Контракт на убийство Буало-Нарсежак Классический криминальный роман о том, как судьба зачастую безжалостно коверкает человеческую жизнь. «Контракт на убийство» — роман о человеке без имени, человеке, который все видит, но сам остается незамеченным. У него несколько обличий. Он может быть кем угодно, у него нет никаких особых примет. Он тот, кто за деньги торопит смерть и никогда не задает лишних вопросов. По непредвиденные обстоятельства мешают успешному выполнению его последнего контракта… Буало-Нарсежак Контракт на убийство Памяти Мабрука, немецкой овчарки с человечьим сердцем Глава 1 — Я жду знакомого! — говорит Г. Официант извиняется, а Г подвигает к себе стул. Никогда не оставлять рядом свободного места, которое кто-то сочтет возможным занять. В кино всегда садиться в глубине, у самого прохода. Предупреждать билетершу: «Я жду знакомого!» Не пользоваться общественным транспортом. Поблизости всегда найдется такси. Либо уж идти пешком, что позволяет наблюдать за окружающими. Но только краешком глаза, не подавая виду! Г к этому привык! Чего ему, в сущности, бояться? Главное — ощущать свободное пространство и справа и слева. Если надо, остановиться. Или же сменить направление. Но шагать всегда решительно. Как человек, который просто прогуливается и которому не в чем себя упрекнуть. В данный момент, сидя на террасе «Универ», он мирно попивает кофе, рассеянно взирая на уличную суету, на привычные танцы рассыльных, открывающих и захлопывающих дверцы лимузинов, подъезжающих к роскошному отелю напротив. Вот подкатил «бентли». Собираясь выйти из машины, сказочное создание вытягивает изящную ножку волнующих очертаний. Только Г это не волнует. И «бентли», и белокурую красотку, которая удаляется, небрежно, словно сумочку, зажав локотком пуделька, — все это он мог бы купить, несмотря на свой более чем скромный вид. Однако ему доставляет удовольствие быть просто Г, всего лишь начальной буквой, причем не заглавной, прохожим, неопределенной личностью, человеком, который все видит, но сам остается незамеченным. Улица забита машинами с переполненными багажниками: корзины, детские велосипеды, шезлонги, доски для виндсерфинга — радостная вереница августовских отдыхающих… Г строит неясные планы. И даже не планы, ибо он слегка задремал. Просто в его сознании возникают приятные картины, способствующие пищеварению. Река, томный вздох лягушки среди кувшинок, баржа с низкими бортами, где женщина развешивает выстиранное белье. Внезапно раздается взрыв, оглушительный и резкий, словно кто-то выстрелил из пушки над самым ухом. На секунду все замерли в изумлении. Слышен звон падающей посуды, и сразу же начинается страшная суматоха, следующая обычно за покушением. Несмотря на всю свою выдержку, Г несколько растерян. Его толкают разбегающиеся с воплями ужаса посетители. Опрокинут столик вместе с чашкой и кофейником. «Неужели трудно сообразить, — рассердился он — Да, разорвалась бомба, но не здесь… рядом…» Ему хочется крикнуть: «Успокойтесь», однако он тут же берет себя в руки. Надо постараться уклониться от расспросов полиции и журналистов. А они нагрянут с минуты на минуту. Г отряхивает одежду. Под ногами хрустит битое стекло. На улице гул митингующей толпы, почти заглушающий первые сигналы «скорой помощи». Г прокладывает себе дорогу среди заполнивших тротуар зевак. Словно пытаясь отдышаться, подносит ко рту платок, пробираясь тем временем между остановившимися машинами и группами любопытствующих. Ищет просвета средь теснящихся спин набежавших людей. Ростом он невысок, и его грубо толкают со всех сторон. Но появление пожарных и полицейского автобуса порождает некое движение в толпе, и, воспользовавшись сумятицей, Г проскальзывает в первый ряд. Перед отелем образовалось нечто вроде запретной зоны, откуда тянутся струйки дыма. Пахнет гарью, беспорядками, гражданской войной. Дверь в тамбур выбита, и в вестибюле отеля видны силуэты бегущих в разные стороны неузнаваемых людей: возможно, вон тот человек с окровавленным лицом — метрдотель, а этот раненый — клиент, взывающий, судя по всему, к носильщику, который судорожно сжимает в руках раскрывшийся чемодан. Г старается ничего не упустить. Ему хочется набить трубку и закурить, но нельзя: это неразумно. Напротив, надо слиться с толпой, проникнуться ее волнением, отдаться на волю пронизывающему ее, словно ток, чувству локтя. Зато с полным правом можно расспрашивать случайных соседей. — Вы что-нибудь видели? — Конечно. Он побежал к перекрестку. — Кто? — Террорист. Переодетый рассыльным. — Нет-нет, позвольте… У него была сумка. Спешат санитары, раскрывая на ходу носилки. — Там полно убитых. Еще бы! Обеденный час! Люди перебивают друг друга, гнев нарастает. — Смертная казнь! Никакой пощады. Г слушает. Он впервые оказался в гуще событий и все видит воочию. Ему доводилось, конечно, читать статьи, смотреть телепередачи. Подхваченные на бегу тела пострадавших, носилки, которые торопливо запихивают в машины «скорой помощи», — тут есть отчего содрогнуться, однако это мимолетное впечатление быстро улетучивается. Здесь же совсем другое дело: растерянные взгляды, горестный стон толпы при виде жертв, едва прикрытых одеялом, из-под которого порой высовывается нога. Такого рода детали не могут оставить безучастным. Г невольно достает трубку и начинает сосать ее. Справа раздается голос: — А тип-то, похоже, был значительным лицом в своей стране. — Что за страна? — Где-то в центре Африки. С ним была секретарша. Ей тоже досталось. Гранату привязали к шее собаки. Ну и грязная работенка! Вопреки своим правилам, Г пытается представить себе картину случившегося. Преступник открывает дверь в тамбур. Прикрепляет к ошейнику снятую с предохранителя гранату. Указывает собаке ее жертву. — Беги скорее. И пес бросается вперед, а убийца тем временем уходит. Граната разрывается в гуще толпы. Г прикидывает. По меньшей мере четверо или пятеро убитых и с десяток раненых. Вот он — терроризм! Слепое уничтожение! Использовать собак! Какая мерзость! Он возмущен до глубины души, как любой добросовестный мастер, оценивающий скверную работу. Подоспевшая полиция оттесняет зевак. У входа в вестибюль официальные лица делают какие-то заявления. Блицы фотоаппаратов. Репортеры стараются не упустить подробности, запечатлевая обломки и кровь — обычная ежедневная пища для выпусков новостей. Г отступает, растворяясь в людской массе. Ну и совпадение! Ведь он мог бы пройти мимо отеля как раз в тот момент, когда тип… Остановившись, Г набивает трубку. Самое лучшее — предупредить мсье Луи. День выбран неудачный, вот и все. Он подносит спичку к трубке. Возможно ли! Его рука слегка дрожит. Понадобились две спички… Почему он разволновался? От неожиданности, конечно! Такой оглушительный взрыв — у него даже зубы застучали! На мгновение ему почудилось, будто стреляли в него. Ладно, это всего лишь совпадение! Не стоит пережевывать одно и то же! Он идет по Елисейским Полям навстречу прохожим, спешащим к месту разыгравшейся драмы. Старается шагать спокойно. Непростительно терять хладнокровие. Пускай паникуют другие, это их дело. Но только не он! Ни в коем случае не он! Мсье Луи рассердится. Хотя какая, в сущности, разница! Одной неделей раньше или позже… Он пересекает эспланаду Инвалидов, здесь царит полнейшее спокойствие. Никто еще не знает о покушении. Но и сюда доносятся сигналы «скорой помощи», правда издалека — обычное дело. Войдя в кафе, Г спускается к телефону. Звонит. — Мсье Луи? — Вы ошиблись, — слышится в ответ чей-то голос. Привычные меры предосторожности. Далее следует сказать: — Я от Жоржа. Молчание, потом раздается приглушенный голос мсье Луи. Он и слова не дает вымолвить своему собеседнику. — Знаю, — шепчет мсье Луи. — Покушение на министра Бурунди. Ну и что? Вас это не касается… Даю вам четыре дня. И прошу не звонить мне больше. Он вешает трубку. Спорить бесполезно. Мсье Луи не отступится. Четыре дня на подготовку такой тонкой операции! Чистая халтура. Но с другой стороны, это позволит ему действовать, делать по порядку одно за другим, и тогда наверняка хватит одной спички, чтобы раскурить трубку. Начиная с этого момента нельзя терять ни минуты. Прежде всего надо взять напрокат автомобиль. Г постоянный клиент у «Ави». Так что задержки не будет. Безупречный белый «пежо». Бумаги в порядке. Он выбрал документы на имя Жоржа Баллада, преподавателя из Нанта. Благодаря мсье Луи у него несколько обличий. Чуть ли не каждое утро он для забавы выбирает одно из них. То коммивояжера, то служащего книжной лавки, а то инженера в отпуске. К несчастью, нельзя изменить физиономию. Приходится пользоваться всегда одной и той же фотокарточкой, нарочно сделанной не очень четко. Узкое лицо с глядящими куда-то в сторону глазами. Г может быть кем угодно. Никаких особых примет. Сев за руль своего «пежо», он, по счастливой случайности, находит свободное место возле Лионского вокзала. Теперь все пойдет по накатанному пути. Ему нравится всякий раз заново разыгрывать сценарии, которые он знает наизусть. И пожалуй, Г чувствовал бы себя вполне счастливым, довольствуясь малым повседневным счастьем, если бы не эта граната, зиявшая огромной дырой в привычной рутине дня. Кошмар, о котором не следует больше думать. На вокзале полно спешащих людей. Г направляется в камеру хранения. В руках у него ключ от шкафчика, полученный накануне по почте. Мсье Луи полагает, что это самый надежный способ. Долго искать не пришлось. Как всегда, шкафчик выбран в нижнем ряду. Мания? Предосторожность? Суеверие? Или желание подбодрить Г: «Видите? Все идет хорошо!» Г открывает узкий металлический шкафчик, где лежит спортивная сумка для игры в гольф с богатым набором клюшек. Он берет ее, даже не оглянувшись по сторонам. Обычный отпускник, отбывающий на природу. Крепко ухватив сумку, ощетинившуюся плоскими, как у кобры, головками клюшек, Г по весу чувствует, что оружие, по обыкновению, спрятано там. И, насвистывая, удаляется. Вести себя следует так, словно за тобой постоянно кто-то наблюдает, хотя в данный момент каждый озабочен лишь грядущими удовольствиями. Сумка кладется в багажник с большой осторожностью — из-за оптического прицела. Заботу о винтовке берет на себя мсье Луи. За все время он ни разу не допустил ошибки. Г выбирает оружие в зависимости от стоящей перед ним задачи, а все остальное, именуемое Г хозяйственными хлопотами, ложится на мсье Луи. Г никогда не пытался понять, как тому удается выкручиваться. Откуда берется винтовка, кто ее забирает и куда она девается — это не его дело. От Г требуется только одно: сдать напрокат свой зоркий глаз и не задавать лишних вопросов. Он приходит, целится, стреляет раз, очень редко два и сразу исчезает. Остальное — дело журналистов. Г даже газеты не всегда читает. Ему известно главное: его вмешательство положило конец какой-то ссоре. Он не обязан принимать чью-либо сторону в противоборстве интересов, сталкивающих сильных мира сего. Ему платят. Причем щедро. Если он дрогнет, проявит любопытство или самостоятельность, тогда из тени выйдет другой стрелок, чтобы восстановить порядок. Хотя… Г улыбается. Не много найдется других таких стрелков… Их можно по пальцам пересчитать. Существует, правда, и иной способ: натравить на выбранную добычу безумцев, готовых даже самих себя разорвать на куски… или приносить в жертву собак, а это, конечно, гнусность… Г трогается с места. Почему гнусность? Да потому что, в сущности, мастерское умение стрелка делает преступление подвигом, в то время как граната на шее собаки — тошнотворная мерзость. Пули в голову, одной-единственной, довольно, чтобы превратить жертву в своего рода сообщника, помощника иллюзиониста. Так и ждешь, что убитый поднимется, дабы засвидетельствовать свое почтение. Тогда как слепое нападение, залитые кровью стены… Нет, это невыносимо. Машину он ведет, как всегда, крайне осторожно. На улицах Монмартра почти никого. Г живет в маленькой меблированной квартирке на улице Фонтен. В пору отпусков мест для стоянки сколько угодно. Остановив машину напротив дома. Г размышляет, прежде чем выйти. Терроризм, бесспорно, самая грубая — он чуть было не подумал «самая невоспитанная» — форма убийства. Тут он сбился в своих рассуждениях. Но смутно ощущал, что есть несомненная разница между мешаниной внутренностей — следствием бойни — и едва кровоточащим отверстием от пули. Однако как тут не понять: массовое уничтожение, заменяя собой тонкое исполнение приговора, грозит погубить его ремесло. На смену мастерской руке придет механика убийства, и тогда конец контрактам, но мало того: прежних исполнителей, ставших ненужными и опасными, постараются убрать. Случайное совпадение, странным образом скрестившее пути двух палачей, — это, по сути, знамение времени. Старинная техника и новая школа. Крайне удрученный, Г выходит из машины и прячет сумку для гольфа в надежное место. Четыре дня! Мсье Луи понятия не имеет, о чем говорит. Раздеваясь, Г продолжает размышлять. Ему жарко, но душ приносит лишь мимолетное облегчение. Мсье Луи тоже изменился. Раньше, несмотря на всю свою резкость, он был другим. Знал, с кем имеет дело. И не навязывал смехотворные сроки, чрезвычайно затрудняющие работу. Предоставлял свободу действий. Можно было не торопясь изучить обстановку и привычки осужденного. Согласно требованиям профессиональной чести, тот не должен был мучиться. Оружие выбиралось долго и основательно: так музыкант не решается сразу отдать предпочтение тому или иному инструменту. Г протирается одеколоном. Ему нравится, когда кожа сухая: никаких неудобств с рубашкой. И снова мысли его обращаются к мсье Луи. Почему вдруг тот стал так резок? И к тому же вникает в детали, которые его не касаются! Да еще готовит подробную инструкцию по каждому предстоящему делу, в то время как раньше никогда не навязывал своей точки зрения, осторожно советуя, как лучше взяться за дело. А выплата по контракту? Не так давно он высылал по почте в тщательно подобранных по размеру картонных коробках половину причитающейся суммы наличными, другая половина приходила после. Теперь же, снабдив своего служащего по собственному усмотрению удостоверениями на разные имена, он переводит прямо на счет Жоржа Валлада, Фредерика Коллена или Марселя Ривуара и еще двух-трех других определенную сумму — спору нет, довольно кругленькую, — но такие переводы заставляют чувствовать свою зависимость, а это глупо и унизительно. Г набивает трубку, прохаживаясь по небольшой, обставленной кое-как холостяцкой квартирке из трех комнат. Настоящий-то дом там, на маленькой ферме у опушки Гаврского леса, это убежище он втайне от всех приготовил себе на старость, вроде лисы, устраивающей нору. В двух километрах — крохотная деревушка Ля-Туш-Тебо и речка. Глухомань. Но со всеми возможными удобствами. Он собирался провести там лето сразу же после выполнения контракта. Кстати о контракте! Достав из ящика письменного стола пакет с инструкциями, Г садится в кресло и осторожно — у него привычка все делать осторожно — манипулирует разрезным ножом, чтобы не порвать конверт. Вынимает необычайной точности план. Вилла президента Ланглуа стоит на склоне холма в новом квартале Мон-Шалюссе. Указаны размеры владения, расположение комнат, их назначение, расстояния между террасой, главной аллеей сада и частной дорогой, ведущей на улицу. Называется вилла «Бирючины». Ошибиться невозможно. Президент приехал два дня назад и собирается провести там месяц. Ему шестьдесят восемь лет. Он вдовец и живет один, как старый мизантроп. По утрам приходит прислуга — прибрать, подмести и купить все необходимое. У него больной кишечник, и рассыльный соседнего отеля приносит ему воду из источника. Мсье Луи снял виллу под названием «Тюльпаны», она расположена таким образом, что оттуда можно видеть террасу и сад президента. Нетрудно догадаться, почему он выбрал этот наблюдательный пункт. Ключ от «Тюльпанов» лежит в пакете. Г остается поселиться там, как будто дом в его распоряжение предоставил съемщик Фелисьен Буайяр. Словом, все в полном порядке. Г никому не помешает, если не собирается задерживаться. Никто из соседей не удивится. Холодильник полон. В гостиной есть телевизор. На всякий случай Г следует знать, что в этой поездке его зовут Марсель Ривуар. Ему советуют убить президента во время прогулки по саду. Ниже, как с правой, так и с левой стороны, расположены отели, обитатели которых большую часть времени проводят у источников, так что гость «Бирючин» живет практически в полном одиночестве. У мсье Луи хватило наглости заявить под конец: «Работа несложная. Просьба забрать все документы и отправить их по почте заказным письмом». В конверт еще был вложен путеводитель Шательгюйона. Стрелки, выведенные красными чернилами, указывали, как найти дорогу в «Тюльпаны». Однажды Г довелось проехать по городу. Это было во времена Моники. Г всё помнит, но у него нет времени предаваться пустым мечтам. Если он хочет за ночь добраться до Шательгюйона и устроиться там без лишнего шума, нельзя терять ни минуты. Все его снаряжение наготове, как у солдата на побывке. Мгновенно можно тронуться в путь. Г еще раз мысленно перебирает: сменное белье, аптечка, коробка с гримом, который, впрочем, ни разу ему не понадобился, куртка, брюки с многочисленными карманами, кроссовки, десять метров нейлоновой веревки и, на всякий случай, набор отмычек… Вот примерно и все… Разумеется, сумка для игры в гольф, а главное — винтовка. Он достает ее из сумки, ставит на место оптический прицел и глушитель, проверяет — затворы работают четко; машинально приложив оружие к плечу, Г обращает его в сторону домов напротив, где все ставни закрыты. Сфокусировав изображение, он, словно в бинокль, видит улицу крупным планом. Перед булочной стоит мотоцикл. Г пытается зафиксировать его в центре коллиматора, в том месте, где виден крестик, указывающий сердцевину мишени. Метка сдвигается, и мотоцикл оказывается немного в стороне от нее. Крестик сместился. Г опускает винтовку, протирает глаза и начинает все сызнова. На этот раз он понял. Рука дрогнула. Левая рука, та самая, что держит винтовку и должна быть тверже стали. О! Дрогнула едва заметно, ровно настолько, чтобы намеченная цель, тихонько качнувшись, заплясала вокруг пересечения линий. Главное, не напрягаться, найти другое положение для ног, потом спокойно и не торопясь наводить дуло на цель. Если бы стрелять пришлось с пятнадцати или двадцати метров, большей точности прицела и не потребовалось бы! Но стрелять, возможно, придется на расстоянии пятидесяти метров, а в таком случае малейшее отклонение грозит катастрофой. Вроде гранаты. И снова ему чудится взрыв. Что за наваждение, никак не отпускает, хотя прошло уже немало времени. Он делает вид, будто целиком занят приготовлениями, но рокот взрыва все еще звучит в ушах, отдается в руке, завладел оптическим прицелом — словом, обезоружил его. Г почти не сомневается, что это пройдет. Никогда, никогда в жизни руки не подводили его. Положив винтовку на диван-кровать, он трет пальцы, вытягивает их до хруста, быстро сжимает и разжимает кулаки. Затем ласково гладит свой любимый, верный маузер, который с двухсот метров может всадить пулю в цель размером не больше ногтя на пальце. Сейчас не время сдавать. Ну хорошо, граната, ему-то что за дело? Это случилось в ином, параллельном мире. Он вытягивает перед собой руки плашмя, словно собираясь принести клятву. Обе они неподвижны. Никакой дрожи. Привычные руки, те самые, что славятся в окружении мсье Луи. Но из чрезмерного усердия Г моет их теплой водой, потом смачивает одеколоном. А теперь — оружие к плечу. Запястья гибкие. Оптический прицел шарит по улице, остановившись на мотоцикле, сосредоточивается на середине руля. Вот так! А теперь за тысячную долю секунды надо успеть нажать на спусковой крючок. Но нет, винтовка уже обратилась к маленькому спидометру, расположенному сбоку, в конце руля; вынужденное вернуться назад, дуло снова покорно начинает медленно скользить вправо. Теперь ему следует всего лишь на миг задержаться на выбранной мишени. Но оно, к несчастью, не останавливается. Стоп! Возврат к начальной точке, и порядок! Под тяжестью оружия рука немного опускается. Мотоцикл исчезает из поля зрения. Упорствовать не стоит. Сорвалось. На висках у Г выступил пот. А насчет тяжести оружия — полная ерунда. Оно легче своих соперников. Всего-то четыре с половиной килограмма. Потому-то ее и выбрали. Г обеспокоен и не скрывает этого. Через несколько часов надо быть в Шательгюйоне, что же произойдет, если на своем боевом посту он окажется бессильным? Его воображению рисуется такая картина: он является на условленное свидание, и его жертва кричит в нетерпении: «Ну что там? Чего вы мешкаете?» Тяжело опускаясь, Г кладет руки на колени. И видит, что левая рука опять дрожит. Вздрагивают средний и указательный пальцы. Г пытается вмешаться, призвав на помощь свою волю. Но рука не слушается его. Она вдруг обрела скандальную свободу… Поднимается, потом вновь опускается, ее охватывает дрожь, пальцы начинают барабанить, Г в ужасе хватает ее другой рукой и, прижимая к груди, растерянно повторяет: «Что с нами стряслось?» Решение приходит внезапно. Он ищет в справочнике адрес доктора. Не забыть бы, здесь он Жорж Валлад. Хотя какое это имеет значение? Дрожь прекратилась. Но он стоит на своем. Хочет все выяснить. Причем немедленно! — Алло! Это телефон доктора Нгуена Хо? Нельзя ли попросить его приехать? Жорж Валлад, улица Фонтен, над музыкальным магазином… — Что случилось? — спрашивает доктор. — Не знаю. Что-то с рукой. — Хорошо. Сейчас буду. Ваше счастье, что мои пациенты разъехались на лето. Доктор смеется, и Г воспрял духом. Не важно, если он покажется смешным. Ему прежде всего необходимо успокоиться. Глава 2 Он сам во всем виноват. Нельзя было пренебрегать тренировкой!.. А то возомнил себя сверхчеловеком, и вот результат… Г невольно улыбнулся: ничего себе сверхчеловек весом в пятьдесят два килограмма и ростом с жокея! Да, но зато у него острый, как у хищной птицы, глаз, который все видит, ничего не упускает, запоминая, словно компьютер, каждую мелочь, и, удесятерив свою зоркость с помощью увеличительного стекла оптического прицела, мечет молнию, безошибочно направляя ее прямо в цель. Это создает иллюзию непобедимости. И постепенно начинаешь забывать, что глаз, рука, палец день ото дня изнашиваются, утрачивая свою силу, что их уязвимость нельзя оставлять без внимания, за ними надо неустанно следить, поддерживая не только ежедневной тренировкой, но и режимом питания, строгим распорядком жизни. Если хочешь оставаться непревзойденным чудом ловкости, виртуозом в искусстве дарования мгновенной смерти, необходимо работать и работать, научить каждый мускул замирать по команде и оставаться неподвижным, как камень. Г не раз завидовал отборным стрелкам жандармерии: у них есть специальный тир с движущимися мишенями, и они могут стрелять вволю: из винтовки или из револьвера, очередями или одиночными выстрелами. Да, они имеют возможность тренироваться, но даже самому лучшему из них не дано сравниться с Г в быстроте и обрести то, что выделяет его из всех: особый дар, который по неведомому капризу судьбы ему суждено было унаследовать от пьяницы отца. «Семейство Буффало». Черно-красные афиши, отец в костюме охотника, повергающий огромного слона… Да, все это было в прошлом, в те далекие времена, когда семейство владело шикарным фургоном за цирком, сиявшим огнями день и ночь. Но постепенно афиши становились все менее кричащими, а потом и вовсе исчезли. На смену семейству Буффало пришел «Том Гаучо». Затем Гаучо уступил свой винчестер и прочие атрибуты кому-то другому… Впрочем, зачем вытаскивать на свет божий замшелые воспоминания. Пора бы уже прийти этому местному доктору. А лекарство найти просто! Проще некуда: возобновить как можно скорее тренировку. В Гаврском лесу лишь изредка появляются лесорубы. Выстрелов никто не услышит, на то существует глушитель. Даже белки не всполошатся. А что касается револьвера, то по соседству есть просторный, глухой подвал «Космоса», разорившегося ночного заведения. К тому же времени у Г впереди предостаточно, ибо контракты подвертываются все реже, а впереди — отпуск, так что эта незначительная дрожь пройдет. И все-таки Г не терпится поскорее удостовериться во всем. Он бежит открывать дверь врачу, молодому человеку спортивного вида в теннисном костюме. — Извините, — говорит доктор. — Сейчас у меня есть время, и я пользуюсь случаем, чтобы сыграть два-три сета. Г приглашает доктора в гостиную, где успел навести порядок. — Так что у нас случилось? — продолжает доктор. — Да вот рука дрожит. — Покажите! По счастью, рука соизволила продемонстрировать несколько беспорядочных движений. Доктор ощупал ее, потянул за пальцы. Осмотрел сжатый кулак и медленно раскрывающуюся ладонь. — Вытяните руку. Попробуйте не двигаться. Вы не пьете? — Нет. — Употребляете наркотики? — Никогда. — Ваша профессия? — Коммивояжер. — Много ездите? — Пока еще довольно много. — Сколько вам лет? — Скоро сорок шесть. — Женаты? — Нет. — Есть подружка? — Нет. — В последнее время у вас не было депрессии? Заметьте, сама по себе депрессия ровным счетом ничего не значит. Я имею в виду, не принимали ли вы транквилизаторы? — Нет. — Не найдется ли у вас веревки? — Сейчас. Г приносит с кухни моток веревки. — Отмерьте пятьдесят сантиметров. Вот так! Хорошо. Разрежьте этот кусок надвое и положите на стол оба конца рядом. А теперь соедините их, завязав узлом. Прекрасно. Вы левша. Первой пришла в движение ваша левая рука, видите: большому и указательному пальцу не удается сразу схватить веревку. Указательный пытается это сделать, допускает промашку, выходит из себя и — готово! Дрожь перекидывается на другие пальцы! Упорствовать не стоит: сейчас и правая рука одеревенеет, и вы сумеете связать концы веревки лишь после нескольких попыток, а это приведет вас в ярость. Наступило молчание. Наконец Г решается задать вопрос: — Стало быть, у меня паркинсонизм? — Вовсе нет. Я не стану читать вам лекцию, но всем известно, что дрожание при болезни Паркинсона происходит в спокойном состоянии, после совершенного усилия, тогда как у вас оно, наоборот, начинается в тот самый момент, когда вы хотите, чтобы ваша рука взяла какой-то предмет. Так что без паники. Это легко поддается лечению. И давно появилось дрожание? — Нет. — Когда же? — Несколько дней назад. — Превосходно. О таком пациенте можно только мечтать. Как это началось? В результате пережитого волнения? Или от усталости? Давайте проверим ваше давление. Достав аппарат, доктор берет руку Г. — Сто десять на семьдесят. Не блестяще. Для начала надо вас немного подкрепить. У входа я заметил чемодан. Вы уезжаете? — Да. — Скоро? Г не решился ответить: сейчас — и потому говорит: завтра. — Далеко собираетесь? — В Виши. — Вам это не на пользу. Шестьсот километров пробок! Проконсультируйтесь там у невропатолога и отдохните месяц. Если бы в вашей профессии требовалась точность, тогда другое дело, а чем вы торгуете? К счастью, Г отреагировал молниеносно: — Садовыми принадлежностями! — Прекрасно. Посмотрев на часы, доктор извиняется, достает из дипломата бланк и шариковую ручку, затем без всяких церемоний садится за стол. — Три таблетки тривастала в день, но главное, проконсультируйтесь у невропатолога. Имя? Фамилия? Г в нерешительности. Провал в памяти. Взглянув на него, доктор доброжелательно замечает: — Вы в самом деле устали. — Жорж Валлад! — воскликнул Г. — И спасибо, что так быстро пришли. Проводив доктора до лестничной площадки, он возвращается и в растерянности садится. При чем тут невропатолог? Г с отвращением смотрит на руку, словно та не желает больше признавать своего хозяина. Впрочем, рассиживаться не время! Пора ехать. Президент Ланглуа ждет его. Пять часов. Г все еще раздумывает. Ехать? Не ехать. С одной стороны, упустишь Ланглуа. С другой — вызовешь гнев мсье Луи! Он несколько раз раскрывает и сжимает ладонь. Ну вот, рука действует! Этого вполне достаточно, чтобы в течение нескольких секунд подержать винтовку. Отступать уже поздно! Дабы успокоить себя и обезопасить от разных случайностей, Г кладет в сумку свой «смит-и-вессон» 38-го калибра, модель с двойным взводом: на короткой дистанции этот револьвер пострашнее винтовки. Затем, подумав немного, добавляет бинокль любителя скачек и разворачивает на кровати дорожную карту. Через Мулен и Риом путь до Клермон-Феррана прямой. В Шателе он будет на рассвете. Тем лучше. Где-нибудь неподалеку от Невера наверняка попадется заправочная станция, открытая всю ночь, там можно будет съесть бутерброд и выпить кофе. Погода отличная. Но главное, ему не грозит паркинсонизм. Мало-помалу к нему возвращается уверенность. Последний взгляд на снаряжение: оптический прицел в замшевом футляре, зачехленная винтовка хорошо спрятана среди клюшек, на дне — коробки с патронами, скрепленные между собой клейкой лентой, чтобы избежать ударов. Можно ехать. Г закрывает окна, двери, выключает счетчики. Машина возле дома. Движение незначительное. Два-три автобуса с туристами, направляющиеся к площади Пигаль. Он ставит чемодан с сумкой на сиденье рядом с собой и пристегивает их ремнями. Минута короткого раздумья. Взрыв гранаты по-прежнему не отпускает, но отдается в голове лишь воспоминанием о шуме. И что бы там ни говорил врач, путешествие по летним дорогам нельзя назвать неприятным. Осторожно трогаясь с места, Г включает радио и, настроив его на волну «Франция-инфо», слушает. Это лучший способ узнать о результатах расследования. Жертвой покушения оказался чиновник ООН высокого ранга. Вместе с ним погибли двое — его секретарша и горничная. Террорист держал на руках пуделя, что придавало ему безобидный вид. Рассыльный, раненный осколком в ногу, наблюдал всю сцену. Человек поставил пуделя на пол и, показав на кого-то пальцем, крикнул: «Беги, беги скорее!» Потом уже стало известно, что это была собачка секретарши. Она бросилась к хозяйке, та находилась рядом со своим шефом, и произошла драма, ответственность за которую пока еще никто не взял на себя. Террорист затерялся в толпе. И само собой, никаких точных примет. Рассыльный был в шоке и дал довольно расплывчатые показания. Осторожно! Полицейская машина просит посторониться. Г пропускает ее вперед. Должно быть, на выезде из Парижа полно легавых, однако при таком интенсивном движении вряд ли можно обыскать все машины. Через пиджак Г нащупывает бумажник. Жорж Валлад и так далее. Все в порядке. Как ни странно, он обрел привычное спокойствие. Руки мирно покоятся на руле. Источник зла — в голове. Это в голове у него что-то дрожит. Г не против принять тривастал, но им вдруг овладела уверенность, что он в полной исправности, вроде машины, механизм которой заедает лишь в том случае, если водитель позволяет себе отвлекаться. Выключив радио, он набивает трубку левой рукой; самое трудное — утрамбовать табак, согнув указательный палец. Затем вытащить из гнезда на панельной доске прикуриватель и раскаленным успеть поднести к трубке. Пальцы как никогда послушны. Еще бы, ведь в свое время он чуть было не стал иллюзионистом. «У него волшебные руки», — говорил Рикардо… Г с наслаждением затягивается. Когда рулишь, неплохо помечтать. Даже если тебя зажали в ряду автомобилей, если впереди прицеп, а сзади — фургон для перевозки скота. Славный Рикардо! Не менее знаменитый, чем семейство Буффало. В цирке Универа он был жонглером. Г не может вспоминать о нем без восторга. Он хватал что под руку подвернется и кидал в воздух: бутылки, шляпы, башмаки клоуна, белый костюм Пьеро. «Отдай мне своего парнишку!» — твердил он. Но Буффало — отец и мать — не соглашались. Главное — отец, программы которого возвещали, что он лучший стрелок на Западе. «У него меткий глаз!» — говорил отец о мальчике. «Да, — отвечал Рикардо, — но и рука не хуже». А теперь Г направляется к Монтаржи со всем своим снаряжением и приказом выполнить задание. «Так распорядилась жизнь! — думает он. — У меня опять контракт. Если их сосчитать, то получится целая дюжина. Двенадцать контрактов!» Ему нравится это слово. И он с удовольствием повторяет его. Это наводит на мысль о торговых сделках, пожалуй даже оптовых, во всяком случае, о чем-то вполне достойном. Для мелких текущих дел мсье Луи использует жалких, посредственных типов, которых потом выбрасывают за ненадобностью. Но специалистов, особенно профессионалов высокого класса, — хотя они друг друга и в глаза-то никогда не видят, — таких узнают по их повадкам, выстрелу в упор, особому способу задушить или утопить; в подобных случаях каждый думает про себя: это Нантиец или Кинкин… Такие зря путаться не будут, и только самые опытные могут похвастаться, что их нанимали — конечно, за баснословные деньги — больше двенадцати раз. Вот почему и речи быть не может о том, чтобы вступать в споры с мсье Луи. Он назначил срок. Ладно. Остается только покориться, рука или не рука, дрожь там или нет. И если нельзя поступить иначе, тем хуже, впервые придется сделать два выстрела, а может, и три. Через приспущенное стекло Г вдыхает вечерний ветер, несущий запах травы. Он внимательно следит за дорогой, потирая время от времени затылок, но это пока еще не усталость. Погасшую трубку он на время сунул в ящик для перчаток. Потом машинально включил информационную передачу. С его точки зрения — ничего нового. Премьер-министр сделал торжественное заявление. Полиция сбилась с ног. Один депутат от оппозиции перечисляет преступления, оставшиеся безнаказанными. Смерть президента Ланглуа наверняка добавит жару и распалит страсти. Мысли ленивой чередой мелькают в голове. Благодаря мерам, принятым мсье Луи, Г чувствует себя в безопасности. Кто такой этот президент Ланглуа? Подобные вопросы его не особенно волнуют. Г думает об этом, словно разгадывая кроссворд, ищет слово из четырех, пяти или шести букв. Ничего интересного. Если старикашку называют президентом, стало быть, он наверняка генеральный директор какой-нибудь компании. Но если бы он действительно что-то значил, полиция наверняка присматривала бы за ним. И это не укрылось бы от мсье Луи. Г переключает приемник в поисках музыки. Но только не классической — там сплошные менуэты. И не тех громогласных штуковин, от которых оглохнуть можно. Послушать бы песни прежних лет. Например, о любви. Они ему кое о чем напоминают. Сколько у него было женщин?.. Вереница машин дружно тормозит. Так и есть. Полицейский контроль! Как раз в тот момент, когда вспыхивает вечерний закат, когда не знаешь, что следует включать: фары или подфарники. И заранее чувствуешь себя провинившимся. Пугаешься каждого представителя службы безопасности, направляющего фонарик внутрь машины. Под его безжалостным лучом Г старается дышать глубже. — Проезжайте! Живее! Едва наметившаяся опасность осталась позади. Однако Г успел испугаться и сразу же заметил, как задрожала лежавшая на руле рука. Разволновался! Нервы сдают. Быть того не может! Какая глупость! Он сердится на себя. Ругает последними словами. Затем останавливается на площадке для отдыха, словно выдохшийся бегун, который пытается восстановить силы. Г раздумывает над тем, что с ним случилось. Все началось, когда после покушения ему понадобились две спички, чтобы закурить трубку. Стало быть, нервная судорога связана каким-то образом со взрывом гранаты. Возможно ли, чтобы, убив трех человек, она смертельно ранила и его! Мсье Луи никогда не простит ему подобной слабости. С ним шутки плохи, никаких извинений, недомоганий, мигреней или головокружений. Карабин не имеет права на душевные переживания. Г отирает пот с лица. Безусловно, следует пройти курс лечения, но лишь после того, как задание будет выполнено, и, конечно, никто не должен об этом знать. До Невера совсем недалеко. Движение стало менее плотным. Г изучает карту. Мулен… Сен-Пурсен. Как далеко до Шательгюйона! Может, он постарел? Может, это легкое нарушение рефлексов и есть первый признак? Г набивает трубку. Времени хватит, только бы приехать пораньше, пока курортники еще снят. Есть один вопрос, которым он не любит задаваться, так почему бы не подумать над ним сейчас, прохаживаясь для разминки? Наверняка наступит момент, когда мсье Луи откажется от его услуг, только вот удовольствуется ли он тем, что не станет больше подавать признаков жизни? Никаких звонков! И дни потянутся унылой чередой, заполненные для сошедших со сцены постаревших актеров серой скукой. Вряд ли — мсье Луи слишком осторожен. Кто же оставляет подручных вынашивать черные мысли, копить обиду и принимать собственные меры предосторожности, к примеру, в виде некоего документа, содержащего определенные разоблачения? Всегда ведь можно найти услужливого нотариуса, который согласится передать прокурору республики письмо с обвинениями. Мсье Луи не из тех, кто привык доверять. Стоит не выполнить его указания в назначенный срок или допустить оплошность, как тут же возникнут подозрения. «Жаль, — подумает мсье Луи, — такой одаренный парень». И быстро сумеет привести в исполнение какую-нибудь хитроумную комбинацию, в результате которой ставший помехой человек внезапно попадет в ловушку. Г хранит в памяти такого рода таинственные исчезновения… Взять хотя бы Стефана. Тот знал беспроигрышный прием кетча. И как только в газетах появлялось сообщение о человеке, которому свернули шею, сразу было ясно: это дело рук Стефана! Со временем сообщения о подобных убийствах перестали появляться в колонке происшествий, доискиваться почему не имело смысла. Поток машин не прекращается. Иногда две-три из них останавливаются, люди выскакивают и бегут к дереву или кустарнику. «Прекрасная ночь!» — говорит кто-нибудь, застегиваясь на ходу. И Г снова остается один. Он устал, но уже не дрожит. Предается размышлениям, глядя на звезды. Не исключено, что мсье Луи уже нашел ловкий способ избавиться от него! Г обдумывает эту идею просто так, пытаясь доказать себе, что ничуть не волнуется и готов к самому худшему. Ну хорошо! У мсье Луи перевес из-за этой дурацкой дрожи. Но до тех пор, пока он не в курсе, Г останется его любимым агентом. И вот доказательство: мсье Луи опять дает ему шанс — с каким тщанием он все подготовил, все предугадал. И тем не менее! На обратном пути надо будет обдумать ответный удар — на всякий случай. Г садится в машину. Короткая передышка пошла ему на пользу. В эту минуту президент Ланглуа, верно, спит. Хотя, быть может, он из числа тех людей, страдающих бессонницей, которые читают по ночам. «Обещаю вам, что вы ничего не почувствуете!» — шепчет Г. Сен-Пурсен остался позади, в предрассветном тумане занимается день. Впереди угадываются смутные очертания гор. Г всем телом ощущает сковавшую его усталость. Мысленно он проверяет свой путь, стараясь не пропустить дорожные указатели. И вот наконец Риом, затем развилка, поворот на Шательгюйон. Улицы пустынны. Курортники спят. Г рулит потихоньку, разыскивая нужные названия. С улицы Барадюк нужно свернуть, не доезжая казино. Сады, отели и снова туман. После отеля «Бельрив» свернуть на новую дорогу. А вот и «Бирючины». Красивая вилла в глубине аллеи за оградой. Теперь осталось проехать метров пятьдесят. Дорога сворачивает к «Тюльпанам». Г бесшумно выходит из машины. Рукам холодно, он делает несколько шагов, чтобы размяться. Мсье Луи не обманул: «Тюльпаны» возвышаются над «Бирючинами», чуть ниже видны окна второго этажа виллы. Г торопливо изучает местность. Машину придется поставить перед «Тюльпанами», но, сделав разворот, можно бесшумно спуститься по склону с выключенным мотором. Открыв дверь дома ключом, присланным мсье Луи, он неслышно обходит первый этаж. Ставни закрыты, так что можно включить электричество. Все вокруг отличается простотой и чистотой. Как было обещано, холодильник полон: молоко, сухари, ветчина, фрукты — если понадобится, можно просуществовать, не привлекая к себе внимания. На втором этаже две спальни. Разложенный диван-кровать, стол, стулья, кресло, шкаф, хорошо оборудованная туалетная комната — и Г не может устоять перед соблазном вымыть горячей водой руки. Потом вдруг падает на диван. Какое блаженство — сбросить напряжение, со вчерашнего дня не дававшее ему расслабиться, вынуждавшее держаться настороже. Но спать нельзя. Всего пять минут отдыха. И через пять минут он уже на ногах, готов к действию. Г приоткрывает железные ставни в спальне. Пронизывающий взгляд на соседние владения. Внизу действительно есть терраса, через цветочную изгородь ее видно почти целиком. Вилла президента расположена наискосок. На террасу ведет застекленная дверь. Пройдя через террасу, можно спуститься по трем ступенькам в маленький садик, где что-то поклевывает дрозд. Г на глаз определил расстояние от окна до конца сада — двадцать пять метров. Где бы ни находился президент, он в любой точке окажется удобной мишенью. Успокоившись, Г начинает выносить вещи из машины. И чувствует себя в форме. Воздух на склоне холма благоухает, его можно вдыхать с наслаждением, смакуя, точно ликер. Прежде всего Г собирает винтовку, заряжает ее, фиксирует оптический прицел и глушитель, потом машинально прикладывает оружие к плечу. Порядок. Руки тверды и послушны. Голова ясная. Каждый мускул готов выполнить предназначенную ему роль. Г достает бинокль, наводит его. Дрозд внезапно становится большим, размером с курицу. Половина шестого. Пошарив на кухне, Г обнаружил растворимый кофе и приготовил себе чашку. Он знает, что до конца дня не сможет ничего предпринять. Сначала ему нужно изучить повадки президента, свойственные ему движения, походку, чтобы отыскать самую удобную позу. А стало быть, нечего прятаться, делая вид, будто в «Тюльпанах» никто не живет. Haпротив, надо распахнуть все окна и вести себя как подобает настоящему курортнику, а если президент пошлет ему со своей террасы доброжелательный привет, Г решил ответить ему тем же. Ну а потом? После драмы? Обычно мсье Луи берет все на себя. Поблизости у него наверняка есть человек, который тем или иным способом заставит исчезнуть тело! А может, забота поднять треногу будет возложена на прислугу. Г никогда не пытался доискиваться, каким образом мсье Луи удается уничтожить все улики. Вот почему вся банда так доверяет ему и в то же время так боится его. Г умывается, бреется, закуривает свою первую трубку за этот день. Президент, должно быть, встает поздно, так не лучше ли пока спуститься в парк, купить газеты, побродить немного: смерть может подождать. Глава 3 Возле источников уже толпится народ: едва успевшие встать с постели курортники в купальных халатах, отдыхающие, идущие за газетами в расположенный над садами киоск, любители утренних прогулок, слоняющиеся по магазинчикам, таская за собой — по необходимости или просто не желая отличаться от остальных — стакан в круглой корзиночке. Трудно вообразить иное место в мире, которое давало бы подобное ощущение покоя. Г внимательно приглядывается к окружающим: никто не казался больным. Это походило на форум, куда собираются для совершения некоего таинственного обряда, встав в очередь к источникам, носящим женские имена. Источник «Сюзанна», источник «Мари-Луиза», источник «Анриетта». И всюду разбросаны железные стулья; поставленные кое-где кружком, они наводят на мысль о праздных собеседниках. Г испытывает тягостное чувство потерянности, словно очутился по ту сторону границы не совсем реальной страны. Ему случалось выполнять странные контракты, но всегда в опасных местах, где приходилось держаться настороже. А тут, напротив, сталкиваешься с беззащитными людьми, единственная забота которых — пить, наслаждаясь, маленькими глоточками мутную воду, похожую на болотную. И президент Ланглуа тоже, верно, принадлежит к этому свихнувшемуся племени дегустаторов. Любой подручный мсье Луи мог бы справиться с подобным заданием. Г чувствует себя здесь не на месте. Ему не терпится поскорее вернуться в «Тюльпаны». По дороге он покупает «Курье дю Сантр». В длинной статье рассказывается о вчерашнем покушении. «Я брежу! — думает Г. — Значит, это случилось только вчера?» Он пробегает глазами статью. Обычное переливание из пустого в порожнее с уже известными подробностями, причем некоторые особенно ужасны. Единственная новость — анонимный телефонный звонок в «Либерасьон». Преступление совершено неведомой группировкой, назвавшейся «Справедливость и Свобода». Этакое новоявленное позерство — терроризм в жанре «видал, я какой», — по сути, не менее наивное, чем боксерское бахвальство. «Я, по крайней мере…» — думает Г. Ему нет необходимости заканчивать свою мысль, чтобы почувствовать определенную гордость, и все-таки он не может не выделить как-то себя, поставить особняком. Поднимаясь по лестнице к вилле, Г вынужден, однако, признать, что, если бы не мсье Луи, его жизнь мужчины без женщины, без детей, без друзей и даже без красной рыбки, которую надо кормить, была бы невыносимой. Впрочем, это ничуть не похоже на медленное удушье! Напротив! Повседневная жизнь даже приятна. Хотя временами бывает, конечно, ужасна, особенно когда он смотрит на себя как бы со стороны, признавая, что, в сущности, бесполезен, вроде гадюки: такую тварь каждый готов раздавить. И сколько бы он ни протестовал: «Нет и нет! Я кое-чего стою!» — достаточно лишь взглянуть на себя в зеркало… Порой ему слышится внутренний голос: «Я как вирус!» К счастью, противоядие всегда наготове: то, что делает он, никто лучше сделать не может, ибо Рикардо был прав. У него и глаз и рука отменные. Г запыхался. Подъем чересчур крутой. Итак, с одной стороны, Рикардо, с другой — мсье Луи. Два его учителя. Проходя мимо «Бирючин», он искоса поглядывает на фасад: окна второго этажа открыты. Г мельком успевает заметить силуэт человека: тот высок и крепок. Вернувшись к себе, Г тотчас берет бинокль. Работа началась. В первую очередь надо умело приоткрыть ставни, чтобы иметь возможность видеть, оставаясь невидимым. Затем отыскать место, где легче всего привести в исполнение приговор. Мсье Луи советовал выбрать сад. Это и так, и не так. Расстояние подходящее, однако тот, кто давал сведения мсье Луи, не принял во внимание последовательное перемещение тени от виллы «Тюльпаны». Послеполуденное освещение совсем не то, что утреннее. Сад наполовину покроет тень. К этому следует добавить, что в саду президент неизбежно окажется движущейся мишенью. А потому лучшее место, судя по всему, — терраса. Г вглядывается невооруженным глазом. Террасу окружает увитая цветами стена, вдоль которой проложен поливочный шланг. Рядом с металлическим столиком, подпирая его, стоит старый плетеный стул, ибо всюду чувствуется уклон. Но гораздо больший интерес представляет шезлонг, разложенный перед той частью первого этажа, которая занимает невидимый Г угол, где наверняка находится гостиная. Г наводит бинокль на эту часть террасы. Шезлонг совсем новенький, и над ним раскрыт оранжевый зонт от солнца, а это свидетельствует о том, что президент уже приходил сюда, вероятно читать, ибо на полу лежит книга, до которой можно дотянуться рукой. Виден край частично скрытого полотном зонта низенького столика, где стоят чашка с сахарницей. Возможно, это любимый уголок президента. — Оставьте, — слышатся его слова. — Я сам помою. Г догадывается, что тот говорит со служанкой. Она появилась, когда он прогуливался у источников. Бесполезно строить планы. Утро пропало. Да, все идет не так, как хотелось бы. От самого Парижа его не покидает ощущение, что дело подготовлено плохо. Прежде всего, слишком невелик срок. К тому же мсье Луи должен был предвидеть, что присутствие служанки добавит сложностей. А кроме того, есть еще одна весьма досадная деталь. Место, откуда Г собирается стрелять, недостаточно удалено от мишени. Если предположить, что президент сядет подремать в шезлонг, а это вполне вероятно, то расстояние чересчур мало… всего несколько метров… Полицейские сразу вычислят траекторию полета пули и наверняка поймут, где скрывался стрелок. Как далеко в таком случае продвинется расследование? Окрыленный успехами, мсье Луи возомнил о себе невесть что, и это может плохо кончиться. Г замер в ожидании. Вот президент выходит на террасу. На нем старый свитер и выцветшие джинсы по нынешней молодежной моде. Он высокий, немного сутулый, лысый, вроде иных пожилых актеров, на руках отчетливо проступают вены. Наполнив водой лейку, старик спускается по трем ступенькам в сад. С помощью бинокля Г следит за каждым его движением. Находит место, где президента можно уложить первым же выстрелом, но, размахивая лейкой над грядкой с гвоздиками, тот уже повернулся к нему спиной. Бросив на кровать бинокль, Г берет винтовку и пробует перед окном различные позы, пытаясь отыскать наиболее удобную, затем прикладывает винтовку к плечу. Просто проверяя себя. Он медленно водит дулом, изучая сквозь оптический прицел открывающуюся взору картину. И почти сразу же чувствует слабую дрожь. Едва заметную. Но ему требуется абсолютная неподвижность, та самая, которую оплачивает мсье Луи. Если он выстрелит сейчас, президент, конечно, будет убит наповал, а мсье Луи ничего другого и не нужно. Однако Г более требователен к себе. Его рука должна повиноваться беспрекословно. Нечего приниматься за старое. Он не забыл, как рос, подчиняясь жестокой цирковой дисциплине. Г решает немного отдохнуть. Что уж тут скрывать: он недоволен собой. Недоволен этим типом, играющим в садовника! А главное, недоволен мсье Луи. Если бы ему дали волю, он потратил бы неделю на подготовку этого дела, запомнил бы малейшие движения и жесты президента и, самое главное, снял бы виллу подальше. Точность выстрела от этого не пострадала бы, ибо, оправившись от усталости, он наверняка попал бы в цель, и никто не догадался бы, откуда нанесен удар. Тогда как теперь стрелять придется на расстоянии нескольких метров, а это похоже на откровенное убийство. Почему бы в таком случае не бросить гранату! В сознании снова прокручиваются все те же картины: взрыв, крики, дым, кровь… И руку опять сводит судорога. Как же так получается: не дрогнув, он может держать перед глазами бинокль, но стоит взяться за винтовку, и кошмар возвращается! А там, внизу, президент повернул назад, отгоняя осу, которая кружит у самого лица. Он вдыхает свежий воздух, спускающийся с гор. И кажется чем-то озабоченным. Слева появляется служанка. Видны лишь ее голова и плечо, как в первом кадре мультфильма. На ней серый халат, и на золотой цепочке висит крестик. То ли рабочая, то ли крестьянка. — Стиральная машина сломалась, — говорит она, вытирая о тряпку руки. — Разве можно снимать дом, не проверив, все ли в порядке. Но мсье незачем беспокоиться. Завтра я приведу моего кузена. Он все умеет и берет недорого. Президент кивает издалека. Видимо, у него нет желания вступать в разговор. «Народу соберется много, — думает Г. — Чего доброго, нагрянут еще какие-нибудь визитеры, и утро пропадет. Кончать надо сегодня. В ближайшие два-три часа». Президент мелкими шажками пересекает террасу, протягивая лейку служанке. — Мсье желает, чтобы я закончила? — спрашивает та. — Нет, спасибо, мадам Франсуаза. Солнце чересчур горячее. Голос у него низкий, хриплый, но вполне приятный. С блаженным вздохом президент медленно опускается в шезлонг. В том месте, куда упирается голова, полотно вздувается. Целиться надо сюда. — Я выключила картошку, — сообщает служанка. — Мсье сумеет справиться? — Ну конечно! — с улыбкой отвечает он. Служанка собирается снять халат. — Мадам Лубейр, — шепчет он, — приведите его, когда снова придете. — Да он вас утомит! — возражает та. — Нет-нет. Мы полюбили друг друга. — Мсье нуждается в отдыхе. А я не смогу остаться. — Да будет вам… Он мне почитает! Оба смеются. — Можете идти, мадам Лубейр, — продолжает президент. — За меня не беспокойтесь. Приятного аппетита! До встречи. Г встревожен. Если он правильно понял, после обеда кто-то должен прийти к старику? Это не по программе. У мсье Луи точно сказано, что мсье Ланглуа никого не принимает. А тут ведь речь шла о ком-то близком. Судя по тому, как оба они засмеялись, когда старик заметил: «Он мне почитает» — и еще добавил: «Мы полюбили друг друга!» Однако! Надо проверить! Г перечитывает послание мсье Луи. Здесь черным по белому ясно написано: это первый курс лечения генерального директора. В Шатель он раньше никогда не приезжал. Что же в таком случае означают слова: «Мы полюбили друг друга»? Может, речь идет о человеке, с которым президент встретился где-то еще? Нет, что-то тут не вяжется. А фраза: «Приведите его». Как ее следует понимать? Как настоятельную просьбу, обращенную к человеку, который уклоняется от приглашения из опасения побеспокоить. Но почему в таком случае этот человек нуждается в помощи служанки и должен в какой-то мере быть представленным ею? В особенности если мсье Ланглуа любит его? Сжав кулаки, Г бросается на кровать. Никогда еще мсье Луи не поручал ему столь замысловатого задания! Самое простое было бы ликвидировать старика немедленно и бежать, не задаваясь лишними вопросами. Но Г слишком опытный профессионал и чувствует: если он поддастся настроению, уступит слабости, то не выполнит надлежащим образом контракт. Он разводит в стакане воды две таблетки макситона. Ему необходимо взбодриться и продержаться несколько часов. Вскоре силы возвращаются к нему. Макситон действует эффективно, тем более что со вчерашнего дня Г почти ничего не ел. Очистив два банана, он проглатывает их, стоя перед окном и наслаждаясь, несмотря на тревожное состояние, царящим вокруг безмятежным покоем. Всюду поют, насвистывают, щебечут птички. В отдаленных отелях горничные делают уборку. И вдруг у генерального директора звонит телефон. Благодаря акустическим причудам голос президента, четкий и ясный, слышен далеко. Г не приходится даже свешиваться из окна. — Да, я прекрасно устроился, — говорит старик. — Слишком просторно для меня… Да, все новое и чистое. В агентстве мне нашли прислугу, на редкость любезную и милую женщину. Алло… Я плохо слышу… Да, я целиком полагаюсь на нее. Она делает все необходимое… Разумеется, работаю. Я захватил с собой несколько срочных документов. В частности, досье Рульмана. Собираюсь поговорить об этом с Кюликом. Нет, не беспокойся. Я чувствую себя гораздо лучше. Спасибо за звонок. Пока. Да, спасибо, я тоже… Что значит — я тоже? Наверняка: я тоже тебя обнимаю. Какой-то близкий родственник? Или компаньон? В определенных кругах слишком часто целуются и обнимаются. Г бормочет свой монолог, набивая пенковую трубку, повсюду сопровождающую его в кожаном футляре. А не кроется ли за всем этим какое-нибудь политическое дело? Если уж мсье Луи взял на себя труд обратиться к лучшему своему агенту, то вряд ли речь идет о ликвидации мелкой сошки! Г с самого начала почуял опасность. И мсье Луи поостерегся раскрыть подноготную игры, чтобы не оттолкнуть его, ибо придется, возможно, частично импровизировать на ходу. Такое уже бывало! Правда, редко, но в случае неудачи вина полностью ложится на исполнителя. Мсье Луи всегда в стороне. Снизу доносится легкое шлепанье домашних туфель. Президент снова выходит на террасу. Он тоже курит трубку. Г это не нравится. Ему всегда претило проникновение в чужую жизнь, пускай даже в самой малой степени, а между тем ремесло вынуждает его быть соглядатаем. Направив бинокль, он ищет лицо своей жертвы. Президент тяжело опускается в шезлонг. Г не торопясь разглядывает внезапно приблизившееся лицо, изучает его последовательно, частями, словно астроном, исследующий звезду. Завораживающая география человеческого лица… Как шрамы, морщины на лбу, затрепетавшие внезапно веки и эти прожилки вдоль носа. Похожие на красноватый плющ, они выдают былого кутилу. Г рассматривает не очень чисто выбритые щеки с россыпью черных точек средь белых волосков. Сначала седина президента казалась вроде бы ровной, а теперь выяснилось другое: местами в бороде у него оставались черные прядки, и это выглядело, пожалуй, даже трогательно, хотя Г ничем уже нельзя растрогать. Вместо шеи — застывшее нагромождение дряблой кожи. Все в этой беззащитно выставленной на обозрение физиономии обветшало. Сохранилась лишь свидетельствовавшая об уме хорошо очерченная верхняя часть лба, гладкая и белая в том месте, которое прикрывалось шляпой; такую яркую полоску легко избрать мишенью. Сюда и надо целиться. Да почему не покончить с этим прямо сейчас? Комнаты ближайших отелей опустели. Уборка окончена. Курортники облепили источники. Печаль в том, что гораздо разумнее держаться в двух шагах от окна, чтобы оставаться незамеченным, но тогда видны лишь верхняя часть шезлонга и макушка Ланглуа. Тем не менее Г хватает винтовку и осторожно, словно опасаясь быть услышанным, подносит ее к плечу, затем наводит дуло на мишень. Левая рука не подвела. Не повезло! Телефон! Президент с ворчанием встает, выбивает о каблук трубку и пропадает из поля зрения. Г кладет оружие. Какая глупость! А почему бы этой комедии не возобновляться до бесконечности на протяжении целого дня! Нет, план мсье Луи вовсе не так хорош. — Алло! Это вы, Поль? Как видите. Все прошло хорошо… Г не желает дальше слушать. Он спускается, тщательно запирает за собой дверь и идет гулять. Половина двенадцатого. Генеральный директор позавтракает. Потом будет работать над своими бумагами. И лишь позднее, когда терраса окажется в тени, можно ожидать его появления. Между этим моментом и приходом гостя надо постараться урвать минуту. Но какой риск! Тотчас поднимется тревога, и сразу набежит толпа! «Я слишком стар», — снова сетует Г. И начинает уговаривать себя, что он богат, что у него есть очаровательная фермочка между лесом и рекой, где можно провести лето. Ну на что похоже это смешное ожидание, которому конца не видно! Он бредет от витрины к витрине, лениво разглядывая почтовые открытки и книги на вертящихся стойках, не испытывая ни малейшего желания купить роман, тем более полицейский. Там полно неточностей. К тому же он не любит читать. Через несколько страниц персонажи начинают путаться, особенно если у них английские имена. Раньше у него никогда не было времени читать. Приходилось жестоко работать. По приказу одного стрелять, по приказу другого жонглировать! До полного изнеможения! И, став наконец хозяином самому себе, Г ничуть не томился праздностью, или, как говорят иные, бездельем. До чего же сладостно отдаваться на волю бегущей минуты, ни о чем не вспоминая и не жалея, ни к чему не стремясь, — кое-кто, верно, скажет: жалкое счастье, похожее на счастье прикорнувшей кошки, — да, но зато он выбрал радость! Радость, которая в данный момент покидает его по вине мсье Луи. Утратить инициативу, пребывать в неизвестности, ожидая, когда соизволит показаться мишень, — все это выводит Г из себя. Он шатается бесцельно между казино и музыкальным киоском, задержавшись у витрины скобяной лавки, где выставлены всевозможные лезвия — от крохотных перочинных ножиков до свирепого вида навахи. Уже половина первого. Президент, наверное, кончил завтракать. Случай, возможно, представится. Он поворачивает назад, к «Тюльпанам», и встречает служанку, только что покинувшую виллу. Да, это она, невысокая, широкая, чернявая, крепкая, торопливая. Стало быть, она вернулась? Уже? Г идет к себе, следит за каждым своим движением. Охота начинается. Поднявшись на второй этаж, он берет винтовку и занимает наблюдательный пост перед полуоткрытым окном. На террасе пусто, но с кухни доносится чей-то голос. Г вслушивается. Это транзистор. Зарядив винтовку, он приготовился. Только бы поскорее вышел президент, и контракт будет выполнен! Наконец-то! — Отстань! — кричит старик. — А ну, вперед! Внезапно он появляется, отталкивая большую овчарку, та прыгает перед ним, пытаясь лизнуть в лицо. Г не успел удержаться. Он выстрелил два раза подряд и оба раза попал в цель. Отброшенный выстрелом мужчина медленно оседает у стены, а пес, заскулив от боли, валится на бок. Глушитель погасил звук выстрелов. С минуту Г стоит неподвижно с винтовкой у плеча. Он словно окаменел от удивления… И не очень хорошо понимает, что произошло. Однако инстинкт самосохранения заставил его очнуться, и тотчас мысль заработала, прояснившись. Президент убит пулей в висок, но пес только ранен. Задело лапу, когда он прыгнул, играя с хозяином. Вот только кто хозяин? А если не президент? Если кто-то сейчас выйдет или, наоборот, запрется, чтобы позвонить и позвать на помощь? Значит, надо подождать немного, не складывая оружия! Но Г ни разу еще не промахнулся. И не убил ни одного свидетеля. Не сделает этого и сейчас. Транзистор по-прежнему работает. Никто его не выключил. Телефон молчит. Пора действовать. Надо пойти посмотреть, и если собака смертельно ранена, что ж, придется ее прикончить. Г кладет винтовку на кровать, берет пистолет, ставит на него глушитель и выходит на улицу. Поблизости ни души. Остается лишь толкнуть калитку соседнего дома. Несколько шагов, и он на террасе. Собака приподнимается на груди, ворчит. Крови из раны вытекло немного. Левое бедро. Похоже, пуля вышла, но мускул, должно быть, задет. Г немного разбирается в животных: в цирковом зверинце их были немало, и, когда кобылы производили на свет жеребят, ему случалось иногда помогать. Однако вид у овчарки не слишком любезный. К счастью, она не может передвигаться, а лишь едва тащится, оскалив пасть, навстречу своему недругу. Обойдя ее стороной, Г проникает в дом. Мсье Луи не любит, когда его тревожат в неурочный час. Тем хуже! Ему следует все знать. Г набирает номер, в точности соблюдая ритуал. На другом конце отвечает не мсье Луи. Незнакомый голос звучит резко. — Я в курсе. Так что? Дело сделано? — Да, но здесь собака. Она ранена. — Подождите минуту. Раздается голос мсье Луи: — Вам известно, что следует делать! Только не говорите, что нуждаетесь в совете. Вам он не нужен! Г в нерешительности. — Ситуация ясна, — шепчет мсье Луи. — Какой-то вор забрался на виллу. Убил человека и собаку и все перевернул вверх дном. Понятно? Собирайте документы и бегите… — А собака? — Что собака! Плевать на собаку. И прошу вас не звонить мне больше! На этот раз голос становится ледяным. Трубку бросили. «Лучше бы мне промолчать!» — думает Г. С минуту он размышляет. Так вот, стало быть, что задумал мсье Луи с самого начала. Изобразить ограбление, проще простого! Но тут собака. Легко сказать: «Плевать на собаку!» Вот если бы дело было подготовлено как следует!.. Невозможно работать в подобных условиях! Какая гнусность! Ладно еще президент! Но Г чувствует, что он превращается в бандита, грабителя, который сгребает все, что под руку попадет, а под конец приканчивает несчастную, беззащитную животину. Продолжая недовольно ворчать, Г принялся за спальню старика. Достав из шкафа чемодан, сунул туда большую папку, оставленную президентом открытой у кровати. Прихватил и книгу под названием «Цветы зла». Пожав плечами, он опрокидывает стул и кресло, затем идет в туалетную комнату, швыряет в корзинку для бумаг тюбик пасты для бритья, зубную щетку, лезвия… Раз требуется создать беспорядок, надо делать это обстоятельно. Теперь на очереди первый этаж! Досье там, аккуратно уложены двумя стоиками на маленьком столике. Г сваливает их в чемодан, давит на полу очки старика, бросает как попало трубку, ножницы, три-четыре карандаша, линейку, путеводитель Мишлена. Ну что еще? Заметив коробочку с пилюлями и тюбик с таблетками валиума, Г кладет их в карман, и тут его осеняет идея, пока еще довольно смутная, но наверняка опасная. Он смотрит на часы: обитатели отелей садятся за стол. Пожалуй, это самое спокойное время дня. Он останавливается у стеклянной двери. У президента кровь на одной стороне лица, шее, плече, уже слышно жужжание мухи. Овчарка неподвижно застыла в луже крови, но навострила уши при виде незнакомца, который желает ей зла. Человек и зверь пристально смотрят в глаза друг другу. Г вспомнилось, как в былые времена он любил разговаривать с хищным зверьем. Пантеры, львицы, гепарды слушали его с тоской, прикрыв свои золотистые глаза, ибо кошачья порода не выносит человеческого взгляда. Но овчарка не сдается. Кроме боли ее темные зрачки выражают что-то вроде горделивой отваги бойца, решившего не складывать оружия. Белые клыки сверкают по обе стороны языка, и где-то в глубине горла слышится предостерегающее рычание. Рана перестала кровоточить, но белая шерсть на груди покраснела и стала липкой от крови. — Мой пес, — шепчет Г. Он нерешительно протягивает руку, желая сказать какие-то слова, еще неясные ему самому: что, мол, это не его вина, что он готов ослушаться мсье Луи, ибо не хочет быть убийцей, и что драться им вовсе не надо! Но бесхитростный собачий взгляд обезоруживает его. Г отступает; приняв сторону собаки, он против мсье Луи. Это неоспоримая истина. И конечно же, глупость. Ошибка, за которую придется расплачиваться! Да, можно быть убийцей и при этом не быть живодером. Глава 4 Г бегом возвращается в дом. Пес заставляет его терять голову. Надо ведь отключить телефон. С этого следовало начать. Поспешно положив трубку на тумбочку, Г вытирает лоб. Никогда ему не было так жарко. А теперь? То, что он собирается предпринять, очень рискованно. Намного проще было бы всадить животному пулю в голову. Проще и логичнее. После того как служанка поднимет тревогу, первые заключения полностью совпадут с намерениями мсье Луи: какой-то бродяга забрался в дом, убил хозяина с собакой и взял все, что можно, — самое заурядное происшествие, тем более что нападениям такого рода нет числа. Другого способа выполнить контракт попросту нет. Но у Г до сих пор звучит в ушах злобный голос: «Плевать на собаку!» Так вот нет же, ему не плевать! Если бы мсье Луи вел честную игру, то предупредил бы своего агента. И если он этого не сделал, то потому, что предвидел: Г поведет себя уклончиво, пустится в рассуждения, а может, и вообще откажется от такого задания. Впрочем, нет! Причина наверняка в другом. Может, мсье Луи просто не знал о собаке? Рассерженно обдумывая случившееся, Г наспех проверяет содержимое холодильника: жареная курица, колбаса, филе селедки, масло, бутылка молока, бутылка минеральной воды, но главное, на нижней полке целая миска собачьего корма — рис с мясом. Г ставит еду на стол. Выглядит аппетитно, и Г отдает должное кулинарным талантам мадам Лубейр. Какие все-таки отношения связывают ее с генеральным директором? Кому принадлежит собака? Еще одна тайна. Г торопливо роется в шкафу. Там есть все, и в конце концов он находит ступку с пестом. Собака весит не меньше сорока килограммов. Сколько надо валиума, чтобы усыпить ее? Открыв баночку, он немного подумал, прежде чем высыпать в ладонь наугад семь или восемь пилюль. Ему самому случалось принимать валиум, чтобы заснуть, но не больше двух таблеток; если же он даст ослабевшему от раны псу слишком сильную дозу, бедняга не проснется. С другой стороны, для успешного завершения дела пес должен проспать часов десять. Г осознает безумие своих планов. Он бросает вызов не судьбе, нет. Хуже! Он бросает вызов мсье Луи. У него снова начинают дрожать руки. Присев на краешек стола, Г набивает трубку. Потом наконец останавливается на шести пилюлях. Там видно будет! Растерев их пестиком в порошок, он ложкой размешивает его в миске с едой. Сейчас все должно решиться. Либо пес ест и быстро теряет сознание — и тогда Г забирает его с собой. Либо отказывается — и его придется убить. Но сначала надо попытаться приблизиться к нему. Уподобясь первоклассному официанту, Г выходит на террасу с миской на ладони и делает несколько шагов. Вид у него располагающий. — Для кого это вкусное мясо? Оно немножко холодное, но очень вкусное… Собака ворчит, готовая укусить. Похоже, рана не слишком истощила ее. Г останавливается, чувствуя, что у пса достанет сил схватить его за ногу. — Это для моего милого песика, — говорит он самым ласковым голосом, на какой только способен. — Как вкусно! Попробуй! Вытянув руку, он ставит миску на пол и толкает аппетитную еду поближе к собаке. Та тотчас вскинула голову, рванувшись вперед, но боль останавливает ее, она издает какой-то хриплый звук — не то лай, не то стон. — Вот видишь, дурашка! — говорит Г. — Лежи-ка лучше спокойно! Он оглядывается по сторонам. — Щетка! Не знаешь, где тут щетки? Ему сразу удалось найти верный товарищеский тон, грубоватый и дружеский, и пес удивленно наклоняет голову, всем своим видом выражая желание понять, ожидая, чтобы ему повторили сказанное. — А, вот она! — обрадовался Г. Он берет щетку и подталкивает миску еще ближе к собаке. — Ешь, старина, да поживее. У нас нет времени. Пес понюхал; еще раз взглянул на незнакомца, который вроде бы не так страшен, и наконец решился. Присев перед ним на корточки, Г сочувственно подбадривает его: — Ну как? Нравится? A-а! Я и сам бы съел, если ты оставишь. Он всегда отличался неразговорчивостью и не умел поддерживать беседу, а тут вдруг обнаружил, что нашел общий язык с этим зверем, и прежние трепетные чувства, забытые образы внезапно ожили, заставив его восторженно замереть перед псом. А тот с такой поспешностью и жадностью набросился на еду, что миска отодвинулась и вскоре оказалась недосягаемой. С помощью щетки Г снова осторожно подвигает ее к собаке. — Если бы я знал, как тебя зовут, — молвил он, — это облегчило бы мою задачу. Не отрываясь от миски, пес между тем не теряет Г из виду. Не поворачивая головы, следит за каждым его движением одними глазами, вращая ими из стороны в сторону, будто человек. И вдруг лязгнул зубами. Нo муху, подлетевшую слишком близко, так и не поймал. — Молодец! Молодец! — одобрительно шепчет Г. — Надо уметь постоять за себя. Миска снова отъехала, и пес, пытаясь достать ее, вытягивает шею, навалившись на грудь. Но зад не повинуется. Из раненого бедра на шерсть вытекает немного крови. — Знаешь, я так зол на себя! — нашептывает Г. — И страшно расстроен. Я сделаю тебе повязку, но сначала доешь. Не распрямляясь, он продвигается вперед на два шага и кончиками пальцев опять толкает миску. Торчащие уши овчарки выражают опасливое удивление, но она и не думает хватать руку. — Ну вот, — говорит Г, — ты видишь, я твой друг. А теперь ложись и спи. В ответ раздается короткое щенячье тявканье. — Понял, ты хочешь пить, — догадался Г. — Сейчас принесу. Он идет на кухню, берег кастрюльку и наливает в нее воды. Увидев его, пес с ворчанием отпрянул. — Это же я, старина! — шутит Г. — Ты меня не узнаешь? Ах, прости! Ты не можешь сесть. Давай помогу. Он берет на себя смелость вплотную приблизиться к клыкам. Пока Г ставит кастрюльку на пол, ворчание усиливается. Осмотрительно отскочив в сторону, Г наблюдает за собакой, а та, успокоившись, сует морду в воду. Не очень удобно пить полулежа. Вода заливает пол, и кастрюлька в конце концов опрокидывается, но собака, судя по всему, утолила жажду. Маленькая передышка. Г вытряхивает пепел и снова набивает трубку, не переставая любоваться собакой. Больше всего ему нравится широкая полоса посреди лба, придающая псу озабоченный вид и обрамляющая темной шерстью веки. Нижняя часть груди, словно ожерельем, украшена черным ободком, концы которого поднимаются к плечам, теряясь в блестящей черноте спины. Когда-то Г наведывался в маленький зверинец, сопровождавший цирк, но не обращал особого внимания на животных. Научился лишь опасаться их когтей и клыков. Были ли они красивы? Возможно. Но ничего человеческого в них не было. Полосатые зебры? Ну разве что для забавы детей! Обезьяны? Смех, да и только! Пантера, пожалуй, привлекала внимание своими похотливыми глазами. Медведь? С ним можно было бы общаться, если бы его не заставляли ездить на велосипеде… Но все эти животные стали подневольными рабами! Никто из них не мог похвастаться такой гордой и смелой осанкой. На овчарке ошейник, и, если бы удалось снять его без риска, можно было бы узнать, как зовут пса. Г хочет надеяться, что его не обесчестили каким-нибудь киношным именем вроде Ринтинтин или Галопен. Ага! Пес положил морду на лапы, собравшись вздремнуть. Уши торчат, но в них уже чувствуется слабина, размягчение надвигающегося сна. Г на цыпочках уходит. Надо спешить. Снаряжение уложено мгновенно, винтовка разобрана, бинокль помещен в футляр. Под рукой осталась лишь аптечка. Выйдя из дома, Г грузит вещи в машину, потом открывает ворота соседней виллы. В округе ни одного ротозея. Он маневрирует, задом подгоняя «пежо» к террасе, и, открыв багажник, с помощью старого пледа устраивает уютное гнездышко между спинкой сиденья и запасным колесом. Все прошло как по маслу. Последний взгляд. И вот он, приготовив себе три больших бутерброда с ветчиной, запирает виллу «Тюльпаны» на ключ. А теперь самая сложная операция. Пес недвижим. Г ловко отстегивает ошейник и читает наконец имя: Ромул. Что ж, подходяще. Немножко отдает снобизмом. Г пытается вспомнить. Было, как будто, такое знаменитое имя в древности, но вряд ли собачье. Впрочем, не важно. Он кладет ошейник на пол рядом с аптечкой и, схватив Ромула за передние лапы, тащит к себе. — Ну и тяжеленный ты! — ворчит Г. Хирургическим инструментом он раздвигает шерсть на раненом бедре. Пуля прошла насквозь, не задев кость. Рана глубокая. Сильно кровоточила. Однако все поправимо. Г поглаживает отяжелевшую, бесчувственную голову с торчащим клыком. Великолепные уши повисли как тряпки. «И он хотел, чтобы я тебя прикончил!» Г бросает рассеянный взгляд на труп президента. Что поделаешь! Люди созданы для того, чтобы умирать! Мсье Луи тоже сдохнет! И поделом ему! Г достает из аптечки пузырек, бинт, вату и ножницы, чтобы выстричь шерсть по краям раны. Он все умеет. В той пропащей жизни, какая выпала на его долю, иначе было нельзя! Г действует осторожно, но быстро. Должно быть, матушка Лубейр не замедлит вскоре явиться. Внезапно грянул духовой оркестр. Г вспомнил эстраду в парке. Повезло. Курортники, верно, все там. Прекрасный «Голубой Дунай»! Г стискивает зубы. Главное не отвлекаться. Стерильный тампон! А сверху крест-накрест лейкопластырь. Потом эластичный бинт. Да, не легко будет поменять повязку. Г складывает свои принадлежности. — Надеюсь, ты меня не укусишь, Ромул! Уж пожалуйста. Он долго ласкает изысканную голову, расправляет уши. — Мой пес, — шепчет Г. — Ты самый лучший. Дайка я тебя одену! И он осторожно застегнул ошейник. — А теперь, дружище, все зависит от нас. Несмотря на свой малый рост, Г мускулист, татуировка так и играет на его бицепсах: женская голова и морская птица. Встав на одно колено и крепко упираясь другой ногой в пол, он просовывает руки собаке под живот. Потом, собравшись с силами, рывком приподнимает псину. Вены на лбу и шее вздуваются. Нет, так дело не пойдет. Не следует опускаться на колено, это только тормозит движение. Надо поднимать ношу, равномерно распределив тяжесть на обе ноги. На мгновение он замер, набирая воздух в легкие, — на этот раз получилось. Голова Ромула обмякла. Лапы мотаются туда-сюда. Уткнувшись лицом в шерсть, Г напрягается, пытаясь угадать, куда поставить ногу. Нащупывает мысками сандалий первую ступеньку, потом вторую. Задыхаясь, чертыхается, отыскивая третью… Багажник рядом. Г спешит добраться до него мелкими шажками и опускает собачье тело в предназначенное ему узкое пространство. Выпрямляется. Пот льет с него ручьями. — Никогда я так не старался ради женщины! Искусной рукой он удобно устраивает пса, складкой пледа слегка приподняв ему голову и аккуратно вытянув лапы. И вдруг его начинают терзать сомнения. Хватит ли несчастному животному воздуха? А если пес проснется до конца путешествия? А если… А если… — Ладно, — громко произносит Г резким голосом. — Я сделал все, что мог! Он бесшумно закрывает багажник. Что ж, пожалуй, можно ехать. Еще один обход, последний. Войдя в дом, Г забирает оставшиеся два бутерброда, опытным взглядом окидывает результаты своей воровской работы. Не очень убедительно! Полиция на это ни за что не клюнет. А уж мсье Луи и подавно! Через несколько часов они бросятся ему вдогонку. Ну и черт с ними! Не его вина, что все сорвалось! Он машинально надкусывает бутерброд. Труп старика притягивает ос. Ну и дела! Г осматривает автомобиль, проверяет в последний раз ремень, скрепляющий багаж. В парке у казино оркестр играет «Миллионы Арлекина». Зажав бутерброд в зубах, Г включает мотор и опускает стекло. Машина трогается. Шесть часов. С этого момента никаких раздумий. Он слишком устал. Мысленным взором Г как бы видит свой маршрут: Монлюсон, Шатр, Аржантон, Пуатье, Брессюир, Мортань, Нант, Редон. А дальше он уже дома. Дорога от Пуатье до Нанта ему хорошо известна. Что касается Аржантона и Мортаня, тут Г менее уверен, но это второстепенные шоссейные дороги. Шанс наткнуться там на полицейский контроль невелик. Зато у мсье Луи есть собственная служба безопасности. Он направит двух-трех своих людей в Париж, чтобы догнать беглеца, заполучить документы президента и узнать, что сталось с собакой. Когда же он поймет, что Г исчез, то пощады не жди. Но никто не знает о существовании маленькой фермы на опушке Гаврского леса. Это тайное убежище. Соседей мало, все, что ему надо, он заказывает в деревне по телефону: бакалею, мясо и прочее. Г решил укрыться там со своим псом. Пусть оставят их в покое! И никаких контрактов! Перекресток перед Монлюсоном. Придется, к несчастью, проехать через город. Только бы не зацепить какого-нибудь ошалелого велосипедиста. Г едет медленно, пересекает мост, с некоторым страхом ищет глазами дорожный указатель. Все прошло благополучно. Он принимается за последний бутерброд. До Шатра осталось тридцать километров. Однако после крутого поворота его ждет жестокое испытание. В сапогах и касках, невозмутимые и грозные, они стоят у своей машины. Зажав бутерброд в зубах — рот нередко служит ему третьей рукой, — Г направляется к ним. Они не двигаются. Кому надо останавливать перекусывающего в пути водителя с масляными пальцами? Г позволяет себе приветственный жест, и проклятая левая рука снова начинает дрожать. Взрыв гранаты не прошел для нее бесследно… Когда это случилось? Вчера, позавчера… Он уже не помнит. Это было в прошлой жизни, в жизни без Ромула. Ему неспокойно. Хотелось бы заглянуть в багажник. Он следит за дорогой, дожидаясь, пока появится длинная прямая линия. Тогда можно будет остановиться на обочине и открыть багажник, не привлекая любопытных взоров: на большой скорости никто не успеет заметить тела собаки. Неподалеку от Шатра Г находит подходящее место. Мягко затормозив, бежит открывать багажник. Ромул не шелохнется. Как будто умер. Удар в самое сердце! Не может быть, мой песик! Ты этого не сделаешь! Г лихорадочно ощупывает неподвижный бок, потом шею, такую белую в полутьме, такую нежную! Наконец морду, нос. Нос сухой и очень горячий. Детское дыхание касается пальцев Г. Ну конечно же он жив! Славный пес! Он тоже делает что может! Г жалеет, что не захватил бутылку с водой. Можно было бы смочить ему лицо. Это и правда спящее лицо с поблескивающим на губе зубом. Г снова садится за руль. Ждет, когда попадется на пути деревня, чтобы купить в каком-нибудь бистро бутылку чего-нибудь. В придорожном кафе удается раздобыть лишь пиво — все, что осталось после набега туристического автобуса. Г снова трогается; остановившись вскоре у живой изгороди, он смачивает пивом платок и протирает нос Ромула. Ему тоже хочется пить, но себе он выделяет лишь один глоток, остальное — собаке. Теперь недалеко до Аржантона. Уже поздно. Изредка Г останавливается, чтобы освежить пивом безжизненную морду Ромула. Он принял решение продолжать то ужасное путешествие без остановок, чтобы поскорее добраться до места. И еще он решил, что сообщники мсье Луи ни за что не отыщут его след. Ему ни перед кем не надо больше отчитываться. Не теряя водительской бдительности, Г погружается в мечтательные раздумья, скрашивающие время в пути. Фары он включил, не доезжая Пуатье, когда на западе стала бледнеть красная полоса заката. Грядущая ночь несет ему успокоение. Г знает, что после Шательгюйона мсье Луи ему уже не указ — он выйдет из повиновения. Документы, которые ему велели забрать, должны были бы уже отправиться в Париж, и это заставляет его мысль работать в направлении, которого он обычно избегает. Факт тот, что Г никогда не встречался с мсье Луи. А нанял его, причем очень давно, Большой Марсель, хозяин «Сирно», мюзик-холла на площади Пигаль, где Г разыгрывал номер, в котором ловко сочетались искусство иллюзиониста и мастерство стрелка. Партнершу, если она бывала не слишком пьяна, закрывали в шкафу, который затем решетили пулями, потом она, разумеется, выходила оттуда живой и невредимой, разве что немного пошатывалась, но так было даже лучше… Дороге, пустынной и ровной, нет конца. Время для грузовиков еще не наступило, да к тому же их видно издалека. От усталости деревенеет спина. Что там, в багажнике? У Г не хватает духу еще раз проверить. Временами, когда наступает провал в мечтаниях, он говорит себе: ну и что, если собака умрет, никакой катастрофы не будет. Однажды ему случилось потерять любовницу, к которой он был привязан, и все вокруг утешали его: «Одну потерял, десяток найдешь». И это, конечно, верно в отношении женщин. Но как насчет собак? Нет, только не Ромул! Он чувствует, как у него слегка сжимается сердце от отчаяния и надежды. Так вот, к вопросу о Большом Марселе. Сам-то он давно умер, но успел свести Г с мсье Луи. Впрочем, «свести» — это только так говорится. Сначала Большой Марсель служил посредником под пятнадцать процентов, вроде как импресарио. И не терпел никаких расспросов. «Мсье Луи не про тебя!» — отрезал он однажды. Так что невольно приходилось задаваться вопросом: а существует ли в действительности этот самый мсье Луи? Но когда не стало Большого Марселя, мсье Луи сам начал проявляться то телефонным звонком, то письмом до востребования с вымышленным обратным адресом… Потом стали множиться удостоверения личности и появился почтовый ящик: до чего же приятно было вести столь бездумное, окутанное туманом существование. Огни Пуатье исчезают слева после переплетения дорог с тремя и четырьмя полосами, настоящими ловушками; Г пробирается по ним, как лоцман, пробуя различные фарватеры. Вскоре и с той и с другой стороны замелькали болота, фермы среди лугов, и над всем этим опрокинулось бездонное летнее небо, сверкающие звезды которого казались еще ярче, когда при встречных машинах выключался дальний свет и включался ближний. Миновав после долгого спуска Мортань, Г идет взглянуть на Ромула. Все та же внушающая тревогу неподвижность. Хотя, впрочем, нет. Положение передних лап изменилось! Но возможно, из-за толчка! Нос теплый и очень сухой. А ехать еще около трех часов. Выдержит ли он? В предместьях Нанта ложатся рано. Г выбрал колонку самообслуживания, чтобы залить полный бак бензина. Так, но крайней мере, ни одному служащему не придет в голову открыть багажник. Он немножко попрыгал, потянулся, сделал приседания. Но, трогаясь в путь, все еще ощущает омерзительную одеревенелость. И вдруг ему пришло на ум, что на ферму он приедет с пустыми руками! Ни еды, ни питья! А ведь когда Ромул придет в себя, ему понадобится хорошая пища. Остается привокзальный буфет. Г уже проехал Нант. Но вспомнил, что проспект выходит к замку, а вокзал расположен тут же, справа. Буфет, конечно, должен работать. Г распутывает нить своих жалких рассуждений с предельным вниманием, словно решая мудреную задачу. Он чувствует, как его одолевает сон, который уже завладел мускулами лица. «Если бы я мог достать „Флорик“… „Форлик“… „Фролик“…» Он едва успел очнуться, слегка задев стоявший грузовик. Страх разбудил его. Он пытается вспомнить это странное слово… «Фролик»… еда для собак. В столь поздний час ночи никакого «Фролика», конечно, не будет. Но может быть, найдутся хотя бы круассаны или бриоши. С большим стаканом мюскаде. Г выдумывает невесть что, когда вдруг замечает, что вокзал рядом. Он как бы сам выскочил ему навстречу, заманчиво предлагая просторную автомобильную стоянку, напротив которой гостеприимно распахивает двери не то чтобы настоящий буфет, предназначенный для гурманов, а маленькая забегаловка, но ему это как раз по душе. По крайней мере, его никто не заметит. Он выходит, закрывает машину на ключ и пересекает площадь, глубоко втягивая воздух, чтобы рассеять туман усталости. В баре пусто. Круассанов нет. Еще не привезли. Зато есть бутерброды. Хлеб черствый. Ветчина задубела. Бедный пес! Ничего более аппетитного он не получит раньше полудня, когда хозяин сможет купить в деревне молока, яиц, мяса… Наваристый суп с великолепной мозговой косточкой. А пока Г наспех ест и одну за другой проглатывает две бутылки кока-колы, чтобы окончательно стряхнуть с себя оцепенение. И мало-помалу снова заработала внутри машинка, производящая вопросы: откуда взялась у президента эта овчарка? Слишком молодая для такого старого хозяина, странно. А судя по тому, как Ромул прыгал от радости перед стариком, можно с уверенностью сказать: его не дрессировали. Если бы генеральный директор решил завести товарища в своем уединении, то выбрал бы, конечно, не столь обременительное существо. Г хотелось бы знать, и как можно скорее, что содержится в прихваченных им документах. Дело выдалось неясное, и нужно изучить каждую деталь, чтобы уловить ту мелочь, которая не вяжется с остальным, и эта непредвиденная мелочь — Ромул. Нельзя к тому же забывать, что мы с ним в бегах! Что в этот утренний час внимание прессы приковано к совершенному преступлению. Возможно, и по радио уже об этом говорят. Почувствовав прилив энергии, Г заспешил к машине. Вокруг ни души. Он приоткрывает багажник. Ромул пошевелился. Пес по-прежнему под воздействием лекарства, но раненая лапа подобрана, и у Г потеплело на сердце. «Еще три часа — и мы дома». Это было сказано вслух и прозвучало как вызов. А вот и лес. Воздух, врывающийся в открытое окно, пропитан лесным духом, палыми листьями, грибами, — все ли запахи и ароматы вернут жизнь и радость несчастному псу, так постыдно покалеченному? Г тоже хочет стать овчаркой и научиться у Ромула тому, к чему всегда относился с презрением и чего не умеет себе объяснить: ощущению радости жизни. Надо только попытать счастья. Он целиком отдается пьянящему чувству стремительного скольжения по знакомым дорогам. Ему хотелось бы, чтобы Ромул сидел рядом, как пассажир, чтобы приобщить и его… «Видишь вон там, за поворотом, кучу сваленных деревьев… Там сворачивают к речке Негоже. Негожа — вовсе не значит негожая. Напротив, это замечательная речка! Посмотришь, какая тут плотва!» Г смеется. «Я уж не говорю о зайцах! Ах дружище! Ну и раздолье здесь для тебя! Вот мы и приехали. Маленький, низенький домик! Он наш, старина. Ты у себя дома». Глава 5 Фермочка представляет собой низкий длинный дом из бретонского камня с козырьком шиферной крыши над входом. Общий вид суровый, несмотря на плющ, покрывающий часть стен и удачно обрамляющий окна двух мансард. На мгновение забыв о собаке, Г торопливо обходит жилище со всех сторон. Ставни не тронуты. Двери в том виде, как он их оставил. Здесь нет грабителей. Единственные недруги — солнце, съедающее краску, ржавчина, подтачивающая дверные петли и замки, дождь, неутомимо стучащий по шиферу, упрямо отыскивающий щель, чтобы просочиться. Но у Г есть все необходимое для ремонта. Он счел бы для себя позором обратиться к столяру в Генруе. И в перерывах между заданиями сам ухаживает за маленьким садиком. Сам подрезает самшитовую изгородь. Руки у него искусные, особенно когда свободны от других занятий. Закончив осмотр, Г шарит по карманам в поисках плоского ключика от замка. Бесшумно открывает дверь — привычка к осторожности усвоена им с детства: напиваясь, отец набрасывался на всех подряд. На ощупь пересекает темные комнаты, распахивает ставни. Столовая обставлена в незатейливом бретонском стиле и украшена кемперским фаянсом; одно из таких украшений — голова рыбака — возвышается посреди стола. Дружелюбный взгляд по сторонам. Всё на своих местах. Возвращаясь домой, Г снова ощущал себя самим собой. Привычные движения не требуют особых усилий: включить счетчик, открыть ведущую из кухни в сад скрипучую дверь, и вот уже первый этаж заливает мягкий утренний свет. Мансарды Г осмотрит позже. Спит он наверху, под крышей, в узкой кровати-лодочке, купленной по случаю в Сен-Назере. Оживают воспоминания, наполняя ликованием его сердце, к тому же пес вынес путешествие, и теперь ему предстоит полюбить этот прекрасный дом, который должен стать для него своим. Только где его поместить? Временно на кухне, там не так жарко, и если он захочет выйти — ведь в конце концов начнет же он снова ходить, — ему надо будет сделать всего несколько шагов. В прихожей, где гравюру с изображением Мон-Сен-Мишеля обрамляют две вешалки, Г снимает старую меховую куртку, на редкость мягкую, и заботливо расстилает ее в лучшем углу — будь он овчаркой, он непременно расположился бы именно здесь — между высокими часами с маятником и маленьким столиком, куда ставится мытая посуда. Ладонью Г проверяет толщину меха. Годится. Остается принести раненого. Распахнув все двери, чтобы можно было пройти без помех, ибо руки у него будут заняты, Г направляется к машине и открывает багажник. — Ну что, старина? Как дела? Ромул слегка шевельнул головой. Очнувшись, он на всякий случай скалит зубы, но выглядит это до того жалко, что возникают серьезные опасения за его состояние. — Ну ладно, ладно, — пытается шутить Г, — злиться будешь позже. А сейчас пошли. Не так-то просто извлечь пса из узкой норы, в которую втиснуто его тело. Г вынимает запасное колесо, это облегчит ему задачу. Затем, ухватившись одной рукой за лапу, а другой крепко вцепившись в хвост, тащит изо всех сил, оступается, побагровев, упирается одной ногой в бампер, сердце у него готово разорваться при виде несчастной, мотающейся головы, подскакивающей на металлических выступах. Наконец ему удается обхватить пса, тот не оказывает сопротивления. Но тело его выскальзывает из рук. Г опускает собаку на траву и, вытирая лицо, переводит дух. — Самое трудное позади! — бормочет он. — Я вылечу тебя. Не бойся. И опять все сначала: надо наклониться, подняться с собакой на руках, дойти до дома, пересечь его, нацелиться на подстилку, упасть на колени и медленно положить пса плашмя, расправить ему уши, потрогать морду и наконец привалиться плечом к часам. — Думаю, удалось! — шепчет Г. И тотчас вскакивает. Воды, быстро. И полотенце. Он бежит, наливает в кастрюлю воду — хорошая была идея провести водопровод, — достает из буфета полотенце, смачивает его и, присев на корточки, протирает псу морду, глаза, втискивает несколько капель сквозь сжатые зубы в рот. Высунув длинный язык, Ромул тяжело дышит, и тут происходит встреча — глаза в глаза — человека с собакой. Ромул вглядывается в это лицо, кого-то ему напоминающее. Издает едва слышный, слабенький стон, идущий откуда-то из глубины носа, — жалобный зов ищущего утешения щенка. — Успокойся! Успокойся! — говорит Г, поглаживая бок с жесткой шерстью. Приподняв голову, Ромул изучает незнакомый силуэт, чей запах ему привычнее, чем образ. Пoтoм тыкается мордой в протянутую руку и медленно закрывает глаза. — Спи, мой славный, спи крепко! — шепчет, поднимаясь, Г. Теперь они друзья. Инстинктивно Г чувствует, что его приняли. Настоящего опыта общения с животными у него нет, но недаром же он провел с ними бок о бок все свое детство, и если бы решился продолжить свою мысль, то сказал бы, что львы, гепарды, пантеры, три жирафа и верблюд были для него окопными товарищами, уцелевшими после войны — и какой войны, — пощадившей их всех. Тогда как Ромул — несмышленый новобранец, избалованный дома лаской и лакомствами и внезапно очутившийся в том жестоком мире, где в тебя безжалостно стреляют. Надо заставить его понять, что жизнь — опасная штука и что единственная возможность выпутаться — это повиноваться тому, кто знает как. Хотя он, похоже, сделал свой выбор. — От тебя несет пивом, старина, — говорит Г. — Не хватает только блох, чтобы превратить наш дом в ночлежку. Покажи-ка лапу. Повязка держится крепко. Г начинает разматывать ее. Во сне пес слабеньким голоском, на высокой, умоляющей ноте выражает протест. — Ну будет, — ворчит Г, — что за нежности. Держись! Придется оторвать несколько волосков. Он снимает компресс. Из раны сочится кровь. Лапа приходит в движение. Могучее туловище пытается приподняться. Г ощупывает мускулы вокруг раны. Опухоль не внушает опасения. — Две недели отдыха! — ставит диагноз Г. — И никаких повязок. Так быстрее заживет. Вот черт, возможно, ты будешь немного прихрамывать. Знаешь, я так зол на себя. Не сумел вовремя удержаться. Присев на корточки, он продолжает в своей излюбленной позе: — Всему виной моя левая рука! Нельзя больше полагаться на нее. Г чувствует, что должен говорить тихонько, чтобы звук голоса убаюкивал, успокаивал травмированного пса. Голос обволакивает человека и зверя, создавая теплую атмосферу норы, логова. Г достает из кармана трубку, кисет, зажигалку и закуривает, не переставая нашептывать: — У тебя клыки. А у меня была эта рука. Погляди-ка на нее. Я знаю, что устал, но нечего тешить себя сказками. На нее напала дрожь. Я даже зайца не сумел бы подстрелить, если бы вздумал охотиться. Как это случилось? Хороший вопрос! Мне думается… как бы это сказать? Есть вещи, в которые я верил, а потом перестал верить. Тебе непонятно? Успокойся, мне тоже… Но представь себе, что ты вдруг разлюбил мясо… Так вот, со мной произошло то же самое. — Он смеется. — Появляешься ты и как бы заменяешь мне мясо… Кстати, по поводу мяса, прошу прощения. Забыл предупредить Жюльена, что мы тут. Он умолкает, глядя на Ромула, а у того веки и углы рта чуть заметно подрагивают во сне. Г тихонько встает и идет в комнату, расположенную по другую сторону прихожей. Она могла бы служить кабинетом. На самом же деле тут свалено все, это его любимый уголок, где он что-то мастерит, налаживает удочки, строгает и заколачивает. И чтобы не бегать понапрасну, он установил там телефон, поместив его в маленькой нише рядом с верстаком. Г снимает трубку. — Алло, Жюльен… Да, я приехал сегодня утром. Нет, не один. Привез с собой пса одного приятеля. Потом расскажу. А пока не мог бы ты прислать своего помощника. Мне нужно мясо для жаркого, отбивные, кусок голяжки и несколько костей… Но имей в виду: мой постоялец — огромная овчарка. Легкой закуской тут не обойдешься. Скоро загляну в деревню. Что?.. Да, конечно, какое-то время побуду. И спасибо тебе. После мясника он звонит Фернану. Это лавочник. Здесь все зовут друг друга только по имени. Г перечисляет то, что ему требуется. — Да ты, я вижу, собираешься выдержать осаду! — шутит Фернан. Слово это неприятно отзывается в сознании Г. — Ну что ты! — торопится возразить он. — Просто хочу провести здесь лето. — Я пришлю тебе все это сегодня же, как только будет машина. — Что нового? — Ничего. Хотя как же! Старый кюре умер в своей исповедальне. Думали, он спит. А оказалось, нет. Тебе-то это все равно. Но если хочешь быть в курсе, то знай, что его сменил другой, маленький такой и молоденький; не удивляйся, если увидишь его на мопеде. — Хорошо, хорошо! — соглашается Г. — До скорого. Итак, мало-помалу он восстанавливает связи. Убеждает себя, что останется здесь надолго, опасаясь спугнуть непривычное ощущение покоя, которое так похоже на то, что Г не решается назвать счастьем. На цыпочках он возвращается в кухню. Однако, несмотря на все предосторожности, Ромул уже не спит. Следит за дверью, усевшись боком на ляжку, которая, судя по всему, не причиняет ему особой боли; опираясь на передние лапы, опустив голову и вопросительно подняв уши, пес смотрит подозрительно и, поспешно спрятав язык, неуверенно тявкает в знак приветствия, все еще, видимо, сомневаясь. — Ну что ты, — ласково говорит Г, — это же я! Хвост завилял, но по опасливо принюхивающейся мордочке чувствуется, что полного доверия нет. Г подходит решительно, не таясь. Протягивает руку. И тотчас пес, невзирая на рану, затрепетал от радости. Подползает, волоча кровоточащую лапу, и начинает лизать все подряд: руку, потом другую, подставленное ему лицо и вдруг, забыв о своей боли, пытается встать перед наконец-то обретенным хозяином. — Спокойно! Спокойно!.. Лежать. В эту минуту Г понимает, что Ромулу предстоит учиться всему. Президенту Ланглуа доставили его, верно, из питомника в первозданном виде, простодушным и невоспитанным, таким, каким взяли от матери. Напрасно Г приказывает ему «К ноге!» — Ромул не слушается. Он этого не знает! Ну что ж, тем лучше! Пускай все будет впервые. Схватив пса за ошейник, Г силой возвращает его на подстилку. — Лежать. Ты останешься здесь. Ромул дает повалить себя на бок, но, приподняв голову, следит за каждым движением человека. Этот поднятый палец, должно быть, означает, что надо лежать спокойно, иначе… Ромул смиряется, но как только хозяин собрался уходить, пес не выдержал, вскочил, несмотря на боль. — Лежать! Какой вдруг сердитый голос! Пес заскулил в ответ. У волков так принято: последнее слово всегда за тем, кто сильнее, однако каждый считает себя вправе выразить свое несогласие. — Я скоро вернусь! — обещает Г. — Но надо же убрать машину. И в самом деле, автомобиль, взятый напрокат в Париже, не может долго стоять на виду у дома. В деревне тут же пойдут пересуды. Если бы не собака, Г съездил бы в Нант и оставил машину на привокзальной стоянке. Телефонный звонок в агентство «Ави», чтобы ее забрали, и Г не в чем было бы себя упрекнуть. Несмотря на полную случайностей жизнь, он дисциплинирован. Ему плевать на правила! Но надо соблюдать порядок. Только вот беда: нельзя оставлять Ромула одного. Пес решит, что его бросили. Он и сейчас уже бушует за закрытой дверью, слышится его низкий, хриплый, разъяренный голос, переходящий в пронзительный, умоляющий скулеж. Он еще не умеет выть на луну, но наверняка скоро научится в наказание хозяину. Поэтому Г торопится сесть за руль, чтобы поставить машину за фермой, между кухней и садом. Тогда с дороги ее не будет видно. Взявшись за ручку кухонной двери, Г ради забавы строго произносит: — Что я слышу? И тотчас, словно провинившийся мальчишка, пес умолкает. Но продолжает сопеть за дверью, потом начинает скрести. — Перестань, дурень! Сделаешь себе больно! Г входит, и снова ласкам нет конца. — Ну хватит! — кричит Г. — Хромаешь, значит, надо сидеть спокойно. На место! Живо! Ромул сразу понимает. Он хочет вернуться в свой угол, но Г удерживает его. — Минуточку! Сначала сделаем пипи. Раз уж ты желаешь ходить, давай-ка лучше в сад. И Ромул послушно — ведь хозяин рядом — кружит по саду, прыгая на трех лапах. Г треплет его по холке. — Вот и отлично. Теперь в постель, приятель. Как только явится мясник, я тобой займусь. А пока попробуем помолчать! Не то скажут, будто я привез дикого зверя. Ромул принял это к сведению. Но, разумеется, вскочил, заслышав в прихожей незнакомый голос. Он вынюхивает под дверью. Но помалкивает и в конце концов — ибо болтовне нет конца — ложится вдоль двери. Посетитель уходит. Но приходит другой. Ромул не очень скучает. Время не в счет, когда доносится милый сердцу запах хозяина. Этот запах он чует, несмотря на сильные ароматы, посылаемые землей. Ромул задремал, а Г тем временем убирает пакет с овощами. Он провожает лавочника до самой дороги. — Завтра привези мне кофе и сахар. И еще… Послушай, Фернан… Если бы ты мог достать для меня «Пал» или «Фролик»… Для начала дюжину коробок. Ничего не поделаешь, обещал приятелю! Ну прощай! И спасибо! Когда Г возвращается, от него приятно пахнет сырым мясом, морковкой, луком-пореем — словом, очень вкусными вещами. Ромул вскинулся было от радости, но вовремя одумался. А ему так хотелось бы встать, положить лапу на край стола и смотреть, но осуществить это трудно. И значит, нет возможности помочь хозяину открывать пакеты. Зато можно толкаться у его ног, подавая иногда голос и попрошайничая, но не настырно, и тогда сверху падает кусок красного мяса. Его хватают на лету. Кусок так быстро исчезает, что Ромул сомневается: уж не потерял ли он его, и потому, облизываясь, обнюхивает пол в надежде на чудо. — Ах ты обжора, — ворчит Г. — Сейчас получишь, только не толкай меня. На, держи. Что-то белое. С хрящами. Похрустывает на зубах. Тут, пожалуй, не стоит торопиться. Присев, Ромул сжимает лакомый кусок лапами и, склонив голову, с закрытыми от удовольствия глазами впивается в него огромными клыками. В этом сочном мясе есть косточка. По собственному почину Ромул уносит ее на свою подстилку и вылизывает до тех пор, пока она не становится блестящей, будто слоновая кость. На какое-то время он перестает неотрывно следить за поваром, который хлопочет у плиты. — Держи! Ромулу повторять не надо. С проворством морского льва, жонглирующего мячом, молниеносным движением шеи и морды он хватает подношение. И проглатывает, почти не разжевывая. Затем возвращается к своей косточке, но ухо навострил в сторону стола, где готовятся такие аппетитные вещи. — Знаешь, — говорит хозяин, — потом тебе придется есть и рис, и макароны. Но сегодня особенный день. Г моет руки под краном, рискуя уничтожить сладкие запахи, оставшиеся на пальцах, потом уходит в комнату, где бросил свой багаж. Ромул в нерешительности, однако запахи сменились звуками, так что ничего страшного. Ниточка любви не оборвалась, а в косточке есть такие многообещающие трещинки, что придется заняться ими без промедления. Тем временем Г получает возможность спокойно разобрать свои вещи и уложить их в шкафы, которые он построил собственными руками: пистолет в ящик вместе с биноклем, потом белье, медикаменты, моток нейлоновой веревки. Когда дошла очередь до винтовки, он заколебался, но тут же подумал, что Ромул видел ее в момент своего ранения. И если теперь перед ним вновь возникнет этот страшный образ, между ними все будет кончено. Так что о винтовке и речи больше быть не может. Хотя… Г присаживается на край верстака. Обычно он либо сидит на корточках, либо взгромождается боком на край какого-нибудь стола. Так ему легче думается. Вот и сейчас, когда долгое путешествие закончилось, ему во что бы то ни стало надо во всем разобраться. Набив трубку, он пытается трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию. Полиция наверняка теряется в догадках. Начнется дознание по поводу президента. Дознание относительно сдавшего виллу агентства. Дознание в связи с таинственным исчезновением собаки. На все это понадобится уйма времени. К тому же отпускной месяц мало способствует серьезным расследованиям. Нет, опасности, если таковая и в самом деле существует, следует ожидать не с этой стороны. Мсье Луи — вот кого надо по-прежнему опасаться. Г в точности не знает возможностей, какими тот располагает, но у него сложилось впечатление, что мсье Луи известно все и обо всех. Это шантажист нового толка с бесконечным множеством разнообразных компьютерных сведений! В настоящий момент без ведома полиции он разыскивает бумаги старика, те самые бумаги, которые Г надлежало отправить по почте до востребования на имя Эвелины Меркадье. И наверняка намерен забрать их даже силой! Как быть? Вступить в переговоры? Документы в обмен на жизнь? Но мсье Луи пообещает что угодно. Его слову нельзя верить. Окопаться здесь? Тот бросит на приступ убийцу. Бежать? Это с хромым-то псом, который не может остаться незамеченным! Единственно верное решение — атаковать первому. Но где? И как? Просто смешно, и все же… Он постоянно натыкается на это «и все же». Ну как при-знаться в том, что взгляд Ромула, такой открытый, не помнящий обид… Пускай это не совсем осознанно, но… стыдно принимать его любовь, вот в чем дело. Хотелось бы сказать ему: я сожалею… сожалею обо всем. О том, что причинил тебе зло, да ты и сам это знаешь! Но не только, мне вообще жаль, что я такой. Хотелось бы отомстить за нас обоих, ведь, в сущности, я такой же несчастный пес, как и ты. А все из-за этого человека. Вот почему его следует уничтожить! Г прислушивается… Кто это там сопит у двери? Ромул кончил глодать кость и пришел сообщить об этом. И нет сил сказать ему: «Оставь меня в покое», потому что это неправда. Ну какой без него покой, покой только с ним. Придется открыть дверь. — Давай входи! И никакого лизания! Тебе бы все лизаться. Дипломат с документами здесь, посреди верстака. Еще будет время изучить этот ворох бумаг после обеда, когда Ромул, наевшись до отвала, заснет. — К столу, приятель. Надеюсь, мое жаркое готово. Обед на кухне. Их первый обед. Ромул неловко примостился возле Г. Лапа у него наверняка еще болит. Морду он поднял вверх, не спуская глаз с пахучей вилки, которую хозяин подносит ко рту. Время от времени пес подбирает вечно свисающий язык и как бы жует его, но это лишь для того, чтобы обнюхать рану, которая начинает затягиваться. Потом опять занимает свой сторожевой пост. Г положил на тарелку Ромула кое-какие обрезки, и напрасно, потому что настоящее место, где можно приобщиться к пиршеству, ароматы которого пес ловит на лету, здесь, у стола. Хвост его приходит в движение, когда он видит кусок, более аппетитный, чем другие. Нос его чуть-чуть вздрагивает, а левая лапа едва заметно тянется к колену хозяина. — Спокойно! Спокойно! И Г опускает руку, отыскивая поднятую к нему морду. Кончиками пальцев он гладит удивительно мягкую шерсть возле ушей — те прижимаются, упиваясь хозяйской лаской, — и возле закрытых глаз под трепетными веками, которые вдруг открываются, вновь вспыхнув двумя жаркими звездочками. Г больше не один — какое небывалое, неведомое доселе чувство. Раздумывая над тем, что надо бы заказать горчицу и прочую еду, которую легко взять с собой на пикник, ибо соседний лес так и манит долгими прогулками, и еще коробки, множество коробок «Фролика» и «Пала», чтобы утолить растущий аппетит молодого человека, притулившегося у его ноги, Г задается вопросом: почему он раньше не завел собаку? Конечно, ради удобства. Он слишком часто отлучался, а собаку, похоже, нельзя сдать в какой-нибудь пансион наподобие того, как оставляют на стоянке автомобиль. Да и какую собаку? Он презирает козявок с вычурными головками, даже более того: от всей души презирает дамочек с собачками, все эти нежности, игры в маленьких девочек, стосковавшихся по куклам! По сути, он всегда ощущал себя вожаком в своей стае. Вот почему оба они сразу признали друг друга, верно, артист? И Г протягивает нежную корочку жаркого, протягивает не глядя. Да и какая в том необходимость! Лакомство тут же исчезает в пасти, звучно захлопнувшейся, словно футляр для очков. Тише, тише, надо учиться манерам. До чего же забавно вдруг обнаружить, что больше не говоришь себе «А я», говоришь «А он»! Необременительное, словно тень, присутствие наделяет каждую мысль вторым смыслом, лишая ее привычной сухости. «Если теперь я разомлею и стану нежничать, то мне крышка! — думает Г. — И это свалилось на меня невзначай, потому лишь, что я имел несчастье промахнуться. И вот он здесь, ты здесь, паршивец?» Пальцы почесывают темную полосу, идущую от ушей к носу и придающую псу озабоченный вид. Г незачем следить за своей рукой. Возможно, она не в состоянии больше держать оружие, зато сразу приспособилась к размерам мохнатой рожицы, которую прикосновение хозяина буквально завораживает. До чего же забавен этот немой диалог между тем, кто вроде бы сосредоточенно ест, не отвлекаясь, и тем, кто, казалось, вслушивается в непроизнесенные слова, ловя их на лету. Но вот приходит черед десерта, то есть трубки, и хотя Ромул не в восторге от всех этих спичечных игр и заставляющих его чихать клубов дыма, выразить свою досаду он не осмеливается даже намеком. Потом для разминки прогулка по саду. — Послушай, ты все заметнее прихрамываешь. Дай-ка я погляжу. Силой уложив Ромула на подстилку, Г осторожно ощупывает лапу. Ромул глухо скулит, посапывая носом. — И за что мне достался такой неженка, — громко произносит Г ворчливым тоном, который так нравится псу. Протирая марганцовкой слегка воспалившуюся рану, Г говорит не переставая. Он понял, что следует говорить за двоих и что пес инстинктивно улавливает смысл сказанных слов. Существуют слова «собачьи» и слова «человечьи», они почти одинаковы, даже такие большие уши, как у Ромула, не могут отличить их, поэтому останавливаться не следует. Стоит потерять нить, и можно услышать заливистый лай, еще не отработанный Ромулом должным образом, но вызывающий у собеседника несомненный интерес. — Что? — спрашивает Г. — Что ты там рассказываешь? Да ты, я вижу, шутник. С лечением покончено. Ромул хочет встать. — Нет, ты останешься здесь. Вздремни малость. Меня ждет работа. Незнакомое слово, но мрачное, ибо хозяин уходит в другую комнату. Как трудно, однако, быть послушным. Глава 6 Г аккуратно раскладывает папки, письма, заметки. Второпях он все перепутал, но президент Ланглуа был человеком методичным, и содержимое каждой папки указано на этикетках: «Переписка», «Индосуэц», «Адреса», «Письма», «Копии», «Разное», «Собака»… Собака? Что это означает? Г начинает листать досье Ромула. Тут всего понемногу. Прежде всего, родословная, что-то вроде паспорта. Имя собаки: Ромул. Порода: немецкая овчарка. Пол: мужской. Окрас: черный с рыжиной. Шерстный покров: жесткий, прямой остевой волос. На шее волос длинный, плотный. На верхней части ног образует очес. Рост: нормальный. Дата рождения: 20 мая 1987. Зарегистрирован в центральной картотеке: № 422. Недостатки: скошенный круп, хвост крючком. — Еще чего! — возмущается Г. — Крючком! Какая глупость. Он открывает дверь, и Ромул проскальзывает у него между ног, бегает по комнате, все обнюхивая. Г останавливает его, поймав за ошейник. — Дай-ка взглянуть на твой хвост. Замечательный хвост. На некоторых ничем не угодишь! А это что такое: «скошенный круп»? Круп абсолютно безупречный. Лежать. Не двигаться. Я работаю. Продолжая изучать документы, Г шепчет: — Клеймо, да… за ухом. Тампоны, таблетки, ясно, ясно! Сразу видно, ты отличный пес. A-а, вот это уже лучше. Хотя как сказать! Напечатано из рук вон плохо. Так что же тут говорится? «Кормить два раза в день — постная рубленая конина. Хлеб, рис и отруби. Рыбная мука. Минеральные соли. Пшеничные ростки. Не больше двух фунтов мяса в день. Корм следует давать в определенные часы. Не полагаться на консервы, при длительном употреблении они могут принести вред». Г со вздохом откладывает листок. — Бедняжка! Как все сложно! Погоди, на обратной стороне еще что-то есть. «На крайний случай в ожидании ветеринарной помощи следует запастись аптечкой. Бинты, вата, марля…» У меня это есть! «Перекись водорода, марганцовка, лейкопластырь…» Да, все есть! «Пенициллиновый порошок, ножницы и хирургические щипцы…» Все, все у нас имеется, правда, артист? Труднее всего раздобыть конину. Видишь ли, здесь она не в ходу. Дичи — сколько угодно. Свинина — пожалуйста. Но лошадь — другое дело. Это все равно что товарищ. Г еще раз перечитывает листок. — Итак, — продолжает он, — нам немногим больше года. Вот почему мы так дурно воспитаны. Не научились пока вести себя как следует. А это что такое? Ну-ка послушай. Дорогой друг. От всего сердца желаю, чтобы мы расстались по-дружески, ведь мы старые друзья. Хотя после того, чем мы были друг для друга, слово «дружба» звучит мучительно. Вот почему я ограничусь всего несколькими строчками. Я решила уехать к подруге, которая живет в Риме. Только предоставит ли он мне такую возможность? Если не получите от меня никаких известий, знайте, что вам следует делать. И берегите себя. Разумеется, он в курсе всего, так как непрестанно шпионит за мной, но против вас он ничего не решится предпринять, зная, что вы настороже. Впрочем, разве он не отнял у вас все? А меня попросту ограбил. Итак, удачи, мой дорогой друг. Нам остается лишь смириться! Мы проиграли. Хотя в конечном счете его наверняка погубит гордыня. Буду молиться за вас. Прощайте. С дружеским приветом,      Патрисия. Складывая письмо, Г повторяет: — Патрисия. Патрисия. Одну я знал… Патрисию Ламбек. Как давно это было! — И, обращаясь к Ромулу, продолжает: — Поверишь ли, настоящая красотка! Все парни за ней бегали. Видел бы ты эту грудь. Она ничем не уступала Лоллобриджиде! Только вряд ли это та самая, — Он задумчиво посасывает трубку. — Если память мне не изменяет, та была родом из Дакса, мать — испанка, отец — тулузец. По крайней мере, так она говорила, только говорила-то она невесть что, соврать ей ничего не стоило. При такой нищете, старина, вранье — единственная роскошь, какую можно себе позволить. В ту пору я и сам перебивался кое-как. Она работала в «Лете», третьесортном ночном заведении на площади Пигаль! А я был партнером Гашетки Джима в «Медрано». Засмеявшись, Г машинально вытряхнул содержимое трубки себе в ладонь. — Ты бы видел! — продолжал он. — У нас был гангстерский номер времен «неисправимых». Тебе бы наверняка понравилось… Надвинутая на глаза серая шляпа, в руках карабин. Там-тарарам… Специально построенная декорация рушилась с оглушительным треском и звоном стекла… А карабином был я. Оттуда все и пошло… по крайней мере, мне так кажется. Уж тебе-то я не стал бы втирать очки. Да и Патрисия мне обломилась из-за моей пушки и шляпы! Правда, длилось это не долго. У Патрисии — моей, а не Ланглуа — характер был невыносимый! К тому же она курила мерзкие сигареты… Ты слушаешь меня? Уши настороженно торчат. Г опускает руку, чтобы погладить их обратной стороной пальцев: взаимно нежное прикосновение. — Но дело не только в этом! — шепчет он. — Она, как и я, по духу одиночка, любила независимость. Думаешь, такая пара может ужиться? Конечно нет! На первом же перекрестке прости-прощай! Каждый тянет в свою сторону. А из чего, по-твоему, состоит наша жизнь — сплошные перепутья! С величайшим тщанием Г набивает трубку. Пожалуй, ему больше нравится набивать ее, чем курить. Он снова берет письмо и перечитывает. — Представь себе, — говорит он, — написано чертовски здорово! А моя Патрисия едва умела писать. Наверняка не она. Конечно, она много читала! И потом, с женщинами всегда так! Ты их одеваешь, учишь хорошим манерам, а инстинкт делает за них остальное. В результате какая-нибудь замухрышка становится красоткой! На мгновение он задумывается. В открытое окно издалека доносятся равномерные удары топора и пронзительный визг дисковой пилы. В конце просеки, что выходит на дорогу, видна остановившаяся повозка Порой спаленный летним зноем лист срывается с дерева и, словно игрушечный, причудливыми зигзагами надает вниз. — Хорошо, правда? — говорит Г. — В конце концов, на кой черт сдалась нам его писанина! Ты только взгляни на эту папку: «Индосуэц». Бедняга! Не мог, видите ли, как другие, отправиться в отпуск без всяких забот! Г вынимает из папки сколотые вместе выписки из счетов. — Вот как! — восклицает он. — Возможно, это все объясняет. Еще одно письмо. Г пробегает его глазами. — Так, так! Любопытно! У папаши Ланглуа дефицит, необеспеченный долг. Тут ясно сказано черным по белому! Оставим в стороне административную тарабарщину! А вот цифры — это уже не тарабарщина. Читать я умею и вижу то, что вижу. Тридцать тысяч франков. Ему закрывают кредит. Пожалуй, стоит подробнее изучить колебания его счета. Г листает пачку выписок. — Да тут нужен бухгалтер! — ворчит он. — Впрочем, достаточно взглянуть на последние выписки, чтобы понять: Ланглуа регулярно снимал значительные суммы. Хочешь, я скажу тебе, в чем дело? Так вот, тут пахнет шантажом. Погоди, вспомни-ка письмо этой самой Патрисии… «Разве он не отнял у вас все?» Ах, этот мсье Луи! Вот мы и встретились! Стало быть, старик не мог больше платить? И к нему направили палача! И палач этот — я! Г раздумывает, не переставая водить пальцами по спине пса. Генеральный директор, Патрисия, мсье Луи и он сам — какая странная встреча, хотя в определенном смысле вполне логичная, но в то же время невероятная и таинственная! — Подведем итоги: меня направил мсье Луи. Главное, не терять нити. Несчастный Ланглуа стал опасен. Почему? Причина должна крыться в этих документах, раз мне поручено было отправить их без промедления. Возможная причина: он не мог больше платить. Однако некая Патрисия играет определенную роль во взаимоотношениях двоих мужчин. Я полагаю, она была любовницей обоих, и мсье Луи использовал ее в своих целях против того, другого. У него была возможность заставить ее повиноваться, а она, в свою очередь, держала под контролем беднягу президента до тех пор, пока не поняла, что все кончено. Тогда она улизнула точно так, как улизнула та, другая Пат. Ты следишь за ходом моих рассуждений? Я не ошибся? Я по-прежнему на верном пути? Ромул глубоко вздыхает, как будто и в самом деле понял слова своего хозяина, затем садится и начинает энергично ворошить мордой шерсть на груди. — А твоей чистотой, — обещает Г, — я займусь основательно, как только ты поправишься. Пока же положение у нас не блестящее! Мы оба исчезли, и если скрываемся где-то, то, уж конечно, с намерением использовать против мсье Луи оружие, которым располагал Ланглуа, ибо, раз появилась необходимость срочно убрать его, значит, он стал опасен. А уж кому, как не мсье Луи, знать, чего я стою! Стало быть, он попытается отыскать меня и начать переговоры. Сколько за документы старика? Сто тысяч франков? Двести тысяч? А сам тем временем мобилизует какого-нибудь коллегу, и тот аккуратно ликвидирует меня. На мировую с ним надеяться нечего. Он встает, и Ромул тут же вскакивает. — Нет, нет! — останавливает его Г. — Мы никуда не идем. Просто пытаемся все хорошенько обдумать. У мсье Луи целая банда наемников, деньги, покровители. Он намного сильнее нас. Но я никогда не говорил ему, что у меня есть это маленькое владение. Наш бункер. Он будет искать меня в Париже. А там никого! Да, да, знаю! Ты скажешь, что я его недооцениваю. Он явится сюда под любым предлогом, и я не сумею выстрелить первым! Согласись, это просто смешно. Каждый ищет другого вслепую, ибо я, со своей стороны, понятия не имею, как до него добраться. Так не лучше ли вместо того, чтобы пережевывать одно и то же, снова взяться за работу. И наконец замолчать. С тех пор как ты здесь, я говорю без остановки. Настоящий маразм. Ну да ладно, сынок, за дело! В папке, помеченной «Собака», есть еще одно письмо. Оно написано рукой президента. В левом углу значится: «Юго-Западный цементный завод. Правление находится в Бордо, улица Жюдаик, 225. Тел. 88 84 01». И сверху второй адрес: «Жан Поль Ланглуа, Париж, 6-й округ, бульвар Сен-Жермен, 115. Тел. 42 63 06 82». Текст короткий, написан твердой рукой. Мсье. Недавно у вас была куплена очень красивая немецкая овчарка по кличке Ромул, дата рождения 20 мая 1987, регистрационный номер 422. Мне подарили собаку в надежде доставить удовольствие. А я человек старый и пока еще очень занятой! У меня нет времени надлежащим образом содержать этого пса. Короче, я хочу знать, не могли бы вы забрать его обратно, разумеется, с возмещением убытков, которые следует обсудить. Вот мой адрес на время отпуска: Шательгюйон, 63140, продолжение улицы Пюнет, вилла «Бирючины», Жан Поль Ланглуа. Г долго кивает головой, почесываясь и раскачиваясь в задумчивости на стуле. — Итак, — произносит он наконец, — тебя хотели выбросить на улицу. Ты тоже был обречен на бродяжничество. Что с тобой сталось бы?.. Посасывая трубку, Г продолжает тихим голосом, словно не хочет быть услышанным: — Что станется с нами обоими? Он кладет письмо туда, откуда взял его, и открывает папку с надписью «Переписка». В ней всего одно письмо, вернее, черновик письма, судя по помаркам. Дорогой Поль. Я остановился в Шательгюйоне, но, по правде говоря, мог бы остановиться в любом другом месте. От меня остался лишь старый, прогнивший, истлевший каркас, и не исключено, что я приму решение покончить со всем после того, как сведу кое-какие счеты. Ты и сам, я думаю, понимаешь, что у меня нет ни единого су! Завод перейдет в другие руки. У меня не осталось ни родных, ни близких, никого, кроме тебя, дорогой Поль, мой давний и неизменно снисходительный друг. Спасибо. Возможно, тебе покажется, что я поддаюсь усталости от бурно прожитой жизни, как принято говорить. Верно, я чувствую безмерную усталость. Но дело не в этом. Шантаж, длившийся так долго и в конце концов разоривший меня, — не единственная причина принятого решения. Не вдаваясь в подробности — по крайней мере, не сегодня, — скажу лишь одно: я самым гнусным образом оказался замешан в деле, все политические последствия которого поначалу не разглядел. А тут еще надо было такому случиться, чтобы Бернед погиб, тайно пробираясь в Испанию, и теперь, я чувствую, пойдет одно за другим: расследование, клеветнические обвинения, забастовка персонала — словом, состряпанная из ничего история, и за всем этим скандалом, как всегда, рука того, кто зовется мсье Луи, хотелось бы мне знать его покровителей наверху. Такого типа безжалостно уничтожают. Вот только где найти убийц? Тем не менее я терпеливо собирал досье на него с помощью одной женщины, которая долгое время была предана ему душой и телом (так же, как мне; впрочем, на этот счет я оставлю тебе подробное письмо с объяснениями). Если это досье попадет в руки честного судьи, при условии, что существует еще правосудие, с мсье Луи будет покончено… Оторвавшись от чтения, Г идет распахнуть захлопнувшийся от ветра ставень. «Погода скоро переменится! — думает он. — Но что за история! Теперь понятно, почему надо было поскорее убрать старика!» Сев на пол рядом с Ромулом, который, вытянув шею, кладет голову на колено хозяина, Г продолжает чтение. …Я спешу, мой дорогой Поль, как можно скорее собрать все доказательства его вины. У меня в голове имена, даты — все, что требуется. Если бы он заподозрил это, я и гроша ломаного не дал бы за свою шкуру. Мне нужно недели две-три, и тогда последнее слово будет за мной. У меня небольшой запас валиума. Я наводил справки. Без малейших страданий плавно перебираешься в мир иной, и все. Ты станешь возмущаться, запретишь мне идти до конца… Но вообрази себе, будто у меня последняя стадия рака. И дай мне уйти. Ведь я даже не заслужил такого конца — представляешь: умереть без потрясений и судорог в назначенный по собственной воле час. До встречи, дорогой Поль. С сердечным приветом. Постскриптум. Ты хорошо придумал: подарить мне этого чудесного Ромула, чтобы он оберегал меня. Но увы! Боюсь, он явился слишком поздно. Пес великолепен, только, видишь ли, я немного староват для него. Впрочем, если я совсем отчаюсь, не беспокойся. Я приму меры, чтобы собачий питомник сделал все необходимое. — В назначенный по собственной воле час! — молвил Г. — Вот несчастье! Я вмешался слишком рано. Его знаменитое досье теперь уже никогда не будет полным. Получается, опять выиграл мсье Луи. Ну-ка убери голову, пес! У меня нога затекла. Поднявшись, Г растирает ногу, в задумчивости разглядывая папки. Его привлекает этикетка со словом «Адреса». Рекламная записная книжка на 1987 год, предназначавшаяся Юго-Западному цементному заводу. Г полагал, что тут его ждут открытия первостепенной важности. Однако его ожидало разочарование. Заполнены были лишь субботние страницы, да и то всего несколькими строчками. «Январь. „Отель де Бретань“. Люсетта. Хорошенькая блондинка. Немного вялая и отвратительно глупа. Неважный результат, тянет всего на 12. Февраль. Улица Лепик. Глэдис. Наманикюренная грязнуля, да еще в парике. Но очень одаренная. Без колебаний ставлю 16. „Отель де Фландр“. Тильда. Чересчур толста. Поскорее бы возвращалась Пат! Не больше 11, да и то многовато». Г листает, задерживаясь кое-где, привлеченный некоторыми чересчур откровенными замечаниями. Судя по всему, генеральный директор был старым волокитой, не чуждавшимся сильных ощущений. Ему ничего не стоило смотаться на уик-энд из Бордо в Париж, где он давал себе волю. Но кто снабжал его адресами? Возможно, штатная подружка — Патрисия. Похоже, эта Патрисия много разъезжает, и Г принимается сочинять целый роман, правда с превеликим трудом, как человек, не имеющий привычки обращаться к собственному воображению. Однако кое-какие выводы напрашиваются сами собой. Если Патрисия поставляла своему возлюбленному, приезжавшему в Париж, любовниц на один вечер, то наверняка с согласия, а может, даже и по приказу мсье Луи. Но в таком случае эта самая Патрисия хорошо знала мир шлюх и call-girls.[1 - Девушка по вызову (англ.). (Здесь и далее прим. перев.)] И сколько бы он ни убеждал себя, что ошибается, в голове его, путаясь, смешиваются два образа: Патрисии Ламбек, то есть Патрисии прежних лет, и расплывчатый, но все-таки живой лик теперешней Патрисии. Немыслимо! Нелепо! Хотя несравненная Патрисия Ламбек, промышлявшая в свое время стриптизом, уже тогда созрела для того, чтобы войти в таинственный ночной мир. Достаточно было отыскать пробивного и усердного покровителя! Кого же? Наклонившись к Ромулу, Г спрашивает его: «Кого?» И отвечает за пса: «Мсье Луи». Да, да, опять мсье Луи! Всегда и везде все тот же мсье Луи, наваждение похуже СПИДа. Посмотрим продолжение, например июль. «Июль. Невозможно заполучить Фернанду. Она с аргентинским бизнесменом. Короче, рандеву у Заза. Настоящая трещотка, хотя порекомендовала мне ее она. Ну и девицы теперь пошли — fast-food![2 - Предприятие быстрого питания (англ.).] Скорее бы возвращалась Пат. 8½. Не 9: у нее ногти грязные. Август. Наконец-то приехала Пат. Вернулась из Нью-Йорка — никаких объяснений. Однако я понял, что ей было поручено открыть ночное заведение». — Которое финансирует наверняка он! — воскликнул Г, ударив по столу кулаком. Ромул тут же вскакивает, и Г чешет ему за ухом. — Я напугал тебя, мой славный пес. Не обращай внимания на такие пустяки. Эта скотина доводит меня до белого каления. Я тебе покажу Нью-Йорк! Г шарит в карманах. — Табак вдруг кончился, — ворчит он. — Напомни мне сказать Жюльену, чтобы он привез. Я ему скоро позвоню. — И снова углубляется в записную книжку. «Октябрь. У нее приступ ишиаса. Она дает мне телефон своей приятельницы Мириам. Вот это класс. Очаровательная трехкомнатная квартирка выходит на Булонский лес — 18 без малейших колебаний. Но поговорить я могу только с Пат. Когда на нее находит, она до бесконечности делится со мной своими воспоминаниями. Начало у нее было нелегким. И любовников с избытком. Она этого не скрывает. Так ей понятнее, откуда она вышла. В частности, рассказывает об одном парне, имени которого не помнит. Он проделывал номер с карабином. Такие детали ее забавляют, а я, несчастный провинциальный буржуа, с наступлением вечера снова сажусь в скорый на Бордо, чувствуя себя больным из-за разлуки с ней, а главное, из-за ее откровений. Мне тоже хотелось бы проделывать настоящий номер с карабином вместо того, чтобы палить время от времени с приятелями в глиняных голубей». Г захлопывает записную книжку. Он верно угадал: Патрисия — это Пат. Она, мсье Луи, покойный Ланглуа, Ромул, да и сам Г, — все они оказались в замкнутом кругу. Все пятеро! А теперь все трое. Сколько их останется в следующем месяце? — Пошли погуляем! — решает Г. — Хватит с меня этой гнусности. Он свистит машинально, не придавая этому значения, хотя собак принято подзывать свистом. И, о чудо, — Ромул понял: вертится перед дверью, радостно виляя хвостом. «Да! Идем вместе с тобой». Спохватившись, Г возвращается. — Прошу прощения. Мне хотелось бы кое-что проверить. Поискав на последних страницах записной книжки, Г кивает: — Так я и думал. Он оставил все номера телефонов. Посмотрим! А сейчас в путь! Глава 7 Всего несколько шагов, и они в лесу. Ромул бежит впереди, кидаясь то вправо, то влево, совсем растерявшись и опьянев от запахов. Это первый его выход на волю. Из питомника в «Бирючины» его доставили как пленника — из тюрьмы в тюрьму. А теперь он открывает для себя пространство, лесную чащу, бесчисленное множество манящих следов ночного зверья. Он забыл о хозяине. Он на свободе. И если бы не скованность в бедре, то был бы уже далеко. Однако раздающийся время от времени повелительный свист останавливает его, словно накинутое лассо. Ромул понимает, что должен ждать. Посреди дороги он останавливается как вкопанный — язык до земли, уши торчком, — не упуская из виду ничего, что движется: бабочек, птичек, прислушиваясь к малейшим шорохам в зарослях. Подоспев, Г гладит ему шею, а это означает, что можно снова пуститься на поиски приключений. Удары топора в глубине леса смолкли. Сорвав цветок, Г задумчиво жует стебель. Названия он не ведает. Цветок, и все тут. Так же как деревья — это деревья. Никто не учил его их различать. Он тоже вышел из питомника, где приходилось драться и кусаться. В каком-то смысле они с Ромулом братья. А сейчас и того и другого разыскивает полиция. Исчезновение овчарки совпало с исчезновением незнакомца, который провел день в «Бирючинах». Для них это первая улика. «Если попытаться рассуждать вместе с ними, — думает он, — одно из двух: либо собака убита, но тогда нашлось бы ее тело, либо ранена, и в таком случае таинственный убийца поручил ее заботам ветеринара. Расследование будет топтаться на месте, и это наш шанс. С этой стороны нам нечего опасаться! Ну а с другой? Со стороны мсье Луи? Что ему, в сущности, известно?» Подобрав веточку, Г хлещет себя по икрам, снова углубившись в размышления. «Он знает, что я взял напрокат машину. Ему остается лишь навести справки у „Эртца“ или у „Ави“. Там все регистрируется на компьютерах. Но каким именем я воспользовался? Жорж Баллад, как обычно. В мгновение ока машина выдаст справку у „Ави“. Жорж Баллад. Этот господин взял напрокат „Пежо-505“ белого цвета, номер… Значит, в первую очередь надо избавиться от автомобиля, бросить его где-нибудь на забитой стоянке! Может, в Нанте? Не пойдет, мне ли не знать мсье Луи. Сразу начнет рыскать в окрестностях Нанта. У „Ави“, в Париже, как обычно, отметили изначальный километраж машины. Обнаружив ее в Нанте, поставят новый километраж, так что рассчитать будет нетрудно: с одной стороны, пробег Париж — Шательгюйон, с другой — Шательгюйон — Нант. Заключение: я прячусь в Нанте или его окрестностях. Вероятнее всего, в окрестностях, если принять во внимание измеренное по карте прямое расстояние Шательгюйон — Нант и сравнить его с цифрой на счетчике. Разница составит примерно сотню километров, а иными словами, то самое расстояние, которое я проехал от Нанта до Генруе и от Генруе до Нанта. Тогда мсье Луи возьмет циркуль, воткнет его в центре Нанта и опишет круг возле этой точки. „Он здесь! — скажет мсье Луи. — Ему от меня не уйти. Я направлю туда нужное количество людей и заполучу его“. Бедный мой Ромул, — думает Г. — Ты-то нас как раз и погубишь. Молодая прихрамывающая овчарка — такого нельзя не заметить! Радуйся, пока есть время». Выплюнув цветок, Г срывает другой, чертовски горький. Мысли его принимают иное направление. Ведь он считал возможным атаковать первым. Но теперь это исключено! Исключено, так как Ромул следует за ним словно тень. Да, будь он свободен в своих действиях, возможно, сила оказалась бы на его стороне. Но для этого пришлось бы покинуть дом, ловчить, прятаться, перебираться с места на место, подстерегать мсье Луи, пустив в ход все хитрости, которым научило его ремесло убийцы. Все это исключено. Он уже в осаде. Надо срочно возобновить тренировки, даже если Ромул испугается. Но главное, необходимо раздобыть наличные деньги. Не может же он расплачиваться с лавочниками чеками, а у него осталось всего несколько тысяч франков мелкими купюрами. Чтобы предпринять какие-то шаги, считает Г, мсье Луи потребуется некоторое время, тем более что в его распоряжении все-таки не армия. Два-три доверенных человека — вот все, чем он располагает. А этого мало, чтобы прочесать целый район, где в настоящее время разъезжает столько отпускников: туристов, рыбаков, курортников, отправляющихся на берег моря или предпочитающих речной кемпинг. Чтобы обнаружить такую крохотную деревушку, как Ля-Туш-Тебо, мсье Луи пришлось бы воспользоваться услугами какого-нибудь исследователя-специалиста. В конце концов он ее отыщет, но не раньше чем через десять — пятнадцать дней, необходимых ему для принятия определенных мер. Ну а если дело дойдет до вооруженного столкновения, мсье Луи вынужден будет обратиться к отборным стрелкам. Г смотрит на часы. Слишком поздно, чтобы ехать в Генруе за деньгами. Оба небольших филиала «Сосьете женераль» и БНП[3 - Национальный парижский банк.] закрываются в четыре. Значит, нужно запастись продовольствием, пока еще без риска можно разъезжать на «пежо». Он свистнул Ромула. Вынырнув из чащи, тот останавливается посреди дороги. — Ко мне! — кричит Г. — Живо. На этот раз Ромул делает вид, будто не понял. Он обнюхивает рытвины, оставленные на земле повозками, доставляющими срубленные деревья на соседнюю лесопилку. Тут обнаружились интереснейшие следы, заслуживающие усердного изучения местности, чем пес и решил прилежно заняться. — Ко мне! — надрывается Г. — Да поживее! Следовало бы прибегнуть к наказанию, однако он уверен, что никогда у него недостанет на это духу, а все из-за того поразительно доверчивого взгляда, каким встречает его Ромул. «Если бы ему довелось узнать, кто я есть», — сразу же подумал Г. И у него появляется некая потребность выложить все, как будто зверь обладал возможностью отпускать грехи. До Ромула Г понятия не имел о чувстве вины. Его ремесло, как у солдата, требовало беспрекословного повиновения. А теперь он, изволите ли видеть, готов рассердиться на своего пса, если тот проявит раболепное послушание. Сшибая прутиком макушки дикого овса, Г с удивлением и неприязнью обдумывает кое-какие сомнительные идеи, выскочившие внезапно, вроде прыщей крапивницы. Он не в состоянии ясно выразить их словами, однако абсолютно уверен в том, что ни при каких обстоятельствах нельзя обмануть доверие огромной овчарки с таким нежным и преданным взглядом. Весело хлопая себя по бокам, он ласково зовет пса. — А ну-ка, иди ко мне, неслух! Нечего упрямиться! Пора возвращаться. Обещаю тебе, мы обязательно вернемся! Ромул одобрительно виляет хвостом и радостно скулит. Потом делает несколько шагов, не отходя от хозяина. — Хорошо, — говорит Г. — Молодец, вот так и надо. Внезапно издалека доносится яростный визг дисковой пилы. Ромул даже не вздрогнул. Уткнувшись носом в землю, он почуял запах, целиком приковавший собачье внимание. Присев, пес его орошает. — Да не так! — возмущается Г. — В твоем возрасте пора бы уж поднимать лапу, как настоящий мужчина. Несмотря на все свои заботы, Г поддается веселому настроению, с удивлением отмечая это. Он давным-давно позабыл о радостных ощущениях, а сейчас вдруг почувствовал небывалую легкость, ему хочется играть, бегать вместе с Ромулом. Он так и поступил бы, если бы не опасался пробудить в собачьей лапе притихшую было боль. Но все-таки, не устояв, бросает вверх свой прутик. — Лови! И Ромул бросается, хватает палочку и приносит ее хозяину. Он все понимает. Г клянется себе, что если сможет драться, то сделает это ради своей собаки. Они возвращаются домой. Г складывает бумаги, бросив последний взгляд на записную книжку. «Декабрь. Иветта — жалкое создание. 7 из 20. Пат разучилась выбирать… Рождество. Мрачный вечер с Мари Поль. Хорошенькая, но такая глупая…» Г пожимает плечами. Будь его воля, он спалил бы всю эту писанину. Но как не понять, что эти бумаги могут стать предметом торга, соглашения, а соглашение — это спасенная жизнь. А спасенная жизнь — это вовсе не малодушие, нет, это долгожданный покой… Они с Ромулом вдвоем… Ладно! Помоем сначала посуду. Г натягивает просторную куртку, которую носит во время отпусков. Куртка с большими карманами, очень удобными для рыбалки. — А ну-ка, отодвинься, паршивец! Не то намылю тебе морду. И потом, если тарелка чистая, прошу тебя, не лижи ее! Ты видел, чтобы я лизал посуду? То-то! И Г незаметно для себя начинает насвистывать. В свое время он научился этому у клоуна Роберто. Усевшись на здоровую ногу и наклонив голову, Ромул задумался. Дух захватывает не от пронзительного свистка. А от веселой музыки. Такое стоит послушать. Пес растягивается на полу. Он чувствует, что у хозяина хорошее настроение! И в ту же секунду Г осенило: «У меня хорошее настроение!» Так как он склонен к рассуждениям, то дополняет свою мысль: «Словом, мы с ним отличная пара…» И, продолжая насвистывать «Марлен», как бы вновь видит лица бывших подружек, а главное, слышит их: «Гнусный эгоист. Все только для себя! — Вот именно! Убирайся! Не могу больше видеть твою мерзкую рожу!» И что же, оказывается, достаточно доброго пса, настоящего пса, который понятия не имеет об оскорблениях, чтобы наслаждаться неведомым прежде покоем. И дабы доставить себе удовольствие, Г напевает тот самый припев, который так часто разрывал ему душу: «Wie einst Lili Marleen». Вымыв посуду, Г берется за щетку и начинает подметать, что сразу развеселило Ромула; распластавшись на груди, он ради забавы лает на эту штуковину, которая снует повсюду. — Молчать! — приказывает Г. — К ноге! Схватив пса за ошейник, он заставляет его сидеть неподвижно, уткнувшись мордой в пол. — Вот что значит «К ноге!». Погладив Ромула по шее, Г отпускает его, и тот, почуяв свободу, тотчас пытается куснуть деревянную щетку. Г не реагирует. Уже поздно. Пора готовить ужин. На этот раз совсем немного мяса. Хлеб, рис, горсть лапши. Г усвоил советы относительно кормления собаки. Надо будет сменить газовый баллон. И батарейки в транзисторе. Какого черта, мы же дома! Главное — хорошенько обустроиться. Он ходит взад-вперед, открывает банку с мясной тушенкой, но лишь для себя одного. Не забыть завтра купить свежих яиц. «Подвинься, толстяк. Не то наступлю на тебя. Ля, ля, ля, Лили Марлен», — продолжает напевать Г. Затем, по-прежнему под эскортом, переходит в свою, как он иногда шутит, лабораторию. Передышка. Время выкурить трубку. До наступления вечера ему хочется удостовериться, что в папках не осталось ни одного важного документа. С папкой «Собака» разобрались. «Адреса» проверили. И «Письма» тоже. И «Индосуэц». В папке под названием «Переписка» пусто. «Разное» — тоже пусто. Что же, он хорошо поработал. Есть все основания быть довольным, и все-таки одна мысль не дает ему покоя, застряла, словно заноза, в каком-то уголке сознания. Пат писала, что собирается покинуть Францию, но, может быть, она еще не уехала? Так в чем же дело? Адрес ее там, в списке. Или, по крайней мере, телефон. Снять трубку. Набрать номер, чего уж проще! Чтобы возобновить контакт. Просто поздороваться. «Это я, Жорж! Ты меня помнишь?» Впрочем, нет! Она не знает никакого Жоржа! Ей следует сказать «стрелок из „Медрано“». А что, если, к несчастью, прошлое сомкнется над ним! Вот она, заноза, которая терзает его. Если Пат у себя… слово за слово придется рассказать ей все. Она поймет, что это он убил президента и, стало быть, состоит на службе у мсье Луи. И тут же поспешит исчезнуть. Либо поведет двойную игру, в чем она великий мастер, и предупредит мсье Луи. Не зная, на что решиться, Г пинает ногой стул. — О! Прости, мой песик! Я совсем забыл о тебе. Он поспешно гладит собачью голову. — Неправда! Знаешь, я все время только о тебе и думаю. Пойдем поглядим, сварилась ли наша еда. И потом ты поможешь мне добавить к списку: мыло, стиральный порошок, флакон «Дестопа», а то бак почти закупорился. Не удивлюсь, если там застряла дохлая мышь. Г опять успокоился, но для большей верности вытягивает перед собой левую руку, ту самую, предательскую. Она тверда и неподвижна, пальцы прямые. Разве что едва заметно подрагивает мизинец. Но когда держишь винтовку, мизинец вовсе не нужен. Г достает кастрюлю для Ромула. — Вот увидишь, я куплю тебе красивую посуду. Не понимаю, почему у меня должна быть тарелка, а у тебя миска? Он толчет, мешает, добавляет немного риса и, ладно уж, большой кусок мяса. Инвалиду можно, правда? Усевшись рядом с Г, Ромул время от времени торопливо облизывает языком всю морду. — Ну вот! Кушать подано, мсье. Как вкусно пахнет. Эй, осторожно! Лапу туда совать нельзя!.. Г весело смеется. Такого с ним давно не случалось. Да и смеялся ли он когда-нибудь вообще? Не только губами, но всем своим нутром, как говорится, глубиной души, ах ты, чертенок Ромул! Поглядишь, как он лопает, и чувствуешь, что уже сыт. Сам Г стоя ест крутые яйца. Мысленно он продолжает составлять список: вино, растительное масло, уксус, горчица и соль. Боже, я забыл о соли… Но все это на фоне радостной мелодии, которая рождается сама собой, пока он ходит взад-вперед, искоса поглядывая на окруженную разбрызганной едой кастрюлю. В семь часов Г включает телевизор в соседней комнате, чтобы посмотреть выпуск новостей. Ничего особенного. Вскользь речь, разумеется, шла о таинственном преступлении в Шательгюйоне. Журналист задал вопрос: «Что сталось с собакой?» Вывод — расследование продолжается. Г запрещает себе думать о дальнейшем. Он садится на еще теплую ступеньку маленького крыльца. Незаметно спускается вечер. Сквозь деревья виден вспыхнувший багрянцем закат. Высоко в небе еще летают стрижи. Насытившись, Ромул присоединяется к своему хозяину и, тяжело опустившись рядом с ним, ищет мордой его руку. Глубокий вздох, секрет которого ведом лишь большим собакам. В тишине любое слово должно произноситься шепотом, чтобы не нарушить очарования. Да и зачем говорить? Диалог завязывается при помощи пальцев, которые шутливо тянут уши, будто хотят их заострить, или чешут там, где они особо чувствительны и понятливы. Время от времени собачий хвост медленно бьет по земле, и у Г появляется желание задать вопрос: «О чем ты думаешь?» «О тебе», — ответил бы пес. Внезапно шум мотора заставил их вздрогнуть. На дороге появился мопед. А на нем — силуэт, весь в черном. Ромул сразу насторожился, приняв оборонительную позу. Кто смеет угрожать дому? — Успокойся, — говорит Г. — Это кюре Генруе. На нем не плащ, как тебе показалось, а сутана. Да, он одет не как мы, но это друг. — Добрый вечер! — кричит кюре, подняв руку в знак приветствия. — Добрый вечер! — отвечает Г. И, продолжая ласкать пса, заканчивает вполголоса: — Ты сразу его узнаешь, от него пахнет старичком. Под деревьями темнеет. Наступает время сов и лесных мышей. Подняв голову, Ромул не сводит глаз с утопающей в тумане дороги; запах срубленных деревьев и потревоженной листвы становится все ощутимее. Г встает, потирая поясницу. — Пошли спать, старина. А ну, вперед. Тщательно заперев окна и двери, Г идет за револьвером. — Будем осмотрительны, — говорит он. — Ты ляжешь здесь. А я сплю наверху. — Он повелительно указывает на подстилку. — Лежать! Давай располагайся поудобнее! Поворачивайся на бок! А теперь закрой глаза! Спокойной ночи. — Г поднимается по лестнице. Но, добравшись до верха, оборачивается. — Я сказал «закрой глаза». Кто тут командует? Вот так! Поднявшись к себе в мансарду, он бросает на табурет рубашку и брюки. Револьвер — на полке, под рукой. Света не нужно. Ночь удивительно ясная. Г ложится на спину, скрестив руки на затылке. Им сразу же овладевает сладкая дрема. Но… что это за мерное поскрипывание… Это же усердно скребущие когти, которые, зная за собой вину, стараются быть неслышными. Ничего не поделаешь. Пес уже в комнате и сует морду под легкое одеяло; наткнувшись на волосатую ногу, он тычется в нее мокрым носом. Потом, забыв о всякой сдержанности, скользит вдоль неподвижно застывшего тела, проталкивается между рукой и боком, пробираясь до самой подмышки, где пахнет уютной норой. Повозившись немного, пес устраивает себе настоящее место. Рука хозяина обнимает его. — А ведь ты уже не щенок! Ну и тип мне достался! Это же моя кровать! Согласен! Она не слишком широкая! Но это не причина вытеснять меня! И так, обнявшись, Г вместе со своим псом погружается в мечтания: они у них общие. Ромул не двигается, но и не спит. Он вслушивается в удары сердца человека, такие медлительные… такие неторопливые… Помнится, сердце волчицы всегда куда-то спешило. И вот уже пес с трудом различает сонный голос, шепчущий непонятные слова. — Знаешь, я вовсе не злой. Да, я убил немало людей, но все они были отвратительны. Боюсь, ты вообразишь себе такое! А что я мог поделать? Пока были цирки, я старался изо всех сил. — Рука чуть крепче сжимает зверя. — Я все тебе расскажу, ведь должен же я кому-то это сказать. Если я взялся за такое ремесло, то потому, что у меня был дар. От дара не отказываются… Когда я стал шофером у Гонсалеса да Косты, в мои обязанности входило также приводить в действие ball-trap.[4 - Приспособление для метания в воздух глиняных дисков, которые служат мишенью при стрельбе (англ.).] Я был его оружейником. Чистил ружье, и однажды он позволил мне выстрелить. Наступила пауза. Ромул спит, но голос по-прежнему доносится до него. То, о чем он рассказывает, — людские истории — ему неинтересно, но главное, чтобы он звучал не смолкая! — Гонсалес да Коста был до того неловок, бедняга. Я приводил его в восхищение. А потом он заметил, что жена изменяет ему. И тогда он попросил меня… Ты, конечно, догадываешься, что было дальше… Да, и жена и любовник… Одна пуля, одна-единственная на каждого. Затем меня отыскал мсье Луи!.. И знаешь, эти люди были до того никудышные, что мне, по правде говоря, не жалко было их убивать. Ты-то это понимаешь? Я хочу, чтобы ты понял, потому что мы с тобой могли бы и не оказаться в одном лагере… Голос смолкает, и Ромул приоткрывает глаза. В чем причина такого молчания, плохо скрывающего волнение? Ромул ощущает на себе его волны. Похоже на холодный ветер, крайне неприятный. Но голос звучит вновь. — Вас, вашу породу, натаскивают специально против таких людей, как я. Вас учат судить по внешнему виду. Видишь ли, если бы тогда у президента ты заметил меня с двухдневной щетиной на лице и в выцветших джинсах, то наверняка набросился бы. Да-да! Вы на стороне богатых! А между тем, мой славный пес, ты единственная моя родня! Голос стал чуть слышным. Но сердце забилось сильнее. Смущенный, Ромул закопошился. И на всякий случай лизнул языком в самое теплое место, сжимающее его морду. Г еще крепче обнимает пса. Голос у него странный, и язык слегка заплетается со сна. — Видишь ли, — бормочет он, — ты хорош тем, что, как и я… тоже не виноват, верно? И я не виноват. Как ты! В точности как ты! Мы оба ни в чем не виноваты. — Несколько неразборчивых слов теряются в собачьей шерсти, затем Г пытается повернуться, ворча спросонок: — Отодвинься хоть немножко! Задохнуться можно. Их сон длится долго. Потом наступает молчаливое пробуждение. Почесывая шею, Г отталкивает Ромула. Опускает ногу на пол. Зевает. Смотрит на часы, которые никогда не снимает с руки, и говорит: — Знаешь, сколько сейчас времени? Семь часов, старина! А ну-ка! Вниз! Ромул уже на первой ступеньке лестницы. Раздается хриплое тявканье. Пес трепещет от радости. Заглядывает хозяину в глаза и вот уже стоит на задних лапах, положив передние на грудь Г, прижавшись мордой к его лицу, пытается лизнуть, затем возвращается на лестницу и начинает спускаться задом, пятясь как рак, чтобы удостовериться: хозяин следует за ним, и, значит, все в порядке. Затем, распахнув настежь двери, они бегут в сад; прихрамывая, пес носится как угорелый, встречая лаем утренний свет, пение птиц. У него едва хватает времени, чтобы поднять здоровую лапу у изгороди. Г набивает трубку, наслаждаясь свежестью соседнего подлеска. Может, это и есть лучший момент для проведения опыта? Ромул, весь во власти необычайного обилия запахов, тыкаясь носом в рытвины, петляет по дороге, взяв соблазнительный след, и не замечает, что Г вернулся в дом. Когда же пес понимает, что хозяина рядом нет, он, едва подняв морду, сразу распознает знакомый запах средь едва уловимых дуновений в воздухе и бросается к дому, но тут появляется Г, держа в руках какую-то палку, и Ромул замирает. Ему это что-то напоминает. Г подходит ближе. — Да, — говорит он, — это мое ружье. Не бойся. Иди понюхай. А теперь смотри, я стреляю в воздух. Ромул невольно прогибает спину и прячет хвост. Прижав уши, он, захлебываясь, ворчит, сам удивляясь непривычно глухим звукам. Г спешит приласкать его. — Хороший пес. Молодец. Согласись, это не так уж страшно! Поначалу свист немного поражает. Ну, еще один выстрел. Ромул вздрогнул, но рука хозяина тут же успокоила его. И он просто чихнул два-три раза из-за маленького облачка сиреневого дыма, вылетевшего из этой штуковины. — Молодец! Очень хорошо! — говорит Г. — Теперь мы сможем защитить себя. А кто заслужил хорошую косточку? Ромул. Знаешь, мне не очень нравится твое имя. Ничего. Не беда, поищем другое. Ромул садится прямо перед холодильником и, как только открылась дверца, сует нос внутрь. Но тут же получает затрещину. — Что за манеры! Нет, ты… Сейчас отправимся в Генруе за продуктами. А пока держи этот кусок голяжки. Чересчур холодный! А ты как думал? Ничего! Обсасывай! Утро как утро. Но Г так хочется, чтобы все грядущие утра были похожи на это. Вскипятить воду для кофе. Достать чашку. Сахар. Ах, а масло-то… Слышно, как работают клыки Ромула. Дрозд прыгнул на порог. А где-то, склонившись над картой, замер мсье Луи. Хватит колебаний. Пора действовать. Глава 8 В Генруе Г идет к Неделлеку, последнему оставшемуся в округе шорнику, и заказывает поводок для Ромула, дабы приучить его степенно ходить рядом с хозяином. Ромул натягивает поводок изо всех сил, чуть не задохнувшись. Но после того как его сурово одернули, быстро образумился. И даже согласился сидеть возле кассы, пока Г, раздобыв наконец наличные деньги, расплачивался с мясником за свой заказ. — Какой красавец! — замечает Жюльен. — Он не злой? Можно его погладить? И Ромул крутится от радости, посылая языком поцелуи во все стороны. Он заслужил кусочек кровянистого лакомства, который мигом проглатывает. Г гордится своей собакой, объясняет, что это совсем еще молоденькая овчарка, немножко взбалмошная, но редкостная умница. — Мы с ней беседуем! — рассказывает он. — Уверяю вас. — А дорого обходится ее воспитание? — спрашивает коммерсант. Время бежит себе потихоньку, восхитительно обыденно. После мясной лавки они идут в бакалею. Фернан печатает список, который диктует ему Г. — Вот это да! — произносит лавочник, выстукивая заказ одним пальцем. — Видишь вас нечасто, но зато когда появляетесь, этого трудно не заметить! А как зовут вашу псину? — Ромул. — Неплохо. Такое на улице не валяется! Собственная шутка приводит его в восторг. Он угощает Ромула сахаром, протягивая его на ладони, и смотрит, как тот ест. — Хорошие зубки. С ним вам нечего опасаться грабителей, жаль, что он хромает. А вот этого не следовало говорить. Г сразу замыкается, но страх оказался проворнее. Он снова поселился в нем. Зачем этому идиоту Фернану понадобилось напоминать, что он обречен и что все это только отсрочка. Расплатившись, Г уходит, держа Ромула на коротком поводке, словно собаку-поводыря. Что поделаешь! Надо было уладить все самое неотложное. Да, не забыть купить журналы, которые выходят по четвергам: «Матч», «Жур де Франс», «ВСД»… Уже издалека видны огромные заголовки: «КТО УБИЛ ГЕНЕРАЛЬНОГО ДИРЕКТОРА». «КРОВАВАЯ ТАЙНА В ШАТЕЛЬГЮЙОНЕ». Киоскер встречает его с радостью. — Итак? Вы снова в наших краях? Какой красивый пес! Кстати о собаках, я вижу, вы следите за этим печальным делом! Моя жена говорит, что это увлекательнее «Манника»…[5 - «Манник» — телесериал.] Г уже не слушает. Он торопится вернуться домой, закрыться и не высовываться. Да, надо бы бросить где-нибудь на природе эту машину, думает он, садясь за руль «пежо». Да, надо во что бы то ни стало собраться с духом. Но только не все сразу… Немного погодя… Пожив некоторое время как все, побывав в отпуске! Получив возможность без замирания сердца думать: «Завтра! Послезавтра! На будущей неделе!» Ромул отыскал самое лучшее место в автомобиле — рядом с водителем. Можно высунуть морду через приспущенное стекло и, подставив голову ветру, который так сладостно треплет уши, принюхиваться к миру, стремительно несущемуся мимо. Жаль, что так быстро приехали! Привычная проверка каждого угла. Кость на месте, под складкой подстилки, сдвинутой из предосторожности. Нет. Ничего подозрительного, разве что кошачий запах со стороны двери в сад, но очень смутный. Уф! Ромул буквально рухнул к ногам хозяина. Он все еще во власти обрушившихся на него волнений. Уж слишком много всего сразу! Избыток людей! Избыток впечатлений! И тут он внезапно засыпает глубоким сном. Освободив в лаборатории стол и разложив журналы, Г ищет нужные статьи и в каждой находит что-нибудь интересное для себя. Он неторопливо набивает трубку. Посмотрим «Матч». «Деятельный комиссар Лабелли с точностью установил времяпрепровождение убийцы. Тот проник на соседнюю виллу „Тюльпаны“, откуда и мог наблюдать за передвижением несчастного генерального директора. Президент Ланглуа едва успел расположиться на отдых. Выходил он редко, имея в своем распоряжении просторную террасу — излюбленное место его отдыха. Жил один, работал над документами. Еду ему готовила мадам Франсуаза Лубейр, которую наняли через агентство». «Полиция наверняка начнет теряться в догадках», — думает Г. Он пропускает несколько строчек с описанием виллы «Бирючины». На рисунке пунктиром изображен полет пуль со стороны «Тюльпанов»: от окна, выходящего в сторону «Бирючин», до террасы. Обозначенный на земле силуэт показывает место, где лежала жертва. Все это, чтобы позабавить публику. А как же ограбление? Об ограблении сказать забыли! Впрочем, нет, «Жур де Франс» сообщает, что милейший престарелый президент занимался, видимо, тайной деятельностью, которой заинтересовалось расследование. Исчезновение всех его бумаг представляется неестественным. По словам служанки, генеральный директор много писал. Кому? Как теперь установлено, единственная его родня — сын тридцатилетнего возраста, проживающий в Лос-Анджелесе. Какой-либо интимной связи не обнаружено. Близких людей мало, в настоящий момент их допрашивает комиссар Лабелли. И вот, наконец, интересная деталь в «ВСД»: Юго-Западный цементный завод находится на грани перехода в руки некой испанской компании. «Добрались-таки, — думает Г. — Будь я комиссаром Лабелли, я продолжил бы поиски в этом направлении. Мсье Луи разорил несчастного старика, вынудил его отойти от дел и натравил на него меня точно так, как спускают цепного пса. „Вперед“. И я… Вот беда-то!.. Знать бы, в чьих интересах я действовал!» Г начинает понимать, что контракт, касающийся Ланглуа, не походил на все прочие. Или, по крайней мере, прежде у него складывалось впечатление, что он ставил финальную точку в сугубо частных разборках. Однако на этот раз все страшно осложняется! Он не забыл того письма, где Ланглуа, чувствуя приближение скандала, сообщает о своем намерении покончить с собой. Достаточно сопоставить слова: «Малыш Бернед погиб, тайно пробираясь в Испанию… забастовка персонала…» Да от этого за версту несет гнусной политической возней! Какая же роль отводится Г в таком деле? Снайпера на передовой! Несчастного разведчика, которого приносят в жертву! Но правде говоря, он не в счет! Ничтожество, нуль! Убийца на выброс, от которого избавляются, как от пустой коробки, брошенной на свалку. Г трезво оценивает положение, до глубины души оскорбленный сделанным открытием: оказывается, он жалкий человек и всегда был таким! Если соглашаешься называться сначала Буффало, потом Гаучо, Рикардо, Коленом, Ривьером, Валладом, а дальше и вовсе просто буквой — Г, постепенно становишься всего лишь тенью, контуром. Было время, когда он являл собой силуэт, которому человеческую форму придавало щелканье пальцев. «Бармен… лифтер… рассыльный… гарсон!» «Когда же я был самим собой? — задается он вопросом, складывая журналы. — Только в тот момент, когда стрелял. А для мсье Луи даже в ту минуту я был всего лишь Г». Он выбивает трубку в ладонь, потому что не желает пачкать «у себя в доме», и продолжает думать свою думу. «Сохранив жизнь псу, я тем самым погубил себя. Ведь теперь я спустился еще на одну ступень, поближе к нулю. Я так и слышу: „Уберите-ка мне этого“. Причем тон точно такой, каким он сказал тогда: „Собака? Плевать на собаку!“ Прошу прощения, мой пес. Я должен вытащить нас, но это будет нелегко! Первое, что надо сделать, и это самое простое, — найти в записной книжке номер телефона Патрисии». Но сначала надо заглянуть на кухню. Ромул лежит на боку, весь во власти сладкого, глубокого сна. Он даже не чувствует муху, кружащую над заживающим шрамом. Прогнав ее, Г возвращается к папкам. На мгновение поднятая рука застывает в воздухе. Надо? Или не надо? Надо. Заново листать книжку с мерзкими записями Ланглуа — тяжкое испытание для Г. Однако номер телефона там есть, причем на самой первой странице, которую ему вздумалось проверить последней! 727 40 42, авеню Пуанкаре. Сразу видно, она времени зря не теряла и кое-чего добилась! Г набирает номер, не сомневаясь, что ее нет. Сердце забилось чаще в ожидании… Где-то в глубине леса пронзительная пила снова принялась за дело. — Алло? Возможно ли! Стало быть, она отложила свое путешествие? — Алло! Говорите! По прошествии стольких лет голос стал глуше и ниже, словно перебродившее вино. И Г наконец решается. — Патрисия? — Да, это Патрисия. Что вам от меня нужно? — Я — малыш Валлад! — Простите… Это имя мне что-то говорит… Я вас знаю? — Конечно! Если не забыли «Медрано». Удивленный возглас, и она тут же переходит на «ты». — Жорж? Малыш Жорж? Это ты? — Да. — Что с тобой сталось? И откуда у тебя мой телефон? Я не всем его раздаю. — Потом объясню. Но мне необходимо с тобой увидеться. — Так срочно? — Более чем! — Ах, ты ничуть не изменился! У меня никак нельзя. Если хочешь, в отеле! Но скажи сначала, ты не в розыске? Г чувствует: если проявить нерешительность, она тут же повесит трубку. Поэтому он отвечает самым непринужденным тоном: — Нет-нет! Все чисто… Я буду в Нанте, когда пожелаешь. — В Нанте? Что за идея! Ладно, я закажу номер. Предпочитаю, чтобы все прошло незаметно. Спросишь Патрисию Ламбек. — Да, знаю. Не забыл. — Очень мило. Полагаю, ты по уши в дерьме? Ладно, молчи. Потом расскажешь. До завтра. Чао. Ну вот и все. Жребий брошен. Он снова прикидывает шансы. Либо она солгала президенту и — по собственной воле или по принуждению — по-прежнему остается сообщницей мсье Луи и в таком случае предаст: если довериться ей, его ждет гибель. Либо ей действительно грозит опасность со стороны мсье Луи, и тогда на нее можно рассчитывать. Г не слишком силен в отношении всех этих «либо». Он только предполагает! Предполагает! А разве логика тут в силах помочь? «Он непрестанно шпионит за мной», — предостерегала Пат старика Ланглуа. Если это правда — а она всегда была лгуньей, — мсье Луи наверняка что-то заподозрит и отправит вдогонку за Пат верного человека. Через сорок восемь часов он будет знать, где скрывается Г. Так что свидание с Пат равносильно самоубийству. Эту идею он уже обдумывал несколько раз, но ни разу еще не испытывал такого страха, от которого теперь весь покрылся потом. А почему бы ему не уехать и не скрыться где-нибудь в другом месте? Чего проще: собрать вещи, вскочить в автомобиль вместе с Ромулом и поминай как звали. Мало ли деревушек, где можно спрятаться! И об этом он тоже думал! Откуда же такая нерешительность? Нет, он вовсе не сдается. Все дело в том, что с мсье Луи у него, оказывается, давние счеты. Он даже не подозревал об этом. И не понял сразу, что его внезапное недоверие — это прилив обиды, вроде прилива желчи. И теперь при помощи Пат он должен добраться до мсье Луи и разоблачить его. Главное — кто выстрелит первым! Г медленно кладет трубку, пытаясь удержать в памяти, пока он еще отчетливо звучит в его ушах, голос Пат. Ему почудилось, что голос этот привык командовать, и еще… В нем слышится недоверие, но ни малейшего страха… А между тем полиция уже должна была заняться окружением и связями генерального директора. Однако если бы Пат чувствовала, что за ней следят, то не стала бы рисковать, назначая это свидание, и Г вынужден признать, что не имеет привычки разбираться в столь запутанных ситуациях. Ему надо выведать у Пат лишь одно: каковы ее отношения с мсье Луи? И где его можно найти? Г неустанно возвращается к этому вопросу. И так этим озабочен, что Ромул, почуяв его волнение, кружит возле него, отказавшись заигрывать с его руками и покусывать запястья. Наклонив голову, пес не спускает глаз с хозяина — признак глубокого раздумья. Ухватившись за густую шерсть на шее, Г, лоб в лоб, пытается объяснить Ромулу: — Понимаешь, мсье Луи — мерзавец. Я говорю это вовсе не для того, чтобы ты отстал от меня, дурачок. Просто хочу, чтобы ты понял: по его вине я не свободен. А если не свободен я, то и ты тоже не свободен. Он может напасть на нас в любую минуту, предстать в любом обличье: почтальона, кюре, лесничего, лесоруба, дорожного рабочего, почем я знаю! Я его никогда не видел. Остается надеяться на помощь Пат. Возможно, она даст мне какую-нибудь фотокарточку. Так что не горюй, дуралей! Он поглаживает пса за ухом, и Ромул с облегчением радостно лает, прыгая на месте, опрокидывает кресло. — В сад, зверюга… Выпроводив пса, который бросился по привычной дорожке, идущей вокруг клумб, Г проверяет револьвер, осторожно манипулируя им, сует за пояс и выхватывает с быстротой молнии. Притомившейся молнии. Надо бы быстрее. Если дуэль состоится, то неизбежно лицом к лицу. Мсье Луи не даст подстрелить себя на расстоянии. Г никак не может вообразить эту сцену. Ему никогда не удавалось ясно представить себе что-либо. Но он почти не сомневается, что стрелять придется в упор и, значит, ему не понадобится левая рука. Шансы у них будут равны. Нетерпеливым движением он отмахивается от фантастических видений. Там видно будет. Всю свою жизнь Г повторял: там видно будет, но далеко вперед заглядывать не умел. Вот почему он до сих пор на побегушках у мсье Луи. Открыв на ходу книгу, которой, судя по всему, упивался президент, Г читает: О слепое, глухое орудье увечий, Инструмент, чтоб высасывать мозг человечий, До чего ты нагла, как ты только могла, Не бледнея, глядеться в свои зеркала?[6 - Перевод П. Антокольского.] На лбу у него, как у Ромула, появляется глубокая складка, выдающая тревогу и озабоченность. Что за тарабарщина? Ему вспомнилось, как мать либо гадала на картах, либо чаще всего открывала наугад Библию, дабы почерпнуть советы или предостережения. Может, эти слова обращены к нему? Может, он и есть то самое «слепое, глухое орудье»? Президент принадлежал к иному обществу! Г привык убивать людей ничтожных, содержателей притонов, торговцев наркотиками, но убивать профессоров, адвокатов или ученых буржуа он отказался бы. Мсье Луи заставил его совершить грех. И вот доказательство: этот писатель, Бодлер, поэт, которого Ланглуа всегда держал под рукой! Если бы знать… Генеральный директор был как раз таким человеком, которого следовало пощадить. Г в ярости швыряет книгу в глубину шкафа. Мсье Луи превратил своего оружейных дел лакея в чудовище. Г полагал, что ему удалось вырваться из жалкого циркового мирка. Ничего подобного! Он по-прежнему представляет собой одну из тех диковинок, которые демонстрируют на манеже на потеху публике. Нет, Патрисия должна заговорить! Иначе… После обеда Г с Ромулом идут на прогулку в лес. Г, который никогда ничего не упускает, хочет взглянуть, как продвигаются дела на вырубке. Где вырубка, там и стройка, а стройка предполагает бригаду, ну а там, где работает целая бригада, как в маленьком цирке, есть всего понемногу: и желтые, и черные, и смуглые, короче, люди, готовые согласиться на любой контракт. Пока бояться нечего, однако не мешает проверить, что творится на поляне, где в воздухе плавает запах опилок и ободранной коры. Их пятеро, обнаженные до пояса, они усердствуют топором и пилой, и на срубленных стволах белеют свежие раны. На соседней площадке застыл в ожидании грузовик с прицепом. Г держит собаку на поводке, чтобы не дать ей подружиться с увлеченными работой лесорубами. За площадкой начинается аллея для верховой езды, уходящая в глубь леса. Саму поляну окружает густой подлесок. Г изучает местность подобно бывалому десантнику ударного отряда, уже не раз участвовавшему в боевых операциях, пути отступления для него так же важны, как и подступы к укрепленному пункту, который предстоит взять штурмом. Если мсье Луи в сопровождении одного или двух наемников решит атаковать спиной к лесу, то сможет исчезнуть в мгновение ока. Нет, ждать его нужно не на воле, а в непосредственной близости от фермы, откуда легко можно следить за открытой местностью. Ромулу страшно хотелось бы получить свободу, ибо через связующий их поводок ему передается лихорадочное возбуждение хозяина. Если нападающие промажут, преследовать их не имеет смысла. Не исключено, что они отступятся, посчитав его твердым орешком. И только после первой атаки, если она сорвется, мсье Луи предложит вступить в переговоры. Глядя на раскачивающиеся на самом верху ветки вяза, Г вдруг подумал — раньше это не приходило ему на ум, — что мсье Луи не знает важности и существа документов, похищенных у президента. Он, верно, воображает, что это динамит! С помощью чего его можно упрятать в тюрьму лет на двадцать! Вот почему у него нет другого выбора: либо убить, либо капитулировать! Надо будет втолковать это Патрисии и убедить ее, что украденные документы равносильны наведенному оружию. Ладно! Немного самообладания, и можно, пожалуй, отвоевать покой. Слышишь, приятель! Покой для нас обоих! Глава 9 Г занялся туалетом Ромула. Почистил его, расчесал, осторожно расправил шерсть на бедрах. Нелегко было заставить пса сидеть спокойно, не давать ему вертеться, хватать за руку, впиваться зубами в губку, а под конец завалиться на бок и дрыгать лапами, словно здоровенный котенок, собравшийся жонглировать. — Можешь ты утихомириться, дуралей! Да, вид у тебя хитрющий! Не бойся, живот чесать не стану. Ну вот и все! Вставай! Пошли. Это слово Ромул уже знает, точно так же, как и слова «гулять», «домой», «к столу», «косточка», «не трогай», «лежать». Они с Ромулом начинают понимать друг друга с полуслова, если смотрят прямо в глаза друг другу, и Г зачастую удивляется тому, что не может солгать Ромулу, сказать, например, «К столу», а самому сделать вид, будто собирается за порог. Все эти глупости наводят Г на мысли, выходящие за рамки привычных забот. И он старается избегать их. Ему было бы страшно открыть вдруг для себя такие вещи, как верность, бескорыстие, полная самоотдача, ведь за всю свою жизнь он никому ничего не давал. Но более всего Г поражает та быстрота, с какой этот пес сроднился с ним, проник в его плоть и кровь, словно они взаимно помогли друг другу по-новому взглянуть на мир. Давно ли они встретились? Впрочем, какое это имеет значение, истина, возможно, в том, что Г сам был когда-то овчаркой. Почему бы и нет? Ведь уверяла же его мать, которая по утрам и в особенности натощак ощущала себя ясновидящей, что в предыдущей жизни была фавориткой какого-то раджи. Г размышляет обо всем этом просто так, для забавы, приглаживая тем временем длинный белый волос родинки, столь элегантно украшающей уголок глаза его пса. Потом переходит к заботам о собственной персоне, гораздо менее значительной для него, чем Ромул. Легкие фланелевые брюки темного цвета (он всегда опасался ярких расцветок), серая рубашка, документы на имя Баллада в заднем кармане, вот вроде бы и все! Можно отправляться в Нант. Г вынул из машины вещи, которые могли бы выдать его. И теперь автомобиль точно в таком виде, каким он взял его напрокат. Надо будет бросить машину на привокзальной стоянке, где служащие фирмы «Ави» в конце концов обнаружат ее. А возвращаясь на ферму, он украдет другую тачку. Тут нет проблем. Все в его руках, как во времена тех волшебных трюков, когда за три минуты приходилось выбираться из брошенного в воду ящика. И вот уже оба они перед отелем «Мэдисон», причем Ромул на коротком поводке. Г пытается оживить воспоминания о Патрисии былых времен. Красивая, спору нет! Своего рода Лоллобриджида, уверовавшая в собственную неотразимость и неколебимую власть над мужчинами, что придавало ей довольно смешной вид укротительницы. По правде говоря, Г не очень-то нравилось, когда его заставляли ходить по струнке! Однако за минувшие пятнадцать лет она, должно быть, сильно изменилась. И что же, оказалось, вовсе нет! Перед ним предстала все та же Патрисия, но только в обличье другой женщины. Сердце у него замерло на мгновение при виде нового образа, столкнувшегося с былым воспоминанием. Но еще меньше времени потребовалось на то, чтобы отметить оплывшее лицо, чересчур открытую грудь с бороздкой посредине, напоминающей ту, что прячется между ног, пятна пота на блузке, короткие обтягивающие брюки, не скрывающие наметившуюся сетку расширенных вен… «Не может быть! — проносится в голове у Г. — Да ей на все плевать. Видно, отвоевалась». Патрисия сидела в салоне перед зеленым напитком. Но тут же встала. Сверкающие штучки поблескивают в ушах, на шее и пальцах. По привычке к кокетству она взбивает волосы, ставшие теперь белокурыми. — Малыш Жорж! — восклицает она— Как я рада. Ромул давится лаем. Эта женщина ему совсем не по вкусу. Г натягивает поводок. — Спокойно! Это наш друг. И он сдержанно обнимает Патрисию. Первый контакт дал осечку, как это часто случается после очень долгой разлуки. — Выпьешь чего-нибудь? — спрашивает она. — Нет? В самом деле? Тогда поднимемся ко мне в номер. Там нам будет спокойнее. Все трое с трудом помещаются в кабине лифта. Патрисия заговорила первой: — Это и есть тот пес? Тот самый, которого разыскивают? Знаешь, я догадалась! Значит, это ты убил Ланглуа? Наступает молчание, а кабина тем временем со скрипом поднимается вверх. Наконец Г отвечает: — Да, я! — И ты читал его бумаги? — Да. — Ты работаешь на мсье Луи? — Да. И твой номер телефона нашел в записной книжке Ланглуа. — Ах вот оно что! Лифт останавливается на четвертом этаже. По дороге Патрисия объясняет: — Я предпочла заказать номер. Машина меня изматывает. Я уеду завтра. А ты мог бы приехать в Париж. Открыв дверь, она входит вслед за Г и Ромулом, который сразу же бросился обнюхивать мебель. — Садитесь оба, — говорит Патрисия. — Думаешь, он успокоится? Знаешь, в отношении собак… О! Зла им я не желаю, но ты, надеюсь, меня понял? Она идет в ванную комнату и, намочив конец полотенца, протирает под мышками. Затем садится на кровать. — Ну! Рассказывай! По радио передавали о смерти бедняги Ланглуа, но уверяю тебя, я понятия не имела, что ты в этом замешан. — Ты не знала, что я работаю на мсье Луи? Представь себе, я тоже. Я не знал, что ты работаешь на него. Давай-ка выясним все начистоту, если ты не против! Потому что есть одна вещь, которая меня беспокоит. Она поднимает унизанную кольцами руку. — Минутку. Стаканчик виски нам не повредит. Позвонив в бар, она делает заказ. — Все в порядке, Жорж, продолжай. Ты обеспокоен! Между нами, сколько я тебя помню, ты вечно о чем-то беспокоился. Так в чем же дело? — Сама подумай! Я явился, и ты сразу решила: у Жоржа собака президента, значит, это он убил старика. А раз он работает на мсье Луи, значит, ему дан приказ убить и меня. Она пожимает плечами, отчего зазвенели все ее побрякушки. — Ты ничему не научился! — возражает она и, протянув руку, достает из-под подушки крохотный пистолет. — У тебя собака, — смеется она, — а у меня вот это. Патрисия целится в Г, и Ромул начинает ворчать. — Ладно, ладно… Это всего лишь шутка. Спрятав оружие, Патрисия продолжает: — Неужели ты не понимаешь: если я согласилась приехать, то потому что знала — риска никакого. Возможно, со временем мсье Луи захочет избавиться от меня, но только не теперь. — Ты сказала ему, что я звонил? — Конечно. Входит слуга с подносом, и Ромул с беспокойством следит за ним. Г набивает трубку. Патрисия предлагает ему свою пачку «Кравен». — Убери трубку! Не то сразу завоняет полицейским комиссариатом! Она протягивает ему золотую зажигалку. Г затягивается два-три раза, поглаживая Ромула, который согласен сидеть, но не лежать. — Главное, в чем мне хотелось бы разобраться, — говорит Г, — это в твоих отношениях с мсье Луи. И еще я хочу узнать, почему меня держали в неведении, отстранив от всего… и почему ты предупредила Ланглуа о твоем скором отъезде, словно тебе кто-то угрожал. На оплывшем лице Патрисии появляется что-то вроде снисходительной усмешки, но глаза остаются серьезными, как у игрока в покер. Глубоко вздохнув, она отпивает глоток виски и внезапно усаживается на ковер. — На этих кроватях чувствуешь себя так неудобно! — восклицает она. — А тебя, надеюсь, мое поведение не шокирует. Ладно! Короче, ты хочешь, чтобы я рассказала тебе мою жизнь. Мы расстались, помнишь? Точнее, ты меня бросил. Опускаю период, когда мне пришлось работать на панели. Набрав в рот виски, она замерла, словно картины былого мешали ей проглотить спиртное. — Видишь ли, если бы я не встретила Люсьена — теперь он зовется мсье Луи, но в ту пору походил на тощего кота и звался Люсьеном, — так вот, если бы не он, я бросилась бы в воду… — Наверняка сутенер! — О! Как это на тебя похоже, но если ты посмеешь смеяться над тем, что я скажу, получишь хорошую затрещину. Люсьен действительно меня любил… Она наблюдает за Г. Но тот и глазом не повел. Подумать только, кто-то мог любить эту толстую женщину! Хотя сам-то он, черт возьми! Да еще этот Люсьен! И потом… Воспоминания о любовных увлечениях сменяют друг друга, расплывчатые и серые, словно один и тот же силуэт, до бесконечности повторяющийся в зеркале парикмахера. Противно до тошноты! — Он мало что умел! — продолжает Патрисия. — Но если не работаешь сам, всегда можно заставить работать других. — Шантаж? — спрашивает Г. — Ну конечно! Я была красивой девчонкой, помнишь? Люсьен вложил деньги. В меня. Правда, ему пришлось занять, чтобы устроить меня в двухкомнатной квартире возле площади Этуаль с видом на окрестности, не подлежащие застройке, разориться на туалеты — словом, сделать из меня первоклассную call-girl, сам понимаешь… Ну а дальше пошло-поехало, клиентов хватало, и, когда попадалась крупная дичь, мы подстраивали трюк с непристойными фотографиями… Негативы в обмен на миллионы… Не всегда все проходило гладко, но Люсьен умел убеждать даже самых несговорчивых, и они отстегивали денежки, выручку. Слово «выручка» она произнесла бесстрастно, без нажима, как настоящий делец; рядом с ней Г почувствовал себя вдруг низкооплачиваемой мелюзгой, да таким он, в сущности, всегда и был. Патрисия закуривает сигарету, выпуская дым через нос, мягким движением подхватывает пепельницу и ставит ее на ковер. — Опускаю подробности, — продолжает она. — Когда за дело берутся всерьез, поначалу все идет довольно скромно, ну а потом с размахом. Я уже не помню, когда Люсьен превратился в мсье Луи, знаю только, что довольно скоро. И хочу сказать одну вещь, которая наверняка тебя удивит: все это время — только прошу, не смейся — мы друг друга любили… Да, любили! Но не так, как в кино… Любили ради заработка, подталкивая, если хочешь, друг друга к успеху. Представь себе, например, своего пса вместе с сукой на охоте… вот она, настоящая работа! У нас были связи в самых разных кругах, мы ни от чего не отказывались: азартные игры, наркотики, проститутки… Мы хотели поскорее добиться успеха, а когда торопишься, нередко приходится расталкивать других. Так, со временем, вокруг стали нашептывать имя мсье Луи. — Понимаю! — молвил Г. — Молчи лучше! Ничего ты не понимаешь… Дайка мне подушку… Спина устала. — Хочешь в кресло? — Нет, спасибо, все в порядке… Я говорю, что ты не можешь ничего понять, потому что понимать-то тут как раз и нечего. Мсье Луи занимается импортом-экспортом, дело на самых что ни на есть законных основаниях, а я, со своей стороны, владею несколькими ночными кабаре, где встречаются актеры, политики, кинематографисты, светские женщины — словом, никакого сброда… Само собой, мы приняли все меры предосторожности! — А Ланглуа? — Погоди, я не кончила! Наша сила была в том, что мы умели объединять свои интересы, а не враждовать. Знаешь, импорт-экспорт многое покрывает — ты обомлеешь, если я расскажу тебе, какие контракты обсуждались у меня: мост в Тонне-Шаранте, Рошвилльские скотобойни и, наконец, Юго-Западный цементный завод. — Вот это меня больше всего интересует! — прерывает ее Г. — Ну что ж! — откликается Патрисия. — С согласия Луи я стала любовницей Ланглуа… A потом оставалось лишь тянуть из него деньги под угрозой. Бедняга был просто болен: приезжал в Париж и требовал девочек. Я, конечно, ублажала его как могла. Потом настал момент, когда кредиты его оказались исчерпаны… Ну, а мы тут как тут. Луи приберет к рукам цементный завод, как прибрал к рукам лесопильню в Морбиане и консервный завод в Финистере. — Объясни! Патрисия гасит окурок и берет новую сигарету. — Только в память о прошлом я рассказываю тебе все это, — шепчет она. — Знаешь, ты не так уж изменился! Ах, если бы я могла заподозрить, что ты работаешь на Луи! Но многие вещи он хранит про себя. У него — свои служащие. У меня — свои. Это наша доля независимости. — А все-таки? Что там с цементным заводом? — Почему тебе непременно надо это знать? — Потому что именно я убил Ланглуа! Мне неизвестно, что вы там затеваете, но имею же я право быть в курсе! — Это дело, — задумчиво произносит она, — возможно, далеко не лучшее из того, что мы провернули. — Почему? — Потому что оно связано с политикой, а мне это не нравится! Если бы Луи послушал меня, ему не пришлось бы убирать Ланглуа… Кстати, он поручил это тебе, а мне ничего не сказал! Должна тебе кое в чем признаться, малыш Жорж. С тех пор как Луи ввязался в политику — а политика и терроризм всегда заодно, — он, кажется, начал терять голову и меня с толку сбивает. Я дам тебе один совет: сматывай удочки! Брось все. — Если бы я мог! — А в чем дело? Разве у тебя нет какого-нибудь угла, где бы он не смог тебя достать? — Есть. Но ты забываешь главное: у меня документы Ланглуа, и я таскаюсь с этим типом, о котором трезвонила вся пресса. Он поглаживает Ромула; тот, умирая от скуки, зевает, широко разинув пасть. — А что, бумаги действительно компрометирующие? — Думаю, да. Ну, прежде всего — ты сейчас подскочишь, — есть твое письмо. — Не может быть! — Да, да, я не шучу. Прощальное письмо в несколько строчек. Патрисия прислоняется к стене, испачкав ее потом. А Г тем временем продолжает: — Насколько я понял, ты была его любовницей… — Ах, прошу тебя! Оставим этот насмешливый тон. Да, я была его любовницей, но давно! А как, по-твоему, их заманивают!.. Мне всегда было его немного жаль. — Ты говорила ему, что собираешься уезжать. Это верно? — Хотела мило порвать без лишнего шума… Г слегка наклоняется, чтобы лучше видеть это непроницаемое под маской макияжа лицо. — Да будет тебе, — говорит он с недоброй улыбкой. — Ты знала, что кто-то должен прийти и убрать его! — Нет! Клянусь, не знала. — Но догадывалась! А это одно и то же. Знаешь, в настоящий момент нам с тобой решительно нечего скрывать друг от друга. К счастью, этот невинный бедняжка ничего не понимает, иначе с воем убежал бы прочь! Да, я убиваю, только без всякого кривлянья, а тебе еще требуется утешать, ласкать — словом, играть красивую роль. — Хватит! — кричит Патрисия. — Вот увидите, все шишки достанутся мне. Насторожившись, Ромул подходит и обнюхивает толстую тетку, которая цепляется за кровать, чтобы встать на ноги. Поправив блузку, Патрисия идет за табуретом в ванную комнату. — До чего же скверно! — ворчит она. — Хочешь еще виски? Она звонит дежурному. Повелительный тон Патрисии вызывает раздражение, так и хочется послать ее куда подальше, однако, опомнившись, она добродушно соглашается: — Конечно, я кое о чем догадывалась, потому что ему уже нечем было платить. И предпочла отойти в сторону… — На цыпочках? — договаривает за нее Г. — Возможно, ты скоро пожалеешь о своих гнусностях! — беззлобно замечает она. — Ну? Что там было еще? — Выписки из счетов «Индосуэца». — Дальше? — Черновики. Письмо некоему Полю, в котором Ланглуа высказывает намерение покончить с собой. Он упоминает о каком-то Бернеде, служившем будто бы посредником в тайных сделках с испанцами… — Я этого боялась! — Продолжать? — спрашивает Г. — Давай… Давай… Только поскорее. — Так вот, он разоблачает мсье Луи, на которого у него заведено досье. — И где же это досье? — У него не хватило времени подготовить его. — Считай, повезло! — обрадовалась она. — Я предупреждала Луи. Шантаж — дело беспроигрышное. Зато политическая возня — сплошное дерьмо. Г живет один и, видимо, потому не имеет привычки ругаться, разве что иногда. Нет, он ничуть не шокирован. Но чувствует себя неловко. — Еще была записная книжка, — продолжает он, — своего рода бортовой журнал старого волокиты. С целой коллекцией адресов. В том числе твоим. Слуга снова приносит заказанные напитки. Намочив уголок салфетки, Патрисия протирает лоб и уши, потом берет кусочек льда и сосет его, морщась, словно обжигаясь. — Вроде полегчало. Ну что там еще? — Говоря откровенно, — отвечает он, — я не очень внимательно просматривал всю эту писанину! Но то, что мне попалось на глаза, кажется чертовски опасным. — Да уж, — соглашается она. — Надо было кончать с ним, время поджимало. К тому же президент состоял в родстве с уймой влиятельных людей. Г встает, чтобы размяться, и Ромул отряхивается, с готовностью собираясь покинуть узкую комнату, где пахнет дезинфицирующими средствами. — Подведем итоги, — говорит Г, отыскивая спички, — я был твоим любовником. Ты была любовницей мсье Луи. И не так давно — любовницей Ланглуа. Получается, все мы родственники, хотя и незаконные. Могли бы, кажется, договориться. Что же нам мешает это сделать? — Ты понятия ни о чем не имеешь, — отвечает Патрисия. — Выполняешь свою привычную работу изо дня в день. Это нетрудно! А каково нам! Мне!.. В голове целая цепь call-girls, можно сказать, межнациональная корпорация, называй это как хочешь, но речь и в самом деле идет о настоящей сети. То, что удалось с Ланглуа, — а это принесло нам миллионы, — должно действовать на очень высоком уровне, если, конечно, не путать жанры. Девочки — одно, а террористические акты — совсем другое. Но Луи… Она умолкает, чтобы выпить. И Г, пользуясь случаем, решается вставить слово: — Мне очень хотелось бы встретиться с ним. Согласись, это ни на что не похоже — я так давно работаю на него и ни разу по-настоящему не говорил с ним. Взять хотя бы дело Ланглуа: если оно прошло не так гладко, то не только по моей вине. — Ах! — воскликнула она. — Ты тоже заметил… Беда в том, что окружение у него неважное! А когда начинаются импровизации… — Короче, — прерывает ее Г, — тут пахнет соперничеством? Вместо того чтобы рассердиться, она разражается смехом, и Ромул сразу вскакивает. — Не думай больше об этом! — советует она. — Прошу прощения! — протестует он. — В настоящее время я знаю столько же опасных вещей, сколько знал Ланглуа. И стало быть, заслуживаю уничтожения по тем же самым причинам, что и он. Вот почему я просил о встрече с тобой. Что мне делать? Может, тебе известны намерения мсье Луи? Взвесив все «за» и «против», она наконец решается: — Это ты подвергаешь нас всех опасности. Не столько бумаги, сколько ты. Мог бы ты спрятаться на некоторое время? — Разумеется. — Вместе с твоим гнусным псом? Г покровительственно гладит Ромула по голове. — Это мое дело! — жестко отвечает он. — Ладно, ладно! Постарайтесь исчезнуть до конца месяца, чтобы мсье Луи забыл о вас. Когда он был помоложе, то никого не забывал! Но теперь в голове у нас с ним слишком много дел. Своей надушенной рукой она закрывает рот Г. — Нет, нет, молчи. Я не желаю знать, где ты скрываешься, есть ли у тебя телефон и нe сменил ли ты имя. Я вообще тебя больше не знаю, понял? Только прошу отослать документы мсье Луи. — Ему известно, что я здесь? — Ничего ему не известно. Соблюдай осторожность, и с тобой все будет в порядке. Она улыбается, Г как бы мельком видит прежнее ее лицо. — Он будет в ярости, — замечает Г. — Да, в ярости. Она с живостью поднимается, и Ромул глухо ворчит. Г слегка хлопает его по морде. — При нем, — объясняет он, — лучше избегать резких движений. — Очаровательная зверюшка, — шутит Патрисия. — Видно, он меня невзлюбил. Не мог бы ты втолковать ему, что было время, когда мы с тобой отлично ладили. Она тихонько подходит к Г и шепчет: — У видимся мы не скоро, но если тебе доставит удовольствие… Мне — да! Она протягивает руку к поясу его брюк. Г останавливает ее. — Нет, — выдохнул он, — не при нем. Тогда Патрисия набирается смелости коснуться ушей пса. — Странная штука любовь! — шепчет она. — Ладно! Пошли. Между нами все сказано. Г делает несколько попыток, прежде чем находит малолитражку, которая открывается без труда. За рулем такого неказистого автомобиля он почти ничем не рискует, вряд ли его остановит полицейский контроль. — Тебе понравилась Патрисия? — спрашивает Г Ромула. — По сути, она спасла нас от неприятностей. Не знаю, согласился ли бы я вновь бежать. Но надо быть начеку. По возвращении каждый из них сразу же берется за любимое занятие: Ромул хватает кость, а Г — трубку. Тщательный осмотр жилища. Ничего особенного не обнаружено. Занявшись приготовлением супа, Г поучает Ромула: — В Генруе всем скажем, что у меня была небольшая авария и, чтобы выручить меня, мне одолжили этот автомобиль. Снова почувствовав воодушевление, он, насвистывая, накрывает на стол. — С этого дня, — заявляет Г, — будешь сидеть за столом вместе со мной. Постарайся вести себя хорошо. А теперь хочу сказать тебе одну вещь! На мсье Луи нам на… Ладно, думаю, ты меня понял! Глава 10 Г вдруг заметил, что у него не остается больше времени скучать. Обычно по прошествии нескольких дней отдых начинал его тяготить, особенно если из-за плохой погоды приходилось сидеть дома. Он из тех, кто не заглядывает в книгу, не просматривает рассеянно журнальные фотографии, у него сразу же вызывают раздражение самодовольные лица великих мира сего. Перед телевизором он быстро засыпает. Ему могли бы доставить удовольствие какие-нибудь захватывающие истории, но стоит появиться убийце, его кривлянье выводит Г из себя. Поэтому он предпочитает работать руками. Любимое его развлечение — мастерить мух. Сходства он не ищет. Напротив. Его может привести в восторг самая невероятная муха, крохотное мохнатое существо, отливающее всеми цветами радуги, которое нередко привлекает голавлей своим скандально вызывающим видом. Те косяками собираются полюбоваться диковинкой и, озадаченные, не спускают глаз с мохнатой грудки, не решаясь, однако, поддаться искушению. Разворот. Вода приходит в движение. Рыба уже далеко. Г понял. Нужно добавить красного или желтого, этот новый мазок наверняка вызовет в зарослях кувшинок негодующее волнение. Обычно Г возвращается домой с наступлением сумерек. Смутное время, когда следует принимать себя таким, как есть. Примостившись на углу стола, он съедает кусок сыра или колбасы. Готовить? А зачем? Включив свет во всех комнатах, Г курит трубку. Он и доволен, и недоволен. Ждет. Возможно, завтра, вернувшись в Париж, он обнаружит послание и снова соберет вещи. Потом его ожидает крупное вознаграждение, а пока надо все время оставаться начеку, каждая минута дорогого стоит. Словом, Г живет как хищник. Существует время охоты и время переваривания пищи, время бодрствования и время тупого оцепенения. Зато теперь наступило время Ромула, который, немыслимо обогатив жизнь Г, смешал воедино все, из чего состояли дни волка-отца, уже не принадлежащего самому себе, ибо и зрение, и слух, и обоняние ежеминутно обращены к этому суматошному, непредсказуемому отпрыску. — Ко мне, хулиган! К ноге. Если я говорю «к ноге», это не значит, что ты должен грызть мои пальцы! Дрессировка длится обычно недолго: Ромул быстро усвоил, что стоит ему по-особому радостно тявкнуть, и всякой дисциплине конец. Схватив пса за щеки, Г притягивает его к себе и, почти касаясь собачьей морды лицом, просит: «Скажи еще что-нибудь… вот как сейчас… Знаешь, твой щенячий голос… А ты делай как я». Он издает хриплый звук, заканчивающийся хохотом, и несколько раз тыкается головой в покорно подставленную морду. — А ну! Гулять! Ромул сразу запомнил лесную дорогу. Он осмеливается уходить далеко, исчезая в густом кустарнике и самозабвенно роясь в палой листве. Г обследовал местность. Змей нет. Значит, никакой опасности. Все тихо. Прошло уже несколько дней. И ни разу Ромул не проявил признаков беспокойства. Вокруг дома витают запахи лавочника, мясника, лесничего либо лесорубов, которые по дороге в деревню, проезжая мимо на велосипедах, неизменно поднимают руку. — Adios!.. Ciao!.. Agur! Buenos! Г отвечает столь же любезным приветствием. Это напоминает ему времена «Медрано», Амара, Жана Ришара. На площадке тогда можно было услышать слова на всех языках, что свидетельствовало об ощущении радости жизни. Иногда они с Ромулом добираются до самой стройки, псу там очень нравится. Что в этом плохого? Неподвижно застывшие, ощетинившиеся зубьями пилы, как огонь, сверкают на солнце. Ромул обходит их стороной, устремляясь к кучам опилок; вывалявшись как следует, он возвращается довольный, чихая и отряхиваясь, поднимая вокруг себя облако белой пыли. — Ко мне! — приказывает Г. — Погляди, во что ты себя превратил! Знаешь, на кого ты похож в таком клоунском виде? На Патрисию. Вылитый портрет. С этими словами он бумажной салфеткой вытирает озорную рожицу, которая словно улыбается! Рабочие смеются, ради забавы заставляют носиться пса, и под конец, совсем выбившись из сил, тот валится на бок в тени. Время перерыва затягивается, и бригадир не спешит подавать сигнал к возобновлению работы. Собака, которая спит, положив морду на колени хозяину, — это воплощенный образ летнего отдыха, и стройку охватывает вялая апатия. Г курит неторопливо. Он не мастер говорить разные слова, но если бы умел выражать свои чувства, то прошептал бы тихонько, лишь для себя и для Ромула: «Вот она, радость жизни». Ленивым движением хвоста Ромул как бы подтверждает: да. И верно, время теперь не в счет. Перестаешь обращать внимание на шум дизеля, на пронзительный свист металла, вонзающегося в дерево. В этом лесном захолустье они так далеки от всего. Мсье Луи потерял их из виду. Даже если предположить, что он добрался по следу до Нанта, там легко сбиться с пути и заплутать. К тому же у него столько всяких забот… Если он и в самом деле занялся теперь незаконным сбытом оружия, как дала понять Патрисия, ему следует затаиться, тут уж не до убийцы с собакой. Да… возможно… не исключено… посмотрим… Один за другим Г принимает собственные доводы, несущие успокоение, однако в глубине души легким облачком притаилось сомнение, ибо он всегда знал, что договор, связавший его с мсье Луи, — это особое обязательство, своего рода мужской поединок — mаnо а mаnо,[7 - Рука об руку (исп.).] щека к щеке, — где побеждают загадочным образом не того, кто слабее, но того, кто трусливее. А он ведь бежал. Назвать это можно как угодно: отказом повиноваться, приливом проснувшегося чувства собственного достоинства, нежеланием убивать беззащитного зверя, но главное — он бежал. И не исключено, что другому подручному будет приказано навести порядок, пока мсье Луи занимается срочными делами. Вот почему надо неустанно следить за Ромулом, как следят за индикатором опасности, аппаратом безупречной точности, улавливающим малейший шелест или шорох, необычное колебание воздуха. Причем опасности надо ждать со стороны Генруе, потому что река, некогда отданная на откуп рыбакам, ныне оказалась во власти всего, что движется при помощи мотора, начиная от баржи с нефтью до houseboats, маленьких плавучих вилл, на борту которых разгуливают теперь по живописной Бретани. Стоит какому-нибудь отдыхающему остановиться в деревне… «Вы не видели мужчину с прихрамывающей овчаркой…» И все, беседа завязалась. «Ну конечно, он живет по соседству с Ля-Туш-Тебо… вы легко его найдете… Вон туда! Прямо до самого леса!» И смерть двинется в путь под видом отпускника в шортах, рубашке с короткими рукавами, с безобидным фотоаппаратом через плечо, который на деле окажется восемьдесят пятым калибром. Ладно! Хватит предаваться пустым домыслам. Любопытно, с какой легкостью можно перейти от чувства блаженного умиротворения к состоянию глухой тревоги, а все из-за собаки, потому что и в нее тоже будут стрелять. Вот она, страшная мысль, которая, как змея, поднимает свою ядовитую голову над вереницей безмятежных картин покоя и счастья. Сам Г воспримет пулю как должное, как смертельный удар рога на арене во время боя быков. Такое уж ремесло! Убийцы знают, куда целить. Они, вроде хирургов, представляют себе расположение каждого органа. На них можно положиться. Но что им известно о собаках! Куда бить, чтобы уложить их на месте? Г не может вообразить себе Ромула умирающим. Один раз он его таким видел, и этого вполне достаточно! Ладони взмокли от пота. Вот и пришел конец недолгой радости. Простирающийся вокруг лес стал похож на театр военных действий или ринг, словом, такое дикое место, где невинных подстерегает опасность и смерть. Г свистит. Они уходят. Дома им будет лучше. Подняв руку, он посылает всем привет. Рабочие перестают трудиться, провожая взглядом удаляющегося среди деревьев человека с собакой. Они тоже без всякого умысла могут показать пальцем на них обоих. Г решает не выходить больше без револьвера. Предосторожность? Страх? Да нет. Просто потребность, как у застоявшегося атлета, вернуть себе форму. Вот что происходит, когда складываешь оружие. Тобой начинают овладевать радости и страхи, свойственные всем остальным. Внутри становишься вялым. И без того уже на левую руку нельзя положиться. Самое время призвать к порядку все свои мускулы, которые считают, видно, себя в оплаченном отпуске. Г подбирает палку и, показав ее собаке, протягивает, словно шпагу. — Прыгай!.. Ах, славный пес! Он доверчиво прыгает, раз решено, что он может прыгнуть, и теперь счастлив безмерно. Бегает кругами. Лает, требуя повторения. Какое чудо — эта неистощимая, бьющая ключом жизнь, эта ликующая радость, выплескивающаяся в бесконечном разнообразии движения без всякой цели, просто ради удовольствия, ради неожиданных прыжков, и при этом неизменный взгляд в сторону свидетеля… эй… не теряй меня из виду… не ради ли нас обоих я бегаю, лаю, становлюсь чертенком лесных чащ… «Я совсем чокнулся», — думает Г. Ему постоянно приходится одергивать себя, запрещая себе рассматривать Ромула как странного собеседника, с которым можно вести нескончаемый молчаливый диалог. Дом уже близко. И поведение пса сразу меняется. Он идет, озабоченно уткнувшись носом в землю. Ловит испарения. Разгадывает знаки. Словно распахивает одну за другой бесплотные двери, доступные лишь его обонянию. А вот и дом. Г не поленился запереть все засовы и задвижки, оставив приоткрытыми ставни в спальне, чтобы, как сквозь бойницу, следить за дорогой, держа револьвер наготове. Ванну перед сном принимают на кухне. Плескаются в одном тазу. Ромул так и норовит схватить зубами мыло. — Оставь! Брось сейчас же, болван! И за что мне достался такой олух! Еще довольно жарко, и Г натягивает одни брюки от пижамы. — Сегодня — молчок! — предупреждает он. — У меня нет настроения болтать. Однако это сильнее его! Как только ему удалось разместить рядом с собой зад Ромула, как только пес пристроился наконец у мокрого бока хозяина, Г не выдержал: — Я запрещаю тебе лизать меня, слышишь! Мне щекотно! Перестань! Убери морду! Кто тут командует? Воцарившееся молчание длится недолго. — Знаешь, — говорит Г, — скоро… всему конец. Не будет больше контрактов. Во-первых, я сам как бы перекрыл себе все пути. Да и возвращаться к этой профессии не хочется! Почему? Толком не знаю. Теперь ты — мой контракт. Сколько клиентов я устранил? Видишь, я уже не помню. Хотя в общем-то не так много. И ни одной женщины. И никогда никого в упор. Убить — это одно, а шлепнуть — совсем другое! Вот только с беднягой Ланглуа не повезло! Если бы я мог поступить иначе! Мне нравилось иметь дело с силуэтами: это все равно что пустое место. Когда целишься в какого-нибудь типа с двухсот метров, ты его, конечно, различаешь, но словно в тумане. Тут задействован не только глаз, но и здравый смысл, ведь оптический прицел дает искажение… появляется нечто вроде ореола, если ты понимаешь, что я имею в виду! На память мне приходит некий… некий Маллори… Он участвовал в бегах в Отей… Приезжал спозаранку на своем «ягуаре»… на выезд кляч… Лично я не люблю лошадей, это мое право, верно? Но он!.. До чего забавно: если любишь псов, значит, не любишь лошадок… Ты либо пес, либо лошадка! В цирках другого не дано!.. Так вот, мой Маллори за наличные получает возможность прокатиться, а попасть в типа на рысях — это далеко не просто. И что же, всего одна пуля в так называемую жокейскую шапочку… Тук! И нет больше Маллори. Разумеется, ты не можешь трубить об этом на всех перекрестках, но сам-то знаешь, чего это стоит, и чувствуешь себя героем! Ты спишь? Эй! Ты спишь? Да, Ромул спит, его ровное дыхание оставляет на коже ощущение прохлады. Время от времени по морде пробегает легкая судорога, а лапы как бы готовятся к прыжку, Г крепче прижимает к себе пса. — Ну ладно, ладно… Это лесная мышь… Лежи спокойно. Поймаешь ее завтра… Ночь миновала. Проснувшись, Г прислушался к щебету стрижей, увидел ослепительно яркий свет и понял, что погода хорошая. Столько смертей осталось позади, а он с жадностью готов встретить новый день. — Эй ты, вставай! — кричит он. — К столу! И тотчас начались каждодневные излияния радости: лизание, удары хвостом, утренние покусывания. — Да, да! Ты отличный пес. Но это не причина, чтобы топтать меня. А теперь скорее в сад. Ему приспичило! Затем наступает время кормежки, чавканья над миской и, наконец, долгожданной косточки, вернее, огромной кости с дыркой внутри, где прячется серый мозг, самый смак мясного угощения. С невероятным терпением язык пытается извлечь его, умоляя, требуя сдаться и наконец, с помощью двух лап, зажавших кость, вынуждая это сделать. Пожалуй, наступает единственный момент, когда Г обретает свободу и может один выйти на волю: как старый, закоренелый холостяк, он не прочь, пускай хоть на несколько минут, оказаться предоставленным самому себе. Набив трубку, Г делает несколько шагов в сторону подлеска. Ощущается что-то не совсем обычное. Стройка? Ее не слышно. Забастовка? Странно! Он проходит чуть дальше, прислушивается. Ничего. Легкий утренний ветерок, подобно обессилевшей волне, замирает на верхних ветвях деревьев. Заподозрив неладное, Г возвращается назад, хочет удостовериться, что Ромул по-прежнему занят своей костью. Осторожно закрыв дверь, он на всякий случай кладет в карман револьвер. Нельзя сказать, что он встревожен. Для этого нет причин! Но все-таки опасается. Ребята со стройки часто остаются спать на месте, особенно в такие жаркие ночи. Бригадир ночует в Генруе. Случись что-нибудь, надо звать его. А ближайший телефон находится… Г вздрагивает. Ближайший телефон у него! В таком случае скоро непременно кто-то явится на велосипеде или мопеде. Г пересекает сад и едва не сталкивается с огромным детиной, которого тотчас узнал. Это тот, кого называют Грек. — Можно позвонить? — Разумеется, — отвечает Г. — Что-нибудь случилось? В то же мгновение неистовый лай пригвождает мужчину к месту. Никогда Ромул не проявлял подобного ожесточения. Упершись в пол за дверью всеми четырьмя лапами, пес задыхается, захлебываясь ругательствами. Скребет когтями по дереву. Бросается на врага. В нем проснулась свойственная немецким овчаркам злобная ярость. — В чем дело? — кричит Г. — А ну кончай комедию! Ромул умолк, переводя дух, и Грек робко спрашивает, не злой ли он. — Немного диковатый, и все. Да вы его уже видели на стройке. Телефон здесь. Грек извиняется, пытаясь внятно объяснить, что двое его товарищей подрались и что Юго ударил ножом другого. Нужен врач. — Я займусь этим, — говорит Г. — Юго — значит югослав? — Да. — Замешаны девушки? — Да. — Ладно. Не стойте там. А ты, балбес, заткнись. Ромул, возмущенный, ходит взад-вперед за дверью. Внезапно он утратил свой щенячий голос, вместо него слышится хриплое, злобное ворчание, в котором временами прорывается какой-то переливчатый звук, похожий на слово. Это крик боли, оскорбленной любви, который означает: «За что? За что?» Грек ушел, и Г звонит в Генруе. — Алло! Доктор Белланже? На лесопильне требуется ваша помощь. Речь идет о драке. Больше я ничего не знаю, но дело наверняка серьезное. Меня зовут Жорж Валлад. Я живу на краю леса. В маленьком доме. Простите, не понял. Чтобы я предупредил жандармов? Признаюсь, мне не хотелось бы вмешиваться в это… Хорошо, я сделаю все необходимое. «Ну и ну, — думает он. — Жандармы — здесь! Жестокий удар». Машинально Г открывает дверь Ромулу и получает удар в живот — на него обрушились сорок килограммов обезумевшего от радости пса. — Боже мой, оставишь ли ты меня в покое! Да, да, это я! А это руки хозяина! Лицо хозяина! Угомонился? Тот тип ушел. Я знаю, от него пахло луком. Ничего не поделаешь. Разговаривая с Ромулом, он набрал номер жандармерии. — Я звоню, чтобы сообщить о драке на лесопильне… Меня зовут Жорж Валлад. Ко мне только что приходил один из рабочих. Я единственный в округе, у кого есть телефон. Не знаю, насколько это серьезно. Нет, я провожу отпуск в своем доме… Я пишу книгу и не хотел бы, чтобы меня часто беспокоили. Да, произносится «Валлад». Ах, вы недавно в этих краях, господин аджюдан. Но ваши люди наверняка знают меня в лицо. Ну хорошо. До встречи! Он кладет трубку и прячет револьвер. — Только этого не хватало! — едва слышно бормочет Г. — Будут все время приставать! Спорим? Жандармы всегда внушали ему страх! Ищут, роются, вынюхивают, ох уж эти жандармы! Вопрос за вопросом, на словах — в интересах расследования, а на деле — ради удовлетворения неистощимого любопытства они терпеливо выслушивают всевозможные сплетни и болтовню, конструируя с помощью мелких деталей что-то вроде примитивных гнезд, где высиживают и производят на свет разные версии, которые, в свою очередь, надо подпитывать самыми свежими деталями, и в один прекрасный день глазом не успеешь моргнуть — щелк — наручники! — Бедный мой малыш, ты думаешь, этот шрам на твоем бедре не заставит их задуматься! Разумеется, такого рода деталь не имеет отношения к истории с ножом, но для них ничего не проходит даром. Этот шрам они отложат в сторону — до времени! С их проклятыми компьютерами никогда не знаешь, может, им удастся доказать, что в тот день, когда был убит Маллори, я приехал в Отей на такси! Сидя перед Г, Ромул покорно слушает, однако он полон решимости не соглашаться, чтобы его запирали. Пускай уж лучше держат на поводке даже дома. И бесполезно обещать за это мозговую косточку, нет и нет. Заложив руки за спину и опустив голову, Г ходит взад-вперед. У него ни к чему не лежит душа. Если бы он себя послушал, то пошел бы снова спать. А поедят что придется: спагетти и вареную картошку. Он еще раз перебирает мысленно все, что может его изобличить: в первую очередь собака. Его могут спросить, откуда у Ромула эта рана. Ну и конечно, украденная машина, хотя еще есть время бросить ее в лесу в таком месте, где гуляют только лисы да кабаны. Ах да! Винтовка и прочие принадлежности, именно с этого следует начать… Вырыть яму в глубине сада у навозной кучи. Документы Ланглуа, ладно, они уничтожены! Что еще? Г крутится на месте, как будто остальные улики разложены тут, кружком. Да нет! Пожалуй, напрасно он беспокоится. Просто он не углублялся в проблему, а у стройки-то есть название: она составляет часть лесопильни Морбиана. А кто контролирует среди всего прочего эту самую лесопильню? Компания импорта-экспорта мсье Луи. Расследование начнется потихоньку-полегоньку, это очевидно. Кто он, человек по прозвищу Юго? И откуда взялся? Истинные мотивы ссоры? Если действительно речь идет о девчонке, на том все и кончится! При условии, что они не воспользуются случаем сунуть нос в дела мсье Луи! Только вот загвоздка: мсье Луи — лакомый кусок. Мозговая косточка! Повертевшись, Ромул идет на всякий случай в свой угол. А Г продолжает мучительно думать. Ибо компания мсье Луи возглавляет немало филиалов, в том числе и Юго-Западный цементный завод, генеральный директор которого был недавно убит. («С этим связана какая-то история с собакой, надо прояснить», — скажет некий высокопоставленный полицейский чин комиссару, расследующему дело.) И Юго останется в стороне. Хотя, может, и нет! Стоит лишь вспомнить, как отреагировала Патрисия, когда зашел разговор о Бернеде, подозреваемом в тайных связях с испанцами. Не исключено, что цементный завод служит прикрытием незаконной торговли оружием или наркотиками, а может, и тем и другим? Но цементный завод — это мсье Луи, лесопильня Морбиана — тоже мсье Луи, да наверняка обнаружится немало других предприятий, связанных с именем мсье Луи, и каждый раз, как новая фирма присоединялась к компании, исчезал какой-нибудь обременительный генеральный директор. Странные совпадения, которые высветятся, вспыхнув все разом, словно огни фейерверка. Г вынужден сесть! А он-то думал, что мсье Луи прибегал к его услугам, отвечая ударом на удар, дабы смыть нанесенную обиду. «Несчастный идиот! — думает Г. — Я был его ударной силой, он постоянно использовал меня, чтобы вывести из игры неугодных ему конкурентов…» Он идет выпить стакан воды, приласкав по дороге Ромула. — Ну, а Патрисия? Какое место отводишь ты ей в этой игре? Представь себе их обоих: он царит над своими акционерами, она — над своими девицами, каждый созидает собственную империю! До того момента, когда происходит столкновение — бац! Цементник, обобранный Патрисией и разоренный мсье Луи, взывает к правосудию, и хочешь, я скажу тебе одну вещь… Так вот, помнишь компьютер, туда пихают все подряд: филиалы одного, шантаж другого, и Бернеда, и Юго. Затем хорошенько встряхивают смесь и начинают искать стрелочника, чтобы избежать скандала. Бедняжка! Как ты думаешь, кто с виду ни дать ни взять этот самый стрелочник? Я! И рикошетом — ты. На твою долю всегда выпадают рикошеты. Возможно, я преувеличиваю! Хотя по опыту знаю, что крупные мошенничества раскрываются лишь таким образом: сначала жалкая, грязная историйка, ничтожное происшествие, а там, глядишь, мало-помалу добираются до корней, которых прорва. Этим-то и страшны жандармы. У них особый дар искать грибы. Да, знаю! У грибов нет корней! Что ж, допустим, что они идут на запах, вроде тебя! И сдается мне, что у этого ретивого легавого весьма опасный нюх. Короче, нельзя терять ни минуты! Но уже слишком поздно. В конце лесной дороги отчетливо видна в бинокль оживленная суета мужчин и машин с антеннами. Пилы умолкли. Полно людей в штатском и в форме. Так и есть! Расследование началось. Г заторопился. Спустил два колеса у автомобиля, снял одну дверцу, небрежно бросив ее у стены. Он закрашивает задний номерной знак и снимает передний. И сразу автомобиль, и без того уже жестоко пострадавший от времени, превращается в груду обломков. Кому может прийти в голову, что это краденый автомобиль! Относительно винтовки Г переживает. Такое прекрасное оружие! Завернув пушку со всеми принадлежностями в холст и плотно связав, он прячет сверток в самую сухую часть перегноя. Последний хозяйский взгляд вокруг. Ничто не забыто. Утро на исходе. И вот незадолго до полудня появляется небольшой автомобиль жандармерии. Аджюдан молод, выглядит элегантно в своей летней форме, тщательно выбрит, прическа — предписанная уставом. Словом, все по закону! Да и сам он — воплощение закона. «А я, — думает Г, — я — само преступление, воплощение преступления. А Ромул — невинность, воплощенная невинность. Но расплачиваться, если дела пойдут плохо, придется именно ему. До чего же омерзительно». Рукопожатие. Ромул завязывать дружеские отношения не хочет, но ведет себя тихо, потому что рукопожатие воспринимается как знак мира. — Красивый пес, — говорит полицейский, вынимая блокнот. — Итак, для начала обычные вопросы. Я мог бы заехать по дороге туда. Но предпочел изучить обстоятельства по горячим следам. Банальнейшее дело, однако все они врут из принципа. Будьте любезны, ваше имя, фамилия и так далее. Спиной он прислоняется к крылу своей машины — спокойный, уверенный, знающий свое дело. Ромул, сидя рядом с хозяином, следит за каждым его движением. Тот записывает время, разговор с Греком, хочет знать впечатление Г. — Вы знакомы с пострадавшим? — Видел несколько раз. — Часто там возникали ссоры? — Понятия не имею. У нас добрососедские отношения, и все. — А политические споры? Ведь собрались и арабы, и греки, и турки… — Не знаю. Мы с моей собакой не часто выходим. — Вы никогда не видели женщин на подступах к стройке? — Нет, это я могу твердо сказать. Блокнот резко захлопывается. — Спасибо! — говорит аджюдан. — Мы скоро увидимся. У меня есть все основания полагать, что ночью сюда кто-то приезжал на велосипеде. Вы ни разу не слышали шума велосипеда? — Нет. — А вам никогда не приходило в голову, что место, подобное этому — по соседству с лесом, дорогой и судоходной рекой, — дает особые преимущества? — Нет… Для чего? — О! Не только для кемпингов. Выпрямившись, жандарм прощается и делает знак шоферу трогаться, оставив Г в глубокой задумчивости. Глава 11 У Г голова разламывается от мыслей. Мсье Луи наверняка приедет на стройку. И там услышит разговоры о мужчине с собакой, у которого есть телефон. Он наверняка захочет позвонить и наткнется на потерянный след! Как быть? Уехать — значит признаться: есть что скрывать. Остаться? Это равносильно тюрьме. Впрочем, мсье Луи все может решить одним махом. Узнав своего служащего, он поспешит избавиться от него, чтобы избежать огласки и разоблачения. И даже если Г, показывая на него пальцем, станет кричать во весь голос: «Это он!», кто ему поверит? Какие доказательства он сможет представить? Да и прислушаются ли к бредням убийцы? Подобно осужденному с завязанными глазами, который на ощупь передвигается по камере, Г упирается в стену. Выхода нет. Но самое худшее — ах, эта мысль нестерпима! — самое худшее то, что через несколько дней, когда он окажется под подозрением, если до тех пор, конечно, не будет убит, его разлучат с собакой. Отправят ли его в тюрьму или отвезут на кладбище, в любом случае Ромул останется один и будет повсюду разыскивать его. Даже если ты во всем разуверился и знаешь, что жизнь — это мусор, бывают картины, представлять себе которые невыносимо… Ромул, запертый вместе с бродячими собаками, уткнувшись носом в железную решетку, ищет в панике среди зловонных испражнений дорогой запах своего вожака. Человеческое отчаяние можно преодолеть. Г это знает… Но отчаяние беззащитного зверя… да от этого повеситься можно! И напрасно убеждаешь себя, что, в конце концов, это всего лишь собака — ему уже не раз доводилось слышать такое, — неправда! Это чудовищная ложь! Приходится оттягивать ворот, чтобы перевести дух! В темных глазах Ромула проглядывает что-то бесплотное — то ли отблеск, то ли свет, что-то неуловимое, неземное, но такое живое и нежное! Из-за одного этого стоит попытаться защитить его в гнусном мире убийств! Правда, мой красавец? Иди сюда. Ложись на колени, чтобы быть поближе ко мне. Ты здесь надолго, обещаю тебе. Пусть только попробуют увести тебя, у меня осталась целая обойма! Усевшись на пол и поглаживая ладонью нежные уши, чутко реагирующие на прикосновение, Г отказывается искать решение. Он просто его не видит. А впрочем, есть одно! Быть может, не следует преувеличивать опасность? Не лучше ли уцепиться за мысль, что двое поденщиков подрались из-за девчонки. Раненого сунут в больницу, а того, другого, — в тюрьму, и делу конец. Жизнь продолжается. И тут Г обнаруживает, что никогда, в сущности, не доверял тому, что может походить на счастье. Взять хотя бы его маленькую ферму, он ведь и в нее не верит. Он не из тех, кто, остановившись, заявляет: «Здесь я у себя дома!» А Ромул — это соблазн «своего дома». Вот почему разлука не за горами! Глубоко страдая, Г осознает, что принадлежит к иному, особому миру, миру тьмы, миру расставаний. Он гладит шею пса. Никогда еще ему не было так грустно, и, чтобы подбодрить себя, он шепчет: — Что ты скажешь, если я предложу тебе хорошенькую отбивную, целую отбивную для тебя одного, а? Гулять так гулять! Аджюдан появился вновь только к вечеру. Вошел безо всякой опаски, крикнув лишь: «Придержите собаку!» Положив кепи на стол, он все так же непринужденно садится в гостиной верхом на стул. Г крепко держит Ромула, тот почему-то нервничает. — Я был уверен, — признается аджюдан, — что это не простая драка. И в самом деле, в полицию пришло анонимное письмо, в котором сообщается о наличии тайника с оружием возле пруда. Вам знакомо это место? — Да, конечно. Пруд у дольмена. — Мы обнаружили там холодное оружие, охотничьи ружья, два ручных пулемета и гранаты. Я уж не говорю о патронах. А кроме того, карту района и блокнот, с которого сейчас снимают ксерокопию. В нем содержатся зашифрованные записи с кодом. «Жестокий удар! — думает Г. — Оружие, и где — здесь. В краю басков. Лесопильня Морбиана. Юго-Западный цементный завод. И везде один генеральный директор — мсье Луи. Который в сговоре с некоей Патрисией Ламбек, по матери испанкой и в какой-то мере владелицей сети call-girls. Все это выплывет наружу одновременно». — Поздравляю! — говорит Г. — Но чем я могу быть вам полезен? — Телефон! — отвечает полицейский. — Наш, который находится на борту служебной машины, забрал инспектор, приехавший из Нанта. — Уже? — Дело принимает широкий размах. — Ну что ж, вы пройдете по коридору и найдете аппарат в соседней комнате. Жандарм поднимается, поскрипывая кожаным снаряжением, состоящим из кобуры и портупеи. Ромул, весь подобравшись, ворчит. — Ваш питомец не слишком приветлив. Но я привык. У нас тоже есть такой, только гораздо старше. Он поедает всю нашу малину. Зато очень смирный. Аджюдан располагается в мастерской, закрыв без всяких извинений дверь. Чувствует себя как дома. Любезен, но весь при исполнении! И Г, обратившись в слух, пытается собрать хоть какую-то информацию. Увы, ему лишь изредка удается поймать обрывки фраз. «Прекрасно, господин капитан… Да, я этим займусь…» Шепот. Молчание… Затем голос окреп: «Это было бы поразительное совпадение… Они все друг на друга похожи, но я могу посмотреть с ветеринаром». Молчание. Молчание, равносильное щелканью каблуков по уставу… «Я в вашем распоряжении, господин капитан…» Выйдя из мастерской, он вытирает лоб, на котором осталась красная отметина от кепи. — С этим делом не так-то просто разобраться! — заявляет аджюдан. — Оно разрастается, как снежный ком. Насчет телефона не беспокойтесь. Мы управимся своими средствами. Скажите… Ваш пес… Откуда у него этот шрам? «Ну вот! — думает Г. — Кажется, добрались!» Вид у него смущенный, и он понимает, что это производит неблагоприятное впечатление. Однако приходится что-то отвечать. — Подрался! — выдавил из себя Г. Аджюдан кивает головой со знанием дела. — Остерегайтесь. Порода великолепная, но неприятностей не оберешься. Он тоже говорит что попало, это ясно. Почему он упомянул о ветеринаре? Да потому что в верхах звенья широкого расследования начинают собираться воедино. Отдельные детали головоломки встают на свои места. Что сталось с раненой овчаркой после того, как был убит Ланглуа? А здесь имеется овчарка с подозрительной отметиной на бедре. Надевая кепи, жандарм оглядывается по сторонам. И Г снова слышатся его слова: «Это было бы поразительное совпадение!» В самом деле, если собака объявилась здесь, значит, этот самый Жорж Валлад… Вот он, снежный ком. Жандарм внезапно заторопился. Ну как же, в руках у него главное расследование всей его жизни. Остановившись у двери в сад, он оборачивается: — Вы собираетесь остаться на несколько дней? — Думаю, да! — Возможно, вы нам еще понадобитесь… Началось. Перематывающая машина пришла в движение. Г уводит Ромула в дом. Руки так сильно дрожат — причем и правая тоже, — что ему никак не удается закурить трубку, В течение стольких лет он умудрялся выскальзывать из сетей правосудия, и вот теперь… Настал день поражения! Ибо с каждой минутой в него, словно нож, все глубже вонзается мысль, что он попался. Ромул растягивается у его ног. Бедняга! Твое счастье, что ты живешь только настоящим! А меня уже хватает за горло день завтрашний. Завтра — ветеринар. Завтра — жандармы, и я во всем признаюсь… сразу… Возможно, своей покорностью я добьюсь, чтобы нас не разлучали… Хотя все это, конечно, сказки!.. Он залпом выпивает большой стакан воды. Почесывается. Чувствует внутри пустоту. Он сам не свой! Заводит часы. Чего-то ждет. И в конце концов садится, свесив руки между колен. На этот раз он никто: ни Жорж, ни Фредерик, ни Марсель и даже не Ромул! А если позвонить Патрисии? Он взвешивает все «за» и «против», у него появляется какая-то цель. В настоящий момент ей должно быть известно, что мсье Луи, всемогущий генеральный директор компании импорта-экспорта, стал предметом расследования, в конце которого маячит тюрьма. Еще ничего не известно, но у нее слишком большой опыт в делах, чтобы не понять главного: шаткое сооружение из всех этих предприятий, сколоченное наспех, удерживается лишь с помощью угроз и насилия. Она достаточно умна, чтобы сообразить, чего следует ожидать через месяц или даже через неделю. И что? Каким образом она рассчитывает спастись? Рискует она гораздо меньше, чем ее патрон, но сообщница преступника — это многообещающая перспектива! Г идет к раковине смочить голову. В этой-то голове, так мало приученной строить планы, все и конструируется, комбинируется на основе туманных образов, обрывков мыслей, но все это пока довольно призрачно. Напоминает детские сказки! Ну даже если предположить, что полиция в конечном счете заподозрит истину за ширмой таких разнородных вещей, как цементный завод и лесопильня, придерживаясь самого простого варианта, сколько времени понадобится, чтобы возбудить судебное преследование? И нельзя ли с помощью Патрисии, которая, в противоположность ему, всегда отличалась хладнокровием и ясностью суждений, найти способ защитить себя? Надо попытаться. Приложив палец к губам, Г подает Ромулу немой сигнал, который пес, навострив уши и сосредоточив внимательный взгляд, быстро переводит на свой язык: «Сидеть спокойно… Не мешать, не обращать внимания на шумы снаружи…» Он молча идет за хозяином в лабораторию и ложится под столом. Все это ему совсем не нравится. Он уловил и разгадал волны тревоги, возникшие после прихода того человека в форме. Надо будет присмотреться. Ромул инстинктивно умеет распознавать людей с нашивками, от которых ничего хорошего ждать не приходится. И теперь он вслушивается в слова, передающиеся по проводам, в голос хозяина, приглушенный, настороженный, и тот, другой, далекий голос, уловить который могут лишь уши овчарки. — Алло, Пат? Ты одна? Его точно нет? — Кого? — Его, конечно. Мсье Луи. — Не глупи. Он далеко. — Вы оба в курсе?.. Тайник с оружием? — Еще бы! Всего в нескольких сотнях метров от стройки… В контору тут же сообщили. Мсье Луи в отъезде. На всякий случай я послала нашего адвоката. — Ты знаешь, где находится стройка? — Разумеется! В Гаврском лесу. — Я живу рядом. Ко мне уже приходил жандарм из Генруе. Задавал кое-какие вопросы. Но главное, он видел Ромула, и это досадно. Из-за шрама! Немецкая овчарка, раненная в бедро, полагаю, ее приметы известны всюду из-за преступления в Шателе… Ты меня слушаешь? Хозяин, может, и не догадывается, но та женщина на другом конце провода тоже забеспокоилась. Страх — такая вещь, которая отлично передается по проводам. Патрисия задумалась. — Ты живешь рядом? Каким образом? — Все очень просто! Несколько лет назад я купил здесь старую ферму, привел ее в порядок. Приезжаю сюда отдыхать. В ту пору лесопильни еще не было. — Значит, это совпадение? Не повезло! Боже, как не повезло! — Что мне делать? — Главное, оставайся на месте! Теперь уже ничего не поделаешь. И как это тебя угораздило подобрать эту гнусную тварь! Пауза — хозяин недоволен! Волны гнева сталкиваются на линии. К тому же на том конце страсти, похоже, накаляются. Раздается какое-то потрескивание, приглушенное расстоянием, но догадаться нетрудно: это приступ ярости. И снова слышится голос: — А нельзя ли куда-нибудь спрятать этого пса?! — Ты бредишь! — Ничего подобного! Собака, потерявшаяся августовским воскресеньем, — такое встречается постоянно, а завтра, представь себе, как раз воскресенье! — Ты в своем уме? Прежде всего, он все равно отыщет меня по следу, даже если я попытаюсь бросить его где-нибудь на природе. И потом, нет. Это не просто какой-нибудь пес! Снова молчание, на этот раз в аппарате чувствуется приближение грозы. Затем хозяин снова бросается в атаку: — Аджюдан говорил что-то о ветеринаре… — Молчи! — кричит она. — Неужели ты все еще не понял? На твоей собаке — клеймо. Любой ветеринар сразу сумеет определить, где она куплена. И кем. Полиция тут же выйдет на преступление в Шателе! И все полетит к чертям. Удружил, нечего сказать. Исполнитель ты, может, хороший, но по глупости побил все рекорды… Погоди! Дай подумать… Молчаливая буря в телефонной трубке. Ромул понятия не имеет, о ком говорят с таким исступлением. Он сидит здесь из чувства долга, но с удовольствием пошел бы раскопать косточку отбивной, любовно спрятанную в складке его подстилки. И вдруг снова началось. Причем тон на другом конце исключает любые возражения. — Алло… Я буду у тебя завтра утром. На машине, разумеется. В воскресенье соберется немало любопытных, но ведь имеешь же ты право принимать гостей… Приеду после мессы. — После мессы? Ты? — Конечно. Мать все видит оттуда! А я ей обещала… Ладно, не будем пререкаться. Я приеду часов в одиннадцать. Мне кажется, есть одно решение. Но можешь быть доволен: ты разрушил все мои планы! Разговор закончен. Хозяин набивает трубку. Разговаривает сам с собой. Сердится. Зачем он достал эту штуковину, которая выплевывает огонь? Развернув револьвер, Г тщательно протирает его и сует с разных сторон за пояс, словно ищет укромное место. Но вот наконец расправляет рубашку поверх брюк. Бугорок с оружием едва заметен. С этого момента Г полон решимости отразить любую атаку. «Он далеко», — сказала Патрисия. Откуда ей знать? Стало быть, мсье Луи предупреждает ее, когда уезжает? А почему бы ему не оказаться где-нибудь поблизости? Г идет выкурить трубку на пороге дома. Внимательно осматривает лесную дорогу, по которой прыгает сорока. Может, он представляет собой отличную мишень на темном фоне прихожей? Но мсье Луи не тот человек, чтобы стрелять с большого расстояния! Он найдет более скорый способ! Верный ему подручный промчится мимо на мотоцикле и, не останавливаясь, швырнет гранату. Совсем необязательно добраться до обитателей дома. Цель: произвести разрушение, поджечь, установив таким образом связь между обнаруженным складом оружия и присутствием вблизи стройки отпускника с немецкой овчаркой. Короче, создать такую неясную ситуацию, при которой полиция не будет знать, с какого бока взяться за расследование. Г не забыл: он сам был свидетелем подобной жестокости в Париже! Граната! Изуродованная собака! Вполне возможно, что покушение, так сильно подействовавшее на него, тоже было спланировано мсье Луи! «Чего я только не насочинял, — сетует Г. — Не ведал я за собой подобной слабости!» И тотчас, чтобы прогнать неприятную мысль, стал успокаивать себя: «У Патрисии, насколько я знаю, такой хитрющей, наверняка есть план спасения, обдуманный заранее! Работая так, как работала она, отвоевывая свою независимость, можно было научиться предвидеть, чтобы, всегда оставаясь начеку, при малейшей опасности незаметно укрыться в каком-нибудь тайном убежище. И пускай сердится сколько угодно, уверяя, будто все ее планы рухнули, не стоит обращать внимания. Она всегда была вспыльчивой, но головы никогда не теряла! Выходит из себя! Ругается! Способна даже ударить! Но следует точному расчету и от намеченной цели не отступает. Поэтому разумнее все-таки положиться на нее, при условии что она не станет вымещать своего раздражения на Ромуле. К тому же злость ее напускная». Г едва решается признаться себе почему! Но настоящая, истинная причина в том, что она сохранила по отношению к возлюбленному юношеских лет своего рода ворчливую нежность, находившую прежде выражение в насмешливых прозвищах: Кид Карабин, Эль Пистолеро или Вильгельм Телль. Не бросит же она его теперь! Г немного воспрял духом. А между тем ему не свойственно предаваться блаженным воспоминаниям! Но если взвесить все хорошенько, его связь с Пат нельзя назвать несчастной. Это правда! Ему припомнилось, что она не выносила, когда ей противоречили, была довольно беспутной и в то же время ревнивой, припомнилось, как она по всякому поводу повторяла: «Если бы моя бедная мать видела меня», и многие другие причуды, порождавшие упреки и приводившие к яростным перепалкам, возможно, дело доходило и до ударов, но этого Г уже не помнит. Нет! Ударов не было! Только угрозы: «Если бы я не умела держать себя в руках!» Летит бутылка. Бьется вдребезги тарелка. Г улыбается. Как это все далеко! Что поделаешь, любовь! Любовь когтистая, задиристая, причиняющая боль! Он гладит Ромула по голове. «Ты представить себе не можешь! Знаешь, она готова была укусить меня и в то же время рыдала, повторяя: „Я потаскуха, Жорж. Не обращай внимания!“ И это та самая, которую ты видел, — такая осторожная, сдержанная, пытающаяся оценить меня, чтобы решить, до какой степени может скомпрометировать себя ради моей персоны. Ты-то, конечно, не в счет. Есть шанс, что она захочет подкинуть мне деньжат и отправить бог знает куда, к своим людям, чтобы те держали нас взаперти столько времени, сколько потребуется. Потому что это война, дурачок ты мой с такой милой, большой головой, которая ничегошеньки пока не понимает! Да, аджюдан — это война! Мсье Луи — это война! И я, мой пес, мы тоже война! О нет! Я не заслуживаю того, чтобы меня лизали. Пойдем-ка лучше домой. Там, по крайней мере, мы будем в безопасности». Сумерки предательски ползут но тропинкам, совсем низко пролетает первая летучая мышь. — Чем я буду кормить Пат? — спрашивает Г. — Послушать ее, так ничего, кроме камамбера и бордо, не надо. Но мы должны показать ей, что хотим принять ее достойно. Ты-то рыбу не любишь! Она тоже! Ей везде мерещатся кости. Открыв холодильник, Г отталкивает Ромула, который лихорадочно водит носом по полкам. «Фрикасе из курицы пойдет? То или другое, ей, знаешь, безразлично! Раньше она курила за едой. Ладно! Мясное ассорти и курица. Вылезай оттуда, обжора!» Мысленно Г еще раз все перебирает. Ничего не забыл? Вроде бы нет, проблемы расставлены по своим местам, как те табуреты, на которые в свое время заставляли садиться львов и протягивать лапу. Еще одна трубка. Последняя. Г идет запирать на ночь ставни. По дороге наугад открывает книжицу Ланглуа. Кто изваял тебя из темноты ночной… Ты пахнешь мускусом и табаком Гаваны, Полуночи дитя, мой идол роковой…[8 - Перевод А. Эфрон.] «Это она! — думает Г. — Только не такая черная, конечно… Мой идол роковой… Сейчас этот идол похож скорее на видавший виды старый чемодан!» Рассмеявшись, он шепчет Ромулу, который неотступно следует за ним: «Будь поласковее с ней, прошу тебя. Уж если кто и может вызволить нас из беды, так это она». Сон не приходит. Над лесом нависла гроза. Безмолвные вспышки молнии прорезают небо, а по временам где-то вдалеке слышатся нескончаемые раскаты грома, от которых вздрагивает Ромул. Где прячется мсье Луи? Не такой он человек, чтобы отправиться в путешествие в тот момент, когда пирамида его предприятий трескается по швам! Если хладнокровно взглянуть на вещи, то, выходит, всему виной Ромул. Его неожиданное присутствие в Шателе превратило смерть Ланглуа в особо таинственное преступление. Ибо у всех неизбежно возникает один и тот же вопрос: зачем было прятать собаку? Какой свет могла бы она пролить на это дело, если бы отыскалась? И вот настал момент, когда ее, того гляди, найдут! Патрисия сразу все поняла! Это-то и заставило ее изменить свои планы! Гроза уходит. Мысли Г становятся расплывчатыми, превращаясь в вязкое месиво несвязных образов. Его дыхание смешивается с дыханием пса. Когда оба они просыпаются, все вокруг звенит от яркого солнечного света, несущего радость. Они встают. И оба знают, что это утро Пат и что надо готовиться к встрече с ней. «Я приеду после мессы» — что это означает? Г не очень в курсе. Он прислушивается к звону колоколов в Генруе. А также к шумам на дороге. Как бы мсье Луи ни старался, Г все равно услышит его. Но почему мсье Луи должен появиться именно сегодня? Да и как он узнает, что на этой маленькой ферме скрывается тот, кто бросил ему вызов? Расследование, черт возьми! Расследование на стройке!.. Еще один вопрос, который следует задать Патрисии. — Ты, — обращается Г к Ромулу, который не отстает от него ни на шаг, — ты полицейская собака. И все вопросы, над которыми я ломаю голову, ты разрешаешь чутьем. Для тебя нет тайн. Есть только запахи. Счастливчик! Слышишь? Автомобиль. Иди-ка сюда, я тебя пристегну. И постарайся не сопеть с отвращением. Нам она очень нужна. Они ждут, стоя рядом на пороге. Машина серого цвета, совсем новая, но не броская. Из машины торопливо выходит Патрисия. На ней черные брюки, слегка подчеркивающие ее полноту. Серый свитер. Краски не много. Украшений — тоже. Явное желание остаться незамеченной. — Не стой тут! — говорит она. — Пошли в дом. Г не спешит, изучая окрестности. — Ты уверена, что он не следил за тобой? — Кто? — Мсье Луи! — Послушай. Для начала ты оставишь нас в покое со своим мсье Луи. У меня в чемоданах его нет. — В каких чемоданах? — Так ты ничего не понял? Мы уезжаем, мой милый. Пошли! Я тебе все объясню. Глава 12 Патрисия отдает Г свой чемодан, но предпочитает сама нести шикарную кожаную сумку. Она направляется прямо в гостиную и тяжело опускается в кресло, обмахиваясь руками. — У тебя не найдется чего-нибудь выпить? — спрашивает она. — В горле пересохло. А тут очень мило. Жаль! — Что жаль? — Жаль бросать все это. Если хочешь знать, я приехала за тобой… Немного виски, пожалуйста… — Это он тебя прислал? — спрашивает Г. Она хохочет, демонстрируя золотые зубы, от смеха у нее сотрясаются грудь, живот. — Ну и потеха! Ты так ничего и не понял, мой милый Жорж? Нет?.. Твой мсье Луи… Это же я! — Послушай, — говорит Г, — если ты приехала посмеяться надо мной, можешь… Она прерывает его, поднимая стакан. — За покойного Луи! Уверяю тебя, он не многого стоил! Давай чокнись со мной и перестань изводить себя. Мало того что он мертв, но ты сам и убил его! Вспомни… Отей! Маллори!.. Ты уложил его с двухсот метров… Мастерский выстрел… Г пытается ухватиться за край стола. — Мсье обожал бега, — со злостью продолжает Патрисия. — Изображал из себя джентльмена. А со мной шутки плохи, милорд! Ты мне, конечно, не веришь? Ладно, закуривай свою гнусную трубку, и давай я тебе все расскажу. Она бросает взгляд на крохотные часики, которые носит на руке. — Надо поторапливаться. В Ниццу мы должны поспеть до полуночи. И вели своему псу перестать чесаться и ловить блох… Потом вдруг ласково хлопает Г по колену. — Не сердись, моя лапочка. Разумеется, нет у него никаких блох… Наступает молчание. Патрисия медленно пьет виски. Затем продолжает, понизив голос: — Если позволишь, я коротко, в общих чертах, потому что мое прошлое… Она торопливо перекрестилась. — Прошлое далеко не блестяще. В ту пору, когда мы были еще вместе, я решила бросить панель и стала call-girl, и денежки потекли! В таких случаях надо идти напролом… нельзя упускать своего шанса, нельзя быть связанным… А ты меня связывал, малыш Жорж. Знаешь, ведь я любила тебя. Вот и теперь, не сохрани я каких-то чувств к тебе, меня бы здесь не было. Ладно! Я завела свое дело, сколотила ядро расторопных девчонок… То же самое делают сейчас врачи, собирая группы из нескольких специалистов, чтобы сократить общие расходы. Я была первой, собрав манекенщиц, которым хотелось взять реванш, и за несколько месяцев мы обзавелись клиентурой среди очень богатых и влиятельных людей. Сам понимаешь, у нас появились завистники. Тогда я отыскала решительных и ловких телохранителей, чтобы избавляться от чересчур назойливых преследователей, потом взяла Луи к себе в помощники. А начинал он работать контрактником — надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду, — затем стал моим доверенным лицом с конторой, секретаршами, шофером и всем прочим… Так родилась компания импорта-экспорта. Конечно, у нас были подставные директора для вывески. Но реальной властью обладала только я. И вот в один прекрасный день я поняла, что Луи начал вести собственные дела, не ставя меня в известность. Тут уж никаких колебаний. Я разом решила покончить с этим и, чтобы избавиться от него, обратилась к тебе, мой бедный Жорж. Налей еще каплю, а то воспоминания до сих пор жгут мне душу. Хочешь знать, почему к тебе? Да потому что ты не такой, как все. Сам понимаешь, я наблюдала за тобой с той поры, как ты стал работать на нас, даже не зная нас в лицо. У меня к тебе была слабость, и не только из-за нашего прошлого, а потому что ты настоящий артист, которому жизнь не дала шанса проявить себя, тебе всегда не везло. Мне продолжать? Ты уверен? — Прошу тебя. — Подготовкой дела в Отей занималась я одна. Никто ничего не понял. Никто не заподозрил, что мсье Луи больше нет. У нас все было строго засекречено, как в шпионской организации. — А… голос? — пытается возразить Г, задетый тем, что им манипулировала эта незнакомая женщина. — Когда я обменивался несколькими словами с мсье Луи, мне отвечал всегда один и тот же голос! — Да, мой мужской голос. Слушай. И она продолжает низким басом, заставившим вздрогнуть Ромула: — Вот он, мой мужской голос! Узнаешь его? Пытаясь скрыть смущение, Г выбивает о каблук трубку. Он все еще под впечатлением сделанного открытия, но решил идти до конца в своем унижении. — А Ланглуа? — шепчет он. — Это тоже ты? — По-другому было нельзя! Луи создал политическую отрасль, собираясь стать могущественным торговцем оружием. И разумеется, без моего ведома. Моей специальностью был шантаж. Капиталы шли в общую кассу, по крайней мере я так думала. До того дня, когда поняла, что он собирается устранить меня. Я опередила его, но вынуждена была продолжать, потому что дела наши нельзя прекратить одним махом. Пришлось выполнять взятые обязательства. Г поднимает руку. — Замолчи. Только не говори мне, что ты позволила организовать покушение на министра Бурунди. Эта граната! Какой ужас! — Да, — согласилась она, — я знаю. Г уже не в силах сдерживать внезапный приступ гнева. — Нет! — кричит он. — Не знаешь! А я находился там. Я собирался ехать в Шатель и был до того потрясен этим дурацким преступлением, связанным с несчастной, ни в чем не повинной собакой, что утратил контроль над собой. И если я ранил Ромула, то это твоя вина. Ну, а дальше пошло одно к одному! Собака и Ланглуа, Ланглуа и крах его предприятия, того самого, которое было связано с махинациями в Байонне, затем назрел скандал с лесопильней Морбиана… — Хватит! — обрывает его Патрисия повелительным тоном, который у нее вырвался. — Хватит! Именно потому, что все рушится, я и приехала за тобой. Обстановка накалялась, спор становился все ожесточеннее. Ромул разволновался. Но вот она снова меняет голос, без особых усилий представая в ином обличье. — Теперь, когда благодаря официальным агентствам можно без риска добиться тех же результатов, что и шантажом или устранением людей, которые путаются под ногами, я не вижу причин, почему надо жить как раньше. Поэтому я поблагодарила всех своих сотрудников, а их не так много: машинистки, контрактники, обычные, неприметные люди. Получив хорошую компенсацию, они исчезнут бесследно. Я оставила лишь адвоката, который досконально знает все ходы и выходы, чтобы обойти закон, а приглядывать за девочками поручила одной старой кляче, всю жизнь занимавшейся этим ремеслом. Так что, если захочу, я все могу начать сначала в другом месте. Луи погубила неуемная страсть к величию… А тут еще персонал, который его обирал, образ жизни, который рано или поздно наверняка должен был насторожить налоговую администрацию… И потом, он халтурил. А в нашем деле нельзя позволять себе импровизаций. Он хотел получить все сразу. Собрал вокруг себя типов, которым не терпелось избавиться от меня. Я ожидала самого худшего. Поэтому, когда ты приехал в Нант, я подумала, что ты поможешь мне разделаться с ним. Но он оставил сообщников, готовых продолжить его дело. Я просто места себе не нахожу из-за всего этого. И подумать только, ведь я встречала тебя с пистолетом под подушкой! Сунув руку под свитер, Патрисия достает оружие. — Вот, держи! И она кладет пистолет на стол. — Ну и так далее и тому подобное, — говорит она, пожимая плечами. — Об этом можно рассказывать до завтра. Но мне все осточертело. Либо я ухожу от дел и уезжаю в Милан, где у меня есть друзья, либо мы с тобой создаем новую фирму, но только вполне законную. Открой мой чемодан… Давай открывай… Г нервно возится с замками. Ромул старательно крутит мордой, словно желая ему помочь. Наконец чемодан открывается, и Г остолбенело смотрит на его содержимое. — Знаешь, сколько тут? — спрашивает Патрисия. — Десять миллионов. Есть с чего начать. Позже можем съездить в Женеву, чтобы пополнить запасы. Там у меня номерной счет. Ну как? Что ты на это скажешь? Она встает и закуривает сигарету, поправляя брюки, стесняющие его движения. — Мне только хотелось бы… — начинает Г. — Нет! — кричит Патрисия, выдохнув ему в лицо дым от сигареты. — Я по горло сыта пререканиями. Неужели ты думаешь, я обо всем не позаботилась? Запрешь свою ферму или велишь сдать ее… Там видно будет. И мы сматываемся вдвоем. — Втроем! — тихо возражает Г. — Как это втроем? — И его с собой возьмем. — Ни за что! Выдумал тоже, взять пса, который доставил нам столько неприятностей. Она в ярости ходит по комнате, и Ромул с озабоченным видом в тревоге следит за ней. — Мы оба или ни один из нас! — заявляет Г. — О! Да вы начинаете действовать мне на нервы! — роняет она, снова обретая повелительный тон, на этот раз в горле у Ромула застревает хриплый лай. — Я отступаюсь, — говорит Г. — Знаешь, я тоже устал. — Тебе нужна поддержка и защита! — Хватит! Ей удалось вывести Г из себя, и теперь уже Ромула не удержать. Он рычит. — Видно, хочет броситься на меня, — усмехается Патрисия. Схватив пистолет, она наводит его на собаку. — Осторожно! — кричит Г. Но уже поздно. Ромул кидается к ней. Она стреляет. Слышится вой. Пес падает. Г набрасывается на Патрисию. Короткая схватка. Еще один выстрел, и теперь падает Патрисия. Сам едва держась на ногах, Г в растерянности смотрит на дымящийся в его руке пистолет. Застыв между двумя распростертыми телами, он не знает, что ему делать. — Мне крышка! — шепчет Патрисия. — Позови священника. Священника! Взбешенный Г чуть было не крикнул: «Еще чего!» Но вовремя вспомнил, что Пат сохранила набожные привычки. Да, конечно, он обязательно позвонит в Генруе… сейчас. Но сначала Ромул. Г бежит за своей аптечкой и вдруг останавливается, осознав свое бессилие. Пес пропал, это ясно. Дышит тяжело, но не жалуется. Он пытается обратить к хозяину взгляд своих угасающих глаз. Г гладит ему лоб, щеку и говорит тихонько, чтобы Ромул до самого конца слышал любимый голос… — Мой песик… Я не стыжусь… Я держу твою лапу… Тебе больно, да? Но не так, как мне! Теперь я тоже труп. Вот так… Всему конец. Прощай, мой Ромул… Ему никогда не доводилось закрывать глаза усопшему. Он несколько раз пытается это сделать. Под веками, которые все время открываются, последним блеском вспыхивают зрачки, и Г приходится просить едва слышно: «Послушайся меня. Спи. Забудь. Вот так, мой пес, мой друг». Патрисия продолжает стонать. Ему хочется обругать ее. Священник! Я тебе покажу священника! Однако он звонит в ризницу. Голос у него осип от сдерживаемых слез. — Алло… Я по поводу исповеди… Да, человек умирает… Маленькая ферма напротив лесной дороги… Да, да… Я жду вас… Что же делать теперь? Отнести Ромула на его подстилку. Поднимая собаку, Г окончательно понимает всю непоправимость случившегося: голова Ромула висит, лапы болтаются, тело превратилось в обмякшую массу. Опустив труп на одеяло, Г, пытаясь придать псу видимость сна, старательно расправляет ему уши, укладывает хвост, вытирает грудь. Да. Он спит. Ну а теперь настал черед той, по чьей вине все произошло. Она зовет. Шепчет: «Прости!» Самое время! Г смотрит на нее сверху, такую жалкую и смешную, с бриллиантами в ушах и золотым крестиком на груди. Сколько зла она принесла! И кюре отпустит ей грехи! Как просто! А Ромул, сама невинность… Знать бы, отпускают ли грехи животным. Как все это происходило в былые времена в цирке? Г не помнит. А между тем Бог свидетель, как там любили животных! И весь персонал шел в похоронной процессии, провожая их до могилы! Так тоже, конечно, хорошо. И все-таки этого мало… Треск мопеда. Вот и священник, молоденький, с бородой, в выцветших джинсах и свитере с застежкой на плече. Несчастный случай. Что ж, бывает: чистят пистолет, а он стреляет. «Помогите мне…» Вместе они приподнимают умирающую. Патрисия пытается что-то сказать. Маленький кюре наклоняется, приникнув к губам раненой. Напрасно он просит: «Погромче», слов разобрать нельзя. Кюре упорствует для очистки совести, затем распрямляется. Никогда не услышит он покаянной исповеди, которая могла бы поведать о стольких мерзостях. Опустившись на одно колено, кюре шепчет торопливые фразы, сопровождая их крестным знамением, затем, взглянув на свои часы, говорит, извиняясь: — На моем попечении несколько приходов. Г удерживает его. — Здесь рядом еще кто-то есть. Маленький священник удивлен, но согласен пройти вместе с Г в соседнюю комнату. Пораженный, он останавливается у тела Ромула. — Да, — машинально говорит он, — вижу. Это собака. — Нет! — поправляет его Г. — Это мой пес. Он тоже имеет право на молитву. Священник растерялся. — Даже не думайте, — протестует он. — За животных не молятся. — Почему? — Потому что у них нет души. — Откуда вы знаете? — Сейчас не время спорить, — возражает священник. — Я понимаю ваше горе. Это за вас, мой бедный друг, надо молиться. Я тут бессилен. Я обязан придерживаться правил. Они пристально смотрят друг другу в глаза. Г покоряется, но все-таки добавляет: — А я, господин кюре, уверяю вас, у моего пса есть душа. Мне жаль вас. И он молча провожает священника до дороги. Г не узнает себя. Ничто для него не имеет теперь смысла. Он возвращается в дом. Ему приходится держаться за мебель. Однако у него достало сил позвонить в жандармерию. Он дает свой адрес. — Это по поводу человека, который должен умереть! — произносит он. Повесив трубку, Г поднимает с пола пистолет и направляется в кухню. Подойдя к своему псу, он опускается на колени, гладит его, прижавшись лбом к еще теплому боку. — Тебя все отринули, — говорит Г. — И меня тоже. Но ты выбрал меня, а я выбрал тебя. Значит, нам нельзя расставаться. Куда ты, туда и я, потому что люблю тебя. Подожди меня, мой Ромул. Пальцами он ищет нужное место на груди. Потом стреляет, и кровь его смешивается с кровью овчарки. notes Примечания 1 Девушка по вызову (англ.). (Здесь и далее прим. перев.) 2 Предприятие быстрого питания (англ.). 3 Национальный парижский банк. 4 Приспособление для метания в воздух глиняных дисков, которые служат мишенью при стрельбе (англ.). 5 «Манник» — телесериал. 6 Перевод П. Антокольского. 7 Рука об руку (исп.). 8 Перевод А. Эфрон.