Танцовщица из Хивы, или История простодушной
Хаджарбиби  Сиддикова

 Бибиш


Перед вами история женщины, родившейся в середине шестидесятых годов XX века в маленьком среднеазиатском кишлаке, на задворках тогда еще великой империи.

Некоторое время назад эта женщина по имени Бибиш пришла в издательство и принесла конторскую тетрадь, исписанную аккуратным школьным почерком. Каждый, кто читал рукопись, сразу понимал — этот текст, при всей его необычности, должен быть напечатан как можно скорее. Потом у нее появилось название: «Танцовщица из Хивы, или История простодушной».

Рукопись превратилась в книгу, которую вы, дорогой читатель, держите сейчас в руках. «Историю простодушной», начав читать, уже невозможно отложить в сторону.

Эта книга (жанр которой определить сложно) ценнее иных классических мемуаров и действует много сильней интеллектуальных и изобретательных триллеров.

Эта книга, отважно написанная от первого лица, на самом деле абсолютно про всех нас и для всех нас.

Эту книгу, мы уверены, прочитают самые разные люди, независимо от возраста, образования и вероисповедания. И, прочитав, посмотрят на себя и своих сограждан уже другими глазами.


Бибиш

Танцовщица из Хивы, или История простодушной


Моей американской подруге

Линде Харрис

посвящается эта книга


Расскажу вам о себе, чтобы немножко душу облегчить. Думаю, что вы обязательно прочтете мою проклятую историю. Надеюсь на это.

Я сама с Востока, да. Родилась в Узбекистане, недалеко от Хивы, в одном очень религиозном местечке со своими беспощадными, суровыми законами, обычаями, дурными и чудными взглядами на жизнь.

Есть легенда, откуда произошло название Хива. Один старый человек долго бродил по пустыне в поисках воды, очень хотел пить. И нашел наконец колодец. Напившись воды, он воскликнул: «Хей вах!» От удовольствия. Потом вокруг колодца вырос город, который называли Хивак, а потом стали говорить просто Хива. А раньше, почти две тысячи лет назад, здесь было древнее государство Хорезм.

Когда-то, до Октябрьской революции, у нас было ханство, а в России были цари и императоры. Вы, конечно, об этом знаете. Так вот, у хивинского хана было много рабов из разных стран. Они все тяжело трудились у него. Одним из таких рабов был отец моей мамы, которого привезли еще ребенком из Ирана.

Что хотелось бы добавить про Хиву: у нашего вождя бывшего, Ленина, был один-единственный орден, который ему дали мои земляки, хивинцы. Больше у Ленина никаких орденов и медалей не было.


Да, родилась я в маленьком кишлаке, из которого даже минареты Хивы можно было увидеть. Но ужас в том, что люди там, как я уже сказала, страшно религиозные были, сурово соблюдали законы, кругом наговор и сплетня!

У маминого отца была кличка Курбан-кул, что в переводе означает «раб Курбан». Он служил хану до самой революции. Ухаживал за верблюдами, кормил их. Пастухом был. Когда в 1917 году Октябрьская революция случилась, Красная армия освободила рабов. Но дед не смог уехать к себе на родину, в Иран, а остался в кишлаке и женился на узбечке, на моей бабушке. У них родилась девочка — моя мама и ее семь братьев и сестер. Мама выросла и, когда ей исполнилось восемнадцать лет, вышла замуж за моего папу. Но об этом позже будет рассказ.


Вам, наверно, интересно узнать, почему меня так зовут — Бибиш. Полное мое имя Хаджарбиби. Хаджар от слова «хадж» — паломничество. Каждый благочестивый мусульманин, если он в состоянии, должен хотя бы раз совершить в Мекку или Медину паломничество.

Дедушку моего отца звали Исхак Охун, он учился в медресе, был в кишлаке имамом. А отец Охуна был секретарем у хивинского хана.

Охун пешком ходил в Мекку, чтобы совершить хадж. А когда вернулся, самым праведным человеком считался в кишлаке. И сказал он моему отцу, который тогда был совсем маленьким мальчиком:

— Внук мой, когда ты женишься и родится у тебя девочка, назови ее в честь моего паломничества, и пусть она будет такая же святая, как хадж.

Вот так и родилась — Хаджар! А Биби — госпожа, женщина. Так что полностью получилось Хаджарбиби. Но чаще меня в детстве Хаджар звали. А когда меня в первый раз моя будущая свекровь увидела, то сказала: «Какое длинное имя — Хаджарбиби, пока скажешь — сто лет пройдет. Давай, ты будешь просто Бибиш!» Так осталась я Бибиш для всех.


Моя мама родила девять детей. В 1978 году в течение одного года двое моих братьев и сестра умерли от разных болезней. И мы в семье шестеро остались. А тем, которые умерли, — одному было двенадцать лет, девочке два года, и младшему братишке всего лишь семь дней. Мне так жалко их.

Жили мы очень бедно. Отец был учителем в местной сельской школе. Мама нигде не работала. Только в сезон собирала хлопок в колхозе.

Мама была очень красивая, косы были длинные, до пяток, густые и черные. Я помню ее лицо, гладкое, с блестящей кожей. Все соседи и знакомые спрашивали у нее, в чем секрет. Еще помню, отец нас в город забирал на велосипеде (у отца только и был что велосипед, из частей разных велосипедов собранный). Отец нам всегда на базаре покупал яблоки подгнившие и дыни. Сейчас я его понимаю, почему он так делал, — денег вечно не хватало, чтобы нас прокормить.

Мы жили в таком местечке, где ветку в землю воткнешь, она и расцветает, и плоды дает. Но вот в чем дело — мой отец, кроме школы, где учил детей русскому и арабскому языкам, занят был только книгами. Кроме книг, его ничего не интересовало. И до сих пор так. Сейчас он не только в очках, но еще и с лупой читает. Все свободное время он читает. Поэтому в нашем саду, кроме камышей и травы, ничего не росло и не растет.

Сейчас я переехала в Россию. Здесь себя чувствую свободной и вольной, хотя и в России свои трудности. Ну, что делать… Можно терпеть и можно жить. У меня уже есть много хороших друзей и знакомых. Все они ко мне по-доброму относятся. Морально поддерживаем друг друга. Врагов нет: я ни с кем не ругаюсь — не умею ругаться. А зачем ругаться? Себе и другим портить настроение. Жизнь и без ссор короткая.

Так что живу хорошо, хотя без своего жилья. Ну, ничего страшного. Постепенно все образуется. Надеюсь на это!


Сейчас буду рассказывать о самом тяжелом, что в моей жизни случилось. (Хотя оказалось, что еще страшнее вещь в моей жизни потом произошла!)

Уже почти тридцать лет минуло с того дня, и все годы я это воспоминание при себе держала. Никогда ни с кем не поделилась, боялась кому-нибудь рассказать об этом.

Вот моя проклятая история, история, которую никому, даже своему врагу, не пожелаю. Пусть все будут счастливыми!

Как-то летом (мне было тогда восемь лет) я спросила у мамы, можно ли мне пойти к бабушке (маминой маме) и побыть у нее несколько дней. Мама разрешила. И я пошла. Бабушка жила от нас километра за три. Мы всегда ходили к ней пешком: или я одна, или с братом, иногда ходили вместе с родителями.

Вот вышла я на дорогу. И иду. Лето, жарко. Если вы в наших краях бывали, то знаете, что такое наша жара. Иногда температура поднимается до 40–45 градусов.

У меня, как у мамы, густые и длинные косы до пят росли. Сама была пухленькая.

В кишлаке все завидовали, что у меня длинные косы! Мама всегда ухаживала за моими волосами: мыла кефирной сывороткой, расчесывала.

И вот иду. На дороге люди редко встречались. Пройдет один-другой с ишаком, и все. Оглянулась я назад, вижу — издалека едет огромная машина, наверное «газик». Машина остановилась. Выскочил мужчина и — хоп! — меня схватил и сразу в кабину бросил. А там, в кабине, еще двое мужчин сидели. Я начала плакать. Тогда один из них закричал:

— Заткнись, а то сейчас получишь!

Я испугалась и рыдала тихо, без звука. Сердце у меня так сильно билось! Машина ехала с большой скоростью. Один из мужчин обнимал меня все время, к себе прижимал и говорил:

— Надо же, она еще молоком пахнет. Нам повезло — свежая, дар небес!

Долго ехали и заехали далеко в пустыню. Кругом я видела только пустыню. Уже была вторая половина дня. Шофер остановил машину очень далеко от трассы. И там, где машина остановилась, рос редкий колючий кустарник.

Они оставили меня возле машины и отошли в сторону. Долго спорили друг с другом о чем-то. Кричали, ругались. Я ничего не понимала из того, что они говорили. Потом они сидели и что-то курили. Потом начали смеяться, как сумасшедшие.

Я от испуга не знала, что делать. И решила бежать куда глаза глядят. Сама не знала, куда я бегу, ничего не соображала. Они бросились за мной, поймали и начали избивать. Один начал душить меня моими косами и кричать:

— Куда ты бежишь! Трясешься! От холода, что ли? Иди ко мне! Можешь кричать, здесь тебя никто не услышит!

Они избили меня, а потом один держал своей рукой мои руки, а волосы мои обмотал на свободную руку и тянул к себе, чтобы я не могла вырваться. Другой начал срывать с меня платье и штаны наши национальные, балаклы-иштан которые называются. Я стала громко плакать — очень больно было, когда он за мои волосы, обмотанные на руку, к себе тянул. Ужасно было больно!

Один говорит:

— Смотрите, у нее даже сисек нету!

Другой:

— Ну давай, не тяни, время уходит.

— А если не выдержит?

— Тогда дай я сам. Не бойся, если не выдержит — в пустыне места много, подожжем и закопаем. Давай, если не хочешь, отойди в сторону!

Тогда один из них со всей силы навалился на меня, и я потеряла сознание. Что со мной сделали — это только одному Богу известно. Так издевались надо мной, что слов нет описать все это. Беспощадно изнасиловали меня.

Оттого что я не двигалась к не реагировала, они, наверное, думали, что я уже мертвая. Испугались, видно, и закопали меня в песок. Потом уехали.


Не знаю, почему не сожгли меня, как собирались. Может, у них спички кончились. Может, растерялись и решили, что закопают — и достаточно. Трудно сказать, о чем они думали после моей «смерти». Они поспешили и не слишком глубоко закопали меня в песок. Слава Богу! А сколько времени прошло, пока лежала, похороненная в песке, не помню.

Песок был очень горячий. Наверно, поэтому пришла в себя. Двинуться сначала не могла. Глаза чесались от песка, и во рту был сплошной песок. Еле-еле выползла. Очень пить хотелось. Больше ничего. Во всем теле была адская боль от издевательств и побоев.

Мои изорванные штанишки так там в песке и остались. Потом я шла под палящим солнцем. Мухи и слепни искусали меня всю. А ночью было очень страшно. Все змеи и ящерицы ночью выползают. Ничего нет в пустынях ночью страшнее ядовитых змей и ящериц! Мне без них хватало своих болячек: все тело в нарывах было от укусов насекомых.

То в себя прихожу, то теряю сознание. Почти глаз не открывала от страха. Только без конца плакала и звала на помощь, но никто не услышал меня.

Весь день, пока мучила жара, воды хотелось. Но где ее взять, воду! А к ночи устала, легла, на небо смотрела, звездочки считала и уснула. И во сне думала только о воде. Правда, и есть тоже очень хотелось.

Наутро встать попыталась, но ничего у меня не получилось, потому что сил не было. Встану и упаду, равновесия не могла держать. Так и осталась лежать. А куда мне двигаться? Тени нигде не видно. Укрыться негде. Пустыня кругом голая…

Днем стадо прошло рядом с тем местом, где я лежала. Вдруг я чувствую, кто-то своими пальцами глаза мне открывает. Смотрю, старик пастух надо мной стоит и проверяет — жива я или нет. Он меня пытался поднять, а я без конца падала. Я очень стыдилась того, что была без штанишек, на ноги платье натягивала и горько плакала. Наконец, он меня поднял, потом отдал мне свою палку, одной рукой меня поддерживал и так потащил меня. И шли мы долго, потому что я без конца падала. Сил не было идти.

Он меня отвел в свой шалаш, дал мне из кувшина водички, а то я уже думала — вот-вот умру без воды. Пусть и теплая, но все же вода была.

Потом он с моей головы этой водой смыл песок. Страшно было на меня смотреть. У меня на руках и на ногах болячки от укусов насекомых нагноились и сильно болели. Ночью я без конца вставала и пила теплую воду. Потом забывалась сном и бредила. Температура была высокая, наверно, потому что все мое тело сводило судорогами. И я все плакала, ничего не говорила, только слезы текли.


Сколько дней я у пастуха была, не знала и до сих пор не знаю. Все-таки почти тридцать лет прошло. Да и как в пустыне время определить? Есть, помню, очень хотелось. А что может быть из еды у старого пастуха посреди пустыни? Только лепешки и помню из еды. Но после стольких потрясений и голода даже лепешка жесткая казалась мне вкусной.

Каждый день я болячки свои давила, чтобы оттуда гной вышел. До сих пор у меня на руках большие шрамы. Напоминают мне об этой истории.

Осталась я со стариком пастухом в его пастушеском шалаше. Помню, у него еще старый радиоприемник был и оттуда какая-то музыка иногда раздавалась. Это казалось невозможным. Я думала, уже ничего на свете нет, кроме пустыни этой, пастуха и меня!

От одной беды еще не оправилась, вот уже и вторая пришла. Скоро этот пастух начал ко мне приставать.

— Не бойся, — говорит, — тебя не буду трогать, только ты сама руками пощупай.

Вы сами понимаете, о чем он просил. — Я начала плакать, а он закричал:

— Мужиков терпела, теперь какая тебе разница, ты уже не девственница! Если бы я случайно не проходил со стадом мимо тебя, уже сдохла бы и давно тебя звери сожрали бы! Я от тебя многого не прошу, только пощупай, и все, я доволен. И хватит плакать, надоела. Надо не надо, плачет! Все, что было, то прошло. Спасибо скажи, что я спас тебя!


Но постепенно я набиралась сил. Когда об этом сейчас вспоминаю, не верю, что смогла выжить. Наверно, со мной свершилось чудо, ведь могла бы и умереть. А иногда на меня словно что-то накатывает, хожу подавленная и все себя проклинаю, мучаюсь, думаю — почему я жива осталась, умерла бы посреди пустыни, не было бы больше никаких проблем!

А порой радуюсь, что жива осталась. Эти счастливые моменты у меня в жизни очень редко бывают.

Но продолжу свою историю.

Однажды пастух ушел со своим стадом далеко, а я уже давно решила убежать — и вот убежала. Отправилась искать дорогу на трассу. С трудом нашла эту дорогу среди пустыни. Если бы вы знали, как я страдала, что у меня штанишек нету! Без штанов этих, представляете, как было мне плохо. А платье-то очень грязное и рваное. Пришлось мне идти как есть.


Наконец нашла трассу, но боялась и стыдилась выйти на нее. Поэтому днем лежала возле колючего кустарника, а когда наступил вечер, пошла вдоль трассы по песку. Босиком иду, а песок жаркий, прямо кипит под ногами. Пройду немного, потом немного отдохну. Так и шла. Хорошо еще, с собой взяла воду в бутылке. По глоточку пила эту теплую воду, очень экономила. И все же она быстро кончилась.

На своем пути кого только не видела — и змей, и ящериц. Из-за них спать совсем не могла. А ночью такая тишина стояла и звезды были такими ясными и красивыми! Только очень легкий ветерок дул. Правда, опять хотелось и пить, и есть. И ноги мои очень пострадали от колючек и от жары — пятки все в трещинах были.


Наконец-то ночью (змеи меня не тронули!) добралась я до какого-то кишлака. Увидела колодец возле крайнего дома и бросилась к нему. Опустила ведро, а оно переполнилось, и я не могу его поднять! Очень тяжелое для меня оказалось. Так я его в колодец и уронила. И не смогла попить водички. А пить так хотелось! Немножко походила кругом кишлака, нашла маленький арык с мутной, грязной водой. Вот и выпила воды из этого арыка. А что мне оставалось делать? Зато свою жажду утолила. Но в животе у меня после этого стало бурлить. Потому что ничего в нем, кроме грязной воды, не было.

До утра проспала возле чьего-то дома, рядом с садом. Утром рано встала и пошла по домам. Стучала в ворота и попрошайничала. Просила, чтобы мне дали какой-нибудь еды.

Некоторые сахар-рафинад по штучке давали, а некоторые лепешки. Другие даже не пропускали к себе, говорили:

— Иди отсюда, своих кормить нечем!

Многие фрукты давали. У нас же фруктов навалом. Вот так я наелась и сыта была целый день. Местные думали, наверно, что я таджикская цыганка, они ведь ходят целыми семьями и попрошайничают. Они везде есть, и в России, и в Узбекистане, и теперь всюду в СНГ. У них такая традиция — жить только попрошайничеством.

И вдруг я увидела ребят, которые играли возле своего дома. Увидела и начала плакать. Время уже позднее стало, но лето, и поэтому еще светло. Я на асфальте стою и плачу, а дети меня дразнят Бабой-Ягой, потому что я грязная очень была. Потом ко мне подошли люди и начали спрашивать, откуда я, кто мои родители, где я живу. А я им сказала, что заблудилась.

Помню, кто-то даже пожалел меня:

— Если отмыть, одеть, нормальная девчонка будет.

Решили отвезти меня домой. Нашли одного с мотоциклом и попросили, чтобы он отвез меня. Конечно, сначала допрашивали. Но я не знала, как называется колхоз, в который мой кишлак входил. Я только знала, что у нас рядом есть озера, и всё, больше ничего. Тогда спросили, какая кличка у отца? Я сказала — «учитель».

И наконец-то он повез меня домой. Всю дорогу я спала в мотоцикле, в коляске, потому что устала как собака.

Родители еще не успели выйти из дому на улицу, а человек, который привез меня, уже уехал. Родители удивились моему странному виду. Ногти у меня выросли, как у Кащея Бессмертного, а сама похожа была на Бабу-Ягу, страшная и грязная. Волосы у меня стояли колом, потому что я их не расчесывала. И правда — откуда у пастуха расческа, если на его голове ни одной волосины не было и ходил он сутулый, еле-еле ноги передвигал, как полудохлый баран.


Родителей я обманула, сказала, что у бабушки за коровьим стадом смотрела и за собой ухаживать времени не было, ленилась. Да честно говоря, у нас дети в основном босиком бегают и довольно грязные. И это еще мягко сказано. У кого баня есть или душ, те купаются. А у кого нет, берут ведро с водой и выливают на себя. И все дела. У некоторых есть примитивный умывальник. Но для умывания можно использовать и кувшин. Средств много. А если на канале или на озерах купаешься, все равно не станешь чистенькой, потому что вода в них глинистая, вот так. И откуда здесь взяться чистоте? В общем, мой внешний вид не очень всех поразил. Родители так и не узнали и не догадались, что со мной произошло, а я молчала.

А потом пришлось мне с моими косами проститься, потому что еще там, в пустыне, в пастушеском шалаше голова моя начала чесаться. Теперь же вши выползали прямо наружу. Целыми днями и ночами чесала я свою голову, всю кожу содрала до крови. В конце концов папа меня постриг наголо. Жалко было расставаться с моей длинной косой. Но с другой стороны, хорошо, что ее у меня не стало, потому что я помнила, как в пустыне один жестокий гад обмотал мои волосы на руку себе и тянул и душил меня ими и как ужасно, и страшно, и больно мне было. Вот об этом вспоминала — и уже не хотелось носить косы. Слава Богу, что они меня не подожгли, что я жива осталась. А если бы подожгли, я бы уже мертвая была. Когда об этом думаю, меня как судорогой сводит, места себе не нахожу.


Вам, наверное, интересно узнать побольше о моей семье.

Начну с моего деда, необычного человека, а потом и об отце расскажу. У него тоже тяжело жизнь складывалась.

Эта часть моей истории так и называется:


Рассказ о моей семье


Папиного отца звали Сиддик-махсум, или «мулла Сиддик». К нему приезжали из разных кишлаков за помощью. Он молился за людей, писал им разные заговоры от сглаза, порчи, примирял мужей с женами, привороты делал и даже написал книгу по магии (из-за этой книги спустя десятки лет вся семья рассорилась). И еще он женщин лечил от бесплодия. Мужья сами приводили к нему своих жен и оставляли на несколько дней. У деда в дверном проеме висели женские наши национальные штаны. Когда женщина входила, он говорил ей: «Быстро сними штаны!» Если женщина возмущалась, он ее отправлял назад со словами: «Я же тебя просил с дверей штаны снять!» А другие оставались, и почти все потом беременели. Уж как он их лечил? Бесплодной оставаться большим горем было. И много потом похожих на деда детишек бегало в соседних кишлаках.

В то время религия запрещалась, церкви и мечети закрывали. Но люди все равно хотели верить и находили в своих селах тех, кто, несмотря ни на что, продолжал исповедовать и совершать обряды.

Однажды ночью моего деда забрали прямо из дому. Репрессировали. Он был сослан в Сибирь на десять лет. Моему отцу Низомиддину было тогда три годика. Моя бабушка Ниязджан осталась одна с пятью детьми. А время было страшное и голодное — тридцатые годы.

Женщине одной невозможно. Ниязджан перешла жить к Садулле, брату своего репрессированного мужа. У Садуллы было своих восемь детей. Теперь им стало еще тяжелее. Всю семью кормил один Садулла. Он был цирюльником и еще совершал обрезание мальчикам, для этого у него были специальные инструменты: отточенный и расщепленный на конце тростник и складной нож-бритва (мне о них муж рассказывал, ведь женщин на обрезание не допускают!).

Обрезание у нас делают мальчикам трех и пяти лет. Раньше обрезание делали дома. Мальчиков укладывали на пол, под ноги клали специально сшитые из атласа красивые подушки, держали за руки и отвлекали, показывая деньги, игрушки, подарки. А колени закрывали полотенцем, чтоб они не видели, что происходит. Кусочек кожи зажимали в прорези тростника, и — чик! — бритвой. Они ничего понять не успевали. Потом мальчиков поздравляли с тем, что они теперь настоящие мужчины, дарили деньги, подарки, и на другой день они уже бегали по двору.

Дядя Садулла не был бедным, но был очень жадным. Продукты запирал в кладовке, а ключ всегда цеплял булавкой к поясу своих штанов. Даже ночью не расставался с ключом. Свою семью он кормил хорошо, а бабушке Ниязджан давал для детей совсем мало еды. От голода двое детей умерли. Низом, как сокращенно звали моего папу, все время плакал.

И однажды Ниязджан своровала лепешки из черной муки, распорола матрас, спрятала там лепешки и потом ночью кормила детей.

Но Садулла это заметил, отнял лепешки и избил ее на глазах у всех.

При этом Садулла громко кричал:

— Ты думаешь, мне легко кормить моих и твоих детей! Я тебя принял ради брата моего Сиддика, а ты воруешь!

На Востоке женщина не имеет права перечить мужчине. Ниязджан стояла с спущенной головой, терпела и молча плакала.

Садулла хотел выдать ее замуж, поскольку ей было всего двадцать три года. Сначала Ниязджан думать об этом не могла, а потом поняла, что надо детей спасать, и согласилась. Хотела она сообщить мужу о своей беде, но как? Она ни читать, ни писать не умела.

Вскоре нашли ей жениха, посадили ее в тележку, запряженную ишаком, и повезли вместе с детьми в другую семью. Солнце пекло страшно, и Ниязджан задыхалась под паранджой. Кстати, женщины на Востоке часто заболевали оттого, что не видели солнечного света!

Садулла был рад, что освободился от обузы. За Ниязджан он получил калым — пятнадцать килограммов зерна. И все! По его понятиям, моя бабушка больше не стоила, всего пятнадцать килограммов зерна.

Новый муж хотел иметь своего ребенка, а бабушка долго не соглашалась. Боялась за судьбу остальных детей. Но выхода у нее не было: восточные мужчины, если женщина в течение года не рожает, берут другую жену.

А дети, которые были от предыдущего брака, не считаются.

Вскоре Ниязджан родила сына. Муж был очень рад. Это был его первый ребенок, и мальчик к тому же!

Теперь справляться с детьми Ниязджан стало очень трудно, и муж поехал к ее родителям, чтобы взять для помощи ее девятилетнюю сестру Ойдин.

А дальше вот что случилось.

Как-то Ниязджан, занятая хозяйством, попросила сестру пойти в соседнюю комнату и снять подвешенное на крюке под потолком мясо. Раньше так мясо хранили. На полу, под этим мясом, лежала подстилка и какой-то тюк. Ойдин встала на него, чтоб дотянуться до крюка. Почувствовав, что под ногами мягко, девочка подпрыгнула и тогда услышала слабый писк. Она испугалась и кинулась за старшей сестрой. На подстилке лежал завернутый в халат новорожденный! Когда Ниязджан распеленала его, ребенок был уже мертвый…

Муж выгнал Ниязджан вместе с детьми на улицу, и пришлось ей возвратиться к Садулле. Увидев измученных детей, тот нехотя принял их.

А через несколько лет вернулся из ссылки Сиддик. Узнав, что его жена была замужем за другим, он трижды отрекся от нее, сказав: «Ты не моя жена!» Но ради детей разрешил ей остаться у своего брата.

Постепенно дедушка снова стал уважаемым человеком. Помню, когда мне было лет шесть, праздновали в нашем кишлаке свадьбу. Собралось много народу. Я играла с другими детьми во дворе. Вдруг все замолчали. Я оглянулась и увидела своего деда в сопровождении четырех мужчин. Двое шли впереди, двое сзади. Люди при виде Сиддик-махсума встали, положили руку на сердце и опустили головы. Женщины, находившиеся на свадьбе, закрыли лица платками и ушли в комнаты, хотя паранджи уже давно отменили.

Но вернемся назад. В нашем кишлаке жила хитрая женщина без мужа со своей хромой четырнадцатилетней племянницей. Эта женщина предложила Сиддику, когда он вернулся из ссылки, жить в ее доме и так вскоре женила его на своей племяннице.

Дед опять стал богатым человеком. Он венчал, хоронил, читал на празднике Рамадана молитвы, за это ему давали баранов, фрукты. Вскоре один за другим родились от хромой жены дети.

Ниязджан с Низомом ходили помогать новой жене. Ниязджан растирала ее больные ноги. Друг к другу не ревновали. Ниязджан сочиняла четверостишия в честь своего бывшего мужа и пела их сама. Она учила моего отца любить своих сводных братьев. А Сиддик помогал продуктами ей и сыну, которые так и жили у Садуллы.

Папа мой вырос, окончил среднюю школу и с радостью ушел из дома Садуллы в армию. Служил в Саратове, потом в Новосибирске.

Однажды во время увольнения познакомился он с русской девушкой Аней. Они стали встречаться, полюбили друг друга. Как-то Аня не пришла на свидание. Стояла очень холодная зима. Низом ждал, ждал и наконец пошел к Ане домой. Он первый раз шел к ней в дом, очень волновался!

Поднялся на четвертый этаж, позвонил. Дверь открыла женщина и недружелюбно спросила:

— Тебе чего?

Низом растерялся и сказал первое, что пришло в голову:

— Можно водички попить?

— В частях воды нету, что ли? — сказала женщина, но все же вынесла огромную кружку ледяной воды. А он и так промерз до костей! Но пил медленно, надеялся, а вдруг Аня выйдет. Но она так и не появилась. После этой ледяной воды он заболел. Аня его навещала.

Вспоминая эту ледяную воду, они смеялись.

Когда Низом демобилизовался, он пошел к Ане на работу, на телефонную станцию, и уговаривал ее выйти за него замуж и уехать вместе. Но девушка отказалась: родители были против, не хотели, чтобы дочка замуж выходила за нерусского.

Настал день отъезда. Аня пришла к поезду, бросилась в объятья к Низому и сказала, что беременна. Низом чуть рассудок не потерял. Но что он мог сделать? Как остаться в Новосибирске, если дома одинокая мать в нищете живет, а замуж за него Аню родители не отдают?

Расставание было очень тяжелым. Они стояли на перроне и плакали, обнявшись. Потом уже папа узнал, что у Ани вскоре случился выкидыш.

Вернувшись из армии, папа закончил в Ургенче педагогический институт и стал учителем узбекского языка и литературы. И вот Ниязджан решила сына женить. Но очень трудно найти невесту, когда ты беден. Ниязджан отказывали еще и потому, что муж бросил ее и женился на другой.

Соседи и родственники осуждали Сиддика за то, что он не беспокоится о судьбе сына. И тогда Сиддик начал искать моему отцу невесту. Объезжая кишлак, он встретил на дороге Курбан-кула. Тот почтительно поклонился Сиддик-махсуму, и они разговорились. Так Сиддик узнал, что у Курбана есть дочь, и они договорились о сватовстве.

Вернувшись домой, Сиддик сообщил всем радостное известие.

Мой отец страшно заволновался: «Какая она? Как выглядит? Не уродина?» Ведь у нас до свадьбы жених и невеста не могут видеть друг друга.

Низом не смирился с этим обычаем и, разузнав, где живет его невеста, тайком отправился взглянуть на нее.

Недалеко от дома он залез на старое тутовое дерево и стал ждать. Просидел целый день, так ничего и не дождался. Наконец видит — идет девушка и гонит с выпаса коров. И направляется прямо к дому, где живет его невеста. Папа видел только спину этой девушки. Тогда он тихонько свистнул, надеясь, что она обернется. И она обернулась! Папа спрыгнул с дерева и оказался прямо перед симпатичной круглолицей девушкой с большими черными глазами. А брови у нее были — как крыло ласточки. Девушка испугалась и мигом убежала в дом.

Низом вернулся как ни в чем не бывало и, ложась спать, только и думал теперь что о своей невесте.

Наконец заслали сватов и назначили день свадьбы. Только на свадьбе Асила, моя мама, и узнала, что тот парень, свалившийся с дерева, был ее будущий муж.

После свадьбы молодые жили у дяди Садуллы, а потом Сиддик построил им дом, помогать строить пришли мужчины со всего кишлака.

Раньше дома строились без фундамента, поэтому были недолговечные. Зато в этих глиняных домах летом прохладно, а зимой — тепло. В новый дом мои родители переехали вместе с бабушкой Ниязджан.

Только через четыре года мама родила первенца — сына. А еще через два года родилась я.

Бабушка продолжала сочинять свои четверостишия и пела их, играя на домбре. Она у гостя спрашивала сначала, как его зовут, и сразу сочиняла в его честь стихи и пела их. Всегда на свадьбах, праздниках она в кругу женщин пела, танцевала и на домбре играла.

И опять ходила к дедушке Сиддику, чтобы помогать его хромой и больной жене, у которой родилось восемь детей.

У дедушки Сиддика возле дома был большой пруд, и там у него было специальное место для отдыха. Он лежал на боку, облокотившись на подушку, пил из пиалы зеленый чай и курил кальян. Когда он затягивался, было слышно, как бурлит вода в кальяне, и везде разносился запах душистого табака. А бабушка Ниязджан сидела в комнате с женой деда, лечила ее ноги разными травами. Потом дети от хромой жены выросли, все они были грамотными людьми, знали арабский язык.

Вторая жена дедушки Сиддика умерла от горя вскоре после смерти от аппендицита своей младшей дочери — когда «скорая помощь» приехала, было уже поздно, девочку не спасли.


* * *


Как я уже говорила, жили мы бедно. Работал только папа. Лишь в одной комнате был пол и настоящий диван. Мама эту комнату запирала. Она была для гостей. Потолки были из камыша. Когда крыша протекала, папа брал солому, смешивал ее с глиной и замазывал крышу. Колодец был на улице, и туалет тоже. А готовила мама на тандыре, специальной печке из обожженной глины, которую топила сухим кустарником, оставшимся после сбора хлопка. Но этого кустарника не хватало, и папа каждый свой отпуск уезжал в пески на несколько дней, чтобы заготовить дрова на зиму. Нанимал тракториста с тележкой и привозил сухой саксаул из пустыни.

Все мы спали в одной комнате. На пол мама стелила кошму из бараньей шерсти, на кошму матрасы. И так мы ложились спать. В этой кошме водилось много блох. Ночью мы чесались и плакали. Мама включала свет и гоняла блох. Потом кошму заменили на палас.

Мама отдала нас в колхозный детский сад, а дома держала коконы. Личинки она кормила свежими листьями тутовника. Вскоре личинки превращались в коконы, которые быстро собирали и отдавали на специальные пункты. Это был тутовый шелкопряд.


Однажды, когда мне пять лет было, тоже летом, в жару, вот что случилось. У нас на улице в кумгане (так у нас специальный кувшин называется) всегда вода была, чтобы умывать руки. Я вышла поиграть с девочками в куклы. Кукол я делала из палок. К палке привязывала веревки, надевала на палку тряпочку, а все остальное мы сами делали из глины. Сижу и играю, пить захотелось. Смотрю, кумган стоит. Пошла, взяла кумган, подняла и стала глотать воду — и чуть не проглотила шмеля! Он успел укусить меня за язык. Я так кричала от боли! Выплюнула шмеля, он упал на землю и медленно пополз, наверно, промок внутри кумгана. Через несколько минут у меня язык так опух, что я чуть не задохлась. Родители испугались, позвали старушку знахарку. Она глиной смазала мне язык. Дышать стало полегче.

Иногда я думала, может, лучше было бы мне умереть тогда, в пять лет, чтобы больше не мучиться…


Когда исполнилось мне семь лет, летом пришел к нам директор школы и говорит моему отцу:

— Низом, хочешь, твою дочку в пионерский лагерь отвезу, пусть перед школой отдохнет, ведь мои дети тоже в лагере.

У него, между прочим, восемнадцать детей было, осталось двенадцать или тринадцать живых. С ума можно сойти!

— Ладно, сейчас позову ее, — говорит отец и спрашивает у меня: — Ну как, дочка, в лагерь поедешь?

Мне очень интересно было посмотреть, что такое лагерь, — я об этом понятия не имела, потому что еще в школе не училась. Отец говорит:

— Иди одевайся! Сейчас он тебя заберет.

Мамы дома не было. Я пошла к шкафу, нашла все теплые вещи и все на себя надела: несколько штанов, две-три пары носков, джемпер, пуловер. Боялась, что в лагере будет холодно, думала, это находится далеко от нас и я замерзну! А ведь на улице сорок градусов жары было. Вышла на улицу, там на дороге директор школы с мотоциклом стоял. Ни отец, ни директор не посмотрели, как я одета. И директор повез меня.

Лагерь находился в нашем колхозе, неподалеку от нас. Например, мы жили в бригаде номер пять, а лагерь находился в бригаде номер один. Я-то думала — очень далеко поедем, туда, где будет холодно, вот я и надела все, что у меня было зимнего. Хорошо, что пальто не надела, а надо было (шутка). Пока до лагеря доехали, я так вспотела от жары, будто меня выкупали в горячей воде. Пот так и тек с меня.

Вышел из комнаты старый человек, завхоз, и говорит мне:

— Пошли, я тебе форму дам.

Зашли на склад. Он дал мне форму и сказал:

— Вот, оденься, а свои вещи отдельно положи, потом я их возьму и напишу твое имя и фамилию. Когда в конце смены придешь, наденешь свои вещи. Давай поторопись, сейчас ребята из похода придут, кушать будете.

Осталась я на складе одна. И никак не могу снять свою одежду, потому что она вся, которая на мне, мокрая стала от пота. Очень долго возилась, старик, наверно, волновался, почему я задерживаюсь. Не вытерпел, зашел посмотреть, что я делаю.

— А чего ты не надела форму?

Я говорю:

— Не снимается одежда.

И он посадил меня на пол, начал снимать с меня одежду и злиться:

— Что, в Сибирь хотела уехать, а? Я у тебя спрашиваю, в Сибирь собралась? Зачем столько надела? — и ругал меня, потому что он же старый, еле снял все, что на мне есть.

Я-то думала, действительно в Сибирь надо ехать, а оказалось, всего один шаг до этого лагеря.

Вот такие смешные истории сейчас вспоминаю часто.


Во втором или третьем классе учительница меня класскомом поставила. Я всегда хотела первой быть, было у меня такое желание. В нашем классе учились мои соседки, подружки, с которыми мы жили на одной улице. И еще из другого класса с девочками мы дружили и играли вместе после школы.

Как-то со мной поссорилась одна девочка за то, что я не дала ей переписать домашнее задание. Когда мы возвращались из школы, она уже подговорила остальных девочек против меня. В то время как раз начались каникулы. Выхожу на улицу играть с девочками, а они от меня убегают, не разговаривают. Это длилось долго, я очень страдала оттого, что совсем одна, никто не хочет со мной играть и никто не хочет со мной дружить. Сидела все время дома. А та девочка рада была, что со мной никто не дружит.

В конце концов я не вытерпела — ребенок еще, хочется играть, прыгать, танцевать, петь. А у моей мамы два очень красивых платья было из крепдешина. Она всегда берегла эти платья, надевала только на свадьбы, на дни рождения или когда ездила в город, только тогда и надевала. Они висели в шкафу. Пока мамы не было, я взяла эти платья, разыскала ножницы и начала резать их на куски. Из двух платьев получилось достаточно много кусков, а ненужные места — рукава, воротники — я выбросила. И взяла я эти лентами нарезанные куски и пошла к девочкам! Раздала всем, лишь бы только они со мной помирились. Конечно, получив красивые ленточки, они опять подружились со мной.

Потом эта дружба мне очень дорого обошлась. Мама обнаружила, что из шкафа исчезли ее платья, сказала папе, что из такого же материала, как ее платья, девочки носят бантики. Папа сразу понял, что это мои дела, и так отлупил меня, что я об этом до сих пор помню.


И еще одно воспоминание. Мне было двенадцать лет. Я дома сидела, смотрела телевизор. А у соседей свадьба была, и родители мои и братья ушли все на свадьбу. Я хотела позже пойти. Вдруг чувствую — по моим ногам что-то течет тепленькое. Снимаю штаны и вижу кровь. Так испугалась, думала, сейчас, наверно, умру. Понятия не имела, откуда у меня кровь. Побежала за мамой, которая была на свадьбе у соседей, и быстро ей говорю:

— Мама, мама, сейчас я умру!

Мама испугалась:

— Не говори такие вещи, а то в самом деле так получится! Что случилось? — и вышла со мной на улицу.

— Мама, у меня кровь течет, теперь я умру, да? — спрашивала я.

Мама тоже растерялась:

— Где кровь, где течет?!

Домой пришли, и она, увидев мои штаны в крови, сразу догадалась, что со мной. Поругала меня за то, что я шум такой подняла, сняла с меня штаны и холодной водой с хозяйственным мылом их постирала. Потом мне самодельные «прокладки» сделала из тряпки. Оказывается, это были первые месячные, которые у каждой девочки случаются. А я-то думала, кровь никогда не остановится и я умру!


В школе я училась хорошо. Сначала сидела на первой парте, а потом, узнав, что на последних партах можно есть лепешки во время урока, пересела. Но у меня лепешки были невкусные — пока у нас не было коровы, мама пекла лепешки на воде. Тогда я давала двоечникам списывать, а они за это угощали меня вкусными лепешками.


Так прошли годы, я повзрослела. О том, что со мной произошло в пустыне, никто-никто так и не узнал. Эта проклятая история осталась только в моих воспоминаниях.

После восьмого класса мы с отцом поехали в город Хиву. Я собиралась подать документы в женское педагогическое училище и пройти собеседование. Так я поступила на факультет, где готовят учительниц начальных классов. Почему без экзаменов? Потому что я училась в школе хорошо, поэтому без экзаменов меня и приняли в училище.

А волосы мои опять отросли до колен. Роковая моя коса, проклятая! Опять все восхищались моей длинной косой. Ни у кого в училище не было такой длинной косы.

У меня, как у других девушек, появилась грудь. В общем, я совсем выросла.

С хорошими оценками я окончила первый курс. Радовалась, что хоть стипендию буду получать. Конечно, для каждого студента это было большое счастье. Кто бы мог подумать, что трагедия, случившаяся со мной в детстве, может повториться.

Теперь расскажу об этом тоже.


Однажды летом — да, опять летом — после экзаменов я шла домой. На дороге остановилась машина. Не большая, как в тот раз, а легковой автомобиль, белые «жигули». Там тоже сидели трое мужчин. Позвали меня из машины:

— Девушка, можно вас подвезти? Вам куда ехать? Садитесь, мы вас подвезем.

Один из них вышел и начал уговаривать меня, чтобы я села в машину. Даже не поворачиваясь, я отказалась и пошла по тропинке: ведь машина не смогла бы проехать по ней. Там тутовник рос, поэтому я туда и пошла. А он за мной побежал, схватил меня в охапку, легко дотащил до машины и толкнул с силой на заднее сиденье. Это тоже произошло среди бела дня, совсем недалеко от города. Этим троим было 21, 29, 33 года примерно, так мне кажется. Тех, первых, я не знала. А этих знаю. Они и сейчас, наверно, живы.

Машина тронулась. Меня привезли на какой-то склад. Они вывели меня из машины и, толкая в спину, загнали в какую-то комнату, где стояла только кровать. Наверно, это сторожа комната была, не знаю.

Сначала зашел молодой, которому был 20–21 год, а остальные двое во дворе ждали. И вот он начал меня раздевать. Я пробовала себя защищать, сопротивлялась, плакала, отталкивала его от себя, говорила ему, что я девственница. А он ответил:

— Хорошо, так и быть, если ты на самом деле девственница, я на тебе женюсь, а если обманешь меня, тогда уж пощады не жди. Давай проверим, — и набросился.

Он насиловал меня зверски, а у меня, естественно, кровь не вышла. Не могу же я ему рассказать, что, когда мне восемь лет было, меня изнасиловали в пустыне. И вот он начал меня бить куда попало, топтал меня ногами и лупил кулаками. А уходя, сказал:

— Это тебе за то, что ты меня обманула, тварь, сучка, получай, на, на тебе! — и несколько раз пнул ногой в живот.

Тогда, восьмилетнего маленького ребенка, дитя, меня не пожалели, заживо закопали, а тут что, жалеть будут, что ли? Не пожалели. Так же обошлись. Тоже в очередь встали.

Зашел другой, ударил кулаком по голове. Искусал своими погаными зубами все мое тело, сделал свое дело и ушел.

Потом явился третий. У меня уже сил не осталось. Почти сознание теряла. Глаза открыла, его, этого третьего, увидела, бросилась с кровати на пол и поползла к нему на коленях, рыдала и умоляла, чтобы он меня не трогал. Он не стал ко мне подходить близко. Зашел и стоял. А я к нему ползла. Те двое, оказывается, уже удрали. И вот этот, последний, мне сказал:

— Ты не сможешь пожаловаться на нас, потому что ты уже до нас была не девственница и все тогда это узнают. Так что смотри сама. Если хочешь жить, молчи. Ты поняла?

Я кивнула.

Он меня отвез домой, а сам болтал в кишлаке, что я, мол, уже не девственница. Я, конечно, была убита. Опять, как тогда, ходила и молчала, никому словом не обмолвилась, все внутри себя держала. Второй раз не спасло меня имя Хаджар!


С того дня мне в голову мысль пришла — убить их! Ведь я же их знаю! А тех, которые меня искалечили в пустыне, тех я не знала. А если бы и знала, что бы тогда, ребенок, смогла сделать? А в этот раз всех троих знала. Помню, один из них, самый молодой, не был женат, а другой работал в милиции.

Сначала я хотела поджечь дом одного из них. План разработала. Но у меня ничего не получилось, вернее, смелости не хватило. Потом подумала — хорошо бы поступить в юридический институт и стать прокурором и судить их самой. День и ночь думала, как мне быть, что делать. Мучилась этим все время. Иногда очень хотела умереть. Просто умереть, и все.

Когда я была совсем маленькая, моя бабушка Ниязджан рассказала мне легенду.

Вот она.

Легенда о проклятии


Однажды Бог велел всем людям принести по одному куриному яйцу. Люди удивились — зачем это надо! Но сделали, как велел Бог. Из принесенных яиц выросла целая гора.

Тогда Бог сказал:

— А теперь возьмите каждый по яйцу.

Люди послушались Бога, но спросили:

— Не понимаем, что это значит?

Бог ответил:

— Кому попалось то яйцо, которое он положил, тот обретет дар: любой, кто обидит этого человека, причинит ему горе, — будет проклят. И дар этот будет передаваться из поколения в поколение.

— Но откуда мы знаем, кто взял свое яйцо, а кто чужое, ведь все яйца одинаковые!

— Зато я знаю! — ответил Бог людям.


Тогда я спросила бабушку:

— А человек, от которого наш род пошел, какое взял яйцо?

Она сказала:

— Придет время, сама это поймешь.

Эту легенду я вспомнила, когда у одного из моих обидчиков внезапно умерла мать, а другой разбился вместе с семьей на машине.

Хотя, может, это просто совпадение? Не знаю…


В педучилище я училась хорошо. Сидела в библиотеке, участвовала в драмкружках, в спортивных соревнованиях и в районных олимпиадах… А еще в педучилище танцевала в народном ансамбле. Между прочим, у нас в кишлаках таких, как я, не любят. Это стыдно считается — танцевать. Позор.

И вот однажды меня показали по областному телевидению. Танцевала с ансамблем. Ведь я танцевала с детства, всегда!

А рано утром уже слухи пошли. Весь кишлак увидел меня по телевизору. После этого концерта не только я, но и мои родственники и родители не могли ходить с поднятой головой. Некоторые люди кричали мне на улице:

— Вот идет артистка! Какое бесстыдство, ты опозорила всех нас! В нашем селе еще не было клоунов, ты первая!

Слух про меня пустили, будто я учебу бросила и стала танцовщицей. А я, несмотря ни на что, продолжала жить так, как считала нужным. Хотя знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Однажды даже умудрилась сняться в массовке на «Казахфильме». Фильм назывался «Легенда о Чокане». Помню, после съемки нам дали деньги — по пять рублей «ленинскими».

Я в кадр очень четко попала со своими косичками. Правда, кадр длился всего секунды, но это все равно большая удача была.

И началось с тех пор: домой прихожу, а там из-за меня очередной скандал. Брат начал меня бить за мои проступки. И еще говорил:

— Опозорила нас — то танцуешь, то в телевизоре появляешься! Ты нам надоела своими выходками!

Хотела я убежать из дому далеко-далеко, а куда — и не знала! Все время измученная, подавленная ходила, сердце начало болеть. Думала, вот какая я сплошь невезучая! По ночам не могла уснуть, мучила бессонница. Танцевала — и что из этого вышло? Ничего. Одно мучение.

Изнасилование, сплетни — все это на меня давило. Все чаще я хотела умереть. И тут вспомнила, как мне бабушка Ниязджан однажды говорила:

— Никогда вечером не стриги ногти. Это плохая примета. Если будешь подстригать ногти, стриги подальше от скатерти, на которой кушаем хлеб. Потому что если ноготь случайно попадет в желудок, то жутко больно будет оттого, что там, внутри желудка, ноготь начнет расти.

Она, наверно, и вправду так считала.


Вот однажды я решила умереть. Подстригла все свои ногти и проглотила их с водичкой и потом, как дурочка, ждала своей смерти. Но все было напрасно. Не умерла.

В другой раз бросилась я в большой канал, по которому течет вода из Амударьи. Но опять ничего не вышло. Я специально ушла на дно и не выплывала, наглоталась воды. Но меня увидел какой-то мужчина и бросился спасать. Однако не справился со мной, потому что течение было сильное. И тогда он схватил меня за волосы и так вытащил из воды. Проклятая коса, не дала спокойно умереть!

А спустя время я выпила целую горсть каких-то лекарств и отравилась. И все равно жива осталась!

После этого напряжения, после всех страданий два раза в больнице на неврологическом отделении лежала. И там тоже больным свои танцы показывала!


Потом кто-то пустил по кишлаку слух, что я беременна. И я опять впала в депрессию, не было у меня сил бороться. Слишком еще молодая была — шестнадцать лет!

И тогда повезли меня на одно кладбище, которое находится в Шаватском районе. Туда специально привозили душевнобольных людей, и детей, и взрослых, чтобы поклониться могиле Юсуфа Хамадан-пира. Из разных районов и областей ехали, привозили с собой мясо, рис, лепешки и оставляли тем, кто ночевал на кладбище, в специальных домах из глины: для женщин отдельно, для мужчин отдельно.

Посреди этого кладбища, помню, была горка, и с нее женщины, которые не могли родить, лежа скатывались вниз и просили детей у Бога.

По вечерам все сидели и молились о выздоровлении. А утром спрашивали, что во сне приснилось. И мне тоже сказали: жди, должен присниться сон.

И вот наконец приснился мне сон. Увидела я старика с седой бородой. На нем был вельветовый длинный халат. В одной руке он держал палку, в другой — белый сверток. Он положил возле меня сверток и сказал: «Проснись, дочка, я тебе открою твое призвание. Ты должна танцевать. Вот, возьми твою одежду!» С этими словами он развернул сверток. В нем оказался танцевальный костюм. И все. Я проснулась с ощущением, что это был не сон и я видела старика наяву. Этого мусульманского святого зовут Хазрати Хизр, и все, что он говорит, надо выполнять. Это судьба. Вот такие дела.


Примерно в это время между семьями двух братьев — Сиддика и Садуллы — произошел разрыв. Вот как это случилось.


Рассказ о магической книге


Братья еще давно решили поженить своих детей. В мусульманских странах женятся близкие родственники — двоюродный брат на двоюродной сестре. Это у нас в порядке вещей считается. Когда хотят сватать дочь, ее отец прежде всего собирает близких родственников и говорит: «Вот, нашу дочь хотят сватать. Как думаете, отдать мне дочку замуж за чужого или кто-нибудь из вас возьмет ее для своего сына?» Если брат или сестра не хотят брать ее для своего сына, то говорят: «Нет, мой сын пока не собирается жениться». Или скажут: «Не отдавай чужим. Я хочу сына женить на твоей дочери». В любом случае надо обязательно спросить у родственников и у близких людей. Если сыновей хотят женить, то также спрашивают сначала у близких.

И вот два брата решили укрепить семейные узы, так как сами они уже постарели. У Сиддика не женат взрослый сын и дочь на выданье, у Садуллы — тоже дочь и сын. Сначала Садулла женил сына на дочери Сиддика. Потом вскоре Сиддик женил своего сына на дочери Садуллы.

Помните, я рассказывала, что дед Сиддик написал на арабском языке книгу по магии. Он ее никому не давал читать. Прятал. Дети Сиддика знали об этом. Каждый думал, как завладеть этой книгой, как завладеть опытом и знаниями, которые были в этой книге. Дочка Садуллы, теперь невестка Сиддика, тоже знала по-арабски, потому что еще девочкой ходила к дяде Сиддику и его детям и учила арабский язык. Она тоже хотела получить эту книгу. Только мой отец не имел претензий. Он знал, что сводные братья и сестры ему книгу не отдадут. И он утешал себя: «Мне от отца ничего не надо. Спасибо, что он женил меня, и спасибо, что построил для нас дом».

Вскоре дед Сиддик-махсум умер. После похорон у него дома начался скандал из-за книги. Дело в том, что дочь Садуллы умудрилась выкрасть книгу и спрятать, но пока никто не знал, что это она украла. Дети Сиддика чуть с ума не сошли.

Один кричит:

— Папа мне хотел отдать эту книгу!

Другой:

— Нет, он меня больше любил! Если книгу найду, она моя!

Начали искать по всему дому. Не нашли.

А дочь Садуллы чем-то себя выдала. Ее начали подозревать, следили за ней. Она поняла, что книгу держать дома опасно. Решила перепрятать ее в доме своего отца Садуллы. Ночью встала и потихоньку пошла в коровник, где книгу спрятала. А муж ее не спал, следил за своей молодой женой. Когда она выходила из коровника, он ее схватил за руку и вырвал книгу. Закричал:

— Воровка, ты не имеешь права на книгу нашего отца!

На крик все сбежались, начали драться по-настоящему. Все хотели получить книгу. Дочь Садуллы не сдавалась. Ей было завидно, что у Сиддика всех дочерей называли «халифа». Это очень почетно. Чтобы стать халифой, девушки и женщины специально обучались у наставников. Их учили читать и писать по-арабски, учили обычаям. И еще они должны были иметь безупречный голос. Халифы всегда были востребованы, особенно на похоронах. Им платили большие деньги, когда они читали священную книгу во время ритуалов.

Сыновей Сиддика звали «махсумами». Все сводные братья и сестры моего отца хорошо зарабатывали и были уважаемыми людьми.

Дочь Садуллы хотела быть такой же, как они. Мечта стать халифой не давала ей покоя.

Когда книга опять попала ей в руки, она сказала со злостью:

— Пусть ни вам, ни мне не достанется эта книга! — и быстро успела ее сжечь. После этого ее выгнали из дому с ребенком на руках.

Увидев дочь, Садулла разозлился и сказал своему сыну:

— Отправь свою жену обратно к родителям!

— Почему, папа?

— А потому, что дети моего брата выгнали твою сестру. Пусть теперь и их сестра уходит!

— Но у нас все хорошо, ребенок маленький…

— Все равно. Если ты мой сын, должен меня слушаться!

И вот ни с того ни с сего отправили бедную женщину с ребенком домой. Так семейные узы двоих братьев разрушились. Навсегда. И бесценная книга пропала.

* * *


А наша семья жила своей жизнью. Старший брат работал. Младшие учились. Я тоже в училище ходила. Влюблялась, как все девушки. Но, увы, все было напрасно. У меня никакого шанса не было выйти замуж. У нас, если ты не девственница, значит, о замужестве не может быть речи. Все дороги для меня были перекрыты. Если бы вы знали, как я страдала. Ну почему у меня в жизни только одни черные полосы, а где же белые?

Эти годы я терпела дома все нападки, лишь бы окончить учебу. С ансамблем ездила на гастроли по району, принимала участие в сборе хлопка.

Это особая история.


Рассказ о сборе хлопка


Хочу рассказать об этом подробнее. Своим хлопком Узбекистан славится.

Все узбекские женщины летом выходят на сбор хлопка, из поколения в поколение.

Учеников школ, училищ и вузов тоже всегда посылали на сбор хлопка. Учились мало, только зимой. Большую часть года занимались хлопком.

Начиная с февраля хлопковые поля поливают. В марте сеют семена, а когда хлопок вырастает, вручную делают прополку. Потом окучивают тяпкой — тоже вручную. Это очень кропотливая, тяжелая работа. Начинается сильная жара. В поле уходят с раннего утра и до позднего вечера. После окучивания хлопок опять поливают. Поэтому, когда урожай собирают, ноги постоянно в воде, а голова на горячем солнце.

В июне-июле хлопок очень красиво цветет бледно-желтыми цветами. В середине августа начинается чеканка: вручную обрывают на хлопке такую колючку, которую если не оборвать — коробочка не завяжется, хлопок уйдет в рост. Колючка очень острая, все пальцы бывают исколоты.

Вскоре коробочки одна за другой раскрываются, и поля становятся белоснежными. Тогда начинают сбор урожая.

Еще моя мама на хлопок уходила с утра до ночи. Брала с собой большой мешок и фартук, куда складывала хлопок. Нагибалась, двумя руками собирала раскрытые коробочки. Наполнит фартук и высыпает в мешок. Эти мешки относила на пункт специальному табельщику для взвешивания. За этот рабский труд гроши платили. А другой работы в кишлаке не было.

Когда я училась в педучилище, нас тоже на хлопок посылали. Куратор очень сердилась, если мы ежедневную норму не выполняли. Как было выполнить, если хлопок совсем легкий, почти невесомый, а собрать требовалось в день каждому человеку восемьдесят — сто килограммов! У кураторши был тонкий длинный прут. По вечерам она собирала нас всех в комнате и кричала:

— Протяните руки перед собой!

Когда мы протягивали руки, она начинала бить прутом по пальцам тех, кто не выполнял ежедневную норму. А мне неинтересно было этот план выполнять и перевыполнять. Вот и попадало мне часто по пальцам. Боль, между прочим, сильная была.

Может, и были эти «передовики соцсоревнования» на самом деле. Но я думаю, что много было и приписок. В брежневские времена в Узбекистане был свой план — пять миллионов тонн! Попробуй выполни!

За сбор хлопка платили копейки или вообще ничего не платили. Наш труд совсем не ценился. Но план всегда требовали. Если бригада, колхоз или район отставали, тогда их заставляли и ночью работать. На деревянные палки наматывали тряпки, мочили их в керосине и ходили по полю, чтобы люди в темноте могли работать. И никто не смел возразить. Все молча работали. Как при крепостном праве!

Если кто-нибудь не появлялся на поле без очень серьезной причины, то приходил милиционер и заставлял идти.

Иногда до начала декабря задерживали нас на хлопке. Поля уже пустые, а уйти нам не разрешали, пока «сверху» приказ не поступит.

А потом я узнала, что уже в России на больших складах этот хлопок гнил. Наш адский труд пропадал. Тогда кому это было нужно? Чтобы начальники Узбекистана могли отрапортовать начальникам в Москве, так, что ли?

Вот какие порядки были.

Правда, после сбора хлопка делали для народа большие праздники, назывались они пахта-байрам. В Хиве был стадион. Там устраивали сцену, приглашали разных артистов, даже бывали бои баранов и петушиные бои, лошадиные бега. Вся республика праздновала.


* * *


Вот начались у меня последние госэкзамены, последние дни учебы в училище.

Однажды шла я в училище, по тротуару навстречу, смотрю, идет группа молодых людей. (Не волнуйтесь, больше изнасилований не будет! Все эти кошмары остались в моих воспоминаниях.) Ну ладно, дальше буду рассказывать.

Вот эти люди остановили меня и спрашивают:

— Девушка, не скажете ли нам, где находится базар?

Я им показала указательным пальцем, ответить не смогла. Потому что русский язык только теоретически знала, совсем элементарные слова по школе. Никогда в жизни не приходилось русским пользоваться. Потому что там, где я жила, кругом была большая деревня! Да и с кем говорить по-русски, если у нас не было русских?

И вот меня дальше спрашивают:

— Где находится горисполком?

Я их отвела туда. Оказывается, это были студенты из Ленинграда. Они приехали в Хиву, чтобы написать дипломную работу об узбекских обычаях и обрядах.

У них была преподавательница, их куратор, грузинка Генрико Сергеевна Хараташвили. Прекрасная, образованная, культурная и очень простая женщина. Она сказала, что им ночевать негде: из-за того, что у нас город-музей, почти всегда в гостиницах мест нету.

Хотела я их к себе домой забрать. Но я жила в таком ужасном старом доме, там даже пола и потолка нормального не было. Да я уже об этом рассказывала. Я стеснялась, что в таком ужасном доме живу. Конечно, папа не успевал. Пока мы были маленькими, он на всех один работал. Когда повзрослели, брат и я поступили на учебу. Так отец и не смог построить новый дом.

Тогда я решила забрать их в наше общежитие. Генрико Сергеевну отвела к директору. Директор сразу уделила им внимание, комнаты дала, чтобы они могли отдохнуть и переночевать. Я с ними поближе познакомилась. Мы договорились утром встретиться, чтобы я им могла показать все достопримечательные места Хивы. Утром рано пришла, и мы с ними отправились пешком по музеям, везде побывали.

В то время у нас проводились курсовые вечера. Каждую субботу и воскресенье студенты ездили по районам друг к другу в гости. И вот одна студентка пригласила нас — моих гостей и своих однокурсников — вместе на вечер. Она жила в сорока километрах от Хивы.

Я их, то есть русских студентов, возила на свою тридцатирублевую стипендию. Мне на них деньги тратить не жалко было. Мы на вечеринке время провели очень весело, никто не спал. Только под утро от усталости уснули. Обратно все вернулись довольные и радостные.

Генрико Сергеевна тоже была довольна нашим гостеприимством. Ей очень понравилось, что ее студенты повеселились, отдохнули от души!


Через неделю они уехали в другой город. Конечно, я их проводила на железнодорожный вокзал. До прибытия поезда мы пели песни, они мне адреса свои оставили. Эти ребята учились в Ленинградском государственном университете, изучали афганский и арабский языки — будущие востоковеды. Из них двое были из Германии — Лутц (это уменьшительное от Людвига) и Тибор. Из Ленинграда Гия (а это уменьшительное от Георгия!), из Гатчины Виктор, из Казахстана Зарина, из Горького Светлана. Из Калининграда был Олег. Они пригласили меня в гости в Ленинград. Вот это приглашение прибавило мне сил и дало веру в то, что я обязательно уеду отсюда.

Когда они уехали, я себя в руки взяла: отсюда надо выбираться, только поскорее. Я ведь все время об этом раньше мечтала. Вот только не знала куда. А теперь я поняла, куда надо ехать!

Помню, когда они со мной разговаривали, я была совсем как глухонемая. Понимала их кое-как, но отвечать почти не могла. По-русски почти не говорила. Только кивала головой, и все. Но мы и так друг друга хорошо понимали.


После окончания педучилища, получив диплом, я сразу помчалась домой. Пришла и говорю маме:

— Я уеду в Ленинград, в этой дыре больше не останусь, здесь, кроме сплетен, ничего нету! С меня хватит!

Мама испугалась:

— Не делай глупости, и так с тобой досталось нам. Доченька, не уезжай, вот уже диплом получила, работай с отцом в школе, хорошо?

Все было бесполезно. Она говорила, пыталась убедить меня, а я больше не хотела ее слушать. У меня в голове была только одна мысль — как убежать? Нужно было выбрать время, чтобы дома отца и брата не было. Только об этом я и думала.


И вот как-то встала рано утром, смотрю, отец ушел в школу, а старший брат на работу (он после училища устроился на работу в городской дом культуры методистом. И еще он в свободное время на свадьбах на аккордеоне играл. На этот аккордеон отец накопил деньги).

Дома, кроме мамы и меня, никого не было. Вот теперь самое лучшее время, чтобы убежать! Позавтракала и начала собирать летние вещи. Достала «столетний» отцовский старый чемодан. А деньги? Без денег далеко не убежишь. Одно место было в доме, где хранились деньги, — отцовский сундук.

Сундук я открыла и оттуда ровно пятьсот рублей «ленинских» денег взяла. Помню, как от страха сердце дрожало. Все-таки пятьсот рублей немалая сумма была для бедного человека. Это четыре отцовских ежемесячных зарплаты.

На дорогу шесть штук лепешек взяла, которые в пути до Москвы уже как камень стали, и кушать их было невозможно. Если папа оказался бы дома, я так и не смогла бы открыть сундук и не забрала бы пятьсот рублей. Наверно, тогда осталась бы дома.

Помню, мама плакала и говорила:

— Что я скажу отцу? А людям?

Я ничего не ответила на это, торопилась уйти, пока дома отца и брата не было.

Приехала автобусом в город Ургенч — в двадцати пяти километрах от нашего города, — к железнодорожному вокзалу. Вот-вот прибудет поезд, а на Москву никаких билетов нет. Да, билеты на Москву в летнее время всегда в дефиците были. Дыни, арбузы, помидоры, огурцы, зелень — сами понимаете, все едут в Москву продавать фрукты и овощи.

Когда поезд прибыл на станцию, договорилась с проводником за семьдесят рублей, а билет-то до Москвы в кассе двадцать два рубля стоил! Но их уже не было в билетных кассах.


Через три дня оказалась в Москве. Стою в очереди в кассу на Ленинградском вокзале. Ужасно устала от поездки. Все-таки первый раз еду далеко одна. Чтобы сказать кассиру два слова: «Мне Ленинград», — готовилась полчаса. Вот подошла моя очередь, а я растерялась. Кассир говорит:

— Вам куда? Говорите.

Молчу. Она торопит:

— Давайте быстрее говорите, вам куда, какое направление?

— Мне Ленинград, — говорю.

Она:

— Билеты до Финляндского вокзала есть, возьмете?

— Мне Финляндию не надо! — испугалась я.

— До Финляндского вокзала, говорю же вам!

— Мне Финляндию не надо! Мне Ленинград! — повторяла, как попугай. — Мне Ленинград, мне Ленинград! — уже почти плакала.

А кассир:

— Отойдите от кассы, не мешайте!

Я психанула и отошла и все думаю, думаю и сама себя спрашиваю: «Почему „Финляндия“ говорит?»

Никак не пойму, понятия не имела, о чем идет речь.

И второй раз подошла моя очередь. Кассир говорит:

— Опять вы, да?!

Киваю головой и молчу.

Короче, дала она мне билет. Получила я билет, иду на перрон и на билет смотрю, что там написано. Прочитала, и у меня волосы дыбом встали. На билете указано: «Москва — Хельсинки». Боже мой! Никакого Ленинграда нет! Решила, кассир или глухая, или слепая. Начала плакать, но все равно иду. На перроне, помню, кому-то показала билет, и мне сказали, какой мой поезд и на каком пути он находится. Правда, уже время отправления было. Бегом подбежала к вагону и у входа проводнику билет отдала, вошла в вагон и сразу в свое купе!

Проводник говорит:

— Когда в Ленинград приедем, я вас разбужу!

Я очень устала и от дальней дороги, и от московского шумного зала ожидания, от бесконечной очереди. Устала как собака, поэтому сразу уснула.


Рано утром проводник меня разбудил. Вышла из поезда. Этот день был 13 июня 1983 года. Вот я и в Ленинграде, где правили великие цари — Петр I, Екатерина II. Вот он передо мной, легендарный, могучий Ленинград. Что касается кассира, она права оказалась: в Ленинграде есть Финляндский вокзал. А я, дура, из-за этой Финляндии по два часа в очереди стояла на Ленинградском вокзале в Москве. Смешно, правда?

Иду по улице. Смотрю, маленький вагон идет. Думала, такой маленький поезд бывает, что ли? Дай-ка я сяду в него. А это, оказывается, был трамвай! Я же еще в больших городах не была, ни в Ташкенте, ни в каком другом. Конечно, здесь для меня все это было интересно.

Трамвай едет. Через три остановки ко мне подошла худенькая, как скелет, девушка и говорит:

— Ваш билетик?

Я молчу.

Она:

— С вас штраф три рубля.

Я начала плакать. В трамвае пассажиров мало было. Один говорит:

— Контролер, чего вы прицепились к ней, не видите, что ли, она плачет.

Другая пассажирка говорит:

— Смотрите на нее, сколько косичек! Наверно, штук сорок.

Контролер:

— Что, вы первый раз здесь, что ли?

Киваю головой.

Она:

— А в вашем городе что есть?

Я плачу и говорю:

— У нас ишаки есть, дизель есть (это мы так называли автобус).

Слушая мои объяснения, все пассажиры в трамвае хохотали. Контролер говорит:

— К кому вы приехали? Учиться, что ли?

— Гм.

— В какой вуз?

— Университет.

— Ха-ха, с таким русским языком в университет захотела!

Молчу. Она опять:

— Теперь вам придется заплатить три рубля. И еще туда, в ящик, три копейки бросайте. Надо было вам объяснить мне, что вы первый раз в городе. Вот видите, я уже порвала вам штрафную квитанцию.

Заплатила. Интересно, откуда я могла знать, что в ящик, то есть в кассу, надо бросать три копейки? У нас в кишлаке водителю автобуса деньги в руки отдавали.

Девушка-контролер на меня с жалостью смотрит и говорит:

— И куда же теперь пойдете?

— Университет.

— А вы знаете, как проехать туда?

— Нет.

— Давайте тогда я вас провожу.

Мы с ней вышли из вагона и пешком пошли до автобусной остановки. На остановке она мне объяснила, как добраться до университета. Мы попрощались, и она посадила меня на автобус.


Добралась я до университета, нашла здание, где учатся мои приятели, студенты-востоковеды, та группа, которая была у нас в Хиве. Обратилась в деканат: ищу, мол, студентов — того, того… того… того-то. Там мне ответили, что те студенты, которых я ищу, все уехали на Восток на практику. После этого ответа я, честно говоря, не знала, что мне делать. Вышла на улицу с чемоданом и себе говорю: «И куда теперь?!»

По тротуарам ходила туда-сюда, как Ленин. Думаю, что же дальше? Немножко походила, проголодалась, зашла в продуктовый магазин. Внутри магазина чего только нету! Подошла к продавцу и пальцем показала на пряник, потому что слова «пряник» не знала.

Она говорит:

— Что вы хотите?

Я молчу и только пальцем показываю. Она говорит:

— Даже не знаете, что хотите купить! Идите отсюда, не задерживайте очередь, время, время, люди ждут.

В магазине была чековая система. Покупатели с чеками туда-сюда в разные отделы ходили. А я просто понятия не имела, что это за система, и думала: почему все с какой-то бумажкой ходят и стоят в очередях?

Пробыла в магазине довольно долго, все без толку, а кушать-то хочется! Но, увы, все было напрасно. Из этого магазина я вышла голодная. Уже несколько дней горячего не кушала.

Ходила по тротуарам и вдруг увидела женщину в белом халате, которая кричала:

— Горячие пирожки с картошкой, с капустой! Горячие пирожки!

Она прямо на улице продавала пирожки. Я подошла к ней и молча дала деньги. Она тоже молча дала мне свои горячие пирожки. Вот так закончилась моя смешная история про еду.

После пирожков очень захотелось пить. А где эта вода? Нету нигде, хотя весь Ленинград на воде стоит. Но пришлось терпеть. Иду дальше. Смотрю, люди заходят в туннель, где написана большая буква «М». Думала, что там — туалет, что ли? А почему тогда написано «М» — только мужской? А туда идут даже и женщины. Понятия не имела, что там такое.

Я, любопытная Варвара, тоже спустилась вниз. Надо же, это, оказывается, метро! Конечно, как все, стала разменивать деньги. Остановилась возле автомата и начала играть. В ящик бросаешь двадцать копеек или десять, а оттуда возвращается мелочь по пять копеек! Долго играла, интересно же для такого первобытного человека, как я!

Потом подошла к проходу и хотела вниз спуститься, но меня этот аппарат (потом я узнала, что он турникет называется) так зажал, что я закричала, как потерпевшая. Но виновата была я сама, потому что пять копеек бросила в один проходной аппарат, а сама проходила через другой. Конечно зажмет! Хорошо, контролер или, не знаю, диспетчер, что ли, подошла и пропустила меня через неработающий аппарат возле своей кабинки.

После этого случая я долго боялась ездить в метро. Вот такая история была.


Спустилась по лестнице к вагонам. А мне все равно было, в какую сторону ехать. И вот села в вагон и поехала. Сколько часов находилась в метро, не знаю. На одной станции выйду, перейду на другую сторону и опять сяду, и так — туда-сюда. Не знала, как и где выйти из метро и куда пойти.

И наконец решила: «Какая разница, где выходить, все равно некуда пойти! Была не была, выйду». Из метро вышла и оказалась в Ленинском районе, где станция метро «Балтийская».

Все время хотелось воды, просто обыкновенной воды. Почему обыкновенной? Потому что я никогда в жизни не пила ни лимонада, ни кока-колы, ни шампанского, ни вина, ни коньяка, ни водки. Никогда в жизни не пробовала и не собираюсь. До сих пор, кроме обыкновенной воды и чая зеленого, ничего не пью. Что бы там ни было: день рождения, Новый год, свадьба, вечеринка, — никогда не пью.

Теперь продолжаю рассказывать.

В чемодане у меня из продуктов, кроме жесткого хлеба, ничего не было. Пришла на Варшавский вокзал, села в зале ожидания и грызла свой хлеб. Думаю, что же мне делать? Тех моих знакомых студентов нету, а обратно домой никак не хочется, стыдно. Можно себе представить, как меня встретят. Да и о детстве у меня не очень-то хорошие воспоминания…

Думаю — нет, обратно дороги нету!

Вдруг вспомнила одну вещь: ведь они же мне адреса давали! Открыла чемодан и оттуда достала свою записную книжку. И один адрес был ленинградский. Это был адрес грузина Гии, жил он на Варшавской улице.


Пришлось мне искать эту улицу, чтобы не остаться на улице. У людей спрашивала там, тут, везде — и нашла эту улицу. Поднялась на второй или третий этаж, уже не помню. Стою у двери квартиры. Постучала, хотя там был специальный звонок, но звонить я не привыкла. Из-за двери ответил женский голос:

— Кто там?

Я опять стучу. Тот же голос спрашивает:

— Кто там? — И наконец-то открылась дверь чуть-чуть, и там какая-то женщина. — Вам кого?

— Гия.

— Что «Гия»?

— Гия хочу!

— Что-что хотите? Гии нету, он на Восток уехал.

От волнения закричала:

— Я видел, я видел, я видел!

— Что видели, кого видели? Уф, ничего не понимаю! Кого видели?

— Гия видел. (Я еще в то время женский род «она» и мужской род «он» путала. О женщине говорила «он», а о мужчине «она».)

— Девушка, я вам объясняю, его нет и долго еще не будет!

— Гия хочу, Гия видел!

— Девушка, идите, идите, его нет здесь!

Я чуть не плакала, еле себя сдерживала. Она это почувствовала и говорит:

— Вы кто? Откуда? К кому приехали?

— Я Узбекистан. Я Бибиш. Гия видел. Гия хочу.

— Может, вы учиться приехали?

— Гм, — киваю головой.

— Куда будете поступать?

— Университет.

— Какой факультет?

— История. — Откуда мне в голову пришла эта мысль, сама не знаю, но так я ответила.

— Девушка, я ничем не могу помочь. Гии нет, а я не могу вас домой пустить. Ой, возьмите наш номер телефона, когда устроитесь, позвоните нам, ладно? Может, когда Гия вернется, потом приедете к нам.

Она пошла написать мне номер телефона и через несколько минут вышла:

— Вот вам номер телефона… Позвоните, хорошо? Теперь извините меня, до свидания, — и заперла дверь. А я осталась в подъезде. Когда она хлопнула дверью, меня как будто ударили. Вышла на улицу и зарыдала, говоря себе: «Дура, дура, зачем ты приехала!»

Еле-еле сама себя успокоила. Время уже позднее было. Где-то около одиннадцати часов вечера, наверно. Точно не помню. На трамвае ездила долго-долго. Вышла из трамвая, рядом оказалось общежитие Механического института на берегу Обводного канала. Во дворе общежития увидела фонтан. Бегом к нему бросилась и стала пить грязную воду. А у меня больше выхода не было: во рту все пересохло.

Потом сидела на скамейке и грызла свой жесткий хлеб.


Вдруг увидела, что две пожилые (так мне тогда показалось) женщины идут к скамейке и садятся рядом со мной. Через несколько минут обернулись ко мне и спрашивают:

— Девушка, ты учишься здесь?

— Нет.

— А почему сидишь здесь в такой поздний час? Сейчас уже темно, на улице опасно!

Молчу.

— Ой, у тебя косички такие длинные, а ты откуда?

— Узбекистан.

— У тебя что-нибудь случилось?

Молчу.

— А где ты собираешься ночевать?

Слова «ночевать» не знала, поэтому мотнула головой, мол, не поняла вопрос.

— Где будешь спать? — объяснили они руками.

— Здесь.

— Да ты что, — говорит одна из женщин, — разве так можно, пойдем ко мне, доченька моя. У меня все объяснишь, расскажешь, ладно? Пойдем, а то уже совсем поздно.

— Нет, — отказалась я. Думала, они обманут, и очень боялась, что отберут у меня деньги. Только об этом беспокоилась.

Другая женщина говорит:

— Здесь оставаться опасно, идем с нами, а то тебя украдут, или изнасилуют, или убьют, чего доброго.

Я как эти слова услышала, так сразу согласилась. Взяла чемодан и пошла с ними. Одну из них звали Свобода Васильевна, а другую — тетя Таня. И вот Свобода Васильевна забрала меня к себе. А тетя Таня с нами немножко посидела и пошла домой. «Как хорошо, — думаю, — на эту ночь меня уже приютили».


От усталости я спала как мертвая. Измучилась ужасно. Утром рано Свобода Васильевна меня накормила бутербродом и напоила черным чаем. Она очень ласково со мной разговаривала:

— Что же ты как глухонемая! Как мы с тобой общий язык найдем, доченька? Уж и не знаю, что делать.

Свобода Васильевна оказалась очень образованной женщиной. Она рассказала мне, что окончила Институт культуры, работала в домах культуры, а сейчас находится на пенсии, но еще работает заведующей детским клубом. А ее подружка тетя Таня работала в кинотеатре контролером. Потом, помню, целый год я бесплатно в кино ходила.

Обе женщины были очень деятельные. Обсуждали вдвоем, что со мной делать, как мне помочь. Свобода Васильевна и говорит:

— Тебе надо на работу устроиться. А учеба не убежит, да у тебя и знания языка нету. Я тебе «А» говорю, а ты мне «Б» отвечаешь, это же не дело!


Как-то она пришла с работы с известием:

— Бибиш, я искала тебе подходящую работу. Дворником с дипломом не берут. — (У меня диплом есть, и этот диплом надо отрабатывать. А если бы я дворником устроилась, мне бы сразу в коммунальной квартире комнату дали.) — Можно устроить тебя нянечкой в детский сад. Собирайся, поедем с тобой на дачу в Комарове! Там у меня знакомая заведующей работает. И дети все там на три месяца, на лето. Я у заведующей попрошу, чтобы она тебя на работу приняла. Ты хоть меня поняла?

Я, как всегда, покивала головой.

На следующий день мы со Свободой Васильевной поехали в Комарове на дачу! Там она с заведующей разговаривала насчет меня. Короче, та согласилась меня нянечкой принять на работу. Свобода Васильевна меня ободрила и поехала обратно в город. А я осталась на даче.

Заведующая резкая и очень строгая женщина была. Надо не надо, все время кричала на всех, поэтому работники без конца увольнялись. И всегда в садике то воспитательницы, то нянечки не хватало. По этим причинам она меня без прописки на работу сразу приняла, ведь я, когда собралась бежать в Ленинград, до такой степени торопилась, что даже не выписалась из дому.

Заведующая мне показала младшую группу, в которой я буду нянечкой.

Вот и начала я в садике работать. Конечно, заведующая объяснила все мои обязанности. Вообще-то нянечкой работать не трудно было. Успевала, и все было хорошо. Познакомилась с девушками: Анна Петровна — с ней до сих пор связь не потеряла, хотя прошло почти двадцать лет, Оля, Лена, Тамара, Галя…

Поварихи садика, узнав, что я по-русски плохо знаю, решили подшутить надо мной. А я-то об этом не знала, целыми днями как глухонемая ходила, молча скучала по Свободе Васильевне, которая самой доброй была. Так вот, поварихи эти однажды зовут меня:

— Бибиш, иди сюда! Ты знаешь, что такое месячные?

— Не знаю.

— Тогда возьми это ведро, зайди к заведующей и скажи ей, чтобы она тебе ведро месячных дала, хорошо?

— Хорошо, сейчас иду.

Взяла ведро и пошла в кабинет заведующей. Стучу в дверь. Она:

— Войдите!

Зашла, тяну к ней ведро и говорю спокойно:

— Зинаида Александровна, дайте мне, пожалуйста, один ведро месячный.

— Что-что? — Она даже с места привстала.

— Дайте мне ведро месячный.

— Каких месячных! Ты что это говоришь! Какая гадость, кто тебя послал?

— Поварихи.

— А ну-ка позови их ко мне, я им сейчас покажу! У меня месячные давно кончились, пусть своих ведро несут!

Ну и дела были!

После этого какое-то время прошло, поварихи опять:

— Бибиш, иди заведующей скажи, что она трепло кукурузное! Иди!

И я опять, как дура, пошла, представляете. Стучу в дверь кабинета, а в это время поварихи прибежали и еле успели меня остановить: «Не говори ничего. Мы просто пошутить хотели».

Однажды воспитательница группы ко мне подошла и говорит:

— Бибиш, Максим обкакался, сними с него штаны и убери все!

— Что?

— Максим обкакался!

Я слово «обкакался» первый раз услышала и говорю ей:

— Не понимаю, что такое «обкакался»?

Бедная, она говорит:

— Как? Как ты не понимаешь, это же элементарно, люди же какают. Например, Максим, ты или еще кто-то.

— Не знаю, что такое «обкакать»?!

Она начала нервничать:

— Боже мой, как ты не понимаешь: когда человек кушает, после этого он обязательно какает, теперь поняла?!

— Нет.

Она правда запсиховала, и пришлось ей по-другому объясняться:

— Человек «пук-пук» делает!

Только после этого я поняла, что такое «обкакался».

Подошла к малышу. Он так обкакался, так наложил в штанишки! Вот тебе и какашки! Смешно, правда?


Короче, три месяца я работала и отдыхала на даче, и вот мы вернулись в город. Начала работать в городе в том же садике. Жила у Свободы Васильевны, но все равно была как глухонемая. Она, конечно, со мной немножко занималась, и в садике воспитательница Анна Петровна тоже со мной занималась. Она мне задания давала: я писала диктанты, а она проверяла ошибки. Иногда поощряла, иногда ругала. Вот так потихоньку я изучала русский язык.

Здесь, в городе, поварихи опять начали надо мной подшучивать.

Однажды, помню, две поварихи прибежали ко мне и говорят:

— Бибиш, ты знаешь, кто такой «лектор»?

— Нет, не знаю. «Лектор» кто такой?

— Знаешь, Бибиш, лектор — это такая профессия, как тебе объяснить… Короче, лектор — это человек, который проверяет, кто девушка, а кто нет. Он уже нас давно проверил, теперь пришла твоя очередь. Он сейчас придет и проверит тебя, ты поняла? Вон стол, сними трусики, ложись, ноги шире открой, лежи и жди лектора, поняла?

— Поняла.

Они убежали, а я, хоть и не по себе мне было, сделала, как они сказали: сняла трусики, легла на стол и открыла ноги шире. Лежу на столе без штанов и жду этого самого лектора. И жутко волнуюсь, что я не девушка и теперь все будут знать об этом. Сердце мое начало так биться, что, думала, сейчас выскочит.

Лежу, несколько минут прошло. Пока никого нет, тишина. Лежу и лежу себе.

И вдруг открылась дверь, а за ней с какой-то папкой мужчина в галстуке. Я немножко подняла голову и, лежа, смотрю на него. Сердцебиение усилилось. А он все стоит на месте, и глаза у него стали как фонари. Стоит, бедный, не двигается, не шевелится. Смотрит на меня, и похоже, что удивляется, а я на него смотрю, тоже удивляюсь и думаю, почему он не подходит ко мне и не проверяет, девушка я или не девушка? Странно!

А он точно скульптура стоит.

Наконец сзади подошла заведующая и как закричит:

— Что за безобразие?! А ну-ка вставай!

Я, конечно, растерялась, быстренько надела трусы и смотрю на мужчину. Бедный тот человек так и стоял с открытым ртом. А заведующая говорит:

— Иди, быстро позови всех воспитателей и нянечек, пусть сюда приходят!

Конечно, я всех позвала в группу. Вот все явились и сели на стульчики. А этот мужчина в галстуке подошел к столу, где я до этого лежала, открыл свою папку, достал оттуда какие-то бумаги и начал говорить о чем-то, сейчас уже не помню о чем. И на меня поглядывал.

Я думала, почему он ко мне не подошел? Странно, зачем он читает какие-то бумаги? Почему меня не проверил?

После мне сказали, что лектор, оказывается, лекции читает, а не проверяет девушек! А я-то, дура, лежала без штанов и еще с широко открытыми ногами на столе!! И все это от незнания языка! Смешно, правда?


В садике я работала до трех часов дня. А жила по-прежнему у Свободы Васильевны. У нее был друг, или сожитель, — дядя Жора, балетмейстер. У него квартира была в другом районе, но часто он навещал Свободу Васильевну и оставался ночевать, а то и неделями подряд жил. Иногда, даже довольно часто, выпивший приходил и скандалы устраивал, а заодно и меня на улицу выгонял.

И вот наступила осень. Уже ноябрь был. Однажды дядя Жора пришел пьяный и, как обычно, в своем репертуаре, устроил большой скандал. Они сильно ругались. И тут он на меня бросился и погнал на улицу. Я обиделась и выбежала на улицу прямо в домашнем тоненьком халатике и в тапочках. Иду и плачу. Была как раз суббота. Садик два дня не работал.

Ходила по вокзалам, бродила по улицам, а в кармане ни гроша. Уже вечер, уже ночь! Потом на вокзале сидела в зале ожидания, но недолго, потому что милиционеры проверяли документы и билеты. До утра бродила на холоде, но не вернулась к Свободе Васильевне. Потом вдруг вспомнила адрес воспитательницы из садика Анны Петровны.

В воскресенье рано утром, на второй день, пошла к ней. Она расстроилась и сказала:

— С удовольствием разрешила бы остаться у меня, но у меня живут, кроме меня, моя сестра с женихом, и у нас очень тесно. — Правда, она жила в коммуналке.

И мне пришлось опять уйти на улицу.


В домашнем тоненьком халатике и в тапочках очень было холодно. Уже вторые сутки не спала. До утра, наверно, весь Ленинград обошла пешком. И голодная, и холодная. В понедельник рано утром пришла к садику и бегала кругом него, чтобы не замерзнуть. Где-то часов в шесть пришли поварихи и открыли дверь. Тут же я к ним бросилась. Они меня увидели и спрашивают:

— Бибиш, почему ты так рано, почему посинела, почему легко оделась?

А у меня сил не было им отвечать. Они открыли дверь, я зашла и в проходе упала. Когда в себя пришла, то смотрю, я в кладовке, то есть в комнатушке, где хранятся матрасы и раскладушки. Наверно, меня притащили туда, чтобы я выспалась. Целые сутки спала. Никто меня не будил. Когда в себя пришла, воспитательницы посоветовали:

— Иди к заведующей. Требуй у нее жилье. Разве так можно, нельзя же себя губить.

Пошла я к заведующей:

— Зинаида Александровна, я хотела бы у вас попросить, можно ли мне получить от работы комнатушку в коммуналке, помогите мне, пожалуйста.

А она как закричит:

— Знаю я вас! Сначала работаете, а потом, как получите жилье, сразу увольняетесь, и кто будет тогда работать у меня? Никто! Никакого жилья не будет. Слыхала, что ты бродила два дня по улице, но что я могу поделать? — Помолчала и потом говорит: — Ладно, я тоже не железная, разрешаю жить тебе здесь, в садике, оставайся после работы и живи тут. По вечерам приходит сторож, Боря, и вы вдвоем караульте садик. Теперь иди работай.


Я очень обрадовалась, что теперь не придется шататься по ночам, до утра бродить по улице.

С этого дня после работы я теперь оставалась в садике. Жила на втором этаже в своей группе. Сторож дядя Боря сказал:

— Это хорошо, что заведующая тебе разрешила остаться здесь. Я теперь смогу домой уйти. Только ты заведующей не говори.

И вот он всегда уходил, а я оставалась одна. И еще он предупредил:

— Сиди без света, а то пьяные могут бросить бутылку в окно.

Вот и сидела без света до утра. Кушала всегда холодную пищу, ту, что оставалась после детей или от тех, кто не пришел в садик. В субботу и воскресенье почти всегда голодная была, потому что того, что запасала, на два дня не хватало.


В этом детском садике я свой детский сад в кишлаке вспоминала, что у нас там творилось. Этот детский сад иногда, как и другие, проверяли комиссии. Как слышали, что приедут проверять, сразу воспитательницы вместе со своим заведующим выходили на «охоту», везде искали детей: дома, на улице. Поймают — родителей уговаривают, чтобы те детей своих на время пустили в детский сад. Как уедет комиссия, тут же нас домой отправляют. Все равно мы успевали покушать что-то вкусненькое, пока проверка там шла, а потом сразу переставали нормально кормить. Иногда приходилось в садик ходить и без комиссии. Тут они что делали: сначала сами в кабинете кушали со своими детьми второе блюдо, а нам давали только суп, «без ничего» называется, поэтому мы и не хотели в детский сад идти. Старались ходить, только когда у них комиссия, чтобы чего-нибудь вкусненького покушать. А они умоляли родителей привести детей, чтобы садик не закрыли. И все им с рук сходило.


И вот так я жила по вечерам восемь месяцев в детском садике одна, без никого.

Иногда ненадолго выходила в город, на переговорный пункт, домой позвонить. Говорила, чтобы их успокоить, что я поступила в университет и уже учусь.

Очень трудно было. Зарплаты маленькой всегда не хватало. Деньги быстро кончались. Я в трамвае всегда старалась сесть или встать рядом с кассой, и, когда через меня деньги на билетик передавали, я незаметно и себе отрывала. Стыдно, а что было делать!

Еще помню, когда я в садике жила, одна воспитательница приходила каждую субботу и воскресенье под окно и звала меня: «Ты еще жива?» Она приносила в термосе горячий чай. Я так радовалась ее приходу! Было с кем хоть пару слов сказать.

Наступила зима. Холодно. Вся земля покрыта была снегом. Из-за гололеда невозможно ходить. Как-то раз я вышла в город, чтобы купить конверт. Иду по узким расчищенным тропинкам осторожно, чтобы не упасть.

Вдруг слышу голос, старая бабуля зовет:

— Доченька, помоги мне, дай мне ручку!

А я отвечаю:

— У меня ручка нету, — и дальше иду. Иду и думаю, напрасно с собой карандаш не взяла.

Оглянулась, а бабуля уже на снегу сидит и хочет встать.

Я вернулась к ней и подняла ее, а она говорит:

— Хорошо, спасибо, наконец-то ты сообразила!

Оказывается, это она меня звала на помощь. А я думала, она спрашивает пишущую ручку! Откуда же мне знать, что вместо «рука» используется слово «ручка». Правда, очень смешно?

Частенько я свои «познания» в русском языке не к месту использовала. Вот как дело было однажды.

Я уже знала, что ленинградцы культурный народ и друг с другом обращаются очень любезно. И я тоже хотела быть похожей на них. Как-то села в автобус, чтобы ехать куда-то. А в автобусе народу очень много было. И среди пассажиров одна женщина чихнула. Я повернулась и говорю ей вежливо:

— Будьте здоровы!

А она грубо отвечает:

— Не твое дело!

После этого ответа я никогда больше не любезничала в транспорте.

Так вот жила я в городе Ленинграде.


Однажды решила позвонить Гие, студенту, который жил на Варшавской улице и которого я тогда, в первые дни в Ленинграде, пошла искать, а мама его не пустила меня в дом. Вот и звоню. Трубку взяла мама:

— Да-да, алло.

— Гия есть?

— А кто спрашивает?

— Я Бибиш.

— Какая Бибиш?

— Которая с Востока, из Хивы.

— Постой-постой, та, которая с косичками? Да?

— Да, я.

— Ты где находишься, ради Бога, не бросай трубку!

— Хорошо. Я звоню с работы, из детского садика.

— Почему ты раньше не звонила, разве так можно? Я тебе номер телефона давала же!

— Не хотела вас беспокоить, тем более Гия нету.

— Бибиш, когда он приехал с Востока, я, конечно, рассказала о твоем приезде. А он спрашивает: ну и где она? Я говорю, не знаю, то ли на исторический факультет, то ли на другой факультет хочет поступать. И он разозлился и сказал: «Эх ты, мама, что ты натворила! У Бибиш мамы девять детей, и то она с нами возилась столько дней в Хиве! И тратила свои деньги, нас возила на вечеринку, проводила до железнодорожного вокзала, подарила сувениры, а ты одного меня еле воспитываешь и, со своими принципами, отправила ее на улицу! Мама, как же так, она город не знает, если пришла сюда, значит, это я адрес ей дал. Мама, как ты поступила? Теперь где искать ее?!» Тогда я пошла в университет и тебя искала везде в списках, среди тех абитуриентов, которые поступили и не поступили, и все было безрезультатно. Он каждый день ругал меня из-за тебя. Я все-таки надеялась, что ты позвонишь. Ты меня слышишь, Бибиш, ты можешь к нам в гости прийти? Вот Гие сюрприз будет!

— Я вас слышу, спасибо, приду обязательно, только сегодня не могу.

— А когда придешь?

— Давайте послезавтра, в пять часов.

— Хорошо, мы тебя ждать будем. Только прежде чем прийти, заранее позвони, ладно?

— Хорошо, обязательно приду.

Вот так закончилась наша длинная беседа. Через день я позвонила, трубку взял Гия. Обрадовался и сказал, что встретит меня на улице. И я поехала в гости.


Он на самом деле ждал меня с цветами и при встрече поцеловал. Дома мама, папа, бабушка ждали меня. Угощали грузинскими блюдами. У нас разговор никак не получался из-за меня. Она, мама Гии, все повторяла, как ее мучил Гия, как она искала меня повсюду. А я сидела молча, слушала и только кивала головой.

Тогда Гия говорит:

— Так дело не пойдет, сейчас я вернусь.

И ушел. Пришел через полчаса со смугленькой девушкой и говорит:

— Ну вот, я привел вам переводчика, надеюсь, теперь друг друга поймете. Познакомьтесь, это Рано, студентка ЛГУ из Таджикистана.

У этой девушки очень длинные и красивые косички были. Ну конечно, с переводчиком нам всем стало легче. Бедная Рано переводила. Как могла, переводила, потому что она таджичка, а я узбечка, языки-то друг на друга не похожи. Таджикский язык относится к персидской группе, а узбекский язык относится к тюркской группе. Хорошо, Рано по-узбекски немножко разговаривала. Спустя несколько лет они с Гией поженились.

После ужина меня не отпустили, я осталась ночевать у них в доме. Утром мама Гии пригласила меня погулять по городу.

— Мне так стыдно, из-за меня ты, наверно, на улице осталась, Бибиш, — и заплакала.

Мне кажется, она работала научным сотрудником в каком-то институте, сейчас уже не помню.

Я ей о себе рассказала, тогда она говорит:

— Так если ты живешь в этом садике без света, без еды, это очень плохо. Я у Гии спрошу, может, он тебе у однокурсников в общежитии место найдет.

Мы с ней погуляли по городу, потом пришли домой и ждали Гию. Он вернулся с занятий, мама ему все объяснила, и мы с Гией отправились в общежитие. Там я увидела старых знакомых Зарину, Свету. Мы вспоминали, как познакомились, и смеялись от души. Девчонки согласились с предложением Гии и оставили меня у себя в общежитии. С вахтершей договорились, и она меня всегда пропускала. Так и пошло.


Я работала в детском садике до трех часов, а после работы сразу бежала в общежитие. Познакомилась и с другими студентами: из Германии Бернд, из Вьетнама Тхо, Лок, из Монголии Аркаша, Батор, из Бурятии Ира. Помню, я еще им — девчонкам — таскала еду из садика, которая оставалась от детей: котлеты, яблоки, омлеты… Ведь студенты всегда голодные.

И все было хорошо, пока не поменяли в общежитии вахтершу. Теперь новая вахтерша у каждого спрашивала пропуск. В один прекрасный день она меня не пропустила и сказала:

— Покажи свой студенческий билет. — А его у меня и не было, вот я и осталась опять на улице.

Честно говоря, никого не хотела опять тревожить, поэтому потихоньку отошла от общежития и снова бродила до утра, как бродяжка. Замерзла, измучилась и думала: ну почему у меня все так получается? Что у меня за жизнь такая проклятая и зачем тогда вообще жить?


И вот шла, шла по улицам, потом остановилась и легла на асфальт, чтобы хоть какая-нибудь машина меня задавила. Лежала и ждала. Мне уже все безразлично было, лишь бы поскорее умереть, и все.

Вдруг затормозила машина. Человек из нее выскочил, подбежал и кричит:

— Меньше надо пить! Вот молодежь, а!

Я лежу, плачу и не отвечаю.

Он приподнял меня с асфальта:

— Так ты трезвая?

Я молчу.

— Ну-ка, вставай!

— Не встану, я умереть хочу.

— Вот еще! Успеешь умереть, все впереди, вставай. Куда тебя отвезти? — Он помог мне подняться.

— На набережную Обводного канала, туда мне надо.

— Еще чего выдумала! Теперь топиться собралась?

— Нет, я уже топилась. Ничего не вышло. У меня знакомая живет возле Обводного канала.

— Это другое дело. Тогда поехали.

Вот таким образом опять я осталась живой.


Приехала к Анне Петровне. Она меня познакомила со своей подружкой, у которой я и жила некоторое время.

Но сколько можно было по чужим людям скитаться? Пришла как-то на работу и сказала Анне Петровне, что мне очень плохо, что делать?

Она вздохнула и говорит:

— Слушай, сходи-ка ты к депутату нашего района, к Кириллу Лаврову, народному артисту СССР. Может, он тебе поможет.

Вот и пошла я на прием к депутату, к Кириллу Лаврову, и, когда я его увидела в коридоре, красивого, в костюме, с галстуком, я растерялась и обратно в садик вернулась.

Короче, мучилась так примерно месяцев десять. Потом пришлось мне уволиться с работы и все-таки вернуться на свою родную родину, в Узбекистан, в свой родной кишлак. Что теперь делать, ничего у меня не получилось ни с квартирой, ни с работой и ни с учебой. Денег не было, знания русского языка не было, поддержки не было. Моим новым друзьям я не хотела быть обузой, у всех своя жизнь. Так тошно мне было ехать обратно! А что мне оставалось делать? Смириться, и все.

Помню, у меня даже на обратную дорогу денег не было. Гия со студентами и с Генрико Сергеевной собирали на билет. Попрощалась я со всеми и на поезд села. Три с половиной дня голодная ехала, потому что денег совсем не осталось у меня.

Еле добралась до дома.


И опять кишлак, все те же люди, те же взгляды, те же сплетни! В то время у нас дома очень трудные дни начались. Денег не было, на хлеб еле-еле хватало.

Как-то я узнала, что одна соседка поехала в город Самарканд и что там она танцевала на свадьбах и привезла много денег. Я сразу подумала, почему бы мне не поехать и не зарабатывать на свадьбах. У нас на Востоке танцовщицам огромные деньги дают. Поскольку там, где меня знали, танцевать нельзя было, я уехала в другую область, ведь если кто-нибудь узнает, что я на свадьбах танцевала, потом никто замуж не возьмет.


Мне было восемнадцать лет. Глупая, наивная. Очень трудно молодой девушке без опыта пойти танцевать на свадьбе. Я потихоньку узнала, как лучше доехать до Самарканда, как найти нужный адрес и где остановиться. Вот и поехала на заработки.

Нашла этот адрес, этот дом. Хозяйка со мной не церемонилась — оглядела с головы до ног и сразу сказала, что подхожу. Попросила показать танцевальный костюм. Я ей говорю:

— У меня нету танцевального костюма.

Она успокоила меня:

— Не переживай, у меня есть подходящая ткань, возьмешь и отнесешь к портнихе.

— А у меня нет денег.

— Ничего страшного. Заработаешь — и рассчитаемся.

Кроме меня, в той комнате, где хозяйка меня поселила, жили еще четыре девушки, молодые, и тоже из других областей.

На другой день я пошла к портнихе, и скоро платье для выступлений было готово. Очень красивое платье получилось.


И вот в первый раз хозяйка меня отправила с инструменталистом на свадьбу. Про этих музыкантов, которые на свадьбах играют на разных народных инструментах, тоже надо сказать. Они еще зорко наблюдают за танцовщицами, чтобы те полученные деньги не прятали, а все отдавали хозяйке. Если заметят, что девушка прячет часть денег, ее сразу прогоняют. А денег давали столько, что руками двинуть было невозможно! Таких денег я никогда в жизни не видела. Настоящая танцовщица на свадьбах и должна уметь танцевать так красиво и кокетливо, чтобы много денег давали.

И еще: музыкант, чтобы другие мужчины к танцовщице не приставали, часто говорит, что это, мол, его девушка. Иногда на самом деле у них по нескольку жен бывало.

Так вот, моя хозяйка с инструменталиста содрала деньги за то, что я еще новенькая. И мне сказала: «Веди дневник, записывай, сколько ты заработала за один вечер. И я тоже веду дневник. Когда соберешься уходить, я все деньги тебе отдам».

«Какое счастье, — думала я, — у меня будут свои деньги, и я смогу отцу помогать!»


И вот я на свадьбе. Перед выходом во двор, где люди сидят, нас хорошо кормили очень вкусными блюдами. Баранина была, фрукты разные: гранаты, яблоки, груши, абрикосы, персики, арбуз, дыни, — что угодно, все можно было кушать.

Когда вышла танцевать первый раз, вся дрожала, какая-то боязнь была. А потом, когда мне стали по очереди деньги давать, у меня силы появились. И я сама себе сказала: «Держись, ты же деньги зарабатывать приехала, вот они, деньги, о которых всю жизнь мечтала!»

Эти огромные деньги я положила в футляр от инструмента и опять пошла танцевать. Так продолжалось до двенадцати часов ночи. Потом танцовщиц снова накормили и пригласили в одну комнату, где сидело какое-то начальство. И я танцевала для начальства, они тоже бешеные деньги давали. Мне такие деньги и во сне не снились. Правда, поначалу, пока не привыкла, страшно уставала от этих танцев.

В тот первый день я сразу записала в дневник, сколько заработала денег. Так и пошли дела. Когда денег, по моим подсчетам, уже много заработала, хотела быстрее домой поехать, но сезон еще не кончился.


Здесь вот что надо еще сказать. Сейчас в России и на Западе в моде танец живота. Специально обученные молодые девушки танцуют сексуально под музыку арабские, турецкие танцы, даже не понимая, о чем в них идет речь.

Они уже адаптировались, хорошие деньги зарабатывают. Шоу — называется. Что поделаешь, жить-то надо. Но обидно, что они этим весь Восток позорят. Ведь кроме этого сексуального танца живота, наши восточные танцы через движения рук, головы, через мимику про всю бытовую культуру рассказывают: про сбор хлопка, вязание ковров, про сады наши, про виноград… В этих танцах есть все состояния души — и радость, и печаль. А по телевизору в основном показывают, как девочки с голыми животами дергают попочками, и все! Но вернусь к своему рассказу.


Где-то месяца через полтора я решила, что денег у меня уже достаточно. По моим записям выходило, что я могу купить одни новые «жигули», то есть целый автомобиль. Но деньги у хозяйки находились. И мой паспорт тоже. И вот решила я поехать домой и пошла к хозяйке и говорю ей:

— Тетя, дайте, пожалуйста, мне мои деньги, я собираюсь ехать домой.

Она отвечает:

— Не торопись, поработай еще. Куда тебе торопиться, опять в нищету, что ли?

— Нет, хватит. Я уже устала, пусть теперь другие девушки зарабатывают.

— Так они тоже уезжают. Ладно, погоди, я сейчас.

Она пошла к себе в комнату и через несколько минут вернулась:

— Вот твои деньги и паспорт.

Я взяла паспорт, а деньги начала при ней пересчитывать. Боже мой, ужас! Там всего 1300 рублей было, а остальные где? Я ведь где-то 6000 рублей «ленинскими» заработала. Все мои заработки в дневнике записаны! Почему же так мало? Я и говорю:

— Тетя, а где остальные деньги?

Она очень резко и нагло ответила:

— Какие деньги? Все, никаких денег больше нету. Во-первых, ты сюда приехала нелегально! Во-вторых, все я организовала, если бы не я, ты бы от голода сдохла! Я милиции тоже отстегиваю деньги. Вы думаете, легко мне держать вас здесь? Бери что дают и мотай отсюда!

Под конец она уже кричала. Что я могла ей сказать?

Пришлось забрать эти деньги. Но даже они — это годовая зарплата моего отца была. А если бы все деньги получила, все свои 6000 рублей, это пятилетняя зарплата отца была бы.


Вы себе не представляете, в каком я была состоянии: это был мой пот, мой труд! Я пахала, как папа Карло. В результате мизер — получила 1300 рублей.

Чтобы хозяйка не придумала какие-нибудь гадости, пришлось скорее уезжать. Оказывается, хозяйка не только меня дурила, а всех, кто у нее жил: у всех таким же образом воровала деньги и клала их в свой карман.

После этого случая слово «танцы» слышать не могла и долго не танцевала, потому что всегда эту женщину вспоминала. И потом, даже захоти я танцевать где-нибудь в других областях, то куда пойти, к кому обратиться? Не идти же опять к той аферистке!

Если бы все это со мной сейчас происходило и мне снова было бы восемнадцать лет, не знаю, как поступила бы!

Зато знаю: человек должен делать то, что у него хорошо получается. А я раньше подчинялась братьям, родственникам, которые запрещали мне танцевать, петь, встречаться с парнями, ходить в кино… У меня раньше своей жизни не было. Братья все время указывали, что надо делать, а что не надо. Они страшно боялись сплетен. А я была просто девочкой, которая очень хотела танцевать. И никто меня не понимал. Я вот что скажу: когда чувствуешь себя не в своей тарелке, это неудобно. Но когда тебя не пускают в свою тарелку, это еще неудобнее!

В нашем селе не только танцевать, даже петь не разрешали. Я, конечно, петь не умею, голоса нет. Но плясать могу — под любую музыку. В молодости я бы могла зарабатывать своим талантом огромные деньги, но родня позора боялась. По ним, лучше было жить в нищете, чем разрешить мне танцевать на свадьбах и вечеринках. А я даже во сне придумывала разные движения, мимику, постановку танцев делала. Утром вставала — и что? Кто бы мне позволил мои идеи осуществить?

Может, я не в том месте и не в то время родилась, не знаю. Так и жила мимо жизни. Плохо это.

Легенда о горе


Однажды Бог решил проверить силу горя. Сначала на море послал горе, хотел испытать море. Море высохло. Потом на горы обрушил горе. Разрушились горы, рассыпались на маленькие камешки. Послал он горе пустыне. В пустыне началась песчаная буря и весь песок развеяла, ничего не осталось от пустыни. Бог не знал, что делать дальше. «Дай-ка, — думает, — испытаю горе на человеке. Посмотрим, что с ним станет». И послал человеку горе. Но человек не высох, как море. Не разрушился, как горы. Не исчез, как пустыня. Человек мучился от горя, но продолжал жить. Потому что умел не только страдать, но и радоваться. Понял Бог, что только человек может вынести горе, и навсегда оставил его у людей.


Без радости жить нельзя. Без радости сразу постареешь. Чем дольше живу, тем больше хочется людям радость раздавать, отвлекать их от суетной жизни, чтобы хоть немного могли забыться, отдохнуть. Ведь все равно в один прекрасный день умрем. Лучше радовать людей, чем причинять им страшную боль!

Вот с такими мыслями живу сейчас. Но не всегда удается людей радовать. Иногда хочешь кому-то приятное сделать, а тебя почему-то не принимают или унижают. Бывает. Раньше очень обижалась, а сейчас бодрее стала немного. Терплю, что поделаешь, жизнь такая штука!


Теперь настало время рассказать о моем замужестве. Вы уже знаете, у нас на Востоке, если ты уже не девушка, за это наказывают. Это как порченый товар. А за тебя ведь калым платят, свадьбу играют, то есть со стороны семьи жениха большие расходы. Если узнают, что ты не девушкой замуж вышла, могут отобрать назад калым, а тебя саму посадят задом наперед на ишака и будут возить так по всей округе. Я всегда переживала, что меня, такую, никто замуж не возьмет.

Итак, после ленинградских приключений вернулась я в Узбекистан, в родной кишлак. Устроилась работать туда, где мой отец работал, в школу, учительницей начального класса. На летние каникулы я решила поехать к маминому дяде, он жил со своей семьей в Туркмении, в городе Ташауз (теперь он называется Дашогуз). И еще моя подружка жила в этом городе.

И вот я приехала к ним в гости. И у дяди, и у подружки меня встретили радостно, ведь мы редко виделись: далековато и все-таки другая республика.


Однажды я с подружкой гуляла по городу. Возле кинотеатра познакомились с тремя парнями. Один из них на мою подружку глаз положил, а я как раз на него. Этот парень и был мой будущий муж. Подружка моя всегда одевалась прилично, красиво. У меня что было, кроме длинных кос? А так — незаметная, бедно одетая… Одним словом, душевная уродина.

Парни нас пригласили в кино, а мы отказались, нам уже пора было домой. Но мы с ними договорились встретиться через три дня. По дороге подружка сказала, что эти парни совсем рядом живут, и она их часто видела. Оказывается, одного из них зовут Марсель, второго Икрам, а третьего она не знает. Они из богатых семей. В общем, мальчики, которые ни в чем не нуждаются. Я говорю:

— Как им хорошо, родители богатые, что хотят кушают, что хотят надевают.

А подружка отвечает:

— Это только так кажется. У каждого своя жизнь. У маленьких людей маленькие проблемы, у больших людей большие проблемы, так что лучше никому не завидовать.


В течение трех дней я думала только о предстоящей встрече. У подружки платья «напрокат» брала. Но, увы, свидание не состоялось! У подружки мама была капризная, она нас никуда не отпустила. Я так переживала, думала, теперь Икрама никогда не увижу.

Однако я ошибалась. Через неделю случайно его встретила, но ничего не получилось.

Ему, видно, приглянулась моя подружка, а ее не было со мной. Так и распрощались.

Потом я у подружки разузнала точнее, где он живет, и каждый день неподалеку от его дома караулила, когда он выйдет. А когда он выходил из дому и шел или прямо, или налево, или направо, я тут же обходила дома, дорогу, тротуары и шла ему навстречу как ни в чем не бывало и как будто это случайная встреча. А на самом деле я уже по уши в него влюблена была. И однажды все-таки он пригласил меня прогуляться, и я от радости сразу согласилась. После прогулки он проводил меня до дома моей подруги.

Вот так всю неделю мы встречались. Однажды Икрам пригласил меня за город. Мы гуляли по тутовой роще, сидели на траве, смотрели на небо, любовались звездами. Это было очень красиво и романтично. Мы обнялись и поцеловались. В общем, в тот вечер все и произошло…

Потом Икрам спросил:

— Как это так, ты из сельской местности, там такие строгие порядки, а ты уже не девушка? — и все время спрашивал, как это произошло.

Я не стала рассказывать, как это было на самом деле, а просто ответила:

— Изнасиловал один негодяй и не женился, бросил и ушел!

Не хотелось мне рассказывать ему мою истинную историю, ужасно не хотелось вспоминать об этом.

Икрам сказал:

— Ничего страшного, поедешь в Баку или в Ташкент, там тебя зашьют, и станешь целочка, как прежде. Сейчас так многие делают. Потом еще удачно замуж выйдешь.

Я в ответ кивала головой, а на душе у меня так плохо было. Он продолжал утешать, потом спросил:

— Хочешь поступить в университет? Мой дядя в Ташкентском университете декан исторического факультета. Давай я дам тебе его адрес.

— Нет, спасибо, я сама.

Уже совсем поздно было, и он меня проводил к моей подружке. По дороге оба молчали. Уже возле дома он меня остановил и сказал устно свой номер телефона, чтобы я запомнила, и повторил несколько раз. Так и расстались.

На что я могла надеяться? Он красивый, веселый, серые глаза, лицо белое, не как у меня. По-узбекски плохо говорит, потому что русскую школу окончил и мама у него наполовину русская. Братишка учится в Москве, сестра замужем за русским. Отец его, оказывается, разговаривает тоже по-русски, одним словом, интеллигентная семья. А я что — по-русски ни бум-бум. До него далеко.

Но никто, никто меня еще не целовал так нежно, и вообще никто так не обращался со мной, как он. Пришла я к подружке, ей все рассказала (не до конца, конечно). Она меня внимательно выслушала и заявила:

— Он никогда на тебе не женится. Он, наверное, с тобой развлекался. Видит, что ты деревенская, колхоз, вот и хотел воспользоваться случаем. Ты ему не верь, у него в городе таких, как ты, навалом.


После этих слов я в отчаянии уехала домой. Переживала очень за свою любовь, а что толку? Решила из школы увольняться, чтобы поступить в институт. Забрала все документы и уехала в Ташкент. Отец в то время начал строить новый дом и ругал меня, что я ему не помогаю. Но запретить не смог, потому что это бесполезно. Да он и сам чувствовал, что я все равно убегу и поступлю по-своему. Я же Козерог — упрямая, как коза.


Через день оказалась в Ташкенте. Сразу начала искать, где находится Педагогический институт. Нашла, посмотрела список объявлений, на какой факультет какие экзамены. Боже мой, почти на всех факультетах надо было сдавать математику, а у меня именно с математикой было слабовато.

Вышла из института, нашла неподалеку квартиру. Потом отправилась в Театральный институт — бесполезно, на одно место много абитуриентов, шансов у меня почти не было, и тогда зачем рисковать?

Пошла бродить по городу. Нашла Институт культуры, тоже посмотрела объявления — какие экзамены. На режиссерский надо было читать монолог. На методиста-организатора надо было составлять сценарий, а на хореографический факультет надо было танцевать. Думаю, как хорошо: один раз станцую и пройду, — и сдала свои документы на хореографический факультет. Когда начались консультативные занятия перед экзаменами, я как передовик, то есть как отличница себя показала: я ведь после педучилища, а остальные абитуриенты после десятилетки были. Вот так и поступила в Институт культуры.


После вступительных экзаменов уехала домой до начала учебы, до сентября. Хотела порадовать родителей, что я уже студентка вуза. А они вовсе не радовались, наоборот, ругали, почему именно хореографический факультет, а не Педагогический институт. Брат хотел побить меня.

— Убью, никуда не поедешь, мало того, что ты нас опозорила со своими танцами, а теперь хочешь быть балетмейстером, да?! — кричал.

Пришлось мне их успокоить, что через год переведусь на заочное и на другой факультет — методиста-организатора.

До первого сентября осталось три дня, и я вернулась в Ташкент. Впереди были занятия, трудности, зачеты, экзамены.

Однажды решила позвонить Икраму, с которым познакомились в Туркмении: не соединили, потому что никто не отвечал. В то время мне дали общежитие. Жила с одной таджичкой, звали ее Матлуба. Она была очень хорошая и добрая. Потом поехали со студентами на хлопок. Отвезли нас в Джизакскую степь, где мы хлопок собирали. Там рядом были арбузные поля. Студенты целыми днями арбузы кушали. Было очень весело.


Вернулись через три месяца в Ташкент. Начались занятия. Однажды пошла на переговорный пункт и опять позвонила Икраму. Коммутатор соединил, трубку взяла какая-то женщина. Это была будущая моя свекровь, тетя Рая. Я спросила:

— Здравствуйте, Икрама можно к телефону?

Она его позвала.

— Алло, — говорит он.

— Алло, здравствуй, ты меня не помнишь? Это я, Бибиш из Хивы.

— А как же, помню, здравствуй, как дела, ты откуда?

— Я звоню из Ташкента.

— Да? Как ты оказалась там?

— Поступила в институт, теперь я студентка.

— Поздравляю. Если сейчас успеешь, скажи адрес, я тебе напишу.

Я ему все данные сказала, и он обещал приехать. После этого звонка я очень радовалась почему-то. Сама не знала почему. И потом, думаю, зачем он приедет, просто так или с каким-нибудь серьезным намерением, которого у него раньше не было? Даже не знала, что все это может значить. А может быть, он просто к своему дяде приедет?

Окончила первый курс. Учиться было и легко, и трудно. У нас были предметы — классический и бальный танец. Еще успевала писать рассказы.


Рассказ о моих рассказах


Я начала сочинять еще в школе, классе в шестом наверное. Когда папе показала, он говорит:

— Очень слабо, пиши побольше.

А мама сказала, что лучше бы я по дому помогала, и веником била меня за лентяйство. Я любила книжки читать: Дюма, Айтматова, Катаева, «Махабхарату», Азиза Несина, Каверина, Горького, все тома «Тысячи и одной ночи»… Все эти книги я читала на узбекском языке.

Мама сердилась, говорила, что книга не хлеб, не прокормит, и заставляла заниматься домашними делами. Потому что у нас в кишлаках матери подготавливают девушек к замужеству: учат готовить, стирать, убирать. Чтобы будущие родственники не сказали: «Ее мать ничему не научила!»

В Средней Азии луна ночью очень ярко светит. Можно даже читать. И вот я этим лунным светом пользовалась и с наслаждением читала разные книги, когда все спали. Мама опять меня ругала, что я так могу свои глаза испортить.

Те рассказы, что я написала уже в институте, я однажды принесла показать нашему преподавателю узбекской литературы. Он удивился:

— Вы пишете рассказы, а я пишу стихи! Оставьте ваш рассказ, я дома его буду читать.

Скоро он принес мой рассказ с поправками, пригласил меня на кафедру и говорит:

— Я позвонил своему знакомому, он писатель, у него несколько книг вышло. Я рассказал ему о вас. Идите завтра с вашими рассказами к нему в Союз писателей в пять часов. А сегодня я вас приглашаю со мной погулять.

Я от этого заявления расстроилась. Не знала, что ответить, потому что не ожидала от него ничего такого. Он это почувствовал и говорит:

— Мы с вами в одно место сходим. Тут недалеко. Хорошо?

Меня мучило подозрение: куда он собирается меня повести? Может, он всех студенток так приглашает? Не знала, что мне делать. Потом — была не была — согласилась.

После занятий он меня встретил, и мы куда-то пошли. Он мне рассказывал, откуда он родом, как поступил в Пединститут, рассказывал, что пишет стихи и ведет на телевидении литературную передачу. Рассказал, что у него шестеро детей, жена не работает.

Так мы и шли пешком. А я думаю, куда он меня ведет. А он все рассказывает о стихах, о разных писателях.

И вот пришли мы как будто в парк. Место такое, огороженное забором. Внутри длинная дорога, и в конце ее видно какое-то здание. Когда мы ближе подошли, я увидела террасу и на ней много-много кроватей. И еще увидела игрушки, которые на веревках с потолка спускались.

Я ничего не поняла. Тут были дети разных возрастов. Кто-то лежал, кто-то сидел на кровати.

Преподаватель говорит:

— Хаджар, что вы остановились? Подойдем поближе к детям, не бойтесь, они не заразные.

И он поздоровался с детьми и с женщинами в белых халатах. Потом присел на кровать к одному мальчику и спросил:

— Как ты, малыш, выздоравливаешь? Мама и папа приезжают?

Я кругом смотрю. Кто-то из детей играет с подвешенными игрушками. Некоторые лежат равнодушные. Им, видно, не до смеха.

Еще некоторое время мы побыли там и пошли к выходу.

По дороге он мне говорит:

— У этих детей — у кого паралич, у кого разные болезни костей. Некоторым из них никакая медицина помочь не в силах. Они так ходить и не смогут. Теперь ты их видела, Хаджар.

Так благодари Бога, что ты своими ногами по земле идешь и всегда эту опору чувствуешь. Что наше горе по сравнению с их горем?

Мне так стыдно было, что я о своем преподавателе плохо подумала!

На другой день в пять часов я уже была в Союзе писателей. Нашла кабинет, где сидел человек, о котором мой преподаватель говорил. Он у меня спрашивает:

— Давно пишете?

— С шестого класса.

— Что именно?

— Рассказы.

— О чем?

— О жизни. О детстве.

— Ну, покажите.

Я вытащила из сумки две общие тетрадки и отдала ему. Он полистал одну, где-то немножко почитал, очень немножко, и говорит:

— Ну, что я могу сказать. Я вас принял, потому что очень уважаемый человек меня попросил. Но ваши рассказы не соответствуют никаким правилам. Так что не обижайтесь, но я ничем не смогу вам помочь.

Я вернулась от него опустошенная, разбитая, как будто у меня кто-то умер. Когда мой преподаватель узнал, что у меня рассказы не взяли, он сказал:

— Не останавливайтесь, пишите все равно. Я поговорю с ведущим литературной студии, чтобы вы смогли ходить туда на занятия.

— Ну, мне же ясно сказали, что я не знаю никаких законов, как писать!

— Вот и будете у него учиться.

Но я так и не пошла на эти занятия. А к писанию все же вернулась, но только гораздо позже.

* * *


Однажды я получила письмо от Икрама. Он спрашивал, не вышла ли я замуж. Просил написать ему об этом. Я очень удивилась: жениться собирается, что ли? Ой, если так, то хорошо! Я ему ответила, что учусь, замуж еще не вышла. Скоро переведусь на заочное отделение, буду учиться на методиста. Еще написала: поеду в Хиву, домой, устроюсь на работу, и сообщила, когда начнется сессия для заочников, и свой домашний адрес тоже дала, чтобы он мне потом домой письмо написал.

Вернулась в свой кишлак, устроилась на работу заведующей колхозным клубом. Работала со школьниками. Организовала кружки — танца, вязания. Зарплата была мизерная. Несколько раз хотела организовать представление, но в клуб, кроме нескольких учеников, никто не ходил, а танцевальный кружок родители им запретили посещать. Поэтому на работе целыми днями бездельничала: уставала в основном от жары, закрывала изнутри дверь своего кабинета и все время спала, больше нечем было заняться. Смешно, правда? А что мне оставалось делать?

У нас народ не любит ходить по клубам. После хлопкового поля устают, домой придут — дома шестеро-семеро детей, надо готовить еду, стирать вручную, убирать, за мужем ухаживать, упреки свекров и свекровок выслушивать. Да и еще уйма остальных дел. Короче, некогда особенно развлекаться. Вот я и бездельничала. Восток, видите ли, — «дело тонкое». А я закрывалась в клубе, включала музыку и танцевала на сцене одна. Совершенно одна!


Через некоторое время началась сессия. Я уехала в Ташкент и оттуда позвонила Икраму. Он сказал, что приедет, чтобы увидеться со мной.

Получила от него телеграмму. Встретила его в аэропорту. Приехали с ним в общежитие. Покушали вместе, потом разговаривали, вспоминали. Потом пошли гулять в парк. И вот он предложил мне поехать с ним вместе в Туркмению, чтобы познакомиться с его родителями. Я не согласилась: с чего это? А он говорит, что решил на мне жениться. Я ему говорю: у нас нельзя показываться перед свадьбой родителям и родственникам жениха. Он ответил на это, что у него европейская, культурная семья: «Давай соглашайся, я тебя просто познакомлю с ними». Он так долго уговаривал, что в конечном итоге я согласилась.


Сессию я успешно сдала, и через два дня мы с ним поехали в Туркмению. Приехали в Ташауз. Подошли к их дому. Позвонили в звонок. Ворота открыла синеглазая, очень красивая женщина, его мама. Поздоровались, она меня обняла. Зашли в дом. Там, в зале, за столом сидел мужчина, мой будущий свекор: симпатичный, с кудрявыми волосами, длинными ресницами: недаром у него прозвище было — Пушкин.

Он тоже со мной поздоровался. Сели за стол, начали ближе знакомиться. У них в зале было очень красиво, на полу и на стенах большие дорогие туркменские ковры. На столе на большом хрустальном подносе лежали фрукты: гранаты, яблоки, мандарины, виноград. До сих пор я помню, как родители Икрама меня с ног до головы оглядывали. А я только на фрукты смотрела и думала: когда же они спать уйдут?

Потом свекор говорит:

— Все-таки она с поезда. Рая, покажи ей баню и все остальное.

Его мама проводила меня в баню. Пока я купалась, отец, оказывается, допрашивал Икрама, когда, где, при каких обстоятельствах мы познакомились, кто я такая, откуда? Хорошо, мы еще в поезде договорились, что отвечать, если спросят.

После меня Икрам пошел купаться. А в это время отец его меня допрашивал. Я тоже рассказывала все, как было, кроме интима, потому что этого рассказать нельзя было. Наконец родители ушли спать. Как только они ушли, я набросилась на фрукты. Съела вмиг почти всё. После этого мне стыдно стало, что веду себя как голодранка. А что вы думаете — студенчество, маленькая зарплата, а раньше — у мамы много детей было, откуда взяться мандаринам? Даже во сне это не снилось.


Рано утром его отец сказал, что хочет пригласить всех родственников и посоветоваться с ними по поводу меня, то есть рассказать о том, что сын привел домой девушку. Он начал обзванивать всех и назначать встречу на восемь часов вечера. Заметив, что я очень нервничаю, Икрам успокоил меня, сказав:

— Ты только не волнуйся, я с тобой, все будет хорошо.

Тетя Рая приготовила плов. В восемь часов вечера пришли все родственники. Ужинали вместе. Родственники тоже меня с ног до головы осмотрели. Одна женщина заявила:

— Как это так — явиться сюда, в дом, перед свадьбой. Если бы мои дочери так поступили, я им головы оторвала бы! У тебя родители есть? — спрашивает меня.

Я молчу. Что тут скажешь? Виновата. Тогда другая подхватила:

— Какое бесстыдство!

А третья им отвечает:

— Давайте не усугублять ситуацию, посоветуемся, что будем делать теперь?

Отец Икрама ко мне обратился:

— Дочка, ты живи пока здесь, а мама Икрама поедет в Узбекистан, в твой дом, к твоим родителям, и скажет, что ты у нас находишься.

В это время подошла ко мне одна из теток и говорит:

— Раз ты своими ногами пришла сюда, так никакой свадьбы не будет! И даже не мечтай об этом! Ишь чего захотела!

После такого нападения я вообще растерялась, подумала: зачем послушалась Икрама и сюда приехала…

Потом все-таки взяла себя в руки и так ответила:

— Вы, конечно, извините меня. Во-первых, Икрам меня привез сюда, чтобы познакомить с родителями, и я не прошу, чтобы меня взяли замуж. Во-вторых, мои родители думают, что я еще в Ташкенте нахожусь, на сессии. В-третьих, если без свадьбы здесь останусь, в нашем селе слухи пойдут, что я убежала из дому, и мои младшие сестры из-за меня не смогут замуж выйти, потому что люди будут осуждать: «Если сестра убежала из дому черт его знает куда, от младших сестер чего можно ожидать?» Поэтому я лучше уеду обратно в Ташкент. Приятно было познакомиться с вами, до свидания. — И хотела уйти.

Отец Икрама меня остановил, а им говорит:

— Я зачем вас сюда позвал? Давайте решать, что будем делать.

Родственники:

— Это надо спросить у вашего сына — что делать. Он же притащил ее в дом.

Теперь все подступили к Икраму:

— Ты ее любишь?

Он ответил спокойно:

— Да, люблю и женюсь только на ней.

Тогда одна из теток говорит:

— Ладно, если так, значит, может, это судьба. Теперь мы должны ехать к ней в кишлак. Там спросим у соседей про ее родителей, кто они такие, что у них за дочь. Если выяснится, что все хорошо, будем сватать и сыграем свадьбу, если ответят, что она не из приличной семьи, тогда вернемся назад. Нам такая невестка не нужна. А ты, моя дорогая, не сиди здесь, езжай домой. В субботу приедем свататься.


Короче, мое знакомство с ними закончилось тем, что они сообща пришли к выводу сыграть свадьбу только в том случае, если я окажусь из приличной семьи.

На дорогу дали мне деньги, и я вернулась домой. Родители, увидев меня, удивились, откуда я взялась. Я им сказала, что сдала зачеты и экзамены, что сессия закончилась и все в порядке. После этого никаких вопросов не было.


Наступила долгожданная суббота. Жду сватов, а они что-то опаздывают. Утром ждала, к обеду, к ужину. Волновалась, думала — всё, они уже не приедут. В это время возле нашего дома остановилась машина. Я от радости запрыгала и закричала на весь дом:

— Приехали! Приехали! Ура!

Брат удивленно на меня смотрит и говорит:

— Кто приехал?

Я потом поняла, какую кашу заварила, и ответила — не знаю. Испугалась, не дай Бог, родители узнают, что я не только в Ташкенте на сессии побывать успела…

Сваты зашли в дом. У нас такой обычай: когда сваты входят, девушка должна спрятаться. Хотя я уже их всех видела, но, по обычаю, спряталась в комнате. Родителей дома не оказалось, они на свадьбе были. Пришлось брату за ними отправляться. Через час папа с мамой пришли и увидели, что дома незнакомые люди. Представились друг другу, и начался у них разговор.

Мой отец говорит:

— Она еще учится.

Сваты на это ответили:

— Ну и что, она может и после свадьбы продолжать учебу. Давайте ускорим свадьбу, за две недели все сделаем.

— Зачем такая спешка, я еще не готов. Надо купить кое-что, нет сундука, шкафа, ковра, дивана. За такой маленький срок успеть невозможно. И еще, вы же знаете — у вас наверняка тоже есть взрослые дети, у вас дочери замужем и снохи есть, — по правилам вы должны прийти еще два-три раза, чтобы обсудить все: калым, расходы и прочее.

А они отвечают:

— Мы очень далеко живем и все работаем, нет времени, чтобы лишний раз ездить. Если рядом жили бы, тогда другое дело. А остальное: шкаф, ковер, диван, калым — все будет. У нас дома все есть.

Отец:

— Я не сомневаюсь, что у вас есть все, но моя дочка не вдова, чтобы уйти из дому пустой. По нашему обычаю — вы должны меня понять, — она должна выйти из дому со всеми эти ми вещами, и все люди должны это увидеть, потому что все так делают, это же наши обряды.

Сваты согласились привезти все вместе с калымом. И еще сказали, что Икрам любит меня. Хорошо, меня не предали, что я у них была. И еще хорошо, что они не знали, что я танцую! А то никакого сватовства не было бы.


Через тринадцать дней состоялась моя свадьба.

Сваты, как и обещали, привезли все: сундук, диван, шкаф, четыре матраса, обитых дорогим материалом, четыре подушки, двух баранов, тридцать шесть литров масла хлопкового, сорок килограммов риса, сорок штук лепешек, сорок килограммов яблок, один ящик конфет, два ящика водки, два ящика шампанского, два ящика лимонада, два мешка муки по семьдесят пять килограммов, четыре куска разного ситца по десять метров, моему отцу костюм, братьям тоже по костюму, маме дорогой платок, сестрам ткань на платья.

И еще для меня одежду и обувь, четыре золотых колечка, цепочку, серьги, браслет.

За мою маму тоже в свое время калым платили. Ее вместе с подругами везли на тракторе с тележкой впереди, там лежало ее приданое. Трактор ехал, тарахтел — тр-тр-тр! Сейчас это смешно кажется, да!


Рассказ от том, как у нас справляют свадьбы


Вообще, свадьба у нас — это сложный обряд. Сейчас в городах все проще, конечно. Но раньше, а в кишлаках и теперь, обычаи соблюдались строго. Везли калым: рис, муку, масло хлопковое, сладости, одежду невесты, отрезы на платья, хан-атлас, парчу, крепдешин, платки. Родители жениха везли отрезы для курпачи (стеганых ватных подстилок), для матрасов, подушек и одеял.

Когда женились мои родители, ваты не было, чтобы набить подушки, матрас и одеяла. В каждом доме женщины в свободное время сидели и выбирали из хлопка чигит, готовили вату, хотя это было запрещено, весь хлопок надо было отдавать государству.

Из кишлака приходили пожилые женщины шить для невесты приданое. Сначала вату взбивали двумя палками, чтобы она стала пышной. Потом материю стелили изнаночной стороной наверх, ровно укладывали вату, покрывали тканью и простегивали. Шили из белого хлопчатобумажного материала сорочку для первой брачной ночи. После работы всех женщин угощали.

Отец невесты покупал на базаре у ремесленников разукрашенный сундук для приданого. Когда в доме невесты готовятся к свадьбе, родители жениха приходят, узнают, что надо для торжества. Невеста не должна показываться родителям жениха, она в это время сидит в другой комнате. Если ей что нужно, она передает это через родителей жениха. Моей маме еще привезли плюшевое пальто (она его лет двадцать носила, даже больше!) и черного цвета махси (такие сапоги, на которые надевают галоши).

Прежде чем уйти в чужой дом, невеста устраивает девишник. Две близкие подруги ходят по кишлаку, взрослых девушек приглашают на девишник. Все приходят с подарками: или маленькие платки, обшитые по краям кружевом, или мыло, или духи. Невеста принимает подарки, передает их близкой родственнице. А та все складывает в одном месте.

Девушки сидят в комнате на полу, разговаривают. Рассказывают друг другу о своих мечтах, о замужестве, о работе в колхозном поле и о разном другом. После трапезы они танцуют. Потом невеста приносит большой тюк и разворачивает его посреди комнаты. Все подходят и смотрят на подарки от сватов и обсуждают эти подарки — понравились или нет. Одна говорит:

— Когда у меня будет свадьба, я тоже это закажу.

Другая говорит:

— А я лучше вот это буду заказывать, — и показывает на то, что в кишлаке считается «модным». Неудивительно, что в кишлаках все женщины похоже одеваются, как инкубаторские.

Все девушки остаются на ночь. Подружка невесты сыплет в глубокую чашку хну, добавляет чуть-чуть одеколона, разбавляет теплой водой. Потом на спичку наматывают вату и начинают писать на руке, на ладони или на груди инициалы любимого человека. Пишут: «Я тебя люблю! Ты мой единственный», или: «Где ты, мой любимый?» И сидят до утра, ждут, пока хна высохнет.

Невесту к первой брачной ночи подготавливает близкая родственница. Эта девушка должна все время находиться рядом с невестой. Невеста подогревает воду и моет свое тело, бреет волосы под мышками, внизу живота.

Специальный человек готовит плов к обеду. Невеста сидит в комнате с подружками. В это время заходят пожилые женщины и приносят свадебное платье. Теперь должны выйти все, кроме невесты. Женщины говорят:

— Доченька, время уже, давай-ка сними свою одежду и надень вот это.

Невеста, услышав эти слова, начинает плакать и убегает в другую комнату. Женщины идут за ней и приговаривают:

— Не плачь, доченька, у всех такая судьба.

Другая говорит:

— Радуйся, что тебя взяли. Некоторые сидят и ждут своего счастья.

Ей помогают снять одежду, надевают свадебное платье. Девушки заплетают невесте косички — иногда две, иногда сорок, но никогда — одну. Женщины надевают на голову невесты тюбетейку, лоб покрывают специальным белым платком и говорят:

— Эй, Аллах, сейчас она выйдет, как светлая луна! Спаси ее от бед!

Платок этот вот для чего нужен: в первую брачную ночь жених и невеста спят вместе, а потом жених требует, чтобы невеста доказала свою невинность. Тогда невеста снимает с головы белый платок и вытирается им. Если платок становится от крови красным, тогда невинность доказана.

После одевания невесту кормят, чтобы она силы не теряла. Хотя в тот момент ей совсем не хочется есть от волнения.

Народ сидит в доме и ждет, когда невеста выйдет и ее повезут к жениху. В это время все едят плов.

Когда невеста появляется, ее окружают подружки, быстро накидывают на нее большое покрывало и ведут на улицу. Там уже ждет толпа народа. Все просят, чтобы отец благословил свою дочь.

Потом везут невесту к жениху.

Неподалеку от дома жениха машину останавливают. Один из родственников жениха разводит небольшой костер, через который должна проехать машина. Это такой языческий пережиток. И никому не разрешают перебегать дорогу перед машиной — есть примета, что детей не будет.

Невесте помогают идти, ведь она под покрывалом ничего не видит. У двери стоит кто-то со стороны жениха и произносит имена родственников. В честь каждого невеста должна поклониться. После этой церемонии невесте говорят:

— Заходи в дом с правой ноги!

И невеста с правой ноги переступает порог. Этот обычай идет из поколения в поколение.

Если после свадьбы в доме все нормально, говорят:

— Хорошо! Невеста с правой ноги в дом вошла!

Если случается что-то неприятное, то ее упрекают:

— Вошла в дом не с той ноги!

* * *


Меня выдавали замуж так же, как всех наших женщин. Этот ритуал с небольшими изменениями передается из поколения в поколение.

В день свадьбы, к полудню, пожилые женщины надели на меня белое платье, на голову повязали белый платок — знак невинности. Накрыли меня большим покрывалом и велели мне плакать. А я именно в этот момент не могу заплакать, и все тут. Соседка дергает меня за руку и говорит:

— Плачь, плачь, а то сплетни пойдут — родной дом покидает и ни слезинки не проронила.

— Не могу плакать! — отвечаю я.

Она щиплет меня:

— Дура, кто это увидит, дура! Ты просто ори, и все, хотя бы притворяйся.

Пришлось притворяться, будто я плачу, а на самом деле под покрывалом радовалась, что наконец-то выхожу замуж.

Перед тем как мне сесть в машину, отец меня благословил. И так мы поехали на семи легковых машинах и на одном грузовике со шкафом, диваном и коврами. Пересекли границу, прибыли в город Ташауз. Нас уже там ожидали. Зарезали барана и сыграли свадьбу.


Гости ночью не спали. Ждали от нас обоих результата. Мой муж утром должен был доказать им мою невинность. Вот теперь я начала по-настоящему плакать. Муж меня успокаивает. Оба думаем, как выйти из этой ситуации, что делать? Вдруг Икрам говорит:

— Все, придумал! Бибиш, ты не волнуйся, все будет нормально. Я сейчас приду. Ты лежи и жди меня, ладно?

Через десять минут он вернулся с каким-то свертком. Запер изнутри дверь, потом развернул газету. И я увидела кусок свежего мяса. Он снял с моей головы белый платок и начал тереть его мясом, чтобы спасти мою шкуру. Получилось кровавое пятно.

Утром рано все родственники собрались во дворе. Икрам вышел с платком, который ночью тер мясом, и показал им. Его хвалили — молодец, молодец. Потом разошлись по домам. Слава Богу, все обошлось. Никто ничего не заподозрил. Так благодаря мужу я была спасена, а то его родня выгнала бы меня в свое село, как собаку.


После свадьбы некоторые из родственников остались, чтобы убрать дом, помыть посуду. Они рассказали, что когда ехали меня сватать, то, не подъезжая к нашему дому, спрашивали у людей, какая я, замужем была или нет, из какой семьи, хорошей или плохой. К моему счастью, почти все сказали: «Она все время учится», «Отец учитель, простой, хороший человек», а некоторые просто говорили: «Откуда нам знать, какая она?!»

Хорошо, что им навстречу не попались плохие люди, те, которые любят таскать повсюду сплетни.


Вот и закончились мои бесконечные страдания, думала я, хотя не знала, что ждет меня впереди.

После свадьбы свекровь зашла в нашу комнату и говорит:

— Дочка, мы с завтрашнего дня выйдем на работу. У нас дома всегда режим: в восемь пятнадцать — завтрак, в тринадцать пятнадцать — обед, в восемнадцать пятнадцать — ужин. Мой муж любит чистоту и порядок. Все должно быть в порядке. У нас бывает много гостей. Ты должна всегда успевать и стараться быть аккуратнее, поняла?

Я в ответ только киваю, потому что у нас запрещается разговаривать целый год со свекровью и свекром: целый год нельзя говорить, только головой можно кивать и, как глухонемой, руками, жестами объясняться. Такой обычай, все местные молодые невестки соблюдают это правило. Поскольку у Икрама мама наполовину русская, она не хотела, чтобы я все время молча ходила. Она сказала, улыбаясь:

— Тебе можно разговаривать со мной. У нас дома маленьких детей нет, чтобы твои жесты переводить, так что говори что хочешь, а то за год от молчания чокнуться можно.

Вот я со свекровью и разговаривала, а со свекром — нет, год-полтора, соблюдая правила, молчала.

На следующее утро встала и заварила зеленый чай. Мы вместе завтракали. Когда за столом сидели, свекор взял одно яблоко, показал мне и говорит:

— Видишь, вот у меня в руках яблоко. Неважно, большое оно или маленькое. — Он ножом разделил яблоко на четыре части. Потом по одной роздал нам и сказал: — Ты тоже всегда так поступай, нельзя думать только о себе. Что попадет тебе в руки, все дели с близкими тебе людьми! Надеюсь, ты поняла, что мы одна семья.


Свекровь работала старшим экономистом на торговой базе, а свекор заместителем начальника конторы материально-технического снабжения. А мой муж работал автосварщиком, ремонтировал легковые автомобили, у него ненормированный рабочий день был. Уходя на работу, свекровь сказала:

— Бибиш, вот что: мы вернемся с работы к обеду, к часу дня. Обедаем мы всегда дома, потому что работа близко. Приготовь-ка ты нам густую рисовую кашу.

И они пошли оба на работу, а Икрам остался со мной. Я ему говорю:

— Ты случайно не знаешь, как готовить рисовую молочную кашу?

— Откуда я знаю, спросила бы у мамы.

— Стесняюсь.

— Тебе нечего стесняться. — И пошел спать.

А я, дурочка, ходила туда-сюда сто раз между нашей комнатой и кухней. Вроде бы сначала воду наливают, потом рис кладут и молоко льют. Кастрюлю на газ поставила. Жду. Ничего не получается. Кинула много соли. Открыла полностью газ, каша пригорела. Я начала плакать. Уже время к часу. Черт его знает, что у меня получилось.

Хотела заварить чай, выхожу во двор, чтобы выкинуть из чайника старую заварку, в это время открываются ворота и входит мой свекор. В костюме, в галстуке, в шляпе. Как я его увидела, от волнения задела носиком чайника дверь. Пока он был в туалете, нашла несколько газет и завернула разбитый чайник, выкинула в мусорку, потом быстро заварила чай в другой посуде. Пока привыкла к его приходу, у семи чайников носики отбила.

Свекровь пришла, на меня смотрит и спрашивает:

— А почему ты плакала, с Икрамом поссорились, что ли?

Я молчу.

В тринадцать пятнадцать подала обед на стол. Свекор одну ложку съел и сказал:

— Спасибо, дочка, очень вкусно. — Тут же отодвинул тарелку. Я тоже попробовала — оказывается, пересолила.

Свекровь поняла все, встала и пошла на кухню и через три минуты принесла ему яичницу. Когда опять уходила на работу, сказала:

— Бибиш, давай-ка лучше я тебе напишу рецепт самого простого блюда: мясного бульона.

Взяла она бумагу и пишет: «В кастрюлю наливаешь холодную воду и туда кидаешь мясо. Когда вода начнет кипеть, положишь туда лук, морковь, где-то через тридцать минут положишь картошку, а то она разварится».

— Возьми рецепт, приготовишь на ужин.

Когда они ушли на работу, я начала ходить по комнатам. У них дом был огромный, десять больших комнат: заблудиться можно. Конечно — свекор был раньше директором кирпичного завода. Он сам построил этот дом.

Мебель хорошая, семнадцать штук дорогих ковров, хрусталь, везде чистота и порядок. Я проверила тумбочки, хотела перебрать открытки и некоторые бумаги, документы. Аптечку почистила: ненужные лекарства выкинула, потому что срок годности истек. Помню, после этой моей уборки свекровь говорила с досадой:

— Не могу найти нужные адреса и документы. Бибиш, не надо было их трогать, ведь они у меня тридцать лет на одном и том же месте лежали, теперь искать надо, где они лежат!

Кроме того, я целый ящик сгущенного молока нашла и сразу за один раз целую банку — голт-голт-голт — выпила. Хотела еще открыть банку, но воздержалась: впереди много времени, успею. Так каждый день глотала по одной банке, и в ящике скоро ни одной банки сгущенки не осталось. Муж увидел пустой ящик, так смеялся:

— Хорошо, что ты выпила, а то целыми годами лежали бы они, как на выставке.

Но вернемся к рецепту.

Ближе к шести часам начала готовить на ужин мясной бульон. В кастрюлю холодную воду залила, как написано в рецепте. Закипела вода, я опустила мясо, сразу лук и морковь положила. Смотрю, уже пена прилепилась к мясу, ужасно, ой, что надо делать? А в рецепте не написано было убрать пену, вот тебе на! Выключила газ, вылила эту кипяченую воду вместе с пеной, под краном каждый кусок мяса промыла, а пена так прилипла к мясу, что никак не отходит. Короче, вся вкусная, жирная вода в мойку ушла. Опять я все испортила. И опять сильно переживала и плакала. Уже времени шесть часов. Родители Икрама пришли с работы. Я накрыла на стол. Свекровь сразу почувствовала, что у меня что-то не то. Она быстренько пожарила картошку и подала на стол.


На другое утро свекровь спешила на работу и, уходя, оставила мне рецепт. В рецепте написала, как приготовить соус. Теперь я приготовила соус точно, как написано по рецепту. Вроде бы он сварился, вкусно пах, осталось только посолить. А в настенном кухонном шкафу стояло много коробочек. Из любопытства открыла каждую. Чай, сахар, приправы, и в одной увидела мелкий белый порошок. Подумала: ой, надо же, такая мелкая соль бывает. Взяла эту «мелкую соль» столовой ложкой и положила в казан. В казане соус начал пениться. Попробовала — отвратительный вкус! Что я натворила, если бы вы знали! Эта «мелкая соль» оказалась пищевой содой!

Не ожидая прихода свекрови, сама выкинула весь соус в мусорное ведро и с ужасом ждала вечера, когда все вернутся с работы: думала, сейчас придут и будут меня ругать. Кушать ничего не готово, все на помойку ушло. Но нет, я ошибалась, никто меня из-за этого не ругал. Когда свекровь зашла на кухню, я от стыда чуть не провалилась сквозь землю и опять плакала. Она говорит:

— Опять что-то случилось, почему ты плачешь?

Икрам вместо меня отвечает:

— Мама, оказывается, она совсем не умеет готовить, вот из-за этого и плачет.

— Ничего страшного, — говорит свекровь. — У тебя жизнь еще впереди. Научишься. Чтобы наша зарплата каждый день просто так в мусорку не уходила, я теперь сама буду готовить, как прежде, а ты, Бибиш, будешь мне помогать, хорошо?


После этого случая свекровь всегда на ужин больше готовила, оставшуюся еду убирала в холодильник, чтобы на завтрашний день был готов обед.

Вот так она ровно двенадцать лет готовила, пока мы не переехали в Россию. Из-за этого свекор ее всегда ругал:

— Кто у нас невестка, ты или она? Рая, ты ее очень балуешь!

И родственники тоже ругали:

— Все домашние дела должна делать невестка, вы за нее родителям калым заплатили!

А моя свекровь никогда меня не упрекала и не мучила, как делают местные свекрови. Мы с ней очень дружно жили, ссоры случались очень редко, но вы сами знаете, в семье без этого не бывает: и радости, и печали — все вместе. Свекровь в основном на русском языке разговаривала, а по-узбекски — с акцентом. Когда ей было сорок лет, она заболела — рак матки. Ее облучили, она живая осталась, ей сейчас уже семьдесят лет.


В первые же дни совместной жизни я заметила, что свекровь спит отдельно от своего мужа. Мне стало интересно — почему? Мои родители всегда вместе спали, а эти каждый вечер по разным комнатам расходились.

Спрашиваю у Икрама:

— Почему твоя мама отдельно от мужа спит? Она ведь еще молодая.

— Она больна, — коротко ответил Икрам.

— Чем?

— Не хочу говорить. Сама спроси у нее.

— Ну, неудобно как-то.

— Что здесь плохого? Спроси, заодно поближе познакомитесь.


Но прежде хочу рассказать про дом, где я оказалась после нашей нищеты. Дом родителей Икрама был очень большой, со всеми удобствами. Двор окружал кирпичный забор. Во дворе помещались две террасы и огород в пять соток. Там рос виноград разных сортов. Ранние сорта поспевали в мае-июне, а осенние сохранялись до ноября: так и висели большие гроздья. Еще в саду росли яблони, вишни, персики, алыча и айва. Много росло овощей и очень красивых цветов.

На зиму свекор подвешивал виноград в специальном помещении: каждую гроздь на небольшом расстоянии друг от друга, чтобы проветривались. Зимой в этой комнате температура была одинаковая. Так хранили виноград и ели его до следующего урожая.

Дыни тоже сохраняли. Делали специальные сетки из камыша и туда клали дыни, каждую отдельно, и подвешивали.

В доме было десять комнат: прихожая огромная, четыре спальни, детская, три гостиных, кабинет с книгами. Еще большая кухня и коридор. Туалет, баня и гараж находились во дворе. Машина была «жигули». Все комнаты были застелены и завешаны коврами, мебель стояла румынская.

Я не успевала комнаты убирать, но по выходным свекровь мне помогала.


Однажды я все-таки набралась смелости и спросила у свекрови о ее жизни. Приготовила к ее приходу чай (у нас всегда принято перед едой пить зеленый чай, чтобы снять усталость). Сидим в огромной кухне за столом.

— Как, — спрашиваю, — у вас на работе, все хорошо?

— Все хорошо. Занимаюсь отчетом.

Любопытство меня мучило. Подала ей чай и говорю:

— Мама, расскажите о себе.

Она засмеялась:

— Тебе интересно?

— Конечно!

— Ну ладно. Только это длинная история.

И она стала рассказывать.


Рассказ о моей свекрови


Мои мама и папа родом из России, из Ульяновской области. Мама до девяти лет не разговаривала. Однажды мамина старшая сестра выхватила из печки горящую лучину, поднесла к ее рту и говорит:

— А ну-ка, скажи: мама-папа!

Моя мама испугалась, закричала: «Мама! Папа!» — и спряталась под кровать. Сестра побежала к родителям сообщить, что девочка заговорила. После этого случая у нее появилась речь. Но мама закончила всего три класса.

Она выросла и вышла замуж за парня из своего села. Когда они поженились, их кто-то сглазил: они не могли жить друг с другом как муж и жена. Тогда они обратились к знахарю. Знахарь посоветовал им уехать из этого села. Так мои родители оказались в Узбекистане.

Папа работал гидромелиоратором: измерял уровень воды в Амударье и ее притоках, плавал по реке в лодке. Он тоже закончил три класса. Но его от работы послали потом на курсы. И так он дошел до начальника участка гидромелиорации. Вскоре папу перевели работать в Туркмению.

Первым у них родился мальчик, Борис. Однажды им пришлось ехать в песках на верблюдах. Была сильная жара. Мальчик заболел дизентерией и умер. На новом месте, в Туркмении, родилась я. Потом мои сестра и брат.

Когда началась война, папа ушел на фронт. Мама осталась одна с тремя детьми. Она устроилась на почту разносить телеграммы. Работать приходилось даже ночью. Было много извещений о смерти. Мама переживала за каждого погибшего.

Потом она перешла на другую работу — опрыскивала маленькие болота химикатами от малярийных комаров. И еще разносила больным хину — лекарство от малярии. Иногда она и меня брала с собой. Колхозники жили в шалашах. Там даже дверей не было.

Прокормить нас маме было очень трудно. Она собрала свои последние вещи: куски атласа, плюша, ситца, — пошла по аулам и выменяла все это на корову. Теперь у нас было молоко.

Первого сентября я пошла в школу. Из кусочков тканей мама сшила мне сумку в виде конверта. Учебников не хватало. Чтобы было на чем писать, мы ходили на склад макулатуры и там искали чистые листы в книгах. Иногда писали на газетах.

Однажды мама получила с фронта письмо. Сообщили, что отец ранен в ключицу и лежит в госпитале. Пулю не смогли извлечь. Отца отправили в тыл, в Челябинск, в летный полк. Там он прослужил до конца войны, а потом вернулся домой.

Вскоре его перевели в город Керки, на берегу Амударьи. Мама не работала, занималась хозяйством.

После окончания семилетней русской школы я и еще несколько девушек поехали на учебу в Ашхабад. Ехали на товарном поезде, поскольку пассажирских тогда у нас не было.

Когда закончила учебу, по распределению отправилась в город Ташауз. Там и познакомилась со своим будущим мужем, отцом Икрама…

Вот такие дела. А сейчас, Бибиш, давай-ка поедим плов. Остальное расскажу тебе в следующий раз.

* * *


Я и не заметила, как быстро время пролетело. Могла слушать ее бесконечно.

В воскресенье вечером, отдохнув, она продолжила свой рассказ.

* * *


Во времена моей молодости ни телевизоров, ни магнитофонов не было. Молодежь шла вечером в городской парк. Там была танцплощадка и летний кинотеатр.

Вот я с подружкой Ниной тоже ходила в парк. Она моя самая любимая подружка была, мы больше пятидесяти лет дружили.

Была весна, начало марта. Вишневые и абрикосовые деревья осыпаны белоснежными цветами, начинали цвести розовым цветом яблони и персики. Очень было красиво.

Сначала мы с Ниной хотели пойти в летний кинотеатр, но потом, услышав музыку с танцплощадки, побежали туда. Играл духовой оркестр. Мы от души танцевали: и вальс, и танго, и фокстрот.

Потом вдруг увидели ребят, которые жили с нами на одной улице. Они с кем-то ссорились. Мы подошли ближе, чтобы предотвратить драку. Уговорили их идти с нами домой.

Рядом со мной шел среднего роста парень. Я его раньше не встречала. У него было смуглое лицо и вьющиеся черные волосы. Шли молча. Вдруг он обратился ко мне:

— Вы здешняя? Раньше я вас не видел.

— Я из района, здесь недавно.

— Как вас зовут?

— Рая.

— А меня зовут Кадыр. Вы учитесь?

— Нет, уже закончила учебу. Теперь работаю.

Мы долго разговаривали. Я узнала, что он служит в Советской Армии, приехал в отпуск и завтра у него срок отпуска кончается.

Он от меня ни на шаг не отходил. Потом говорит, обращаясь на «ты»:

— Ты мне очень понравилась. Идем ко мне домой!

Я возмутилась и ответила: — «Нет!» Пришлось мне остаться ночевать у подружки, чтобы Кадыр не знал, где я живу. Возле ее дома сказала Кадыру «до свиданья» — и мы ушли. Он начал стучать в дверь, чтобы его пустили. Но мы не реагировали.

Утром рано мне нужно было идти на работу. Открываю дверь и вижу: у порога лежит Кадыр! Он сразу поднялся и говорит:

— Извини, пожалуйста, я просто не смог уйти, увидев твои синие глаза и русые косы. Мне захотелось все время быть рядом с тобой.

Он проводил меня до работы и ушел. После этого я долго его не видела.

Время шло, я работала, дома помогала маме по хозяйству. Однажды младшая сестра вернулась из парка и говорит:

— Послушай, Рая, там на танцах о тебе какой-то парень спрашивал.

— Кто же это? — удивилась я.

— Откуда мне знать!

— А какой он из себя?

— Он среднего роста, с кудрявыми волосами, очень даже симпатичный.

Я поняла, о ком идет речь, и подумала: «Значит, Кадыр вернулся из армии». На следующие выходные мы с подружками пошли в парк на танцы. Пришли, сели на скамейки. Заиграла музыка. Все пошли парами танцевать, а я осталась сидеть. Вдруг среди танцующих увидела знакомое лицо: Кадыр танцевал с какой-то девушкой. И тут наши глаза встретились. Он бросил девушку посреди площадки, подошел ко мне, взял меня за руки и пригласил танцевать.

С этого дня началась наша любовь.

Мы часто встречались, ходили с друзьями купаться, за город ездили. Кадыр был очень ревнивым. Если кто-то из парней подходил ко мне, ему это не нравилось. Иногда дело кончалось дракой. Из-за его вспыльчивости у нас тоже случались ссоры. Но я все терпела и все прощала, потому что сильно его любила.

И вот решили мы пожениться. Но мои родители были против. Они хотели, чтобы я вышла замуж за русского.

Моя любовь разгоралась с каждым днем, и я сама решила уйти к Кадыру. Как-то прямо с последнего свидания пошла к нему домой.

В семье Кадыра, кроме его матери и отца, жили его сводные братья и сестры.

Маму Кадыра звали Назира. Она была родом из Хивы. Отец ее был очень богатым человеком и выдал свою дочь замуж тоже в богатую семью. У нее родились дети — сын и дочь. В это время началось раскулачивание. Отца Назиры и ее мужа сослали в Сибирь, а все богатство отняли. Назира осталась одна с двумя детьми. Спустя время отец Назиры вернулся из ссылки и, не заезжая домой в Хиву, приехал прямо в Туркмению — боялся, что его опять схватят.

Он очень беспокоился о судьбе своей дочери и внуков. Вскоре он снова выдал ее замуж за ремесленника из Ташауза (тот делал национальные кованые сундуки). Новому мужу Назира родила еще много детей, но в живых осталось только трое. Отчим считал Кадыра за своего родного сына и передал ему и его сводному брату свое ремесло.

Хотя я была русскоязычная, меня в доме приняли с уважением.

В это время Кадыр окончил педагогическое училище и уехал работать по направлению в Куня-Ургенч учителем русского языка. А я осталась у его родителей, поскольку была беременна. Всего год ему нужно было отработать там, потому я и решила не ехать.

Первой у нас родилась дочь. Потом Икрам, твой будущий муж. Потом младший сын.

Наше материальное положение окрепло. Кадыр стал занимать разные высокие посты. Конечно, вступил в партию. Характер его постепенно стал меняться, но я этого не замечала. Точнее, не хотела замечать.

Ни в чем у нас не было недостатка. Из районов, которые он курировал, нам привозили продукты и даже баранов.

Каждый год мы ездили на курорты. Правда, всегда только отдельно друг от друга. Как-то я поехала в Сочи, в санаторий. Смотрю, все женщины ходят на проверку к гинекологу.

Я тоже решила пойти провериться. Врач мне и говорит:

— Вы должны показаться в онкологическую клинику.

— Зачем? — удивилась я.

— Ничего страшного, просто для профилактики, — успокоила она меня. А потом, оказывается, сказала, что только из Средней Азии едут такие запущенные женщины.

Я вернулась домой и сообщила обо всем мужу. Нам обоим было тогда по сорок лет.

— Поедем завтра в Ашхабад, там тебя вылечат, и все будет хорошо, — сказал он.

В больнице в Ашхабаде врачи меня не отпустили, велели остаться.

Кадыр купил мне все необходимое: тапочки, полотенца, халат, чайник, кружку. Сказал:

— Ты лечись. Я буду тебе часто звонить.

Меня сразу начали облучать. Я три месяца не вставала с кровати. И все время думала о детях — что с ними будет, если я умру. Иногда плакала.

Кадыр первое время звонил, потом все реже. Говорил, что у него много работы.

Я потом узнала, что было, когда Кадыр вернулся домой из Ашхабада. Вернувшись, он позвонил своим родственникам, сестрам, рассказал, мол, так и так, жена попала в онкологическую клинику.

Одни ему говорят:

— Тогда уж все, твоя жена не вернется живой.

Другие:

— Это ужасная болезнь. Тебе не повезло, Кадыр.

А сестра сказала:

— Вот если бы на узбечке женился, весь дом из золота был бы.

Короче, все высказывали свое мнение. Кадыр ничего не отвечал, только слушал. Через некоторое время пришли к Кадыру его сестры и начали уговаривать:

— Кадыр-ага, мы так за тебя переживаем! Можно, мы скажем тебе одну новость?

— Какую еще новость?

— Мы скажем, а ты обещай, что не станешь злиться.

— Да не буду злиться я на вас, ну, говорите!

— Кадыр-ага, мы думали-думали и решили, что тебя нельзя оставлять одного с маленькими детьми. Жена твоя выздоровеет или нет — один Аллах знает. А мы искали тебе невесту и нашли очень хорошую женщину. Она понаслышке о тебе знает и согласна встретиться. Мы хотим, чтобы вы познакомились поближе.

Кадыр такого предложения не ожидал и здорово рассердился:

— Что вы такое болтаете! Моя жена еще жива. О чем может идти речь? Не хочу вас слушать!

Но они свою линию продолжали гнуть:

— Кадыр-ага! Все мы уйдем на тот свет, что делать! А онкологическую болезнь мало кому удается преодолеть. Эта болезнь такая страшная. О детях подумай!

Наконец Кадыр поддался их уговорам и встретился с этой женщиной. Наверное, они друг другу понравились. У них началось что-то вроде романа. В Ашхабад он не ездил, только изредка звонил мне. Сестры Кадыра уже начали постепенно готовиться к свадьбе. Даже день предположительный назначили.

В это время Кадыр и звонить мне перестал.

Вот три месяца прошло. Я, с Божьей помощью, осталась жива. И вернулась домой.

Кадыр и его сестры рты разинули от удивления, но промолчали. Вот так не состоялась свадьба моего мужа!

Я еще очень слабая была, и моя мама приходила мне помогать. Потом я долго не выходила на работу. В сорок лет я стала инвалидом второй группы.

Кадыр поставил вопрос ребром:

— Рая, ты прости меня, конечно, но я еще молодой, хочу жить нормально, хочу спать с тобой, а тебе нельзя. Что мне делать? Так и жить, и умереть, что ли?!

(А когда меня выписывали из больницы, врачи предупредили, что нельзя спать с мужем. Если я этого соблюдать не буду, могу умереть.)

Я отвечаю мужу:

— Кадыр, я тебя понимаю, ты еще молодой. Только у меня к тебе одна просьба, прошу тебя, Кадыр, ради детей, не выгоняй меня из дому!

Кадыр согласился не разводиться со мной, только с одним условием: я не стану ему мешать встречаться на стороне с другими женщинами.

Я согласилась. А куда мне, инвалиду, было идти с тремя детьми? Мои родители бедно жили.

Кадыр приходил домой когда хотел. У него служебная машина была и шофер. Своя машина тоже была. Но он все равно оставался семейным человеком: делал дома ремонт, приносил продукты, старался, чтобы у нас ни в чем не было недостатка.

Перед сном целовал меня и уходил в свою комнату, а я в свою.

Спустя время у нас начали раздаваться странные звонки. Звонили разные женщины, ругались:

— Эй, ты, уходи от Кадыра, я хочу с ним жить!

Или:

— Ты, никудышная, я буду спать с твоим мужем!

Оскорбляли меня, унижали всячески, но я молчала и об этих звонках Кадыру не говорила. Все глотала.

Кадыр был партийным, и мы по местным понятиям жили еще не очень богато. Но своим любовницам он многим построил дома, его многие женщины использовали (когда он был директором кирпичного завода). И по отношению к родственникам тоже очень щедрым был.

Не могу сказать, плохой он или хороший. Если бы не моя болезнь, мы совсем нормально жили бы.

Что поделаешь, Бибиш, такая у меня судьба!

* * *


На этом она рассказ свой закончила. Я только подумала: сколько же приходится женщинам терпеть!

Еще могу добавить к этой истории вот что. Когда свекор заболел раком, Рая за ним преданно ухаживала. Тогда он уже никому больше не был нужен. Так и умер у нее на руках.

Свекрови своей я благодарна, она меня многому научила: как общаться с людьми, как всегда быть доброжелательной, не завидовать никому, лечиться по народной медицине, одеваться со вкусом, а то я, как светофор, вечно аляписто одетая ходила; с кем как нужно разговаривать, как принимать гостей… Я благодарю Бога, что у меня есть такая хорошая свекровь. Я ее всегда зову мамой.

А по поводу приготовления пищи что хочу написать. У нас, в принципе, до замужества все девочки уже должны уметь готовить пищу. Когда мама меня заставляла что-нибудь приготовить или помогать ей по дому, я всегда убегала играть на улицу. А когда она ругала меня, говорила, что я должна тоже все уметь, что мне в жизни это пригодится, — не слушала ее. Помню, как она меня гоняла, веником била, а когда я однажды криво скатала лепешку, она выхватила скалку из моих рук и по пальцам ударила. Но все было напрасно: я ничего не хотела делать по дому. Вместо этого всегда или читала книги, или танцевала.

Так меня готовить никто и не научил. Когда поступила в педучилище, некоторое время жила у бабушки, маминой мамы. У нее было четыре сына, и значит — четыре снохи. У нас, когда в семье есть сноха, дома все остальные отдыхают — золовки, внучки. Вот эти четыре снохи и кормили меня. Помню, они, бедные, утром встают, убирают, подметают, варят еду, за коровами смотрят (восемь коров было), за курами. И за мужьями ухаживают. И детей воспитывают.


Как-то из-за этих коров у меня целая история вышла. Одна сноха доила коров два раза в день. Утром рано и вечером поздно. После дойки приносила ведро, полное молока, и всегда вешала его в одном и том же месте и покрывала ведро марлей, чтобы насекомые не попали в молоко.

А я каждый день рано утром вставала, пока все спят, ведро опускала вниз, марлю снимала, совала все пять пальцев в молоко и облизывала свои пальцы: там за ночь густые-густые сливки получались. Каждый день я воровала сливки из ведра. Бедная сноха говорит:

— Слушайте, у коров молоко раньше было хорошее, а последнее время никак не могу сбить масло, не получается. Может быть, другие корма им нужны, даже не знаю, что делать?

А другие снохи отвечают:

— Да нет, с кормами, с травой все нормально, мы вовремя кормим, вовремя убираем. Может, коровы просто болеют?

Никому в голову не пришло, что это я снимаю самое вкусное лакомство, пока один из моих дядей не обнаружил меня, когда вышел в туалет. Он здорово меня отлупил и потом сказал:

— Больше так не делай, у нас тоже есть рот, и мы тоже хотим кушать!

Эти слова для меня на всю жизнь уроком стали.

Моя бабушка имела привычку во время завтрака, обеда, ужина в рот смотреть. Это меня раздражало. Теперь, если кто-то со мной рядом сидит и кушает — гости или кто угодно, — я никогда не смотрю им в рот: пусть кушают сколько хотят!


Но вернемся к моему замужеству. Однажды мы с Икрамом вместе пошли на базар. У них есть очень большой колхозный рынок, а рядом вещевой рынок. Икрам хотел мне все это показать. В конце зашли купить фрукты.

Там что хочешь — все есть, и все дешевле, чем в России. Здесь, в России, космические цены ка фрукты и овощи. А у меня сколько-то своих денег было: муж давал, и на свадьбе люди тоже кидали деньги мне на голову. И теперь я решила их потратить. В это время Икрам остановился с кем-то поговорить, а я пошла по фруктовым рядам. Иду, ищу, где самые дешевые, а значит, и самые плохие яблоки, гранаты. Поторопилась и купила, не помню сколько, наверное килограмма три. Это моя первая покупка была в качестве жены. Вот Икрам подходит ко мне и спрашивает:

— Ну, дорогая, что ты купила? Давай-ка посмотрим, чего вкусненького в сумке, — открыл сумку, заглянул и сразу расстроился: — Зачем такие гнилые купила? Дай мне сумку, чтобы мои родители этого не увидели, а то скажут: «На помойке копались, что ли?!» — Он взял из моих рук сумку и выкинул все фрукты в помойку. Потом подошел ко мне и сказал: — Есть такая пословица: «Скупой платит дважды». Так что всегда покупай только хорошие фрукты, хорошие вещи, мы не для того живем, чтобы кушать гнилое и тухлое.

Мне так жалко было, что он выкинул фрукты, потому что я всю свою сознательную жизнь, и в детстве, и в юности, кушала только такие дешевые, подгнившие фрукты, ведь папа не успевал нас накормить. Нас девять детей было, попробуй накорми всех дорогими фруктами. А одеть? Сколько надо было денег иметь отцу моему? Ведь он один работал в семье.

Икрам снова купил фрукты — хорошие, большие, не гнилые, а мне очень неловко было. Так мы и вернулись с колхозного рынка.

Я потом до такой степени привыкла кушать гранаты, что мне мешками их Икрам покупал.

Однажды родственники спросили у свекра:

— Ну, как ваша невестка, привыкает к городской жизни? Вы довольны или она с фокусами, непослушная? Или, может, невоспитанная? Как вы оцениваете ее?

— Привыкает, и мы тоже к ней привыкаем. Жалоб пока нет, все нормально. Вот только она кушает очень много гранатов, приходится покупать мешками, — он засмеялся, — так что, если такими темпами будет идти дальше, нашей зарплаты не хватит. Ну, на здоровье, если хочет, пусть кушает, ради Бога!

И все после этих слов смеялись.


Жили мы очень хорошо, дружно. Меня устроили на работу в узбекскую школу учительницей начальных классов. Свекор все время говорил:

— Если бы она умела говорить по-русски, я мог бы устроить ее в детский садик методистом. Жаль, что она не может разговаривать по-русски.

Дома они всегда по-русски общались. Только иногда по-узбекски, это когда приходили родственники отца. А я все время слушала их и только кивала головой.

Однажды за столом сидим — Икрам, мама и я, в то время я что-то быстро говорила, не помню что, а Икрам меня останавливает по-русски:

— А ты не гони!

Я молчу. Хотела показать, что все понимаю. Через некоторое время встала, пошла в зал и на полке нашла русско-узбекский словарь. Думаю, что значит «негони»? Пролистала весь словарь и нигде не нашла этого слова — «негони». Оказывается, это просто такое иносказание!

Другой раз с мужем лежим в постели, мечтаем, а он и говорит по-русски:

— Вот купим мы с тобой хату!

Я не знала слова «хата» и опять пошла искать в словаре и нигде не нашла. Оказывается, «хата» — украинское слово! Я чуть с ума не сошла, так искала! Это только Богу известно, сколько я мучилась, чтобы изучить русский язык. И сама себе слово дала: «Если у меня будут дети, им чтобы в жизни легче было, отдам в специальную русскую школу, и мы уедем отсюда».


Прошел год. Я два раза ездила в Ташкент на сессию и родителей навещала несколько раз. Свекровь им подарила новый телевизор. А то у них очень старый «Снежок» был. В конце шестидесятых отец привез этот телевизор, помню, к нам пришли соседи, знакомые посмотреть, потому что не у всех был телевизор.

Итак, прошел год после свадьбы. Свекровь все переживала, что я не забеременела, а у мужа, кажется, надежда пропала, что я для него рожу когда-нибудь. Наконец свекровь меня показала врачу-гинекологу, и меня долго лечили. После этого лечения я забеременела. Когда дома узнали, что я наконец беременна, вообще работать мне не давали, думали, вдруг выкидыш будет, боялись за меня все время, говорили: ты сиди, ты сиди, мы сами. И еще: тебе нельзя волноваться, тебе нельзя ничего поднимать, отдыхай! Я во время беременности почему-то опухла, не знаю почему, может быть, от почек или оттого, что не двигаясь сидела перед телевизором.


У меня с этим телевизором связана одна очень смешная история. В общем, во время беременности, за девять месяцев, я стала как колобок. Все время сидела на диване или лежала и телевизор смотрела. Однажды по узбекскому каналу диктор объявляет:

— Дорогие телезрители! Если вы меня видите, оставьте все свои дела и слушайте объявление. Вот на столе стоят цветы в вазе. Я вот что вам скажу: эти цветы облучены лучами Кашпировского. Подойдите поближе к экрану.

Еле-еле я встала с дивана и подошла поближе к телевизору.

Диктор говорит:

— Ну как, надеюсь, вы, телезрители, все подошли поближе к экрану, да?!

Я отвечаю диктору:

— Да!

Диктор продолжает:

— Эти цветы хотя и находятся на телевидении, но все равно будут на вас действовать. Больные выздоравливают, а здоровые еще лучше себя чувствуют. Так что, если вы поближе к экрану подошли, понюхайте цветы.

Я и начала нюхать экран. Диктор говорит:

— Ну как, вы чувствуете, какой аромат, как будто весной пахнет, правда?

Я нюхала, нюхала телевизор, потом говорю в экран:

— Да, пахнет.

Диктор говорит:

— Если вы хорошо понюхали, все процедуры выполнили, молодцы. А теперь я хочу поздравить вас с первым апреля, это была шутка, всего вам хорошего, до свидания!

Я сижу на полу в полной растерянности. В это время свекровь вошла в комнату и спрашивает:

— Почему ты подошла так близко к телевизору, это же вредно?!

Я и рассказала ей о том, что сейчас случилось. Она так захохотала:

— Мы, — говорит, — тебе тут твердим: сиди-сиди, не двигайся, отдыхай, а ты сейчас просто подвиг совершила, до телевизора дошагала!

Мы обе смеялись, было очень весело.


Прошло ровно девять месяцев. Я всегда переживала, чтобы ребенок не родился тринадцатого числа. Потому что я родилась тринадцатого января, в праздник старого Нового года, и в жизни ничего, кроме мучений, не видела. Вот уже двенадцатое апреля, хожу и говорю себе: лишь бы не тринадцатого родить. Наступил вечер, где-то около восьми часов было, и тут всего один раз у меня слегка заболел живот, и мгновенно боль исчезла. А я-то решила — уже все, рожаю! Растревожила всех дома. Муж сразу на своем автомобиле вместе с соседкой отвезли меня в роддом. В приемный покой привезли, там сидела медсестра.

Она спрашивает:

— Когда началось?

Я говорю:

— Что?

— Схватки, спрашиваю, вы что, первый раз, что ли?

— Да.

— Ну-ка ложитесь, проверим.

Она проверила меня и говорит:

— Девушка, у вас только-только матка приоткрылась, всего на один палец, зачем вы так рано приехали?

— Я думала, уже рожаю.

Она засмеялась, вызвала мужа в коридор и говорит ему:

— У нее схватки еще слабые, отвезите ее обратно домой, а то она здесь долго еще будет мучиться. Идите, идите домой.

Я отказываюсь домой ехать:

— Не пойду.

— Девушка, идите домой, а то могут сделать кесарево.

— Домой не пойду. — И я начала плакать.

— Почему? Вам еще рано рожать, вот будут у вас серьезные схватки, тогда пусть привезет.

— Как я буду смотреть в глаза свекру, если вернусь из роддома, не родив! Что он скажет? — Какая я наивная была.

По дороге еле-еле меня успокоили. Приехали домой, я от стыда побыстрее зашла в комнату. Из зала выскочил свекор:

— В чем дело, почему вернулись?

Он действительно, увидев меня, удивился. Соседка объяснила ему, что еще раз надо будет ехать в роддом. Женщины начали меня успокаивать. Целую ночь до утра я терзалась, вот уже настало это самое тринадцатое число.


Когда вторично мы приехали в роддом, той медсестры уже не было. Меня приняла другая. Отвела она меня в палату. Я у нее спрашиваю:

— А можно ли роды отложить на четырнадцатое число?

Она засмеялась:

— Нет, моя дорогая, тебе пора рожать.

В палате я уже кричала на все сто. Одна прибежала ко мне:

— Терпи, терпи, первый раз всегда так, а вот я родила двойняшек, — и гладила мою спину.

Боль была адская. Куда себя девать, не знала, вышла в коридор и там кричу:

— Зачем я с тобой спала, больше никогда не буду спать, никогда! (Это я про мужа.)

Сейчас об этом вспоминаю, смешно становится.


Врачи решили мне кесарево делать. Свекор не дал согласия и сказал:

— Она молодая, пусть сама рожает.

Его слово — закон.

Ровно двадцать два часа мучительные схватки были. Все-таки тринадцатого апреля родила первого сына Айбека.

Когда еще в роддом ехали, муж мне говорил:

— Слышишь меня, только сына, только сына рожай! Если девочка будет, не заберу тебя из роддома.

У нас на Востоке очень важно, чтобы первым сын был, мужчина.

Когда время пришло рожать, меня положили на кресло, и врач без конца повторял:

— Давай тужься, сейчас родишь!

А я от волнения только одно твержу:

— Кто там у меня, мальчик или девочка?

Врач говорит:

— Чтобы определить, кто там, сперва нужно родить! А ну-ка давай тужься!

Я-то думала, если будет девочка, муж меня действительно не заберет из роддома. Потом поняла, что это была шутка, а в роддоме всего шесть-семь дней держат!

Через неделю вернулись из роддома, свекор поздравлял меня.

— На этот раз родила, да?! — смеялся он.

После рождения сына я должна была сразу почти ехать в Ташкент сдавать последние, государственные экзамены. Свекровь говорит:

— Пусть Икрам с отцом останется дома, а я поеду с тобой. Ты будешь сдавать экзамены, а я с внуком сидеть буду, хорошо?

Поехали с лялькой, а ляльке всего было двадцать дней.

В Ташкенте мы остановились у однокурсницы. Один за другим я сдавала госэкзамены. Свекровь и ребенок всегда были рядом, со мной.


Между прочим, мой маленький сыночек мне здорово помогал при сдаче экзаменов. Спрашиваете как?

Я вот о чем попросила однокурсников, которые в коридоре ждали своей очереди на экзамен:

— Я зайду, возьму билет и сяду, а вы сразу меня позовите: «Извините! У Сиддиковой ребенок тут плачет». В это время я выйду, покажу вам билет, а вы мне шпаргалку пишите. Потом зайду, а вы как ответ напишете, сразу меня опять позовите, я возьму шпаргалку и опять зайду и буду отвечать на вопрос.

Вот так и сдала первый экзамен.


Ребенка кормила грудью регулярно, и все было хорошо. На последнем экзамене стою с ребенком на руках в коридоре, свекровь, как всегда, рядом.

И вдруг у меня начал очень сильно болеть живот. Свекровь рассердилась и говорит:

— Конечно будет болеть, потому что ходишь голая. Тепло надо было одеваться, все-таки после родов. А ты в одних трусиках!

Так живот болел, что я не смогла зайти в аудиторию. Мы со свекровью и с ребенком вернулись на квартиру, которую сняли на время экзаменов. Ребенка уложили на кровать. Боль у меня никак не прекращалась. Свекровь пошла на кухню и подогрела хлопкового масла, подошла ко мне, подняла платье и горячее масло налила мне на пупок.

— Наверное, у тебя кишечник воспалился.

После этого я уже совсем не смогла терпеть, от боли чуть сознание не потеряла.

Свекровь испугалась и позвонила по 03 — в «скорую помощь». «Скорая» приехала, но не определили, какая болезнь, отвезли меня в роддом, потому что я же все-таки после родов. В роддоме меня на приеме долго держали, потом сказали — это не наша болезнь, надо везти ее в республиканскую больницу на хирургическое отделение. Пока везли, время шло. А медлить, оказывается, нельзя было. В хирургии сказали: «Острый флегмонозный аппендицит. Перитонит». Еле-еле успели меня прооперировать.


Ребенок со свекровью всегда, везде были со мной рядом. А тут меня забрали в операционную, а ребенок оказался без грудного молока. Во дворе больницы со свекровью он остался.

Потом свекровь мне рассказала, что с ними случилось.

Свекровь сидела во дворе на скамейке до одиннадцати часов вечера. Ее спросили: что вы тут делаете в такой час? Она ответила:

— Куда мне идти, не знаю. Вот мою сноху прооперировали, а ребенок остался без молока.

Бедный мой мальчик проголодался, искал сиську и без конца плакал. Врачи сказали:

— Где вы живете, скажите нам, мы вас отвезем.

А свекровь в Ташкенте была первый раз, как объяснить, не знала, поэтому ответила им так:

— Моя сноха учится в Институте культуры, до института отвезете, потом я смогу ориентироваться, найду свой дом. Пожалуйста, если вам не трудно, отвезите меня к институту.

Ее отвезли, куда она просила. Дальше уже она сама, с ребенком на руках, сориентировалась и пришла туда, где мы жили.


Мой сын не переставая плакал. Естественно, голодный, мокрый, потому что, пока они сидели в больнице, уже все пеленки кончились. Свекровь опять взяла на руки ребенка и пошла по квартирам: стучала в двери, спрашивала хоть чего-нибудь для ребенка — дайте молока, молока хотя бы сухого для малютки. Некоторые даже не открыли дверь, некоторые сказали — нету молока. Она устала ходить, а ребенок все кричал. Свекровь ходила-ходила, наконец нашла сухое молоко, одна женщина ей дала, и то его срок годности кончился. Пришлось ей рисковать, а что было делать. Пришла она домой, разбавила порошок водой и из бутылочки накормила ребенка. Утром рано встала, ребенка опять на руки взяла и отправилась в гастроном. Принесла разливное молоко и уже им кормила ребенка.

Потом она позвонила в Туркмению, сообщила о том, что случилось. Икрам сразу выехал в Ташкент. Свекровь сидела с ребенком на квартире, а муж каждый день ходил ко мне в больницу с едой и фруктами.


Мне сына не только кормить, даже видеть не разрешали. Потому что, когда у меня аппендицит лопнул, гной по всему телу пошел, инфекция. Так ровно месяц я в больнице и лежала. И очень переживала, что последний госэкзамен не успела сдать. Врачи сказали — в таких случаях преподаватель или комиссия из института сами в больницу прийти должны. Но, увы, никто не пришел. Я начала плакать и просить врачей, чтобы они меня отпустили, может, успею с другими потоками сдать экзамен. Врачи сказали:

— Это рискованно, швы могут открыться!

Я им объясняла, что я училась пять лет и остался лишь последний экзамен и что у меня пять лет просто пропадут, а после экзамена я диплом получу. «Пожалуйста, отпустите меня», — умоляла я их.

Тогда они на «скорой помощи» отвезли меня в институт. Я с палкой вышла из машины, дальше мне не разрешили идти, потому что экзамен сдавали на третьем этаже — все равно я не смогла бы туда подняться. Попросили комиссию посмотреть с третьего этажа из окошка вниз и убедиться, что я действительно явилась. Они, конечно, из окошка на меня посмотрели, убедились, что я еле хожу. И еще им объяснили, что у меня аппендицит лопнул, а на руках всего месячный ребенок, грудничок. Комиссия вошла в мое положение. Посмотрели мои предьщущие оценки и в итоге решили последнюю экзаменационную оценку поставить мне без сдачи экзамена. Вот таким образом я окончила институт. Только диплом получила через год. Такое было правило, оказывается.


Через месяц меня выписали, и мы вернулись в Туркмению вместе с мужем, сыном и свекровью. Дома нас ждали свекор и родственники. Обмывали мое успешное окончание института и то, что я жива и здорова. Любовались моим сыном.

А через неделю я опять заболела — на этот раз почка отказала. Забрали меня опять на «скорой помощи» в больницу, ровно неделю не падала высокая температура. И еще не могла писать: мочевой пузырь тоже воспалился.

В урологии пролежала два с половиной месяца. И опять мне не разрешали увидеть сына. Когда я выписалась из больницы, ему исполнилось три с половиной месяца. Из-за всех болезней я так и не кормила его. Очень переживала.

После моего возвращения свекровь сразу мне заявила:

— Теперь он мой. Если тебе нужен ребенок, роди еще одного.


Как свекровь заказала мне ребенка, так я сразу и забеременела. А тут свекор внезапно заболел, диагноз поставили — рак легких. Через несколько месяцев он умер. Хороший человек был.

Свекровь отправила меня к соседям, чтобы моего сына во время похорон не напугали. Ему исполнился ровно один год, и сама я беременна была на восьмом месяце.

Не увидев меня на поминках, родственники свекра разыскали меня у соседей и принялись ругать:

— Наш брат на вас пахал, только на вас, а ты спряталась! Что скажут люди? Что сноха не была на панихиде и не плакала! Ну-ка давай оставь здесь ребенка и пошли быстрее, сейчас его повезут на кладбище! Ты должна плакать вместе с нами.

Свекровь промолчала, не могла родственникам возразить. Мне пришлось идти с ними. Зашла в комнату, где гроб стоял. Там все плачут, причитают, кричат, машут руками: «Зачем нас оставил?», «Без тебя как будем жить?», «Ой, мой сладкий!», «Ой, мой милый!» Вот таким образом показывали свое горе. А у меня в глазах ни слезинки не было, хотя я очень его жалела — ему всего пятьдесят семь лет было.

Родственники все на меня смотрели с осуждением, и я должна была что-то придумать. Прошла я на кухню, взяла нож и две-три головки лука. Во дворе народу очень много было. Я незаметно зашла в баню и ножом стала чистить лук. Потом намазала им веки, лицо, нос, чтобы у меня появились слезы. Через несколько секунд слезы так и пошли из глаз. Самые настоящие слезы! Потом никак не могла остановить их.

Присоединилась я к родственникам. Теперь уже в самом деле плакала, хотя не столько от горя, сколько от горького лука. Но и этого им показалось мало, они хотели, чтобы я металась, кричала, — короче, в экстаз входила, как остальные женщины. В это время одна из соседок подошла ко мне и сказала:

— Уходи отсюда, с таким большим животом нельзя тебе находиться здесь, иди-иди!

Я качала головой: нет, родственники не разрешают.

Тогда она подошла к моей свекрови и уговорила ее, чтобы она меня отпустила еще до того, как гроб унесут. Тогда только свекровь разрешила мне уйти. А что делать? Она тоже зависимая была от родственников мужа.


Через полтора месяца после смерти свекра родился мой второй сын — Надирбек. Как я хотела избежать тринадцатого числа! Но как назло именно тринадцатого числа родила второго сына. Я сама тринадцатого, первый сын тринадцатого и второй сын тоже родился тринадцатого! Когда паспорт получала туркменский — тоже выдали тринадцатого. Хорошо хоть в разные месяцы.

Первый сын, Айбек, похож на свекра: кудрявые волосы, смуглый и худой. Второй сын пошел в свекровь — он светлокожий, только глаза черные, ресницы очень густые и длинные. Знакомые женщины говорят:

— Ради одних ресниц хочется родить девочку и подарить этому красавцу.

Первый сын шустрый, но безалаберный, все забывает: сменную обувь, куртку, шапку оставляет в школе. Любит компьютер, которого у нас нет. А второй серьезно занимается дзюдо и самбо. Он очень аккуратен, любит порядок.


Шли годы, а как они шли, только Богу известно. Дети росли. Свекровь отдала их в детский сад, в русскую группу. Потом они ходили в русскую школу и еще в музыкальную школу, учились играть на фортепиано. Купили им пианино, занимались они хорошо. С детства говорят только по-русски. Свой язык не знают. Когда старшему сыну было шесть лет, пришел из садика и говорит:

— Мама, я женюсь!

— На ком? — засмеялась я.

— На русской, мне твои чукчашки не нужны, женюсь только на русской.

Вот такое заявление сделал в шесть лет.

Я не стану писать здесь о том, что случилось со мной и с моими сыновьями в последние годы перед нашим переездом в Россию. Лучше об этом мне не вспоминать: когда начинаю вспоминать об этом, умереть хочется. Никогда не думала, что и после замужества буду мучиться.

Но сейчас уже все позади. А о том отрезке жизни напишу отдельную книгу, когда мне лет шестьдесят исполнится!


Не стану больше время тянуть, напишу про наш переезд в Россию. Это тоже по-своему забавная история. Я думаю, вам интересно будет узнать, каким образом выживают в России те, кто приехал из бывшего СССР.

Бабушка моего мужа была из России. Родилась она в 1908 году в Ульяновской области. Тогда это была Симбирская губерния. О том, как они оказались в Туркмении, я уже рассказывала. И вот в 1999 году благодаря русской бабушке моего мужа мы приобрели российское гражданство. Так осуществилась моя мечта жить в России.

Сначала с одной моей подружкой Леной — она русская — мы поехали в Куйбышевскую область: у нее там родители живут, она с ними хотела Новый, 2000 год встречать. Я-то, в принципе, на разведку поехала, чтобы понять, в какую область можно переехать жить. Подружка родителей навестила и обратно уехала. А я дальше отправилась. В Саратовской, Волгоградской областях побывала.


Прежде чем ехать нам на разведку в Россию, соседи, знакомые и свекровь дали адреса своих знакомых: если что, например ночевать негде или что-нибудь случится, — вот адреса, останавливайтесь у них и скажите им: это ваши знакомые нас сюда направили, привет передайте и записку.

Адресов достаточно много было: Саратов, Ульяновская область, Ленинград (моя подруга Анна Петровна), Калуга (у свекрови второй сын там живет — мой деверь), еще один город в средней полосе России (там племянник свекрови Равиль живет), и еще много других адресов было.


В путь мы двинулись зимой, в конце декабря. Ехали поездом Душанбе — Москва. На руках у меня была справка, что я гражданка Российской Федерации, поэтому по дороге никто меня не останавливал и не тревожил.

Первую остановку мы решили сделать в Саратове. Билеты надо было как-то оправдать, и мы взяли с собой хлопчатобумажные изделия — майки, трусы, трико, детские товары, постельное белье, много пар носков, — чтобы продать по дороге. Еще взяли по десять штук консервов, по пять килограммов мяса (говядины), по пять штук лимонов, сушеные абрикосы, грецкие орехи, по десять штук лепешек, по три килограмма национальных сладостей, земляных орехов, по два килограмма чаю и иранские носки — для подарков тем, у кого будем останавливаться.


И вот мы в Саратове. У меня как раз адрес был — соседка дала и сказала: «Если будете в Саратове, обязательно зайдите к моим знакомым». И еще, помню, она им передала две банки абрикосового варенья.

На вокзале нам сказали, что еще автобусом ехать надо километров тридцать. У нас столько сумок было! Еле-еле тащили до автобуса. Едем, у людей спрашиваем дорогу, они нам подсказывают — что и где. Удивительно: недаром говорят — язык до Киева доведет.

Так мы и добрались. Подружка осталась на автобусной станции, а я пошла дальше искать адрес — улицу, дом.

Был уже вечер, декабрь, холодно очень. Нашла я эту квартиру, звоню. Оттуда, не открывая, спрашивает какая-то женщина:

— Кто там?

Я попросила открыть. Открыла пожилая, здоровая, крупная, высокая женщина и сказала мне грубо:

— Чего тебе надо, ходят тут, надоели уже!

Нет у меня ничего, одной дашь, появляется другая. Иди отсюда! — и захлопнула дверь.

Я растерялась. Уж не знаю, за кого она меня приняла, наверное за цыганку. Что теперь делать? На улице холодно, уже ночь, никого тут больше не знаем, куда идти? Одна надежда была вот на этот адрес. Звоню еще раз, она опять открыла дверь:

— Если не уйдешь отсюда, сейчас милицию вызову.

— Ваша товарищ меня отправила… — И не успела договорить, как она резко ответила:

— Тамбовский волк тебе товарищ! — и опять захлопнула дверь.

Я наконец сообразила, что надо ей отдать записку от соседки. Звоню, уже никто не открывает. Терпение у меня тоже лопнуло — замерзла, в подъезде ведь тоже холодно было. Начала бить руками в дверь. Она как открыла дверь и рот тоже — я тут же отдала ей записку. Она удивилась, взяла записку, начала читать. После этого — «Ой-ой-ой!» — начала извиняться и сразу пригласила в дом.

Я ей сказала, что я не одна. И объяснила все. Она взяла свои саночки, чтобы помочь забрать мою подружку с вещами. А та, бедная, стояла на остановке и думала, что я навсегда пропала. Меня увидела, как закричит:

— Почему так долго, я чуть не замерзла на холоде!

Они поздоровались с тетенькой, и мы пошли домой. А дома еще другая женщина была. Короче, тетя Зоя и тетя Клава, они оказались сестрами. Когда-то они тоже жили в Туркмении и работали вместе с моей соседкой. Они сразу чай поставили, а мы вытащили все продукты и отдали им. И еще подарки подарили. Тетя Клава все продукты взяла и в холодильник убрала.

Мы рассказывали, какая там у нас жизнь, еще сказали, что продадим свои товары и уедем в Куйбышевскую область к родителям — моей подружки, отмечать Новый год, 2000-й!

Они говорят:

— Мы вам поможем, дадим раскладушку, чтобы удобнее было торговать вещами. Утром пойдем с вами туда, где торгуют наши коммерсанты, и немножко постоим рядом, чтобы вас не вытесняли. Все-таки вы для них чужие и, возможно, будете конкурентами.


Утром рано мы встали. Они с нами отправились, показали место, и мы начали торговать. У подружки Лены плохо дела пошли, потому что она никогда раньше не торговала, а работала старшей медсестрой в наркологическом диспансере. Ну, я ей помогала торговать.

Вернулись мы вечером на квартиру. Тетя Зоя и тетя Клава нас ждали, спрашивали, как идут дела. Мы ответили — нормально. После целого дня на улице очень кушать хотелось. Тут тетеньки заявляют:

— Мы на диете, мы очень мало едим. Вот вам тыквенная каша, ужинайте.

А у них была собака колли — Граф звали и еще очень красивая кошка. Вот они им налили в тарелочки эту кашу, и нам тоже. Мы голодные были и не отказались, согласились поесть. А продукты, которые мы с собой привезли — мясо, фрукты и все остальное, — в холодильнике лежали. Мы не осмеливались открыть холодильник. Они, видимо, решили, что мы эти продукты им привезли тоже в качестве подарка. А мы им подарили иранские носки!

Вот так каждый день утром вставали, а тетеньки лежали у себя в комнате. И мы уходили торговать без завтрака. Придем — они сидят сытые. Это они нам сказали, что диету соблюдают, а на самом деле после нашего ухода быстренько — раз-раз — кушали. Возвращаемся мы голодные, а они уже «на диете». В течение недели тетя Зоя и тетя Клава нас кормили этой тыквенной кашей — собачьим дерьмом. Приходилось кушать, ведь целый день на морозе, на ногах! Хорошо, что наши сумки немного уменьшились, а то уже таскать их сил не осталось. Подружка Лена не выдержала:

— Больше я не могу на эту кашу смотреть, от одного ее вида меня тошнит. Все, хватит! Сегодня ночью, когда они спать будут, откроем холодильник и покушаем хоть один раз по-человечески. Я уже соскучилась по нашим лепешкам. Елки-палки, в холодильнике их десять штук и мяса тоже полно. После поезда еще сколько килограмм осталось! Была не была — сегодня ночью встаем и кушаем. Бибиш, попробуй у меня отказаться, я тебе покажу!

Вот ночью, когда сестры легли спать, мы потихоньку встали и пошли на кухню. Чай поставили: чтобы не подавиться мясом и лепешками, надо же запивать, вы сами понимаете. Потихоньку открыли мы холодильник, достали оттуда мясо, лепешки и начали быстро-быстро есть. Если бы не чай, действительно подавились бы. Вдруг открылась дверь, и на кухню входит тетя Клава:

— Что вы тут делаете среди ночи, а?

Мы сидим молча. Хорошо, успели уже все проглотить и убрать за собой, а то совсем некрасиво получилось бы. Пошли мы спать и долго под одеялами хихикали, ведь все-таки умудрились этих «диетчиков» обдурить, а то чуть сами не превратились в собак от их тыквенной каши.

Через десять дней сумки наши опустошились и мы уехали в Куйбышевскую область к Лениным родителям. Лена им телеграмму дала, чтобы они нас встретили. От вокзала ехали мы еще километров восемьдесят. Приехали наконец домой, в кирпичный коттедж. Пока Ленина мама готовила обед, мы искупались.

Ее родители тоже жили в Туркмении лет тридцать-сорок назад. Они были чиновниками. После распада СССР их начали вытеснять за то, что они русские. Вот в 1992 году они и перебрались в Россию, а Лена пока оставалась в Туркмении. На новом месте ее отец работает тоже каким-то чиновником, а мама недавно вышла на пенсию.


Конечно, живя в чужом доме, я не могла чувствовать себя свободно. Вот мы сидим, обедаем. Лена себя чувствует нормально, а я не в своей тарелке, потому что ее мама без конца вертится, крутится, вытирает стол, убирает какие-то крошки, а мы еще едим. Прямо не по себе становится. Куда я хожу, туда и ее мама идет. Собралась я постирать нижнее белье, только взяла порошок, а она заходит в ванную и говорит:

— Ой, это очень дорогой порошок, я его использую в крайнем случае. Надо экономить, а то он быстро кончится.

Я растерялась:

— Извините, я не знала.

Она достала из тумбочки стакан с каким-то порошком и говорит:

— Вот, возьми, этим стирай.

— Спасибо.

Она закрыла дверь, а я от волнения нечаянно уронила этот стакан, и он разбился. Целый день Ленина мама ходила туда-сюда и говорила:

— Единственный граненый стакан разбился, которым я могла отмерять порошок. И где теперь я возьму такой стакан? Он был очень удобный, остальные у меня все большие.

В какую комнату я ни заходила, она за мной шла. Я так стала нервничать, что когда пила воду или чай, то от волнения роняла чашку, если кушала, ложка из рук выпадала, или от волнения я дергала тарелку и разливала суп, потому что она все время возле меня вертелась, не давала спокойно кушать, ходить и спать. Лена это тоже заметила и говорит своей матери:

— Мама, ты уже забодала со своей чистотой и порядком. Оставь ее в покое. Пусть она себя чувствует свободно, а то я уеду обратно!

Мама обиделась:

— Я же стараюсь вам угодить, я просто хочу, чтобы дома все было хорошо.

Лена отвечает:

— Не надо нам угождать, оставь нас в покое. Я приехала сюда отдохнуть, встретить Новый год с вами! Устала я от этой посуды, от этой уборки, надоело уже! А ты вечно тут со своими тарелками, стаканами и уборками возишься, отдохни тоже, хватит.

Мама заплакала и ушла в свою комнату.

Утром я искупалась в ванне. Голову помыла каким-то шампунем. Опять ее мама заходит:

— Ой, мой дорогой шампунь использовала, не надо было, уф, уф, — и достала мне другой шампунь, а я уже давно помыла голову. Говорю:

— Нет, спасибо, не надо.

Она разозлилась и ушла.

Даже когда я в туалете сидела, она стучала и говорила:

— Ты потом используй освежитель, там, наверху, на полке он стоит, хорошо?

Я сижу и думаю: «Спокойно, извините за выражение, посрать не даст. Надо убираться отсюда побыстрее».

Те дни, что мы были у Лены, ее отец возил нас на служебной машине по колхозным поселкам, чтобы мы остатки товара продали. Почти все товары я продала, и для Лены, и для себя, потому что она сразу сказала:

— Я стесняюсь торговать. Оказывается, это не мое призвание. Лучше я поеду обратно в Туркмению.

На что я ответила:

— Тебе хорошо, твои родители здесь, в России, и твой ребенок у них (мальчик учился в седьмом классе), ты когда захочешь переехать сюда, они для тебя все сделают. Ты можешь не волноваться, твой ребенок в надежных руках: дедушка и бабушка для него стараются, я же вижу. А у меня что — мои родители в Узбекистане. Они живут в кишлаке, там для детей ничего нет. Я живу в Туркмении. Мои дети ни узбекского языка не знают и по-туркменски тоже не понимают. А свекровь хочет в Россию переехать, она говорила: «Вот муж умер, теперь здесь никого не осталось у меня, кроме старой мамы. Как ее похороню, так и уеду в Россию, на свою родину». Лена, я сама должна устраивать свою жизнь, свою и детей. Сама видишь, что вокруг творится. У меня мальчики в русской школе учатся, после окончания школы куда они пойдут — в институт, что ли? Так там все на туркменском языке. Возможно, их формально допустят к экзаменам, а на самом деле провалят, потому что там своих хватает. Допустим, вдруг счастье улыбнется, и они поступят в какой-то вуз. А после окончания института или техникума куда их примут на работу? Никуда. Потому что везде формальная документация на туркменском языке ведется и каждый должен знать туркменский язык и писать латинскими буквами. А мои ни по-туркменски, ни по-латыни, ни по-узбекски — короче, ни бум-бум. Так что, Лена, ты можешь возвращаться домой, потому что у тебя все устроится. Я сама должна всего для детей добиться. Потому что у меня нет таких родителей, как у тебя, — мои простые и бедные. Им без меня хватает хлопот в жизни.


Новый, 2000 год отметили мы у Лены вместе с ее родителями. Потом я попрощалась с ними со всеми и уехала в Москву. Через день я уже сидела на Казанском вокзале и думала: в каком направлении теперь мне ехать? Посмотрела расписание поездов: если туда, где племянник свекрови, то на месте буду через три-четыре часа. Перешла на Ленинградский вокзал, посмотрела расписание: почти все дневные поезда прибывают в Ленинград (то есть в Санкт-Петербург) поздно вечером. Это мне невыгодно. Потому что, если не найду подружку или она адрес поменяла, среди ночи куда я пойду? Лучше, думаю, я поеду в тот город в четырех часах езды от Москвы, где живет племянник свекрови Равиль со своей женой Галей. Адрес есть, притом туда я днем попаду и, возможно, быстро найду их.

Купила билет на поезд, в фирменный вагон, в общий вагон билетов уже не было. Пришлось мне за это удовольствие заплатить в три раза больше. На нужной станции вышла из поезда, пошла туда, где стоят такси, потому что не знала, как на троллейбусе или маршрутке добираться. Таксисту адрес назвала, и он сказал: «Поехали».

Он расспрашивал, откуда я, кто у меня здесь есть и так далее, ну, как все таксисты, интересовался. Когда я адрес назвала, он говорит:

— Если у вас родственники по этому адресу живут, значит, они богато живут.

Я спрашиваю:

— Почему вы так думаете?

— Это кооперативный большой новый дом. Там покупают квартиры те, у кого есть деньги.

Я ничего не ответила, потому что еще ни разу у них не была, откуда мне знать, как они живут. Хотя свекровь говорила мне, что ее племянник раньше работал золотоискателем.

Таксист меня высадил возле красивого элитного дома. Нашла я нужный подъезд, этаж, квартиру.

Меня встретили радостно, все-таки первый раз. А у нас они раньше в Туркмении бывали, правда, это давно было. Жена Равиля Галя говорит:

— Бибиш, хотим тебе сообщить, что мы завтра все уезжаем в Воронеж.

Я говорю:

— А почему?

— Дело в том, что у нас Катя, моя старшая дочка, выходит замуж за воронежского парня. Свадьбу сыграют у жениха. Если хочешь, поехали с нами.

— Нет, — говорю, — спасибо.

У меня ничего нарядного не было, чтобы ехать на свадьбу. А Галя носит 60—62-й размер, в ее одежде две Бибиш поместятся.

Утром рано они уехали. Я осталась в их трехкомнатной квартире. Действительно, здесь очень все было здорово: и планировка, и евроремонт.

Сижу одна, целый день телевизор смотрю — кабельное телевидение, у нас такого нет, интересно. А ночью боялась своей тени. В чужом городе, в чужой квартире… Я даже боялась до туалета дойти и терпела до утра. Все, что было в холодильнике, кушала, только за хлебом, молоком и кефиром ходила в магазин.


Через неделю они вернулись из Воронежа вместе с зятем. Оказывается, он к ним переехал жить. Я, конечно, их поздравила, пожелала им всего самого хорошего.

Теперь Равиль и Галя начали меня расспрашивать: какими судьбами я оказалась здесь, в России? Я им объяснила: хочу, чтобы мои дети учились, женились и жили в России, и вот я заранее приехала на разведку, ищу место, где можно остановиться.

Тут Галя завела:

— Ой, сейчас в России плохо жить, все дорого, работы нет, зарплата маленькая, жить невозможно — и так далее.

Равиль подхватил:

— Ну, приехали — и дальше что? Раньше надо было приезжать. Десять лет назад приехали бы — уже устроились бы на работу, купили бы квартиру. А сейчас что купишь? У вас там квартиры слишком дешевые, продавать смысла нет. На эти деньги здесь, в России, ничего не купишь. А квартиру снимать — очень дорого обходится, да приезжих с детьми вряд ли кто-нибудь пустит.

Короче, так они убеждали меня, будто я приехала к ним навсегда и никогда от них не уйду. Но я не поддалась на их уговоры, говорю:

— Все-таки я попробую здесь остановиться, тем более Москва очень близко.

Равиль спрашивает:

— И чем будешь здесь заниматься?

— Попробую заняться коммерцией.

— Ой, — Галя говорит, — для коммерции лицензию надо, и на рынке надо место иметь, и еще спрашивают медицинскую книжку. Еще надо сделать все прививки, которые мы получили в детстве… — и так далее.

Она без умолку болтала, и я действительно подумала: неужели на самом деле все нереально?

Утром рано встали. Они решили мне помочь. Галя ушла на рынок договариваться с рыночным начальством, нашла для меня пустой лоток, заплатила за место хозяйке лотка.

Потом мы вместе поехали в Москву. Доехали в коммерческом автобусе до рынка в Черкизове, билеты туда и обратно были. Все, что надо, Галя мне показывала, а я покупала. Благополучно вернулись домой. Утром я вышла на рынок и начала торговать, без документа и без лицензии.


За это время Равиль зарегистрировал меня в своей квартире. Я после рынка таскала домой хлеб, булочки, батоны, кефир, молоко и яйца. Но этого не хватало на день, потому что дома у них много было народу: Равиль, Галя, Катя, ее муж, вторая дочка и я. Все мы взрослые, много ели. Не успею принести хлеб, его уже нету.

Надо сказать, что Равиль с Галей всегда ругались. Иногда эта ругань до утра продолжалась. Я думала — из-за меня. Расстроилась и вот говорю Равилю:

— Я хотела бы уйти на квартиру, поможете мне найти квартиру?

Он занервничал:

— Нет, молодожены пусть уходят, я их не держу. Пусть ищут себе квартиру. Я этой дурочке сто раз говорил: Катя, не торопись, Катя, сделай карьеру, учись, работай. Замуж выйти всегда успеешь. Не слушала меня, нашла себе какого-то дебила из колхоза, теперь будут у меня оба на шее сидеть!

— А почему им в Воронеж не поехать? Вы же сами сказали, что он живет в Воронеже, — говорю я.

— Какой там Воронеж! В Воронеже живет его отец, алкаш несчастный. Он с женой в разводе. А сын жил в деревне с бабушкой. Родители, когда разводились, оставили сыновей-близнецов у бабушки, потому что сами не в состоянии были кормить их. Одного ребенка тетка забрала, а этот — так называемый зять — остался в деревне. Свадьбу им делал я, на собственные деньги. Купили за две тысячи рублей свадебное платье и еще кучу денег потратили. Ну, надела она это свадебное платье. Пошли в их деревенский загс. Там дверь сломана. Думал, может, в другое место надо ехать? Нет, эта развалюха действительно оказалась загсом. Вернулись домой и увидели: за столом сидят пять-шесть старых бабушек и еще один на всех лет девяноста дед, и все. Никакой молодежи не было. Думаю, для чего я тратил деньги, зачем мне надо было покупать за две тысячи свадебное платье, если в загсе нет дверей и за столом нету никого, кроме старух и старика девяностолетнего. По образованию Катя юрист, училась в институте. Теперь из-за этого раздолбая все бросила — вот тебе и на!

Мне от этого рассказа так смешно сделалось, еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Хотя, с другой стороны, ничего смешного, а очень даже печальная история.

И все же я опять попросила Равиля найти мне квартиру.

Вечером я в нескольких экземплярах написала объявление: «Одинокая женщина ищет квартиру. Позвоните по телефону…»

Эти объявления мы с Равилем лепили к столбам, на специальную доску для объявлений, на остановках, везде.

Потом стали ждать звонка. Через два дня позвонила женщина и предложила жить у нее. Галя с ней поговорила, сказала, что вечером зайдем посмотреть.


И вот пошли мы смотреть квартиру. Оказывается, этот дом совсем близко был, через одну остановку. Дверь открыла пожилая женщина, это она нам звонила. Галя договорилась обо всем и меня ей показала. Та согласилась. Мы сходили за моими вещами и сразу вернулись назад. Мою хозяйку звали Нина Сергеевна, или просто тетя Нина.

А Галя, пока я еще у них жила, заняла у меня деньги — шестьсот рублей, сказала — отдам, да так и не отдала.


Стала я жить у тети Нины, познакомилась с соседями: тетей Лидой, тетей Машей и многими другими.

После рынка, вечером, все собирались у тети Нины и играли в лото, и меня тоже учили играть. Было весело. Вот только на рынке очень плохо дела пошли, потому что январь, одни праздники, — торговли не было.

От тети Нины позвонила я в Туркмению, домой, успокоила мужа, сказала — у меня все хорошо. Свекровь трубку взяла, говорит: «Если тебе очень трудно, вернись назад, не мучай себя». Но я пока все не узнаю про прописку, регистрацию, работу, коммерцию, школу, учебу и про остальное, с чем будем сталкиваться в жизни, не хотела ехать обратно. Я по всему городу ходила, обо всем узнавала. Наконец какая-то ясность наступила, тогда я решила ехать домой и купила билет на поезд. С тетей Ниной мы договорились: если я приеду с детьми и с мужем, она нас примет.


Позвонила перед отъездом Гале, попросила привезти мои деньги, те, взятые в долг шестьсот рублей. Осталось два часа до поезда, мне уже надо уходить, а ее нет. Тетя Нина с соседкой тетей Лидой решили проводить меня аж до Москвы. Тут пришла Галя и, отдавая мне долг, сказала грубо:

— На, возьми! Со всего двора собирала эти деньги.

Я подумала: при чем здесь я, это же мои деньги. Помогла ей и сама еще за это и пострадала. Но ничего вслух не сказала, попрощалась, и мы с тетей Ниной и тетей Лидой поехали в Москву. Проводили они меня на Казанский вокзал, посадили в поезд. Я им обещала позвонить и уехала, а с ними, бедными, вот что дальше случилось.

Они с собой деньги взяли, чтобы в Москве кое-какие покупки сделать. И вот они меня проводили, идут с вокзала, а в это время им навстречу вышла толпа цыганок. Цыганки окружили их и выманили у них по две тысячи рублей! Бедные мои тетеньки, сколько денег из-за меня потеряли, ведь они у меня пенсионерки!


Еду я домой, детям везу подарки. На вокзале в Ташаузе, на границе, так меня проверяли — ужас! Спокойно домой нельзя попасть. Да еще и наглые, грубили. От такого обращения у меня сразу настроение упало. Но я себя утешала: «Терпи, Бибиш, чуть-чуть осталось. Больше сюда не вернешься».

Дома радостно меня встретили. Особенно дети соскучились.

Мы с мужем допоздна разговаривали, обсуждали нашу будущую жизнь. Короче, решили летом перебираться в Россию. Как раз нам пришли бумаги — «Статус переселенца». Теперь можно ехать спокойно. Дома все, что было, все продали по дешевке. Ничего не осталось. Контейнер не стали отправлять, потому что пошлина очень дорогая, да и нет своего угла, куда вещи поставить.

Забрала из школы документы своих детей. Билет купили на поезд до Москвы. Попрощались со знакомыми, друзьями и родственниками мужа. Я ездила в Узбекистан, чтобы попрощаться с моими родителями. Сказала, что вряд ли приеду в ближайшие пять лет, потому что дорога очень дорогая, поезда не ходят, только самолет летает до Ашхабада, туда и обратно где-то около 15 000 рублей обходится.

Чтобы угостить тетю Нину и ее подружек, соседок, купила много дынь, грецких орехов, иранские носки в подарок им купила. Правда, по дороге пять штук дынь испортилось, от жары они прямо текли, и мы их выбросили. Не жалко было, мы их за лето столько съели!


Наконец всей семьей приехали к тете Нине. Она и соседи нас очень хорошо встретили. Теперь мы с мужем каждый день рано утром вставали и шли искать работу. Но нигде нас на работу не принимали, потому что мы из Туркмении не выписались и постоянной прописки у нас не было. Весь город обошли. Где дают работу — там зарплата очень низкая, даже не покрывает плату за квартиру. Вот в такой ситуации мы с детьми оказались.

На свое жилье у нас не было денег. За все вещи, что продали, уезжая, выручили тысячу долларов. На эти деньги нигде ничего невозможно было купить — я имею в виду жилье.


На работу без регистрации не берут. Начали уговаривать тетю Нину, чтобы она нас просто зарегистрировала и мы могли бы устроиться на работу куда-нибудь. А тетя Нина никогда не сталкивалась раньше с такими вопросами, поэтому очень боялась, что если мы будем у нее прописаны, то будем претендовать на ее квартиру. Конечно, пожилые люди всего опасаются. Пришлось долго объяснять, что регистрация — это просто бумага, до определенного времени будет действовать и ей ничем не грозит. А она никак. Прошло десять дней. Сидим без работы. Хорошо, тетя Лида за нас вступилась:

— Девчонку заманила — приезжайте, мол, я вас приму, а теперь капризничаешь, не видишь разве, у них ничего не получается. Регистрация — это не страшно. Давай регистрируй их, не умрешь, и не думай, они не будут претендовать на твое жилье. Если мне не веришь, иди сходи к юристу и спроси, тебе так же ответят. И не тяни, иди с ними вместе в паспортный стол.

Тогда тетя Нина пошла с нами в паспортный стол и зарегистрировала нас на шесть месяцев.

Утром рано пошла я в администрацию города, отстояла очередь и зашла в кабинет, где дают лицензию на торговлю. Женщина, которая сидела в кабинете, сказала:

— С временной пропиской лицензий не даем.

Я ей показала справку, что я гражданка России, но приезжая, у меня двойное гражданство. Она говорит:

— У вас регистрация только на шесть месяцев, если бы был год, я бы дала вам лицензию.

Вернулась я домой, и опять мы умоляли тетю Нину — теперь уже на год нас зарегистрировать, потому что нам не дали лицензию. Она ничего больше слышать не хочет:

— Все, я вас прописала на шесть месяцев и больше не буду ходить по милициям, у меня свои дела, огород. Я по телефону сыну рассказала, что вас зарегистрировала, так он на меня обиделся и трубку бросил.


Мы видим, что все наши усилия бесполезны. Но делать что-то же надо. Не сидеть же сложа руки. Отправилась я утром в соседний небольшой городок, зашла в их администрацию, выяснила: оказывается, у них с временной пропиской дают лицензию, а в областном центре — нет! Вернулась домой. Стали думать, может, в других областях иначе все делается? Пока школа у детей не началась, может, поехать мне в другую область и искать там прописку, лицензию, работу.

Оставила я детей на мужа и автобусом поехала до города Мурома. В Муроме села на поезд до Мухтолова, это уже Горьковская область, потом в Кулебакский район попала. Вот куда меня занесло! В районе по домам ходила, искала прописку, регистрацию и в результате ничего не нашла. Многие хотят пустить на квартиру жить, а прописать никто не хочет. Уставшая, голодная пришла на автостанцию. Было уже поздно. На станции пусто. Подошла к кассе и спросила:

— А автобусов разве нету?

Кассирша отвечает:

— Где вы ходите, вы что, первый раз едете, что ли? Здесь автобусы ходят по расписанию, сегодня больше рейсов нет. Увы, опоздала, красавица!

— И что мне теперь делать? — Я начала нервничать, ведь скоро ночь.

— Сейчас будет автобус, но поедет в гараж, то есть в автопарк. Я водителю скажу, чтобы он тебя до центральной трассы довез. Жди, хорошо? А там поймаешь попутную машину.

Водитель высадил меня на трассе и повернул в другую сторону, Я стояла на дороге и без конца поднимала руку, но никто не останавливался. Кругом был лес. Немножко дальше по дороге я увидела бензоколонку. Почти все машины туда на заправку подъезжали и назад поворачивали. Уже темно было и холодно, а на мне всего лишь одно тонкое платье — я не рассчитывала, когда из дома выезжала, что ночью останусь на трассе посреди леса.

В основном машины проходили грузовые. У них в кабине место было, но эти машины я не останавливала, потому что шоферы ездили с напарниками, а я боялась. Некоторых останавливала, думала, шофер один едет: открываю дверцу кабины, а там напарник спит. А легковые машины не останавливались.

Вот совсем стемнело. Я устала стоять и уже очень боялась. Спустилась с дороги вниз, в лес, и немножко подремала под березой. К утру пошел дождь, я вся мокрая была, замерзла, ведь весь вечер и целую ночь провела в этом лесу. Было страшно, но я все время с закрытыми глазами под березой сидела, чтобы не чувствовать страха. Утром рано вернулась на автостанцию и тут же с первым автобусом доехала до железнодорожного вокзала. Добралась до Мурома, потом автобусом приехала домой.

Короче, моя поездка была мучительная и неудачная, просто выкинула деньги на ветер.


Вернулась домой как раз в тот день, когда по телевизору про гибель атомной лодки «Курск» показывали. И мы, и дети все переживали — хоть бы один из них живой остался! Но, увы, конец очень печальный был, и страшно жалко их. Я долго не могла уснуть, бессонница мучила, переживала очень.


Осень близилась. Дети должны были идти учиться.

Я пошла в ближайшую школу, которую показала тетя Нина, — ее дети тоже там когда-то учились. Документы сдала, их взяли и сказали:

— Ваши дети приняты в школу, но обязательно надо их тестировать, потом будем определять, в какой класс они пойдут учиться.

Наступило для моих детей долгожданное первое сентября — первое в России. Их тестировали. Старшего сына, Айбека, приняли в такой класс, где учатся слабые дети — с какими-то дефектами, или у кого папы или мамы нету.

Я спрашиваю:

— Почему так?

Мне ответили:

— Он медленно решал задачи и примеры по математике во время тестирования.

А второго сына, Надирбека, приняли в очень хороший класс. Тетя Нина привезла со своей дачи красивые цветы. Вот мы детей нарядно одели и отправили в школу с цветами для учителей. Я их проводила, они такие радостные были.


Мы с мужем решили сходить в миграционный центр. На руках у нас бумага — «Статус переселенца». Зашли в тот кабинет, где принимали приехавших из бывшего СССР.

В кабинете какой-то мужчина, худой, с усами, на нас удивленно посмотрел и говорит:

— А зачем вы сюда вообще приехали?

Я ответила:

— Ради детей.

— Мы вам ничем не можем помочь, у вас уже есть российское гражданство, вы сами должны всего добиться.

Я ему говорю:

— У нас нет прописки.

— Не знаю, не знаю, езжайте в сельскую местность, устраивайте жизнь там сами. Между прочим, вы приехали из Туркмении, а если бы из Узбекистана приехали, мы могли бы вам помочь.

— Почему так, какая разница, откуда мы приехали? Факт тот, что мы тоже граждане России, вот наши документы.

Он опять свое:

— Между вашим президентом и Путиным есть договор. — И он начал объяснять. В итоге я так ничего и не поняла, и мы вернулись на квартиру.

Видите ли, государство — это абстракция, а люди, живущие в нем, — конкретны. Разные понятия. Трудно бывает договориться.


Прошло недели две.

Дети ходили после основной школы в музыкальную школу — фортепиано, второй класс. Каждый уже играл по четыре произведения. Я всегда их провожала, троллейбусом мы ехали до музыкальной школы, и там я их ожидала, потому что они еще город хорошо не знали, да и я тоже. И у меня уйма времени была, чтобы с ними возиться, ведь, как вы сами понимаете, я сидела без работы.

Дети успевали и в школе, и в музыкалке. Мне казалось, что все идет нормально, хотя несколько раз Айбек, ему уже десять лет было, жаловался, что его обзывают в школе — «черномазый», «черножопый», «черная овечка», «бомж», «нищий», «негр» (он на негра совсем не похож, правда, смуглый) — и сильно бьют по голове.

Однажды он пришел домой совсем убитый.

— Мама, покрась мне волосы в рыжий цвет, чтобы я от остальных не отличался, чтобы я незаметным был для них. Мама, сделай что-нибудь! Почему ты меня черным родила, не могла родить светленьким? — и плакал.

И второй сын, Надирбек, заявляет:

— Мама, мне все в школе говорят, — и показывает на Айбека пальцем, — что моего брата здорово избивают. Надоело мне все это. Ребята смеются, потому что мой брат слабый и не может себя защитить.

Мы с мужем своих детей ругали:

— Молчите, не так все просто. Скоро к вам привыкнут. Ничего страшного. Терпите. У нас и так проблем навалом, видите, никак не можем найти работу! А вы, если вас обзывают или бьют, учителям жалуйтесь!

Дети на это ответили:

— Мы жаловались учителям, они наши жалобы слушали, потом мальчикам выговор делали, но все бесполезно, все равно избивают.

— Тогда, когда вас избивают, попробуйте лечь на пол и, пока учителя не подойдут, не вставайте. Может быть, тогда у мальчиков появится хоть чуточка жалости к вам! — Такие слова страшные я им сказала.

Они опять говорят:

— Мы попробовали и падали на пол и даже не вставали, а они, наоборот, пинали Айбека, он никогда не может сдачи дать.

Один день из одного класса, другой день из другого класса, иногда три-четыре мальчика, иногда двое мальчиков — нападали на моего старшего сына. Каждый день оскорбления, обзывания или избиения. Когда он жаловался, я, дура, ему говорила:

— Слушай, каждый день не стану же я искать по классам, кто тебя побил. Это невозможно — их искать, лучше терпи, это когда-нибудь все кончится.

И вот дотерпелись.


Рассказ о том, что случилось с Айбеком


Я думала, никогда ничего страшнее того, что в моем детстве случилось, уже не повторится. Ошибалась. На этот раз жертвой стал мой маленький десятилетний сын!

Это случилось четырнадцатого сентября.

Дети пришли из школы. Я их покормила, и мы отправились в музыкалку. Всю дорогу Айбек шел очень медленно, а я его ругала:

— Побыстрее не можешь, а то опаздываем на занятия.

Он отвечает еле-еле:

— Мама, у меня в ногах силы нету и голова кружится и сильно болит.

А я на него не смотрю и только ругаю:

— Ты притворяешься, просто заниматься не хочешь, а ну-ка пошевеливайся!

Тогда Надирбек не выдержал:

— Мама, ты что, слепая? Его же сегодня в школе душили, посмотри внимательно на его шею — его чуть не убили.

Я остановилась, посмотрела и увидела на шее сына сине-розоватые следы от пальцев! Я замерла. Мне так стало плохо, как будто он уже мертвый. Стоим мы на дороге, и я, как в лихорадке, думаю, что мне делать, как теперь быть?!

Уже конец рабочего дня был, где-то около четырех часов. Но мы вернулись назад в их школу и как раз встретили классного руководителя Айбека. Я не смогла сдержать себя, слезы сами по себе текли. Объяснила ей все, как смогла. Она сразу посмотрела на его шею и все повторяла:

— Ужасно, ужасно!

Потом провела нас к этому мальчику, «чудо-садисту», домой. Там были его бабушка с дедушкой и сестра.

У этого мальчика, оказывается, мама лишена родительских прав, а отец сидит в тюрьме. Да, мальчик нам признался, что он действительно душил Айбека. Я начала рыдать и сказала этому мальчику:

— Если ты его ненавидишь, если он тебе совсем не нравится, обзывай его как хочешь, хоть «черножопым», хоть «негром» обзывай, только не убивай моего сына! — И я кричала и плакала.

Теперь, когда все выяснилось, мне даже жалко стало этих стариков: они вообще никак не могли контролировать этого ребенка, он уже на учете в милиции состоял, хотя ему всего десять лет было.

После тяжелого объяснения вернулись мы домой, Айбек говорит:

— Мама, у меня руки дрожат и голова сильно болит.

Я его уложила спать. Он толком и не спал, а бредил, ужасно кашлял, ворочался всю ночь и во сне кричал.

Утром я опять на его шею посмотрела: там отчетливо были видны следы маленьких пальцев. Позавтракали, старший в школу не пошел, а второй сын ушел в школу.

Я осталась с Айбеком. Начала расспрашивать, как это все произошло.

Дело, оказывается, было так.

Пятеро мальчиков из его класса позвали его в кабинет английского языка и начали дразнить. Они говорили:

— Давай драться!

Айбек ответил:

— Я же один, а вас пятеро, я не буду с вами драться, — и хотел уйти.

Тогда тот мальчик-«герой» закричал:

— Трус! — и не дал ему уйти, ударил его и начал душить. Остальные ученики стояли и смотрели, как на азартную игру, и этому «герою» помогали и пинали Айбека. Один мальчик даже считал:

— Раз… два… три… четыре… пять… — как на ринге. Им интересно было, сколько времени Айбек может выдержать без воздуха.

Сын дальше рассказывает:

— Когда я пытался кричать: «На помощь, спасите!» — у меня голос пропал, и меня никто не слышал.

У него в глазах потемнело и началось головокружение, а «герой» совсем взбесился, давил все сильнее. Мой сын уже сознание терял, упал на пол, а мальчик-«герой» его опять душил и кричал:

— Умри, черножопый! Пока не убью, не отпущу тебя.

В тот момент старшеклассники случайно, совсем случайно открыли дверь класса… Только тогда мальчик отпустил Айбека, и он чудом остался жив. Если бы в этом кабинете английского языка не было больше уроков и не вошли бы туда старшеклассники, моего сына уже не было бы в живых, он давно был бы мертвый.

— Мама, — он говорит, — мне воздуха вообще не хватало. Я теперь понимаю, как на подлодке «Курск» морякам без воздуха было плохо.

Я моего сына уложила, укрыла, чтобы он отдохнул. Вышла на кухню. Там муж на меня напал:

— Мне не нужен мертвый ребенок! Мертвого нам даже негде похоронить! Закопали бы где-нибудь, как собаку! Я приехал сюда не затем, чтобы моих детей ни за что убили! Иди куда хочешь, я ребенка в школу не отдам. Где гарантия, скажи мне, что дальше с ними будет все хорошо? Ведь только четырнадцать дней учились! Надо же… И все эти дни его обзывали, били почти каждый день. Сколько он мог терпеть? Ты сама виновата! Зачем мы приехали сюда? Чтобы искалечить детей, что ли?

Он так страшно кричал, но вы сами понимаете наше состояние!

Что теперь делать?

Позвонила в милицию. Они нас вызвали, и вот я пошла туда с сыном. Зашли в какой-то кабинет. Там сидел молодой инспектор-милиционер. Он спрашивает:

— Что случилось?

— Вот в школе вчера моего сына задушили.

— Как это? А где он?

— Вот же, рядом со мной сидит. Я хотела, чтобы вы приняли меры.

Милиционер говорит:

— Так он же не умер?!

Я от такого ответа рот открыла и сама себя спрашиваю: «Значит, умереть ему надо было, чтобы милиция меры приняла?» Очень смешно. Так зачем же я сюда пришла? Оказывается, когда умрет человек, тогда будет милиция меры принимать!

— Пишите заявление, — говорит милиционер, — расскажите, как все произошло, и идите на судмедэкспертизу.

Пошли на судмедэкспертизу. Там было много народу. С подбитыми глазами алкаши стоят и еще какие-то студенты, тоже избитые.

Наконец настала наша очередь. Мы зашли в кабинет, где экспертизу делают.

Приняла нас пожилая женщина-врач. Все тщательно проверила и начала ругать меня:

— Почему раньше не пришли, удушение — это же смерть, у вашего сына шансов мало оставалось. Сами говорите, его обзывали, избивали. Почему столько времени терпели? Надо было сразу меры принимать, жаловаться, ведь есть директор школы, есть классный руководитель. Если так продолжится, вы без ребенка останетесь! А тебе, — говорит она моему сыну, — надо спортом заниматься, ты должен защищать себя, спорт тебе поможет, ты понял?

Я ей говорю:

— Их у меня двое, оба занимаются музыкой, играют на пианино, уже во втором классе.

Врач рукой махнула:

— Музыка, пианино никуда не убегут. Детям в данный момент спортом заниматься надо. В жизни им спорт всегда пригодится. Вот вам справка судмедэкспертизы. Всего вам хорошего, берегите детей!

* * *


После этого случая в школу пришли из районо, сделали родительское собрание, учительское собрание, участковый милиционер пришел. Несколько собраний было по поводу моего сына.

Вскоре меня вызвала директор школы и начала просить:

— Это первый раз случилось в нашей школе, такого еще никогда не было. Я уже вашего сына перевела в самый хороший класс. Если там ему не понравится, переведем в другой класс, только, пожалуйста, заберите заявление из милиции. Вы уже видите, мы приняли меры, позвали родителей, учителей, сделали собрание по поводу вашего сына. Я, конечно, сочувствую вам, но он же у вас все-таки живой остался. Пожалуйста, заберите заявление из милиции.

Я тут уже не смогла выдержать:

— Слушайте, вы думаете, что я приезжая, языка не знаю, законов не знаю. Это все правда, я еще здесь многого не знаю, но в одном я на сто процентов убеждена — если бы вместо меня была бы какая-нибудь чеченка и с ее ребенком обошлись бы так, как с моим ребенком, она не только обидчика убила бы, а под всю школу бомбу подложила бы. Я в этом абсолютно уверена, они очень жестоко мстят и никого не жалеют.

Директор говорит:

— Да-да, конечно. Но вы знаете, я тоже приезжая. Мы с Дальнего Востока, муж был военный, вышел в отставку. Вот десять лет тому назад мы приехали сюда. Я слышала, вы, оказывается, квартиру снимаете, мне известна эта история. Мы тоже с мужем долго жили по квартирам, пока нам не дали свою. Летом я работала, хотела в сентябре пойти в отпуск. В связи с этим случаем начальство не дает мне отпуск, а там у меня осталась больная мама… Может, заберете заявление?

Мне ее жалко стало, и я согласилась. Пошла в милицию, забрала свое заявление.

А тем временем, оказывается, участковый милиционер приходил на квартиру, и классная руководительница тоже приходила.

Тут тетя Нина уже не выдержала. Видно, у нее терпение лопнуло.

— Мне, — говорит, — своих проблем хватает, мне не надо головной боли. Тут у вас такие беспокойства. Вы только не обижайтесь на меня, но ищите себе другую квартиру.

Вот тебе на, только этого не хватало! Работы нет, с ребенком случилась беда, а теперь еще окажемся на улице.

Я сразу пошла к тете Лиде:

— Помогите мне найти квартиру, пожалуйста.

Тетя Лида удивилась:

— Какая муха укусила Нину? Ладно, чего же теперь! Надо искать квартиру.

Я тоже сложа руки не сидела, пошла по агентствам и по объявлениям звонила, но везде один ответ:

— Нерусских не принимают, хозяйки не согласны. С детьми тем более.

Бедная тетя Лида до десяти часов вечера по домам ходила и для нас искала квартиру. С трудом, но все же нашла. Звонит вечером:

— Тут у меня знакомый есть, пока он один живет, сын с какой-то женщиной сожительствует. Вот я его и уговорила, и он согласился. Сама знаешь, лишние деньги не помешают. Завтра вас отведу туда, а с Ниной вы потом рассчитаетесь, когда она приедет со своей дачи, а вы переедете на другую квартиру, ладно? Между прочим, хозяина вашего долго не будет, он ложится в больницу на операцию. Пока он лечится, вы будете там одни. Слушай, я хотела у тебя спросить, Бибиш. Ты, говоришь, была в администрации города, да? И там тебе не дали лицензию, и после этого ты сидишь дома и бездельничаешь? А тебе не надо сидеть дома, у тебя дети, семья. Сама знаешь, деньги как вода уходят, — если не работаешь, запас сразу кончается. Запомни навсегда: если тебе отказывают в одном кабинете или не хотят слушать, ты иди и стучи в другой кабинет!

Я ей говорю и смеюсь:

— Как переедем на другую квартиру, пойду стучать по кабинетам, хорошо.

Тетя Лида мне очень помогала: занималась с моими детьми, их в лес брала, купаться водила, город показывала. Когда мы искали работу, она забирала детей к себе и кормила, потому что тетя Нина все время на даче была. Мы даже ездили помогать ей собирать картошку. У нее в тот год хороший урожай был. Она очень любит свой огород. На городской выставке показывала свои сорта помидоров, картошки, лука и тыквы и первое место заняла.

Осенью мы с тетей Ниной рассчитались и попрощались. Спасибо ей, все-таки она нас зарегистрировала на шесть месяцев.


На новом месте мы с хозяином сразу нашли общий язык. Он все нам показал, что можно, что нельзя, и сказал:

— Я завтра утром ложусь в больницу. Приеду оттуда здоровеньким, если Бог даст, и мы с вами поближе познакомимся. Вот вам ключ, чувствуйте себя как дома, спокойной ночи!

Его зовут Александр Иванович, дядя Саша. Перед сном он еще раз вышел из своей комнаты:

— Еще хочу вам сказать: детей надо перевести в нашу школу, она очень близко, всего один шаг, нам даже звонок слышно. А то придется им ждать зимой троллейбуса, мало ли что случится по дороге. Здесь никуда не надо ехать с портфелями, сменной обувью. Ой, сколько им придется таскать, а они у вас еще маленькие. Подумайте, подумайте о том, что я вам говорю, хорошо?

У него болезнь урологическая была: моча по шлангу в бутылку капала. Вот он и ложился в больницу, чтобы его прооперировали и убрали шланг.

И еще он сказал:

— Свою комнату я не буду закрывать на ключ. Если хотите, там у меня баян есть, пусть дети занимаются. Если хотите читать, книги есть. Так что заходите, у меня денег нет лишних, закрывать комнату не от кого.


Утром он ушел в больницу. Мы встали. Я убралась везде, проветрила квартиру, потому что она мочой пропахла. Купили освежитель воздуха и везде побрызгали. Зашла я и в его комнату, хотела убрать постель. Смотрю — вся простыня и пододеяльник мочой пропитаны. Наверное, когда дядя Саша лежал, от шланга моча текла на постель. Сняла я все с кровати, матрас — на балкон, а постельное белье замочила, потом постирала, погладила. Его рубашки и носки тоже постирала. Муж занимался ванной и туалетом: чистил, дезинфицировал. Везде убрали, почистили, все в порядок привели. И лестницу до подъезда веником подмели.


Между прочим, когда я у тети Нины жила, за всех всегда в подъезде подметала, лестницы вытирала. Потому что там все старенькие были, и я их жалела. Мы хорошо, дружно жили. Почти каждый день ходили друг к другу в гости.

Но там в подъезде тоже разные люди жили. Одна женщина пожилая все свободное время ходила по улицам и собирала пустые бутылки. Потом их сдавала. Так вот, эта женщина никого, кроме русских, не признавала. Как меня увидит, обязательно спрашивает:

— Ты знаешь, какой сегодня день?

— Нет, не знаю.

— Сегодня большой праздник. Не стирай, не подметай.

— Почему?

— У нас так принято. Если живешь в России, должна соблюдать наши обычаи.

— Ну, я все обычаи уважаю. Но когда у меня какой-нибудь праздник, то ведь не заставляю же остальных что-то делать или не делать.

— А я тебе говорю: раз ты здесь живешь, должна подчиняться нашим традициям.

— А если я поеду в Монголию — должна жить как буддисты, а в Италии — как католики, так, что ли? У меня есть своя вера, она внутри меня находится, и я никому ее не навязываю.

И вам тоже советую меня не заставлять!

Она очень обиделась, ушла и потом долго ворчала, соседям жаловалась, что я не то говорю, не то делаю.

Я несколько раз уходила рано утром с большим целлофановым мешком и на тротуарах и в парке собирала пустые бутылки. Даже в помойки и урны заглядывала. В основном попадались бутылки из-под пива. Они так ужасно воняли!

Я совсем не стеснялась. Набирала полный мешок и приносила той женщине, чтобы она не сердилась и не указывала мне, какие обряды соблюдать.

В принципе, она хороший человек. Просто зациклилась на этом вопросе — русский-нерусский. Вот я не русская — и что мне теперь, умереть, что ли? Какой меня Бог сотворил, такая и есть. Каждый народ любит свою нацию. Я тоже люблю, но из-за этого других мучить не стану. Если рассуждать, как та женщина, то будут ссоры, обиды, зло будет и в конце концов война.

А старого человека уже не убедишь. Надо терпеть, и все.

Но вернемся на квартиру дяди Саши.


Прошел день. Утром рано отправилась я в ту школу, которую дядя Саша нам порекомендовал. Да, действительно, эта школа была близко к нашему дому, и даже звонок слышно в квартире.

В школе меня приняла завуч, я ей рассказала о том, что случилось с моим сыном. Она говорит:

— Ладно, приносите документы, заодно детей тоже приведите. Я с ними познакомлюсь и определю по классам.

Я сбегала за документами в старую школу, забрала их и с детьми пришла к завучу. Она с ними побеседовала и удивилась:

— Мы всегда из Средней Азии ждем отсталых детей, вот недавно пришли к нам новички — совсем плохо говорят по-русски. Мы так мучаемся с ними. А у вас дети даже без акцента разговаривают, на мои вопросы ответили очень хорошо. А откуда у них такие знания?

— У меня, — отвечаю, — свекровь наполовину русская, и муж окончил русскую школу. С детства свекровь с ними занималась, баюкала по-русски, сказки им читала по-русски. Потом дети ходили в садик в русскую группу, а потом мы их в русскую школу отдали, и вот в результате они своего языка не знают, и знать не хотят, и еще меня ругают: «По-чукчайски нам не плети, мама», — говорят. Вот мы и приехали из-за них.

— Очень хорошо. Давайте пойдем с вами в пятый «а» класс, там Айбека познакомлю с детьми, а второго вашего мальчика проводим до кабинета завуча начальных классов.

Зашли в пятый «а» класс. Ученики встали, завуч поздоровалась с ними и начала им объяснять:

— Ребята, к нам пришел новичок, его зовут Айбек, с ним недавно случилась трагедия. Я вас предупреждаю: никаких обзываний, никаких избиений. Надеюсь, вы меня поняли, да?

И вот, тьфу-тьфу, больше двух лет в этой школе они учатся, и никаких ужасных случаев пока не случилось.

Правда, после той истории Айбек стал рассеянным. Все, что надевал в школу — шапку, куртку, сменную обувь, ботинки, — одно за другим оставлял в школе, забывал, а утром уже никто ничего не находил. Вещи так и терялись в школе. Он еще долго во сне плакал. А днем себя слабым и униженным чувствовал.

Пришлось детям бросить музыку. Я их отдала в спортивный клуб на дзюдо и самбо. У второго сына все удачно идет. Айбек, как всегда, отстает.

Вот такие проблемы возникли у моих детей здесь, в России.


Как тетя Лида меня учила, опять я отправилась в городскую администрацию — стучать во все двери: зашла в здание и пошла по кабинетам. Открыла одну дверь, там много женщин за компьютерами сидят. Они у меня спрашивают:

— Что вам надо?

А я толком не смогла объяснить. Они меня отправили в другой кабинет, к начальнику. Я пошла к начальнику. Постучала в дверь, открыла. Вижу — сидит одна женщина. Я ей говорю:

— Если меня здесь тоже не поймут, я, наверное, умру.

Она доброжелательно меня встретила:

— В чем дело? Вы садитесь, успокойтесь и по порядку рассказывайте. Я вас слушаю.

Я ей все рассказала: и что у меня есть все документы, и что я россиянка, но без прописки, только шестимесячную регистрацию имею. Лицензию из-за этого не дают, сидим дома, деньги, которые привезли, на исходе и так далее… Она говорит:

— Вам не умирать надо, детей надо кормить. У меня на приеме даже хуже случай был, чем ваш: одна женщина пришла с бензином, облилась с головы до ног и хотела себя сжечь. Она тоже с детьми была, русская женщина. Когда она сюда, в Россию, переехала откуда-то, в поезде все украли — и деньги, и вещи, ничего не осталось. Мы ее еле-еле успокоили, помогли устроиться. Потом у нее все было нормально. Так что не надо о смерти думать. Вы были в миграционном центре?

— Да.

— Сейчас вы опять идите туда и у них спросите, будут ли они за вас ходатайствовать или нет. Если откажут, немедленно вернитесь сюда, потом я скажу вам, что делать. Вы поняли меня?!

— Да!

— Тогда идите в миграционный центр и обратно ко мне!


Побежала я в миграционный центр, объяснила им, они говорят: «У вас есть гражданство Российской Федерации, вы к нам отношения не имеете. Все, что вам надо, требуйте у администрации города, а мы за вас не будем ходатайствовать!» После этого ответа я бегом к ней. Она меня ждала.

— Я так и знала, — говорит, — что они откажут. Ну и хорошо. Тогда пишите заявление на имя председателя Совета депутатов, я вам продиктую, — и продиктовала.

Она меня забрала вместе с заявлением, и мы ходили по всем этажам. Она зашла в кабинет председателя Совета депутатов, объяснила мою ситуацию и ходатайствовала за мое заявление. (Честно говоря, до сих пор не знаю, что означает слово «ходатайство», вот так.) Вернулись в ее кабинет, она говорит:

— Вот видите, все решено. Сейчас я позвоню, завтра вам дадут лицензию на торговлю. А вы хотели умирать! Какая вы хитрая — двоих детей оставить собираетесь! Ничего не выйдет! Теперь можете идти, у вас все получится.

— Спасибо вам, даже не знаю, как вас отблагодарить.

— Не надо меня благодарить, это моя работа. Когда я кому-нибудь помогу, считаю, что день прошел хорошо!

Я с ней попрощалась, от радости чуть не расплакалась.

Бегом кинулась в оптовый магазин, купила конфеты в коробках и кофе. Вернулась в администрацию города, к ней в кабинет. Она меня увидела и удивилась:

— Что еще случилось?

— Да ничего не случилось, у нас говорят — «спасибо» в карман не положишь. Возьмите, пожалуйста. Это вам.

Она говорит:

— Нет, не возьму. Отнесите все детям, пусть они кушают.

— Возьмите, это вам, от души даю!

— Нет-нет, лучше от моего имени отдайте детям, скажите: тетя Тоня просила передать.

Наверное, минут двадцать я ее уговаривала, но она не взяла мои подарки. А я вернулась на квартиру счастливая. Ведь я хотела по-честному платить налоги, не то что некоторые — убегают, как зайчики. Просто хотела, чтобы все было документально.


И вот началась моя коммерческая деятельность. Администрация рынка через два месяца выделила нам определенное место, а до этого каждый день прыгали с одного лотка на другой. В конце концов и это устроилось. Ездила каждую неделю в Москву за товаром — обувью, одеждой.

Хозяин лежал ровно три месяца в больнице. Я его часто навещала. Дядю Сашу прооперировали, теперь у него не было шланга. И бутылку для мочи убрали.

Как-то раз он сказал мне в больнице:

— Я был два раза женат, от первого брака двое детей, от второго брака тоже двое детей. Работал начальником, все у меня было — и деньги, и друзья. А сейчас постарел, на пенсию вышел, болею… Мне даже стыдно признаться, что, кроме вас, меня никто не посещал в больнице — ни друзья, ни дети. Я еще толком с вами и не знаком, и мы еще вместе не жили, а вы столько заботились обо мне. Спасибо вам! Как я выйду из больницы, познакомимся поближе, ладно?

— Александр Иванович, мы тоже когда-то постареем и можем оказаться в такой же ситуации, поэтому стариков надо уважать.

А он головой покачал:

— Это у вас на Востоке есть обычай старость уважать, а в России по-другому все, попроще относятся к старикам.

Вот такие дела.


Дети учились, мы с мужем занимались коммерцией, лицензия ведь на руках.

Между прочим, очень много интересных людей встретила я на рынке. Сюда ведь разными путями попадают. Среди продавцов есть врачи, учителя, даже бывшие артисты! Обычно они не любят говорить, как здесь оказались. Жизнь у всех ведь по-разному складывается. А детей кормить всем надо, вот так-то.

На рынке со мной без конца разные забавные истории случались. И все из-за моего «знания» русского языка! Поэтому и торговля нехорошо шла — пока нужное слово подберу, покупатель уходит.

Продавцы часто употребляют слова «привезли», «завезли», «навезли». Я подумала: зачем так длинно говорят? Можно слово сократить. Как-то раз подошла покупательница, спрашивает:

— Почем у вас джинсовая рубашка?

— Двести пятьдесят рублей. Берите, очень хорошая, недавно привезли. Еще новый навоз.

Так и сказала.

Подходит другой покупатель. Интересуется кожаной курткой.

— Хорошая куртка, — говорю, — тысячу пятьсот рублей стоит. Одна штука осталась из старого навоза.

Муж услышал, как я покупателей отпугиваю, и рассердился:

— Что же ты заладила, елки-палки! «Старый навоз», «новый навоз»… Как будто говном торгуешь. В следующий раз думай, что говоришь!

Однажды подошла старушка, спрашивает:

— Дочка, почем у тебя сапоги?

— Вам какие надо?

— Ну, чтобы мне удобно было надевать и снимать.

— Выбирайте, какой вид вас интересует. Вот для вас дутики есть!

— Да, а они удобные?

— Очень удобные и мягкие. А вы померьте, может, подойдут вам.

— Мой размер сорок. Доченька, найди мне мой размер.

Нашла я 40-й размер, и она начала мерить обувь. Спрашиваю старушку:

— Ну как?

— Да еще не надела.

А я хочу объяснить старушке, что эти сапоги ей как раз.

— У вас очень большое влагалище, — говорю, — вот я вам специально тоже большое достала, должно подойти.

Она на меня не смотрит, нагнулась и надевает сапог. Я опять:

— У всех узкое влагалище, а у вас большое.

Она меня не слышит или делает вид.

— У вас красивое влагалище, такие влагалища редко бывают. У моих клиентов обычно узкие влагалища, им трудно сапоги подбирать. А вам хорошо.

Так я про «влагалище» говорила минут десять. Хвалила и так и сяк.

Бедная старушка, кажется, меня вообще не слышала, что ли, не знаю. Она купила эти сапоги и ушла. Я потом об этом забыла.

А у меня дома, у дяди Саши, была одна медицинская книжка. Вот однажды я в свободное время решила ее полистать. Вдруг увидела слово «влагалище» — и чуть в обморок не упала. Только тогда узнала, что это означает! А я его вместо «голенища» использовала! Хорошо, старушка не очень внимательно меня слушала, что ли!

А слову «голенище» я долго не могла научиться, долго говорила или «голенилище», или «голенинище».

Другой раз подошел ко мне молодой парень с девушкой, и они спрашивают у меня:

— У вас гробы есть?

Я удивилась:

— А зачем тебе гроб, ты такой молодой, надо жить, все у вас еще впереди.

— Сейчас это модно.

— Разве так можно, разве такая мода бывает, что ли? Вам надо пожениться, детей надо завести, куда вы торопитесь, умереть всегда успеете!

— Женщина, вы, наверное, меня не поняли, да?

— Нет, почему, поняла. Зачем вам гроб?

— Женщина, вы меня не поняли. Это фирма такая есть, а вы мне про жизнь нотации читаете!

— А, так бы и сказал, что фирма. Надо же, что придумали, дураки, фирма — «Гроб».

На самом же деле не так обувь называлась, а, кажется, «Габор».

Вот так закончилась история с этим «гробом».

Как-то раз подошла ко мне очередная покупательница:

— Почем у вас рубашки?

— Сто пятьдесят рублей.

— А размеры все есть?

— Да, все размеры, выбирайте.

— А если не подойдет, можно ли поменять?

— Да, конечно, отдам любой размер.

И она заплатила деньги. Я ей говорю:

— Приходите, если мала будет, я вам отдам любой размер.

Она удивилась:

— Женщина, что значит «отдам», если за это я плачу деньги?

— А что я плохого сказала?

— Вы мне вовсе не отдаете, а я на свои деньги покупаю.

— И что надо мне говорить?

— Говорите «покупайте».

— Ну, тогда извините, — не «я отдаю», а «вы покупаете»!

— Вот так правильно.

Один раз обидела продавщицу на рынке, нашу знакомую. У нее муж был военный. Из-за этого все ее тоже называли «военная». Имени ее не знали. И однажды я у нее спросила:

— Извините, пожалуйста, как ваше имя, а то мы, когда вас видим, говорим: «Военная идет»!

Она засмеялась и отвечает:

— Меня зовут Маша.

— Очень приятно! — говорю.

А я помню, что у русских Настя — ласково будет Настенька, Галя — Галочка, Нина — Ниночка. Мне захотелось ее тоже ласково назвать, вот я и сказала: «Машинка», и вроде у меня получился автомобиль.

Она обиделась:

— Какой же я вам автомобиль?

— Я хотела, чтобы ласково было, а получилось наоборот? Что я сказала не так?

— Ударение неправильно, вот и получился автомобиль.

— И как мне сказать ласково ваше имя?

— Надо говорить «Машенька»! Хорошо, что вы не знаете русский язык, а если бы зная так сказали, я бы вам показала, кто здесь «машинка»!

Может, она думала, что я фигуру ее имела в виду? Вот так, даже с ударениями кашу заварила.


А однажды меня мой язык действительно «далеко завел». Мне понадобилось в туалет, а он не на вещевом, а на колхозном рынке. Иду. И вдруг одна девушка ко мне обратилась:

— Женщина, вы никуда не торопитесь?

— Нет, а что вы хотели?

— Ой, я очень тороплюсь, вы не можете этого человека, старика, проводить до хлебной лавочки? Он слепой и очень медленно ходит. Мне надо бежать на работу, а то опаздываю. Вы проводите его?

— Да, конечно!

— Только держите его, а то он упадет!

Я старика под ручку взяла и тут вспомнила мужа. Он любит повторять одну фразу: «Ну, как ты докатилась до такой жизни, колобок мой?» Я решила, можно с этого начать разговор со стариком, и говорю:

— Ну, как вы докатились до такой жизни?!

Он остановился и, хотя меня не видел, потому что слепой был, все равно от удивления повернулся ко мне. И вот на этот мой вопрос он стал подробно отвечать. Рассказал и как родился, и как вырос, кем стал, где работал и про детей и так далее. А шел он как черепаха и даже еще медленнее. Я ему говорю:

— А где ваша жена?

— Моя жена погибла в автокатастрофе, — и начал рассказывать о ней. Шли мы очень долго, прошел, наверное, час, а мы еще до места не добрались. Мне еще в туалет надо было сходить. И не могу же я старика бросить на дороге. Продолжаю разговор:

— Когда ваша жена умерла, вам, наверное, было очень плохо, да?

Он остановился опять и сердито говорит:

— Она не умерла, а погибла!

Я думаю: что я плохого сказала? Между «умершей» и «погибшей» какая разница? А оказывается, умерла — это когда «сама», а погибла — когда по чужой вине. Вот так.

Еле-еле довела старичка до хлебной будки, а оттуда до троллейбусной остановки. Через два часа вернулась на рынок, к мужу.

Он нервничал страшно:

— Ты что, в туалет провалилась?! Жду, тебя нет и нет!

Еле его успокоила и начала торговать.


Вот так я вас немного посмешила. А теперь вернемся к основному моему рассказу.

Наконец Александр Иванович вышел из больницы, и мы начали жить вместе очень дружно. Он меня исправлял почти всегда, если я неправильно говорила, и даже нервничал, когда я плохо произносила слова.

Наступил Новый, 2001 год. Дядя Саша ушел справлять его к знакомым. Незадолго до его ухода мы подарили друг другу подарки. И вот мы остались одни. В десять часов вечера звонят в дверь. Открываем — стоят Равиль с женой. Пришли отмечать Новый год с нами. Ну, хорошо. Сидели, разговаривали, они пили (я ведь не пью).


Я уже рассказывала, что когда переехала в этот город с семьей, то мы сначала у тети Нины поселились. Мама Равиля с нами передала пять килограммов сушеных абрикосов, чтобы мы ему отнесли, и еще нас предупредила, чтобы мы к ним не приставали ни с какими вопросами насчет жилья и насчет работы. Сказала:

— Не мешайте моему сыну.

Мы ответили:

— Хорошо, намек поняли. Будем жить от них далеко, чтобы лишний раз не беспокоить.

Только один раз мы разговаривали по телефону, сообщили, что привезли эти абрикосы. Вот тогда они нас позвали в гости, и все, мы больше не общались. Теперь, наверное, они нас нашли через тетю Нину и вот пришли отмечать Новый год.

Оказывается, к ним приехала сватья из Воронежа. Поскольку они до сих пор не наладили отношений с зятем, то не хотели отмечать с ними праздник, бросили их и к нам пришли. Сидели до трех часов ночи, потом попрощались.

Третьего января опять пришли, даже захватили с собой соседей — мужа с женой.

В это время дядя Саша у себя в комнате сидел. Равиль спрашивает:

— Ну как, вам здесь нормально?

— Да, все хорошо.

Галя говорит:

— Мы думали-думали с Равилем и пришли к выводу, что заберем вас отсюда.

— Куда?

— К себе, с нами рядом будете жить.

— Нет, нам здесь хорошо, хозяин хороший человек, детям в школу близко, и без происшествий учатся. Дети уже к школе привыкли, так что больше не будем никуда переводить их.

— Все, что вы зарабатываете, уходит на плату за квартиру. Если так пойдут дела, вы никогда не сможете накопить деньги на собственное жилье.

— У вас своих хватает дома, мы будем лишними, зачем это вам надо?

Галя объясняет:

— Да не с нами будете жить, а в нашем подъезде. Там одна квартира пустует, трехкомнатная. Правда, там доделать надо. Хозяйка — моя подружка, она живет в Уренгое, на Севере. Почти не приезжает. Ключ у меня. Она всегда квартплату отправляла с почтой, а я тут платила. Я ей позвоню, и, если она разрешит, вы будете жить рядом с нами и только за одного человека будете платить квартплату, потому что там прописан только один человек. Согласитесь, это для вас очень хороший вариант.

— А она не работает, что ли, почему сама не приедет?

— Нет, она работает очень много. У нее с дочкой случилась беда. Когда ее дочке было пять лет, один наркоман убил ножом ее бабушку. Девочка убежала от страха на улицу, упала на снег и уже оттуда не могла встать. Ее парализовало с пяти лет. Сейчас ей шестнадцать лет, она одиннадцать операций перенесла. Ее оперируют всегда в Ленинграде. Хозяйка дома прошлый год приехала, хотела сделать евроремонт, в квартире все содрала: линолеум сняла, убрала ванну, раковину, унитаз. Ей позвонили из Уренгоя, что дочке плохо, вот она все бросила и уехала. Теперь не знаем, когда приедет. Если у вас время будет, завтра приходите посмотреть квартиру. Подумайте над нашим предложением.

И они ушли домой. Мы с мужем думали, что нам делать. Вроде бы у дяди Саши нам тоже хорошо, конфликтов нет, только тесно — в одной комнате нас четверо. Один сын у меня спал на раскладушке, потому что для кровати не было места.


Утром пошли в дом, где живут Равиль и Галя. Они нам открыли дверь в эту пустую квартиру. Там огромные три комнаты, а в кухне просто заблудишься. Нам понравилось, что она просторная, но надо было ремонт делать.

Мы сказали — ладно, переедем сюда. Только сначала надо ремонт до конца доделать. Мы все, что требовалось, купили, отремонтировали квартиру. Пришли с дядей Сашей попрощаться. Он говорит:

— Ну что я могу сказать, если считаете, что так лучше, — как хотите. Самое главное, что на меня обид не держите. Если вам там плохо будет, с родственниками, — приходите обратно, я вас приму. Можете на меня рассчитывать.

Начали мы жить рядом с родственниками. Когда скучно было, навещали дядю Сашу. Детей не перевели в другую школу, зачем их травмировать?

Равиль почти все время ездит в Москву, в командировки, а Галя никогда не работала.

С неделю мы прожили на новой квартире, и начались у нас проблемы. Галя все время занимала у нас деньги и долго не отдавала. И мы думали: неужели она не понимает, что мы с квартиры на квартиру мотаемся с двумя детьми, нам самим деньги нужны как воздух. А они и до нас жили же как-то двадцать лет в браке. Неужели нас ждали, чтобы деньги занять?

Мы Гале никогда не отказывали — сколько денег просила, столько и давали, а Равиль об этом не знал. Потом она начала просить в долг не только для себя, но и для своей подружки. Тоже не отказывали, молча давали. Правда, ее подружка всегда вовремя деньги возвращала, в отличие от Гали.

Мы все время в напряжении находились, потому что Галя начала устраивать сцены. Один раз приходит:

— Телевизор потише сделайте! А то соседи уже жалуются!

Другой раз:

— Равиль вернулся, ругает меня. Идите вмешайтесь, вы же родственники!

Она не знала меры — будила нас и в шесть утра, и среди ночи. Ей безразлично было, что она лишила нас покоя. Стучала в дверь и кричала:

— Спасите, Равиль убивает меня!

Довольно часто такие фокусы устраивала и к тому же не думала возвращать долги. Как-то пришла и меня спрашивает:

— Если бы тебя муж все время ругал или бил и выгонял из дому, что бы ты сделала?

Я говорю:

— У нас и без ругани проблем достаточно. Он если меня ругает, я молчу, потому что через некоторое время это у него проходит.

— Как это можно терпеть! Только этого не хватало! Это у вас на Востоке терпят, а здесь Россия!

— Я не могу из-за какой-то ругани развестись и детей сиротами сделать. Детям отец нужен. Родного отца никто не может заменить.

Короче, я ее никак не смогла убедить и успокоить. Каждая осталась при своем мнении. Жили мы в этом доме, дружили с соседями. Нас только нервировала Галя своими криками, слезами, руганью с Равилем.

Прошло девять месяцев. За это время мы смогли на свои заработки купить цветной телевизор. И все, больше ничего.


Наступила осень. Ноябрь. В середине месяца Галя заявляет:

— Давайте собирайтесь, хозяйка квартиры приезжает. Она хочет ее продать.

— Когда нам надо уйти? — только и спросила я.

— Хоть завтра. Ищите себе новое жилье.

— Уже зима приближается, пока ищем, пока найдем… Можно еще неделю подождать?

— Нет, хозяйка приезжает. Она позвонила и сказала, пусть срочно освобождают квартиру.

Мы с мужем очень расстроились. Что делать? Пошли к дяде Саше, туда, где мы раньше жили. Объяснили ему ситуацию. Он говорит:

— Вообще-то не надо было уходить от меня. С родственниками всегда так, от них лучше подальше жить. А у меня уже другие постояльцы.

— Как?

— А вот так! Мне их нашли знакомые, потому что я в деньгах нуждался. Вот уже несколько дней живет у меня молодая пара с ребенком, маленький ребенок, годовалый. Я их не могу выгнать на улицу, уже зима. Как же так вас не предупреждая выгоняют?

— Так получилось!

— У вас тоже дети, с вами не должны были так поступать. И куда теперь вы пойдете?

— Куда? На улицу, искать квартиру. Может, найдем, может, нет, — не знаем.

Мы с дядей Сашей попрощались, вернулись к себе. Каждый день Галя появлялась, как землетрясение. Кричала на нас. Все это уже невозможно было терпеть. Последнее время она как бешеная стала. Мы же не виноваты, что у нее с мужем не ладится. А соседи говорят:

— Мы привыкли к ее скандалам. Репертуар известный. Уже и внимания не обращаем на нее, надоела. У них ссоры никогда не кончаются.

Вот осталось два дня. Она опять говорит: «Уходите!»

Мы детей предупредили, чтобы они после школы шли к тете Лиде, а сами отправились искать квартиру. Искали до двенадцати часов ночи. Никакого результата. Я чуть с ума не сошла.


Утром снова пошла в миграционный центр. Зашла в кабинет. Опять меня принял тот мужчина, который принимал раньше. Рядом сидела секретарша или какая-то сотрудница, не знаю. Он спрашивает:

— Что вы хотели? Какой у вас вопрос?

Я так волновалась, что вся дрожала. Говорю ему:

— Видите ли, я раньше у вас была на приеме и хотела бы узнать, если в России человек с детьми окажется на улице зимой, то какие меры принимают?

— Вы откуда приехали?

— Из Туркмении.

— А почему именно в наш город приехали? Здесь уже все переполнено иммигрантами.

— А вы не скажете ли мне, где не переполнено?

— Везде переполнено, вся Россия переполнена! Зачем вы в Россию приехали? Езжайте обратно домой!

— У нас есть справка из посольства России, что я и мои дети — граждане России. Вот из-за них я и приехала сюда, в Россию. У нас в Туркмении развита наркомания, и очень там плохо сейчас.

— А вы думаете, в России хорошо, что ли? Ничего хорошего. Мы вам ничем не можем помочь, езжайте домой обратно.

— Я оттуда уже выписалась и не собираюсь возвращаться. Дети в Туркмении никем не будут, они говорят только по-русски.

Пока он с кем-то разговаривал по телефону, я к этой секретарше обратилась, говорю и плачу:

— Вы знаете, мы уже в России полтора года. Живем на квартирах, у нас денег нет купить даже комнату в коммуналке. Сейчас я нахожусь на улице в буквальном смысле, я бомж! Бомж с детьми. Я хотела бы знать, если человек с детьми окажется на улице, здесь, в Российском государстве, какие меры принимают? Общежитие, или хоть брошенную развалюху, или хоть что-нибудь дадут? Вот, посмотрите мои документы, я тоже россиянка! — и достала все документы.

Она все посмотрела и говорит:

— У вас все документы есть, но не в этом дело. Сейчас просто никто ничего вам не сделает и не даст, ни общежития, ничего.

— Как это так, я же зимой с детьми от холода умру!

— Не знаю, это не от меня зависит. Обратитесь в агентства по найму квартир. Может, у них что-нибудь есть за деньги.

— Я все городские агентства обошла за полтора года. Там ответ один: нерусских не принимаем, и тем более с детьми.

В это время начальник положил трубку и ко мне обратился:

— Когда ехали в Россию, о чем вы думали? Сюда приезжают к родственникам или знакомым, а вы к кому приехали?

Я не хотела говорить на эту тему, потому что из-за родственников мы и остались сейчас на улице. Ответила:

— Ни к кому не приехали, сами по себе.

Он говорит:

— Так езжайте обратно!

— А можно где-нибудь остаться в России?

— В Сибирь езжайте, в тайгу, и живите там с медведями! — отвечал он.

— Хорошо, спасибо. — И я вышла на улицу. И думала: зачем тогда создали этот пустой миграционный центр, если там они ничего не могут сделать? Еще им и зарплату платят — за что? Чтобы таких неграмотных людей, как я, посылать к медведям, что ли?

Я-то могу жить везде — пустыню вытерпела, в лесу ночевала до утра — не умерла, а теперь к медведям отправляют — с медведями тоже можно жить! Но вопрос в том, зачем детей мучить, ради чего? Вот так! Государство похоже на рентгеновский аппарат: насквозь видит. В смысле — смотрит сквозь меня и не замечает.


И вот хожу по городу и говорю себе:

— Неужели сегодня на улице останемся?!

Пришла на рынок к знакомым.

— Срочно нужна квартира, — говорю, — мы в буквальном смысле на улице остались.

Они испугались и спрашивают:

— А дети где?

— В школе.

Они начали звать наперебой. Одна:

— Приходите к нам! Пока квартиру найдешь, у меня будете жить. Правда, у меня с сыном однокомнатная. Мы будем на полу или вы, как-нибудь поместимся, приходите, ладно? Вот адрес, возьми.

Другая:

— Приходите к нам, мои дети будут рады.

Я отвечаю:

— У вас пять человек, мы четверо, нет-нет, спасибо!

— А куда вы пойдете, лучше приходите, хорошо? Вот адрес.

Рядом стояла женщина. Она говорит:

— Слушай, в нашем доме одна квартира пустует, хозяин — молодой еще человек, сорок лет, разведенный, живет в основном с отцом в деревне.

— А как его можно найти?

— Я его иногда вижу.

— Мне иногда не надо, мне сейчас он нужен!

— Я понимаю, но где я его найду сейчас? Только если завтра.

— Хорошо, до завтра потерпим. Пока у знакомых останемся. Когда его найдете, поговорите, пожалуйста. Если из-за детей капризничать будет, скажите, что они у меня не шумные и целый день находятся в школе.

— Ладно, завтра схожу на колхозный рынок, он иногда туда приезжает, или зайду в магазин продуктовый, вон — рядом, он там грузчиком работал. Если из-за пьянки не уволили его, значит, завтра договоримся. Ты только не переживай, все будет хорошо.

— Надеюсь! — обрадовалась я.


Мы ночь переночевали у знакомых. Утром дети ушли в школу, а мы на рынок. Нашла я ту женщину и спрашиваю:

— Ну как? Видели хозяина этой квартиры?

— Видела, договорилась, что вы будете у него надолго. Объяснила, что деньги вовремя отдавать будете, а почем, по скольку, вы уж сами договаривайтесь.

— Конечно, вовремя будем отдавать! — обрадовалась я.

— Тогда иди, он ждет тебя на квартире.

Там подробнее и договоритесь.

Мы с мужем пошли договариваться. Постучали в дверь. Дверь была сломана. Зашли в квартиру — уф! Такого ужаса еще нигде не видела.

В коридоре мне прямо на лицо паук прилепился. Две комнаты переполнены мусором, везде валяется разное барахло. Диван сломанный, гитары сломанные, везде висит паутина. В кухню вошла — посуда грязная в умывальнике горой лежит. Увидела холодильник и думаю: «Странно, черные холодильники бывают, что ли?» А этот холодильник был покрыт такой черной плесенью. Открыла его и чуть не упала. Хозяин Юра говорит:

— Работает, работает.

Зашла в ванную и увидела желтую ванну. Ужас один, раньше ничего такого еще не видела. Про туалет не может быть и речи. Вся квартира так и воняла мочой.

Мы поговорили с хозяином. Одни только его глаза говорили, что он алкаш. Но что нам оставалось делать? Пришлось!

— Вот моя квартира, — говорит он, — вы чуть-чуть здесь приберетесь, и будет все нормально!

И вдруг я заметила, что в квартире холоднее даже, чем на улице. Оказывается, что и в кухне, и в одной из комнат не было в окнах рам со стеклом. Ужасно дуло, ведь ноябрь месяц.

Мы ходили по комнатам, и везде пыль поднималась от наших шагов. А этот алкаш еще заявляет:

— Если вы нуждаетесь в квартире, сначала заплатите мои долги девятимесячные по квартплате. Договорились?

Нам только этого не хватало! Но пришлось заплатить в Сбербанк его долги. Заплатила и квитанцию принесла.

Муж сразу пошел на рынок, сделал рамы, установил их, стекла вставил. Немножко теплее стало в квартире. В тот же день переехали от Равиля и Гали на новое место, к алкашу. Дети учились в прежней школе, правда, далековато теперь было, но они уже привыкли, поэтому я их переводить не стала. Зачем? Опять их, как новичков, будут обзывать. Пусть учатся там, где им нравится.


Как всегда, на новом месте началась у меня уборка. На черный холодильник ушло пять дней, а ванну чистила ровно десять дней. Если бы вы знали! Пока чистила эту ржавчину, у меня на руках вся кожа облезла. Чтобы эту грязь отчистить, наверное, всю бытовую химию в городе скупила. Чего только не делала! А на то, чтобы весь бардак в квартире убрать, отчистить, ушло около двадцати дней.

Начали тут жить. Хозяин квартиры за неделю раз восемь приходил, просил денег: то двести, то сто пятьдесят, то сто или пятьдесят рублей. Я ему говорю:

— Только что мы заплатили ваши долги по квартплате. Денег я не печатаю, они нам с трудом достаются!

Он уходил. Потом опять приходил клянчить.

Торговля наша шла потихоньку.


Вот я в очередной раз собралась в Москву на Черкизовский рынок за товаром. Купила билет. Дома для детей все приготовила. Все деньги забрала, даже на хлеб не оставила. Думала, муж за это время на рынке что-нибудь продаст — будут деньги, будет хлеб.

Приехали на Черкизовский рынок. Я тоже, как все коммерсанты, вышла из автобуса и пошла покупать товары. Потратила все деньги на товары, уже иду обратно к автобусу и возле какого-то лотка остановилась, чтобы спросить: «Блузки почем?» И все. А коляска с вещами позади меня стоит. Пока я смотрела на эти блузки, мою сумку-то утащили. Развернулась — сумка тю-тю, нету! Я растерялась, туда-сюда бегаю среди толпы. Да где ж теперь сумку найдешь — все, украли!

В руках пустая коляска, денег нет… Иду совсем измученная к автобусу. Водитель говорит:

— А где товары?

— Товары украли.

— Здесь надо быть внимательной, а то без ничего останешься.

Еду и переживаю: зачем я остановилась возле блузок, все равно не купила бы, вот из-за этих блузок украли весь товар на 5200 рублей. Пока ехали обратно, я ничего не кушала по дороге — денег не было. Думаю: ничего, дома поем.

Пришла домой, мужу объяснила, что сумку украли. Он успокаивал меня, но я видела, что он очень расстроился. Потом рассказал, что ничего за день не продал, торговли не было. Так мы и остались без хлеба. Дети, как назло, просили до одиннадцати вечера хлеба. Я им сварила что-то, но они требовали хлеба, больше ничего. Когда в хлебнице и булочки, и черный хлеб лежали, они не кушали, а сейчас хлеба нет — они захотели именно хлеба.


До утра кое-как терпели. Утром рано встали, чтобы идти на рынок торговать. Вдруг звонок в дверь. Открываем — видим, пришел хозяин денег просить в долг.

Пытались объяснить ему ситуацию — он не верит:

— Тогда займи у кого-нибудь, — говорит.

Я отвечаю:

— Мы со вчерашнего дня с детьми сидим без хлеба, а у меня нет привычки просить деньги у кого-то.

Он свое:

— Хоть пять рублей дайте.

— Если бы у меня пять рублей было, — говорю, — я детям уже купила бы хлеба. А вы больше нас не тревожьте, ничего не получите. Придете за месячной квартплатой первого числа — вот тогда и дам вам денег. Вы до нас жили же как-то и дальше продолжайте жить!

Там родственники со своими «дай-даями», теперь вы!


Он ушел, а мы отправились на рынок. Я молила Бога, чтобы мы смогли хоть что-нибудь продать, потому что один сын остался дома голодный, другой ушел в школу — там его бесплатно кормят.

Вот продала что-то и побежала сразу в магазин, купила еду и быстро на квартиру. Сына накормила, вернулась назад на рынок. На рынке некоторые узнали, что у меня денег не осталось и что в Москве сумку украли. Кто-то из тех, с кем ездила вчера, рассказал. Подошли ко мне женщины и говорят:

— У тебя деньги есть или, может, тебе надо, ты скажи, ладно?

— Вчера и сегодня до десяти часов утра и дети, и мы голодные были, дома нечего было кушать.

— Эх ты, дура, тебя, наверное, по голове кирпичом стукнули, зачем детей голодных оставила, у нас попросила бы на хлеб! Разве так можно?

— Я никогда ни у кого ничего не прошу. Вот сейчас продала товар и купила хлеб. Если в долг берешь, надо уметь отдавать. Поэтому никогда ни у кого не прошу денег. Спасибо, что пришли меня поддержать!

— Да ты не отчаивайся, мы тоже прошли этот путь, и у нас крали сумки и деньги вытаскивали. Все это было. Деньги — дело наживное, заработаешь. Лишь бы здоровье было.


А за пару дней до этого еще одна неприятность у меня случилась.

Мы ведь с временной пропиской жили. Торговали, можно сказать, нелегально. Я на рынке у знакомых продавцов и у покупателей, которые постоянные, спрашивала, может, есть у кого-нибудь бабушка или дедушка в деревне, которые нуждаются в деньгах. Но все боялись, когда с ними о прописке говорили. Уходили от ответа. А я ко всем приставала: «Пропишите, пропишите!»

И вот я обратилась с этим вопросом к женщине, которая уже несколько раз у меня покупала то рубашку, то обувь:

— Извините, пожалуйста, можно вас спросить о чем-то?

— Можно, конечно.

— У меня денег нет, чтобы квартиру купить и прописаться, я работаю нелегально, только с временной пропиской. Скоро эта прописка кончается. Не могли бы вы меня к себе прописать? Я все документы подпишу, что я на вашу квартиру претензий не имею.

Вот до чего я додумалась от отчаяния! Она отвечает:

— Я вас понимаю. Но я в области живу, я должна узнать, согласится наш сельсовет или нет.

В общем, Валя (так ее звали) обещала нам помочь.

Через два дня она пришла и сказала, что пропишет нас. Я от радости чуть с ума не сошла. Попросила ее подождать, а сама бросилась со всех ног домой с рынка. Схватила там двести долларов и бегом назад, а вместо меня пока Икрам торговал. Я подбежала к нашей палатке, где Валя ждала, и отдала ей деньги. Она говорит:

— Нет, не надо, я вас и так пропишу.

— Возьмите-возьмите, у вас же тоже дети есть, пригодится!

Взяла она деньги и ушла. И больше мы ее не видели.


Сначала эти деньги пропали. Потом сумку с товаром украли. Я, конечно, очень расстроенная была. Но что делать. Надо жить.

Вернулась я, значит, накормив сына, к своей палатке. Начала потихоньку торговать. И вдруг обратила внимание, что одна женщина, тоже продавщица, — ее палатка метрах в трех от нашей, — так вот она стоит и обзывает меня:

— Сучка, свинья, тварь! Надо же, привезла товар, какой и у меня! Вот тварь!

Я молчу. А она продолжает:

— Скотина глупая! Вот посмотрим, я все продам ниже своей цены, и пусть она обанкротится. Сволочь неграмотная, сучка, тварь!

Я молчу. Она ровно час так обзывала меня. Я не знала, что мне делать. Между прочим, она раньше со мной общалась, но у нее в лексиконе всего несколько фраз было: «Мрак, идиотизм». Все кругом были глупые, неграмотные, а она врач, окончила институт и академию. Она всегда всем повторяла, что она очень грамотная, потому что академию окончила медицинскую (хотя это была неправда).

А теперь она стояла в своей торговой палатке и без остановки обзывала меня.

Если бы вы знали мое состояние: только вчера украли сумку, вернулась — дети голодные, и денег нету дома, и с утра хозяин-алкаш явился, в долг просил, и здесь на рынке обзывают меня по-всякому. У меня уже сил не осталось. Больше не могла терпеть. Подошла к ней и говорю:

— Извините, Зоя Афанасьевна, почему вы меня обзываете сучкой?

— А нечего привозить мой товар!

— Может, скажете еще, этот рынок ваш собственный?

— Не привози мой товар!

— А вы не обзывайте меня, пожалуйста, сучкой!

— Буду! Не привози мой товар, сучка!

Я больше не могла эти оскорбления терпеть. Что-то у меня внутри как будто оборвалось. Я заплакала, упала на колени к ее ногам, обхватила ее сапоги, лбом прижалась и прошу:

— Пожалуйста, не обзывайте меня!

Она ногой оттолкнула меня и пошла, ругаясь, на свою вторую торговую точку и там продолжала обзывать меня. Мне помогли подняться, говорят:

— Успокойся! Дура, зачем на колени падать, она этого не стоит!

Я все плачу:

— А почему она обзывает меня?

— В таких случаях у нас говорят: «Пошла ты на …»

— Я этого слова перевод не знаю.

— А ты без перевода посылай.

Пришла я на свое место. Слышу, она стоит на второй точке и продолжает:

— Мрак, мрак, идиотизм!

Я, вся измученная, закричала:

— Не обзывайте меня! — и упала на снег.

Дальше не помню, что было. У меня ноги отнялись, сознание потеряла.


Когда в себя пришла, вижу, рядом со мной несколько женщин. Кто-то принес лекарства, кто-то налил чаю. Одна пожилая женщина подошла к Зое Афанасьевне и говорит:

— Зоя, ты же врач, помоги ей.

Тогда она подошла ко мне и проверила у меня пульс:

— Нервный срыв, сейчас пройдет. Бибиш, оказывается, вчера у тебя сумку украли, я об этом не знала, извини, — и отвернулась.

У меня уже сил не было ей отвечать. Я молча лежала, и все. Потом меня проводили до дома, чтобы я опять не упала. Дома никого не было. Я так рыдала! За что меня унижали, думала, за что? И умереть хотела.


На другой день рано встали. Был день рождения Икрама. Я, естественно, поздравила его. Позавтракали мы и пошли на рынок. Подошли к своей торговой палатке, увидели ее и чуть в обморок не упали. Ее всю изрезали на куски! Ни одного места не осталось целого. Все на нас смотрели, на нашу реакцию. Мы стояли молча, я только плакала, и все. Муж сказал:

— Вот, на мой день рождения большой подарок!

С утра до девяти вечера склеивали скотчем куски. Народ удивлялся, почему мы молча работаем, виновных не ищем? А мы сказали: «Бог судья», и все.

Зоя подошла к нам и говорит:

— Мрак, мрак, идиотизм, это не я!

— А мы вам ничего и не говорим.

— Наверное, пьяные хулиганили.

— Может быть.

После этого случая Зоя поняла, наверное, что надо мной можно издеваться. Я ей ответить не умела, муж тоже смолчал, меня не защитил. С того дня она начала меня атаковать.


Каждое утро мы приходили на рынок и раскладывали вещи. Зоя подходила к нашей палатке, руки в боки, осматривала наш товар. Поскольку она неподалеку торговала, то приходила каждые полчаса и трепала нервы. Когда у нее торговля не шла, она обвиняла меня. Говорила: «Понаехали тут!»

На рынке мои знакомые женщины-продавщицы говорили:

— Если бы я была на твоем месте, Бибиш, я бы ее разорвала на части!

Другая:

— Почему тебя муж не защитил? Если бы мой тут был, от этой Зои мокрое место осталось бы.

И еще сказали:

— Она теперь не отстанет, будет тебя давить. Не надо было на колени перед ней падать.

Зоя действительно продолжала свое. Ворчала, ругалась, отгоняла покупателей от нас.

Я вспомнила, что говорила мне моя бабушка Ниязджан: если тебя бьют по щеке, подставь другую. Раньше я этих слов не понимала. А теперь поняла, что они означают. Конечно, все это на меня действовало. Я раздражительная стала, обвиняла мужа, зачем он меня не защитил.

Однажды Икрам вернулся домой немного выпивши. Я в тот момент готовила суп на ужин. Накрыла на стол, налила детям, себе. А на мужа внимания не обращаю. Говорю детям:

— Если будете пить, как он, станете похожи на алкашей.

Дети молча ели суп.

Кажется, я переборщила. Икрам встал и подошел близко ко мне:

— А ну повтори, что ты сказала? Ты чему детей учишь! Хочешь, чтоб они меня не уважали, да?

Я ему говорю о том, что меня мучит:

— А почему ты меня не защитил? Если бы ты меня поддержал, я бы не стала на колени падать!

— Я мужчина, не буду ввязываться в бабские дела. Если я начну с ней разбираться, за себя не отвечаю. Ты что, хочешь, чтобы меня в тюрьму посадили?

— Нет!

— Тогда зачем ноешь каждый день?

Он кричал страшно, потом схватил мою тарелку с супом и вылил мне на голову. Я уже молчала, ничего не говорила. Он схватил стул за спинку и ударил меня. Стул разлетелся вдребезги. Дети от страха тоже начали кричать:

— Папа, не надо! Папа, не надо!

А он их тарелки с супом швырнул об стену.

У детей чуть сердца не выскочили. Потому что мы его никогда, никогда не видели в таком состоянии! Четыре тарелки разбил, два стула. Хорошо, телевизор был далеко, а то его тоже сломал бы.

У меня изо рта и из носа текла кровь. Дети побежали искать вату, бинт. А он закричал:

— Сидите! Так ей и надо, нечего было устраивать представление на рынке! Зачем на колени упала, зачем, а? — и по голове начал меня лупить кулаками.

Потом остановился и потребовал свои документы. И продолжал меня ругать:

— Что ты за человек! Двести долларов отдала незнакомой тетке, на рынке в Москве рот разинула — сумку украли, с Зоей этой разобраться не можешь!

Видно, все ему сильно надоело, вот он и побил меня, не мог больше выдержать.

Он стал искать документы, бродил по дому, все перерыл. Я поняла, что дело серьезное, и быстро его документы спрятала.

Он устал, измучился. Лег на кровать и уснул прямо в одежде и обуви.

Утром я встала, смотрю — на руках и лице у меня синяки. На стене — пятно от супа. Я себе места не находила. Вот, думаю, и дома все испортила. Ходила, как робот, все делала механически.


Так несколько дней прошло. Начала опять думать о смерти, о том, каким способом лучше умереть. Вены, что ли, вскрыть? Потом дальше думаю — вот так умру, и никакой памяти обо мне не останется, никто и не вспомнит! Прежде чем умереть, доставлю людям хоть маленькую радость, станцую им настоящие восточные танцы! Ведь здесь в основном специально обученные девушки танцуют, а я с Востока.

Написала я письмо в Москву, на телевидение. Рассказала о себе. Неужели, думаю, их моя история не заинтересует? А вдруг меня вызовут, и тогда, может, вся моя жизнь изменится… Ведь в реальной жизни как? Успех человека определяется ажиотажем, который кто-то создает вокруг него! Написала я на «Поле чудес», и в «Большую стирку», и в «Мою семью». И ждала, как дурочка, ответа. Однажды у подружки спросила:

— Ты знаешь кого-нибудь из знакомых или знакомых знакомых, кто хоть раз на телевидение попал?

Она засмеялась:

— Бесполезно. У меня лично свекровь десять лет писала.

— И что?

— И ничего. Так и померла.

Вот анекдот, правда?


Все же странные люди на телевидении: если какой-нибудь террорист совершает теракт, они начинают показывать, рассказывать… Будто ничего другого в мире не существует! А тут человек хочет всего три минуты людей порадовать, преподнести им свое восточное искусство (а не бомбу!). Но этого нельзя. Как это поганым террористам везет: и день и ночь их показывают по ТВ, как они кушают, писают, обучаются и в конце концов совершают теракт!

Зря я надеялась, думала, что мое искусство мне поможет. Напрасно ждала у моря погоды. От этого совсем духом пала. Перестала за собой следить, за детьми, за мужем, квартиру убирать. Просто бомжовский образ жизни вела. Фуфайки носила какие-то ободранные, старые пуховые платки. Дети начали плакать:

— Мама, не ходи так. А то скажут, что мы бомжи. И так нам покоя не дают. И без тебя проблем хватает.

(Это правда, потому что младший сын накануне со двора весь оплеванный пришел, вот так просто взяли дети и оплевали его с ног до головы!)

Муж не выдержал, говорит:

— Совсем ты совесть потеряла. Я все понимаю — тяжело нам, ни кола ни двора… Но хоть умывайся, волосы расчесывай, оденься по-человечески!

Сначала я никого не слушала. Думала, жизнь мою Бог сделал из одной черной полосы! Но потом постепенно успокоилась. Взяла себя в руки. А потом начала писать про свою жизнь книгу. Просто так, чтобы душу облегчить. И чтобы детям и внукам память обо мне осталась.


На новой квартире, у алкаша Юры, мы тоже познакомились с соседями.

Они начали нас приглашать то на поминки, то на дни рождения. Очень хорошие люди. Правда, пожилые в основном. Недавно двое лежали в больнице, я по очереди навещала их, они так радовались. И когда они из больницы выписались, мы еще крепче подружились.

Одна старая женщина, которая неподалеку от нас живет, хорошо относится к моим детям и ко мне. На Рождество позвала меня в гости. Там было много людей, и среди них наша соседка Вера. Мы в тот вечер поближе познакомились. Она сказала:

— Бибиш, если какая-нибудь проблема или трудности будут, обращайся ко мне. Чем смогу, помогу вам!


Прошло несколько дней, наступило тринадцатое января, и я позвала соседей на свой день рождения, а заодно чтобы отметить старый Новый год. Все соседи пришли. И Вера тоже пришла. Она сразу моих детей отвела к себе, чтобы они поиграли на компьютере, а потом вернулась к нам.

Отмечали день рождения, все было хорошо. Соседи говорят:

— Хозяин в этой квартире такой бардак развел! Мы думали, тут жить нельзя, а Бибиш порядок навела, цветы растут и даже лимоны!

Да, правда, у меня на квартире двадцать горшков с разными цветами и два лимона. Хозяин один раз открыл дверь в нашу комнату и говорит:

— Я думал, что в ботанический сад попал!

Откуда у меня цветы появились — это тоже интересный рассказ.


Рассказ про то, откуда у меня цветы


Еще когда я жила у Галиной соседки, ходила в продуктовый магазин со стеклянной банкой для разливного молока. Продавщица меня всегда ругала:

— Со стеклянной банкой не приходите, вдруг разобьется! Приносите для молока бидон.

Я стала искать бидон для молока. Однажды вижу — на тротуаре женщина сидит и продает старые вещи: тарелки, чашки, ложки, вилки. Вдруг я заметила, что там и бидон есть. Сразу подошла и спросила:

— Бидон продаете?

— Да-да, конечно, берите!

— Почем?

— Всего пятнадцать рублей.

— Ой, как дешево! А где у него крышка?

— Крышки нету.

— Тогда как же я молоко буду носить?

— А ты, когда за молоком пойдешь, с чайника сними крышку и бидон накрой!

— А крышка от чайника подходит к бидону?

— Конечно!

— Если бы вы знали, сколько я искала этот бидон! Меня всегда ругают из-за стеклянной банки.

— Неужели в магазинах нету бидонов? Должны же быть…

— В магазине-то есть, но они там дорогие. А мне бы что подешевле, мы ведь приезжие — на все необходимое денег не хватит…

— А вы откуда приехали? — спрашивает она.

— Из Средней Азии.

— Я тоже оттуда!

Я удивилась и спрашиваю:

— Как так?

Она отвечает:

— Я русская, но родилась в Узбекистане. Родители из России когда-то переехали в Среднюю Азию. Вот я там, в Узбекистане, и родилась. Там же за русского замуж вышла. Потом переехали мы в Туркмению и там до пенсии жили.

— А почему вы продаете свои вещи?

— Мы сюда, в Россию, переехали десять лет тому назад, дочка училась в Ленинграде. Там она замуж вышла. Теперь она нас к себе зовет. Мы с мужем послезавтра уезжаем. Квартиру продали, дочка в Питере нам две комнаты купила. У нее там все есть, вот поэтому я свое барахло и продаю. Ой, почему мы раньше не встретились? Жалко, мы уже уезжаем! Постойте, давайте к нам пойдем, все, что вам надо, заберете! Я вам просто так отдам, мы же земляки.

Мы с Икрамом пошли к ней. В квартире ее муж упаковывал вещи. Так мы и с дядей Федей познакомились. Он родом из Тамбова, но всю жизнь жил в Средней Азии. Два лимона и двадцать штук цветов они подарили нам. А еще одну кровать, три стула, валенки, подушки, занавески, стол письменный.

Прощаясь с нами, они сказали:

— Когда будете цветы поливать, вспоминайте нас: «Благодаря Жанне Петровне и дяде Феде у нас теперь есть ботанический сад».

Вот так теперь цветы с нами по квартирам мотаются. Муж за ними ухаживает.

* * *


Наконец решила я сходить в милицию, чтобы узнать, мне российский паспорт положен или нет? Каким образом вообще тут получают паспорт?! Ведь у меня все документы были. Мне посоветовали:

— В милиции надо говорить ясно и коротко.

Вот я пошла в паспортный стол. Отстояла в огромной очереди, зашла к начальнику. Она спрашивает:

— Что вы хотели? Я вас слушаю.

— Я хочу получить паспорт.

Она удивленно:

— Что-что?

— Паспорт хочу.

— Больше ничего не хотите?! — грубо спросила она.

Я обиделась и молчу. Она руку протянула:

— Ваши документы дайте! Пожалуйста, ваши документы!

Я сразу ей все отдала. Она посмотрела мои бумаги и что-то начала говорить. Говорила, говорила, и в конце слышу:

— … И потом дадим паспорт!

Я только эту фразу и запомнила. В течение полутора лет я много паспортных столов обошла, и в каждом районе мне по-разному все объясняли. Может, я их плохо понимала из-за незнания языка? В некоторых местах даже сказали: «Приходите с переводчиком!» Так вот, Вера наконец-то мне объяснила, что мне надо купить какой-нибудь дом или квартиру, тогда будет и постоянная прописка, и российский паспорт могу получить. Я говорю: у меня денег не хватит на жилье. Она меня надоумила:

— В сельской местности дома дешевле. Купи газету «Из рук в руки», там чего только нет! Можно найти по своему карману.


Купила я эту газету и начала звонить. В шестидесяти километрах от города, в сельской местности, нашла жилье — за семьсот долларов. Поехала туда. Договорилась с хозяином, и за неделю оформили на меня все документы. И деньги мы тут же заплатили.

Пошли в местный паспортный стол, там проверили мои документы и сказали: «Через неделю будет готов ваш паспорт, приходите через неделю!»

Вернулись в город. Через неделю я позвонила в район: паспорт уже готов!

Поехали забрать мой российский паспорт. К начальнику зашла, она говорит:

— Вот к окошку подходите, там вам дадут ваш паспорт.

Подошла к окошку, там сказали:

— Проверьте свое имя, фамилию, отчество и даты.

— Все нормально!

— Подпишите здесь!

Подписала. Я получила новый российский паспорт! Открываю и вижу: дата выдачи — тринадцатое февраля. Удивительно! Потому что у меня в старом туркменском паспорте дата выдачи — тринадцатое ноября. День рождения — тринадцатое января. Первый сын родился тринадцатого апреля. Второй — тринадцатого мая. Вот так! Нарочно не придумаешь!

Взяла я свой паспорт и бегом к машине. Поехали в сельсовет прописаться. Где-то километров двадцать проехали, я кричу:

— Ой, забыла!

— Что забыла?!

— В паспортном столе свидетельства о рождении детей оставила. Как вы думаете, они мне отдадут их?

— Конечно, скажешь, что забыла.

— Я так волновалась!

Приехали назад в паспортный стол, сразу к начальнику. Она все поняла и говорит:

— Вот свидетельства ваших детей.

— Я просто от радости волновалась: из-за этого паспорта уже полтора года мучаюсь! Теперь моим мученьям конец, спасибо вам большое, до свидания!

Приехали мы домой, обмывали вместе с соседями мой паспорт. Они только ойкали из-за цифры тринадцать. Везде написано тринадцатое число.

Теперь я спокойна.

Отблагодарила я Веру за то, что поддерживала меня и помогала. Пошла в магазин «Сапфир», купила серебряные сережки — золотые не потянула — и подарила ей на память.


Но спокойная жизнь недолго продолжалась. Однажды раздается звонок в дверь. Открыла. Там стоит наш хозяин. Еле на ногах держится.

Я спрашиваю:

— Вы что, опять пришли денег просить?

— Нет, хочу в уборную зайти, что-то у меня с желудком плохо.

Еще бы, думаю, — меньше пить надо!

Он прошел в комнату и прямо у меня на глазах в штаны наложил, а потом упал на пол. Я его еле-еле подняла и повела в ванную. Если бы вы знали, как в квартире воняло! Я не выдержала, вышла на балкон. Хозяин кое-как умылся, лег на диван.

Я смотрю, вся комната, кухня, ванная загажены. Что делать… Убирать надо. Мы же здесь живем все-таки. Нашла резиновые перчатки, взяла ведро с водой. На лицо платок повязала, только глаза оставила. Боялась, что меня вырвет.

Когда все убрала, подошла к Юре:

— Как же вам не стыдно. Вам же сорок лет, а не сорок дней, чтобы в штаны какать!

Он даже не отреагировал. Потом очухался и ушел. А скоро уехал к родне в деревню.


Через месяц опять звонок в дверь. Открываю — стоят двое: женщина и мужчина.

— Мы из ЖЭКа, можно зайти?

— Пожалуйста. — Сама думаю: что им надо, мы же квартплату и все коммунальные платежи вовремя вносим. — А что случилось?

— Ваш хозяин Юрий умер. Вы должны немедленно освободить квартиру.

— Как умер? Он же молодой! — Я даже остолбенела от неожиданности.

— Пил много, вот и умер. Мы в курсе, что вы его квартиранты. Но теперь помещение должны опечатать.

Я совсем растерялась.

— Постойте, — говорю, — у него ведь сын есть. Может, мы с ним договоримся.

— Ничего не получится. Сын здесь не прописан, квартира переходит государству. Быстрее ищите себе жилье. Через неделю мы придем и здесь все опечатаем.

— Да как же! Ведь зима, куда я с детьми денусь?

— Это ваша проблема. Ищите квартиру.

Я побежала по соседям, на рынке объявление повесила, в агентство звонила. Все бесполезно. Что за жизнь у меня! Недаром тринадцатого числа родилась.


Через неделю опять из ЖЭКа пришли:

— Вы должны сегодня освободить квартиру.

— Я еще ничего не нашла.

— Это нас не касается.

— Скажите, у вас дети есть?

— Есть.

— Ну тогда хоть еще день подождите, — умоляла я их.

Они согласились. Дали еще день. А на что я надеялась? Где была гарантия, что за этот день я найду квартиру? В ужасном состоянии легли мы спать. Утром звонок в дверь. Стоит соседка.

— Мне вас так жалко было, я каждый день по подъездам ходила, искала в нашем доме квартиру. Ведь вы здесь больше года жили. Мы к вам привыкли, жалко, если уедете. И нашла квартиру на пятом этаже, хозяйка у своей тети живет.

Я от радости ее расцеловала и говорю сама себе: «Все-таки Бог услышал мою молитву!»

И в тот же день мы переехали на другую квартиру. А я в это время ждала гостей из Америки. Хорошо, что они не видели, как я бегала, искала жилье, точно бомж какой-то!


Вы, наверное, удивились: откуда у нее гости из Америки?

Сейчас расскажу. И эта история про американцев будет в моей книге последней: черная полоса, кажется, кончилась, началась белая полоса. А это уже другая книга.

Так вот, как-то у соседей я познакомилась с Линдой. Она приехала из Америки, из города Сиэтла. Работает в России, учит детей и, взрослых английскому языку. Я по-английски ни бум-бум, она по-русски тоже ни бум-бум. Но мы как-то друг друга поняли. Иногда переводчик помогал разговаривать. Она человек тоже, между прочим, необычный. Да разве обычный человек поедет из Америки в российскую провинцию, чтобы там людям жизнь облегчать? Линда, кроме того, что педагог, еще имеет сан священника. Она волонтер, помогает нашим детям и женщинам из группы риска. И никто ее, кстати, не заставляет. Просто человек такой, и потребность у нее в этом есть. Оказалось, что Линда живет в нашем доме. А дом наш, как вы уже, наверное, поняли, — самая простая старая пятиэтажка. Подъезды вонючие и не всегда чистые.


Стали мы общаться. У Линды в Америке двое сыновей, две невестки и семеро внуков! Правда, вторая невестка появилась недавно. Можно сказать, на наших глазах: младший сын Линды, Джош, приехал в Россию из Сан-Франциско со своей невестой Маджентой. Вот они у нас и жили. Утром мои дети проснулись и говорят: «Мама, неужели у нас американцы в гостях, спят с нами в одной квартире, даже не верится». Правда, фантастика какая-то!

В первый раз я почувствовала, что моя жизнь интересна кому-то, что кто-то хочет моим детям и мне помогать. Линда взялась моих детей обучать английскому, бесплатно конечно. И еще материально нам помогала.

Когда она приходила к нам в гости, я угощала ее лепешками, пловом — нашей восточной едой. Однажды всех сотрудников миссии, где она работает, двадцать пять человек, мы пригласили в гости. Сидели, кушали плов, говорили, смеялись. Я рассказывала о нашей восточной культуре. Показала несколько танцев. Им очень понравилось. Они удивлялись, что мое искусство здесь никому не нужно.

Линду не смущало, что я плохо одета, что мы живем в квартире с оборванными обоями и страшным полом (а что другое может быть у алкаша!). Она поняла мою душу. Однажды сказала, что моя семья — это ее семья тоже.


Зимой у Линды день рождения. Я думала, как мне ее поздравить, как отблагодарить? Спросила у переводчицы. Она засмеялась:

— Чем ты их удивишь? У них все есть! — а потом говорит: — Слушай, ты же танцуешь… Запиши на пленку, подари Линде. Это будет самый необычный подарок!

Вот, думаю, хорошо. И мое искусство пригодилось. Купила блестящую материю. Икрам сам своими руками сшил мне костюм. Стала искать подходящую музыку. Нигде не смогла найти. Тогда я побежала на колхозный рынок, там ребята — азербайджанцы. Выручайте, говорю, так и так. Они на другой день пять кассет принесли, так что я смогла выбрать. Дети сделали мне из картона головные уборы для разных танцев: я ведь и узбекский танцевать собралась, и хорезмский, и турецкий, и иранский (во мне ведь течет и персидская кровь), и арабский, и афганский. И еще я придумала танец, посвященный всем матерям, чтобы станцевать его специально для Линды. Американцы принесли напрокат свою бижутерию.

Теперь надо было найти зал. Я ведь никого в администрации по культуре не знала. Аренда зала — очень дорого. Денег-то лишних нет. Думала, думала, решила обратиться в школу, где мои дети учатся. Отправилась к директору, объяснила ситуацию. Они сразу пошли мне навстречу. Только, говорят, у нас нет аппаратуры и актовый зал в ужасном состоянии, летом не успели сделать ремонт.

Но это разве беда? У меня такой энтузиазм был. Два дня я мыла полы, вытирала пыль. Икрам своими руками шестьдесят два стула починил и скамейки поправил. От директора, из кабинетов и от соседей принесли цветы в горшках, чтобы украсить зал. Напрокат достала аппаратуру музыкальную. Все было готово для моего первого сольного концерта, посвященного Линде.

Чтобы зал не был полупустой, решила позвать наших коммерсантов с рынка тоже. На рынке никто не поверил. Решили, что придумываю. Все привыкли на меня смотреть как на бомжишку какую-то. Да и правда, мой внешний вид не соответствовал этому моему приглашению. Да на рынке никто и не знал, что у меня не только среднее специальное, но и высшее образование есть. Думали, что я примитив какой-то. Между прочим, дирижабль тоже примитивный, а летает!

Некоторые не стеснялись, прямо говорили:

— Неужели ты будешь танцевать? Вот смех!

Когда ты успела стать танцовщицей?

За моей спиной тоже шептались:

— Чукча какая-то! По-русски толком говорить не умеет!

И что теперь? Чукчу тоже, между прочим, Бог создал! И, если хотите знать, самый безобидный народ живет в «Чукчистане».

А у меня есть привычка дурная: я обо всех радостях и горестях своих сразу всем рассказываю. На рынке, когда узнали, что я с американцами дружу, вообще разозлились:

— Надо же, как черномазым повезло!

Смеялись и сплетничали. Оказывается, люди похожи: что здесь, что в моем родном кишлаке.


Вот настал день концерта. Собралось около двухсот человек. Был там и мой друг Теодор Уоллс, антрополог из Детройта, он тоже меня опекал. Я танцевала от души. Потом были и аплодисменты, и цветы. Люди подходили, благодарили. А Линда сидела и плакала. В конце танца, посвященного всем матерям, я сняла с себя головной убор и надела ей на голову. Все очень хорошо прошло.

Свои мысли я выражаю и без слов — танцами, которые сама придумываю. Молча, но ясно! Самые необычные танцы получаются, когда я страдаю или, наоборот, радуюсь чему-то.

После этого концерта меня в городе немножко узнали. Стали приглашать танцевать за деньги на вечеринках, в Домах культуры. Но все равно пробиться и реализовать себя очень, очень трудно. В общем, Тамары Ханум из меня здесь уже не получится. Не то время.

А спустя несколько месяцев приехал, как я уже говорила, младший сын Линды с невестой. Они оба разбираются в искусстве, в музыке, сочиняют стихи. Я им показала один из своих танцев. Им очень понравилось, говорят — красивые движения, сильная пластика. Спросили, почему я не танцую? Я молчу, не могу же я сказать, что здесь это никому не нужно.

Еще я им рассказала, что в свободное время пишу автобиографическую книгу, которая называется «Крик души» (так сначала называлась книга, которую вы сейчас заканчиваете читать). Они заинтересовались, попросили разрешения сделать ксерокопию. «Хотите, — говорят, — мы отвезем в Америку, переведем на английский и издадим вашу книжку?»

Я даже растерялась от такого неожиданного предложения.

Тринадцатого января мы вместе отметили мой день рождения, и вскоре они уехали и увезли с собой мою книгу и кассету с моими танцами. В Америку они ехали через всю Европу (ведь у них было свадебное путешествие), через Голландию, Данию, Францию, потом в Ирландии были. Так что, можно сказать, мое искусство во всем мире побывало!

Мне казалось, что я почти уже на самом дне была, а Бог мне послал навстречу этих людей.

Вот так в моей жизни стало появляться все больше белых полос. Теперь надеюсь на лучшее.

А закончить книгу хочу письмом к отцу. Я давно искала слова для этого, но все никак не получалось. Наконец смогла написать.


Покаянное письмо отцу


Здравствуй, дорогой мой папа! Вот наконец пишу тебе письмо. Может быть, ты этого от меня давным-давно ждал. Моя жизнь как камень у тебя на сердце лежит. Папа, хорошо, что Бог меня пожалел и я успеваю извиниться перед тобой. Долго не могла слов найти. Ходила сама не своя. А сегодня случилось вот что: когда я стояла на нашем рынке, началась настоящая буря. Небо почернело, ветер поднялся бешеный, деревья шатаются, с некоторых домов крыши срывало (это уже потом по телевизору показывали!). С торговых палаток тоже брезент начало срывать. В такой неподходящий момент я вдруг поняла, о чем должна написать. Карандаш я нашла, а вот бумаги нету! Я бросилась к продавцу, который неподалеку складывал свой товар и собирался уходить. Кричу:

— Бумагу дайте!

Он говорит:

— Зачем тебе сейчас бумага, ураган начинается!

— Я должна отцу письмо написать!

— Специально, что ли, урагана ждала для этого? Картон подойдет?

— Подойдет, лишь бы на нем писать было можно!

Побежала я на свое место, пишу на этом куске картона о самом главном, что хочу сказать. А на меня сверху сыпятся досточки, которыми верх палатки скреплен. Теперь дома письмо продолжаю.

Бабушка Ниязджан рассказывала мне, как я родилась. Детей женщины у нас в кишлаках рожали дома, в больницу не ездили. Приходила повитуха, чтобы, помогать родить. И близкие все дома были. У нас женщины рожают стоя, опираясь на палку, длинную, вроде шеста. Так удобнее тужиться. Вот мама опирается на этот шест, присела на корточки, сейчас родит! Бабушка тебя зовет:

— Низом, роды начинаются, иди скорее!

Надо было помочь, воду теплую принести, еще что-то.

А ты в этот момент писал конспект для урока и все время повторял:

— Сейчас я закончу, сейчас я закончу.

Бабушка говорит:

— Сынок, ребенок не может ждать, иди скорее!

Ты ручку не успел положить, а я — хлоп! — вывалилась прямо на старенькую курпачу. Очень быстро родилась.

Потом, когда я в шестом классе начала писать рассказы, мама всегда вспоминала, что я родилась, когда ты писал свой конспект.

Я с детства была неугомонная. Все время пыталась плыть против течения. Хотела быть артисткой, не простой, а с большой буквы. Хотела в кишлаке «открыть Америку». Но Америка была открыта бедным Христофором, который страдал, мучился из-за своих идей и умер нищим!

Я знаю, все мои поступки были дикими для нашего кишлака. И я не думала о тебе, о моих братьях и сестрах. Думала только о себе. И в конце концов сбежала в Ленинград. Но об этом позоре никто не узнал, потому что ты на расспросы отвечал: «Она на учебе».

Папа, я помню, когда мне было лет шесть или семь, ты меня посадил на раму своего велосипеда, и мы поехали в Хиву. Наверное, за покупками. Была весна, тепло, хорошо, цвели фруктовые деревья. Мы ехали мимо нашего озера, и ты напевал одну песню, ты всегда ее напеваешь, до сих пор. Там были такие слова: «Если в клетке у соловья вырастет роза, она покажется ему сухой колючкой».

Я вспоминаю эту твою песню, и мне кажется, что в глубине души ты должен был понимать мои поступки.

Летом ты всегда заготавливал на зиму топливо. Ты лопаткой выгребал из коровника навоз, потом перемешивал его с керосином, который брал у трактористов, и руками делал лепешки. Однажды утром я застала тебя за этой тяжелой работой. Я взяла веник и стала обрызгивать двор водой, чтобы подметать. Когда я была совсем близко от тебя, случайно попала водой на твою потную спину. Ты разозлился и кинул в меня лопатку, которой перемешивал навоз. Лопатка попала мне в ногу. Было очень больно. Потом твоя ярость остыла, ты подошел ко мне, но я тебя в тот момент ненавидела! Я не понимала тогда, что ты возишься в навозе ради нас, чтобы мы зимой не мерзли и не болели.

А когда за один год умерли подряд два мои брата и сестричка, ты чуть с ума не сошел, хотел со всей семьей уехать на Дальний Восток. Но не уехал, денег не хватило. Наверно, хорошо, что не уехал, потому что в то время на Дальнем Востоке случилось сильное землетрясение и много людей погибло.

Когда мама очень сердилась на меня, она говорила: «Лучше бы ты не родилась!» Но я сейчас не жалею, что родилась, хотя моя жизнь очень тяжелая. Но ведь и у бабушки Ниязджан, и у тебя была жизнь нелегкая. Для тебя самым главным в жизни были книги. Может быть, тебя порадует, что я смогла написать эту книгу. Прости меня за то, что некоторые старницы тебе будет тяжело читать. И за ту боль, которую я тебе причинила, папа, дорогой, если сможешь, прости меня!


Твоя дочь Хаджар