В небе Кавказа
Борис Тимофеевич Ковальковский


Эту книгу написал Борис Тимофеевич Ковальковский — участник Великой Отечественной войны, офицер запаса.

Более десяти лет он занимался поисками материалов о летчике-истребителе, Герое Советского Союза Николае Ефимовиче Лавицком, погибшем в небе Гудермеса в горящем самолете, не допустившем падения боевой машины на город.


Б. Ковальковский

В небе Кавказа


ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ


Герой Советского Союза гвардии капитан Николай Ефимович Лавицкий


Я живу на улице Лавицкого


Я живу на улице Николая Лавицкого в Гудермесе — одном из небольших городов Чечено-Ингушетии. Улица как улица. Не великая, да и не малая, не шумная и не тихая. Чтобы особенно красивая была, не скажешь. Обыкновенная… Но она по-особому мила мне.

Туманы ли скатываются сюда с соседнего хребта, солнце ли брызжет, дробясь миллионами искр и бликов в окнах светлых домов железнодорожников, детского сада, накрапывает ли дождичек — на моей улице всегда стоит постоянный неизъяснимый гул, сотканный из множества самых разнообразных звуков. С ближайшей станции доносится голос селектора, накатывается рокот подходящего состава, слышатся негромкие характерные гудки тепловозов. По соседней магистрали проносятся автобусы-экспрессы. По обочинам дороги идут трудяги-тракторы.

Днем улица никогда Не бывает пустой. Спешат на вахту рабочие локомотивного депо и завода медицинских инструментов, бегут в школу стайки школьников, размахивающих портфельчиками, обтекают перегородивший дорогу бульдозер, из кабины которого выглядывает веселый бульдозерист.

Без всего этого просто немыслим сегодняшний Гудермес, бесконечно обновляющийся и как-то по-своему гордый от этого обновления.

До войны наша улица называлась по-иному. Теперь забыто это название. Новое — улица имени Героя Советского Союза Николая Лавицкого — вытеснило прежнее. Хотя, надо сказать, военный летчик гвардии капитан Лавицкий никогда здесь и не жил. Только, может быть, несколько раз на местном временном фронтовом аэродроме «подскока» опускался его истребитель, чтобы следовать дальше. А воздана же честь этому смоленскому парню в нашей Чечено-Ингушетии!

Кто же он такой?

В Гудермесе этого вопроса уже давно не задают. О Лавицком опубликованы очерки в газетах. Школьные музеи пополняются множеством экспонатов, проливающих свет на жизнь этого человека. Новые и новые документы и сведения собирают о герое юные следопыты.

Спросите здесь о Лавицком любого мальчишку, и он подробно вам расскажет, что, если бы военный летчик гвардии капитан Николай Ефимович Лавицкий не совершил в небе Гудермеса свой подвиг, неизвестно — остался бы сам город и эти улицы, до краев наполненные жизнью, которую так любил Лавицкий.

Погиб герой, а город продолжает жить и обновляться. И время не властно над ним. А у этого времени, мы знаем, очень стремительные крылья. Как у птиц. Только птицы улетают и возвращаются. Они приносят теплые зори, полные весенних запахов и очарования. А годы уходят безвозвратно. С каждой весной в жизни человека их становится все меньше. Да разве числом лет измеряется человеческое бытие на земле?

Николаю Лавицкому, когда он погиб, было двадцать четыре. И многое, очень многое впрессовалось в эти годы. Все я сейчас представляю до мельчайших подробностей. Память — своеобразная кинолента. А в ней — кадры его жизни: детства, юности, славного боевого времени.

И все это теперь стало как бы частью моей жизни.

Более десяти лет я собираю материалы о Лавицком, встречаюсь с его боевыми друзьями, веду обширную переписку. На моем столе — груды писем со штемпелями Москвы, Ленинграда, Смоленска, Киева, Одессы, Орджоникидзе, Полтавы и других городов и населенных пунктов. Роюсь в архивах, вчитываюсь в книги, в которых рассказывается о 4-й воздушной армии. В ее составе сражался 45-й истребительный, позднее переименованный в 100-й гвардейский истребительный орденов Александра Невского и Богдана Хмельницкого Ченстоховский авиационный полк — боевая семья Н. Лавицкого.

Передо мной копии наградных листов, его фотографии и газеты, где описываются подвиги летчика. Многое удалось почерпнуть из книги бывшего командира 9-й Мариупольской истребительной авиационной дивизии генерал-майора запаса Ибрагима Магометовича Дзусова «В семье отважных», того самого Дзусова, что подписал наградной лист на присвоение Николаю Ефимовичу Лавицкому звания Героя Советского Союза. При сборе материалов немало ценных советов дал мне писатель Сергей Малахиевич Яковлев — автор книги «Крылатые земляки». Дарственная надпись на врученном мне экземпляре такова: «Чтобы любить Родину, нужно знать и ценить дела дедов, отцов, сыновей!»

Уточнить события тех лет, события, связанные с Николаем Лавицким, очень помогли Дмитрий Константинович Мачнев, Герои Советского Союза москвич Павел Павлович Крюков и одессит Павел Максимович Берестнев — друг Николая, часто вылетавший с ним на выполнение боевых заданий.

Вчитываясь в пожелтевшие страницы боевых донесений, я вроде бы слышу, как явственно их произносит сам Николай, его фронтовые соратники А. Поддубский, В. Шаренко, И. Шматко, Ю. Шумских, П. Хохлов, Г. Микитянский. Да еще Саша Филатов, не вернувшийся с задания, погибший под Малгобеком, Вадим Фадеев, пропавший без вести, истребитель которого спустя много лет нашли в плавнях под станицей Славянской. Остались фотографии этой когорты. Кажется, вот-вот раздастся команда «Воздух!» и мигом ринутся вверх «ястребки». Но нет уже в живых этих парней. Их матери не ждут от них письма-треугольника, не выходят на дорогу.

Поднявшись в небо, герои заслонили своими жаркими сердцами Родину, землю нашу советскую, расплескавшуюся на полпланеты.

Погиб и Николай, правда, не в боевой обстановке, но погиб так же, как и они, не колеблясь ни минуты, когда надо было отдать жизнь. Вспыхнуло сердце смоленского парня ярким незатухающим пламенем в небе Чечено-Ингушетии. А свет этого пламени и сейчас доходит до нас через минувшие десятилетия и не гаснет, вновь и вновь напоминая о дате гибели героя, о дате, в которой сфокусировалась вся его жизнь.

А сколько хороших, добрых дат и событий было помечено у него в дневнике! Да разве удержит их память друзей-однокашников. Попробуй вспомни, когда сам на фронт прибыл, в первый воздушный бой вступил, потерял боевого друга или самого отправили в госпиталь, когда сбил первый самолет противника. Только во сне приходит это: вроде бы сейчас жгут лютые морозы и чавкает под тяжелыми солдатскими сапогами непролазная грязь и перед глазами ползут густые молочно-сизые туманы. И доносится издали канонада. И с ревом пикируют вражеские самолеты.

Теперь жизнь Лавицкого хорошо представляется. Из множества дат проступает одна: 10 марта 1944 года — день гибели Героя Советского Союза, летчика-истребителя гвардии капитана Николая Ефимовича Лавицкого.


Листок клена


Поздно вечером в кабинете секретаря Гудермесского райкома партии Н. А. Шепелева тревожно прозвенел звонок. Николай Андрианович поднял трубку:

— Слушаю!

— У телефона начальник Кумтуркалинского БАО (батальона аэродромного обслуживания). — Говоривший назвал свое воинское звание и фамилию. — Прошу вас, не покидайте кабинета. Через час ждите меня. Дело сугубо конфиденциальное. Нам надо выяснить детали гибели летчика, Героя Советского Союза гвардии капитана Лавицкого Николая Ефимовича.

…В кабинете еще не рассеялся дым: только что тут проходило совещание. Николай Андрианович подошел к окну, распахнул форточку. Постоял немного, вглядываясь в темень. В комнате было по-прежнему душно.

Он снял с вешалки пальто, накинул на плечи, вышел во дворик. Падающий из окна свет раздваивал дорожку. Шепелев ходил по ней взад-вперед, взад-вперед. Потом остановился у небольшого клена, растущего прямо у окна. Вгляделся в его зябкие ветви. На самой верхушке на тонком стебельке держался один-единственный листок, оставшийся с осени.

Николай Андрианович вспомнил, как отчаянно цеплялся этот листок за жизнь. Осенние порывистые ветры не могли его сдуть. Уже падал снег, а он все был там. В последние, уже мартовские дни сильные потоки воздуха, хлынувшие откуда-то с севера, все больше раскачивали его. Листок не падал.

«Ну, ты стоишь, чтобы сохранить тебя», — подумал Шепелев. Поднявшись на носки, он осторожно снял листок, принес в кабинет, бережно положил на календари. На белой бумаге ясно были видны нежные прожилки.

Шепелев взял трубку, попросил соединить его с начальником авиационной школы майором Лединевым.

— Сейчас у меня будут представители Кумтуркалинского БАО. Хотелось, чтобы во время нашей беседы присутствовали и вы.

— Вероятно, это по делу трагической гибели летчика Лавицкого? — послышалось в трубке.

— Да!..

Спустя десять минут в кабинет секретаря райкома вошли офицеры. Один из них начал докладывать:

— Сегодня неподалеку от железнодорожной будки 820-го километра магистрали Ростов — Баку разбился истребитель «аэрокобра» 9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии, пилотируемый помощником командира соединения по воздушно-стрелковой службе гвардии капитаном Лавицким. Летчик предпринял попытку сбить пламя, но, видимо, сделать этого не удалось. Задав нужное направление истребителю, капитан посадил самолет. Но… погиб.

— А была ли у Лавицкого возможность покинуть самолет?

— Да! Была. Но летчик не воспользовался ею. Ведь падающий истребитель мог врезаться в эшелон, стоящий на станции Гудермес. А в эшелоне были боеприпасы, огромное количество взрывчатки. Случись это — все вокруг как бритвой сбрило бы. Летчик, по-существу, спас город. Это подвиг. Вот, кстати, документы капитана.

На стол легли удостоверение личности Николая Ефимовича Лавицкого, партийный билет, фотография. На ней — группа летчиков, среди них сам Лавицкий — среднего роста, русый, худощавый, затем — А. И. Покрышкин, А. В. Алелюхин, В. А. Егоров. Небольшой конверт. На конверте было написано: «Память Смоленщины», а в нем — осенний листок клена.

Николай Андрианович перевел взгляд к календарю, где лежал точно такой же листок клена. «До чего же похожи, смоленский и этот, — подумал он. — Просто чудо какое-то».

Начальник Кумтуркалинского БАО подробно доложил о катастрофе.

— Причина ее, — сказал он, — неполадки в топливной системе «аэрокобры». В этом самолете во время работы мотора бензопроводы, как и сами бензобаки, немного вибрируют, поэтому появляются трещины. Бензин начинает вытекать. Конструктивный дефект этого американского самолета может стать причиной пожара. Для предотвращения пожара наши техники вместо трубок обычно ставили гибкие шланги. Но, видимо, сделать это теперь не успели; «аэрокобра» подводила нас нередко, а сейчас из-за нее мы потеряли Героя.

Присутствующие еще долго обсуждали катастрофу.

Шепелев попрощался с офицерами, сделал в календаре запись: «Распорядиться о похоронах летчика Лавицкого. В железнодорожном парке. Траурный митинг. Подумать о переименовании одной из улиц в улицу имени Героя Советского Союза Николая Лавицкого».

Взгляд его опять остановился на двух листках клена, лежащих на столе. И он еще раз подумал: «До чего схожи!» И в одно мгновение ясно представил Лавицкого — сурового военного летчика, бережно вкладывающего листок клена в конверт. «Видимо, очень интересным человеком был этот Лавицкий!»


Луч из детства


Густой белесый туман, идущий волнами, скрыл находившуюся под косогором деревеньку Слобода. По дороге медленно двигалась телега, запряженная пегой лошаденкой. В телеге сидел старик, а на соломе лежал мальчонка лет восьми.

— А не заблудимся, батя? Чай, столица-то далеко, — спросил мальчонка. Для него это была первая поездка в далекие и неведомые края.

Поежившись от утреннего холодка, бородатый мужчина глухо ответил:

— Не трусь, Коля, разве можно в родных краях заблудиться?

Он замолчал, а парнишка сильнее стянул отцовский зипун веревкой, подбросил на ноги, обутые в лапти, побольше соломы, всмотрелся в дорогу.

Слева вдруг поднялись стеной громадные деревья. Тяжелые кроны их как-то таинственно раскачивались из стороны в сторону, и мальчонке казалось, что он попал в сказку.

Раздался четкий цокот копыт. За поворотом, где дорога спускалась к логу, телегу нагнали всадники на добрых конях, в буденовках. Топот копыт теперь уже гулко отдавался на длинном деревянном мосту.

— Послушай, отец, — наклонился низко один из них, видимо, командир. — Как нам перебраться на ту сторону реки?

— Да не река это. Болото! Понимаешь, болото, — вскинул голову бородач.

— А нам все равно! Скорее бы к своим присоединиться.

Возница долго рассказывал, как объехать гиблые места, терпеливо объяснял, какими тропами двигаться.

— Ну, спасибо, отец! — почти выкрикнул всадник. — Зовут-то тебя как?

— Ефим!

— А по отчеству?

— Ефим Егорович, — уже полностью произнес бородач. — Ефим Егорович Лавицкий.

— Будь здоров, Ефим Егорович!

Всадники скрылись в тумане, а отец вновь повернул голову к сыну:

— Вон за этим парком большие дома стоят. Так вот, жил там помещик Михайло Васильич Потоцкий. Из старых польских фамилий. Ох, и лютовал, когда узнал, что к власти Советы пришли. Приказал тогда разрушить деревянный настил через озеро. Мы тот настил мостом называли. С полверсты был он длиной. Считай, несколько тысяч дубовых свай вогнали мужики, чтобы потом по ним проложить бревна. А сколько людей сгинуло? Тут, если посмотреть, кладбище на кладбище. Дед твой рассказывал, что стали ладить ту дорогу сразу, как царь «крестьянскую свободу» объявил, и подходила она к церкви. В ней венчались. Отпевали покойников. Крестили детей. Да что там… Так вот, и лютовал этот Потоцкий, но видел, что власть его уже кончилась. Сбежал куда-то за границу со своими чадами.

Ефим Егорович задумался, перестал понукать лошаденку. Она остановилась и, повернув исхудалую морду, скосила глаза в сторону, куда смотрели Ефим Егорович и Коля. Ей была непонятно, почему это вдруг смолк привычный окрик: «Но-о-о, милая!»

— Пусть отдохнет! Считай верст двадцать отмахали, — произнес Ефим Егорович.

— Пусть! — согласился Коля. — Трава тут сочная. Пощиплет.

Постепенно туман рассеялся, и Коля увидел, что они остановились у огромных деревьев. Остроконечные вершины елей, словно шишаки русских богатырей, выделялись среди белой кипени берез.

Ефим Егорович смотрел на свои огрубевшие от непосильной работы руки:

— Батрачил я, сынок, у попа. Со мной — твоя мать. Это вот сейчас ее зовут Анастасия Федоровна. А тогда все больше Настей. Настя, подай! Настя, принести надо! Настя, скотину напои! Настя, за детьми присмотри! Доставалось ей! Платить, конечно, не платили. За харчи работали. А я ведь и плотник, и шорник, да на сенокосе редко кто за мной мог угнаться. И звали меня тоже только по имени: Ефим да Ефим! А то и вовсе просто: «Эй, мужик!» И хотя духовного звания был мой хозяин, а как загнет иной раз в бога и в анафему. Да к соленому словечку еще и кулаком так пригладит, что искры из глаз сыплются. Когда Советская власть пришла, стал я товарищем. И ты слышал, как командир назвал меня по имени-отчеству. Вот только тогда и стали мы людьми. Получила семья землю. Выделили нам надел, помогли избу поставить.

И услышал Коля от отца рассказ о том, как враги поднимали мятежи, устраивали заговоры. Особенно лютовали они в период коллективизации.

Мерно двигалась телега, и куда-то удалялся голос отца. И Николай уже ничего не воспринимал. Глубокий сон уводил его опять в какой-то мир смутных видений.


Летите, голуби, летите!


Николай целыми днями бродил с друзьями в лесу. Собирал грибы. В том году их уродилось на редкость много. Белые, рыжики, маслята, подберезовики — они так и манили к себе.

Собирая грибы, Николай все больше углублялся в лес. Когда лукошко наполнялось грибами, выбирал полянку на опушке леса, ложился на свежую траву спиной и смотрел вверх на облака.

Облака всякие: с иссеченными перьями, или громадные ватные хребты, или мягкие, как пушинки, к вечеру жарко опаленные закатом, напоминающие корабли, всегда вызывали у него удивление — и как там держатся они, в синем небе? Только птицы об этом знают. Он завидовал, птицам. Они могут вот так просто вспорхнуть и прошить своими телами облака.

Из всех птиц — самые красивые голуби. К голубям у него была особая тяга. Отец смастерил ему добротную голубятню, и всякие там турманы стали предметом его постоянного увлечения. В этом деле он был известный на всю округу дока. Он знал повадки птиц, понимал их язык. Если у кого-либо из окрестных ребят появлялся голубь еще неизвестной породы, обязательно выменивал его и потом гордился: «Эх, и дутыш у меня появился!»

Лежа на полянке, он вглядывался в удивительную синь небес, где кувыркались его питомцы, и забывал все на свете. Мечты уносили его куда-то в неведомые страны. Может быть, в эти часы зрела в нем тоска по небу. Кто знает? Разве угадаешь, когда впервые в человеке шевельнулось то, что впоследствии стало главной страстью жизни.

А по лесу уже слышалось — сначала отдаленное, а потом близкое:

— A-у! Коль-ка-а-а!

Кричала соседка, которую мать упросила: погляди там за моим.

— Колька-а-а! Где ты запропастился, сорванец?

Долго его искали.

— Я здесь, тетя Даша!

Николай выходил из кустов с полным лукошком грибов.

— Да здесь я…

— Опять ищи-свищи тебя, — выговаривала соседка. — Твои друзья вон уже выкупались в речке, а тебя все нет… Ну-ка, быстро. Домой уже пора!

А когда подходили к крылечку дома Лавицких, тетка крикнула в окно:

— Вот он твой, Настасья. Беда с ним, да и только. Другие дети как дети, а этот все один бродит.

* * *


Говорят, чужие дети растут быстрее, нежели свои. Но это так только кажется. Ефим Егорович и Анастасия Федоровна не заметили, как подошло время отдавать Николая в школу.

Воспоминания сверстников, учителей, односельчан помогают мне увидеть Николая школьником — счастливого тем счастьем, когда радуют впервые написанные буквы, разлинованные вкось тетради, остро пахнущий краской новый пенал и еще тысячи и тысячи мелочей из великой страны, которая называется детство.

Именно в школе, пожалуй, окончательно вызрел в нем порыв в небо, составивший самую что ни есть главную его суть.

Вот он выбегает на перемену во двор школы.

— Ребята! Ребята! Скорее! — зовет своих товарищей. — Красота-то какая.

В небе летят журавли на юг. Курлычут призывно и трогательно. Картина обычная, и кое-кто просто не обращает внимания на журавлей. А Николая они по-особенному волнуют.


Детство у всех бывает разное…


В комнатушке, где шла запись в кружок Осоавиахима, было жарко. Пахло нафталином, сапожным варом и дегтем. У стола сидели секретарь комсомольской организации, члены бюро. Входили молодые парни — и к столу. Вот дверь открыл среднего роста белобрысый паренек.

— Можно?

— А как же! Входи, входи!

Секретарь улыбнулся, всматриваясь в очередного посетителя.

— Тоже записываться?

— Пишите… Лавицкий…

И пока секретарь выводил фамилию в списке, паренек рассматривал развешанные по стенкам плакаты. Вот молодой красноармеец с винтовкой в руках. Крылатые слова из песни: «Наш паровоз, вперед лети. В коммуне остановка. Иного нет у нас пути. В руках у нас винтовка». Другой плакат: «Молодежь — на самолет!»

— Хорошо, что пришел! — похвалил секретарь.

— А можно, чтобы и дружки мои записались? — робко спросил Николай.

— Какие такие дружки? Они комсомольцы?

— Пока еще нет.

— А мы комсомольцев в первую очередь принимаем.

— Скоро вступят!

— Ну ладно! — улыбнулся секретарь. — Приводи. Посмотрим. Поговорим.

И стали друзья ходить в кружки на занятия. Учились военному делу, занимались строевой подготовкой, стреляли, собирали и разбирали пулемет и винтовку, штурмовали «крепости».

Николая все больше тянуло к самолетам. Настоящих здесь не было. Только на плакатах. Вскоре образовался кружок авиамоделистов. Николай одним из первых записался в него, а потом стал среди друзей вроде бы за главного.

Николаю на всю жизнь вошел в память резкий запах бензина и голубоватый дымок от севшего на лугу неподалеку от деревни самолета. Среди прочих запахов именно запах бензина остался в его первых воспоминаниях чем-то очень и очень важным. Такое уж время было, время Чкалова. Увидев плакат «Молодежь — на самолет!», какой мальчишка тогда не начинал волноваться всем сердцем. Ведь Николай Лавицкий был сыном своего времени, и оно воспитало его. А всё остальное уже приложилось — и чтение книг Н. Е. Жуковского, страстно звавшего молодежь изведать неизведанное, познать еще не познанное, овладеть теорией и практикой воздухоплавания.

Тихо в деревеньке Слобода. Тихо на улицах. По-своему тихо в классах, когда идут уроки. Ведет занятия старый учитель Вениамин Петрович Гриценко — человек богатых знаний. Вон их полон класс, его учеников — послушных и шалунов, задиристых и скромных. И среди них есть один, за которым он пристально наблюдает. Любопытный парень, и любопытство у него какое-то своеобразное. Ну, понятно, многие бы хотели стать летчиками. Но желание остается желанием. И все! А этот что-то ищет, что-то записывает. У него есть, своя специальная тетрадь, куда он заносит разные сведения о воздухоплавании. Однажды записал в ней такие слова Н. Е. Жуковского: «Человек не имеет крыльев и по отношению веса своего тела к весу мускулов в 72 раза слабее птицы… но он полетит, опираясь не на силу мускулов, а на силу своего разума».

Потом эта запись появилась у Боженкова Феди, Ремезова Саши — дружков его.

Уроки закончились давно. Над Слободою сгущались сумерки. В пустом классе сидел светловолосый мальчишка и что-то старательно рисовал. За этим занятием и застал его Вениамин Петрович.

— А чего это ты не идешь домой?

— Да вот… — И он показал рисунок.

— В общем-то получается, — похвалил учитель. — Только тут надо углубить тени. Лучше будет.

Николай сделал еще несколько штрихов. Отложил карандаш. И так молча стоял. Видимо, он что-то хотел сказать Вениамину Петровичу, но не решался. Учитель это заметил.

— Ты хочешь задать вопрос?

— Да, хочу! Только не знаю, как начать. Ну да ладно. Начну сразу! Это правда, что ваши сыновья сражаются в Испании?

Вениамин Петрович попытался ответить, но губы его вдруг задрожали. Он махнул рукой, — как бы давая понять: ничего, мол, не получится с ответом, повернулся и быстро вышел.

Только потом, через несколько лет, Николай узнал: в небе Испании погибли оба сына учителя. Так вот почему он как-то сразу, на глазах у всех, постарел, осунулся. Ну, понятно, ни с кем он не мог поделиться своим горем: что наши летчики сражались в Испании, было тайной, и говорить об этом просто было не принято, хотя многие догадывались, где сыновья Вениамина Петровича.

В глубине души мальчуган искренне завидовал сыновьям учителя. Он уже тогда был по-своему одержимым и «болел небом». Мог подойти к географической карте и подолгу смотреть на нее. В этот момент он хорошо представлял: где-то здесь проходят маневры Киевского военного округа. Его удивляли масштабы воздушных десантов. Для него музыкой звучали буквы-аббревиатуры «ТБ» — тяжелый бомбардировщик и «СБ» — скоростной бомбардировщик.

Я вижу и такую картину. Учительская. На столах высятся стопки тетрадей, дневников, кем-то подобранных для следующего урока книг и пособий. Лежат портфели, дамские сумочки. На доске объявлений лишь одна запись: «Совещание классных руководителей. Повестка дня: „О состоянии оборонно-массовой работы“».

Все живет этим. В памяти свежи события на КВЖД, а затем Хасан. А теперь — Испания, Мадрид.

Перемена. Как ее ни жди, она начинается неожиданно. Звонок. Из дверей вырывается гигантская энергия, которую до этого как-то сдерживали замечания учителей. И вот она разливается по коридорам. Учителя, войдя в учительскую, еще долго находятся под впечатлением урока.

— Вызываю к доске Лавицкого. А он мне в ответ: «Наказывать не будете?» Нет, отвечаю. «Ну тогда, говорит, я пошел на снижение, ж-ж-ж-ж». К этим чудачествам привыкли. Но все в классе смеялись. В чем дело? Лавицкий смущен. Оказывается, на его рубашку кто-то приколол листок с надписью. Да вот она: «ТБ, СБ, Р-1, Р-5, У-2». Это сокращенные наименования самолетов. Ну что с ним поделаешь?

— Да что там Лавицкий? В моем классе решили идти в авиацию все девчонки. Даже косички обрезали. Вот как обстоят дела.

Снова звонок. Смолкают голоса. В учительской остаются только трое: Вениамин Петрович, Николай Лавицкий и пришедший по вызову отец его Ефим Егорович.

— Выйди, Коля. Мы побеседуем с отцом, — попросил Вениамин Петрович. — Потребуешься, позовем. Далеко не уходи.

Дверь скрипнула.

— Ефим Егорович, вы догадываетесь, зачем я вызвал вас?

— Да, догадываюсь. Опять, верно, набедокурил мой-то?

— Не об этом пойдет речь.

— Да об чем же?

— Тут посложнее дело. Летчиком он хочет стать. И это уже крепко в нем засело. Если он успешно сдаст экзамены за семь классов, будет пытаться поступать в аэроклуб. Пусть. Не надо мешать ему.

— Это, чтобы пилотом быть?

— Да, пилотом!

Ефим Егорович пощипывал бороденку:

— Хитрая это штука.

— Да понимаете, у него призвание…

— Это все правильно. Только мы с матерью думали его по торговой части пустить. Продавцом чтобы был. Вот оно как!

— А где это по торговой?

— Знамо дело, в Москве. Тетка его там живет. В магазине работает. Вот и порешили мы направить его к ней.

Лицо у учителя просияло.

— Вот и хорошо. А что дальше будет, это от него зависит.

Ждать Николаю пришлось недолго. И как только окончились экзамены, он стал свидетелем разговора отца и матери.

— Ну так что, Ефимушка? Снаряжать Колю в дорогу аль нет? — спросила Анастасия Федоровна, привыкшая слушаться всегда во всем мужа. И хотя была уверена: лучше идти Николаю по торговой части, все же жалко было отпускать сына из дому.

— Снаряжай! Сам отвезу на станцию.

Как ни старалась Анастасия Федоровна скрыть боль разлуки с сыном, не смогла. Не удержалась. Заплакала, запричитала. И Николай подумал о большом неоплатном долге перед матерью, перед всей семьей.

Отец вышел во двор. Запряг лошаденку. Положил чемодан и плетеную корзину с продуктами.

— Ну, будя, поплакали и хватит. Не на войну снаряжаем. Учиться и работать едет.

И звучно свистнув, хлестнул лошадь. Как только телега выехала на деревенскую улицу, за ней пошли парни, с которыми Николай дружил. Ему все завидовали. Эти ребята жили вдали от шумных городов, некоторые даже не бывали ни в одном из них. За околицей деревни простились.

— Пиши. Сообщай о своих успехах.

Ехали молча. И снова, как много лет назад, мелькали перелески, пригорки, голубела гладь чистой воды и доносились запахи прелых трав. Отец сердито понукал лошадь. Лишь на станции, прощаясь, вымолвил несколько слов:

— Знаешь, мы, Лавицкие, такие, что… Не было, в общем, среди нас лодыря. Думаю, и ты не станешь им. С дурными людьми — не водись!

Он помолчал еще немного и, сунув в руки Николаю билет, деньги, повернулся. Быстро хлестнул вожжами. Развернул телегу, и скоро она пристроилась к обозу, уходящему в соседнюю деревню.


Все началось с огорчений


В Москве Николая никто не встречал. Видно, не дошла телеграмма. Но это почти не имело значения. Николай рад был столице. С удовольствием вглядывался в широкие проспекты. В самое небо уходили громады домов. Звенели трамваи. Сплошным потоком шли автомобили. Среди общей радости ярче проступала другая, особая: где-то здесь, в Москве, имеется, как говорили, самый лучший в стране аэроклуб.

Только поздно вечером добрался Николай до нужного дома. Однако родственники переехали на другую квартиру. «Ну и пусть, — подумал он. — Снова поброжу по Москве».

Он долго блуждал по засыпающим улицам, пока наконец не отыскал новый адрес тетки. На лестничном пролете увидел валенки с кожаной пяточкой. Эти валенки подарил тетке батя, когда она приезжала в деревню. Николай постучал в дверь. Ему долго не открывали. Наконец дверь распахнулась. Увидев его, тетка всплеснула руками:

— Небось, дома что стряслось? Иль нет? Просто так, погостить?

— Ничего не стряслось! — ответил Николай. — Приехал. Отец ведь писал вам, но, наверно, не дошло письмо.

Вышедший вслед за хозяйкой ее муж невесело смотрел на Николая. Дядьке, видно, не по душе был его приезд. Но делать было нечего.

— Да ты бы хотя сесть предложил гостю, — возмутилась хозяйка. — Ведь с дороги человек. Поговорил бы. Узнал, как живут там…

— Ладно уж. Поговорим завтра. А сейчас спать надо, спать!

* * *


Николай стал жить у родных. Определился по торговой части, как когда-то договаривались родители с теткой. Работал продавцом в магазине. С первых дней сразу понял: не его это дело.

К коллективу он привык не сразу, держался настороженно. Почти ни с кем не разговаривал, боялся, что будут вышучивать его — деревенского.

Секретарь комсомольской организации магазина пытался его как-то расшевелить, но он отмалчивался. Только когда стало известно, что местный аэроклуб набирает курсантов, Николай весь загорелся.

— А мне можно? — спросил он у секретаря комсомольской организации.

— А что, валяй!

Он даже обрадовался, увидя в Николае неожиданную перемену.

— Наших там уже несколько человек учатся. Рекомендацию мы тебе дадим, хотя и будем ругать.

— А за что же ругать?

— Да неактивный ты какой-то.

— Как это неактивный?

— Вот я слова подбираю, чтобы быть точным, Не горишь ты, а тлеешь.

Николай весь напрягся.

— Говори напрямик!

— Не по душе мне работа в магазине, вообще в торговле.

Секретарь комитета комсомола хотел высказать свое мнение, но только произнес:

— Короче говоря, в аэроклуб так в аэроклуб!

Николай писал домой: «Батя! Я теперь учусь в аэроклубе. Работаю. Недавно послал вам посылку. Там мои вещи и кое-что из подарков маме, вам, сестрам, братьям».


Орлята учатся летать


Автобус шел в сторону аэродрома, где тренировались учлеты, очень медленно. Так по крайней мере казалось пассажирам, которым нетерпелось добраться туда. Наконец он остановился. Николай выскочил первым. Подбежал к проходной, на бегу показал пропуск вахтеру.

— Я сегодня именинник, старина. Понимаешь, приняли учлетом.

— Чего уж не понимать. Все вы одинаковые. В году у вас триста дней именины, — отмахнулся вахтер.

Учлетов определили по классам. С любопытством рассматривал Николай самолеты самых различных конструкций. Были тут и «фарманы», и «вуазены», и «моран-парассоли», и даже какой-то диковинный «лебедь». Смешно смотреть на «фармана». Два больших крыла скреплены стойками и расчалками. Николай было попытался подсчитать их, но сбился. В центре самолета крепилась гондола для летчиков. Опиралась она на, два колеса. За кабиной помещался мотор с толкающим винтом.

«Неужели все это могло летать?» — подумал он и услышал голос:

— Интересуешься историей воздухоплавания?

Сзади стоял один из учлетов.

— Интересуюсь! А что?

— Птеродактили все это!

Николай усмехнулся. Самолеты, действительно, напоминали древних, почти фантастических птиц. Но каков человек! Уж слишком велика его тяга к полету, если он садится в такого «птеродактиля», летит и наслаждается сверхскоростью.

— А ты обрати внимание вон на тот самолет, — продолжал учлет. — «У-2» называется. На нем будем летать.

Через день Николай уже знал все данные характеристики самолета «У-2». По тому времени это была хорошая, надежная машина. Стали ее выпускать в 1928 году, и она получила сразу же всеобщее признание. Николаю и его товарищам надо было ее освоить. Но прежде чем летать, предстояло научиться обращаться с самолетом на земле: правильно подходить к нему, садиться, добиться четкости движений.

Пошли дни напряженной учебы, и время для Николая показалось уж больно быстролетным.

У ангара стоял «У-2» с семеркой на хвосте. На нем вместе с инструктором молодые курсанты должны были совершить свой первый вылет. Николай просиживал над учебниками по теории авиации и авиатехнике, подолгу всматривался в макеты и схемы. Все, о чем говорили преподаватели, инструкторы, запоминал хорошо.

Начались практические занятия, потом — полеты. Инструктор демонстрировал основы нелегкого труда летчика. Управляемая им машина была маневренной.

Не все сразу давалось Николаю.

— Попробуйте еще! — требовал инструктор. — Садитесь. Привяжитесь ремнями, осмотрите кабину, проверьте сектора, приборы, убедитесь в исправности рулей управления. Помните, на учебном самолете двойное управление, и я могу помочь в любой момент. Очень важно в полете видеть все вокруг. Ничего не упускать. Действовать быстро, четко, последовательно. И нет здесь мелочей. Все — значимо! Понятно?

— Понятно!

— Летать будем вместе. Управлять буду я. Ваша задача — знакомиться с поведением самолета в воздухе. Начнем с изучения района полетов. Больше наблюдайте. За управление держитесь мягко, не прилагайте большой силы.

Вот стартер махнул флажком. Взлет разрешен. Николай почувствовал: руку тянет вперед. Значит, инструктор отжал сектор газа. Обороты винта возрастали. Кабина задрожала. «У-2» начал разбег. Ручка пошла от Николая, и он увидел, что нос самолета опускается. Приятно было ощущение возрастания скорости разбега и отрыва от земли.

Лавицкий невольно завидовал инструктору: «И как это у него все легко получается?» Летчик и машина как бы слились в одно целое. Инструктор улыбался. Видно, ему очень нравился простор. Николая охватило чувство радости, и это чувство еще более усиливалось от одной мысли, что настанет время, и он полетит самостоятельно. Все будет получаться вот так же легко.

В зеркале инструктор увидел, что Николай засмотрелся на поселки и перелески.

— Не отвлекайтесь, — раздался его голос. — Идем на посадку.

Быстро набежала земля. Скорость стала гаснуть. Николай почувствовал, как ручка пошла на себя. Самолет мягко коснулся колесами и костылем земли. Инструктор посадил его, как и требовалось строгими правилами, на три точки. Самолет медленно пробежал по зеленому полю аэродрома, стал как вкопанный у старта.

После ознакомительных полетов начались вывозные. Сначала Николай учился выполнять прямолинейный полет, потом овладел разворотами, сам пытался строить маршрут, выполнял взлет и посадку. Конечно же, было много ошибок, но инструктор подсказывал, что надо делать, и помогал управлением, а после полета говорил:

— Энергии, вижу, много. А умение придет!

Много раз взмахивал стартер флажком, прежде чем учлеты получили право на самостоятельные полеты.

Великолепная погода. Слабая облачность. Четко прослеживается линия горизонта. В воздухе непрерывно летают три-четыре «У-2». Друг за другом. Описывают коробочку — движутся по замкнутому кругу. Следует знакомая команда и Лавицкому.

Он докладывает:

— Товарищ инструктор, учлет Лавицкий к полету готов. Разрешите выруливать?

— Выруливайте. Действуйте, как я вас учил. Своего не выдумывайте.

Инструктор легко вскочил на крыло. Проверил, как, привязан учлет. Взглянул в глаза, на приборы и снова в глаза: «Волнуется парень!»

— Своего не выдумывайте! — повторил инструктор и спрыгнул на землю.

Николай подрулил к линии исполнительного старта, попросил разрешения взлететь. Стартер взмахнул белым флажком. Лавицкий увеличил обороты винта. «Уточка» начала разбег и вот уже поднялась в воздух. Следит учлет за указателем скорости и высотомером. Ведет самолет так, чтобы можно было точно зайти на посадочную полосу; устраняет отклонения от заданного маршрута.

Вот он зашел на посадку. Снижается. Когда перед глазами замелькала трава, прекратил снижение. Но не заметил, что самолет он выровнял высоко. Гаснет скорость. Самолет проваливается. Приземлился на три точки, но с плюхом, по-вороньи.

Николай вылез из кабины. Поправил комбинезон и, красный от смущения, ждал «разноса» инструктора, который не прощал ни малейшей оплошности. Но тот, к удивлению, был на этот раз немногословен. Сказал сдержанно:

— Полет повторите еще раз. Поняли?

И снова те же команды. Тот же маршрут. Посадка. Николай тянет ручку. Самолет мягко касается земли одновременно колесами и костылем. «Три точки и в притирочку!» — проносится в сознании у Николая.

— Посадка отличная! — подтвердил инструктор. — Вот так и летайте!

— Есть так летать!

Все последующие тридцать полетов по кругу Лавицкий выполнил без замечаний.

Настало время осваивать фигурный пилотаж.

— В пилотажную зону полетим вместе, — сказал инструктор. — Мелкие и глубокие виражи, боевые развороты, петли, перевороты, штопор, спираль и скольжение на крыло. Если фигуры будут получаться нормально, в следующий раз полетите в зону самостоятельно.

Тогда не знал Николай, что вот этот самый «У-2», прозванный летчиками «кукурузником», может быть, за то, что использовался он в сельском хозяйстве, а может, по какой другой причине, не ахти какой на вид, имеющий перкалевые плоскости, без всякой броневой защиты, станет в войну хорошим самолетом связи, будет вывозить раненых, садиться на узких пятачках, освещенных огнями партизанских костров, и его с уважением назовут ночным бомбардировщиком, и что из этих машин сформируется женский гвардейский краснознаменный Таманский полк ночных бомбардировщиков. Но это все придет потом. А пока над Родиной — мирное небо, такое синее-синее, а в ушах слышится все время тот же голос:

— Не упускайте ни одной мелочи.

Опять полеты и полеты, затем — прыжки с парашютом.

— Приготовиться к прыжку!

Николай вылез на крыло и, нащупав кольцо, сжал его. Посмотрел вниз и по команде инструктора прыгнул. Мысль работала ясно. Уверенно дернул за кольцо. Почувствовал резкий толчок. И тихо стало кругом. Взглянул вверх и увидел небо, натянувшиеся стропы и купол парашюта. Повернулся так, чтобы ветер дул в спину, полусогнул ноги. Вспомнил советы старших товарищей: «Ступни держи горизонтально, вместе. Следи за снижением. На последних десятках метров земля будет набегать быстрее. Пусть это не пугает».

Приземлился удачно, погасил купол парашюта и вдруг вспомнил, как готовились к этим прыжкам. Прыгали с вышки, тренировались на батуте. Тогда ему было непонятно, для чего летчику все эти каскады сальто, кульбитов, упражнения по сохранению равновесия на сетке. И как бы увидел уж очень придирчивого врача, выслушивавшего учлетов перед полетами. Врач говорил Николаю:

— Частит, частит пульс. Так, батенька, нельзя, отдохните. Прыгать я вам пока не разрешаю.

После прыжков с парашютом состоялся разбор занятий.

Инструктор, обращаясь к Лавицкому, прямо в упор спросил:

— Пульс частил?

— Частил! — сознался Николай.

— Ничего! Это у всех бывает. При следующих прыжках сердце будет спокойнее.

Большую ответственность несет инструктор за каждого, и его интересует все: как ведет себя человек, сильно ли переживает, когда делает промашки. Он, в конечном счете, определяет судьбу учлета. И Лавицкому было лестно услышать о себе:

— Вас, это уж точно, я рекомендовал бы в военное училище, и непременно в истребительную авиацию. Но надо иметь в виду, что отбор кандидатов и прием экзаменов в училище проводят очень опытные летчики. У многих из них за плечами годы войны в Испании, некоторые проявили себя в боях на Востоке. Поступить в училище будет нелегко. К тому же конкурсы в училище, как правило, бывают большими. Отсевы — явление обычное. Но вам не следует опасаться. Я так думаю.

У Николая Лавицкого к тому времени созрело твердое намерение поступить в авиационное училище. Осенью 1938 года он закончил аэроклуб и подал заявление о зачислении курсантом.

Медицинская комиссия.

Рядом с Николаем стояли рослые, широкоплечие парни. Лавицкий смотрел на ребят и думал: «Ну где мне тягаться с ними? Вон они какие! Богатыри!»

Комиссия была придирчивой. Одного отсеяли. И он стоял в кругу таких же неудачников:

— Объем легких, говорят, малый. И к тому же искривление стопы. А плоскостопых, как видите, не берут.

— Передо мной один не прошел по зрению. Дальтоник!

Николай ждал, когда назовут его фамилию.

— Лавицкий! — услышал он голос дежурного.

Все обошлось благополучно. Медицинская комиссия признала его годным для службы в авиации. Не было возражений и у мандатной комиссии.

«Поздравь меня, батя! Зачислен курсантом в Борисоглебское училище имени В. П. Чкалова, — писал он отцу в январе 1938 года. — Принял присягу. Уже знакомлюсь с уставами и наставлениями. Мне еще предстоит многому учиться: строевой подготовке, например, проштудировать материальную часть оружия и прочее. Все здесь для меня ново и необычно. Вечером иногда хочется поговорить с соседом по отделению. Но отбой есть отбой. А когда утром не прочь еще поспать, над ухом раздается звучный голос старшины: „Подъем!“ Выбегаем на физзарядку. Получил первую благодарность от командира звена капитана Степанищева „за образцовый порядок в тумбочке и отличную заправку койки“».

Теория авиации, материальная часть истребителя «И-16», штурманское дело — все это стало предметом его постоянного изучения.

К отделению, в котором начал службу Лавицкий, был прикреплен инструктор, младший лейтенант Томилин. Этот офицер умел очень увлекательно рассказывать о летном деле.

— У нас, — сказал он, — с этого дня будет проводиться так называемый методический час. После наземной подготовки приступим к полетам. А сейчас я хочу узнать о каждом из вас поподробней, чем написано в анкетах.

Младший лейтенант говорил с каким-то едва уловимым акцентом, очень знакомым Николаю. Он долго думал: ну где же еще так могут говорить? И вдруг догадался: конечно, на Смоленщине!

Томилин подробно расспросил каждого: какова семья? Женат ли? Есть ли дети? Чем увлекается? С кем ведет переписку?

Простой задушевный разговор как-то сразу расположил к нему курсантов. Долгими часами они могли разговаривать с ним на самые разнообразные темы. И какой бы вопрос ни возникал, Томилин всегда давал на него обстоятельный ответ.

Как-то Лавицкий попросил его рассказать об офицерских воинских званиях в Красной Армии. Томилин прочитал целую лекцию. Интересно было каждому узнать, что звание младший лейтенант было введено в нашей армии в 1937 году. Двумя годами раньше появились звания лейтенант и старший лейтенант. Слово лейтенант впервые было произнесено в 1444 году во французском флоте. Означает оно — заменяющий своего начальника. Званию лейтенант в русской армии соответствовало звание подпоручик.

Говорил Томилин с хрипотцой, не торопясь, все более углубляя начатую мысль. Возникали новые вопросы. Курсанты попросили рассказать и о звании капитан. И он сообщил, что впервые это звание появилось во Франции в средние века. Получившие его пользовались исключительными правами и уважением и обычно командовали военными округами. Вот у нас говорят: «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом!» В средние века эту поговорку произносили иначе: «Плох тот солдат, который не хочет стать капитаном!» В последующие годы звание капитан стало присваиваться командирам рот. Еще при Борисе Годунове капитанами называли командиров иноземных наемных отрядов. В России это звание стало вводиться с 1647 года, а в Красной Армии введено в 1935 году.

Казалось бы, вот такие пространные разговоры о званиях должны были уводить в сторону. Но удивительное дело: они по-своему воспитывали летчиков, приучали их относиться к делу вдумчиво, дисциплинировали мышление и речь.

Лавицкий, как и его товарищи, многое перенимал у Томилина, своего земляка, учился видеть явления глубже. Мало того, беседы с младшим лейтенантом обогащали его самыми разнообразными знаниями, воспитывали замечательное качество, которое называется чутьем, а оно — первое условие точности.

— Вы будете, — говорил Томилин, летать на истребителях с очень высокой скоростью, и потребуется точность, точность и еще раз точность. Едва пережал педаль, и самолет сбит с курса. А уж если неосторожно возьмешь ручку на себя, машина резко задерет нос. Не избежать беды, если ваши движения будут неверными при ведении самолета на посадку.

Все это давало результаты.

Николай прошел программу тренировочных полетов на «У-2», потом на «УТИ-4». Теперь он ждал, когда начнутся наземные занятия на «И-16». И снова — проникновение в тайны. И опять, может быть, на первый взгляд скучные назидания. Младший лейтенант Томилин любил повторять:

— Летчик — не портной. У портного, если не так поглажено, можно снова перегладить. А здесь ошибка — и нет человека, нет самолета. Мы воздух утюжим для того, чтобы уверенности было больше, а движения стали бы предельно четкими.

Лавицкий с интересом отмечал, что младший лейтенант вносил в методику обучения курсантов свое, необычное; он мог по каким-то только ему известным причинам определить готовность курсантов к самостоятельному полету.

Лавицкому он сказал:

— Вы очень жадны к знаниям. Это, конечно, хорошо. Но надо работать над своим характером.

— А как это понять, товарищ младший лейтенант?

— Хорошо! Поясню на примере. Вот секретарь комсомольской организации о вас говорит: «Скромен!» Слов нет, скромность — вообще-то неплохая штука, неплохая черта. Но из-за этой самой скромности не хватает у вас того самого огонька, дерзинки, которая определяет летчика.

В чем-то Томилин, может быть, и не совсем был прав. Но над его словами Лавицкий нередко задумывался, сравнивая себя с другими, и, честно говоря, завидовал некоторым своим товарищам. Ведь есть же такие: идет в самостоятельный полет и нисколько не волнуется, А вот Лавицкому в день первого полета было не по себе, хотя все шло хорошо.

Он великолепно вырулил самолет на линию исполнительного старта, получил разрешение на вылет и вскоре был в воздухе. Выполнил полет по кругу, другие упражнения, удачно посадил истребитель.

Взлет, подъем, развороты, маршрут, горизонтальный полет, расчет, планирование и посадка — «хорошо!» Но и эта оценка окрылила, придала бодрости.

Внутренне контролируя свои действия, он знал, что есть упущения, возможно, внешне и не так заметные, но есть.

Следующие полеты были тоже удачными. Он выполнил фигуры высшего пилотажа. Потом были проведены боевые стрельбы из пулемета по наземным мишеням. Стрелял Николай неважно, пули шли за «молоком». Злился. Воздушные стрельбы по конусу тоже не принесли радости.

Как-то после таких неудачных стрельб шел он в расположение отделения. Курсантская семья — семья своеобразная. Здесь обязательно подденут, если опростоволосишься. Досталось и Николаю. Идущие рядом то и дело спрашивали:

— Ну как там сверху, земля круглая или имеет форму чемодана? Не видать ли оттуда твою деревню, куда за молоком ты пули посылал?

— Да отстаньте вы. И без ваших шуток тошно!

Но друзья не унимались:

— Не разглядел ли свою деревню? Сейчас там, наверное, девчата коров пошли доить. Запах парного молока аж сюда доносится.

Николай перешел на серьезный тон:

— Километров триста отсюда. Слыхали — деревня Слобода есть такая на Смоленщине, Духовщинского района. А что?

— Да так, полагается с тебя!

— В чем дело?

— Командование тебе отпуск за отличную учебу предоставляет.

— Братцы, побойтесь бога. Ведь сегодня же не первое апреля!

На этот раз его никто не разыгрывал. И все же не верилось:

— Стрелял неважно, а мне отпуск. Ну, это случайность!

— Просто еще не знают о твоих сегодняшних результатах…

Отпуск Николай, действительно, получил. Поехал в деревню. Наслаждался покоем, ходил по знакомому лесу, встречался с редкими своими сверстниками. Многие уехали в город. Не оказалось и той, что была мила его сердцу. Судьба повела ее по каким-то другим тропинкам жизни. Им — повзрослевшим, щегольски молодцеватым — гордились отец, мать, братья и сестры.

Старый учитель похвалил своего питомца: «Добился своего, теперь иди прямо по курсу», а в глазах промелькнула грусть. Конечно же, он вспомнил о своих сыновьях, погибших в Испании.

Недолго был Николай в деревне. Заскучал по товарищам. Он уже свыкся с атмосферой училища. Жил ею и не мог себе представить ничего другого.

Уехал раньше, не дождавшись окончания отпуска.

Четко стучали на стыках колеса поезда. В вагоне он много читал, а то и просто лежал на полке, вглядываясь в мелькавшие за окном русские березки, голубую гладь воды, избы и вороха еще не заскирдованной соломы.

«А как все это будет выглядеть оттуда, сверху, на скорости, во время глубокого виража?» — думал он.

От станции Лавицкий ехал на машине начальника училища полковника Ухова. Начальник штаба майор Роев остался в городе для решения каких-то вопросов.

Всю дорогу ехали молча. Чувствовалась скованность.

— Вроде бы как-то напряженно стало, — сказал Николай знакомому шоферу, когда машина остановилась на заправку. — Изменения какие за это время произошли?

— Все больше говорят о выпуске курсантов, о назначениях на должности!

В училище Лавицкому сразу сказали:

— Молодец, что вернулся раньше срока. Все равно бы отозвали. Готовься к экзаменам. Много повторять придется, особенно по материальной части моторов, да и по уставам тоже. Уже известен состав комиссий, которые будут принимать экзамены. Групповую слетанность на самолетах «И-16» принимает младший лейтенант Комаров. Председателем комиссии назначен полковник Ухов. В составе комиссии увидишь командира второй эскадрильи майора Горбатко.

Сообщили также массу всяких подробностей, например, что пилотаж будет проводиться на самолете «УТИ-4».

День этот не пришлось ждать долго. Курсанты увидели на старте начальника отдела учебно-летной подготовки майора Серова. Во всем чувствовалась та особая торжественность, которая характерна для экзаменов в военных училищах.

Младший лейтенант Томилин собрал своих и пояснил задачу:

— Полет по прямоугольному маршруту. Взлет. Подъем. Развороты. Построение маршрута. Горизонтальный полет. Расчет. Планирование. Посадка. Осмотрительность на земле и в воздухе. Оценивается каждое действие летчика. Самолет «И-16». Ясно?

— Ясно!

И неожиданное для Николая:

— Курсант Лавицкий, выйти из строя!

— Есть выйти из строя.

— Полетите первым!

— Есть первым!

На экзаменах Лавицкий почти не чувствовал скованности, что возникла, когда он впервые прибыл на аэродром. Он делал все, чтобы точно выполнить задание.

Каждый из членов комиссии в блокноте у себя выводил оценку либо ставил какой-то условный знак.

— Виражи с креном 45 градусов. Ваши оценки? — спросил полковник Ухов.

— Левый?

— Отлично!

— Правый?

— Отлично!

— Вираж в 60 градусов? Левый?

— Отлично!

— Правый?

— Отлично!

Боевые развороты, перевороты через крыло, двойной переворот, или «бочка», иммельманы и прочее получили такую же оценку. Когда все задания были Лавицким выполнены, согласованы оценки у членов комиссии, полковник Ухов просмотрел исписанный листок и в графе «общая оценка» написал: «отлично». Николай получил воинское звание младший лейтенант.

Молодых летчиков, только что окончивших училище и получивших некоторый опыт боевого применения самолета, в учебно-тренировочном резервном полку встречали с особой теплотой. Было сделано все, чтобы с первых дней они почувствовали себя полноправными членами армейского коллектива, уже не курсантами, а офицерами-воспитателями.

— Наш полк имеет наименование: воинская часть 52 656. После построения вы познакомитесь с командирами звеньев, эскадрилий, воентехниками. Коммунистам стать на партийный учет, комсомольцам — на комсомольский. В ленинской комнате вы узнаете боевую историю части.

Капитан Савкин говорил мало. Рассказал о задачах, которые предстоит решать в ближайшее время.

— Будем заниматься не меньше, нем в училище. Вы изучите материальную часть самолета «И-153», мотор М-52. Еще раз покопаетесь в моторах М-25 и М-62.

Стоя в строю, Николай увидел в группе летчиков младшего лейтенанта Томилина. Он разговаривал с коренастым, плотным, смуглолицым лейтенантом из этой же части. Рядом с ним стояли еще двое офицеров. Раздалась команда:

— Вольно!

И раскатисто прозвучала вторая:

— Р-р-разойдись!

Николай подошел к командирам:

— Младший лейтенант Лавицкий!

— Лейтенант Джола, — представился смуглолицый. По акценту Николай догадался: грузин.

— Помощник командира авиационной эскадрильи старший лейтенант Романцов!

— Воентехник Бабин!

— Ответсекретарь партбюро, воентехник первого ранга Тафт.

Джола присовокупил:

— У нас, грузин, говорят: «Дерево сильно корнями, человек друзьями». Вот видите, сколько нас собралось.

При этом он подмигнул Лавицкому:

— Что, не правда, генацвале! — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Доброго соседа прежде солнца следует замечать. Приметил я тебя, младший лейтенант, и ты мне сразу понравился.

— Тревога! — вдруг крикнул дежурный. — Всем занять места…

— Третья за неделю! — крикнул Джола. — Давай, жми на КП. Вам тоже будет работа. Начальство проверяет, сколько времени мы тратим, чтобы собраться по тревоге.

В части, куда прибыл Лавицкий, большое внимание уделялось изучению опыта боев с воздушным противником в Монголии и при прорыве «Линии Маннергейма» на Карельском перешейке.

Прошло немного времени, и Лавицкий приобрел много новых друзей.


Тревога! Теперь уже боевая!


— Отпуска на воскресенье отменяются. Всем собраться в центре летного поля, — приказал старший лейтенант Романцов и, подойдя к технику-интенданту второго ранга Зайцеву, распорядился: — Быть со всеми вместе также и составу аэродромного обслуживания. Машины впредь до особого распоряжения в город не выпускать.

— Что произошло? — Каждый задавал один и тот же вопрос.

— Возможно, будут проходить учения? — говорили одни.

— Какие там учения? Вероятно, готовимся к инспекторской проверке. Давно ее не было, — гадали другие.

И все-таки толком никто ничего не мог понять.

На середину выстроенного в каре летного и обслуживающего состава вышел капитан Савкин.

— На границе тревожно! — сказал он. — Участились случаи перелета государственной границы самолетами с опознавательными знаками Германии. Объявляется готовность номер один.

Эти слова настораживают летчиков. В последнее время все больше говорят о войне. Часто собираются в ленинской комнате у карты мира. Вспоминают товарищей, служивших на западной границе:

— Каково им там?

Правда, несколько успокаивает пакт о ненападении, заключенный с фашистской Германией. Но вот 21 июня уже никого никуда не отпустили. Слушали капитана Савкина и не могли представить, какой заложен смысл в его словах.

— Сейчас каждый из вас думает, — продолжает он, — зачем собрали? Зачем испортили воскресный день? Зачем? Отвечу: не исключена возможность, что именно в воскресенье, когда мы будем отдыхать, враг предпримет вылазку.

Ночью снова была тревога — учебная, и никто ей не придал значения. Они последнее время устраивались часто.

Утро 22 июня 1941 года было пасмурным. Небо затянули серые тучи, надоедливо сыпали мелкие капли дождя. И сплошной шум напоминал шелест плаща по плоскости самолета. Налетел ветер; красной полоской озарился восток.

— И все-таки быть хорошей погоде, — сказал вставший сегодня очень рано Лавицкий. — Вот увидите, быть погоде.

— А что же, по-твоему, синоптики ошибаются? — подзадоривают товарищи.

— Нет, не ошибаются. Они предсказали дождь. Он идет. А за ночь многое изменилось. Будет солнечный день. Обычно я поднимаюсь ровно в шесть. А сегодня — на три часа раньше. Птиц хотелось послушать…

И никто в этом гарнизоне не знал, что уже идет война. Здесь жизнь шла как бы по инерции. Дневальный старательно выводил строки письма.

— Куда пишешь? — полюбопытствовал Лавицкий.

— Невесте. Скоро жениться буду. Свадьбу сыграем на всю округу.

Счастье так и светилось на лице дневального.

— А ты знаешь, что такое счастье?

— Для кого как, — засмеялся дневальный. — Для меня счастье — это она.

— Ну, а если счастье оборвется, ну, вот скажем, как туго натянутая струна? Что тогда?

— Плохой тот музыкант, который струну перетянет и даст ей порваться, — нашелся жених.

— Забавно все в жизни!

Николай вышел на крыльцо. Подставил руку под струйку дождя и снова заключил:

— А все-таки быть хорошей погоде.

Завтракал Николай вместе с лейтенантом Джола. Ел охотно, с аппетитом выпил два стакана кофе. Джола сидел понуро, долго копался в тарелке с пшенной кашей, выбирая мясо.

— Панимаешь, генацвале! Пазволь я буду тебя называть так. Панимаешь, падхалима или гордеца не мать, а положение рождает. Панимаешь, ну как бы тебе сказать, на обувь и здоровье мы не обращаем внимания, пока дырку не заметим…

— Что это ты заговорил поговорками и пословицами. Говори, что произошло?

— Заболел я. Теперь, наверное, спишут из авиации. Забарахлило сердце. А я гордился, балагурил, пытался прогнать эту мысль. Не смог. Вот сегодня пойду на комиссию и… прощай авиация.

Николай не стал утешать лейтенанта. Мог бы сказать: «Стыдно, лейтенант Джола, плакаться. Возьмите себя в руки и меньше… мукузани. „Все пройдет, как с белых яблонь дым“. Вы еще повоюете». Но ничего не сказал…

Распахнулась дверь, и на пороге выросла фигура дежурного:

— Тревога! Боевая тревога!

«Боевая? Значит, значит… Боевой в мирное время не бывает. Значит, это война!»

По летному полю бегут летчики-истребители, на ходу поправляя шлемы, планшеты и поясные ремни. Каждый — к своей машине. Расчехлены моторы. Никто не засекает время, не проверяет быстроту сбора и готовность самолетов. Быстро рассредоточиваются истребители, выруливают на взлетную полосу, и вот слышится:

— Отбоя не будет! Сегодня в 4 часа утра Германия напала на нашу Родину. Война!

Никто тогда не думал, что боевая тревога будет длиться 1418 дней, до 9 мая 1945 года. Говорили о боях на Хасане, Халхин-Голе, в Финляндии, об освобождении Западной Украины И Западной Белоруссии, Бессарабии и прибалтийских государств.

— Вырыть щели для личного состава, капониры — для самолетов. Натянуть сетки камуфляжа. Усилить наблюдение за воздухом!

Одна команда следовала за другой.

Николай Лавицкий очень много работал в этот день. А вечером на митинге слушал выступавших бойцов, командиров и политработников. Хотелось вместе со всеми крикнуть: «Враг будет разбит. Победа будет за нами. Смерть немецким оккупантам!»

— Теперь, надеюсь, меня из армии не уволят, — услышал Николай и обернулся. За ним стоял Джола. — Те статьи на увольнение годны только для мирного времени. А сейчас война!

— Нет, не уволят! Будет народная мобилизация. Мы еще встретим тех, кто демобилизовался много лет назад. Таков закон войны!

Скорее бы на фронт!

— Скорее бы…

Наступил день, когда 270-й истребительный авиационный полк вылетел на фронт. В составе второй эскадрильи находился младший лейтенант Николай Ефимович Лавицкий.


Боевое крещение


На аэродроме относительно спокойно, хотя до переднего края рукой подать. Полк, сражавшийся под Одессой, был вооружен истребителями «И-16» и «И-153», машинами, к тому времени морально устаревшими. Они уступали «мессершмиттам» по ряду тактико-технических данных, скорости полета и вертикальному маневру.

Дымный, опаленный пожарами город. Оборону ведут артиллеристы, моряки, пехотинцы, а в воздухе — летчики. Каждый делает по три-пять боевых вылетов. Бьют воздушного и наземного противника, хотя и трудно, ох, как трудно всем. Преимущество врага в воздухе. Явное преимущество. Не все летчики наших авиационных полков возвращаются на аэродромы.

Эфир заполнен командами. Они чаще всего ведутся открытым текстом. Лишь изредка доносится дискант телеграфных аппаратов, и в этой сумятице шумов, эфирной разноголосицы слышится русская речь, перекрывающая медь оркестров, обрывки германских гимнов: «Дейчланд! Дейчланд убер алес» и «Хорст ин Вессель».

И вдруг:

— Вася! Прикрой от «худого».

— Сейчас… — И голос неизвестного Васи оборвался. Подбитая машина срывается в штопор. Нигде не видно парашюта. И нет среди живых еще одного нашего летчика.

Лавицкий с болью в сердце наблюдал такие картины.

— Товарищ командир! Разрешите! Мою «Чайку» ремонтируют, а я на этом «И-16» докажу, что такое советские летчики.

— Действуйте! — кивнул Лавицкому капитан Привезенцев.

Николай легко вскочил на плоскость тупоносого «И-16», и истребитель взмыл вверх.

— Вот у кого упорства хватит на всю войну, — похвалил Лавицкого военком 270-го истребительного авиаполка батальонный комиссар Шахмин, наблюдавший за всей этой картиной.

Нет, не сбил Николай ни одного вражеского самолета в этом бою. Но он защитил товарищей, облегчил им выполнение боевой задачи. Полеты наших летчиков были пока далеко не триумфальными.

Лавицкий в те дни был ведомым у командира авиаэскадрильи старшего лейтенанта Попова. Вот он заметил, как комэск переложил свою машину с крыла на крыло и стал набирать высоту. Запас высоты — это скорость, это залог победы. И Николай тоже направил свой самолет ввысь. Затем сбавил газ, отжал ручку от себя. Истребитель пошел в крутое пике. По шоссе двигалась колонна вражеских автомашин. Лавицкому удалось рассеять ее. Стали делать очередной заход, но впереди показались вражеские истребители, которые были быстроходнее наших.

Между ярусами истребителей шла «рама» — «фокке-вульф» — малоуязвимый самолет-корректировщик. Вооружение у нее — турельные пулеметы, одна-две мелкие бомбы. Экипаж — два человека. Под защитой истребителей она спокойно делала свое дело.

Командир полка капитан Привезенцев успел сразу же оценить обстановку. Приказ его был ясным:

— Семнадцатый! Семнадцатый! Я — второй! Справа «мессер». Прикрывайте!

— Понял! Прикрываю!

И Николай повел истребитель в атаку, прикрывая боевого командира и товарища. В прицеле показался тонкий, быстро приближающийся фюзеляж «МЕ-109». Открыл огонь, но длинная, трассирующая очередь прошла мимо. Снова повторил атаку. Снова промахнулся.

— Не нервничай, семнадцатый! — Голос командира звучал бодро. — Возьми большее упреждение.

Бой был трудным. Сказывалось явное преимущество врага. У нас на самолетах пулеметы, у противника — пулеметы и пушки. Скорость «МЕ-109» превышала скорость нашего «И-16».

Обо всем этом потом говорили на разборе воздушных боев. При таких разборах вскрывались сильные и слабые стороны авиации противника. А слабые были у нее, конечно же, были. По шаблону действовали фашисты. Немецкие истребители старались крупные группы наших самолетов расчленить и атаковать по частям. У нас в связи с этим вырабатывалась своя тактика. Советские истребители строили такой боевой порядок, когда образовывалась ударная и прикрывающая группы. На первую возлагалось уничтожение вражеских бомбардировщиков, на вторую — прикрытие ударной группы.

Чтобы снизить интенсивность атак вражеской авиации, наши истребители стали прикрывать войска в светлое время суток непрерывным патрулированием. В связи с этим воздушные бои проводились все чаще. Типичным теперь был, например, бой такого рода:

— Семнадцатый! Вижу «бомберов».

— Понял!

— Иди на сближение. Заходи в хвост!

— Понял!

Кругом метались огненные трассы пулеметных и пушечных очередей. Лишь на секунду истребитель противника оказался в сетке прицела. Николай нажал на спуск. Вражеская машина задымила, ушла в сторону. Самолеты противника построились в форме круга, удалялись, огрызаясь огнем пулеметов.

Наши истребители на этот раз приземлились на своем аэродроме без потерь.

— Ну, докладывай! — капитан Привезенцев подозвал Лавицкого. — Докладывай, как сбил «юнкерса».

— Я сбил?

— Да, да! Видел, и как он рухнул, и как взорвался.

— Пока еще точно не пойму, что произошло. Я уходил от двух «МЕ-109», рванулся вверх, почти вплотную столкнулся с «Ю-88». Вроде бы стрелял в него, но и сам чуть не угодил под очередь «мессера». Вот не заметил, как «юнкерс» рухнул.

И все-таки Николай был уверен, что все произошло случайно. Никакой тебе тактики, никакой придумки. Попал самолет в прицел, нажал, сразил. Это не принесло радости. Сам Привезенцев умеет все, как в шахматах, рассчитать на много шагов вперед и добиться своего.

— Вот так бы воевать!

Но искусство воздушного бойца, воздушного боя поначалу не давалось Николаю. Учился быть расчетливым, действовать молниеносно, предпринимать смелые и дерзкие атаки, вести прицельный огонь.

Его удивляло, как оперативно противник совершенствовал свою технику. Взять хотя бы тот же «мессершмитт». С начала войны прошло не так много времени, а он уже значительно усовершенствован. Больше он теперь берет горючего, форсирован двигатель. А все это в конечном счете, дополнительная скорость, скороподъемность, улучшение горизонтального и вертикального маневров.

Видя, с каким интересом Лавицкий вникает во все стороны боя, с какой тщательностью изучает противника, Привезенцев все больше обращает на него внимания. Капитан как-то разговорился с комиссаром Шахминым.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — Лавицкий с 9 декабря 1941 года провел 35 боевых вылетов, участвовал в десяти воздушных боях. Он смелый и опытный летчик. Как член партийного бюро я уже беседовал с ним.

Командир полка раскрыл планшет, протянул комиссару вчетверо сложенный листок.

— Возьмите. Тут о нем все данные. Это донесения.

В одном сообщается следующее: «При патрулировании над объектом военного значения Н. Лавицкий провел 6 воздушных боев с бомбардировщиками противника. Своим упорством и находчивостью не дал возможности сбросить груз на цель.

При штурмовке переднего края обороны противника машины Лавицкого и его ведомого были атакованы пятью „МЕ-109“. Несмотря на это, поставленная задача ими была выполнена блестяще, фашистские асы обратились в бегство. Подпись: военком второй авиаэскадрильи политрук Дьяченко».

Комиссар Шахмин бегло просмотрел следующее донесение, обратил внимание на несколько характерных черт в поведении летчика в бою, подумал: «В составе звена при штурмовке коммуникаций противника Н. Лавицкий обнаружил более полка вражеской пехоты с автомашинами и обозами. Огнем пулемета пехота рассеяна. При этом уничтожено до роты солдат и 10 подвод и прочего».

В боевой характеристике Николая Лавицкого говорилось:

«Лавицкий смелый и отважный летчик: Летает в любых метеорологических условиях. Горит желанием громить немецких оккупантов до полного их уничтожения. Боевые задания выполняет на отлично».

Подошел начальник штаба 270-го истребительного полка капитан Буйлов:

— По вашему приказанию капитан Буйлов прибыл!

Командир полка кивнул в сторону комиссара Шахмина и сказал:

— Надо подготовить наградные листы на Лавицкого Николая и других летчиков, отличившихся в последних боях. Характеризуя Лавицкого, не забудьте отметить и другой эпизод.

Об этом эпизоде знали все в полку. По дорогам шли колонны наших автомашин, танков и пехоты. Немецкие бомбардировщики непрестанно бомбили их. А над ними, прикрывая «бомберов», барражировали «мессеры». Положение наземных войск было тяжелым. Наши истребители то и дело вступали в бой с вражескими самолетами. Крыло в крыло вместе с друзьями бился с фашистами Лавицкий. И с наблюдательного пункта было видно, что Николай не зарывался. Он был достаточно сдержан и расчетлив. Часто помогал молодому ведомому, буквально наводил на его пулемет вражескую машину. Вот за эти качества Николая уважали.

В ту минуту, когда командир полка и комиссар вели о нем разговор, Николай смотрел, как на аэродроме опускался самолет «У-2».

Летчик выбросил мешки с почтой, осторожно поставил на землю какие-то ящики, рулоны бумаги, подозвал к себе механика и протянул ему зеленую книжицу:

— Возьми! Пригодится. Только что появилась. Пока до вас дойдет, многое может устареть. Это справочник опознавательных знаков и силуэтов вражеских самолетов, выпущенный для наземных войск. Вам тоже неплохо знать.

— Ну что ж, спасибо! А тебе на память зажигалка!

Летчик взял в руки зажигалку в форме бомбы. Улыбнулся: мудреная штука.

Справочник оказался очень кстати. В этом сразу же убедился и Лавицкий, как только взял его в руки. Уже через несколько дней справочник был им основательно проштудирован. Многое узнал он теперь о немецком «МЕ-109». Оказывается, эти быстроходные, очень маневренные одномоторные машины производят в Бремене, Винернейштадте, Лейпциге, Касселе…

Внимательно вчитывался Николай в справочник, сопоставлял «мессершмитт» с нашими истребителями. Ревниво давал оценку тех или иных качеств.

— Выбираешь, какой самолет будет на твоем счету следующим? — Мысли Лавицкого прервал капитан Привезенцев.

— Выбираю! Товарищ капитан, что-то вроде угадайки получается или кроссворда. Чем лучше узнаешь тактико-технические данные авиации врага, тем больше убеждаешься: силен вражина, ох, как силен!

— И мы не лыком шиты, — проговорил Привезенцев. — В соседний полк прибыли новенькие «ЯКи» — классные истребители. Хорошая аэродинамика, замечательная скорость и маневренность.

Вскоре летчики полка ознакомились с этим истребителем. Оценили по достоинству. Но тут же высказали пожелания, чтобы он был еще более усовершенствован.

— Думаю, что выступающие из обводов самолета водяной и масляный радиаторы несколько увеличивают сопротивление воздуха, — высказал свои соображения Лавицкий. — Хотелось увидеть облагороженным фонарь кабины, да и костыльное колесо убрать куда-нибудь в фюзеляж. Тогда бы, пожалуй, «ЯК» стал весить килограммов на триста меньше. И главное, скорость могла бы увеличиться на 60–70 километров.

Все уже знали, что наш «ЯК-1» легче «мессершмитта», имеет мощный двигатель, хорошее вооружение. По своей аэродинамике, мощности мотора и весовым показателям это был вполне современный истребитель, и теперь появилась возможность потягаться с «мессершмиттами».

Заинтересовало Николая и описание в справочнике «юнкерса». «Ю-88» — пикирующий бомбардировщик. «Изготовляют его заводы Бремена, Вессера, Лемевердера, Со сборочных заводов в Лейпциге, Бранденбурге, Десау, Зибеле, Халле, Нойендорфе сходят с конвейера бомбардировщики дальнего действия», — читал он.

Сгущались сумерки. Небо покрылось россыпью серебристых звезд. На западе вспыхивали розовато-желтые всполохи взрывов, и вскоре оттуда донеслись глухие раскаты бомбовых ударов.

Николай отложил в сторону справочник. В комнату входили летчики, возбужденные и усталые после боя. Почему это так получается: когда идет бой, летчик остается бодрым, хотя испытывает колоссальную нагрузку. Сколько энергии тратит он за несколько минут воздушного боя! И эта энергия возмещается лишь многими часами отдыха. Да и уравновешиваются ли чаши весов?

Лавицкий всматривается в своих товарищей. У одного запеклась кровь на щеке. У другого багровым пятном расползся кровоподтек под глазом. Этот, наверное, сажал самолет на фюзеляж. А вот этот вроде бы на вид все такой же. Но сегодня особенно подавлен. Отказался от ужина и, наскоро помывшись, лег, отвернулся к стене и курил папиросы одну за другой.

Лавицкий взглядом показал на него: мол, в чем дело?

Ему пояснили: сегодня он потерял друга и мучается. Эх, не все сделал, чтобы как-то предотвратить его гибель, вовремя не прикрыл. И нет теперь боевого товарища. Стынет его ужин. И долго еще вещи однокашника будут остро напоминать об утрате.

Такое чувство именно собственной вины, а не чьей-либо, за потерю друга нередко испытывал и Лавицкий, хотя и понимал: воздушный бой — это очень сложная штука. Нужна нечеловеческая предусмотрительность во всем, и как важно не допустить гибели товарища, принять только одно-единственное, оптимальное в данных условиях решение и выполнить его в исключительно короткое время.

В бою летчик-истребитель один. Он управляет сложной машиной. Он и штурман, и стрелок, и радист. События разворачиваются почти мгновенно. Все время меняется обстановка. Тут же приходится принимать новое решение. Для каждого отдельного боя нужен свой маневр, и выбирать надо такое положение, из которого можно с наибольшей эффективностью поразить противника. Такова азбука боя. Обобщение, опыт, анализ действия летчиков на разборах, конференциях — все это требовало не меньшего упорства, чем сам бой.

— Ну что, безлошадный? Сыграем в шахматы, что ли? — Над Николаем склонился один из фронтовых друзей.

— Сыграем! Хотя я предпочитаю шашки!

— Нет, не говори. Шахматы больше развивают мышление. Это игра полководцев.

Играли молча. Много курили. Не спорили, если ход был неудачным и приходилось его брать назад. Не напоминали о шахматном кодексе, не озлоблялись.

Николаю уже хотелось спать, а его партнер все просил:

— А ну, еще одну. Последнюю. Понимаешь, надо. Забыться надо. Разрядиться.

А потом вдруг, не окончив партии, предложил:

— Давай выйдем на воздух. Поглядим на ночное небо. Подумаем!

— Да ты что, не видел этого неба?

— Такого? Не видел!

— Так пошли.

Они вышли наружу. Товарищ и там продолжал философствовать:

— Ты только посмотри! Сколько звезд. Они меняют свое расположение с различной скоростью. Это наши с тобой звезды. Говорят, родится человек — загорится новая звезда, гибнет — она гаснет. А сколько звезд наших недосчитано! Жалко погибших.

Где-то в небе послышался гул самолетов. На запад шли бомбардировщики. Они внесут свой вклад в будущую победу над фашизмом.

И снова тяжесть легла на душу Николая — ведь он «безлошадный»! Так зовут летчиков, которые потеряли в бою свой самолет. Над ними подтрунивают, их разыгрывают. А «безлошадных» в полку сейчас десятки. Из 64 нужных самолетов насчитывалась едва ли половина. Ежедневные потери еще более усугубляли положение. И сегодня в разведку уходило два звена, а вернулось одно. Правда, тылы готовили все новые и новые боевые машины. Но и их пока еще было очень мало.

Первый сбитый самолет и эти размышления после боевого крещения надолго запомнились Николаю.


Ракеты взвиваются над аэродромом


Сегодня Николай проснулся намного раньше подъема. С утра предстояло провести информацию. Он развесил карту, взглянул на нее, на листки своих записей и произнес:

— Дзауджикау! Или иначе город Орджоникидзе.

— С кем это ты разговариваешь?

В дверь просунулась плотная фигура совсем незнакомого летчика. В части такого не было.

— Ну, так с кем же тут разговариваешь? — повторил он.

— Да вот с картой, — улыбнулся Николай. — Прочел название города Орджоникидзе.

— Орджоникидзе, говоришь?

— Да, Орджоникидзе, или Дзауджикау! А что, знакомый город?

— Еще бы! У меня жена из этого города. Как сейчас помню, 21 июня 1941 года приехали мы погостить к ее родственникам. Только развязали свои чемоданы, как пришлось снова укладываться в дорогу. Из военкомата передали распоряжение вернуться в часть. Только и того, что поужинали с родителями жены. А вот теперь будем базироваться с вами на одном аэродроме. Давайте познакомимся! Лейтенант Берестнев!

— Младший лейтенант Лавицкий!

Выяснилось, что Берестнев летает на «ЯК-1». Он сразу же вызвал в Лавицком чувство симпатии. Засыпал Николая рассказами из своей боевой жизни.

— Был со мной один такой случай, — говорил он. — Во время тренировочных полетов загорелся самолет. Прыгать нельзя. Малая высота, да и место густонаселенное: жилые дома, нефтяные вышки. Тянул до пахоты. Огонь жег руки. На высокой скорости мне удалось было сбить пламя. Но как только сбавил скорость, огонь снова вспыхнул. Заметил, проселочную дорогу и посадил самолет на нее. Погасил пламя. Сел на землю и жду. Должны же прибыть, как и положено, санитарная и пожарная машины. И точно! На предельной скорости ко мне мчались «санитарка» и «пожарная». А в клубах пыли была видна командирская «эмка».

Лейтенант Берестнев хотел что-то сказать еще, но над аэродромом взвились ракеты. Сигнал боевой тревоги!

Через минуту в воздухе было первое звено. За ним поднялось другое. Готовилось к вылету третье. К капонирам, где были укрыты истребители, бежали летчики. Они на ходу поправляли планшеты, кобуры пистолетов.

Николай резко вдавил каблуком в песок только что брошенный окурок, зло чертыхнулся: он, «безлошадный», завидовал сейчас своим друзьям и называл их счастливчиками.

Взглядом Лавицкий искал лейтенанта Берестнева. Но его самолета нигде не было видно.

А над аэродромом творилось что-то невообразимое. Шапки взрывов зенитных снарядов покрыли небосвод белыми венчиками, и эти венчики то расползались, то соединялись, образуя причудливые фигуры, и заслоняли солнце.

Израсходовав боеприпасы и горючее, один за другим возвращались на аэродром самолеты. Внизу у КП командира полка собрались летчики. Вроде бы и потерь нет. Николай Лавицкий окинул взглядом истребители. И истребители все на месте. Но каков вид у самолетов! У того вырвало часть плоскости, у другого в хвосте не сосчитать пробоин, а третий… У истребителя почти отвалилось крыло. Летчик посадил его, можно сказать, на честном слове.

Последней приземлилась машина командира 2-й авиаэскадрильи старшего лейтенанта Попова. Истребитель шел, вычерчивая кривую, кивал, снова поднимался вверх, уходил в сторону.

«Эх, что-то неладно! — подумал Николай. — Летчик, возможно, ранен».

Вместе со всеми он бросился к севшему наконец истребителю. Долго не могли открыть фонарь.

Командир был жив. Он расстегнул гимнастерку, снял шлем. Оглядел всех присутствующих и тихо спросил:

— Все ли вернулись на обед?

— Все! — ответили ему.

— Вот и хорошо! — И как сноп завалился назад. Через ворот гимнастерки на землю стекала струйка крови. Красное пятно расплылось по гимнастерке.

— Санитарную, быстро! Комэск ранен.

А над аэродромом взвились ракеты. Снова боевая тревога!

Николай выбежал вместе со всеми и сквозь ветер услышал слова команды:

— Лавицкому принять самолет Попова. Ведущим в бою буду я!

Это отдавал распоряжения военком Шахмин.

У самолетов задержались на минуту. Командир объяснил задачу. Сличили по карте маршрут полета, хотя он до этого был изучен до мельчайших подробностей.

— Сличайте ориентиры. Идем на прикрытие наземных войск в районе Керчи.

Лавицкий выполнил указание. Вырулил самолет вслед за ведущим. На линии старта проверил работу мотора, отпустил тормоза, и машина рванулась по изрытому воронками и уже заснеженному полю.

Промелькнули ломаные линии окопов, взорванные доты и дзоты. Впереди и сбоку самолета прошли трассы пуль. Николай заметил вспышки зенитно-артиллерийской установки. Они приближались.

— Вижу «Эрликон». Захожу на цель! — передал он ведущему.

Три раза пикировал Лавицкий, три раза бил по цели. Зенитная установка огрызалась огнем. Еще одна атака — и «Эрликон» захлебнулся.

Снова поиск. Слева впереди какая-то странная балка. Вроде бы зеленый камуфляж, а может, кустарник. Нет, все-таки камуфляж. Сетка, — а под ней танки и пушки. Дымящие кухни, к которым цепочкой с котелками в руках идут солдаты.

— Вижу «игрушки» и кочегарки.

— Понял! Понял!

И вдруг радио смолкло. Николай огляделся и увидел наш единственный истребитель, который на малой скорости шел на свой аэродром. Летчик вел его неуверенно. Видимо, был ранен. Лавицкий тоже повернул свою машину: надо защитить товарища.

Вот и аэродром. Но что это? Взлетная полоса вся в воронках. Видно, похозяйничали здесь фрицы.

Пришлось искать запасную полосу. Лавицкий посадил истребитель и сразу же попал в объятия друзей.

— Ты что это заставляешь себя ждать?

— Как это ждать?

— А вот так! Все машины вернулись на базу. А твоей нет! Вот и ждем. Живой, чертушка?!

Снова объятия. Снова вопросы.

— Что делал?

— Там, в лесу, у излучины реки — танки, артиллерия, пехота.

Это были ценные разведданные. Они помогли нашим бомбардировщикам нанести массированный удар по технике и живой силе врага.

Одновременно летчикам приходилось оборонять от налетов аэродром. В тот день много раз взлетали в воздух ракеты и уходили в бой истребители. Вечером, когда обычно проходил разбор боевых вылетов, комэск-2 сказал:

— Задание командования фронта мы выполнили. Но что мне не нравится, так это балаган… балаган, который вы устраиваете в эфире. Что это такое? Называете друг друга по именам. Рядом с нами летают из соседних полков всякие Коли, Вани, Пети. Каждый говорит все, что ему взбредет на ум. У всех у вас есть позывные, и ими надо пользоваться. Из-за отсутствия определенного порядка, который регламентируется и в боевой обстановке, мы не можем иной раз добиться успеха. Если врагу не удается сбить наши самолеты, он всеми средствами старается увести их из-под прикрытия. При такой неразберихе можно сделать, что угодно.

В заключение комэск сказал:

— Имейте в виду: на нашем участке немцы ввели в бой группу новых самолетов. Окраска у них светло-зеленая, схожая с нашей. Не перепутайте.

Такие разборы боевых операций многое давали летчикам. Росло их мастерство. Отличный глазомер, умелое пилотирование в любой, даже очень сложной обстановке — все это постепенно совершенствовалось в Лавицком.

Бои на Крымском полуострове были трудными, очень трудными. Не всегда в полках оставалось по одной трети боевой техники. Бывало и хуже. И тогда на помощь шли эскадрильи соседних полков.


Первый орден


Стояла глубокая осень тысяча девятьсот сорок первого года. Линия фронта. Неубранные поля. Вся земля в рубцах окопов, обуглившаяся там, где горели танки, со скорбными памятниками печных труб на местах пожаров.

Полк воевал на крымской земле. То и дело производились перемещения летнего состава.

Николай ехал и думал, много думал, всматриваясь в ветровое стекло «газика».

Лавицкий встречал наших летчиков со сбитых в боях самолетов. Все они горели желанием получить новую машину и снова сражаться с врагом.

«Газик» петлял по проселочным дорогам, приближаясь к цели поездки. Шофер стремился вести машину у перелесков и лесополос. Пошел дождь. «Дворники» напрягались, силясь смести наседавшие капли дождя. К полудню «газик» остановился у небольшого здания районной гостиницы. Вокруг стояли машины. Многие шоферы спали в кабинах.

Врезалось в память, как дюжий водитель, схватив за грудки тщедушного швейцара, приподнял его и, крича в ухо, требовал, чтобы ему отвели номер.

— Нету, говоришь, номеров? А ну-ка, посмотрим!

— Что ж, посмотрим!

Швейцару было уже не впервой видеть озлобленных войной людей, слышать их угрозы. Он и сам не лез в карман за словом:

— Балабон ты! Вот кто! Ты бы лучше закурить дал. Третьи сутки за троих работаю. Старуху и ту без меня схоронили.

Он перекрестился, громко высморкался, сделал затяжку почти на полпапиросы и продолжал свое брюзжание:

— Да разве тебе понять? Тебе только номер подай. Накось выкуси. Нету у меня номеров.

— Ай да молодец, — выругался шофер и сплюнул в темноту. — Вот это и есть «Гранд-отель». Барак, батя, это, а не гостиница. А вы ему еще имя «Гранд-отель» дали. Ну где я помещу раненых? Вон сколько километров, трясемся, разыскивая госпиталь. Где, я спрашиваю, где?

— Видать, и нам придется ночевать в кабине, — сказал водитель Лавицкому и направил машину к раскидистому клену.

Николай вышел наружу. «Клен! И у нас на Смоленщине такие растут. И листья похожие. Сорву-ка один на память».

Лавицкий выбрал самый широкий и еще не до конца покрывшийся багрянцем осени листок и положил в записную книжку. Позже он на нем написал «Память Смоленщины!»

— Это вы зачем, товарищ лейтенант?

— Да вот взял один, скоро зима. Опадут листья, будут сорваны последние листки календаря этого года, а что принесет нам будущий?

Монотонно стучали капли дождя. Время от времени шофер включал мотор, чтобы немного согреться и просушиться. Сон не шел, и Николай стал рассказывать:

— Утром звонят: «Попросите 22-го». Это номер моего боевого самолета.

Дежурный отвечает:

— Улетел!

В полдень спрашивают:

— Где Лавицкий?

Отвечают:

— В воздухе.

Уже на исходе дня на аэродром приезжают офицер связи и сотрудник редакции армейской газеты.

— Можно видеть Лавицкого?

— Еще не прилетал!

Вот как воюем! Теряем свои самолеты, немало сбиваем и вражеских.

Николаю хотелось как-то выговориться. Шофер внимательно его слушал.

— Жизнь летчика, — продолжал Лавицкий, — это вечная борьба с неизвестностью, наконец борьба с самим собой, подчас с вредным настроением. Вот ты спрашиваешь: «Что такое подвиг?» Отвечу: и не взлет души и не исключительное везение. Это то, к чему приходится готовиться всю жизнь, и как важны здесь трудолюбие и знания. И нельзя вернуться снова в то состояние, в котором находился летчик, сразивший врага. Нельзя все это описать.

Вскоре оба задремали, но ненадолго. Начался налет вражеской авиации. Заухали взрывы фугасок, взвыли стабилизаторы «зажигалок», огненными змейками расчерчивали небо трассы спаренных зенитных пулеметов.

Отсиделись в щели, вырытой у гостиницы. Лавицкий обратил внимание на землистое лицо шофера:

— Как себя чувствуешь?

— Голова болит. Тошнит. Контузило меня давеча, товарищ лейтенант.

— Пройдет. А сейчас нам надо выбираться отсюда.

И снова дорога, дорога, которой нет конца и края.

По пути подвезли группу летчиков. Шло пополнение в соседние авиационные полки. Среди них Лавицкий узнал Федора Кравченко.

— А ты как сюда попал?

— Вышел из окружения и вот пробираюсь к своим. Мне бы в эскадрилью добраться побыстрее. Она где-то здесь, рядом. Как хочется к своим!

* * *


9 января 1942 года из состава войск ПВО на фронт выбыл 45-й истребительный авиационный полк, чья боевая биография началась 10 июля 1932 года. Командовал полком осетин Ибрагим Магометович Дзусов, а среди летчиков, техников, механиков были представители почти всех союзных республик страны. Теперь оба полка — 45-й и 16-й — воевали рядом.

7 марта 1942 года летчики окрестили «кавалерийским днем». Скорее всего потому, что в тот день в район Джанкоя прибыли кавалерийские части румын. Николай потом рассказывал своим боевым товарищам:

— Иду я со своим звеном на разведку и вижу в балочке «мамалыжников». Свои каруцы (телеги), покрытые брезентом, они поставили в тени деревьев. Кухня дымит. А неподалеку солдаты в желтых шинелях траншеи роют. Сопоставил данные на местности с картой. Джанкой оставался справа. Слышу голос ведущего:

— Слева от дороги конница. Атакуем!

— Вижу! — отвечаю. — Есть атаковать!

Наш налет на конницу был внезапным. Наворочали мы там, сам бог не разберет. Стали возвращаться на аэродром. Как вдруг из-за облаков на нас бросилась пара «мессеров». Фрицы с самого начала войны летали только парами. Передал ведущему: «„Худые“ справа». Боезапас был у нас на исходе. Мы быстро приняли боевой порядок и первыми начали атаку. «Мессеры» не собираются уходить. Уклоняются от атак, искусно маневрируют. Правда, в конце концов один «мессер» начал вести бесприцельный огонь. Второй отвлекал внимание, все уводил нас в сторону высоковольтной линии. Видимо, фашисты рассчитывали, что мы врежемся в провода. Известная тактика. Мы же в свою очередь выжидали более удобного момента и пока огонь не вели. И вот когда один из «мессеров» проскочил внизу, по нему с расстояния 30–40 метров ударили из пулеметов. «МЕ-109» задымился и ушел за линию фронта. Второй также поспешил уйти.

Мы добыли отличные разведданные. А вот за то, что отвлеклись от основного боевого задания, нам влетело от начальства. Влетело по первое число.

Николай смолк. Достал кисет. Расправил на коленях одну сторону и прочел вышитые красными нитками строчки: «Дядя, отомсти за папу. Убей фашиста. Люда».

Этот старательно и красиво вышитый кисет ему прислала школьница из Сталинграда, и каждый раз, как только собирался закурить, он снова и снова перечитывал эти слова. И странное чувство овладевало им. Строки на кисете были целой поэмой о трагедии маленькой девочки, у которой фашисты убили отца, и теперь она обращается к незнакомому летчику: «Отомсти за папу!»

Николай закурил и закашлялся.

— Тьфу ты. Вот это крепость; табачок из селения Вертун по прозванию дергун. Раз дернешь, неделю кашлять будешь.

Но все уже давно знают, что табак у него самый обыкновенный. Разволновала его надпись на кисете, и кашлем он просто маскирует свое состояние. Отовсюду сыплются предложения:

— Может, мои закуришь?

— А у тебя что там?

— «Ракета»!

— Давай «Ракету».

Лавицкий продолжает начатую игру. Крутит в пальцах папиросу, продувает мундштук, затягивается дымом.

А на пороге связной.

— Командир приказал всем прибыть на командный пункт.

«Опять не дали докурить», — подумал Николай.

На КП сообщили:

— Получен приказ командования выйти на обучение для полетов на «ЯК-1».

А назавтра началось освоение новой машины. Она была очень послушна руке летчика, маневренна. Пилоты стали любовно звать ее «яшка».

У самолетов, как и у людей, свои биографии, свои судьбы и имена. «Яшка» — и все. Трудно понять, как и когда возникали такого рода клички. Так, кое-кто наши самолеты-штурмовики «ИЛ-2» окрестил «горбатыми». Это была превосходная боевая машина, успешно действовавшая по всему фронту — от Баренцева до Черного моря. Над вражескими линиями окопов и траншей, над эшелонами проносились штурмовики. Лавицкий не раз сопровождал эти бронированные машины, шедшие на выполнение задания командования, часто видел, как они мешали с землей технику и живую силу врага.

Николай говорил друзьям:

— Работают «ИЛы» отлично. Но именно такой работы, как под Джанторой, я не видел нигде. И мне кажется, прозвище машине дано не столько за внешний вид, сколько за громадный труд. Это точно. Одним словом «горбатые», то есть вынашивающие все на своем горбу. Но зато немецкий «Хеншель-126» у нас прозвали «желтобрюхим» — по цвету окраски самолета.

На счету Николая уже была одна сбитая машина такого типа.

Бой этот запомнился его друзьям. Лавицкий задержался в воздухе дольше обычного. Увлекся. На вертикальном маневре мотор стал давать перебои — кончился бензин. Лавицкий сделал вынужденную посадку на аэродроме, где базировался 45-й истребительный авиаполк. На войне такие случаи бывали нередко. Пока заправляли его самолет, он уже успел познакомиться с летчиками. Когда в воздух поднялась девятка капитана Забоштина, вместе с ней на выполнение боевого задания вылетел и Лавицкий.

Присутствовавшие на командном пункте генералы Белецкий и Климов обратили внимание на лишний самолет в боевом порядке наших истребителей. Завязался бой. Результаты были замечательные. Выяснилось и то, что «сверхштатный» летчик хорошо проявил себя. Когда Николай вылетел на свой аэродром, тут-то на пути и встретил «желтобрюхого». «Хеншель-126» шел курсом на Севастополь. Фашист, видимо, не ожидал встречи с советским самолетом. Он даже не успел сделать боевой разворот и был сбит очередью Лавицкого.

19 апреля 1942 года за успешные боевые действия и сбитый самолет противника Николай Ефимович Лавицкий был награжден орденом Красного Знамени.


На аэродроме «Херсонесский маяк»


Несмотря на то, что Лавицкий был привязан к своему полку, его все же очень потянуло в 45-й, где он первый раз оказался случайно. Николай подал по команде рапорт и вскоре был зачислен в новую часть. Командир полка Ибрагим Магометович Дзусов сразу же оценил в нем способного летчика, хотя и напомнил ему, что тот воевал в «чужом» полку, а за это по головке не гладят.

— В будущем, — твердо сказал он, — нарушений не потерплю.

А у самого в глазах заметались искорки. Ведь в конце концов благодаря нарушению правил полк приобрел летчика, отлично зарекомендовавшего себя в боях.

Николай понял, что от него требовали. Приложил руку к шлему, серьезно отчеканил:

— Есть! Не допускать нарушений!

* * *


Керчь встретила эскадрилью капитана Аленина из полка Ибрагима Магометовича Дзусова неприветливо. Погода была нелетной. Туман. Сыпал мелкий снежок. Иногда срывался дождь. Истребители были рассредоточены по всему аэродрому. Особенно беспокоились в эти часы техники, обязанностью которых было обслуживание их. Могли ударить морозы, а в этих случаях не избежать замерзания системы и выхода самолетов из строя.

Командир полка И. М. Дзусов и комиссар Н. А. Полищук надеялись на лучший исход. Слишком хорошо знали они летчиков и техников. Сообща можно было что-то придумать.

— Собери, комиссар, техников. Надо поговорить. Выход будем искать вместе. Да пусть зайдет ко мне Назар Елисеев. Помнится, что он еще готовил самолеты для боев в Испании, воевал с японскими самураями, участвовал в прикрытии отхода частей 8-й китайской армии. Этот даст дельный совет.

Скоро в землянке собрался весь цвет аэродромного обслуживания: Елисеев, Шатохин, Петров, Литвин, инженер полка Володин, техники звеньев Талалуев, Азовцев, Филипенко, Крикун.

Командир внимательно вгляделся в каждого, пожал руку, коротко сказал:

— Вся надежда на вас. Выстоим эту ночь — завтра выиграем не один бой. Не выстоим — самих могут смять.

Поговорили. Прикинули, что к чему. Разошлись по местам.

Всю ночь боролись за самолеты. На своих плечах от самолета к самолету переносили они 120-килограммовый баллон со сжатым воздухом, чтобы завести истребители, прогреть моторы и таким образом не дать разморозиться водяной системе.

Шинели насквозь промокли. Коченели руки и ноги. Перекурить собирались в холодной землянке. Но что могли дать одна-две минуты отдыха?! К утру все выдохлись.

— Помощи ждать не от кого, — сказал Елисеев. — Перекурим чуток — и снова за работу. Если уж летчиков называют «пахарями неба», то нас давно бы следовало назвать «сеятелями добра». Так давайте же будем оправдывать это!

Техники выполнили свою задачу. Самолеты были спасены.

Когда на аэродром прибыли летчики, они не узнали своих друзей. Уставшие, с обмороженными лицами, они напоминали бойцов после трудного боя. А то был, действительно, бой — бой своеобразный, бой за спасение самолетов, бой, который не кончился ни в ту, ни во все последующие ночи.

Николаю Лавицкому иногда приходилось иметь дело с механиком по приборам Левой Литвином, худеньким и нежным на вид. Но когда нужно было сделать чудо, Лева делал это чудо.

До предела тихий и скромный, он все время был в действии: приводил в порядок самолетные часы, указатели скорости, высотомеры. И все это ему приходилось выполнять ночью, в условиях полной светомаскировки, разве только при свете «катюши» — своеобразного светильника из гильзы, всячески пряча ее от внешнего глаза.

Как-то вернувшись после боя, Николай сказал Леве:

— Отказал указатель скорости. И, видимо, сильно барахлит.

Тот улыбнулся, подмигнул глазом:

— Будь сдельно, есще не прокричат керченские бездельники-петухи, как будь сдельно!

И у него так потешно получалось это «есще» и «сдельно», что Николай невольно рассмеялся:

— Есще! Есще! А вообще-то ты, Лева, чародей, маг и волшебник. Хоттабыч полка! В этом нет никакого сомнения!

Лавицкий все это говорил, а в глубине души не верил, что можно что-то сделать с прибором. Говорил больше для поощрения друга. И в конце концов сказал:

— Нет сомнения, когда-нибудь твое имя будет записано в книге самых знатных и почетных людей Земли.

Лева попытался отшутиться.

Работа была не из легких. Но так или иначе ее надо было выполнять.

Лавицкий ушел. А Лева просмотрел десятки лючков и люков, проверил всю систему, все линии — от кабины до трубки Питто на крыле самолета. И вот он, как всегда в самом неудобном месте, обрыв трубки системы питания прибора. Днем сюда не доберешься, а попробуй что-либо сделать в такую темь — хоть глаз выколи. Всю ночь придется работать. Но как хотелось Литвину удивить Николая, сделать все во что бы то ни стало. И он взялся за невозможную работу.

Через несколько часов к самолету подошел Лавицкий.

— Возимся есще? — проговорил он с иронией.

— Должен вам доложить, что работа окончена, — в тон ему ответил Литвин.

И оба рассмеялись. Хохотали, хлопая друг друга по плечу.

— Есще… есще раз… эх, есще много, много раз…

— У нас в Баку, — заметил Лева, — говорят: «Вещь хороша новая, а друг старый». Ошибаются люди. На фронте все может быть наоборот.

— На фронте, на фронте. Здесь сразу виден человек, каков он есть!

— Да, тут, что построено на хитрости, непрочно. Я так понимаю: в дружбе или равным быть, или вовсе не дружить.

— А некоторые говорят: «Вода все смоет!»

— Смоет-то смоет, но не грязь души!

— Очень хорошо сказано!

Подошел Назар Елисеев, потом еще несколько человек техников и Костя Ратушный.

— Чувствую, идет соревнование, а какое, не пойму. Острословов, что ли?

— Почти угадал! Вспоминаем пословицы Азербайджана.

— А выдержим ли мы здесь, в Крыму, или придется отходить? — спросил Назар Елисеев.

— Видимо, наши войска будут биться до последнего, — ответил Лева Литвин.

Утром полк — наиболее боеспособный из всех авиационных частей — был переброшен на аэродром «Херсонесский маяк». На его вооружении находились современные истребители «ЯК-1»; подбирались опытные летчики.

Время было тяжелое. В огне войны пылали Крым, Кубань, Ставрополье. Уверенные в своей победе фашисты лезли напролом. По дорогам, ведущим на Грозный, Майкоп, непрерывной лентой тянулись войска врага. На каждый наш самолет приходилось десять вражеских машин, на один наш танк — десять немецких.

Основным немецким истребителем по-прежнему оставался «МЕ-109». Кроме того, на советско-германском фронте действовал истребитель «МЕ-110», который чаще всего использовался для подавления наземных объектов.

Это были насыщенные большой фронтовой работой дни. Летчики высокого класса Василий Шаренко, Дмитрий Аленин, Алексей Поддубский, Владимир Канаев — настоящие воздушные асы — стали боевыми друзьями Лавицкого. Особенно он подружился с Владимиром Канаевым. В полку его любовно звали «московский парень». С ним он часто вылетал на выполнение боевых заданий, коротал свободные часы. Вместе грустили, вспоминая погибших товарищей.

В штабе велся точный учет боевых вылетов, проведенных воздушных боев, сбитых бомбардировщиков и истребителей, число уничтоженных машин на земле.

Здесь, в полку, у Лавицкого крепкая дружба завязалась с Берестневым, который однажды случайно оказался на аэродроме прежнего полка.

11 июня 1942 года Николай вылетел в паре с Берестневым на прикрытие аэродрома «Херсонесский маяк». Лавицкий летел ведомым. Четыре «мессершмитта» появились совершенно неожиданно. Явный перевес в силах. И Николай, первым заметивший их, подумал: «Как хорошо, что у нас „ЯКи“». Набрав высоту, эта машина могла поспорить с быстроходными немецкими «МЕ-109». Успех же боя решало мастерство пилота. Все, что он приобрел в многочисленных боях, сейчас сконцентрировалось в одном мгновении.

— Паша! Прикрой! Иду на «худого»!

Слова эти для Берестнева прозвучали неожиданно резко. Истребители стремительно приближались. По фонарю ударила очередь. Николай ощутил тупой стук по бронеспинке. Дал длинную очередь второй «мессершмитт» и вырвал небольшой клочок обшивки крыла его самолета. Николай ответил, но пули прошли мимо. Лавицкий по просьбе ведущего ушел в сторону. За «мессершмиттом» гнался теперь Павел Берестнев. Николай прикрывал.

В наушниках шлемофона слышались команды:

— Прикрой! Атакую!

— Заходи слева! Внимание!

И по-немецки:

— Ди шварце тодт! Руссише тодт! (Черная смерть! Русская смерть!)

Все эти слова срезал радостный крик по-русски:

— Есть, одного свалили, Коля!

Падал фашистский стервятник. Чадил в небе. И не было видно раскрывшегося парашюта.

У наших истребителей были на исходе боеприпасы. А еще предстояло биться с врагом. Немцы образовали что-то вроде квадрата. Защищают друг друга. Огрызаются в ответ на огонь наших самолетов. Николай выбрал удобный момент и дал очередь по «мессершмитту». Тот вошел в пике. Стремительно ринулся вниз. «Может быть, маневр?» Тогда Берестнев тоже дал очередь. Теперь ясно — фашист сражен! И тут из набежавших облаков вдруг вынырнули еще два «мессершмитта». Весь огонь немецких самолетов был теперь направлен на машину Берестнева. «Эх, Пашка! Пашка! Конец ему. Но почему не стреляют немцы? Ах, вот в чем дело: они хотят заставить „ЯК-1“ совершить посадку на их аэродроме».

Николай Лавицкий направил машину на одну из вражеских. Фашист не выдержал. Отвернул в сторону.

— Молодец, Коля! Бей их так…

Но голос в шлемофоне оборвался. Истребитель Берестнева горел. Вот летчик выбросился с парашютом, но и летел он к земле, как-то странно скрючившись. «Неужели убит?» Лавицкий сделал все, только бы не допустить, чтобы немцы расстреляли его друга в воздухе. Как потом выяснилось, Павел Берестнев был тяжело ранен и попал в госпиталь.

Для Николая это была большая потеря. Он писал другу в госпиталь: «Тогда, помнишь, мы срезали двух „мессеров“. А сегодня на счету полка двадцать семь сбитых вражеских машин. Выздоравливай. Приезжай. Надеюсь, что еще повоюем вместе».

Павел лежал на койке и ни с кем не разговаривал. Ему, боевому летчику, было больно слышать заключение врачей: «Надежды никакой. Все это очень серьезно».

Так он молчал долгими неделями. А когда стал на костыли и начал ходить, у него появилась уверенность в себе. «Врете, эскулапы! Я еще повоюю». И все с радостью видели, как наливается силами этот почти безнадежный раненый.

Много позднее Берестнев все же встал на ноги. Он разыскал свою часть, когда она была направлена на укомплектование. И друзья вновь встретились. И радовался Николай, что Павлу снова доверили управлять самолетом. Но это потом.

13 июня 1942 года Лавицкий сбил еще один самолет противника. Это был «МЕ-109». И все вышло как-то просто.

Вражеские бомбардировщики шли курсом на Краснодар. И надо было помешать им выполнить задачу. Однако их надежно прикрывали истребители. И с этими истребителями вступили в бой наши самолеты. Все решали буквально секунды. В наушниках шлемофонов раздавались то и дело команды:

— Прикрой! Заходи в хвост!

— Следи за «юнкерсами».

Николай нажал на гашетку пулемета, но выстрела не последовало — кончились патроны.

— Черт с ним. Еще есть пушка.

«Мессершмитт» стрелял. Лавицкий вывернул машину в сторону, выполнив сложную фигуру пилотажа, оказался выше и правее вражеского самолета. Очередь из пушки — и немецкая машина, задымив, пошла вниз, а потом завертелась в штопоре, упала и взорвалась.

— Горючее на исходе. Кончились боеприпасы. Выхожу из боя! — доложил Лавицкий и повел истребитель на снижение. Сверху его прикрывали боевые друзья.

На аэродроме к его истребителю подъехал заправщик. Зажужжала система, и струи бензина хлынули в бензобаки.

Пока шла заправка, Лавицкий, отойдя на положенное расстояние, снял шлемофон, вытер пот. И даже издали увидел на самолете серые полосы — следы от вражеских пулеметных очередей. «Погладил он меня основательно. Это тот, который уже в земле», — подумал Николай.

Замахали пилотками заправщики. Николай был снова в небе.

В тот день нашим истребителям удалось лишь частично разогнать вражеские бомбардировщики. Некоторые все же прорвались к цели. И это послужило темой для широкого обсуждения в полку.

Выступил Лавицкий.

— Мы еще недостаточно хорошо используем истребители, — говорил он. — И не надо никогда забывать их назначение: поиск, перехват и уничтожение воздушного противника. Летчики обязаны иметь устойчивую связь с командным пунктом, со станциями наведения, со всеми, кто ведет бой. Радиостанция должна быть надежной при любой тряске, вибрации, высоком и низком давлении.

Эти слова касались тех, кто налаживал аппаратуру, устанавливал радиостанции.

— Но многое зависит и от нас, летчиков, — продолжал Николай. — Иной работает только на прием. Ждет указаний. А надо думать, подсказывать иногда командиру.

Все, кто слушал это в этот момент, заулыбались. В полку его с некоторых пор стали звать «думающий Коля». Николай не сердился, хотя в иных случаях он мог быть и обидчивым и резким.

* * *


16 июня 1942 года лейтенант Лавицкий в составе звена находился над очень важным объектом — прикрывал порт, откуда уходили последние суда на Большую землю. На аэродроме не оставалось ни одного истребителя. Все были в воздухе.

— Слева «мессеры», — услышал он в наушниках.

Быстро набрав высоту, Лавицкий с другими истребителями пошел на сближение с противником. Огненные трассы распарывали воздух. Несущиеся раскаленные точки были то справа, то слева, то перекрещивались. Падали самолеты и с той и с другой стороны.

За истребителем Лавицкого увязался двухмоторный «МЕ-110». Свежевыкрашенный. На фюзеляже оскаленные пасти драконов. Это сразу бросилось в глаза. Николай уже слышал, что на фронт прибыла особая немецкая авиачасть. Ее самолеты называли «драконами».

— Ну что ж, «драконы» так «драконы», — сказал, увидев такой самолет, Николай. — Нам все равно вгонять их в землю. Одна масть — фашисты!

В этот момент его истребитель находился над Байдарами. Там, внизу, кипел бой. «Драконы» действовали активно. Чувствовался опыт.

Бой был особенно трудным. Труднее, чем предполагал Лавицкий. «МЕ-110» бил короткими и длинными очередями из пулеметов и пушек. Николай маневрировал, берег боеприпасы. Отвечал только, когда «драконы» подходили близко. Особенно напористым был один из них. Управлял им на редкость хладнокровный, опытный воздушный боец. Применял удачные маневры, умело уходил из-под прицельного огня. С ним у Лавицкого получилась дуэль не на шутку. Кто кого?

Николай опять зло выругался.

— Только таран тебя возьмет, фриц проклятый.

Он совершил боевой разворот и с максимальным набором высоты перевернул машину. Солнце на мгновение ослепило его. Из этого положения истребитель молнией ринулся на врага.

«Дракон» начал стрелять раньше времени. Хлестнул очередью вслепую, отвлекся и на какую-то секунду подставил фюзеляж. Николай дал очередь из пулеметов. Фашист ответил беспорядочными очередями, свалился в отвесное пике и загорелся.

Есть у летчиков такой термин: «Боевое напряжение авиации». Означает он количество боевых вылетов в сутки, за неделю, может, за месяц. Летчики 45-го истребительного авиационного полка делали за сутки по шесть-семь вылетов, находясь в беспрерывных боях. Николай за последнюю неделю сбил три самолета. Со станции наведения поступил приказ Дзусову:

— Подготовьте наградные материалы на летчиков, отличившихся в боях.

Я держу в руках наградной лист Лавицкого. Всего семнадцать строк: «На Севастопольском участке фронта с 10 июня по 2 июля 1942 года совершил 19 боевых вылетов. Из них на прикрытие портов — один, на сопровождение штурмовиков „ИЛ-2“ — двенадцать, на прикрытие наземных войск — два, на перехват — два. Провел 13 воздушных боев, причем сбил 4 самолета противника. Смелый и решительный воздушный боец. Вылеты в боях за Севастополь производились под непрерывным артиллерийским обстрелом и бомбежкой».

Если учесть, что за этот период эскадрилья капитана Аленина произвела 186 боевых вылетов, провела 107 воздушных боев и сбила 25 самолетов противника, вклад Лавицкого был значительным.

«Бои на Херсонесском маяке, — писал Лавицкий в письме, — сложные. Но представь себе, как дерутся наши ребята. Дерутся в самое тяжелое время, в последние дни защиты Севастополя. Вот потеряли восемь самолетов. За каждого нашего трех немецких свалили».

Лавицкий отложил в сторону карандаш, посмотрел на рядом стоявших офицеров и попросил закурить.

— Нет, дорогой, к тебе пришли просить. Не узнаешь?

Перед Николаем стоял улыбающийся Джола.

— Джола! А я вот тебе пишу. Слышал, ты был в госпитале. Думал своим посланием тебя обрадовать, а ты вот сам объявился.

— Объявился! Объявился!

Друзья обнялись. Посыпались обычные при таких встречах вопросы: как жил? что нового?

— А я вот уже отлетался! — сказал Джола. — Тяжелое ранение. Но я рад, что и от меня фрицам досталось.

В конце июня у защитников Севастополя создалось кризисное положение. Нанося огромный урон врагу, наши части сами несли большие потери. Остатки авиации Севастопольского оборонительного района вынуждены были перебазироваться на кавказские аэродромы.

3 июля 1942 года после восьмимесячной обороны Севастополь был оставлен.

Около двух недель авиационный полк подполковника И. М. Дзусова входил в состав дивизии генерала Климова. Бились с врагом в районе Ростова-на-Дону. После сдачи города вся истребительная авиация сосредоточилась в районе городов Грозного и Орджоникидзе.

На исходе было лето сорок второго года. Дул палящий ветер. Раскаленное солнце сумело выжечь все. Местность вокруг была всхолмленной, а там, за дымкой гор, виднелись шапки Кавказского хребта.

Сегодня, у Николая торжественный день. В штабе ему вручили орден боевого Красного Знамени. Разволновался он. А теперь, чтобы успокоиться, вышел из казармы, пошел бесцельно по дороге, в степь. Расстегнув ворот гимнастерки, прилег на нетронутую огнем войны траву. Внезапная тишина как-то сразу приобрела особый смысл. Он видел торопливую работу муравьев, возню жуков-скарабеев. Полной грудью вдыхал пьянящие запахи степного разнотравья. Вокруг в волнах ковыля расплескивались синие брызги уже отцветающих васильков. На душе было хорошо.

«Конечно, — думал Николай, — у нас на Смоленщине земля другая, но и эта, кавказская, мне дорога. И там и здесь человек бережет землю, поит ее влагой каналов, сажает лесные полосы, охраняет от пожаров».

Николай перевернулся на спину и увидел парящего в мареве неба хозяина степей и гор — орла. Клекот его был очень тревожным.

«Наверное, поблизости где-то есть гнездо». Лавицкий встал, осмотрелся вокруг. Там, почти у самых облаков, видны были развалины старинной крепости. На ее высоких стенах орлы вили гнезда. Свободная, сильная птица. Это, кажется, Максим Горький писал: «Лучше раз напиться горячей крови, чем триста лет питаться мертвечиной». Может, об орлах это? Цари по-своему ценили орлов, государственные гербы не обходились без них. Гитлеровцы, те тоже орла приспособили. Свастику он несет в когтях.

А истинные орлы взмыли сейчас в небо. Летчик им очень завидовал. Какая легкость, маневренность. Когда же это самолеты будут так совершенны, как эти вольные птицы?

— Лавицкий! Лавицкий! — послышалось издалека.

По степи шел высокого роста летчик. Он чуть-чуть прихрамывал. Что-то почудилось в нем уж очень знакомое. «Пашка! Ну, конечно же, он!»

— Пашка!

— Николай!

— Осторожно! Сломаешь ребра, медведь!

— Так, значит, покончено с госпиталем?

— Как видишь!.

— Ну, тогда повоюем…

Коротки встречи на аэродромах «подскока». Переночевали. Заправились горючим — и снова в путь. Прощание с местами, к которым привыкаешь, не обходилось в таких случаях без положенных фронтовых ста граммов. Выпили и на этот раз. Но кому-то показалось мало, и тогда появился боченок сухого грузинского «саперави». Можно было продолжать пир. Но Дзусов заявил категорически:

— Вино передать в магазин. Впредь за такие деда буду строго наказывать.

* * *


Второй год полыхало пламя войны. Сводки Советского информационного бюро были одна тревожнее другой. Уже давно в руках фашистов был Смоленск, родные места Николая Лавицкого, враг подбирался к городам Северного Кавказа. В ту пору в стране ширилось патриотическое движение по сбору средств для героической Красной Армии. Люди отдавали свои сбережения на строительство боевой техники. Появилось это движение и в частях дивизии, в которой служил Николай Лавицкий.


В небе Северного Кавказа


Несмотря на большое численное превосходство врага в воздухе, летчики 45-го авиационного полка, входившего тогда в состав 216-й смешанной авиационной дивизии, наносили ему ощутимые удары.

А на земле всюду шла подготовка к обороне. Возвращаясь на аэродром, Лавицкий видел сверху, как готовили саперы завалы в лесистых горах, как все более удлинялись извилистые линии окопов у берегов Уруха и Терека. Там и здесь мелькали разноцветные косынки женщин. Тысячи их работали на рытье противотанковых рвов.

С каждым днем появлялись все новые изменения на Грозненском и Махачкалинском обводах.

Наиболее сильные укрепления создавались у Эльхотова. Передний край главной полосы проходил по правому берегу Терека — от Бирючка до Майского, по правому берегу Уруха и до его истоков.

Полевой аэродром, на котором базировался полк, находился под Бесланом. Лавицкий уже считался в части ветераном. К этому времени он совершил 178 боевых вылетов, 23 раза вылетал на штурмовку войск противника на самолетах «И-153», на «ЯК-1»—9 раз. На этих истребителях он провел 62 воздушных боя, летал на прикрытие своих войск, сопровождал бомбардировщиков, ходил на разведку.

Все это цифры из боевых донесений и отчетов штаба части. Но за ними — подвиги. С виду Николай почти не менялся. Оставался таким же худощавым, жилистым. Только лицо посуровело и возмужало. Стал он крепче и уверенней.

Я хорошо сейчас представляю ту обстановку.

Медленно сползает с гор осенняя ночь. Все слабее мерцают звезды и растворяются в синеве утра. Куда-то за вершины Кавказа ушел диск луны.

— Селена пропала! — проговорил механик Назар Елисеев, копошившийся у истребителя Лавицкого.

— Что! Что? — спросил Лавицкий.

— Селена, говорю, пропала. То есть луна. Ушла вон за ту гору. Гляди, сейчас и «рама» пожалует. Это уж точь-в-точь. Заметил я: целую неделю приходит она к нам в гости именно в это время. А за нею, конечно же, и бомбардировщики нагрянут…

Он вдруг оборвал речь коротким, броским:

— Комполка идет!

Лавицкий спрыгнул с плоскости «ЯКа» и доложил подполковнику Дзусову о готовности истребителя.

Механик глядел вслед удаляющемуся вместе с командиром полка Лавицкому и невольно улыбался.

Николай шел твердо, широко расставляя ноги, чуть покачиваясь, как обычно ходил Ибрагим Дзусов.

— Перенял у бати походку!

И тут возразить было нельзя. Любили подчиненные своего командира и стремились быть похожими на него. Повторяли приемы воздушного боя, которые проводил Ибрагим Магометович. Старались так же, как и он, взлетать, садиться на аэродроме. Это был очень авторитетный командир. Его решения всегда продуманы до мельчайших подробностей. А если делал он летчикам замечания, то тактично, без крика, никогда не напоминал о прошлых нарушениях и ошибках.

Очень любил Дзусов природу. До сих пор помнят однополчане один любопытный случай.

Росло рядом с караульным помещением батальона аэродромного обслуживания деревцо. Но кто-то из озорства или случайно сломал его. Постоял молча Дзусов над поникшим деревом, даже попытался придать ему прежнее положение. Но ничего из этого не вышло.

Быстро направился в казарму. Спокойно принял рапорт дневального. Прошелся по казарме. Придирчиво осмотрел заправку коек, а потом неожиданно спросил:

— Вы знаете, сколько труда стоит вырастить большое дерево?!

Все сначала молчали. Но вдруг кто-то сказал:

— Вон сколько деревьев свалила война.

— Да то ж война. Деревья и человеческие жизни ломают фашисты. А мы советские люди. Природа! Великое это дело! Недаром издают законы об ее охране. И мы с вами кончим воевать, разобьем фашистов и будем охранять леса и водоемы, животных и пернатых.

— Ну, что там особенного, — пытался возразить дежурный. — Ну, сломали дерево. Так вырастет другое!

— Вырастет! Но сколько лет надо ждать, чтобы оно дало тень. А тень дают только настоящие зрелые деревья.

Не было в облике командира полка ничего броского: ни суровости во взгляде, ни «металла» в голосе. Но располагал он к себе сразу. К нему тянулись со своими откровениями подчиненные. Звали просто — батя. Иногда он скажет:

— Что загрустили, солдаты? Вот сыграют отбой, затихнут моторы. Настанет такая неправдоподобная, глубокая до звона в ушах тишина, что слышно будет, как стучат наши сердца. Вот увидите, придет такое время…

Сейчас они шли вместе и разговаривали.

— Нашими частями оставлен Моздок, — сказал Дзусов.

— Моздок? — переспросил Лавицкий.

— Да, 21 августа наши отошли к Моздоку, а 23 августа после упорных боев оставили город. Бои идут на подступах к Орджоникидзе. Противник пытается овладеть переправами через Терек и обеспечить себе исходный плацдарм для дальнейшего наступления. Полку приказано прикрыть переправы через реки Баксан и Терек на участке Майское, Николаевка, Моздок, Вознесенская, Малгобек.

Относительную тишину на аэродроме нарушил характерный свист запускаемых двигателей. «ЯКи» стояли на противоположной стороне аэродрома, а звуки работающих на малых оборотах двигателей слышались как будто бы рядом.

Вот один из них взревел. Подполковник Дзусов раздумчиво сказал:

— Что бы мы, летчики, стоили, если бы не было техников, механиков, мотористов, оружейников, шоферов-заправщиков? Недаром им говорят: все рассветы и закаты — ваши.

Это была великая правда. Вечером летчики, которые не на задании, лягут спать, а эти будут работать и работать до самого утра.

Дзусов пошел к другим машинам, а Николай опять оказался у своего самолета. Влез в кабину, опробовал двигатель, покачал ручкой управления, проверил работу приборов. Все было сделано безукоризненно. Моторист, техник и оружейник постарались на совесть. Лавицкий выключил двигатель и встал на крыло. Посмотрел на аэродром.

Кому из летчиков неведомы фронтовые аэродромы, грунтовые полосы, наскоро отремонтированные после налетов вражеской авиации. Именно с этих аэродромов совершали истребители боевые вылеты. «А батя рано поднялся», — подумал Николай. Связь со штабом армии и дивизией была неустойчивой. И часто командирам авиационных полков приходилось принимать самостоятельное решение. Возможно, и на этот раз Дзусов принял такое решение. Не зря же упоминает Моздок.

Так начинался один из многочисленных дней в полку.

* * *


Летом 1942 года формировались авиационные корпуса резерва Главного командования, состоявшие из 2–3 дивизий. В тот же период в истребительных дивизиях готовились группы «охотников» из 4–8 летчиков. Состав истребительных полков был увеличен до 32 боевых самолетов. Полки пополнялись людьми и машинами в ходе операций.

Заметно выросло боевое мастерство летчиков. Атаки на вражеские самолеты проводились чаще всего с задней полусферы, сверху. Стала сокращаться дальность открытия огня из пулеметов и пушек. Все это давало определенные результаты.

И снова боевой день. С утра летчики собрались на командном пункте. Командир полка оставался спокойным. Таким он был всегда, когда части поручалось очень ответственное задание. И на этот раз он был подчеркнуто спокоен.

— Объявляю позывные, — начал Дзусов. — Станция наведения — «Резеда». Мой позывной — «Тигр», «ДБ»— Дмитрия Глинки, «ББ» — Бориса Глинки, Лавицкого — «Примак».

Он назвал другие позывные и продолжал:

— Разведданные следующие: замечены бомбардировщики и истребители сопровождения. Курсом — на Грозный. Вылетаем немедленно.

И сразу поднялось двенадцать истребителей. Один за другим. Быстро пересекли Сунженский и Терский хребты и, ориентируясь по дороге, ведущей к Моздоку, пошли на север. Вскоре из-за облаков увидели, как двенадцать бомбардировщиков «Ю-88» в сопровождении истребителей летели на Грозный. Можно было подсчитать и «мессершмиттов». Шесть! Восемнадцать вражеских машин на высоте 2500 метров против наших двенадцати! Двигались они над самой кромкой облаков, то пропадали в них, то вдруг показывались.

В шлемофонах Лавицкого, Шаренко, Поддубского, Бабака, Сапьяна и других летчиков послышалась команда:

— Свяжите боем истребителей. Постарайтесь отсечь их от бомбардировщиков. «Юнкерсами» займемся мы.

«Юнкерсы» летели волнами. Одна их тройка следовала за другой. Каждую шестерку прикрывали три истребителя.

«Что-то необычный порядок! Такого еще не бывало! — подумал Николай. — Ведь с самого начала войны летают парами».

Нарастало напряжение. Присутствие врага горячило кровь у наших асов.

— Атакуем! — услышал Николай голос Дзусова.

И все осталось позади, все! Кроме этого боя. Неважно было, что рядом рвались снаряды и огненные пулеметные трассы прошивали вокруг воздух. Николай видел только мчавшиеся на огромной скорости истребители врага. Их надо было во что бы то ни стало уничтожить. Он уже выбрал себе цель: ближайший истребитель. Самолеты приближались. Казалось, они вот-вот врежутся друг в друга. Но фашист свернул в сторону и взмыл вверх. И все же успел дать очередь из пулеметов. Строчка трассирующих пуль прошла ниже хвостового колеса истребителя Лавицкого. Форсируя мотор, враг набирал высоту, готовясь к новой атаке.

Позже Николай не мог объяснить, как в нем возникло одно-единственное решение, которое и определило успех. С ним всегда так получалось. Все сложно. Нет выхода. Но тут, словно молния, мысль: «Да-да, именно этот маневр надо применять немедленно». Вот и сейчас Лавицкий резко вводит машину в пике и выводит из него очень низко, почти у самой земли, имитируя падение. За ним мгновенно устремляются два «мессершмитта». И один из них не успевает выйти из пике и с грохотом врубается в землю.

Дзусов не раз говорил летчикам:

— Помните! Истребитель — одноместная машина. И все здесь зависит от летчика. Машина должна подчиняться ему мгновенно.

И командир полка отмечал, что в опыте Лавицкого это нашло конкретное воплощение. Вырабатывались в нем четкие установки и правила, Основательно проверенные на практике. Например, было известно, что немецкие истребители «МЕ-109» защищены броней сзади и отчасти сверху. Имелись в них так называемые самозакупоривающиеся баки. Пробьет его пуля, отверстие автоматически заделывается. Вот почему целесообразно атаковать противника в лоб. Но просто сказать: атаковать! А как это сделать?

Успевшие принять прежний строй «Ю-88» и «МЕ-109» снова ощетинились пулеметными и пушечными очередями, хотя в их задачу не входило ввязываться в бой с советскими истребителями. У них была определенная цель: поджечь нефтехранилища Грозного, разрушить его заводы.

Наши истребители врезались в строй вражеских машин и выиграли несколько секунд. В общей массе самолетов фашисты не сразу разобрались, где свои, а где чужие.

Николай считался в полку воздушным снайпером, безупречно знал слабые стороны самолетов противника, воевал смело, проявлял хитрость. Мог стрелять из любого положения. Все это давало немалую пользу.

Вот промелькнул фашистский истребитель, прикрывая другой самолет, на который наседал наш «ЯК-1». Он быстро набрал высоту, нырнул в облако, а через минуту обе фашистские машины навалились огнем на нашего «ЯКа».

— «Примак», сзади фрицы! — раздалось в наушниках. И вовремя. Николай считал, что повезло, когда ему достался именно этот «ЯК», исключительно маневренный и послушный. И теперь он мог мгновенно предотвратить нападение.

Лавицкий по-прежнему находился во главе четверки наших истребителей, врезавшейся в группу «мессершмиттов». И врагу, надо сказать, удалось отвлечь их от своих бомбардировщиков. Часть «юнкерсов» все же прорвалась к Грозному и сбросила бомбы. Однако другие бомбардировщики побросали смертоносный груз, не дойдя до цели, и в беспорядке повернули обратно.

Николай услышал команду ведущего:

— Все ко мне! Сбор!

Истребители пролетели над вышками Малгобека, приземистыми домиками Нижних Ачалуков Левее тянулась широкая лента Терека. Раньше Лавицкий знал о Тереке из стихов Пушкина и Лермонтова, из рассказов Льва Толстого. А теперь — вот он, легендарный Терек. И больно было на сердце оттого, что враг собирается форсировать его. Если это произойдет, придется уже завтра помогать пехоте.

Об этом долго говорили сегодня, когда прибыли в расположение полка. Складывалось мнение: «Прут фрицы!»

— Одни прут, а другие кричат: «Гитлер капут!» — ввернул словцо писарь штаба полка Виктор Масихин. Вездесущий и веселый, он всегда находился среди летчиков. Подробно расспрашивал их о боях. Вел своеобразный дневник действий полка. И сейчас он обратился к Лавицкому и Берестневу:

— Надо было бы уточнить некоторые обстоятельства последнего боя.

Строка за строкой вписываются в объемистую тетрадь. А в это время полковой фотограф делает снимки летчиков, представленных к боевым наградам.

Сквозь стекла окон видно, как на машине подъехал подполковник Дзусов. Он неприветлив.

— Барометр показывает бурю, — кивает Масихин и быстро удаляется.

Дзусов просит остаться летчиков. Долго молчит, исподлобья оглядывая всех. Потом говорит глухо:

— По радио позволяете выражаться. Ведь я предупреждал.

— Да мы же в адрес фрицев!

— И в бою летчик остается человеком с присущими ему качествами. Вы же не на базаре в шашлычной и не на Зацепе, где в старину устраивались конкурсы матерщинников. Требую прекратить это. Буду наказывать!

И вот такой он всегда, батя, Ибрагим — офицер до мозга костей, предельно взыскательный, не прощающий, когда речь идет о том, что унижает достоинство летчика. Да, Николаю снова и снова хочется подражать ему.

Лавицкий вспомнил. Однажды подполковник сказал ему как самому близкому товарищу:

— Когда мы летели на Моздок, я подумал о своих братьях — Мальсаге, Исламе и Бимболате. Где сейчас они? Давно уже нет сведений. Считается: пропали без вести. Раскидала война людей. Вот вы, Николай, напоминаете мне одного из братьев.

Разговор был вроде отвлеченный, не касающийся боевых дел. Но смоленский парень чувствовал, как в нем все более усиливается потребность говорить и говорить с этим сыном Кавказа — человеком скромным и очень расположенным к людям любой национальности.

Николай любил пофилософствовать. У всех поэтому складывалось мнение — лирик, да и только. И это слово кое-кто произносил с ироническим оттенком. Дзусов же как-то ему сказал:

— Военный летчик — лирик! Это хорошо! Разве плохо, что боевой ас видит мир чрезвычайно красивым?

В последнее время Дзусов особенно много работал, ставил задачу, раскрывая ее до мельчайших подробностей:

— Создалась серьезная угроза прорыва врага к нефтяным районам Грозного и Баку. Советские войска ведут бои на ближних подступах к Малгобеку. Наш 45-й истребительный авиаполк входит теперь в состав 216-й смешанной авиационной дивизии, которая была сформирована в мае 1942 года в городе Лисичанске. Командует ею генерал-майор авиации Владимир Илларионович Шевченко. Нами получен приказ — прикрыть штурмовиков при штурмовке танковой колонны. Имеются данные, что противник подтянул зенитную артиллерию. Ночью его позиции обрабатывают ночные бомбардировщики полка Бершанской. Наш вылет по сигналу — три ракеты с промежутком 30 секунд — завтра на рассвете.

Летчики расходились по местам. По дорогам, ведущим к аэродрому, двигались в клубах пыли грузовики. В их кузовах лежали ПТАБы (противотанковые авиационные бомбы) и САБы (светящиеся авиационные бомбы). Машины шли, выдерживая интервалы, соблюдая светомаскировку. По этим и другим многочисленным признакам было видно, что наши войска готовились к решительным боям.

А с воздуха летчики отмечали, что противник не менее активно готовил новое наступление. К Моздоку стянули свою технику две дивизии 40-го танкового корпуса генералов Герра и Брайта и двигалась пехота генералов Рюкнагеля и Клеппа. Соотношение сил по пехоте к тому времени было в нашу пользу, по танкам же противник превосходил советские войска в 5 раз. Обо всем этом летчики узнавали из сообщений радио и из газет «Сталинский сокол», «Крылья Советов», «Вперед, за Родину!»

В одной из газет было напечатано обращение кабардино-балкарского и чечено-ингушского народов ко всем народам Северного Кавказа. Газета переходила из рук в руки. Снова и снова сержанты и офицеры вчитывались в слова: «Не бывать собаке Гитлеру хозяином над нашим Кавказом, над нашей страной. Слушайте нас, своих стариков, свободолюбивые горцы. Поднимайтесь все, как один, мужчины и женщины, старики и дети! Берите любое оружие. Бейте, уничтожайте черных свиней Гитлера, которые не знают, что такое человеческая совесть. Храбрые джигиты Кавказа! На гитлеровских бандитах кровь наших людей. Кровью отомстим за кровь!»[1 - А. А. Гречко. Битва за Кавказ. М., Воениздат, 1967, стр. 92.]

В газетах часто появлялись сообщения о боевых действиях летчиков 216-й смешанной авиадивизии. Николай все прочитывал, подчеркивал нужные абзацы, делал в блокноте заметки. Это будет использовано в политинформациях, которые он продолжает проводить в полку.

В те трудные годы в центральной печати было опубликовано письмо Лены Азаренковой, адресованное Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину. Лена писала: «Мой папа, Азаренков Анатолий, командир эскадрильи штурмовой авиации, погиб на фронте, защищая Родину, которую я очень люблю. Моя мама погибла в Киеве. Я живу с бабушкой. Она инвалид второй группы. При получении пенсии она дает мне деньги на игрушки. Я накопила 110 рублей, которые прошу принять на постройку штурмового самолета и передать его в 237-й полк, в котором служил мой папа, чтобы его товарищи отомстили немцам за его смерть… Лена Азаренкова».

Николай Лавицкий, его друзья не могли говорить спокойно:

— Неужели мы останемся в стороне! Неужели нам жалко своего денежного содержания? Все отдадим!

— Хорошо, мы соберем средства, — сказал генерал Борман, принявший недавно дивизию, — на постройку не только одного самолета, но и целой эскадрильи.

Шли митинги. Давали обязательства пары, звенья, эскадрильи, полки. Все эти дни Николай был в гуще событий. Однажды он вошел на командный пункт и сказал:

— На постройку авиационной эскадрильи имени прославленного русского летчика Петра Нестерова в дивизии, собрано и внесено в фонд Верховного Главного командования 221 884 рубля!

— Сколько? Сколько?

— Двести двадцать одна тысяча восемьсот восемьдесят четыре рубля. Быть эскадрилье Нестерова! Быть!


«Горбатые» идут на цель


Летчики эскадрилий основательно изучили район своих действий, нанесли на карту обстановку. Истребители то и дело поднимались в воздух. Они главным образом прикрывали штурмовиков «ИЛ-2», действовавших в районе Малгобека, Моздока и на переправах через Терек.

Над головой висят облака с рваными краями. Напряженно вглядываются летчики в их кромки. Оттуда внезапно могут выскочить самолеты противника.

— Усилить поиск!

Сквозь треск в наушниках шлемофона Николай ясно различил свой позывной:

— «Примак»! «Примак»! Я — «Борода»! Я — «Борода»!

Это голос летчика 16-го истребительного авиационного полка Вадима Фадеева. Полк базируется где-то в районе Грозного, и его эскадрильи также защищают нефть, людей, богатства Чечено-Ингушетии.

— Я — «Примак»! Я — «Примак»! Тебя слышу хорошо!

— Действуем вместе, Коля!

— Вместе!

И хотя недопустимы эти вольные разговоры, Лавицкий рад перекинуться словом-другим со своим товарищем. Но как мало бывает таких мгновений!

Ненастная погода несколько придержала обычные полеты. Но после того как немцы бросили на прорыв свои танки, поступило распоряжение командования: ввести в бой все силы имеющегося авиационного прикрытия.

Сверху видно, как наши танки и танки противника идут на дуэльное сражение, сближаются. И с той и с другой стороны ведется интенсивный огонь. И там и здесь горят боевые машины. Густой дым заволакивает небо.

— Принять боевой порядок! — раздается в наушниках. Истребители делают разворот и проносятся на большой скорости над немецкими танками, окопами, траншеями. Зенитная артиллерия на той стороне пока молчит, видимо, хочет поймать на разворотах.

В эфире появляются тревожные слова:

— Ахтунг! Ахтунг! Ди шварце тодт! (Внимание! Внимание! Черная смерть!)

Это о наших «ИЛ-2». Бесстрашно проносятся машины, принимая на себя огонь всех видов оружия. Летчиков в них оберегает мощная тагильская броня. Штурмовики проходят зону обстрела зенитной артиллерии и начинают бомбардировку. Огненные смерчи протянулись вдоль дороги, по обочине которой двигались танки Клейста. Взрывы разметали следовавшие за ними тягачи и бронетранспортеры с пехотой. Наши истребители прикрывали действия штурмовиков.

— Спокойно! Спокойно! — слышит Николай голос ведущего.

И в этот момент, когда пальцы летчиков-штурмовиков вдавили кнопки сброса и огненные стрелы авиационных снарядов ударили по танкам, круша и разметая их, Николай вошел в пике и его истребитель огнем пулеметов и пушки прикрыл один из истребителей полка, на который наседали два «мессершмитта».

— Николай! Николай! Ты жив? — в наушниках слышался встревоженный голос ведущего.

— Ну а как же?

— А я думал… Так это Филатов… — И голос смолк.

«Значит, подбит самолет Филатова», — молнией пронеслось в голове. И подтверждая это, кто-то внятно произнес в эфире:

— Товарищи… Саша Филатов погиб!

В этот момент Николай увидел, как слева и сверху заходили на повторную атаку «мессершмитты». По уже неуправляемой машине Филатова ударили сразу шесть стволов пулеметов. Стреляли три пары.

— У, сволочи! Бить мертвого!

Николай с яростью сжал рукоятку управления и, набрав высоту, ринулся в атаку. «Мессершмитт» уходил в сторону Верхних Ачалуков. Выше над ним кружили два «юнкерса». И он направил самолет на один из «юнкерсов». Справа увидел истребитель Василия Шаренко.

— Вася! Прикрой!

— Слышу!

— Мстим за Сашу Филатова!

«Юнкерс» пытался укрыться в облаках, но его сразу настигли два истребителя. Чьей очередью был сбит фашистский самолет, трудно было понять. Он рухнул вниз, потянув за собой черную полосу дыма. Двумя комками вывалились из кабины фашистские летчики: парашюты долго не раскрывались. К земле снижался другой немецкий самолет. Фашистский летчик, видимо, оберегал спускавшихся боевых друзей, надеясь, что ветром их парашюты отнесет на территорию, занятую немцами. Когда же он заметил, что летчики определенно приземлятся в расположении наших войск, он дал по ним очередь, вторую, третью.

— Коля! Фриц расстрелял своих же.

— Видел!

— Скорпионы, по своим лупят, вот гады!

Николай взглянул на карту и увидел, что они с Шаренко находятся над Нижними Ачалуками.

«МЕ-109», расправившись со своими, пытался догнать «Ю-88». Но пилот, видимо, потерял ориентировку, и когда его истребитель вышел из облаков, перед ним оказались два советских самолета. Лавицкий шел справа, выше и левее — Шаренко.

Фашист оказался в прицеле. Николаю оставалось нажать гашетку. И с первого выстрела — победа.

— Это тебе за Сашу Филатова! — прошептал летчик. — За подлость твою.

Лавицкому в этом бою исключительно повезло. Удивлялись летчики, удивлялся командир полка. По существу, один против трех, и победителем вышел он. Сбил «мессершмитта» лично и «юнкерса» в паре.

Танки врага не прошли. «Горбатые» сделали свое дело. Им помогли наши истребители.

Потом вместе разбирая операцию, Лавицкий и Шаренко пришли к выводу: успех обеспечила школа Дзусова.

В полку многое зависит от командира: и порядок, и дисциплина, и даже душевный настрой подчиненных. Дзусов вносит в жизнь, в боевые действия части то начало, в котором воплощается командирская самостоятельность. И никто другой, а именно Ибрагим Магометович Дзусов постоянно требовал от летчиков слетанности. «Плечо друга надо чувствовать не только в бою, его надо ощущать постоянно. И на земле мы бойцы», — любил повторять он. А потом получалось, что и на аэродроме, да и не только на аэродроме, а и вне службы летчики ходили звеньями, парами.

Благодаря учебе, подробнейшему разбору операций в полку постоянно сохранялся боевой, деловитый темп. И Дзусов сразу же бил тревогу, как только где-то появлялась несогласованность в действиях.

Однажды технический состав должен был в очень короткий срок подготовить истребители для полетов. Прибывшие недавно в часть с пополнением техники делали свое дело неохотно, вяло. В отведенное время они не успевали расчехлить и половину истребителей. Командир приказал все вернуть в исходное положение и начать работу снова. Так повторялось много раз, пока техники не выполнили работу четко и быстро.

Разборы же боевых действий летчиков были особенно тщательными.

— Лейтенант Лавицкий, — говорил он, — вы очень горячи в бою. Не лезьте, очертя голову, в драку. Помните о паре.

— А вы, Канаев, излишне осторожны. Действуйте напористее!

Он быстро замечал нужды подчиненных. И от него можно было услышать такие слова:

— Вам, старший лейтенант Берестнев, надо сменить гимнастерку. Сходите к заместителю по хозчасти, скажите, что я об этом отдал распоряжение.

И одновременно взыскивал, как настоящий отец.

В такой атмосфере мужал Николай Лавицкий. Признание, что он отличный летчик, пришло быстро. Но сам Николай был далек от мысли считать себя лучше других. Он всегда оставался простым и скромным парнем. Не рисовался, не изображал из себя воздушного волка.


«Будем защищать Малгобек!»


С выходом немцев к Тереку наша авиация стала испытывать особенно большие трудности в аэродромном маневре. Воздушные бои охватывали значительную территорию. Иной раз аэродромы находились за 150–200 километров от районов боевых действий, а маршруты полета проходили через отроги Главного Кавказского хребта в условиях большой облачности. К тому же сложной была наземная обстановка.

Враг стоял у стен города Орджоникидзе. Основные бои переместились на Волгу. Здесь, на Тереке, создалось какое-то равновесие сил. Погода в осенние дни обманчива. То проглянет солнце, то небо заволакивают тучи и на землю льются косые струйки дождя. По ночам стоит странная тишина. Не стреляют ни те, ни другие. За этой тишиной кроется гигантская работа штабов, готовящихся к новым битвам. В небо взлетают ракеты, почти непрерывно освещающие передний край. Изредка пролетит «рама» — повесит на парашютах «свечи».

В начале сентября 1942 года немцы начали наступление через Эльхотово в направлении Грозного. Между двумя хребтами — Терским слева и Сунженским справа — Алханчуртская долина. Хребты невысокие, но крутые, покрыты лесом, прорезаны узкими жилками оврагов и ущелий. На топографических картах правее отметки 664 — условные знаки буровых вышек, левее, почти на самом водоразделе, обозначен город нефтяников Малгобек.

Николай вслушивается в то, что говорит Дзусов, который указкой водит по большой топографической карте.

— Обстановка сложная. Наземные части просят авиационной поддержки. В район Гудермеса, в резерв Северной группы войск, из Баку перебрасывается 43-я стрелковая бригада, а из Нахичевани — 402-я стрелковая дивизия. Планируется базирование штаба 216-й смешанной авиационной дивизии северо-восточнее Гудермеса. Переброска войск в район боевых действий должна быть прикрыта с воздуха. Это наша непосредственная задача.

«Малгобек, Ачалуки, Гудермес — мудреные названия, — думает Николай. — Что-то от степняков».

Сегодня в газете напечатан очерк Николая Тихонова «Слава Кавказа». И после того как подполковник отпустил всех, Лавицкий прочитал его. Надолго в память врезались страстные, как бы раскаленные слова: «Сегодня немцы мечутся у границ Чечено-Ингушетии, ищут переправ, переправляются на южный берег Терека, рвутся в глубину, чтобы через горы добраться до Грозного и получить путь к Хасав-Юрту, к Каспию.

От близости нефти у них выступает пена на кровавых губах. От жажды грабежа дрожат руки… Но не должны они увидеть перед собой черные драгоценные вышки Грозного…»

— Что нового?

Это над ним наклонился Василий Шаренко.

— Новостей хоть отбавляй. Мы — на Кавказе. И будем защищать Малгобек. Статью Тихонова прочти Очень волнует. Интересны заметки о сражающихся летчицах из полка Бершанской. Славные девчата. Звеньями летают на подавление зенитных батарей и прожекторные установок.

Шаренко углубился в чтение газеты, а Николай вышел подышать свежим воздухом. В небе слышались глухие звуки немецких бомбардировщиков: «Вз-з-у! Вз-з-у! Вз-з-у!» Бомбардировщики летели на Грозный. Заговорили зенитные батареи. Медленно угасал закат, вдали пропадали очертания хребтов.

— На командный пункт! — крикнул связной и помчался дальше.

Через несколько минут все были в сборе.

— Получены новые данные, — чеканно говорил командир полка. — Немцы подтягивают моторизованную дивизию СС «Викинг». Ее дальнейшее продвижение поддерживают «Ю-88». Их задача — бомбить наши аэродромы и объекты важного значения.

Дзусов объяснил задачу полку и каждой эскадрилье.

— Вылет завтра в 6.00. Ведущим группы буду я! Мой позывной — «Тигр».

И Николай сразу вспомнил позывные и отличительные знаки на самолетах летчиков: «Вася» — Шаренко, «100» — командира полка.

Эскадрилья ждала сигнала. В низинах еще лежал туман. Горизонт был безоблачен. Но вот появились самолеты. Это перебазировался в Гудермес штаб 216-й смешанной авиационной дивизии.

Одна за другой с небольшими интервалами взвиваются три ракеты. Сигнал к вылету. Двенадцать истребителей приняли боевой порядок, и скоро рокот моторов стих. Шли они на Малгобек. Со станции наведения передали: «На высоте 2500 метров в сторону Грозного летят восемнадцать „юнкерсов“, сопровождают их шесть истребителей».

Сквозь нарастающий шум Николай слышит команду ведущего:

— Четверке «Примака» связать боем истребителей. Отсечь их от бомбардировщиков. Наша восьмерка займется «юнкерсами».

Отделившись от остальных, четверка Лавицкого набирает высоту. Издали видна линия фронта. Там идет артиллерийская дуэль. Эхо терских взгорий повторяет басовитые взрывы авиационных бомб.

— Осмотрительность! Поиск!

Лавицкий подает команду и устремляется со своим ведомым в сторону Павлодольского. Вот вражеские истребители, под ними звеньями летят бомбардировщики. Ориентируясь по железной дороге, они идут по заданному курсу. Им удается прорваться сквозь заградительный огонь наших зенитных батарей. Но в то же время на них устремляются советские «ястребки».

«Мессершмитты» мгновенно начинают менять порядок, перестраиваются. Два «МЕ-109» остаются с «юнкерсами». Остальные включаются в бой с нашими «ЯКами». То и дело они меняют маневр, совершают каскады фигур высшего пилотажа, стреляют короткими очередями. «Стараются сберечь боезапасы, — думает Николай, — Значит, надо действовать осторожнее! А где же Шаренко?»

Николай повертел головой и заметил, что Шаренко готовится к атаке на одного «мессершмитта», на него самого уже устремляется второй немецкий ас. И вовремя — голос Дзусова:

— «Примак»! Скорость!!! Сзади — «мессер».

Николай бросается на прикрытие Шаренко. Ситуация меняется.

И снова знакомый голос командира:

— «Примак»! Ведомый надежно прикрывает тебя. Действуй!

Николай пытается зайти правее и выше немецкого истребителя, но ему путь преграждает одна, затем вторая пулеметная очередь немецкого ведомого. Лавицкий меняет маневр и почти в отвесном пике тянет за собой «МЕ-109»; тот увлекается погоней, неожиданно для противника взмывает вверх и снова входит в пике. И очень удачно! Когда «мессершмитт» делает разворот, Лавицкий стреляет с короткой дистанции и сбивает вражескую машину.

Снова голос с пункта наведения:

— «Примак»! Не увлекайтесь. Сбит один самолет. Но семнадцать в небе. Они летят к цели.

Через несколько минут ситуация основательно изменилась. Строй вражеских бомбардировщиков рассыпался. У них нет уже прикрытия, и им самим приходится сражаться с истребителями.

В этом бою восьмерка наших истребителей сбила два «Ю-88». Один из них оказался ведущим всей группы. Потеряв командира, остальные бомбардировщики повернули обратно, по пути побросав в беспорядке бомбы просто в поле.

— Драпают! — улыбнулся Николай.

— Красиво уходят! — воскликнул Шаренко.

— Как в кино! — добавил Василий Сапьян.

Когда была проверена материальная часть наших самолетов, пополнены боеприпасы, летчики освободились от дел. Шаренко подозвал к себе Лавицкого:

— Вот что я тебе хочу сказать!

Он присел на корточки и стал на песке палочкой вычерчивать замысловатые фигуры пилотажа.

— Вот так мы с тобой действовали. И кое-что в тактике нужно пересмотреть. Помню, в училище нам говорили, что из этого положения невозможно сбить самолет, мол, перегрузки очень большие. А мы с тобой сбили.

Собственно, это было открытие. И Николай подумал: «Война — лучшая школа проверки теории на практике». Оба они потом убедились, что многие расчеты полетят к чертям, когда машины получат скорость значительно большую, нежели сейчас, мощные двигатели, новые виды вооружения.

— Нет, ты все-таки послушай, — не унимался Шаренко. — Зачем ждать, когда появится новая техника. Можно и сейчас совершенствовать мастерство, творить. И ты сам уже показываешь это.

Шаренко достал блокнот. В нем за выкладками цифр была вычерчена небольшая схема преследования, атаки и уничтожения врага Николаем.

— Помнишь, мы вылетели с аэродрома. Фрицев встретили минут через десять. Они же в воздухе были уже на 15–20 минут дольше нас. Значит, горючего у них оставалось меньше. Я сделал обманный маневр. Подлетел поближе, а потом лег на обратный курс. Пираты клюнули на приманку, погнались за мной, боясь упустить добычу, которая сама шла к ним в лапы. Видишь ли, им нравится бить в спину. Но тут я резко рванул машину вверх и, сделав «свечку», пошел в лобовую атаку на их ведущего. Слов нет, положение у меня было хуже, чем у тебя. Поэтому, Коля, я передал тебе фрица, а сам стал тебя прикрывать. Ты обратил внимание: фриц не выдержал. Растерялся… Рванул в сторону, вправо, а его ведомый влево пошел. Слетанность у них нарушилась. Боевой порядок нам удалось расчленить. Правильно я говорю?

— Правильно! Все это было так. Только не пойму, как тебе удалось до мельчайших деталей обрисовать весь этот бой?

— Ну и дальше! Фриц был не из новичков. Опытная шкура. Он то «горку» делал, то шел на бреющем у самой земли. Я рассчитывал на то, что он рано или поздно либо повернет назад, либо от недостатка горючего вынужден будет сделать посадку. Так или иначе мы его побеждаем. И главный козырь должен быть в том, что долго в воздухе он не может находиться.

— Очень верные твои выводы, — сказал Николай. — Мы стремимся сразу сбить противника. Но у него в это время достаточно сил, и он способен сильно огрызаться. А порой, когда есть для этого возможность и бой идет над нашей территорией, нужно просто измотать его, добиться того, чтобы в его баках иссякло горючее, и он сам окажется в наших руках.

— Вот именно. Главный вывод: всегда надо иметь в виду, сколько у него горючего, взвесить все на весах строгого расчета и победить.

К подобного рода заключениям приходил Лавицкий и прежде, но только сейчас он окончательно убедился в целесообразности таких действий. Позже он вместе с Шаренко применил новую схему боя.

Василий потом еще долго вычерчивал схемы ухода бочкой под трассу, ухода скольжением и другие.

Лавицкий удивлялся:

— Кто это тебя научил? Надоумил? Помог?

— Есть в соседнем полку нашей дивизии хороший парень — Федя Кравченко. Вот он и помог мне.

В тот вечер они еще долго бродили с Шаренко по роще, где стояли замаскированные истребители. Многие деревья были изранены осколками авиабомб. В местах переломов ветвей оставались сокоточащие раны. Но деревья продолжали жить. Буйно тянулись вверх свежезеленые ростки. Жизнь брала свое!

А Шаренко, заразившийся новой идеей, продолжал свое:

— Я не дождусь, когда этот тактический прием будет окончательно проверен и принят на вооружение всеми летчиками полка, как ныне получает распространение опыт таких асов, как Александр Покрышин, Дмитрий Глинка, Борис Глинка.

— Об этом, мне кажется, нужно будет подробно поговорить на ближайшем собрании. Теперь уже соберутся все вместе. Похоже, что полк уйдет на переучивание. Будем осваивать новый тип самолета. Сегодня «Тигр», вероятно, поставит такую задачу.

Во второй половине сентября 1942 года авиационный полк Ибрагима Дзусова, действительно, передал самолеты другому полку и вышел на переучивание в тыл. Часть летчиков выехала поездами, остальные — на машинах.

Лавицкий ехал на машине.

Гудермес появился на заре. Небольшой город. По северному склону Гудермесского хребта тянулся глубокий противотанковый ров, вдоль реки Белки были вырыты окопы, тут и там поднимались бронеколпаки огневых точек, дальше пролегли кривые линии ходов сообщения. При впадении реки Белки в Сунжу проглядывались бойницы дзотов и дотов. Окна двух-трехэтажных домов были заклеены белыми полосками бумаги.

У паромной переправы машину остановил патруль.

— Документы!

— А разве не видите? Летчики мы.

Офицер патруля сдержанно улыбнулся:

— Согласен! А все-таки проверим документы. Война. Вчера задержали двух ракетчиков. Форма наша, советская. Справку из госпиталя показали, но пришлось задержать. Оказались лазутчиками из сброшенного под Червленной десанта. Полный запас ракет.

Когда формальности были окончены, офицер уже совсем другим тоном попросил:

— С нами службу несут комсомольцы из города. Подвезите двоих. Им в школу надо!

— Ну что ж, садись, комсомолия!

В кузов старенького ЗИСа легко взобрались два парня. Один из них, с небольшой горбинкой на носу, обращаясь к другу, спросил:

— Боря, а ты дневник не забыл?

— Нет, не забыл. Вот он!

— А ну-ка, дай!

Паренек со значком «Ворошиловского стрелка» раскрыл полевую сумку и вытащил сшитые нитками листки бумаги.

— Вот!

— Дневник? — заинтересовались летчики.

— Да, время-то сейчас какое! Решили писать, чтобы не забыть о делах класса, да и вообще про все события.

— А почитать можно?

— Вам можно! — разрешил горбоносый.

Николай ехал в машине и, хотя изрядно потряхивало, с интересом читал дневник.


О чем думали парни, которым не было и шестнадцати


Запись первая.

Занятия в школе не идут. Мы все на строительстве оборонительных сооружений. Склоны Гудермесского хребта не узнать. Ночью, укрывшись отцовским пальто, спим в стоге сена. Днем копаем ров. Хлеб выдается по карточкам. На обед — овощные консервы. Банка на пятерых. На фронт летят со стороны Дагестана самолеты. Счет воздушным тревогам потерян. Появились вражеские сигнальщики-ракетчики. Нас вызвали в райком комсомола и предложили организовать патрулирование по городу. Будем нести службу за городом. Ура! Мы — патрули!

Запись вторая.

Впервые увидели за городом «И-16». До этого все время жужжали «У-2». На «уточках» летают девчата-летчицы. Хорошо они вечерами играют на гитарах. Вот бы нам научиться так летать и так играть на гитаре. На следующей неделе снова зайдем в райком. Будем проситься на фронт. Неужели не возьмут? На фронте уже Иван Быков, Вася Малюков. Все, кому исполнилось семнадцать лет, а нам только по шестнадцати.

Запись третья.

Объявлена третья тревога за последние три часа. Воет сирена. Свистят постовые и патрульные, приказывают занять места в убежищах. Прерывисто гудят паровозы. В воздухе «И-16». Появился какой-то новый самолет с одним крылом. Похож на костыль. Вечером полная маскировка. Со стороны Грозного раздаются взрывы. Мама встревожилась, когда узнала, что мы вот уже в третий раз ходили в райком комсомола с просьбой направить на фронт. Странная женщина, не понимает, что мы должны быть там, где отец, где старшеклассники.

11 сентября. Выходной день. Утро не обрадовало. По небу плывут черные дымные тучи. Застилают солнце. Дым, как темная сетка, заволакивает небосвод. В комнате темно. Мрак. Фашистский воздушный пират разбросал листовки, призывающие советских летчиков переходить на их сторону. Вот сволочи! На что они надеются!

12 сентября. В школе уже неделю идут занятия. Но что это за занятия! Учимся, а сами ждем тревогу. Чуть что — бегом в щели.

Вечером у летчиков кинофильм. Нас пригласили летчицы. Смотрели «За Советскую Родину» — фильм о войне. Вечером снова раздавались гулкие взрывы.

22 часа 30 минут. Взрывы заставили выскочить из комнаты. Завтра снова пойдем в райком комсомола.

13 сентября. Шесть часов утра. Небо по-прежнему затянуто дымными облаками. Температура 14 градусов. Идем в школу. Во время третьего урока объявили тревогу. Сорок пять минут учебного времени оторвали у нас фашисты. На немецком учили предложения по разговорнику. Вечером снова тревога. Нас опять пригласили летчицы.

Весело было и как-то неловко. Девчата воюют, а мы сидим тут. Все казалось, что они высмеивают нас. Можно сгореть от стыда.

Над Грозным вспыхивает зарево. Ночью снова тревога. Принимаем окончательное решение: будем проситься в батальон морской пехоты.

На этом записи в дневнике обрывались.

— Ну, а если откажут, что будете делать тогда? — спрашивает у ребят Лавицкий.

— Уйдем так в какую-нибудь часть, не прогонят… Будем сыновьями полка.

Потом ехали молча. Каждый думал о своем. Ребята пристально всматривались в этого бравого, чем-то очень уж симпатичного летчика. Откуда им было знать, что не пройдет и двух лет, и именно этот летчик совершит подвиг в небе Гудермеса, спасет их родной город, что будут они ходить по улице и с благоговением вчитываться в табличку с названием — «Улица имени Героя Советского Союза Николая Лавицкого» — человека, сидящего сейчас перед ними. Откуда им было знать?

Ребята сошли у развилки дорог. Приветливо помахали и двинулись к школе.

Машина, окутанная клубами пыли, шла в направлении Баку.

Вокруг дороги многолюдно. Народ готовился встретить врага. На крышах домов и специальных вышках были установлены зенитные пулеметы. Тут и там тысячи людей рыли рвы. В сторону фронта шли поезда. Виднелись покрытые сетками камуфляжа железнодорожные платформы. На них — танки, орудия, полевые кухни. В тыл спешили санитарные поезда, эшелоны с демонтированным оборудованием.

По дороге двигались колонны солдат с суровыми озабоченными лицами, звучала песня: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная, священная война!»


Я коммунист, товарищи!


Обстановка на фронтах менялась. Летчики 45-го истребительного упорно изучали новую материальную часть, готовились к новым схваткам.

— Знаю, знаю: вы все рветесь в бой. Я прекрасно понимаю ваше настроение, — улыбался Ибрагим Магометович Дзусов. — Но вам придется подождать, поучиться. Вот освоим новые самолеты — и наши, отечественные, и заграничные — тогда другое дело.

И они учились. Все дни были заполнены занятиями. Только что прошел урок по тактике воздушного боя. Командир полка свернул оперативную сводку боевых действий, посмотрел на летчиков, техников, механиков.

— Можно разойтись!

Когда все разошлись, к Дзусову строевым шагом направился Лавицкий. До блеска были начищены сапоги. Белоснежная полоска воротничка отделяла гимнастерку от смуглой загорелой кожи.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться!

— Пожалуйста!

— Прошу, рекомендуйте меня в партию.

— Чего же так официально? — развел руками Дзусов. — Можно было бы и попроще.

— Да момент уж больно торжественный!

— Помню, после одного из боев вы уже обращались ко мне с таким вопросом, — ответил Дзусов. — Я тогда поговорил со своим заместителем по политической части и инженером полка. Все мы пришли к единому мнению, что вы достойны быть коммунистом. Я охотно дам вам рекомендацию для вступления.

Николай сел писать заявление. Оно не давалось сразу. Хотелось многое высказать. Наконец он изложил все, что положено в таком случае. Там были и такие слова: «Хочу вместе с бойцами ленинской гвардии бить врага до полного уничтожения. А если в бою придется погибнуть, отдам свою жизнь, только бы жила моя Родина, небо которой я защищаю».

И вот наступил день, когда Николай пришел в политотдел, где проходило заседание партийного бюро. Лавицкий увидел товарищей. Но почему-то очень волновался. Даже в бою он не испытывал такого состояния, какое им овладело сейчас.

Парторг зачитал рекомендации, характеристики, ознакомил присутствующих с биографией Лавицкого. Николаю задавали вопросы. Он отвечал. Как-то так получилось, что он рассказал и о своем босоногом детстве, и о трудных годах учебы, об участии в Великой Отечественной войне. Потом выступали коммунисты.

Инженер полка Володин сказал просто:

— Летает он грамотно. В воздушный бой вступает смело. Дерется решительно. Даже тот факт, что он не имеет аварий и поломок, говорит о многом.

В словах выступающих чувствовались нотки уважения к Лавицкому. Все подчеркивали, что Николай в любую минуту готов прийти, на помощь и во имя дружбы готов на самопожертвование.

— Не хотелось бы повторять все, что здесь говорилось о Лавицком, — начал Дзусов, — но одну черту хочу в нем отметить: читает он много. Как губка влагу, впитывает в себя знания. Будет часами сидеть над техническими справочниками по самолетам — «аэрокобрам», «киттихаукам» и прочим. С той же жадностью набрасывается на художественные произведения.

Партийное бюро решило рекомендовать партийному собранию принять Николая Ефимовича Лавицкого кандидатом в члены Коммунистической партии.

Лавицкий вышел из душной комнаты на крылечко. Достал из портсигара «гвоздик». Закурил. Было тихо. Ничто в этот вечер не напоминало о войне.

А вскоре состоялось партийное собрание, на котором коммунисты приняли кандидатом в члены партии летчика-истребителя, командира звена 45-го истребительного авиационного полка лейтенанта Николая Ефимовича Лавицкого.

Председатель партийного собрания пожал ему руку и сказал:

— Вас вызовут в политотдел.

В эти дни Николай чувствовал необыкновенную окрыленность. Хотелось петь. Он брал в руки баян. Мелодия сменяла мелодию. И приходили воспоминания. «Где ты сейчас, Женька Селезнев, наш первый комсомольский секретарь? А ты, Михаил? На каком фронте деретесь? Писали, что Михаил ранен».
		Дни леченья проносятся мимо,


		И дружку произведен ремонт.


		И опять оба тезки Максима


		Возвращаются вместе на фронт.


Песня словно бы говорила о всей фронтовой жизни, о друзьях, воевавших на земле, в небесах и на море.

— Хорошая песня! — За спиной раздался голос Виктора Масихина. — Но петь придется во время выступления самодеятельности. А сейчас командир приказал прибыть всем летчикам на КП. Ознакомление с приказами, с телеграммами.

Таков уж здесь был порядок: командование постоянно информировало летчиков о происходящих событиях.

На командирской учебе они знакомились с приказами по дивизии, армии, корпусу, с которыми 216-я смешанная авиационная дивизия взаимодействовала, поддерживая войска в оборонительных и наступательных операциях.

Одна из телеграмм особенно запомнилась Николаю. Датированная 24 августа 1942 года, она была передана из штаба 9-й армии на имя командира дивизии: «Вручить немедленно. Атака танков — отбита. Военный совет соединения Коротеева объявляет благодарность всему летному составу, участвовавшему в отражении танковой атаки. Сообщить всему личному составу».

Последний приказ гласил о перебазировании авиационного полка в район Аджекабула, под Баку.

— Помнишь, Николай, — сверкнул белоснежными зубами Василий Сапьян, — снижаясь до бреющего полета, мы видели, как радостно махали пилотками пехотинцы; здорово, что мы в авиации!

— Здорово-то здорово, ты часто об этом толкуешь, — возразил Лавицкий. — Но вот уходить с фронта нежелательно. Обленишься.

— А что ж, будем воевать на самолетах старых конструкций? — ввернул Сапьян. — Приказы не обсуждаются, а исполняются. И зачитаны они для исполнения.

— Да я не об этом. Когда втянешься в бой, свыкнешься с фронтовой обстановкой, честно сказать, не хочется уходить. А в тылу появляется растренированность — страшная штука.

Сапьян ничего не ответил. Только про себя подумал: «И в этом весь Николай. Боевая обстановка для него вполне естественна. Вот теперь в партию его принимают, настоящим коммунистом он будет».


Ах, Кубань, ты — наша родина!


Седой старик, чем-то очень напоминавший Николаю собственного отца, долго смотрел подслеповатыми глазами на летчиков, потом подошел и сказал:

— Вот вы и вернулись, а мы вас так ждали! — И заплакал. А когда успокоился, пригласил: — Зашли бы вы, хлопцы, ко мне в хату, милости просим!

— Некогда! Некогда, отец! В другой раз!

— Жаль, очень жаль! Но я все-таки буду ждать!

— Вот видишь, как мы нужны людям, — сказал Николаю командир эскадрильи капитан Шаренко. — Истосковались они по родной армии-защитнице.

Лавицкий подметил, что капитан говорит словами призыва, с которым обратился Военный совет фронта к бойцам и офицерам. В этом призыве указывалось, что освобождение Северного Кавказа приведет к коренному улучшению положения нашей армии.

В начале 1943 года обстановка на Северном Кавказе несколько улучшилась. Этому способствовала победа наших войск и разгром крупной гитлеровской группировки под Сталинградом. Однако напряжение воздушных боев на Кубани не спадало, хотя часть авиации гитлеровские генералы перебросили с Кавказа под Сталинград.

Друзья вспоминали о подвигах их товарищей, об ударах по моздокской группировке противника.

— А помнишь, Коля, как наше командование обхитрило фрицев?

— Это когда они клюнули на макеты наших танков?

— Вот именно! Здорово получилось. Ох, и бомбили они тогда наш ложный передний край на Терском хребте. Да еще хвалились в печати своими успехами.

— Да почему же было не бомбить! Ведь с воздуха им прекрасно виделась такая картина: почти сотня танков грузилась на платформы на станциях Серноводск и Грозный. Их везли на Карабулак и там выгружали. Сделано было все чин-чином. Тут сами мы могли ошибиться.

— Ну, допустим, сами-то мы не прохлопали. Летаем ниже, видим лучше!

— И все-таки были случаи. Помнишь, как мы чуть не приземлились на аэродроме под Грозным? Только когда опустились, увидели, что аэродром-то ложный. Всюду были макеты — и самолеты, и заправочные машины, и землянки.

— А как же? Забыть это невозможно. И спасло нас то, что аэродром был в сплошных воронках. Постарались фрицы. Кстати, как ты сказал: «Везли на Карабулак!»

— Да. Карабулак. Карабулаки — такое было давно вымершее племя. В переводе с русского это слово означает — черный родник. Нефти, говорят, здесь много: Испокон веков черпали ее из колодцев, смазывали ею колеса, даже лечили больных.

* * *


Назревали новые бои.

Распутица на Кубани и связанный с нею выход из строя большинства полевых аэродромов ограничивали действие наших самолетов. В то же время стационарные аэродромы на юге Украины и в Крыму позволяли противнику проводить воздушные операции с высоким напряжением. Враг усиленными темпами создавал так называемую «Голубую линию» на Тамани. День и ночь в воздухе проносились самолеты врага. В распоряжении фашистов были хорошие дороги, по которым мчались машины, транспортеры, двигались обозы. Нашим войскам из-за бездорожья боеприпасы, горючее и продовольствие доставлялись с перебоями. Все это часто просто переносилось на руках.

Сильная оборона немцев вокруг Краснодара включала в себя также все оборонительные сооружения, в свое время построенные советскими войсками и оставленные еще в августе 1942 года. Рвы и противотанковые сооружения, окопы и минированные участки дорог — все это надо было взять с боем.

С учетом сложностей наше командование вело подготовку к предстоящим боям.

В период наступления на Краснодар в феврале 1943 года 45-й истребительный авиационный полк базировался на аэродроме под Невинномысской. Как только подсох грунт, летчики полка стали совершать полеты, знакомясь с воздушной обстановкой и расположением запасных аэродромов. У станицы Поповической базировался 16-й истребительный авиационный полк. Часто действовать приходилось вместе. Между полками была отлично налажена связь.

Командир 16-го полка подполковник Исаев приказал старшему лейтенанту Фадееву:

— Завтра в 8.30 вылетите на задание с пятью экипажами. Получите позывные у начальника связи. Знакомить вас с воздушной обстановкой будет старший лейтенант Глинка. О встрече договоритесь заранее.

Фадеев повторил приказание. Позвонил Глинке, и они договорились о встрече над указанным пунктом в 8 часов. 38 минут.

Был поздний вечер. Николай Лавицкий вышел из КП и направился к месту, где расположились авиационные эскадрильи. Заглянул в комнату, в которой спали его боевые друзья. А там, за окном, привалившись спиной к зачехленному мотору, снятому с истребителя, сидел шофер бензозаправщика и, перебирая клавиши трофейного аккордеона, тихонько пел:
		Под весенним ветром развезло дороги,


		А на Южном фронте оттепель опять.


		Тает снег в Ростове, тает в Таганроге…


		Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.


Лавицкий выбрал в избе свободное место, расстелил плащ-палатку и лег. Однако, несмотря на усталость, уснуть сразу не мог. В сознании снова и снова проносился сегодняшний день — еще не долетев до фронта, он уже начал воевать. А вот как это произошло.

Сплошная облачность. Редкие окна. Обстановка была такая, что встреч с противником вроде бы и не предвиделось. Но вот в просвете облаков на секунду-другую показался «Ю-87». Показался и сразу исчез.

— Вижу «лапотника», — передал он по радио ведущему. — Атакую!

И резко довернув истребитель, взмыл вверх почти на полном форсаже мотора.

— Осмотрительность! — предупредил ведущий. — Не увлекайся. Знай, под нами город!

— Есть осмотрительность!

«Юнкерс» шел выше облаков, стараясь улизнуть.

— Это разведчик, — передал Лавицкий, и стал приближаться к вражескому самолету.

Фашист явно уклонялся от боя. Все чаще нырял в облака. Но вот облака несколько расступились, и Николай увидел, что находится выше и левее «Ю-87». Хотя условия были не совсем подходящие, он все же решил атаковать врага. Но как это сделать лучше всего? Зайти в хвост? Навряд ли это удастся. Не приведет к успеху и лобовая атака. Решил набрать высоту, ударить сверху из пулеметов и пушки. Он так и сделал. Послал очередь, очередь и еще раз очередь. Короткую. Короткую. Длинную. Враг стал огрызаться. Бил длинными очередями, но мимо. «Струсил, — подумал Николай, — ну, а раз так, сбить самолет будет легче».

«Ю-87» пошел на разворот, и летчики на время потеряли друг друга из виду. Поиск. Снова выбор места для атаки. Но вот «Ю-87» подставил правый бок фюзеляжа. Свастика и черный крест на киле. Дистанция сокращается. Вокруг рвутся снаряды нашей зенитной артиллерии. «Уходить или не уходить? Нет, не уйду, пока не уничтожу гада».

Новый боевой разворот, и вот оно решение: атаковать «Ю-87» справа и сверху. Так он и поступает. Длинная очередь прошила правую плоскость самолета, и тот вспыхнул.

Над городом распускались парашюты. Фашистские разведчики отлетались!

Когда истребитель приземлился, Лавицкий подошел к командиру эскадрильи и доложил:

— Сбил «юнкерса».

— Поздравляю!

— Разрешите быть свободным?

— Вы свободны. Но теперь уже вы мой заместитель. Пока летали, вас повысили в должности.

Завтра Николаю предстояло в ознакомительном полете встретиться с летчиками соседнего полка Федоровым, Гороховым, Погребным, Трудом, Ершовым и ведущим всей группы старшим лейтенантом Дмитрием Глинкой.

— С вами, — сказал комэск, — полетят Борис Глинка, Павел Берестнев, Василий Сапьян. Высота 4 тысячи метров. Рация — на прием. Вылет в 8.30. Время московское. Вопросы есть?

— Есть! Назовите позывные!

«Борода» — Вадим Фадеев, «ДБ» — Дмитрий Глинка, «ББ»— Борис Глинка, ваш позывной тот же — «Примак».

Утро. Ровно в 8.30 в воздух поднимается четверка истребителей 16-го истребительного авиационного полка, а с соседнего аэродрома вылетают истребители Бориса Глинки, Павла Берестнева. Николая Лавицкого и Василия Сапьяна Они уже не первый день дерутся вместе над широкой и мутной Кубанью.

Под крылом — желтая лента реки. Она искрится в разливах, прячется в отрогах гор. Николай видит внизу торопливый бег машин, танков, мелкие точки подвод и квадраты колонн пехотинцев.

На высоте около трех тысяч метров направлялись к фронту «горбатые» — штурмовики в сопровождении истребителей Чуть-чуть правее к «Голубой линии» торопились наши бомбардировщики, а над ними шли «ЯКи», «аэрокобры», «киттихауки».

В шлемофоне раздался голос ведущего:

— Впереди шесть «худых».

Фашистские летчики нагло лезли в драку. Советские от боя не уклонялись. Фадеев сбил одного «МЕ-109». Самолеты снова приняли боевой порядок, и Дмитрий Глинка повел группу в сторону Крымской прикрывать наземные войска от бомбардировщиков противника.

Наши летчики чувствовали себя более уверенными, так как истребительная авиация еще в период зимнего наступления на Северном Кавказе была почти полностью вооружена новыми самолетами «ЯК-1», прозванными «мечтой истребителя», и другими, такими как «ЯК-7», «ЛА-5». Кроме того, у нас на вооружении были самолеты американского в английского производства: бомбардировщики «Б-20», «Б-3», истребители «Р-39» — «аэрокобра» и «спитфайр».

Все лучше велось управление боем. В стрелковых дивизиях находились авиационные представители, которые взаимодействовали с фронтовой авиацией военно-воздушных сил. Для наведения истребителей и управления ими в боях у линии фронта использовались пять радиостанций. В четырех километрах от линии фронта расположилась радиостанция 4-й воздушной армии, которая, по существу, была и командным пунктом.

Лавицкий неоднократно сквозь различные шумы в эфире слышал позывные дивизии и мотострелковых бригад — «Фикус», «Астра», «Лимон» и другие. И это радовало. Сообща ковалась победа, и результаты оказывались лучшими, хотя враг принимал все меры к тому, чтобы не пропустить наши войска. После большого отступления он стал основательно укрепляться на рубеже восточнее станицы Крымской, по линии Свистельников — Анастасиевская — Ханьков — Круглый — Красный — Семенцовский.

Костяком обороны стала станица Крымская. Этот населенный пункт немцы сделали мощным узлом сопротивления. Здесь впервые за все время битвы за Кавказ они применили глубоко эшелонированную траншейную оборону. Каменные дома превратили в опорные пункты. Огневые средства их располагались вдоль насыпи железной дороги и по господствующим высотам.

19 марта 1943 года Лавицкий с группой «киттихауков» и «аэрокобр» вылетел на прикрытие переправы в район станицы Петровской. Этот район опекала немецкая, итальянская и румынская авиация. Видимость была хорошей. Поэтому ежеминутно надо было ожидать встречи с противником.

Прямо по курсу наши летчики обнаружили «Фокке-Вульф-189». Выше и правее «рамы» висели восемь «мессершмиттов».

Решение принять бой созрело сразу. Пары шли в общем боевом порядке и только ждали команды.

— Набрать высоту, — приказал Лавицкий, — идем в атаку.

Для врага натиск наших самолетов был неожиданным. Но «мессершмитты» после первых двух атак собрались в боевой кулак и, ощетинившись очередями, старались прикрыть «раму».

Дело в том, что внизу кипело сражение, а она корректировала огонь.

— Правее — два «мессера», — донеслось в шлемофоне предупреждение со станции наведения.

Николай даже не сумел представить все это, как на его истребитель набросились сразу два вражеских. Опасность заметили ведомый Лавицкого и группа Кудри.

На аэродроме, где шло управление боем тоже заволновались. Тревожное ожидание передавалось от командира к командиру. Каждая весть из эфира привлекала внимание.

— Набрать высоту! — понеслась отсюда команда. Ока была немедленно принята. Через секунды послышался густой бас ведущего:

— Впереди — «мессеры». Подтянитесь. Атакуем!

Сюда до КП доносится треск пулеметных очередей, гул моторов и короткие, но более звучные, редкие очереди пушек.

— Горит «мессер», — послышалось в эфире.

Потом через несколько минут снова голос:

— Сбит второй!

Спустя десять минут была произнесена фраза:

— Кокнули еще двоих!

— «Раму», «раму» не упускайте! — приказал Лавицкий и со своим ведомым ринулся в атаку.

Сбить этот двухфюзеляжный самолет не так-то легко. Хорошо бронированный, он обладал достаточной маневренностью, был основательно вооружен. Но сейчас в бою против наших истребителей, насевших на него сразу справа сверху и слева, не мог устоять. К тому же «мессершмитты» были отвлечены. И это решило исход боя. «ФВ-189» упал в районе переправы.

Группа Лавицкого вернулась на свой аэродром без потерь, вписав в счет полка четыре сбитых «мессершмитта» и одну «раму».

Когда они приземлились, Николай поинтересовался:

— А где летчики с истребителей? Хотелось бы взглянуть на них. Считайте, с ноября прошлого года не видели живого фашиста.

— А на кой черт он тебе нужен, этот фриц?

— Он сейчас не тот, что был. От него уже прелью пахнет, обовшивел и не бреется, — сказал Кудря и углубился в изучение невесть откуда появившейся дырки на шлемофоне. — Понимаешь, если бы еще тридцать миллиметров влево, считай — нет Кудри.

Вот так всегда. Идет бой — люди сосредоточены. Каждый делает свое дело без лишних слов: выполняет команды, ведет бой не на жизнь, а на смерть. А приземлились — разговорились, пошли шутки, хлопают друг друга по плечу, толкаются, ну прямо ребята резвые. Жизнь бьет ключом.


А под Анастасиевской идет бой…


— Вставайте, товарищ лейтенант, — дежурный трясет Лавицкого за плечо. — Подъем!

Он мигом вскакивает, приводит себя в порядок. Несколько часов сна хорошо взбодрили. За последние дни отдыхать приходилось мало. Фашисты, не располагая достаточными силами сухопутных войск, все надежды возложили на свою авиацию. С аэродромов Крыма и Тамани они посылают лучшие истребительные эскадры «Удет», «Мельдерс», «Зеленое сердце», привлекают к действиям бомбардировщиков, базирующихся в районе Донбасса и на юге Украины, Чтобы давать им отпор, отпор должный, наши летчики трудятся с большим напряжением. И нередко получается так, что отпускаемое для отдыха время уходит на осмотр вместе с техниками боевых самолетов. В день бывает по 5–8 вылетов.

22 марта 1943 года звено Лавицкого прикрывало действия своих штурмовиков в районе северо-западнее станицы Анастасиевской.

В разрывы облаков входили вражеские машины: одна, две, три, четыре… Да сколько же их тут? Ну?

Сердце стучало, отсчитывая удары в такт словам:

«…шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…» Прикинул: «Один против пятерых. Трудно придется…»

Мысль прервала огненно-красная трасса пуль, протянувшаяся над самым винтом. «Неплохо бьют, гады! А мы что, хуже?» И Николай увидел, как навстречу нашим штурмовикам понеслись узкие, с длинными и тонкими фюзеляжами истребители «МЕ-109», а чуть дальше повисло два тупорылых «Фокке-Вульфа-190». «А верно назвали „мессеров“ „худыми“. Кто-то точно подметил».

Николай покачал истребитель с крыла на крыло и передал по радио сигнал:

— Внимание, атакуем!

Выбрав цель, он набрал высоту и устремился на врага. За Лавицким следовал ведомый.

— Берем в клещи крайнего!

— Есть взять в клещи крайнего!

Истребители на предельной скорости несутся с двух сторон навстречу вражескому самолету, а потом начинают его охватывать. Дистанция как будто бы подходящая. Лавицкий нажимает на гашетку. Очереди проходят рядом с «МЕ-109», не задевая его. Этот промах почти стоил ему жизни.

— Держись, Коля! Держись! — слышится голос ведомого. — Прикрываю!

Николай помнил правило: «Перед атакой посмотри назад, убедись, не атакует ли тебя противник». Но сейчас для этого просто не было времени. И если бы не ведомый, истребитель Лавицкого был бы сбит.

Воздушный бой — это множество различных комбинаций, положений, неожиданностей. Иногда за несколько секунд коренным образом меняется обстановка, и надо все это вовремя обнаружить. Нельзя ни в коей мере недооценивать силы врага. Об этом правиле фашисты забыли. Победа, как им показалось, сама шла в руки. «Мессершмитты» потеряли строй и стали гоняться за нашей тройкой. Но вот одна из немецких машин клюнула носом, задымила и, сорвавшись в отвесное пике, пошла вниз.

— Коля, есть один. Сбили! Кажется, штурмовиков это работа.

Истребитель качнуло вправо, потом влево. Лавицкий почувствовал, что зенитный снаряд, разорвавшийся где-то на расстоянии, осыпал машину осколками. Николай выровнял ее и увидел, как наши «ИЛы» утюжили передний край обороны противника. От взрывов бомб и снарядов просто не видно было линий окопов и траншей.

Лавицкий приблизил своего «ЯКа» к штурмовикам, которые выходили из боя и подключались для борьбы с «мессершмиттами». Теперь, следуя за одним из «МЕ-109», Николай постепенно набирал высоту, одновременно отсекая ему путь очередями трассирующих пуль и не давая возможности приблизиться «Фокке-Вульфу-189». В конце концов это дало пользу, тот не стал прикрывать «ФВ-189», ушел в сторону и присоединился к другим «МЕ-109», ведущим бой против тройки наших «ЯКов» и «горбатых». И только истребитель это сделал, как Лавицкий зашел со стороны солнца и длинной очередью поджег «раму». Вражеская машина задымила, вошла в штопор, и скоро на земле раздался взрыв. Клубы дыма рванули вверх.

Но некогда было наблюдать за результатами.

— Сзади «мессеры», — предупредили Николая со станции наведения. Николай сделал «горку». До этого его самолет и «МЕ-109» оказались в таком положении, которое не давало ни одной из машин преимущества. Лавицкий остановился на том самом выборе, который оказался наилучшим. Быстро вошел в пике, увлекая за собой «мессершмитта», потом развернул машину и увидел, что то же самое делает и фашист.

Исход боя решали секунды. Лавицкий первым открыл огонь. Он заметил, как под плоскостью «МЕ-109» стали пробиваться небольшие язычки пламени, а через пять-шесть секунд истребитель раскололся на части в воздухе. Николай взглянул на бензиномер: горючее на исходе. Нора уходить.

— «Примак»! «Примак»! Я — «Тигр», — раздалось в наушниках, — Немедленно на посадку. Вас прикроют.

Николай повертел из стороны в сторону головой. С соседнего аэродрома навстречу врагу мчались «аэрокобры» и «киттихауки».

— Ах! Как это все кстати. Молодец «Тигр»!

В том бою были сбиты четыре «МЕ-109» и два «Фокке-Вульфа-189». Лично Лавицкий один за другим уничтожил два самолета. Такие случаи в полку были редкостью!

Позднее, проводя среди летчиков беседу об искусстве ведения воздушного боя, командир полка И. М. Дзусов заметил:

— У лейтенанта Лавицкого получается как у умелого охотника: вскинул ружье — и птица падает вниз. Тут своего рода талант. В нашем полку все больше становится таких самородков. И что примечательно: теперь не фрицы, а мы господствуем в воздухе.

Кстати, Николай не разделял такого мнения: талант! Просто не боялся тяжелого труда. Все дала тренировка, слетанность с ведомым, понимание друг друга. Вспомнил учебу в авиашколе. Стрелял он там по конусу очень плохо, особенно ночью, Из шестнадцати пуль попадал одной-двумя. Потом стал делать 5–10 пробоин. Тренировка помогла. Обо всем этом рассказал Лавицкий. И удивился, что все так хорошо восприняли его обычную беседу. После нее к Лавицкому подошел летчик Безбабнов и пожал руку:

— Спасибо за учебу, товарищ лейтенант! Спасибо за тот бой, что мы выиграли над Невинномысской.

— К чему все это, Безбабнов? Делаем мы с вами одно дело: бьем фрицев.

Не сказал Николай, скольких усилий стоило ему удержаться тогда в состоянии равновесия, не выругаться, когда необстрелянный летчик допустил оплошность. Коротко произнес:

— Задал ты, парень, мне тогда задачу!

Аэродром под Невинномысской командование полка считало промежуточным. Командир установил боевое дежурство в готовности № 2 (летчики сидят в кабинах, техсостав находится около самолетов). Одной из таких дежурных пар во второй половине дня и оказалась пара Лавицкий — Безбабнов. У Безбабнова не было ни одного боевого вылета, и это создавало общую неуверенность.

Недолго тогда пришлось «сидеть» Лавицкому в боевой готовности № 2. В районе аэродрома появился разведчик «Ю-88». Николай и Василий Безбабнов взлетели «по-зрячему» — на видимого воздушного противника. Экипаж разведчика, не ожидавший наших истребителей в этом районе, начал делать замысловатые маневры. Была сильная облачность, и самолет мог уйти.

Именно в такой, довольно-таки сложной обстановке состоялось боевое крещение Василия Безбабнова.

Выйдя на исходную позицию в задней полусфере, Николай приказал ведомому сблизиться с «Ю-88» и уничтожить его прицельным огнем.

Безбабнов стал выполнять приказ Лавицкого, но поразить противника ему не удалось, хотя самолет ведомого — «киттихаук»— имел шесть крупнокалиберных пулеметов. Безбабнов повторил маневр. Но «юнкерс» продолжал маневрировать, приближаясь к спасительной облачности.

Можно было упустить противника. Лавицкий отдал приказ своему ведомому занять место сзади сбоку, подошел к «Ю-88» на дистанцию 50–70 метров и буквально расстрелял его длинной очередью. «Юнкерс» загорелся и упал.

— Вот так, Вася, надо бить врага.

— Постараюсь!

Николай Лавицкий не только учил молодежь, но и сам постоянно совершенствовал искусство воздушного боя, перенимая приемы Александра Покрышкина, братьев Дмитрия и Бориса Глинки, Григория Речкалова, Вадима Фадеева.

В марте — апреле, кстати, всех летчиков познакомили с тактическими приемами этих широко известных асов. Тщательно штудировался опыт взаимодействия в бою, выявлялось, как сохранить преимущество в высоте, использовать вертикальный маневр.

На коротких совещаниях-летучках летчики узнавали о положении дел на соседних фронтах, подводили итоги боев в частях и эскадрильях.

Иногда доклады делали опытные летчики. Николай Лавицкий выступал на тему «Исправное оружие и хорошее его состояние обеспечивают успех в бою», приводил многочисленные примеры из своей практики. А опыт его все время обогащался.

27 марта 1943 года Лавицкого вызвали к начальнику штаба. Там уточнялись данные о воздушных боях с 20 февраля по 20 марта. Его личных боевых заслуг становилось все больше и больше. Он сделал семь боевых вылетов: один на перехват, три на отсечку противника от возвращавшихся самолетов нашей авиации, три вылета на прикрытие войск. Провел два воздушных боя и лично сбил четыре самолета.

Спустя неделю во время построения лейтенант Лавицкий получил свою третью награду — орден Отечественной войны I степени.

К тому времени на его боевом счету оказалось 12 сбитых самолетов противника.

Была у него привычка — после каждого боя в блокноте кратко излагать ход его. Такой своеобразный дневник он завел еще с начала войны и продолжал вести его все время.

Сегодня он сделал очередную запись.

— Чем занимаешься. «Примак»? Опять статистика?

К Лавицкому подошел Павел Берестнев.

— Нет, просто делаю заметки для будущих мемуаров! А что?! Интересно будет после войны вспомнить, где, когда и что произошло! А как у тебя, старина?

— Все так же! На непогоду ломит поясницу. Но вида не подаю!

Николай знал, что крепится Берестнев — только бы не сняли с полетов! Сильна была жажда жизни и действий у этого человека. Он никогда не говорил о своих заслугах, искренне убежденный, что лично сделал очень мало для общего дела, и в то же время восхищался победами друзей. Вот и сейчас он вдруг сказал Николаю:

— Читал свежий боевой листок?

— Нет, не видел еще!

— А ты посмотри, посмотри!

Лавицкий издали, подходя к боевому листку, увидел написанное крупными буквами: «Воевать так, как воюют Покрышкин, братья Глинки, Лавицкий, Берестнев, Кудря!»

— Ну, уж тут подзагнули наши редакторы.

— Как это подзагнули?

— Да так. Мое имя ставят рядом с именами Александра Покрышкина и братьев Глинки.

— А что, нельзя ставить?

— Нет, нельзя. Все-таки нельзя. Ты только вдумайся, как воюет Покрышкин!

И Лавицкий начинает подробно рассказывать о воздушном бое, в котором Покрышкин сбил известного немецкого аса, о мельчайших перипетиях этого воздушного сражения.

Постепенно, разговор перекинулся к тому, что в последнее время обстановка стабилизировалась.

— Сколько мы еще простоим у Поповической?

— Вероятно, пока не будет взята нашими войсками Крымская.

Впереди были новые битвы.


Два «Мессера» плюс два «Юнкерса»


«Память летчика как раны. Со временем раны затягиваются сизыми твердыми рубцами и уже не болят. Только в непогоду начинают ныть, напоминая о прошлом. Так и память. Вроде бы все забылось. Но где-то она тебя точит и точит, и прошлое встает перед тобой. Чтобы все до мельчайших подробностей осталось во мне, я продолжаю вести свой дневник. Потом, когда стихнет гул моторов, когда обретешь долгий безмятежный покой, перечитать все. А уж если доведется погибнуть, кто-нибудь почитает его. Узнает обо мне, о друзьях, с которыми воевал, с кем делил радость побед и боль утраты.

Да и мне самому интересно на досуге перелистать страницы этой книжицы. Вот, к примеру, я гляжу на записи, сделанные в апреле 1943 года: 10.4.43 сбит „МЕ-109“ в районе Крымской; 15.4.43 года — „Ю-88“ в районе западнее Крымской. 16-то того же месяца — „Ю-88“ там же. До мельчайших подробностей представляю себе каждый бой.

Крымская… Это здесь в 9 часов утра 4 апреля 1943 года начали наступление войска одной из наших армий. Пошли хорошо, быстро. Их поддерживала авиация. Но к концу дня погода испортилась, видимость сократилась до 500 метров. Затем погода еще более ухудшилась. Реки вышли из берегов, осложнились условия наступления. Но наши солдаты не знали, что такое нельзя. Боеприпасы и питание они переносили буквально на руках. И очень им помогло при этом местное население.

Затишье тянулось десять томительных дней.

14 апреля войска сломили сопротивление противника и, несмотря на его бешеные контратаки, продолжали развивать наступление. Правда, южнее Крымской противнику удалось потеснить наши войска; сказалось то, что слабо действовала авиация. Она не обеспечила нанесение бомбового удара по вражеской обороне. В это время со стороны противника в авиационной поддержке боев принимало участие более тысячи самолетов».

Такова одна из страниц дневника Лавицкого. Далее подробно в нем описывается воздушный бой, который произошел 15 апреля.

В тот период 216-я смешанная авиационная дивизия вела напряженные воздушные бои по 30–40 минут. Вражеские бомбардировщики группами по 20–25 самолетов под прикрытием двух десятков «мессершмиттов» пытались нанести удары по боевым порядкам наших войск. Мужественно вступая в битву с численно превосходящим противником, летчики дивизии сбили 27 самолетов противника. О них тогда писала дивизионная печать: «Особенно отличились летчики Б. Глинка, П. Берестнев — сбили по три самолета врага; М. Петров, П. Крюков, Н. Лавицкий уничтожили по два самолета; А. Покрышкин, Г. Речкалов и В, Сутырин — на их счету оказалось по одному самолету».

Для Николая эти бои явились новым испытанием воли и выдержки.

Прорваться к фронту было не так просто. Противник усилия противовоздушную оборону. Аэродромы его и передний край прикрывали зенитные батареи различных калибров. Ощетинившись зенитками, они вели огонь по строго пристрелянным горизонтам. Взрывы располагались в шахматном порядке. Пройдешь один квадрат — нарвешься на второй; выскочишь из второго, а там тебя ожидает третий, четвертый… В каком-нибудь непременно напорешься на снаряд.

Истребители делали сложные перестроения и в конце концов удачно подготовили противозенитный маневр. Но гитлеровцы разгадали его и приняли необходимые меры. Разрывов стало больше. Правее от зоны обстрела зенитной артиллерии, несколько выше истребителей, волнами летели «юнкерсы». Бой постепенно перемещался в сторону Крымской. Стало труднее что-либо различать, и все-таки инициатива перешла на нашу сторону. «ЯКи» начали отсекать «мессершмиттов», лишая «юнкерсов» прикрытия. Бомбардировщики врага стали освобождаться от бомб и в беспорядке уходить за линию фронта на свои аэродромы, так и не выполнив поставленной задачи.

В том бою был подбит истребитель Михаила Петрова. Сам Петров выбросился из горящего самолета в районе станицы Холмской.

— Когда его парашют донес до земли, Михаила нельзя было узнать, — говорил И. М. Дзусов. — Лицо в волдырях, прожжена одежда, обгорели волосы.

Подошли другие летчики: Дмитрий Глинка, Иван Бабак, Павел Берестнев, Василий Сапьян, Николай Кудря, а чуть позднее Николай Лавицкий.

— Живой? — спросил Петрова Сапьян.

— Как видишь. Но ничего, выкручусь. За одного сбитого двух несбитых дают. Я же подшиб «Ю-88», хотя и обгорел сам основательно.

— Кожа нарастет, — говорил Николай, — вот только жаль Шапошникова и Шматка!

— Шматка не вернешь! Сам видел, как сразили фрицы. Было это 22 марта. Точно помню, в районе Черноерковского канала. Где-то в 15.30 на высоте 4500 метров появилась сильная дымка от горящего в плавнях самолета. Воздушный бой шел минут десять. Я был справа, когда Шматко увидел слева от себя «МЕ-109». Он быстро подвернул под него. Я вышел в левый разворот на перестроение и оказался ниже Шматка. Стрелять уже нельзя было. Шматко врезался в «МЕ-109», и в этот миг я оказался под ними. На мой самолет посыпались обломки взорвавшихся истребителей. Верхнее стекло кабины было разбито большим куском, который оглушил меня. Я потерял сознание. Самолет снизился до высоты 2500. Пришел в себя и обнаружил порыв антенны. Стал медленно набирать высоту, а потом с группой вернулся на точку. Тогда же в районе северо-восточнее станицы Ангелинской погиб сержант Поддубский, а немного раньше там же был подбит самолет Володи Канаева, который врезался в землю. В том бою погиб и сержант Шапошников.

Есть в центре станицы Калининской (Поповической) братские могилы. В них покоятся те, кто защищал небо Кубани. Сюда в минуту затишья с боевыми друзьями приходил Николай Лавицкий. Печально стояли они у могильных холмиков, ни о чем не говоря.

После этого дрались они особенно ожесточенно. Их руке послушно подчинялись и наши «ЯКи», и «киттихауки», и «аэрокобры». Надо сказать, что Николай отлично изучил эти машины и умел из них выжать все, что они могли дать.

«Аэрокобры» («Р-39») выделялись мощностью пулеметно-пушечного вооружения, доходившего до семи единиц, и прекрасным радиооборудованием. На них было два передатчика и три приемника. Но по полетным данным эта машина считалась не высокого класса. Большая удельная нагрузка на несущую площадь, разнос грузов значительно снижали ее маневренные свойства. Хорошо она входила в штопор, плохо выходила, а зачастую и вовсе не выходила из него. Но она все же осваивалась. Совершенствовались приемы и методы обучения. В конце концов «аэрокобра» заняла место наравне с отечественными самолетами.

Этот боевой истребитель нравился летчику Лавицкому.

— Из Америки она, — говаривал он. — Необъезженная еще! Обкатай, и станет дрессированной!

22 апреля 1943 года лейтенант Лавицкий был награжден четвертой наградой — орденом Красного Знамени.


Ай да молодцы!


С возобновлением наступления на станицу Крымскую жизнь на аэродроме стала еще напряженнее. Осложняли работу частые дожди. В этих метеорологических условиях летчики полка действовали небольшими группами: выходили иногда даже парами. Видимость было ограниченной. Обычно в такую, погоду полеты отменялись. Но надо было все же воевать. Уж очень назойливым стал противник. Идя на завтрак, летчик не был уверен, что уйдет в полет сытым. И действительно, не успевал он позавтракать, как раздавалось:

— По самолетам!

В воздухе барражировали наши истребители. Такой порядок был введен недавно, и предложил его Александр Иванович Покрышкин. Во время взлета и посадки над аэродромом обычно летало дежурное звено. Этим обеспечивалось прикрытие взлетающих самолетов. Потерь теперь стало меньше.

Все, кто был на аэродроме, по привычке повернули головы в сторону КП и увидели ракету — сигнал: «Приготовиться!» Вдали гремела канонада, ухали взрывы бомб. Казалось, что на земле не осталось никаких звуков, кроме этих. Николай взглянул на часы. Они показывали 7 часов 40 минут. Над аэродромом проносились, как молнии, истребители соседних полков, летели бомбардировщики, с ревом на небольшой высоте мчались «горбатые» и почти у самой земли шло звено «У-2».

«Возвращаются девчата из ночного бомбардировочного полка Дуси Бершанской. К нам на „подскок“», — подумал Николай. И действительно, стрекотание моторов стало сильнее. Вот «У-2» стали снижаться. Зарулив на стоянку, самолеты остановились. К ним двинулись бензозаправщики.

Взвилась еще одна ракета. Это был сигнал для вылета эскадрильи, в которой находился Лавицкий.

— Будем прикрывать «ИЛы». Они идут на бомбежку в район севернее Крымской. Сопровождают их 12 истребителей. Ясно? — сказал ведущий и добавил: — Не спускать глаз с «ИЛов». Соблюдать радиодисциплину… Парашют Лавицкому!

Техник быстро достает его, помогает надеть и застегнуть лямки.

— Вот теперь порядок!

Все это происходит в считанные секунды. И самолет Лавицкого в воздухе. Приближается линия фронта. Наши бомбардировщики уже полчаса ведут обработку переднего края. Это продолжится десять минут, а потом в течение еще трех часов над полем будут действовать сотни «Петляковых», «Ильюшиных», «Яковлевых», «киттихауков», «аэрокобр».

Тактика нашей авиации носила наступательный характер. Николай это хорошо понимал. Обычно над полем боя вначале появлялись 3–4 пары истребителей, которые выясняли воздушную обстановку, передавали информацию на главную радиостанцию наведения. Затем через каждые 10–15 минут подходили более крупные группы, отгоняли вражеские воздушные патрули или связывали их боем. Тут уже простор для бомбардировщиков и штурмовиков. Так было и на этот раз.

Вблизи линии фронта находилось КП командира 216-й смешанной авиационной дивизии генерал-майора А. В. Бормана.

В небе летела эскадрилья истребителей капитана А. И. Покрышкина, ныне маршала авиации. Работала радиостанция. То и дело слышалось:

— На подходе двенадцать «мессеров». С вами будет действовать группа такая-то.

— Вас понял!

Бой закончился, и выяснилось: обе группы уничтожили восемь немецких истребителей и восемь бомбардировщиков. Каждый сбитый самолет был зачислен в специальный счет мести за погибших товарищей. Конечно, здесь сказалось мастерство воздушных снайперов, очень помогла победе радиостанция наведения. Четко организованное управление с земли по радио способствовало тому, что летчики быстро отыскивали цели. Хорошо организовывались атаки, так что можно было стремительно уходить под прикрытие своих истребителей, когда угрожала опасность.

— Ай да молодцы! — раздалось в эфире генеральское одобрение. — Молодцы, летчики, хорошо дрались!

Когда самолеты подрулили к стоянке, к сегодняшним именинникам подошли летчики из соседнего полка: Фадеев Вадим, Речкалов Григорий, Покрышкин Александр; прихрамывая, спешил Федоров Аркадий.

— Это кто же прикрывал меня из 45-го полка? — пробасил он.

— Я, товарищ старший лейтенант, — сквозь толпу протиснулся сержант Кудря.

— Спасибо, друг!

Федоров переложил костыль в левую руку, крепко обнял сержанта.

— Я видел, как и тебя кто-то опекал.

— Мы летали в паре с лейтенантом Лавицким!

— Тоже поздравление от меня за заботу о товарищах.

— А новостей много?

— Еще бы. Дмитрию Глинке присвоили звание Героя и завтра дадут третий орден Красного Знамени. Эту же награду получили Борис Глинка, Павел Берестнев, Иван Бабак.

В такой обстановке жил и воевал тогда Николай Лавицкий.


Первомай у летчиков-фронтовиков


Станица украшена флагами. Летчики полка выстроились у стоянок самолетов. Ветер колеблет яркие знамена, чуть шуршит молодая листва.

Раздается голос командира:

— Поздравляю с днем Первого мая!

— Ур-р-а-а! Ур-р-а-а! Ур-р-а-а! — трижды раскатисто несется над аэродромом.

— Слушай приказ… Слушай телеграмму!

Летчики выслушивают первомайский приказ и строевым шагом проходят мимо знамени, держа равнение направо.

А потом — личное свободное время. Почтальоны принесли газеты и письма. Их быстро разобрали.

Смотрите, да тут про нас написано!

Газета «Крылья Советов» пошла по рукам.

— Да не там, а вон на второй полосе!

— А ну, читай вслух!

Летчик Кудря выхватил газету из рук Виктора Масихина и громко прочел:

— «Слава героям! Боевой счет советских асов!»

Остановился и переспросил:

— Всем слышно?

— Читай, не отвлекайся.

— «Герой Советского Союза старший лейтенант Дмитрий Борисович Глинка в 48 воздушных боях лично сбил 21 немецкий самолет. Лейтенант Борис Борисович Глинка провел 15 воздушных боев, в которых лично сбил 10 немецких самолетов».

Кудря продолжает читать о победах в боях летчиков дивизии, в том числе и Лавицкого, который в 68 боях сбил 15 самолетов противника.

— Э-э! Да тут, смотрите, И обо мне написано: «Сержант Николай Данилович Кудря совершил 47 боевых вылетов и сбил 9 самолетов противника».

— Читай! Читай дальше! — раздаются голоса.

А через некоторое время кто-то протягивает:

— А это что там за эскорт? Кажется, к нам прибыли девушки из женского авиационного?

— Они!

— Пригласим их на самодеятельность.

И вдруг:

— Товарищ лейтенант, вас просят зайти на КП.

Николай такого распоряжения еще не получал. Обычно говорят: «Вам приказано прибыть на КП!», а сейчас почему-то «просят».

— А кто именно просит? — спросил Лавицкий у связного.

— Прибыла делегация из станицы. Комсомольцы и ветераны гражданской войны. Вам хотят лично преподнести подарок.

Лавицкий расправил гимнастерку, подтянул пистолет и вместе со связным вошел на командный пункт.

— Вот и лейтенант Лавицкий. Тот самый летчик, который сбил последний самолет врага над Невинномысской.

На КП было много военных, еще больше гражданских лиц. По одежде вроде бы казаки.

— Дорогой товарищ, — начал речь пожилой казак, — в день пролетарского праздника — Первого мая — преподносим вам шапку-кубанку, рушник, вышитый нашими комсомолками, а также приветственный адрес. Закончится война, пожалуйте к нам на Кубань.

От неожиданных всех этих почестей Лавицкому было как-то не по себе. Все правильно. Именно он сбил последнего фрица над освобожденным городом. Но вроде бы в полку есть и более достойные. И путаясь и сбиваясь: «Что это со мной? Никогда такого не было?» — только и мог сказать:

— Спасибо вам, дорогие! Спасибо! Не знаю, как сложится моя судьба. Ведь до конца войны еще далеко. Но как бы она ни сложилась, я вместе с вами!

Зааплодировали друзья, члены делегации, командиры.

И только сейчас он смог справиться со смущением и сказал серьезно:

— Служу Советскому Союзу!

* * *


В течение 3 мая и ночи на 4 мая наши войска очистили станицу Крымскую и продвинулись вперед на 10–15 километров, Авиационные части получили задачу — уничтожать вражеские объекты в глубине обороны, наносить удары и днем и ночью.

По окончании боевых действий в районе станицы Крымской в составе фронта оставалась 4-я воздушная армия. Командовать ею стал генерал К. А. Вершинин. Произошли изменения и в командовании дивизиями и полками.

Командиром дивизии был назначен И. М. Дзусов, а 45-м истребительным авиационным полком — майор Б. С. Сайфутдинов.

21 июня 1943 года Военный совет Северокавказского фронта в приказе отметил: «В результате воздушных боев, бесспорно, победа осталась на нашей стороне. Противник не добился своей цели. Наша авиация не только противодействовала врагу, но одновременно вынудила немцев прекратить воздушные бои и убрать свою авиацию».

В боях на Кубанском плацдарме отличились многие летчики. Пятьдесят два из них были удостоены звания Героя Советского Союза, в том числе А. И. Покрышкин, братья Д. Б. Глинка, Б. Б. Глинка, В. Г. Семенишин, В. И. Фадеев, Г А. Речкалов и другие. Были отмечены наградами летчицы Евдокия Носаль, Марина Чечнева, Клавдия Попова и другие.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 августа 1943 года было присвоено звание Героя Советского Союза Николаю Ефимовичу Лавицкому.


Мы теперь — гвардейцы


Для летчиков 45-го истребительного авиаполка утро 17 июня было совсем необычным. И не потому, что синоптики верно предсказали хорошую летную погоду, слабую облачность, хорошую видимость и разведданные оказались особенно благоприятными, а противник уходил в панике, бросая технику и снаряжение, аэродромы и оборудование. Нет, не потому!

Как полагалось по уставу, полк выстроился в каре у стоянок истребителей.

— За проявленную отвагу в боях за Отечество присвоить наименование гвардейской 216-й истребительной авиационной дивизии и впредь именовать ее 9-я гвардейская истребительная авиационная дивизия. 45-й истребительный авиационный полк переименовать в 100-й гвардейский истребительный авиационный полк.

— Мы теперь тоже гвардейцы! — говорили летчики. Это всех подтягивало.

Командир эскадрильи собрал летчиков и просто сказал:

— Будем снова учиться и учиться. Решено основательно обобщить опыт боев. Начинаются занятия по изучению этого опыта. Первым выступлю я. Тема выступления «Новое в битве за Кубань».

Комэск привел обобщенные данные о потерях вражеской авиации, а также о потерях авиации Северокавказского фронта, говорил о том, сколько было в общей сложности боевых вылетов и проведенных боев.

Николай опять остался верен себе. Он делал подробные пометки в блокноте.

Но у него были и другие записи: короткие, динамичные деловые записи, свидетельствующие о том, с какой тщательностью он анализировал то, что составляло теперь опыт, приобретавший большую ценность для каждого летчика. И этим, конечно же, не следовало, ни в коей мере не следовало пренебрегать.

В блокнот тогда были внесены такие положения:

«Первое. Основным маневром в воздушном бою становится вертикальный маневр. Второе. С поступлением новых истребителей и с применением их — построение расчлененных по фронту и в глубину боевых порядков, в основе которых была пара самолетов».

Слово пара три раза подчеркнуто. Потом он обвел несколько раз цифры, отдельные слова, подчеркивая важность высказанных командиром эскадрильи мыслей.

Далее — запись: «Радиодисциплина… Помнить, что управление в воздухе осуществляется с помощью наземных радиостанций, развернутых вблизи либо командных, либо наблюдательных пунктов общевойсковых командиров», И, наконец, собственный очень ценный вывод: «Уничтожать надо больше бомбардировщиков, а не гоняться за истребителями сопровождения. Умело строить маневр, отсекая прикрытие от бомбардировщиков».

За комэском потом выступали летчики, командиры. Осуждали промахи, отмечали успехи, достойные подражания.

Так проходили дни учебы.

А потом — снова бои… И опять занятия.

— Немцы отступают. — Комэск обводит взглядом летчиков эскадрильи. — Наш натиск должен быть еще сильнее. Пока есть время, будем отрабатывать групповую слетанность. В полетах лучше узнаем друг друга.

Это важно, очень важно. Сейчас у нас много новичков, которые не участвовали в боях. Обучим их, как надо вести групповые и одиночные бои. Отработаем слетанность пар по боевому расчету.

Каждый день в полку проводятся политические информации, читки газет.

Командир эскадрильи расстегнул полевую сумку и положил на стол пачку свежих газет. Разобрали их, читают. Николай просматривает «Крылья Советов», потом «Правду», а сам нет-нет и глянет на дверь. Должны подойти остальные.

«Давненько я не видел бакинцев», — подумал Николай и подошел к окну. Там, по улице, ветер гонит порыжелые листья клена и обрывки газет. Тишину нарушают лишь удары кровельного железа о карниз дома. А вот и они. Вошли оружейник Алиман-Дадаш оглы, техник Назар Елисеев, врач Аббас-Али Рзаев, мастер по приборам Лева Литвин, а за ним Костя Ратушный, Николай Талалуев, Григорий Азовцев. Набралось человек пятнадцать. Полились воспоминания о минувших боях…

Лавицкий внимательно слушал, запоминал, взвешивал ситуации и приходил к определенным выводам: иногда виной потерь становимся мы сами. Точнее, наша неосмотрительность, плохая слетанность пар.

«Умелый может зайца даже телегой поймать», — вспомнил он афоризм Василия Сапьяна и улыбнулся. Было такое понятие; вылет на «охоту» — свободный поиск, когда одна-две пары истребителей получали задание с указанием только района действия и выслеживали немецких стервятников. Чаще всего он вылетал на «охоту» с Василием Сапьяном — круглолицым, очень добродушным, большим балагуром, прекрасным товарищем. Как-то так получилось, что они быстро сдружились. После боя делились впечатлениями, подолгу разговаривали.

Однажды они вышли на «охоту» целой группой. Впереди самолеты Лавицкого и Сапьяна. Вторая пара шла в прикрытии сзади, выше и несколько в стороне. Перейдя линию фронта, где наши войска уже ломали оборону немцев, группа углубилась за линию Амвросиевка — Чистяково и начала поиск. Интересных целей на земле не было. В небе пока тоже было чисто, но вот Лавицкий передал по радио:

— Вижу «бомберов». Прикрывают их «мессеры». Верхней паре ввязаться в бой с «мессерами». Атакую «юнкерса». Прикрой.

Бомбардировщики шли к переднему краю нашей обороны. У истребителей группы Лавицкого были два преимущества: высота и скорость. Это и помогло ему уже с первой очереди поджечь «юнкерс». Второй самолет врага поджег Василий Сапьян.

При выходе из атаки вверх Василий заметил, как справа и выше два «МЕ-109» строят маневр на нашу пару прикрытия. Об этом быстро сообщает Лавицкому, тот в свою очередь предупреждает ведущего пары прикрытия, и он короткой очередью сбивает ведущего пары атакующих «мессеров».

Фашистские бомбардировщики попытались сохранить строй, но не смогли и не смогли сбросить бомбы на передний край обороны. За десяток километров упали они в поле. Группа наших самолетов возвратилась на аэродром. Но не успели летчики отойти от боевых машин, как был снова дан приказ на вылет.

Лавицкий вернулся к истребителю. За это время техник самолета сумел осмотреть машину, закончил свою работу бензозаправщик. Заученными движениями Николай надел парашют, сел в кабину, пристегнулся привязным ремнем к сиденью. Левой рукой нажал на кнопку «Запуск мотора».

Четко вырулил на взлетную полосу. Вместе с ним вырулила и вся группа.

— Взлет разрешаю!

Наверное, сотни раз слышал он эти команды, и каждый раз они заставляли его волноваться. И опять — взлет!

Дмитрий Глинка, Михаил Петров, Василий Шаренко со своими ведомыми и Николай Лавицкий с Василием Сапьяном вышли на «охоту», теперь уже за немецкими «охотниками». Пары шли на расстоянии от тысячи до тысячи пятисот метров друг от друга. Лавицкий и Сапьян прочесывали пространство далеко в тылу противника, на высоте около четырех тысяч метров.

Наконец группа заметила двух немецких истребителей. Василий Шаренко с напарником атаковали их. «Мессершмитты» излюбленным методом уходили вверх, а на них сверху свалилась пара Лавицкого. Тогда немцы решили переворотом выйти из боя. Однако действия советских летчиков были настолько согласованными, что они буквально вогнали фашистов в землю. Схватка длилась всего каких-нибудь пять минут. Наши пары как были на своих «этажах», так и остались на них. После атак, которые в общем-то снизили потолок действия пар до тысячи метров, «этажерка» сохранилась.

Николай Лавицкий потом говорил:

— Вот такая работа мне нравится. Оркестр работал без дирижера, но музыка была чудесной. Впрочем, дирижер у нас есть: это наш КП!

— Светлая ты голова, Коля, — сказал Василий Сапьян. — Когда ты рядом, не страшны десятки фрицев.

Он и в самом деле очень верил Лавицкому. Тот давал нужные команды, мог защитить товарища в любое время.

Позже они вместе атаковали и наземные цели.

Разведка донесла, что на станции Волноваха остановился немецкий эшелон. В свободном поиске тогда находились пары Николая Лавицкого и Михаила Кочеткова, Василия Сапьяна и Виктора Панова. Был нанесен мощнейший удар по паровозу и вагонам. Загорелся эшелон.

В том же поиске летчики подожгли три штабных автобуса, несколько вражеских грузовиков.

Все эти данные я взял из оперативных сводок, предельно коротких. Но за ними раскрывается то, как вместе с другими гвардейцами мужал в боях Николай Лавицкий. И трудно представить его жизнь без тех мужественных и сильных духом людей.

Лавицкий читал газету…

— Ну чего они там медлят?

— Кто это они? — спросил Василий Сапьян.

— Уму непостижимо — продвинуться только на 5–6 километров в глубину обороны противника на Калининском фронте.

— А… ты вон о чем, о родных своих местах печешься.

— А как же? О Духовщине, деревеньке Слобода.

И конечно же, кто из нас не думает о местах, где родился и вырос, где остались родители?

Так проходили в полку будни.

В связи с развивающимся наступлением наших войск на юге менялась обстановка. Фронтовая авиация покидала старые аэродромы, перебираясь ближе к переднему краю. Ожидали приказа и гвардейцы сотого гвардейского истребительного авиационного полка.


На реке Миус, к северу от Таганрога


Незадолго до того, как генерал прикрепил к гимнастерке Николая Лавицкого орден Александра Невского, на командном пункте 9-й гвардейской истребительной дивизии раздался звонок:

— Это не ваш ли летчик сбил «раму» в районе Чистякова? — звонил из штаба корпуса известный И. М. Дзусову генерал, — На борту истребителя боевой номер «22». Его позывные — «Коля» и «Примак».

Дзусов посмотрел на стрелки, указывающие направление полетов истребителей, и твердо ответил:

— Да! Тот самолет сбит гвардии старшим лейтенантом Лавицким.

— Передайте ему наше «спасибо» от казаков и артиллеристов. Здорово мешал этот «фокке-вульф». Теперь корректировщиком на нашем участке стало меньше. Парень дрался отчаянно.

Дзусову было приятно слышать комплимент в адрес одного из лучших летчиков дивизии, который к тому же был близок ему как сын. Он знал перипетии этого боя до мельчайших подробностей.

4 августа группа истребителей, ведомая Лавицким, вылетела на прикрытие наших штурмовиков, шедших на выполнение задания по прорыву глубоко эшелонированной обороны противника на реке Миус.

— Вижу группу «мессеров», — сообщил по рации Лавицкий. — Идем в атаку!

«Мессершмитты» сопровождали бомбардировщиков.

Лавицкий приказал набрать высоту и нанести удар сверху, в основном по «юнкерсам». Сам он выбрал ведущего. Сверху и справа атаковал фашиста раз, второй, третий. Но что это? Фашист летел, как ни в чем не бывало. Николай заметил, что лента боезапаса, как была, так и оставалась неизрасходованной. Заело пулемет. Устанавливать причину не было времени. «Юнкерсы» шли по курсу, приближаясь к нашим боевым порядкам.

— Иду на таран! — передал он ведомому.

Крутой разворот. Николай почувствовал перегрузку. На какое-то мгновение затмило глаза. И тут прямо перед истребителем — вражеский самолет. Решил еще раз нажать на гашетку. Раздалась очередь, и он увидел, как по фюзеляжу и килю самолета противника бронебойные пули оставили кривую полоску. Короткие и длинные очереди ведомого довершили начатое. «Юнкерс» падал, оставляя за собой дымный след.

Но на этом бой не закончился.

Лавицкий прошелся краем облака и приготовился сделать «горку». Он искал цель. Внизу на переднем крае кипел бой, который был довольно-таки результативным. Артиллерия противника вела прицельный огонь. Ясно было, что кто-то корректирует ее огонь. «Где-то тут „рама“. Слева? Справа? Вроде бы не видно ее».

И вот он, прямо по курсу, знакомый силуэт. Мелькнул в просвете облаков и скрылся. Снова появился и опять исчез.

— Вижу «раму», — передал ведомый. — Коля, прикрой!

Из облаков вынырнули еще два наших истребителя. Они гнались за «юнкерсом». И тут же появились немецкие истребители.

— Слева «худые», — предупредил Николай.

Наши истребители быстро перестроились и отогнали «МЕ-109Г». Пока те принимали боевой порядок, готовились для новой атаки, подошедшее подкрепление отсекало прикрытие «рамы». Короткая очередь! Длинная! Длинная! Короткая!

Казалось, «рама» смеется над стараниями наших летчиков, Она спокойно летела и делала свое дело. Николай зашел со стороны солнца левее и чуть выше «фокке-вульфа». И вдруг почувствовал, что его истребитель качнуло. Обвел взглядом плоскости. На одной из них зияла дыра с рваными краями. «Да он огрызается!» Видимо, увлекся боем и подставил борт. Николай дал несколько выстрелов из пушки. Один из снарядов попал. «Рама» пошла на снижение. Лавицкий увидел, как безжизненно склонился ствол пулемета. «Значит, отстрелялся, вражина!» Смело зашел Николай несколько выше и дал еще одну очередь из пулемета. Над полем боя развернулись зонтики парашютов. Неуправляемая машина врата упала на донецкую землю и взорвалась.

Лавицкий приземлил машину. Первым, что он услышал, было:

— Почему не стрелял? Почему упустил момент?

— Пулемет заело!

— А ну-ка, покажи!

Инженер полка лично осмотрел пулемет. Опробовал его. Пулеметная лента пошла ровно, без рывков.

— Так в чем же дело?

— Сам ничего не понимаю! Но вот что получилось. После разворота, когда я шел на таран, решил опробовать еще раз пулемет. Он заговорил.

Инженер внимательно осмотрел кабину, что-то поднял и улыбнулся:

— Чья-то любимая девушка помешала. Скажи оружейникам, чтобы фотографии любимых хранили лучше. Вот что было причиной заклинивания пулемета. — И он подал небольшую, наклеенную на картон фотографию девушки.

С фотографии на Лавицкого смотрели круглые девчачьи глаза, длинные волосы падали на плечи. Чуть вздернутая кверху губа как бы спрашивала: «Ну, ответь же? Разве я повинна в том, что нас разлучила война?»

— А как же это могло произойти?

— А вот как. Во время пополнения боекомплекта кто-то из оружейников, вероятно, показывал фотографию, потом положил в карман. Нагнулся. Не заметил, как она выпала. Фотография заклинила проход ленты боекомплекта и могла бы стать причиной гибели летчика.

Случай в бою стал предметом обсуждения. Над Николаем друзья подшучивали:

— Это ангел небесный был в твоем самолете!

Много раз думал Николай о том бое в районе Чистякова. Удивительное совпадение случайностей, которые могли бы привести к гибели, но не привели. Как это не взорвался истребитель в воздухе? Ведь была пробоина, да какая?! Снаряд не зацепил хитросплетений дюралевых трубочек, по которым для питания мотора из бензобаков поступает горючее. И нужно было фотографии застрять в ленте в самую трудную минуту и опять же выпасть оттуда в необходимый момент!

— Видать, в рубашке родился, — подытожил рассуждения Николая Назар Елисеев.

«В рубашке, не в рубашке, — подумал Лавицкий. — А вот везет». С самого, начала войны во многочисленных боях он ни разу не был сбит и не пришлось прыгать с парашютом.

13 августа в районе Штергрэс сложилась для наших наземных войск неблагоприятная обстановка. В тот день первыми начали наступление войска Юго-Западного фронта. Спустя пять дней вступили в бой войска Южного фронта. Их задача состояла в том, чтобы развить наступление в южном и юго-западном направлениях, взломать вражескую оборону на реке Миус.

Немецкая авиация наращивала противодействие войскам. В связи с этим возрастала нагрузка на наших истребителей. В боях теперь участвовали все, вплоть до командира полка.

— Вылет завтра в 8 часов утра. Не забывайте об «этажерке».

«Этажерка»… Этот маневр заключался в том, что истребители располагались по вертикали парами на разной высоте, в несколько эшелонов. Одна — ниже, другая — выше. Расчет был простой. Если противник уклонится от атаки одной пары, то не уйдет от второй. Молодых летчиков инструктировал заместитель комэска гвардии старший лейтенант Лавицкий. Отличное владение самолетом, смелость, трезвый расчет плюс военная хитрость — такова была азбука воздушного боя.

— Не забывайте, — напоминал он, — огонь должен быть только прицельным. Стрельба производится из любого положения. Боекомплекты проверить лично. Парашюты и рацию — также. Позывной командира дивизии — «Тигр». Мой — «Примак».

Утром над аэродромом прошли советские бомбардировщики, и в тот момент в воздух взвились ракеты. Полк истребителей пошел на прикрытие. Бомбардировщики наносили противнику бомбовые удары, препятствовали подходу его резервов, нарушали железнодорожные перевозки. Бомбардировка железнодорожных станций и подступов к ним продолжалась несколько суток. Днем и ночью. И вовремя. Ведь гитлеровское командование стремилось вывезти из Донбасса награбленное имущество, заводское оборудование, хлеб, фураж, скот.

Срыв этой операции возлагался на авиацию.

Николай вырулил к старту. Дал команду. И скоро все истребители растворились в голубом небе. Надо было спешить. На подходе к линии фронта наши бомбардировщики были застигнуты зенитной артиллерией, а лад ними повисло несколько «МЕ-109Г».

Когда появился этот истребитель, некоторые наши летчики как-то нерешительно встречались с ним. Дошел слух, что он якобы обладает какой-то чудодейственной силой. Но Николай не разделял такого мнения и говорил:

— Истребитель как истребитель. И гореть должен, как и все остальные его собратья. Поживем — увидим!

Теперь «МЕ-109Г» были где-то рядом.

— Подтянуться! — скомандовал Лавицкий. — Нас очень ждут.

Через несколько секунд воздух как бы взорвался от треска пулеметов, взрыва снарядов, грохота авиационных бомб.

На станции наведения ждали первых вестей из эфира. Но эфир молчал. Именно в эту минуту истребители, ведомые Лавицким, врезались в боевой порядок «мессершмиттов», перепутали их строй. Другие наши истребители в это время прикрывали бомбардировщиков, которые сбрасывали свой смертоносный груз. Рвались цистерны с горючим, боеприпасы, взлетали вверх обломки машин и транспортеров.

И снова, как и 4 августа, Николай вместе со своим ведомым погнался за одним из «мессершмиттов». Тот не принимал боя, старался улизнуть и скоро скрылся совсем. Но это был тактический маневр. Вражеский истребитель неожиданно появился сзади. Николай ясно различал черные кресты на крыльях и фюзеляже, а на хвосте в белом круге — свастику.

— Вижу «МЕ-109Г», — передал он ведомому. — Посмотрим, что это за штучка!

— Посмотрим!

Но «мессершмитт» от встречи с двумя «ЯКами» уклонился. Тогда оба наших летчика увидели, что задачей «мессершмитта» было прикрытие «ФВ-189». «Рама» корректировала огонь артиллерии фашистов. И на ней были опытные летчики. Они ощетинились пулеметами и пушками. Вагизу суетились, бегали фашисты.

«Надо все сделать, чтобы враг не зашел в хвост», — подумал Николай и тут же, решив атаковать «раму» прямо в лоб, ударил из пулеметов почти в упор. Впритирку пронесся над «фокке-вульфом». Тот словно нырнул под истребитель Лавицкого. Теперь предстояло биться на попутных курсах. Николай развернулся на 180 градусов. Но на него стремительно неслись «мессершмитты». Они не стреляли. Вероятно, израсходовали боекомплекты, да и горючее было на исходе. Проскочили в ста метрах от Лавицкого и на бреющем полете ушли на свой аэродром. Засуетилась «рама», оставшаяся без прикрытия.

Лавицкий стремительно маневрирует, проделывает ряд фигур высшего пилотажа. Сейчас уже не разобрать, кто за кем гоняется. Клубок самолетов.

После бомбежки возвращаются «Петляковы», их прикрывают истребители. С соседнего аэродрома поднялись «аэрокобры». Вслед пошла новая волна бомбардировщиков.

Группе Лавицкого пора уходить на аэродром. Но фашист словно присосался. Летит рядом и старается опередить истребитель Николая; когда выносит вперед нос своей машины, Николай ясно видит голову летчика в шлемофоне, напряженное выражение лица его. Отстреливается гитлеровец редко, рассчитывает, что боеприпасы у Лавицкого кончатся быстрее. За истребителем ведущего неотступно следует ведомый. Он беспокоится о Лавицком.

— Не увлекайтесь, товарищ командир!

Потом окончательно не выдерживает, кричит:

— Да шарахните же. Уже два раза он сам себя под удар подставлял, этот рыжий.

— А может быть, посадим его на аэродроме? — Голос Лавицкого сорвался, и он вдруг резко сказал: — Прикрой. Иду рубить хвост.

Истребитель Лавицкого свечой взмывает вверх. Фашист делает то же самое. Начинает стрелять. Очередь. Огненная трасса проходит мимо лопастей винта самолета Лавицкого. Запас высоты у Лавицкого пока незначительный. Но он делает разворот. Неприятно, когда за спиной фриц, к тому же опытный. В горле пересохло. Пот заливает лицо, липкой струйкой стекает между лопаток по спине. Еще очередь. Опять мимо. Лавицкий глянул на стрелку бензомера и увидел, что она приближается к красной черте. Но горючее еще есть. Опять каскад фигур пилотажа. Фашист теперь почему-то совсем не стреляет. Николай обрушивается на «раму» со стороны мотора и бронебойными снарядами пробивает баки.

Счет Лавицкого стал на одного сбитого фашиста больше. «За мертвого не дают живого», — вспомнил Николай абхазскую поговорку и улыбнулся.


Западнее Красного Лимана


Нет для летчика ничего горше, чем видеть с земли, как бьются в небе товарищи. Сейчас Лавицкий с каким-то оцепенением наблюдал за боем, который вели его друзья, отражая атаки «мессершмиттов». Им нелегко было, и Николай переживал. Но вот, отогнав «мессершмиттов», они принялись громить «юнкерсов». Замысел ведущего успешно осуществлялся. Бомбардировщики беспорядочно сбрасывали в поле бомбы.

Одного «юнкерса» отсекли наши истребители очередями пулеметов, и он, повинуясь их велению, шел на вынужденную посадку. Николай увидел над головой этот самолет. Два мотора впереди, как два рога. Он много раз встречал в воздухе эту машину. Теперь интересно бы посмотреть на летчика.

Фашист спланировал и сел, сломав шасси. К месту посадки «гостя» мчались пожарная и санитарная машины. В одной из них был Лавицкий.

Далеко не молодой летчик отстегнул ремень, снял парабеллум, демонстративно поцеловал его. Потом поцеловал пряжку ремня со словами «С нами бог», достал планшет, блокнот и все это передал подъехавшему на машине комэску. Фашист был очень бледен. Не выдержали нервишки.

— Нихт шиссен! Нихт шиссен! (Не стреляйте! Не стреляйте!) — забормотал он. — Хир ист майне адрессе… (Здесь мой адрес…)

Ему можно было дать теперь и за 50 лет.

«Наверное, из тотальных», — подумал Николай. Интерес к пленному сразу пропал, как только он увидел, что тот от страха не может сказать ни слова. «Видать, уже не тот немец пошел. Сбили ему спесь под Сталинградом, на Кавказе и на Кубани. Нет, не тот немец!»

— Товарищ гвардии старший лейтенант, командир полка приказал собрать всех «безлошадных», — приложив руку к пилотке, связной передавал приказание. — Ох, и далеко вы забрались…

— Садись в машину, подъедем! — предложил Лавицкий.

Через несколько минут Николай и его боевые друзья, потерявшие в недавних боях самолеты, были у начальника штаба полка.

— Полетите немедленно пассажирами. Получите «аэрокобры» и «киттихауки». Доставите их сюда. Проверьте боекомплект. Парашюты взять с собой. Маршрут изучите на месте.

…Транспортный самолет взял курс на восток. Земля плыла внизу. До боли знакомая картина: узкие дороги, а на них колонны грузовиков, обозы, на пепелищах, словно часовые, трубы.

Партия самолетов союзников была получена.

Утром 17 августа 1943 года «аэрокобры» приземлились на фронтовом аэродроме. Спустя несколько часов опустились и «киттихауки». А еще спустя два часа шесть «аэрокобр», ведомых Лавицким, вылетели на разведку. Район предстоящих действий был изучен летчиками ранее. И сейчас летчики лишь сравнивали данные по карте с местностью. Река Северный Донец оставалась то справа, то слева.

Истребители пересекли небольшую речушку Лугань, и летчики увидели колонну немецких танков и кривые линии траншей, переполненных солдатами. Укрытые маскировочными сетками в капонирах стояли самолеты, а подходы к аэродромам густо были изрыты основными и запасными позициями для зенитной артиллерии.

«Вот бы сюда бомбардировщиков», — подумал Николай и в тот же момент в шлемофоне услышал голос ведомого:

— За нами гонятся два «худых».

— Принять бой! Осмотрительность! Не забывайте об основной задаче — разведке.

Вражеские самолеты приближались на предельной скорости. Вот они сделали резкий поворот и, не принимая боя, удалились в направлении Лисичанска.

— Так то же разведчики! — снова раздалось в шлемофоне.

— Не спеши делать выводы!

Лавицкий знал, что говорил!

«Мессершмитты» снова появились у самого изгиба Северного Донца. Их теперь было четыре. И все они дружно навалились на «аэрокобр», приняв свой излюбленный боевой порядок — уступом по фронту. Странно! Немцы давно уже не совершали таких дерзких налетов на наших истребителей, имевших двойное численное превосходство.

— Ну, друзья, придется потрудиться! — произнес Лавицкий и приказал ведомым подготовиться к отражению атаки «мессершмиттов» и в то же время помнить об основной задаче.

В бою летчика очень поддерживает боевое братство. После того предельного напряжения, которое испытывает он в первом вылете, кажется, что теперь уже не в состоянии будет драться: силы иссякли. А товарищ попросит помощь, и он снова бросается, как лев, в атаку. По голосам ведомых Николай определил: эти будут сражаться с удесятеренной энергией. В состав полка вошло за последнее время много совсем молодых летчиков. Но и они уже успели показать себя. Правда, молодые азартны и увлекаются боем, забывая, как важен трезвый расчет, который надо сочетать с напористостью и дерзостью.

Лавицкий мигом оценил создавшуюся обстановку, правильно сориентировался и, выбрав нужное решение, удачно расположил пары. Оставалось только действовать — быстро, четко и, главное, в том порядке, который задан им.

— Набрать высоту! — Голос Николая звучит ясно. — Атакую «мессера». Прикройте!

Обычные, может быть, множество раз повторяющиеся слова, но в них теперь все.

Стремительное сближение. Противник открывает огонь из пулеметов на какую-то долю секунды раньше. Но тщетно. Он не достигает цели. Николаю приходит на помощь ведомый, который не дает возможности остальным подойти на удобную для атаки дистанцию. Искусно маневрируя, Лавицкий мастерски атакует врага, связывает остальные самолеты боем. Вот в одном «МЕ-109» вспыхнуло пламя. Снаряд угодил в бензобак. Истребитель несколько раз перевернулся в воздухе и упал. Остальные снизились до бреющего полета и ушли за линию фронта.

Николай посмотрел на карту и отметил, что вражеский истребитель упал в двенадцати километрах западнее Красного Лимана.

Наши истребители вернулись на аэродром.

Когда Николай отстегнул лямки парашюта и сделал несколько шагов, то сразу почувствовал страшную усталость.

Через некоторое время он хорошо отдохнул, но впечатления боя крепко засели в нем. Отвязаться от них не было никакой возможности. И вот он опять и опять анализирует. «Что же это получилось? Случайно ли так легко досталась победа? Почему ушли те два „МЕ-109“? Все ли я сделал, чтобы их уничтожить?»

Как бы угадывая, о чем думает Лавицкий, ту же мысль высказывают и его боевые друзья.

— А ведь тех мы могли бы уничтожить!

— Могли бы! Но, видишь ли, тогда бы у нас не хватило времени на выполнение основного задания.

Николай это теперь хорошо представлял. И впервые в нем шевельнулось: «А правильно ли мы делаем, что без конца гоняемся за немецкими истребителями? Конечно, хорошо, что теперь у нас преимущество. Но главное — во что бы то ни стало выполнить поставленную задачу, задачу основную. Ну а если сбивать самолеты, то лучше в первую очередь сбивать ведущего, а потом уже ведомого. Этим противнику наносится большой моральный ущерб. Точно так, как получилось сейчас: сбит был ведущий. Остальные — бежали. И в то же время мы выполнили задание».

Позже, при разборе боевых действий, эти мысли были высказаны Николаем.

— Очень важно атаковать врага молниеносно, брать инициативу в бою в свои руки, бить с коротких дистанций. И, конечно, учитывать тактико-технические данные новых истребителей. Летчик в бою должен быть находчив и изобретателен. Что такое победа? — говорит Лавицкий. — Только ли смелость, воля, готовность идти на риск и сам риск, бесстрашие, боевой опыт? Этого мало! Мы должны хорошо знать поведение врага в бою. И все время разрабатывать новые тактические приемы. Одним словом, надо быть новаторами, правильно будет сказать, авиационными стахановцами.

* * *


18 августа 1943 года в районе юго-западнее Ворошиловграда войска Южного фронта прорвали глубоко эшелонированную оборону противника на реке Миус в районе города Амвросиевка и 23 августа овладели им. Брешь, образовавшуюся во вражеской обороне между Сталино — Амвросиевкой и Таганрогским заливом, гитлеровцы закрыть так и не смогли.

30 августа был освобожден Таганрог. Враг отходил вдоль залива на Мариуполь.

1 сентября 1943 года гвардии старший лейтенант Николай Ефимович Лавицкий вступил в должность командира эскадрильи. К концу месяца на его счету уже было записано 20 лично им сбитых самолетов противника и 2 сбитых в группе. К тому времени он с начала войны произвел 278 боевых вылетов и провел 91 воздушный бой.

30 сентября 1943 года эскадрилья Лавицкого за световой день сделала три вылета на прикрытие наземных войск в районе Пришиб — Нейдорф. Вот что об этом писал командир полка майор В, С. Сайфутдинов в представлении к награждению Николая Лавицкого орденом Александра Невского: «…с работой справляется хорошо и как командир эскадрильи четко и правильно отдает команды в воздухе. 30 сентября 1943 года три раза вылетал на прикрытие наземных войск и не дал возможности бомбардировщикам противника сбросить бомбы на цель.

Первый вылет шести „аэрокобр“ в период с 11.55 до 12.40. Прикрывая наземные войска в районе Пришиб — Нейдорф на высоте 3600 метров, они встретили группу в двадцать бомбардировщиков „Ю-87“, а затем подходили другие группы. Всего было до пятидесяти „Ю-87“.

Первую и вторую группу летчики Лавицкого смело атаковали. В результате один „Ю-87“ был сбит лично Лавицким, остальные в беспорядке сбросили бомбы в поле. Кроме того, два „юнкерса“ были подбиты.

Второй вылет шести „аэрокобр“. Выполняя задание по прикрытию наземных войск в районе Пришиб на высоте 3060 метров, встретили шесть „Ю-88“ под прикрытием „МЕ-109“. Лавицкий дал правильную команду: одной паре связать боем „МЕ-109“, а остальным идти в атаку на бомбардировщиков. Строй бомбардировщиков был нарушен. У атакующих появилась возможность сбить один „Ю-88“, что и было сделано. Остальные бомбардировщики, не достигнув цели, ушли поодиночке на запад. Кроме того, пара, ведущая бой с истребителями, сбила один „МЕ-109“.

Н. Е. Лавицкий имеет хороший боевой опыт. Молодому летному составу постоянно передает тактику ведения воздушного боя. Лавицкий в боях проявляет отвагу и героизм, увлекает остальных за собой».

Так записано и официальных документах. Но за этими предельно лаконичными строками угадывается непрекращающаяся динамика воздушных боев. О них очень ярко и впечатляюще рассказывал Николай Ефимович своим друзьям:

— Вылетели мы тремя парами: я, Василий Сапьян, Иван Кишква, Дольников, Денисов, Лихонос. Шли в район боя на предельной скорости. Преимущество было на стороне фрицев. Группы их были численностью по двадцать машин каждая. Однако мы летели выше. А это большой козырь. Враг старался отвлечь наших летчиков, чтобы его «бомберы» смогли беспрепятственно нанести удар по наступающим войскам. Тактика известная, и мы хотели перепутать все их планы. Знали, как поступать в таких случаях: в бой заходили сверху и со стороны солнца. Беру на себя атаку на ведущего. Гитлеровцы ошеломлены. Их истребители кидаются за нашими «аэрокобрами». Действительно, что-то есть в машине от кобры. Стремительна и маневренна. Немцам не удалось оттянуть наших летчиков. Нам же удалось расстроить боевые порядки. Основной удар был нанесен бомбардировщикам.

Тому, кто командовал авиаподразделением или частью, настойчиво совершенствовал боевое мастерство, наносил жестокий урон живой силе и технике противника и без потерь возвращался на свою базу, полагался орден Александра Невского. Для награждения этим орденом как будто бы были основания, все условия налицо. И надежды эти оправдались. 2 октября 1943 года гвардии старший лейтенант Лавицкий Николай Ефимович был награжден полководческим орденом Александра Невского.

Когда ему в августе присваивалось звание Героя Советского Союза, на его счету было одиннадцать сбитых самолетов и один в паре. И за каких-нибудь два месяца счет этот удвоился: он уничтожил уже 22 вражеских самолета.


Завтра снова в бой


Разгром таганрогской группировки роль в освобождении Донбасса. Реальная возможность окружения донбасской группировки войск противника привела к тому, что немцы стали отступать. За сентябрь наши войска с боями прошли весь Донецкий бассейн и при содействии авиаторов 8-й воздушной армии освободили много городов, в том числе Сталино (Донецк), Мариуполь (Жданов), Осипенко (Бердянск), и вышли на рубеж реки Молочной.

Лавицкий более двух лет не имел вестей из родных мест, которые были захвачены врагом. К тому времени эти места уже были освобождены, и он засел за письмо. Хотелось сообщить о многом. О том, как прошли эта два года войны, и прочем. Но письмо все как-то не давалось. Уж очень много было событий в его жизни. Долго он вертел в руках карандаш и бумагу, а потом написал всего несколько строк: «Обо мне не беспокойтесь. Все в порядке. Воюем отменно. В части у нас много Героев Советского Союза. Это звание присвоено и мне». Потом подумал и приписал внизу: «Мы теперь не только гвардейцы, но и мариупольцы».

Название Мариупольской дивизия получила 8 сентября 1943 года после ожесточенных боев за город.

Штаб дивизии прибыл на полевой аэродром восточнее Мариуполя. Охватывая полукольцом город, на небольшом удалении от него находились аэродромы полков и авиаэскадрилий. Авиационная разведка доносила об отходе немецких войск из Донбасса.

У Лавицкого теперь появилось больше времени. Каждую свободную минуту он посвящал тому, чтобы до тонкостей разобраться в слабых и сильных сторонах новой, поступающей по «ленд-лизу» техники. Подолгу он просиживал над схемами «аэрокобры», «киттихаука», «спитфайра», «харрикейна».

— Черчилль нам не дает хороших самолетов. Его «спитфайры» и «харрикейны» горят как спички. — Гвардии полковник Ибрагим Дзусов всегда выражался категорично. — Ну а что касается самолетов Рузвельта — хороши машины.

Разговор этот происходил в штабе дивизии, куда летчики были приглашены для занятий по изучению боевой техники, которую поставляли нам союзники.

— Так зачем же нам этот металлолом? — спросил один из летчиков. — Наши «ЯКи» ведь лучше. Своих бы истребителей иметь побольше!

— Правильно, товарищи! Но наших самолетов просто не хватает. И мы вынуждены пользоваться услугами союзников.

— Товарищ гвардии полковник! — сказал запыхавшийся связной. — Вас просили зайти в штаб полевой армии. Генералы ждут!

Ибрагим Магометович взглянул на часы. Было около двенадцати. На полдень ожидалось прибытие в деревушку, где был расквартирован штаб авиадивизии, представителей штаба одной из армий.

Через некоторое время Дзусов был на месте. Над большой картой-пятикилометровкой склонились три генерала. Они курили, о чем-то оживленно спорили. Один из них поднял седую голову, извлек из портсигара следующую папиросу, прикурил от окурка и задымил снова.

— Гвардии полковник Дзусов. Командир 9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии явился, — четко доложил. Ибрагим Магометович.

Старший из генералов подчеркнул линией на карте пункт и, обращаясь к Дзусову, сказал:

— Вот вы нам и нужны. Помогите подавить огонь на этих двух высотах! — И он ткнул концом карандаша неподалеку от Мариуполя. — Сможете?

— Могу поднять в воздух нужное количество штурмовиков и истребителей. Постараемся подавить огнем и бомбами огонь этих злополучных высот.

Дзусов нанес на авиационную карту, что носил всегда в планшете, обстановку, договорился о взаимодействии.

Наступление наземных войск было намечено на 14 часов 30 минут. Авиаудар гвардейцам предстояло нанести ровно в 14.00. Тот план, о котором подробно доложил Дзусов, был одобрен командующим 8-й воздушной армией генерал-полковником Хрюкиным.

План стал немедленно осуществляться.

Станция наведения быстро установила связь с аэродромами. В эфир понеслись позывные:

— Я — «Тигр». Я — «Тигр». Вылет разрешаю.

Впереди на бреющем полете, почти утюжа землю, неслись штурмовики. Их надежно прикрывали истребители.

Противник на высотах вначале огрызался огнем. Но уже после первых бомбовых ударов и активного обстрела из пулеметов огонь его стал стихать. И тогда в атаку пошла пехота. Через несколько часов ожесточенного боя Мариуполь был взят. Как писали тогда газеты Приазовья, «воздушный ключ к воротам Мариуполя преподнесли Родине летчики-гвардейцы».

А через день, 11 сентября, в дивизии был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении наземным, танковым, артиллерийским и авиационным частям наименования «Мариупольских». В числе других была также названа 9-я гвардейская истребительная авиационная дивизия.

Прошел в боях сентябрь и октябрь. В ноябре дивизия была выведена на отдых в прифронтовую деревеньку Черниговка. Располагалась она сравнительно недалеко от фронта. Но войны уже здесь не чувствовалось.

— Отдых — это не Сочи. Это активный отдых, — любил повторять командир дивизии. — А если хотите точнее: отдых — это учеба, отработка слетанности пар, усвоение матчасти, обучение пополнения. И, наконец, это повышение активности работы партийной и комсомольской организаций, партийные и теоретические конференции, инспекторские проверки.

Другого мнения и не могло быть.

За короткое время полки пополнились новыми самолетами, привели себя в порядок. Когда выпадало время, свободное от учебы и полетов, устраивали концерты самодеятельности. По вечерам гуляли с девушками, собираясь в группы, пели песни, обменивались сувенирами. Нередко заглядывала кинопередвижка да приезжали фронтовые группы актеров.

В напряженной учебе прошло три месяца. Из главного штаба ВВС прибыла комиссия. Члены ее разъехались по подразделениям, каждый занял свое место. Сразу трудно было определить, кто он? Посредник? Инспектор?

В воздух было поднято пять конусов. Проверялось, правильно ли молодые летчики выходят на цель, как организуется маневр и атака с последующим отходом от цели.

Лавицкий в эти дни был занят с рассвета и до позднего вечера. Недавно ему было присвоено звание капитана. Он выполнял обязанности начальника воздушно-стрелковой службы Мариупольской гвардейской истребительной дивизии.

В ноябре 1943 года к воинам авиационной дивизии приехала делегация трудящихся города Мариуполя. Полки ее дислоцировались на аэродромном узле Аскания-Нова в Северной Таврии. Возглавлял делегацию заведующий отделом пропаганды и агитации Мариупольского городского комитета Коммунистической партии Украины Палатин. Летчики услышали от самих жителей рассказы о том, как мариупольцы боролись в оккупации. Гвардейцам это было приятно слышать. Ведь в дело освобождения города и они внесли свой вклад.

В этот период зародилось замечательное движение по сбору средств на восстановление разрушенного немцами города машиностроителей. Командование и политотдел учредили переходящее знамя дивизии для вручения лучшему производственному коллективу Мариуполя. Начальник политотдела дивизии полковник Дмитрий Константинович Мачнев пригласил к себе Николая Лавицкого и сказал:

— Поступил приказ: нашим представителям выехать в Мариуполь для вручения переходящего знамени 9-й гвардейской дивизии лучшему предприятию — заводу имени Ильича. В этом городе развернулся сбор средств на постройку самолетов. Истребители получат лучшие летчики. Кого бы ты назвал в их числе?

Николай, не задумываясь, ответил:

— Ванюшка Бабак и Василий Шаренко. Отличные летчики. Дерутся смело, себя не щадят!

Мачнев улыбнулся:

— Я ведь тоже так подумал: Бабаку и Шаренко ехать.

Дмитрий Мачнев был в дивизии с первых дней ее формирования. Николай успел хорошо узнать его. Запомнилась первая встреча в Гудермесе, когда штаб дивизии только что стал базироваться на северо-восточной окраине города.

Село Никольское, Енотаевский район Астраханская область. Далекие годы. Давно минувшие дни. Первый воспитанник коммуны. Первый комсомолец. Первый из села счастливчик, попавший в число слушателей губернской совпартшколы. Первый организатор передвижной школы политграмоты. Бойкий и смышленый парень. С винтовкой в руках он сражался против бандитов, доставал хлеб голодающим Поволжья. И вот теперь начальник политотдела дивизии. Полковник. Был он прекрасным партийным работником. Летчики его любили. Лавицкому льстило, что Мачнев с ним советуется.

— Ну так что, Бабак и Шаренко?

— Так точно, товарищ полковник.

— И нам с тобой, — сказал Мачнев, — тоже работенка найдется. Не будем же мы отставать от школьников, которые уже собрали тридцать тысяч рублей и просят разрешить приобрести самолет для вручения летчикам-истребителям.

В канун нового, 1944 года Мачнев и Лавицкий вручили переходящее знамя дивизии труженикам города Мариуполя.

8 января 1944 года в газете «Приазовский рабочий» появилась статья Лавицкого «К новым успехам на фронте и в тылу», в которой он писал, что летчики-гвардейцы передали на восстановление освобожденного Мариуполя 160 тысяч рублей.

В феврале в мариупольскую школу № 2, где начинался сбор средств на постройку самолетов, пришла телеграмма. Ребята читали: «Высшая правительственная. Мариуполь. Средняя школа № 2. Директору школы т. Полубогатько. Комсоргу школы т. Кушнаревой. Прошу передать учащимся и учителям средней школы № 2 города Мариуполя, собравшим тридцать тысяч рублей на постройку самолета, мой горячий привет и благодарность Красной Армии. Желание учащихся и учителей будет исполнено. И. СТАЛИН».

А 16 апреля школа вручала специально прилетевшим для этого летчикам-гвардейцам самолет.

Летчики помогли взобраться на крыло истребителя комсомольскому вожаку школы Гале Кушнаревой.

— Бейте крепче фашистов, — говорила она. — Гоните их с нашей земли! Храбро сражайтесь за нашу Отчизну!

Боевая машина, на фюзеляже которой красной краской была начертана надпись: «От учащихся и учителей средней школы № 2 города Мариуполя», улетела на фронт. Вел ее летчик, друг Николая Лавицкого Иван Ильич Бабак.

Неразговорчивый, прямой, Бабак всегда был строгим судьей летчикам. И Николай мерил по нему все свои поступки. Сколько было правды в этом человечище! Бабак говорил:

— Если бой длится двадцать минут, весь уйди в этот бой, все отдай за эти двадцать минут. Не жалей себя.

И Николаю однажды было приятно услышать, когда Иван Ильич сказал летчикам:

— Учитесь драться у Лавицкого!

А ведь такую похвалу надо было заслужить у «воздушного барса», как звали Бабака. А сам Иван Ильич по этому поводу говорил:

— Вовсе я, Коля, не барс. Я Иван из украинского села Алексеевки, что незаметной точкой виднеется на карте между Кривым Рогом и Никополем. Но не это главное, а то, что одним воздухом мы дышим с тобой, делаем одну, надо сказать, нелегкую работу: бьем фрицев. И чем скорее мы изживем эту нечисть, тем чище будет воздух над Родиной. Понимаешь?

— Ну, как же тут не понимать, — соглашался Николай, пыхтя сигаретой. — Ведь давно уже, кажется с мая сорок второго, знакомы.

И они пускались в воспоминания о тех боях.

Кавказ был почти отрезан от центра. Новых самолетов не было. Старые изнашивались, а запасных частей не хватало.

Когда боевых машин стало совсем мало, создалась постоянная группа. Дмитрий Глинка брал в свою пару Ивана Бабака, Николай Лавицкий летал в паре с Владимиром Канаевым. В зависимости от количества исправных самолетов в труппе были Иван Свинаренко, Иван Шматко, Василий Шаренко, Василий Сапьян.

Летать, вести боевые действия было исключительно трудно. Мотороресурсы на исходе. Едва хватало сил оторвать самолет от земли при взлете. Многие летчики выходили из боя преждевременно.

После одного неудачного вылета Лавицкий рассвирепел:

— Мы что, на прогулку по Дерибасовской собрались? Я у вас спрашиваю? Молчите… — И тут разразился такими словами, каких от него никогда не слышали, — Фрицев испугались?!

Побелевший, он ругал друзей на чем свет стоит. Лавицкий был вообще-то прав. Но хотелось ему и возразить.

— В бой с полной уверенностью пойду только с Бабаком. Все остальные — трусы…

— Это на него непохоже. Никогда таким не видел. Вспыльчивый. Горячий. Но тут он превзошел самого себя. Для него нет никаких причин, чтобы не выполнить задание, — почесав затылок, проговорил его ведомый Канаев, когда Лавицкий, хлопнув дверью, вышел на улицу. — Вот он сейчас назвал в числе лучших Бабака. Согласен! Но Дмитрий Глинка дерется с врагом не хуже. Не так ли, Дима?

Глинка повернулся:

— Хочешь, скажу правду?

— А что?

— Прав Лавицкий, да и только. Вы слышали, чтобы он когда-нибудь жаловался на усталость? Весь отдается делу. И самолет у него всегда в порядке. А условия — одни. Надо из себя выжимать все. Это настоящий летчик-истребитель. Айда с ним мириться.

Кажется, было это совсем недавно — в дни боев за Малгобек и Грозный, а с тех пор прошло почти два года.

Во время итогов летного дня, слушая выводы генерала Васильева, И М. Дзусов написал записку Лавицкому: «Завтра получишь специальное и ответственное задание. Зайдешь ко мне лично!»

Весна была в полном разгаре. Черниговка, как и все притаврийские деревушки, от весенней распутицы тонула в грязи. Только возвышались надо всем курганы, составлявшие своеобразную тайну степи. На них застыли каменные изваяния далеких предков — угрюмые, настороженные, скрывающие разгадку «бабы».

Для чего были воздвигнуты? Может быть, что-нибудь стерегут они? Может, указывали путь-дорогу в далекие времена скифам? А может быть, их задумали еще каспии — очень древние народы? Кто знает?

На одном из холмов на громадном шесте установлен постоянный спутник аэродромов — полосатый конус. По нему узнают направление ветра. Часто на этом знаке сидел старый орел, которого абсолютно не смущал непрерывный рев моторов. Посидит минут пять, потом полетает. И опять сидит…

Николай думал: «Что привлекает сюда старую птицу?»

Для Лавицкого пока что оставалось тайной и напоминание командира дивизии зайти для личного разговора.

«Пора к Дзусову», — подумал он, взглянув на часы. Вскоре он был на командном пункте. Здесь ожидали командира дивизии еще четыре летчика.

— Ну, как спалось? Как отдыхалось? Что виделось во снах богатырских? — начал командир дивизии, стараясь сгладить официальное начало. — Может быть, соскучились по югу? Может быть, хочется побывать, скажем, на берегу седого Каспийского моря?

— А нам и на фронте неплохо, — ответил за всех Лавицкий.

— Вот как раз об этом и пойдет речь. Ради фронта надо поработать. Вам известно, что цель проверки, которая сейчас у нас проходит, — определить степень готовности дивизии к боевым действиям. Но чтобы окончательно сказать: «Мы готовы!», необходимо получить в Вазнани, близ Тбилиси, и доставить на аэродром Черниговка «аэрокобры». Да, кстати, меня срочно вызывают в Москву: похоже, что отзовут из дивизии совсем.

Николаю трудно было примириться с этой новостью — расстаться с «Тигром». Не шуточное дело. Да и Дзусову, наверное, нелегко будет уйти из дивизии.

Ибрагим Магометович пригласил летчиков к карте. Отметил аэродромы, где самолеты будут дозаправляться горючим, ознакомил с ориентирами. Главный из них — железная дорога Баку — Ростов.

Николай вдруг опять вспомнил небольшую станцию Гудермес, ребят, которых они подвезли по пути, и подумал: «А где сейчас те рвавшиеся на фронт комсомольцы? Удалось ли им пробиться туда?»

— Я вижу, что вы о чем-то задумались, гвардии капитан. — прервал разъяснение Дзусов.

— Так точно, товарищ гвардии полковник. Задумался…

— О чем же?

— Да так, обо всем понемногу!

Дзусов сочувственно улыбнулся. Действительно, есть о чем поразмышлять этому в двадцать четыре года поседевшему летчику, который участвовал без малого в сотне воздушных боев, произвел более трехсот вылетов, сбил 22 самолета противника и в общей сложности на всех самолетах налетал семьсот четырнадцать часов.

— Сколько вы налетали на «аэрокобрах»? — спросил Дзусов.

— Сто пятьдесят часов!

— Вот и хорошо. Опыт имеется. Доставите эту самую «кобру» чин-чином.

— Не впервой, знакомое дело!

— И все-таки нет, не все ты сказал, Николай, о чем думаешь, — перешел полковник на «ты», назвал его по имени, что случалось с ним очень редко. — А думаешь ты о том, свидимся ли мы? Не так ли?

— Товарищ гвардии полковник! Так точно! Думаю! Но я верю, что где бы ни были, где бы ни летали, встретиться мы должны в Берлине. Все дороги сейчас ведут туда! К победе!

Командир дивизии подошел к летчикам, пожал им руки и сказал:

— Вы свободны!

* * *


Полковник Дзусов задернул карту шторкой и подошел к телефону:

— Александра Ивановича Покрышкина ко мне!

Когда тот — уверенный, бравый — появился в дверях, Дзусов произнес:

— Нам придется расстаться; это уже после моего возвращения из Москвы. Приказ получен: вы назначаетесь командиром дивизии.

— Ясно. Какие будут распоряжения сейчас, пока передача дивизии не состоялась?

— Проследите за полетом пятерки Лавицкого. Они должны вернуться с «аэрокобрами».

— Есть проследить!


Позднее Ибрагим Магометович вспоминал:

— Я выше там всяких предчувствий, сантиментов. Но улетал тогда в столицу с большим трудом. Ведь уже, по существу, расставался с дивизией, в которой были все мои радости и боли, с Александром Покрышкиным, Дмитрием и Борисом Глинками, десятками других летчиков, ставшими для меня близкими и дорогими. Впервые в жизни я летел в Москву как пассажир на «ЛИ-2». И все думалось: как там начнут новые бои мои питомцы, и почему-то возвращался мысленно к пятерке Лавицкого и, честно говоря, был уверен — видел я Лавицкого в последний раз. И эта мысль настигала меня всякий раз, когда я возвращался к воспоминаниям о делах летчиков.

Я верил им, знал, что «аэрокобра» в целом-то неплохой самолет. И все-таки это была далеко не первоклассная машина. Ведь в дивизии было известно, что «аэрокобра» не выходит из штопора. Наши асы справлялись с этим недостатком, и никто из летчиков не покидал машину, если она срывалась в штопор, и как-то выкручивались. Мужество и самообладание делали свое дело. Приземлялись благополучно. То есть не было случая, после которого мы бы основательно задумались над этим ее недостатком. И вот в этой самой «аэрокобре» погиб Лавицкий.


А жизнь остается прекрасной всегда…


Слова этой песни, несколько переиначенной на свой лад, Николай Лавицкий любил повторять.

10 марта 1944 года, когда самолеты оторвались от взлетной полосы аэродрома в Кумторкале, он пропел своим ведомым: «А жизнь остается прекрасной всегда, хоть старишься ты или молод, но каждой весной меня тянет сюда… в Баку, в Аджекабул — мой солнечный город».

Затем раздалась четкая команда Лавицкого:

— Следуем по маршруту Аджекабул — Черниговка. Ориентир — железная дорога.

Самолеты взвились вверх.

Николай летел, пел и пел все тот же куплет — о маленьком городе Аджекабуле:
		А жизнь остается прекрасной всегда,


		Хоть старишься ты или молод…


Где-то справа и позади остался Каспий. Слева вздымались отроги Главного Кавказского хребта, а впереди — еще на приличном расстоянии — знакомые очертания Гудермесского хребта. Еще дальше — серебристая лента Терека, ближе — разливы Сунжи.

И каким-то чутьем, выработавшимся за годы летной жизни, он вдруг ощутил: что-то случилось с мотором самолета.

— Мотор тянет плохо! — услышали в шлемофонах ведомые.

Да! Сомнений не оставалось. Двигатель не работает как надо. Падает тяга. Самолет теряет скорость. Николай внимательно осматривает кабину. Тут вроде бы все в порядке. А там, за стеклом, под левой плоскостью вроде бы дымок. А вот показались тонкие язычки огня. Взгляд на приборы. Высота 1500 метров.

Лавицкий пытается увеличить скорость, чтобы сбить пламя. На некоторое время оно исчезло. Но вот появилось снова. Яркие язычки лижут плоскость. — Высота — 300! А пламя уже в кабине! Жжет ноги. Бьет в лицо.

Внизу — Гудермес. Станция, а на ней железнодорожные составы. Самолет летит, нет, не летит, а уже почти падает на составы.

Лавицкий задыхается в пламени. Только бы не потерять сознание. Неимоверными усилиями, так что хрустит в позвоночнике, удерживает машину в горизонтальном полете.

В голове проносится: «Если свалюсь на крыло, конец». И ему удается сделать все, чтобы самолет планировал туда, где виднелось вспаханное поле. А внизу — прямо под истребителем — идет железнодорожный состав. За ним на небольшом расстоянии — другой. «Воинские!

Только бы успеть! Только бы успеть!» Стремительно набегает земля. Огонь уже пожирает одежду. И больно не оттого, что волдырями покрывается кожа рук. Больно от злости. Сознание исчезает, но неимоверным напряжением воли Николай заставляет его вспыхивать, и оно вспыхивает — ярко, остро.

Толчок! «Может быть, еще выскочу?» Самолет ползет по пахоте, лопастями винта рвет комья непроборонованной земли. Остановился. Секунда. Другая. Истребитель теперь — сплошной костер. Над кабиной последний раз показалась обгорелая рука… и исчезла. Взрыв! Эхо повторяет его в ближайших горах.

Со всех сторон к месту катастрофы бегут трактористы, курсанты летной школы, множество людей. Сильный ветер. Он срывает кусты перекати-поля и несет их вдоль широкой полосы, прорытой фюзеляжем истребителя.

Над Гудермесским хребтом, почти касаясь могучих чинар, несутся рваные серо-зеленые облака. Как зеркало, блестит лента мокрого асфальта. Гудят паровозы у входного светофора.

— Вам придется остаться до прибытия комиссии, — Сержант с курсантскими петлицами просит остаться тракториста и прицепщика, подбежавших к месту происшествия. — Назовите ваши фамилии.

— Кукленко! Александр!

— Свиридов! Просто Володя!

Александр Кукленко сильнее запахнул ватник, надвинул на голову шапку и сказал:

— Мы будем здесь неподалеку, если потребуется. У нас задание — надо забороновать этот клин!


Дивизия улетает снова на фронт


Несмотря на туманы и низкую облачность, однополчане Лавицкого проводили тренировочные полеты. Молодежь училась у ветеранов. Полки 9-й гвардейской Мариупольской истребительной дивизии готовились к перелету на аэродромы, находящиеся на правом берегу Днепра.

— Эх, нет среди нас Лавицкого, — сказал один из техников.

— Да, такого человека потеряли… — Ответил Абрамович, один из лучших летчиков дивизии.

А в это время в штабе дивизии Дзусов окончательно прощался с летным составом. Он уже получил назначение на Белорусский фронт. Должен был принять авиакорпус.

Ибрагим Магометович Дзусов собирал со стола свои вещи. Из полевого блокнота выпала фотография Лавицкого. Он поднял ее. Вздохнул:

— Не могу себе представить его мертвым. — И положил фотографию к себе в планшет.

В последний момент он особенно много разговаривал со своими друзьями-однополчанами, и главным образом о Лавицком.

— Он, как никто другой, владел своим настроением, обладал волей — сжатой пружиной, которая разжималась в тот момент, когда в этом появлялась особенная нужда. Отсюда высокая результативность полетов. Ведь он ни разу не был сбит фашистами. Команды его были точны. Управлял боем умело, просто, естественно. Принимал решения, которые свидетельствуют о незаурядных способностях. Давайте же не вешать головы. Будем с новыми силами биться с врагами. И пусть это будет памятью о нашем боевом товарище, с именем его войдем в Берлин.

* * *


В мае 1945 года, в один из первых дней мира, генерал-майор авиации И. М. Дзусов сидел вместе с Никулиным, своим заместителем по политической части, в нетронутом войной особняке на западной окраине Берлина. Вспоминали бои минувшие, летчиков, с которыми довелось воевать.

— А ты хорошо знал, Ибрагим, капитана Лавицкого? — спросил Никулин.

— Дорогой мой комиссар, как же мне было не знать Лавицкого, одного из питомцев 9-й орденов Ленина и Богдана Хмельницкого краснознаменной Мариупольско-Берлинской гвардейской истребительной авиационной дивизии. Я сам его рекомендовал в партию, сам представлял к правительственным наградам, Звезду Героя вручал. А сколько раз с ним громили немецких асов! Отчетливо помню бои в Крыму, над Чечено-Ингушетией, Осетией, на Кубани. И невозможно забыть такого парня. Да вот его снимок! — Ибрагим Магометович достал из планшета фотографию и показал ее Никулину.

— Представь себе, — задумчиво сказал тот, — я с ним где-то вроде бы встречался. Нет, пожалуй, не встречался. Видел его фотографию в одном из номеров нашей армейской газеты. Там же был помещен список летчиков, указан их боевой счет.

— Припоминаю! Припоминаю! Был такой список в газете «Крылья Советов». Кажется, напечатали его 1 мая 1943 года. Да! Какого летчика потеряли, — продолжал Дзусов. — В нем сочетались многие качества настоящего аса. А ведь мы собирались с ним встретиться в Берлине, после. Победы. Да не довелось.

— Есть у него родители?

— Есть! Живут в Смоленской области.

— Надо разыскать родителей, позаботиться о них.


Имя его не забыто


В купе пригородного поезда Гудермес — Грозный было накурено. Стучали костяшки домино. Кто-то включил транзистор, и полилась мелодия: «Вьется в тесной печурке огонь. На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза».

Потом исполнялись другие фронтовые песни. Приостановили игру доминошники. Приутихли разговоры.

И тут я обратил внимание на седого, как лунь, старичка. В руках он держал книгу, на обложке которой два краснозвездных «ЯКа» стремительно атаковали немецкий бомбардировщик. Автор книги И. Дзусов. Генерал Дзусов — бывший командир полка, а затем дивизии, в которой служил Николай Лавицкий. Тот самый «Тигр»!

Мне приятно было прочитать знакомую фамилию. Но можете представить мое удивление, когда я узнал, что мой попутчик — отец Николая Лавицкого.

Мы разговорились.

— Побывал в тех местах, где сын погиб. А теперь возвращаюсь. Взял горсть земли. Положу ее у памятника, что воздвигнут в парке на берегу Азовского моря в городе Жданове. Там теперь наша семья живет. Уже после войны Коля был перевезен туда.

Старик показал фотографию.

За небольшой оградой — высокий постамент, а над ним стрела, на вершине которой силуэт истребителя. Вокруг — цветы.

— Походил я по вашему Гудермесу, был на улице, где висят таблички с фамилией Лавицкого. И на родине его не забывают: в селе Шиловичи, что на Смоленщине, школе присвоено его имя. И одна пионерская дружина названа в его честь.

Я рассказал Ефиму Егоровичу, что давно уже собираю материалы о его сыне. Познакомил его с письмом генерал-майора в отставке Павла Максимовича Берестнева, того самого Берестнева, с которым летал Лавицкий.

«Николай Лавицкий принадлежал к числу советских асов, чья боевая слава не померкнет в сердцах летчиков части, в которой геройски воевал он. Н. Е. Лавицкий был человеком, беспредельно любившим свою Родину. На его боевых традициях можно и нужно воспитывать молодое поколение. Улица в Гудермесе по праву названа именем героя».

* * *


Я — в станице Поповической, там, где похоронены многие боевые друзья Николая Лавицкого. Сегодня живые пришли отдать почести тем, кто погиб тогда во славу Родины. Не очень-то стройно, хотя и пытаясь сохранить военную выправку, идут те, кто когда-то воевал вместе с Николаем Лавицким. Каждому из них — давно за пятьдесят.

По мощенной каменными плитами дорожке, мимо березок, посаженных руками молодежи, несут венки ветераны 9-й гвардейской. Над непокрытыми головами летчиков, техников, механиков, прибористов, воинов батальона аэродромного обслуживания несется песня:
		Мне часто снятся те ребята,


		Друзья моих военных дней.


		Землянка наша в три наката.


		Сосна сгоревшая над ней!..


Но вот смолкает песня. Затихли голоса. Идут ветераны к памятнику в центре станицы.

В рядах пионеров переговариваются:

— Слышишь, Вася, а этот со Звездой Героя — вылитый дядя Ваня Бабак из Полтавы!

— А ты откуда знаешь? — переспрашивает другой.

— Да так, догадываюсь. Мы посылали письма ему, а он прислал нам газету со статьей «Мужество». И там на фотографии он совсем молодой. Писал, что скоро будет у нас.

Да, это был Иван Бабак — друг Николая Лавицкого.

Он произносил жаркую речь о боевых друзьях, звал пионеров брать пример с героев-летчиков. И я вдруг подумал: этого человека больше всех ценил Николай Лавицкий за его великую мужественную правду: «…с Бабаком пойду на край света! Не подведет!» И мне показалось, что глазами Бабака через тридцатилетие смотрит сейчас Лавицкий на нас. Значит, нет, не сгинул человек, если остались его боевые друзья. Он живет в них. Им он передал эстафету жизни.

Эти же мысли приходили, когда я стоял у обелиска Лавицкому и Семенишину в Жданове.

И снова Гудермес…

Мы идем по вспаханному чернозему. За нами неотступно следуют красные следопыты поискового батальона «Дорогами славы и бессмертия». Этот условный ребячий — батальон формировал я, старший лейтенант запаса.

В руках ребят пунцовые гвоздики. Они несут их, чтобы положить на месте гибели летчика-героя.

Это место уже неподалеку. Со мной рядом — Александр Кукленко. Вот мы стоим на холме. Отсюда видны широкие дали Притеречья. В бездонной синеве неба многоголосо поют птицы, перед будкой 820-го километра тепловозы дают сигнал. Все эти звуки переплетаются с шорохом ветров, шелестом молодой листвы деревьев на лесополосе.

С трудом пробираемся в середину лесополосы. Небольшая, но явственно проступающая воронка. Она ничем не напоминает о трагедии, происшедшей здесь в дни войны. Но мы знаем — в самом центре тогда была замурована стеклянная гильза, а в ней находится записка со словами: «На этом месте трагически погиб Герой Советского Союза гвардии капитан Николай Ефимович Лавицкий. Спасая эшелон от взрыва, он пожертвовал собою. И дата: „10 марта 1944 года“».

Ребята прямо в воронку кладут гвоздики. Их много. И теперь они напоминают огненно-красный костер.

Возвращаясь назад, мы оглядываемся и оглядываемся. А он все горит и горит — этот костер бессмертия.

Вот мы уже в городе. Проходим мимо здания горкома партии, того самого здания, куда пришла в марте сорок четвертого года весть о гибели Лавицкого.

Теперь много кругом молодых кленов. Среди них — старый, тянущий руки свои к окнам. Да не тот ли это клен, с которого тогда Николай Андрианович Шепелев сорвал последний листок, а потом стоял в кабинете, сравнивал с другим листком, что хранил у себя Лавицкий, сравнивал и удивлялся: до чего же схожи.

Миновало тридцать лет. Новое поколение пришло на землю. И пионеры и школьники идут по следам Лавицкого, находят все новые и новые сведения о нем. Они — торжественные и серьезные — стоят в почетном карауле на празднике улицы имени Лавицкого, и когда из репродукторов разносятся слова известной песни: «А город подумал, а город подумал, а город подумал — ученья идут», наши юные друзья уверены, что это никому другому, а именно Герою Советского Союза Николаю Ефимовичу Лавицкому посвящена песня.

Песней стала сама жизнь его, полная подвигов и любви к людям. И как тот костер из гвоздик, что зажгли пионеры в честь своего большого друга, она, конечно же, никогда-никогда не погаснет, пока существует такое понятие — благодарная память человеческая!


Фотографии рассказывают


Н. Е. Лавицкий — выпускник Борисоглебского авиационного училища, младший лейтенант. Январь 1940 года


Отец Героя Ефим Егорович Лавицкий и сестра Нина Ефимовна


Командир 9-й гвардейской истребительной авиадивизии, ныне гвардии генерал-майор запаса Ибрагим Магометович Дзусов


— Имя Николая Лавицкого у нас в дивизии произносили с большим уважением, — вспоминает К. Г. Кузьмин, гвардии майор в отставке


Одно из мгновений сорок третьего года. И. Е. Левицкий и его друг В. Шаренко


Боевой друг Н. Е. Лавицкого гвардии старший лейтенант Павел Максимович Берестнев, ныне генерал-майор в отставке. Фото 1943 года


Бывший командир 100-го гвардейского истребительного авиационного полка, Герой Советского Союза гвардии полковник С. И. Лукьянов


Старший лейтенант М. Г. Петров. Фото 1943 года


Герой Советского Союза младший лейтенант Н. Д. Кудра


Летчик-истребитель 16-го истребительного полка, Герой Советского Союза Н. М. Искрин


— Для нас Николай Лавицкий был примером мужества, — говорит Мария Беловолова-Чупрова — бывшая служащая батальона аэродромного обслуживания. — Мы с радостью встречали его истребитель на аэродромах «подскока» — в Гудермесе, Ново-Титаровской


Вручение переходящего Красного знамени 9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии заводу имени Ильича города Мариуполя (ныне Жданова) Слева направо: гвардии капитан Н. Е. Левицкий, директор завода А. И. Гармашев, начальник политотдела дивизии полковник Д. К. Малчев. 1 января 1944 года


1–3 января 1944 года делегация летчиков — гвардейцев истребительной дивизии встретилась с рабочими и служащими города Мариуполя.

Н. Е. Лавицкий и гвардии полковник Д. К. Мачнев на приеме заведующего отделом пропаганды и агитации горкома КП(б)У И. А. Палагина


Обелиск на братской могиле Героев Советского Союза Н. Е. Лавицкого и В. Г. Семенишина в городе Жданове


Возложение венков трудящимися города Жданова. 1968 год


Бывший командир 9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии, трижды Герой Советского Союза гвардии генерал-полковник (ныне маршал авиации) А. И. Покрышкин на встрече ветеранов соединения. 1964 год


notes


Примечания


1


А. А. Гречко. Битва за Кавказ. М., Воениздат, 1967, стр. 92.