Дух старины Ли Бо Впервые на русском языке публикуется художественный и подстрочный переводы всех 59 стихотворений, входящих в поэтический цикл великого китайского поэта Ли Бо (VIII в.) «Дух старины», являющихся, по оценке академика В. М. Алексеева, своего рода «историко-литературным манифестом», в котором поэт на материале исторических хроник, мифологических преданий и легенд, а также факторов современной ему социально-политической ситуации в стране излагает свои мировоззренческие, этические и эстетические концепции. Составление, перевод с китайского, комментарии, примечания С. А. Торопцева. Ли Бо ДУХ СТАРИНЫ Поэтический перевод 1[1 - Перевод выполнен по тексту, опубликованному в «Ли Бай цюаньцзи бяньнянь чжуши» (Ли Бо. Полное собрание сочинений в хронологической последовательности с комментариями), изд. «Башань шушэ». Чэнду, 2000 (сост. и коммент. Ань Ци, Янь Ци, Сюэ Тяньвэй, Фан Жиси под общей ред. Ань Ци), в сопоставлении с текстами в «Ли Тайбай цюаньцзи». Бэйцзин, 1958; «Ли Бай цзи сяочжу». Шанхай, 1980; «Ли Бай ши цюань и». Шицзячжуан, 1997; «Ли Бай сюаньцзи». Шанхай, 1990 (сост. и коммент. Юй Сяньхао); Ань Ци. Ли Бай ши мияо. Сиань, 2001; Ань Ци, Янь Ци. Ли Бай ши цзи даоду. Чэнду. 1998; «Тан ши цзяньшан цыдянь». Шанхай, 1983; «Ли Бай ши сюань». Бэйцзин, 1961.Некоторые стихотворения этого цикла, опубликованные в «Книге о Великой Белизне». М., 2002 (№ 1, 9, 11, 12, 19, 24, 34, 58), для этого издания подвергнуты уточняющей правке.Переводчик выражает свою глубокую благодарность китайским и российским коллегам: проф. Ань Ци, проф. Янь Ци, доценту Лян Сэнь, проф. В. Ф. Сорокину, проф. А. Е. Лукьянову, а также чл.-кор. РАН Б. Л. Рифтину за помощь в работе над этой книгой.] Уж боле нет былых Великих Од, Кто их создаст теперь, когда я стар? Как пали «Нравы»! Лишь бурьян растет На тех полях, где были битвы царств, Друг друга пожирали тигр, дракон, Покуда не сдались безумной Цинь. В стихах давно утрачен чистый тон, Лишь Скорбный человек восстал один, Ян Сюн и Сыма Сянжу в те года Поддерживали вялую волну, Но взлетов и падений череда — И вновь канон стиха пошел ко дну, А с завершеньем времени Цзяньань В узорах слов и вовсе гибнет смысл. Воспряла Древность только в доме Тан, Все снова стало ясным и простым, Талантам многим к свету путь открыт, Резвятся рыбками в кипенье волн, Созвучьем тела с духом стих звенит, Как полный звезд осенний небосклон. «Отсечь и передать» высокий смысл Обязан я, чтоб гаснуть свет не мог. Мечтаю, как Учитель, кончить мысль Лишь в миг, когда убит Единорог. Комментарий[2 - Комментарий к поэтической версии представляет собой общую интерпретацию стихотворений в контексте реалий жизни поэта; объяснения имен, названий, терминов стоят в примечаниях к подстрочному переводу.] Это одно из центральных стихотворений цикла. Оно написано уже в зрелые годы, и в нем поэт формулирует свой эстетический идеал. Ли Бо сетует, что высокая поэзия давно погребена в междоусобицах мелких царств и нет подобного Конфуцию мудреца, который, пользуясь его методом «отсечь» лишнее и «передать» лучшее, мог бы составить канон, оставив потомкам лишь то, что несет высокий смысл. Образцом для подражания, утверждает поэт, является классическая древность «Канона поэзии» («Ши цзин»; упоминаемые «Нравы» — один из его разделов) и несколько более поздних шедевров. Далее Ли Бо рисует идиллическую картину возрождения поэзии в период правления современной ему династии Тан и выражает страстное желание участвовать в этом процессе до последнего мгновения жизни, отложив кисть лишь по завершении своего труда, как Конфуций, который, согласно преданию, сделал это в тот миг, когда охотниками был затравлен мифический зверь Единорог. 2 Большая Жаба в Высшей Чистоте Набросилась на Яшмовый Чертог, Душа златая гаснет в черноте, Бледнеет в небесах лучей поток. В Пурпурных таинствах — зловещий Змей, Зарю восхода поглотила мгла, Нам тучи обещают сумрак дней, И темень вещный мир обволокла. Та, что в «Глухих вратах» заточена, Теперь одна, ее глава седа. Тля ест цветы, и гибнут семена, Небесным хладом снизошла беда. Гнетуща ночь, ее конец не близок, И слезы грусти увлажняют ризы. Комментарий Поэтическая аналогия между луной, теряющей свое сияние в час затмения (по мифологическим представлениям, ее пожирает небесная жаба), зловещим мраком, павшим на землю, смутой, возникшей при дворе государя («Пурпурные таинства»), и отринутой наложницей, заточенной в глухой дальний дворец. Фабула может быть связана с двумя реальными событиями 724 г. (12-й год периода Кайюань): в 7-м месяце произошло затмение луны, и в этом же месяце от двора была удалена впавшая в немилость императрица Ван. Однако стихотворение сейчас датируют более поздним периодом и в образе отставленной наложницы видят намек поэта на самого себя — он уже покинул государеву службу, разуверившись в возможности воплотить свои идеалы государственного служения. 3 Правитель Цинь собрал все шесть сторон, Могуч, как тигр, непобедим герой! Мечом пронзает тучи в небе он, Вассалы все спешат к нему толпой. Ниспосылает Небо свет идей, И льется мудрых замыслов поток: Перековал мечи в «Златых людей», Открыл врата заставы на восток, Воздвиг на Гуйцзи знак высоких дел, С террас Ланъе на мир воззрился сам, А каторжанам строить повелел Себе гробницу на горе Лишань; Послал за Эликсиром вечных лет — Во мгле сокрытое родит печаль; На берег моря взял свой арбалет — Убить кита, что на пути лежал: Как пять святых вершин, тот вдруг возник, Громоподобные подъяв валы, Уходит в небеса его плавник, Сокрыв Пэнлайский холм в морской дали. Взял на корабль Сюй Фу веселых дев… Не отыскал он Зелья в тех морях, И в глубь тяжелую земных слоев Лег саркофаг златой и хладный прах. Комментарий Недолго прослужив при дворе, Ли Бо убеждается, что деяния даже таких государей, как объединитель страны Цинь Шихуан, казавшиеся поначалу «вдохновленными Небом», завершаются «хладным прахом», и ничем иным. В стихотворении предстает контраст между высокими помыслами и бренностью жизни, мишурой. 4 С Посланьем Высшим Феникс прилетел, Небесной глубины прорезав синь, Но был отвергнут — вот его удел, Не приняли посланье в Чжоу-Цинь. Отчаявшись, брожу по свету я, Бездомный, одинокий человек. Мне так нужна Пурпурная ладья — Мирскую пыль отрину я навек. В дали морей, на крутизне вершин, У Чистой речки сурик бы найти, На пик Далоу восхожу один, Откуда в высь бессмертных сонм летит. Их тени исчезают в вышине, Вихрь-колесница не вернется в мир… Боюсь, с мечтой расстаться надо мне, Я опоздал принять сей Эликсир, Смотрю в зерцало, вижу — седина. Простите, те, кто взмыл на Журавлях, Давно меня покинула весна, Ушла в тот край, где персики в цветах. В Град Чистоты бы вознестись — туда, Где, как Хань Чжун, останусь навсегда. Комментарий Удалившись из императорской столицы, Ли Бо в районе Осенних плесов — у Чистого ручья, на горе Далоу — искал волшебные компоненты даосского эликсира бессмертия. В стихотворении «Со Сяху» («Ночую у озера Креветок»), написанном одновременно с этим, он рассказал, как провел ночь на лодке искателей сурика — исходного минерала для приготовления пилюль бессмертия, приняв которые человек на журавле (или аисте, лебеде, гусе) возносится навеки в небесную обитель бессмертных. В обретении иной жизни поэт видит компенсацию своим земным неудачам. Волшебным Фениксом устремился он в свое время в столицу (ее метоним в стихотворении — «Чжоу-Цинь») на зов императора, но мечты оказались тщетными. 5 Зеленых кущ Великой Белизны Не покидает сонм ночных планет. Три сотни ли до неба пройдены — И ты отбросил этот мир сует. Черноволосый старец под сосной В снегах, укрывшись тучей, возлежит, Словам, улыбкам чужд его покой, В пещере скальной — сокровенный скит. Я припадаю к праведным стопам, Молю раскрыть мистический секрет. Уста раздвинув, наконец, он сам Мне говорит про Зелье вечных лет. Запечатлев слова в моей душе, Исчез, как огнь небесный, в вышине. Смотрю наверх — и не узреть уже, Все чувства всколыхнулись вдруг во мне. Теперь приму волшебный Эликсир И навсегда покину этот мир. Комментарий В стихотворении описывается встреча со святым старцем, обретшим высшее совершенство ощущений и способность переноситься в иные пространственно-временные миры. Создано в то время, когда Ли Бо, прослужив почти два года придворным стихотворцем в почетной должности члена Академии Ханьлинь, подал прошение об отставке, видя, что двор не приемлет его как советника государя, о чем он мечтал. 6 Степной скакун не любит горный юг, А южной птице — север край чужой. Там, где рожден, — твоих привычек круг, Твоя порода и обычай твой. Заставу миновав Гусиных врат, К Дракону устремив свой тяжкий бег, Не видит света средь песков солдат, А с варварского неба сыплет снег. В фазаньих перьях поселилась вошь, Бойца ведет на бой пурпурный стяг. Но в этих битвах славы не найдешь И преданность не выразишь никак. Вот так же Ли «Летучий» — до седин Сидел в глуши окраинных глубин. Комментарий Противопоставление севера и юга, подчеркивание их конфликтности у Ли Бо встречается неоднократно, причем с автобиографическими акцентами: он сам прибыл в столицу из южной области Шу. Горечь непризнанного солдата тоже проникнута личными мотивами, очерченными упоминанием «летучего генерала» Ли, по преданию — предка поэта. 7 В былые дни на Журавле святой, Что Высшей Чистоты сумел достичь, За облаков лазурной пеленой Всем возвестил? что это он, Ань Ци. Два отрока прекрасных по бокам, Свирель Пурпурным Фениксом поет. И тени уж не стало видно нам, Лишь Неба глас возвратный вихрь несет. Я, голову воздев, гляжу вослед, Как он звездой летучею исчез… Вкусить бы трав, чей золотистый цвет Дарует вечность, как у тех небес. Комментарий Лишь осенью 742 г. Ли Бо получит долгожданный вызов от императора, а пока он путешествует, поднимается на священную гору Хуашань и лишь мечтает о столице. Отсюда и идет акцент на небесном в противопоставлении земному. 8 Сяньян. Весны начальной яркий свет Дворцовых ив стволы позолотил. Кто это там в зеленый плат одет? Повеса, торгашом когда-то был, Теперь хмельным и важным ходит он И лошадь белую гоняет вскачь, Отвешивают встречные поклон Тому, кто не упустит миг удач. А вот — Цзыюнь: далек от важных дел, Он только оды тополям слагал И, слабый телом, вовсе поседел, Пока о Сокровенном написал. Как жаль, что выбросился он в окно… Повесе это было бы смешно. Комментарий Цзыюнь (поэт и философ Ян Сюн) — одна из канонических для Ли Бо фигур прошлого, и он подчеркивает его ортодоксальную чистоту, выразившуюся в создании философского трактата «Великое Сокровенное» вдали от государева служения, противопоставляя это внутренней пустоте близкого ко двору «повесы». 9 Приснился раз Чжуану мотылек, Который сам Чжуаном стал при этом. Коль он один так измениться смог, Что говорить о тысячах предметов? Вздымается Пэнлай над зыбью вод, Окажется потом на мелководье, А бывший князь у Зеленных ворот Выращивает тыквы в огороде. В деньгах, почете — постоянства нет. К чему тогда вся суета сует?! Комментарий Ли Бо проводит мысль о мимолетности земного бытия, неустойчивости и бесконечной переменчивости форм, ничтожности устремлений к власти и богатству — преходящих, как судьба древнего князя, ставшего огородником, или как неустойчивые формы мотылька и видящего его во сне человека. Даже мифический остров бессмертных Пэнлай вдруг может оказаться не посреди Восточного моря, а на мелководье. Все это — одна из постоянных тем творчества Ли Бо, особенно позднего периода. 10 Лу Лянь был всем известный книгочей, В былое время живший в царстве Ци. Так перл луны, восстав со дна морей, На землю изливает свет в ночи. Он слово молвил — отступила Цинь, В веках предела славе нет такой. Послал ему свой дар властитель Пин — С усмешкою отверг его герой. Как он, я суете мирской не рад, Отброшу прочь чиновничий наряд. Комментарий Поэт славит истинного государственного деятеля, чьи идеальные поступки невозможно оценивать преходящими мерками частного вознаграждения. Суетная мимолетная известность не может удовлетворить самого поэта с его высокими замыслами государственного управления. 11 В Восточной Бездне тонет Хуанхэ, А в Западной — полдневное светило. Что мы лучам, стремительной реке, Своим путем влекомым скрытой силой?! Уж я не тот, каким бывал весной, Я поседел к осеннему закату. Жизнь человека — не сосна зимой, Несут нам годы многие утраты… Мне б на Драконе к тучам улететь, Впивать в сиянье вечном солнца свет! Комментарий Ли Бо уже однажды побывал в Чанъани, где пытался пробиться ко двору, но не помогла даже протекция императорского зятя. Ему сорок лет, он ощущает этот возраст как осень, он, несомненно, помнит мысль Конфуция о том, что человек, к сорока годам не занявший достойной должности, уже не добьется успеха, и завершает стихотворение мечтой об иных пространствах — космических, вечных. В природе все следует неотвратимым законам: реки текут на восток, солнце садится на западе, сосна противостоит зимним холодам, человек стареет. Ах, расстаться бы с земным бытием, взвиться из тьмы к свету Неба! Образ стойкой к холодам сосны еще живет в нем, поддерживая надежду. И действительно, через год он был призван государем, хотя вскоре после этого поэта вновь постигло разочарование. 12 Сосна и кипарис — прямы душой, К нарядам ярких слив их не влечет. Велик и славен Янь Цзылин, с удой Ушедший на брега бездонных вод. Сокрылся, как летучая звезда, Его душа, что облачко, вольна, Простившись с государем навсегда, Вернулся в горы, где цветет весна. Ветр чистоты по миру пролетел, Таких высот другим достичь нельзя, Вздыхать и восхищаться — мой удел, В глуши крутых отрогов поселясь. Комментарий Ли Бо написал это стихотворение, либо уже покинув столицу, отказавшись от государевой службы, либо еще в Чанъани, но уже ощущая неудовлетворенность тем, что его придворные функции совершенно неадекватны его таланту и широкомасштабным замыслам. Оттого-то в качестве образца он вспоминает древнего отшельника, отказавшегося служить государю, не отвечающему нормативным каноническим представлениям о «Сыне Неба». 13 Когда Цзюньпин отринул мира плен И без Цзюньпина бренный мир оставил, — Прозрел он ряд Великих Перемен И сущего всего Первоначало. Суждений Дао нить сплетал в тиши, За полог пустоты проникнув чувством, Ведь всуе Цзоуюй не поспешит, Глас Юэчжо не раздается чудный. Взнести до солнца имя свое смог, Но кто его узрит в потоках звездных? Ведь гость морской от нас уже далек, И некому постичь безмолвья бездны! Комментарий Воздвигнутые на конфуцианских идеях служения праведному государю иллюзии Ли Бо потерпели крах, и на первый план выходит образ мудрого даоса, отстраненного от мирской суеты. Каноны, которые он познает, должны спасти мир. Его высокое имя возносится к самому солнцу — но кому в суетном мире дано узреть эту мудрость? 14 Одни пески у северных застав, Надолго обнажились рубежи. Над грустной желтизной осенних трав С высокой башни взгляд мой вдаль бежит: Селений приграничных стерся след, Безлюден город в пустоте земли, Костей белесых грудам столько лет, Что уж давно бурьяном поросли. Из-за кого, спрошу, сей край страдал? «Гордец Небесный» нас терзал войной. Разгневался наш мудрый государь, Под барабан солдат отправил в бой. Былой согласья свет померк во зле, Войскам вослед тревога поднялась, И тьмы людей скорбят по всей земле, Ручьями слезы льются в горький час. Солдат печаль объемлет все сильней — Кто жатвою займется на полях? В край варваров отправили парней, Но как же тяжко им служить в горах! Ли My давно покинул этот мир, Шакалы, тигры здесь справляют пир. Комментарий Война — зло, утверждает поэт, она разрушает гармонию мирной жизни, но это зло неизбежно, поскольку существуют «варвары», усмирить которых можно лишь силой. Здесь стоит заметить, что в другом стихотворении (№ 34) Ли Бо вспоминает «идеального правителя» Шуня, который в свое время сумел это сделать без кровопролития. 15 Советнику Го Вэю яньский князь Построил золоченые чертоги. Цзюй Синь из Чжао прилетел тотчас, Сам Цзоу Янь явился на пороге. А те, чья слава нынче высока, Меня, как пыль дорожную, откинут. Потратят на забавы жемчуга, А мудрецу — довольно и мякины?! Что ж, Желтым Журавлем, чей путь высок, Взлечу я в выси неба, одинок. Комментарий Ли Бо только что побывал в Чанъани, но императорский двор его не принял, и он вспоминает исторический прецедент, когда дальновидный правитель для укрепления своего царства пригласил мудрецов из соседних краев. А непонятому поэту остался путь священного Журавля, гордо витающего в небесах в одиночестве. 16 Одухотворены мечи-Драконы, Узорчато сверкают серебром, Слепят и небо, и земное лоно, Стремительны, как молния, как гром. Ножны златые только меч покинет — Его порывам вдаль преграды нет. Но кто сумеет оценить их ныне, Когда Фэн Ху покинул этот свет?! Ни десять тысяч чжанов водной бездны, Ни тысячи слоев крутых высот Вовек не разлучат мечей чудесных, Собрата горний дух всегда найдет. Комментарий Написано в тот же период, что и предыдущее стихотворение, — после неудачной попытки попасть на высочайшую аудиенцию. Однако у поэта еще сохраняются надежды, ибо император, как и сам поэт, — это «высшая духовная сущность», «горний дух», и они, как древние волшебные мечи, в конце концов сумеют найти друг друга. 17 Как пастушок на той горе Златой В туманный Пурпур влился на века, И я бы шел дорогою такой, Да волос сед уже у старика. Хлопочут те, кто и пригож, и юн. Что им дает мирская суета? Лишь Зелье из побегов древа Цюн Вдохнет святую душу навсегда. Комментарий Ли Бо сорок семь лет, он испытал множество разочарований, мечта служения государю разбилась о суетность бренного мира, и ему начинает казаться, что для него утрачена и возможность, вкусив плодов святого древа Цюн на горе Куньлунь, перейти в иные, вечные пространства «туманного Пурпура», где обитают даоские бессмертные святые. 18 Весна приносит на Небесный брод Цветущих слив и персиков восторг, Но то, что поутру еще цветет, Под вечер уплывает на восток. Один поток другим течет вослед, На смену прошлым новый век идет, Кто был вчера, уж тех сегодня нет, И всех к мосту влечет за годом год: Развеет дымку утренний петух — Вельможи во дворец спешат толпой, Пока последний лучик не потух На середине башни городской. Небесный свет в уборах отражен, Когда выходят из дворцовых врат, Конь под седлом — стремительный Дракон, И удила злаченые горят. Шарахаются путники с дорог, Надменный дух превыше Сун-горы. А в теремах расставлен ряд треног — Их дома ждут обильные пиры И пляски Чжао, аромат румян, Напевы Ци и звуки чистых флейт, Тенистый пруд, игруньи-юаньян В тиши дворцов, куда не входит свет. Им кажется — продлится сто веков Та ночка, что в веселье проводил. Уж кто добился — не уйдет с постов, Уходят те, кто что-то натворил. И больше не придет к ним желтый пес, Им кровью воздала Зеленый Перл. А кто из них, расплетши пук волос, Как Чи-Бурдюк, в челне б уплыть посмел?! Комментарий К вельможным забавам поэт относится с презрением, как к ничтожной суетности, за что с неизбежностью следует высшая расплата (эта мысль заложена в аллюзиях — «желтый пес» и «Зеленый Перл»), и противопоставляет им гордый поступок древнего чиновника, который демонстративно расплел официальную прическу, положенную служивым людям, и удалился от недостойного государя в вольность «рек и озер». 19 На западе есть Лотосовый пик, Там Яшмовая Дева в высоте: Цветок в руке и яснозвездный лик, Легко витает в Высшей Чистоте, Широкий пояс, радужный покров, Возносится, паря, на небосклон, Зовет меня к Террасе облаков, Святому Вэю низкий бью поклон И ощущаю, что в пурпурной мгле Летим, запрягши Гуся, все втроем. Я вижу, как к Лояну по земле Мчат орды дикие сквозь бурелом. Там реки крови разлились в степях, Вельможные уборы на волках. Комментарий Пролетая в небесах вместе со святыми небожителями Яшмовой Девой и Вэй Шуцином, поэт видит на земле в районе Восточной столицы Лоян мятежников, выступивших против императора, захватывающих власть и напяливающих головные уборы высоких чиновников. 20 Я как-то путешествовал туда, Где с гор цветы бегут, как водопад: Хуафучжу прелестна и крута, И зелен, как у лотоса, наряд. С порывом ветра прилетел легко Чисун предвечный, ливня властелин, Зелеными Драконами влеком, А для меня Олень был белый с ним. Взмываем ввысь, улыбку затая, И под ногами кружится земля. * * * Горючей друга проводил слезой И слов прощальных молвить не сумел — Будь вечно зеленеющей сосной, Будь чист, как иней, как снежинка, бел. Так круты тропы, что в миру легли, Так быстро гаснет солнце юных лет. Расходимся на много тысяч ли, Идем… Идем… И все возврата нет. * * * Нас в этот мир заносит лишь на миг — Мгновенное движенье ветерка. К чему же я «Златой канон» постиг? — Печаль седин покрыла старика. Утешусь, посмеюсь над этим всем — Кто вынуждал нас жизнью жить такой? Богатство, слава — не нужны совсем, Они душе не принесут покой… С рубинами оставлю сапоги! Уйду в туман Пэнлайский на восток! — Чтоб мановеньем царственной руки Властитель Цинь призвать меня не смог. Комментарий Поэт покинул императорский двор, убедившись в невозможности такого служения, о каком мечтал и на какое был способен. Он порывает с прошлым, мечтая вознестись вместе со святым над землей или оказаться на Пэнлае, острове бессмертных даосов, где его уже не достанет прихоть государя. 21 Во граде Ин поют «Белы снега», И тают звуки в синих небесах… Певец напрасно шел издалека — Не задержалась песнь в людских сердцах. А песенку попроще подтянуть Готовы много тысяч человек. Что тут сказать? Осталось лишь вздохнуть — Холодной пустотой заполнен век. Комментарий На легендарном материале поэт излагает свое эстетическое кредо, сетуя на невостребованность высокого искусства (трудная для восприятия песня «Белый снег») как следствие всеобщего падения нравов. 22 Потоки Цинь с вершины Лун бегут, Оставив склонам тяжкий тихий ропот. Снегами грезит северный скакун, Со ржанием мешая долгий топот. Сей чувственный порыв меня пленит, Вернуться в горы было бы отрадой. Вчера следил, как мотылек летит, И вот — другой рожден из шелкопряда. На нежных тутах тянутся листы, На пышных ивах почек стало много, Стремится прочь бегучий ток воды, Душа скитальца изошла тревогой. Смахну слезу и возвращусь домой. Печаль моя, доколе ты со мной? Комментарий Время невозвратно уходит, и каждый должен быть на своем месте. Тяжело на душе скитальца, покинувшего родные места, пора возвращаться в свой дом, где ждет его душевный покой. Ли Бо написал это стихотворение, покидая не принявшую его столицу. 23 Осенней сединой нефрита росы Ложатся на зеленые листы. До срока время холода приносит, И, видя это, опечален ты: Так жизнь мелькнет быстролетящей птицей, И что ж — себя в узде удержишь сам?! Иль был Цзин-гун глупцом, когда пролиться Позволил на горе Вола слезам? Их алчность насыщения не знает, Взойдя на Лун, уже на Шу глядят, Душа-волна зовет, не уставая, Но тропок в мире так извилист ряд… Нет, должен со свечою целый век Идти сквозь тьму ночную человек! Комментарий Жизнь коротка, ее надвигающаяся осень (Ли Бо сорок пять лет) грозит холодным серебристым инеем, но это неизбежно, и во мраке бытия нельзя прожить без света в душе. 24 Кареты поднимают клубы пыли, Тропы не видно, в полдень меркнет свет. Вельможи тут немало прихватили Заоблачных дворцов, златых монет. Вон на дороге «петушиный парень» — Нарядная карета, важный вид, И рвется изо рта столь грозный пламень, Что встречный от такого убежит… А кто ж, как Сюй, омывший уши встарь, Понять сумеет, где — бандит, где — царь? Комментарий Ли Бо написал это стихотворение как итог наблюдений за жизнью приближенных ко двору вельмож. Их внешний лоск обманчив, но где же мудрец (Сюй), который в силах распознать истинную сущность? 25 Мир Путь утратил, Путь покинул мир, Забвенью предан праведный Исток, Трухлявый пень сегодня людям мил, А не коричных рощ живой цветок. И потому у персиков и слив Безмолвно раскрываются цветы. Даны веленьем Неба взлет и срыв, И мельтешения толпы — пусты… Вослед Гуанчэн-цзы уйду — туда, Где в Вечность открываются врата. Комментарий Мир погряз в безнравственности, отвергнув каноны высшего Пути, отвернувшись от естества, тогда как истинная мудрость — в природе, где Дао осуществляется посредством «неговорения» («персики и сливы» — метоним природы в целом и в переносном смысле — последователей Учителя). Мудрецу остается лишь одно — покинуть мир и уйти вслед за святым в вечность. 26 Таинственный исток наверх выносит Лазурный лотос, ярок и душист. Устлала воды лепестками осень, Зеленой дымкой ниспадает лист. Коль в пустоте живет очарованье, Кому повеет сладкий аромат? Вот я сижу и вижу — иней ранний Неотвратимо губит дивный сад. Все кончится, и не найдешь следов… Хотел бы жить я у Пруда Цветов! Комментарий Ли Бо еще молод (28 лет), он рвется к идеализированной чистоте государева служения и не представляет себе, как высокомудрый человек («лазурный лотос») может оставаться в пустоте одиночества, зря растрачивая свои таланты («сладкий аромат»). Пруд Цветов — это не только эстетический и философский образ вечного цветения, но и метоним императорского двора. 27 Есть в Чжао-Янь прелестница одна В чертоге, что за облаками скрыт, Глаза лучисты — что твоя луна, Улыбкой царство может покорить. Ей грустно видеть увяданье трав, Ветров осенних слышать дикий вой, И струны, под перстами зарыдав, Ей отвечают утренней тоской… Ах, где тот благородный господин, С кем на луаняхвместе полетим?! Комментарий Написано тем же двадцативосьмилетним Ли Бо, осознающим собственные возможности и жаждущим встретить того «благородного господина» (государя), в служении которому он сумеет применить свои таланты. 28 Наш лик — лишь миг, лишь молнии посверк, Как ветер, улетают времена. Свежа трава, но иней пал поверх, Закат истаял, и опять — луна. Несносна осень, что виски белит, Мгновенье — и останется труха. Из тьмы времен к нам праведники шли — И кто же задержался на века? Муж благородный — птицей в небе стал, Презренный люд преобразился в гнус… Но разве так Гуанчэн-цзы летал?! — Был в тучку впряжен легкокрылый Гусь. Комментарий А это — уже пятидесятитрехлетний Ли Бо, осознавший мимолетность жизни и тщетность всех земных усилий. Лишь даосская святость способна благородной птицей («легкокрылый Гусь») вознести в вечность. 29 Из Трех Династий вышли семь вояк И смуту учинили на просторе. Как гневны «Нравы» и печальны как! Наш мир сошел с Пути себе на горе. Постигший мудрость — тайны Тьмы прозрел, К Заре Пурпурной воспарил над тучей, Мудрец Конфуций в пустынь захотел, И предок мой исчез в песках зыбучих. Святые, мудрые — все канули в века… В сей смутный час о чем еще тоска?! Комментарий В том же возрасте Ли Бо сетует на суетность бренного мира, который один за другим покидают великие мудрецы, уходя в вечность инобытия. 30 Дух Сокровенный первозданных дней В веках утрачен. Нас не ждет возврат, В конце веков смятенье все сильней, Толпятся люди у столичных врат. Кто знает про Злаченого коня — Не станет о Пэнлае помышлять. Шелками дев лишь бредит седина, Вино процедят — и давай гулять, Смешны им вечность, Эликсир святой… А ведь погаснет дев веселый взгляд, Ученый Муж со спицей золотой Могильник вскроет, совершив обряд. Дерев жемчужных зелень далека Для тех, чья бездна мрака глубока. Комментарий Тот же период (поэту 53 года), та же горечь утраты высоких идеалов («Жемчужные деревья») теми, кто не помышляет об истинной святости (остров бессмертных Пэнлай), а суетно рвется к власти («Злаченый конь») и проводит время в пирах с веселыми девами. Все это бренно, и даже в могилах они не обретут покой. 31 Чжэн Жун, через заставу въехав в Цинь, Тащился до столицы очень долго, И в Пинъюань с горы даос один К нему спустился в маленькой двуколке. Властителю Пруда он яшму нес — Как знак, что тот умрет в году грядущем. И всполошились люди этих мест: Беда идет, уж не бежать ли лучше? Ушли туда, где персиковый цвет Не облетает много тысяч лет. Комментарий Устранение государя от заботы о подданных (смерть циньского императора — «Властителя Пруда» — как метафорическое обозначение этой мысли) ведет к хаосу и бедствиям, спастись от которых можно лишь в идиллическом «Персиковом источнике», наглухо отгороженном от внешнего мира. 32 Дух осени Жушоу злато жнет, Над морем — месяц, тонкий, как струна, Кричит цикада и к перилам льнет, Печали нескончаемой полна. Где исчезает ряд блаженных дней? Дает нам Небо перемены знак, Осенний хлад рождает ветр скорбей, Сокрылись звезды, бесконечен мрак. Мне грустно так, что лучше помолчать И в песне до зари излить печаль. Комментарий Лирическое стихотворение стареющего и разочарованного поэта, прозревающего еще худшие времена. 33 На севере — Пучина-Океан, Там рыбища невиданной длины. Что три горы, стоит над ней фонтан, Вбирает сотню рек глотком одним. Чуть шевельнется — и валы пошли, Взыграет — ураганы понеслись… Как вдруг — на девяносто тысяч ли, Неудержимая, взлетает ввысь. Комментарий Создавший это стихотворение молодой Ли Бо еще полон азарта, высоких устремлений, жаждет заоблачного полета, как мифическая птица Пэн (образ, проходящий через все творчество Ли Бо). Позже он напишет, что и этот гигант падает на землю, если его не поддержат ветра, но здесь такого пессимизма еще нет. 34 С пером указ кометой прилетел, Тигровый знак доставлен до границ, Тревога каждый подняла удел, Не спят, кричат ночами стаи птиц. Но ясен свет над Пурпурным дворцом, Власть трех князей спокойствия полна, Земля и Небо следуют Путем, Вода морская не замутнена. О чем тревожиться? — спросить могу, Ответят: путь далекий впереди, Лишь к лету мы достигнем речки Ху, Чтобы в зловещий южный край войти. Кто гибели бежит — тот не боец, В палящих странах все пути трудны. Протяжный вздох: я ухожу, отец… И гаснет свет и солнца, и луны. Из глаз не слезы — льется кровь теперь, Сил не осталось даже на слова. Добыча тигра — утомленный зверь, В зубах акулы — рыбья голова. Из тысяч не пришел никто домой, Расставшись с телом, жизнь не сохранить… Но смог ведь Шунь, с секирой боевой Сплясав, строптивых мяо усмирить! Комментарий В 751 г. начался поход многотысячного войска в жаркие края юга, чтобы привести в повиновение государство Южное Чжао (на территории совр. пров. Юньнань). Солдаты прощаются с семьями, собираются, вспугивая ночных птиц, в тяжелый поход на юг, где должны форсировать опасную реку Ху. Но войны нарушают установившийся в стране гармоничный покой, тогда как можно было бы поступить, как легендарный «идеальный правитель» Шунь, усмиривший непокорные племена мирным путем, — ритуальными пассами воздействуя на их энергетику. 35 Взялась уродка подражать красотке — Соседи в шоке разбежались прочь; У шоулинца странная походка — Ханьданьцам смех свой удержать невмочь. Вот песня — складно, только нет в ней правды, Как в мошке, что ребенок малевал; Другой, свой дух растратив без пощады, Макаку из шипов сооружал. Искусно, только что же толку в оном? Роскошно, только пользы миру нет. А воспевавшие Вэнь-вана Оды Давно уж канули в пучину лет, Нет больше инца, чей топор, что ветер, Летал искусней всех на белом свете! Комментарий Излагая целый ряд легендарных сюжетов, Ли Бо показывает свой эстетический идеал — как бы «от противного», утверждая бесцельность, непригодность, бесполезность тех творений, в которых не соблюдалась каноническая нормативность и авторов заботила лишь форма, но не содержание и целевое назначение. В идеале, по мысли Ли Бо, они должны быть гармонично созвучны, как в забытых, по его мнению, к тому времени древних Одах из «Канона поэзии». 36 Он был, как яшма, чист… Но в Чу-стране Не поняли. Случалось так и прежде. Не оценили дивный дар вполне Три государя, внявшие невеждам. Прямое древо — под топор идет, Душистый цвет быстрей других сгорает, Где слишком много — Небо отберет, А то, что в бездне, — Дао уравняет. Уплыть бы в синь — Восточный океан, Взмыть облаком пурпурным над заставой, Как царский Летописец и Лу Лянь, — Вот истинный пример высоких нравов! Комментарий Пятидесятитрехлетний Ли Бо настроен весьма пессимистически. Обращаясь к легендарным сюжетам, он сравнивает себя с отвергнутой государем дивной яшмой и готов следовать примеру предков, один из которых (основатель даосизма Лао-цзы) навсегда удалился в пески Западной пустыни, а другой, недооцененный (мудрый ученый Лу Лянь), отверг дары властителя как не соответствующие масштабу его свершений и уплыл на священный остров Пэнлай в Восточном море. 37 В ответ на стоны яньского вельможи, Нежданный летом, снег на землю пал; На вдовий плач святое Небо может Ударить молнией в дворцовый зал. Растрогала сих чистых душ безвинность, И в скорбной доле — радость рождена. Я ж от Златой палаты отодвинут, А в чем в конце концов моя вина? Наплыла туча, пурпур Врат скрывая, Дневное солнце поглотил закат, В песках чистейший перл не засверкает, В бурьяне глохнет свежий аромат. Мир полон вздохов — ныне, как и прежде, Но слезы зря струятся по одежде. Комментарий Вынужденно отдалившийся от императорского двора Ли Бо сетует на собственную («чистейший перл», «свежий аромат») невостребованность, что противно справедливым законам Неба. 38 В саду угрюмом орхидеи цвет Совсем задавлен сорною травой. Весной ее ласкает солнца свет, Но осенью — взгрустнется под луной. Когда падут снежинки с высока, Ее красивый облетит наряд. Без дуновений свежих ветерка Кому повеет дивный аромат?! Комментарий Стихотворение молодого тридцатилетнего Ли Бо наполнено энергичным чувством высоких свершений, которые ему, как он надеется, еще предстоят, и осознанием того, что талант не должен глохнуть в одиночестве и забвении. 39 Взойди на гору, посмотри окрест — Твой взгляд просторы мира не окинет. Лежит холодный иней, пав с небес, Осенний ветер бродит по пустыне. Краса цветов уходит, как поток, Весь мир вещей плывет волной бегучей, Еще сияет солнце, но потом Угаснет в неостановимой туче. Платан обсижен стаей мелких птах, А Фениксам остался куст убогий… Ну что ж, мечом постукивая в такт, Уйду я в горы… Так трудны дороги! Комментарий Еще оставаясь в Чанъани, при дворе, Ли Бо уже начинает понимать, что его место не здесь, в перевернутом мире, где благородные платаны заполонены мелкими, ничтожными обитателями диких кустарников, а мудрому Фениксу остался лишь колючий терновник. Поэт уже готов, взяв в руки меч (судьи, а не воина), возвратиться в свой мир вечных гор. 40 Не клюнет проса Феникс, голодая, Привык он есть жемчужные плоды. Ему ли место средь хохлаток стаи, Что мечутся лишь в поисках еды? Пропев с вершин Куньлуня утром рано, Под вечер у Дичжу воды испив, Он держит путь к далеким океанам И в хладе неба одиноко спит. Лишь с принцем Цзинь, отмеченным судьбою, В лазурных тучах сблизиться он смог. Я не сумел воздать Вам за благое, Но что вздыхать? — Настал разлуки срок. Комментарий Поэтическое прощание Ли Бо с не понявшей его столицей, которая предложила ему «просо» вместо более пристойных его таланту «жемчужных плодов», и ушедшим из жизни (а до того — покинувшим императорский двор) другом. 41 С утра я к Морю Пурпура пришел, Багрец зари накинул в поздний час, Ветвь отломил святого древа Жо — Прогнать закат, чтобы скорей угас. На облаке в предельные края Тысячелетней яшмой поплыву, Достигнувши Начал Небытия, Перед Владыкой преклоню главу. Он к Высшей Простоте меня зовет И жалует нефритовый нектар. От отчих мест на много тысяч лет Меня отбросит сей волшебный дар, И ветр, не прерывающий свой бег, За грань небес умчит меня навек. Комментарий Только что покинувший императорский двор, которому он оказался чужд, Ли Бо в этом стихотворении рисует космическое путешествие бессмертного небожителя, удалившегося от бренного мира. 42 Волна качает пару белых чаек, Взлетает клик над синею водой. Поморы вольных чаек привечают — Не журавля за облачной грядой! Их дом — песок, обласканный луною, Весна влечет в душистые цветы. Меж них и я с омытою душою Забуду мир ничтожной суеты. Комментарий Покидая столицу, поэт разрывается между конфуцианской жаждой служения праведному государю (здесь журавль — метоним служивого человека), что в реальности оборачивается «ничтожной суетой», и даосским слиянием с природой. 43 Му-вану снились дальние края, Как У-ди — десять тысяч колесниц. Достойным мужем назову ли я Того, кто дни проводит средь блудниц! То Матери-богине пир дают, То Дочь-богиня к ним заходит в зал, На яшмовых брегах они поют… Но обманул их Яшмовый фиал. Где дива были — стал теперь бурьян, И души страждут в густоте лиан. Комментарий От государей, отошедших от праведных канонов и предававшихся утехам, остались лишь руины, оплетенные лианами; обманул их Яшмовый кубок, обещавший вечность, и страдают их души среди руин былой роскоши. 44 Зеленой плетью слабой повилики Ствол кипариса плотно оплетен, Ведь без него одна она поникнет, Ее поддержит в стужу только он. А дева-персик? Ей ли быть забытой, Одной сидеть, над виршами вздыхать? Горят, как яшма, юные ланиты, Черна волос уложенная прядь… Но если господин мой охладел — Каким же горьким станет мой удел! Комментарий Ли Бо еще при дворе, но уже ощущает свое одиночество в этом чуждом ему мире, где трудно прожить без могучего покровителя. 45 По всем краям пронесся страшный смерч, Была живому гибель суждена, Свет слабый солнца в туче не узреть, В Великой Бездне дыбилась волна. Но Феникс — выжил! Вырвался Дракон! Так где ж его цветущая земля?! Умчи меня на склоны, Белый Конь, — Петь о ростках, взошедших на полях. Комментарий Стихотворение передает чувства облыжно осужденного поэта. Покинув тюрьму, замененную ссылкой, он мечтает о возможности оставить суетный мир и на сакральном Белом Коне бессмертных даосов удалиться в горы, погрузившись в чистую поэзию классических образцов (идиллические «поля»). 46 Сто сорок лет страна была крепка, Неколебима царственная власть! «Пять Фениксов» пронзали облака, Над реками столицы вознесясь. Вельмож — что звезд в высоких небесах, Гостей — что туч, летящих мимо нас… А ныне — петухи в златых дворцах Да игры в мяч у яшмовых террас. Так мечутся, что меркнет солнца свет, Качается лазурный небосклон. Кто власть имеет — тот стремится вверх, Сошел с тропы — навек отринут он. Лишь копьеносец Ян, замкнув врата, О Сокровенном создавал трактат. Комментарий Восприятие этого стихотворения во многом зависит от датировки. Если это еще чанъаньский период государева служения, то в тексте можно увидеть панегирические элементы; при отнесении стихотворения к постчанъаньскому периоду, как полагают некоторые авторитетные исследователи, в нем начинает звучать критическая нотка противопоставления начального величия Танской империи — падению нравов при современных поэту правителях («бои петухов», «игры в мяч» как низменные забавы), чему (с самонамеком в подтексте) он противопоставляет древнего философа Ян Сюна, оставшегося верным идеалу. 47 В саду восточном персиков пора, Улыбчиво раскрылись ясным днем, Ласкают их весенние ветра, Подпитывает солнышко теплом. Не дев ли прелесть на ветвях горит? Да только силы лишены цветы: Драконов Огнь осенний опалит — И не сыскать былой красы следы. А вам известно — на Чжуннань сосна Под свист ветров стоит себе, одна?! Комментарий Еще пребывая при дворе («восточный сад» как метоним императорского дворца), поэт уже ощущает холодящее дыхание надвигающейся осени отставки и сетует, что никто не замечает стойкости сосны, растущей на святой для даосов горе неподалеку от столицы. 48 Мечом чудесным циньский государь Способен был и духов устрашить. За солнцем ринулся в морскую даль, Велел над бездной мост камней сложить, Набрал солдат, опустошив весь мир, — Десятки тысяч не пришли домой, Затребовал пэнлайский Эликсир — И пренебрег весенней бороздой. Растратил силы, а успеха нет, Одна печаль на много тысяч лет… Комментарий Даже такой великий государь, как Цинь Шихуан, не сумел осуществить свои грандиозные замыслы, пренебрег природными ритмами и человеческими нуждами (весенняя пахота), а итог — нескончаемая печаль в душе. 49 Красавица-южанка, говорят, Светла лицом, как лотос по весне… Кого прельстил зубов жемчужных ряд? С душой прекрасной кто знаком вполне? Ревнуют девы пурпурных дворцов К красавицам, чьи брови — мотыльки. Вернись на отмель южных берегов! Кто здесь достоин вздохов и тоски?! Комментарий Для Ли Бо грусть одинокой женщины — лишь предлог для сетований на собственную невостребованность в высоких государевых сферах. В «красавице-южанке» метонимически обозначая самого себя, Ли Бо переживает от того, что императорский двор («девы пурпурных дворцов»), оказавшийся вовсе не столь идеальным, отторгает чужеродных «мотыльков», не давая себе труда понять их внешнюю и внутреннюю красоту. 50 К востоку от Утая в Сун-стране Невежда яньский камень отыскал. Таких, решил он, в Поднебесной нет, Такого князь из Чжао не видал. Но яшма князя Чжао так тверда! А камень прост и не сравнится с ней. Мир полон заблуждений… Но тогда — Кто ж распознает перл среди камней? Комментарий Ли Бо еще при дворе, но уже понимает, что там не способны распознать истинное сокровище («яшма князя Чжао»), принимая за него подделку («яньский камень»). 51 Закон Небесный Чжоу-ван презрел, Утратил разум чуский Хуай-ван — Тогда Телец возник на пустыре И весь дворец заполонил бурьян. Убит Би Гань, увещевавший власть, В верховья Сян был сослан Цюй Юань. Не знает милосердья тигра пасть, Дух верности напрасно девам дан. Пэн Сянь уже давно на дне реки — Кому открою боль своей тоски?! Комментарий Сопоставляя однотипные, но разделенные едва ли не тысячелетием примеры конфликта деградирующей власти и праведного мудреца, Ли Бо недвусмысленно обвиняет современных ему правителей в уходе с истинного Пути, в нарушении естественных Небесных ритмов. Мудрый советник всегда конфликтует с неправедным государем, и Ли Бо, уже испытавший это на самом себе, видит в этом трагедию государственного управления. 52 Весны уходят бурные потоки, Тускнеет лета яркий красный свет, И вот смотрю — уже чертополохи Осенний ветер без конца несет, Порывы орхидею гнут все ниже, Лежит на мальвах белая роса… Мужей достойных вкруг себя не вижу — С дерев опала прошлая краса. Комментарий Ли Бо еще молод (28 лет), еще не побывал в столице при дворе, но уже осознает, как быстротечно время и как скуден бренный мир на «достойных мужей». 53 Когда друг с другом царства вверглись в бой, Войска, что тучи, скрыли неба синь, Два тигра в Чжао бились меж собой И шестеро вельмож дробили Цзинь. Там каждый к власти приводил свой клан, К местечкам теплым жадно лез порок. Вот так когда-то Тянь замыслил план — И государя в Ци настигнул рок. Комментарий Соединяя разновременные исторические сюжеты, Ли Бо проводит мысль о том, что государю необходимы мудрые, чистые и справедливые подданные, в противном случае их ждет горькая судьба. 54 Мой меч при мне, гляжу на мир кругом: На нем лежит дневная благодать, Но заросли скрывают дивный холм, Душистых трав в ущелье не видать. В краях закатных Феникс вопиет — Нет древа для достойного гнезда, Лишь воронье приют себе найдет Да возится в бурьяне мелкота. Как пали нравы в Цзинь! Окончен путь! Осталось только горестно вздохнуть. Комментарий Ли Бо «с мечом» (здесь это атрибут не воина, а судьи) дает неприглядную оценку современному ему правлению, где упали нравы и нет достойного места благородному Фениксу. Стихотворение создано в Чанъани, куда поэт приехал третий раз, все еще питая надежду на благосклонность власть имущих. 55 И циских гуслей-сэ восточный лад, И циньских струнных западный напев — Так горячи, что противостоять Не в силах души падких к блуду дев. Их обольстительности меры нет, Одна другой милее и нежней, Споет — получит тысячу монет, Лишь улыбнется — яшму дарят ей. Что Дао им! Влечет кутеж один, Их тает время, словно ветерок. Им ли услышать, что с заветной цинь Пурпурный Гость уже зашел в Чертог?! Комментарий Стихотворение еще придворного периода, но Ли Бо уже готов покинуть столицу, осознав, сколь низменны нравы власть имущих, погрязших в кутежах и неспособных услышать божественную музыку бессмертного святого («Пурпурный Гость»). 56 Добыв жемчужину со дна морей, Юэский гость пришел в имперский град. Луноподобный свет ее лучей Заворожил в столице всех подряд. Поднес царю — тот меч схватил тотчас: Отвергнут дивный перл, как ни вздыхай, Сокровище унизил «рыбий глаз», Объяла душу горькая тоска. Комментарий В сюжет о противопоставлении истинной драгоценности и фальшивого «рыбьего глаза», лишь наружно напоминающего жемчужину, поэт, уже познавший придворные интриги, вкладывает инвективу против дворцовой камарильи, рядящейся в одежды «истинных конфуцианцев». Власть имущие и их прихлебатели («рыбий глаз») не способны оценить подлинное сокровище, каким является и сам Ли Бо. 57 Крылатым масть различная дана, Чтобы опора каждому была. А Чжоучжоу — есть ли в том вина, Что силы лишены ее крыла? Когда б крыло ей протянул собрат, Помог воды из Хуанхэ испить! Но равнодушно летуны летят… Вздохну печально — ну, и как тут быть? Комментарий Финальный период жизни поэта. Ли Бо уже прошел все муки разочарования в своих идеалах служения и благородства и увидел, как от него, неправедно осужденного, отворачиваются недавние «друзья», не думающие о поддержке и «летящие» мимо него. 58 И снова я под Колдовской горой, У Башни солнца, где ищу преданье, Но тучки нет, чист небосвод ночной, Даль принесла нам свежее дыханье. Волшебной девы и в помине нет, Где чуский князь, никто сейчас не знает, Давно уж канул блуд в пучину лет… Лишь пастухи о них тут воздыхают. Комментарий От былых забав и прихотей властителей не осталось ничего, кроме преданий. Вся образная система стихотворения заимствована из оды древнего поэта Сун Юя (III в. до н. э.) «Горы высокие Тан». 59 Кто у развилки растерялся вдруг, А кто — взглянув на белый шелк простой: Идти ему на север ли, на юг? Шелка покрасить — краскою какой? Сколь зыбок этот мир, вся тьма вещей, Нет постоянства в жизни и для нас. Вот Тянь и Доу: кто из них сильней — К тому бежали холуи тотчас. В переплетенье жизненных дорог Так просто с дружеской тропы сойти, Черпак вина бы сблизиться помог, Да недоверие в душе сидит. Затух у Чжана с Чэнем дружбы свет, И Сяо с Чжу развел небесный путь. Цветенье веток птиц к себе зовет, А рыб ничтожных — пересохший пруд. О чем грустишь, пришелец в мир земной, Лишившись благосклонности людской? Комментарий Мир зыбок и переменчив, и поэт, утратив государево покровительство, а вместе с ним и многих из тех, кто еще недавно набивался ему в друзья, грустит о прихотливости человеческих связей, столь необходимых человеку. Стихотворение создано в период, когда оклеветанный поэт государевым указом направлялся в ссылку в отдаленный Елан. Подстрочный перевод 1 Давно не создается [ничего, подобного] «Великим Одам»,[3 - Конфуцианская классическая книга «Ши цзин» («Канон поэзии») состоит из трех разделов — «Фэн» (Нравы), «Я» (Оды), «Сун» (Гимны); раздел «Оды» включает в себя две части «Великие Оды» и «Малые Оды» (таковы принятые у нас переводы, достаточно условные: иероглиф «я» обозначает не литературный жанр, а является определением — «изящный, красивый», а также «правильный, верный, позитивный», и именно в таком значении слово фигурирует в Предисловии к «Канону поэзии», таким образом, эти названия указывают на большее или меньшее соответствие канону, нормативу); в подразделе «Великие Оды» — произведения, созданные во времена династии Западная Чжоу (XI–VIII вв. до н. э.). В них воспевается благотворность правления и ратные подвиги основателя династии Вэнь-вана; однако вся терминология стихотворения — «правильное звучание», «падения и взлеты», «установленные правила», «культура и природа» — в данном случае не только имеет первичное философское и политическое значение, но относится также к развитию поэзии и вытекает из ее канонического толкования.] Я старею,[4 - Я старею (у шуай) — внутренняя цитата из трактата «Лунь юй» (гл. 7, § 5), где Конфуций сетует, что перестал видеть во сне Чжоу-гуна, одного из почитаемых совершенномудрых людей древности, стоявшего у истоков канонизированного чжоуского ритуала, в том числе и музыки — прародителя всех искусств; это выражение можно понимать и в физиологическом смысле, и в социально-этическом («деградировать, перестать соответствовать критериям, установленным нормативам», есть перевод А. Е. Лукьянова «низко пал», который исходит именно из второго значения глагола, — то есть не осталось ни мудрецов, ни идеальных правителей); для данного стихотворения комментаторы останавливаются на физиологическом значении — пятидесятилетний Ли Бо уже вполне мог посетовать на свой возраст; помимо аллюзии тут явно присутствует и современная поэту параллель «Конфуций — Ли Бо», постоянная для его философического взгляда.] так кто же продолжит [такую поэзию]? «Нравы правителя»[5 - «Нравы правителя» (Ван фэн) — часть раздела «Нравы царств» (Го фэн) «Канона поэзии» с песнями чжоуской Восточной столицы Лои (совр. г. Лоян).] заброшены в бурьян, Царства воевали, и все поросло терновником. Драконы и тигры пожирали друг друга, Воины с секирами покорились безумной Цинь.[6 - Время междоусобиц V–III вв. до н. э. обозначается в истории как период Воюющих царств (Чжаньго; вариант перевода — «воюющие уделы»); изнуряющая вражда (в этой строке поэт говорит о том, что в тот период было не до высокой поэзии) семи наиболее крупных царств («драконы и тигры») завершилась победой царства Цинь, объединившего их все в централизованную империю (царство определяется как куан — «безумное», что не несет в себе однозначно негативного оттенка, «безумцем» Ли Бо именовал своего друга Хэ Чжичжана, который вдруг оставил высокий пост при дворе ради уединенной отшельнической жизни у подножия горы); строка «Царства воевали, и все поросло терновником» апеллирует к канону «Дао дэ цзин», где в § 30 утверждается: «Места, где побывали войска, зарастают колючками и терновником, после скопища армий непременно наступают лихие годы» (пер. А. Е. Лукьянова).] Но как же ослабело правильное звучание[7 - Правильное звучание — тут опять намек на «Канон поэзии», чей нормативный глас был искажен отступлением от завета предков, ведь традиция должна передаваться в незыблемом виде.] [стиха], [Лишь] с горечью и обидой восстал Скорбный человек,[8 - Скорбный человек — великий поэт Цюй Юань (IV в. до н. э.) с его строфами, полными горечи и боли от непризнания власть имущими; определение идет от его поэмы «Ли сао» (Скорбь отлученного).] Ян Сюн и Сыма Сянжу[9 - Крупные одописцы II–I вв. до н. э. (период династии Хань), Ян Сюн был еще (или прежде всего) философом.] поддержали спадающую волну, Поток забурлил, не ведая пределов. Но затем, хотя падения и взлеты чередовались десять тысяч раз, Установленные правила канули в пучину. А после периода Цзяньань[10 - Период 196–219 гг. (завершение правления династии Восточная Хань), когда еще творили «три Цао» (отец — император Цао Цао и его сыновья Цао Чжи, Цао Пи) и другие крупные поэты, но затем в поэзии, по мнению Ли Бо, форма стала превалировать над содержанием.] Избыточная красота стихов не заслуживает одобрения. Священная династия[11 - Династия Тан, при которой жил поэт.] возродила изначальную древность, Управляет, «свесив платье»,[12 - «Свесив платье» — образ идеального правления, предоставляющего процессам развиваться в изначальной естественности; такими словами в каноне «И цзин» описывался метод правления легендарных Хуан-ди, Яо и Шуня.] ценит ясность и простоту. Толпы талантов идут навстречу ясному свету, Счастлива их судьба, все вольны, как рыбки. И культура, и природа[13 - Культура и природа — словосочетание вэнь-чжи мировоззренчески воспринимается как оппозиция того, что привнесено культурой, и изначального природного стержня (в идеале они должны быть гармоничны); здесь оно скорее использовано не в общефилософском смысле, как в Конфуциевом «Лунь юе» (гл. 6), а как характеристика поэзии, созвучной классическим канонам.] согласованно сияют, Как сонм звезд на осеннем небе. Я должен продолжить традицию «передавать, отсекая»,[14 - «Передавать, отсекая» — Конфуций следовал принципу «передавать, а не создавать» («Учитель сказал: “Передаю, но не создаю, верю в древность и люблю ее”» — «Лунь юй», VII, 1, пер. А. Е. Лукьянова), и из трех с лишним тысяч древних песен он отобрал для «Канона поэзии» лишь 305.] Чтобы сияние продолжалось тысячи весен. И если я буду успешно следовать за Мудрым, Отложу кисть, когда поймают Единорога.[15 - Мифическое животное, чье явление обозначает начало и конец пребывания на земле великого мудреца; по преданию, Единорог явился на Землю при рождении Конфуция и был затравлен охотниками в тот момент, когда Конфуций поставил точку, завершив свой труд.]      750 г. * * * Среди интерпретаций встречалось мнение, что в этом стихотворении говорится не о поэзии, а о политике (Юй Пинбо). Однако большинство современных исследователей считают это стихотворение эстетическим манифестом Ли Бо и полагают, что весьма лестную характеристику танскому периоду, странную для 750 года, когда Ли Бо уже покинул имперскую столицу, где не реализовались его высокие гражданственные идеалы, следует воспринимать не как панегирик царствующему дому, а как надежду на возвращение к утраченным канонам высокой поэзии. Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2). 2 Жаба поглощает Высшую Чистоту,[16 - Высшая Чистота (тай цин) — один из трех небесных миров в даосском мировоззрении, в данном случае это воспринимается как метоним неба в целом, где, по легенде, обитает огромная жаба, пожирающая луну, — таков китайский мифологический образ затмения.] Пожирает луну — Яшмовый Чертог,[17 - Яшмовый Чертог — метоним луны; кроме того, это словосочетание может обозначать обитель бессмертных на священной горе Куньлунь, где, по преданию, существует 12 дворцов из пятицветной яшмы, каждый в тысячу шагов шириной.] И блекнут ее лучи в Среднем небе,[18 - Среднее небо — обозначение неба в целом или его центральной части.] Златая душа[19 - Златая душа (цзинь по) — сияющая, как золото, светлая луна; «душа» (по) — обратная солнцу сторона луны; луна во время лунного затмения, когда солнечные лучи не падают на ее видимую с Земли сторону, именовалась «мертвой душой», а в остальное время, освещенная солнцем, — «живой душой».] луны исчезает в бездне. [Зловещий] Змей-радуга[20 - Змей — слово дидун, и в современном, и в классическом языке обозначающее радугу, этимологически, возможно (хотя документальных подтверждений этому нет), восходит к некоему существу, обладающему негативными свойствами (первый слог ди этого двусложного слова имеет побочные значения «змея», «оса», а у обоих иероглифов в качестве смысловых составных частей стоит иероглиф гун — «насекомое», в древности он был синонимичен другому иероглифу, читавшемуся хуэй и обозначавшему ядовитую змею), это «иньский» элемент, связанный с тьмой, ослаблением света, некий зловещий признак.] входит в Пурпурные таинства,[21 - Пурпурные таинства (цзывэй) — второй из трех участков центральной части неба, в котором сверкают 15 звезд, место пребывания небесного Верховного владыки; в то же время это метоним императорского дворца и власти.] Ослабляется утреннее сияние великого светила. Наплывающие тучи закрыли и солнце, и луну, Мгла тьмы пала на все десять тысяч вещей. Заброшенный дворец Глухие врата,[22 - Дворец Глухие врата — туда была удалена императрица Чэнь (Ацзяо), впавшая в немилость у ханьского императора У-ди (II в. до н. э.), эта история описана в оде Сыма Сянжу, ей же посвящено и стихотворение Ли Бо «Скорбь за Глухими вратами» (перевод помещен в «Книге о Великой Белизне»); здесь возможен намек на императрицу Ван, удаленную танским императором Сюаньцзуном из столицы (обе — по одной причине: не произвели потомства мужского пола); название дворца буквально можно перевести как «Длинные ворота» или «Вечные ворота», но после оды Сыма Сянжу это словосочетание в поэзии стало образом, передающим нескончаемую тоску опальной наложницы, лишенной милостей властелина; в следующей строке усматривается намек поэта на себя самого, сначала приближенного ко двору, а затем отставленного.] Еще вчера была [она в фаворе], а сегодня — уже нет. На коричном дереве тля,[23 - На коричном дереве тля — в этой и следующей строке комментаторы видят разочарование поэта в дворцовой жизни и намек на деградацию империи, теряющей величие и подтачивающейся «тлей»; тем самым вся образная система стихотворения выводится на актуальный политический подтекст, на первом плане — отсутствие «семян» как намек на бесплодие наложниц и шире — на упадок империи; это реминисценция народной песни, распространявшейся при ханьском императоре Чэн-ди (I в. до н. э.); цветы коричного дерева, по легенде, растущего на луне, — один из метонимов лунных лучей.] и цветы не дают семян, С неба угрожающе опускается иней,[24 - По древним представлениям, иней и снег есть концентрация негативных «иньских» элементов, тогда как дождь и роса — позитивных «янских».] В бесконечной ночи остается лишь глубоко вздыхать, Я взволнован, и слезы орошают одежду.      753 г. * * * Некоторые комментаторы относят стихотворение к 724 г., другие — к 744 г. и даже к концу 750-х годов, в «жабе» видят намек на императорскую фаворитку Ян Гуйфэй, а в «змее» — на наместника Ань Лушаня, приближенного ко двору, а затем поднявшего мятеж против сюзерена; в «Великом Светиле» (6-я строка) можно увидеть намек на убывающее влияние императора (слово мин — свет, ясный — входит в его имя Мин-хуан). 3 Циньский правитель[25 - Циньский правитель — Цинь Шихуан (III в до н. э.), правитель царства Цинь, подчинивший себе шесть соседних царств и создавший в Китае централизованную империю Цинь; в ряде изданий стоит слово ван — «правитель» (имеется в виду его статус еще до образования империи), в других хуан — «император».] собрал воедино все шесть сторон,[26 - Шесть сторон — зенит, надир и четыре стороны света, т. е. «все и вся», выражение в данном случае означает объединение Китая, осуществленное Цинь Шихуаном. Это также может восприниматься и как намек на остальные шесть из семи «воевавших царств», подчинившихся Цинь.] Тигром глядит,[27 - Тигром глядит — характеристика Цинь Шихуана из ханьских исторических хроник.] о, как он героичен! Взмахнет мечом — рассечет плывущие тучи,[28 - Взмахнет мечом — рассечет плывущие тучи — образ из трактата Чжуан-цзы об устрашающей силе меча Сына Неба, здесь эта и следующая строки означают, что из всех окрестных царств правители спешат на поклон к покорившему их могучему императору (на запад, т. е. в Сяньян, столицу новой империи).] Все вассалы поспешают [к нему] на запад. Светлые решения посылаются [ему] Небом, Мудрые замыслы приходят один за другим. Собрал оружие, чтобы переплавить в «золотых людей»,[29 - «Золотые люди» — на 26-м году своего правления Цинь Шихуан повелел собрать оружие и переплавить его в 12 «золотых людей» — медных статуй для дворца весом каждая, по одним данным, 60 тонн («тысяча ши (камней)»), по другим — около 5 тонн.] Заставу Ханьгу[30 - Ханьгу — горный проход на западной окраине совр. пров. Хэнань, где застава закрывала восточные рубежи Цинь, что имело стратегическое значение до покорения смежных царств.] открыл на восток. Свои деяния запечатлел в надписи на пике Гуйцзи И взглянул окрест с террасы Ланъе.[31 - Гуйцзи, Ланъе — на этих вершинах в совр. пров. Чжэцзян (у г. Шаосин) и Шаньдун (уезд Чжучэн) Цинь Шихуан поставил две памятные стелы, зафиксировав на них свои деяния; гора Ланъе, возвышавшаяся над окрестными вершинами, так пленила императора, что он провел там три месяца.] Семьсот тысяч каторжников[32 - Семьсот тысяч каторжников — на 35-м году правления Цинь Шихуан послал их на строительство дворца Афан близ г. Сяньян и сооружение для себя гробницы в глубинах горы Лишань в Шэньси.] Носили землю на седловину горы Лишань, Да еще [послал] собрать эликсир бессмертия.[33 - Эликсир бессмертия — Цинь Шихуан не раз отправлял людей на поиск волшебного эликсира, и когда на 28-м году его правления Сюй Фу, житель царства Ци, подал доклад о трех священных островах Пэнлай, Фанчжэн, Инчжоу в далеких морях, где живут святые, император повелел ему отправиться за снадобьем бессмертия, а тот, собрав на корабле юношей и девушек и отплыв с ними от «Острова Сюй Фу» близ горы Лаошань в совр. пров. Шаньдун, весело провел в море несколько лет и вернулся ни с чем, доложив императору, что ему будто бы помешала гигантская рыба (в хрониках — цзяоюй, что можно понимать и как «морской дракон», Ли Бо ставит другое слово, обозначающее кита), после чего Цинь Шихуан сам взял арбалет, отправился на берег моря, чтобы самолично убить это чудище (по другой версии, послав арбалетчиков).] То, что покрыто туманом, вызывает печаль в сердце. Из арбалета он стрелял в морскую рыбу, А большой кит огромен, как нагромождение камней. Лоб и нос — что пять священных пиков,[34 - Пять священных пиков — сакрализованные китайской традицией два горных массива Хэншань (их созвучные названия записываются разными иероглифами со схожим чтением, один массив на юге, другой на севере), а также Тайшань, Хуашань, Суншань, в традицию входило жертвоприношение, совершавшееся на вершинах императорами; здесь это просто образ неимоверной величины.] Вздымает волны, изрыгает тучи и гром. Плавники закрывают синее небо, Как же тут увидеть Пэнлай? Сюй Фу взял с собой циньских дев — Не скоро вернется большой корабль! И все узрят в глубине трех источников[35 - Три источника — образ большой глубины, куда был погребен свинцовый саркофаг с телом Цинь Шихуана (в других текстах — «источник трех слоев»).] Остывший прах в золотом саркофаге.      747 г. 4 Феникс[36 - Первопредок Хуан-ди (Желтый император) послал мифическую птицу Феникс к Вэнь-вану с повелением основать новую династиго на смену Инь, чей властитель сошел с праведного пути.] пролетел девять тысяч жэней,[37 - Жэнь — мера длины, во времена династии Чжоу составлявшая восемь xи (ок. 2,5 м); тысяча жэней — не конкретная цифра, а образ чрезвычайной высоты или глубины, слово «девять», помимо конкретного значения в цифровом ряду, обозначало также неопределенное множество.] Сверкая всеми цветами, точно яркая жемчужина. Нес послание, но напрасно, и он вернулся к себе, Зря только появился в Чжоу и Цинь.[38 - Тут речь идет о столицах Западного Чжоу (Хаоцзин) и царства Цинь (Сяньян) в районе современного Ли Бо г. Чанъань — имперской столицы, куда для «государева служения» всю жизнь рвался поэт и на которую в подтексте и намекает.] [И вновь] блуждает по четырем морям, Где ни задержится, не обретает [добрых] соседей. Управляя Пурпурной Речной ладьей,[39 - Пурпурная Речная ладья — на священном острове Пэнлай даосы изготовляли эликсир бессмертия методом кипячения воды с «камнем мудрости», эта смесь обретала пурпурный, белый, красный цвет и именовалась «речной ладьей» (хэ чэ), слово чэ обозначает либо любое колесное средство передвижения (повозка, экипаж, телега и т. д., включая и водный транспорт), либо механизм, использующий колесо, а слово «река» в данном контексте подразумевает не любую водную артерию, а великую Хуанхэ, которая, по мифологическим представлениям, проливается с неба на землю и тем самым связывает бренное с вечным, так что «речная ладья» — это тот волшебный экипаж, на котором человек, приняв эликсир бессмертия, покидает мир. В исследованиях творчества Ли Бо (либоведение) встречается несколько иное толкование этих двух строк: «Мне необходима Пурпурная Речная ладья, / Ведь я так долго прозябал в мирской пыли». Разные акценты проистекают от различных значений глагола ло во второй строке.] Я бы на тысячу поколений отринул мирскую пыль. Снадобье таится в горах и морях, Ищу сурик на берегах Чистого ручья, Порой поднимаюсь на гору Далоу,[40 - Чистый ручей, Далоу — река и гора в Осенних плесах (Цюпу, округ Чичжоу, совр. пров. Аньхуэй, г. Чичжоу), где любил бывать Ли Бо и не раз писал стихи об этих местах.] Смотрю вверх на святых и праведников, Они запрягли птиц, и даже теней не осталось, Вихревая колесница не возвращается в мир.[41 - Вихревая колесница не возвращается в мир — святые летают по небу либо на облаке, запрягая лебедей, диких гусей, аистов или журавлей, либо в вихре ветра, что и называется «вихревой колесницей», и такой полет останавливает кармическое колесо чередования жизни и смерти.] Но, боюсь, со снадобьем я опоздал, И мои чаяния не успеют осуществиться. В зеркале вижу иней на волосах, И стыдно перед людьми на журавлях.[42 - Люди на журавлях — имеются в виду даосы, обретшие бессмертие и вознесшиеся на журавлях на небо; некоторые комментаторы полагают, что тут подразумевается конкретный святой Фэй И, вознесшийся на желтом журавле (вар. — аисте) с башни на территории совр. пров. Хубэй (она так и была названа — Башня Желтого журавля; этот топоним часто встречается в стихах Ли Бо).] Где то место, где цветут персики, сливы?[43 - Персики, айвы — метоним весны, но также и учеников как продолжателей дела Учителя, кроме того, апеллирует к образу Персикового источника, отгороженного от тревог мира, из поэмы Тао Юаньмина.] Это цветы не моей весны. А вот когда пригласят в Град Чистоты,[44 - Град Чистоты (Цинду) — небесный дворец Верховного владыки (см. у Ле-цзы в гл. «Чжоуский царь Му»).] Навеки породнюсь с такими, как святой Хань Чжун.[45 - Житель Ци, который собирал для царя волшебные травы, но тот не стал пить эликсир бессмертия, и тогда Хань Чжун выпил его сам и стал святым.]      754 г. 5 Сколь зелена-зелена гора Тайбо![46 - Гора в уезде Угун совр. пров. Шэньси в 100 км от Чанъани, название, которое можно перевести как «Великая Белизна», идет от нетающей снежной тапки на вершине, «три сотни ли» до неба (ли — в древности ок. 400 м, сейчас 500) — не реальная высота, а распространенный образ, идущий от популярной в то время поговорки; Ли Бо написал немало стихов об этой горе, созвучной с его прозвищем Тайбо, данным ему по названию планеты (Тайбо — Венера), приснившейся матери перед родами, вторую строку, вследствие многозначности глагола «шан», можно понять и так: «Звезды и созвездия поднимаются в чащи», т. е. вершина горы выше звезд в небе.] Звезды и созвездия висят над чащобами. Иду к небу три сотни ли И кажется, будто отбросил мир суеты. Там старец с иссиня-черными волосами,[47 - Старец с иссиня-черными волосами — даосский отшельник-небожитель, не поседевший с течением времени, а сохранивший шапку блестящих, словно намасленных, черных волос — как знак его особой нетленности; то определение, которое стоит в оригинале, словарно обозначает (и в древнем, и в современном языке) зеленый цвет с легким оттенком желтизны, однако, когда речь идет о волосах, это скорее черный цвет, «мрачный, как туча», и в него вкладывается порой некий сверхъестественный, небесный, духовный оттенок, комментаторы предполагают, что поэт имел в виду отшельника по имени Юань либо недоступного взору смертных буддийского монаха Ху, чей возраст исчислялся несколькими сотнями лет.] Укрывшись тучей,[48 - Укрывшись тучей — традиционная характеристика положения отшельника высоко в горах; в некоторых списках эта строка звучит иначе: «Тысячи весен возлежит»; глагол во, основным значением которого и в древнем, и в современном языке является «лежать», во времена Ли Бо также мог означать «пребывать в состоянии отшельничества» или «склониться», так что правомочен тут был бы и перевод «восседать»; кстати, из китайского текста не ясно положение отшельника относительно сосны — «под» ней, «рядом» с ней или же «на» ней; некоторые интерпретаторы опускают слово «сосна» и пересказывают строку так: «Укрывшись тучей, возлежит в снегу».] возлежит под заснеженной сосной. Не улыбается и не произносит ни слова, В скальной пещере — его сокровенное жилье. Я пришел встретиться с праведником, Преклоненный, расспрашиваю о драгоценном рецепте.[49 - Драгоценный рецепт — речь идет о приготовлении «эликсира бессмертия», где под «бессмертием» имеется в виду не статичное понятие «вечной жизни», а переход в иное психосоматическое состояние, которое не имеет завершающего предела.] Осклабясь, он раздвигает яшмовые зубы, И я получаю рассказ об эликсире бессмертия. Эти слова словно врезаются в сердце, Он распрямляется и исчезает, как огнь небесный. Смотрю вверх — достичь его невозможно, И внезапно всколыхнулись все мои пять чувств.[50 - Пять чувств — обобщенное название для радости, восторга, гнева, скорби, досады; в буддийской терминологии — пять органов чувственных влечений: глаза, уши, рот, нос, тело; здесь имеется в виду высшее совершенство ощущений, достигаемое бессмертными и недоступное простым смертным без даосского аутотренинга.] Я возьму киноварную пилюлю И навсегда расстанусь с миром людей.      744 г. 6 Конь из Дай и думать не думает о Юэ, Птице из Юэ не любо в Янь.[51 - Дай, Юэ, Янь — названия древних царств эпохи Чуньцю, а также местностей, где они находились; здесь это противопоставление животных севера (Дай, Янь) и юга (Юэ), каждый из которых привык к условиям своей местности.] У живой натуры — свои привычки, Местные нравы держатся за свою породу. Вчера [солдаты] простились с заставой Врат гусиных И уже к девятой луне идут походом на ставку Дракона[52 - Застава Врат гусиных, ставка Дракона — пограничная застава у горы Гусиные врата находилась па территории совр. пров. Шаньси (царство Дай), а ставка Дракона — место ежегодного сбора варваров-гуннов на пятую луну для вознесения молитв предкам, Небу, духам — находилась на территории совр. пров. Хубэй (в древности — царство Янь), т. е. солдаты, о которых идет речь, направляются все дальше на север и северо-запад — в глубь пустынь.] Взвихренный песок затмевает солнце над Морем,[53 - Солнце над Морем — тут речь идет о пустыне на северо-западе Китая, которую в древности именовали Ханьхай (Безбрежное море); так же в эпоху Тан именовались и озеро Байкал, и округ севернее пустыни Гоби.] Летящие снежинки затемняют небо варваров. Вши рождаются под тигровыми шкурами и фазаньими перьями,[54 - Латы воинов были оторочены шкурами пятнистых тигров (символ силы), шлемы украшены перьями фазанов (символ мужества); традиционное выражение, часто встречающееся в поэзии (Цао Цао «Под латами рождаются вши»), оно уже не воспринимается в своем буквальном значении — это обобщенный образ войска в трудном дальнем походе.] Сердца устремлены за стягами и знаменами. Победы в тяжких боях не вознаграждаются, Верность и искренность трудно выразить. Кто посочувствовал «Летучему генералу» Ли,[55 - «Летучий генерал» Ли — Ли Гуан (II в до н. э.), начальник (тайшоу) пограничного округа Юбэйпин, до 60 лет возглавлял победные походы против гуннов, которые и прозвали его «летучим генералом», однако у собственных властителей достойного признания он не получил, и этот момент важен в контексте чувств самого Ли Бо; есть версия, что Ли Гуан был предком Ли Бо, их фамилии пишутся одним и тем же иероглифом ли, так что в подтексте — горький самонамек. Предполагают, что стихотворение посвящено памяти пограничного генерала Ван Чжунсы, попавшего в опалу за отказ штурмовать г. Шибао и в 747 г. назначенного начальником округа Ханьян, а в 749 г. умершего.] Что до седых волос оставался в трех пограничных областях?      749 г. * * * Существует перевод на английский язык, сделанный Эзрой Паундом. 7 Некогда святой на журавле Летел-летел и достиг Высшей Чистоты.[56 - Высшая Чистота (тай цин) — один из трех миров даоского космоса, метоним самого Дао.] Громко возвестил[57 - Громко возвестил — в одном из изданий тут стоит другая строка — «Святой на черной туче [возвестил]», но большинство современных авторитетных исследователей этот вариант не принимают.] за лазурными облаками, Что это он — по имени Ань Ци.[58 - Ань Ци (Ань Цишэн) — святой с острова бессмертных Пэнлай, см также примеч. 9 к № 20.] По обе стороны — отроки, прекрасные, как белая яшма, Дуют в пурпурные свирели-фениксы. Его удаляющегося силуэта вдруг не стало видно, Лишь вихревой ветр принес небесный глас. Поднимаю голову, смотрю вдаль на него, Мчится, словно летящая звезда. И я жажду отведать травы с золотистым свечением[59 - Трава с золотистым свечением — волшебное растение со склонов мифического священного Восточного пика с огромными, как у банана, листьями и желтыми цветами, испускающими сияние.] И стать вечным, как небо.      742 г. 8 Я о Сяньян,[60 - Столица древнего царства, а затем империи Цинь, здесь это метонимическое обозначение танской столицы Чанъань (совр. г. Сиань).] вторая-третья луна,[61 - Вторая-третья луна — время ранней весны по лунному календарю.] Позолоченные ветви дворцовых ив. Чей это парень в зеленом платке?[62 - Зеленый платок — история повесы Дун Яня времен Западной Хань (206 г. до н. э. — 8 г. н. э.), который в молодости вместе с матерью торговал жемчугом и снискал внимание овдовевшей принцессы Гуань Тао, тетки императора У-ди, но даже когда к ним заходил император, Дун Янь не снимал с головы зеленый платок, что в те времена было элементом простонародной одежды и нарушало придворный этикет (это надо воспринимать не как фронду, но как характеристику его как низкого человека; комментаторы видят тут намек на Ян Гочжуна).] Повеса, когда-то торговавший жемчугом, А теперь на закате солнца возвращается пьяным, Высокомерно погоняет белого коня. Вид такой, что перед ним склоняются, Уличные гуляки сторонятся того, кто поймал миг удачи. А вот Цзыюнь[63 - Цзыюнь — прозвище крупного поэта и философа Ян Сюна из г. Чэнду области Шу периода Западной Хань, который сначала писал оды («Чанъян» — «Высокий тополь»), поднося их императору, а к старости счел это «мелочью, недостойной мужчины» (см. коммент. 4 к № 35) и углубился в философские размышления, в написание трактатов (упоминаемый в стихотворении трактат «Тай сюань цзин» — «Великое Сокровенное» излагает его космогоническую теорию происхождения материального мира); когда его ученик Лю Фэнь был облыжно обвинен в преступлении, за учителем тоже пришла стража, и он, едва не погибнув, выпрыгнул из окна Палаты Тяньлу, где преподавал; среди современников Ян Сюн был весьма популярен, а почтительное отношение Ли Бо к поэту показывает упоминание его имени в начальном стихотворении цикла «Дух старины». Здесь образ Ян Сюна — иронический намек Ли Бо на собственную отстраненность от государственных занятий (хотя и не по своей воле) и неумение строить карьеру.] ничего в делах не понимал, На закате жизни поднес государю оду «Чанъян». Но когда это произошло, телом был уже стар, Волосы поредели над рукописью трактата о Сокровенном. Достойно сожаления, что он выбросился из окна Палаты, Но тем повесой был бы осмеян за это.      753 г. * * * В некоторых изданиях это стихотворение выводится за пределы цикла «Дух старины», однако большинство наиболее авторитетных комментаторов включают его в состав цикла. 9 Чжуан Чжоу[64 - Древний философ даосского направления (IV–III вв. до н. э.), больше известен как Чжуан-цзы (т. е. «мудрец Чжуан»); в его притче говорится о том, что он видел во сне мотылька, а проснувшись, не мог понять, он ли видел мотылька или тому снился сам Чжоу, превратившийся в мотылька, из чего философ делал вывод о непостоянстве и взаимной трансформации вещественных форм. В некоторых изданиях вторая строка выглядит иначе: «Мотылек видел во сне Чжуан Чжоу».] увидел во сне мотылька, А мотылек превратился в Чжуан Чжоу. Раз одно тело смогло так преобразиться, То десять тысяч предметов — тем более. Как знать, воды вокруг острова Пэнлай[65 - Пэнлай — мифический остров бессмертных праведников, возвышающийся горой (его именуют «остров Пэнлай», «гора Пэнлай», «холм Пэнлай») над поверхностью Восточного моря в 5 тыс. ли от берега, достичь его могут лишь посвященные.] Не превратятся ли в мелкий ручей? Человек, сажающий тыквы у Зеленных ворот[66 - Зеленные ворота — название городских ворот древнего Чанъаня, за которыми огородники выращивали тыквы, и среди них — некий Шао Пин (III в. до н. э.), который в империи Цинь был Дунлинским князем, а после падения империи стал, как говорится в хрониках, «человеком в простом платье» и занялся огородничеством, выращивая так называемые «дунлинские тыквы».] В прошлом был Дунлинским князем. Если таковы богатство и знатность, К чем у тогда вся эта суета?      745 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 8. Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток», 1923, № 2). 10 Были в Ци незаурядные ученые, [Среди них] Лу Лянь[67 - Лу Лянь (Лу Чжунлянь) — известный ученый из царства Ци периода Чжаньго (403[475]–221 гг. до н. э.), отшельник, рыцарь, политический деятель, который искусно предотвратил военное столкновение царств Цинь и Чжао, при этом отвергнув и ленный дар, и предложенное ему вознаграждение как слишком мелкую оценку его деяний; глава о Лу Ляне есть в «Исторических записках» Сыма Цяня. Лу Лянь был одной из наиболее почитаемых Ли Бо исторических личностей.] необыкновенно высоких достоинств. [Словно] жемчужина луны, выходящая из морской пучины И блистающая до утра. Гласом героя он остановил Цинь, И склонились потомки перед его незатухающим сиянием. Тысячу золотых монет он не посчитал достойным вознаграждением И посмеялся над властителем области Пинъюань.[68 - Пинъюань — равнинная область (на территории совр. пров. Шаньдун).] Я тоже чужд мирской суеты, Сниму, как он, чиновные одежды.      741 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 9. 11 Хуанхэ уходит в Восточную Бездну, Белое солнце садится в Западное море,[69 - Восточная Бездна, Западное море — мифологические топонимы, здесь показывают стороны света.] Исчезающий поток и уплывающее время Уносятся, никого не ожидая. Лик весны ушел, отбросив меня, Волосы к осени поседели. Жизнь человека — не сосна в холода,[70 - Сосна в холода — традиционный образ жизненной стойкости.] Разве можно годами оставаться тем же самым? Мне бы сесть на дракона[71 - В тексте стоит слово чи, обозначающее особый вид желтых безрогих драконов.] и взмыть в облака. Упиваться светом солнца,[72 - Упиваться светом солнца — термин даосского психотренинга.] остаться в вечном сиянии.[73 - Остаться в вечном сиянии — задержать время.]      741 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 10. Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2) 12 Кипарис и сосна по природе своей одиноки и прямодушны, Им трудно иметь облик персика и сливы. Высоконравственный Янь Цзылин[74 - Янь Цзылин (Ян Гуан) — живший в I в. н. э. на горе Обильной весны (Фучунь шань) отшельник, отказавшийся служить узурпатору престола Лю Се, показав себя «прямодушной сосной и кипарисом», которым чужд яркий и недолговечный наряд персиков и слив (образ из трактата философа III в. до н. э. Сюнь-цзы).] Свесил уду в волны пучины. Тело сокрылось, как блуждающая звезда, Сердце вольно, как плывущее облачко. Отвесив долгий поклон властителю десяти тысяч колесниц,[75 - Властитель десяти тысяч колесниц — количество колесниц — показатель высокого социального статуса, «десять тысяч» обозначают императора (см. также примеч. 4 к № 43); обычно в колесницу запрягалась четверка коней, но встречались и восьмерки.] Он вернулся на гору Фучунь. Порыв свежего ветра все вокруг[76 - Все вокруг — букв. «шесть направлений», т. е. небо, земля (как «верх» и «низ») и четыре стороны света.] очистил, Он так высоко, что туда не подняться. И я буду долго восхищаться им, Уединясь в глуши крутых скал.      743 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 11. Есть другие датировки написания — 744 г., 747 г. Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2). 13 Цзюньпин[77 - Прозвище Янь Цзуня, гадателя из Чэнду периода династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.); среди людей обретший известность своими точными предсказаниями и мудрыми советами, он был отвергнут двором, стал отшельником и погрузился в даосские каноны, уединясь в пустой хижине; первые две строки — реминисценция из поэта V в. Бао Чжао: «Цзюньпин молчалив и сир, он и мир простились друг с другом» — тут имеется в виду уход не из жизни, а от суетности мира.] уже расстался с миром, И мир расстался с Цзюньпином. Он прозрел изменения форм вплоть до Первоперемены,[78 - Первоперемена (тай и) — термин даосской философии, обозначающий начальный этап космического развития, заключающегося в переходе от одной формы бытия к другой.] Проник к началу творения, когда рождалось все сущее.[79 - В оригинале стоит буддийский термин, означающий возвращение на истинный путь; именно так интерпретируется строка китайскими комментаторами, но она, по мнению проф. А. Е. Лукьянова, может быть истолкована иначе — как познание начального этапа творения и рождения всех сущностей (см. статью А. Е. Лукьянова в этом сборнике).] В молчании он сплетал нити суждений Дао,[80 - Сплетать нити Дао — погружаться в изучение даосской мудрости.] Полог пустоты объял его глубокие чувства. Цзоуюй[81 - Цзоуюй (Белый Тигр) — мифическое животное, которое не ест живого и символизирует гуманное правление; узреть его дано лишь высоконравственным Благородным мужам.] зря не приходит, Юэчжо[82 - Юэчжо (Пурпурный Феникс) — мифическая птица, возвещающая становление великой династии (по преданию, ее крик с горы Чжишань обозначил начало процветания династии Чжоу).] кричит, лишь когда настанет время. Как узнать, что там, над Небесной рекой,[83 - Небесная река — Млечный Путь, который, по мифологическим представлениям, с неба изливается на землю.] У белого солнца подвешено высокое имя? Морской гость[84 - Морской гость — некий помор, который каждый год в восьмую луну плавал по Хуанхэ; однажды он увидел женщину за прялкой и человека, ведущего быка на водопой, а великий молчальник и мудрец Цзюньпин разъяснил ему, что это произошло не на земле, а на небе, когда «летучая звезда увела созвездие Быка»; сейчас, сетует Ли Бо, нет ни мудреца, который мог бы провидеть судьбу, обозначенную среди звезд, ни того, кто бы принес эту весть людям.] давно ушел, И кому теперь дано понять бездны безмолвия?[85 - Бездны безмолвия — глубины, скрытые в молчании мудреца-отшельника.]      753 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 12. 14 Заставы[86 - Здесь имеются в виду пограничные заставы на севере, оберегавшие китайские земли от набегов племен жун.] у земель варваров заметены песком, Пустынно с давних времен. Деревья опадают, осенняя трава пожелтела, Поднимусь повыше, взгляну на [деяния] варваров-жунов. Там заброшенный город на огромной пустоши, От поселений вокруг него и следов не осталось. Выбеленные кости громоздятся тут тысячи лет, Колючим кустарником покрылась их крутизна. Позвольте спросить, кто же так истерзал нас? «Небесные гордецы»[87 - «Небесные гордецы» — так обычно именовали гуннов на рубеже нашей эры, но в этом стихотворении речь идет о современном поэту времени, так что тут, вероятно, имеются в виду другие «варвары» — туфэи, сражение с которыми произошло в 749 г., это предположение, однако, вызывает спор у комментаторов.] своей разрушительной силой. Разгневался наш мудрый государь, Отправил войско под грохот боевых барабанов. Мягкий свет солнца сменился духом истребления, Отправлены солдаты, встревожены Срединные земли.[88 - Срединные земли — одно из самоназваний Китая.] 360 тысяч[89 - 360 тысяч — цифры, кратные 12, обычно не имеют конкретного наполнения и обозначают разной степени множество.] человек [ушли в поход], Скорбь скорбная, слезы — что дождь. Печаль идет вместе с войсками, Кто остался в деревне, чтобы собрать урожай? Не видно парней, ушедших походом на варваров, Кто знает, как трудно на горных заставах! [Таких, как] Ли My[90 - Военачальник царства Чжао периода Чжаньго (403–221 гг. до н. э.), разбивший гуннов, после чего те шестнадцать лет не решались нападать на китайцев.] уже нет в мире, И жителей приграничья пожирают шакалы и тигры.      749 г. * * * Есть перевод на английский язык, сделанный Эзрой Паундом. 15 Яньский князь Чжао пригласил Го Вэя[91 - Чжао-ван, властитель царства Янь периода Чжаньго, решил поднять престиж своего царства, собрав в Янь мудрецов со всей Поднебесной, на что его советник Го Вэй ответил «Не лучше ли начать с меня, и тогда те, кто мудрее меня, не сочтут за труд преодолеть тысячи ли, чтобы прибыть в Янь издалека». Властитель построил для Го Вэя золотые хоромы, куда и начали стекаться «высокие мужи» (Цзюй Синь, Цзоу Янь) из других царств. Каков контраст, с горечью восклицает поэт, с нынешними власть имущими, которые тратятся лишь на собственные забавы, а мудрецов подкармливают мякиной.] И построил ему Золотой терем. Цзюй Синь постарался прибыть из Чжао, Цзоу Янь из Ци тоже приехал. А что поделать с нынешними высокими мужами?! Меня отбросили, словно пыль! За жемчуг и яшму покупают песни и улыбки, А мудрость и талант кормят мякиной. Знайте, что я, как Желтый Журавль,[92 - Желтый Журавль — мифологический образ небожителя, покидающего бренный мир на священной птице, встречаются и другие цвета — белый, серый; в переносном смысле — высокоталантливый человек, в ряде изданий вместо слова хэ (журавль) стоит его аналог ху, что в соединении с цветом означает «желтый лебедь». В некоторых изданиях вместо «знайте, узнают» (фан чжи) стоит «подобно» (фан жу).] высоко взлечу И тысячи ли буду блуждать в одиночестве.      731 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 11. Есть версия, что стихотворение создано после отъезда из Чанъани в 744 г., но 731 год тоже связан с неудачным посещением столицы. 16 Драгоценные мечи[93 - В сюжете стихотворения — предание о легендарных мастерах периода Чунь-цю из княжества У супругах Гань Цзян и Мо Се, выковывавших парные «драгоценные мечи», которые обладали волшебной силой и находили друг друга на расстоянии.] — что пара драконов,[94 - В оригинале стоит слово цзяолун, обозначающее вид безрогих водяных драконов; это слово связано с поговоркой «дракон достиг воды» — так говорят о человеке, которому представился счастливый случай проявить свой талант.] Серебристо посверкивают узором из лотосов. Их блеск слепит небо и землю, Стремительны, как молния,[95 - В некоторых изданиях вместо «молнии» стоит «гром».] недостижимы. — Лишь покинут позолоченные ножны,[96 - Покинут позолоченные ножны — традиционное выражение «драгоценный меч в ножнах» означает невостребованный талант, так что в этой и следующих строках — сложный образ скрытого таланта с безграничными возможностями, который некому оценить из-за отсутствия знатока, способного это сделать.] Улетают так далеко, что их не догонишь. Фэн Ху[97 - Легендарный знаток мечей периода Чуньцю.] давно умер, Так что некому понять, на что они способны. Воды в У[98 - Традиционное выражение (иногда наоборот — «воды в Чу, горы в У»), обозначающее местность в Центральном Китае, где в древности располагались царства У и Чу; названия тут не имеют конкретного наполнения.] глубиной в десять тысяч чжанов[99 - Чжан — мера длины — 3,3 м.] Горы в Чу высотой в тысячи слоев, Но и им не разлучить друг с другом пару [мечей-драконов], Высшие духовные сущности[100 - Высшие духовные сущности — слово шэньу обозначает некий чудесный, волшебный предмет или существо, обладающее сверхъестественными способностями.] сумеют соединиться.      731 г. * * * В ряде изданий это стихотворение выводится за пределы цикла «Дух старины». 17 Юный пастушок на горе Цзиньхуа[101 - Цзиньхуа (Золотой цветок) — гора с даоссими монастырями к северу от совр. г. Цзиньхуа пров. Чжэцзян, одно из 36 святых мест, где, по представлениям даосов, существовал выход в иную реальность; на ее склонах пас овец легендарный пятнадцатилетний пастушок по имени Хуан Чупин, там он повстречал даоса, приведшего мальчика в свой каменный скит в горе, где тот сорок с лишним лет постигал мистические тайны, занимался даосским аутотренингом, обретенную силу своей волшбы он продемонстрировал старшему брату, разыскавшему его, чтобы спросить — где же овцы, которых ты пас? — А вот они, на склоне горы! — ответил младший и на глазах у старшего, произнеся «овцы, восстаньте!», превратил белые камни в овец, и тогда брат, бросив семью, остался на горе, принимая уроки Чупина, там братья провели 500 лет, не старея, и сменили имена— младший на Чисун-цзы (см. примеч. 3 к № 20), старший на Лу Бань; десятки человек затем последовали их примеру, обратившись в бессмертных; на горе Цзиньхуа существовала кумирня Чисун-цзы.] — Это и есть Гость Пурпурного тумана.[102 - Гость Пурпурного тумана — даосский отшельник, святой. Красноватая пыль поднималась при растирании сурика в процессе приготовления даосами эликсира бессмертия.] Я бы хотел последовать за ним, Да не иду, волосы уже побелели. Не понимаю всех этих красавчиков в мирской жизни — Кто заставляет их суетиться? Лишь собрав побеги древа Цюн[103 - Древо Цюн — мифическое дерево, растущее на песчаной отмели у западного склона священной горы Куньлунь, высота его — десять тысяч жэней (жэнь — 2,5 м), толщина — «триста обхватов»; питаясь его молодыми побегами, можно перейти в состояние бессмертного святого; слово цюн также означает красноватую яшму, глагол лянь в последней строке показывает, что бессмертную душу можно обрести с помощью особых даосских методик, включая изготовление и употребление эликсира бессмертия.] на склонах Куньлунь, Можно обрести душу святую.      747 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 15. 18 Время третьей луны[104 - Третья луна — время расцветающей весны.] на Небесном броде,[105 - Небесный брод — участок Млечного Пути, но здесь это — название моста над рекой Ло в юго-западной части Лояна напротив императорского дворца.] Персики и сливы — в тысячах дворов. Утром цветы бередят душу, Вечером уплывают по воде на восток.[106 - Вода, уплывающая на восток — традиционный образ невозвратности.] Один поток следует за другим, Древность и современность текут друг за другом. Сегодня уже не те люди, что вчера, Год за годом идут к мосту.[107 - Имеется в виду ведущий к императорскому дворцу мост, через который проходят на аудиенцию.] Когда петух кричит, развеивая утреннюю дымку, Вельможи стекаются на аудиенцию к императору, Луна садится за западный дворец Шанъян,[108 - Один из дворцов в юго-западной части императорской резиденции в Лояне.] Последний луч ложится на середину городской башни, Их парадные уборы сияют, как облака и солнце, [Когда] они покидают дворец и расходятся по государевым землям. Оседланные кони — что летящие драконы, На мордах коней золотая узда, И прохожие шарахаются в испуге Перед их надменностью, что превыше Сун-горы.[109 - Гора Сун — одна из пяти священных гор Китая, находится в совр. пров. Хэнань.] А они входят в ворота [своих дворцов], поднимаются в высокие покои, На треногах[110 - Подставки для обеденных столов в богатых домах.] расставлены блюда с изысканными яствами. За ароматом румян — пляски Чжао, За звонкими флейтами — песни Ци.[111 - Пляски Чжао, песни Ци — в старом Китае лучшими традиционно считались танцы царства Чжао, а песни — царства Ци.] Семь десятков пурпурных уточек юаньян,[112 - Вид уток, именуемых «неразлучницами», в поэзии обычно употребляется в том же смысле, что русское «голубок и горлица»; в данном контексте этим образом, причем с характеристикой «пурпурный», подчеркивается царственная роскошь дворцового парка с уточками в пруду.] Пара за парой резвятся в дальних уголках дворцов. Они веселятся ночь напролет И утверждают, будто пронеслись тысячи осеней[113 - Тысячи осеней — традиционный образ длительного времени; слово «осень» как время увядания, прекращения жизни (и совершения казней в традиционном Китае) здесь психологически оправданно, тогда как в других случаях (№ 31) Ли Бо ставит «вёсны» как период цветения (но с тем же общим значением продолжительного времени).] Кто добился успеха, не покидает постов, С давних пор уходят те, кто совершил преступления. Напрасно вздыхать о желтом псе,[114 - Желтый пес — история Ли Сы, подробно изложенная у Сыма Цяня: мелкий чиновник княжества Чу стал видным вельможей сначала в царстве, затем в империи Цинь, но после смерти Цинь Шихуана был брошен в тюрьму, а перед казнью мечтательно сказал сыну: «Хотел бы я сейчас с желтым псом поохотиться на зайцев».] Кровавым возмездием стала Люй Чжу.[115 - Красавица гетера цзиньского Ши Чуна (III в.); ее безуспешно домогался влиятельный вельможа; оклеветав Ши Чуна, он бросил его в тюрьму и казнил, но Люй Чжу, чтобы не достаться соблазнителю, покончила с собой, выбросившись из окна; ее имя можно перевести как Зеленая Жемчужина.] А кто бы, подобно Чи Ицзы,[116 - Чи Ицзы (Чи Бурдюк) — видный сановник княжества Юэ по имени Фань Ли покинул своего государя, когда счел его действия постыдными, расплел чиновную прическу, сменил имя и уплыл из столицы на утлом челне.] Мог расплести волосы и взойти на утлый челн?      753 г. * * * Некоторые комментаторы, отталкиваясь от красочного изображения важных придворных сановников, относят это стихотворение к весне 735 г., когда Ли Бо наблюдал пышный въезд императора Сюаньцзуна в Лоян; контент-анализ, проведенный проф. Ань Ци (в седьмой строке читается намек на смену фаворитов — умершего Ли Линьфу на посту канцлера сменил Ян Гочжун), связывает стихотворение с третьим приездом поэта в Чанъань. Существует перевод этого стихотворения на английский язык, сделанный Эзрой Паундом. В некоторых изданиях этот текст стоит под № 16. 19 С вершины западного Лотосового пика[117 - Лотосовый пик — самая высокая вершина священного для даосов горного массива Хуашань («гора Цветов»; совр. пров. Шэньси), формой напоминающая цветок лотоса, по преданию, на самом верху стоял дворец, где в пруду, именовавшемся Яшмовый колодец, росли белые лотосы, отведав которые человек становился бессмертным и обрастал перьями. Слово шан в этой строке не глагол, а существительное («верхушка, вершина»).] Высоко-высоко вижу Минсин.[118 - Минсин («Ясная звезда», другое имя Юйнюй — «Яшмовая дева»), святая даосского пантеона.] В белых руках держит цветок лотоса, Легким шагом ступает по Высшей Чистоте , Радужные одежды стянуты широким поясом, Воспаряет в небеса, Приглашает меня подняться на Террасу облаков,[119 - Терраса облаков — вершина на северо-востоке того же массива Хуашань, постоянно окутанная облаками.] Воздеваю руки в почтительном приветствии Вэй Шуцину.[120 - Вэй Шуцин — небожитель, с которым связана легенда о том, что ханьский император У-ди пригласил его к себе, однако святой, увидев неправедность императорских деяний, покинул его.] Ощущаю, что лечу вместе с ними, Запрягши [святого] Гуся, вздымаемся в пурпурный мрак.[121 - Пурпурный мрак (бездна) — в окраску неба поэт добавляет традиционный даосский цвет для того, чтобы показать, что он поднимается туда, где обитает сонм святых.] Смотрю вниз на равнину лоянской реки,[122 - Равнина лоянской реки — пойма р. Ило, текущей по равнине через г. Лоян.] Повсюду движутся войска варваров.[123 - Войска варваров — имеются в виду степняки, входившие в состав армии наместника Ань Лушаня, восставшего против императора.] Потоки крови залили степные травы, Шакалы и волки все в шапках гуаньин.[124 - Гуаньин — особой формы головные уборы высоких сановников; эта фраза может быть понята двояко — как изображение либо продажных чиновников, бросившихся изъявлять верность новому сюзерену, либо мятежников, которым Ань Лушань жалует посты.]      756 г. * * * В некоторых изданиях этот текст стоит под № 17. 20 Как-то ездил я в один город в Ци,[125 - Город в Ци — город Линьцзы (совр. г. Цзыбо в пров. Шаньдун), столица древнего царства Ци; здесь указывает на местность, где когда-то находилось царство.] Поднимался на гору Хуафучжу.[126 - Хуафучжу — одинокая вершина к северо-востоку от г. Цзинань в Ци, поросшая цветами, которые, словно водопад, спускаются вниз к Цветочному ключу у подножия; название можно перевести как Поток цветов. Эта строка — пример решительного нарушения поэтических нормативов ради смысла: в ней отсутствует привычная цезура после второго иероглифа, и структура строки такова: 1 + 3 + 1.] До чего живописна и крута эта гора, Изумрудно-зеленая, как лотос. В свисте холодного ветра — древний святой, Понимаю, что это Чисун.[127 - Чисун — Чисун-цзы (другие имена — Чисун-цзянь, Читун-цзы, Тайцзи чжэньжэнь — Праведник Великого предела), повелитель дождя времен мифического Желтого императора (Хуан-ди), в легендах говорится о том, что он долго принимал особое лекарство шуйюй («водяной нефрит» — горный хрусталь), занимался даосским аутотренингом на горе Цзиньхуа (см. примеч. 1 к № 17) и обрел способность входить в огонь, сгорать, поднимаясь вместе с дымом, став бессмертным, воспарял вверх и опускался вниз в порывах ветра и потоках дождя, летал на священную гору Куньлунь, где заходил в каменный грот Властительницы Запада Сиванму.] Он предлагает мне Белого Оленя,[128 - Белый Олень — атрибут даосского святого (чаще — Белый Конь).] А сам — на двух Зеленых Драконах.[129 - Зеленый Дракон (цин лун) — один из четырех символов веры даосизма наряду с Белым тигром, Красной птицей и мифическим животным Сюаньу, изображаемым как черепаха, обвитая змеей (его другое имя Гуйшэ — «черепахозмей» или «черепаха и змея»), в некоторых словарях переводится как «черный дракон», однако, по целому ряду соображений Л. П. Сычева (как тотемный символ соотносится с Востоком, с весной, с расцветающей природой и т. д.), цвет дракона скорее зеленый; глагол цзя, показывающий взаимоположение драконов и святого, настолько многозначен (от «зажимать подмышкой» до «приводить»), что перевести его единым эквивалентом трудно (некоторые комментаторы ограничиваются современным словом «восседать»).] Тая улыбку, воспаряем так высоко, что земля кажется опрокинутой,[130 - Опрокинутая земля (даоин) — образ земли, уходящей из-под ног святого, воспаряющего в такие выси, что солнце и луна оказываются под ним; идет от оды Сыма Сянжу «Великий человек».] Я счастлив следовать за ним. * * * Плачу, расставаясь с близким другом, Что-то хочется высказать, но перехватывает горло. Пусть ваша душа остается вечнозеленой сосной, Старайтесь быть чистым, как иней и снег. На мирском пути много трудностей и опасностей, Время[131 - В тексте буквально «белое солнце», но у этого словосочетания помимо прямого значения есть и второе — «время» (уходящее, подобно солнцу).] сильнее юности. Разойдемся на тысячи ли, Уходим, уходим, когда же вернемся? * * * Сколько времени мы пребываем в этом мире? Одно мгновенье — точно порыв ветерка. Не принес мне пользы «Золотой канон»,[132 - «Золотой канон» — даосский трактат об изготовлении эликсира бессмертия, в этом процессе используется сурик, при растирании которого поднимается красноватая пыль, готовые капсулы покрываются тонкими лепестками золота.] Голова поседела, и я скорблю об этой ошибке. Утешаю себя и вдруг начинаю смеяться, Глубоко вздыхаю — к чему все это? В напрасных страстях по славе да богатству Как достичь безмятежности? Лучше оставлю сапоги, украшенные рубинами,[133 - Сапоги, украшенные рубинами (букв. «яшмовые сапоги») — по одним комментариям, атрибут святого, по другим — элемент парадной одежды императора и высших сановников, в контексте этого стихотворения могут быть заложены оба смысла, по легенде, Цинь Шихуан пригласил к себе даоса Ань Цишэна (см. примеч. 4 к № 7) и после продолжительных бесед об обретении бессмертия предложил тому вознаграждение золотом, от чего даос отказался и ушел, оставив императору свои сапоги, украшенные рубинами, и записку — «Через 10 лет ищите меня на горе Пэнлай».] И уйду на восток по дороге на Пэнлай. И тогда, если циньский император[134 - Здесь — намек на танского императора Сюаньцзуна.] призовет меня, Он увидит лишь седой туман.      744 г. * * * В некоторых изданиях это стихотворение разбито на несколько частей по-разному: две (10 + 20 строк) или три (10 + 8 + 12 строк, стоят под № 18–20), в каждой из этих трех частей — своя рифма. Первую часть считают незавершенной, во второй видят прощание с другом, уходящим в даосский скит, в третьей — собственные мечты Ли Бо об уходе из суетного мира. 21 В граде Ин пришелец запел «Белые снега»,[135 - Сюжет стихотворения заимствован из оды «Сун Юй отвечает чускому князю на вопрос» (см. Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева, М. 1958, с 44–45), где говорится о певце, который в Ин, столице княжества Чу периода Чуньцю (770–476 гг. до н. э.) и Чжаньго (403–221 гг. до н. э.) на территории совр. пров. Хубэй, пел простенькую песенку о деревенском жителе из местности Ба (этим названием до сих пор в просторечии именуют провинцию Сычуань), и слушатели охотно подтягивали, а когда он запел эстетически более сложные песни («Белые снега»), в толпе не нашлось никого, кто бы воспринял их; Ли Бо выстроил сюжет в обратном порядке (от сложного к простому), стихотворение передает горечь поэта от неприятия массовым читателем высокой поэзии] Замирая, звуки улетали в синее небо. Напрасно он пел эту песню — Кто в мире сможет ее подтянуть? А запел песню «Деревенщина из Ба», Подтягивал и тысяч и человек. Помолчу, о чем тут говорить?[136 - О чем тут говорить — в этой строке помимо прямого смысла звучит еще и горький подтекст — «как это соответствует Дао?»] Вздохну — лишь хлад один.      743 г. 22 Воды реки Цинь прощаются с горой Лун,[137 - Гора Лун — находится между совр. провинциями Шэньси и Ганьсу, по ее склонам стекает река Цинь, а у подножия в древности располагалась Западная застава; эту гору часто вспоминали поэты («Поток струится с Лун-горы, / И звук теряется в тумане. / Вижу вдали реку Цинь, / Тоска сжимает сердце» — из народной песни, помещенной в сборнике «Юэфу»).] Тяжко вздыхая и ропща. Кони варваров привязаны к снегам севера, Где они скачут-топочут, долго ржут. Такие чувства задевают мое сердце, В своем далеке лелею мысли о возвращении [в горы]. Вчера следил за полетом осеннего мотылька,[138 - Мотылек — здесь это философическое наблюдение над природными явлениями ассоциативно связано с фактами личной жизни поэта — осенью 742 г. он полным надежд «мотыльком» прибыл в столицу по зову императора, а весной 744 г. уже собрался уезжать, осознав неосуществимость своих замыслов государственного служения.] Сегодня вижу рождение весеннего шелкопряда. Нежные туты выпускают листы, На пышных ивах завязываются почки. Стремительно убегают прочь текучие воды, Трепещет сердце скитальца, как флаги.[139 - Возможно, имеются в виду флаги похоронной процессии; в поэзии это образ тревоги на душе.] Смахну слезу и возвращусь к себе, Когда же утихнет моя печаль?      744 г. 23 Осенние росы белы, как нефрит, Слой за слоем ложатся на зелень во дворе. Я выхожу и вдруг замечаю это, Рано наступили холода, печально, что время спешит. Жизнь человека — что птица, мелькнувшая мимо глаз, Зачем же еще себя обуздывать? Сколь глуп был Цзин-гун, Когда на Воловьей горе лил слезы![140 - Цзин-гун — правитель царства Ци (547–490 гг. до н. э.), персонаж притчи Ле-цзы из главы «Сила и судьба», сетовал на неизбежность ухода из этого прекрасного мира и на Воловьей горе (около совр. г. Цзыбо в пров. Шаньдун) был пристыжен советником Яньцзы, который напомнил ему, что только череда поколений возвела Цзин-гуна на престол, в противном случае его занимали бы достойные правители древности, а Цзин-гуну осталось бы лишь быть простым пахарем.] Все страдают, не ведая удовлетворения, Поднимутся на гору Лун — и тут же начинают мечтать о Шу.[141 - Поднимутся на гору Лун — и тут же начинают мечтать о Шу — распространенный образ недовольства тем, что имеешь, в ряде изданий вместо «поднимутся» (дэн) стоит «обретут» (дэ).] Сердца людей — что волны, А тропы жизни извилисты. Тридцать шесть тысяч дней Ночь за ночью надо ходить со свечой.[142 - Ночь за ночью надо ходить со свечой — выражение из поэтического цикла ханьской эпохи «Девятнадцать древних стихотворений» (№ 15) «День короток, горькая ночь длинна, / Как же не бродить со свечой в руке?», чуть переиначенное Ли Бо.]      745 г. 24 Большие кареты вздымают пыль, В полдень тьма скрывает межи между полями. У вельмож много злата, Возводят хоромы до облаков. Встретишь на дороге того, кто устраивает петушиные бои:[143 - Петушиные бои — излюбленная забава императора Сюаньцзуна, который одаривал чинами и дворцами устраивавших такие бои вельмож (их иронично именовали «петушиными парнями» — цзи тун); в то время ходила присказка «Родишь сына — не учи его грамоте, петушиные бои да собачья потеха (вар. — “конские скачки”) куда как нужней».] Карета и одежды пугающе нарядны, Дыхание уносится к радужному свечению, И все прохожие шарахаются в испуге. В мире уже нет почтенного старца, промывавшего уши,[144 - Старец, промывавший уши — Сюй Ю, отшельник, которого властитель пригласил на службу, а он счел это оскорбляющим его предложением и пошел к реке «промыть уши». Это выражение стало образом честности и неподкупности, кочующим по поэтическим страницам.] Кому дано распознать, кто Яо,[145 - Яо — «идеальный правитель» древности (обычно выступает в паре Яо-Шунь).] а кто Чжи?[146 - Чжи — лихой человек легендарных времен «Вёсен и осеней».]      731 г. * * * Написано как первое впечатление от жизни столичных верхов (есть другие датировки — 742, 744 гг.). 25 Мир и Дао все больше утрачивают друг друга,[147 - Мир и Дао все больше утрачивают друг друга — выражение, слегка переиначивающее слова из трактата Чжуан-цзы («Мир потерял путь, а путь покинул мир», гл. 16), которыми характеризуется падение нравов в современном мире.] Нравы дурнеют, отдаляясь от чистого истока. Больше не рвут сочных цветов коричного древа,[148 - Коричное древо — метоним луны (по легенде, это дерево растет на луне); здесь читается противопоставление небесного (высокого) и земного (низкого).] А напротив, селятся у гнилых корней. Поэтому персикам и сливам[149 - Персики и сливы — помимо прямого, это выражение имеет еще и переносное значение — мудрецы и их ученики, последователи, «молчание» здесь означает уход в отшельничество, «деяние недеянием», это форма осуществления учения о Дао («Совершенномудрый правит службу недеяния, ведет учение без слов» — «Дао дэ цзин», § 2, пер. А. Е. Лукьянова).] Остается раскрывать цветы молча. Взлеты и падения происходят веленьем Неба, А все живое суетится, бьется, летит, бежит. Последую за Гуанчэн-цзы,[150 - Гуанчэн-цзы — один из восьми изначальных даосских святых; в своем первичном земном бытии жил в г. Гуанчэн (Гуанчэн чэн) и служил военачальником у мифического Первопредка Хуан-ди (Желтого императора), а затем уединился в отшельническом гроте, на вопрос Хуан-ди о путях постижения Дао он ответил, что это неосязаемый процесс освобождения от форм, завершающийся уходом в Вечность.] Уйду через Врата Неисчерпаемости.[151 - Врата Неисчерпаемости (уцюн мэнь) открывают путь в беспредельность («если глазам нечего будет видеть, ушам нечего слышать, сердцу нечего познавать, твоя душа сохранит твое тело, и тело проживет долго. Я тысячу двести лет соблюдаю себя, и тело мое не одряхлело. Из тех, кто обрел мой путь, лучшие стали предками, а худшие — царями Я покину тебя и пройду во врата бесконечности, чтобы странствовать в беспредельных просторах. Я сольюсь с лучами солнца и луны, соединюсь в вечности с небом и землей» — из монолога этого святого в трактате «Чжуан-цзы», гл. 11, пер Л. Д. Позднеевой; имя святого в этой работе переводится как «Всеобъемлющий Совершенный»).]      753 г. 26 Лазурный лотос вырос у глухого источника, Под утренним солнцем ярок и свеж. А осенью цветы покроют темные воды, Густая листва ляжет зеленой дымкой. Если очарованье существует в пустоте отрешенности от мира, Кто же воспримет это благоуханье? Я сижу, смотрю: полно летящего инея, Уйдет благословенное время, И не отыскать, где были пущены корни. А я бы так хотел жить на берегах Пруда Цветов.[152 - Пруд Цветов (хуачи, хуацинчи) — в мифологии пруд на горе Куньлунь; в поэзии это словосочетание часто употреблялось как образ труднодостижимого идеально-прекрасного; здесь это может быть воспринято и как метонимическое обозначение императорского дворца. Стоящий в последней строке глагол то отдельные комментаторы сводят также к понятию тошэн, обозначающему кармическое перерождение. В некоторых изданиях стоит «пруд Лотосов», что считается опиской.]      728 г. 27 В Янь-Чжао[153 - Янь, Чжао — в древности соседние царства на территории Центрального Китая (совр. пров. Хэбэй); в данном контексте названия скорее обозначают современную поэту местность, соответствующую расположению древних царств.] есть прелестница[154 - Прелестница — в разных комментариях это слово толкуется либо во множественном числе, либо в единственном (подразумевая сделанный поэтом намек на собственную неудачную судьбу, непризнанность его таланта).] В дивных хоромах, пронзающих черные тучи. Из-под бровей смотрят ясные луны, Как засмеется — покоряет царство.[155 - Как засмеется — покоряет царство — традиционный поэтический образ женской красоты.] Но ей грустно, что вянут изумрудные травы, Льет слезы из-за того, что леденит осенний ветер. Нежными ручками терзает яшмовую цинь,[156 - Цинь — возникший в древности струнный музыкальный инструмент, определение «яшмовый» здесь означает не материал, из которого он изготовлен, а возвышенную красоту инструмента или исполнения.] И ясным утром вздымаются долгие вздохи. Ах, как бы повстречать Благородного мужа[157 - Благородный муж — конфуцианское социальное понятие человека, в наивысшей мере соответствующего установленным нормативам, здесь это значение — в подтексте, а в самом тексте, скорее, — «достойный супруг».] И вместе сесть на пару летящих луаней![158 - Летящие луани — образ супружеского счастья (луань — один из видов Феникса).]      728 г. 28 Наш облик — как сверкнувшая молния, Время — точно порыв ветра. Травы зазеленели, а уже побелены инеем, Солнце уходит на запад, а луна уже вновь на востоке. Осень невыносима, покрывает виски сединой, Они в одно мгновенье становятся похожи на чертополох. Издревле существовали святые и мудрые люди, А кто из них осуществился? Благородные мужи обратились в обезьян и журавлей, Низкие людишки стали песком и гнусом.[159 - В притче о чжоуском царе Му-ване рассказывается о том, как он повелел запрячь восемь коней в колесницу и отправился в южном направлении, где встретился с Властительницей Запада богиней Сиванму (см. примеч. 1 к № 43), а заждавшиеся его подданные тем временем превратились одни (благородные мужи) в обезьян и журавлей, другие (низкие людишки) в песок и мелкий гнус; образ неостановимого времени и неизбежности смены форм в круговороте природы, остановить который невозможно земному человеку, сделать это способен лишь бессмертный святой.] Не достичь им Гуанчэн-цзь,[160 - См. примеч. 4 к № 25.] Что, сидя на облаке, управлял легкокрылым Гусем.[161 - Легкокрылый Гусь — букв. «легкий гусь», но не в смысле веса птицы, а — летящий, парящий, поэту важно было подчеркнуть эмоциональное ощущение невесомости, отрыва от бренной земли с ее суетностью и тяготами; «гуся» тут не следует воспринимать педантично-биологически как обозначение некоего определенного вида живых существ, что справедливо делают переводчики известного выражения Сыма Цяня «смерть человека… легче лебяжьего пуха», хотя там употреблено то же слово хун — оно чаще используется как характеристика чего-то большого (мудрый канон), крупного (лебедь, журавль, аист), великого (человек).]      753 г. 29 Три династии раскололись на Воюющие царства,[162 - Формулой Три династии (букв. «три сезона») обозначался завершающий период существования древнейших китайских династий Ся, Шан, Чжоу (XXVII вв. до н. э.), перешедший в междоусобицу отдельных царств (Воюющие царства — Чжаньго, 403–221 гг. до н. э.) и дальнейшее становление в стране централизованной империи Цинь.] Семь героев[163 - Семь героев — здесь имеются в виду основные соперничавшие между собой «воюющие царства» — Ци, Чу, Янь, Чжао, Хань, Вэй, Цинь.] учинили смуту. Как гневны и печальны «Нравы правителя»,[164 - «Нравы правителя» — один из разделов «Канона поэзии» (см примеч. 3 к № 1), в котором сквозит печаль по поводу падения нравов и упадка поэзии.] Мир и Путь[165 - Мир и Путь — в стихотворении № 25 это же выражение ши дао Ли Бо ставит в другой контекст, прямо сближающий его с мыслью Чжуан-цзы «мир потерял путь, а путь покинул мир» (гл. 16); «Путь» — это основополагающий для незыблемого существования мира принцип Дао.] столкнулись друг с другом, Постигший[166 - Постигший (чжижэнь) — мудрец, постигший тайны Земли (обретший Дэ) и Неба (познавший явления Тьмы).] прозревает явления [небесной] Тьмы, Высоко поднимается, воспаряет к Пурпурной заре.[167 - Пурпурная заря — здесь имеется в виду Небо как антоним земному миру, погрязшему в смуте; определение «пурпурный» (цзы) часто встречается в даосских мистических текстах.] Чжун-ни[168 - Чжун-ни — одно из имен Конфуция.] хотел поплыть к Морю,[169 - Поплыть к Морю — метонимическое обозначение ухода от мира в отшельничество; в трактате «Лунь юй» (V, 7) приводятся слова Конфуция: «Дао не осуществляется… Взойду на плот и поплыву-ка к Морю» (пер. А. Е. Лукьянова); в древности «Безбрежным морем» (Ханьхай) именовали пустыню на северо-западе Китая.] Мой предок[170 - Мой предок — основатель даосского учения Лао-цзы — его фамилия была Ли, и к нему возводили свой род и танские императоры, и сам Ли Бо.] отправился в Зыбучие пески.[171 - Зыбучие пески — пустыня Гоби в северо-западной части Китая, куда, по преданию, — в направлении к «варварам» — уехал на черном буйволе Лао-цзы.] Совершенномудрые и святые все канули, Так о чем вздыхать, оказавшись у распутья [мира]?      753 г. * * * Раньше комментаторы трактовали это стихотворение как реакцию на мятеж Ань Лушаня (и датировали концом 750-х годов), сейчас — как поэтическое предвидение смуты. 30 Сокровенный Дух[172 - Сокровенный Дух (сюань фэн) — имеется в виду даосское учение, возникшее в глубокой древности, в начале перемен в развитии мира, и облагородившее ее.] преобразил Великую Древность,[173 - Великая Древность (тай гу) — стародавние времена, которые возвеличивались и даосами, и конфуцианцами как идеальный «золотой век».] Но Путь утрачен[174 - Путь утрачен — см. примеч. 1 к № 25.] и уже не вернется. Смешались люди у конца миров, Петух кричит, призывает к четырем вратам[175 - В каждой из столиц (Чанъань и Лоян) было по четверо городских ворот, направленные на четыре стороны света.] [столицы]. Все знают о вратах Золотого коня,[176 - Врата Золотого коня — внутренние дворцовые ворота перед канцелярией евнухов, над которой император У-ди водрузил позолоченную статую коня.] А кто познал гору Пэнлай?[177 - См. примеч. 2 к № 9.] До седых волос они мечтают о шелках[178 - Имеются в виду разодетые в шелка танцовщицы.] [танцовщиц], Песни и смех у них не стихают, Процеживают вино[179 - В сунских изданиях стоит «зеленое вино», но через промежуточные значения слово люй (зеленый) смыкается с близким ему по написанию словом «процеживать».] и смеются над эликсиром бессмертия[180 - Эликсир бессмертия — изготовляемая на Пэнлае киноварная смесь для перехода в бесконечное инобытие.] А ведь у дев-мотыльков румяна поблекнут. Ученый Муж, орудуя золотой спицей,[181 - Ученый Муж, орудуя золотой спицей — в притче Чжуан-цзы (гл. «Вещи вне нас») говорится о конфуцианце, который с ритуальными пассами разрывает богатые могилы и золотой спицей достает жемчужины, вложенные в рот покойника (см.: Позднеева. Л. Д. Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая. М., 1967 с. 278–279); в ханьский период ходила прибаутка «висит голова быка, а продают сушеную конину; как поступает разбойник Чжи, так говорит Конфуций», намекающая на расхождение между словами и делами.] С ритуальными обрядами разроет могилу. Зеленеют три жемчужных древа,[182 - Жемчужные деревья — в каноне «Шань хай цзин» упоминаются три похожих на платан дерева с листьями-жемчужинами, где гнездятся «птицы с изумрудным оперением» (в современном языке — зимородки), метоним выдающегося таланта, высокой цели, большого пути.] Но как к ним приблизиться тем, кто в бездне?!      753 г. 31 Чжэн Жун прошел через западную заставу, Ехал, ехал и все никак не мог добраться. С господином горы Хуашань [в повозке] с белым конем Встретился на равнине Пинъюань. [Тот] передал яшму для Властителя Светлого пруда[183 - В «Исторических записках» (Ши цзи) упоминается «посланник Чжэн», который, направляясь через западную заставу Ханьгу в Сяньян, столицу империи Цинь, к императору Цинь Шихуану, на равнине Пинъюань (совр. пров. Шаньдун) повстречал спускавшегося со священной горы Хуашань святого в повозке, запряженной белым конем, и тот передал ему яшму для Властителя Светлого пруда (духа вод; этот пруд находился к юго-западу от Чанъани, и в данном случае имя выступает как метоним Цинь Шихуана, поскольку дух вод считался покровителем Цинь) как знак близящейся кончины императора (Предок-Дракон).] [Как знак того, что] в будущем году[184 - Будущий год — в ряде летописных источников, излагающих этот сюжет, стоит «нынешний год».] Предок-Дракон умрет. Циньцы[185 - Жители империи Цинь, опасавшиеся смуты после смерти императора.] принялись говорить друг другу: О, тогда нам, подданным, лучше уходить. Как ушли к Персиковому источнику,[186 - Персиковый источник — образ вечной безмятежности, отгороженности от суеты мира, сформированный в поэме Тао Юаньмина (365–427), Ли Бо соединил истории, взятые из разных источников (хроника и литература), для передачи своей излюбленной мысли о спасении от суетного и гибельного мира в отшельничестве.] Так и отгородились от уплывающих вод[187 - Уплывающие воды — здесь это сложный образ, во-первых, быстротекущего и невозвратного времени, во власти которого находится бренный мир, во-вторых, разложения, упадка, деградации, неизбежно наступающих в этом мире с течением времени.] на тысячи вёсен.[188 - Тысячи весен — для передачи понятия «тысячи лет» чаще использовалось словосочетание «тысячи осеней», но Ли Бо поставил «вёсны», чтобы связать это солнечное возрождение природы с вечным цветением весенних персиков в краю вечного покоя.]      753 г. 32 С духом осени Жушоу[189 - Жушоу — дух седьмого месяца года по лунному календарю, первого месяца осени, увядания, начала жатвы; изображается летящим на двух драконах и со змеей за левым ухом.] приходит время золотых ци,[190 - Золотые ци — золото (металл) как один из пяти основных элементов китайского мироустройства соотносится с западом и осенью, ци в древнекитайском языке обозначало время, сезон, один из 24 периодов года, дополнительным значением могут быть также и те частицы энергии, из которых, по китайским метафизическим представлениям, рождается вещный мир; глагол, стоящий в этой строке, комментаторами понимается по-разному — либо как «вводить, приглашать», либо как «убивать, разить» (осенним холодом).] Над Западной твердью[191 - Западная твердь — метоним осени (Северная твердь — зима, Южная — лето, Восточная — весна).] тетива луны[192 - Тетива луны — образ молодого месяца, изогнутого, как лук с натянутой тетивой. Стоящее в этой строке слово «море», скорее всего, обозначает не море как таковое, а озеро — тоже бескрайний водный простор, тем более что в это время Ли Бо находился в Цюпу, где осенью реки и озера сливаются в огромный массив воды.] блестит, словно над морем. Осенняя цикада кричит на перилах, У чувствующего существа печаль не стихает. Где же добрые времена?[193 - Где же добрые времена? — дословное воспроизведение строки из стихотворения Се Тяо (V в.), одного из наиболее почитаемых Ли Бо поэтов.] Веленьем Неба[194 - Веленье Неба — стоящее в оригинале слово да юнь комментаторы толкуют либо как «судьба, удел», «веленье Неба», либо как «судьбы государства».] происходят внезапные перемены к худшему, Холодает, поднимается злой ветер, Ночь длинна, звезды исчезают. Печально так, что слова невыносимы, И скорбная песнь длится до света.      753 г. 33 В Северной Пучине[195 - Северная Пучина (Бэй мин — Северная бездна, Северный океан, Северное море) — топоним мифологической географии.] есть гигантская рыба,[196 - Гигантская рыба — в стихотворении описывается мифическое существо, именуемое Гунь (это название условно переводят как «кит»), которое, по Чжуан-цзы (гл. «Странствия в беспредельном»), имеет невероятно огромные размеры, плавает в Северной бездне, а потом превращается в гигантскую птицу Пэн (иногда переводят как Феникс, что также достаточно условно) и стремительно взмывает в небеса.Любопытна терминологическая перекличка с иудейско-христианскими представлениями. Огромная рыба, упоминаемая в синодальном переводе библейской книги «Бытие», в ивритском оригинале названа «Таниним», что в современном иврите обозначает крокодила, а в древнем, по мнению палеобиологов, являлось неким родовым обобщением, включающим гигантских обитателей как воды, так и воздуха, т. е. это обобщенный образ существа, способного и летать, и плавать, что недвусмысленно апеллирует к китайскому «Гунь-Пэн» (а «кит», который в синодальном русскоязычном тексте проглотил Иону, в ивритском оригинале — просто «большая рыба»).] Ее тело достигает нескольких тысяч ли. Она выбрасывает вверх фонтан в три снежные горы, Заглатывает сто потоков воды. Двинется — море начинает бушевать, Силой нальется — взлетит ураганом. Я смотрю, как она вздымается в небо На девяносто тысяч ли, и ее не остановить.      725 г. 34 Дощечка с пером[197 - Дощечка с пером — небольшая, длиной около 5 сантиметров, дощечка поступала из столицы в области и гарнизоны как государев указ, прикрепленное к ней птичье перо — знак особой срочности указа.] прилетела блуждающей звездой, Тигровый знак[198 - Тигровый знак — медная или деревянная пластина с изображением тигра, разделенная на две половины, соединение которых подтверждает высокие полномочия обладателя этого знака, пластина присылалась из столицы в приграничные округа как приказ поднимать войска.] доставлен в центр приграничного округа. На границе раздался клич тревоги, Стаи птиц кричат всю ночь. Но белое солнце сияет в созвездии Цзывэй,[199 - Цзывэй — наименование скопления звезд в районе Северного Ковша, т. е. Большой Медведицы («Пурпурные таинства»— см. примеч. 6 к № 2); также — метоним императорского дворца (а «солнце» — императора, так что эту строку следует понимать так государь в своем дворце, как светило на небосклоне…).] Три князя[200 - Три князя — высшие сановники страны, советники при императоре, старый термин, в разные периоды имевший разное содержание, при Танах объединял должности тайвэй (главный воевода), сыкун, сыту (главные советники).] исполняют свои властные полномочия, Небо и Земля обрели единство,[201 - Небо и Земля обрели единство — словосочетание дэ и тут воспринимается как «обретение Дао» — это перекличка с Лао-цзы «Небо обрело единство чистотой. Земля обрела единство незыблемостью» («Дао дэ цзин», § 39, пер А. Е. Лукьянова).] Все спокойно, в четырех морях[202 - Четыре моря — формула обобщения — повсюду.] — незамутненность. Так к чему же вся эта [тревога], позвольте спросить? Отвечают— военный поход в [южные земли] Чу,[203 - Это название древнего княжества здесь употребляется в опосредованном значении как обозначение южных земель Юньмэньцзэ в совр. пров. Юньнань, которые в древние времена были вассалами Чу; в 751 г. туда были направлены войска для покорения восставших племен.] Чтобы к пятой луне достичь реки Ху[204 - Река Ху (совр. Цзиньшацзян) — так назывался юго-западный отрезок Янцзы, где вплоть до лета (пятая луна) исходящие от реки ядовитые миазмы были губительны для человека (этот срок как единственно пригодный для ее форсирования называл еще древний полководец Чжугэ Лян).] И двинуться походом в южный край Юнь. Трусливый солдат— не боец, Труден дальний путь в жарких краях. С протяжным вздохом прощаются с близкими, Тускнеет свет солнца и луны. Слезы иссякают, сменяются кровью, Сердца разбиты, все молчат. Затравленный зверь стал добычей свирепого тигра, Обессилевшую рыбу сожрал стремительный кит.[205 - Стремительный кит — именно так в китайском оригинале, но это словосочетание имело также переносный образный смысл — злодей, убийца, традиционное восприятие этого огромного морского животного было связано с угрозой («глотает корабли»), что и объясняет поставленную в поэтическую переводческую версию «акулу».] Тысячи ушли, ни один не вернулся, Можно ли сохранить жизнь, расставшись с бренным телом? А как же лишь танец с боевой секирой Сразу усмирил юмяо?[206 - Юмяо (мяо, саньмяо) — название древнего племени, которое, по преданию, не хотело подчиниться «идеальному правителю» Шуню, но тот отверг идею войны против непокорных, поскольку это нарушает каноны Дао, три года укреплял свой дух, после чего исполненный им ритуальный танец с мечом и секирой умиротворил строптивые племена.]      751 г. 35 Уродина нахмурила брови, подражая [красавице],[207 - Сюжет из Чжуан-цзы о некрасивой девице, которая, увидев опечаленную красавицу Сиши (эпоха «Вёсен и осеней»), тоже состроила гримасу, но такую ужасную, что соседи закрылись в домах.] А соседи переполошились, разбежались по домам. Шоулинец утратил способность ходить, А в Ханьдань потешались над ним.[208 - Сюжет из Чжуан-цзы о юноше из города Шоулин в царстве Янь, который решил научиться у жителей Ханьданя (столица царства Чжао) красиво ходить, но, еще не овладев этим мастерством, уже забыл, как ходил прежде, и начал ползать.] Вот песенка «Фэйжаньцзы»,[209 - Одни комментаторы предполагают, что это название древней песни, другие просто раскрывают слово значением составляющих его иероглифов как характеристику внешне изысканного, но лишенного истинного мастерства произведения.] Нет в ней подлинной сути, словно мошку намалевал ребенок.[210 - Малевать мошку — образ слабого умения, малого мастерства, идущий от древнего философа Ян Сюна, который писал, что малевать (или «вырезать» — могут быть разные переводы этого глагола) мошек — занятие для детей, а не для взрослых. Если вспомнить, что слово «мошка» в древнем языке иногда подменяло другое слово, обозначающее змею, и связать это с классическим выражением «пририсовывать ноги змее» (делать лишнее, не соответствующее природе), то это выражение легко соединяется с предыдущей характеристикой «приукрашенной» песенки.] А чтобы из колючек терновника соорудить макаку,[211 - Сюжет из Хань Фэй-цзы об одном ловкаче из царства Вэй, который предложил властителю царства Янь соорудить обезьяну из колючек терновника; в притче ловкач потратил на это три месяца, Ли Бо дал более впечатляющий срок бесполезной растраты высокой энергии духа — три года.] Три года растрачивали духовную энергию. Успешно, но бесполезно, Роскошно, но только для самого себя. «Великие Оды»[212 - «Великие Оды» — раздел древнего литературного памятника «Канон поэзии», стиль которого считался классическим, но, сетует Ли Бо, давно утрачен, следующая строка начинается со слов сун шэн, которые можно воспринимать либо как характеристику («воспевающий глас») упомянутых в предыдущей строке «Великих Од», либо как «глас Гимнов» (т. е. следующего раздела «Канона поэзии»).] размышляли о Вэнь-ване,[213 - Легендарный основатель династии Чжоу (XI в. до н. э.), с воспевания этого правителя, одной из канонических фигур конфуцианского пантеона, начинается раздел «Великие Оды».] Но воспевающий глас давно канул в пучину. Вот бы обрести мастерство инца,[214 - Сюжет из притчи Чжуан-цзы о мастеровитом плотнике из Ин, столицы царства Чу периода Чуньцю («Вёсны и осени», 770–476 гг. до н. э.), обладавшем таким мастерством, что топором, который, как сказано в притче, «летал, как ветер», очистил нос от глины.] Орудовать [топором], как тот плотник.      750 г. 36 «Обнимающий яшму»[215 - «Обнимающий яшму» — сюжет из Хань Фэй-цзы о некоем Бянь Хэ из царства Чу, который последовательно подносил двум царям найденную им яшму, но она отвергалась их советниками как якобы ненастоящая; его всякий раз обвиняли в обмане и подвергали наказанию (отрубали сначала левую, затем правую ступни), после чего он удалился к подножию горы, где три дня рыдал, а когда иссякли слезы, из глаз полилась кровь; на вопрос третьего царя он ответил: «Плачу не от наказания, а от недоверия», — и царь, поверив ему, принял дар; в этом тройном подношении комментаторы усматривают намек на три приезда Ли Бо (человека южных окраин) в Чанъань как на три попытки поднести свой талант государю, однако если в притче третье подношение увенчалось успехом, то в стихотворении Ли Бо стоит горькое «напрасно трижды подносил…»; это стихотворение начинается со слов бао юй (букв. «держать в руках яшму» или «обнимать яшму»), перекликающихся с выражением из «Дао дэ цзина» (§ 70), которое интерпретируется таким образом: «У совершенномудрого человека сверху рубище, внутри яшма» (пер. А. Е. Лукьянова), т. е. как характеристика человека высоких достоинств, и это может восприниматься как намек поэта на самого себя.] появился в царстве Чу, Увидев, засомневались. Такое часто бывало с древних времен. Сокровище в конце концов отвергли, Напрасно он трижды подносил его государям. Прямое дерево[216 - Прямое дерево — «Прежде прочих срубают прямое дерево, прежде прочих иссякает вкусный колодец» («Чжуан-цзы», гл. «Дерево на горе», пер. Л. Д. Позднеевой).] боится, что его срубят прежде других, Душистая орхидея[217 - Душистая орхидея — имеется в виду особый ее вид — бледная орхидея, обладающая насыщенным ароматом, в древности ее использовали как фимиам.] печалится, что ее сожгут первой. У того, что переполняется, Небо отнимает, Глубокую бездну Дао выравнивает.[218 - Небо отнимает… Дао выравнивает — в трактате «Дао дэ цзин», § 77, сказано: «Дао неба сокращает излишек и восполняет недостаток» (пер. А. Е. Лукьянова); именно это «Небесное Дао» и имеется тут в виду, подчеркивая большую его справедливость по сравнению с земным.] В Восточном море[219 - Восточное море — там находится мифический остров бессмертных Пэнлай.] поплыть бы по лазурным водам, Над Западной заставой[220 - Западная застава — Ханьгу, открывающая путь в западные пустыни.] взлететь бы пурпурным облаком, [Как] Лу Лянь и Придворный Летописец.[221 - Лу Лянь (о нем см. примеч. 1 к № 10) и Придворный Летописец (должность, которую занимал Лао-цзы) удалились из мира — один на остров Пэнлай, другой — в пустыню, и в небе появилось благовестное пурпурное облако. Последняя фраза частично повторяет финал другого стихотворения Ли Бо, посвященного поэту Мэн Хаожаню.] Я буду учиться их высоконравственному духу.      753 г. 37 Некогда вельможа из царства Янь[222 - Сюжет из философского трактата Ван Чуна «Лунь хэн» о невинно осужденном Цзоу Яне, вельможе из царства Янь, который воззвал к Небу о справедливости, и на пятую луну (лето) нежданно на землю пал иней как небесный знак невиновности.] громко рыдал, И на пятую луну пал осенний иней. Простолюдинка воззвала к синему небу, Гром и ураган поразили циские дворцовые палаты.[223 - Аналогичный сюжет о громе и молнии как отклике Неба на мольбы оклеветанной бедной вдовы из царства Ци, воззвавшей к справедливости, содержится в «Хуайнань-цзы».] Так тронула [Небо] их искренность, Что оно создало счастье из скорби. А я-то в чем виновен? Отодвинули меня от Златой палаты.[224 - Златая палата — зал в императорском дворце, в котором объявляли результаты экзаменов на занятие чиновных должностей (Ли Бо из-за происков власть имущих был отстранен от экзаменов, этот сюжет раскрыт в китайской новелле XVII в. «Ли Бо, “небожитель”, пьяный пишет письмо, устрашившее государство Бохай» — см. сб.: Удивительные истории нашего времени и древности. М, 1954; Книга о Великой Белизне. М, 2002); метоним императорского дворца в целом.] Наплывшая туча скрывает Пурпурные врата,[225 - Пурпурные врата — малые внутренние дворцовые ворота, здесь — метоним императорского дворца; сюда же примыкает и образ солнца, традиционный метоним императора.] И трудно пробиться свету яркого солнца. Кучи песка хоронят чистую жемчужину, Сорные травы заглушают одинокое благоухание. С древности не смолкают подобные вздохи, Но слезы напрасно струятся по одежде.      747 г. * * * Комментаторы улавливают здесь зашифрованные автобиографические реалии: «наплывшая туча»— могущественный евнух Гао Лиши, один из главных недругов Ли Бо, «яркое солнце» — император, в чьем имени Минхуан записан атрибут дневного светила (мин — свет, этот иероглиф состоит из двух конструктивных элементов — «солнце» и «луна»), «кучи песка» — мелкий, низкий люд, корыстно прилепившийся к сюзерену, «жемчужина» — отвергаемый этими ничтожествами высоконравственный «благородный муж» (т. е. сам поэт). 38 Одинокая орхидея выросла в мрачном саду, Сорные травы заглушили ее. Хотя весной сияет солнце, Она вновь загрустит под высокой осенней луной. Рано зашелестят падающие снежинки,[226 - Падающие снежинки — в тексте букв. «летящий иней», однако иней нам привычнее видеть лежащим на поверхности, а летающими воспринимать снежинки.] И зеленая краса, боюсь, исчезнет. Коль нет дуновения свежего ветерка[227 - Свежий ветерок — словосочетание цин фэн помимо указанного имеет еще и значение «чистые нравы», что, несомненно, присутствует в контексте (ср. то же словосочетание в № 12).] — Для кого источается благоухание?      730 г. 39 Поднимаюсь высоко, гляжу на все четыре моря окрест,[228 - Четыре моря — формула панорамного обзора — окрест, во все стороны.] Сколь бескрайни небо и земля! Но осенью тьму предметов покрывает иней И холодный ветер проносится по большой пустыне. Цветенье — что вода, утекающая на восток, Все десять тысяч вещей мира — что убегающие волны. Прячется последний луч белого солнца, Плывущая туча не задерживается на одном месте. На платане гнездятся ласточки и воробьи, В колючих кустах селятся Фениксы юани и луани.[229 - Две строки олицетворяют образ испорченного мира, сошедшего с праведного Пути, тогда как в мире, следующем законам Дао, все иначе: на благородном платане гнездятся благородные Фениксы (здесь указаны их подвиды — юань и луань), а колючие кусты — для мелких птах (см. также № 54).] Так что я возвращусь к себе[230 - Возвращусь к себе — традиционный оборот, связываемый обычно с поэтом Тао Юаньмином, который бросил чиновничью службу и обрел волю в полях и лесах, а свои чувства выразил в поэме «Домой, к себе».] [в горы], Отбивая такт ударами по мечу,[231 - Отбивая такт ударами по мечу (букв. «песня меча») — сюжет из хроник Воюющих царств о Фэн Сюане, который за неимением музыкального инструмента аккомпанировал себе ударами по лезвию меча и пел о своей бедности, надеясь на милосердие сюзерена; в дальнейшем это выражение стало употребляться для характеристики человека, попавшего в трудное положение, но не теряющего надежды, в некоторых изданиях вместо «спою» стоит «скорблю» (бэй) и вместо «песни меча» — «опираясь на меч».] спою о том, как трудны дороги[232 - Трудны дороги — в антологии «Юэфу» есть песня, в которой говорится о тяготах жизненного пути и горечи разлуки, в стихотворении с таким же названием самого Ли Бо акцентируются не препятствия, а воля к их преодолению (перевод см. в Книге о Великой Белизне, с. 321).] по миру.      743 г., поздняя осень 40 И голодая, Феникс не станет клевать просо, Он питается лишь жемчужными плодами.[233 - Жемчужные плоды — на священной горе Куньлунь растет мифическое яшмовое древо с яшмовыми и жемчужными плодами.] Может ли он находиться в стае кур, Суетно биться за пропитание? Утром издав глас с древа на вершине Куньлунь, Вечером испив воды на быстрине под горой Дичжу,[234 - Гора в среднем течении Хуанхэ недалеко от Лунмэня.] Он возвращается долгим путем к морю,[235 - Путь к морю — образ длительного пути и отшельничества (см. также примеч. 8 к № 29).] Одиноко проводя ночь в хладе небесного инея. К счастью, повстречал принца Цзинь,[236 - Принц Цзинь (Ван-цзы Цзинь, Ван-цзы Цяо) — наследник престола в Чжоу, хорошо играл на свирели, подражая голосу Феникса, и даос Фу Цюгун, плененный его игрой, пригласил его на священную гору Сун. Комментаторы полагают, что тут содержится намек на наставника наследника престола поэта Хэ Чжичжана, с которым Ли Бо сблизился в Чанъани.] Они завязали дружбу среди голубых облаков.[237 - Голубые облака — за прямым значением (небо) встает образ отшельнической отрешенности от мира, тех высших сфер, где обитают бессмертные небожители.] Вспоминаю о Вашем добре, на которое я не смог ответить, И, ощущая расставание, лишь вздохну.      744 г., весна 41 Утром наслаждаюсь Морем пурпурной мастики,[238 - Море пурпурной мастики (цзы ни хай) — мифологический топоним, как реально существующее место упоминается в «Записках о десяти континентах» («Ши чжоу цзи»), составленных ученым даосом Дунфан Шо при дворе императора У-ди (II–I вв. до н. э.); определение «пурпурный» (цзы) часто встречается в даосских мистических текстах; в интерпретации этой строки нельзя не учесть, что мастика из красной глины использовалась для запечатывания конвертов с так называемым «письмом пурпурной мастики» — приглашением на аудиенцию к императору, так что «море пурпурной мастики» тут можно воспринять и как метоним государева дворца, куда поэт жаждет быть приглашенным.] Вечером набрасываю на себя красную зарю.[239 - Набрасываю на себя красную зарю — так одеваются бессмертные небожители; для обозначения цвета здесь использовано слово дань — минерал (сурик), лежащий в основе эликсира бессмертия.] Протянув руку, срываю ветку дерева Жо[240 - Дерево Жо — в мифологии — красноватое дерево с зелеными листьями и пламенеющими цветами, посылающими лучи на землю, растет на западном склоне у самой вершины священной горы Куньлунь, за это дерево скрывается заходящее солнце.] И подгоняю светило к закату. Лежа на облаке,[241 - Лежать на облаке — обычный для святых-небожителей способ передвижения.] достигаю всех восьми сторон света,[242 - Восемь сторон света — к четырем основным сторонам света китайцы добавляли и промежутки между ними.] Моему яшмовому лику[243 - Яшмовый лик — облик святого, достигшего иной формы бытия.] уже тысячи лет.[244 - Тысячи лет — в одних изданиях стоит выражение цянь сян — букв. «тысяча инеев» в смысле «тысяча лет», в других — цин сян (чистый иней), т. е. характеристика «яшмового лика» — чист, как иней.] Плавно вплываю в Начала Небытия,[245 - Начала Небытия (у ни) — то изначальное состояние мира, когда он еще был лишен предметных форм.] Склоняюсь в поклоне перед Верховным Владыкой. Он приглашает меня в Высшую Простоту,[246 - Высшая Простота (тай су) — философский термин даосизма, означающий первоначало вещества, одни комментаторы полагают, что это также и название горы, на вершине которой находится дворец небесного Верховного Владыки, другие считают, что Владыка пригласил поэта в высшую сферу небожителей.] Жалует яшмовый нектар в нефритовом кубке.[247 - Нектар в нефритовом кубке — имеется в виду волшебный эликсир, ускоряющий течение времени.] Как отведаю — пронесутся десять тысяч лет, И зачем тогда мне возвращаться в отчие края? Буду вечно следовать за нестихающим ветром, Отдавшись дуновению за краем небес.      745 г. 42 Пара белых чаек покачивается на волнах, Кричат, летая над лазурной водой. Наверное, привыкли к помору,[248 - Комментаторы ассоциируют этот с сюжет с притчей из трактата «Ле-цзы» о вольных чайках, которые не боялись дружелюбного помора, но улетели, как только их задумали отловить для забавы, в этом образе у Ли Бо просматривается намек на отшельничество как природную чистоту. В слове хай жэнь — помор (букв. «человек моря») помимо апелляции к «Ле-цзы» читаются и другие его значения — мифологическое существо, живущее вне мирской суеты, дух воды, нечто, аналогичное привычной нам русалке.] Им ли быть парой журавлю в облаках![249 - Журавль в облаках — в традиционной поэзии обычно это образ высокомудрого книжника, отрешенного от мирской суеты; в данном контексте — скорее образ «человека при должности», т. е. вписанного в социальную иерархию, несвободного, что противопоставляется естественности вольных птиц.] Они тенями ночуют на отмели под луной, Устремляясь за ароматами, резвятся весной на островке. И я [бы хотел быть среди тех, кто] очищает сердце, Погружусь в это, забыв обо всем.      744 г. 43 Чжоуский царь Му[250 - Чжоуский царь My (Му-ван) — властитель династии Чжоу, правивший в X в. до н. э. Его небесные и земные путешествия, в том числе пиршество у озера Яшмовых вод с Западной богиней Сиванму, которая спела государю старинные песни, а он подпевал ей, изображены в «Жизнеописании Сына Неба Му», легенда передает даже имена восьмерки коней, впряженных в его колесницу, в трактате «Ле-цзы» в гл. 3 есть сюжет о нем («перестал заботиться о государственных делах, наслаждался своими наложницами и всеми мыслями предался дальним странствиям»).] мечтал о восьми окраинах,[251 - Восемь окраин — отдаленные земли, число «восемь» обозначает все стороны света (см. примеч. 5 к № 41).] Ханьский император[252 - Имеется в виду император У-ди, который был не меньшим сладострастником, чем Му-ван. О его разгульных пирах с красавицей Сиши Ли Бо написал несколько саркастических стихотворений, здесь же упоминается встреча с властительной феей Шанъюань (или Шанъюань фужэнь — Госпожа Полнолуния), которую в Северный дворец императора привела ее мать богиня Сиванму.] жаждал иметь десять тысяч колесниц.[253 - Десять тысяч колесниц — это воспринимается как метоним императора (см. также примеч. 2 к № 12); строка в целом но осуждающей тональности перекликается с каноном «Дао дэ цзин», где сказано «Если за несколькими колесницами погонишься, ни одну не догонишь» (§ 39, пер. А. Е. Лукьянова).] В распутных наслаждениях не знали предела, Разве можно о них говорить как о героях? [Один] пировал в Западном море с Сиванму, [Другой] в Северный дворец приглашал Шанъюань Остались лишь звуки песен у Яшмовых вод, А Яшмовый кубок[254 - Яшмовый кубок — мистически настроенный У-ди установил на террасе Просветления духа (шэньмин тай) бронзовую статую святого с кубком из яшмы в руке; собиравшаяся в кубке роса смешивалась с яшмовой крошкой, и это считалось волшебным эликсиром, испив который человек должен был обратиться в бессмертного святого, эликсир бессмертия именовался также «сладкой росой».] — лишь пустые словеса. Былые диковины оплетены лианами, И тысячи поколений их души напрасно страдают.      744 г. * * * Для понимания контекста стихотворения важно знать, что при дворе танского императора Сюаньцзуна расхожим было сравнение его любимой фаворитки Ян Гуйфэй с богиней Сиванму. 44 Спутались плети зеленой повилики,[255 - Повилика — встречающийся уже в «Каноне поэзии» традиционный лирический образ слабой женщины, которой в жизни необходима опора.] Оплели ветви сосен и кипарисов. У трав и деревьев должна быть опора, Чтобы выстоять долгие холода. Что же деве — нежному персику[256 - Нежный персик — метоним цветущей юной девы.] — Сидеть, вздыхая над «стихами репы и редиса»?[257 - «Стихи репы и редиса» — идущий из древней поэзии образ одинокой женщины, покинутой мужем ради новой наложницы, и теперь единственное, что ей остается, это «собирать репу и редис», вздыхать над стихами, наполненными горечью; отдельно сочетание слов «репа» и «редис» (фэн-фэй) — уничижительное обозначение самого себя («я, ничтожный»), С тем же семантическим акцентом лирическая героиня говорит о себе (от первого лица) в последней строке.] Ее яшмовый лик еще цветет яркими красками, В прическе-туче не появилось седых нитей. Но милости господина уже исчерпаны — Что же будет со мной, ничтожной?      743 г. 45 Смерч пронесся по всем восьми пустошам,[258 - Восемь пустошей — все вокруг, весь мир (см. также примеч. 5 к № 41).] Все десять тысяч вещей[259 - Десять тысяч вещей — все живое.] погибли. Набежавшие тучи скрыли обессилевшее солнце,[260 - Солнце — метоним императора («Сын солнца»).] Бурные волны всколыхнули Великую Бездну.[261 - Великая Бездна (да хо) — топоним мифологической географии «К востоку от Бохая огромная пропасть, пучина, поистине бездонная» («Ле-цзы»), «то, что не наполняется, сколько бы в него ни вливалось, и не иссякает, сколько бы из него ни выливалось» («Чжуан-цзы»).] Дракон-Феникс[262 - Дракон-Феникс — метоним выдающегося таланта; поэт имеет в виду себя, по навету осужденного за сотрудничество с принцем Юн-ваном, которого обвинили в измене легитимному императору.] сбросил узы, И куда же ему теперь податься? Уйду, уйду, унесусь на Белом Коне,[263 - Белый Конь — обозначенный уже в текстах «Канона поэзии» образ ухода от суетного мира, пренебрегающего мудрецами, к идиллическим полям с зелеными побегами; на Белом Коне (или Олене) покидали мир даосские святые, не встретившие понимания у власть имущих, комментаторы интерпретируют последние две строки как желание, забыв суету мира, погрузиться в классическую поэзию канона. Белый Конь, ростки на полях — прямые цитаты из «Канона поэзии».] На безлюдной горе воспою ростки на полях.      757 г. 46 Сто сорок лет[264 - Сто сорок лет — имеется в виду период от основания танской династии (618 г.), комментаторы раньше считали цифру ошибочной, поскольку относили это стихотворение к чанъаньскому периоду жизни Ли Бо (742–744) или даже более раннему лоянскому (735 г.), современная исследовательница проф. Ань Ци предложила другую датировку (753 г.) на основании того, что в этом году Ян Гочжун сменил умершего Ли Линьфу на посту цзайсяна (канцлера), что и легло в подтекст одиннадцатой строки («Кто в фаворе…»), — в таком случае округленная цифра приближается к реальной; существует версия первой строки, в которой цифр нет вовсе.] — Сколь величественной была имперская власть! Издалека видна башня Пяти Фениксов,[265 - Башня Пяти Фениксов — такое название носили впечатляющие постройки нескольких императорских дворцов разных эпох, здесь это символ величия танской династии.] Вздыбленная над тремя потоками.[266 - Три потока — по одной версии, это протекающие через Чанъань реки Цзиншуй, Лошуй, Вэйшуй, сливающиеся затем в одно русло; по другой — три реки Хуанхэ, Лошуй, Ишуй в районе Восточной столицы Лоян; если принять датировку проф. Ань Ци, то речь идет о Чанъани, поскольку именно в это время (весна 753 г.) Ли Бо в третий раз приезжает в столицу.] Придворные вельможи — что звезды и луна,[267 - Звезды и луна — это воспринимается в контексте придворной жизни: вельможи, как небесные светила, окружают государя.] Важные гости — что облачная дымка. [А ныне — ] бойцовские петухи[268 - Бойцовские петухи — бой петухов был одной из любимых забав императора Сюаньцзуна, за проведение которых он раздавал вельможам чины и земли; для петухов отвели два специальных дворца внутри императорского Запретного города (см. также № 24).] в злаченых палатах Да забавы с мячом[269 - Забава с мячом (цу цзюй — «пинать ногами кожаный шар, набитый шерстью») — старинная игра; в танское время во дворце существовала специальная площадка для игры в мяч.] у яшмовых террас. Так себя ведут, что раскачивают белое солнце, Так расходятся, что крутится синее небо, Кто в фаворе — стремится еще выше, Кто сошел с тропы — навеки отброшен. И только Ян-копьеносец,[270 - Ян-копьеносец — Ян Цзыюнь (Ян Сюн), один из начальников охраны императорского дворца времен династии Хань, впоследствии стал известным философом и литератором, писал оды и ученые трактаты; строки 11–12 («Кто в фаворе…») взяты из произведения именно Ян Сюна (его имя Ли Бо вспоминает также в стихотворениях № 1 и 8 цикла).] Замкнув ворота, писал трактат «Великое Сокровенное».      753 г. 47 Цветы персика раскрылись в восточном саду,[271 - Восточный сад — в поэзии часто это метоним императорского дворца.] Улыбаясь, славят белый день. Раскрылись под дуновением весеннего ветра, Растут, впитывая дар весеннего солнца. Чем это не прелести красотки? Но боюсь, что цветы не дадут семян. Повернет Драконов Огнь[272 - Драконов Огнь — другое название созвездия Сердца (в совр. астрономии — созвездие Скорпиона), одного из семи созвездий Синего Дракона (Цанлун), расположенных в восточной части небосклона, состоит из трех звезд; к осени оно перемещается ближе к западу; метоним самой осени.] — И опадут, погибнут раньше времени. А кто слышал о сосне на Южной гope,[273 - Южная гора (Наньшань или Чжуннаньшань) — гора близ Чанъани, где обитало много даосов; в 730 г. Ли Бо жил там какое-то время, пытаясь через принцессу Юй Чжэнь, связанную с даосами, приблизиться ко двору. Здесь этот топоним как образ противопоставлен государеву двору, предпочитающему недолговечные, но красочные персиковые деревья.] Что одиноко стоит под свистящим ветром?      743 г. 48 Циньский император[274 - Имеется в виду Цинь Шихуан, одержавший победу над остальными «воюющими царствами», влив их в единую империю, его мощь «устрашала духов», некоторые комментаторы полагают, что речь идет об одном «духе моря», тем самым соединяя первые две строки с последующими, где пересказывается предание о том, что император возжелал настичь солнце и повелел соорудить каменную переправу через море, а приглашенный им дух моря укладывал камни на дно и подгонял их кнутом.] сжал драгоценный меч И своей яростью устрашил духов. Чтобы догнать солнце, помчался к морю, Подгонял камни, спешил по синей переправе. Набрал солдат, опустошил все девять округов страны, Строя мост, изувечил десятки тысяч человек. А потом еще затребовал пэнлайский эликсир,[275 - Пэнлайский эликсир — снадобье бессмертия с волшебного острова Пэнлай, за которым Цинь Шихуан послал корабль (см. примеч. 9 к № 3). Исследователь (Чжань Ин) усматривает в этом стихотворении намек на танского императора Сюаньцзуна с его пристрастием к даосской мистике и военным авантюрам.] Как же ему думать о весенней пахоте?! Силы истощились, а успеха не достиг, И скорбь не стихает тысячи лет.      747 г. 49 Красавица появилась из южных краев,[276 - По перекличке начальных строк комментаторы связывают это стихотворение с восьмистишием Цао Чжи о красавице южных стран, чьи прелести увяли, не замеченные благородными мужами. Слово мэйжэнь, с которого начинается стихотворение, обозначает не только внешне красивую женщину, но и внутренне прекрасного мужчину — «благородного мужа».] Светел прекрасный, как лотос, облик. Белоснежные зубы так и не удалось обнажить, Прекрасную душу пришлось замкнуть в себе. Издавна девы в пурпурных дворцах[277 - Пурпурные дворцы — покои императора, в этой и следующей строках зашифрован намек на неприязнь, какую государевы фавориты испытывают к тем, кто вторгается со стороны в закрытую сферу их придворной жизни, что и произошло по отношению к самому Ли Бо.] Ревновали к черным бровям-мотылькам.[278 - Черные брови-мотыльки — этот образ красоты чаще воспроизводит внешний облик женщины, но может, как в данном случае, быть отнесен и к внутренней красоте «благородного мужа»; образ мотылька как самонамек появляется и в другом стихотворении этого цикла — № 22.] Вернись к себе на отмель рек Сяо и Сян,[279 - Сяо и Сян — две реки (в совр. пров. Хунань), сливающиеся в единое русло, в поэзии это часто встречающийся любовный символ, в данном случае указывает на южные края, куда возвращается лирическая героиня, покинув неприветливую столицу (это усиливает самонамек, поскольку Ли Бо прибыл в неприветливую столицу тоже с юга); кроме того, в верховья р. Сян в свое время был сослан опальный поэт и сановник Цюй Юань, и это тоже стоит учесть в интерпретации стихотворения.] Что здесь заслуживает глубоких вздохов печали?      743 г. 50 В стране Сун[280 - Имеется в виду территория, занимающая части совр. провинций Хэнань, Шаньдун, Цзянси, Аньхуэй, где во времена династии Чжоу находились владения потомков дома Инь; из этой местности был родом и философ Чжуан-цзы.] к востоку от террасы Платанов[281 - Терраса Платанов (Утай) — сооружение во дворце Платанов на северо-западе уезда Линьцзы пров. Шаньдун.] Невежда добыл яньский камень.[282 - Яньский камень — простой камень-самоцвет с горы Яньшань (совр. пров. Хэбэй), образное обозначение чего-то, что лишь внешне похоже на драгоценность; сюжет взят из ханьских исторических хроник, где персонаж именуется юйфу или юйжэнь (глупец, простак), а у Ли Бо — ежэнь (дикий человек, деревенщина, невежда). Существует весьма выразительный вариант первых двух строк: «Сунец получил тысячу [лянов] золотом, пошел в город и купил яньский камень».] Пыжился, считая его сокровищем Поднебесной, Снисходительно насмехаясь над яшмой Чжаоского князя.[283 - Яшма Чжаоского князя — властитель царства Чжао (северо-восток Центрального Китая) периода Чжаньго послал дорогую фамильную драгоценность властителю царства Цинь с предложением обменять ее на территорию, но был обманут, однако хитроумным планом сумел вернуть яшму; этим словосочетанием обозначают истинную ценность, а выражение «вернуть совершенную яшму в Чжао» и в современном языке образно передает мысль о возвращении вещи ее законному владельцу. Эту находку именуют также «яшмой некоего Хэ».] Чжаоская яшма не темнеет, не стачивается, А яньский камень — не настоящее сокровище. Много бывает всяких заблуждений, Как же отличить яшму от простого камня?      743 г. 51 Иньский правитель внес смуту в установленный Небом порядок,[284 - В хрониках говорится, что Чжоу-ван, последний правитель древней династии Инь (XIV–XI вв. до н. э.), сошел с праведного Пути (Дао), и Первопредок Хуан-ди послал Феникса с предупреждением о неизбежности смены династий (см. примеч. 1 к № 4).] Чуский [князь] Хуай лишился рассудка.[285 - Князь Хуай (Хуай-ван) правил в Чу (одно из «воюющих царств» периода междоусобных войн V–III вв. до н. э.) в 328–299 гг. до н. э., здесь имеется в виду, что он перестал слушать советы своего министра великого поэта Цюй Юаня. Комментаторы усматривают в этом намек на Сюаньцзуна, отвергнувшего Ли Бо как советника.] [И тогда] Святой Телец[286 - Святой Телец — мифический зверь, по преданию, вдруг появившийся на пустыре близ столичного города накануне гибели династии Инь как знак смены династий.] появился на Срединном пустыре, Высокие врата [дворца] заросли сорными травами.[287 - Сорные травы — использовано именно то слово, что стоит в поэме Цюй Юаня «Ли сао» («Скорбь отлученного»); комментаторы воспринимают эту реалию как намек на вельмож, предавших сюзерена (высокие врата как метоним императорского двора).] Би Гань[288 - Родственник Чжоу-вана, последнего властителя династии Инь, пытавшийся увещевать государя, но тот повелел убить его; упоминается Конфуцием в трактате «Лунь юй», гл XVIII.] увещевал и был убит, Цюй Пин[289 - Цюй Юань (340–278 гг. до н. э.) — великий поэт, живший в царстве Чу как раз во время правления Хуай-вана, оклеветанный, был сослан на юг к верховьям р. Сян (южная часть совр. пров. Хунань).] сослан к истокам Сян. Какая может быть любовь в пасти тигра? Тщетна преданность красавицы.[290 - В сунских списках, наиболее авторитетных в текстологии Ли Бо, стоит слово нюйянь (красавица), в других — нюйсюй, которое во времена Цюй Юаня обозначало младшую сестру, есть версия, что это имя сестры Цюй Юаня, оно упоминается в его поэме «Ли сао» (см. Антология китайской поэзии. Т. 1. М., 1957, с. 154), по преданию, сестра пыталась убедить его смириться и не конфликтовать с властью, но он отвечал ей: Кун чань цзюань, что можно приблизительно перевести как «тщетна преданность», — именно эти слова стоят в стихотворении Ли Бо.] Пэн Сянь[291 - Иньский сановник, который пытался увещевать государя и вернуть его на праведный путь, но, отчаявшись, бросился в реку; о нем Цюй Юань тоже вспоминает в поэме «Ли сао» («За мудрецами шел я неотступно, / Но никакой хвалы не услыхал. / Пусть в наше время так не поступают, / Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить» и дальше: «Моих высоких дум не признают, — / В обители Пэн Сяня скроюсь». Пер. А. Ахматовой).] давно утонул в пучине, С кем же можно поговорить об этом?      753 г. 52 Ясная весна утекает пугающе быстро, И красный свет[292 - Красный свет — это словосочетание обозначает лето с раскаленным воздухом и яркими солнечными лучами.] лета спешит умчаться. Нестерпимо видеть, [как] осенние чертополохи Уносятся ветром, к чему им прислониться? Порывы осеннего ветра прижимают орхидею, Холодные белые росы[293 - Белая роса — иней.] орошают мальвы.[294 - Мальвы — стоящее в тексте слово имеет также значение «подсолнечник», однако комментаторы поясняют, что это растение не идет в пищу.] Достойных мужей[295 - Достойные мужи — слово мэйжэнь может означать и «красивую женщину», и «благородного мужа», по контексту — скорее последнее. Последние две строки — реминисценция из поэмы Цюй Юаня «Ли сао».] вокруг меня нет, Травы засохли, деревья опали.      728 г. 53 Как все спуталось в годы Воюющих царств![296 - Воюющие царства — Чжаньго — период междоусобиц V–III вв. до н. э.] Войска набегали, как беспорядочно плывущие тучи, [Судьба] царства Чжао зависела от борьбы двух тигров,[297 - Два тигра — соперничавшие между собой высшие приближенные правителя царства Чжао; в этом усматривают намек на конфронтацию Ань Лушаня и Ян Гочжуна при дворе Сюаньцзуна.] Царство Цзинь было поделено между шестью сановниками.[298 - Шесть сановников — высокие вельможи царства Цзинь, чья усиливавшаяся схватка за власть погубила страну.] Порочные вельможи жаждали захватить посты, Привести своих, собственный клан. Итог может быть таков: Тянь Чэнцзы[299 - Тянь Чэнцзы (Чэнь Чэнцзы, Чэнь Хэн) — высший сановник (цзайсян) Цзянь-гуна, правителя царства Ци (V в. до н. э., период «Чуньцю»), составивший заговор против сюзерена и, по выражению Чжуан-цзы (гл. 10), «укравший его царство», убийство правителя — тягчайшее преступление в конфуцианской системе нравственных категорий.] Однажды утром убил циского государя.      753 г. 54 Опоясанный мечом,[300 - Меч — в данном контексте это атрибут не столько воина, сколько судьи, дающего оценку падению современных нравов (Чжуан-цзы в гл. «Отучил фехтовать» среди функций боевого меча называет и такую — «определяет преступления и достоинства»).] поднимаюсь на высокую террасу, Далеко-далеко простирается весенний простор. Темные заросли скрывают громоздящиеся холмы, Драгоценные травы прячутся в глубоком ущелье. Птица Феникс кричит в Западном море,[301 - Западное море — здесь имеется в виду Западная столица— Чанъань.] Ищет гнездовье, да нет драгоценного древа. А воронье[302 - Воронье — в традиционной китайской философско-поэтической образности часто появляется противопоставление волшебного Феникса, живущего на благородном платане, и ворон с воробьями (или других мелких птах), чье место в бурьяне и терновнике, но так происходит лишь в мире, живущем по правильным законам, там же, где законы извращены, благородные деревья заселены птичьей мелкотой, а для Феникса места нет (см. также № 39).] находит себе приют, И много всякой мелкоты копошится в бурьяне. [Если] нравы в Цзинь[303 - Нравы в Цзинь — поэт Жуань Цзи (III в., его именуют «цзинец» по названию местности на территории совр. пров. Шаньси, где в эпоху Чуньцю находилось царство Цзинь), сетуя на падение устоев в государстве, часто садился в конный экипаж и, рыдая, гнал, не разбирая дороги; связанное с ним устойчивое словосочетание путь исчерпан указывает именно на этот сюжет, и упомянут он для откровенного намека на современную Ли Бо ситуацию.] давно клонятся к упадку [И] путь исчерпан, остается скорбеть и плакать.      753 г. 55 На сэ[304 - Сэ — струнный музыкальный инструмент (условный перевод— гусли) с 25 струнами, звук на нем извлекался с помощью специальной пластинки — медиатора, был распространен уже в период Чуньцю, сянь — объединенное наименование струнных музыкальных инструментов цинь и сэ; в стихотворении не противопоставляется друг другу мелодика царств Ци и Цинь (располагались на территории совр. пров. Шаньдун, одна восточнее, другая западнее), а говорится о воздействии музыки на душу человека, в данном случае — негативно, в контрасте с высокой небесной музыкой.] в Ци наигрывают восточные напевы, На сянь в Цинь создают западные мелодии, Волнуя красоток, Побуждая их к блуду. Обольстительны эти девы, Прелестницы идут одна за другой. За одну улыбку — пара белых яшм, Еще одна песня — тысяча [лянов] золота. Ценят лишь сладострастье, им не дорого Дао, Где уж им пожалеть об улетающем времени?! И откуда им знать про Гостя Пурпурной зари,[305 - Гость Пурпурной зари (иначе — Пурпурного тумана, см. примеч. 2 к № 17) — метоним святого, он играет на возвышенном струнном инструменте цинь, буквально инструмент охарактеризован как «простенький», но здесь это означает отсутствие внешних украшений как акцент на внутреннем качестве, возвышенность и глубину музыки; в некоторых изданиях в этой строке стоит «яшмовая цинь», но и это говорит не о внешней отделке, а о возвышенной мелодике, и употребленное во втором варианте словосочетание мин юй дает дополнительную окраску в характеристике цинь, — так именовали особо мелодичный музыкальный инструмент («поющая цинь»), а также яшму, которую в древности носили на поясе.] Что в Яшмовом Чертоге[306 - Яшмовый Чертог — часто так называли одну из построек императорского дворца; это также метоним луны (см. примеч. 2 к № 2); здесь этим словосочетанием обозначено духовно возвышенное место, достойное небожителя.] играет на заветной цинь?!      744 г. * * * Стихотворение датируется периодом, когда, уже став придворным поэтом и членом Академии Ханьлинь (некоторые комментаторы в упоминании «Яшмового Чертога» видят намек на эту Академию), Ли Бо ощутил отсутствие понимания его глубинных устремлений. В «прелестницах» комментаторы видят намек на всемогущих брата и сестру Ян (Ян Гочжуна и Ян Гуйфэй). 56 Гость из Юэ,[307 - Юэ — название древнего княжества на территории двух совр. провинций Гуандун и Гуанси у южного побережья Китая, богатого жемчугом; сам Ли Бо прибыл в столицу из других мест, но также с юга.] выловив сверкающую жемчужину, Унес ее из южных далей. Она сияла, как луна над морем, Перед ее красотой и ценностью пала имперская столица. Поднес государю, а государь схватился за меч,[308 - Схватиться за меч — устойчивая характеристика настороженности противников в боевой схватке, восходит к «Историческим запискам» Сыма Цяня, где повествуется о чудодейственной жемчужине, возвращающей падших на истинный путь, что вызывает подозрение и настороженность у низких людишек.] Такое сокровище,[309 - Букв. «сокровище в груди», что по своему образному подтексту аналогично выражению из трактата «Дао дэ цзин», § 70 (см. примеч. 1 к № 36).] а ничего не остается, как горестно вздыхать. Вот потеха для «рыбьих глаз».[310 - «Рыбьи глаза» — образ фальшивой драгоценности (они внешне похожи на жемчужины); в данном случае — метоним ничтожных придворных карьеристов.] В сердце [гостя] прибавилось досады и печали.      743 г. 57 Племени крылатых дано множество видов, И большим, и малым — всем есть на что опереться. А в чем же провинилась Чжоучжоу?[311 - Чжоучжоу — мифическая птица с тяжелой головой и куцым хвостом, не способная летать; чтобы испить воды, ей приходится брать крылья в клюв, иначе она опрокидывается; упомянута в трактате «Хань Фэй-цзы».] Шесть крыльев,[312 - В оригинале «шесть маховых перьев», основа оперенья птичьего крыла; о лебеде обычно говорят, что он «взлетает на тысячу ли, опираясь на шесть маховых перьев».] но не взмахнуть ими. Ей бы хотелось взять в клюв крылья других птиц в стае И лететь с ними прямо к реке Хуанхэ. Летящие игнорируют меня, Остается вздыхать — как же вернуться к себе?      760 г. 58 Я плыву к отмели под Колдовской горой,[313 - Колдовская гора (Ушань) — находится на территории уезда Ушань совр. пров. Сычуань над р. Янцзы.] В поисках прошлого поднимаюсь на Башню солнца.[314 - Башня солнца — сооружение на одноименной горе в том же, что и Колдовская, районе.] Радужное облачко истаяло в небе, Издалека прилетел свежий ветерок.[315 - Свежий ветерок — в этом контексте у словосочетания цин фэн появляется и присущий ему второй смысл — «чистые нравы».] Давно удалилась фея, А где же теперь князь Сян?[316 - По древнему преданию, чускому князю Сяну в снах являлась на любострастные свидания фея Колдовской горы, которая прилетала тучкой и проливалась дождем (перевод оды Сун Юя, откуда почерпнут этот сюжет, можно прочитать в сб. «Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева»).] Блуд канул в пучину лет, Лишь дровосеки да пастухи поминают их печальными вздохами.      759 г. * * * Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток», 1923, № 2). 59 [Один] скорбно лил слезы на перекрестке дорог, [Другой] убивался, [глядя на] белый шелк.[317 - Лил слезы убивался — сюжеты из трактата «Хуайнань-цзы» о философах Ян Чжу и Мо-цзы, вздыхавших о переменчивости мира, один из них, не зная, куда направиться, переживал на развилке дорог, уходящих на юг и на север, другой — глядя на кусок некрашеного шелка, который можно окрасить то ли в желтый, то ли в черный цвет.] Дороги от перекрестка уходят на юг и на север, Белый шелк можно сделать разным. Если таково все в мире, То и в жизни человека нет постоянства. Тянь и Доу[318 - Тянь, Доу — высокие сановники периода Западная Хань (III в. до н э. — I в н. э.) Тянь Фэнь и Доу Ин, соперничавшие в борьбе за пост канцлера.] соперничали друг с другом, И у челяди от этого свой барыш или убыток Тропы жизни так переплетены, Что трудно не сойти с тропы дружбы. Черпак вина[319 - Черпак вина — слово доу, употребленное в стихотворении, обозначает прежде всего меру объема (чуть больше 10 л), состоящую из 10 шэнов; в древности этим словом также обозначался черпак для забора вина из больших емкостей (скорее всего, именно в таком значении употреблено слово доу в известной характеристике Ли Бо, данной его другом поэтом Ду Фу Ли Бo идоу, ши байпянь — «как зачерпнет Ли Бо вина, так тут же сто стихов»).] сильно сближает, Но на душе все то же недоверие. Чжан и Чэнь в конце концов погасили огонь дружбы, Сяо и Чжу[320 - Чжан, Чэнь, Сяо, Чжу — персонажи ханьских исторических хроник Чжан Эр и Чэнь Юй, Сяо Юй и Чжу Бо; каждая пара прошла путь от дружбы к вражде.] тоже разлетелись, как звезды в небе. Стаи птиц собираются на цветущих ветвях, А жалкие рыбы дрожат над своим пересохшим прудом.[321 - В этом противопоставлении птиц и рыб комментаторы усматривают намек на расхождение между яркими мечтами и жалкой реальностью в жизни Ли Бо.] Ах-ах, пришелец[322 - Восприятие человека как «пришельца», «гостя» в этом мире — вполне даосская идея, к тому же это корреспондирует и с легендой о Ли Бо как сосланном со звезды Тайбо (Великая Белизна) небожителе; человек непоседливый, Ли Бо нередко в стихотворениях именовал себя этим словом кэ — «гость, пришелец»; но тут Ли Бо имеет в виду себя, возможно, еще и потому, что в момент создания стихотворения направлялся в ссылку, т. е. был насильственно отторгнут от родных мест, лишен дома, крова; в ряде изданий в предпоследней строке вместо «утратить благорасположение» стоит «утратить власть» (ши цюань).] утратил благорасположение, Но что другое ему надобно, позвольте спросить?      757 г. Приложения Хронологическая последовательность создания стихотворений цикла «Дух старины»[323 - Последовательность и датировка даны по тексту «Ли Бай цюаньцзи бяньнянь чжуши» (Ли Бо. Полное собрание сочинений в хронологической последовательности с комментариями). Чэнду, 2000 (сост. и коммент. Ань Ци, Янь Ци, Сюэ Тяньвэй, Фан Жиси, под общей ред. Ань Ци).] 725 г. (13-й год Кайюань) — № 33 Впервые покинув родную область Шу в 724 г., весной 725 г. Ли Бо путешествует по Янцзы, посещает Ханчжоу, Юэчжоу (совр. Шаосин), знакомится с известным 80-летним даосом Сыма Чэнчжэнем, после чего пишет знаменитую «Оду о птице Пэн»; осенью заезжает в Цзиньлин (совр. Нанкин). 728 г. (16-й год Кайюань) — № 26, 27, 52 В предыдущем году Ли Бо знакомится с поэтом старшего поколения Мэн Хаожанем, а в начале 728 г., расставаясь с ним, пишет стихотворение «У башни Желтого журавля провожаю Мэн Хаожаня в Гуанлин»; женившись в 727 г. и заведя собственный дом у Скалы персиковых цветов близ г. Аньлу (совр. город с тем же названием в пров. Хубэй), живет там до 730 г. 730 г. (18-й год Кайюань) — № 38 Весной Ли Бо едет в столицу Чанъань, живет на горе Чжуннань, где обитало много даосов, знакомится с принцессой Юйчжэнь, сестрой императора, с Чжан Цзи, его зятем, которые увлекались даосской мистикой; посещает Восточную столицу Лоян; осенью ненадолго покидает Чанъань. 731 г. (19-й год Кайюань) — № 15, 24, 16 Возвращается в Чанъань, пытается приблизиться ко двору, но приходит в разочарование от неправедной жизни столичной верхушки; уверенность в себе, однако, не покидает поэта, и он пишет наполненное внутренней энергией стихотворение «Трудны пути идущего». Вновь, уже на более длительный срок, покидает столицу, едет в Кайфэн и Лоян, а зимой возвращается к себе в Аньлу. 741 г. (29-й год Кайюань) — № 10, 11 Десятилетие прошло в переездах и переселениях, в 740 г. умирает его жена, и Ли Бо с двумя детьми перебирается в Восточное Лу (г. Жэньчэн, совр. г. Цзинин пров. Аньхуэй); на горе Цулай к югу от знаменитой горы Тайшань с пятью друзьями («шестеро отшельников из бамбуковой рощи у ручья») устраивает пирушки. 741 год в основном проводит дома, навещает отшельника Юань Даньцю в горах Сун. 742 г. (1-й год Тяньбао) — № 7 В четвертую луну Ли Бо поднимается на гору Тайшань, несколько месяцев путешествует, а осенью получает «высочайшее повеление» прибыть к императору Сюаньцзуну и едет в Чанъань, где знакомится с наставником наследника Хэ Чжичжаном, с которым они стали друзьями, становится придворным поэтом, император издает указ о назначении Ли Бо членом Академии Ханьлин, а на десятую луну приглашает его с собой к теплым источникам. 743 г. (2-й год Тяньбао) — № 21, 44, 47, 49, 50, 56, 12, 39 Весной и летом поэт постоянно бывает во дворце, пишет стихи для императора и его фаворитки Ян Гуйфэй («Чистые, ровные мелодии»), сопровождает императора в поездках по стране, а осенью начинает задумываться об уходе от чуждого ему двора и возвращении в родные горы. 744 г. (3-й год Тяньбао) — № 42, 43, 55, 22, 5, 40, 20 В первый месяц лунного года Ли Бо провожает Хэ Чжичжана, покинувшего двор и возвращающегося в горы, а весной сам Ли Бо подает императору прошение об отставке и летом едет в Лоян, где знакомится с поэтом Ду Фу, зимой возвращается к себе домой в Восточное Лу. За эти два года было написано много стихотворений, включенных в цикл «Дух старины». 745 г. (4-й год Тяньбао) — № 9, 23, 41 С весны до осени путешествует с Ду Фу, Гао Ши по Лу, едет в г. Цзинань, в монастыре Цзыцзигун проходит обряд «вхождения в Дао». 747 г. (6-й год Тяньбао) — № 37, 3, 48, 17 Оправившись от тяжелой болезни, перенесенной в 746 г., Ли Бо расстается с Ду Фу, пишет ему вдогонку стихотворение «Из города Шацю посылаю Ду Фу», а весной 747 г. отправляется в Янчжоу, затем в Цзиньлин, летом совершает подъем на гору Тяньтай (совр. пров. Чжэцзян), посещает могилу Хэ Чжичжана у подножия горы Гуйцзи; заезжает в г. Данту, где живет его дядя Ли Янбин; путешествует по Осенним плесам (Цюпу). 749 г. (8-й год Тяньбао) — № 6, 14 Ли Бо проводит год в г. Цзиньлине. 750 г. (9-й год Тяньбао) — № 1, 35 На пятую луну едет из Цзиньлина в Лушань, к зиме возвращается к себе в Лу, проезжая через Бяньчжоу (совр. г. Кайфэн), останавливается в доме своего ученика и женится на его сестре. 751 г. (10-й год Тяньбао) — № 34 Навещает своего друга — отшельника Юань Даньцю, осенью возвращается, в Кайфэн. 753 г. (12-й год Тяньбао) — № 46, 8, 54, 51, 31, 36, 18, 25, 30, 29, 53, 2, 32, 28, 13 После поездки на север в 752 г., где Ли Бо посетил ставку Ань Лушаня в Ючжоу (район совр. Пекина), весной 753 г. он в третий раз приезжает в Чанъань для новой попытки осуществить свои планы государственного служения, но его вновь постигает неудача, и осенью он уезжает на юг в Сюаньчэн. В этом году он создал наибольшее количество стихотворений цикла «Дух старины» (как и в те два года предыдущего десятилетия, когда он жил в Чанъани). 754 г. (13-й год Тяньбао) — № 4 Совершив поездку в Цзиньлин, Ли Бо заезжает в Сюаньчэн, живет у дяди в Данту. Стихотворение предположительно написано во время путешествия по Осенним плесам (Цюпу). 756 г. (1-й год Чжидэ, начало правления Суцзуна) — № 19 В конце предыдущего года наместник Ань Лушань поднял мятеж и в начале 756 г. провозгласил себя новым императором, Сюаньцзун бежал в область Шу, передав трон сыну, провозгласившему себя императором Суцзуном. Ли Бо бросился спасать семью, перевез жену и детей в район горы Лушань (совр. пров. Цзянси), а осенью по зову принца Юн-вана примкнул к его войскам. 757 г. (2-й год Чжидэ) — № 59, 45 Ранней весной Ли Бо был облыжно обвинен в измене, арестован и заключен в тюрьму в уезде Сюньян (совр. пров. Цзянси), где ожидал казни, но по заступничеству влиятельных друзей наказание было смягчено — поэта отправили в ссылку в отдаленный город Елан (район совр. г. Гуйчжоу). Первое стихотворение было явно написано в начальный период тюремного заключения, второе — в тот краткий период, когда поэт уже был выпущен из тюрьмы, но император еще не подписал указ о замене казни ссылкой. 759 г. (2-й год Ганьюань) — № 58 Поздней весной Ли Бо получает амнистию и с полпути начинает обратный путь по реке на восток; это стихотворение, предпоследнее в цикле, было написано ранней весной еще по дороге в ссылку. 760 г. (1-й год Шанъюань) — № 57 Лишь к осени Ли Бо возвращается к семье в Лушань; в этом году он создает свое последнее стихотворение из включенных в цикл «Дух старины». А. Е. Лукьянов Философско-поэтический космос Ли Бо Когда-нибудь у нас станут говорить хорошо и много о Ли Бо, а его поэзию воспринимать сердцами своими как духовное сокровище. Вероятно, это произойдет тогда, когда культуры китайского Дао и русского Росса соприкоснутся на просторах Евразийского континента и осознают свое общечеловеческое родство. Подобно тому как на планете Земля один ландшафт, невзирая на искусственные границы государств, естественно перерастает в другой, так и соседствующие культуры органически продолжаются друг в друге. Лишь в зависимости от рельефа, этой природной клавиатуры возвышенностей и долин, они воспевают себя в духовном слове этносов на разных языках. В таком сообществе культур нельзя пренебречь ни одной даже «самой маленькой» культурой, как нельзя пренебречь ни одной частью организма, не калеча и не нарушая его живой целостности. Все культуры необходимы и ценностно равны. Ли Бо как поэт был рожден и взлелеян в выточенной вселенскими энергиями колыбели космоса Поднебесной, состоящей из Неба со звездными дворцами первопредков и великих правителей, Земли с храмами-горами царей и фанзами простолюдинов и плавно вьющегося между ними вихря, образованного встречными потоками ветров-нравов (фэн) восьми сторон света. Ли Бо были ведомы пределы небесного верха и земного низа. По первородной сущности его почитали небожителем, за какие-то прегрешения сосланным на Землю. Среди ближайших друзей он так и звался «бессмертным гением, в наказанье поверженным с небес на землю». Что преступил Ли Бо, какой закон он нарушил? — это навсегда останется для людей предметом фантазий, догадок и домыслов. Вероятно, он пренебрег каким-то табу небесных первопредков и потому был сброшен вниз, к людям на темную (иньскую) Землю с вердиктом: своевольно порадел за них, с ними и будь. Однако, расставшись с Небом, Ли Бо никак не приживался и на Земле. Интересно, что в земной реальности все его попытки приблизиться к правительственным кругам и осуществить миссию спасения Поднебесной средствами государственной власти заканчивались неудачей. Судьба лишь изредка допускала Ли Бо к правящим силам, а для постоянного пребывания отвела ему только одну срединную область духовных ветров-нравов. Подхваченный вихрем, как пишет о себе сам Ли Бо, он превращался в дух и парил в воздушном пространстве, творя песнь Дао. Ли Бо — великий поэт. Этого, казалось бы, вполне достаточно для выявления сущности его творчества. Остальное же — философские, исторические, политические, эстетические, нравственные идеи и взгляды, можно сказать, лежат на периферии его поэтического горизонта. Они привходящи, случайны и интересны лишь для дотошного специалиста, озадаченного формальным перечнем всех составляющих мировоззренческого пейзажа Ли Бо. Однако такое суждение было бы приемлемо по отношению к какому-нибудь другому поэту, но не к Ли Бо. Посредством научного анализа его творчество не раскладывается на отдельные составляющие. Все здесь сращено и кипит художественными и понятийными метаморфозами, так что, например, философские понятия проявляются под ликами поэтических образов, а поэтические образы принимают смысловую конфигурацию философских понятий. Поэзия Ли Бо являет себя в различных регистрах самосознания (философского, исторического, эстетического), где каждый воспроизводит лишь ему присущую тональность духовного единства. А сам поэт призывает не просто читать и познавать его извне по заданным меркам, а созидать вместе с ним, осмысляя каждое мгновение бытия в развивающемся сюжете общемировой драмы. Философско-поэтический синтез Ли Бо вовсе не надуманная исследовательская схема. Философия и поэзия изначально близки друг другу, и потому не случайно, рождаясь, философия первое свое слово изрекает на мифопоэтическом языке. Это наблюдается и в Греции, и в Индии, и в Китае. Например, комментарий «Туань чжуань» из «И цзина» («Канона перемен») начинается с космологии гексаграммы Цянь (Небо), где едва ли можно отличить чистую поэзию от философии: О, как величественна изначальность Цянь! Неиссякаемый источник мириад вещей и неразрывное единство с Небом. Гонитель облаков, дождей ниспосылатель, литейщик форм предметов и существ. Начало и конец великой силы света и времени творец на уровне шести позиций, что, оседлавши шестерых драконов, правит Небом. Метаморфозы-измененья длит непрерывно Дао Цянь, и каждый выправляет по нему свою природу и судьбу. Хранилище гармонии великой, которое являет пользу, честность. Глава происхожденья всех существ и мира царств законный устроитель. Однако, обретя зрелость, философия и поэзия тоже не расстаются друг с другом. Поэзия иногда превращается в начала философии, Как это было, например, у греческих стоиков. А философия часто перетекает из прозаического повествования в поэтическое или выражает свои идеи цитатами из древних поэтов, как это наблюдается в китайской философской классике. По линии наследования культурных традиций и по своему местоположению в социоприродном космосе Ли Бо тоже близок к философу и в творчестве сращен с философией. Ведь поэт и философ по велению судьбы располагаются в центре философского и поэтического мироздания. Они исходят из одного архетипа культуры и владеют одними и теми же кодами и механизмами творения образов и понятий. Ли Бо ничто не мешает рядом и на равных использовать поэтический образ цветка персика, символ журавля как знак мудрого отшельничества и философское понятие Дао. И по ряду целей, которые выражены с различной степенью ясности, Ли Бо находится на уровне философского мировоззрения. Он добровольно берет на себя обязанности философа: стать воином-мудрецом, занять пост духовного наставника Поднебесной и возродить в ней гармонию, спасти людей от хаоса, воссоздать человека в его исконной сущности, в целом — переродить мир, освежив его сокровенными энергиями нравов древнего Дао. Ли Бо сам приоткрывает философский лик своего поэтического космоса и в значительной мере решает одну из тех задач, которая оказывалась трудноразрешимой в семантическом поле языка философии. Дело в том, что для передачи своих идей философы пользовались словами обыденного языка. Тем самым они опрощали философию, раздваивали язык (Дао в системе философских категорий и обыденной речи — две разные вещи) и путали слушателя, который, внимая философу, либо чувствовал себя бездарью, либо, заученно повторяя услышанное, мнил себя «народным философом». Часто бывало, что и философы, подразумевая одно и то же, не понимали друг друга. Ли Бо же сделал философские категории достоянием поэтического контакта, пробуждая таящуюся в душе человека чарующую силу гармонии Дао и заставляя человека если и не размышлять о Дао, то, во всяком случае, медитировать над ним и непроизвольно приобщиться к нему. Кроме того, о близости Ли Бо к философии говорит и то, что в процессе своего становления как поэта Ли Бо повторяет путь философа и философии: он поэтизирует космогонию и врастает в социальное и природное мироздание Поднебесной, усваивая его ритмы, образы и смыслы. Биография Ли Бо как поэта и философа (в той мере, в какой он выступает философом) — это космогония, а автобиография этого чародея слова — та же космогония, озвученная и окрашенная его гением. Долог и велик был путь философско-поэтического восхождения Ли Бо, и отправился он в него из младенчества Поднебесной — великой древности. Древность Некто, обладающий поэтической натурой, выбрал из поэтической сокровищницы Ли Бо около шестидесяти стихотворений и дал им символическое наименование гу фэн. В составных частях оно несет несколько значений: фэн — это «ветры», «нравы», «поведение», «молва», «вдохновение», «просвещение»; гу — «древность», «старина», «древние люди». В целом гу фэн означает «веяние древности», «древние нравы», «просвещение древностью», «дух старины» и т. д., что не исчерпывает всех заложенных сюда культурологических смыслов. Древность обычно понимается нами как некая хронологическая величина, подвижная в определенных пределах начала и конца в зависимости от понимания линейного движения истории. Это нечто прошедшее и ушедшее. Но если так, встает вопрос: в какую область бытия или небытия ушла древность? Если представлять, что существует некое скрытое от человеческого взора пространство древности, то мы придаем ей некий мистический цикл и превращаем в объект теоретических и теологических спекуляций. Если же принять, что древность никуда не уходит, а мы сами и есть постоянно изменяющаяся древность, то, надо признать, нет ничего современнее древности. Она — всегда молодая вечность. Это пульсар, из ядра которого исходят токи прошлого и будущего и в которое они возвращаются, меняясь знаками: прошлое превращается в будущее, и наоборот. Вместе они синтезируют настоящее, в котором в центростремительной направленности прошлое и будущее состоят в тождестве (тун, как говорят китайцы), а в центробежной направленности — в согласованном различии (хэ). Сочетание тождества и различия (тун-хэ) образует гармонию. В миропредставлении китайцев древность занимает особое положение. Она онтологизирована и выполняет функцию мирового начала, будучи олицетворенной в Паньгу — тотемном существе Поднебесной. Представление о космогенезе с участием Паньгу передает трактат III в. «Сань у ли цзи» («Календарные записи “трех и пяти”»): «Небо и Земля были живым существом, подобным куриному яйцу. Паньгу жил (зародился) внутри него. Минуло 18 тысяч лет, Небо и Земля стали отделяться друг от друга. Ян, будучи чистым, формировал Небо, инь, будучи мутной, формировала Землю, Паньгу же пребывал в середине между ними и в день претерпевал по девять метаморфоз. Дух был в Небе, душа была в Земле. Небо каждый день поднималось на один чжан, Земля каждый день утолщалась на один чжан, Паньгу каждый день вырастал на один чжан. Так продолжалось 18 тысяч лет. Небо достигло предела высоты, Земля достигла предела глубины, а Паньгу — предела роста. Вот почему Небо и Земля отстоят друг от друга на 18 тысяч ли».[324 - Юань Кэ. Чжунго гудай шэньхуа (Мифы древнего Китая). Пекин, 1985.] Дословно имя Паньгу означает «свернутая в спираль древность». То есть Паньгу — это спиралеобразный космический зародыш, несущий в себе телесную, духовную и разумную сущность. Вращаясь или, точнее говоря, танцуя в невесомости между небесным и земным полюсами духовных энергий, он постоянно прибавляет в длине и ширине. Предваряя матричное устройство будущего космоса (деление поверхностей Неба и Земли на девять полей-квадратов, а их глубин на девять уровней), Паньгу претерпевает внутренние и внешние изменения по девять раз в день. Вероятно, в калейдоскопе этих изменений фиксируются родовые генетические коды и облики будущих существ Поднебесной. По завершении космогонического цикла Паньгу превращается в ландшафты полей Неба и Земли: глаза его стали Солнцем и Луной, волосы — звездами, дыхание — ветром, кровь — реками, мышцы — почвой и т. д.[325 - Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1965.] На месте тела (земные горы и воды) и разума (звезды, Солнце и Луна) Паньгу в сердцевине космоса остается только веющая незримым вихрем его духовная сущность. Такую почву древности, образованную из «свернутой в спираль древности», получил в поэтическое наследство Ли Бо. Древность взращивает поэтический космос Ли Бо, проявляясь во многих философских, исторических и художественных символах. Прежде всего, это изначальная (= первоначальная) древность (юань гу), онтологически равная изначальному Дао (юань дао) и изначальному Дэ (юань дэ). Древность — это пульсирующее лучистой энергией срединное ядро космоса, и потому космос приобретает совершенную сферическую форму с вершиной в этом ядре. Древность — это играющее (поющее и танцующее) дитя космоса, и потому его все искренне любят. Дитя-древность простодушно, и потому в него безоговорочно верят. Оно поет и танцует в ритмах космической пульсации само по себе и тем самым выражает принцип самотворчества философского и поэтического искусства. Конфуций, например, попав под сияние древности, открыл себе и окружающим тайну своих творческих философских начал: «Передаю, но не создаю, верю в древность и люблю ее» («Лунь юй». VII, I).[326 - Лунь юй (Беседы и суждения) — Чжу цзы цзи чэн (Собрание сочинений всех философов). Т. 1. Шанхай, 1986.] Вряд ли можно сказать лучше и пожелать большего — философ находит в вечно юной древности и гений творчества, и веру, и любовь. Изначальная древность представлена у Ли Бо еще одним, синонимичным наименованием — тай гу, которое исключительно ради отличия от предыдущего и сохранения онтологического значения переводится здесь как первоначальная древность (Великая Древность). Первоначальная древность овевается изначальными ветрами (Сокровенным Духом), или дыханием первородной сущности (сюань фэн) (№ 30). Древность одухотворяется этой эманацией и закручивается в плавно текущий вихрь циклических перемен (бянь). Может быть, поэтому отобранные стихи Ли Бо и были обозначены как гу фэн, что указывает на то, что отныне древность в творческом спиральном потоке будет сплетать красочный поэтический венок из нравственной простоты, веры и любви. Материнским объятиям древности недостает лишь истинного поэта — ее дитяти, столь же вечного и юного, как и она сама. Древность, нашедшая всеобъемлющее воплощение в поэтическом космосе Ли Бо, обладает и собственным органическим строением — плотью, и эстетическим выражением — ликом, в которых разыгрывается сюжет мировых событий. Здесь непременно встречается мифология, выплескивающаяся наружу в виде живых тотемных символов из недр уже исчезнувших первобытных родов. Казалось бы, это некая дань традиции и безымянным предкам, художественная аллегория и красочный штрих, но на самом деле осуществляется магический синтез философско-поэтической гармонии Ли Бо. Загадка в том, что мифологические символы несут в себе подлинную родовую сущность человека, отражают пролог его планетарного существования, его судьбу и смысл жизни в единстве с природой и тотемами. А потому в любом символическом выражении миф эпичен, он изоморфен космосу и в каждом своем тропе, как в монаде, повторяет жанры и сюжеты событий рождения и становления мира Поднебесной. Причем миф у Ли Бо не мертвый и ветхий материал полустертых в памяти преданий. Помещая миф в исконное для него материнское чрево древности, поэт задает мифу первородный поэтический импульс, который мгновенно оживляет его, пробуждая архетипы колыбельных, а также карнавальных печалей и радостей, присущих матери в космическом понимании. Овладение таящейся в мифе миниатюрой космоса позволяет Ли Бо возвыситься над миром и обрести качества и возможности, свойственные волшебнику-демиургу. Стоит только Ли Бо поэтическим словом прикоснуться к мифу, как закрученная в нем спиралью череда событий тут же начинает пульсировать. Ей бы и остаться только предметом эстетического любования, но меняется статус этих мифических событий. Выходя в поэтическое пространство и неся в себе архетипический отпечаток Дао, они становятся явлением подлинного искусства. Захватывая окружающий мир, они воссоздают человека и пробуждают в нем память о собственном тотемном первородстве. Трудно представить, сколько Ли Бо нужно было проявлять осторожности, чтобы в акте поэтического творения человека не исказить его родовой самости и не занести вирус ложной искусственности, ибо поэт имел дело с натурой и судьбой человека. Не кто-то другой, а сам Ли Бо вживается в мифологический космос древности. Да и кто, кроме него, мог отважиться войти в эту реторту метаморфоз и лучистых свечений? В стихотворении № 11[327 - Далее фрагменты стихотворений Ли Бо приводятся в переводе С. А. Торопцева из данного издания.] Ли Бо изображает свое пребывание в годичных ритмах колыбели космоса, очерченной мифологическими реалиями: В Восточной Бездне тонет Хуанхэ, А в Западной — полдневное светило. Пространственно-временная динамика идет своим чередом (древний Паньгу танцует), и Ли Бо претерпевает соответствующие метаморфозы — годы иссушают его, молодой весенний лик его стареет и волосы к осеннему закату седеют. Ли Бо как земное физическое существо, повторяя судьбу Паньгу, сгорает, а его духовное поэтическое Я очищается от телесного тлена и готовится воспарить вверх. Ли Бо лишь ждет дракона древности, в котором угадывается Дао: Мне б на драконе к тучам улететь, Впивать в сиянье вечном солнца свет! Примеры левитации у Ли Бо перед глазами. Это, например, Гуанчэн-цзы, один из даоских святых, служивший, согласно мифологическому преданию, военачальником у Первопредка Хуан-ди и знавший путь к Вратам Неисчерпаемости: Но разве так Гуанчэн-цзы летал?! — Был в тучку впряжен легкокрылый Гусь.      (№ 28; см. № 25 и примеч.) Это и Ань Ци с острова бессмертных Пэнлай, который в окружении белояшмовых отроков под волшебную музыку свирелей пролетает на журавле мимо Ли Бо и уносится в звездную высь (№ 7; см. примеч.). Тот и другой представляют собой мифологические персонажи, но они пребывают с Ли Бо в одной пространственно-временной среде поэтического космоса. Ли Бо присутствует рядом, видит и слышит их. Он готов воспарить вместе с ними, но еще не может, так как их разделяет грань времени и вечности, или грань судьбы. С судьбой у Ли Бо простые и ясные отношения. В земном бытии он признает ее власть над собой и потому свободен от ухищрений противоборства с ней. Уйти от судьбы все равно что уйти от себя, ведь судьба — это природа (натура) человека. Судьба транслирует смысл жизни-и-смерти космического пульсара, она синхронизирует «взлеты и падения», и от ее роковой силы никто не может скрыться: ни простые люди, ни святые и мудрые, ни вообще всё существующее (№ 25, 28). Судьба тоже миф, первопредок космоса, всеобщая справедливость, неподвластная ни уговору, ни обману. Она еще не предоставила Ли Бо его лунную колесницу (по преданию, Ли Бо закончил земное существование, шагнув из лодки в круг отражения Луны). Вознесение к предмету своего вдохновения, т. е. смерть, нужно было у нее заслужить. Мифологические образы расставляют по поэтическому космосу и исторические меты, выражая универсальность связи событий мирового сюжета. После «золотого века» древности наступил период хаоса, названный древними мыслителями периодом «Воюющих царств» («Чжаньго», V–III вв. до н. э.). Он завершился деспотией царства Цинь, создавшего первую централизованную империю. Эти события тоже нашли отражение в мифологической символизации: Друг друга пожирали тигр, дракон, Покуда не сдались безумной Цинь, В стихах давно утрачен чистый тон.      (№ 1) Под масками оскалившихся драконов и тигров в данном случае скрываются, конечно, воюющие царства. Едва ли здесь лишь стремление к достижению художественного эффекта для выражения степени ожесточенности столкновения борющихся сторон. По-видимому, сюда включается и собственно мифология — небесные (драконы) и земные (тигры) начала бытия. Тем самым Ли Бо свидетельствует, что воюют не только и не просто царства. Воюют все против всех, разыгрывая фабулу хаоса, поправшего гармонию древности. Мудрая древняя мифология, ведающая о прологе событий, оповещает человеческую Поднебесную о грядущих значительных метаморфозах в ее социальном бытии. В частности, Пурпурный Феникс (Юэчжо) возвещает о становлении великих династий, а Белый Тигр (Цзоуюй) — о гуманном правлении: Ведь всуе Цзоуюй не поспешит Глас Юэчжо не раздается чудный.      (№ 13) Естественно, что и сам Ли Бо время от времени предстает в виде мифологических образов. Вот он, осужденный по навету, вырвался из темницы и принял облик Дракона-Феникса, намеревающегося покинуть суетный мир, улететь на уходящую в небесную высь гору и воспевать с ее вершины цветущие поля (№ 45). А вот он уже вверяет мифу и свою писательскую судьбу, последним штрихом кисти уравнивая себя с совершенномудрым Конфуцием: Мечтаю, как Учитель, кончить мысль Лишь в миг, когда убит Единорог.      (№ 1) Вообще древность у Ли Бо — это окаймленная Мировым океаном огромная сцена, на которой в лунном сиянии и солнечном свете его поэтическая муза разыгрывает магическое действо гармонии и хаоса. Здесь в воздушном одеянии рождается первозданная и вечно юная древность (№ 30), здесь под звон мечей и стоны жертв проходят эпохи (№ 1), здесь в кругу дев-мотыльков пируют правители и сотрясают устои страны одописцы и философы (№ 1, 30), и здесь поэт, по крови царь, летит духом к Верховному Владыке и обретает бессмертие (№ 30). Все они здесь актеры и зрители, и у каждого своя роль — свой танец, песня и кончина. И всем здесь дирижирует один великий мудрец и мастер — космос. Космос В миропредставлении Ли Бо космос как некое тектоническое сооружение уже давно существовал, а в своем поэтическом качестве ему еще предстояло родиться. Согласно Ли Бо, он навевается Сокровенным Духом, который преображает Великую Древность и превращает ее в духовный зародыш поэтического космоса (№ 30). Вбирая в себя первородные энергии Сокровенного Духа, этот эмбрион ритмично заряжает все сущее, извлекая из него космическую симфонию Дао. Ли Бо как человеческий дух сливается с этим дыханием и переводит звучание вещей в слова, а их обличье — в иероглифы, преобразуя таким образом космическое Дао в словесно-иероглифическую картину Дао поэтического. Так рождается «духовный сосуд» (как называл Поднебесную Лао-цзы) поэтического космоса. Ли Бо не описывает его устройство в подробностях, в системном единстве и в одном произведении. Такой задачи он, конечно, перед собой не ставил. Но множество реалий космоса так или иначе присутствуют и рассредоточены по всей палитре его поэзии. Среди них есть волшебные вехи поэтического странствия Ли Бо, где в сиянии вечной красоты первопредки и мудрецы с радостью встречают его как ровню и друга и где он свободно переходит из одного измерения времени и пространства в другое (№ 7, 25, 41). Это гора Тайбо, созвучная с именем Ли Бо (его звали Ли Тайбо), где он обретает бессмертие (№ 5), Врата Неисчерпаемости, открывающие путь в беспредельность (№ 25), Дерево Жо, стоящее на вершине горы Куньлунь (Нижняя Столица Первопредка и высшая точка земной поверхности), и Начала Небытия — последняя граница мироздания Поднебесной и выход во вселенское пространство (№ 41). Однако неустойчивым оказывается устройство этого вечного космоса. Судьбоносные силы ввергают его в хаос. Поэзии хаоса-потопа Ли Бо отводит довольно значительное место в своих стихотворениях и по объему, и по смысловой организации мирового сюжета. Поэтическая картина хаоса восходит у Ли Бо к древней мифологеме потопа, которая включена традицией в канву исторических и политических событий. Архаичный вариант описания потопа зафиксирован в мифологическом своде, называемом «Канон гор и морей» («Шань хай цзин»). В нем говорится о том, что разбушевавшиеся воды взмыли к Небу. Первым в борьбу с потопом втайне от Первопредка вступил Гунь, который, похитив у него саморастущую землю, оградил воды потопа, за что был казнен на склоне Крыло-горы. Гунь ожил и родил Юя (или переродился в Юя), которому Первопредок повелел расстелить холстом землю и утвердить девять областей Поднебесной.[328 - Шань хай цзин (Канон гор и морей). Шанхай, 1985. С. 187–188.] В «Книге [исторических] преданий» («Шан шу») этот вариант детализуется. На совещании верхов в резиденции правителя У-вана устанавливается, что Гунь своими действиями смешал порядок у син (последовательность элементов архетипической матрицы «перекрестия пятерок»). Тем самым он разрушил данную Небом основу нравственных устоев и был казнен.[329 - Шан шу (Книга [исторических] преданий) — Ши сань цзин чжу шу (Тридцать канонов с комментариями и пояснениями к комментариям). Т. 1. Пекин, 1988. С. 301.] В свою очередь, Небо даровало Юю «Великий образец в девяти разделах» (первую «конституцию» цивилизации), где запечатлена искомая основа этических норм. С этого момента и далее на всем протяжении истории вплоть до эпохи Тан расстройство и «потопление» системы у син Гунем стало квалифицироваться как причина и показатель хаоса. Именно этот критерий гибельного «потопления» основы нормативов жизни и избрал Ли Бо для выражения природной и социальной дисгармонии. При виде хаоса его поэтическая лира начинает звучать в печальных и трагических тональностях. «…Установленные правила [стихосложения] канули в пучину», растворились вздыбившимися волнами новомудрия. Там же исчезли и «Великие Оды» («Да Я») из «Канона поэзии» («Ши цзин»), без них угасло изящество стиха и потускнела чистота звуков пяти основных тонов (№ 1). Кривизна бытия судорогами отдавалась в пораженной немотой поэтической музе. Осиротела и родная сестра поэзии — философия: отмеченная Ли Бо триада первых философов распалась. Совершенный человек (чжи жэнь), тот, кто проник в смыслы небесных образов (сюань сян) и воплотил разум Поднебесной (может быть, творец «И цзина» — «Канона перемен»?), вознесся на Небо к Пурпурной заре. Лао-цзы, основоположник даосизма, которого Ли Бо считал своим родовым предком, ушел в Зыбучие пески (как будто утонул в пустыне). Конфуций, родоначальник школы ученых, готов был уплыть к Морю (а для Ли Бо в данном случае и уплыл). Опустел космический центр философии, дети-философы (цзы) разлетелись из своего родового гнезда. Более того, хаос поглотил и отцов философии — духовных наставников (шэн) и мудрецов (сянь): Святые, мудрые — все канули в века… В сей смутный час о чем еще тоска?      (№ 29) Чувство безысходности, конца света («В конце веков смятенье все сильней», № 30) еще более усиливается с утратой миром своего Дао-Пути. Ли Бо неоднократно говорит об этом в поэтической строке: Мир Путь утратил, Путь покинул мир, Забвенью предан праведный Исток.      (№ 25) Наш мир сошел с Пути себе на горе.      (№ 29) …Дух Сокровенный первозданных дней В веках утрачен. Нас не ждет возврат.      (№ 30) Омертвела связь между миром и Дао, а это значит, что опустел космический центр, служивший гармонизирующей опорой для Неба и Земли, ядро космоса перестало пульсировать и испускать энергии. Лик Поднебесной стал морщиться и кривиться, принимая выражения страха, ужаса и демонизма. Эту маску и надел на себя человек, приукрашивая ее румянами, и оттого она становилась еще более отвратительной и уродливой. Люди сместились к границе бытия и небытия, зависли над пропастью, а природа-судьба, перед тем, как решить, бросить их в жерло небытия или вернуть в бытие, предоставляет им последний шанс — избрать пение, танцы и ритмы, присущие мировой гармонии или дисгармонии. Абсолютное большинство избрало формулу жизни по принципу «пир во время чумы». Зазвучали развратные песни, полилось вино, запорхали девы-мотыльки, а иные мужи, кощунственно распевая ритуальные гимны, полезли даже в могилы выковыривать из ртов мертвецов жемчужины для новых оргий, они же подвергли осмеянию и идею бессмертия (№ 30). Правительственные верхи вообще не знали никаких пределов. Злаченые палаты императорского дворца отводились под забавы с бойцовскими петухами, а рядом строились яшмовые террасы для игры в мяч (№ 46). Вся эта хаотическая оргия эхом бури отдалась по Поднебесной: Так мечутся, что меркнет солнца свет, Качается лазурный небосклон.      (№ 46) Эстетизация хаоса в сфере искусства придает поэзии Ли Бо особые качества. Она напоминает человеку о началах хаоса, описанных в «Каноне поэзии», в котором заложены способы воспроизводства подлинной родовой сути человека и гармоничного встраивания этносов в природный мир. Поэзия Ли Бо, в буквальном смысле проходя за порог сознания и очищаясь от словесных оболочек, в виде энергетических ритмов проникает в подсознание человека. Она встречается там с фольклорной (родовой) версией «Канона», сопрягается с архетипом родовой сущности человека и по функциональным алгоритмам этого архетипа, вновь облачаясь в слова, в поэтической форме выводит на поверхность сознания первичные смыслы жизни. В этой роли Ли Бо предстает магом, передающим мелодикой своей стихотворной речи потаенную внутреннюю сущность человека. Именно это определяет общечеловеческий смысл поэзии Ли Бо. В пространстве Поднебесной его речь воспринимает и передает все изгибы и повороты объятого хаосом бытия, но только для того, чтобы, произведя «ревизию» вещей, способствовать их совершенствованию, сначала, как в зеркале, правдиво отобразив, а затем и увенчав картиной их поэтического идеала. Поэтическое бессмертие Стать поэтом-философом, воплотить духовную сущность человека космоса и пойти на выполнение божественной миссии воссоздания гармонии Поднебесной, за которым стоят ритмы природной и человеческой жизни, Ли Бо помог случай, связанный с явлением совершенной мудрости (шэн), будь ее носителем человек или целая династия. Еще в «Беседах и суждениях» — в трактате «Лунь юй» — Конфуций разделял «золотой век» древности и современную ему эпоху именно по отсутствию совершенномудрых людей: «Что касается совершенномудрого человека, то мне не удавалось увидеть такого» («Лунь юй». VII, 26). И долго еще Поднебесная не увидит своего совершенномудрого человека (шэн жэнь), хотя философы каждый на свой лад будут предлагать своим ученикам наиболее плодотворные, с их точки зрения, варианты взращивания совершенномудрых людей. Сами же философы отлично понимали, в чем состоит различие между тем, чтобы только казаться совершенномудрым человеком, и тем, чтобы действительно быть таковым. Возрождение древности — вот что необходимо для рождения совершенномудрого человека. Иначе нет эталона, и потому период ожидания появления подлинного, или совершенномудрого, Человека философы отнесли к процессу философского познания человеческой сущности. «Ожидать прихода совершенномудрого человека через сто поколений и не тревожиться — это познание человека» — так заключают авторы трактата «Чжун юн» (чжан 29).[330 - Чжун юн (Следование середине) — Сы шу у цзин (Четыре книги [и] Пять канонов). Т. 1. Пекин, 1985.] Когда же точно и при каких условиях возродится древность, философы об этом даже и не гадали. Было лишь ясно, что цивилизация, заигравшаяся в войны, должна была где-то оступиться, превысить пределы своей боевой активности и дать трещину или оказаться в состоянии мирной передышки, именно тогда и выплеснется живительная древность. Ли Бо посчастливилось застать это короткое мгновение почти мистического явления древности в начале правления династии Тан: Сто сорок лет страна была крепка, Неколебима царственная власть!      (№ 46) Мы не можем в подробностях судить о том, в чем непосредственно явила себя древность и где он углядел ее образ. Поэтому положимся на самого Ли Бо, который связывал поэтическую реставрацию древности с таким периодом истории, когда цари «управляют, свесив платье» (№ 1), то есть не мешают естественному развитию вещей. «Недеяние правителей» (по выражению даосов) и спонтанное течение жизни природного мира поспособствовали тому, что архетип древнего Дао эхом отозвался в тогдашней современности и на кратчайший миг воссоздал голограмму гармонии, отблеск которой и поймал Ли Бо. Наконец-то возродилась мудрость, причем представленная не одним человеком, а целой династией (Тан). Незамедлительно совершенномудрая (духовная, священная) династия вызвала к жизни и собственную колыбель — древность, В первом стихотворении цикла автор говорит о том, что «священная династия возродила изначальную древность». А далее «навстречу ясному свету» вышли с предуготованной им «счастливой судьбой» «толпы талантов», у которых сошлись в согласии вэнь и чжи, т. е. «дух» и «тело» стиха, искусное изящество и естественная простота. Здесь же, в древности, Ли Бо встретился с Конфуцием и наследовал Учителю, переняв его метод «передавать, отсекая», сформулированный в «Беседах и суждениях» («Лунь юй». VII, 1). Словами о личной «обязанности продолжить традицию» Конфуция, уже возведенного в ранг совершенномудрого (шэн), Ли Бо непосредственно подтверждает свою причастность к философской культуре Дао. Кстати, об этом же говорит и названная выше бинарная оппозиция иероглифов вэнь и чжи (№ 1). Несомненно, они характеризуют прежде всего стилевое изящество стихов, которое относится не только к «толпе талантов», но и к самому Ли Бо. Однако вэнь и чжи в паре имеют и второе значение, проходящее задним планом. Вэнь и чжи включены у Конфуция в основное определение благородного мужа (цзюньцзы) — идеал действующего и размышляющего субъекта: «Учитель сказал: “Если естественность (чжи) превосходит культуру (вэнь), то это дикость. Если культура превосходит естественность, то это книжничество. Когда культура и естественность составляют внутренне-внешнюю целостность, вот тогда получается благородный муж”» («Лунь юй». VI, 18). Таким образом, Ли Бо подчеркивает, что в «согласованном сиянии вэнь и чжи» он приобретает качество благородного мужа и с чистым сердцем наследует Учителю, продолжая в поэзии его писательское философское творчество. Поэзию и философию Ли Бо можно считать обратимыми величинами. А если так, то Ли Бо помимо своего эмпирического существования суждено было родиться и в краткий миг воскрешения древности поэтом и философом. Ли Бо объявляется в космическом лоне древности в трех ипостасях. Один Ли Бо — небожитель, существование которого покрыто тайной. Попав на землю, он вселяется в смертного человека, томимого воспоминаниями о своем небесном бытии. Другой Ли Бо — земножитель, претерпевший духовное рождение от духа звезды Тайбо (Венеры) на горе, название которой созвучно его имени — Тайбо, служащей лестницей к небесным вратам поэтического вдохновения. Тайна его бытия тоже никому не известна. Как и первый Ли Бо, он вселяется в свою эмпирическую ипостась — смертного человека. Третий Ли Бо — смертный человек, рожденный от матери и отца, носитель небесной и земной тайны своего предназначения. Все три ипостаси Ли Бо находятся в одной физической оболочке человека, но не могут сойтись в единство. Точка их единения — духовный центр мироздания. Небесная сущность сверху влечет Ли Бо к духовному центру, земная — подталкивает его туда снизу, но смертный человек Ли Бо слишком тяжел для такого вознесения. Чтобы достичь центра, смертному Ли Бо надо умереть, растаять, превратиться в эфирную сущность и воспарить в космическом духовном вихре к центру вечной древности. А это и есть поэзия и философия Ли Бо в их онтологической сущности, они — не что иное, как жертвенность смертного человека: медленное таяние его в природном брожении под лунным сиянием и танец вращения его духа в круговоротах космического духовного вихря. Все это продолжалось 60 лет — ровно один шестидесятеричный цикл оборота Поднебесной, после чего Ли Бо, как говорит легенда, слился с воздушным сиянием небесных светил. Превращение своего земного таяния в поэзию и философию и отображено в ступенях цикла «Дух старины». Примечательно, что цветовой и хронологической эмблемами поэзии Ли Бо и символами его земного пребывания стали «белизна» и «осень». Чуть юная весна заявит о своих природных и поэтических полномочиях, встрепенется в солнечных лучах нежными цветами и ароматами, закружится узорами и симфонией звуков, тут же наплывает лунная осень и серебрит инеем долы и горы земли и виски поэта. Ли Бо как будто бы и не жил земной жизнью, а сразу был рожден седым младенцем, скопировавшим своего прапредка Лао-цзы — Старика-младенца. Вот Ли Бо всего 40 лет, а он говорит: Уж я не тот, каким бывал весной Я поседел к осеннему закату.      (№ 11) Тяжек ему воздух земли, гнетет его бренная материя, и он мечтает «на Драконе к тучам улететь» (№ 11). Вот ему 41 год, а он уже жаждет: Вкусить бы трав, чей золотистый цвет Дарует вечность, как у тех небес.      (№ 7) В 52 года он, как даосский святой Гуанчэн-цзы, намерен уйти «туда, где в Вечность открываются врата» (№ 25). «Ну, и что? — скажет читатель, — в 40-50 лет поэт вполне может чувствовать старость. Как известно, краток век поэта!» Однако у Ли Бо осенние мотивы звучат повсюду. Ему лишь 28 лет, а для него «иней ранний неотвратимо губит дивный сад» (№ 26), «весны уходят бурные потоки» (№ 52). Ли Бо не только готов сам взмыть ввысь, но усадить на белых гусей, журавлей, летающих лошадей и драконов все земное царство и поднять поэтическим вихрем космоса. У поэта и философа Ли Бо нет земной хронологии, нет «раньше» и «позже», «перед» и «потом», которые навязываются ему земным бытием. На земле — не истинный Ли Бо, подлинный пребывает в вечном акте существования там, в духовном центре мироздания, и потому он жаждет вернуться туда, к своему бессмертию. Восхождение в вечность Ли Бо начинает по горе Тайбо (№ 5). Это и реальная гора в уезде Угун современной провинции Шэньси, и метафизическая гора, связывающая Небо и Землю (аналогии: реальный хребет Куньлунь и метафизический холм Куньлунь — Нижняя (Земная) Столица Первопредка; греческая гора Олимп и метафизический холм Олимп — земной трон Зевса и дворец небожителей). Вне всякого сомнения, Ли Бо использует здесь архетипическую модель, состоящую из трех символов, где гора — это идеально-мыслительное мужское начало ян, вода — телесно-чувственное женское начало инь и соединяющее их идеально-телесное ядро (смесь воды и горной пыли) — духовное эмбрионально-детское начало цзы. В таком ландшафтном воплощении архетипическая конструкция ян-цзы-инь проходит сквозь всю китайскую культуру. Например, она чрезвычайно широко представлена в «Каноне гор и морей», где играет роль генерирующего начала родовых объединений людей, тотемов и вещей. В даосизме и конфуцианстве она выступает структурным принципом философского Дао. При этом в даосских космогониях специально подчеркивается особенность состояния эмбрионального звена архетипа Дао. Этот эмбрион-дитя находится в среднем, каком-то сонном состоянии между жизнью и смертью. Он ни жив ни мертв и вместе с тем и жив и мертв («подобен существующему»); ни молод ни стар и в то же время и молод и стар («дитя», но «предшествует первопредкам» — «Дао дэ цзин», § 4).[331 - Дао дэ цзин (Канон дао и дэ) — Чжу цзы цзи чэн. Т. 3. Шанхай, 1985.] Он свернут, как эмбрион в чреве матери, и спиральные энергии инь и ян окутывают его, но нет ни одной точки, недосягаемой для него. Он — вечный мертвец, но он-то и зачинает все жизненные процессы («непрерывно вьется, действует без усилий» (Там же, § 6). Итак, Ли Бо ничего не изобретает относительно архетипической значимости горы Тайбо. В воображении поэта рядом с ней стоит могучий образ горы Куньлунь, исчисляющей меры духовных трансформаций космоса и отмечающей уровни бессмертия: «Если с горы Куньлунь подняться на высоту, вдвое превышающую ее, то это будет гора под названием Лянфэн (Прохладный Ветер). Взошедший туда становится бессмертным. Если еще подняться на высоту, вдвое превышающую ее, то это будет так называемый Сюаньпу (Висячий Сад). Взошедший туда становится духом-лин, он сможет управлять ветрами и дождями. Если еще подняться на высоту, вдвое превышающую ее, то это и будет Высшее Небо. Взошедший туда становится духом-шэнь. Это и есть обитель Тайди (Высшего Первопредка)».[332 - Хуайнань-цзы (Философ из Хауйнани) — Чжу цзы цзи чэн. Т. 7. С. 67.] Древняя (мифологическая) гора Куньлунь указала Ли Бо как одному из членов поэтического братства направление и способы тайного духовного восхождения. С этим и отправился седой Ли Бо вверх по горе Тайбо — своему прародителю, так как гора Тайбо участвовала в его поэтическом рождении. Пройдя 300 ли (условный показатель), Ли Бо расстается с миром суеты. Ровно на середине пути он достигает обители старца с иссиня-черными волосами, то есть встречает старца-младенца. Тот возлежит у входа в скальную пещеру на ветвях заснеженных сосен (либо под соснами), укрытый облаками. Он спит мертвым сном. Это подлинный человек, к которому Ли Бо пришел узнать драгоценный рецепт бессмертия. Долго он умоляет (будит) старца. Наконец тот сквозь зубы вышептывает ему тайну приготовления эликсира. Глубоко в сердце запечатлевает его слова Ли Бо. В мгновение ока старец распрямляется и, словно молния, исчезает. Ли Бо вскидывает голову, а старца уж нет, и только от избытка чувств Ли Бо бросает в жар. После этого Ли Бо готовится получить эликсир и навсегда расстаться с миром людей (№ 5). Учитывая генетическую связь поэта и горы Тайбо, можно предположить, что в лице старца Ли Бо встретился с самим собой как вечно живым мертвецом и в молениях у подземного гроба открыл самому себе тайну бессмертия. Старец улетучился (вошел в Ли Бо?), и теперь он, Ли Бо, стал старцем-младенцем и занял срединное место в космическом архетипе. Жерло «сокровенного скита» втянет его вовнутрь. Надо сказать, что этот архетип горы, воды и связывающего их мертво-живого эмбриона (в вещном ли виде, в женском или мужском облике) присущ не только китайской, но, по-видимому, многим культурам. Пульсируя в этнических ландшафтах мироздания, этот архетип в качестве фабульной матрицы мирового сюжета продуцирует в символах поэтические тропы и философемы. Подхваченные авторским творчеством, они затем литературно перерабатываются, и мы получаем от поэтов и философов сказку, поэму и философский трактат. Разумеется, этот архетип встречается и в русской культуре. Например, у А. С. Пушкина он фигурирует во многих произведениях, в том числе и в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях»: Там за речкой тихоструйной Есть высокая гора, В ней глубокая нора; В той норе, во тьме печальной, Гроб качается хрустальный… И в хрустальном гробе том Спит царевна вечным сном. Чем не покачивающийся на ветвях сосны спящий мертвым сном старец-младенец? Попав в центр горно-водного архетипа и заменив старца-младенца, Ли Бо спускается затем в «сокровенный скит» — в пустоту космического чрева. Это генетическое ядро мира, особая, ничем не наполняемая пустота, состоящая из духовных спиральных энергий. Все, что попадает в эту органическую реторту, переплавляется в чистый люминесцирующий дух, или в духовное дитя (цзы). Только здесь посланец людей или богов-первопредков может обрести эту подлинную духовную сущность и принять на себя харизму Поднебесной. Процесс этого синтеза описан Лао-цзы, предком Ли Бо, в трактате «Дао дэ цзин»: Дао пусто, и, как ни старайся, его не наполнишь. О бездна-пучина, подобная пращуру мириад вещей! Стихает ее стремительность, слабеют ее путы, Умеряется ее свечение, осаждается ее пыль. И тогда — вот он чистейший, подобный чему-то существующему! Я не ведаю, чье это дитя, [оно] образом своим предшествует Первопредку.      («Дао дэ цзин», § 4) Пройдя тончайшую духовную синтезацию, Ли Бо выходит из «сокровенного скита» и вливается в космический вихрь, который разносит его по всему объему Поднебесной. Ли Бо становятся доступными все ее концы и начала, пределы и даже запредельная область, что он сам и изображает в поэтической картине своей духовной левитации (№ 41). Ему уже тысячи лет, т. е. он бессмертен. Лежа на облаке, он достигает всех восьми сторон света и таким образом расширяется в спиральном колесе вихря. Размеры Ли Бо столь огромны, что утром он наслаждается «морем Пурпура», а вечером «накидывает багрец зари». Все для него так близко, что, протянув руку, он срывает ветку с Дерева Жо, растущего на вершине Куньлуня, и подгоняет ею дневное светило. Достигнув предела бытия, он проникает в Начала Небытия (у ни) и здесь встречается с Верховным Владыкой (шан хуан). Тот приглашает Ли Бо в Высшую Простоту (тай су) — в праначало, лежащее на границе небытия и бытия. Принимая Ли Бо в пантеон, Верховный Владыка жалует его нефритовым нектаром, это и пища богов, и субстанция времени, точнее вечности. Если его отведать, в миг проносятся десять тысяч лет. Далее Ли Бо продолжает левитацию на ветре и выносится за пределы Неба. В выходе за Небо и сказывается сверхбожественная мощь и особая миссия Ли Бо. Возможно, в «ските» «Высшей Простоты» Ли Бо прошел еще одну синтезацию, которая позволила ему преодолеть тяготение бытия и выйти в бесконечность вселенной. Ли Бо выступил здесь в качестве медиума, который соединил питающие среды духовно-энергетической пустоты «сокровенного скита» и энергетической пустоты вселенной, между которыми разместилось мироздание. Теперь Ли Бо мог гармонизировать жизнь Поднебесной извне и изнутри, оплетая мир витками энергетической спирали. Ли Бо осуществил то, о чем мечтает каждый подлинный поэт и философ. В сакральных колодцах Поднебесной (может быть, мы нашли не все) он претерпел ряд духовных синтезов и совершил трансцензус: вышел в занебесную, досудьбоносную, дособытийную область. Там он созерцает внешний лик Поднебесной, каким она смотрит во вселенную, и лик вселенной, каким она смотрит на Поднебесную. Однако нам о них он ничего не рассказал. А может, и рассказал, но его слова одно за другим все еще идут к нам в непостижимо долгих шагах времени. Ведь Ли Бо выпил нефритовый нектар, каждый глоток которого стоит наших десяти тысяч лет. Подождем десять тысяч лет (сто поколений, как говорит трактат «Следование середине»), и, возможно, тогда новый старик-младенец, собрав хотя бы одну из строф, продекламирует нам поэтический стих Ли Бо о ликах Поднебесной и Вселенной. Тайна поэтического слова Нескромной выглядела бы претензия на раскрытие тайны поэтического слова Ли Бо. Для этого нужно или быть самим Ли Бо, или стать еще выше и глубже (но куда уж выше вселенной и глубже «сакрального скита»?). И все же, следуя призыву самого Ли Бо поэтизировать вместе с ним (ведь он хотел всю Поднебесную усадить на своего поэтического дракона), можно сделать некоторые предположения и догадки о его поэтической магии. Восхождение к «сакральному скиту», отречение от бренного мира, два духовных синтеза в пределах бытия и небытия, связь спирального духовного ядра и вселенной — это и есть собственно путь (Дао) поэзии Ли Бо. Здесь и кроются ее тайны. Путь до скита — это путь земного смертного человека. Поэзия и эстетика этой дистанции нам понятны. Мы и сами здесь любим и ненавидим, дружим и предаем, радуемся и скорбим, мним себя героями и клеймим вышестоящих, в порыве гнева идем на все и тоже готовы (иногда) «отбросить прочь чиновничий наряд» (№ 10). Все это, выраженное в поэтической пластике, нам доступно, и мы можем так и сяк судить о поэзии Ли Бо. Трудности понимания магии Ли Бо начинаются со «скита». Поэт прибегает к такой вязи иероглифов и звуков, которая непроизвольно поднимает в нас нечто такое, в чем мы угадываем свое родовое Я. Ли Бо соединяет своей спиральной духовной левитацией энергию пустоты «скита» и энергию пустоты вселенной. Две пустоты ведут между собой встречный (обратный, или оборотный, говоря словами элементарной математики) диалог о циклических оборотах Поднебесной. От начала и до конца, а точнее непрерывно, этот диалог проходит через Ли Бо. Ему предназначено выразить его поэтическими средствами, но как? Ли Бо как личность, как поэт-философ и сам насквозь духовная сущность и пустота. Чтобы достичь цели, Ли Бо, пронизанный диалогической связью двух пустот, встраивается (ввинчивается) в космический вихрь и оплетает (обволакивает) вещи и просвечивает их внутреннее содержимое. Всю совокупность вещей он отражает в красочной картине земного и небесного ландшафта, формы отдельных вещей — в ликах иероглифов, порядок и звучание вещей — в ритмике слов и рифм, внутреннее содержимое вещей — в образах сокровенного и подлинного (прямого). Поэтому Ли Бо выступает как демиург (творец поэтического космоса), поэт, живописец и музыкант. Вот здесь уже можно кое-что подсмотреть из волшебства поэтического слова Ли Бо. И лучше, чем в «Каноне перемен», вероятно, об этом сказать нельзя: «Дух вбирает тайну мириад вещей и творит слово» (или: «Дух вбирает тайны мириад вещей и воплощается [вместе с ними] в речи») («Шогуа чжуань», § 6).[333 - Шогуа чжуань (Комментарий толкования триграмм) — Чжоу и (Чжоуские перемены) — Сы шу у цзин. Т. 1.] Та субстанция духа, которую так безуспешно ищут на поверхности бытия «ученые философы», оказывается, воплощена в слове, только не во всяком (абстракций придумано много), а в слове настоящего поэта и философа — духовного водителя Поднебесной, сложившего из слов песнь Дао. О творческой работе духа (душ и духов) повествует от лица Конфуция и трактат «Следование середине»: «Учитель сказал: “О, как повсюду изобилующе Дэ (духовно-нравственный аналог Дао. — А.Л.), содеянное душами и духами! Смотришь на них и не видишь, слушаешь их и не слышишь, ищешь внутри вещей и не можешь найти следов… Тончайше-сокровенное проявится [ими], а искреннее не сможет сокрыться [от них]”» («Чжун юн», § 16). Таким образом, поэтическое слово Ли Бо — это художественная (иероглифическое изображение), семантическая (смысловое выражение) и гармоническая (согласованность диалога Поднебесной и Вселенной) пластика тайн мириад вещей, содеянная духом поэта. Поскольку слово духовно и располагается в духовной строке Дао, то каждое слово пусто, т. е. представляет собой сгусток энергии. Пустота выступает залогом универсальности слова и его первородности. Каждое слово способно вмещать в себя всю Поднебесную, и его, как и Дао, ничем не наполнить. Энергетической спиралью оно все растворяет до духовной сущности, изоморфно повторяя духовную спираль всеобщего Слова — Дао. Получается, что каждое слово содержится в слове или содержит в себе еще слово в качестве своей ипостаси. Тем самым осуществляется внутренняя саморефлексия слова. Вхождение слова в слово может протекать бесконечно и выстраиваться в полимонаду, где каждое второе слово входит в первое, а на другом шаге второе становится первым и включает в себя последующее и т. д. Это фундаментальное качество диалектической соподчиненности слов в полимонаде не является новым ни для поэзии, ни для философии периода жизни Ли Бо. Его сформулировал все тот же предок Ли Бо — Лао-цзы, когда говорил о выражении постоянного Дао (единого Дао) в тождестве и нетождестве двух противоположностей, именуемых небытием и бытием: «Небытием именуется начало Неба и Земли, Бытием именуется Мать мириад вещей… Оба они (бытие и небытие. — А.Л.) из тождества происходят, но различно именуются. В тождестве они называются первоначалом. Первоначало и первоначало (входящие друг в друга первоначала. — А.Л.) — вот дверь ко всем тайнам» («Дао дэ цзин», § 1). Так же как и всемирный дух «Канона перемен», Ли Бо считывает своим духом тайны танцующих вещей и их песнопения и оставляет нам их поэтическую азбуку. Причем, как говорит акад. В. М. Алексеев, оставляет такое слово, какое редко встречается в обыкновенной речи, звук такой, какой вторит звучанию природы, иероглиф такой, какой передает непосредственное впечатление от вещи. Кажется, если бы не необходимость передавать все это людям на их языке, Ли Бо обошелся бы языком поэтического эха. Вероятно, это был бы один из самых загадочных, но наилучших и подлинных поэтических словарей. Еще один аспект, немного приоткрывающий завесу не только тайны, но колдовства и мистики слова Ли Бо, связан с воспарением Ли Бо в занебесную высь. Это предсобытийная область небытия, или область будущего. Как только Ли Бо выходит туда, будущее врывается в его поэзию и срастается с прошлым и настоящим, превращая поэзию в духовное мироздание вечности. Она становится колдовской и пророческой во всех трех временных измерениях. Читать Ли Бо значит колдовать — менять свое прошлое, заказывать будущее и по-новому ощущать себя в настоящем. Поэзия Ли Бо — это матрица духовного обустройства людей. А если учесть, что эта матрица несет подлинную человеческую сущность, то поэзия Ли Бо служит становлению человека с подлинной духовностью, человека земли, космоса и вселенной. Когда мы говорим о протяженности поэтического слова в размерах спирали Дао, можно было бы предположить (до чтения самого Ли Бо), что он писал длинные драматические, эпические и лирические произведения. Однако это не так. Его поэзия в цикле «Дух старины» представлена в отрывках, точнее, в миниатюрах. Но построены они особым образом, за счет чего достигается объемность и глубина изображения. Строфы у Ли Бо состоят из двустиший, а каждый стих включает пять слов (иероглифов). То есть строфа моделируется по системе архетипа у син («перекрестие [двух] пятерок»). Строфа у син совершает несколько четных или нечетных хоровых поворотов (хор пяти ян и пяти инь) — и объемно-спиральная миниатюра готова. В ней Ли Бо только называет несколько символов, образов, персоналий, но от этого законченность и полнота общей картины не страдает. За каждым образом и символом тянутся линии их истории и судьбы, которые в глубине поэтического объема переплетаются с другими такими же линиями, тянущимися в физику (прошлое) и метафизику (будущее) бытия и небытия. Поэтому Ли Бо только соответствующим, архетипическим способом помечает реалии и включает их в поэтический хор. Этого уже оказывается достаточно, чтобы вместить громадный объем какого-то жизненного пространства. На своем пути Ли Бо встречает и поэтизирует различные реалии — природные, индивидуальные человеческие, семейные, нравственные, политические и т. д., в том числе и философские, которые говорят о «философичности» его поэзии. А что если он включит в поэтическое освещение не отдельные философские символы, а целого философа вместе с его учением? В этом случае он должен показать себя по крайней мере историком философии. Это Ли Бо и демонстрирует в стихотворении № 13, развернутом всего в шести строфах. Герой его философской миниатюры — Цзюньпин, реальная историческая личность, гадатель и философ из г. Чэнду периода правления династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.). Как повествует Ли Бо, «Цзюньпин отринул мира плен / И без Цзюньпина бренный мир оставил». Они находятся по разные стороны от границы бытия и небытия, Цзюньпин или только подошел к «сакральному скиту», или уже прошел в нем духовное преображение. Как бы то ни было, Цзюньпин, преодолев порог бренной жизни, становится для Ли Бо другом и братом по их философскому и поэтическому союзу. Перед Цзюньпином открываются истоки мироздания и тайный ход вещей. Он прозревает циклы их метаморфоз (бянь цюн) вплоть до Первоперемены (тай и).[334 - Это основная онтологическая константа даосского учения, структурно и функционально детализованная в трактате «Ле-цзы», названном по имени философа Ле-цзы (приблизительно IV в. до н. э.). Первоперемена заряжена потенцией метаморфоз-изменений (бянь-хуа) и несет в себе триаду равномощных первоначал: тай ч у— начало энергии-ци, тай ши — начало формы-син, тай су — начало вещества-чжи. В состоянии первозданной нераздельности энергия, форма и вещество образуют изначальный хаос (хуньлунь), или смесь вещей. Далее в результате импульса Первоперемены и кругового взаимодействия первоначал из хаоса творятся вещи и человек.] Цзюньпин не только «прозревает» (гуань) Первоперемену, как замечает Ли Бо, но и «соприкасается» (тань) с началом творения (юань хуа) и рождения всего сущего (цюнь шэн). В тиши и безмолвии он сплетает нить учения Дао и за занавесом пустоты хранит свои чувства. На такой короткой дистанции историко-философского повествования Ли Бо переходит к постановке познавательной проблемы и готов стать философом: «И некому постичь безмолвья бездны!» Стоит специально отметить, что в этом стихотворении мы встречаемся с необычным для нас и замечательным эффектом прочтения второй строфы. Она состоит из двух строк, каждая из которых включает по пять иероглифов. Именно в этой строфе Ли Бо называет два способа философского умозрения и перечисляет четыре попарно связанные онтологические категории. Непроизвольно для глаза данные строки читаются в двух фразеологических алгоритмах. Поэтически, подобно почти всем строкам цикла «Дух старины», они читаются с цезурой посередине в наборах иероглифов два-один-два и создают свои смысловые и эстетические формы. Вместе с тем философски, с учетом устоявшихся категориальных значений, они читаются в иероглифических наборах один-два-два и тоже создают свои смысловые и эстетические формы. Причем попарно связанные онтологические категории отображают обратные (оборотные) процессы мирового генезиса. В первой строке умственное созерцание (гуань) носит чисто рациональный характер. Оно направлено от приходящих к статике внешних циклов метаморфоз (бянь цюн), т. е. многого, к внутреннему динамичному единому — Первоперемене (тай и). Во второй строке умственное созерцание (тань) имеет чувственную характеристику и направлено от внутренне динамичного единого (юань хуа) к внешне статичному множеству вещей (цюн шэн). Это два философских типа встречного умственного созерцания и два встречных процесса космогенеза, которые выражают основной гармонический принцип поэтического и философского мышления. И опять же Ли Бо как будто вторит своему великому предку Лао-цзы, который и этот принцип зафиксировал в «Дао дэ цзине»: «Пребывая в постоянстве при отсутствии чувства (страсти), созерцаю его (творения мира) единую тайну. Пребывая в постоянстве при наличии чувства (страсти), созерцаю его (творения мира) множество вещных форм» («Дао дэ дзин», § 1). Эти две строки сияют в россыпи поэтических символов Ли Бо как два философско-поэтических бриллианта, возможные, вероятно, только в иероглифическом письме. Все десять иероглифов остаются на своих местах, ни один штрих в них не меняется. И как только мастер берет на них поэтический аккорд — всплывают и звучат образы поэтической лиры, а если берет философский — рождаются образы глубочайшей метафизики. Но сильнейшее гипнотическое чувство и видение возникает еще и оттого, что не один, а сразу два Ли Бо, поэт и философ, одновременно берут эти аккорды и смешивают философский и поэтический эфиры, и перед нами в метаморфозах бытия и небытия звучит и танцует голограмма чего-то сказочного и никогда ранее невиданного. Философия и поэзия на краткий миг предстают перед нами в первородном единстве и соединяют нас с глубинными мировыми началами и вещным множеством бытия. От этого пугающего и притягивающего волшебного образа философской и поэтической лиры человеку уже никуда не уйти, и он, наверное, часто будет грезить об этом сокровенном образе. Тайна поэтического слова Ли Бо связана также и с читателем. Понимать Ли Бо было бы намного проще, если бы он писал стихи как личностно незаинтересованный в своем предмете автор, подобно древнегреческому Гомеру, который давал в «Илиаде» объективную картину явлений действительности. Однако у Ли Бо космос, во-первых, это личность, субъект, который не только жил, но и продолжает жить. У космоса имеется своя природная и историческая биография. Это Поднебесная (тянь ся) и питающая ее Занебесная (тянь вай), которые определенным образом реагируют друг на друга и воздействуют на судьбы вещного и человеческого мира. Поднебесная Ли Бо многослойна. Стоит только потянуть за какой-нибудь кончик поэтической нити, как окажется, что вся она свернута в непрерывный клубок. Наугад выбранный нами предмет поэтического повествования Ли Бо в других слоях продолжается в историческом или философском трактате, обрастает в фольклоре легендами, на волнах бытия образ его то появляется, то исчезает, расширяется и сужается, превращаясь в образы других предметов. Поэзия Ли Бо — это живой венец Поднебесной, корни которого уходят в глубь природного и человеческого бытия. Во-вторых, Ли Бо тождествен своему поэтическому космосу. За один шестидесятилетний цикл он развернул себя в нем — сгорел в огне космоса, превратившись в калейдоскоп узоров-иероглифов и песнь Дао. Можно сказать, что Ли Бо — это живой портрет человеческой личности на живом полотне космического лика Поднебесной. Их не разорвать. Невозможно снять портрет Ли Бо со сферического экрана Поднебесной, не украв у последней живого взора внутрь себя. Попробуем убрать из спирального мирового пространства лучезарное парение колдуна-мудреца Ли Бо (№ 41), и тогда вместо духовного кругового вихря останется лишь брошенное посреди пустыни колесо телеги. В живописании поэтическим словом Ли Бо прошел свой путь. Он был рожден земным человеком, пребывал отшельником, «вольным» поэтом, то льнул к царскому двору, вспоминая, что он царского рода, то бежал от царской службы и претерпел на этом пути три духовных синтеза: рождение от духа звезды Тайбо (Венеры), перерождение в «сакральном ските» (№ 5) и у Верховного Владыки в «началах небытия» (№ 41). Чтобы читать и понимать Ли Бо, нужно тоже, хотя бы умозрительно, проделать его поэтический путь. Совершенно правильно делает наш переводчик Ли Бо — С. А. Торопцев, сопровождая поэтический перевод подстрочным переводом, комментариями и примечаниями. Читателю очерчивается культурный объем Дао, дается исторический фон, на котором развертывается поэтическая биография Ли Бо, раскрывается содержание основных символов и понятий, благодаря чему сочетаются значения слов и художественные образы китайской и русской (даже шире — европейской) культур. Без этого поэтический сказ Ли Бо оказался бы чуждым и недоступным. И еще следует сказать об одном свойстве поэтической тайнописи Ли Бо. Может быть, мы никогда не доберемся до разгадки магической силы его поэзии, так как она несет в себе архетипическую матрицу и постоянно дышит живой духовностью. Но, читая Ли Бо, мы непроизвольно поем песнь Дао и побуждаем наш дух танцевать Дао. Мы становимся соучастниками вселенско-космической мистерии единения человека, природы и Первопредка-Бога, забывая о смешной псевдонаучной задаче «познания тайны» Ли Бо. notes Примечания 1 Перевод выполнен по тексту, опубликованному в «Ли Бай цюаньцзи бяньнянь чжуши» (Ли Бо. Полное собрание сочинений в хронологической последовательности с комментариями), изд. «Башань шушэ». Чэнду, 2000 (сост. и коммент. Ань Ци, Янь Ци, Сюэ Тяньвэй, Фан Жиси под общей ред. Ань Ци), в сопоставлении с текстами в «Ли Тайбай цюаньцзи». Бэйцзин, 1958; «Ли Бай цзи сяочжу». Шанхай, 1980; «Ли Бай ши цюань и». Шицзячжуан, 1997; «Ли Бай сюаньцзи». Шанхай, 1990 (сост. и коммент. Юй Сяньхао); Ань Ци. Ли Бай ши мияо. Сиань, 2001; Ань Ци, Янь Ци. Ли Бай ши цзи даоду. Чэнду. 1998; «Тан ши цзяньшан цыдянь». Шанхай, 1983; «Ли Бай ши сюань». Бэйцзин, 1961. Некоторые стихотворения этого цикла, опубликованные в «Книге о Великой Белизне». М., 2002 (№ 1, 9, 11, 12, 19, 24, 34, 58), для этого издания подвергнуты уточняющей правке. Переводчик выражает свою глубокую благодарность китайским и российским коллегам: проф. Ань Ци, проф. Янь Ци, доценту Лян Сэнь, проф. В. Ф. Сорокину, проф. А. Е. Лукьянову, а также чл.-кор. РАН Б. Л. Рифтину за помощь в работе над этой книгой. 2 Комментарий к поэтической версии представляет собой общую интерпретацию стихотворений в контексте реалий жизни поэта; объяснения имен, названий, терминов стоят в примечаниях к подстрочному переводу. 3 Конфуцианская классическая книга «Ши цзин» («Канон поэзии») состоит из трех разделов — «Фэн» (Нравы), «Я» (Оды), «Сун» (Гимны); раздел «Оды» включает в себя две части «Великие Оды» и «Малые Оды» (таковы принятые у нас переводы, достаточно условные: иероглиф «я» обозначает не литературный жанр, а является определением — «изящный, красивый», а также «правильный, верный, позитивный», и именно в таком значении слово фигурирует в Предисловии к «Канону поэзии», таким образом, эти названия указывают на большее или меньшее соответствие канону, нормативу); в подразделе «Великие Оды» — произведения, созданные во времена династии Западная Чжоу (XI–VIII вв. до н. э.). В них воспевается благотворность правления и ратные подвиги основателя династии Вэнь-вана; однако вся терминология стихотворения — «правильное звучание», «падения и взлеты», «установленные правила», «культура и природа» — в данном случае не только имеет первичное философское и политическое значение, но относится также к развитию поэзии и вытекает из ее канонического толкования. 4 Я старею (у шуай) — внутренняя цитата из трактата «Лунь юй» (гл. 7, § 5), где Конфуций сетует, что перестал видеть во сне Чжоу-гуна, одного из почитаемых совершенномудрых людей древности, стоявшего у истоков канонизированного чжоуского ритуала, в том числе и музыки — прародителя всех искусств; это выражение можно понимать и в физиологическом смысле, и в социально-этическом («деградировать, перестать соответствовать критериям, установленным нормативам», есть перевод А. Е. Лукьянова «низко пал», который исходит именно из второго значения глагола, — то есть не осталось ни мудрецов, ни идеальных правителей); для данного стихотворения комментаторы останавливаются на физиологическом значении — пятидесятилетний Ли Бо уже вполне мог посетовать на свой возраст; помимо аллюзии тут явно присутствует и современная поэту параллель «Конфуций — Ли Бо», постоянная для его философического взгляда. 5 «Нравы правителя» (Ван фэн) — часть раздела «Нравы царств» (Го фэн) «Канона поэзии» с песнями чжоуской Восточной столицы Лои (совр. г. Лоян). 6 Время междоусобиц V–III вв. до н. э. обозначается в истории как период Воюющих царств (Чжаньго; вариант перевода — «воюющие уделы»); изнуряющая вражда (в этой строке поэт говорит о том, что в тот период было не до высокой поэзии) семи наиболее крупных царств («драконы и тигры») завершилась победой царства Цинь, объединившего их все в централизованную империю (царство определяется как куан — «безумное», что не несет в себе однозначно негативного оттенка, «безумцем» Ли Бо именовал своего друга Хэ Чжичжана, который вдруг оставил высокий пост при дворе ради уединенной отшельнической жизни у подножия горы); строка «Царства воевали, и все поросло терновником» апеллирует к канону «Дао дэ цзин», где в § 30 утверждается: «Места, где побывали войска, зарастают колючками и терновником, после скопища армий непременно наступают лихие годы» (пер. А. Е. Лукьянова). 7 Правильное звучание — тут опять намек на «Канон поэзии», чей нормативный глас был искажен отступлением от завета предков, ведь традиция должна передаваться в незыблемом виде. 8 Скорбный человек — великий поэт Цюй Юань (IV в. до н. э.) с его строфами, полными горечи и боли от непризнания власть имущими; определение идет от его поэмы «Ли сао» (Скорбь отлученного). 9 Крупные одописцы II–I вв. до н. э. (период династии Хань), Ян Сюн был еще (или прежде всего) философом. 10 Период 196–219 гг. (завершение правления династии Восточная Хань), когда еще творили «три Цао» (отец — император Цао Цао и его сыновья Цао Чжи, Цао Пи) и другие крупные поэты, но затем в поэзии, по мнению Ли Бо, форма стала превалировать над содержанием. 11 Династия Тан, при которой жил поэт. 12 «Свесив платье» — образ идеального правления, предоставляющего процессам развиваться в изначальной естественности; такими словами в каноне «И цзин» описывался метод правления легендарных Хуан-ди, Яо и Шуня. 13 Культура и природа — словосочетание вэнь-чжи мировоззренчески воспринимается как оппозиция того, что привнесено культурой, и изначального природного стержня (в идеале они должны быть гармоничны); здесь оно скорее использовано не в общефилософском смысле, как в Конфуциевом «Лунь юе» (гл. 6), а как характеристика поэзии, созвучной классическим канонам. 14 «Передавать, отсекая» — Конфуций следовал принципу «передавать, а не создавать» («Учитель сказал: “Передаю, но не создаю, верю в древность и люблю ее”» — «Лунь юй», VII, 1, пер. А. Е. Лукьянова), и из трех с лишним тысяч древних песен он отобрал для «Канона поэзии» лишь 305. 15 Мифическое животное, чье явление обозначает начало и конец пребывания на земле великого мудреца; по преданию, Единорог явился на Землю при рождении Конфуция и был затравлен охотниками в тот момент, когда Конфуций поставил точку, завершив свой труд. 16 Высшая Чистота (тай цин) — один из трех небесных миров в даосском мировоззрении, в данном случае это воспринимается как метоним неба в целом, где, по легенде, обитает огромная жаба, пожирающая луну, — таков китайский мифологический образ затмения. 17 Яшмовый Чертог — метоним луны; кроме того, это словосочетание может обозначать обитель бессмертных на священной горе Куньлунь, где, по преданию, существует 12 дворцов из пятицветной яшмы, каждый в тысячу шагов шириной. 18 Среднее небо — обозначение неба в целом или его центральной части. 19 Златая душа (цзинь по) — сияющая, как золото, светлая луна; «душа» (по) — обратная солнцу сторона луны; луна во время лунного затмения, когда солнечные лучи не падают на ее видимую с Земли сторону, именовалась «мертвой душой», а в остальное время, освещенная солнцем, — «живой душой». 20 Змей — слово дидун, и в современном, и в классическом языке обозначающее радугу, этимологически, возможно (хотя документальных подтверждений этому нет), восходит к некоему существу, обладающему негативными свойствами (первый слог ди этого двусложного слова имеет побочные значения «змея», «оса», а у обоих иероглифов в качестве смысловых составных частей стоит иероглиф гун — «насекомое», в древности он был синонимичен другому иероглифу, читавшемуся хуэй и обозначавшему ядовитую змею), это «иньский» элемент, связанный с тьмой, ослаблением света, некий зловещий признак. 21 Пурпурные таинства (цзывэй) — второй из трех участков центральной части неба, в котором сверкают 15 звезд, место пребывания небесного Верховного владыки; в то же время это метоним императорского дворца и власти. 22 Дворец Глухие врата — туда была удалена императрица Чэнь (Ацзяо), впавшая в немилость у ханьского императора У-ди (II в. до н. э.), эта история описана в оде Сыма Сянжу, ей же посвящено и стихотворение Ли Бо «Скорбь за Глухими вратами» (перевод помещен в «Книге о Великой Белизне»); здесь возможен намек на императрицу Ван, удаленную танским императором Сюаньцзуном из столицы (обе — по одной причине: не произвели потомства мужского пола); название дворца буквально можно перевести как «Длинные ворота» или «Вечные ворота», но после оды Сыма Сянжу это словосочетание в поэзии стало образом, передающим нескончаемую тоску опальной наложницы, лишенной милостей властелина; в следующей строке усматривается намек поэта на себя самого, сначала приближенного ко двору, а затем отставленного. 23 На коричном дереве тля — в этой и следующей строке комментаторы видят разочарование поэта в дворцовой жизни и намек на деградацию империи, теряющей величие и подтачивающейся «тлей»; тем самым вся образная система стихотворения выводится на актуальный политический подтекст, на первом плане — отсутствие «семян» как намек на бесплодие наложниц и шире — на упадок империи; это реминисценция народной песни, распространявшейся при ханьском императоре Чэн-ди (I в. до н. э.); цветы коричного дерева, по легенде, растущего на луне, — один из метонимов лунных лучей. 24 По древним представлениям, иней и снег есть концентрация негативных «иньских» элементов, тогда как дождь и роса — позитивных «янских». 25 Циньский правитель — Цинь Шихуан (III в до н. э.), правитель царства Цинь, подчинивший себе шесть соседних царств и создавший в Китае централизованную империю Цинь; в ряде изданий стоит слово ван — «правитель» (имеется в виду его статус еще до образования империи), в других хуан — «император». 26 Шесть сторон — зенит, надир и четыре стороны света, т. е. «все и вся», выражение в данном случае означает объединение Китая, осуществленное Цинь Шихуаном. Это также может восприниматься и как намек на остальные шесть из семи «воевавших царств», подчинившихся Цинь. 27 Тигром глядит — характеристика Цинь Шихуана из ханьских исторических хроник. 28 Взмахнет мечом — рассечет плывущие тучи — образ из трактата Чжуан-цзы об устрашающей силе меча Сына Неба, здесь эта и следующая строки означают, что из всех окрестных царств правители спешат на поклон к покорившему их могучему императору (на запад, т. е. в Сяньян, столицу новой империи). 29 «Золотые люди» — на 26-м году своего правления Цинь Шихуан повелел собрать оружие и переплавить его в 12 «золотых людей» — медных статуй для дворца весом каждая, по одним данным, 60 тонн («тысяча ши (камней)»), по другим — около 5 тонн. 30 Ханьгу — горный проход на западной окраине совр. пров. Хэнань, где застава закрывала восточные рубежи Цинь, что имело стратегическое значение до покорения смежных царств. 31 Гуйцзи, Ланъе — на этих вершинах в совр. пров. Чжэцзян (у г. Шаосин) и Шаньдун (уезд Чжучэн) Цинь Шихуан поставил две памятные стелы, зафиксировав на них свои деяния; гора Ланъе, возвышавшаяся над окрестными вершинами, так пленила императора, что он провел там три месяца. 32 Семьсот тысяч каторжников — на 35-м году правления Цинь Шихуан послал их на строительство дворца Афан близ г. Сяньян и сооружение для себя гробницы в глубинах горы Лишань в Шэньси. 33 Эликсир бессмертия — Цинь Шихуан не раз отправлял людей на поиск волшебного эликсира, и когда на 28-м году его правления Сюй Фу, житель царства Ци, подал доклад о трех священных островах Пэнлай, Фанчжэн, Инчжоу в далеких морях, где живут святые, император повелел ему отправиться за снадобьем бессмертия, а тот, собрав на корабле юношей и девушек и отплыв с ними от «Острова Сюй Фу» близ горы Лаошань в совр. пров. Шаньдун, весело провел в море несколько лет и вернулся ни с чем, доложив императору, что ему будто бы помешала гигантская рыба (в хрониках — цзяоюй, что можно понимать и как «морской дракон», Ли Бо ставит другое слово, обозначающее кита), после чего Цинь Шихуан сам взял арбалет, отправился на берег моря, чтобы самолично убить это чудище (по другой версии, послав арбалетчиков). 34 Пять священных пиков — сакрализованные китайской традицией два горных массива Хэншань (их созвучные названия записываются разными иероглифами со схожим чтением, один массив на юге, другой на севере), а также Тайшань, Хуашань, Суншань, в традицию входило жертвоприношение, совершавшееся на вершинах императорами; здесь это просто образ неимоверной величины. 35 Три источника — образ большой глубины, куда был погребен свинцовый саркофаг с телом Цинь Шихуана (в других текстах — «источник трех слоев»). 36 Первопредок Хуан-ди (Желтый император) послал мифическую птицу Феникс к Вэнь-вану с повелением основать новую династиго на смену Инь, чей властитель сошел с праведного пути. 37 Жэнь — мера длины, во времена династии Чжоу составлявшая восемь xи (ок. 2,5 м); тысяча жэней — не конкретная цифра, а образ чрезвычайной высоты или глубины, слово «девять», помимо конкретного значения в цифровом ряду, обозначало также неопределенное множество. 38 Тут речь идет о столицах Западного Чжоу (Хаоцзин) и царства Цинь (Сяньян) в районе современного Ли Бо г. Чанъань — имперской столицы, куда для «государева служения» всю жизнь рвался поэт и на которую в подтексте и намекает. 39 Пурпурная Речная ладья — на священном острове Пэнлай даосы изготовляли эликсир бессмертия методом кипячения воды с «камнем мудрости», эта смесь обретала пурпурный, белый, красный цвет и именовалась «речной ладьей» (хэ чэ), слово чэ обозначает либо любое колесное средство передвижения (повозка, экипаж, телега и т. д., включая и водный транспорт), либо механизм, использующий колесо, а слово «река» в данном контексте подразумевает не любую водную артерию, а великую Хуанхэ, которая, по мифологическим представлениям, проливается с неба на землю и тем самым связывает бренное с вечным, так что «речная ладья» — это тот волшебный экипаж, на котором человек, приняв эликсир бессмертия, покидает мир. В исследованиях творчества Ли Бо (либоведение) встречается несколько иное толкование этих двух строк: «Мне необходима Пурпурная Речная ладья, / Ведь я так долго прозябал в мирской пыли». Разные акценты проистекают от различных значений глагола ло во второй строке. 40 Чистый ручей, Далоу — река и гора в Осенних плесах (Цюпу, округ Чичжоу, совр. пров. Аньхуэй, г. Чичжоу), где любил бывать Ли Бо и не раз писал стихи об этих местах. 41 Вихревая колесница не возвращается в мир — святые летают по небу либо на облаке, запрягая лебедей, диких гусей, аистов или журавлей, либо в вихре ветра, что и называется «вихревой колесницей», и такой полет останавливает кармическое колесо чередования жизни и смерти. 42 Люди на журавлях — имеются в виду даосы, обретшие бессмертие и вознесшиеся на журавлях на небо; некоторые комментаторы полагают, что тут подразумевается конкретный святой Фэй И, вознесшийся на желтом журавле (вар. — аисте) с башни на территории совр. пров. Хубэй (она так и была названа — Башня Желтого журавля; этот топоним часто встречается в стихах Ли Бо). 43 Персики, айвы — метоним весны, но также и учеников как продолжателей дела Учителя, кроме того, апеллирует к образу Персикового источника, отгороженного от тревог мира, из поэмы Тао Юаньмина. 44 Град Чистоты (Цинду) — небесный дворец Верховного владыки (см. у Ле-цзы в гл. «Чжоуский царь Му»). 45 Житель Ци, который собирал для царя волшебные травы, но тот не стал пить эликсир бессмертия, и тогда Хань Чжун выпил его сам и стал святым. 46 Гора в уезде Угун совр. пров. Шэньси в 100 км от Чанъани, название, которое можно перевести как «Великая Белизна», идет от нетающей снежной тапки на вершине, «три сотни ли» до неба (ли — в древности ок. 400 м, сейчас 500) — не реальная высота, а распространенный образ, идущий от популярной в то время поговорки; Ли Бо написал немало стихов об этой горе, созвучной с его прозвищем Тайбо, данным ему по названию планеты (Тайбо — Венера), приснившейся матери перед родами, вторую строку, вследствие многозначности глагола «шан», можно понять и так: «Звезды и созвездия поднимаются в чащи», т. е. вершина горы выше звезд в небе. 47 Старец с иссиня-черными волосами — даосский отшельник-небожитель, не поседевший с течением времени, а сохранивший шапку блестящих, словно намасленных, черных волос — как знак его особой нетленности; то определение, которое стоит в оригинале, словарно обозначает (и в древнем, и в современном языке) зеленый цвет с легким оттенком желтизны, однако, когда речь идет о волосах, это скорее черный цвет, «мрачный, как туча», и в него вкладывается порой некий сверхъестественный, небесный, духовный оттенок, комментаторы предполагают, что поэт имел в виду отшельника по имени Юань либо недоступного взору смертных буддийского монаха Ху, чей возраст исчислялся несколькими сотнями лет. 48 Укрывшись тучей — традиционная характеристика положения отшельника высоко в горах; в некоторых списках эта строка звучит иначе: «Тысячи весен возлежит»; глагол во, основным значением которого и в древнем, и в современном языке является «лежать», во времена Ли Бо также мог означать «пребывать в состоянии отшельничества» или «склониться», так что правомочен тут был бы и перевод «восседать»; кстати, из китайского текста не ясно положение отшельника относительно сосны — «под» ней, «рядом» с ней или же «на» ней; некоторые интерпретаторы опускают слово «сосна» и пересказывают строку так: «Укрывшись тучей, возлежит в снегу». 49 Драгоценный рецепт — речь идет о приготовлении «эликсира бессмертия», где под «бессмертием» имеется в виду не статичное понятие «вечной жизни», а переход в иное психосоматическое состояние, которое не имеет завершающего предела. 50 Пять чувств — обобщенное название для радости, восторга, гнева, скорби, досады; в буддийской терминологии — пять органов чувственных влечений: глаза, уши, рот, нос, тело; здесь имеется в виду высшее совершенство ощущений, достигаемое бессмертными и недоступное простым смертным без даосского аутотренинга. 51 Дай, Юэ, Янь — названия древних царств эпохи Чуньцю, а также местностей, где они находились; здесь это противопоставление животных севера (Дай, Янь) и юга (Юэ), каждый из которых привык к условиям своей местности. 52 Застава Врат гусиных, ставка Дракона — пограничная застава у горы Гусиные врата находилась па территории совр. пров. Шаньси (царство Дай), а ставка Дракона — место ежегодного сбора варваров-гуннов на пятую луну для вознесения молитв предкам, Небу, духам — находилась на территории совр. пров. Хубэй (в древности — царство Янь), т. е. солдаты, о которых идет речь, направляются все дальше на север и северо-запад — в глубь пустынь. 53 Солнце над Морем — тут речь идет о пустыне на северо-западе Китая, которую в древности именовали Ханьхай (Безбрежное море); так же в эпоху Тан именовались и озеро Байкал, и округ севернее пустыни Гоби. 54 Латы воинов были оторочены шкурами пятнистых тигров (символ силы), шлемы украшены перьями фазанов (символ мужества); традиционное выражение, часто встречающееся в поэзии (Цао Цао «Под латами рождаются вши»), оно уже не воспринимается в своем буквальном значении — это обобщенный образ войска в трудном дальнем походе. 55 «Летучий генерал» Ли — Ли Гуан (II в до н. э.), начальник (тайшоу) пограничного округа Юбэйпин, до 60 лет возглавлял победные походы против гуннов, которые и прозвали его «летучим генералом», однако у собственных властителей достойного признания он не получил, и этот момент важен в контексте чувств самого Ли Бо; есть версия, что Ли Гуан был предком Ли Бо, их фамилии пишутся одним и тем же иероглифом ли, так что в подтексте — горький самонамек. Предполагают, что стихотворение посвящено памяти пограничного генерала Ван Чжунсы, попавшего в опалу за отказ штурмовать г. Шибао и в 747 г. назначенного начальником округа Ханьян, а в 749 г. умершего. 56 Высшая Чистота (тай цин) — один из трех миров даоского космоса, метоним самого Дао. 57 Громко возвестил — в одном из изданий тут стоит другая строка — «Святой на черной туче [возвестил]», но большинство современных авторитетных исследователей этот вариант не принимают. 58 Ань Ци (Ань Цишэн) — святой с острова бессмертных Пэнлай, см также примеч. 9 к № 20. 59 Трава с золотистым свечением — волшебное растение со склонов мифического священного Восточного пика с огромными, как у банана, листьями и желтыми цветами, испускающими сияние. 60 Столица древнего царства, а затем империи Цинь, здесь это метонимическое обозначение танской столицы Чанъань (совр. г. Сиань). 61 Вторая-третья луна — время ранней весны по лунному календарю. 62 Зеленый платок — история повесы Дун Яня времен Западной Хань (206 г. до н. э. — 8 г. н. э.), который в молодости вместе с матерью торговал жемчугом и снискал внимание овдовевшей принцессы Гуань Тао, тетки императора У-ди, но даже когда к ним заходил император, Дун Янь не снимал с головы зеленый платок, что в те времена было элементом простонародной одежды и нарушало придворный этикет (это надо воспринимать не как фронду, но как характеристику его как низкого человека; комментаторы видят тут намек на Ян Гочжуна). 63 Цзыюнь — прозвище крупного поэта и философа Ян Сюна из г. Чэнду области Шу периода Западной Хань, который сначала писал оды («Чанъян» — «Высокий тополь»), поднося их императору, а к старости счел это «мелочью, недостойной мужчины» (см. коммент. 4 к № 35) и углубился в философские размышления, в написание трактатов (упоминаемый в стихотворении трактат «Тай сюань цзин» — «Великое Сокровенное» излагает его космогоническую теорию происхождения материального мира); когда его ученик Лю Фэнь был облыжно обвинен в преступлении, за учителем тоже пришла стража, и он, едва не погибнув, выпрыгнул из окна Палаты Тяньлу, где преподавал; среди современников Ян Сюн был весьма популярен, а почтительное отношение Ли Бо к поэту показывает упоминание его имени в начальном стихотворении цикла «Дух старины». Здесь образ Ян Сюна — иронический намек Ли Бо на собственную отстраненность от государственных занятий (хотя и не по своей воле) и неумение строить карьеру. 64 Древний философ даосского направления (IV–III вв. до н. э.), больше известен как Чжуан-цзы (т. е. «мудрец Чжуан»); в его притче говорится о том, что он видел во сне мотылька, а проснувшись, не мог понять, он ли видел мотылька или тому снился сам Чжоу, превратившийся в мотылька, из чего философ делал вывод о непостоянстве и взаимной трансформации вещественных форм. В некоторых изданиях вторая строка выглядит иначе: «Мотылек видел во сне Чжуан Чжоу». 65 Пэнлай — мифический остров бессмертных праведников, возвышающийся горой (его именуют «остров Пэнлай», «гора Пэнлай», «холм Пэнлай») над поверхностью Восточного моря в 5 тыс. ли от берега, достичь его могут лишь посвященные. 66 Зеленные ворота — название городских ворот древнего Чанъаня, за которыми огородники выращивали тыквы, и среди них — некий Шао Пин (III в. до н. э.), который в империи Цинь был Дунлинским князем, а после падения империи стал, как говорится в хрониках, «человеком в простом платье» и занялся огородничеством, выращивая так называемые «дунлинские тыквы». 67 Лу Лянь (Лу Чжунлянь) — известный ученый из царства Ци периода Чжаньго (403[475]–221 гг. до н. э.), отшельник, рыцарь, политический деятель, который искусно предотвратил военное столкновение царств Цинь и Чжао, при этом отвергнув и ленный дар, и предложенное ему вознаграждение как слишком мелкую оценку его деяний; глава о Лу Ляне есть в «Исторических записках» Сыма Цяня. Лу Лянь был одной из наиболее почитаемых Ли Бо исторических личностей. 68 Пинъюань — равнинная область (на территории совр. пров. Шаньдун). 69 Восточная Бездна, Западное море — мифологические топонимы, здесь показывают стороны света. 70 Сосна в холода — традиционный образ жизненной стойкости. 71 В тексте стоит слово чи, обозначающее особый вид желтых безрогих драконов. 72 Упиваться светом солнца — термин даосского психотренинга. 73 Остаться в вечном сиянии — задержать время. 74 Янь Цзылин (Ян Гуан) — живший в I в. н. э. на горе Обильной весны (Фучунь шань) отшельник, отказавшийся служить узурпатору престола Лю Се, показав себя «прямодушной сосной и кипарисом», которым чужд яркий и недолговечный наряд персиков и слив (образ из трактата философа III в. до н. э. Сюнь-цзы). 75 Властитель десяти тысяч колесниц — количество колесниц — показатель высокого социального статуса, «десять тысяч» обозначают императора (см. также примеч. 4 к № 43); обычно в колесницу запрягалась четверка коней, но встречались и восьмерки. 76 Все вокруг — букв. «шесть направлений», т. е. небо, земля (как «верх» и «низ») и четыре стороны света. 77 Прозвище Янь Цзуня, гадателя из Чэнду периода династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.); среди людей обретший известность своими точными предсказаниями и мудрыми советами, он был отвергнут двором, стал отшельником и погрузился в даосские каноны, уединясь в пустой хижине; первые две строки — реминисценция из поэта V в. Бао Чжао: «Цзюньпин молчалив и сир, он и мир простились друг с другом» — тут имеется в виду уход не из жизни, а от суетности мира. 78 Первоперемена (тай и) — термин даосской философии, обозначающий начальный этап космического развития, заключающегося в переходе от одной формы бытия к другой. 79 В оригинале стоит буддийский термин, означающий возвращение на истинный путь; именно так интерпретируется строка китайскими комментаторами, но она, по мнению проф. А. Е. Лукьянова, может быть истолкована иначе — как познание начального этапа творения и рождения всех сущностей (см. статью А. Е. Лукьянова в этом сборнике). 80 Сплетать нити Дао — погружаться в изучение даосской мудрости. 81 Цзоуюй (Белый Тигр) — мифическое животное, которое не ест живого и символизирует гуманное правление; узреть его дано лишь высоконравственным Благородным мужам. 82 Юэчжо (Пурпурный Феникс) — мифическая птица, возвещающая становление великой династии (по преданию, ее крик с горы Чжишань обозначил начало процветания династии Чжоу). 83 Небесная река — Млечный Путь, который, по мифологическим представлениям, с неба изливается на землю. 84 Морской гость — некий помор, который каждый год в восьмую луну плавал по Хуанхэ; однажды он увидел женщину за прялкой и человека, ведущего быка на водопой, а великий молчальник и мудрец Цзюньпин разъяснил ему, что это произошло не на земле, а на небе, когда «летучая звезда увела созвездие Быка»; сейчас, сетует Ли Бо, нет ни мудреца, который мог бы провидеть судьбу, обозначенную среди звезд, ни того, кто бы принес эту весть людям. 85 Бездны безмолвия — глубины, скрытые в молчании мудреца-отшельника. 86 Здесь имеются в виду пограничные заставы на севере, оберегавшие китайские земли от набегов племен жун. 87 «Небесные гордецы» — так обычно именовали гуннов на рубеже нашей эры, но в этом стихотворении речь идет о современном поэту времени, так что тут, вероятно, имеются в виду другие «варвары» — туфэи, сражение с которыми произошло в 749 г., это предположение, однако, вызывает спор у комментаторов. 88 Срединные земли — одно из самоназваний Китая. 89 360 тысяч — цифры, кратные 12, обычно не имеют конкретного наполнения и обозначают разной степени множество. 90 Военачальник царства Чжао периода Чжаньго (403–221 гг. до н. э.), разбивший гуннов, после чего те шестнадцать лет не решались нападать на китайцев. 91 Чжао-ван, властитель царства Янь периода Чжаньго, решил поднять престиж своего царства, собрав в Янь мудрецов со всей Поднебесной, на что его советник Го Вэй ответил «Не лучше ли начать с меня, и тогда те, кто мудрее меня, не сочтут за труд преодолеть тысячи ли, чтобы прибыть в Янь издалека». Властитель построил для Го Вэя золотые хоромы, куда и начали стекаться «высокие мужи» (Цзюй Синь, Цзоу Янь) из других царств. Каков контраст, с горечью восклицает поэт, с нынешними власть имущими, которые тратятся лишь на собственные забавы, а мудрецов подкармливают мякиной. 92 Желтый Журавль — мифологический образ небожителя, покидающего бренный мир на священной птице, встречаются и другие цвета — белый, серый; в переносном смысле — высокоталантливый человек, в ряде изданий вместо слова хэ (журавль) стоит его аналог ху, что в соединении с цветом означает «желтый лебедь». В некоторых изданиях вместо «знайте, узнают» (фан чжи) стоит «подобно» (фан жу). 93 В сюжете стихотворения — предание о легендарных мастерах периода Чунь-цю из княжества У супругах Гань Цзян и Мо Се, выковывавших парные «драгоценные мечи», которые обладали волшебной силой и находили друг друга на расстоянии. 94 В оригинале стоит слово цзяолун, обозначающее вид безрогих водяных драконов; это слово связано с поговоркой «дракон достиг воды» — так говорят о человеке, которому представился счастливый случай проявить свой талант. 95 В некоторых изданиях вместо «молнии» стоит «гром». 96 Покинут позолоченные ножны — традиционное выражение «драгоценный меч в ножнах» означает невостребованный талант, так что в этой и следующих строках — сложный образ скрытого таланта с безграничными возможностями, который некому оценить из-за отсутствия знатока, способного это сделать. 97 Легендарный знаток мечей периода Чуньцю. 98 Традиционное выражение (иногда наоборот — «воды в Чу, горы в У»), обозначающее местность в Центральном Китае, где в древности располагались царства У и Чу; названия тут не имеют конкретного наполнения. 99 Чжан — мера длины — 3,3 м. 100 Высшие духовные сущности — слово шэньу обозначает некий чудесный, волшебный предмет или существо, обладающее сверхъестественными способностями. 101 Цзиньхуа (Золотой цветок) — гора с даоссими монастырями к северу от совр. г. Цзиньхуа пров. Чжэцзян, одно из 36 святых мест, где, по представлениям даосов, существовал выход в иную реальность; на ее склонах пас овец легендарный пятнадцатилетний пастушок по имени Хуан Чупин, там он повстречал даоса, приведшего мальчика в свой каменный скит в горе, где тот сорок с лишним лет постигал мистические тайны, занимался даосским аутотренингом, обретенную силу своей волшбы он продемонстрировал старшему брату, разыскавшему его, чтобы спросить — где же овцы, которых ты пас? — А вот они, на склоне горы! — ответил младший и на глазах у старшего, произнеся «овцы, восстаньте!», превратил белые камни в овец, и тогда брат, бросив семью, остался на горе, принимая уроки Чупина, там братья провели 500 лет, не старея, и сменили имена— младший на Чисун-цзы (см. примеч. 3 к № 20), старший на Лу Бань; десятки человек затем последовали их примеру, обратившись в бессмертных; на горе Цзиньхуа существовала кумирня Чисун-цзы. 102 Гость Пурпурного тумана — даосский отшельник, святой. Красноватая пыль поднималась при растирании сурика в процессе приготовления даосами эликсира бессмертия. 103 Древо Цюн — мифическое дерево, растущее на песчаной отмели у западного склона священной горы Куньлунь, высота его — десять тысяч жэней (жэнь — 2,5 м), толщина — «триста обхватов»; питаясь его молодыми побегами, можно перейти в состояние бессмертного святого; слово цюн также означает красноватую яшму, глагол лянь в последней строке показывает, что бессмертную душу можно обрести с помощью особых даосских методик, включая изготовление и употребление эликсира бессмертия. 104 Третья луна — время расцветающей весны. 105 Небесный брод — участок Млечного Пути, но здесь это — название моста над рекой Ло в юго-западной части Лояна напротив императорского дворца. 106 Вода, уплывающая на восток — традиционный образ невозвратности. 107 Имеется в виду ведущий к императорскому дворцу мост, через который проходят на аудиенцию. 108 Один из дворцов в юго-западной части императорской резиденции в Лояне. 109 Гора Сун — одна из пяти священных гор Китая, находится в совр. пров. Хэнань. 110 Подставки для обеденных столов в богатых домах. 111 Пляски Чжао, песни Ци — в старом Китае лучшими традиционно считались танцы царства Чжао, а песни — царства Ци. 112 Вид уток, именуемых «неразлучницами», в поэзии обычно употребляется в том же смысле, что русское «голубок и горлица»; в данном контексте этим образом, причем с характеристикой «пурпурный», подчеркивается царственная роскошь дворцового парка с уточками в пруду. 113 Тысячи осеней — традиционный образ длительного времени; слово «осень» как время увядания, прекращения жизни (и совершения казней в традиционном Китае) здесь психологически оправданно, тогда как в других случаях (№ 31) Ли Бо ставит «вёсны» как период цветения (но с тем же общим значением продолжительного времени). 114 Желтый пес — история Ли Сы, подробно изложенная у Сыма Цяня: мелкий чиновник княжества Чу стал видным вельможей сначала в царстве, затем в империи Цинь, но после смерти Цинь Шихуана был брошен в тюрьму, а перед казнью мечтательно сказал сыну: «Хотел бы я сейчас с желтым псом поохотиться на зайцев». 115 Красавица гетера цзиньского Ши Чуна (III в.); ее безуспешно домогался влиятельный вельможа; оклеветав Ши Чуна, он бросил его в тюрьму и казнил, но Люй Чжу, чтобы не достаться соблазнителю, покончила с собой, выбросившись из окна; ее имя можно перевести как Зеленая Жемчужина. 116 Чи Ицзы (Чи Бурдюк) — видный сановник княжества Юэ по имени Фань Ли покинул своего государя, когда счел его действия постыдными, расплел чиновную прическу, сменил имя и уплыл из столицы на утлом челне. 117 Лотосовый пик — самая высокая вершина священного для даосов горного массива Хуашань («гора Цветов»; совр. пров. Шэньси), формой напоминающая цветок лотоса, по преданию, на самом верху стоял дворец, где в пруду, именовавшемся Яшмовый колодец, росли белые лотосы, отведав которые человек становился бессмертным и обрастал перьями. Слово шан в этой строке не глагол, а существительное («верхушка, вершина»). 118 Минсин («Ясная звезда», другое имя Юйнюй — «Яшмовая дева»), святая даосского пантеона. 119 Терраса облаков — вершина на северо-востоке того же массива Хуашань, постоянно окутанная облаками. 120 Вэй Шуцин — небожитель, с которым связана легенда о том, что ханьский император У-ди пригласил его к себе, однако святой, увидев неправедность императорских деяний, покинул его. 121 Пурпурный мрак (бездна) — в окраску неба поэт добавляет традиционный даосский цвет для того, чтобы показать, что он поднимается туда, где обитает сонм святых. 122 Равнина лоянской реки — пойма р. Ило, текущей по равнине через г. Лоян. 123 Войска варваров — имеются в виду степняки, входившие в состав армии наместника Ань Лушаня, восставшего против императора. 124 Гуаньин — особой формы головные уборы высоких сановников; эта фраза может быть понята двояко — как изображение либо продажных чиновников, бросившихся изъявлять верность новому сюзерену, либо мятежников, которым Ань Лушань жалует посты. 125 Город в Ци — город Линьцзы (совр. г. Цзыбо в пров. Шаньдун), столица древнего царства Ци; здесь указывает на местность, где когда-то находилось царство. 126 Хуафучжу — одинокая вершина к северо-востоку от г. Цзинань в Ци, поросшая цветами, которые, словно водопад, спускаются вниз к Цветочному ключу у подножия; название можно перевести как Поток цветов. Эта строка — пример решительного нарушения поэтических нормативов ради смысла: в ней отсутствует привычная цезура после второго иероглифа, и структура строки такова: 1 + 3 + 1. 127 Чисун — Чисун-цзы (другие имена — Чисун-цзянь, Читун-цзы, Тайцзи чжэньжэнь — Праведник Великого предела), повелитель дождя времен мифического Желтого императора (Хуан-ди), в легендах говорится о том, что он долго принимал особое лекарство шуйюй («водяной нефрит» — горный хрусталь), занимался даосским аутотренингом на горе Цзиньхуа (см. примеч. 1 к № 17) и обрел способность входить в огонь, сгорать, поднимаясь вместе с дымом, став бессмертным, воспарял вверх и опускался вниз в порывах ветра и потоках дождя, летал на священную гору Куньлунь, где заходил в каменный грот Властительницы Запада Сиванму. 128 Белый Олень — атрибут даосского святого (чаще — Белый Конь). 129 Зеленый Дракон (цин лун) — один из четырех символов веры даосизма наряду с Белым тигром, Красной птицей и мифическим животным Сюаньу, изображаемым как черепаха, обвитая змеей (его другое имя Гуйшэ — «черепахозмей» или «черепаха и змея»), в некоторых словарях переводится как «черный дракон», однако, по целому ряду соображений Л. П. Сычева (как тотемный символ соотносится с Востоком, с весной, с расцветающей природой и т. д.), цвет дракона скорее зеленый; глагол цзя, показывающий взаимоположение драконов и святого, настолько многозначен (от «зажимать подмышкой» до «приводить»), что перевести его единым эквивалентом трудно (некоторые комментаторы ограничиваются современным словом «восседать»). 130 Опрокинутая земля (даоин) — образ земли, уходящей из-под ног святого, воспаряющего в такие выси, что солнце и луна оказываются под ним; идет от оды Сыма Сянжу «Великий человек». 131 В тексте буквально «белое солнце», но у этого словосочетания помимо прямого значения есть и второе — «время» (уходящее, подобно солнцу). 132 «Золотой канон» — даосский трактат об изготовлении эликсира бессмертия, в этом процессе используется сурик, при растирании которого поднимается красноватая пыль, готовые капсулы покрываются тонкими лепестками золота. 133 Сапоги, украшенные рубинами (букв. «яшмовые сапоги») — по одним комментариям, атрибут святого, по другим — элемент парадной одежды императора и высших сановников, в контексте этого стихотворения могут быть заложены оба смысла, по легенде, Цинь Шихуан пригласил к себе даоса Ань Цишэна (см. примеч. 4 к № 7) и после продолжительных бесед об обретении бессмертия предложил тому вознаграждение золотом, от чего даос отказался и ушел, оставив императору свои сапоги, украшенные рубинами, и записку — «Через 10 лет ищите меня на горе Пэнлай». 134 Здесь — намек на танского императора Сюаньцзуна. 135 Сюжет стихотворения заимствован из оды «Сун Юй отвечает чускому князю на вопрос» (см. Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева, М. 1958, с 44–45), где говорится о певце, который в Ин, столице княжества Чу периода Чуньцю (770–476 гг. до н. э.) и Чжаньго (403–221 гг. до н. э.) на территории совр. пров. Хубэй, пел простенькую песенку о деревенском жителе из местности Ба (этим названием до сих пор в просторечии именуют провинцию Сычуань), и слушатели охотно подтягивали, а когда он запел эстетически более сложные песни («Белые снега»), в толпе не нашлось никого, кто бы воспринял их; Ли Бо выстроил сюжет в обратном порядке (от сложного к простому), стихотворение передает горечь поэта от неприятия массовым читателем высокой поэзии 136 О чем тут говорить — в этой строке помимо прямого смысла звучит еще и горький подтекст — «как это соответствует Дао?» 137 Гора Лун — находится между совр. провинциями Шэньси и Ганьсу, по ее склонам стекает река Цинь, а у подножия в древности располагалась Западная застава; эту гору часто вспоминали поэты («Поток струится с Лун-горы, / И звук теряется в тумане. / Вижу вдали реку Цинь, / Тоска сжимает сердце» — из народной песни, помещенной в сборнике «Юэфу»). 138 Мотылек — здесь это философическое наблюдение над природными явлениями ассоциативно связано с фактами личной жизни поэта — осенью 742 г. он полным надежд «мотыльком» прибыл в столицу по зову императора, а весной 744 г. уже собрался уезжать, осознав неосуществимость своих замыслов государственного служения. 139 Возможно, имеются в виду флаги похоронной процессии; в поэзии это образ тревоги на душе. 140 Цзин-гун — правитель царства Ци (547–490 гг. до н. э.), персонаж притчи Ле-цзы из главы «Сила и судьба», сетовал на неизбежность ухода из этого прекрасного мира и на Воловьей горе (около совр. г. Цзыбо в пров. Шаньдун) был пристыжен советником Яньцзы, который напомнил ему, что только череда поколений возвела Цзин-гуна на престол, в противном случае его занимали бы достойные правители древности, а Цзин-гуну осталось бы лишь быть простым пахарем. 141 Поднимутся на гору Лун — и тут же начинают мечтать о Шу — распространенный образ недовольства тем, что имеешь, в ряде изданий вместо «поднимутся» (дэн) стоит «обретут» (дэ). 142 Ночь за ночью надо ходить со свечой — выражение из поэтического цикла ханьской эпохи «Девятнадцать древних стихотворений» (№ 15) «День короток, горькая ночь длинна, / Как же не бродить со свечой в руке?», чуть переиначенное Ли Бо. 143 Петушиные бои — излюбленная забава императора Сюаньцзуна, который одаривал чинами и дворцами устраивавших такие бои вельмож (их иронично именовали «петушиными парнями» — цзи тун); в то время ходила присказка «Родишь сына — не учи его грамоте, петушиные бои да собачья потеха (вар. — “конские скачки”) куда как нужней». 144 Старец, промывавший уши — Сюй Ю, отшельник, которого властитель пригласил на службу, а он счел это оскорбляющим его предложением и пошел к реке «промыть уши». Это выражение стало образом честности и неподкупности, кочующим по поэтическим страницам. 145 Яо — «идеальный правитель» древности (обычно выступает в паре Яо-Шунь). 146 Чжи — лихой человек легендарных времен «Вёсен и осеней». 147 Мир и Дао все больше утрачивают друг друга — выражение, слегка переиначивающее слова из трактата Чжуан-цзы («Мир потерял путь, а путь покинул мир», гл. 16), которыми характеризуется падение нравов в современном мире. 148 Коричное древо — метоним луны (по легенде, это дерево растет на луне); здесь читается противопоставление небесного (высокого) и земного (низкого). 149 Персики и сливы — помимо прямого, это выражение имеет еще и переносное значение — мудрецы и их ученики, последователи, «молчание» здесь означает уход в отшельничество, «деяние недеянием», это форма осуществления учения о Дао («Совершенномудрый правит службу недеяния, ведет учение без слов» — «Дао дэ цзин», § 2, пер. А. Е. Лукьянова). 150 Гуанчэн-цзы — один из восьми изначальных даосских святых; в своем первичном земном бытии жил в г. Гуанчэн (Гуанчэн чэн) и служил военачальником у мифического Первопредка Хуан-ди (Желтого императора), а затем уединился в отшельническом гроте, на вопрос Хуан-ди о путях постижения Дао он ответил, что это неосязаемый процесс освобождения от форм, завершающийся уходом в Вечность. 151 Врата Неисчерпаемости (уцюн мэнь) открывают путь в беспредельность («если глазам нечего будет видеть, ушам нечего слышать, сердцу нечего познавать, твоя душа сохранит твое тело, и тело проживет долго. Я тысячу двести лет соблюдаю себя, и тело мое не одряхлело. Из тех, кто обрел мой путь, лучшие стали предками, а худшие — царями Я покину тебя и пройду во врата бесконечности, чтобы странствовать в беспредельных просторах. Я сольюсь с лучами солнца и луны, соединюсь в вечности с небом и землей» — из монолога этого святого в трактате «Чжуан-цзы», гл. 11, пер Л. Д. Позднеевой; имя святого в этой работе переводится как «Всеобъемлющий Совершенный»). 152 Пруд Цветов (хуачи, хуацинчи) — в мифологии пруд на горе Куньлунь; в поэзии это словосочетание часто употреблялось как образ труднодостижимого идеально-прекрасного; здесь это может быть воспринято и как метонимическое обозначение императорского дворца. Стоящий в последней строке глагол то отдельные комментаторы сводят также к понятию тошэн, обозначающему кармическое перерождение. В некоторых изданиях стоит «пруд Лотосов», что считается опиской. 153 Янь, Чжао — в древности соседние царства на территории Центрального Китая (совр. пров. Хэбэй); в данном контексте названия скорее обозначают современную поэту местность, соответствующую расположению древних царств. 154 Прелестница — в разных комментариях это слово толкуется либо во множественном числе, либо в единственном (подразумевая сделанный поэтом намек на собственную неудачную судьбу, непризнанность его таланта). 155 Как засмеется — покоряет царство — традиционный поэтический образ женской красоты. 156 Цинь — возникший в древности струнный музыкальный инструмент, определение «яшмовый» здесь означает не материал, из которого он изготовлен, а возвышенную красоту инструмента или исполнения. 157 Благородный муж — конфуцианское социальное понятие человека, в наивысшей мере соответствующего установленным нормативам, здесь это значение — в подтексте, а в самом тексте, скорее, — «достойный супруг». 158 Летящие луани — образ супружеского счастья (луань — один из видов Феникса). 159 В притче о чжоуском царе Му-ване рассказывается о том, как он повелел запрячь восемь коней в колесницу и отправился в южном направлении, где встретился с Властительницей Запада богиней Сиванму (см. примеч. 1 к № 43), а заждавшиеся его подданные тем временем превратились одни (благородные мужи) в обезьян и журавлей, другие (низкие людишки) в песок и мелкий гнус; образ неостановимого времени и неизбежности смены форм в круговороте природы, остановить который невозможно земному человеку, сделать это способен лишь бессмертный святой. 160 См. примеч. 4 к № 25. 161 Легкокрылый Гусь — букв. «легкий гусь», но не в смысле веса птицы, а — летящий, парящий, поэту важно было подчеркнуть эмоциональное ощущение невесомости, отрыва от бренной земли с ее суетностью и тяготами; «гуся» тут не следует воспринимать педантично-биологически как обозначение некоего определенного вида живых существ, что справедливо делают переводчики известного выражения Сыма Цяня «смерть человека… легче лебяжьего пуха», хотя там употреблено то же слово хун — оно чаще используется как характеристика чего-то большого (мудрый канон), крупного (лебедь, журавль, аист), великого (человек). 162 Формулой Три династии (букв. «три сезона») обозначался завершающий период существования древнейших китайских династий Ся, Шан, Чжоу (XXVII вв. до н. э.), перешедший в междоусобицу отдельных царств (Воюющие царства — Чжаньго, 403–221 гг. до н. э.) и дальнейшее становление в стране централизованной империи Цинь. 163 Семь героев — здесь имеются в виду основные соперничавшие между собой «воюющие царства» — Ци, Чу, Янь, Чжао, Хань, Вэй, Цинь. 164 «Нравы правителя» — один из разделов «Канона поэзии» (см примеч. 3 к № 1), в котором сквозит печаль по поводу падения нравов и упадка поэзии. 165 Мир и Путь — в стихотворении № 25 это же выражение ши дао Ли Бо ставит в другой контекст, прямо сближающий его с мыслью Чжуан-цзы «мир потерял путь, а путь покинул мир» (гл. 16); «Путь» — это основополагающий для незыблемого существования мира принцип Дао. 166 Постигший (чжижэнь) — мудрец, постигший тайны Земли (обретший Дэ) и Неба (познавший явления Тьмы). 167 Пурпурная заря — здесь имеется в виду Небо как антоним земному миру, погрязшему в смуте; определение «пурпурный» (цзы) часто встречается в даосских мистических текстах. 168 Чжун-ни — одно из имен Конфуция. 169 Поплыть к Морю — метонимическое обозначение ухода от мира в отшельничество; в трактате «Лунь юй» (V, 7) приводятся слова Конфуция: «Дао не осуществляется… Взойду на плот и поплыву-ка к Морю» (пер. А. Е. Лукьянова); в древности «Безбрежным морем» (Ханьхай) именовали пустыню на северо-западе Китая. 170 Мой предок — основатель даосского учения Лао-цзы — его фамилия была Ли, и к нему возводили свой род и танские императоры, и сам Ли Бо. 171 Зыбучие пески — пустыня Гоби в северо-западной части Китая, куда, по преданию, — в направлении к «варварам» — уехал на черном буйволе Лао-цзы. 172 Сокровенный Дух (сюань фэн) — имеется в виду даосское учение, возникшее в глубокой древности, в начале перемен в развитии мира, и облагородившее ее. 173 Великая Древность (тай гу) — стародавние времена, которые возвеличивались и даосами, и конфуцианцами как идеальный «золотой век». 174 Путь утрачен — см. примеч. 1 к № 25. 175 В каждой из столиц (Чанъань и Лоян) было по четверо городских ворот, направленные на четыре стороны света. 176 Врата Золотого коня — внутренние дворцовые ворота перед канцелярией евнухов, над которой император У-ди водрузил позолоченную статую коня. 177 См. примеч. 2 к № 9. 178 Имеются в виду разодетые в шелка танцовщицы. 179 В сунских изданиях стоит «зеленое вино», но через промежуточные значения слово люй (зеленый) смыкается с близким ему по написанию словом «процеживать». 180 Эликсир бессмертия — изготовляемая на Пэнлае киноварная смесь для перехода в бесконечное инобытие. 181 Ученый Муж, орудуя золотой спицей — в притче Чжуан-цзы (гл. «Вещи вне нас») говорится о конфуцианце, который с ритуальными пассами разрывает богатые могилы и золотой спицей достает жемчужины, вложенные в рот покойника (см.: Позднеева. Л. Д. Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая. М., 1967 с. 278–279); в ханьский период ходила прибаутка «висит голова быка, а продают сушеную конину; как поступает разбойник Чжи, так говорит Конфуций», намекающая на расхождение между словами и делами. 182 Жемчужные деревья — в каноне «Шань хай цзин» упоминаются три похожих на платан дерева с листьями-жемчужинами, где гнездятся «птицы с изумрудным оперением» (в современном языке — зимородки), метоним выдающегося таланта, высокой цели, большого пути. 183 В «Исторических записках» (Ши цзи) упоминается «посланник Чжэн», который, направляясь через западную заставу Ханьгу в Сяньян, столицу империи Цинь, к императору Цинь Шихуану, на равнине Пинъюань (совр. пров. Шаньдун) повстречал спускавшегося со священной горы Хуашань святого в повозке, запряженной белым конем, и тот передал ему яшму для Властителя Светлого пруда (духа вод; этот пруд находился к юго-западу от Чанъани, и в данном случае имя выступает как метоним Цинь Шихуана, поскольку дух вод считался покровителем Цинь) как знак близящейся кончины императора (Предок-Дракон). 184 Будущий год — в ряде летописных источников, излагающих этот сюжет, стоит «нынешний год». 185 Жители империи Цинь, опасавшиеся смуты после смерти императора. 186 Персиковый источник — образ вечной безмятежности, отгороженности от суеты мира, сформированный в поэме Тао Юаньмина (365–427), Ли Бо соединил истории, взятые из разных источников (хроника и литература), для передачи своей излюбленной мысли о спасении от суетного и гибельного мира в отшельничестве. 187 Уплывающие воды — здесь это сложный образ, во-первых, быстротекущего и невозвратного времени, во власти которого находится бренный мир, во-вторых, разложения, упадка, деградации, неизбежно наступающих в этом мире с течением времени. 188 Тысячи весен — для передачи понятия «тысячи лет» чаще использовалось словосочетание «тысячи осеней», но Ли Бо поставил «вёсны», чтобы связать это солнечное возрождение природы с вечным цветением весенних персиков в краю вечного покоя. 189 Жушоу — дух седьмого месяца года по лунному календарю, первого месяца осени, увядания, начала жатвы; изображается летящим на двух драконах и со змеей за левым ухом. 190 Золотые ци — золото (металл) как один из пяти основных элементов китайского мироустройства соотносится с западом и осенью, ци в древнекитайском языке обозначало время, сезон, один из 24 периодов года, дополнительным значением могут быть также и те частицы энергии, из которых, по китайским метафизическим представлениям, рождается вещный мир; глагол, стоящий в этой строке, комментаторами понимается по-разному — либо как «вводить, приглашать», либо как «убивать, разить» (осенним холодом). 191 Западная твердь — метоним осени (Северная твердь — зима, Южная — лето, Восточная — весна). 192 Тетива луны — образ молодого месяца, изогнутого, как лук с натянутой тетивой. Стоящее в этой строке слово «море», скорее всего, обозначает не море как таковое, а озеро — тоже бескрайний водный простор, тем более что в это время Ли Бо находился в Цюпу, где осенью реки и озера сливаются в огромный массив воды. 193 Где же добрые времена? — дословное воспроизведение строки из стихотворения Се Тяо (V в.), одного из наиболее почитаемых Ли Бо поэтов. 194 Веленье Неба — стоящее в оригинале слово да юнь комментаторы толкуют либо как «судьба, удел», «веленье Неба», либо как «судьбы государства». 195 Северная Пучина (Бэй мин — Северная бездна, Северный океан, Северное море) — топоним мифологической географии. 196 Гигантская рыба — в стихотворении описывается мифическое существо, именуемое Гунь (это название условно переводят как «кит»), которое, по Чжуан-цзы (гл. «Странствия в беспредельном»), имеет невероятно огромные размеры, плавает в Северной бездне, а потом превращается в гигантскую птицу Пэн (иногда переводят как Феникс, что также достаточно условно) и стремительно взмывает в небеса. Любопытна терминологическая перекличка с иудейско-христианскими представлениями. Огромная рыба, упоминаемая в синодальном переводе библейской книги «Бытие», в ивритском оригинале названа «Таниним», что в современном иврите обозначает крокодила, а в древнем, по мнению палеобиологов, являлось неким родовым обобщением, включающим гигантских обитателей как воды, так и воздуха, т. е. это обобщенный образ существа, способного и летать, и плавать, что недвусмысленно апеллирует к китайскому «Гунь-Пэн» (а «кит», который в синодальном русскоязычном тексте проглотил Иону, в ивритском оригинале — просто «большая рыба»). 197 Дощечка с пером — небольшая, длиной около 5 сантиметров, дощечка поступала из столицы в области и гарнизоны как государев указ, прикрепленное к ней птичье перо — знак особой срочности указа. 198 Тигровый знак — медная или деревянная пластина с изображением тигра, разделенная на две половины, соединение которых подтверждает высокие полномочия обладателя этого знака, пластина присылалась из столицы в приграничные округа как приказ поднимать войска. 199 Цзывэй — наименование скопления звезд в районе Северного Ковша, т. е. Большой Медведицы («Пурпурные таинства»— см. примеч. 6 к № 2); также — метоним императорского дворца (а «солнце» — императора, так что эту строку следует понимать так государь в своем дворце, как светило на небосклоне…). 200 Три князя — высшие сановники страны, советники при императоре, старый термин, в разные периоды имевший разное содержание, при Танах объединял должности тайвэй (главный воевода), сыкун, сыту (главные советники). 201 Небо и Земля обрели единство — словосочетание дэ и тут воспринимается как «обретение Дао» — это перекличка с Лао-цзы «Небо обрело единство чистотой. Земля обрела единство незыблемостью» («Дао дэ цзин», § 39, пер А. Е. Лукьянова). 202 Четыре моря — формула обобщения — повсюду. 203 Это название древнего княжества здесь употребляется в опосредованном значении как обозначение южных земель Юньмэньцзэ в совр. пров. Юньнань, которые в древние времена были вассалами Чу; в 751 г. туда были направлены войска для покорения восставших племен. 204 Река Ху (совр. Цзиньшацзян) — так назывался юго-западный отрезок Янцзы, где вплоть до лета (пятая луна) исходящие от реки ядовитые миазмы были губительны для человека (этот срок как единственно пригодный для ее форсирования называл еще древний полководец Чжугэ Лян). 205 Стремительный кит — именно так в китайском оригинале, но это словосочетание имело также переносный образный смысл — злодей, убийца, традиционное восприятие этого огромного морского животного было связано с угрозой («глотает корабли»), что и объясняет поставленную в поэтическую переводческую версию «акулу». 206 Юмяо (мяо, саньмяо) — название древнего племени, которое, по преданию, не хотело подчиниться «идеальному правителю» Шуню, но тот отверг идею войны против непокорных, поскольку это нарушает каноны Дао, три года укреплял свой дух, после чего исполненный им ритуальный танец с мечом и секирой умиротворил строптивые племена. 207 Сюжет из Чжуан-цзы о некрасивой девице, которая, увидев опечаленную красавицу Сиши (эпоха «Вёсен и осеней»), тоже состроила гримасу, но такую ужасную, что соседи закрылись в домах. 208 Сюжет из Чжуан-цзы о юноше из города Шоулин в царстве Янь, который решил научиться у жителей Ханьданя (столица царства Чжао) красиво ходить, но, еще не овладев этим мастерством, уже забыл, как ходил прежде, и начал ползать. 209 Одни комментаторы предполагают, что это название древней песни, другие просто раскрывают слово значением составляющих его иероглифов как характеристику внешне изысканного, но лишенного истинного мастерства произведения. 210 Малевать мошку — образ слабого умения, малого мастерства, идущий от древнего философа Ян Сюна, который писал, что малевать (или «вырезать» — могут быть разные переводы этого глагола) мошек — занятие для детей, а не для взрослых. Если вспомнить, что слово «мошка» в древнем языке иногда подменяло другое слово, обозначающее змею, и связать это с классическим выражением «пририсовывать ноги змее» (делать лишнее, не соответствующее природе), то это выражение легко соединяется с предыдущей характеристикой «приукрашенной» песенки. 211 Сюжет из Хань Фэй-цзы об одном ловкаче из царства Вэй, который предложил властителю царства Янь соорудить обезьяну из колючек терновника; в притче ловкач потратил на это три месяца, Ли Бо дал более впечатляющий срок бесполезной растраты высокой энергии духа — три года. 212 «Великие Оды» — раздел древнего литературного памятника «Канон поэзии», стиль которого считался классическим, но, сетует Ли Бо, давно утрачен, следующая строка начинается со слов сун шэн, которые можно воспринимать либо как характеристику («воспевающий глас») упомянутых в предыдущей строке «Великих Од», либо как «глас Гимнов» (т. е. следующего раздела «Канона поэзии»). 213 Легендарный основатель династии Чжоу (XI в. до н. э.), с воспевания этого правителя, одной из канонических фигур конфуцианского пантеона, начинается раздел «Великие Оды». 214 Сюжет из притчи Чжуан-цзы о мастеровитом плотнике из Ин, столицы царства Чу периода Чуньцю («Вёсны и осени», 770–476 гг. до н. э.), обладавшем таким мастерством, что топором, который, как сказано в притче, «летал, как ветер», очистил нос от глины. 215 «Обнимающий яшму» — сюжет из Хань Фэй-цзы о некоем Бянь Хэ из царства Чу, который последовательно подносил двум царям найденную им яшму, но она отвергалась их советниками как якобы ненастоящая; его всякий раз обвиняли в обмане и подвергали наказанию (отрубали сначала левую, затем правую ступни), после чего он удалился к подножию горы, где три дня рыдал, а когда иссякли слезы, из глаз полилась кровь; на вопрос третьего царя он ответил: «Плачу не от наказания, а от недоверия», — и царь, поверив ему, принял дар; в этом тройном подношении комментаторы усматривают намек на три приезда Ли Бо (человека южных окраин) в Чанъань как на три попытки поднести свой талант государю, однако если в притче третье подношение увенчалось успехом, то в стихотворении Ли Бо стоит горькое «напрасно трижды подносил…»; это стихотворение начинается со слов бао юй (букв. «держать в руках яшму» или «обнимать яшму»), перекликающихся с выражением из «Дао дэ цзина» (§ 70), которое интерпретируется таким образом: «У совершенномудрого человека сверху рубище, внутри яшма» (пер. А. Е. Лукьянова), т. е. как характеристика человека высоких достоинств, и это может восприниматься как намек поэта на самого себя. 216 Прямое дерево — «Прежде прочих срубают прямое дерево, прежде прочих иссякает вкусный колодец» («Чжуан-цзы», гл. «Дерево на горе», пер. Л. Д. Позднеевой). 217 Душистая орхидея — имеется в виду особый ее вид — бледная орхидея, обладающая насыщенным ароматом, в древности ее использовали как фимиам. 218 Небо отнимает… Дао выравнивает — в трактате «Дао дэ цзин», § 77, сказано: «Дао неба сокращает излишек и восполняет недостаток» (пер. А. Е. Лукьянова); именно это «Небесное Дао» и имеется тут в виду, подчеркивая большую его справедливость по сравнению с земным. 219 Восточное море — там находится мифический остров бессмертных Пэнлай. 220 Западная застава — Ханьгу, открывающая путь в западные пустыни. 221 Лу Лянь (о нем см. примеч. 1 к № 10) и Придворный Летописец (должность, которую занимал Лао-цзы) удалились из мира — один на остров Пэнлай, другой — в пустыню, и в небе появилось благовестное пурпурное облако. Последняя фраза частично повторяет финал другого стихотворения Ли Бо, посвященного поэту Мэн Хаожаню. 222 Сюжет из философского трактата Ван Чуна «Лунь хэн» о невинно осужденном Цзоу Яне, вельможе из царства Янь, который воззвал к Небу о справедливости, и на пятую луну (лето) нежданно на землю пал иней как небесный знак невиновности. 223 Аналогичный сюжет о громе и молнии как отклике Неба на мольбы оклеветанной бедной вдовы из царства Ци, воззвавшей к справедливости, содержится в «Хуайнань-цзы». 224 Златая палата — зал в императорском дворце, в котором объявляли результаты экзаменов на занятие чиновных должностей (Ли Бо из-за происков власть имущих был отстранен от экзаменов, этот сюжет раскрыт в китайской новелле XVII в. «Ли Бо, “небожитель”, пьяный пишет письмо, устрашившее государство Бохай» — см. сб.: Удивительные истории нашего времени и древности. М, 1954; Книга о Великой Белизне. М, 2002); метоним императорского дворца в целом. 225 Пурпурные врата — малые внутренние дворцовые ворота, здесь — метоним императорского дворца; сюда же примыкает и образ солнца, традиционный метоним императора. 226 Падающие снежинки — в тексте букв. «летящий иней», однако иней нам привычнее видеть лежащим на поверхности, а летающими воспринимать снежинки. 227 Свежий ветерок — словосочетание цин фэн помимо указанного имеет еще и значение «чистые нравы», что, несомненно, присутствует в контексте (ср. то же словосочетание в № 12). 228 Четыре моря — формула панорамного обзора — окрест, во все стороны. 229 Две строки олицетворяют образ испорченного мира, сошедшего с праведного Пути, тогда как в мире, следующем законам Дао, все иначе: на благородном платане гнездятся благородные Фениксы (здесь указаны их подвиды — юань и луань), а колючие кусты — для мелких птах (см. также № 54). 230 Возвращусь к себе — традиционный оборот, связываемый обычно с поэтом Тао Юаньмином, который бросил чиновничью службу и обрел волю в полях и лесах, а свои чувства выразил в поэме «Домой, к себе». 231 Отбивая такт ударами по мечу (букв. «песня меча») — сюжет из хроник Воюющих царств о Фэн Сюане, который за неимением музыкального инструмента аккомпанировал себе ударами по лезвию меча и пел о своей бедности, надеясь на милосердие сюзерена; в дальнейшем это выражение стало употребляться для характеристики человека, попавшего в трудное положение, но не теряющего надежды, в некоторых изданиях вместо «спою» стоит «скорблю» (бэй) и вместо «песни меча» — «опираясь на меч». 232 Трудны дороги — в антологии «Юэфу» есть песня, в которой говорится о тяготах жизненного пути и горечи разлуки, в стихотворении с таким же названием самого Ли Бо акцентируются не препятствия, а воля к их преодолению (перевод см. в Книге о Великой Белизне, с. 321). 233 Жемчужные плоды — на священной горе Куньлунь растет мифическое яшмовое древо с яшмовыми и жемчужными плодами. 234 Гора в среднем течении Хуанхэ недалеко от Лунмэня. 235 Путь к морю — образ длительного пути и отшельничества (см. также примеч. 8 к № 29). 236 Принц Цзинь (Ван-цзы Цзинь, Ван-цзы Цяо) — наследник престола в Чжоу, хорошо играл на свирели, подражая голосу Феникса, и даос Фу Цюгун, плененный его игрой, пригласил его на священную гору Сун. Комментаторы полагают, что тут содержится намек на наставника наследника престола поэта Хэ Чжичжана, с которым Ли Бо сблизился в Чанъани. 237 Голубые облака — за прямым значением (небо) встает образ отшельнической отрешенности от мира, тех высших сфер, где обитают бессмертные небожители. 238 Море пурпурной мастики (цзы ни хай) — мифологический топоним, как реально существующее место упоминается в «Записках о десяти континентах» («Ши чжоу цзи»), составленных ученым даосом Дунфан Шо при дворе императора У-ди (II–I вв. до н. э.); определение «пурпурный» (цзы) часто встречается в даосских мистических текстах; в интерпретации этой строки нельзя не учесть, что мастика из красной глины использовалась для запечатывания конвертов с так называемым «письмом пурпурной мастики» — приглашением на аудиенцию к императору, так что «море пурпурной мастики» тут можно воспринять и как метоним государева дворца, куда поэт жаждет быть приглашенным. 239 Набрасываю на себя красную зарю — так одеваются бессмертные небожители; для обозначения цвета здесь использовано слово дань — минерал (сурик), лежащий в основе эликсира бессмертия. 240 Дерево Жо — в мифологии — красноватое дерево с зелеными листьями и пламенеющими цветами, посылающими лучи на землю, растет на западном склоне у самой вершины священной горы Куньлунь, за это дерево скрывается заходящее солнце. 241 Лежать на облаке — обычный для святых-небожителей способ передвижения. 242 Восемь сторон света — к четырем основным сторонам света китайцы добавляли и промежутки между ними. 243 Яшмовый лик — облик святого, достигшего иной формы бытия. 244 Тысячи лет — в одних изданиях стоит выражение цянь сян — букв. «тысяча инеев» в смысле «тысяча лет», в других — цин сян (чистый иней), т. е. характеристика «яшмового лика» — чист, как иней. 245 Начала Небытия (у ни) — то изначальное состояние мира, когда он еще был лишен предметных форм. 246 Высшая Простота (тай су) — философский термин даосизма, означающий первоначало вещества, одни комментаторы полагают, что это также и название горы, на вершине которой находится дворец небесного Верховного Владыки, другие считают, что Владыка пригласил поэта в высшую сферу небожителей. 247 Нектар в нефритовом кубке — имеется в виду волшебный эликсир, ускоряющий течение времени. 248 Комментаторы ассоциируют этот с сюжет с притчей из трактата «Ле-цзы» о вольных чайках, которые не боялись дружелюбного помора, но улетели, как только их задумали отловить для забавы, в этом образе у Ли Бо просматривается намек на отшельничество как природную чистоту. В слове хай жэнь — помор (букв. «человек моря») помимо апелляции к «Ле-цзы» читаются и другие его значения — мифологическое существо, живущее вне мирской суеты, дух воды, нечто, аналогичное привычной нам русалке. 249 Журавль в облаках — в традиционной поэзии обычно это образ высокомудрого книжника, отрешенного от мирской суеты; в данном контексте — скорее образ «человека при должности», т. е. вписанного в социальную иерархию, несвободного, что противопоставляется естественности вольных птиц. 250 Чжоуский царь My (Му-ван) — властитель династии Чжоу, правивший в X в. до н. э. Его небесные и земные путешествия, в том числе пиршество у озера Яшмовых вод с Западной богиней Сиванму, которая спела государю старинные песни, а он подпевал ей, изображены в «Жизнеописании Сына Неба Му», легенда передает даже имена восьмерки коней, впряженных в его колесницу, в трактате «Ле-цзы» в гл. 3 есть сюжет о нем («перестал заботиться о государственных делах, наслаждался своими наложницами и всеми мыслями предался дальним странствиям»). 251 Восемь окраин — отдаленные земли, число «восемь» обозначает все стороны света (см. примеч. 5 к № 41). 252 Имеется в виду император У-ди, который был не меньшим сладострастником, чем Му-ван. О его разгульных пирах с красавицей Сиши Ли Бо написал несколько саркастических стихотворений, здесь же упоминается встреча с властительной феей Шанъюань (или Шанъюань фужэнь — Госпожа Полнолуния), которую в Северный дворец императора привела ее мать богиня Сиванму. 253 Десять тысяч колесниц — это воспринимается как метоним императора (см. также примеч. 2 к № 12); строка в целом но осуждающей тональности перекликается с каноном «Дао дэ цзин», где сказано «Если за несколькими колесницами погонишься, ни одну не догонишь» (§ 39, пер. А. Е. Лукьянова). 254 Яшмовый кубок — мистически настроенный У-ди установил на террасе Просветления духа (шэньмин тай) бронзовую статую святого с кубком из яшмы в руке; собиравшаяся в кубке роса смешивалась с яшмовой крошкой, и это считалось волшебным эликсиром, испив который человек должен был обратиться в бессмертного святого, эликсир бессмертия именовался также «сладкой росой». 255 Повилика — встречающийся уже в «Каноне поэзии» традиционный лирический образ слабой женщины, которой в жизни необходима опора. 256 Нежный персик — метоним цветущей юной девы. 257 «Стихи репы и редиса» — идущий из древней поэзии образ одинокой женщины, покинутой мужем ради новой наложницы, и теперь единственное, что ей остается, это «собирать репу и редис», вздыхать над стихами, наполненными горечью; отдельно сочетание слов «репа» и «редис» (фэн-фэй) — уничижительное обозначение самого себя («я, ничтожный»), С тем же семантическим акцентом лирическая героиня говорит о себе (от первого лица) в последней строке. 258 Восемь пустошей — все вокруг, весь мир (см. также примеч. 5 к № 41). 259 Десять тысяч вещей — все живое. 260 Солнце — метоним императора («Сын солнца»). 261 Великая Бездна (да хо) — топоним мифологической географии «К востоку от Бохая огромная пропасть, пучина, поистине бездонная» («Ле-цзы»), «то, что не наполняется, сколько бы в него ни вливалось, и не иссякает, сколько бы из него ни выливалось» («Чжуан-цзы»). 262 Дракон-Феникс — метоним выдающегося таланта; поэт имеет в виду себя, по навету осужденного за сотрудничество с принцем Юн-ваном, которого обвинили в измене легитимному императору. 263 Белый Конь — обозначенный уже в текстах «Канона поэзии» образ ухода от суетного мира, пренебрегающего мудрецами, к идиллическим полям с зелеными побегами; на Белом Коне (или Олене) покидали мир даосские святые, не встретившие понимания у власть имущих, комментаторы интерпретируют последние две строки как желание, забыв суету мира, погрузиться в классическую поэзию канона. Белый Конь, ростки на полях — прямые цитаты из «Канона поэзии». 264 Сто сорок лет — имеется в виду период от основания танской династии (618 г.), комментаторы раньше считали цифру ошибочной, поскольку относили это стихотворение к чанъаньскому периоду жизни Ли Бо (742–744) или даже более раннему лоянскому (735 г.), современная исследовательница проф. Ань Ци предложила другую датировку (753 г.) на основании того, что в этом году Ян Гочжун сменил умершего Ли Линьфу на посту цзайсяна (канцлера), что и легло в подтекст одиннадцатой строки («Кто в фаворе…»), — в таком случае округленная цифра приближается к реальной; существует версия первой строки, в которой цифр нет вовсе. 265 Башня Пяти Фениксов — такое название носили впечатляющие постройки нескольких императорских дворцов разных эпох, здесь это символ величия танской династии. 266 Три потока — по одной версии, это протекающие через Чанъань реки Цзиншуй, Лошуй, Вэйшуй, сливающиеся затем в одно русло; по другой — три реки Хуанхэ, Лошуй, Ишуй в районе Восточной столицы Лоян; если принять датировку проф. Ань Ци, то речь идет о Чанъани, поскольку именно в это время (весна 753 г.) Ли Бо в третий раз приезжает в столицу. 267 Звезды и луна — это воспринимается в контексте придворной жизни: вельможи, как небесные светила, окружают государя. 268 Бойцовские петухи — бой петухов был одной из любимых забав императора Сюаньцзуна, за проведение которых он раздавал вельможам чины и земли; для петухов отвели два специальных дворца внутри императорского Запретного города (см. также № 24). 269 Забава с мячом (цу цзюй — «пинать ногами кожаный шар, набитый шерстью») — старинная игра; в танское время во дворце существовала специальная площадка для игры в мяч. 270 Ян-копьеносец — Ян Цзыюнь (Ян Сюн), один из начальников охраны императорского дворца времен династии Хань, впоследствии стал известным философом и литератором, писал оды и ученые трактаты; строки 11–12 («Кто в фаворе…») взяты из произведения именно Ян Сюна (его имя Ли Бо вспоминает также в стихотворениях № 1 и 8 цикла). 271 Восточный сад — в поэзии часто это метоним императорского дворца. 272 Драконов Огнь — другое название созвездия Сердца (в совр. астрономии — созвездие Скорпиона), одного из семи созвездий Синего Дракона (Цанлун), расположенных в восточной части небосклона, состоит из трех звезд; к осени оно перемещается ближе к западу; метоним самой осени. 273 Южная гора (Наньшань или Чжуннаньшань) — гора близ Чанъани, где обитало много даосов; в 730 г. Ли Бо жил там какое-то время, пытаясь через принцессу Юй Чжэнь, связанную с даосами, приблизиться ко двору. Здесь этот топоним как образ противопоставлен государеву двору, предпочитающему недолговечные, но красочные персиковые деревья. 274 Имеется в виду Цинь Шихуан, одержавший победу над остальными «воюющими царствами», влив их в единую империю, его мощь «устрашала духов», некоторые комментаторы полагают, что речь идет об одном «духе моря», тем самым соединяя первые две строки с последующими, где пересказывается предание о том, что император возжелал настичь солнце и повелел соорудить каменную переправу через море, а приглашенный им дух моря укладывал камни на дно и подгонял их кнутом. 275 Пэнлайский эликсир — снадобье бессмертия с волшебного острова Пэнлай, за которым Цинь Шихуан послал корабль (см. примеч. 9 к № 3). Исследователь (Чжань Ин) усматривает в этом стихотворении намек на танского императора Сюаньцзуна с его пристрастием к даосской мистике и военным авантюрам. 276 По перекличке начальных строк комментаторы связывают это стихотворение с восьмистишием Цао Чжи о красавице южных стран, чьи прелести увяли, не замеченные благородными мужами. Слово мэйжэнь, с которого начинается стихотворение, обозначает не только внешне красивую женщину, но и внутренне прекрасного мужчину — «благородного мужа». 277 Пурпурные дворцы — покои императора, в этой и следующей строках зашифрован намек на неприязнь, какую государевы фавориты испытывают к тем, кто вторгается со стороны в закрытую сферу их придворной жизни, что и произошло по отношению к самому Ли Бо. 278 Черные брови-мотыльки — этот образ красоты чаще воспроизводит внешний облик женщины, но может, как в данном случае, быть отнесен и к внутренней красоте «благородного мужа»; образ мотылька как самонамек появляется и в другом стихотворении этого цикла — № 22. 279 Сяо и Сян — две реки (в совр. пров. Хунань), сливающиеся в единое русло, в поэзии это часто встречающийся любовный символ, в данном случае указывает на южные края, куда возвращается лирическая героиня, покинув неприветливую столицу (это усиливает самонамек, поскольку Ли Бо прибыл в неприветливую столицу тоже с юга); кроме того, в верховья р. Сян в свое время был сослан опальный поэт и сановник Цюй Юань, и это тоже стоит учесть в интерпретации стихотворения. 280 Имеется в виду территория, занимающая части совр. провинций Хэнань, Шаньдун, Цзянси, Аньхуэй, где во времена династии Чжоу находились владения потомков дома Инь; из этой местности был родом и философ Чжуан-цзы. 281 Терраса Платанов (Утай) — сооружение во дворце Платанов на северо-западе уезда Линьцзы пров. Шаньдун. 282 Яньский камень — простой камень-самоцвет с горы Яньшань (совр. пров. Хэбэй), образное обозначение чего-то, что лишь внешне похоже на драгоценность; сюжет взят из ханьских исторических хроник, где персонаж именуется юйфу или юйжэнь (глупец, простак), а у Ли Бо — ежэнь (дикий человек, деревенщина, невежда). Существует весьма выразительный вариант первых двух строк: «Сунец получил тысячу [лянов] золотом, пошел в город и купил яньский камень». 283 Яшма Чжаоского князя — властитель царства Чжао (северо-восток Центрального Китая) периода Чжаньго послал дорогую фамильную драгоценность властителю царства Цинь с предложением обменять ее на территорию, но был обманут, однако хитроумным планом сумел вернуть яшму; этим словосочетанием обозначают истинную ценность, а выражение «вернуть совершенную яшму в Чжао» и в современном языке образно передает мысль о возвращении вещи ее законному владельцу. Эту находку именуют также «яшмой некоего Хэ». 284 В хрониках говорится, что Чжоу-ван, последний правитель древней династии Инь (XIV–XI вв. до н. э.), сошел с праведного Пути (Дао), и Первопредок Хуан-ди послал Феникса с предупреждением о неизбежности смены династий (см. примеч. 1 к № 4). 285 Князь Хуай (Хуай-ван) правил в Чу (одно из «воюющих царств» периода междоусобных войн V–III вв. до н. э.) в 328–299 гг. до н. э., здесь имеется в виду, что он перестал слушать советы своего министра великого поэта Цюй Юаня. Комментаторы усматривают в этом намек на Сюаньцзуна, отвергнувшего Ли Бо как советника. 286 Святой Телец — мифический зверь, по преданию, вдруг появившийся на пустыре близ столичного города накануне гибели династии Инь как знак смены династий. 287 Сорные травы — использовано именно то слово, что стоит в поэме Цюй Юаня «Ли сао» («Скорбь отлученного»); комментаторы воспринимают эту реалию как намек на вельмож, предавших сюзерена (высокие врата как метоним императорского двора). 288 Родственник Чжоу-вана, последнего властителя династии Инь, пытавшийся увещевать государя, но тот повелел убить его; упоминается Конфуцием в трактате «Лунь юй», гл XVIII. 289 Цюй Юань (340–278 гг. до н. э.) — великий поэт, живший в царстве Чу как раз во время правления Хуай-вана, оклеветанный, был сослан на юг к верховьям р. Сян (южная часть совр. пров. Хунань). 290 В сунских списках, наиболее авторитетных в текстологии Ли Бо, стоит слово нюйянь (красавица), в других — нюйсюй, которое во времена Цюй Юаня обозначало младшую сестру, есть версия, что это имя сестры Цюй Юаня, оно упоминается в его поэме «Ли сао» (см. Антология китайской поэзии. Т. 1. М., 1957, с. 154), по преданию, сестра пыталась убедить его смириться и не конфликтовать с властью, но он отвечал ей: Кун чань цзюань, что можно приблизительно перевести как «тщетна преданность», — именно эти слова стоят в стихотворении Ли Бо. 291 Иньский сановник, который пытался увещевать государя и вернуть его на праведный путь, но, отчаявшись, бросился в реку; о нем Цюй Юань тоже вспоминает в поэме «Ли сао» («За мудрецами шел я неотступно, / Но никакой хвалы не услыхал. / Пусть в наше время так не поступают, / Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить» и дальше: «Моих высоких дум не признают, — / В обители Пэн Сяня скроюсь». Пер. А. Ахматовой). 292 Красный свет — это словосочетание обозначает лето с раскаленным воздухом и яркими солнечными лучами. 293 Белая роса — иней. 294 Мальвы — стоящее в тексте слово имеет также значение «подсолнечник», однако комментаторы поясняют, что это растение не идет в пищу. 295 Достойные мужи — слово мэйжэнь может означать и «красивую женщину», и «благородного мужа», по контексту — скорее последнее. Последние две строки — реминисценция из поэмы Цюй Юаня «Ли сао». 296 Воюющие царства — Чжаньго — период междоусобиц V–III вв. до н. э. 297 Два тигра — соперничавшие между собой высшие приближенные правителя царства Чжао; в этом усматривают намек на конфронтацию Ань Лушаня и Ян Гочжуна при дворе Сюаньцзуна. 298 Шесть сановников — высокие вельможи царства Цзинь, чья усиливавшаяся схватка за власть погубила страну. 299 Тянь Чэнцзы (Чэнь Чэнцзы, Чэнь Хэн) — высший сановник (цзайсян) Цзянь-гуна, правителя царства Ци (V в. до н. э., период «Чуньцю»), составивший заговор против сюзерена и, по выражению Чжуан-цзы (гл. 10), «укравший его царство», убийство правителя — тягчайшее преступление в конфуцианской системе нравственных категорий. 300 Меч — в данном контексте это атрибут не столько воина, сколько судьи, дающего оценку падению современных нравов (Чжуан-цзы в гл. «Отучил фехтовать» среди функций боевого меча называет и такую — «определяет преступления и достоинства»). 301 Западное море — здесь имеется в виду Западная столица— Чанъань. 302 Воронье — в традиционной китайской философско-поэтической образности часто появляется противопоставление волшебного Феникса, живущего на благородном платане, и ворон с воробьями (или других мелких птах), чье место в бурьяне и терновнике, но так происходит лишь в мире, живущем по правильным законам, там же, где законы извращены, благородные деревья заселены птичьей мелкотой, а для Феникса места нет (см. также № 39). 303 Нравы в Цзинь — поэт Жуань Цзи (III в., его именуют «цзинец» по названию местности на территории совр. пров. Шаньси, где в эпоху Чуньцю находилось царство Цзинь), сетуя на падение устоев в государстве, часто садился в конный экипаж и, рыдая, гнал, не разбирая дороги; связанное с ним устойчивое словосочетание путь исчерпан указывает именно на этот сюжет, и упомянут он для откровенного намека на современную Ли Бо ситуацию. 304 Сэ — струнный музыкальный инструмент (условный перевод— гусли) с 25 струнами, звук на нем извлекался с помощью специальной пластинки — медиатора, был распространен уже в период Чуньцю, сянь — объединенное наименование струнных музыкальных инструментов цинь и сэ; в стихотворении не противопоставляется друг другу мелодика царств Ци и Цинь (располагались на территории совр. пров. Шаньдун, одна восточнее, другая западнее), а говорится о воздействии музыки на душу человека, в данном случае — негативно, в контрасте с высокой небесной музыкой. 305 Гость Пурпурной зари (иначе — Пурпурного тумана, см. примеч. 2 к № 17) — метоним святого, он играет на возвышенном струнном инструменте цинь, буквально инструмент охарактеризован как «простенький», но здесь это означает отсутствие внешних украшений как акцент на внутреннем качестве, возвышенность и глубину музыки; в некоторых изданиях в этой строке стоит «яшмовая цинь», но и это говорит не о внешней отделке, а о возвышенной мелодике, и употребленное во втором варианте словосочетание мин юй дает дополнительную окраску в характеристике цинь, — так именовали особо мелодичный музыкальный инструмент («поющая цинь»), а также яшму, которую в древности носили на поясе. 306 Яшмовый Чертог — часто так называли одну из построек императорского дворца; это также метоним луны (см. примеч. 2 к № 2); здесь этим словосочетанием обозначено духовно возвышенное место, достойное небожителя. 307 Юэ — название древнего княжества на территории двух совр. провинций Гуандун и Гуанси у южного побережья Китая, богатого жемчугом; сам Ли Бо прибыл в столицу из других мест, но также с юга. 308 Схватиться за меч — устойчивая характеристика настороженности противников в боевой схватке, восходит к «Историческим запискам» Сыма Цяня, где повествуется о чудодейственной жемчужине, возвращающей падших на истинный путь, что вызывает подозрение и настороженность у низких людишек. 309 Букв. «сокровище в груди», что по своему образному подтексту аналогично выражению из трактата «Дао дэ цзин», § 70 (см. примеч. 1 к № 36). 310 «Рыбьи глаза» — образ фальшивой драгоценности (они внешне похожи на жемчужины); в данном случае — метоним ничтожных придворных карьеристов. 311 Чжоучжоу — мифическая птица с тяжелой головой и куцым хвостом, не способная летать; чтобы испить воды, ей приходится брать крылья в клюв, иначе она опрокидывается; упомянута в трактате «Хань Фэй-цзы». 312 В оригинале «шесть маховых перьев», основа оперенья птичьего крыла; о лебеде обычно говорят, что он «взлетает на тысячу ли, опираясь на шесть маховых перьев». 313 Колдовская гора (Ушань) — находится на территории уезда Ушань совр. пров. Сычуань над р. Янцзы. 314 Башня солнца — сооружение на одноименной горе в том же, что и Колдовская, районе. 315 Свежий ветерок — в этом контексте у словосочетания цин фэн появляется и присущий ему второй смысл — «чистые нравы». 316 По древнему преданию, чускому князю Сяну в снах являлась на любострастные свидания фея Колдовской горы, которая прилетала тучкой и проливалась дождем (перевод оды Сун Юя, откуда почерпнут этот сюжет, можно прочитать в сб. «Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева»). 317 Лил слезы убивался — сюжеты из трактата «Хуайнань-цзы» о философах Ян Чжу и Мо-цзы, вздыхавших о переменчивости мира, один из них, не зная, куда направиться, переживал на развилке дорог, уходящих на юг и на север, другой — глядя на кусок некрашеного шелка, который можно окрасить то ли в желтый, то ли в черный цвет. 318 Тянь, Доу — высокие сановники периода Западная Хань (III в. до н э. — I в н. э.) Тянь Фэнь и Доу Ин, соперничавшие в борьбе за пост канцлера. 319 Черпак вина — слово доу, употребленное в стихотворении, обозначает прежде всего меру объема (чуть больше 10 л), состоящую из 10 шэнов; в древности этим словом также обозначался черпак для забора вина из больших емкостей (скорее всего, именно в таком значении употреблено слово доу в известной характеристике Ли Бо, данной его другом поэтом Ду Фу Ли Бo идоу, ши байпянь — «как зачерпнет Ли Бо вина, так тут же сто стихов»). 320 Чжан, Чэнь, Сяо, Чжу — персонажи ханьских исторических хроник Чжан Эр и Чэнь Юй, Сяо Юй и Чжу Бо; каждая пара прошла путь от дружбы к вражде. 321 В этом противопоставлении птиц и рыб комментаторы усматривают намек на расхождение между яркими мечтами и жалкой реальностью в жизни Ли Бо. 322 Восприятие человека как «пришельца», «гостя» в этом мире — вполне даосская идея, к тому же это корреспондирует и с легендой о Ли Бо как сосланном со звезды Тайбо (Великая Белизна) небожителе; человек непоседливый, Ли Бо нередко в стихотворениях именовал себя этим словом кэ — «гость, пришелец»; но тут Ли Бо имеет в виду себя, возможно, еще и потому, что в момент создания стихотворения направлялся в ссылку, т. е. был насильственно отторгнут от родных мест, лишен дома, крова; в ряде изданий в предпоследней строке вместо «утратить благорасположение» стоит «утратить власть» (ши цюань). 323 Последовательность и датировка даны по тексту «Ли Бай цюаньцзи бяньнянь чжуши» (Ли Бо. Полное собрание сочинений в хронологической последовательности с комментариями). Чэнду, 2000 (сост. и коммент. Ань Ци, Янь Ци, Сюэ Тяньвэй, Фан Жиси, под общей ред. Ань Ци). 324 Юань Кэ. Чжунго гудай шэньхуа (Мифы древнего Китая). Пекин, 1985. 325 Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1965. 326 Лунь юй (Беседы и суждения) — Чжу цзы цзи чэн (Собрание сочинений всех философов). Т. 1. Шанхай, 1986. 327 Далее фрагменты стихотворений Ли Бо приводятся в переводе С. А. Торопцева из данного издания. 328 Шань хай цзин (Канон гор и морей). Шанхай, 1985. С. 187–188. 329 Шан шу (Книга [исторических] преданий) — Ши сань цзин чжу шу (Тридцать канонов с комментариями и пояснениями к комментариям). Т. 1. Пекин, 1988. С. 301. 330 Чжун юн (Следование середине) — Сы шу у цзин (Четыре книги [и] Пять канонов). Т. 1. Пекин, 1985. 331 Дао дэ цзин (Канон дао и дэ) — Чжу цзы цзи чэн. Т. 3. Шанхай, 1985. 332 Хуайнань-цзы (Философ из Хауйнани) — Чжу цзы цзи чэн. Т. 7. С. 67. 333 Шогуа чжуань (Комментарий толкования триграмм) — Чжоу и (Чжоуские перемены) — Сы шу у цзин. Т. 1. 334 Это основная онтологическая константа даосского учения, структурно и функционально детализованная в трактате «Ле-цзы», названном по имени философа Ле-цзы (приблизительно IV в. до н. э.). Первоперемена заряжена потенцией метаморфоз-изменений (бянь-хуа) и несет в себе триаду равномощных первоначал: тай ч у— начало энергии-ци, тай ши — начало формы-син, тай су — начало вещества-чжи. В состоянии первозданной нераздельности энергия, форма и вещество образуют изначальный хаос (хуньлунь), или смесь вещей. Далее в результате импульса Первоперемены и кругового взаимодействия первоначал из хаоса творятся вещи и человек.