда, и задерживать его тоже не стали. Уже начали сгущаться сумерки, и постепенно вся компания, насвистывая, разбредалась по домам. Собрался уходить и Герман.

– Ну, мне, пожалуй, пора, – сказал он, потягиваясь. – Пойду приготовлю дров к ужину. Возьму тележку и наберу досок и щепок на стройке. На Секонд-стрит как раз строят новый дом.

Пенрод и Сэм остались вдвоем. Герман пересек двор и хотел выйти на улицу, но у самой калитки остановился и что-то крикнул им. Их разделяло достаточно большое расстояние, и они не разобрали слов.

– Не слышно! – закричал в ответ Сэм.

Герман опять крикнул, но они снова ничего не поняли.

– Не слышно! – снова ответил Сэм.

Тогда Герман махнул рукой, показывая, что, собственно, не хотел сказать ничего важного, и скрылся из вида. Но если бы Пенрод или Сэм расслышали, о чем спрашивал их Герман, они бы наверняка сочли это важным. Ведь Герман спрашивал, куда запропастился Верман.

Самих Пенрода и Сэма Верман волновал сейчас не больше, чем обратная сторона Луны. Они просто-напросто забыли, что несчастный томится у них в плену и, в отличие от тюремщиков Бастилии, не испытывали никаких угрызений совести попросту потому, что образ тюрьмы испарился из их памяти.

Они зашли в дом. На письменном столе дремала белая кошка миссис Уильямс. Эта случайная встреча чрезвычайно вдохновила обоих мальчиков, и они решили тут же проверить, нельзя ли с помощью чернил придать белой кошке хоть какое-то сходство с охотничьей собакой. В этом не было ничего от злого умысла. Просто они посчитали, что с научной и с художественной точки зрения эта проблема заслуживает серьезного внимания, и их натуры страстных экспериментаторов не могли пройти мимо. Они не хотели принести этой кошке никакого вреда, да и давно уже ничего не имели против кошек как биологического вида вообще. Они задержали белую кошку совсем ненадолго. Однако даже такой краткий эксперимент нанес значительный ущерб и кошке, и банке с чернилами, и нашим пытливым исследователям. Взвесив плоды своей деятельности, они пришли к выводу, что кошку лучше отправить через окно в сад, пока она не попалась кому-нибудь на глаза. Потом им пришлось усердно поработать промокашками и несколько передвинуть стол, чтобы хоть немного прикрыть кое-какие следы на ковре. Справившись со столом и ковром, мальчики пошли в ванную и щедро воспользовались горячей водой и мылом. Они знали, что не совершили ничего дурного и все-таки облегченно вздохнули, когда убедились, что смыли с себя все следы чернил. Теперь у них осталось лишь немного пятен на одежде, но они не слишком бросались в глаза, и им можно было не придавать значения.

Теперь надо было идти ужинать. Ужинали они сегодня вместе, ибо еще раньше заинтересованные стороны договорились, что Сэм придет вечером в гости к Пенроду. И мальчики с чистыми руками и душами зашагали к дому Скофилдов. На ходу они насвистывали, не производя, впрочем, звуков сколько-нибудь музыкальных, ибо ни у того, ни у другого не было на уме никакой мелодии. Так они добрались до парадного входа, где их уже поджидала Маргарет.

– Давайте быстрее, мальчики, – сказала она, – мама вернулась домой раньше меня, и ужин, наверное, уже на столе. Идите прямо в столовую и скажите, что я сейчас приду.

Они последовали ее совету, а, она, напевая себе под нос и расстегивая на ходу длинную голубую накидку, поднялась на второй этаж и вошла в свою комнату. Она зажгла газовый светильник, сняла шляпку и положила ее вместе с накидкой на кровать. Потом она посмотрелась в зеркало и слегка взбила волосы. Она погасила свет, но дошла только до двери. Маргарет была очень аккуратной девушкой. Она вернулась. Взяв с кровати накидку и шляпу, она открыла стенной шкаф и, не глядя, повесила накидку на крючок, а шляпу положила на полку. Она принюхалась, и ей показалось, что шкаф не мешало бы проветрить, но в остальном она не заметила ничего особенного и, затворив дверь, спустилась в столовую.

Остальные члены семьи уже начали есть, и гость во время коротких гастрономических пауз вежливо отвечал на расспросы о жизни и самочувствии своих родных. Пенрод и Сэм пребывали в таком безмятежном настроении, что даже появление Маргарет не пробудило в них никаких угрызений совести. Память их по-прежнему дремала, и ничто не нарушало их покоя.

Но вдруг с улицы донесся зов. Сначала он слышался издалека, затем стал приближаться.

– Эй, Ве-е-ерман! Ве-е-ерман! Где ты?

Это был голос Германа. Услышав его, оба мальчика словно окаменели и у них разом пропал аппетит. Зато память их, наконец, пробудилась.

– Ой! – вырвалось у Сэма.

– Что с тобой? Не в то горло попало? – осведомился мистер Скофилд.

– Да, сэр!

– Эй, Ве-е-рман!

Теперь голос слышался прямо за окном столовой.

Пенрод побледнел. Он отодвинул стул и вскочил из-за стола.

– Это еще что такое? – спросил отец. – А ну, сядь сейчас же!

– Это Герман. Чернокожий. Он живет на нашей улице, – хрипло проговорил Пенрод. – Я думаю… Я хотел…

– Ну, ну, говори, в чем дело!

– Я думаю… Он зовет младшего брата. Он, наверное, заблудился, и нам с Сэмом надо бы помочь ему…

– Без вас обойдутся, – строго сказал мистер Скофилд. – Садись и доедай свой ужин.

Пенрод снова уселся за стол. Они с Сэмом переглянулись. Вид у обоих был страшно подавленный. Потом они испуганно посмотрели на Маргарет. Но она, по всей видимости, была в отличном настроении, и это их еще больше взволновало и испугало. Наверное, он умер, подумали Пенрод и Сэм, и теперь, бездыханный, лежит в шкафу, иначе Маргарет сразу бы обнаружила его. Однако она могла и не открыть шкаф. Но открывала она его или нет, Верман все равно должен быть там, жив он или умер, потому что, если бы он убежал, он бы пришел домой, и они сейчас не вслушивались в печальный и леденящий их души зов Германа.

До темницы Вермана этот зов не долетал. Его от брата отделяло слишком много стен. Однако, он уже давно ждал, когда его освободят, хотя, в общем-то, не очень страдал и даже не очень скучал в своей темнице. Он был натурой философской и уравновешенной. Воображение его было далеко от мистицизма и не рождало на свет духов и привидений, частенько смущающих детей, попавших в темное помещение. Когда мальчики затворили дверь шкафа, Верман поудобнее расположился на полу и какое-то время рассеянно пожевывал туфлю Маргарет, которую так и продолжал держать в руке. Вкус кожи ему пришелся вполне по душе, но он еще не был голоден и проглотил всего несколько кусочков. Душа Вермана не роптала. Он ничего не искал и не требовал. Оказавшись в темном углу, он не жалел о солнце и небе, а обрел радость в том, что имел. Он заснул.

Незадолго до того, как он проснулся, Маргарет и открыла шкаф. Она стояла всего в нескольких сантиметрах от Вермана, но не заметила его, а он спал так крепко, что его не разбудил даже стук двери, которую Маргарет отворила и затворила довольно шумно. Проснулся же он после того, как его с головой накрыло чем-то большим и мягким. Это накидка Маргарет соскользнула с крючка.

Верман сел и, утопая в складках накидки, начал протирать глаза. Вскоре он ощутил сразу две неопределенности: он никак не мог понять, который час и каким образом утолить голод, который достаточно ощутимо давал о себе знать. Время в замкнутом пространстве как бы остановилось, игра в «Пленника» отошла в далекое прошлое. И хотя Верман знал, где находится, он плохо помнил, как и по какой причине попал сюда. В чем он был совершенно уверен, так это в том, что такое положение вещей никак нельзя считать нормальным и находиться тут он не имеет никакого права.

«Чужой дом»… Тот факт, что Верман не мог выговорить этих слов, ничуть не мешал ему великолепно сознавать их суть. Суть эта пробудила в нем тревогу, а ей, как известно, стоит лишь зародиться, и она моментально вырастает до колоссальных размеров. Маленький Верман даже и не думал о том, что может освободиться, подняв шум. Он не помнил, как оказался в таком положении, и это мешало ему возложить вину на хозяев дома. Наверное, подобное чувство испытывает дворовый щенок, который знает, что ему не место в гостиной. За всю свою жизнь Верман и трех раз не побывал в приличном доме, и сейчас все его стремления были направлены на одно: он чувствовал, что ему необходимо выбраться из этого дома, и чем скорее, тем лучше. Дальнейший ход его мыслей не поддается описанию. Но, какие бы мысли его ни одолевали, он, в результате, пришел к выводу, что надо маскироваться. И он, в меру своего наивного представления, принялся за дело.

Он успел замаскироваться задолго до того, как услышал шаги. Шаги Маргарет.

Когда мистеру Скофилду подали кофе, а Пенроду снова запретили выйти из-за стола, Маргарет встала и достаточно фамильярно потрепала отца по голове.

– Очень извиняюсь, но у меня больше нет ни минуты! – сказала она. – Мне пора переодеваться, иначе я опоздаю на танцы!

– И, выпорхнув из комнаты, она взбежала по лестнице.

– Пенрод! – крикнул мистер Скофилд. – Сейчас же сядь! Сколько можно повторять одно и то же! Что с тобой?

– Мне надо, – прошептал Пенрод, – мне надо кое-что сказать Маргарет.

– Что же это тебе надо ей сказать?

– Ну, одну вещь… Я совсем забыл ей сказать…

– Успеешь! Поговорите, когда она спустится, – строго сказал мистер Скофилд. – А пока сиди. Ужин еще не кончился.

Пенрод был в отчаянии.

– Но мне очень надо сказать ей! Это мать Сэма просила ей передать! Правда, Сэм? Ты ведь слышал, а? – не унимался он.

Сэм тут же подтвердил слова друга.

– Да, сэр. Она действительно просила… Знаете, я лучше тоже пойду… Она ведь просила…

Дальше говорить не было надобности. Сверху раздался душераздирающий крик, и миссис Скофилд сразу же узнала голос Маргарет. Она тоже вскрикнула. Издал кое-какие восклицания и мистер Скофилд, и только Пенрод и Сэм совершенно онемели. Все выбежали из-за стола.

Маргарет продолжала визжать, и у нее были для этого серьезные основания.

Стоило ей отворить шкаф, как голубая накидка, которую она повесила на крючок, вдруг вылезла ей навстречу. Двигалась накидка, как потом объясняла Маргарет, «каким-то, совершенно жутким образом. Она вроде бы ползла, но так быстро, словно бы не ползла, а бежала. Ничего не было видно, кроме ползущей накидки, – объясняла она, – но я сразу подумала, что в ней скрывается что-то ужасное. Больше кошки, больше собаки! Но меньше мальчика! Да, это было больше, чем наш Герцог, да он никогда так себя и не ведет! Потом я начала кричать. Тогда она стала двигаться уже не ползком, а какими-то кошмарными лягушачьими прыжками».

Потом накидка изобрела новый способ движения. Когда Пенрод и Сэм, опередив на несколько шагов мистера и миссис Скофилд, выбежали из столовой, накидка с фантастической скоростью скатилась по ступеням лестницы в прихожую. Мистер Скофилд успел бросить на накидку лишь беглый взгляд. Это случилось в тот момент, когда она уже миновала лестницу и остановилась у самой парадной двери.

– Хватайте ее! – закричал он и подался вперед. – Держите ее! Бейте ее!

В этот момент Сэм Уильямс нашел выход из положения. Феноменальное чутье часто выводило его из самых трудных ситуаций и подсказывало единственно верный образ действий. Не подвело оно и на этот раз. Подскочив к двери как раз в тот момент, когда до нее докатилась накидка, Сэм распахнул ее. Накидка проявила удивительную сообразительность и, не мешкая, выкатилась во тьму.

Пенрод выскочил следом и, минуту спустя, вернулся с накидкой в руках. Он все еще тяжело дышал, но уверенность уже возвращалась к нему. Он встряхнул накидку и, бросив на отца подкупающе-простосердечный взгляд, сказал:

– Знаешь, папа, она лежала на крыльце. Но, я думаю, она не могла туда сама попасть. В ней, наверное, что-то было.

Мистер Скофилд преувеличенно серьезно покачал головой.

– Блестяще! – произнес он с деланным восторгом. – Просто блестяще!

А миссис Скофилд поспешила на помощь Маргарет, которую это происшествие совершенно выбило из колеи.

…Когда Маргарет, наконец, ушла на танцы, а Пенрод пошел проводить до калитки Сэма, мистер и миссис Скофилд, устроившись в библиотеке, начали обсуждать загадочное происшествие.

– Нет, ты не прав, – говорила миссис Скофилд. – Да, мальчики забыли, что миссис Уильямс просила передать Маргарет. Ну и что из того? Может быть, она вообще ничего не просила? Или они ее не так поняли. Конечно, все это немного странно и путано. Но ведь мальчики вообще часто довольно странно себя ведут. Нет, думаю, они тут ни при чем. Ведь они с тех пор, как пришли, все время сидели за столом. А до этого они целый день провели у Сэма. Так что, это не они.

Она помолчала. Так же, как Маргарет, она была твердо убеждена, что тут не обошлось без потусторонних сил. И она гордо добавила:

– О, Маргарет уже давно уверяла, что чувствует присутствие духов. Теперь я в этом убедилась. Нет, мальчики тут совершенно ни при чем!

Мистер Скофилд досадливо крякнул.

– Во всяком случае, я уверен в одном, – сказал он. – Мы уже никогда не добьемся от них правды.

В это время Пенрод и Сэм стояли у калитки. Они обменивались кое-какими впечатлениями сегодняшнего дня, и их беседа как нельзя лучше подтверждала правоту мистера Скофилда.

– Ну, спокойной ночи, Пенрод, – сказал Сэм на прощание. – Не слабая выдалась суббота, верно?

– Верно, – ответил Пенрод, – Спокойной ночи!


Глава III


ЖАЖДА ОРУЖИЯ


В тот день Пенрода задержали в классе на целых двадцать минут. Когда он вышел из школы, все ученики уже разошлись по домам. Пенрод шел домой и ничего не видел вокруг. Тем более, что на улицах не было никого из сверстников. Взрослых же он, как и любой нормальный подросток, воспринимал подобно деревьям, которые росли вдоль тротуаров. Конечно, и среди взрослых мальчики находят себе кумиров. Пенрод трепетал от восторга при виде полицейских, кондукторов, пожарных, шоферов, военных… Яркие мундиры, а равно и мужественные профессии тех, кто носил их, настраивали нашего героя на возвышенный лад. Но в том-то и дело, что ни одного из таких взрослых сейчас тоже ему на глаза не попалось.

Поистине, улица для Пенрода была совершенно пуста!

Идти домой просто так представлялось Пенроду невыносимой скучищей, и он пустил в ход собственную фантазию. Фантазия послушно заработала. Миг – и скучная улица неузнаваемо изменилась. Конечно, разительные перемены из всех прохожих заметил лишь один наш герой, но что ему было до остальных! Он прямо на ходу сочинял и разыгрывал драму, и героем этой драмы был, разумеется, он сам.

Ну, мог ли, к примеру, заподозрить фонарный столб, с десяток лет тихо и мирно простоявший на углу улицы, что теперь ему отведена роль коварнейшего врага мистера Пенрода Скофилда. Осадив перед столбом «горячего скакуна», Пенрод внимательно посмотрел прямо в глаза врагу. Вначале он взирал на столб с презрением, но постепенно презрение сменилось глубокой ненавистью. В результате герой наш закатил столбу несколько звонких пощечин. Затем он тронул коня. Однако Пенрод лишь сделал вид, что уезжает. Резко обернувшись, он сложил руку пистолетом.

– Пф! Пф! Пф! – очень громко произнес наш герой, из чего внимательный наблюдатель легко мог вывести, что пущен в ход револьвер.

О поведении фонарного столба можно судить лишь в общих чертах. По-видимому, он замыслил против нашего героя нечто гнусное и за это заработал пощечину. Потом он пытался нанести Пенроду вероломный удар в спину. Тут-то герой, чрезвычайно искушенный в таких делах, сразил фонарный столб выстрелом.

Предоставив заботу о трупе безутешным родственникам, Пенрод спокойно спрятал воображаемый револьвер в столь же воображаемую кобуру и пришпорил воображаемого горячего скакуна.

Он несся по улице, время от времени вновь натягивая поводья, чтобы свести счеты с очередным заклятым врагом. При первых же подозрениях он командовал:

– Тпру, Чарли!

Иногда, правда, верный скакун превращался в Майка или Вашингтона. Захваченный водоворотом событий, Пенрод не придавал значения таким мелочам. Важнее то, что при всем разнообразии, это были мужские имена. Ни один мальчик не может представить себя в подобных ситуациях верхом на кобыле.

Итак, герой наш ехал верхом на коне, отстреливался и мало-помалу приближался к дому. Однако для окружающих драма Пенрода развивалась почти незаметно. Три или четыре года назад, разыгрывая подобные страсти, Пенрод поднял бы шум на всю улицу, а выстрелы из револьвера изображал бы так громко, что их слышали бы в соседнем квартале. Но теперь Пенроду было уже двенадцать, и он не собирался выставлять себя на посмешище. Все «тпру» и «н-но!», и «Пф! Пф! Пф» (выстрелы из револьвера) произносились едва слышным шепотом. Ибо эта игра принадлежала ему, и он решился бы обнародовать ее не раньше, чем сумел бы воплотить воображаемое в действительность. Потому что в раннем детстве нас захватывает игра, и любая палка может быть лошадью, мечом или копьем. А двенадцатилетний мальчик, если и прибегает к таким несолидным средствам, то все-таки отдает себе отчет, что они смешны и недостойны мужчины.

Во внутреннем кармане пиджака Пенрод носил револьвер, выструганный из дерева. Но он не признался бы в этом даже Сэму Уильямсу. Лишь убедившись, что вокруг нет ни единой живой души, Пенрод иногда вынимал жалкое свое оружие и предавался мечте, которая снедала его нот уже несколько месяцев. Он жаждал настоящего револьвера!

Мечта эта имела реальную подоплеку. Все рекламные щиты в городе для пущей привлекательности были украшены револьверами. В фильмах, которые смотрел Пенрод, палили из револьверов каждые три минуты. В аптеке, где Пенрод покупал мороженое или пил газировку, можно было перелистать свежие журналы, и они тоже просто кишели людьми с револьверами. Дома Пенрод находил на столике в библиотеке другие журналы с картинками. Там изображались элегантные джентльмены в вечерних костюмах. И большинство этих джентльменов с садистским упорством палило друг в друга из револьверов. А городская библиотека… Она распространила список из пятнадцати лучших книг года для мальчиков. Только в пятнадцатой из них Пенрод не нашел бешеных перестрелок. Дочитав до середины, он окончательно разуверился в этом произведении и почел за лучшее перечитать первые четырнадцать книг, герои которых палили изо всех видов огнестрельного оружия, какие только существовали на свете. Нечего и удивляться, что Пенрод всей душой возмечтал о собственном оружии. Дойдя до дома, наш бесстрашный всадник выяснил отношения со столбом у ворот. Он уложил его метким выстрелом. Затем он «спешился» и сквозь кухонную дверь проник в дом. До него донеслись незнакомые голоса. «Гости!» – немедленно понял Пенрод. Он быстро ретировался на кухню и решил пересидеть там бедствие.

– Угадай, Делла, – все еще пребывая в состоянии войны с воображаемыми врагами, обратился к кухарке Пенрод, – угадай, как я поступил бы с тобой, если бы ты мне что-то такое готовила?

– Если бы я что-то готовила! – засмеялась Делла. – Я не «если», я именно что готовлю обед. И некогда мне тут с тобой рассуждать. А ну, вон из кухни!

Пенрод понуро побрел во двор. У забора его радостно встретил Герцог. Пес возвращался из переулка, и вид у него был вполне процветающий. Хозяин, вместо приветствия, сложил пальцы пистолетом и наставил их на Герцога.

– Пф! Пф! Пф! Ложись, Герцог! Ты убит!

– Пенрод! – послышалось в это время из переулка, и над забором тут же показалась белобрысая голова Сэма Уильямса.

– Лезь сюда, Сэм, – скомандовал Пенрод.

Пока Сэм перебирался через забор, Герцог стал медленно отступать. Как раз в тот момент, когда мальчики оказались рядом друг с другом, пес перешел на рысь и скрылся за углом дома. По поводу встреч Пенрода и Сэма у него был богатый жизненный опыт. Встречи эти ему, Герцогу, редко сулили что-то хорошее, и он предпочитал не рисковать.

– Чем занимаешься? – осведомился Сэм.

– Да ничем, – Пенрод пожал плечами. – А ты?

– Зайдем ко мне, – очень таинственно проговорил мистер Сэмюел Уильямс. – Я хочу кое-что тебе показать.

– Что еще ты мне хочешь показать?

– Пойдем, сам узнаешь.

– Да у тебя нет ничего такого, чего бы у меня не было, – с уверенностью ответил Пенрод. – Могу назвать тебе каждую вещь, которая у тебя есть во дворе и в сарае.

– А я не говорил, что это у меня лежит во дворе или в сарае, – не сдавался Сэм.

– В доме у тебя тоже ничего такого не сыщется, – недоверчиво покачал головой Пенрод. – Там я тоже у тебя все сто раз видел. Больше мне смотреть неохота.

– Неохота! – с еще более таинственным видом произнес Сэм. – Ты ведь даже не знаешь, что я имею в виду.

Пенрод внимательно поглядел на друга. Похоже, у того и впрямь была какая-то тайна.

– Ну, ладно, пошли, Сэм, – не выдержал он. – В общем-то, я все равно ничем не занят сейчас. – Так что же ты мне все-таки решил показать?

– Я же тебе уже говорил: придем – сам увидишь, – не желал прежде времени раскрывать тайны Сэм. – Спорим на что угодно, ты будешь целую минуту разевать рот, когда это увидишь.

– Спорим, не буду! – спрыгивая по ту сторону забора, ответил Пенрод. – У тебя быть ничего такого не может, чтобы я так долго рот разевал.

– Увидим, – не стал возражать Сэм.

Они прошли двор Уильямсов. Пенрод видел, с какими предосторожностями подбирается Сэм к собственному дому. Это показалось ему очень странным, и он еще больше заинтересовался.

Мальчики вошли внутрь, и Сэм повел Пенрода наверх. По ступенькам Сэм шел на цыпочках. Он добрался до верхней площадки и резко свернул в дверь налево. Знаком велев Пенроду следовать за собой, он отворил дверь в спальню отца. У Пенрода перехватило дыхание. Когда рыскаешь по дому приятеля – это всегда будоражит нервы. Когда же мальчик тайно попадает в спальню чужого отца, он чувствует себя так, словно совершается святотатство. Вот почему, стоило Пенроду переступить порог опочивальни мистера Уильямса-старшего, он окончательно убедился, что сейчас произойдет нечто очень значительное.

Сэм прошел на цыпочках через всю комнату, остановился у комода и осторожно выдвинул нижний ящик. Тотчас же миру предстало зимнее белье мистера Уильямса. Пошарив под ним, Сэм достал какой-то крупный предмет. Пенрод взглянул, и спор о разинутом рте с полной определенностью решился в пользу Сэмюеля Уильямса. Да и как могло быть иначе, когда Сэм держал в руках кольт! Настоящий кольт из вороненой стали. Вероятно, это была самая крупная и увесистая модель кольта из всех, которые когда либо выпускались. Мистеру Уильямсу-старшему револьвер достался в наследство от дедушки Сэма. Дедушка этот был мужчиной тщедушным и вечно маялся от колик в желудке. Зато револьвер завел куда более устрашающий, чем все те, которые Пенрод и Сэм видели на картинках и в фильмах.

– Ты вот сюда, погляди, Пенрод, – показал Сэм пальцем на барабан револьвера.

Теперь рот у Пенрода раскрылся еще шире. В барабане виднелись патроны. Не какие-нибудь там холостые. Из патронов торчали позеленевшие от времени пули. Сомнений не оставалось. Сэм Уильямс сжимал в руках самый доподлинный револьвер!


Глава IV


СТРЕЛЬБИЗМ


Оба мальчика переживали восхитительные мгновения.

– Дай! – потянулся к револьверу Пенрод. – Дай мне его подержать!

– Погоди, минутку, – ответил Сэм. – Сперва я покажу тебе, как у меня получается.

– Нет, лучше давай сперва я тебе покажу, – возразил Пенрод. – У меня получается еще лучше.

Ни тот ни другой уступать не хотели. В результате у них завязалась почти беззвучная потасовка. Каждый упорно боролся за право держать револьвер.

– Осторожно, – вдруг прошептал Сэм. – Ты что, забыл, что он может выстрелить?

– Тогда дай его лучше мне, – быстро проговорил Пенрод и, воспользовавшись замешательством Сэма, вырвал у него кольт.

– Вот, – пятясь к двери, продолжал он. – Теперь гляди, Сэм. Обычно я это делаю так. Предположим ты, Сэм, преступник и у тебя в руках нож, а я…

– Не надо мне никакого ножа! – обиженно проворчал Сэм и двинулся на Пенрода. – Отдай револьвер! Ты, кажется, забыл: он все-таки принадлежит моему отцу.

– Ты что, чуть-чуть подождать не можешь? – укоряюще поглядел на друга Пенрод. – Я у тебя его взял всего на минуту. Сейчас покажу, как я поступаю, когда у меня в руках пистолет, и верну тебе.

Сэм не нашел, что возразить, и Пенрод принялся фантазировать:

– Значит, Сэм, я иду в темноте домой, а ты пытаешься на меня напасть.

– Не буду я на тебя нападать без револьвера, – забубнил в ответ Сэм. – Это не твоего отца револьвер, а моего.

– Именно, что твоего отца, а не твой. А если он не твой и не мой, я на него имею столько же прав, сколько ты.

– Не имеешь, – упорствовал Сэм. – Это револьвер моего от…

– Да помолчи хоть минуту! – начал злиться Пенрод. – Заладил одно и то же. Тебе что, жалко всего на какую-то паршивую минуту уступить мне его? Вот покажу, как у меня получается, когда ты ночью на меня нападешь, и верну обратно. Значит, я возвращаюсь в темноте, – не дав опомниться Сэму, продолжал он, – просто себе иду в эту сторону и все тут. Гляди, гляди, Сэм!

Пенрод, с нарочитой небрежностью размахивая револьвером, прошел вразвалку на другой конец комнаты.

– Я вот так просто иду и тебя сначала не вижу, – объяснил Пенрод Сэму происходящее. – Вдруг какое-то ужасное чувство мне подсказывает, что сзади меня преследует какой-то негодяй. Ну, негодяем будешь ты, Сэм И вот я… Нет! – вдруг резко перечеркнул Пенрод собственный замысел. – Так никуда не годится. Ты, Сэм, ни в коем случае не должен догадываться, что мой старый добрый револьвер при мне. Чего это я им размахался? Нет, револьвер, конечно же, у меня спрятан под пиджаком. Вот так!

С этими словами Пенрод засунул тяжеленный кольт за резинку бриджей и, прикрыв рукоять пиджаком, плотно зажал ее под мышкой.

– Теперь, Сэм, ты, конечно же, думаешь, что я иду просто так, и у меня нет с собой никакого кольта. Просто себе шагаю по улице в темноте. И тогда ты…

– Все! – одним прыжком подскочил к нему Сэм. – Твоя очередь кончилась. Теперь отдавай револьвер, и я сам буду показывать, как у меня с ним получится.

– Да ты хоть досмотреть можешь? – вконец обозлился Пенрод. – Я же еще не кончил. Неужели нельзя посмотреть спокойно хотя бы минуту?

– Уже смотрел, – не сводя с друга мрачного взора, отозвался Сэм. – Ты сказал, моя очередь наступит через минуту. Минута уже прошла, а ты…

– Зануда проклятая! – взвился Пенрод. – Дашь ты мне показать до конца или нет?

Не особенно рассчитывая на то, что коснулся своими словами в душе Сэма каких-то нежных струн, Пенрод ушел в оборону. Он прижался левым боком вплотную к стене. Теперь Сэм мог завладеть кольтом лишь после того, как оторвет от стены Пенрода.

– Итак, продолжаю! – объявил Пенрод.

– Минута уже прошла. Твоя очередь давно кончилась, – монотонно твердил Сэм.

– Ничего подобного! Я просто…

– Все равно, – не удосужился дослушать до конца Сэм.

Он попробовал вклиниться между стеной и боком Пенрода, но попытка завершилась провалом.

– Все равно я его у тебя заберу, – упрямо проговорил Сэм.

– Но ты же сам согласился, чтобы я первым показывал! – возмутился Пенрод.

– Ничего я не соглашался! – забыв об осторожности, завопил во весь голос Сэм.

– Нет, говорил!

– Это ты сказал…

– Я вообще ничего не…

– Нет, сказал!.. Ты…

– А ну, прекратите! – внезапно появилась на пороге спальни миссис Уильямс.

Пенрод и Сэм тут же умолкли.

– Вы что, поругались? – осведомилась миссис Уильямс.

– Как ты сказала, мама? – переспросил кротким голосом Сэм.

– Я спрашиваю тебя: зачем ты ругался с Пенродом? – строго повторила мать.

– Я? С Пенродом? – с еще более кротким видом ответствовал сын. – Как ты могла такое подумать? Мы и не думали ссориться. Просто вот стоим тут, беседуем.

– Ты правду мне говоришь?

– Ну, конечно, мама!

Оба мальчика поглядели на миссис Уильямс с таким ангельским видом, что добрая женщина умилилась. А они сейчас призвали на помощь все свои умственные способности. Надвигалась буря, и надо было постараться выжить.

Кризисы детских лет как нельзя лучше готовят нас к трудностям взрослой жизни. Представьте себе человека, который, решив получить страховку за собственный дом, устраивает пожар. Вот он уже плеснул на стену бензин и собирается зажечь спичку. Вдруг во дворе совершенно случайно появляется полицейский… Нет никакого сомнения: доведись в будущем Пенроду и Сэму испытать нечто подобное, они будут чувствовать себя уверенней многих других.

Стоя с огромным кольтом под пиджаком, Пенрод размышлял, хорошо ли поведет себя в критический момент резинка на поясе его бриджей? Сэм чувствовал себя несколько лучше. Во-первых, при нем не было ужасной улики, а во-вторых, он успел незаметно попятиться к комоду и задвинуть ногой ящик. Пенрод клял себя на чем свет стоит за душевную черствость. Ну, что ему стоило уступить другу. Прояви он чуть больше мягкости, и револьвер сейчас был бы не у него, а у Сэма. Теперь же, если они попадутся, Сэма осудят за соучастие, Пенрод же получит сполна!

Но миссис Уильямс была настроена очень мирно и совершенно не подозревала мальчиков ни в каких преступлениях.

– Ты абсолютно уверен, что вы не ссорились, Сэм? – на всякий случай спросила она.

– Нет, нет, мама, мы просто беседовали.

Справедливости ради миссис Уильямс решила спросить и Пенрода.

– О чем вы спорили с Сэмом?

– Как, как, мэм? – решил выгадать время Пенрод.

– Ну, что вы так бурно обсуждали с Сэмом? – повторила миссис Уильямс.

Пенрод шумно сглотнул.

– Да ничего особенного, – глухо проговорил он. – Обыкновенные всякие разные вещи.

– Какие же? – попыталась выяснить миссис Уильямс.

– Да такие, знаете, – уклончиво отвечал Пенрод, все помыслы которого по-прежнему сосредоточивались на резинке бриджей.

Другая на месте миссис Уильямс, быть может, продолжила бы расспросы. Но она часто получала от сына не более вразумительные ответы, и слова Пенрода вполне удовлетворили ее.

– Ну, раз вы не ссорились, – облегченно вздохнула она, – спуститесь-ка со мной вниз. Я дам каждому по печенью. Только чур, не просить добавки. До ужина больше ничего не получите.

Миссис Уильямс остановилась в дверях, пропуская друзей вперед. Она знала, с какой энергией кидаются обычно Пенрод и Сэм вниз за сладким, и боялась, что они ее собьют с ног. Но на этот раз мальчики, к ее удивлению, не торопились. С какой радостью они предпочли бы остаться в спальне мистера Уильямса! Мальчики редко способны предвидеть опасности, которые грозят им в будущем. Однако, попав в опасное положение, они обретают повышенную чуткость. Вот почему и Пенрод, и Сэм моментально сообразили: стоит им отказаться от печенья, и смутные подозрения, которые привели миссис Уильямс в спальню мистера Уильямса, наверняка усилятся.

Словом, оба страдальца стали медленно спускаться по лестнице. Особенно тяжелая участь досталась Пенроду. При каждом шаге кольт норовил выскользнуть из-под мышки.

Лица обоих друзей отражали всю полноту внутренних переживаний. Окажись рядом опытный криминалист, он непременно подметил бы кое-что интересное. Пенрод норовил держаться поближе к Сэму. Так одинокий странник в ночи старается прибиться к попутчикам. Сэм же, напротив, всеми силами отдалялся от друга.

– Ступайте в библиотеку, мальчики, – сказала мама Сэма, когда все они очутились на нижней площадке. – Папа уже сидит там, а я сейчас принесу из кухни печенье.

Мальчикам в данный момент не слишком хотелось проводить время в обществе мистера Уильямса-старшего, но миссис Уильямс внимательно глядела на них, и волей-неволей пришлось идти.

Мистер Уильямс расположился в кресле и читал газету. Он весело приветствовал мальчиков, но Пенроду и Сэму взгляд его показался зловещим.

– Чем занимались сегодня, друзья? – осведомился мистер Уильямс.

Мальчикам почудилась в его вопросе бездна скрытого смысла, и им стало страшно.

– Да, ничем, па, – пробормотал Сэм. – Так, всяким-разным…

– Например? – не отступал отец.

– Да, ерундой всякой.

Мистер Уильямс улыбнулся и кивнул головой. Ему вдруг вспомнилось, что в возрасте Сэма он на вопросы старших отвечал точно так же.

Улыбка мистера Уильямса, обращенная в прошлое, отличалась мягкостью. Но Пенрод и Сэм расценили ее по-другому: она показалась им воплощением вероломства.

Тут взгляд мистера Уильямса остановился на Пенроде.

– Что это у тебя с рукой? – участливо осведомился глава семейства Уильямсов.

– Как вы сказали, сэр? – переспросил Пенрод.

– Я говорю: почему ты так странно держишь руку? Она у тебя что, болит?

– Какую руку, сэр? – вздрогнул несчастный. – Ах, да, вы, вероятно, имеете в виду мою руку?

– Твою, твою, Пенрод, – подтвердил мистер Уильямс-старший. – Что у тебя с ней такое?

– Да, сэр, такое, – почему-то склонив голову набок, пробормотал Пенрод. – Меня, э-э, укусил один мальчик, то есть, одна собака, – поспешил поправиться он.

– Бедняга, – посочувствовал мистер Уильямс. – Куда же эта проклятая тварь тебя укусила?

– Да прямо в локоть, сэр.

– Очень опасно, – констатировал мистер Уильямс. – Теперь рана будет заживать долго. Ты хоть догадался прижечь укус?

– Как, как, сэр?

– Я говорю, тебе нужно, наверное, сходить к доктору. Он осмотрит рану и продезинфицирует.

– Наверное, не стоит, сэр, – как-то очень обстоятельно проговорил Пенрод. – Мама уже купила в аптеке лекарство и смазала мне укус.

– Ну, тогда все нормально, – согласился глава семейства Уильямсов.

– Нормально, сэр, – подтвердил мальчик и облегченно вздохнул.

Тут в комнату вошла миссис Уильямс и протянула друзьям по теплому печенью.

– Только что из духовки! – с гордостью сказала она. – Но больше все равно не дам. Нечего перед ужином перебивать аппетит.

К ее удивлению мальчики повели себя на диво примерно. В другой день они все равно стали бы выклянчивать добавку. Но сейчас им о каком-то печенье и думать было страшно. Даже то, что дала миссис Уильямс, едва полезло им в горло.

– Это твоя собака тебя укусила? – вздумал вдруг уточнить мистер Уильямс.

– Герцог? Да что вы, сэр. Это была другая собака! – ответил Пенрод.

– Какая собака? Кто укусил? – спросила миссис Уильямс.

Муж объяснил ей.

– Ужас какой! – всплеснула руками достойная женщина. – Когда же это случилось, Пенрод?

– Точно уже и не помню, мэм, – не слишком уверенно отозвался мальчик. – Кажется, позавчера.

– Как же это произошло? – спросила миссис Уильямс.

– Ну, эта собака просто так ко мне подошла, а потом укусила.

– Ничего себе! – возмутилась миссис Уильямс. – Ведь эта собака может покусать и других детей, – поглядев с беспокойством на собственного сына, продолжала она. – Чья это собака, Пенрод? Надо пожаловаться хозяевам.

– Да просто собака, – твердо ответил мистер Скофилд.

– Бедняжка, – снова посочувствовала мальчику миссис Уильямс. – Твоя мама, наверное, очень перепугалась, когда ты пришел домой искусанный! На…

Договорить ей помешала цветная женщина. Она стремительно ворвалась в гостиную и, не обращая никакого внимания на хозяев, кинулась к Пенроду.

– Масса Пенрод! Твоя мама имела счастье звонить! Было сказано: если ты тут, немедленно следует прямо сейчас поспешить на ужин. Мама и папа очень сильно тебя ожидают.

– Ну, беги, беги, милый! – ласково потрепав по плечу Пенрода, сказала миссис Уильямс. – Передай маме, что я очень тебе сочувствую. Бывает же, что попадается такая собака.

Они с Сэмом проводили его до выхода. Все это время Пенрод пытался поймать взгляд друга, чтобы тот, хоть жестом, подсказал ему, как поступить дальше. Но Сэм упорно прятался за материнской спиной и делал вид, что не замечает страданий Пенрода. Он вел себя так, будто они с Пенродом достигли твердой договоренности, что, в случае провала, тот должен взять всю вину на себя.

Пенрод еще немного помедлил. Глаза его источали немую мольбу. Быть может, он в конце концов и сумел бы пронять жестокосердого друга, но тут в дело вмешалась миссис Уильямс.

– Что же ты стоишь, Пенрод? Беги скорее домой. Тебя ждут родители. Спокойной ночи!

Они с сыном вернулись и затворили за собой дверь.

Всего десять минут спустя Пенрод влетел в столовую и плюхнулся на свой стул. Он едва переводил дух, однако лицо его было исполнено покоя.

– Неужели так трудно прийти домой вовремя? – проворчал отец. – Вечно тебя приходится вызванивать к ужину по телефону.

Пенрод с укором взглянул на родителя.

– Как же я мог? Меня задержали папа и мама Сэма. Они меня все расспрашивали. По-твоему, мне не надо было им отвечать, да? Но ведь тогда я поступил бы просто невежливо, сэр!

Посрамленный отец не нашел, что ответить, и Пенрод с удовольствием принялся есть. Обе руки у него были сейчас совершенно свободны, под пиджаком ничего не скрывалось. Когда же он еще утолил и голод, жизнь снова стала казаться ему прекрасной.

Правда, войдя на другой день после школы в сарай, Пенрод снова ощутил некоторую тревогу. Он постоял, тщательно огляделся, прислушался. Убедившись, что никто за ним не следит, он, наконец, решился приподнять половицу, под которой покоилась семейная реликвия Уильямсов. Но странное дело: глаза Пенрода при виде револьвера на этот раз не горели. Если он и уселся в угол, чтобы немного повертеть барабан кольта, то лишь из чувства, отдаленно смахивающего на долг.

Пенрод и сам удивлялся: револьвер совсем не привлекал его. Как вчера боролись они с Сэмом в спальне мистера Уильямса! Подержать в руках лишнюю минуту этот кольт казалось пределом желаний. Теперь Пенрод держит его в руках и может сколько угодно вертеть барабан и любоваться позеленевшими патронами. Однако револьвер почему-то внушает ему сейчас почти отвращение. С какой радостью он вообще избавился бы от этой грозной и неприятной вещи! Пенрод еще не знал, что сбывшиеся мечты играют порой с нами и более жестокие шутки.

Скорее по инерции, сохранившейся от прежних мечтаний, нежели по зову сердца, Пенрод навел кольт на газонокосилку и тихо произнес:

– Пф-ф!

Почти тут же со двора осторожно спросили:

– Пенрод, ты?

В проеме двери показалась голова Сэма Уильямса. Едва войдя, он увидал пистолет в руках Пенрода. Зрелище явно обрадовало Сэма.

– Значит, тебя так с ним и не зацапал никто? – весело спросил он.

– У меня все-таки еще есть голова на плечах, – высокопарно ответил Пенрод; присутствие Сэма всегда придавало ему чувство уверенности в себе.

– Ты только учти! – добавил он, грозно глядя на друга. – Уж если этот старый добрый кольт попался мне в руки, тому, кто захочет его отнять, придется совсем не легко!

– Знаешь, Пенрод, по-моему, мы можем спокойно оставить его у себя, – доверительно прошептал Сэм. – Сегодня утром папа полез в ящик с нижним бельем и не нашел кольта. Он так ругался! Он тут же сказал маме, что это она во всем виновата. Надо, говорит, было приглашать ремонтировать отопление тех же слесарей, что всегда. А ты, говорит он матери, погналась за дешевизной. Вот эти твои слесари, которые дешевле берут, и свистнули револьвер. А потом отец сказал, что теперь уже все равно кольта назад не вернуть. Во-первых, неизвестно, кто из двоих его взял, а во-вторых, ничего доказать уже невозможно. А потом папа еще раз сказал маме, что в следующий раз надо нанимать рабочих подороже, но честных. Так что, Пенрод, этот кольт вполне может оставаться у нас. Половину его я уступаю тебе.

Пенрод не очень обрадовался, но из вежливости выдавил из себя что-то похожее на воодушевление.

– Мы будем держать его в этом сарае, Сэм! – торжественно произнес он.

– Да, Пенрод. Мы с ним пойдем на охоту и еще много всего такого прочего сделаем.

Однако и Сэм со вчерашнего дня охладел к револьверу. Во всяком случае, он даже не попытался взять его из рук Пенрода. Ни тому, ни другому сегодня отчего-то совсем не хотелось похвастаться, как «это у него получается».

– Вот погоди, – вдруг сказал Сэм. – Дождемся Четвертого Июля,[1 - День Независимости США.] и всем покажем!

Пенрод несколько оживился.

– Четвертое Июля! – воскликнул он. – Думаю, ты прав, Сэм. Из нашего старины кольта можно бабахнуть так, что это будет погромче салюта.

Сэмюел Уильямс тоже все больше воодушевлялся.

– Мне кажется, наш кольт может бабахнуть даже громче, чем когда в городе взорвался газ, – высказал предположение он. – Но я-то не испугаюсь! Как-никак, это револьвер моего собственного дедушки. Я запросто выстрелю из него в любую минуту!

– Разбежался! – фыркнул Пенрод. – Да у тебя никакого умения нет обращаться с оружием! Я вот – другое дело, я…

– У тебя тоже нет никакого умения с ним обращаться, – перебил Сэм. – А я ничуть не боюсь выстрелить.

– Нет, боишься!

– Нет, не боюсь!

– Если ты такой смелый, тогда стреляй прямо сейчас, – вынес решение Пенрод.

Сэм взял револьвер и настойчивости у него заметно убавилось.

– Сейчас, подожду минутку и выстрелю, – тихо проговорил он. – Только как бы, Пенрод, нам не разбить что-нибудь ценное. Все-таки это сарай твоих родителей. Неудобно будет лишить их какой-нибудь дорогой вещи.

– Стреляй в потолок. Крыше-то ничего не сделается, – положил Пенрод конец явно демагогическому выступлению друга.

Лицо Сэма трагически сморщилось. Он поднял револьвер стволом вверх. Пенрод отвернулся и зажал пальцами уши. Сэм зажмурил глаза и тоже заткнул ухо свободной рукой. Однако выстрела так и не последовало.

– В чем дело? – минуту спустя осведомился Пенрод. – Собрался стрелять, так стреляй.

Сэм опустил вниз револьвер.

– По-моему, забыл курок взвести, – смущенно объяснил он.

– Стрело-ок! – принялся издеваться Пенрод. – Собрался стрелять, а курка не взвел. Да знай я так мало о револьверах, никогда бы…

Он не договорил. В тишине сарая раздался грозный щелчок, свидетельствующий, что орудие убийства, наконец, готово к своей страшной работе.

– Думаю, на этот раз ты будешь доволен, – сказал Сэм и вновь поднял кольт вверх.

Пенрод снова отвернулся и крепко заткнул пальцами уши. Он опять прождал с минутку, в течение которой ничто не нарушило тишины в старом сарае. Пенрод обернулся. Сэм стоял, втянув голову в плечи и зажмурив глаза. Одно ухо он зажимал свободной рукой.

– Ты чего там застыл? – осведомился Пенрод.

– На спуск не могу нажать, – прошептал Сэмюел Уильямс. Застонав от неимоверного усилия, он добавил: – Напрочь заело.

– Не могу нажать! Напрочь заело! – передразнил Пенрод. – Не умеешь, не берись. У меня, например, не заело бы.

Сэм открыл глаза, убрал руку от уха, а лицо его озарил тот свет щедрости и самоотдачи, который доступен лишь возвышенным и широким натурам.

– На, Пенрод, – вручил он револьвер другу. – Я подумал, пожалуй, справедливее уступить первый выстрел тебе. Ты, наверное, с этим справишься лучше.

От уверенности Пенрода вдруг почти ничего не осталось. Но отступать было некуда. Тогда он решил подбодрить себя словами.

– Дитятко наше! – с видом бывалого стрелка, поигрывая револьвером, обратился он к Сэму. – Если у нашего ребеночка не хватило сил нажать на спуск, тогда пусть посмотрит, как это сделаю я.

– Ты лучше делай! – ответил Сэм. – Собрался делать, так делай, а то только болтаешь.

– Я вот и собираюсь сделать.

– Тогда стреляй.

– Уж будь спокоен: я не заставлю себя столько ждать, сколько ты.

Пенрод поднял револьвер и направил ствол в сторону закрытых дверей, за которыми был переулок.

– Ты лучше беги куда-нибудь, Сэм, – продолжал издеваться Пенрод. – А то я сейчас выстрелю и ты испугаешься.

– Это мы еще посмотрим, кто это испугается, – обиженно проворчал мистер Сэмюел Уильямс. – По-моему, ты сам боишься.

– Кто боится? – возмутился Пенрод и тронул пальцем спусковой крючок кольта.

Может быть, он слишком поверил утверждениям Сэма, что спуск у этого пистолета совершенно не поддается, или просто не рассчитал усилий. Как бы там ни было, спусковой крючок на деле оказался совсем не тугим.

Под пальцем Пенрода пистолет сработал отлично. Грянул оглушительный выстрел, вслед за которым раздались три громких возгласа. Два из них прозвучало в сарае, третий по ту сторону двери в переулок, в верхней части которой теперь зияла солидных размеров дыра. Кто кричал в сарае, догадаться нетрудно. За дверью же вопль исторг молодой чернокожий в яркой одежде. Можно сказать, что выстрел его касался почти непосредственно, ибо он как раз проходил мимо сарая Скофилдов, и громадная пуля калибра дедушки Сэма Уильямса пролетела над самой его головой.

Чернокожий поглядел вверх и заметил круглую дыру в двери. В этом районе он почти никого не знал. Зато у него было много знакомых в других частях города. Некоторые из этих ребят любили шутить с револьверами. Вот почему чернокожий, не долго думая, бросился плашмя на землю и распластался перед дверью сарая.

Падая, он случайно задел плечом одну из створок. Дверь отворилась, и чернокожему предстали два белых мальчика. Оба застыли от ужаса. Пенрод сжимал в окаменевшей руке револьвер.

А мальчикам, в свою очередь, предстал чернокожий, который на их глазах грохнулся на землю и замер. И тут Пенрод с содроганием понял, что совершилось убийство! Пока он мучился сознанием непоправимой вины, то, что казалось ему «телом убитого», вдруг поднялось на локтях и взглянуло на двух друзей. Те вскрикнули и приготовились к бегству. Но в это время «тело» с вполне земным возмущением произнесло:

– Дела-а! Чуть не прострелили мне голову!

Пенрод попробовал что-то произнести, но голос не подчинялся ему. Тогда попробовал Сэм. Он добился некоторого успеха.

– Куда, куда в вас попало? – просипел он.

– Неважно, куда в меня попало, – отвечал чернокожий молодой человек и, поднявшись с колен, принялся отряхивать брюки. – Ну и белые мальчики в нашем городе! – сокрушенно добавил он. – По улице уже невозможно пройти, чтобы тебе не прострелили голову!

Он шагнул в сарай и резко вырвал пистолет из онемевшей руки Пенрода.

– Где вы взяли его? – сердито осведомился молодой человек.

– Он наш. Наш собственный, – отозвался Сэм.

– Тогда вашего папу придется арестовать, – уверенно проговорил молодой человек. – Это ж надо, разрешить детям играть с револьвером!

Чернокожий с интересом разглядывал кольт. Револьвер дедушки Сэма Уильямса явно произвел на него впечатление.

– Вот это я понимаю! – воскликнул он. – Да им можно даже быка ухлопать сквозь кирпичную стену! Хороша пушка.

Молодой человек засмеялся. Он несколько раз подбросил револьвер в воздух, поймал его на лету и сделал выпады в сторону воображаемых врагов. Внезапно он перестал хохотать и очень сурово поглядел на Пенрода.

– Вот что, белый мальчик, – строгим голосом проговорил он. – Как ты думаешь, что я сейчас по идее должен сделать, а? Я должен пойти, привести полицейского и сказать, чтобы он вас арестовал. Да, да, именно это заслужили ты и твой друг. Ведь вы же чуть не отстрелили мне голову! Но я не буду портить вам жизнь. Я поступлю с вами по-доброму. Я просто сам заберу у вас пушку и заброшу ее подальше. О-о! – глаза у чернокожего засияли. – Я уж заброшу этот кольт так далеко, что он никому вреда причинить не сможет. Я отволоку его в лес и утоплю там в болоте. Тогда уж никто не прострелит им честному человеку голову. Вот как я сделаю!

И, засунув реликвию семейства Уильямсов под пиджак, молодой человек пошел к двери, которая вела в переулок. У самого выхода он повернулся.

– На этот раз я прощаю, – с видом строгого, но справедливого отца обратился он к мальчикам. – Но не советую вам ничего говорить родителям. Не будем расстраивать ваших пап и мам, друзья. У них и без того много забот. Я могу дать вам честное слово, что не пойду к вашим папам и мамам ябедничать. Ну, а если твой папа, белый мальчик, – поглядел чернокожий на Пенрода, – спросит, куда девался его револьвер, скажи, что он у тебя потерялся.

С этими словами молодой человек шагнул в переулок, и его словно ветром сдуло. Сэм Уильямс вдруг начал шумно сглатывать.

– Что-то меня вроде тошнит, – быстро приблизившись к выходу из сарая, объявил он Пенроду. – Пойду-ка, пожалуй, домой. Мне кажется, сегодня я уже нагулялся.

Пенрод ничего не ответил. Он опустился на пол именно на том самом месте, с которого выстрелил; взгляд его был прикован к распахнутой двери в переулок. Сэмюел Уильямс с достоинством удалился, а Пенрод все сидел и сидел, и окружающий мир, кажется, вообще перестал существовать для него.

Уже сгущались осенние сумерки, когда Пенрод, наконец, покинул сарай. Будь на улице чуть светлее, внимательный наблюдатель заметил бы, что мальчик перенес, быть может, не очень длительную, но тяжелую болезнь. Пенрод прокрался к цистерне с водой. Тщательно оглядевшись, он приподнял крышку люка, извлек из внутреннего кармана пиджака какой-то предмет и бросил в воду. Револьвер, выструганный из дерева, револьвер, глядя на который Пенрод столько дней и ночей мечтал о настоящем оружии, с тихим плеском упал в воду. Пенрод опустил крышку. Губы его не двигались, из горла не доносилось ни звука. И все-таки Пенрод мысленно произнес несколько скорбных слов. Это был краткий, но выразительный монолог. Пенрод навсегда прощался с мечтой. «Никогда! Никогда больше мне не захочется иметь настоящего револьвера! – с тоской думал он. – И зачем только Сэм нашел этот кольт!»


Глава V


ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО


Джорджи Бассет был не таким мальчиком, как все остальные. Самое ужасное заключалось в том, что он это знал. Сначала он и не догадывался, сколь разительно отличается от сверстников. Первой об этом догадалась его мама и однажды поделилась своими наблюдениями с теткой. И вот, подслушав их разговор, Джорджи все понял.

Правда, еще до этого открытия Джорджи Бассета считали «самым лучшим мальчиком в городе». Этот «титул» тоже чрезвычайно волновал его, и он твердо решил, что, когда вырастет, станет священником. Новое же знание о себе просто потрясло его. Теперь он мог и десять и даже двадцать минут подряд рассуждать о собственной исключительности, а, глядя в зеркало, неизменно отмечал в своем облике благородные черты, которых не находил в других мальчиках. Он так сковал себя, что постепенно удушил естественные качества своей натуры, и словно не жил, а, не переставая, исполнял роль самого необыкновенного мальчика на свете в каком-то, одному ему ведомом спектакле.

Пенрод Скофилд, Сэм Уильямс и другие мальчики из их квартала чувствовали, что Джорджи не такой, как они. И вид, и манеры Джорджи постоянно напоминали им об этом, и они, хоть и совершенно неосознанно, но зато явно отдавали дань его исключительности.

Что касается взрослых, то они получали точные сведения об исключительности Джорджи непосредственно от самой миссис Бассет, которая просто ни о чем другом и говорить не могла. Его ангельский нрав во многих семьях стал мерилом добродетели, и весьма часто приводился в назидание отпрыскам, когда те совершали очередной проступок.

Можно лишь удивляться, что подобное положение вещей долго не имело для Джорджи отрицательных последствий. Как ни странно, сверстники не применяли к нему методов насилия. Исключение составляла знаменитая Битва при Варе, но никто не втягивал Джорджи в нее. Он сам сделал все, чтобы попасть в самое пекло сражения, и ни одно живое существо не было повинно в этом. В иных же случаях приятели обращались с ним достаточно мягко. Его даже берегли, и с этой целью старались не принимать в особенно бурные игры, или, уж, в крайнем случае, отодвигали на задний план, чтобы он не путался под ногами. Неприязнь сверстников проявлялась лишь тогда, когда Джорджи отваживался давать им советы или высказывал свое мнение по тому или иному поводу. Вот в таких случаях мальчики, действительно подвергали его осмеянию, но и тут дело не заходило дальше презрительных реплик. Иными словами, можно сказать, что до поры до времени сверстники относились к Джорджи вполне доброжелательно.

Но катастрофа должна была разразиться, и она разразилась. Если на кого-то и можно возложить за это вину, то только на взрослых. Это они убедили Джорджи Бассета, что он не такой, как все, и восстановили против него сверстников. Но им и этого показалось мало, и они без конца стали ставить Джорджи в пример. Дошло до того, что при одном лишь звуке его имени мальчики впадали в тоску, и общение с ним превращалось для них во все более тяжкую обязанность. Но взрослые и не догадывались об этом и пребывали в блаженной уверенности, что Джорджи ничего не грозит.

Все началось с того, что Сэм Уильямс стал безраздельным владельцем ящика из-под пианино. Присовокупив к нему несколько досок, он решил соорудить у себя на участке дом. На помощь он призвал Пенрода Скофилда и дуэт чернокожих в лице Германа и Вермана. Он рассказал им о своих намерениях, и они с восторгом согласились стать его компаньонами. Тут же была создана ассоциация плотников-единомышленников, и десять дней спустя стройка приобрела уже очертания вполне реальные. Во всяком случае, каждый по многим признакам мог сразу понять, что возводится именно дом.

К такому заключению можно было прийти, глядя, к примеру, на дверь. Она хоть и косо висела на кожаных петлях, но все же висела; или – на окно, в нем хоть и не было стекол, зато, как говорил Сэм, «из него уже можно было выглядывать наружу». Была даже железная труба. Правда, она существовала лишь в качестве украшения, – печку мальчики соорудили снаружи. Изнутри стены дома обклеили разными картинками, а на почетном месте повесили карандашный портрет дедушки Сэма. Этот портрет Сэм принес с чердака, где, как он объяснял, «дедушка все равно не приносил никакой пользы». Было в доме еще два шатких стула, которые Пенрод принес со своего чердака, а вдоль одной из стен протянулось некое сооружение; по замыслу Ассоциации плотников-единомышленников оно должно было исполнять роль скамейки или дивана.

– Это пригодится! – сказал Сэм. – Вдруг кому-то из нас захочется полежать или еще что-нибудь… А когда мы будем собираться все вместе на совещание или на общий совет, мы сможем усесться в один ряд.

Дело в том, что партнеры стали компаньонами не только в строительстве дома. Позже никто не мог вспомнить, кому из них впервые пришла идея о создании Тайного общества, но идея родилась на свет и была принята. В результате они решили, что входить в дом имеют право только члены Тайного общества. Прошло немного времени, и идея Тайного общества увлекла их даже больше, чем сам дом. Эта организация проявляла большую тягу к ритуалам. Например, миссис Уильямс, выглянув однажды днем во двор, стала свидетельницей церемонии поднятия флага. Сэм, Верман и Герман стояли в шеренге по стойке «смирно» у дверей домика, а Пенрод Скофилд читал по бумажке какую-то клятву. Потом он поднял с земли шест. Обычно им подпирали веревку с бельем, но теперь к вершине его был прикреплен белый флаг или вымпел, на котором было что-то написано. Сэм, Герман и Верман воздели правую руку, а Пенрод воткнул шест в ящик с землей, и флаг зареял над домиком. После этого Пенрод тоже поднял вверх правую руку. Затем мальчики тоже что-то прокричали хором. Слов миссис Уильямс не разобрала, а вот надпись на флаге прочитать сумела. Флаг был сделан из лоскутка муслина. Надпись нанесли черной краской и явно забыли воспользоваться промокашкой. Но все-таки миссис Уильямс прочитала. Там было написано: «Ин-Ор-Ин».

Вечером того же дня миссис Уильямс оказалась вместе с сыном в библиотеке.

– Сэм, а что значит «Ин-Ор-Ин»? – с интересом спросила она.

Сэм, который в это время что-то читал в учебнике арифметики, метнул на нее недоуменный взгляд.

– Да, мама?

– Я тебя спрашиваю, что значат эти слова на вашем флаге?

Сэм довольно долго смотрел на мать в упор, и взгляд его был холоден, исполнен достоинства и абсолютно непроницаем. Потом Сэм встал, и, так и не произнеся ни слова, покинул библиотеку. Это несколько озадачило миссис Уильямс. Но ее старший сын в этом году кончал университет, и она кое-что знала о студенческих обществах, тайный устав которых нарушать не полагалось. Вот почему она не стала преследовать Сэма. Его молчание ее вовсе не взволновало, и, дождавшись, когда его шаги затихнут в коридоре, она весело рассмеялась.

Что касается Сэма, то он в разговоре с матерью лишь пунктуально выполнил правило, которое по его же собственному требованию было внесено в устав Тайного общества. Пенрод тогда горячо поддержал его. Маргарет рассказывала ему о своих друзьях-студентах, и он знал, каким должен быть устав Тайного общества. Правда, Герман отчаянно возражал против обета молчания. Он был убежден, что с его матушкой такие штуки не пройдут. Если в ответ на расспросы он будет молчать, объяснял он, ему придется покинуть не только комнату, но и дом. «Быстро покинуть! – добавил он. – И больше не возвращаться!»

Для Вермана, в силу его косноязычия, такой проблемы не существовало. Он все равно не мог ничего разгласить и горячо поддержал Пенрода и Сэма. Его голос окончательно решил этот вопрос.

Новые и новые правила принимались на каждом собрании. Далеко не все могли быть применены на практике, ибо, помимо сведений Пенрода и Сэма, основывались на данных Германа и Вермана. Их отец и мать состояли в тайных обществах. Отец был членом Ассоциации независимых невольников, а мать – Общества Белых голубок. Широко пользуясь как этими, так и некоторыми другими источниками, Пенрод постепенно собрал целый свод правил, который называл «ритувал». Этот «ритувал» он соблюдал неукоснительно и того же требовал от других.

Состоял «ритувал» из клятвы, ключа к тайному языку, который Пенрод изобрел на случай «крайних обстоятельств», хотя никому не было ясно, что это за «обстоятельства» и когда они должны наступить. Кроме того, существовал пароль, который требовалось произносить при входе в дом, инструкция, как распознать собрата в темноте, и несколько пугающий обряд, которому должен был подвергаться каждый вновь вступающий в общество.

Первым счастливчиком, на котором были испытаны ритуальные трюки, оказался мистер Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Он появился во дворе Сэма Уильямса в субботу, уже после того, как был поднят флаг. Вообще-то он появился не для того, чтобы его посвящали в Тайное общество. Он попросту не ведал о его существовании, и зашел к Сэму из единственного стремления весело провести субботний день. Зрелище дома привело его в восторг, и он даже сделал несколько предложений, как усовершенствовать его архитектуру. Узнав же, что ему запрещено не только входить в дом, но даже приближаться к нему, он потребовал разъяснений. Тогда ему приказали удалиться на переднюю часть двора и ждать, пока члены общества посовещаются и вынесут решение. Потом они сообщили, что он избран кандидатом, и он согласился пройти обряд посвящения.

Когда вскоре после этого во двор вошел Морис Леви, он увидел, что дверь домика заперта, а окно загорожено доской. Изнутри доносились голоса. Морис подкрался поближе. Сквозь щель он увидел пламя свечи. А голос принадлежал Пенроду Скофилду.

– Родди Битс, ты торжественно клянешься? – вопрошал он.

– Ну, да! – ответил Родди, тяжело дыша.

– Сколько пальцев ты сейчас видишь?

– Ни одного, – ответил Родди. – Что я там могу видеть, когда вы меня положили лицом вниз, да еще глаза мне закрыли?

– Тогда время пришло, – торжественно объявил Пенрод. – Время пришло.

Тр-р-ах!

Судя по звуку, Родди испытал на себе воздействие какого-то плоского предмета.

– Ой! – раздалась жалоба кандидата.

– Не шуми! – приказал Пенрод и строго добавил: – Теперь, Родди Битс, произноси клятву. Повторяй за мной… Лучше повторяй, иначе… Я торжественно клянусь…

– Я торжественно клянусь! – повторил Родди.

– Хранить секреты…

– Хранить секреты! – повторил Родди.

– Хранить секреты в нарушении святости и неверности…

– Что? – не без причин удивился Родди.

Тр-р-рах!

– Ой! – заорал Родди. – Так нечестно!

– Ты должен все в точности повторять за мной, – объяснил ему Пенрод. – Это «ритувал». Но даже если ты не будешь делать ошибок, Верман все равно будет время от времени хлопать тебя, потому что это тоже часть «ритувала». Теперь повторяй: «Я торжественно клянусь хранить секреты в нарушении святости и неверности»…

– Я торжественно клянусь хранить секреты в нарушении святости и неверности… – произнес Родди.

Но тут Морису Леви стало невтерпеж. Не мог же он, в самом деле, сидеть под дверью, когда внутри разворачивались такие события! И он начал стучаться в дверь.

– Сэм! Сэм Уильямс! – кричал он. – Впусти меня. Я все равно все уже слышал про посвящение. Впусти!

Дверь широко распахнулась. Морис Леви едва успел разглядеть Родди, который связанный лежал на полу. Потому что его тут же сбили с ног, и четверо мальчиков навалились на него сверху.

– Эй! – крикнул Морис. – Что вы делаете? Вы что, совсем одурели?

А из дома донесся протестующий голос Родди.

– Дайте мне встать! – кричал он. – Я ничего не вижу! Что у вас там происходит? Вы что, собираетесь меня так целый день держать? Я устал!

– Помолчи, ты! – велел Пенрод. И крайне раздосадованным тоном добавил: – Это не посвящение, а неизвестно что получается!

– И еще Морис Леви подслушивал наши тайны! – подхватил Сэм столь же сварливым тоном. – Наверное, он теперь все знает!

– Пустите меня! – молил тем временем придавленный Морис Леви. – Что я плохого сделал вашим тайнам? Если хотите, можете меня посвятить. Я согласен. Тогда, какая вам разница, подслушал я или нет?

Пенроду эта мысль показалась здравой. Утихомирив всех, он велел Морису удалиться на переднюю часть двора. После этого члены Тайного общества собрались в домике и, посовещавшись, объявили Мориса кандидатом. Завершив посвящение мистера Битса, они позвали Мориса. И, хотя вновь принятый «брат Родди» сделал все, чтобы придать посвящению особенно жесткие формы, Морис с честью выдержал весь обряд.

Став членами Братства, Морис и Родди с радостью приняли возложенные на них права и обязанности. Они тут же решили внести свою лепту в обустройство дома. Для этого каждый из них отправился к себе домой. Родди вернулся обратно с перламутровым театральным биноклем. В бинокле не хватало линз, но все равно это была замечательная вещь, и члены Братства тут же учредили новую должность. Теперь каждые пятнадцать минут на пост заступал очередной наблюдатель. Он должен был забраться на забор и следить, «не ходит ли поблизости кто-нибудь из тех, кому тут делать совершенно нечего». Должность наблюдателя всем очень понравилась, и в первое время ни один из членов Братства не отстаивал отведенных пятнадцати минут, ибо тот, кто должен был сменить его, силой захватывал пост раньше.

Вклад Мориса Леви еще больше обрадовал всех членов Братства. Пенрод и Сэм удивлялись, как раньше не додумались до такой гениальной вещи. Морис Леви притащил отличный садовый шланг в двадцать пять футов длиной. Один конец шланга немедленно протянули сквозь щель в домик, другой прикрепили проволокой к крану в сарае. Теперь члены Тайного общества могли утолять жажду прямо в доме. Достаточно было лишь послать кого-нибудь одного открыть кран. Но этим чудесные свойства шланга не исчерпывались. Оказалось, что его можно использовать в качестве переговорной трубы. У бесед посредством шланга был один маленький недостаток: поговорив, приходилось встречаться и объяснять друг другу смысл произнесенных фраз. Но, несмотря на это, способ признали великолепным, и, по общему мнению, он обеспечивал тайну бесед, что лишний раз оберегало членов Братства от происков возможных врагов.

Дебаты заняли целых полчаса, – члены Братства никак не могли решить, какое из свойств шланга лучше послужит во славу Тайного общества. Сэм, Родди и Верман (особенно настаивал Верман) хотели говорить, а Морис, Пенрод и Герман – пить. В результате сторонники воды одержали верх, и уже до наступления обеда дом превратился в некое подобие корабля, получившего серьезную пробоину. Сырость развелась такая, что ни один из «тайных братьев» не вышел из дома сухим.

Наверное, на свете не так много подобных домов, чьи владельцы могли бы похвастаться личным водопроводом. Вот почему тот факт, что наши изобретатели обильно пользовались водой, сам по себе, вполне понятен. В основе злоупотребления водой лежала гордость.

Во всяком случае, мальчики сочли, что уже много недель подряд ни у кого из них не выдавалось такого замечательного дня. Общество «Ин-Ор-Ин» явно вступало в пору своего расцвета. Правда, каждый отдавал себе отчет, что может разразиться беда, и если это стучится, все погибнет. Сознавая нависшую угрозу, они готовы были отстаивать себя, домик, «ритувал», театральный бинокль и водопереговорное устройство до тех пор, пока их сердца бьются в груди. Вот почему слова, которые Сэм обратил на прощание ко всем членам общества, никого не оставили равнодушным.

– Одного нам надо опасаться, – твердо сказал он. – Мы не должны даже близко подпускать сюда Джорджи Бассета. Если мы это нарушим, погибнет все!

– Да будет так! – произнес Пенрод тоном, каким дают клятву. – Пусть нога Джорджи Бассета не ступает сюда!


Глава VI


ДЖОРДЖИ БАССЕТ ВСТУПАЕТ В БРАТСТВО


Увы, нога Джорджи Бассета ступила. Собственно говоря, мальчики были сами в этом виноваты. Они так важничали в присутствии Джорджи, напускали на себя такой таинственный вид, что, вполне естественно, разожгли в нем любопытство. Ну, мог ли он остаться равнодушным, когда они, едва завидев его, начинали то перешептываться с заговорщицким видом, то произносить непонятные слова. Можно ли удивляться, что в самом скором времени Джорджи твердо решил разнюхать, чем они занимаются.

Уже через несколько дней он узнал о существовании домика и даже увидел его вблизи. Однажды Джорджи почувствовал себя плохо и остался дома. Позавтракав, он ощутил прилив бодрости и решил предпринять небольшую вылазку. Он направился во двор Сэма Уильямса. Он знал, что все мальчики сидят на уроках и, ничего не опасаясь, спокойно обошел вокруг домика. Дверь оказалась заперта на замок, и, осмотрев все снаружи, он отправился домой.

Его любопытство настолько обострилось и терзало Джорджи до такой степени, что он ни о чем другом не мог и думать. Новые выпады Тайного братства отнюдь не умерили этот пламень. Когда они довели до сведения Джорджи, что они приняли решение не подпускать его ко двору Уильямсов ближе, чем на сто шестнадцать футов (именно такое расстояние определил Пенрод), несчастный изгой не выдержал. Он отправился домой и обратился с жалобой в вышестоящую инстанцию, дальнейшее поведение которой и позволяет возложить на взрослых ответственность за все, что произошло потом. Уже через час миссис Бассет сидела в библиотеке миссис Уильямс и рассказывала о том, как обидели ее Джорджи.

– Конечно, Сэм не виноват, – сказала она в заключение своей речи. – Джорджи очень хорошо относится к Сэму. Он ни в чем его не упрекает. Мы с Джорджи совершенно уверены, что Сэм был бы прелестным и очень вежливым мальчиком (именно так Джорджи и сказал), если бы Пенрод не оказывал на него такого дурного влияния. Джорджи совершенно уверен, что Сэму очень хотелось принять его в игру, но Пенрод заставляет Сэма делать все по его указке. Джорджи говорит, что больше всего его и обидело, что это двор Сэма, а распоряжается всем Пенрод. Можете себе представить: Джорджи пришел в гости к Сэму, и вдруг не Сэм, а другой мальчик, говорит ему, чтобы он даже близко не подходил. Но больше всего Джорджи обиделся на Мориса Леви. Джорджи говорит, что даже Пенрод с удовольствием принял бы его в члены клуба, если бы не Морис Леви. И по-моему, Родди Битс тоже его обидел. Что-то Джорджи говорил и про него.

Про двух чернокожих миссис Бассет ничего не сказала. Из этого можно сделать вывод, что в жалобе Джорджи они упомянуты не были.

– Джорджи сказал мне, что все остальные мальчики отнеслись к нему очень хорошо, – продолжала миссис Бассет. – Вот поэтому-то он и считает, что они непременно должны позволить ему с ними играть. Он говорит, что большинство этого бы очень хотело, а, значит, он сможет оказывать на них положительное влияние. Слышали бы вы, миссис Уильямс, как трогательно он об этом говорил. Конечно, мы, матери, не должны хвастаться своими детьми, но Джорджи, правда же, не такой, как другие мальчики. Он такой впечатлительный! Вы представить себе не можете, как он обиделся! Я даже боюсь, как бы он не заболел! И, знаете, я понимаю его. Конечно, не мне, матери, хвалить свое дитя, но, согласитесь, как это благородно! Ведь он хочет вступить в их клуб не для собственного удовольствия, а чтобы оказывать на них благое влияние. Вы согласны, миссис Уильямс? Ведь это необыкновенно благородное стремление!

Миссис Уильямс подтвердила, что это, действительно, необыкновенно благородно со стороны Джорджи. Результатом ее диалога с миссис Бассет явился другой. Миссис Уильямс решила, что тут не обойтись без влияния мужчины, и тем же вечером мистер Уильямс поговорил с сыном по-мужски.

– Или вы примете Джорджи Бассета в свою игру, – заявил он, – или я разрушу ваш дом.

– Но…

– Никаких «но». Я не желаю выслушивать жалобы от соседей!

– Но, папа…

– Хватит! Ты ведь сам сказал, что ничего не имеешь против Джорджи.

– Я сказал…

– Ты сказал, что не любишь его, но сам не смог мне объяснить, за что. Ты не привел ни одного случая, когда Джорджи повел бы себя плохо. Не мог привести ни одного примера, когда Джорджи поступил бы не по-джентльменски. Тут и спорить нечего. Или ты пригласишь в следующую субботу Джорджи в домик или домика больше не будет.

– Но, папа…

– Я больше не желаю это обсуждать. Если хочешь, чтобы я сломал твой дом, можешь продолжать, как раньше, дразнить со своими дружками этого безобидного парня. Но если хочешь, чтобы домик остался, будь вежлив и пригласи его. Я тебя предупредил! Больше ты от меня ничего не услышишь!

Сэм был совершенно подавлен.

На другой день он пересказал членам Братства свою беседу с отцом, и всех охватило уныние. Дела принимали столь скверный оборот, что было решено после уроков собраться на экстренное совещание. В домике собрались все. Дверь плотно затворили, окно закрыли доской. Потом зажгли свечу, и «братья» стали высказывать свои соображения по поводу постигшей их беды. И все они согласились в одном: если среди них появится Джорджи Бассет, их дело погибнет. С другой стороны, рассуждали они, если его не принять, у них попросту «ничего не останется».

В обсуждении не принимал участия только Верман. Он занимался другим. Члены Тайного братства поручили ему роль раздатчика ритуальных ударов. При посвящении Родди Битса и Мориса Леви он отлично справился с этим делом, и все сошлись во мнении, что ему следует продолжать в том же духе. Когда посвящали Родди, Верман пользовался старой планкой, которую нашел на крыше сарая. Но сегодня он где-то раздобыл новую доску. Она была гораздо шире и увесистее своей предшественницы, и сейчас Верман обстругивал ее с одного конца, стремясь придать ему форму рукоятки. Это занятие поглотило все его внимание. В отличие от других, он, казалось, и не думал впадать в уныние. Наоборот, его глаза весело сияли, и пламя свечи лишь подчеркивало этот радостный блеск. Казалось, он предвкушал какое-то радостное событие и даже время от времени хохотал от удовольствия. Это привлекло к нему внимание остальных, и, заметив, чем он занимается, все замолчали и стали задумчиво следить за ним. Мрачность мало-помалу начала покидать их лица, все больше уступая место выражению радости и покоя. Они все следили и следили за Верманом, а потом Пенрод довольно весело сказал:

– Ну, во всяком случае, сегодня только вторник. У нас достаточно времени впереди. Думаю, мы еще несколько раз посовещаемся. Нам надо хорошенько подготовиться. Ведь как-никак в субботу нам придется его посвящать.

Суббота выдалась солнечная, и это немного скрасило состояние и кандидата, и членов Тайного общества. Миссис Уильямс видела, как весело, вприпрыжку направился Сэм после ленча во двор, и осталась вполне довольна. У передней калитки он остановился и подал сигнал. Вскоре раздался ответный сигнал, и вслед за этим рядом с Сэмом появились Пенрод Скофилд и Джорджи Бассет. Джорджи всегда был чисто одет, но миссис Уильямс сразу заметила, что сегодня он наряден, как никогда, и одежда на нем просто сияет. Что касается выражения его лица, то, пожалуй, в нем было многовато самодовольства. А ведь Джорджи Бассет прекрасно знал, что тактичный человек не должен проявлять гордыни даже в тех случаях, когда одержал победу над ближними. Однако, несмотря на такую промашку Джорджи, миссис Уильямс могла с удовлетворением отметить, что ни Сэм, ни Пенрод не проявляли враждебности. Похоже, они смирились со своим положением. Теперь они принимали Джорджи таким, каков он есть, и даже, кажется, отнеслись к нему с интересом.

Мальчики о чем-то посовещались. Потом Сэм скрылся за домом. Затем он вернулся и жестбм поманил Пенрода и Джорджи. Тут Пенрод взял Джорджи за левую руку, а Сэм за правую, и все трое зашагали на задний двор. Наблюдая эту исполненную мира и согласия сцену, миссис Уильямс поняла, что не зря вмешалась и защитила Джорджи. Ее посетила тихая радость, какая приходит как бы в награду, когда совершишь доброе дело.

В таком благостном настроении она поднялась наверх. Вооружившись иголкой с ниткой, она начала восполнять различного рода уроны, которые понесла за последнее время одежда мужа и Сэма. От этого занятия и оторвала ее чернокожая служанка.

– Миз Вильямс, – заявила она так мрачно, что было совершенно ясно: эта пессимистка ждет от жизни только несчастий. – Миз Вильямс, я думаю, что дом обвалится. Это общество массы Сэма обрушит крышу на наши головы! Точно, миз!

– Крышу? – без тени волнения переспросила миссис Уильямс. – Разве они на чердаке?

– Нет, миз, в подвале. Но слышно на чердаке. Никогда еще не стояло у нас такого хлопанья, топанья, крика. Они всё набились в подвал и – ба-бах! Начался такой бедлам, просто невозможно держаться. Наверно, в подвале уцелел разве что фундамент. Но, боюсь, и он долго жить не сможет. Я бы их пошла усмирить, но мне страшно. Истинный Бог, миз Вильямс, там такой бедлам, что моя жизнь в страхе! Я подумала, лучше уж вы!

– Миссис Уильямс засмеялась.

– Знаешь, Фанни, когда в доме играют мальчики, иногда приходится потерпеть и шум. Уж такие они существа, Фанни. Они иначе не могут. Это даже хорошо, когда они играют и шумят. Вполне здоровый признак!

– Я тут человек маленький. Это ваш дом, миз Вильямс. Если вам охота, чтобы его развалили, я уж мешать не буду. Нет, мэм.

Она удалилась, а миссис Уильямс продолжала шить. Дело было осенью, дни шли на убыль, и в пять часов ей пришлось отложить работу. У миссис Уильямс было неважное зрение, и она предпочитала не шить при искусственном освещении. Она спустилась на первый этаж. В доме было совершенно тихо. Она решила проверить, не принесли ли газету и открыла входную дверь. Она сразу заметила Сэма, Пенрода и Мориса Леви. Они стояли у калитки и о чем-то тихо беседовали. Пока она смотрела, нет ли газеты, Морис и Пенрод ушли, а Сэм задумчиво направился к дому.

– Ну, Сэм, – сказала миссис Уильямс, – теперь ты понял, что не так уж плохо дружить с Джорджи Бассетом?

Сэм бросил на нее полный невозмутимости взгляд. Лицо его напоминало сейчас чистый лист бумаги и не отражало даже тени какого-нибудь чувства.

– Не плохо, мама, – покорно ответил он.

– Джорджи ушел домой?

– Да, мама.

– Я слышала, вы там очень расшумелись. Джорджи тоже было весело?

– Что, мама?

– Джорджи Бассету было весело с вами?

– М-м… – Сэм задумался, как задумываются, чтобы добросовестно вспомнить все, что произошло. Потом он сказал:

– Понимаешь, Джорджи не сказал, что ему весело, но он и не говорил, что ему невесело.

– Но когда он уходил, он поблагодарил мальчиков?

– Нет, мама.

– И даже тебя не поблагодарил?

– Нет, мама.

– Странно, – удивилась она, – обычно Джорджи такой вежливый. А вид у него был довольный?

– Что-что, мама?

– У Джорджи был довольный вид?

Миссис Уильямс показалось, что она не спросила ничего особенного. Однако Сэм ответил далеко не сразу. Он растерянно посмотрел на мать. Затем он помассировал ладонью правую лодыжку, а потом левую.

– Понимаешь, – объяснил он смущенно, – я споткнулся, когда спускался в подвал.

– Сильно ушибся? – с тревогой спросила миссис Уильямс.

– Нет, мама. Надо только прижечь немного арникой.

– Сейчас принесу. Иди в папину комнату, Сэм. Тебе очень больно?

– Нет, мама, – вполне искренне ответил он. – Почти совсем не больно.

Он проследовал за ней в ванную и очень мягко, но настойчиво сказал, что сам прижжет свои раны. Он так настаивал, что миссис Уильямс в конце концов уступила и спустилась в библиотеку. Там она увидела мужа, который только что вернулся с работы.

– Ну как? – спросил он. – Джорджи приходил? Они нормально с ним обращались?

– Да, да, все в порядке. Сэм и Пенрод вели себя, как никогда. Я даже удивилась, как они его ласково встретили.

– Ну, и хорошо, – сказал мистер Уильямс; он уселся в кресло и развернул вечернюю газету. – Признаться, я сильно опасался на этот счет. Я шел с работы пешком. Когда я проходил мимо дома Бассетов, я увидел у входа машину доктора Венни. А в дверь как раз в этот момент входил парикмахер из парикмахерской на углу. Я очень удивился. Я еще подумал, зачем может вдове Бассет понадобиться парикмахер и доктор одновременно? Джорджи тоже они оба сразу не должны бы потребоваться. А потом я вспомнил про сегодняшний день и испугался…

Миссис Уильямс засмеялась.

– Нет, нет. Его визит к нам не мог привести к таким ужасным последствиям. Я уверена, что мальчики с ним хорошо обошлись.

– Ну, тогда все в порядке.

– Ну, конечно…

Но миссис Уильямс не договорила. Ей помешала Фанни, которая позвала ее к телефону. И миссис Уильямс, весело напевая, пошла к телефону.

Она беседовала всего каких-нибудь пять минут, но когда она вернулась в библиотеку, на ней лица не было. Бледная и подавленная, она жестом указала мужу на телефонную трубку.

Охваченный самыми скверными предчувствиями, он вскочил с кресла.

– Миссис Бассет?

– Подойди к телефону, – хрипло произнесла миссис Уильямс. – Она с тобой тоже хочет поговорить. Долго она говорить не может, у нее начинается истерика. Она мне сказала, что они заманили Джорджи в подвал и там его отдали на истязание двум чернокожим! Но и это еще не все…

Мистер Уильямс пошел к телефону.

– Найди Сэма! – уже на ходу сказал он.

Миссис Уильямс вышла в переднюю.

– Сэм! – крикнула она наверх.

Ответа на последовало.

– Сэм!

За ее спиной раздалось очень деликатное покашливание. Она обернулась. Сын сидел на полу под вешалкой. Весь его вид свидетельствовал, что он тут долго уже о чем-то размышляет и даже понятия не имеет о событиях, которые разыгрались в библиотеке.

– Сэм! – крикнула миссис Уильямс. – Что ты тут делаешь?

– Знаешь, по-моему, у меня с ногами уже все в порядке. Я приложил арнику и…

– А ну, встань! – приказала она.

– А что случилось, мама?

– Сейчас же иди в библиотеку.

Сэм пошел, и шаги его характеризовала чрезвычайная плавность. Пожалуй, в такт его шагам не попал бы даже самый медленный похоронный марш, потому что Сэм шел медленнее самой скорбной на свете процессии. Похоже было, что он чего-то опасается.

Отец и сын вошли в библиотеку сквозь противоположные двери, и встреча их не сулила радости. Взглянув на отца, Сэм попытался сбежать, но в дверях, которые остались за его спиной, стояла миссис Уильямс.

– Подойди ко мне! – голос мистера Уильямса вполне соответствовал кошмарному выражению его лица.

– Сэм подошел.

А теперь говори, что вы сделали с Джорджи Бассетом?

– Ничего, – Сэм вздохнул, – совсем ничего.

– Что-о-о?

– Мы просто… посвятили его в Братство.

Мистер Уильямс повернулся, дошел До камина, потом снова приблизился к Сэму.

– И это все?

– Да, папа.

А мать Джорджи Бассета сейчас мне сказала по телефону, – холодно произнес мистер Уильямс, – что вы с Пенродом Скофилдом, Родериком Битсом и Морисом Леви заманили Джорджи в подвал, и там его избили чернокожие!

Услышав это, Сэм поднял голову.

– Ничего подобного, – заявил он, и в голосе его послышалось мягкое негодование; так возмущаются хорошо воспитанные люди. – Мы не заманивали его в подвал. Мы даже близко не подходили к подвалу. Очень нам туда нужно! Он сам туда спустился.

– Вот оно что! Наверное, он хотел там спрятаться от вас, бедный парень! Вы что, гнались за ним?

– Да ничего мы за ним не гнались, – твердо возразил Сэм.

– Тогда зачем его понесло в подвал?

– Он… упал туда, – сказал Сэм.

– Как он умудрился упасть?

– Ну… люк был открыт, а он все ходил и ходил вокруг. Мы кричали ему, чтоб он держался подальше от того места, а потом он… Сначала я заметил, что его как будто нет. Тогда мы подошли и поглядели вниз. А он сидел уже внизу, у лестницы и вроде как кричал и…

– Вот что, – прервал его мистер Уильямс. – Ты у меня за все это ответишь! Но сначала ты мне расскажешь все, как было. Ясно?

– Да, папа.

– Тогда объясни мне, как Джорджи Бассет умудрился упасть в подвал? А ну, говори быстро!

– У него были завязаны глаза.

– А, ну теперь я хоть что-то понимаю. Теперь давай все сначала. Рассказывай, что вы с ним делали с тех пор, как он пришел?

– Хорошо, папа.

– Ну, давай!

– А я что, не рассказываю, что ли? – заныл Сэм Уильямс. – Мы даже больно ему не сделали. Даже когда он упал в подвал, ему и то не было больно. Там ведь мягко. Люк протекает, и в подвале полно жидкой грязи…

– Сэм! – прервал мистер Уильямс еще более угрожающим голосом. – Я ведь просил тебя рассказать все сначала!

– Ну, мы еще до ленча приготовили все, что надо для посвящения, – сказал Сэм. – Мы хотели, чтобы все прошло как можно лучше, ведь ты сам велел, папа, его принять. После завтрака Пенрод пошел его встретить, это часть ритуала. Он привел его, и мы отвели его в наш дом. Там мы завязали ему глаза. Я велел ему лечь на живот, а он вдруг разозлился и сказал, что не будет. Он заявил, что пол мокрый. Там, действительно, было чуть-чуть мокро и под ногами немного хлюпало, и он сказал, что мать не велела ему пачкаться, и поэтому он не станет ложиться. А мы ему сказали, что так надо, потому что иначе не получится никакого посвящения. А он еще больше разозлился и заявил, что хочет, чтобы его посвящали там, где не мокро. И сказал, что все равно не ляжет на живот.

Тут Сэм остановился, перевел дух, а затем продолжал свой рассказ:

– Ну, некоторое время мы старались заставить его лечь на живот. Потом он случайно прислонился к двери, и она открылась, и он выбежал во двор. Он хотел снять повязку с глаз, но у него ничего не вышло. Мы ему завязали глаза полотенцем, и узел был просто классный! И он начал носиться по всему двору, а мы даже гоняться за ним не стали. Мы просто стояли и смотрели, что он дальше будет делать. И тут он упал в подвал. Но это было совсем не больно. Просто он стал гораздо грязнее, и я бы на его месте лучше бы уж лег на живот в домике. Ну, а мы решили: раз уж он все равно запачкался, надо прямо в подвале и посвятить его. И мы принесли туда все, что надо, и посвятили его. Вот и все. Больше мы ему ничего не сделали.

– Ну да, – с уничтожающей иронией произнес мистер Уильямс. – Оно и видно. Ну, а как проходит это посвящение?

– Что, папа?

– Я хочу знать, что вы с ним еще делали, когда посвящали?

– Но это же тайна, – жалобно прошептал Сэм.

– Можешь не расстраиваться на этот счет, – успокоил его мистер Уильямс. – Уверяю тебя, ваше общество уже распущено. Мы так решили с родителями Пенрода. Миссис Бассет им тоже звонила. Так что, прошу тебя, не стесняйся!

Сэм горестно вздохнул. И все же ему стало немного легче: теперь он знал, что чаша страданий выпала не только на его долю. На улице уже сгустились сумерки, но воображение Сэма без труда преодолело расстояние, отделявшее дом Скофилдов. Он представил себе все, что происходит сейчас с другом и, надо сказать, самые смелые его предположения были недалеки от действительности.

– Рассказывай дальше! – приказал мистер Уильямс.

– Ну, понимаешь, папа, сейчас ведь еще тепло и котел еще не затопили. Ну, мы и решили, что, раз в топке нет огня, Джорджи совершенно не повредит, если мы его положим ненадолго туда.

– И вы его положили в топку?

– Но она же была совсем холодная. Котел с весны не топили. Ну, вообще-то мы сказали ему, что там горит огонь. Это неправда, но мы обязаны были ему так сказать, – пояснил он очень серьезным тоном, – так полагается говорить, когда посвящаешь. Ну, мы его там закрыли и совсем чуть-чуть постучали по заслонке. Потом мы его вынули и положили на живот, все равно он уже был такой грязный… Каждый, у кого есть голова на плечах, поймет, что, клади его или не клади, не имеет значения. Ну, и осталось его похлопать немного, уж такой ритуал, папа. Да это бы даже блохе не повредило. Хлопал-то его маленький чернокожий мальчик. Он живет в конце улицы. Джорджи его в два раза выше. И тут Джорджи снова начал злиться и заявил, что не желает, чтобы какие-то негры его хлопали. Лучше бы он этого не говорил. Потому что Верман терпеть не может, когда его кто-нибудь называет «негром». Если бы Джорджи хоть что-нибудь соображал, он никогда бы не стал его так называть. Ведь Джорджи в это время лежал связанный, а Верман как раз держал в руках доску, которой собирался его похлопать. После этого мы минут двадцать не могли оттащить Вермана от Джорджи. Нам даже пришлось запереть Вермана в прачечной. И зря Джорджи обозлился на нас на всех; если бы мы не оттащили Вермана, ему бы еще больше досталось. В общем, из-за Джорджи весь ритуал был испорчен. Ну, вот и все. Больше мы ему не сделали ничего страшного.

– А ну, продолжай! Что «не страшного» вы ему еще сделали?

– Ну, мы еще дали ему проглотить немного талька. Всего пол-ложечки, может даже меньше… От этого другой даже не чихнул бы…

– Так, – откликнулся мистер Уильямс, – теперь мне ясно, зачем вызвали доктора. Дальше!

– Ну, еще у нас осталось чуть-чуть краски, которой мы писали на флаге. Мы ему немножко помазали волосы.

– А-а-а! – тут ясно, зачем понадобился парикмахер! Дальше!

– Теперь все, – сказал Сэм и громко глотнул. – Джорджи обозлился и ушел домой.

Мистер Уильямс встал у двери и строго приказал Сэму идти впереди. Но не успело это маленькое шествие двинуться в путь, как миссис Уильямс спросила:

– Сэм, ну теперь-то ты можешь объяснить мне, что значит «Ин-Ор-Ин»?

Бедный ребенок всхлипнул и жалобным голосом произнес:

– Это значит «Индивидуальный Независимый Орден Института Неверующих».

И Сэм проследовал туда, где должно было свершиться наказание.

Он страдал не один. Звонок миссис Бассет принес страдания также мистеру Родерику Мэгсуорту Битсу-младшему. Правда, его покарали, скорее, не из-за Джорджи Бассета. Основной причиной наказания был совершенно недопустимый, по мнению старших членов семьи, контакт Родди с представителями низших слоев населения в лице Германа и Вермана. Морису Леви тоже пришлось тяжко, и это был тот редкий случай, когда он ровно ничем не мог похвастаться перед остальными.

А вот зато двум другим членам бывшего Тайного общества «Ин-Ор-Ин» представилась возможность убедиться, что их положение иногда дает привилегии. Какая-то сила задержала Германа и Вермана возле домика. И они увидели, как мистер Уильямс привел сюда сына, ибо решил именно тут совершить акт правосудия.

Герман и Верман слышали все, и священный трепет сотряс их тела. Тогда они, крадучись, направились домой. Но, проходя мимо сарая Скофилдов, они услышали дикие звуки, которые тоже повергли в тоску и скорбь их невинные души. И тут они поняли, что в их квартале творится нечто вроде Варфоломеевской ночи.

– Дела-а-а, – покачал головой Герман. – Все-таки здорово, что мы с тобой не белые мальчики.

Верман ничего не сказал. Но было видно, что он согласен с братом.


Глава VII


БЕЛАЯ ЛОШАДЬ


Это случилось в середине октября. Целую неделю стояла отличная погода, но стоило наступить субботе, как небо заволокло тучами и пошел дождь.

И тут Пенроду и Сэму открылась печальная истина: они поняли, что у погоды вообще нет совести.

Они сидели в пустой конюшне Скофилдов. Дверь оставалась открытой, и мальчики тоскливо созерцали мокрую от дождя улицу. Дождь был несильный, но и этого было достаточно, чтобы начисто сорвать их планы.

– Отлично, – с мрачным сарказмом заметил Сэм, – вот так всегда с нами поступают!

Под этим неопределенным «поступают» Сэм подразумевал ни что иное, как силы природы. И он продолжал:

– Хотел бы я знать, какой в этом смысл, когда солнце светит целую неделю (именно тогда, когда оно никому не нужно!), а в субботу на тебя льет дождь! Мой папа говорит, что он заладил, по крайней мере, на три дня.

– Всякому, кто хоть что-то соображает, безразлично, будет идти дождь в воскресенье и в понедельник или только в воскресенье, – сказал Пенрод. – По мне, пусть льет себе в воскресенье сколько угодно. Но вот зачем он льет сегодня, хотел бы я знать? И чего ему не пойти в какой-нибудь другой день? Так нет, субботу подавай! Дела-а-а!

– А когда каникулы… – начал Сэм.

Но тут он вдруг услышал какой-то звук, напоминающий кашель, и заинтересовался.

– Что это? – спросил он.

– Это на улице, – сказал Пенрод.

В хороший день он, скорее всего, тут же побежал бы посмотреть, откуда доносится шум, но сейчас он, наоборот, отошел вглубь конюшни. Но тут кашель повторился.

– Действительно, странно, – теперь уже и Пенрод заинтересовался. – Что бы это могло быть?

В следующее мгновение оба мальчика подскочили на месте и завопили от неожиданности, потому что в дверь сарая вдруг просунулась меланхоличная и изможденная морда лошади. Это была старая худая лошадь белой масти. Она качала головой из стороны в сторону и ноздри ее дрожали. Потом она открыла рот и снова начала кашлять.

Придя в себя Пенрод и Сэм испытали то, что в таких случаях чаще всего испытывают люди. Вслед за испугом их охватило негодование.

– Что тебе тут понадобилось, старая кляча? – закричал Пенрод. – Прекрати на меня кашлять!

А Сэм схватил палку и запустил ее в незваную гостью.

– Пошла отсюда! – взревел он.

Голова исчезла из дверного проема. Лошадь медленно повернулась и шагом ревматика затрусила по улице. Инстинкт погнал Пенрода и Сэма, и они устремились в погоню за лошадью.

У них не было никакого злого умысла. Они и сами не знали, зачем устремились за лошадью. И уж тем более им было невдомек, откуда взялась эта старая лошадь.

А лошадь эта была вдвое старше Пенрода и Сэма. Она дожила до странной для себя поры. Теперь у нее не было ни седла, ни уздечки. От прошлого у нее осталось только имя, и если бы кто-нибудь ее окликнул, она непременно бы отозвалась. Но у нее теперь не было хозяина, и ныне никто не знал, что ее зовут Уайти. Вот уже два с половиной дня она жила совершенно одна, и положение ее становилось все более отчаянным.

Раньше она принадлежала некоему Абалену Моррису, который говорил, что «занимается доставкой». Правда, что и кому он «доставлял», не знал никто, и, по общему мнению, это была лишь отговорка. Известен же этот субъект был, в основном, страстью к карточным играм. Но, по иронии судьбы, не карты, а именно «занятия доставкой» едва не привели Морриса на скамью подсудимых. Он вступил в конфликт с представителем местной Лиги защиты животных, и тот пригрозил ему тюремным заключением за плохое обращение с лошадью. За десять дней до этого ему давали за лошадь четыре доллара. После ссоры с человеком из Лиги защиты животных, он немедленно решил сбыть лошадь старьевщику.

– Нет уж, сэр, – ответил тот. – У меня уже есть мул, и я могу возить на нем. А Уайти и четырех долларов теперь не стоит. Я слышал, у тебя с ней неприятности. Но тот тип, который тебя хочет упечь в тюрьму, не помнит твоего лица, зато хорошо знаком с лошадью. Так что, тебе не продать ее. Даже ни один цветной в городе у тебя ее не купит. Его сразу зацапают за плохое отношение к животным. Тебе остается только отпустить эту лошадь. Потому что, если тебя еще раз с ней увидят, тебя упекут в тюрьму.

Абален Моррис тут же решил воспользоваться советом старьевщика. Тем более, что он недавно выиграл деньги, и жизнь на свободе представлялась ему полной радужных перспектив, которые он совсем не хотел променять на тюремную камеру.

Он дождался темноты и отвел Уайти на пустырь на окраине города, где держал перед ней небольшую, но выразительную речь.

– Теперь ты можешь жить, как тебе понравится, – сказал Абален. – Ты больше мне не принадлежишь. Можешь на меня не смотреть так, мы с тобой больше не знакомы. Я теперь богатый человек, у меня завелись друзья. Я, пожалуй, поеду в большой город, лошадь. Словом, прощай, лошадь! У тебя свои дела, у меня свои. И точка!

Уайти нашла на пустыре немного травы, и это позволило ей скоротать ночь. Утром она отправилась на поиски сарая, где Абален держал ее, но он находился на другом краю города, и Уайти заблудилась. Да и видела она плохо. Из-за преклонных лет у нее сохранилось зрение только в одном глазу, и ноги ее были не слишком надежны. И все же за время своего одиночества она успела немало поскитаться по городу, и, если бы умела говорить, могла бы рассказать множество пренеприятных историй, в которые попадала. И вот, наконец, судьба и голод привели ее к дому Скофилдов, и она просунула голову в дверь их конюшни, где ее и увидели Пенрод и Сэм.

Мальчики погнались за ней. Нет, они не хотели ей сделать ничего дурного. По отношению к ней они были не более кровожадными, чем Герцог. Повинуясь своим инстинктам, он пролез сквозь дыру в заборе и с лаем присоединился к погоне. Словом, ни мальчики, ни собака, хоть и гнали несчастную Уайти по улице, не испытывали к ней враждебных чувств. Они просто следовали тысячелетним инстинктам и, таким образом, олицетворяли историческую взаимосвязь современного мира с первобытным.

На углу улицы Уайти повернула направо, потом, через некоторое время, – опять направо; в результате она вернулась на ту же улицу и опять оказалась перед конюшней Скофилдов. Лошадь не очень хорошо разглядела дверь. Но место, около которого она сейчас стояла, в ее памяти явно вызвало образ сена и корма. И когда запыхавшиеся Пенрод и Сэм появились из-за угла, Уайти неверными шагами вошла в конюшню и заняла стойло, которое опустело, когда пала лошадь мистера Скофилда, и с тех пор уже несколько лет было вакантным.


Глава VIII


НАГРАДА ЗА СПАСЕНИЕ


Обнаружив, куда отправилась лошадь, мальчики восторженно загалдели. Они на всем ходу влетели в конюшню и подняли такой шум, что даже сравнялись с Герцогом, который, в свою очередь, просто обезумел от нашествия лошади. Сэм схватил грабли.

– А ну, пошла отсюда, старая кляча! – закричал он. – Сейчас я ее выгоню!

– Подожди-ка, – сказал Пенрод. – Подожди, я…

Собрав все свое мужество, Сэм уже хотел подойти к стойлу.

– Распахни-ка дверь пошире, – сказал он. – А я ее сейчас стукну.

– Стой! – завопил Пенрод. – Подожди секунду!

И он вцепился в грабли, которые Сэм уже занес над головой.

Потом он не менее свирепо крикнул Герцогу:

– Тихо, Герцог!

На пса это произвело неизгладимое впечатление. Он тут же умолк и, стараясь не привлекать к себе внимания, выскользнул из конюшни.

Пенрод подбежал к двери, выходившей на улицу, и затворил ее.

– Это еще зачем? – удивился Сэм.

– Я решил оставить у себя эту лошадь! – заявил Пенрод, и по выражению его лица можно было понять, что он придумал что-то интересное.

– На что она тебе?

– Я хочу получить награду.

Сэм уселся на тачку. Теперь он почти восхищался другом.

– Ну, ты даешь! – сказал он. – Мне это даже в голову не пришло. Как ты думаешь, сколько мы получим?

Пенрод не возражал против того, чтобы Сэм вступил в долю, и вопрос о том, сколько «мы» получим, не вызвал у него никакого протеста. Он внимательно посмотрел на Уайти.

– Ну, – задумчиво произнес он, – это зависит от того, как мы поведем дело.

Сэм встал. Он подошел к двери, разделявшей два отсека конюшни. Уайти жадно тыкалась носом в ясли.

– И все-таки? – спросил он. – Ну, сколько, сто долларов или…

Пенрод с прежним хладнокровием повторил то, что уже сказал. Выражение «зависит от того, как поведем дело», нравилось ему. Оно не обязывало ни к какой точности и, одновременно, звучало достаточно глубокомысленно.

– Все зависит от того, как мы поведем дело, – еще раз повторил он, но теперь для пущей убедительности нахмурился.

– Ты думаешь, больше, чем сто долларов? – спросил совершенно ошеломленный Сэм.

– Ну, – медленно произнес Пенрод. – Это зависит от того, как мы поведем дело.

Правда, он тут же понял, что удачная фраза уже начала исчерпывать свои выразительные возможности, и необходимо что-нибудь к ней добавить. Тогда он тоном учителя, который хочет проверить знания ученика, спросил:

– Как ты думаешь, сколько может стоить лошадь?

– Не знаю, – честно ответил Сэм и автоматически добавил: – Все зависит от того, как повести дело.

– Вот, например, когда наша старая лошадь подохла, папа сказал, что не дал бы теперь за нее и пятисот долларов. Теперь ты понимаешь, сколько может стоить лошадь?

– Ого! – отозвался Сэм. Но, будучи натурой практичной, он тут же засомневался. – Может ваша лошадь была лучше этой? Какой она была масти?

– Гнедой. Слушай, Сэм, – теперь Пенрод начисто отбросил снисходительность, и в голосе его зазвучало волнение, – давай-ка вспомним, какие лошади бывают в цирке? В цирке должны быть самые лучшие лошади, правда? Ну, а какой масти цирковые лошади? Черной и белой, но, в основном, белой. А у нас какая лошадь? Она даже сейчас почти белая, а если мы ее помоем как следует, готов спорить на что угодно, она станет совсем белой. Ну, а если папа говорил, что гнедая стоит пятьсот долларов, значит, белая…

– Но она такая худая… – робко возразил Сэм. – Тебе не кажется…

– Худая! – Пенрод высокомерно засмеялся. – Немного пищи, вот и все, что ей нужно, чтобы отлично выглядеть. Ты просто ничего не смыслишь в лошадях, Сэм! Вот наша лошадь…

– Ты думаешь, она сейчас хочет есть? – спросил Сэм, разглядывая Уайти.

– Давай проверим, – ответил Пенрод. – Вообще-то лошадям надо давать сено или овес, но они могут есть все.

– Я тоже так думаю. Смотри, она пытается съесть старую кормушку. Наверное, ей это не очень полезно.

– Пошли! – решительно сказал Пенрод и прикрыл дверь в стойло. Надо дать этой старой лошади как следует поесть и попить.

Сначала они испытали аппетит Уайти на толстой ветке: они с трудом отломили ее от могучего клена, который рос во дворе, и предложили лошади.

Они думали, что лошадь начнет отщипывать от ветки листья, но голод терзал ее с такой силой, что она не желала отделять одного от другого и жадно схватила всю ветку.

– Эй, лошадь! Погоди! Ты это у меня брось, – закричал Сэм.

– Что случилось? – спросил Пенрод, который в это время стоял возле водяной колонки и наполнял ведро. – Что она там делает?

– Что делает? Да она ест вместе с листьями дерево. Отхватывает целые куски! По-моему, она спятила.

Пенрод прибежал в конюшню и, увидев все собственными глазами, не на шутку встревожился за лошадь.

– Знаешь, Сэм, отними у нее эту ветку, – сказал он.

– Сам попробуй отними, – ответил друг.

– Не надо было ей давать эту ветку, – сказал Пенрод. – Каждый, у кого есть голова на плечах, сразу бы понял, что такая ветка лошади не подходит, потому что она может заболеть. А ты вот, взял и дал.

– Но ты же меня не предупреждал, что не надо давать!

– Ну, и что с того? Я же тебе не говорил, что эту ветку надо дать! Верно? Вот теперь пойди и отними ее!

– Ладно, сейчас отниму, – безо всякого энтузиазма согласился Сэм.

Уайти тем временем вытащила кусок ветки из кормушки и положила его на пол. Сэм заглянул в кормушку.

– Знаешь, тут уже и отнимать нечего. Она оставила всего чуть-чуть щепок, – сказал он. – Дай ей лучше воды. Пусть хотя бы запьет все это.

– Нет, ты только посмотри, как эта лошадь пьет! – воскликнул он после того, как Пенрод поставил перед Уайти ведро воды.

Они дали Уайти четыре ведра воды, потом стали обсуждать, чем же все-таки кормить ее дальше. Они уже убедились, что ветки ей давать опасно. Они попытались накормить лошадь травой, но у них начали болеть спины, а брюки промокли насквозь, ибо траву они рвали руками. И тут Пенрод вдруг вспомнил, что лошади любят яблоки. Всякие яблоки, и те, которые «для еды», и те, которые «для готовки». А Сэм немедленно объявил, что кузен его отца каждую осень присылает им из деревни целый бочонок «яблок для готовки». Недавно кузен как раз прислал им очередной бочонок, и родители Сэма убрали его в подвал. Потом Сэм добавил, что сейчас как раз очень удобный момент: вход в подвал не заперт и можно попасть туда не через дом, а прямо с улицы.

Пенрод и Сэм тут же отправились за яблоками. Они вернулись в конюшню, нагруженные «плодами для готовки». Поспорив немного о возможностях лошадиного пищеварения (Сэм был уверен, что если они дадут Уайти яблоки прямо с зернышками, у нее в желудке вырастет яблоня), они начали кормить ее. Вскоре они были вынуждены спуститься в подвал за новой порцией. Потом они ходили еще несколько раз к бочонку с яблоками. Всего им пришлось совершить шесть заходов, и каждый раз они приносили столько, сколько могли утащить на себе. А Уайти все ела и ела, и аппетит ее не уменьшался. Они боялись снова лезть в бочонок: результаты их набегов и так уже стали достаточно явными. Поэтому Пенрод решил нанести неофициальный визит в свой подвал. Он пробрался изнутри, отворил окно и передал Сэму изрядное количество овощей. Тот поспешно сложил их в ведро и отбыл в конюшню. Пенрод же, как ни в чем не бывало, прошел с пустыми руками через дом. О мере его хладнокровия и выдержки может свидетельствовать хотя бы тот факт, что, проходя мимо кухни, он, как ни в чем не бывало, крикнул Делле:

– Эй, посмотри, что творится сзади!

И пока она смотрела, Пенрод преспокойно стянул с кухонного стола буханку хлеба и вышел во двор.

Уайти уже съела девять реп, два кочана салата, кочан капусты, одиннадцать сырых картофелин и буханку. Последнее лакомство она уже ела не столь рьяно и затратила на него несравненно больше времени.

– Ну, сэр, – совершенно справедливо заметил Пенрод. – Сдается мне, мы ее, наконец, накормили. Готов поспорить, предложи мы ей сейчас блюдечко мороженого, она бы и то отказалась.

– Мне кажется, она стала лучше выглядеть, – сказал Сэм, критически осмотрев Уайти. – Она вроде даже немного потолстела. Она должна к нам очень хорошо относиться, ведь мы столько для нее сделали.

– Нам надо продолжать в том же духе, – важно ответил Пенрод, – пока эта лошадь у меня, она ни в чем не будет знать нужды.

– А как мы дальше поступим, а, Пенрод?

– Да как-нибудь уж поступим, – ответил Пенрод. – Дай только подумать.

Пенрод глубоко задумался, а Сэм выдвинул несколько проектов, но Пенрод решительным жестом руки отверг их все разом.

– А, знаю! – воскликнул Сэм. – Нам надо вымыть ее, чтобы она стала совсем белой. Мы можем протянуть шланг прямо в кормушку.

– Не сейчас, – сказал Пенрод. – Неужели ты не знаешь, что после еды нельзя мыться? Теперь надо устроить ей постель. Вдруг ей захочется полежать или еще что-нибудь…

– Что устроить? – спросил ошеломленный Сэм. – Из чего же ты собираешься делать ей постель?

– Из опилок, – объяснил Пенрод. – Мы так всегда устраивали нашу лошадь. Постель мы сделаем в соседнем стойле, и она сможет пойти и прилечь, когда захочет.

– А как мы это сделаем?

– Вон, взгляни на ящик для опилок. Видишь дырку внизу? Засунь в нее лопату, набери опилок, а потом посыпь ими пустое стойло. Вот и все, что ты должен сделать.

– Все, что я должен сделать! – возмутился Сэм. – Ну, а ты что будешь делать?

– А я послежу за лошадью, – невозмутимо ответил Пенрод. – Тогда она не станет лягаться, и ты спокойно можешь пройти в соседнее стойло.

– Откуда ты знаешь, что она не станет лягаться, если ты будешь следить за ней?

– Знаю, не станет. А если и станет, ты можешь огреть ее лопатой. А потом я буду рядом. Так ведь?

– А какая мне разница, где ты будешь? – рассудительно ответил Сэм. – Если она меня лягнет, ты мне уже не…

– Да ведь ты же сам пошел прямо в стойло, когда ее увидел. Схватил грабли, да еще начал орать на нее. А теперь…

– Мало ли, что я тогда делал, – возразил Сэм. – Тогда я не знал, что она может лягнуть. Я так разошелся…

– Ну, а сейчас, кто тебе мешает разойтись? – уговаривал Пенрод. – Никто тебе не мешает…

– Смотри, смотри! – закричал Сэм и показал на Уайти. И действительно снова осмелев, добавил: – Она ложится!

– Что ж, – ответил Пенрод, – если она хочет лечь раньше, чем мы устроили ей постель, это ее дело. Значит, и так сойдет.

Но Сэм не согласился. Наоборот, он решил, что, наконец, настал удобный момент, и надо воспользоваться им для устройства лошадиной постели.

– Пойду, пока она лежит, – сказал он, – а ты, Пенрод, полезай на кормушку и, если она начнет вставать, крикни мне. Я успею отпрыгнуть.

Пенрод занял удобную позицию и начал наблюдать за Уайти. Она дышала часто, но ровно, и, как отметил Сэм, теперь даже во сне выглядела лучше прежнего. Может быть, Уайти и страдала от некоторой перегрузки желудка, но выглядела она вполне умиротворенно. После бедствий под открытым небом она, наконец, обрела приют, а после двух дней голода и жажды, ее, наконец, славно накормили и напоили. И она заснула.

Полуденные звонки застали Сэма за работой. Зато, когда он кончил, у Уайти была такая постель, что даже самая придирчивая лошадь, несомненно, осталась бы довольна.

Друзья попрощались и разошлись на ленч, пообещав друг другу как можно скорее вернуться назад. Однако дома Пенрода ожидали непредвиденные затруднения.


Глава IX


НАГРАДА ЗА МИЛОСЕРДИЕ


– Пенрод, – сказала миссис Скофилд, – Делла пожаловалась, что ты унес хлеб из кухни. Зачем он тебе понадобился.

– Какой хлеб, мама?

– Пожалуй, я больше не пущу тебя сегодня гулять. Ты прекрасно знаешь, если тебе хочется есть…

– Но мне не хотелось есть. Я…

– Это ты мне потом объяснишь, – прервала его миссис Скофилд. – У нас с тобой сегодня целый день впереди.

– У Пенрода похолодело внутри.

– Но я не могу оставаться дома, – сказал он. – Я пригласил Сэма Уильямса, и он придет ко мне.

– Ничего, я позвоню миссис Уильямс.

– Мама! – воскликнул Пенрод исполненным отчаяния голосом. – Мне пришлось отдать этот хлеб! Я дал его несчастному старику. Он был совершенно голодный, и его жена и дети тоже были голодные. Они бы умерли с голоду, если бы не я. Их надо было сразу спасать, и у меня даже времени не было спросить у тебя, мама, можно ли взять этот хлеб. Мне обязательно надо выйти погулять. Сэм придет и…

Миссис Скофилд смягчилась.

Через полчаса Пенрод уже сидел в конюшне и рассказывал Сэму, что произошло во время ленча.

– Хороши бы мы были, – сказал он в заключение, – если бы я не смог целый день выйти из дома!

– Ну, я бы как-нибудь справился с ней, – сказал Сэм. – Я сейчас смотрел на нее. Она опять встала. Наверное, снова есть хочет.

– Этим мы потом займемся, – сказал Пенрод. – Я имел в виду другое. Если бы я остался дома, мы не смогли бы сделать самое главное.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты что, не можешь потерпеть, пока я договорю? – обиженно спросил Пенрод.

– Тогда почему же не договоришь? – спросил, в свою очередь, Сэм столь же обиженным тоном.

Обстановка явно накалялась, и в любой момент мог разгореться один из тех необъяснимых конфликтов, которые были неотъемлемой частью дружбы Пенрода и Сэма.

– Как же я могу договорить, – ответил Пенрод, – когда ты меня все время перебиваешь?

– Вот сейчас я не перебиваю, – возразил Сэм. – Что же ты не скажешь? Я же не пере…

– Нет, перебиваешь! – закричал Пенрод. – Все время перебиваешь! Ты…

На этот раз его перебил не Сэм, а Уайти. Лошадь начала снова как-то странно кашлять. Мальчики моментально переключились на нее и забыли о своих распрях.

– Она, наверное, говорит, что опять хочет есть, – сказал Сэм.

– Если и хочет, придется ей подождать, – сказал Пенрод. – Сперва нам надо заняться более важным делом.

– Каким, Пенрод?

– Вознаграждение, – тихо произнес Пенрод. – Это я и пытался тебе втолковать, если бы ты дал мне…

– Я дал тебе… Я все время тебя просил…

– Нет, не дал… Ты все время…

– И они снова начали препираться. Поскольку никто из них не желал уступать, спор грозил затянуться до бесконечности. В ходе дебатов первоначальный предмет был забыт, и они с жаром начали выяснять, у кого из них «башка варит», а у кого «не варит». Каждый высказывал убеждение, что, если бы у него «башка варила так же плохо», как у приятеля, то он бы счел за лучшее помереть. Вслед за этим обе стороны заявили, что не желают, чтобы их «заговорили до смерти». Они уже были готовы вступить в следующую фазу дебатов, которая, как правило, сопровождалась мерами физического убеждения, но тут Уайти снова кашлянула. Пенрод и Сэм опять умолкли, и, проникнутые самыми добрыми чувствами друг к другу, направились к лошади.

– Мне надо как следует осмотреть ее, – серьезно сказал Пенрод, – надо, наконец, решить все с этим вознаграждением.

– И я тоже хочу посмотреть, – согласился Сэм.

Выдав Уайти еще одно ведро воды, они вышли из стойла и уселись в глубокой задумчивости. Им было о чем поразмыслить. Теперь затея с вознаграждением показалась им чересчур сложной, и ни тот ни другой не были уверены, что окажутся в силах воплотить ее. Будь Уайти собакой, кошкой, курицей или даже теленком, который отбился от стада, они бы запросто справились. Но лошадь… Теперь, когда азарт их поуменьшился, они стали испытывать серьезные сомнения. После того, как они «осмотрели Уайти, как следует», энтузиазма у них не прибавилось. Слишком уж большое это было животное, и они не знали, чего от него можно ждать.

От страха они потеряли голову, результатом чего явились благоразумные мысли. В устах Пенрода и Сэма эти мысли звучали довольно-таки дико и сводились к тому, что мальчикам, мол, не стоит связываться с такими опасными животными, как лошади. Смутное предчувствие беды посетило их, и они подумали, что эта история может обернуться для них скверно. Что произойдет – они не знали, равно как и не могли объяснить причину, по которой держали в строжайшей тайне присутствие Уайти в конюшне. Но они начали понимать, что их тайна обладает слишком большими габаритами, и хотя бы поэтому долго сохранить ее не удастся. Словом, они испытывали нечто схожее с тем, что должен испытывать человек, который присвоил себе чужой дом и решил его спрятать.

Тем не менее, вдоволь насомневавшись, мальчики все же решили, что игра стоит свеч, и принялись обсуждать, каким способом смогут получить награду. Они снова стали прикидывать, насколько белые лошади выше в цене по сравнению с гнедыми. В результате оба пришли к выводу, что в обмен на Уайти получат уж никак не меньше «доброй сотни долларов».

Однако, высказав такое суждение вслух, они испытали странное чувство. Что-то тут было не так, и, с одной стороны, они верили, что могут получить такую награду, а с другой – сумма в сто долларов представлялась им попросту фантастической, и никак не укладывалась в их существование. Даже мечтая о том, что в их личное пользование может поступить такое богатство, они словно совершали нечто предосудительное, и сами страшились подобной смелости.

Но Пенрод нашел выход и из этого затруднения. Он предложил изложить требование о награде письменно и поместить объявление в газете. После этого они немного приободрились. Правда, ни тот, ни другой понятия не имели, как давать объявление в газету, но до этого этапа им предстоял еще длинный путь и, решив, что «там будет видно», они начали думать о «существующей сути» объявления. Тут между двумя партнерами возникли разногласия. Тогда Пенрод извлек из своего тайника в опилках два карандаша и бумагу. Один карандаш он вместе с несколькими листами бумаги протянул Сэму, и они оба затихли. Каждый сосредоточенно писал свой текст.

У Пенрода получился лаконичный вариант:

«Вознаграждение

Белая лошадь на улице. Нашли Скофилды и держат в конюшне. Можно увезти за оплату хорошей пищи, которую она съела в ожидании, и нограду сто (зачеркнуто!) двадцат (снова зачеркнуто!) пятнадцат (опять зачеркнуто!) пят (зачеркнуто!) десят долларов».

Сэм допустил некоторые длинноты:

«Найдена лошадь в субботу утром владелец способен получит ее когда обратится в конюшню на заду дома мистера Скофилда. Вы обязаны доказать свою принадлежность к лошади она белая с коричневыми пятнами и хваста на ней нету. У нее имеется хороший уход и питание. Награда начинается сто (зачеркнуто), двадцать (зачеркнуто) с пяти центов и побольше иначе мы ее будем продолжать в заперти».

Ни Пенрод, ни Сэм не поинтересовались творчеством друг друга. Но, несмотря на это, каждый был совершенно уверен, что создал нечто чрезвычайно значительное. Пенрод облегченно вздохнул и тоном, который не раз слышал от отца, сказал:

– Ну, слава Богу! Теперь можно выкинуть это из головы!

– Пенрод, а что мы дальше будем делать? – почтительно спросил Сэм, на которого должным образом подействовала заимствованная интонация.

– Не знаю, что собираешься делать ты, – важно ответил Пенрод, – а я лично положу объявление вот сюда. Оно должно быть под рукой, чтобы пустить его в ход сразу, как возникнет нужда.

Он взял коробку из-под сигар, где держал канцелярские принадлежности, и положил туда объявление.

– Тогда и я положу, – сказал Сэм.

После этого коробка с двумя объявлениями была водружена обратно в тайник среди опилок.

– Ну, с этим покончено, – сказал Сэм, невольно подражая интонации друга, и, подобно Пенроду и мистеру Скофилду, глубоко вздохнул.

Теперь, когда, по мнению мальчиков, они наилучшим образом справились с финансовой стороной проблемы, настала пора для другого занятия.

Надо было обеспечить следующую трапезу Уайти. Памятуя об утренних вылазках, одна из которых чуть не обернулась для Пенрода домашним арестом, друзья пришли к выводу, что яблоки, овощи и хлеб следует исключить из лошадиного рациона. И они решили кормить Уайти естественными дарами природы.

– Мы не наберем достаточно травы, чтобы ее накормить, – мрачно сказал Пенрод. – Даже если мы будем трудиться целую неделю подряд, ей все равно этого хватит на один зуб. Сколько мы проползали утром, а ей этого хватило только, чтобы облизнуться. Она взяла траву, вздохнула и будто мы ей ничего не давали. Ветки ей тоже нельзя давать. Мы уже видели, что она с ними делает.

– Знаю! – Сэм вскочил на ноги. – На ветках есть еще много листьев. Давай ее покормим листьями!

– Я же только что сказал про…

– Да я не про ветки, – объяснил Сэм. – Ветки мы оставим деревьям, а листья оборвем и сложим в ведро. Она их будет есть из ведра, понял?

Пенроду этот план понравился, и в течение следующих сорока пяти минут они обдирали листья с нижних веток деревьев. После того, как тщательной обработке подвергли все деревья, которые росли на территории Скофилдов, Уайти, наконец, была обеспечена достаточным количеством корма. Она стал есть, но жевала как бы походя и без того энтузиазма, который охватил ее во время предыдущей трапезы. Что касается кормильцев, то работа по сбору листьев в обычную погоду неизбежно показалась бы им скучной. Но сейчас шел дождь, а на свете, пожалуй, не сыщешь мальчишки, который не любил бы торчать на улице под дождем. Как раз в то время, как они вышли на промысел, дождик усилился, осенние листья набухли, и при каждом прикосновении к ветке сборщиков урожая обильно поливало водой. В общем, они вымокли до нитки.

В конце концов высшие инстанции прознали про их вылазки и на их усмирение была выслана Делла.

– Мистер Пенрод! – выйдя на заднее крыльцо, закричала она, – ваша мама велит вам немедленно идти в дом и переодеваться. Чулки, и ботинки, и вообще все! Вы слышите?

Пенрод был застигнут врасплох. Слова Деллы пришлись ему совсем не по душе, и, выскочив из-под дерева, он побежал не домой, а в конюшню.

– Я сухой, как гренок! – бросил он через плечо.

Делла обиженно удалилась. Однако минуту спустя она появилась снова. Теперь у нее в руках был зонтик. Она открыла его и решительно зашагала к конюшне.

– Она сказала привести вас домой! – закричала она. – И я приведу!

Сэм тоже успел вернуться в конюшню. Они с Пенродом стояли рядом и, не говоря ни слова, наблюдали за грозной поступью Деллы. Она приближалась. Они не стали ждать, когда она совсем приблизится. По-прежнему не обменявшись ни словом, они тихо поднялись на сеновал и ждали, что произойдет дальше.

Они слышали, как Делла подошла к сараю.

– О, здесь легко притаиваться, – заворчала она, – но я все равно вас найду. Она сказала, чтобы привести вас, и я…

Но тут ее заглушил кашель. Это был громкий кашель. Он принадлежал явно не человеку, и у Деллы душа ушла в пятки. Мальчики знали, что это всего-навсего кашляет Уайти. Делла не знала ничего, и до мальчиков донесся ее сдавленный крик. Затем они услышали поспешные шаги и догадались, что она приближается к стойлу. Их охватил ужас. Мгновение спустя, конюшня огласилась пронзительным воплем.

– Господи, помилуй! – заорала Делла.

Затем мальчики снова услышали ее крик и удаляющийся топот. Теперь она бежала в обратном направлении. Продолжая истошно вопить, она пересекла двор, влетела на кухню и с шумом захлопнула дверь. Это была катастрофа. Она явно пошла «ябедничать».

Пенрод и Сэм скатились с лестницы и выбежали из конюшни. Они перемахнули через забор и очутились на улице. Потом они добрались до двора Сэма и, не сговариваясь, направились к входу в подвал. Проникнув туда, они забились в самый дальний, темный и сырой угол. Там они и уселись, прислонившись к стене, и их бросало то в жар, то в холод от страха.

Неизвестность – вот что больше всего пугало их. Раньше они мучились неясными опасениями. Теперь опасения начали принимать более или менее реальные формы, но было непонятно, какого рода катастрофа должна разразиться, и томительное ожидание повергало их в ужас. Насколько велики окажутся их прегрешения, какую кару определят им взрослые – этого они не знали. И все-таки им казалось, что скандал достигнет размеров не меньших, чем лошадь. В этом свете планы на вознаграждение, которые еще совсем недавно казались им разумными и обоснованными, сейчас представлялись чуть ли не преступными. Вообще все, что они делали днем, окрасилось для них теперь в иные тона. Они гонялись за лошадью, которая им не принадлежала. Они заманили ее в конюшню, и ведь это тоже можно было расценить так, будто они украли чужую лошадь и спрятали. А потом они, к тому же, украли для украденной лошади еду. Сумеречный свет в окошке подвала Уильямсов напомнил Пенроду об их подвале, набег на который тоже обязательно обнаружат. В качестве правосудия он представил себе Деллу. Она спустится в подвал за овощами, не найдет их там и тут же вспомнит, что он туда спускался. И насчет хлеба тоже выяснится, что он соврал. Оценивая ситуацию, Пенрод пришел к выводу, что его положение хуже, чем у Сэма. Но потом Сэм поставил вопрос о степени их вины перед обществом, и на этом фоне прегрешения перед родственникам стали казаться им детским лепетом.

– Слушай, Пенрод, – сказал Сэм и голос его задрожал. – А что нам будет, если хозяин этой лошади полицейский?

Вопрос Сэма не принес успокоения Пенроду, и он только грустно покачал головой. У него не было слов. Оба мальчика уже почти уверились, что поймали полицейскую лошадь. И теперь катастрофа, которая вот-вот разразится, приняла столь кошмарный размах, что их уже не особенно интересовало мнение родителей. Что там родители с их семейным наказанием, когда им предстоит сесть на скамью подсудимых! И уж, ясное дело, за кражу полицейской лошади их ждет суровая кара. Может быть, их и не повесят, но наверняка посадят в тюрьму. И оба мальчика живо представили себе жуткую камеру с зарешеченными окнами.

В подвале стало совсем темно, и они уже не видели друг друга.

– Наверное, нас уже ждут, – хрипло сказал Сэм. – Знаешь, Пенрод, мне что-то тут не нравится.

– А кому тут может нравиться? – столь же хрипло отозвался из темноты Пенрод.

– Ох! – вздохнул Сэм и добавил со слезами в голосе: – Лучше бы мы никогда в жизни не встречали этой проклятой лошади!

– Конечно, это она во всем виновата, – согласился Пенрод. – Мы-то сами ничего плохого не делали. Если бы она не сунула свою дурацкую морду к нам в конюшню, вообще бы ничего не случилось. Глупая кляча. Я пошел, Сэм. С меня на сегодня хватит.

– А куда ты собрался, Пенрод? Неужели ты пойдешь домой?

– Конечно, нет! Думаешь, я тронулся?

– Так куда же нам идти?

Неизвестно, как далеко бы зашел Пенрод, отдайся он на волю отчаяния. Но на вопрос Сэма он ответил совершенно твердо:

– Не знаю, как ты, а я решил уйти из города. Я буду идти, пока мне не попадется какая-нибудь ферма. Тогда я скажу, что меня зовут Джорджи и постараюсь остаться там жить.

– Я тоже пойду на ферму, – согласился Сэм. – Только я скажу, что меня зовут Генри.

– Ну, тогда пошли, – деловито сказал Пенрод. – Мы, наверное, еще успеем удрать отсюда.

Но их подстерегал жестокий удар. Когда они хотели выйти из подвала, оказалось, что дверь заперта.

– Бесполезно, – с горечью констатировал Сэм. – Силой ее не открыть. Я уже однажды пробовал. Фанни всегда запирает подвал в пять часов вечера. И как же я забыл? Придется подниматься наверх. Попробуем пройти через дом.

Они тихо поднялись по внутренней лестнице, остановились, прислушались, и, едва дыша от волнения, шагнули в темную прихожую. Сэм схватил Пенрода за рукав. Они остановились, и Сэм прильнул ухом к двери.

Вдруг дверь отворилась. В ярко освещенной библиотеке сидели мама Пенрода и отец Сэма, а мама Сэма как раз открыла дверь.

– Идите сюда, мальчики, – сказала она, – миссис Скофилд тут рассказывает о вас.

Приятели покорно поплелись в комнату. Навстречу им вышла мать Пенрода и подтолкнула сына к горящему камину.

– Постой здесь и посохни, а я пока дорасскажу о вас мистеру и миссис Уильямс, – сказала она. – По-моему, Сэму тоже хорошо постоять около огня, миссис Уильямс. Они оба промокли до нитки. Подумать только, они скрылись именно в тот момент, когда большинство людей предпочитает оставаться на виду! Итак, я продолжаю. Делла рассказала мне, что увидела, и добавила, что соседская кухарка заметила, как они целый день собирали траву и листья для несчастной лошади. И еще она заметила, как они носили яблоки из вашего подвала, промокли насквозь и работали как проклятые. А потом еще они скормили лошади буханку хлеба. И не стыдно тебе, Пенрод! – она засмеялась, но в глазах у нее стояли слезы. – Потом они кормили лошадь картошкой, и салатом, и капустой, и репой из нашего подвала! Видели бы вы, какую они ей соорудили постель из опилок! Когда я обо всем узнала, я тут же позвонила в Лигу защиты животных. Оттуда немедленно приехал человек. Он сказал, что в жизни не видел таких благородных ребят. Оказывается, они уже знали об этой лошади. Они искали ее. Он сказал, что девяносто девять мальчиков из ста наверняка прогнали бы несчастное животное. И еще он сказал, что Пенрод и Сэм – лучшие мальчики в городе.

Мистер Уильямс кашлянул.

– Должен сказать, вы просто молодцы, ребята.

Пенрод и Сэм стояли, скромно потупив головы, и не говорили ни слова.


Глава X


СОВЕСТЬ


Миссис Скофилд три дня не было дома. Она гостила у сестры в Дейтоне, штат Иллинойс. Она прекрасно провела время. Сразу же по приезде она получила телеграмму от мистера Скофилда: «Все хорошо, не волнуйся, веселись». Она с радостью воспользовалась советом мужа и почти не волновалась о своем семействе. Однако, стоило ей сесть в поезд, увозивший ее обратно, как ее начали одолевать муки совести. Теперь она уже корила себя за то, что так беззаботно провела время, а дома, может быть… И тут ее воображение стало рождать на свет случаи, один другого тревожнее. Непременным героем этих сцен был Пенрод. Не тот Пенрод, который существовал в реальности, и даже не тот, каким он представлял себя сам. Нет, это был совсем другой мальчик. Слабый, истерзанный неизлечимыми болезнями, требующий постоянной заботы и неусыпного бдения любящей матери.

Она вспомнила все болезни, которые он перенес, начиная с грудного возраста. Она вспоминала эпизод за эпизодом, в которых бедный мальчик лежал в постели, а рядом находился их семейный врач и открывал свой черный саквояж. Память ее воскресила все части тела Пенрода, на которых хоть раз появлялись царапины, синяки или прочие следы мелких травм, неизбежных у нормального ребенка. Так, отбирая эпизод за эпизодом, в которых не было места ничему радостному и светлому, воображение миссис Скофилд сотворило столь мрачный кинофильм о прошлом Пенрода, что она не на шутку встревожилась за здоровье сына.

Тревога ее все росла и росла, и она, не переставая, корила себя за легкомыслие. Теперь она просто не понимала, как, имея на руках такого больного ребенка, могла решиться уехать из дома на столь долгий срок? И вообще она вдруг подумала, что без ее чуткого руководства все они могут заболеть. И тогда она решила, что если все сложится счастливо и по приезде она застанет бедного Пенрода, и Маргарет, и мистера Скофилда в живых, она уж постарается возместить всем, а бедняжке Пенроду – особенно, ту долю заботы, которую недодала за три дня, проведенные в преступной неге и праздности. Вот почему, когда миссис Скофилд вышла из вагона, лицо ее выражало предельную тревогу за близких.

– Ты правда уверен, что Пенрод сейчас здоров? – в который раз спросила она, когда мистер Скофилд уселся рядом с ней в экипаж, фигурирующий у горожан под именем «вокзального такси».

– Сейчас здоров? – удивился мистер Скофилд. – Да он все время был здоров. Я же уже говорил тебе…

– Мужчины не все замечают, – она недоверчиво покачала головой. – Я вот не уверена, что последнее время он совершенно здоров. Мне кажется, с ним уже два или три месяца не все в порядке. Как он сегодня выглядит?

– Вполне нормально, – задумчиво ответил мистер Скофилд. – Делла мне, правда, сказала, что приходили телефонные мастера. Они угрожали, что пожалуются в полицию, если этот проклятый мальчишка не перестанет лазить на телефонные столбы. Они сказали еще…

– Ну, так и есть! – тут же подхватила миссис Скофилд. – Я же говорила. У него явно не н порядке нервы. Болезнь нервов и толкает его на такие штуки. Он сам на себя не похож.

– Хотел бы я, чтобы он хоть иногда был не похож на себя, – мечтательно произнес мистер Скофилд.

– Когда он похож на себя, – обеспокоенно продолжала миссис Скофилд, которая явно не слышала реплики мужа, – когда он похож на себя, он такой смирный и послушный. Он не лазает по телефонным столбам и вообще ничего такого не делает. А вот перед отъездом я вдруг заметила, что он стал какой-то дерганый. И еще он стал издавать какие-то гортанные звуки. Очень неприятные звуки.

– Ну, из-за этого можешь не волноваться, – успокоил ее мистер Скофилд, – просто Сэм Уильямс умеет квакать, как лягушка, и Пенрод тоже хочет научиться. И я в детстве это освоил. Кванк! Кванк! Нет, видишь, теперь не получается. Поэтому он все время и тренируется. Все мальчики через это проходят.

– Нет, Генри, – резко возразила она. – Ты ничего не понял. У Пенрода совсем не то. У него это от нервов. Пойми, он невольно издает эти противные звуки. Иногда он и лицо начинает кривить. Боюсь, как бы это не повредило его внешности.

– Повредило чему? – не веря своим ушам, спросил мистер Скофилд.

– А что такого? – сказала обиженно миссис Скофилд. – Когда наш мальчик спокоен, он достаточно красив.

– Да?

– Во всяком случае, красивее многих других, – уверенно заявила миссис Скофилд. – Но вообще-то нет ничего странного, что ты этого не замечаешь. Мы так запустили Пенрода. Его организм нуждается в серьезной поддержке.

– Гром и молния! – пробурчал мистер Скофилд. И ошеломленно добавил: – Это Пенродов-то организм нуждается в поддержке? Да он по-прежнему здоров, как бык!

– Ты глубоко ошибаешься! – строго сказала жена. – Но теперь мы будем внимательнее следить за ним.

– Но почему…

– Я знаю, что говорю. Здоровье Пенрода подорвано, и виноваты в этом мы сами. Мы слишком мало следили за его здоровьем, вот он и стал таким нервным.

И она продолжала рассуждать в том же духе. Чем дольше она говорила, тем сильнее мистер Скофилд убеждался в ее правоте. Да и сама она от многократных повторений лишь укрепилась в своем мнении, и то, что поначалу было не больше, чем плодом воображения, предстало ей в виде неопровержимых фактов. Вот почему, чем ближе «вокзальное такси» подъезжало к знакомому перекрестку, тем большую решимость обретал ее взгляд. Наконец они подъехали к дому. Пенрод вместе с Герцогом выбежал к калитке.

Никогда еще он так не радовался матери. Никогда еще он столь бурно не выражал своих чувств. Позже, за столом, он продемонстрировал великолепный аппетит, и, глядя на сына, мистер Скофилд снова впал в сомнение. Он уже готов был опровергнуть доводы жены, но та опередила его.

– Ты видишь? – тихо, но решительно заявила она. – Ты видишь, как ненормально он ведет себя?

На этот раз Пенрод пробудился от глубокого и спокойного сна среди ночи. Вернее, он не сам пробудился, его разбудили. Он увидел укутанную фигуру, которая склонилась над ним. Он пробурчал что-то неясное и, отвернувшись от распахнутой двери, сквозь которую свет бил прямо в глаза, попытался снова заснуть.

– Пенрод, – тихо окликнула его мать и снова повернула к себе.

– Оставь меня в покое, – пробормотал он.

Он тут же почувствовал, что мать что-то тыкает ему в губы.

– Что это?

Миссис Скофилд проговорила приторно-ласковым голосом:

– Это такая хорошенькая пилюлька, Пенрод.

– Не хочу, – пробормотал он. Он все время лежал с закрытыми глазами и тщетно пытался сохранить бренные останки спасительного сна.

– Ну, будь же умницей, Пенрод, – прошептала мать, – вот тебе стакан вкусной холодной водички, чтобы запить пилюльку. Давай, миленький. Это тебе очень поможет.

И она снова начала проталкивать ему сквозь губы пилюлю. Но Пенрод тут же отдернул голову и инстинктивно выбросил руку вперед.

– Я раздавлю эту пилюлю, – проговорил он, по-прежнему не открывая глаз, – дай мне только добраться до нее, и я ей покажу!

– Пенрод!

– Мама, дай мне поспать, пожалуйста!

– Дам, как только ты примешь эту маленькую пилюлечку.

– Я принял!

– Нет, милый!

– Я принял, – плаксиво настаивал Пенрод. – Ты, перед тем, как я лег, заставила принять меня!

– Ах, ту, – сказала миссис Скофилд, – видишь ли, милый, я подумала, что, пока я не легла, стоит дать тебе еще одну.

– Не хочу я еще одну!

– Надо, миленький.

– Мама, уйди, пожалуйста! Я хочу спать!

– Я не уйду, милый, пока ты не примешь пилюльку.

– Ладно!

Он приподнялся на локте и позволил положить себе в рот пилюлю. Сейчас он бы и не то позволил над собой проделать, только бы ему дали спокойно поспать. Затем он придержал таблетку языком, и, благодаря такому маневру, не проглотил ее даже после того, как выпил полстакана воды. Наконец, ему дали снова лечь.

– Спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи, милый. Спи, как следует.

– Да, м…

После того, как она ушла, Пенрод в полусне продолжал сосать сладкую оболочку пилюли. Потом он почувствовал горечь. Мысленно упрекнув аптекаря в жадности. Пенрод избавился от целебной части пилюли. Пилюля тихонько стукнулась о стену и, не произведя больше шума, упала на пол. Немного погодя Пенрод снова заснул.

Потом Пенроду приснился Сэм Уильямс. Он зачем-то прижигал Пенроду ноги раскаленной кочергой.

– Прекрати! – строго приказал Пенрод, и звук собственного голоса разбудил его.

Открыв глаза, он снова увидел мать, которая склонилась над ним.

– Это только горячая грелка, дорогой, – объяснила она, орудуя под одеялом. – Перестань корчиться, Пенрод! Положи ноги на грелку.

Но он продолжал избегать грелки, и миссис Скофилд пододвинула ее к нему.

– Ой! – заорал он и начал корчиться от боли. – Ты что, сварить меня решила?

– Пенрод…

– О, Боже! – взмолился он. – Дай мне поспать хоть минутку, мама!

– Тебе вредно, когда у тебя холодные ноги, милый!

– Они были не холодные! Не нужно мне никакой грелки! Ой, горя…

– Пенрод, – твердо сказала миссис Скофилд, – приложи ноги к грелке. Она не такая уж горячая.

– Не такая? – возразил он. – Тебе что, хочется, чтобы я совсем обжег себе ноги? Мама! Дай мне поспать, пожалуйста!

– Сперва приложи…

Ее перебил стон, который донесся из глубины его существа.

– Хорошо, я сделаю это! Пускай горят! – изрек Пенрод голосом отверженного.

Миссис Скофилд увидела, что он слегка прикоснулся пяткой к грелке.

– Нет, Пенрод, надо положить на грелку обе ноги!

Он содрогнулся, но исполнил и это.

– Ну вот. Теперь молодец. Так и держи. Это тебе полезно. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, мама!

Она вышла и тихо затворила за собой дверь. После этого нижняя часть тела Пенрода приподнялась и переадресовала грелку полу. Пенрод проделал все очень быстро и совершенно бесшумно, и это позволяет сказать, что он обошелся с грелкой не менее ловко, чем с пилюлей. Потом он погрузился в объятия сна, в коих, на этот раз, сумел продержаться до самого завтрака.

Он опоздал в школу и попал в неприятное положение. Учительница требовала, чтобы он объяснил, в чем дело, а Пенрод молчал. Молчание – не всегда золото, и Пенроду представился случай убедиться в этом на личном опыте. Когда ему определяли меру наказания, ему вменили в вину не только то, что он опоздал, но и то, что он не пожелал объяснять причину. А Пенрод был такой сонный, что обычно богатое воображение оставило его, и он не мог придумать ни одной сколько-нибудь путной причины. Результат не замедлил сказаться, и обычная неприязнь к школе в этот день переросла у Пенрода в настоящую ненависть.

– Я им покажу! – шептал он про себя, когда некоторое время спустя сел, наконец, за парту. И он представил себе, как он отомстит «им». Он вообразил себе толпу, которую возглавляла мисс Спенс. Около нее стояли лучшие ученики, которые никогда не опаздывали. За ними выстроились ученики похуже. Но и лучшие, и худшие, и сама мисс Спенс сейчас трепетали перед Пенродом Скофилдом. А он гарцевал на вороном коне и отдавал этим людям отрывистые команды.

– Выйти вперед! – кричал он. – А теперь, – отдавал он команду другим кавалеристам, – поставьте их так, чтобы, при малейшем неповиновении, лошади отдавили им ноги.

И, сидя в своем чудесном седле, он наблюдал за поверженными рядами бывших своих мучителей. Ибо настал для них час расплаты, и они должны были убедиться, что имеют дело с самим Пенродом Скофилдом!


Глава XI


ТОНИЗИРУЮЩЕЕ СРЕДСТВО


Мечты о мести несколько подняли настроение Пенрода, но все же он считал это утро пропащим. Ведь к концу уроков он чувствовал себя таким подавленным и разбитым, что не мог даже квакать. А ведь он твердо решил сравняться в этом искусстве с Сэмом Уильямсом, что было не так-то легко. Сэм квакал неподражаемо. Ни в одном из языков мира сего нет таких потрясающих звуков, как те, которые рождались из горла Сэма. Это было что-то вроде «кванк», но разве можно одним лишь голосом напеть богатство симфонии, в которой слились воедино дерзость, жалоба и воинственные интонации, чрезвычайно напоминающие боевые кличи африканцев? А ведь именно подобный шедевр рождался на свет каждый раз, когда Сэм начинал квакать!

Сворачивая в свою калитку, Пенрод все-таки попробовал квакнуть, и у него получилось. Удача воодушевила его, и он решил потренироваться еще. Он остановился.

– Кванк! Кванк! Кванк!

Теперь у него получилось целых три раза подряд. 11о тут из окна второго этажа выглянула миссис. Скофилд.

– Умоляю тебя, Пенрод! Не делай этого! Перестань!

– Почему? – удивился Пенрод.

Теперь у него совсем хорошо получилось, и он с удовольствием продолжил свои упражнения.

– Кванк! Кванк! Кванк! Кванк!..

– Прошу тебя, постарайся не делать так! – снова взмолилась миссис Скофилд. – Миленький! Тебе стоит только захотеть, и ты избавишься от этих кошмарных звуков!

Но как раз в это время Пенрод почувствовал, что почти достиг уровня Сэма Уильямса. Ему только что удалось издать горлом замечательный звук, и, чтобы подкрепить успех, он снова принялся квакать.

– Кванк! Кванк! Кванк! – упоенно квакал он. – Кванк! Кванк! Кванк!

Он всецело погрузился в это занятие. Мать с тревогой взирала на него. Она тяжело вздыхала и что-то твердила себе под нос. Затем она отошла от окна и, минуту спустя, вышла из двери.

– Пойди сюда, мой милый, – сказала она Пенроду, – у меня кое-что есть для тебя.

Пенрод отвлекся от своего занятия и с сияющим лицом пошел к матери. Вернувшись из путешествия, она подарила ему кошелек с монеткой внутри. И вот теперь он решил, что она хочет ему еще что-то подарить. «Не просто же так она сказала, что у нее «кое-что есть»?» – подумал он.

– А что ты мне хочешь дать, мама? – спросил он и, увидев, как она ласково на него смотрит, еще больше обрадовался. – Мама, это что, столярные инструменты, которые я просил? Ты уже купила их?

– Нет, – ответила она. – Пойдем со мной, сейчас сам увидишь, что это.

Он с большим удовольствием проследовал за ней в столовую, и глаза его горели от нетерпения. Он был полон самых радужных надежд, но они разом оставили его, как только она открыла шкаф и сказала:

– Это тебе будет очень полезно, Пенрод.

И тут он начал горько жалеть о своей доверчивости. Потому что по опыту прошлой ночи он уже знал: после таких слов от матери ничего хорошего ждать не следует. Его пессимистический прогноз тут же подтвердился. Миссис Скофилд извлекла из шкафа бутылку, наполненную чем-то, напоминающим болотную тину. Не сводя напряженного взгляда с бутылки, Пенрод попятился назад.

– Что это? – сухо спросил он.

Миссис Скофилд улыбнулась.

– Да так, ничего, – сказала она, – ничего особенного. Это просто, чтобы ты не нервничал.

– Я не нервничаю.

– Да, да, милый, ты так думаешь, – сказала она, наполняя столовую ложку бурой жидкостью из бутылки. – Знаешь, люди часто сами не понимают, что с ними творится. Они нервничают, а им кажется, что с ними все в порядке. Но ты, дорогой, беспокоишь нас с папой. Вот я и достала для тебя лекарство.

– Откуда ты его достала? – спросил он.

Миссис Скофилд оставила бутылку и стала надвигаться на него с ложкой.

– Вот, милый, – уговаривала она, – всего одну ложечку…

– Я хочу знать, откуда ты это взяла? – мрачно повторил Пенрод и отступил еще дальше.

– Откуда? – повторила она рассеянным голосом, ибо все внимание сосредоточила на том, чтобы не разлить лекарство. – Я сегодня утром ходила на рынок и там встретила старую миссис Уоттоу. Она сказала, что у ее сына Кларка тоже не в порядке нервы, и объяснила, какое лекарство надо заказать в аптеке. Она говорит, что ее Кларку это очень помогло. Он совсем выздоровел…

– Да не хочу я выздоравливать, – сказал Пенрод. И, поняв, что запутался, добавил: – У меня же нет ничего, от чего надо выздоравливать!

– Но ты же не хочешь, чтобы мы с папой расстраивались, правда, миленький?

– Что же я, по-вашему, из-за того, что вы расстраиваетесь, должен глотать всякие гнусные лекарства? – спросил жестокосердый мальчик. – Не буду я ничего принимать. В этой бутылке плавают какие-то водоросли с сорняками.

Миссис Скофилд оскорбилась.

– В этой бутылке нет ни водорослей, ни сорняков! Это лекарственные растения.

– Спорим, меня от них вырвет?

Она вздохнула.

– Пенрод, мы стараемся, чтобы тебе стало лучше.

– Мне и так достаточно хорошо. Я тебе точно говорю!

– Нет, миленький. Поэтому папа и беспокоится о тебе. Давай, Пенрод, глотай. Нечего поднимать шум из-за такой ерунды. Тем более, что это для твоего же блага!

– Она снова предприняла наступление с ложкой. Ложка уже почти достигла его зубов, но он отступил вплотную к обоям. Дальше отступать было нельзя. Тогда он с отвращением отвернулся от ложки.

– А какое оно на вкус? – спросил он.

– Совсем не противное, – ответила миссис Скофилд, неумолимо пододвигая ему ложку ко рту. – Миссис Уоттоу сказала, что ее Кларк очень любил это лекарство. Она сказала, что по вкусу оно не похоже на другие лекарства.

– А сколько я должен его принимать? – спросил Пенрод, видя, как неотвратимая ложка снова подбирается к его рту. – Только теперь? Один раз?

– Нет, миленький! Три раза в день.

– Не буду!

– Пенрод! – теперь ее голос прозвучал резко. – Ты что, хочешь, чтобы я целый день перед тобой плясала? А ну, глотай быстро!

Миссис Скофилд втиснула ложку ему в рот, и она стукнулась о зубы. Пенрод все еще пытался сопротивляться. Сопротивление это диктовалось самим инстинктом. По части остроты вкусовых ощущений любой мальчик может соперничать даже с собакой. Конечно, вкусы и пристрастия у мальчиков и у собак во многом не сходятся, однако и те и другие моментально чуют, если им подсовывают что-то, что им противно. Конечно, мальчики часто едят самые кошмарные, с точки зрения нормального человека, вещи. Но они делают это по личному выбору. Когда же вкус того или иного снадобья мальчику неприятен, он начинает сопротивляться, словно его пытаются накормить ядом. Вот почему, не зная, что его ждет, Пенрод из последних сил продолжал увиливать от ложки.

– Пенрод! – крикнула миссис Скофилд; теперь она окончательно потеряла терпение. – Если ты сейчас же не проглотишь это, я иду за папой. Быстро открой рот! Это не так уж противно. Открой рот! Ну, вот и все!

Челюсть, наконец, покорилась, и миссис Скофилд влила содержимое ложки в рот сыну.

– Ну, вот! – еще раз воскликнула она, и в голосе ее послышалось торжество. – Совсем не так уж плохо, а?

Пенрод не ответил. На лице его застыло какое-то странное выражение. Впрочем, вел он себя тоже достаточно странно. Он не кричал, не ругался, да и вообще не произносил ни звука. Зато он начал раздуваться, словно надувная игрушка. Глаза его покраснели, в них застыл ужас, и он, не отрываясь, смотрел на мать.

– Ну, не так уж это противно, – сказала миссис Скофилд, но, тем не менее, почувствовала некоторое беспокойство. – Перестань себя так вести, Пенрод!

Но Пенрод ничего не мог с собой поделать. Эта жидкость показалась бы на редкость противной даже взрослому, который прошел сквозь испытание вонючими сырами и прочими гастрономическими изысками. Куда уж было выдержать такое бедному Пенроду! Этот коварный раствор был почти полностью лишен запаха, из-за чего Пенрод оказался совершенно не подготовлен к такому кошмару, который должен был пережить. Он все надувался и надувался, и это олицетворяло растущее его потрясение. Тонкая шея его напряглась, щеки раздулись, как два шара. Плечи поднялись почти до ушей, к тому же Пенрод задрал вверх правую ногу и так и застыл в этой странной позе.

– Прекрати сейчас же, Пенрод! – приказала миссис Скофилд. – Сейчас же прекрати!

– Он, наконец, обрел голос.

– Уф! Оф! – произнес он и рухнул на пол.

Поначалу он просто корчился от отвращения, но потом в его конвульсиях появились угрожающие симптомы. Он разевал и закрывал рот, размахивал руками и сучил ногами по полу.

– Ой-ой-ой! – вопил он.

Миссис Скофилд к такому давно привыкла и, успокоившись, снова ласково улыбнулась.

– Все хорошо, мой маленький, – очень ласково сказала она.

Потом она опять подняла бутылку с лекарством, наполнила ложку и обнародовала информацию, которую из тактических соображений до поры до времени придерживала.

– Теперь еще одну, – ласково сообщала она.

– Уф! – выдохнул Пенрод. – Еще одна… Что-о-о?!..

– Две ложечки перед каждой едой, – как ни в чем не бывало сказала она.

Пенрод тут же предпринял попытку покинуть комнату. Его действия отличались такой твердостью и напором, что миссис Скофилд пришлось искать поддержку у главы семьи. Она крикнула мистеру Скофилду. Войдя в комнату, он застал жену за очень странным занятием. Со стороны можно было подумать, что ее цель – перетереть Пенрода о подоконник, подобно тому, как перетирают веревку. Пенрод оседлал подоконник, и, уже коснувшись одной ногой желанной земли, пытался вытянуть наружу вторую ногу. Но за нее крепко уцепилась миссис Скофилд и, в свою очередь, стремилась втянуть освободившуюся половину своего отпрыска обратно в комнату. Пенрод продолжал оказывать мужественное сопротивление даже тогда, когда мистер Скофилд пришел па помощь жене, и они вместе стали тянуть его обратно. Несчастный продолжал бороться даже тогда, когда уже был водворен в комнату, а окно наглухо затворили. Он протестовал даже тогда, когда ложку со второй порцией лекарства все-таки запихнули ему в рот. Когда все уже было поищи, мистер Скофилд понял, что, несмотря на той возраст, держится молодцом, и мог бы вполне претендовать на призы не только в ораторском искусстве, но и в соревнованиях атлетов.

Итак, дело было сделано, и двойная доза жидкости теперь находилась внутри Пенрода Скофилда. Это не прошло для него бесследно и, сев за стол, он почувствовал легкое головокружение. В глазах у него начало двоиться. Ничего удивительного. Дело в том, что в коричневом снадобье содержалось изрядное количество спирта и две ножки равнялись по крепости доброй порции коктейля. Пенрод никогда не пробовал спиртного, и опьянение не только было ему неприятно, но и очень его испугало. Пенрод тут же пожаловался, что плохо себя чувствует и не преминул мстительно добавить, «это, наверное, от лекарства».

Мать не ответила ему. Она лишь кивнула головой.

– Вот видишь, какой он раздражительный, – прошептала она мужу.

Полчаса перед ужином тоже были посвящены битве за здоровье Пенрода, и она, по своему размаху, лишь совсем чуть-чуть уступала той, что разразилась перед обедом. Для усмирения недовольного снова пришлось вызвать главу семейства. Благодаря своей мускульной и ораторской энергии он снова нанес поражение мятежнику. Но на следующее утро, перед завтраком, мятеж разгорелся вновь, и мистеру Скофилду опять пришлось его усмирять тем же способом. Это было субботнее утро. А перед ленчем родители нашли в Пенроде разительную перемену. Но они не придали ей никакого значения. Они давно уже привыкли к тому, что у Пенрода часто меняется настроение.

А им бы стоило обратить внимание. Когда миссис Скофилд не без внутренней дрожи позвала Пенрода перед ленчем «принимать лекарство», он неожиданно быстро явился и покорно, как ягненок, принял его.

– Ну, какой же ты у меня умник, Пенрод! – воскликнула миссис Скофилд. – Теперь ты убедился, что это совсем не плохое лекарство?

– Да, мама, – тут же согласился он, – к нему просто нужно немного привыкнуть.

– Теперь хоть тебе стыдно? – спросила она счастливым голосом. – Как можно было поднимать такой шум?

– Да, мама.

– Ты себя лучше чувствуешь? Видишь, оно уже принесло тебе пользу.

– Да, мама.

Несколько недель спустя, во время каникул, Пенрод и Сэм снова решили поиграть в то, что они называли «аптекой». Соорудив прилавки, они продавали химикаты, лекарства и косметику воображаемым покупателям. Они составляли рецепты и производили некоторые другие действия в «фармацевтическом духе».

Игра была в разгаре, когда Пенрод вдруг воскликнул:

– Знаю! У меня есть одно сильное средство. Вот его-то как раз нам и не хватало.

Он убежал в дом, но вскоре вернулся и поставил на «прилавок» большую бутыль. Она была наполнена мутной бурой жидкостью, а на дне плавало что-то вроде тины.

– Видал? – крикнул Пенрод. – Как тебе нравится это старое лекарство?

– Отличная штука! – одобрил Сэм. – Где ты его достал? Чье оно, Пенрод?

– Было мое. Только они несколько дней назад перестали мне его давать. А вообще мне пришлось принять его две с половиной бутылки.

– А зачем они давали его тебе?

– Я был нервный или как-то там еще, – объяснил Пенрод.

– А теперь ты поправился?

– Наверное, да. А, может, ей просто некогда давать мне это, или еще что-нибудь… Во всяком случае, больше она мне его не дает и говорит, что теперь мне стало гораздо лучше. Она и думать забыла про это.

Сэм с большим интересом разглядывал бутылку.

– Пенрод, а что это там такое внутри? Похоже на траву.

– Это и есть трава, – сказал Пенрод.

– Как она туда попала?

– Я ее туда засунул, – честно признался Пенрод. – Сначала у них там была какая-то ужасная дрянь. Я чуть не отравился. Они заставили меня принять три раза, и я думал, что мне пришел конец. Потом я отнес бутылку во двор, вымыл ее как следует, наложил туда нормальной травы и долил водой из колонки. Когда они купили новую бутылку, я и с ней сделал то же самое.

– Это не похоже на воду, – возразил Сэм.

– Ну, это уж совсем просто, – ответил Пенрод с небрежностью юного гения, – после этого мне оставалось только иногда взбалтывать, чтобы они не заметили…

– Но что же ты туда положил?

Прежде, чем ответить, Пенрод бросил взгляд на дом. Он задержался на окне второго этажа. В нем показалась миссис Скофилд. Заметив сына, она весело кивнула ему. Теперь материнское сердце радовалось: сын, наконец, выглядел довольным и счастливым. Она чувствовала, как была права, когда начала лечить мальчика.

– Так что же ты туда положил? – не отставал Сэм.

Миссис Скофилд очень повезло: она прекрасно видела сына, но, к счастью для себя, не слышала его слов.

– Да ничего особенного, – ответил Пенрод, – просто чуть-чуть глины.


Глава XII


ЦЫГАН


Это произошло в одну из суббот ноября. Старина Герцог неожиданно вспомнил, что и он был когда-то молодым псом. Это открытие он ознаменовал дракой на заднем крыльце с совершенно незнакомым котом. Дерзкое поведение Герцога объяснялось тем, что он был застигнут врасплох и не успел осмыслить ситуацию. Вообще-то он считал непротивление злу насилием самым практичным и безопасным принципом существования и старался не вступать в конфликты с окружающим миром. Годы и жизненный опыт выработали у Герцога склонность к созерцанию. Он постоянно о чем-то мечтал. Он даже спал с таким видом, словно ждет какого-то чуда.

Он как раз спал в уютном уголке за мусорным ящиком, когда чужой кот имел наглость подняться на крыльцо Скофилдов. Дремлющий Герцог произвел на кота столь безобидное впечатление, что он решился на дальнейшую экспансию. Конечной целью пришельца был захват солидного размера рыбьего хребта, который из-за небрежности кухарки не попал в мусорный ящик и теперь лежал рядом.

Этот кот феноменальных размеров отличался независимостью, а также недюжинным мужеством. Когда-то давно он был симпатичным котенком цвета соли с перцем. Тогда у него были дом, хозяева и даже имя Цыган, которое он полностью оправдывал своими повадками. Он славился дурными наклонностями. Еще в юные годы он начал проявлять страсть к бродяжничеству и скверным знакомствам. Чем больше он рос, тем явственнее становились его необычное сложение и кошмарные повадки. Отец девочки, которой принадлежал кот, говорил, то это не кот, а помесь дикой лошади с малайским пиратом.

Нет, Цыган был явно неподходящим другом для маленькой девочки. Место на коврике у камина его вовсе не прельщало. Можно сказать, что он с самых юных лет восстал против уюта и благополучия. Эта обстановка и добродетельные хозяева навевали на него грусть и тоску, и душа его рвалась на вольные просторы. Он жаждал света, света и музыки. И он навсегда покинул буржуазную среду. Он покинул дом в майских сумерках, прихватив с собой на прощание вечерний бифштекс. Он снюхался с преступным миром и пропал для общества.

Необычные размеры, смелость и жестокость сослужили ему службу, и он скоро стал вожаком целой бандитской шайки.

Он был грозой всех местных бродячих котов.

У него не было ни друзей, ни доверенных лиц. Он редко ночевал дважды подряд в одном и том же месте, и потому был неуловим. Его внешность внушала определенное почтение. Цыган был исполнен грозного достоинства, его манера ритмично покачивать взад и вперед хвостом вызывала панический ужас у других котов. Его горделивая походка таила угрозу; длинные подрагивающие усы, морда, испещренная шрамами, желтые глаза, и которых холодное презрение было смешано с адским пламенем, – все придавало ему сногсшибательный вид гусара-дуэлянта. В этом кошмарном взгляде и в этой походке таилась его душа, душа искателя приключений, который привык полагаться только на свой ум и свою силу, не ждать ни от кого поддержки и никого не щадить. Нетерпимый, съедаемый гордыней и мрачными думами, он вечно осуществлял какие-то свои планы. Это был убежденный воин, и битва была его единственным божеством. Битвы были его наукой, поэзией и школой нравов, и нечего удивляться, что Цыган, хоть и не превратился в дикого зверя, зато стал самым неуправляемым и свирепым котом во всем цивилизованном мире. Вот, вкратце, жизнь и портрет жуткого существа, которое, хищно изогнув шею, склонилось над спящим Герцогом.

Коту оказалось достаточно беглого осмотра. «О, этого-то нечего бояться», – пренебрежительно подумал он и пружинистой походкой стал приближаться к рыбьему хребту. Это был очень заманчивый хребет: на нем даже сохранился хвост, что делало лакомство особенно желанным.

Хребет лежал почти перед носом Герцога, и его обоняние тут же дало знать сонному мозгу, что некто пришел с какими-то неясными намерениями, и следует обратить на это внимание.

Герцог открыл глаза. То, что он увидел, он мог посчитать только кощунством.

Вокруг все было знакомо и привычно. Солнечный свет мягко высвечивал крыльцо и задний двор. Там стоял родной сарай с конюшней, и оттуда доносился шум столярной мастерской. Ее основали сегодня утром юный хозяин Герцога и друзья хозяина – Сэмюел Уильямс и Герман. А совсем рядом стояли не менее знакомые Герцогу ящик для мусора, веник и щетки, прислоненные к стене. У ступеней крыльца находился люк; сквозь него наливали воду в цистерну, которая была вкопана в землю. Обычно люк прикрывался крышкой, но сейчас крышку сдвинули Пенрод и Сэм; они вымачивали в цистерне какие-то доски для своей мастерской. Словом, вокруг простирался самый мирный пейзаж. Но тем сильнее было его потрясение, когда среди родных и знакомых предметов Герцог узрел этого жуткого кота.

Именно в этот момент Цыган вцепился в самую середину рыбьего хребта. Теперь по одну сторону его злобной физиономии вперемежку с усами торчал рыбий хребет, а по другую – рыбий хвост. А посередине блестели злобные глаза Цыгана. Герцогу, который не совсем еще отошел от сна, рыбий скелет и кот померещились единым и нерасторжимым целым. Наверное, когда знаменитый зоолог Фабр изучал под микроскопом всяких усатых насекомых, ему представлялось то же, что сейчас Герцог видел без помощи увеличительных стекол. Но мистер Фабр был ученым, а Герцог – всего лишь собакой, не обладающей должной философской подготовкой. Словом, спокойствия он сохранить не сумел. Этот рыбо-кот совершенно вывел Герцога из себя, и, забыв о своих миролюбивых установках, он подпрыгнул и издал целую серию угрожающих звуков. В ответ раздался низкий вой явно боевого характера. Вой делался все выше и выше, пока не превратился В некое подобие сигнальной сирены. Услышав его, Герцог впал в совершеннейшее безумие и с места в карьер атаковал противника.

Ох, что тут началось! Не расставаясь ни на мгновение с захваченным рыбьим скелетом, Цыган задрал заднюю часть тела. Это получилось у него так хорошо, что даже у верблюда не вышло бы лучше. Но он вовсе не собирался разыгрывать перед Герцогом сцены из жизни верблюдов. Он преследовал сугубо тактические задачи. Сделав несколько обманных выпадов правой лапой, он неожиданно нанес серию ударов левой, которые пришлись Герцогу по уху. Видимо, это были далеко не нежные прикосновения, потому, что Герцог взвыл не своим голосом и, даже тот, кто ничего не понимал по-собачьи, мог с легкостью понять, что он вопит всего два слова: «Караул!» и «Убивают!».

Никогда еще тихий, солнечный день в мирном городе не оглашался такими дикими звуками. В арсенале Цыгана имелся солидный запас кошачьих ругательств, и сейчас он щедро угощал ими Герцога. А Герцог припоминал выражения, которыми не пользовался со времен мятежной юности.

Шум в плотничьей мастерской затих и в дверях конюшни показался Сэм Уильямс. Он глазам своим не поверил.

– Смотрите! – заорал он. – Герцог дерется с самым большим котом на свете! Идите скорей сюда!

Он уже не мог ждать друзей, ноги, помимо воли, несли его туда, где разворачивались военные действия. Пенрод и Герман следовали за ним. Они мчались вперед, и Герцог, увидев и услышав, что близится подкрепление, атаковал с новой силой. Но он сразу же пожалел об этом. Цыган тут же нанес могучий удар правой лапой, и он пришелся Герцогу по носу.

В это время о мусорный ящик ударился ком глины, и Цыган понял, что сейчас придется иметь дело с превосходящими силами противника. Они наступали с двух сторон, отрезая коту путь к отступлению. Но отважный кот не сдрейфил. Успев еще раз съездить Герцогу по носу, он приготовился вместе с рыбным трофеем отстаивать поле брани. За себя он не боялся: он был убежден, что сладит с кем угодно. Но ситуация складывалась напряженная, и, опасаясь за судьбу завоеванного лакомства, он почел за лучшее удалиться.

Он не принимал всерьез Герцога. Для него это был смехотворный соперник. И все-таки Цыган не чувствовал полного удовлетворения. Он считал непременным условием хорошего боя – плевок. Победив, он всегда плевал в лицо врагу. Но чтобы плюнуть, надо широко разинуть рот. А этого-то как раз и не мог сейчас позволить себе Цыган. Ведь, если бы он разинул рот пошире, он выронил бы добычу.

Рыбий хребет всецело управлял действиями Цыгана, и он решил оставить противника в покое, чтобы унести добычу в безопасное место. Он совершил высочайший прыжок и перелетел на край крыльца. Потом он сгруппировался и, напружинив свои великолепные мышцы, взмыл вверх и описал широчайшую дугу. То были краткие, но восхитительные мгновения! Кот рельефно выступил на фоне голубого неба. Его голова была гордо откинута назад, и весь его облик воплощал собой силу, агрессивность и уверенность в собственном превосходстве. Возможно, рыбий хребет лишил его привычной зоркости, и он принял черное отверстие цистерны за крышку. Если бы мальчики не сдвинули крышку, расчет кота неизбежно поразил бы всех точностью. Но крышка была сдвинута, и финал прыжка вышел несколько не такой, каким задумал его Цыган. На глазах у восхищенной публики, он опустился прямехонько в центр резервуара и, не выпуская из зубов рыбьего хребта, ушел с гордо поднятой головой в бездну. Из недр послышался гулкий всплеск.


Глава XIII


КОЕ-ЧТО О БРЮКАХ


Герцог не замедлил явиться к цистерне. Наконец-то пес чувствовал себя в полной безопасности и мог без риска для жизни дать волю возмущению. И он принялся изо всех сил облаивать своего мучителя. Но кот и тут проявил несгибаемую волю. Из темной бездны цистерны раздался его сиреноподобный голос. Теперь он гудел в басовом диапазоне, без сомнения понося последними словами Герцога, воду, да и вообще Вселенную.

– А ну заткнись, Герцог, – закричал Пенрод. – Сейчас же заткнись, Герцог! Пошел вон отсюда!

Герцог было расположился у ног хозяина, но потом решил исполнить приказ. Он счел это хорошим предлогом. Теперь он мог снять с себя всякую ответственность. И он с удовольствием ушел за угол дома, чтобы снова отдаться своим мечтам.

– Почему ты не дал ему полаять на этого гнусного кота? – спросил Сэм Уильямс; он явно сочувствовал Герцогу. – Если бы этот кот проделал такое с тобой, думаю, ты бы тоже залаял!

– Надо нам вытащить этого кота или нет? – вместо ответа злобно спросил Пенрод.

– А зачем нам это надо? – удивился Герман. – Пусть его тонет, раз он такая противная скотина.

– Ну и ну! – Пенрод был вне себя от возмущения. – По-вашему, пусть тонет в воде, которой пользуются все в нашем доме? Значит, вам было бы все равно, если бы другие люди пользовались водой, в которой потонул кот? Пусть себе тонет! Отсюда воду качают на чердак, а потом она льется по трубам во всем нашем доме. Думаю, вам не хотелось бы, чтобы ваши отец и мать пользовались водой, в которой утонул кот, а? Во всяком случае, я не хочу, чтобы мои отец и мать…

– Ну, а как мы его оттуда достанем? – прервал его монолог Сэм. – Он там плавает, – добавил он, заглянув в цистерну. – По-моему, он рычит. Я думаю, он потерял рыбью кость, и из-за этого так жутко шипит и фыркает. И еще он, наверное, обозлился, что попал в воду.

– Я не знаю, как его достать, – сказал Пенрод, – но все равно его надо оттуда вытащить. Надо, и все тут. Я не хочу, чтобы мои отец и мать…

– Ты знаешь, – снова перебил Сэм, – однажды в нашу цистерну тоже провалился котенок. – Тогда папа взял свои брюки за одну штанину и начал опускать в цистерну, пока другая штанина не достала до воды. Котенок вцепился в штанину, и папа его вытащил в два счета. Давайте попробуем! Если уж котенок смог ухватиться за штанину, этот кот тем более сумеет. Я такого большого кота еще никогда не видел. Тебе надо только пойти и попросить, чтобы мама дала тебе какие-нибудь папины штаны. Тогда нам будет раз плюнуть вытащить этого дурацкого кота.

Пенрод растерянно поглядел в сторону дома.

– Ее сейчас нет, да я и не смог бы…

– Ну, тогда давай возьмем твои, – быстро нашел выход Сэм. – Пойди в конюшню, сними их и жди, пока мы его выловим.

Нельзя сказать, что предложение Сэма вызвало у Пенрода восторг, но он все-таки сделал вид, что взвешивает все «за» и «против».

– Ну, не знаю, – сказал он. Потом он на глаз замерил расстояние от поверхности цистерны до воды и сравнил его с длиной своих бриджей.

– Ничего не выйдет, – покачал головой Пенрод. – Они слишком коротки.

– Значит, и мои коротки, – поспешно заявил Сэм.

– А вот у Германа вроде подходящие, – сказал Пенрод.

– Ну, нет, сэр! – Герман совсем недавно удостоился чести носить длинные брюки, как у взрослых, и вовсе не хотел их тратить на кота.

– Моя матушка сидела до поздней ночи и делала мне эти брюки из старых, но абсолютно целых папашиных брюк. Я не дам этому коту по ним лазить. Ни за что, сэр!

Оба мальчика двинулись к нему, а он стал отступать, и при этом продолжал спорить и отрицательно качать головой.

– Можете говорить мне все, что хотите, – говорил он, – но мои старые брюки матушка уже отдала Верману, и у меня больше нет брюк, кроме этих. Поэтому я их буду носить. Не буду я их снимать, чтобы какой-то мокрый кот по мим разгуливал. Я так думаю, матушка сидела всю ночь и шила их для меня, а не для какого-то кота!

– Ну, прошу тебя, Герман, – молил Пенрод жалобным голосом. – Ты же не хочешь, чтобы этот кот утонул там?

– Мерзкий, злобный кот! – ответил Герман. – Небось, всех котов в округе передушил!

– Но это же всего на полминуты, – уговаривал Сэм, – подожди в конюшне. Ты не успеешь сказать и двух слов, как снова наденешь свои брюки!

– Не хочу я «сказать и двух слов» и брюки снимать для какого-то кота тоже не буду!

– Слушай, Герман, – убеждал Пенрод. – В конюшне есть щель, и ты можешь проследить, что мы будем делать. Вот увидишь, мы не причиним твоим брюкам никакого вреда. Ты понял? Ты сможешь увидеть все, что мы будем делать. Слушай, Герман. Помнишь, тебе понравилась маленькая пилка в столярной мастерской? Если ты дашь свои брюки, чтобы мы вытащили кота, я отдам тебе пилку.

Герман заколебался. Ему очень хотелось получить такую пилку.

– Ты мне ее насовсем отдашь? – неуверенно осведомился он. – Тогда сначала дай пилку, а потом я сниму брюки.

– Сейчас! – Пенрод побежал в конюшню, тут же вернулся с пилкой в руках и вручил ее Герману.

Против такого соблазна Герман не устоял и, две минуты спустя, уже пребывал без штанов за прикрытой дверью конюшни, и сквозь щель внимательно наблюдал за спуском своих брюк на воду. Тревога не оставляла его, и удивляться этому не приходится: коричневые ноги Германа нечем больше было прикрыть, а на дворе стоял ноябрь. И, хотя погода пока была теплая, сезон явно не подходил для того, чтобы расхаживать с голыми ногами. Он с нетерпением следил, как Пенрод и Сэм опустили его брюки в цистерну, потом вытащили обратно и начали о чем-то спорить.

– Ну, что там еще? – крикнул Герман. – Я не могу целый день тут сидеть. Уж если взялись вытащить кота, так вытаскивайте скорее!

– Подожди еще минутку! – закричал в ответ Пенрод.

Он забежал в конюшню, вынес оттуда большой деревянный ящик, снабженный крышкой на кожаных петлях, и потащил к цистерне.

– Вот! – сказал он. – Сюда мы его и посадим. Готов спорить на что угодно, отсюда ему не вылезти.

– Не пойму, зачем он тебе понадобился? – проворчал Сэм. – Может, ты думаешь получить за него от кого-нибудь вознаграждение, – насмешливо добавил он, – интересно, дадут за него сто долларов?

– Нет, не думаю, – с чувством возразил Пенрод, – но я знаю, что я делаю. Это я тебе точно говорю.

– Тогда зачем…

– Когда-нибудь я объясню тебе, – крикнул Пенрод, – я считаю, что должен оставить этого кота у себя, и я оставлю его. Ты все равно не поймешь, почему…

– Ладно, – проявил неожиданную покладистость Сэм, – он все равно подохнет, если ты не поторопишься!

– Не подохнет, – сказал Пенрод и, наклонившись над цистерной, добавил: – Ты только послушай! Как он рычит и фыркает! Наверняка, но очень породистый кот! Иначе бы он ни за что не сумел так злиться. Готов спорить на что хочешь, любой кот на его месте уже давно бы утонул. Вода страшно холодная. Наверное, он дико испугался, когда нырнул в нее.

– Герман опять начал шуметь, – сказал Сэм. – Давай вытаскивать. Если ты, конечно, не раздумал.

– Мы вот как сделаем, – тоном знатока заявил Пенрод. – Я дам тебе брюки, и ты будешь их держать, Сэм. Ложись на край и опускай их, пока не достанешь до воды. Потом ты поводи их по воде, чтобы он мог вцепиться. Как только он вцепится, тащи его вверх. Только осторожно, а то он может свалиться обратно. Когда вытащишь, я тут же схвачу его, посажу в ящик и захлопну крышку.

Польщенный тем, что Пенрод доверил ему брюки, Сэм улегся на край цистерны и начал осуществлять первую часть плана Пенрода. А Пенрод, внимательно следя за ним, то и дело с волнением осведомлялся о ходе спасательных работ.

– Ты видишь его, Сэм? Чего он не цепляется? А что он сейчас делает, Сэм?

– Он шипит на Германовы брюки, – ответил Сэм. – Ну и злобный же кот! Смотри, не вздумай его погладить. Если он всегда такой злой, это может плохо кончиться. Слушай, теперь он обнюхивает брюки. Он, кажется, сейчас в них вцепится. Точно. А-а-а!

Издав дикий вопль, Сэм резко дернулся. В то же мгновение неимоверно осунувшийся и мокрый Цыган приземлился ему на спину. Не в характере этого кота было принимать от кого-то помощь. Он не позволил себя тащить. Он сам вскарабкался по брюкам, а затем по руке Сэма. Одновременно с воплем Сэма – в этой истории многое происходило одновременно – раздался еще один горестный вопль. Вопль Германа, который безошибочно угадал, что сбылись худшие из его опасений. Пенрод наложил руки на Цыгана, после чего завязалась борьба, очень напоминающая ловлю акулы-людоеда. И все-таки Пенрод одержал верх. Он засунул кота в ящик, захлопнул крышку и для верности уселся сверху.

Сэм вскочил на ноги. Руки его были пусты, чего нельзя было сказать о его устах, из коих то и дело вылетали какие-то звуки.

– Ох! Уф! – кряхтел и стонал он, потирая ободранное плечо. Потом, обозленный громкими причитаниями Германа, заорал: – Да плевал я на твои дрянные брюки! Сам бы попробовал удержать их! Да если бы на тебя этот кот залез, ты бы в сто раз больше брюк уронил!

Но Герман просто зациклился на своих брюках и в результате упросил Сэма пошарить в воде. Сэм вооружился шестом, которым подпирали бельевые веревки, и попытался выловить брюки. Но они уже ушли на глубину, и не удивительно, что они так поступили. Выяснилось, что, предоставив брюки для ловли кота, Герман забыл вынуть из карманов грузила для ловли рыбы.

Пенрод сидел на ящике и зализывал царапины на руке.

– Это очень сильный кот, и наверняка очень породистый, – заметил он, – спорю на что угодно, он от кого хочешь уйдет. С ним может справиться только тот, кто знает толк в котах. Послушай, что он вытворяет в ящике, Сэм! Спорю на что хочешь, ты никогда не слышал, чтобы кот гак рычал. Думаю, он помесь с пантерой или еще с кем-нибудь в этом роде.

Злости у Сэма теперь поубавилось, и он стал проявлять гораздо больший интерес к коту, чем раньше.

– Я знаю, что мы сделаем, Пенрод, – отозвался он. – Затащим его в конюшню и соорудим из ящика клетку. Мы можем снять крышку и прибить вместо нее сверху рейки.

– Именно это я и хотел сделать, Сэм! – воскликнул Пенрод. – Да, сэр! Мы сделаем из этого ящика настоящую клетку, как в цирке, и старый кот будет в ней сидеть и рычать. Когда мы опять придумаем представление, он нам очень пригодится. Он у нас будет тут сидеть, как миленький. Уж мы ему не дадим удрать. Понимаешь, есть еще одна причина, по которой мне важно держать этого кота. Потом сам увидишь.

– Так что же ты… – хотел еще что-то добавить Сэм. Но тут из конюшни донесся жалобный крик, и Сэм переключился на другое: – Идем! Идем! – поспешил ответить он. – Надо же нам принести кота с собой!

Целиком сосредоточившись на этой проблеме, Пенрод совершенно забыл о том, в каком положении оставил Германа.

– Слушай, Герман! – как ни в чем не бывало крикнул он. – Притащи-ка кирпичей или еще что-нибудь тяжелое. Надо придавить крышку ящика. Иначе кот выскочит, пока мы его будем нести.

Герман страстно и с помощью достаточно ярких выражений объяснил, что ему неловко покидать конюшню, пусть и для самых важных целей, пока он снова не обретет некую немаловажную часть своего гардероба. К коту он по-прежнему не испытывал ровно никакого расположения, ибо считал его главным виновником своих бед. Зато он настоятельно требовал возобновления поисковых операций в воде. Но, ни Сэм, ни Пенрод не согласились с ним. Они сказали, что уже пробовали, и считают, что продолжать это занятие бесполезно. Потом Сэм пошел за кирпичами.

Меньше всего Пенрода и Сэма можно упрекнуть в бессердечии. Нет, они искренне сочувствовали Герману, но не могли понять его до конца. В их глазах потеря брюк не имела сколько-нибудь большого значения. Ни тот, ни другой никогда бы не стали убиваться из-за такой ерунды. Сначала они искренне расстроились и потратили много сил, чтобы выловить брюки Германа. Но когда ничего не получилось, они со спокойной совестью, – ведь Сэм же не нарочно упустил брюки в воду! – занялись другими делами, которые представлялись им куда более серьезными. Теперь они думали, как получше соорудить клетку для старины кота, и эпизод с брюками в их глазах был давно пройденным этапом.

– Понимаешь, Герман, мы сделаем клетку, точно как в цирке, – начал с восторгом объяснять Пенрод, как только они с Сэмом внесли ящик в конюшню. – Ты тоже будешь нам помогать приколачивать…

– Не буду я ничего приколачивать! – с яростью прервал его Герман. – Помогут мне ваши приколачиванья, когда матушка позовет меня домой? Хорошо же белые мальчики обходятся с друзьями! Вот так всегда: хочешь сделать людям приятное, а они за это топят твои брюки в воде!

– Не топил я твои брюки! – запротестовал Сэм. – Это все кот виноват. Он вцепился в меня передними лапами, а задними вырвал у меня из рук брюки. Посмотрел бы я, что ты в таком слу…

– Ну, ясно, – с горькой иронией перебил его Герман, – теперь можно все свалить на кота! Хорошо у тебя получается! Только вот непонятно, кому я одолжил брюки. А? Коту я их дал, что ли? Нет, не коту, и ты это прекрасно знаешь, Сэм! Я одолжил их человеку. Тебе одолжил, а ты вот утопил их в цистерне!

– Да прекратишь ты когда-нибудь ныть о своих идиотских брюках! – возмутился Пенрод. – Мне надо придумать, как нам сделать клетку, а я никак не могу сосредоточиться из-за твоего нытья. Кстати, я ведь отдал пилку тебе за брюки?

– Пилку! – с отчаянием закричал Герман. – Много мне будет толка от твоей пилки, когда придется идти домой!

– Можно подумать, что тебе через весь город идти, – сказал Сэм. – Подумаешь, дело! Перешел улицу, и уже дома. Ну, пробежишь быстренько. Зато пилка у тебя уже навсегда будет.

– Ладно! – горестно отозвался Герман. – Давай, я тебе дам пилку, а ты раздевайся и беги через улицу.

Пенрод уже начал сооружать клетку.

– Слушай, Герман, – сказал он, – если ты согласишься немного помолчать и поможешь нам с клеткой, я все устрою. Мама придет домой в пять часов, и я скажу ей, что в конюшне сидит бедный мальчик, у которого сгорели брюки. Я ей скажу, что я обещал помочь, и она отдаст тебе брюки, в которых я ходил летом. Можешь их носить на здоровье.

– Ну вот, – сказал Сэм, – а ты расстраивался, Герман. Все в порядке.

– Что «в порядке»? – продолжал Герман. – Мне до пяти часов надо чем-нибудь прикрыть ноги!

– Но зато в пять часов ты точно получишь брюки, – сказал Пенрод. – Чего ты так волнуешься? Можно подумать, что уже зима наступила. Пойдем лучше вместе делать решетку. Ты будешь пилить, а Сэм приколачивать. До пяти-то уже совсем чуть-чуть осталось.

Герман не во всем был согласен с Пенродом. Но спорить было бессмысленно, потому что к самому предмету спора они относились совершенно по-разному. Герман придавал ему огромное значение, а Пенрод и Сэм расценивали его как мелочь, которая не стоит такого внимания. И Герман покорился. Он принялся вместе с ними плотничать. Правда, в работе он проявлял излишнюю нервозность и часто отвлекался на жалобы по поводу своей жалкой участи. Он дрожал от холода, стонал и то и дело посылал Пенрода проверить, который час. Наконец, терпение обоих стало иссякать.

– Сейчас двадцать минут четвертого, – объявил Пенрод, в очередной раз возвращаясь из дома. – Больше я на часы смотреть не пойду! Хоть убей, не пойду! В жизни еще не видел, чтобы кто-нибудь устраивал такую панику! Я уже больше не могу! Если так и дальше пойдет, мы и до ночи не доделаем клетку для пантеры. Я тебя предупреждаю, Герман: если ты еще раз пошлешь меня смотреть время, я раздумаю и не стану ничего просить у мамы. Представляешь, что тогда с тобой будет?

– Хорошо, хорошо, – поспешил согласиться Герман, – просто день сегодня какой-то длинный. Вот мне и хотелось знать, сколько время.

– Смотри! – еще раз предупредил Пенрод. – Ты помнишь, что я сказал? Я ведь действительно передумаю…

– Нет, нет, – внес ясность Герман. – Я же тебя не прошу. Просто я сам с собой разговариваю.


Глава XIV


ОПЕРАТОР СНИМАЕТ В ДЖУНГЛЯХ


Клетку, наконец, сделали, и сидящий в ней пленник явил миру впечатляющее зрелище. Кот был поистине пантерообразен. Он бесновался, шипел, бил по пальцам тех, кто имел смелость просунуть их в клетку, издавал свой потрясающий вой в духе сигнальной сирены и почти все время сохранял позу одногорбого верблюда. Путем экспериментов мальчики вывели в поведении Цыгана некоторые закономерности. Они убедились, что агрессивность его неизменно усиливается, если наклонять клетку, стучать по ней молотком или водить палкой по решетке. А так как они постоянно проделывали какое-нибудь из вышеупомянутых действий, скучать Цыгану в этот день не пришлось.

Потом кто-то забарабанил в дверь, которая выходила на улицу, и в конюшне появился Верман.

– Привет, Верман, – сказал Сэм Уильямс. – Входи и полюбуйся, кто у нас тут есть. Это – новая пантера, только она уже старая.

Голые ноги Германа – вот, что заставило Нормана изумленно раскрыть глаза.

– Хам ки-ки? – спросил он. – Матата ве-ве камать дову!

– Ну вот! – горестно воскликнул Герман. – Матушка велела мне прийти и наколоть дров! Что вы мне теперь посоветуете? Как я пойду колоть дрова, когда мои брюки на дне цистерны?

Верман стал показывать пальцем на ноги брата, он явно хотел знать, что случилось.

– Я же уже сказал, – сердито ответил Герман, – они на дне цистерны. А если тебя интересует, почему, спроси у Сэма Уильямса. Он говорит, что вот этот кот взял и выбросил их туда.

Но Сэм в это время раскачивал клетку с котом и ни на что не обращал внимания.

– Иди сюда, Верман, – позвал он, – взгляни на нашу старую добрую пантеру. Сейчас я покачаю клетку и…

– Подожди, – сказал Пенрод, – мне надо кое о чем поразмыслить. Перестань качать! Имею я право подумать, чтобы при этом меня не оглушали всякие вопли, а?

Установив желаемую тишину, Пенрод наморщил лоб и стал переводить взгляд с Цыгана на Вермана, с Вермана – на Германа. И вдруг у него родилась идея. Он крикнул и вскочил на ноги.

– Знаю, Сэм! Я знаю, что нам делать! Я это только что придумал. Готов спорить, на что угодно, ни один мальчик в городе такого не сделает. Никогда не сделает, потому что ни у кого нет такой пантеры и Вермана с Германом. А еще для этого нужна собака. Собака у нас тоже есть. Наш старый Герцог еще хоть куда. О, сегодня мы повеселимся на славу!

Его энтузиазм сразу же захватил Сэма и Вермана. Германа точил червь подозрительности, и он потребовал разъяснений.

– Если эта твоя выдумка поднимет мои брюки из цистерны, я повеселюсь вместе с вами, – сказал он.

– Ну, она не совсем такая, моя выдумка, – ответил Пенрод. – Я не про брюки думал. Вы с Верманом должны будете выглядеть, как туземцы. Тебе для этого все равно надо было бы снять брюки. И Верману тоже.

– Мот! – сказал Верман, энергично тряся головой. – Мот!

– Потерпи минутку, – сказал Сэм. – Сначала дай Пенроду договорить. Продолжай, Пенрод!

– Понимаешь, Сэм, – сказал Пенрод, ибо Сэм был единственным, кто сейчас мог разделить его восторг, – я вдруг вспомнил, как мы с тобой ходили в кино и видели фильм «Съемка диких животных в джунглях». Помнишь? Ну, Герман сейчас, в том, что на нем надето, выглядит, как эти туземные загонщики. А Верман…

– Мот! – сказал Верман.

– Погоди, он еще не досказал, – снова вмешался Сэм. – Говори дальше, Пенрод!

– Ну, мы можем сделать прекрасные джунгли на сеновале. Отнесем туда высохшее дерево с улицы и веток немного. Лучших джунглей и на свете не сыщешь. Потом мы подумаем, где поместить нашу пантеру. Из клетки мы ее, конечно, не выпустим, убежит, но мы так все обставим, будто она на свободе. А потом… Ты помнишь, Сэм, как они в фильме делали с теленком? Мы привяжем Герцога, будто он теленок, а пантера будет на него нападать, а мы будем снимать. Герман будет главным загонщиком, а Верман – остальными загонщиками, а я…

– Чур я буду кинооператором! – крикнул Сэм.

– Нет, – возразил Пенрод. – Ты будешь тем парнем с ружьем, который охранял аппарат. А снимать буду я. Ты можешь сделать себе отличное ружье в нашей столярной мастерской, Сэм. А нашим загонщикам мы сделаем отличные копья. А я сделаю себе кинокамеру из коробки из-под крахмала. А объектив для нее я сделаю из банки, где были сухие дрожжи. Мы еще много чего можем сделать…

– Отлично! – крикнул Сэм. – Начинаем. – Он вдруг замолчал. – Вот понимаешь, только Верман говорит, что не хочет…

– Не хочет, заставим! – сказал Пенрод.

– Не пу-пу, – почти связно выразил протест Верман.

Тогда они начали спорить с ним. Какое-то время Верман твердо держался своего решения. Но потом удалось заверить его, что загонщик, который будет одет так, как они его оденут, «ни па кого не похож». Они убеждали его, что он им «испортит все дело», если откажется снимать брюки, и еще они, не переставая, хвалили Германа за то, что он так удачно одет. Кроме того, они усиленно уверяли Вермана, что брюки ему все равно велики, ведь еще совсем недавно их носил Герман, и добавляли, что каждый, кто, хоть что-нибудь смыслит, не стал бы так упрямо держаться за брюки, которые ему все равно не годятся.

Герман в этом споре выступил против брата. Может быть, ему было слишком тоскливо стоять одному без брюк, может быть, он просто вспомнил, что брюки Вермана, действительно, еще совсем недавно были его брюками, и, если Пенрод не сдержит обещание, он сможет ими воспользоваться. Словом, на Вермана было оказано такое могучее давление, что он не выдержал и согласился выступить в подлинном одеянии группы туземных загонщиков, которую и должен был один из всех изображать.

Мальчики с криками разбежались, и каждый занялся своим делом. Подготовка к «съемкам в джунглях» пошла вовсю. Сэм и Пенрод отправились за деревом и ветками, а Верман и Герман перенесли на сеновал клетку с «пантерой». Когда они поднялись туда, Верман первым делом пристроил брюки около самой двери, с тем, чтобы при малейшей необходимости можно было сразу надеть их на себя.

Когда Пенрод и Сэм с трудом приволокли дерево, оба чернокожих, наконец, стали проявлять интерес к делу. Ну, а после того, как Пенрод вручил им по копью с жестяным наконечником, они совсем приободрились. И теперь им даже нравилось, что они одеты, как настоящие туземные загонщики.

Ружье Сэма и кинокамера Пенрода тоже вышли вполне удачно. Особенно впечатляла кинокамера. Она выглядела так заманчиво, что и охотник, и главный загонщик, и группа загонщиков подали в отставку и начали добиваться должности кинооператора. Пришлось установить очередь, и каждому была дана возможность попробовать. Только после этого «съемки в джунглях» начались по всем правилам.

– Надеюсь, теперь ты доволен? – спросил Пенрод, отнимая камеру у Вермана. – Можем мы, наконец, заняться чем-нибудь стоящим? Нам надо сейчас привести Герцога и сделать из него привязанного теленка. Мы его приведем и привяжем перед джунглями. Потом пантера выйдет из клетки и прыгнет на него. Погодите, я сейчас ого приведу.

Пенрод отправился на поиски и нашел Герцога в саду, где он нежился в лучах заходящего солнца.

– Герцог! Герцог! – ласково позвал Пенрод. – Пойдем-ка со мной, псина.

Герцог покорно встал и пошел за хозяином.

– Вот он, ребята! – крикнул Пенрод, когда они с Герцогом добрались до лестницы. – Прекрасный теленок, и мы его сейчас привяжем. Вот он!

И Пенрод появился на сеновале, а ничего не подозревающий Герцог вошел следом за ним.

До сих пор Цыган сидел тихо. Однако, увидев Герцога, он снова издал свой боевой клич, а Герцог взвыл от ужаса. Пенрод пытался изо всех сил удержать его, но сделать это оказалось невозможным. Страх придал псу силу и ловкость, которых никто не ожидал в нем, и в те несколько минут, пока длилась борьба, он сумел со скоростью света выскочить вон. Движения его были столь быстры, что никто не мог уследить за ним. Пенрод попытался накрыть его на лестнице, но в результате лишь сам загремел по ступенькам.

Что же вы не помогли мне его удержать? – с негодованием спросил он. – Теперь его не заманить сюда ни за что на свете.

– Что же нам делать? – спросил Сэм.

– Придется обойтись без теленка на привязи, это уж ясно! – сказал Пенрод. Он поднялся, отряхнул колени от пыли и тоном кинооператора, который безумно увлечен своим делом, добавил: – Но я все равно буду снимать, чего бы мне это ни стоило.

– Мы с Верманом уже можем загонять, – сказал Герман. – Ты сказал, что мы будем загонщиками.

– Погодите, погодите! – сказал Пенрод, который во всем стремился достигнуть совершенства. Я хочу сделать очень хороший фильм о нашей старой доброй пантере, – произнося эти слова, он открыл дверь, которая вела с сеновала на улицу. – Теперь несите ящик к двери, мне нужно много света. В джунглях совсем стемнело. Как только я сниму пантеру, я крикну: «Стреляйте!», как будто она не в клетке, а на свободе. И ты, Сэм, сразу же должен выстрелить. А вы, Герман и Верман, должны стучать по клетке копьями и кричать: «У-у! У-у!»

– Мы готовы, – сказал Герман. – У-у! У-у!

– Погодите минуту! – Пенрод нахмурился и начал разглядывать клетку. – Мне придется очень сильно присесть, иначе она не попадет в объектив.

Он сделал несколько движений, напоминающих те, что делают операторы, когда выбирают натуру.

– Нет, – сказал он наконец. – Так ничего не выйдет.

– Господи! – воскликнул Герман. – Да когда же мы будем, наконец, загонять?

– Придумал! – закричал Пенрод, точно действительно решил какую-то сложную задачу. – Принесите вон тот старый табурет и поставьте на него клетку. Ага! Вот теперь то, что надо. Сейчас выйдет отличный кадр!

Он с важным видом повернулся к Сэму.

– Ну, как, Джим? Главный загонщик и все остальные на месте?

– Да, Билл, все на месте, – вежливо ответил Сэм.

– Ну, тогда, думаю, все готово, – сказал Пенрод и самым низким голосом, на который только был способен, добавил: – Эй, люди, загоняйте пантеру!

Герман и Верман с радостью принялись загонять. Они уж постарались на славу и шумели изо всех сил. Они кричали, лупили копьями по «джунглям», топали ногами. Сэм тоже увлекся и с удовольствием помогал им.

– У-у! У-у! У-у! – гудел Сэм.

От их топота в воздух вздымались тучи пыли. Воистину, только мальчики способны производить такой шум.

– Люди! Назад! – скомандовал Пенрод. Теперь он до предела возвысил голос. – Спасайся, кто может! Пан-те-ра! Снимаю! Тр-р-р-р-р-р! Стреляйте, люди!

– Пф! Пф! – стрелял Сэм за свое ружье и направлял его в клетку.

Герман и Верман колотили по клетке копьями, а Цыган включил свою сирену и посылал проклятия мальчишкам, всему миру вообще, а также дню своего рождения.

– Пф! Пф! Пф!

– Ты промахнулся! – крикнул Пенрод. – Дай-ка мне ружье!

И, выхватив ружье из рук неуклюжего Сэма, он направил его в клетку.

– Пф-ф! Пф-ф! – начал стрелять Пенрод.

Одновременно раздался еще один звук, похожий на выстрел. И судя по обиженному лицу Вермана, одним звуком дело тут не ограничилось. Верман повернулся и оказался лицом к лицу с чернокожей матроной внушительного телосложения. Она только что взобралась по лестнице и зашла охотникам с тыла. В руке она держала палку. Она снова взмахнула ею, и на этот раз досталось Герману.

– Матушка-а-а!

– Ори, ори! – пропыхтела она. – Вот погодите, придет папаша, он вам сильнее всыпет! Неужто у вас совсем не осталось мозгов, что вы играете в язычников с белыми детьми? Где ваши брюки?

– Вермановы тут, – со стоном ответил Герман.

– А твои где?

Герман набрался смелости и прошептал.

– Старый кот взял и утопил их в цистерне.

Это доконало чернокожую женщину, и она подняла палку для нового удара. Но она немного не рассчитала и, попятившись, оказалась вплотную к клетке. И надо же, чтобы это произошло именно в тот момент, когда кот впал в высшей степени агрессивное и мстительное состояние. Ему сейчас было совершенно безразлично, на кого нападать. Приблизься к клетке слон, он напал бы и на слона. Весь последний час он только тем и занимался, что крушил неодушевленные предметы и пытался достать когтями кого-нибудь из мальчишек. И вот, наконец, ему представился случай посчитаться с человеческим существом.

– Я тебе покажу! Ты мне поговоришь еще, что кот уто… А-а-а!

Чернокожая женщина подпрыгнула так высоко и легко, точно она была не матроной внушительного телосложения, а цирковым акробатом. Потом она быстро повернулась и увидела, что Цыган занес лапу для нового удара. Тогда она изо всех сил пнула клетку правой ногой.

Клетка свалилась с шаткого табурета, вылетела в открытую дверь и с треском упала на мостовую. Издав горестные вопли, Пенрод и Сэм подбежали к двери и увидели, что клетка разлетелась на куски. Огромный, потрепанный и больше прежнего умудренный жизненным опытом кот обрел, наконец, желанную свободу. Он посмотрел на останки клетки каким-то загадочным взглядом, покачал головой и зашагал вверх по улице. Оба мальчика скорбно смотрели ему вслед.

А позади них тоже грустили. Унылая процессия чернокожих покидала конюшню. Первым шел Герман, ногам которого было предоставлено временное убежище в виде брюк Вермана. За ним следовал Верман, а его подгоняла матушка, которая и замыкала сие скорбное шествие. Для того, чтобы сыновья поживее двигались вперед, матушка не скупилась на слова. Не менее щедро она раздавала и удары палкой, которыми награждала и старшего, и младшего сына. Они вышли на улицу, пересекли ее и скрылись за дверью своего маленького домика.

И тут Сэм решил узнать у Пенрода все.

– Пенрод, – задумчиво спросил он, – ты, что, хотел держать у себя этого кота для съемок в джунглях?

– Нет, это был дико породистый кот. Мы бы хорошо заработали на нем.

Сэм засмеялся.

– Как же ты хотел на нем заработать? Мы что, его в клетке бы показывали?

Пенрод отрицательно покачал головой. Он уже нанес сегодня солидный урон мужественному и независимому коту. Но если бы тот услышал, что ответил Пенрод Сэму, это, наверняка, убило бы его. Потому что Пенрод совершенно серьезно объяснил:

– Нет, Сэм. Мы заработали бы на другом. Я хотел дождаться, когда он родит котят.


Глава XV


ПИСЬМО ДРУГУ НА ИНТЕРЕСНУЮ ТЕМУ


Каждый понедельник Пенроду казалось, что больше в его жизни не наступит ни одной субботы. Начало школьной недели начисто лишало его веры в добро, и жизнь теряла для него смысл. На его по-утреннему свежем лице не выражалось никакого восторга. Неблагодарный! Он совсем не радовался, что сейчас отправится в школу и получит уйму полезных знаний. А ведь ему множество раз повторяли, что он ходит в школу исключительно для собственного блага. Однако слова эти сначала вообще не доходили до его сознания, а когда, после многократных повторений, все-таки дошли, он стал воспринимать их, как глубочайшее оскорбление.

Он не представлял себе обстоятельств, в которых ему могут потребоваться сведения и навыки, почерпнутые в школе. Когда же ему говорили, что такие обстоятельства будут возникать в его жизни постоянно, когда он вырастет, это делало в его глазах абсолютно непривлекательной взрослую жизнь. Он попросту с горечью убеждался, что и повзрослев, не будет защищен от неприятностей.

Попробуйте поместить под строгий надзор молодого, атлетически сложенного и преуспевающего актера с Бродвея. Заставьте его по шесть часов в день заучивать справочник адресов и телефонов жителей какого-нибудь американского городка. Когда он начнет протестовать, объясните ему, что это «для его же блага». Вероятно, он отнесется к этому заявлению не лучше, чем Пенрод, и ответ его прозвучит столь же искренне и нелицеприятно.

Пенрод воспринимал школу, как подлинную тюрьму, в которой, ко всем прочим бедам, травили математикой. Вообще он считал, что тут слишком долго приходилось выслушивать то, что не представляет никакого интереса. Он был вынужден читать и перечитывать одни и те же места в книгах, и это нагоняло на него скуку. Кроме того, он все время боялся, что его вызовут и заставят говорить о таких вещах, о которых ему не то что говорить, даже вспоминать было противно. Еще в школе постоянно задавали вопросы, по мнению Пенрода, просто бестактные, и ему приходилось постоянно сдерживать возмущение. И самое унизительное заключалось в том, что выкручиваться из подобных недоразумений приходилось в присутствии всего класса.

К среде мучения Пенрода достигали своего апогея. Хорошего настроения, накопленного за выходные дни, еще кое-как хватало на понедельник и вторник. Но в среду последние капли оптимизма испарялись, и Пенрод, обычно проявлявший чудеса вьдержки в суровых житейских передрягах, окончательно падал духом. Именно по средам он, еще отчетливее, чем по понедельникам, убеждался, что субботы уж точно «больше не будет». Именно по средам Пенрод чаще всего старался увильнуть от школы. Правда, настал момент, когда он убедился: если у «невыносимых книжных болей» и есть преимущество, то они отнюдь не компенсируют неудобств.

Регулярность, с которой Пенрод «заболевал», вводила в сомнение даже Деллу. Когда он «совершенно выздоровев» (а «исцеление» всегда наступало ровно в десять утра!) отправлялся играть на задний двор, Делла неизменно кидала на него очень ехидные взгляды. Это сильно отравляло ему время, с таким трудом отвоеванное у школы. С каждым новым приступом его «болезни» домашнее проявляли все меньше сочувствия и все больше подозрительности. Вот почему он, в конце концов, просто вынужден был оставаться в кровати, по крайней мере, до одиннадцати часов. И при этом непрестанно стонать, показывая, таким образом, как ему плохо.

Наконец, дело кончилось тем, что отец утвердил, а мать провела в жизнь новый закон, в котором ясно формулировались «правила болезни» Пенрода Скофилда.

– Если ты заболел в выходные дни, – объявил отец, – ты можешь встать тут же, как почувствуешь себя лучше. Но если ты заболел и пропустил школу, ты должен оставаться в постели до следующего утра. Это для твоего же блага, Пенрод.

Последующие события доказали действенность закона. Среда проходила за средой, а Пенрод не мог упрекнуть себя даже в малейшем уклонении от учебного долга. Но вот настал новый месяц, и в первую же среду Пенрод не захотел идти в школу. Умываясь, он застонал, что всегда предшествовало мнимой болезни.

– Ладно! – вынес решение отец. И нарочито отчетливо произнес: – Оставайся в постели до следующего утра. И прими касторку!

Пенрод не возлагал особенных надежд на свой эксперимент. Но когда неудача из сферы воображаемого перешла в сферу действительного, его мятежная душа преисполнилась негодования. Одеваясь, он вел нелицеприятную беседу с воображаемыми, но грозными противниками.

Он бормотал:

– Ну, ну, пусть его поговорит. Ах, что я вам могу сделать? Вот сейчас вы узнаете, что! Да, да, я вам покажу! Я всем вам покажу! Вы что, не знаете, с кем имеете дело? Ну, что же вы ждете? Ну-ну, покажите мне, как я испугаюсь! Ага, не будете! Ну, тогда я вам покажу!

Дверь в соседнюю комнату была слегка приоткрыта. Теперь она широко распахнулась и в комнату вошла Маргарет.

– Что ты там говоришь, Пенрод?

– Ничего. Тебя это не…

– Тогда поспеши. Уже давно пора завтракать.

И, напевая, она выпорхнула из комнаты. Дверь в ее комнату осталась открытой. Надевая куртку, Пенрод заметил у Маргарет на столе недописанное письмо. Этот манускрипт, столь непредусмотрительно забытый сестрой, представлял собой частное послание, предназначенное исключительно для мистера Роберта Уильямса, который в настоящее время пребывал на занятиях в далеком университете.

Простые совпадения часто становятся первопричиной различных неприятностей. Как раз вчера Пенроду и его одноклассникам задали написать. Письмо другу на интересную тему». Наказание тоже было определено: каждый, кто не принесет письма, останется после уроков и не уйдет из школы до тех пор, пока не напишет. Именно эта угроза побудила Пенрода испытать, какой эффект произведут на отца его стоны. Потому что он, увы, не обеспечил себя никаким письмом – ни на интересную, ни даже на скучную тему.

Когда мальчики попадают в затруднительное положение, им вдруг начинает казаться, что все средства хороши, если они только помогут выпутаться. Правда, выпутываются мальчики часто неудачно. Они не умеют предвидеть будущее в деталях и из-за этого не могут все рассчитать. Достаточно вспомнить двух братьев, которые, стремясь скрыть свой поход в цирк, принесли домой две вяленые воблы и объявили, что провели целый день у реки и… «вот поймали».

Так приблизительно поступил и Пенрод. Ему позарез требовалось письмо, и вот на столе Маргарет он обрел его!

Снизу донесся голос матери. Она звала Пенрода к столу и предупреждала, что, если он не поторопится, то опоздает в школу. Времени не оставалось, и он сделал просто первое, что пришло ему в голову.

Он даже не прочитал письма. Зато найдя вверху листка свободное место, он написал: «Дорогой друг!» Затем он поставил подпись в конце: «Искренне твой Пенрод Скофилд!», – после чего вложил послание в потрепанную книгу, на обложке которой значилось, что это – «Основы английского сочинения». С этой и другими книгами, скрепленными ремнем, он спустился в столовую и сел завтракать. Теперь он был если не в радужном, то уж, во всяком случае, не в подавленном настроении, ибо тень «Письма другу на интересную тему», наконец, перестала витать над ним. Теперь он полагал, что с этим письмом все трудности позади, а значит, о нем можно больше вообще не думать. Хватит с него и других забот.

Нет, он ничего не опасался и не испытывал дурных предчувствий. Он не испытал их даже после того, как прозвенел звонок, и настал урок английского. Будь Пенрод года на два или на три старше, он догадался бы принять некоторые меры предосторожности и хотя бы переписал письмо, прежде чем сдать его учительнице. Но Пенрод так и не удосужился даже взглянуть на него.

– Будет неплохо, – сказала мисс Спенс, – если некоторые, прежде чем сдавать, прочтут вслух свои письма. Клара Рейпол, прочти нам, что ты написала.

Пенроду было скучно, но он по-прежнему не испытывал никакой тревоги и не боялся оказаться в числе «некоторых». Судя по первому вызову, это будут «сливки» класса, которые, как всегда, продемонстрируют свою сознательность и добросовестное исполнение долга. Пенрод стоически выслушивал нуднейший, по его мнению, текст, хотя самодовольный голос мисс Рейпол порядком раздражал его.

– Дорогая кузина Сэди, – бойко начала она, – я решила сегодня написать тебе письмо на интересную тему. Поэтому я расскажу тебе про здание нашего суда. Это прекрасное здание расположено в центре города, и его стоит посетить после того, как в школе окончатся занятия. При входе, слева от нас, мы находим контору городского клерка, а справа расположен ряд окон, выходящих на улицу. Если мы пойдем дальше, мы найдем еще много интересного и с той, и с другой стороны. Строительство здания началось в 1886 году после Рождества Христова и было завершено в 1887 году после Рождества Христова. Оно нысотой в четыре этажа и сделано из камня, кирпича, дерева, а также украшено изразцами. Здание увенчано куполом, который возвышается на сто двадцать семь футов и семь дюймов над землей. Среди других предметов, о которых рассказал сторож и которые представляют интерес, мы узнаем, что здание построено архитектором по имени Фланнер и что фундамент уходит на пятнадцать футов и пять дюймов под землю…

Вслушиваясь в этот путеводитель, Пенрод никак не мог уловить смысл. Он рассеянно крутил пуговицу на куртке и проникался все более отчетливой ненавистью к зданию суда. Ровный голос мисс Рейпол давил ему на барабанные перепонки, но не отвлекал его взора от пуговицы. Он сидел словно загипнотизированный, мозг его бездействовал, и он лишь смутно понимал, что происходит вокруг.

Посетительница, наконец, благополучно обошла все здание суда и, благосклонно выслушав надлежащую похвалу, села на место. Потом мисс Спенс ласково произнесла:

– А ты, Джорджи Бассет, прочтешь нам свое письмо?

Аккуратненький Джорджи Бассет охотно вскочил и начал:

– Дорогая учительница!..

В классе раздался смех, но мисс Спенс тут же пресекла его. Ничуть не смутившись таким началом, Джорджи продолжал:

– Моя мама говорит, – читал он, – что мы должны относиться к учительнице, как к другу, поэтому я и решил написать письмо Вам.

Эти слова прозвучали столь сильно, что Пенрод вышел из транса и вонзился взглядом в затылок Джорджи Бассета. Если бы Джорджи мог улавливать мысли на расстоянии, взгляд Пенрода заставил бы его взвыть от боли. Но он ничего не почувствовал и спокойно продолжал:

– Я подумал, что напишу Вам о том, что представляет большой интерес, поэтому я пишу Вам о цветах. Есть много всяких цветов. Весенние цветы, летние цветы, осенние цветы. А вот зимних цветов не бывает. Дикие цветы растут в лесу, их приятно искать весной, и мы должны помнить, что цветы надо дарить бедным и тем, кто лежит в больнице. Цветы можно сажать на клумбах, а также держать дома в вазах. У цветов есть много разных названий, но я называю их «украшением природы»…

Взгляд Пенрода опять потух, и, обратившись к спасительной пуговице на куртке, он снова впал в летаргию. Он слышал гул голосов, но слова проходили мимо его сознания, время тянулось медленно, и, казалось, что эта томительная скука никогда не кончится.

– Пенрод!

Пытливый взгляд миссис Спенс отметил верчение пуговицы и склоненную голову.

– Пенрод Скофилд! – повторила Она еще раз.

Он начал медленно возвращаться к сознательной жизни.

– Да, мэм?

– Читай свое письмо!

– Хорошо, мэм!

Он начал неуклюже рыться в учебниках, и в душу учительницы закралось подозрение.

– Ты написал письмо?

– Да, мэм, – сонным голосом пробормотал Пенрод.

– Ты хочешь сказать, что забыл его дома, не так ли?

– Нашел, – сказал Пенрод, который, наконец, обнаружил письмо в «Основах английского сочинения».

– Ну, тогда послушаем, что ты счел нужным написать, – сказала она и сухо добавила: – Спасибо, хоть раз в жизни урок приготовил.

Откровенный пессимизм, с которым мисс Спенс относилась к работе Пенрода, разделял весь. класс. Все приготовились услышать нечто такое, по сравнению с чем, их собственные работы, как бы плохи они ни были, покажутся шедеврами. Пенрод еще не до конца проснулся, и общее внимание его не смутило.

Сейчас у него было только одно желание. Он хотел скорее начать читать, чтобы отделаться, наконец, от этой тягостной процедуры. И он громко, монотонно, совершенно не вдумываясь в содержание, начал:

– Дорогой друг, ты все время твердишь, что красивее меня нет никого на свете, – забубнил он, – но, по-моему, ты сильно преувеличиваешь. Да, волосы у меня красивые и глаза голубые, как звезды небесные…

Тут Пенрод перевел дух. Только сейчас он осознал размер катастрофы, которую породил своим бездумным чтением. И только он подумал об этом, как класс разразился восторженными воплями. Правда, мисс Спенс решительно и строго пресекла этот шум. Потом она мрачно сказала:

– Ну что ж, продолжай!

– Но, мэм, – слабо протестовал он, стараясь не глядеть на раскрасневшиеся лица одноклассников.

– Продолжай, продолжай, – сказала она, – мы еще хотим послушать про твою красоту и про голубые глаза, которые, как небесные звезды.

Тут одноклассники Пенрода были вынуждены зажать рты руками. А Пенрод полным отчаяния взглядом впился в смертоносный листок, который держал в руках. То, что он увидел, повергло его в ужас.

– Продолжай! – приказала мисс Спенс.

– Я часто вспоминаю твои слова, когда мы… стояли… – лепетал Пенрод.

– Дальше!

– В наш последний вечер. Лунный свет падал на тебя, и ты… ты…

– Пенрод, – угрожающе сказала мисс Спенс, – прекрати заикаться! Читай нормально!

– Сказал, что будешь ждать, сколько надо… но как же мы можем… без согласия… родителей…

Тут Пенрод испустил громкий стон и скороговоркой закончил:

– Искренне твой Пенрод Скофилд.

Но мисс Спенс знала состав семьи Скофилдов и начала кое о чем догадываться.

– Дай-ка мне это письмо! – велела она.

Пенрод с пунцово-красным лицом прошелx мимо рядов пораженных и в то же время чрезвычайно довольных учеников.

Мисс Спенс прочитала письмо и покраснела почти так же, как Пенрод. Потом она начала буравить Пенрода взглядом, и, чтобы не встретиться с ней глазами, он был вынужден смотреть на письмо. Потом она приказала ему подняться на позорное возвышение и сесть на стул лицом к классу. Там он провел целый час, а одноклассники награждали его кто насмешливыми, а кто – и ехидными взглядами.

Надрывающие душу насмешки продолжались и по дороге домой. Развеселившиеся одноклассники не скупились на язвительные выкрики, и, что было всего ужаснее, в этой травле принимали участие даже девочки.

– Эй, Пенрод! – кричали одноклассники. – Как поживают твои красивые волосы?

– Ну, Пенрод, когда ты получишь согласие родителей?

– А какие там у тебя глаза, Пенрод? Небесные?

– Ну-ка расскажи, Пенрод, хорошо было стоять при луне?

И они все кричали и кричали, и для своих насмешек выбирали именно то, что тяжелее всего переносить на людях.

Но и дома Пенрод не нашел желанного успокоения. Причиной своих несчастий он искренне считал Маргарет. Он жаждал увидеть ее, чтобы прямо, без обиняков высказать все, что думает о ее письме. Однако его ждало разочарование: выяснилось, что Маргарет сегодня не будет за ленчем.


Глава XVI


СУМАСШЕДШАЯ СРЕДА


История умалчивает, сколько времени Пенрода продержали после уроков. Доподлинно известно лишь то, что держали его долго. Его отпустили домой только после того, как он сочинил обстоятельное письмо на интересную тему. Оно называлось «О жизни в школе», и писал его Пенрод под непосредственным руководством мисс Спенс. Она же прочла ему гневную нотацию о том, как относятся к чужим письмам честные люди и как – нечестные.

После этого она возвратила ему письмо, снабдив эту акцию строгим наказом вернуть его владелице, во всем ей признаться и попросить прощения. Мисс Спенс добавила, что как раз собиралась позвонить Маргарет. Услышав это, Пенрод понял: от объяснений с сестрой увильнуть не удастся.

Словом, день выдался на редкость скверный даже для среды, и к тому времени, как Пенрод покинул школу, в его груди пылал жаркий пламень анархизма. Для полной точности состояние Пенрода следует уподобить не анархисту, а бомбе, внутри которой уже тикает часовой механизм. Не хватало только анархиста, который приведет зловещее устройство в действие.

Пенрод шел по улице, и лицо его было чернее ночи. В мозгу его пульсировала всего одна фраза: Ну, я им еще покажу!» Она звучала подобно боевому маршу и звала к отмщению. Это был вызов, но не простой. Пенрода сейчас не устраивала Вселенная в целом, и он вступил с ней в единоборство.

Правда, походя, он не погнушался вступить в поединок и с, так сказать, мелкой составляющей Вселенной. Увидев возмутительно беззаботного воробья, который весело чирикал на фонарном столбе, Пенрод тут же запустил в него камнем. Но воробей не перестал чирикать, он просто не обратил внимания на то, что камень пролетел на полосок от него. Лишь звон разбитого фонаря заставил воробья улететь. Но к этому времени Пенрод решил тоже спасаться бегством и устремился вперед с такой скоростью, что совсем немного уступал воробью.

Пенрод свернул на соседнюю улицу и вскоре оказался перед собственным домом. Он вошел внутрь и протопал вверх и вниз по лестнице. Зайдя в библиотеку, он обнаружил Маргарет. Она сидела и читала книгу. Он с брезгливым видом подошел и швырнул ей письмо.

– Можешь взять эту чушь, – с горечью произнес он, – мне она не нужна!

И, не дожидаясь ответа, выбежал из библиотеки, а затем – и из дома.

– Ну, я им еще покажу! – пробормотал он.

И тут его изверившийся взгляд упал на верного друга и соратника Сэма Уильямса. Он стоял на противоположной стороне улицы и беседовал с Мейбл Рорбек, своей миловидной партнершей из Вечерней школы танцев, которую и он, и Пенрод с ненавистью посещали каждую пятницу. Мейбл была маленькой, застенчивой девочкой, но Пенрод подозревал, что Сэм находит привлекательными даже две ее тоненькие косички.

Сэм очень стеснялся своего чувства и никогда не говорил, что влюблен в Мейбл. Встреча произошла случайно. Нельзя сказать, чтобы Сэм не обрадовался. Наоборот, сердце у него забилось от волнения, и все-таки он чувствовал себя довольно неловко и никак не мог найти подходящей темы для разговора. В общем-то, перед ним стояла трудная задача. Не так-то просто беседовать с особой, которая постоянно от тебя отворачивается, балансирует то на одной, то на другой ноге, а на все расспросы отвечает одинаковым «угу», – и когда соглашается, и когда хочет возразить.

Вот почему к тому времени, как появился Пенрод, нервы Сэма были на пределе. Нетрудно себе представить, что он испытал, когда услышал ехидные возгласы Пенрода:

– О! Сэмми! И Мейбл тоже тут! Ха-ха-ха!

Сэм содрогнулся. Мейбл перестала балансировать на одной ноге. И оба они стали отыскивать взглядами владельца голоса, который и он, и она так хорошо знали. А тем временем голос раздался вновь. Теперь Пенрод разразился очень обидной дразнилкой:
		Не злись, Сэмми, не сердись,


		Лучше с Мейбл обнимись.


		Ей в любви ты объяснись,


		А потом на ней женись!


– Нахал, – обретя вдруг дар речи, сказала мисс Рорбек.

В гневе мы часто бываем неразумны, и все свое негодование она обратила на ни в чем не повинного Сэма. Она пренебрежительно вскинула голову и ушла, даже не попрощавшись.

Сэм потащился за ней.

– Мейбл, Мейбл, – жалобно канючил он.

– Я же не виноват. Это все Пенрод.

– Меня это не колышет, – капризно сказала она.

И тут голос раздался снова.
		Сэмми и Мейбл по улице шли,


		Любовь и дружбу там обрели!


		Пока о свадьбе столковались,


		Всем на глаза они попались!


		Ха-ха-ха!


И тут Мейбл совершила один из тех поступков, которые совершенно сбивают с толку представителей сильного пола. Она состроила гримасу, однако адресовала ее не Пенроду, прячущемуся за деревом, а снова ни в чем не повинному Сэму, который и без того был убит горем.

– Вам незачем больше ковылять за мной, Сэм Уильямс! – сказала она, не обращая внимания на то обстоятельство, что Сэм не ковылял, а шел вполне нормально.

И она быстро побежала по улице.

– Беги, раб, беги! – весьма некстати крикнул Пенрод.

Он хотел еще что-то добавить, но Сэм пресек это поползновение. Пенрод довел его до бешенства, и он, как зверь, кинулся к дереву во дворе Скофилдов, за которым скрывался обидчик.

Попади Пенрод в такую ситуацию в другой день, он бы попросту пустился бежать и, сохраняя спокойствие, бросал бы через плечо какие-нибудь обидные реплики, чем раздразнил бы преследователя еще больше. Но сегодня была среда, и после всего, что пришлось пережить, Пенрод не был расположен убегать от Сэма. Он вышел из-за дерева и ожидал нападения.

– Ну, покажи на что ты способен! – вызывающе произнес он.

Но Сэм не стал терять времени на ответ.

– Сейчас я тебе вправлю мозги!

Вот и все, что он счел нужным сказать перед началом боевой операции. Затем он головой вперед атаковал любителя дразниться, и оба мальчика, сцепившись, повалились на землю. Они колотили один другого, сжимали, пинали. И как об этом ни прискорбно говорить, но придется признать очевидное: они дрались.

Через некоторое время они встали на ноги, помахали руками и опять начали драться, затем снова рухнули на нашу многострадальную Землю, которая, как известно, многое может стерпеть. Потом они опять встали и принялись наносить один другому удары. Часть ударов попадала мимо, и все-таки многие достигали цели и были достаточно болезненны. Из-за этого на глазах у обоих выступили слезы, которые обильно текли по щекам, хотя мальчики и не думали плакать. Между ударами они успевали обменяться парой-другой ласковых слов:

– У тебя точно башка не варит!

– Я тебе покажу «не варит»!

– Ну, и дурак же ты!

Этими и подобными любезностями они уже успели обменяться по несколько раз.

Именно в это время к дому Скофилдов подошел двоюродный дедушка Пенрода – мистер Слокум. Этот достойный пожилой человек шел навестить миссис Скофилд, которая доводилась ему племянницей. Он уже приближался к входной двери, когда вдруг из зарослей возле забора услышал злобные выкрики, и, преисполнившись самых благих намерений, сменил курс. Взяв на себя роль миротворца, он решительно зашагал к забору.

– Ай-ай-ай, мальчики, – сказал он, приблизившись, – и вам не стыдно?

Но, против его ожидания, противоборствующие стороны явно не нашли в этих словах ничего необычного и продолжали свое черное дело. После этого достойный мистер Слокум счел, что ему не остается ничего иного, как принять непосредственное участие в происходящем. Правда, перейдя от теории к практике, он моментально убедился, что представлял себе проблему в несколько упрощенном виде. Прежде чем ему удалось разнять двух поссорившихся друзей, он испытал на собственном теле дотоле неизведанное ощущение насилия. Нельзя сказать, чтобы это новое чувство заставило его пожалеть о бесцельно потерянных годах. Тело его болело от пропущенных ударов, костюм пришел в беспорядок, шляпа слетела с головы, и настроение резко упало. Во имя истины следует упомянуть и то, что когда шляпа слетела с его головы, он прибег к очень сильным выражениям. Столь сильным, что будь обстановка чуть поспокойнее, оба мальчика наверняка наградили бы двоюродного дедушку Слокума чрезвычайно заинтересованными взглядами.

Но обстановка была неспокойная, и мальчики ничего не заметили.

– Я тебе покажу! – кричал Сэм. – Советую тебе не разговаривать со мной. Если, конечно, хочешь остаться живым! А то я тебя отделаю еще сильнее, Пенрод Скофилд.

Пенрод пискнул. Это произошло потому, что на какое-то мгновение удар Сэма вывел его из строя. Когда он очнулся, то поспешил выразить негодование в более яркой форме. Однако, как это часто случается, гнев его излился на безобидный предмет, который ровно ничем не был виноват перед ним. Шляпа дедушки Слокума лежала на земле совсем рядом с Пенродом. Пенрод же пребывал в таком раздражении, что неизбежно должен был дать волю чувствам. И он пнул изо всей силы шляпу дедушки Слокума. Удар получился такой удачный, что шляпа взметнулась вверх, описала широкую дугу и приземлилась на мостовую за забором Скофилдов.

Дедушка Слокум испустил горестный вопль и, забыв о своей мирной инициативе, бросился спасать нечто для себя гораздо более важное. Однако конфликт не возобновился. Чудовищный поступок Пенрода привел Сэма в чувство, и сейчас он боялся, как бы его не обвинили в соучастии. И он спасся бегством. Сначала его преследовал сам Пенрод, а потом – голос Пенрода.

– Беги, беги! – кричал он. – Быстрее! Смотри, поймаю, живым не уйдешь! И не вздумай разговаривать со мной, пока…

Тут он умолк. Потому что именно в это мгновение увидел, что дедушка Слокум уже подобрал шляпу и идет назад. Самого беглого взгляда на дедушку Слокума Пенроду хватило для того, чтобы не задерживаться для объяснений с ним. Бывают моменты, когда даже такие бесчувственные и эгоистичные существа, как мальчики, проявляют предельный такт. Сейчас для Пенрода настал как раз такой момент, и он понял, что дедушка Слокум может счесть его извинения слишком навязчивыми. И Пенрод обежав вокруг дома, притаился на заднем дворе.

Там его радостно приветствовал Герцог.

– Уйди от меня! – хрипло произнес Пенрод, сопровождая слова угрожающим жестом.

Верный пес с философским смирением удалился в конюшню. Что касается юного хозяина, то он решил на некоторое время отлучиться из дома. Он быстро прошел через заднюю калитку и ретировался на улицу.

Серое небо свидетельствовало о том, что сгущаются сумерки. Это как нельзя лучше отвечало мятежному настроению Пенрода. Он шел вразвалку, лицо его было мрачно, и он, не переставая, бормотал: «Убежал, как трусливый теленок!» Он презрительно фыркал и, вспоминая, как быстро испарился Сэм Уильямс, добавлял: «Он и есть трусливый теленок!»

Когда он еще немного прошел по улице, до него донеслись ненавистные слова:

– Эй, Пенрод! Ну, как, хорошо было стоять при луне?

И над высоким забором показались две улыбающиеся физиономии.

– Ну, как твои красивые волосы, Пенрод? – вопили они хором. – А согласие родителей ты уже получил? А почему ты решил, что у тебя глаза голубые, как звезды?

Пенрод лихорадочно искал орудие мести. Ничего путного ему обнаружить не удалось, и он удовольствовался самим составом дороги, на которой стоял. Он слепил комки из глины и начал яростно бомбардировать кричащую вершину за бора. Естественно, вскоре из-за укрепленного рубежа полетели ответные комья. И разгорелась битва, которая чрезвычайно напоминала политические карикатуры, где враждующие государственные деятели тоже поливают друг друга грязью. Но Пенрод не рассчитал свои силы. Противник превосходил его числом, к тому же он находился в укрытии.

Комья грязи бывают разные: твердые, мягкие, жесткие, осклизлые, большие и поменьше. Те комья, которые попали в Пенрода, отличались как значительными размерами, так и высокой концентрацией материала. Вот почему, как он ни старался сдерживаться, нет-нет, да и начинал кряхтеть. Наконец, огромный ком угодил ему в живот, отчего он скрючился и зашелся в конвульсиях, несколько напоминающих индейский танец.

Заметив это, враги тут же свесили головы через забор и с деланным сочувствием осведомились:

– Ну, как ты там? Лунный свет не погас?

– Сейчас я вам покажу! – взревел Пенрод.

От обиды он обрел второе дыхание и, схватив солидный ком глины, который предусмотрительно заготовил еще до того, как был ранен в живот, метнул его в обидчика. Это получилось у него так здорово, что враг тут же умолк и рухнул вниз. Его напарник тоже исчез за забором, откуда возобновилась атака. Бой продолжался.

Он разворачивался в сгущающейся тьме. И принял еще более яростный характер после того, как увидеть друг друга сделалось попросту невозможно. Пенрод не собирался сдаваться. Он пыхтел, охал, он совершенно осип от угроз, но продолжал сражаться. Едва различая фигуры, маячащие во тьме, он, тем не менее, был готов защищать улицу от любых пришельцев.

В такой битве темнота дает кое-какие преимущества. Однако она имеет и свои отрицательные строны: боец не видит цели и одновременно не видит летящего снаряда противника, что лишает его возможности вовремя увернуться. Пенрод же получал в ответ на каждый удар – два.

Он был настолько облеплен грязью, что даже отяжелел. Внешность его тоже претерпела сильные изменения. Сейчас он больше всего напоминал статую, которая отличалась большой выразительностью и художественной силой. В ней как бы слились воедино величественность и трагизм, и она напоминала мрачный шедевр Родена.

Раздались звонки к ужину. Еще через некоторое время из кухонных дверей послышались голоса, призывающие к еде участников сражения поименно. И чем больше проходило времени, тем более явное раздражение слышалось в этих голосах, которые поначалу звучали так ласково и мелодично.

И вновь раздались звонки, и вновь мелодичные голоса звали и звали, преисполняясь гневом.

Комья грязи тоже летали и звучали, заглушая для противников все остальные звуки на свете.

– «Шлеп! Шлеп! Блинк! Шлеп!» – вот единственная музыка, которая сейчас была доступна их ушам.

– Уф! – выдохнул Пенрод.

…Сэм Уильямс, отужинав с родными в традиционные семь часов, незаметно проскользнул сквозь кухонную дверь и направился на угол у дома Скофилдов.

Он занял такую позицию, что мог наблюдать и всеми подходящими к дому. Он прождал минут двадцать. И вдруг уличный фонарь высветил маленького, чрезвычайно странно сложенного человечка. Сэм насторожился. Человечек двигался ему навстречу. Он был коричневого цвета, сильно хромал и часто останавливался, чтобы оглядеться, а заодно потереть ушибы на теле.

Все эти странности, однако, на скрыли от Сэма истины. Он сразу понял, кто это идет, и вышел навстречу.

– Привет, Пенрод, – осторожно и несколько суше обычного произнес он.

Пенрод прислонился к забору и попытался согнуть и разогнуть колено. Эксперимент этот явно сопровождался сильными физическими страданиями. Потом он потер левую сторону обильно смазанного грязью лица и, несколько раз разинув до предела рот, подвигал нижней челюстью. Он двигал ею вправо и влево, пока с радостью не убедился, что она не сломана.

Покончив с этим, он принялся изучать ноги, потом подвигал головой и убедился, что шея тоже не сломана.

И только потом он хрипло ответил:

– Привет!

– Ты откуда? – с любопытством спросил Сэм, и теперь в его голосе не осталось и тени холодности.

– Кидался грязью.

– Оно и видно! – издал приглушенное восклицание Сэм. – А что ты объяснишь…

– Ничего я не буду объяснять.

– Нам звонила твоя сестра. Она думала, я знаю, где ты, – сказал Сэм. – Она просила, чтобы я тебе передал кое-что по секрету, если увижу. Ей звонила мисс Спенс. Но Маргарет сказала, что с письмом все в порядке. Она говорит, что не будет на тебя жаловаться родителям, и ты им тоже ничего не говори.

– Ладно, – равнодушно сказал Пенрод.

– Она сказала, Пенрод, что тебе и так влетит. Они гебе устроят за шляпу дедушки Слокума!

– Это я и без нее знаю.

– И за то, что не явился к ужину, тоже. Пока мы ужинали, твоя мать два раза звонила моей и узнавала, нет ли тебя у нас. А представляешь, что будет, когда они увидят тебя? Ой, ну и влетит же тебе, Пенрод!

Пенрод понимал, что пророчества Сэма недалеки от истины, но сохранял спокойствие.

– Да, наверное, ты прав, – проговорил он и побрел к своей калитке.

Друг удивленно смотрел ему вслед. Когда Пенрод остановился у калитки и начал возиться с задвижкой, с которой его разбитые пальцы никак не могли сладить, Сэм с тревогой спросил:

– Слушай, Пенрод! А ты как себя чувствуешь?

– Что?

– Ты очень себя плохо чувствуешь? – Нет, – ответил Пенрод. И он сказал правду. Потому что, несмотря на наказание, которое ждало его за освещенными окнами, его нервы успокоились, а в душе воцарился мир. Сумасшедшая среда миновала.

– Нет, Сэм, – повторил Пенрод. И уверенно добавил: – Со мной все нормально!


Глава XVII


ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ


Хотя разрядка принесла ощутимые результаты, и Пенрод избавился от эмоциональной перегрузки, все равно в течение всей следующей недели он нет-нет, да и испытывал скрытую неприязнь к Маргарет. Одноклассники часто вспоминали особенно полюбившиеся им строки из ее письма, и в такие дни Пенрод лишь с большим трудом сохранял вежливость по отношению к сестре, когда встречался с ней за едой. Но к воскресенью ему удалось как будто избавиться от этого тягостного чувства. Когда они сидели вместе с Маргарет в церкви, он и думать забыл о неприятностях, которые повлекло за собой ее послание.

Пенрод откинулся как можно дальше на спинку церковной скамьи, уперся коленями в спинку скамьи, которая была впереди, и склонился набок. Теперь те, кто сидели сзади, могли видеть его затылок и кончик уха. Красноречивая проповедь, зовущая к благородству, добру, поискам совершенства, была для Пенрода лишь отдаленным гулом. Лишь изредка он улавливал какую-нибудь фразу, но, ненадолго задумавшись о ее смысле, и снова впадал в прострацию. Время от времени мать, не поворачивая к нему головы, шептала: – Сядь прямо, Пенрод!

И ответ раздавался глубокий вздох. Пошевелив плечами, Пенрод показывал, что энергия его полностью исчерпана, и оставался в прежней позе.

Черные спины и седые головы пожилых прихожан угнетали его взор. Он представлял себе их долгую жизнь, исполненную тошнотворной скуки, и это повергало его в еще большую сонливость. Неизвестно, что бы с ним стало, если бы не дама с вишнями на шляпе, которая сидела перед ним и все-таки создавала ему какую-то точку опоры для его взгляда. Взгляд Пенрода цеплялся за эту шляпу, как утопающий цепляется за дерево. Пенрод смотрел на шляпу, потом отводил взгляд, чтобы через некоторое время снова уткнуться в спасительные красные вишни. Конечно, Пенрод мог бы забыться в дремоте, и это принесло бы ему облегчение, но беда заключалась в том, что спать ему не хотелось. И все-таки еще некоторое время спустя взор его потух, окружающее стало видеться смутно, да и в несколько искаженном виде.

Здание церкви строилось в начале семидесятых годов прошлого века с характерными для этого периода витражами, на которых в чрезвычайно наивной форме были изображены нравоучительные сюжеты. Как раз напротив Пенрода светился огромный глаз. Белый, синий и красный цвета аляповато сверкали под солнечными лучами, и в младенчестве Пенрод пережил немало страшных минут, созерцая это великолепие. Ибо в раннем детстве он ни минуты не сомневался, что это подлинное око Всевышнего. Ведь ему объяснили, что церковь – обитель Божья, а значит, и глаз, рассудил он, не может принадлежать никому, кроме Бога.

Выйдя из младенческого возраста, он сумел самостоятельно пересмотреть некоторые из своих ранних религиозных воззрений и убедился, что был во многом неправ. Особенно это касалось глаза. И все-таки, несмотря на то, что витраж уже не представлялся столь пугающим, при взгляде на него Пенрод начинал испытывать тревогу. Его не покидало ощущение, что глаз наблюдает за ним, и этот огненный взгляд до сих пор иногда являлся ему перед сном. Словом, при взгляде на этот витраж, у Пенрода всегда портилось настроение.

Сегодня его помутневшее от скуки сознание воспринимало глаз на витраже с особенной неприязнью. Он словно вырос до чудовищных размеров и превратился в подобие не то горы, не то вулкана. Тем не менее, это чудовище каким-то образом умудрилось сохранить свойства глаза. Будучи вулканом, оно все же смотрело на Пенрода, который все явственнее понимал, что от этого взгляда нет никакой возможности спрятаться. Тогда он начал моргать и жмуриться и в результате добился своего: вулкан исчез. Пенрод опустил глаза чуть ниже и увидел нечто, весьма его заинтересовавшее. Он воспринял это как настоящее чудо.

На спинке одной из передних скамеек каким-то удивительным образом держалась перевернутая вверх дном тарелка для супа, а на ней возвышался кокосовый орех. Пенрод очень удивился. Он зевнул, и это несколько вернуло его к действительности. Потом он снова посмотрел вперед. Кокосовый орех оказался затылком Джорджи Бассета, а перевернутая суповая тарелка была всего лишь его белоснежным воротничком. Джорджи, по обыкновению, сидел очень прямо, и Пенроду его добропорядочность не понравилась. Он знал, что гораздо больше, нежели Джорджи, должен опасаться всевидящего ока. И вдруг он подумал, что, наверное, Джорджи в дружбе с этим глазом и, может быть, даже любит его.

Конечно, если бы кто-нибудь спросил Пенрода, любит ли он глаз на витраже, он бы ответил, что любит. Он так ответил бы, потому что побоялся бы ответить по-другому. Кроме того, он действительно питал определенное уважение к этому глазу. Не мог же он сказать о глазе то, чего он совсем про него не думал. А вдруг он и вправду Всевидящий и поймет, что Пенрод говорит не то, что думает? Нет, Пенрод всегда старался сохранять с ним хорошие отношения, ну разве за исключением тех случаев, когда глаз застигал его врасплох…

Пенрод все сильнее склонялся влево, пока у него, наконец, не закололо в боку. Тогда он на время сел прямо. Потом он начал тереться плечами о спинку скамьи и делал это до тех пор, пока миссис Скофилд не сказала:

– Прекрати, Пенрод!

После этого он позволил телу расслабиться и добился такого успеха, что голова его чуть не перевесилась через спинку. Тогда он опять начал ерзать. Все это производилось исключительно в целях успокоения нервной системы. Но и в такой малости Пенроду вскоре было отказано.

– Прекрати! – раздался хриплый шепот отца.

Пенрод вздохнул и съехал чуть ниже. Он почесал сперва голову, потом левое колено, правую икру, левую лодыжку, после чего он почесал правое колено, правую лодыжку и левую икру. Потом он хмыкнул. Вышло у него это совершенно непроизвольно, но так громко, что прихожане неодобрительно покосились на скамью Скофилдов, и отец наградил Пенрода осуждающим взглядом.

Наконец, Пенроду стал досаждать нос, который невыносимо чесался. Сперва Пенрод поскреб его пальцем, но это не помогло, и пришлось потереть нос всей ладонью. Новое «Прекрати!», изреченное мистером Скофилдом, не произвело на Пенрода никакого впечатления.

– Не могу! – отчаянно прошептал он и продолжал свое занятие.

Не отрывая правую руку от носа, Пенрод стал шарить левой рукой по карманам. С левой стороны того, что ему требовалось, не оказалось. Тогда он начал тереть нос левой рукой, а правой шарить по карманам с другой стороны. Потом он вообще забыл про нос и начал шарить по карманам обеими руками, по несколько раз залезая в каждый.

– Что тебе надо? – шепнула мать.

Но Маргарет уже все поняла и протянула ему носовой платок. Это было с ее стороны заботливо и одновременно беззаботно. Дело в том, что Маргарет очень боялась потерять сознание в театре или в церкви. Вот почему, сидя среди большого скопления народа, она всегда обильно смачивала носовой платок нашатырным спиртом. Пузырек с нашатырем она носила в муфте и вот как раз перед тем, как протянуть платок Пенроду, Маргарет в очередной раз проделала эту операцию.

Пенрод быстро поднес платок к носу, но реакция наступила еще быстрее. Он оглушительно чихнул, лихорадочно втянул воздух, снова чихнул, глаза ему заволокло слезами, он забился в судорогах и одновременно снова чихнул, а потом зашелся кашлем. Произведя вышеупомянутые шумы, которые не остались без внимания прихожан, Пенрод, наконец, почувствовал, что на этот раз смерть отступила. Возвращение к жизни характеризовалось безмолвными слезами и легким почихиваньем.

К этому моменту лица всех членов его семьи обрели пунцовый оттенок – у отца и матери от стыда, а у Маргарет от того, что, при виде мучений Пенрода, ее начал душить смех. Правда, вскоре ей стало жалко брата. Его покрасневшие от слез глаза неотрывно смотрели на нее. Он не отвел взгляда даже в самый разгар нашатырных страданий, и выражение его глаз было сейчас не более ласковым, чем у Всевидящего ока на витраже. Впрочем, Пенрода легко было понять. Он не сомневался, что Маргарет нарочно вымочила в нашатыре платок, прежде чем протянуть ему.

И Маргарет знала: никто и ничто теперь не сможет переубедить его.

– Неужели ты думаешь, что я нарочно, – при первом же удобном случае сказала она, когда они возвращались домой. – Я просто не заметила, Пенрод. То есть, вернее, я не думала…

Может быть, он еще и поверил бы. Но, к ее несчастью, голос у Маргарет, когда она произносила последние слова, задрожал, а плечи предательски затряслись.

– Ну, ты у меня еще увидишь! – пригрозил он, задыхаясь уже не от нашатыря, а от переполнявшего его возмущения. – Ну и наглость! Отравить человека, а потом еще смеяться над ним!

Она еще несколько раз пыталась объяснить ему все и вымолить прощение. Но до самого дома он не произнес больше ни слова.

Пенрод с мрачным видом вкусил ленч и, холодно встретив слова матери о том, что ему пора в Воскресную школу, удалился из столовой. Он нашел убежище в ящике для опилок, и там, съедаемый горечью, стал строить планы отмщения Маргарет.

По большей части, это были слишком трудоемкие планы. Но все-таки, наконец, в его голове возник один, на котором он сосредоточил свое внимание. Охваченный мрачным воодушевлением, он продолжал разрабатывать детали даже после того, как убедился, что у плана есть кардинальные недостатки. Самым главным из них был тот, что осуществление требовало солидной отсрочки. Месть не могла состояться, пока Маргарет не станет матерью мальчика, который должен дорасти до возраста Пенрода. Этот мальчик будет, в чем Пенрод нисколько не сомневался, как две капли воды похож на Джорджи Бассета и, подобно Джорджи, будет любимчиком матери. Этого-то будущего баловня судьбы Пенрод собирался отвести в церковь и заставить высморкаться в платок, смоченный нашатырем. Сцена, по плану, должна будет развернуться во время службы и, разумеется, в присутствии Всевидящего ока с витража.

А когда служба кончится, Пенрод скажет этому мальчику:

– Вот так же поступила со мной твоя мать! А если ты что-то имеешь против, я тебе сейчас покажу!

Пенрод – не тот, будущий, а тот, который сидел в ящике для опилок, – при мысли об этой потрясающей сцене сжал кулаки.

– Ну, что же ты стоишь? – пробормотал он, словно сын Маргарет действительно не только появился на свет, но даже достиг нужного Пенроду возраста. – Буду я с тобой тут разговаривать!

Вслед за этим Пенрод как следует отделал этого маменькиного сынка прямо на глазах у Маргарет, которая тщетно взывала о милосердии.

– В следующий раз не будешь так поступать со мной, – сказал Пенрод воображаемой Маргарет. – Уведи своего нытика домой, и пусть он не попадается мне на глаза.

И тут он почувствовал, что на душе у него полегчало. Он вылез из ящика и с легким сердцем пошел разыскивать Сэма Уильямса.


Глава XVIII


ПЛОХАЯ ПОГОДА


Даже тому, кто болен, не бывает так томительно скучно, как мальчику, которому нечем заняться. Мальчики никогда зря не жалуются на скуку. Мужчины еще иногда могут просто так сказать, что им нечем заняться. Правда, это лишь кривляние: ни у одного нормального взрослого не хватает времени даже на то, чтобы сделать все необходимые дела. Женщины в этом плане честнее мужчин: они никогда не скажут, что им нечего делать. Девочки и девушки иногда жалуются на скуку, но только из кокетства. Однако, когда мальчик говорит, что ему нечем заняться, на это стоит обратить пристальное внимание, потому что он говорит истинную правду. Чувствует он себя в такие моменты действительно ужасно, и, когда жалуется, в голосе его нетрудно уловить холод могильных плит.

Именно такие интонации слышались в голосе Пенрода, когда он в субботу, которая как раз пришлась на февральскую оттепель, трижды приходил к матери в поисках какого-нибудь развлечения или, на худой конец, дела. Миссис Скофилд обеспокоилась. Как известно, время февральских оттепелей на всех действует угнетающе. Ну, а для мальчиков это просто убийственное время. Потому что зимы уже нет, и в зимние игры не поиграешь, а до весны еще очень далеко. Талый, ноздреватый снег, жалкие останки некогда роскошных сосулек, раскисшая грязь – все это материал совершенно непригодный для мальчиков. Кроме того, солнце в эту пору выглядывает редко, снежные бури сменяются проливными дождями, потом опять начинает валить снег, а солнце, едва пробившись, вдруг разом гаснет, точно фонарь, в который хулиган метко попал камнем. Взрослые только и твердят, что о простудах и ангинах, и, если мальчик вздумает высунуть нос на улицу, на него напяливают пальто и калоши да еще непременно предупреждают, чтобы он не вздумал месить ногами грязь. А в заключение вообще советуют посидеть дома. И суббота, которую с таким вожделением ждет каждый мальчик, начисто теряет свою привлекательность.

Вот такое неприятное это время года. Пенрод пробовал себя занять, чем только возможно, но вскоре его ресурсы были исчерпаны. Он отправился во двор к Уильямсам и битых полчаса подавал Сэму сигналы. Наконец, в окне появилась небезызвестная кухарка Уильямсов. Сперва она сообщила Пенроду, что, хотя прожила на свете пятьдесят три года и четыре месяца, никогда еще не слышала таких противных воплей. И только после этого она соблаговолила сообщить, что все семейство Уильямсов находится за городом, где они хоронят какого-то родственника. Вслед за этим кухарка снова решила выказать всю меру своей неприязни к Пенроду, сказав, что лучше бы Уильямсы поехали на его похороны. Впрочем, добавила она, если Пенрод будет и дальше трепать нервы соседям, он все равно долго не проживет.

Пенрод еще некоторое время послушал ее, потом пошел восвояси, а она все говорила и говорила. Пенрод поискал других приятелей, но тоже безуспешно. Его одиночество дошло до такой степени, что он даже подал сигнал лучшему мальчику в городе – Джорджи Бассету. И снова его постигла неудача. Джорджи подошел к окну и знаками объяснил Пенроду, что общение с книгой ему дороже общества товарища по играм. На обложке книги, которую он читал, значилось: «300 избранных сочинений для декламации». Джорджи привел и другую причину, по которой был вынужден отказаться от общества Пенрода. Голоса его не было слышно из-за плотно затворенного окна, однако Пенрод, натренировавшийся на немых фильмах, легко понял Джорджи по движению губ.

– Слишком грязно! – сказал тот.

Пенрод пошел домой и снова подошел к матери. Он уже два раза требовательно вопрошал ее, что ему делать. И когда он в третий раз обратился к ней с тем же самым, она уже мало чего соображала.

– Слушай, – посоветовала, наконец, миссис Скофилд, – а почему бы тебе не вымыть Герцога?

Находясь в здравом уме и твердой памяти, она вряд ли могла бы посоветовать такое.

Малыши обычно с восторгом воспринимают предложения матерей. Но двенадцатилетние подростки предпочитают кое-что посерьезнее. Несмотря на это, услышав совет матери, Пенрод оживился. Он пошел и выкупал Герцога.

Дело это потребовало огромных усилий и, в конечном итоге, разочаровало обоих участников.

Герцог начал дрожать раньше, чем Пенрод окунул его в воду. А после того, как Пенрод окунул его, Герцог значительно утратил объем. Если бы Пенрод не знал, кто перед ним, он никогда бы не подумал, что это тщедушное существо и есть его собака. Видимо Герцог решил, что мокрота и худоба унижают его достоинство: он горестно завыл. Но вскоре в ответ на проклятия Пенрода, который хотел продлить купание как можно дольше, Герцог от пассивного протеста перешел к решительным действиям. Видно было, что он твердо намерен уйти от дальнейшей беседы с молодым хозяином. Пенрод же считал, что процедуру завершать еще рано. Возможно, он был в чем-то прав. Герцога не мыли с осени, и с него пока стекала такая грязная вода, что ванна стала совершенно черной. Вот это-то и пытался Пенрод внушить собаке. Правда, громкие вопли в результате помогли Герцогу добиться своего.

В ванную влетела миссис Скофилд и весьма недвусмысленно и красноречиво дала понять, что купание окончено. Собственно, когда она предложила Пенроду помыть Герцога, она представляла себе это несколько иначе. Ей казалось, что Пенрод вымоет пса в подвале. И уж, разумеется, не предполагала, что Пенрод использует для этого ее ванную комнату.

Пенрод, в свою очередь, не предполагал, что за свои старания будет вознагражден такими обидными словами. Когда же, вдобавок ко всему, его лишили возможности вытереть Герцога полотенцем или, на худой конец, краем скатерти, он почувствовал себя оскорбленным до глубины души. И обиженный хозяин вместе с не менее обиженной собакой вышли сквозь кухонную дверь и отдались на милость неласкового февраля. Они отправились во двор, не имея перед собой сколько-нибудь определенной цели. Пенрод уныло прислонился к забору, а Герцог стоял рядом. Он все еще не обрел своих обычных габаритов, и из-за этого трясся от холода, и до такой степени поджал хвост, словно его вообще у него не было.

По двору гулял влажный пронизывающий ветер, и довольно скоро Герцог счел погоду невыносимой. Он был уже не первой молодости и вовсе не хотел закаляться. Но все-таки он понял, что должен предпринять какие-то действия во имя собственного спасения. И он принялся сушиться в той манере, которая распространена у собак. Он с разбега плюхнулся в грязь и хорошенько покатался по ней. Он все катался, катался и катался. Он уже начал себя чувствовать вполне сносно и, чтобы закрепить результат, продолжал кататься дальше. Пенрод с интересом наблюдал за ним и все отчетливее убеждался, что собаки не придают внешнему виду никакого значения. Когда же Герцог разыскал возле дома Германа и Вермана то, что лишь очень давно имело право называться свежей рыбой, и немного покатался по ней, Пенрод выяснил для себя, что собакам нравятся очень странные запахи.

А Герцог так развеселился, что начал прыгать на хозяина. Вообще-то Пенрод не проявлял особенной брезгливости. Но Герцог после упражнений с рыбой превосходил даже его возможности, и он поспешил укрыться на кухне, предоставив псу в одиночестве резвиться на дворе.

Делла готовила еду и одновременно беседовала с подругой, которая зашла к ней выпить чаю. Ненрод попробовал составить им компанию, но они сочли его присутствие излишним, а участие в их разговоре – и вовсе нежелательным. Пенрода это очень оскорбило. Он побрел в библиотеку, устало развалился в кресле. Лениво скользил глазами по рядам книг, которые интересовали его не больше обоев. Он вздохнул, и это был не простой вздох: он шел из самой глубины души. Он задрал вверх ноги, затем помахал руками. Он встал, почесался и шаркающими шагами подошел к окну. Он провел перед ним десять минут, с тоской и унынием глядя на рас кисший мир. И за все это время только два мокрых фургона да четыре старушки под зонтиками внесли хоть какое-то разнообразие в мрачный пейзаж.

И Пенрод вдруг подумал о том, что, наверное, на свете есть такие счастливчики, окна которых выходят на тюрьму или, к примеру, на пожарную часть. Вот им-то имеет смысл смотреть в окно! Пенрод медленно терся носом о стекло, но и это не принесло ему радости. Тогда он снова почесался. Но и чесаться было лень. И он понял, что жизнь его потеряла всякий смысл.

Скука, подобная той, которую испытывал Пенрод, может толкнуть на самые бездумные поступки любого, кто обладает хоть крупицей воображения. Причем взрослые, оказавшись в подобном положении, испытывают куда больший гнет, чем дети. Уж во всяком случае, они не выдержали бы и малой толики тоски, которая навалилась на Пенрода в эту поистине нескончаемую субботу.

Пенрод услышал звуки, которые не мог расценить иначе, как восклицания Деллы. Это его заинтересовало, и он решил вернуться на кухню. Однако помня, какой неласковый прием ему оказали при первом появлении, он не стал входить, а остановился у приоткрытой двери и стал слушать. В общем-то, он пришел сюда просто от нечего делать и не надеялся услышать что-либо, заслуживающее внимание.

– Змеи! – воскликнула Делла. – И много, миссис Кален, этот несчастный видел разных змей?

– Нет, Делла, – грустно возразила миссис Кален, – миссис Флора говорит, что он всегда видел только одну змею. Длинную, толстую, страшную змею с огромной пастью. И каждый раз, как у него начинался припадок, эта змея шипела на него. Одна и та же змея, и он кричал Флоре: «Вот она! Большая, черная, страшная! Она длинная, как забор!». Вот так он кричал. И еще он кричал: «Вон адский пламень, Флора! Вон черный человек с белым блестящим лбом. Он гонит змею метлой! Он натравил ее на меня, будто она собака, а я – кошка. Ради всего святого, Флора, прогони ее, а то я сойду с ума!»

– Бедный Том! – сочувственно воскликнула Делла. – Помешался, а сам и не догадывался. Воображаю, как было жутко Флоре слушать это по ночам!

– Это уж точно, – согласилась миссис Кален. – Как раз в ту ночь, когда он, бедный, умер, он снова кричал, что за ним пришла большая черная змея, которую гонит метлой черный человек с белым блестящим лбом. Он начал хрипеть и сипеть, так что было трудно даже понять, что он говорит. И он снова кричал: «Прогони их, Флора!» Вот так и кричал: «Прогони их, Флора!

– Эту черную змею со страшной мордой! Ой, она черная, как чулок, и толстая, как моя ляжка! Прогони ее, пока я не помер!» Вот так! Вот так он, бедняжка, и говорил. «Она сегодня очень страшно шипит, – говорил он, – а маленький черный человечек с белым блестящим лбом смеется и пихает ко мне метлой эту черную змею, а она шипит…»

Тут Делла не выдержала.

– Не надо больше рассказывать, миссис Kaлен! – взмолилась она. – Бедный Том! Я еще на прошлой неделе сказала, что Флора неправильно сделала. Нельзя было прятать от него виски. Это и убило его. Надо же, прятать виски от такого больного!

– Но она говорила, у него сил не осталось, – объяснила миссис Кален. – Как он первый раз увидал большую змею и черного дьяволенка, он все равно уже не мог много выпить. Бедная женщина! Она говорит, он так их расписывал, что, стоит ей теперь взглянуть на него в гробу, ей самой начинают являться эти чудища. Она говорит…

– Не надо больше, прошу вас, миссис Кален! – воскликнула впечатлительная Делла. – Не надо! Я уже и так их вижу перед собой. Будто они уже тут, в кухне! Бедный Том! А я-то как pаз на прошлой неделе новую шляпу купила! Не думала я, что надену ее первый раз на похороны! Завтpa днем, да?

– В два часа, – сказала миссис Кален. – Но вы, конечно, заглянете сегодня к Флоре?

– Загляну, – сказала Делла, – хотя после всего, что вы мне тут нарассказали, мне прямо страшно идти. Бедный Том! Я помню их свадьбу с Флорой…

Но тот, кто стоял под дверью, дальше слушать не стал. Он уже поднимался по лестнице, и теперь жизнь снова представлялась ему исполненной смысла и высоких стремлений.

Маргарет на целый день ушла из дома. Пенрод тихо пробрался в ее комнату и некоторое время оставался там. Он был всецело поглощен важным делом. Он вел себя так тихо, что если бы не отчаянный скрип ящика в комоде Маргарет, миссис Скофилд, сидевшая за шитьем в своей комнате, ни за что бы не догадалась о присутствии сына.

Услышав скрип, миссис Скофилд встала и подошла к двери комнаты Маргарет.

– Что ты тут делаешь, Пенрод?

– Ничего.

– Надеюсь, ты не копаешься в вещах Маргарет?

– Ну, что ты, мама! – тут же заверил ее Пенрод.

– Зачем же ты открывал комод?

– Что, мама?

– Ты прекрасно слышал, что я сказала.

– Да, мама. Я искал тут кое-что.

– Что ты искал? – спросила миссис Скофилд. – Ты же прекрасно знаешь, что в комнате Маргарет твоих вещей быть не может.

– Что, мама?

– Я тебя спрашиваю, что тебе понадобилось у Маргарет? – повторила она, теряя терпение.

– Я искал булавки.

– Возьми, пожалуйста, – сказала она и отколола две булавки с отворота блузки.

– Мне надо больше. Штук сорок, – сказал он.

– Зачем тебе?

– Понимаешь, мама, мне надо кое-что сделать, – жалобно объяснил он. – Ну, неужели, мне даже несколько булавок нельзя дать без того, чтобы расспрашивать, зачем они мне? Обязательно во всем надо видеть терминал!

– Что видеть, Пенрод?

– Терминал! – четко повторил он.

– А! – догадалась миссис Скофилд. – Ты хотел сказать криминал! Я бы советовала тебе поменьше читать сообщения об убийствах. И еще, когда ты слышишь слово, значение которого не понимаешь или не знаешь точно, как его произнести, лучше спроси у меня или у папы.

– Вот я у тебя и спрашиваю сейчас, – продолжал Пенрод свое, – неужели ты не можешь дать мне немного булавок без того, чтобы вести всякие разговоры о том, что пишут в газетах?

– Могу, – ответила она.

Ее насмешила серьезность, которую он проявлял в таком пустячном деле. Она отвела его к себе и вручила несколько пачек булавок.

– Надеюсь, этого-то тебе хватит для того, что ты хочешь сделать? – ласково спросила она.

Она посмотрела вслед удаляющейся фигурке сына и растроганно улыбнулась. Если бы она пригляделась внимательней, она бы заметила, что фигурка эта сейчас обрела некие несвойственные ей выпуклости. Кроме того, Пенрод отчего-то шел, плотно прижимая локти к бокам. Но единственное, что отметила наивная мать, это внезапно прорезавшуюся в Пенроде страсть к девичьим играм с булавками. Бедная женщина! Она была убеждена, что булавки располагают лишь к самым мирным и невинным занятиям. Потому она и не стала лезть к сыну с расспросами.

А Пенрод дошел до конюшни, бросил булавки в тачку, а потом достал из карманов и аккуратно расправил шесть пар черных чулок. Они несомненно принадлежали Маргарет, из чего можно заключить, что миссис Скофилд слишком поздно вошла в комнату дочери.

Пенрод принялся за работу. В его действиях сразу чувствовалась продуманная система. Он развесил двенадцать чулок по бортам тачки, а тачку подкатил к большому ящику. Ящик был до половины заполнен мелкими стружками для упаковки стекла или других хрупких предметов. Пенрод стал набивать стружками чулки и не успокоился до тех пор, пока они не стали походить на двенадцать колбас черного цвета. Потом он сколол чулки вместе, и они приняли подобие длинного, извивающегося тела, которое любому, кто видит, могло напомнить только змею.

К одному концу этого не слишком обаятельного сооружения он привязал веревку. После этого он начал водить чудище по конюшне, стараясь, чтобы оно извивалось как можно более натурально. Но что-то его не устраивало и, бросив веревку, он сел в тачку и задумался. Пенрод часто проявлял черты подлинно творческой личности. Когда его захватывал какой-нибудь замысел, он не успокаивался до тех пор, пока не добивался воплощения, исполненного гармонии и совершенства. Сейчас он мечтал создать большую черную страшную змею, которая могла бы произвести впечатление на Деллу и ее подругу миссис Кален. Но пока что он не находил результат своей деятельности удачным. Поделка казалась ему чересчур примитивной. Этот взыскательный изобретатель никогда бы не позволил себе обнародовать такую несовершенную работу. Нет, тянуть набитые опилками чулки за веревку было слишком просто для его грандиозного замысла. Ему требовалось другое решение.

Наконец он поднялся из тачки.

– Значит, надо срочно раздобыть кошку! – вдохновенно и решительно сказал он.


Глава XIX


ВДОХНОВЕНИЕ


И Пенрод отправился на поиски.

В это время у Скофилдов не было кошки. Зато у Уильямсов наличествовал великолепный белый представитель семейства кошачьих. Туда-то и направил Пенрод свои стопы.

Его вылазка увенчалась успехом и даже прошла незамеченной болезненно чувствительной женщиной в возрасте пятидесяти трех лет и четырех месяцев.

Однако Пенрод продолжал думать. Он еще не был до конца удовлетворен. Его художественный инстинкт требовал большего. Засунув кошку под перевернутый ящик, он снова опустился в тачку, где уже созрело так много вдохновенных замыслов, и погрузился в размышления. Лицо его было сосредоточенно и тревожно. Так работает над полотном художник, когда знает, что только от него зависит, выйдет ли из-под его кисти шедевр. Мурлыканье кошки совсем не волновало Пенрода. Это он считал в порядке вещей. У молодой и откормленной кошки Сэма был очень хороший характер. Где бы она ни оказалась, она не теряла светских манер и старалась расположиться с комфортом. Единственный недостаток подобных кошек – своего рода аристократизм, заключающийся в чрезмерной самоуверенности. Они и мысли не допускают, что их кто-то может обидеть. Вот почему они иногда слишком бурно реагируют на превратности судьбы. В них нет пессимизма истинных философов.

Кошка миссис Уильямс совсем неплохо себя чувствовала на незнакомом полу и под незнакомым ящиком. Она еще немного помурлыкала, а потом преспокойно уснула. В общем-то, она была по-своему права, словно чувствовала, что вскоре ей придется пустить в ход все свои силы.

Но пока она просто спокойно спала. Ей, наверное, даже и не снилось, что скоро она станет участницей событий, которые полностью изменят ее характер. Да и как она могла предположить, что вскоре станет вспыльчивой и болезненно подозрительной кошкой?

Пенрод тем временем кое-что придумал, но по-прежнему не был уверен, что это лучшее решение проблемы. Он все еще продолжал размышлять, но теперь он одновременно действовал. В конюшне был отсек наподобие чулана. Пенрод слазил туда и извлек на свет обломок зеркала, две кисти и две старых банки, одну с белой краской, другую – с черной. Он внимательно посмотрелся в зеркало, затем, словно нехотя, обмакнул кисть в банку и выкрасил нос черной, как смоль, краской. Он уже было собрался распространить этот цвет на всю нижнюю часть лица, но вдруг рука его замерла, так и не донеся кисть до подбородка.

Его остановил звук, который донесся с улицы. Словно кто-то лупил по железу. И вдруг глаза Пенрода озарились мыслью. Лицо просветлело, черты обрели живость. Он подбежал к двери на улицу и распахнул ее.

– Привет, Верман! – закричал он.

Верман маршировал перед своим домом. Он изображал один целую армию. На шее его висела старая жестяная миска, и он весело барабанил по ней двумя обглоданными костями, которые некогда принадлежали курице. Таким способом Верман боролся с февральской скукой.

– Поди сюда, Верман! – позвал Пенрод. – Я тебе сейчас покажу кое-что. Тебе понравится.

Верман остановился, перестал барабанить и посмотрел на Пенрода. Однако, как ни странно, он не обратил никакого внимания на черный нос, и ни в тот момент, ни позже ничего не сказал об этой странной детали. Он просто привык, что от Пенрода и Сэма Уильямса можно ожидать всего, чего угодно, и выкрашенный нос, по сравнению с другими их затеями, показался ему мелочью, на которую не стоит обращать внимания. Сам же Пенрод просто-напросто забыл, что покрасил нос.

– Иди сюда, Верман! – повторил он.

Верман продолжал смотреть на него, но с места не двигался. Пенрод и раньше приглашал его подойти и на что-нибудь посмотреть, но Верману это не всегда приносило радость. В этой конюшне он иногда попадал в такие ситуации, в которых совсем не хотел очутиться когда-нибудь еще.

– Да не бойся, Верман, – приободрял Пенрод, который догадывался о причине его нерешительности. – Можешь не сомневаться, Верман, – добавил он, – ничего похожего на прошлый раз не будет. Я придумал для тебя великолепное дело.

Верман перестал колебаться. Теперь он решительно повертел головой.

– Мот, – сказал он.

– Да иди же, Верман, – настаивал Пенрод. – Тебе не будет никакого вреда. Что я тебе, врать буду? Если бы ты знал, что у меня тут такое, ты бы сам стал проситься.

– Мот, – сказал с прежней твердостью Верман. – Я мамуну павица!

Тогда Пенрод попробовал воздействовать на него логикой.

– Послушай, Верман. Я тебя пока прошу только послушать. Это не трудно. Как ты можешь говорить, что не будешь проситься, когда даже не знаешь, что тебе предлагают? Разве человек знает, что хочет и чего не хочет, пока ему не объяснили, что это такое? Правильно? А вдруг ты как раз всю жизнь мечтал о том, что я тебе предложу? Ты же не знаешь. А вдруг, например, и вот так стою, как сейчас, говорю: «Привет, Верман!» – а потом предлагаю подойти, чтобы предложить чем-то заняться, а ты говоришь, что не будешь этого делать, а сам даже не знаешь, что это такое… Ну, какой в этом толк, а? А вдруг я хочу предложить тебе пакетик орехов за пять центов?

До тех пор, пока речь не зашла об орехах, Верман слушал вполуха. Когда же Пенрод упомянул про них, Верман заулыбался и с протянутой рукой подошел к дверям конюшни.

– Вунтонько, – сказал он. – Май кукши ковупать!

– Но, – ответил Пенрод, которого несколько смутила такая бурная реакция, – я же не сказал, что у меня там орехи. Правда? Но я тебе даю честное слово, Верман, что то, что у меня в сарае, это даже лучше орехов. Тем более, что в пакетике за пять центов обычно половина гнилых орехов. А про орехи я сказал, чтобы ты понял…

Но Верман не захотел его слушать дальше. На лице его снова появилось упрямое выражение.

– Мот! – заявил он и собрался уходить.

– Слушай, Верман, – продолжал уговаривать Пенрод. – Ну, что тебе сделается, если ты просто зайдешь и посмотришь, что у меня там есть? А? Это-то ты можешь сделать, а?

Такой оборот дела, показался разумным даже Верману. Кроме того, несмотря на показное равнодушие, он все-таки был заинтригован туманными намеками Пенрода и хотел посмотреть, что «у него там есть». И, хоть он по-прежнему и опасался подвоха, все-таки осторожно ступил в конюшню.

– Смотри! – закричал Пенрод.

Он подбежал к скрепленным и набитым чулкам, дернул за веревку, и дальнейшие свои действия сопроводил пространными комментариями:

– Ну, как тебе нравится эта большая черная змея, а, Верман? Смотри, как она бежит за мной повсюду. А смотри, как она извивается! А? Смотри, вот сейчас она будет выполнять все, что я ей велю. Эй ты, змеина, а ну, ложись! Видал, я ей велел, и она сразу легла, а, Верман? А ну, змеина, извивайся! Видел, как она начала извиваться, Верман?

– Хе-хи-ху! – ответил Верман, и Пенрод сразу понял, что ему понравилась змея.

– Теперь слушай внимательно, Верман! – продолжал Пенрод; он спешил использовать удачный момент. – Я сделал эту змеину специально для тебя. И я тебе ее отдам.

– Хе-хи-ху!

Пенрод помнил о недавней истории с котом. Опасаясь, что Верман может с тех пор питать к ним животным предубеждение, он решил отложить информацию о кошке миссис Уильямс до тех пор, пока не заручится полной поддержкой Вермана.

– Тебе надо только погонять эту змею в разные стороны, – объяснил он. – Я подпилю ручку от грабель, чтобы тебе было удобнее, и ты будешь ею гонять змею и смеяться. Понял, Верман?

– А вунтонько? – спросил Верман. – Май кукиш ковупать! Охохи!

Пенрод понял, что из-за его же неосторожности Верман продолжает надеяться на орехи.

– Ты меня с ума сведешь! – воскликнул он. – Ну кто тебе говорил, что у меня есть орехи? А? Я только сказал например. Если бы у меня, например, были орехи. Значит, ты думаешь, я целый день потратил, чтобы сделать для тебя такую отличную змею, а теперь еще буду платить тебе орехами за то, что ты будешь с ней играть? Не жирно ли будет?

Рука Вермана опустилась.

– А ганай фу-фу, – несколько разочарованно сказал он, и Пенрод понял, что он согласен принять змею и без дополнительной платы.

– Ну, вот и молодчина, Верман. Теперь все нормально. Сейчас я подпилю тебе эту ручку и ты сможешь ей гонять эту змеюгу по кругу. Но сначала надо сделать еще одну вещь. Сейчас я тебе покажу. Это не долго. Всего какая-нибудь минута…

И удивленный Верман увидел, как Пенрод подошел к банке с белой краской и окунул в нее кисть.

– Она не капнет тебе на одежду, Верман, – поспешил успокоить он. – Я только…

Но когда он приблизился с капающей кистью к Верману, тот от удивления перешел к решительной защите.

– Мот! – заявил он и направился к выходу.

– Слушай, Верман, – закричал Пенрод, – я же до тебя даже не дотронулся. И когда дотронусь, тебе тоже больно не будет. Понимаешь, от капельки краски еще никто не умирал. Я только чуть-чуть покрашу тебе лоб. Больше я ничего не буду тебе красить. Ни рук, ничего вообще. Я только хочу…

– Мот! – сказал Верман, который уже находился у самой двери.

– Ты меня с ума сведешь! – застонал Пенрод.

Охваченный отчаянием, он извлек из кармана свои сбережения.

– Ладно, Верман, – уступил он, – если ты иначе не согласен, вот тебе пять центов. Когда все будет позади, ты сможешь пойти и купить на них орехи. Но раз я тебе заплатил, ты теперь должен выполнять все, что я скажу. И еще ты должен дать честное слово, что останешься до самого конца. Даешь?

Глаза у Вермана загорелись. Он вернулся, дал честное слово и выхватил у Пенрода монету. Предвкушая ореховый пир, он зашелся в счастливом смехе.

Пенрод, не откладывая дела в долгий ящик, выкрасил ему лоб и волосы. На это он израсходовал всю краску, которая была в банке.

Затем наш несравненный творец упомянул о кошке миссис Уильямс и объяснил, какие надежды возлагает на это мирное животное, а также на длинную черную змею, Деллу и ее подругу миссис Кален. Верман выслушал его с тревогой, но верность присяге сохранил.

Они откололи чулок с одного конца змеи. Высыпав из него опилки, они проделали в нем четыре дыры, положили туда кошку миссис Уильямс, пропихнули ее в самый мысок чулка, а потом позаботились, чтобы все ее четыре лапы пролезли в отверстия, а голова осталась в мыске чулка. Потом они уплотнили опилками пустоты и снова прикололи чулок к остальному сооружению.

Как постыдно легка роль историка! Сиди себе и халате и в тапочках и пиши: «Враг обрушил несметные полчища…» Перо спокойно двигается но бумаге, а историк сидит в клубах табачного дыма и безмятежно констатирует факты, за которыми стоят ужасающие страдания тех, кто жили и действовали в ту эпоху. Как мелочно, как ничтожно просто констатировать, что Пенроду и Верману удалось заставить длинную черную змею двигаться как бы самостоятельно, а в действительности силами кошки миссис Уильямс! И сколько стояло за этим выдумки, самоотверженности и воли!

Когда они вынули кошку из-под ящика, она была сонной. Не проснулась она до конца и тогда, когда они запихивали ее в чулок. Но когда она поняла, что ее пытаются опустить в какую-то черную бездну, да еще вниз головой, она пробудилась к активной жизни.

Верман растягивал чулок, а Пенрод засовывал туда кошку, однако, несмотря на такие слаженные действия, кошка выгнула спину, оказывала усиленное сопротивление и оставила на обоих мальчиках немало царапин. Правда, минуту спустя она уже находилась в чулке, а опилки отрезали ей путь к бегству.

Потом настал момент акробатических трюков. Были минуты, когда обоим мальчикам приходи лось бросаться на живую голову змеи, чтобы удержать ее на месте. Наконец голова была соединена с туловищем, и мальчики убедились, что у этой змеи очень неприятная физиономия. Кроме того, змея не желала успокаиваться. Ее не утихомиривали даже настойчивые попытки мальчиков приласкать «голову», которую они называли «бедненьким котенком» и «славной кошечкой».

В конце концов, им удалось добиться кое-какого успеха. Их «добрая старая змеюга» несколько утихомирилась. Голова уже довольно длительное время находилась на одном месте и, хотя ноги мрачно царапали пол, а изнутри слышались звуки, напоминающие работу механической пилы, ситуацию можно было считать вполне сносной. И именно в этот момент в сарай вошел Герцог, который все еще пребывал в самом игривом расположении духа.


Глава XX


ПРОПАВШИЙ ГОСТЬ


Когда Пенрод прогнал Герцога за угол и вернулся, Верман снял длинную черную змею с потолочной балки. Впрочем, на балку забралась лишь деятельная голова змеи, а туловище свешивалось вниз. Из этого поступка кошки миссис Уильямс мальчики сделали вывод, что она может кое-что видеть сквозь чулок.

– Ну, – сказал Пенрод, – пока мы тут возились, уже стемнело. Пора тебе сделать палку, и приступим к тому, ради чего мы все это проделали.

…Мистер Скофилд привел к обеду старого приятеля. «Старина Джо Гиллинг», – так он представил его миссис Скофилд. Она уже знала из телефонного разговора с мужем, что мистер Гиллинг только сегодня приехал в их город и зашел в контору к бывшему соученику. Они не виделись восемнадцать лет.

Мистер Гиллинг отличался высоким ростом, был одет очень модно, а прическа его являла подлинный шедевр парикмахерского искусства. Однако цвет лица у него был какой-то слишком цветущий, и впоследствии миссис Скофилд даже уверяла, что сразу заметила некоторые странности. Она говорила, что глаза у него все время бегали, словно он что-то искал, движения, как она выразилась, «были какие-то дергающиеся», да и руки все время дрожали.

Ее не удивило, когда он объяснил, что едет не по делам, а подлечиться, потому что со здоровьем у него последнее время неважно.

Мистер Скофилд в ответ рассмеялся и от полноты чувств хлопнул его по спине.

– Осторожно! – подскочив на стуле, крикнул мистер Гиллинг. – Ты что?

– Ничего! – засмеялся мистер Скофилд. – Я просто хлопнул тебя так же, как мы хлопали друг друга, когда были студентами. Зря ты не женишься. С твоими-то деньгами только и делаешь, что путешествуешь из отеля в отель да сидишь в клубах. Неудивительно, что ты стал такой нервный.

– Да никакой я не нервный! – пытался протестовать мистер Гиллинг. – С чего ты взял, что я нервный?

– Нет, тебе обязательно надо жениться, – продолжал мистер Скофилд, – тебе надо, наконец… – тут он осекся, потому что мистер Гиллинг опять подскочил на стуле. – Да что с тобой, Джо?

– Ничего. Я просто испугался… Я решил, что ты снова хлопнешь меня по спине.

– Нет, сейчас я не собирался, – сказал мистер Скофилд и снова захохотал. – Ну, как, обед готов? – спросил он жену. – А где Маргарет и Пенрод?

– Маргарет только что пришла, – ответила миссис Скофилд. – Она сейчас спустится. Пенрод тоже где-то тут.

– Пенрод? – с каким-то нервным любопытством спросил мистер Гиллинг. – А что такое Пенрод?

На этот раз миссис Скофилд тоже засмеялась.

– Пенрод – это наш сын, – объяснил мистер Скофилд. – Внешне он не слишком красив. Но последнее время он довольно хорошо себя ведет. Иногда мы им даже гордимся. Через несколько минут ты его увидишь, старина Джо!

Но случилось так, что даже и нескольких минут не прошло, как старина Джо увидел Пенрода. Только мистер Скофилд закрыл рот, как раздался ужасающий шум. Такого шума даже дом Скофилдов еще не слышал. Шум исходил из кухни. Оттуда же слышались выкрики, в которых можно было уловить слова несомненно ирландского происхождения. Кроме того, оттуда слышались звон металла, бьющейся посуды и лай Герцога.

Потом дверь в библиотеку распахнулась, и миссис Кален, пулей пролетев сквозь всю комнату, во мгновение ока скрылась за противоположной дверью. По пятам за ней следовал мальчик с черным, как уголь, носом, а у него под ногами извивалась ужасающая черная змея, у которой лапы торчали прямо из головы. Змея вела себя в полном соответствии с рассказами миссис Кален. Она шипела, а сопровождал ее маленький черный чертенок с блестящим белым лбом и еще более блестящими белыми волосами, который гнал ее вперед рукояткой от грабель. Герцог, видимо, еще не до конца согревшийся от купания, делал все, что от него зависело, чтобы змея двигалась быстрее. Вслед за процессией в дверь библиотеки влетело несколько предметов, относящихся к кухонной утвари.

Длинная черная змея зацепилась за ножку стола, который располагался в центре комнаты. Тут голова чудовища развила бурную деятельность. Послышались звуки рвущейся ткани, затем скрежет когтей. Вдруг голова змеи отделилась от туловища, несколько раз перевернулась в воздухе и рассыпалась на три составные части – чулки, опилки и обезумевшую кошку. Она двигалась с невероятной скоростью, от ярости уши у нее прижались к голове. Она пронеслась вокруг комнаты, вылетела через дверь в кухню, а из кухни сквозь дверь, которую спасающаяся Делла в панике забыла закрыть, попала на улицу, оттуда – во двор, а потом – все дальше и дальше от дома Скофилдов.

Чертенок с белой и блестящей головой, узрев, что попал в общество взрослых белых людей, тут же повернулся и последовал по стопам кошки миссис Уильямс. Он устремился навстречу вольной природе. Герцог и миссис Кален, бежавшие впереди Вермана, тоже куда-то исчезли. В библиотеке теперь остались только Пенрод, который сильно опасался возмездия, да останки чудовища.

– А где? – немного спустя спросила миссис Скофилд. Она изумленно посмотрела вокруг: – Где же…

– Что «где»? – раздраженно спросил мистер Скофилд. – Что ты имеешь в виду?

После всего, что он сказал Пенроду, который в данный момент находился в ванной и предпринимал тщетные попытки хоть немного отмыть от черной краски нос, мистер Скофилд до того разнервничался, что у него даже слегка сел голос.

– Что ты все повторяешь «где, где, где»? – снова спросил мистер Скофилд. – Не понимаю, что ты имеешь в виду?

– Где твой соученик? – воскликнула миссис Скофилд. – Куда делся мистер Гиллинг?

Только тут мистер Скофилд увидел, что приятеля действительно нет.

– Правда! – воскликнул он. – Где же старина Джо?

Тут в разговор вмешалась Маргарет.

– Вы имеете в виду того высокого бледного мужчину, который пришел к нам в гости?

– Бледного? Ну, нет! – возразил отец. – Он Пыл красный, как…

– Когда я его увидела, он был бледный, – сказала Маргарет, – он был в пальто и шляпе и возился с замком входной двери. Но не успела и спуститься, как он уже отворил дверь и ушел. Я не смогла ему ни слова сказать. Он так торопился. Наверное, вы просто не заметили во всей этой суматохе, как он вышел из комнаты.

Миссис Скофилд повернулась к мужу.

– Я думала, он останется обедать! – громко сказала она.

Мистер Скофилд удивленно покачал головой. Потом, поразмыслив, чем можно объяснить странный поступок старины Джо, он добавил:

– Раньше он не злоупотреблял спиртным.

Миссис Скофилд кивнула со строгим выражением лица.

– Надеюсь, это происшествие пойдет ему на пользу.

– Я тоже надеюсь, – согласился супруг, – я буду рад, если он образумится. Но Пенрода это не спасет!


Глава XXI


БОЛЬШАЯ МЕЧТА


По пути из Воскресной школы домой Пенрод заметил, что в конце улицы показался духовой оркестр. Музыканты возвращались с похорон. Видимо, стремясь развлечь себя после скорбной церемонии, они наигрывали сейчас мелодию из «Веселой вдовы».

Пенрод в восторге остановился. Нельзя сказать, чтобы он слишком любил музыку. Но духовой оркестр представлялся ему восхитительным зрелищем.

Музыканты шествовали вниз по улице, и золото их аксельбантов блестело на солнце, а трубы переливались медным огнем. Огромная басовая труба особенно поразила воображение Пенрода. Она изгибалась кольцами, подобно удаву. А из ее раструба, похожего на гигантский таз для варенья, неслись громоподобные звуки.

Впереди оркестра шагал дирижер. Форма его Пенроду бесспорно нравилась. Но все-таки в глазах мальчика дирижер сильно уступал трубачам. Пенроду вообще было не особенно ясно, зачем требуется дирижер. Не очень-то разделял Пенрод и глубокое почтение Сэма к тамбурмажору. Конечно, барабаны, флейты и мелкие трубы были сами по себе ничего. Но, ни они сами, ни люди, на них игравшие, не шли ни в какое сравнение с маленьким человеком, который дул в большую трубу. Труба сияла так ярко! Медные отблески ее, казалось, озаряли своими лучами весь мир.

А человек! Маленький пожилой человек, вышагивая со сдержанным мужеством, нес в руках это блестящее чудо. Он дул в трубу так, словно для него это не составляло никакого труда, а рука его легонько касалась клапанов. Но какие оглушающе-насыщенные звуки вырывались при этом наружу!

Так, любуясь маленьким трубачом, Пенрод постигал, сколь велик человек, подчинивший себе природу.

Наш герой погрузился в мечты. Перед мысленным его взором проносились сцены, одна пышнее другой. Вот он, облаченный в благородные одеяния трубача, марширует с трубою по городу. Толпа приветствует его криками и рукоплещет, но рев его верной трубы заглушает все звуки вокруг. Вот он уже верхом на коне ведет дикие орды в сражение. И снова ликует толпа. И Марджори Джонс восторженно машет ему рукой. А вот Пенрод сидит с любимой трубой дома в библиотеке. Сестра, и мать, и отец заслушались его игрой. Когда труба, наконец, смолкает, они хором обращаются к скромному исполнителю:

– О, Пенрод, где научился ты так прекрасно играть?

Итак, Пенрод больше не сомневался: ему необходимо заиметь эту потрясающую трубу и научиться играть на ней. Вряд ли наш герой себе отдавал отчет: мечта его стара, как мир. Она снедала и будет снедать всех мальчиков на свете. Ибо не существует среди них такого, который бы не мечтал поднять самый оглушающий шум в мире.

Когда оркестр поравнялся с ним, Пенрод принялся отбивать ритм каблуком ботинка. Затем, стараясь держаться как можно ближе к трубачу, пошел с музыкантами в ногу. С ним вместе к оркестру пристало еще несколько мальчиков. Пенрод с ними не был знаком. Да и намерения этих мальчишек не отличались серьезностью. Они бежали вприпрыжку, их лица раскраснелись от возбуждения. То были низменные натуры. Их чувства не восходили до великой мечты. Оркестр для них – всего лишь сиюминутное развлечение, о котором они забудут тотчас же, как музыканты скроются в конце улицы. Пенрод, напротив, был всецело захвачен стихией басовой трубы. Он глаз не отрывал от нее. Временами он даже сам пытался подражать ее звукам. Тогда из чрева его вырывалось что-то вроде тигриного рыка, а пальцы перебирали воображаемые клавиши.

Но вот музыканты перестали играть. Толпа мальчишек разом повернула назад. Пенрод же по-прежнему маршировал рядом с маленьким трубачом. Он так и не покинул его до тех самых пор, пока музыканты не поднялись по ступеням какого-то солидного здания и не скрылись за дверью.

Пенрод еще немного полюбовался каменной лестницей, затем со вздохом повернул к дому.

На обратном пути он снова маршировал в ногу с никому не видимым духовым оркестром. Прохожие оглядывались на него. Сам того не замечая, герой наш внезапно разражался трубными звуками, и тогда пальцы его, которые он держал на уровне живота, принимались за работу на невидимых миру клавишах.

Образ большой медной трубы стойко запечатлелся у Пенрода в памяти. Этот образ не уступал оригиналу ни звучностью, ни размерами. Пенрод мог бы неточно запомнить или просто забыть множество других вещей, но большая, сияющая начищенной медью, изогнутая труба так явственно виделась ему, словно он и впрямь держал ее в руках. Как раз подходя к дому, Пенрод размышлял о том, что если уж у тебя есть такая большая труба, и ты играешь на ней, никто не сможет тебя не заметить или, например, не услышать.

И за ужином мысли о трубе не оставляли Пенрода. Время от времени он вдруг принимался рычать. Мистера Скофилда-старшего это повергало в ярость. Он считал, что сын нарочно мешает ему говорить.

Наконец, он велел сыну ложиться спать. Тот встал и, наигрывая нечто походное, парадным маршем поднялся по лестнице в спальню. Улегшись в постель, он продолжал тихонько трубить. Мать погасила ему свет и спустилась к мистеру Скофилду в библиотеку. Прошло минут сорок, когда Маргарет, чья комната граничила со спальней Пенрода, вздрогнула от жизнеутверждающих трубных звуков.

– Пенрод! – закричала сестра. – Если ты сейчас же не прекратишь, я позову папу!

Торжественный марш затих. Теперь Пенрод «исполнял» какую-то едва слышную мелодию.

Маргарет вздохнула спокойно. Это бурчание не мешало ей писать письма.

Утром Пенрод, едва открыв глаза, тоскливо насупился. Так бывало всегда, когда впереди маячили тяготы учебного дня. Однако пятью минутами позже он вспомнил о том, что произошло вчера. Лицо его озарила улыбка, и он затрубил. Весь день в школе, и потом по дороге домой, и дома Пенрод занимался математикой. Ни разу в жизни он еще не посвящал столько времени сей точной науке. Он лихорадочно считал, сколько потребуется сдать тряпок и металлолома, чтобы выручить деньги на покупку заветной трубы. Ученым педантам, которые составляют нуднейшие задачники для школ, есть тут над чем задуматься.

Пенрод продолжал считать до следующего дня. К счастью, на другой день выяснилось, что дядя Джо едет мимо их города в Неваду, и завтра они всей семьей пойдут на вокзал, чтобы с ним повидаться. Пенрода это известие обрадовало сразу по двум причинам. Во-первых, поезд прибывал на вокзал во время занятий, и мальчику разрешили не ходить в школу. Кроме того, дядя Джо виделся с племянником не часто, однако, когда это случалось, Пенрод неизменно получал от него деньги. От одного воспоминания об этом у него перехватило дыхание. Главное, дядя всегда вручал ему деньги незаметно от взрослых, и никто не мог проследить потом, как он их тратит. В прошлый раз он получил от дяди серебряный доллар. Если и завтра… О дальнейшем Пенрод даже не решался подумать.

На другой день, в два тридцать пять поезд остановился на станции. Дядя Джо выскочил на платформу и бурно приветствовал родственников. Без восемнадцати три дядя уже двигался в сторону Невады и махал на прощанье рукой с площадки последнего вагона. Как раз перед тем, как сесть в поезд, он незаметно опустил в карман племяннику целых два доллара.

Без семи минут три Пенрод уже открывал дверь самого большого музыкального магазина в их городе. Рослый блондин-продавец показался Пенроду похожим на графа. «Граф-продавец» изящно оперся на крышку полированного рояля. Поначалу Пенрод оробел. Но сумма в два доллара придала ему уверенности в себе.

– Я хотел бы поглядеть вон ту большую трубу, которая у вас на витрине, – обратился он к надменному продавцу.

– Вот и прекрасно. Гляди, сколько хочешь, – ответил тот, но с места не сдвинулся.

– Но я ведь просил…

Какая-то, еще не совсем ясная, мысль мелькнула в голове у Пенрода, и он осекся.

– Я просил… – снова попробовал начать он, и тут мысль, так встревожившая его, внезапно обрела ясность. – Я хотел узнать, сколько…

– Что, сколько? – переспросил «продавец-граф».

– Сколько… стоит… труба… – с трудом произнес мальчик.

– Наверное, вообще она стоит дорого, – отвечал продавец. – Но мы просим вполне умеренную сумму. Всего восемьдесят пять долларов.

– Восемьдесят пять, – отрешенно проговорил Пенрод, – а…

И он умолк. Слишком уж разительным был контраст между двумя долларами, счастливым обладателем которых Пенрод стал после встречи с дядей Джо, и ценой заветной трубы. По мере того, как он переваривал слова продавца, между ним и трубой разверзалась пропасть. Ибо восемьдесят пять долларов были для Пенрода суммой не более осязаемой, чем восемьдесят пять миллионов.

– Может, ты хочешь, чтобы я отложил эту трубу для тебя? – несколько любезней, чем прежде, проговорил продавец. – Ты можешь пока прицениться к трубам в других магазинах, а наша тебя подождет.

– Откладывать, наверное, не стоит, – покраснев, прошептал Пенрод.

Он принялся с таким усердием ковырять пол магазина носком ботинка, словно собирался прорыть подкоп. Потом он с не меньшим усердием помассировал шею и, стараясь придать голосу небрежную интонацию, произнес:

– Не всю же жизнь мне стоять тут. Пожалуй, мне уже пора по делам.

– Время – деньги, Верно я говорю? – откликнулся продавец.

Пенрод остановился. В тоне продавца ему послышалась издевка. Но он был настолько придавлен неудачей с трубой, что даже не нашел слов, чтобы поставить на место обидчика. Он потоптался у выхода и открыл дверь.

– А то я тебе могу пока завернуть трубу, – снова раздался голос «продавца-графа».

На этот раз Пенрод уже ясно понял, что над ним издеваются. Но слов для ответа так и не находилось, и он вышел на улицу.

Лишь десятью минутами позже, уже приближаясь к дому, Пенрод резко обернулся и повел с воображаемым продавцом такую беседу:

– Вы смеете это утверждать про меня? Ну, тогда я скажу вам, сэр, что вы глупы вдвойне!

Пенроду стало чуть легче. Он даже пошел быстрее. Но разочарование все же не проходило. Рано или поздно у каждого в жизни наступает момент, когда сумма в восемьдесят пять долларов нанесет серьезную душевную травму. Пенрод переживал свою восьмидесятипятидолларовую трагедию сейчас. Он был настолько подавлен, что даже забыл о двух долларах, которые лежали в кармане его пиджака. Он миновал целых две аптеки, даже не обратив на это внимания. Ни газировки, ни мороженого сейчас для Пенрода просто не существовало. Да и могут ли они что-нибудь значить, если жизнь в мгновение ока утратила смысл, и идеал оказался недостижимым?

Дома Пенрод выждал, пока Делла спустилась в подвал за продуктами, и отправился в кладовку. Порывшись там минут пять, он вынес металлическую воронку, в обществе которой и удалился в сарай. Здесь он развернул эксперимент, который вполне мог лечь в основу трагедии.

Отыскав обрезок шланга, он вставил в один его конец воронку. Затем он скрутил шланг в два кольца и укрепил веревкой, чтобы кольца не распрямились. Когда сооружение было готово, Пенрод принялся изо всех сил дуть в другой конец шланга.

Он все сделал правильно. И «трубу» свою держал так же, как маленький человек из оркестра, и губы сложил ничуть не хуже. Но, сколько он ни дул, из воронки лишь летела слюна. Звука не получалось. Пенрод не отчаивался. Он наполнил легкие воздухом и задул так, что потемнело в глазах. «Труба» молчала. В растущем организме всегда кроются дополнительные резервы. Пенрод отыскал их. Теперь он дул еще сильнее. Лицо посинело, глаза выпучились, словно его кто-то душил. Вполне вероятно, Пенрод сейчас мог с успехом заменить насос средней мощности.

Ноги его дрожали от напряжения. Тогда, не переставая дуть, Пенрод опустился в тачку. Собрав волю в кулак, он продолжал упражнения минут десять. Но из воронки слышались лишь хрипы, которые издавала надорванная грудная клетка Пенрода.

Наконец он сдался. Поглядев на свою поделку, он с большим сожалением признал, что она и внешне на трубу совсем не походит. Ни один мальчик старше девяти лет ни за что не поверил бы, что это большая медная труба из оркестра! Пенрод бросил воронку со шлангом на пол и обессиленно раскинулся в тачке.

– Эй, Пенрод! – раздался вдруг голос Сэмюеля Уильямса.

Пенрод поглядел на дверь. В сарай входили Сэм и мистер Родерик Мэгсуорт Битс-младший.

– Как жизнь, Пенрод? – снова подал голос Сэм.

Пенрод не ответил. Мальчики стояли и озирались по сторонам. Вдруг Сэм заметил на полу убогое устройство Пенрода.

– Это чего такое? – подняв шланг с воронкой, полюбопытствовал он.

– Да так, – уклончиво ответил неудачливый изобретатель.

– А для чего «так»? – не собирался отступать Сэм.

– Я же говорю: так, – еще больше смутился Пенрод. – Ну, что-то вроде трубы.

– Какой трубы? – совсем удивился Сэм.

– Для музыки, – пробормотал совсем тихо Пенрод.

– Для музыки? – вдруг визгливо захохотал мистер Мэгсуорт Битс.- Да ты что, Пенрод? Ой, не могу! – закатывался он. – Неужели ты действительно думаешь, что на этом можно играть? А ты как думаешь, Сэм?

Сэм очень серьезно поднес изобретение Пенрода к губам и дунул изо всех сил.

– Не работает, – мрачно констатировал он.

– Еще бы она работала! – совсем разошелся мистер Битс. – Ненастоящие вещи никогда не работают. Вот я, лично, скоро приобрету настоящую трубу. Тогда вы увидите, что такое труба. Я буду уж так трубить, что меня каждый услышит. Я…

– Скоро он приобретет настоящую трубу! Разбежался! – принялся дразнить его Сэм. – Тогда уж прямо сегодня сходи и купи.

– Да, схожу. Я хоть сейчас пойду к отцу просить на трубу денег, – совершенно серьезно ответил мистер Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Только папа сегодня мне денег не даст.

Сэм засмеялся. Даже Пенрод, забыв на мгновенье о снедавшей его тоске, громко фыркнул.

– Ну, ты даешь, Родди! – в восторге запрыгал Сэм. – Это все равно что сказать: я заставлю отца купить мне пожарную повозку и лошадей, только он мне их не купит!

– Нет, не все равно! – возмущенно завопил Родди. – Папа мне даст денег сколько угодно, но только не в этом месяце. Должен пройти месяц от прошлой субботы, и тогда мне снова начнут давать деньги. Потому что пока я наказан.

– Так я тебе и поверил! – покачал головой Сэм. – Просто никто никогда не купит тебе трубы, Родди. Вот ты и выдумал про какое-то наказание.

– Посмотрел бы я, что бы с тобой сделал отец, если бы у тебя пролилась краска собаке на спину, а потом эта собака вошла бы в дом и начала обо все обтираться, – бойко возразил мистер Мэгсуорт Битс. – Думаешь, тебе, Сэм, дали бы денег на трубу раньше, чем через месяц?

Мальчики помолчали. Родерик привел достаточно серьезный довод в свою пользу. Если с собакой и впрямь произошло все это, ясное дело, раньше, чем через месяц, он денег от родителей не получит. Однако и тут Сэма не оставляли сомнения.

– Когда не можешь чего-нибудь сделать, всегда находится уважительная причина, – недоверчиво проворчал он.

– Ничего не находится! – вспыхнул от возмущения Родди.

– Чего ж ты тогда не пойдешь за трубой? – снова принялся за свое мистер Сэмюел Уильямс.

– Тебе что, по сто раз повторять? – сжал кулаки Родерик.

Внезапно ярость, пылавшая на его лице, уступила место таинственности, и он уже спокойно добавил:

– Вообще-то, стоит мне захотеть, и я добуду трубу безо всяких денег. Конечно, она будет не очень новой…

– Ну, ясное дело! – перебил Сэм. – Она, наверное, игрушечная! Маленькая такая труба для ребеночка. Твоя мамочка давно велела убрать ее на чердак, а сейчас ты ее достанешь и принесешь нам. Ну, тогда заодно притащи еще что-нибудь, во что ты играл в три года!

– Ничего не игрушечная, и не играл я в три года! – совсем разобиделся Родди. – Это будет настоящая труба для оркестра! Мне ее взять, раз плюнуть!

Пенрод почувствовал себя несколько лучше.

– Ты правда можешь ее достать, Родди? – осведомился он, и лицо его прояснилось.

– Запросто, – махнул рукой мистер Мэгсуорт Битс. – Да если бы я захотел, труба уже через минуту была бы здесь.

– Настоящая? – не веря своему счастью, спросил Пенрод.

– Настоящая! – немедленно отозвался Родди.

– Честно?

– Честно.

– В точности, как в оркестре?

– Я уже сказал: в точности.

Тут в душу Пенрода закралось новое сомнение.

– Ну, ясно, – разочарованно протянул он. – Это, наверное, какая-то маленькая труба.

– Маленькая! – тоном победителя отозвался Родди. – Да это самая большая труба, которая только бывает. Она называется «бас-геликон». У нее такой громкий звук, что ее приходится посредине закручивать в кольцо. Знаешь, Пенрод, какое это большое кольцо! В него даже человек пролезть может, если он, конечно, не очень толстый.

Еще бы Пенроду не знать! Ведь именно к этой трубе рвалось все его существо! И, едва сдерживая дрожь в голосе, он прошептал:

– В каком магазине ты собираешься ее покупать, Родди?

– Да не собираюсь я ее покупать, – еще больше удивил Пенрода мистер Мэгсуорт Битс. – Она просто лежит у моего дяди Этельберта. У него, кроме этой трубы, есть еще три рояля, несколько арф…

– У него что, музыкальный магазин? – не дал договорить Родди Пенрод.

– Нужен моему дяде Этельберту какой-то паршивый магазин! Это просто все его собственное. Он собирает старые инструменты.

– Ну, я же говорю, что у него магазин, – снова принялся за свое Пенрод. – Если все эти инструменты старые, значит, твой дядя торгует подержанными вещами.

– Ты, по-моему, совсем обалдел, – с возмущением отвечал мистер Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Он даже вообразить не мог, чтобы кто-нибудь из членов столь аристократического семейства унизился до торговли подержанными вещами. – Мой дядя Этельберт вообще не работает, – продолжал отстаивать честь рода племянник. – А музыкальные инструменты у него просто есть в доме, и все. В одной комнате у него лежит сорок одна гитара.

– Врешь! – крикнул Сэм. – Ты слышал, Пенрод, что Родди городит?

– Выбирай выражения, Сэм Уильямс! – гневно отвечал благородный Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Я никому не позволю себя оскорблять!

– Да кто тебя оскорблял! – невозмутимо ответил Сэм.

– Ты только что сказал, что я вру! – сжав кулаки, шагнул к нему Родди. – А ну, повтори! Ты считаешь меня лгуном?

– Я пока еще тебе этого не сказал, – внес полную ясность Сэм. – Но вообще, если бы я захотел, я бы сказал тебе запросто.

– Как это так? – опешил Родди.

– Ну, пока что ты только болтаешь, а доказать ничего не можешь. Правда, Пенрод?

Сэм очень рассчитывал на поддержку Пенрода. Но тот преследовал свои интересы и занял выжидательную позицию.

– Тогда и я могу спокойно сказать, что ты лгун, – попытался отразить удар Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Ты ведь тоже только говоришь, что я вру, а доказать не можешь.

– Зачем это я буду доказывать? – взвился от возмущения Сэм. – Ты врешь, ты и доказывай. Правда, Пенрод!

На этот раз друг поддержал Сэма.

– Все верно, – кивнул он с важностью головой. – Сэм абсолютно прав, Родди.

– Тогда пошли к моему дяде, и сами увидите.

– Ну, нет, – решительно запротестовал Сэм. – Не стану я таскаться к чьему-то чужому дяде. Зачем мне нужен твой дядя, а Родерик? Убедиться, что ты все наврал? Я и так это знаю. Ни у кого в мире, кроме владельцев музыкальных магазинов, нет сорок одной гитары. Поэтому я и знаю, что ты просто врешь.

– Заткнись! – возопил Родди. – Ты сам…

– А почему бы тебе не принести эту трубу к нам сюда, Родди? – поспешил вмешаться в беседу Пенрод. – Ты ведь сказал, что можешь. Вот и принеси ее нам. Не успеешь ты это сделать, как Сэм возьмет обратно свои слова. Ты ведь возьмешь, Сэм?

– Возьму, – без особой охоты подтвердил тот. – Только, думаю, мне не придется. Нет у него никакой трубы. Он просто на…

– Ах, у меня, значит, нет? – заорал Родди, и глаза его заблестели от гнева. – Только, чур, не уходите отсюда! Сейчас сами увидите!

И он вихрем вылетел из сарая.


Глава XXII


СТАРАЯ ДОБРАЯ ТРУБА ДЯДЮШКИ ЭТЕЛЬБЕРТА


– Бьюсь об заклад, он не вернется! – заявил Сэм.

– Может быть, все-таки вернется? – с надеждой ответил Пенрод.

– Если он вернется без трубы, я смогу обзывать его, как хочу. И придется ему потерпеть! – кровожадно потер руки Сэм. – А если он вообще не вернется, я смогу его обозвать сразу же, как увижу.

Интересы Пенрода и Сэма сегодня не совпадали. Пенроду хотелось надеяться на честность и искренность Родди.

– Вдруг он все-таки принесет, а Сэм? – ответил он. – Ну, может быть, это будет не такая уж новая труба… Возможно она вообще окажется старой…

– Никакой у него вообще трубы нет, – с полной уверенностью проговорил мистер Уильямс.

Так прошло двадцать минут, и Пенрод начал впадать в отчаяние. Он уже готов был признать правоту Сэма и пытался найти утешение в том, что теперь они смогут сколько угодно обзывать Родди лгуном. Именно в этот момент с улицы послышался шум, и отпрыск самого аристократического семейства в их городе ввалился в сарай. Родди едва переводил дух от бега. Обеими руками он крепко прижимал к себе большую трубу.

С первого взгляда Пенрод определил, что это Настоящая Труба. Если бы Пенрод и Сэм разбирались в духовых инструментах чуть больше, они наверное бы поняли, что перед ними экземпляр не совсем обычный. Однако Пенрод заметил лишь то, что он немного проще и старше геликона, на котором играл маленький музыкант из духового оркестра. У трубы дяди Этельберта не было клавишей, мутная медь скорее зеленела, нежели сияла на солнце, всю поверхность покрывали неглубокие вмятины. С завитка трубы свисала изрядно выгоревшая тесьма с кистями. Но все эти недостатки представлялись Пенроду просто ерундовыми. Главное, это была настоящая труба, с мундштуком и огромным раструбом, и у мальчика дух захватило от счастья.

– Дай мне ее! – завопил он, бросаясь Родди наперерез.

Сэм немедленно подлетел к ним и вцепился в трубу с другой стороны. Родди ответил на происки обоих противников ожесточенным сопротивлением. Но недаром утверждают, что человек, наделенный волей и страстью, способен на чудеса. Серией удачных маневров Пенроду удалось отбиться от превосходящих сил, и он завладел трубой.

Продолжая отбиваться свободной рукой от Родерика и Сэма, Пенрод поднес мундштук к губам.

– Дай лучше мне! – заканючил Сэм. – Ты все равно не сумеешь, Пенрод. Я лучше знаю, как с ней обращаться.

– На вашем месте я все-таки сперва предложил бы подуть мне, – высокомерно произнес Мэгсуорт Битс-младший. – Наверное, я имею хоть какое-то право на свою собственную трубу?

Не слушая ни того ни другого, Пенрод продолжал отбиваться. Одновременно он дул в мундштук. Некоторое время спустя он вспомнил, как надо правильно складывать губы. Усилия его были тут же вознаграждены. Труба отозвалась громким басом. Пенрод высоко подпрыгнул от радости.

– Слыхали? – гордо выпятив грудь, спросил он. – Теперь, надеюсь, вы видите, как я справляюсь с нашей старой доброй трубой? Уж я-то знаю, как их укрощать!

Он фамильярно похлопал трубу по загогулине. Сэм моментально воспользовался моментом торжества и вырвал трубу у Пенрода из рук. Однако мистер Сэмюел Уильямс куда хуже Пенрода наблюдал за игрой духового оркестра. Вместо того, чтобы правильно сложить губы и поднести к ним мундштук, он просто засунул его поглубже в рот и начал изо всех сил дуть. Прошло совсем немного времени и на посиневшем лице Сэма отчетливо проявились первые симптомы удушья.

– Во дурак! – захохотал Пенрод. – Сказал бы уж сразу, что не умеешь играть на трубе. Нечего было у меня вырывать ее, Сэм. Давай обратно. Мне хочется сыграть на ней еще что-нибудь.

Сэмюел Уильямс изрядно ослаб от упражнений, да и к тому же был сильно обескуражен неудачей. Когда Пенрод рванул на себя трубу, он почти не сопротивлялся. Легко завладев добычей, Пенрод затрубил еще громче и уверенней прежнего.

Если бы Пенроду повезло с трубой только один раз, это можно было бы расценить как случайность. Когда же он вторично добился успеха, Сэм почувствовал себя уязвленным и разозлился. Гнев его рвался наружу, но не находил применения. Тут-то сэра Родерика Мэгсуорта Битса-младшего и угораздило о себе напомнить.

– Вот это да! – обиженно закричал он. – В мою трубу дуют все, кроме меня! Пенрод вон уже второй раз трубит. Даже ты, Сэм, попытался подуть…

Прояви Родди больше такта по отношению к Сэму, возможно, тот просто бы через некоторое время остыл. Пренебрежительное сочетание «попытался подуть» тут же разбередило еще не зажившую рану. И, исполнившись еще большей ярости по поводу явной победы Пенрода в игре на трубе, Сэм злобно воскликнул:

– Твоя труба! Опять ты врешь, Родди! Попробуй-ка докажи, что эта труба принадлежит тебе! Не-ет, Родди! Ты не сможешь. Поэтому я имею право называть тебя…

– Рекомендовал бы сперва хорошенько подумать, Сэм Уильямс, а уж потом как-нибудь называть меня, – отвечал со сдержанным гневом сэр Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Учти: эта труба все равно моя!

– Никакая она не твоя, – принялся монотонно бубнить Сэм. – Бьюсь об заклад, ты потом побежишь относить ее ненаглядному дядюшке Этельберту! Разве свои вещи надо кому-нибудь относить? Свои вещи никто никому никогда не относит. А если ты понесешь эту трубу обратно, значит, она не твоя. Поэтому я имею право назвать тебя…

Пенрод участия в споре не принимал. Пользуясь тем, что противники увлеклись беседой, он продолжал оттачивать мастерство игры на трубе.

– Не пойду я ее относить обратно никакому дядюшке! – кричал тем временем Родди.

– Нет уж, сэр, – с удовольствием отмечая, что Родерик уже здорово обозлился, продолжал Сэм. – Уверен, твой дядюшка велел тебе обязательно принести обратно свою разлюбезную трубу.

– А вот и никто не велел мне! – теряя от ярости голову, отвечал Родди. – Там просто никого не было, когда я взял эту трубу!

– Все равно ты как миленький ее отнесешь обратно. Иначе твой дядя заметит, что трубы нет, и тебе влетит, – проговорил Сэм.

– По-моему, никто тебе пока что такого не говорил, – с отвращением глядя на Сэма, ответил Родди. – Если хочешь знать, мой дядя Этельберт сказал, что эта труба ему не нужна. Я сам слышал, как он говорил моей маме, что мечтает, что бы кто-нибудь избавил его от этой трубы. Тогда он купит что-нибудь новое. Дядя Этельберт сказал: «Пусть мне ее придется отдать почти за бесплатно, только избавиться бы!» Если мой собственный дядя говорит, что хотел бы избавиться от какой-нибудь вещи, значит, эта вещь почти что моя. Ведь я могу ее взять? Могу. И теперь я эту трубу оставлю себе.

Если бы столь аргументированную защиту построил любой другой мальчик, Сэм просто признал бы свое поражение. Но сэр Родерик Мэгсуорт Битс-младший его раздражал, а мистер Сэмюел Уильямс был не из таких, которые останавливаются на полпути перед тем, кто его раздражает.

– Я вот подумал, Родди, сколько радостей тебя ждет впереди, если твой дядя вдруг захочет поиграть на трубе, а ее и нет! – засмеялся Сэм.

Родерик в упор поглядел на Сэма. Тот по-прежнему улыбался, и это казалось Родерику особенно омерзительным.

– Мой дядя Этельберт на трубе не играет! – затопал ногами он. – Эта старая труба валялась у него просто так! Теперь я могу делать с ней все, что угодно! Захочу – сломаю! Захочу – вообще на улицу выкину!

– А вот и не захочешь, а вот и не выкинешь, – неторопливо и вкрадчиво произнес Сэм.

– А вот и смогу!

– Не сможешь! Попробуй сейчас докажи, что можешь. Если ты не докажешь, тогда я имею пра…

Родди уже пребывал в состоянии, граничащем с помешательством. Он крепко прижал ладони к ушам и, топая ногами, пронзительно завопил:

– Могу! Могу-у-у! Могу-у-у-у! Сам дурак! Я могу! Могу-у-у!

Бурное выступление Родди побудило Пенрода прервать занятия музыкой. Он внимательно поглядел на младшего отпрыска Мэгсуорт Битсов, и глаза его вдруг засияли. Это было сияние мысли, блестящего озарения, которое вдруг снизошло на Пенрода.

– Послушай, Родди, – заботливо проговорил он, – по-моему, я знаю, как ты можешь доказать все, что нужно.

Слова эти отозвались в душе младшего Мэгсуорта Битса надеждой. Так чувствует себя путник в джунглях, на которого напал леопард. Казалось бы, уже все потеряно, но тут верный друг бросается между ним и свирепым хищником.

– Что ты знаешь? – с благодарностью поглядел на Пенрода Родди.

– Все очень просто. Тебе надо отдать кому- нибудь эту трубу, – ответил Пенрод.

– Не понял, – нахмурился Родди.

– Да тут и понимать нечего, – принялся растолковывать Пенрод. – Если у тебя вещь чужая, ты отдать ее никому не можешь, верно?

– Не могу, – немедленно согласился Родди.

– Вот поэтому если ты отдашь трубу мне, каждый дурак поймет, что она твоя, и Сэм не будет иметь никакого пра…

– Я тебе трубу не отдам, – возмущенно перебил Родди. – С какой это стати я должен тебе отдавать ее?

Пенрод скорбно покачал головой. Сейчас он очень походил на учителя, который тщетно втолковывал двоечнику очень простую задачу.

– Ну, я вижу, ты ничего не хочешь доказывать, Родди, – с сожалением произнес он. – Наверное, тебе больше понравится, чтобы мы с Сэмом могли тебя обзывать, как хотим.

– Советую вам сначала хорошенько подумать! – угрожающе подался вперед Родди. -

– Эта труба моя, и не должен я вам ничего доказывать!

Пенрод с грустью наблюдал, как вся его дипломатия трещит по швам. Родерик Мэгсуорт Битс-младший снова впал в великое раздражение.

– Хорошо доказательство, Родди! – подлил масла в огонь Сэм. – Опять ты только болтаешь. Да ты хоть двести пятьдесят пять раз крикни: «Эта труба моя!» – все равно никто тебе на слово верить не собирается.

Родерик попытался ответить. Однако новое выступление Сэмюеля Уильямса привело его в такую ярость, что он забормотал что-то совсем уж нечленораздельное. Тут Пенрод хлопнул себя по лбу. Он нашел выход!

– Не кипятись, Родди! – стал успокаивать он. – Мы с тобой можем доказать по-другому. Продай мне трубу. Это будет то же самое, как если бы ты мне ее подарил. Потому что, если труба не твоя, ты не можешь ее ни подарить, ни продать. Сколько ты возьмешь за нее?

– Не хочу продавать, – упрямо ответил младший отпрыск рода Мэгсуорт Битсов.

– Ну, Пенрод, теперь ты сам видишь! – раздался ликующий голос Сэма. – Он не может ее ни подарить, ни продать! Он только болтает, что эта труба его! Родди болтун! Родди болтун!

Родерик загнанно поглядел на Сэма. Поймав его взгляд, мистер Уильямс решил закрепить успех.

– Теперь он накрылся, Пенрод! – радостно заорал он. – Мы с тобой можем обзывать его, как угодно! Давай прямо сейчас начнем? Чур, я первый! Я начинаю! Родди, ты…

– Погоди, Сэм! – перебил Пенрод. – Мне надо еще подумать.

– Да чего тут думать, Пенрод! – возмутился мистер Уильямс. – Я начинаю и все! Родди, ты…

– Нет, Сэм, тут надо по-честному, – снова возразил Пенрод.

Ему показалось, что выпады Сэма несколько поколебали позиции Родди по поводу продажи трубы. Быстро сравнив шикарный бас-геликон из музыкального магазина с изрядно подержанной трубой дяди Этельберта, Пенрод с уверенностью заключил, что разница между двумя инструментами точно такая же, как между восемьюдесятью пятью и двумя долларами. И тогда он торжественно произнес:

– Родди, я предлагаю тебе за трубу два доллара.

Сэм Уильямс раскрыл от удивления рот. Родди слова Пенрода просто ошеломили. Он и предположить не мог, что у того могут водиться такие деньги.

– Покажи два доллара! – потребовал он.

Пенрод тут же извлек на свет пару зеленых банкнот.

Вид денег окончательно сломил Родди. Если еще недавно он испытывал кое-какие сомнения по поводу своих прав на трубу, то постепенно в горячке спора уверился, что может ею владеть безраздельно. К тому же из-за этой собаки в краске сиятельный Мэгсуорт Битс-младший остался на месяц совершенно без средств. Кроме того, он не сомневался, что крупно выгадывает. Старая труба по его глубокому убеждению, больше, чем на пятьдесят центов, никак не тянула

– По рукам, Пенрод, – решительно проговорил он.

Услыхав это, Пенрод издал восторженный клич и крепко обнял трубу.

Мистер Родерик тоже не удержался от громкого «ура» и, убрав вырученную сумму в карман, сообщил, что идет в магазин Фокса покупать пистолет, который стреляет пробками. С этими словами он выбежал из сарая. Сэм тоже пошел домой. Пенрод остался и еще долго трубил.

* * *


Родди переступил порог сарая Скофилдов во второй половине следующего дня. Пенрод и Сэм как раз вернулись из школы и отдыхали в сарае. Пенрод, по его собственному выражению, «оттачивал мастерство», и сарай сотрясался от трубных звуков. Сэм возлежал в тачке. По его виду легко было понять, что у него лично труба ничего, кроме скуки, не вызывает, и он предпочел бы заняться каким-нибудь более интересным делом.

Лицо вновь прибывшего было напряжено и бледно.

– Пенрод, – с трагическим видом проговорил он, – я должен…

– Если у тебя что-то важное, Родди, то говори скорее, – с неохотой отводя трубу в сторону, отозвался Пенрод. – Сам видишь: я занимаюсь.

С тех пор, как Пенрод вступил в безраздельное владение трубой, он ощущал себя великим музыкантом. Стоит добавить, что это был музыкант не из тех, кого знаменитость делает щедрее к страданиям и нуждам ближнего. Герой наш сейчас полностью освоился с ролью натуры эгоистичной и неприступной.

– Послушай, Пенрод, – медленно начал Родди. – Ты… ты…

– Я, кажется, уже просил тебя, Родди, быть более кратким, – еще сильнее нахмурился великий трубач. – И вообще, пришел бы ты лучше ко мне в другой раз. Я, может, готовлюсь к концерту.

Пенрод снова поднес трубу к губам. Он уже был готов издать потрясающий звук, который получался у него раз от раза все громче и громче, когда Родди вдруг раскрыл суть своего визита в сарай Скофилдов.

– Пенрод, – молвил он голосом пришельца из мира иного, – ты должен вернуть мне трубу.

– Слушай, Родди! – гневно сверкнул глазами мистер Скофилд. – Ты что, дразнить меня специально приперся?

– Нет, Пенрод, – серьезно и скорбно ответствовал Родди. – Я пришел специально за этой трубой.

Тут Сэмюел Уильямс, все это время дремавший в тачке, почувствовал прилив оживления. Он вскочил и, исполнив совсем коротенький, но довольно шумный танец победителя, воскликнул:

– Ура, Пенрод! Это все-таки не его труба! Он сам наврал, и теперь мы имеем пра…

– Нет! – со слезами в голосе отвечал Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Нет, все совсем по-другому!

– Ты понял, Пенрод? – запрыгал от радости Сэм. – Теперь мы имеем право обзывать его, как угодно.

Только сейчас мистер Скофилд спустился с музыкальных высот на землю. До него, наконец, дошло, зачем пожаловал Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Однако радости Сэма он не разделял. Его совершенно не волновало, имеют они или не имеют право обзывать Родди как угодно. Его вообще мало интересовал Родди как личность. Но сейчас он покушался на Его Трубу, и это было очень серьезно.

– Нет, нет, вы не имеете права! – затравленно глядя на Сэма, твердил Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Я не врал!

– Зачем же тебе понадобилась обратно труба? – неумолимо вопрошал Сэм.

– Понадобилась, и все! – крикнул Родди. – Имею я, в конце концов, право, чтобы мне понадобилось обратно то, что мне нужно, чтобы мне понадобилось?

Лицо Пенрода от возмущения стало красным. Демонстративно повернувшись к Родди спиной, он спросил Сэма:

– Ты ведь, по-моему, тоже слышал, как Родди вчера говорил, что это его труба?

– Ну, да, – кивнул головой Сэм. – Родди не меньше, чем сто тысяч раз, повторял про это.

– Та-ак, – удовлетворенно протянул Пенрод. – Слушай-ка, Сэм, не припомнишь ли в таком случае, как Родди Битс продал мне эту трубу?

– Конечно, припомню, – охотно откликнулся мистер Уильямс. – Ты, Пенрод, ему предложил два доллара, он тут же и продал.

– По-моему, я с ним расплатился не чеком, а выложил всю сумму наличными? – делая вид, что с трудом восстанавливает события минувшего дня, проговорил Пенрод.

– Именно, сэр, – поддержал Сэмюел Уильямс. – Ты расплатился с ним двумя долларовыми банкнотами.

– Выходит, теперь это моя труба?

– Еще бы! – воскликнул Сэм.

– Теперь вам все ясно, сэр? – с большим достоинством обернулся к Родди Пенрод. – Труба теперь моя. Ты ее продал мне, а я выложил денежки чистоганом. Может быть, я, конечно, чего-то не понимаю, но до сих пор мне казалось: если кто-то выложил за вещь деньги, она уже насовсем его. Не собираюсь я тебе отдавать трубу! Даже если ты вчера мне навра…

– Ничего я не врал! Не врал ничего! Это труба моя! – крикнул Родди. – Советовал бы тебе, Пенрод Скофилд, в следующий раз выбирать мираже…

Тут он осекся. Несколько минут он молчал. Затем, одарив Пенрода неожиданно ласковым взором, с ангельской кротостью произнес:

– Понимаешь, мне просто необходимо вернуть на место трубу.

– Ну, ну, объясни, зачем она тебе вдруг понадобилась? – снова вступил с ним в беседу Сэм.

На лице Родди отразилась мука. Вероятно, именно так взирали жертвы на палачей-инквизиторов.

– Тебя, Сэм, не касается, – с ненавистью прошептал он.

Тут Сэм усторил полную вакханалию. Он скакал по сараю, улюлюкал, раз десять в разных формах и сочетаниях заявил, что Родди лжет… Стараясь изо всех сил не обращать на Сэма внимания, Родерик с мольбою взглянул на Пенрода.

– Отдай мне трубу. Мне очень надо.

Пенрод совсем не собирался расставаться с трубой. Сперва он хотел напрямик заявить об этом Родерику, но вдруг резко изменил тактику. Незаконные притязания Мэгсуорта Битса-младшего столь возмутили его, что он решил последовать примеру Сэма.

– Верну я или не верну трубу, Родди, мы обсудим несколько позже, – произнес с расстановкой Пенрод. – А ты сперва расскажи, зачем она тебе так снова понадобилась?

– Во! Во! – подхватил мистер Сэмюел Уильямс. – Расскажи-ка, Родди, все мне и Пенроду!

Без Сэма Родди, вполне возможно, в конце концов, и решился бы открыть правду Пенроду. Но Сэм приводил его в ярость. Родди не сомневался, что этот распоясавшийся садист не приминет воспользоваться его искренностью. Короче говоря, он замкнулся и с самым надменным видом повторил:

– Сколько мне раз еще объяснять тебе, Пенрод Скофилд? Ты просто должен вернуть мне трубу, вот и все.

– Ну уж нет, сэр! – совсем разозлился Пенрод. – Я тебе ничего не должен. Кстати, может, ты готов возвратить два доллара? – добавил он.

Даже если бы Родди предложил ему обратно два доллара, Пенрод ни за что бы не согласился расстаться с трубой. Просто чутье, которое свойственно мальчикам его возраста, подсказало ему, что вопрос о двух долларах нанесет серьезный удар по противнику.

– Деньги твои я потратил, Пенрод, – как по заказу, ответил Родди. – На доллар шестьдесят пять центов я купил пистолет, который стреляет пробками, а на остальное три газировки и леденцы. Но я буду должен тебе за трубу два доллара. Я тебе потом их верну.

– Может быть, тебе лучше отдать Пенроду пистолет, который стреляет пробками? – ехидно осведомился Сэм. – Тогда ты останешься должен совсем немного.

Родди втянул голову в плечи и, с ужасом глядя на Сэма, пробормотал:

– Пистолета больше не существует. Папе не понравилось, что я стрелял пробками не туда, куда надо. Наверное, придется мне все же отдать эти два доллара тебе позже, Пенрод.

Именно в этот момент мистер Скофилд помял, что близится час его торжества.

– Послушай-ка, Родди, – с деланным равнодушием начал он, – тебе случайно не кажется, что я получу гораздо больше удовольствия от своей старой доброй трубы, чем от твоего обещания вернуть мне попозже два доллара?

В простеньком этом вопросе для Родди таился убийственный смысл. Положа руку на сердце, он с самого начала питал не слишком много надежды на этот визит. Теперь же он с полной ясностью осознал глубину своего провала. С минуту он ковырял пол ботинком.

– Ну и плевать! – заорал он и кинулся прочь из сарая.

Пенрод невозмутимо уселся с трубой и возобновил упражнения. Сэмюел Уильямс устало плюхнулся в тачку. С уходом Родерика Мэгсуорта Битса-младшего его снова охватила апатия. А Пенрод все трубил и трубил. Внезапно ему удалось извлечь на одном дыхании два звука различной высоты.

– Ты слышал, Сэм? – с восторгом спросил он.

Но мистер Уильямс восторга не разделил. Словно задавшись целью воплотить наглядно, как зависть калечит души людей, он напустил на себя скучающий вид, зевнул, вылез из тачки и, не удостоив Пенрода ни словом похвалы, пошел домой.

Оставшись один, Пенрод стал заниматься с несколько меньшим упорством. Его музыкальной индивидуальности явно требовалась аудитория. В одиночестве трубить. оказалось совсем не так интересно. Некоторое время спустя Пенрод устроил трубу на коленях и принялся натирать тряпочкой позеленевшую медь. «Если ее начистить как следует, – подумал он, – моя старая добрая труба за два доллара будет выглядеть не хуже, чем та, за восемьдесят пять».

Он еще немного поработал с тряпкой. Медь мало-помалу обретала былой блеск. Тут Пенроду вдруг пришло в голову, что процесс чистки можно ускорить. Бережно сняв трубу с колен, он удалился в дом.

Десять минут спустя Пенрод вошел в библиотеку.

– Слушай, мам, скажи этой Делле, – склочным голосом начал он, увидав миссис Скофилд. – Скажи этой Делле, чтобы…

– Тише, Пенрод! – строго прервала его мать. – Папа мне читает газету.

Мистер Скофилд сидел у окна и, словно стремясь извлечь максимум пользы из последних лучей заката, читал при их свете газету.

– Мам! – гораздо тише проговорил Пенрод. – Я вижу, что папа читает газету. Но ты скажи этой Делле, чтобы она мне дала средств для чистки серебра. Я ее уговаривал, а она ни в какую.

– Нечего тебе делать с этим средством, Пенрод, – строго ответила мать. – Я же тебе уже сказала: замолчи и не мешай папе читать газету.

– Но мама…

– Тихо! Ты мешаешь отцу. Продолжай, дорогой, – повернулась она к мистеру Скофилду.

Отец зачитал несколько сообщений из-за рубежа. Как только он делал паузу, Пенрод начинал снова канючить. Ему просто необходимо было почистить трубу средством для серебра!

– Мам, я хочу, чтобы ты…

– Тихо, Пенрод! Читай, дорогой.

Пенрод не уходил. Он решил дождаться, пока газета будет дочитана, а потом предпринять еще одну попытку.

– Смотри, смотри! Любопытно! – воскликнул мистер Скофилд, который дошел, наконец, до раздела «Местное».

– Что там еще такое? – заинтересовалась миссис Скофилд.

– Вот, слушай. «Пропала ценная реликвия», – прочитал заголовок глава семейства. – «Сегодня и управление полиции нашего города, – с выражением продолжал читать он, – сообщили, что у мистера Этельберта Мэгсуорта Битса, известного своей коллекцией старинных музыкальных инструментов, пропал ценный предмет. По мнению полиции, кражу совершил кто-то из обитателей дома. Однако хозяин коллекции убежден, что во всем виноват разносчик из магазина. Украден только один предмет. Это старинный охотничий рожок восемнадцатого века. Предполагают, что он принадлежал французскому королю Людовику Пятнадцатому. Специалисты оценивают этот рожок в тысячу двести пятьдесят долларов. Больше в доме Мэгсуорта Битса ничего не пропало».

– Поразительная кража! – всплеснула руками миссис Скофилд. – Ты куда, Пенрод? – вдруг обратила она внимание на сына, который бросился вон из комнаты. – А ну-ка, вернись!

Но Пенрод уже не слышал ее. Он во весь дух несся к сараю.

– Что это ты так разволновалась? – внимательно поглядел на жену мистер Скофилд.

– Пенрод, – тяжело дыша, отозвалась она, – Пенрод купил вчера старую трубу. Знаешь, я только сейчас поняла: она очень похожа на охотничьи рожки, которые изображают на старинных картинах. Пенрод купил трубу за два доллара, которые подарил ему Джо. А продал Пенроду трубу Родди Битс.

– Бежим скорее в сарай! – воскликнул отец семейства, и они с женой устремились к заднему крыльцу.

До сарая им добежать не пришлось. Пенрод поднял крышку цистерны и опустился на колени перед открытым люком. Охотничий рожок французского короля Людовика Пятнадцатого чудом не разделил судьбы штанов Вермана и деревянного револьвера Пенрода. Проникнуть в цистерну рожку помешала сущая мелочь. Его загогулина была всего на какую-то пару дюймов шире люка, и он внутрь не пролез.

…Когда Пенрода волокли обратно в библиотеку, он ожидал страшной расправы. Слова из газеты гулом отдавались в мозгу. «Управление полиции нашего города»! «Виноват разносчик из магазина»! «Принадлежал французскому королю Людовику Пятнадцатому»! «Специалисты оценивают этот рожок в тысячу двести пятьдесят долларов»! Пенрод чувствовал себя так, словно наяву сбывался самый дурной сон из всех снов, которые ему когда-либо приходилось видеть.

Но Пенрод слышал, что родители почему-то говорят с ним все мягче и мягче. И чем участливее звучали голоса мистера и миссис Скофилд, тем больше Пенрод отходил от кошмара. И наступил момент, когда гул ошеломляющих строк из газеты сменился в его мозгу ясным сознанием, что история со старинной трубой – беда не его, а Родди.

Потом мистер Скофилд взял трубу и отправился к мистеру Этельберту Мэгсуорту Битсу. Пенрод чинно сидел вместе с мамой в библиотеке. Они дожидались прихода главы семейства. Мистер Скофилд вернулся часа полтора спустя.

Он очень торжественно сообщил, что мистер Этельберт Битс срочно вызвал по телефону Родди вместе с отцом. Они пришли очень быстро. Когда мистер Скофилд уходил домой, Родди все еще пытался объяснить, что намерения его по отношению к дяде были самые благородные.

Родди был очень взволнован. Во всяком случае, я никогда в жизни не видел, чтобы человек с таким трудом выражал свои мысли, – добавил отец.

Воображение тут же перенесло Пенрода в гостиную мистера Этельберта Мэгсуорта Битса. Он легко представил себе хозяина дома, отца, передающего старую добрую трубу из рук в руки законному владельцу, но Родди… Родди терялся в какой-то дымке, и Пенрод никак не мог вспомнить, какое же у него лицо?

Еще день спустя Пенрод и Сэм сидели после занятий в сарае Скофилдов.

– Я же всегда говорил, что он врет! – торжествовал Сэм. – Теперь трубу вернули, и мы с тобой имеем право обзывать Родди, как нам угодно.

Вдруг Сэм внимательно посмотрел на Пенрода, и глаза его заблестели.

– Спорю на что угодно, Пенрод, тебе очень не хотелось возвращать свою старую добрую трубу, а?

– Подумаешь! – презрительно отмахнулся Пенрод. – Я скоро буду учиться играть кое на чем получше этой трубы. Труба большая, ее с собой далеко не потащишь, а эту штуку носить удобно.

Сэм ожидал от Пенрода совершенно иной реакции и был очень разочарован.

– Не пойму, что ты имеешь в виду, Пенрод? – осведомился он. – Наверное, какую-нибудь губную гармошку?

– Нет, сэр, флейту! – еще более величественно ответил Пенрод. – Ее можно носить в таком маленьком ящичке. А когда на ней играешь, она вся блестит серебром. Папа сказал мне, что купит.

– Спорим, не купит? – еще раз попытался подначить Сэм.

– Купит! – без тени сомнения отозвался Пенрод. – Папа всегда держит слово. Он сказал: «Как только тебе исполнится двадцать один год, сразу пойду в магазин за флейтой».


Глава XXIII


БАЛ


Маленькая, изящная карточка сообщала: «Мисс Эми Ренсдейл ждет Вас у себя дома двадцать третьего, в субботу, с трех до шести на большой танцевальный вечер. Просьба подтвердить Ваше согласие».

Приглашения были разосланы по поводу девятилетия самой младшей ученицы Вечерней танцевальной школы. Это был единственный праздник за весь сезон, на который пригласили даже таких джентльменов, как мистер Пенрод Скофилд и мистер Сэмюел Уильямс. Надо признаться, вообще-то их довольно редко приглашали в гости. Их неуемной фантазии боялись. Но такой большой прием, как у Эми Ренсдейл не мог пройти без них. Если бы их не пригласили, могли бы обидеться их родители, и это соображение казалось устроителям праздника более весомым, нежели тот ущерб, который два названных выше джентльмена могли нанести празднику. Впрочем, посылая им приглашения, устроители надеялись, что они не оправдают свою репутацию.

Друзья вместе шагали на праздник. Едва выйдя на свежий воздух, они забыли о наставлениях, которыми матери прожужжали их чисто вымытые уши. Теперь они уже и не думали, что непременно должны пригласить на танец виновницу торжества. II все-таки тело, дух и одежды обоих свидетельствовали о том, что они идут на праздник. В карманах пальто у них лежали бальные туфли, аккуратно завернутые в тонкую бумагу. В карманах пиджаков – по паре ослепительно белых надушенных перчаток. Что касается их настроения, то сейчас, подходя к дому Эми Ренсдейл, они испытывали волнение и одновременно радостное предчувствие праздника. Их воображение рисовало нечто похожее на рождественскую елку, которая до поры до времени спрятана за занавеской и потому убранство можно подглядеть лишь в общих чертах. Там маячило веселье со всеми возможными удовольствиями – музыкой, мороженым, миндальными пирожными, хлопушками, шапочками из фольги, а также с разодетыми юными дамами, при виде которых их сердца начинали биться сильнее. Походка Пенрода и Сэма сейчас отличалась чинностью и одновременно упругостью. Лица их сияли, но сохраняли серьезность. Словом, они шли на праздник!

– Гляди-ка, – сказал Пенрод, – вон идет Карли Читтен!

– Где? – спросил Сэм.

– Ты что, ослеп? Посмотри на ту сторону.

– Что ж ты сразу не сказал, что он на той стороне? – сварливо спросил Сэм. – Да он вообще такой маленький… Его легко не заметить.

Конечно, тут Сэм хватил через край. Мистер Читтен одиннадцати лет был действительно маловат для своего возраста. Однако уж не настолько, чтобы его нельзя было заметить.

– Смотри, как он разоделся, – заметил Сэм. – Значит, его тоже пригласили.

– Готов спорить на что угодно, он там что-нибудь натворит, – сказал Пенрод.

– Я тоже думаю, что натворит, – согласился Сэм.

На этом их обсуждение мелкого субъекта, который шагал по другой стороне улицы, завершилось. Но, несмотря на то, что они ничего больше не сказали друг другу, чувствовалось: предмет этот их живо интересует. Они шли и с любопытством поглядывали на мистера Читтена.

Он отличался приятной, но неброской внешностью. Красивый черноволосый мальчик с живыми глазами и сдержанными манерами. Аккуратная одежда, умение держать себя, чувство собственного достоинства и, одновременно, почтение к старшим, – всеми этими качествами, которые нравятся взрослым, он был наделен сполна. Словом, это был тот редкий мальчик, у которого самый робкий взрослый не побоялся бы спросить на улице, как ему куда-нибудь пройти. Но, несмотря на это, Пенрод и Сэм подозревали его в каких-то тайных грехах. Они считали, что он совсем не так прост, как кажется.

Они продолжали смотреть на него до тех пор, пока не подошли к дому мисс Эми Ренсдейл. Там их отвлекла группа людей, которые несли зачехленные музыкальные инструменты – скрипки, арфы и другие не менее заманчивые знаки того, что в доме скоро будет весело. Гости, уже успевшие войти в дом, тоже с интересом наблюдали за шествием музыкантов. Эти тщательно умытые мальчики в черном и белом и девочки, чьи платья очаровывали мягкостью тонов и изяществом покроя, со всех сторон устремились к калитке. А Марджори Джонс, самая красивая девочка на свете, сияя янтарными кудрями, выпорхнула из экипажа как раз в тот момент, когда подходили Пенрод и Сэм. Она махнула им рукой.

Сэм радостно ответил ей. Пенрод не мог позволить себе подобной непосредственности. Его обуревали сильные чувства, и, боясь их обнаружить, он только хрипло произнес:

– Привет, Марджори.

И все-таки она задержалась около него, чтобы он мог пригласить ее на первый танец. Но Пенрод не сумел воспользоваться этой возможностью, и ей ничего не оставалось, как побыстрее войти в дом, чтобы хоть таким образом скрыть разочарование.

Пенрод покраснел. Он мечтал танцевать с Марджори не только первый, но и второй, и третий, и вообще все танцы, а между танцами сидеть рядом с ней за столом, но не мог решиться попросить ее о таком блаженстве. Он вдруг словно онемел, и, если бы его спросили, почему так получилось, он не смог бы ответить. Он еще не умел понимать себя, а причина была проста: ему очень нравилась Марджори, и он боялся, что она откажет ему. Тем более, что она сегодня была особенно хороша, и больше, чем обычно, вселяла робость в душу своего воздыхателя. Вот, что с ним происходило и, если бы он сумел это понять, то возможно избежал бы многих неприятностей. Но он вообще себя не помнил с того момента, как увидел Марджори. Он очнулся лишь в мужской гардеробной, куда их с Сэмом почтительно проводил чернокожий слуга.

Там уже находилось множество их сверстников. Все они облачались в бальные туфли и белые перчатки и спешно поправляли прически перед зеркалом. Многие дошли даже до того, что сняв уличные ботинки и надев туфли, отправлялись в находящуюся рядом ванную комнату и, прежде чем натянуть белые перчатки, тщательно мыли руки, чтобы на них не остались следы ваксы. И вот, о том, в каком необычном для себя состоянии находился сейчас Пенрод, можно было судить по тому, что и он тоже пошел мыть руки. В ванную они вошли вместе с Морисом Леви.

– Карли Читтен тоже здесь, – сказал Морис, когда они с Пенрод ом намыливали руки над одной раковиной.

– Это я и без тебя знаю, – ответил Пенрод. – Спорим, он что-нибудь натворит.

Морис угрожающе кивнул головой.

– Он мне что-то начинает надоедать. Я знаю, это он засунул учителю Бартэ в карман пальто кусок холодной глазуньи, и Бартэ подумал, что это я. А недавно Карли подходит ко мне и говорит: «Понюхай мой цветок в петлице». У него в петлице были фиалки. Я хотел понюхать, но только я наклонился, мне в лицо брызнула вода. В общем, с меня достаточно, если он еще раз сделает что-нибудь такое, ему будет плохо.

Пенрод поинтересовался, что собирается сделать Морис, и тогда Морис объяснил, что если мистер Читтен снова его обидит, он ему врежет по физиономии. Говоря об этом, Морис не искал изящных выражений, а попросту, без обиняков заявил, что «расквасит мистеру Читтену нос».

– Ну, ко мне он пока не лез, – сказал Пенрод, – я думаю, он просто знает, что бы ему в этом случае было!

Тут из гардеробной донесся крик боли. Заглянув в дверь, Пенрод и Морис увидели Сэма Уильямса, который зализывал большой палец на правой руке. Лицо его перекосилось от боли, на глазах выступили слезы. Он вошел в ванную и сунул палец под струю холодной воды.

– Проклятый коротышка Читтен! – пожаловался он. – Он протянул мне металлическую коробочку и велел взять ее так, чтобы с одной стороны я держал ее большим пальцем, а с другой – всеми остальными. Он сказал, что покажет мне кое-что интересное. Я взял, а он нажал на крышку, и из коробки вылетела длинная игла. Она чуть насквозь мне не проколола большой палец. Ничего себе, а?

В это время в дверь осторожно просунулась темноволосая голова Карли Читтена.

– Ну, как твой палец, Сэм? – спросил он.

– Сейчас ты у меня узнаешь, как! – взревел Сэм.

Голова юного фокусника тут же исчезла. Наградив всех, кто находился в гардеробной, ехидным смехом, Карли выскользнул вон из комнаты, спустился вниз и с привычным для всех окружающих видом серьезно-вежливого мальчика вошел в гостиную, где всех встречала хозяйка. Почти одновременно грянула музыка и остальные мальчики, покинув гардеробную, тоже спустились вниз.

Пенрод вошел среди самых последних. Он приветствовал заученным в танцевальном классе поклоном мисс Ренсдейл и находящихся при ней взрослых в составе двух незамужних теток и гувернантки. Затем он стал искать глазами Марджори и моментально нашел ее. Она танцевала, и ее янтарные кудри колыхались в такт музыке.

Никогда еще она не была так прекрасна! Но партнером ее был Карли Читтен!

Это был жестокий удар, и он поразил Пенрода Скофилда в самое сердце. Он отвернулся от сияющего паркета, по которому скользили пары, и направился к выходу. Но тут одна из теток мисс Ренсдейл окликнула его.

– Ты Пенрод Скофилд, да? Или Сэм Уильямс. Я что-то забыла. Нет, все-таки ты Пенрод.

– Что, что? – произнес он. – Да, мэм.

– Ну, Пенрод, сейчас я найду тебе партнершу. Тут есть несколько милых девочек. Идем со мной!

– Да-а-а, – растерянно протянул он. – Вы знаете, наверное, лучше не надо. – Он никого не хотел обидеть. Просто он еще не знал, как, не нарушая приличий, можно отказаться от того, чего не хочется делать. И он добавил:

– Мне что-то не хочется.

– Чудесно! – воскликнула тетка мисс Ренсдейл и мгновенно покинула его.

Пенрод остался один. По обычаю всех застенчивых представителей своего пола (независимо от возраста) он принялся слоняться между гостиной и прихожей. Там он встретил еще нескольких мальчиков, которые славились застенчивым характером и искали защиты в обществе друг друга, и отыгрывались друг на друге. Стоило кому-нибудь из них толкнуть или хотя бы коснуться товарища, как тот начинал шипеть: «Да что с тобой происходит? Оставь меня в покое!» Никто из них не привык носить крахмальные воротнички, и они то и дело вертели головами. Иногда они исподтишка обменивались тумаками. Пенрод видел, как вдали мелькают янтарные кудри, и, стоя среди этих неудачников, чувствовал себя изгнанником.

В столь же невыносимом состоянии он провел весь следующий танец. Затем он решил прислониться к стене и пробрался в угол. Стоя там, он услышал обрывок разговора, который в какой-то мере касался и его. Мисс Лоу, гувернантка новорожденной, беседовала с одной из теток Ренсдейл – той самой, которая предлагала найти Пенроду партнершу. Две дамы стояли как раз перед ним, и, разумеется, не подозревали о его присутствии.

– Я никогда еще, – говорила тетка Ренсдейл, – никогда еще я не видела такого прелестного мальчика, как этот Карли Читтен. О, он будет иметь огромный успех у женщин, когда вырастет! Я прямо глаз от него не могу отвести.

– Да, очаровательный мальчик, – сказала мисс Лоу, – его манеры просто безукоризненны.

– Словно настоящий светский человек, только еще маленький, – восторженно продолжала тетка Ренсдейл. – Полная противоположность мальчикам вроде Пенрода Скофилда!

– Пенрод! – воскликнула мисс Лоу. – Упаси Боже нас от таких, как он!

– Я вообще не знаю, зачем он пришел. Танцевать он отказался. Слышали бы вы, как грубо он это сделал!

– Ну, не думаю, чтобы девочки очень огорчились из-за этого, – сказала мисс Лоу, – если бы вы, хоть раз пошли со мной и с Эми в танцевальный класс, вы бы поняли, почему.

И они отправились в гостиную. Пенрод услышал, как они на ходу еще раз произнесли его имя. Дальнейшего их разговора он не уловил, однако не сомневался, что по его поводу они по-прежнему не говорили ничего хорошего. Он не двигался с места и пребывал в мрачной задумчивости.

Он убедился, что руководство балом настроено против него, и так оно, собственно, обстояло на самом деле. Оскорбляло его и поведение Марджори. Теперь она весело танцевала с бывшим соперником Пенрода Морисом Леви. То обстоятельство, что сам Пенрод на протяжении всего бала ни разу не подошел к ней, по его мнению, ничуть не умаляло ее вины. И он принял суровое решение. Он больше вообще не пригласит ее ни на один танец! Никогда не подойдет к ней. И вообще ни к кому из них!

Он тяжело дышал, глаза его горели, но он не желал поддаваться чувствам. Ему и в голову не пришло повернуться и уйти домой. Ни он сам, ни его приятели никогда не уходили из гостей прежде других, и такого способа решения конфликта для него просто не существовало. Для того, чтобы облегчить страдания, он видел только один путь: он должен незамедлительно что-нибудь предпринять.

На всех детских сборищах присутствуют нарушители спокойствия. До поры до времени они не проявляют себя, могут и вовсе остаться скрытыми. Но если появится вожак и позовет их в бой, они с готовностью встанут под его пиратское знамя. Подобные группы состоят в основном из мальчиков, которые слишком стеснительны, чтобы поговорить с девочками или пригласить их на танец, но, тем не менее, жаждут привлечь к себе внимание. Находятся и другие субъекты: эти вполне благовоспитанны, но просто обстановка праздника и большое скопление народа их возбуждает. Музыка тоже оказывает на детей непредсказуемое воздействие, особенно когда они слышат богатый инструментами оркестр, а именно такой оркестр играл на дне рождения Эми Ренсдейл.

Но при множестве возбуждающих нервы факторов, бунт на празднике все-таки никогда не вспыхнет, если нет вожака. На празднике у Эми Ренсдейл вожак оказался. Он стоял в углу, и все, что необходимо для бунта, уже созрело в его израненной душе. И вот, если в этот горестный угол вошел подавленный Пенрод Скофилд, то обратно вышел отчаявшийся бунтарь, который готов был в любую минуту поднять восстание.

Лицо его озаряла дерзкая улыбка, в осанке чувствовались бравада и гордость. Именно таким предстал Пенрод группе столпившихся в дверях мальчиков. Он немедленно стал пихать их друг на друга. Они щедро отвечали ему тем же, и вскоре в их стане завязалась потасовка, достаточно шумная для того, чтобы соперничать с оркестром. Потом Пенрод позволил выпихнуть себя к танцующим и тут же столкнулся с Марджори и Морисом Леви, причем сделал это так ловко, что они едва устояли на ногах.

Он отвесил им шутовской поклон и насмешливо извинился. Он даже специально придумал для этого оборот, который считал очень оскорбительным.

– Простите, – сказал он тоном, которым хотел выразить всю меру презрения, – я, кажется, слегка вас протаранил.

Марджори кинула на него обиженный взгляд, и они с Морисом отвернулись. Однако мальчики, стоявшие в дверях, разразились диким хохотом.

– Я вас слегка протаранил! Я вас слегка протаранил! – в восторге визжали они.

И они начали толкать друг друга на танцующих, и когда те сталкивались, кричали:

– Простите, я, кажется, вас слегка протаранил!

Движение это распространялось, как настоящая эпидемия, и скоро превратилось в игру. Группа мальчиков под предводительством Пенрода сновала среди танцующих. Они гонялись друг за другом, и то и дело кричали что есть мочи:

– Простите, я, кажется, вас слегка протаранил!

Они уворачивались друг от друга, приседали и часто в качестве прикрытия использовали танцующих. Они налетали на них и даже на музыкантов. Мальчики, которые танцевали, бросили своих партнерш и тоже включились в игру. Теперь и они, вместе с остальными, то и дело кричали:

– Простите, я, кажется, вас слегка протаранил!

Цветы в горшках летели на пол. Изящной ра Поты позолоченный стул не выдержал тяжести рухнувшего на него Родерика Мэгсуорта Битса-младшего, и к другим звукам примешался треск ломающегося дерева. Танцы прекратились. Мисс Эми Ренсдейл заливалась слезами, и ни у кого не было сомнений, что «начал» все Пенрод Скофилд.

Получив указание, дирижер вышел на середину гостиной и, хлопнув в ладоши, закричал:

– Фнимание. Фсем фнимание!

Шум притих. И праведники, и грешники остановились и решили послушать, что будет дальше. Мисс Эми Ренсдейл увели, чтобы умыть зареванное лицо. Марджори Джонс, Морис Леви и Карли Читтен под предводительством мисс Лоу, смущаясь, вышли на середину. Дирижер подождал, пока вернулась маленькая хозяйка бала, а потом громко объявил:

– Шуточный танес «Тапочки». Исполняют мисс Эми Ренсдейл, мисс Шонс, мистер Шорш Пассет, мистер Фиттен. Маленькие тжентльмены ошень шумели, мисс Лоу просит польше такое не телат. Шуточный танес «Тапочки»!

Обменявшись ритуальными поклонами, партнеры распределились следующим образом. Мистер Читтен взял за руку Марджори, Джорджи Бассет – мисс Ренсдейл, и они, проявляя гораздо больше старательности, чем наслаждения, принялись танцевать «Бабочек». Предводитель мятежников наблюдал за ними с улыбкой, в который, как он надеялся, отражались гордость и презрение. В действительности он был неприятно поражен. Шуточный танец в исполнении мисс Ренсдейл и Джорджи Бассета был традиционным номером на всех сборищах учеников Танцевальной школы, но вот Карли Читтен и Марджори раньше никогда не танцевали его. Пенрод и не подозревал, что они вместе разучивали «Бабочек», и это открытие принесло ему еще большие страдания.

Карли сделал не то движение и едва удержал равновесие. В толпе на время присмиревших мятежников, стоявших в дверях, тут же послышался громкий язвительный смех. Из гостиной раздалось шиканье, и все обратили взоры на Пенрода. Однако, хотя Пенрод не смог бы этого доказать, смеялся все-таки не он. Смеялся вообще не один человек. Смеялись двое, но получалось у них так слаженно, что, казалось, всего лишь один нарушитель спокойствия снова грозит сорвать бал. Авторами смеха были Сэмюел Уильямс и Морис Леви, которые стояли как Розенкранц с Гильденстерном.

– Он и меня поймал на эту коробку с иглой, – прошептал Морис Леви Сэму. – Он протянул ее Марджори, а я предупредил ее, чтоб она не дотрагивалась, и тогда он сказал мне, чтобы я подержал эту штуковину, и сунул мне ее так быстро, что я не успел отдернуть руку. И тут же эта идиотская иголка вонзилась мне в палец. Ничего, он еще сегодня у меня пожалеет об этом.

– Ну, – сказал Сэм, – я его тоже заставлю пожалеть. Мой палец ему так не пройдет!

Ни Сэм, ни Морис понятия не имели, каким образом заставят «пожалеть» Карли Читтена, но, когда они произносили свои угрозы, им становилось легче. Они тоже перешли в лагерь мятежников. Причины у них были сугубо личные: Карли Читтен обидел их, а власти, тем не менее, выказывали ему расположение. Само собою разумеется, что при таком раскладе Сэм и Морис должны были выступить против властей.

«Бабочки» кончились. Карли и Джорджи отвесили поклоны Марджори Джонс и Эми Ренсдейл, те ответили им реверансами. Раздались аплодисменты. По правде говоря, аплодисменты длились так долго, что вызвали подозрение, тем более, что к ним примешивалось шиканье и громкие выкрики: «Карли паршиво танцует!» Это опять постарались новоявленные Розенкранц и Гильденстерн. Но авторство заговора снова приписали другому.

– Стыдно, Пенрод Скофилд! – громогласно заявили обе тетки Ренсдейл, и совершенно невинный Пенрод покраснел от справедливого негодования.

Что касается самого Карли Читтена, то он безошибочно распознал истинных обидчиков. Его щеки окрасились легким румянцем, потом, как всегда, корректный и сдержанный, он прошел сквозь строй девочек и мальчиков, незаметно выскользнул из зала в прихожую, бесшумно взбежал по лестнице и проник в «джентльменскую гардеробную», где сейчас находились только шапки, фуражки, пальто и временно покинутые владельцами ботинки. Большая часть ботинок выстроилась в ряд вдоль стены. Из этого строя Карли безошибочно выбрал пару ботинок с лакированными носами, которые принадлежали Морису Леви. Он взял их и отправился в угол комнаты, где под стулом стояло две пары ботинок. На стуле лежали пальто и фуражки, в коих Карли распознал собственность Пенрода Скофилда и Сэмюеля Уильямса. Но так как он не знал, какая пара ботинок принадлежит Пенроду, а какая – Сэму, он схватил обе пары и, вместе с ботинками Мориса, понес их в ванную комнату. Он заткнул пробкой сток в ванне, открыл краны и, изучив содержимое встроенного шкафчика, извлек из него шесть кусков зеленого мыла, которые и опустил в воду. Он оставил их полежать в воде и немного размякнуть, а сам вернулся в гардеробную, где использовал свободное время на то, что перемешал все ботинки, стоящие в ряд, и туго связал шнурками разрозненные пары.

Проделал он все это сосредоточенно и серьезно. Его и без того яркие глаза горели еще ярче, но даже тени улыбки не было на его лице. Карли Читтен был не редким, но своеобразным экземпляром, имя которому «единственный ребенок в семье». Он жил в отеле, и жизнь там оказала определенное влияние на его характер. Играл он всегда один и осуществлял свои забавы хитро и не по возрасту осторожно, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что и собственные и чужие родители придерживались о нем самого высокого мнения.

Надо отдать Карли должное: он был, в определенной степени, борцом за равенство. Эта черта, в частности, проявилась и сейчас в гардеробной. Он поднялся сюда, чтобы отомстить Сэму и Морису за их выкрики по поводу его мастерства в танцах. Но начав действовать, он не ограничился только их вещами. Он не пожалел сил, и в результате предоставил каждому из мальчиков-гостей повод для размышления. Однако, в своем трудолюбии и жажде облагодетельствовать ближнего он зашел еще дальше. Отыскивая подручный материал, он отворил дверь, которая вела из гардеробной в комнату мисс Лоу. На ее столе он увидел бутылку с клеем и понял, что это как раз то, что требуется. Он взял бутылку и, одновременно, впился взглядом в ящик стола, который случайно оказался наполовину открытым.

Пять секунд спустя он вернулся в гардеробную. В руках у него была не только бутылка с клеем, но и накладные волосы, которые мисс Лоу использовала для пышности прически. Их он засунул в карман пальто, хозяин которого ему был неизвестен, а клей понес в ванную комнату. Там он извлек из воды шесть кусков мыла, которые запихнул с помощью щетки в ботинки. Затем он налил в них клей и отнес все три пары ботинок и гардеробную и аккуратно расставил по местам. После этого он чрезвычайно предусмотрительно запихнул свои собственные ботинки в карманы пальто, которое вместе с фуражкой положил на стул возле самой двери. Потом он преспокойно спустился вниз. Вся операция заняла у него не больше четверти часа. Такая энергия под силу только мальчикам; никому, кроме представителей пой разновидности человечества не удалось бы проделать подобное за столь короткий срок. Правда, Карли ни секунды не потерял даром, и нет ничего удивительного в том, что при такой занятости он забыл закрыть краны в ванной.

Его отсутствия никто не заметил. Пока его не было, захватывающая игра в «простите, я, кажется, вас слегка протаранил» вспыхнула вновь. Танцы, было возобновившиеся «Бабочками», снова прекратились. Тетки Ренсдейл и мисс Лоу были в отчаянии. Они дошли до того, что извлекли из недр дома двух официантов и приказали изловить и арестовать зачинщиков. Это посеяло панику в рядах нарушителей спокойствия. Они начали отступать. Отходя, они оборачивались и дразнили преследователей, и вскоре погоня распространилась по всему дому.

Приглашение к столу на какое-то время внесло успокоение. Оркестр заиграл марш. Карли Читтен и Джорджи Бассет вместе с Эми Ренсдейл и Марджори Джонс возглавили шествие. А те из мальчиков, которые сохранили еще память о приличиях, поспешно отыскали партнерш и двинулись следом. Мятежники, повинуясь зову мороженого, тоже один за другим становились в пары с девочками, и в результате все юные леди обрели кавалеров. Потом под бодрящие звуки американского гимна дети прошествовали в столовую. Все сели парами. Лишь в самом конце процессии шагали три одиноких мальчика, которым не хватило партнерш, поскольку девочек на празднике оказалось на три меньше. Трое одиноких джентльменов были последними представителями мятежников, которых официанты извлекли из недр дома во имя цивилизованной жизни. Это были Морис Леви, Сэмюел Уильямс и Пенрод Скофилд.

Они весьма миролюбиво прошествовали в большую столовую и заняли отведенные им места. Правда, с лиц их по-прежнему не сходило вызывающее выражение, и они, даже сидя за столом, не переставали пихать друг друга, а заодно и соседей. Однако вскоре вкусное угощение полностью захватило их, и последующие двадцать минут день рождения мисс Эми Ренсдейл проходил безо всяких неожиданностей. Застолье завершилось взрывами хлопушек, из которых вылетели замечательные разноцветные шапочки. Как раз когда хлопали хлопушки, Пенрод услышал где-то позади себя голос Марджори.

– Карли, Эмми, давайте мы с Джорджи для смеха поменяемся с вами местами!

И хотя они сидели прямо у них с Сэмом за спиной, Пенрод даже не удостоился повернуться и проверить, осуществила ли Марджори свое намерение. Его лицо стало пунцовым, и он тяжело дышал. Мгновение спустя шапочка, которую он надел на голову, была очень нежно снята с него, и маленькая корона из серебряной бумаги увенчала его чело.

– Пенрод!

Шепот раздался у самого его уха, и щеки его коснулось нежное дыхание.


Глава XXIV


СЕРДЦЕ МАРДЖОРИ ДЖОНС


– Что тебе от меня надо? – грубо спросил Пенрод.

Прекрасные глаза Марджори сейчас напоминали водную гладь в сумерки, они были исполнены глубины и таинственности.

– Почему ты так жутко себя ведешь? – прошептала она.

– Почему это жутко? Просто я делаю то, что хочу. Имею я на это право?

– А ты не думаешь, что людям больно, когда ты их пихаешь?

– Чепуха! Скажешь тоже, больно! Да от такого даже мухе не будет больно!

– Неправда! Мне было больно, когда ты в тот раз налетел на меня и на Мориса.

– Не ври! Где там тебе больно? Покажи!

– Я не могу тебе показать, но мне было больно! Пенрод, ты больше так не будешь?

Сердце Пенрода оттаяло.

– Захочу буду, а не захочу не буду. Погоди, сама увидишь.

И тут Марджори вскочила со стула и, покинув своего кавалера, подбежала к нему. Все гости уже поднялись с мест и двигались к танцевальному залу. Оркестр снова заиграл танцевальную музыку.

– Пошли, Пенрод! – крикнула Марджори. – Давай станцуем этот танец!

Он, притворяясь, что ему неохота, позволил ей увлечь себя в гостиную.

– Хорошо, я пойду с тобой, но танцевать не буду, – сказал он. – Я даже с президентом Соединенных Штатов не буду танцевать!

– Почему, Пенрод?

– Ну, потому, что… не стану!

– Ладно, мне все равно. Я уже и так достаточно танцевала. Пойдем вон туда.

Она отвела его в комнату, которая была слишком мала для танцев. Это был кабинет отца мисс Эми Ренсдейл, но сейчас в комнате никого не было. Некоторое время они молчали. Наконец, показав на окно, Марджори смущенно сказала:

– Смотри, Пенрод. Уже темнеет. Скоро праздник кончится, а ты так и не станцевал ни разу!

– Знаю, что не станцевал!

Он никак не мог избавиться от сварливого гона. Но голос его уже звучал мягче, и это, судя но всему, радовало Марджори. Из других комнат доносились звуки музыки и звуки продолжающейся игры в столкновение, беготня и приглушенные стоны. Сторонники Пенрода, даже не смотря на отсутствие вожака, снова взялись за свое.

– Пенрод Скофилд, ты плохой мальчик, – сказала Марджори. – Ведь это ты все затеял. И не стыдно тебе?

– Я ничего не затевал, – сказал он, пребывая в полной уверенности, что это действительно так. – Вечно ко мне придираются!

– Ну, наверное, никто бы не стал придираться, если бы ты столько всего не делал, – сказала Марджори.

– Все равно стали бы.

– Да нет, не стали бы. Ну, кому это нужно?

– Это все мисс Лоу. И тетки Эми Ренсдейл – тоже, – сказал он с горечью. – Спорим, если сейчас дом загорится, они тоже скажут, что это сделал Пенрод Скофилд! Кто бы чего-нибудь ни сделал, они тут же кричат: «Как тебе не стыдно, Пенрод Скофилд!» Когда вы с Карли танце…

– Пенрод, я терпеть не могу этого противного Карли Читтена! Учитель Бартэ заставил меня разучивать с ним танец. Но я его ненавижу! 

Теперь Пенрод был совершенно счастлив, однако все еще продолжал жаловаться на несправедливость.

– Так вот, когда ты с ним танцевала, они все повернулись ко мне и сказали: «Тебе должно быть стыдно, Пенрод Скофилд!» А я и не думал ничего делать. Я просто стоял и все. Но они сказали, что это я!

– Ах ты, глупенький! – кокетливо рассмеялась Марджори.

– И они всегда так будут! – все больше распалялся он. – Если дом рухнет, они опять скажут, что это Пенрод Скофилд…

– Что это? – удивленно трогая голову, перебила его Марджори.

– Ты что? – спросил Пенрод.

– Мне почудилось, будто дождь пошел! – воскликнула Марджори. – Я понимаю, что этого не может быть, но мне капнуло на голову.

– Да ну, – отмахнулся он.

Но в тот же момент и ему на голову капнуло. Он посмотрел на потолок и увидел, что там расплылось пятно. С него свисали капли, которые время от времени и падали вниз. На штукатурке появилась трещина, и из нее тут же потекла на пол тоненькая струйка. Потом где-то над ним послышался удар, вслед за которым на пол посыпались куски штукатурки.

– Наверное, крыша протекает, – испуганно сказала Марджори.

– Нет, это не крыша, – возразил Пенрод. – Да и дождя на улице нет.

Пока он говорил, с потолка прихожей, прямо за дверью, потекла вторая струйка.

– Боже! – закричала Марджори, потому что потолок над ними вдруг затрясся, словно началось землетрясение или, по крайней мере, сотни мальчиков враз запрыгали по комнате наверху.

– Пенрод! – произнесла она дрожащим голосом. – Мне кажется, сейчас дом обвалится.

– Ага! И они опять скажут, что это я сделал! – ответил он. – Но все-таки нам лучше отсюда уйти. Тут явно что-то не то.

Он не ошибся. Чуть раньше оркестр заиграл «Дом, родной мой дом», и, поняв этот намек, многие гости собрались уходить. Мистер Читтен первым поднялся в гардеробную. Он хотел взять пальто, шапку и ботинки и уйти еще до того, как остальные увидят и должным образом оценят результаты его кропотливого труда. Но открыв двери, он в ужасе замер у порога.

Свет в комнате был погашен. Но даже того тусклого света, который проникал через окно, было достаточно, чтобы заметить: пол блестит так, как его не натереть никакой мастикой. Это была тихо струящаяся водяная гладь, толщиной с мизинец. И тут Карли вспомнил, что забыл закрыть краны в ванной!

Первый раз в жизни хладнокровие оставило его, и он поддался типично детской панике. Потом послышались голоса, и он, совершенно потеряв голову, кинулся в ванную. Несмотря на полную темноту, он по насквозь промокшей обуви, сразу определил, что воды тут еще больше, чем в гардеробной. Мгновение спустя и в гардеробной и в ванной зажегся свет, и Карли заметил в дверях Сэма Уильямса.

– Гляди-ка, Морис! – возбужденно заорал Сэм. – Кто-то пустил воду и забыл! Она перелилась через край. Наверное, тут никак не меньше десяти футов. Карли Читтен там плещется. Давай запрем его, чтобы он не вышел!

Карли решил воспрепятствовать им и бросился к двери. Но он поскользнулся и, подняв волну, плашмя плюхнулся в воду, чем привел в бурный восторг Сэма и Мориса.

Они заперли дверь. Когда остальные мальчики с плеском и криками вбежали в затопленную гардеробную, Карли начал молотить в дверь. Но тут мальчики, которые пытались спасти свои ботинки от потопа, обнаружили следы его деятельности.

Самое опасное для устроителей большого праздника – когда их праздник оказывается первым после долгого промежутка. Именно в этом заключалась драма дня рождения мисс Ренсдейл. И вот, в хаосе и безумии гардеробной драма достигла своего апогея. И ведь произошло это в тот момент, когда гости-джентльмены, вежливо откланявшись и поблагодарив за гостеприимство, тихо отправляются восвояси!

В верхней части холла и на лестнице испуганные девочки с ужасом прислушиваясь к дикому шуму. Официанты и служанки носились взад и вперед с тряпками и ведрами, а шум все не прекращался. Те мальчики, которые на протяжении всего праздника вели себя безукоризненно, сейчас тоже включились в общее безумие. Дом содрогался от стычек, падений, топота и свалок. Стены вибрировали от криков и завываний. Эти возгласы выражали то радость, то страдание. В воздухе стоял пронзительный свист. Все это дополнялось мычанием, блеянием, воем и гудением. И, наконец, подобно куполу, венчающему здание, раздавались возгласы: «Простите, я, кажется, вас слегка протаранил!» Необычная обстановка вдохновила мальчиков на обновление игры Пенрода, которая теперь превратилась в водную феерию. Теперь с помощью ловкости, хитрости, а порой и явно неспортивных методов они стремились заставить друг друга растянуться в воде, наподобие того, как это сделал Карли Читтен.

Одна из теток Ренсдейл, как могла, руководила оглушенными и сбитыми с толку служанками и официантами, чтобы с их помощью остановить наступление водной стихии. А другая тетка вместе с самой мисс Ренсдейл и мисс Лоу, стоя на нижней площадке лестницы, прощались и одновременно пытались хоть как-то успокоить перепуганных маленьких девочек, которым посчастливилось добраться до выхода. Именно эта тетка Ренсдейл увидела мокрую фигурку, которая, стараясь не бросаться в глаза и одновременно не теряя светских манер, спускалась с лестницы.

– Бедный Карли Читтен! – воскликнула она – Эти изверги даже вас не пожалели!

В это время спустился другой гость. Он положил в руку тетки Ренсдейл какой-то змееподобный предмет, но мисс Лоу тут же выхватила его у нее и спрятала себе в карман.

– Это чьи-то накладные волосы, – объяснил Родерик Мэгсуорт Битс-младший. – Кто-то сунул их мне в карман. Ну, спокойной ночи. Большое спасибо! Было очень весело!

– Спокойной ночи, мисс Ренсдейл! – сказал, в свою очередь, примерный мистер Читтен. – Спасибо! Было очень…

Но мисс Ренсдейл задержала его.

– Карли, – сказала она, – ты очень славный мальчик. И я хочу расспросить тебя кое о чем. Скажи, это все сделал Пенрод Скофилд, правда?

– Вы имеете в виду, что он не закрыл…

– Я имею в виду, – произнесла она тихим, но яростным голосом, – я имею в виду, что это Пенрод не закрыл краны, Пенрод связал шнурками ботинки, и засунул в некоторые ботинки мыло, и налил клей – тоже Пенрод. И накладные волосы мисс Лоу положил в карман Родди Битса – тоже он! Нет, ты погляди мне в глаза, Карли! А эту глупость, которую они все кричали! Это он придумал?

Карли задумчиво потупил взор.

– Я не хочу говорить, мисс Ренсдейл, – ответил он. – Пожалуй, я пойду. Иначе, боюсь, мне не миновать простуды. Спасибо! Я прекрасно провел у вас время.

– Вот! – торжествующе воскликнула мисс Ренсдейл после того, как Карли удалился. – Что я вам говорила! Карли Читтен слишком благороден, он не станет ябедничать. Но я точно знаю, что во всем виноват этот ужасный Пенрод Скофилд.

Позади нее голос, который был слышен только собеседнице, на свой лад произнес: «Ну, что я говорил!» Это был голос того самого Пенрода Скофилда.

Пенрод и Марджори спустились по другой лестнице, и теперь он счел, что разумнее всего прошмыгнуть за спинами маленькой группы провожающих. Залепленные мылом ботинки он засунул и карман пальто, а на ногах у него по-прежнему были бальные туфли. Именно благодаря этому он, несмотря на то, что шум сильно поубавился, сумел незаметно проскользнуть мимо четырех леди и сквозь парадную дверь выйти на улицу. Что касается Марджори, то она распрощалась с хозяевами так, как того требовали правила вежливости.

– Ну, – сказал Пенрод, когда они снова встретились на полутемной улице, – я говорил тебе, что если дом рухнет, они тут же скажут, что это я виноват? А теперь они, наверное воображают, что я набил мылом и клеем свои собственные ботинки!

Марджори задержалась у калитки: она ждала, пока оживленно болтавшие девочки пройдут вперед. Имя Пенрода Скофилда не сходило у них с уст, и они повторяли его с каким-то особым смаком.

– Да ну, – сказала Марджори, – не обращай внимания, Пенрод. А насчет мыла и клея каждому ведь ясно, что ты не станешь запихивать их самому себе в ботинки. Каждый поймет, что тебе их засунул кто-нибудь другой, чтобы отомстить за то, что ты ему засунул в ботинки…

Пенрод охнул.

– Но я не делал этого! Я ничего не делал! Пусть эта кляча мисс Ренсдейл болтает, что хочет! Но я-то не виноват!

– Да ладно тебе, Пенрод, – ласково сказала Марджори, – им все равно нипочем не доказать, что это ты.

Тут Пенрод почувствовал, словно его сдавливают в тисках и наружу ему уже не выбраться.

– Но я действительно ничего из этого не делал! – с тоской взмолился он. – Понимаешь, совсем ничего!

Она чуть склонилась к нему, и огни ожидавшего ее экипажа осветили ее лицо. Теперь он видел, что она смотрит на него не только ласково, но и с гордостью и даже с уважением.

– Как бы там ни было, Пенрод, – прошептала она, – я думаю, ни один мальчик на свете не смог бы сделать и половины того, что сделал сегодня ты!


РОДИТЕЛЯМ И НЕМНОГО РЕБЯТАМ


– Том!

Ответа нет.

– Том!

Ответа нет.

– Удивительно, куда мог

подеваться этот мальчишка!

    
Марк Твен


Дорогие родители, с первой же страницы этой книжки вам, наверно, показалось, что вы узнали героя, которого вы так любили в своем детстве. Ну конечно, такой же американский городок, скучища в школе, воскресные проповеди, мальчишечьи проказы, недовольство взрослых. Что же, еще одно продолжение «Тома Сойера»? Только теперь героя зовут Пенрод Скофилд? Это так, и не так. Конечно, за 38 лет, которые разделяют «Тома Сойера» и первую книжку о Пенроде, мальчишки не так уже и изменились. Изменилось другое. Автор «Пенрода» в своем детстве уже читал книжку о себе, проказливом мальчишке, его трудных взаимоотношениях с миром взрослых, о том, как этот мир и понимает его и не понимает. Это дает Бусу Таркинтону совсем другую авторскую интонацию, другой взгляд на своего героя. Автор не просто пересказывает одну за другой проказы мальчишки, он любовно и шутливо комментирует их, и этот взрослый наблюдатель – выросший Пенрод – такой же герой книги, как и Пенрод – мальчишка. Это книга – воспоминание, это книга – напоминание самому себе, и нас, взрослых, она просит о том же – вспомните, приглядитесь к этому пареньку и поймите, почему он такой.

Когда Пенроду исполняется двенадцать, его старенькая бабушка поручает ему передать своему отцу рогатку. Много-много лет тому назад, когда отцу Пенрода тоже было двенадцать, она отняла у него эту рогатку, потому что он выстрелил из нее в ее любимую курицу. Когда Пенрод отдает отцу эту рогатку (предварительно, конечно, использовав ее по назначению и разбив окно), отец на мгновенье снова становится мальчиком, и только в эти минуты он может понять своего сына, посмотреть на него не с высоты своей правильной, деловой, взрослой жизни, а заглянув в свое детство, заглянув в душу ребенка. И – о странность! – он не наказывает Пенрода за разбитое окно.

Создается такое впечатление, что автор держит свою мальчишескую рогатку на письменном столе, и она не позволяет ему слишком уж свысока глядеть на своего героя. Прелесть стиля книги в легкой иронии, подчас забавной выспренности. Когда автор описывает радость Пенрода по поводу начала летних каникул, он говорит, что «душа его переполнялась восторгом, и это требовало выхода в художественной форме… При этом он проявил широту и размах, которые всегда отличают подлинно творческие натуры».

Широта и размах присутствуют в каждом поступке героя, все его начинания хорошо продуманы и не хуже исполнены. Как и у всякого мальчишки его жизнь заполнена до отказа, и когда это так – ему хорошо. У него есть единственный настоящий враг – скука. Внутренняя жизнь детей обычно скрыта от взрослых, созерцанию родителей открыты лишь результаты – верхушка айсберга – но эти результаты подчас плачевны. Тогда следует наказание, но никто не дает себе труда исследовать остальную часть этого айсберга, и поискать резоны такого поведения. В каком-то смысле эта книга – учебник мальчишеской психологии, дающий возможность понять, как они устроены и почему от них всегда столько шума и неприятностей.

Не надо забывать, что дети тоже не всегда понимают логику родителей. Конечно, они твердо знают, что за преступлением всегда следует наказание, но все же взрослые для них такие же удивительные создания, как и для взрослых – их собственные дети. Никогда заранее не угадаешь, как взрослые к чему отнесутся. Во второй книжке про Пенрода есть история о том, как Пенрод и Сэм приютили на старой конюшне лошадь, кормили ее украденными из кладовки овощами, стянутым в кухне хлебом, и были уверены, что им попадет по первое число. Но к их великому удивлению, их похвалили за то, что они так «гуманно» отнеслись к старой лошади.

Еще один урок этой книжки – дети не понимают нашего взрослого юмора, они относятся к нашим шуткам абсолютно серьезно, и на самом деле свято нам верят. В третьей книжке про Пенрода есть история о том, как он играет в сыщика и начинает следить за молодым человеком. Конечно, тот очень ему не нравится – он ухаживает за старшей сестрой Пенрода, но вся эта история начинается с шутки – родители Пенрода, обсуждая этого молодого человека, говорят, что ничего о нем не знают, а его хорошие манеры еще ни о чем не говорят, – и у конокрадов бывают хорошие манеры. Пенрод с полной уверенностью в своей правоте – родители сказали слово «конокрад»! – начинает выслеживать молодого человека, что приводит, конечно, ко множеству разных событий. И опять Пенрод остается без наказания – и вправду, в чем он виноват, – он просто воспринимает жизнь всерьез.

Родители часто ругают детей за вранье, да, конечно, и это правильно. Но чаще всего дети не врут, дети выдумывают, совершенно не отделяя фантазии от действительности. Когда Пенрод сочиняет в свое оправдание невероятные истории, он сам начинает в них верить. И чем сильнее он завирается, тем крепче верит, что все это чистая правда. Когда родители понимают разницу между враньем и воображением, это не отменяет наказания, но позволяет родителям лучше понимать своих непутевых чад.

Хотя это книга про мальчиков, как девочки, так и родители девочек тоже найдут в ней кое-что интересное для себя. Конечно, девочкам живется легче, они шалят меньше, ведут себя потише и им реже попадает от родителей. Но и им полезно узнать «из чего сделаны мальчики» и почему их любовь выражается в таких нелепых поступках.

Хорошо, понятно, зачем эта книга родителям, да и девочкам, но не вредно ли ее читать мальчикам? Чему они из нее научатся кроме проказ? Не бойтесь, дорогие родители, плохому учатся не из книг. Вспомните самих себя, вспомните то упоение, с которым вы читали книги о своих ровесниках, живущих в других странах или живших в другие времена. И вот, перед вами и вашими детьми такая книга. Читайте на здоровье!

О.Бухина


notes


Примечания


1


День Независимости США.