Игра, или Невероятные приключения Пети Огонькова на Земле и на Марсе
Борис Карлов


 Борис Карлов известен как автор книг о приключениях Карлуши и гномов из Песочного города.

В романе-загадке «Игра в послушание...» невероятные события происходят с мальчиком Петей Огоньковым, учеником 5 «А» класса. На чердаке старой петербургской квартиры он встречается с карточным джокером, после чего одно удивительное происшествие следует за другим, а Петина жизнь совершенно меняется.


Карлов Борис

Игра, или Невероятные приключения Пети Огонькова на Земле и на Марсе

Роман-загадка для взрослых и особо продвинутых детей


О дети, дети! Как опасны ваши лета!

    
/И.И.Дмитриев/


ЧАСТЬ I


Глава первая

СУЩНОСТИ ЗЕРКАЛЬНОЙ КОМНАТЫ


1


Физик и лирик. — Что случилось? — Мерещится какая-то ерунда. — Угроза летних занятий


В один из високосных годов начала третьего тысячелетия, незадолго до наступления летних каникул, два ученика пятого класса «А» перешептывались, сидя за последней партой. Того, который сидел ближе к окну, звали Петя Огоньков; другого — Славик Подберезкин. Первый был поменьше ростом и внешне ничем особенным не выделялся; у второго были ясные голубые глаза и густые русые волосы с челкой, которую он то и дело отбрасывал назад. Многие девочки поглядывали на него с интересом. Зато Петя много читал и сам в тайне пописывал стишки; он был мечтательный и немного рассеянный. Славик, наоборот, был решительный и собранный, он увлекался техникой и спортом.

Нельзя сказать, что за пять лет учебы они стали закадычными друзьями, но что-то их притягивало, и каждый год они неизменно садились за одну парту. Возможно, что каждый из них ценил в другом именно те качества, которых ему самому недоставало.

Петя учился так себе, средненько, и чаще глядел в небо за окном, чем на доску и на учителя. Славик был пятерочником, хотя на доску тоже никогда особенно не заглядывался и занимался на уроках чем попало.

Впереди, двумя оттопыренными косичками к мальчикам, сидела Маринка Корзинкина. У нее был вздернутый носик, а оттого, что она старалась быть серьезной, казалась еще забавнее. Окна ее квартиры располагались напротив окон Пети Огонькова, и последний, не находя в поле зрения других предметов для романтических фантазий, уже почти был готов сделать ее тайной дамой своего сердца. Но этому, скорее всего, уже не суждено было случиться, потому что дом, в котором проживали молодые люди, расселяли для капитального ремонта, и два юных сердца неминуемо должны были разъехаться в разные стороны.

Славик Подберезкин, хотя и нравился девочкам, сам еще ни на кого всерьез не заглядывался. Не потому, что был как-то равнодушен к противоположному полу, а потому что он был очень практичный мальчик и хорошо знал себе цену.

Родители Пети были простыми служащими со скромным достатком; уклад жизни семьи Славика отличался даже некоторой роскошью: у них была большая квартира, дом за городом и два автомобиля. Мама у Славика работала в торговле, а папа был писателем.

Петя и Маринка жили в 44-м «Перцевском» доме на Лиговке, а Славик — чуть в стороне, на улице Марата. Школа, в которую ходили все трое, находилась неподалеку от садика, который по простоте называли Сангальским.

Напротив школы, прямо через переулок, заново перестраивали дом, и на переменках старшеклассники бегали туда курить. Петя и Славик еще ни разу не курили, но для видимости ходили туда повертеться среди старших, чтобы одноклассники (и особенно одноклассницы) думали, что они тоже курят.

В этот день, с которого все началось (а это была пятница 25 мая), приятели на переменке опять побежали в дом. На этот раз у них были серьезные намерения: взорвать найденный накануне строительный патрон.

Выбрав подходящее место, Славик достал из кармана сложенную газету, патрон и спички. Затем скомкал газету, положил сверху патрон и поджег бумагу. Друзья отошли в сторонку и в некотором напряжении, которое отразилось на их лицах, стали дожидаться хлопка.

Но газета догорала, патрон чернел от сажи, и ничего не происходило.

— Может быть, порох отсырел? — наивно предположил Петя Огоньков.

— Мозги у тебя в голове отсырели, — мрачно отозвался Славик. — Бумаги надо еще. Вон, на той стороне, кусок обоев…

На той стороне — это в другой квартире, а между ними провал, четыре этажа разобранного лестничного пролета. Строители ходят по доске; доска с виду надежная, широкая, можно перебежать, не моргнув глазом.

— Или ты, может быть, высоты боишься?

— Я сейчас, — сказал Петя и, примериваясь, подошел к доске.

Он и вправду очень боялся высоты. И черт его дернул покоситься в этот момент на окна школы: там, прямо напротив, в открытом окне он увидел Маринку Корзинкину. Присев на подоконник, девочка равнодушно за ним наблюдала.

Петя, конечно, сделал вид, что ее не замечает. Но теперь вместо того, чтобы разом перебежать опасный отрезок пути, неспешно, будто играючи, шагнул на деревянную поверхность. Доска, не смотря на приличные размеры, оказалась неровной и довольно шаткой.

— Ну, что ты застрял! — заторопил его Славик. — Если струсил, так и скажи, бумага совсем уже догорает.

Петя сделал маленький шажок, другой, третий и снова незаметно покосился на Корзинкину. Девочка не сводила с него глаз, но уже с каким-то другим выражением лица. Петя начал насвистывать, засунул руки в карманы и посмотрел вниз.

Сколько раз он слышал: не смотри вниз, если боишься высоты. Сколько раз он читал об этом в книгах и видел в кино — все зря. И вот теперь, едва он опустил глаза, как коленки его ослабли, задрожали, а душа ушла в пятки. Петя расставил руки и закачался… В это мгновение у него за спиной оглушительно грохнуло. Петя взмахнул руками, услышал как Маринка закричала, и стал падать.

* * *


— Огоньков!

Петя вздрогнул и открыл глаза. Славик Подберезкин пихал его локтем, учительница стояла рядом в проходе.

— Опять мечтаем?

По счастью тут же прогремел звонок, и класс пришел в движение. Петя протер глаза и начал осоловело вертеть головой по сторонам. Неужели заснул?

— Огоньков, ты что, заснул? — повернулась к нему Маринка Корзинкина.

— Нет. Просто задумался. Третий урок кончился?

— Второй.

Славик достал из кармана теплый, мерцающий латунью патрон и покатал на ладони.

— Пошли, рванем?

— А мы уже разве…

— Уже не успеете, перемена короткая, — сказала Маринка, выхватила вдруг патрон и бросила в окно.

— Ты чего!.. — потянулся к ней Славик, но Петя отстранил его руку:

— Погоди. Кажется, завуч идет.

— Где! Где завуч? — завертелся Славик.

— Нет, показалось…

На следующем уроке Петя уже все забыл, и они со Славиком шептались, пригнувшись за последней партой. Был урок истории, учительница рассказывала о древних цивилизациях.

— Если боишься, так и скажи, что струсил, — подначивал Славик. — Только имей ввиду: после сочинения — устная контрольная по физике.

— Какой мне интерес писать за тебя? Ты же вместо меня меня к доске не выйдешь…

— Ты сам выйдешь и ответишь.

— Отвечу. Монолог Герасима из «Муму».

— При чем тут «Муму»? Я же тебе говорю — по физике. Сейчас увидишь.

Оглядевшись, Славик положил на стол пластмассовую коробочку с тоненьким проводочком и наушничком.

— Вот, — прошептал он. — Называется «Пэ-Пэ-Ша», как автомат. Передатчик Подсказки Школьника.

— А, так это для того, чтобы подсказывать! — сообразил Петя, плохо разбиравшийся в технике.

— Да, да, миниатюрная УКВ-радиостанция, работает на прием и передачу в пределах двадцати метров.

Славик начал объяснять технические подробности, а Пете вдруг показалось, что из коробочки выглянул, заговорчески подмигнул и спрятался обратно крошечный чертик в дурацком колпаке. Петя на мгновение зажмурился и снова открыл глаза: чертика не было.

— Огоньков, Подберезкин!

— Да, Татьяна Сергеевна? — Славик быстро поднялся и стал смотреть на учительницу ясными голубыми глазами. Он умел разговаривать со старшими.

— Специально для вас двоих повторяю: во вторник, после четвертого урока, экскурсия в Эрмитаж. Выставка «Сокровища гробницы».

— Наверное, это будет очень интересно, Татьяна Сергеевна.

— Садись.

Маринка Корзинкина повернула голову и через плечо состроила Подберезкину гримасу. А Петя отчего-то покраснел. В отличие от приятеля, он совсем не умел разговаривать с учителями. В эту секунду класс пересекла одетая во все черное монашка. Невидимая для всех остальных, она вышла из одной стены и вошла в другую.

— Как будто мне больше нечего делать, — ворчал Славик. — Очень большая радость — смотреть на сушеную дохлятину…

Наверное, он имел ввиду мумию из гробницы.

На следующем уроке было сочинение, и Петя, кусая карандаш, писал два черновика — для себя и для Славика Подберезкина. Одна тема была о баснях Крылова, другая — о сказках Пушкина. Пока один писал, другой только для виду марал свою бумагу карандашом. Потом они переписывали свои черновики, и у Славика от сосредоточенности шевелились губы.

Аккуратно переписав, несколько раз перепроверили ошибки. До конца урока оставалось еще несколько минут.

— А чего бы ты попросил у золотой рыбки? — спросил Славик Подберезкин. Из своего сочинения он узнал много интересного.

Петя пожал плечами:

— Не знаю, как-то не думал. Хорошо бы не учиться, сразу стать большим и зарабатывать.

После этих слов Пете снова померещилась какая-то ерунда: будто вместо писателя Льва Толстого прямо из рамы на него смотрит весь увешанный звездами и орденами бровастый дядька. Генеральный секретарь, что-ли… Дядька состроил Пете одобрительную физиономию и показал оттопыренный кверху большой палец. Но и это видение моментально исчезло, а в раме снова занял свое место неподвижный классик.

«Говорят, что от чрезмерных умственных занятий можно свихнуться, — подумал Петя с беспокойством. — Наверное, нужно меньше читать по ночам.»

— Ты дурак, — рассуждал тем временем Славик Подберезкин. — Зачем тебе вообще работать, если рыбка может выполнить три желания? Старому дурню надо было попросить волшебную палочку.

— Писал бы сам, если такой умный.

— Вот за это я литературу не люблю, потому что пишут одно, а в жизни все по другому.

Прозвенел звонок, и ребята, выходя на класса, положили на учительский стол сочинения. На следующем уроке, предстояло испытать в действии прибор «ППШ» — Передатчик Подсказки Школьника.

— Огоньков.

Это произнес учитель математики и физики Андрей Иванович Архипов по прозвищу Архимед. До того он долго и зловеще, в полной тишине, водил кончиком ручки по журналу.

Дрожащими пальцами Петя вдавил как можно глубже в ухо шишечку наушника и вышел к доске.

— Знаешь что, Огоньков, — сказал вдруг Архимед, снимая очки, — Я не стану спрашивать тебя по теме, это было бы жестоко по отношению к классу. Я знаю, что ты хорошо усваиваешь гуманитарные предметы, поэтому задам вопрос наполовину из истории, наполовину из нашей программы за первое полугодие. Ответишь — выставлю за год тройку и никаких летних занятий. Согласен?

— Да.

— Вопрос такой. Легенда гласит: царь Гиерон заподозрил, что при изготовлении короны ювелир подмешал в золото серебро. Подтвердить свое подозрение он поручил Архимеду.

В классе заулыбались: вопрос детский, кто не знает про ванну и возглас «Эврика!».

— Огоньков Петр. Сформулируй нам основной закон гидростатики, который открыл Архимед, согласно легенде.

Петя тоже улыбнулся: он помнил и эту историю, и формулировку. «Всякое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость».

Но что такое, о ужас! Едва он раскрыл рот, в его барабанную перепонку ударил шум и треск: «Прг…яст…склк…тесн… ксть…»

Петя схватился за ухо и поморщился: проклятый наушник атаковал его мозг пулеметными очередями, долбил зубной бормашиной и с треском пилил испорченой граммофонной пластинкой.

Но надо было что-то говорить, и под строгим, выжидающим взглядом учителя Петя беспомощно залепетал:

— Если это… тело засунуть в ванну… то есть это… не тело, а золотую корону… то есть…

Петя со страхом смотрел в класс на лица ребят. Глаза их пока еще выражали легкое недоумение, но кое-где уже послышались смешки. Славик Подберезкин весь взмок и, пригнувшись за последней партой, шептал в приборчик почти уже вслух.

— Погоди, погоди, — удивленно прервал Петю Андрей Иванович. — Что с тобой. Огоньков? У тебя с головой сегодня все в порядке?

— Что-то… немного в ухе стреляет…

— Садись. Лечи свое ухо. В понедельник снова поговорим.

Петя сел на место, освободился от проклятого приборчика и швырнул его на колени Славику. Тот схватил коробочку, раскрыл ее и быстро нашел неисправность.

— Тут ерунда, просто контакт отходит. Припаяю и все будет в порядке.

Петя сидел надувшийся и ничего не отвечал.

На последнем уроке, в довершение всех бед, в класс стремительно зашла Вера Павловна, которая преподавала русский и литературу, а также была классным руководителем пятого «А».

— Огоньков и Подберезкин, — она швырнула на стол сочинения, — как это называется?

— А что такое, Вера Павловна? — Славик поднялся из-за парты.

На этот раз ангельский взор не произвел должного впечатления. Учительница грозно сверкнула очками и шагнула вперед:

— Что такое? Это называется плагиат и мошенничество, вот что это такое. Известно тебе, Подберезкин, что такое плагиат?

Славик поднялся и, опустив глаза, пожал плечами.

— Если какой-нибудь лоботряс подписывает чужую работу своей фамилией — вот это и называется плагиат. Подсудное дело, между прочим. А ты, Огоньков, знаешь, что такое мошенничество?

Петя тоже поднялся и начал смотреть в парту.

— Знаю, — прошептал он чуть слышно.

— Отлично, значит этого мне не нужно объяснять. В понедельник оба придете в школу с родителями, будем говорить о ваших летних занятиях. Да, да, Подберезкин, не надо делать такие удивленные глаза, ты — по русскому языку и литературе; Огоньков — по математике и физике. Завтра я позвоню и сама договорюсь о встрече, вам верить нельзя.

— Вера Павловна! — испуганно воскликнул Славик. — Вера Павловна! Не надо звонить, не надо летних занятий, я исправлю, честное слово!

В этот момент Пете показалось, что на том месте, где сидел Славик, стоит большая тарелка о колыхающимся студнем. «Откуда студень?..» — подумал Петя и дернулся, чтобы убрать тарелку, потому что Славик уже садился, но тарелка исчезла, будто ее и не было.

Хлопнув дверью, учительница вышла из класса, а Петя напряженно потер руками виски. Нет, совершенно определенно, надо побольше гулять на свежем воздухе.

Невеселой была в этот день дорога из школы. Опустив головы, два друга еле-еле плелись по тротуару вдоль Лиговского проспекта.

— В воскресенье у меня морской бой. Она все испортит. — сказал Славик.

— Все испортит… — повторил Петя.

— Я четыре месяца готовился. Телевидение будет снимать, губернатор приедет… Это все-таки не сказки про золотую рыбку, это морокой бой.

— И вечный бой. Покой нам только снится.

— А летними занятиями пусть не пугает, у меня почти все пятерки. Пускай тупые летом учатся.

— Тупые летом учатся, — вздохнул Петя.

Славик понял, что совершил неловкость по отношению к приятелю.

— Погоди, я не тебя имел ввиду. Не все тупые, у кого двойки, — поспешил он исправиться.

— Ничего, все правильно. Как это… «некоторым умам нужно прощать их оригинальность».

Еле плетущихся друзей обогнала Маринка Корзинкина. Она лизала мороженое на палочке.

— Так вам и надо, будете летом заниматься, — сообщила она, обернувшись.

Славик попытался дать ей щелчка, но Корзинкина увернулась и убежала вперед.

— Жулики, хотели учительницу обмануть! — крикнула она с безопасного расстояния. — Теперь вам дома влетит, будете знать!

Некоторое время мальчики шли молча.

— Ты знаешь, — сказал Славик, — я у себя дома заблокирую телефон. Как будто никого нет, уехали на выходные. А после праздника, в понедельник, сам все расскажу родителям. Хочешь, я и твой заблокирую?

— У меня и так родителей не будет, они с самого утра поедут квартиры смотреть. И в воскресенье тоже уедут в гости до вечера. Буду заниматься, может еще как-нибудь успею исправить.

— Ладно, занимайся. Только про воскресенье не забудь, ты обещал.

— Посмотрим.

У Кузнечного переулка мальчики распрощались и разошлись.


2


Работать над собой. — Плоды раздумий. Ночной гость. — Прерванный полет на антресоли


Во дворе Петя увидел сидящую на скамейке Маринку Корзинкину. Окна их квартир выходили в пасмурный двор «колодец», и теперь она, пользуясь возможностью, подставляла лицо весеннему солнышку. Глаза у нее были закрыты.

Петя сел рядом и слегка кашлянул. Маринка даже не шелохнулась: наверное, она все-таки что-то видела через ресницы.

— Как ухо? — сказала она вдруг, когда Петя уже собрался уходить.

— Ухо?.. — растерялся Петя.

— Больше не болит? Не стреляет?

Петя наконец сообразил, в чем дело, и посмотрел на Корзинкину внимательно. Пожалуй, она была в курсе многого из того, что происходило за партой сзади. Когда поблизости не было Славика Подберезкина, которого Маринка почему-то недолюбливала, они разговаривали доброжелательно. При этом Маринка никогда не называла Петю просто по имени, а всегда придумывала для него какие-нибудь прозвища: Петручио, дон Педро, Пьеро, Питер Пен, герр Питер и даже мистер Питкин.

— Нет, ухо не болит, все в порядке, — Петя с замиранием сердца разглядывая профиль своей собеседницы. На уроках в школе он видел в основном только ее затылок.

— На математике опять будете подсказывать?

— На математике?.. Нет, математику я выучу за выходные.

Маринка Корзинкина промолчала.

— Понимаешь, у меня нет способностей к точным наукам.

Маринка открыла глаза.

— Знаешь, ты не мирись с этим, работай над собой. У каждого человека есть достоинства и недостатки; достоинства надо в себе развивать, а от недостатков избавляться. Вот я, например, раньше ленилась делать гимнастику, а теперь ничего, делаю. Раньше боялась холодной воды, а теперь три раза в неделю хожу плавать в бассейн.

— Ладно, я тоже попробую. В смысле — вообще, развивать и избавляться.

К освещенной солнцем скамейке из глубины двора приближались две мамаши с колясками.

— Ну, будь здоров, Петрушкин, — Маринка встала и направилась к своей парадной, проскакав на ходу по расчерченным мелом клеточкам.

Петя смотрел ей вслед, пока она не скрылась в парадной.

Вечером Петя сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и попытался записать свои достоинства и недостатки. Он провел посередине страницы вертикальную черту и стал думать.

Первым человеческим достоинством, несомненно, был разум. В большей или меньшей степени этим достоинством обладали все без исключения дети и взрослые. Соответственно, недостаток ума называется глупостью.

В левой части страницы Петя вывел слово «УМ», а в правой — «ГЛУПОСТЬ».

Однако, — продолжал он рассуждать, кусая кончик карандаша, — разум хорош только в том случае, если сила его обращена во благо.

И он написал в левой части «ДОБРОТА», а в правой — «ЗЛОСТЬ». Подумав немного, исправил слово «ДОБРОТА» на слово «ЛЮБОВЬ». Любовь, — рассуждал Петя. — это все-таки больше, чем просто доброта. Ведь мало относиться по-доброму, допустим, к девочке, на которой ты хотел бы жениться, или к своим родителям, или к своему городу…

Но тут Петя подумал, что встречаются такие люди, которые не любят по-настоящему никого и ничего, кроме самого себя — этакие самовлюбленные павлины. Нет, нет, конечно, любовь и доброта без благородства ничего не стоят. И он вписал в левой части страницы слово «БЛАГОРОДСТВО» имея ввиду и щедрость, и великодушие, и готовность жертвовать чем-то для других. А в правой части он написал просто «СКУПОСТЬ».

Однако, если человек ленится, — продолжал Петя рассуждать, подумав с тоской о своих двойках, — грош цена всем его положительным качествам потому что ему все равно не представится возможности проявить их в деле. В левой части он решительно вывел «ДОБРОСОВЕСТНОСТЬ», а в правой — «ЛЕНЬ».

Конечно, еще нужно не трусить. Трус может предать, может совершить глупость или гадость… В левой части страницы появилось слово «ОТВАГА» в правой — «ТРУСОСТЬ».

Что же еще? Ах да, конечно, еще скромность. Или, как еще говорят, смирение. Именно из-за того, что люди не умеют или не хотят довольствоваться тем, что имеют, из-за их гордости и упрямства, происходят на земле все беды. Стало быть, «СМИРЕНИЕ» — это человеческое достоинство, а «ГОРДОСТЬ» — безусловный недостаток.

Теперь, пожалуй, все.

Петя с удовлетворением оглядел листок, на котором в два аккуратных столбика были выписали достоинства и недостатки:


УМ — ГЛУПОСТЬ

ЛЮБОВЬ — ЗЛОСТЬ

БЛАГОРОДСТВО — СКУПОСТЬ

ДОБРОСОВЕСТНОСТЬ — ЛЕНЬ

ОТВАГА — ТРУСОСТЬ

СМИРЕНИЕ — ГОРДОСТЬ


Качества, расположенные в левой части страницы, необходимо было в себе развивать. А от тех, которые находились справа, соответственно, напрочь избавляться. Было еще что-то, чего он никак не мог ухватить, но глаза уже слипались.

Пете приснилось, что из задвинутой под кровать коробки выбрался маленький чертик — тот самый, что сидел в приборчике для подсказки «ППШ». Чертик был величиною с мизинец и напоминал… да нет, совершенно точно, это был не чертик, а джокер — шут из карточной колоды. В коробке вместе с играми и разной чепухой лежала колода карт, и Петя подумал, что если сейчас они все повылезают и расползутся по квартире, то после их не соберешь… Но другие карты не стали вылезать из коробки, и он сосредоточил свое внимание на чертике-джокере.

Громыхнув бубенцами на шапке, паяц легко запрыгнул на книжную полку и развалился там в полоске лунного света.

— Отчего вам не спится, молодой человек? — поинтересовался он скрипучим мультяшным голосом.

Петя захотел возразить, что как раз сейчас он прекрасным образом спит и видит сон, но вовремя сообразил, что если заговорит вслух, то немедленно проснется и больше ничего не увидит. Поэтому он молчал и продолжал смотреть во все глаза.

— Не стоило так усердно напрягать голову перед сном, — сказал карточный шут. — Ваша чрезмерная сообразительность, а также нескромность могут надолго, очень надолго лишить вас сна и покоя. Вы понимаете о чем я говорю?

Петя осторожно, чтобы не проснуться, покачал головой.

— Конечно, откуда вам знать…

Последовала минутная пауза, во время которой джокер что-то тихо насвистывал я болтал ногой, а Петя силился понять, на что это намекает его собеседник и вообще, сон ли это…

Решившись все-таки доискаться до сути или проснуться, он разомкнул губы и поинтересовался:

— А почему вы думаете, что я должен лишиться покоя?

Нет, ничего не изменилось, он спал по-прежнему.

— Почему? И вы еще спрашиваете, почему?! — подскочил джокер, будто только и дожидавшийся этого вопроса. — Имейте ввиду, молодой человек, вы затеяли опасную игру, очень опасную. Вы даже не подозреваете, какие силы тут замешаны.

— А во что, собственно, я… — Петя подумал, что во сне ему ничего не грозит и можно быть чуточку решительнее. — А что, собственно, вы имеете ввиду?

Джокер плавно спрыгнул на пол, сделавшись на лету таким же большим, как Петя. Склонившись над мальчиком и пахнув на него не то помадой, не то нафталином, он зловеще прошептал:

— Я имею ввиду список!

— Список? Какой еще список?

— Тсс! Тише. Все еще возможно уладить приватно. Я имею ввиду тот список, который находится в верхнем ящике вашего стола. Тот список, тот секретнейший документ, над составлением которого вы трудились нынешним вечером.

— Ах, этот! — Петя наконец догадался, о чем речь. — Вы говорите об этих…

— Тсс! — шут опять сделал испуганные глаза. — Не надо произносить никаких имен. Берите документ и следуйте за мной; мы уладим это дело немедленно. За документ и обещание о последующем молчании вам будет предложена достойная награда, поверьте, очень достойная.

Решив досмотреть это удивительное приключение до конца, Петя встал с кровати и вынул из ящика стола листок бумаги, на котором в два столбика были выведены достоинства и недостатки.

— Следуйте за мной.

Джокер оттолкнулся от пола и влетел в стену. Без малейших усилий Петя последовал за ним. Пролетев по коридору, они впорхнули в черное окно антресолей, протиснулись между потолком и залежами векового барахла и очутились перед затянутой паутиной дверцей.

— Пожалуйста, молодой человек, сюда, нас уже ждут, — джокер открыл дверцу, пропуская своего спутника вперед.

Дрожа от страха и сгорая от любопытства, Петя сделал движение, чтобы нырнуть рыбкой в отверстие, но в этот момент кто-то неожиданно схватил его за плечо.

— Зачем!.. — воскликнул Петя с досадой и дернулся.

Воспользовавшись замешательством, джокер выхватил у него бумагу, и его сапожки с выгнутыми носами, мелькнув на мгновение, утонули в отверстии, и дверца захлопнулась.

— Зачем!..

— Что значит, зачем? Вставать пора!

Ах вот оно что… Это мама его будит, уже утро.

— Ну, что ты смотришь на меня как на привидение? Просыпайся, мы с папой уходим.

— Угу.

Далеко-далеко, за двумя коридорами, хлопнула входная дверь.


3


Мечтать не вредно. — Долгая дорога по антресолям


Все утро Пете не давал покоя его сон. Несколько раз он решительно брался за математику, но мысли тут же уплывали, возвращаясь к карточному чертику и загадочной дверце на антресолях. Приснившееся казалось ему сегодня тем более странным, что листок бумаги с выписанными на нем достоинствами и недостатками бесследно пропал.

Так и не сумев сосредоточиться на учебнике, Петя встал из-за стола и, беспечно насвистывая, чтобы доказать самому себе, что он не воспринимает эту чепуху всерьез, прошелся раз-другой по коридору, исподволь поглядывая на антресоли.

В квартире было пусто и тихо: все другие жильцы этой последней питерской коммуналки уже разъехались по новым квартирам. «Все это, конечно, глупости, — уговаривал Петя сам себя. — Никто никуда не летал и на антресолях нет никакой дверцы. Дверцы, конечно, нет… Но бывает же, что человек видит во сне какое-то определенное место, и там впоследствии действительно находят тайник…»

Не в силах больше бездействовать, Петя схватил стремянку, поставил ее под антресоли, сбегал за перочинным ножиком и фонариком, сделал глубокий вдох, выдохнул и полез наверх.

Каменная ниша уходила неизвестно куда вглубь, за пределы квартиры, и была почти доверху забита накапливавшимся за десятилетия, а может быть и за столетие барахлом прежних жильцов. Петя начал пробираться вперед ползком, извиваясь как червяк и беспрестанно чихая.

Первым серьезным препятствием оказался почерневший от времени, треснувший пополам в нескольких местах круглый инкрустированный стол. (1.) Он был виден из коридора, и соседи говорили, что на этом столе когда-то занимались спиритизмом. Что такое спиритизм Петя еще не знал, но догадывался, что заниматься им нехорошо и даже неприлично.

А вот из сумки торчат забытые кем-то ласты, маска и трубка для подводного плавания. (2.) Пожалуй, на обратном пути стоит их забрать и опробовать для начала в наполненной ванне…

Клетка для птиц. Нет, скорее всего, не для птиц, а для какого-нибудь ежа, хомяка или морской свинки. (3.) У Пети таких зверей никогда не было; он считал, что держать кого бы то ни было в клетке жестоко.

А вот две поломанные рамы от картин. Большие, золоченые, как в музее. (4.) Если их починить, то можно что-нибудь нарисовать и вставить.

Дзынь! Ах, что б тебя… Целый мешок пустых бутылок. Наверное, в квартире когда-нибудь жил какой-нибудь пьяница. (5.)

Что еще тут? Большой, стоящий ребром пустой чемодан, крышка приоткрыта. (6.) Чтобы пролезть дальше, пришлось залезть в чемодан и вылезти с другой стороны.

Ржавая фашистская каска. Страшная-то какая! (7.)

Два отреза черного бархата, поеденные молью. (8.)

Коробка оплавленных восковых свечей. (9.)

Справочник «Ритуальные услуги». Открыт на странице «Кремация». (10.) Как будто специально пугают!

Перевалившись наконец через последнее препятствие, Петя оказался перед оклеенной стершимися от времени обоями стеной. Вот и все, никакой волшебной дверцы. Теперь нужно просто вылезти обратно, почиститься, помыться и никому об этом не рассказывать.

Намереваясь уже развернуться, Петя напоследок, без всякой определенной цели, постучал по стене… и неожиданно стена отозвалась гулким пустым звуком. Ой-ой-ой, по всему телу волной пробежали мурашки. Стена казалась не только пустой, она была слегка податливой и упругой. Петя достал из кармана перочинный ножик, с усилием надавил, и стена преткнулась насквозь. За обоями и картонным перекрытием была пустота.

Дрожа от волнения, Петя заработал ножиком взад-вперед, издавая неприятные повизгивающие звуки, и вскоре картонный круг величиною с крышку от ведра провалился внутрь, в темный простенок. Посветив внутрь фонариком, Петя увидел затянутую паутиной дверцу — ту самую, за которую звал его карточный шут и за которую он не смог попасть из-за того, что мама удержала его за плечо…

Петя взялся за кольцо и потянул его на себя. Дверца скрипнула и распахнулась настежь. В пахнувшем сыростью и плесенью отверстии фонарик высветил шершавые стены и узенькую, круто спускающуюся вниз винтовую лестницу.

Отступать назад теперь было немыслимо, и Петя, отмахиваясь от липнувшей к лицу паутины, полез в сырую прохладу лестницы, уходящей в неизвестность.


4


Ступеньки в неизвестность. — Сущности зеркальной комнаты


Проход был настолько узок, что взрослому человеку, наверное, пришлось бы продвигаться боком. Петя и сам едва помещался. Батарейки подсели, фонарик едва светил, идти приходилось почти на ощупь. Ступеньки были щербатые, а стены влажные и склизкие.

Петя попытался представить себе, в какой части дома может находиться этот потайной ход; ведь он жил на четвертом этаже, а под ним находились другие квартиры, лестничные марши и площадки. «Разве что, — подумал он, — ход может скрываться в толще самих стен…»

Однако, по мере того как он спускался, становилось понятно, что он уже находится гораздо ниже, чем может находиться основание и даже фундамент дома. Пете стало не по себе, и он уже был готов повернуть обратно, как внизу, за очередным поворотом лестницы, забрезжила тоненькая полоска света. Вот его рука нащупала дверь, которая податливо приоткрылась, и ему в глаза ударил яркий электрический свет.

За дверью сияла округлая комната, размеры которой было трудно определить, потому что ее стены, пол и потолок — все сплошь состояло из зеркал. Вверху искрилась огромная хрустальная люстра, какие бывают в театрах, а внизу располагался длинный, уставленный золотом и серебром стол.

За столом сидели, а лучше сказать располагались удивительные сущности — люди, животные, предметы и даже явления природы. Оставаясь пока незамеченным, Петя в изумлении принялся их разглядывать.

По левую руку от него, начиная от самого дальнего, за столом находились:

— завернутый в простыню бородатый древнегреческий гражданин. Петя почему-то сразу окрестил его «Сократом»;

— луч света, падающий сверху и временами принимающий едва уловимые человеческие очертания;

— запылившаяся пузатая бутылка коньяка;

— молоток с честными и решительными чертами лица;

— бравый мушкетер, которого Петя, не задумываясь, назвал «д'Артаньяном»;

— закутанная в черные одеяния монашка.

По правую сторону от стола располагались персоны тоже удивительные, но гораздо менее симпатичные.

Напротив «Сократа» восседал увешанный орденами, как рыбьей чешуей, грузный и бровастый чиновник, из головы которого торчали самые настоящие серые ослиные уши. «Генеральный секретарь» — мысленно обозвал его про себя Петя Огоньков.

На соседнем кресле ужасным клубком свернулось туловище змея. Его человеческая голова возвышалась над столом и была головой древнего монгольского воина. От злости змей шипел и подрагивал. Петя назвал это существо «Чингисханом».

За ним сидела напудренная дама с фальшивыми зубами и драгоценностями. Она была одета в несвежее бальное платье (что было понятно хотя бы потому, что вокруг нее роем летали блохи), на голове громоздился напудренный мукою парик. На ее лице в нескольких местах были наклеены шпанские мушки, означавшие кокетство и страстность, а грим был наложен таким толстым слоем, что отваливался кусками. Дама сильно потела и обмахивалась веером. Эту неряшливую даму Петя почему-то назвал Маркизой де Помпадур.

Еще ближе к Пете на кресло взгромоздилась самая настоящая сказочная русская печка с потрескивающими в топке дровами мягкой лежанкой наверху.

На следующем кресле стояло блюдо с дрожащим студнем. Этот студень не таял даже не смотря на столь горячее соседство; наверное потому, что от страха бросает не в жар, а в холод.

Последним в этом ряду был гусак. Он никого не слушал, ничего толком не говорил, но, чтобы привлечь к себе внимание, задирал клюв и перебивая всех, громко крякал.

В торце стола, спиной к Пете, совсем недалеко от него, сидел еще один, тринадцатый по счету субъект. Над спинкой кресла виднелась только его дурацкая шапка с бубенцами, и по этой шапке и по его скрипучему мультяшному голосу Петя узнал в нем карточного шута.

Сидящим за столом прислуживали не менее диковинно выглядевшие зверушки, ходившие на задних лапах и одетые на манер официантов.

Петя ущипнул себя за живот, сказал «ой», зажал рот ладошкой и отступил назад. Ему вдруг стало ясно как день, что за существа сидят за столом в этой зеркальной комнате: это были его ДОСТОИНСТВА и НЕДОСТАТКИ! Те самые двенадцать, из-за списка которых шут морочил ему голову.

Погасив ненужный теперь фонарик, он стал с замиранием сердца смотреть и слушать.


5


Безрезультатные выборы председателя. — Условия и особенности большой игры. — Вопросы и ответы


Петя погасил фонарь и стал слушать. Кажется, речь шла о пустующем месте председателя, на которое претендовали если не все, то по крайней мере половина присутствовавших.

— Нет, нет, нет! — говорила неряшливая дама, отгоняя веером назойливых блох от лица. — Я не согласна и все. Пусть еще две тысячи лет без председателя, чем мною будет командовать продувная бестия. Не хватало нам шута в роли председателя.

Но не успела она договорить, как джокер вскочил из кресла и, мгновенно приняв образ манерного красавца, вихляя бедрами, приблизился к напудренной даме. Наклонившись, он стал нашептывать ей в ухо комплименты, гаденько хихикая и похрюкивая.

Дамочка мгновенно растаяла, сменила гнев на милость и даже заулыбалась, отчего с ее лица отвалился кусок румян.

— Ну хорошо, хорошо, — отмахнулась она, слегка хлопнув веером хлыща по носу. — Только пускай все голосуют. Я хочу, чтобы все было справедливо.

Хлыщ немедленно отошел, превратившись в безликого человека-каплю и занял свое место в торце стола.

— Господа, — обратился он к присутствующим сухо и официально. — Вот уже несчетное количество раз мы проводим наши встречи, не избрав председателя. Все попытки избрания такового приводили к несогласию и заводили в тупик. Мы убедились, что ни одна из сторон ни при каких условиях не проголосует за кандидатуру, предложенную противной стороной. Таким образом, голоса делятся пополам и решающий голос останется за мной — не принадлежащему или наоборот принадлежащему одновременно и той и другой стороне. Господа, я надеюсь, что сегодня здравый смысл наконец-то восторжествует и мы примем единственно правильное решение по данному вопросу.

Человек-капля неподвижно застыл в ожидании.

— Хм, хм, — промямлил бровастый «Генсек», с трудом ворочая отвисшей челюстью. Букву «г» он произносил на украинский манер. — Предлагая поставить кандидатуру товарища Хитрости на голосование. Кто за?

(«Ага! — сообразил Петя. — Так вот кого не хватало в моем списке: товарища Хитрости!»)

На предложение «Генсека» голосовать за джокера свой веер небрежно вскинула вверх только одна напудренная дама.

— Кто против?

Против проголосовала вся противоположная сторона.

— Кто воздержался?

Воздержались все остальные недостатки. Человек-капля снова превратился в карточного джокера.

— Предложение не проходит, — подвел итог голосования «Генсек» и тут же заявил: Пользуясь случаем, товарищи, предлагаю поставить на голосование вопрос о вручении дорогому мне очередного ордена…

Но его уже никто не слушал. Огромная одетая во фрак жаба вытерла ему подбородок и повязала на шею слюнявчик. У камина появился бобр-истопник с вязанкой дров.

— Эй, любезный! — окликнул его «д'Артаньян». — Не жалей дровишек; мы останемся здесь обедать и поварам понадобится жаркое пламя.

— Нет! — испуганно крикнула истопнику «Помпадур». — Не надо! Что за расточительство, вы в своем уме? Обойдемся холодной телятиной, той, что осталась от вчерашнего ужина.

Все начали спорить. «Д'Артаньян» вскочил и до половины обнажил шпагу, коньяк нацелился пробкой в «Чингисхана», а тот страшно зашипел и весь налился кровью, гусак выхватил дуэльный пистолет, студень заходил ходуном и полез под кресло, печка напустила угару… Вот-вот бы началась нешуточная потасовка, как джокер, вскользь оглянувшись, приложил палец к губам и многозначительно произнес:

— Тише, господа, тише, он уже здесь.

Все моментально стихли и приняли непринужденные позы. Только «Сократ» еще какое-то время гулко похохатывал в ладошку; остальные поглядывали на него укоризненно. Когда сделалось совсем тихо, джокер повернулся к Пете и сказал как ни в чем не бывало:

— Проходите, господин Огоньков, проходите, мы вас ждем.

Петя приоткрыл дверь и неуверенно шагнул вперед.

— Подойдите ближе, молодой человек, не стесняйтесь, — ободрил его джокер.

Приблизившись к столу, Петя остановился и потупился.

Достоинства и недостатки смотрели на него молча, только одна печка изредка издавала невнятные звуки, что-то вроде укоризненного «пф-пф… хорош, хорошш… пф-пф… нечего сказать… пф-пф…»

Первым заговорил «Генсек»:

— Так это вы и есть товарищ Огоньков. А мы как раз вчера обсуждали вашу кандидатуру для…

— Да заткнитесь же вы, болван! — перебил его, треснув кулаком по столу, мушкетер. — Сидите и молчите, пока вас не спрашивают.

«Генсек» сделал удивленное лицо. Жаба немедленно оказалась рядом, захлопнула ему рот и подтерла слюни.

— Вот что, молодой человек, я буду говорить прямо, — обратился к Пете карточный шут. — Я и эти господа — мы предлагаем вам принять участие и быть главным действующим лицом в нашей игре, условия которой столь же просты, сколь грандиозны. В ближайшие дни, недели или месяцы вам будет предложено десять различных обстоятельств (которые нельзя будет отличить от прочих, не имеющих отношения к игре), и модель вашего поведения при разрешении которых будет приносить очко той или иной команде.

— Команде? — переспросил Петя.

— Да, да, назовем это так, чтобы вам было понятнее. Вот эти господа, — он указал на сидящих по левую сторону, — пусть это будет команда «белых», если вам угодно; а эти господа, — он указал на сидящих по правую сторону, — пусть это будет команда «черных». Поле игры не ограничено. Я сам, как беспристрастный комментатор, слежу за игрой; вы — делаете ходы и зарабатываете очки той или иной команде. По рукам?

Джокер протянул руку с длинными узловатыми пальцами, затянутыми в белую шелковую перчатку. Петя заметил, что другая, левая его рука, затянута в точно такую же перчатку, но только черную.

— Погодите, а что это примерно за обстоятельства? Это еще не всякие обстоятельства можно стерпеть, вот к примеру летние занятия по математике…

— Обещаю, клянусь вам, мой друг, ничего подобного! Скорее, это будет увлекательное, полезное во всех отношениях приключение, что-то вроде «Золотого ключика» или «Острова сокровищ»… Ну вот, к примеру, если обстоятельства сложатся так, будто ваша знакомая девочка тонет в реке и зовет на помощь, а вы прогуливаетесь в это время по берегу в новеньком костюмчике и вода холодная…

— Вы что же, думаете, я позволю Маринке утонуть из-за какого-то там костюмчика?

— Вот и прекрасно! Замечательно! Вы спасаете девочку (кстати, я не произносил никаких имен), и этот ваш смелый и благороднейший поступок приносит очко команде «белых». В противном случае, если бы вы прислушались к невидимому и неслышимому пожеланию вот этого господина (джокер указал пальцем в студень), а не того (он кивнул на «д'Артаньяна») и побежали, к примеру, искать веревку или спасательный круг, которых там могло и не быть, это очко вполне заслуженно получила бы команда «черных».

— Ну, если все так, как вы рассказываете… то надо подумать.

— Отлично, дорогой друг, думайте сколько хотите, хоть целую минуту. Вы можете задавать любые вопросы.

— А если я… то есть, если, допустим, эти господа, команда «белых», все-таки проиграет — мне что-нибудь за это будет?

— Нет, нет! — горячо заверил его джокер. — Все останется как есть. Если даже вы проиграете (а ми видим, что вы решительно настроены играть за «белых»), если даже произойдет такое, то все останется так, как оно сложилось к концу игры. То есть, все, решительно все, зависит только от вас.

— Ну, если все останется как есть…

— Как будет, — вкрадчиво поправил его джокер.

— Да, да, рассеянно подтвердил Петя, — как будет… А что если я вообще откажусь от этой игры?

— Конечно, конечно, дорогой друг, вы имеете полное право отказаться и даже немедленно, сию же минуту, покинуть наше общество, однако…

Петя слушал с интересом.

— Однако вы еще не знаете, какую награду мы хотим предложить вам за одно лишь только согласие в участии. Фантастическую, немыслимую награду за участие в приятной и увлекательной каникулярной игре, которая, надо полагать, все-таки заменит вам утомительную летнюю зубрежку…

— Награда?

— Вопрос!

— И что же это?

— А что захотите!

— То есть… Я вообще-то много чего хочу.

— Вот и просите что хотите. Любые три желания.

— Любые?!

— Абсолютно. Скажу больше: без исполнения этих желаний игра вообще не состоится. Первое, что мы сделаем, это исполним ваши желания, будьте уверены. Но, может быть, у вас есть еще какие-нибудь вопросы? Подумайте хорошенько.

Петя почесал затылок.

— А если выиграю все-таки я, то есть, команда «белых»?

— Отличный вопрос, молодой человек. Если игра завершится в вашу пользу, мы исполним еще одно любое ваше желание. Надеюсь, это будет прекрасным завершающим аккордом нашего сотрудничества.

— Так, так, еще одно, стало быть, уже четвертое… — Пете показалось что весь мир уже почти у его ног. — А вы имеете право мне подсказывать?

— Несомненно.

— Но ведь это мое дело, слушаться или нет ваших советов.

— Несомненно, молодой человек! Ваше неотъемлемое право все делать по-своему и наоборот. Тем более, что явным образом вы не услышите ни единой подсказки, ни единой.

— Знаете, мне кажется, что вас должно быть значительно больше. Вот я, к примеру, знаю одного мальчика, который всем завидует. Так вот где же среди вас эта самая «Зависть», этот известный всем человеческий недостаток?

— Еще один отличный вопрос, дружище! — воскликнул джокер, широко улыбаясь. — Отличный вопрос! — он пожал Пете руку. — А дело в том, дорогой мой человек, что все, все без исключения бесчисленные оттенки человеческих качеств состоят из этих, с позволения сказать, базовых достоинств и недостатков. Подобно тому, как вся палитра существующих в мире красок состоит всего только из трех базовых цветов. Ведь эти господа редко проводят время в одиночку; встретились где-то, допустим, Гордость, Скупость и Злость — вот вам и получилась та самая Зависть; назначили на корабле встречу Глупость и Страх — и на борту возникает гибельная для всех Паника; прошлись под ручку Гордость и Отвага — и где-то не миновать кровавой стычки. Отвага на пару с Благородством способны совершить жертвенный подвиг, а Ум и Добросовестность вместе со Скупостью дадут вам Любопытство, стремление к знаниям… Чаще эти господа собираются по трое или четверо, а то и все сразу, как сегодня. Вы должны знать по себе, что любого смертного едва ли не на каждом шагу буквально разрывают противоречивые порывы: любовь и скупость, трусость и благородство, лень и добросовестность, гордость и смирение… Я объясняю достаточно понятно?

— Да, теперь я, кажется, понял, — сказал Петя.

— Так вы согласны?

— Ну, для начала вы обещали три желания. И еще вот что. Как я знаю, что игра закончена?

— Так ведь я сам скажу вам об этом, дорогой друг! — заверил его джокер. — Я буду сам, лично, я даже с этими вот господами появляться в конце каждого тура и держать вас в курсе всех дел! Вы будете в курсе всех, абсолютно всех дел, дорогой мой человек! Вас это устраивает?

— Это устраивает, — согласился Петя.

— Значит, по рукам?

— По рукам.


6


Золотая рыбка и чудовищная провокация


Петя и джокер хлопнули по рукам, и тут же слуги-кролики вкатили в зеркальную комнату тележку, на которой стоял аквариум с золотой рыбкой.

— Что тебе надобно, Петя Огоньков! — пропела рыбка, высунувшись из воды. — Говори любое свое первое желание!

Нельзя сказать, что это произошло совсем уж неожиданно, но все-таки достаточно быстро для того, чтобы Петя растерялся и позабыл все свои желания. Возникла неловкая пауза.

— Есть мнение, — замямлил «Генсек», — чтобы выдать товарищу пионэру в зачет осуществления его первого заветного желания волшебную палочку. (От счастливой догадки у Пети перехватило дыхание.) Таким образом товарищ пионэр сможет осуществить не только три, но и…

Тут на него зашикали, а джокер, мгновенно оказавшись у «Генсека» за спиной, завязал ему рот слюнявчиком. Впрочем, запрыгнув после этого обратно в свое кресло, он стал коситься на Петю, отчаянно ему подмигивая и кивая.

— Да! — воскликнул Петя. — Правильно! Я хочу волшебную палочку!

В тот же миг слуги внесли на подносе волшебную палочку. Она лежала в специальном углублении на расшитой золотом красной бархатной подушке. Петя схватил палочку и сжал в кулаке.

— Прощай, Петя Огоньков, — пропела рыбка. — Это было твое первое желание, осталось два.

Рыбку выкатили, а Петя от возмущения первое время не мог даже найти слов.

— Что значит два! Почему только два? Волшебная палочка — и только два?..

Но сидевшие за столом почему-то засмеялись. Только «Генсек» покраснел и закашлялся, а джокер отвернулся от Пети и делал вид, что сосредоточенно считает на калькуляторе.

— Вот тебе и первый урок, юноша, — подал свой сильный голос «Сократ». — Хитрость в паре с Глупостью редко дают хороший совет. Припомни: речь шла только о трех желаниях, а ты, как глупая старуха из той самой сказки, захотел получить все сразу. Используй с умом по крайней мере два оставшихся, иначе можешь оказаться у разбитого корыта.

Петя дернул джокера за рукав и гневно воскликнул:

— Зачем же вы мне неправильно подсказывали?!

Тут же краем глаза он заметил, что на свое место с быстротой молнии метнулся змей-«Чингисхан». Получалось, что всего мгновение назад он был рядом! Пете сделалось страшно, и одновременно он увидел затрясшийся в кресле студень. Вскрикнув, он отбежал к двери.

Сидевшие за столом еще громче засмеялись и заулюлюкали. Только двое — луч света и монашка — смотрели на него с состраданием.

— Давай-давай, дуй отсюда! — крикнула «Помпадур» голосом базарной торговки и свистнула в два пальца.

— Мразз-з-ззь! Мразз-з-ззь! Дряной мальчиш-ш-шка! — шипел «Чингисхан».

— Ату его! Ату! — пропищал студень, обежал стол и спрятался за «д'Артаньяна».

Не поднимаясь со своего кресла, паяц вдруг превратился в огромного горделивого льва, повернулся вполоборота, задрал морду и оглушительно заревел. Петя от страха застыл на месте и едва не описался.

Коньяк подбежал к «Генсеку» и завопил что было мочи:

— По врагам социалистического отечества из всех орудий залпом огонь!!!

Тут же в Петю градом полетели разнообразные плоды из фруктовых ваз. Не дожидаясь того момента, когда в дело пойдут ананасы и зажав в руке волшебную палочку, Петя помчался наверх.

Под все слабее доносившийся снизу хохот, выкрики и дробь бившихся о ступеньки фруктов-снарядов, он пробрался через простенок и судорожно извиваясь, быстро полез по захламленным антресолям назад в квартиру.


7


Решение всех проблем одним взмахом. — Срочно отыграть назад! — Делайте свою игру, молодой человек…


Петя вбежал в комнату и запер за собой дверь. Первое время он не мог отдышаться, сердце колотилось в груди, отдаваясь в висках словно барабанная дробь. Случившееся казалось недоразумением, которое нужно смахнуть с себя, хорошенько проснувшись.

Выглянув в коридор, Петя убедился, что за ним никто не гонится, зашел в ванную и подставил голову под струю холодной воды. Это не помогло; сон был самой что ни на есть реальностью.

Очумело вытеревшись полотенцем, Петя стал разглядывать волшебную палочку. Во время своего панического бегства он крепко сжимал палочку в руке, опасаясь как-нибудь ее выронить и потерять. Теперь он заставил себя успокоиться и осторожно, чтобы случайно не взмахнуть и не потратить напрасно еще одно заветное желание, стал поворачивать ее так и сяк.

Волшебная палочка имела сантиметров тридцать в длину и два-три в поперечнике. «Фут в длину и дюйм в поперечнике! — догадался Петя. — Палочку, наверное, делали очень давно, когда еще не было метрической системы». И действительно: темная ее поверхность была вытерта и отполирована множеством рук, через которые она, по всей видимости, прошла до того, как попала к нему в руки.

«Надо поскорее придумать два желания, пока еще договор остается в силе, ведь он не знает…»

В коридоре тревожно и громко зазвонил телефон. Петя вздрогнул, прижал палочку к груди, подбежал и снял трубку:

— Алло! Да!

— Алло, Огоньков? Что же ты так кричишь?

— Ах, это вы, Вера Павловна…

— Да, я, уж извини. Родители дома?

— Нет, никого нет, честное слово.

— Хорошо, я попозже, вечером позвоню. А тебе советую угомониться и заняться уроками, положение у тебя угрожающее.

— Ладно, я займусь.

Вера Павловна попрощалась и повесила трубку. Петя медленно поплелся на кухню и встал перед окном, глядя перед собой в задумчивости.

В окне напротив появилась Маринка Корзинкина, показала ему язык и задернула занавеску. Петя не обратил на это ни малейшего внимания. Услышав голос учительницы, он, по привычке, перетрусил. По-рабски, тоскливо и унизительно.

И он разозлился. Так разозлился, что топнул ногой и на глазах у него выступили слезы. Изнутри стали закипать обида и возмущение. Почему это он, обладатель волшебной палочки, должен трусить, унижаться и изворачиваться перед учительницей! Да он, если захочет, сейчас же, сию минуту превратит всех учительниц в мышей. Или, еще лучше, в маленьких детей. Интересно будет посмотреть, куда подевается вдруг их важность!

Нет, жалко тратить на это заветное желание. Лучше всего самому стать большим… От этой мысли Петя прямо задрожал. Да, да, вот именно, самому стать большим — ведь это и есть решение всех его проблем! Взрослого никто не заставит учиться в школе и не лишит законного летнего отпуска, никто не отправит спать, когда по телевизору начинается самое интересное, никто не… Да что там говорить, от открывшейся перспективы голова шла кругом. Можно, к примеру, стать водителем трамвая или троллейбуса: кататься весь день по городу и глазеть по сторонам, да еще получать за это кучу денег… Да что там говорить, мало ли других замечательных возможностей у взрослого человека!

Петя вытер глаза, решительно взмахнул палочкой и воскликнул:

— Хочу стать большим! Прямо сейчас, сию секунду!..

Не успел он договорить, как пол под ним провалился вниз, руки и ноги вытянулись словно столбы, а голова стремительно пошла вверх и уперлась в четырехметровый потолок.

Петя ахнул, пригнулся и оперся руками о стол, который жалобно затрещал под весом пятисоткилограммового детины, продолжавшего не так стремительно, как в первые мгновения, но все еще увеличиваться в размерах.

— Нет, нет! — испуганно закричал Петя, и голос его заухал словно пароходный гудок. — Нет, нет! Не хочу быть большим, хочу быть маленьким!!

И он энергично замахал палочкой, которая была теперь не больше карандаша.

В тот же миг, ощущая стремительное головокружение, он полетел вниз, прямо на стол, в папину чашку с недопитым чаем. Бултых! Шквал поднялся и обрушился на скатерть. Петя вскочил на ноги, подпрыгнул, уцепился за край, выбрался из чашки на блюдце, а затем и на стол.

«Вот и все, — сказал он сам себе. — Вот они и исполнились, три заветных желания». Теперь ему почему-то все сделалось безразлично и даже смешно. Он начал смеяться сначала беззвучно, потом все громче и громче. Голос, который ему самому казался нормальным, звучал со стороны как щебет маленькой птички. Лежавший на подоконнике в окне напротив Маринкин кот Барсик поднялся и начал тревожно озираться.

Отсмеявшись, Петя поднялся и сказал решительно: «Ладно, хватит валять дурака, все это глупости, надо просто взять себя в руки и проснуться». Он затряс головой, распустив вокруг веер чайных брызг, и ущипнул себя в руку так, что вскрикнул от боли. Услышав писк, Барсик снова приподнял голову и зашевелил ушами: он не мог ничего разглядеть из-за стоящих на подоконнике напротив цветочных горшков.

Итак, это был не сон.

Теперь Пете сделалось страшно по-настоящему. «Скорее, туда, на антресоли! — подумал он лихорадочно. — Они еще там, они должны все исправить!..» Он подбежал к краю стола и остановился, едва успев сбалансировать над пропастью… Оглядевшись, он перебежал со стола на подоконник, прыгнул на буфет, обхватил руками и ногами ручку швабры и поехал вниз…

Оказавшись на полу, Петя побежал к стремянке. От только что проделанных акробатических упражнений у него сложилось впечатление, что на маленькие организмы действуют совсем не такие силы природы, как на большие. Например слон совсем не может прыгать, в то время как муравью ничего не стоит свалиться с верхушки самого высокого дерева и бежать дальше как ни в чем не бывало. Теперь и Петя по своим ощущениям был уверен, что мог бы прыгнуть с высоты десятикратно или даже двадцатикратно превышающей его теперешний рост. Он чувствовал себя необычайно сильным и ловким.

Словно маленькая цепкая обезьянка, он взлетел на верхнюю ступеньку стремянки. Ах, какая неудача: до края антресолей оставалось еще сантиметров тридцать-сорок…

— Непредвиденные трудности? — услышал он вдруг сверху чей-то голос.

На краю антресолей, свесив ножки, сидел такой же маленький, как и он сам, карточный шут и кривил рот в насмешливой улыбке. Сердце у мальчика забилось в радостной надежде.

— Вы здесь! А я как раз… — Петя широко раскрыл глаза, больше всего опасаясь, как бы волшебный человечек куда-нибудь не исчез. — Послушайте, я нечаянно… то есть, я нечаянно взмахнул палочкой, и вот… Я хотел другое, я не хотел…

— Взмахнул нечаянно, — повторил джокер невинным голосом. — Он нечаянно взмахнул, а палочка вдруг сработала. Ловко придумал. Не правда ли, коллега?

— Хм, хм, — замямлил появившийся рядом с джокером «Генсек». — За проявленную находчивость предлагаю вручить товарищу пионэру орден Вранья третьей степени. Получите и распишитесь. Товарищ секретарь, заверьте пожалуйста печатью.

Джокер вдруг наотмашь влепил Пете на лоб мокрую жабу. Жаба протяжно квакнула, отпрыгнула, превратилась в мотылька и влетела в стену. Кавалер ордена Вранья третьей степени едва устоял на ногах, утер липкий от шлепка лоб и всхлипнул:

— Превратите меня обратно, я больше не буду, честное слово… — он скривился, чтобы заплакать по-настоящему, опустил глаза и увидел под антресолями монашку, державшую в руках блюдо с трясущимся студнем.

— У-уу! Вя-яя! — противно пропищал студень, передразнивая. — Превратите меня обра-атно…

Петя быстро отнял руки от лица, монашка со студнем исчезли.

— Вы не имеете права! — топнул он ногой. — Я вам не игрушка, я — человек!

Но к своему ужасу, вместо собственного голоса он услышал гусиное кряканье, на боку же у Пети-гусака воинственно звякнула мушкетерская шпага. Петя захотел выхватить шпагу, но из ножен выхватился червяк, которого он помимо воли запихал в собственный клюв и проглотил.

Джокер начал покатываться от смеха и получил оплеуху от «д'Артаньяна». А у Пети пропал клюв, и он снова сделался крошечным мальчиком. Понадеявшись на заступничество в лице мушкетера, он взмолился:

— Послушайте, скажите им, я не смогу!..

Мушкетер грозно закрутил ус:

— А на что вы, черт побери, рассчитывали, молодой человек? Вам предложили условия игры, мы честно сделали свои ставки, а теперь вы, при первых же трудностях, намерены заявить, что передумали? Делайте, делайте свою игру или, клянусь честью, я сию же минуту проткну вас насквозь как жареную куропатку!

Мушкетер в негодовании удалился, растаяв в воздухе, а на краю антресолей снова развалился карточный джокер.

— Вы слышали, молодой человек? — передразнил он «д'Артаньяна» закрутив несуществующий ус. — Делайте, черт побери, свою игру.

Он щелкнул длинными пальцами, и появившиеся из глубины антресолей молоток на пару с «Генсеком» стали выталкивать наружу модель планера, за которую Петя зимой получил пятерку по труду. Перевесившись тяжелым носом через край, планер поехал прямо на мальчика.

— Хватайся! Держись! — крикнул паяц, и Петя, растерявшись, уцепился за несущую рейку.

В тот же миг конструкция из дерева и папиросной бумаги оторвалась от антресолей и плавно понесла Петю по коридору, через кухню, в открытое окно.

— Делайте свою игру, молодой человек! — закричал вреднюга ему вслед и его смех подхватили на все лады достоинства и недостатки. — Делайте свою игру!..


8


Долгожданный триумф кота Барсика. — Девочка или мальчик?.. — Маринка Корзинкина знает, что надо делать


Увидев, что планер несет его прямо в открытое окно, Петя отчаянно завопил и задрыгал ногами. Под ним мелькнул стол, подоконник с яркими пятнами цветов… и вдруг открылась бездонная прорва двора-колодца. Крик сорвался, спереди на него стремительно наплывала серая шершавая стена… Раздался треск, Петя куда-то полетел и потерял сознание.

Он очнулся на каменном карнизе, опоясывающем двор по периметру на уровне четвертого этажа. Отполз от края на безопасное расстояние и отдышался, пытаясь унять волнение. Касаясь одной рукой неровностей стены, пошатываясь, зашагал по карнизу в сторону своего окна, находившегося теперь на противоположной стороне двора.

Карниз был довольно широкий, и разгуливать по нему было бы совсем не опасно, если бы путь не преграждали громоздившиеся на карниз жестяные подоконники. И первой же комнатой с таким подоконником была комната Маринки Корзинкиной.

Из окна этой комнаты за Петей давно уже следил кот Барсик. Он был очень хитрый, поэтому не высовывался наружу, а наблюдал за происходящим через отражение в стекле. Барсик недавно плотно закусил и вплоть до последней минуты очень приятно полеживал на окне, щурясь на полуденное майское солнышко.

В размеренной и спокойной жизни кота Барсика была одна досадная незавершенность, мечта, вопиющая о скорейшем своем воплощении, мечта, временами переходящая в страсть… Короче говоря, он хотел поймать птичку. На улицу Барсика не выпускали, а в колодец двора птицы залетали не так уж часто. Но если Барсик замечал в небе что-то мелькнувшее в стремительном полете, то мгновенно принимал боевую стойку, шерсть на нем поднималась дыбом, а глаза метали молнии. Птичка исчезала, и Барсик издавал протяжный, мучительный вопль. Если же неосторожный воробей или голубь залетал прямо во двор, родители Маринки закрывали в квартире все окна, чтобы обезумевший кот ненароком не сорвался вниз с четвертого этажа.

Барсик был толстым и ленивым, однако при всей своей внешней дородности довольно ловким и сообразительным. Увидев, что в сторону его окна летит большая диковинная птица с неподвижными крыльями, он даже не подал виду, что она его как-нибудь интересует и не шелохнулся.

Дальнейшее развитие событий заставило его все-таки вскочить с места и высунуть голову на улицу: птица с треском разбилась о стену дома, а на карнизе остался лежать птенец, еще совсем маленький и несформировавшийся, скорее похожий на крошечного человечка… Барсик лег на место, притворился спящим и продолжил наблюдение за объектом в отражение окна.

Вскоре птенец поднялся и зашагал прямо к Барсику, которому все еще удавалось сохранять внешнее спокойствие. Но как только Петя перебрался с карниза на подоконник, Барсик ловко поддел его лапой, схватил зубами за воротник и спрыгнул в комнату.

Это был его долгожданный триумф. Он не собирался есть свою добычу, но ему ужасно хотелось похвастать ею перед хозяевами. И он побежал по коридору на кухню, гордо сжимая в зубах крошечную птичку, которая пищала и отчаянно трепыхалась.

На кухне у плиты стояла бабушка и жарила оладьи. Здесь же была Маринка Корзинкина, которая бабушке не то чтобы помогала, но и не очень мешала. Как только бабушка отворачивалась, она хватала с тарелки горячий оладышек и начинала с удовольствием хрустеть тоненькой, поджаристой корочкой.

— Ой, бабушка! — закричала вдруг Маринка. — Барсик мышку поймал! Смотри, смотри!

Барсику стало обидно, что его птичку приняли за мышку, но в то же время приятно столь шумное внимание к своей особе. Сохраняя привычку держать фасон, он деловито проследовал в свой угол и положил Петю на блюдечко.

— Ой, бабушка, она еще живая, она пищит! — Маринка отложила оладышек и спрыгнула на пол. — Барсик, не смей, брысь!

— Да что ты такое говоришь, откуда у нас мыши-то… — проворчала бабушка, продолжая сосредоточенно колдовать над сковородкой.

— Бабушка, ну как же ты не слышишь! Он сейчас ее съест!

Тем временем Барсик, уловив обидную для себя перемену в настроениях, не говоря уже о «брысь!», схватил Петю за шиворот и побежал с ним по коридору.

— Стой! — закричала Маринка и побежала за котом. — Ах ты толстая гадина!

Топот и крики напугали Барсика так, что он сжался в углу прихожей и, прикрывая добычу своим телом, угрожающе зашипел. Маринка взяла кота за шкирку и оттащила в сторону. Одной рукой нащупала в темноте мышонка, а другой щелкнула Барсика по его розовому носу.

— Бедненькая мышка, — заговорила девочка с Петей, ласково пряча его в ладошках и целуя в голову. — Не бойся, я никому не дам тебя в обиду.

Она принесла мышонка в комнату, на ощупь засунула его в пустой спичечный коробок и закрыла.

— Вот так, — сказала Маринка, остановившись у открытого окна. — Теперь ты будешь жить у меня. Моя кукла Рита как раз сейчас ждет маленького ребенка; может случиться и так, что он родится уже сегодня… Она, конечно, обрадуется, если у нее родится мышонок. Мы будем кормить тебя разными крошками, сахарком, а если будешь вести себя хорошо и слушаться, дадим немножечко сыра. Ты любишь сыр? Ой!.. — всплеснула Маринка руками. — Мы ведь еще не придумали тебе имя!

Мышка в коробке отчаянно завозилась и запищала, девочка поднесла коробок к уху и тут ей показалось… нет, нет, она совершенно отчетливо услышала, что мышка пищит человеческим голосом:

— Не надо кормить, не надо имени! Корзинкина! Это я, Петя Огоньков! Меня превратили, выпусти меня отсюда!

Раскрыв рот, Маринка некоторое время смотрела прямо перед собой. На секунду ей показалось, что в окне напротив, там, где живет Петя Огоньков, колыхнулось занавеска. И у нее сразу отлегло от сердца: конечно, это сам Петя стоят за занавеской, поглядывает за ней и попискивает.

— Дурак, — сказала она и пересела вглубь комнаты за стол. Она положила коробок перед собой и продолжала:

— Сегодня же я соберу всех кукол на родительский совет и мы решим, какое имя лучше всего подойдет первенцу… Ой! — Маринка снова всплеснула руками. — Ведь мы даже не знаем, кто у нас будет — девочка или мальчик! Интересно…

Маринка Корзинкина склонилась над столом и осторожно, высунув от любопытства кончик языка, начала потихоньку раздвигать коробок.

В щелке показались сначала одетые в крошечные кроссовки ножки и синенькие штанишки, затем рубашечка, ручки, шея и… наконец, головка крошечного Пети Огонькова.

Маринка негромко сказала «ой», встала, с грохотом опрокинув стул, попятилась к стене и пронзительно завизжала.

На крик прибежала бабушка.

— Бабушка, смотри, смотри!..

— Да что такое случилось, внучка? Я без очков-то не вижу… — растерянно озиралась по сторонам бабушка.

— Там… — Маринка вдруг осеклась. Присутствие бабушки ее успокоило и теперь ей захотелось рассмотреть человечка. Страх отступил перед нахлынувшем чувством жгучего любопытства. — Там… мышка. Просто мышка. Я боюсь мышей. Иди, иди, бабушка, я только вначале испугалась, а теперь больше не боюсь.

Маринка поскорее выпроводила бабушку и осторожно, шаг за шагом, стала приближаться к столу. Человечек уже стоял рядом с коробком, что-то попискивал и размахивал руками. Маринка медленно, не сводя с него глаз, опустилась на стул, вытянула шею и наклонила голову. Да-да, несомненно, это был ее сосед и одноклассник Петя Огоньков. Только совсем крошечный…

— Это я! Я! Петя Огоньков! — надрывался человечек. — Меня превратили!

— Петя, это ты?.. — шепотом произнесла Маринка в полнейшем замешательстве.

— Да, да, это я! Меня превратили, понимаешь? — кричал Петя тоненьким-тоненьким голосом.

— Ой… — выдохнула Маринка, — вот это дела… Как же ты теперь в школу будешь ходить?

Пете нестерпимо захотелось Маринку Корзинкину поколотить, он даже не находил слов от возмущения. Но тут в комнату зашла бабушка и позвала внучку пить чай. Маринка бесцеремонно засунула Петю в коробок и зашептала:

— Я сейчас, только на минутку, чтобы бабушка ничего не подумала.

Она убежала на кухню, а в комнату зашел оскорбленный до глубины души толстый кот Барсик. Что-то почуяв, он некоторое время внимательно оглядывался по сторонам, потом запрыгнул на стол и начал усердно обнюхивать коробок. У Пети в это время глаза были на мокром месте, он шмыгал носом и тихонько всхлипывал. Места было мало, сильно пахло деревом и спичками.

Между тем, пока Маринка, обжигаясь чаем, судорожно обдумывала всю эту дичайшую ситуаций, коробок начинал интересовать Барсика все больше. Он даже стал догадываться, что все это не просто так, и коробок как-то связан с чрезвычайными событиями последнего времени. Барсик мяукнул, тронул подозрительный предмет лапой раз, другой…

Предмет отскочил, Петя внутри покатился кубарем.

— Эй! — закричал он. — Брысь! Пошел вон!

Оттого, что коробок запищал, Барсик пришел в неописуемый восторг и тотчас погнал свою находку со стола.

Коробок брякнулся на пол, кот моментально оказался рядом и азартно погнал его перед собой, словно нападающий хоккейной сборной.

Если бы Петя был нормальным мальчиком, то высоту, с которой он упал, можно было бы сравнить с высотой пятиэтажного дома. Но поскольку теперь на него действовали уже совсем другие силы природы, его тряхнуло, конечно, как следует, но он остался цел и даже же набил себе шишек.

Как только в коридоре послышались шаги, хитрый Барсик загнал коробок под шкаф, запрыгнул на стул и принял непринужденную позу, показывая всем своим видом, что он здесь давно я вообще не думал заниматься какими-нибудь глупостями.

Но Маринка сразу поняла, в чем дело, и дала Барсику такую оплеуху, что тот, не издав ни звука, пулей вылетел за дверь.

— Петя, Петя, ты где! — позвала она тихонько.

Из-под шкафа послышался писк. Маринка линейкой выгребла коробок и прижала его к груди.

— Бедненький, — прошептала она. — Я больше тебя одного не оставлю, ты теперь всегда будешь со мной, всегда. Может быть ты голодный? Ты кушать хочешь?

Голос девочки отдавался в коробке пещерным уханьем великана. А сама Маринка Корзинкина чувствовала неожиданный прилив нежности к маленькому человечку, ставшему беспомощным и беззащитным.

— Не бойся, маленький, — шептала она, губами касаясь коробка, и Петя чувствовал запах свежих оладышек, — я никому тебя не отдам, я буду о тебе заботится.

— Нет! Нет! — закричал Петя и заколотил руками и ногами по стенкам. — Не хочу быть маленьким! Помогите, сделайте что-нибудь!

И он, в конце концов, разрыдался по-настоящему.

Маринка Корзинкина присела на стул и задумалась. Она думала с минуту, а потом сказала:

— Знаю. Я придумала, что нужно делать.

Петя перестал плакать и насторожился.

— Мы пойдем к ведьме, и она превратит тебя обратно в мальчика.

«Вот так, — подумал про себя Петя, в котором в то же время проснулось что-то вроде надежды, — я уже и не мальчик. Я теперь, наверное, что-нибудь вроде насекомого…»

— Я знаю одну настоящую ведьму, — продолжала развивать свою мысль Корзинкина. — Когда прошлой весной Барсик пропал из дома, мама ходила к ней колдовать, чтобы он вернулся.

— Ну и как, — недоверчиво поинтересовался Петя, — помогло?

— Вот дурак, ты же его видел, стало быть, помогло. Ничего, теперь он никогда не убежит.

— Это почему же?

— Почему, почему, — Маринка поднялась с места. — Маленький еще знать, почему. Сейчас оденусь и пойдем.

«Маленький… — передразнил ее Петя про себя. — Это она точно заметила».


9


Жизнь и судьба Тоси Табуреткиной. — «Он здесь…» Сеанс черной магии прерывается, так и не успев начаться


На дверях в квартиру настоящей ведьмы красовалась солидная медная табличка:


Эльвира. Черная и белая магия. Снятие порчи и сглаза. Исцеление всех болезней по фотографии. Розыск пропавших людей, животных и автомобилей. Предсказывание будущего, изменение кармы и др.


На вот это «др.» и была вся надежда.

Целительницу Эльвиру по-настоящему звали Тосей. А фамилия у нее была Табуреткина. Судьба у Тоси Табуреткиной, которой на момент описываемых событий было от роду двадцать три года, сложилась непростая. Сначала, по окончанию училища, она работала на мясокомбинате. Однако работа вскоре показалась ей слишком тяжелой, а зарплата слишком маленькой. Тогда Тося начала приворовывать с рабочего места мясо, фарш, специи и другое подручное сырье, а по возможности и готовую продукцию. Краденное она сбывала на рынке, а на вырученные деньги покупала себе мебель и модные тряпки. Когда она, по ее выражению, «упаковалась хорошенько и основательно», то решила копить деньги на автомобиль иностранной марки.

Для того, чтобы выносить с рабочего места продукты более эффективно, она нажила себе разных поясов и мешочков, которыми обвязывала себя под одеждой словно какой-нибудь командос. Для фарша она использовала обыкновенную резиновую грелку, которую подвязывала на живот.

На проходной заметили, что Тося день ото дня полнеет и заподозрили неладное. К ней стали внимательно присматриваться, и однажды устроили ей обыск.

На первый раз ее строго предупредили.

На второй раз был суд и ей назначили условную меру наказания. В смысле, что если бы Тося начала честную жизнь, ее бы простили.

Но Тося Табуреткина попалась снова. Теперь она уже не ходила с краденными продуктами через проходную, а лазала через дырку в заборе. И на этот раз ее отправили на год в исправительную колонию.

В колонии Тося научилась очень хорошо кроить и строчить рабочие рукавицы для строителей. Но такая работа на воле ее, конечно, не прельщала.

И вот однажды, после освобождения, ей по случайности попалась в руки книга под названием «Руководство для ведьм. Колдовские зелья, наговоры и заклинания». Вместо того, чтобы выбросить эту вредную книгу и взяться за ум, Тося накупила еще кипу литературы подобного рода и, лежа в кровати, дни и ночи напролет изучала премудрости этого темного ремесла. Потом она дала в газеты объявление, слово в слово повторявшее текст заказанной на дверь медной таблички, и стала готовиться к приему клиентов.

Слово «ведьма» нравилось далеко не всем, поэтому Тося предпочитала называть себя целительницей. Новое звучное имя она позаимствовала из американского кинофильма, а квартиру обставила таким образом, чтобы посетители сразу проникались к ней доверием. У нее еще была престарелая мамаша, но она жила в дальней комнате, все время болела и не выходила.

Над внешностью тоже пришлось поработать: седоволосый до пояса парик скрыл легкомысленную прическу, а пудра покрыла чахоточной бледностью веснушки на щеках. Белесые ресницы Тося жирно обвела черной тушью, а вокруг глаз сделала серые изможденные круги. Далеко не идеальную фигуру ее скрывала ниспадающая до самых пят полупрозрачная накидка, придававшая ее силуэту вид призрачный и загадочный.

* * *


Маринка остановилась перед дверью с табличкой и позвонила.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — шепнула она Пете, убеждая в этом по большей части саму себя. Всю дорогу она сжимала коробок в ладошках, поднося его то к губам, то к уху.

Вот послышался шорох, легкие шаги босых ног, хозяйка посмотрела в дверной глазок и произнесла низким полушепотом:

— Вы принесли его?

Догадываясь, что речь идет о Пете, Маринка закивала и ответила так же таинственно:

— Да, да, он здесь… — и она поднесла коробок к глазку.

— Хорошо, проходите, я вижу его.

О своем визите Маринка Корзинкина договорилась с целительницей Эльвирой всего полчаса назад по телефону, объяснив, как сумела, в чем суть проблемы. «А вы знаете, девушка, что за визиты я беру деньги?» — спросила прежде всего целительница. «Да-да, я принесу вам колечко с бриллиантом, оно дорогое», — пообещала Маринка. Колечко она выкрала у мамы из шкатулки.

Дверь приоткрылась, и девочка зашла в темную прихожую. «Следуйте за мной», — услышала она и поспешила за удалявшейся по коридору словно приведение накидкой.

В наглухо зашторенной комнате горели свечи и сильно пахло ароматическими дымными палочками. Тося хотя и много курила, делала это исключительно на кухне, где у нее, кстати говоря, неделями громоздилась немытая посуда. Но теперь, под чучелом раскинувшей крылья летучей мыши, за столом сидела бледная длинноволосая женщина и смотрела перед собой большими немигающими глазами.

— Покажите кольцо, — произнесла она негромко.

Марина сияла с пальца и протянула колечко.

— Хорошо, — сказала Эльвира, рассмотрев кольцо хорошенько. — Я приму его. Но вы должны как-то объяснить родителям…

— Просто скажу, что потеряла, — предложила Маринка.

— Правильно, девочка, — кивнула целительница. — Но если ты скажешь правду, я нашлю на тебя и на всю твою семью неизлечимые болезни.

Маринке сделалось страшно и неприятно, но отступать было поздно.

— Вот, — протянула она коробок.

Эльвира раздвинула коробок, приблизила его к свече, наклонилась…

Тут следует пояснить, что метод целительницы был прост и стопроцентно надежен. Деньги брались только в том случае, если заказчик получал желаемое: излечение от болезни, пропавший автомобиль или, допустим, повышение по службе.

Если нет — Тося не брала совсем ничего, и это тоже работало на ее репутацию, так как свидетельствовало о ее бескорыстии. (Разумеется, что выздоровевший больной выздоровел бы и без Тоси, а умер бы тоже без ее помощи.)

Эта методика распространялась на все без исключения виды услуг. Чего у нее никогда не было, так это крошечных мальчиков, посаженных в спичечный коробок.

Итак, Тося приблизила коробок к свече…

— Что это! — взвизгнула она и подскочила со стула, будто увидев перед собой змею. — Уберите, уберите сейчас же! Я дворника позову, милицию!.. Хулиганы! — Тося затопала ногами, парик съехали и под ним показались стриженные рыжие волосы. — Дураки! Козлы ссученные! А ну, мотайте отсюда, психи! — орала она голосом базарной торговки. — Я на такое дело в жизни не подпишусь, ни за какие цацки!..

Она бросила колечко на стол.

Перепуганная Маринка схватили коробок, кольцо и выбежала вон из квартиры.

Весь остаток дня и всю ночь целительница Эльвира билась в истерике, а под утро сорвала с окон тяжелые шторы, связала в узел все свои черепа, чучела, магические причиндалы, да и вынесла все на помойку. Отодрала от двери медную табличку с надписью, отмыла лицо от туши и белил и переоделась в нормальную одежду. Сделала в квартире генеральную уборку, все перемыла и перестирала, а потом пошла в ближайшее кафе и устроилась работать посудомойкой.

С тех пор там и работает, а про свое жульничество с черной и белой магией старается даже не вспоминать. Администрация кафе Тосей довольна и скоро обещает перевести ее в буфетчицы. И матушка ее престарелая гораздо лучше себя чувствует, уже сама ходит гулять в садик.


10


Необыкновенный матч


Маринка Корзинкина так запыхалась и разволновалась, что присела в ближайшем сквере на лавочку отдышаться. Коробок на некоторое время замер у нее на коленях.

Петя с удовольствием вытянул ноги… и вдруг заметил, что в коробке он не один. Кто-то лежал рядом, сопел, позвякивал чем-то, дрыгал ногой и даже начал тпрунькать себе под нос мелодию «Футбольного марша».

В следующее мгновение по всей стенке коробка зажглись фонарики, и стало видно, что рядом, закинув ногу на ногу, полеживает, как ни в чем не бывало, тот самый карточный джокер.

— Ой, — сказал Петя. — Как же вы… здесь?

— А как же вы? — не прерывая тпруньканья, ответил джокер.

— Я? Так ведь вы сами…

— Вот-вот, мы сами.

Разговор явно не клеился.

— Тесновато у вас тут… — недовольно заворочался джокер. — Мы это дело сейчас исправим, стоит только взмахнуть волшебной палочкой…

С отвратительным скрипом он вытащил из-за пазухи большой и длинный, как докторская колбаса, надувной шарик. На шарике, словно на больничном тазу, было намалевано масляной краской: «ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА».

Джокер неловко, в темноте задев Петю по лицу, махнул «палочкой», что-то прошептал, и внутренность коробка вдруг стала расширяться во все стороны, превращаясь в огромный, рассвеченный прожекторами стадион.

Петя стоял один посередине футбольного поля перед мячом, а до отказа заполненные болельщиками трибуны шумели как морской прибой во время шторма. Находившиеся слева от него трибуны были белого цвета, справа — черного.

— Шай-бу! Шай-бу! — скандировали болельщики, и Пете передалось их волнение. Ему во что бы то ни стало захотелось забить мяч в черные ворота, находившиеся совсем рядом и пустые. Он разбежался, ударил по мячу… но тот, описав в воздухе противоестественную дугу, влетел в сетку белых ворот, находившихся далеко у него за спиной.

Черные трибуны победно взорвались, белые ахнули и присели. На механическом табло появился счет: единица на черном и ноль на белом фоне.

Джокер появился перед микрофоном и заорал:

— Почтеннейшая публика! На сто тридцать пятой минуте нашей игры Петр Огоньков забил-таки первый гол в свои собственные ворота! Ура, товарищи!

Публика на черных трибунах радостно зашумела, и Петя вдруг понял, вглядевшись хорошенько, что весь этот народ состоит из одних недостатков. Только все они, не то чтобы двоились и троились, а, как бы это сказать, тысячерились, создавая иллюзию битком набитого стадиона. Студни, колыхаясь мутными телами, размахивали флагами; «генсеки» сердечно поздравляли друг друга, обменивались орденами и целовались взасос; «чингисханы» задирались друг к другу и шипели; печки угощали всех пирожками; гусаки трещали в трещетки; «помпадурши» неаккуратно и жадно ели пирожки, пытаясь одновременно свистеть в два пальца.

Достоинства на белой трибуне наоборот, совершенно потеряли интерес к происходящему: они вяло переговаривались между собой и понемногу тянулись к выходу.

Петя увидел, что джокер спешит к нему через поле. На этот раз шут вырядился в судейскую форму — бутсы, трусы до колен и полосатую футболку. Ножки его, коротенькие и кривые, сверкали голыми копенками. На шее у него болтался огромный ненастоящий свисток. Он вручил Пете шоколадную медаль величиною с блюдце, которая оказалась пустым фантиком из фольги, и долго тряс руку. Теперь он почему-то говорил с легким прибалтийским акцентом:

— Позд-равляю фас, юн-ноша с нефероятным, оглушит-тельным успехом. Этот перфый гол был неподражаем, поверьте: по крайней мере полофина эт-того многотысячного стадиона получило нефыразимое удовольствие. Эт-то, как называется, однажды проснуться знам-менитым.

Почти уже смирившись с неизбежностью всего с ним происходящего, Петя спросил:

— Почему же мяч влетел в другие ворота? Я играл вон за тех… — он кивнул в сторону белой трибуны.

Судья снова обратился в карточного паяца, акцент у него пропал, он громыхнул бубенцами, подбоченился и возмущенно заявил:

— А на что вы, собственно, рассчитывали, молодой человек? Вы уже как-нибудь определитесь, за кого вы здесь играете. Если при первых же трудностях вы отчаиваетесь и бежите на поклон к ведьме (которая, кстати говоря, никакая не ведьма), то в какие ворота, в самую середину, должен по-вашему влететь мяч? Нет, нет, юноша, тут как ни крути, а очко это правильное и совершенно бесспорное. Впрочем, если вы действительно настроены играть в другие ворота, у вас будет еще по меньшей мере девять шансов. Это мало, согласитесь, убедительная может быть победа.

Стало темно и Петя, пошевелив руками и ногами, понял, что он снова в коробке. Корзинкина к этому времени уже что-то надумала и заговорила:

— Я знаю, что надо делать. Мы пойдем к Славику Подберезкину. Он мастер на все руки, отличник, к тому же умеет выкручиваться из всяких положений. Наверняка он что-нибудь придумает. По крайней мере, взрослым тебя показывать сейчас ни в коем случае нельзя.

— Ладно, тащи, — согласился Петя и вздохнул: — Надежды юношей питают.


Глава вторая

ИГРА СО СМЕРТЬЮ


1


Жизненные принципы Славика Подберезкина — Версия об инопланетянах — Ваш любящий сынок…


В отличие от мечтательного Пети Огонькова, его сосед по парте Славик Подберезкин имел в жизни твердые принципы. Вместо того, чтобы предаваться бесполезным мечтаниям, он планировал и рассчитывал. Его ближайшие и долгосрочные планы были построены не на каком-нибудь отвлеченно-сослагательном наклонении, но исключительно на здравом расчете и практическом смысле для достижения конкретных целей. По крайней мере, так он это себе представлял.

Столь практичным во всех отношениях мальчиком Славик стал не потому, что его так воспитывали родители, — но, может быть, именно потому, что он не хотел быть похожим на своих родителей. А именно, он не хотел быть похожим на своего папу.

Папа у Славика был детским писателем, поэтом. Он сочинял всевозможные смешилки, страшилки, училки и загадки для самих маленьких. Распечатывал их на бумаге, а затем ходил по редакциям со своим видавшим виды кожаным портфельчиком, чтобы их издали. Он был толстый, носил очки и всегда улыбался. Все его очень любили, поэтому редакторы сразу ставили его произведения в номер, а художники брались рисовать к ним красивые иллюстрации.

Славик тоже, конечно, любил своего отца. Но больше он все-таки не любил его, а, как бы это выразиться, жалел. Жалел за то, что отец рассеянный и близорукий, что он мало зарабатывает и неспортивно выглядит, что при случае он не смог бы постоять за себя не то, что перед хулиганами, но и даже перед обыкновенной продавщицей в магазине. Да и что это в конце концов за профессия — детский писатель? Папа должен быть таким, чтобы за ним как за каменной стеной. А у них в семье получалось все наоборот: и папа, и Славик были как два ребенка у одной мамы.

Мама совсем другое дело. Мама у Славика была директором овощной базы. Она была сильной, собранной, много зарабатывала, и перед нею, в случае чего, робели не то что продавщицы в магазинах, но и даже самые крутые парни с бритыми затылками.

Вот такая у Славика Подберезкина была мама, и он тоже хотел вырасти собранным, сильным и удачливым во всем. Для этого он занимался в кружке рукопашных единоборств, в кружке судомоделирования и участвовал в математических олимпиадах. И хотя Славик совсем не читал художественной литературы, находя ее бесполезной, мама и папа были своим сыном, каждый по-разному, но в общем очень довольны.

В этот субботний вечер (а дело уже близилось к вечеру) Славик Подберезкин готовился к назначенным на завтра соревнованиям судомоделистов. Завтра, на Лебяжьем пруду Приморского парка, должен был состояться долгожданный морской бой дистанционно управляемых моделей боевых судов. Когда в дверь неожиданно позвонили, он как раз заканчивал наполнять ванну для пробных погружений своего судна — боевой атомной подводной лодки «Кашалот».

— Это ко мне! — поспешно крикнул Славик маме, заглянул в дверной глазок и увидел Маринку Корзинкину. Он подумал, что девочка из класса пришла к его маме с запиской от учительницы. Выскользнув на лестничную площадку и притворив за собой дверь, Славик торопливо зашептал:

— Давай, давай мне, я сам передам…

— Что? — не поняла Маринка Корзинкина.

— Записку, записку давай. Ты ведь с запиской от Веры Павловны?

— Какую еще записку. Я… то есть мы просто поговорить с тобой пришли, посоветоваться.

— А кто с тобой? — Славик сделал шаг вперед и осмотрел лестничные марши. — Кто это — вы?

— Я и Петя Огоньков.

— Ёлки-палки, так бы сразу и сказала. А почему он прячется? Заходите. Эй, Огоньков, ты где?..

— Погоди, — Маринка взяла его за руку, и Славику показалось, что рука у нее влажная и подрагивает. — Погоди, он здесь, со мной.

Маринка достала из кармана спичечный коробок и начала его бережно раздвигать.

Подберезкин внимательно всмотрелся в лицо и глаза своей одноклассницы: он начал думать, что ее угостили какой-нибудь одурманивающей гадостью, и теперь она не в себе. «Не хватало еще возиться с безмозглыми девчонками», — подумал он в раздражении. Но уже в следующее мгновение…

— Погоди, погоди, что это… — залепетал он испуганно. — Что это, что, здесь не видно… — он протянул руку к коробку, но сразу отдернул. — Пойдем, пойдем ко мне, заходи…

Маринка прочла за Славиком в его комнату, на ходу поздоровавшись с удивленной мамой.

— Давай, давай, сюда, на стал, под лампу… — Славик запер дверь на защелку (это удивило маму еще больше), нервно потер лицо ладонями, встряхнулся и наклонился над столом.

В ярком свете настольной лампы он увидел раздвинутый спичечный коробок и преспокойно облокотившегося о него крошечного человечка, похожего на Петю Огонькова.

Они смотрели друг на друга несколько секунд потом человечек что-то пропищал.

— Что!! — Славик ошалело приблизил к нему свое ухо.

— Да так, ничего особенного. Я говорю: и жить торопимся, и чувствовать спешим.

— А?! — сказал Славик еще более ошалело.

— Ква! — передразнил его Петя; по правде говоря, ему все уже порядком надоело.

Славик резко распрямился, постоял молча, глядя в одну точку, затем повернулся к Маринке:

— Это… откуда?

— Не знаю, он сам толком объяснить ничего не может.

— Так-так-так-так-так-так…

Славик начал напряженно тереть виски и заходил взад-вперед по комнате. Время от времени он останавливался перед столом и наклонялся над Петей. Он даже взял лупу и рассмотрел его в увеличении. Несомненно это был Петя Огоньков, только совсем маленький. Славик чувствовал в голове какой-то запор и, не находя слов, бормотал себе под нос одно и то же: «так-так-так-так-так-так…»

Непринужденно облокотившись о коробок, Петя разглядывал стоявшую перед ним на опорах модель подводной лодки. В длину около метра, довольно пузатая и выглядела совсем как настоящая.

— А что он сам говорит? — произнес наконец Славик, обращаясь к Маринке.

— Ерунду какую-то говорит, — вздохнула Маринка так, как будто она привела к врачу нерадивого ребенка. — Говорит про волшебников, что его превратили…

— Волшебники? А что, их было много?

— Да, кажется, двенадцать или тринадцать…

И Корзинкина стала рассказывать со слов Пети про сон, антресоли, зеркальную комнату, исполнение желаний, а также о неудавшемся визите к целительнице Эльвире.

По мере того, как история набирала обороты, Славик ощущал, как мысли его проясняются и он снова начинает владеть ситуацией. Его глаза приняли осмысленное выражение и заблестели, растерянное бормотание сменилось более или менее понятными восклицаниями. Все чаще он останавливался перед столом и внимательно разглядывал Петю через лупу.

— Теперь все ясно, — взволнованно пробормотал он после того как Маринка закончила рассказ. — Теперь мне все ясно. Никакой дверцы, разумеется, не существует, это глупости. Все дело в инопланетянах. Инопланетяне, вот кто здесь поработал. А эти галлюцинации с волшебниками ему внушили, чтобы запутать дело, они мастера на такие штучки. Они его для чего-то уменьшили, а для чего — нам еще предстоит узнать. Дорого бы наши ученые дали за то, чтобы его заполучить. Но мы его не отдадим, мы сами разберемся, он не какой-нибудь подопытный. А, Петя, ты не подопытный?

Ответа не последовало.

— Засунь его в коробок и поднеси к уху, — посоветовала Корзинкина, — тогда будет очень хорошо слышно.

Тут Петя взорвался:

— Что значит — засунь! Я вам что, насекомое какое-нибудь?! Я вот вас обоих куда-нибудь засуну, дайте только обратно вырасти!..

— Ладно, ладно, ты не кипятись, — отмахнулся Славик, занятый своими мыслями. — Никто тебя не засунет. Ни в какие лаборатории мы тебя тоже не отдадим, чтобы на тебе не стали опытов делать.

В дверь постучали, дети вздрогнули, переглянулись и загородили собою стол.

— Славик! — послышался заинтересованный голос мамы. — А что это вы закрываетесь?

Славик подбежал к двери, приоткрыл чуть-чуть я зашептал в щелку:

— Иди, иди, мама, у нас важное дело, ты мешаешь…

И, не позволив ей хорошенько заглянуть в комнату, снова захлопнул дверь и щелкнул замком. Подумав немного, спросил:

— Слушай, Корзинкина, а его родители знают?

— Нет, пожалуй еще не знают. А что, надо сказать?

— Вообще-то лучше бы им и не знать. Хорошо бы им записочку оставить… Так, ничего лишнего…

— Как же он напишет? Они сразу догадаются, что он маленький.

— Это не проблема, увеличить записку раз плюнуть.

Петя и сам уже думал, что его должны хватиться родители. И конечно, не могло быть и речи о том, чтобы рассказать (показать?!!) им всю правду. По крайней мере, до тех пор, пока он снова не станет большим. Если это вообще когда-нибудь случится… Оставалось любой ценой тянуть время, чтобы его не искали с милицией. Да, конечно, записка могла бы на какое-то время успокоить родителей.

— Что же я напишу? — прокричал Петя.

— Вопрос… — Славик почесал затылок. — Что бы ты ни написал, поволноваться придется. Тут, пожалуй, ничего особенно нового не придумаешь. Взрослые любят сочинять истории про то, как мальчики убегают из дома. Ну там, в Африку, Америку или на Антарктиду… Залезают в корабельный трюм или в багажный отсек самолета… Понимаете? Они просто балдеют от таких историй, потому что сами сидели дома все свое детство и начитались дурацких книжек. Пиши так… — Славик положил на стол лист бумаги и отломил кусочек грифеля от карандаша. — Пиши: «Уехал в Америку охотится на тигров, львов и крокодилов. Вернусь после каникул. Ваш любящий сынок Петя.» Годится?

Подумав немного, Петя написал: «Дорогие мама и папа. Мне пришлось срочно уехать в далекую экспедицию. С задолженностями по учебе рассчитаюсь до осени, даю слово. По возможности буду сообщать о себе. Целую, Петя.»

— Молодец, писатель, — похвалил его Славик. — Сейчас увеличу у папы в кабинете.

Он схватил листок и выбежал из комнаты.

Усердно хлопоча для пользы приятеля, Славик давно обдумывал выгодные для себя стороны этого дела.

Во-первых, рассуждал он, контакт с инопланетянами можно использовать как мощный источник научно-технической информации. Допустим, выведать у них секрет антигравитации или принципиально нового двигателя. За открытие такого рода он для начала без труда получит Нобелевскую премию. А потом… статьи в энциклопедиях, портреты в школьных коридорах, улицы и города его имени… Однако все это далеко не очевидно. Другая идея пришла Славику в голову сразу, как только он увидел маленького Петю Огонькова рядом с «Кашалотом».

Его дистанционно управляемая модель была, конечно, безупречна. Но она могла стать еще лучше, если бы на ее капитанском мостике у штурвала и орудий стоял не игрушечный матросик из набора солдатиков, а настоящий, живой капитан. Предстоящий завтра морской бой был событием городского уровня, и победа в этом бою могла бы принести Славику не только лавры победителя, но и хороший задел для его будущей карьеры. Но согласится ли Петя участвовать в этом маленьком обмане? Нет, нет, даже не обмане, а скорее уловке, военной хитрости, которая в случае успеха приравнивается почти к доблести…

— Готово, — Славик вернулся в комнату, помахивая листком бумаги. — Можно хоть сейчас отправлять. Но лучше всего засунуть в дверь и позвонить. Родители прочтут и сразу успокоятся.

Маринка опустила глаза: она жила с Петей в одном доме, и было понятно, кто будет засовывать запуску. И желательно поскорее, чтобы родители не успели разволноваться как следует. Вздохнув, она взяла листок и сложила его вчетверо.

— Ладно, я пойду. Только ты его хорошенько покорми и уложи спать. Да постели чего-нибудь мягкого в коробок, ваты что-ли. Ну и вообще, все удобства организуй. Я ему хотела сегодня домик из картона клеить…

Маринка сделала все так, как придумал Славик: сунула записку в дверь, позвонила и бросилась бежать.

Но родителей Пети еще не было дома, и дверь никто не открыл. Они пришли из гостей довольно поздно и, конечно, обнаружив в дверях такую записку, переполошились не на шутку. Странным выглядело и ее содержание и то, что она оказалась снаружи, хотя петины ключи висели в прихожей, а дверь у них не захлопывалась. Сама записка не только ничего не объясняла, но и ставила перед несчастными родителями еще больше загадок. Хотя почерк принадлежал их сыну, буквы все-таки выглядели не совсем обычно, а бумага с текстом несомненно вышла не из под его пера, а из лазерного принтера. И уж совсем дурацким было ее содержание.

Решив все-таки не поднимать шум раньше времени, родители понадеялись что их сын ночует у кого-то из товарищей, как это уже бывало. Обзванивать других родителей было поздно, они выпили по две таблетки успокоительного и легли спать.


2


Обустройство акватории — Максим Кузьмич Мореходов и его самая заветная мечта


Открытие праздника моделистов было назначено на двенадцать часов дня. А в половине десятого Славик, его мама и папа, а также Маринка и Петя сидели в маминой легковушке и мчались в сторону Приморского парка.

Славик держал на коленях подводную лодку. Маринка прижимала к груди коробок с Петей. Папа сидел на переднем сидении вполоборота и пытался разговаривать с ребятами, которые были сегодня отчего-то напряжены, рассеяны и отвечали невпопад.

Переоборудование «Кашалота» затянулось до глубокой ночи. Теперь лодка имела свою собственную систему управления, а капитаном и экипажем был Петя Огоньков. Пульт, внешне никак не изменившийся, служил теперь не для управления лодкой, а для связи с экипажем. Опытные погружения в ванной дали блестящие результаты: Славик был уверен, что во время боя у него не будет сколько-нибудь серьезных противников.

Испытания закончились в три часа ночи, а уже в семь прозвенел будильник. После завтрака Славик собрал со стола кусочки еды, налил сладкого чаю в аптечный пузырек, завернул все в бумажку и уложил в лодку.

Мама села за руль, они подхватили дожидавшуюся на улице Корзинкину и помчались с ветерком в сторону залива. В это воскресенье отмечался День города, на носу было открытие Олимпиады, поэтому на улицах повсюду было красиво, шумно и празднично.

В это время на Лебяжьем пруду, где давно уже не разводили лебедей, но зато сохранилась лодочная станция, вовсю шла подготовка к морскому сражению. Акваторию разметили буйками, под водой установили мины — ощетинившиеся иголкам стальные шары, начиненные взрывчаткой. Эти мины были легче воды и держались на определенной глубине при помощи лески и лежащего на дне груза. Для надводных судов они были вполне безопасны, но напоровшуюся на такую мину подводную лодку должно было неминуемо разорвать на куски. Славик Подберезкин скрыл это обстоятельство от Пети, сказав, что мины — просто безобидные хлопушки, не способные причинить подводному судну никакого вреда. Он был уверен, что Петя, находясь на капитанском мостике и имея перед собой отличный обзор, не допустит столкновения с миной, которых было на весь пруд всего-то четыре штуки.

С раннего утра готовились к съемкам телевизионщики. Над поверхностью пруда были натянуты тросы, по которым ездили камеры крупного плана. Несколько специальных камер разместили под водой, неподалеку от противолодочных мин. С установленных на берегу штативов и «с плеча» операторы должны были снимать основное действие. Рядом стоял автобус, в котором сходились провода всех телевизионных картинок.

К половине двенадцатого все было готово. Столпившиеся вокруг пруда зрители волновались, поглядывая на часы.

Больше всех хлопотал, приготовляясь к празднику, руководитель кружка судомоделистов Максим Кузьмич. Телевидение снимало его впервые, а еще поговаривали, что приедет сам губернатор. На соседних лужайках уже взлетали в небо ракеты и трещали кордовые модели самолетов. Народу прибывало все больше. Максим Кузьмич волновался как во время первого свидания и порывался лезть в воду, чтобы распутать застрявшую в водорослях бечеву с сигнальными флажками.

С детского возраста Максим Кузьмич Мореходов мечтал о дальних плаваньях. Но он рос в деревне и ему с малых лет приходилось работать, поэтому о поступлении в морское училище тогда не могло быть и речи. Только после того как ему исполнилось восемнадцать и его призвали в армию, юный Максим Кузьмич уговорил комиссию направить его служить во флот. Он тогда был крепким и здоровым (а во флот берут только очень здоровых людей), поэтому члены комиссии пошли ему навстречу. Они только удивились немного, потому что служить во флоте тогда надо было три года, в то время как в сухопутных войсках всего два. И мало кто из призывников изъявлял желание служить три года.

Но не таков был Максим Кузьмич. Он твердо решил не только отслужить с отличием весь положенный срок, но и остаться на флоте на всю жизнь.

И тут судьба сыграла с Максимом Кузьмичом ужасную, злую шутку: в первую же неделю службы на замечательном крейсере «Нахрапистый» он поскользнулся на пролитом нерадивым коком киселе, кубарем скатился с высокого трапа и переломал себе ноги.

Увы! После выхода из госпиталя Максим Кузьмич уже не мог вернуться на флот: он остался хромым на всю жизнь, не успев отслужить на крейсере даже недели из положенных трех лет.

Он больше не вернулся в родную деревню. Погоревав, он устроился учеником слесаря на большой судостроительный завод, где с годами, десятилетиями достиг в своем мастерстве необычайных высот.

Тогда же, в свободное время, он увлекся изготовлением точных деревянных моделей больших океанских судов. Он обстругивал, выдалбливал и вытачивал корпус, под лупой изготавливал тончайшие детали надстроек, трапов и якорей, натягивал снасти и сажал внутрь крохотных человечков в матросских курточках.

Бывало ему снилось, что он сам крошечный капитан своего маленького корабля и у него в подчинении команда таких же крошечных как он, справных и ловких матросиков.

Когда Максиму Кузьмичу Мореходову исполнилось шестьдесят лет, его с почестями проводили на пенсию и предложили работать руководителем судомодельного кружка в заводском Дворце культуры. Максим Кузьмич с радостью согласился.

С тех пор его мечта в каком-то смысле обрела реальность: в своей просторной мастерской он был полноправным капитаном. Матросами были его мальчишки-ученики, а кораблями — десятки и сотни моделей, прошедших за годы работы через его руки.

В ночь перед праздником Мореходову приснился настоящий морской бой моделей судов, в каждом из которых находилась команда живых матросиков. И капитаном самого большого и красивого из них был он сам, стоящий в фуражке и белоснежном кителе на капитанском мостике. Это были прекрасные мгновения.


3


Бунт на корабле? — Жестокие правила морского боя


Мореходов встретил Славика Подберезкина с приличествующей случаю серьезностью, пожал руку как взрослому и внимательно осмотрел лодку. Внешне в ней не было заметно никаких изменений; все переделки, касающиеся системы управления, скрывались внутри корпуса. Только за стеклышком рулевой рубки на капитанском мостике появились штурвал и крошечные рычажки управления.

— А это что? — поинтересовался Максим Кузьмич, через очки вглядываясь в маленькое окошечко.

— Это просто так, — отмахнулся Славик. — Хочу туда игрушечного матросика посадить, пускай рулит…

После этих слов Мореходов посмотрел на мальчика как-то странно, и даже снял очки. Но Славик уже отвернулся и ничего такого не заметил.

— Давай, — сказал он Маринке Корзинкиной, приблизившись к ней вплотную и подставляя ладонь.

Но Маринка повела себя неожиданно.

— Не дам, — сказала она вдруг и прижала коробок к груди.

— Что? — удивился Славик.

— Не дам, — повторила Маринка. — Он не игрушечный.

Славик почувствовал, как внезапно теряет почву под ногами. Положение было незавидное: на них смотрели, и он не мог на глазах у всех применить силу по отношению к девочке.

— Ты что, с ума сошла? — зашипел он, делая вид, что улыбается. — Давай быстрее, сейчас начнется!..

— Не дам, — упрямо повторила Корзинкина. — Я лучше всем расскажу, прямо сейчас, перед телевидением. Не хочу, чтобы вы его утопили, он не игрушка.

Славик перепугался и растерялся по-настоящему. У лодки уже не было дистанционного управления, она не могла участвовать в соревнованиях без Пети Огонькова.

В это время в стороне послышался шум: несколько хулиганов старшеклассников стали бросать камнями в парусники, которые владельцы спустили на воду опробовать до начала смотра. Мальчишек было трое, и вели они себя нагло и вызывающе. Никто, даже взрослые, не смели к ним приблизиться. Все только возмущенно галдели и требовали позвать милиционера. Но, как всегда, в самый нужный момент милиционера поблизости не оказалось.

Вот один на камней попал в мачту белоснежного швертбота, тот опасно качнулся и едва удержался на плаву. Хулиганы радостно зашумели, в толпе прокатилась волна возмущения. Славик искоса взглянул на Маринку и быстрым шагом направился к мальчишкам.

Увидев, что к ним решительно приближается какой-то с виду не очень крепкий пятиклашка, хулиганы перестали бросать камни и стали ждать что будет дальше.

А дальше все произошло очень быстро. Не вступая в переговоры и не сбавляя шага, Славик с разгона толкнул в грудь одного, сделал подсечку другому и, увернувшись от кулака третьего, ударом ноги столкнул его в воду.

Пока двое поднимались и вытаскивали из воды третьего, на аллее наконец показалась милицейская фуражка, и опозоренные хулиганы бросились наутек. А наградой герою были дружные аплодисменты.

— Давай, — негромко сказал Славик, вернувшись.

Маринка безропотно протянула ему коробок.

Вот ударил духовой оркестр, и начался торжественный смотр участников. Первыми на поверхность пруда вышли парусники, два из которых позорно завалились на бок, и их вылавливали с самой середины, выгребая туда на лодках. Потом, бойко работая винтами, пруд пересекали модели судов с резиновыми двигателями. Такой двигатель состоит из множества тоненьких, круглых в сечении резинок, которые образуют свободно провисающий жгут. Этот жгут располагается внутри или, чаще, под днищем корпуса. Винт заводится вручную или специальной машинкой на огромное число оборотов, затем судно спускают на воду и отпускают. Такие модели делаются из любого подручного материала, они просты в обращении и не требуют сложного дорогого оборудования.

Совсем другое — дистанционно управляемые модели. Это сложные, начиненные электроникой машины. Изготовить такую модель, особенно если она является точной копией большого судна, можно только в имеющем специальные станки и оборудование кружке, под руководством опытного руководителя. А мы уже знаем, что таким опытным руководителем был Максим Кузьмич Мореходов. Но и Славик Подберезкин тоже был не промах. Он, конечно не умел столь же мастерски выстругивать и вытачивать детали, но зато он мог начинить любую модель такой сложной электроникой, что Максиму Кузьмичу долго приходилось крутить ус и покачивать головой.

Ведущий объявил новых участников, и на поверхность пруда вышли дистанционно управляемые модели: два крейсера, линкор и две подводные лодки.

Крейсеры назывались «Отважный» (с зеленым флажком на мачте) и «Верный» (с синим флажком); линкор — «Стремительный» (с красным флажком).

Подводные лодки назывались «Дельфин» и «Кашалот».

Эти пять моделей и были участниками морского боя.

Как раз в это время на берегу появился губернатор с семьей и многочисленной свитой, поэтому трудно было понять, к чему больше относился взрыв бурных аплодисментов — к выходу на пруд боевых судов, или к появлению на берегу столь почетного гостя. Волнение нарастало: все знали, что сражение будет не шуточным, настоящим, до полной победы.

Пятеро участников важно и неспешно описали круг вдоль берега, выполнили несколько показательных фигур и разошлись на свои исходные позиции.

Правила боя были просты и беспощадны: каждый сражался только за себя и против всех. Побеждал последний, оставшийся на плаву.

Подводные лодки имели то преимущество, что могли неожиданно появляться на поверхности и открывать огонь по кораблям. Однако четыре глубинные мины, расположение которых было известно только судейскому жюри, уравнивало их шансы на победу с надводными судами. К тому же лодка имела только одно пневматическое орудие, в то время как оба крейсера и линкор могли палить в разные стороны из множества расположенных на палубе орудий. Каждая из подлодок имела торпеду на резиновом ходу, попадание которой в цель было делом маловероятным, но в случае удачи — абсолютно сокрушительным.

Негласные правила морского боя предписывали кораблям сообща действовать против подлодок, пока на плаву не останется только двое участников, которые и решали между собой первенство в честной схватке.

Петя еще не знал, что взрыв глубинной бомбы, прямое попадание снаряда или торпеды может отправить его к праотцам; Славик Подберезкин был настолько уверен в быстрой победе, что скрыл от него это ужасное обстоятельство.


4


Струсил как девчонка. — «Красный» идет на дно. — Гибель «дельфина»


В небо взвилась ракета, прочертила над парком дугу и рассыпалась звездочками. Это был сигнал к началу морского боя; публика затаила дыхание. Завладевшие островком в центре пруда телевизионщики начали главную трансляцию.

Сначала три корабля и две подлодки медленно ходили по кругу вдоль берега, будто присматриваясь. Во всем парке сделалось тихо, потому что и другие моделисты прервали на время свои заезды и полеты, чтобы посмотреть морской бой.

Прошла минута, другая… Вдруг «Дельфин» прибавил скорость и ушел под воду. Напряжение возросло: теперь никто не знал где он и какое судно будет атаковано первым. Корабли сбавили ход, их пушки тревожно заводили стволами по сторонам.

Тут карапуз из толпы зрителей запустил в воду баночку из-под лимонада. В то же мгновение тишина взорвалась тарахтением пневматических пушек, и град разрывных снарядов обрушился на жестянку, разнеся ее в клочья.

Увидев это, Маринка ахнула, покачнулась и побледнела.

На мальчишку зашикали, прозвенел подзатыльник, и все опять стихло.

Когда накануне вечером ушла Маринка Корзинкина, Славик имел с Петей серьезный разговор, по окончании которого Петя дал свое согласие на участие в морском бое. Он согласился во-первых потому, что Славик умел очень убедительно уговаривать. Во-вторых потому, что еще не знал о смертельной опасности, которая ему будет угрожать. А в-третьих… он был все-таки мальчишкой, а не кисейной барышней, и ему самому хотелось побыть хоть немного капитаном боевой подводной лодки.

Как только согласие было достигнуто, началась бешенная подготовка. Славик без устали паял, сверлил, клеил и подтачивал, заставлял Петю дергать рычажки управления и стрелять из пушки по мишеням холостыми зарядами, пускать торпеду в наполненной ванне и переговариваться по рации.

Только глубокой ночью, совершенно обессиленные, оба завалились спать, а утром Славик пересадил Петю в коробок и отдал на хранение Маринке Корзинкиной. Теперь она смотрела на пруд, словно оцепенев, с дрожащими пальцами около рта, и ее разум отказывался понимать происходящее.

Петя стоял на капитанском мостике за штурвалом, судно послушно подчинялось каждому его движению. «По крайней мере, — рассуждал он про себя со спокойствием философа, — приключение стоит того, чтобы побыть маленьким. Что ни говори, а в моем теперешнем положении есть масса привлекательных сторон. Взять хотя бы то, что сейчас происходит — когда бы и кто разрешил, будь я обыкновенным мальчиком…»

Но он не успел перебрать все выгоды своего положения, потому что вдруг ударили разом все орудия, и заброшенная на середину пруда жестянка вмиг разлетелась на куски.

— Ого… — Петя почесал затылок. — А что если бы это была не банка… Эй! — испугался он, вдруг все поняв. — Эй! Подберезкин! Что это значит? Ты не говорил, что снаряды будут разрывные, я думал, все понарошку!.. Эй, ну-ка прекрати все это, выпусти меня!..

Голос Пети впивался Славику в голову комариным писком. Пугливо оглядевшись по сторонам, он поднес к губам пульт ДУ, переделанный в рацию, и зашептал:

— Тише ты, не ори. Пока все идет как надо. Просто из-за того, что приехало телевидение, решили сделать поэффектней. Кстати, подводные мины тоже взрываются, будь осторожнее. Слышишь меня? Или уже струсил?..

От возмущения у Пети просто не находилось слов.

— Ну так что? — настаивал Славик, и в голосе у него появились насмешливые нотки. — Как, струсил? Струсил как девчонка, или будешь моряком, будешь сражаться?..

— Ничего я не струсил, — отозвался Петя, немного помолчав. — Только предупреждать надо.

— Ладно, ладно, ты молодец, все будет хорошо. Они тебя не достанут, главное смотри в оба и слушай меня.

Тем временем к Славику приблизился вплотную капитан «Дельфина».

— Я в центре, у самого дна, — прошептал он. — Ровно через тридцать секунд погружайся, атакуем «Стремительный».

— Уходи под воду, — шепнул Славик в пульт. — Через тридцать секунд атакуем красный.

«Красный» — это значит, линкор с красным флажком на мачте.

Вот оно, началось. От волнения у Пети задрожали коленки. Он потянул на себя рычажок погружения, и «Кашалот» плавно пошел под воду. Лобовое стеклышко рубки накрыла зеленоватая рябь, и в следующую секунду поверхность пруда оказалась над головой. Она светилась и играла бликами. Стало тихо, как в погребе.

Теперь надо было смотреть во все глаза: любая из четырех глубинных мин могла находиться рядом, прямо по курсу, и столкновение с ней означало для Пети мгновенную гибель. По счастью, видимость под водой была хорошая. Глубина пруда в среднем составляла не более полутора метров, поэтому отлично просматривалось дно, вода и поверхность метров на пять вперед. Петя подумал, что у него и вправду есть несомненное преимущество перед тем, другим капитаном, который стоял на берегу. Его «Дельфин» сейчас шел под водой наудачу…

Над песчано-илистым дном, меж редких поднимающихся к поверхности водорослей, то там, то здесь рыскали в поисках пропитания караси и колюшки. Они были такие же маленькие, как Петя. На песчаной полянке, окруженной темно-зеленым илом, громоздился остов детского велосипеда с проржавевшими насквозь спицами и ободами. Сколько же он здесь пролежал? Но что это… Вот, справа мелькнуло нечто зловещее… Стальной шар с торчащими во все стороны иголками, глубинная мина! Отлично, надо запомнить это место, ориентиром будут служить останки велосипеда…

— Ну, что же ты! — зашипел в громкоговорителе голос Славика Подберезкина.

Петя взглянул на секундную стрелку висящих у него над головой наручных часов. Да, да, уже пора. Впереди над поверхностью стал заметен красный флажок на мачте «Стремительного». В трех шагах слева идет на всплытие «Дельфин», его временный союзник. Петя повернул рычажок тросика горизонтальных рулей, прибавил скорость и взялся за гашетку орудия. Теперь вперед, в атаку!

Зрители зашумели, показывая пальцами — на поверхности пруда появились, разрезая воду, сначала капитанские рубки, а затем и палубы подводных лодок. Двигаясь по двум невидимым, но четким линиям к одной цели, оба одновременно открыли огонь из орудий.

Серия точных залпов с треском разнесла палубные надстройки «Стремительного», взметнув к небу сноп искр и пламени. Один из снарядов прямым попаданием ударил в корпус корабля на уровне ватерлинии, оставив рваную пробоину величиной с крупную монету, и в эту пробоину хлынула вода.

— Уходим! — крикнул капитан «Дельфина».

— Уходим, — повторил Славик Подберезкин в пульт.

Одновременно расходясь в разные стороны, лодки ушли под воду.

Запоздало открывшие беспорядочную пальбу «синий» и «зеленый» мазали мимо. По водной глади застелился дым, все стихло. Линкор «Стремительный» завалился на бок, встал поплавком и медленно ушел под воду.

Для того, чтобы подводные лодки не имели возможности отлеживаться на дне, с них снимали балластные цистерны, поэтому удерживаться от всплытия они могли только в движении, за счет наклона горизонтальных рулей. Но двигаться под водой было опасно из-за глубинных мин, которые видел Петя, но которые не мог видеть находившийся на берегу капитан «Дельфина»; каждая секунда движения вслепую могла быть для него роковой. И он сказал Славику:

— Не будем рисковать, выходим и атакуем синий.

— Атакуем синий, — повторил Славик в пульт.

— Пятнадцать секунд, отсчет пошел.

— Нет, тридцать, — возразил Славик.

Капитан «Дельфина» резко повернулся и сверкнул глазами. Но вступать сейчас в спор было бы безумием, и он сдержался:

— Хорошо, тридцать, время пошло.

— Тридцать секунд, время пошло, — сказал Славик в пульт.

Команда прозвучала, и «Кашалот» начал неторопливый заход в сторону «синего» крейсера.

Стоя на капитанском мостике и вцепившись обеими руками в штурвал, Петя весь дрожал. Но не от страха, а от охватившего все его существо волнения и охотничьего азарта. Эта игра, в которой на кон поставили его жизнь, нравилась ему все больше и больше. «А он, мятежный, ищет бури!..» — громко и нараспев стал он читать, совсем позабыв, что каждый звук отдается в ухе Славика Подберезкина.

Вдруг что-то бухнуло, и лодку качнуло так, словно по ней ударили футбольным мячом. Вцепившись в штурвал, Петя едва удержался на ногах. Вокруг ничего не было видно, стекла будто закрасили снаружи. Поднятые со дна ил и песок так замутили воду, что не было видно даже палубы «Кашалота».

— Эй, что случилось? — закричал Петя. — Что это было?

— «Дельфин» подорвался на мине, — мрачно ответил Славик. — Теперь будет сложнее, ты один против всех.

— Но я ничего не вижу! Теперь здесь одна муть!

— Спокойно. Выходи из пятна в северном направлении. Внутри пятна безопасно: две мины не ставят рядом, чтобы не сдетонировали. Забудь про синий. Двигайся до опор лодочной станции, потом заходи вдоль восточного берега в тыл к зеленому. Подойдешь к нему вплотную и атакуешь по моей команде.

— Послушай, я н-незнаю…

— Что ты не знаешь… Давай, давай, не трусь, будешь героем.

Услышав столь грубую подначку, Петя разозлился на Славика, и эта злость вытеснила растерянность и страх. Вслепую он выбрался из мутного пятна, нашел опоры лодочной станции и, выжимая скорость до предела, стрелой заскользил почти по самому дну, заходя в хвост «зеленому» крейсеру.

Хотя этого можно было ожидать в любую минуту, гибель «Дельфина» явилась для всех неожиданностью. Когда после успешной атаки на линкор «Стремительный» подлодки скрылись, глаза зрителей были устремлена к темной поверхности воды, а два уцелевших корабля тревожно водили стволами, ожидая новой атаки, в этот напряженный момент затишья где-то в глубине раздался глухой удар, земля под ногами слегка вздрогнула, а в следующее мгновение взрыв вырвался наружу вместе с фонтаном воды, обломками и облаком дыма. Мощная волна подняла и опустила корабли, с шумом накатилась на берег, затем все снова стихло.

В первые секунды еще никто не знал какая именно из двух лодок подорвалась на мине.

— Это мой, — сказал наконец капитан «Дельфина», глядя на погасший в пульте светодиод. — Сегодня не повезло.

Опустив голову, он побрел прочь. Друзья и просто незнакомые люди окружила его, подбадривая и утешая.

В это время Маринка Корзинкина отняла от побелевших губ ладони, которые прижимала, чтобы не закричать. Посмотрев на нее и мгновенно сообразив, что она сейчас может поднять крик и все испортить, Славик приблизился к ней вплотную и зашептал:

— Не бойся, все в порядке. У меня все под контролем. Никакой опасности нет, он все видит, понимаешь? Он не может подорваться, потому что видит все мины!

Маринка расширенными глазами смотрела на покачивающиеся в мутном пятне обломки, плохо понимая, что ей говорят, и только послушно кивала.


5


Максим Кузьмич Мореходов в трансе — Сущности зеркальной комнаты под водой


Если бы в то время, когда на пруду разворачивалась морская баталия, кто-нибудь обратил внимание на Максима Кузьмича Мореходова и немного понаблюдал за ним, он бы подумал, что этот пожилой человек свихнулся или порядком не в себе. То он подходил к самому краю водоема и, наклонившись, вглядывался в воду, то отходил к зрителям, то надевал очки, то снимал их и что-то бормотал себе под нос. Изредка он крадучись приближался к Славику Подберезкину и стоял у него за спиной.

Максим Кузьмич был мастер своего дела и прекрасно понимал, что даже самая продвинутая по части электроники модель никак не может думать и принимать решения самостоятельно. Однако, к его недоумению и ужасу, подводная лодка «Кашалот» вела себя именно так, будто ею кто-то управлял изнутри, как будто внутри сидят те самые крошечные матросики, которых он с некоторых пор видел в своих вполне безобидных сновидениях. Максим Кузьмич чувствовал себя неловко, опасаясь, как бы он в самом деле на старости лет не тронулся умом…

Тем временем Петя, стремительно заходя в хвост «зеленому» крейсеру, злобно бормотал сквозь зубы:

— За дурачка меня считает. Опыты со мной делает, Тимирязев. А я сейчас же, если захочу, все, все расскажу перед телекамерами. Подумаешь вундеркинд, звезда олимпиад, гений в штанишках… А гений и злодейство несовместны! Известно ли вам такое, господин супермен?..

Произнося эту гневную тираду, Петя вдруг заметил, что лодка неестественно замедлила ход и стала забирать влево, не слушаясь руля. Решив, что он по невнимательности зацепился за стебель водоросли, Петя стал вертеть головой по сторонам, внимательно вглядываясь в воду. Наконец он увидел то, что искал, и волосы у него встали дыбом.

Левый передний горизонтальный руль, имевший форму небольшого крыла, зацепился за невидимую в воде леску и потянул к себе мину. На последнем отрезке Петя вел лодку у самого дна, и это было его роковой ошибкой: мины закреплялись значительно выше и не попадали в поле его обзора. Но теперь не было смысла анализировать промах; лодка уверенно шла вперед по инерции, подтягивая к себе смертоносный заряд. До взрыва оставалось мгновение. Двенадцать лет жизни, волшебные превращения, его будущее — все было позади. Петя зажмурился. «Какая нелепость, — успел он подумать. — погибнуть таким маленьким, в ненастоящем, игрушечном бою. Прощайте мама и папа…»

Однако в следующее мгновение взрыва не произошло. Дрожа ресницами, Петя приоткрыл глаза.

Вокруг все замерло.

И мина, почти уже коснувшаяся смертоносными иголками корпуса лодки, и сама лодка, и все вокруг — рыбки, водоросли, поднимающиеся со дна пузырьки — все замерло как в стоп-кадре.

В неестественной тишине послышался грудной женский голос, звучавший почему-то кокетливо, даже интимно, слегка нараспев:

— Нет, нет, господа, что ни говорите, а это грубо. Я не хочу, чтобы этого симпатичного парнишу прихлопнули в самом начале игры. Нельзя быть такими грубыми мужланами; в конце концов, вас просит дама…

Постепенно картина начала проясняться.

На носу лодки полулежала русалка с бесстыдно обнаженной грудью, нахально раскрашенной физиономией и толстыми ярко-красными губами. В том, что это был карточный джокер, а никакая не русалка, Петя не усомнился ни на минуту. Мошенник кокетливо водил плечами и причесывал свои русалочьи волосы гребнем, усыпанным драгоценными камнями.

Лодка содрогнулась от глухого удара, Петя обернулся и увидел, что на кормовую палубу взгромоздилась печка. Самое удивительное было то, что печка в воде горела, пыхтела, дымила и пускала пузыри, ничуть не опасаясь погаснуть. На лежанке сидели в рядок: монашка, «Помпадур», «Чингисхан» и солнечный луч. Другие достоинства и недостатки удобно расположились в креслах, расставленных на песчаном дне вокруг лодки. «Генсек», словно малое дитя, кружил на морском коньке, размахивая игрушечной саблей.

Голос подал важно развалившийся в кресле мушкетер:

— Господа, я полностью согласен. Это не дело — снимать с доски единственную фишку в самом начале игры.

— А вот и по правилам, а вот и по правилам! — подбоченившись к нему, затараторил гусак. — Один ноль, игра закончена, наша взяла.

Достоинства и недостатки начали шумно спорить, а Петя почувствовал жгучую обиду, слезы брызнули у него из глаз. «Вот так! — говорил он себе. — Я уже не мальчик, я фишка. Со мной не разговаривают, ничего не объясняют. Зачем они остановили лодку? Лучше бы я взорвался назло всем. Подумаешь, какие-то достоинства и недостатки, лучше бы их вовсе не было. Да, да, лучше бы не было! Сейчас нарочно взорву их всех и подорвусь сам… Какой другой конец возможен для урода?..»

Глотая слезы и умиляясь своему порыву, Петя хотел рвануть рычажок и дать полный ход, чтобы мина дотянулась наконец до корпуса и все взорвалось… Но не смог пошевелиться. Не смог произнести ни звука и даже перестал дышать.

Достоинства и недостатки сразу перестали спорить и уставились на Петю в изумлении.

— Хорошо, — опомнилась первой «Помпадур». — Два ноль неплохой счет, мы согласны продолжать игру.

— Есть мнение сохранить жизнь товарищу пионэру, — прокричал «Генсек» не прекращая своей бешенной скачки. — Прошу голосовать, товарищи, кто за?

Недостатки с готовностью вскинули руки и хвосты; достоинства, которым отступать теперь было неловко, тоже нехотя проголосовали «за».

— Вот так-то оно лучше, мальчики, — сказала русалка своим развратным голосом. — И дамочке надо быть поскромней, — кивнула она в сторону «Помпадур». — Когда поработаешь с мое на самом дне, тоже не один раз захочешь просунуть голову в петлю. Все свободны.

Русалка оглушительно затрясла председательский колокольчик, и все растворились.

— Ах, да! — русалка снова появилась и подплыла лицом к самому стеклу. — Красавчик, не забудь перевести рычаг на полный задний ход. Чао, малыш! — она приложилась огромными красными губами к лобовому стеклу, оставив яркий, в половину обзора, отпечаток и превратилась в рассыпающийся на глазах скелет, каждая косточка которого плавно опустилась на дно и растаяла без следа. Последней пропала челюсть, из которой успел-таки высунуться длинный «тещин» язык и оглушительно крикнуть.

Почувствовав, что рука может двигаться, Петя врубил «полный задний ход» и подумал: «Кажется, я был готов совершить самую большую глупость в моей жизни. Кстати, она была бы и последней. Надо быть осмотрительнее». Еще Петя заметил, что с того момента, как с ним начали происходить все эти вещи, он не то чтобы совсем свихнулся, но мозги его точно повернулись немного набекрень. Впрочем, это можно было легко понять.

Все снова ожило, зашевелилось, вверх полетели пузырьки, рыбки мотнулись в стороны, а «Кашалот» дал задний ход столь резво, что Петю так и пришлепнуло грудью к штурвалу.

Мина отпустила лодку, взлетела вверх и встала подводным поплавком на свое прежнее место.

Петя снова дал полный ход вперед, одновременно выходя на поверхность, обошел смертоносный колючий шар и, завидев впереди зеленый флажок над темнеющим корпусом крейсера «Отважный», устремился в атаку.


6


Стрельба прицельная и стрельба наугад — Игра ва-банк


Для зрителей и участников время неслось все так же стремительно.

— Отлично, теперь выходи, он не знает где ты… — шептал в пульт Славик Подберезкин. — Так, так, теперь бей!..

Внезапно появившийся в хвосте «зеленого» крейсера, «Кашалот» открыл огонь. Но Петя еще не успел хорошенько прийти в себя, взял ниже чем следовало, и все снаряды зарылись в воду.

Тем временем «синий» начал издалека лупить по нему из всех орудий, и Петя в стремительном вираже ушел под воду, ударив по нему напоследок почти наугад. Атака не получилась, лодка снова ушла на глубину.

Но что это… Публика увидела как «синий», находившийся на приличном расстоянии от схватки, осел вдруг на один борт, замочив флажок, беспомощно ударил лопастями винта и — перевернулся кверху килем.

— Попал… — произнес Славик удивленно. — Слышишь, Огоньков, ты попал в синий! Ты попал в него, чтоб ему пусто было!..

Публика заволновалась и зашумела.

Капитан «Верного» в сердцах швырнул о землю пульт управления.

Тем временем капитан «Отважного» повел себя довольно странно: его крейсер с зеленым флажком стоял без движения, а он сам метался по берегу, двигая рычажками.

— Эй, Огоньков, — зашептал Славик пока еще неуверенно, — у зеленого какие-то проблемы, добивай его.

Не заставляя себя ждать, «Кашалот» снова стремительно атаковал «зеленый».

Но едва только его рубка и скорострельное орудие показались над водой, крейсер ударил по нему из всех стволов, шквальным огнем снеся башню одной единственной имевшейся на «Кашалоте» пушки. Из отверстия ударила струя сжатого воздуха.

Сопровождаемая бурным извержением пузырей, лодка ушла под воду и будто в растерянности пошла на малом ходу вдоль берега. Теперь наверху его ожидал шквальный огонь крейсера, внизу — глубинные мины. Но почему крейсер не двигался с места?.. «Винт, винт…» — пробежал в публике шепоток, и Славик понял, в чем дело.

— Готово, он наш! — возбужденно зашептал он в микрофон. — Ты подбил ему винт. Еще тогда, когда атаковал сзади.

— Так что же мне делать? — закричал Петя.

— Где ты?

— Здесь, под сваями!

— Выходи на поверхность, здесь не опасно.

Под одобрительные аплодисменты «Кашалот» появился на поверхности. Орудия на палубе не было, но ходовая часть его была исправна. Подлодка и крейсер стояли друг против друга в разных концах пруда, и соотношение сил было теперь приблизительно равным.

— Слушай меня, — зашептал Славик. — Сейчас ты пойдешь прямо на него. Очень медленно и спокойно. Когда будешь точно уверен, выпустишь торпеду.

— Торпеду? — Петя совсем забыл, что есть еще торпеда.

— Да, да, торпеду. Мы его на куски разнесем. Главное, хорошенько приготовиться: если лодка в момент запуска будет идти точно на корабль, она его накроет.

— А если мимо?

— Ты должен попасть. Это редкая удача, что у него сломан винт. Когда корабль на ходу, попасть в него торпедой почти невозможно. Используй этот шанс, Петруха, я прошу тебя… Попробуй рискнуть, подойти ближе, чтобы наверняка…

В ответ из наушника послышалось что-то явно не лестное.

— Что ты говоришь?

— Гадина ты, вот что я говорю. Ты ведь знаешь, что будет, если подойти ближе…

— А я и не говорю, что совсем близко. Так только, чтобы не промахнуться, чтобы не опозориться. Ты, конечно, себя береги.

И снова что-то невнятное в наушнике…

— Ну как, начнем? — сказал Славик как можно бодрей и уверенней.

— Ладно, я пойду. Но только рисковать я для тебя больше не буду.

— Хорошо, хорошо. Только сейчас, самое главное, прицелься как следует.

Славик поднялся с корточек и сделал знак зрителям, стоявшим у береге рядом с крейсером, отойти подальше: в случае попадания торпеды последовал бы нешуточный взрыв. Капитан «Отважного» решительно сплюнул и не двинулся с места. Он приготовился к прицельному огню из всех своих палубных орудий.

* * *


Петя дал малый вперед и не спеша повел лодку к середине пруда, стараясь держать курс точно на вражеский корабль. Его рука сжимала проволочную петельку, за которую следовало дернуть для запуска торпеды. Круг губной помады, оставленный нахальной русалкой, пришелся аккурат посередине лобового стекла, и этот круг неожиданно послужил отличным прицелом: когда нос лодки и корпус «Отважного» совпадали в центре алого отпечатка, можно было знать наверняка, что торпеда не пройдет мимо.

Убедившись, что лодка идет точно на врага, Петя уверенно потянул за жесткую проволочную петлю.

Ничего…

Еще несколько судорожных рывков — снова впустую.

— Эй! — закричал Петя. — Кажется, она не работает!

— Как не работает? Почему?

— Откуда я знаю!

В этот момент лодка вошла в зону прицельного огня, и крейсер ударил по ней из всех орудий. Снаряды вокруг вспенивали воду, чиркали вскользь по корпусу. Одного прямого попадания в рубку было бы достаточно, чтобы от Пети остался один пшик…

— Так, спокойно! — заволновался Славик. — Попробуй толкнуть его вперед, от себя. Потом снова тяни.

Петя толкнул проволоку от себя до упора, и внутри что-то послушно щелкнуло. Он потянул на себя тросик, загремела пружина и лодка сильно дрогнула: торпеда пошла вперед, уверенно взбивая пену винтом на резиновой тяге.

Начиненная взрывчаткой дюралевая трубка двигалась по направлению к цели, но никто еще не знал наверняка, достигнет ли она ее или пройдет мимо.

Сделав дело, Петя резко повернул горизонтальные рули. Получив напоследок несколько ударов вскользь почти в упор, он скрылся под водой и пошел в крутой вираж, подальше от ожидаемого взрыва.

Обстрел прекратился, сделалось тихо.

Все взгляды были прикованы к мерно пересекающей пруд торпеде. Славик был теперь слишком далеко, поэтому он смотрел на лица стоявшей на противоположном берегу публики.

Вот капитан «Отважного» в отчаянии отвернулся, а стоящие поблизости зрители заткнули уши и сморщились в ожидании взрыва.

И действительно: в следующее мгновение сверкнула вспышка, раздался оглушительный хлопок, и надстройки «зеленого» разлетелись, перемешавшись с клубами густого белого дыма, а корпус переломился пополам и ушел под воду.

Это была полная и безоговорочная победа.

* * *


Клубы дыма рассеялись, зрители отдали честь погибшему крейсеру коротким молчанием и разразились аплодисментами по адресу победителя. Всем было, конечно, немного грустно от того, что погибли все другие корабли, участвовавшие в сражении, но они погибли в честном бою, а такая смерть всегда доблестна и почетна.

Славика Подберезкина окружили телевизионщики, друзья и родители. Герой едва успевал отвечать на рукопожатия, благодарить и улыбаться. Телеведущий спрашивал у родителей, как они вырастили такого замечательного сына, и мама охотно рассказывала, а папа тоже смущенно улыбался.

Только два человека были здесь как будто не в себе.

Маринка Корзинкина стояла поодаль и совсем не радовалась происходящему. Все, что здесь случилось, было не игрой, а самым настоящим преступлением. И она была сообщницей этого преступления, почти убийства, потому что не нашла в себе решимости открыто этому воспротивиться.

Другого человека, на котором, можно сказать, лица не было, звали Максим Кузьмич Мореходов. Он протиснулся к Славику Подберезкину, гордо прижимающему к груди свою лодку, и стеклами своих очков вплотную приблизился к стеклышку бокового обзора рулевой рубки. Там, внутри, на крошечном капитанском мостике стоял крошечный матросик. В точности такой маленький, какие являлись Максиму Кузьмичу в его сновидениях.

Максим Кузьмич распрямился, дико посмотрел вокруг себя и, не замечая обращенных к нему вопросов, снова наклонился к стеклышку. На этот раз матросик улыбнулся, вытянулся по стойке «смирно» и лихо отдал честь.

Несчастный старик резко отпрянул, замахал руками и, ничего не разбирая перед собой, пошел прочь. Напролом, через кусты, он выбрался на асфальтированную аллею и, ступая неуверенно, словно цапля, пошел к виднеющемуся вдалеке киоску «ПИВО-ВОДЫ». В этот его день больше никто не видел.


7


Губернатор и его дочка


Строго и официально одетый мужчина шепнул Славику на ухо:

— Молодой человек, вас хочет поздравить губернатор.

Услышав это, Славик моментально забыл обо всем другом. Об этом знакомстве он мечтал давно, с тех пор, как стал победителем городской математической Олимпиады. А повод для встречи сегодня был очень даже подходящий.

Не обращая больше внимания на свое окружение, он решительно направился к группе людей, стоявших возле черных автомобилей. Эти красивые автомобили пропустили в парк, не взирая на запрещающий знак.

Губернатор — кругленький, добродушно улыбающийся человек — стоял в окружении заместителей и суровых охранников. Рядом с ним была девочка лет одиннадцати, его дочь. А у самой воды бегал, сопровождаемый строгими окликами мамы, сын карапуз.

Славик приблизился к губернатору, остановился и с достоинством кивнул. Тот протянул руку, широко улыбнулся, и они скрепили свое знакомство рукопожатием. Девочка смотрела на своего ровесника строго, исподлобья. На его «здравствуйте» она только важно махнула ресницами.

Губернатор начал расспрашивать Славика, хорошо ли организована работа в кружке и не требуется ли какая-нибудь помощь. Это был отличный шанс заполучить что-то очень даже ощутимое, и Славик подумал, что руководитель кружка Максим Кузьмич часто жалуется на маленькую пенсию и зарплату, которых ему не хватает, чтобы вставить себе новые зубы. А потом он вспомнил, что компьютер в их кружке устарел, и приходится бегать к авиамоделистам и просить, чтобы разрешили попользоваться их компьютером. Решив, что Максим Кузьмич как-нибудь еще потерпит, Славик сказал:

— Если бы нам компьютер, такой же как у авиамоделистов…

Действительно, чего он будет сейчас, в присутствии этой красивой девочки, рассказывать про какие-то там зубы Максима Кузьмича…

Губернатор дал знак, и один из его помощников быстро записал что-то в свою книжечку.

— Будет вам компьютер. Не такой, как у ваших конкурентов, а еще лучше, самая последняя модель. Завтра же привезут из магазина вместе с инструктором и всех обучат. Годится?

Славик радостно улыбался.

Глядя на него, губернатор рассмеялся и очень довольный собой направился к машине. И его помощники на ходу тоже поглядывали на Славика и тоже улыбались, но было понятно, что они улыбаются все-таки не ему, а губернатору.

Симпатичная дочка напоследок тоже обернулась и посмотрела на Славика через плечо. Но уже не строго и враждебно, а немножко хитро и с огоньком. В этом взгляде угадывалось расположение. Теперь Славик был уверен, что где бы он ни встретился с этой девочкой, он может запросто подойти к ней и заговорить, и она будет не против. Просто замечательно, как складывалось все сегодня.

Потом телевизионщики повезли Славика в своем автобусе, чтобы снять его модель в Зимней канавке на фоне архитектурных красот. Этот эпизод был им нужен для фильма о детском техническом творчестве. Мама, папа и Маринка ехали в машине за автобусом, и папа все время спрашивал у девочки, почему она такая бледная и невеселая. А Маринка отмалчивалась или отвечала невпопад. Если бы у нее была возможность забрать Петю из лодки, она не сидела бы сейчас в этом дурацком эскорте. Она теперь ненавидела и Славика Подберезкина и, в первую очередь, саму себя.


8


Последняя обида


Пока Славик наслаждался триумфом, Петя сидел в «Кашалоте» усталый и опустошенный. За истекшие сутки он столько раз был на волосок от гибели и столько всего натерпелся, что теперь ему хотелось только одного: чтобы его выпустили и оставили в покое. Вот уже более суток он ничего не ел, а спал всего несколько часов. Сверток с едой и пузырек со сладким чаем лежали внизу, на самом дне. Там не было иллюминаторов, но зато имелась мягкая постель — набитый ватой коробок. Смертельно хотелось есть и спать, но надо было еще сниматься для телевидения в Зимней канавке. А ведь его никто не спросил, согласен ли он участвовать и дальше в этом надоевшем спектакле…

Лодку снова спустили на воду, и режиссер начал давать команды, которые Славик незаметно повторял в пульт, делая вид, что манипулирует кнопочками и ползунками, теперь даже ему съемка действовала на нервы, потому что дубли приходилось повторять помногу раз из-за всяких непредвиденных мелочей — или подводила аппаратура, или солнце скрывалось за облаком, или команды режиссера доходили до Пети через «испорченный телефон» в неточном виде, и «Кашалот» выполнял совсем не ту фигуру, которая требовалась.

Режиссер, по привычке работать со взрослыми артистами, срывался на крик, Славик Подберезкин нервничал и обзывал Петю разными обидными прозвищами.

— Куда прешь, дубина стоеросовая, влево, я сказал, влево, а не вправо!.. — злобно шипел он в пульт, кося глазами по сторонам, чтобы никто не заметил. — Что ты делаешь, ну что ты делаешь! Бегемот в посудной лавке! Возле спуска медленно, крупный план. Из-под арки моста сразу на погружение. Плавно, красиво… Оглох ты, что-ли! Я говорю красиво… Выходи, теперь крутой вираж и змейкой по центру. Ах ты идиот! Опозорюсь только из-за тебя!..

Петя злился, нервничал и все чаще ошибался. Больше всего ему хотелось схватить Плавика Подберезкина за горло и сжимать изо всех сил до тех пор, пока он не захрипит и не выкатит глаза. Однако при сложившихся обстоятельствах он не смог бы схватить кого бы то ни было не то что за горло, но даже и за палец. Потому что он сам был величиной с палец самого маленького новорожденного младенца.

— Куда прешь, крокодил ты нильский, коряга неуклюжая! — не унимался Славик. — Что мне с тобой делать, урод несчастный!..

На урода Петя обиделся всерьез. Он и без того был на грани истерики, а тут еще такое… Может быть, он стерпел бы любые другие прозвища, но «урод» было в самую точку. Конечно, теперь он самый настоящий урод, и ему место не среди нормальных людей, а в кунсткамере, заспиртованным в пробирке. А на что он еще годится? Кто угодно сгоряча прихлопнет его как насекомое.

— А пошли вы все… — сказал Петя и, не слушая больше команд, повел лодку прямо в Неву.

«Кашалот» быстро вышел из зоны действия слабенькой портативной рации, и крики перепуганного Славика в динамике смолкли.

Дойдя до самой середины реки, Петя направил лодку против течения и ушел под воду. Теперь уж точно никто не мог его побеспокоить. Он спустился вниз и начал уплетать запасы всевозможных продуктов, имевшихся в свертке: кусочки колбасы, хлеба, сыра, зеленые горошки, икринки, кусочки бисквита… Он еще никогда так не объедался. Запив все это чаем из пузырька, сильно пахнущего валерьянкой, Петя завалился в вату и заснул.


9


Кое-что можно выловить даже в Неве, если иметь достаточный запас времени и терпения


Вечером того же дня на набережной возле Охтинского моста стояли два рыболова. Вернее, удочка была только у одного, а другой дядя стоял рядом просто так, для компании. Поймать в Неве что-нибудь вообще трудно, а сегодня не везло вчистую: полиэтиленовый пакетик, предназначенный для пары-другой мелких рыбешек, так и не пришлось вынимать из кармана. Говорили они мало, а все больше молчали и смотрели на темную, влекомую мерным течением, воду. Приходили они сюда, конечно, не ради улова, а ради, как это они сами называли, «моциона».

— Степаныч, кажется, у тебя клюет, — сказал первый не то в шутку, не то всерьез.

— Ну-ка, ну-ка… — нацепил очки второй.

— Нет, показалось.

— А-а…

Помолчали еще минут десять.

— Слушай, Степаныч, — снова подал голос первый, — не пора ли нам того, по домам? Темнеть скоро начнет, да и ветерок…

— Погоди, надо Черномырдину хоть что-нибудь достать.

— Куда ему, он и так здоровый.

— Ну, не скажи. Порода такая, что килограмм двадцать может набрать.

— Сколько-сколько? Да таких котов в природе не бывает, двадцать килограмм… Это ты загнул, Степаныч. Лучше Чубайса своего подкорми, а то скоро будет под дверью пролезать.

— Ничего, этот не пропадет. Я его вообще больше кормить не буду.

— А чего так?

— Так ведь эта рыжая морда на прошлой неделе со стола на кухне мясо стащила. Парную вырезку…

— Гляди!

— Чего?

— Тяни, тяни!

Степаныч потянул, удочка изогнулась дугой, и над водой закачался во всей своей красе «Кашалот». Общими усилиями рыболовы вытащили находку и, уложив на гранитный парапет, стали разглядывать.

— Вот так штука, — сказал первый рыболов. — Такая, наверное, больших денег стоит. Ты ее, Степаныч, не торопись никому отдавать, не продешеви.

— По телевизору сегодня что-то такое показывали, — вспомнил второй. — Детишки модели запускали, так одна, наверное, уплыла. Если хозяин найдется, пусть забирает, я денег не возьму. А нет — так пускай внук играет, он такие штуки любит, все что можно в доме уже переломал.

— Смотри, смотри, там внутри штурвальчик маленький, и рычажки…

— Ладно, пошли. Черномырдину, видать, сегодня не повезло.

— А я бы за такое вообще прибил.

— Кого?

— Да этого, Чубайса твоего, за мясо. Рыжие они все наглые. Если бы у меня рыжая котяра что-нибудь со стола стащила, хоть шкурку от колбасы…

И приятели, неспешно болтая о том, о сем, побрели к дому. Подводную лодку Степаныч держал под мышкой словно полено.

Петя давно проснулся и все слышал. За Володарским мостом сели батареи, мотор заглох, и «Кашалот» медленно несло течением обратно, в сторону залива, пока тросик радиоантенны не зацепился за леску рыболова. Когда лодку вытаскивали из воды, пришлось покувыркаться, а теперь он смотрел через стеклышко наружу, пытаясь понять, куда его несут.

Улица была как назло незнакомая, а таблички на глаза не попадались.

Степаныч распрощался с приятелем, зашел в парадную и поехал вверх на лифте. По обрывкам разговора Петя знал только то, что в квартире, куда его везут, есть какой-то вредный мальчишка, который все ломает, и два кота с диковинными прозвищами, один из которых скоро будет весить двадцать килограмм, а другой ворует сырое мясо.

На Славика Подберезкина он уже не сердился и был бы не прочь, чтобы его забрали из этой опасной квартиры вместе с лодкой. «Надо как можно скорее добраться до телефона», — решил он после некоторого раздумья.


10


Вынужденное бегство


Поднявшись к себе, Степаныч оставил находку на подоконнике в кухне, заварил чайку и ушел в комнату смотреть телевизор. Как только он скрылся, тершиеся о его ноги и слушавшие его ворчливую отповедь коты запрыгнули на подоконник и принялись обнюхивать незнакомый предмет. Так же как рыба, которую приносил хозяин, он пах невской водой. Петя настороженно следил за ними через стеклышко.

Черный и вправду оказался непомерно огромным и толстым. Маленькому Пете он вообще казался каким-то динозавром величиною с гору. Рыжий выглядел по-спортивному и все время воровато стрелял глазами по сторонам. В общем, приятного было мало.

Время шло. Какая-то женщина громыхала кастрюлями, коты уходили и снова внезапно появлялись; покидать лодку в таких условиях было опасно.

Вот дверь кому-то открыли, и минуту спустя с криками «где! где!..» влетел стриженный мальчуган лет девяти. Он схватил лодку и в восторге начал крутить ее так и сяк. Петя внутри закувыркался, цепляясь за что попало.

Не удовольствовавшись внешним осмотром и не сумев ногтем и консервным ножом отковырнуть крышку люка, мальчишка выбежал из кухни, что-то бормоча про инструменты.

«Сейчас начнется, — с тревогой подумал Петя. — Сначала он разломает лодку, а потом примется за меня. Ну уж дудки.»

Воспользовавшись тем, что поблизости в эту минуту не было ни котов, ни хозяйки, Петя быстро выбрался из лодки. В коридоре уже слышались шаги и голос малолетнего вандала. Имея кое какой опыт хождения по карнизам, Петя ступил на жестяной подоконник, а с него на каменный выступ. И вовремя: изнутри послышалось яростное сопение и треск вскрываемого «Кашалота».

Следующее окно оказалось закрытым. В комнате за столом сидел пожилой мужчина и пил чай с баранками. Наверное, тот самый рыболов, благодаря которому лодку не унесло в залив, тогда поминай как звали. Мысленно поблагодарив Степаныча, Петя двинулся по опасному выступу к следующему окну.


Глава третья

МУКИ ТВОРЧЕСТВА


1


Взаперти — Страдания молодого художника — Кровавое убийство, совершенное в полночь


Следующее окно было приоткрыто, и Петя, не задумываясь, юркнул внутрь комнаты.

Не смотря на царивший здесь беспорядок — рулоны бумаги, обрезки, стопки книг и альбомов, разбросанные повсюду краски и карандаши, даже приютившуюся на столе у окна клетку с хомяком — Петя сразу приметил на полу телефонный аппарат.

В комнату вошел средних лет мужчина в очках. Он, похоже, куда-то торопился и бормотал рассеянно: «Так, так, так, не забыть… вода, корм… документы, деньги, ключи…»

Он подошел к клетке, засыпал в автоматическую кормушку пачку крупы, залил воды, поговорил с хомяком, погладил его по спинке и поднял с пола плотно уложенный рюкзак. Поставил рюкзак на подоконник (так, что Петя едва успел отскочить), пролез в лямки, распрямился, похлопал себя по карманам, звякнул ключами, подошел к дверям, огляделся напоследок, вернулся к окну, прикрыл створки и щелкнул шпингалетом, не заметив вжавшегося в уголок крошечного мальчика.

— Ну, кажется, все… — проговорил он задумчиво.

Затем хлопнула дверь, а через пару секунд еще одна, где-то далеко.

Стало тихо. Только хомяк возился в своей клетке, да голуби курлыкали где-то под крышей.

Петя осторожно спустился на пол и подбежал к телефону. Увы! Сколько не нажимал он ногами на податливые кнопки, плавно опускавшиеся под его весом, трубка молчала. Только теперь он обратил внимание на пачку квитанций, торчащих из-под аппарата. Увы, увы! Вот уже неделю телефон был отключен за неуплату.

Квартира с неработающим телефоном Петю совершенно не интересовала, и он полез обратно на подоконник.

Увы! Увы! Увы! Окно было закрыто, дорога обратно на карниз была для него надежно отрезана.

Снова спустившись на пол, Петя бросился к выходу, уже предчувствуя нехорошее.

И точно: в щелку под просевшей дверью он сумел просунуть разве что ладошку…

Итак, он оказался взаперти, без связи с внешним миром. Оставалось надеяться, что хозяин ушел ненадолго, что он вернется сегодня или хотя бы завтра… Но сегодня день уже клонился к вечеру, и «г-н Бекетов Андрей Васильевич», как настойчиво обращались к нему в письмах с телефонной станции, мог уехать со своим рюкзаком дня на два, три, а то и больше…

«Нет, нет! — отмахнулся Петя от такого предположения. — Конечно же он вернется сегодня или завтра. Ну, в крайнем случае, послезавтра. А иначе… что же со мной будет?..»

* * *


Самые худшие опасения Пети Огонькова, о которых он и думать-то боялся, именно они соответствовали действительности. Бекетов Андрей Васильевич или, как называли его друзья и коллеги по работе, просто Бекеша, в это время уже сидел в электричке и мчался в Приморском направления к себе на дачу.

За окном сменялись привычные картинки, но Бекеша рассеянно смотрел мимо них вдаль и старался мысленно подготовиться к осуществлению главной цели своей поездки.

Этой целью был творческий прорыв, который он намеревался совершить в течение недели специально взятого за свой счет отпуска.

Прорыв был нужен ему для решительного перелома в собственной жизни, которая, как ему казалось, зашла в безнадежный и застойный тупик.

На студии мультипликационных фильмов, где работал Бекеша, вот уже год не происходило ничего интересного. Не было успешного проката уже сделанных фильмов, не было достойных идей на будущее. Сам же Бекетов приближался к возрасту, который принято считать знаковым, и в свои без малого тридцать три года он еще не сделал ничего такого, что бы могло остаться по большому счету после него.

Он не построил дом, не родил сына, не посадил дерево.

Он вообще жил на всем готовом, оставшемся от родителей, которые переехали в другой город.

Поспешно и необдуманно женившись, он развелся, так и не успев обзавестись детьми. Дерево он тоже не посадил и, мало того, основательно запустил свой дачный участок в престижной курортной зоне, который весь зарос черт знает чем.

После унизительной, разгромной рецензии на его последний мультфильм, Бекеша решил собрать в кулак всю свою волю и талант и совершить прорыв. Он решил придумать такого рисованного героя, который бы сразу сделал его, создателя этого персонажа, богатым и знаменитым. Как это, к примеру, случилось с Уолтом Диснеем, когда тот выпустил на экраны Микки Мауса.

Разумеется, Бекеша понимал, что такие удачи приходятся одна на сто лет, но он был полон решимости и находился в отличной творческой форме. К тому же, в конце концов, эти пресловутые сто лет уже закончатся через какие-нибудь шестнадцать…

Молодой художник сошел на перрон, пропустил гудящую электричку и зашагал по главной улице дачного поселка, с удовольствием вдыхая запах моря и соснового леса. Здороваясь мимоходом, он добрел до своего участка, через лужи допрыгал до крылечка и при помощи топорика разобрал доски с заколоченной двери.

В доме было холодно, затхло и сыро. Бекеша настежь растворил окна, затопил печку и начал обживаться.

* * *


На небо выползла полная луна, и космические вихри закружили вокруг нее хороводы разноцветных звездочек. Основательный, грузный жук-водолюб Пантелеймон Иванович Расторгуев вылез из салона автомобиля и неспела поднялся по ступенькам своего загородного особняка.

Швейцар принял у него пальто и шляпу. С диванчика поднялась и застыла, глядя на хозяина, горничная.

— Подай мне чаю в кабинет, Аннушка, — устало проговорил Пантелеймон Иванович.

— Вам нотариус звонил, велел передать, что будет завтра утром, как вы договаривались.

— Хорошо.

Расторгуев прошел к себе в кабинет, задернул плотные шторы, уселся за письменный стол спиною к окну, откинул голову и прикрыл глаза.

Его торговый дом, занимавшийся импортом элитной пушнины, оказался на грани полного разорения. Ряд нелепых случайностей и просчетов в короткий срок привел к потере большей части его активов. Сегодня к полуночи должно было встать на разгрузку судно с партией особо ценного и редкого меха гусеницы-шелкопрядки. В этот груз Расторгуев вложил весь свой оставшийся капитал и столько же занял под вексельные обязательства. Если пушнина завтра же не будет выставлена на продажу, у него не останется ничего, он не сможет рассчитаться с долгами и тогда… Рука его потянула за ключ верхний ящик стола и там, в глубине, матово блеснул корпус револьвера.

В дверь постучали, вошла горничная с подносом. Она молча поставила перед хозяином чайные принадлежности и хотела выйти, но Расторгуев ее удержал, взяв за лапку.

— Погоди. Не обижайся на меня, Аннушка, день сегодня тяжелый.

— Барыня хотела, чтобы вы к ней зашли.

— Да что барыня… Какая она барыня без моих капиталов. Ты одна только у меня и осталась.

— Так уж.

— Верно тебе говорю. С тех пор как свою первую похоронил, только к тебе у меня душа и лежит.

— Зачем же вы на молодой женились? Вот меня бы и узаконили, если любите.

Расторгуев отпустил ее и вздохнул:

— Не я хотел. Общество проклятое свои законы диктует.

— Да уж конечно, нас за жуков не считают, наше дело «чего изволите».

Аннушка пошла к дверям.

— Постой, — Расторгуев снял с себя золотое кольцо с бриллиантом. — Вот возьми. Если нужда случится — продай, не жалей. В Перекупном переулке живет один листоед, Гурвич его фамилия, он тебе правильные деньги за эту вещицу даст.

— Вы что же, барин, — Аннушка прыснула слезами в передничек, — вы что же, меня прогнать хотите?

— Не прогнать, дура. Я сам, может быть, того, уеду навсегда.

Горничная сделала круглые глаза, всплеснула лапками, но тут зазвонил телефон, барин вздрогнул, побледнел и сделал ей знак удалиться. Он ждал и боялся этого звонка.

— Да, слушаю…

— Хозяин, все пропало, это конец! — послышался взволнованный голос управляющего с того конца провода. — Штормовое предупреждение огласили слишком поздно — весь груз, весь, до единой пушинки пришел в негодность. Все пропало, хозяин, все пропало!..

— Хорошо, я понял.

— Почему у вас такой голос, хозяин! Не делайте глупостей, прошу вас, еще можно взять кое-какие кредиты…

— Поезжайте домой, Красавцев, вы сделали свою работу.

Расторгуев повесил трубку.

Он был готов к этому известию и знал, что теперь делать.

Он выдвинул верхний ящик стола и достал из него тяжелый восьмизарядный револьвер. Положил его возле себя и взял лист бумаги. «В моей смерти прошу никого не винить», — вывел он аккуратно, расписался и обмакнул написанное пресс-папье.

Теперь все.

Он приставил револьвер к виску, на мгновение замер…

Но тут ветер с треском распахнул окно. Расторгуев вскочил, захлопнул окно и вернулся на свое место.

Но что это? Револьвера на столе не было.

Пантелеймон Иванович растерянно огляделся, недоумевая, потянулся к звонку… И тут из темного угла кабинета выступила фигура.

— Это вы? — удивленно сказал Расторгуев. — Почему вы здесь? Зачем вы взяли револьвер?

Ответа не было, послышался звук взводимого курка.

— Что вам нужно? Не смейте, не подходите ко мне!..

Раздался выстрел, голова несчастного откинулась назад, он быстро-быстро зашевелил лапками, грудью навалился на стол и замер.

Убийца торопливо вложил ему в правую верхнюю лапку револьвер, раскрыл настежь окно и перелез через подоконник. Ворвавшийся свежий ветер взметнул и разбросал по полу стопку деловых бумаг.

Часы по всему дому начали бить полночь.


2


Всего несколько правильных округлых линий… — Элегантный жук-сыщик начинает действовать


Проснувшись на другой день утром. Бекеша некоторое время лежал, с удовольствием слушая шорох ветвей на верхушках сосен, пение птиц и отдаленный рокот прибоя. Что ни говори, а хорошо на даче.

Он позавтракал консервами, заварил кофе покрепче и сел за письменный стол.

Еще вечером он здесь все удобно разложил для плодотворной работы: стопки бумаги, остро отточенные карандаши, наборы фломастеров, ручки, резинки, линейки, лэптоп, справочная и вспомогательная литература — все в нужный момент должно было оказаться под рукой, дабы какая-то досадная проволочка не могла прервать полет его творческой мысли.

Бекеша положил перед собой чистый лист бумаги, взял карандаш с мягким грифелем, дающим яркую, отчетливую, убедительную линию, и застыл, готовый опустить кончик карандаша на бумагу, едва только Муза коснется его своим легким дыханием…

Однако время шло, а бумага оставалась чиста.

Просидев минут двадцать и с неудовлетворением отметив, что в голову лезет только не относящаяся к делу чепуха, Бекеша начал в раздражении рисовать звездочки, квадратики и кружочки. Они получались емкими, красивыми, выразительными…

Скомкав и отбросив бумагу, он поднялся и зашагал взад-вперед по комнате. «Пожалуй, надо прогуляться. — сказал он себе. — Это, наверное, резкая перемена обстановки действует мне на нервы. Погуляю часок-другой, и все встанет на свои места».

На берегу залива Бекеша встретил двух знакомых дачниц и разговаривал с ними до обеда. Тот факт, что он развелся со своей женой, девушек чрезвычайно заинтересовал, и они его ни за что не отпускали, расспрашивая обо всем в подробностях.

После обеда молодого художника сморил сон, и он проболтался в гамаке до вечера, не пытаясь сопротивляться этой вызванной переменой обстановки потребности организма.

Солнце уже наполовину погрузилось в воды залива, когда Бекеша, совершенно обалдевший, чувствуя в голове какую-то вату, выбрался из гамака. Теперь он испытывал сильнейшее желание себя поколотить. Вот уже сутки он находился здесь в «творческой командировке», и за это время только ел, пил и спал, а также тратил время на глупую, бесполезную болтовню.

Бекеша треснул себя кулаком по лбу, взвыл, окунул голову в бочку с дождевой водой, встряхнулся как собака и решительно направился к электроплитке. Дав себе слово не ложиться спать, пока работа не принесет ощутимых результатов, он заварил себе крепчайшего кофе, сел за стол и злобно стиснул в пальцах карандаш.

* * *


Приятной наружности жук-крастотел Максимилиан Петрович Н-ский, мужчина с щегольскими усиками и едва заметным шрамом на усталом лице, снял цилиндр, бросил в него две пары белоснежных перчаток и, протяжно зевнув, принялся стаскивать с себя элегантные лаковые туфли.

Максимилиан Петрович не был богатым бездельником; он служил в полиции, в отделе по расследованию убийств, и работа у него бывала порою очень даже тяжелая и рискованная. Он был хотя и молодой жук, но успел побывать на военных действиях и привык ко всему. Друзья и коллеги называли его просто Макс.

Сегодняшний покер затянулся далеко заполночь, за это время бумажник нашего героя, увы, успел заметно похудеть. Настроение было прескверное, а до звонка будильника оставалось не более четырех часов.

Наспех приняв душ, Макс надел пижаму, хорошенько завернулся в одеяло, начиная согреваться, протянул лапку к выключателю светильника… и в это самое мгновение телефон отвратительно задребезжал. Предчувствуя, что несколько часов спасительного сна летят к черту, он снял трубку.

— Господин обер-лейтенант, это вы?

— Ну, что…

— Говорит дежурный по Управлению. Несколько часов назад у себя в загородном доме застрелился купец первой гильдии Пантелеймон Расторгуев.

— А я тут при чем?..

— Я понимаю, господин обер-лейтенант, что вы из отдела по расследованию убийств, но господин начальник Управления велел вам передать, чтобы вы все-таки поехали на место и все проверили. Фигура, он говорит, слишком заметная. Знаете, как это бывает: сегодня водолюб застрелился, а завтра в газетах пишут, что его прихлопнул родной племянник из-за выигрышного лотерейного билета…

— Ладно, хватит болтать, я все понял. Там ничего не трогали?

— Сержант из тамошнего околотка следит, чтобы не трогали.

— Когда он умер?

— Выстрел раздался в полночь, доктор тоже подтверждает это время.

— В полночь? Почему же вы раньше…

— Я уже звонил вам несколько раз, господин обер-лейтенант, но только ваш денщик все время говорил, что вы на особо секретном задании, а когда вернетесь, он не знает…

— Хорошо, я сейчас же еду.

Макс свесил ноги с кровати и зевнул так, что заболели челюсти.

— Кузьма! — окликнул он денщика, спавшего в прихожей на сундуке. — Кузьма!..

Появился взъерошенный ординарец, сметливый жук карапузик, большой лентяй и любитель поспать. Глаза у него были полузакрыты, со сна он плохо соображал и хватался за притолоку.

— Ты почему не доложил, что мне звонили, харя бессовестная!

— Еще не успел доложить, господин обер-лейтенант.

— Скажи лучше — спал.

— Никак нет, господин обер-лейтенант.

— Как же нет, если я мимо тебя проходил.

— Задумался, господин обер-лейтенант.

— Ладно, еще поговорим, одевайся. Ты, кстати, вот что запомни, мыслитель: здесь не казарма и военные действия уж год как закончились. И если я одет не по форме, то я не «господин обер-лейтенант», а просто Максимилиан Петрович. Если я в штатском, но при исполнении — я для тебя «господин старший инспектор». Все понял?

— Так точно… господин старший инспектор.

— Почему же сейчас инспектор, болван?

— Так ведь, надо полагать, что мы сейчас уже при исполнении, коли господин дежурный по Управлению до вас все-таки дозвонился.

Макс попытался посмотреть на ординарца как можно строже, но это вышло не достаточно убедительно.

— Ладно, я с тобой еще поговорю. Оделся? Спускайся вниз, заводи мотор и жди меня в машине. Да рожу умой и причешись, в приличный дом едем!.. — крикнул он уже вдогонку Кузьме.

Макс надел бежевый шерстяной костюм в клетку, мягкую кепку, тщательно выколотил трубку и сунул ее в наружный карман. Прихватив кожаные шоферские перчатки с раструбами и очки-консервы, он поспешил на улицу, где перед входом уже стоял фыркающий автомобиль с открытым верхом.


3


Огни и фейерверки — Подозрительные следы


Бекеша заварил себе крепчайшего кофе, сел за стол и злобно стиснул в пальцах карандаш. Не рассчитывая больше на выдуманное поэтами вдохновение, он разлинеил лист бумаги на три части, которые озаглавил: ЛЮДИ, ЖИВОТНЫЕ, ПРЕДМЕТЫ. После этого он стал рисовать в первой колонке смешных человечков, во второй — зверей, птиц и рыб, а в третьей — всякие привычные в быту предметы — книги, чайники, столбы, автомобили, авторучки и даже дома — с ручками, ножками и потешными рожицами.

Ничего хорошего из этого не выходило. Или созданные образы были недостаточно привлекательны для возложенной на них великой миссии, или подлым образом смахивали на уже придуманных кем-то персонажей.

Молодой художник добросовестно просидел за столом до утра, испещрив бесполезными рисунками несчетное количество листов бумаги, затем повалился на кровать и, обессиленный, заснул.

Далеко за полдень он проснулся с больной головой, наспех перекусил, напился кофе и снова засел за работу. На этот раз упор был сделан на забавных механических роботов с пружинками вместо ног и гайками вместо голов, которые все как один походили на Самоделкина. Попытка усложнить техническое устройство машин привела к столь удручающим результатам, что Бекеша отбросил карандаш и долго бессмысленно смотрел перед собой. «Все вздор, — сказал он себе. — Не стоит даже пытаться, я безнадежный неудачник, и тут уж ничего не поделаешь. Завтра соберу вещи и вернусь в город, все вздор.»

В этот момент взгляд его случайно упал на подоконник, где, перебирая шестью лапками, неспела полз по своим делам жук крастотел. Его лаковая спинка поблескивала на солнце, а длинные усики придавали его внешности щегольскую важность.

Некоторое время Бекеша внимательно смотрел на него и вдруг у него в голове отчетливо, будто сверкнувшая во мгле фотовспышка, возникло изображение симпатичнейшего, выразительного и в то же время предельно простого в графическом изображении жука. Жука, несомненно обладающего всеми присущими человеку чертами характера, социальной принадлежностью, мимикой и платьем. Нужно было всего-навсего провести по бумаге несколько правильных округлых линий, предельно точных, не больше пяти или шести, а затем заштриховать примерно половину образовавшихся фигур…

Замирая от волнения. Бекеша взял в дрожащую руку карандаш и, собрав волю в кулак, изобразил на бумаге то, что уже несколько секунд отчетливо висело в воздухе перед его глазами и вот-вот могло растаять бесследно и навсегда…

Некоторое время он смотрел на рисунок, все еще не понимая хорошенько, что переворот в его жизни только что все же произошел, каким бы невероятным это ни казалось ему еще вчера; что магическая формула, формула мгновенного успеха найдена, и вот она уже перед ним на бумаге, простая как все гениальное…

— Все, на сегодня хватит, — сказал он чужим голосом, встал, улыбнулся, одновременно зевнув, и сделал потягушечки, такие, что суставы хрустнули, а в ушах заложило.

Затем он снял с рисунка копию и спрятал ее в ящик стола.

Подумал, снял еще одну и спрятал в карман куртки.

Затем взял оригинал, отнес в дальний конец участка к забору и подсунул под кусок кровельного железа, на случай пожара в доме.

Вернулся в комнату, выпил подряд несколько ковшиков воды и лег на кровать. Долго смотрел в потолок широко раскрытыми глазами, и тысячи праздничных огней над ним рассыпали фейерверки. Потом он уснул.

* * *


Освещая дорогу фарами, Макс гнал машину по шоссе через лес. К большому удовольствию Кузьмы г-н старший инспектор всегда сам водил автомобиль, что позволяло ему, нагло развалившись, дремать на заднем сидении. За темными, уходящими в поднебесье громадами елок и сосен еще только начинал брезжить рассвет. Время от времени приходилось притормаживать и объезжать налетевшие за ночь иголки, которые местные службы не успели убрать с дороги.

Наконец впереди за поворотом показались огни загородного поместья купца Расторгуева, и вскоре Макс притормозил у ворот вычурной металлической ограды. Двое полицейских посветили фонариками нему в лицо, сравнили с фотографией на удостоверении, отдали честь и пропустили машину на территорию.

Обогнув ухоженный пруд с плавающим посередине островком-кувшинкой, Макс остановился у колонн парадного входа, вышел из машины и поднялся по ступенькам.

— Наконец вы приехали, господин инспектор, — поспешил к нему сержант, жук дровосек, охранявший место трагедии. — Но дело-то, похоже, плевое, зря только вас побеспокоили.

Макс замер, готовый немедленно развернуться обратно. Если факт самоубийства доказан, ему здесь нечего делать.

— Вот эту вещицу, — сержант достал из кармана кольцо с бриллиантом, мы нашли в кармане у горничной.

— Вы вообще-то полегче с этими несанкционированными личными досмотрами, сержант; прислуга нынче пошла грамотная.

— Дело в том, господин старший инспектор, что незадолго до выстрела швейцар видел это колечко на лапке покойного… то есть, впоследствии покойного Пантелеймона Ивановича Расторгуева. Хороший был жук, честное слово.

Макс протяжно зевнул и направился во внутренние покои. Мелькнувшая было надежда вернуться домой и лечь спать улетучилась как дым.

В кабинете было все так, как там застали вызванные на место преступления полицейские. Водолюб лежал бездыханный, навалившись грудью на письменный стол, голова его буквально плавала в лужице бесцветной крови. Порывы сквозняка через открытое настежь окно шевелили разбросанные по полу бумаги.

Появился дожидавшийся в гостиной доктор богомол.

— Что думает по этому поводу медицина? — поинтересовался Макс, разглядывая через луну подоконник и защелку окна.

— До вскрытия трудно сказать что-либо наверняка, но по первому впечатлению выстрел сделан около или сразу после полуночи, в упор, с расстояния не более одного-двух шагов. Вы видите, — богомол осторожна приподнял голову покойного, — вокруг пулевого отверстия нет следов пороха, как это обязательно бывает при самоубийстве. Если только он не выстрелил себе в голову с расстояния вытянутой лапки… Но такого в моей практике еще не было.

— Да, вы правы, согласился Макс. — Это было бы довольно странно. Можете его забирать.

При помощи Кузьмы, сержанта и двух заспанных муравьев-санитаров грузное тело водолюба положили на носилки и вынесли из кабинета. Только теперь удивленным взорам сыщика и врача открылся лежащий на столе лист пропитанной кровью бумаги, на котором расплывшимися буквами было выведено: «В моей смерти прошу никого не винить» и подпись.

Доктор удивленно вскинул брови, пенсне его повисло на шнурке.

Макс разом повеселел.

— А, господин доктор? Похоже, он все-таки стрелялся с расстояния вытянутой лапки. У богатых, знаете ли, свои причуды.

В его воображении снова приятно замаячили разобранная кровать и мягкая пижама.

— Эй, Кузьма! Заводи мотор! — крикнул он, высунувшись из окна… и осекся. Показавшееся из-за деревьев солнце высветило под самым подоконником на газоне отчетливые следы мужских штиблет с характерным рисунком на подошве.

— Погоди… — поправился Макс поникшим голосом. — Погоди, не заводи пока, не едем.


4


Встреча, которую мистики и философы назвали бы не случайной. — Показания вдовы


Очнувшись от полуобморока и сладостного кратковременного сна, молодой художник отправился на взморье, чтобы вдохнуть полной грудью. Его большой радости не хватало воздуха и пространства. Прохожие оборачивались и глядели ему вслед.

Вдохом Бекеша не ограничился и, очертя голову, искупался в ледяной балтийской воде.

На обратном пути он встретил своего соседа и приятеля детского писателя Подберезкина, и они разговорились.

— Что это с вами, Бекеша? — сказал Подберезкин, толстый улыбчивый человек в очках. — Вы похожи на счастливого идиота. Что это вас распирает?

— Ах, это вы, Виталий Титович. — рассеянно, но обрадовано приветствовал его художник. — Знаете что… Это очень хорошо, что вы здесь.

Подберезкин был лет на пятнадцать старше Бекетова и знал его еще маленьким, поэтому никак не мог привыкнуть обращаться к нему по имени-отчеству (следует заметить, что даже родители частенько путались обращаясь к сыну «Бекеша» вместо желаемого «Андрюша»). По стихам и сценариям Подберезкина часто снимали мультики, и Бекеша принимал непосредственное участие в их создании, поэтому творческий союз писателя и художника давно уже состоялся. Увидев Подберезкина в поселке, Бекеша особенно обрадовался, так как сейчас испытывал жгучую потребность поделиться с кем-нибудь своим творческим открытием. Состояние некоторого обалдения мешало ему сразу заговорить о главном.

— Э-э… Так вы давно приехали? А Славик, а Мария Федоровна — тоже здесь?

— Приехал утром, совсем один.

— Что же так?

— Знаете, там такая история… Сбежал из дома Славика приятель, Петя Огоньков, оставил какую-то дурацкую записку…

— Да-да, слышал, вчера что-то говорили по радио. Хотите выпить вина?

— А почему бы и нет. Куда пойдем — к вам или ко мне?..

* * *


В последующие полчаса вскрылись важные обстоятельства: во-первых, обнаруженные под окном следы не могли принадлежать никому из находившихся в поместье жуков; во-вторых, на автоответчике нашлась прелюбопытная запись последнего разговора покойного с его управляющим, щелкуном Красавцевым, в котором последний сообщал о гибели партии пушнины; в-третьих, вдова покойного неожиданно вызвалась дать новые, сенсационные показания.

Распорядившись разыскать и доставить Красавцева, Макс поспешил в комнату вдовы. Ему уже не хотелось спать, глаза у него блестели, раскуренная трубка свистела и дымила.

Амалия Викторовна, молодая изящная жужелица, полулежала на бархатном канапе, поджав под себя лапки и кутаясь в огромное белоснежное боа. Лицо ее было сильно напудрено, а глаза (явно или притворно) заплаканы.

Макс решительно приблизился к ней, опустился в кресло и сказал:

— Итак, мадам?

Жужелица нервно прикурила сигарету, вставленную в длинный перламутровый мундштук, взглянула на инспектора, взмахнув длинными ресницами, и немного сбивчиво заговорила.

— Сначала я вам сказала, что ничего не видела? Так вот это неправда. Да, я пришла на звук выстрела одновременно со всеми. Однако я была там еще раз до того, минутой раньше. Я постучала в дверь кабинета, а мой муж не любит, чтобы к нему входили без стука, я постучала к нему, чтобы спросить… ну, это не важно. Вернее, я не успела постучать, потому что услышала доносившиеся из кабинета голоса. И эти голоса показались мне знакомыми. Один, несомненно, принадлежал моему мужу, а другой…

— Говорите, мадам.

— Я не уверена… Впрочем, если хотите, второй принадлежал Дормидонту Эдуардовичу Красавцеву, управляющему моего мужа.

— Пожалуйста продолжайте, — Макс торопливо делал пометки в своей записной книжке.

— Сначала они о чем-то раздраженно спорили, потом я постучала и попыталась войти. Но Красавцев… то есть, этот второй господин, которого я так и не смогла увидеть, подставил штиблет, и мне удалось приоткрыть дверь только на несколько дюймов.

— Вы успели что-нибудь увидеть?

— Только носок ботинка того господина, который держал дверь.

— Красавцева?

— Я этого не утверждаю.

— Могли бы вы узнать этот ботинок?

— Думаю, что да. Это был лаковый штиблет с белым верхом, черной подошвой и сделанной по особому заказу модной металлической вставкой в носке.

— Благодарю вас за исчерпывающее описание. Что же было дальше?

— Потом он захлопнул дверь, раздался выстрел, и я убежала…

Жужелица всхлипнула и приложила к глазам платочек.

— Это можно понять, мадемуазель. Многие ведут себя в подобных ситуациях нерационально. Благодарю вас, мы еще увидимся.

Макс встал, по-военному сдержанно поклонился и вышел.


5


Полноценный источник калорий. — Макс думает, что докопался до самой сути


Вот уже третий день Петя находился в незнакомой квартире без всякой связи с внешним миром. Проснувшись в понедельник утром, он стал искать воду, чтобы умыться и утолить жажду, но в единственном на столе пластмассовом стаканчике с жидкостью хозяин, как видно, болтал кисточку с акварельной краской, и вода была совершенно непригодна как для питья, так и для умывания.

Чистая питьевая вода была только в клетке с хомяком. Там же была и крупа, сырая, не подарок, но все-таки полноценный источник калорий…

Петя приблизился к клетке, присел на граненое полено карандаша и стал смотреть, как хомяк, которого хозяин называл Гришей, набивает щеки крупой и шумно пьет воду.

Когда хомяк наелся, напился и лег спать на вату, Петя осторожно приблизился к прутьям решетки. Кормушка была устроена так, что зерно по мере убывания само подсыпалось из специального объемистого резервуара; вода точно так же поступала в поилку из пластиковой бутыли.

Но для того, чтобы добраться до всего этого изобилия, необходимо было залезть в клетку, а защелка дверцы оказалась слишком тугой для того, чтобы ее можно было открыть своими силами.

Убедившись, что хомяк крепко спит, Петя протиснулся между прутьями решетки, подбежал к кормушке и, опустившись на колени, стал жадно пить воду. Напившись, он бросился к крупе и стал набивать ею щеки. Однако зубы его, в отличие от зубов хомяка и прочих грызунов, были совсем неприспособленны для такой пищи, и крупу пришлось выплюнуть. Подумав немного, Петя накидал зерен на стол и выбрался из клетки наружу. Затем он достал из кармана перочинный нож и раздробил крупяное ядро на кусочки. Вот эти кусочки уже вполне можно было прожевать.

Петя наелся крупы, снова слазил в клетку и напился воды. После этого он прилег поспать на залитом солнцем подоконнике, постелив себе перепачканную акварельными красками тряпочку.

Хомяк наблюдал за его действиями через едва приоткрытые щелочки глаз, и когда незваный гость угомонился, тоже заснул.

* * *


Несколько серебряных рублей сделали словоохотливыми повара, швейцара, садовника и механика из гаража. После доверительной беседы с каждым из них, касающейся по большей части личной жизни покойного и его супруги, многое стало проясняться. Но особенно важным было заявление садовника о том, что минут через пять после выстрела за воротами отъехал, не зажигая огней, легковой автомобиль. При этом пестряк-садовник признавался, что накануне выпил лишнего, а потому не может ничего утверждать наверняка.

Красавцева разыскали в дорогом кабаке неподалеку от его городской квартиры. Он еще только делал заказ, а потому был абсолютно трезв. Позвонив туда, Макс узнал, что Дормидонт Эдуардович потребовал среди прочего подать водки и шампанского, что было довольно странно для управляющего делами в разгар рабочей недели, да еще в такое время суток. Красавцев держался нагло и самоуверенно, однако, когда его доставили на место преступления и он увидел стол, залитый кровью хозяина, то побледнел как полотно.

Едва он появился, Макс взглянул на его ботинки — так и есть! — на задних лапках щелкуна красовались лаковые штиблеты с белым верхом и модными металлическими вставками на носках.

Макс возбужденно засвистел трубкой и заходил по кабинету.

— Вам известно, почему вы здесь? — сказал он, не глядя на задержанного.

— Теперь на моем месте всякий бы догадался, — промолвил тот, не сводя глаз с залитого кровью письменного стола.

— Где вы находились в полночь?

— В полночь я был в городе, у себя в конторе.

— Кто это может подтвердить?

— Господин Расторгуев мог бы это подтвердить… если бы смог. Ведь я разговаривал с ним по телефону. Кстати, запись и показания таймера вы можете найти на пленке: аппарат автоматически записывает все телефонные переговоры хозяина. Знаете, в деловом мире слово иногда значит больше, чем подпись, особенно когда ее не существует…

— Включите запись.

Красавцев щелкнул переключателями, и в комнате зашепелявили голоса, в которых все без колебаний признали Расторгуева и его управляющего. Цифры таймера в окошечке механического счетчика показывали 23:51.

— Но сообщение о гибели судна не подтвердилось, — быстро ответил на удивленный взгляд Макса управляющий. — Это была чья-то шутка или провокация со стороны конкурентов… Я не при чем, поверьте!

С грозным видом Макс подошел к нему вплотную.

— Эта шутка могла стать причиной самоубийства Пантелеймона Расторгуева — слышите, вы, Красавцев. И кому как не вам знать, что торговый дом на грани банкротства, и кому как не вам выгодна смерть хозяина, ведь дело теперь перейдет в ваши руки?

— Повторяю, я сам стал жертвой дезинформации. И потом, даже если я в чем-то не прав, меня не могут осудить за то, что хозяин ушел из жизни добровольно.

— Ошибаетесь, господин Красавцев: доведение до самоубийства карается достаточным сроком тюрьмы для того, чтобы вы сами осознали или вам бы там помогли осознать собственную мерзость. — Макс повысил голос. — Однако сейчас речь не идет о самоубийстве. Мы расследуем дело об умышленном убийстве, и главным подозреваемым в совершении этого ужасного преступления являетесь вы, господин жертва дезинформации.

— Что! — Красавцев в ужасе отступил. — Что вы сказали! Убийство! Кто, кто убил!?

— Снимите и позвольте рассмотреть один из ваших штиблет. Кузьма!

Кузьма принял у Красавцева штиблет, обмахнул рукавом и подал господину инспектору. Тот сравнил его подошву со снятым с земли под окном гипсовым отпечатком.

— А вот еще одна улика.

Красавцев развернулся к окну, сложил руки на груди и холодно произнес:

— У меня есть алиби, вы ничего не докажете.

— В ближайшие минуты мы узнаем, чего стоит ваше алиби, господин мерзавец. А пока… Кузьма! Пригласи сюда вдову и служанку; пора расставить все точки над i в этой достаточно незамысловатой истории.


6


Именины новорожденного супергероя. — Ложный след и внезапное озарение


За оживленным разговором приятели просидели до самого утра и опустошили далеко не одну бутылочку вина. От придуманного Бекешей графического образа героя Подберезкин пришел в полнейший восторг. Он разглядывал изображение так и сяк, прищуривался и радостно смеялся как ребенок.

— Послушайте, Бекеша, — восклицал он, — давайте придумаем ему имя! Для такого симпатяги, для массового героя, имя — первое дело. Без имени он пока никто и ничто. «Имя», согласитесь, это в сущности синоним слова «популярность».

Воплотив идею с результатом, превзошедшим его ожидания, Бекеша приобрел некоторую важность.

— Что ж, я напрочь придумать имя, — соглашался он, причмокивая после каждого выпитого глотка. — Только я уже перебрал, кажется, все что можно, да что-то все не то…

— Ах, бросьте, такое нужно брать с наскока, не задумываясь. Должно быть коротко и звучно, чтобы — как будто вспыхнули гигантские неоновые буквы рекламы. Что-нибудь этакое… БАМС!.. БУМС!.. ТРАМС!.. КРЕПС!.. ПЕКС!.. ФЕКС!.. ой, это что-то не туда… Букс… Бикс… Бакс… Макс… Макс. Да, да, Макс. Бекеша, это же Макс, понимаете? Вот что было нужно!

— Да, Макс это в точку, — согласился Бекеша. — Как будто он с этим именем и родился.

Они чокнулись, выпили и некоторое время молча смотрели на поставленное ребром под настольной лампой изображение жука. Потом Бекеша взял самый толстый фломастер и вывел красиво у него под ножками: «МАКС». Молча полюбовавшись результатом, оба снова выпили по стаканчику.

— Он, конечно, Макс, это дело решенное, но только, вам не кажется, что имя уж больно затасканное, — счел все-таки необходимым внести некоторую критику Бекеша. — Куда ни кинь — везде обязательно найдется какой-нибудь Макс.

— А, бросьте, — небрежно отмахнулся Подберезкин. — Этот ваш всех других под себя подомнет. Мало ли было Дональдов до утки, Микки до мауса или Ген до крокодила?

— Да, наверное вы правы, — согласился Бекеша. — Если мой пойдет в тираж, других не вспомнят.

— Пойдет, не сомневайтесь, — заверил его Подберезкин. — Поверьте, у меня на это дело особый нюх. Вы думаете, я сам не пытался придумать героя на все времена? Ни Чиполлино, ни Буратино у меня не получилось, а вот вы смогли. Поразительная, редчайшая удача! Кстати, что вы собираетесь теперь с ним делать?

— С этим? — Бекеша любовно поглядел на свое творение. — Еще не знаю. Мультик… может быть.

— Погодите, я вам придумаю под него литературную основу. Ведь изображение — пока еще не больше чем символ; чтобы он зажил своей жизнью, тут должен поколдовать литератор… Надеюсь, вы не будете возражать против моего скромного участия? В конце концов вы можете заказать текст нескольким авторам и выбрать лучший…

— Нет… — Бекеша с трудом опомнился от блаженного дурмана. — Нет! О чем вы говорите, Виталий Титович, кто же еще кроме вас! Напишите рассказ, а после мы из него что-нибудь сделаем. Главное, чтобы у него появился характер, привычки, умения и слабости… профессия, в конце концов. Вы у него будете вроде как вторым родителем.

— Нет, нет, на родителя я не потяну, моя роль гораздо скромнее, что-нибудь вроде троюродного дяди или крестного…

— Не скромничайте, Виталий Титович, я знаю все ваши таланты. Наливайте, наливайте еще…

Они просидели за столом до утра и потом долго не могли распрощаться у калитки, потому что Бекеша порывался проводить Виталия Титовича до его дома, а тот его не выпускал. Наконец оба расцеловались и разошлись по своим постелям.

Рождение звезды состоялось, и это событие было щедро окроплено веселящим душу вином.

* * *


Вдова, служанка и управляющий расселись в креслах. У дверей встал бравый ординарец Кузьма, а сержант, отправившийся куда-то выполнять поручение г-на инспектора, еще не возвратился.

Макс встал у письменного стола, и все обратились к нему, готовые слушать.

— Господа, — начал он без предисловий. — Проведенное мною расследование показало, что у каждого из вас были причины желать смерти Пантелеймона Расторгуева.

На лице вдовы отразилось удивление, на лице служанки — страх, на физиономии управляющего — возмущение.

— Вы, госпожа Расторгуева, — Макс повернулся к вдове, — были заинтересованы в смерти мужа хотя бы потому, что он завещал вам этот дом и очень приличное пожизненное содержание. Стать богатой и свободной — чего еще может желать для себя молодая и красивая жужелица? Прошу вас, молчите, я только высказываю предположения. Вы не могли любить мужа хотя бы потому, что знали о его близких отношениях с радужницей Анной Масловой. (Аннушка сказала «ах!» и схватилась за грудь.) Кроме того у вас самой имелась в запасе мимолетная, но перспективная в случае смерти мужа интрижка с неким молодым и внешне привлекательным щелкуном. Не отрицайте! Об этом знали все в доме, знал и ваш супруг. На завтра у него была назначена встреча с нотариусом, и нетрудно предположить, что господин Расторгуев намеревался внести очень нежелательные для вас изменения в завещание. Узнав, что у него не осталось ничего, кроме долгов, он отложил завещание, потерявшее всякий смысл, и вместо этого написал посмертную записку. Подожди убийца всего несколько секунд, и водолюб застрелился бы сам — какая обидная накладка! А ведь эти секунды обернутся для кого-то из присутствующий здесь пожизненным заключением.

Вдова с презрительным видом затолкала сигарету в мундштук и прикурила. Макс повернулся к горничной.

— А тебе, Аннушка, негоже смотреть на барыню, словно ты ее готова сейчас же скушать. Ты ведь тоже могла убить хозяина из своих интересов. Сиди! Разве барин не говорил тебе по секрету, что уже частично изменил завещание в твою пользу? Молчи! Но вот на днях ты узнала, что молодая жена хозяина беременна. Какой удар! Если она беременна от законного супруга, то завещание несомненно будет опять переписано, теперь в пользу будущего ребенка, для того и вызван нотариус. Времени нет: ты должна расправиться с хозяином раньше, чем они встретятся. Ты приходишь к нему в кабинет, ласками отвлекаешь внимание и…

Аннушка с криком ударилась коленями об пол и заголосила:

— Не губи! Не бери греха на душу! Не убивала я, не убивала! Он убил! — она указала на Красавцева. — Его штиблеты барыня признала!..

Макс с осуждением покачал головой:

— Да ты, голубушка, я вижу, мастерица подслушивать. Сиди уж лучше, молчи.

Он повернулся к управляющему, который всем своим видом показывал, что происходящее не касается его ни коим образом.

— Теперь что до вас, господин Красавцев. Несомненно, это ваши штиблеты с модными металлическими вставками видела госпожа Расторгуева за несколько секунд до выстрела. Однако перепуганная жужелица не смогла бы так детально запомнить вашу обувь, если бы уже не видела ее раньше. Я даже возьму на себя смелость предположить, что мадам видела ваши штиблеты стоящими на полу, в то время как вы, Красавцев, находились вне ваших штиблет…

Амалия Викторовна издала протестующий гневный возглас. Макс не обратил на это внимания.

— Знаете, — продолжал он, — садовник рассказал мне, что точно такие следы, какие мы нашли под окном кабинета, он уже не раз видел под окном спальни мадам Расторгуевой.

— Это ложь! — воскликнула жужелица. — Мерзавец, он ответит за клевету!

— Впрочем, обстоятельства вашей личной жизни останутся на вашей совести, мадам. Но какой же мотив для убийства мог быть у вас, господин Красавцев? Ни для кого не секрет, что в вопросах дела шеф доверял вам как самому себе и не раз прилюдно обещал оставить вам предприятие после своей смерти. Никто не сомневался, что эта воля покойного отражена в завещании. Но фирма терпит сокрушительные убытки, она на грани банкротства, хозяин все чаще говорит о самоубийстве. Его последняя надежда — груз, который должен прибыть в порт этой ночью. Теперь решается все: или торговый дом одной операцией возвращает себе утраченные позиции, или он полностью разорен. Это вопрос жизни и смерти. И в этот решающий момент Красавцеву (или, возможно, его сообщнице) приходит в голову чудовищная идея — позвонить хозяину и сообщить о гибели всей партии товара.

Аннушка испуганно ахнула.

— Простите, господин инспектор, но, как я ужа говорил, меня самого ввели в заблуждение, — заметил Красавцев. — Какой-то анонимный звонок, возможно конкуренты…

— И, конечно, в момент смерти хозяина вы сами находились в десятках верст отсюда.

— Запись моего телефонного разговора подтверждает это, не так ли?

— Не совсем так, господин Красавцев. Ведь вы могли позвонить сюда из другого места, где есть телефонный аппарат, — например, с автозаправки, находящейся всего в полуверсте отсюда. Затем вы могли припарковать где-то поблизости автомобиль и под покровом темноты приблизиться к окну кабинета. Убедившись, что ваш гнусный план не сработал, и хозяин жив, вы забрались через окно в кабинет, застрелили его, а затем вложили в его лапку револьвер.

— Нет! — Красавцев вскочил со своего места. — Нет! Я его не убивал!

— Не кипятитесь, ведь это пока всего лишь предположения. Доказательств нет, улик недостаточно. Подождем немного и как знать, вдруг доказательства сами придут сюда к нам…

— Нет, — тяжело дыша, уселся в кресло щелкун. — Нет, я его не убивал. Я только хотел…

— Ну, ну, договаривайте, чего же вы хотели. Вы хотели убедиться, что ваш гнусный план сработал, и он застрелился, а он, такой-сякой, оказался жив? И тогда вы его убили, ведь на карту поставлено слишком многое. На карту поставлено не только дело, но и все состояние Расторгуева, потому что… Потому что Амалия Викторовна беременна не от своего мужа, а от вас!..

Вдова вскрикнула и лишилась чувств, Красавцев обхватил голову и застонал:

— Нет, нет, я не убивал…

Послышалось фырчанье мотоцикла, в кабинет вошел сержант и вручил инспектору протокол дознания.

— Господин Красавцев, а вот и недостающее доказательство. Это, — Макс помахал листком, — показания служащего той самой бензоколонки, от которой до места преступления всего несколько минут езды на автомобиле. Муравей безоговорочно опознал по фотографии щелкуна, звонившего из автомата незадолго до полуночи. Следствие закончено, господа. В убийстве купца первой гильдии Пантелеймона Ивановича Расторгуева обвиняется, — Макс поднял лапку, чтобы указать на преступника, а сержант отстегнул от пояса наручники… — Обвиняется…

В этот торжественный и страшный момент скучающий Кузьма надавил плечом на дверь, и зажатый им в щель сушеный смородиновый орех с треском разлетелся.

Все вздрогнули, Кузьма сделал испуганные глаза и, пятясь, удалился.

Однако это незначительное происшествие, кажется, разительным образом повлияло на поведение старшего инспектора. Мгновение он стоял чем-то озаренный, потом глаза его дико сверкнули и он решительно развернулся на сто восемьдесят градусов, к разом вжавшейся в спинку кресла вдове.

— В убийстве купца Пантелеймона Расторгуева обвиняетесь вы, Амалия Расторгуева, его жена! — воскликнул он неожиданно для всех, указывая лапкой на вдову.

Та побледнела как смерть, силясь что-то сказать, сделала протестующий жест и потеряла сознание.


7


Макс имеет большое будущее, а мы прощаемсяс его создателями


На другой день Бекеша и Виталий Титович не виделись вовсе, а в четверг после обеда последний явился к своему по-прежнему счастливому приятелю, издалека помахивая свежераспечатанной рукописью.

Уже шапка рассказа выглядела эффектно:


«МАКС» Приключения жука-сыщика ДЕЛО № 1: УБИЙСТВО КУПЦА РАСТОРГУЕВА


Бекеша схватил рукопись, сел на крылечко и начал торопливо читать. А Виталий Титович, чтобы не мешать ему, прошел в дом и включил радио.

Передавали выпуск новостей, и главной сенсационной новостью стало известие о похищении из Эрмитажа гигантского бриллианта «Всевидящее Око». Все произошло еще вчера, но ни камень, ни похитители не были найдены. Объявляли более чем общие приметы троих злоумышленников: пожилой в очках и с бородкой, молодой коротко стриженный и высокий, худощавый, с длинными волосами. Людей с такими приметами в городе и области были десятки тысяч…

Не успел Виталий Титович дослушать сообщение до конца, как в комнату влетел Бекеша. На его физиономии светилась радостная улыбка.

— Виталий Титович! Виталий Титович!.. — не находя слов, он полез обниматься. — Вы же просто гений! Это оно, то, именно то, что нужно! Все есть: и личность, и характер, и сюжет, и профессия… Я только бегло просмотрел…

— Правда, вам понравилось? — смущенно пробормотал Виталий Титович.

— Вы сами-то понимаете, что вы сделали? Вы понимаете, что теперь будет?

— Вы думаете…

— Теперь и думать ничего не надо, теперь надо дело делать! Скажите мне только одну вещь.

— Да-да?

— Какую страну и какое время вы описали?

— Ну, пускай это, допустим, будет планета Жукландия. Это формально. А фактически это Россия. Но не та, которую мы знаем, а другая: Россия 20-х или 30-х годов прошлого века, как если бы в четырнадцатом году не было войны, а в семнадцатом — государственного переворота. Россия, так сказать, в своем естественном расцвете. Не считая, конечно, мелких колониальных конфликтов. У меня там еще много задумано на этот счет, тема очень, очень перспективная.

— Да-да-да-да-да… понимаю… — прошептал художник. — гениально…

— Кстати, Бекеша, вы придумали, в какую именно форму нам следует облечь первое представление публике вашего героя?

— Нашего, дорогой Виталий Титович, нашего!

— Нет, нет, вы мне не приписывайте.

— Не скромничайте, дорогой Виталий Титович, не скромничайте.

— Так это будет мультик, или что-нибудь другое?

— Другое, другое, дорогой мой человек! Для начала сделаем журнальный вариант рассказа в картинках, вы ведь сотрудничаете в журналах?.. Не комикс, а полностью ваш текст, без сокращений, но с огромным количеством картинок, почти на каждый абзац. Текст у вас уж больно хорош!

— Но ведь это пока набросок, болванка. Для картинок нужно будет адаптировать…

— Адаптируете, дорогой Виталий Титович, адаптируете. Теперь мы с вами все адаптируем. Весь мир под наших жуков адаптируем. Будут думать, что «Битлз» под наших жуков был адаптирован.

— Ну, вы не очень-то, Бекеша…

— Дорогой Виталий Титович!.. — и Бекеша снова полез обниматься.


8


Кузьма узнает, что вместе с орехом он расколол настоящего преступника


Остаток дня Макс провел на службе за составлением отчета. Печатать на машинке он не умел, и дело продвигалось медленно. Кроме того, после бессонной ночи, проведенной за карточным столом, мысли у него путались. Вместо «довожу до вашего сведения» он почему-то напечатал «ставлю столько же и удваиваю», а в другой раз вместо «в аршине справа от комода» у него получилось «ошибка в сдаче колоды». Испортив десяток листов и не обращая внимания на подтрунивания сослуживцев, он все-таки закончил свой труд, вручил начальнику отделения и отправился наконец домой. На этот раз за рулем сидел бравый ординарец; Макс, развалившись на заднем сидении, прикрыл глаза.

— Максимилиан Петрович! — услышал он через начинавшую обволакивать его дрему.

— Ну, чего тебе…

— Так что, на заправочной станции опознали Красавцева?

Кузьма отлично выспался за день и был не прочь поболтать.

— Опознали, опознали.

— Стало быть, он залез в дом через окно?

Макс зевнул и потянулся.

— Нет, Кузьма, в дом он не залезал. Красавцев только подошел к окну, чтобы убедиться, что хозяин поверил в свое полное разорение и покончил с собой. Но шторы были плотно завешены, и он ничего не смог увидеть. Но вот раздался выстрел, Красавцев, вообразив, что его план вполне удался, сбежал и уехал в город. Он даже намеревался отпраздновать это событие в кабаке, но только мы ему помешали. Кстати, этого мерзавца будут судить за попытку доведения до самоубийства и несомненно лишат всех прав состояния.

— Максимилиан Петрович, а как вы догадались, что это вдовушка укокошила собственного мужа?

— Смотри на дорогу. То, что Амалия Викторовна беременна не от любовника, а не от своего мужа, могло вскрыться в любую минуту, об этом уже поговаривали в доме. Не дожидаясь, когда муж вычеркнет ее из завещания, циничная жужелица решилась на убийство. Очевидно, что план преступного звонка о мнимом банкротстве торгового дома также родился в ее воображении; самодовольный щелкун не додумался бы до такого изощренного коварства. Она подслушала с параллельного аппарата их разговор и затем, решив, что план не сработал, и водолюб не собирается стреляться (а в эти минуты он писал посмертную записку), вошла в кабинет и хладнокровно выстрелила ему в голову. Затем дамочка вложила в лапку убитого револьвер и разыграла спектакль, рассчитывая подставить под удар Красавцева. Как мы уже знаем, Амалия Викторовна поторопилась: задержись она всего на несколько секунд, водолюб сам бы совершил над собой это ужасное преступление.

— Максимилиан Петрович.

— Ну, что.

— А ведь вы тоже на него подумали.

— На Красавцева? Ну так что ж.

— А почему вдруг указали на вдову?

Макс раскурил трубку.

— Да ведь это не я, это ты прежде указал.

— Шутите.

— Не щучу. Припомни сам: вдова все твердила, что некто в штиблетах, которые она запомнила до мельчайших подробностей, якобы держал дверь изнутри, не позволяя открыть. Она будто бы толкала дверь, а он держал, подставив ботинок.

— Верно, она так говорила.

— А теперь вспомни, как ты расколол орех, зажав его в двери.

Кузьма на мгновение задумался, а затем хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Ой, а ведь верно, батюшки! Дверь-то из кабинета наружу, в коридор раскрывается! Стало быть, дамочка врала, что кто-то подставил свой штиблет изнутри изнутри!

— Следи за дорогой. Двери во всех других помещениях дома открывается внутрь, и у нее сработал стереотип. Потом она, скорее всего, поняла свою ошибку, но менять показания было уже поздно… Осторожно!

Кузьма таки припарковал автомобиль столь неаккуратно, что расколотил фару о чугунную тумбу.

Поднявшись в квартиру, Макс на ходу перекусил и залез под душ.

— Прикажете положить грелку в постель, Максимилиан Петрович? — окликнул его Кузьма.

— Нет, нет! — живо отозвался тот. — Подготовь мне фрак, я ухожу.

— Что?! — воскликнул Кузьма, не веря своим ушам.

— И кофе покрепче, две чашки с коньяком.

— Да куда же вы, одну ночь уже не спали!

— Надо, надо, Кузьма. Надо отыгрываться. Покер слабаков не любит. А выспаться еще будет время. Когда-нибудь потом, в отставке…

Кузьма вздохнул, покачал головой, поставил на огонь кофейник и принялся чистить фрак.


9


В мире и согласии


Со времени заточения Пети Огонькова в квартире художника Бекетова истекла уже почти неделя. От неопределенности своего будущего и праздности Петя основательно разленился и отупел. Он только и делал, что набивал щеки крупой, пил воду, спал или читал хомяку те стихи, которые еще помнил наизусть, а после все-таки засыпал.

Первое время он еще усиленно думал, пытаясь понять, что вообще с ним произошло, но от однообразия и малоподвижного образа жизни думать ему тоже сделалось лень.

Петя приблизительно понимал, что постепенно сам превращается в хомяка, но оправдывал себя тем, что безвыходное положение, в котором он находится, не оставляет ему ничего другого, кроме пассивного ожидания.

На седьмой день, это была суббота, Петя забрался в клетку за крупой, наелся и прилег поспать на мягкую вату. А когда продрал глаза, то с огорчением убедился, что не может выбраться из клетки, потому что его изрядно округлившиеся бока перестали пролезать между прутьев решетки.

Петя лениво подумал, что надо поменьше есть и даже попытался сделать какие-то гимнастические упражнения, но не смог отжаться ни одного раза и, утомленный попыткой, снова завалился на вату.

На девятый день он начал понимать хомяка. Не то, чтобы они заговорили вдруг на одном языке, но все повадки, привычки и даже смысл взглядов толстого грызуна стали ему понятны. Хомяк, кажется, стал понимать кое-что из человеческой речи, а Петя начал перенимать у него полезные привычки, облегчающие и упорядочивающие жизнь в клетке.

Еще через пару дней Петя потерял счет времени, а хозяин все не возвращался. Мальчик и хомяк жили в мире и согласии, просыпаясь только для того, чтобы набить щеки крупой, попить и пошуршать. О том, чтобы протиснуться через прутья, теперь не могло быть и речи.


10


Достоинства и недостатки танцуют под музыку рок, а затем улетают в часы


Проснувшись однажды в середине дня, Петя услышал голоса. С перепугу он еще глубже зарылся в вату и осторожно, через щелочки заплывших глаз, начал следить за происходящим.

Комнату заполнили взявшиеся как всегда непонятно откуда достоинства и недостатки. А поскольку места здесь было не так уж много, все они приняли более подходящие для случая размеры. Печка была не больше кирпича и стояла у самой клетки; она потрескивала тлеющими в топке дровами и чавкала кипящими на ней кастрюлями. От нее шел такой жар, что Петя взмок от пота, но все-таки сглотнул слюну, невольно принюхиваясь к настоящей горячей пище. Вот уже две недели он не ел ничего кроме сырой крупы. Гусак был величиной с обыкновенного гусака, а «Чингисхан» — с лесную гадюку. Луч света пристроился на иконке в углу комнаты. Джокер усох до размеров крошечной мартышки и болтался, свесив ножки, на перекладинах люстры. Маленькие «Генсек», «Помпадур» и монашка стояли словно игрушечные на книжной полке. Молоток, коньяк и блюдо со студнем парили прямо в воздухе. Только двое — «Сократ» и «д'Артаньян» — имели свою нормальную величину и сидели в креслах, которых до того в комнате не было.

Тем временем проснувшийся хомяк совершенно невозмутимо принялся за свой четвертый завтрак. Он вел себя так, будто в комнате по-прежнему никого не было… или, в комнате действительно никого не было?..

— Тише, тише, он уже не спит! — зашептал студень и заколыхался.

— Тем лучше, если не спит, — негодующе заявил «д'Артаньян». -Пусть послушает, если его мозги еще не окончательно заплыли жиром.

— Ну зачем же так… — прошептала монашка.

— Парень заслуживает хорошей порки! — громко отчеканил молоток.

— Запорроть, запорроть, — прошипел «Чингисхан».

— Господа, не будем заострять внимание на этом эпизоде, продолжим игру, — предложил молоток. — Это очко, разумеется, снова не в нашу пользу. Следует это признать.

— Признать… — печальным эхом отозвался луч света.

— Что за тон! — прицепилась вдруг к молотку «Помпадур». — Вы будто делаете нам одолжение. Эй, вы, господин двуличие, — обратилась она к висящему на люстре джокеру. — Если уж вы порываетесь быть председателем, просто объявите счет три-ноль в нашу пользу. Мы не нуждаемся ни в чьих дурацких комментариях.

— Бекеша в электричке, — сообщил джокер с люстры.

— Господин генеральный секретарь, — обратилась «Помпадур» к глупости, — вы со мною согласны?

Жаба-референт быстро подсунула «Генсеку» бумажку с текстом. Тот нацепил очки и стал читать:

— Я вот что хочу заметить, товарищи. Тут вот некоторые горячие головы осуждают поведение товарища пионэра. Подчас распространяются даже клеветнические измышления о том, что он якобы только и делал, что ел, да спал… Но кто вам дал право, господа хорошие, делать столь непозволительно скороспелые выводы? Как знать, может быть именно в эти часы и дни в черепной коробке у товарища пионэра происходила как никогда мощная работа мысли. Работа, товарищи, а не то, в чем иные господа пытаются нас уверить!..

«Сократ» вдруг захохотал, а «Помпадур» сообразила, наконец, с опозданием, что «Генсек» все перепутал, и его понесло не в ту сторону. Брызгая слюной, она злобно зашептала на него:

— Да замолчите же вы, идиот!

«Генсек» удивленно замолчал, глядя на нее. Жаба-референт привычно захлопнула ему рот и вытерла слюни.

— Нет-нет, пускай продолжает! — потребовал «д'Артаньян».

— Молчать!! — завопил гусак. — Это подло!

— Что вы сказали?! — мушкетер выхватил шпагу. — Вы только что назвали меня подлецом? Защищайтесь!..

— Да! Да! Подлец! — наскочил на него гусак и внезапно приставил к его животу дуэльный пистолет.

Кое-как их растащили.

— Бекеша в метро едет, — пропищал джокер с люстры.

— Ах ты боже мой! — ласково захлопотала печка. — Надо же успеть мальчонку накормить! Мальчонка бедный изголодался! Как это можно, на сырой крупе и воде!..

И она стала просовывать через прутья решетки миски с наваристыми щами, кашами, котлеты, соления, ватрушки…

Но Петя уже совсем не хотел есть. Его ватная голова пыталась осмыслить происходящее и он с нетерпением дожидался, чем кончится для него непонятный спор между достоинствами и недостатками.

— Что за глупости, уберите ваши дурацкие кастрюли, — раздраженно потребовала «Помпадур». Из-за близости печки она вся вспотела, пудра на ее лице свалялась катышками и сыпалась, когда она начинала энергично обмахиваться веером. — И вообще, остыньте немедленно, в комнате и без вас слишком душно.

Снедь растаяла в воздухе, печка перестала топиться и обиженно притихла.

— Господа, пора заканчивать, — объявил джокер, обратился в лист бумаги и спорхнул с люстры. «РЕЗОЛЮЦИЯ» успел прочитать Петя мелькнувший заголовок.

А уже в следующее мгновение джокер стоял перед мольбертом, манерно откинув голову и прищурив один глаз. На нем были блуза, бант и берет, в одной руке он держал кисть, в другой — палитру. В два счета он набросал портрет Пети Огонькова на фоне бескрайней колосящейся нивы, отскочил, внимательно оглядел свое творение, неудовлетворенно поморщился, разорвал холст в клочки и бросил во вспыхнувший перед ним на мгновение горящий камин.

— Нет, нет, не то… — проговорил он сокрушенно. — Все не то. Истекшие две недели слишком бездарны для того, чтобы иметь право на существование.

— Господа! — обратился он к присутствовавшим. — Господа, я предлагаю вернуть фишку на четырнадцатую позицию.

«Какую еще фишку, — подумал Петя, — о чем он говорит?»

— Что вы имеете ввиду? — настороженно поинтересовалась «Помпадур». -Вы предлагаете совсем не засчитывать третий кон?

Недостатки заволновались и зашумели. Джокер обернулся в безликую каплю-чиновника и зазвенел в председательский колокольчик:

— Господа, вы неправильно меня поняли, третье очко засчитано и не обсуждается!

Недостатки притихли, джокер принял свой обычный вид.

— Я только предлагаю, — продолжил он, — вернуться на четырнадцатую позицию и продолжить игру со счетом «три-ноль».

— Не возражаю, — пробасил «Сократ», и все остальные, каждый по-своему, выразили свое одобрение или безразличие к такому решению. Только обиженная печка все ворчала: «Вот еще фокусы, все сначала, все им неймется, а мальчонка две недели не ел горячего…»

— Бекетов у подъезда, — шепотом сообщил джокер и вдруг завопил что есть мочи: — А теперь — дискотека!!!

В ту же секунду из стен-колонок ударила музыка «рок», все затряслось, завибрировало в бешенном танце. Молоток и коньяк запрыгали, застучали по полу «шейк»; мушкетер взял за талию и прижал к себе стыдливую монашку; печка, студень и «Помпадур» закружили хоровод; луч света зачертил пронзительные паутины зигзагов; «Генсек» солидно двигался, прищелкивая пальцами; «Чингисхан» волнообразно извивался, словно одурманенный наркотиками, прикрыв глаза; гусак, сменивший чиновничий мундирчик на украинскую косоворотку, лихо отплясывал гопака; «Сократ», не поднимаясь с кресла, притоптывал сандалией, что-то выкрикивал и хлопал в ладоши.

Столь шумная вакханалия, способная вызвать панику во всем доме, а то и в квартале, продолжалась не больше минуты: проводку где-то замкнуло, из гигантских колонок пошел едкий дым, стало тихо, и в этой тишине во входной двери защелкал замок.

Словно застигнутые на запрещенной вечеринке школьники, достоинства и недостатки замерли в разных позах, испуганно глядя друг на друга.

— Пора сматываться, мальчики и девочки, — сказал джокер.

Достоинства и недостатки, отталкивая друг друга, смешались в кучу, зависли в воздухе, и их всех, словно дымок, затянуло в настенные часы, стрелки которых начали вдруг вращаться в обратную сторону, все быстрее и быстрее…

Залетавший последним «д'Артаньян» кончиком шпаги растворил дверцу клетки, и Петю тоже затянуло в часы, закрутило в шестернях, завертело куда-то в черную воронку, и он потерял сознание.

Открыв глаза, Петя обнаружил себя на самом краешке карниза шестого этажа рядом с окном любителя рыбалки. Он осторожно отполз от щербатой кромки, прижался спиною к стене и поднялся на ноги.

Ощупав себя, он с некоторым и весьма приятным удивлением убедился, что его талия и щеки, в последние дни уже мало чем отличавшиеся от талии и щек хомяка Гриши, снова приняли свои прежние здоровые формы. Во всем теле ощущалась привычная легкость, а из головы словно продули тягучий сгусток сонной лени.

Из ближайшего окна послышался треск и сопение. Петя вспомнил про «Кашалот» и вредного мальчишку. «Так вот что значит «вернуть на четырнадцатую позицию», — догадался он наконец. — А фишка это я и есть. Что ж, надо быть осмотрительнее, двигая собою в такой игре…»

Миновав окно собирающегося на дачу художника Бекетова и подмигнув удивленно смотревшему на него хомяку, Петя двинулся по карнизу дальше.


Глава четвертая

ОЖИВШАЯ МУМИЯ


1


Богатая квартира. — Один разговор бестолковый и несколько очень подозрительных. — Замышляются темные делишки


Петя двинулся по карнизу дальше. Это еще что за новости — решетка на окне шестого этажа. Кто-то очень боится, чтобы не залезли воры. Интересно, чего там особенного внутри? Главное, чтоб работал телефон и никого не было поблизости…

Квартира действительно приличная, можно сказать, богатая. Старинная резная мебель, по стенам картины, на полу ковер, повсюду антикварные безделушки. На бюро с письменными принадлежностями стоит телефон. Ага!

Петя перепрыгнул на обтянутый зеленым сукном ломберный столик, перескочил на бюро и подбежал к телефону. Приподнявшись на цыпочки, дотянулся до трубки кончиками пальцев. Нет, конечно глупо пытаться сдвинуть с места такую громадину. А что если… Подтащив к аппарату карандаш, Петя попытался орудовать им как рычагом. Карандаш сам по себе огромный, словно телеграфный столб…

Но вот трубка загремела вниз и пронзительно загудела. Отлично, осталось только набрать номер.

Петя забрался на аппарат и встал на кнопку первой цифры домашнего номера Славика Подберезкина. Кнопка под его весом плавно просела, гудение в трубке прекратилось. Еще шесть нажатий, и в трубке послышались протяжные гудки.

Не успел отзвучать второй гудок, как в комнате раздался взволнованный голос Славика:

— Алло! Алло!

Петя спрыгнул на стол и подбежал к той части трубки, в которую обычно говорят.

— Алло, алло, Петя, Огоньков, это ты?.. — зашептал Славик с надеждой.

— Да! Это я! — крикнул Петя в одну из дырочек.

Из трубки, с того конца, который обычно подносят к уху, послышался вздох облегчения. Затем Славик сказал в сторону: «Это он, все в порядке» и снова зашептал в трубку:

— Где ты сейчас? Где ты находишься?

— Не знаю, в какой-то квартире.

— Адрес, адрес давай, мы сейчас приедем!

— Да я ведь адреса не знаю, где-то в районе Охтинского моста…

— Попал пальцем в небо.

Трубку выхватила Маринка Корзинкина:

— Петя! Петя! Ты где? Тебя родители ищут, мы не знаем, что говорить!

Трубка снова оказалась в руках у Славика:

— Может быть, из окна что-то видно? Особые приметы…

— Ладно, посмотрю какие-нибудь квитанции. А что родители?

— Ты понимаешь, они уже все телефоны оборвали. Какие-то нервные попались. Надо им еще одну записку прислать.

— Записка не поможет…

— Все равно надо тянуть время, пока инопланетяне опять не выйдут на связь. Я просто уверен, что все это время они за тобой наблюдают. Ты, самое главное, попытайся вытянуть из них как можно больше технической информации, в особенности что касается принципиально новых типов двигателей.

— Да я, вроде как, с ними уже два раза…

Но тут в прихожей защелкал замок входной двери, и Петя крикнул:

— Кто-то идет, я перезвоню!

— Петя! Не отчаивайся! Мы с тобой! — пискнула напоследок Маринка Корзинкина, и в трубке засигналили отрывистые гудки.

Заскрипел паркет, Петя мотнулся в одну сторону, в другую и, не найдя ничего лучшего, забрался в стоявшую поблизости массивную бронзовую чернильницу. Чернил здесь не водилось уже лет сто, зато пыли накопилось предостаточно. Петя прижал к лицу нижний край рубашки, стараясь дышать через ткань, и затаился.

* * *


Дверь открылась, и в комнату вошел пожилой мужчина профессорского вида. На нем были прямоугольной формы очки и аккуратная бородка с проседью. Он сразу увидел брошенную возле аппарата, надрывающуюся короткими сигналами трубку и быстро огляделся. Подошел к окну и подергал на прочность прутья решетки. То же самое он проделал и в других комнатах. Осмотрел через лупу замок входной двери. Снова прошел по всем комнатам, хлопая дверцами шкафов, выдвигая ящики и заглядывая под кровати. Подошел к телефонному аппарату, постоял немного в раздумье, взял трубку, нажал на сброс и затем на кнопку повтора последнего номера. В комнате опять послышался голос Славика Подберезкина:

— Алло! Алло!

— Алло, это с коммутатора беспокоят, — заговорил мужчина торопливым, деловым тоном. — Норильск вызывали? Как не вы? А номер телефончика какой у вас? Хорошо, проверим, извините, если ошибочка вышла…

Быстро начиркав на бумажке цифры номера, мужчина достал из золотого портсигара папироску, прикурил и некоторое время стоял в раздумье у окна, пуская дым. Затем закрыл окно на все запоры, подошел к телефону и одним нажатием вызвал чей-то номер, хранящийся в памяти аппарата.

— Горохов? — сказал мужчина властным голосом.

— Петр Эрнестович, это вы? Что-нибудь случилось? — взволнованно отозвался Горохов тоном, каким подчиненные разговаривают с начальством.

«Петр Эрнестович, — прошептал Петя. — Он мне вроде как тезка…»

— Случилось, случилось, — неторопливо продолжал хозяин квартиры. — Кто-то здесь навел шмон, да так аккуратно, что даже я ничего понять не могу.

— Пропало что-нибудь?

— Нет, ничего, это меня и беспокоит. Ни на замке, ни на окнах никаких следов.

— Так может быть у вас вообще некого не было, а, профессор?

— Попридержи язык, идиот. Кто-то звонил с моего телефона.

— Правда? А куда?

— Вот это сейчас ты и проверь. Зайди за Вовчиком и сходите туда вместе, водопровод или газ, что-ли, посмотрите… Запиши номерок.

— Готово. А это случайно не менты?

— Не каркай, дурак. Менты бы меня сразу взяли, я не международный шпион, чтобы за мною следить. Я вор, понял? И ты вор.

— Понял, сейчас иду. Так мы отменять ничего не будем?

— Нет, не будем. Завтра явитесь ко мне, как договорились, и все обсудим.

— Эх, профессор… Если такое дело — и выгорит, куплю себе фазенду где-нибудь в тропиках…

— Ладно, не болтай лишнего, действуйте.

Петр Эрнестович ушел на кухню, и там вскоре засвистел чайник. А Петя вылез из чернильницы, отряхнулся от пыли и перебрался на полку, где можно было укрыться за любой из множества стоящих здесь старинных безделушек.

Все услышанное Пете очень не понравилось. Хозяин квартиры был вор, а никакой не профессор. И все это богатство — мебель, книги, картины, антиквариат — без сомнения было нажито преступным путем. Предупредить Подберезкина о возможном визите двух других жуликов он не мог, потому что при наборе брякал телефон где-то в другой комнате. Выбраться из этой квартиры он тоже не мог, так как окно было теперь наглухо закрыто. Бессильный что-либо предпринять, Петя ходил по полке взад-вперед, и грыз ногти и разговаривал сам с собой.

* * *


Прошло часа два. Позвонил Горохов и доложил, что в интересующей квартире живет детский писатель Подберезкин, лопух и фраер. Еще его жена и сынок-малолетка, так что ничего подозрительного. Жена, правда, оказалась сильно доставучей — пришлось взаправду починить сливной бачок в туалете, а больше ничего.

Еще раз подтвердив завтрашнюю встречу, они распрощались.

Петр Эрнестович еще долго, недоуменно пожимая плечами, ходил по квартире, осматривая через лупу окна и двери, и даже кое-где постукивая по стенам. В конце концов он угомонился и улегся спать в соседней комнате. Там еще долго горел свет и шелестели страницы книги. А когда наконец свет погас и послышалось мерное похрапывание, Петя слез с полки и на цыпочках прокрался в прихожую.

Довольно быстро он нашел там пачку счетов с адресом квартиры и фамилией ее хозяина. Фамилия у Петра Эрнестовича оказалась необычная — Кукловодов. Оставалось дождаться, когда он уйдет из дома, позвонить Славику Подберезкину и сообщить адрес.


2


На сцене появляются лейтенант милиции Яблочкин и симпатичная практикантка. — Сокровищами гробницы интересуется человек-призрак


В понедельник, в самом начале рабочего дня, лейтенанта Яблочкина вызвал к себе полковник Иван Сидорович Громыхайло.

— В Египте бывать не приходилось? — неожиданно поинтересовался он.

— Никак нет, — удивленно отвечал Яблочкин. — Я за рубежом только один раз в Болгарии, на учебных сборах…

— Ну а вообще… про пирамиды, сфинксы, гробницы фараонов что-нибудь слыхали?

Тут Яблочкин начал догадываться, куда клонит командир: в Эрмитаже открывалась выставка «Сокровища гробницы», а их дивизион как раз и занимался охраной таких объектов. Значит, его назначают ответственным — что ж, дело привычное. Только вот старик, конечно, все перепутал, Египет здесь совершенно не при чем. Ступенчатую пирамиду раскопали где-то в Центральной Америке, а там никаких фараонов и сфинксов отродясь не водилось. Командир хотя и не блестящего образования, но мужик все равно хороший, его уважают.

— Так точно, слыхал, товарищ полковник, — подтвердил Яблочкин. — А вы по поводу этой выставки?

— По поводу. Сейчас заканчивай другие дела, а после обеда поезжай туда принимать объект. Выставка продлится семь дней, и чем чаще тебя… то есть, вас там будут видеть, тем лучше.

— Вас?..

Внезапный переход на «вы» испугал Яблочкина.

— Вас, вас, — подтвердил Громыхайло. — Тебе на стажировку прикрепляю курсанта из милицейской школы. Курсант сообразительный, увлекается спортом, симпатичная…

— Что?

— Я говорю, сержант Мушкина Валентина Николаевна увлекается спортом.

— Спортом? — глупо повторил Яблочкин.

— Все, иди работай, — закончил разговор Громыхайло.

Яблочкин вышел в коридор и состроил удивленную гримасу. Внезапно замаячившая на горизонте фигура симпатичной практикантки основательно выбила его из равновесия. «Пожалуй, надо будет с ней построже», — решил он.

* * *


После обеда Громыхайло привел в отдел курсанта Мушкину и всем представил. Девушка оказалась действительно симпатичная, высокая, стройная, спортивная. Одета она была по форме, темные волосы аккуратно заправлены под пилотку, а на лице почти совсем не угадывалось косметики. Ей было лет девятнадцать, то есть она была младше Яблочкина на три года. После представления она называла Яблочкина «товарищ лейтенант», а он ее, соответственно, «товарищ сержант» или «товарищ курсант». Выслушав от Громыхайло несколько не вредных замечаний, они вдвоем поехали на выставку в Зимний дворец.

До дороге они почти совсем не разговаривали, потому что в эти первые минуты знакомства по отношению друг к другу еще испытывали неловкость. Только на ступеньках главного входа Яблочкин обмахнулся фуражкой и сказал что-то вроде того, что погода сегодня теплая, а завтра, наверное, будет еще теплее. А Мушкина тихонько согласилась и прибавила, что вчера тоже было тепло.

Выставочный зал представлял из себя просторное вытянутое помещение с яркими витринами по периметру, с главным экспонатом в центре зала и мумией в дальнем конце. Главным экспонатом был алмаз «Всевидящее око» — камень величиной с куриное яйцо, главное достояние Национального музея города Мехико. Будучи почти совершенной формы от природы, он сверкал и переливался на специальном возвышении под прозрачным пуленепробиваемым колпаком. Окна здесь были плотно зашторены, дабы беспорядочный дневной свет не нарушил гармонию его магического свечения. Хозяин камня, древний индейский царь, зорко следил за своими сокровищами через пустые глазницы иссохшего тысячи лет назад и перемотанного истлевшими бинтами тела.

У входа в зал стояли два вооруженных автоматами милиционера, еще четверо дежурили внутри. Все они подчинялись Яблочкину. Он подошел к каждому и с каждым поговорил. Милиционеры разговаривали с Яблочкиным, а косились на Мушкину, поэтому каждому приходилось объяснять, кто она такая и что здесь делает.

Потом Яблочкин повел Мушкину на пункт охраны, так как выставку охраняли все-таки не милиционеры, которые стояли для порядка, а умная сигнализация, которая начинала работать, когда все расходились и зал закрывали.

На пункте охраны молодые люди неожиданно увидели полковника Громыхайлу.

— Фуражечку наденьте по уставу, товарищ лейтенант, — заметил тот, не поворачиваясь.

Командир сидел перед экранами мониторов, на которых просматривался выставочный зал во всех ракурсах.

Яблочкин подмигнул Мушкиной и поправил залихватски заломленную на затылок фуражку на уставные «два пальца от бровей».

— Взгляните вот на этого гражданина, — Громыхайло указал кончиком ручки на интеллигентного пожилого мужчину с бородкой и в очках, имеющих прямоугольную оправу. Приблизившись к алмазу, этот гражданин рассматривал его так и сяк с видом знатока.

— А вы его знаете, товарищ полковник? — сказал Яблочкин.

— Дело в том, что этот гражданин скончался, сгорел дотла практически на моих глазах.

— Этот?!

— Может этот… а может не этот. Ты вот что, сходи, проверь у него документы. Поделикатней как-нибудь… Лучше даже вот товарищ Мушкина пусть проверит на выходе, чтобы не было потом жалоб.

Мушкина и Яблочкин сказали «есть!» и развернулись на каблуках.

* * *


Мушкина осталась караулить гражданина, который может быть скончался, а может быть и нет, у единственного выхода. А Яблочкин, рассыпая направо и налево «извините», стал пробираться через скопление посетителей в центр зала, прямо к алмазу. Пробравшись, он нырнул под плюшевый канат и поднялся на ступеньку.

Теперь все смотрели на него, а не на алмаз. Лица самые разные, но ни одного похожего на то, которое он искал.

Яблочкин обошел всю экспозицию, заглядывая в лица всех стоящих спиной к нему мужчин, но тот, который был ему нужен, как будто растаял в воздухе.

На выходе стояла курсант Мушкина, и по ее виду было понятно что гражданин не проходил.

— Не проходил? — уныло спросил Яблочкин.

Мушкина отрицательно покачала головой.

Ситуация складывалась некрасивая. Что это за милиция, которая человека в закрытом помещении найти не может?

— Ладно, не переживай, — положил Яблочкину руку на плечо подошедший сзади полковник Громыхайло. — Если это тот, на которого я подумал, так он еще не от таких как мы с тобой уходил. Из одиночной камеры уходил. Плотным кольцом на ровном месте окружали, а он уходил. В последний раз сгорел, взорвался, и даже его вставную челюсть нашли, а теперь выходит, что и тогда ушел…

— Так ведь… — Яблочкин не находил слов, — куда?..

— Вот и гадай теперь — куда. Фокусник, одно слово. Кио, Гуддини, Коперфильд. Поеду теперь в Управление, доложу Михал Михалычу, то-то он обрадуется… Кстати, Яблочкин, он ведь здесь не зря крутился вокруг алмаза. Техника техникой, а я бы на твоем месте и ночью подежурил, пока это дело не прояснятся, от и курсанту Мушкиной будет полезно над книжками посидеть, у нее экзамены скоро. Электроника — дело, конечно, хорошее, только свои глаза и уши еще верней. Ну и зачтется, конечно…

Яблочкин и Мушкина неуверенно, но в один голос отрапортовали:

— Есть, товарищ полковник, дежурить ночью!

К вечеру по всем милицейским отделениям города и области разлетелось сообщение о розыске преступника. Видеозапись из пункта охраны музея сверили с электронной картотекой и точно идентифицировали личность подозрительного гражданина. Как и заподозрил Громыхайло, это был знаменитый в преступных кругах «гений электронного взлома» и мастер непостижимых иллюзий по кличке Профессор. Вот уже более пяти лет он числился погибшим, но и это, как теперь оказалось, было одной из его мистификаций, коими столь мастерски владел этот неуловимый «профессор» преступного мира.


3


История профессора преступного мира: летающий слон, человек-невидимка, покусанный и побитый. — Подворачивается крупное дело. — Вовчик и Горохов


Петр Эрнестович Кукловодов действительно был когда-то профессором. И фамилия у него была тогда самая что ни на есть мирная — Тихомиров. Он сидел в НИИ и разрабатывал сложнейшие электронные системы охраны для банков и музеев. Столь хитроумные, что постигнуть их секреты не мог ни простой воришка, ни авторитетный медвежатник, ни самый натасканный компьютерный взломщик. Никто, кроме самого Петра Эрнестовича.

Но вот в стране случился финансовый кризис, и научно-исследовательский институт, в котором он работал, закрыли. Десятки талантливых специалистов оказались на улице без средств к существованию. Кто-то занялся торговлей, кто-то уехал за границу, а Петр Эрнестович все лежал у себя дома на диване, курил и смотрел в потолок. Он понимал, насколько ценны и уникальны его знания, и ему было особенно обидно, что его ум и способности больше не востребованы.

К чести Петра Эрнестовича, тогда он был еще далек от мысли использовать свои знания в преступных целях. Он был умен и расчетлив, поэтому понимал, что никакие материальные блага не принесут человеку настоящей радости, если совесть его будет нечиста.

Когда деньги кончилась, он был вынужден где-то работать, чтобы не умереть от голода. Он разносил газеты, продавал средства для похудания и косметику, скалывал лед с мостовых…

Однажды поиски случайного заработка привели его в цирк, где требовался уборщик манежа. Устроившись на эту работу и наблюдая изредка за репетициями, Петр Эрнестович познакомился однажды с гастролирующим иллюзионистом средней руки. На досуге он и сам неплохо, на любительском уровне, манипулировал с картами и мелкий предметами, развлекая коллег по работе.

Некоторые номера показались ему остроумными, однако программе не хватало «гвоздя» — громкого, эффектного аттракциона, способного по-настоящему ошеломить публику.

И Петр Эрнестович придумал такой номер.

Новый аттракцион носил название «Летающий слон».

Все уже видели летающего над сценой человека, но никто еще не видел летающего прямо над публикой живого слона. Выглядело это приблизительно следующим образом.

Слона выводили на арену и после недолгой театрализованной прелюдии он сначала начинал плавно помахивать ушами, словно крыльями, а затем отрывался от земли и начинал неспешно описывать круги прямо над головами зрителей.

Эффект был потрясающим. Ни о каких тросиках, поддерживающих слона на весу, ни о каких зеркалах не могло быть и речи, слон был близок и почти осязаем. Какая сила удерживала его в воздухе — было совершенно непостижимо.

Это был даже не гвоздь, это была бомба. Публика валила валом, телевизионное шоу с летающим слоном било рекорды популярности. Иллюзиониста вместе с его находившимся в тени консультантом приглашали на самые престижные и высокооплачиваемые площадки. Слон летал, публика аплодировала, деньги сыпались в кассу.

Петр Эрнестович взял себе цирковой псевдоним Кукловодов и строил планы об организации собственного дела. Но условия договора, который он подписал, почти не читая, полностью исключали такую возможность.

Не желая останавливаться на достигнутом, он придумывал другие, более сложные и гораздо более интересные с его точки зрения номера. Однако эти номера не имели столь шумного успеха, зато требовали больших затрат и физического напряжения, поэтому от них отказались. До тех пор, пока слон собирал кассу, антрепренер ничего не хотел менять.

Аттракцион со слоном начинал все больше раздражать Петра Эрнестовича. Он стал ненавидеть и слона, и себя, и антрепренера, и фокусника, и всех до единого зрителей, падких на дешевые, примитивные эффекты. Чтобы ненавистный номер исключили из программы, он специально подстроил утечку информации. В газетах появились сообщения о том, что слон в действительности не летает, а летает только его голографическое изображение, слон же в это время преспокойно стоит за кулисами.

Однако это не возымело должного результата. Оказалось, что секрет фокуса никого особенно не интересовал. Публика хотела, чтобы ее обманывали, она хотела верить, что слон летает, точно так же, как она тысячу лет верила в то, что женщину в ящике распиливают пополам, а говорящая голова на блюде живет сама по себе, отдельно от туловища…

Бессильный изменить природу людей, Кукловодов перенес всю свою ненависть на слона. Он ругался, плевал слону на лапы, тушил о его толстую шкуру окурки сигарет.

Несчастное животное долго терпело выходки озлобившегося на весь мир консультанта, но однажды случилось то, что должно было случиться. Не вытерпев издевательств, слон обхватил Кукловодова хоботом за талию, поднял высоко в воздух и швырнул на усыпанный опилками дощатый помост.

Если бы не доски и порядочный слой опилок, смягчивших удар, Петр Эрнестович, скорее всего, уже никогда бы не увидел белого света. Но он отделался только двумя переломами, сотрясением мозга и контузией.

Выйдя из больницы. Кукловодов в цирк уже не вернулся. Слон продолжал летать, размахивая ушами, на радость публике, а бывший консультант опять лежал в своей квартирке на диване и смотрел в потолок.

Когда деньги кончились, Петр Эрнестович решился на самую мелкую и позорную в своей жизни авантюру, при воспоминании о которой его потом всегда бросало в краску. Он раздобыл где-то инвалидное кресло, проделал в сидения дырку для ног, а вперед выставил фальшивые тряпочные культяпки. Чтобы его настоящих, здоровых ног никто не видел, он приладил под сидением зеркала, какие в цирке используют для некоторых фокусов и сделал для колен мягкие войлочные опоры.

Для пущей жалости Кукловодов сочинил такую табличку:


ПОДАЙТЕ БЫВШЕМУ УКРОТИТЕЛЮ,

РАСТОПТАННОМУ ВЗБЕСИВШИМСЯ СЛОНАМИ


Интеллигентная внешность, необыкновенная причина увечья, а также совершенно очевидная нетрудоспособность просителя сделали свое дело, монеты и бумажки от сердобольных прохожих посыпались в цилиндр растоптанного укротителя.

Петр Эрнестович воспрял духом, его лицо постепенно стало округлым и гладким, появилась возможность откладывать деньги на старость.

Однако другие нищие, профессиональная честь и доходы которых были задеты оглушительным успехом конкурента, однажды сговорились и натравили на него стаю бродячих собак.

Побросав бутафорию, на глазах изумленной публики, Петр Эрнестович бежал от собак несколько кварталов, вскрикивая и подпрыгивая всякий раз, когда какая-нибудь из наиболее ловких шавок кусала его за мягкие части.

На этом с карьерой нищего было покончено. Петр Эрнестович снова улегся на диван и впал в глубокую депрессию.

В какой именно момент ему в голову пришла мысль, столь разительно изменившая впоследствии весь смысл его жизни, трудно сказать. Надо только отметить, что пережитые потрясения — контузия и последующие унижения — заметно отразились на его психике. Он стал жесток и высокомерен, хитер и скрытен. Он полюбил деньги и все, что с ними связано — предметы роскоши, драгоценные камни, золото и старинную живопись. Главной его страстью стал антиквариат — всевозможные безделушки, статуэтки, часы, пепельницы, пресс-папье, подсвечники и старинная резная мебель с множеством выдвижных ящичков, в которые он мечтал складывать камушки, монеты, значки, медали и брелоки.

Его первым делом стала кража из антикварной лавки. Скромный магазинчик в переулке Кукловодов вскрыл ради одной-единственной приглянувшейся вещицы — серебряной пряжки с гербом тайного старинного ордена. На гербе был дракон с рубиновыми глазами, и эти глаза смотрели на Кукловодова так, что ему стало совершенно ясно: эта вещь должна принадлежать ему, она будет его магическим талисманом, приносящим удачу во всех его последующих начинаниях.

Петр Эрнестович работал один. Ему не нужны были помощники и подручные, стоящие «на стреме», перепиливающие решетку или взламывающие кирпичную кладку стены. Ему было достаточно бросить взгляд ни витрину и входную дверь, чтобы безошибочно определить тип сигнализации, как правило примитивной, такой, какую он мог отключить за несколько секунд при помощи ногтя или выдернутой из бороды волосинки.

Постепенно он разбогател и оброс связями в преступном мире; волей-неволей ему приходилось иметь дело со скупщиками краденного. Тогда же у него появилась блатная кличка «Профессор».

Но даже в среде хорошо знавших его преступных авторитетов Кукловодов слыл фигурой темной и загадочной. Прежде всего, никто не понимал как он это делает. То, что Профессор умеет отключать любую сигнализацию, секретом ни для кого не являлось. Но как же он, черт побери, залезает в магазин и выбирается оттуда с товаром незамеченным — не тронув замков, не прикоснувшись к решеткам и стеклам витрины!?.

Если бы виртуозные щипачи и хитроумные медвежатники узнали правду, они удивились бы еще больше. Фокус состоял в том, что Петр Эрнестович никогда не проникал в магазин воровским манером. Он заходил туда еще до закрытия, как обыкновенный покупатель, а покидал его уже утром, с первыми клиентами. Дело в том, что Петр Эрнестович умел быть человеком-невидимкой.

Кукловодов придумал этот трюк еще во время своей цирковой эпопеи со слоном. Аттракцион «Исчезающий человек» был отвергнут тогда наряду с другими, бесперспективными с точки зрения антрепренера. Антрепренер полагал, что публика не будет платить за то, чего она НЕ увидит. И потому над головами зрителей продолжал летать размахивающий ушами слон, а Петр Эрнестович был вынужден приберечь секреты своих фокусов до лучших времен.

Секрет фокуса «Исчезающий человек» заключался в особого рода ткани, которая при слабом освещении делалась совершенно незаметной и, соответственно, делала незаметным все, что было под ней спрятано.

Перед закрытием магазина Кукловодов выбирал в торговом зале уголок потемнее, набрасывал на себя ткань-невидимку и спокойно дожидался закрытия. Ткань была легкой и полупрозрачных, поэтому изнутри злоумышленник видел все вокруг себя, оставаясь при этом незамеченным.

Ее секрет Кукловодов купил за бесценок у опустившегося старика ниндзя в одном из опиумных притонов Ногосаки. Если бы старик не умер той же ночью, то, прояснив ум, он бы непременно посвятил остаток жизни поиску белого незнакомца, а найдя его, поспешно убил.

Когда все уходили и хозяин запирал дверь снаружи, Петр Эрнестович отключал сигнализацию и располагался в магазине как у себя дома. Выбрав и упаковав для выноса самое лучшее, включая наличность из сейфа, он устраивался где-нибудь подремать до утра, а за десять минут до открытая поднимался, пил кофе из карманного термоса, включал сигнализацию и принимал ту же позу невидимки в углу торгового зала.

То ли ему в то время необычайно везло, то ли дракон-талисман, с которым он не расставался, действительно помогал ему в преступных деяниях, но все сходило гладко, без сучка и задоринки.

Неприятности начались после того как потерялся один из рубиновых глаз дракона. Тогда Петр Эрнестович попался впервые в жизни, сразу с поличным и при свидетелях.

Приехав как обычно на воровские гастроли в один из провинциальных городов, Кукловодов поселился в гостинице и присмотрел для себя подходящий ювелирный магазин. Благополучно переночевав там и набив чемоданчик ценностями, он как обычно перед открытием притаился в углу, набросив на себя покрывало-невидимку. И надо же было случится так, что вместе с первыми посетителями в магазин забежал сердитый бультерьер, только искавший сегодня случая, чтобы показать свой характер. «Куда!» — крикнула ему с улицы хозяйка, но было уже поздно: бультерьер почуял воришку и бросился на несчастного Петра Эрнестовича.

Покусанный и побитый, в сопровождении свидетелей, с краденными ценностями, Кукловодов был доставлен в милицию, где ему предъявили очень конкретное обвинение.

Потом было следствие, суд и приговор.

Хозяин ювелирного магазина, следователи и судьи не могли взять в толк одного: как преступнику удалось оставаться незамеченным. Следственные эксперименты дело еще больше запутали, но доказательств вины хватало и без экспериментов.

Хорошенько все взвесив. Кукловодов решил не ударяться в бега, полагая, что столь нелепой промашки в его жизни больше не случится. Он отсидел четыре года, развлекая блатную публику карточными фокусами и пользуясь привилегиями человека, известного и уважаемого в преступном мире.

В тюрьме он сильно переменился. Он отправлялся туда застигнутой в курятнике и слегка потрепанной лисой, а выходил на свободу матерым волком. Он растерял все хорошее, что оставалось в его душе, и стал по-настоящему опасен для общества.

Вскоре после освобождения Кукловодов возобновил свою преступную деятельность, но стал работать более осторожно, а в некоторых случаях жестоко. Он всегда носил с собой выкидной нож, и если во время кражи откуда-то появлялась сторожевая собака, он безжалостно ее убивал.

Он снова разбогател, его коллекция антиквариата пополнялась все более дорогими и редкими вещами.

Но вот потерялся второй рубиновый глаз дракона-талисмана, и Кукловодов снова попался на месте преступления. Случилось это еще более нелепо и глупо, чем в первый раз. Утром, с открытием магазина, рабочие внесли в торговый зал мраморную фигуру слона и поставили прямо на ноги невидимого в темном углу Петра Эрнестовича.

Только спустя четыре месяца Кукловодова перевели в камеру из тюремного лазарета. Всю оставшуюся жизнь он слегка прихрамывал. Теперь ему, как рецидивисту, грозили десять лет строгого режима. А поскольку у него был теперь полный резон сбежать, его посадили в одиночную камеру и приставили к нему усиленную охрану.

Не дожидаясь суда, Кукловодов сбежал из этой особо надежной камеры. Однажды тюремщикам показалось, что в камере никого нет, и они, раскрыв дверь и держа автоматы на боевом взводе, вошли внутрь. Пока они осматривали и ощупывали пол, стены и потолок, невидимый Петр Эрнестович запер их снаружи и затаился у следующих дверей, сжавшись в комочек под своим невидимым покрывалом. От одних дверей он перебегал к следующим — и так до самой улицы.

Маскировочная ткань-невидимка была столь тонка, что в сложенном состоянии умещалась под ногтем. Этой ее особенностью, а также исключительными способностями злоумышленника к фокусническим манипуляциям объяснялась безрезультатность всех многочисленных обысков не только его одежды, но и голого тела. К тому же тюремщики не знали, что именно следует искать: искали бритвенные лезвия, пилки, булавки, удавки и тому подобное, но никак не отрез тончайшей, тоньше природной паутины, универсальной маскировочной ткани, которая могла висеть на стене у них перед самым носом.

Беглый преступник был объявлен в розыск, и Петр Эрнестович на время затаился. Однако бездействие было не в его характере, и он решил пустить милицию по ложному следу, инсценировав собственную смерть.

След привел к стоящему далеко за городом деревянному сараю, в котором находился склад дачных газовых баллонов. Постройку окружили плотным кольцом, бежать было некуда. После коротких, безуспешных переговоров раздались выстрелы из охотничьего ружья. Начался штурм, в ту же минуту постройка загорелась.

«Отойти к лесу! — скомандовал руководивший захватом преступника тогда еще майор милиции Громыхайло. — Сейчас рванет!..»

И оно рвануло. Так рвануло, что даже тех, кто был далеко, отбросило взрывной волной шагов на десять, а на месте сарая осталась одна воронка. В этой воронке потом был пруд.

Далеко на шоссе, там, где стояли милицейские машины, нашли золотую челюсть, которую эксперты опознали как принадлежащую Тихомирову. Это было все, что от него осталось. По крайней мере, так решили в милиции и вычеркнули его из списка живущих на этом свете.

И напрасно, только этого ему и было надо.

Розыск прекратили, и Петр Эрнестович мог снова без опасений разгуливать по улицам родного города. Деньги и драгоценности у него были припрятаны, поэтому нужды он не испытывал и мог вести тот образ жизни, который ему нравился. Он купил хорошую квартиру и обставил ее по своему вкусу, не забыв повесить на окна решетки, хотя квартира его находилась на шестом этаже.

Твердо решив никогда больше не мараться по мелочам, рискуя всем что у него есть, Кукловодов дожидался какого-нибудь одного, но большого дела, после которого он смог бы уехать за границу и забыть там свое преступное прошлое.

И такое дело однажды подвернулось.

Алмаз «Всевидящее око», прибывший в город с мексиканской выставкой, тянул на бюджет небольшого развивающегося государства. Продать такой камень было бы, конечно, не просто, но возможно. Некоторые коллекционеры, обладающие миллиардными состояниями, не брезгуют никакими источниками для пополнения своих тайных коллекций. Бывает, что картину или драгоценный камень крадут для них из музея по специальному заказу. Петр Эрнестович не сомневался, что если он завладеет алмазом, то покупатель для него обязательно найдется.

Еще годом раньше у Кукловодова появились двое помощников — Горохов, которого звали Тимофей, и Вовчик, фамилия у которого была Ваха. Первый был интеллигентным, худыми и высоким, обиженным на весь мир непризнанным поэтом; другой — необразованным простаком, состоящим, в свою очередь, на подхвате у Горохова.

Оба понимали, что Петр Эрнестович человек серьезный и авторитетный. Они чувствовали, как в воздухе витает ожидание чего-то большого, какой-то грандиозной аферы, после которой они все трое разбегутся в разные стороны и будут жить припеваючи.

Принимая во внимание то, как щедро платил хозяин за мелкие поручения, вроде исполнения роли посредников в купле и продаже антиквариата, каждый из них рассчитывал никак не на меньшее, чем на остров в теплых тропических широтах.

С Гороховым Петр Эрнестович увиделся впервые, когда пришел к нему на квартиру по объявлению, смотреть предназначенные к продаже ценные вещи — мебель, фарфор и бронзу. Оказалось, что несчастный распродает доставшееся ему по наследству имущество с единственной целью издать за свой счет книгу стихов собственного сочинения. Взглянув из любопытства на испещренную плаксивыми рифмами рукопись и сразу все поняв, Кукловодов оставил поэту номер своего телефона, предложив звонить, если возникнут новые трудности.

Когда квартира Горохова превратилась в склад готовой книжной продукции без всякой надежды на частичную реализацию, он позвонил.

Вовчик просто-напросто работал дворником в доме Петра Эрнестовича и был ему целиком предан за щедрые чаевые. Он был незлобивый, любознательный малый и слегка заикался. Фамилия у него была Ваха.

В отношениях всех троих, если говорить языком военных, сложилась приблизительно такая субординация: генерал Кукловодов, сержант Горохов и рядовой Вовчик.

Горохов, легко поддавшийся романтике блатного мира, называл хозяина Профессором, а Вовчик почему-то только по отчеству и на «ты». Они много чего знали, в том числе и то, что их хозяин числится в милиции умершим.


4


Необъяснимые явления накануне большого дела. — Славик Подберезкин не против приехать, но только после… — Телефон начинает действовать на нервы


Когда в воскресенье вечером Петя Огоньков забрался в квартиру Кукловодова и позвонил с его телефона, Петр Эрнестович, вернувшись домой, увидел на бюро лежащую возле аппарата и прерывисто гудящую трубку. Такое чрезвычайное обстоятельство не могло его не встревожить; он был аккуратен, обладал прекрасной памятью на любые мелочи, а потому ни на мгновение не допускал столь неряшливой оплошности со своей стороны. Короткое расследование случившегося — визит Вовчика и Горохова под видом водопроводчиков к обладателю телефонного номера, по которому был совершен звонок из квартиры Кукловодова — ни к чему не привело. Детский писатель Подберезкин, его жена и малолетний сынок не могли быть замешаны в его делах.

Искусав ухоженные ногти и выкурив не менее десятка папирос, Петр Эрнестович улегся спать.

В понедельник после обеда он отправился на открытие выставки «Сокровища гробницы». Его цепкий взгляд в считанные секунды выхватил признаки сигнализации, а мозг разгадал ее премудрости. Лет двадцать назад Кукловодов сам разрабатывал подобные же системы, значительно опережая свое время.

Вожделенный алмаз находился под колпаком в центра зала; в ярко освещенных витринах, расположенных по периметру, имелось столько золотых украшений и мелких драгоценных камней, что ими можно было с ног до головы увешать десять Вовчиков и десять Гороховых. Четыре окна первого этажа выходили на набережную и были плотно зашторены.

За долгие годы преступного образа жизни у Кукловодова открылось что-то вроде звериного чутья, и в один момент он вдруг почувствовал опасность. Это был тот самый момент, когда Громыхайло увидел его на экране монитора. Тревога могла быть ложной, потому что все посетители находились здесь под бдительным прицелом видеокамер, однако Кукловодов предпочел не рисковать и немедленно покинул зал, за мгновение до появления там лейтенанта Яблочкина. Это было второе неприятное событие за истекшие сутки.

Петр Эрнестович погулял взад-вперед по набережной вдоль фасада музея и обдумал все хорошенько. Затем он в привычное время пообедал в ресторане и вернулся домой.

Прежде чем отпереть замок, он наклонился и осмотрел контрольный волосок, зажатый в дверях. Волосок был на месте, стало быть, в квартиру в его отсутствие никто не заходил, по крайней мере через дверь. Решетки на окнах тоже оказались нетронуты. Оставалось проверить телефон. Кукловодов снял трубку и нажал кнопочку повтора.

* * *


Утром, пока хозяин шумно плескался в ванной, Петя снова позвонил Славику Подберезкину. На этот раз он догадался не сбрасывать трубку с аппарата, а вместо этого нажал кнопочку громкой связи. После этого привычно надавил ногами семь цифр. Славик откликнулся после первого же гудка:

— Да! Слушаю!

— Записывай.

— Что?!

— Адрес квартиры!

— А, понял! Записываю!

И Петя продиктовал Славику адрес.

— Готово! Сейчас приеду! Ой, нет… Не сейчас, чуть позже. Сейчас к нам в кружок привезут компьютер. Потом надо в школе показаться, сам понимаешь, конец учебного года…

— Понимаю.

— Ты только не обижайся, время быстро пройдет.

— Конечно.

— Контакта еще не было?

— Чего?

— Контакта с инопланетянами еще не было?

— Нет, не было.

— Ладно, не скучай. Часа в три… нет, в четыре мы с Корзинкиной за тобой приедем. Когда позвоню в дверь, постарайся быть на полу где-нибудь рядом, я нагнусь, будто бы завязать шнурок…

— А если не получится?

— Тогда я оставлю где-нибудь за вешалкой пэ-пэ-ша, будем переговариваться, искать варианты.

— А если он вообще дверь не откроет?

— Откроет. Как его фамилия?

— Кукловодов, Петр Эрнестович.

— Доставим ему телеграмму; отпечатать пустой бланк — раз плюнуть. Кто же откажется телеграмму получить? Дети часто разносят телеграммы.

— Ладно, ты только скажи точное время.

— В четыре… нет, в половине пятого. Ровно в половине пятого стой на полу возле входной двери. Лодка цела?

— Сомневаюсь. Слушай, он, кажется, сейчас из ванной выйдет.

— Кто? Ах, да! Пока, еще поговорим!

Петя нажал на сброс, а затем, подумав секунду, набрал номер, указанный на бумажке в корпусе телефонного аппарата. Как и следовало ожидать, раздались короткие гудки. Пускай теперь проверяет, дозваниваясь самому себе.

* * *


Вернувшись домой к четырем часам дня, хозяин осмотрел решетки на окнах, затем подошел к телефону, снял трубку и нажал кнопку повтора. Раздались короткие гудки. Снова нажал. Занято. Положил трубку, походил по комнате и нажал кнопку. Занято.

Раздраженно бормоча себе под нос, хозяин отправился на кухню, загремел чайником, по квартире разнесся запах кофе.

С чашкой в руке, отхлебывая и обжигаясь на ходу, он снова подошел к телефону и нажал кнопку повтора. Затем еще раз и еще. Упрямые, пронзительные гудки начали его заметно раздражать. Он уже не просто возвращал трубку на аппарат, а с треском швырял ее как попало. Он выронил чашку, ошпарил ногу, а когда собирал осколки, порезал палец. Наблюдавший за всем этим Петя Огоньков услышал такие слова и выражения, о существовании которых раньше даже не подозревал.

Опасаясь, что кто-нибудь позвонит ему самому, и номер в памяти аппарата сотрется, Кукловодов спешил пробиться через ненавистные короткие гудки. Он клеил пластырь и одновременно снова и снова набирал повтор. Но вот он замешкался, и звонок все-таки раздался, и ему пришлось разговаривать с Гороховым.

— Хорошо, поднимайтесь, — сказал он и нервно закурил папиросу.

Петя посмотрел на часы: десять минут пятого, следовало держаться поближе к дверям. Тем более, что ни Корзинкина, ни Подберезкин никогда не отличались пунктуальностью; они могли явиться значительно раньше или позже оговоренного времени.

Раздался звонок, Петя ловко соскользнул на пол и опрометью помчался в прихожую. В это время хозяин уже отпирал дверь. Петя пробежал у него между ног и юркнул в щель за вешалкой.

Дверь растворилась, но вместо Корзинкиной и Подберезкина в квартиру вошли двое незнакомых людей. Один высокий, худощавый и длинноволосый, другой поменьше и стриженный. Они за руку поздоровались с хозяином и стали разуваться.

— Эрнестыч, — заговорил стриженный. — Г-горохов сказал, что у тебя р-револьвер есть. А ты с-стрелять умеешь?

— Не болтай лишнего, Вовчик, — строго сказал хозяин. — И ты, Горохов, не болтай. Языки бы вам обоим подрезать.

Потом все трое прошли на кухню, задымили папиросами и стали разговаривать. «Опасное дело задумали, профессор… — доносились до Пети обрывки фраз. — Не д-дрейфь. Горохов, все б-будет тип-топ, в ажуре…»

Петя решил подобраться поближе и послушать, о чем они говорят.


5


Напряженный разговор. — Горохов боится мертвых. — Появление барабашки. — Дедушка Крылов шокирует матерого рецидивиста


Шторы на кухне были плотно задвинуты, а над столом, за которым расселись злоумышленники, в облаках табачного дыма светил красный, увешанный кистями абажур. Под ним лежал развернутый лист бумаги, на котором фломастером был нарисован план демонстрационного зала выставки «Сокровища гробницы». Кукловодов водил по плану карандашом и что-то объяснял.

Оказавшись на кухне, Петя полез на огромный, как дом, буфет. Это чудо мебельного искусства все было изрезано львиными мордами и оплетено венками, а на высоте двух с половиной метров от пола далеко вперед выдавалась роскошная драконья пасть с высунутым языком. В этой пасти, словно в пещере, Петя и расположился для того, чтобы смотреть и слушать.

— Сигнализация — полная туфта, — говорил хозяин. — Я эту феньку еще двадцать лет назад придумал, а америкосы только сейчас доперли. Надо будет, чтобы кто-то остался в зале после закрытия, вот в этом уголке, под маскировочной тканью.

Повисла пауза, Вовчик и Горохов исподлобья косились друг на друга.

— А ты с-сам-то чего, Эрнестыч? — заговорил Вовчик. — Кто же к-кроме тебя?..

— Я не могу, — строго отрезал «Профессор». — Меня кто-то видел, может, узнали.

— Г-где видел-то, Эрнестыч?

— Там, на выставке. Может, показалось.

Тихий, но впечатлительный Горохов запаниковал:

— Нет, нет. Профессор, это не дело, так не договаривались. Если вы засветились, надо все сворачивать, я в такие игры не играю…

Он сделал попытку подняться, но Вовчик удержал его сзади за рубаху, а Кукловодов внезапно перегнулся через стол и влепил ему тяжелую оплеуху. Горохов едва удержался на стуле, схватился за лицо и заскулил.

— Сиди и не рыпайся, — зашипел главарь. — Ты — червяк. Раздавлю, мокрого места не останется. Вспомни, кем ты был до меня. Я тебя из петли вытащил. Такие как ты вообще права жить не имеете, вас надо уничтожать еще во младенчестве…

Простодушный Вовчик решил за приятеля заступиться:

— Ладно, Эрнестыч, ты чего т-так раскипятился? Вот он, Горохов, сидит, н-никуда не уходит. Ты лучше объясни, что это у т-тебя здесь в квартире за т-таинственные явления? Кто без тебя по т-телефону звонил?

Вопрос был особенно неприятный, потому что ответа на него Кукловодов не знал. Сделав паузу, он сложил пальцы и хрустнул суставами. От этого звука Горохова передернуло.

— Дело не в том, кто звонил и звонил ли вообще, — заговорил Кукловодов, уходя от прямого ответа. — Дело в том, что в ближайшие дни мы набьем чемоданы деньгами и уедем отсюда. Уедем навсегда, исчезнем, растворимся…

Но Вовчик не унимался:

— А может, у тебя барабашка завелась, а, Эрнестыч? Я читал про таких — ма-аленькие такие п-приведения, пакостят в квартире по мелочам. Могут разбить ч-чего-нибудь, на б-бумажке могут чего-нибудь написать или даже на м-машинке напечатать. А, Эрнестыч, может у тебя б-барабашка завелась?

— Сам ты, — Кукловодов легонько щелкнул Вовчика по стриженной голове, — барабашка. Глупости все это. Просто телефон барахлит.

— А прослушки нигде нет? — угрюмо пробурчал Горохов. — Может, ментура вам уже жучков в стены понатыкала.

— Дурак ты, Горохов, а не поэт. От меня не то что жучки, от меня лишнюю пылинку не спрячешь. Давайте решать, кто останется. Вот здесь, за саркофагом, — Кукловодов поставил на схеме крестик, — есть подходящий уголок, в самый раз для одного человека…

Чтобы увидеть схему, Петя вылез из пасти и сделал несколько осторожных шажков по языку дракона. В поле обзора появилась поверхность стола, но листок загораживал теперь натянутый на проволочном каркасе тряпочный абажур лампы.

Повертевшись так и сяк, Петя вдруг с ужасом ощутил, что он поехал. По счастью, в следующую секунду нога его нащупала какую-то неровность, щербинку или царапину, и он застыл на месте, боясь пошевелиться. От едкого, густого табачного дыма голова шла кругом и начинало поташнивать, горло душил подступающий приступ кашля.

Между тем внизу разгорался нешуточный спор: Вовчик и Кукловодов требовали, чтобы остался Горохов, но тот упрямо отказывался.

— Я не останусь.

— Почему это ты не останешься?

— Сам оставайся.

— А машину кто поведет!?.

— Я мертвых боюсь.

— Каких еще мертвых?

— Там, на выставке.

Не находя от возмущения слов, Вовчик обратился к Кукловодову. Тот принялся Горохова стыдить:

— Ну какой же мертвый, опомнись. Мумия, ей пять тысяч лет, кроме бинтов и смолы ничего не осталось…

— Нет, нет, я не пойду, — упрямо твердил Горохов.

Вовчик начал горячиться и назвал Горохова «поэтом недоделанным» и еще нецензурно. Тот размахнулся и слабо ударил Вовчика по щеке. Оба вскочили, схватились и тряхнули буфет.

Петя поехал вниз, сорвался и полетел.

Отпружинив от абажура, он снова подлетел вверх, описал дугу и угодил в наполненную до половины хрустальную сахарницу.

Спорщики повернули головы и замерли.

Вовчик захотел что-то сказать, но начал так заикаться, что не смог ничего выговорить.

Кукловодов медленно придвинул сахарницу к себе и заглянул внутрь. Вовчик тоже подошел и заглянул.

— В-вот он, ба-ба-ба-ба-ба-барабашка твой, — выговорил он наконец.

Кукловодов молчал. Горохов стоял, спиною прислонившись к буфету, лицо у него сделалось бледное, а руки ходили ходуном. Петя сидел в сахарном песке и смотрел на взрослых, дожидаясь, что будет дальше.

Внезапно прозвенел звонок входной двери, и все вздрогнули.

Петя сообразил, что это, наверное, наконец-то пришли за ним, и сделал несколько судорожных движений в попытке выбраться из сахарницы. Он так и не сумел дотянуться до края, потому что ноги его не имели твердой опоры.

Кукловодов захлопнул сахарницу серебряной крышкой и подошел к двери. Некоторое время он смотрел наружу через глазок, а затем спросил:

— Что вам здесь нужно, дети?

— Кукловодов Петр Эрнестович здесь проживает? — поинтересовался в ответ Славик Подберезкин казенным голосом.

— Допустим, здесь.

— Ему телеграмма.

— Что такое? — удивился Кукловодов. — Какая телеграмма?

До этого момента он полагал, что только двое во всем мире знают его теперешний адрес, однако вряд ли Вовчик или Горохов стали бы посылать ему телеграмму.

— Ну-ка, дети, прочтите, от кого телеграмма, — попросил он, все еще опасаясь открывать дверь.

— Мы чужие телеграммы не вскрываем, — подала голос Корзинкина. — А если не хотите, мы обратно отнесем, пускай на почте разбираются, почему вы не хотите брать.

Петр Эрнестович защелкал замками.

— Погодите, разве я отказываюсь? Давайте, давайте, где расписаться?

Дети зашли в прихожую. Маринка неторопливо сняла с плеч рюкзак, достала из него пенал, протянула хозяину карандаш. Славик рассеянно отдал ему телеграмму, глядя на пол вокруг себя. Петр Эрнестович вскрыл телеграмму и стал читать. Тем временем дети уходить не спешили.

— Водички попить не дадите? — попросил Славик, наклонявшись, чтобы зашнуровать ботинок.

— Идите, идите, ребята, мне некогда, — отмахнулся Кукловодов, глядя на более чем странный текст телеграммы. — Идите, ребята, дома попьете… — он начал легонько подталкивать Славика к выходу.

— Ой! — сказала Маринка и выронила из рук пенал.

По полу с грохотом разлетелось бесчисленное количество предметов, имеющих, отдаленно имеющих и совсем не имеющих отношения к учебе.

Хозяин застонал, вышел на кухню и прикрыл за собой дверь. А дети опустились на четвереньки и стали шарить по полу, тихонько взывая во все стороны:

— Петя, Петя, где ты?..

Тем временем Кукловодов бросил на стол телеграмму и начал болезненно тереть пальцами виски.

— Что это, что за глупая телеграмма… — напряженно бормотал он себе под нос. — Уберите, уберите ее…

Заикаясь и запинаясь, Вовчик прочитал вслух: «АЙ МОСЬКА ЗНАТЬ ОНА СИЛЬНА ЧТО ЛАЕТ НА СЛОНА».

Кукловодов схватился за голову и болезненно застонал:

— Зачем, зачем, не надо… уберите…

Сам того не подозревая, Славик Подберезкин поразил получателя телеграммы в самое чувствительное место: после контузии в цирке и случая в магазине, сделавшего его хромым на всю жизнь, Петр Эрнестович начал панически бояться слонов. И не только самих животных, но и любые изображения, и даже упоминания о слонах приводили его в истерическое состояние. Собак он, кстати говоря, тоже не переносил.

Славик написал в телеграмме то, что первое пришло в голову, а в приведенной им цитате были и слон и собака…

— Что за ерунда… уберите, уберите, я же сказал!.. — Кукловодов сам схватил телеграмму, смял и отбросил как пылающий уголь.

Благодаря этому непредвиденному эпизоду дети выиграли несколько лишних минут, но и эти минуты ничего не изменили: Пети нигде не было. Появился сильно переменившийся в лице хозяин и выпроводил их за дверь.

— Он здесь, — уверенно сказала Маринка, когда они с Подберезкиным оказались на лестничной площадке. — Его этот дядька поймал и не выпускает. Сейчас пойду в милицию и все расскажу.

Славик ничего не ответил, он думал.


6


Прикидываться дурачком. — Новый план кражи алмаза. — Ночные переговоры: устроить настоящее приключение


В последующие два часа оправившиеся от потрясения Вовчик и Кукловодов учинили Пете допрос. «Барабашка» упрямо твердил, что сам не понимает, как все вышло: может быть, он попал под какое-то неизвестное космическое излучение, или стал жертвой тайных научных экспериментов… (Про волшебную палочку они бы все равно не поверили).

— Это к-клон, Эрнестыч, г-гадом буду, точно к-клон, Эрнестыч!.. — возбужденно твердил Вовчик. Он был любознателен; в дворницкой у него скопились пачки журналов «Знание-сила», «Наука и жизнь» и тому подобных выпуска начиная года с 1964-го, которые он всегда отделял от прочего мусора. Из-за регулярного чтения в голове у него постепенно образовался пестрый калейдоскоп из занимательных фактов, дурацких рекордов, околонаучных теорий и гипотез и не воплощенных в жизнь причудливых изобретений. При виде человечка он вспомнил заметку десятилетней давности о перспективах клонирования. — Эрнестыч, понимаешь? Вот он, к-клон, который с твоего телефона звонил!..

— Да помолчи ты, балаболка, — сказал ему Петр Эрнестович. — А ты иди сюда, сядь, — обратился он к Горохову, который с момента появления человечка не пошевелился и не проронил ни звука.

У самого Кукловодова в голове вертелось только одно более или менее идиотское объяснение случившемуся. Еще во время работы в цирке, когда он наблюдал за репетициями лилипутов, ему не раз приходилось фантазировать о возможности выведения еще меньших лилипутов от самых маленьких, потом меньших от самых маленьких из тех, которые получились, а потом еще меньших — и так до получения человечков величиною с кукурузный початок, и еще меньших… Однако, рассуждал он, для выведения таких человечков понадобились бы десятки, а то и сотни лет, которыми даже при самом благоприятном раскладе Петр Эрнестович не располагал. И вообще, как отнесутся власти к появлению такого рода аттракциону…

— Его специально вывели в лаборатории, т-точно тебе говорю! Ищут его, с-спецы ищут, не милиция, всех нас з-здесь накроют!..

Кукловодов взял столовую ложку и треснул Вовчика по лбу:

— Заткнись, я тебе сказал.

Вовчик схватился за голову и замолчал.

— Куда же ты звонил отсюда, чудо природы?

— Я мальчику из класса звонил, а его не было дома, — всхлипнул Петя, решив прикидываться малолетним дурачком.

— А кто папа у твоего мальчика из класса? — Петр Эрнестович старался говорить как можно мягче.

— Он писатель, Подберезкин, вы, наверное, слышали…

Все сходилось. Мальчишка, скорее всего, говорил правду.

— Скажи, мальчик, а кто вообще про тебя знает?

— Никто не знает. Если инопланетяне меня превратили, то они знают.

— Инопланетяне?

— А кто же еще. Я ведь таким не родился, как вы думаете?

— Хорошо, хорошо. Допустим, инопланетяне. А почему ты залез именно в эту квартиру, а не какую-нибудь другую? Это инопланетяне научили тебя так сделать?

— Это по случайности. Я шел по карнизу, а у вас окно было открыто и телефон… Я хотел мальчику позвонить.

— Ладно, про мальчика уже слышали. А на карниз ты как попал?

— Я в лодку залез, в игрушечную, а она уплыла, а ваш сосед ее поймал на крючок.

Тут Вовчик счел необходимым подтвердить:

— Слышь, Эрнестыч, мужик из 54-ой точно какую-то лодку выловил. Я сам видел, как он домой ее нес. Я ему г-говорю: что, г-говорю, Степаныч, рыбы-то наловил? А он г-говорит: рыба-то что, ее всю не переловишь, а вот посмотри какую я штуку несу. Пускай, г-говорит, внук ломает, играет, т-то есть.

Это точно, Петя такой разговор слышал.

Петр Эрнестович заметно успокоился.

— Ладно, — сказал он, — это хорошо, что он к нам попал. Такому парню для нашего дела цены нет. Такой парень в любую щелку залезет. Ну что, Петя Огоньков? Хочешь настоящей, интересной жизни с приключениями? А ну, вылезай, поговорим.

И Кукловодов воткнул в сахар ложечку с изящной винтовой ручкой.

* * *


До глубокой ночи под красным абажуром заговорщики разрабатывали план похищения алмаза «Всевидящее око». Кукловодов обещал Пете, что после успешно проведенной операции его родители смогут купить себе большой дом, нанять прислугу и больше никогда не будут работать. А сам Петя сможет, если захочет, жить с ними и не раскрывать свое инкогнито или, наоборот, стать самым знаменитым мальчиком в истории человечества.

Пете, конечно, не улыбалась перспектива стать вором, но он для видимости соглашался. Он был начитан и много чего понимал. Например то, что Кукловодов собирается надуть сообщников и сбежать с алмазом. Простодушные Вовчик и Горохов, похоже, этого еще не понимали. Сам Петя намеревался дать деру при первом удобном случае.

В общих чертах план кражи был следующий.

Горохов появляется в музее незадолго до закрытия и оставляет Петю в выставочном зале.

Вовчик меняется сменами с напарником и заступает работать в ночь на поливальной машине.

В половине пятого утра (а в такое время спят даже милиционеры на постах) Петя выбирается из укрытия и крепит на указанный в схеме проводок сигнализации электронный жучок. Жучок блокирует сигнализацию на четверть часа, камеры слежения в это время воспроизводят уже записанное в обратном порядке, показывая на мониторах истекшие четверть часа тишины и спокойствия.

У фасада музея, со стороны набережной, останавливается поливальная машина и загораживает указанное окно цистерной. Злоумышленники забираются внутрь, берут алмаз и уезжают. В тот же день они исчезают с новыми документами, богатые и счастливые.

Одобрение плану выразили все, за исключением Горохова. Тогда Кукловодов сказал, что «больше не задерживает г-на Горохова, несколько ему теперь совершенно очевидно, что поэтический талант г-на Горохова сможет поить, кормить и одевать его до конца его дней». Горохов вздохнул и остался.

Поздно ночью, когда все наконец разошлись, а из спальни начало доноситься похрапывание хозяина квартиры, Петя вылез из набитой ватой серебряной табакерки, в которую Кукловодов уложил его спать, и добежал до прихожей. Вскоре он нашел то, что искал. «Пэ-Пэ-Ша» — передатчик подсказки школьный — маленьким красным огоньком светился за вешалкой.

— Эй! — крикнул Петя в микрофон. — Слышит кто-нибудь?

— Наконец-то, — послышался из наушничка голос Подберезкина. — Хозяин спит?

— Спит. А ты где?

— Здесь, на последнем этаже. Мы с Корзинкиной договорились дежурить по очереди, пока ты не выйдешь на связь.

— Здесь такое затевается…

— Знаю, слышал. Мы все слышали, поэтому договорились ждать, как ты сам решишь.

— А что мне решить?

— Ну, заявлять в милицию, или мы сами…

— А что мы сами?

— Ну, это… возьмем преступников.

— Как же ты себе это представляешь?

— С поличным, на месте преступления.

— Что же ты их силой будешь брать?

— Зачем силой, можно и хитростью.

— Это как?

— Можно усыпить транквилизатором, а после вызвать милицию.

— Усыпить?..

— Знаешь, пульки такие с кисточками для духового ружья или пистолета… А в каждой пульке иголочка с дозой. Действует мгновенно. Ими диких зверей ловят.

— У тебя идеи всегда какие-то сногсшибательные. Не знаю даже.

— Ну тебе-то вообще делать ничего не придется. Зато будет настоящее приключение, потом предстанешь перед миром не просто как чудо природы, а как герой.

— Опять старая песня…

— Слушай, а ты почему тогда уплыл? Управление потерял?

— Потерял, потерял. Я вообще за последнее время много чего потерял.

— Ну ничего, теперь мы снова с тобой заодно… вместе, я хотел сказать.

— Великое счастье.

— Так ты решил? Не струсил?

— Я подумаю.

— Долго?

— Завтра вечером скажу.

— Годится. У нас после уроков туда экскурсия, на эту выставку, а после мы приедем.

— Хорошо, пока.

Петя вернулся в комнату, залез в табакерку, лег и стал думать. Однако было уже поздно, мысли путались, цеплялись друг за дружку, и он заснул.


7


Славик Подберезкин говорит намеками. — В темноте появляется корабль-призрак. — Смертельный поединок с карточным джокером


На другой день в пятом «А» классе не было первого урока. Вместе с учительницах пришел милиционер и расспрашивал детей о пропавшем Пете Огонькове. Славик и Маринка сказали, что видели его в последний раз когда возвращались в пятницу из школы, а Маринка прибавила, что видела его еще раз в окне в субботу утром. Славик в свою очередь приврал, будто бы Петя намекал ему о предстоящем скоро путешествии. Этим он хотел придать достоверность подброшенной родителям записке.

Весь день в школе только и говорили о пропаже мальчика, а после уроков учительница история повела класс на выставку «Сокровища гробницы».

В зале было полно народу. Экскурсии не водили, поэтому многие пристраивались к детям послушать, что говорит учительница. Справа от себя Славик увидел высокого худого гражданина с длинными волосами, висящими сосульками, а Маринка слева от себя искоса заметила красивого блондина с правильным, но не выражающим никаких чувств лицом античной статуи, судя по всему, иностранца. Когда у Татьяны Сергеевны возникало затруднение, или она упускала какое-то интересное обстоятельство, иностранец ее дополнял, и она с улыбкой благодарила. «Вы, наверное, специалист в этой области?» — сказала она. «О, да, древние культуры майя, инков и ацтеков есть составная часть моей исторической специализации», — отвечал тот с легким немецким акцентом.

Длинноволосый трусливо сбежал, едва только экскурсия начала приближаться к мумии. Он уже увидел все, что ему было нужно, а приближаться к «мертвому» было совсем ни к чему.

Славик, прихвативший в музей видеокамеру, не столько слушал, сколько смотрел и снимал. Оказавшись перед мумией, которая действительно выглядела довольно устрашающе, он замер, словно пораженный догадкой.

— Слушай, Корзинкина, — зашептал он, — ты ужастики любишь смотреть? Про мертвяков?

— Вот еще, — поморщилась Маринка. — Я больше про живых люблю. Про красивую жизнь, отношения…

— Ну, красивая жизнь никуда не денется. А вот если бы мумия вдруг ожила, а вокруг темно и никого…

— Ой, я бы тогда со страху, наверное, умерла.

— Вот то-то и оно.

— А зачем ты спрашиваешь?

— Потом объясню. Сначала заедем ко мне домой, а потом уже к Огонькову. Покажу тебе кое-что.

Когда экскурсия продвинулась дальше, Славик еще долго снимал мумию на камеру так и сяк, со всех сторон.

Раньше, чем пятый «А» сделал по демонстрационному залу полный круг, Славик и Маринка потихоньку смылись из музея. Времени оставалось мало: злоумышленники собирались оставить Петю в зале перед закрытием, а до закрытия оставалось меньше четырех часов. До того, как в последний раз выйти на связь, необходимо было составить четкий план действий.

Славик закрыл дверь на защелку, плотно задвинул шторы и выключил свет. Внезапно в центре комнаты, прямо в воздухе, вспыхнула картинка «Кашалота». Нет, это было не плоское изображение, корабль висел словно призрак, его можно было потрогать руками. Вот он сорвался с места и пошел прямо на Маринку Корзинкину. Та сказала «ой!» и, защищаясь, хлопнула по корпусу ладошкой, однако рука ее не встретила препятствия и прошла насквозь. Подлодка совершила победоносный круг по комнате и пропала.

Славик включил свет и раздвинул шторы. В руках он держал трубку с раструбом, что-то вроде электрического фонарика, только значительно длиннее.

— Знаешь, так и напугать можно, — Маринка нервно поправила прическу. — Что еще ты придумал?

— Так, одно не доведенное до конца изобретение. Вроде голограммы, только проще. Обманка для морского боя. К сожалению, пока может работать только в темноте. Можно любой предмет смоделировать и заставить двигаться — человека, например. Или мумию…

* * *


В первую ночь дежурства, которую лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина провели в музее, ничего не произошло. Мушкина принесла учебники и тетрадки и даже, разложив их на служебном столике в фойе, начала что-то такое писать, но постепенно молодые люди разговорились и проболтали о том, о сем до шести часов, когда музейные помещения заполнились уборщицами и полотерами.

Поскольку их ночная смена не была предусмотрена расписанием, а на ночной график несения службы их еще не перевели, вместо того, чтобы пойти спать, оба занимались весь день обычными служебными делами. Полковник Громыхайло, который, конечно, отпустил бы их со службы, весь день провел на совещании в Главке.

Не получив никаких новых указаний, Яблочкин и Мушкина вечером снова отправились дежурить в музей.

Однако на этот раз разговор получался довольно вялым, и у собеседников то и дело прорывалась зевота. Заваривая крепкий чаек, они кое-как продержались до трех часов, а потом курсант Мушкина заснула, уронив голову на плюшевый валик дивана. Яблочкин накрыл ее своим кителем, сел за стол и начал бороться со сном. Едва глаза у него начинали слипаться, он вставал и начинал ходить взад-вперед, делая энергичные махи руками. Это помогало, но ненадолго, и однажды, усевшись в очередной раз за стол и заглянув в кроссворд, он не справился с собой и заснул. Последним отгаданным словом, которое он написал до половины, было слово «РЕПРЕЗЕНТАТИВНОСТЬ». После этого голова его упала на руки, а карандаш откатился в сторону. Часы в залах гулко били половину четвертого утра.

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

— Стреляться и только стреляться! Дуэль насмерть с четырех шагов! — выкрикивал фальцетом низкорослый жиденький гусар, в котором, присмотревшись хорошенько, под мундирчиком и лихо закрученными наклеенными усами можно было признать карточного джокера. — Вы обозвали меня лжецом, и мы будем стреляться насмерть сию же минуту. К барьеру, милостивый государь, к барьеру!

С этими словами паяц воткнул в землю игрушечную саблю, отмечая место барьера. Дело происходило на лесной поляне, окутанной туманной предрассветной дымкой. По обе стороны, у деревьев, темнели силуэты достоинств и недостатков. Петя продолжал растерянно оправдываться.

— Послушайте, что вы ко мне пристали? Я же сказал, все вышло случайно.

— Случайно?! — взвизгнул джокер. — Вы дали полный ход на мину случайно? Вы намеревались взорвать меня, себя и всех этих господ случайно?!

— Я хотел сказать, что сделал это не подумавши и теперь раскаиваюсь. Не знаю, как это вообще могло случится, черт дернул…

Джокер сделал вдруг круглые глаза, изменился в лице, в ужасе отступил и, схватившись за горло, не в силах совладать с накатившей на него волной возмущения, прошептал словно в удушье:

— Стреляться… на смерть… с двух шагов… сию минуту…

Уже смирившись с тем, что дуэли не избежать и полагаясь только на чудесное, как обычно, избавление, Петя грустно промолвил:

— Если вы хотите по правилам, то у меня нет секунданта.

Достоинства и недостатки зашептались, но никто не вышел. Джокер заявил, что раз так, то он немедленно пристрелит противника без всяких секундантов, и поднял тяжелый музейный пистолет.

Тут лейтенант Яблочкин решил вмешаться. Петю Огонькова он узнал по фотографии, которую разослали сегодня днем по всем отделениям милиции.

— Одну минуту, граждане. — Он вышел он на поляну и встал рядом с Петей. — Что здесь происходит? Почему мальчика обижаете?

— А, бросьте, Яблочкин, — отмахнулся джокер. — Что вы во сне можете сделать? Но если уж вы здесь, соблаговолите быть секундантом этого молодого нахала, осмелившегося оскорбить меня дважды самым ужасным образом.

— И чего такого ужасного?

— А вот у него и спросите, — отвернулся бретер.

Яблочкин обратился к Пете:

— Послушай, мальчик, это тебя разыскивают родители?

— Меня… Это все из-за них, особенно из-за этого, — Петя кивнул на джокера, и тот немедленно выкрикнул: «Третье оскорбление, господа, посту заметить, третье оскорбление!» — Товарищ милиционер, — продолжал Петя, — они во что-то свое играют, а я у них вроде как фишка. Я даже не знаю как играть, а если проиграю, то останусь маленьким навсегда!

— А разве ты маленький? — удивился Яблочкин. — Для твоего возраста…

— Конечно маленький! Три с половиной сантиметра, я специально мерил по линейке. Сейчас вы во сне и тоже маленький, поэтому не замечаете.

— Хм… — Яблочкин растерялся, не зная, что сказать. — Во сне оно конечно… А ты говоришь, эти граждане тебя домой не пускают?

— Домой пускают. Они меня вообще не держат. Только я домой таким не хочу возвращаться. Вот если выиграю и снова буду большим, тогда вернусь.

— А что за игра — спортивная или азартная?

— Спортивная, тоже скажете. Еще какая азартная. Только я ее не понимаю. Следят за мной, а потом вдруг показывают счет, будто я проиграл.

— И сколько же всего будет… раундов?

— Говорят, что всего десять, а я уже три очка всухую проигрываю.

— Не факт! — отчеканил молоток с того края поляны, где стояли достоинства. — Три-один!

— Ничего не понимаю, — сказал Петя. — похоже, что четвертый я выиграл. Только когда это случилось?..

Солнце появилось из-за деревьев и осветило поляну. «Пора!» — сказал джокер, и к Пете приблизился секундант — толстая, одетая во фрак, улыбающаяся крыса. В лапах она держала раскрытый ящичек, где в красном бархатном ложе утопал дуэльный пистолет. Петя обреченно протянул руку.

— Погодите! — воскликнул вдруг Яблочкин. — Погодите, несовершеннолетнему не положено, я буду сам стреляться вместо него!

И Яблочкин выхватил из кобуры свой табельный пистолет системы Макарова.

Джокер пожал плечами, пробормотал «как вам угодно», отвернулся, взвел курок, сказал негромко «в таком случае начнем» — и неожиданно, с разворота выпалил без команды в Яблочкина.

Тяжелая литая пуля просвистела мимо уха, и Яблочкин, пораженный таким диким коварством, выстрелил навскидку прямо в грудь паяцу.

Тот ахнул, схватился за простреленное место, побледнел, заходил, закачался из стороны в сторону и прошептал синеющими губами, укоризненно глядя в глаза своему противнику:

— Я убит, это конец…

Петя и Яблочкин в страхе переглянулись.

Умирающего, но все еще держащегося на ногах шута скрючило и носило кругами. Неожиданно он остановился и стал деловито шарить у себя за пазухой, после чего извлек сплющенную пулю и болтающийся на цепочке медальон.

— Справедливость восторжествовала! — воскликнул он с пафосом. — Неправедная пуля ударилась в охранный медальон моей покойной бабушки! — в голосе добавилась слеза, — Спасибо тебе, бабушка!..

Он разрыдался и отошел, а Яблочкин в полной растерянности убрал пистолет в кобуру.

— Не обращайте внимания, это он придуривается, — сказал Петя. — Спасибо, что вступились.

— Не за что, служба такая. Хочешь, будем на ты?

— Хочу, — с готовностью ответил Петя. Ему теперь очень не хватало такого правильного, хорошего друга.

— Ты зови меня, если еще что-нибудь такое приснится. И вообще, просто так.

— Спасибо.

Они пожали друг другу руки, и все исчезло.


8


Маленький командос. — Первое проникновение. — Второе проникновение. — Спецэффекты


Петя открыл глаза от звона в ушах. Часы в пустом выставочном зале гремели дружинами и били четыре часа утра. Он проспал всего только полчаса, но сон в конце концов оказался приятным и радостным, а рука все еще была теплой от дружеского рукопожатия. Теперь нужно было готовиться к приему гостей.

Тренированными движениями он раздвинул приклеенный жевачкой к внутреннем стороне батареи коробок и спрыгнул на пол. Снял прицепленное к поясу снаряжение — моток веревки, которую заменяла шелковая нить, и два отточенных крюка, изготовленных из кусочков скрепки. При помощи этих крюков, надеваемых на запястья, Петя мог карабкаться по шторам или другой податливой поверхности не хуже кошки. Эти же крюки можно было использовать как якорь, прицепив к веревке и забросив на любой иначе не доступный предмет.

По веревке можно было забраться или спуститься куда угодно, в течение дня у Пети было достаточно времени для того, чтобы потренироваться в лазании по самым различным поверхностям. Это оказалось делом тем более легким, что на него, как мы знаем, действовали совсем другие физические законы, то есть соотношение его веса и мускульной силы были совсем иные, нежели у обыкновенного, большого человека.

За спиной у него появился сшитый из капрона рюкзачок, набитый разными полезными вещами.

Петя надел крюки и забрался по шторе на самый верх. Удобно расположившись на креплении карниза, он начал срезать изоляцию с упрятанного здесь проводка сигнализации. Работа оказалась труднее, чем он предполагал: перочинный ножик затупился, пластиковое покрытие состругивалось медленно.

Вот уже четверть пятого; на улице у фасада замаячили две тени… Еще усилие, еще… Готово! — под изоляцией блеснула оголившаяся медная поверхность. Петя вынул из рюкзака микросхему и закантачил ее с проводом. Красные огоньки камер слежения тотчас погасли, теперь они воспроизводили в обратном порядке картинку зала, записывавшуюся на пленку в последние пятнадцать минут. Одновременно выключились все датчики сигнализации, реагировавшие на малейшие изменения физических характеристик в помещении выставочного зала.

Торопливо работая крюками, Петя спустился на подоконник и выглянул наружу. Поеживаясь от утреней прохлады, под окном его дожидались двое — Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина.

* * *


Едва дети забрались внутрь, Маринка схватила Петю в ладошки и поднесла к лицу:

— Петя, ты больше не теряйся, хорошо? Мы ведь волновались, я не спала совсем…

Петя опять с обидой ощутил, что его принимают за несчастную неразумную букашку. Он довольно резко крикнул «отпусти!» и уколол острием крюка Маринку в палец.

— Ой! — сказала она удивленно. — Ты что, кусаешься?

— Некогда, некогда, отпусти его, — заторопился Славик. — Залезай с камерой вот сюда, под витрину. Петя, ты полезай наверх, а я спрячусь за шторой у того дальнего окна. Надо еще подстроить фантом-проектор… Как только их уложим, бежим и из автомата звоним «02» в милицию.

— А может, не надо?.. — жалобно попросила Маринка. — Может сразу «02»?..

— Ладно, не трусь, все равно теперь уже поздно. Ты, самое главное, кино снимай как я показывал… Круговую панораму и больше крупных планов.

— Едут…

— Что?

— Кажется, едут. Поливальная машина едет по набережной.

— По местам!.. — хрипло прошептал Славик в отчаянном волнении и юркнул за штору.

* * *


Со стороны Адмиралтейства по тротуару вдоль фасада двигалась уборочная машина. Она вращала под брюхом черными щетками и брызгала водой на проезжую часть.

Тесно прижавшись друг к другу, в кабине сидели трое. Они не разговаривали, их лица были неподвижны и целеустремленны, словно чеканные на медали.

Ровно в половине пятого, с боем часов, машина остановилась, загородив собой одно из окон первого этажа. Вода перестала брызгать, щетки замерли, из кабины вылез водитель. Пугливо оглядевшись по сторонам он доложил сидящим внутри:

— П-порядок, никого нет.

Обтираясь животами о стену фасада, все трое пролезли к окну и остановились. Бородатый мужчина в очках осторожно толкнул раму, створка поддалась.

Порывисто дыша и хрипя от волнения, злоумышленники перевалились через подоконник, прикрыли изнутри окно и огляделись.

Луч фонарика быстро нашарил ослепительно сверкнувший алмаз, и все трое издали некое подобие стона.

Кукловодов приблизился к алмазу и, глядя на него словно завороженный, прошептал:

— Что же вы стоите как идиоты, поднимайте, поднимайте этот колпак!..

Глаза начали привыкать к полумраку, Петр Эрнестович погасил фонарик и убрал его в карман. Вовчик подбежал к алмазу и схватился ладонями за стекло защитного колпака. Опасливо косясь в сторону темного угла с саркофагом, Горохов тоже приблизился и взялся потными ладонями за стекло.

— Не могу, — прошептал он сдавленно, — руки скользят.

Кукловодов в раздражении швырнул ему платок. Горохов тщательно вытер ладони и, один за другим, по отдельности, трясущиеся пальцы. Глядя на него, Петр Эрнестович скрипел зубами, но молчал.

— Три, четыре, взяли! — шепотом скомандовал Вовчик, и они с Гороховым разом подняли тяжелое, килограмм на двадцать, стекло.

Кукловодов сунул руку под колпак, схватил алмаз и тут…

И тут из темного угла с саркофагом послышалось негромкое, но совершенно отчетливое гортанное рычание. Все трое замерли и повернули головы в сторону этого жуткого звука.

Тяжелый колпак медленно поехал вниз.

Ожившая мумия сделала шаг вперед и попала в полосу освещения. Ее туловище было замотано полосками истлевшей ткани, а вместо глаз зияли черные дыры. Издавая гортанное рычание, мумия шаг за шагом приближалась к злоумышленникам.

— Алмаз… мой… — прохрипела мумия, протягивая к воришкам иссохшие руки.

— Мамочка… — беззвучно произнес Вовчик, и они с Гороховым отпустили колпак на руку Петра Эрнестовича.

Кукловодов крикнул от боли, Вовчик от страха, Горохов, уже лишившийся чувств, словно огромная тряпочная кукла повалился на них обоих.

Колпак оглушительно загремел на пол.

Первый акт подходил к концу.

Славик выключил фантом-проектор и выхватил из-за пазухи духовой пистолет.

Первая стрелка с зарядом снотворного угодила в шею уже и без того находившегося без сознания Горохова.

Не выпуская алмаз, Кукловодов одновременно с Вовчиком бросился к окну. Вовчик споткнулся о Горохова и растянулся на полу. Славик выстрелил в него, но не попал, снова угодив в Горохова.

Тем временем Кукловодов уже переваливался через подоконник. Славик выстрелил в него подряд три раза, но все три заряда ударились о стекло распахнутого внутрь окна.

В следующую секунду преступник оказался на улице и запрыгнул в кабину поливальной машины. Следом из окна кубарем выкатился Вовчик, но машина уже сорвалась с места без него.

Двери распахнулись, и в зал вбежали лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина.

— Там!.. Воры!.. Алмаз!.. — в отчаянии крикнул им Подберезкин.

Яблочкин и Мушкина кинулись к распахнутому окну. Направо, в сторону Летнего сада, уходила, набирая скорость, поливальная машина; налево, в сторону Адмиралтейства, убегал во все лопатки еще один преступник.

— Вы налево, я направо! — коротко скомандовал Яблочкин, и оба, перемахнув через подоконник, начали преследование.


9


Курсант Мушкина проявляет спортивную подготовку. — Радуга на Невском проспекте


Хорошо тренированная курсант Мушкина стартовала как на километровку; Вовчик — как на сто метров и быстро выдохся. Потом его гнали вперед не физические возможности организма, а один только панический страх.

Выбежав на Невский, он метнулся в подворотню, рассчитывая запутать преследователя в лабиринте проходных дворов. Но Мушкина приблизилась уже почти вплотную, к тому же дом, во двор которого он забежал, оказался на капитальном ремонте, и все проходы были наглухо заколочены.

Повсюду высились горы строительного мусора, а на песчаной насыпи на рельсах стоял кран.

Мотнувшись туда-сюда, Вовчик остановился и схватил тяжелый металлический кусок арматуры.

— Не подходи!.. уб-бью!.. — завопил он, дрожа всем телом.

И только теперь, с близи, он увидел, что милиционер — девушка, к тому же не вооруженная.

— Ты ч-чего… — сказал он удивленно. — Жить надоело?

Страху ради он махнул железкой.

Толстый металлический прут просвистел около лица Мушкиной, но она не испугалась.

— Убью! — пообещал Вовчик, решив проложить себе дорогу к выходу, размахивая прутом.

Но едва только он шагнул вперед, Мушкина сделала быстрое движение навстречу и ударила Вовчика между ног крепким милиционерским ботинком.

Вовчик выронил прут, медленно присел на корточки и заскулил:

— Ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой…

Во время доставки в отделение милиции он не сопротивлялся.

* * *


Яблочкин выскочил на проезжую часть, но набережная, как назло, была пуста. «Ну!.. ну!.. кто-нибудь!..» — шептал он в отчаянии.

Вдалеке показался одинокий велосипедист.

— Стой! — крикнул Яблочкин, бросившись ему навстречу. — Ко мне!

Велосипедист остановился и в удивлении полез в карман за документами. Но милиционер нетерпеливо его оттолкнул, оседлал велосипед и изо всех сил закрутил педалями.

— Ваше транспортное средство конфисковано! — крикнул он уже на ходу. — Получите в милиции!..

Яблочкин знал, что на подъезде к Троицкому мосту ремонтируют дорогу, а проехать пешеходные зоны можно только по Миллионной улице, поэтому он был уверен, что преступник вот-вот должен выехать на Невский через Дворцовую площадь.

Яблочкин вырулил к Александровскому саду и сразу увидел машину; на повороте они едва не столкнулись. Из поливального устройства внезапно хлынула вода, внизу опустились и заработали щетки-валики, а позади из специального контейнера посыпался песок.

Машина потеряла скорость и поехала довольно медленно. Кукловодов не умел управлять уборочной машиной, поэтому совершенно запутался в ее кнопках и рычажках.

Сбитый внезапным потоком воды, Яблочкин зарулил на тротуар и едва не упал.

Теперь машина не спеша двигалась по пустому Невскому проспекту навстречу первым лучам утреннего солнца, и эти лучи высвечивали в фонтанах водяных брызг разноцветную радугу.

У Гостиного двора Яблочкин снова начал догонять преступника. Заметив это, Кукловодов резко свернул на Караванную.

Погоня продолжалась.

На Манежной площади велосипед стал повизгивать: полученная во время наезда на тротуар «восьмерка» колеса все больше затрудняла движение.

— Стой! — крикнул Яблочкин, выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.

Заднее колесо испустило дух, машину повело в сторону, и она остановилась. Яблочкин отбросил велосипед и подбежал к распахнутой кабине. Радиатор был смят о фонарный столб, в кабине никого не было.

Через дорогу располагалось здание цирка. В расположенные в левой части служебные ворота из большого раскрашенного фургона внутрь заводили верблюдов. Яблочкин вспомнил, что Кукловодов раньше работал в цирке и несомненно хорошо знал его внутреннее устройство. Подбежав к стоящему у ворот служителю он отрапортовал:

— Предполагаю, что в здании цирка скрывается преступник. Немедленно вызывайте оцепление, я сам продолжаю преследование.

И он решительно шагнул внутрь.


10


Рискованный фокус с ящиком и двуручной пилой. — Маленький мимолетный эпилог


В цирковом закулисье пахло опилками и зверьем. Яблочкин прошел вдоль клеток, запетлял коридорами и вдруг увидел мелькнувшее из-за приоткрытой двери лицо Кукловодова. Лицо задержалось на мгновение и скрылось. Яблочкин подумал, что преступник нарочно его заманивает и решил быть вдвойне осторожным, потому что отступать было не в его правилах.

Табличка на двери гласила:


БУТАФОРИЯ ФОКУСНИКОВ И ИЛЛЮЗИОНИСТОВ.


Яблочкин прислушался и осторожно приоткрыл дверь. В полуподвальном помещении горел свет и повсюду царило такое нагромождение всевозможных полосатых ящиков, бархатных ширм и зеркал, что рябило в глазах.

Внезапно кто-то толкнул его в спину, Яблочкин кубарем скатился со ступенек и ухнул в глубокий, похожий на гроб деревянный ящик. Крышка захлопнулась, заклацали металлические запоры. А в следующую секунду ящик мелко задрожал, раздался мерный оглушительный визг пилы. Воздух внутри наполнился опилками. Яблочкин сообразил, что происходит, и похолодел от ужаса.

— Просто несчастный случай, — доносилось до него снаружи бормотание сумасшедшего фокусника. — Это должно было когда-нибудь случиться…

Кукловодов точно был не в себе, он плохо понимал, что делает. Его растрепанные волосы стояли дыбом, на взмокшем лице блуждала нехорошая улыбка. Левой рукой он держал рукоятку пилы; правая, покалеченная падением защитного колпака в музее, все еще сжимала алмаз. Дергаясь всем туловищем словно марионетка, он смотрел на линию распила и его вспененные губы шептали:

— Сейчас брызнет… вот сейчас… сейчас, сейчас…

Яблочкин почувствовал, как острые зубья пилы коснулись кителя и оторвали медную пуговицу. Он попробовал подобрать ноги и сжаться в комок, но в ящике было слишком тесно. Тогда он изо всех сил ударил ногами в заднюю стенку — и стенка с треском надломилась. Еще удар — и путь свободен.

Визг пилы тотчас прекратился.

Яблочкин выбрался из ящика и бросился в погоню. Теперь у него были личные счеты с негодяем.

Метнувшись на звук быстро удаляющихся шагов, Яблочкин из-за поворота вдруг налетел на черную дыру наставленного на него дула пистолета. Кукловодов не мог бежать дальше, потому что за спиной у него, перегородив узкий проход, стоял слон. Из-за близкого присутствия слона он весь дрожал с ног до головы, как осиновый лист.

— А ну, брось пушку, мент, — приказал Кукловодов. — Бросай живо, а не то сделаю дырку в твоей башке.

Яблочкин понимал, что цирк уже оцеплен и сюда вот-вот ворвется группа захвата. Он выпустил из рук пистолет и сказал, стараясь тянуть время:

— Сдавайся, не валяй дурака, тебе отсюда не уйти.

Кукловодов нервно рассмеялся.

— Не уйти? А что ты в этом понимаешь, щенок? Я исчезну, я растворюсь у тебя перед самым носом, мне больше нечего делать в этой стране. Я взял здесь все, что мне было нужно, теперь я очень, очень богатый человек. Куплю себе дворец где-нибудь в Южной Африке, найму сотню или тысячу безмозглых рабов, которые будут называть меня своим царем. И знаешь, какое будет мое главное… развлечение — там, в окружении горячей девственной саванны?

Кукловодов хотел сказать не «развлечение», а «хобби», но отчего-то не смог выговорить это слово.

— Догадываешься ли ты, юнец, чему я посвящу весь остаток моей жизни? Так знай: я буду охотится на… — он снова болезненно поморщился и кивнул назад, туда, где в проходе стоял слон, — на этих животных. Ведь их осталось в природе не так уж много, а я перебью их всех, всех до единого. Круглые биллиардные шары — сотни, тысячи, десятки тысяч биллиардных шаров — это все, что останется на земле в память об этих отвратительных тварях. Я буду заманивать их в западню, буду калечить им лапы, а потом стрелять с близи, в упор, глядя в их добрые, спокойные глаза. Я буду…

Но он не смог договорить, потому что хобот слона мягко обвил туловище Петра Эрнестовича, его ноги беспомощно затрепыхались в воздухе, а побелевшее лицо исказилось гримасой смертельного ужаса. С болезненным стоном Кукловодов направил дуло пистолета прямо в пасть миролюбивого животного…

Но еще раньше, чем раздался предательский выстрел, Яблочкин своим выстрелом выбил оружие из рук негодяя.

Тем временем слон, почувствовав злые намерения человека, с которым хотел только поиграть, поднял Петра Эрнестовича над головой и, размахнувшись хорошенько, швырнул его на устеленный опилками дощатый пол.

— Только не это… — прохрипел Кукловодов окрасившимися алой пеной губами. — Не так… не хочу…

Пальцы его разжались, и на пол откатился ослепительно сверкнувший на мгновение алмаз «Всевидящее око».

* * *


Слабонервный Горохов вышел из сумасшедшего дома только через год после описанных событий. Он работает продавцом в книжном киоске и заодно постепенно избавляется от штабелей своих все еще не распроданных стихов. «Возьмите стихи Горохова, — доверительно рекомендует он своим покупателям, — об этом поэте очень скоро заговорят, вот увидите…» Многие покупают.

Ваха получил два с половиной года общего режима. Суд учел его явно не руководящую роль в этом деле и активную помощь следствию. В колонии Вовчик занимался тем же, чем и на свободе — работал на мусороуборочной машине. По окончании срока он вернулся в свою дворницкую и больше не ввязывается ни в какие сомнительные авантюры. Изредка к нему заходит Горохов и, выпив вина, читает вслух свои заунывные стихи. А Вовчик, будто его не слыша, рассказывает о своих дворницких делах и о делах жильцов своего дома.

Кукловодов получил десять лет строгой изоляции, но снова непостижимым для охраны образом сбежал — прямо из зала суда. Несколько лет судьба мотала его по свету то вознося к временному благополучию, то внезапно и позорно ниспровергая. Закончил он свои дни где-то в Южной Африке, ужасно и нелепо. Однажды Петр Эрнестович, испугавшись бродячих собак, забежал в придорожное кафе, заказал бутылочку холодного лимонада и задержался на несколько минут досмотреть, как два молодых негра гоняют шары на биллиарде. Внезапно игроки затеяли ссору, затем вспыхнула драка, и Петр Эрнестович получил сильнейший шальной удар биллиардным шаром по голове. От полученной травмы Кукловодов скончался в муках, так и не узнав, что проклятый шар был изготовлен из слоновьего бивня. Впрочем, эта информация вряд ли принесла бы ему успокоение в последнюю минуту.


Глава пятая

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ


1


Кто похитил ребенка? — Странные показания свидетелей. — Лейтенант Яблочкин получает особые полномочия. — Поразительные кадры ночной видеозаписи


Еще в понедельник вечером родители Пети забили тревогу по-настоящему, во вторник они подняли на ноги всю милицию, а в среду 30-го числа отправились на прием к начальнику милиции города и области генералу Потапову.

Генерал встретил их с большим сочувствием, проводил от дверей кабинета и усадил перед своим рабочим столом. Мама утирала слезы платочком и деликатно хлюпала носом; папа крепился, чуть-чуть выпячивая вперед нижнюю губу. Они, конечно, очень любили своего единственного сына и переживали его исчезновение.

На столе у генерала Потапова лежали две раскрытые папки с наиболее значительными за последнее время делами — о пропаже мальчика и краже алмаза. Второе было совсем свежее: результаты экспертизы принесли полчаса назад. И чем внимательнее генерал знакомился с обоими делами, тем более странными и каким-то образом связанными между собою они ему казались.

В деле о пропаже мальчика фигурировала очень странная записка, которая, как утверждали эксперты, была изначально написана микроскопическими буквами, а уже после увеличена на компьютере до размеров почерка нормального человека. Родители Пети Огонькова утверждали, что это почерк их сына.

Результаты экспертизы в деле о хищении алмаза дали еще более ошеломляющие результаты: отпечатки пальцев на микросхеме, выведшей из строя сигнализацию выставочного зала, принадлежали человеку или существу, рост которого не мог превышать четырех сантиметров…

Все это было дико и отдавало намеренной мистификацией. На ум не приходило никаких версий, оставалось только дожидаться поступления новой информации. Но пока что перед Потаповым сидели родители мальчика пропажа которого переполошила весь город, и генерал должен был отчитываться перед ними о работе своего ведомства.

Рассказав подробно о том, какие мероприятия проводятся по розыску, Потапов решил воспользоваться представившимся случаем и тоже задать несколько вопросов родителям Пети Огонькова.

— Скажите, — обратился он мягко и деликатно, — а не замечали вы в последнее время за своим сыном чего-нибудь странного?

— Нет… — всхлипнула мама. — Он, конечно, мальчик немного рассеянный и мечтательный, но никаких странностей за ним не было. Послушайте, а вы сообщили в Интерпол? Ведь он может быть где-то за границей…

— Конечно, конечно, — заверил Потапов. — Интерпол в курсе. Скажите, а он не увлекался какими-нибудь научными опытами? Может, что-нибудь изобретал?.. Что-нибудь, знаете ли, как это говорится, на грани фантастики?

— А почему вы спрашиваете? — оживилась мама. — Он очень талантливый ребенок, его очень даже могли похитить! Знаете как это делается?.. Сначала похищают талантливого ребенка, а потом прячут его в секретной лаборатории и заставляют работать для своих гнусных интересов. Ребенка используют в преступных целях, я знаю, я видела!..

— Успокойся, дорогая, — вмешался пала. — Тебе не следует так много смотреть телевизор. Товарищ генерал, не слушайте ее, наш ребенок самый обыкновенный, может быть только читает больше, чем его сверстники. Сами посудите, какие могут быть секретные лаборатория, если грозят летние занятия по физике и математике…

Генерал еще поговорил с родителями, заставил их выпить по чашке чая с успокаивающими травами и распорядился подать для них свой собственный служебный автомобиль.

— Мальчик не иголка, — говорил он, провожая родителей по коридору. — Где это видано, чтобы у нас среди бела дня дети пропадали? Найдем, не сомневайтесь, обязательно найдем вашего дорогого сыночка.

Поблагодарив, родители уехали домой, а Потапов занял свое место за столом, снова раскрыл документы по делу мальчика и по делу о краже алмаза, сравнил и задумчиво проговорил:

— Не иголка, не иголка… А как прикажете все это объяснить?..

* * *


Следующими на приеме у генерала были лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина. Они прибыли в сопровождении своего начальника, полковника Громыхайлы. Пока генерал разговаривал с родителями Пети Огонькова, они сидели в приемной на диванчике и молчали.

Но вот их пригласили, и все трое дружно поднялись с места. Едва они ступили на ковер кабинета, Потапов устремился к ним навстречу.

— Отличная работа, лейтенант, — он энергично потряс руку Яблочкину.

— Отличная работа, курсант, — он пожал руку Мушкиной.

— Хорошая смена растет, — генерал обнял и похлопал по спине Громыхайлу, своего старого приятеля.

Яблочкин и Мушкина стояли по стойке «смирно», и Потапов сказал им «вольно, вольно, расслабьтесь».

— Этих субчиков допросили, Иван Сидорович?

— Допросили…

— А почему вздыхаешь?

— Да потому что слов не нахожу, товарищ генерал. Несерьезно это все.

Потапов строго на него посмотрел:

— Несерьезно будет, Иван Сидорович, если я заставлю тебя все рапорты в Управление сочинять в стихотворной форме, ямбом или хореем. А пока что у нас тут все более чем серьезно. И молодых сотрудников мне тут, пожалуйста, не разлагай. Вот это вот, — он постучал пальцем по бумагам, — это может оказаться еще серьезнее, чем ты думаешь. Садись и выкладывай все по порядку. И вы садитесь.

Все расселись за совещательным столом, и Громыхайло начал:

— Кукловодов молчит, отказывается от показаний; ну, этого я от него ожидал, это его стиль. Горохова этого, поэта, пришлось отправить в сумасшедший дом, он, похоже, с ума сошел. Мы его допрашивать не имеем права, пускай специалисты разбираются. Третий этот, Ваха, говорит без умолку, да только…

Громыхайло запнулся, и генерал нахмурил брови.

— Короче, он рассказывает, будто с ними был мальчонка м-маленький, — от нервов полковник Громыхайло начал заикаться в точности как Вовчик. — Вот такой м-маленький, — он показал на пальцах. — Я ему говорю: где же вы взяли такого м-маленького? То есть, я говорю так, для смеха, понятное дело. А он будто на полном серьезе стоит на своем: был, говорит, м-мальчонка вот такой, и все тут. Эрнестыч, говорит, Кукловодов то есть, к-клона этого откуда-то принес.

— Клона, говоришь… А фото ему показывали?

— Какое фото?

— Ну, Огонькова этого, Пети Огонькова, который пропал.

— А… при чем тут… Он же — того… — Громыхайло сделал неопределенный мах рукой, изображая размер нормального мальчика. — А тот во…

Потапов нажал кнопку, появился секретарь.

— Привезите ко мне этого… Ваху Владимира, по делу алмаза.

— Слушаюсь, товарищ генерал, доставим немедленно.

— А вы пока свободны, — обратился он к собеседникам. — Хочу с ним сам поговорить, уж больно дело необычное.

В приемной Громыхайло продолжал размахивать руками, показывая курсанту Мушкиной необъяснимое:

— Тот ведь того… Понимаешь? А этот, говорит, во!..

Тем временем Яблочкин, который во время всего разговора то краснел, то бледнел, вдруг извинился, повернул назад и решительно постучал в дверь генеральского кабинета. Он решил рассказать Потапову обо всем, что случилось с ним минувшей ночью во сне, если это вообще был сон, а не что-то другое. В конце концов он обещал мальчику свою помощь, и теперь должен был держать слово.

* * *


Когда в Управление доставили арестованного Вовчика, лейтенант Яблочкин все еще находился наедине с генералом. Они многое успели обсудить, но несравнимо большее оставалось для них за завесой тайны.

Вовчик долго смотрел на фотографию Пети Огонькова, после чего ткнул в изображение пальцем и уверенно сказал:

— Он, т-точно он. Эрнестыч этого к-клона воровать натаскивал. Т-точно он.

Вовчика увели, а в кабинет вошли заплаканные Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина. И они в течение двух часов рассказывали все с самого начала — с появления маленького Пети в зубах у кота Барсика — и до самого конца: их собственного бегства из музея нынешним утром.

Они рассказали, как собирались проучить воришек, для чего Славик изготовил движущуюся фантом-проекцию мумии; как Маринка снимала все происходящее на камеру (пленку она тут же отдала Потапову); как затем, увидев, что один из преступников все-таки сумел завладеть алмазом, растерялись и дали деру. Как после они тряслись от страха, пока не решились идти в милицию.

Растерявшийся от такого обилия информации генерал детей все-таки похвалил за честность и отпустил, взяв с них слово не болтать о случившемся.

Если все происходящее не было коллективным бредом, то в деле о пропаже мальчика, каким бы он ни был, большим или маленьким, появилась ниточка. И ухватиться за эту ниточку Потапов решил поручить Яблочкину.

— Что ж, дело очень необычное, — проговорил Потапов, тщательно подбирая слова. — Я бы даже сказал, дело совершенно уму непостижимое. Черт знает что, одним словом, а не дело.

Яблочкин, опустив голову, молчал.

— И это дело, Яблочкин, я вам поручу.

— Мне?..

— Вам, вам, кому же еще? Сон или не сон вы видели, а мальчик сам вас выбрал. Я в случайности не верю. В мире вообще происходит много чего необъяснимого, только говорить об этом почему-то не принято. Но у нас для таких случаев существует особый Секретный отдел, и в этот отдел, вплоть до окончания следствия, я вас перевожу с этой самой минуты. Получите особые полномочия.

— Особые полномочия?

— Особые. Подчиняетесь только мне лично, и вплоть до применения оружия. Вы ведь, кажется, чемпион города по стрельбе?

— Так точно…

— Но стрелять, я надеюсь, не придется. Да ведь вы уже и сами убедились, что стрельба в таких делах дело бесполезное.

Яблочкин вспомнил про дуэль с карточным шутом и промолчал.

— Для начала возьмите домой и посмотрите эту видеозапись, которую наши вундеркинды сделали в музее. Увеличьте и просканируйте каждый сантиметр в кадре, авось что-нибудь и появится. Сейчас идите к майору Мракобесову, он начальник Секретного отдела, получите у него кое-что из необходимого, на днях он вас обстоятельно проинструктирует. В субботу вас с Мушкиной будут награждать в мексиканском консульстве. Да-да, этот алмаз их национальное достояние, так что будьте готовы к сильно преувеличенным изъявлениям благодарности. То, что я там вам буду там говорить, не слушай, это я для них буду говорить, тебе нос задирать еще рано. И запомни: Секретный отдел это уже не работа, это образ жизни. До окончания следствия у тебя выходных больше нет; сотрудник отдела работает всегда и везде, даже ночью во сне. Теперь все, иди.

Яблочкин отдал честь и вышел.

Оставшись один, Потапов снял трубку и набрал номер полковника Громыхайло:

— Алло, Иван Сидорович? Привет, привет, еще раз. Так я у тебя этого парнишку. Яблочкина, забираю. А вот так, по праву старшего. Может, верну… а может, не верну. Ничего, у тебя ребят способных много, еще успеешь воспитать себе смену. Только без обид, когда в отпуск хочешь? А поехали в субботу на рыбалку…

* * *


Дома Яблочкин уселся перед экраном компьютера и стал внимательно просматривать каждый кадр записи. Девочка снимала, конечно, очень непрофессионально: камера дрожала и то и дело уходила в сторону. Да и темновато было даже для умного, саморегулирующегося объектива.

Вот стало слышно, как подъехала уборочная машина, окно открылось, и в выставочный зал проникли трое злоумышленников. Вот двое из них держат тяжелый защитный колпак, третий тянет руку к алмазу… И тут в глубине зала появляется ожившая мумия. Она идет к преступникам, тянет к ним руки и что-то протяжно рычит. Преступники роняют колпак, Горохов падает без чувств, двое других мешают друг другу вылезти в окно. Мальчик говорит: «Слушай, Маринка, они, кажется, алмаз украли…» Девочка испуганно вскрикивает, камера уходит вверх…

И тут Яблочкин заметил какую-то постороннюю шероховатость в кадре, какую-то лишнюю деталь на карнизе для крепления штор… Он быстро увеличил этот участок, отфильтровал изображение… И в кадре остался сидящий верхом на креплении карниза и с интересом наблюдающий за происходящим крошечный мальчик. Тот самый Петя Огоньков. Тот, из-за которого он стрелялся с карточным джокером и которому обещал свою помощь и дружбу. Теперь не нужно было гадать, существует ли в действительности крошечный мальчик, теперь Яблочкин должен был разыскать его и выполнить свое обещание.


2


В реставрационных мастерских. — В голову Пети Огонькова ударяют пары чистейшего спирта. — Жизнь и судьба ресторанного саксофониста.


Как только в музее началась заваруха, Петя спустился по занавеске на пол и, никем не замеченный, по стеночке, выбрался из выставочного зала. Обходя стороной скопления людей в форме и в штатском, пролезая в щели под дверьми, он постепенно забрался в самую глубину служебных помещений, спустился в подвал и оказался в реставрационных мастерских. Здесь он решил переждать, пока все не уляжется, забился в какую-то щелку и задремал.

Он проснулся уже в одиннадцатом часу дня от голосов и запаха табачного дыма. В мастерской находились двое мужчин, не то чтобы пожилых, но уже и не молодых. Они разговаривали и курили, и дым заставил Петю закашляться.

— Что это? — насторожился один из них, тот, что сидел ближе. — Юрик, у тебя тут мыши водятся?

— Ну так что, если и мыши… — равнодушно проворчал Юрик. Он, похоже здесь работал, потому что на нем был синий халат и в руках он держал, осматривая, кусок картинной рамы. — Нервный ты стал, Котов, дерганый какой-то…

— Ладно, ладно, не ворчи. Плесни лучше спиртуозы грамм тридцать. Вчера одному урюку свадьбу лабали. Чачу пили, голова до сих пор немного того…

— У тебя, Котов, каждый день голова немного «того». Бросал бы ты это дело, пока еще труба из рук не вываливается. Тебе полтинник через месяц, пора бы и просохнуть.

С этими словами Юрик, тем не менее, налил ему в стакан немного жидкости из пластиковой канистры — по всей видимости, той самой спиртуозы. Котов шагнул к облупленной раковине, долил в стакан воды, с перекосившимся вдруг лицом выпил, снова налил воды и выпил воду. Раскраснелся, сел на место и закурил.

От дыма защипало глаза, и Петя перебрался по верстаку на другое место, где воздух был чище. Из того, что говорили эти двое, он понимал далеко не все: например, такие слова как «лабали» и «чача» он слышал впервые. Не вполне было ясно и то, что может делать на свадьбе сушеный абрикос и как это не мокрый с виду человек может просохнуть. Не говоря уже о том, что Котов изредка вворачивал в разговор такие непечатные словечки, что Пете становилось не по себе.

— Не трубу, — наставительно поправил Котов, — а саксофон. Понимать надо. И не через месяц, а почти через два; я еще молодой. Думаешь, я пью ради удовольствия? Захочу — брошу. Со мной в жизни такое было…

— Опять начинаешь?

— Молчу, молчу. Просить будешь, больше ничего не расскажу.

— На такой работе ты никогда не бросишь. Что это за работа: одни свадьбы, да похороны, везде водка, так любой человек в алкоголика может превратиться.

— Почему же только свадьбы да похороны? — обиделся Котов. — У нас очень приличные заказы бывают. Вот третьего числа, например, в воскресенье, будем играть в мексиканском консульстве, на торжественном приеме. Румбы всякие, босановы…

Котов стал напевать и настукивать ладошками по табуретке. Тут в мастерскую спустился какой-то начальник и стал переругиваться с Юриком по поводу недоделанной в положенный срок рамы. «И посторонним здесь делать нечего, — сказал начальник уже на выходе. — Ходят, отвлекают от работы, а потом алмазы с выставки пропадают.»

— Ох-ох-ох, раскудахтался, — скривился Котов. — Успокоится не может, будто у него украли. Плесни еще.

Юрик налил еще. Котов повторил свои действия над раковиной, снова сел и снова закурил. Похоже, что еще до того, как Петя проснулся, эти двое успели обсудить кражу, поэтому разговаривать было особенно не о чем. Тем более, что у трезвого Юрика было полно работы.

— И как ты все успеваешь? — заговорил Котов, желая сказать Юрику приятное, потому что перед тем как уйти, собирался выпить еще. — На дому мебельная мастерская, здесь вот работаешь, а когда надо, и выпить умеешь.

— А потому что не распускаю себя как некоторые, — наставительно пояснил Юрик, усердно работая шкуркой по деревянной раме. — Всему надо знать место и время. Пей, да дело разумей.

— Я разумею… До вечера-то еще отосплюсь, на работе буду как огурец. А с тех пор, как Катеньку похоронил, мне радовать больше некого.

— Ладно, ты на жалость не дави. И сам не расстраивайся, когда это было…

— Я не расстраиваюсь. Слушай, какую мне хохму вчера рассказали!

И Котов принялся рассказывать анекдот, запинаясь и путаясь в сюжете, а Юрик слушал его, возился с рамой и ухмылялся в бороду.

Тем временем Петя, изнывающий от голода и жажды, подобрался к тарелке, на которой лежал засохший бутерброд с сыром. Юрик поставил его для Котова, но тот к нему даже не притронулся. Орудуя зубами и перочинным ножиком, Петя наелся сухой булки и похожего на подошву ботинка сыра. После этого он стал искать поблизости хотя бы каплю воды, чтобы напиться. Но вода была только в раковине, а раковина была у всех на виду.

В стоящей на полу котовской сумке виднелось несколько пустых бутылок, в одной из который, с этикеткой «Баржоми» было на дне, в самом уголке, еще немного воды. Петя забрался в сумку, залез в бутылку и съехал вниз по гладкому влажному стеклу.

Но что это! Какой ужас, это совсем не вода! В голову мальчика ударили пары чистого спирта! Беспомощно забарахтавшись по круто наклоненной стеклянной поверхности, Петя ощутил, как мозг его затуманивается, он слабо вскрикнул и потерял сознание.

Тем временем Котов выпил третью, поболтал еще, но язык у него начал слегка заплетаться, и он распрощался с приятелем. Повесив свою задрипанную сумку на плечо и брякнув при этом пустыми бутылками, он зашагал в сторону ближайшего метро.

День выдался замечательный, светило солнце, прохожие на Невском улыбались, Котов тоже слегка пьяно улыбался. По пути к каналу Грибоедова он в нескольких местах попытался сдать свои пустые бутылки, но их не приняли. Тогда он спустился в метро и поехал домой, на станцию «Озерки».

Недалеко от своего дома он повстречал знакомого и они выпили пивка. Потом Котов все-таки добрался до своей квартиры и лег спать. Бряцавшие в сумке бутылки он выставил на стол.

* * *


Когда-то давно, задолго до описываемых здесь событий, Дима Котов был молодым преуспевающим бизнесменом. У него была жена, и они любили друг друга. Но, увы, их семейное счастье было недолгим. Однажды его супруга, которая работала в аптеке, выпила по ошибке двадцать капель яду вместо двадцати капель валерьянки и погибла во цвете лет. После этого Котов, еще до женитьбы не равнодушный к спиртному, к тому же бесхарактерный, начал пьянствовать беспробудно. Его звукозаписывающая фирма обанкротилась, а он сам, под угрозами кредиторов распродал все свое имущество. Он переехал к черту на куличики в новостройки, оставшись без жены, без работы и без денег.

Однажды у пивного ларька он купил за бесценок подержанный саксофон — не то ворованный, не то потерянный. Котов вообще любил звук саксофона и от нечего делать стал на нем пиликать. Он раздобыл самоучитель, а знакомый саксофонист давал ему изредка уроки.

В юности, на службе в армии. Котов играл в полковом оркестре на тубе — басовой трубе, а после еще несколько лет (два раза, если кто понимает) играл в ансамблях на бас-гитаре. Имея такой опыт, он за полгода научился играть на саксофоне довольно прилично.

Как раз к тому времени из дома было уже вынесено все, что можно было продать, и Котов начал потихоньку интересоваться у знакомых рабочими вакансиями.

Один из его знакомых, тот самый Юрик художник-реставратор, предложил не очень творческую, но зато спокойную и надежную работу в своей домашней мастерской. Отшлифовав и отполировав пару стульев, Котов затосковал. Столь монотонная, рутинная деятельность была не в его характере. Даже наличие спирта в мастерской, необходимого для изготовления политуры, его не радовало. Возвращаясь домой, он пил пиво и тоскливо играл на саксофоне, в зависимости от своих дум сбиваясь то на похоронный марш, то на танцевальные мелодии.

Но вот знакомый по работе в ансамблях барабанщик сообщил Котову, что его ресторанному оркестру срочно требуется саксофонист. Тот, не раздумывая, ухватился за эту возможность, и с тех пор для него началась новая старая жизнь, оживленная и беспорядочная. Новая потому, что сиденье в мастерской и лежание на диване ему уже смертельно надоели, а старая из-за того, что играть в ресторанном оркестре было для него делом привычным. Да и репертуар за истекшие двадцать пять лет не очень-то изменился.

Оркестр работал в ресторане на постоянном окладе, три раза в неделю. В остальные дни коллектив ездил по заявкам на званые вечера, юбилеи, свадьбы и похороны. Оплату частенько задерживали, иногда концов совсем невозможно было найти, и жить приходилось в долг, питаясь тем, что подавали на отдельный столик и тем, что удавалось с этого столика стянуть домой.

Котов хотя и не стал пить меньше, но заметно оживился и даже, после длительного перерыва, возобновил свои отношения с женским полом.

* * *


В этот день, 30-го мая, Котов мог отсыпаться до самого вечера: мероприятие предстояло ночное, оркестр начинал работать в 23.00.

В седьмом часу он открыл глаза, чтобы посмотреть на часы, и увидел внутри одной из стоящих на столе бутылок человечка. Совсем маленького, не больше оловянного солдатика. Поначалу он даже подумал, что это не человечек, а какое-то крупное насекомое или гусеница.

Но нет, зрение у Котова было отличное, а бутылка находилась всего в двух шагах, ошибки быть не могло. К тому же человечек вел себя довольно беспокойно: сначала пытался что-то подбросить вверх, а затем, увидев что Котов на него смотрит, забарабанил ручками по стеклу.

«Вот и все, — спокойно подумал Котов. — Вот как просто это, оказывается, бывает.»

А он еще всем доказывал, да и сам был уверен, что пьет не так много, чтобы считаться алкоголиком, и что бросит пить как только захочет. Он был искренне уверен, что слова «белая горячка» — это что-то нереальное, из анекдота. Что это не больше, чем страшилка, которую придумали, чтобы пугать ею нормально пьющих людей.

И вот она пришла к нему, эта страшилка. Говорят, что в таких случаях видят маленьких зеленых чертиков. Человечек в бутылке — скорее всего, тоже классический вариант. То, что еще сегодня утром казалось ему смешным и нелепым, только что, сейчас, пришло к нему в дом.

Котов отвернулся к стене, чтобы не видеть галлюцинацию, и некоторое время напряженно смотрел в покрытые мелкими трещинками обои. Потом резко повернулся и сел на кровати. Человечка в бутылке не было.


3


Башляют сразу и много. — Котов невольно становится человеком, который слишком много знает


Проспав до половины девятого вечера, Котов поднялся, вышел на кухню и жадно доел консервированную рыбу из банки, откусывая большими кусами булку и с треском в ушах прожевывая. Он чувствовал себя неплохо и тешил себя мыслями, что человечек в бутылке померещился ему во сне.

Пора было ехать. Котов побрился, уложил в сумку порядком засаленный эстрадный костюм с блестками, взял футляр с саксофоном и вышел из квартиры. Встреча была назначена у станции метро «Лесная».

О предстоящей халтуре договаривался, как обычно, Андрей Осипов, барабанщик, который пригласил Котова в оркестр. В составе был еще клавишник Вадик Лисовский (тоже старый знакомый), контрабас и тромбон.

Когда все собрались, Осипов начал объяснять смысл предстоящего мероприятия.

— Дело такое: башляют сразу и много. Народ будет серьезный, возможно с валынами. Чем меньше задаем вопросов, тем дольше живем. В морду плюнут — говорим «спасибо». Все понятно?

Коллектив молчал.

— А может, не стоит? — неуверенно подал голос клавишник.

Котов проворчал: «Не стреляйте в пианиста»…

Осипов будто только ждал возражений.

— Не стоит? — повысил он голос. — А это мне нужно? А с долгами рассчитаться, а новые костюмы купить стоит или не стоит? Нас в этих скоро приглашать перестанут. А разбитый микрофон, а микшерский пульт?..

Коллектив молчал.

— Так разве кто-нибудь против? — бодро сказал Котов.

* * *


Как стало понятно, Осипов рассказал не все. Музыкантам предстояло играть не в банкетном зале, не в кафе и даже не на частной даче, а в бассейне. В огромном бассейне с десятиметровой вышкой и пустыми трибунами.

Здание оздоровительного центра принадлежало виновнику торжества, сухонькому улыбчивому старичку с хвостиком на затылке и все замечающими глазками. По тому уважению и робости, с которыми говорили о нем присутствующие, называвшие его дядей Гошей, было понятно, что этот старичок многого стоит.

Гости были в вечерних туалетах и сидели за пышно накрытыми столами, расставленными вокруг бассейна. Между столами сновали нанятые официанты, в слабенький микрофон произносились тосты, и раскатистое невнятное эхо гуляло под высокими сводами.

Музыканты расставили инструменты на маленькой импровизированной сцене, переоделись в костюмы и стали ждать. Мужчина, представившийся распорядителем, сказал:

— Сидите здесь, на трибуне, будьте готовы в любую минуту. Если что-то потребуется, махните официанту. Но напиваться раньше времени не советую: тут есть люди, которые очень, очень нервные. Надо работать в полную силу. Если надо в туалет, терпите до перерыва.

Чувствуя себя виновным и ответственным за происходящее, Осипов немедленно подозвал официанта. Через минуту на лавочке трибуны, невидимая за бортиком, развернулась скатерть-самобранка. Все, кроме Котова, выпили для храбрости коньяку и закусили бутербродиками с икрой. Когда выпили по второй, и Котов снова проигнорировал, Лисовский поинтересовался:

— Котов, ты в порядке? Играть сможешь?

— Не понял? — с вызовом ответил Котов. — А что случилось?

Осипов и Лисовский переглянулись и пожали плечами.

Пришел распорядитель и через барьер сообщил, что обязательная торжественная часть закончилась и теперь, пока гости закусывают, можно поиграть что-нибудь спокойное, для фона. Пятидесятилетних, кое-где с проседью, музыкантов он называл ребятами, а они по привычке не обижались.

«Ребята» вышли на сценку, взяли инструменты и с отсчета заиграли «Странников в пути» — медленную, комфортную тему из репертуара Фрэнка Синатры.

Гостям это понравилось: галдеж и женский смех зазвучали громче, активнее зазвякала посуда. Попурри из спокойных, переходящих из одной в другую мелодий продолжалось еще с полчаса, лишь изредка прерываясь для произнесения необязательных, но глубоко прочувствованных каким-нибудь созревшим для этого гостем тостов. Котову запомнились только обрывки вроде того: «Дядя Гоша дал нам все…», «Больше, чем своего мужа…» и «Если хоть одна падла скажет про него плохо…»

Постепенно атмосфера праздника становилась все более непринужденной: сидящие за столами перекрикивали друг друга, несколько пар и один пьяный вышли танцевать на площадку перед оркестром.

Вскоре танцевала уже половина гостей, репертуар стал более знакомые и ритмичным, Лисовский запел. Музыкантам посыпались заказы, сопровождаемые щедрыми чаевыми. Подошел распорядитель и сделал особый заказ.

— А сейчас, — провозгласил он в полной тишине, — любимая песня дяди Гоши!

Жующие сделали умиленные лица и отложили вилки. Над подернутой табачной дымкой голубой гладью бассейна полилось нежное органное вступление «A Whiter Shade Of Pale».

«Он всегда плачет, когда слушает эту песню», — предупредил распорядитель, и «ребята» старались как могли.

Дядя Гоша действительно прослезился, смахнул платком слезу и, когда музыка стихла, в возникшей на несколько секунд вежливой тишине похлопал в сухонькие ладошки, выжидательно смотревшие на него гости развернулись к оркестру и шумно зааплодировали, выкрикивая «браво!»

Потом, в перерыве, распорядитель рассказал, как однажды дяде Гоше не понравилось исполнение песни, и он велел немедленно, у него на глазах, вырезать вокалисту его гланды. И это почти случилось, и только заступничество одной дамы спасло несчастного, который после этого потрясения совсем уже никогда не мог петь.

Услышав эту историю, Вадик Лисовский, хотя и обладал абсолютным слухом, во втором отделении сходу взял фальшивую ноту, но это была уже другая песня и другая программа. Дядя Гоша удалился к себе в офис, находившийся в «деловой» части комплекса, чтобы кое-что кое-с-кем обсудить.

А публика начала гулять по-настоящему. Гости скинули смокинги дамы переоделись в купальные костюмы, и все попрыгали в воду. Оркестр вдарил рок-н-роллы, шум и визг поднялись невообразимые.

Ближе к утру кто-то начал блевать прямо в бассейн, и воду пришлось менять. Когда старую воду слили, из душевых со смехом и визгом выбежала преследуемая кавалером подвыпившая дама и с разбегу нырнула в пустой бассейн. С множественными переломами ее унесли в «скорую», а в тщательно вымытый шлангом резервуар снова пустили воду.

Во время одного из перерывов, пока его товарищи угощались на трибуне, все еще трезвый как стекло Котов отправился искать туалет. Душевая, через которую он проходил, состояла из ряда кабинок, в каждой из которых было в полу сливное отверстие. Чтобы не усложнять себе задачу. Котов зашел в одну из кабинок и расстегнул ширинку.

Но едва только он начал осуществлять задуманное, как рядом в проходе послышались голоса.

— Нет, нет, — говорил один, — этого не будет, один раз сказал — все. Лучше, как говорят фраера, платить налоги и спать спокойно. Я устал, больше не могу. Передай своему дяде, что я выхожу из игры.

— А ну стой, — тихо сказал второй. — Не торопись в ментовку, Спортсмен, надо еще поговорить.

— Не о чем мне с тобой говорить, Бек. Лучше посторонись, пока я не размазал тебя по стене как поганку.

— Ладно, иди, — примирительно заговорил Бек. — Я и сам уже устал от всего этого. Мне бояться нечего, я сам в этих делах почти не путался. Если про меня спросят, скажи, что я тоже вышел из игры.

— Правильно, Шамиль, — подхватил Спортсмен, — хватит уже лизать пятки этому психопату. Честную жизнь начинать никогда не поздно. Ты ведь правда, еще не по уши увяз в этом дерьме?

— Правда, правда, парень. Проходи вперед, я за тобой…

Подождав немного, Котов выглянул в проход, и волосы у него поднялись дыбом: здоровенный парень, наверное тот самый, которого называли Спортсменом, стоял на коленях, неуклюже привалившись лицом к стенке душевой кабины, а над ним стоял худощавый тип с изрытым оспинами бледным лицом и вытирал окровавленный нож. Из раны убитого струйкой пульсировала кровь и уходило в сточное отверстие. Убийца потянулся к крану и пустил воду из душа.

Дрожа всем телом, Котов метнулся к выходу.

— А, черт, — прошептал Бек, подставлявший руки под струи воды, — этот лабух из оркестра, он все видел…


4


Гномики не хотят сдавать позиции. — Дядя Гоша хочет быть уверен, что заплатил за товар правильные деньги


В шесть часов утра распорядитель заплатил музыкантам оговоренную сумму, и они с облегчением покинули это сумасшедшее место. После эпизода в душевой Котов все-таки выпил грамм сто пятьдесят, поэтому на душе у него было хорошо и спокойно. «Мало ли, — думал он, — мало ли бывает разборок у этих уголовных… А я уже забыл и ничего не помню. И человечков больше не будет, потому что я пить бросил. Еще не совсем бросил, но постепенно…»

Велев таксисту притормозить у круглосуточного магазина, Котов купил несколько больших фирменных свертков продуктов. Наверное, гораздо больше, чем было нужно. Он щедро расплатился с водителем, поднялся к себе и разложил продукты на кухонном столе. Тут же что-то разорвал, вскрыл, попробовал, но глаза разбегались, а есть еще не хотелось и он, выкурив сигаретку, отправился спать.

Часа через три Котов вышел в полусне в туалет, и ему показалось, что на кухонном столе, среди банок и пакетов, шевельнулось что-то живое. Было светло, стол освещало солнце, и Котов был абсолютно трезвый. Он понял, что это никакая не галлюцинация, и ему стало с одной стороны радостно, но с другой — тревожно. Радостно оттого, что белая горячка оказалась все-таки страшилкой, а тревожно из-за того, что в его квартире поселились гномики.

Котов медленно подошел к столу, взял нож и стал боязливо, кончиком лезвия, переворачивать и передвигать свертки и коробочки. Разумеется, что человечки уже разбежались, но на одном из пакетов с чипсами он обнаружил небольшой аккуратный надрез — ровно такой, чтобы можно было вытащить кружок. И сам чипс, обломанный крошечными ручками и обгрызанный крошечными зубками, лежал тут же рядом.

Котов достал из холодильника баночку лимонада, пшикнул колечком и стал пить. Отставив пустую банку, взял веник и подмел в кухне пол. На полу никого и ничего подозрительного не обнаружилось. «Почему все люди как люди, а ко мне так и липнет вся эта чертовщина…» — подумал он с некоторой даже гордостью и лег спать.

Больше в этот день ничего странного не произошло, хотя Котов, трезвый и выспавшийся, заметно нервничал. У него появилась манера резко оборачиваться или внезапно возвращаться в комнату, откуда только что вышел. Но гномики больше своего присутствия не выдавали.

Остаток дня Котов валялся на кровати, грыз чипсы пил лимонад и читал книгу, время от времени поднимаясь и прохаживаясь по квартире. А вечером он отправился на работу в ресторан.

Рассчитавшиеся с долгами и надежно обеспечившие свои семьи на ближайший месяц-два, «ребята» были в ударе и слегка навеселе. Один только Котов снова был трезв и сосредоточен. Друзья решили, что у него проблемы с личной жизнью, и не приставали с вопросами.

Медленные и ритмичные мелодии сменяли одна другую, публика охотно танцевала, и Котов не замечал в зале одного человека, сидевшего спиной к нему в стороне от сцены, у стойки бара. Это был тот самый худощавый бледный мужчина с изрытым оспинами лицом. Он пару раз обернулся на Котова, поговорил с барменом, расплатился и вышел.

* * *


В тот же день, несколько раньше, неприятный мужчина сидел в приемной директора оздоровительного комплекса, того самого бассейна, в котором происходило ночное мероприятие. Секретарша сняла трубку, сказала «Да, Георгий Луарсабович» и кивнула мужчине:

— Асланбеков Шамиль.

Дядя Гоша сидел за письменным столом в просторной застекленной комнате. Он говорил по телефону, и только небрежным жестом указал вошедшему на кресло. Это был плохой знак. Отложив трубку, он устало произнес:

— Садись, Бек, рассказывай, что случилось.

— Я постою, спасибо.

— Садись, я сказал. Теперь говори.

— Дядя Гоша, этот новенький, Спортсмен, он хотел пойти и всех заложить.

— Почему это нужно было делать здесь, у меня в гостях? Ты взял и изгадил мне праздник, Бек. Изгадил еще хуже того уже-очень-не-здорового-человека, который наблевал мне в бассейн.

— Спортсмен мог позвонить прямо оттуда, с трубки.

Дядя Гоша закурил и некоторое время обдумывал сказанное.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Ты все правильно сделал, Бек. Кто еще кроме нас в курсе дела?

— Хромой помогал рыть могилу. Место надежное, завтра весь котлован зальют цементом.

Дядя Гоша поднялся, неторопливо подошел к сейфу, достал из пачки несколько крупных бумажек и протянул Беку:

— Хорошо, я тобой доволен. Вот, возьми себе на мелкие расходы.

Бек не пошевелился. Дядя Гоша спрятал деньги в карман и снова сел за стол.

— Что еще.

Бек опустил глаза:

— Кажется, один, из оркестра, что-то видел.

— Кажется или видел?

— Да, он видел.

— Он тебя видел, и ты не убил его до сих пор?

Опустив голову, Бек молчал.

— Он знает, что ты знаешь? — спросил дядя Гоша.

— Нет.

— Тогда забудь, он будет молчать.

— Я не успокоюсь, пока его не кончу.

— Ну, если это твое личное дело, а не дело Семьи… — дядя Гоша что-то соображал. — Слушай, Бек, а что если я тебя кое о чем попрошу?

Он достал из сейфа упаковку одноразовых зажигалок, самых дешевых, китайского производства. Одну он протянул Беку.

— Я знаю, Бек, что у тебя есть хорошая, золотая зажигалка. Но тот парень из оркестра, он не побрезгает и этой. Парень чиркнет зажигалкой и взлетит на воздух вместе со своей квартирой. Сделай так, чтобы он нашел ее у себя в кармане, на столе или на лестничной площадке. Обрати внимание на черный ободок у самого донышка — это чтобы не спутать. Парень взлетит на воздух, а я буду знать, что заплатил за товар правильные деньги.

— Хорошо, дядя Гоша, я все понял.

— Погоди, вернись.

Бек подошел к столу, и шеф протянул ему несколько крупных купюр «на мелкие расходы».

— Теперь иди.

Бек поцеловал перстень на сухом пальце старика и вышел.


5


Как Петя Огоньков стал белой горячкой. — Первый рабочий день секретного агента Яблочкина. — Что такое «ходить на жмура» и насколько приятнее «лабать Мендельсона»


Потеряв сознание от спиртовых паров, Петя очнулся только часа через два, когда спирт из бутылки выветрился, а на дне осталось только несколько капель горьковатой на вкус воды. Бутылка стояла на столе в незнакомой комнате, а хозяин сумки, которого Петя сразу узнал, спал на кровати. Надо было как-нибудь выбираться наружу.

Петя отстегнул от пояса моток веревки, привязал к концу лазательный крюк, и стал подбрасывать крюк, пытаясь зацепить его за край горлышка бутылки. И тут он вдруг увидел, что хозяин не спит, а смотрит на него в упор широко раскрытыми глазами. Петя забарабанил по стеклу и закричал: «Эй! Выпустите меня! Выпустите меня отсюда немедленно!..» Но мужчина повел себя более чем странно. Некоторое время он смотрел на мальчика в упор, а затем отвернулся к стене.

Возмущенный таким поведением взрослого человека, Петя начал подбрасывать крюк с удвоенной энергией, и уже с третьего раза добился удачи. По веревке он легко поднялся наверх, подтянул свое снаряжение, сбросил на стол и спрыгнул сам. Потом он спустился со стола на пол, добрался до кухонной раковины и смог наконец напиться вволю воды из капающего крана.

Вечером хозяин оделся, взял свой инструмент и вышел. А Петя начал обследовать квартиру, в которой оказался по причине собственной неосмотрительности.

Прежде всего он разыскал телефон; необходимо было срочно связаться со Славиком и Маринкой, которые хотя и трусливо сбежали из музея, бросив его на произвол судьбы, оставались пока его единственной ниточкой связи с окружающим миром.

Увы, телефон в квартире Котова был старый, с вращающимся диском. Такой диск Петя самостоятельно накрутить не мог. С помощью крюка и веревки ему удавалось набрать пару коротких цифр, но дальше следовали нули и девятки, справиться с которыми не представлялось возможным. Он пробовал сконструировать что-то на манер лебедки из найденной под диваном пустой катушки и проволочного замка от шампанского, и один раз ему даже удалось набрать все цифры, но на другом конце было занято, и Петя готов был плакать от досады. Скорее всего, в два часа ночи номер не был занят; просто медленный, почти по минуте на каждую цифру, набор не срабатывал, и где-то происходил сбой…

Промучавшись до рассвета, Петя обессиленный залез в сервант и заснул в пустой фарфоровой чашке.

Проснувшись в десять часов утра, Петя увидел, что хозяин уже дома и спит. На кухонном столе появилась целая куча продуктов — пакеты, консервы, банки, бутылки, свертки… Некоторые хозяин уже вскрыл, и Петя смог наконец полноценно поесть. Он даже надрезал своим перочинным ножиком пакет с чипсами, вытащил пару кругляшей и обгрыз. Внезапно появившийся хозяин его чуть не застукал, но Петя, словно Тарзан, скользнул на пол по стрелке зеленого лука и юркнул за батарею.

Когда хозяин снова улегся и захрапел, Петя решил обследовать возможные пути выхода из квартиры. Он вышел через приоткрытое окно на залитый солнцем узенький наружный подоконник и огляделся. К сожалению, дом оказался блочной конструкции и не имел подходящих для ходьбы выступов и карнизов. Другое окно, находившееся в комнате, было и вовсе наглухо закрыто. Оставалось дожидаться, когда хозяин опять соберется куда-нибудь выйти, и попытаться прошмыгнуть наружу через дверь.

* * *


Этим утром лейтенант Яблочкин проснулся другим человеком. Куда подевалась его беззаботная веселость? Почему сегодня он не напевал или не насвистывал, проделывая комплекс упражнений утренней гимнастики? Не понимала этого и его мама, которая даже потрогала ему лоб, подавая на завтрак чай, бутерброды и клубничное варенье. Уж не зазнался ли ее сын после шумного успеха, выпавшего вчера на его долю?..

Конечно, откуда ей было знать, что ее сын больше не милиционер, а секретный агент с особыми полномочиями, и даже сам полковник Громыхайло теперь не может ему ничего приказывать. А секретному агенту с особыми полномочиями, каким его представлял себе Яблочкин, не пристало свистеть, говорить лишнее и улыбаться. Даже у себя дома.

Яблочкин разыскал в ящике темные очки, в которых отдыхал прошлым летом в Ялте, надел, молча постоял перед зеркалом и также молча вышел из квартиры.

Мама, провожавшая его с раскрытым ртом, едва хлопнула дверь, закрыла рот и твердо решила вечером выдрать своего сына ремнем, не взирая на его приближающееся двадцатидвухлетние.

Выйдя из дома, Яблочкин дождался троллейбуса и поехал в Эрмитаж. Работа сегодня предстояла тяжелая — опрашивать сотрудников на предмет необычайных явлений, ведь мальчик мог все еще находиться в здании музея.

Прибыв на место, Яблочкин поговорил с директором и приступил к работе.

Еще ночью, провозившись допоздна с видеозаписью, он сделал фото маленького Пети Огонькова и теперь начал показывать карточку всем, кто мог его видеть. Ну, не конкретно маленького мальчика-с-пальчика, а вообще что-нибудь необычное.

С первых же встреч Яблочкин почувствовал себя не секретным агентом, а полным идиотом. «Вам это что-нибудь напоминает?» — спрашивал он, показывая фотографию. «А что это такое?» — интересовались в свою очередь сотрудники, разглядывая темное размытое изображение человечка, сидящего верхом на креплении карниза.

Яблочкин ничего не объяснял, но продолжал спрашивать, не показалось ли кому-нибудь вчера или сегодня чего-нибудь необычного… Заинтригованные сотрудники продолжали расспрашивать Яблочкина, и тот был вынужден придумывать отговорки. Вроде того, что он из передачи «Очевидное-невероятное» и делает сюжет на тему дворцовых привидений. Такая версия всех устраивала, и Яблочкин оставлял каждому номер своего телефона — на всякий случай, если все-таки что-нибудь увидят.

Только в конце дня он спустился в реставрационные мастерские и встретился с Юриком. Внимательно посмотрев на фотографию наметанным взглядом художника, Юрик сказал:

— А ведь находятся до сих пор чудаки, которые не верят в привидения и прочие предрассудки. А это что — проводок от сигнализации? Карниз-то вроде из выставочного зала, где алмаз украли. Так вы думаете, это привидения сработали? Маленькое уж больно, барабашка, скорее… Кстати, молодой человек, а я вас раньше здесь, в музее, не мог видеть? Только без темных очков и в милицейской форме…

Поскольку беседа начинала принимать нежелательное направление, Яблочкин распрощался с Юриком, оставив на верстаке свою карточку с телефоном. А Юрик еще долго качал головой и недоверчиво бормотал что-то себе под нос. «Допрыгались… «Очевидное-невероятное» говорит, а сам из милиции… Засекретили все что можно…»

Огорченный полным отсутствием результатов первого дня работы в качестве секретного агента, Яблочкин отправился домой. На звонки сотрудников музея он не очень рассчитывал, поэтому на следующий день собирался познакомиться поближе с Маринкой Корзинкиной и Славиком Подберезкиным. Кто знает, может быть дети подскажут ему, как лучше действовать в сложившейся обстановке.

* * *


Если для секретного агента Яблочкина рабочий день закончился, то для саксофониста Дмитрия Ивановича Котова он только начинался. Вечером и ночью в ресторане отмечалось несколько юбилеев, поэтому оркестр закончил работу только под утро. К одиннадцати, а это была уже пятница, предстояло играть на похоронах, а затем, в 17.00, - на свадьбе. Разъезжаться из ресторана по домам не имело смысла. Оставшиеся до похорон несколько часов коллектив похрапывал в кладовке за сценой.

Ровно в десять прибыл микроавтобус с траурной лентой. Музыканты, с заспанными опухшими физиономиями, нахлобучили на головы цилиндры и похиляли, выражаясь на их профессиональном языке, лабать жмура.

Инструменты для похоронной музыки были, конечно, не те же самые, что для танцев. Барабанщик бил по большому барабану с тарелкой, Котов влезал в медный лаокоон басовой трубы, тромбон играл на тромбоне, а остальные двое дули с грехом пополам в валторну и кларнет.

С похоронами в этот раз не повезло. Усопшим был директор продовольственной базы, которого хоронили почему-то в закрытом гробу. После произнесения речей стали играть, но тромбон с первого такта дал отчаянного петуха, барабанщик ударил невпопад по тарелке, гроб не удержали на веревках, он сорвался в яму и затрещал. Потом хлынул дождь, и музыканты, махнув на оплату, позорно бежали с кладбища.

Мокрые и продрогшие вернулись в ресторан, переоделись и проспали в своем чуланчике еще несколько часов, пока не настало время ехать на свадьбу.

Привыкшие ко всему и даже битые, друзья погрузились в две машины такси и, не теряя бодрости духа, поехали лабать Мендельсона.

С Мендельсоном в этот день повезло больше, тут уж нечего говорить. Веселая, радушная компания гудела в арендованном зале Дворца культуры. Бесплатный буфет ломился от напитков и закусок, но никто не напивался и не буянил. Каждый из брачующихся вступал в брак не в первый и даже не во второй раз, поэтому атмосфера была естественной и непринужденной. Музыканты были на подъеме.

В один из перерывов Котов познакомился с миловидной улыбчивой дамой лет сорока.

— Вы подруга невесты? — поинтересовался он, прикуривая от ее сигареты.

— Я свидетельница, — ответила дама.

Пока еще было трудно понять, как она настроена. Котов затянулся и сделал глоток вина.

— Что для вас сыграть?

— Для меня? — дама оценивающе посмотрела на собеседника. К своим пятидесяти годам Котов выглядел молодцом: у него была приличная осанка и подернутая сединой густая шевелюра, несколько длиннее, чем принято у людей, не имеющих отношения к искусству. Даме хватило доли секунды, чтобы оценить его достоинства и мысленно проиграть несколько возможных сценариев дальнейшего развития событий. — Для меня? Вы не шутите? Ну хорошо, сыграйте эту… «Хоровод любви». Знаете, это где…

— Не трудитесь, я помню.

В следующем отделении прозвучал «Хоровод любви» — «специально для дамы с красной косыночкой, свидетельницы брачующихся».

В перерыве дама сама подошла к Котову. Судя по выражению ее лица, она была польщена.

— Между прочим, могли бы спросить мое имя, — заметила она. — Что это еще за «косыночка».

— Зачем знать имя, ведь мы с вами больше не увидимся.

— Вот как? Ну… а если это все же произойдет? Вы женаты?

Выдержав паузу, Котов ответил небрежно и рассеянно:

— Нет, я не женат.

— Вот видите, а я замужем.

Котов давно уже не пытался искать логики, а иногда и здравого смысла в поведении женщин; тут следовало бросать весла и ждать, как все сложится само собой.

— Между прочим, меня зовут Альбина, — дама протянула руку.

— Дмитрий, — Котов легонько пожал пальчики и колечки. Замужество Альбины все значительно упрощало.

— Хотите выпьем за знакомство? — предложила она, озорно улыбаясь.

Глядя в глаза женщины по возможности тускло и невыразительно, Котов протянул свой бокал. Когда-то ему приходилось трещать без умолку, чтобы познакомиться с девчонкой, заболтать ее и подбить на свидание. Теперь сорокалетние львицы решительно брали инициативу в свои руки, стоило ему только обозначить первый шаг навстречу. Дальше и до самого конца они буквально все делали за него.


6


Убийца следует по пятам своей жертвы. — Чем занимаются взрослые, когда дети не могут их видеть


Хорошенько рассмотрев Котова в ресторане и расспросив бармена, мужчина с неприятным лицом сел в машину и поехал в Озерки. Припарковавшись неподалеку от котовской парадной, он погасил огни и стал ждать.

Чтобы скоротать минуты, а затем и часы ожидания, он выходил из машины и прогуливался вдоль дома разминая ноги. Район, к сожалению, оказался не очень спокойным: Бек то и дело вступал в перебранку с владельцами собак, а один раз подвыпившая компания малолеток отобрала у него сигареты. Он мог бы перестрелять этих сопляков как пустые бутылки в тире, но теперь, во время работы, был вынужден, скрежеща зубами, терпеть обиды.

Наступило утро, жители района потянулись к станции метро, а Котова все еще не было. В девять часов Бек позвонил в ресторан и спросил, закончил ли работу оркестр. Уборщица сказала ему что-то нецензурное и бросала трубку. Бек перезвонил и решительно потребовал кого-нибудь из начальства. Подошел заспанный барабанщик оркестра и, приняв собеседника за заказчика, объяснил, что сегодня они уже заняты. Осторожно выведав, где и в какое время будут похороны, Бек откинулся на сидение пару часов подремать.

В двенадцать он был на кладбище и долго стоял, пристроившись позади к группе сослуживцев усопшего, дожидаясь, когда закончится торжественная часть с произнесением речей. Еще в ресторане он приметил, что Котов пользуется точно такой дешевой зажигалкой, какую дал ему шеф. Попросить прикурить и подменить зажигалку казалось ему делом несложным.

Но едва только речи закончились, и он уже подобрался вплотную к музыкантам, внезапно хлынул проливной дождь, и оркестр позорно бежал с места погребения.

Промокший насквозь Бек прибежал к своей машине, намереваясь вернуться к котовскому дому, но забуксовал и был вынужден толкать ее, стоя по колено в кладбищенской грязи.

Только поздно вечером ему снова удалось засечь объект. Разыскав Дворец культуры на окраине и банкетный зал, Бек топтался под окнами, пока мероприятие не закончилось.

Но тут снова возникла непредвиденная трудность: вместе с Котовым в такси уселась какая-то женщина, что совершенно не укладывалось в схему. Надеясь, что лабух только подвезет ее, а сам после этого поедет домой, Бек следовал за машиной такси до самых Озерков, где смог убедиться, что эта парочка не намерена сегодня расставаться. Подвыпившая дама, держась за локоть своего спутника, зацокала вместе с ним в парадную.

Скрежеща зубами, Бек снова припарковался неподалеку, погасил огни и стал ждать.

* * *


Весь этот день Петя Огоньков промучился, снова пытаясь накрутить все нужные цифры на диске хозяйского телефона. В конце концов он решил открыться во всем хозяину квартиры, если тот придет домой не слишком пьяный.

Хозяин появился только поздней ночью, здорово навеселе, да еще не один, а с какой-то женщиной. Вконец расстроенный, Петя залез в сервант и начал сердито наблюдать за происходящим через стекло.

— Какая у вас тут… богемная обстановка, — сказала дама, оглядывая комнату, заставленную пустыми бутылками.

— Жизнь артиста, — Котов достал из серванта два фужера, едва не смахнув Петю рукавом, — это не только внешний блеск и мишура. — Котов налил в бокалы вина, и они с гостьей чокнулись. — Это мучительный творческий поиск, нередко сопряженный с неустроенностью быта и одиночеством.

— Да, да, — согласилась дама, присаживаясь на кровать рядом, — я вижу, быт у вас не очень устроен. Но ведь это не главное. Знаете, у моего мужа, можно сказать, миллионы. А самого главного… вот этого самого… творческого поиска и неустроенности… он этого лишен. Но знаете, что самое главное?.. Чтобы вы не страдали от одиночества.

Они взглянули друг другу в глаза и осушили налитые до краев бокалы до дна.

— Он думает, — продолжала дама, очевидно имея ввиду своего мужа, — что если эта размалеванная малолетняя шлюшка (его новая секретарша, вы меня понимаете?..), на которую он тратит черт знает сколько денег, если она делает ему… все удовольствия прямо в кабинете. Как по вашему, в таком случае на жену можно совсем не обращать внимания?

— Он просто ничтожество.

— Нет, не говорите так, он все-таки много для меня сделал.

— Осторожно, я наливаю. Все равно, он вас не достоин.

— Это другое дело. Конечно, он не достоин.

Хозяин и гостья снова выпили фужеры до дна.

— А я? — многозначительно сказал Котов.

— Что — вы?

— Я — достоин?

— Вы?.. Вы — достойны.

Хозяин вдруг повалил гостью спиной на кровать, и они стали целоваться.

Увидев такое, Петя вздрогнул, дернулся, залез в чашку, высунулся, посмотрел, сел на дно и зажмурил глаза. От волнения у него перехватило дыхание и вспотели ладошки. Ему было любопытно и страшно одновременно. Он знал, конечно, о тех секретных и очень неприличных отношениях, в которые вступают взрослые люди, и которые для детей под смертельным запретом… Но чтобы видеть такое собственными глазами, это просто не укладывалось в его голове. Конечно, он много читал и много видел в кино, однако наяву ЭТО, как ему казалось, не должно существовать так явно и так бесцеремонно. Нужны были какие-то ухаживания, разговоры, вздохи и прикосновения; бессонные ночи, муки ревности, разрывы и примирения; цветы, подарки, знакомство с родителями, предложение руки и сердца наконец… Такое же беспардонное поведение в самом начале полностью переворачивало представления Пети об окружающем мире. Ему ужасно захотелось посмотреть как ЭТО бывает на самом деле, но в то же время ему было совестно подглядывать. Ведь эти двое, какими бы они ни были, не знали о том, что в комнате есть еще третий…

И этот последний довод взял верх над любопытством. Петя опустил голову, зажал уши ладонями и зажмурился. Теперь одно только сердце сумасшедшим набатом стучало у него в висках.

Время шло, и постепенно волнение сменилось усталостью. Петя заснул, положив руки на колени и уронив на них голову.


7


Юрик стоит как громом пораженный. — Слесарь в ботинках за тысячу долларов. Петя раскрывает мошенничество и восстанавливает статус кво


Утром Котов поехал провожать свою новую пассию. Альбина жила, как выяснилось, неподалеку от Дворцовой площади, и когда они вышли из такси потребовала, чтобы он «всегда был готов к внезапному звонку или даже визиту». Котов галантно распрощался, с удовольствием вдохнул полной грудью свежий весенний воздух и прикурил сигарету. Потом он купил несколько бутылок пива и, потягивая одну из них уже на ходу, направился в Зимний дворец, в мастерскую к Юрику.

Слушая последние новости из жизни Котова, Юрик тоже выпил бутылочку, но от второй отказался:

— Нет, нет, ты пей, а мне хватит; надо еще работать. Вообще-то ты молодец. Это, как говорится, наш пострел везде поспел.

— Да, как-то все стремительно получилось. Только долг я тебе потом верну, в следующий раз.

— Да нет, ничего, я же не намекаю.

— Мне даже показалось, что она меня готова взять на содержание. Не в этом смысле, а так, купить что-нибудь приличное из одежды, из мебели…

— Знаешь, фамилия у тебя для этого подходящая.

— При чем тут моя фамилия; тот, кто на содержании у бабы, не «кот» называется, а «пудель».

— Как бы не называлось… Из себя-то хоть ничего?

— Очень, очень привлекательная женщина.

— И что они в тебе находят?

— Ну, я во-первых, все время на виду, в таких местах… Кругом барышни подшофе…

— Понятно. Ты, главное, сам не перебирай.

— Я подзавязал немного. А то уже, похоже, допился до чертиков.

— Чертей видел?

— Чертей еще не видел, а гномиков уже видел.

— Серьезно? И как они? Чего рассказывают?

— Да я, вообще-то, с ними еще не разговаривал. Он в бутылке сидел.

— Прямо в водке, что-ли?

— Нет, в пустой. Что-то кричал, ручками размахивал. Во-от такой маленький.

— А ты?

— А я подумал, что у меня белая горячка, расстроился.

— Нет, до белой горячки ты еще не созрел. Но звоночек был, имей ввиду.

— Я имею… Сегодня лабаем в мексиканском консульстве, помнишь, я тебе говорил? Надо быть в форме. Все, поеду домой — помыться, побриться…

Приятели распрощались, и Котов поехал на метро к себе домой. О том, что случилось в душевой оздоровительного комплекса, он не стал рассказывать даже Юрику.

А Юрик, уже в самом конце дня, когда начал собираться домой, заметил на верстаке карточку с телефоном Яблочкина. Увидев эту карточку он вдруг замер, как громом пораженный. «Во-от такой маленький… ручками размахивал…» — проухали у него в голове слова Котова, а перед глазами возник его жест, как будто он держит между большим и указательным пальцами спичечный коробок.

— Вот черт, — забормотал он, — очевидное-невероятное… Надо позвонить ему… нет, нет, сначала Котову…

Но дома уже не было ни того, ни другого. Оба они, по странному стечению обстоятельств, находились в одном и том же месте — в Мексиканском консульстве.

* * *


Вернувшись домой от Юрика, Котов только успел пустить горячую воду в ванну, как в дверь раздался звонок. На площадке, спиной к свету, стоял мужчина в ватнике и с потертым чемоданчиком, какой обычно бывает у водопроводчиков. На глаза его была надвинута кепка, а лицо скрывала повязка, под которой оттопыривался флюс.

— Ленгаз, — сообщил несчастный, и Котов безропотно пропустил его в квартиру.

— А что случилось?

— Пока ничего, плановая проверка на предмет утечки.

Теперь лицо слесаря показалось Котову знакомым; наверное, он не раз встречал его в своем квартале.

— Зуб болит? — сочувственно поинтересовался он из вежливости.

— Да, что б его… Обувь разувать?

— Нет, вам не надо…

И тут Котов удивился: еще ни один слесарь в его жизни не спрашивал, надо ли снимать сапоги или ботинки. Их не думали даже вытирать, уверенно топая вперед и оставляя следы на коврах и паркетах. Так было принято. И вообще, что это были за ботинки — явно очень дорогие, из фирменного магазина. Брюки тоже… Как будто у слесаря под ватником дорогой модный костюм…

— Плита не барахлит? Запах газа не чувствуете?

— Нет, все в порядке. А вы у нас давно работаете?

— Я с соседнего участка, попросили подменить вашего. Зажигалочку дайте…

Котов пошарил по карманам и протянул слесарю зажигалку. Тот почиркал горелками, постучал ключом по трубам и положил зажигалку на стол.

— Все в порядке у вас, хозяин, распишитесь. Сигареткой не угостите?

Котов положил на стол пачку дешевых сигарет.

Слесарь сунул одну в рот, рассеянно пошарил в кармане и достал свою зажигалку. Посмотрел на нее с удивлением:

— Надо же, видать унес у кого-то…

И он положил свою зажигалку рядом с котовской. Они выглядели совсем одинаково, только у одной ближе к донышку был тоненький черный ободок. Хозяин чиркнул своей, и оба закурили.

— Колонку посмотрите? — сказал Катов.

— Какую колонку, хозяин? — не понял слесарь.

— Газовую, которая в ванной, водогрей.

— А! — хлопнул себя по голове слесарь. — Водогрей! Показывай, где.

Котов пошел показывать, а слесарь, оставшись на мгновение без присмотра, ловким движением наперсточника поменял две зажигалки местами. Потом он догнал хозяина, постучал по трубам ключом, сказал какую-то несуразность и торопливо распрощался.

— А расписаться?.. — растерянно сказал Котов, закрыв за ним дверь.

Однако пора было мыться и собираться.

* * *


Как только в ванной заплескалась вода и послышалось фырканье, Петя вылез из чайной коробочки с прозрачным окошечком, в которую он прыгнул, едва заслышав, что хозяин открывает дверь, и из которой наблюдал за всем происходящим. Он отряхнулся от чаинок и злобно забормотал:

— Ребятушки, козлятушки, ваша мама пришла… Никакой он не Ленгаз… Все, хватит, пора отсюда выбираться.

Мужик в кепке ему сразу не понравился: едва хозяин отвернулся, как тот пальцем поправил за щекой мокрый комок бумаги. Никакой зуб у него не болел, а повязка нужна была только для того, чтобы закрыть лицо. А зачем он поменял зажигалки? Петя из принципа вылез из коробочки и передвинул зажигалки на прежние места. С какой зажигалкой пришел, с такой и уйдет. Может, его зажигалка вообще не работает, вот пусть сам ею и пользуется. Пришел, посмотрел, а потом воры в квартиру залезли… Нет, надо, надо отсюда сматываться.

И Петя решил забраться в футляр с саксофоном, чтобы хозяин сам вынес его из квартиры.


8


Секретный агент Яблочкин идет по следу. — Путешествие на антресоли, сопряженное с риском для носа


Весь предыдущий день, пятницу, лейтенант Яблочкин, тайный агент, прикомандированный к Секретному отделу Главного Управления милиции, опрашивал тех людей, которые могли видеть Петю Огонькова в его новом качестве. На этот раз Яблочкин не стал одеваться в шпионской манере, а вышел из дома в джинсах и легкой курточке. Хотя наступил первый день лета, и светило солнце, было еще немного прохладно.

Сначала Яблочкин зашел к Маринке Корзинкиной, которая не рассказала ему ничего нового, за исключением того, что в тот день, когда Петя Огоньков появился маленьким у нее в комнате, она носила его к целительнице Эльвире. Она понадеялась на силу магических заклинаний колдуньи, но все вышло совсем по-дурацки. Увидев перед собой крошечного мальчика, колдунья так перепуталась, что ее саму уже было впору везти к каким-нибудь еще другим целителям…

Яблочкин сходил к этой Эльвире, а, вернее сказать, Тосе Табуреткиной, но не застал ее дома. Не было уже и медной таблички на ее двери. Ее престарелая мамаша сообщила, что Тося наконец-то взялась за ум и устроилась работать посудомойкой. Яблочкин сходил в кафе и поговорил с Тосей, но ничего от нее не добился. Тося упорно от всего отказывалась. Твердила, что она свое отсидела, и больше знать ничего не хочет. Что никаких гномиков она не видела и что у нее в мойке завал работы. Потом она заплакала, и Яблочкин ушел ни с чем.

Потом он встретился со Славиком Подберезкиным, и тот с перепугу проговорился об участии Пети в морском бое. Яблочкин не знал, что модели судов стреляли из своих орудий по-настоящему, а Славик, само собой, этого не уточнил. Пожурив мальчика за рискованное для Пети баловство, Яблочкин отправился в судомодельный кружок, чтобы поговорить с Иваном Кузьмичом Мореходовым. Он тоже мог что-то заметить, а любая деталь, дополняющая сведения по делу, могла где-то сработать впоследствии.

В кружковой комнате все ребята столпились в одном углу, у нового многофункционального компьютера. Губернатор сдержал слово: в понедельник сюда привозил это чудо, а инструктор из фирмы уже третий раз приходил проводить занятия.

Самого Мореходова можно было заметить не сразу: Иван Кузьмич сидел в сторонке за верстаком и неторопливо обтачивал маленький деревянный шпангоут. Вся эта суета вокруг нового компьютера, как казалось, к нему не имела отношения. Сказать по правде, он недолюбливал электронику, полагая, что в ней нет души. А вот в вырезанной и отшлифованной своими руками деревянной детальке он эту душу находил. Он, кстати говоря, и линейкой-то редко пользовался, предпочитая делать все «на глазок», и этот удивительный «глазок» ни разу еще его не подводил. Но не все ребята обладали, конечно, таким редким талантом, и все-таки больше доверяли показаниям электроники, нежели своей интуиции и глазомеру.

Яблочкин представился как сотрудник милиции и напрямик спросил у Мореходова, не заметил ли тот чего-нибудь странного и необычного во время морского боя.

Иван Кузьмич перестал пилить и внимательно посмотрел на Яблочкина поверх очков.

— А что вы, собственно, имеете ввиду, молодой человек? — спросил он довольно неприветливо.

— Ну если бы, допустим, вот этот мальчик, — Яблочкин показал фото Пети Огонькова, — управлял во время соревнований подводной лодкой.

— Что значит «управлял»? С берега, что ли?

— Нет, изнутри.

Некоторое время Иван Кузьмич смотрел на Яблочкина, и лицо его постепенно начало багроветь. Потом он погрозил пальцем, лицо его задергалось и он с надрывом заговорил:

— Послушайте… я старый больной человек… Зачем, зачем вы говорите мне такие вещи. Конечно, да, может быть, я уже не в своем уме, но разве вас это касается? Зачем вы пришли, чего вам от меня нужно? Оставьте меня в покое, я устал, я больше не могу…

В комнате стало тихо, все повернулись. У Ивана Кузьмича на глазах появились слезы. Яблочкин подумал, что дети, наверное, приняли его за хулигана, и он торопливо показал всем свое удостоверение работника милиции. Затем извинился и выбежал на улицу.

«Несомненно, несомненно он что-то видел, — бормотал он про себя. — Все, кто его видел, ведут себя так же странно. Видел, но ни за что не признается. Хотя бы я теперь знаю, что он видел, а это тоже кое-что.»

Напоследок, уже под вечер, Яблочкин зашел к родителям Пети и попытался их, как умел, успокоить.

— Не волнуйтесь, граждане, — сказал он бодро, по-военному. — Живым или мертвым, а вашего сына мы непременно разыщем.

После этих слов с мамой сделалось плохо, и папа бросился отпаивать ее валерьянкой, но тут же разбил стакан.

Озадаченный такой реакцией, Яблочкин хотел распрощаться, но его взгляд упал на расположенные под потолком в коридоре антресоли — каменную нишу, уходящую непонятно куда за пределы квартиры. Со слов Пети, Славик и Маринка рассказывали ему о какой-то зеркальной комнате, в которую можно попасть через антресоли, и с которой все якобы началось.

— Послушайте, — сказал Яблочкин папе, аккуратно отведя того в сторону, — а вы хорошо осмотрели всю квартиру?

Папа растерялся: он подумал, что милиционер намекает на то, что его сын может до сих пор прятаться где-нибудь в квартире.

— Я имею ввиду, — пояснил Яблочкин, — не осталось ли где-нибудь вещей или записки, которых прежде не заметили и которые могли бы навести нас на след мальчика.

Папа развел руками:

— В его вещах я порылся, но ничего такого…

— А на антресолях смотрели?

— На антресолях? Я уже и забыл, что у нас есть антресоли… Там барахло какое-то от прежних жильцов, мы ведь скоро переезжать собирались…

— Так вы не против, если я слазаю?

Папа пожал плечами:

— Полезайте, если не боитесь перепачкаться.

Яблочкин молча снял курточку, приставил лестницу и полез наверх.

Кое-как он пролез, прополз, перевалился через барахло, чувствуя, как под его весом что-то трещит, хрустит и ломается, и, наконец, оказался перед округлой дырой в стене.

Дрожа от волнения, Яблочкин чиркнул спичкой и просунул голову в дыру. Увы, это оказался всего-навсего узкий простенок, зачем-то отделенный от капитальной стены картонной перегородкой. Возможно, когда-то здесь был тайник, но теперь, кроме пыли и паутины ничего не осталось.

Яблочкин заметил лежащий на полу фонарик, подобрал его, включил и осмотрелся. Дыра была совершенно свежая; Петя, конечно, был здесь, и фонарик оставил несомненно он. Только о какой зеркальной комнате могла идти речь, если здесь не то что комната, а человек едва может поместиться? Человек, но не человечек… Нет, нет, ведь он лез сюда с фонариком, когда был еще нормальным…

В это мгновение Яблочкин вдруг увидел перед собой почерневшую от времени, покрытую резьбой деревянную дверцу. Дверца со скрипом отворилась, и из-за нее высунулась голова карточного джокера в дурацкое колпаке с бубенцами.

— Здорово, — хмуро сказал джокер.

У Яблочкина пересохло вдруг в горле, и он ничего не смог ответить.

— Ты чего здесь делаешь?

От пыли Яблочкин закашлялся. Джокер высунулся дальше и огляделся.

— Один здесь?

Яблочкин кивнул.

— Ты больше сюда не ходи, понял?

— Почему? — выдавал из себя Яблочкин.

— По кочану. Нос откушу, понял?

И джокер щелкнул зубами, оказавшимися неожиданно огромными, как на дорожном щите с рекламой зубной пасты.

Яблочкин вздрогнул и отпрянул, у него вдруг зачесался нос. Он поднес руку к лицу, чтобы почесаться, лишь на мгновение опустив глаза. Но когда их поднял и посветил перед собой фонариком, никакой дверцы уже не было.

Простучав ребром монеты кирпичную кладку капитальной стены в том месте, где была дверца, он сунул в карман фонарик и полез обратно.

— Ну как? — с надеждой спросил его папа, готовый схватиться за любую соломинку надежды.

Яблочкин достал из кармана фонарик:

— Знакомая вещь?

— Да, да, конечно! — разволновался папа. — Это вы там, наверху нашли? Да, да, теперь я вспоминаю: когда мы пришли, лестница стояла здесь, на этом месте. А это его фонарик. Что вы там видели?

— К сожалению, пока не могу сказать вам ничего определенного. Дело невероятно сложное. Уму непостижимое дело, я бы даже сказал. Будем держать вас в курсе, до свидания.

Яблочкин забрал свою курточку и, забыв попрощаться с мамой, вышел.


9


Первое свидание и последующая ночь, связанная с делом о неподобающих отношениях


Вечером у Яблочкина было назначено свидание с курсантом Мушкиной. Они встретились у Таврического сада, взяли билеты в кино и до начала сеанса отправились погулять. Яблочкин не успел зайти домой и переодеться, а на Мушкиной тоже оказались джинсы и легкая курточка поверх футболки. Они впервые видели друг друга не в форме, и Яблочкин, которому Мушкина понравилась так еще больше, заметил:

— А у нас с вами вкусы в чем-то сходятся.

— Вы тоже заметили? В другой раз я надену платье. Вы платье случайно не носите?

Слова «в другой раз» Яблочкину понравились. Он улыбнулся и пообещал:

— В другой раз я обязательно куплю вам цветы. Сегодня я просто не успел. Какие вы любите?

— Я срезанные цветы вообще не люблю.

— Тогда я принесу в горшке.

Мушкина засмеялась. Так, неспешно прогуливаясь по аллеям, они постепенно выяснили, что в чем-то их вкусы очень схожи, но в чем-то совершенно противоположны. Так, например, Яблочкин очень любил пиво и томатный сок. А Мушкиной томатный сок тоже нравился, но пива она не пила совсем, зато любила молочный коктейль.

— Это даже хорошо, — сказал Яблочкин, — что наши вкусы в чем-то расходятся, иначе нам было бы неинтересно.

— Я рада, что вам пока еще со мной интересно, — сказала Мушкина.

Девушка нравилась Яблочкину с каждой минутой все больше, и он, искоса заглядываясь на нее, два раза споткнулся. Потом они купили мороженого, посидели на берегу пруда и отправились смотреть кино.

Фильм назывался «Проклятие оживших мертвецов». Глядя на экран, молодые люди держались за руки, и в самые кошмарные моменты Мушкина сжимала ладошку Яблочкина своей, а тот волновался и почти не следил за действием.

Потом он провожал Мушкину до дома (она жила неподалеку). Девушка тактично не спрашивала его о новой работе, но Яблочкина самого нестерпимо подмывало обо всем рассказать. Наконец, когда пауза затянулась, а Мушкина спросила «вас что-то беспокоит?», он не вытерпел и, взяв с нее честное милиционерское слово, рассказал обо всем, что знал сам.

Некоторое время Мушкина раздумывала, глядя на фотографию сидящего на карнизе Пети Огонькова, а потом сказала:

— Алексей, если бы я не знала вас как человека порядочного и серьезного, если бы это рассказал кто-нибудь другой, я бы, конечно, не поверила ни единому слову. Но вам я верю. И обещаю, если представится такой случай, быть вам в этом деле помощницей. Вы можете на меня вполне положиться.

Молодые люди остановились, и Яблочкин взял Мушкину за обе руки:

— Спасибо, Валя. Ваше дружеское участие…

Неожиданно для самого себя он вдруг приблизился вплотную и поцеловал девушку в губы.

— Мое участие… — растерянно пролепетала Мушкина.

А в следующую секунду оба они, потеряв головы и стоя посередине пустой в этот поздний час Кирочной улицы, целовались по-настоящему.

Вернувшись домой, Яблочкин проглотил оставленный для него мамой холодный ужин и лег спать. Некоторое время он еще блаженно улыбался, находясь во власти своих дум и чувств, а потом его тело постепенно расслабилось, мысли смешались и веки опустились.

Сначала ему снилась курсант Мушкина в белом платье и подвенечной фате, а он сам как будто жених, и их регистрируют во Дворце бракосочетания, где все белое, голубое и золоченое. Вокруг множество нарядных людей — знакомых и незнакомых, и все они улыбаются и поздравляют молодых. Звучит органная музыка, и женщина церимонимейстер начинает говорить торжественные слова.

Но вдруг все портит резкий звук, как будто патефонная игла с визгом съехала с пластинки, становится тихо, и невесть откуда выскакивает карлик в дурацком колпаке, тот самый.

— Я извиняюсь, — говорит он скрипучим, патефонным голосом, нагло отстраняет регистраторшу и, громыхая бубенцами, запрыгивает на стол. — Я извиняюсь, один секунд. Эй, мальчик!

Яблочкин поворачивается и с удивлением видит среди гостей Петю Огонькова — обыкновенного, не маленького. Джокер подходит к нему и вручает огромный конверт с сургучной печатью. На конверте надпись: ПОВЕСТКА В СУД. Петя вскрывает печать, на которой череп и кости, достает повестку, читает… и с легким щелчком исчезает, как мыльный пузырь. Вместе с ним исчезают Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина, которых Яблочкин в последний момент замечает среди гостей.

— И вам тоже, молодые люди, небезынтересно было бы понаблюдать, — обращается джокер к жениху и невесте. — Женихаться еще успеете: ваша регистрация пятого октября, четырнадцать тридцать. Восемнадцать ноль ноль — банкет.

Яблочкин и Мушкина смотрят друг на друга и тоже исчезают.

Все стало по-другому, как будто не сон. Так уже было, когда в музее, перед кражей, он стрелялся с джокером. «Надо все хорошенько запоминать, — подумал Яблочкин. — Это наверняка имеет отношение к делу.»

Они с Мушкиной уже не жених и невеста, они одеты в милицейскую форму и сидят в зале суда. Здесь же, неподалеку от них, Корзинкина и Подберезкин. На местах для присяжных заседателей — достоинства и недостатки, их ровно двенадцать. На месте обвиняемого — Петя Огоньков.

— Встать, суд идет! — объявил джокер-секретарь, безликая капля воды.

Все поднялись с мест, и на судейское кресло уселся джокер-судья. На нем была судейская мантия, шапочка, и пышный парик. Все сели.

— Подсудимый! — крикнул судья противным голосом, и Петя снова подскочил с места. — Вам известно, в чем вы обвиняетесь?

Петя испуганно замотал головой.

— Вы не признаете свою вину?

Та же реакция.

— Вот так. Подсудимый, как видно, намерен морочить суду голову, а может быть, и нанести ему оскорбление. Пригласите первого свидетеля.

Отворилась боковая дверь, в зал вошел и остановился за маленькими полукруглыми перильцами незнакомый Яблочкину мужчина. Ему протянули кулинарную книгу, и он поклялся на ней говорить только правду.

— Фамилия, имя, отчество, год и дата рождения, семейное положение, — обратился к нему секретарь.

— Котов Дмитрий Иванович, 1962-й, шестнадцатое июля, вдовец.

Возле Котова возник джокер-обвинитель. Он указал на Петю и поинтересовался:

— Свидетель, знаком ли вам этот несовершеннолетний гражданин?

Некоторое время Котов всматривался в мальчика, затем хлопнул в ладоши:

— Он, точно он! В бутылке сидел, ма-аленький такой, ручками махал. Я еще подумал, что глюки… что допился уже…

— Итак, вы видели его в своей квартире. Когда?

— В среду, тридцатого. Видел, видел, точно он.

— Таким образом, — обвинитель обратился к судье и присяжным, — свидетель подтверждает, что в указанное время обвиняемый находился на месте преступления.

— Преступление надо еще доказать! — выкрикнул джокер-адвокат.

— Я правда уже три дня у этого гражданина в квартире, — сказал Петя, — но только не по своей воле.

— Значит, — приблизился к его лицу обвинитель, — вас кто-нибудь принуждал силой забраться в сумку этого гражданина? Кто?

— Нет, никто…

— Стало быть, вы сами?

— Сам…

— Вопрос снимается, — стукнул молотком судья. — Свидетель, расскажите суду о том, как вы провели вечер и ночь с первого на второе июня сего года.

Котов нерешительно переступил с ноги на ногу и заговорил:

— Ну, вечером была работа, свадьба. Потом взял тачку, в смысле — такси, и поехал домой.

— Вы были один? — спросил обвинитель.

— Нет, со мной была дама.

— Давно вы знакомы с этой дамой?

— Нет, только этим вечером…

— Прекрасно, продолжайте.

— Если это важно…

— Это крайне важно, свидетель.

— Ну, хорошо… Мы приехали ко мне и выпили немного вина.

— С этого момента пожалуйста подробнее.

— Я протестую, ваша честь! — встрял адвокат. — Мы не можем продолжать допрос свидетеля: в зале находятся несовершеннолетние.

— Протест принят, — согласился судья и указал молотком на возмущенно переглянувшихся Славика Подберезкина и Маринку Корзинкину. — Да, да, вы, молодые люди. Покиньте пожалуйста наше собрание и вернитесь к вашим снам.

Молодые люди лопнули как мыльные пузыри.

— Продолжайте, свидетель, — обратился судья к Котову, но тот уже растерялся и молчал.

— Может быть, вам будет легче отвечать на конкретные вопросы? — предложил обвинитель.

— Да… если можно.

— Выпив вина, вы дотрагивались физически до вашей дамы?

— Да… в каком-то смысле.

— В каком смысле? Договаривайте, договаривайте.

— Я протестую, ваша честь! — выступил адвокат. — Это вторжение в личную жизнь свидетеля. Свидетель, вы не обязаны отвечать на такие вопросы.

— Ваша честь, — обратился к судье обвинитель. — Разве мы не собрались здесь с той единственной целью, чтобы говорить о личной, самой что ни на есть интимной жизни свидетеля? Разве именно эта сторона его жизни не является главной, главной и единственной темой…

— Я вас понял, — прервал его судья. — Протест отклоняется.

Обвинитель торжествующе посмотрел на адвоката и снова обратился к Котову, четко выговаривая и будто смакуя каждое слово.

— Свидетель, опишите подробнейший образом те физические действия, которые вы производили с малознакомой вам женщиной в вышеуказанное время.

— Хм… Ну, мы целовались.

— Дружески или взасос?

— Протестую! — крикнул адвокат. — Это неподобающее в стенах суда выражение.

— Протест принимается, — согласился судья. — Господин обвинитель, выбирайте выражения. А вы, свидетель, отвечайте на поставленный вопрос.

— Да, именно так, взасос… То есть, я хотел сказать…

— Мы вас поняли, не стоит уточнять, — прервал его судья. — Господин обвинитель, вы уверены, что продолжать допрос свидетеля необходимо?

— Только два вопроса, ваша честь.

— Хорошо, задавайте ваши два вопроса.

— Свидетель, вы знали, что ваша дама состоит в законном браке?

— Протестую, — сказал адвокат. — Это не имеет отношения к делу.

— Протест принят, — согласился судья. — Задавайте ваш последний вопрос, господин обвинитель.

— Свидетель! — торопливо повысил голос обвинитель. — Вы и ваша дама раздевались в эту ночь догола? Свидетель, отвечайте, вы были голые?! Вы и ваша дама — голые, без трусов?!!

Адвокат запоздало закричал «протестую!!!», присяжные загудели, судья зазвонил в колокольчик.

Добившись тишины, судья обратился к Котову:

— Свидетель, вы можете не отвечать на последний вопрос.

Предпочитая все же закрыть эту щекотливую тему, Котов, глядя себе под ноги, тихо произнес:

— Да, в общем, были…

— Все! Свидетель свободен! — торжествующе крикнул обвинитель и развалился в своем кресле.

Возникла пауза, во время которой адвокат что-то быстро и шепотом объяснял Пете Огонькову. Затем секретарь объявил:

— Приглашается второй свидетель!

В зале появилась дама. Она огляделась, подошла к барьерчику и тоже поклялась на кулинарной книге говорить правду.

— Ваша фамилия, имя, отчество, возраст и семейное положение, — сказал секретарь.

— Альбина Тарасовна Загребалова-Вульф.

— У вас что же, две фамилии, свидетель?

— Загребалова — это по мужу.

— А Вульф?

— А Вульф — это по первому мужу.

— Значит, вы уже второй раз замужем?

— Нет, почему же второй? Четвертый.

— Стало быть, господин Загребалов был вашим вторым мужем?

— Нет, зачем вы путаете, я же сказала: не вторым, а четвертым. Не могу же я называться, на самом деле, Пеструшкиной-Вульф-Собакиной-Ингер-Загребаловой? Это нескромно.

— Но тогда получается, что вашим первым мужем был господин Пеструшкин?

— Почему же Пеструшкин? Я ведь уже сказала, что Вульф. Пеструшкина — это моя собственная девичья фамилия.

Секретарь вытер пот со лба.

— Хорошо, оставим этот вопрос, сколько вам лет? Ваше семейное положение?

— Пишите двадцать восемь. Не имела, не состояла, не числилась.

Некоторое время секретарь злобно смотрел на даму, но предпочел не связываться и молча вписал в графу «возраст» цифру «28».

Со своего места поднялся обвинитель.

— Скажите, свидетельница, — произнес он вкрадчиво, положив свой подбородок на перильца, — где вы находились в ночь с первого на второе июня сего года приблизительно с полуночи до десяти часов утра?

— Конечно у себя дома, что за идиотский вопрос! — не сморгнув, ответила дама.

Адвокат захихикал, лицо обвинителя перестало быть ласковым.

— Извините, — сказал он и обернулся к судье, — но мы располагаем другими свидетельствами.

— Какие еще свидетельства? Я замужем, и такие вопросы вообще считаю нахальными и неуместными.

— Ваш муж придерживается такой же позиции? Он подтвердит ваше алиби?

— Вот еще! Не вздумаете впутывать в ваши делишки моего мужа! Хорошо, я ночевала у подруги, она может подтвердить. Хотите — проверяйте, я больше ничего не скажу.

Обвинитель потерял дар речи, а адвокат снова злорадно захихикал.

— Вы ночевали у гражданина Котова! — с глупой настойчивостью заявил обвинитель.

Дама только пожала плечами.

— Вы имели с гражданином Котовым неподобающие отношения!

Дама презрительно фыркнула.

— Вы изменили своему мужу, честному человеку!

Дама отвернулась.

— Вы… Вы демонстрировали неподобающие, постыдные отношения с гражданином Котовым в присутствии несовершеннолетнего!

— Вот еще! — встрепенулась дама. — Не было там никакого несовершеннолетнего.

Обвинитель торжествующе обвел суд глазами и неторопливо произнес:

— Спасибо, у меня больше нет вопросов к свидетельнице.

Поняв, как она глупо прокололась, свидетельница, негромко на ходу выругавшись, покинула зал.

Судья стукнул молотком и объявил:

— Приступаем к разбору главного пункта обвинения.

Все притихли и стали смотреть на Петю Огонькова.

— Обвиняемый! — сказал судья. — Признаете ли вы, что подглядывали за неподобающими действиями взрослых и совершили тем самым отвратительное прелюбодеяние?

— Да, я видел… — прошептал Петя, сделавшийся красный как рак. — Но я не смотрел, я почти сразу отвернулся.

— Почти? — ухватился обвинитель. — Как это понимать — почти? Как это долго — секунду, минуту, или больше…

— Нет, не больше минуты.

— Хочу заметить, ваша честь, — обратился обвинитель к судье, — что время, проведенное обвиняемым за сладострастным созерцанием недозволенного, не могло быть им оценено объективно и, разумеется, было неизмеримо большим, чем одна минута.

— Это домыслы обвинения, прошу не принимать их к сведению, ваша честь! — заявил адвокат.

— Протест будет рассмотрен, — пообещал судья.

— Так что же вы успели увидеть в течение этой пресловутой минуты? — продолжал обвинитель, обращаясь к Пете.

Тот покраснел еще больше и промолчал. Слово взял адвокат:

— Скажите, подзащитный, что побудило вас прервать свои наблюдения за неподобающими действиями взрослых?

— Мне было стыдно… — выдавил из себя Петя, готовый провалиться сквозь землю.

— Почему же вы не отвернулись еще раньше, еще до того, как их действия перешагнули грани дозволенного?

— Господин судья, — вмешался обвинитель, — ваша честь, такое определение может толковаться двояко. Что это за грань дозволенного: пить вино, целоваться или…

— Достаточно, мы вас поняли. Обвиняемый, почему вы не отвернулись сразу, как только догадались о постыдных намерениях свидетелей?

— Я растерялся…

Петя взглянул на адвоката, ища у него поддержки. И адвокат дал отмашку тяжелой артиллерии:

— Подзащитный, вы контролировали свои действия в указанную минуту? — повысил он голос.

— Нет, я не понимал… я не знал, что и думать.

— То есть, ваше состояние в эту минуту можно назвать состоянием аффекта?

— Протестую! — крикнул обвинитель.

— Протест отклоняется, — сказал судья.

— Итак, подзащитный, — продолжал адвокат, — можно ли назвать ваше состоянии в минуту совершения преступления состоянием аффекта?

— Да… наверное. Я правда очень растерялся.

— Спасибо, это все. Ваша честь, я закончил.

Судья ударил молотком и объявил:

— Господа присяжные могут приступить к вынесению вердикта.

Достоинства и недостатки оживились, зашумели и, вопреки всем правилам, начали обсуждение прямо в зале суда. Яблочкин и Мушкина наблюдали за происходящим как зрители в портере театра.

«Д'артаньян». Мне пришелся по душе этот мальчишка, не всякий повел бы себя достойно в такой чертовской передряге. А что до того, будто он видел недозволенное, то вот мое мнение: глаз должен быть закален, но душа оставаться прежней.

Студень. Он отвернулся, потому что струсил.

«Генсек». Я вот что хочу сказать, товарищи. От имени месткома и профкома, а также по многочисленным просьбам трудящихся, предлагаю всыпать товарищу пионэру хо-орошего ремня — по тому самому заднему интимному месту, на которое глядеть нельзя. Всыпать прямо здесь, под звуки горна и дробь барабанных палочек. Голосуем за это предложение, товарищи. Активнее, активнее…

«Чингисхан». Запорроть, чтобы дух вон, запорроть…

«Помпадур». Что вы такое говорите? Мальчик растет, ему нужно развиваться, у него играют гормоны! Это он еще, можно сказать, вообще ничего не видел; если бы мой друг господин де Сад преподал ему урок…

Гусак. Р-разврат! Р-разврат!

Молоток. Несомненно, господа, в этом что-то есть. Просвещение такого рода необходимо для добросовестного исполнения супружеских обязанностей.

Печка. А, бросьте, пф-пф, какие там обязанности. Это еще какая баба попадется. По мне этих обязанностей век бы не видать, пф-пф. Поспать бы всласть… а после покушать вволю… а потом снова поспать…

Коньяк. Не смейте! Вы все — пошляки! Юноша поступил благородно, он не подглядывал, он отвернулся!

Монашка (едва слышно). Он отвернулся…

Любовь. А я вообще не понимаю, чего в этом плохого…

«Сократ». Господа, вы совсем запутались, а ведь решается участь мальчика. Во-первых, уточним, что такое есть прелюбодеяние. Наверное, это действие интимного порядка, приносящее вред чьей-либо душе или телу. В таком случае прелюбодеяние, совершенное даже мысленно, является несомненным грехом. Но дело в том, что мальчик не совершал прелюбодеяния совсем никак — ни мысленно, ни телесно. Напротив, он всеми силами противился этому. Так о чем же спор? Покончим же с этим беспредметным обсуждением и приступим к вынесению вердикта.

После этого выступления судья, пренебрегая всеми правилами, стукнул молотком и сходу объявил:

— Не виновен!

Петя улыбнулся, Яблочкин и Мушкина радостно зааплодировали, и все исчезло.


10


Три телефонных звонка на одну тему. — Чем закончилось покушение на Котова, о котором он так ничего и не узнал


Утром в субботу, не успел Яблочкин позавтракать, ему позвонила Маринка Корзинкина.

— Послушайте, — заговорила она озабоченным тоном, — ведь вы просили, если что-нибудь…

— Да, да! — с готовностью откликнулся Яблочкин. — Любая мелочь имеет значение в этом деле.

— Скажите, а вот если что-нибудь приснилось, это тоже считается?

Яблочкин начал догадываться, о чем пойдет речь.

— Конечно считается. — заверил он Корзинкину. — Так что же вам приснилось, барышня?

— Понимаете, это был суд.

— Ага…

— И Петю за что-то судили эти достоинства и недостатки, про которых он рассказывал.

— Так…

— Там были вы, я, Подберезкин и еще та девушка, которая вместе с вами ловила воров…

— Понятно. И за что же судили вашего товарища эти неустановленные законом личности?

— Так ведь самое обидное, что нас удалили на самом интересном. Велели вернуться в свои сны; я там что-то вязали из разноцветных ниток, но выхолила только путаница… Послушайте, но если я вас видела, то вы тоже могли меня видеть?..

— Да, знаете ли, я тоже что-то такое видел, — признался Яблочкин, совсем не умевший врать. — Вы очень правильно сделали, что позвонили, барышня, я вам за это очень благодарен.

— Правда? — обрадовалась Маринка. — Ничего, нечего, пожалуйста.

— Желаю вам приятных снов и успехов в учебе.

— Спасибо, — пискнула Маринка Корзинкина, и они распрощались.

Едва Яблочкин повесил трубку, как телефон снова засигналил. На этот раз послышался голос Славика Подберезкина:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, разрешите обратиться!

А дальше последовал диалог приблизительно такого же содержания, что и предыдущий, с той лишь разницей, что до и после суда Подберезкину снились самоходные электронно-механические солдатики, которые выполняли его команды. Впрочем, оба они могли и соврать, потому что кому иной раз охота рассказывать свои настоящие сны.

Едва Яблочкин распрощался с Подберезкиным, как позвонила курсант Мушкина.

— Что это у вас с самого утра телефон занят? — сказала она, и при одном только звуке ее голоса Яблочкин весь разомлел.

— Ах, это вы…

— Можете не мурлыкать словно кот, я звоню вам по делу.

— А, я уже примерно догадываюсь, — сказал Яблочкин. — Это вы насчет сна?

— Вы поразительно догадливы. Сочла своим долгом поставить вас в известность, как младший по званию.

Яблочкин снова разомлел.

— Ну какое еще звание… поверьте, я никогда…

— Повторите, плохо слышно, — Мушкина едва сдерживая смех.

Яблочкин взял себя в руки.

— Я хотел сказать, товарищ курсант, что мы не на службе, и вы могли бы…

— Мы не на службе, а вы говорите так, будто сажаете меня на гауптвахту, — моментально парировала Мушкина.

Яблочкин растерялся окончательно, последовала пауза.

— Алексей, а вы, между прочим, не забыли, что у нас вечером свидание? — заговорила Мушкина почти таким же голосом, как вчера вечером.

— Правда? — обрадовался и удивился Яблочкин.

— Какой же вы рассеянный. Вы забыли, что нам вручают награды в мексиканском консульстве?

— Да, да, верно! Сегодня уже суббота. Но мы ведь можем встретиться раньше и пойти вместе.

— Это вам решать, как старшему по званию. Между прочим…

— Да-да?

— Что вам снилось до того, как нас вызвали в суд?

Яблочкин вспомнил о прерванной свадьбе и затрепетал от волнения.

— Вы… это вы тоже видели?.. Этот карточный дурак, он назвал число и время…

Мушкина в ответ только вздохнула.

Услышав этот вздох, Яблочкин окончательно потерял голову и уже был готов наговорить ей сентиментальных глупостей, но в трубке что-то щелкнуло и послышался поганый голос карточного шута:

— Это что же такое за безобразие, граждане… Ветерану-афганцу в аптеку не дозвониться, когда заслуженные раны вопиют и готовы разорваться от боли и страданий! Прекратите хулиганить! Ради одного единственного пузырька с рыбьим жиром приходится сидеть на телефоне напролет дни и ночи! За что кровь проливали? За что строили новое счастливое будущее? За то, чтобы вы глупости разговаривали? А фронтовики теперь не нужны, зажились? Так вы уж извините, недолго осталось. Только имейте ввиду: те деньги, которые из пенсии скопили на похороны, вам, подлецам, все равно не достанутся, не ждите!..

«Фронтовик» продолжал и дальше нести какую-то околесицу, а Яблочкин тем временем попытался определить его номер на специальном определителе, который ему выдали в Секретном отделе. Номер шута состоял из одних шестерок и несомненно был подстроен для еще большей путаницы.

Засигналили короткие гудки, Яблочкин положил трубку и задумался. Что за силы могут стоять за всеми этими необъяснимыми событиями последнего времени? Что если какая-то враждебная держава проводит на территории его родины испытания нового психологического оружия? Этого нельзя исключать. А пока… А пока надо было спешить в Управление милиции, где ему назначен секретный инструктаж у майора Мракобесова.

* * *


Всучив Котову зажигалку и обретя, наконец, прекрасное расположение духа, Бек отправился доложить обо всем дяде Гоше. С души у него как будто свалился камень, он никак не ожидал, что примитивное устранение свидетеля будет связано с нагромождением бестолковых накладок и проволочек. «Надо свозить туда шефа, чтобы полюбовался на остатки квартиры после того, как грохнет…» — подумал Бек с удовлетворением.

Он прибавил газу и вскоре затормозил у входа в оздоровительный центр. Легко, через две ступеньки, взбежал на третий этаж. Впервые в жизни состроил подобие улыбки по адресу секретарши (которая, увидев его выражение лица, испугалась) и вошел к шефу без доклада.

Дядя Гоша встретил его молча, но приветливо, знаком усадил перед собой и приготовился слушать. Бек с гордостью рассказал о своей последней комбинации и предложил немедленно поехать в Озерки.

— Сейчас не могу, китайцы приехали, — отвечал шеф. — Кстати, и ты посиди, послушай, о чем умные люди говорят. Хватит уже шкодить по мелочам, дел невпроворот.

— Курить можно?

— Кури.

Бек сунул в рот сигарету и приосанился. Шеф смотрел на него с чуть заметной улыбкой. Он любил поощрять исполнительных почти так же, как наказывать нерадивых.

Бек достал из кармана зажигалку. Что-то в ней показалось дяде Годе тревожно знакомым, он опустил со лба на глаза очки, и в то же мгновение ледяная волна страха накрыла его с головой и пробрала до мозга костей: его внимательный взгляд уловил тоненький черный ободок у основания…

В это время в приемной послышались птичьи голоса, в кабинет ввалились с десяток низкорослых китайцев, одетых в одинаковые костюмы, с одинаковыми кейсами в руках. Не замечая их, дядя Гоша заорал:

— Стой! Не та!! Брось!!!

Но Бек, не успевший понять, в чем дело, и удивленно вскинувший брови, чиркнул зажигалкой перед своей сигаретой.


Глава шестая

АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО


1


Девочка, мальчик, два милиционера и Александр Сергеевич — «… Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было.»


Сидя у окна, Маринка Корзинкина читала книгу из обязательного списка на лето. Закончив абзац, она ахнула и поднесла ладошку ко рту.

— Как же это, — прошептала она, — как же это они… зачем же он его насмерть…

Теперь она почти ненавидела холодного и злого Печорина, который то любит, то не любит; то дружит, то совсем не замечает… И так запросто убивает слабого, запутавшегося Грушницкого, который в последнюю минуту проявил благородство и отвагу. Маринка захлопнула книгу и задумалась, примеряя то того, то другого ко всем знакомым ей мальчикам.

В другой комнате ежеминутно звонил телефон, и слышался голос бабушки, которая ворчливо отваживала назойливых репортеров. Каким-то образом история с ожившей мумией просочилась из недр милиции, и оба героя — Маринка и Славик — подверглись настоящей осаде любопытных. Каждая теле- и радиостанция, каждая газета хотели заполучить с ними интервью, а за снятое в музее видео предлагались такие суммы, что в головах у детей возникали вполне вредные для их возраста мысли и перспективы.

Давать какие бы то ни было интервью им строго-настрого запретили в милиции. Оба пока сидели дома под надзором родителей. Видео, кстати говоря, тоже находилось в милиции, хотя Маринка была уверена, что Славик сделал для себя копию, а то и не одну. И последнее, чего не знали ни дети, ни их родители, — то, что за их квартирами велось пристальное наблюдение. Согласно общегородскому плану розыска Пети Огонькова.

В субботу, уже ближе к вечеру, Маринке и Славику позвонил лейтенант Яблочкин и попросил их выйти на улицу. В скверике на Пушкинской улице, у памятника, все трое уселись на лавочку.

— Дело такое, ребята, — сказал Яблочкин. — В мексиканском консульстве узнали про ваши подвиги. Очень вами заинтересовались.

— А про Петю они тоже теперь знают? — спросила Маринка.

— Про Петю они, к счастью, еще не знают, но на милицию крепко насели, чтобы показали им пленку. Короче говоря, вас тоже пригласили.

О том, что Яблочкина и Мушкину будут сегодня в консульстве награждать, знал весь город.

— А нас ругать или хвалить будут? — оживился Славик.

— Опасаюсь, что будут все-таки хвалить.

Дети удовлетворенно переглянулись и стали смотреть на Яблочкина с улыбкой. Тот был в парадной форме, красиво пострижен и от него пахло одеколоном.

— Надо еще собраться, переодеться… — заволновалась вдруг Корзинкина. — Сколько времени осталось?

Яблочкин посмотрел на часы:

— Времени у вас, граждане, ровно двадцать пять минут.

— Как двадцать пять минут! — испугалась Корзинкина, подскочив со скамейки. — Вы что же, не могли раньше предупредить?

— Не мог.

Корзинкина посмотрела на Яблочкина как женщина, которую предали, и пошла прочь с гордым видом. Но едва только завернув за угол, она побежала стремглав так, что Славик засвистел ей вдогонку.

Отпустив ребят, Яблочкин вдруг изменился в лице, сделавшись похожим на кота, и медленно поднялся со скамейки. К скверу через дорогу направлялась курсант Мушкина. Она тоже была в парадной милицейской форме и тоже, как видно, побывала в парикмахерской. Проходя по Кузнечному переулку, она едва не столкнулась с Маринкой Корзинкиной.

— Бедная девочка, — сказала она. — Вы даже не представляете, какая это для нее катастрофа. Собираться на первый в жизни бал необходимо по меньшей мере сутки.

— Кто же мог знать… — развел руками Яблочкин. — Я был на инструктаже в Секретном отделе, и вдруг Потапов приказывает, чтоб закончили, и вызывает к себе. Говорит, что на него давит консул, и что этих малолетних хулиганов надо брать с собой.

— И, тем не менее, вы успели постричься, да еще провонять одеколоном так, что по вашему следу можно идти без собаки.

Яблочкин смутился. Стрижка и бритье заняли у него не более получаса, а на предложение парикмахера «подушить» он кивнул чисто машинально.

— Ладно, не дуйтесь, — Мушкина взяла его за руку. — Как видите, я тоже не теряла времени даром, — она гордо повертела головой.

— Да, вам очень идет, — признался Яблочкин, любуясь девушкой и жадно ухватившись за ее руку. — Кстати, я получил от Потапова официальное разрешение ввести вас в курс дела.

— Спасибо. А вы не проговорились, что я и без того уже в курсе дела?

— Я не мог этого сделать без согласования с вами.

— Это благородно. Почему же они так решили?

— Они полагают, что вы лучше меня нащупаете контакт с детьми. Кроме того, мне кажется, они знают о наших… встречах в нерабочее время.

— Откуда они знают?

— Мне кажется, что теперь они вообще все про меня знают…

— Вы заставляете меня краснеть.

— Дорогая Валя… — когда девушка краснела, Яблочкина захлестывали нежные чувства. — Дорогая Валя, поверьте, это такие люди, для которых личная жизнь человека ничего не значит. Видели бы вы этого Мракобесова, начальника Секретного отдела…

— Ах, да, ведь вы только что проходили инструктаж. Что же это за отдел и почему он так засекречен? Ведь я теперь имею право быть в курсе дела?

— Дорогая Валя, не спрашивайте, это какая-то дикость. Если бы генерал Потапов не вызвал меня к себе, я бы, наверное, сам убежал…

— Вы шутите?

— Какие уж тут шутки. Поверьте, это ужасно.

— Так вы не хотите рассказывать?

— В другой раз… если смогу подобрать подходящие слова.

Чрезвычайно заинтригованная, Мушкина поджала губы и перевела разговор на другую тему.

Вскоре показались Славик и Маринка; Яблочкин вышел на Лиговку ловить такси.

Когда уселись в машину, Мушкина с интересом стала разглядывать на Маринке расшитые на индейский манер тряпочную сумку и рубаху.

— Скажи пожалуйста, это ты сама вышивала?

— Да, это я сама, — с гордостью подтвердила Корзинкина.

— Здорово получилось. А фенечки умеешь плести?

— Пока еще не умею. Но мне нравятся всякие такие штучки.

— Кстати, меня зовут Валентина Николаевна.

— А меня Марина, очень приятно.

— Понимаешь, Марина, самое главное, что это можно делать из чего угодно — из желудей, из проволоки, из бисера…

Сидевший рядом с водителем Яблочкин незаметно покосился на девушек; он был уверен, что отчество «Николаевна» исчезнет еще до конца поездки.


2


Герои награждены и обласканы. — Котов озадачен и встревожен


Мексиканское консульство находилось в небольшом уютном особняке, выходившем фасадом на Неву. Дежуривший около своей будки милиционер отдал честь нарядным коллегам, а Яблочкин и Мушкина тоже отдали ему честь и улыбнулись. Славик и Маринка с важной серьезностью кивнули. Потом Яблочкин протянул охранникам в дверях четыре карточки с приглашениями, и самый толстый промычал: «Прошу вас».

В просторном холле было полно народу; мужчины в смокингах и женщины в красивых платьях стояли небольшими группами, разговаривали и смеялись.

Яблочкин сразу подметил губернатора, генерала Потапова и самого консула. Последний немедленно устремился к вновь пришедшим и рассыпался в приветствиях. Это был плотный мужчина с тонкими усиками над неизменно сверкающей белозубой улыбкой. Он подвел гостей к губернатору, рядом с которым стояла дочка, и к Потапову.

— Ага! — радостно воскликнул кругленький улыбчивый губернатор. — А вот и наши герои.

Знакомые поздоровались, незнакомых представили. Славик Подберезкин, знавший по фильмам коварные правила обольщения, старался не смотреть на губернаторскую дочку. А та искоса с интересом разглядывала его спутницу — Маринку Корзинкину.

Словоохотливый губернатор наговорил Яблочкину и Мушкиной кучу приятных вещей, при этом поворачиваясь к генералу Потапову, и тот был вынужден улыбаться и кивать, хотя в глубине души был убежден, что такое излишнее внимание развращает его подчиненных.

Затем губернатор обратился к детям:

— В другое время и в другом месте, — он наклонился, чтобы никто не слышал, — я всыпал бы вам под первое число.

Славик и Маринка, не ожидавшие такого, зарделись краской и потупились. Дочка хихикнула.

— Но, — повысил он голос, — победителей не судят. Всех бы преступников нам снимать на видео в момент кражи, а? Ха-ха-ха! А вы, молодой человек, — обратился он к Славику Подберезкину, — уже второй раз за неделю вынуждаете меня поздравлять вас. Как бы вам не зазнаться.

— Да, да, победители! — подхватил консул. — Молодые люди пугать воришек едва не до смерти, один сошел с ума! Браво, браво! В конце вечера вы получать очень памятные подарки!

Дети смущенно поблагодарили.

Вскоре началась торжественная часть. В ярком мелькании фотовспышек лейтенанта Яблочкина и младшего сержанта Мушкину награждали орденами Дружбы и Сотрудничества от имени всего мексиканского народа. Затем состоялся небольшой брифинг, во время которого на вопросы за героев отвечал генерал Потапов, а затем все были приглашены в банкетный зал на праздничный фуршет с музыкой и танцами.

* * *


Еще во время торжественной части на маленькой эстраде банкетного зала начал настраиваться оркестр. Приглашенных музыкантов встретили и провели через служебный вход, потому что они были все-таки не гости, а вроде официантов. Каждому из них выдали по яркому сомбреро и пончо — индейской накидке, надеваемой через голову, а концертные пиджаки с блестками велели снять. Что касается репертуара, то в этом отношении у ансамбля трудностей не возникало никогда: за четверть века работы на заказ репертуар был накоплен на все случаи жизни.

Пока настраивались, у Котова никак не выходил из ума слесарь в дорогом костюме под ватником и в модельных «тысячедолларовых» ботинках. В конце концов он разыскал в служебном коридоре телефонный аппарат и, полистав справочник, набрал номер своей жилконторы. Дежурная удивилась и сказала, что по субботам все вообще-то выходные, а срочных вызовов сегодня еще не было, но если что, слесаря вызовут прямо из дома. Дежурная сказала, что с соседних участков никто прийти не может, потому что у них свой слесарь здоровый и непьющий.

Еще более встревоженный и озадаченный, Котов вернулся на сцену.


3


Петя Огоньков выжидает удобный момент


Едва только раскрылся футляр саксофона, Петя мгновенно выскочил наружу и метнулся за плюшевую, доходящую до пола, штору. Вооружившись лазательными крюками, он легко взобрался на подоконник и стал наблюдать за происходящим через щелку. Рядом стоял чей-то металлический кейс, поэтому место было не особенно надежное: хозяин мог сунуться за штору в любую минуту.

Пете все глубоко надоело, и он решился открыться во всем Яблочкину. Для этого требовалось найти его в толпе гостей, выбрать подходящий момент и попросту забраться к нему в карман. Но в зале не было еще никого, кроме музыкантов, поэтому, в ожидании окончания торжественной части, Петя присел и задумался.

С того дня, когда с ним начали происходить эти сумасшедшие события, прошла неделя (если не считать времени, проведенного в клетке с хомяком). Счет игры с достоинствами и недостатками, смысла которой он все еще не понимал, был не в его пользу — 3:2. Очко выскакивало в самый непредсказуемый и, как казалось, не самый существенный момент. То есть, Петя не имел возможности делать осмысленные ходы, и полагался только на везение. По поводу ставок в этой игре он тоже не мог сказать ничего определенного, хотя, кое о чем можно было догадываться…

Послышались голоса и аплодисменты. Виновники торжества, среди которых Петя с изумлением увидел Маринку Корзинкину и Славика Подберезкина, повалили в концертный зал.


4


Джокер указывает на фашиста-террориста, но никто, кроме Яблочкина, этого не видит


Оказавшись в банкетном зале, среди множества улыбающихся лиц Яблочкин вдруг отчетливо увидел нахальную физиономию карточного джокера. На сей раз паяц имел нормальной величины голову и маленькое карикатурное туловище, затянутое в трико, с маленькими крылышками за спиной. Этот дурацкий «ангелок», помахивая крылышками, завис над одним из гостей — элегантно одетым иностранцем. Настойчиво жестикулируя, он указывал пальцем ему прямо в темечко.

— Что!? — прошептал Яблочкин.

— Что, что! В пальто! — заорал джокер во весь голос, перекрикивая гул голосов и оркестр. — Лови, говорю, хватай врага народа! Шпиона хватай, фашиста! Бомбу уже, небось, подложил, сволочь; небось уже тикает!.. Колодцы все потравил, фашистская гадина!.. Хватай, хватай за шиворот, чего рот разинул?!

— Что?.. — глупо повторил Яблочкин и огляделся.

Никто, кроме него, не видел летающего джокера и не слышал его идиотских выкриков. Уже вовсю звенела посуда и несколько пар кружились в танце. Однако слово «бомба» засело у Яблочкина в голове и он посмотрел на Мушкину, намереваясь с ней посоветоваться. Но Валентина Николаевна, а теперь уже просто Валя, что-то увлеченно рассказывала набившей обе щеки Корзинкиной.

Тогда Яблочкин подошел к охраннику, и тот сказал, что у иностранца есть металлический кейс, который он не сдал, как все, в гардероб, а поставил здесь, на подоконнике за шторой.

Бочком-бочком Яблочкин приблизился к окну и, воровато оглядевшись, нырнул за штору. Прильнув ухом к чемоданчику, он стал прислуживаться, и в это мгновение кто-то окликнул его тоненьким, писклявым голосом.

Яблочкин резко распрямился и выглянул за штору. Двигаясь под музыку танго с какой-то женщиной, прямо на него смотрел тот самый иностранец. Ни чем не выказав своего беспокойства, владелец кейса подмигнул Яблочкину, в такт музыки развернулся на сто восемьдесят градусов и утанцевал в противоположную сторону. Но его партнерша…

Господи, час от часу не легче… Волосы у Яблочкина поднялись дыбом и зашевелились. Эта плотная, раскрасневшаяся и густо накрашенная дама в пышном парике была… это был… Вне всякого сомнения, это был начальник Секретного отдела майор Мракобесов собственной персоной!

Не сводя с него глаз, Яблочкин на ощупь взял с буфета бокал с чем-то очень крепким и залпом выпил. Дама встретилась с ним глазами и тоже игриво подмигнула, а Яблочкин едва удержался, чтобы не отдать ей честь. Потом странная парочка затерялась среди танцующих.

Тем временем Петя, оставшийся на подоконнике, чуть не плакал из-за того, что растерялся и упустил такой удобный случай. Оставалось дожидаться, когда Яблочкин снова подойдет к своему чемоданчику, и тут уж не зевать.


5


Утренний инструктаж у майора Мракобесова. — Любительницу текилы выводят


Утром этого дня Яблочкин отправился на инструктаж к начальнику Секретного отдела майору Мракобесову Аврааму Люцеферовичу. Об этом человеке с более чем странным отчеством в милиции ходило много разных невероятных слухов. Хотя Мракобесов был майор, его побаивались генералы, не говоря уже о полковниках. Не боялся его только генерал Потапов.

Если бы этот невероятный инструктаж не стоял в ряду других, еще более невероятных событий последнего времени, он точно поколебал бы веру Яблочкина в правильность выбранного им профессионального пути.

Помещение, в котором очутился Яблочкин, находилось на одном из подземных этажей Управления и напоминало скорее не подразделение милиция, а логово какой-нибудь ведьмы. То, что называлось инструктажем, вызвало у Яблочкина чувства столь сильные и противоречивые, что только своевременное вмешательство генерала Потапова спасло его от нервного шока.

Описывая происходившее коротко и обрывочно, можно упомянуть следующее.

Сначала Мракобесов показывал, как сделаться невидимкой. Он повернулся три раза на каблуках, как-то хитро притопнул, нашептал скороговоркой заклинание и… ничего не получилось. Не смутившись, Мракобесов заставил Яблочкина проделать то же самое, и Яблочкин, привыкший к дисциплине, повторял все это многократно, однако снова и снова ничего не получалось.

Узнав, что Яблочкин ел на завтрак творог, Мракобесов развел руками «ну, батенька…» и сказал, что после этого, да еще за два дня до полнолуния, заниматься подобным упражнением просто нелепо.

Мракобесов стал показывать еще какие-то магические фокусы, но ни один не смог выполнить до конца, а во время попытки прохождения сквозь стену расквасил нос.

Увидев кровь, он решил варить приворотное зелье. Он сказал, что зелье необходимо отделу для добывания секретной информации у женщин. Накапав крови в стеклянную колбу, он добавил туда воды из-под крана, и, едва розовая жидкость закипела, начал бросать в колбу сушеных насекомых из баночек, стоявших рядами на пыльных полках. Произнеся заговор, он тщательно процедил отвар в два маленьких пузырька, один из которых вручил Яблочкину.

Потом Мракобесов испытующе посмотрел Яблочкину в глаза и произнес:

— Теперь самое главное. Эксперимент по омоложению плоти.

— Но… я как-то еще не очень… — попытался увильнуть Яблочкин.

— Ах молодость, как она самоуверенна! Поверьте, нет пределов совершенствованию, будете еще после благодарить.

Яблочкин недоверчиво посмотрел на Мракобесова — очень плотного мужчину лет шестидесяти с лицом, похожим на кучу битого кирпича.

— Извините, товарищ майор… а вы сами пробовали это «омоложение»?

Мракобесов сделал вид, что удивлен и обижен:

— Ну зачем это мне… Разве должен тренер показывать мировые рекорды? Тренер, наставник — это прежде всего теоретик, сосуд, так сказать, мудрости, каковую вкушает его неопытный ученик. У меня, молодой человек, есть миссия, которая не требует стройности фигуры и красоты лица. Или вы явились сюда, чтобы меня отчитывать?

— Нет, что вы, я готов если нужно. Только скажите, кто-нибудь до меня еще у вас омолаживался?

— Не буду скрывать от вас правду: вы будете первым. Хотя, судя по некоторым источникам, прецедент в истории уже был…

— А что делать надо? Выпить что-нибудь, проговорить…

— Нет, нет, этого ничего не надо, — оживился и засуетился Мракобесов. — Сейчас, сейчас, все будет готово… Тут рядом есть кочегарка; разведем там костры… первый котел с водой студеной, второй — с водой вареной, а последний — с молоком, вскипятя его ключом…

По счастью для Яблочкина, лицо которого покрылось смертельной бледностью, в селекторе громкой связи раздался голос генерала Потапова:

— Авраам Люцеферович, заканчивайте инструктаж. Лейтенанту Яблочкину пора собираться на вручение. Генеральный консул просит еще этих ребятишек привести, которые делали ожившую мумию. Сейчас оба ко мне зайдите на минутку.

Разочарованный Мракобесов сделал кислое лицо, а Яблочкин, смахнув холодный пот со лба, поспешил к лифту.

Теперь, глядя на грубо размалеванную даму, которая вела себя с мужчинами бесстыдно и вызывающе, Яблочкин подумал, что дело, наверняка, не обошлось без приворотных капель. Только не перепутал ли Мракобесов бокалы перед тем, как чокнуться со свои кавалером?..


6


Пирамиды


Немыслимым пассажем оркестр завершил знойное аргентинское танго, и в небольшой паузе, когда кавалеры провожали на места своих дам, саксофонист объявил следующий танец.

Взглянув на этого саксофониста, Яблочкин опять чуть не сел: это был тот самый любвеобильный свидетель, имевший «неподобающие отношения с дамой в присутствии несовершеннолетнего». Как же его фамилия… Котов. Да, да, Котов Дмитрий Иванович. У Яблочкина была отличная профессиональная память. Он разыскал в зале Мушкину, неразлучную теперь с Маринкой Корзинкиной, и понимающе с ней перемигнулся: Мушкина тоже узнала в саксофонисте того самого Котова.

— Потеряли что-нибудь, товарищ лейтенант? — неожиданно раздался голос над его ухом, и Яблочкин, повернувшись, увидел, что к нему подошли генерал Потапов и консул. — Курсанта Мушкину не потеряли?

— Никак нет, товарищ генерал, вот она, идет к нам.

Мушкина действительно подошла, угадав, что говорят о ней.

— Я здесь, товарищ генерал. — улыбнулась она.

— М-да… — Потапов приветливо посмотрел на консула. — Хорошо тут у вас. Вообще хорошо устроились, домик приличный, с видом на Неву.

— Да, хорошо! — подтвердил консул, сверкая белозубой улыбкой.

— Там, — Потапов махнул в сторону, — у вас, тоже хорошо.

— Да, у нас тоже хорошо, — консул улыбнулся так широко, что где-то дал искру золотой зуб.

— Эти… пирамиды.

— Да, пирамиды есть.

— Эти… сфинксы.

Консул продолжал улыбаться, но молчал.

— Фараоны…

Консул, все еще улыбаясь, посмотрел на Яблочкина, а затем на Мушкину.

— Что он говорит! — зашептала Мушкина на ухо Яблочкину. — Какие фараоны! Там древние культуры ацтеков, инков и майя!

— Товарищ генерал, там не фараоны! — зашептал в свою очередь Яблочкин, наклонившись к Потапову. — Культура племени майя!

Тот посмотрел на Яблочкина недоуменно.

— Ну так я и говорю: культура. Не какой-нибудь там Лас-Вегас. Древняя культура. Папирусы, иероглифы…

— У индейцев не было папирусов! — зашептала Мушкина.

— Товарищ генерал, у индейцев не было папирусов! — зашептал Яблочкин.

— Чего ты мне такое говоришь! — разозлился Потапов. — У каких еще индейцев? Кино что-ли насмотрелся?

— Майя, майя, товарищ генерал!..

— В каком еще мае? Июнь уже, второе число, товарищ лейтенант. Обалдели вы слегка от жары, нате вот, выпейте бокальчик.

Потапов сунул в руки Яблочкина большой бокал с крепким, замешанным на роме, коктейлем, и тот, не замечая трубочки, машинально выпил его до дна. Во рту остались несколько кубиков льда, которыми Яблочкин стал громыхать на зубах.

В стороне послышался неприлично громкий смех, все обернулись, прервав отчего-то неклеевшуюся беседу. Смеялся переодетый женщиной Мракобесов. Его кавалер, тот самый подозрительный иностранец, показывал как следует правильно пить текилу. И, судя по всему, стаканчик, приправленный солью и ломтиком лимона был уже далеко не первый.

Еще через пару минут «дама» окончательно обмякла и начала выкрикивать мужским голосом какую-то матерную ахинею. Иностранец деликатно растворился среди гостей, а «даму» подхватили официанты и повели к выходу. Хватая всех подворачивающихся мужчин за брюки, она хохотала истерическим фальцетом, пышный белокурый парик съехал, обнажив миру жиденькие, прилипшие к потному лбу волосенки.

Глядя вслед Мракобесову, генерал Потапов сокрушенно покачал головой.

— Вы не думайте, — тихо сказал он Яблочкину. — Иногда у него получаются совершенно непостижимые вещи, поверьте мне на слово.

Яблочкин вежливо промолчал.


7


Секреты обольщения


В другом конце зала происходил приблизительно следующий диалог.

— Здравствуйте, около вас свободно?

— Здравствуйте, мальчик. Что же вы оставили вашу спутницу?

— Вообще-то я здесь сам по себе. Но если вы против, я отойду.

— Хорошо, хорошо, садитесь. Вы, я смотрю, легко обижаетесь.

— Просто не люблю быть навязчивым.

— Это хорошая черта. Вас еще не избаловали вниманием?

— Поверьте, это, скорее, исключение. Так бывает не всегда.

— Надеюсь, что не всегда. Вам здесь нравится? Я, к сожалению, надела не совсем то, что следовало. В отличие от вашей спутницы. Как поразительно она угадала этот стиль… Пожалуй, всю неделю примеряла наряды к этой вечеринке.

— А вам очень идет эта брошка.

— Вы находите? По правде, я одолжила ее у мамы. У нее полная шкатулка всякой всячины; если даже взять целую горсть, она ничего не заметит.

— Где же ваша мама? Ее сегодня не видно.

— У Бориски разболелось горло. Не научился еще есть мороженое, дурачок.

— А вы?

— Что — я?

— Вы, может быть, хотите мороженого? Я могу принести.

— Ах, вы об этом… Нет, не стоит. Лучше налейте лимонаду. Нет, нет, вон того, зелененького… спасибо.

— Почему вы не танцуете?

— Вот еще, с кем тут танцевать. Одни старые дядьки.

— Хотите я вас приглашу?

— С вами, пожалуй, я немножко потанцую. Только подождем что-нибудь не очень быстрое… вот, вот, слышите?.. начинается…

И молодые люди, с трепетом прикоснувшись пальчиками друг к другу, закружились в танце. Когда мелодия закончилась, кавалер проводил свою даму на место.

— Уф, как жарко. Кстати, меня зовут Екатерина. Это в честь императрицы, но вы можете называть меня просто Катя.

— Спасибо. А меня…

— Знаю, знаю. Вы — Слава Подберезкин. Папа о вас говорил. Он никак не мог решить — хвалить вас после всего или ругать. Кажется, он умудрился сделать одновременно и то и другое.

Славик скромно опустил глаза.

— А что же с вами нет этой девочки… Лукошкиной?

— Корзинкиной.

— Вот-вот, Корзинкиной. Вы с ней дружите?

— Нет, совсем не дружим, — сказал Славик и покраснел. — Просто одноклассники.

— Почему же вы полезли в музей с этой девочкой, а не с кем-нибудь из своих товарищей?

Для того, чтобы разъяснить это явное несоответствие, Славику пришлось бы рассказывать все по порядку, что было немыслимо и вообще строжайше запрещено. К тому же после такого рассказа девочка могла принять его за сумасшедшего.

— Молчите? Расскажите хотя бы по секрету, как вы оказались в музее после закрытия. Папа никак не может этого понять, а Михал Михалыч ничего не рассказывает.

— Кто это — Михал Михалыч?

— А вон тот дяденька, генерал, самый главный милиционер.

Славик уже встречался с этим дяденькой в Главном Управлении милиции, и теперь ему показалось, что генерал погрозил ему пальцем.

— Так что же, вы расскажете?

— Ну… мы просто спрятались, — Славик решил врать так, как его научили в милиции.

— А вот в газетах пишут, что это враки. Вам кто-то открыл изнутри.

— Ну… мало ли, что они пишут. На то и газеты, чтобы сочинять небылицы.

— А как вы узнали, что ночью туда полезут воры?

Славик почувствовал себя неловко и решил сделать прорыв из этого щекотливого положения. Он повернулся всем телом и заговорил:

— Дорогая Катя, я не могу сказать большего, потому что это военная тайна. Дело серьезнее, чем вы думаете; возможно, что замешаны иностранные разведки… — Славик приблизил губы к самому лицу девочки и заговорил шепотом: — Но если вы… если мы… если вы и я будем видеться, я расскажу больше. Вы хотите?

— Да… — прошептала губернаторская дочка.


8


Маленькое, чертовски умное животное. — Петя улетает в Америку


Не успели из банкетного зала вывести пьяного Мракобесова, переодетого женщиной, как Яблочкин увидел, что к нему, пробираясь через толпу, идет тот самый белокурый владелец стального кейса. Но не успел он растеряться, как стало понятно, что консул представляет иностранца всем гостям.

— Господа, имею честь представить этого замечательного господина, моего старого приятеля. Герр капитан — военный историк, профессор археологии и выдающийся эксперт по драгоценным камням.

Немец представился губернатору, генералу Потапову, курсанту Мушкиной и, наконец, Яблочкину. Слегка замешкавшись, Яблочкин протянул руку, и его голубые глаза встретились со стальным взглядом иностранца.

— Диц, — проговорил тот. — Фриц Диц.

Яблочкин назвал себя и постарался, чтобы его рукопожатие было столь же уверенным.

— Поздравляю, это было великолепно, — сказал Диц.

Но Яблочкин не замечал обращенных к нему слов. Он не мог оторвать взгляда от волевого, будто выточенного из камня лица собеседника. В этом лице было что-то от античных статуй, изображающих борцов или дискоболов; в его лице не было ни тени рефлексии, он был спокоен и уверен.

— Что вы говорите? — опомнился Яблочкин.

— Я имею ввиду ваши безупречные действия во время задержания преступника, герр лейтенант.

— Да, да, благодарю вас…

Яблочкин подумал, что немец говорит по-русски без акцента, разве только чуть более отчетливо, нежели это принято в разговорной речи. Иностранец будто угадал его мысли.

— Вас удивляет мой русский? А между тем это объясняется просто: ведь я родился здесь, в России, в семье военного дипломата. А учитывая то, что моя мать англичанка, можно догадаться, что я одинаково хорошо владею русским, немецким и английским. Скажу по секрету, что я еще довольно прилично выучил испанский, поскольку веду раскопки в странах Центральной Америки. Таким образом я имею удовольствие читать в подлиннике Пушкина, Гете, Шекспира и немножко Сервантеса.

Яблочкин читал в подлиннике по большей части фантастику и детективы отечественного производства, поэтому он скромно промолчал.

Диц вдруг засмеялся:

— Знаете, как мне удалось отделаться от этой распомаженной дамы? Вы, конечно, наблюдали эту безобразную сцену…

Яблочкин понял, что речь идет о Мракобесове.

— Да, действительно, непонятно, как ее сюда пустили.

— Это неважно. Для чего-то она задалась целью меня подпоить и соблазнить: каждый раз она наливала мне вино, а себе воду. Я отвлекал ее внимание и незаметно менял бокалы, и вскоре она сама напилась как сапожник, ха-ха-ха! Текила поставила в этом деле точку, и даму пришлось выводить под руки. Кстати, вы ее случайно не знаете?

— Н-нет, первый раз ее видел, — неуверенно соврал Яблочкин. — Так значит, она пила вино, предназначенное для вас?

Он вспомнил о приворотном зелье, и ему стало понятно, почему «дама» вела себя столь навязчиво.

— Надеюсь, вино не было отравлено, — улыбнулся немец. — Иначе результаты могли быть не столь комичны.

«Интересно, для чего Мракобесову нужно было влюблять немца в себя? — подумал Яблочкин. — Значит, чем-то он заинтересовал Секретный отдел. Как бы теперь Мракобесову не высохнуть от любви к этому Дицу, придется ему срочно варить отворот…»

— Теперь вас, наверное, повысят в звании? — немец переменил тему. — В нашей армии за такой поступок вы бы незамедлительно получили обер-лейтнанта.

— Это вряд ли так скоро. Я ведь и лейтенанта получил совсем недавно. А чем вы занимаетесь у себя в Бундесвере?

— О, я совсем не военный. Консультирую военные ведомства по вопросам истории и геральдики, а еще больше по вопросам личных коллекций наших генералов.

— Здесь вы тоже кого-нибудь консультируете?

— Я приехал по просьбе нашего общего друга, генерального консула. Он хотел убедиться, что алмаз не подменили во время кражи.

— Убедились?

— Да, это он.

— Господин консул представил вас как профессора археолога. Какими же раскопками вы сейчас занимаетесь?

— О, молодой человек, предупреждаю вас: вы ступили на опасную дорожку. Опрашивать меня о раскопках — все равно как спрашивать о болезнях престарелую соседку по купе…

Фриц Диц посмотрел на часы:

— Но вам повезло, через два часа у меня самолет во Франкфурт. Дозвольте я задам вам один единственный вопрос напоследок.

— Да, пожалуйста.

— Я давно работаю с музейными ценностями и неплохо разбираюсь в сигнализации. Я досконально изучил систему электронной охраны алмаза «Всевидящее око» и понял одну вещь, которая буквально привела меня в смятение. Отключить сигнализацию снаружи — невозможно; спрятаться внутри до закрытия — тоже полностью исключено. Отбросив мистику, я остался наедине с очевидной нелепостью.

— И что же это? — насторожился Яблочкин.

— Нет, нет, вы будете смеяться.

— Даю вам честное слово, что не буду.

— Ну хорошо, только никому не рассказывайте, обещаете?

Яблочкин нетерпеливо кивнул. Немец огляделся, понизил голос и произнес:

— Это было очень маленькое и чертовски умное животное.

— Животное?!

— Посудите сами: не более двух дюймов. Не мог же это быть человек, на самом деле…

— Но, может быть, механизм?

— Нет, исключено. Скорее, что-то вроде крошечной обезьянки, способной лазать по шнурам, занавескам и карнизам, обладающей острыми загнутыми когтями.

— Но разве такое возможно?

— При нынешнем развитии генной техники возможно все, поверьте мне, молодой человек. А теперь мне все-таки пора, ауфвидерзеен. Был искренне рад с вами познакомиться.

— До свидания, господин… — у Яблочкин вылетело из головы имя иностранца.

— Диц. Фриц Диц.

И немец, улыбнувшись, скрылся в толчее.

* * *


Петя увидел, что белокурый незнакомец идет к окну, и спрятался за чемоданчиком. Диц зашел за штору, пискнул висящим на ключах брелоком, замки щелкнули, металлическая крышка плавно отворилась. Что-то нащупывая в карманах своего кейса, он обернулся в сторону зала.

«Что это он роется в чужом чемоданчике! — подумал Петя с возмущением. Он был уверен, что чемоданчик принадлежит Яблочкину. — Вот сейчас я туда и влезу!»

Незнакомец нащупал деньги и авиабилеты, запихивая их во внутренний карман смокинга снова оглянулся в зал, с кем-то попрощался, и в этот момент Петя перемахнул через борт, заполз в полупустую пачку сигарет и затаился.

Кейс захлопнулся, стало темно и заложило уши. Потом Петю прижало к дну, словно резко тронулся вверх скоростной лифт, затем его качнуло и куда-то понесло…

«Балда! — Петя изо всех сил треснул себя по лбу. — Это же его, немца этого, кейс, а не Яблочкина! Куда же меня теперь?..» Но и теперь, как и раньше, он мог пенять лишь на собственную неосмотрительность.

Фриц Диц сел в ожидавший его у входа автомобиль и приказал шоферу ехать в аэропорт.

В огромном зале было прохладно и немноголюдно. До вылета самолета во Франкфурт оставалось более часа, однако Диц явно поторапливался. Он подошел к окошку регистрации и протянул билет. «Поспешите, господин Диц, — сказала ему по-немецки молодая служащая. — Ваш самолет в Боготу вылетает через семнадцать с половиной минут. Надеюсь, что полет будет приятным.» «Данке шон, — отвечал Диц, в шутку путая русский с немецким, — я тоже на это надеюсь, фройляйн.» И уже на ходу он улыбнулся девушке так, что она еще долго путала рейсы и страны в своем общении с другими пассажирами.

Ровно через семнадцать с половиной минут красавец-лайнер плавно оторвался от взлетного поля, и его мигающие огоньки скрылись в темноте, оставляя позади туманный Санкт-Петербург.


9


Мушкину терзают сомнения нравственного порядка. — Котов выдает фальшивую ноту на саксофоне. — Записка, которая ничего не объясняет


В банкетном зале становилось все более шумно и душно. Официанты едва успевали бегать туда-сюда с подносами, оркестр все чаще сбивался с латиноамериканских ритмов на разухабистые ресторанные шлягеры, чему публика, в большинстве своем русская, была только рада.

К одиноко стоящему у стойки бара Яблочкину подошла Мушкина.

— Знаете, на кого вы похожи?

— На кого? — встрепенулся Яблочкин, выходя из задумчивости.

— На человека, который никак не может понять, что он только что проглотил. Этот тип, с которым вы разговаривали, чем-то вас расстроил?

— Нет, не то чтобы расстроил, а как-то подозрительно. Он догадался о том, как произошла кража алмаза, что внутри было крошечное живое существо, которое отключило сигнализацию. Мне кажется, он не совсем тот, за кого себя выдает: «военный историк, профессор археолог»… Меня не отпускает чувство, что мы еще встретимся. А как ваши успехи? Кажется, вам без труда удалось подружиться с этой девочкой? Теперь мы, по крайней мере, будем в курсе ее контактов с Огоньковым.

— Вот именно поэтому я чувствую себя последней тварью.

— Что вы говорите!

— Да, да! Я чувствую себя повесой, который на спор с дружками соблазнил невинную девушку. А может быть, и надругался над нею…

— Тогда вы обязаны жениться.

— Не хохмите, я говорю вполне серьезно. Тем более, что мы с ней совершенно искренне друг дружке симпатизируем.

— Это делу не помеха.

— А вдруг ей придет в голову или кто-нибудь скажет, что я делаю все это по заданию?

— Ну так расскажите ей все как есть.

— Рассказать, что с самого начала я хотела втереться к ней в доверие?

— А почему бы и нет. Ведь она понимает, что сейчас вы не притворяетесь.

Мушкина задумалась.

— Знаете, — сказала она, — пожалуй, вы правы. Ваша бесхитростная прямота на деле изощреннее любого обмана. Я так и сделаю.

К Яблочкину приблизился охранник и попросил его подойти к телефону. Аппарат находился в коридорчике возле сцены, и было очень шумно.

— Да! — закричал Яблочкин, отвернувшись от оркестра и закрыв другое ухо ладонью. — Слушаю.

— Алешенька, — услышал он голос мамы, — извини, что отвлекаю, но Ты оставил дома свою трубку. А тебе все время звонит какой-то Юра из музея; говорит, что по очень срочному делу. Тебя уже наградили? Ужин готовить или ты уже?

— Да, мама, уже наградили, ужин не надо. Юра этот оставил свои координаты?

— Да, запиши номер…

— Алло, Юра? Это Яблочкин беспокоит из милиции… то есть, из передачи «Очевидное-невер»… что? Что вы говорите! А он здесь, в консульстве? Саксофон?

Яблочкин выглянул в зал и, не отнимая трубки от уха, стал пристально смотреть на Котова. Тот в конце концов тоже узнал Яблочкина, вспомнив свой сегодняшний сон, и выдал на саксофоне такого поганого петуха, что барабанщик сбился с ритма, и остальные начали делать им страшные лица.

— Да, я все понял! — крикнул Яблочкин. — Большое спасибо, вы очень помогли. Только, пожалуйста, больше никому об этом ни слова.

— Могила! — пообещал Юрик.

* * *


Поиски в квартире Котова продолжались до самого утра. Двое опытнейших оперативников просматривали, обшаривали и обстукивали сантиметр за сантиметром. Лучшая розыскная собака в наморднике из металлической сетки обнюхивала каждый предмет, каждую щелку. Бутылка, в которой хозяин видел «гномика» была направлена в лабораторию, где над ней колдовали поднятые из постелей эксперты.

Сам Яблочкин сидел за столом и постепенно, по мере поисков, приходил в отчаяние. Опустив глаза, он смотрел на захламленную поверхность стола и на маленькую бумажку, которая, он сам еще не понимал почему, привлекала его внимание. Наконец, он взял эту бумажку, величиной с почтовую марку, и поднес к лампе.

И тут его словно тряхнуло: поверхность была испещрена микроскопическими рукописными строчками.

— Лупу! — крикнул Яблочкин, и ему в руку немедленно сунули лупу.

Жадно проглатывая строчку за строчкой, Яблочкин ознакомился с содержанием записки.

Не будем приводить ее полностью; Петя обращался к родителям и просил у них прощения за то, что скрывается от них и от всех, что это связанно с чрезвычайными и невероятными обстоятельствами, о которых он пока не может ничего рассказать. Он надеется, что рано или поздно все благополучно разрешится, и он живой и невредимый вернется под родительский кров.

В специальной приписке для Яблочкина он писал:

«Товарищ милиционер Яблочкин, вы знаете почти все и обещали мне помогать. В эту квартиру я попал случайно, а теперь в футляре с саксофоном попытаюсь перебраться в другое место, где есть телефон с кнопочным набором. Вы меня ищите, а значит, рано или поздно найдете эту записку. Но все-таки еще раньше я постараюсь вам позвонить.

Прошу вас отрезать часть записки, предназначенную маме и папе и увеличить ее до размеров почерка нормальной величины.»

Дочитав, Яблочкин сел в кресло и устало откинулся.

— Можете прекратить обыск, его здесь нет, — проговорил он с любопытством смотревшим на него оперативникам. — Его не надо ловить, он сам ищет со мной встречи.


10


В плену металлического кейса. — Сколько же их на самом деле? — Можно вернуться, но какой ценой…


Петя слышал и понимал все, что происходит снаружи. Сначала незнакомец поехал в аэропорт, потом его назвали «господин Диц» и сказали, что до его самолета до Боготы осталось семнадцать с половиной минут, потом г-н Диц занял свое место в салоне, потом загудели турбины, и самолет оторвался от земли.

Прошло время, и на фоне ровного гудения где-то совсем рядом послышалось поскрипывание и покашливание.

— Кто здесь! — крикнул Петя, испуганно тараща глаза в темноту.

Внезапно в двух шагах от него чиркнула зажигалка, и пламя осветило физиономию развалившегося в плетеном кресле-качалке карточного джокера, который невозмутимо раскуривал папиросу. Запахло елкой.

— Кто, кто… — проворчал шут и пустил облако едкого дыма, от которого Петя закашлялся. — Мог бы уже такие вопросы не задавать, уже-чай на седьмой тур выходим.

Это было важно. Петя стал лихорадочно подсчитывать в уме проигранные и выигранные очки, но никак не мог сосредоточиться.

— А что, — сказал он неуверенно, — шестой уже… случился?

— Может случился, а может и нет…

— А… понятно. А где остальные? Вы один здесь?

— Относительно. Я здесь один? — окликнул он кого-то, и будто эхо ответило ему из глубины чемодана:

— Ты здесь один. Если только не считать меня и это чертовски сообразительное маленькое животное. Как только его угораздило забраться в чужой кейс?

— Я нечаянно, — прошептал Петя. — Я думал, это Яблочкина.

— Индюк тоже думал, — злобно проворчал голос Джокера из глубины.

— Так вы один или вас двое? — растерялся Петя, не понимая, сколько народу собралось в чемоданчике.

— Прядет время, и этот вопрос прояснится, — пообещал куривший, в кресле. — Что же касается остальных участников, то они нас видят.

— Кино, что ли… — проворчал Петя.

— Можно даже сказать, конец первой серии.

— Значит, скоро начнется вторая?

— Разумеется, после небольшой формальности. Кстати, как мы ее назовем?

— Что назовем?

— Ну, вторую серию. Как вам нравится «Шпионские страсти»? Или, еще лучше, «В сетях шпионажа».

— Шпионажа? — повторил Петя. От едкого дыма, пахнущего новогодней елкой, в голове у него начинали путаться мысли.

— Сам виноват. Кто тянул тебя лезть в шпионский кейс секретного двойного суперагента.

— Тройного, — поправил его голос из глубины.

— Да, да, именно тройного секретного агента. И теперь, вместо благополучного объяснения с лейтенантом Яблочкиным, вы, дорогой мой человечек, будете иметь вторую часть, которая еще неизвестно чем закончится.

— А как же мои мама и папа? — забеспокоился Петя. — Никто не знает, что я лечу в Америку.

Джокер вздохнул:

— Мама, папа… А вот кстати, если бы вам предложили сию секунду оказаться в Петербурге у Яблочкина; поговорить с ним, посоветоваться…

— А это возможно? — Петя с надеждой поднял глаза.

— Это возможно. Только при одном условии, что в ту же секунду твои родители, папа и мама, разом попадут под машину. Немножко полечатся, потом все обойдется. Зато вы, молодой человек, будете у них под крылышком, живой и здоровый.

— Нет, нет! — воскликнул Петя. — Я не согласен! Пусть они будут здоровые, а я сам уж как-нибудь улажу свои дела. Пускай Америка, пускай шпионы, только не…

Он не закончил, как дно чемоданчика внезапно осветила вспыхнувшая новогодняя елка, пахнуло домашним теплом, праздничным пирогом, мандаринами и бенгальскими огнями. Из-под елки бросились к Пете его родители.

«3:3» — зажглось электрическое табло на дальней стенке чемодана.

— Петечка! Петечка! — всхлипывала мама, обнимая сына и целуя. Папа смахивал слезу, и лицо его дрожало. — Петечка, что с тобой, где ты?

— Мама… — Петя с трудом сдерживал душившие его рыдания. — Папа… Все будет хорошо… Я только в Америку… ненадолго…

Джокер щелкнул пальцами, и все исчезло. Только откуда-то взявшегося облезлого плюшевого мишку, его самого близкого друга после родителей, Петя еще некоторое время прижимал к груди, но и он тоже исчез. Во вселенной сделалось пусто и враждебно.

— Достаточно, — сказал джокер. — Это были ваши поощрительные три секунды счастья, на которых настаивали господа из правой части нашего сектора. Господа из левой были против, но я выполнил это пожелание. — Джокер пыхнул окурком папиросы, уголек осветил его лицо красным цветом, и Петя вдруг увидел, что это не карточный шут, а чертик, злой чертик из ада.

— Прекратите все это!! — закричал Петя сорвавшимся голосом и бросился на чертика с кулаками. — Убью! убью! гады!..

Внезапно он налетел на твердую, как скала, преграду и расшибся. Джокер затушил папиросу о прозрачную перегородку, посыпались искры, и когда они погасли, снова стало темно.

Свернувшись калачиком, Петя еще долго плакал, пока не заснул под мерный гул самолетных турбин.

Он проснулся от внезапно ударившего ему в лицо света. Жмурясь и прикрывая лицо ладошкой, Петя поднял глаза.

Крышка чемоданчика была распахнута настежь, и прямо на него смотрело огромное лицо господина Дица. Немец сделал большие глаза, тихонько присвистнул и прошептал:

— Дас ист фантастиш…

— Минеральная вода, соки, — проворковала где-то рядом стюардесса, и Диц резко захлопнул крышку чемоданчика.

— Дас ист… приехали, — сокрушенно проговорил Петя, снова оказавшись в темноте. — Наверное, теперь я уже в этих… сетях шпионажа. Посмотрим что будет дальше.

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

ГОЛОС ВРАЧА. Нет, уверяю вас, это не смертельно. Многие выходят из бессознательного состояния даже через месяц и более того.

ГОЛОС МУЖЧИНЫ. Так вы полагаете, что восемь дней опасности для жизни не представляет? Можно надеяться на…

ГОЛОС ЗАПЛАКАННОЙ ЖЕНЩИНЫ. Доктор, скажите правду! Он останется нормальным ребенком, или это отразится на его умственных спос… (рыдания).

ГОЛОС МУЖЧИНЫ. Дорогая, успокойся, я уверен, что все будет хор-рошо (от волнения запинается). Скажите доктор, он сейчас что-нибудь слышит?

ГОЛОС ВРАЧА. Наши последние данные свидетельствуют, что больной в таком состоянии эпизодически улавливает какую-то информацию извне, однако мы не знаем, как мозг ее интерпретирует. По моему мнению, чтение вслух увлекательной книги могло бы положительно повлиять на его психику и пробудить интерес к жизни.

ГОЛОС МАЛЬЧИКА. Я принесу «Джеймса Бонда», это очень увлекательные книги, у меня штук десять наберется. Хватит на все лето. (Женщина начинает рыдать.)

ГОЛОС ДЕВОЧКИ. Дурак, с чего ты взял, что придется читать все лето. Конечно, если ты собираешься читать для других больных… Я тоже принесу книжку, только у меня нет с приключениями. Или, кажется, есть одна про шпионов, про войну, «Щит и меч» называется.

ГОЛОС ВРАЧА. Хорошо, ребята, Приходите и читайте ваши книжки в любое время. Вполне возможно, что это пойдет на пользу вашему товарищу.

ГОЛОС МАЛЬЧИКА (шепотом). «Щит и меч» это кино такое про фашистов. Мне не понравилось.

ГОЛОС ДЕВОЧКИ (тоже шепотом). Сам ты фашист. Лучше бы этот патрон у тебя прямо в кармане разорвало, чтоб у тебя…

Голоса детей, врача, мужчины, плачущей женщины становятся тише, неразборчивее и замолкают. Наступает полная темнота и тишина.

Конец первой части.


ЧАСТЬ II


ПРОЛОГ-УВЕРТЮРА В СТИЛЕ ДЖЕЙМСА БОНДА

К ВОСТОКУ ОТ ОСТРОВОВ ТУАМОТУ В ТИХОМ ОКЕАНЕ, ЗА МЕСЯЦ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ…


Диц выбрался из зарослей бамбука и пересек поляну. Луч прожектора на мгновение коснулся его пятнистого маскхалата, и он замер, распластавшись на теплой, влажной траве… Луч заскользил дальше, а лазутчик перебежал поляну и нырнул в густой папоротник. Здесь находился первый ряд колючей проволоки. Соединив куском контактного провода метровый участок цепи, он щелкнул кусачками.

Все тихо, можно двигаться дальше.

Часовой на вышке долго и нерешительно мял сигарету, Диц терпеливо ждал. Наконец охранник чиркнул зажигалкой, его лицо осветилось, и в тот же миг стальной клинок ударил ему в горло, перерезал артерию и раздробил сочленение позвонков. Умирающий захрипел и повис на перилах.

— Эй, четвертый! — послышалась в его рации китайская речь. — Отвечай живо!

С быстротой лесного кота лазутчик взлетел на вышку и схватил рацию:

— Я, товарищ, командир, — ответил он по-китайски, подражая голосу «четвертого».

— Опять куришь на посту?

— Нет, товарищ командир, уже погасил.

— Последнее предупреждение.

— Да, товарищ командир.

— В северо-западном секторе приземляется самолет, будь внимательнее. Конец связи.

— Да, товарищ командир…

В полукилометре от главного корпуса вспыхнула огнями небольшая взлетная полоса. Прожужжав шмелем, на нее сел двухмоторный военный самолет без опознавательных знаков.

Второй ряд проволочного заграждения имел более серьезную сигнализацию, фокус с куском соединительного провода здесь не пройдет.

Лазутчик внимательно огляделся. По ту сторону заграждения в свете луны серебрилось густое лиственное дерево. Была не была… Диц перешагнул через перила, присел и, словно тугая пружина, бросился вперед почти наугад. Цепляясь за ветви, листья и ломающиеся сучья, провалился вниз, прокатился кубарем по земле и замер.

Несколько птиц с криком поднялись в воздух, послышались встревоженные голоса часовых.

Впереди, за открытой, освещенной прожекторами травянистой поляной, возвышалась гладкая бетонная стена, по верхушке которой ходили вооруженные охранники. Это была последняя, третья полоса заграждений, окружавших высотный корпус секретной лаборатории. Персонал, земля и постройки принадлежали частным лицам.

Диц вырезал подходящий кусок дерна и разложил его на маскхалате. Приподняв край, заполз под это естественное покрывало и осторожно, сантиметр за сантиметром, начал приближаться к подножию стены.

Наконец рука его коснулась бетона. Теперь не помешает немного отвлекающего шума. Влево и вправо по вертикальной поверхности побежали металлические крабы со спинками, начиненными взрывчаткой.

В сотне метров слева раздался хлопок, и фейерверк разноцветных искр расцветил мокрый лес…

Часовые бросились налево.

Спустя несколько секунд — точно такой фейерверк справа.

Путь свободен.

На гребень стены взметнулся якорь, Диц вскарабкался наверх, быстрой тенью прокатился по площадке и мягко спрыгнул на противоположной стороне, во внутреннем дворе.

Но… черт побери, откуда взялись собаки? Он не был готов к их появлению. Огромные, поджарые, тренированные убивать, неужели все кончено?

— Назад! — властно проворковал с небес голос ангела, и псы, дыхание которых Диц уже ощущал на своем лице, послушно ударили по тормозам. — Назад! — и стая зубастых убийц, тихонько поскуливая, разбрелась по двору. — Сюда, Фриц…

Сообщники скользнули за тяжелую металлическую вверь, и в ту же секунду снаружи прогремел сапогами взвод охраны. Стройная, миловидная китаянка в униформе персонала бросилась на грудь шпиона:

— О, Фриц!.. Я так волновалась…

— Ты не сказала, что во дворе будут собаки.

— Я сама кормлю их с рук, дорогой.

— Это скрашивает однообразие их службы.

— Ах, Фриц, какой ты милый…

Лазутчик и китаянка слились в поцелуе.

— Все готово?

— Да, все здесь.

Диц сбросил снаряжение и облачился в белоснежный комбинезон, на груди и на спине которого красовался яркий фирменный иероглиф.

— Оружие?

— Все будет хорошо, дорогой; оружие не понадобится.

Надев на головы легкие коробчатые шлемы с тонированными стеклами, они вышли в служебный коридор, а минуту спустя затерялись среди десятков других, внешне неразличимых сотрудников секретной базы.

К приземлившемуся самолету подкатил лимузин, на трапе показались двое европейцев. Они огляделись, вдохнули душный тропический воздух, обменялись несколькими фразами, спустились и залезли в машину.

Тем временем персонал выстроился в помещении пульта главного реактора. Директор проекта доктор Енг и его помощники стояли возле пускового устройства; вся стена, протянувшаяся на несколько десятков метров, была усыпана кнопками, лампочками и индикаторами.

Лимузин неспешно подкатил к главному входу, хозяева поднялись на лифте и прошагали вдоль строя запакованных в униформу сотрудников. Дицу показалось, что, поравнявшись с ним, эти двое замедлили шаг и с чуть заметной улыбкой переглянулись. Доктор Енг услужливо шагнул навстречу.

— Какая радость, мистер Слим, какая радость, мистер Дулитл! — заговорил он, беспрерывно кивая и улыбаясь.

— Итак, у вас получилось?

— Еще рано так говорить, мистер Слим, но кое-что действительно обнадеживает.

— Сколько?

— Пока только семь с половиной минут, мистер Дулитл.

— Вперед или назад?

— Назад, мистер Слим, назад, в прошлое. Все, что находится в зоне действия моего прибора, возвратится в осознанное прошлое.

— Осознанное?

— Только осознанное, мистер Слим. Вы будете осознавать все, что с вами случилось.

— Можете продемонстрировать?

— Нет, нет, мистер Дулитл, этого не стоит делать, ей-богу не стоит. Как только время вернется в исходную точку, то есть, ровно через эти самые семь с половиной минут, реактор взорвется, ох как взорвется, мистер Дулитл. Да и какой вам прок от этих минут? Семь минут назад вы сидели в машине. Другое дело — вернуться лет этак на семьдесят, в мое розовое детство…

— Оставьте ваши сентиментальные фантазии, доктор Енг. Мы платим вам за скорейший результат, и платим хорошо.

Старик китаец опустил глаза и защипал бородку.

— Мир катится в пропасть, и теперь его можно спасти, только лишь повернув время вспять. Вернувшись в прошлое и с абсолютной точностью зная ход последующих событий, мы сумеем навести в этом мире порядок. Однако, дорогой коллега, — Слим повернулся к Дулитлу.

— Да, мистер Слим? — откликнулся тот.

— Не кажется ли вам, мистер Дулитл, что здесь, в этом секретном помещении присутствует некто, кому бы совершенно не следовало находиться здесь, и уж тем более слушать то, что мы говорим?

— Совершенно верно, мистер Слим; ведь мы говорим о вещах, ни в коем случае не предназначенных для посторонних ушей.

— Чьи же это длинные, любопытные уши?

— Да, чьи?..

С этими словами они приблизились к лазутчику.

— Что происходит… — прошептал Диц.

— Не знаю, дорогой, нас кто-то выдал… — отвечала девушка.

Мистер Слим подошел к Фрицу вплотную и резким движением сорвал с его головы шлем.

— Какая встреча, мистер Диц! А я даже не подозревал, что вы с некоторых пор у меня работаете. Как вы полагаете, мистер Дулитл, не следует ли нам сейчас же, немедленно, поощрить усердие нашего нового служащего?

— Несомненно, мистер Слим, несомненно.

Глядя Фрицу прямо в глаза, Дулитл вынул из кармана небольшой серебристый пистолет и выстрелил.

Пуля раздробила коленную чашечку, болевой шок заставил шпиона на мгновение потерять сознание, ноги его подкосились.

— Хочу заметить, мистер Диц, что подобная травма делает человека хромым на всю жизнь.

— Значит, конец карьере?..

— Конец жизни, мистер Диц, — произнес Дулитл наставительно. — Хотя в эту минуту мне очень нравится улыбка на вашем лице. Вы расстаетесь с жизнью как воин. Прощайте, мистер Диц.

Но прежде чем Дулитл успел выстрелить во второй раз, молниеносным движением Диц метнул в пульт стальную звездочку, которая, разбив предохранительное стекло, ударила в кнопку «ЗАПУСК ПРОГРАММЫ».

— Нет!.. — крикнул Слим, и его лицо перекосилось от страха.

Несколькими яростными выстрелами Дулитл разнес голову Фрица, а в следующее мгновение все завертелось и исчезло.

* * *


Слим и Дулитл еще раз вошли в зал с выстроившемся по линейке персоналом, и на этот раз Слим, не теряя времени, выкрикнул: «Взять его!», безошибочно указывая пальцем на шпиона.

Фриц Диц и его сообщница бросились к пожарной лестнице.

— Взять его! — крикнул Дулитл и несколько раз выстрелил.

«Общая тревога! Общая тревога! — прокатилось по громкой связи. — На базе находится диверсант! На базе диверсант!»

Диц захлопнул за собой металлическую дверь и опустил засов.

— Встретимся в западном секторе за последним кордоном.

— Нет, нет, Фриц. Я с тобой!..

— Иди.

Девушка сделала несколько шагов вниз по ступенькам и остановилась.

— Фриц!

Фриц Диц обернулся.

— Будь осторожен.

Шквал автоматных очередей ударил снаружи, дверь слетела с петель, разделившиеся на два потока солдаты ринулись вверх и вниз по лестнице.

Перебежав путанными коридорами в соседний корпус, Фриц оказался в гараже. Сбросив кого-то с седла, он вскочил на спортивный мотоцикл, дал газа и рывком отпустил сцепление.

Зигзагами уходя от прицельного огня, он оказался в фойе главного корпуса и, обложенный со всех сторон, рванул вверх прямо по мраморным ступеням.

Марш за маршем он взлетел на последний, семьдесят второй этаж и выехал на крышу. Здесь было обустроено место отдыха персонала: бассейн, кафе и столики под парусиновыми зонтами.

По территории разнеслись громкие, отрывистые, визгливые сигналы тревоги. Бесстрастный металлический голос начал смертельный отсчет:

— Внимание всем. Внимание всем. До взрыва реактора осталось четыре минуты тридцать секунд, дезактивация невозможна. Внимание всем. Внимание всем. До взрыва реактора осталось четыре минуты двадцать секунд, дезактивация не возможна…

Диц несколько раз крутанулся на месте; бегло оглядевшись, он выломал из крепления складной зонт, имевший метра три-четыре в диаметре.

— Двойной шнапс, пожалуйста. — сказал он парализованному страхом буфетчику.

Тот ошалело протянуло стакан.

Диц выпил, отшвырнул стакан, газанул несколько раз, примериваясь к разгону… и рванул вперед. В тот же миг на крышу высыпали автоматчики и открыли по нему стрельбу.

Подобно гордому рыцарю на средневековом турнире, Фриц Диц мчался на стальном коне вперед с зонтиком наперевес.

Набрав максимальную скорость, мотоцикл оторвался от края крыши и полетел в бездну…

Едва только летящая по воздуху машина прекратила поступательное движение, Фриц оттолкнулся от нее и раскрыл зонт. Вторая линия заграждений осталась позади.

Густая растительность смягчила удар. На освещенной лунным светом поляне появилась женская фигурка.

— Господи, Фриц, дорогой, мне показалось, что ты свалился с неба! Но что это… этот зонт…

— Уловка, чтобы не платить за выпивку.

Скосив глаз и оценив украдкой траекторию прыжка, Диц тихонько присвистнул.

Над территорией базы продолжался бесстрастный отсчет времени; до взрыва реактора оставалось менее четырех минут. Персонал и военные в панике разбегались в разные стороны.

— Ты слышишь, Фриц! Мы погибли!..

— Как ты могла убедиться, моя дорогая, время — понятие довольно относительное, в течение поразительно короткого промежутка времени можно спасти мир или предать его…

В следующее мгновение китаянка ахнула и отступила: из ближайших зарослей, ломая ветви и разрывая тугие лианы, стало подниматься и увеличиваться что-то огромное и бесформенное. Не прошло и минуты, как серебристая ткань расправилась, приняв очертания сигарообразного корпуса дирижабля. Диц схватил за руку онемевшую девушку и потащил за собой.

Дверь спрятанного в зарослях вагончика гондолы была открыта.

— Поторопись, дорогая, через пару минут здесь не останется ничего, кроме грязного радиационного пятна.

Китаянка шагнула внутрь изысканно отделанного салона. Диц захлопнул дверь, и в туже секунду пол под ним дрогнул: гондола оторвалась от земли.

Диц прилег на покрытую белоснежным мехом тахту и потянулся к бару:

— Виски, коньяк, вино?

— Немного водки… пожалуйста, — прошептала девушка пересохшими губами.

Из запотевшей бутылки «Столичной» в стакан выплеснулось немного огненной жидкости. Красавец цеппелин плавно поднялся над джунглями и взмыл в небо.

* * *


Сверху было видно, как люди, словно муравьи, разбегаются от центра к периферии по асфальтированным дорогам, тропинкам и просекам. Постепенно на песчаном взморье образовалось живое, тревожно подрагивающее кольцо. Дальше бежать было некуда, это был всего-навсего небольшой остров.

— О, Фриц… — китаянка обняла шпиона, и они слились в страстном поцелуе.

Два четырехлопостных винта и открывшийся на высоте бодрый попутный ветер гнали серебристый «люкс» все выше и дальше.

Но вот крохотная точка аэроплана отделилась от взлетной полосы, и в ту же секунду в центре острова чиркнула вспышка ослепительной яркости.

На поверхности дирижабля вспыхнули две алые свастики и выведенное готикой гордое слово «VATERLAND». Клубы адского пламени догнали точку-самолет и спалили ее, словно глупого мотылька, вместе с двумя мистерами, Имеюшими-Планы-Идущие-Далеко-Назад…

Девушка ахнула и поднесла пальцы к губам. Диц протянул ей стакан, наполненный до половины:

— Выпей еще, дорогая, сейчас тебе это особенно пригодится.

— Почему… почему особенно сейчас? — звякая зубами о край стакана, она выпила до дна и закашлялась.

— Наверное, теперь можно переодеться? — Диц без улыбки смотрел ей прямо в глаза.

— Я помогу тебе, дорогой, — китаянка сделала поспешное движение.

— Стой где стоишь, дорогая. — Диц направил на нее пистолет. — Тебя не удивило, что меня узнали с первого взгляда, не смотря на столь убедительный маскарад? — он приблизился к девушке и провел пальцем по изгибам вокруг ее маленькой груди. — Этот иероглиф на комбинезоне, ведь он означает «ВРЕМЯ»… А этот? — он коснулся пальцами рисунка на своей груди. — Что означает этот? Они так похожи и почти неразличимы для глаза европейца…

Китаянка побелела, ее глаза сузились и вспыхнули ненавистью.

— Ты молчишь? Я помогу тебе. Этот иероглиф на форме, которую ты мене столь заботливо подготовила и который почти не отличается от других, означает… «ВРАГ»!

— Нет! Нет! Фриц, я не знала! Я люблю тебя!..

— Прощай, дорогая.

Ужасный крик вырвался у девушки из груди: ее ноги внезапно потеряли опору, и она полетела в черную свистящую бездну…

Люк захлопнулся, стало тихо. Диц снял с себя комбинезон, набросил на плечи халат и закурил.

— К тебе можно?

Из пилотской кабины вышла очаровательная блондинка, одетая в черную эсэсовскую форму. В одной руке она держала серебряное ведерко с колотым льдом, из которого торчало горлышко «Клико», в другой — два бокала.

— Отличная работа, фрау Ингрид, вы прирожденный ас.

Пенящиеся бокалы мелодично пропели от соприкосновения, и фрау Ингрид, глядя в глаза Фрица своими искрящимися глазами, прошептала:

— Хайль Гитлер, мой отважный рыцарь.

— Хайль Гитлер, моя цветущая роза…

Ликующий в первых лучах восходящего солнца и ведомый автопилотом послушный снаряд держал курс на северо-восток, к берегам Южной Америки.


Глава седьмая

СУПЕРАГЕНТ ПЯТОГО РЕЙХА


1


Выполняйте заказ, фроляйн. — По земле и по воздуху, запутывая следы — Фриц Диц проявляет гостеприимство


Международный шпион и суперагент Пятого Рейха, оберштурмфюрер СД Фриц Диц не верил, конечно, в сказки и когда увидел в своем чемоданчике эльфа, ему нашлось о чем поразмыслить.

Версию о сумасшествии он отверг почти сразу, поскольку был обучен мысленному тестированию своей психики и умственной полноценности.

Затем он предположил, что фигурка мальчика — ни что иное как искусственная механическая подделка. Но и эту версию он отмел, поскольку обладал чрезвычайно острым зрением и мог отличить живую ткань от синтетической.

В последующие несколько минут Фриц Диц перебрал еще десятка два версий — от высокотехнологичной проекции до инопланетян, однако ни одна не выдерживала глубокого критического анализа.

Окончательно загнав себя в тупик, немец решился пойти напролом: он поднял крышку чемоданчика, вставил в глаз стеклышко монокля и прошептал:

— Ты кто?..

Петя, которому все уже порядком надоело, демонстративно отвернулся.

Диц отложил монокль и надел на голову специальную лупу, какими пользуются часовщики и ювелиры. Склонившись над чемоданчиком, он стал разглядывать свою находку, словно тонкую огранку драгоценного камня. Несомненно это был нормальный, здоровый мальчик лет двенадцати, но только приблизительно в сорок раз меньше обыкновенного.

Тут ему показалось, будто мальчик что-то произнес. (Петя сказал: «Ну как?»)

— А? — немец поднял брови.

— Рассмотрели?

— А…

— Что дальше? Я, между прочим, есть хочу.

Диц захлопнул чемоданчик. Вероятно, у него было не совсем нормальное лицо, потому что к нему подошла стюардесса и поинтересовалась, не желает ли господин чего-нибудь выпить. Немец раздраженно отмахнулся и попытался сосредоточиться.

«Так-так-так-так-так… Если мальчика ему подсунули русские… Но с какой целью? Чтобы втереться в доверие и выведать у него секреты? Пожалуй, слишком грубо и очевидно. Господи, я тупею… Кстати, теперь по крайней мере понятно, кто отключил в музее сигнализацию… Кто бы он ни был, надо поговорить с ним начистоту. Ах, да, он просил накормить его…»

Диц нажал кнопку вызова, подошла стюардесса.

— Пожалуйста, принесите какой-нибудь еды.

— Легкие закуски, горячее, вино, десерт?

— Нет, нет, принесите только один маленький бутерброд с икрой. Самый маленький.

— Чай, кофе, вино, фрукты?

— Да, да, фрукты… Допустим, черешню. Одну ягоду.

— Что?..

— Пожалуй… принесите еще рюмку водки. Нет, лучше сразу целую бутылку.

— Что?!.

— Выполняйте заказ, фроляйн. Битте.

И дотошный немец с самым что ни на есть серьезным выражением лица поднял глаза на стюардессу.

* * *


На другой день самолет совершил посадку в столице Колумбии Боготе. За время перелета Фриц Диц неоднократно вступал с Петей в довольно сумбурные переговоры. Рассказ чудо-мальчика был с одной стороны абсолютно достоверен, то есть не имел ни единого внутреннего противоречия, но с другой стороны не поддавался никакому здравому объяснению. Измучив себя окончательно, Диц смирился и решил принять историю о сущностях зеркальной комнаты как временную рабочую версию.

В Боготе немец встретился с североамериканским связным, побывал в Национальном банке, в нескольких ювелирных магазинах и в художественной галерее. Только вечером он остановился переночевать в люксе лучшего в городе отеля.

Петя весь этот день провел в бронированном чемоданчике, изнывая от духоты и тропического жара. Едва Фриц запер дверь номера и распахнул крышку, Петя без церемоний потребовал предоставить ему ванную и туалет. Немец хлопнул себя по голове и немедленно организовал «винзиг киндеру» все удобства… Справив давно назревшие неотложные дела, Петя постирал свою взмокшую от пота одежду, а затем долго и блаженно плескался в пластмассовой крышке от мыльницы с прохладной водичкой и ароматной пеной.

Утром они снова сели в самолет и через пару часов прибыли в Мехико.

Потом они опять летели на юг — в спортивном в двухместном самолете, потом ехали на джипе по крутым горным дорогам, затем шли и кое-где даже карабкались своим ходом.

В конце концов залязгали тяжелые железные двери, загудел лифт, и Петя почувствовал, как они стремительно проваливаются куда-то вниз, а потом чемоданчик оказался на более или менее устойчивой поверхности, и крышка распахнулась.

— Гутн таг, — приветливо сказал Фриц. — Вот мы и дома. Ванна, ужин, свежая постель?

— Дома… — Петя настороженно огляделся. — До ближайшей трамвайной остановки, пожалуй, далековато.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся немец. — Вы остроумный молодой человек. Да, правильно, здесь далековато. Но вы все-таки оставайтесь пока здесь, а мне нужно на некоторое время уйти.

— Пустите в ванной теплую воду, остальное я как-нибудь сам…

— Отлично, извольте. Сюда никто не войдет, но имейте в виду, что в ваших собственных интересах никому не попадаться на глаза, ферштейн?

— Ферштейн.

Немец пустил в ванной тонюсенькую струйку воды и вышел.

Просторная комната была обставлена в помпезном аристократическом стиле позднего модерна, с элементами готики в очертаниях резного черного дерева. Приблизившись к спинке кровати, на которой лежал чемоданчик, Петя всмотрелся в дальние углубления резьбы и понял, что мебель только выглядит старинной, а на самом деле сработана недавно. Это подтверждало его предположение, что не только до ближайшей остановки, но и до ближайшего мебельного магазина отсюда далековато настолько, что пришлось обустроить здесь свою собственную столярную мастерскую, и наверняка не только столярную…

По стенам было развешано рыцарское оружие и доспехи (скорее всего, имитация), на письменном столе красовался бронзовый бюст писателя Фридриха Ницше, над столом висел большой портрет Гитлера.

Из-за темно-коричневых с золочеными кистями штор пробивался дневной свет. Надев на запястья лазательные крюки, Петя вскарабкался на подоконник. Так и есть: вместо окна матовый экран с искусственной подсветкой. Конечно, какое еще может быть окно в комнате, находящейся в десяти минутах спуска на лифте.

Ванная оказалась едва ли не больше жилой комнаты. Здесь были спортивные тренажеры, многофункциональные душевые, ванны с гидромассажем, паровые кабины, сауна и небольшой бассейн с сухим дном.

Петя забрался в мраморную раковину умывальника под теплую струйку воды и прикрыл глаза.


2


Краткая история Пятого Рейха. Гитлер жив! — Страстный поцелуй в попу, во время которого Фриц Диц деликатно отворачивается


Когда-то давным-давно, в середине двадцатого века, когда кровавый диктатор Адольф Гитлер потерпел поражение в своей безумной войне против человечества, его сподвижников судили на Нюренбергском процессе и приговорили к пожизненным срокам тюрьмы или к смертной казни. Однако не всех высокопоставленных злодеев удалось посадить на скамью подсудимых: многие из них сумели скрыться и бежали вместе со своими семьями за океан. Там, в джунглях Южной Америки, у подножья Кордильер, самые фанатичные сторонники Гитлера обустроили колонию беглых поселенцев.

Соорудив себе добротные хижины, они научились делать из глины посуду и шить одежду из шкур убитых животных. Они ели почти все, что растет, и все, что движется. Особым лакомством у них считалось мясо обезьяны. Каждый апрель, в день рождения фюрера, колонисты убивали с десяток пойманных загодя и томящихся в клетках обезьян, обдирали шкуры и целиком зажаривали на кострах. Наевшись до отвала, они напивались мутной браги, изготовленной из плодов земляной груши и устраивали на поляне горделивое факельное шествие по кругу с выкриками и скандированием.

Через несколько лет после того, как на свет появилось первое новое поколение колонистов, в глубине непроходимых зарослей, в подножии гор, дети обнаружили несколько лазеек. Это были входы в глубокие горные пещеры. И вот однажды — о чудо! — в одном из ответвлений путаного лабиринта они нашли алмазные россыпи. Такого количества чистейших природных алмазов никто не видел со времен сотворения мира. Единственным недостатком этих алмазов была их величина: это были очень, очень маленькие камни, каждый величиной с маковую росинку.

Колонисты собрали совет старейшин. И они, после длительных дебатов, во время которых было выпито немереное количество мутного напитка из земляной груши, решили отправить в ближайший город пару молодых и смекалистых офицеров Абвера. Эти смельчаки должны были продать в городе мешочек алмазов, а на вырученные деньги приобрести и доставить в лагерь кое-какие необходимые инструменты для дальнейшей разработки прииска.

Поездка увенчалась успехом, и следующую партию товара «с большой земли» в джунгли доставили уже на собственном вертолете. Работа закипела.

Постепенно лагерь переместился в глубину пещер, сеть которых оказалась чрезвычайно длинной, запутанной и имевшей многоуровневую систему — от подножья до самой вершины. В пещерах колонисты обнаружили остатки древней цивилизации инков и ослепительную, покрытую золотом и усыпанную камнями статую божества. Эта гигантская находка настолько поразила их расшатанную психику, что полностью перевернула их прежние религиозные представления.

Тем временен агенты «Четвертого Рейха» шныряли по всему миру, продавая алмазы крошечными карманными партиями, дабы не нарушить общепринятый ценовой баланс и не спровоцировать их удешевление. Выручку они переводили на секретные счета банков государств с устойчивой экономикой.

Тяжелые грузовые вертолеты на протяжении нескольких лет, под покровом ночи, беспрерывно курсировали над джунглями, затоваривая пещеры всем необходимым для строительства самодостаточного пещерного города, который стремительно разрастался.

К тому времени, когда над Землей начали кружить военные спутники, от которых невозможно что-либо утаить, строительство было почти закончено. Новоселы обживались в своих новеньких квартирах, обставленных на манер довоенного благополучия.

Но еще раньше произошло событие, которое произвело окончательный расклад в прошлом и будущем колонистов.

Все минувшие годы тягот и лишений они продолжали верить в своего фюрера. Они верили, что он жив и когда-нибудь явится к ним и осветит их затворническую жизнь своим гением, своей мудростью и своим величием.

И он явился.

* * *


Адольф Алоизович Шикельгрубер (Гитлер) родился 20 апреля 1889 года, но не умер в мае 1945-го, как многие теперь полагают. Гитлер благополучно спасся, оставив поблизости от своего последнего убежища два обгорелых трупа — своего собственного двойника и двойника своей жены Евы Браун…

Первое время он скрывался в Тибете, где ему дали приют монахи тайного мистического ордена, вместе с которыми он начинал свою разрушительную деятельность, и которые в ужасе отреклись от него в первые же месяцы войны.

Монахи спрятали бесноватого фюрера, но, чтобы избавиться от него навсегда, заключили с ним сделку: пятьдесят дополнительных лет жизни в обмен на то, что он никогда больше не вспомнит об их существовании.

Временное бессмертие заключалось в пятидесяти пилюлях, изготовленных на основе травки молордушки, которую можно было собирать лишь в пору ее цветения и которая цвела один раз в сто шестьдесят четыре года, во время приближения к Земле кометы Григга-Меллиша. Каждый из десяти монахов ордена мог дать от себя только пять штук таблеток, поскольку каждому из них предстояло дотянуть до нового цветения молодушки еще без малого сто лет.

Спустившись с Тибета, Адольф сделал на лице легкую пластическую операцию, отрастил «шкиперскую» бородку и поселился вместе со своей женой в Швейцарии, на берегу красивейшего Боденского озера. Здесь он мог спокойно тратить денежки с секретного счета, номер которого, как он думал, не знал уже никто.

Пользуясь неограниченным кредитом, он купил себе добротный четырехэтажный дом с черепичной крышей и много дорогих сердцу вещичек для внутреннего убранства. Его часто можно было видеть стоящим на берегу у мольберта — с трубкой, не знавшей запаха табака, в зубах — или прогуливающимся со своей женой и собакой. Изредка его работы покупали заезжие туристы, и он отдавал, не торгуясь. В нижнем углу каждой его миловидной акварели стояли загадочные инициалы «А. Н.» — Adolf Hitler. Впоследствии, когда история получила огласку, эти случайные владельцы картин в одночасье сделались очень, очень богатыми людьми.

Казалось, эта пара пожилых интеллигентных и зажиточных бюргеров доживает свой век в счастье и благополучии. Но, странное дело: соседи с некоторых пор начали замечать, что в то время как жена с годами естественным образом дряхлеет, сам господин Гугенсон, напротив, становится свежее и привлекательнее. И при этом — невиданное дело! — как будто уменьшается в размерах!..

Первые восемь пилюль Адольф принимал в точности так, как его научили тибетские монахи: по одной штуке в последнее новолуние перед весенним равноденствием натощак. И это было правильно. Но вот однажды по миру разнеслось известие о смерти Сталина, которое так его потрясло, что с этой минуты страх перед собственной смертью сделался его болезненным, неотвязчивым психозом. И он решил оттягивать приближение последней дозы сколь можно долго — с весны 53-го, на свой страх и риск, он начал делить каждую таблетку пополам.

Для того, чтобы срабатывала и половина, Гитлер задался целью уменьшить вдвое массу своего собственного, и без того хилого тела. С маниакальным упорством он изнурял плоть всевозможными диетами, голоданиями и клизмами. Он покупал все без исключения средства для похудания, которые находил для него специально нанятый человек. К весне 1958 года Адольф весил 34 килограмма против прежних 59. Между тем, раздобревшая на свежем воздухе и обожаемом ею швейцарском шоколаде Ева Браун весила 94. Появляться где-нибудь рядом было немыслимо, тем более, что благодаря побочному действию травки молодушки, Гитлер не просто худел, он уменьшался в размерах! Теперь, оказавшись рядом, они были похожи на толстую заботливую бабушку и маленького непоседливого внука, приклеившего себе бородку и взявшего без спроса любимую дедушкину трубку.

В начале семидесятых Гитлер похоронил состарившуюся у него на глазах супругу, и через несколько лет отметил свое девяностолетие, оставаясь хотя и не очень молодым, но еще крепким и здоровым мужчиной миниатюрной внешности. Свою метаморфозу Гитлер объяснял окружающим поразившей его загадочной болезнью.

В 88-м на секретный счет начали поступать огромные суммы. Вычислив источники поступлений, Гитлер вышел на разбросанную по всему миру глубоко законспирированную сеть торговцев природными алмазами.

Наняв частных сыщиков, Адольф получил возможность допросить с глазу на глаз одного из таких торговцев. Под действием хорошей дозы «эликсира правды», агент рассказал ему все. Алмазным дилером оказался сын его друга и сподвижника Ганса Штимлера, благополучно сбежавшего за океан в майские дни поражения и скорби.

Гитлер крепко задумался. Теперь он знал, что его помнят, в него верят и его все еще ждут. По правде говоря, ему уже порядком надоело быть господином Гугенсоном, надоела шкиперская бородка, надоело держать в зубах пустую трубку, врать и изворачиваться. И он решился. Он попросил устроить ему встречу на нейтральной территории с самим Гансом Штимлером — крепким старцем, все еще исполнявшим обязанности начальника пещерной колонии.

У двух старинных приятелей состоялся долгий и серьезный разговор.

Он явился колонистам в день своего столетнего юбилея — 20 апреля 1989 года. Ганс Штимлер и двое его доверенных людей долго и тщательно готовили это событие, проводя ежедневный молебен во здравие и возвращение великого фюрера.

Адольф Гитлер выскочил из праздничного торта во время юбилейной молитвы, предварявшей грандиозный банкет по случаю его столетней годовщины. «Аллилуйя!» — торжественно провозгласил Ганс Штимлер. «Аллилуйя!..» — выдохнули все четыреста пятьдесят жителей пещерного города, провозглашенного в последствии с этой минуты Пятым Рейхом.

Несомненно, это был он. Сделавший обратную пластическую операцию, отрастивший характерные усики и косую челку. Гитлер ни в чем, кроме своего неожиданно маленького размера, не вызывал сомнений в своей подлинности. (В ближайшие дни он сам настоял на дактилоскопической и генетической экспертизах, которые на сто процентов удостоверили его несомненную подлинность.)

Стоя на каркасе торта, послужившего ему трибуной, Адольф два с половиной часа произносил речь, сравнимую по напору и энергетике с лучшими концертами «AC/DC» или «SLADE» в пору их расцвета.

По окончании его взору представилась удивительная картина: дамы гребли по воздуху руками или валялись на полу, задрав ноги; мужчины мычали и трясли головами, описавшиеся дети плакали. Как оказалось, за годы затворничества и экспериментов над собственным организмом Гитлер не только не растерял, но и преумножил свой столь магнетически воздействующий на массы ораторский дар.

К тому времени, когда в пещерном городе оказался Петя Огоньков, фюрер уже отметил свой сто двадцать третий день рождения. Он был бодр и полон сил, ему уже давно было тесно в пределах колонии, так же, как когда-то было тесно в пределах германского Рейха. Но в то же время ему было все еще чересчур просторно в объеме своего собственного тела. Из пятидесяти «бессмертных» таблеток оставалось только семь — на каких-нибудь четырнадцать лет жизни — а потом… Мгновенная старость, потеря разума и позорная смерть? С некоторых пор Адольф воспринимал смерть не иначе как поражение, нелепый проигрыш в большой и сложной игре под названием Жизнь.

Единственным выходом из создавшегося положения он видел еще одно двукратное уменьшение массы собственного тела и последующее деление каждой из семи оставшихся таблеток не над две, а уже на четыре равные части. Такой шаг дал бы ему еще четырнадцать лет, и тогда до очередного цветения травки молодушки оставалось бы всего три года, а три года он уж как-нибудь обязательно протянул…

Но сократить вдвое вес, который и без того уже подходил больше какой-нибудь дворовой собаке, а не человеку, довести его до восемнадцати килограммов… это было почти за пределами здравого смысла.

К счастью для человечества, именно эта проблема, а не вопрос всеобщей и окончательной победы Пятого Рейха, волновал Адольфа более всего. Его лаборатории, оснащенные по последнему слову техники и возглавляемые нанятыми за огромные деньги светилами науки, с некоторых пор занимались одной единственной проблемой: созданием эффективного быстродействующего средства для похудания.

Работа давала неплохие результаты и вскоре, к ужасу фюрера, в колонии не осталось ни одной упитанной дамы, на соблазнительные округлости которой он мог бы искоса бросить свой вожделенный взгляд. Благодаря побочным результатам появились безотказные средства от облысения, импотенции, гемороя и старческого слабоумия. С некоторых пор колонисты, все как один, сделались стройными, подтянутыми и сексуально активными, а волосы у них отличались быстрым ростом и необычайной густотой.

Адольф любовался своим маленьким народом, уже ничуть не сомневаясь, что именно здесь, в стороне от погрязшей в пороке цивилизации, зародилась та самая раса людей, о которой он мечтал всю свою жизнь — асса господ. В ближайшие дни он намеревался показать миру одного из таких людей, отправив на Олимпиаду в Санкт-Петербург своего приемного сына Курта — гордость, надежду и утешение его затворнической жизни.

Новый план мирового господства избранной расы не имел ничего общего с бестолковой пальбой из пушек времен второй мировой войны. Нет, нет, — решил для себя Гитлер, — больше не будет никакого насилия и никакой жестокости. Не будет крови, не будет несчастных, оплакивающих своих близких. Просто однажды утром человечество не проснется, воспарив ликующими колоннами в иные прекрасные миры. А здесь, на Земле, возникнет новая популяция людей — умных, красивых и талантливых, гораздо более соответствующих божественному замыслу великого Мумрика. В их распоряжении останется несметное количество материальных благ и природных ресурсов, которых с избытком хватит на сотни и тысячи лет беззаботного существования. Понадобится, конечно, некоторое количество рабочей силы для грязной работы и обслуживания. Эти предварительно тщательно отобранные люди будут привиты вакциной и сконцентрированы на острове Мадагаскар, откуда будут выписываться по мере надобности. Данные об этих людях будут опубликованы в специальных красочных каталогах.

Для того, чтобы вступить во владение Землей комфортно и не хлопотно, в банковскую систему, армию, разведку, госуправление, науку, медицину и прочие ключевые области человеческой жизнедеятельности постепенно внедряются или вербуются свои люди. За минуту до «часа икс» эти люди выключат и дезактивируют атомные реакторы, системы наведения, химические и бактериологические производства — словом все, что в состоянии бесконтрольного функционирования могло бы омрачить колонистам их вступление во владение земным шаром.

По правде говоря, желаемый безболезненно действующий и не приносящий вреда окружающей среде препарат еще не был разработан, и пока в распоряжении Гитлера был только образец новой популяции бубонной чумы — неизвестной мировой науке, а потому не имеющей противодействующей вакцины. Но мысль о заражении мира бубонной чумой, по счастью, еще не приходила ему в голову.

Одним из лучших шпионов Пятого Рейха был родившийся в 1975 году Фриц Диц, оберштурмфюрер СД, сын близкого фюреру товарища по партии барона фон Дица.

Этот чрезвычайно способный молодой человек имел Оксфордское образование, свободно говорил на шести языках и еще на двух десятках мог объясниться, закончил военно-историческую академию в Мюнхене, имел звание капитана Бундесвера и недавно, с благословения фюрера, был завербован американской разведкой. Фриц Диц обладал энциклопедическими знаниями, был замечательным спортсменом и беззаветно служил идеям национал-социализма. Он вел хитроумную игру со спецслужбами Германии и Соединенных Штатов, а также выполнял некоторые поручения фюрера личного характера.

Поручения заключались в скупке произведений живописи и крупных обработанных алмазов для личной коллекции Гитлера. В колонии имелись, конечно, свои огранщики и собственные россыпи природных алмазов, да только камни здесь были, к сожалению, мелковаты. Самый крупный добытый здесь алмаз едва тянул на пятнадцать каратов, а это совершенно не удовлетворяло вспыхнувшей с некоторых пор страсти фюрера к бриллиантам. Ему нравились крупные экземпляры, вес которых можно было приятно ощутить на ладони, а гармония искусстно обработанных граней радовала глаз волшебными бликами.

Что касается живописи, Гитлер предпочитал всем другим полотна Питера Рубенса. При виде некоторых работ великого фламандца он буквально терял голову и погружался в блаженный транс, из которого его мог вывести только решительный оклик Фриды, его строгой няньки.

Адольф располагал двумя оригиналами Рубенса и бесчисленным количеством его копий. Когда он заходил в примыкавшую к рабочему кабинету галерею и вставал перед очередной пышнотелой бабой, глаза его начинала искриться восторгом, к подбородку скатывалась слеза, а ноздри раздувались и трепетали.

Сегодня, четвертого июня, в полнолуние, Адольф с замиранием сердца дожидался своего лучшего агента, который вез ему из Европы «Любительницу сладких булочек» — талантливую стилизацию, еще пахнущую свежей краской. Манера мастера в этой картине был доведена до абсурда и от одного ее изображения в сетевом каталоге фюрер уже сходил с ума. Сработанная на совесть здешним плотником золоченая рама зияла таинственной пустотой, и Адольф с утра ходил возле нее в нетерпении.

Но вот ему доложили, что фон Диц в приемной. Гитлер сорвался с места и вышел навстречу долгожданному посетителю.

* * *


— Зиг хайль! — щелкнув каблуками, Фриц вытянулся в приветствии. Он переоделся в форму, которая делала его еще более неотразимым.

Адольф небрежно вскинул ладонь, заложил ручки за спину и неторопливо обошел его, посматривая исподлобья. Он не хотел сразу выдавать свое нетерпение по поводу картины.

При встречах с Гитлером Фриц чувствовал смущение и стыдился этого. Его кумир, его божество было ростом не более одного метра пятнадцати сантиметров и едва доходило ему до пояса. Пластические операции, питательные маски и подтяжки кожи сделали лицо фюрера похожим на лицо куклы, раскрашенной и покрытой лаком.

— Она здесь? — спросил наконец Гитлер, не выдержав томления.

— Она здесь, экселенц.

— Так быстрей же, крепите ее и вешайте туда, к свету!.. — Адольф отвернулся и прикрыл глаза рукой: он хотел увидеть картину сразу, во всем ее великолепии, не испортив впечатления преждевременными, случайными ракурсами.

Диц хлопнул в ладоши, в кабинет внесли свернутый в рулон холст, плотники споро натянули его на подрамник, подогнали контуры и повесили картину на приготовленное для нее место в галерее.

— Ну!.. Ну!.. Долго еще?.. — стонал Гитлер.

— Готово, экселенц!

Адольф отнял руку, повернулся и медленно приблизился к пышнотелой «Любительнице сладких булочек».

Некоторое время он смотрел на картину в немом восторге, его глаза сделались влажными и заблестели.

— Да, да… — прошептал он. — Это она. Она прекрасна…

Не владея собой, Гитлер шагнул вперед и прильнул губами сначала к одной, а потом к другой солнцеподобной половинке зада «Любительницы», который занимал добрую половину холста.

В нос ему ударил запах свежей краски, слегка отрезвив. Он отпрянул, вытер губы и резко обернулся. Фриц Диц сосредоточенно, через монокль, разглядывал деталь картины на противоположной стороне галереи.

Адольф оправился и сделал значительное лицо.

— Господин барон.

— Да, экселенц? — Фриц повернулся к фюреру.

— Пройдемте в кабинет, мой друг, нам пора уже поговорить о делах.


3


Петя подслушивает и подглядывает. — Новый перспективный план зачистки восьми миллиардов. — Завтра ехать обратно


Пете надоело сидеть в раковине; он вполне отдохнул, и теперь ему стало казаться, что из чаши бассейна доносятся приглушенные голоса… Он нацепил на плечи рюкзак с лазательным снаряжением и спустился на дно. Голоса доносились из отверстия для слива воды. Не долго думая, Петя залез в это отверстие.

Трехдюймовая труба позволяла ему свободно шагать в ней как в просторном тоннеле. Чем дальше он шагал, тем более знакомыми казались ему эти голоса. Один, несомненно, принадлежал Дицу, а второй он как будто слышал в кино. Особенно это было знакомо, когда немецкая речь второго срывалась на визгливые выкрики. «Неужели… — подумал Петя. — Нет, нет, он уже умер, давным-давно.»

Впереди замаячил свет сливного отверстия, и через минуту мальчик стоял на дне бассейна, почти такого же как у Дица, но только выложенного не плиткой, а белым мрамором.

Петя забросил крюк на верхнюю перекладину дюралевой лесенки и вылез на край бассейна. Дверь в кабинет была приоткрыта.

Гитлер стоял на дощатом возвышении, смахивающем на ресторанную эстраду. На этом возвышении у него был письменный стол, кресло, книжные полки и огромный портрет самого себя. При этом живой фюрер едва доставал макушкой нарисованному до колена. (Возвышение это было построено для того, чтобы во время официальных встреч смотреть на подчиненных сверху вниз.)

От несопоставимых величин человеческих фигур — Гитлера живого; Гитлера нарисованного; стоящего внизу Фрица Дица в фашистской форме, а также его самого, Пети, совсем уж маленького — голова у мальчика пошла кругом.

Немецкого он почти не знал, и мог догадываться о том, что говорили в кабинете, лишь по некоторым знакомым словам.

— Как же это случилось? — спрашивал Адольф, и в его голосе звучала обида и раздражение. — Ты же знаешь, Фриц, как я хотел иметь эту вещь.

— Бывает так, экселенц, — отвечал барон, — что камень не желает переходить к другому владельцу, и тогда его лучше не трогать. Так или иначе, я бы привез его вам, если бы не досадное совпадение.

— Совпадение? Не бывает никаких совпадений.

— Дело в том, что камень пытались украсть, всего за несколько часов до того, как я бы подменил его на фальшивку.

— Значит, их поймали?

— О да, сразу, едва ли не на месте преступления.

— Да, да, барон, вы правы. — Гитлер, поскрипывая досками, прошелся по сцене. — Теперь нельзя его беспокоить. Необходимо подождать, пока он снова не обретет спокойствие и гармонию. Но вы убедились, что эти воришки сами не подменили камень?

— Разумеется, экселенц.

— Верните мне дубликат.

Диц приблизился к фюреру и протянул ему фальшивое «Всевидящее Око».

— Стекло… глупое лупоглазое стекло… — глаза фюрера сделались скучающими. — Я знаю, сынок, ты все еще работаешь лучше всех. Но теперь алмаз должен отлежаться по меньшей мере год.

— Но разве через год не только камень, но и весь мир не будут нашими, экселенц?

— Скорее всего, что не совсем так, барон. Именно сейчас я рассматриваю более мягкий вариант спасения и обновления человечества. Дело в том, что восемь миллиардов трупов могут создать определенные проблемы… Всем хочется жить красиво, но никому не охота убирать дерьмо, даже свое собственное. Пожалуй, мы пойдем по другому пути.

Гитлер нажал кнопку связи:

— Доктор Шприц!

В зале появился еще один примечательный субъект. Это был худой мужчина в белом халате, высотой не менее трех метров. Хищные глаза под седыми кустами бровей, сгорбленная спина и гаденькая улыбка делали его чем-то похожим на джинна из восточных сказок.

Впоследствии Фриц Диц рассказал Пете, что этот доктор, обязанный пробовать на себе все препараты, до того, как предлагать их фюреру, сделал ошибку в расчетах и добился однажды обратного желаемому результата: изобретенные им пилюли для уменьшения роста, в несколько месяцев увеличили его собственный рост почти вдвое.

Доктор зашел пригнувшись, но все-таки задел люстру; она зазвенела, закачалась, и все время беседы великан придерживал ее рукой.

— Доктор Шприц, — обратился к нему фюрер, — поясните, но очень коротко, нашему другу суть ваших последних разработок.

— Видите ли, господин барон, — начал говорить доктор хрипловатым голосом, то вскидывая брови, то прищуриваясь, то гаденько похихикивая, — для того, чтобы зачистить, хи-хи, около восьми миллиардов недочеловеков на нашей благословенной по воле фюрера и Мумрика планете, совсем не обязательно их убивать. Если они и без того вырожденцы или, научно выражаясь, дегенераты, хе-хе, то пускай вырождаются сами. Мы только слегка ускорим процесс, лишив особей мужского пола способности к продолжению рода. Вы меня понимаете, господин барон, хе-хе?..

Фриц Диц знал только один дешевый и верный способ лишать мужчин способности к продолжению рода, и этот способ казался ему не совсем подходящим для существующего миропорядка. Он посмотрел на фюрера недоуменно.

— Нет, нет, дорогой друг, — рассмеялся тот. — Мы не собираемся гоняться за мужчинами с бараньими ножницами, чтобы кастрировать их всех, одного за другим.

При этих словах фюрера доктор хохотнул как пароходная труба.

— Доктор Шприц, благодарю вас, вы свободны.

Монстр сказал «яволь», пригнулся и вышел. Люстра, которую он отпустил, опять закачалась.

— Нет, нет, разумеется, ничего подобного не будет, мой друг, — продолжил Гитлер свою мысль. — Легкое изменение продуктов на генном уровне. Улучшенные сорта картофеля, сои, пшеницы, куриного мяса, масла… Снижение рождаемости спишут на ухудшение экологической обстановки и, может быть, наконец-то приведут в порядок этот хлев!

— О да, теперь я понимаю. Но сколько же лет потребуется для осуществления этой… гуманной программы?

— Ах, Фриц, какой же ты неугомонный! У нас с тобой не будет недостатка во времени. Ты еще не успеешь состариться хорошенько, как на склонах Гималаев зацветет травка молодушка. И тогда мы запасемся ею в таком количестве, что хватит не только на тебя и меня, но и на четыре сотни таких же идиотов как наш милейший доктор! — Адольф радостно засмеялся. — Ну, Фриц, не молчи, говори что-нибудь!

— Я преклоняюсь перед вашим умом, экселенц.

— Вот и молодчина. Ты знаешь, Фриц, я ведь люблю тебя как родного сына. Подойди ко мне.

Диц подошел к эстраде, Гитлер наклонился, прижал его голову к своей груди и поцеловал в макушку.

— Все будет хорошо, мой мальчик, все будет хорошо… — зашептал он, ласково поглаживая голову своего фаворита.

Оба не заметили, как в дверях появился красивый, атлетически сложенный юноша, одетый в маршальскую форму. Это был Курт, девятнадцатилетний приемный сын фюрера, его надежда и гордость.

Курт прокашлялся, и Гитлер, увидев его, резко отпрянул, выпустив из рук голову оберштурмфюрера.

— Курт, дорогой! Ты всегда появляешься так внезапно…

— Здравствуй, отец. Здравствуйте, господин барон. Но мне кажется, я здесь лишний. Я зайду позднее.

— Нет, останься, что за капризы! Клянусь, мы как раз говорили о тебе.

Курт молча подошел к камину, уселся в кресло, закинул ногу на ногу и стал выжидательно похлопывать стеком по голенищу сапога.

— Мы как раз говорили, — Гитлер подмигнул фавориту. — что именно господин Диц будет сопровождать тебя в поездке. Ты ведь не будешь возражать против этого, дорогой? Ведь ты еще так молод и никогда не бывал за пределами…

— Отец, — строго перебил его юноша. — я давно уже не ребенок.

— Прости, прости, мой дорогой маршал, но еще так недавно ты славно скакал у меня на коленях, размахивая сабелькой — цок-цок-цок…

Курт в раздражении сломал стек и бросил в огонь.

— Отец, если ты сейчас же не прекратишь, я уйду.

— хорошо, хорошо, дорогой, больше не буду. Я только хотел сказать, что господин барон хорошо знает языки и повадки окружающего мира. И если бы вы с ним подружились, все сложилось бы как нельзя лучше…

— Я ничего не имею против барона фон Дица. Он или кто-то другой, мне все равно. Я буду терпеть любого, если это необходимо.

— До открытия Олимпиады осталось меньше недели, а тебе еще необходимо адаптироваться в условиях Петербурга. Пыль, грязь, антисанитария — все это присуще славянским народам, а ты должен находиться в своей лучшей форме. Фриц Диц, вокруг моего сына не должно быть ни одного славянского микроба, вы отвечаете за это головой. Отправляйтесь туда завтра же.

— Завтра? — повторили молодые люди в один голос.

— За оставшиеся дни ты должен повторить свои результаты на местных площадках.

— Я готов ехать завтра, отец.

— А ты, Фриц?

— Как прикажете, экселенц.

— Вот и прекрасно. Однако я чувствую прохладу в ваших отношениях, и это меня огорчает. Обнимитесь и пожмите друг другу руки. Это приказ. Вот так, теперь можете идти.

Оставшись один, Гитлер начал неторопливо раздеваться.

— Курт ревнует, — рассуждал он про себя, — и это неплохо. Это не позволит ему расслабляться. Он слишком избалован. Надо было шепнуть Фрицу, чтобы вздул его хорошенько при случае… Фрида!

Появилась пожилая прислуга с фигурой штангиста-тяжеловеса.

— Наполните бассейн, я немного поплаваю перед сном.

После этих слов Петю как ветром сдуло.


4


Ревность. — Без правил и без перчаток. — Примирение


Молодые люди были готовы разойтись в разные стороны, однако Курт передумал.

— Не желаете составить мне компанию на вечерней тренировке, господин барон? — предложил он, как показалось Фрицу, немного насмешливо.

По правде говоря, Диц устал и чертовски хотел спать. Но это был вызов, и он не имел права отказаться. Конечно, в свои тридцать семь он уже не мог показывать такие результаты, как этот девятнадцатилетний юнец, состоящий, казалось, из одних только мышц и лоснящейся кожи.

Приемного сына вождя начали тренировать с самой колыбели; он начал плавать раньше, чем встал на четвереньки и произнес первое слово. Курт должен был представлять из себя образец ницшеанского сверхчеловека, гордость нации, пример для подражания девочек и мальчиков из Гитлерюгенда. Все время он проводил в тренировках, самосозерцании и чтении специально подобранной для него литературы. Через неделю он должен был продемонстрировать свои достижения на Олимпийских играх в Санкт-Петербурге, выступая за независимую сборную мира.

Спортивный комплекс располагался в гигантском, словно специально созданном для этого природой каменном гроте. Курт рванул вверх рубильник, и десятки прожекторов осветили лазурную гладь стометрового бассейна, поле с новейшим искусственным покрытием, снаряды и беговую дорожку.

— Один круг для разогрева? — предложил Курт.

Фриц пожал плечами. Они переоделись и вышли на линию старта.

— Пари на бутылку шнапса?

— Как угодно.

— Старт, господин барон.

Первую половину километрового круга соперники бежали рядом, но затем Курт резко рванул, и вихрем вышел на финиш.

— Поздравляю, бутылка ваша, — сказал Фриц, оказавшись с ним рядом.

— Однако вы дышите так, словно не спеша прогуливались. Это нечестно, господин барон, наше пари недействительно.

Фриц пожал плечами.

— Вы не желаете бегать, но, может быть, не откажетесь со мной побоксировать? Немного. Я думаю, нам хватит одного или двух раундов.

— Я в вашем распоряжении.

— Вот и отлично. Не станете же вы нарочно подставлять физиономию под удары, к тому же это ваш шанс отыграть бутылку.

— Это решающий аргумент.

Соперники надели перчатки и вышли на ринг.

В первую минуту Фриц пропустил четыре удара по корпусу и не меньше десятка смазанных в челюсть. На второй минуте прямым левым в голову он получил нокаут.

Курт плеснул ему в лицо воды.

— А я слышал, что вы один из лучших, — произнес он насмешливо. — Но теперь я опасаюсь, не станет ли такой попутчик обузой в дороге. Пожалуй, я еще переговорю с отцом на эту тему. Однако я не хочу прекращать: мои мышцы только что разогрелись. Хотите реванш? Бой без правил и без перчаток, на четыре бутылки. Побежденный выпивает все прямо здесь, на ринге.

— Я по прежнему в вашем распоряжении.

Самоуверенно улыбаясь, Курт принял восточную стойку.

Фриц стащил с рук перчатки и выплюнул сгусток крови. Не успел он приготовиться, как юноша с криком бросился в молниеносную атаку, рассекая воздух руками и ногами. Однако уже в следующее мгновение он грохнулся спиной на дощатый помост и замер.

Открыв глаза, он выругался и легко вскочил на ноги.

На этот раз он повел более осторожную игру. Но результат оказался еще более позорным: Диц выбросил противника за канаты.

Потеряв голову от ярости, Курт схватил самурайский меч, с криком разрубил канаты, запрыгнул на помост… Но раньше чем острый клинок рассек противника пополам, он сам получил удар, еще раз сбивший его с ног.

Обливаясь кровью и рыча по-звериному, юноша бросился на врага, испытывая одно только невыносимое желание вцепиться в его горло зубами… но вдруг почувствовал, как его собственное горло оказалось намертво зажатым в тисках, в глазах поплыло, и его тело беспомощно повалилось на доски.

Когда он очнулся, Диц сидел на трибунах, одетый в форму, причесанный и умытый. В его глазу блестело стеклышко монокля, в зубах дымилась тонкая изящная сигара.

Курт поднялся на четвереньки, выпустил изо рта красную тягучую лужицу, потряс головой, встал на ноги и, шатаясь, приблизился к буфетной стойке. Взял бутылку шнапса, отбил горлышко, запрокинул голову и начал пить.

В два прыжка Диц оказался рядом и выбил бутылку у него из рук. Курт захлебнулся и закашлялся.

— Прекратите! Неужели вы держали такое пари всерьез?

— Вы легко могли убить меня или покалечить, — улыбнулся Курт красными от крови губами. — Но не сделали этого, хотя я откровенно издевался над вами. Вы благородный человек, господин Диц. Простите меня.

— Это вы простите меня, я вообще не должен был с вами драться.

— Я рад, что это случилось. Как говорят русские, топор встретил на пути твердый сук.

— Нашла коса на камень, — поправил его Фриц с улыбкой.

— Надеюсь, теперь мы будем друзьями, — Курт протянул руку. — Вы преподали мне хороший урок, господин барон.

— До завтра, мой принц.

Недавние враги скрепили примирение крепким рукопожатием.


5


Снова в Петербурге. — Петя проявляет твердость характера. — Петя проявляет слабость характера и остается


На следующий день события развивались в порядке, обратном событиям дня предыдущего. В том смысле, что лифт поднимался вверх, пеший переход извилистыми тропами имел уклон скорее вниз, нежели вверх, а спортивный самолет полетел шмелем не к югу, а наоборот, — прямиком в аэропорт города Мехико. Потом Фриц Диц и Курт заняли места в роскошном трансатлантическом воздушном лайнере и начался долгий перелет через океан в Старый Свет.

На этот раз в чемоданчике для Пети была оборудована серебряная табакерка с кроваткой, умывальником, буфетом и туалетом. Немец также сунул в чемоданчик термос с колотым льдом, от которого исходила приятная прохлада. Воздух свободно поступал в табакерку через просверленные в ее стенках дырочки.

Фриц Диц пожалел мальчика и не отдал его в лабораторию. Одно дело стереть с лица земли восемь миллиардов абстрактного человечества, а совсем другое — решить судьбу одного единственного мальчика.

У него, конечно, существовали теоретические варианты использовать чудо-ребенка в своей шпионской деятельности, но еще больше он склонялся к тому, чтобы попросту отдать мальчика его родителям.

Как только шасси лайнера оторвались от земли, Фриц прикрыл глаза и постарался задремать.

Совсем не то — его спутник. Юноша впервые в жизни вырвался на волю и вел себя, как это говорят, не адекватно. В аэропорту он шарахался от людей, смеялся и показывал пальцем на горбуна, а также потребовал у полицейского, чтобы тот арестовал негра. В самолете он долго отчитывал стюарда за соринку с наружной стороны стекла иллюминатора, а при взлете едва не сдвинулся от страха и просидел всю дорогу с одеревеневшими мышцами и широко открытыми глазами.

Вечером того же дня путешественники прибыли в рассвеченный огнями аэропорт Пулково города Санкт-Петербурга.

Едва они расположились в забронированном люксе «Палас-отеля» Курт принял душ и завалился спать.

Диц раскрыл на столе чемоданчик и поздоровался с Петей:

— Гутен абенд, майне кляйне фроинд. С возвращением вас в родные пенаты.

— Гутен морген гутен таг, — отозвался Петя довольно грубо — я с фашистами не разговариваю. Вас в милицию надо сдать.

Искренне удивленный, Фриц вскинул брови:

— Вот это номер! Как вас понимать, молодой человек?

— У вас в тайном бункере фашистское логово и Гитлер. Я уж не знаю, родственник или просто похож…

— Так вы его видели?! — Фриц соображал, как это могло случиться.

— Видел, видел. И слышал все, что вы говорили. Только выглядит он у вас как-то не очень… Кормите вы его что-ли плохо?

— Ферштейн! Понял! — хлопнул себя по лбу немец. — Вы ходили по трубе и слушали из бассейна. Поздравляю вас, герр Огоньков, вы и есть самый настоящий шпион, рад вас видеть, коллега.

Диц протянул огромную, как ворота, ладонь. Петя отвернулся.

— Но получается, что вы, коллега, владеете немецким? Это, знаете ли, для меня приятный сюрприз. Наверное, вы так же свободно владеете диалектами? Отныне беседы с вами будут доставлять мне истинное наслаждение.

По правде говоря, знание иностранных языков было слабым звеном в шпионской подготовке Питера Огонькова. По английскому еще туда-сюда, а про немецкий и упоминать стыдно.

— Не сомневайтесь, я понял все, что мне нужно, — заявил Петя, набивая себе цену.

До ужина еще оставалось время, и Фриц был не прочь поболтать с мальчиком.

— Что ж, поскольку мы с фюрером говорили исключительно о вас, — начал он, состроив серьезное лицо, — то мне бы хотелось знать ваше собственное мнение по этому делу.

Сопоставив те десятка два слов, значение которых он все-таки понял, Петя решил бить наугад.

— Вы желаете знать мое мнение, коллега, следует ли меня ликвидировать, или пока только стерилизовать? Мое мнение по этому вопросу в обоих случаях отрицательное.

Диц с трудом удержался от улыбки.

— Да, я вижу, вы крепкий орешек. Однако что же вы понимаете под термином стерилизация?

— Не думайте, что я совсем тупой. Стерилизовать что-либо — это значит погрузить на хранение в спирт или другой раствор, убивающий бактерии. Но смогу ли я быть вам чем-либо полезен, будучи заспиртованным в склянке, господин человеконенавистник?

Фриц Диц вышел, бесшумно отсмеялся в ванной комнате, вернулся, развалился в кресле и закурил.

— Знаете, коллега, — сказал он, пуская дым в потолок, — я все обдумал и пришел к выводу, что вы не можете представлять для меня интереса ни живым, ни мертвым, ни стерилизованным, ни посаженным в банку. Итак, господин Огоньков, вы немедленно возвращаетесь домой к своим родителям. Пожалуйста, продиктуйте номер вашего телефона.

Диц снял трубку и выжидательно уставился на Петю.

Но тот испугался и растерялся. Он не мог показаться родителям в таком виде.

— Погодите, погодите, вы не можете меня просто так отпустить. Я много знаю, я могу расколоться.

— О да, вы можете много чего рассказать. Про волшебную палочку, золотую рыбку, путешествие в Америку, засекреченный бункер неизвестно где и про живого Адольфа Гитлера, которому от роду сто двадцать три года и который выглядит как десятилетний мальчик. За такие ценные сведения вас несомненно наградят и повысят в шпионском звании. Итак, номер? Впрочем, его не сложно узнать через справочное…

— Погодите! — Петя испугался не на шутку. — Стойте! Не надо звонить. Я не могу показаться родителям в таком виде, вы не должны…

Фриц положил трубку на аппарат.

— Что же мне с вами делать? Может быть, передать лейтенанту Яблочкину? Он, кажется, вас разыскивает… Вот пускай он и прячет вас у себя дома, а мне достанет еще хлопот с господином спортсменом. Не хватало мне нянчить сразу двоих — титана и карлика.

— Нет, нет, Яблочкину говорить тоже нельзя. Я только теперь это понял. Он человек военный, обязан доложить.

— А я, по вашему, человек, который не в своем уме: прятать мальчишку, находящегося во всемирном розыске. Может быть, вы хотя бы поговорите со своими родителями — ну, допустим, из Австралии? Это можно легко устроить.

— Как же я поговорю с таким голосом? Они сразу догадаются.

— О, это не проблема, — Фриц распахнул чемоданчик. — Вот этот маленький синтезатор, — он прикрепил к трубке своего мобильного телефона коробочку, — может делать любой голос. В вашем случае необходимо просто понизить частоты. Вот, смотрите, я выставляю прибор в положение «мужской бас», а теперь скажите что-нибудь.

— Раз, два, три, — сказал Петя и одновременно услышал в трубке свой нормальный голос. — Десять! Двадцать! Сто! Тысяча! Мама! Папа! Ура! Набирайте, набирайте скорее!

— Итак, юноша, не забывайте, что вы в Австралии: английская королева, доллар, кенгуру и все такое. Алло, фрау Елена? Сделайте мне звонок через Канберру… Мельбурн? Хорошо, пусть будет Мельбурн.

Диц положил трубку на стол:

— Можете говорить, коллега.

Петя вдруг, словно во сне, услышал голос мамы. Он бросился к дырочкам микрофона и закричал:

— Алло! Мама! Это я!..

— Петя! Петечка! Где же ты, сынок?!

— Я здесь! Я в этой… в Австралии!

— Что же ты там делаешь, Петечка?.. Сынок, мы тебя во сне видели, и я и папа.

— Мама, это не сон! Это было, было на самом деле!

— Петя, тебя похитили? Тебя пытают?

— Нет, нет, с чего ты взяла?! Я так, сам путешествую…

— Ты здоров? Тебя кормят?

— Да, мама, все хорошо, здесь тепло, кенгуру, бананы, английская королева…

— Что?.. Вот папа рвется, хочет с тобой поговорить…

Почувствовав легкое головокружение от этого крикливого и бессмысленного диалога, Фриц Диц вышел на балкон и закурил.

Внизу горел огнями Невский проспект. Огромное световое табло на Знаменской площади напоминало горожанам и приезжим туристам о том, что до открытия Тридцатых летних Олимпийских игр осталось 112 часов и 55 минут.


6


Где лейтенант Яблочкин? — Пустить по следу курсанта Мушкину — Дети будут шпионить за Куртом


Утром следующего дня в кабинете генерала Потапова сидел начальник Секретного отдела майор Мракобесов. Он так много курил, что Потапов был вынужден то и дело подходить к открытому окну и, раздувая ноздри, вдыхать уличный воздух.

Мракобесов был в синеватой парадной форме, которая на нем не сидела и выглядела неряшливо; от него разило какими-то дешевыми дезодорантами и приторными помадками, лицо у него было одутловатое, не то жирное, не то вспотевшее.

Потапов сидел за своим столом в штатском костюме. На лице у него было кислое выражение.

— Кто же мог знать, что он вернется, — оправдывался Мракобесов, глубоко затягиваясь папиросой после каждой фразы. — Прошло три дня, а он уже снова здесь.

— Я тебе не про немца сейчас говорю, товарищ майор. — Где лейтенант Яблочкин?

— Яблочкин идет за объектом по следу маячка.

— А где он, объект?!

— Сюда вернулся, в Питер.

— А Яблочкин?..

— Идет по следу маячка.

— А маячок где?!

— Должен быть на объекте.

Потапов начал смотреть на Мракобесова такими глазами, что тот поспешил дополнить сказанное:

— Дело в том, что микросхема представляет из себя крошечную прозрачную чешуйку, которая цепляется за кожу такими усиками… будто врастает. Найти ее на себе или потерять даже в бане невозможно.

— А куда вы ему вообще ее засунули, если не секрет?

— К ушной раковине прилепил, изнутри.

— Как же вы умудрились в ухо к нему залезть?

Мракобесов залился краской и шепотом признался:

— При помощи языка, товарищ генерал, в процессе поцелуя.

Генерал заохал и встал около окна, а Мракобесов прикурил новую папиросу от предыдущей.

— И вам не стыдно такие маскарады устраивать, товарищ майор?

— Стыдно. Не для себя стараюсь, для отечества. Вы знаете.

— Может, он его ногтем как-нибудь сколупнул?..

— Нет, вряд ли, совершенно не за что зацепиться, уверяю вас.

— А если женщина… ну, тоже вроде вас…

— Нет, нет, даже взасос не оторвать, это исключено. Если только выбить сильным ударом.

— Так может быть, он успел где-нибудь подраться?

— Этого нельзя исключать, товарищ генерал.

Потапов сел за стол и включил вентилятор.

— Ладно, вопрос с Яблочкиным у нас завис. Пойдем дальше. Что с мальчиком?

— Мальчик звонил вчера из Австралии, болтал с родителями.

— Не факт, что он. Не факт, что из Австралии.

— Согласен.

— Освободите пепельницу, вы уже на ковер трясете.

Мракобесов поднялся и, не успел Потапов глазом моргнуть, вытряхнул пепельницу прямо за окно. Возмущенный Потапов открыл было рот, чтобы отчитать его как следует, но тут увидел, как вместо кучи окурков в разные стороны разлетаются бабочки-капустницы.

— Мальчишка здесь, — сказал Мракобесов, усаживаясь в кресло и прикуривая новую папиросу. — Он от немца звонил, из его номера.

— Что-что?…

— Интуиция, товарищ генерал.

Если бы Потапов услышал это слово от кого-нибудь другого, он бы в тот же день этого сотрудника из органов уволил. Но на Мракобесова он, как всегда, только посмотрел очень усталыми глазами.

— А голос?

— Пустил через синтезатор, мальчишка прячется от всех, не хочет огорчать родителей. А к немцу он попал случайно: камеры слежения в консульстве все зафиксировали. Он думал, что это Яблочкина кейс.

— Ладно, это проясняется. Что будем с Яблочкиным делать?

Мракобесов поднялся, стряхнул пепел с мундира, налил себе из графина полный стакан воды и шумно выпил.

— Надо пустить по его следу агента. Он в «автономном плавании», на связь не выйдет.

— А как и он пропадет?

Мракобесов разинул пасть, пшикнул внутрь освежителем, причмокнул, сел на место и поправил:

— Она.

— Что? — не понял генерал.

— Она, Мушкина, она пойдет. У нас по этому делу больше никто не в курсе. К тому же у нее роман с Яблочкиным. А любящая женщина на такое способна, что вам, товарищ генерал, и не снилось. Коня на ходу остановит, в горящую избу войдет.

— Мракобесов, вы снова толкаете меня на авантюру. Мушкина даже не милиционер, она еще курсант.

— Вам решать, — холодно произнес Мракобесов.

— Ну хорошо, пусть будет Мушкина, — болезненно скривился Потапов. — Проинструктируйте ее как следует после обеда.

— С удовольствием, товарищ генерал. К нам как нарочно сегодня поступили опытные образцы новейших маскировочных костюмов. На грани фантастики.

— Вы сами, товарищ майор… на грани фантастики. Еще что-нибудь?

— Этот красивый юноша, атлет. За ним необходимо наблюдение. Я мог бы войти в доверие и…

— Нет, не можете, хватит. От вашей оперативной деятельности позору не оберешься.

— Так ведь больше никто не в курсе.

— Ошибаетесь. Дети в курсе, мальчик и девочка, одноклассники Огонькова. Кстати. Сейчас все дети, которые остались в городе, обслуживают Олимпиаду: помогают приезжим спортсменам и туристам — достопримечательности и все прочее. С Дицем они уже виделись в консульстве, это и будет предлог, он ничего особенного не заподозрит.

— Вопрос деликатный.

— Ничего, я с их родителями сам поговорю и этот вопрос буду держать под личным контролем. Идите.

Мракобесов затушил папиросу, поднялся, отдал честь и вышел.


7


Славянские дети проявляют радушие и гостеприимство. — Курт зевает и просится в номер. Маринка Корзинкина проливает на Петю потоки слез


Первую половину дня Курт провел в бассейне, методично пересекая его от стенки до стенки по центральной дорожке. Фриц Диц сидел на трибунах, откинув голову и уронив на лицо газету. Потом они вернулись в номер, переоделись и спустились в ресторан обедать.

Диц заказывал себе то пирога, то борща, то пельменей, то икорочки под рюмочку водки; Курт ел мясо с кровью и сырые овощи. Когда Диц приступил к десерту, а его спутник начал пить маленькими глоточками витаминный коктейль, по виду и по вкусу похожий на озерную тину, возле их столика возникли две несерьезные физиономии.

— Господин Фриц Диц? — сказал мальчик.

Тотчас узнав обоих, Фриц улыбнулся и кивнул.

— Господин Курт Шикельгрубер? — сказала девочка.

Курт испуганно посмотрел на Дица.

— Здравствуйте, мы ваши шефы, — радостно объявили дети в один голос.

— Кто? — тихо сказал Курт по-немецки.

— О, не стоит волноваться, — заговорил с ним Диц. — Это только так говорится, на гангстерский манер. Шефами здесь называются дети, которые помогают приезжим спортсменам и болельщикам освоиться на новом месте: рассказывают о местных обычаях, оберегают от мошенников, показывают местные достопримечательности.

— А почему именно эти? Может быть, их подослали специально?

— Ну разумеется, их прислали специально, дорогой друг, ведь я с ними уже знаком. Это те самые смельчаки, которые оживили мумию и наделали переполоху в музее. Кстати, они совсем не знают немецкого.

Широко улыбаясь, Фриц придвинул к столику еще два стула. Поблагодарив, Маринка Корзинкина и Славик Подберезкин сели за стол.

— Со времени нашей последней встречи фройлян несомненно похорошела.

— Ну что вы, — смутилась Корзинкина. — Только три дня прошло…

— Молодой человек, — обратился Диц к Подберезкину, — я весьма рад нашей новой встрече.

Славик и немцы обменялись рукопожатиями.

— Кельнер! — подозвал Фриц официанта. — Принесите мороженого и крем-соды. Ассорти в большой вазе, воду в сифоне и два прибора.

Дети смущенно переглянулись. Маринка раскрыла записную книжечку и затараторила по писанному:

— Уважаемые господа, дорогие гости. Нами разработана специальная программа культурного досуга, рассчитанная на ваш полноценный отдых и расширение кругозора. Сегодня у нас Мариинский театр «Жизнь за царя», затем белые ночи — прогулка по набережным и катание на морском трамвайчике. Среда: Петергофские фонтаны, посещение дворца, подвижные игры в парке аттракционов…

— Хорошо, хорошо, гут, — Фриц захлопнул Маринкину книжечку. — Я сдаюсь, их бин капитулирен. Однако мой друг Курт решительно настроен собрать все золотые и серебряные медали на этих соревнованиях, а потому вряд ли он сможет участвовать в наших подвижных играх… Вы видите, у него уже начинается послеобеденный отдых.

Курт и вправду совершенно осоловел от обилия русской речи, бифштекса и витаминного коктейля. Глаза его то и дело закрывались сами собой.

— С вашего позволения я провожу его в номер, — подмигнул Диц.

— Хорошо, — согласилась Маринка, — мы подождем.

— Ауфвидерзеен, — важно произнес Курт, поднимаясь с места и срывая с себя салфетку. Диц проводил его, держа под руку и на ходу разъясняя смысл предшествовавшего разговора.

— Но вы обязаны быть постоянно возле меня, — возмутился Курт, — что еще за славянские дети и непредусмотренные поездки!

— Видите ли принц, здесь, в России, это самая обычная практика. Это называется радушие, гостеприимство и еще что-то в таком роде. Отказ вызовет ненужные толки, а также излишние внимание. Все ваши конкуренты носятся по концертным залам и театрам как угорелые, едва успев обсохнуть после тренировок.

— Хорошо, барон, вы меня убедили. Надеюсь, что ваша рекреационно-просветительская деятельность ни коим образом не повлияет на мой режим тренировок.

Уложив Курта в постель и плотно задвинув шторы, Фриц Диц вынул из чемоданчика табакерку и сунул ее в карман.

Славянские дети сидели за столом точно так, как их оставили здесь пять минут назад. С той разницей, что ваза с мороженым ассорти была пуста, а в сифоне пузырилось не более чем на два пальца от дна «крем-соды».

— Я не заставил вас ждать? — вежливо поинтересовался Фриц.

— Нет, спасибо, было очень вкусно, — поблагодарила Корзинкина.

— А почему ваш чемпион выступает от независимой сборной? — обратился Славик к Дицу. — Разве он не из Германии?

— Курт немец, это так, однако он родился в Южной Америке и еще ни разу в жизни не бывал на своей исторической родине.

Это была абсолютная правда.

— Послушайте, — Фриц вдруг пригнулся и заговорил шепотом.

— Да! — отозвались шепотом Славик и Маринка.

— Я восхищен вашей изобретательностью и фантазией!

— Правда?

— Этот луч, объемная проекция мумии, он до смерти перепугал воришек.

— Фантом-проектор, — уточнил Славин не без гордости.

— Уникальные кадры видеосъемки в экстремальных условиях…

— По правде говоря, не очень хорошо получилось, — призналась Маринка.

— Дротики, начиненные транквилизаторами…

— Там было довольно темно… — Славик предпочел бы не вспоминать свои позорные промахи.

— Мальчик-эльф, отключивший сигнализацию…

— Петя?.. — переглянулись Славик и Маринка и тут же прикусили языки: говорить с кем бы то ни было на эту тему, генерал Потапов им запретил. И уж совсем не следовало этого делать с иностранным гражданином, за которым они сами должны были наблюдать.

— А мы ничего такого не знаем, — ясные глаза Маринки Корзинкиной округлились.

— Ерунда какая-то, — Славик начал сердито расколупывать неровность на полированном столе.

Некоторое время Фриц с едва заметной улыбкой переводил взгляд с одного на другого, затем поставил на середину стола табакерку и откинул крышку.

Медленно привставая и одновременно вытягивая шеи, дети склонились над незнакомым предметом.

Серебряный ларчик был разделен перегородкой на два отделения: «спальню» из мягких лоскутков ткани и «ванную комнату» — с влажной губкой для умывания, полотенцем и ночным горшком, для которого немец приспособил обыкновенный наперсток.

На мягких лоскутках, закинув ногу на ногу, лежал Петя Огоньков и делал вид, что ему все на свете безразлично.

Внезапно ему прямо на лицо обрушился поток теплой воды.

— Петя… — всхлипнула Маринка и достала платочек.

Убиравший со стола официант тоже попытался заглянуть в коробочку, но Славик захлопнул крышку перед его носом и посмотрел на него укоризненно.

— Будете еще что-нибудь заказывать? — спросил официант.

— Оставьте счет, вы свободны, — распорядился немец.


8


Джокер дает подсказку. — Фриц Диц угадывает условия игры. — Седьмое испытание


Маринка Корзинкина приоткрыла крышку, и ее глаза снова сделались на мокром месте.

— Петя! Огоньков! Ты здесь? Как же ты здесь живешь! А наперсток зачем?..

Петя подскочил, словно ужаленный, и спрятал наперсток, который, по счастью, был пуст и вымыт. Затем он снова завалился на тряпки и, чтобы поскорее переменить тему, обратился к Славику:

— Ну что, Подберезкин, где же твои гуманоиды?

— А что, так и не появлялись? — рассеянно отвечал Славик. — А где ты сам был все эти дни?

— После расскажу.

Хлюпнув носом, Маринка виновато сказала:

— Петя, извини нас, что мы тебя тогда оставили в музее, мы очень испугались. Теперь ты, наверное, к родителям вернешься?

— Нет! — Петя решительно подскочил на месте, — Как я могу вернуться в таком виде! Хотите, чтобы они ума лишились?

— А что же делать?

— Я ведь объяснял уже, мне нужно выиграть у этих… ну, вы знаете… у недостатков.

— А какой уже счет? — поинтересовался Славик.

— По трем.

— Ну, вообще-то обнадеживает. На прошлой неделе «Зенит» проигрывал у «Спартака» три ноль, всухую, а на последних десяти минутах…

— Какой «Зенит»! — заорал Петя. — Я же вообще не знаю, во что они играют! Я для них просто… фишка!

Петя заплакал. Неожиданно ворох лоскутков, на котором он лежал, зашевелился и откуда-то из его недр выбрался, чихнул и отряхнулся маленький карточный джокер.

— Прошу прощения, — заявил он, — однако в данном случае я вынужден решительным образом вмешаться.

Джокер запрыгнул на край ларца и воскликнул с надрывом:

— И вы поверили гнусной клевете?! Поверили лживым искусственным слезам этого прожженного лицемера?! Он, видите ли фишка, им видите ли играют злые дяди и тети! А задумывались ли вы над тем, милостивые государи, кому приходится лить настоящие, горькие слезы, глядя на эту, с позволения сказать, игру?..

Опустив голову, шут порывисто разрыдался.

— А знаете ли вы…

Шут вскинул голову в порыве благородного негодования.

— Что он сам! сам! добровольно! вызвался участвовать в этом, я бы сказал, социально-психологическом эксперименте! И вы не смеете!

Шут замахал длинным пальцем перед петиным носом.

— Вы не смеете делать сцены из-за каких-нибудь трех-четырех туров, оставшихся до конца игры! Вы не посмеете сорвать игру на самом интересном!.. То есть, не игру, я хотел сказать, а это… социально-психологическое исследование, эксперимент. Так что подотрите немедленно ваши слезы, — джокер протянул Пете огромный белый платок в горох, но так и не дал, а сам громко высморкался в него и упрятал в манжет, — и следите за моим движением.

Взмахнув рукой, он выбросил вверх платок, и тот развернулся над столом парашютным куполом. На чистой белой ткани был изображен знак «№ 3».

— Подсказочка, — пискнул джокер и пропал вместе с платком.

Диц попросил официанта принести еще два сифона с крем-содой.

— Слушай, Огоньков, а на что это он сейчас намекнул? — сказал Славик Подберезкин.

— Не знаю.

— Может быть, третий кон?

— Нет, мы уже седьмой должны играть.

— Петя, а во что вы играете? — бухнула Маринка.

Фриц Диц что-то сосредоточенно писал на салфетке по-немецки. Отложив, наконец, ручку, он обратился к Пете:

— Пожалуйста, отвечайте на мои вопросы, молодой человек.

Петя поднял голову.

— Итак, первое очко ты проиграл из-за того, что доверился колдунье.

— Да, только она оказалась ненастоящая.

— Это не важно. В следующем раунде ты пытался убить себя, подорвавшись на мине.

Петя молчал. Ему было стыдно и страшно.

— Третье очко они засчитали себе после того, как ты поселился в клетке с хомяком.

— А что я мог поделать, если меня заперли в этой комнате со всех сторон?

— Потом они пожалели, что потратили на такого лентяя кучу времени и вернули тебя к началу третьего тура. С этого времени ты, как бы это сказать, начал отыгрываться.

— Выходит так.

— Помешал воришкам украсть алмаз.

Петя кивнул.

— В деле о подглядывании присяжные тебя оправдали.

Петя кивнул.

— Потом, в чемоданчике, ты отказался от предложения карточного джокера и не променял благополучие родителей ради собственной выгоды.

— Было что-то такое.

— Таким образом, на данный момент сложился счет три три. Думаю, скоро произойдет событие, которое шут символизировал третьим номером. И теперь я уже понимаю, что это за номер.

— Ну и!.. — воскликнули разом все трое.

Немец щелкнул пальцами и помотал головой:

— Если скажу, игра потеряет смысл и прекратится.

— Тогда лучше не надо, — предупредил Петя.

— И все-таки, герр Питер, не откажетесь ли вы переговорить со мною пару слов наедине?

Маринка Корзинкина и Славик Подберезкин состроили физиономии и отошли в сторону.

Фриц Диц решил проверить истинность своей догадки, не сходя с места.

— Герр Питер, — начал он издалека, — вы знаете, что я отношусь к вам с симпатией, и только кратковременность нашего знакомства мешает мне прямо называть вас своим другом.

Петя недоверчиво прищурился:

— А мучить в концлагере и убивать тоже как друга будете?

— О, как это примитивно! Вы насмотрелись и наслушались пропаганды. Подискутируем на эту тему в другое время, если желаете. Сейчас о другом. Поскольку ваше местонахождение перестало быть секретом, пообещайте, что сохраните в тайне все то, что вы видели и слышали там… Там, где мы были еще вчера.

— Конечно, куда мне теперь деваться, ведь вы меня там не выдали своим.

— Дело не в этом, я не говорю об услуге за услугу, я только пытаюсь сохранить с вами добрые отношения.

Петя где-то читал, что даже в древности на период проведения Олимпийских игр прекращались войны.

— Хорошо, хорошо, я обещаю. До конца соревнований никому не скажу. А после будет видно.

— Простого обещания мало. Дело слишком серьезное. Поклянитесь.

— Хорошо, хорошо, клянусь, — отмахнулся Петя.

— Нет, не так, это не клятва. Ведь вы христианин? Перекреститесь как положено и поклянитесь именем своего Господа Бога.

Петя поднял руку, чтобы перекреститься и даже открыл рот, чтобы сказать все как положено, но тотчас опомнился. Такую клятву обратно уже не загонишь, и если какая-то досадная ерунда заставит его проговориться… Нет уж, лучше такими словами не бросаться.

— Знаете, — сказал Петя, — я так клясться не буду. От себя лично — это пожалуйста. А Господу Богу, надо полагать, и без меня других дел хватает.

Фриц Диц улыбнулся.

— Хорошо, я верю, — сказал он, — И знаешь, у меня сейчас есть такое ощущение, что свое четвертое очко ты уже имеешь.

Не успел Фриц договорить, как все вокруг заволокло розовым дымом…


9


Затянувшийся стоп-кадр. — Маркиза де Помпадур в ярости. — Седьмая сцена отснята, все свободны


Не успел Диц договорить, как все заволокло розовым дымом, а когда дым рассеялся, оказалось, что посетители ресторана и официанты сидят и лежат как придется, словно сраженные газовой атакой.

Сверху ударили прожектора, запахло магнием. Повсюду путались провода, громоздилась съемочная техника на штативах. И над всем этим гордо возвышались силуэты достоинств и недостатков. Они были раза в два больше обыкновенного.

Петя ничуть не смутился.

Славик и Маринка, чтобы не упасть, сели на стулья.

Фриц Диц надел и тут же выронил стеклышко монокля.

— Стоп! Стоп! Стоп! — требовательно захлопала в ладоши «Помпадур». С ее раскрасневшегося от злости лица сыпались катышки пудры.

— Кина не будет, товарищи, — заявил «Генсек».

Откуда-то вылезла жаба-ассистент и внезапно треснула хлопушкой со словом «ИГРА» у помпадурши перед самым носом. Та в испуге отпрянула и от столь поразительной наглости потеряла дар речи.

— А в чем, собственно, дело? — невинно поинтересовался коньяк, опустив газету «ВИДЫ НА УРОЖАЙ», за которой прятался, когда маркиза начинала скандалить.

— Обсуждать — нечего! — отчеканил молоток.

— Механик! — крикнул «д'Артаньян», и из проекционного окошечка высунулась голова крота в зеленых очках слепого. — А ну крути дальше, усы отрежу!..

— Стоять! — взвизгнула «Помпадур» и, шурша юбками, приблизилась вплотную к Дицу. — Это кто такой?! — указала она на немца пальцем сверху вниз. — Кто это такой, я вас спрашиваю?!

— Вы сами знаете, — нехотя отозвался коньяк, — Барон фон Диц, обаятельный злодей.

— Я вас не про амплуа его спрашиваю, — «Помпадур» сорвала голос и захрипела. — С этим как-нибудь без вас разберемся. Я вас спрашиваю: имеет он право вмешиваться в игру, или не имеет?!

Покручивая ус и ухмыляясь, «д'Артаньян» язвительно шепнул молотку:

— Она в него влюбилась…

И оба, закрываясь ладошками, захихикали.

Маркиза снова потеряла дар речи, но уже в следующую секунду, зажав в кулаке ручку стилета, рванулась к обидчику. Еще быстрее мушкетер выхватил шпагу и приставил острие к груди разъяренной дамы.

В бешенстве вращая глазами и раздувая ноздри, «Помпадур» была вынуждена остановиться. Желая сорвать злобу, она внезапно ударом стилета пригвоздила к полу ежа, деловито пересекавшего съемочную площадку с пачкой бумаг. Бумаги рассыпались, на одной из них мелькнул заголовок:


«КУЛИНАРНЫЕ СЕКРЕТЫ РУССКОЙ КУХНИ.

Сценарный план.»


Несчастное животное потом еще долго хрипело и сучило по полу лапками в предсмертной агонии.

Шумно и тяжело дыша, маркиза упала в кресло. Грудь ее вздымалась столь бурно, что казалось, корсет вот-вот треснет и разлетится.

Случившееся не могло оставить равнодушным гусака. Раздуваясь от праведного гнева и желая немедленно вступиться за честь дамы, он выхватил из-за пояса скорострельный «узи» и, нацелившись в голову мушкетера, выпустил одной сумасшедшей очередью всю обойму.

Но тут выказал проворство молоток: раньше, чем пули могли бы ударить в цель, он отбил все до единой своей стальной ударной поверхностью. Сотня сплющенных кусков свинца рикошетом разлетелись по павильону, расколотив аппаратуру и покалечив некоторых из присутствующих. Печка дала множество трещин, задымила и перекособочилась, студень бесследно утек, а сам виновник погрома упал на пол с перебитым горлом.

— Вернуть…. - прохрипел он, истекая кровью. — Вернуть…

В следующее мгновение все закрутилось в обратном порядке: персонажи заняли свои места, пули пчелиным роем залетели обратно в «узи», «д'Артаньян» и маркиза спрятали свое оружие, ежик с бумагами попятился назад.

Некоторое время все сидели тихо. Затем «Сократ» шагнул к гусаку, распахнул ему мундирчик, вынул из-за пояса «узи», разломал о колено и запихал обломки ему в лосины.

Гусак раскрыл было клюв, но «Сократ» наподдал ему снизу такую саечку, что клюв захлопнулся со звуком упавшего с антресолей чемодана.

Жаба-ассистент вышла на площадку и треснула хлопушкой с надписью «ДУБЛЬ 2».

Слово взял «Генсек».

— Я вот что хочу сказать, товарищи. Нам никакой самодеятельности не нужно. Кино будем крутить согласно утвержденному худсоветом сценарию. Так что прошу по всем спорным вопросам свериться с текстом на предмет соответствия…

— Нет никакого сценария! — рявкнула на него «Помпадур». — Есть правила. А по правилам подсказывать и подыгрывать нельзя! И уберите, в конце концов, с площадки посторонних.

Славик и Маринка испуганно переглянулись.

— Ай эм сорри!

Откуда-то сверху на штативе со съемочной установкой спустился карточный джокер. Развернув на затылок бейсболку, какие обычно любят надевать кинооператоры, он спрыгнул на пол и присоединился к разговору.

— Ай эм сорри, мадам! Здесь нет посторонних. Здесь вообще одни только главные действующие лица. Или мадам уже давно не следит за ходом сюжета?

— Не надо умничать, вы понимаете, о чем я говорю. Мы не должны обсуждать наши дела в присутствии героев, статистов или кого бы там, черт вас побери, ни было.

— Полегче на поворотах. О чем вы говорите? Здесь все свои люди, они уже имели удовольствие вас видеть. Дело совсем не в этом. Вы, мадам, утверждаете, что седьмое очко было разыграно не по правилам. Приведите ваши аргументы.

Сложенным веером «Помпадур» ткнула в сторону Дица:

— Он знал.

— Он знал, потому что догадался, — уточнил джокер. — Так что с того?

— Он подыграл.

— Каким образом?

— Он подмигнул.

— Что-что?..

— А если не подмигнул, то еще как-нибудь.

Фриц Диц повернулся к «Помпадур» и вставил монокль.

Та немедленно отреагировала:

— Не надо на меня так смотреть, красавчик. Не люблю шибко умных, с ними одна морока, легче самой себя удовлетворить. Кто рассказал ему об условиях? Кто у нас тут любит больше всех пакостить?

— А в чем дело, товарищи? — неожиданно откликнулся «Генсек». -Согласно утвержденному регламенту, все вышеобозначенное время я находился…

Джокер вынул из-за пазухи пергамент и стал читать:

— …Если же одно из действующих лиц, а равно и несколько, сами догадались об условиях игры без чьей либо подсказки, действие не прерывается и правила не меняются.

«Помпадур» махнула не него сложенным веером, отвернулась и стала усердно пудриться, распустив вокруг себя приторное облако. Гусак расчихался и отодвинулся.

— Забудем этот нелепый инцидент и продолжим игру, — предложил джокер. — Господин Диц, я приношу вам извинения за вздорные и необоснованные предположения одного из… одного из членов нашего клуба.

Маркиза презрительно фыркнула.

Диц чуть заметно вежливо кивнул, при этом его монокль снова вывалился и повис на шнурке.

Внезапно запыхтела и заволновалась печка:

— Э, погодьте, погодьте расходиться! Мальчонка-то сейчас где живет? Ась? То-то и оно, в табакерке. Вас бы всех в табакерку засадить. Надо-ть ему что-то удобнее устроить, все-таки живая душа, не игрушка…

Джокер отреагировал моментально:

— Улучшение жилищных условий не возбраняется, если таковое не повлияет на расстановку сил в последующем туре игры.

Хлопнув в ладоши, он выкрикнул:

— Седьмая сцена снята, все свободны!

Прожектора погасли, на мгновение стало темно.

Как только дневной свет вновь осветил ресторанный зал, а посетители и официанты начали «отмирать», Славик, Маринка и немец склонились над табакеркой. Теперь ее убранство не было похоже на временное убежище с лежанкой из тряпок и ночным горшком. Это были хоромы. На месте лежанки стояла гидрокровать с терморегулятором, а позорный наперсток заменил многофункциональный биотуалет с запасом одноразовых вставок. Напрягая зрение, в табакерке можно было разглядеть:

— мягкую обивку по стенам;

— электрическое освещение где только можно;

— компактную помывочную кабину;

— компьютер, аудио, домашний кинотеатр;

— забитый припасами холодильник;

— кондиционер;

— прочее несущественное во множестве.

Славик тихонько присвистнул, а Маринка прошептала:

— Так бы и я согласилась…

Сам Петя Огоньков уже стоял с пультом в руках и нажимал кнопки, а вещи его слушались. Подняв глаза, он сказал:

— Ладно, несите в номер, чего уставились.

— Петя, а где наперсток? — не удержалась Маринка.

Проигнорировав шпильку, Петя завалился на гидрокровать, закинул ногу на ногу и раскрыл объемистое руководство, озаглавленное: «Жилище компактное повышенной комфортности. Инструкция по эксплуатации».


10


Черный человек. Экселенц желает получить мальчика. — Когда самый дорогой фотоаппарат не дает гарантии качества


Бережно держа в руках табакерку, дети направились к лифту. Фриц отдал им ключи от номера и сказал, что задержится. Едва двери лифта захлопнулись, он вернулся и взбежал на второй ярус ресторана. Тот, кого он искал, торопливо шел к противоположному выходу.

Это был худой, очень сутулый человек в черном плаще и черной шляпе. Нижнюю часть лица он скрывал, прижимая к губам носовой платок, верхнюю оттеняли широкие поля шляпы, глаза прятались за круглыми стеклами черных очков. Сосульки редких седых волос доставали ему до плеч.

— Карл! — негромко окликнул его Фриц Диц.

Незнакомец рефлекторно повел сгорбленными плечами, но не обернулся, а наоборот ускорил шаг. Добежав по коридору до пожарной лестницы, он вдруг носом к носу столкнулся со своим преследователем.

— Карл, — повторил Диц, — какая неожиданная встреча! Вот уж верно говорят, что мир тесен. С чего это ты так запыхался? Вид у тебя еще противнее, чем обычно. Может, стоит уладить какие-то неприятности?

— Не надо ничего улаживать, господин барон, — с неприязнью проговорил черный человек, вытирая лицо платком. — Вы сами одна большая ходячая неприятность. Уж лучше держитесь от меня подальше.

— Зачем же вы следили за мной? Кажется, вы у нас специалист по внутренним дознаниям, господин соглядатай.

— Внутренние дознания, господин барон, тоже бывают разного рода. Поговорим начистоту, если уж так сложилось. Хотя, согласно предписанной мне инструкции, я должен встретиться с вами не раньше завтрашнего утра.

— Чтобы до того времени следить за мной?

— Это уж как вам угодно, господин барон, я только выполняю приказание фюрера.

— Хорошо, пройдемте в зал, здесь на нас обращают внимание.

Вернувшись в ресторан, они уселись за столиком второго яруса и заказали кофе.

— Отличный обзор, — заметил Фриц.

— Как же вы меня увидели снизу, сидя ко мне спиной?

— Увидел вас в крышке табакерки. Я вообще имею привычку видеть всегда и все вокруг себя. Так что же вам поручил фюрер?

Карл склонился над столом и понизил голос:

— Экселенц желает, чтобы вы отдали ему того мальчика, гомункулуса, которого вы прячете в табакерке.

Фриц внешне оставался невозмутим, однако в голове у него происходила лихорадочная работа. Через две секунды решение было принято.

— Нет никакого мальчика, с чего вы взяли, — сказал он холодно.

— Не отпирайтесь, я сам его видел.

— Кто вам поверит.

— У меня есть доказательства, фотоснимки.

— Не сомневаюсь, что вы засняли с этой удобной позиции три десятка отличных кадров. Их можно сколь угодно увеличивать и разглядеть любые детали. Однако дело в том, милейший господин Ангелриппер, что это была всего-навсего детская игра, фантом-проекция. Можно видеть, но нельзя осязать. Вы напрасно старались.

— Но тогда, в ставке фюрера, на дне бассейна я видел не проекцию.

— Стало быть, вы, как обычно, подглядывали и подслушивали, господин мерзавец?

— Не пытайтесь меня провоцировать, дуэли не будет, я выполняю личное поручение фюрера. А подглядывать и подслушивать — это моя работа, если вам угодно. И пока еще фюрер доволен моей службой.

Глаза Фрица метнули молнии.

— Если вы еще раз, — проговорил он спокойно, — в разговоре с мной сошлетесь на вашу мнимую близость к фюреру, я попрошу его утопить вас в том самом бассейне, в котором живут ваши болезненные галлюцинации, Карл Ангелриппер.

Это была вполне реальная угроза. Карл сбавил тон и заторопился.

— Как бы там ни было, я должен выполнить приказ.

— Хорошо, выкладывайте, что у вас.

— Мною уже установлено, что мальчик существует. Нашим специалистам не составит труда доказать, что на фотографиях живое существо, а не проекция. Согласно следующему пункту я должен встретиться с вами и настоятельно просить вас от имени фюрера (Карл осекся и испуганно взглянул на Дица) просить вас передать существо мне в руки. В случае отказа, я должен передать господину барону этот билет на субботний одиннадцатичасовой рейс для последующей личной встречи с фюрером.

Это уже было серьезно. Фриц понимал, что не сможет обмануть Гитлера при личной встрече. Пытаясь скрыть некоторое замешательство, он улыбнулся:

— Похоже на черную метку, Карл, что-то в пиратском духе…

— Это как вам угодно, господин барон. У вас три дня на размышление, включая сегодняшний. Кстати, я вынужден рапортовать фюреру, что вы работаете здесь из рук вон плохо: большую часть времени Курт находится без присмотра, в то время как вы сентиментальничаете с парочкой малолетних славянских дегенератов. Настоятельно советую вам, барон, еще раз хорошенько все обдумать.

Карл хотел подняться, чтобы уйти, но Диц сделал знак, будто хочет сказать что-то ему на ухо. Карл настороженно замер, Диц склонился над ним, и неожиданно надавил на точку его лица где-то возле правого глаза. Карл замер, превратившись в восковую куклу. Фриц вынул у него из кармана фотоаппарат, стер запись, положил обратно и снова надавил пальцем на точку возле глаза.

Карл пошевелился, и Фриц тут же шепнул ему на ухо:

— Но ведь признайся мне, Карл, что ты совершенно не умеешь фотографировать. Я просто уверен, что у тебя ничего не получилось.

Карл нащупал в своем кармане фотоаппарат и, глядя в спину удаляющемуся барону фон Дицу, прошептал:

— Клянусь копытами дьявола, тебе недолго осталось ходить в любимчиках. Русский вот-вот заговорит, и тогда фюрер поймет, что ты его обманывал. А фюрер очень не любит, когда его обманывают… Особенно когда это делают люди, которым он доверял.


Глава восьмая

ПРИЗРАКИ ПЕЩЕРНОГО ГОРОДА


1


Неделей раньше. — Великий инквизитор. — Допрос


В то время, когда Фриц Диц, сопровождавший Курта, летел по направлению Санкт-Петербурга, лейтенант Яблочкин, двигавшийся за ним по сигналу маячка, еще только приближался к подножию Кордильер. Конечно, он не знал о существовании пещерного города, не знал и о камерах наблюдения, расположенных на самых дальних подступах к контрольному участку. А потому, едва он ступил на каменистую тропу, взвод охраны СС уже был поднят по тревоге.

К моменту появления Яблочкина на площадке перед главным входом в колонию Пятого Рейха, кусок скалы был сдвинут словно в сказке «Тысячи и одной ночи», а железная дверь гостеприимно распахнута. Со всех сторон из-за камней появились вооруженные люди в фашистской форме времен второй мировой войны, послышалась рычание собак, раздался грубый, знакомый по кинофильмам оклик «хенде хох!».

Яблочкин, хотя и не понимал немецкого, поднял руки.

Его обыскали. Лазутчик был одет по-походному: шорты, рубашка и пробковая шляпа. На ногах горные шнурованные ботинки, за спиной рюкзак. В карманах обнаружили немного денег, расческу, компас, ручку, блокнот с безобидными путевыми заметками и перочинный ножик, раскладывающийся на двенадцать предметов, включая ложку и вилку.

В рюкзаке нашлись консервы, сухари, вода, байковое одеяло и купленная в магазине карта местности.

Яблочкина толкнули в спину, он оказался в тускло освещенном тамбуре. Потом был долгий спуск в скоростном лифте, коридоры с темным скрипящим паркетом и часовыми на каждом повороте. Потом была лестница вниз и сырой подвал. Руки пленного пристегнули к свисающим с потолка железным цепям, с ног сорвали ботинки и носки. Лязгнули дверные запоры, и свет погас.

Минули сутки. Как только Яблочкин терял сознание и повисал на цепях, его начинало бить током. С криком боли он находил опору — обитую железом воронку со сливным отверстием — вес его тела отпускал электрический контакт, и боль отступала.

По прошествии полутора суток он перестал что-либо чувствовать и понимать, борьба за жизнь прекратилась.

* * *


Когда лампочка, вмонтированная в рабочий стол начальника Отдела внутренних дознаний, стала гореть непрерывно, Карл Ангелриппер отключил ток от цепей пыточного подвала.

— Шульц! — вызвал он своего подручного. — Иди в подвал, отстегни русского.

— Приготовить инструменты, господин старший надзиратель?

— Пока не надо. Дай ему чашку сладкого чая. Я задам ему несколько предварительных вопросов.

Закончив с делами, Карл поднялся из-за стола, погасил настольную лампу и не спеша, заложив руки за спину, двинулся по коридору. Завидев его издалека, часовые вытягивались по струнке; прочие обитатели колонии, включая высшие армейские чины, старались вообще никогда не попадаться ему на глаза.

Гитлер в шутку называл этого человека Великим Инквизитором. И действительно, Карл внешне напоминал монаха капуцина: темно-коричневая ряса до самого пола, подпоясанная веревкой, и капюшон, закрывавший половину лица.

На каждого колониста в возрасте от семи лет у него была заведена отдельная папка, в которую заносилось все, что касалось личности человека: его привычки, слабости, сомнительные высказывания.

Сам Карл Ангелриппер был человеком низкого происхождения, к тому же в его венах текла кровь очень сомнительного происхождения, что особенно выдавал его длинный крючковатый нос. Фюрер мирился с этим несоответствием, отдавая должное добросовестности и рвению этого фанатично преданного делу товарища.

С тех пор, как Гитлер появился в колонии, Карл начал при встречах с ним неимоверно сутулиться, подгибая под рясой колени и вжимая голову в плечи, чтобы крошечный фюрер испытывал меньшую неловкость и казался больше. Такое раболепство стоило ему потери правильной осанки: из высокого и стройного молодого человека с годами он превратился в сгорбленного старика.

Теперь его не боялись только сам фюрер, Курт и фаворит Гитлера барон фон Диц. Последнего Карл ненавидел, потому что мучительно завидовал его успехам, его благородному происхождению и физическому совершенству. Но в последние дни Фриц совершил два серьезных промаха: он утаил от фюрера существование мальчика-гомункулуса и затем привел за собой в колонию «хвоста» — русского шпиона с вмонтированным в компас пеленгатором. При помощи этого приборчика Карл быстро обнаружил и сам жучок — бесцветная чешуйка с микросхемой была выбита из ушной раковины Фрица на ринге спортивного зала.

И прежде, чем пойти со всем этим к фюреру, Карл хотел допросить русского.

* * *


Яблочкин почувствовал укол на сгибе локтя и пришел в сознание. Теперь его ноги и руки были пристегнуты скобами к железному пыточному стулу. Кто-то мордатый, в грязном больничном халате поверх формы, поднес к его губам кружку. Обжигаясь и обливаясь, Яблочкин выпил чай и одновременно ощутил, как чувства и память опять возвращаются к нему.

Отворилась дверь, и по каменным ступеням в подвал сошел сгорбленный монах с надвинутым на лицо капюшоном, из-под которого торчал крючковатый нос. Монах приблизился вплотную и, наклонившись, заглянул Яблочкину в лицо.

— Он может говорить? — произнес он по-немецки.

Здоровяк в медицинском халате пожал плечами.

— Вы можете говорить?

Сидящий за столом в углу переводчик начал переводить с сильным акцентом.

— Что вам нужно? — едва ворочая языком, проговорил Яблочкин.

— Гут, — кивнул Карл и присел на табуретку, заботливо подставленную ему детиной. — Вас зовут Алексей Дмитриевич Яблочкин?

— Да.

— Ваше звание и должность.

— Лейтенант милиции.

— Как вы сюда попали?

— У меня отпуск, я путешествую.

— Ах, так вы турист? Вас арестовали по ошибке, какая нелепость. Кстати, знаете, почему вам не стали завязывать глаза, когда вели сюда?

— Догадываюсь.

— Это хорошо. Я не хочу, чтобы в дальнейшем у вас возникали какие-либо иллюзии в отношении вашей дальнейшей участи. От ваших показаний зависит только жизнь и здоровье ваших близких, оставшихся в Санкт-Петербурге.

Яблочкин поднял глаза и задергался.

— Браво, браво. Шульц, отстегните его.

Едва только руки и ноги его освободились, Яблочкин потянулся вперед, чтобы задушить этого гадкого человека, но сразу завалился на бок и бессильно рухнул на каменный пол.

— Пристегните его, Шульц, а не то он раскроит себе череп. В сущности, у меня к вам только два вопроса, Алексей Дмитриевич. Первый: как давно завербован русскими оберштурмфюрер Диц? Второй: происхождение и назначение мальчика-гомункулуса. Если вы подробно и, самое главное, правдиво ответите на оба вопроса, то умрете быстро и безболезненно, а вашим родным и близким не будет причинено ни малейшего вреда. Итак, решайте, у вас одна минута.

— Где я и кто вы? — с усилием выговорил Яблочкин.

— Ответите на мои вопросы, и я, даю вам слово, отвечу на ваши.

— Хорошо, я скажу. Этот Фриц Диц работает у нас четвертый месяц. Он дал мне пеленгатор, чтобы я шел за ним и поставил здесь бомбу. Про мальчика я ничего не знаю, мне еще мало доверяют.

— Где же эта бомба?

— Ее доставят как только я выйду на связь.

Карл вздохнул и поднялся с табуретки.

— Шульц.

— Да, хозяин?

— Пусть повисит еще сутки, затем дай ему отдохнуть, покорми хорошенько и приступай к допросам.

— С инструментом? — радостно откликнулся Шульц.

— По полной программе. Но если по возвращению я застану здесь труп, ты сам сядешь в это кресло.

— Так вы уезжаете, хозяин?

— Полагаю, что фюрер распорядится именно так. Хайль Гитлер.

— Хайль Гитлер!! — подскочив, рявкнули разом Шульц и переводчик.


2


Невеселая арифметика. — Слепящий луч надежды


Адольф Гитлер сидел за своим письменным столом и предавался невеселым подсчетам. Цифры этой арифметики были давно вызубрены им наизусть, и знакомые величины выскакивали словно выкрики лесной кукушки. Даже при уменьшении его теперешней массы тела еще на десять процентов, он никак не дотягивал до нового урожая травки молодушки.

Зная ответ заранее, Адольф по привычке снял трубку:

— Лаборатория? Есть что-нибудь? Так И по заморозке? Очень плохо. К концу недели подробный отчет.

Вот уже несколько лет, отложив все дела, лаборатория работала только по трем направлениям:

— поиск химической замены травке молодушке;

— поиск эффективного средства для уменьшения массы фюрера до 18 кг;

— поиск способа глубокой заморозки фюрера до получения новой партии таблеток.

К сожалению, результаты не обнадеживали. Химический аналог вещества не получался, способа уменьшения веса фюрера до веса раскормленного домашнего кота не находили, а замороженный на прошлой неделе очередной кролик издох, успев только дернуть лапкой.

Итак, зловредная кукушка выкрикивала ему все те же роковые цифры: 14 вместо 31-го. Каких-нибудь семнадцати лет (а ему уже было 123!) не хватало величайшему из людей до полного и окончательного бессмертия.

В дверь тихонько постучали.

— Кто там? Ах, это ты, Карл Ну, что, какие дела, какие настроения в моем маленьком королевстве?

— Я вижу, мой фюрер чем-то опечален. Я боюсь опечалить его еще больше.

— Ах, Карл, если бы ты знал мою печаль, ты не высказывал бы столь глупые и мелочные опасения. Говори, говори что хочешь, мой преданный друг.

— Я хочу сказать, экселенц, что уважаемый мною человек, офицер и дворянин, возможно, не всегда бывает с вами до конца откровенен.

Адольф привык к мелким доносам со стороны главного дознавателя, а потому не относился к ним достаточно серьезно. Времена заговоров и покушений остались где-то в середине прошлого века. То, что Карл ненавидел его фаворита, было слишком хорошо известно. Однако других развлечений не предвиделось и Адольф, зевнув, устроился в кресле поудобнее.

— Что ж, говори, говори, мой преданный друг.

— Экселенц, вы знаете, я не имею допуска к секретным заданиям внешней разведки, которые выполняет по вашему поручению барон фон Диц.

— Что ж, я уверяю тебя, он выполняет их с блеском и изяществом.

Тысячи ядовитых иголочек впились в лицо и в сердце завистника, он опустил голову.

— Так что же, Карл?

— Я хочу спросить: не поручал ли экселенц фон Дицу что-либо связанное с мальчиком-гомункулусом, возможно, тайно выведенным в лабораториях какой-нибудь из технически высокоразвитых стран?

— Гомункулус? Да разве они существуют? Я полагал, что это выдумки средневековых алхимиков Разве можно на самом деле вывести человека в пробирке? Он большой или маленький?

— Не больше мизинца.

— Неужели! Диц раздобыл такого крошечного человечка? Наверное, он хотел позабавить меня, однако я столь внезапно отправил его и Курта в Петербург Погоди, погоди — Гитлера внезапно поразила одна мысль. — А что если этот мальчик не выведен из пробирки, что если его уменьшили до размеров гомункулуса?..

Возможность уменьшить тело в двадцать или более раз решила бы его проблему раз и навсегда. Предположение заставило Гитлера вскочить и забегать взад-вперед по «сцене».

— А ты, Карл, скажи, что ты думаешь по этому поводу?

Старший дознаватель молчал, скромно опустив голову.

— Карл!

— Да, экселенц?

— Немедленно поезжайте к нему и проясните это дело.

— Как прикажете, экселенц.

— Убедитесь, что гомункулус существует.

— Да, мой фюрер.

— Привезите его мне.

— Да, мой фюрер.

— Если барон откажется вам его отдать, пусть приезжает, а вы оставайтесь с Куртом.

— А если барон вообще будет отрицать существование мальчика?

— Проследите за ним и сообщите мне о результатах ваших наблюдений. Так или иначе, в субботу Фриц должен быть здесь. Дело гораздо серьезней, чем вы думаете.

— Я вылетаю немедленно. — Карл поклонился и, не разгибаясь, начал пятиться к дверям.

— Имейте ввиду! — крикнул Гитлер ему вдогонку. — Если гомункулус окажется плодом вашего мстительного воображения, то я прикажу Дицу высечь вас на глазах у всего Пятого Рейха!

Карл замер на мгновение, побледнел как смерть, повернулся и торопливо вышел.


3


За два дня до открытия Олимпиады. — Визит таинственной незнакомки. Карл дает волю своим порочным страстям


Комфортно устроившись в своем новом жилище, Петя впервые за последнее время смог полноценно отдохнуть и расслабиться. Он валялся как хотел на своей терморегулиющейся гидрокровати, он почитывал крошечные книжечки, странным образом подобранные на полке по его вкусу, он слушал радио, смотрел телевизор, ел и пил все, что хотел, из холодильника.

Когда все надоедало, он гасил свет и нажатием кнопочки на пульте раздвигал ставни многочисленных окон, получая естественное освещение и полный обзор во все стороны, вверх и вниз. Табакерка плавно покачивалась у лобового стекла взятого напрокат автомобиля, за рулем которого сидел Фриц Диц. На заднем сидении чесали языки Маринка Корзинкина и Славик Подберезкин.

Экскурсанты побывали в Пушкине, Павловске, Петродворце, Выборге и Кронштадте. В Петербурге из-за массового наплыва туристов было не продохнуть и не протолкнуться, поэтому загородные поездки давали возможность совмещать приятное с полезным.

Курт придерживался строгого режима тренировок, приема пищи и сна. Это был не человек и даже не спортсмен, а хорошо смазанный, отлаженный новенький механизм. Все, кто видел его на тренировках, не сомневались, что он возьмет добрую половину золотых олимпийских медалей.

Прибывший в город Карл Ангелриппер и пытавшийся было выступить в роли его няньки, охранника или даже слуги, был вынужден отступиться, так как Курт при виде его физиономии начинал молча натягивать боксерские перчатки. Карл пытался тайно следить, но его никуда не пускали без аккредитации, и ему не оставалось ничего другого, как тупо сидеть в своем номере, и ожидать новых указаний из центра.

В своем первом шифрованном донесении Карл доводил до сведения фюрера, что сделанные им фотографии мальчика-гомункулуса были непостижимым образом уничтожены. Он также обращал внимание фюрера на то, что барон фон Диц не уделяет ни малейшего внимания сиятельному наследнику, предпочитая общество малолетних славянских дегенератов.

Желая во что бы то ни стало раздобыть новые доказательства существования чудо-мальчика, Карл проник в номер своего недруга и, вооружившись лупой, обшарил помещение сантиметр за сантиметром. Он ничего не обнаружил, зато на выходе был подхвачен под руки двумя дюжими охранниками и препровожден в местный пикет. Сначала его долго и неприлично обыскивали, а потом составляли протокол.

Вернувшийся вечером Фриц Диц повел себя благородно, и делу не дали хода.

* * *


Ночью Карла мучила бессонница, и он, для поправки нервов, рюмку за рюмкой выпил целую бутылку шнапса. А утром, когда он разохотился открыть еще одну, в дверь нерешительно постучали.

— Херайн! — откликнулся Карл, полагая, что это прислуга.

Однако в номер вошла не прислуга, а незнакомая плотная дама с портфелем.

— О, пардон, — смутилась она. — Я ошиблась номером.

С этими словами дама хотела выйти, однако в дверях обернулась и, пристально посмотрев на Карла, сказала по-немецки:

— Тысяча извинений, это не вы вчера сидели за одним столиком с моим знакомым кажется, его зовут барон фон Диц. Неделю назад мы познакомились в мексиканском консульстве. Там был такой милый, шикарный прием.

Карл закашлялся в нерешительности, однако глаза его выдали интерес к незнакомке. Мгновенно уловив этот интерес, а также витающий в воздухе запах шнапса, дама сменила тактику и перестала церемониться.

— Лебединская, Елена Мироновна, — протянув руку вперед, она шагнула к кровати.

Карл высвободил свою из-под одеяла и подержал четыре унизанных кольцами толстеньких пальца. На него, в свою очередь, резко пахнуло сладким и терпким, и этот запах подействовал на него ошеломляюще. Вот уже пятнадцать лет, после смерти жены, Карл подавлял свое влечение к женщинам, считая его блажью и пустой похотью.

— Хотите спустимся в ресторан и вместе позавтракаем? — предложила дама без обиняков.

Карл не сводил глаз с незнакомки, приходя во все большее восхищение от ее крепкого телосложения, мужеподобных черт лица и делового стиля в одежде. Ему не нравились субтильные барышни, ухаживания и поцелуи, его сексуальные предпочтения с годами затворничества приобрели более радикальный и чем-то более изысканный подтекст.

Впервые за много лет Карл оказался наедине с женщиной — можно сказать, с женщиной своей мечты — и настолько близко, что ощущал ее, чувствовал ее запах.

Собравшись духом, он проговорил:

— Простите мою смелость, фроляйн, вы не будете возражать, если я сделаю заказ прямо в номер?

— Не надо делать заказ, — дама коснулась пальцами щеки старшего дознавателя. — Если хотите, я выпью немного с вами за компанию Ну, что же вы все еще лежите? Вы не одеты? Я врач, меня не нужно стесняться.

Пятнадцать минут спустя Карл и Елена Мироновна выпили на брудершафт и поцеловались. Дама прикусила нижнюю губу партнера и не отпускала до тех пор, пока он не застонал. Но в этом стоне слышалась не боль, а радостное блаженство.

— Этот ваш друг, Фриц Диц, — Елена Мироновна вытерла губы салфеткой, — он совсем не в моем вкусе. Надеюсь, вы не вообразили, что у меня с ним что-то было? Таким красавчикам более уместно бегать за школьницами в лагерях бойскаутов.

— Но вы, вы очень в моем вкусе, — пролепетал Карл, не сводя с нее глаз.

— Да?.. Признаюсь, и в вас я сразу увидела нечто такое призывное. Мне кажется, что вы знаете толк в настоящих чувственных играх, дающих выход страстям Вы меня понимаете?

— Я думаю я надеюсь, что правильно вас понимаю. Что у вас в портфеле?

Елена Мироновна щелкнула замками и слегка растворила темную пасть скрипучего портфеля. Просунула туда руку и, не сводя глаз с собеседника, показала краешек черной кожаной плети. Сердце Карла зашлось в радостном предвкушении давно вожделенного и запретного плода.

— Да! Да! — прошептал он. — Я хочу этого, хочу…

Мы не беремся описывать дальнейшее, не исключая вероятности, что книга попадет в руки детей или взрослых, опасающихся за чистоту своей нравственности. Заметим только, что в течение последующих суток, пролетевших для обоих партнеров как одна минута, Елена Мироновна была затянута в сбрую черного кожаного белья, и на лице у нее была полумаска. Карл стоял на четвереньках или ползал у нее в ногах совершенно голый, если не считать собачьего ошейника и больно защемленных бельевых прищепок на его дряблых сосках.

Изображение происходящего в номере безобразия передавал куда следует маленький объективчик, запрятанный в замке скрипучего портфеля Елены Мироновны. Работавший за своим столом генерал Потапов время от времени выводил изображение на свой компьютер, стонал, хватался за голову, лицо его перекашивало словно от зубной боли:

— Что они делают, боже мой, что они делают.

А если в эту минуту в кабинет кто-нибудь стучал, Потапов испуганно выкрикивал:

— Нет! Нельзя! Нельзя!..


4


Как инструменты экзекутора Шульца сошли с ума. — Раздевайтесь и натягивайте. — Суперагент курсант Мушкина


Шульцу, числившемуся в колонии экзекутором, но реально выполнявшему обязанности палача, приснилось, что его пленник сбежал. Он вздрогнул и проснулся. Перед отъездом Карл велел снять русского с цепей и работать с ним на пыточном стуле. Спрашивать о каком-то мальчике-гомункулусе и как в этом деле замешан барон фон Диц.

Спрашивать так спрашивать, вникать не его дело. И это было вчера вечером Стало быть, он отцепил русского, пристегнул к стулу и отправился к себе в каморку за инструментами. Буквально на ходу он решил подкрепиться стаканчиком шнапса и кружочком кровяной колбасы он выпил стаканчик, налил другой, третий и вот уже утро!

Впопыхах Шульц вскочил на ноги, схватил за ручку приготовленный еще вчера футляр трам-тарарам! — футляр-то оказался не заперт; все его инструменты — ножнички, пилки, скальпели, щипчики, иглы, зажимы — все загремело на пол.

Поерзав на животе и собрав инструменты, экзекутор застучал каблуками по лестнице, ведущей в подвал.

Пленный был на месте. Он смотрел устало, но вполне осмысленно. По оплошности мерзавец проспал на стуле всю ночь как у себя дома. Впрочем, подумал палач, это к лучшему: осознанная боль куда чувствительней, первый ожог или надрез болезненней, чем последний. Наверное, даже стоило бы покормить его но нет, еще чего доброго заблюет все вокруг себя.

Бросая на русского игривые взгляды исподлобья, Шульц раскрыл металлический футляр, натянул на руки резиновые перчатки, нацепил на шею и подвязал сзади кожаный фартук, разложил на столике сверкающие инструменты. Затем, в раздумье пошевелив пальцами, выбрал набор стальных иголок. Для начала он загонит эти иголки русскому под ногти.

Палач наклонился и туго прикрутил левый мизинец Яблочкина к подлокотнику. Вот так, не спеша, один за другим, по одному пальчику — десять маленьких радостей. Потом глоток шнапса и кружочек кровяной колбасы. Потом он вызовет переводчика и начнет допрашивать по-настоящему. Зажав первую иглу в плоскогубцах, он наклонился и, сглатывая слюну, нацелил дрожащий ее кончик в шелку — туда, где сращиваются ноготь и плоть. И тут вдруг…

И тут на голову ему непонятно откуда обрушился железный футляр.

Раздался глухой звон, и Шульц на минуту потерял сознание.

Когда он очнулся, пленник сидел за столом переводчика, а он сам был пристегнут к пыточному креслу. При этом он не сидел в кресле, а стоял к нему лицом, согнувшись в три погибели.

Дальше начало происходить совсем уж непостижимое: самый тонкий и острый из его скальпелей вспорхнул со столика и, покружив у него за спиной, как будто прицеливаясь, вдруг впился ему в самое толстое и обширное место, на котором он обычно сидел, приятно потягивая шнапс и закусывая кровяной колбасой.

Шульц взревел как раненый слон, завертел головой, но никого не увидел. Русский находился в отдалении и был удивлен, как казалось, не меньше его самого.

Следом за скальпелем в ту же благодатную цель со столика один за другим полетели веселыми виражами другие инструменты — ножнички, пилки, крючки, иглы, зажимы.

Обезумевший от боли и страха экзекутор дергал и крутил задом, однако ни один из собственноручно заточенных и отполированных предметов не прошел мимо цели.

Потом Яблочкина кто-то взял за руку.

— Идемте со мной — прошептал голос его невидимого ангела-хранителя.

* * *


Влекомый невидимкой, Яблочкин послушно передвигал ноги, и вскоре они оказались в огромном, заставленном ящиками и коробками помещении склада.

— Послушайте, — зашептал Яблочкин. — Послушайте, я узнал ваш голос!

— Тогда деваться некуда, смотрите.

Обтягивающий фигуру костюм невидимки стал видимым, и она открыла свое лицо. Перед Яблочкиным стояла его, чего уж лукавить, любимая девушка и улыбалась. Костюм ее поблескивал, словно весь покрытый чешуей.

— Не пугайтесь, Алексей, — сказала курсант Мушкина. — Я пока еще не сделалась русалкой или кикиморой. Смотрите внимательно: каждая чешуйка спереди — экранчик; позади — камера. А я посередине. Если точнее, камеры и экранчики расположены вперемешку, поэтому иллюзия прозрачности создается с любой стороны, откуда ни посмотри.

— Валя, господи, неужели это вы!.. И этот комбинезон в нем вас совсем не видно!

— Не совсем. Немножко все-таки видно. В хорошо освещенном помещении можно заметить смазанный силуэт, вроде привидения. Еще глаза висят в воздухе как у черной кошки в темной комнате. Между прочим, я и для вас привезла такой костюмчик.

Мушкина просунула руку в прореху своего комбинезона и вытащила пластиковый пакет с тщательно уложенным комплектом.

— Раздевайтесь и натягивайте. А я расскажу вам все, что успела здесь разнюхать.

Яблочкин опустил глаза и начал послушно раздеваться.

* * *


Перед тем, как отправить Мушкину на такое сложное и опасное задание, генерал Потапов долго беседовал с ней у себя в кабинете. Формально он ее отговаривал, но в глубине души знал, что девушка не станет колебаться ни минуты.

Потом был инструктаж у Мракобесова. Учились насылать порчу и делаться невидимкой. Порче Мушкина научилась быстро и заслужила тем похвалу. Со второй частью урока возникли сложности. Для совершения этого магического акта Валентина Николаевна должна была раздеться догола, омыться первой росой, произнести заговор, топнуть три раза на восток, войти в полосу утреннего тумана и раствориться.

— Ну, начинайте, — сказал Мракобесов. — Раздевайтесь.

— Вот уж дудки, — возразила Мушкина. — Сами раздевайтесь.

— Хорошо, не надо, — легко согласился Мракобесов. — Все равно ни росы нет, ни тумана… В оружейном отделе вам сейчас выдадут кое-что, да только это не по-настоящему, надувательство.

На этом инструктаж закончился.

В оружейном отделе Мушкиной выдали новейшую разработку — комбинезон-невидимку. Как ее предупредили, опытный образец еще не доведен до совершенства, а потому работает более уверенно в сумраке, при косом освещении и на пестром фоне. Ей также выдали духовой пистолет с парализующими зарядами, нож и переговорное устройство. С учетом смысла предстоящего задания, все это хозяйство ей выдали не в одном, а в двух экземплярах.

Вечером Мушкина села на самолет, и в шесть часов утра по местному времени была в Мехико.

Идти за Яблочкиным было легко, потому что его ботинки оставляли радиоактивные следы, по которым, как по веревочке, Мушкина уверенно двигалась в нужном направлении.

У ангара с двухместной развалюхой она завела разговор с пропахшим насквозь текилой мексиканцем, хозяином аэроплана.

— И вы тоже отстали от группы? — недоверчиво щурился он на одинокую иностранку, слово в слово повторявшую глупости рассказанные ему пару дней назад Яблочкиным.

Несколько зеленых купюр трехзначного достоинства сделали пилота понятливым и согласным.

Спустя несколько часов полета с тревожными перебоями мотора и даже временами наступавшей полной тишиной свободного планирования, мексиканский ас доставил пассажирку на то самое место, на которое высадил незадачливого гринго.

Мушкина не пошла напролом, а долго бродила по окрестностям, вооружившись тридцатикратным биноклем, занося на карту подступы к базе террористов и отмечая крестиками камеры слежения на подходах.

Едва стемнело, она надела на себя комбинезон-невидимку и неторопливо, обходя стороной участки, находящиеся под наблюдением, приблизилась вплотную к одному из входов. Здесь она выбрала ложбинку поудобнее и проспала в ней до утра.

С первыми лучами солнца скала отъехала в сторону, и на утреннюю пробежку из бункера вышел отряд Гитлерюгенда. Мушкина скользнула внутрь, подкралась к первому же часовому приставила нож к его горлу и шепотом спросила: «Во ист русс?»

Немец понял вопрос и объяснил, как смог, местонахождение подвала. Мушкина всадила в него парализующий заряд и пристегнула мгновенно окоченевшее тело портупеей к трубе отопления. Теперь это был совсем образцовый часовой — безмолвный и неподвижный.

Появление Мушкиной в пыточном подвале случилось, как мы знаем, чрезвычайно кстати и вовремя.


5


Карл оберегает надежду Пятого Рейха. — Петя снова летит в Америку. — Генерал Потапов в растерянности


В субботу девятого июня, далеко за полдень, Карл Ангелриппер проснулся на ворсистом ковре своего гостиничного номера. Он чувствовал блаженное опустошение и одновременно боль во всем теле. На четвереньках он сделал несколько шажков по направлению к зеркалу и поднялся.

Бог ты мой… На голове какая-то упряжь, все тело в укусах, исполосовано плетью… Под дверь подсунута записка: «Отбываю утренним самолетом в Боготу, берегите Курта. Ф. Д.»

Фриц Диц! Так он давно уже улетел, и Курт без присмотра. А главный дознаватель Пятого Рейха, доверенное лицо фюрера… Какой стыд! Какой ужас!..

Отгоняя прочь страшные мысли, Карл оделся в свое злодейское обличие и поспешил на поиски своего подопечного.

Полдня, потея от жары и качаясь от переутомления, он подметал порлами своего плаща корты, беговые дорожки, стадионы, игровые площадки, утирал с лица и темных очков брызги воды в плавательных бассейнах.

Надежда Рейха обнаружилась спящей в номере, согласно расписанию, после приема питательного обеда. Карл сел у изголовья кровати и, вытирая пот с лица, стал терпеливо дожидаться пробуждения.

Прошел час, полтора, и вот надежда что-то пробурчала по-немецки, со стоном потянулась, раскатисто пукнула и равнодушно посмотрела на гостя.

— А, это ты, Карл… — Курт протяжно зевнул. — Кто тебе разрешил войти? Руки вверх, документы.

— Осмелюсь напомнить, что сопровождавший вас до сегодняшнего утра барон фон Диц отозван фюрером, и теперь я буду денно и нощно находиться возле вас.

— Ах вот как… Знаешь, Карл, я давно мечтал о таком счастье.

— Напомню, что это распоряжение вашего отца, — на всякий случай Карл переместился за спинку кресла.

— А ты молись богу, чучело, что дело обстоит именно так.

После этих слов наследника Карл Ангелриппер приступил к выполнению возложенных на него обязанностей.

Он подождал, пока Курт поплескается под душем, освежится фруктами и оденется, а затем, как верный пес, поплелся за ним на вечернюю тренировку. Измученный и голодный, он стоял, сидел, и ходил и даже пытался бежать рядом с Куртом. Он бы полез за ним в бассейн, если бы умел плавать. Он смотрел ему в рот за ужином и стучал в дверь туалета, интересуясь, все ли в порядке. Но когда вечером он попытался постелить матрас возле кровати наследника, Курт стал молча натягивать на руки боксерские перчатки. И Карл поспешил удалиться в свой номер.

Завершился последний день тренировок. Завтра, в воскресенье десятого июня, в Санкт-Петербурге открывались Тридцатые летние Олимпийские игры.

* * *


Субботним утром Маринка Корзинкина, Славик Подберезкин и Петя провожали барона фон Дица до самолета. Но раньше, чем немец пересек линию контроля, Петя попросил его отойти на несколько слов. Фриц поставил табакерку на стойку бара, заказал ликер и приблизил ухо к собеседнику.

— Господин Диц, — начал Петя, — вы не раз выручали меня, и я мог бы назвать вас своим другом или старшим товарищем.

— Пусть будет другом, — кивнул Диц, пригубив ликер.

— Временами я даже вами восхищаюсь.

— Это приятно.

— Но скажите, господин фашист, почему вы собираетесь уничтожить мир?

Диц отставил рюмку.

— Крепко сказано.

— Разве не так?

— Нет, не так. Мы хотим спасти мир. Спасти его от непомерно расплодившихся на нем чесоточных клещей, медленно и болезненно его убивающих. Мы не будем убивать, но на планете останутся лишь те немногие, кто посвятит жизнь ее второму рождению и расцвету.

— Скажите, господин Диц… Скажите, а я, Славик и Маринка, наши родители — мы все тоже входим в число вредных паразитов, от которых необходимо избавиться?

— Не говорите глупости.

— Что же вы отворачиваетесь?

— Мне пора идти.

Тут Петя заметил, что на экране его маленького компьютера, имевшегося в люкс-табакерке, высвечиваются слова: ЯБЛОЧКИН И МУШКИНА В КОЛОНИИ. ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СПАСТИ ИХ — ПРЫГАЙ К НЕМУ В КАРМАН.

— В какой карман? — растерялся Петя и посмотрел в спину шагнувшему от стойки барона фон Дица. — В карман, в карман…

Перемахнув через край табакерки и на ходу надевая на руки лазательные крюки, Петя разбежался и прыгнул.

Какая-то неведомая сила придала ему легкий волнообразный толчок, и он, вместо того, чтобы растянуться на полу, уцепился за край пиджака Дица. Ему также помог случай: некто неуклюжий, с физиономией поразительно смахивающей на физиономию карточного шута, увешанный сумками и чемоданами, налетел в этот момент на немца и долго рассыпался перед ним извинениями на ломаном французском языке. За это время Петя, словно опытный карманник, надрезал перочинным ножиком подкладку пиджака и забрался в прореху.

Диц торопливо попрощался с детьми, указал на оставленную в баре табакерку и направился к самолету.

— Где же он? — удивленно сказала Маринка, заглянув внутрь и поковыряв там спичкой.

Славик сделал испуганные глаза:

— Немец увез, вот гад!

Табакерка вдруг на их глазах сделалась такой же, что и прежде — серебряной, потемневшей, с мелкими камешками…

— Иностранец что-ли забыл вещицу? — сказал бармен. — Отдам, если вернется. Топайте, топайте отсюда, ребята.

Немец занял свое место в салоне, турбины загудели, и Петя снова полетел в Америку. Но только на этот раз спутником его был не друг-супермен, а просто барон фон Диц, оберштурмфюрер СД. Настоящие его друзья были в плену у фашистов. Если, конечно, шут не морочил ему голову.

* * *


Генерал Потапов от случившегося пришел в негодование:

— Вы, ребята, если уж согласились помогать милиции, то должны были докладывать каждый день! Что это еще за автономное плаванье? Тем более, что случай такой — уму непостижимый!

Опустив головы, дети виновато мычали:

— Мы не знали, мы не думали…

— Где его теперь прикажете искать?

— Он, может быть, снова улетел, в Америку, с немцем.

— Улетел! Мало там без него сгинуло сотрудников!

— Знаете, товарищ генерал, — обратилась к Потапову Маринка, — здесь еще один появился, страшный такой.

— Страшный-то он как раз нам не страшный. Он у нас на крючке.

Как будто услышав слова Потапова, в дверь кабинета просунулась дама, та самая, пьяная, из консульства.

— Михал Михалыч, к вам можно? — поинтересовалась она довольно фамильярно.

Потапов в испуге замахал на нее руками:

— Потом! Потом придешь! При детишках не надо!..

— Понял, — сказала дама и притворила дверь.

— Вот такая диспозиция, товарищи, — начал закругляться с детьми Потапов. — Завтра, на открытии, будьте рядом с чемпионом. Того, страшного, мы на себя возьмем, он вам мешать не будет.

— Есть, товарищ генерал! — отрапортовал Славик по-военному.

За дверью дети попали в густое облако табачного дыма, окружавшего басовитую даму. Елена Мироновна смерила их взглядом и прошла в кабинет.

Примерно в это же время за стойку бара Пулковского аэродрома зашли двое крепких мужчин в штатском. Поначалу бармен отпирался и даже пытался грубить (вещица-то дорогая, антикварная). Но вот один из них стальными руками взял его запястья, а другой, глядя бармену в глаза, начал сжимать в кулаке нечто, находившееся у него под одеждой значительно ниже уровня стойки. Глаза у работника прилавка вдруг полезли на лоб, лицо сделалось неузнаваемым, и он торопливо залепетал:

— Берите, берите, она там, в сумке, под курткой.

Проведенная в тот же час экспертиза табакерки (18 век, серебро, мелкие сапфиры, застарелая пыль, отпечатки пальцев бармена) к делу ничего не прибавила.


6


Полное отсутствие удобств. — Похоронный марш на двуручной пиле. — Решение Пентагона — ликвидация. — Напролом


И снова гудение турбин, характерный запах, легкая тряска при разгоне, подъем и тоскливые часы перелета через Атлантику. Только на этот раз не с нем поговорить, темно, душно и жарко, не говоря уже об элементарных удобствах.

Нет, это совершенно невыносимо. Петя вертелся так и сяк, перебирался из одной части подкладки в другую, лежал, сидел, просовывал голову в проделанные там и сям надрезы, пытался заснуть, одновременно хотел есть, пить и в туалет.

Наконец уже Фриц Диц не выдержал и, наклонившись к нему, сказал шепотом:

— Послушайте, молодой человек, если вы решитесь раскрыть ваше глубокое инкогнито, я попытаюсь о вас позаботиться. В конце концов, это рискованно: я уже несколько раз мог вас раздавить; а это, согласитесь, не самый почетный конец для такого храбреца как вы. Люкс-табакерки не будет, но минимум необходимых удобств я гарантирую.

Продолжать прятаться не имело смысла. Мокрый, понурый и взъерошенный, Петя выбрался из-за подкладки пиджака немцу на колено.

— Может быть, стоит для начала проводить вас в умывальник?

— Стоит.

И снова, как в первый раз, столица Колумбии Богота, долгая и мучительная поездка в такси с крикливым водителем, который, похоже, никогда не мылся и ездит по им самим установленным правилам, снова небольшой дорогой отель на окраине, вожделенная крышечка от мыльницы с прохладной водой и ароматной пеной. Фриц Диц заказывает ужин по телефону. Он любит эту чудовищную здешнюю смесь из риса, рыбы, креветок, овощей и жгучего перца. И обязательно стаканчик текилы с ободком соли и ломтиком лимона.

На этот раз немец не спрашивает, зачем Петя за ним снова увязался. Скорее всего решил, что мальчишка тоже решил поиграть в шпионов. Кстати, наверное, не совсем честно было наговорить ему гадостей перед самым отлетом — все равно что плюнуть в окно отъезжающего поезда — ответа не будет. Ерунда какая-то, хоть извиняйся.

— Вы еще не закончили, юноша? — немец стучит в дверь. — Честно говоря, я тоже не прочь ополоснуться с дороги.

Воспитанный… Другой бы и глазом не моргнул, полез бы прямо здесь под душ вместе со своими взрослыми причиндалами.

— Сейчас! — Петя ополоснулся под струйной, текущей из крана в раковину, вытерся и оделся. — Я готов!

— Поближе к кондиционеру?

— Да, пожалуйста. К вам опять придет этот мухомор?

Петя имел ввиду связного латиноамериканца в огромном, похожем на гриб сомбреро.

— Придет, придет, — немец рассмеялся. — Но только на одну минуту. Вот здесь вам будет удобно?

Петя разлегся на махровом полотенце, ощущая приятную свежесть во всем теле. За окном быстро темнело, стрекотали кузнечики, от порывов знойного ветра за окном шелестела лиственница. Петя блаженно прикрыл глаза и задремал.

Но вот какая-то смутная тревога овладела всем его существом. Неприятно завывающий звук врезался в мозг и кто-то сказал:

— Не видно его здесь, убег.

— Да не, не убег, вон он спит!

Голоса были грубые и хриплые.

— Вяжи его, пока спит!

Петя с трудом приподнял веки и увидел двух мужиков с взлохмаченными бородами, закрывавшими все лицо, кроме горящих сумасшедшими огоньками глаз, в растрепанных лаптях, полушубках, красных шароварах и облезлых кожаных ушанках. Один из них заунывно играл на двуручной пиле, у другого за кушак был засунут топор.

— Что, что такое, — залепетал Петя.

— А вот щас узнаешь, чаво, — прохрипел мужик с топором и внезапно ударил Петю кулаком в лицо. — Немцам продался, гаденыш!

Еще пронзительнее затянула пила, и мужик с прутиком-смычком нехорошо улыбнулся:

— Это она тебе похоронную играет. Сейчас тебя на части распилим, на куски изрубим, суп сварим и съедим. Чтобы знал, как родину любить.

Петя похолодел от страха и задергался, пытаясь избавиться от веревок.

— Потанцуй, потанцуй, малец перед смертью.

Спокойно, без паники. Запаниковать — обречь себя на верную гибель. Что бы стал делать Фриц Диц на его месте? Ага, вот уже удалось вытащить из кармана перочинный ножик. Теперь надо его раскрыть, разрезать веревки, сделать подсечку тому, что ближе. Пока он летит с полки, боднуть головой в живот того, что с пилой. А еще лучше — мгновенно откатиться в сторону и дернуть за край полотенца, ведь тот, с пилой, на нем стоит, и тогда он тоже полетит с полки.

— Все, хорош травить, кончать его надо, — сказал мужик с топором, и второй перестал играть.

А Петя уже разрезал веревку. Теперь надо резко махнуть ногой.

— Вот здесь будем пилить, под ребрами в самый раз.

Мужики взялись с двух сторон за пилу и изготовились.

Петя напрягся и попытался сделать подсечку тому, что стоял с краю. Ну!.. ну!.. Нога не слушается. Только слабо дергается, хотя ее уже совсем не держат веревки.

Теперь он начал кое о чем догадываться. «Так ведь это я сплю, наверное, — подумал он. — Это бывает, когда спишь, и знаешь, что спишь, и даже можешь немножко приоткрыть глаза…»

Он попытался открыть глаза, но веки оказались тяжелее.

Мужики со зверскими лицами задергались туда-сюда, и уши с тесемками на их шапках тоже задергались.

«Ой-ой-ой! — сказал себе Петя. — Так можно от одного страха умереть.»

Он собрал всю свою волю в кулак и закричал.

Коротко выкрикнув, он проснулся.

Все было тихо, Фриц еще полоскался в ванной, но в комнате сидел негр.

Это был очень респектабельный негр: в костюме, белой рубашке с галстуком, с сигарой в зубах и с компьютером на коленях. Рядом стоял тот самый «мухомор» — связной пуэрториканец в крикливом сомбреро. Еще двое с автоматами стояли на балконе. Со своей полки Петя видел их за щелками жалюзи.

Фриц Диц, насвистывая бодрую мелодию, показался из ванной комнаты. На нем было только повязанное на бедрах полотенце и цепочка с медальоном на шее. Он шагнул с аккуратно сложенной смене платья, но заметил гостей и остановился. Пете показалось, что Диц все увидел в первое мгновение, едва только приоткрыв дверь, но не подал виду.

— Извините, господин Диц, — заговорил весь мокрый от волнения пуэрториканец. — Извините, что не предупредил вас, но мистер Конго…

— Все в порядке, — перебил его негр. — Все в порядке, Санчес. Просто стой здесь в сторонке и молчи.

Санчес шагнул в тень, пряча за спиной руку.

— Садитесь вот на этот стул, мистер Диц. Мистер, господин, сеньор, товарищ… Я уж и не знаю, как следует к вам правильно обращаться. Одеваться не нужно. Чем меньше на вас одежды, тем лучше.

— Вынужден признаться, мистер Конго, что вы не в моем вкусе.

— Ох мистер Диц, мистер Диц, — негр покачал головой, — вы даже не представляете, насколько вам теперь не до шуток.

Он потянул за шнурок жалюзи, и двое с автоматами, стоящие на балконе, обнаружили свое присутствие. Однако Диц даже не взглянул в их сторону.

— Как видите, мистер Диц, я тоже понимаю юмор и тоже начну шутить, если вы сделаете хоть одно подозрительное движение. У нас, видите ли, появились очень, очень неприятные подозрения на ваш счет. Возьмите это.

Конго бросил Дицу кожаный футляр, проводок от которого тянулся к компьютеру.

— Я думаю, вам не следует объяснять, как пользоваться этим детектором. Если все обойдется, то я, от имени американского правительства, принесу вам извинения за эту досадную формальность.

Несколько секунд Фриц Диц оценивал ситуацию. Затем раскрыл футляр и стал приклеивать миниатюрные датчики на свое тело.

— Вы готовы? — «ВЫ ГОТОВЫ?» — появился вопрос на экране компьютера.

— Да. — «ДА» — на синем фоне ответ высветился белыми буквами.

— Ваше имя и возраст.

— Фриц Диц, тридцать семь лет.

— Вы говорите по-китайски?

— Очень плохо.

— Вам нравятся высокие блондинки?

— Не больше, чем женщины любой другой масти.

— Вы работаете на русских?

— Нет.

— Вы работаете на одну из арабских стран?

— Нет.

— Вы работаете только на немецкую и американскую разведки?

— Да.

Пока все чисто: буквы на экране белее снега.

Но вот, спустя пятнадцать минут допроса, что-то слегка смутило Фрица:

— Вы прибыли сюда один?

— Да.

Буквы приобрели буровато-сероватый оттенок. Такой же оттенок проявился на физиономии Конго.

— Уточните: вас кто-либо страхует во время сегодняшней встречи со связным?

— Нет.

— Это случайное знакомство?

— Да.

— Мужчина, женщина?

Фриц понял, что Конго вцепился в неточность мертвой хваткой и рано или поздно дожмет его; не зря он числился самым въедливым и дотошным аналитиком в отделе внутренних расследований ЦРУ. К тому же, за ходом допроса в Вашингтоне сейчас следили еще десятка два сотрудников, не говоря уже о начальстве. До сих пор выражение «немецкая разведка» проходило, хотя американцы имели ввиду Бундесвер, а сам Диц — заодно и разведку Пятого Рейха. Теперь его будут колоть до конца по более сложной, перекрестной программе. Возможно также, что это тот случай, когда допрашивают только до первой неточности. Необходимо было на что-то решаться.

На экране высветилась команда из Центра: ЛИКВИДАЦИЯ.

Конго смотрел на слово в замешательстве; он был теоретик, и такие переделки были не в его стиле. Стоявший поблизости «Мухомор»-Санчес понял его состояние и взял инициативу в свои руки: он дал знак стоящим на балконе, и оттуда послышался мягкий клокот взводящихся курков.

Одновременно за спиной Фрица распахнулась дверца гардеробной, и оттуда вышел толстяк латиноамериканец. Он взмахнул обеими руками, набрасывая на горло приговоренного металлическую удавку.

Дальше все происходило так быстро, что впоследствии Петя вспоминал этот эпизод, а вернее, каскад трюков, в плавном, замедленном «воспроизведении».

Сначала Диц специальным устройством в медальоне перекусил удавку. Толстяк, продолжая сжимать в руках деревянные ручки, похожие на два штопора, потерял равновесие. Санчес рванулся вперед, и в воздухе просвистел мачете, но еще раньше Фриц Диц опрокинулся вместе со стулом и ногами ударил толстяка в живот. Тот отпружинил от стенки гардеробной и попал под удар мачете, который рассек ему грудную клетку.

Затем Диц откатился в сторону, махом ноги сделал подсечку Санчесу и в мгновение ока оказался в ванной комнате. Только теперь стоявшие на балконе командос ударили ему вслед из своих бесшумных автоматов. Выждав две длинные очереди, которые разнесли половину номера и отправили Санчеса на тот свет, Диц вынул из-под раковины приклеенный скотчем серебристый «Магнум», вышел и два раза выстрелил.

Автоматчиков перебросило через перила, их тела повисли на ветвях растущей под окном акации.

Мистер Конго сидел на своем месте, не шелохнувшись. Его лицо, запорошенное мелом штукатурки, казалось неживым. Диц неторопливо оделся и приблизился к нему вплотную.

— Сейчас у вас погаснет сигара, мистер Конго.

Дрожащей рукой Конго поднес окурок сигары к губам и раскурил. Толстый уголек на ее конце запылал жаром. Диц вынул сигару у него изо рта и глухо произнес:

— Хайль Гитлер. Это настоящий ответ на все вопросы. Я выхожу из игры, но не прощаюсь.

И он вдавил пылающий конец сигары негру в лицо.

Раздался крик, Петя зажмурил глаза, зажал уши и сжался в комочек. Диц взял мальчика двумя пальцами за шиворот и посадил в кейс. Затем спустился по стволу дерева на землю и под вой полицейских сирен растворился в темноте ночи.

Огромный, величиной с бульдозер, джип до самого рассвета мчал их на запад по пустынной дороге. Когда дороги кончились, машина рванула прямо через лес. Она ломала сучья, разрезала лианы, переплывала реки и болота. Она переваливалась через камни и поваленные бревна. Петя не сомневался, что машина полетит по воздуху, как только в этом возникнет необходимость.

Но вот впереди показались бурые, раскаленные солнцем громады Кордильер. Еще несколько часов они двигались пологими обходными тропами, но затем уклон сделался почти отвесным, и машина остановилась. Петя с интересом ждал, что будет дальше.

Но они не полетели: просто из корпуса вылезли четыре острые металлические лапы на шарнирах, и машина с прежней настырностью полезла вверх по круче.

А вот и небольшое плато с посадочной полосой для легкого одномоторного самолета. Пару часов езды по более или менее накатанной трассе, пеший переход, и они на месте.


7


Гитлер и Фрида. — Курт во главе олимпийской колонны. — Фриц Диц просит у фюрера сутки на размышление


Адольф очнулся от муторного послеобеденного сна и сразу взглянул на циферблат напольных часов. До начала трансляции оставалось время. Он сделал потягушечки и окончательно разлепил глаза.

Когда-то он спал не более четырех часов в сутки, но после того как его тело приобрело кукольные размеры, а организм ослаб от лошадиных доз препаратов, время сна увеличилось до шестнадцати, а иногда и до двадцати часов в сутки. Адольф где-то читал, что именно столько спит лев. Но если льва признают царем зверей, то не должны ли его признать царем людей?..

Тяжелые шаги прервали его величавые размышления. В спальные покои вошла Фрида, женщина пожилого возраста с фигурой чудовища Франкенштейна. Ее называли старшей горничной, однако в действительности она была самой настоящей нянькой ослабшего фюрера. Она меняла ему белье, купала его, одевала, следила за соблюдением режима. Забот хватало, потому что Адольф испортил себе пищеварение и справлял нужду часто и самопроизвольно.

Фрида подняла край одеяла и принюхалась. Гитлер привычно напрягся в детском испуге. Но вот хранившее обычно скорбное выражение лицо няньки разгладилось в улыбке:

— А у нас сегодня чистенько, — басом пропела Фрида и погладила фюрера по головке. — Какой умненький, чистоплотный мальчик. Скажу повару, чтобы и впредь давал тебе на обед распаренную брюкву с чесночным соусом и отвар из чернослива.

— Нет, нет, Фрида, — возразил Гитлер, довольный, впрочем, ее похвалой. (Гораздо чаще он слышал от нее гневный окрик «Опять обгадился, маленький уродец!») — Не надо чесночного соуса, меня от него пучит.

— Это ничего, пускай пучит; я помассирую пупсику животик, и все газы выйдут наружу. Вот так, вот так…

Адольфу было приятно, что кто-то имеет власть над ним, нянчится с ним как с маленьким ребенком, иногда хвалит, а иногда может отшлепать. В такие минуты его неуравновешенная психика возвращала его в далекое прошлое, когда было уютно и интересно, а каждый день тянулся словно год. Теперь же фальшивые голоса окружавших его льстецов казались слишком приторными, а жизнь слишком короткой и нелепой.

Он скушал свой полдник, состоявший из листа свежесрезанного, поблескивающего капельками воды салата, проглотил бессчетное количество таблеток разных форм и расцветок, получил от Фриды хорошую очистительную клизму и наконец уселся перед телевизором в комнате отдыха.

Здесь, в Колумбии, начинало темнеть, но в Европе было еще утро. Сейчас, сейчас, уже совсем скоро, в Санкт-Петербурге начнется открытие Тридцатых летних Олимпийских игр, и его сын Курт, гордость и надежда Пятого Рейха, сделает почетный круг по стадиону, гордо держа на вытянутой руке белоснежное знамя команды «независимых». А потом, когда он возьмет все золото Олимпиады, этот новый Адам, прародитель будущей расы сверхчеловеков, во время торжественного закрытия гордо поднимет другой флаг — украшенный свастикой, и весь мир увидит этот триумф воли, и мир поймет, почувствует приближение другой, прекрасной эпохи торжества разума, расцвета искусств и физической красоты избранных.

Но как же! Как же! Все это может случится без него! Ему необходимо время, всего только тридцать один год — сна, комы, глубокой заморозки — чего угодно, только бы дотянуть до нового урожая травки молодушки.

Если мальчик-гомункулус, о котором говорил Карл, действительно существует, возможно, что есть способ уменьшения человеческого тела в тридцать или даже сорок раз, и если удастся раскрыть эту тайну, он получит сколь угодно много лет жизни, он получит абсолютное бессмертие. Ах Фриц, Фриц, что за игру ведешь ты со мной, почему ты прячешь его от меня?..

И, словно в продолжение его мысли, неподалеку раздался по-военному четкий и в то же время полный достоинства голос:

— Я здесь, экселенц. Вы звали меня, и я у ваших ног.

В дверях стоял одетый в форму оберштурмфюрера СД красавец Фриц Диц.

* * *


Гитлер не был удивлен его появлением.

— Садись, Фриц, уже скоро, — негромко произнес он, не отрывая взгляд от экрана.

Диц уселся в кожаное кресло рядом с фюрером, закинул ногу на ногу и закурил. Существовавший в колонии кодекс этикета предписывал самые различные типы и даже оттенки поведения: в рабочем кабинете фюрера, за обедом, на прогулке, в банях и т. п. Здесь, в пестрой, благоухающей цветами комнате отдыха, среди густой оранжерейной растительности, под щебетание птиц и журчание фонтанчиков, барон фон Диц мог вести себя хотя и не столь же свободно как, допустим, в банях, но гораздо более раскованно, чем на прогулке.

Оба молчали, глядя на экран: сборные команды маршировали по кругу, появляясь из-под трибун в строгом алфавитном порядке. И вот, наконец, ведущий сделал долгожданное объявление:

— Второй раз в истории Олимпийских игр парад открытия замыкает команда Независимой сборной мира. В нее входят спортсмены, по разным причинам — политическим, финансовым, религиозным или общефилософским — отказавшиеся представлять какую-либо страну мирового сообщества. Флаг «Независимых», как можно видеть, представляет из себя полотнище белого цвета без каких-либо отличительных знаков. Его несет атлет германского происхождения Курт Шикельгрубер — новичок, который, судя по результатам на тренировках, доставит немало хлопот именитым чемпионам. Форма у спортсменов произвольная, но, как мы видим, все они придерживаются светлых тонов под цвет своего флага.

Диктор продолжал говорить, но Адольф его уже не слушал.

— Курт, мой мальчик — шептал он, едва сдерживая восторженные рыдания. — Я верю в тебя, я знаю, ты сможешь…

Команда «Независимых» покинула стадион, началось гала-представление, но Гитлер все еще находился в трансе, ничего не замечая вокруг себя. Наконец Диц кашлянул, напоминая о своем присутствии.

— А, это ты, Фриц, — произнес Гитлер голосом умирающего. — Ты его видел, как он?

— Непобедим, экселенц.

— Ты так думаешь. Фриц? У него нет серьезных соперников?

— Нет ни одного, экселенц.

— И это тоже меня беспокоит, Фриц; ведь они могут убить или покалечить моего мальчика. Завистники — они повсюду, они следят за ним, они подглядывают в каждую щелку, они прячутся у него под кроватью!..

У Гитлера началась истерика. Вошла Фрида и сделала ему укол. Взгляд фюрера сделался осмысленным, он заговорил уверенно:

— Но почему вы здесь, барон, когда я поручил вам охрану моего мальчика?

— Вы приказали мне вернуться, экселенц.

— Я? приказал?.. Да, я приказал. Этот болван, старший надзиратель, он сказал, что у вас есть существо, мальчик-гомункулус, которого вы прячете от меня.

— Вы оставили Курта без присмотра только для того, чтобы спросить меня об этом?

— Не надо говорить так со мной, Фриц. Ты не представляешь, насколько сейчас для меня это важно. Скажи мне правду: этот крошечный мальчик, он действительно существует?

Фриц Диц молчал. Он и в эту минуту все еще не знал, что ответит фюреру.

— Барон фон Диц, — заговорил Гитлер с некоторой торжественностью. — Я любил вашего отца; ваш дед и ваш прадед прошли со мной плечом к плечу сквозь победы и поражения. Я часто говорил, что люблю вас как родного сына и я теперь подтверждаю, что если даже обстоятельства будут против вас, я всегда вынесу приговор в вашу пользу. Так будьте и вы добры ко мне, будьте мне хотя бы другом, если не хотите быть сыном.

Адольф был выдающимся оратором и умел очаровывать слушателей. Диц опустился на колени, склонил голову и произнес:

— Казните меня без промедления, экселенц, или дайте одни сутки.

— Хорошо, Фриц, у тебя есть эти сутки. Тебе необходимо уехать?

— Нет, сир, я остаюсь здесь.

Гитлер молча кивнул. Диц вытянулся, отдал честь и вышел.


8


Шульц и призраки. — История великого Мумрика. — Восьмое испытание


Тем временем в колонии происходили события, которые волновали ее жителей ничуть не меньше, чем успехи Курта на Олимпийских площадках. Началось с того, что из пыточного подвала сбежал русский, оставленный на попечение экзекутора Шульца, человека угрюмого, необщительного и нетрезвого. Сам Шульц был найден в подвале только через сутки, поскольку его крики и стенания принимали за крики и стенания пленника.

Его нашли на полу, стоящим на коленях и пристегнутым запястьями рук к пыточному креслу. Вся его задняя плоть, словно спина дикобраза, была истыкана инструментами. Он сам ничего не мог объяснить, и только лепетал что-то о сатане, который, как видно, наказал его за неумеренное потребление кровяной колбасы.

Доктор вынул из исстрадавшихся чресл иглы, скальпели, ножнички, зажимы и все остальное, а затем смазал раны йодом. Двое дюжих охранников довели его до каморки и уложили на лежанку вниз животом.

Едва только все вышли, Шульц выдвинул из-под лежанки свой заветный продуктовый сундучок, выпил прямо из горлышка полбутылки шнапса, затем, давясь от жадности, с хрипом проглотил кольцо колбасы и краюху хлеба. Запил оставшейся полбутылкой шнапса.

Колбасу он делал сам во время охотничьих вылазок на природу, где в изобилии водились дикие свиньи: сам нарезал мясо и сало, сам набивал кишки и коптил на костре. Из натекшей крови и ливера он делал свое любимейшее лакомство — кровяную колбасу.

Шнапс перегоняли из картошки на местной винокурне, и злоупотреблял им один единственный человек в колонии. Но с этим мирились, потому что работа у Шульца была вредная, а заменить его было некем.

Когда существование в колонии привидения стало делом очевидным, многие решили, что это бродит дух замученного в подвале русского. Было, однако, непонятно, куда в таком случае подевался труп или даже два трупа, поскольку бесстрастные приборы слежения фиксировали на разных уровнях не одного, а уже двух призраков. Повар утверждал, что оставляет для них порции, и эти порции еженощно исчезали. А в пояснительной бумажке, оставленной поваром для привидений, появилось написанное с ошибкой слово «danke!».

Разглядеть призраков хорошенько еще никому не удавалось; видеосъемки показывали смазанные прозрачные очертания, заметные только при сильном боковом освещении. Уборщица утверждала, что духи переговариваются между собой по-русски, мужскими и женскими голосами, хотя сама она русского не знала и даже никогда не слышала.

Кто-то пустил ужасную сплетню насчет того, что сам Шульц, тайные кулинарные наклонности которого ни для кого не являлись секретом, сожрал пленника, предварительно наделав из него колбасы. Но хотя репутация Шульца была такова, что в колонии им пугали не только детей, но и взрослых, эту версию отвергали, полагая, что, скорее всего, экзекутор по недосмотру упустил пленного и теперь сам устраивает спектакли с привидениями, чтобы избежать расплаты.

В субботу к Шульцу направили делегацию, чтобы допросить его по-настоящему, однако в отсутствие Карла представители народа оказались в этом деле абсолютно беспомощны. Когда экзекутора разбудили, он исхитрился приложиться к бутылочке, да так крепко, что допрос сделался невозможным. Шульц понес что-то такое про сатану, которая, будучи невидимкой, терзает его как изнутри, так и снаружи, и теперь уж непременно заставит его исторгнуть из себя всех кабанчиков, которых он за свою жизнь подстрелил и из которых наделал колбасок. В подтверждение слов он начал блевать, после чего народные представители в составе дежурного офицера, доктора и священника поспешили за дверь. Впервые колонисты добрым словом помянули своего «великого инквизитора» Карла, до отъезда которого ни одна бесовская тварь не смела поднять голову из своей преисподней. Даже месса, отслуженная в тот же день Великому Мумрику ничего не изменила.

* * *


Фриц Диц покинул Гитлера в глубокой задумчивости. Еще во время разговора с Карлом в Петербурге он дал себе слово никому не отдавать мальчика помимо его воли. Мальчик ему доверился, и теперь Диц был за него в ответе.

В создавшемся тупике была одна лазейка: Петя Огоньков мог по собственной воле предстать перед фюрером и поговорить с ним. И для осуществления этого замысла Диц решил показать Пете Великого Мумрика.

История Мумрика вкратце такова.

Когда колонисты еще только начинали осваивать пещеры, в одном из просторных гротов они нашли гигантскую статую бога солнца, изготовленную в древности из золота и алмазов. Через щели в грот проникали солнечные лучи, превращая статую в живое, меняющееся в течение дня божество, величественное и прекрасное. Золото сияло, алмазы искрились, ветерок словно играл на органе. Эффект произвел столь сильное впечатление на блуждавших в темноте колонистов, что они в едином порыве упали на колени и провозгласили статую своим новым богом. Тот, другой, отправивший их в изгнание, остался снаружи, вместе с библиями и нательными крестиками.

Выбитые на постаменте витиеватые знаки при определенном освещении казались схожими с буквами латиницы и с определенной натяжкой могли читаться как «MUMRIK». Теперь они знали имя своего нового бога и начали ему истово молиться.

Священники спешно переучивались на Мумрика, а после явления во плоти Гитлера, всякая молитва начиналась словами: «О Великий Мумрик и Адольф Гитлер пророк его» Новой библией служил цитатник фюрера «Моя вера», в котором он возвел в святые Еву Браун, и карманный экземпляр которого имел при себе каждый колонист.

Вот несколько взятых наугад страниц из этого труда.


Без подлинной любви к Великому Мумрику и фюреру нет подлинной любви к Рейху.

Лучшее, величайшее наслаждение, самая высокая радость жизни — уверенность в том, что фюрер и Мумрик думают о тебе.

Любовь к Рейху заключается прежде всего в глубоком, страстном и упоительном желании принести на алтарь свою жизнь во славу Великого Мумрика и фюрера.

Маленький ростом может быть величайшим из исполинов.

Не укоряй фюрера за его мнимый промах, ибо ты не ведаешь всего замысла.

Легко строить новое, но как трудно разрушить старое!

Слава бежит от тех, кто не добивается ее любыми средствами.

Великий Мумрик, фюрер и св. Ева — мерило всех вещей и понятий.

Все обстоятельства возникают по воле Великого Мумрика, фюрера и св. Евы.

Уверенность в себе дает право не признавать за собой ошибок.

Поменьше интеллектуальных рассуждений, побольше дела!

Беречь время — все равно, что собирать в корзину солнечные зайчики.

Для того, кто умеет ждать, приходит и старость, и болезни и мучительная смерть.

Гордость никогда не бывает препятствием к истинному величию.

Жизнь вне служения Рейху не имеет оправдания.

Истинное мужество обнаруживается в минуты сытости и довольства.

Расовый вопрос — локомотив истории.

Счастье достигается послушанием.

Свободен лишь тот народ, который сумел подчинить себе другие народы.

Честность в вопросах политики — показатель слабости.

Власть, кружащая неразвитые головы, дает в перспективе интереснейшие результаты.

Незнание законов дает уверенную власть над подданными.

Любое мнение можно заткнуть с помощью пушек.

Мысли тоже должны облагаться пошлиной.

Сила путешествует без виз.

Свобода, словно сорняк, разрастается быстро, стоит лишь ослабить дисциплину.

Работа освобождает дух и дисциплинирует тело.

Насколько будет светлее, когда мы развесим на фонарях всех умников!

Только тот, кто готов умереть за фюрера, знает, что такое истинное счастье.

Хочешь быть любимым своим народом — скрывай свои мысли.

Истина — кривое зеркало лицемеров.

Обнаружив зло, попытайся взять его в союзники.

Выиграть, не нарушая правил, можно лишь полагаясь на слепой случай.

Принципы морали — гири на ногах великого человека.

Бдительный сын Рейха следит даже за своей тенью.

Приведи приговор в исполнение прежде, чем нашлось оправдание.

Совесть — предрассудок; послушание — золото.

Люди, ни чем не запятнанные, подозрительнее всех прочих.

Моя чаша невелика, поэтому я пью из чужой чаши.

Национальная идея есть внутренний огонь всякого таланта.

Прекрасная, нечеловеческая музыка Рихарда Вагнера и Мерилин Менсона окрыляет нас для свершений.

Блаженство тела состоит в здоровье, блаженство духа — в любви к Мумрику и фюреру.

А все-таки она плоская.

Благородство всегда отличается бесплодностью и бессилием.

Бери наскоком.

То, чего мы не знаем, весьма ограничено.

Чтение для ума — все равно что слабительное для желудка.

Называй всех дураками — и ты будешь казаться умнее.

Умного человека сопровождает значительная мина.

Один физкультурник полезнее тысячи ученых мудрецов.

Из двух дерущихся виновен тот, кто слабее.

Думай не о том, что может дать фюрер тебе, а о том, что ТЫ можешь сделать для фюрера.

В мгновении любви к фюреру, Великому Мумрику и св. Еве — целая жизнь.


Нынешний служитель культа патер Крюгер, человек хорошо образованный, проявил фантазию и усовершенствовал переданное в его ведение хозяйство. В гроте появилась мощная лазерная подсветка, музыка с обилием глухих частот, а также особые ароматные курения, под действием которых верующие впадали в религиозно-наркотический транс.

В тот же день Диц принес Петю на вечернюю службу. Они пристроились в темном углу, за колонной, и Петя мог все видеть и слышать, стоя на каменном уступе рядом с огромной головой Дица. Он еще не знал, что это за помещение и зачем они здесь. Пока еще было тихо, только слышался многоголосый ропот толпы прихожан.

Наконец патер Крюгер произнес в микрофон что-то торжественное, грянула музыка, ослепительно вспыхнули и забегали лучи.

Статуя Великого Мумрика произвела на Петю огромное впечатление. За полвека ухода ее заметно подновили, и теперь она вся сплошь сверкала миллионами крошечных ограненных алмазов. Величиной она была никак не меньше, чем статуя рабочего и колхозницы.

— Возможно, он будет говорить с вами, — прошептал Диц, слегка повернув голову. — Отвечайте ему, это большая честь.

Ароматный дым вокруг сгущался. Петя сделал несколько жадных вдохов и подумал, какая это огромная честь и великое счастье, что Мумрик здесь, рядом с ним, и даже, может быть, заговорит с ним…

И это случилось.

— Тебя зовут Питер, мой мальчик? — зазвучал в голове мощный, величественный и в то же время ласковый голос Мумрика.

Слезы радости брызнули у Пети из глаз.

— Да! Да! — воскликнул он. — Это я, о Великий Мумрик! И я так счастлив!

— По своей ли воле ты оказалось здесь, мое возлюбленное чадо? Не принуждал ли кто-нибудь тебя силой?

— Нет! Нет! Я здесь по своей воле, о Великий Мумрик! — в восторженном исступлении Петя упал на колени. — Еще никогда в жизни я не был так счастлив!

— Готов ли ты, возлюбленное мое чадо, служить мне с этой минуты, отрекшись от всех других, неправильных святынь? Служить мне и наместнику моему среди людей — Адольфу Гитлеру?

«Готов! Готов! Готов!» — едва не закричал Петя исступленно, но тут его сердце колоколом ударило в отравленную куреньями голову: НЕТ! НЕТ!! НЕТ!!!

— Нет… — прошептал он и в изнеможении повалился набок, теряя сознание.

Он упал бы на каменный пол и, возможно, расшибся насмерть, но тут чьи-то невидимые руки подхватили его, сомкнули в «лодочку», и Петя стремительно понесся куда-то, словно по серпантину горок в парке аттракционов.


9


Возможность ничейного исхода. — Экранчики и объективчики. — Устройство пещерной колонии


— Это не игра! Это фарс и профанация! — кипятилась раскрасневшаяся «Помпадур». — Даже если мы выиграем оба оставшихся кона, выйдет ничья, а подобный нелепый результат вообще не предусмотрен нашими правилами!

— Как это не предусмотрен! — возмутился карточный джокер. — Что вы говорите, маркиза, вы в своем уме? Параграф 83 пункт 28 подпункт четыре гласит: «В случае же равного счета дается дополнительное время для решающего очка.»

— Этого не было! Это вы сами только что вписали!

Джокер схватился за грудь и сделал такое лицо, будто его обвинили в убийстве ребенка. В волнении он задыхался и не мог произнести ни слова.

— Что за очко! — заносчиво крякнул гусак. — Какое еще очко, если всего десять!

— Да! Да! Откуда? — послышалось со всех сторон.

Джокер зазвенел в колокольчик:

— Внимание, господа, внимание! Это будет испытание особого рода. Многоступенчатый блиц, девять каверзных вопросов на разных уровнях. Впрочем, я еще не получил разрешения сверху.

Достоинства и недостатки зашумели.

— Но я рассчитываю получить его при необходимости и уже веду консультации по этому поводу. Однако счет пять-три в пользу достоинств — очень обнадеживающий счет. У противной стороны не так много шансов выиграть два тура подряд.

— Конечно, — недовольно заявила маркиза, — теперь мало шансов. После того, как все догадались. — И она энергично замахала веером.

— Догадался только один, — уточнил джокер. — И он молчит. Потому что понимает: если партия будет прервана из-за его длинного языка, у мальчишки вообще не останется никаких шансов.

— Прикончить умника, чтобы не болтал лишнего, — прошипел «Чингисхан».

— Послушайте, — наклонилась к нему помпадурша, — пускай болтает; прерванная партия все-таки лучше, чем проигранная.

— Пусть живет, — согласился змей. — Пока.

Упустивший этот негромкий диалог «Генсек» вдруг во всеуслышанье заявил:

— Товарищи! От имени Реввоенсовета предлагаю приговорить фашистского ублюдка гражданина Дица Фридриха Иеронимовича к смертной казни. Приговор осуществить посредством авиакатастрофы во время очередного перелета…

Змей сверкнул на него налитыми кровью глазами и прошипел:

— Я же сказал: пусть живет.

В страшном испуге «Генсек» вначале обмер, затем обмяк, покрылся пятнами и надолго замолчал.

— А пропор, где наш герой? — спросил увлеченно игравший до сих пор в кости с коньяком «д'Артаньян». — Почему его нет?

— Здрасьте, приехали, проснулся, — скривил клюв гусак.

— Невменяем! — коротко и громко пояснил для мушкетера молоток. — Отравлен сектантами-идолопоклонниками!

— Пущай спит мальчонка, — проворчала печка. — Не будите, без него как-нибудь…

* * *


Петя открыл глаза и увидел Яблочкина. Он улыбнулся, а Яблочкин что-то произнес, и в поле зрения появилась курсант Мушкина. У них обоих были головы, шеи, что-то вроде опущенных капюшонов, однако совершенно не было туловищ. На том месте, где должны были находиться туловища, была только слегка смазанная пустота.

— Как самочувствие? — поинтересовался Яблочкин. — в голове не шумит?

— Нет, — отвечал Петя неуверенно, — кажется, тихо.

Он попытался встать на ноги, но все закружилось, и он сел. Зажмурившись и встряхнув головой, Петя огляделся. Повсюду вокруг в тусклом дежурном освещении громоздились ящики, мешки и коробки.

— Ему еще поспать надо, — сказала Мушкина.

— Нет, — возразил Петя. — Все в порядке. Сейчас встану и пойду.

Он поднялся, сделал замысловатый ход ногами и снова сел.

— Ты уж лучше сиди пока, — посоветовала Мушкина. — Пока еще вниз не кувыркнулся.

Петя стал молча смотреть на Яблочкина и Мушкину. Он никак не мог взять в толк, куда подевались туловища. Наконец Мушкина догадалась, что его мучает, и выразительно опустила вниз глаза. Яблочкин понял и попытался объяснить:

— Ты, главное, сейчас не волнуйся Ты еще под действием этого псевдорелигиозного дурмана.

Заметив, что Яблочкин говорит совсем не то, Мушкина решительно внесла ясность:

— Это на нас такие специальные костюмы: спереди как-бы маленькие экранчики, а сзади — объективчики. Получается, как будто все видно насквозь.

— А сзади… видно?

— А сзади тоже объективчики и экранчики.

— Ловко, — сказал Петя после продолжительной паузы. — Значит, с головой у меня почти все в порядке. А вы сами как сюда попали?

Обрадованные, Мушкина и Яблочкин начали рассказывать все по порядку.

Как Мушкина и Яблочкин попали в колонию, уже известно. Сделавшись привидениями, лазутчики за три дня успели хорошенько осмотреться и обжиться. Спали они в дневное время на складе, а ночью бродили привидениями по всем уровням.

На самом верху, приблизительно в километре над уровнем моря, находился главный вход и служба наружного наблюдения.

Несколько ниже, на первом уровне, располагались апартаменты самого фюрера: кабинет, спальня, столовая, комната отдыха, бассейн и картинная галерея. Это было единственное место в бункере, имевшее окна — узенькие, скрытые снаружи складками каменных отложений в отвесной скале. Застекленные рамы были развернуты под таким углом, чтобы во время заката ни один случайно заплывший сюда мореплаватель не смог увидеть солнечного отблеска. Фюрер любил стоять у распахнутого настежь окна, сложив руки на известной чакре, ощущать, как теплый солоноватый ветер треплет его челку на лбу, смотреть вдаль и думать о судьбах нации.

На втором уровне, этажом ниже, находились квартиры колонистов, похожие на гостиничные номера. За несколько поколений изоляции от внешнего мира в пещерном городе сформировались устойчивые профессиональные династии — инженеров, сапожников, плотников, стеклодувов, медиков, поваров и музыкантов — людей, в совершенстве знающих и любящих свое дело.

На третьем, самом обширном ярусе, располагался торгово-культурный центр: магазины, рестораны, бани, кинотеатры, библиотека, стадион и Храм Великого Мумрика.

Еще ниже находился «рабочий квартал» с мастерскими, ателье, винокурней, типографией и прочими заведениями, обеспечивавшими колонистов самым и не очень необходимым.

На пятом уровне были казармы, арсенал и генеральный штаб.

Вход на шестой уровень разрешался только по пропускам: здесь находились секретные лаборатории, с которыми Гитлер связывал будущее Пятого Рейха. Однако, в последнее время здесь в основном занимались разработками препаратов, предназначенных для снижения массы фюрера.

В гигантском гроте седьмого уровня находились склады. Здесь, в путаных лабиринтах штабелей строительных материалов, нашли пристанище для сна и отдыха призраки.

Еще ниже были только котельная, пыточный подвал и коморка Шульца, который в это время переживал не самые лучшие дни в своей жизни.


10


Уходить, но оставить след. — Фрида расправляется с призраками. — Негостеприимный Петербург


После сигнала отбоя Яблочкин усадил Петю в коробок и спрятал за пазуху комбинезона-невидимки. Для того, чтобы немного разворошить это гнездо изнутри, лазутчики решили напоследок проникнуть в главную секретную лабораторию, в которой среди прочего хранились препараты по программам уничтожения человечества. Подтасовав пробирки, можно было сделать так, что оставшиеся здесь понемногу уничтожали бы самих себя. Была еще одна, довольно дикая мысль, но пока призраки высказывали ее только в шутку.

Убирая на ходу часовых, Мушкина и Яблочкин прошли в лабораторию. В расставленных по периметру стеклянных шкафах здесь хранилось несчетное количество ампул, порошков и таблеток, внешне ничем не различавшихся. Подписи, сделанные на латыни, ровным счетом ничего не объясняли.

— Начинаем?

— Начинаем!

Тут дверцы шкафов пораскрывались, и все их содержимое начало стремительно перетекать и пересыпаться из одной емкости в другую. Если бы доктор Шприц в эти минуты случайно оказался здесь и увидел, что происходит, он бы рухнул замертво еще раньше, чем его передали бы в руки экзекутора Шульца.

Закончив свое дело, призраки-диверсанты аккуратно все подровняли, закрыли шкафчики и, еще не отдышавшись, вопросительно переглянулись:

— Рискнем?

— Рискнем!

* * *


Сон перед рассветом особенно сладок и приятен. Адольфу снилось, будто он купается в волшебном лесном озере с теплой хрустальной водой, и его окружают те самые пышнотелые обнаженные красавицы из картинной галереи, каждую из которых он звал по имени или ласковому прозвищу, словно старую и верную возлюбленную.

Сам он тоже был совершенно голый, и дамы, игриво смеясь или стыдливо краснея, то и дело будто случайно соприкасались в воде своими необъятными прелестями с его тщедушным тельцем.

Потом красавицы вывели его на прибрежный песочек, уложили на пушистое полотенце и начали ласково поглаживать.

Вдруг — ой-ой-ой! — в один момент Адольфу показалось, что из кустов на него смотрят две пары недобрых глаз.

— Волки! Волки! — крикнул он и проснулся.

В свете ночника Гитлер увидел над собой висящие в пустоте две пары глаз. Страх парализовал его, он не мог ни пошевелиться, ни крикнуть.

Кто-то резко сдернул с него одеяло, зашелестела бумага, запахло мукой, и вот его ноги, а затем туловище и голова оказались в плотном бумажном пакете. Горловину перевязали бечевкой, неизвестный злодей приподнял пакет и слегка тряхнул.

— Ничего, легкий, килограмм двадцать, — сказал злодей по-русски.

— Не задохнется? — поинтересовался другой женским голосом. — Пакет плотный, из двойной бумаги.

— Не успеет. Послушайте, мы, кажется, в муке перепачкались.

Злоумышленники начали отряхивать друг друга, а Гитлер все еще не в силах позвать на помощь, был парализован новым ужасом. Теперь ему представлялось, что его отнесут на кухню, зажарят и съедят.

— Все чисто. Берите его и пошли, — произнес женский голос.

Пакет снова приподняли, но тут невдалеке послышались тяжелые приближающиеся шаги, при звуке которых Гитлер воспрянул духом. В спальне появилась огромная, как герой реслинга, Фрида.

— Маленькому озорнику опять приснилось страшное, — басила нянька, на ходу набирая в шприц лекарство из ампулы. — Опять приснились волки. Сейчас, сейчас я сделаю ему маленький укольчик, и все волки сразу разбегутся. Ну, где наша маленькая попка?..

Фрида включила светильник, удивленно осмотрела пустую кровать, заглянула в пустой ночной горшок и шумно засопела.

В эту минуту Адольф, наконец, нашел в себе силы издать слабый стон, Фрида оглянулась, увидела белые следы на ковре и висящий в воздухе бумажный мешок из-под муки.

Все разговоры о призраках, которыми бурлила колония в последние несколько суток, к чести Фриды, не произвели на нее должного впечатления. Защищая своего «маленького уродца», она храбро двинулась на невидимок, которых теперь выдавали белые следы на ковре.

Взмахнув левой рукой, она сбила с ног призрака, стоящего слева; взмахнув правой — того, что стоял справа.

Пакет шлепнулся на пол и заскулил.

Ворча по-медвежьи, Фрида разорвала зубами бечеву и вытряхнула белого от муки и от страха Гитлера на кровать. Тот мгновенно забрался с головой под одеяло и затаился, мелко подрагивая и чихая.

Великанша схватила швабру и, страшно ругаясь по-немецки, стала гонять привидения по комнатам до тех пор, пока они не перестали оставлять за собой белых следов.

Держась за бока и прихрамывая, Яблочкин и Мушкина выбрались наконец из этой сумасшедшей западни.

Неудача хотя и обескуражила смельчаков, но имела то преимущество, что облегчала им возвращение. С пленником в мешке им было бы гораздо труднее оторваться от погони. Объявленная вдогонку тревога безнадежно запоздала, лазутчики были уже за пределами Пятого Рейха.

И тут, на ближайшей поляне, им совершенно неожиданно подфартило. В первых проблесках зари они увидели одноместный вертолет и экзекутора Шульца, разложившего на брезенте свое охотничье снаряжение и выжидавшего, когда мотор разогреется на холостых оборотах. Шульц решил развеяться от навалившихся на него за последнее время ужасов и засветло собрался на охоту в дальний сектор.

Но позади были еще не все страхи. Едва только он начал сворачивать брезент, как вертолет просел — будто от веса забравшегося в него пилота. Сами собой задвигались рычажки управления, и машина взмыла в воздух.

Шульц размотал брезент, засунул в пасть дуло двуствольного ружья и нажал на спуск обоих курков. Патронов в стволе не оказалось, но этот отчаянный жест принес ему некоторое облегчение.

Впоследствии Шульц неоднократно использовал этот прием, чтобы успокоить нервы. И, само собой разумеется, однажды ружье все-таки выстрелило.

Одноместный вертолетик, носивший над Кордильерами грузного Шульца с его охотничьим снаряжением, легко вытянул двоих. (Троих, если точнее.)

В пригороде Каракаса лазутчики переоделись, заняли номер в мотеле и заказали авиабилеты.

* * *


Во вторник лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина сошли с трапа самолета в Санкт-Петербурге и сели в присланную за ними машину.

Едва открыв дверцу, оба закашлялись: в плотных клубах дыма на заднем сидении находился одетый в парадную форму майор Мракобесов. Он беспрерывно затягивался папиросой и смотрел на прибывших с неприязнью.

— Где? — сказал он требовательно, протягивая ладонь и не здороваясь.

Яблочкин и Мушкина переглянулись. Уж кому-кому, а Мракобесову они не отдадут мальчика ни за какие посулы и угрозы.

Машина тронулась.

— Я доложу обо всем только генералу Потапову, — сухо ответил Яблочкин, отвернувшись.

— Что?! — гневно прошептал Мракобесов. — Вы в своем уме, лейтенант?..

Яблочкин упрямо молчал. Мушкина в знак поддержки незаметно нащупала его ладошку и стиснула в своей.

Петя слышал все, что происходит вокруг, и это все ему очень и очень не нравилось.


Глава девятая

КУЛИНАРНЫЕ СЕКРЕТЫ РУССКОЙ КУХНИ


1


Открытие Олимпиады. — Русские традиции гостеприимства. — Курт выбывает из состязаний


Десятого июня, в день открытия Тридцатых летних Олимпийских игр, город Санкт-Петербург радостно бурлил с самого утра. Автомобили и автобусы на все лады надрывно гудели в пробках, метро не справлялось с потоком пассажиров, пешие реки и ручейки пестро разодетых туристов стекались к новому грандиозному строению — Олимпийскому стадиону на Крестовском острове.

Карл Ангелриппер проснулся от полуденного выстрела пушки на Петропавловской крепости.

Истерзанное за три самых счастливых дня в его жизни тело сладостно болело. Отовсюду, из радиоточек и телевизионных приемников, доносились звуки торжественных маршей, голоса комментаторов и шумы огромного стадиона. Карл наконец понял, что проспал открытие. Обязанный сопровождать царственного суператлета даже в сортир, он, оглушенный счастьем высвобождения порочных страстей, давно потерял из виду своего подопечного.

Наскоро сбрив щетину и порезав лицо, Карл опрометью бросился по пустынным улицам.

Добравшись до стадиона, он был вынужден, ломая в отчаянии руки, слоняться перед входом, так как все билеты были раскуплены еще за полгода, а в позаботиться о своей аккредитации у него не было времени.

Заметив, как делают некоторые другие, он сунул десятку в ладонь стоящего у калитки милиционера, и тот тихонько кивнул ему, предлагая проходить. Однако на следующем кордоне вертелся офицер, и немца с позором развернули обратно.

За четыре сотни Карл приобрел билет у спекулянтов, заплатив ровно в четыре раза больше номинала. Опрометью он бросился к главному входу, но предъявленный им билет оказался фальшивым.

Чувствуя себя провинциалом, которого облапошили наперсточники, Карл побрел по аллее и сел на лавочку напротив служебного входа. Вооружившись портативным биноклем, он стал дожидаться перерыва. В сущности, думал он, ничего страшного пока еще не произошло: завтра Курт получит свою первую золотую медаль за четырехсотметровку по плаванью, и тогда все увидят, что он, Карл, рядом с ним. А что сегодня? Сегодня просто дурацкая театрализация. Так, успокаивая себя, он дождался перерыва.

Но во время перерыва вся милиция выстроилась вдоль ограждений живым кольцом, приближаться не имело ни малейшего смысла.

После перерыва день стал клониться к вечеру, над стадионом засияли зарева прожекторов, в небе вспыхнули фейерверки, музыка заухала так, что под Карлом скамейка заходила ходуном. Кое-где зрители небольшими стайками начали покидать стадион.

Карл подумал, что теперь, скорее всего, пропускной контроль уже ослаб и пройти через служебный вход, пожалуй, не составит труда…

Он уже собрался было подняться, как вдруг проходившая мимо компания подвыпивших подростков расселась на скамейке с двух сторон от него, зажав, словно в тисках. Они держали в руках банки с пивом, но пахло от них водкой. Кое-кого Карл уже видел в числе вертевшихся у входа спекулянтов.

— Эй, мужик, заговорили с ним довольно грубо, — а ну-ка покажи диоптрию… — И дорогой цифровой бинокль оказался в руках хулиганов.

— Ты глянь, сам маленький, а показывает как морской…

— Эй, мужик, дай поносить, я тебе его потом верну.

Не знавший русского языка, но сообразивший, что происходит, Карл сделался красным и громко по-немецки отчеканил:

— Немедленно верните прибор к оставьте меня в покое, иначе я вызову полицейский наряд!

Подростки, в свою очередь, не знали ни слова по-немецки.

— Полицаем пугает, — догадался один из них. — Айн-цвай-полицай. Так ведь рядом никого нет, слышь, мужик?

И Карл понял смысл его фразы. Кричать не имело смысла, потому что кричать приходилось только затем, чтобы сосед расслышал сказанное.

Хулиганы о чем-то поговорили и сунули Карлу под нос стакан с пивом. Тот попытался встать, но его дернули сзади за полу плаща, и он шлепнулся обратно на скамейку.

— Выпей с нами, типа за знакомство, — сказали ему хулиганы. — А потом иди.

По выразительным жестам Карл понял и эту фразу. Он что-то слышал о традициях русского гостеприимства и подумал, что эти молодые люди, возможно, вовсе не хотят его обидеть. Посмотрев туда-сюда и увидев только хитровато-пьяные улыбки, немец выпил. Вернул стаканчик, хотел подняться… Но что это такое? Все поплыло перед глазами, ноги и руки сделались деревянными… Голова… что с головой?

Последним, что он услышал, но не понял, было торопливое:

— Шузы, шузы тоже бундесовые, тоже снимай… Куда часы прячешь, ссука, часы я себе забил. Бабки считай, быстро, быстро…

Спустя несколько часов он снова открыл глаза. Перед скамейкой стояли прилично одетые люди, дети и взрослые. Они качали головами, негромко переговаривались, подходили другие…

— Пойдем, Танечка, ничего интересного, просто пьяного дядю раздели.

Подъехала милицейская машина, зеваки раздались в стороны, оставшегося в одних трусах и носках Карла взяли под руки. Все его тело было исполосовано плеткой и искусано. В публике пробежал шепоток о наверняка орудовавшем здесь маньяке. Несчастного, все еще не способного членораздельно говорить, погрузили в машину и увезли.

В отделении Карл просидел до утра, просыпаясь и снова засыпая, когда в «обезьянник» заталкивали нового пьяницу или дебошира. Начиналось курение и громкие разговоры. Здесь с Карла сняли носки.

В милиции понимали, что имеют дело с иностранцем, но поскольку в городе в эти дни находилось иностранцев никак не меньше, чем русских, да и закладывали они за воротник никак не меньше, ни о каком консуле или переводчике не могло идти речи. Милиционеры попросту ждали, когда немец очухается, чтобы послать в гостиницу за одеждой и документами.

Утром Карл заговорил. Он назвал свое имя, имя своего подопечного и название гостиницы. Не прошло и часа как мальчишка коридорный принес ему шорты, футболку с яркими губами и словом «ХОЧУ», а также кеды неподходящего размера. Эти вещи и деньги на такси дал ему «господин Шикельгрубер, который ист кранк», то есть болен.

— Варум ист кранк?!! — возопил Карл, изменившись в лице настолько, насколько это было еще возможно. — Дас ист катастрофе!!!

Забыв про свой клоунский вид, он выскочил на улицу и бросился к поджидавшему его такси.

* * *


Курт лежал в окружении врачей. У него было бледно-зеленое лицо, покрытое крупными пятнами пота, испуганные и удивленные глаза.

— Кто… кто это сделал!?. — Карл упал перед ним на колени.

— Не знаю… — прошептал Курт. — Я ничьего не знаю…

Карлу показалось, что за приоткрытой дверью в коридоре мелькнуло рыхлое лицо Мракобесова.

— Это она! — выкрикнул Карл, плохо понимая, что делает, и выскочил в коридор, расталкивая врачей. Но злодейка будто растворилась, только одна очень пожилая дама, которая будто что-то видела (а на самом деле хотела разузнать, что случилось), заговорила с Карлом по-немецки. Потратив время на ее уклончивые ответы и многочисленные вопросы, Карл заплакал и вернулся в номер.

— Я найду его, найду… — клялся он, уткнувшись в матрас и рыдая.

Но кровать была пуста: Курт находился в туалете, пытаясь в очередной раз облегчить свои страдания.

К полудню Карл отвез несостоявшегося чемпиона в Пулково, где его ждал специально зафрахтованный самолет. Едва носилки скрылись в салоне, а Карл в скорбной задумчивости остановился на трапе, как сзади его решительно подтолкнули. Он влетел внутрь, его толкнули еще раз, сильнее, и он растянулся на полу в проходе. Его подняли за шиворот, протащили по салону и затолкали в одну из тесных туалетных комнат. Только когда его руки защелкнулись наручниками на трубе умывальника, Карл сумел разглядеть своих мучителей. Еще вчера эти двое громил работали в его отделе внутренних дознаний и были его трепетными подчиненными.

Карл раскрыл рот, чтобы с ними заговорить, но тут же получил по зубам. «Наверное, скоро я увижу Шульца, — подумал он почти с безразличием. — Все его ножнички и щипчики. И он тоже сделает вид, что мы не знакомы…»

Перед тем, как закрыть дверь снаружи, Карла немного попинали, и он потерял сознание.


2


Никому ни слова… — Рассказывать долго и подробно


Мракобесов никоим образом не был причастен к болезни Курта. Он появился в гостинице лишь для того, чтобы выяснить причину недомогания спортсмена и затем доложить Потапову о результатах своего расследования.

Немцы уехали в аэропорт, а Мракобесов все еще не мог понять, что же на самом деле произошло. Но вот за дверью послышались голоса, и он спрятался за штору.

В номер зашли Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина. У них были испуганные, озабоченные лица.

— Никого нет, — сказал Славик. — Уже увезли.

— Знаешь, а меня тоже немножко того… вчера вечером, — стыдливо пожаловалась Маринка.

— Немножко! Это для нас немножко; привыкли, закалились на школьных завтраках. А у него знаешь, какая диета? Все стерильное, отмеренное по миллиграммам.

— Официант сказал, что рекомендует…

— Конечно рекомендует. Потому что неделю из одной тарелки в другую переливал.

— Но ведь другие тоже ели…

— Они не ели, они водку пили. А с водкой можно хоть дохлую кошку стрескать, ничего не будет.

— Ой, мне, кажется, опять нехорошо…

— Короче, — Славик заговорил шепотом. — Про то, что были в ресторане, никому ни слова. Гуляли, мосты смотрели, а потом — по домам. Даже мороженого нигде не покупали, понятно?

— Ладно, только ты сам не проговорись. И Катю свою предупреди.

Славик хотел возразить, что Катя не его, но в это мгновение штора распахнулась словно театральный занавес, к ребятам шагнул одетый в штатское майор Мракобесов и крепко взял обоих за уши.

— А! — закричал Славик.

— Ой! — взвизгнула Маринка. — Вы что, дядя, с ума сошли?!

— Молчать! — рявкнул Мракобесов. — Вы оба арестованы, поедете со мной.

— За что? Куда?!

— Арестованы за участие в отравлении немецкого спортсмена. Едем в милицию, к генералу Потапову. Будете рассказывать долго и подробно, как все было, со всеми междометиями.

И Мракобесов, крутанув напоследок уши подозреваемых так, что они взвыли, отпустил и подтолкнул их к дверям. В сущности он был доволен, что расследование завершилось так быстро. Судя по всему, Курт стал жертвой нелепой случайности.

* * *


Вчерашним воскресным утром Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина застали Курта за завтраком в его гостиничном номере. Атлет не спеша съел два ломтика подсушенного хлеба из цельного зерна и отрубей, запил стаканчиком свежеотжатого морковного сока. На предложение присоединиться дети только поблагодарили, сообщив, что успели позавтракать дома. (Маринка ела сырники и какао со сгущенкой, а Славик — котлеты с макаронами и чай с вафлями.)

Потом вместе с другими спортсменами они уселись в большой автобус и поехали на стадион. Время было раннее, движение на улицах еще не превратилось в праздничное столпотворение, поэтому минут через пятнадцать автобус остановился у служебного входа в спорткомплекс.

Когда начала прибывать публика, Славик и Маринка заняли свои места на трибунах. Места оказались очень хорошие: над проходом, рядом с правительственной ложей. За несколько минут до торжественных фанфар в ложе появились Президент и губернатор с семьями и многочисленной свитой. Славик моментально разглядел губернаторскую дочку и навел на нее с десяти шагов бинокль. Однако дочка упрямо его не замечала, а Маринка, обидевшись, что ее не слушают, поджала губы и отвернулась.

Но вот началось шумное, красочное действие, и все обратились к арене.

Во время перерыва, разделявшего дневную и вечернюю части программы, Славику удалось настигнуть предмет своего интереса. Все содержимое правительственной ложи где-то пообедало и прогуливалось по прибрежной аллее западной оконечности острова. Охрана еще раньше запомнила Славика Подберезкина и не обращала на него внимания.

— Здравствуйте, Катя, — сказал Славик, будто невзначай пристроившись девочке в ногу.

— А, это вы, — небрежно покосилась на него губернаторская дочка. — Что же вы опять бросили свою спутницу, которая вам не подруга, но которая всегда и везде рядом с вами?

Попав под острый язычок, Славик смутился.

— Я вам кажется говорил, — начал он оправдываться, — что не могу рассказывать всего.

— Ах да, ваши военные или какие-то там еще секреты…

— Хорошо, я скажу. Сегодня эта девочка рядом со мной потому, что нам поручили шефство над одним немецким спортсменом.

— Кто же это?

— Курт Шикельгрубер.

— Тот самый независимый, который намерен взять все золотые медали?

— Откуда вы знаете?

— Так, слышала. За ним очень пристально наблюдали на тренировках. А вы разве говорите по-немецки?

— Нет.

— Значит, ваша спутница говорит?

— Нет, к сожалению, она тоже не говорит.

— Любопытная ситуация. Но, может быть, Курт Шикельгрубер говорит по-русски, или у него есть переводчик?

— Да… Помните, в консульстве был такой красивый блондин, к которому все время вязалась пьяная?

— А, Фриц Диц, помню, конечно. Его весь вечер кому-нибудь представляли, а он говорил: Диц; Фриц Диц. Диц; Фриц Диц…

Дети рассмеялись.

— Знаете, он свободно говорит на всех языках. Но его срочно куда-то вызвали, он ведь человек военный. Теперь мы с Куртом все больше жестами, — Славик потешно изобразил из себя глухонемого.

Катя снова засмеялась.

— А как же ваше секретное задание? Или вы тогда тоже пошутили?

Славик сделал серьезное лицо, помолчал и затем произнес:

— Если бы я знал, что вы отнесетесь так легкомысленно…

— Но вы обещали рассказать, а сами даже не позвонили.

— Я обещал рассказать… если узнаю вас ближе. О таких вещах не говорят с малознакомыми.

— Ну хорошо, хорошо, мы познакомимся поближе, если вы так хотите. Только сначала расскажите хотя б немножко.

— Мы могли бы вместе поужинать сегодня.

— Ой, ну прямо как в кино! Можете не строить из себя взрослого. Разумеется, что меня одну никуда не отпустят.

— А если все вместе — вы, я, Курт и Маринка?

— Курт? Курт Шикельгрубер? Вы серьезно?

— Как никогда.

— Даже не знаю… Если только получится уговорить папу… то есть, отложить другие дела.

— Придумайте что-нибудь.

— Хорошо, я подумаю. На всякий случай, если сумею сбежать… то есть, если отложу другие дела и приму ваше приглашение — давайте забьем стрелку.

— У Александрийской колонны, ровно в десять.

— Хорошо, я подумаю, прощайте.

— До свидания.

— Да! — оглянулась Катя. — Я говорю по-немецки!

Славик улыбнулся и оттопырил большой палец.

* * *


Вечером над городом гремели фейерверки, рассыпаясь в небе разноцветными огнями и раскрашивая знакомые фасады домов, улицы и площади в яркие, причудливые цвета. С эстрадных площадок гремела музыка, с лотков продавали все, что душе угодно. Начинались народные гулянья, каких еще не видела ни одна петербургская белая ночь.

На Дворцовой было особенно многолюдно: здесь ожидался мощный, наикрутейший рок-фестиваль.

Успевшего прославиться еще до начала состязаний Курта удалось склонить к прогулке благодаря отсутствию надзора со стороны Карла Ангелриппера, находившегося на то время в отделении милиции. Но и сам юноша не особенно сопротивлялся, находясь в эйфории, вызванной опьянением, так сказать, воздухом свободы. Прожив все свои девятнадцать лет в благоустроенной пещере и лишь изредка совершая пробежки по горным тропам, он впервые оказался в городе, в центре многолюдного праздника.

Курт смотрел по сторонам и глупо улыбался. Он был послушен как цирковая лошадка.

Наконец прибежала Катя, раскрасневшаяся, с блестящими глазами. Она за руку поздоровалась с Маринкой и с Куртом, представилась и что-то сказала Курту по-немецки, а он закивал, заулыбался и забормотал что-то вроде «о, зер гут, данке, данке…»

Крепко взявшись за руки, компания стала змейкой пробираться через толпу с площади на Невский проспект.

Но и на Невском оказалось не легче: народ столпился на тротуарах, ожидая прохода уже видневшегося в районе Думы карнавального шествия с немыслимыми конструкциями на платформах.

Протиснувшись вперед еще на пару кварталов, компания посмотрела шествие и свернула в более или менее тихую улочку с яркой вывеской ресторана «Разгуляй».

Катя вовсю тарахтела с Куртом по-немецки, и не успел он повторить на новый лад свои пожелания по поводу соблюдения режима, как уже сидел за столиком у фонтана.

Подошел официант и подал карту. Немец повертел ее в руках и передал Славику. Тот пробежал глазами столбики названий и цифры в правой части, растерялся и отдал карту Маринке. Та долго водила пальцем по строчкам, шевелила губами, и в конце концов заявила, что хочет сборную солянку. «Там всегда плавает много всякой всячины, а я страшно проголодалась», — пояснила она свой выбор. Голодными были все, поэтому Славик велел официанту принести четыре солянки.

— Что-нибудь будете пить, закусывать? — поинтересовался тот равнодушно.

— Да, принесите… чего-нибудь. — сказал Славик с усталой небрежностью завсегдатая злачных мест.

— Будет сделано, — отреагировал официант, не вдаваясь в подробности.

Вскоре он принес минеральную воду и фрукты.

— Соляночку подождать придется, — сказал он. — Если желаете, можно икорки подать, салатик, ассорти из дичи…

— Нет, нет, не надо, у нас режим, — быстро возразил Славик. — А что так тихо? — переменил он тему. — Музыка у вас есть?

— Так точно, будет. Оркестр на перерыве.


3


Долго и подробно. — Курт отпускает ремень на несколько дырочек


Едва только за столиком появилась известная нам компания, саксофонист оркестра Дмитрий Иванович Котов тотчас узнал мальчика и девочку, вертевшихся на приеме в мексиканском консульстве.

После обрушившихся за последнее время потрясений Котов сделался болезненно подозрителен. Заходя в квартиру, он прежде всего заглядывал под кровать, резко отдергивал оконную штору, разглядывал на просвет пустые бутылки. У него появилась привычка носить темные очки, а также внезапно останавливаться у какой-нибудь витрины и коситься по сторонам. Возможно, что его инстинкт самосохранения запоздало реагировал на ту настоящую слежку, которую в течении нескольких дней вел за ним убийца.

Потом еще был дурацкий сон, где он выступал свидетелем в суде и после которого Альбина на неделю прервала с ним отношения. Да и Юрик вел себя довольно странно…

И вот теперь, когда уже все, казалось, вошло в обычную колею, за столиком у фонтана появились эти люди, совсем еще дети, которые несомненно за ним следили.

Котов шарахнулся в служебный коридор, прихватив на ходу спрятанную в шкафчике с чистым бельем початую бутылку коньяка. На кухне он схватил стакан с присохшими на сахарном дне чаинками, плеснул на три пальца и быстро опрокинул себе в глотку.

— Ага, докатились, — забормотал он себе под нос, занюхивая коньяк хлебной корочкой. — Детей используют. Опыты делают, психотронщики…

В последние дни в голове у Котова возникла теория, что все необычное произошло с ним не случайно, что некие секретные спецслужбы выбрали его объектом для своих опытов в области психотронного воздействия.

— Конечно, — злобно шептал он, пережевывая корку. — пьющий, одинокий, никому нет дела…

Его вдруг осенило:

— А ведь это могло начаться еще тогда, в 88-м…

Пораженный этой мыслью, Котов выпил почти полный стакан и, закашлявшись, стал шарить рукой по разделочному столу.

— На, — повар Егорыч вручил ему очищенную морковку. — Грызи.

Котов захрустел морковкой и налил повару. Тот выпил и занюхал коньяк рукавом.

— А я никогда не закусываю, — сказал повар. — Я даже никогда не пробую то, что варю. Это те, которые варить не умеют, всегда пробуют. А я и без пробы знаю, что у меня в кастрюле.

Это он повторял всякий раз, когда ему подносили стаканчик.

— Слушай, — сказал ему Котов, прикуривая от горячей плиты сигарету, — Егорыч, ты про психотронное оружие чего-нибудь слышал?

Отвернувшись, Егорыч шинковал овощи, молотя ножом по доске со скоростью машины. Не прекращая работы, он ответил:

— Так, что-то слышал…

— А если, допустим, такую штуку надо испытать… Кого используют?

Повар пожал плечами:

— Преступников каких-нибудь из тюрьмы. Которым уже «вышку» дали.

— А у таких психика непредсказуемая, опыт неправильные результаты покажет.

— Тогда не знаю.

— А если просто кого-то одинокого взять, из толпы? Облучать и наблюдать за ним, облучать и наблюдать…

— Не знаю, Котов, ничего не могу сказать.

— Тогда давай, Егорыч, выпьем еще по одной.

Они выпили, и повар снова затарахтел ножом по доске. А Котов, попыхивая сигаретой, заглянул в стоящую на краю плиты кастрюлю.

— Это что у тебя за супчик, Егорыч?

— Солянка сборная.

— А-а, — понимающе кивнул Котов и выронил изо рта сигарету.

В раздаточном окошке показался официант:

— Соляночку четыре раза побыстрее.

— А что так? — поинтересовался Егорыч, не поворачиваясь.

— У меня спортсмен сидит, знаменитость. «Темная лошадка из Германии». Курт… Курт…

— Воннегут, — сказал повар и подмигнул Котову.

Котов смотрел на Егорыча, не мигая.

— Некультурный ты человек, Егорыч, — сказал официант. — Телек смотреть надо, развиваться. Шевелись, шевелись, я им пойду пока минералку поставлю.

Егорыч взял черпак и шагнул к стоящей на краю плиты кастрюле. Он хотел привычными круговым жестом перемешать содержимое, но Котов вдруг сказал ему:

— Погоди.

Повар с удивлением поднял на него глаза.

— Погоди, Егорыч, ты только, самое главное, не нервничай…

— Ты чего?..

— Егорыч, такое дело, понимаешь, я только что туда сигарету уронил, окурок… Случайно выскользнула, понимаешь?..

Лицо у повара сделалось испуганное, он быстро заглянул в кастрюлю. Среди аппетитных кусочков копченостей, сосисок, оливков и прочего добра в темном наваре плавала размокшая половинка сигареты. Она распухла, развалилась и распустила по всей поверхности мелкие крошки табака.

Егорыч медленно поднял глаза на Котова, и тому сделалось страшно по-настоящему.

— Погоди, погоди, ты чего… — начал он пятится назад. — Погоди, щас вынем, оно сверху плавает…

— Психические опыты, говоришь, — мрачно произнес повар и шагнул на Котова. — Облучают в толпе, говоришь… Скрытно следят… А если так, в открытую, черпаком по морде… Это нормально?

Егорыч замахнулся черпаком, и Котов прямо в концертном костюме полетел спиной на груду сваленной у входа в мойку грязной посуды — противни, котлы, сотейники…

Раздался такой грохот, что сбежались официанты, буфетчики и администратор. Не дожидаясь окончательной расправы, Котов на четвереньках выбежал прочь из кухни.

Стоимость испорченной солянки у Егорыча могли вычесть из зарплаты, поэтому он ничего не сказал про окурок, а когда все разошлись, попросту вылил испорченный продукт в канализацию, а на плиту поставил остатки вчерашней.

— Егорыч, четыре соляночки моментально, — снова заглянул в раздаточное окошко официант.

Повар сосредоточенно помешивал содержимое небольшой кастрюльки.

— Погоди, — хмуро сказал он. — Пускай закипит.

— Не надо, не надо, ты чего! — запротестовал официант. — Пускай будет как есть, опять кто-нибудь накатает жалобу, что горячо. Что у тебя рожа такая кислая?

Недовольно ворча себе под нос, Егорыч снял с плиты так и не закипевшую солянку, освежил каждую порцию свеженарубленной зеленью и сдобрил ложкой сметаны. Потом он вылил в стакан весь оставленный Потовым коньяк и выпил. Но даже после этого его кислая физиономия не разгладилась.

* * *


Наконец принесли горячее, и дети стали с аппетитом уплетать сборную солянку. Курт тоже был чертовски голоден. Он был готов проглотить разом весь свой запас сушеных хлебцев и выпить весь морковный сок за месяц вперед. При виде плавающих в супе кусочков копченого гуся, сосисок, буженины и копченого языка у него началось головокружение.

Чувство блаженного восторга, охватившее его с первой же ложки, заставило забыть обо всем. За то время, пока дети успели вычерпать свои порции только до половины, Курт уже сидел с пустой миской, сверкающей мельхиоровым донышком.

— Я хочу еще, — сказал он, и дети подозвали официанта.

Томно прикрывая глаза, немец выкушал вторую порцию.

Он вспомнил о девятнадцати годах проведенных в аскезе, и ему стало обидно. Разумеется, конечно, он больше туда не вернется. Чего стоят Мумрик, его отец и святая Ева здесь, в этом прекрасном и радостном мире!

— Я хочу обедать и ужинать здесь каждый день, — сказал он, и Катя повторила его слова по-русски. — Я возьму все медали и останусь жить здесь.

Дети зааплодировали и чокнулись с ним минералкой.

Потом были куриные котлетки «деваляй», десерт и безалкогольное шампанское, потом Славик пригласил Катю танцевать (саксофон играл отвратительно), а Маринка и Курт остались за столом, увлеченные десертом: свежей клубникой, покрытой шапкой взбитых сливок.

Только после одиннадцати Курт с идиотски счастливым лицом расплатился с официантом кредитной картой. (У Славика при этом словно камень свалился с души.)

— Я хочу спать, — заявил Курт, поднимаясь из-за стола. — О! — он заулыбался. — Надо немного отпустить…

Никого не стесняясь, он задрал полу пиджака и отпустил на несколько дырочек свой брючный ремень.

— Теперь хорошо.

Дети проводили Курта до гостиницы и распрощались, пообещав утром за ним заехать.

— Завтра я плыву четыреста метров и беру золотую медаль, потом прыгаю с шестом и беру другую, — пообещал немец. — Ауфвидерзеен.

Потом Маринка пошла домой одна, а Славик отправился провожать Катю.


4


Международный скандал?.. — В какие куклы играет майор Мракобесов. — Мальчик или подопытный кролик?


Дети закончили рассказывать о том, что сами знали, и в кабинете наступила тишина. Генерал Потапов и майор Мракобесов смотрели на них во все глаза. Затем Потапов казенным голосом проговорил на одной ноте:

— Подите вон и ждите в приемной.

Как только дверь закрылась, генерал вскочил с места и заходил по кабинету.

— Мракобесов, я убью этих детей, я не могу больше с ними возиться. Убью и сам застрелюсь из табельного оружия. Теперь они еще втянули дочку губернатора. Ты понимаешь, что это значит?

Мракобесов молча курил.

— Ты понимаешь, что это значит?! — наклонившись, закричал Потапов ему в лицо.

— Ну, так… — рассеянно отвечал Мракобесов, задумавшийся о чем-то своем.

— Так вот я тебе скажу сейчас, что будет: международный скандал, бойкот, экономические санкции, железный занавес!..

— Ну-ну, — очнулся Мракобесов. — Это вы чересчур загнули.

— Чересчур? А как тебе нравится такая картинка: губернатор руками своей малолетней дочери выводит из игры самого перспективного спортсмена. Да как только эта пакость просочится в СМИ, половина участников разъедется по домам. Позор будет на весь мир, еще хуже, чем в 80-м!

— Знаем только мы двое. А детей надо изолировать.

— Изолировать? Это как?

— Надо подумать.

— Хорошо, допустим, во избежание международного скандала мы, с согласия губернатора, спрячем детей от репортеров. Но ведь были и другие свидетели, есть, в конце концов, сам пострадавший, которому вы никак не заткнете глотку!

— Курт будет молчать.

— Это еще почему?

— Скоро вам все станет понятно из доклада лейтенанта Яблочкина.

— Допустим. Но другие — повар, официант? У них было достаточно времени, чтобы растрепать о вчерашнем направо и налево.

— У них не было времени, — спокойно возразил Мракобесов. — И повар и официант уже у меня и дают показания. Лично мне все представляется нелепой случайностью. — Он включил один из мониторов, и Потапов с ужасом увидел пыточную камеру, в которой на дыбе, в отблесках пламени с заломленными за спиной руками висели две голые окровавленные фигуры. Палач в красном колпаке и клеенчатом фартуке делал свое дело, зажав в клещах раскаленное до красна железо.

Потапову показалось, что в нос ему ударил запах паленого мяса, и он отрывисто приказал «уберите!». Затем распахнул окно и долго смотрел перед собой.

Мракобесов выключил монитор.

— Да, генерал, я думаю, что в их действиях не было никакого злого умысла, но сейчас они готовы признаться в том, что убивали людей и кормили посетителей человеческим мясом.

— Мракобесов, — генерал Потапов наконец обрел дар речи.

— Да, я вас внимательно слушаю, генерал.

— Сегодня же вы пойдете под трибунал. А затем я уйду в отставку.

— Вы это серьезно?

— Более чем. Я откладывал это решение, полагая, что так будет лучше для пользы дела. Однако то, что я сейчас увидел, не дает мне права ни дня более находиться в должности руководителя Петербургской милиции. Гражданин майор, вы арестованы.

— Нет, не так. Это вы уйдете в отставку, генерал, а я сяду на ваше место.

Потапов медленно обернулся, одновременно расстегивая кобуру с табельным орудием.

В кабинете никого не было.

Значит, он ослышался? Но, может быть, не было и никакой пыточной камеры? Ему сегодня же необходимо обратится к врачу; возможно, сказывается переутомление последних дней.

В кабинет без стука просунулся чрезвычайно взволнованный секретарь:

— Михал Михалыч! — выкрикнул он. — Яблочкин на связи!..

* * *


Тем временем Мракобесов спустился в Секретный отдел, прошел по пустым коридорам, по гремучим железным ступенькам спустился еще ниже, в котельную, миновал еще один коридор, темный и обшарпанный, остановился и навалился плечом на тяжелую дверь пыточной камеры.

В дыму и в чаду, в отблесках пламени, на дыбе висели замученные повар и официант ресторана «Разгуляй».

Мракобесов натянул кожаные перчатки, вынул из кармана изящный перочинный ножик с перламутровой ручкой и приблизился к несчастным вплотную.

— Что говорят?

— От всего отказываются, патрон.

— От чего именно?

— Говорят, что никого не травили. Шкуры с них надо содрать, тогда признаются.

— Чем кормили немца? — спросил Мракобесов, обращаясь к официанту.

— Солянка сборная, котлеты деваляй, десерт, — прошептал официант.

— Громче!

— Не могу… голос…

— Они оба голос сорвали, патрон, — объяснил палач.

— Ну так нечего было орать. Что пили?

— Минеральная вода, безалкогольное шампанское.

— Отраву куда сыпали в воду или в закуску?

Официант заплакал.

— Надо еще часок с ними поработать, — сказал палач, разогревавшим в пламени стальной прут. — Хотя если честно, патрон, то или они сознаются сразу, или начинают на себя наговаривать.

Мракобесов шагнул к повару, двумя пальцами широко раскрыл ему глаз и поднес к зрачку острие перочинного ножа:

— Теперь соображай быстро. Чем немец мог травануться, что ты в котлеты подмешал, падла? Какую тухлятину на фарш пустил?

— Солянка… — выговорил повар сквозь начавшие душить его рыдания. — Котов…

— Что? Кошку на мясо разделал?!

— Нет! Нет!! Котов… Дима… музыкант из оркестра. Он свежую солянку испортил… Я дал вчерашнюю.

— Вчерашнюю? Ну и что?

— Надо… до кипения… не успел… прокисла чуток. Он торопил, — Егорыч кивнул на висевшего рядом официанта.

Не обратив внимания на последнее пакостное замечание повара, Мракобесов задумался и поднес кончик ножа к губам:

— Котов, Котов… А! Котов Дмитрий Иванович. Опять замешан. Совпадение?… Ладно, — похлопал он повара по щекам. — С этими все ясно. Напои водкой, подправь память — и обоих в вытрезвитель. — Он подрезал веревку, и повар с официантом, задыхаясь от счастья, рухнули на пол. — Следы своих зверских истязаний замажешь супербальзамом. И чтобы через час духу их здесь не было.

— Слушаюсь, патрон, — палач стащил с головы красный колпак и оказался женщиной.

— Я пойду к себе, немного поработаю.

Мракобесов вернулся в официальную часть Секретного отдела и зашел к себе в кабинет. Сел за стол, закрыл ладонями лицо и так просидел несколько минут, приготовляясь к чему-то важному. Затем резко отнял ладони, поднялся и надавил неприметную кнопку в стене. Шкаф с бумагами бесшумно отъехал в сторону, высвободив узкий проход в то самое помещение, в котором у него находилось нечто вроде колдовской лаборатории и где лейтенант Яблочкин, а затем и курсант Мушкина проходили свой первый в Секретном отделе инструктаж.

Теперь в центре комнаты, в главном котле, холодным кипением бурлила густая темно-красная жидкость. Мракобесов засучил рукава, погрузил руки в котел и достал со дна восковую фигурку. Он аккуратно осушил фигурку платком и поставил на некое подобие алтаря, украшенного чучелом головы козла, куриными лапками и сушеными летучими мышами.

— Здравствуйте, товарищ генерал, — обратился Мракобесов к фигурке. — Да только недолго осталось тебе быть генералом и здравствовать.

Он вынул из стальной коробки тонкую иглу от шприца, обмакнул ее конец в пузырек с грязновато-мутноватой жидкостью, произнес заклятие и вонзил иголку в область поясницы восковой фигурки генерала Потапова.

* * *


Славику Подберезкину и Маринке Корзинкиной надоело сидеть в приемной. К тому же противный Мракобесов давно вышел, и генерал Потапов находился в кабинете один. Осторожно постучав, они приоткрыли дверь.

— А, ребята, заходите! — увидев их, воскликнул Потапов. Он вроде как взбодрился и повеселел. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.

Славик и Маринка присели на краешек кожаного дивана.

— Только что звонили наши общие знакомые, — тоном, каким преподносят сюрприз сообщил Потапов. — С ними полный порядок, завтра утром они будут в городе.

— Правда? — обрадовались дети, догадавшись, что речь идет о Мушкиной и Яблочкине. — А Петя? Он тоже с ними?

— И Петя — тоже — с ними! — подтвердил Потапов с улыбкой.

Славик и Маринка переглянулись:

— Так мы завтра придем?

— Конечно, конечно, ребята, приходите. Только помните — ни про Петю, ни про немца никому ни слова, даже дома!

— Хорошо, мы обещаем. Если только он сам не расскажет.

— Кто?

— Немец, Курт.

— Курт ваш сейчас в таком месте, где он уже никогда ничего не расскажет.

— Умер что-ли!.. — схватилась за грудь Маринка.

— Тьфу, типун тебе на язык! От поноса еще никто не умирал. Идите, ребята, домой, пока я не рассердился. Завтра увидите своего Петю.

— А вы над ним опыты делать не будете? — снова поинтересовалась Маринка Корзинкина.

— Какие опыты? — не понял в первую секунды Потапов и поднял глаза от бумаг, которые уже начал читать. — Я вам, ребята, серьезно говорю: идите отсюда подобру-поздорову. А не то я ремень сниму и начну такие опыты делать, что запомните на всю жизнь.

Дети выскочили из кабинета, Потапов с улыбкой смотрел им вслед.

Вдруг он изогнулся от боли, скрючился, вскочил, вытянулся струной, схватился за поясницу, заохал и медленно опустился.

— Что же это такое… — прошептал он, моментально взмокнув. — Неужели радикулит прострелил? Не надо было тогда на сырой земле сидеть, на рыбалке…

В кабинет вернулся Мракобесов, ни слова не говоря развалился в кресле, закинул ногу на ногу и закурил. Потапов привык к существованию Мракобесова, но сегодня его поведение было особенно странным и вызывающим.

— Завтра утренним рейсом прибывают наши герои, — сказал Потапов. — Они везут с собой мальчика.

— Я знаю. Я сам их встречу.

— Вы? — генерал скривился от нового приступа боли в пояснице.

— Да, да, лично я, прямо у трапа. Кстати, что вы были намерены делать с мальчиком?

Из-за боли Потапов не уловил того нюанса, что Мракобесов говорит о нем в прошедшем времени.

— С Огоньковым? А что мы можем с ним делать? Отдадим родителям, пусть молятся за него.

— Абсурд.

— Что?

— Я говорю, что это абсурд. Мы обязаны разобраться до конца в этом деле. Не вздумайте поставить в известность его родителей, вы все испортите. Пускай с ним поработают наши эксперты.

— Нет, нет, я этого не позволю. Мальчик не подопытный кролик, он такой же человек как…

Потапов хотел сказать «как вы и я», но осекся, потому что внезапно понял, что Мракобесов никакой не человек, а демон. Глядя на меняющееся лицо генерала, Мракобесов тоже все понял, вмял свою папиросу в пепельницу и поднялся.

— Полагаю, что наш дальнейший разговор не имеет разумной перспективы. Завтра вас ожидают большие, разительные перемены, а потому отложим дискуссию до лучших времен. Но ведь, — у самых дверей Мракобесов повернулся и подмигнул, — но ведь кое-какие перемены вы ощущаете уже сегодня, не так ли?

Дверь хлопнула, а Потапов перекрестился и прошептал:

— Дьявол… сатана…

В это мгновение его с новой силой пронзил приступ радикулита, и все мысли в голове от страшной боли перемешались.


5


Тучи сгущаются. — Дьявол в милицейских погонах. — Новый стиль работы Главного управления


Встреча у трапа самолета произвела на Яблочкина и Мушкину гнетущее впечатление. Еще хуже им сделалось в кабинете генерала Потапова. Всегда бодрый и жизнерадостный, Михал Михалыч выглядел сегодня очень нездоровым: лицо его приобрело сероватый оттенок, голос звучал по-старчески слабо, глаза смотрели тускло и безжизненно.

Минувшей ночью у Потапова вдруг разболелась печенка. Потом началась головная боль и тошнота. К утру, едва он начал засыпать, наглотавшись таблеток, словно кто-то кинжалом ударил в его желудок.

Приняв лошадиную дозу обезболивающего, он все-таки пришел в положенное время на службу, потому что с нетерпением ждал встречи с прибывшими из Южной Америки героями. К тому же он ни разу еще не видел Петю Огонькова — ни большим, ни маленьким.

И вот теперь, когда все трое оказались в его кабинете, у Потапова страшно, до рези в глазах, болела голова. А ведь еще вчера он был совершенно здоровым и бодрым человеком.

— Михал Михалыч, вы плохо себя чувствуете? — вместо доклада встревожено воскликнул Яблочкин, едва только увидел командира.

Развалившийся в кресле и закуривший папиросу Мракобесов раздраженно гаркнул:

— Лейтенант Яблочкин, вы не на завалинке! Извольте соблюдать устав и субординацию!

Что-то быстро менялось в Главном Управлении петербургской милиции.

Яблочкин вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Товарищ генерал-полковник, лейтенант Яблочкин по вашему приказанию прибыл…

— Не надо, — слабо выговорил Потапов. — Не надо официально. Садитесь сюда к столу. А где же мальчик? Я его не вижу…

Вместо ответа Яблочкин и Мушкина стали выразительно смотреть на Мракобесова. Тот зловеще произнес «так-так», поднялся и, поскрипывая сапогами, вышел из кабинета.

* * *


Мракобесов спустился в Секретный отдел, прошел по коридору и закрылся в своем кабинете. Затем он отворил проход в свою расположенную за шкафом секретную лабораторию и приблизился к своему сатанинскому «алтарю».

Восковая фигурка была истыкана иглами в областях спины, живота и головы. Мракобесов взял последнюю иглу, обмакнул ее конец в пузырек, поднес к левой части груди фигурки… но передумал, обтер иглу и положил обратно в коробочку.

— Рано, — прошептал он. — Дадим ему еще час. Необходимо послушать, что рассказывают эти поразительно везучие молодые люди.

Мракобесов вышел из лаборатории, сел за стол и включил компьютер. На экране появился кабинет Потапова, послышались голоса.

Яблочкин рассказывал, как глупо он попался, как висел на цепи, которая била его током, едва его ноги касались пола, как Шульц усадил его в пыточное кресло, и как неожиданно подоспела ему на помощь курсант Мушкина, облаченная в комбинезон-невидимку.

Потом Мушкина рассказала, как она проникла незамеченной в фашистское логово и освободила Яблочкина. А дальше они вместе рассказывали, как на протяжении четырех суток были призраками пещерного города, обследуя по ночам его внутреннее устройство. Как нашли Петю Огонькова, как перепутали все склянки в лаборатории и, наконец, как пытались захватить в плен самого Гитлера, засунув его в бумажный пакет из-под муки. По большому счету этот эпизод героев не красил, и Яблочкин скомкал его, совсем не упомянув Фриду с ее сногсшибательной шваброй.

Затем Петя Огоньков рассказывал о своих похождениях, а Потапов смотрел на него через лупу, слегка приоткрыв рот. Ему то и дело приходилось принимать горстями разноцветные шарики обезболивающих таблеток и пить крепчайший кофе чашку за чашкой, чтобы внимание не рассеивалось.

Секретарь доложил, что в приемной Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина. Потапов сказал «пусть заходят».

— Теперь, — обратился он к Пете Огонькову, — необходимо подготовить твою встречу с родителями. Сначала с ними поработает наш психолог, а потом они заберут тебя домой.

Петя смиренно молчал; продолжать скрываться от родителей больше не имело смысла.

Мракобесов захлопнул компьютер и резко поднялся из-за стола. Он услышал все, что хотел, и теперь не должен был медлить ни секунды. Приблизившись к «алтарю», он достал из коробочки иглу, снова обмакнул ее в пузырек и вонзил острие в грудь восковой фигурки.

* * *


Четверть часа спустя майор Мракобесов поднялся в надземную часть Управления и вышел из лифта. В коридорах было тихо, не смотря на то, что все служащие вышли из своих кабинетов и стояли вдоль стен.

— Что случилось? — поинтересовался Мракобесов.

— У Михал Михалыча сердечный приступ… — отвечали ему шепотом.

В конце коридора замелькали белые халаты. Вскоре мимо провезли каталку с подключенной к телу реанимацией и бледное, словно вылепленное из воска, лицо генерала Потапова.

Машины «скорой помощи» с включенными мигалками отъехали от Управления, и по коридорам прокатился шепот: «Вчера рядом в столовой обедали», «Ничего, он выкарабкается, мужик здоровый…»

— Все по местам! — неожиданно громко и грубо скомандовал Мракобесов. — Завтра ровно в восемь отчет о работе за неделю. От каждого, мне на стол. Предупреждаю: в ближайшее время ожидаются крупные перемены. Это касается и штатного расписания: со многими придется расстаться уже сегодня.

В повисшей тишине, поскрипывая сапогами, Мракобесов прошел сквозь строй перепуганных сотрудников и скрылся за дверью «главного». Теперь он был главным.

Мракобесов вошел в кабинет, не обращая внимания на присутствующих, и уселся за стол генерала Потапова. Вынул из кармана коробок, вытряхнул на стол спички и, не успел никто и глазом моргнуть, как он засунул внутрь мальчика. Затем упрятал коробок в нагрудный карман, тщательно застегнул клапан на медную пуговицу.

— Эй, вы! — шагнул к нему покрасневший от гнева Яблочкин. — Сейчас же отпустите мальчика!

— Стоять, — отрывисто произнес Мракобесов, и Яблочкин увидел направленное на него дуло пистолета. — Четыре шага назад. Быстро!

Яблочкин отступил и в волнении схватился за воротник.

— Вы ответите за все, — прошептал он.

— Это вы все подстроили, — гневно сказала Мушкина. — Вы отравили генерала Потапова!

— Зачем не вы такое говорите, — покачал головой Мракобесов с отеческим упреком. — Да еще при детях… Можно подумать, что у нас здесь не милиция, а какая-то средневековая инквизиция. Вот как, даже в рифму получилось, забавно, правда?

Никто не улыбался.

— А ну, ребята, — обратился Мракобесов к Славику и Маринке, — погодите немного там, в приемной.

Ошарашенные всем происходящим, дети повернулись и вышли. Голос у самозванного начальника снова сделался резким и неприятным:

— А вы, товарищи, не забывайте, где находитесь и с кем разговариваете. Я не Михал Михалыч и за неподчинение буду наказывать беспощадно. К тому же вы слишком много знаете, и оставлять вас живыми у меня вообще нет никакого резона. — Мракобесов вынул из кармана глушитель и стал его медленно наворачивать на ствол пистолета. — Нет, нет, совершенно никакого резона… Впрочем, — он поднял глаза, будто найдя только что выход из создавшейся неприятной ситуации, — ведь вы можете доказать свою преданность делу и даже получить значительное повышение. Люди с такой внешностью как у вас, незаметные в толпе, мне нужны, очень нужны. Для этого только нужно исполнить одно мое негласное, конфиденциальное и, возможно даже, шокирующее вас в первую минуту поручение. Вы беретесь за это поручение или…

— Или? — повторила Мушкина.

Мракобесов взвел курок пистолета.

— Или вы не покинете пределов этого кабинета.

— Вы не посмеете, — прошептала Мушкина. — Вас сегодня же арестуют. Есть губернатор, есть контрразведка, есть Президент, в конце концов.

— Считайте, что я сошел с ума. Итак, ваше окончательное решение?

«Соглашайтесь!» — шепнула Мушкина и встала по стойке «смирно»:

— Приказывайте, товарищ майор, я на службе.

— А вы, товарищ лейтенант? Вы — на службе?

— Так точно, товарищ майор, — Яблочкин тоже встал как положено.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Мракобесов. — Теперь мы в одной команде. — Он положил пистолет в ящик стола. — И у нас есть одна проблема, которая требует незамедлительного решения. Эти дети, которые сейчас сидят в приемной. Они ведь тоже много знают, однако не могу же я их, также как и вас, взять к себе на службу в Секретный отдел? Согласитесь, это было бы нелепо. Поймите, необходимо, просто необходимо от них избавиться. — Мракобесов, «гоня понты», прочертил в воздухе вспыхнувшую огнем пятиконечную звезду. — Избавиться, но так, чтобы не возникло никаких подозрений.

Яблочкин сделал движение бросится и задушить негодяя, но Мушкина сжала его ладонь в своей, и он прочитал в ее глазах: «Соглашайтесь, иначе это поручат кому-нибудь другому, и тогда мы не сможем помешать».

— Как прикажете это сделать?

— Проявите фантазию, товарищ младший сержант. Вы стихов не пробовали писать?

— Нет.

— А жаль. Наша работа в новом стиле потребует от сотрудников не только соблюдения строжайшей дисциплины, но и творческого подхода к разного рода поручениям. Ву компроне?

— Мы с лейтенантом подумаем, как это сделать. Разрешите идти, товарищ майор?

— Идите. Но помните, что жизнь и здоровье ваших близких зависят только от вас. Банальность, избитый штамп, но ничего более эффективного мир еще не придумал.

Мушкина и Яблочкин вышли из кабинета, взял детей за руки и повели их к выходу.

— А где Петя? — спросила Маринка Корзинкина.

— Петя?.. — рассеянно повторила Мушкина, соображая, что ответить. Петя останется пока здесь.

— У этого дядьки?!

— Этот дядька замещает Михал Михалыча. На время болезни.

— Но ведь он злой! Нехороший!

— Другого пока нет…

* * *


Оставшись один, Мракобесов закинул ноги на генеральский стол, закурил и с самодовольной улыбкой пустил дым в потолок. Докурив, загасил окурок в настольном сувенирном наборе и вызвал секретаря:

— Записывай, — приказал он вошедшему в кабинет лейтенанту.

Тот сел за стол и молча склонился над клавиатурой.

— Приказ номер один. В связи с чрезвычайными обстоятельствами, с 12 июня сего года Главное Управление Внутренних Дел города Санкт-Петербурга начинает работать в особом режиме. С новой строки. Командование над личным составом целиком и полностью берет на себя Секретный отдел.

Приказ номер два. В связи с болезнью и вероятной скорой кончиной генерал-полковника Потапова М.М., на его должность назначается бывший начальник Секретного отдела майор Мракобесов А.Л.

Приказ номер три. В связи с назначением на новую должность майору Мракобесову А.Л. присвоить звание генерал-полковника.

Приказ номер четыре. Все заместители бывшего начальника ГУВД гр. Потапова М.М., а также все начальники отделов увольняются из органов внутренних дел с сегодняшнего дня.

Приказ номер пять. На должности заместителей начальника ГУВД и на должности начальников отделов назначаются бывшие сотрудники Секретного отдела: Козлов Нафан Мисоилович, Быков Евмений Зотович, Баранов Косма Ставрович, Лосев Кирнак Сарвилович, Конев Урван Каркисович, Рогов Еверест Гранович, Свиньин Хрисанф Ромадиевич, Оленин Гемелл Татиевич, Овчинников Пеон Феогенович, Коровин Ларгий Сысоевич, Жеребятников Полиен Амфианович, Копытин Астерий Вассович, Сохатый Фирс Аскалонович. С новой строки.

Секретарем-адъютантом начальника Управления назначить старшего лейтенанта Курослепова Савела Карповича.

Подпись, число, печать.

Оригинал мне на стол, копии вывесить в коридорах.

Уже бывший секретарь поднялся, неуклюже зацепил ногой ножку стула и, не проронив ни слова, вышел из кабинета. В приемной на его месте сидел рыжий, рябой и хилый молодой человек с бесцветными глазами на выкате и погонами старшего лейтенанта. Он резво подскочил и прокудахтал высоким хрипловатым фальцетом:

— Курослепов. Распечатайте и развесьте новые приказы, а затем незамедлительно сдайте мне дела.

— Сами развешивайте… — старый секретарь швырнул папку на стол и вышел прочь.

Через систему громкой связи по Управлению прокатился голос нового начальника:

— Все ко мне, одеться по форме.

Спустя несколько минут в кабинет начали один за другим прибывать маленькие коренастые люди с необычными лицами и заметной порослью волос или шерсти в области лба и ушей. Опустив головы и быстро стреляя глазами по сторонам, они деловито исчезали за дверью, докладывая Мракобесову глухими, хрипловатыми или блеющими голосами свои новые должности и фамилии согласно перечню приказа номер пять.


6


Выйти нормальным пацаном. — Замученный и сожженный в пепельнице? — Четырнадцать позорных резолюций


Закончив инструктаж новых начальников отделов, которые разошлись, все так же опустив головы, Мракобесов велел секретарю ни с кем его не соединять и запер дверь кабинета на ключ. Затем он вынул из кармана коробок, раздвинул его и вооружился увеличительным стеклом.

— Не буду долго морочить тебе голову, пацан, — сказал он, вдоволь насмотревшись. — Скажи мне честно, что ты думаешь о Секретном отделе?

Петя молчал, презрительно глядя в сторону.

— Секретный отдел, парень, это такая штука, которая может все. Абсолютно все, понимаешь? Летать, проходить сквозь стены, превращать свинец в золото, делать из великанов крошечных карликов, а из мухи слона.

Петя поднял глаза.

— Я буду краток, — продолжал Мракобесов. — Предлагаю тебе сделку. Она, разумеется, покажется тебе гнусной и отвратительной, и твоим первым побуждением будет желание плюнуть мне в лицо, разорвать меня на кусочки и растоптать каждый кусочек… Но такова жизнь, пацан, таковы правила игры. Где-то в чем-то приходится уступать, унижаться, даже предавать кого-то, но при этом где-то взамен получать деньги, любовь и уважение окружающих, а иногда приводить в исполнение свое са-амое заветное желание. А твое самое заветное желание, пацан, написано у тебя на лбу во-от такими буквами. А исполнить твое желание, — Мракобесов развел руки и пустил между ладонями трескучую молнию, — исполнить твое самое заветное желание, пацан, для меня все равно что раз плюнуть.

В глазах у Пети появилась надежда, все еще смешанная с недоверием и неприязнью. Мракобесов же, почувствовав, что материал поддается, усилил давление.

— С того самого дня, когда мы превратили тебя в козявку, с тобой работал наш отдел. Вся эта мура — сны, зеркальная комната, достоинства и недостатки, игра, в которой нет ни правил, ни смысла — все это опытные разработки нашего отдела. Зачем это нам нужно? — спросишь ты у меня. — Это нужно затем, чтобы сегодня заставить играть по нашим правилам одного мальчишку. Потому что завтра по нашим правилам будет играть вся страна. Такие дела, пацан.

И Мракобесов для убедительности показал еще один фокус: взмахивая указательным пальцем над поверхностью стола, он шепотом сосчитал до десяти, и на каждый взмах на столе возникала копия маленького Пети Огонькова. Удивленно повертев головами, они растаяли.

— Не буду раскрывать тебе, пацан, мои хорошие карты. Но твой понт состоит в том, что ты через пять минут сможешь выйти из этого кабинета нормальным пацаном, а еще через десять — обнять своих дорогих мамашу и папашу, которые, скажу тебе по секрету, уже совсем готовы свихнуться от огорчения.

— Что надо сделать? — тихо проговорил Петя, опустив голову. На глазах у него выступили слезы.

Мракобесов положил перед ним на стол бумажку величиной с почтовую марку и кусочек остро отточенного грифеля.

— Сейчас под мою диктовку ты напишешь в двух словах о том, что дескать лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина под непосредственным руководством генерала Потапова, удерживали тебя насильно и больно истязали. И что только исключительно вмешательство майора Мракобесова А. Л. спасло тебя от мучительной смерти в лабораторной пробирке.

От нахлынувшего на него ужаса и гнева Петя оцепенел.

— Ну, что, что я говорил? Теперь в твою маленькую голову хлынул поток ядовитой желчи. Куда подевался твой разумный расчет, твоя рассудительность и воля к жизни? Шипение ядовитого гнева вытравило все твои мысли. Попробуй собраться, сконцентрируйся хорошенько еще раз.

Петя зажмурился, сморщился и сжал кулаки. Встряхнулся и произнес отрывисто:

— Если я откажусь?

— О, это хороший вопрос. На хороший вопрос будет и хороший ответ. Засекай время. Ровно через пятнадцать минут твои мамаша и папаша получат на руки бандерольку с крошечным трупиком внутри, в котором они несомненно опознают своего возлюбленного сыночка. При этом бандеролька будет вся как нарочно заляпана кровавыми отпечатками пальцев упомянутых уже лейтенанта, курсанта и генерала. Едва только, спустя несколько дней, мама и папа обретут способность говорить, квартира загорится из-за неисправной проводки. Пожарные, как это всегда бывает, приедут чуть позже, ровно настолько, что спасать будет уже некого. А чьи кровавые отпечатки нашли на бандерольке, пойдут под расстрел. Вот именно так оно все и будет, пацан.

Петя искусал губы в кровь, по щекам текли слезы.

— Диктуйте, — сказал он и взял грифель.

— Вот это разумно, — похвалил Мракобесов. — Как только закончим, побежишь к своим родителям высокий и красивый, словно олимпиец!

— Что писать?

— Пиши. Справа сверху: Губернатору Санкт-Петербургской губернии Баеву Спартаку Васильевичу. Ниже, в центре страницы крупно: ЗАЯВЛЕНИЕ…

* * *


Петя закончил и поднял полные слез глаза на Мракобесова. Тот быстрым движением пальца отодвинул бумажку, вооружился лупой и стал проверять написанное.

— Так… так… так… число-подпись… Все верно.

Маленьким пинцетом, которым обычно дергал волосинки из носа, он взял «заявление», сунул в бумажник и упрятал в карман.

— Отлично. Теперь пойдем в лабораторию и сделаем из тебя настоящего пацана.

Желтыми от табака пальцами Мракобесов взял Петю, запихал его в коробок, задвинул крышку и вышел из кабинета. Поднялся на лифте в расположенную на верхнем этаже лабораторию. Положил коробок на полку стеклянного шкафчика с реактивами, сходил в буфет, принес кусочек хлеба, налил воды в блюдечко и поставил все это рядом с коробком. Захлопнул дверцу и запер на защелку.

Петя выбрался из коробка и с удивлением следил за его действиями.

— Вот что, урод, — сказал Мракобесов через стекло. — Никогда ты не станешь нормальным пацаном. Поверил дешевым фокусам? Продал друзей за фуфло? Сиди теперь, думай. Завтра будем делать над тобой опыты. Надо же знать, на самом деле, откуда берутся такие уродливые чудики. А заява вместе с твоей фоткой будет завтра в газетах. Предки увидят, сюда прибегут: что! где! где наш замученный в милиции сыночек?! А я им: поздно, дорогие мамаша и папаша, поздно вы хватились. Замучил генерал Потапов вашего сыночка до смерти. Замучил и сжег в пепельнице. Вот, получите горстку пепла, в конверте и распишитесь. Похороните как положено. Эй, слышь, пацан!..

Но Петя уже ничего не слышал: повалившись на бок, он без чувств лежал на стеклянной полке.

* * *


Скривив презрительную рожу, Мракобесов вышел из лаборатории и запер дверь на ключ. Не успел он дойти до лифта, как бумажка с «ЗАЯВЛЕНИЕМ» совершенно непостижимым образом вылезла из бумажника, выпала из-под кителя, запорхала словно бабочка по коридору, в бреющем полете спланировала под в дверь лаборатории, скользнула в вертикальную щель между створками стеклянного шкафа и легла на полку. На обороте листа крошечной машинкой в два столбика были напечатаны четырнадцать (или все-таки тринадцать?) красноречивых резолюций.

1. Не осуждаю, ибо человек слаб.

2. А в чем дело?..

3. Утешение впереди.

4. Мне понравились оба варианта.

5. Дуэль! Только дуэль!

6. Хотя мальчика обманули, но очко он проиграл.

7. Позор! Тщательнее надо!

8. Нельзя принимать такое решение впопыхах.

9. Черт побери!..

10. Запугать так можно кого хочешь…

11. Не надо отчаиваться.

12. Он ничтожество! Ничтожество!!

13. Без комментариев.

13. Надо было изменить почерк, а потом настаивать, что все подделка.

Сделанная внизу от руки приписка гласила:

«Последний ход был настолько отвратителен, что Собрание большинством голосов отказалось от твоего присутствия на обсуждении. Д. Д.»


7


Славик и Маринка вынуждены на время исчезнуть —…но тоже не теряют времени даром. — Никаких переговоров


Держа детей с двух сторон за руки, лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина вышли на улицу из здания Главного Управления.

— Валентина Николаевна, вы уже сдали спецкомбинезоны в Секретный отдел? — поинтересовался Яблочкин.

— Нет, товарищ лейтенант, — отвечала Мушкина. — Я думаю, что Секретному отделу сейчас нет никакого дела до наших спецкомбинезонов.

— В таком случае, мне бы хотелось поговорить с вами наедине.

— Если уж выдался такой случай, девушке надо соглашаться.

— Хм.

— Извините.

— Дело в том, что я не верю во внезапную болезнь Потапова.

— И ее причину следует искать в недрах ведомства майора Мракобесова, не так ли?

Молчавшие до тех пор, Славик и Маринка не выдержали и наперебой заговорили:

— Это он, этот дядька, отравил Михал Михалыча, мы точно уверены! Его надо арестовать, его надо пытать, его надо расстрелять!..

«Знали бы они всю правду…» — одновременно подумали Яблочкин и Мушкина. А вслух начали осаждать разбушевавшихся детей:

— Во-первых, — строго сказала Мушкина, — это надо еще доказать.

— Во-вторых, — строго сказал Яблочкин, — никакого самоуправства быть не должно.

— А в-третьих, мы сейчас же увезем вас в такое место, откуда вы и носа не покажете до тех пор, пока мы сами за вами не приедем, — закончила Мушкина.

— Почему? — обиженно воскликнули дети.

— Потому, что окончание на «у», — объяснил Яблочкин. — Приказы старших по званию не обсуждаются.

— А что родители скажут?..

— А родители как раз пускай поинтересуются у нового начальника Управления, где теперь находятся их дети. Интересно, как он будет выкручиваться, — ответила Мушкина. — Не волнуйтесь, если повезет, до завтра все постараемся уладить.

Яблочкин поймал такси, и детей отвезли в один из расположенных недалеко от города дачных поселков. Там их передали на руки пожилой женщине очень интеллигентной внешности. Это была школьная учительница Мушкиной Вали — в недалеком прошлом старосты класса и круглой отличницы.

— Только пока не говорите им, что вы учительница, — шепнула ей Мушкина, обо всем договорившись. — У них вроде как каникулы…

* * *


Татьяна Сергеевна оказалась женщиной спокойной и покладистой. Даже удивительно, что она отработала в школе учительницей до самой пенсии. Она разрешила детям пастись на грядках с клубникой и рвать из земли тоненькую, едва созревшую морковку. Сама она сидела на веранде с вязанием и только следила, чтобы Славик и Маринка не выходили за пределы участка. Впрочем, на этот счет они уже дали честное слово курсанту Мушкиной.

Маринка и Славик были, конечно, не дураки до клубники, но сейчас их волновали гораздо более серьезные проблемы. И едва Татьяна Сергеевна отлучилась в продуктовую лавочку собрать что-нибудь на ужин, как оба принялись искать по всему дому телефон.

Мобильная трубка, наконец, нашлась в стоящем под вешалкой резиновом сапожке, аккуратно примятая сверху шерстяным носком. Трубка «прокололась» тем, что по номеру Татьяны Сергеевны кто-то позвонил, и оба сыщика, грохоча ногами по лестнице, сбежали в прихожую.

Голосом, каким, наверное, должны говорить изнеженные своим достатком барышни, Маринка Корзинкина промяукала:

— Будьте любезны Катю пожалуйста. Спасибо.

Славик тут же выхватил у нее трубку:

— Алло! Алло! Катя? Это Подберезкин!..

— Привет, привет. — промяукала Катя скучающим голосом. — Да, да, как раз сейчас я ее читаю, довольно занятная книжка.

— Вам неудобно говорить? Вас слушают? — догадался Славик.

— Да-да, именно это мне не очень нравится. Есть в этом роде немножко похожая, перевод с французского… как же его… Погоди минуточку, я перейду в библиотеку.

Послышались реплики, шаги и щелканье замка.

— Теперь можно, — зашептала Катя. — Я закрылась от них в туале… в другой комнате.

— Катя! — зашептал Славик. — У меня к вам чрезвычайно важное дело!

— Послушайте, а вы-то зачем говорите шепотом? Вас тоже родители наказали?

— Нет, нет, — заговорил Славик нормальным голосом. — Это я так, от волнения.

— Я слышала, что вас Михал Михалыч к себе вызывал… Это что, из-за немца? Из-за ресторана?

— А разве ваш папа знает?…

— Мой папа знает все. Между прочим, он в трансе от этой истории. Знаете чем это пахнет? — заговорила Катя голосом Потапова. — Это пахнет международным скандалом!

— Вам тоже влетело? — сказал Славик, чувствуя себя виноватым.

— Это не то слово. Меня не выпускают на улицу даже погулять с собакой. Вместо поездки в Испанию — залив и дурацкие грядки на даче в Репино.

— Катя! Мы говорим совсем не о том! Ваш папа знает, что Потапов в больнице?

— Нет, этого он, кажется, еще не знает. Хотя трудно сказать с уверенностью. А что с ним случилось?

— Это долго рассказывать. В Главном Управлении милиции захватил власть ужасный человек. Но это не телефонный разговор, вы должны как можно скорее приехать. Все настолько чудовищно и нелепо, что ваш папа не станет меня даже слушать.

— Погодите, вы меня совсем сбили с толку. Как я могу куда-то поехать, если меня не пускают даже… впрочем, это я, кажется, вам уже говорила. Пускай папа съездит в больницу к Михал Михалычу и поговорит с ним.

— Им не позволят увидеться! С вашим папой сделают то же самое или еще хуже!..

— Ой, мальчик, вы меня пугаете!

— Катя, приезжайте сюда как можно скорее; приезжайте с охраной или приезжайте тайком, если вас совсем не отпускают, но только скорее! В городе, во всей стране может случиться нечто ужасное, и это уже начинается: на месте генерала Потапова сидит опасный маньяк!

— Хорошо, хорошо, я приеду, говорите адрес.

* * *


За ужином Славик и Маринка, стараясь быть вежливыми, разговаривали с Татьяной Сергеевной, но только очень рассеянно и невпопад. А едва допив чай, прилипли к забору, вглядываясь в серую ночную пелену.

Вдруг дорога осветилась: несколько больших автомобилей свернули с шоссе и, переваливаясь на стоках и рытвинах, двинулись прямо на детей, все больше ослепляя их мощными фарами.

— Вот! Вот же они! — послышался голос Кати.

Двое вышколенных охранников вышли из первой, двое из третьей машины, заняли позиции и стали зыркать по сторонам. А из средней вылез небольшое роста лысый упитанный мужчина. Катя схватила его за руку и подвела к забору.

— Знакомьтесь: Слава Подберезкин, Маринка Корзинкина. А это Спартак Васильевич Баев, мой папа.

До глубокой ночи Славик и Маринка рассказывали губернатору все, что знали. Обалдевшая от такого визита хозяйка тактично удалилась на веранду и перемывала там уже вымытые банки для будущих варений и солений. Охранники, потушив фары автомобилей и рассредоточившись, стерегли дом со всех сторон.

Пока есть время, скажем несколько слов о губернаторе, который еще сыграет немаловажную роль в этой необычной истории.

* * *


Спартак Васильевич родился в Ленинграде в 1955 году. Он был послушным мальчиком, и родители были им довольны, хотя изредка замечали за ним две нехорошие черты: уж очень он любил сладкое и еще при случае мог наябедничать.

В младших классах школы Спартак тоже ябедничал по привычке, но постепенно заметил, что учительница, хотя и пользуется его информацией, но относится к нему ничуть не лучше, чем к провинившемуся, а часто даже и хуже. А после того, как его за это самое несколько раз поколотили одноклассники, от этой отвратительной и глупой привычки в его характере не осталось и следа.

Являясь мальчиком способным и прилежным, Спартак имел в дневнике одни пятерки, за исключением одной позорной тройки по физкультуре. И действительно, это было довольно странно: добегая всегда первым на переменке до столовой, в спортивном зале и на стадионе он был неизменно последним.

В шестом классе, болтаясь словно сарделька на турнике, он начал стыдиться девочек и решил записаться в какую-нибудь спортивную секцию. Но за что бы он ни брался, — плаванье, настольный теннис, бокс или борьбу — везде в первые же дни терпел неудачу и отчаивался. Тренеры искали перспективных спортсменов и не желали возиться с маменькиными сынками и неудачниками.

Но вот однажды школьный учитель физкультуры посоветовал ему попробовать заняться штангой и — о чудо! — дело пошло. Тренера как нельзя лучше устраивал пухленький невысокий мальчик с широкой костью и спокойным целеустремленным характером. Он мог лепить такой материал словно пластилин, и уже через полгода мышцы у маленького Спартака Васильевича окрепли. Он стал брать очень приличный для своего возраста вес, а брюшной пресс не мог пробить на спор ни один его сверстник.

Еще через год Спартак выступил на городских юношеских соревнованиях и занял второе место. После этого он стал самым сильным и авторитетным мальчиком в классе, а может быть, и во всей школе. Прилипшее к нему, казалось, уже навсегда обидное прозвище «Плохиш» никто больше не произносил даже шепотом.

Закончив школу с отличием, Спартак поступил на юридический факультет ленинградского университета. Не то, чтобы ему очень нравилась работа адвоката или нотариуса, а потому что это был один из самых престижных в городе факультетов с огромным конкурсом двадцать человек на место. И он уверенно занял это место, заставив посторониться девятнадцать других претендентов.

К этому времени юный Спартак Васильевич был уже мастером спорта и двукратным чемпионом города в своем весе. А поскольку он был к тому же отличником и веселым, компанейским парнем, то ко второму курсу сделался комсоргом своего факультета. Теперь ему даже не приходилось особенно много заниматься по специальности: пятерки и зачеты ему ставили в зачетную книжку автоматически. В перспективе у него была карьера освобожденного комсомольского, а затем и партийного работника.

Все это рухнуло на четвертом курсе, перед самым дипломом.

В канун Первого мая — дня солидарности трудящихся против мирового капитала — Спартак узнал, что один из студентов, которого собирались отчислить за хвосты и прогулы, готовит подрывную акцию.

Ничего глупее этой акции придумать было невозможно: во время прохождения под трибунами и транслирующими демонстрацию видеокамерами, студент намеревался поднять свой транспарант с лозунгом «Я НЕУДОВЛЕТВОРЁН» на английском языке. Таким образом, он хотел прославиться если не на поприще юриспруденции, то хотя бы как борец за свободу запрещенной тогда музыки рок.

Молодой Спартак Васильевич был обязан донести обо всем университетскому особисту, но вместо этого зажал героя рок-н-ролла в темном углу, взял двумя руками за грудки, приподнял над паркетом и, глядя на него снизу вверх, сказал несколько слов. Проблема в ту же минуту была исчерпана.

Проблема была исчерпана для любителя РОЛЛИНГ СТОУНЗ, но не для комсорга факультета Баева Спартака Васильевича. За недонесение он был лишен всяческих перспектив на идеологическом фронте и после выпуска уехал по распределению в город Петрозаводск. Там он работал на должности юриста в администрации древесностружечного комбината, разбирая трудовые конфликты, связанные с прогулами и пьянством на рабочем месте. Знания, полученные в университете ему не пригодились, потому что все разбираемые им конфликты были предусмотрены тоненькой брошюркой с названием «Кодекс о труде».

На комбинате он вступил в партию и был выдвинут кандидатом в депутаты Областного совета.

Отчаянно сопротивляясь провинциальной скуке, Спартак занимался спортом с удвоенной энергией, уже не только штангой, но и классической борьбой. Часто ездил на соревнования, иногда в страны социалистической демократии, и неизменно возвращался с медалью.

В Ленинград он вернулся в 1982 году, можно сказать, на белом коне. Случай с недонесением ему простили, и его партийная карьера продолжалась вплоть до перестройки.

Потом были четыре года работы в первом демократическом Ленсовете, а потом Спартак Васильевич неожиданно забросил спорт и карьеру и целиком погрузился в бизнес.

К 2000 году он стал самым богатым человеком в городе, третий раз женился, тогда же у него родилась дочь Катя.

В 2004 он стал градоначальником, а в 2008 — губернатором, и совсем недавно, в мае 2012-го, был переизбран на второй срок. Он мог бы стать президентом, но не выдвигал свою кандидатуру. Во-первых потому, что очень любил свой город; а во-вторых потому, что, как выражалась Катя, «был маленьким, лысеньким и толстеньким». Спартак Васильевич не обижался, потому что недостаток роста ему заменяли сила, ловкость, ум, прилежание, знание жизни и, самое главное, неунывающий веселый характер.

* * *


Выслушав Славика Подберезкина и Маринку Корзинкину, губернатор долго молчал. Наконец он поднял глаза и спросил:

— Кто еще кроме вас видел этого мальчика?

— Генерал Потапов видел, Яблочкин видел, Мушкина Валентина Николаевна видела, — заговорили дети наперебой. — Немец еще видел…

— Генерал Потапов, говорите, видел?

— Да, да, он точно видел. Вы к нему в больницу еще не ездили? Спартак Васильевич нервно потер лицо ладонями.

— Ездил-то ездил… Только он на операционном столе, под наркозом.

— Папа! — дернула губернатора за рукав Катя. — Прикажи скорее арестовать этого Мракобесова, иначе он и тебя отравит. А то еще нашу маму…

Губернатор вздрогнул, посмотрел на нее расширенными глазами, достал из кармана трубку и быстро набрал домашний номер. Все находившиеся в комнате услышали, женский голос:

— Спартак! Где ты! Они только что были здесь!.. Они увезли Бориску!.. Кто? Кто вы? Что вы делаете?..

В трубке послышался незнакомый мужской голос:

— Спартак Васильевич? Хорошо, что вы позвонили. Надеюсь, вы уже понимаете, что все слишком серьезно. И если вы хотите, чтобы вашего дражайшего сыночка вернули матери целым и невредимым…

Губернатор перебил его:

— Слушай ты, передай всем своим: я не веду никаких переговоров с преступниками, даже если дело касается жизни моих родных. Запомни это и передай другим. Я просто найду вас и раздавлю как насекомых.

И он решительно дал «отбой».

— Яблочкин и Мушкина, — заговорил Славик, облизав сухие от волнения губы, — они сегодня прилетели с какого-то важного задания…

— Да, я знаю.

— Мне кажется, они собираются сами, вдвоем расправиться с Мракобесовым. Этой ночью. Уже утром они обещали забрать нас отсюда.

— Герои-одиночки, — грустно улыбнулся Спартак Васильевич. — Если только они знают, что именно следует делать…

— Они знают, наверняка знают!

— Мама!.. Бориска!.. — крепившаяся в течении нескольких минут Катя все-таки разрыдалась.

Этой ночью город жил своей обычной жизнью, не зная, что решается его судьба, а может быть, судьба всей страны и всего мира.


8


Рассчитывать только на себя. — В логове зверя. — Свержение с трона узурпатора


Лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина знали, что именно следует делать.

Прежде всего, они разъехались по своим домам и разослали по электронной почте заявление в крупнейшие мировые информационные агентства. Это был подробный отчет о случившемся за последнее время — об уменьшенном в сорок раз неведомыми силами мальчике, о «Пятом Рейхе», расположенном в недрах непроходимой части Кордильер и, наконец, о злодейском перевороте, совершенном майором Мракобесовым и его Секретным отделом минувшей ночью в Санкт-Петербурге.

Послание было запрограммировано таким образом, что могло появиться на экранах только завтра в полдень. Если же до этого времени все удастся уладить своими силами, последует сигнал отмены, и сор не придется выносить из избы.

Затем они встретились с полковником Громыхайло и попытались разъяснить ему суть происходящего, тщательно избегая мистических элементов в своем рассказе, но даже скупые факты не произвели на Ивана Сидоровича должного впечатления.

— Фантазеры вы, молодые люди, ох какие фантазеры, — говорил он добродушно. — Ну приболел немножко Михал Михалыч, с кем не бывает. Доживете до его возраста, я еще на вас посмотрю. Мракобесова этого никто не любит, я его сам не люблю, только по уставу он замещает Потапова в случаях, предусмотренных и так далее. Он, а не вы и не я, нам бы нам того не хотелось. Такие вот дела. Выздоровеет командир и опять вернется на работу. А Мракобесов, стало быть, ему нужен, коли он его держит. У меня к вам одна просьба, дети мои: не болтайте больше никому о том, что вы мне рассказали. Фантазия у вас богатая, а город иностранцами битком набит; вся эта гадость разнесется в одно мгновение. Если губернатор узнает, не сносить нам головы.

Яблочкин и Мушкина отдали честь и вышли.

Теперь им следовало действовать, полагаясь только на себя.

* * *


Далеко заполночь, когда в здании Управления остались только новые начальники отделов, дежурному офицеру показалось, что одно из окон первого этажа с легким скрипом растворилось настежь. Пробежал сквозняк, хлопнула рама и снова сделалось тихо. С недовольным ворчанием поминая нерадивую уборщицу, офицер задвинул шпингалеты и снова занял свое место за перегородкой.

Однако не успел он развернуть газету «Хроника Олимпиады», как в двух шагах от него два раза скрипнула одна и та же половица, а газета в руках всколыхнулась. Дежурный офицер был готов поклясться, что в эту секунду до него донесся чуть заметный запах мужского лосьона для бритья и женского дезодоранта.

В некотором напряжении прошла минута, другая, и болтовня начинавших покидать здание новых начальников отделов отвлекла дежурного от неясного ощущения. Он расслабился и уже не обратил внимания на гудение спустившегося на «минусовые» этажи лифта; новые начальники то и дело спускались в Секретный отдел за своими вещами и документами.

Обладавшие уже кое-каким шпионским опытом, невидимки спустились на шестой подземный этаж и вышли из лифта. В коридорах и кабинетах было пусто; работавшие здесь сотрудники, согласно перечню приказа номер пять, заняли кабинеты верхних этажей. Пусто было и в кабинете Мракобесова.

Мушкина села за стол и начала просматривать содержимое выдвижных ящиков. Стол был большой, антикварный, обтянутый зеленым сукном. На столе допотопная мраморная чернильница и перья в рабочем состоянии. Вполне возможно, что кое-какие соглашения подписывали здесь кровью.

— В столе ничего нет, — сказала Мушкина. — Только официальные бумаги. Возможно, что-нибудь есть в компьютере?

— Вряд ли, — сказал Яблочкин. — Хранить секреты в компьютере — все равно как в витрине Елисеевского магазина. За шкафом есть еще одна комната.

— Но как туда попасть?

— Должен быть какой-то скрытый механизм, кнопка… Надо пошарить.

— Вы шарьте, а я тем временем попробую подключиться к кабинету Потапова. Наверняка этот жук все подслушивал…

Последующие несколько минут Яблочкин безуспешно искал кнопку в пыльном шкафу, забитом обветшалыми тесемочными папками, а Мушкина колдовала над извлеченным из верхнего ящика стола портативным компьютером. Наконец в динамике послышался голос Мракобесова, который разговаривал с женщиной:

— Дорогая, уважаемая Мария Федоровна, — плачущим голосом говорил Мракобесов, — обещаю, клянусь, что ваш ребенок отыщется в ближайшее же время. Ну гуляет он с девочкой, дело молодое, погуляет и вернется. Что вы с ума сходите?

— Что?! Ты что за выражения себе позволяешь, хамло! Кто с ума сошел? Вы чем тут занимаетесь? Сначала Огоньков, а теперь все дети по очереди пропадать начали!

— Послушайте, Мария Федоровна, мне нужно работать. — слабо отбивался Мракобесов. (Как это ни странно, он ужасно робел перед женщинами.)

— А что вы здесь называете работой? Я вообще не уйду отсюда до тех пор…

Мушкина убавила звук.

— Какой мерзавец… — прошептала она. — Ведь он сейчас разговаривает с матерью ребенка, которого еще сегодня велел убить… Он сейчас уверен, что Слава и Маринка мертвые, а мамашу убеждает насчет того, что «дело молодое». Послушайте, Алексей, я сейчас же пойду наверх, возьму палку от швабры и буду колотить его до тех пор, пока весь дух из него не вышибу.

— Знаете, Валя, я почти согласен. Вот здесь не могу понять…. неровность… сучек или…

— Дайте-ка я…

Яблочкин и Мушкина начали вместе искать потайную кнопку, но вдруг услышали в коридоре шаги и характерный скрип сапог.

— Идет!! — зашептали они друг на друга. — Прячемся!!

И оба замерли в темном углу кабинета, обнявшись изо всех сил.

* * *


Мракобесов вошел в кабинет и поводил носом. Его косящие глаза прежде всего внимательно осмотрели шкаф — камень, открывавший проход в его сокровищницу сказок тысячи и одной ночи. Но нет, никто не посмел вторгнуться в его священные владения.

— Вздорная баба, — продолжал он бормотать, еще находясь под впечатлением от разговора с мамой Славика Подберезкина. — Настоящий солдафон в юбке. Ей бы командовать взводом пехотинцев, а не детей воспитывать. Детей… мальчика… Надо было лучше воспитывать, чтобы не совал нос в чужие дела.

Один глаз Мракобесова дьявольски сверкнул, другой скорбно потупился. Нервно проведя ладонью по лицу, он нащупал потайную кнопку (совсем не там, где искали наши герои), шкаф сдвинулся, освободив узкий проход в колдовское логово. Пахнуло влагой и серой. Держась за руки, Яблочкин и Мушкина на цыпочках последовали за злодеем.

Шкаф задвинулся, и в темноте сами собой вспыхнули газовые рожки, развешанные по шершавым каменным стенам. Выбрав место потемнее, невидимки присели на корточки и замерли.

Мракобесов приблизился к своему сатанинскому «алтарю» и зажег свечи. Восковая фигурка генерала Потапова, истыканная отравленными иголками, согнулась и скукожилась, будто высохла на манер египетской мумии.

— До утра не протянет… — удовлетворенно заметил негодяй. — Пора, теперь уже пора ставить следующего.

Он шагнул к котлу, закатил рукава и вытащил из бурлящей темно-красной жидкости другую фигурку, пониже и поплотнее. Обтерев и поставив эту рядом с первой, Мракобесов зажал в пальцах иголку, прошептал заклятие, обмакнул острие в пузырек и вонзил иглу в живот своей новой жертвы.

— Вот так, хорошо, — проговорил он с удовлетворением. — Доброго вам здоровьечка, Спартак Васильевич. А здоровьечко у вас было отменное, я знаю. Но это только первая из тринадцати…

— Спартак Васильевич — это губернатор! — прошептала Пушкина в самое ухо Яблочкину.

— Я понял, — отвечал тот. — Внимательно следите за его руками, когда он будет выходить.

— Я вас тоже поняла.

Меж тем Мракобесов вынул из котла третью фигурку, но его дальнейшие действия ничуть не походили на те, которые он проделывал раньше. Он тщательно обтер фигурку своим собственным надушенным платком, подержал перед глазами, повертел так и сяк, поцеловал в лоб, подогнул ей ножки и усадил на маленький золотой трон, расположенный в верхней части «алтаря». Прошептал заговор, надел на голову фигурке маленькую бриллиантовую корону. Постояв некоторое время молча перед коронованной куклой, он заговорил с ней:

— Вот так, дорогой мой Авраам Люцеферович… или Елена Мироновна?.. Ах нет! Простите великодушно! то я говорю! Ваше Величество, господин Президент, император Всея Руси — именно так к вам теперь следует обращаться! Удобно ли вам? Скоро, скоро, не пройдет и недели, как вы уже станете самым законнейшим, самым легитимнейшим приемником нашего властителя… Тот — никуда не годится. Он плохой президент. Он скончается прямо на трибунах от излишней эмоциональности. Он успеет отдать перед смертью одно единственное распоряжение — о временной передаче тебе всех своих властных полномочий. А что может быть более постоянным, чем временное?.. Он еще здесь, — Мракобесов кивнул на котел, — но завтра он созреет и с ним можно будет работать. Не скрою, это будет очень, очень трудная работа. Ведь их так много в его окружении — этих трусливых шакалов и хитрых лисиц, рвущихся к власти… Но он выберет тебя, только тебя и никого другого, клянусь копытами дьявола!

Мракобесов поправил корону на голове приемника и отвесил ему церемонный поклон. Затем достал с полок банки, наполненные сушеными снадобьями и стал бросать щепотки в бурлящую жидкость, которая закипела с удвоенной силой. Он забормотал заговор, и жидкость зашипела, покрывшись пеной, потом он задул свечи и вышел. Газовые рожки погасли.

Едва шкаф задвинулся, Яблочкин и Мушкина включили фонарики, шагнули к стене и осмотрели поверхность, которой коснулась рука Мракобесова перед тем, как открыть себе изнутри проход в кабинет.

— Вот она! — Мушкина указала на чуть заметную каплю, одну и многих, поблескивавших на щербатой каменной поверхности. — Не трогайте! Это стекло, кнопка. Теперь мы знаем, как выбраться отсюда.

Мушкина просунула руку себе под комбинезон, вырвала откуда-то кусочек белой нитки и повесила этот кусочек на стену рядом с каплей:

— Теперь мы ее не потеряем.

Невидимки приблизились к дьявольскому «алтарю» и зажгли свечи. В отблесках пламени физиономия восковой фигурки Мракобесова, казалось, самодовольно улыбается; «генерал Потапов» изображал из себя последнюю степень изнеможения, а «губернатор» пока еще был только неприятно удивлен происходящим.

Мушкина попросила у Яблочкина зажигалку.

— Что вы хотите делать?

— Прежде всего избавить Михал Михалыча от страданий, если он еще жив.

Чиркнув зажигалкой, Мушкина слегка нагрела торчащую в груди фигурки Потапова иглу и легко вынула ее из воска.

— Позвольте я облегчу страдания губернатора, — вызвался Яблочкин.

— Потерпит.

Одну за другой, Мушкина вынула все тринадцать отравленных иголок из рук, ног, тела и головы «Потапова». После этого она сама облегчила страдания губернатора.

— Теперь нужно промыть им раны. Там в углу есть кран; возьмите ведро и наберите воды.

Яблочкин наполнил ведро, а Мушкина погрузила фигурки в воду и хорошенько прополоскала, промывая отравленные раны-дырочки.

— Я думаю, что эти куклы совсем следует уничтожить, — предложил Яблочкин. — Кто знает, как еще могут повернуться дела в ближайшие часы.

— Пожалуйста без упаднических настроений. Но вы правы: здесь вообще все нужно уничтожить, как бы и что бы ни повернулось. Только вот этого оставим.

Мушкина щелчком сбила корону с «императора Всея Руси» Мракобесова, ссадила его с трона, а потом они вместе с Яблочкиным, испытывая садистское удовольствие, воткнули в него все извлеченные из других фигурок иголки. Они были готовы поклясться, что фигурка Мракобесова издавала пронзительный крысиный писк.

Затем Яблочкин развел огонь в маленькой плавильной печи, а Мушкина собрала все фигурки, в том числе и те, которые еще находились в бурлящем котле. Их сложили в ведро и поставили на огонь. Котел опрокинули, и густая темно-красная жидкость ушла в находившееся в полу сливное отверстие. Туда же вылили жидкости из находившихся на полках склянок, а сухие снадобья высыпали на пол.

Как только фигурки расплавились, воск остудили холодной водой, и Мушкина выдавила пальцем на его еще мягкой поверхности православный крест. Трижды перекрестилась, проговорила «Отче наш», снова трижды перекрестилась. Глядя на нее, Яблочкин перекрестился, но неправильно.

— Вы верующая? — спросил он с уважением.

— Как видите.

— Вообще-то я тоже, — Яблочкин почувствовал себя неловко, — только не всегда соблюдаю эти… посты и обряды…

— Дело не в обрядах. Пойдемте отсюда.

Невидимки задули свечи, осветили стену фонариком, нашли белую нитку и стеклянную кнопку. От легкого прикосновения к ней шкаф с бронированной стенкой послушно отъехал в сторону, образовав проход в кабинет Мракобесова.

В Управлении было пусто, дежурный офицер клевал носом за своей перегородкой. Яблочкин и Мушкина прошли мимо него на цыпочках, скрипнув одной и той же половицей, сдвинули оконные шпингалеты и выпрыгнули на улицу.

Уже светало. Теперь следовало забрать детей у Татьяны Сергеевны, навестить в больнице генерала Потапова и подробно во всем перед ним отчитаться.


9


Генерал Потапов шевелит пальцами ног. — Беспрецедентный случай в медицинской практике. — Шаги и голоса


Этой ночью генералу Потапову час от часу становилось хуже. Его внутренние органы жизнедеятельности, такие как печень, почки, легкие, желудок и, наконец, сердце — полностью отказали и были подключены к искусственным приборам. Тело парализовал обширный инсульт, голова, пораженная воспалением мозга, в редкие минуты пробуждения зверски болела. После полуночи консилиум врачей решил делать безотлагательную операцию на мозг, чтобы попытаться хоть немного продлить жизнь этого безнадежного больного. Светило медицинской науки академик Штакеншнейдер-Вано принял решение лично участвовать в операции, хотя знал наверняка, что после наркоза больной уже больше не очнется.

Для осуществления операции на мозг требовалось вскрытие черепной коробки, иначе говоря, трепанация, и для этого голову Потапова обрили наголо. Его уложили на ярко освещенный операционный стол, окружили сплошной стеной из людей в белых халатах, и анестезиолог поднес к его лицу маску, шипящую снотворным газом.

Неожиданно академику померещилось что-то странное.

— Погодите, — отвел он маску от лица больного. — Вы видели?

Десять пар глаз над марлевыми повязками вопросительно на него посмотрели.

— У него шевельнулись пальцы на руке.

— Это невозможно, — возразил старший хирург. — Его тело полностью парализовано.

Однако в следующую секунду послышался слабый характерный звук, все медленно повернули головы и увидели, как пальцы ног генерала Потапова энергично зашевелились, будто разминаясь после долгого сна. Затем с противоположной стороны операционного стола раздался слабый стон.

— Убрать маску! — приказал хирург.

— У него работает печень, — неуверенно сказал кто-то из белых халатов.

— И желудок… — удивленно вторил ему другой.

— И почки…

— Он больше не парализован!..

В последующие минуты на глазах ошеломленных врачей возобновили исправную работу все внутренние органы больного, который уже не был больным; от него едва успевали отключать внешние аппараты и штопать надрезы.

Наконец генерал Потапов прокашлялся, открыл глаза, оглядел склонившиеся над ним ошалелые глаза и лица, закрытые марлевыми повязками, поднялся и, свесив ноги, присел на операционном столе.

— Это чего? — спросил Потапов, прикрывая себя простыней. — Почему меня сюда? Авария?..

Никто не отвечал.

Михал Михалыч ощупал низ живота.

— Аппендицит?.. Нет, это было давно, в детстве. Ага! Теперь вспомнил: меня вчера радикулит прострелил. Потом еще внутри заболело… сердце. Неужели инфаркт пережил?

Ему никто не отвечал.

Потапов погладил себя по голове.

— А это что такое? Зачем голову обрили! Неужели вши завелись?..

Первой сумела сделать что-то разумное молоденькая ассистентка хирурга: она быстро смочила спиртом кусок ваты и стерла очерченную фломастером линию предполагаемого надпила потаповского черепа.

— Михал Михалыч, — выговорил наконец академик, сделав шумное глотательное движение и облизав сухие губы, — как вы себя чувствуете?

— Теперь хорошо, слава Богу, теперь просто замечательно. Это знаете, такое ощущение, как будто занозу вытащили, большу-ую такую, из всего организма. Невероятное облегчение, просто петь хочется.

И Потапов действительно запел во весь голос «Из-за острова на стрежень». Затем отбил ладонями по голым коленкам чечетку и соскочил на пол.

Белые халаты посторонились столь пугливо, что на пол загремели приготовленные для операции инструменты.

Академик Штакеншнейдер-Вано приблизился к Потапову и взял его за пульс:

— Вы позволите? Хм… Отличный пульс. Михал Михалыч, позвольте мы вас доставим в палату и осмотрим. Ваш случай из ряда вон выходящий, совершенно непостижимый случай во врачебной практике. Мы просто обязаны созвать по этому поводу большой консилиум.

— Надо так надо, — бодро, по-военному согласился Потапов. — Порядок должен быть везде и во всем. Только пижаму дайте и тапочки, — он конфузливо улыбнулся, — неудобно как-то перед сестричками….

В больницу прибыли поднятые прямо из постелей профессора и академики. Осмотры, записи, непрерывная видеосъемка, возбужденные разговоры на непонятном врачебном языке продолжались до самого утра. Потапов безропотно выполнял все, что от него требовали.

Наконец его оставили в покое, и он задремал. А поскольку в течении последних суток он спал или находился в бессознательном состоянии почти непрерывно, то уже через пару часов проснулся, чувствуя очень хороший аппетит. Он потребовал завтрак и, проглотив его, потребовал другой, а затем и третий. Наконец, выпив большую чашку кофе со сливками, он удовлетворенно вытянулся на койке и уставился через окно в небо, любуясь рассвеченными утренним солнцем барашками облаков. Одновременно он стал вспоминать свои служебные дела, прерванные внезапной болезнью.

Но, не успел он хорошенько сосредоточиться, как в коридоре послышался шум, многочисленные шаги и знакомый властный голос:

— Ничего, ничего, доктор, теперь его можно и потревожить.

До самой палаты дежурный врач слабо протестовал, но его решительно оттеснили, двери распахнулись, и на пороге возникла плотная фигура губернатора.

Потапов вскочил с кровати, бросился навстречу, и приятели радостно обнялись.

— Здоров?

— Здоров!

Оглядевшись, Потапов обнаружил, что его палата полна народу. Не считая губернатора, здесь находились лейтенант Яблочкин, курсант Мушкина, дочка губернатора, Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина, а также нянечка, дежурный врач и академик Штакеншнейдер-Вано.

— Яблочкин! — сказал Потапов. — Мне надо с вами срочно поговорить.

Яблочкин с готовностью козырнул.

— И с вами, товарищ Мушкина, соответственно.

Мушкина скромно приложила руку к пилотке.

— Вы еще не сдали в Секретный отдел спецкомбинезоны?..

Губернатор присел на койку рядом с Потаповым и снисходительно похлопал его ладошкой по колену.


10


Начало возмездия. — Стигматы на теле дьявола. — Где Петя Огоньков?


Этой же ночью, ближе к утру, почувствовал себя плохо самозванный начальник Управления Авраам Люцеферович Мракобесов. Сначала, когда он еще укладывался спать в боковой комнатке своего нового кабинета, то ощутил какое-то нехорошее, смутное предчувствие. Но поскольку день был сегодня особенно трудный, Мракобесов от предчувствия отмахнулся — мало ли теперь людей, которые точат на него зуб… Он страшно хотел спать и с урчанием завернулся в байковое одеяло.

Не прошло и часа, как там, внизу, он короновал на царствование своего маленького фантомного двойника, и отныне цепочка кажущимися случайными событий будет стремительно сплетаться в замысловатую, жестокую и кровопролитную связь, которая непременно, подобно самонаводящейся ракете, приведет его к цели.

Мракобесов закрыл глаза и представил облик своей новой Империи.

Несомненно это будет абсолютная монархия с мощной структурой тайной полиции. Больше театрализации. Опереточные мундиры, кружева, треуголки, плюмажи на улицах и — пара зорких глаз в каждом подвальном окошке, крошечный микрофончик и объективчик в каждом кабинете, в каждом туалете, в каждой квартире. Малейшее неповиновение или высказывание крамолы даже в семейном кругу — бесшумный выстрел парализующим дротиком и пытки, пытки, пытки в специально оборудованном подвале ближайшего полицейского участка.

Столица — в Санкт-Петербурге (никаких дурацких святых, город будет называться Невгород); его личная резиденция — в Зимнем дворце. Двадцати, нет! тридцатиметровый памятник императору Мракобесову Первому на тридцати, нет! пятидесятиметровом постаменте — на Знаменской площади у Московского вокзала.

Высокопоставленных заговорщиков он будет допрашивать лично. Одного-двух в неделю, этим не следует злоупотреблять, это слишком возбуждает, но впоследствии истощает… Но, черт побери, как же сильно это возбуждает, доводит до оргазма… Нет, нет, сам он не прикоснется к инструментам, он будет только смотреть. Сначала палач возьмет острейшее стальное шило и медленно, плавно покручивая, введет его между третьим и четвертым позвонком. Но только чуть-чуть, не до конца, лишь только сделав намек на увертюру к предстоящей симфонии звуков и ощущений. Насладившись первыми криками и рыданиями, он прикажет отложить шило и взять маленькие маникюрные ножнички…

Но в это мгновение Мракобесов вдруг сам почувствовал резкую боль в плече.

Мечтательная улыбка мгновенно слетела с его лица, глаза широко раскрылись. Он вскрикнул, сел на кровати и включил лампу. С правой стороны исподней рубахи темнело и расплывалось пятно крови.

Мракобесов дернул рубаху, но разорвать ее не хватило сил. Лихорадочно разгрыз ворот зубами и снова рванул.

Обнажилось белое округлое плечо с рыхлой кожей и ранка, сочащаяся кровью.

— Что это! — в панике забормотал Мракобесов. — Что! Что такое!..

В тот же миг ему обожгло бедро, и кровь брызнула из вены, затем живот, шею, спину, лицо, затылок, ступни, уши… Он начал страшно и непрерывно орать, зажимая пальцами то одну, то другую рану, понимая, что может истечь кровью. На шум прибежал дежурный офицер, ахнул и убежал за аптечной.

Тугие повязки и пластырь умерили кровотечение. Мракобесов остался жив и даже не потерял сознание. Теперь ему было необходимо спуститься в Секретный отдел, где хранились его снадобья, но он не мог передвигаться самостоятельно, а дежурный офицер не имел доступа на нижние этажи.

— Срочно… — проговорил Мракобесов ослабшим голосом. — Срочно вызовите Курослепова.

Не прошло и четверти часа, как поднятый с кровати секретарь уже хлопотал вокруг своего патрона:

— Ах какая неприятность! Какая же сволочь это сделала? Быстрее, быстрее надо найти его…

— Никого не надо искать, болван, — Мракобесов наконец сообразил, что на самом деле происходит. — Он просто выкрал мою собственную фантомную куклу… А теперь втыкает в нее иголки. Простые, без яда и без заговора. Помоги мне.

— Так значит, этот фраер просто лопух, а, патрон? — рыжий секретарь поволочил на себе грузное тело начальника. — А что если этот пижон просто-напросто возьмет и отрежет вам голову?.. Ой! патрон. простите, простите меня, я хотел сказать, что отрежет не вам, а этой чертовой кукле… то есть…

— Кретин. Если он разрежет или расплавит фигурку, она потеряет силу, — простонал Мракобесов. Четырнадцать рассредоточенных по всему телу ран причинили ему страшную, невыносимую боль. — Но раны-то, раны, они останутся на мне!..

— А как он туда пролез? Как он вообще узнал? Эй, дежурный! — Курослепов окликнул дежурного офицера, находившегося на своем месте за перегородкой, и тот подбежал, чтобы подсобить. — Кто-нибудь был здесь после…

— После двух часов ночи, — выдавил из себя Мракобесов, припомнив время, когда он поднялся из Секретного отдела и лег спать.

— Нет, никого не было, — уверенно сказал дежурный.

— Ну как же не было, как же не было! — начал наскакивать на него Курослепов. — Как же не было, если кто-то был!

— Я, товарищи, пока еще не слепой и не глухой, а также не имею привычки спать на посту, — обиделся дежурный офицер. — Мимо меня и мышь не проскочит, не то что человек, если только он не привидение или не невидимка.

— Что!!? — дернулся всем телом и застонал Мракобесов. — Невидимка! Это они! Они так и не сдали спецкомбинезоны!

— Кто? Кто они? Скажите, патрон, о ком это вы, а, скажите…

— Это они, Яблочкин и Мушкина! Они обманули!

Дежурный офицер почесал затылок:

— Час назад вроде бы лифт поднимался… или показалось.

— Что?!!

— Я полагал, кто-то из ваших…

Мракобесов слабо потянулся к дежурному, чтобы своим желтым ногтем проткнуть ему глаз, но промахнулся, и они вместе с Курослеповым едва не завалились на пол.

Спустившись в кабинет, Мракобесов нащупал кнопку, сдвинул шкаф и, шумно дыша, протиснулся в щель. Голова его плохо соображала и он, забыв про несколько ступенек, с воем затравленного зверя повалился на каменный пол, изрезав ладони осколками стекла.

— Свет!.. — выдохнул он.

Газовые рожки не горели; Курослепов начал зажигать свечи, и глазам заговорщиков предстал погром, учиненный лейтенантом Яблочкиным и курсантом Мушкиной. Чаша с жертвенной кровью была опрокинута, лежавшие на ее дне фигурки расплавлены, склянки со снадобьями рассыпаны или разбиты.

Неожиданно Мракобесов издал радостный возглас. Курослепов обернулся и увидел в его руках истыканную иглами восковую фигурку.

— Она здесь! Они не взяли ее! Бери, бери скорее… — он протянул куклу секретарю. — Осторожно, иголки… Теперь скорее, скорее… только очень осторожно… вынимай их!

Курослепов понял, осторожно, словно кактус, взял фигурку и, покручивая, вытащил из холодного, затвердевшего в прохладе воска первую иглу, торчащую прямо из темечка.

Мракобесов схватился за голову и заорал.

Не желая долго мучить своего патрона, секретарь, не дав ему произнести и слова, начал быстро выдергивать иголки из лица, туловища, ног и рук восковой куклы.

Потеряв способность кричать, Мракобесов, слабо попискивая, дрожал, подергивался и катался по полу, словно в приступе эпилепсии.

Когда все было кончено, он долго лежал на спине мокрый от пота и крови, с широко открытыми глазами и тяжело, шумно хрипел.

— Иголки… надо было… разогреть… — сумел он выговорить через некоторое время.

— Так вы бы сказали раньше, — начал как всегда многословно и бестолково оправдываться Курослепов. — Как я мог знать, что нужно греть иголки? Вы мне сказали: скорее вынимай их, а я так и сделал, патрон, ведь верно? Вы же не сказали мне, что иголки надо греть? А если бы вы…

— Тихо… молчи… Зажги огонь под тиглем. Сожги ее.

— А вам не будет… То есть, я хотел сказать, что не вам, а этой… то есть…

— Молчи.

Курослепов пожал плечами, фыркнул, бросил фигурку в быстро раскалившийся тигелек и смущенно захлопал длинными руками по бокам. Воск вспыхнул и затрещал.

— Теперь пошли отсюда.

Не с первого раза, с неимоверным трудом, Курослепов помог патрону подняться с пола, и они вместе протиснулись в кабинет.

Мракобесов сел за свой стол, повалился, было, на него грудью, но оперся руками и, дрожа от напряжения, отжался и перевалил свою обессиленную тушу на спинку кресла. Отдышавшись, выдвинул верхний ящик стола, пошарил внутри него руками, но искомого предмета не обнаружил.

— Патрон, вы ищите свой компьютер? — подсказал Курослепов. — Он перед вами, на столе.

— На столе… — Мракобесов задвинул ящик. — На столе… мерзавцы, они и здесь успели побывать…

Он ткнул пальцем поочередно в несколько кнопок, и на экране высветился список сотрудников согласно перечню приказа номер пять.

— Внимание всем, — проговорил он по возможности твердым голосом. — Общая тревога. Срочно. Всем прибыть в Управление.

Против фамилий замелькали подтверждения.

Было восемь часов утра, здание оживало, дежурный офицер доложил по телефону о сдаче дежурства, новый — о заступлении. Ничего не ответив, Мракобесов бросил трубку. Придвинув настольную лампу, Курослепов пытался рассмотреть его раны, но это были уже не раны, а гноящиеся язвы.

— Патрон, у вас все загноилось, слышите, патрон… — бормотал секретарь, брезгливо разглядывая язвы через увеличительное стекло. — Надо чем-то помазать, иначе может быть заражение крови…

— Не надо. Ничего не надо. Ничего не поможет. Я сделал его слишком податливым для программирования. Программу один раз изменили, и этого уже не исправить.

— Как же так, патрон, совсем не исправить? Вы же умеете все…

— Там… ничего не осталось. Они уничтожили все.

— Что же теперь делать, патрон, что же теперь делать?!

— Мстить.

— Кому?..

— Всем. Этому паршивому городу. Этому паршивому миру. Поднимись наверх, в лабораторию. Принеси мне этого мальчика, гомункулуса. Он будет моим заложником. Карманный заложник, как это удобно. И кто бы еще до такого додумался… — лицо Мракобесова скривилось в улыбке.

— Уже лечу, патрон! — крикнул Курослепов на ходу.

Зазвонил телефон, и в трубке послышался взволнованный голос нового дежурного:

— Разрешите обратиться, товарищ генерал-полковник: на улицах движение, военная техника…

— Уже? — тяжело проговорил Мракобесов. — Начальники отделов прибыли?

— Так точно, прибыли все. Будут какие-то распоряжения?

— Нет…

Мракобесов положил трубку и включил изображения с внешних камер. Квартал окружала колонна бронетранспортеров. Автоматчики держали под прицелом окна и двери Управления.

— Все, — прошептал узурпатор. — Обложили.

Не отвечая на звонки и настойчивые сигналы компьютера, он нащупал в ящике стола коробку с медикаментами, вынул банку с пилюлями, которые он использовал для поддержания собственных сил во время утомительных ночных допросов, и высыпал на ладонь целую горсть, закинул в рот, тщательно переживал и проглотил.

Спустя несколько минут он был уже в состоянии самостоятельно подняться из кресла. Раскрыв чуланчик с гардеробом, он оглядел свою коллекцию. Здесь было платье на все случаи жизни: от сверкающего фрака и цилиндра до рваных нищенских лохмотьев.

Мракобесов натянул на себя грязные «треники», затасканные резиновые кеды на босу ногу и серый неприметный плащ с пуговицами, не сходящимися на животе. Взял дырявый рекламный пакет с двумя пустыми пластиковыми бутылями внутри. Теперь он был образцовым бродягой, побирающимся по помойкам, на которого никто не обращает, а чаще не хочет обращать внимания.

Таблетки заглушили боль и запитали организм искусственной химической энергией. Слегка еще пошатываясь, Мракобесов прошел по коридорам, миновал заброшенную кочегарку, пыточные подвалы, спустился еще ниже, снова прошел по коридорам, пролез в забитый ржавым хламом чулан, подобрался к одной из стен, разрезал ножом картонную перегородку, спустился по затянутой паутиной деревянной лесенке, и своим ключом открыл металлическую дверь и оказался в тоннеле метрополитена.

Это был перегон между станциями «Чернышевская» и «Финляндский вокзал».

Трусцой, по шпалам, он заспешил к «Чернышевской», через каждые две минуты сторонясь электрички и вжимаясь в бетонные ниши тоннеля.

Наконец впереди замаячил свет, беглец прибавил шагу и вскоре вылез на платформу. К нему сразу подошел как назло оказавшийся поблизости милиционер:

— Слушай ты, красавец, какого рожна лезешь под электрички? — всмотревшись в лицо бродяги, он поморщился: — Э-э, брат, да тебя надо срочно в изолятор, а не то заразишь своей проказой половину города. Пошли со мной, живо.

Мракобесов молча вдавил в бок милиционера дуло пистолета и выстрелил. Негромкий хлопок утонул в гудении набежавшей электрички. На перрон высыпали люди, и неопрятный человек с язвами на лице затерялся в толпе.

* * *


Поднявшись в лабораторию, Курослепов бросился к стеклянному шкафу, на полке которого лежал коробок, кусочек хлеба и блюдце с водой. Дверцы распахнуты настежь, мальчика-гомункулуса на полке не было. Курослепов лег на пол и, медленно перемещаясь на животе, осмотрел пол под столами, шкафами и батареями отопления:

— Эй, мальчик, где ты? Цып-цып-цып! Иди сюда, получишь конфетку! Слышишь меня? Цып-цып-цып!..

Внезапно откуда-то сверху раздалась команда:

— Курослепов, встать! Руки за голову!

Секретарь поднял бегающие водянистые глаза и сначала увидел начищенные сапоги, затем галифе с генеральскими лампасами, затем китель, перетянутый портупеей и, наконец, суровое лицо генерала Потапова. Живого, здорового и настроенного, судя по всему, очень решительно. Позади него стояли, ощетинившись автоматами, военные пехотинцы.

— Я все скажу, все-все-все, только не стреляйте, — торопливо залепетал Курослепов и заплакал. — Мракобесов, это все он, он заставил… Я все скажу, я напишу, я всех, всех выдам. Я сам, первый, чистосердечное признание. Только не бейте, я сам я все сделаю, сам…

— Молчать! — рявкнул на него Потапов. — Где мальчик?

— Мальчик? Мальчик был здесь. Вчера был здесь. Сейчас, сейчас, я найду его, цып-цып-цып… Он где-то здесь, я найду его…

Но Пети Огонькова в лаборатории уже не было.

Тринадцать бывших сотрудников Секретного отдела застрелились в своих новых кабинетах, не оказав сопротивления. Бориску, малолетнего сына губернатора, обнаружили в одном из помещений целым и невредимым. Курослепов давал подробные показания.


Глава десятая

ДЬЯВОЛ В МИЛИЦЕЙСКИХ ПОГОНАХ


1


Глаза фюрера, мокрые от слез. — Отравить санкт-петербургский водопровод бубонной чумой


Во вторник, ближе к вечеру, арестованный Карл Ангелриппер и больной Курт, в сопровождении агентов Пятого Рейха, прибыли в столицу Колумбии. Там они пересели в спортивный самолет и на предельной спорости домчались до предгорья Кордильер, где на замаскированной крошечной взлетной полосе их поджидал вертолет. Вертолет стремительно поднялся в горы, запетлял в ущельях и сел на поляне, расположенной у самого входа в бункер. Четверо рядовых бросились к машине, подхватили носилки и легким бегом поднялись по петляющей каменистой тропе.

У распахнутого настежь входа, в окружении высших чинов, скрестив опущенные руки и выражая всем своим видом скорбь, стоял сам Адольф Гитлер. Маленький и щуплый, он доходил ростом всего только до пояса своим сподвижникам, и тем не менее, не смотря на эту несуразность, в нем чувствовалась магическая, завораживающая сила.

Увидев носилки, Адольф не сдержался, кинулся навстречу и схватил за руку своего приемного сына. Рука показалась ему холодной, и он всхрапнул от волнения. Курт открыл глаза и бессмысленно посмотрел на него.

— Мой мальчик… сынок… мой несчастный принц… — по впалым щекам фюрера заструились слезы. — Зачем… что они сделали с тобой… за что! за что!..

Фюрер закрыл лицо руками и разрыдался.

Осоловело смотревший на него юноша внезапно перегнулся через край носилок и блевонул на форменные брюки Адольфа. Тот отнял ладони от лица, взглянул на свои мокрые ляжки и печально пробормотал:

— Великий Мумрик… что скажет Фрида?

Больного внесли в лифт, а из вертолета выпихнули наружу скованного наручниками старшего дознавателя.

— К Шульцу, — бросил на ходу Гитлер. — Я сам буду его допрашивать.

И фюрер с некоторым трепетом в душе поспешил к Фриде, чтобы попросить у нее свежие штаны.

Шульц был пьян. Отсутствие в бункере непосредственного начальника и потрясения последнего времени вынудили его увеличить ежесуточную дозу шнапса с обычных четырехсот граммов до одного литра. Предстоящий допрос шефа, да еще в присутствии самого фюрера, тоже было явление необычное и сбивающее с толку. Глухо бормоча бессвязную околесицу, Шульц сделал большой глоток из фляги, надел кожаный фартук, развел огонь и разложил инструменты.

Вскоре дверь в подвал распахнулась, и по ступенькам с воплем скатился «великий инквизитор». По полу зазвенел брошенный ему вслед ключ от наручников, и дверь снова затворилась. Некоторое время было тихо, только огонь потрескивал в жаровне, затем послышались стоны, и приходящий в сознание Карл принял сидячее положение.

— Шульц, — проговорил он слабым голосом. — Ты помнишь, я всегда был добр к тебе…

Не обратив внимания на это сомнительное во всех отношениях заявление, палач снял с Карла наручники, взял его за шиворот и волоком подтащил к свисающим с потолка цепям.

— Послушай, Шульц, — продолжал канючить Ангелриппер, — мы здесь вдвоем, никто ничего не узнает. Я ведь еще буду твоим начальником, понимаешь?.. Не надо, не делай этого…

Шульц тем временем ловко перехватил запястья рук за спиной Карла, застегнул наручники и опустил цепь. Подцепил наручники за крюк, взялся за ручку лебедки и начал деловито вращать. Лебедка загремела, цепь медленно натянулась и стала выворачивать из суставов руки и плечи жертвы. Страшный крик разнесся под каменными сводами.

Подняв цепь на необходимую высоту, палач стащил с болтающихся ног шефа ботинки и носки. Затем ослабил цепь, и босые ступни Карла обрели опору на металлической воронке со сточной дырой посередине.

— Только не включай ток, не включай электричество, Шульц, не делай этого… — залепетал шеф. — Я заплачу, я отпущу тебя на волю, я дам тебе все, все что ты хочешь… Там тебе понравится, очень понравится, клянусь Мумриком, поверь мне…

Наслушавшийся на своей работе и не такого, Шульц начал раздевать Карла догола, разрывая и разрезая на нем одежду. Он что-то бормотал про себя, и от запаха перегара Карлу сделалось плохо. На минуту он потерял сознание, а когда открыл глаза, увидел сидящего перед ним Гитлера. Шульц, согнувшись над углями жаровни, разогревал стальные, с загнутыми концами, щипцы.

Некоторое время Гитлер молча, с ненавистью смотрел на своего старшего дознавателя, которому он столь опрометчиво доверил жизнь и здоровье своего ребенка, своего воспитанника, несостоявшуюся славу и надежду Пятого Рейха.

Резко и внезапно поднявшись, он шагнул к Карлу и принялся яростно избивать его стеком.

— Свинья! свинья! свинья!.. — повторял он снова и снова, до тех пор, пока не выбился из сил.

Упав на стул, Гитлер откинул со лба мокрую челку, отдышался и произнес страшное:

— Приступайте.

* * *


Четыре часа спустя Гитлер знал все подробности времяпровождения Карла в Петербурге и в особенности подробности того злосчастного воскресного вечера, когда Курт остался без присмотра и был отравлен. Старший дознаватель рассказал, как он проспал открытие и не попал на стадион, как был опоен и ограблен хулиганами, как провел ночь в отделении милиции.

Выслушав его, Гитлер поднялся с места, молча прошелся по подвалу и затем произнес:

— Вы виновны, и вы будете наказаны, но прежде я хочу дать вам возможность искупить вашу вину хотя бы отчасти. Вы в состоянии слушать?

— Да, мой фюрер…

— Моего мальчика отравили, — заговорил Адольф с дрожью в голосе, поднявшись с места и заходив взад-вперед. — Отравили подло и трусливо, только для того, чтобы медали могли взять все эти разномастные ублюдки, позавидовавшие силе и красоте моего мальчика. Но этого не будет. Все они, все до одного — эти негры, евреи, славяне и мулаты — все до одного умрут, подохнут в страшных корчах. Бубонная чума карающей десницей возмездия обрушится на их жилища, проникнет в каждую клетку их плоти и разнесется с ними по всему погрязшему в пороке и собственных отходах никчемному миру. Она вывернет наизнанку и сожрет всех, кто посмел надругаться над самым красивым, самым совершенным из людей, над моим мальчиком.

Карл смотрел на Гитлера, изо всех сил пытаясь сосредоточиться.

Наконец фюрер перешел к делу:

— Завтра вы снова отправитесь в Петербург, и дам вам ампулу с раствором новой, устойчивой ко всем известным вакцинам бубонной чумы. Чумы, от которой нет лекарств и которая распространяется со скоростью атомного взрыва. Вы отравите их систему водоснабжения, водопровод, и спустя неделю инфицированные чумой туристы и спортсмены покинут город, разнося неизлечимую заразу по всему миру.

Карл и даже Шульц склонили головы в некотором недоумении. Отвечая на их немой вопрос, Гитлер пояснил то, с чего надо было начинать:

— В ближайшие часы каждый гражданин пятого Рейха, каждый преданный делу товарищ по партии, каждый из нас — будет привит нашей, особой вакциной. Этот препарат есть только у нас, его формулу не разгадать за неделю и тысяче мудрецов, будь они хоть семи пядей во лбу. Через неделю все умрут, а через год или два на Земле останутся одни скелеты. Животные и растения не пострадают. Фабрики, заводы, машины, плантации — все это будет наше.

Карл нашел в себе силы подать голос:

— Мой фюрер… вы вносите изменение в Программу партии?

— Они сами, сами виноваты, Карл. Да, я хотел только сделать всех их бесплодными, чтобы они вымирали спокойно и безболезненно. Но теперь… теперь они сами подтолкнули меня к этому жестокому решению. Шульц.

— Да, мой фюрер!

— Вы тоже поедете.

Шульц раскрыл рот и остолбенел.

— Вы добросовестный работник и, я не сомневаюсь, будете хорошим слугой господину старшему дознавателю.

Шульц начал осторожно освобождать от цепей и наручников господина старшего дознавателя.

— С некоторых пор я не доверяю Фрицу, — задумчиво произнес Гитлер, глядя в догорающие угли жаровни.

Неожиданный поворот событий придал Карлу сил, а при последнем замечании Фюрера глаза его радостно блеснули.

— Да, да… Я называл его своим другом, но теперь интуиция подсказывает мне, что Фриц способен изменить нашему делу.

— Доверьтесь своей интуиции, — прошептал Карл.

— Он отправится в Петербург прямо сейчас с тем же заданием. Но его ампула будет наполнена водой, той же самой простой водой, которой мы вакцинируем его от чумы перед отъездом. Если он поведет себя правильно, то получит свою дозу настоящей вакцины сразу после выполнения задания. Если он отнесет ампулу русским, а у меня там есть свой человек, то подохнет вместе со всеми. К тому же оставшись в дураках напоследок. Это будет для него очень сильный удар, очень, очень сильный…

— Он подохнет, подохнет! — едва слышно зашевелил Карл губами.

— Итак, приведите себя в порядок и отдохните. Ровно в восемь утра я жду вас двоих у себя в кабинете.

— Слушаюсь, мой фюрер, все будет так, мой фюрер, — проговорил Карл, не сдерживая рыданий.


2


Умереть вместе со всеми. — Никакого давления на СМИ. — Вся надежда на агентурную сеть


На другой день, ранним утром, когда господин старший дознаватель и Шульц еще только садились в вертолет у входа в бункер, Фриц Диц сошел с трапа авиалайнера в городе Санкт-Петербурге. Короткий разговор с фюрером накануне отлета настолько выбил его из равновесия, что он не мог сомкнуть глаз на протяжении всего пути.

Гостиничный номер все еще числился за ним, и Фриц беспрепятственно вселился в свои пустовавшие несколько дней апартаменты. Не помывшись с дороги и не переодевшись, он упал спиной на шелковое покрывало тахты, раскинул руки и уставился в потолок.

Вот уже второй раз за неделю Гитлер ставил его в трудное положение. В первый раз он потребовал отдать крошечного мальчика, во второй — ни много ни мало — отравить санкт-петербургский водопровод бубонной чумой.

Мальчишку, скорее всего, прихватил с собой сбежавший из подвала бравый лейтенант Яблочкин. Теперь русская контрразведка знает все, и за ним, разумеется, установили наблюдение. На случай провала будет неплохо иметь рядом с собой тех двоих детей, которых приставили к нему на время Олимпиады. Они могут пригодиться как заложники.

Расчет Гитлера на перспективу легко угадывался: поскольку местонахождение бункера раскрыто, объединенные войска рано или поздно начнут военную операцию по его захвату. Но, успев заразить мир неизвестным науке вирусом и обладая спасительной вакциной, он сможет диктовать условия. Переговоры затянутся, процесс сделается необратимым, и вакцина уже никого не спасет.

Но почему фюрер все еще ему доверяет? Скорее всего, вакцинация была липовой, и его послали умирать вместе со всеми. Задание продублируют другие, более надежные агенты.

От этой догадки Фриц испытал некоторое облегчение. Если фюреру и великому Мумрику угодна его смерть, он умрет и покончит с вредной неразберихой, которая завелась с некоторых пор в его голове.

И Фриц распорядился принести в номер бутылку шнапса, а также карту Санкт-Петербурга с его пригородами.

* * *


Тем временем губернатор пригласил на совещание главных редакторов ведущих городских средств массовой информации. Просочившиеся слухи о попытке переворота подогрели общий интерес; в зале не было свободного места. На конец губернатор появился у микрофона и поднял руку, требуя тишины.

— Внимание, господа, — произнес он, и все стихло. — Как мне стало известно, по городу поползли слухи. Скажу прямо: слухи вредные и даже опасные. Полагаю, что их распускают трусливые анонимные провокаторы.

В зале зашумели.

— Да, да, я имею ввиду гнусные слухи о якобы имевшем место перевороте и скоплении военной техники у здания ГУВД.

Поднялся директор частного 74-го канала ТВ, известный своей въедливостью и бесцеремонностью:

— Выходит, все, что мы наснимали там этой ночью, не более, чем слухи и провокация?

Раздались неуверенные смешки.

— Разумеется, — не сморгнув глазом, ответил Спартак Васильевич. — Но, может быть, вам уже пришла в голову дикая мысль пустить эти ваши небылицы в эфир? Не делайте этого, прошу вас, нас всех засмеют.

Было известно, что губернатор никогда не бросает слов на ветер, и кое-кто уже начал шепотом по телефону отдавать распоряжения об экстренном снятии материала. Но владелец видеозаписи с кадрами окруживших здание ГУВД автоматчиками и бронетранспортерами решил взбрыкнуть:

— Послушайте, господин Баев, наша студия не так много зарабатывает, чтобы разбрасываться таким горячим товаром.

Некоторое время губернатор смотрел на выскочку с некоторым удивлением, а затем принялся разъяснять ему ситуацию, словно нерадивому ученику.

— Разумеется, разумеется, мой дорогой. Вы могли бы продать, и весь мир крутил бы эти кадры со ссылкой на ваш канал. Если бы что-то было. Однако вряд ли кто-то заинтересуется съемками плановых учений, осуществляемых в целях поддержания безопасности граждан во время проведения Олимпиады. Подобные мероприятия проводят ночью для того, чтобы фантазеры спали спокойно и не портили настроения мирным гражданам. Однако, если семьдесят четвертый канал вознамерился заработать, выдав плановые учения за государственный переворот, боюсь как бы его барыши не обернулись впоследствии очень, очень крупными исками обманутых покупателей.

С вытянувшейся в миг физиономией телевизионщик опустился на свое место.

— Про учения можно писать? — вяло поинтересовался кто-то из репортеров.

— Ну зачем же вы спрашиваете, — ласково пожурил его Спартак Васильевич. — Разве я когда-нибудь оказывал давление на прессу? Разве было такое? Пусть кто-нибудь встанет и скажет мне это прямо в глаза. Пишите, показывайте все, что хотите, если вы уверены, что вашему читателю или зрителю это будет хотя бы немножко интересно. Но если читателю не интересно… Сами понимаете, господа, что финансовая поддержка издания, не оправдавшего надежды нашего читателя, теряет всякий смысл.

Все точки над «ё» были расставлены, редакторы выхватили трубки и принялись наперебой звонить своим заместителями и ответственным выпускающим. Выход основных печатных изданий в этот день придерживали до окончания пресс-конференции.

Когда галдеж стих, губернатор предложил задать несколько вопросов, если таковые еще имеются.

— Это правда, что генерал Потапов находится в больнице в безнадежном состоянии?

— Михал Михалыч? — удивленно вскинул брови губернатор. — Да что с вами такое сегодня? Потапов на своем рабочем месте и прекрасно себя чувствует. Сейчас я как раз еду к нему, и настырный молодой человек с семьдесят четвертого канала может поехать со мной и задать генералу пару-тройку разумных вопросов перед объективом.

— Правда, что в день открытия Олимпиады отравили Курта Шикельгрубера, самого перспективного атлета из Независимой сборной?

Вопрос угодил не в бровь, а в глаз: в «отравлении» спортсмена участвовала дочка губернатора Катя. Продолжая насмешливо улыбаться, Спартак Васильевич, тем не менее, внутренне напрягся.

— Полагаю, что если бы спортсмен стал жертвой злого умысла, незамедлительно последовало бы шумное заявление от его представителей. Прошло уже два дня, но никакого заявления не было. Господа, прошу вас заканчивать, мне пора.

— Вы не опасаетесь, что желтые газеты раздуют эти небылицы?

— Конечно, они раздуют. Но только слева от этого материала будет колонка о нападении летающих тарелок на село Кукуево, а справа — о лошади, которая затвердила таблицу умножения.

На этой веселой ноте совещание закончилось.

* * *


Потапов был бодр, энергичен и настроен по-боевому. Когда Спартак Васильевич на правах старого приятеля зашел к нему без доклада, Михал Михалыч держал в руках газету того самого сорта, какие пестрят заголовками о говорящих лошадях и летающих тарелках.

— А, это ты, Спартак Васильевич! — обрадовался он. — Смотри сюда, что пишут. Тыр-пыр… вот. «…Все органы потеряли способность к жизнедеятельности, их заменили внешние искусственные аппараты. Невероятно, что генералу Потапову удавалось столь долгое время скрывать от общественности столь глубоко и безнадежно поразившие его недуги. Один из врачей больницы, просивший не называть его имени, с прискорбием сообщил нашему корреспонденту, что у больного нет ни единого шанса дожить до утра». И фотка есть.

Спартак Васильевич взял газету и увидел не очень четкую Фотографию голого Потапова, лежавшего словно какой-нибудь морской спрут на операционном столе с тянущимися от него во все стороны трубками и проводами.

— Слушай, Михал Михалыч, — сказал губернатор, — со мной телевизионщики приехали, я думаю, им надо тебя показать. Вопросы будут правильные, я их в дороге проинструктировал.

— Надо, так надо, — согласился Потапов. — Только недолго, сам понимаешь, что творится. Ищем Мракобесова, всю агентуру поднял на ноги. Есть места, где он обязательно должен появиться; у него тайники по всему городу разбросаны. Как только появится в одном из них — мне сообщат. Контрразведчики предлагали помощь, да я отказался. Сам возьму мерзавца, а еще лучше пристрелю, так будет вернее. Да! Мальчик этот с пальчик, Огоньков Петя, опять куда-то пропал! Курослепов утверждает, что, скорее всего, сам сбежал…

— Да, обстановка серьезная, Михал Михалыч. Я с тобой буду, до конца, пока все не закончится.

— Ладно, будь. Зови теперь своих репортеров.


3


Парашютист. — Приказ: следовать на космическую базу


Оставшись один в шкафу, Петя долго плакал, а потом заснул. Ему снились мама и папа, и они тоже плакали. А под утро он проснулся от шума за окном — там звучали военные команды и фырчала тяжелая техника.

Петя решил, что теперь было бы не плохо выбраться из шкафа. Он раскрыл перочинный ножик, просунул руку в щель между створками и попытался дотянуться до крючка. Это ему удалось, но крюк ни в какую не поддавался. Тогда Петя подтянул на себя дверцу, ударил снизу, и крюк вылетел из петли. Но в тот же миг створки распахнулись, и мальчик с криком полетел вниз.

На этот раз он ударился довольно сильно, так, что потерял сознание. Он пролежал на полу часа два или больше, а когда открыл глаза, никак не мог вспомнить, где он находится и как здесь очутился. То есть, события последних дней довольно бессвязно крутились у него в голове, но почему он находится в помещении, похожем на химическую лабораторию, было непонятно. «В любом случае, надо сматываться отсюда как можно скорее», — подумал он.

Было уже светло. Петя огляделся по сторонам и заметил на полу оброненный кем-то платок. Обычный женский носовой платок с кружевами, чистый и надушенный. И тут Петя сообразил, что ему надо делать. Он достал из рюкзака моток веревки, которой ему служила прочная капроновая нить, отрезал от нее четыре одинаковых куска и привязал концы к углам носового платка. Соединил другие концы в один пучок и завязал петлей. Парашют был готов. При помощи лазательных крюков Петя забрался на подоконник и втащил снаряжение.

Последний, седьмой этаж. Внизу — Захарьевская улица. Тихо и пусто. Прыгать страшновато: вдруг парашют не раскроется, или его прибьет к стене, или он застрянет не проводах и будет болтаться посреди улицы, пока его не заметят мальчишки и не начнут сбивать камнями…

Но вот его слух уловил позади лязг отпираемого замка. Дверь отворилась, и в лабораторию заглянул высокий худой человек. Он был до невозможности рыжий, рябой и ходил так будто крался на цыпочках. Он подошел к шкафу, осмотрел полку, на которой лежал кусочек хлеба и стояло блюдечко воды, тронул распахнутую створку, затем лег на пол и начал ползать, медленно перебирая руками, словно крокодил. Несомненно Петя где-то его видел. Конечно! Это новый секретарь Мракобесова. Его Фамилия… его фамилия…

— Эй, мальчик, ты где, цып-цып-цып! — подзывал его рыжий. — Иди сюда, получишь конфетку!..

«Надо прыгать, надо прыгать, — твердил Петя, заглядывая вниз через край подоконника. — Надо прыгать, надо прыгать… Как же его фамилия?»

Вдруг у него за спиной раздалась властная команда:

— Курослепов, встать! Руки за голову!

И в этот момент Петя с перепугу прыгнул.

Парашют потянулся за ним, скользнул по подоконнику, послушно раскрылся, и легкий ветерок погнал его вдоль фасада.

Петя ловко сидел в петле, ухватившись за стропы и глядя по сторонам. Вот он благополучно миновал протянутые через улицу электрические провода, вот потянул за левую стропу и отклонился от правой стены дома. Он уже, как опытный парашютист, начал выруливать на мягкую клумбу, как вдруг под ним что-то мощно зафырчало, задымило, залопотала крыльями поднявшаяся с асфальта стая голубей, и Петя, вместе со своим парашютом, взгромоздился на что-то вроде танка, который тут же сорвался с места.

Это был один из бронетранспортеров, прибывших сюда ночью по тревоге из ближайшей военной части. Оцепление отозвали от здания ГУВД еще ранним утром, а этот застрял из-за поломки. Но вот мотор заработал, БТР сорвался с места и помчался прочь из города, где он смотрелся так же нелепо, как завуч на отвязной вечеринке.

Петя освободился от парашюта и заглянул в открытый люк. После яркого солнечного света внизу казалось темно, к тому же тянуло табачным дымом как из трубы, и у мальчика заслезились глаза. Тут машину хорошенько тряхнуло, Петя не удержался, полетел в кабину, шлепнулся на что-то мягкое и затаился.

В кабине было жарко и шумно. Гудел мотор, радист переговаривался с водителем, нецензурно выражаясь через каждое слово. Получалось складно и ритмично, навроде негритянского RAP-а. Но вот он прервался на полуслове, потому что из рации послышалось шипение и голос:

— Седьмой, седьмой, вызывает штаб, как слышно, прием.

— Старший сержант Гущенко слушает, прием, — откликнулся радист.

— Починились?

— Так точно.

— Почему не докладываете?

— Так вот… докладываем.

— Командир где?

— Уехал на машине прапорщика Иванова.

Штаб нецензурно выругался и несколько секунд молчал.

— Вы где сейчас?

— На Литейном мосту.

— За мостом сворачивайте направо и дуйте на Ржевский аэродром. Оттуда доложишь, получишь новое ценное указание. Понял?

— Так точно.

— Конец связи.

Прошло минут двадцать. Солдаты болтали, курили, БТР трясло, Петю, сидевшего в складках промасленного ватника, тошнило.

Наконец радист вышел на связь и доложил штабу о прибытии. Снаружи доносился шум взлетавших и садившихся самолетов.

— Выруливай на четвертую посадочную полосу, — распорядился штаб. — Там вас ждет грузовой самолет.

— Самолет? — удивился радист.

— С этой минуты поступаете в распоряжение генерала Красноармейцева. Секретной авиакосмическая база запросила радиостанцию КШМ.

— Чего-чего? Это куда?

— Под Петрозаводск, вопросы отставить.

Связь закончилась, и солдаты начали возбуждено обсуждать предстоящую командировку. Что-то об отпуске, который теперь может накрыться медным тазом, и оба опять задымили папиросами. Петя чувствовал себя хуже и хуже. Наверное, во время падения из шкафа он получил сотрясение мозга. Наконец, ощущая тупую боль в затылке, сильное головокружение и какие-то пустоты в сознании, он закрыл глаза и ухнул в темноту, без чувства боли, без сна и сновидений.

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

Г о л о с п е р в о г о в р а ч а. Похоже, приближается кризис.

Г о л о с в т о р о г о в р а ч а. Боюсь, что дело обстоит еще хуже.

Г о л о с т р е т ь е г о в р а ч а. Увы, я согласен с коллегой: кризис позади, он умирает.

Г о л о с ч е т в е р т о г о в р а ч а. Приборы показывают, что его мозг на восемьдесят пять процентов прекратил жизнедеятельность; если в ближайшие часы не произойдет изменений, все кончено.

Г о л о с п е р в о г о в р а ч а. Изменении наступят, но ненадолго. Я ожидаю еще один, последний, более тяжелый кризис. Скорее всего, он закончится клинической смертью.

Г о л о с а в ра ч е й (тише и тише). Бу-бу-бу-бу-бу…

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….


4


Кто разбомбил старую крепость? — Первый тайник Мракобесова. — Место встречи — теплоход «Пушкин»


Лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина развезли детей по домам, а затем сами, выполняя приказ генерала Потапова, отправились отсыпаться. После случившегося за последние дни и хвалить, и награждать их было бы мало. Потом, после, время расставит все на свои места.

Родители Славика и Маринки, которым под утро звонил сам губернатор, ни о чем не спрашивали, а только смотрели на них не то с растерянностью, не то с уважением. Только бабушка Маринки Корзинкиной шепнула ей на ухо: «Звонили, чтоб вас не расспрашивали, но ты мне потом расскажи, чего было-то…» Маринка важно подняла глаза на бабушку и ничего не ответила. А папа Славика, который торопился в издательство со своими рукописями, только и бросил ему перед уходом: «Далеко пойдешь».

Потом Маринке позвонил Фриц Диц.

— А вы разве не улетели? — удивилась девочка.

— Я улетел, а теперь снова вернулся. Вы этому не рады?

Маринка вспомнила о поручении быть рядом с немцем и о том, что это поручение никто не отменял.

— Да, пожалуй, я рада, — сказала она не очень уверенно.

— Знаете, фройлен, я сейчас листал туристический справочник, и меня заинтересовала одна поездка.

— Да? Какая же? — Маринка невольно зевнула прямо в трубку.

— Простите, я звоню вам не слишком рано?

— Нет, пожалуй, слишком поздно: я недавно легла.

— О, простите, я понимаю: белые ночи, мосты, гуляния с молодыми людьми…

— Вроде того.

— Но до вечера вы успеете отдохнуть?

— До вечера да, конечно.

— Теплоход «Пушкин» отходит в восемь часов от Тучкова моста. Вас это устроит? Разумеется, что мое приглашение касается и вашего друга Славы Подберезовикова.

— А куда, вы говорите, мы поедем?..

— Экскурсия на остров Валаам с остановкой для осмотра крепости «Орешек».*

* Орешек, Шлиссельбургская крепость. На Ореховом о-ве, у истока Невы. Основана новгородцами в 1223 году. С начала 18 в. политическая тюрьма с крайне суровым режимом. Разрушена во время Вел. Отеч. войны. (БЭС).

— Но ведь это почти двое суток! — испугалась Маринка.

— Да, это можно, но вы знаете, что я придумал? По пути туда мы высадимся в Орешке, а затем дождемся теплохода «Лермонтов», который идет обратно с Валаама и будем дома еще до полуночи.

— Но если вы хотите только посмотреть крепость, разве нельзя съездить туда завтра морским трамвайчиком?

— Возможно, завтра утром я снова улечу по делам, а с этим местом связаны некоторые памятные для моей семьи эпизоды…

— Так это ваша семья разбомбила крепость?

— Не совсем так, фройлян, но очень остроумно. Так мы договорились?

— Ладно, покупайте билеты, если вам очень хочется смотреть на развалины.

— Благодарю. В шесть и заеду за вами и за вашим другом.

— А если этот друг не захочет ехать?

— Не сомневаюсь, вы сумеете его уговорить… если это не получится у меня. Ауфвидерзеен.

— Гудбай… — Маринка подала плечами и повесила трубку.

Фриц Диц залпом допил остатки шнапса, затушил в переполненной пепельнице окурок и откинулся на подушку. Повернулся на бок и остался лежать с открытыми глазами. Он хотел напиться, но оставался трезвым; хотел ни о чем не думать, но мысли обжигали и не давали покоя.

* * *


Мракобесов вышел из метро и свернул на Фурштатскую. В крытой оранжерее Таврического сада, в кочегарке, работал его человек, которого он когда-то прикрыл в деле о хищении редких кактусов. И там находился один из его тайников, предусмотрительно рассредоточенных по территории города. Мракобесов понимал, что когда-нибудь, в конце концов, ему придется бежать, меняя внешность и документы, отсиживаясь в подвалах. Он понимал и то, что его человек тот час сорвется с крючка, и донесет на него, как только поймет, что его покровитель сам оказался вне закона.

— Здравствуй, Агриппар, — глухо произнес Мракобесов, и человек, валявшийся на лежанке с газетой в руках, подскочил на ноги.

— Товарищ майор? Почему вы… что с вами?

— Ты все-таки узнал меня?

— Так ведь это только вы меня этой… Агрипой зовете. Вообще-то меня Григорий зовут, Гриша.

— А иначе… не смог бы узнать?

— Так ведь темновато здесь, — смутился Гриша, и Мракобесов понял, что лик его ужасен и неузнаваем.

— А ты меня не бойся, Гриша. Маскировка это все, понимаешь, грим. Я ведь на работе, выполняю секретное задание Москвы. Такая, понимаешь, работа, — Мракобесов начал задыхаться и терять силы. — Тайник в сохранности?

— Не вопрос, товарищ майор, конечно.

— Открой.

Кочегар шагнул от света лампы, и внимательно всмотрелся в этого странного к страшного человека. Тот заметно пошатывался, тяжело дышал и одной рукой держался за стену. Лицо его сочилось язвами, совсем не похожими на бутафорские, оно было бледно и одутловато, словно у выловленного весной утопленника.

— Открывай… — с трудом выдохнул Мракобесов и достал из-за пояса пистолет.

Кочегар спохватился, взял лом с приваренным внизу топором и поддел одну из бетонных плит, устилавших пол котельной. Освободив проход в подпол, он посторонился.

Мракобесов спустился в тайник, включил свет и огляделся. Брошенный на пол матрас, электрический обогреватель, ящик с консервами, одежда, зеркало и косметика. В кейсе — таблетки, деньги, документы и мобильный компьютер.

— Закрывай.

Григорий заворочал ломом, плита сдвинулась и легла в свою ячейку. Теперь все надо делать быстро. Мракобесов высыпал на ладонь горсть таблеток, забросил в пасть, разжевал и запил водой. Несколько минут неподвижно лежал на матрасе, затем на его обезображенном лице промелькнуло подобие улыбки, он потянулся, хрустнул суставами и сел перед зеркалом. Аккуратно расставил перед собой коробочки с гримом и косметикой и, словно художник перед палитрой, начал наносить на лицо мирные мазки.

* * *


В то время, пока генерал Потапов и губернатор дожидались известия о местонахождении Мракобесова и наводили порядок в Управлении, пока Маринка и Славик отсыпались, Петя летел в Петрозаводск, а Фриц Диц пытался напиться у себя в номере — в это время Карл Ангелриппер и Шульц появились в Петербурге.

Они имели в своем багаже смертоносную ампулу, которая должна заразить городской водопровод, а затем и весь мир бубонной чумой.

Взяв такси, они отправились в гостиницу; номер Карла, так же как и номер Дица, был оплачен вперед и свободен.

После обеда, разрешив Шульцу выпить стаканчик шнапса для успокоения нервов, Карл развернул на кровати карту Петербурга с пригородами и принялся внимательно изучать ее с карандашом в руке. Он проследил течение Невы выше предполагаемых водозаборов, и карандаш его уперся в крошечный островок, расположенный в истоке Невы. На островке находилась старинная полуразрушенная крепость; попасть туда можно было, купив билет на экскурсию. Карл раскрыл стандартный, имевшийся в каждом номере, туристический справочник.

Вскоре в дверь постучал посыльный, вручил билеты на теплоход «Пушкин» и удалился, ошарашенный невиданными чаевыми (Карл совершенно не ориентировался в расчетах деньгами). Затем посыльный поднялся этажом выше и вручил три билета на тот же рейс другому немцу, который отсчитал ему не пятьсот, а положенных десять процентов чаевых.

Ближе к вечеру, когда все было готово к отъезду, а Шульц более или менее успокоил свои нервы, в номере раздался телефонный звонок.

— Да, — равнодушно произнес Карл, полагая, что его беспокоит кто-нибудь из обслуживавшего персонала.

— Гутен абенд, майне кляйне ангел, — послышался в трубке низкий, развратный женский голос, и по всему организму Ангелриппера прокатилась волна сладостной истомы.

— Это вы, моя госпожа… — прошептал он восторженно, однако сразу осекся и взглянул на Шульца. Но тот преспокойно посапывал в кресле, утомленный переизбытком впечатлений.

— Какие планы на вечер, цыпленок?

— Елена Мироновна, — зашептал Карл, прикрываясь ладонью, — я сейчас не совсем один… со мной человек… что-то вроде слуги.

Елена Мироновна засмеялась басом:

— Что-то вроде слуги? У вас?

— Нет, нет, совсем не в этом смысле. Просто секретарь.

— А если я хочу, чтобы вы были секретарь? И слуга? И любовник?..

— У нас билет на-а теплоход, — в середине фразы у Карла от волнения перехватило дыхание.

— Каюта на теплоходе — не самое плохое место для встречи.

Карл начал кусать губы, он колебался. Не сможет ли его тайная страсть помешать выполнению задания?.. Спустя четыре секунды страсть победила, и он произнес срывающимся голосом:

— Хорошо, записывайте…

Записав рейс и номер каюты, Мракобесов нажал сброс и прошептал:

— Гут, хорошо. Я уеду вместе с ним из России. С ним или вместо него. Настало время предстать воочию перед товарищем Гитлером.

И стоящая перед зеркалом дородная вдова, одетая в черное траурное платье, опустила на лицо вуаль.


5


Встреча. — Фриц Диц смотрит в воду, дети трусят. — Дикое стечение обстоятельств


В назначенное время теплоход «Пушкин» отошел от причала и неторопливо двинулся вверх по Неве, пересекая Санкт-Петербург от стрелки Васильевского острова до его восточной границы. В динамиках увлеченно тараторил экскурсовод, пассажиры собрались на палубах, глядя по сторонам.

Карл повернул регулятор громкости до нуля. Минут пятнадцать он и Шульц сидели молча на своих койках, напряженно вытянув спины, глядя перед собой и слушая мерное двигателей под еле слышный тревожный аккомпанемент позвякивающих на столе пустых стаканов. Потом Шульц вытер о штаны взмокшие ладони, облизал сухие губы и открыл рот, чтобы попросить глоток шнапса… Но в этот момент в дверь негромко, по-особенному, постучали.

— Херайн! — отозвался Карл и нащупал в кармане рукоятку пистолета. — Войдите!

Дверь медленно приоткрылась, показалось что-то большое, темное и неопределенное.

— Гутен абенд, — произнесла расплывчатая фигура, и Карл узнал этот томный, низкий голос.

— О, майн гот! Это вы! — он сделал рефлекторное движение навстречу.

Мракобесов прикрыл за собой дверь и откинул вуаль. Его лицо было столь искусно загримировано, а свет из иллюминатора столь неярок, что даже самый опытный взгляд не заметил бы в этом лице ничего необычного за исключением, разве что, его чрезмерной одутловатости.

— Но мне кажется, я не вовремя, — Елена Мироновна окинула высокомерным взглядом Шульца. — Для троих здесь слишком мало места…

— Да-да, конечно, — засуетился Карл. — Вот, Шульц, возьми деньги. Иди в ресторан, посиди там, пока я тебя не позову.

Шульц схватил деньги и моментально испарился.

— Он найдет выпивку по запаху, — конфузливо улыбнулся Карл, обеими руками взяв затянутую в перчатку пухлую руку Елены Мироновны и покрывая ее поцелуями. — Этот ваш новый образ… я поражен… какая изысканная фантазия…

— Но-но, довольно, — дама властно шлепнула партнера по щеке. — Это все потом. Сначала поговорим о деле. Начну с главного. Господин Ангелриппер, имею честь довести до вашего сведения, что я четвертый год поддерживаю тайную связь непосредственно с Адольфом Алоизовичем…

* * *


Маринка и Славик стояли на нижней палубе у перил и слушали голос экскурсовода. Фриц Диц смотрел в темную воду за бортом и ничего не слышал. Дети видели его таким впервые — с небритым лицом и растрепанными волосами. Одежда на нем была та же самая, в которой он прилетел из Америки, а затем провалялся весь день на кровати.

— Наверное, ему здорово влетело, — шепнула Маринка на ухо Славику. — Он должен был ходить нянькой за этим Куртом, а сам куда-то улетел перед самым открытием. Как ты думаешь, он знает, что это мы тогда… ну, были с ним в ресторане?

— Я думаю, что знает, — Славик покосился на Дица. — Только виду не подает. Зря мы Потапову не сказали, что уплываем, он бы нам охрану приставил. Чтобы маячили поблизости пара-тройка человек в штатском… Так, на всякий случай.

— Ты думаешь, он… — Маринка прикусила губу.

— Как нефиг делать. Вполне может шлепнуть обоих из мести; не зря он так уговаривал ехать. Думаешь, нужна ему эта экскурсия?..

— Тьфу ты! Типун тебе на язык!

— Ладно, это я так, попугать тебя хотел. Ты есть хочешь?

— Вообще-то я дома хорошо пообедала. Если только попить чего-нибудь.

— Ты ему намекни, питание путевкой предусмотрено.

— Вот иди и намекни. А я тебе свою пайку уступлю.

Славик покосился на немца и медленно, с опаской, к нему приблизился.

* * *


Пайку уступать не пришлось, потому что в ресторане оказался «шведский стол» с богатым и неограниченным выбором еды и безалкогольных напитков. Водку и вино продавали в буфете за деньги. Диц купил себе целую бутылку «Столичной» и остался у стойки. Он не заметил, как за дальним столиком поперхнулся и закашлялся в рукав Шульц, как он схватил со стола свою точно такую же бутылку и, отворачивая в сторону лицо, быстро вышел.

Удивительна была также реакция на новых посетителей одного из музыкантов настраивавшегося на эстраде оркестра. Он внезапно сбился с тщательно выводимой на саксофоне гаммы и издал звук внезапно продырявленной шины. Затем он отложил инструмент, пригнулся и, своротив пюпитр соседа, скрылся в служебном коридоре.

Тут следует коротко пояснить, как Дмитрии Иванович Котов (а это, конечно, был он) снова, и опять не по своей воле, оказался в горячей точке пересечения гораздо более крутых героев этой истории.

После случая с отравлением иностранного спортсмена, ресторан «Разгуляй» на неопределенное время закрыла санэпидстанция, и тут как раз подвернулся случай подработать на сезонных рейсах курсирующих до острова Валаама и обратно экскурсионных теплоходов. Не долго думая, музыканты согласились.

С особенным облегчением и радостью покидал город Котов, который очень опасался, что в истории с отравлением спортсмена всплывет когда-нибудь и его имя.

Увидев в зале тех самых детей и немца, Котов подумал, что имя его уже всплыло, но не на уровне родной милиции, а на уровне частного расследования, проводимого стороной пострадавшего.

В подсобке он крепко приложился к бутылке и начал усиленно соображать. А поскольку в нетрезвом состоянии он находился уже не первый рейс, то быстро пришел к пониманию того, что к нему подослали убийцу. И дети здесь для того, чтобы на него указать. Они, наверное, даже не знают, для чего их сюда привели…

Допив бутылку, Котов решил отправиться к капитану и потребовать, чтобы за ним без промедления выслали милицейский катер и сняли его с теплохода. Приняв такое решение, Дмитрий Иванович прошел через кухню, поднялся на верхнюю палубу и, цепляясь за стенки, быстро зашагал по длинному узенькому коридору.

* * *


Минутой раньше Шульц забарабанил кулаками в дверь своей каюты.

Карл испуганно посмотрел на Елену Мироновну.

— Кто это? — испуганно прошептал он. — Я никому не открою!

— Дело плохо, — сказал Мракобесов. — Так обычно стучит милиция. Если мы не откроем, они сломают дверь. Одевайтесь живо.

Карл начал торопливо одеваться, запихивая под койку кожаные и металлические атрибуты своей бешенной страсти.

— Вот, возьмите, — он протянул Мракобесову ампулу. — Как женщине вам легче это на себе спрятать.

Елена Мироновна в страхе отшатнулась, но Карл настойчиво зашептал:

— Мы же обо всем договорились! Сегодня же, сразу после осуществления операции, мы вместе вылетаем в Америку, и вы получите свою дозу вакцины.

— Хорошо… давайте…

В дверь забарабанили громче.

Мракобесов быстро засунул ампулу в рот и накинул на лицо вуаль.

Карл открыл дверь, и в каюту ввалился перепуганный Шульц. Тесное помещение сразу наполнилось тяжелым спиртовым запахом.

— Идиот, — прошептал Карл и наотмашь ударил Шульца по физиономии.

Мракобесов приоткрыл дверь, высунулся наружу и оглядел коридор. Кажется, никого. Он хотел повернуть голову в обратную сторону, но тут с обратной стороны на него налетел сильно подвыпивший мужчина, которого он не успел разглядеть.

— Из-звините, — рассеянно пробормотал Котов, даже не обернувшись.

Извиняться было поздно: от сильного внезапного удара в затылок Мракобесов проглотил ампулу. Надежно запаянная в стекло зараза волнообразными движениями опустилась в желудок и неторопливо двинулась по многометровому пути к своему естественному выходу.

Мощный обертональный гудок пронизал корпус судна, окружающее пространство, воду и землю, а также плоть всякого организма, находящегося в зоне слышимости. Теплоход «Пушкин» подходил к причалу Шлиссельбургской крепости.


6


Те, кто остались на острове. — Диц принимает окончательное решение. — Дамочку хотят изнасиловать


Загрохотали сходни, и самые любопытные устремились к развалинам. Большинство осталось на теплоходе: шел десятый час вечера, впереди была ночная дискотека на палубе для молодежи и эстрадное ревю в ресторане для более серьезных пассажиров.

Среди сошедших на берег можно было заметить грузную даму в трауре и сутулого иностранца со своим простоватым слугой; красивого, но плохо выглядевшего блондина с мальчиком и девочкой. Одна компания держалась от другой на приличном расстоянии, со стороны было трудно догадаться, что они вообще знакомы.

Экскурсия быстро закончилась, десятка три зевак заняли свои места в каютах, теплоход издал гудок и отчалил от пристани. На омываемых стремительными водами камнях сделалось тихо и безлюдно.

Но вот в одной из разрушенных галерей показались сутулый иностранец в шляпе и его слуга. Они негромко переговаривались по-немецки.

— Шульц, ты уверен, что она не вернулась на корабль?

— Никак нет, господин старший дознаватель, не возвращалась, я смотрел во все глаза.

— Странно, я тоже ее не заметил. Неужели прячется?.. Елена Мироновна! Елена Мироновна!..

Шум воды и легкое эхо были ему ответом.

— Я вот что хочу сказать, господин старший дознаватель: надо было вспороть ей брюхо еще там, на пароходе. Вы бы только мигнули, а я уж свое дело знаю. На охоте бывало освежевывать по десяти кабанчиков за один раз…

— Погоди, замри!

Оба замерли и стали прислушиваться. Вскоре действительно послышались шаги, голоса, и из-за камней внезапно вышли Фриц Диц, Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина. Увидев Карла и Шульца, они тоже остановились и начали совещаться.

— Черт возьми, они тоже остались! — зашептал Карл, нащупывая у себя под плащом рукоятку пистолета. — Что бы это значило?

— Осмелюсь предположить, господин старший дознаватель, что у них в точности такой план, как у нас.

— Это понятно и без тебя, болван. Он с самого начала обхаживал этих славянских ублюдков, чтобы иметь на крайний случай заложников. Трус, мерзавец…

— Хорошо бы прикончить малолеток из его оружия, а после оставить его связанным возле трупов.

— Не болтай чепуху, Шульц; как бы он нас с тобой не оставил связанными возле собственных трупов. Пойдем прочешем развалины. Найдем вдову, вспорем ей брюхо и выполним задание. А потом уж пристрелим этих троих, если удастся подойти к ним со спины…

— И против ветра… — пробормотал Шульц, знавший охотничьи уловки. — Осмелюсь предложить, господин старший дознаватель: что если сначала пристрелить этих троих, а затем воспользоваться ампулой, имеющейся у господина оберштурмфюрера?

Карл злобно рассмеялся:

— Ты говоришь — воспользоваться? Да у него в склянке просто вода! Ампула с настоящей заразой есть только у нас.

— Была… господин старший дознаватель.

— А черт, да пошли же искать ее!

* * *


— Уходят, — сказала Маринка. — Слушайте, господин Диц, объясните наконец, что происходит, почему здесь оказались эти двое?

К этому моменту Фриц Диц уже принял для себя мучительное решение.

— Слушайте внимательно, — заговорил он, доставая из-за пазухи пистолет и проверяя его готовность к бою. — Через полчаса сюда прибудет теплоход, на котором вы отправитесь в город. Спрячьтесь где-нибудь поблизости от причала и не показывайтесь ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось. Вот ампула, — он протянул Славику завернутую в платок стекляшку. — Не бойтесь, она не разобьется от падения. В ней запаяна страшная зараза, в несколько часов способная поразить население города, а в несколько дней — население всей планеты. Все погибнут. Останется горстка людей, обладающих спасительной вакциной. Эти люди именуют себя Пятым Рейхом. Я тоже член Пятого Рейха. Я был им до этой минуты. Отправляйтесь на теплоход и, не теряя ни минуты, свяжитесь с генералов Потаповым. Расскажите все, что знаете. Скажите, что майор Мракобесов — предатель. Объяснять нет времени, ступайте.

— А вы?

— У этих людей еще одна ампула. Они здесь чтобы выпустить заразу в Неву, и тогда она попадет в водопровод. Я останусь, чтобы им помешать.

Разинув рты, дети переглянулись, а когда снова обратились к немцу, то его и след простыл.

* * *


Переодетый в женское платье Мракобесов сидел на корточках в одном из полуразрушенных казематов крепости и мелко дрожал. Косой лучик заходящего солнца проникал в узенькое окошко, подкрашивая малиновым цветом кусок стены. Мракобесов смотрел на этот солнечный зайчик, будто стараясь напитаться от него живительной энергией. Только что он закинул в рот и тщательно разжевал последнюю горсть имевшихся у него таблеток, благодаря которым он еще мог думать, ходить и разговаривать. Но даже если бы у него в запасе была тележка этих таблеток, они бы ему уже не помогли. Ему требовался более сильный стимулятор.

Последнее, самое сильное имеющееся у него средство, капля которого ненадолго могла придать ему силу слона и ловкость обезьяны, хранилась в его главном тайнике, расположенном в здании городского крематория. Любой ценой, ползком или вплавь, ему необходимо добраться туда до полуночи — действие таблеток через два часа ослабнет, а еще через час прекратится. Тогда у него начнутся страшные головные боли, от которых он сойдет с ума раньше, чем испустит дух…

Но что, что это? Сквозь мощный гул речного потока до него донеслось чуть слышное тарахтение моторной лодки. С напряжением берущего на грудь рекордный вес штангиста Мракобесов поднялся с корточек и, перебирая руками по щербатой стене, пошел к выходу. В эти секунды наркотик начал всасываться в кровь, и Мракобесов, оторвавшись от стены, выбежал из каземата.

К северной оконечности острова приближалась рыбацкая лодка, пересекающая Неву в самом ее истоке от правого к левому берегу. Понимая, что это его, может быть, единственный шанс, Мракобесов запрыгал по камням к воде, размахивая на ходу шляпкой с вуалью.

— Э-э! — завопил он страшным голосом. — Э-э!! Насилуют!.. Убивают!.. Сюда!!!

Рыбаки заметили грузную даму в черном, взывающую о помощи на голых камнях необитаемого, в сущности, острова. Некоторое время они оживленно спорили, затем все-таки повернули к берегу.

— Эй, мамаша, ты чего здесь делаешь? — поинтересовался сидевший у мотора. — С горя тронулась?

— Чудовищное недоразумение… отстала от парохода… — забормотал Мракобесов, больше всего опасаясь чем-то спугнуть нежданную удачу. — До берега, умоляю вас, я заплачу…

— Покажь деньги, — сказал второй.

— Ладно, пускай садится, — проворчал первый. — Ноги-то не боишься промочить?

— Нет, нет, ничего, я сейчас… — задрав подол, дама забалансировала на скользких камнях по колено в воде, перевалилась через борт (в эту секунду опытные лодочники разом сели на борт противоположный), засунула руку в декольте, вынула пачку купюр и протянула каждому по сотенной бумажке.

— Умоляю вас, быстрее, за мною гонятся какие-то сумасшедшие, хотят изнасиловать… заводите, заводите!..

Получив неожиданно крупные деньги, рыбаки сделались серьезными, мотор затарахтел, и лодка отчалила от прибрежных камней. Мало ли чокнутых дамочек катается на туристических теплоходах. За всю дорогу они не произнесли ни слова, а у берега даже помогли пассажирке вылезти на дощатый лодочный причал, услужливо подтолкнув ее снизу в филейную часть.

Когда они отходили от острова, то даже не заметили, что за дамой на берег действительно выбежали двое мужчин, тоже принялись что-то кричать и размахивать руками.


7


Пуля в животе, сломанная шея и нож в голове. Промежуточная развязка


— Ушла! Упустили!!.. (слово из двадцати семи букв, грязное немецкое ругательство) Что скажет фюрер?.. Шульц, грязная свинья, куда ты смотрел?! Сейчас же, здесь, пристрелю тебя, грязная скотина!!

Карл судорожно взвел пружину своего «Вальтера» и несколько раз выстрелил по камням у ног побледневшего от страха Шульца. Брызгами разлетелись осколки, до крови поранив обоих. Внезапно Карл заметил, что Шульц снова изменился в лице, но как-то по-особенному. Он медленно обернулся… и в тот же миг получил удар по руке. Пистолет закувыркался в воздухе и булькнул в воду. Карл шагнул назад, оступился, едва устояв на ногах. Перед ним стоял его заклятый враг Фриц Диц. Руки оберштурмфюрера были небрежно засунуты в карманы, но в глазах сверкала нешуточная угроза.

— Что вам надо!? — истерично выкрикнул Карл, отступая и прячась за Шульца. — Прекратите эти ваши штучки! Я выполняю задание фюрера, и вы не можете…

Тут Шульц получил внезапный удар в грудь, и оба, словно костяшки домино, повалились на камни. Диц наступил Карлу на горло.

— Ампула.

— У меня ее нет! — прохрипел Карл.

— Где?

— У нее… — Карл указал глазами в сторону левого берега. — Она… проглотила…

Диц посмотрел в указанном направлении, и его острый взгляд ухватил грузную даму в черном, выбиравшуюся из моторки на лодочную пристань. Ему показалось, что он где-то видел эту даму раньше, что он узнал ее…

И в этот момент хлопнул выстрел. Он прозвучал совсем тихо, не громче хлопушки, почти совсем утонув в шуме потока воды.

Фриц почувствовал резкую боль в животе. Он опустил глаза и увидел в руке Карла крошечный, сработанный под зажигалку, однозарядный пистолетик. На рубахе расплывалось красное пятно величиной не больше цветка гвоздики.

Карл откатился в сторону и вскочил на ноги.

— Шульц, добей его! — приказал он, держась рукой за горло.

Палач выпростал из-за пазухи огромный складной нож, тесак с деревянной ручкой, шагнул к раненному и резко махнул рукой с намерением одним ударом отсечь ему голову. Диц отклонился, и лезвие просвистело возле самого его горла. В то же мгновение Шульц получил сильнейший удар в пах, а затем, ладонью снизу вверх, в подбородок.

Хрустнули позвонки, нелепой безжизненной куклой Шульц повалился на мелководье.

Не сводя глаз с Карла, Фриц наклонился, разомкнул пальцы убитого и взял за лезвие его нож.

— Не надо, господин Диц, — забормотал Карл, не пытаясь отступать или бежать. — Не делайте этого. Рана пустяковая, мы догоним вдову и вместе выполним задание фюрера. Он не простит, если вы причините мне вред в то время, когда и нахожусь на службе фюрера и великого Мум…

Фриц не дослушал его: молнией сверкнув в воздухе, огромный нож ударил Карла в глаз и насквозь прошил его череп. Лицо с торчащей из глаза рукояткой откинулось назад, ноги сделали несколько беспорядочных шагов, и тело повалилось в воду. Теперь они снова были рядом: господин старший дознаватель и его помощник, палач и мясник Шульц.

Слышались крики чаек и детские голоса. Диц приподнял голову. Спотыкаясь, к нему бежали Славик и Маринка. С Ладоги приближался, давая первый протяжный гудок, теплоход «Лермонтов».

— Господин Диц! Господин Диц!..

Увидев трупы, Маринка остановилась и отвернулась, закрыв лицо руками. Славик опустился перед немцем на колени.

— Вы ранены?

— Я убит, мой мальчик.

— Но… ранка совсем небольшая.

— Даже иголка, приправленная хорошим ядом может свалить слона. Или кита… или дерево… — голос Фрица начал слабеть, он бредил.

Славик повернулся к Маринке:

— Дело плохо, кажется, его ранили отравленной пулей.

Стараясь не смотреть на трупы, девочки опустилась на колени.

— Надо подтащить его к причалу.

— Не надо, — Фриц посмотрел на детей осмысленными глазами. — Свяжитесь с властями, скажите… — Фриц облизал пересохшие губы, — скажите, ампула с чумой у женщины… она… он майор Мракобесов, он предатель… — Диц снова «поплыл»: — ее зовут… Александра Лермонтовна… нет, Пушкина… Там, в книге, ампула с ядом…

Славик схватил раненного за шиворот и попытался тащить волоком, но здесь, на высоких острых камнях, это было немыслимо. К причалу подходил «Лермонтов» и пассажиры, стоявшие у перил, тревожно всматривались в происходящее.

— Эй! — Маринка замахала руками. — Помогите!

— Иди к пристани, на корабле должен быть врач, — приказал ей Славик.

Маринка поднялась с колен и побежала за теплоходом.

Через сорок минут, на подходе к городу, детей и еще живого, но находившегося в бессознательном состоянии немца сняли с борта теплохода на милицейский катер. У воды стояли машины с мигалками и «скорая».

На северной оконечности Орехового острова, около двух плескавшихся в воде трупов, капитан оставил нескольких матросов, и туда вылетела вертолетом специальная бригада.

След Мракобесова терялся на обочине автострады Петрокрепость-С.Петербург.


8


В космическом центре. — Дискуссии научные и около того. — Кто полетит на Марс?


Тяжелый грузовой самолет тряхнуло на посадке, БТР дал задний ход, съехал, словно с горки, на бетон взлетной полосы и остановился. В кабину залез офицер с маленькими золотыми ракетами в петлицах, надел шлемофон и стал отдавать команды водителю.

Вскоре Пете показалось, что они въехали в тоннель и двигаются вниз по довольно крутой наклонной. Потом, судя по переговорам, машина заехала в подземный гараж, развернулась и выровнялась по разметке. Офицер дал команду «из машины», и Петя, недолго думая, забрался в его планшет, который болтался совсем рядом. Ему не улыбалось оставаться здесь, запертому словно в бронированном сейфе. Кое-как он разместился в арочном пространстве между верхним кожаным перегибом и корешками плотно уложенных карт. Потом у него снова сильно заболела голова, он задремал и очнулся только уже на каком-то военном совете.

Из болтавшегося планшета ему было видно только темное дно огромного круглого стола и не менее десятка пар военных и гражданских ног, как мужских так и женских. С противоположной стороны, похоже, была дверь, которая не открывалась, а сдвигалась в сторону.

Еще пара гражданских ног стояла в отдалении — по всей видимости, у доски или у карты — и говорила такими сугубо научными словами, что Петя понимал в лучшем случае одно из десяти.

Когда, наконец, все эти «дисперсности», «сигулярности» и «конвергенции» перестали сыпаться из гражданского лица и оно, поблагодарив за внимание, село на место, к «доске» вышла пара военных ног с малиновыми генеральскими лампасами. Генерал заговорил басом на достаточно понятном Пете человеческом языке.

— Так что, товарищи, я это, вот что хочу сказать, — генерал трубно высморкался и после паузы продолжил. — Вот товарищ академик нам сейчас объяснил, почему на Марс не может лететь человек. Будто бы тяжеловат он еще для такого мероприятия, будто бы не вытянет его ракета, на такое дальнее, прямо сказать, космическое расстояние. Туда не вытянет, а обратно и подавно. А я так думаю, товарищи, что ракету надо делать больше — такую, чтобы наш человек в ней нормально жил и питался. Столько, сколько потребуется для героического перелета. Вы что-то хотите смазать, товарищ Синицына?

Один из стульев отодвинулся, и пара женских ног гражданской наружности, даже довольно стройных, распрямилась в коленках.

— Да, товарищ генерал, я хочу сказать. Я хочу повторить. Человек никогда не сможет полететь на Марс, даже если вы построите ракету величиной с гору. Человек не может жить вне поля Земли, дальше ее орбиты, как человеческий плод не может существовать вне утробы матери. Вот расчеты, научные подтверждения — результаты практических экспериментов нашей орбитальной лаборатории. Как это не обидно и не прискорбно, но полет человека на Марс следует отложить по крайней мере еще на десять лет.

Под одним из стульев закаркали и заволновались военные ноги без лампасов.

— Ну что, что вы руку тянете, товарищ майор, словно школьник, ей-богу. Говорите, что там у вас.

Товарищ, майор поднялся и взволнованно заговорил:

— Я внимательно ознакомился с результатами работы орбитальной лаборатории профессора Синицыной и глубоко убежден в ее правоте. Человеку опасно отдаляться от орбиты Земли, а посылать его на Марс, даже если для этого появятся технические возможности — значит обрекать его на верную гибель.

— Футы-нуты! Вам бы с таким темпераментом, товарищ майор, цыганские романсы исполнять. Вы в нашей дивизионной самодеятельности случайно не участвуете? А то приду послушать. Значит, и ты, Брут, туда же… Что ж, опять у нас робот полетит? Да был бы робот, а то тьфу, паучок какой-то на микросхемах. Этим сегодня мир не удивишь, а вот финансирование могут крепко урезать. До очередного старта восемь часов, а праздника не чувствую, зевать хочется, товарищи.

— Есть одна разработка, товарищ генерал, — неуверенно проговорила Синицына. — Только она преждевременная, вы смеяться будете…

— Давай, — махнул рукой генерал, — Посмотрим, как у тебя хотя бы с юмором.

Синицына выскочила за дверь и вернулась, держа в руках прозрачный шар величиной с футбольный мяч. Петя увидел, что профессор — довольно симпатичная девушка в белом халате. Оболочку шара, словно армированное стекло, пронизывала густая сеть тончайшей золотой проволоки. В центре шара, на резиновых растяжках, находился еще один маленький шарик, в котором сидела совсем маленькая, величиной с Петю, беленькая мышка.

— Этот прибор, — начала объяснять Синицына, — сконструирован таким образом, что внутри шара образуется автономное поле, абсолютно идентичное полю нашей планеты и способное длительное время поддерживать условия нормального существования мелкого животного.

— А! — торжествующе воскликнул генерал. — Значит, все-таки можно! И ничего смешного, товарищ, Синицына; вы-то сами понимаете, какое будущее у вашей замечательной разработки?!

— И сожалению, в ближайшие годы мы не сможем создать подобное устройство для человека.

Не смотря на это замечание, настроение у генерала заметно переменилось.

— Ничего, ничего, товарищ, Синицына, это уже очень хороший задел для отчета… то есть, для работы, я хотел сказать, очень хороший. С Белки и Стрелки начинали. Кстати, как нашего героя зовут?..

— Петя… — смущенно ответила Синицына.

— Вот! Петю этого твоего мы, как это морлодежь говорит, раскрутим! Первый россиянин на Марсе! Майки, конфеты, сигареты — «Петя»! Да я ему сейчас же, этому мышу, ефрейтора… нет! младшего сержанта дам! А после полета к лейтенанту представлю!..

— Он что же, прямо сегодня полетит?

— Полетит! Долой вашего механического таракана! Петя полетит! Готовность номер один! Да я его по возвращению к герою России представлю!..

Тем временем Петя Огоньков совершенно потерял голову. Нехорошее чувство зависти иголками впилось в каждую его живую клетку. С невиданной проворностью выбрался он на стол, выбежал на самую середину и закричал:

— Погодите! Не он! Я! Я! Я полечу! Не надо мышь! Я, Петя, я человек! Я, я могу лететь на Марс!!!

Стало тихо, все привстали и, облокотившись о стол, склонились над мальчиком. Синицыной сделалось плохо, и ее подхватили стоявшие поблизости мужчины.

— Я наш, русский, я Петя Огоньков, зачем мышь! — продолжал орать трехсантиметровый мальчик, обращаясь к выпученным на него со всех сторон глазам и очкам. — Посадите, посадите меня в этот шар!..

Начисто лишенный воображения генерал взял Петю двумя пальцами и поднес к глазам.

— Петя Огоньков, говоришь?.. Кто же тебя таким на свет произвел? Мне не докладывали. Товарищи, это из чьей лаборатории произведение?

Ошарашенные, все молчали.

— Я не из лаборатории! Я сам по себе! Потом расскажу, когда вернусь! Зачем посылать на Марс какую-то еще мышь! Я человек, я могу полететь туда и обратно!

— Ладно, не верещи, — строго сказал генерал и опустил Петю на стол. — Разбираться с тобой у нас времени нет. Чей бы ты ни был, полетишь. Я так сказал. А сейчас, — голос у него сделался торжественным, как на параде. — Всем службам! Немедленно готовить младшего сержанта космонавта Огонькова Петра к полету на Марс! Старт ровно в полночь!

Петя смеялся и одновременно задыхался от счастья.


9


Главный тайник. — Сильнее, чем дьявол. — Добро побеждает


Тем временем, незадолго до полуночи, переодетый женщиной Мракобесов добрался попутными машинами до Пискаревки и вошел в стоящее на отшибе здание городского крематория. Телефонным звонком он предупредил сторожа о своем визите.

Огромная топка гудела как иерихонская труба. Покрытый лаком новенький гроб подсыхал на специальной тележке. Бородач под два метра ростом, похожий на всклокоченного цыгана, не боявшийся даже чертей, теперь как будто оробел.

— Это вы, гражданин начальник… — заговорил он, сторонясь визитера. — Давно вас тут не было.

— Ты один? — голос у Мракобесова был слабый, усталый и болезненный.

— Как вы приказали: сунул кочегару на бутылку и велел раньше двух не возвращаться. Будто ко мне женщина придет на свиданку.

— Вот, Пафнутий, вот она к тебе и пришла эта женщина. Ты рад?

Мракобесов сделал попытку улыбнуться, и часть грима отвалилась от его лица, обнажив страшные язвы. Сторож отступил еще дальше и первый раз в жизни перекрестился.

— Меня вообще-то Павлом зовут, — угрюмо заметил он.

— Знаю, Пафнутий, знаю, что тебя Павлом зовут. Это ведь я так тебя окрестил, Пафнутием. Ты что же, Пафнутий, в бога веришь?

— Не… это я так, нечаянно.

— А в чертей веришь?

— В чертей верю, сам видел…

— Это хорошо, Пафнутий, что ты в чертей веришь. Без веры человеку нельзя. Иди, открывай дверь, цыганская харя.

— Меня Павлом зовут, гражданин начальник.

— Знай, Пафнутий, знаю, что тебя Павлом, зовут. Ты поменьше говори со мной, фраер, — Мракобесов вынул пистолет и навел его на сторожа, — как бы тебя не звали. Работа у тебя хорошая, теплая, спокойная. Гробики вон мастеришь, копеечку имеешь. А лишиться ее можно вот хоть прямо сейчас. Мертвых ведь сторожей не бывает, а, верно я говорю, Пафнутий? Зачем сторожу деньги платить, если он мертвый совсем?..

Павел засопел и начал торопливо возиться с замком чулана. Отперев дверь, отошел в сторону.

— Заходи, заходи, — помахал Мракобесов пистолетом. — Я что-ли буду громадину эту двигать? Вон какой отмахал…

Сторож нехотя пролез в чулан, с грохотом отодвинул от стены железные стеллажи с полками, на которых аккуратными стопками были уложены черные костюмы и белые сорочки с непрошитыми швами.

— Повесь замок снаружи, — выговорил Мракобесов уже так слабо, что сторож едва его расслышал. — Сим-сим откройся, — прошептал он, надавив неприметную кнопку.

Стена отъехала внутрь, образовав проход.

В этом, главном его тайнике, все было предусмотрено для продолжительной отсидки, вплоть до года, при разумной экономии припасов. Здесь были даже предметы роскоши: сверкающая розовым кафелем душевая с унитазом и беде, гостиная четыре квадратных метра, устланная ковром, спаленка с гидрокроватью, посуда, гардероб, оргтехника, кондиционер…

Мракобесов сел на кровать, заколыхавшуюся под его задом словно желе, наклонился, теряя последние куски грима с лица, и выволок наружу ящичек с медикаментами. Торопливо отломал кончик ампулы, вобрал в шприц содержимое и сделал себе прямую инъекцию в вену локтевого сустава. Ощутив через несколько секунд прилив сил, повторил процедуру.

«О-ооо…» — вырвалось у него из груди. Теперь он мог все.

Но в ту же секунду, в момент ощущения безграничной физической силы и блаженства, вернувшимся к нему обостренным чутьем он понял приближение опасности. Он схватил клавиатуру и стал жать на кнопки.

Одна из миниатюрных камер, расположенная на крыше крематория, дала тревожную картинку: вереницу милицейских машин, фургонов, множество людей в камуфляже. Это была целая армия, которая ловила его одного, и которой был нужен не столько он сам, сколько содержимое его кишечника…

Мракобесов сорвал с пола ковер. Люк, ведущий в тоннель канализационного стока был заварен. Он был еще теплый, от него пахло искрой.

— Обложили… — прошептал Мракобесов. — Ничего, это ничего, я смогу.

После двух первых доз он уже чувствовал себя титаном; еще столько же, и он разнесет эту армию, как выстроенных на полу оловянных солдатиков.

Он вколол себе еще две дозы, понимая, что не пройдет и часа, как они убьют его. А пока…

Он вышел в чулан и толкнул дверь, позабыв, что сам велел запереть ее снаружи. Снисходительно улыбнувшись, он пнул дверь ногой. Доски разлетелись.

Сторож-великан стоял в темном углу зала, закрываясь зажатым в обеих руках стальным ломом толщиной с хобот слона.

— Настучал… — тихо проговорил Мракобесов, приближаясь к нему. — Продал фараонам, черномазый.

— Это не я, гражданин начальник, клянусь, они сами!

— Сварочным аппаратом… тоже они сами?

— Зуб даю! Землю буду есть! Не я это, начальник! Кочегар, сука, он варил! Я в жизни его в руках не держал, чтоб мне сдохнуть!

— Да… Да… — кивнул Мракобесов, подошел вплотную к сторожу и тоже взялся обеими руками за лом.

Его макушка едва доходила до кончиков спутанной бороды великана, его фигура, облаченная в женское платье, напоминала дряблую грушу.

— Не стреляйте, прошу вас, гражданин начальник…

Мракобесов поднял голову и посмотрел сторожу в глаза:

— Да ведь у меня и пистолета нет, — проговорил он мягко и с расстановкой. — Вот ведь, руки мои где…

Увидев с близи лицо Мракобесова без грима, видавший виды сторож крематория почувствовал, как ноги его ослабли в коленках, а руки онемели и сделались как будто чужие. Мракобесов улыбнулся, вырвал лом из его рук, почти без усилий согнул его в дугу, накинул эту пудовую дугу на шею сторожу и затянул.

Гудение топки заглушило хруст позвонков, лицо сторожа посинело, глаза выкатились наружу. Продолжая смотреть в эти глаза, Мракобесов разогнул лом и отбросил его в сторону. Голова мертвеца неестественно перекинулась за спину, тело повалилось на пол.

В это мгновение несколько пуль, пущенных снайперами, ужалили тело Мракобесова. Он досадливо поморщился, достал из кармана моток пластыря и, отрывая кусочек за кусочком, залепил раны.

Заглушая трубное гудение печи, раздался усиленный громкоговорителем голос полковника Громыхайло:

— Мракобесов, сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками, вы окружены!

Зазвонил висевший на стене черный эбонитовый телефон. Мракобесов снял трубку:

— Кто это?

— Генерал Потапов.

— Отлично. Что вы хотите?

— Где ампула?

— А что так невесело, Михал Михалыч? Ампула у меня. Я ее проглотил.

— Прекратить огонь! — крикнул Потапов в сторону. «Прекратить огонь!» — повторил Громыхайло в свой громкоговоритель.

— Это разумно, — похвалил Мракобесов.

— Что вы хотите?

— По правде говоря, я уже ничего не хочу. Никаких миллионов мелкими купюрами, никаких самолетов с полными баками горючего, никаких гарантий безопасности. Мне осталось жить считанные минуты. Просто-напросто я сейчас разрежу себе живот перочинным ножом, достану ампулу и раздавлю ее ногой.

— Вы сошли с ума! Вы погубите не только нас, не только весь город, но и все человечество! Начнется гибельный, необратимый процесс!..

— Все так, дорогой Михал Михалыч, все так. Но поскольку, как это показали последние события, человечество во мне не нуждается, то и я смею думать, что совсем не нуждаюсь в человечестве. Тьфу на человечество.

Трубку выхватил губернатор:

— Послушайте, вы в своем уме? Я, я гарантирую вам жизнь и полноценное лечение, медики вас вытащат, они делают чудеса. Получив пожизненное, вы неплохо устроитесь, я это обещаю.

— Вы шутите? Я умру через пятнадцать минут. Я уже труп. Медицина еще не научилась оживлять мертвых. Но я потащу за собою вас всех!! — Мракобесов сорвался на крик. — Я потащу в могилу вас всех, слышите?!!

— Погодите, успокойтесь. Мы, я и Михал Михалыч, сейчас войдем к вам. Только мы двое, без оружия.

— Вы двое? В гости ко мне? Очень мило. К сожалению, я уже не успею напудрить носик, так вы уж не взыщите…

Несколько секунд спустя в гудящий пламенем зал вбежали губернатор и генерал Потапов. С улыбкой на обезображенном лице Мракобесов вышел им навстречу. В левой руке он поигрывал пудовым ломом, словно это была бамбуковая трость.

— Ампула еще при вас? — спросил губернатор.

— Это как хотите. Могу сказать «да», могу сказать «нет». Говоря по правде, я впустил вас только за тем, чтобы убить. Хочу доставить себе такое маленькое невинное удовольствие напоследок. Можно я ударю вас ломом по голове, господин губернатор?

Мракобесов сделал стремительный мах рукой, и стоявший поблизости от губернатора дубовый стол разлетелся в щепки. Но не успел злодей рассмеяться своей выходке, как Спартак Васильевич внезапно перехватил его руку наработанным борцовским приемом и заломил ее так, что кость вышла из сустава и хрустнула пополам.

— Что?.. Что это?.. — удивился Мракобесов. — Вы сломали мне руку… Вы сломали мне руку!

Он наклонился, чтобы подобрать лом здоровой рукой, но в этот момент Спартак Васильевич подхватил его за туловище, поднял над головой, завертел и швырнул в подсыхавший на тележке новенький гроб.

Гроб сдвинулся с места и покатился прямо в зияющую пасть горящей топки. Страшный крик раздался из глубины пламени, в огне поднялась и завертелась волчком человеческая фигура.

Потапов подбежал к топке, захлопнул чугунную дверцу и опустил засов. Крик смолк, сделалось тихо.

Вдруг в маленьком кварцевом окошке печи показалось изумленное лицо Мракобесова. Оно медленно отступило назад и растворилась в языках пламени.

Часы на стене зала торжественной кремации начали бить полночь.


10


Полет на Марс. — Счет равный, последнее обсуждение


Ровно в полночь, одновременно с шестым сигналом точного времени, пламя ударило из сопел двигателя, ствол шахты заполнился белым дымом, ракета плавно вышла наружу и, набирая скорость, с пронзительным шипением врезалась в раскрашенные северным сиянием облака.

Вскоре отвалилась первая, а затем и вторая ступени; ракета вышла за пределы тяготения Земли и, набрав достаточную скорость, понеслась по инерции к месту своего назначения.

Теперь Земля была похожа на огромный глобус, какой Петя видел в планетарии.

Пилотская кабина находилась в верхней оконечности ракеты и представляла из себя правильной геометрической формы стальной шар, полый внутри и имеющий диаметр один метр пятьдесят сантиметров. Внутри этого шара, растянутый на резиночках, находился еще один шар, тот самый, с золотыми нитями в сечении, а внутри, словно кощеево яйцо, был еще один шарик, тоже на резиночках, в котором уютно полеживал Петя Огоньков.

После отрыва второй ступени он должен был надавить кнопку, чтобы в его шарик качал поступать сонный газ. Лететь до Марса — это совсем не то, что лететь, допустим, до Луны; для этого требуется времени почти месяц. Чтобы не маяться от скуки, а также не переводить напрасно запасы еды, воздуха и питья (а во сне человек дышит значительно экономнее), лучше всего это время переспать.

Однако Петя не торопился включать сонный газ. Уж очень красивыми были картинки за иллюминаторами. С одной стороны — черная бездна со сверкающими звездами и серебристым серпом Луны, с другой — слепящее Солнце, а снизу — голубоватая, подернутая пеленой облаков, планета Земля.

Зашипел радиопередатчик, послышался голос оператора:

— Сокол, Сокол, я Земля, как слышно?

— Да, я Сокол! Слышу вас хорошо, — откликнулся Петя с некоторой важностью.

— Сокол, почему не спите, почему не спите!

— Сейчас, сейчас, еще минуточку, — отмахнулся Петя.

— Сокол, даю вам ровно одну ми…

Голос Земли осекся на полуслове, радиопередатчик в панели управления пустил дымок и погас.

«Ничего, — легкомысленно подумал Петя, — так даже лучше. Не будут подгонять каждую минуту, словно маленького».

Он оглянулся, чтобы помахать Земле ручкой на прощание, и обмер: тормозная и обе «обратные» ступени ракеты плавно отдалялись от него, словно вагоны, отцепленные от локомотива. Пилотская кабина сама по себе продолжала нестись к Марсу шариком, пущенным из рогатки.

— Эй, погодите!.. — Петя вылез из своего спального шарика и заметался, словно рыбка в аквариуме. — Погодите, а как же обратно? Эй, Земля, я Сокол!..

В ответ ему было гробовое вселенское молчание.

Петя вдруг почувствовал такое одиночество, какое не испытывало скорее всего, ни одно существо со времен сотворения мира.

Какое там «обратно»! Шар просто-напросто сгорит в атмосфере Марса — ведь ракета теперь не сможет осуществить торможение! Да ведь это уже, в сущности, никакая не ракета… Так, недоразумение, космический мусор. А если даже не сгорит, то разобьется в лепешку. Остается только пустить сонный газ и отключить таймер будильника. По крайней мере, он ничего не увидит и ничего не почувствует.

Тут Петя постепенно начал замечать какое-то постороннее движение снаружи. Он вылез из «аквариума» и, цепляясь за резинки, подплыл к одному из иллюминаторов. Вот это номер!

Вокруг кабины, в открытом космосе, сделавшись его искусственными спутниками, замкнутым кольцом неспешно вращалось вереница достоинств и недостатков. Подобно Луне, всегда обращенной к Земле одной своей половиной, эти живые «спутники» тоже были обращены передом к иллюминаторам. Они сидели в креслах с высокими резными спинками.

Еще никогда раньше Петя не был так рад их появлению. Он был рад даже крикливому, вздорному гусаку, рад даже змеевидному «Чингисхану», которого особенно недолюбливал.

— Эй! — захлопал он ладонями по стеклу. — Эй!!.

* * *


Петю как будто не замечали, хотя сам он прекрасно их видел и даже слышал. Достоинства и недостатки, как обычно, о чем-то спорили.

— Я так и знала! — сокрушалась «Помпадур», нервно припудривая лицо и разглядывал себя так и сяк в зеркальце. — Я давно предупреждала, что кто-то ведет нечистую игру.

— Это намек? — «д'Артаньян» с недобрым видом начал покручивать ус. — Извольте привести хотя бы один пример нечистой игры, и я отрежу уши виновному в ту же минуту.

— Вам надо примеров? Да взять хотя бы четвертый эпизод: ваш герой там вообще никак себя не проявил. За что ему присудили очко?

— Нет, нет, дорогуша, вы не справедливы, — вмешался «Сократ». — Там не шла речь о каком-то поступке с его стороны. Он не поддался соблазну легкой и нечестной наживы, вот и все.

— А в шестом? Он только и сделал, что вспомнил о своих родителях! Конечно! когда им плохо, они вспоминают и мамочку и папочку, а потом от них открытки не дождешься.

— Не забывайте также, дорогуша, что именно в связи с этим спорным обстоятельством мы поручили шуту устроить мальчишке дополнительную проверку. Припомните, это было в самолете, в самом конце шестого тура.

— А, что с вами разговаривать, — сдалась в раздражении маркиза и захлопнула пудреницу так лихо, что белое облачно еще долго летало вокруг корабля, заставляя чихать то одного, то другого.

— А в девятом эпизоде мальчишку вообще надули! — выступил молоток.

— Это почему?! — выкрикнул гусак.

— Потому что при альтернативе «или-или» он выбрал меньшее из возможных зол. Но мы все поддались эмоциям и присудили ему неправильное очко!

— Товарищи! Четвертый, шестой и девятый эпизоды сомнительны! — заявил «Генсек» с пафосным надрывом. — Сомнительны также первый, второй, третий, пятый, седьмой и десятый! Предлагаю, товарищи, игру не засчитывать!

— Доведем эту до конца, а потом начнем новую! — потребовал молоток.

— Пускай теперь будет девчонка, — прошипел «Чингисхан».

— Позвольте, господа, я чего-то не понимаю! — подался вперед коньяк. — У нас разыграны все десять туров; как это понять: доведем игру до конца?

— Надо пересмотреть седьмой эпизод, — со злорадством внесла еще большую путаницу в обсуждение «Помпадур». — Немец подыгрывал мальчишке.

Достоинства и недостатки начали шуметь. Наконец, «Сократ» рявкнул хорошенько «господа!», а гусак одновременно пальнул над головой из дуэльного пистолета. Все притихли.

— Господа, — повторил «Сократ», — не поддавайтесь на мелкие провокации. Наши правила не предусматривают пересмотра уже объявленных результатов.

— Не надо, не надо провокаций!.. — жалобно заволновался студень.

— Но что не теперь делать с мальчиком? — звонко и сочувственно пропел луч свата.

— Мальчишка ни жив, ни мертв. С ним надо что-то решать, — подтвердил «д'Артаньян».

Достоинства и недостатки начали вопросительно переглядываться.

В ожидании решения своей участи, Петя посмотрел в другие иллюминаторы и увидел, что на противоположной стороне гусак сбивает с мушкетера шляпу, очевидно, пытаясь спровоцировать беспорядки. Но когда эти двое, завершив орбитальный круг, снова оказались напротив Пети, оказалось, что голова гусака лежит, безжизненно свесившись, на его расшитой на украинский манер рубахе. Мушкетер, поправив шляпу, потирал кулак. Провокация не удалась.

В растерянной тишине прозвучал знакомый мультяшный голос:

— Я знаю, что делать!

Задрав остроносые сапожки, карточный шут сидел внутри прозрачного петиного шара.

Достоинства и недостатки прекратили вращение по орбите и парами прильнули к стеклам иллюминаторов, которых на корабле было ровно шесть. Убедившись, что он в центре внимания, джокер произнес с расстановкой:

— Дополнительное время.

Все удивленно молчали.

— Особые многоступенчатые испытания в стиле блиц, результатом которых будет еще одно, решающее очко. Я уже как-то раз излагал вам эту идею.

— Я согласен с шутом, — кивнул «Сократ». — Одиннадцатое очко даст нам окончательный и безоговорочный результат.

— Участь мальчика будет решена, — еле слышно пролепетала монашка.

— К тому же все будет зависеть только от него самого! — удовлетворенно констатировал молоток.

— А в чем подвох? — подозрительно сощурилась «Помпадур». — Почему они так быстро согласились?

— Маркиза, положитесь на меня! — джокер оказался рядом с «Помпадур» в образе светского хлыща. — Во избежание подсказок, как правильных, так и неправильных, каждый из вас будет все время находиться рядом со своим оппонентом. Испытания будут не слишком простые и не слишком сложные, даю вам слово.

И он нашептал на ухо маркизе условия дополнительного тура.

Маркиза повела плечами, отчего ее корсет скрипнул, и нашептала суть сказанного соседу справа. Тот нашептал следующему, и так далее, против часовой стрелки, пока соседка слева, а это была печка, не пропыхтела условий на ухо самой «Помпадур».

— Что за дичь! — воскликнула та с возмущением. — Я совсем не это сказала! Чего это вы им наговорили?! — повернулась они к «Чингисхану».

Тот стал краснеть и набухать, наливаясь кровью. Назревала нешуточная ссора.

— Нет, нет! — торопливо воскликнул джокер. — Господа, так дела не делают! Уж лучше я объясню всем сразу.

— Позвольте, товарищи, — запротестовал «Генсек». — Это неприемлемо! Товарищ пионэр не должен знать этого заранее! Если товарищ пионэр будет знать наперед где, как говорится, соломку постелить, то, как это говорится, соловья баснями не кормят! Я, то есть, товарищи, хотел выразить недоверие товарищу Хитрости. Прошу голосовать, товарищи!..

Джокер поднял руку, гусак одновременно пальнул из пистолета, и на «Генсека» со всех сторон зашикали.

— Господа, — заговорил шут многозначительно. — Не кажется ли вам, что нашему отважному космонавту, без пяти минут, можно сказать, герою России, пора спать?..

Все обратились к Пете, висевшему на резиночках, словно птичка па проводах. В следующее мгновение мальчик очутился в своем спальном шарике, зашипел подаваемой через трубочку снотворный газ, и все закончилось.

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

П е р в ы й в р а ч. Мы его теряем!

В т о р о й в р а ч. Еще адреналин… Готовьте электрошок.

Т р е т и й в р а ч (прекращая массировать грудную клетку). Поздно, все кончено.

П е р в ы й в р а ч. Не останавливайтесь, у него еще есть шанс!..

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………


Еще одна глава

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ


1


Петю разбудил стук, доносившийся снаружи. Он быстро подскочил и огляделся. Пока было непонятно, где он находится, но было совершенно ясно, что он не сгорел в атмосфере Марса и не разбился о его поверхность.

Он выбрался из прозрачного шара и спрыгнул на внутреннюю поверхность пилотской кабины. Погасив свет, Петя подошел к одному из иллюминаторов.

Корабль находился не на поверхности Марса, а в просторном помещении, похожем на съемочный павильон с декорациями, изображающими древнюю Грецию. Поблизости никого не было, только человек в коротеньком хитоне, стоявший на стремянке, приколачивал к потолку кусок ярко-синего фанерного неба. Изо рта у него деловито торчали шляпки гвоздей, в руке он держал молоток. Краем глаза заметив, что Петя смотрит на него через стекло иллюминатора, древний грек промахнулся, ударил себя по пальцу, соскочил со стремянки и запрыгал, выкрикивая ругательства и теряя гвозди.

— Что?.. — прошептал Петя.

Теперь он сообразил, что снаружи есть воздух и можно открыть люк. Он развинтил запоры, откинул толстую тяжелую крышку, высунул голову и принюхался.

Снаружи было душновато, пахло кулисами. Древний грек, недовольно шевеля губами, перематывал ушибленный палец бинтом.

— Здрасьте… — сказал Петя неуверенно.

— Здрасьте, здрасьте. — покосился на него грек, не проявляя особой радости. — Что же вы, юноша, так бесцеремонно?

— Извините. А где это я?

— Что же вы, сами не знаете, куда летели?

— Вообще-то я на Марс летел…

— Считайте, что вы прибыли к месту назначения.

— Прибыл? А где же он, этот Марс?

Грек вздохнул, укоризненно посмотрел на мальчика и залез на стремянку. С отчаянным скрипом вытащил несколько гвоздей и отогнул кусок фанерного неба с безобразно обломанными краями. Петя забрался на верхнюю ступеньку и выглянул.

С наружной стороны оказалась каменистая поверхность, слегка светящаяся красноватым светом; сверху — кромешная тьма.

Грек постучал костяшками пальцев по ближайшему камню:

— Пенопласт и немного фосфорицирующей краски. Бутафория.

И он начал прилаживать обратно небесный пролом.

Петя спустился вниз.

— Простите, это я?.. — поинтересовался он смущенно. — Ну, сломал.

Грек неопределенно что-то проворчал, закончил работу, слез со стремянки, внимательно осмотрел результат, а затем протянул Пете руку и представился:

— Архимед.

Петя сделал круглые глаза и пожал руку.

— Огоньков, — представился он в свою очередь. — Петр.

— Как долетел? Как самочувствие?

— Хорошо. Спасибо. Простите, вы тот самый?

— Конечно. Тот самый. А что, имеются какие-то сомнения?

— Ну… вы такой спортивный с виду. У нас в школе учитель математики тоже Архимед… то есть, я хотел сказать, тоже математик. Он совсем по-другому выглядит, хилый такой, в очках, с бородкой…

— Что это за учитель, который не занимается спортом? Кто его будет слушать? Задразнят, никакого авторитета. А я чемпион Сиракуз по атлетике. По бегу, по прыжкам, по борьбе, по метанию диска. У меня на уроках не забалуешь.

— Да, верно, вы ведь хорошим спортсменом были. Я как-то об этом забыл. Вы еще разнообразные машины изобретали — для подъема тяжестей, для метания снарядов…

— Что до метания снаряда, ты уложил меня на обе лопатки. Такое расстояние у меня еще ни один снаряд не пролетал.

— Простите, что так вышло, я никак не ожидал к вам вломиться…

— Ничего, ничего, нас на этот случай предупредили.

— Предупредили? Кто же?

Архимед промолчал и оглянулся.

— Я, — произнес карточный джокер, появляясь из-за декораций. — Посовещавшись, мы решили дать вам еще один шанс. Хотите снова стать нормальным мальчиком и вернуться домой?

Отвернувшись от шута, Петя обиженно молчал.

— Вас понял, — сказал джокер. — Кстати, по поводу последнего очка, вы в курсе из-за чего продули?

На счет этого, кстати говоря, Петя был не в курсе.

— Ну и? — хмуро сказал он вполоборота.

— Вы, молодой человек, позавидовали. Позавидовали мышонку Пете, которого готовили к полету. Вам устроили маленькую проверочку, и вы прокололись. Позавидовали, позавидовали, не отпирайтесь. Так позавидовали, что истерика началась; я могу! я хочу!..

Петя покраснел, а поскольку все молчали, хмуро произнес:

— Ну, и что дальше?

— А дальше, товарищ генералиссимус, как я уже докладывал, у вас есть шанс. Будете правильно отвечать на вопросы — вернетесь домой нормальным мальчиком. Правильный ответ — спускаетесь на следующий уровень, и я задаю новый вопрос. Неправильный — остаетесь здесь навсегда. Девять уровней, девять вопросов.

— Скажите, какой я сейчас — большой или маленький? — задал Петя мучавший его вопрос.

— Вы такой, какой надо. Вы соразмерны окружающим вас персонажам.

— Персонажам?!

— А вы как будто и не заметили? Было бы тут все настоящее…

— Но ведь Архимед не персонаж!

— Бросьте. О нем столько всего насочиняли, что от настоящего ничего не осталось.

Петя поносился на Архимеда: не обиделся ли он от таких слов. Но грек только весело и ободряюще ему подмигнул. «Значит не обиделся», — подумал Петя.

— Тут вообще-то много разного доисторического народа на этом уровне, — продолжал шут. — Места чересчур много. Сами понимаете, геометрия, площадь поверхности… — и он подмигнул Архимеду.

Петя еще хотел спросить, что это за рев младенцев изредка доносится со всех сторон, но не успел. Теперь вопросы задавали ему.

— Итак, внимание. Зачитываю первый вопрос, — повысив голос, объявил джокер и вытащил из колоды игральную нарту с вопросительным знаком на рубашке. — На раздумье одна секунда. Шучу, пока еще девять. Готов?

Петя собрался.

— Готов!

— Вопрос: ОСВОБОЖДАЕТ ЛИ НЕЗНАНИЕ ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ?

— Нет! — уверенно крикнул Петя, не раздумывая.

— Правильно! — в тон ему крикнул шут, а древнегреческий Архимед зааплодировал.

В тот же миг ноги у мальчика потеряли опору, он провалился в темноту и заскользил по гладкому желобу. Впереди замаячил свет, и он вылетел…


2


… И он вылетел прямо на пуховую перину широченной кровати.

Утопая коленками, Петя привстал и огляделся. По стенам богато убранной спальной комнаты висели картины бесстыдно обнаженных женщин. Все они были белокожи и хорошо, если не сказать чрезмерно, упитаны. Пахло вином, духами, приторными помадками и несвежим телом. Из-под одеяла выглядывала испуганная голова красавца-мужчины с завитой шевелюрой золотистых волос до плеч, усами и бородкой.

— Здрасьте, — сказал ему Петя.

Мужчина продолжал настороженно смотреть.

— Извините, — сказал Петя, — я не хотел вас беспокоить.

— Ничего, — откликнулся лежавший на кровати неожиданно высоким и даже писклявым голосом. — Меня предупредили.

— А, понятно. Меня Петей зовут. Фамилия — Огоньков.

— Дон Гуан, — пискнул красавец.

— Очень приятно. А с голосом у вас что такое? Чего-нибудь холодного выпили после бани?

— Какая там баня…

Пете показалось, что в глазах у Дон-Жуана блеснула слеза.

Чтобы не молчать, он огляделся по сторонам и заметил:

— Богатая у вас обстановочка. Живопись. Голландская школа?

— Да чтобы провалились они все до самого дна! — внезапно прокричал в сердцах Дон-Жуан. — И тканью завешивал их, и кинжалом резал, и жег дотла в камине — утром смотришь, хоть бы что, висят бесстыжие!

Петя хотя и не понимал еще всей глубины катастрофы величайшего из литературных любовников, но сочувственно произнес:

— Проблема…

— Если бы только эти! Живые проходу не дают, липнут как мухи. А я… что я могу!..

Дон-Жуан упал лицом на подушки и разрыдался. А Петя слез с кровати и на цыпочках вышел. Он начал догадываться о причине столь невыносимых страданий этого купающегося в роскоши и окруженного назойливым женским вниманием красавца.

За богато накрытым столом в гостиной сидел джокер и уплетал завтрак, накрытый, по всей видимости, для хозяина. Шут громко чавкал, то и дело подливал в золотой кубок вина, шумно глотал.

— Вопрос на засыпку! — прокричал он с набитым ртом, едва завидев мальчика. — Восемь секунд! ЧЕГО БОЛЬШЕ В РЕВНОСТИ — ЛЮБВИ ИЛИ САМОЛЮБИЯ?

У Пети в голове завертелось все, что он читал о любви. «Больше любви… нет, нет, больше самолюбия… зависит от чувств…»

— Все зависит от чувств того, кто ревнует! — прокричал он как можно быстрее, чтобы уложиться в отведенные секунды.

— Правильно! — похвалил джокер и потянулся за новой бутылкой.

А Петя снова полетел вниз, заскользил по желобу и влетел…


3


… И влетел в нарисованную картинку из детской книжки.

Он стоял на дороге, по обе стороны от которой росли одуванчики, каждый из которых был величиною с фонарный столб. За поворотом виднелись уютные двухэтажные домики, в стороне голубела речка и золотился пляж. Все это было до боли знакомо… Несомненно, это была картинка художника Лаптева из книжки «Приключения Незнайки».

Кто-то осторожно подергал Петю за рукав. Он обернулся и увидел толстенького забавного человечка с огромным упитанным лицом, в курточке со множеством карманов и полосатой шапочке с козырьком.

— С восьмого уровня? — деловито поинтересовался человечек, кивнув вверх бровями. Он был чрезвычайно серьезен и чем-то озабочен.

Петя наконец узнал его.

— Пончик! — закричал он вне себя от радости. — Пончик, дорогой ты мой!..

И Петя полез обниматься к герою своей любимой детской книжки.

В ответ на бурные излияния восторженного почитателя Пончик довольно прохладно отстранился. Задыхаясь от восторга, мальчик пожирал его глазами.

— Ладно, ладно, я вижу, что вы хороший коротышка, — озираясь по сторонам, почему-то шепотом заговорил Пончик. — У вас есть с собой хотя бы немножко соли?

— Соли? — удивился Петя. — Нет, кажется соли у меня нет.

— Пошарьте, пошарьте в рюкзаке и по карманам — может, завалялись хоть несколько крупинок…

Петя добросовестно пошарил в рюкзаке и по карманам, вывернул все наружу, однако соли не нашлось ни единой крупинки.

— Да вы посмотрите, посмотрите получше, — натаивал Пончик, продолжая воровато озираться по сторонам. Не вытерпев, он сам запустил в заново уложенный рюкзак свои пухлые ручки и тут же поранился об острие одного из лазательных крюков. Отскочив в сторону, он оторвал кусок подорожника и стал обматывать им палец, отвернувшись от мальчика.

— Послушайте, вы — Пончик?! — продолжал Петя свои настойчивые приставания.

— Допустим, я Пончик, что дальше, — хмуро отвечал тот, не оборачиваясь. Не получив соли, он окончательно потерял интерес к незнакомцу.

— А где все остальные? Ну, эти… Знайка, Незнайка, Винтик, Шпунтик…

— Послушайте, вам делать нечего?

Петя знал, конечно, что Пончик вреднюга, но такой невежливый прием на страницах самой дорогой и любимой книжки его расстроил. Он опустил голову и сделал несколько бесцельных шагов по дороге.

— Эй, послушайте, — неожиданно окликнул его Пончик.

Петя с готовностью обернулся.

— Вы обратно не можете слазать?

— Зачем?

— Ну за этой, за солью. Я сам, знаете ли, в трубу не помещаюсь. А там точно есть, я знаю.

Как бы там ни было, Петя обрадовался, что Пончик заговорил с ним.

— Что же, у вас здесь совсем нет соли?

— Совсем нет, — горестно вздохнул Пончик. — И что самое подлое, еду подадут какую только хочешь, что только в голову придет, все можно потребовать, тотчас доставят ресторанным лифтом, и все нарочно несоленое. Иной раз пойдешь на хитрость; селедки закажешь, селедки без соли ведь совсем не бывает… Так что они делают! Вымачивают эту селедку в воде, пока она не сделается совершенно пресной, а уже после подают как будто так и надо.

— Да, безобразие какое-то, — сочувственно согласился Петя. — А вы что же один совсем?

— Один, даже не знаю, куда все подевались.

— Знаете, я боюсь, что мне обратно наверх лезть не позволят; я ведь здесь тоже не просто так, я здесь человек подневольный. Что-нибудь сделаю не так — и все пропало.

— Как это вы сказали? Че… чева…

— Человек. Ну, коротышка по-вашему. А вы не думали спуститься вниз по реке? Огурцовая река впадает в море, а море соленое.

— Вот еще, никуда она не впадает. Здесь все нарисованное.

— Но речка-то настоящая?

— Никакая она не настоящая, насосом воду по кругу качают.

В конце дороги, из-за поворота, появился карточный шут. Неторопливо приплясывая на своих кривых ножках, он приближался неестественно быстро и, спустя несколько секунд, был уже рядом. Он что-то сжимал в кулаке.

— Сюрприз! Презент! — крикнул он Пончику и разжал кулак.

На затянутой перчаткой ладони засверкала горсть крупной соли. Пончик хрюкнул от волнения и подался вперед. В тот же миг шут сказал «ой!» и нарочно рассыпал соль на дорогу. С криком отчаяния Пончик бросился на колени собирать крупинки, а Петя смотрел на карточного дурака с ненавистью, готовый его поколотить.

— Спокойно, юноша, — угадал его настроение джокер. — Без эксцессов. Придержите свои эмоции, игра продолжается. Отвечайте: ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ, ЧТОБЫ ЕСТЬ, ИЛИ ЕСТ, ЧТОБЫ ЖИТЬ?

Вопрос был проще некуда, но Петя был застигнут врасплох и начал путаться:

— Ест, чтобы жить… то есть, живет, чтобы есть… Ой, нет! Ест, чтобы жить!

— А корова? — спросил джокер с некоторым ехидством.

— И корова! И любое живое существо!

— А растения?

— И растения!

— Растения-то почему? — джокер сделал притворно-удивленное лицо.

— А они тоже понимают. Некоторые с ними даже разговаривают. У нас одна бабулька жила в квартире, пока не переехала, так у нее в комнате…

— Хорошо, хорошо, достаточно. Скажу прямо, вопрос был непростой. Многие даже полагали, что вы на нем срежетесь.

— Но вы задали не один, а целых три вопроса!

— Как вы могли подумать… Первый и третий я задавал так, в непринужденной беседе, вы могли ничего не отвечать. Я и время не засекал, семь секунд. Настоящий вопрос был только про корову.

О возмущения Петя потерял дар речи.

У шута в кармане засигналила трубка. Он отошел, отвернулся, выслушал, сказал «больше не повторится» и повернулся к Пете с улыбкой:

— Вот видите, мне уже влетело. От души поздравляю вас с переходом на четвертый уровень.

И он протянул свою руку с длинными узловатыми пальцами, затянутую в красную шелковую перчатку.

Петя тоже машинально протянул ему руку, но в тот же миг полетел вниз…


4


… В тот же миг полетел вниз, заскользил по желобу и растянулся на каменном полу.

Кругом было совершенно темно. Петя сел и ощупал себя: кажется, руки-ноги целы. Не успели глаза привыкнуть к темноте, как наверху загремели засовы, замерцала свеча, и в темницу начал спускаться седой средневековый старик. Ножны его шпаги постукивали о каменные ступени, на поясе позвякивала связка огромных ключей. Свеча приближалась, и Петя смог разглядеть поблизости от себя сундуки. На всякий случай он спрятался за один из них.

Старик бормотал себе под нос что-то знакомое, и только когда он приблизился вплотную, стало возможными разобрать слова:

— Весь день минуты ждал, когда сойду в подвал мой тайный, к верным сундукам. Счастливый день! могу сегодня я в шестой сундук (в сундук еще не полный) горсть золота накопленного всыпать. Не много, кажется, но понемногу сокровища растут…

Вот-те раз! — сказал себе Петя. — Это же тот самый скупой рыцарь. Да, да! Сейчас он скажет: «Что не подвластно мне?..»

— Что не подвластно мне? — воскликнул скупой рыцарь. — Как некий демон отселе править миром я могу…

«Как бы этот некий демон, чего доброго, не запер меня в этом подвале», — подумал Петя и ползком, на четвереньках, стал подбираться к выходу. Старик, между тем, совершенно обалдевший от вида своего золота, ничего вокруг не замечал и продолжал монолог:

— Я свисну, и ко мне послушно, робко вползет окровавлернное злодейство, и руку будет мне лизать…

Едва Петя выбрался на свет, поднялся на ноги и прикрыл за собой тяжелую, обитую железом дверь, как тут же к нему шагнул молодой, щегольски одетый вельможа.

— Ну? Что? Как? Много там золота? — в нетерпении обратился он к мальчику, сверкая горящими глазами.

— Ну… вообще-то порядочно, сундуков пять или шесть. Во-от таких. — Петя догадался, что перед ним сын и наследник скупого рыцаря — мот, погрязший в долгах.

— Сколько-сколько?!

— Шестой вообще-то не полный, можно сказать, даже половины нет, — попытался Петя успокоить молодого человека.

Но того прямо-таки скрючило, словно от зубной боли. Он взвыл и обхватил голову руками.

— Вы уж так совсем не убивайтесь. Скоро вам все достанется.

— Скоро?! — неожиданно вспыхнул гневом наследник. — Все достанется?!!

Альбер схватился за шпагу, и Петя подумал, что ему конец.

— У Пушкина так написано!..

— У какого еще Пушкина-Кукушкина! Здесь мне вообще ничего и никогда не достанется! По завещанию все! все до копейки уходит на счета Гринпис! По курсу на дату перечисления! Сволочь! Сволочь!! Сволочь!!! — несостоявшийся наследник упал лицом на ковер и забился в бессильной ярости. — Все! Толстым, жирным китам! Наевшим бока лосям! Ушастому самцу из «Плейбоя»! Им достанется все, все мое золото!!! Поганым крокодилам, пингвинам и черепахам! Крысам, паукам и тараканам…

Истерика его плавно перекатилась в рыдания, он невнятно перечислял еще какую-то живность, среди которой даже мелькали человеческие фамилии и должности, а Петя на цыпочках удалился.

И, разумеется, сразу наткнулся на поджидавшего его карточного шута. Тот стоял, вальяжно облокотившись о колонну и сразу спросил:

— ПОЧЕМУ САМЫЙ БОГАТЫЙ СКУПЕЦ ВСЕГДА БЕДЕН?

И одновременно щелкнул лежащим на ладони секундомером, который затикал, словно бомба.

Это было не честно, джокер теперь играл явно против него.

Разозлившись, Петя стал думать со страшной силой.

— Потому!.. Потому!.. Потому, что ему всегда мало!

— Есть, — джокер с безразличным видом щелкнул секундомером и спрятал его в карман. — До новых встреч в эфире.

И Петя полетел вниз, но на этот раз…


5


… Но на этот раз не по гладкому желобу, а прямо по воздуху.

И шлепнулся в болото.

— Ква-а-а! — проблеяла у него над ухом огромная лягушка и ускакала, тяжело перепрыгивая с одной кочки на другую.

Петя тоже вылез на ближайшую кочку, присел на мягкий сырой мох и огляделся по сторонам.

Повсюду вокруг него, стоя в болоте по колено, а то и по пояс, дрались грязные, заросшие, взлохмаченные люди. Дрались молча, каждый за себя и без правил, то и дело пуская в ход зубы и ногти, хватаясь за спутанные бороды и волосы. Таких групп бессмысленно мутузящих друг друга людей на болоте было много, они виднелись то там, то сям до самого горизонта.

— Кто это? — спросил Петя шута, спрыгнувшего на соседнюю кочку.

— Это? Да так, разные мерзавцы. Вот эти, например, были пиратами. «Джентльмены удачи», так они себя называли.

— Из «Острова сокровищ»?

— Возможно. Сейчас у них закончится перерыв, и все займутся делом, — джокер кивнул головой в сторону берега.

Петя обернулся и увидел дорогу, на которой стояло множество бочек.

— А зачем они дерутся?

— Ну, этого они и сами не знают. Просто потому, что злые. Спорят все время из-за бочек, кому какую хватать. Между тем, скажу вам по секрету, все бочки совершенно одинаковы.

Джокер по-приятельски разговорился, но Петя был начеку и ждал подвоха. И не напрасно.

— Один секунд! Время пошло! — заорал вдруг шут, изменившись в лице. — В чем смысл жизни?!! Убью!.. Сгною здесь, в болоте!..

Но у него тут же в кармане засигналила трубка, он ответил кому-то «больше не повторится» и сделал умильное лицо.

— Шутка, — сказал он, как ни в чем не бывало.

Где-то ударили в рельсу, разбойники перестали драться и выбрались на берег. Взвалив на себя бочки и согнувшись в три погибели, они зашаркали по пыльной дороге.

— Вот так и носят бочки вокруг болота, а в перерывах дерутся, — пояснил шут.

Петя открыл было рот, чтобы спросить, что в бочках, но джокер перебил его:

— Простенький вопрос: НА СЕРДИТЫХ ЧТО?..

— Воду возят! — выпалил Петя «на автомате».

— Молодец.

И кочка, на которой Петя сидел, перевернулась.


6


Сначала Петя не мог понять, где он, а поняв, в страхе попятился назад.

В роскошном склепе, на гранитном возвышении, стоял подсвеченный стеклянный гроб, и в этом гробу… Нет, там не лежала Спящая красавица, ожидающая поцелуя принца, там лежал лысенький, бородатенький мужчина, одетый в костюм «тройку» и галстук в горошек.

— Ой… — выдохнул Петя и сел на ступеньку. — Да это ведь мавзолей на Красной площади. Ленин, что-ли…

Покойник вдруг открыл глаза, повернул голову, облокотился, приподнялся, отодвинул стеклянную крышку гроба и хитро прищурился:

— Здравствуйте, товарищ! — сказал он бодро, козлиным тенорком, картавя на букву «р». — Вас покормили?

— Вообще-то я… не очень…

— Ну и прекрасно. А то, если надо, вы не стесняйтесь: я распоряжусь напоить вас горячим, непременно горячим сладким чаем с баранками.

— Нет, нет, пока не стоит. Спасибо.

— Вы откуда, товарищ? Как настроение в массах?

Ленин оказался совсем не страшным, и Петя из вежливости попытался поддержать разговор. К тому же он испытывал сострадание к этому заживо погребенному человеку, каких бы глупостей и жестокостей он не натворил в своей жизни.

— Настроение ничего, Владимир Ильич, хорошее. В Петербурге Олимпийские игры. Наши спортсмены очень даже прилично выступают.

— Это замечательно, то что вы говорите, молодой человек. — обрадовался Ленин. — Пропаганда и развитие физической культуры в массах — архиважнейший фактор в деле построения коммунизма! Кстати, как там у вас на идеологическом фронте? Поповщину, мелкие частнособственнические инстинкты — полностью искоренили?

Пете не хотелось огорчать Ленина, и он ответил неопределенно:

— На идеологическом фронте у нас большие перемены к лучшему, Владимир Ильич.

— Голод, разруху преодолели?

— Преодолели, Владимир Ильич. Не сразу, но преодолели.

Петя подумал, что этот Ленин, как и все здесь, тоже не настоящий, а такой, каким его выдумали в книжках. И он решил задать вопрос, который сейчас назойливо лез ему в голову:

— Скажите, Владимир Ильич, а вы читали книжки, которые про вас написаны?

— Ознакомился, знаете ли, с огромным интересом. Имею на этот предмет целую библиотечку, кое-что люблю даже перечитывать.

— Вот-вот, я это и хотел спросить: что вам о себе больше всего нравится?

Ленин на мгновение задумался и уверенно сказал:

— Товарищ Зощенко замечательно пишет. Помните его рассказы — «О том, как Ленин бросил курить», «О том, как Ленин перехитрил жандармов», «О том, как Ленину подарили рыбу»…

— Да-да! — подхватил Петя. — Просто замечательные рассказы. Там еще есть такие, которые начинаются со слов «Когда Ленин был маленьким…»

— Удивительно яркий талант.

— Сами-то вы как, Владимир Ильич? Не скучно вам здесь одному?

По щеке Ленина пробежала слеза.

— Да что вам сказать, молодой человек… Очень хотелось бы съездить на могилу Наденьки. Я ведь перед ней виноват, не всегда бывал по отношению к ней честен, увлекался… Уж ее-то добрую душеньку заживо не похоронили, я знаю.

Петя попытался осмыслить хорошенько последнюю фразу, но карточный паяц уже был тут как тут.

— ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ ВСЕГО?! — заорал он Пете прямо в ухо.

— Послушайте, товарищ, по какому праву вы… — возмущенно попытался вмешаться Ильич, но джокер бесцеремонно захлопнул гроб словно крышку портсигара, и оттуда доносилось теперь только приглушенное «бу-бу-бу»…

— ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ ВСЕГО?! — продолжал орать джокер, явно стараясь помешать думать. — Четыре секунды, время пошло, сгною в могиле!!

У Пети вдруг отчетливо высветились в голове пять букв. Он зажмурился и крикнул:

— Слово!

В тот же миг ноги его потеряли опору, он заскользил по желобу и взгромоздился…


7


… И взгромоздился прямо на старую сухую ель.

— Ох! Ох! Да что же ты делаешь, вредитель! — заохала ель.

Исцарапав себя, Петя слез на землю и стал разглядывать говорящее дерево.

— Что вылупился? Дуру старую никогда не видел? Поделом, поделом мне и так. Давай, ломай ветки, пили, руби под корень! Все, все профукала, промотала на старости лет, сгубило зероршко проклятое! Профершпилилась! Все, что предки трудом наживали, все у своих наследников уворовала, французишкам поганым отдала своими руками!

Петя начал догадываться.

— Послушайте, — сказал он, — это не вы случайно «бабуленька», московская помещица, которая на рулетке проигралась? Ну, про вас еще Достоевский писал. Тара… Тара…

— Тарасевичева Антонина Васильевна, она самая. В семьдесят пять лет такую дуру сваляла! Еще и в романе прописали, всем временам на посмешище. Стыд-то какой, позор!

— И вы теперь… Вот так?

— Вот так. Стою теперь здесь, от стыда сохну.

— Ну, вы не очень-то переживайте, потом бы все равно отобрали.

— Как? Кто отобрал!

— Ну, как это кто… Эти самые, революционные солдаты и матросы.

— Революсьенные? Это что же, как во Франции?

— Нет, это, пожалуй, пострашнее было, чем во Франции. Не тот размах.

— Ну, это ты меня не очень сильно успокоил.

— Я просто в том смысле, что ваша беда в мировом масштабе…

Но тут перед Петей возник Джокер, одетый в чекистскую кожанку, с огромным маузером на боку, деревянная кобура которого волочилась по земле. На голове у шута была папаха со звездой, на плечах — бурка.

— Вы мне тут вредной контрреволюционной пропагандой не занимайся! — заорал он, тщетно пытаясь вынуть из кобуры маузер. — С такими как вы у нас тут разговор короткий: раз-два и к стенке. А ты, бабуля, его не слушай. Правильно стоишь. Ты, бабуля, еще благодари товарища Зюкина, что тебя, старорежимную клячу, до сих пор еще к стенке не поставили. Я контрреволюцию за версту носом чую!

Сосенка опять заохала и запричитала, а джокер-комисар взял мальчика под руку и отвел в сторонку.

— Пока очень хорошо продвигаетесь, товарищ, многие удивлены. Некоторые полагают, что вопросы чересчур легкие.

— «Некоторые» — это вы сами?

— Уверяю вас, нас по крайней мере двое. Итак, седьмой вопрос, три секунды. Готовы?

— Да.

— НАСИЛИЕ БЫВАЕТ КАКОГО РОДА?

— Над собой и над ближним! — выпалил Петя.

— И?.. — джокер во все глаза смотрел на стрелку секундомера.

— И… над божеством!

Продолжая смотреть на секундомер, шут скривил физиономию:

— Неважно, молодой человек, очень неважно. Три целых, четыре десятых. С такими темпами мы коммунизма не построим. Мне необходимо посоветоваться с товарищем Зюкиным.

Он снял трубку со стоящего на пеньке аппарата, завертел ручку и заорал в раструб:

— Барышня! Барышня! Смольный мне, срочно. Барышня! Смольный, срочно!.. Товарищ Зюкин? У нас тут непредвиденные… Ах вы уже в курсе? Так… Так… Так… Вас понял, будет исполнено. Так точно, именем революции, немедленно.

Петя неприятно поежился.

Джокер повернулся к нему, ослепительно улыбаясь:

— Юноша, вам повезло как никогда! Мы только что выяснили, что Кодекс юного строителя коммунизма допускает округление спорного числа в сторону уменьшения. Однако товарищ Зюкин все же просит вас дать более развернутый ответ на поставленный вопрос. Без включения счетчика, разумеется. Что вы понимаете под насилием над ближним?

— Это, к примеру, если обворовали.

— А над собой?

— Это, надо полагать, если сам себя обворовал. Пропил или проиграл.

— А что же такое насилие над божеством?

— Может быть, это касается тех, кто именем Бога сжигал на костре Джордано Бруно?

Шут подошел к телефонному аппарату, начал снова орать, добиваясь Смольного и товарища Зюкина. Потом достал из кобуры маузер, взвел курок и выпалил себе в голову. Голова разлетелся вдребезги, но тут же снова собралась и объявила решение:

— Не совсем по существу, но ответ принят. Катитесь дальше.

И Петя покатился.


8


Петя покатился и влетел головой прямо в дверь с табличкой, которую чудом успел разглядеть, пока дверь за ним не захлопнулась:


УПРАВДОМ тов. О. БЕНДЕР


За письменным столом сидел мужчина средних лет с усталым лицом. На нем была сине-желтая футболка с завязками, черные нарукавники, белые штаны и канареечные штиблеты. У него был волевой подбородок и античный профиль. Именно таким представлял себе Петя этого самого остроумного человека во всей мировой литературе.

В приемной шумела очередь, доносились грубые выражения, иногда даже матом. В дверь просунулся потный упитанный мужчина с бритой головой и гитлеровскими усиками под носом.

— Это безобразие! — прохрипел он, глядя перед собой выпученными глазами. — У меня с шести часов утра стоит машина с раствором! Без разгрузки! Ломами будете скалывать!

Бендер продолжал писать. Посетитель же не решался снова заговорить. Так прошла минута. Наконец. Бендер поднял глаза, и Петя ахнул. Это были самые тусклые, самые безжизненные, самые несчастные глаза из всех, какие он только видел в своей жизни. В глазах рыбы, пролежавшей полдня на палящем солнце он увидел бы больше жизни, чем в этих.

Наверное, лысый тоже что-то такое увидел, потому что сразу потерял кураж и начал медленно втягивать голову обратно в приемную.

— Раствор? — произнес Бендер безучастно. — Почему?

— Так вить… с утра к вам не могу пробиться. Сами же торопили.

— Ладно, не гони пургу, дядя. Скоро только кошки родятся. Приму в порядке очереди.

Лысый исчез, аккуратно прикрыв за собой дверь, в кабинете сделалось тихо, и Бендер перевел свой неживой взгляд на Петю:

— Что у вас?

— Остап Ибрагимович! Неужели это вы?! — воскликнул Петя.

— Мы встречались? Гвозди? Штакетник? Польские обои? Гурзуф? Сын Розалии Павловны?

— Нет! Нет! Мы не встречались, но вас знают миллионы! Знают и любят! Зачем вы здесь! Зачем вы такой!!

Управдом перевел взгляд на дверь, крикнул «следующий!» и нажал на звонок. Петю оттеснили, выдавили из кабинета, потом из приемной, и он оказался на улице с нарисованной на декорациях перспективой захолустного городка середины 30-х годов. Он присел на поребрик и закрыл лицо руками. Только что он видел самого несчастного и унылого персонажа из всей мировой литературы.

— Восьмой вопрос, две секунды.

Шут лежал рядом на газоне, покусывал травинку и смотрел на Петю с усталым равнодушием.

— Вам попроще или как получится?

Петя молчал.

— Ладно, пусть будет как получится. Вопрос. ЧТО ХУЖЕ — ТЫСЯЧУ РАЗ ОБДУРИТЬ НА ЛОХОТРОНЕ СЛУЧАЙНЫХ ПРОХОЖИХ, ИЛИ ВСЕГО ОДИН РАЗ, НО СВОЕГО ДРУГА?

— Друга хуже, — сказал Петя. — Потому что он тебе доверяет.

Джокер зевнул;

— Похоже, я окончательно теряю интерес к этой игре. Катитесь дальше.

Потеряв равновесие. Петя кувыркнулся спиной назад и покатился по траве под откос.


9


Уклон становился все круче, трава подернулась инеем, потом запорошилась снегом. Еще ниже Петя заскользил по твердому насту, обдирая ладони. И, наконец, распластавшись на животе, выехал на ледяное дно.

Петя встал на ноги, отряхнулся от снега и огляделся. Он находился на дне гигантской снежной воронки, вершина которой тонула во тьме. На льду был устроен каток, освещенный прожекторами, а над катком из громкоговорителей неспешно ухала мрачная музыка похоронного марша.

Под эту музыку каталась довольно разношерстная публика: люди, животные, предметы и рисунки, среди которых мелькали довольно узнаваемые персонажи.

Как и на верхних ярусах, здесь, на дне, все было ненастоящее — и снег, и лед, и даже похоронный марш, который невидимые музыканты исполняли на губах. На самом деле здесь было жарко, как в бане, на верхней полке парного отделения. Коньки были, соответственно, роликовые. Из трещин в прозрачном, но исцарапанном пластике, который изображал лед, выбивался пар. Пованивало не то целебными источниками, не то канализацией. Со всех катающихся пот валил градом.

В центре катка стояла будка с окошечком. На ней была табличка: КАССА ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РАСЧЁТА. Петя подумал, что ему туда и надо. Он уже хотел пойти, но вдруг увидел того, кого совсем уж не ожидал увидеть здесь, тем более на самом дне.

— Буратино! — окликнул он деревянного человечка. — Буратино!

Громыхая роликами, Буратино подкатился к Пете.

— Глазам своим не верю, ты-то почему здесь?!

Буратино стыдливо опустил глаза.

— Я обманул папу Карло, моего единственного и настоящего друга! — проверещал он своим пронзительным голоском. — Он продал свою единственную старую куртку и купил мне новенький букварь с картинками, чтобы я рос умненьким и благоразумненьким. Я продал букварь и пошел не в школу, а на представление кукольного театра, а потом наделал еще кучу разных глупостей.

— Погоди, погоди, это не справедливо, тебе тогда был всего один день от роду!

— Сначала я тоже подумал, что это не справедливо, но потом мне все объяснили, и я смирился.

— Что же тебе объяснили?

— Что я обманул доверившегося, предал, а предательство хуже всего. А вообще-то я на условия не жалуюсь.

— Погоди, если уж ты хуже всех, то что тогда Карабас и Дуремар?

— А, они там, на пятом уровне, воду возят, — махнул рукой Буратино. — Алиса и Базилио — на восьмом; за ними все время гоняются какие-то сумасшедшие собаки.

Петя слов не находил от изумления.

Музыка внезапно стихла, из громкоговорителя раздалась команда:

— По местам! Прогулка окончена, всем вернуться к надлежащим занятиям!

— Ладно, прощайте, — сказал Буратино. — Мне еще сегодня надо десять тысяч раз написать фразу «Я непослушный мальчик».

Команда повторилась, и все обманувшие доверившихся разъехались и исчезли за сугробами. Буратино тоже заехал за свой приоткрывшийся сугроб, в дыру, из которой неожиданно пахнуло цветами и лесной свежестью. Прежде чем сугроб заехал на место, Петя заглянул в дыру и увидел нечто странное.

Он увидел солнечную лесную полянку и симпатичный домик — в точности такой, как на картинках художника Владимирского. Возле домика стоял покрытый расшитой скатертью стол, весь уставленный вазочками с вареньями, печеньями и конфетами. В центре красовался огромный фарфоровый чайник.

Из окна высунулась прелестная головка Мальвины:

— Это ты, мой милый? Иди вымойся и садись за стол; ты опять весь провонял этой ужасной серой!

С радостным лаем навстречу Буратине кинулся пудель Артемон…

И в этот момент сугроб захлопнулся.

«Как бы там ни было, ему здесь дали очень, очень хорошую поблажку, — подумал Петя, искренне радуясь за деревянного человечка. — Ничего он там не пишет, все вздор.»

Но пора было и ему самому окончательно решать свою участь. Собравшись духом, мальчик зашагал к «Кассе окончательного расчета».

Петя постучал в стекло, окошечко растворилось.

— Последний вопрос, одна секунда, — донесся изнутри неприязненный голос шута. — ЧТО НЕ ВЛЕЗЕТ В САМУЮ БОЛЬШУЮ КАСТРЮЛЮ?

«Земля… Солнце… Вселенная… нет, не то… — мозг мальчика работал с быстротой компьютера. — Есть. Крышка.»

— Крышка! Крышка!! Крышка!!! — выкрикнул он, чувствуя головокружение.

— Ноль целых, девять десятых, — сухо констатировал шут. — Заходи.

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

………………………………………………………………….

П е р в ы й в р а ч. Он только что пошевелил губами!

В т о р о й в р а ч. Этого не может быть, сердце не бьется.

Т р е т и й в р а ч (смотрит на экран). Пошла какая-то рябь… Он возвращается.

П е р в ы й в р а ч. Он здесь! Он приходит в сознание!

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………

……………………………………………………………………


10


Петя потянул на себя скрипучую дверь и вошел. Будка изнутри оказалась совсем не будкой. Это была серебристая сфера, вся усеянная кнопками и лампочками, словно огромный пульт управления. Бесшумно въехала на место панель, за которой болталась ветхая деревянная дверь, и стало непонятно, где выход. В центре круга стояло кресло, похожее на зубоврачебное; на подлокотниках лежали руки, которые Петя узнал с первого взгляда. Шут сидел, повернувшись к нему спиной.

Внезапно огромный черный кот со страшным воплем прыгнул ниоткуда и растворился в воздухе пред самым петиным лицом. Одновременно кресло развернулось.

Джокер, а это был уже не джокер, а самый настоящий черт, глядел на мальчика светящимися красноватым мерцанием глазами. Он был одет в черный, застегнутый до подбородка китель, на голове у него торчали маленькие рожки, на коленях лежал хвост, кисточку которого он то и дело теребил в пальцах, а ноги заканчивались раздвоенными копытцами.

— Скажи, мальчик, — обратился он к Пете глухим, надтреснутым голосом, — какую роль следует отвести мне в твоем списке достоинств и недостатков?

— Я думал, что хитрость. Но теперь больше не уверен.

— Допустим, что хитрость. Но какой же я по счету?

— Тринадцатый.

— Гут. Скажи мне, мальчик, какой синоним имеет в русском языке слово хитрость?

Петя задумался лишь на мгновение, и ему все стало ясно.

— Лукавство… Лукавый!

— Зер гут. Кого же называют лукавым?

— Черта!

— Супер гут. А вот еще одна маленькая деталь. Согласись, мальчик, в правильной колоде должно быть два джокера…

— Два.

— А потому…

Из-за спинки кресла выступил еще один черт, точно такой же, но только во всем белом. Он смотрел на мальчика с едва заметной улыбкой. Пете стало понятно, почему изредка казалось, что шут раздваивается — говорит на два голоса, играет за двоих одновременно в инсценировках вроде того суда с присяжными…

— Впрочем, как ты мог убедиться, вместе мы появляемся крайне редко и оба являемся тринадцатыми.

— Но ведь вы не настоящие! Здесь все, все ненастоящее!

— Разумеется. Потому что это игра. В жизни таких чертей не бывает. Таких веселых и озорных чертиков из карточной колоды.

Петя решился спросить о главном.

— А что игра? Теперь все кончено?

— Все кончено.

— А где… остальные?

— На банкете по случаю окончания. Как видите, я уже опаздываю. Дополнительное время решило исход в пользу достоинств, хотя и проигравшая сторона не имеет претензий: игра оказалась на редкость удачной.

— А сами вы… за кого были?

— По-разному, по-разному бывало, молодой человек. Скажу вам прямо: в розыгрыше дополнительного времени я ставил не на вашу удачу.

— Это было заметно.

— Не обижайтесь. Прошла минута, и вот я опять вам симпатизирую. Клянусь, я уже хочу вас чем-нибудь обрадовать.

— Вы знаете, чем можно меня обрадовать.

— Ах да, верно, игра окончена, и вас нужно вернуть. Это само собой.

— Вернуть на Землю? Но каким образом?

— Вернуть к жизни, я бы так выразился.

— Что же еще мне нужно для этого сделать?

— В сущности, вам больше ничего не нужно делать. Просто вдохните поглубже и откройте глаза. Впрочем… погодите, — он поднял руку, к чему-то прислушиваясь. — Кажется, они все-таки решили с вами проститься.

Упругая, невидимая волна заставила Петю отступить на шаг, и перед ним начали возникать один за другим его достоинства и недостатки.

— Мотай на ус, — лаконично выразился «Сократ» и с улыбкой крепко пожал ему руку.

— От Месткома… от Профкома… от пионэрской организации… и лично от товарища Зюкина, — четырежды обмусолил Петю толстыми губами «Генеральный секретарь».

— Любви и счастья! — пропел луч света.

— Фильтруй базар по понятиям, пацан, — прошипел змей.

— Береги честь смолоду! — наставительно заявил коньяк.

— Честь в карман не положишь, — шепнула Пете на ухо «Помпадур». -Деньгами не сори, копеечка рубль бережет.

— Уверенно приобретай знания и навыки! — провозгласил молоток.

— Спи сколько хочется и кушай вовремя, — заботливо пропыхтела печка.

— Дерись по любому поводу! — отсалютовал шпагой «д'Артаньян».

— Береги себя, не лезь на рожон, — умоляюще простонал студень.

— Последнее слово держи за собой, хоть и не прав, — посоветовал гусак. — Первым не мирись.

А монашка постояла, опустив глаза, да так ничего и не сказала.

— Теперь можешь, — сказал карточный джокер.

Петя вдохнул глубоко-глубоко и — открыл глаза.


ЭПИЛОГ


Петя Огоньков пролежал в больнице почти все лето.

Сначала его голова из-за бинтов была похожа на осиное гнездо, затем осталась только повязка на лбу, а под конец и повязка исчезла.

В палате его часто навещали Маринка Корзинкина и Славик Подберезкин. На каникулы они никуда не уехали, потому что устроились на работу в систему обслуживания Олимпиады. Им выдали фирменные шапочки с козырьками, фирменные маечки и пропуска с фотографиями, которые вешались на грудь, словно медали.

Когда игры закончились, и город опустел, они все равно не уехали, потому что Славику назначили летние занятия по русскому и литературе, а Корзинкина осталась потому что осталась.

Еще в середине июня, когда Петя перешел из состояния комы в состояние клинической смерти, а потом, к изумлению врачей, вернулся к жизни и открыл глаза, Маринка дала себе слово, что никуда не поедет и будет ходить к нему в больницу до самой выписки.

Как только выздоравливавший заговорил, к нему стали пускать посетителей. Первыми прибежали Славик и Маринка.

Соображал Петя как будто нормально, но иногда говорил вещи довольно странные. Например, когда дети стали рассказывать о своей новой работе на Олимпиаде, он заметил многозначительно:

— Вы только с ними поосторожнее.

— С кем? — удивилась Маринка.

— Ну с этими, немцами. Курт, Фриц Диц… он ведь шпион, суперагент. Вам генерал Потапов разве ничего не говорил?

— Какие еще немцы? Какой генерал Потапов? Мы вообще-то с поляками работаем, они хотя бы по-русски понимают…

— А я тебе между прочим говорил, — повернулся Славик к Маринке, — чтобы ты ему нормальные книжки читала, а не про фашистов. Видишь, теперь у него какие-то фрицы засели в голове.

— Я нормальную книжку читала, — обиделась Корзинкина. — Про советских разведчиков. Ты сам ему шпионами мозги запудрил, Джеймсом Бондом своим. Теперь у него в голове одни суперагенты.

— Погоди ты, дай я ему хотя бы объясню. Понимаешь, Огоньков, ты ведь почти три недели лежал без сознания. Тебе разрешили читать вслух, вроде как для эксперимента. А я тебе хорошие книжки читал, сам зачитывался, буквально оттаскивали…

— Петя, — спросила Маринка, — а ты слышал, что мы тебе читали?

— Кажется, слышал, — сказал Петя, чтобы не огорчать товарищей.

— Твои родители тоже здесь сидели, только они читать не могли….

— Мои бы тоже не смогли, если бы я так головой шарахнулся, — сказал Славик.

Маринка изо всех сил наступила ему на ногу и, чтобы перевести разговор на другую тему, радостно объявила:

— А тебя в шестой класс перевели. Без летних занятий.

— Врешь! — обрадовался Петя.

— Правда-правда. Я пообещала, что сама буду с тобой заниматься, пока не подтянешься.

У Пети от счастья даже глаза взмокли. Не от того, что перевели, а от того, что вместе заниматься.

— Ну ладно… — сказал Подберезкин, вставая с табуретки. — Вы еще поболтайте, а я побегу. У меня встреча. На вот, почитай, — он достал из сумки несколько цветистых журналов, — «Приключения жука-сыщика». Мой папа сочинил, Микки-Маус отдыхает. Полистай, там картинки хорошие.

Едва Славик Подберезкин прикрыл за собой дверь, Маринка зашептала:

— У него сейчас роман знаешь с кем? Ни за что не догадаешься!

— С губернаторской дочкой? — прошептал Петя.

— Фу! — возмутилась Маринка. — Он сам уже и растрепал! А с меня самое честное слово взял, чтобы ни единой душе…

— Если слово давала, то помалкивай.

Маринка надулась.

— Жалко, что мы переезжаем, — вздохнул Петя. — В разные школы теперь будем ходить…

— Ах, так ты еще не знаешь! — Маринка сверкнула глазами. — Мы ведь не уезжаем, мы только в этот… маневренный фонд, на время. Это рядом, на Пушкинской, будем опять соседи.

— Да ну!..

— Правда-правда. А потом, когда наш дом сдадут после ремонта, вернемся обратно. Только говорят, что внутри все переделают, и квартиры будут совсем другие. Но это даже хорошо, ведь правда?

В коридоре послышался перестук каблуков, и Маринка потянула носом:

— Мандарины, клубника… Это твои несутся, им на работу сообщили, что ты ожил. Ну, будь здоров, Иван Петров, приду к тебе завтра.

И Корзинкина, наклонившись, быстро поцеловала Петю в щеку.

Не успел он от такого опомниться, как в палату влетели раскрасневшиеся мама и папа.

— Петя! Петечка! Сынуля! Мы только что узнали!..

«Хорошо все-таки, что бабушка и дедушка живут в Киеве», — успел подумать сынуля до того, как его принялись душить в объятиях.

* * *


До начала занятий в школе Маринка помогла Пете подтянуться по математике и физике, а первого сентября он уверенно сел за парту своего родного, теперь уже шестого «А» класса.

Как-то раз после уроков, возвращаясь домой на Пушкинскую улицу, Петя и Маринка захотели посмотреть на свои старые квартиры. Они нашли в заборе дыру и пролезли на стройку. День был субботний, никто не работал, на рельсах стоял кран, было пустынно и тихо. Лишенный оконных рам и дверей, без ветхих перегородок, «перцевский» дом кое-где просматривался насквозь и походил на карточный домик.

— Ой! — сказала Маринка. — Вон моя комната… я свои обои узнала.

Петя стоял задумавшись. Его квартиру отсюда не было видно, но одна мысль, одна загадка не давала ему покоя.

— Слушай, как ты думаешь, — сказал он, — антресоли могли еще сохраниться?

— Если из досок, то сломали.

— А если ниша? Там за досками еще каменная ниша была. Я все никак не мог понять, куда она выходит с другой стороны.

— Ну ты иди, посмотри. А я к себе пойду. Только обязательно помахай мне через окошко, как раньше. А я тебе язык покажу.

— Договорились.

Стараясь держаться ближе к стенке, так как на лестницах уже сняли все перила, Петя взбежал на свой четвертый этаж и остановился. Последний раз он был здесь еще тогда, в конце мая, когда была мебель, окна, двери и множество комнат, похожих на пеналы. Теперь на месте некогда густонаселенной коммуналки было пустое место, хоть на велосипеде катайся. Перегородки снесли, мусор расчистили, от труб остались одни дырки.

А вот и каменная ниша антресолей, ведущих неизвестно куда.

На краю, болтая ножками и покручивая жезлом, сидит маленький карточный джокер.

Петя ничуть не удивился. Он был уверен, что увидит его здесь.

— Привет, — сказал Петя.

— Здорорво.

— Как дела?

Джокер зевнул:

— Ты вот что, парень, давай короче.

— А что… короче?

— Ну это, задавай свои вопросы.

— Вопросы?..

— Ну вопросы, вопросы! — шут вынул из-за пазухи замызганные странички, на одной из которых мелькнуло слово «ЭПИЛОГ». — Вот здесь написано, что ты, дескать, придешь сюда и будешь задавать вопросы. Типа такого, — шут стал водить пальцем по строчкам. — Вопрос первый: что сталось с бароном фон Дицем?

— Да, действительно, — оживился Петя, — что с ним было потом? Ведь он не умер?

— Отвечаю на первый вопрос. Не умер. Фриц Диц благополучно выздоровел и после специальной переподготовки начал работать на русскую контрразведку. Тут, как выразился бы твой приятель, Джеймс Бонд отдыхает.

— Правда? Я очень рад.

— Давай дальше.

— А-а… — как назло Петю переклинило, он не знал, что спрашивать.

Джокер злобно зашуршал бумагами и прочитал:

— Вопрос второй. Что было с Гитлером, «Пятым Рейхом» и людьми, населявшими пещерный город?

— Да-да, вот это тоже интересно, — подхватил Петя.

— Отвечаю, — джокер снова начал водить пальцем по написанному: — Благодаря содействию оберштурмфюрера фон Дица, он же теперь полковник Климов, в кратчайшее время были арестованы действующие в разных странах мира агенты «Пятого Рейха», а также их пособники. Тех, кто остался в пещерном городе, было решено не трогать; они постепенно вымерли своей смертью. Дело в том, что в результате созданной в лаборатории путаницы на месте банок с витаминизированными пищевыми добавками оказались препараты, предназначенные для осуществления тотального бесплодия. Последним умер Адольф Гитлер, сумевший довести свой вес до восемнадцати килограммов и не доживший всего одной недели до цветения нового урожая травки молодушки.

— Жалко, конечно, этих людей, — заметил Петя. — Большинство из них совсем ни в чем не провинились.

— Следующий вопрос читать?

— Не надо, я сам. Яблочкин и Мушкина поженились?

— Вы, юноша, надо мной издеваетесь? Это уже было в тексте! Вспомните пятую главу и разуйте глаза.

— Пятую главу… чего? Ах да, я вспомнил: регистрация пятого октября в 14.30. Обязательно приду посмотреть одним глазком. Скажите, а вот этот… которого угораздило каждый раз появляться… Котов этот, саксофонист. Как он вообще после?..

— Дмитрий Иванович у нас персонаж, так сказать, переходящий. Он может в другой книжке появиться, поэтому не имею права.

— А генерал Потапов? А губернатор?

— И они оба, и Мушкина, и Яблочкин получили по ордену Секретных заслуг перед Отечеством. Вручал лично сам Президент.

— Разве есть такой орден?

— Выходит, есть, — шут посмотрел на свои огромные наручные часы (если точнее — старый механический будильник на ремешке) и начал запихивать бумаги обратно за пазуху.

— Погодите, — заторопился Петя, — погодите, а я?.. Про меня скажите что-нибудь!

Джокер обернулся и посмотрел на него с недоумением:

— А вы — дурак, молодой человек. Кто же такие вопросы задает? Это вам к гадалке надо какой-нибудь, к цыганам или к экстрасенсам, они вам скажут. Все, что захотите, и даже больше. Мы что… мы предполагаем. А располагает кто?..

— Бог, — прошептал Петя, и голова у него внезапно закружилась.

* * *


— … Петя, Петя, что с тобой, тебе плохо? — перед мальчиком стояла запыхавшаяся Маринка Корзинкина. — Я тебе кричу, кричу из своего окна, а ты стоишь, будто глухой. Знаешь, я себе в комнате кусочек обоев оторвала на память, тех самых, с цветочками. Я их как увидела, так чуть не заплакала, с ними ведь все мое детство прошло. Идем, идем. Осторожно, тут ступеньки. Хорошо все-таки, что мы опять в свой дом вернемся, а не в какие-нибудь новостройки. Может быть, в другие квартиры, и вообще все будет другое, но все-таки лучше, чем в чужом районе, в чужой школе, ведь правда, Петя? Дай я твой ранец понесу. Хочешь кусок шоколадки? Я половину на литературе отъела, она вкусная, с орешками. А бабушка завтра пирог будет печь, приходи попробовать. Все-таки как медленно они все это… строители, то есть. Выходные себе устраивают, не работают… Только бы газончик этот наш, скверик не трогали, оставили как есть. И ворота. Чтобы все как раньше. А я Барсика дрессирую, он уже через обруч умеет прыгать. Слышишь, как на Владимирской церкви звонят, красиво, правда?

КОНЕЦ

1999