Донские сказки
В. Головачев

Б. Лащилин








Сборник донских сказок.






В. Головачев, Б. Лащилин

Донские сказки










Как голубь казака спас








Повстречался казак в широкой степи с отрядом турецким. В полон сдаваться казаку позорно, и решил он бой принять. Ударил коня своего доброго плетью, выскочил на курган, стал врагов поджидать. Подъехали турки к кургану, окружили его со всех сторон и кричат:

— Видишь, нас много, а ты один! Клади свое оружие и покорись нам!

А казак им отвечает:

— Хоть я и один, а вас много, но не пристало казаку подчиняться врагам. Буду сражаться с вами, пока жив.

Осерчали турки, бросились на казака. Рубился он с ними с раннего утра до полуночи, навалил вокруг кургана гору убитых. Иступилась шашка казачья. Видит казак, — подходит его конец. Но тут темно стало. Отступили турки — побоялись своих же в темноте порубить. Решили они, что до утра казак от них все равно никуда не уйдет.

Передохнул казак, расседлал своего коня и пустил на все четыре стороны, — пусть дорогу домой ищет. А сам лег на вершине кургана и притворился мертвым. Знал он, что мертвых турки не любят, до них ни руками, ни оружием не касаются, — боятся оскверниться.

Утром поднялись турки и на курган кинулись. Глядят — казак лежит, а в головах у него на пригорочке сизый голубь сидит, да воробей прыгает, чирикает.

Диву даются турки: у казака ноги, руки, грудь, голова — не порублены, а он лежит, не ворохнется, лишь ветер усы шевелит. Думают турки — не обманывает ли их казак, не притворился ли мертвым. Выхватили они из ножен шашки, хотят казака рубить. Но и боятся: а что если он и вправду мертвый?

Решили птиц спросить — они не обманут, правду скажут. Спрашивают турки воробья:

— Ты скажи нам, птичка-невеличка, жив он или нет?

Прыгает воробей на одной ножке и чирикает:

— Жив-жив!.. Жив-жив!..

А один из турок невзначай к голубю обратился:

— А ты что нам скажешь?

Распустил голубь крыло и загурдел:

— Умер… Умер…










Остановились турки в раздумье, не знают, что им делать — кого слушать, воробья или голубя. А казак лежит — не шелохнется, лишь усы по ветру шевелятся. Сели турки на кургане, ноги поджали, сидят и думают. До самого вечера сидели, потом встали и говорят:

— Раз казак лежит — не шелохнется, значит, — он умер. А воробей, поганая птица, нас обмануть хотел.

Сели на коней и уехали. Казак полежал еще немного, потом встал и пошел к себе домой.

С тех пор на Тихом Дону воробья болтуном прозвали. Старые казаки и малые казачата гонят его с крыш своих домов. А голубя, что спас казака от смерти неминучей, к двору приваживают и птенцов его оберегают.




Почему у выхухоли хвост пахучий?








Редкий зверок — хохуля. Водится она на берегах Хопра и Дона. Нигде в других местах у нас хохули не встретишь. Это всем хорошо ведомо, а вот никто не знает, отчего у нее хвост пахучий.

Случается казаку убить хохулю, снимет он с нее чулком шкурку и обязательно хвост отрежет, жене отдаст. А жена в сундук положит, чтобы летом моль меховые шубы и тулупы не посекла. Дух от хвоста хохули идет крепкий, приятный, словно ландышами пахнет. А спроси у казака или казачки, — отчего это, — не каждый, тебе ответит. Не доводилось им, видно, от старых да бывалых людей про это слыхать.

А старые да бывалые люди вот что рассказывают. Случилось это давным-давно, брали казаки турецкую крепость. Долго они ее брали, наконец, осилили турок, забрали крепость и стали теснить отступавших врагов. И вот во время рукопашной схватки, возле маленькой речки, у казака коня убили, а самого его тяжело ранили. Лежит казак, ворохнуться не может. Пить ему хочется — страсть! Язык к нёбу присох, от жара губы ссыхаются. А кругом уже ни одной живой души нет.

Глянул казак в небо, видит — черный ворон летит, над его конем кружит. Позвал он его:

— Ворон, великая у меня к тебе просьба: принеси мне студеной воды из речки, а то у меня язык к нёбу присох, от жара губы ссыхаются.

Сел ворон на коня и каркнул:

— Некогда мне тебе воду носить, мне зоб свой надо мясом набивать, пока другие вороны не налетели.

И начал он казачьего коня клевать. Глянул казак в сторону, видит — волк бежит, тоже на его коня зарится. Позвал он его:

— Волк, великая у меня к тебе просьба: принеси мне студеной воды из речки, а то у меня язык к нёбу присох, от жара губы ссыхаются.

Подбежал волк и прорычал:

— Некогда мне тебе воду носить, мне брюхо надо мясом набивать, пока другие волки не набежали.

И начал он казачьего коня зубами драть.

Глянул казак, а возле него хохуля крадется, из-за куста к нему приглядывается. Хотел казак попросить, чтобы она ему воды из речки принесла, да передумал, — слишком мал зверок. А хохуля оглядела казака и сразу куда-то пропала.

Еще сильнее мучит казака жажда. Вдруг чует казак: кто-то его в бок легонько тычет. Глянул он, а это хохуля своим длинным носом его толкает. Промеж лап у нее — кубышка, до самых краев студеною водою налитая.

Слыхала хохуля, как просил казак черного ворона и серого волка, чтобы они над ним сжалились и воды принесли, и решила казаку помочь, прикатила ему целую кубышку с водою. Попил казак воды студеной, стало ему легче, приподнялся он на локоть и говорит:

— Чем же буду я тебя, хохуля, благодарить за твою услугу великую?

А хохуля за кустом стоит, хвостом вертит и еле-еле слышно пищит:

— Ничего мне, казак, не надобно, живи себе на здоровье, поправляйся.










Попались тут казаку под руку цветы ландыша. Хотел он их собрать да хохуле дать, но не было сил сорвать, только руки у него крепким, хорошим духом пропахли. Видит казак, нечего ему хохуле дать, потянулся он к ней, погладить думал, но не достал и лишь хвоста ее рукою чуть-чуть коснулся. От чистого сердца хотел казак отблагодарить зверка за услугу добрую.

С тех пор пропах ландышами у хохули хвост, перешел тот запах на него с казачьей руки. И по сегодня от хохули идет хороший да крепкий дух.




Почему заяц косой?








Раньше у зайцев, как и у всех зверей — волков, лис, медведей, горностаев — глаза на своем месте были. Они назад их не косили, к себе за уши не заводили. И до сегодня такими и были бы, да объявился среди них такой заяц, что всего на свете, даже своей тени боялся. От самого малого шороха со всех ног наутек пускался.

Напугавшись, бежал этот заяц до тех пор, пока язык от устали не высунет и где-нибудь в лесу под кустом или в степи под кочкой не свалится.

Больше всего на свете заяц своей тени боялся. Против солнышка сядет и начнет глаза ломать да косить, чтобы ему ловчее было за тенью следить. Страшился он, что тень к нему подкрадется, за длинные уши схватит да за горы высокие, за реки глубокие, нивесть в какие страны далекие утащит.










Весь свой век он все дрожал да глаза назад на свою тень косил, за уши их заводил. Заводил, заводил да так завел, что они навсегда у него косыми и остались.

А от этого косого зайца и развелись по всей земле зайцы трусливые, какие и ныне всего на свете боятся, каждого пустякового шороха страшатся.




Как еж храбрым стал








У ежей, как и у всех зверей, раньше вместо колючек шерсть была. Незавидная шерсть, так, вроде редкой свиной щетины.

Все знают, что невелик зверь еж, силы у него немного и отбиться ему от своих недругов нечем. Нет ни острых когтей, ни рогов, ни крепких зубов. И жить ежу на белом свете, между хитрых и сильных зверей, совсем было неуютно.

Вот сел как-то еж под кустиком и задумался горько о том, как дальше жить. И стало ему так жалко себя, что сердце на части разрывалось и слеза прошибла.

Но слезами делу не поможешь, того и гляди, кто-нибудь из зверей — серый волк или премудрая лиса — набегут, сожрут и косточек не оставят. Смахнул еж лапкою слезу с глаз, вздохнул и побрел дальше по лесу, — харчишки себе искать.

Бредет он по лесу да себя подбадривает, лапкой о лапочку похлопывает. А как зашуршит что в кустах, еж и с места тронуться боится. Знает, что все равно от волка или лисы никуда уйти не сможет. Ощетинится еж от злости на себя за то, что он такой маленький да слабенький.

Раз ходил по лесу еж, топорщился, до самого вечера себе еду разыскивал, а вечером в дупло залез и улегся. Но что-то не спится ему. И так повернется, и эдак, а все как-то неловко лежать, за все шерстью своей цепляется. К его шерстке все стало приставать — и сухой листок, и птичий пушок, и травинка — все так и липнет, покою ему не дает. Взяла ежа досада, хотел он сор сгрести. Закинул лапку за шею — и всю в кровь исколол.

«Набрался я в лесу репьев колючих», — подумал еж.

Покряхтел он, с бока на бок поворочался и решил зубами репьи из шерсти выбрать. Сунул нос в бок, да тут же и отдернул. Оказалось, что у него на боку колючки растут.

Удивился еж. Стал лапками потихоньку себя ощупывать, куда ни дотронется — везде колючки: и на голове, и на спине, и на боках, и на хвосту. Только на животе немного шерстки осталось.

Крепко задумался еж: «Что же это со мной такое приключилось? К худу это или к добру?».

Всю ночь, до самого утра, еж думал и только на утренней заре, когда в ближней станице третьи кочета прокричали, догадался, отчего у него вместо шерсти колючки выросли.

«А ведь это оттого, что я вчера сильно сердитым был. От моей злости вся шерсть на мне в колючки обратилась. А к худу или к добру это — скоро узнаю».

Рано утром выбрался еж из дупла. Идет по лесу, а навстречу ему хитрая лиса бежит. Еж, как увидел ее, в клубок свернулся и во все стороны колючки нащетинил.

Подбежала лиса, лапочкой его потихоньку тронула, другой раз тронула, третий раз хотела тронуть — лапочку больно наколола, хвостом закрутила и в лес поскорее убежала.

Идет еж дальше, а навстречу ему серый волк бежит. Еж тотчас в клубок свернулся и во все стороны колючки нащетинил. Подбежал серый волк, лапой его тронул, другой раз тронул, третий раз хотел тронуть, да лапу больно наколол, хвостом закрутил и в лес поскорее убежал.










Идет еж дальше, а навстречу ему сам косолапый мишка-медведь спешит. Хворост под ним за версту хрустит. Еж как увидел его, тотчас в клубок свернулся и во все стороны колючки нащетинил. Подошел к нему косолапый медведь, лапищей тронул, другой раз тронул, третий раз хотел тронуть, да лапу больно наколол, дурным голосом заревел и в лес поскорее убежал.

Побежал еж дальше. По лесу гуляет спокойно и думает: «Теперь и я сильным стал. Ни лиса, ни волк, ни медведь взять меня не могут, сами от меня в лес бегут. С моими колючками некого мне теперь бояться».




Гусь, утка и индюк








Возле Дона как-то раз собрались втроем: гусь лапчатый, утка-серогрудка и индюк надутый. Долго-долго болтали, все больше о своем житье-бытье. Переговорили обо всем и замолчали. Молчали, молчали — и молчать устали. Стало скучно им. Тогда гусь лапчатый и говорит утке-серогрудке:

— Давай, утка, поплывем на тот берег!

Дон — все знают — река очень широкая. Задумалась утка и отвечает гусю лапчатому:

— Нет, гусь, давай лучше не плавать далеко. Боюсь — устану я.

А индюк надутый стоит, ухмыляется да и говорит:

— Да тут и плыть нечего. Для хорошего пловца и простора никакого нет.










Гусь лапчатый хорошо плавал, поэтому удивился и подумал: «Стало быть, индюк — знаменитый пловец, если ему даже на такой большой реке простора нет».

Застыдилась утка индюка надутого, сошла в воду и поплыла, а за нею и гусь.

Плывут они, добрались до середины реки, оглянулись, а индюка с ними нет. Видят: стоит он на берегу и с места даже не двинулся. Начали они его кликать:

— Ты чего же, индюк надутый, не плывешь?

А он еще больше надулся, стал важный, хвост распустил, растопырился. Отвечает он:

— Я через такой ручеек и плавать не хочу. Я через него сто раз переплывал, да только не выкупался, а весь в грязь выпачкался. Ни плавать, ни нырять мне тут вовсе негде. Мне нужна такая река, чтобы во сто верст была шириною да три версты глубиною. Вот тогда я поплыву.

Удивились гусь лапчатый и утка-серогрудка, но поверили они индюку надутому, потому что гусь был простоват, а утка совсем глуповата. Всем стали они рассказывать об индюке надутом, что для него нет такой реки на свете, по какой он плавать бы мог. Для него нужны моря глубокие да океаны бездонные. А на деле индюк надутый воды боялся пуще, чем огня…