Райская сделка
Бетина Крэн








Вынужденную женитьбу Гарнера Таунсенда на Уитнн Дэниелс можно было назвать неравным браком. Он — красавец офицер из богатой аристократической семьи.

Она — провинциальная девчонка, выросшая на природе и незнакомая с условностями света, привыкшая проявлять свои чувства свободно.

Что могло связать их? Только любовь? И честная сделка, которую влюбленные назвали райской. Ибо этот союз принес Уитни и Гарнеру счастье, о котором они не могли и мечтать!






Бетина Крэн

Райская сделка





Глава 1


Октябрь 1794 года Графство Уэстморленд, Пенсильвания




— Ну хватит, Уит… соглашайся…

Продвигаясь по тайной лесной тропинке, Уитни Дэниелс на мгновение замедлила шаг и из-под полей старой фетровой шляпы кинула быстрый взгляд на широкоплечего симпатичного парня, который шагал рядом. С самого раннего детства она научилась у отца умению распознавать, когда человек серьезно настроен на сделку… Но Чарли не выказывал ни одного привычного признака. Продолжая идти своей скользящей походкой, она старалась не наступать на первые опавшие листья, осторожно отводила в сторону низко нависающие ветви, чтобы ни один сломанный прутик не указывал на их проход через лес.

— Ну, что скажешь, Уит?

Чарли Данбер посмотрел на ее сильные длинные ноги в мужских штанах из мягкой оленьей кожи. Солнце уже давно поднялось, и он весь вспотел от жары, а Уитни Дэниелс казалась такой же свежей, как в начале пути.

— Я… это… наколю для тебя целый корд[1 - Мера дров — 128 куб. фут., или 3, 63 куб. м. — Здесь и далее примеч. пер.] дров на зиму… из нашего лучшего леса.

— Не надо, — беззаботно отмахнулась Уитни и остановилась, всматриваясь в ветвистые растения под ногами. — Чарли, помоги мне найти чайную ягоду. Два дня назад на другой тропе я нашла одно хорошее местечко.

— А может, ты хочешь какой-нибудь ткани… в цветочек… на платье? Когда я вернулся из форта, я привез в подарок матери и сестрам хорошую материю.

Ничего ему не отвечая, она нагнулась и стала искать среди спутанных растений круглые листочки со сладким и пряным привкусом, которые любила жевать.

— Ты меня слушаешь, Уит?

Чарли опустился на корточки и заглянул ей под шляпу, чтобы поймать ее взгляд. Она повела на него зеленоватыми глазами, в которых плясали золотистые искорки, напоминающими окружающий их зеленый лес с первыми красками приближающейся осени, затем снова принялась старательно искать чайную ягоду.

— Целый отрез цветастой ткани… для платьев, — снова намекнул он.

— Чарли, да я терпеть не могу платья!

Она недовольно взглянула на него и поднялась, внимательно оглядывая травянистый покров. Чарли тоже выпрямился и встал перед ней, мешая ей искать любимое лакомство. Он оказался выше ростом, чем она помнила, рубашка из грубой домотканой материи была расстегнута, и была видна его грудь, поросшая потемневшими от пота курчавыми волосами. Уитни смутила близость разгоряченного мужского тела, она увернулась от Чарли и снова двинулась по тропе, засунув руки в карманы штанов.

— Вам, парням, просто повезло с одеждой. Только рубашка, штаны да башмаки… А во время тяжелой работы вы даже можете сбросить и рубашку. А эти платья… — Она передернула плечами с подчеркнутым ужасом и, когда Чарли с ней поравнялся, стала читать ему настоящий трактат о зависимости, которую навязывает женская одежда. — Понимаешь, они просто невыносимы. Ты хоть представляешь себе, сколько всего приходится девушкам напяливать на себя под эти «приличные» платья? Да это просто смешно! В результате просто невозможно двигаться. Корсет на косточках, на корсете чехол, потом рубашка да еще нижняя юбка. Ярд за ярдом, слой за слоем из тяжелой домотканки — да еще накрахмаленной! Фу! Жарко, всюду натирает… — Она вдруг заметила, что Чарли снова отстал, и повернулась посмотреть, что его задержало.

Он пристально смотрел на нее с выразительном блеском в глазах, который говорил, что ему отлично известно, что носят девушки под платьями…

— Ты идешь или весь день собираешься торчать на одном месте?

Опять сердито нахмурившись, она круто повернулась и быстро зашагала по тропинке.

Чарли смотрел на ее женственно покачивающиеся бедра и вынужден был признать, что просто жалко скрывать их под всеми этими юбками из грубой ткани и муслина. Но с другой стороны, он с удовольствием увидел бы ее в юбках, поскольку уже знал, что под ними прячется.

Уитни торопливо шла дальше, но не забывала странный взгляд Чарли, который сильно ее встревожил. Он стал каким-то другим с тех пор, как после трех лет службы в форте Питт вернулся домой только две недели назад. А до того они очень дружили, соперничая в различных играх и вместе изобретая всякие проделки. В деревне говорили, что в армии он пережил много приключений, и вполне возможно, среди них были и приключения с женщинами. Наверное, размышляла Уитни, такие вещи меняют парней.

— Ладно! — Чарли быстро нагнал ее. — Слушай, я только что притащил домой поросят от свиньи, которая помечена моим клеймом. По меньшей мере шесть здоровых поросят…

— У нас у самих достаточно свиней, — равнодушно сказала Уитни.

— Уитни! — заорал он и дернул ее за руку, заставив обернуться к себе.

Ее юное, нежное лицо вдруг расцвело в радостной улыбке, и он не сразу понял, что она смотрит не на него, а куда-то ему за спину.

— Да вот же они!

Она быстро выдернула у него руку, осторожно пробралась между колючих кустов и дотянулась до маленькой полянки, покрытой блестящими, стелящимися по земле листьями. Сорвав несколько листиков, она уже стала засовывать их в рот, как вдруг вспомнила о цели их путешествия.

— Эх, придется подождать, пока я не попробую брагу, — с сожалением пробормотала она и набила листьями полный карман.

Она вернулась к оставшемуся на тропинке Чарли и старательно осмотрела окружающие кусты и деревья.

— Чарли, запомни это место. Давно уже мне не попадалось так много чайной ягоды…

— Уит…

Но она уже тронулась в путь, и когда он опять догнал ее и схватил за руку, заговорила шепотом:

— Тсс! Мы уже приближаемся, и если не хочешь, чтобы тебе отстрелили хвост, то говори тише, мне нужно подать сигнал.

Пока он соображал, стоит ли возражать, она успела углубиться в лес, слегка тронутый осенними красками, как бывает в это время года в западной Пенсильвании. Сплошь закрывающие небо кроны деревьев были еще густыми, но в них уже пестрели золотые, желтые и ржаво-коричневые листья, а ноги путались в высоком папоротнике и других растениях, которые любят тень. Стояло бабье лето; солнце грело основательно, и непросохшая после недавних дождей земля издавала пряный запах. Но дуновения холодного ветра и острый аромат только что опавшей листвы предупреждали о том, что подходит конец еще одному жизненному циклу, и подготавливали к наступающей монотонности зимних красок.

Вскоре они спускались по склону, который отлого вел к глубокому ущелью. Чарли попытался помочь Уитни преодолеть последний крутой спуск, но она ловко увернулась от его руки, как всегда предпочитая самостоятельность.

Теперь они оказались на местности, усыпанной огромными валунами, им приходилось то перелезать через них, то огибать, затем они миновали заостренные ветром выступы песчаника и начали спускаться ко входу в ущелье. Эта трудная тропа была выбрана с умыслом, чтобы помешать нежеланным гостям попасть на спрятанную в горах поляну, где отец Уитни, Блэкстон Дэниелс до сих пор прятал свой огромный перегонный куб из меди.

Отец Уитни, как и большинство местных жителей в долине, которую издавна называли Рэпчер-Вэлли, выращивал кукурузу, рожь и ячмень. Но если Блэкстона спрашивали, чем он занимается, он называл ту работу, которая доставляла ему необыкновенную гордость и давала приличный доход: перегонка спирта.

Люди, которые возделывали землю в долине, расположенной в суровой западной части Пенсильвании, сталкивались с такими же трудностями, как и все фермеры: засуха, разлив рек, болезни и мор скота. Но помимо этого им приходилось иметь дело с дополнительным затруднением, которого не было у их конкурентов на восточном побережье — с изолированностью. Даже если им удавалось выстоять против капризов природы и вырвать из этой упрямой земли хороший урожай, перед ними вставала труднейшая проблема доставки урожая на рынки, которые находились на востоке штата. Переправка фургонов с зерном через горы, разделяющие эти области, обходилась так дорого, что в результате не приносила им никакой выгоды. И вот с порожденной безвыходностью изобретательностью и с типичной гордостью потомков шотландцев и ирландцев, когда-то первыми заселивших эти земли, фермеры научились перерабатывать излишки своего зерна в более прибыльный и компактный для доставки товар — в виски.

В графстве Уэстморленд Блэкстон Дэниелс слыл лучшим среди всех перегонщиков. У него были прирожденные вкус и чутье для выделки отличного ирландского виски, как говорили местные, настоящий дар от Бога. Издалека, преодолевая труднейшие переходы через каменистые горы, они привозили ему излишки своего драгоценного зерна, чтобы он сделал из него свой изумительно очищенный напиток. И даже сейчас, когда жатва уже почти закончилась, у Блэка Дэниелса вовсю кипела работа.

Знаком приказав Чарли встать за ее спиной, Уитни остановилась у входа в ущелье. Поднеся ко рту сложенные ладони, она издала жалобный крик, удивительно похожий на крик козодоя, затем вся напряглась в ожидании и наконец услышала такой же ответный вопль. Быстро обернувшись к Чарли, она улыбнулась и двинулась вперед, уже почти не прячась.

Поляна представляла собой широкую площадку в конце ущелья, с обеих сторон скрытую нависающими утесами из песчаника, густо заросшими кустами и деревьями. На поляне стоял наспех сооруженный сарай с односкатной крышей, вокруг которого громоздились пустые бочки и мешки с зерном. Внимание привлекал примитивный каменный очаг с недавно изобретенным приспособлением, которое напоминало водруженные друг на друга два пузатых медных котла. Из плотно пригнанной крышки верхнего котла тянулась медная трубка со странными изгибами и коленцами. Это изобретение было красой и гордостью Блэка Дэниелса.

— Эй, дядя Джулиус, дядя Баллард! — крикнула Уитни, приближаясь к поляне и радостно улыбаясь двум старикам, которые в отсутствие Блэка занимались его делом.

— Ну наконец-то! Стой-ка там, дочка, где стоишь!

Седой как лунь дядя Джулиус с трудом поднялся со служившего ему сиденьем перевернутого бочонка. Было видно, что ее ждали. Сутулый Джулиус вместе с сухощавым и жилистым дядюшкой Баллардом поспешили к огромной дубовой бочке, подняли деревянную крышку и стали махать руками, направляя невидимые испарения содержимого в сторону Уитни. Этот ритуал совершался уже столько раз, что и не сосчитаешь. Чарли Данбер, дядя Джулиус и дядя Баллард напряженно следили, как Уитни несколько раз глубоко вздохнула, анализируя крепкий запах. Он наполнял ей легкие, проникал в голову и в кровь, а она с приобретенным за долгие годы опытом оценивала резкий и сильный запах только что перебродившего зерна.

Вот девушка передернулась, открыла глаза и улыбнулась.

— Хорошо, — объявила она. — Но мне нужно его попробовать, чтобы определить, насколько хорошо.

Твой отец за двадцать шагов определяет это по одному запаху! — подмигнув, проворчал Джулиус и поманил ее к себе. — Когда он вернется? Ты что-нибудь слышала, как там проходит их встреча?

— Пока ничего. Думаю, через недельку-другую он вернется. — Уитни направилась вперед и знаком позвала за собой Чарли. — Ты ко мне придираешься, дядя Джулиус. А я всегда должна попробовать.

И она сняла пробу, чего они так ждали от нее. Уже много лет эти старики помогали Блэку Дэниелсу гнать виски; они изучили его приемы, его привычки и все суеверия относительно варки и перегонки спиртного. И все эти годы они видели, как маленькая дочурка Блэка тенью ходит по пятам обожаемого отца, как она перенимает его манеру говорить, двигаться, впитывает его знания, как сухая земля влагу. Гордившийся прирожденной сметливостью и острым чутьем девочки Блэк охотно учил ее и никогда не сковывал ее свободолюбивую натуру. Сейчас, поскольку Блэка не было в долине, они позвали проверить напиток Уитни Дэниелс, потому что знали, что она унаследовала от отца все его таланты.

Джулиус подслеповато сощурился, отыскивая медный ковшик с длинной ручкой, который использовали для пробы:

— Где же черпак, Баллард? Ты его только сегодня утром держал в руках…

Дядя Баллард сконфузился, почесал затылок, и пока Джулиус продолжал оглядываться, стоя на месте и ворча, отправился на поиски. Он обошел вокруг груды бочек, посмотрел на остывший костер, где они готовили себе завтрак, и наконец заметил в сарае висящий на бочке с водой ковшик, суетливо побежал туда и скоро выскочил, ликующе им размахивая.

Уитни приняла от него ковшик, вытирая рукавом, и торжественно погрузила его в бочку очищенного напитка. Осторожно разогнав пахучую пенистую массу, которая плавала сверху, она зачерпнула жидкость и поднесла ковшик к носу, вдыхая густой пряный аромат, затем сосредоточенно сощурилась, ребром ладони смахнув с жидкости остатки пены, как учил ее Блэк Дэниелс. Под их пристальными взглядами, изучающими малейшие оттенки выражения ее лица, она сделала добрый глоток жидкости и подержала его во рту.

Затем отвернулась и выплюнула жидкость, вдыхая оставшийся во рту запах вытянутыми в трубочку губами, оценивая каждое ощущение. Язык пощипывало, а по небу и по всему рту разбегались тончайшие струйки тепла. Во рту остался резкий, почти сладкий вкус, благоухающие испарения наполняли голову и легкие. Напиток получился замечательным!

— Просто амброзия! — сообщила она свою оценку, и ее чистое, с тонкими чертами, лицо озарилось радостной улыбкой. Дядя Джулиус и дядя Баллард не очень точно представляли себе, что такое амброзия, но слышали, как Блэк Дэниелс несколько раз упоминал это слово, и по довольному лицу Уитни поняли, что сварили отличный напиток. Они радостно завопили, перебивая друг друга, уверяли Уитни, что так и знали, затем стали танцевать, крепко стискивая в своих медвежьих объятиях Уитни и друг друга.

И сразу после этого занялись делом: они сняли всю пену и перелили драгоценное варево в нижнюю половину дистиллятора. Чарли помогал им, освободив дядюшку Балларда для другого важного дела. Тот стал раскладывать под огромным котлом особый костер, который давал ровно горящий огонь. Пока Джулиус и Баллард устанавливали и запечатывали медный куб, Чарли заготовил солидный запас дров, а Уитни складывала их поближе к костру.

Дядюшка Джулиус посматривал на Уитни, которая расхаживала по поляне, нагибаясь за дровами, поднимая их и складывая в поленницу. М-да, за последние два года она постепенно превратилась в женщину — стройную, с широкими плечами и узкой талией и с симпатичной круглой попкой. И все эти драгоценные признаки ее нарождающейся женственности скрывались под штанами из оленьей кожи с тяжелым поясом и просторной домотканой рубашкой. Вот она выпрямилась, потянулась и, положив руки на ноющую поясницу, выгнулась назад, не подозревая, что от этого движения ее полные груди с твердыми сосками подались вперед, натянув ткань рубашки. При этом напоминании о быстротекущем времени дядюшка Джулиус тихо крякнул, вздохнул и отвел взгляд в сторону… как раз вовремя, чтобы перехватить устремленный на Уитни такой же восхищенный взгляд Чарли Данбера, который вспотел от усердной работы и решил передохнуть, облокотившись на рукоятку своего топора. Дядя Джулиус сердито нахмурился, прочитав на раскрасневшемся лице парня интерес к девушке.

Через некоторое время все стояли рядом с котлом, наблюдая, как из трубки падают первые капли прозрачного крепкого виски. Это был торжественный и радостный момент, заставивший дядюшку Джулиуса благоговейно прошептать:

— Если бы здесь был старина Блэк…

— Нет, дядя Джулиус, папа находится именно там, где нужно, — решительно сказала Уитни, скрестив на груди руки. — Если ему удастся держать себя в руках… Ведь он должен постоять за нас, винокуров, должен помочь мистеру Галлетайну заставить этих федералов понять, какие несправедливо высокие налоги они установили на винокурни и на спиртное. Он должен показать им, что нас не запугаешь и не заставишь молчать, отняв у нас права и свободу. Может, эти разжиревшие конгрессмены и забыли, какой ценой они нам достались, но мы-то этого не забыли… и держу пари, не забыл этого и генерал Джордж. Он его обязательно выслушает. Папа долго и упорно дрался за наши права; даже два раза был ранен англичанами во время Войны за независимость. Он уже заплатил за наши свободы собственной кровью и не обязан платить за них второй раз, отказываясь от средств к существованию, чтобы заплатить эти бешеные федеральные налоги. Это несправедливо! — Голос ее пресекся от волнения. — И клянусь сынами Грома, мы не станем их терпеть!

— Нет, сэр, не станем! — В патриотическом пылу Джулиус вздернул изрезанный морщинами подбородок.

Их чувства разделялись почти всем населением западных графств Пенсильвании. Осаждаемое рвущимися к власти различными фракциями и обремененное огромными долгами, вызванными Войной за независимость, недавно созданное федеральное правительство Соединенных Штатов переживало один кризис за другим. Блестящий аристократ Александр Гамильтон предложил выход, который использовался правителями с древнейших времен: обложить налогом то, что народ любит больше всего и без чего не может обойтись, — спиртное. Измученный конгресс принял закон, который в народе называли «актом», об огромных налогах на спиртное и винокурни. Причем налог нужно было платить только наличными деньгами, которые почти не водились в горных районах западной Пенсильвании, где самой распространенной валютой стало именно виски.

Фермеры поняли, что в соответствии с «актом» скромные доходы от производимого ими виски придется до последнего цента отдать жадным акцизным чиновникам, сборщикам налогов. Те, кто так храбро и самоотверженно сражался во время Войны за независимость, пришли к тому, что личные и экономические свободы, которые они отвоевали у ненавистной Англии, аннулированы одним росчерком пера бюрократов собственного правительства. Это вызвало гневное возмущение, и они дали клятву не платить эти сверхъестественные налоги, как когда-то поклялись поддержать свою только что созданную страну, чего бы им это ни стоило!

Поначалу сопротивление налогам со стороны местных жителей было пассивным: они прятали самогонные аппараты и винокурни, запутывали и всячески обманывали сборщиков акцизов, которые пришли в эти отдаленные земли, чтобы открыть здесь налоговые конторы. Но постепенно сборщики набирались опыта и с каждым новым поражением все более решительно принимались за выполнение своего задания. В то же время ожесточалось и сопротивление населения, так как почти каждая встреча его представителей с правительственными властями подавала основания для надежды на изменение «акта», однако очередной виток политических махинаций в Филадельфии тут же их разрушал. Полностью отчаявшись, фермеры-самогонщики наконец взялись за оружие и в данный момент готовы были начать настоящее вооруженное восстание. По слухам, чтобы подавить сопротивление властям, сюда направлялся сам президент Джордж Вашингтон во главе ополчения штата.

С тревожным сознанием неопределенности будущего собирали два старика, Уитни и Чарли Данбер эти первые капли нового виски. Уитни попробовала его и заявила, что после того, как некоторое время этот виски настоится в бочке, он будет таким же отличным по вкусу и качеству, как и все, что выходило из винокурни Дэниелса. Затем, понюхав и пожевав горсть зерна из сложенных на поляне мешков, она одобрила его, попробовала на вкус прозрачную воду из ближайшего ручья и помогла Джулиусу и Балларду поставить на брожение новую партию сырья.

Пока они носили воду, рубили дрова, пробовали и смешивали зерно, день стал клониться к вечеру. Уитни определила время по местоположению солнца за золотисто-красной листвой деревьев, быстро пожала руки старикам и вместе с Чарли Данбером двинулась в обратный путь.

В вечерней тишине старики смотрели, как Уитни и Чарли карабкаются вверх по каменистому склону ущелья. Взгляд дядюшки Джулиуса снова привлекли обтягивающие круглый упругий зад Уитни кожаные штаны. Почесав седые растрепанные баки, он скрестил на груди худые руки.

— Блэк не должен разрешать этой девушке вот так разгуливать… в этих штанах, — заявил он. — Она уже становится настоящей женщиной. Значит, это ей не годится.

Баллард испуганно посмотрел на брата, потом на округлившиеся формы Уитни и заморгал глазами в густой сетке морщин. Кивнув, он повторил:

— Точно, не годится.

Как только Уитни ступила на ровную землю и пустилась в обратную дорогу по тайной тропе, она вспомнила про чайную ягоду, вытащила из кармана душистый листок и стала его жевать. Чарли заметил дрожь удовольствия, пробежавшую по телу девушки, и приготовился возобновить свои уговоры. Чем больше энергии он на них тратил, тем больше распалялся.

— Так как, Уит, что ты скажешь?

Уитни сделала еще несколько шагов, затем, поняв, что он остановился, повернулась, уперев руки в бедра, и возмущенно посмотрела на Чарли. Но, удивленная его решительной позой и упрямо выдвинутым подбородком, она взглянула в его карие глаза и увидела в них стяжательский огонек — отблеск нетерпеливой жажды обладания, который был первым безошибочным признаком, что Чарли решительно настроен заключить сделку.

— Не смеши меня.

Она повернулась и пошла дальше, сунув руки в карманы и чувствуя на своей спине пристальный взгляд Чарли.

— Так что ты возьмешь за это, Уит? — требовательно спросил он, снова поравнявшись с ней.

Его дыхание участилось, а в голосе звучало нетерпение, и все это, включая заданный вопрос, насторожило Уитни. Это был уже второй признак. По правилам торговли человек всегда пытается заставить самого продавца назвать цену своего товара или услуги. Уитни стало неуютно. Она считала, что своим приставанием и торговлей он только поддразнивает ее, как бывало прежде. Но теперь поняла, что он настроен совершенно серьезно, и это ей не понравилось, совершенно не понравилось.

— Мне ничего не нужно, Чарли. И я ничего не хочу.

— Ну, а если бы ты согласилась… взяла бы ты дров на всю зиму или моего следующего жеребенка? — настаивал он, неотступно следуя за ней, хотя она намеренно покинула ровную тропу, забралась на низкий выступ песчаника и теперь шла вдоль скал.

— Я не торгуюсь, Чарли, и больше нам не о чем говорить. Теперь она злилась, что уступила уговорам Чарли и разрешила ему пойти с ней. Он протиснулся мимо нее на каменистом уступе и, когда тот сузился и уперся в скалу, спрыгнул на мягкий покров из опавших листьев и протянул ей руку.

— Давай, Уит.

Она не двигалась, неуверенная в том, предлагает ли он ей помочь спрыгнуть или снова требует ответа на свое предложение. Пока она колебалась, он схватил ее за талию и легко поставил на землю рядом с собой. Но не опустил свои загорелые руки, а прижал ее к своему напряженному телу, пытаясь заглянуть в ее раскрасневшееся лицо под полями шляпы.

— Что-то я не вижу, чтобы ты честно вела сделку, а? — настойчиво продолжал он, нависая над ней своим крепким и жарким телом.

— Не валяй дурака!

Она схватила его за кисти рук и оттолкнула их в сторону, а сама отпрянула назад. Ей совсем не нравилось, что у нее так странно бьется сердце.

— Я не вступаю в сделку и больше не желаю об этом говорить! Что в тебя вселилось, Чарли? Мы же были с тобой приятелями и здорово дружили. Вместе ходили на охоту и на рыбалку, боролись… как… Помнишь тот раз, на Литтл-Беар-Крик, когда мы решили, что пора Хэла Добсона научить плавать? — Она озорно улыбнулась. — Господи! Помнишь, как я нырнула в самом глубоком месте озера…

— Не хочу я ничего вспоминать, Уитни Дэниелс! — Чарли упер свои могучие кулаки в пояс и уставил на нее решительный взгляд. Она знала этот взгляд: он решил ее переупрямить. — Это было давно, а сейчас — другое дело. На земле нет ничего, что не имело бы свою цену.

Его утверждение произвело на нее такое впечатление, как будто на нее плеснули холодной водой. Тревога, которую Чарли не смог вызвать в ней своим бесхитростным приставанием, сейчас проснулась при его ссылке на эту примитивную и неопровержимую теорию. Все имеет свою цену. Господь знает, что это так. Все население Рэпчер-Вэлли, не знающее денег, жило, руководствуясь этим законом. Если торговля велась правильно, в конце концов дело непременно заканчивалось сделкой. Она повернулась и поспешила дальше, раздраженная тем, что для достижения своей цели Чарли воспользовался ее же приемами. Вероятно, она его недооценила, и это тоже ее бесило.

— Честное слово, эта армия вбила тебе в голову какие-то странные понятия, — проворчала она, немного успокоившись, когда он пошел рядом. Но минуту спустя он снова заставил ее встревожиться.

— Все равно это не может продолжаться до бесконечности, — заявил он, возбужденно поглядывая на вздрагивающие под рубашкой в такт ходьбе ее груди. — Рано или поздно кто-нибудь ее да возьмет. Только лучше бы это был я.

— Нет! — Она слегка повысила голос.

— Черт побери! — Он дернул ее назад за руку. — А что такого драгоценного в твоей невинности? Да половина девчонок в долине вертят юбками, стоит мне только подойти. — Он выпрямился, возбужденный собственными жалобами, и с видом презрения отпустил ее руку. — В тебе нет ничего особенного, Уитни Дэниелс!

Уитни встала как вкопанная. Это был третий признак твердого намерения торгующегося заключить сделку. Покупатель всегда указывает на недостатки вещи, которую хочет приобрести, стремясь снизить цену, делая вид, что не так уж и заинтересован в покупке. Уитни с облегчением угадала эту тактику, так как она давала ей возможность воспользоваться своими приемами.

— Вот именно. Я не ношу платьев, не умею ездить верхом по-женски, зато люблю пропустить стаканчик виски каждый раз, когда заглядываю в таверну Харви Дедхема. Ты можешь заполучить любую девушку в долине. Чего ради ты пожелал уложить в постель именно меня?

Она отвернулась и подчеркнуто по-мужски сплюнула изжеванный листок. Глаза ее сверкали, грудь высоко вздымалась, отчего под рубашкой проступали бугорки ее твердых сосков.

Чарли только сейчас сообразил, что она действительно ничего не понимает. Не понимает, что в ней произошла огромная перемена и почему он стал иначе к ней относиться.

— Господи, Уит, это не имеет отношения ни к одежде, ни к верховой езде, ни к виски! Неужели ты не понимаешь? Ты выросла и стала совершенно другой, пока меня не было… — Он провел в воздухе рукой, описывая ее фигуру, и почувствовал, что снова возбудился. Он крепко стиснул челюсти. — У тебя такая гладкая кожа и чистое лицо… Клянусь, Уит, я сделаю это для тебя приятным. У меня это хорошо получается. Все девушки вокруг форта Питта так говорят… — Он шагнул вперед и положил руки ей на плечи, но она отшатнулась, взглянув на него с возмущением.

— Нет! — выдохнула она сквозь стиснутые зубы и затопала по тропе, стараясь глотнуть воздух пересохшим горлом.

— Да пойми ты, Уит, я хочу быть… первым! — Он бросился за ней. — Я научу тебя, как это делается… по-настоящему медленно и легко. Господи, Уит, это так здорово… да еще с тобой! — Он застонал от досады и огорчения. — Ты что, не хочешь узнать, каково это?

— Нет!

Она продолжала идти быстрым ровным шагом, прикидывая про себя, сколько осталось до проселочной дороги. Но в результате только еще больше встревожилась: до дороги оказалось еще далеко — нужно перевалить через два каменистых хребта. А Чарли стремительно переходил к четвертой и последней стадии переговоров… к предложению и контрпредложению. Уитни не желала заключать с ним сделку, что бы он ни предлагал, но по его мрачному покрасневшему лицу и агрессивному натиску видела, что он решил добиться сделки именно сейчас. И как она раньше этого не разглядела?

— Уит, я не скряга. — Наблюдая за ее быстрыми стройными ногами и за тяжело вздымавшейся молодой грудью, Чарли решил применить другую тактику. — Я могу дать тебе попробовать, чтобы ты оценила это…

И прежде чем она успела понять, что происходит, он вдруг сильно прижал ее к себе.

— Чар… — Она задохнулась, когда он накрыл ее рот своими губами. Сначала его губы были такими же твердыми, как и все его тело, но, к удивлению Уитни, когда она затихла, они вдруг стали мягкими. Он терзал и смаковал ее губы, как будто не мог найти нужное место, а затем ее потрясло возмущение — он пытался протолкнуть язык между ее стиснутыми губами.

Глаза Уитни в ужасе расширились. Она поняла, что Чарли пытается сделать; она слышала грубый раскатистый хохот молодых парней насчет девушек, которые позволяли целовать себя «по-французски». Это было еще в те времена, когда они принимали ее в свою компанию как равную.

— Нет!

Она забилась в руках Чарли, откинувшись назад с неожиданной силой, которая застала его врасплох, и он отпустил руки. Уитни отскочила, судорожно глотая воздух, изо всех сил стараясь вспомнить знаменитую способность Дэниелсов убеждать людей.

— Да ладно тебе, Уит… Уитни. — Грудь Чарли тоже тяжело вздымалась. — Ведь тебе понравилось. Признайся, что понравилось.

— Нет! — Голос ее сорвался на визг, отчего она почувствовала себя еще больше униженной. — Это было все равно… как будто я целовалась с дядюшкой Баллардом.

Уитни нисколько не кривила душой: она испытала такие же неловкость и отвращение, которые вместе с сознанием чего-то неприличного и непристойного, по ее представлениям, сопутствовали бы поцелую одного из старых дядюшек — или собственного брата, если бы он у нее был.

Пока остолбеневший Чарли переваривал это оскорбление, она круто повернулась и торопливо двинулась к вершине одного из хребтов. Тяжело топая, он догнал ее и приступил к новому раунду переговоров:

— Мой жеребец, Биркет, так вот, отдаю его тебе. Ты ведь давно на него заглядываешься.

— Оставь его себе!

Она мельком взглянула на Чарли: его лицо стало багровым, на виске билась выпуклая жилка, руки были сжаты в кулаки. Весь его вид не предвещал ничего доброго.

— Черт побери, добавляю нашу маленькую чалую кобылу…

— Нет.

— Тогда эти земли в долине, которые оставил мне отец… двадцать акров отличной земли.

— Нет! Я сказала, нет!

От страха у нее побежали мурашки по спине, так стремительно возрастало его нетерпение.

— Черт побери, Уитни Дэниелс, ты самая упрямая женщина! Чарли шагал рядом с ней, изнемогая от жары и духоты.

— Ладно… — проворчал он, доведенный своим страстным и отчаянным желанием до решительного броска козырной карты. Он бросился к Уитни и, рывком схватив за руку, заставил остановиться.

— Прекрати, Чарли…

— Я женюсь на тебе, Уит. Я повенчаюсь с тобой вокруг ракитового куста, а потом женюсь на тебе, как полагается, как только проповедник появится в наших краях.

Уитни отчаянно попыталась выдернуть свою руку, но Чарли продемонстрировал ей свою силу, еще сильнее прижав к себе.

— Я не хочу замуж! — Она старалась устоять на ногах, отстраняясь и извиваясь в его мощных руках. — Я не хочу с тобой спать, Чарли. Ты мне вроде брата… Это было бы нехорошо.

— Нет, хорошо, черт побери! — прорычал он, схватив ее за вторую руку и плотнее притягивая к себе. — Кто другой во всей долине подойдет тебе и станет тебе мужем, чтобы сделать из тебя хорошую жену?

Лицо его потемнело от страсти, он снова потянулся к Уитни губами, и она вдруг стала защищаться, как делала это в детстве во время отчаянной драки. Со скоростью молнии она выгнулась назад и ударила ему кулаком по носу. Голова Чарли откинулась назад, руки невольно опустились, и он покачнулся на ногах. С блуждающим взором Уитни отскочила от него, не меньше Чарли пораженная яростью своей реакции.

— Уит-ни…

С помутившимся взглядом он ощупывал нос, и, воспользовавшись замешательством Чарли, она помчалась к хребту. Уитни вихрем летела через валежник, вокруг толстых стволов деревьев, ныряя под валуны и низко свисающие ветви. Она знала этот лес как свои пять пальцев: каждую впадину и ручей, каждое нагромождение вышедшей наружу породы, каждое дерево, разбитое молнией. Разгоревшаяся в ней злость быстро уступила место возбуждению от стремительного бега. Вот так же раньше она убегала от Чарли, петляя между деревьями, а он гнался за ней, как бешеный зверь. И она всегда выигрывала. И сейчас тоже выиграет… Еще как выиграет!

Разгоряченный Чарли рвался за ней сквозь лес, сокращая расстояние между ними. Этот восторг погони был знаком и ему, но приобретенный за прошедшие годы жизненный опыт и желанная цель преследования заставили его проявить необычную сообразительность. Увидев, что она достигла гребня первого хребта и уже спускается по другому его склону, он сразу догадался, куда она побежит дальше, и понял, что она близка к поражению — в первый раз за всю свою жизнь.

Кровь стучала в голове Уитни, легкие обжигало, горло пересохло, ноги горели. Она ни разу не бегала со времени отъезда Чарли, то есть уже три года, и как же это было тяжело! На какое-то мгновение боль отвлекла ее и помешала вовремя сориентироваться, и внезапно она поняла, что летит вниз по заросшему лесом склону к другому засыпанному камнями ущелью.

Ошибка — она ошиблась в расчетах! Это был ручей Датчанина… Вырытое стремительным горным потоком ущелье с круто углублявшимся дном, пока оно не упиралось в массивную каменную стену, под которой когда-то ручей ушел в землю. Там она окажется как в капкане. Уитни бросилась бежать по камням через покрытый опавшими листьями склон, не отрывая взгляда от дальнего склона хребта и крепко стискивая зубы, заставляя работать ноющие от боли ноги. Услышав за собой пыхтение нагоняющего ее Чарли, она удвоила усилия.

Но она уже проиграла: ошибка стоила ей лишних сил и потерянного времени. У Чарли оказалось преимущество и в том, и в другом, и вскоре он оказался от нее на расстоянии вытянутой руки. Сделав рывок, он схватил ее за рубашку, Уитни отчаянно дернулась, и они покатились вниз по скользкому от листьев склону… Чарли оказался наверху. Пыхтя и обдавая ее жарким дыханием, он перевернул Уитни на спину и прижал к земле нацеленные на него ее растопыренные пальцы. Затем придавил ее своим телом, и она попыталась просунуть колено между его ног. Но он поймал ее ногу своей и с силой удерживал.

— Черт тебя побери… Чарли… не смей этого делать! — закричала Уитни, дергая плечами и не желая сдаваться. — Если тебя не убьет папа… это сделаю я!

— Вряд ли, Уит, — задыхаясь, сказал он, хотя понял, что Уитни не шутит, потому что у нее вырвалось ругательство. Это заставило его чуть помедлить. Дэниелсы никогда не чертыхаются: слишком гордятся своим запасом слов, чтобы опускаться до этого. — Я женюсь на тебе, Уит… Буду делать с тобой виски и детей…

— Черта с два ты будешь! — Она повернула голову набок и подтянулась к его кисти, открыв рот.

— Ну нет! — Чарли мгновенно просчитал намерение Уитни и оттолкнул ее руки. — Только не кусаться! — В драке Уитни Дэниелс частенько прибегала к запрещенным приемам, вспомнил он, и это на мгновение задержало его.

Уитни видела, как Чарли пристально смотрит на ее рот, и поняла, что он раздумывает, не поцеловать ли ее снова.

— Давай, давай, можешь не думать, я буду кусаться! Сдерживая сопротивление девушки, Чарли в ярости прищурил глаза.

— Я хотел любить тебя как полагается, — задыхаясь, выговорил он, — но мне не обязательно тебя целовать… — Он приподнялся над ней так, чтобы достать до ее рубашки, и вцепился зубами в грубую ткань. Потом сильно дернул головой, и раздался треск разрываемой материи.




Глава 2


Порывы прохладного ветра трепали пестреющие осенними красками кроны деревьев, позволяя лучам послеполуденного солнца проникать сквозь густую листву и весело плясать на угрюмых лицах солдат, которые двигались колоннами по четыре человека в ряд по главной дороге, ведущей в Рэпчер-Вэлли. Впрочем, эта каменистая дорога, вьющаяся вдоль русла Литтл-Беар-Крик, была чуть шире лесной тропы, и солдаты, без того уже измученные долгим маршем, пропотевшие, со сбитыми в кровь ногами, из последних сил старались соблюдать порядок в колонне.

Солдаты девятого регулярного отряда ополчения Мэриленда были одеты в толстые шерстяные куртки разных оттенков голубого и в облегающие бриджи когда-то белого цвета, обуты кто в разбитые сапоги, кто в грубые башмаки, на головах у них красовались фетровые шляпы с низкой тульей и широкими полями. Каждый тащил на себе свернутое по длине и притороченное к телу по диагонали одеяло, ружье, мешочки с порохом и дробью, а также еду и солдатский ранец. Солдаты находились в походе уже три долгие недели, с огромным трудом преодолевая бесконечные хребты и ущелья гористой западной Пенсильвании. Их ругали сержанты, поочередно донимали то ночной холод, то дневная жара, терзали бесконечные полчища москитов и блох. Отсутствие нормальной пищи, и в результате многочисленные случаи дизентерии да еще грубость и презрительное отношение старших по чину довели их до отчаянного состояния — словом, с этим отрядом лучше было не шутить.

Во главе отряда на великолепной чалой кобыле гарцевал майор, горделиво выпрямившись в седле, поражая безукоризненным офицерским мундиром, ловко облегающим его широкоплечее сильное тело. Синий китель украшали два ряда блестящих золотых пуговиц и золотые эполеты. Белые нанковые штаны плотно облегали его мускулистые ноги, а элегантная треуголка с кокардой и высокие начищенные сапоги с серебряными шпорами дополняли эффект. Хотя внешне он выглядел несравненно лучше своих солдат, лицо его тоже изобличало крайнюю усталость, голод и перенесенные лишения. И тогда как его люди натерли себе ноги, у него мозоли были на гораздо более мучительных местах, что он переносил, как подобает аристократу, со стоической выдержкой.

Майор Гарнер Таунсенд привстал на стременах и обернулся оглядеть свой отряд. Он увидел, что солдаты стараются поддерживать строй, несмотря на вылезающие на тропу деревья и кусты, и его суровый взгляд немного смягчился.

— Лейтенант! — крикнул он. Младший офицер пришпорил лошадь и подъехал к командиру. — Мы здесь не для того, чтобы сражаться с деревьями. Перестройте колонну по два человека.

По мере того как его приказ передавался по колонне, слышались облегченные вздохи и заметное изменение ритма шаркающих ног. Лейтенант с опаской снова повернулся к хмурому командиру.

— До сих пор никаких известий от разведчиков, — язвительно заметил майор Таунсенд. — Они точно знают, что сначала должны доложить об обстановке, а не принимать самовольно какие-либо действия?

— Да, майор, — живо ответил лейтенант. — Не могу поручиться за Бенсона, но Кинджери и Уоллес наши лучшие разведчики, сэр. Если в этих местах есть незаконные винокурни, будьте уверены, они их разнюхают.

— Надеюсь!

Гарнер Таунсенд окинул мрачным взглядом своего младшего офицера, хотя тот был старше его на три года. Выцветший синий китель, потрепанные сапоги и протертые на кончиках пальцев перчатки безошибочно указывали на скромное финансовое положение лейтенанта. Социальный и экономический статус человека в гражданской жизни неотступно преследовал его в этой наспех призванной «арбузной армии», как ее насмешливо называли, зачастую создавая ему дополнительные затруднения.

— Лейтенант, мы уйдем отсюда только после того, как дотла разорим это крысиное гнездо! — Заметив пробежавшую по лицу лейтенанта Брукка тень, он снова устремил вперед решительный и надменный взгляд. — Никому не нравится, лейтенант, что нас послали в эту глушь, где мы отрезаны от настоящего фронта действий… и в результате вынуждены пробираться вдоль этого жалкого грязного ручья. Нам приказано выследить и схватить мелких преступников и презренных негодяев, как будто они представляют серьезную угрозу существованию нации. Все это полный абсурд! — Помолчав, он добавил в редком порыве искренности: — У меня нет ни малейшего представления, лейтенант, за что вас обрекли на эту ссылку, но нужно было очень серьезно провиниться, чтобы оказаться здесь… под моим началом.

Действительно, полученное майором Таунсендом, офицером Массачусетского ополчения, которого на деле не существовало, назначение командовать отрядом, посланным в эти отрезанные горами области Пенсильвании, можно было расценивать как ссылку. Вообще то, что его призвали участвовать в кампании против «водочного бунта», явилось для него полной неожиданностью; официальный приказ был ему прислан из самого штаба армии. Позднее он узнал, что это его амбициозный отец схлопотал для него вызов, желая, чтобы сын зарекомендовал себя активным участником первого главного испытания, выпавшего на долю только что созданного федерального правительства.

Однако ни отец, ни штаб армии не позаботились о том, чтобы Таунсенда определили в войска, ведущие более или менее серьезные военные действия. Как только он прибыл в штаб, его сразу же послали в Мэрилендскую дивизию, а там стали перебрасывать от одного командира к другому, пока он не застрял, как камень в зобу, у некоего полковника Оливера Гаспара, бывшего купчишки, который, оказавшись на военной службе, сделал стремительную карьеру. Этот выскочка, бросив один лишь взгляд на красивого выходца из аристократической семьи майора Гарнера Таунсенда, тут же назначил его на унизительное командование отрядом из тридцати шести человек всего с одним младшим офицером.

— Три чертовы недели, — возмущенно ворчал себе под нос майор Таунсенд, — тащимся по этой проклятой глуши для того, чтобы по приказу этого ничтожного торгаша выследить негодяев, которых здесь и в помине нет!

— Он сказал, сэр, в этих окрестностях скрываются вожаки повстанцев, — позволил себе сдержанно напомнить лейтенант.

— И что здесь гнездится рассадник изменников. — Таунсенд язвительно скривил тонкие губы и повел рукой, указывая на молчаливый лес, обступивший русло ручья. — Оглянитесь вокруг, лейтенант. Настоящий рассадник. Рассадник блох и москитов!

— Но отказ от уплаты определенных законом налогов, нанесение увечий сборщикам налогов… Они снимают с них скальпы, вываливают в дегте, поджигают их дома…

— Со всем этим легко могли бы справиться административные власти. И каким бы почетным ни было признано такое задание, за его исполнение не дождешься никаких почестей. — Таунсенд вытер лицо тонким льняным платком и поправил треуголку на темных волосах с косичкой. Кинув взгляд на безмятежно журчавший ручей и мягко закругленные холмы, он резко вздохнул и постарался успокоиться. — И для того чтобы получить столь важное задание, лейтенант, я провел пять изнурительных лет в Англии, в военной академии ее величества! — Он зло усмехнулся, на что лейтенант удивленно взглянул на него. — Эта кампания может оказаться самым крупным военным событием за всю мою жизнь… а меня послали в какую-то Богом проклятую долину!

Гарнер Таунсенд отлично понимал иронию своего положения. И по полученному военному образованию, и по опыту он был гораздо более квалифицированным, чем большинство офицеров, принимающих участие в этой кампании. Но именно политические интриги и связи, к которым прибег его отец, чтобы дать ему возможность отличиться, привели его к сегодняшнему унизительному назначению. Став жертвой низменной классовой зависти Оливера Гаспара, он оказался вдали от театра военных действий и здесь, в этой глухомани, вряд ли мог проявить свои выдающиеся качества.

Но Таунсенды славились своем умением обращать себе на пользу, казалось бы, самые неблагоприятные обстоятельства. Восхождение этой семьи началось с того, что один из предков Гарнера, находившийся в заключении в английской тюрьме, был продан богатому плантатору и вывезен на сахарную плантацию в Вест-Индии. С тех времен бостонские Таунсенды так или иначе участвовали в производстве и поставках рома, что приносило большие прибыли. Гарнер Таунсенд решил, что если его вороватый предок сумел вырваться из рабства и в конце концов основать крупнейшую ромовую компанию, то и он сможет найти способ отличиться при выполнении унизительного для его достоинства задания. Да, он найдет в Рэпчер-Вэлли тайные винокурни и запасы контрабандного виски и готов был держать пари, что…

— Майор! — донесся голос с вершины лесистого холма, расположенного справа. Скользя по засыпанному сухими опавшими листьями склону и отчаянно пытаясь удержать равновесие, к ним стремительно спускался толстый солдат в голубой форме.

Подняв руку, Таунсенд остановил колонну, знаком подозвал лейтенанта и вместе с ним выехал навстречу своему разведчику. Тяжело пыхтя, тому удалось затормозить как раз перед конем командира.

— Там драка! — Он никак не мог отдышаться и показывал пальцем себе за спину. — В лесу… в полумиле отсюда. Двое мужчин, может, больше, я не всех рассмотрел.

Майор легко соскочил с седла и не успел коснуться земли, как в голове у него уже созрел план действий.

— Брукс, вы остаетесь с колонной. — Он передал поводья лейтенанту и повесил треуголку на переднюю луку седла. — Я возьму Бенсона… Вас ведь зовут Бенсоном, верно? — Запыхавшийся разведчик кивнул. Таунсенд осмотрел колонну солдат, и его взгляд упал на грубое, словно высеченное из камня лицо сержанта Лексоулта. Он поманил его пальцем. — И сержанта. Я сам все проверю. Пока мы не выясним обстановку, не стоит допускать, чтобы мятежники видели весь наш отряд: это может их вспугнуть. — Он вытащил из седельной сумки пистоль и сунул его за пояс, отдав последний приказ младшему офицеру: — Будьте настороже, Брукс. Ну, показывайте дорогу, — приказал он разведчику и побежал за ним в лес.

Донесение пожилого разведчика было до смешного неопределенным — дерутся какие-то двое парней. Но по правде говоря, в данный момент Гарнер Таунсенд был рад любому предлогу слезть с лошади и приступить к каким-то действиям. Он уже давно невыносимо страдал от натертостей, приобретенных в седле за время этого долгого утомительного перехода, но гордость заставляла его скрывать свои мучения, и сейчас он горел желанием в жестокой схватке с врагом отвлечься от печальных размышлений и разочарования. Ему необходима была именно схватка, а не какая-нибудь дуэль с ее дурацкими правилами… «Разойдитесь на десять шагов… не проявляйте своих эмоций… повернитесь и стреляйте». Он жаждал нападения, сопротивления, борьбы и победы.

Они пробежали через лес, спустились с первого хребта и поднялись на другой, где толстяк Бенсон поднял руку и затаился, прижавшись к шершавому стволу высокого орешника. Таунсенд и сержант Лексоулт быстро последовали его знаку, пригнувшись поддеревьями и читая по движениям руки Бенсона, что участники «драки», которых они искали, только что перевалили через перевал хребта. Выждав минуту, Таунсенд знаком руки послал разведчика вперед, и тот крадучись побежал вверх и, добравшись до узкого хребта, с размаху бросился на землю. Таунсенд невольно вздрогнул от произведенного им шума.

Выждав несколько секунд, Таунсенд послал вперед сержанта и, пригибаясь, побежал рядом с ним к распластавшемуся на земле разведчику. Нервно ощупывая свой мушкет, Бенсон вытянул шею, нахмурился и поднялся на локтях.

— Где они? — шепотом спросил Таунсенд.

Бенсон повернулся к командиру со смущенным видом:

— Наверное, ушли, майор. Они должны быть где-то здесь, могу поклясться. Должно быть, пошли вон туда. — Он указал вниз, в лощину. — Может, они убежали…

Таунсенд буквально закипел от досады. Он пристально осмотрел лощину в поисках следов и различил потревоженный покров из опавших листьев, который вел ко дну лощины. Следы были слабые, но для его наметанного глаза достаточные, чтобы идти по ним.

— Мы их выследим. — Он приподнялся на колени и встал, махнув рукой, чтобы остальные следовали за ним. — Разойдитесь в стороны, но не выпускайте друг друга из виду. И как следует прислушивайтесь.

Они двинулись вперед, шорох листьев под ногами перекрывался шумом ветра в кронах деревьев. Пробираясь по ущелью со сведенными от напряжения мышцами и громко стучавшими сердцами, они то и дело останавливались за деревьями и прислушивались. Через несколько минут ветер донес до них первый, приглушенный звук, который тут же исчез. По знаку Таунсенда они с бесконечными предосторожностями тронулись с места, перебегая от дерева к дереву.

Голоса, вдруг понял Таунсенд. Сердитые голоса. Свара между преступниками, презрительно усмехнулся он, осторожно выглядывая из-за дерева и осматривая открывшийся перед ним пологий спуск.

Он увидел двоих мужчин, плохо различимых под рыхлым слоем недавно опавшей листвы, в который они зарылись, борясь друг с другом. Теперь уже можно было не прятаться.

— Взять их! — закричал Таунсенд.

Лексоулт добрался до дерущихся первым, размахивая мушкетом и приказывая прекратить драку. Но они так увлеклись своей борьбой, так кричали, выли и ревели, что голос сержанта потонул в этом шуме. Затормозивший на спуске рядом с сержантом Таунсенд возмутился тем, что его приказ еще не выполнен.

— Поднимите их, черт возьми!

Он схватил мушкет Лексоулта и сердито взмахнул им над головой. Бенсон и сержант схватили крупного парня, подмявшего под себя другого, и рывком поставили его на ноги. Молодой парень мощного сложения только теперь понял, что на него напали солдаты, и стал отчаянно вырываться.

— Пустите меня… черт!

Парень дрался отчаянно, выпуча глаза от ярости. Ему удалось вырваться из рук Бенсона, и он сразу занялся сержантом. Молотя того ручищей, он дергался и рвался, наконец оторвал от себя его руки, пошатываясь, отступил на шаг и тут же снова бросился на него, как медведь.

Таунсенд двинулся на помощь сержанту, но в эту секунду увидел, что второй мужчина с трудом встает на ноги. Он круто обернулся, сорвал с себя мушкет и рявкнул:

— Стой на месте, парень!

Но парень повернулся к нему спиной, явно собираясь сбежать. На какую-то долю секунды перед глазами Гарнера Таунсенда все поплыло, что-то неопределенное в парне показалось ему странным. В следующее мгновение тот рванулся бежать к лесу, и Таунсенд бросился вдогонку.

Парень мчался с грацией летящего оленя, ловко петляя между деревьями, резко меняя направление и ныряя под низко нависшие ветви. Упорно преследующий его Таунсенд благодаря своим длинным сильным ногам и выносливости все быстрее сокращал расстояние между ними. Они уже карабкались друг за другом по осыпающейся под ногами круче через густой кустарник и заросли сухого папоротника, цепляясь за ветки. По-видимому, парень знал здесь каждый поворот, потому что Таунсенд дважды оказывался в тупике, наткнувшись на скрытые в зарослях огромные валуны, который парень огибал или легко перепрыгивал.

Сердце Гарнера бешено колотилось, дыхание стало резким и тяжелым, а ноги словно налились свинцом. Сшитый точно по фигуре китель и узкие штаны немилосердно сковывали движения, вышитый воротник сдавливал шею, шпага колотила его по ногам и за все цеплялась. Пот капал у него со лба, струился по шее… Он жарился в собственном соку! Но каждый момент, когда он спотыкался, ударялся о дерево или, казалось, окончательно терял дыхание, только разжигал в нем решимость догнать противника. Таунсенды не сдаются! Таунсенды оборачивают бее неудачи себе на пользу. Таунсенды…

Затем чудесным образом густой подлесок сменился местом, где росли высокие сосны. На сравнительно ровной почве майор наконец перехватил своего противника. Парень услышал, что его настигают, и допустил классическую ошибку бегуна, оглянувшись через плечо. В результате он налетел на груду валежника, перекувырнулся через голову, тут же вскочил и отчаянно рванулся к зарослям высокого папоротника на опушке леса. Майор собрал все силы для последнего рывка и кинулся на парня как раз в тот момент, когда они оказались в этом густом подлеске.

Столкнувшись, они покатились вниз, хватая и колотя друг друга, пока не остановились внизу, со всех сторон окруженные мягким покровом папоротника.

Голова у Таунсенда закружилась, и он сильно потряс ею, чтобы прийти в себя. Парень дернулся под ним, и он схватил его за руку своими стальными пальцами и навалился на него всем весом. Прижатый к земле, парень пытался глотнуть воздуха. Шляпа свалилась с его головы, и когда он приподнял голову, Таунсенд изумленно уставился на спутанные густые волосы… очень длинные… немного приподнятые вверх и сколотые шпильками.

Таунсенд вздрогнул от растерянности, приподнялся на одной руке и перевернул парня на спину. Тот перестал сопротивляться и вдруг резко выкинул вперед руки с нацеленными на лицо Таунсенда ногтями.

— Ну нет, подлец! — Майор схватил кисти рук в тот момент, когда они едва не коснулись его, с силой развел в стороны и прижал к земле.

Он обнаружил, что смотрит в огромные зеленые глаза с золотистыми искорками, сверкавшие злостью на покрасневшем от злости лице. Стараясь овладеть собой, Таунсенд вспомнил свои последние впечатления и перевел взгляд ниже, на извивающееся под ним тело. Увидев разорванную впереди рубашку противника, он замер. В его памяти промелькнуло еще одно воспоминание — как взлетел этот вырванный клок ткани, когда она выбиралась из-под того неуклюжего грубияна.

Так вот что тогда привлекло его внимание — промелькнувшее видение светлой круглой груди.

Она девушка! Осознание этого факта пронзило его, как молния, и взгляд его сосредоточился на нежной гладкой коже, видневшейся сквозь разорванную ткань рубашки.

— Отпустите меня, — задыхаясь, потребовала девушка. Затем стала отчаянно извиваться, касаясь нависшего над ней тела Гарнера Таунсенда. Ткань рубашки зацепилась за его золотую пуговицу и соскользнула, обнажив напряженный розовый бутон соска на гладкой круглой груди. Увидев, как глаза Таунсенда широко распахнулись, девушка снова стала вырываться.

— Не прикасайтесь ко мне!

Но в воображении он уже касался ее… повсюду. Возбужденный, он вдруг ощутил ее всю: силу вырывавшихся из его рук кистей, низковатый тембр голоса, тонкий изгиб талии. Внезапно девушка замерла под ним, и он оторвал горящий взор от ее обнаженной груди и перевел его на тонкую изящную шею, затем на раскрасневшееся лицо, окруженное спутанной массой светло-каштановых волос.

— Кто вы такая? — охрипшим голосом проговорил Таунсенд. Ожидая ее ответа, он посмотрел на ее рот. Губы девушки были полными, верхняя твердо очерчена и немного вздернута, а нижняя описывала большую полную дугу. Подчиняясь неосознанному инстинкту, он нагнул к ним голову, но вовремя опомнился и остановился.

— Дайте мне встать! — приказала девушка.

— Нет, пока вы не ответите на мои вопросы. — Он отдернул голову подальше, чтобы не чувствовать соблазнительного запаха. — Кто вы такая и какого черта делаете здесь, в лесу… — Таунсенд холодным взглядом указал на ее порванную рубашку, — в таком виде?

Девушка только упрямо стиснула губы.

— Вышли порезвиться? — ядовито подсказал он, но вдруг сам возбудился от собственной насмешки и с ужасом почувствовал прижатое к себе мягкое тело.

— Нет. — Взгляд ее мерцающих глаз был прикован к золотому эполету на кителе.

— Говорите! — приказал Таунсенд, сжимая ей запястья.

— Если бы вы не появились, он бы… — Девушка оборвала фразу на полуслове и сильно закусила нижнюю губу.

Боль от давно забытого сдерживаемого возбуждения теперь угнездилась у Таунсенда в пояснице. Вид этой прикушенной губы, соблазнительной и полной, вызвал в нем неожиданную жажду. Сейчас он думал только о том, как было бы здорово, если бы она приоткрыла губы, чтобы он мог испробовать вкус этих нежных полосок плоти, залечить эту розовую трещинку своим языком. После бешеного бега он весь горел под своим мундиром, и капли пота стекали по его шее и между лопатками.

Вдруг все его тело восстало против жестоких ограничений самодисциплины. Бурное желание и понимание возможных последствий сошлись в смертельной схватке, и победила его пылкая жажда. Сейчас он осознавал лишь тяжелые удары крови у себя в голове и нестерпимое стремление погасить охвативший его жар в соприкосновении с этой мягкой податливой плотью. Все раздражение, усталость и страдания, накопившиеся за эти недели, стремились к освобождению. И Таунсенд нагнул к девушке голову.

В тот момент, когда он коснулся ее губ своими, она внезапно словно ожила и стала бешено сопротивляться. Он инстинктивно следовал за ее движениями, и в конце концов, придавленная его большим телом, девушка устала бороться и затихла. И тогда он слегка приподнялся и овладел восхитительной упругостью и острой сладостью ее рта. Повернув голову, чтобы было удобнее, он ласкал эти плотно стиснутые губы, уговаривал их ответить на его поцелуй.

Губы девушки стали мягче, тогда как сама она лежала под ним напряженная и настороженная. Кончиком языка он стал поглаживать влажную душистую бархатистость ее губ, нежно обводя их внутренний контур. Волна за волной возникали и пронизывали Гарнера ослепляющие ощущения, подготавливая его тело к мощнейшему взрыву.

Он рискнул высвободить одну руку, положил ее на затылок девушки, пробежал пальцами по ее ушку, по влажной от пота коже, коснулся удивительно мягких рыжеватых волос. Он коснулся языком кончика ее языка и почувствовал, как она вздрогнула, и тут же напряг мускулы, ожидая ее сопротивления, но вскоре она расслабилась, приняв его поглаживания, затем неуверенно ответила ему. Ее движения были робкими и неопытными, и когда он оторвался от нее, у нее даже дыхание замерло.

Ее густые ресницы распахнулись, открыв с изумлением и в упор смотревшие на него зеленоватые глаза. Лицо ее, прежде раскрасневшееся от ярости, стало нежным и томным.

— Кто вы? — прошептал Гарнер, касаясь ее губ, а потом снова прильнул к ним с какой-то невыразимой и отчаянной нежностью.

Приподняв лицо, девушка неумело ответила ему, и, обрадованный ее реакцией, он еще раз прочувствованно поцеловал ее.

Уитни Дэниелс впервые в жизни испытывала подобные ощущения, она даже вообразить не могла, что прикосновения мужских губ и языка могут вызвать такое сладостное и томительное чувство. Его рука, до этого ласкавшая ее лицо, стала нежно поглаживать ее грудь, и, когда она коснулась сосков, Уитни с удивлением почувствовала, что они вдруг напряглись и затвердели. Казалось, в ответ на эту поражающую своей интимностью ласку именно в них сконцентрировались ее самые интенсивные ощущения.

— Впрочем, не важно, кто вы, — сквозь сумбур чувств донесся до нее его голос. — Так даже лучше.

Его слова проникали в ее мозг, и она беззаботно отдавалась очарованию низкого волнующего голоса, не улавливая их смысла. Он успокоился, расслабился и откинулся назад, опершись на колени, возвышаясь над нею своим крупным телом.

Вместо тепла его обнаженной груди и пылающего лица Уитни коснулся холодный осенний ветер, и вместе с ним пришло отрезвление. Она вдруг с удивлением и испугом увидела синий китель с золотыми пуговицами и эполетами. Это солдат! Солдат федерации! Мысли вихрем проносились у нее в голове, тогда как он стал расстегивать одну за другой эти блестящие пуговицы на кителе.

— Скоро, барышня, я узнаю о вас все, что нужно, — глухо пробормотал Гарнер Таунсенд, подрагивая от желания. Расстегнув последнюю пуговицу, он ухватился за полы кителя и начал его стаскивать. Когда китель сполз к локтям, девушка оперлась на руки, медленно вытащила ногу из-под его расставленных колен… и в следующий момент нанесла удар…

О Господи! Словно мул лягнул его своим проклятым копытом!

У Гарнера вырвался протяжный стон.

Все в нем словно остановилось — дыхание, ощущения, ток крови… Он дико вздрагивал от пронизывающей боли в мошонке, обхватив себя и раскачиваясь из стороны в сторону. Тем временем, настороженно следя за ним, девушка выбралась из-под него. Он протянул руку, пытаясь ее схватить, но она попятилась, затем круто повернулась и умчалась прочь.

От досады Таунсенд заскрипел зубами и, закрыв глаза, опустился на землю, ожидая, когда утихнет эта невыносимая боль. Проклятая девчонка! Точно знает, куда бить. Черт побери, она могла искалечить его на всю жизнь!

Но вскоре сердце возобновило свои толчки, снова стала циркулировать кровь в венах, и постепенно исчезли белые пятна перед глазами. Гарнер глубоко вздохнул и скрипнул зубами, наконец он полностью овладел собой и сел, хотя боль все еще была очень сильной.

Ф-фу! Слава Богу, он выжил и не рассыпался на части, как показалось ему в какой-то момент. И нужно надеяться, что его здоровью не нанесен непоправимый ущерб. Но ему потребуется невероятное самообладание и стойкость, чтобы забраться на лошадь, когда он вернется к… своим людям… Господи, он совершенно забыл о них, забыл о своем проклятом задании! Стоило ему кинуть только один взгляд на округлую грудь, и его вечно готовая плоть восстала, так что он забыл о времени, о долге и даже о своем имени. Черт побери… и это здесь, в проклятой глуши!

От жгучего стыда и унижения у Гарнера загорелись лицо, шея и даже уши. С трудом встав на ноги, он пошатнулся, глубоко вздохнул и побрел в обратную сторону, благодаря Бога за то, что еще способен определить нужное направление. По крайней мере он здесь не заблудится.

Каждое движение доставляло боль его телу и гордости. Он старался уменьшить физические страдания, шагая как можно шире. Но для его уязвленного самолюбия облегчения не было. С каждым мучительным шагом в нем все больше распалялась ярость, подогревая его решимость выжать из своего ничтожного положения хоть какую-нибудь выгоду, а может, и отомстить. Он перевернет вверх дном это логово предателей-плебеев, задаст им хорошую взбучку и отыщет проклятую девчонку, которая лягается, как мул. Скоро она пожалеет, что осмелилась вести себя так с Гарнером Таунсендом.

К тому времени когда Гарнер перевалил хребет и остановился передохнуть, он был совершенно измучен, полы расстегнутого кителя хлопали под ветром, а на испачканные зеленью травы штаны налипли листья и ветки. Он увидел внизу Бенсона и Лексоулта, сидевших на том же месте, где он их оставил, а рядом с ними связанного парня, которого они стащили с девчонки. «Господи! — мысленно проворчал он. — Вместо того чтобы бить этого беднягу, ему стоило бы по-товарищески пожать руку! Ведь ему тоже грозил этот дикий удар ногой».

— Вы его поймали, майор? — Бенсон вскочил с земли и в замешательстве уставился на беспорядок в мундире своего командира.

Их открытые рты заставили Гарнера опустить взгляд, и он поспешно застегнул китель.

— Я узнал все, что нужно. А его необходимо допросить! — Он указал на Чарли, который, приходя в себя после схватки, потряхивал головой. — Поставьте его на ноги и отведите к отряду. Я хочу до темноты найти это проклятое поселение и разбить там бивуак.

— Есть, сэр.

Лексоулт и Бенсон поставили Чарли на ноги и подтолкнули своими мушкетами. Следуя за своим хмурым командиром, они обменялись понимающими взглядами, и Бенсон осмелился тихо подсказать Таунсенду, что у него в волосах застрял лист папоротника.




Глава 3


Уитни добралась до широкой, окруженной деревьями фермы отца, подбежала к амбару и прижалась к нему спиной. Она тяжело дышала, легкие жгло, в голове стучало, а перед глазами плыли зловещие темные круги. Чтобы не упасть, она уперлась в землю широко расставленными ногами.

Наконец ее дыхание выровнялось, и она подкралась к углу сарая. Осматривая двор, сад и огород, окружавшие двухэтажный бревенчатый дом, она искала тетушку Кейт и наконец заметила ее чепчик, мелькающий между шестами для бобов в огороде.

Было не так уж трудно незаметно проскользнуть из амбара к двери кухни, выходившей на заднюю сторону дома; она проделывала это десятки раз. Скоро она уже пробиралась через темную, насыщенную вкусными запахами кухню с каменным очагом, крепким дубовым столом и полками, заставленными глиняными мисками, кувшинами и котелками, затем пересекла гостиную, где наряду с привычной в этих пограничных областях примитивной мебелью красовались некоторые предметы обстановки явно французского происхождения. Цепляясь за перила, она тащилась наверх по грубо сколоченной лестнице, радуясь, что живет в единственном в Рэпчер-Вэлли доме, в котором имеется второй этаж.

С трудом она добралась до своей комнаты и, вконец обессиленная, прислонилась к двери. Пот стекал у нее по спине, волосы прилипли к шее и ко лбу. Она сняла рубашку и расправила ее перед собой дрожащими руками, чтобы осмотреть компрометирующий разрыв. Чарли. Собственными зубами… как какой-нибудь варвар!

Она сползла на пол, вдруг в полной мере осознав, что с ней произошло. Боже, ее едва не… И дважды за один день! Уитни с ужасом вспоминала сегодняшние события. Но по правде говоря, перед ней встало не налитое кровью лицо Чарли и его распахнутая на груди рубашка, а лицо того, второго преследователя, солдата.

Солдаты! Уитни внезапно выпрямилась. Значит, правда, что федералы послали войска, чтобы принудить население выполнять тот проклятый «акт». А отец с другими мужчинами из их долины еще находятся вдали от дома, на тех переговорах. Милостивый Иосафат! Пусть все кончится только переговорами, только не войной! Папа, наверное, еще не скоро вернется домой, а может быть, его не будет… очень, очень долго…

«Нет, — твердо заявила она себе, — он вернется!» Она обвела взглядом свою маленькую надежную комнатку под самой крышей, страстно желая, чтобы отец оказался рядом. Но у нее были обязанности, а теперь, когда появились эти солдаты…

Она вытащила из сундука чистую рубашку и налила воды в фарфоровый тазик. Сняла с себя испачканные в траве штаны и бросила их на груду белья на полу.

Но, ожесточенно натирая лицо и шею грубой намыленной тряпкой, она обнаружила, что ее губы странно покалывает. Она недоуменно нахмурилась и потрогала их. Там, где она чувствовала покалывание, губы слегка припухли, и когда Уитни коснулась этого места, у нее возникло странно приятное ощущение. Она попробовала нажать посильнее, и ее лицо вдруг удивительно загорелось. Глаза изумленно распахнулись, затем сощурились.

Из-под таинственных ощущений прорывались искры ее пылкого темперамента, унаследованного от шотландских и ирландских предков. Она еще не понимала, что именно поэтому ее так волновали поцелуи солдата.

Уитни с досадой застонала и старательно облизнула губы. Это не помогло. Встревоженная, она вонзила в них зубы, но стало только хуже. Малейшее прикосновение к губам вызывало в ней прилив острого, непонятного возбуждения. Она с силой потерла губы тыльной стороной ладони, пытаясь стереть пугающие ее ощущения.

Снова намылив тряпку, она стала энергично растирать все тело. Но когда густая пена коснулась сосков, ее пронзил поразительный всплеск удовольствия. Она замерла, удивленно посмотрела вниз и увидела, что прямо на глазах ее соски напрягаются, приподнимаясь. Что с ними случилось, что случилось с ней самой? Тяжело дыша, она неуверенно провела куском мыла по соскам. Мыло выскользнуло и со стуком упало на деревянный пол. То же самое мучительное и сладкое ощущение, которое она испытала в губах, теперь покалывало ее груди.

Словно оглушенная громом, Уитни медленно подняла руки и кончиками пальцев потерла напряженные, ожидающие ласки соски. Целый вихрь ощущений пронзил ее, коснувшись неизвестного центра наслаждения, расположенного в глубине ее тела. Она накрыла груди ладонями и сжала их. Ее словно окатило с головы до ног горячей волной. Она изумленно уставилась на свои груди. Внезапно ее руки стали руками того федерала, и смелое, оглушающее ощущение наслаждения пронзило Уитни, когда слились воедино настоящие ощущения и воспоминание о них. Точно такие же ощущения волновали ее, когда тот солдат…

Негодяй! Он околдовал ее, сделал с ней что-то, отчего эти пугающие ощущения не оставляют ее тело!

Уитни стиснула зубы и стала с яростью намыливаться, пытаясь изгнать странные накатывающие волны возбуждения.

Это все из-за Чарли, из-за него все началось, из-за него и из-за его сделки!

Но на самом деле Уитни бесило не то, что Чарли нагло вздумал выторговывать ее невинность. Она выросла в сознании, что все вокруг было предметом для честной сделки, включая даже самые личные и интимные отношения. В конце концов, брак тоже представлял собой честную сделку, в которой и парень, и девушка отдавали и получали то, что каждому требовалось. И все браки в Рэп-чер-Вэлли начинались с таких же жарких переговоров.

Нет, ее разозлил и озадачил сам факт, что Чарли хочет заполучить ее невинность. Видимо, с того самого момента, как он вернулся из армии, он все время изучал изменения, которые независимо от ее воли произошли в ней за время его отсутствия. И когда теперь смотрит на нее, только и видит все эти выпуклости и округлости, про которые говорил и которые делали ее безнадежно женственной… и уязвимой в особом и даже в унизительном смысле.

До сегодняшнего дня с поистине детской логикой Уитни надеялась, что если будет игнорировать изменения в своем теле, они как-нибудь пройдут сами собой. Но природа и так уже достаточно надолго продлевала ее детство и сейчас как будто наверстывала упущенное время, с некоей мстительностью превращая ее в настоящую женщину.

В четырнадцать лет, когда большинство девушек в их долине уже приобрели женственные формы и бросали на парней заигрывающие взгляды, Уитни была еще похожа на мальчика: широкие плечи, длинные резвые ноги, узкие бедра и плоская грудь. Она по-прежнему не отставала от местных ребят в основных развлечениях, которые были распространены на границе: езда верхом, погоня друг за другом, борьба — и чаще всего одерживала над ними победу. Затем на пятнадцатом году она стала «разбухать», как Уитни с отвращением это называла. А тетушка Кейт говорила, что она расцветает. Как это ни называй, но у нее стала округло натягиваться рубашка на груди, штаны связывали движения, а ребята теперь изгоняли ее из своей компании, как будто она была вшивой.

Теперь у нее развилась довольно высокая грудь, что она поняла, исподволь сравнивая себя с другими девушками. Ее талия вдруг стала тоньше, а бедра округлились, что Уитни тревожило. И ранее мальчишеская походка тоже странно изменилась: ягодицы Уитни слегка подпрыгивали и раздражающе покачивались при ходьбе. Все эти изменения приводили девушку в замешательство, и она старалась игнорировала их, насколько могла… до сегодняшнего дня.

— Зажарить тебя мало, Чарли Данбер! — пробормотала Уитни себе под нос, словно обвиняя приятеля в том, что все ее тело так изменилось.

Уитни вдруг опустила тазик, из которого ополаскивала тело и подумала: «Нет… не Чарли». Она не испытывала ничего, кроме ярости и злости, когда Чарли придавил ее к земле и прижался к ее губам, пытаясь раскрыть ей рот своим языком. И когда он сунул руку в разрыв рубашки и коснулся груди, ее захлестнуло чувство унижения от того, что мужчина демонстрирует свою силу таким наглым и глупым способом. В этом не было ничего общего с теми приятными ощущениями, которые она испытала, когда ее касался солдат. В ее жизни не происходило ничего подобного… и Уитни отчаянно молилась, чтобы и дальше этого с ней не случалось.

Мытье волос заняло гораздо больше времени, чем она думала. Обернув мокрую голову полотенцем, Уитни влезла в чистые штаны и уже застегивала рубашку, когда в дверь три раза резко постучали.

— Уитни?! — повелительно крикнула тетушка Кейт, требуя немедленного ответа. — Уитни Дэниелс, ты здесь?

— Да, тетя Кейт. Я только немного освежилась. — Уитни вздрогнула, спохватившись, что своим поспешным честным ответом подвергла себя дальнейшим расспросам.

Кому, как не тетке, знать, что она моется, только когда это становится необходимым, и что в жизни добровольно «не освежалась»? Уитни подбежала к двери и распахнула ее, нарочито ослепительно улыбаясь.

— Силы небесные, я совершенно забыла про время, тетя Кейт! — Уитни проскользнула в узкий коридор и оказалась бы уже в середине лестницы, если бы у тетушки Кейт не было реакции гремучей змеи: она успела схватить ее за руку и загородить ей дорогу.

— Вот и ты, чтобы развести огонь к ужину, а вот и я, которая не успела этого сделать, и мы с тобой буквально умираем от голода…

Уитни оказалась нос к носу с тетушкой, которая с подозрением всматривалась в нее голубыми глазами, и сделала последнюю отважную попытку.

— Огонь я разведу быстро, так что собака не успеет вылизать свою миску.

Она попыталась протиснуться мимо сурово выпрямленной фигуры Кейт Моррисон, но безуспешно.

— Ты вымыла голову! — Это прозвучало как обвинение.

Тетушка Кейт вытаращила глаза, и Уитни невольно сделала то же, подняв их и увидев на своей голове полотенце.

— Да, вымыла. — Уитни постаралась принять как можно более невинный вид.

— Где ты была днем? — Тетушка Кейт скрестила руки под полной грудью.

— Выходила… погулять. — Уитни ретировалась в комнату, поспешно стащила с головы полотенце и запустила в спутанные волосы костяной гребень. — Сейчас я наскоро что-нибудь приготовлю, а потом принесу дров и воды…

— И где же ты гуляла?

Кейт вошла за ней в комнату, окидывая зорким взглядом чистые рубашку и штаны. Подойдя поближе к племяннице, она несколько раз втянула в себя воздух. Дыхание Уитни отдавало слабым запахом чайной ягоды, но без малейших признаков крепкого аромата свежего виски, который обычно этому сопутствовал.

— На винокурне! Ты была на винокурне Блэкстона, так?

— Я гуляла по лесу, тетя Кейт. — Уитни была мастером в технике искусной полуправды. — Как там красиво осенью! Деревья словно в золоте! «Даже Соломон при всей своей славе не был одет так пышно, как они».

— Сейчас же прекрати! — раздраженно потребовала Кейт. Она терпеть не могла, когда Уитни или Блэкстон Дэниелс цитировали Священное Писание — наизусть и с невинным видом. — Ты знаешь, Уитни Дэниелс, что нельзя расхаживать по лесу одной. Это неприлично и небезопасно.

— Но я была не одна. — Уитни делала вид, что полностью поглощена расчесыванием густой массы спутанных волос. Не подумав, какую реакцию вызовет ее дальнейшее сообщение, она добавила: — Со мной был Чарли.

— Д… Данбер? — Кейт едва не задохнулась. — Ты ходила в лес с Чарли Данбером?! Господи, Уитни! — Ее ужас в связи с новым развитием событий затмил гнев от предположения, что Уитни продолжает участвовать в работе винокурни.

— Ну, ты же сказала, чтобы я больше не выходила из дома одна, — без малейших угрызений совести защищалась Уитни. — Поэтому я взяла с собой Чарли.

Тетя Кейт что-то бессвязно забормотала, затем снова овладела даром речи.

— Чарли Данбер уже не подросток, Уитни Дэниелс. Он мужчина… с мужскими потребностями. И сильный, как буйвол. Если бы он вдруг решил… Он мог…

Уитни понадобились вся ее воля и самообладание, чтобы как можно беззаботнее взглянуть на тетушку Кейт. Все, что произошло сегодня днем, придавало опасениям тетки самые серьезные основания. Минутой позже каждая из них по-своему испытала облегчение.

— Садитесь на этот стул, молодая леди. — Кейт повелительно указала изящным пальцем на трехногий стул около умывальника.

Уитни повиновалась и передала гребень в ловкие руки тети Кейт. По резким дергающим рывкам гребня она поняла, что ей предстоит лекция, и даже догадалась, на какую тему.

— Никто не скажет, что тебя не предупреждали. — Тетка Уитни с трудом продергивала гребень сквозь ее густые волосы. — Ты уже не ребенок, Уитни Дэниелс. Ты знаешь положение вещей, что касается мужчин. Я говорила тебе, что такое мужчины. — Она набрала в грудь побольше воздуха, готовясь к длинной тираде, а Уитни набралась терпения. — Все парни, как ты их называешь, скрывают в себе бушующие инстинкты. От этого они склонны к взрывам энергии и нежелательному поведению… а также к опасной демонстрации своей жестокой силы. И это заставляет их вожделеть… некоторых плотских удовольствий… удовлетворение которых заставляет их прибегать к помощи дурных, безнравственных женщин…

— Таких, как Далила, — подсказала Уитни, которая уже наизусть выучила эту речь.

— Вот именно. — Тон и поза Кейт стали строгими и напряженными. — Такие женщины, как Далила, рождены, чтобы искушать, предавать и соблазнять мужчин, заставляя их забыть о понятии долга и приличном поведении. Мужчины поддаются этой горячке, и их охватывает жар, от которого они просто теряют головы. Они забывают обо всем, что узнали раньше: о приличиях, о чести, о доверии. Теперь они думают только о том, чтобы удовлетворить свою неуемную жажду, чего бы это ни стоило, кого бы это ни задело и ни оскорбило. Точно так же жаждал Далилу Самсон, хотя отлично знал, что она была дурной женщиной. — Она продолжала машинально расчесывать волосы Уитни. — Запомни, Уитни Дэниелс, в мире существует два типа женщин: такие, как Далила, и приличные женщины. Но только один тип мужчин. Они все Самсоны… Все только и ждут, чтобы рядом появилась Далила.

Уитни кивнула, скорее подтверждая свое понимание, чем соглашаясь с теткой. Она слышала тетушкино описание мужчин уже несколько раз, и оно всегда вызывало в ней какое-то неуютное чувство.

Ей казалось странным, что добропорядочная тетя Кейт не очень разбирается во «всех этих библейских вещах». Та объясняла, что в годы отрочества решила прочитать Библию, но перечисления бесконечных колен Адамовых и описания жестоких кровопролитий вызвали у нее скуку и отвращение, так что она вскоре оставила ее. Но одна история ей запомнилась, история, которая, как ей казалось, содержала неоспоримую и убедительную истину для женщин: историю про Самсона и Далилу. И хотя она никогда об этом не говорила, Уитни догадывалась, что, вероятно, ее муж Клейтон Моррисон и был Самсоном, не устоявшим против соблазнов Далилы.

Пять лет назад, после смерти мужа, тридцатилетняя Кейт Моррисон стала жить с Уитни и Блэкстоном Дэниелсом. Она была младшей сестрой покойной матери Уитни и, будучи бездетной, решила посвятить свою жизнь лишившейся матери племяннице. Когда она прибыла с фургоном, полным изящной мебели и сундуков с красивыми дамскими платьями, то пришла в ужас от скудно обставленных двух комнаток и диковатой долговязой девочки, которая в свои тринадцать лет была настоящим сорванцом и дружила только с мальчишками. Кейт немедленно и решительно приступила к преобразованию их дома и жизни.

Бревенчатая хижина постепенно превратилась в двухэтажный дом, с настоящими стеклами в окнах, с настеленными деревянными полами и выбеленными известкой стенами. Кейт Моррисон не желала принимать в расчет трудностей быта в приграничном поселении. Приличный дом — это приличный дом, где бы он ни находился, твердила она и настаивала на соблюдении достойного образа жизни и поведения. Ее строгие понятия о приличиях доставляли Блэку и Уитни довольно серьезные испытания.

Без посторонней помощи она самоотверженно принялась налаживать их беспорядочную домашнюю жизнь, не считаясь со взглядами отца и дочери, которые руководствовались двумя основными положениями: «И так сойдет!» и «Все имеет свою цену». Она установила твердый домашний распорядок, заботилась об улучшении их питания и гигиены и настаивала, чтобы в ее присутствии соблюдались «обычаи цивилизованных людей», как она их называла. В новом доме Дэниелсов словооборот «В моем присутствии» стал самым употребительным; то, что тетя Кейт не могла видеть, она не могла и запретить. Так скрытно в течение двух лет продолжались прогулки Уитни с отцом на винокурню, пока сама природа не добавила стимул к требованиям тетушки Кейт, чтобы Уитни бросила свои «мальчишеские» повадки.

Но сейчас того, чего не удавалось достичь природе и теткиным увещеваниям, сумели добиться Чарли Данбер и незнакомый солдат с горящими глазами и загадочными прикосновениями. Сидя на стуле в ожидании, когда тетушка Кейт закончит ее причесывать, Уитни вдруг почувствовала, что весь ее мир словно всколыхнулся и сместился, заняв окончательное положение.

Казалось, внезапно изменилось все, что она знала: ее отношения, взгляды на жизнь, даже ощущения собственного тела. От постепенно осознаваемого Уитни ясного и неоспоримого факта у нее по спине пробежали мурашки: несмотря на все свои увертки и старания предотвратить неизбежное, она уже стала женщиной.

Вот только вопрос: какой именно?

Оставшийся вечер Уитни провела в хлопотах по дому, стараясь усыпить подозрения тети Кейт и отвлечься от смущающих мыслей.

Они решили не разжигать очага, съели холодный ужин и занялись обычными вечерними делами: надоили молока, а потом уселись шелушить бобы и нанизывать лук на веревки, чтобы развесить его в коптильне.

Осенью по вечерам в долине становилось довольно холодно, и Уитни зажгла огонь в камине гостиной и масляную лампу. Кейт уселась поближе к огню в свое французское кресло-качалку, покрытое пледом, надела очки в тонкой оправе и взяла шитье. А Уитни подумала и сочла нелишним заняться чисткой кремневого ружья, которое сняла с крюка над камином.

Весь вечер, занимаясь разными делами, Уитни не переставала размышлять о появлении солдате Рэпчер-Вэлли. Рано или поздно они узнают о том, что ее отец гонит виски, и придут, чтобы найти его винокурню и запас спиртного. А после сегодняшних событий, уныло думала Уитни, среди них найдется по меньшей мере один, который не поверит ни одному слову, что бы ни говорили она или Кейт.

Она исподтишка посматривала на тетку и раздумывала, стоит ли подать ей повод к дальнейшим расспросам, рассказав о федеральных солдатах.

— Уитни! — Кейт посмотрела на девушку сквозь очки и, увидев, как ловко та управляется с оружием, недовольно нахмурилась. Кейт уже давно наблюдала за племянницей и, в свою очередь, предавалась серьезным размышлениям. — Принеси эти штаны, я имею в виду твои штаны.

— Зачем, тетя Кейт?

— И твои башмаки. Немедленно принеси их. — Кейт опустила вышивку и устремила на Уитни строгий взгляд.

— М-мои башмаки? И… и штаны? Но, тетя Кейт, они тебе совсем не подойдут! — Уитни уставилась на нее широко раскрытыми невинными глазами, что каждый раз выводило Кейт из себя. Она считала это характерным признаком семейного плутовства Дэниелсов.

— Не валяй дурака, Уитни. Немедленно принеси мне штаны.

— Ну… ты же знаешь, как я к ним привыкла, тетя Кейт. — Уитни поднялась и вытерла руки о бедра с недобрым предчувствием, что ей угрожает еще более глубокое погружение в «женское» существование.

— И имеешь в них исключительно неприличный вид. Они слишком узкие и слишком обтягивают… И они дают тебе слишком много простора для мыслей и действий! — Обе понимали, что именно последнее соображение заставляло Уитни цепляться за право носить штаны.

— Но я вовсе не веду себя неприлично, тетя Кейт! — Уитни удалось выглядеть шокированной, пока она пыталась сообразить, как ей спасти от покушений привычную манеру одеваться и одновременно свою свободу. — Просто мне в них удобно. Ты же сама всегда говоришь: приличную женщину всегда можно узнать по ее поступкам, а не по модным тряпкам. Помнишь, я пыталась надевать корсет и юбки, которые ты мне дала. Они мне совсем не подходят. Я чувствую себя в них связанной, как свинья перед тем, как ее зарежут. Верно говорится в старой пословице: «Каждой паре ног нужна своя обувь». И скажу тебе, тетя Кейт, когда человек привык носить мягкие кожаные штаны…

— Уитни, башмаки и штаны! — Покраснев от гнева, Кейт вскочила на ноги и указала пальцем на пол у своих ног. — И никакие увертки Дэниелсов не помогут тебе и не изменят моего решения. Настало время, чтобы ты одевалась и вела себя как подобает приличной молодой женщине.

— А в чем же я буду лазить на чердак за овсом или чистить амбар от навоза, запрягать волов, в чем буду пахать? Я не обойдусь без башмаков, тетя Кейт, у тебя самой тоже есть старые башмаки на тот случай, если вокруг грязи становится по щиколотку!

— Уитни!

— Я не вижу в этом смысла, тетя Кейт, честное слово. — Понимая, что ее возражения не достигли успеха, Уитни инстинктивно прибегла к знакомым и надежным приемам торговли. — Но я послушная девушка и поэтому готова променять свои штаны на эти мучительные юбки… по субботам. И буду сидеть, одетая подобающим образом, и читать Библию, не вертеться и не скрипеть сту…

— Ты не будешь носить юбки только по субботам, молодая леди. — Кейт шагнула вперед, устремив на племянницу суровый взгляд. — Ты будешь носить их каждый день!

— Значит, мне ничего нельзя будет делать? — Уитни придала своему лицо выражение настоящего ужаса. — Кто же тогда будет кормить скотину, носить воду и доставать птенцов с деревьев? Но это же будет с твоей стороны страшной жертвой, тетя Кейт! Ты не можешь обойтись без моей помощи больше чем один день в неделю.

— Ничего, со временем приучишься всю работу делать в юбках. Да к ним и невозможно привыкнуть иначе, чем сразу надеть на себя и носить каждый день.

— Каждый день? Но я просто задохнусь, если мне придется каждый день напяливать на себя все эти несчастные тряпки! Тело должно к этому привыкнуть, тетя Кейт, а если сразу намотать на него столько всего, можно ужасно его натереть! — Уитни пристально следила за глазами тетки и заметила в них вспыхнувший огонь, которого так боялась.

— Каждый божий день, Уитни Дэниелс! — Кейт сурово выпрямилась и выставила вперед подбородок, готовясь к неминуемому спору.

— Не больше двух дней в неделю.

— Каждый день… но для работы можешь оставить башмаки.

— И штаны, тогда я буду носить юбки два дня в неделю после обеда и всю субботу.

— Каждый день, — упрямо настаивала Кейт, но, увидев упорство в сверкающих глазах Уитни, не удержалась и добавила: — После работы по дому и всю субботу.

— Без корсета.

— Нет, с корсетом. Как подобает женщине. Каждый день, — возразила Уитни, — после ужина и всю субботу.

Они стояли и не мигая смотрели в глаза друг другу. Но в конце концов знаменитое умение Уитни вести сделку, чему она научилась у своего неподражаемого отца, умеющего заговорить любого, привело ее к победе. На ее лице невольно появилась медленная озорная усмешка, зеленые глаза завлекали в себя, как в сети, и сопротивление Кейт Моррисон было сметено. Это было решающим и безотказным приемом в огромном арсенале Дэниелсов — усмешка, которая сочетала в себе признание поражения соперника и выражение торжества. И не существовало на свете человека, невзирая на возраст или пол, который смог бы устоять против этого приема, когда кто-то из Дэниелсов прибегал к нему в полной мере.

— Каждый день за ужином! — Кейт покраснела, сердясь на свою уступчивость. Она злилась оттого, что Блэкстон и Уитни постоянно ухитрялись вовлекать ее в торговые переговоры, и еще больше раздражалась из-за своего неизбежного проигрыша. — А по субботам весь день. — Уитни посмотрела на нее выжидающе, и она неохотно добавила: — Без корсета.

— Ура! — Просияв, Уитни хлопнула себя по бедру, и ее зеленоватые глаза заискрились золотыми огоньками. — Ну а теперь, когда мы договорились, надеюсь, мне уже не нужно выдавать тебе свои штаны? — Она замолчала и посмотрела на тетю Кейт с простодушием, которое выводило ту из себя. — Ты уже уходишь, тетя Кейт? Я могу засыпать огонь и зажечь для тебя свечку.

Кейт приняла еще более неприступный вид. Ее губы беззвучно шевельнулись, она испытывала сильнейшее унижение. Она терпеть не могла, когда Уитни одурачивала ее, после чего сразу становилась такой благонравной и заботливой.

— Спасибо, не надо!

Уитни поднялась к себе и опять устало прислонилась к двери, как будто в очередной раз неслась изо всех сил, спасая свою жизнь. В полной тишине она слышала свое учащенное дыхание и отдававшееся в ушах биение крови. Радость, которая обычно следовала за удачной сделкой, быстро испарилась, и она чувствовала себя разбитой и недовольной. Она стянула с себя башмаки, на ощупь пробралась по темной комнате к широкой кровати и рухнула на нее лицом вниз.

Через минуту она перевернулась на спину и уставилась на кружевной полог над кроватью, причудливо пронизанный лучами лунного света. Когда глаза ее привыкли к полумраку, она различила за пологом покатый наклон крыши. Медленно повернув голову, она стала всматриваться в знакомую обстановку комнаты: темная громада дубового комода, изящный умывальник с мраморным верхом, призрачно белеющий в серебристом свете, стул с тремя ножками и шкаф для белья… Почему все это кажется ей прежним, ничуть не изменившимся?

Теперь ей придется носить юбки каждый день; как бы там ни было, но Дэниелсы всегда держали данное слово. Тяжело вздохнув, она снова перевела взгляд на узорчатый полог, пытаясь представить, как доберется в платье по горам до винокурни, когда ее снова позовут старики. Настроение ее испортилось при мысли, что придется расхаживать в стесняющих свободу движения женских одеждах, хорошо еще, что удалось свести это ограничение до нескольких вечерних часов.

А все-таки стоило полюбоваться на тетушку Кейт, когда ее в который раз вынудили торговаться! Бедная тетя Кейт; кажется, она никогда не бывает готова к этой словесной схватке, что у самой Уитни и ее отца выходит само собой. В темноте губы Уитни растянулись в озорную улыбку. Слава Богу, хоть это в ней не изменилось!

Постой, постой! Значит, ее дар речи, ее безошибочный коммерческий инстинкт… он остался нетронутым, не изменил ей. Она ликовала. Значит, она по-прежнему оставалась настоящей дочерью Дэниелса, унаследовавшей от него умение сообразительно и бойко торговаться, не лезть за словом в карман… хотя ей и пришлось признать факт своего превращения в женщину и примириться с унизительной необходимостью носить платье.




Глава 4


Рассвет следующего утра был ясным и морозным, за ночь земля покрылась узорной льдистой корочкой, которая быстро таяла на солнце. С утра Уитни была уже на ногах, занимаясь домашними делами в своих любимых штанах. Несмотря на беспокойную ночь, она оставалась настроена решительно, и движения ее были легкими и проворными.

Ночью в темноте спальни в ее воображении вставали жуткие картины будущего противостояния населения долины федеральным войскам. Но в итоге все ее тревоги сосредоточились на образе солдата… с темными вьющимися волосами… Странно, что она так хорошо запомнила его рот с четко очерченным контуром губ…

Ей не сразу удалось изгнать из головы все эти видения, и когда она в конце концов заснула, то и во сне ее смутно тревожило сознание того, что она стала другой, женщиной…

Далеко до полудня, когда на заднем дворе шла стирка накопившегося за неделю белья, на дороге, ведущей к дому, послышался быстрый топот. Уитни и тетя Кейт замерли у огромного бака с кипящим бельем и увидели летевшего к ним со всех ног десятилетнего Робби Дедхема. Обменявшись удивленными взглядами, они поспешили ему навстречу.

— Уит… Уит… — пытался выговорить мальчик, которого Уитни подхватила на руки. Он прижался к ней, едва дыша и жадно глотая воздух. Было ясно, что он бежал все полторы мили от таверны своего отца, расположенной в другом конце долины.

— В чем дело, Робби? Что случилось? — Озноб пробежал по спине девушки, и она догадалась, что он скажет, раньше, чем мальчик смог заговорить.

— Сол… солдаты! Много… — Он снова задохнулся и, вдруг поняв, что находится на руках у женщины, стал вырываться и успокоился, только когда снова стоял на своих ногах. — Они окружили таверну, Уит! Их много… целая толпа! Они ворвались прямо внутрь… стали проверять папины бочки, спрашивать разные сертификаты и разрешения… — сбивчиво говорил Робби, откидывая грязной пятерней со лба слипшиеся от пота волосы. — Но ничего не нашли. Папа послал… предупредить тебя…

— Солдаты? — Побледневшая тетя Кейт устремила встревоженный взгляд на Уитни.

На ясном лице ее племянницы одновременно отражались сразу несколько чувств, но среди них не было удивления. Возмущение, гордость, решимость — все эти чувства вскипели в груди Уитни, отчего ее зеленоватые глаза вспыхнули золотистым огнем. Но вместе с тем в ней шевельнулся и страх.

И как только Уитни это поняла, ее словно обожгло стыдом. Никогда ни одному мужчине, будь это взрослый человек или молодой парень, не позволяла она помешать ей сделать то, что считала необходимым. Так неужели допустит, чтобы одна унизительная встреча с солдатом воспрепятствовала ей выполнить свой долг? Глаза Уитни сверкнули, и она быстро двинулась к дороге.

— Уитни! Ты куда? — Кейт кинулась было за ней, но громкое шипение воды заставило ее остановиться. Она обернулась и увидела, что кипящее белье выпирает из котла наружу и на костер плещет вода. Всплеснув руками, Кейт бросилась назад, по дороге крикнув: — Не смей ничего делать, Уитни Дэниелс!

Но Уитни была настроена решительно. Она невольно стискивала кулаки, стремительно шагая вдоль русла Литтл-Беар-Крик и направляясь к маленькому поселку в конце долины. Она намеревалась собственными глазами увидеть это грозное федеральное войско, разыскать командира и дать ему понять, что от населения Рэпчер-Вэлли они не получат ни налогов, ни виски… ни винокурен.

Большинство обитателей долины поселились на удаленных друг от друга фермах, разбросанных по берегу глубокой и быстрой речки, которая протекала посередине долины. Но несколько человек, которые занимались необходимыми для деревенских жителей ремеслами, основали небольшой поселок в удобной широкой излучине речки. Дядюшка Харви Дедхем держал таверну и магазин, которые для всех жителей служили центром общения и товарообмена; дядюшка Сэм Дьюрант работал на мельнице, а еще был дровосеком и плотничал; худой долговязый дядюшка Рэднор Деннис держал кузнецу, а в случае нужды становился парикмахером или хирургом. В поселке было еще несколько бревенчатых хижин, в которых жили многодетные вдовы, вынужденные переселиться сюда в поисках защиты. В связанном тесной дружбой сообществе жителей долины они чувствовали себя в безопасности и даже находили средства к существованию, обменивая продукты домашнего труда на необходимые им вещи, между делом подыскивая себе нового мужа.

И как раз сейчас, когда вместе с Блэком Дэниелсом несколько мужчин отправились на «переговоры», поселок мог похвастаться редким для границы явлением: его население преимущественно состояло из женщин. Именно в этот поселок, оказавшийся совершенно беззащитным, и направлялась своей размашистой уверенной походкой Уитни Дэниелс, облаченная в штаны мужского покроя и твердо намеренная поддержать его жителей.

— Уит-ни! — позвал ее кто-то слева от дороги.

Она остановилась и обернулась, сразу узнав и голос, и полную женщину, которая тяжело бежала к ней, поднимая пыль босыми ногами.

— Тетя Сара! — Встревоженно сдвинув брови, Уитни увидела мать Чарли Данбера с тремя младшими сынишками, которые еле за ней поспевали.

— Уит! — Сара тяжело отдувалась, прижимая руку к груди. — Уит! Они взяли Чарли…

— Кто? — нахмурилась Уитни, осторожно отстранив от себя тетю Сару и наклоняясь, чтобы заглянуть ей в лицо. Выражение боли в красивых глазах сразу навело ее на страшную догадку. — Солдаты? Они схватили Чарли?

Сара Данбер кивнула, стараясь отдышаться, потому что ей приходилось говорить громко, чтобы перекричать возбужденный гомон ребятишек.

— Вчера вечером он не пришел домой. Я не находила себе места… Потом вспомнила, что он пошел с тобой, и успокоилась… Подумала, что, может, вы уже договорились…

Уитни вспыхнула и отвела взгляд в сторону. Она вполуха прислушивалась к рассказу Сары, тогда как ее мозг лихорадочно работал. Святые угодники! Она совсем забыла про Чарли… точнее, о том, как последний раз он промелькнул перед ее глазами — когда боролся с размахивающими ружьями солдатами. Все, что произошло вчера с ней самой, и последующие грустные размышления совершенно отвлекли ее от мыслей о Чарли. Правда, он такой сильный и крупный парень, а она так на него разозлилась, что ей и в голову не приходило волноваться за него.

— Недавно Харви Дедхем прислал меня предупредить… — Круглое полное лицо тети Сары сморщилось, и подступившие рыдания помешали ей закончить фразу. Ее выразительные карие глаза были полны горя, а подбородок дрожал, как у ребенка. — Эти солдаты… они его схватили. — По лицу ее потекли слезы, и она отчаянно вцепилась в руку Уитни. — Уит… Представляешь, его заковали в кандалы!

— В кандалы?! — не веря своим ушам, проговорила Уитни. — Чарли — в кандалы?

— Ах, Уит, сделай что-нибудь… умоляю тебя! — зарыдала Сара. — Чарли… Он у меня единственный мужчина, после… после того как в прошлом июне умер мой Эрл.

От возмущения такой несправедливостью у Уитни, казалось, забурлила кровь. Федералы конфискуют их бесценное виски, ставшее для них валютой, забирают у них винокурни, даже землю отнимают, когда им больше нечего у них взять. А теперь унизились до того, что лишают несчастных вдов их сыновей! Чарли в кандалах — это уж слишком!

Чувствуя на себе умоляющий взгляд тети Сары, она вспомнила об отчаянном призыве дяди Харви Дедхема. Они искали у нее защиты. В минуты опасности они всегда обращались к Блэку Дэниелсу… Он всегда знал, что делать. И сейчас, в отсутствие Блэка, они обратились к его дочери, просили ее о помощи. Она выпрямилась и расправила широкие плечи, на которые лег гнет заботы. Эта долина была ее домом, а люди — ее семьей. Она не подведет, не оставит их в беде.

— Пойдем, тетушка Сара.

Уитни шла по маленькому поселку, и, завидев ее из окон своих хижин, жители облегченно вздыхали. Один вид направлявшейся к ним Уитни производил то же впечатление, что и Давид, собирающий камни для своей пращи. По ее походке и по опасному блеску в глазах они понимали, что она решила сразиться с угрожающим им Голиафом.

Таверна Дедхема была расположена между кузницей и мельницей в конце продолговатой большой поляны, которая тянулась вдоль берега. Двухэтажное строение из бревен и камня возвышалось над остальными хижинами, выразительно подчеркивая занимаемое таверной место центра общественной жизни посельчан. На втором этаже жило постоянно прибывающее в численности семейство Дедхема; кроме того, там имелись две спальни для случайных пришельцев в Рэпчер-Вэлли. Первый этаж с толстыми каменными стенами, дощатым полом и огромным приветливым камином служил одновременно и таверной, и помещением для сбора жителей, и магазином, где совершались небольшие товарообменные сделки, поддерживающие жизнь в долине. Очевидно, солдаты довольно быстро оценили стратегическое значение таверны Дедхема в долине и первым делом заняли ее.

Оказавшись на плотно утрамбованной земле поляны, Уитни замедлила шаг. За ее спиной собирались люди. Приземистая и полная тетя Сара и трое братишек Чарли тащились сзади Уитни. К ним присоединились дядюшка Рэднор с тремя старшими детьми, старенький дядюшка Феррел Добсон, вдова Фреда Делбертон со своим выводком ребятишек, которые постоянно вертелись вокруг дородной вдовы Мей Доннер. Каждый раз, когда в каком-то окне вздрагивала занавеска или опускалось затянутое клеенкой окно, из хижин выходили все новые люди и вливались в толпу.

На середине поляны Уитни остановилась и, уперев руки в бока, стала изучать солдат, демонстративно расхаживавших перед таверной. Они оказались вооружены грозного вида мушкетами, одеты в помятые голубые куртки и широкополые шляпы, надвинутые на самые глаза, так что из-под них едва были видны только усталые и злые лица. Уитни нахмурилась. Солдаты выглядели совсем не так, как она думала. А где же ярко-синие мундиры и сверкающие золотом аксельбанты?

Дальше таверны, на покрытом густой травой пространстве расположился военный лагерь. За спиной Уитни нарастали перешептывание, сокрушенные вздохи и возмущенный ропот. Люди вглядывались в ее сосредоточенное лицо, затем проследили за направлением ее взгляда — на отряд федерального войска. Когда она скрестила руки на груди, прищурилась и сделала десять шагов вправо, чтобы лучше все видеть, жители как один повторили все ее движения, вплоть до мимических. Лагерь федералов представлял собой пятнистые брезентовые палатки, беспорядочно разбросанные вокруг нескольких костров, от которых еще поднимался дымок после утреннего приготовления пищи. Вокруг расхаживали угрюмые часовые с мушкетами.

Она увидела все, что хотела. Дело было плохо, чего она и опасалась. Глубоко вздохнув, она засунула большие пальцы рук за пояс и направилась к таверне с характерным для Дэниелсов решительным и смелым выражением лица. По мере приближения к часовым следующая за ней толпа стала опасливо рассеиваться по поляне. На всякий случай, говорили взгляды, которыми они обменивались, лучше быть немного подальше.

За пять шагов от распахнутой двери таверны дорогу Уитни внезапно преградил внушительного сложения солдат с тремя загрязнившимися золотыми нашивками на рукаве. Она едва успела остановиться, чтобы не столкнуться с ним и с мушкетом, который он держал на выпяченной груди мозолистыми руками. Уитни перевела взгляд со стального дула на его обветренное лицо с наглой усмешкой и тускло поблескивающими глазками, которыми он смерил ее с головы ног, и с трудом проглотила вставший в горле комок.

— И куда это вы направляетесь? — спросил он голосом, который напоминал скрежет гравия под ногами. Его бульдожья челюсть, казалось, даже не шевелилась, когда он говорил, а толстый торс словно распухал у нее на глазах.

— Просто так… в таверну. — Уитни удалось незаметно отодвинуться от него на несколько дюймов, сделав вид, что она только выпрямляется. Затем она нарочно отступила на полшага назад, перенесла свой вес на одну ногу, а руки на пояс, то есть заняла положение, по которому все жители Рэпчер-Вэлли сразу догадались, что она приготовилась провести одну из знаменитых «сделок» Дэниелсов. — Разве человек уже не имеет права промочить глотку? Я хочу сказать, что в «акте» ничего не сказано насчет того, что парень не может зайти в приличное, разрешенное законом заведение, верно? — Уитни с вызовом подняла голову, но щеки у нее вспыхнули румянцем, когда здоровенный солдат ощупал ее своим наглым взглядом и ухмыльнулся.

— Что-то вы не похожи ни на одного из парней, которых я видел.

— Можете мне поверить, — немедленно ответила Уитни, стараясь говорить как можно более уверенно, — что вы еще не всех видели. Кто здесь у вас старший, сэр? Я хочу его видеть… и немедленно!

— Н-ну-у, — протянул сержант Лексоулт, ибо это был именно он, — майор, должно быть…

— Ах, майор! Очень хорошо. Мне нужно его видеть.

Из дверей таверны вдруг донеслись сердитые голоса. Уитни сразу подалась вперед, но сержант подтянулся и крепче сжал свое оружие. Уитни сделала обманное движение в сторону, затем ловко обогнула его с другой стороны и влетела в дверь, но тут же сообразила, что голоса приближаются, и остановилась на пороге. В дымном и душном полумраке недалеко от бара она разглядела невысокого дядю Харви, стоящего лицом к лицу с нависавшим над ним человеком, облаченным в синий китель. Они о чем-то громко спорили, тыкали друг в друга пальцами и размахивали руками, и каждый шаг, который дядя Харви делал в сторону двери, влек за собой решительный шаг обутых в высокие сапоги ног его противника. Она встревоженно вздрогнула, уловив проблеск золотых эполет на широких плечах военного, возвышающегося над дядюшкой Харви, и прищурилась, стараясь после яркого солнца поскорее привыкнуть к полумраку. Когда она отчетливо разглядела темные вьющиеся волосы военного, ее охватил ужас.

— … и в вашем проклятом «акте» ничего не сказано о том, что я должен кормить федеральные войска! — Обычно добродушное круглое лицо дяди Харви стало багровым, как вареная свекла, а его шея почти утонула в воротнике рубашки.

— У меня есть письменные полномочия — военный приказ президента Соединенных Штатов — реквизировать продовольственные продукты! — Высокий военный совал в лицо дяди Харви документ, зажатый в руке. — И лучше вам их выдать, а не то я прикажу заковать вас в цепи! — Его звучный, подрагивающий от ярости голос показался Уитни поразительно знакомым, и она содрогнулась.

— Даже и не подумаю! Вот подождите… — Дядя Харви заметил в дверях Уитни и повернулся к ней с возгласом: — Девочка! Ну, слава Богу, ты пришла!

Уитни видела, как дядюшка Харви шевелит губами, изливая ей свои жалобы, но смысл его слов не доходил до нее. Сжимая кулаки и весь вибрируя от ярости, военный тоже обернулся.

Уитни застыла, неожиданно оказавшись лицом к лицу со своим вчерашним преследователем и пытаясь обрести спокойствие. Она была ошеломлена его крупным статным телом, высоким ростом… Она и не представляла, что он такой красивый… Эти мягкие волнистые кудри, широкие плечи с золотыми эполетами…

В напряженной тишине Уитни увидела, как лицо его исказилось, густые брови нахмурились, а смелый, так запомнившийся ей рот скривился в презрительной усмешке.

— Это вы! — Его серо-голубые глаза стали стальными, когда он подчеркнуто придирчиво окинул взглядом ее рубашку, затем узкую талию и плавный изгиб бедер, и насмешливо вздернул прямой, красиво очерченный нос, таким же наглым взглядом пробежав по ее фигуре снизу вверх, отчего Уитни бросило в жар.

— А это вы! — воскликнула она с пылающими от оскорбления щеками.

Мгновением позже Уитни отмела от себя страх за последствия своего вчерашнего отчаянного поступка. В конце концов, она не сделала ничего плохого, только защищалась самым эффективным способом, который был доступен ей в тот момент. С первого же взгляда на его горделивую и властную осанку Уитни поняла, что вряд ли этот надменный грубиян разгласил исход их столкновения или природу своего «ранения». Что он может сделать ей здесь, в присутствии половины населения долины и всех этих солдат?

— Мне следовало догадаться, что я застану здесь именно вас — разглагольствующим и притесняющим порядочных и честных людей.

— Скажи им, дочка. — Дядя Харви озадаченно перевел взгляд с майора на Уитни, недоумевая, когда они успели познакомиться. — Скажи, что я не обязан принимать у себя человека против своего желания. И что я не обязан «продавать» продукты, которые не хочу продавать.

— Я поступлю лучше, дядюшка Харви. — Уитни ободряюще улыбнулась хозяину таверны и, не отрывая выразительного взгляда от своего обидчика, покачивая бедрами, вошла в таверну. В дверях столпились любопытствующие. — Я скажу об этом их командиру… самому майору. Об этом и еще кое о чем…

Высокий темноволосый военный шагнул ближе, черты его лица приобрели властное и надменное выражение. Он мстительно усмехнулся, похлопал своими длинными изящными пальцами по золотым нашивкам на воротнике и по эполетам, и когда заговорил, от его речи образованного человека у Уитни все сжалось внутри.

— К вашим услугам, барышня. Я и есть тот самый майор.

Только долгие годы практики в эмоциональной изворотливости, необходимой для удачной сделки, помогли Уитни скрыть безмерное удивление. Он — майор?! Он у них командир… старший?! Она сдержала удивленное восклицание, и единственным признаком бурлящих в ней чувств был прищур ее зеленоватых глаз.

— Майор Таунсенд… из бостонских Таунсендов, — высокомерно представился он, как будто ожидая, что за этим последует раболепное восхищение и уважение. — Назначен в девятый мэрилендский отряд волонтеров. — Последнее слово он произнес с видимым пренебрежением. — Меня направили в эту вашу заброшенную долину с приказом раскрыть и уничтожить все противозаконные винокурни и арестовать любых участников запрещенного законом производства спиртного. И я намерен выполнить полученный приказ.

Это заявление вызвало у людей, столпившихся в дверях, обмен встревоженными замечаниями, и он многозначительно посмотрел на дядю Харви:

— Отказ содействовать мне в исполнении военного приказа может рассматриваться как поощрение бунтарей-винокуров и повлечь за собой крайне суровое наказание.

— Я плачу налоги. — Дядя Харви покраснел и смущенно втянул шею. — У меня есть сертификат на те марки, которые у меня в бочках. Вы видели их собственными глазами.

— Очень подозрительные сертификаты, — брезгливо сказал майор, — им уже больше года. Никогда не поверю, что за прошлый год вы не распродали ни одной бочки этого чертова зелья. — Он окинул старика насмешливым взглядом. — В вашей грязной дыре только смертельно пьяный сможет вынести столько времени! — Он уперся в пояс длинными пальцами и выдвинул вперед плечи, подчеркивая свои слова. — Моим людям нужна еда, Дедхем, и я получу для них еду и спирт по рациону, и немедленно. Иначе у вас будут серьезные проблемы.

— Вы не имеете права распоряжаться здесь, грабить и обирать честных людей, лишая их последнего.

— Это отнюдь не грабеж, а самая обыкновенная покупка. Я же объяснил, что выдам вам расписки, по которым вам заплатят наличными в армейском казначействе, что находится в Питсбурге. Вам полностью заплатят в валюте Соединенных Штатов за те помои, которые вы подадите.

— В валюте? — Не веря своим ушам, Уитни посмотрела на дядю Харви. — Он хочет дать вам наличные деньги за еду и за виски?

— Именно это я и пытаюсь втолковать старому дуралею! Таунсенд презрительно фыркнул, чувствуя себя полностью оправданным своим честным предложением и против воли радуясь, что выстоял перед искушением схватить Уитни в объятия в ту же самую минуту, как снова ее увидел. Сдержанность была широкоизвестной добродетелью Таунсендов.

— Да-а уж, ничего глупее мне и слышать не доводилось, — пробормотала между тем Уитни, глядя на дядю Харви и качая головой. Первоначальный шок от новой встречи с «солдатом» и от выяснения, что именно он и командует этим отрядом, уже проходил. К ней возвращалось чувство внутреннего контроля, а вместе с ним и ее кошачья хитрость и сообразительность.

— Слышите, Дедхем? — усмехнулся Таунсенд, наслаждаясь иронией положения, при котором ей приходилось защищать его доводы. — Это говорит голос разума.

— Деньги за еду? — Она тихо засмеялась, поняв, что майор принял ее замечания за поддержку своего наглого требования. Ее холодный насмешливый взгляд переместился с дяди Харви на высокого майора. Ей противно было смотреть на этого властного и самоуверенного аристократа. Деньги за еду! Только чужак с востока мог до этого додуматься — в самой этой мысли было нечто непристойное!

— Ну и что же дядюшка Харви получит здесь за деньги? — по-прежнему изумленно спросила Уитни. — Он же не может их есть или надевать на себя, не может ими пахать и сеять… и, уж конечно, топить дом.

Таунсенд вздрогнул и покраснел, приведенный в бешенство ее оскорбительным поучением.

— В Рэпчер-Вэлли, — продолжала Уитни, пользуясь тем, что он потерял дар речи, — люди платят за хлеб своим честным трудом. Точно так, как сказано в Священном Писании: «Ты будешь добывать себе хлеб в поте лица своего». В Рэпчер-Вэлли человек зарабатывает себе хлеб своим потом, поливая им землю, или продает ее плоды своим соседям. У нас в долине ни к чему деньги. Все, что человеку нужно, он получает путем честного обмена.

— Путем товарообмена! — Тонкие ноздри майора брезгливо дрогнули.

— Вот именно. — Уитни коварно усмехнулась. — Если вам нужна еда, майор, значит, вам нужно постараться и заключить хорошую сделку. — Она точно так же, как сделал он минуту назад, смерила его глазами, в которых плясали озорные искорки. Значит, этому денди кажется, что товарообмен унижает его достоинство? — Ну что ж, майор. — Она отставила ногу назад и уперла руки в талию, насмешливо копируя его позу. — Нужно сказать, в этом году урожай был скудным… и людям едва хватает прокормиться. Я верно говорю, дядюшка Харви?

Харви хотел было что-то сказать, но мгновенно закрыл рот, заметив знакомое выражение в глазах Уитни.

— Ох, верно! Скудный, такой скудный, что дальше и идти некуда! — поддержал он ее, сокрушенно кивая головой.

— Еда и виски для всех этих голодных мужчин, — Уитни с насмешливой серьезностью покачала головой, — полностью истощит и без того жалкие запасы дядюшки Харви на зиму. Правда, дядюшка Харви?

— Правда, ох, правда, девочка! — снова закивал Харви, вытаращив глаза.

— Так что спрячьте в карман свою бумагу, майор, и вместо этого приступайте к сделке. — Она окинула с головы до ног его напрягшееся тело. Похоже, этого человека еще нужно научить вести торговлю. — Что вы можете предложить в обмен на те огромные трудности, которые намерены обрушить на дядюшку Харви?

Эти слова вызвали смешки тех, кто столпился в дверях, включая и нескольких солдат. Шея майора Таунсенда покраснела, кожа на лице натянулась, и челюсти сжались, как будто он ощущал приступ сильной боли. Он метнул на нее взбешенный взгляд, затем перевел его на ухмыляющиеся лица в дверях.

— Достаточно…

— Лошади? — Уитни входила во вкус, наслаждаясь своей игрой. — Тебе пригодятся несколько хороших лошадей, дядюшка Харви?

— Никаких лошадей! — рявкнул майор, хлопнув себя по бокам и стиснув кулаки.

— Насколько я мог понять, у них всего две лошади, — заметил Харви.

— Всего две? — Недоверие во взгляде Уитни задело майора за живое.

— Черт побери! Мы пехотинцы, а не драгуны! — Майор шагнул к ней с раздраженным лицом.

— Значит, лошадей у вас нет? Очень, очень жаль.

Когда майор стал угрожающе надвигаться на Уитни, она широко распахнула свои зеленоватые глаза и с каждым его шагом начала отступать к дверям. Она разозлила его, чего и добивалась. Раздраженный человек не в состоянии хладнокровно рассуждать во время сделки.

— Что же еще у вас есть? Одеяла? Вы же найдете применение нескольким хорошим, толстым одеялам, дядюшка Харви?

— Гм… одеяла-то… конечно, — кивнул дядя Харви, с опаской наблюдая, как майор словно распухает в своем мундире, зловеще приближаясь к Уитни.

— К черту одеяла! — Майор вытеснил ее прямо на столпившихся в дверях людей, отчего те повыскакивали на поляну.

Он вытолкал ее из таверны под яркий солнечный свет — на обозрение собравшихся жителей Рэпчер-Вэлли и своих собственных озадаченных солдат. Девятый отряд мэрилендских волонтеров, в основном состоявший из грубых, пользующихся дурной репутацией мужчин, никогда не видел, чтобы их командир проявлял какие-либо чувства, кроме холодной брезгливости, как бы его ни провоцировали. Они растерянно попятились назад, не сводя с него взглядов. В толпе образовалась дорожка, по которой майор принуждал Уитни отступать, наседая на нее всем своим телом, готовый бить и крушить.

— Значит, и одеял нет? А как насчет обуви? — Уголком глаза она видела кривые усмешки своих земляков и мрачное любопытство солдат. Ее озорной взгляд остановился на его щегольском мундире. — Боже, какие у вас красивые сапоги, майор! Никогда не видела таких красивых. — Веселые крики из толпы подтвердили ее оценку. — Только я не уверена, что на них можно прокормить весь ваш отряд.

— Черт побери! — Майор буквально затрясся от бешенства.

— Что, и сапог тоже нет? — Против воли Уитни ее губы дрогнули и сами собой сложились в издевательскую усмешку.

— Нет! — прорычал он, обрадовавшись, что способен произнести еще хоть одно слово.

— Что ж, майор, похоже, у вас не так много вещей, которые могут пригодиться людям. — Она остановилась, сияя простодушной и вместе с тем лукавой улыбкой Дэниелсов, которая приводила в бешенство их противников и которой она рассчитывала окончательно вывести из себя гордого майора.

Он тоже замер на месте, истекая потом в своем мундире. Ей показалось, что она не достигла своей цели, поэтому Уитни добавила:

— Конечно, если ваши люди не возражают против того, чтобы заработать себе на ужин… можно валить деревья, пилить их и наколоть дров на зиму. У нас, в Рэпчер-Вэлли, для трудолюбивого человека всегда найдется место за столом.

— Черт! — Он метнулся вперед с быстротой молнии и схватил ее за руку. В толпе раздались возмущенные восклицания. — Ни лошадей, ни одеял и никаких обменов… Вы слышите?! У моих людей и так есть работа.

— Постойте! — Вздрогнув от его прикосновения, Уитни постаралась взять себя в руки, чтобы воспользоваться достигнутым преимуществом. — Может, у вас есть еще что-нибудь…

То, что она продолжала бесстрашно сражаться перед лицом физической угрозы, ошеломило его, и на мгновение он замер. Черт, как же ему укротить эту проклятую девчонку?

— А ваши пуговицы… — Уитни подняла руку и потеребила красивую золотую пуговицу на его кителе, и та зазвенела. — Если они и впрямь золотые…

Заключенное в блестящий военный мундир напряженное тело майора от вибрации какой-то ничтожной пуговицы испытало нечто подобное удару молнии, пронзивши его до самого паха. Он с ужасом увидел, что ее рука снова тянется к нему, и ощутил то же самое опустошительное вибрирование. Господи!

Кровь отлила у него от головы, от плеч, от рук — и прихлынула прямо к паху. Здесь, перед всеми…

— Так они из настоящего золота? — Уитни воззрилась на его окаменевшее лицо и мгновенно своим чутьем прирожденного коммерсанта заметила проскользнувшую на нем неуверенность.

Казалось, у него язык присох к небу, пока он пытался обуздать терзающие его ощущения. Она что-то говорила… эти чистые зеленые, как лес, глаза с золотистыми искорками, эти мягкие бархатные губы, изогнувшиеся в усмешке… В следующий момент она склонилась головой ему на грудь, и ее губы полуоткрылись… О Боже!

Уитни вонзила зубы в золотую пуговицу, ощутив податливость мягкого металла, и сильно стиснула их, намеренно продавив ее и сплющив полое ушко. Затем откинулась назад с пылающими щеками и с вызывающим блеском в глазах.

— Что ж, они… — почему-то ей пришлось судорожно вздохнуть, чтобы закончить фразу, — кажется, стоят недельного пропитания. Очень хорошие пуговицы, майор.

Таунсенд опустил взгляд на сплющенную пуговицу и замер, не веря своим глазам. Его пуговица! Проклятая девчонка испортила ему пуговицу!

Вокруг раздался хохот, подстегнувший нарастающий в нем взрыв гнева. Он с силой стиснул руки Уитни и бешено встряхнул ее.

— Ах ты, дрянь! — Он с силой оттолкнул ее, и она, спотыкаясь, отступила на два шага. — А вы… — Он круто обернулся. — Вы все! Не думайте, что вы что-нибудь выиграете от этого идиотского представления… разве что враждебное отношение к себе!

Издевательские замечания и смех сразу замолкли, застряв в глотках, и установилась напряженная тишина. Майор возвышался над всеми, темный от гнева и сознания своего могущества. Он круто обернулся к побледневшему дядюшке Харви со сверкающими от ярости глазами и с решительностью, от которой мороз подирал по коже:

— Вы предоставите еду моим людям и комнаты для меня и для лейтенанта. — Он впился горящим взглядом в Уитни и, воздев руку, потряс смятым в руке пергаментом. — И вы сделаете это за письменное обещание заплатить, или я закрою ваше жалкое заведение. А остальные, — он обвел толпу грозным взглядом, — должны полностью содействовать мне в розысках и расследованиях. Так или иначе, но мы найдем ваши запасы виски и винокурни, которые вы прячете. А если вы будете мешать нам, — он перевел побелевшие от бешенства глаза на Уитни, — вы окажетесь в кандалах, все вы!

Уитни застыла на месте, чувствуя, как у нее горят щеки. За всю жизнь ей ни разу не приходилось видеть, чтобы человек способен был излучать такую ненависть. Он не шутил, он действительно закует их в кандалы. Кандалы! Она вдруг возмущенно уставилась на майора.

— Вы уже взяли в кандалы Чарли Данбера и держите его где-то у себя, а он ничего плохого не сделал! Совершенно ничего!

— Если вы говорите о своем вчерашнем дружке, — майор возвышался над ней, подобно кузнечным мехам, излучая жар, — то он находится там, где ему и положено быть. И останется там, пока мы не закончим его допрашивать. А к тому времени, когда мы закончим, — майор понизил голос до зловещего шепота, — он расскажет нас все, что ему известно.

— Это Чарли-то? — Она презрительно фыркнула. — Да Чарли ничего не знает ни о виски, ни о винокурнях. Он просто обычный фермер… и единственная опора своей матери, тетушки Сары, и шестерых братишек и сестренок! Она страшно беспокоится за него, и если он не уберет кукурузу, этой зимой им придется умирать от голода.

— Умоляю вас, ваша честь! — раздался голос из-за ее спины. Тетя Сара пробилась сквозь толпу, прижимая одну руку к своей взволнованно вздымающейся груди, а другой цепляясь за рукав безупречно чистого кителя майора. — Пожалуйста, позвольте мне увидеть моего мальчика.

Таунсенд брезгливо стряхнул с себя руку тетушки Сары.

— Он пленник и таковым останется до тех пор, пока ваши незаконные винокурни будут производить дрянное виски, от которого сгорают внутренности! — Затем повернулся к испуганным жителям долины. — Чем скорее вы укажете на преступников, которые скрываются между вами, тем скорее мы уйдем и вы сможете вернуться к… к чему бы то ни было, чем вы там занимаетесь в своей жалкой долине у черта на куличках! А вам, — он ткнул пальцем в Уитни, — вам я советую держаться от меня подальше!

Он круто повернулся, собираясь войти в таверну, но оказался лицом к лицу с помрачневшими от слез несчастной тетушки Сары солдатами.

— А вы что уставились? — гневно рявкнул на них майор, одергивая на себе китель, словно оправляя и свое помятое достоинство. Его громоподобные окрики словно привели их в себя после того оцепенения, которое охватило их при виде неподдельного горя тетушки Сары, и они неохотно сдвинулись с места. — Всем на свои посты!




Глава 5


Жители Рэпчер-Вэлли, ставшие молчаливыми и потрясенными свидетелями прощального взрыва гнева майора, отступили от таверны. Увидев, что Уитни повернулась на каблуках и направилась в дальний конец поляны, они инстинктивно потянулисьза ней. В минуту тревоги они всегда смотрели на Дэниелсов, а сейчас, видит Бог, минута подошла куда как тяжелая. Перед ними продолжали маячить угрюмые лица солдат и злобная ненависть их аристократичного командира. Наконец-то до них дошел полный смысл упорного противостояния налогам на их винокурни и виски.

Когда толпа во главе с Уитни оказалась на краю поляны, она помедлила, а потом резко свернула в сторону, направляясь к двору крайней хижины, принадлежавшей пышнотелой вдовушке Мей Доннер. Беспокойно оглядываясь, люди следовали за ней, угадав ее намерение скрыться от солдат у таверны.

На заросшем травой дворе она уселась на один из пней. Лицо у нее горело, глаза метали молнии. Она испытывала злость и разочарование, но при этом ни малейшего унижения от того, как майор своей яростью переиграл ее хитроумную игру. Фактически он свел к нулю все ее усилия поставить в тупик и унизить достоинство командира отряда своими издевательскими предложениями товарообмена. До сих пор это никому не удавалось.

Тетушка Сара и остальные жители нерешительно потоптались вокруг Уитни, а потом расселись так, чтобы ее видеть. Здесь были мужчины и женщины, парни, девушки и дети.

— Что же нам делать, Уит? — спросил наконец старый дядюшка Феррел Добсон, отрывая озадаченный взгляд от ближайшего пня и поднимая свое изрезанное глубокими морщинами лицо.

Действительно, что же делать? Уитни тяжело вздохнула и стала барабанить пальцами по бедру — верный признак усиленных размышлений. Ее глаза рыскали по сторонам, как будто она мысленно изучала какую-то таблицу.

— Этот самый майор… — Дядюшка Рэднор почесал небритый подбородок испачканной в саже руке. — Он держится так, как будто проглотил кочергу и не может согнуться…

— Куда там! — поддержал его дядюшка Феррел. — Похоже, даже его солдаты терпеть его не могут.

— У него штаны из железа, вот что, — заявила полногрудая Мей Доннер, подтверждая свои слова авторитетным кивком.

— И сердце у него тоже железное! — Лицо тетушки Сары снова сморщилось, и она заплакала, и вскоре, на зависть четырем парням Делбертонам, Мей уже прижимала ее к своей необъятной груди. — Этот человек сделан из железа! — Разрывающие сердце рыдания тетушки Сары да сочувственное пение птиц только и было слышно на маленьком дворе.

Железный майор. В душе Уитни была с ними согласна. Сегодня он действительно казался созданным из железа, кремня и льда. Но затем вдруг ее пронзило смущающее соображение. Вчера доступные ей части тела майора были удивительно мягкими, невероятно нежными и волнующими. Тогда как Чарли хватал, он гладил. Чарли требовал, а он просил, уговаривал… О, как он умеет уговаривать! Как только Уитни посетила эта мысль, она беспокойно заерзала на своем пне; если он и сделан из железа, то не целиком. Где-то внутри его пряталось нечто… нечто человеческое. А если он человек, значит, его можно вовлечь в торговлю.

— Он сделан не из железа! — заявила она, резко выпрямляясь, чувствуя, как колотится у нее сердце. — Он обычный смертный, как и все люди. — Все с надеждой устремили на нее глаза. — А раз он человек, то у него есть человеческие желания и слабости. Они всем свойственны, даже ему. — Ее лицо осветилось типичной победной усмешкой Дэниелсов. — Все имеет свою цену. И нам нужно узнать его цену и использовать это, чтобы избавиться от него раньше, чем он найдет винокурню отца и запасы нашего виски.

Слушатели Уитни с облегчением посматривали друг на друга, целиком ей доверяя. Они наблюдали за малейшим изменением выражения ее глаз, понимая, что являются свидетелями чуда умственной работы. И вдруг ее гибкое тело расслабилось, а сосредоточенное лицо осветилось хитрой улыбкой, которую все они отлично понимали.

— Мне нужно знать о нем все… Понимаете, абсолютно все! Его привычки, вкусы в еде, другие пристрастия, как он проводит день — должно быть что-то такое, что ему нужно. — Она щелкнула пальцами в неожиданном озарении. — Робби! — Она быстро оглянулась. — Где Робби Дедхем?

— Вот он я, Уит! — Он вскочил с земли и бегом подскочил к ней..

— Он остановится в таверне твоего отца… и, может, будет спать в твоей же кровати. Ты можешь это сделать? Можешь наблюдать за ним и рассказывать мне все, что узнаешь?

— Еще бы, не беспокойся!

— Хорошо. — Она потрепала его по голове и отправила домой, легонько шлепнув по попке, но тут же снова его окликнула. — И скажи отцу, пусть опустошит свои бочки, — заговорщицким тоном подсказала она ему. — Не стоит рисковать и снова их наполнять, когда в доме ночует и повсюду рыскает этот майор.

Поняв, что она имеет в виду, мальчик кивнул и припустился бежать домой.

Подняв палец, она привлекла внимание людей.

— Итак, надеюсь, вы слышали: в этом году урожай был очень скудным. А это значит, что все вы можете предложить для обмена совсем немного зерна и продуктов… а через пару дней, когда опустеют бочки дядюшки Харви, то и спиртного тоже не будет! — Она подалась вперед, и люди придвинулись поближе, понимающе кивая и улыбаясь. Слава Богу, они в надежных руках! — Дальше! Чем солдат голоднее, тем неохотнее исполняет приказы командира. Это мой папа понял во время войны в Фордж-Вэлли, когда воевал рядом с генералом Джорджем. И я предполагаю, что это усиливает и жажду. А голодный и жаждущий человек, он вообще перестает подчиняться. — Лицо у нее было дьявольски хитрым. — Предлагаю немного помочь федеральным солдатам, чтобы они перестали слушаться своего командира. Этим мы выиграем время, пока не узнаем, на что можно купить майора, чтобы он убрался из Рэпчер-Вэлли. Даже железному майору будет не так просто отыскать винокурни и виски и арестовать людей одному, без посторонней помощи… да еще голодному.

Как только люди сообразили, что от них требуется, в толпе послышался одобрительный гул голосов. Все стали соображать, как получше припрятать недавно собранный на полях урожай. Такая серьезная умственная работа вызывала жажду, и вскоре из дома показалась Мей Доннер с глиняным кувшином, наполненный самым лучшим виски, виски Дэниелса. Они пустили его по кругу, оценивая чистый вкус и богатый теплый букет напитка.

Уитни сделала глоток и с минуту подержала виски во рту, чтобы получше им насладиться. Этот изысканный вкус, этот благоухающий аромат напомнили ей о том, что они могут потерять, если ее расчеты окажутся неверными. Но нет, она не ошибается, она чувствовала это нутром.

— Мне нужно знать, что они собираются делать и кого допрашивать. И вы должны будете рассказать мне сами или сообщить через кого-нибудь, где они рыщут, чтобы мы могли перепрятать винокурню отца. И не стоит упоминать про виски Дэниелса и про то, что мой отец занимается этим делом. — Только сейчас, заговорив об отце, она поняла, как по нему скучает, как долго его нет рядом. Она со вздохом встала. — Ну а теперь нам пора вернуться к своим домашним делам.

— А мой Чарли? — Тетушка Сара вскочила на ноги и с умоляющим лицом подошла к Уитни. — Прошу тебя! Мне нужно увидеть моего Чарли… посмотреть, как он себя чувствует.

Уитни покусала губы, затем усмехнулась:

— Мне нужен пирог, тетушка Сара. Один из твоих замечательных пирогов… с яблоками… и с корицей.

Тетушка Сара озадаченно кивнула, а Уитни разразилась своим заразительным смехом.

— Нет… испеки-ка ты лучше два пирога!

Позже этим же днем Уитни и тетушка Сара появились в поселке, держа путь прямо в лагерь солдат, расположенный за таверной Дедхема. Каждая несла восхитительный пирог, и за ними стлался сильный дразнящий аромат, на который люди выходили из домов. Солдаты, несущие караул перед таверной, уловили чудесный запах и тут же насторожились, водя носами по воздуху и подталкивая друг друга локтями. Часовые, охранявшие лагерь по периметру, крадучись двинулись навстречу вторгнувшимся «местным», и как только те приблизились, вытаращили глаза и пошли быстрее.

Двое солдат перегородили дорожку, ведущую к лагерю. Они принюхивались, присматривались и нервно перекладывали мушкеты из одной руки в другую. Враждебность, презрение, всякие неприятности, даже вооруженное сопротивление — все это они испытали на своей шкуре, пока проходили по приграничным городкам и поселениям, и были готовы к подобным проблемам. Но женщины с пирогами! Солдаты понятия не имели, что их ждет в данном случае. А вскоре их смущение еще больше усилилось.

— Джентльмены! — улыбнулась им Уитни. — Мы пришли к вам с просьбой. Вот, у тетушки Сары, — она кивнула на низенькую женщину, которой было легко сохранять на лице выражение материнского горя, — у нее просто сердце разрывается от того, что она не видит своего любимого сына, который, как мы понимаем, содержится у вас в лагере. Я пыталась ей объяснить, что вы люди долга и чести и обязаны следить за соблюдением закона и что, как порядочные люди, вы наверняка заботитесь о Чарли. Но она все время плачет, стонет и страдает, как может страдать только мать. Она хочет собственными глазами убедиться, что с ее Чарли все в порядке.

Гладкая убедительная речь Уитни и соблазнительный аромат пирогов были слишком большим испытанием для изнуренных солдат, чтобы они могли устоять. Не успев произнести и половину своей речи, Уитни уже видела на их лицах готовность сдаться.

— Она боится, что его плохо кормят. Вы же знаете, что такое мать. Я говорила ей, что два пирога слишком много для одного парня, но она и слышать ничего не хочет.

— Вы позволите мне увидеть моего Чарли? — У тетушки Сары выразительно задрожал подбородок.

Солдаты с трудом сглотнули слюну, не отводя глаз от пирогов, от целых двух пирогов, которые вряд ли в одиночку одолел бы их пленник.

— Н-ну-у! — Один солдат бросил отчаянный взгляд на другого. — Они же несут не оружие, а просто пирог. В этом же не будет вреда, верно, Нед?

— Да благослови тебя Господь, сынок! — Глаза тетушки Сары наполнились слезами. — Ты хороший парень. — Она потянулась и с материнской лаской потрепала долговязого солдата по щеке. — Твоя мама тоже наверняка волнуется о тебе. — И когда женщины двинулись к палаткам, она закрепила свой успех словами: — А ты выглядишь худым, сынок. Небось давно уже не пробовал пирога?

Они нашли Чарли лежащим под большим дубом в дальнем конце лагеря. Неподалеку слонялись двое его часовых и от нечего делать обстругивали ножами ветки. Чарли действительно был в цепях, одна из них, довольно толстая и длинная, тянулась от его кандалов к основанию дерева. Вид у него был скучный и недовольный, но в остальном он был цел и невредим. Завидев женщин, он вскочил на ноги и усмехнулся при виде пирога.

Тетушка Сара отдала свой пирог долговязому солдату и велела ему поделиться с Недом и с другими солдатами, после чего сразу оказалась в могучих объятиях сына. После взволнованных расспросов и уверений, что с ним все в порядке, Чарли опять уселся на землю и стал за обе щеки уписывать любимое лакомство, тогда как солдаты торопливо резали и делили между собой нежданно свалившийся на них пирог.

В тот самый момент, когда произошло вторжение пирога в лагерь Гарнера Таунсенда, сам он ответил на стук в комнату, которую он занимал на втором этаже таверны Дедхема. Он разрешил войти и уставился на вошедшего — своего нового адъютанта, избранного из солдат лейтенантом Бруксом. В дверях стоял сильно отощавший разведчик Бенсон. Скрестив на груди руки, Таунсенд осмотрел утомленного и серьезного парня с головы до ног. Форма слишком коротка, сапоги слишком велики, мушкет заржавел… Черт побери, в Бенсоне ничего не было от солдата. К тому же он был еще и довольно пожилым.

— Это вы! — Таунсенд издал мученический вздох. — Почему вы?

Вопрос был риторическим, но Бенсон все же решил ответить.

— Ну, сэр, майор, — замямлил он, переминаясь с ноги на ногу в своих не по размеру больших сапогах, — наверное, потому, что когда-то я был парикмахером. Кроме того, я шил, чистил обувь и помогал моей маме стирать. И потому, что я не очень умею это… патрулировать…

— Достаточно. — Подняв руку, Таунсенд остановил его. — Мне все ясно, Бенсон. — Просто этот солдат был самым бесполезным в отряде — в любом отряде, вздохнул Таунсенд, найдется такой. — Итак, вы будете заниматься стиркой моего личного и постельного белья, точить мою бритву, чистить сапоги, одежду и следить за нужником и туалетом. — Он махнул в сторону ночного горшка и умывальника. — Словом, вам придется заниматься самыми разными делами, в том числе починкой и штопкой одежды, и, кроме того, приносить мне и лейтенанту еду из кухни этого заведения сюда, наверх. Вы полагаете, что справитесь со всем этим?

— О да, сэр, майор. — Круглые глаза Бенсона внезапно прояснились. — Значит, вам нужен человек, который умеет прислуживать джентльмену. — Увидев удивленный взгляд Таунсенда, он с гордостью выпятил грудь и пояснил: — Я однажды был на такой службе.

Простодушная гордость Бенсона заставила Таунсенда проглотить свой вопрос, кто же был этим несчастным, который нанял его слугой. Он ознакомил солдата с его ежедневными обязанностями, затем вручил ему свои сапоги, приказав как следует их начистить.

— Они понадобятся мне сегодня вечером, когда я пойду на вечернюю разведку, — пояснил майор. — Мы с лейтенантом будем по очереди возглавлять розыски, он с утра, а я с вечера. Думаю, у нас больше шансов схватить этих преступников ночью, когда под покровом темноты они считают себя в безопасности.

Бенсон уселся на полу с ваксой, щеткой и сапогами, и вдруг в комнате раздалось громкое урчание. Покраснев, он взглянул на ошеломленного Таунсенда.

— Не обращайте внимания, майор. Это у меня в желудке. Таунсенд закрыл глаза и стиснул челюсти — его продолжала терзать назойливая боль еще с того невероятного эпизода, что произошел утром. Выменивать еду для своих солдат! Просто поразительно, до чего могут опуститься люди, отрезанные от возможности приобретать нужные им вещи путем купли-продажи, свойственных цивилизованной нации. Не имея наличных денег, они вынуждены выменивать каждую вещь! Ну, лично он не собирается в этом участвовать, торговаться, как какая-нибудь рыбачка.

Заложив руки за спину, в одних чулках он стал расхаживать по комнате.

— Все мы изголодались, Бенсон, и чертовски устали. Но я не позволю, чтобы какие-нибудь досадные мелочи вроде недостатка провизии ставили под угрозу выполнение нашей миссии. Если в этой долине есть продукты, я их получу, будьте уверены. И я захвачу винокурни и виски, а с ними и всех этих преступников!

— Преступников? — Бенсон задержал руку с щеткой и нахмурился. — Я не видел здесь преступников, майор. Только стариков, зеленых парней и вдов, да еще эту молодую девушку, такую резвую.

Таунсенд напрягся, понимая, что Бенсон только передает мысли, которые посещали головы его людей с того момента, как они добрались до Рэпчер-Вэлли.

— Бенсон, мы находимся здесь для того, чтобы поддерживать закон и порядок, установленные властью. Понимаете вы это или нет, но нам предстоит отчаянная борьба: силы закона и порядка против хаоса и анархии. Когда для пользы человека устанавливается какой-то закон, люди обязаны его исполнять, а мы, Таунсенды, обязаны заставить всех одинаково подчиняться закону. И я добьюсь подчинения этому закону, восстановлю порядок… даже здесь.

— Как это, майор? — Бенсон был в высшей степени захвачен волнующим описанием командиром их миссии. Слышали бы его сейчас однополчане…

— Таунсенды всегда добиваются своей цели, какие бы препятствия ни стояли у них на пути. Это у нас в природе, мы такими родились. Мы, Таунсенды, извлекаем выгоду из любых препятствий! Таково наше… предназначение. — Он еще сильнее стиснул руки за спиной и стал расхаживать еще энергичнее.

Да, его предназначение… и приказ отца. В воцарившейся тишине его шаги затихли, когда он вспомнил момент получения этого приказа… всего полтора месяца назад… Он явился на вызов отца в кабинет, который находился в глубине их фешенебельного особняка в Бостоне, и отец молча, без единого слова, протянул ему вызов из штаба армии. Когда он прочитал этот призыв исполнить свой воинский долг и поднял голову, его поседевший, но по-прежнему державшийся очень прямо и горделиво отец пристально и с одобрением посмотрел на него, затем обернулся к окну, за которым шел дождь. Ни единого слова он не сказал, слова были лишними. Гарнер и так понимал возлагаемые на него ожидания: он должен будет возвратиться домой отмеченный наградами и почетом, которые станут его политическим капиталом. Служба при президенте Вашингтоне в кампании, организованной с целью подавления «водочного бунта» в западных провинциях, должна стать его личным вкладом в честь и достоинство семьи и… окончательным искуплением его грехов.

И ничто, ничто не помешает ему достичь этого! Ни назначение в отряд разболтанных пехотинцев, набранных из отбросов общества, ни недостаток продуктов, одежды и отдыха и, уж конечно, ни эта хитрая, язвительная девчонка, которая одевается как хулиган и лягается, как мул. Он ощутил, словно напоминание, легкое пульсирование внизу живота, и от гнева у него загорелось лицо. Этой ненавистной ядовитой змее с большими зелеными глазами и пухлыми губами снова удалось пробраться в его мысли.

Ритмические движения щетки по сапогам совпадали с ускорившимся биением его пульса. Почувствовав прежнее возбуждение, от которого так страдал сегодня утром, он остановился и попытался взять себя в руки. Это просто совпадение, пытался он убедить себя, что во время обеих встреч с ней он так рассердился и возбудился. И поскольку она настоящая дьяволица, то естественно, что ей удалось лишить его самообладания, когда он и без того был разгорячен и взволнован.

Но у него из головы не выходил ее образ, когда она предстала на пороге таверны с рыжеватыми волосами, освещенными сзади и словно сиянием окружавшими ее юное нежное лицо. Он вспомнил, как стоял, будто растерянный школьник, потеряв дар речи и глядя — нет, черт возьми! — впитывая всю ее глазами. И единственная мысль, которая вертелась у него в голове, когда он жадно смотрел на очертания ее созревших высоких грудей под одеждой, была «На ней новая рубашка».

При мысли об этом и сейчас его тело слабо завибрировало, он вспомнил и о том, какой у нее был рот моментом позже… приоткрытый, бархатный, притягивающий, когда она наклонилась к нему только для того, чтобы ухватить зубами его проклятую пуговицу! Он весь натянулся, как тетива лука, и покраснел, вновь переживая недавнее унижение. Настоящее фронтальное нападение! Аон даже не сообразил, чем ей ответить! Дерзкая девчонка! Она заплатит ему за это ударом за удар, унижением за унижение. Она еще пожалеет, что связалась с Таунсендом.

Он подошел к окну и раздвинул занавески. Облокотившись на подоконник, он обозревал лагерь и глубоко вдыхал воздух, успокоенный принятым решением. Солнце уже заходит, скоро появится со своим патрулем лейтенант Брукс. И пока есть возможность, ему самому лучше отдохнуть. Ведь ему придется провести на ногах половину ночи, рыская по лесу.

Его внимание привлекла группка людей неподалеку от деревьев, в дальнем конце лагеря, где обретался их пленник. Он выпрямился и стал внимательно всматриваться. Белая рубашка, штаны из оленьей кожи и широкий черный пояс. Боже! Это была она; он сразу узнал ее по пронзившей его дрожи. Но как она посмела проникнуть в его лагерь и разговаривать с подозреваемым? И его люди, эти проклятые остолопы, стоят рядом с ней и абсолютно ничего не предпринимают.

— Черт побери! — Он устремился к двери и только в последний момент сообразил, что на нем рубашка с короткими рукавами. Он схватил свой китель и влез в него. Когда он добежал до конца лестницы, непривычное ощущение холодного пола заставило его взглянуть на ноги, и он с возмущением уставился на свои чулки. Он мгновенно взлетел наверх, вырвал сапоги из рук ошеломленного Бенсона и, позабыв о достоинстве и приличиях, запрыгал на одной ноге, натягивая сапог. Через минуту с пылающим гневом лицом и незастегнутым кителем он во второй раз слетел с лестницы.

Уитни и Чарли стояли в сторонке от тетушки Сары и солдат. Она засунула большие пальцы рук за пояс, а носком башмака ковыряла землю; он стоял со скрещенными на груди руками и задумчиво смотрел на ее ноги.

— Я… Мне очень жалко, Чарли, что так получилось, — призналась она. — Мне тяжело… видеть тебя закованным в кандалы.

— Правда? — Он простодушно улыбнулся. — Ладно, спасибо и на этом.

— Они тебя не били, не издевались над тобой? — Она взглянула в его румяное, с детства знакомое до каждой черточки лицо и в серьезные карие глаза, и на душе у нее стало очень тяжело.

— Да нет, только пару раз подтолкнули меня прикладами ружей. — Он скривил рот. — Не волнуйся, Уит. Я ничего им не скажу, даже если меня будут бить.

— Я знаю. Ты настоящий друг, Чарли Данбер. — Последние слова дались ей с трудом, и она снова потупила взгляд.

То, о чем она не говорила, чувствовалось между ними. Настоящий друг — таким он был всегда. Но времена их дружбы и постоянного соперничества уже прошли, расколотые различными предназначениями мужчины и женщины. Впервые за всю их жизнь они молчали друг с другом.

— Может, я смогу приносить моему Чарли время от времени немного еды, когда у нас будет? — Голос тетушки Сары возвратил их к текущим делам. С материнской лаской она улыбалась солдатам, которые расселись вокруг нее на траве, в который раз облизывая пальцы. Веснушчатый Нед и долговязый Альберт, часовые, которых они отвлекли от исполнения долга, заговорили одновременно.

— Конечно, мэм, приходите. — Альберт вскочил на ноги, с уважением кивая головой. — Мы будем рады вашим…

— Черта с два! — раздался громовой крик их командира, и все остальные повскакали на ноги, как будто их дернули за веревочки. Они повернулись и увидели стремительно приближавшегося к ним майора с каменным лицом. — Какого черта они здесь делают, солдат?

Пока Альберт заикался, беспомощно поглядывая по сторонам, Нед побелел и в качестве объяснения протянул командиру пустую миску из-под пирога, но тут же понял свою ошибку и выронил миску из рук.

— Что это, черт побери? — рявкнул разгневанно Таунсенд, отчего солдат испуганно отпрянул.

— Пи-пирог, сэр.

— Это я вижу, дубина! Какого черта он здесь оказался?

— Они принесли его для пленника. — Нед робко кивнул в сторону тетушки Сары, которая проворно отступила под защиту Уитни.

Таунсенд перевел взгляд злобно прищуренных глаз сначала на тетушку Сару, затем на Уитни, потом обернулся и обрушился на Неда и Альберта:

— Вы покинули свой пост, это подсудное преступление. Сдайте оружие и убирайтесь в свою палатку. Вы будете наказаны на побудке завтра утром, перед лицом всего отряда. Марш!

Помрачнев, они вручили свои мушкеты охраннику Чарли и бегом выполнили приказ командира. Он проводил их взглядом, затем со зловещим огнем в глазах повернулся к Уитни.

— Тетушка Сара беспокоилась, что Чарли умер или что его мучают, — перехватила она инициативу, вытолкнув тетушку вперед. — И мы пришли посмотреть на него. А поскольку мы думали, что у вас самих недостаточно еды, чтобы прокормить еще и его, она принесла ему кусок пирога.

— Вы проникли в мой лагерь, отвлекли солдат от исполнения долга и думаете, я поверю, что ваша вылазка была вызвана только материнской заботой? — Он старался оторвать взгляд от ее рубашки, которая словно притягивала его, и испытывал крайнюю досаду, граничившую с яростью.

— Вы не имеете права держать его здесь. — Уитни приблизилась на шаг, уперев кулаки в пояс. От этого движения ткань рубашки туго обтянула ее груди и воротник распахнулся. — Это нарушение закона. Он не сделал ничего такого, чтобы его арестовать.

— Полагаю, что вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, какую опасность он представляет, — злорадно усмехнулся майор, обводя медленным выразительным взглядом ее тело. Но тут же пожалел об этом, ибо его замечание свело их противостояние к обсуждению личных отношений, взгляд на ее тело заставил его с тревогой вспомнить о том, как он сам повел себя с ней.

— То, что случилось, касается только меня и Чарли, — нашлась с ответом Уитни, краснея под его наглым взглядом. — И не имеет никакого отношения ни к виски, ни к налогам, ни к чему-либо еще, что вас интересует.

— Тогда что же вы с ним делали в лесу? — спросил Таунсенд. Вопрос прозвучал очень личным, и он с отвращением понял, что обнаружил свое любопытство.

— На это я не обязана отвечать, — сказала она, подходя ближе, так близко, что ощутила исходящее от его сильного тела тепло. — Я здесь не подозреваемая.

— В самом деле? А почему вы так решили? Собственно, — от интуитивной догадки его обдало жаром, — вы-то как раз и есть первая подозреваемая, поскольку разгуливали по лесу в подозрительном обществе. И у вас оскорбительные, вызывающие манеры поведения и резкий язык, так что вы вполне можете возбудить недовольство населения против законно назначенных властей.

От страха у Уитни округлились глаза. Он слишком близко подошел к истине… и к ней. По какой-то причине она ничего не видела, кроме его губ. Затем ее взгляд нерешительно скользнул ниже — на твердые очертания его скул, на сильную шею и, наконец, на полуоткрытую у ворота рубашку под расстегнутым кителем. Можно было видеть его обнаженную грудь… черные, вьющиеся завитки. И его кожа была такой гладкой и здоровой на вид, от нее исходили волны тепла… Боже! Она собрала все силы для последнего вызова.

— Что ж, тогда арестуйте меня, если я представляю такую угрозу. Посадите в цепи меня, а Чарли отпустите.

Майор положил ей руки на плечи и притянул к себе, прежде чем она осознала это. Теперь их тела были совсем рядом, и их пронизывали одинаковые ощущения.

Ее — и в цепи. Господи! Если бы только он мог! Вообразив холодное железо оков на ее нежном теле, он вдруг вздрогнул, словно пронзенный молнией; завладеть ею, держать ее, при-

ручить ее, как он сделал в первый раз. Чувствовать, как под его губами приоткрываются эти полные губы, наполнить ладони этими молодыми упругими грудями и вжаться в это мягкое податливое тело…

— Не искушайте меня, барышня. — В его блестящих серых глазах появилось выражение серьезного предупреждения.

Чарли, тетушка Сара и солдаты смотрели на них открыв рты. Уитни и майор сошлись в схватке, но стояли раздельно, тяжело дыша, не отводя взглядов друг от друга и сверкая глазами, пока стук подков и появление лошади не разорвали невидимую связь между ними.

— Майор! — Лейтенант Брукс поспешно спрыгнул, встревоженный странной сценой.

Звук голоса подчиненного привел майора в чувство и спас его от катастрофического положения, в котором он мог оказаться уже через секунду. Скрывая свое смущение, он рывком отдернул руки от Уитни.

— Держитесь подальше от лагеря, барышня, — предостерег он.

Уитни сморгнула и стала подыскивать слова.

— Но семья Чарли имеет право видеть его…

— Насколько я могу судить, вы не член его семьи, барышня. Если я снова застану вас в лагере, я велю надеть на вас кандалы, так что избавьте меня от этого.

— Но тетушка Сара… Это же его мать. — Уитни с трудом заставляла себя стать самой собой. — Что вы хотите за?.. Она хотела бы кормить его каждый день. — Она быстро взглянула на тетушку Сару, которая энергично закивала.

Снова эта проклятая торговля! Его лицо потемнело еще больше.

— А вы можете установить время и место, где она будет с ним встречаться, — быстро предложила Уитни, нарушая свое собственное правило выторговывать уступку за уступкой и никогда не переходить к следующему предложению, пока не получила определенного отказа. — Что скажете, майор?

— Нет.

— Вы… — Она наконец взяла себя в руки. Сейчас идет обычная торговля, и здесь не место для чувств. — Вы слишком много запрашиваете, майор. Ну, хорошо… тогда мы готовы кормить Чарли и его охранников. Значит, вам придется кормить на три рта меньше. — Он молча смотрел на нее, морща нос, как будто ощущал что-то неприятное, и она спокойно добавила: — Поскольку у нас очень мало продуктов, лучшего вам никто не предложит. А тетушка Сара так вкусно готовит!

Последовало грозное молчание, во время которого Таунсенд посмотрел на тетушку Сару, отчаянно цепляющуюся за руку своего сына, затем на напряженные лица солдат, некоторые недовольные и возмущенные, а другие словно подталкивающие его согласиться на предлагаемые условия. Господи, как он это ненавидел! Из этого проклятого положения был только один выход — вести себя как злобный тиран.

— Если она будет кормить его каждый день, — он старался говорить рассудительно, как будто действительно оценивает предложение, — это снимет заботу с моих людей и освободит их для более важных дел.

— О, благодарю вас… — дрожащими губами выговорила тетушка Сара, выступила вперед и поклонилась ему, но Таунсенд ожег ее яростным взглядом. Уитни забрала миски, сунула их в руки тетушки Сары и увела ее, возмущенно взглянув на своего высокомерного противника.

Чарли заметил, как Таунсенд смотрит на покачивающиеся бедра Уитни, и его широкие брови хмуро сдвинулись. На мгновение он испытал сочувствие к этому аристократу, которого, судя по всему, тоже привлекло нежное тело Уитни Дэниелс. Но в их положении существует огромная разница, внезапно сообразил Чарли. Уитни Дэниелс, в свою очередь, тянуло к майору. Вот откуда все эти хватания за руки, взгляды друг на друга и дрожь. Она сразу вся задрожала, как только майор положил ей руки на плечи. Это мог заметить только человек, который хорошо знал и любил Уитни.

Майор о чем-то посовещался с лейтенантом, а затем стал отдавать приказания своим людям, и Чарли смотрел на него уже новым взглядом, отныне видя в нем своего соперника. Да уж, противником он был очень серьезным: при таком высоком росте и аристократичной осанке он был еще и очень красивым; а его грамотная речь и нарядная военная форма придавали ему особый блеск. Но он был чертовски надменным и открыто презирал здешних людей и их образ жизни. А Уитни была слишком гордой, очень ценила и любила независимость и образ жизни своего отца. Как бы Уитни и майор ни хотели друг друга, они были заклятыми врагами. Чарли немного успокоился и вернулся на свое место поддеревом, где растянулся на траве с сытой улыбкой.

Через несколько минут майор Гарнер Таунсенд вернулся к своему пленнику и остановился над ним, уперев руки в бока и глядя на него со зловещим выражением глаз.

— Данбер, какого черта вы делали с ней в лесу?

Еле заметно улыбнувшись, Чарли лег на бок и подперся локтем.

— А что на моем месте делал бы любой парень, оказавшись с ней в лесу, майор?

Таунсенд внутренне вздрогнул. Он сам напросился на этот ответ.

— Вы могли проверять свои запасы спиртного или работать на винокурне.

Чарли только выразительно засмеялся и снова лег на спину, подложив руки под голову.

— А знаете, майор, вы были правы насчет одной вещи: она умеет говорить. Стоит ей только захотеть, и, клянусь, она сумеет уговорить собаку спокойно лежать под телегой, нагруженной мясом. — Он издевательски усмехнулся. — Но если не возражаете поучиться у меня, лучше вам держаться с ней настороже, не стоит к ней слишком приближаться. Она умеет лягаться и кусаться!

К счастью для Таунсенда, прихлынувшую к его лицу краску трудно было заметить из-за наступающей темноты. Его глаза невольно уставились на перед куртки, на эту смятую пуговицу. Он вцепился в нее, тогда как в голове у него продолжали звучать слова Чарли. Она лягается; кто мог знать об этом лучше его! И она кусается; Господи, как же она кусается! Собираясь уйти, он вдруг понял, что Чарли еще что-то говорит, и услышал последние его слова:

— … ниелс — нечестный игрок.

Но в своем взволнованном состоянии он не сразу понял смысл этих слов. И только уже дойдя до таверны, он вдруг понял: наконец-то он узнал ее имя.

Уиски Дэниелс.




Глава 6


Уиски Дэниелс.

Боже милостивый! Он оказался еще в большей опасности, чем думал. Не было никаких сомнений, что давно дремлющее чудовище, жившее в нем, снова поднимало свою безобразную голову. Последний поединок с ней подтвердил самые страшные его опасения. Учащенный пульс, возбуждение, вынуждающее его допускать ошибочные высказывания, вспыльчивость и раздражительность, замедленное соображение — все эти признаки безошибочно предупреждали о надвигающейся угрозе. Его единственный изъян, порочная слабость, его старая болезнь проснулась — он чувствовал это всем своим нутром…

Это было не вожделение, точнее, не только оно одно. Как и подобает джентльмену, он умел скрытно удовлетворять свои чувственные потребности, когда становилось невмоготу. Но сейчас в нем происходило нечто совершенно иное. Его охватила всепоглощающая и необузданная жажда обладания женщиной, только этой женщиной. Это было настоящим безумием, в котором смешались и восхищение, и страсть, и физическое влечение. А для Гарнера Таунсенда это звучало как катастрофа.

Он стремительно ворвался в таверну и стал подниматься к себе, подавляя ощущение паники. Теперь он стал старше, опытнее и умнее. И он был командиром. Он способен обуздать свои бунтующие чувства и постарается держаться подальше от искушения. Он позаботится о том, чтобы Уиски Дэниелс была…

Уиски Дэниелс. Какой отец мог назвать свою дочь в честь напитка, который он изготавливает в этом диком краю? Он резко остановился на середине скрипучей лестницы. Только такой отец, который занимается этим делом всю жизнь, понял он, и который чертовски этим гордится.

У него было такое ощущение, будто ему на голову вылили целый кувшин ледяной воды, и он сразу отрезвел. Так вот почему она так противилась ему и его миссии. Она тоже участвовала в этом деле с виски, по меньшей мере ее семья. Так или иначе, но она имела к этому отношение, в этом он был уверен. Он поднялся еще на две ступеньки и опять остановился: перед его внутренним взором Уитни вновь предстала такой, какой он увидел ее на пороге таверны, — с сияющим ореолом вокруг головы, со сверкающими зелеными глазами и чуть приоткрытыми губами…

Уиски Дэниелс. И чудовище снова приподнимало голову. Господи, но почему ему встретилась именно она?

Уитни вошла в таверну Дедхема, все еще одетая в штаны и башмаки. По договоренности с теткой сейчас, когда время ужина уже прошло, она должна была надеть платье. Но ей нужно было собрать в поселке сведения, и ей не хотелось предстать перед майором в платье. Она уже поговорила с дядюшкой Рэднором и тетушкой Фредой Делбертон и явилась в таверну получить отчет Робби Дедхема.

Таверна была весело освещена масляными лампами, сизый от табачного дыма воздух был насыщен крепкими запахами эля и виски. Она сняла куртку и, оглядывая зал, повесила ее на крючок недалеко от двери. На своем обычном месте неподалеку от входа парни Делбертон играли в карты, дядюшка Феррел и дядюшка Рэднор грели у камина свои согбенные спины, а с десяток солдат выстроились у стойки дядюшки Харви за своей порцией спиртного. Уитни здоровалась с односельчанами, поглядывая, как солдаты продвигались в очереди, а затем рассаживались за длинным дощатым столом, бережно лелея свои кружки в крупных мозолистых руках. Когда стойка освободилась, она подошла к ней:

— Хорошую и добрую порцию, дядюшка Харви.

— Я его не раздаю, — в обычном для себя тоне ответил Харви, подмигивая ей.

— Что ж, ты вынужден так поступать. — Она приступила к меновой игре, чтобы оценить желаемый предмет. — В этой бочке у тебя не такой виски, как всегда, дядюшка Харви. Он резковат и… слабоват, в нем чувствуется привкус воды. Больше горсти овса я бы за нее не дала.

Солдаты наблюдали за ней, она чувствовала на спине их взгляды. Она засмеялась своим низким заразительным смехом, приняла из рук дядюшки Харви наполненную кружку и осушила ее, заговорщицки ему подмигнув. Затем поставила ее на стойку и попросила вторую порцию.

— Даю за нее целый ломоть от свиного бока, дядюшка Харви. С наслаждением выпив вторую кружку, она решила сыграть в карты с Делбертонами, а уж потом выйти и поговорить с Робби. Ребята подняли обычный шум по поводу того, кто мухлевал за игрой, и, как обычно, хором предъявили обвинение Уитни. Они потребовали возмещения, и она сторговалась с ними на том, что докажет им, что сумеет удержать на подбородке тарелку, поставленную ребром. Когда она со смехом поднялась, естественно, глаза всех присутствующих были прикованы к ней.

Ей пришлось начинать свой фокус дважды: ее одолевали приступы озорного смеха. Скоро у солдат тоже тряслись плечи от хохота, и они начали заключать между собой пари, удастся ли ей это сделать. А после вызывающего взгляда одного из Делбертонов пари уже стали заключаться между местными парнями и солдатами. Все затаили дыхание, глядя, как она приступает к третьей и окончательной попытке. И когда фокус ей удался, два кулька драгоценного табака перешли из рук в руки и кое у кого из солдат улыбки сменились угрюмыми минами.

— Ну, это не совсем честно, Майк Делбертон. — Она усмехнулась рослому белокурому парню, который только что выиграл табак, которого хватило бы на целый месяц. — Честный обмен — это одно, но, по-моему, ты просто обобрал этого джентльмена. Дай ему шанс отыграть свой табак.

Таким образом она вовлекла сипатого сержанта Лексоулта, представлявшего федеральные силы, в игру «кто кого пересмотрит».

Соревнование решили провести за длинным столом, уговорились о правилах игры. Уитни и сержант заняли места в противоположных концах стола, подперев подбородки поставленными на локти руками. По команде «старт» они открыли глаза и стали пристально смотреть друг на друга, стараясь заставить своего противника моргнуть первым. В напряженной тишине слышались лишь сдерживаемое дыхание зрителей и потрескивание дров в огромном камине.

Майор Таунсенд наблюдал весь этот спектакль, стоя на темной лестнице, и был встревожен внезапным духом товарищества, который возник между его солдатами и местным населением, несомненно, возбужденный этой бестией Уиски Дэниелс. Он спустился вниз и приблизился к столу, и солдаты, испуганные его присутствием, расступились, чтобы дать ему дорогу. Он остановился справа от сержанта, наблюдая за соревнованием и раздумывая, не прервать ли эту идиотскую затею. Но мстительное чувство заставило его дать сержанту шанс отыграть свой табак, а некоторые запретные ощущения внутри его вынудили воспользоваться случаем и еще раз посмотреть на Уиски Дэниелс.

От крупной фигуры майора на лицо Уитни упала тень, и периферическим зрением она с удивлением уловила две золотые пуговицы на кителе и белые нанковые штаны, плотно обтягивающие бедра. И они не исчезали, эти пуговицы и выразительная выпуклость под тканью штанов, отвлекая ее внимание и заставляя пылать щеки. Она хотела позволить солдатам выиграть табак, но чем дольше рядом находился майор, тем меньше в ней оставалось великодушия, сметенного крайним волнением и беспокойством. Она терпела, сколько могла, затем ее очаровательное личико медленно осветилось знаменитой улыбкой, означавший одновременно уступку и уверенность в своей победе. Прием был недозволенным, но она действительно больше не могла выдержать.

Суровый сержант моргнул. И когда на него обрушились улюлюканье и свист, он побагровел от ярости и обиды. Но майор точно знал, что произошло, и это его невероятно взбесило.

— Дядюшка Харви! — закричала Уитни. — Поставь сержанту выпивку. — Затем она обернулась и сделала вид, что удивлена присутствием майора. — О, и еще майору!

— Нет, благодарю вас, — сквозь стиснутые зубы отказался Таунсенд.

— Но, майор, это самое маленькое, что я могу сделать, учитывая доброжелательный настрой ваших людей.

— Нет, спасибо. — Он хотел уйти, но его не выпускали солдаты, столпившиеся вокруг стола.

— Может, аристократичному майору просто не нравится простой виски? — Ее предположение пронзило воздух, как древко копья, затем нанесло удар. — Но Харви не может позволить себе иметь ни великолепный ямайский ром, ни дорогой ром из Новой Англии. А после того как он выплачивает все эти бешеные налоги, у него не остается денег даже на тонкие французские вина. Но может, майор, вы выпьете с нами глоток эля или сидра… просто чтобы поддержать компанию. — Во время своей речи она встала и теперь стояла перед ним у другого конца стола, а ее лицо приобрело вызывающее выражение.

— Я сказал «нет, спасибо». Это значит, что я ничего не хочу пить.

— Вы имеете в виду с нами. — Она ухватилась за возможность вызвать в солдатах возмущение его надменным поведением. — Вы не желаете пить с простыми пехотинцами и бедными грязными фермерами!

От этого удара он весь задрожал от ярости. Опершись руками на стол, он подался к ней со сверкающими гневом глазами:

— Нет! Это значит, что я вообще не употребляю спиртное. И не намерен это делать для того, чтобы доставить вам удовольствие.

— Не употребляете? Совсем ничего? — Она отшатнулась, искренне пораженная его заявлением. И по виду его людей поняла, что их это тоже крайне поразило. — Как? Значит… вы даже не пьете эль за завтраком?

— Нет. — Лицо его горело, он одернул на себе куртку, не желая встречаться взглядом со своими солдатами, и приказал: — Возвращайтесь немедленно в лагерь, сержант. Пусть все ложатся спать. Патруль должен встать до восхода солнца.

Ни один из солдат не двинулся с места; люди только растерянно помаргивали. Их командир оказался трезвенником. Мало того что он джентльмен, к тому же еще и трезвенник! Выражение ужаса на лицах местных жителей было последней каплей, которая переполнила их унижением. Они недоверчиво переглядывались между собой.

Весь закипев, Таунсенд обернулся к Уитни и Делбертонам:

— А вы… вы держитесь подальше от моих людей, понятно? Все! Я не желаю, чтобы вы выманивали у них своими хитроумными трюками и пари то немногое, что у них есть. Отныне по вечерам, когда солдатам выдается рацион, таверна будет закрыта. Вы меня слышите, Дедхем?

Дядюшка Харви проворчал что-то себе под нос и наконец пробормотал:

— Слышу.

— А вы? — Майор ткнул пальцем в Уитни. — Вы слышите? Или мне повторить?

Увидев у него на губах мстительную усмешку и брезгливое движение широких плеч, как будто он стряхивал с себя возможную заразу от общения с ней и с подобными, Уитни вспыхнула. Не в характере Дэниелсов было оставлять последнее слово за другими.

— Я слышала, майор Самсон.

Он уже направился к лестнице, но круто обернулся, как она и ожидала. Он слышал, что его солдаты тоже повернулись, чтобы стать свидетелями их обмена последними залпами.

— Вероятно, от виски у вас голова плохо соображает, барышня. Мое имя Таунсенд, майор Таунсенд.

— Вот как? — Она чарующе улыбнулась зрителям, затем повернулась к нему лицом. — Что ж, вполне понятно, что я ошиблась, приняв вас за Самсона. Вы так же, как и он, размахиваете ослиной челюстью!

Таунсенд вздрогнул, когда таверну наполнили приглушенные смешки. Уитни бросила на него нахальный взгляд и со злорадной улыбкой, сдернув с вешалки свою куртку, выплыла вон.

— Я хочу знать, где она живет, — потребовал на следующий день майор от дядюшки Харви. Не было нужды уточнять, кого он имел в виду.

Ночью майор вернулся с безрезультатного прочесывания окрестностей, бросился на кровать, где провел в мучениях четыре часа, и встал в отвратительном настроении. Затем побрился холодной бритвой и спустился вниз, где ему предложили завтрак из холодных бобов, слегка смазанных вчерашним жиром, и двух несоленых бисквитов.

— Вы, должно быть, с ума сошли! — Он в бешенстве оттолкнул тарелку. — Дайте мне два вареных яйца и нормальный хлеб.

— Яиц нет. Вчера вечером вы съели мою последнюю курицу, майор. — Дядюшка Харви так втянул шею, что походил на обиженную репу.

— Тогда подайте мне кофе.

— Кофе тоже нет. Вчера вы выпили последний, вчера вечером.

— Черт побери!

Голодный, весь кипящий от злости, майор встал и направился в лагерь, чтобы приготовить людей к дальнейшим поискам запасов спиртного, винокурен и винокуров.

Утром, пока под руководством майора солдаты обыскивали в поселке хижины и хозяйственные постройки, он вдруг осознал, что думает найти нечто, что никак не может определить, но что неотвязно его преследует и отчего внутри его возникает холодок ожидания, и становился все мрачнее, не находя это «нечто». И только усевшись обедать вчерашними бобами и случайно заметив свою сплющенную пуговицу, он сразу понял, чего ожидал, но не мог найти. Ее, эту бестию!

— Нужно пройти с милю по дороге, потом у дубового пня, на котором вырезана буква «Б», свернуть на тропу, что идет влево, — неохотно ответил дядюшка Харви, надеясь, что не подводит Уит-ни и ее тетку.

— Буква «Б»? — Майор непонимающе сдвинул брови. — Я понял так, что ее фамилия Дэниелс.

— «Б» означает «Блэк», — объяснил дядюшка Харви. — Какой толк было вырезать на ней букву «Д»? Это может быть любой житель нашей долины… Делбертон, Добсон, Данбер, Доннер или Дедхем.

— Боже милостивый! — Майор выпрямился, только теперь поняв, почему ему так трудно запомнить фамилии всех этих людей.

— Мы все одна семья, — с гордостью заявил дядюшка Харви.

— Вы хотите сказать, что все жители долины родственники по крови?

— Не-а! — Дядюшка Харви посмотрел на него, как на слабоумного. — По алфавиту!

Майор в бешенстве вылетел из таверны, устремившись к кузнице, где подковывали его лошадь. И вскоре уже ехал во главе мрачного отряда девятого мэрилендского полка по главной дороге, что вилась вдоль реки. Он весь горел в предвкушении хорошей схватки и встречи с Уиски Дэниелс, яркий образ которой не покидал его воспаленное воображение.

Уитни ремонтировала упряжь под навесом у сарая, когда из сада прибежала перепуганная Кейт. Мгновением позже из-за угла сарая появилась причина ее необычного волнения. Это были солдаты.

Уитни выскочила из сарая и предстала перед майором, который восседал на своей чалой кобыле, сверкая золотыми эполетами и начищенными до зеркального блеска сапогами. Лицо ее вспыхнуло, а глаза стали метать молнии, когда он смерил ее презрительным взглядом, задержав его на упряжи в ее испачканных руках. Он ловко спрыгнул с лошади и передал поводья сержанту, который стоял с неприступным лицом.

— Что вы здесь делаете? — Уитни бросила упряжь на пол под навес и встала перед тетушкой Кейт, уперев руки в бока.

— Я исполняю свой долг, мадам. — Майор намеренно игнорировал Уитни, обращаясь к ее тетке. Надменный взгляд его суровых глаз вскоре переместился на двухэтажный дом, обвитый ползучими растениями, на крепкий сарай и окружающие дом сад и огороды. — Я нахожусь здесь, чтобы обнаружить контрабандные спиртные напитки и винокурни, а также тех, кто их изготавливает. Советую вам оказывать помощь моим людям. Если вам нечего прятать, то нечего и бояться. Полагаю, в доме есть мужчина?

— Как вы посмели прийти… — Уитни бросилась вперед, но тетушка Кейт схватила ее за руку. Через мгновение Уитни испытала благодарность за то, что тетка удержала ее: холодная сдержанная улыбка, которая постоянно пряталась в уголках его рта, сказала ей, что майора очень порадовало бы, если бы она вышла из себя. Внезапно она все поняла: этим визитом она обязана самой себе, так как накануне унизила его в таверне.

— Моего зятя, Блэкстона, сейчас нет. — Тетя Кейт с достоинством выпрямилась. — Я Кейт Моррисон, тетка Уитни.

— Уитни?! — Он перевел взгляд на сдерживающую свое возмущение Уитни, позволив себе с небрежной ленью осмотреть бугорки ее грудей под рубашкой, затем ее тонкую талию. Он был разочарован, что ее имя оказалось вполне нормальным, хотя и редким. Почему-то «Уиски» казалось ему более подходящим для нее… и более манящим своей запретностью. — А где же находится сам Блэкстон?

— Он… Мы его не ждем… Он уехал… — начала заикаться Кейт под предостерегающим взглядом Уитни. Слава Богу, они очистили помещение для виски!

— В Питсбург, — спокойно закончил за нее майор, — вместе с несколькими мужчинами из долины… с другими винокурами. — И прежде чем они успели опровергнуть его проницательное заключение, он повернулся к своим людям. — Вы, вы и вы. — Он повелительно указал троим солдатам на сарай. — Они должны хранить виски где-то здесь. Начните с сарая и этого навеса. Проверьте каждый бочонок, каждую коробку, каждую корзину и подозрительный ковш.

— Послушайте! — подала голос Кейт, представив, во что превратится ее хозяйство после полного обыска. — Вы не имеете права обыскивать…

— Очень даже имею, — заявил он с мстительной усмешкой. — А вы, сержант, возьмите двоих людей и идите со мной. — Он круто повернулся на каблуках и направился к дому. Он уже почти достиг двери в кухню на задней стороне дома, когда за ним побежали Уитни и тетушка Кейт.

Уитни оказалась у дома первой, вся ощетинившаяся в ответ на его бесцеремонное поведение. Но когда она заслонила собой дверь, прежде всего наружу вырвался ее инстинкт прирожденного коммерсанта.

— Куда это вы направляетесь? — требовательно спросила она.

— В дом. — Намереваясь ее запугать, он повернул к ней голову. Это было серьезной ошибкой. Губы его сами собой приоткрылись, и в голову ему ударила теплая волна ее дыхания со странным пряным оттенком. Эффект был неимоверно сильным. Он отдернул голову и схватил Уитни за талию, чтобы лично убрать ее от двери.

Но Уитни крепко ухватилась за косяк, уперлась башмаками в его углы и сумела устоять.

— Если желаете обыскать дом, вам придется за это заплатить, — выпалила она, отступая в глубь кухни и тем самым притянув его ближе к себе, как в игре «кто кого перетянет», так как он не отпускал ее талию. — Ничто не дается бесплатно, майор. Обитатели долины усваивают эту истину с самого раннего детства.

Тяжело дыша и с горящими лицами, они стояли почти нос к носу.

— Не валяйте дурака! — Он выпрямился и резко отдернул руки, словно обжегся.

— А убытки? — Она принялась торговаться, поймав неуверенность на лицах солдат. — Ваш обыск повлечет за собой убытки и разорение. Только посмотрите на них. — Она кивком указала на его грязных и оборванных подчиненных. — Эти неуклюжие парни перевернут весь дом. Безобразное и безответственное разорение настроит против вас всех жителей долины. И вскоре об этом узнают и в Питсбурге, вот увидите!

Он напрягся под вопрошающими взглядами солдат, чувствуя, как его кровь и рассудок охватывает пламя, и не в состоянии придумать достойный и резкий ответ.

— Так что нужна компенсация, майор, — решила она подтолкнуть его, гадая, не является ли его молчание знаком согласия.

— Черт побери!

С этим двусмысленным восклицанием он оторвал ее от косяка и ворвался внутрь в сопровождении трех своих людей, красной от злости Уитни и побледневшей тетушки Кейт.

— Проверьте горшки с цветами! — приказал он, мрачным взглядом окинув уютную кухню и топнув по полу каблуком. — И проверьте, нет ли в полу фальшивых половиц… а также кладовую и все продукты. Чтобы ни одного мешка и сосуда не осталось непроверенным! Мы не знаем, где они хранят свой запас.

Страх в глазах тетушки Кейт превратился в настоящий ужас, когда солдаты вытащили свои длинные ножи и стали протыкать ими бочонки и прокалывать открытые мешки с картофелем и репой. Она в бешенстве бросалась от одного мешка к другому, требуя, чтобы они оставили продукты в покое или хотя бы обращались с ними осторожно. Не один раз ей пришлось ударить по грубым рукам солдат, когда они влезли в буфет с ее драгоценными фарфоровыми тарелками и стали рыться в сундуках с бельем. Они топали по комнатам, переворачивали деревянные ящики и бесцеремонно шарили между звякающими котелками и другими предметами кухонного обихода.

Все сразу остановились, когда один из солдат заявил, что он что-то нашел на буфете. Все глаза устремились на него, когда он снял оловянное блюдо, на котором виднелось нечто, покрытое золотистой корочкой.

— Черт подери! — Общее молчание нарушил сиплый голос сержанта. — Это же пирог. — При этом слове у всех мужчин рот наполнился слюной.

— Чертовски подозрительный пирог, сержант, сказал бы я. — Майор знаком приказал солдату поставить пирог на стол и раскрыл свой нож. Двумя взмахами ножа он разделил его на четыре части и, сопровождаемый жалобным стоном тетушки Кейт, поднял один кусок. Открыв свой аристократичный рот, он под злобным взглядом Уитни одним разом засунул в него целую треть. Он весь задрожал от удовольствия, а его люди, не в силах удержаться, похватали остальные куски и, как волки, напихали себе полные рты, постанывая от наслаждения.

Майор прикрыл глаза, наслаждаясь сочными вишнями и сладким сиропом. Открыв глаза, он обнаружил, что смотрит прямо на губы Уитни, напоминающие спелую вишню.

— Убытки, майор. — Она сердито скрестила на груди руки, отчего рубашка еще больше обтянула ее высокую грудь.

Подавив сильнейшее возбуждение, он проглотил последний кусок, после чего круто развернулся и направился в другую комнату, взмахом руки пригласив всех следовать за собой.

— А здесь что?

Они вторглись в содержавшуюся в безукоризненной чистоте гостиную Кейт и стали там все поднимать, переворачивать и осматривать. Тем временем майор расхаживал по комнате. Он сдернул покрывало с французской кушетки и погладил его шелковистую парчу своими утонченными руками аристократа. Затем осмотрел изящную резьбу французского письменного стола и оценил канделябр из кованого железа, свисающий с потолка.

Кейт вырвала из неуклюжих рук солдата круглую лампу из дутого стекла и свою корзинку с шитьем у другого, возмущенно взывая к майору, который остановился, отставив ногу в сторону и рассматривая Кейт так бесцеремонно, как будто она была частью меблировки комнаты.

— Кое-что в Рэпчер-Вэлли кажется мне довольно роскошным. Откуда все это взялось?

— Это принадлежит мне. — Разъяренная тетя Кейт держала себя с достоинством, прижимая к груди статуэтку из датского фарфора, вызывающим взглядом давая понять, что никто не посмеет поднять руку ни на статуэтку, ни на нее самое. — Я привезла эти вещи с собой из Аллентауна, когда умер мой муж и я приехала на запад помогать растить Уитни.

— Следовательно, именно вы несете ответственность за все прелести ее поведения, — заметил майор, как будто предъявляя обвинение в преступлении. Бросив презрительный взгляд на Уитни, он смаковал это маленькое отмщение в ответ на спектакль, который она устроила ему накануне. Вторжение в ее дом доставило ему больше удовольствия, чем он ожидал, хотя пока и не принесло результатов. Он указал на лестницу: — А там что?

Не дожидаясь их ответа, он стал подниматься наверх.

— Что вы себе позволяете?! — Уитни бросилась за ним, за ней кинулась тетя Кейт, сзади тяжело громыхал сапогами могучий сержант. Когда он проник в ее комнату, она ворвалась за ним, с горящими глазами встала посредине и закричала: — Убирайтесь отсюда!

— Это ваша комната? — С нарочитым презрением оглядев комнату, он был поражен странной смесью примитивности и изысканности. В высшей степени похоже на нее, подумал он, интригующая смесь красоты и грубости, изящества и простоты нравов. Он обогнул ее, поднимая и разглядывая разные вещи. Провел рукой по мраморному умывальнику, высокомерно откинул сапогом крышку дубового сундука. Не обращая внимания на ее молчаливое возмущение, он порылся в его содержимом и вытащил руку, подняв на пальце муслиновую сорочку.

— Отдайте! — Вся пылая, Уитни выхватила у него и прижала сорочку к груди.

— Она не может быть вашей — вы не носите белья, — поддразнил он ее низким шепотом.

— Вы удовлетвор… Вы закончили?

— Еще нет, барышня.

Он повернулся к кровати с кружевным пологом, шелковым покрывалом и пухлыми подушками. Уитни бросилась между ним и кроватью, словно пытаясь заслонить ее. В смутном освещении, которое проникало через небольшое окно, она была невероятно привлекательной, четко вырисовываясь на фоне своей неожиданно роскошной кровати. В мозгу майора мгновенно пронеслось видение ее оголенных плеч, распущенных по ним волос…

Значит, вот где она спит. Видение Уитни, спящей и теплой, пронзило его напрягшееся тело, отчего у него все сжалось внизу, а пальцы сами собой сложились в кулаки, когда он пытался обуздать себя. Странный островатый запах ее теплого дыхания невидимой спиралью поднимался к потолку низкой комнаты, словно издеваясь над его способностью самообладания, поглощая его решимость. Мягкая постель, мягкое тело…

Он здесь, в ее комнате, рядом с ней, смущенно и растерянно осознала Уитни. Последние три ночи она без сна лежала в постели, преследуемая его образом, шепотом страсти, которую он в ней пробудил. Сейчас он наяву вторгся в ее спальню… эти длинные, стройные и сильные ноги, эти широкие плечи, эти серо-голубые сверкающие глаза… Теперь ей не изгнать его из своей комнаты, мысленно застонала она, его мощное мужское присутствие неизгладимо запечатлеется в этом маленьком пространстве. Твердый взгляд, твердые мускулы…

В прозрачном сумраке они застыли около кровати, стоя почти вплотную друг к другу, вызывая приглушенные смущенные замечания со стороны двери.

Кейт Моррисон видела, как учащенно они дышат, как их тела вздрагивают от возбуждения. От них исходили волны горячей чувственности, и, коснувшись лица Кейт, они высушили выступившие у нее на глазах слезы и стиснули ей горло. В ней проснулась смутная тревога.

— Майор, здесь нигде ничего нет. — Лексоулт протиснулся мимо замерших в дверях людей.

Его слова, подобно удару молнии, разрядили напряжение, притягивающее Таунсенда и Уитни друг к другу.

Покачнувшись, майор отпрянул. Господи! Эта бестия снова поставила его в идиотское положение! Он круто повернулся и стремительно сбежал с лестницы, за ним последовали озадаченные солдаты, его противница с залитым смущенным румянцем лицом и потрясенная тетушка Кейт. Кипя от досады и раздражения, он выбежал в боковой двор, заметил будку-кладовку над ручьем и приказал ее обыскать. Ему позарез нужна была хоть одна-единственная улика, какое-то оправдание устроенного обыска.

— Смотрите, майор! — Через минуту из шалаша показался Лексоулт, злорадно усмехаясь и держа в руках тяжелый глиняный кувшин.

— Это не виски! — запротестовала тетушка Кейт, тогда как Уитни слетела по лестнице и бросилась в будку, чтобы спасти продукты от кражи.

Со злорадной усмешкой майор схватил кувшин, откупорил его и втянул в себя запах… крепкого сидра. Его разочарование сменилось крайним раздражением, и он заявил, что содержимое кувшина необходимо проверить в таверне Дедхема на предмет содержания спирта. Несмотря на возмущенные протесты тетушки Кейт, он приказал Лексоулту конфисковать кувшины.

Он направился к сараю, где солдаты, все добросовестно обыскавшие, доложили ему, что не обнаружили ничего запрещенного ни в сарае, ни под навесом, ни в саду. Взгляд майора остановился на их оттопыренных карманах, приставшая к курткам шелуха выдавала похищенный лук и овес. Несколько человек стали подозрительно толстыми под куртками… похожими на тыкву.

От зорких глаз Уитни это тоже не укрылось. После прохлады в кладовке над ручьем она остыла и, снова овладев собой, решила осадить майора. Тайное воровство его солдат дало ей отличный повод.

— Что ж, майор, они хорошо нагрузили свои карманы. — Она предстала перед ним, положив руки на бедра и вызывающе подняв голову. — Для этого вы и пришли сюда — обирать честных, ни в чем не повинных людей. Именем правительства Соединенных Штатов мы требуем возмещения за причиненные убытки.

— Не стоит притворяться такой глупой. — Он хотел уйти, но путь ему преградили его же солдаты, ожидающие, чем закончится поединок между командиром и этой придирчивой девицей. Чувствуя на себе их взгляды, майор понял, что должен защитить достоинство военных и не позволить девчонке оскорблять их. Он снова повернулся к ней лицом. — Вы не понесли никаких убытков; больше того, мои люди проявили похвальную сдержанность перед лицом такой серьезной провокации.

— А пирог, майор? — Она пристально смотрела на него. — И шесть полных кувшинов отличного сидра, что составляет почти сорок галлонов. И бог знает чем еще они набили себе карманы. А еще нужно привести весь дом в порядок. Время и труд только одной тетушки Кейт стоят десять долларов — в федеральных деньгах.

— Десять дол… — Он поперхнулся, ощущая ползущий по спине ужас. Этот вызывающий наклон ее головы и звонкий голос были безошибочным признаком, что его снова вовлекут в меновую торговлю.

— По доллару за каждый кувшин сидра и доллар за пирог. Итого семнадцать долларов, майор. Кажется, во время войны это называется репарацией.

— Репарация, черт побери! — Он насторожился, глядя, как ее лицо освещается вызывающей улыбкой.

— И нам не нужно от вас письменного обещания уплатить, майор, — заявила она спокойно, вглядываясь в малейшие изменения выражения его глаз и аристократичного лица проницательными глазами торговца. Он чего-то опасался, и она не станет его разочаровывать. — Так что же у вас…

Она окинула его взглядом, и лицо ее просияло. Выхватив из-за пояса рядом стоявшего солдата длинный нож, она одним взмахом срезала с его мундира золотую пуговицу.

— Она должна стоить этих денег. — Вернув солдату его нож, Уитни приподняла пуговицу в руке, любуясь ее блеском, а потом спрятала в карман. — У вас пуговицы по семнадцать долларов, майор. — В ее зеленых глазах отражались золотистые искры. — Отличные пуговицы!

Как громом пораженный он уставился на торчавшие нитки в том месте, где только что красовалась его пуговица, и от ярости затрясся всем телом. Он был на волосок от того, чтобы ее выпороть, не принимая во внимание ее пол. За всю свою жизнь он никогда не оказывался так близко к тому, чтобы полностью потерять самообладание.

— Оскорбление офицера, облеченного законными полномочиями, является подсудным преступлением, — хрипло выдавил он из себя.

Его страшная ярость убрала с ее губ издевательскую улыбку и заставила его людей подавить смешки и язвительные реплики. Он круто обернулся к ним, казалось, вырастая у них на глазах, и заорал:

— Стройся!

Уитни смотрела, как майор взлетел в седло и двинулся прочь, уводя с собой солдат, которые уносили запас сидра, приготовленный на зиму. Сила его гнева словно сковала ее по рукам и ногам, не давая ей сдвинуться с места.

«Оскорбление… преступление…» — звучало у нее в голове. Это было не просто заявление; он поклялся в этом перед ней и перед собой. Если она еще раз спровоцирует или унизит его перед солдатами, он закует ее в кандалы, и никто не запретит ему это сделать.

Странно, что он еще этого не сделал. Эта мысль все время крутилась у нее в голове. Она оскорбляла и издевалась над ним, выводила из себя и всячески провоцировала, задевая самолюбие и гордость. А он угрожал ей, пытался ее запугать страшными взрывами гнева и своим мужским превосходством. И тем не менее, когда несколько минут назад они оказались рядом, они только и смогли, что молча и неотрывно смотреть друг на друга. В его присутствии ее всегда омывали тревожные волны жаркого огня, отчего она начинала плохо соображать. Он вызывал в ней настоящую «женскую» реакцию, догадалась она, с чем она еще не умеет справляться. Вероятно, это плохой признак.

Очень плохой признак, тревожно заключила тетушка Кейт, наблюдая, как в результате раздумий на лице Уитни появилось безошибочно женское выражение, и вспоминая, как они ошеломленно стояли друг против друга у кровати Уитни. Кейт с ужасом осознавала смысл сцены, свидетельницей которой стала, укоряя себя за то, что выбрала такой неподходящий момент, когда потребовала, чтобы Уитни вела себя как подобает женщине.




Глава 7


Железный майор действительно не употреблял спиртных напитков. Для Уитни это было настоящим разочарованием. Какой мужчина откажется выпить стаканчик за компанию? И не курил. И если верить игривой Мей Доннер, не интересовался и полненькими вдовушками.

В течение двух следующих дней Уитни собирала эти и другие пикантные сведения о своем заклятом враге. Робби Дедхем серьезно сообщил, что от сапог майора не пахнет, что у него целых четыре рубашки из тонкого полотна с перламутровыми пуговицами, что он левша и каждое утро тщательно бреется. Дядюшка Харви заметил, что его «гостю» не по вкусу ни толстокожие бобы, ни соленая жирная свинина, которой они приправлены, что у него в ранце хранится собственная солонка и мельничка для перца и что в отсутствие кофе или чая он предпочитает пить только кипяченую воду. Майор очень пунктуален, встает и уходит в лагерь всегда в одно и то же время, больше следит за своей лошадью, чем за собой, и любит, чтобы его сапоги всегда были начищены до зеркального блеска. Все эти сведения не давали никакого доступа к его уязвимым местам.

Но должно же быть что-то такое, что нужно этому человеку помимо полного уничтожения виски в долине. Непременно должно быть нечто, что могло бы убедить его отказаться от розысков скрытых в окрестностях винокурен.

Уитни призвала своих людей повнимательнее следить за ним и вскоре узнала, что он разрешает солдатам играть с небольшими ставками, тогда как сам никогда не участвует в игре. Она разочарованно вздохнула: потеряна еще одна возможность повлиять на него. Каждое донесение извещало об отсутствии у него очередного из семи страшных грехов: вожделения, пьянства, алчности…

Казалось, лень тоже не была в числе его недостатков. Он лично руководил ежевечерними вылазками солдат в лес, разыскивая винокурни и другие следы противозаконной деятельности. В дневное же время он неустанно и систематически продолжал обыскивать дома обитателей Рэпчер-Вэлли и подвергать их допросам, смущая непривычными словами, отчего они озадаченно скребли в затылке.

Короче говоря, он казался образцом достойного, положительного и соблюдающего свой долг офицера. И в своей речи, и в поступках он придерживался совершенно не устраивающего Уитни принципа «умеренности во всех отношениях». Единственным отчасти близким к излишеству свойством была его привычка злоупотреблять своей фамилией Таунсенд, которую он упоминал по меньшей мере три раза в день, особенно отдавая приказы солдатам или читая лекции бедному дядюшке Харви. Очевидно, он находит положение своей семьи очень высоким и полагает, что и остальные тоже относятся к ней с благоговением.

— Не так уж это много, — с разочарованием призналась Уитни на собрании своих земляков, — но, похоже, он грешит гордыней. А как сказано в Библии, «Гордыня ведет к погибели, и высокомерие — к падению», Книга поговорок.

Единственная проблема заключалась в том, что гордыня не слишком торопилась привести его к погибели. Ежедневно люди сообщали Уитни, что его поиски все больше приближаются к их главному тайнику с виски и той поляне, где в настоящее время находится винокурня Блэка Дэниелса. К счастью, майор был человеком очень методичным и производил обследование местности по участкам, на которые он ее разделил. Как-то поздним вечером Уитни штопала свои штаны, когда за ней прислали дядюшка Джулиус и дядюшка Баллард, и потихоньку от тетушки Кейт она выскользнула из дома, чтобы помочь им перенести винокурню на участок, накануне уже прощупанный солдатами.

Столь напряженный ночной труд не мог не отразиться на следующий день на ее энергии и внимании, и тетушка Кейт не раз с подозрением поглядывала на уставшую девушку. Вся ее жизнь была посвящена тайной борьбе с Железным майором. Насколько было бы проще, будь он человеком, подверженным обыкновенным человеческим искушениям.

Что же все-таки нужно этому человеку?

Через четыре дня после вторжения солдат в Рэпчер-Вэлли бочки дядюшки Харви были полностью опустошены.

— Тогда купите еще, черт побери! — вспылил майор, после того как лично проверил палку с зарубками, которой пользовались для установления уровня жидкости в бочке. — Мои люди должны получать свой рацион спиртного.

— Не могу, майор. У меня нет наличных… если не считать вашей бумаги. — Низенький дядюшка Харви даже глазом не моргнул под изучающим взглядом майора. — А мои поставщики из Гринсбурга хотят получить деньги за свое виски, потому что им нужно оплачивать налоги наличными.

— Тогда поезжайте в Питсбург и получите свои проклятые деньги, а на них купите спиртное!

— Я никогда не бывал в Питсбурге. — Дядюшка Харви по-настоящему испугался при мысли уехать из Рэпчер-Вэлли. — Да все равно на это ушло бы пару недель.

Майор разозлился и скрипнул зубами, после чего беспомощно помянул черта.

Буквально на следующий вечер у дядюшки Харви появилась еще одна плохая новость для стойкого майора, и старик неохотно разыскал его в лагере, где тот проводил ежедневный вечерний смотр.

— Что значит — нет еды?! — Майор зашагал по примятой траве в дальний конец лагеря и угрожающе навис над хозяином таверны. Низкорослому дядюшке Харви приходилось все время задирать голову, чтобы видеть лицо майора, и у него давно уже болела шея.

— Ну не то чтобы совсем, майор, но осталось очень мало. Ну и я подумал, что, может, вы снизите рацион для солдат, чтобы растянуть провизию на больший срок.

Майор решил убедиться в этом лично и совершил разочаровывающе грустную экскурсию на кухню и коптильню таверны. Он вернулся в лагерь, а перед его глазами все еще маячила жалкая кучку муки на дне бочки.

— Тогда выменяйте, или что вы там делаете, и достаньте еще.

— Я уже пытался, майор, — возразил Харви, бросив нервный взгляд на Чарли Данбера, который лежал неподалеку. У него не было желания оказаться рядом с Чарли в оковах, как бы хорошо его ни кормили. — У людей не так много продуктов, чтобы меняться, и они не хотят принимать бумажные деньги за то немногое, что у них есть. Я уже попросил соседей взять к себе на прокормление моих детей, раз уж так получилось.

Майор разъярился, когда хозяин таверны беспомощно развел руками.

— Тогда я пошлю к этим жителям своего лейтенанта, чтобы он убедил их поделиться своими продуктами.

— Он там ничего не получит, — фыркнул от смеха Чарли Данбер. — Этот ваш лейтенант, у него вид городского парня. Они ему ничего не дадут.

— А тебя кто спрашивает? — обернувшись к нему, закричал майор.

Чарли самодовольно и снисходительно улыбнулся:

— Майор, вам нужен кто-нибудь из местных, человек, который сможет продать и петушиные шпоры.

— И полагаю, ты и есть этот самый человек? — Майор презрительно усмехнулся.

— Не-а, майор, не я. — Чарли озорно улыбнулся. — Я ведь пленник, помните? А вам нужен самый ловкий торговец. Вам нужна Уит Дэниелс. Да она способна выменять овцу на ее же шерсть! И, говорят, пуговицы с напыщенного ничтожества.

Майор вздрогнул и невольно уставился на дырку от пуговицы в своем кителе. Он вскипел от ярости, и вскоре Чарли пришлось пожалеть о своей мстительной насмешке, когда на него надели дополнительную цепь и заткнули рот тряпкой.

Но лейтенант Брукс со своим мальчишеским лицом, не будучи искушен в товарообмене, потерпел такую же неудачу, как и дядюшка Харви, и в тот же вечер девятый отряд мэрилендских волонтеров перешел на половинчатый паек. Майор и лейтенант стали питаться со своими людьми, чего от них совершенно не ожидали, давая понять, что делят с ними все лишения и намерены показать пример стойкости перед лицом любых трудностей. Солдаты с удивлением смотрели, как их командир ест свою горстку сваренных в воде бобов и скудный кусок хлеба, точно так же, как они. Но это зрелище не наполнило им желудки и не улучшило настроения.

К обеденному времени следующего дня, раздраженные голодом, они придирались друг к другу, а к вечеру между ними вспыхнула настоящая ссора. Вид Чарли Данбера, лениво растянувшегося под деревом и набивающего себе живот румяными маисовыми лепешками и кусками пирогов, которые приносили к лагерю жители долины от имени тетушки Сары, только усугублял их страдания. Между часовыми, которые назначались для охраны Чарли, возникали перебранки и даже потасовки, сержант Лексоулт нашел единственную возможность предотвратить нанесение ими друг другу серьезных увечий — почаще менять часовых, чтобы каждый солдат мог поесть досыта хоть раз в несколько дней.

Именно в эти тревожные дни тетушка Сара Данбер с помощью младших сыновей принесла в лагерь горшок с тушеной олениной и большое блюдо только что испеченного печенья. За ней вопреки строжайшему приказу майора не впускать в лагерь местных жителей, покачивая пышными бедрами, плавно выступала Мей Доннер с двумя яблочными пирогами. Как только они появились на центральной дорожке, солдаты повскакивали с земли, привлеченные манящими запахами, словно крысы. Пока женщины кормили своих подопечных, вокруг них собралось плотное кольцо голодных солдат, не отводивших от них жадные взгляды. Кольцо сдвинулось еще теснее, когда они поняли, что еды хватит не только на то, чтобы накормить Чарли и двух его часовых.

Тетушка Сара обернулась на солдат, и их голодные лица тронули ее материнское сердце. Она стала раздавать печенье и предложила им кусочки тушеного мяса. Мей разрезала пироги на тонкие куски и разделила их между всеми. И когда нежданное пиршество подходило к концу, тетушка Сара сокрушенно пробормотала:

— Как же мне тяжело управляться дома без моего Чарли. Если ты слишком проголодаешься, Нед, — она ласково похлопала его по щеке, — приходи, может, наколешь мне дров… и немножко поужинаешь с нами?

— Я… Да я завтра же приду, мэм, — с готовностью откликнулся Нед.

— А можно и мне прийти? Я здорово умею колоть дрова! — заявил долговязый Альберт, с надеждой заглядывая ей в лицо.

И когда, тяжело вздохнув, тетушка Сара кивнула, остальные солдаты стали наперебой предлагать свои услуги.

— Может, и мне понадобится помощь, — воспользовалась паузой Мей Доннер, и сразу же откликнулось с десяток желающих. Она выбрала двух солдат, самых крупных и сильных, а остальные разочарованно заворчали.

— А может, кому-нибудь из ваших соседей тоже требуется помощь? — раздался вопрос из задних рядов.

— Я вот с малолетства хожу за плугом и еще умею разделывать тушу свиньи! — выкрикнул другой солдат.

На женщин обрушились сведения о ловкости и умении каждого, и наконец тетушка Сара подняла руку и призвала всех замолчать.

Хорошо, я поспрашиваю людей. Поскольку мужчины сейчас в отъезде, не одной хозяйке может понадобиться помощь.

И в результате на рассвете следующего дня у лагеря появилось множество жителей поселка и всей Рэпчер-Вэлли, которые забрали с собой солдат, которые охотно согласились поработать за еду. Довольные солдаты отваливались от стола после обильного вкусного завтрака, не подозревая, что должны благодарить за это Уитни Дэниелс. А жители долины с таким же удовольствием смотрели, как растут кладки наколотых дров, как их навесы и сараи покрываются новой крышей, а во дворах появляются запасы только что собранной кукурузы, вознося про себя хвалу коммерческому чутью, свойственному Дэниелсам, которое подсказало Уитни сначала заставить людей нуждаться в пище, а потом хорошенько за нее заплатить.

Естественно, ни майор, ни лейтенант не подозревали о тайном сговоре между солдатами и местным населением. С обостренной хитростью голодных людей солдаты передавали друг дружке сообщение о возможности подкормиться с огромными предосторожностями. А поскольку майор и лейтенант постоянно возглавляли патрулирование и от голода и усталости засыпали в ту же минуту, как падали в постель, то скрывать от них правду было очень просто. И когда уставшие от работы в поле или во дворе сельчан солдаты не проявляли во время прочесывания местности особого усердия, их командиры объясняли это их вынужденным голоданием и другими лишениями… и даже не особенно сердились.

— Надеюсь, нам не придется еще раз перебираться на другое место, — заглядывая в свою кружку, сказал дядюшка Джулиус, когда над отсыревшим за ночь лесом стал подниматься смутный рассвет.

Дядюшка Баллард, сидевший по другую сторону дымящегося костра, поддержал брата энергичными кивками, а опустившаяся рядом с ним на пенек Уитни Дэниелс тоже утомленно уставилась на свою кружку. Почти всю ночь они запечатывали и перетаскивали в надежный тайник последнюю партию виски и смертельно устали. Кружка отличного виски Дэниелс должна была снять боль с утомленных мышц и согреть людей, промерзших от сырого тумана.

— Если нам удалось их перехитрить в этот раз, то сможем и дальше. Люди майора быстро теряют охоту ловить винокуров, — задумчиво сказала Уитни. — Если бы нам удалось найти способ погасить рвение самого майора…

Они немного помолчали, затем дядюшка Джулиус хлопнул себя по костлявому колену и заявил:

— Иди-ка ты домой, дочка. А я тебя провожу.

— Я иду не домой, сегодня вечером я останусь у тетушки Сары. Тетя Кейт начинает что-то подозревать. А тебе лучше не ходить, дядюшка Джулиус… у тебя и так колени болят…

— Не беспокойся за мои колени, дочка. Все знают, я выносливый, как мул.

Уитни устало улыбнулась, и вскоре они шли по лесу, сквозь поднимавшийся туман всматриваясь в знакомые места и уверенно спускаясь по склонам холмов. Когда они оказались недалеко от фермы Данберов, дядюшка Джулиус ушел, и она продолжила одна брести через лес к дороге. Засунув руки поглубже в карманы, она шла, едва передвигая ноги, но наконец впереди между деревьями мелькнул проблеск дороги. Уитни думала только о том, чтобы поскорее добраться до фермы, где она ляжет спать в одной кровати с сестренкой Чарли.

Вдруг треснула ветка, и вокруг нее раздались шум и крики. Ее схватили чьи-то грубые руки, и, узнав напавших, она стала вырываться изо всех сил.

Солдаты!

Шум борьбы, крики солдат и Уитни, которая требовала немедленно ее отпустить, перекрыл громоподобный голос с командными интонациями. Все затихли, и было слышно только учащенное дыхание участников схватки.

— Ну и ну! — В голосе майора звучало неприкрытое торжество, и с высоты своего роста он уставился на напряженную фигуру своей пленницы. — Что мы имеем…

— Немедленно отпустите меня! — На Уитни угрожающе надвинулось возникшее из тумана его мощное крупное тело. Крайняя усталость и остатки воздействия виски мешали ей сражаться с ним в полную силу. — Это… Это просто возмутительно! Напасть на молодую женщину на глазах у всех.

Когда она подняла голову, майор узнал ее, и у него в груди словно что-то взорвалось. Самогонщики, бунтари против закона, контрабандисты, даже обычные воры — в это раннее утро он ожидал встретить любого из них, но Уиски Дэниелс, растрепанную, раскрасневшуюся и вызывающую… Нет, к этой встрече он совершенно не был готов.

— Может, и молодую. — Ему удалось выдавить презрительную ухмылку, и он откинулся назад в седле, чтобы быть от нее подальше. Каждый онемевший и ноющий от долгой езды верхом мускул, каждый его нерв мгновенно ожили от одного факта ее присутствия, и он сразу встревожился. — Но не сказать, чтобы женщина. Какого дьявола вы делаете в лесу в такую рань, барышня?

— Я… проверяла капканы, — ответила она, стараясь говорить как можно убедительнее, так как это признание было отчасти правдивым. «Проверяла капканы, которые расставляли солдаты… и старалась их обойти», — сказала она себе.

— В самом деле? — Он обвел пристальным взглядом ее испачканную в земле куртку, промокшие башмаки, растрепанные волосы и испытал неожиданное облегчение при мысли, что Чарли содержится в плену в его лагере. Действуя под влиянием импульса, он обратился к своему сержанту: — Сержант Лексоулт, отведите людей в лагерь. Я сам допрошу Дэниелс, пока буду провожать ее домой.

Вскоре на узкой лесной тропе Уитни оказалась наедине с Железным майором, и сердце у нее учащенно забилось. Он крепко сжимал ее руку, а его глаза стали жесткими и холодными.

Гарнер Таунсенд обнаружил, что держит Уитни Дэниелс за руку, что его сердце бьется судорожно и часто, и понял, что совершенно потерял власть над своим рассудком. Было настоящей глупостью касаться этой девчонки: каждый раз, когда он ее касается, она наносит ему какие-нибудь увечья. Он еще крепче сжал поводья лошади и руку девушки.

— Идемте, барышня. — Он повернул ее в сторону фермы Дэниелсов.

— Нет. — Сопротивляясь ему, Уитни уперлась в землю каблуками и с силой дернула свою руку. — Я иду не домой, я проведу эту ночь у тетушки Сары.

— Черта с два! — Он круто развернул ее к себе и почувствовал исходящее от нее тепло и слабый запах виски от ее дыхания. — Вы уже провели ночь с кем-то другим, барышня. С кем же? С кем, черт побери, вы были в лесу?

— Я уже сказала! — выпалила она, возмущенная своей догадкой: он думает, что она была в лесу с каким-то парнем. Но ее возмущение тут же сменилось облегчением. Если он так думает, значит, не подозревает, что она имеет отношение к крупнейшему производству виски в Рэпчер-Вэлли. — Я проверяла капканы… одна.

— Ничуть этому не верю, — проворчал он, ощущая под своими пальцами ее теплую руку, удивительно теплую в это холодное утро, отчего у него часто заколотилось сердце.

— Мне все равно, чему вы верите, майор. — У Уитни от волнения перехватило горло, голова странно закружилась, и его глаза стали казаться сверкающими пятнами на предрассветном небе с проглядывающими в нем утренними звездами.

— Вы пили… виски. — Говоря это, он вдыхал его пары. В его представлении этот запах ассоциировался с компанией грубых мужчин, с драками и разгульными пирушками, с их чувством товарищества и вызова. От этого запаха кровь в его венах заструилась еще быстрее и мускулы судорожно сжались в ожидании. Почему-то казалось естественным, чтобы от Уиски Дэниелс исходил запах виски, поскольку она была его противником во всех смыслах. Она бросала смелый вызов его воинскому долгу и искусству, а также мужскому достоинству. И несмотря на предостережение этого последнего довода, прозвучавшего у него в голове, он притянул ее еще ближе к своему напряженному телу.

— Уж очень холодно было ночью, майор. — Уитни изо всех сил старалась держать себя в руках, не поддаваться обаянию чувственной силы, исходившей от него. Но глаза ее невольно всматривались в смелые очертания его губ, а пальцам так и хотелось погладить темные завитки на его висках. Невольно ее голос смягчился. — Глоток хорошего виски согревает кровь.

— У вас и без того достаточно горячая кровь, барышня, — пробормотал он, сдерживая невыносимое желание провести рукой по ее щеке и по прямому носику, чуть вздернутому на кончике. Черт, у нее такая нежная и гладкая кожа… прямо шелковая. Данбер прав: что еще мог мужчина делать с ней в лесу, с этой опьяняющей Уиски Дэниелс? — Кто он? — требовательно спросил он вибрирующим от желания голосом. Он ждал и вместе с тем страшился ее ответа. — Он винокур, да?

— Кто? — Он гладил ее по губам, и это мешало ей сосредоточиться.

— Ваш мужчина.

— Но подумайте сами, майор… — Подавляя смущение, она постаралась говорить с присущим Дэниелсам дерзким вызовом. — Что мне может понадобиться от мужчины?

Это был самый провокационный вопрос, который только женщина могла задать мужчине, а Гарнер Таунсенд был не из тех, кто уклонялся от вызова, опасаясь возможных последствий.

— Гм… вот это, например…

Одной рукой обхватив девушку за затылок, а другой за талию, он прижал ее к своему худощавому мускулистому телу. Уитни обеими руками уперлась ему в грудь, но не нашла в себе сил оттолкнуть его. Она поняла, что он снова хочет ее поцеловать и что на этот раз уступит ему.

Она позволит ему поцеловать себя, понял он, глядя, как приоткрываются ее нежные полные губы, а голова инстинктивно чуть отклонилась, чтобы принять его поцелуй.

Именно этот момент проносился в их памяти при каждой встрече друг с другом, во время стычек в таверне и в лагере. Каждый пылающий взгляд, каждая минута напряженного молчания, каждый оскорбительный наскок призывал их проверить вкус ошеломляющего наслаждения, которое внезапно обрушилось на них в тот памятный первый день их встречи.

Она подрагивала от предвкушения, затем, когда он коснулся ее губ, ее обдало жаром. Его губы нежно порхали вокруг ее рта, словно уговаривая приоткрыться, а язык медленно, гипнотически прикасался к разделяющей губы полоске. Она тихо застонала от потрясения, смешанного с удовольствием, когда он наконец коснулся кончика ее языка своим, а затем обвил его. Руки ее бессильно соскользнули с его груди и обхватили его талию. Достаточно было этого слабого движения, чтобы внутри у него все взбунтовалось.

У него вырвался приглушенный страстный стон, он крепко прижал ее к груди, с головокружением погружаясь в терпкий горячий аромат ее рта. Она закрыла глаза, упиваясь невыразимой интимностью поцелуя.

Наконец Гарнер Таунсенд осознал, что у него дрожат широко расставленные ноги, он открыл глаза и понял, что стоит посередине дороги, неистово обнимая Уиски Дэниелс, как будто собирается овладеть ею прямо на этом месте, стоя. Он не собирался отпустить ее сейчас, когда дошел почти до крайней ступени возбуждения и когда чувствовал около себя ее нежное молодое тело. Не размыкая объятий, он стал подталкивать ее своим сильным телом назад, в лес.

Нежась в кольце его теплых сильных рук, захлестнутая морем пьянящих ощущений, Уитни не сопротивлялась. Они наткнулись на дерево, и он прижал ее к стволу всем своим напряженным телом. Она нерешительно шевельнула руками, и он поднял их и принудил ее обнять себя за шею, а сам снова опустил голову и встретил ее губы для поцелуя. Она с восхищением провела пальцами по его шее и выше, в самую гущу вьющихся волос. Они были удивительно похожи на детские, такие же мягкие, и словно в ответ на ее ласку шелковисто обвились вокруг пальцев.

Его поцелуи стали более страстными и горячими, он целовал ее нежное горло и шею под пышными волосами, а она, истаивая от его ласки, думала только о том, чтобы он не останавливался, чтобы продолжал вот так пылко и жадно целовать ее. Соски Уитни, притиснутые к его телу, напряглись, и появилось уже знакомое ей покалывание. Недавний опыт подсказывал, что существует единственный способ утолить эту божественную муку. Она придвинулась к нему еще ближе. И, словно угадав ее желание и сам стремясь к тому же, он стал гладить ее по груди, по плечам. Затем его длинные тонкие пальцы проскользнули между ними, проникли под шерстяную куртку и быстро освободили напрягшиеся бутоны ее сосков.

Она всем телом содрогалась от желания, когда он начал касаться пышных бутонов ее грудей уверенными ласкающими движениями. Застонав, она выгнулась ему навстречу. Он выдернул из-за пояса разделявшую их рубашку, и его прохладная рука проникла под нее и скользнула к ее соскам; их бархатные лепестки вскоре стали твердыми от нежных ритмических поглаживаний его пальцев. Дрожь возбуждения пробежала по ее нервам, и она чувствовала, что он дрожит в унисон с ней.

От вихря восхитительных ощущений у Уитни кружилась голова. Все ее чувства были направлены в новое русло желаний, которые пронзали ее. Ничто уже не имело значения, кроме упоительного слияния их губ и волнующего ощущения его сильного твердого тела рядом с ней.

Когда он вдвинул колено между ее ног, она с легким стоном позволила ему это сделать. Он обхватил ее за ягодицы и приподнял, плотно прижав к выпуклости между своими бедрами. Мягкими толчками он прижимал свое затвердевшее копье к ее бедрам, вызывая судорожные вспышки наслаждения, расходившееся по всему ее телу. Невероятно приятное ощущение полностью ее захватило.

Сквозь шум в ушах от биения собственной крови Гарнер Таунсенд услышал, как она резко втянула в себя воздух, и почувствовал напряженную дрожь ее тела. Это удивило его и почему-то испугало. Несмотря на застилавший мозг пылающий жар, он вдруг осознал, в каком положении находится.

Ноги его были полусогнуты и широко расставлены, поддерживая их обоих, тело содрогалось, руки были напряжены, а пальцы властно поглаживали ее груди. Кровь ударила ему в голову, и тут же этот удар угрожающе отозвался внизу живота. Он должен выплеснуть всю свою энергию, всю свою страсть, перелить всего себя в соблазнительное тело маленькой Уиски Дэниелс. Оно было таким близким, таким мягким, таким манящим и горячим… Между ними только лоскут материи… Он мог взять ее… прямо сейчас.

Застланный страстью, его взор остановился на усеивающих землю влажных опавших листьях, и это буйство красок, которые засверкали от утренних лучей солнца, проникло в его сознание.

Он вернулся к действительности, и его словно парализовало. Должно быть, он сошел с ума, возбудившись до такой степени, что готов был взять ее здесь, на влажной холодной земле… как будто какое-то дикое животное.

Уитни почувствовала в нем замешательство. Она открыла глаза и с восхищением посмотрела на затененные пробивающейся щетиной щеки, на его густые брови и твердо очерченный подбородок. Он растерянно отпустил ее, и она поймала его руки и снова положила их под свою рубашку, вздрогнув, когда они коснулись ее теплого тела.

Он задрожал, и изменение в нем сразу передалось ей. Выражение его глаз изменилось, они снова приобрели холодный блеск, когда он ужаснулся, осознав, до какой степени забылся и кто довел его до такого состояния.

— Господи!

Его удрученный вздох отозвался в ней разочарованием. Лицо его стало замкнутым, он вынул руки из-под ее рубашки, и они упали, стиснутые в кулаки. Пошатнувшись, он шагнул назад с суровым и неприступным лицом.

— Вы! — наконец обрел он дар речи, указывая на нее дрожащим пальцем, и больше не смог выговорить ни слова. Что-то в этой девушке как будто заперло его речевой механизм. Когда наконец он сумел заговорить, то это оказалось лишь выразительным восклицанием: — Черт побери!

Уитни с недоумением наблюдала, как на его лице появилось выражение отвращения и ужаса, когда он обнаружил, что снова обнимал ее. Она не стала поправлять ни рубашку, ни куртку, которую он в порыве страсти сдернул с ее плеч. На самом деле она просто не могла пошевельнуться: ее возбуждение сменилось постыдной слабостью.

Как мог он так страстно ее целовать, так нежно ее ласкать, а потом с отвращением отпрянуть?

«Как она может стоять здесь, такая чувственная и соблазнительная, — простонал он про себя, — и такая беззащитная?» Ноющая боль в паху подтолкнула его на сумасшедший, дикий поступок… Он снова схватил ее в объятия, поцелуями убирая встревоженные морщинки у нее на лбу, наполняя свои ладони ее полными грудями и вдавливая в ее тело всю меру своей страсти к ней.

— Черт побери! — снова простонал он, со злостью указывая на беспорядок в ее одежде. — Вы не могли бы… — Он замолчал и набросился на нее, сам решив привести ее в порядок, чтобы одновременно устранить и напоминание, и искушение.

Но когда он схватил ее рубашку и начал засовывать ее за пояс, она испытала такое же сильное и волнующее ощущение, как и минуту назад, но только на этот раз в его движениях совершенно отсутствовала нежность. Она неловко отшатнулась, придя наконец в себя от его злости.

— Не надо… — Уитни задохнулась, не в силах продолжать, чувствуя, что к глазам подступают слезы, и стала лихорадочно заправлять рубашку. Перед глазами у нее все расплывалось, и стало трудно дышать. Господи! Она не должна была вот так позволять ему вести себя с ней. Что с ней произошло? Сглотнув комок в горле, она проговорила: — Не касайтесь меня больше… клянусь… вы об этом пожалеете.

— Я уже пожалел, — проворчал он.

Она вся загорелась от негодования и бросилась к дороге. Он сделал ее совершенно беззащитной, оставив только нежность, болезненную реакцию недавно проснувшейся в ней и крайне ранимой молодой женщины.

— Черт! — с досадой и отвращением уже к себе самому прошипел он сквозь стиснутые зубы и кинулся бежать за ней.

Он поймал ее перед самой дорогой и, когда она попыталась от него увернуться, схватил ее за запястье и круто развернул лицом к себе, сопротивляясь, она уперлась каблуками в землю.

Но он перехитрил ее и подтянул ближе к себе. Несколько минут они боролись, затем силы ее оставили, и они затихли. Он перенес руки ей на плечи, а она как можно дальше отвернула от него лицо. Он видел ее напряженное лицо и понимал, что она пытается овладеть своими чувствами. Он хотел заговорить, но обнаружил, что снова буквально лишился дара речи.

— Что вам нужно от меня? — не глядя на него, спросила Уитни.

Вопрос поразил его в солнечное сплетение, как будто мощный кулак Лексоулта. Он только что унизительным образом продемонстрировал, что именно ему нужно, и все еще чувствовал странный сильный острый запах ее рта, провокационно прижатую к нему ее грудь.

— Мне нужен ответ.

— Мне не нравится ваш способ допрашивать… с помощью рук, — тихо сказала она.

Более выразительно обвинить его в отсутствии контроля над своими чувствами было невозможно. Он считал ее подозреваемой в Связи с незаконным винокурением, но вместо того чтобы допросить ее как полагается, нарушил все заповеди офицерской чести и протягивает к ней руки каждый раз, как ее видит. Он вел допрос с помощью рук.

Данбер был прав. Она умеет точно выразиться.

Более мягким жестом он приподнял за подбородок ее пылающее лицо.

— С кем вы были, Уиски?

Уиски?! Она искоса посмотрела на него, пораженная его насмешкой, и даже не расслышала вопрос о винокурне. Он ненавидел виски, считал его недостойным напитком, предназначенным только для простых, грубых людей. И теперь он называл ее Виски. Достаточно было изменить в ее имени две буквы, и он ясно выразил свое презрение к ней, и это после того… Может, он действительно сделан из железа?

Но она-то определенно не железная. Ее ставшее по-новому уязвимым тело заныло, а на сердце легла невыразимая тяжесть. Быстро вырвавшись от него, Уитни помчалась к тетушке Саре.

Он снова нагнал ее и забежал спереди, замедлив шаги, так что ей тоже пришлось сменить бег на шаг. На этот раз вопросов не было, только напряженный встревоженный взгляд его красивых серо-голубых глаз. Эти глаза притягивали к себе ее взгляд, и наконец она опустила горевшие от подступивших слез глаза.

— Вы меня целовали, — тихо сказала она, это грубоватое высказывание скрывало бурю чувств у нее в груди.

— Я… я этого не хотел… — Фраза и для него самого прозвучала ужасно. «Не хотел целовать, значит, и не придаю этому никакого значения». Он содрогнулся от сильнейшего укола совести и не попытался задержать ее, когда она снова обошла его, а зашагал с ней рядом, приноравливаясь к ее поразительно быстрой ходьбе.

Господи! В нем все бурлило. Он не мог логично рассуждать! С отчаянием он прибег к холодному, всепобеждающему достоинству Таунсендов, отчего спина его сама собой распрямилась, а черты лица приобрели жесткое выражение. Он Таунсенд и потому способен справиться с чем угодно, встретить любой вызов, владеть любой ситуацией.

— Это было… прискорбной ошибкой, непростительной для офицера, тем более для Таунсенда. — Она остановилась, он тоже, и когда она подняла на него страдающий взгляд своих сверкающих изумрудных глаз, он почувствовал, что снова смягчается.

— Значит, вы проклинали меня. — Подбородок у нее дрогнул, а в глазах плеснулась с трудом скрываемая боль.

— Я… прошу прощения.

— Мне не нужны ваши извинения. — Она гордо выпрямилась, стараясь не моргать, чтобы предательские слезы не потекли по щекам. — Я хочу одного: чтобы вы ушли. Забирайте своих людей и возвращайтесь в Бостон. Мои односельчане ничего вам не сделали. — Голос у нее сорвался, и она замолчала. Она взглянула на его роскошный китель с оторванной пуговицей, и горло у нее окончательно перехватило от боли.

Притянутая частым пульсированием жилки на ее горле, его рука потянулась вверх, и он нежно провел по ее щеке пальцами. У Уитни это ласковое движение вызвало реакцию, как будто он хлестнул по ее открытому сердцу, и она задрожала, закрыв глаза. Она чувствовала на себе его взволнованный взгляд, его жар снова проникал в нее. О, только не надо снова…

Эта сдержанно нежная рука исчезла, и она вся сжалась, зная, что за этим последует.

— Черт побери!

Внезапно он врезался ей в живот своим широким плечом, и ее подняло в воздух. Она вырывалась и билась, пытаясь вздохнуть, пока он нес ее к своей лошади и перебросил со своего плеча на переднюю луку седла. Лежа на ней вниз лицом, она униженно дергалась и размахивала руками, призывая на него и на все части его тела проклятия.

— Не двигайтесь! — грозно закричал он, взлетел на лошадь, поправив ее в седле так, что она больно прижалась к его твердым коленям, и пришпорил коня.

Кровь прилила к ее голове, и все перед ней неслось перевернутым набок, в голове у нее шумело, когда в ритм скачки она ударялась о его твердые колени и жесткое седло. И когда ей стало казаться, что сейчас у нее что-то лопнет в голове, стремительная рысь сменилась ритмичным шагом, и он столкнул ее со своих коленей и опустил на землю, как мешок с репой. Она едва устояла на ногах, голова у нее кружилась, и дрожащими руками она пыталась убрать с лица волосы, чтобы понять, где оказалась.

Его высокие сапоги со шпорами, бок чалой кобылы, щеголеватое стремя — было первое, что она разглядела, когда кровь отлила от головы. Затем лошадь взяла с места в карьер, и они исчезли.

Она моргала и задыхалась от поднятой ими пыли, не в состоянии обрести дыхание. Повернувшись, она узнала хижину, амбар и навесы рядом с ручьем. Он сбросил ее прямо в пыльном дворе Данберов.

Уитни пробралась в их маленький амбар, держась руками за живот, где болели все мускулы, и моля Бога, чтобы никто не увидел ее в таком постыдном состоянии. Каждый шаг по лестнице был сущим мучением для ее избитых ребер и мускулов. Но, дотащившись до чердака и без сил рухнув на душистое сено, она еще острее осознала случившееся с ней несчастье.

Уитни чувствовала себя разбитой не только физически; каждое движение и ее реакция на него волновали и тревожили девушку. Так, когда она убирала с лица прядь волос, ей почудилось, будто это его рука снова нежно коснулась ее щеки. По щекам потекли слезы, грудь стиснуло от боли, не давая ей свободно дышать.

Она плачет, Боже всевышний! Последний раз она плакала, когда ей было десять лет. А сейчас он так страстно и нежно целовал ее, а потом вдруг стал в чем-то обвинять и вызвал эти горькие слезы. Подлец! Он заставил ее испытывать чувства, которые нарушили безмятежное течение ее жизни. Это было и страшно, и невероятно унизительно.

Внезапно в ее грудях возникло ощущение покалывания, как будто его горячие руки все еще ласкали их, и ей показалось, что она снова слышит его приглушенные стоны, которые вызывали в ней там, в лесу, ответное возбуждение.

Его руки… его стоны… Одна мысль внезапно поразила ее. Этот надменный, самоуверенный майор вел себя так же непристойно, как и она, он делал с ней ужасные вещи! Он целовал и касался ее обнаженных…

Нет, не может быть! Она закрыла глаза, но мысль не уходила. Это его пылающее лицо, горячий блеск его глаз… его откровенные, интимные поцелуи, его страстные объятия, все эти ласки… Невероятно! Все это время ее люди следили за ним, пытаясь узнать, что же ему нужно.

И оказывается, единственное, что было нужно в Рэпчер-Вэлли Железному майору, была она сама.

На полдороге к поселку Гарнер Таунсенд сдержал лошадь и дальше двинулся шагом, стараясь не думать о соблазнительных формах Уитни, о ее сверкающих, словно изумруды, глазах.

* * *


Милостивый Боже! Эта девушка — самое немыслимое и неслыханное создание на свете…

И необычайное, а также чрезвычайно привлекательное, вмешался его внутренний голос. Да, неохотно признал он, чертовски привлекательное!

И, опять послав лошадь в галоп, он на бешеной скорости влетел в поселок. У кузницы он бросил поводья дядюшке Рэднору без обыкновенного напоминания, чтобы он как следует ее вытер и вычистил, и сразу устремился в таверну, даже не заметив двоих своих людей и тетушку Харриет Делани, которые шли к ней на ферму и при его появлении бросились врассыпную. Он ворвался в таверну и взлетел в свою комнату на втором этаже, на ходу стаскивая с себя китель и весь кипя от бури чувств.

Эта неотразимая бестия была то дерзкой, то невинной, то вызывающей, то нежной, но всегда непредсказуемой. Она умела подольститься и бессовестно торговалась, как будто это доставляло ей удовольствие, а своей речью одновременно напоминала и проповедника, и ловкого коммерсанта. Она была смелой и отчаянной, как мужчина, носила кожаные штаны и пила виски. Ее бедра плавно покачивались во время ходьбы, и она всю ночь шлялась по лесу в обществе мужчин.

Скольких мужчин, хотел бы он знать. Каких мужчин? Кто они? Неужели она тоже отвечала на их поцелуи своими нежными и податливыми губами, заманивая их своим теплым острым ароматом, который сохранялся у них после того, как она уходила?

Он застонал и лег лицом на колючий матрац, набитый сеном, упершись ногами в спинку короткой для него кровати. Перед его глазами мелькали яркие пятна… прозрачный цвет зеленоватого моря, цвет спелой вишни, золотисто-коричневое сияние… как порочное сияние вокруг ее головы. Порочное сияние — отличный образ для ее описания. Она шла навстречу его объятиям отважно и трепетно, и в этом, а также в ее честной открытости ощущался привкус ее добродетели, невинности и полное отсутствие женского кокетства.

Уиски Дэниелс была полной противоположностью его представлению о женщине, и вместе с тем его неудержимо влекло приникнуть к этому теплому и противоречивому существу. Она возбуждала в нем мужское начало, как это не удавалось до сих пор ни одной женщине — ни Аманде, ни Хлое…

Аманда… Хлоя… У Гарнера вдруг замерло сердце. Достаточно было произнести в уме эти имена, и это всегда заставляло его опомниться, вернуться в рамки жестко установленных нравственных норм. Вот и сейчас его словно толчком выбило из состояния крайнего возбуждения, и он сразу осознал, что он натворил, и ужаснулся. Господи милостивый!

Он притащился в эту глушь для исполнения воинского долга, в надежде добиться почестей. А вместо этого скитается по лесу с какой-то дерзкой полудикой плутовкой?! Позволил ей отвлечь себя от ясно поставленной цели! Он беспокойно повернулся на спину, смятенным взглядом уставился в потолок. Снова весь содрогнулся от растерянности перед своей роковой слабостью.

Уже два раза женщины переворачивали его жизнь. Дважды они искушали его и предавали. Дважды он повергал в ужас свою семью, позорил ее имя и честь… и все из-за этих проклятых женщин, противостоять которым он был не в силах и которые вовлекали его в страшный водоворот своей коварной стихии. И только сейчас, после долгих лет жесткого воздержания и строжайшей самодисциплины, ему наконец-то представилась возможность завоевать прежнее уважение своей семьи и занять принадлежащее ему по праву место главы преуспевающей компании Таунсендов. И ничто, с угрюмой решительностью поклялся он себе, ничто этому не помешает!




Глава 8


— Если у вас возникнут трудности с реквизированием продуктов у местного населения, — сказал Таунсенд, имея в виду содержание документа, который он вручил лейтенанту, как только тот вошел в комнату, — тогда тащите этого Данбера к таверне и привяжите его к их проклятому «шесту свободы». И оставьте его там под охраной на всю ночь! Скоро до них дойдет, что я не намерен шутить с ними. — Он раздраженно натянул вторую перчатку и решительно одернул китель. — И пока этим занимаетесь, можете согнать этих олухов Делбертонов и допросить их, откуда появился этот шест. Это публичное оскорбление нации… призыв к мятежу!

Он умолк и стал поглаживать виски, успокаивая мучительную головную боль, и ему сразу же представилось видение шеста свободы высотой в двадцать футов, который появился на поляне в прошедшую ночь. Это был свежеошкуренный ствол сосны, врытый на несколько футов в землю и украшенный грубо вырезанной надписью: СВОБОДА. Таунсенд был уже знаком с этой формой протеста против «акта», против налогов и против присутствия в Рэпчер-Вэлли федеральных войск. Во время своего продвижения на запад они видели десятки таких шестов, которые таинственным образом за одну ночь появлялись на общественной земле. И казалось, никто из местных жителей понятия не имел, как он здесь оказался.

Больше всего Таунсенда бесило, что ни один из его солдат не обратил внимания на шум и возню, которыми должно было сопровождаться установление этого столба. Он видел в этом тревожный признак их ослабленного голодом состояния, которое усугублялось сопротивлением со стороны населения.

— Люди уже готовы к разведке? — Майор обернулся к своему подчиненному и заметил, что тот очень бледен и выглядит больным.

— Думаю… вряд ли, сэр. — Исхудавший лейтенант судорожно сглотнул и собрал всю свою храбрость. — Это все из-за сидра, сэр. Они напились его и…

— Сидра? Какой еще сидр? — Таунсенд вздрогнул, когда сделал единственно возможный вывод. — Тот сидр, что конфисковали?

Брукс нерешительно кивнул и отступил на шаг, приготовившись к взрыву ярости командира. И майор его не разочаровал.

— Черт побери! Да кто им дал… Как они…

Брукс беспомощно развел руками и начал что-то заикаясь мямлить, и тогда майор бросился из комнаты, чтобы самому все узнать. Вскоре он уже размашисто шагал по лагерю, закипая от ярости и стискивая кулаки.

Повсюду валялись солдаты девятого мэрилендского отряда волонтеров, вялые и бесчувственные. Вдоль центральной дорожки были разбросаны опустошенные ими глиняные кувшины из-под сидра. Живописными кучками мужчины лежали вокругслабо дымящихся костров, вокруг палаток и под деревьями. Железный майор разъяренно орал наних и изо всех силпинал сапогами. Нескольким солдатам удалось кое-как подняться на ноги, другие толькопьяно ухмылялись, нобольшинство напившихся до бесчувственного состояния отзывались на его пинки могучим храпом. Никто не был в состоянии подняться с колен, а одного беднягу нашли валяющимся лицом вниз в ледяном ручье. Майор ухватил его за ремень и за воротник и вытащил на берег, яростно рыча, что если он еще не умер, то скоро об этом пожалеет.

— И все это… — майор повернулся к Бруксу, в бешенстве вытаращив глаза, и голос его сорвался до визга, — и все это из-за нескольких кувшинов проклятого сидра?!

— Они пили на пустой желудок, майор. — Брукс машинально потер свой живот. — К тому же они крайне утомлены. Так что сидр бросился им в голову. Мы не проверяли его, но, должно быть, напиток довольно крепкий. И, начав пить, они уже не могли… Прошу вас, майор… — Но потемневшее от ярости лицо майора заставило его поспешно отказаться от призыва к снисходительности.

Майор замер на месте, с возмущением сознавая крушение своих планов. Их послали сюда поддержать закон, установить порядок и спокойствие… и только посмотрите на них! Пьяные в стельку, злые и распустившиеся солдаты… презренный сброд! Ему приходится сражаться не только с этими проклятыми винокурами и упрямыми местными жителями, которые их поддерживают, но и со своими людьми, принуждая их выполнять свой долг, в чем они присягнули. Если бы ему дали в командование благородных драгун, он вычистил бы это паршивое гнездо за каких-нибудь три дня!

Он круто развернулся и направился к кузнице, чувствуя в пустом желудке привычную тупую боль. Сам оседлав лошадь, он понесся галопом куда глаза глядят, чувствуя, что от распиравшей его ярости может в любую секунду взорваться.

Низко пригнувшись к шее сильного животного, слившись с ним воедино, он мчался вихрем, давая выход обуревавшим его чувствам, уносясь от угнетающего сознания долга и разрушенных ожиданий.

Постепенно майор успокоился и, оглядевшись, понял, что оказался на берегу ручья Литтл-Беар-Крик. Он спешился и дал лошади напиться и отдохнуть. Упершись ногами в огромные камни, чувствуя себя до крайности утомленным ночными вылазками и постоянным чувством голода, он в который раз задумался о своих подчиненных. Они не меньше его были голодны, измучены и утомлены. Большинство из них стали солдатами по чистой случайности и не очень понимали смысл борьбы с населением. Их обрекли на различные лишения, голод и презрение — зачастую и его собственное. Скорее всего в этом приступе повального пьянства не было серьезной угрозы и намеренного мятежа. Просто они нашли то маленькое утешение, которое смогли найти.

Опустившись на колени, он напился чистой студеной воды, а потом отвел коня на дорогу, которая вилась посередине долины. Вечер был тихим, и он шел рядом с лошадью в свете затухающего дня, впитывая все звуки: шелест сухих листьев, глухой стук копыт, журчание ручья.

Через минуту он оказался у дубового пня в том месте, где уже знакомая тропа вливалась в дорогу. Он увидел грубо вырезанную букву «Б», и у него опять все сжалось внутри. Сам того не сознавая, он нашел тропу, которая ведет к ее дому. Его мгновенно уколола мысль об иронии судьбы, которая выражалась в том, что его люди валялись сейчас пьяными и беспомощными от того самого напитка, который они конфисковали в качестве наказания для Уиски. Получалось, что даже если он выигрывал какой-то раунд борьбы с Уиски Дэниелс, его победа не была окончательной. Это признание жгло его. " Снова перед ним предстало видение шеста свободы.

Стиснув зубы, он вставил ногу в стремя и взлетел в седло. И когда он пришпорил лошадь, побуждая ее к движению, она понеслась… прямо к ферме Дэниелсов.

Кейт Моррисон выносила из кладовки над ручьем корзину с картофелем, когда, услышав стук копыт на дорожке, застыла на верхней ступеньке. В вечернем сумраке она разглядела золотистые проблески на темной фигуре и сразу поняла, кто к ним приближается. Огромная кобыла как вкопанная остановилась прямо рядом с Кейт, и ее поразило, до какой степени он владеет этим сильным животным, заставив его замереть вот так внезапно. От страха у нее сильно забилось сердце, а он соскочил на землю и посмотрел на нее, приподняв свою элегантную треуголку.

— Мадам!

— Майор. — Она приветствовала его сдержанным кивком. — Что вам от нас нужно?

Отличный вопрос, шепнул ему внутренний голос. — Я хочу видеть вашу племянницу, Уиски. — Бог знал, что это именно так. — У меня есть к ней… несколько вопросов.

— Мою племянницу зовут Уитни, сэр, — несмотря на волнение, с достоинством поправила его Кейт Моррисон. При свете восходящей луны она заметила, что у майора насмешливо изогнулись губы, как если бы он хотел сказать, что отлично знает имя ее племянницы. И тем не менее предпочел назвать ее Уиски. Смысл этого названия был ясным и пугающим. — Не могу себе представить, что она может сказать вам такого, что вы не в состоянии обнаружить собственными силами.

Майор угрожающе выпрямился и проницательно всмотрелся в лицо Кейт.

— Тем не менее этот допрос может сэкономить мне время, мадам. Если это вас не затруднит.

Лицо Кейт загорелось, а ее стойкое сердце дрогнуло, настолько неотразимая мужественность исходила от него. И все же она поняла, что он подозревает, что Уитни тоже занята на производстве виски. Иначе зачем ему понадобилось так многозначительно искажать ее имя? Но что действительно ему известно, а самое главное, как он намерен распорядиться своими сведениями?

— Прошу сюда, сэр, — вздохнув, сказала она.

Они вошли в теплую кухню, где невероятно вкусно пахло, и застали Уитни в тот момент, когда она снимала с датской печки, вделанной сбоку в очаг, сковороду с очередной партией печенья.

— А у нас гость, Уитни, — с поразительным спокойствием сказала Кейт, сбрасывая с себя шаль и принимая треуголку майора.

Уитни повернулась и сразу натолкнулась на холодный взгляд майора, отчего едва не уронила сковороду с печеньем. В кухне на мгновение воцарилась мертвая тишина, слышались лишь потрескивание огня и гулкий стук сердца девушки, которая против воли не могла оторвать взгляд от созерцания человека, занимавшего ее мысли…

В свою очередь, взгляд майора с трудом оторвался от созерцания горки золотистого печенья на сковородке и переместился на нежно-кремовые горки ее грудей, выступавших из низкого выреза платья.

Она была в платье! Впервые он видел ее в настоящем женском наряде с забранными вверх волосами. Он тяжело перевел дыхание, стараясь не терять самообладания.

Через мгновение Уитни оправилась от своего удивления настолько, что смогла внимать объяснениям тетушки относительно намерения майора допросить ее. При всем своем волнении она уловила в голосе тетки напряжение и странный выбор слов, которыми та передала ей намерение майора. Она чувствовала взгляд майора на своей одежде, на своей обнаженной коже и вспыхнула, растерявшись от того, что он застал ее в женском наряде. Инстинктивно она пришла к уверенному заключению, что ее сегодняшний внешний вид ему больше по душе и что из-за этого их скрытое противостояние только еще больше обострится.

К тому моменту, когда они усаживались есть, Уитни полностью овладела собой, а выдержка майора, напротив, была поколеблена. Как он ни старался, его взгляд то и дело обращался к длинным юбкам, спадающим с округлых бедер, и перед ним возникали провокационные видения ее обнаженного тела. И в то время, как он старался обуздать разошедшееся воображение, с другого фланга его атаковал восхитительный аромат жареного мяса и свежеиспеченного хлеба и совершенно лишил его способности сопротивляться. В нем боролись противоречивые чувства, но холодное презрение было побеждено страстью, отчего он сразу помрачнел. Не иначе как он сошел с ума, опять здесь появившись.

— Не подумайте о нас плохо, сэр, — сказала ему Кейт, когда она и Уитни уселись за столом, — но мы хотели бы предложить вам поужинать с нами.

— Но, тетя Кейт, — Уитни придала своему лицу самый невинный вид, — такое предложение может рассматриваться как компрометирование чести майора. Но вы присаживайтесь, майор. Можете допрашивать меня, пока я буду есть. — Она очаровательно ему улыбнулась и показала рукой на стул напротив себя.

Он с трудом уселся, и Уитни с удовлетворением отметила, как он крепко стиснул руками свои бедра. Она отправила в рот полную ложку изумительно пахнущего жаркого и, чувствуя на себе пристальный взгляд майора, закатила глаза от удовольствия. Воздушное печенье из слоеного теста вскоре помазали желтоватым маслом, а сверху полили поджаренными яблоками в сладком соусе. Она откусывала их с явным наслаждением, слизывая кончиком языка растаявшее масло с блестящих губ. Майор жадно следил за ее языком, с трудом дыша и чувствуя, что его праведные намерения растворяются в котле досадных желаний. Он крепко стиснул челюсти, лицо его потемнело, а глаза стали отливать стальным блеском.

Уитни твердо надеялась, что заставляет его помучиться.

Она не ошибалась. Он испытывал мучительно тревожное ощущение, которое ползло по его спине, пробираясь в мозг. Чтобы победить это ощущение, он сидел с напряженно выпрямленной спиной и отчаянно пытался вспомнить, зачем он сюда приехал. Наконец он вспомнил — допросить ее! Надо задать хоть несколько вопросов, черт побери, любых вопросов!

— На что в этом году вы использовали свой столь скудный урожай, миссис Моррисон?

— Его сожрали вредители, — ответила Уитни, опередив Кейт. В ее тоне было вызывающее нахальство. — Синяя саранча. Она может дочиста сожрать всю траву в долине, если ее не остановить.

Стараясь проглотить слюну, майор сурово посмотрел на нее, принимая ее вызов.

— Видимо, это та самая саранча, которая срезала ветви и содрала кору с сосны, перетащила ее в центр поселка и вкопала в землю на четыре фута? Именно саранча?

— Прошу вас, майор… — Кейт напряглась, бросая встревоженные взгляды то на Уитни, тона красивого майора.

— За эту ночь на поляне в поселке появился шест свободы. Что вам об этом известно?

— Шест свободы? — удивленно воззрилась на него Уитни. Ребята Делбертоны уже неделю твердили об этом, начиная с того момента, когда несколько солдат стали колоть дрова у Мей Доннер. — Ничего, майор.

— А сами вы где провели прошлую ночь? — Ожидая ответа, он судорожно сжал пальцами край стола. Невольные искорки в ее глазах сказали ему, что она поняла смысл этого вопроса… и насмешку.

— Как где? Здесь, дома, с тетей Кейт. — Уитни инстинктивно посмотрела на тетку, выдавая свое беспокойство, которое майор не уловил.

— А предыдущую ночь?

— Здесь, как обычно…

— Нет, — поправила ее Кейт. — Предыдущую ночь ты провела у тетушки Сары, помнишь? — Затем она повернулась к майору, чтобы все разъяснить. — Когда из поселка ушло несколько мужчин, а другие содержатся в цепях, женщины не чувствуют себя в безопасности — особенно если вокруг по ночам бродят солдаты. Поэтому мать Чарли Данбера иногда просит Уитни остаться у нее на ночь. — Ее негодующий тон был, несомненно, искренним. Очевидно, она ничего не знала о ночных вылазках Уитни.

— Ну конечно! — Уитни метнула в его сторону многозначительный взгляд. — Как это я могла забыть?!

— Господи… — Кейт с тревогой почувствовала, как накаляется атмосфера в кухне, и решила по возможности ее разрядить. — Это же нелепо, майор. Мы никогда не выпускаем из-за своего стола человека, не накормив его. Какие бы у вас ни были правила, но вы должны хоть немного поесть. — Она суетливо встала, чтобы положить печенье на тарелку, а майор понимающе усмехнулся.

— Лгунья! — понизив голос, бросил он Уитни.

Кровь бросилась в лицо Уитни. Как он осмелился вломиться к ним в дом да еще колоть ей глаза их вчерашней встречей в лесу?!

— Не беспокойся, тетя Кейт. Майор уже уходит. — Он встала и указала ему пальцем на дверь. Он не шелохнулся. Тогда она подошла к двери и сняла с колышка его треуголку, затем распахнула дверь настежь, безмолвно приказывая ему убираться.

Его сапоги с подковами лязгнули по полу, он встал и в три огромных шага оказался у выхода и вырвал у нее из рук шляпу. На секунду он задержался в дверях, тяжело дыша и чувствуя в груди странную боль, которую мог связать только с Уитни. Выходя наружу, он схватил ее за руку и вытащил за собой.

— Отпустите меня!

Он тащил упиравшуюся Уитни через залитый лунным светом двор, но когда он посмотрел на нее сверкающими зловещим блеском глазами, она испуганно замерла.

— Идите со мной, барышня! — охрипшим голосом приказал он, затем угрожающе добавил: — Если не хотите, чтобы ваша тетя услышала, что я скажу.

Она послушно направилась за ним к сараю, около которого к ограде для скота была привязана его лошадь.

— Мне нужно получить от вас ответы на несколько вопросов, барышня. — Он остановился за углом сарая, так что их не было видно из дома, и, сорвав с себя треуголку, швырнул ее на землю.

— Вы снова намерены допрашивать меня, пустив в ход руки, майор? — Она подняла его руку, которой он сжимал ее за запястье. Но он не дал ей насладиться торжеством.

— Никаких рук.

Он выпустил ее руку, но, наступая на Уитни, вынудил ее попятиться назад и прижаться спиной к стене сарая. Тогда он уперся в стену кулаками по обе стороны от нее, таким образом пленив ее. Слова возмущенного протеста замерли у нее на губах. Хотя руками он ее не касался, она чувствовала себя пойманной в ловушку его сильного крупного тела, от которого исходили волны пленительного тепла.

— Вы ведь знаете, где находятся винокурни, верно? Там, где вы были в ту ночь… вы ходили к винокурне, пили там виски.

— Н-нет. — Она вся сжалась, чувствуя его дыхание на своем лице.

— Не лгите мне. Я знаю, что мужчина, с которым вы встречались, винокур. Кто он? Где он находится? Вы не можете и дальше его покрывать.

Уитни никогда еще не видела его таким грозным и решительным. Несмотря на все, что между ними произошло, а возможно, именно поэтому он по-прежнему считал, что она встречалась ночью с каким-то парнем.

Все в нем взывало к осторожности: его физическая сила, неприступное выражение красивого лица, уверенность военного командира, облеченного властными полномочиями, упорство, с которым он отмахивался от ее объяснений. Но она не внимала этим предостережениям, охваченная борьбой противоречивых чувств. Наконец возобладали личные переживания: ей не хотелось, чтобы он продолжал дурно о ней думать.

— Это не мой мужчина, а мой отец, — тихо пробормотала она.

— Ах ваш отец! — повторил он, испытывая невероятное облегчение. — И только?

Странная судорога стиснула ей горло, и она только кивнула в ответ. Стальной блеск его глаз сменился чувственным, и, слегка ослабив упертые в стену руки, он наклонился к ней, оказавшись мучительно близко.

— Вы хотите сказать, что в долине только одна винокурня? — Он оторвал взгляд от ее полуоткрытых губ и почувствовал, что снова утопает в глубине ее влажных, блестящих глаз.

— Только одна.

— Вы же знаете, что рано или поздно я отыщу ее… и его тоже. — Его тело выжидательно застыло, восставая против доводов разума и против диктата долга и амбиций. — Для него же будет легче, если вы поможете… скажете, где он находится.

— Он в Питсбурге, об этом вы уже знаете. — У Уитни закружилась голова, мысли смешались. Она уже не соображала, где нужно остановиться, не сознавала, не слишком ли много ему сказала.

— Он действительно в Питсбурге? — Она кивнула, и почему-то он сразу ей поверил. — Но если сам он находится в Питсбурге, следовательно, на винокурне работает кто-то другой.

Уитни затаила дыхание, видя, как он размышляет и… делает единственно возможной вывод.

Она! Он с трудом усваивал эту истину. Господи, ну конечно, она… Она носит мужскую одежду, пьет виски, проводит вне дома целую ночь, а ее отец — основной производитель виски в долине. Почему же он так удивился, выяснив, что она тоже занимается этим делом? Он понял, что меньше всего он хотел бы об этом узнать. В нем произошла стремительная схватка противоречивых чувств… и Гарнер одолел Таунсенда.

— Я не хочу причинять вам неприятности, барышня.

Он жадным взглядом впитывал молочно светлеющую в полумраке кожу, женственную линию ее плеч, изящные черты юного лица. И желание, которое он все время подавлял в себе, охватило его с силой шторма. Он прижался к ней трепещущим от страсти телом, нагнул голову и оторвал руки от стены, готовый обнять ее и приникнуть к ее манящим губам в упоительном поцелуе… Но тут же снова вцепился в грубо отесанные бревна, напомнив себе с яростным шипением: «Никаких рук!»

Пока он медлил, не решаясь поцеловать ее, она машинально облизнула пересохшие губы кончиком языка, и против этого искушения он не смог устоять. Он буквально ринулся на ее рот и накрыл своим, властно, как будто это было его прирожденным правом, требуя ее ответа. И Уитни доверчиво открылась ему навстречу.

Она обняла его спину, чувствуя под своими ладонями напряженные в объятии мышцы, и, отвечая на его неистовый поцелуй, привстала на цыпочки и прильнула к нему всем телом. Непривычно тесное платье сдавливало ей ребра, словно подражая его крепким объятиям.

Упоенный и успокоенный ее ответным поцелуем, он стал целовать ее виски, линию подбородка, ямку у горла, потом приник губами к шелковистым холмикам ее грудей, и по ее телу будто пробежала молния, коснувшись самых чувствительных мест — нежных сосков и самого низа живота. Она провела ладонями по его лицу, потом по широким сильным плечам. Коснувшись холодных на ощупь золотых эполет, она открыла глаза и уставилась на них, словно видела впервые. Они были холодными и безответными, совершенно не похожими на живое тепло его сильной шеи.

И все же они были частью Гарнера Таунсенда, на мгновение эта мысль отрезвила ее, но она беспечно от нее отмахнулась, испытывая к нему желание, какое может испытывать женщина к пробудившему ее чувственность мужчине. Искушаемая воспоминанием о том, как он ритмично и напористо прижимался к ней своим телом в лесу, она вся трепетала в ожидании повторения пережитого опыта и того, что за этим должно последовать, насколько она себе представляла. И в этот момент она всем своим существом осознала истину: она желает Железного майора так же страстно, как он желает ее.

Впервые в своей жизни ей захотелось быть женщиной и заключить с мужчиной «женскую сделку». Каждым трепещущим в ней нервом и чутьем опытного коммерсанта она понимала, что сделка с Железным майором должна перенести ее в рай.

— Что вы возьмете, майор? — томно прошептала она, уткнувшись в его шею, отчего у него по коже побежали сладостные мурашки. За этим последовал долгий поцелуй, от которого у нее закружилась голова и ослабели ноги. Она снова пришла в себя и продолжала свой простодушный торг: — Только это должна быть честная сделка… Сначала мы должны договориться. Скажите мне, что вам нужно?

— Вы знаете, что мне нужно, барышня, — хрипло прошептал он и прижался к ней всем своим длинным крупным телом, лаская ее в объятиях. Она слабо застонала и спрятала лицо в его китель, встречая толчки его возбужденного тела с блаженным сознанием своей власти над ним. Да, с легким головокружением подумала она, она знает, что ему нужно.

— Но должны же мы условиться о сделке? — прошептала она ему в грудь, в самое сердце.

Сделка! Второй раз она произносит это слово, отметил он затуманенным страстью мозгом. Первой его реакцией было полное замешательство, но затем его пронзила тревога.

Сделка? Как сделка? Он замер и только теперь с потрясением осознал, что опять находится в состоянии крайнего возбуждения и прижимается к ней всем телом. Затем он еще раз повторил в уме ее слова и весь закаменел.

— Когда мы с вами ляжем в постель, это должна быть честная сделка. Что вы дадите? — Она требовала у него ответа, и грудь ее вздымалась от учащенного дыхания. И когда он сосредоточил взгляд на ее нежном, проникнутом страстью лице, на подернутых дымкой желания искристых глазах, на припухших сочных губах, холодные доводы его разума едва не растаяли перед этим видением богини искушения.

Он резко отпрянул, восставая против своего вожделения, и с каждым вздохом обретал покачнувшуюся под собой почву. Сделка! Он не верил своим ушам. Она хочет торговаться с ним… хочет подкупить его своим искусительным телом? Он весь напрягся в ее объятии и, убрав руки со стены, стиснул их в кулаки. В нем кипела ярость, сплавленная с нестерпимым желанием.

Она взяла его штурмом, превратив в объект насмешки для собственных солдат, обманывая, обдуривая его и «торгуясь» с ним. И сейчас без зазрения совести льстила ему своими ответными ласками, предлагала ему взять ее тело в обмен на то, чтобы он убрал своих людей из Рэпчер-Вэлли, чтобы он вернулся в Бостон с пустыми руками и с позором.

— Мне нужен спирт. — Он с трудом выговорил эти слова, каждое из которых, казалось, отрезвляло его. — Винокурни и нарушители закона.

Все опять повторилось… от него вдруг повеяло холодом, он отступил с раздражением излостью. Уитни была ошеломлена, уничтожена… Ее руки безвольно соскользнули, она в отчаянии вглядывалась вего застывшее искаженное лицо, чувствуя рядом сдерживаемую дрожь его тела. Ему нужны винокуры, сказал он. Это должно стать одним из условий сделки между ними? Его ценой за то, чтобы он ее любил? Как только у нее в мозгу оформился этот вопрос, она сразу его озвучила.

— И я тоже?

Боже, вот он — единственный вопрос, которого он хотел бы избежать! Вот причина, по которой он не позволял себе думать, что она действительно участвует в этом преступном занятии. Неужели он и в самом деле способен ее арестовать? Каждый раз, когда он оказывался рядом с ней, он полностью терял над собой власть, терял к себе уважение, изменял своему долгу. Даже сейчас, с тревогой ловя в ее глазах признаки боли, он испытывал почти непреодолимое и постыдное желание прижать ее к себе.

— Сделка? — прорычал он, приходя в ужас от того, как она сумела смять его мужскую решимость, и заставляя себя не смотреть в ее пораженное лицо.

Она настоящая лгунья и подлая лицемерка. Только его тайный порок, это свойственное ему возмутительное вожделение… Да, вожделение, именно так, заставляло его предполагать такую абсурдную мысль, что ее можно обидеть, оскорбить, ранить… Она просто бездушное существо, чье единственное предназначение состоит в искушении, и больше ничего.

— Снова ваша вечная мена и торговля. Ваши прелести в обмен на уход отряда военных из долины, вы этого надеетесь достичь своей сделкой? Вы действительно думаете, что сможете ускользнуть и скрыть то, чем занимаетесь здесь вы и ваши земляки? Вы, предательски изворотливая Иезавель!

И он с содроганием отпрянул от нее.

— Имейте в виду, вы ничего не добьетесь своей излюбленной наглой торговлей, кроме тревог. С другой стороны, теперь я точно знаю, за кем следует следить. И я вас поймаю на месте преступления, барышня… вас и всю вашу банду преступников!

Пораженная ужасом Уитни без слов смотрела, как он пронзил ее презрительным взглядом, поднял свою треуголку и взлетел на лошадь. Через мгновение ее обдало вихрем пыли, она задохнулась, но была не в силах сдвинуться с места, испытывая невыносимую боль в сердце.

Он подумал, что она предлагает ему свое тело в обмен на то, чтобы он увел свой отряд и прекратил поиски винокурен? Она с потрясением осознала все последствия его предположения. Как она могла так глупо себя вести?! Он был заклятым врагом ее отца и односельчан, а она думала заключить с ним сделку, намереваясь отдаться ему по любви. Ее женское желание близости с ним возобладало над ее долгом и ответственностью — над всем, что для нее важно и дорого. Стоило ему поцеловать ее, как она забыла обо всем, кроме наслаждения от его поцелуев и ласк. Куда девался ее инстинкт торговца? И куда девалась ее гордость?

Она закрыла глаза, и в голове у нее снова раздались его последние жестокие слова. Теперь он знает, за кем следить… кого ловить. Он получил то, ради чего приехал сегодня — нужные ему сведения. И под его умелыми поцелуями… Боже! Он не постеснялся пустить в ход свои напористые ласки. Да, он заставил поработать на себя ее страсть. Она испытывала невыносимую боль, вспоминая о том, как позволяла ему бесстыдно касаться себя. Горячий стыд жег ей сердце, изгоняя из него зарождающуюся женственность чувств.

Она выдала ему своего отца. Он назвал ее предательницей, Иезавелью. Что ж, он прав. Она пренебрегла годами любви и преданности ради нескольких моментов наслаждения…

Сжимая свои плечи обеими руками, она добрела до скамьи у дома и без сил опустилась на нее. Сердце ее, казалось, замерло в болевом спазме. Иезавель!

И вдруг у нее промелькнула одна мысль. С минуту она сидела, разрываемая между невыносимым бременем стыда и возрождающейся гордостью Дэниелсов. Затем медленно выпрямилась, оживая, боль в сердце уступила место вызову разума.

— Нет, не Иезавель, — пробормотала она, чувствуя, как все представляется ей в новом свете. С присущей Дэниелсам сообразительностью она разгадала эту головоломку. Она была не Иезавелью, а Далилой!

Тетушка Кейт всегда говорила, что в мире существует два типа женщин: приличные женщины и Далилы. Этот вывод всегда страшил Уитни, она боялась, что когда-нибудь этот роковой приговор произнесут над ней самой. Не признаваясь самой себе, она опасалась, что ее неприязнь к женскому платью и стремление избегать всего, что свойственно женщинам, делают ее первой кандидаткой на тип женщин, которых тетя Кейт так презирала: на Далилу.

И вот наступил момент, которого она так опасалась. Затаив дыхание, она обдумывала это соображение. Но постепенно из пепла ее сгоревших ожиданий восстало странное чувство огромного облегчения, сопровождаемое ощущением возврата к себе истинной. Она пыталась вести себя «достойно женщины», открыла свое сердце навстречу мужчине и пыталась заключить с ним честную сделку. И что же это ей принесло? Только боль, унижение и слезы. Тьфу! Далила в Уитни Дэниелс никогда не оказалась бы настолько глупой, чтобы попытаться совершить честную сделку с таким, как…

С майором Самсоном! Вот как она назвала его, жестоко издеваясь над ним. Она не очень понимала обнажающую природу своей насмешки. Тетя Кейт твердила, что все мужчины — Самсоны. Включая и майора Гарнера Таунсенда, нравится ему это или нет. У него в крови такая же горячка, как в крови Чарли и других мужчин. Вот почему он целовал ее, ласкал и становился таким горячим, когда они оказывались рядом, настоящая горячка Самсона. Это не имеет к ней никакого отношения, призналась она себе со стыдом. Он проделывал бы это с любой другой Далилой, не принимая во внимание ее личность. Все произошло именно так, как говорила Тетушка Кейт, поняла Уитни, проглотив комок горечи. Гордый и самонадеянный Железный майор, этот образец трезвенника и федеральной добродетели, был лишь Самсоном, жаждущим Далилы.

— Уитни? — Спустя несколько минут Кейт нашла девушку сидящей на скамье, с прямой спиной и со странно блестящими в свете луны глазами. — Господи, Уитни, здесь уже холодно! — Она стянула с плеча толстую шаль и одним концом накрыла племянницу. — Ты здорова? — Она уселась рядом. — Майор… он… ничего тебе не сделал?

— Он? — Уитни прижалась к уютному, теплому телу тетки и успокоила ее, прибегнув к привычной полуправде. — Он слишком благороден, чтобы пачкать свои руки о таких, как мы.

Блестящий и самоуверенный майор Таунсенд больше любого мужчины заслуживает своей Далилы. И он ее получит!




Глава 9


Обычно Уитни довольно поздно ложилась спать, поэтому и вставала довольно поздно. Но на следующее утро она проснулась уже с первыми лучами солнца. И когда спустилась вниз помочь готовить завтрак, она была одета в зеленое шерстяное платье поверх ненавистного корсета. Ее тетка замерла от удивления и растерянно развела руками. Уитни ласково ей улыбнулась, набросила шаль и подхватила кувшин для молока. Кейт смотрела из окна, как она идет по двору, направляясь к сараю, и глаза ее удивленно округлились при виде того, как решительно девушка покачивает бедрами, размахивая юбками. Превращение Уитни за одну ночь в поразительно привлекательную женщину было пугающим, и не нужно было гадать, что ее к этому подтолкнуло.

Причиной, конечно, был майор и то, что вчера вечером произошло между ними. Кейт внутренне содрогнулась. Майор явно происходил из аристократической семьи, занимавшей высокое положение в обществе, к тому же был чрезвычайно привлекательным внешне. То есть, по мнению Кейт, был как раз таким человеком, который способен был ослепить и обесчестить смелую, но неопытную девушку вроде Уитни. Выросшая в почти семейном кругу скромных фермеров и жителей Рэпчер-Вэлли, Уитни совершенно не была подготовлена к противостоянию вкрадчивым манерам этого искушенного джентльмена, который наверняка думал только об удовлетворении своих плотских желаний, а затем легко мог отбросить ее за ненадобностью.

Внезапно перед мысленным взором Кейт предстала сцена в спальне Уитни, когда молодые люди застыли друг перед другом, охваченные страстью, и ее опасения резко возросли. При всех своих грубоватых мальчишеских повадках Уитни была хорошей и порядочной девушкой, пылкой и прямодушной. Если майор сумеет увлечь Уитни, отчасти это будет и виной Кейт. Ведь она сама настаивала, чтобы Уитни одевалась и вела себя как подобает женщине, постоянно приводя в пример светское общество с его правилами…

А в полутора милях отсюда, в своей комнате на втором этаже уютной таверны дядюшки Харви, Железный майор нарушал свое обыкновение рано ложиться и рано вставать. Он лежал лицом вниз на слишком короткой для него кровати, забыв выставить за дверь запылившиеся сапоги. Только часов в одиннадцать Бенсон осмелился войти в комнату командира с котелком сваренной на воде овсяной каши и застал его крепко спящим. Услышав деликатное покашливание Бенсона, Таунсенд проснулся, вскочил с блуждающими глазами и спросонья что-то забормотал.

Увидев, что это всего лишь Бенсон, он с силой потер воспаленные глаза и лицо, вздрогнул и с испугом воззрился на свои руки. Бенсон бросил на них осторожный взгляд и присвистнул:

— Э-э, да у вас занозы, майор. Хорошо еще, что в свое время мне пришлось поработать хирургом.

И вскоре Железный майор морщился от боли, когда у него из-под кожи вырывали занозы — эти досадные напоминания о его встрече с Уиски Дэниелс. «Чертовски походит на нее», — проворчал он себе под нос, стараясь не дергаться, когда Бенсон запускал острие иглы ему под кожу. Она буквально влезла ему под кожу. По какой-то извращенной иронии судьбы он постоянно оказывается в унизительно-оскорбительном положении. Вот сейчас его руки оказались полны заноз от этой проклятой стены! И это получилось в результате того, что он пытался держать руки подальше от Уиски Дэниелс. Можно себе представить, какой ужас его ожидал, если бы он действительно…

Он закрыл глаза, не в силах даже думать об этом.

К середине дня майор побрился, облачился в мундир и шагал по своему лагерю, изучая урон, нанесенный его людям проклятым сидром Дэниелсов. Солдаты двигались замедленно, как будто опасались, что у них может отвалиться голова, но в остальном были здоровы. Стремясь заслужить его прощение, они с готовностью исполняли его приказы. Несмотря на адскую головную боль и мучившую их жажду, вскоре они раскачали и выдернули шест свободы и навели в лагере порядок, даже вырыли по его приказанию новую яму для отхожего места. Если их командир решил не вспоминать их проступки, они ничего не имели против.

Майор подозвал Лексоулта, приказал ему взять двоих людей и отправиться к ферме Дэниелсов, чтобы скрытно наблюдать за всем, что там происходит. Они должны были неотступно следовать за «барышней», куда бы она ни направилась, и регулярно обо всем докладывать. Он смотрел им вслед, пока они не скрылись в лесу, и мстительно улыбался. Он позаботится о том, чтобы маленькая Иезавель получила немного больше, чем то, чего она хотела добиться своей торговлей.

В тот день и вечер в лагере было тихо. Приступ лихорадочной утренней деятельности солдат днем сменился внутренним беспокойством. Облегчение, которое они испытали, поняв, что не будут наказаны за повальное пьянство, было кратковременным. К вечеру они снова помрачнели, почти не разговаривали друг с другом, как могли залечивали мозоли от тяжелой работы с лопатами и угрюмо заглядывали в миски, где плавали сваренные в воде бобы. И когда на следующее утро на краю лагеря крадучись появилась тетушка Харриет Делани в поисках желающего поработать на ее ферме, у нее не было отбоя от изголодавшихся добровольцев.

И на второй день Уитни появилась в платье и занялась домашними хлопотами, проявляя услужливость, которая настораживала Кейт. Тетка понимала, что в душе девушки происходит что-то важное. Время от времени Уитни замирала за делом — кормлением цыплят или замешиванием теста, — и ее взгляд становился задумчивым и созерцательным. Кейт были знакомы эти признаки: мозг племянницы занят энергичной работой.

Войдя к обеду в кухню, Уитни сообщила:

— Ну вот, теперь их уже трое.

— Трое чего? — спросила Кейт, поправляя в очаге котелок с тушеным мясом и заталкивая его вглубь, на угли, деревянной ложкой. Она обернулась и увидела в глазах Уитни опасные искорки.

— Трое солдат, которые следят за сараем и за домом. Они торчат здесь уже весь день. — На лице Уитни проскользнула характерная хитрая усмешка, точь-в-точь как у ее отца. — Наверное, они очень проголодались, тетушка Кейт, и наверняка обрадуются, если мы угостим их тушеным мясом и кружкой кофе.

Кейт с облегчением улыбнулась. Теперь она понимала, что так занимало ее племянницу. Благодаря своей наблюдательности Уитни всегда знала, что происходит вокруг. И помоги Бог Дэниелсам побеждать своих противников… добротой.

По правде говоря, голова Уитни была занята еще кое-чем: будущим Рэпчер-Вэлли, скорым возвращением отца и катастрофическими последствиями признаний, которые коварный майор вырвал у нее. Что произойдет, когда Блэкстон Дэниелс вернется домой и обнаружит всю долину заполоненной солдатами, которые только и ждут, чтобы его схватить? Что бы там ни говорили о Дэниелсе, он страстно верил в свою правоту и, оказавшись в тяжелом положении, никогда не проявлял излишней сдержанности. Когда ее отец вернется домой, он неминуемо сойдется с Железным майором в непримиримой борьбе. И раз она выдала своего отца, той ей и предстоит загладить свою вину — нужно избавиться от майора до возвращения отца.

В распоряжении Уитни всегда были приемы Дэниелсов, а теперь еще и Далилы…

— Майор, она никуда не ходила, — доложил Лексоулт следующим вечером, стараясь скрыть свое смущение. Она и не могла никуда уйти, потому что три раза в день носила ему и его людям еду, а в остальное время постоянно была на виду, занимаясь домашними делами во дворе или в доме.

— А где она сейчас, пока вы стоите здесь и занимаетесь пустой болтовней, сержант? — грозно спросил майор, поднимаясь из-за стола в таверне.

— Да здесь, майор, в лагере. Принесла одеяло этому парню, Данберу. Я и подумал, что пока доложу вам…

— Черт!

Майор сорвался с места, выбежал из таверны и лишь посередине лагеря спохватился и замедлил шаг, выискивая взглядом ненавистные штаны из оленьей кожи и рубашку из домотканого полотна.

Но его взгляд уловил, как между палатками промелькнули зеленая юбка и золотистые рыжеватые волосы, по-девичьи распущенные по плечам. Он сбился с ноги, не ожидая увидеть ее такой… женственной. Он уже почти убедил себя, что инцидент, который произошел между ними в ту ночь, был всего лишь неприятным сном.

Уитни уже прощалась с Чарли, когда уголком глаза заметила майора, который несся на них, как сорвавшаяся с колес груженая повозка. Она обернулась, готовая сразиться с ним и исполнить свой торжественный обет.

— Какого черта вы здесь делаете?! — загремел майор, из соображений собственной безопасности останавливаясь в нескольких шагах. — Я же приказал вам держаться в стороне от лагеря! — Его взбешенный взгляд невольно переместился на нежные плечи, приоткрытые сползшей шалью.

— Становится холодно, майор, — спокойно ответила Уитни. — А раз уж вы так упорно держите бедного Чарли под открытым небом, я и подумала, что будет справедливо, если у него появится еще одно одеяло. — Все это было сказано с самым невозмутимым видом, но она не могла не метнуть взгляд на кипу одеял, сложенных на торчавших ветвях дерева, под которым был прикован Чарли. Очевидно, все жители долины были озабочены здоровьем Чарли… как и состоянием его желудка, потому что он заметно раздобрел за время вынужденного безделья. Майор проследил за направлением ее взгляда, и эта куча одеял довела его до взрыва.

— Черт побери, немедленно убирайтесь из лагеря! Ко всем чертям! Сию же минуту! — заорал он.

— У вас положительно дар к богохульству, майор. Можно только удивляться, кто вас воспитывал.

— Вон! — зарычал он, угрожающе двинувшись на нее. Уитни направилась прочь по дорожке, однако явно нисколько его не испугалась. И когда Чарли уже не мог их слышать, она вдруг остановилась, из-за чего майор вынужден был резко затормозить, чтобы не наскочить на нее. Быстрый взгляд вокруг убедил ее, что их никто не услышит, хотя отовсюду могут за ними наблюдать.

— Я хочу, чтобы вы убрались из Рэпчер-Вэлли. Мы все этого хотим. Она говорила тихо и очень серьезно, а ее глаза сверкали, как изумруды. — А вам, вероятно, необходимо выполнить свою миссию. Так что у меня есть к вам предложение, майор.

— Не валяйте дурака, — проворчал он, чувствуя предостерегающие уколы в области затылка. — Я вам ясно дал понять, что не хочу иметь ничего общего ни с вами, ни с вашими сделками. — Его нервировало спокойное поведение Уитни и холодный взгляд ее прекрасных глаз.

— Вы ни за что не получите ни наши винокурни, ни винокуров, майор. — Хотя ее женское самолюбие было глубоко уязвлено его заявлением, она вздернула голову. — Но я пришла сюда для того, чтобы предложить вам забрать виски, все до последней капли. И могу вас заверить, что его больше чем достаточно, как если бы вы каждую ночь обнаруживали в лесах новый склад. Оно ваше, майор, при условии, что вы забираете виски и на следующий же день навсегда уходите из долины.

Уитни сложила руки под грудью, и шаль сползла у нее с одного плеча, но она и виду не подала, что заметила это, и пристально следила за его реакцией. Сначала в глазах Таунсенда промелькнула усмешка, готовность с презрением отвергнуть и ее, и ее «сделку». Но этот порыв был сметен внезапно ясным и четким представлением, что означает ее предложение.

Уитни отлично понимала, что если майор согласится, это будет означать исполнение его задания таким образом, что непомерная гордость Таунсенда будет сохранена и в то же время осмеяна. Ему предлагали победу, и Уитни сама не знала, хочет ли она, чтобы он ее принял или отверг. Часть ее существа хотела видеть униженным этого высокомерного, самоуверенного типа; но другая часть предпочла бы, чтобы он отверг ее предложение, чтобы он решил сохранить свою мужскую честь и достоинство ценой отказа от своих амбиций. В конечном счете речь шла о его гордости и чести. Она затаила дыхание. Верно или нет она оценила этого надменного аристократа с востока?

Кровь стала медленно заливать майору шею и уши, после чего распространилась и налицо. Она предлагала им обоим выход, сделку, которая предоставляла ему возможность возвратиться в Бостон с какими-то результатами, а ей и ее людям — и дальше производить свое контрабандное виски. Уиски Дэниелс дерзко и нагло предлагала ему удовлетвориться «синицей в руке», хотя, признаться, в этом случае было бы исполнено одно из его самых страстных желаний: как можно скорее отрясти пыль этого презренного места со своих блестящих сапог. Искушение было чудовищным.

Ах ты черт! Она опять решила обвести его вокруг пальца! Только сделка в духе Иезавели могла так точно рассчитать силу этого искушения. Какая, к черту, сделка! Это же попросту взятка! Она пытается соблазнить его с тем, чтобы он предал свой долг и свою честь офицера и джентльмена.

— Нет, хитрая бестия! — Он шагнул вперед, так что касался ее юбок. — Я не стану участвовать вваших коварных сделках. Или я сам захвачу ваши винокурни, виски и винокуров, или уйду ни с чем. Вопреки общему убеждению, которое царит в вашей жалкой деревушке, есть вещи, которые не имеют цены, вещи, которые не могут стать предметом торговли или мены. И вам, самоуверенная Иезавель, очень не повезло, что вы столкнулись с одной из этих вещей! — Он в ярости сощурил глаза и сделал еще шаг вперед, вынудив ее отступить.

Сердце Уитни сжалось, когда он употребил это имя, но она не позволила себе немедленно среагировать на оскорбление, а лишь с деланным равнодушием повела плечами:

— Значит, сделки не будет?

— Нет, черт возьми! — тихо прорычал он.

Неожиданное спокойствие, с которым Уитни встретила его отказ, окинув его оценивающим взглядом, не дало ему в полной мере порадоваться своей стойкости и заставило его насторожиться.

— Вы пожалеете об этом, майор.

Она круто развернулась, так что ее взметнувшиеся юбки задели его сапоги, и покинула лагерь, направляясь к дому у дороги. Уитни в замешательстве размышляла над фактом, в котором только что убедилась: Железного майора действительно нельзя купить. Девушке, чья жизненная философия строилась на утверждении, что все имеет свою цену, трудно было сразу примириться с доказательством обратного.

— Что ж, я попыталась действовать в духе Дэниелсов! — воскликнула она, достигнув главной дороги. — Открыто предложила ему честную сделку с взаимной выгодой для обеих сторон. Но он от нее отказался. Теперь пусть пеняет на себя. Он сам довел меня до этого.

Гарнер Таунсенд уловил в глазах Уитни многозначительный блеск, когда она выкрикнула ему свою последнюю угрозу и пошла вон из лагеря. И не мог оторвать взгляда от ее покачивающихся юбок, пока она не скрылась из виду. Что-то здесь не так, она слишком спокойно восприняла его отказ, как будто почти его ожидала… У него мороз по коже пробежал. Ее спокойный оценивающий взгляд, ровный, сдержанный и холодный тон. Он обескураженно прошептал про себя поговорку: «Разгневанная женщина пострашнее самого черта». А Уиски Дэниелс известна своей склонностью применять в борьбе нечестные приемы.

Ничего не видя перед собой, он повернулся и направился назад, в глубь лагеря. И через несколько шагов нос к носу столкнулся с Чарли Данбером, который стоял под деревом, широко расставив ноги и скрестив на груди загорелые руки.

— Я видел, майор, как вы разговаривали с Уит. — На лице Чарли было напускное добродушие. — Клянусь, эта девица способна даже епископа уговорить скинуть штаны! — Он тут же посерьезнел, понизил голос, а в черных глазах зажглась ненависть. — А вас ей удалось уговорить, майор?

Майор вздрогнул:

— Если не хотите, чтобы вас связали еще туже, Данбер, придержите язык.

— Вы заключили с ней сделку, майор? — Чарли рванулся вперед, насколько ему позволили цепи, опустив руки и выпячивая вперед широкую мускулистую грудь. Что-то в его напористости убедило Таунсенда, что парня не интересует сделка относительно виски и винокурен.

— Какую сделку? — спросил Таунсенд, чувствуя, что его снова охватывает гнев при воспоминании о ее предложении. Ее тело… Может, парень имел в виду этот род сделки? Но как мог Данбер узнать об этой… — Господи, вы имеете в виду такую сделку? Вы и этим торгуете в вашей проклятой дыре?

— В Рэпчер-Вэлли мы всем торгуем — открыто и честно. Например, когда мужчина хочет девушку, он предлагает ей честную сделку. Заявляет прямо, чего он хочет и что за это даст и женится он на ней или нет. И все это открыто и честно обговаривается. — Голос Чарли стал требовательным. — Так вы договорились, что уложите ее в постель, майор?

Господи! Данбер пользовался теми же самыми выражениями. «Честная сделка», «что он даст» и «договориться»! После выразительного молчания Таунсенду удалось вложить в свой взгляд все свое презрение.

— Не в моем вкусе ни она сама, ни ваша привычка заключать сделки, Данбер. Жестокость и безнравственность этого…

— Ну, у вас-то самих на востоке это устраивается не лучше, чем у нас, — возразил Данбер, оценивая стоявшего перед ним надменного аристократа. Напряженные мускулы, суровое лицо, мрачное настроение… Нет, он точно не похож на мужчину, который только что поладил с женщиной. Ревность Чарли немного поутихла, и он даже смог разглядеть во внешнем виде этого майора все признаки сексуальной неудовлетворенности. Чарли снова сложил на груди руки, тело его расслабилось. — Я слышал, у вас, на востоке, вы покупаете и продаете женщин за деньги.

— Возможно, это и происходит в трущобах, но не в цивилизованном…

— Я имею в виду приданое… и все в этом роде, — сказал Чарли и заметил, что на чопорном лице майора проскользнула неуверенность. Затем он с предостерегающим взглядом вернулся к тому, с чего начал: — Имейте в виду, майор, Уит Дэниелс моя! Я собираюсь заключить с ней сделку, даже если мне придется на ней жениться. И хочу быть ее первым мужчиной.

Лицо Таунсенда побледнело.

— Вы хотите сказать, что эта полудикая развязная…

— Она еще не заключала честной сделки с мужчиной, — спокойно сообщил Чарли. — И я хочу быть у нее первым.

Таунсенд почувствовал, что внутри у него все растаяло, но поспешил скрыть это, приняв брезгливый вид. Честная сделка… Она сказала, что они должны заключить между собой честную сделку. Ладно, пусть себе торгуется. Но не на его уход… на его…

— Господи!

— Я собираюсь заключить с ней сделку, — самодовольно похвастался Чарли.

Таунсенд присмотрелся к нему, невольно оценивая его как своего соперника.

— Вы имеете в виду то, что пытались сделать в тот день в лесу, когда мы вас с ней разняли? Такая вот сделка? Тогда поберегите свое здоровье, Данбер. Кажется, вы сами сказали, что она лягается и кусается.

— К тому времени когда мы договоримся, она уже не будет ни лягаться, ни кусаться. — Чарли стиснул зубы. — Она будет мурлыкать как кошечка. Я заключу с ней райскую сделку…

— Что значит райская сделка?

— Это такая сделка, о которой мечтает каждый мужчина. Такая, понимаете, сладкая сделка… — На лице Чарли расплылась чувственная улыбка. — Что она приведет вас мимо святого Петра прямо к сияющим воротам рая, даже если ваше имя не записано у него в книге. А такой прирожденный делец, как Уит, она сразу это поймет, как только раскусит. — От его грубого смеха с намеком у Таунсенда словно кошки заскребли на сердце.

Майор круто развернулся и, расправив плечи, широким шагом направился к таверне, весь клокоча внутри. Значит, на Уитни посягать нельзя, она под запретом, действительно, еще невинная девчонка. Господи, это было так невероятно и парадоксально, а Данбер был так грубо откровенен… это должно быть правдой. У Таунсенда невольно вырвался стон: ему было бы гораздо легче, если бы она была настоящей проституткой.

Оказавшись в тишине и уединении своей комнаты, он вдруг замер, чувствуя, что вот-вот взорвется. Выходит, она действительно торговалась с ним… за его любовь. Какими бы мотивами она ни руководствовалась, она явно хотела его как мужчину. Это было видно по каждому ее неопытному движению, по каждому удивленному вздоху, по каждому робкому взгляду. И она торговалась, по крайней мере попыталась это сделать в соответствии с обычаями своего невероятного народа. Господи, да мыслимо ли это! Они торгуют всем подряд, у них в долине действительно все имеет свою цену!

Этика подобных отношений была настолько странной и чуждой майору, что он не мог справедливо ее оценить. И таким же поразительным было серьезное и искреннее восприятие этой практики всех жителей долины: всю свою жизнь, с колыбели до могилы, они торговали всем и вся. Эти обменные сделки были для них отчасти способом выживания, а отчасти служили развлечением, пронизывая все стороны их жизни, включая самые интимные ее вопросы.

И Уиски Дэниелс была естественным продуктом этой странной смеси отчаянной и дерзкой храбрости пограничного жителя и его специфической философии выживания. Гарнер Таунсенд привык иметь дело с женщинами своего класса и положения в обществе. И ничто не подготовило его к встрече с таким экстраординарным существом, как Уитни Дэниелс, с малых лет занимавшейся товарообменом, самогонщицы и при этом… девственницы.

Он вспомнил ощущение прильнувшего к нему ее нежного гибкого тела, и его словно обдало жаром. Он прикрыл глаза, всецело отдаваясь этому сладостному ощущению, даже не пытаясь противостоять дьявольскому искушению. Но в следующую минуту перед его внутренним взором сверкнул ее яростный взгляд, и он весь вздрогнул.

Он пожалеет об этом, сказала она. И внезапно он понял, что она права. Всем своим существом он ощущал приближающуюся катастрофу, неизбежную и ужасную. Уже два раза его жизнь была исковеркана женщинами, которые угадали его слабость и воспользовались ею во вред ему. И необузданная страсть, которую он испытывал к Уитни Дэниелс, заставляла его с трепетом предчувствовать новую беду.

— Куда он, к черту, подевался? — Таунсенд раздраженно шагал по лагерю в поисках Уоллеса, чтобы вручить ему записку для Лексоулта, который находился на ферме Дэниелса.

— Не знаю, майор, — испуганно отвечал Бенсон, оглядывая палатки, в большинстве своем пустующие.

Майор заметил этот встревоженный взгляд и пересчитал палатки. В лагере что-то происходит, понял он.

— Тогда, где Кинджери… или этот… как его… Нед Уильсон и его соратник по глупости, Альберт Сайпс?

Он начал заглядывать в палатки, затем обошел весь лагерь и насчитал всего шесть человек… из тридцати шести!

— Черт! Сегодня патруль не выходил в лес! — заорал он на Бенсона, который растерянно моргал глазами. — Так куда же все подевались, черт их побери? — Он и не рассчитывал получить разъяснения от Бенсона, поэтому резко повернулся и направился в пивную Дедхема, предположив, что солдаты собрались там погреться у огня. Но таверна тоже была пустой, за исключением дядюшки Харви, который при виде майора схватил и прижал к груди метлу, словно собираясь защищаться от его гнева.

Майор окончательно пришел в ярость, кинулся назад в лагерь и на этот раз набросился на Бенсона, тряся его и угрожая, что ему будет хуже, если он сразу же во всем не признается. Перепуганный Бенсон постепенно все ему рассказал. Силач Дэн Уоллес, вероятно, у хижины вдовы Доннер — колет дрова. Нед и Альберт, наверное, у тетушки Сары Данбер — чинят крышу навеса и вылущивают кукурузу. А Кинджери, он, видать, у дядюшки Рэднора — помогает чинить кузнечные мехи… и все в этом духе. Солдаты Таунсенда находились в поселке, по-братски помогая местным жителям. Нет, не братаясь, а работая. Они работали на местных. Молотили зерно, кололи дрова, ремонтировали дома, шелушили бобы, складывали сено в стога.

Таунсенд стоял в центре опустевшего лагеря, содрогаясь от ярости.

— Как они посмели? Забыть свой долг, отвернуться от командира и работать… работать на этих мятежников и предателей?!

— П-пища, майор, — робко выдохнул Бенсон, когда Таунсенд угрожающе на него надвинулся. — Они работают за ужин.

— Пища? — Таунсенд отодвинулся от него и недоверчиво уставился ему в глаза. — Еда? Они работают за еду на этих местных, которые отказываются продавать нам продукты?

— Они бы давно умерли от голода, майор, — лепетал Бенсон, — если бы тетушка Сара не кормила их как следует. Я сам отощал, как… — Он сокрушенно посмотрел на болтавшуюся на нем куртку и на брюки, сборившиеся под ремнем. Его круглый животик исчез, когда-то полное и круглое лицо вытянулось и приняло истощенный вид.

Таунсенд потерял дар речи, глядя на него заново открывшимися глазами. Он даже не заметил, как его собственный адъютант, бывший все время рядом, отощал, как дикая коза. Целиком захватившая Таунсенда мысль о выполнении своего долга лишила его способности воспринимать происходящее вокруг, игнорировать даже голодное урчание в собственном желудке. Он опустил взгляд и только сейчас обратил внимание, что китель и нанковые штаны уже не облегают его фигуру, а свободно болтаются. Господи, что с ним стало? В кого он превратился?!

Он был настолько поглощен поисками неуловимых самогонщиков, что не заметил, как дезертируют его солдаты, помогая врагу. Эти коварные деревенские жители пищей сманивали у него людей, заставляя их работать за своих мужейвинокуров, которые уехали в Питсбург, — бросая вызов авторитету федеральных властей, который его послали здесь утвердить! Когда до него дошла жестокая ирония ситуации, ему стало трудно дышать. Кое-как оправившись от потрясения, он приступил к действию и, приказав следовать за собой оставшимся солдатам, бросился из лагеря, чтобы вырвать своих людей из пасти противника.

Обойдя каждый дом на фермах и в самой долине, он собрал своих солдат, и они потащились за ним к лагерю, ожидая по прибытии жестокой расправы. Но, добравшись к вечеру на место, он приказал лейтенанту наказать главных нарушителей дисциплины, а сам уединился в своей комнате.

Его терзали злость и разочарование от сознания, что он не смог справиться с ситуацией, не смог обеспечить солдат провизией. Местные жители с первого же дня угадали его самое уязвимое место и с дьявольским успехом использовали против него. С того самого первого дня — он посмотрел на свой китель — они держали его за проклятые пуговицы. И знали это!

Он вышел за дверь и крикнул своего помощника. Когда Бенсон появился, запыхавшись и явно побаиваясь гнева своего командира, Таунсенд снял с себя китель и протянул его помощнику.

— Срежьте эти проклятые пуговицы и найдите мне вместо них что-нибудь подходящее.

Удивленно тараща глаза, Бенсон исполнил его приказ. Закончив свою работу, он принес майору две пригоршни золотых пуговиц, но тот с мрачным взглядом отослал его прочь:

— Отнесите их Дедхему. Скажите ему, что это в уплату еды для моих людей. — Майор говорил сквозь стиснутые зубы, чтобы не видеть удрученных кивков Бенсона. Но когда тот уже был в дверях, он позвал его назад, выудил одну пуговицу, после чего отпустил.

Таунсенд стоял посреди своей комнаты, уставившись на смятую зубами пуговицу и чувствуя себя совершенно опустошенным.

В следующие две ночи солдаты стали старательно прочесывать холмы, и дядюшке Джулиусу и дядюшке Балларду, которые стерегли винокурню Дэниелса, грозила опасность обнаружения. Казалось, в результате улучшенного питания настрой Железного майора стал еще более решительным, а его самопожертвование в виде отказа от своих роскошных пуговиц в обмен на пищу для солдат сплотило майора с его людьми, и теперь они исполняли его приказы с большим рвением. К тому же, когда они обнаружили в заброшенном сарае бочку наспех припрятанного свежего виски, майор пообещал в качестве приза за поимку винокуров отдать виски солдатам, и они рьяно принялись за розыски.

Уитни передала старым дядюшкам, чтобы они вылили в речку все сусло, а винокурню закопали в землю. Им пошел помогать один из парней Делбертонов, он же проследил, чтобы по окончании задания они спокойно добрались до фермы Дэниелса, где должны были переждать опасность. Об их появлении в доме Дэниелсов, за которым по-прежнему следили, было тут же доложено майору, который направил уточнить все своего лейтенанта. Лейтенанту объяснили, что к Уитни просто приехали погостить ее дядюшки. Выслушав донесение лейтенанта, майор пробурчал, что когда дело касается Уиски Дэниелс и ее дома, то просто ничего не бывает, и приказал следить за ними еще внимательнее.

Видя, что вокруг ее людей все теснее стягивается петля, Уитни приступила к выполнению своего плана. Она намеревалась добиться спешного и позорного бегства майора из Рэпчер-Вэлли. Ключом к этой задаче была чрезмерная гордость Таунсенда. Человек его высокого общественного положения скорее примирится с военным поражением, чем согласится провести всю жизнь, связанный узами брака с пьющей виски коварной Иезавелью. А ему придется оказаться перед таким выбором, когда дядюшка Баллард и дядюшка Джулиус застанут их вместе в его комнате и даже в его постели. Она проберется туда, пока он будет в разведке, и прикажет Робби Дедхему привести стариков, как только он вернется. У них будет достаточно времени, чтобы произошло очевидное, хотя этого, естественно, не произойдет, когда к ним ворвутся старики, потрясая ружьями и требуя, чтобы майор поступил с ней как порядочный человек.

Улыбка Уитни всегда угасала, когда она мысленно подходила к этой части своего плана. Он, конечно, придет в ярость от необходимости жениться на ней под прицелом оружия, и на его месте она тоже не испытала бы удовольствия. Тогда она предложит ему выбор — он должен покинуть долину, и они не выпустят его из комнаты, пока он не согласится и не позовет лейтенанта, чтобы отдать ему приказ сниматься с лагеря и уходить. План был очень простым, основанным на использовании единственного недостатка майора, его единственной слабости — его гордости.

В конце концов ей удалось добиться согласия стариков на свой план, хотя поначалу он пришелся им не по вкусу. Теперь единственную трудность представляло определение промежутка времени, который должен был пройти между приходом майора и вторжением в его комнату стариков. Она закрыла глаза, сдерживая дрожь. Ничего, с этим она разберется, когда настанет время.

— Майор! — Бенсон подбежал к командиру, когда тот поставил лошадь в конюшню, вернувшись после очередного ночного рейда.

За ночь им удалось разыскать только вчерашний костер и старые следы, которые, как всегда, затерялись в ручье. Они все утро провели в попытках соединить остывшие следы, которые отыскали, с признаками недавней деятельности. Майор был совершенно измучен и мечтал только о горячей пище и о том, чтобы поспать. И в эту минуту перепуганный Бенсон доложил:

— П-прибыл сам п-полковник! Лейтенант послал меня предупредить вас, майор…

В тот самый момент, когда распахнулась дверь таверны, Таунсенд заметил рядом стреноженных лошадей. На пороге появился тучный торгаш с жесткими пронзительными глазками на заплывшем жиром лице — полковник Оливер Гаспар, его командир.




Глава 10


— Ну-с, майор. — Полковник Гаспар сидел за столом в таверне, поставив локти на стол и соединив кончики жирных пальцев с ободком грязи под грубо обкусанными ногтями, впившись злым взглядом в сидящего напротив Гарнера Таунсенда. — Должен сказать, я крайне удивлен вашими слабыми успехами. Надежные люди сообщили нам, что эта долина — настоящий центр преступной деятельности, а вы до сих пор арестовали всего одного человека и не обнаружили ни одной винокурни! — Он сурово нахмурил темные глазки, утонувшие в припухших веках.

— А позвольте спросить, где те продукты, которые должны были послать вслед за нами, полковник? — с достоинством парировал Таунсенд. — Они так и не прибыли. Голодные люди скорее будут искать себе средства пропитания, чем преступников.

— Дисциплина в вашем отряде, майор, — это ваше дело, а результаты — мое, — презрительно усмехнулся Гаспар, уколотый уверенным тоном аристократичного бостонца. — А что касается результатов, то могу сообщить вам одну новость, которая поможет вам искупить прискорбные неудачи. Встреча винокуров в Питсбурге прервана два дня назад, эти негодяи разбежались по своим норам. Им недостает твердости для настоящей борьбы. Сразу сложили оружие, когда увидели наши военные силы и поняли, что президент Вашингтон не простит предательства. Но некоторые из них поклялись и дальше выступать против налогов и, возможно, направляются как раз сюда. Будем надеяться, вы сумеете их арестовать, когда они здесь окажутся.

— Я не могу фабриковать улики, полковник, — сказал Таунсенд, весь посерев от сдерживаемой ярости. — Как мне доказать, что они винокуры, если у них нет ни винокурен, ни спиртного?

— Не ваше дело, майор, доказывать это. Я не вернусь к своему начальству с пустыми руками, а они не обратятся к национальному суду без лидеров этого дьявольского заговора против нашего народа. Ваш долг заключается в том, чтобы произвести аресты, майор, а остальным займется суд. — И он поднялся с холодной улыбкой, обнажившей пожелтевшие и испорченные зубы. — Завтра утром я и мои адъютанты уезжаем, майор, а вам советую как следует позаботиться о том, чтобы мы с вами заслужили благодарность. А сегодня нам с адъютантами понадобятся в этом заведении комнаты на ночь.

Ночь опустилась на Рэпчер-Вэлли, словно ледяной черный покров. Бледный свет луны не в силах был разогнать мрак, и даже свет звезд, казалось, не долетал до земли с чернильно-черного неба. После того как тетушка Кейт ушла спать, Уитни со стариками собрались в кухне, чтобы в последний раз уточнить все детали плана. Дядюшка Баллард зевал и кивал головой, а дядюшка Джулиус неохотно соглашался с предложениями Уитни. Наконец они побрели в комнату Блэкстона Дэниелса, где ночевали две последние ночи.

Сидя без света в своей спальне, Уитни дождалась, когда тетушка Кейт окончательно уснула. Тогда она надела штаны и башмаки и потихоньку выскользнула из дома, держась в тени, чтобы не попасться на глаза солдатам, которые теперь день и ночь следили за домом. Она быстро шла вдоль дороги, сердце ее колотилось, засунутые в карманы руки были холодными как лед. «Теперь уже поздно отступать! — убеждала она себя. — И нечего думать о том, что придет в голову майору, когда он обнаружит тебя в своей постели, — ворчала она на себя. — Скажешь ему, что в твоем появлении нет ничего личного».

Бесшумно, как тень, перебегая от хижины к хижине, она перебралась через весь поселок и тихо проникла в таверну через дверь кухни. В темноте Уитни стала подниматься на второй этаж, вздрагивая от еле слышного скрипа ступеней. Когда она приоткрыла дверь комнаты майора, старые петли слабо взвизгнули, и девушка застыла на месте, затаив дыхание. Но прошла секунда, другая, все было по-прежнему тихо, и она осторожно притворила за собой дверь. Уитни постояла у порога, ожидая, пока глаза привыкнут к еще более густой тьме, и наконец из мрака выступили очертания скудной мебели, среди которых темнела высокая кровать. Уитни судорожно перевела дыхание.

Сняв куртку и башмаки, она аккуратно положила их в сторону и постояла, понимая, что следует избавиться и от штанов. Но, наполовину расстегнув рубашку, замерла, чувствуя внутри неудержимую дрожь. Оставшись в одной рубашке, она забралась под одеяло в кровать майора. Она лежала, застывшая от холода, напряженно вытянувшись, и старалась не думать о неминуемой ярости Таунсенда, сосредоточившись на том, что скоро он будет вынужден уйти из долины.

Уйдет. Ее угнетает эта мысль, поняла она без прежней тревоги. Он соберет свои вещи и уедет, проклиная даже землю, по которой она ходила, и она никогда не увидит его красивое выразительное лицо, никогда не увидит, как движется его сильное ловкое тело, никогда больше не почувствует его горячие губы на своих и его тело рядом со своим. И эти шелковистые волосы, эти губы… Она повернула голову набок, словно отгоняя от себя непрошеные воспоминания, и ощутила запах его тела, который хранили его простыни. Кровь стремительно побежала по ее жилам, Уитни стала согреваться, как будто вместо майора ее согревала в своих объятиях его кровать. Она старалась вдыхать как можно глубже, задерживая в себе этот запах. Ей не хотелось думать о том, как все будет в долине после того, как он уедет. Ей не хотелось думать о том, как много изменилось в ней и вокруг нее за такое короткое время.

— Боже ты мой!

Кейт Моррисон резко села в постели, прижав руки к безумно колотившемуся сердцу. Весь дом содрогался и вибрировал от громоподобного храпа, от которого у нее по спине побежали мурашки. Она взяла себя в руки и глубоко вздохнула. Или на дом напала стая голодных волков, или это опять храпят старики. Как они могут спать при таком чудовищном храпе?

Кейт встала с кровати, сунула ноги в тапочки, набросила теплый халат и зажгла свечу, чтобы светить себе на лестнице. Ей пришлось долго и громко стучать в дверь спальни, прежде чем оглушительный храп стал чуть тише. Вскоре на пороге появился всклокоченный дядюшка Джулиус.

— Вы опять храпите, дядя Джулиус! — Кейт приходилось кричать, чтобы заглушить храп дядюшки Балларда. — Извините, но я ни на минуту не могу заснуть. Вы можете что-нибудь сделать?

Сонно моргая, дядюшка Джулиус нахмурился и поскреб голову. За долгие годы совместной жизни братья привыкли к храпу друг друга. Но сейчас он его услышал. Шаркая тапками, он вернулся к кровати и стал толкать Балларда, чтобы тот перевернулся на бок, но безуспешно. Наконец он залез на кровать и прокричал в самое ухо брата:

— Проснись, старый дурак! Баллард всполошенно вскочил:

— Что? Что? Уже пора?

— Замолчи, Баллард. — Джулиус потащил его за руку из кровати. — Ты опять так страшно храпишь, что разбудил Кейт. Пойдем, я отведу тебя спать в сарай.

Кейт не стала возражать, больше того, она помогла им собрать одеяла и отдала свою свечу, чтобы освещать дорогу. Затем поднялась наверх, снова забралась в свою теплую постель и уютно улеглась, надеясь на этот раз как следует выспаться.

В это самое время в конюшне, закопавшись в стог соломы рядом со стойлом, в котором майор держал свою лошадь, дежурил Робби Дедхем. По плану Уитни ему принадлежала самая ответственная роль, которую ему доверили, полагаясь на его исполнительность и быстроту ног. Ни на минуту не задремав, он неустанно вглядывался в темноту. Миновала полночь, за ней медленно прошли еще три часа. В половине четвертого он встрепенулся и затаился, услышав стук копыт и громкие вздохи кобылы, которую майор завел в конюшню. Мальчик сидел не шевелясь, пока Таунсенд не вышел. Тогда он вылез из соломы и выскочил из конюшни. Перед ним лежала пустынная поляна, и он побежал от дома к дому, как лисица на ночной охоте, держа направление на ферму Дэниел-сов, где должен был дать сигнал старикам.

Но, добравшись до дома Дэниелсов и бесшумно проникнув в незапертую дверь, он не нашел стариков в спальне Блэка Дэниелса. Ни дядюшки Джулиуса, ни дядюшки Балларда. Он крадучись обошел дом, но их нигде не было. «Где же они? — думал растерявшийся мальчуган. — И что я скажу Уит, когда не выполню ее приказание?» Таинственная тишина и непривычные очертания мебели пугали его, и он быстро выбежал из дома, забыв придержать за собой дверь кухни.

Когда мальчик пробегал мимо сарая, он вздрогнул, увидев таинственное неземное сияние, проникавшее наружу сквозь приоткрытую дверь, и с сильно бьющимся сердцем и вспотевшими ладонями нерешительно подошел поближе. Из двери доносились раскаты страшного грохота… С каждым его шагом они становились все громче и страшнее. Это рычит горный лев, приготовившийся к прыжку, подумал мальчик, или же это хищный рев самого дьявола, совершающего свои проделки под покровом ночи. Он замер, когда дьявольские звуки, хрип, казалось, затихли. Затем они снова загремели, в два раза громче, от страха мальчик закричал и бросился бежать, как испуганный кролик: он метнулся через двор и, оказавшись на дороге, что есть силы припустился домой. Его преследовал страшный шум, дьявол схватил его и оскалил свои клыки! Робби стал бешено колотить по когтям дьявола и, вырвавшись у него из лап, помчался так, как будто от этого зависела его жизнь. Некоторое время за своей спиной он еще слышал рычание дьявола и его тяжелое дыхание и шаги — клацанье его копыт! Затем чудесным образом, когда он уже молился о спасении, дьявол отказался от погони, и он полетел один через глухую ночь.

— Кто это был, Серж? — Дэн Уоллес, задыхаясь, остановился рядом с сипатым сержантом. — Ты успел его разглядеть?

— По-моему, мальчишка хозяина таверны… небось промышлял здесь мелкой кражей. — Лексоулт тоже едва дышал. Отдышавшись, он приказал: — Возвращайтесь на свое место, Уоллес, и держите ухо востро.

Кейт Моррисон проснулась во второй раз за эту ночь от стука кухонной двери. Не успела она снова заснуть, как услышала приглушенный вскрик и, окончательно проснувшись, опять села в кровати. Она сразу подумала, что в дом проникли солдаты и сейчас крадутся наверх. Подавив испуг, она бросилась через коридор в комнату Уитни и окликнула ее.

Но кровать Уитни была пустой. Кейт зажгла свечу и растерянно уставилась на неразобранную постель. Ужас охватил ее: Уитни даже не ложилась сегодня. Кейт обыскала весь дом. Уитни нигде не было. Надев ботинки и теплый халат, она побежала в сарай. Там по-прежнему оглушительно храпели и фыркали дядюшка Джулиус и дядюшка Баллард; Уитни не было и здесь. Она вернулась в кухню и трясущимися от страха руками кое-как зажгла масляную лампу.

Уитни ушла. Но она не могла быть на винокурне, ведь старики здесь. Куда она могла… Было только одно место, куда она могла тайком пойти холодной безлунной ночью. Кейт без сил опустилась на стул, чувствуя внезапную слабость и беспомощность. Ее маленькая, ее дорогая Уитни наконец уступила своей влюбленности в Железного майора. Она ушла, чтобы быть с ним.

Дверь громко скрипнула, и пригревшаяся в теплой кровати Уитни встрепенулась. Через мгновение глаза у нее широко распахнулись, а сердце подкатило к самому горлу. В дверях напряженно застыл Железный майор, почувствовав в комнате какое-то изменение. Она замерла, следя, как его темная голова повернулась в ее сторону. В темноте его глаза казались серебристыми кружками, которые притягивали ее к себе, выдергивая из летаргии сна. Уитни приподнялась, опершись на локоть, и рубашка соскользнула с ее плеча. От одного вида ее смутно темнеющего тела Таунсенда бросило в жар.

Затаив дыхание, Уитни ждала, когда он заговорит, чтобы определить его реакцию. Его молчание казалось ей невыносимо долгим, и, когда он наконец нарушил тишину, голос его прозвучал глухо и неприветливо.

— Что вы здесь делаете?

От его тона у нее все внутри задрожало и почему-то вдруг затвердели соски, а все тело под теплым одеялом покрылось гусиной кожей. Инстинктивная реакция тела была тревожной. «Но не такой уж неожиданной, — строго напомнила себе Уитни, — ты уже вот так же бесстыдно реагировала на него, и ничего, пережила это. Ты пришла сюда для того, чтобы выполнить свою миссию. Говори… — думала она. — Ты должна заставить его говорить, чтобы выиграть время».

— Я… я замерзла, — пробормотала она полуправду, чувствуя, что голос у нее еще сонный.

Таунсенд на мгновение отвел от нее глаза и обнаружил ее башмаки, стоящие рядом с его открытым ранцем, затем заметил штаны из оленьей кожи, аккуратно перекинутые через спинку стула рядом с ними.

— Если вы замерзли, барышня, — ему пришлось сглотнуть слюну, чтобы закончить свою мысль, — не нужно было снимать с себя одежду.

Железный майор поднимался к себе, чувствуя, как ноет и болит каждая его косточка. Он продрог до мозга костей и никак не мог унять мелкую дрожь, к тому же был крайне расстроен, не добившись во время рейда абсолютно никаких результатов. Но вот он переступил порог комнаты и сразу почувствовал исходящее от своей кровати уютное тепло Уитни, уже через мгновение он перестал дрожать от холода, зато по его телу пробежала дрожь страсти. Он не мог оторвать взгляда от ее светлых глаз, от ее словно светящейся в темноте кожи. Горячая кровь живительной волной прилила к его стянутой холодом коже, заставляя забыть о своей жизни, полной суровых запретов, подчиненной навязанному долгу.

— Вам не понравилось бы, если бы я испачкала вашу постель грязными башмаками, — еле слышно прошептала Уитни, так что Таунсенду пришлось нагнуться, чтобы разобрать ее слова.

Уитни видела, что, как и она, он оказался перед труднейшим выбором. Ледяное презрение или пылкая страсть одержит в нем верх? Предпочтет ли он страдания, позволив победить своим нравственным устоям, или очертя голову кинется в наслаждение, уступив своей страсти?

Он казался ей прекрасным — такой высокий, статный и стройный… И он жаждет ее, бесконечно жаждет! Уитни чувствовала, как он всей душой тянется к ней, но доводы рассудка сдерживают его.

— Я хотела… поговорить с вами.

Она пыталась оставаться спокойной, как будто ее нервов не касались язычки маленьких костров страсти, готовых разрастись во всепоглощающее пламя, как будто она не находилась в его постели полуобнаженной, ожидая, когда он… Уитни поняла, что допустила серьезную тактическую ошибку, повесив штаны рядом с башмаками! Но ей нужно было быть уверенной, что ее появление выглядит убедительным.

— Вы уверены, барышня, что хотите именно этого? — выдохнул Таунсенд, делая еще шаг вперед и чувствуя, что его руки сами собой решительно расстегивают пуговицы кителя. — Именно поговорить?

Уитни кивнула, не отводя взгляда от ловких движений его длинных сильных пальцев, глаза ее становились все огромнее по мере того, как с каждой расстегнутой пуговицей все больше обнажалось его тело. Где же дядюшка Джулиус и дядюшка Баллард? Не так уж долго им добираться сюда!

— Я не хотела, чтобы вы продолжали думать… Не хотела, чтобы вы думали… Я не… хотела… — Она не соображала, что несет, потому что в это время он снял китель и отшвырнул его в сторону. — Я… я никогда не видела вас без кителя. — Эти слова у нее вырвались совершенно непроизвольно, и она отчаянно покраснела, понимая, как это глупо и наивно. Но тут ее растерянный взгляд остановился на его широкой груди, которую облегала только тонкая полотняная рубашка. Уитни не сумела сдержать дрожь. Какой он сильный, какой…

Какая она нежная, думал Таунсенд, угадывая под одеялом округлости ее груди… и чертовски испуганная. Нужно немедленно вышвырнуть ее вон, поднять тревогу, а лучше поскорее сбежать от нее, ибо с каждой минутой ее пребывания возрастала угроза его карьере, репутации, всей его жизни. Она была воплощенным искушением, зеленоглазым орудием пыток. И могла привести его к окончательной утрате чести и к глубочайшему позору! Но он не мог заставить себя двинуться, тем более сбежать. Он ощущал на спине мурашки от дыхания грядущей катастрофы и все равно не в силах был отвести взгляд от ее смутно белеющей кожи, от задорно вздернутого носика.

Когда наконец он обрел способность двигаться, то наклонился и стащил с ног высокие сапоги.

— Что именно вам не хотелось, чтобы я о вас думал, Уиски Дэниелс? — Он выпрямился, и его возбуждение возрастало с каждым шагом, который он делал по направлению к кровати.

Его чувства настолько обострились, что с расстояния шести футов он ощутил ее характерный слабый пряный запах. Вся его кровь прилила к паху, настолько обескровив мозг, что он был не в состоянии рассуждать, не в состоянии противостоять ее искусительному притяжению.

У Уитни стиснуло горло, когда она смотрела, как он медленно и тихо, словно крадучись, приближается к ней. Он уже освободился и от кителя, и от сапог. Во рту у нее пересохло, а губы стали какими-то неповоротливыми и чувствительными, но она почему-то боялась облизнуть их. Когда он занес ногу, чтобы забраться на кровать, сердце у нее подскочило к самому горлу и отчаянно заколотилось.

— Так что же я не должен думать? — спросил он с придыханием, которое выдавало напряжение каждого нерва в его теле.

— Я… я… Не знаю. — Она смотрела, как Таунсенд возвышается над ней, и ее охватила паника. Вспоминая его объятия, она уже почти таяла. — Нет… Я хочу сказать… Я… не хотела, чтобы вы думали, что я что-то имею против вас. Это… ничего личного, майор.

Глядя в блестящие в темноте, огромные глаза Уитни, Таунсенд вдруг ощутил, что в его голову бросился жар и смел последний бастион его знаменитого самообладания. В Гарнере вспыхнуло желание, свободное, восторженное. Все его тело зажглось страстью.

— Ошибаетесь, барышня, — хрипло прошептал он. — Это очень личное. Настолько, насколько вообще возможно. — На этом его способность мыслить иссякла, а всю власть над его существом взяли чувства. К ужасу Уитни, он опустился на кровать и взял ее лицо в ладони. Уитни задохнулась от восторга. Таунсенд заставил ее забыть… обо всем.

— Я имела в виду… Я знаю, между нами… были разногласия…

— Разногласия… Это отлично все определяет, — пробормотал он, — а станет еще труднее. — Он вытянулся во всю длину своего длинного сильного тела, отчего выразительная выпуклость между его бедер стала очень заметной.

— О, майор… — Уитни находилась уже в состоянии крайней паники.

— Гарнер, — поправил он ее, наклонившись ближе, так что их дыхание смешивалось. — Зовите меня Гарнер. — Это было нежное приглашение, которое проникло в нее с воздухом, которым она дышала.

— Гарнер, — попробовала произнести Уитни, и при последнем «р» Таунсенд быстро коснулся языком ее чувствительных губ. Огонь пронесся по ее щекам и распространился на шею. — Гарнер, — еще раз пробормотала она. И снова была вознаграждена бархатным прикосновением. — Гарнер… — Она беззастенчиво просила его повторить ласку. — Гарнер… Гарнер… — И каждый раз его язык задерживался у нее на губах чуть дольше, проникая чуть глубже. Это была завораживающая интимная игра, которая казалась такой же естественной, как дыхание, и столь же серьезной, сколь сладостной.

Склонив голову и подняв к Таунсенду лицо, Уитни ждала его поцелуя, но он медлил. Тогда она открыла глаза и в темноте вгляделась в него. Веки у него были опущены, и она ощутила у себя на лице его дыхание, когда он заговорил:

— Чем это пахнет… от вашего дыхания?

— Чайной ягодой, — прошептала Уитни, касаясь его губ, чувствуя, как он с наслаждением вдыхает этот запах. Это было так интимно, так восхитительно, что по телу Уитни пробежала дрожь радости.

— Удивительный запах… опьяняющий. Повторите-ка, как она называется.

— Чайная ягода.

Таунсенд глубоко вдыхал ее дыхание, наполняя им голову, легкие и даже свое сердце.

— Он похож на вас, этот запах. Вы тоже опьяняющая, Уиски.

— Уитни, — поправила она его и потерлась о его нос кончиком своего.

— Уитни, — послушно повторил Таунсенд, передавая ей руководство игрой и, в свою очередь, упиваясь щедрым вознаграждением. От прикосновений ее шелковистого язычка его пронизывали волны дрожи, и он нежно сжал ее лицо в ладонях. — Уитни, — повторил он, требуя награды за свое послушание. И снова и снова: — Уитни… Уитни…

Игра кончилась тем, чем и должна была закончиться: их губы слились в страстном поцелуе, а языки нежно касались друг друга. Уитни пронизывала дрожь восторга. Она не наслаждалась бы так пылко, если бы у нее в голове не маячило сознание чего-то необходимого. Но она никак не могла вспомнить, что это такое. Его нежные поцелуи смели всю ее осторожность, все благоразумие, всю ее легендарную хитрость. И когда он застонал и со всей силой прижал ее к себе, она совсем перестала рассуждать. Руки ее скользнули по его спине и погладили выступающие мускулы на спине майора.

Жар его поцелуев пронзал Уитни, сметая сопротивление, все другие ощущения. Когда она снова пришла в себя, она оказалась прижатой к его горячей груди и была настолько слаба, что не смогла поднять голову и так и лежала, уронив ее ему на плечо. Он гладил руками ее длинные буйно вьющиеся волосы, развивая и расправляя кудри. Затем распустил их по плечам и поднял одну прядь к лицу, вдыхая ее запах. Затем взял Уитни за плечи и слегка приподнял.

— Я хочу тебя, Уитни Дэниелс, — пробормотал он, откидывая с нее одеяло и решительно принимаясь расстегивать несколько оставшихся застегнутыми пуговиц на ее рубашке.

Прохладный воздух и опаляющие движения его пальцев соединились, вызывая томление в ее убаюканных любовью чувствах. Он хочет взять ее, как мужчина берет женщину, поняла Уитни. Эта мысль смутила ее, и, когда сдалась последняя пуговица и полы рубашки распахнулись, открывая ее груди, она сдержала его, схватив за кисти рук. Они были горячими и сильными и при этом дрожали, он весь дрожал. И тут она осознала, что тоже вся дрожит.

— Ты тоже хочешь меня, — прошептал Таунсенд, преодолевая спазм в горле. Он поймал ее взгляд, и Уитни увидела, что в его глазах горит страсть, которую она зажгла в нем с момента их первой встречи. Его желание обдало ее прохладную кожу, как опаляющий ветер, который нес в себе запах рая.

— Ты хочешь меня, — она облизнула кончиком языка пересохшие губы, — и я тебя хочу.

— Самая честная и справедливая сделка, о какой я когда-либо слышал, — тихо проговорил Таунсенд, настроившись на ее волну и ее реакцию настолько, что почти чувствовал, как она оценивает эту сделку. И по какой-то непостижимой причине ему было очень важно заключить с ней честную сделку о любви. — Честная сделка. — Каждый нерв в ней отзывался на его слова. — Вот для чего ты пришла.

Что-то в ней пыталось это отрицать; было что-то еще помимо этого… Но пламя в его глазах смыло ее рассуждения раньше, чем она вспомнила. Наверное, он прав, она действительно пришла искать его любви. Его властные прикосновения, нежные повеления его поцелуев были так совершенны, что она откинула неуверенность и приняла сделку, которую он предложил.

Она ослабила пальцы, которые сжимали его запястья, и теперь они просто лежали на них. В полумраке блеснули в довольной улыбке его белые ровные зубы. Он потянулся к ее грудям, и ее пальцы скользнули по его рукам вниз и стали их поглаживать, тогда как он ласкал ее груди. Задыхаясь, Уитни выгнула спину навстречу этому божественному наслаждению и услышала в ответ нетерпеливый гортанный стон.

Гарнер поспешно освободился от рубашки и стянул с себя бриджи, лишь наполовину их расстегнув. Затем снова лег рядом с Уитни, привлек ее к себе горячими руками и стал ласкать напряженные соски.

— У тебя такая прелестная грудь… — сказал он, прижимаясь к ее губам, затем скользнул языком во влажное тепло ее рта. Он прижал ее своим телом к соломенному матрацу, наслаждаясь прохладной атласной кожей и изгибами ее тела, которым так часто владел в своих мечтах.

Медленно разматывающаяся спираль наслаждения поднималась из глубины ее тела, вращаясь внутри ее бесконечными кольцами, похожими друг на друга, но все более широкими в окружности. Его руки заставляли гореть ее тело в том месте, где они его касались, и вскоре ей стало восхитительно тепло, даже жарко, и она лишь вздрагивала от этих волшебных прикосновений. Потом он стал целовать ее уши, шею и по знакомой уже дорожке спустился ниже. Но на этот раз не остановился и достиг затвердевшего бутона соска. Уитни затаила дыхание. Гарнер слегка втянул в себя этот бутон, отчего всю ее пронзила острая дрожь наслаждения, замершая в одной горящей и пульсирующей точке желания.

Ее мускулы инстинктивно напряглись вокруг этого центра наслаждения, которое создавало еще одну всезахватывающую волну острого чувственного восторга. Что он с ней делает… что происходит с ее телом? Его руки следовали по дорожке этих невероятных всплесков радости к завиткам внизу ее гладкого живота, и пальцы коснулись шелковистой влажности в развилке ее нежных бедер. Она задохнулась и вся напряглась, и ее руки неуверенно взлетели над ним. Но медленное знающее вращение его пальцев вокруг этого места, горящего желанием, успокоило тревогу и разбудило в ней ожидание. Когда он убрал руку, Уитни вслед за ней приподняла бедра.

И снова начались поцелуи, он вовлекал ее все глубже в вихрь пьянящего наслаждения. Она стала гладить его, изучая его тело. Все в нем казалось парадоксальным: мягкость твердых губ; мощная утонченность спины и предплечий, нежная сила длинного стройного тела. Уитни прижалась к нему, упиваясь ощущением его силы.

Она знала, что за всем этим последует, слышала, как об этом болтали парни. Но не понимала, чего на самом деле это требует от женщины, никогда не представляла, каково почувствовать себя открытой мужчине, принять часть его тела внутрь своего. Она чувствовала, что его копье стало твердым, когда он лег на нее сверху, и чувствовала дрожь неопределенного желания в глубине своего тела. Ей вспомнилось мучительное трение его затвердевшего копья о ее одежду в то утро в лесу. Насколько это будет лучше, когда оба раздеты?

Уитни страстно изогнулась навстречу ему, он почувствовал этот призыв, поднял голову, его зубы блеснули в благодарной улыбке, и он снова начал осыпать поцелуями ее губы, нос, веки, подбородок. Этот призыв был известен мужчинам с древнейших времен, и Таунсенд собирался ответить на него самым горячим образом. Он принудил ее слегка раздвинуть ноги и почувствовал, что она перестала дышать, оказавшись в этом непривычном положении. Его разгоряченный мозг наконец сообразил, что под ее желанием скрываются скованность и неуверенность. Она впервые… с ней этого еще не происходило. Эта мысль проникла в его рассудок через барьер страсти. Больше он ничего не хотел знать. Он будет ее первым мужчиной. От этого сознания в нем закипела кровь, вызывая к жизни примитивные представления о мужской власти и силе обладания.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно, моя маленькая горячая Уитни. — Он начал молебен страсти, шепча ей на ухо между поцелуями, которыми он касался ее шеи и ниже, вдоль чудесной ложбинки между ее грудями. — Я постараюсь сделать все как можно легче. Ты должна сказать мне, что чувствуешь… и если тебе будет больно… — Он устроился у входа в ее влажное лоно и двинул копьем вперед и назад, коснувшись крошечного перла, который содержал в себе ключ к таинству ее ощущений. Он чувствовал, что дыхание к ней вернулось, слышал биение ее сердца у себя на груди. Ноги ее подрагивали, когда она поднималась под ним.

Он осторожно продолжал толчки, ощущая, как страсть Уитни возрастает, движения становятся смелее: вот она уже неистово обхватила его спину. Никогда в жизни ему не приходилось так сдерживать себя, и он даже не догадывался, какое это дает наслаждение. Когда ее ноги поднялись и обвились вокруг его бедер, притягивая их ближе к себе, он понял, что момент настал. Он слегка приподнялся, подсунул под нее руки и стал продвигать свое копье в шелковистую теснину.

Медленно нажав, он подождал, позволяя Уитни принять его, поцелуями снимая ее напряжение. Она вытянулась, ощущая, как он возбуждается в ней, наполняя ее дрожащее тело захватывающим дыхание пульсированием. На мгновение она ощутила дискомфорт, отчего закусила губы, но боль не возвратилась: она отдала ему свою девственность без страданий. И вскоре теснота внутри немного подалась и уступила место ощущению заполненности, отчего у нее вырвался слабый судорожный стон.

— Скажи что-нибудь, — мягко потребовал Гарнер, поглаживая ее по разгоряченному лицу.

Она кивнула, и ее глаза распахнулись, сверкая удивлением.

— Это… ты такой… ты меня наполнил, и он такой горячий и возбуждающий… И я хочу… — Она прикусила губу и отчаянно покраснела.

— Чего ты хочешь, малышка? — Гарнер губами почувствовал, как загорелась ее щека. — Чего? — Он поймал ее подбородок и заставил посмотреть прямо в глаза.

— Еще…

В нем взорвалась страсть, он бешено прижал ее к себе и одним движением полностью вошел в нее.

— О-о! Уитни…

Услышав ее стон, он воспарил от бесконечного соблазна, который нес этот горловой звук. Он начал ритмично двигаться, расслабил свое сильное тело, лелея ее, поднимая ее к ярким парящим облакам ощущений, которые кружились над ними, объединяя опыт каждого. С каждым толчком она возносилась все выше, быстрее вместе с невиданным наслаждением вдоль вектора, который расширялся чудесным образом, в то время как время замедлило свой ход и реальность осталась где-то позади. И по мере того как он вращал копьем в ее нежной плоти, она стала постанывать, из ее горла вырывались короткие рыдания, казалось, все ее тело растворялось в неистовом бушующем пламени. И в этом взрыве наслаждения она почувствовала, что их существа сливаются воедино, когда он зарылся лицом в ее волосы и излил свою страсть в ее нежное отзывчивое тело.

Одновременно испытав сладостное освобождение, они долго плыли в небесах, вздрагивая от наслаждения. Когда он хотел лечь рядом, она остановила его, сильно прижав к себе, и это движение тронуло его до глубины души. В этот прекрасный торжествующий момент вся его вселенная была замкнута кольцом ее рук в жарком и дивном раю, который они вместе создали.

Наконец он улегся рядом и притянул к себе ее горячее гибкое тело, так что их тела соприкасались. Она тихо лежала в его объятиях, а он более спокойно исследовал ее восхитительно нежное тело. Когда его пальцы достигли пульсирующего места, она напряглась и чуть отстранилась. Он восторженно заурчал и перенес руки в другие места, что заставило ее издать судорожный стон. Он поцеловал ее спутанные волосы и почувствовал, как она расслабилась под ним.

— Я и не знала, каково это, — прошептала Уитни, губами касаясь его груди, отчего ему стало щекотно.

— И я очень рад, что ты этого не знала. — Он не хотел объяснять смысл этого замечания даже самому себе и был очень доволен, что она только погладила его по груди, как сонный котенок, и погрузилась глубже в объятия дремоты.

— Чарли говорил, что мне понравится…

— А тебе понравилось? — Сердце у него на мгновение замерло и снова забилось, когда она ответила:

— Да… м-м-м… да.

Под нежным давлением ее щеки, казалось, его тело таяло, вгибалось внутрь, обнаружив странной формы пустоту, о которой он не подозревал, пока не оказался в Рэпчер-Вэлли. До этого самого момента Гарнер Таунсенд не знал, как называется ощущение пустоты, которое давало себя знать в темноте недавних ночей в ямке его желудка. Каждый вечер он поднимался к себе в комнату, страшась уединения, пустоты своей кровати, не понимая, что его охватывает чувство одиночества.

Но сегодня здесь, в его темной и тихой комнате, в его кровати была Уитни Дэниелс. Она наполнила собой его руки, заполнила его эгоистическое и одинокое существо своим теплом, соблазнительными изгибами тела, своим отзывчивым ртом и восхитительной страстью. И он понял, что именно об этом он так страстно мечтал с момента их первой встречи.

Погружаясь в мир грез, она почувствовала, как он натянул на них одеяло, как его нога властно легла поверх ее бедра. Почему-то это властное движение Гарнера доставило ей удовольствие, и на ее припухших от поцелуев губах появилась сонная довольная улыбка. Эта прежде ей несвойственная улыбка, опьяняющая смесь женственности и дерзости, стала личным вкладом Уитни в репертуар средств Дэниелсов для выражения восторга.




Глава 11


В предрассветном сумраке Кейт Моррисон с покрасневшими от слез глазами сидела за столом в кухне и вспоминала прошлое. Она снова слышала голос матери Уитни, Маргарет, признавшейся ей в своей вечной любви к отчаянному молодому патриоту, солдату Блэкстону Дэниелсу. Ее амбициозный отец заявил, что Маргарет уготована лучшая судьба, и категорически запретил дочери выйти за него замуж. И тогда пылкая и смелая Маргарет взяла свою судьбу в свои руки и наперекор отцу вышла замуж по любви. Ночью она незаметно выскользнула из дома и убежала к Блэкстону, затем они убежали из родных краев, а после окончания Войны за независимость она отправилась вслед за ним на запад. Какие бы трудности им ни приходилось переживать, Маргарет всегда была для Блэкстона верной и любящей женой, за что он всю жизнь платил ей горячей преданностью.

И вот сейчас Уитни пошла по стопам своей матери, забыв обо всем ради мужчины. Только на этот раз роли поменялись: Уитни не имела ни положения в обществе, ни состояния, тогда как этот мужчина происходил из избранного общества Бостона. Красивый аристократичный майор ничего не выигрывал от альянса с диковатой и пылкой девушкой из пограничного поселения, кроме разве циничного удовольствия. Кейт хорошо представляла себе, как может поступить богатый джентльмен с неопытной бедной девушкой. И душа ее корчилась от боли при мысли, как будет страдать ее ненаглядная пылкая Уитни, когда узнает, что майор просто бессердечно воспользовался ею для удовлетворения своих плотских потребностей.

— О, Уитни! — прошептала она, закрыв лицо руками. — Прости, что я не предостерегла тебя.

В предрассветном сумраке Блэк Дэниелс подкрался к своему дому, наблюдая за солдатами, которые вели слежку за его домом. Глаза его гневно сощурились. Эти негодяи нашли его, проворчал он про себя. Если они обидели Уитни или Кейт, он заставит их поплатиться за это своей жизнью. Он повел широкими плечами под курткой из оленьей кожи и, подняв мушкет, словно тень проскользнул за дом.

Из маленького окна кухни во двор падал слабый свет, и Блэк озабоченно поскреб подбородок, прикидывая, кто там мог быть в такой час. Весь подобравшись, он проскочил от виноградного дерева к двери, ведущей в кухню. Помедлив секунду, он ворвался в кухню и тут же захлопнул ее, приставив к ней стул.

— О! — Кейт испуганно вздрогнула и обернулась. — Блэк! — Она бросилась к нему и отчаянно вцепилась в его куртку. — Ах, Блэк, слава Богу, ты вернулся, ты жив… О, Блэк!

— Кейт, с тобой все в порядке? — Он схватил ее за плечи, окидывая встревоженным взглядом ее спутанные волосы и покрасневшие от слез глаза. — Ради Бога, что случилось? Что эти негодяи с тобой сделали?

— Н-не со мной, — сказала Кейт, вытирая глаза, чтобы видеть его. — Это Уитни… она…

— Святой Моисей! — воскликнул Дэниелс, тряхнув Кейт. — Что они с ней сделали?

— Она ушла, Блэк. — Кейт встряхнула головой и постаралась говорить как можно более внятно. — Она ушла, чтобы быть с ним. Я не знала… Он джентльмен, богатый и красивый… и они все время ссорились, как кошка с собакой…

— Кто, Кейт? Про кого ты говоришь? — требовательно спросил Блэк, зажигаясь гневом. Пока он был в отъезде, протестуя против грабительских налогов и пытаясь отстоять завоеванные в борьбе права, эти федералы, эти ненавистные шакалы проникли к нему в дом и оскорбили его семью! Холод и голод, усталость и напряжение опасного путешествия из Питсбурга — днем им приходилось прятаться в горах, а идти по ночам — сразу были забыты. — Куда они ее увели?

Увидев искаженное гневом и отчаянием лицо Дэниелса, Кейт поняла, что нужно как следует все ему объяснить, чтобы не усугубить положение. Она потащила его к столу и заставила сесть.

— Ее никуда не увели, Блэк. Она сама ушла, по собственному желанию… во всяком случае, так я думаю.

— Куда ушла, Кейт? — Лицо Блэка, так похожее на Уитни, потемнело от растерянности. — Да говори же!

— Сегодня ночью я не обнаружила ее в комнате и думаю, что она ушла к их командиру, майору Таунсенду. Он остановился в таверне Харви, а рядом находится лагерь его солдат. Блэк… Уитни стала настоящей женщиной, а майор такой эффектный и красивый офицер. И я видела, я видела, Блэк, что между ними происходит! Она хотела защитить твою винокурню и людей в долине, но ей с ним не справиться. Этот циничный и надменный аристократ, ему ничего не стоило окрутить ее, а теперь он просто использует ее страсть против нее же самой! О, Блэк, если бы ты был здесь! — И Кейт опять разрыдалась.

Рассказ Кейт больно уязвил Блэка, который и сам чувствовал себя виноватым в том, что оставил их. Солдаты… Какой-то блестящий офицер взял верх над его Уитни! Это был тяжелый для него удар.

— Но Уитни всегда блюла себя в отношении с парнями.

— Да, Блэк, с нашими, местными ребятами, но она никогда не видела джентльмена! И понятия не имеет, какими они могут быть обходительными и коварными. И еще эта ее проклятая гордость… Она искренне верила, что сможет его перехитрить. Две недели, пока здесь находятся солдаты, она думала только о нем, и было совершенно ясно, что он тоже ею увлекся. — Кейт горестно ударила себя в грудь. — Отчасти это и моя вина… Все эти мои разговоры об изысканной жизни и прекрасных джентльменах… Но и на тебе лежит ответственность, Блэкстон Дэниелс! Это ты воспитал ее как мальчишку, научил ее заговаривать зубы и торговать всем, что есть!

Блэк вскочил на ноги, уколотый в самое больное место — отцовскую гордость и любовь к своей ненаглядной девочке. Лицо его перекосилось от ярости, кулаки судорожно сжались.

— Если он ее обесчестил, — сквозь зубы проговорил Блэк, — я убью этого подонка!

Он схватил свой мушкет и бросился на улицу.

Первые лучи солнца бесшумно, словно воры, проникли в щели в ставнях и медленно передвигались по комнате Гарнера Таунсенда, пытаясь украсть сон и спокойствие обнаженных любовников, лежавших в объятиях друг друга. Они спали крепким здоровым сном, не подозревая о том, что сделка, совершенная ими в тишине ночи, растает в свете наступающего дня. Когда тишину комнаты прорезали первые громкие крики и какой-то шум, они проснулись.

Майор открыл глаза и не сразу осознал, что рядом с ним, нагим, спит обнаженная Уиски Дэниелс. Он невольно улыбнулся, ощущая ее нежное теплое тело, спелую округлость ее груди в своей ладони…

Окончательно проснувшись, в первый момент Уитни отчаянно растерялась, обнаружив рядом с собой обнаженного мужчину. Но, слегка повернув голову, увидела прекрасные серо-голубые глаза Гарнера, его четко очерченные губы, решительный и утонченный очерк его лица.

Они замерли в объятиях друг друга, когда из коридора донеслись звуки глухих ударов и громкие возмущенные крики.

Преследуемый горячими обвинениями Кейт, которые не выходили у него из головы, Блэкстон помчался на другой конец долины, в таверну. Лексоулт с двумя солдатами пустились за ним, но не смогли догнать, ибо им двигали ослепляющий гнев и возбуждение. Ворвавшись в таверну, он одним духом взлетел по лестнице и распахнул дверь первой же комнаты. На кровати испуганно вскочил дядюшка Харви, Блэкстон зарычал от досады и метнулся дальше, к другой двери.

На лестнице громыхали сапогами трое солдат, разбуженные вторжением Блэка в таверну, на полу которой они спали. Харви бросился к ним, пытаясь прогнать их, а тем временем Блэк уже ворвался во вторую комнату.

— Черт побери, Харви, где же они? — Блэк круто повернулся и, несмотря на громкие протесты Харви, ринулся в третью комнату. Дверь со стуком распахнулась, до смерти напугав двух обитателей комнаты — тучного мужчину в кровати и еще одного, спавшего на полу. Они вытаращились ничего не понимающими спросонья глазами на застывшего в дверном проеме Блэка, который держал их под прицелом ружья. — Где он, черт побери?! — загремел он. — Что вы сделали с моей девочкой?

Толстяк что-то возмущенно залопотал, а худой попытался встать с пола, чтобы защитить своего командира. Дуло ружья Блэка угрожающе приблизилось к его носу, и тут же оба стали отрицать все и вся, при этом угрожая застрелить его за наглое нападение на представителей федеральных властей. Блэк злобно огрызнулся и выбежал. Оставалась четвертая, последняя комната.

«Это мои старики, — наконец сообразила Уитни, скорчившись под одеялом и беспомощно глядя на дверь. — Слишком поздно! Я провела ночь в кровати майора — в его объятиях!»

Она перевела встревоженный взгляд на майора, который уже встал с кровати и поспешно натягивал бриджи.

Дверь широко распахнулась, и, вздрогнув, Уитни натянула одеяло на плечи. Гарнер инстинктивно загородил ее своим телом, встав между кроватью и дверью. Размахивая ружьем, внутрь ворвался разъяренный Блэкстон Дэниелс.

Все замерли, пораженные. Вместо стариков Уитни увидела своего отца, вооруженного и клокочущего от гнева.

Вот она где! Блэк набычил шею и содрогнулся: его маленькая Уитни, со спутанными волосами и, судя по всему, нагая, в кровати мужчины… в кровати шакала-федерала!

Гарнер Таунсенд судорожно сглотнул. С первого взгляда он догадался, кем может быть этот человек, ошеломленно застывший в дверях и готовый немедля отправить его к праотцам. Черты лица этого мужчины поразительно напоминали то лицо, которое он так нежно целовал этой ночью: это мог быть только отец Уиски Дэниелс!

— Па? — выдохнула в страхе Уитни.

— Черт побери! — Выругался впервые в жизни Блэкстон Дэниелс. — Ах ты, дьявольское семя! Будь ты трижды проклят! Посмел обесчестить мою собственную плоть и кровь! Не проси пощады, негодяй! — орал он с диким взглядом, весь дрожа от ненависти. — Все скажешь Создателю, когда предстанешь перед ним! — И он навел ружье на майора.

— Нет! — Стянув на груди одеяло, Уитни стремительно метнулась вперед и встала между ними. — Ты не сделаешь это, папа! Это будет убийством! Это не то, что ты думаешь, прошу тебя, выслушай меня…

Но тут за спиной Блэкстона раздался угрожающий шум, и он отскочил в сторону и плотно прижался к стене. Трое полуодетых мужчин протиснулись мимо Харви и ворвались в комнату. И во второй раз все, пораженные, застыли на месте.

— Возьмите его… арестуйте этого человека! — одетый в одну ночную сорочку, загремел полковник Гаспар, указывая на Блэка.

Но поднятое ружье Блэка заставило невооруженных солдат замереть на месте. Гаспар обвел возмущенным взглядом Уитни, затем перевел его на полуодетого майора:

— Черт возьми, что здесь происходит, Таунсенд?

— Этот подлец обесчестил мою дочь, — угрожающе заревел Блэкстон, — и я пришел убить его за это!

— Нет, папа…

— Я никого не обесчестил… — возразил глубоко униженный Таунсенд. Пойман… опять… на этот раз разъяренным отцом и этим подлым выскочкой. — Вчера, когда я вернулся домой после ночного рейда, я застал эту маленькую бестию в своей кровати. Вы спросите ее… спросите!

В крайнем смятении и растерянности он повернулся к Уитни. Этой ночью он любил ее, держал в своих объятиях, восхищался ее нежным телом. И сейчас, повинуясь своему первому инстинкту, постарался защитить ее, загородить от постороннего взгляда своим телом… Но вторгнувшийся оказался ее собственным отцом, полковник Гаспар потребовал объяснений, и внезапно Таунсенда ужаснул свой рыцарский порыв. Он хотел защитить Уитни? Да ведь это ему самому грозит неминуемая погибель… Его поймали на месте преступления, которое называется совращением невинной девушки.

О Господи! Опять над ним разразилась та же беда. Именно та, которой он так боялся. Он же чуял приближение опасности, почти ее видел. Катастрофа в облике женщины… в облике отважной, неотразимой и коварной Уиски Дэниелс. И пока он стоял перед ней, словно окаменев, в мозгу его пронеслись сцены их прежних столкновений, после которых его гордость мужчины и воина была унижена, спектакли, которые она разыгрывала с той же целью, получая от них явное удовольствие, и вспомнил ее последнюю угрозу, высказанную с поразившим его холодным спокойствием. Он пожалеет, сказала она тогда, имея в виду, что заставит его пожалеть.

Таунсенд весь содрогнулся, возмущаясь своей слабостью, которая выражалась в невероятном влечении к этой девушке, даже сейчас не остывшем в глубине его существа.

— Скажите же им! — потребовал он, нестерпимо страдая от боли и ненависти. — Господи, да не подстроили ли вы специально все это представление? Чтобы после свершившегося факта сюда ворвался ваш отец с оружием! — И пока он это говорил, его пронзила уверенность в правоте показавшегося ему сначала невероятным предположения. Ведь это точно укладывалось в ее хитроумные планы, точно соответствовало ее диким представлениям о том, что все имеет свою цену. И ценой за то, чтобы он избавился от этого позора, наверняка будет его уход из долины!

При виде переполнивших его отвращения и ярости — после того, что произошло между ними этой ночью — Уитни попросту лишилась сил. Молча и бездвижно стояла она, чувствуя себя побежденной и беззащитной, словно придавленная последствиями собственного заговора. Он угадал. Она сама, как Далила, пришла к нему в постель, чтобы заманить в ловушку и заставить уйти из долины. Но, стремясь погубить его, она нашла собственную погибель.

— Подлый лгун! — Блэк рванулся вперед, разъяренный обвинениями высокомерного майора и пораженный выражением боли и недоверчивости на лице своей дочери. Он никогда не видел ее такой маленькой, такой бледной и беззащитной. — Презренный негодяй! Ты еще смеешь обвинять мою дочь, когда сам коварно завлек ее, чтобы удовлетворить свое вожделение! Я отниму у тебя жизнь за то, что ты лишил ее невинности!

— Ничего себе невинная! — с возмущенной злостью огрызнулся Гарнер, хотя сердце в нем переворачивалось при виде боли в глазах Уитни. — Да свет не видывал такой изощренной и коварной Иезавели!

Завернувшись в одеяло, которое еще хранило запах их тел, Уитни неподвижно стояла, чувствуя на себе жадные взгляды. Поймана в сети собственной западни. Как она признается в этом отцу?

— Блэкстон? — раздался знакомый голос. — Уитни… Она здесь? С ней все в порядке? — Тетушка Кейт пробралась мимо солдат, столпившихся в дверях, и застыла как вкопанная при виде неожиданной сцены. — Силы небесные!

Сквозь подступившие слезы Уитни увидела искаженное ужасом лицо тетки, еще острее почувствовала ненависть Гарнера, ярость отца и жадное любопытство остальных свидетелей, не выдержала и вся затряслась от отчаянных рыданий. Ей нужно было что-то придумать, сказать что-нибудь, чтобы обратить новое унижение в преимущество. Она понимала, что настоящий коммерсант так и поступил бы, но все, что она могла сделать, это только заплакать, как слабая женщина.

Кейт ахнула и бросилась к Уитни, чтобы загородить ее от любопытных взглядов.

— О, Уитни, что он с тобой сделал?

— Это и так ясно. — Блэк снова поднял свой мушкет и обнаружил, что перед ним вырос низкий тучный человек с бульдожьим лицом, который буравил его маленькими злыми глазками.

— Только посмейте выстрелить в него, и я повешу вас за убийство! — закричал тот.

— А вы кто такой, чтобы здесь командовать? — презрительно поинтересовался Блэк.

— Я командир майора. И если здесь совершена несправедливость, то я этим займусь. — И он обернулся к майору со злорадным огоньком в глазах.

Разумеется, полковник Оливер Гаспар наблюдал за происходящим с мстительной радостью. Именно такого поступка и стоило ожидать от этого холеного аристократа-бостонца… соблазнения дочери бедного фермера.

— Нет сомнений, сэр, что вы Опозорили свое имя и положение! — яростно набросился на Таунсенда полковник. — Я увольняю вас, и вам придется собрать свои вещи. Я не позволю запятнать репутацию своего полка! — Он метнул взгляд на Кейт, которая помогала Уитни добраться до кровати, и его негодование тем, чем могла закончиться «плотская утеха» майора, разгорелось до бешеной ярости.

— П-полковник… — У Таунсенда кровь бросилась в лицо. — Черт побери! Не можете же вы поверить обвинениям против Таунсенда!

— Почему это? — выступил вперед Блэк, до глубины души оскорбленный в своих родительских чувствах. — Вы лишили ее девственности да еще грязно обозвали ее…

— Всем молчать! — скомандовал Гаспар, радуясь возможности нанести сокрушительный удар врагу, которого ненавидел со всей силой вырвавшегося из низших слоев общества выскочки. — Как и большинство мужчин своего класса, — обернулся он к Таунсенду, — вы полагаете, что ваше состояние и общественное положение оградит вас от последствий вашего безнравственного и распутного поведения. — Он ткнул в Гарнера толстым пальцем. — Вы скомпрометировали и себя, и свой отряд. И я вынужден исправить ситуацию в интересах отряда и всего моего полка. Итак, или вы женитесь на девушке, или я позволю этому мужчине застрелить вас. И хотя лично я — за убийство, полагаю, что из двух зол вы выберете меньшее, а именно женитьбу.

Все буквально застыли, услышав этот унизительный для аристократа ультиматум. Женитьба — меньшее зло, пронеслось в смятенном мозгу Уитни. Она подняла от плеча Кейт залитое слезами лицо.

— Жениться? Нет! Вы не можете заставить его жениться…

— Нет, он женится на вас, девушка! — прогремел Гаспар. — И вы разделите с ним последствия своего легкомысленного поступка, вынужденная нести ярмо этого брака.

— Нет! — Она вскочила на ноги. — Я не выйду за него замуж! Вы не заставите меня… и его тоже. Мы просто вместе переспали. — Она поспешно стерла слезы с лица. — Ничего серьезного не произошло… Я… я все время этим занималась.

— Вы только послушайте! — До Таунсенда первого дошел смысл ее невероятного признания, и он обернулся к ней с искаженным бешенством лицом. У нее были и другие любовники? Эта мысль словно ошпарила его кипятком.

— Это была сделка, мы просто с ним договорились. А кроме того, может, у него уже есть жена, — заявила она с болью в душе. Действительно, она отдалась ему по любви и даже не знала, женат он или нет.

— Он холост, мне это точно известно! — Маленькие глазки Гаспара злорадно сверкнули.

— Ну а я не могу жениться на такой, как она, — заявил Таунсенд, у которого голова кружилась от желания обладать Уитни и отчаянного понимания, что необходимо любыми средствами избавиться от нее. — Маленькая проститутка… Она пьет виски, как мужчина, на каждом шагу врет и по ночам бегает по лесу с разными мужчинами. Вы же сами слышали, она постоянно этим занимается.

И вдруг от кровати донесся приглушенный вскрик. Уитни обернулась и увидела Кейт, которая уставилась на маленькое темное пятнышко на простыне. Затем его заметили Блэк и полковник. И когда Кейт встала и в ужасе отшатнулась, его увидел и Гарнер Таунсенд.

— Таунсенд, вы женитесь на этой девушке, — с торжеством ухмыльнулся Гаспар, — или вы пропали.

Было сделано несколько попыток смягчить полковника, но все они не имели успеха. Ненависть бывшего торгаша к сыну одного из виднейших аристократических семейств Бостона была неукротимой. И когда стало ясно, что он решительно намерен принудить их совершить брачный обряд, в качестве препятствия все сослались на отсутствие в Рэпчер-Вэлли священника, так что скрепить узы брака попросту некому. Полковник злорадно усмехнулся и послал за своим адъютантом, своим зятем, которым недавно был посвящен в духовный сан.

Уже через час Уитни пригласили спуститься в таверну, где должно было состояться бракосочетание. Обряд затянулся только из-за настояний Кейт, чтобы Уитни дали возможность «освежиться» и переодеться. Уитни мылась и одевалась, стараясь не встречаться с горестным взглядом тетки. И, спустившись с лестницы, она не смела взглянуть на отца и соседей, которые набились в таверну, чтобы стать свидетелями ее поспешной свадьбы с Железным майором.

Вместе с местными жителями в таверну набились и солдаты. Сдерживая ярость, Таунсенд стоял около полыхавшего камина. Кейт пришлось подталкивать Уитни вперед, чтобы она встала рядом с ним, и следить, как бы она не убежала.

Уитни опустила голову и видела только сапоги облаченного в военный мундир проповедника, который сочетал их узами брака. Она не поднимала взгляда выше грубых костяных пуговиц на кителе майора. Проповедник произнес положенные слова и терпеливо ждал, чтобы майор взял руку девушки и повторил клятву. Голос Гарнера был глухим, а рука горячей. «Любить», уважать» и «защищать» — его голос был странно высоким и срывающимся.

Настала ее очередь принести свой обет. Она заставила себя посмотреть ему в лицо, ее глаза выражали сознание своей вины и мольбу о прощении. Она собрала все силы, чтобы произнести слова, которые связали их судьбы. Любить его… почитать его… и подчиняться. Это были хорошие слова, предназначенные для порядочной женщины, с болью подумала Уитни, а не для Далилы.

Видя ее отчаянное, несчастное лицо, Гарнер Таунсенд, как это ни странно, почти забыл о свалившейся на него катастрофе. Он вспомнил, что она готова была перед всеми принять на себя позор, объявив себя гулящей, лишь бы не выходить за него замуж. Он не мог поверить, что при всей свой хитрости и коварстве она способна изобразить на своем лице такую боль, когда она стояла, завернувшись в одеяло, и слушала, как он от нее отрекся. И помоги ему Бог, в эту самую минуту он готов был привлечь ее к себе и утешить нежными поцелуями. Его брак был наказанием, ниспосланным небесами за его грехи, и теперь он уже точно и навсегда опозорен в глазах семьи. Но сейчас он мог думать только о маленьком темном пятнышке на простыне и испытывать странное удовольствие при мысли, что Чарли Данбер не имеет к этому никакого отношения.

Тут Гарнер спохватился — она снова заставила его предаваться сентиментальным переживаниям! Стоит ему оказаться рядом с ней, и он буквально лишается рассудка, даже не в состоянии произнести связное предложение. Милостивый Боже, он прикован к ней неразрывными брачными узами и обречен провести остаток своей проклятой и такой несчастной жизни в этой дикой деревне!

За этими противоречивыми размышлениями он не заметил, как обряд закончился и ему вдруг предложили поцеловать свою невесту. Все в нем взбунтовалось против этого. Уитни стояла рядом, настороженно поглядывая по сторонам, как будто она искала возможность убежать. Вокруг воцарилась напряженная тишина, все затаили дыхание.

«А почему бы и нет? — с презрительной усмешкой над самим собой подумал он. — Все равно пропадать». Он приподнял подбородок Уитни и запечатлел на ее сочных припухших губах оскорбительно смелый поцелуй. Затем отстранился, круто повернулся и стал пробираться через толпу к выходу.

Ошеломленная и растерянная Уитни осталась на месте, чувствуя, как горят ее губы после поцелуя Гарнера. Блэк прятал глаза, крепко стиснув челюсти, тетушка Кейт обняла племянницу и, не скрываясь, заплакала. Полковник запечатлел на ее руке почтительный поцелуй, после чего Уитни окружили жители, поздравляя ее с ловкой брачной сделкой. Дядюшка Харви, тетушка Харриет, тетушка Сара и Делбертоны так радовались, как будто она совершила сделку века, а не вынужденно оказалась замужем за непримиримым противником всего, что связано с Рэпчер-Вэлли, в том числе ее собственного отца. Уитни была слишком подавлена произошедшим, чтобы отвечать на поздравления.

Полковник и члены его свиты вышли вслед за Таунсендом на улицу и немедленно приказали подать лошадей. Гаспар натянул перчатки на свои жирные пальцы и бросил удовлетворенный взгляд на холеного бостонца, чью жизнь он только что насмешливо перевернул вверх тормашками.

— Имейте в виду, Таунсенд, я готов забыть этот инцидент. — Он холодно улыбнулся. — Поскольку все улажено, считаю, что нет необходимости докладывать обо всем моему начальству… при условии…

— При каком условии? — спросил Таунсенд сквозь стиснутые зубы, испытывая непреодолимое желание швырнуть этого толстяка на землю и исступленно затоптать ногами.

— При условии, что вы выполните данный вам приказ. Захватите спиртное и винокуров, в чем вы поклялись. Предупреждаю, майор, у вас есть еще одна неделя. А затем вы должны покинуть это место, явиться с докладом ко мне, после чего доложите уже штабу дивизии в Питсбурге. — Полковник повернулся к адъютанту, чтобы тот помог ему забраться в седло, и надменно уставился на взбешенное лицо Таунсенда. — Запомните, майор, всего одна неделя!

Гарнер проводил его сверкающим от непередаваемой ненависти взглядом. Этот мерзкий тип прискакал сюда на минутку с проверкой, заставил его жениться на Уиски Дэниелс и тут же испарился, приказав ему…

Он замер. Боже милостивый! Он же только что женился на дочери одного из самогонщиков, которых требовал арестовать Гаспар! А самым главным самогонщиком в долине был человек, который стал его тестем! Его словно обдало кипятком. И был только один способ потушить этот жар.

— Лексоулт! — заорал он, плечами расталкивая перешептывающихся солдат и решительно направляясь в центр лагеря. — Куда, к черту, девался кувшин с тошнотворным пойлом, который мы нашли?

Остаток этого дня и большую часть ночи Железный майор провел, предаваясь гнусному пьянству, — впервые за двенадцать лет. Его люди пили вместе с ним, хотя заметно от него отставали. Учитывая внезапный отказ майора от воздержания, его способность поглощать смешанное с водой крепкое виски вызывала восхищение. Солдаты смотрели на своего командира со все растущим уважением. Он был настоящим мужчиной, их Железный майор, работал больше всех, женился на самой красивой девушке, мог больше всех выпить…

Поздно ночью солдаты разбрелись по своим палаткам, тогда как сравнительно трезвые Лексоулт и лейтенант помогли майору добраться до свадебного ложа. Застав в нем мирно спавших детишек Дедхема, они озадаченно почесали затылки.

Способный еще рассуждать лейтенант высказал предположение, что отныне майор должен жить в семье своей новобрачной. Лексоулт напряг мозги и, найдя его утверждение разумным, согласился. Майор, который только что слегка пришел в себя, не смог озвучить свои возражения, поэтому его взвалили на лошадь и повезли к ферме Дэниелсов, которая находилась в полутора милях. Они громко постучали в дверь, подняв на ноги весь дом, хотя и не оторвали от сна, потому что его обитатели не смогли заснуть. Войдя в дом и теряясь под бешеным взглядом Блэка, они пробормотали:

— Он слегка того… перепил.

Затем они перетащили майора на французский диван Кейт и побрели обратно с сознанием выполненного долга.

Уитни стояла на лестнице, глядя на своего «слегка перепившего» новобрачного, и не знала, смеяться ей или плакать. Суровый, высокомерный трезвенник Железный майор напился до бесчувствия в брачную ночь, в их брачную ночь. У нее перехватило горло, слезы обожгли глаза, и она умчалась в свою комнату.

На следующее утро Уитни, которой удалось более или менее взять себя в руки, спустилась вниз, привлеченная запахом жареного бекона и только что сваренного кофе, и застала майора все так же распростертым на кушетке. Она остановилась рядом, в рубашке и юбке, глядя на его прекрасное лицо, слегка потемневшее от отросшей за ночь щетины и допущенных накануне излишеств. Невольно ей захотелось убрать упавшие ему на лоб волосы, и он пошевелился. На лице Таунсенда отразилось смущение, когда он открыл налитые кровью глаза и увидел ее и окружающую обстановку. Но как только он хотел заговорить, у него вдруг судорожно задергались плечи, и он поспешно зажал рот рукой. Он мгновенно вскочил и, пошатываясь, двинулся к двери. Ему удалось добраться до каменных ступеней, и там его вырвало.

Понимая, что он глубоко страдает от унижения и похмелья, Уитни терпеливо стояла рядом, ожидая, когда пройдет приступ рвоты, затем помогла ему встать на ноги. Закинув его руку себе на плечо, она подхватила его за пояс и потащила наверх, в свою комнату.

— Это вы? — прохрипел он, сев на ее кровать.

— Да, я, — мягко сказала она. — Вероятно, вы были правы, майор. Человеку, который не умеет удерживать в себе спиртное, не стоит пить. — Она видела, как его покрасневшие глаза закрылись, словно ее вид только добавлял ему мучений, но набралась смелости и осталась с ним, твердя себе, что по ее вине его принудили жениться, по ее вине он так напился. Она обязана ему помочь.

Весь день она провела рядом с Гарнером, поддерживая ему голову, когда его рвало, и обтирая ему лицо холодной влажной салфеткой. Только далеко после полудня ему стало лучше, и он крепко заснул. Она сидела рядом в слабых вечерних сумерках, читая на его осунувшемся несчастном лице мрачные перспективы своего вынужденного брака.

Пойманная в собственную западню, она расстроенно вздыхала. Как мог рухнуть такой простой план? Просто ей дьявольски не повезло, что отец возвратился именно сейчас и что здесь оказался командир майора со своим никому не нужным чувством справедливости, которое и заставило его добиться их наказания. Но больше всего Уитни возмущало свое собственное непостижимое поведение, то, что она позволила себе совершенно забыть о смысле своего появления у майора в ту же минуту, как только он снял китель со своих широких плеч.

Против воли в ней разлилось тепло при воспоминании об их физической близости. Кто бы мог подумать, что охваченный страстью майор проявит такую нежность и заботливость при выполнении своей сделки с ней!

Сделка. Сделка между мужчиной и женщиной. Такая сделка всегда представлялась ей чем-то ясным и разумным… и таким далеким. Но в том, что она испытала в кровати майора Таунсенда, не было с этим ничего общего. Все произошло как в огне, стремительно и непредсказуемо, и поразило ее своей интимностью… как будто на какое-то время она целиком слилась с ним. У нее перехватило дыхание, когда она об этом подумала.

Да, именно это и произошло с ними: они слились друг с другом телом и душой. Она смотрела на прекрасное лицо Гарнера, угадывая в нем глубокую нежность и одиночество, которые он прятал под своими иронией и высокомерием. И обнаружила в себе неопытную, уязвимую девушку, которая пряталась в глубине ее души, в чем она даже отцу никогда бы не призналась. Отныне Уитни уже не могла смотреть на Гарнера, не думая о нежном, чувствительном мужчине, скрывавшемся в нем, и не желая снова испытать его нежность. А он после перенесенного им страшного унижения, когда его застали с ней в постели и принудили жениться, не сможет смотреть на нее, не думая о хитрой, завлекшей его в западню Далиле, которая пробралась в его кровать с намерением подкупить. Он будет ненавидеть ее все больше, тогда как она будет все больше его жаждать.

Она не сможет избавиться от своего безысходного желания, потому что в ней произошли глубочайшие перемены. В ее жизни появился Гарнер и заставил ее тело проснуться и зажить своей, независимой от ее воли жизнью. Да и душа ее вдруг стала подвластна невероятно глубоким и страстным чувствам. Куда же делся ее дар речи, когда он был так ей необходим? Где был ее непревзойденный инстинкт извлекать выгоду из любой ситуации? И что выйдет из ее брака с единственным мужчиной, который заставил ее забыть об отце, о своих земляках и обо всем, что ей было известно о сделках?

Широкоплечий, с сединой на висках Блэк Дэниелс, тихо ступая, поднялся по лестнице и потихоньку заглянул в комнату дочери. Он видел, как она заботливо ухаживает за этим надменным выходцем с востока. Что-то в ее движениях, в нежной задумчивости лица напомнило ему жену, Маргарет, чего он никогда прежде не замечал. Уит всегда была его копией: отчаянной и смелой, быстрой на язык и остроумной. У нее были его большие глаза с густыми ресницами, его ослепительная улыбка, его ловкие руки и его нос с характерным вздернутым кончиком. У нее была его походка, его взрывной шарм, его дар речи. Блэку было странно видеть ее одетой и причесанной так, как подобает молодой женщине, и осознавать, насколько она походит на свою мать — даже отчаянной верностью своему сердцу и упрямством воли.

Кейт была права, когда говорила, что Уитни стала женщиной, с горечью утраты признал он. И наверное, не ошибалась насчет влюбленности Уит в этого парня из благородных, потому что он не мог представить, чтобы какой-нибудь мужчина мог взять силой невинность Уит, не пролив собственной крови. В схватке она не замедлила бы прибегнуть к запрещенным приемам.

Он вздрогнул, в полной мере ощутив смысл, который скрывался за этим событием. Одним махом этот негодяй украл у него и дочь, и партнера, и любовь. Это было слишком много. Но он к тому же доказал, сколь низко ценит украденное сокровище, когда в таверне при всех назвал проституткой любимую дочь и гордость Блэка Дэниелса. В Блэке снова закипела кровь, и глаза его стали метать молнии.

Но в жизни ничто не дается даром. И, стоя на темной лестнице и глядя на грустное лицо своей дочери, Блэк Дэниелс решил, что заставит этого блестящего негодяя как следует заплатить за то, что он украл.




Глава 12


В ту ночь Уитни дождалась, пока тетя Кейт и отец уйдут спать, достала из сундука одеяло и потихоньку спустилась вниз, чтобы провести ночь на диване. На следующее утро Блэк обнаружил дочь спящей в неудобной позе на узком диване, изгнанной из собственной комнаты. Он взбесился и бросился к лестнице, собираясь вышвырнуть из дома наглого зятя, и Кейт еле удалось его остановить. Их громкие сердитые голоса разбудили Уитни, но когда она спросила, из-за чего они ссорятся, отец с теткой отделались невнятным ворчанием и разошлись: Кейт в кухню, а Блэк в сарай. Провожая их взглядом, Уитни с унынием догадалась, что причиной скандала, наверное, был ее муж, «завладевший» комнатой наверху.

Гарнер Таунсенд пошевелился в кровати и стал медленно приходить в себя после тяжелого сна. Ему казалось, что язык едва помещается во рту, где угнездился отвратительный вкус, а в глаза словно насыпали песку. Желая осмотреться, он поднял голову, но тут в его черепе словно что-то взорвалось. Он рухнул в кровать и, обхватив голову, застонал от невыносимой головной боли. Дождавшись, пока крошечные молоточки перестали барабанить ему по вискам, он осторожно присел и спустил ноги на пол. И тут наконец понял, что находится в кровати Уиски Дэниелс, разутый и раздетый. Состояние его было кошмарным: желудок свело, в горле пересохло, а все тело ныло и болело, как будто его избили дубиной. Он никак не мог вспомнить, как здесь оказался.

Взгляд его упал на таз, стоявший на полу рядом с кроватью, и на стул около него. С края таза свешивалась сложенная тряпка, и у него мелькнуло смутное воспоминание — над ним склоняется Уиски, касаясь его воспаленного лица прохладными руками. От этого видения ему стало еще хуже, и, пораженный стыдом и ужасом, он закрыл глаза. Боже… кажется, он напился до чертиков… его даже рвало… И ведь он… женат!

Наступило время обеда, и Железный майор с посеревшим лицом появился в кухне, чтобы встретиться со своей новобрачной и ее враждебно настроенной семьей, к чему мучительно готовился последние полчаса. Он едва смог убедить себя, что их брак не был всего-навсего ужасным сном, а состоялся на самом деле.

Находившиеся в кухне люди обернулись к нему, но он устремил взгляд воспаленных глаз на Уитни. Она была в скромном домашнем платье, мягко подчеркивавшем ее женственность; рыжеватые, с медным отливом, волосы были заплетены в тяжелую косу, перекинутую через плечо. Зеленые глаза с золотистыми искорками живо сверкали, полные губы поражали своей свежестью, а нежное лицо было розовым и гладким, как спелое яблоко. Она показалась ему до такой степени привлекательной и соблазнительной, что он поспешил оторвать от нее взгляд, опасаясь за реакцию своего организма.

— Наконец-то вы вылезли из постели! — Расправив широкие плечи и стиснув кулаки, Блэк Дэниелс вскочил из-за стола. — Ну и не задерживайтесь, идите себе дальше… — Он указал пальцем на дверь.

— Блэкстон, опомнись! — Кейт поспешно шагнула от очага и схватила его за рукав.

— Подумать только! Этот тип в брачную ночь напился, как последняя свинья, и дошел до такого мерзкого состояния, что выгнал мою дочь из ее же собственной кровати! Но вы находитесь в моем доме! — Блэк ткнул пальцем в свою широкую грудь. — А она моя дочь. И здесь вы никому не нужны!

— Послушайте, старина! — Внутренне Гарнер признавал справедливость обвинений своего тестя, но по налитым кровью глазам можно было подумать, что он пылает яростью. — Не знаю, как я оказался в постели вашей дочери, но зато хорошо представляю, как она оказалась в моей. Интересно, это была ваша идея или ее?

— Вон! — рявкнул Блэкстон. — И больше здесь не показывайтесь! Советую вам держаться подальше от меня и от всего, что мне принадлежит.

— От того, что принадлежит вам? — загремел Гарнер, чувствуя, как у него зашумело в голове от приступа гнева. Он шагнул и остановился около сидящей Уитни. Ему приказали убираться вон? Прочь от женщины, которая только что опозорила его самого, его семью и, возможно, исковеркала все его будущее?!

— Да, моего. От моего дома и от моей дочери. — Блэк подошел к стулу Уитни с другой стороны и оказался почти лицом к лицу с Железным майором.

— Черт… — Гарнер весь задрожал от водоворота чувств при таком неожиданном повороте ситуации. Теперь, когда они подло воспользовались им, в результате чего рухнула его военная карьера, а имя и честь оказались замаранными, эта семейка решила просто выгнать его, чтобы и дальше как ни в чем не бывало заниматься своим излюбленным делом. Он повернулся к Уитни со сверкающими от ярости глазами. Это все она! Как она смеет с такой небрежностью относиться к тому, что между ними произошло, что отдала свою невинность не кому-нибудь, а самому Гарнеру Таунсенду! А этот дикий и неотесанный деревенщина! Какое право имеет он отмахиваться от столь значительного события в жизни его драгоценной дочери, как брак с Таунсендом!

— Значит, просто уйти и предоставить вам с дочкой по-прежнему заниматься своим драгоценным ремеслом, так? Так вот, вы, барышня, по собственному желанию забрались в мою постель, и, Бог видит, вам в ней и оставаться! Меня принудили принести вам обет верности, и нравится вам это или нет, отныне вы принадлежите мне! И сейчас вы уйдете со мной.

Уитни взлетела со стула, заставив всех удивленно отшатнуться.

— В-вы… вы не можете говорить серьезно…

— Хотя меня и связали узами брака с вашей дочерью, Дэниелс, — Гарнер в бешенстве повернулся к Блэку, — но для вас это ничего не меняет. Вы занимаетесь запрещенным ремеслом, и по долгу службы я все равно должен вас выследить и арестовать. И я это сделаю, помяните мое слово!

Он схватил Уитни за руку и силой вытащил ее во двор, прежде чем она успела что-либо сообразить. Блэк рванулся за ним, но Кейт повисла у него на руке, умоляя не усугублять и без того сложное свое положение.

— Что вы делаете? — возмутилась Уитни, упираясь и бросая через плечо отчаянные взгляды на тетку и отца.

— Повторяю, вы пойдете со мной! — Гарнер дернул ее за руку и развернул лицом к себе. — Разве вы не помните, что стали моей женой?

— Но вы этого не хотите! Так отпустите меня! — Она забилась у него в руках.

— Ошибаетесь, милая. Я очень этого хочу… чтобы вы были у меня на глазах все время, пока мне придется торчать в этой проклятой долине. Только тогда я смогу проследить, что вы еще замышляете!

— Нет, вы не заставите меня идти! — Она была крепко прижата к его груди, и сердце у нее заколотилось при мысли, что он силой забирает ее к себе, чтобы сделать своей пленницей. Призвав на помощь все свои силы, Уитни еще раз попыталась вырваться, и когда ей это не удалось, в отчаянии прибегла к испытанному способу защиты. Подтянув его руку к себе, она яростно вонзила в нее зубы!

— О-о-о! — Невольно выпустив Уитни, Гарнер поднял руку, недоверчиво рассматривая глубокие следы от зубов. — Проклятие!

Уитни отшатнулась, и, подняв голову, он поймал злорадную усмешку и мстительный взгляд Блэка Дэниелса.

— Это я научил дочку такому приему!

С секунду потрясенный Гарнер не находил слов, затем словно взбесился, схватил Уитни и рывком вскинул себе на плечо. Борясь с сопротивлявшейся девушкой, он не видел, как Блэк безуспешно пытался вырваться из цепких рук перепуганной тетки Уитни.

— Я забираю ее, Дэниелс! — торжествующе взревел Гарнер, перекрывая отчаянный визг Уитни и уворачиваясь от ее кулаков. Он покрепче прижал к груди ее ноги, чтобы она не свалилась у него с плеча. — И с этим вы уже ничего не сделаете!

Люди выходили из своих хижин подивиться, как Железный майор входит в Рэпчер-Вэлли, таща на плече свою новобрачную. Лицо его было багровым, он тяжело дышал, от него валил пар, а от искр, которые метали его глаза, казалось, можно было зажечь даже сырые дрова.

Уитни давно уже устала сопротивляться и, когда в поле ее зрения появились башмаки и юбки деревенских жителей, а до слуха донеслись смех и улюлюканье, крепко зажмурилась, от стыда и унижения готовая сию же минуту умереть. Майор вошел в таверну, поднялся по лестнице, ногой распахнул дверь комнаты, которую занимал, и опустил ее на кровать. Уперев руки в пояс, тяжело дыша, он стоял над ней, ожидая, когда она сядет, и в груди его полыхали злость и неожиданная растерянность перед своим поступком. Уволок свою добычу, как настоящий дикарь! Но какую соблазнительную добычу! Боже, да в нем действительно бушуют какие-то первобытные инстинкты!

Тем временем Уитни совершенно пришла в себя и с возмущением осознала, что Гарнер силой захватил ее и притащил к себе, как будто она его пленница… или даже собственность!

— Вы… вы не смеете этого делать! — набросилась она на Гарнера.

— Что именно, милая? — прорычал он, стараясь побороть соблазн, который вызывали у него раскрасневшееся от возмущения лицо Уитни и весь ее встрепанный вид. — Не смею притащить вас куда мне вздумается? Не смею обвинять и презирать вас за то зло, которое вы мне причинили? О нет, милая, у меня есть на это полное право! Потому что теперь вы целиком принадлежите мне.

— П-принадлежу вам? Какая чушь! — Она отчаянно размышляла, пытаясь найти нужные слова, чтобы все ему объяснить. Его озлобленность угнетала ее, принуждая открыть правду. — Послушайте… я и не думала… Я только хотела заставить вас уйти из долины. Я и не думала выходить за вас замуж. Я вообще не хочу выходить замуж!

— Вот как, не хотите? — Гарнер изобразил на лице усмешку, которая болью отозвалась в его сердце.

В полном смятении Уитни встала и шагнула к нему, и он сразу насторожился, чувствуя, что снова загорается от ее близости и не в силах это предотвратить. Несмотря на то что она с ним проделала, что-то в нем все равно стремилось к ней, жаждало ее.

— Ведь когда мы договаривались… я не имела в виду выйти за вас замуж, — пробормотала она, всматриваясь в его лицо, которое он старался сохранять непроницаемым. Она сознавала, что очень рискует, возрождая в памяти интимность, которая связывала их в укромной тишине его комнаты. Внезапно в его глазах проскользнуло выражение боли. Как ему удается выглядеть таким высокомерным и вместе с тем таким ранимым?

В комнате воцарилась звенящая тишина, когда оба вспомнили, как в восторженном пылу они заключили сделку о своем слиянии. Он хотел ее, она хотела его. Больше ничего — чарующе простая сделка, основанная на взаимном и непринужденном влечении друг к другу. Никаких обещаний, никаких условий, никаких юридических тонкостей. Точно такое же влечение сейчас притягивало их друг к другу, даже более сильное, потому что было так быстро и памятно прервано.

Но Гарнер понял, что кажущаяся простота их сделки на самом деле была чистым обманом. Соблазнившись моментом райского наслаждения, он вверг себя в полный хаос: все, чем он жил до этого момента, все, чем он дорожил, чему придавал значение, весь его прежний мир был для него потерян. Он и не надеялся, что когда-либо испытает такое ни с чем не сравнимое и не обремененное какими-либо сложностями счастье, которое в ту ночь нашел в ее объятиях. Но все, начинал он понимать, включая этот рай на земле, имеет свою цену. Возможно, в конце концов обитатели Рэпчер-Вэлли не так уж далеки от истины.

— Следовательно, на этот раз вам досталось больше, чем вы запрашивали, — прибег он к холодному тону, чтобы скрыть обуревающие его чувства.

— Но… брак… это же совершенно другая сделка. — Ей становилось все труднее противиться его обаянию, все труднее рассуждать. — Должен быть какой-то способ… Мы должны как-то расторгнуть его.

— Это невозможно… если только вы сумеете убедить Всемогущего отменить Его решение. Мы с вами связаны Его именем, а меня воспитали в уважении к подобным вещам.

Вырвавшиеся у него искренние и убежденные слова окончательно убедили Уитни в том, что он не намерен отпустить ее на свободу, она останется его женой. Только теперь она стала догадываться, что значит быть женой такого человека, как Железный майор. И главное, казалось, он считал, что имеет право руководить ею и всячески ее унижать.

Совсем упав духом, Уитни отступила от него и удалилась в угол комнаты. Переживая свое несчастье, она даже не слышала, как он вышел и задвинул снаружи щеколду. Итак, она получила больше, чем запрашивала. Она хотела выторговать немного женского счастья, а в результате оказалась замужней женщиной. Как только он ее обнял и поцеловал, она сразу забыла о своем отце, о земляках, даже о своей гордости. Что ж, видимо, она получила по заслугам.

Уитни подошла к окну и распахнула ставни. В комнату хлынули лучи яркого солнца и потоки свежего холодного воздуха, стегнувшие ее по лицу. Она увидела хаотично разбросанные по поляне солдатские палатки. В конце лагеря она уловила какое-то движение и, приглядевшись, узнала Чарли, который стоял лицом к ней, пристально глядя в ее сторону, в окно комнаты майора. Издали она не могла различить выражение его лица, но что-то в напряженной позе, в неотрывном взгляде выдавало его злость. Затем у него вдруг поникли плечи, он опустил голову и шаркая скрылся за стволом дерева. В памяти Уитни всплыло простодушное лицо старого товарища ее детства, и она смахнула с глаз навернувшиеся слезы.

Да, она получила куда больше того, что запрашивала!

Спустившись вниз, майор Таунсенд обнаружил, что таверна почти битком забита его людьми. Он никого не видел вокруг, когда тащил к себе жену, а они все время были здесь и пили по кругу за его семейное счастье. При виде майора все замерли и ошеломленно вытаращили на него глаза. Этот человек разительно отличался от изысканного аристократа, который гарцевал во главе колонны и требовал от них безукоризненной дисциплины и порядка. Его красивый мундир был помят, волосы взъерошены, а на лице красовалась трехдневная щетина. Весь его измученный и несчастный вид говорил о тяжелых переживаниях и о том, с каким трудом досталась ему добыча в лице самой красивой девушки долины. Перед ними предстал командир, за которым они готовы были пойти в огонь и в воду.

— С чего это вы сюда набились? — загремел он, оглядывая солдат.

— Мы тут слегка опрокинули, майор, — просипел сержант Лексоулт, в доказательство поднимая свою кружку. — И ждали… приказаний.

Майор пристально посмотрел на оловянные кружки в руках у солдат.

— Чего вы тут опрокинули? — Он повернулся к дядюшке Харви, который стоял за стойкой с притворно невинным видом. — Дедхем, где вы достали это пойло для скота?

— О, майор, я здесь ни при чем. — Дядюшка Харви заулыбался. — Это просто остатки от того бочонка, который вы открыли на свою свадьбу. В нем и осталось-то всего ничего.

— Так я вам и поверил… — Гарнер со злостью ухмыльнулся. Честно говоря, он ничего не мог вспомнить после того, как влил в себя третью кружку этой бурды, но был уверен, что при столь активном праздновании солдатами его свадьбы тот бочонок наверняка опорожнили досуха. Просто этот хитрый дьявол воспользовался ситуацией, чтобы притащить новую бочку… Они оба понимали это, а также то, что такую возможность предоставил ему сам майор своим пьянством.

— Вылейте к черту все эти остатки, Дедхем, или я сам разнесу эту бочку. — Затем он повернулся к своим людям: — Оставьте эту отраву и немедленно возвращайтесь в лагерь. У нас есть работа.

Все с усмешкой переглянулись и поспешили выполнить приказание.

Куда бы в тот день ни пошел Гарнер Таунсенд, его повсюду встречали приглушенные смешки и сдержанные кивки, в которых было нечто заговорщицкое. Проходя мимо, дядюшка Рэднор поздоровался с ним, назвав его «сынком», а тетушка Харриет Делани сообщила, что сегодня пекла пироги, и предложила ему взять один для новобрачной, и если он о чем-то спрашивал людей, те сопровождали свои ответы многозначительным подмигиванием. В деревне внезапно и удивительным образом изменились установившиеся за последние две недели напряженные отношения между ним и жителями: теперь при его приближении люди не спешили скрыться, не обрывали свои разговоры, открыто рассказывали ему о своем ремесле, о том, что пьют и едят. Таверна Дедхема теперь была полна народу, каждый что-то нес сюда для обмена, и целый день в зале велась деловитая и оживленная торговля.

Когда он проходил по поселку, добродушные шутки жителей, их понимающие улыбки и отсутствие прежней почтительности вызывали в нем едва сдерживаемое раздражение. К вечеру настроение его окончательно испортилось, и каждое проявление доброжелательности и веселья со стороны жителей и его людей заставляло его еще больше мрачнеть. Лейтенант Брукс с радостью предложил возглавить вместо него ночной рейд, и в сгущающихся сумерках Таунсенд с кислым выражением лица смотрел, как маленькая группа солдат отправилась в сторону леса. Он знал, что они ничего не найдут. Таунсенд повернул в лагерь и пошел через него, желая собраться с силами перед тем, как увидится с Уитни. Чувствуя на себе ненавидящий взгляд Чарли Данбера, он вскоре оказался в дальнем конце лагеря.

Он остановился, в упор разглядывая крепкого мускулистого парня, который хотел сделать Уиски Дэниелс своей женой. Чарли хотел того, что присвоил себе он — ее невинность, законное право обладания ее непредсказуемой натурой. Что-то в беспомощной ярости Чарли отозвалось в нем самом. Как бы он себя чувствовал, если бы Чарли сумел переспать с ней, а потом жениться? Гарнер постоял, ощущая такую тяжесть в груди, что ему трудно было дышать, потом подозвал часового и приказал ему снять кандалы и освободить Чарли.

Как только по лагерю разнеслась весть об освобождении пленника, оставшиеся в лагере солдаты сбежались поглазеть. Пока с Чарли снимали цепь и кандалы, он не отводил от майора угрюмого взгляда. Он расправил широкие плечи и стиснул кулаки, а его карие глаза горели жгучей обидой — он отлично понимал, почему майор освобождает его, так же как и истинную причину, по которой тот две недели продержал его в цепях.

Коротко взглянув ему в лицо, Гарнер кивком указал на дорожку к поляне. Чарли не оглядываясь зашагал домой. Гарнер смотрел ему вслед, пока он не скрылся, затем, не обращая внимания на приглушенные разговоры солдат, направился в таверну.

Но перед самым входом он остановился и устало прислонился к стене, глядя на затихший к вечеру, безмятежный поселок. Он страшился встречи с Уитни, особенно после того как на целый день запер ее в комнате, за что теперь укорял себя. Сейчас она наверняка вся кипит от обиды и злости, а у него не было настроения для ссоры.

Невольно он снова задумался о том, что с ним произошло. С самого начала его непреодолимо влекло к Уиски Дэниеле, он страстно жаждал обладать этими сочными губами, юной и нежной грудью, всем ее сильным и гибким телом. И наконец он их получил. Господи, какое это было блаженство! Никогда прежде не испытывал он такого чувственного наслаждения с женщиной, никогда не доводилось ему засыпать в нежном кольце женских рук.

Он повел плечами, словно стряхивая с себя несвоевременное возбуждение. Его провели, соблазнили, как последнего идиота, а затем великодушно препроводили прямо в рай. Его безжалостно довели до пьянства — после чего нежно за ним ухаживали. Его вынудили жениться на лесной дикарке с мужскими повадками, которая всячески издевалась над ним — и вызывала в нем невероятное возбуждение каждый раз, когда оказывалась рядом. Да, он ее хотел; и вот она стала его женой. Но что же, черт побери, ему делать с ней… всю оставшуюся жизнь?

Кто-то окликнул его, и он очнулся от тоскливых и мрачных размышлений. Подняв голову, он увидел перед собой Робби Дедхема, который смотрел на него с той раздражающей доброжелательной усмешкой, которую он сегодня постоянно видел на лицах местных жителей.

— Куда вам подать сегодня ужин, дядя Таунсенд? Меня послал спросить ваш Бенсон. Наверх в вашу комнату или вы будете ужинать в таверне вместе с нами?

— Дядя Таунсенд? — Майор напрягся, глядя на наивное лицо мальчика. — Дядя Таунсенд?!

— Ну я же не знаю ваше имя. — Мальчика явно озадачило возмущение майора.

Гарнер тупо уставился на него, не в силах придумать, что ответить.

— А что, «дядя Таунсенд» — это неправильно? — Насторожившись, мальчик отступил назад. — Потому что «дядя майор» как-то странно звучит.

— Черт побери! — с трудом выговорил Гарнер. Теперь он стал одним из этих дядюшек, во всяком случае, для юного Дедхема и остальных местных ребят. Они приняли его, приняли в свое общество… как будто он породнился со всей их проклятой семьей!

Боже милостивый! Так вот чем объясняется их странное поведение по отношению к нему, которое ставило его в тупик весь день! Они уже не принимали всерьез его присутствие и с чувством облегчения вернулись к своей прежней беззаботной жизни, потому что приняли его полноправным членом в свое странное семейное сообщество. Многозначительные усмешки, подмигивания, угощение пирогом и разговорчики — все это было признаком того, что отныне они считают его своим, а не чужаком!

* * *


— В… в мою комнату, спасибо, — выдавил он. Только через минуту после ухода Робби он смог оторваться от стены таверны. Голова у него кружилась, когда он вошел, но не настолько, чтобы не заметить ребят Делбертонов за их обычным столиком, дядюшку Рэднора и дядюшку Феррела у камина, и все с довольным видом попивали виски. Он обратился к дядюшке Харви, возмущенно указывая на кружки: — Кажется, я велел вам избавиться от этой бурды.

— Ну, я… — Дядюшка Харви добродушно улыбнулся. — Сразу, как только они его допьют. А вместе с вашими ребятами они прикончат его уже к утру, сынок.

Гарнер в отчаянии закрыл глаза и весь передернулся. «Сынок»! Даже собственный отец так его не называл. Он повернулся и стал с трудом подниматься по лестнице, чувствуя, что его ноги словно тяжестью налились. Что с ним происходит, черт побери?!

Помедлив в темном коридоре, он собрался с силами и наконец протянул руку к щеколде… и замер. Дверь была открыта! Он вздрогнул и влетел в комнату, уже понимая, что она ушла.

Уитни подскочила на стуле, когда майор ворвался в комнату. Он остановился, широко расставив ноги и тяжело дыша. На его лице отразилось удивление, затем он сделал вид, что одергивает китель. Уши у него покраснели, он поднял лицо, придав ему холодное выражение, и обвел взглядом комнату, а потом и Уитни.

«Наверное я ужасно выгляжу!» — подумала она. Глаза покраснели, нос распух. Весь этот день она только и могла, что беспомощно плакать. Дважды ее прерывали, сначала солдат, который представился ей адъютантом майора, а затем Робби Дедхем — он принес новую свечу и еще одно одеяло. Щеколда была задвинута, пояснил Бенсон, почесывая голову и недоумевая, как это могло случиться. Затем, всего минуту назад, появились Бенсон и Робби. Они принесли поднос с ужином, кофейник и новость о том, что майор только что освободил Чарли Данбера. Все старания Уитни овладеть собой были сведены на нет. Она закрыла лицо руками и снова расплакалась.

И вот он явился и оглядывает ее, как кобылу в стойле. Уитни стояла, словно окаменев. Гарнер закрыл дверь и шагнул к ней. Она насторожилась и не решилась даже пригладить волосы.

— Вы отпустили Чарли, — тихо сказала она, избегая смотреть ему в глаза.

— Откуда вы узнали?

— Мне сказал Робби и тот парень, Бенсон.

Это объясняло загадку отпертой двери, хотя не объясняло, почему Уитни не ушла. Гарнер кивнул и пригласил ее сесть на стул у подноса, который Робби поставил на кровать, асам сел с другой стороны.

— Н-нет, благодарю вас. Я не голодна.

— Но вы не обедали, — возразил он, испытывая странное желание заботиться о ней и одновременно недовольство собой. — Я не хочу нести ответственность за ваше здоровье, милая. Садитесь. — Она не послушалась, и он сказал более сурово: — Вы должны есть, барышня.

— Уитни, — прошептала она, чувствуя себя странно опустошенной. — Меня зовут Уитни.

Словно чья-то могучая рука сдавила ему горло, не давая произнести ни слова. Гарнер кивнул и снова указал на кровать по другую сторону от подноса, и, чуть помедлив, Уитни уселась. Оба растерянно молчали, не зная, как себя вести.

— Вы заботились обо мне, когда я был… болен, — сказал он, стараясь не смотреть на ее грустное лицо с заплаканными глазами.

— Я же сказала: «В болезни и в здравии». — Она тоже не могла на него смотреть. — А Дэниелсы не изменяют своему слову.

У Гарнера стеснило грудь, и лицо его помрачнело. В жизни он не чувствовал меньшего желания есть и более сильного голода.

Это была мрачная трапеза, и, несмотря на улучшившуюся, словно по волшебству, кухню Дедхема, все казалось совершенно безвкусным. После ужина Уитни хотела отнести поднос вниз, но Гарнер остановил ее, заявив, что это дело Бенсона. Затем удивил ее, спросив, не хочет ли она погреться в таверне. Она кивнула, он взял ее за руку и вывел из двери. В темном коридоре она подняла свою руку, глядя на его длинные пальцы, так властно державшие ее запястье.

— Я не сбегу от вас, майор. Дэниелсы не убегают. — Она вопрошающе взглянула ему в лицо.

Гарнер кивнул и отпустил ее, чувствуя странную опустошенность.

В таверне Уитни заставила себя ответить на приветствия Делбертонов и уселась у камина рядом со стариками. Она видела, как из кучи голов, склонившихся над картами, поднялась голова Майка Делбертона, который окликнул майора.

— Как насчет того, чтобы сыграть с нами партию-другую, майор? — пригласил он.

Уитни заметила смущенный вид Гарнера. Он не мог подыскать слов, покраснел, затем, задохнувшись, отказался:

— Как-нибудь в другой раз.

Майк добродушно улыбнулся, опустился на стул, и все стали довольно громко перешептываться, что, мол, парень женат только первую неделю, на что у него уходит много сил. И обернулись посмотреть на Уитни, лицо которой раскраснелось, как угли в камине.

Она выждала время, чтобы они не связали ее уход со своими замечаниями, затем направилась к лестнице. Сердце у нее забилось, когда Гарнер встал и пошел ее провожать, и к тому моменту, когда они поднялись в коридор, Уитни уже вся трепетала от волнения.

В комнате Гарнер снова зажег свечу и неловко остановился, оценивая хрупкое перемирие между ними.

— Мне следовало послать за вашими вещами. — Он подошел к своему кожаному ранцу, вытащил оттуда чистую рубашку и сунул ей в руки. — Может, она вам подойдет. Спокойной ночи… Уитни. — Он ушел, чувствуя на себе ее взгляд.

Через минуту в дверь постучался и вошел Бенсон, и Уитни застыла на месте, прижимая к груди рубашку из тонкого полотна. Этот доброжелательный и немного неуклюжий парень принес оловянную грелку с горящими углями, кувшин со свежей водой и настоял, что сам согреет постель, так как это входит в его обязанности. Пробормотав что-то об услужении джентльмену, он неловко поклонился Уитни, отчего та вконец растерялась, и ретировался.

Придя в себя, она быстро переоделась и задула свечу. В рубашке Таунсенда она улеглась в согретую постель и стала размышлять о сдержанной вежливости майора после ужина, о его «слуге», каковым и был, в сущности, Бенсон, и о том, что Гарнер не позволил ей отнести поднос в кухню. Тогда она подумала, что он просто не доверяет ей, но теперь предположила, что для этого могла быть иная причина, имеющая какое-то отношение к его благородному происхождению.

Впервые она задумалась о том, какую жизнь он вел там, в Бостоне. Конечно, он богат. Об этом говорят пуговицы из настоящего золота и все такое. Вероятно, у него есть слуги. А семья? Есть ли у него семья? Она уже многое о нем знала: о его чистоплотности, о вкусах в еде, о его непреклонной преданности долгу, о его гордости. Но самое главное — его амбиции, страхи, желания, его прошлое — оставалось для нее загадкой. Затем у нее в голове всплыли еще более важные вопросы. Что означает ее брак для будущего жителей Рэпчер-Вэлли? И что намерен делать с такой женой, как она, этот джентльмен из Бостона?

* * *


На половину своих вопросов Уитни получила ответ на следующее утро, когда узнала, что Гарнер провел в лесу очередной рейд. Вернувшись, он кивнул ей, немного перекусил и сразу улегся спать. Уитни снова увиделась с ним только пополудни. Долгое утро она провела в таверне Дедхема, где ее буквально осаждали женщины. Каждая принесла с собой какой-нибудь подарок для обустройства домашнего хозяйства, сопровождая его советами из опыта собственной супружеской жизни. И то и другое изрядно пугало Уитни. Неужели у нее будет свой дом?

Наконец в таверне появилась взволнованная тетя Кейт с небольшим кожаным мешком, в котором были вещи Уитни. Они обнялись, тетушка Кейт заплакала, а Уитни как могла ее утешала. Когда она спросила об отце, Кейт промолчала, что само по себе было выразительно, и рассказала о том, что к Блэку приходил Чарли Данбер, и они отпраздновали его освобождение, выпив полкувшина лучшего виски Блэка. Под давлением Уитни Кейт призналась, что опасается за Блэка из-за его клятвы продолжать изготовлять виски: «Пусть хоть сам черт придет сюда!»

Уитни пожелала сразу же отправиться к отцу и уговорить его вести себя тихо до ухода солдат, но Кейт не пустила ее, убедив, что своим появлением она только разбередит его ярость. Уитни смотрела вслед уходящей тетке со страшной тоской и тревогой.

Днем она поднялась наверх, чтобы подумать в тишине, но застала там полуодетого, без сапог и рубашки, Гарнера, который брился. При звуке открывшейся двери он круто обернулся и весь спружинился, но, увидев Уитни, успокоился и выпрямился. Какую-то секунду она видела перед собой только черные завитки волос на его широкой груди. Оба крайне смутились, покраснели и отвернулись друг от друга.

Позднее он заметил, что она несет из ручья кувшин с водой для Луизы Дедхем, и порекомендовал ей предоставить эту работу Бенсону или Дедхемам. Он попытался забрать у нее кувшин, но она упрямо потянула его к себе, и они оказались вплотную друг к другу. Гарнер коснулся пальцами ее руки, и между ними словно искра пробежала. Она безвольно выпустила кувшин из рук, но он не двигался и стоял, глядя сверху вниз на ее соблазнительные губы. И только внезапное появление Луизы Дедхем заставило их разойтись.

Когда вечером он провожал Уитни наверх, она уже с трудом подавляла в себе желание прильнуть к чему, оказаться в его сильных жарких объятиях. Гарнер чувствовал себя не лучше. Весь вечер он исподволь посматривал на ее юбки, тоскуя по наслаждению, которое они скрывали. Все его существо сконцентрировалось на одной мысли: Уитни принадлежит ему, она его женщина, его жена. Они связаны законными узами, имеют право принадлежать друг другу.

— Сегодня днем тетя Кейт принесла мне кое-какие вещи. — Уитни повернулась к нему и увидела, как в его глазах отражается золотистое пламя свечи. Все ее тело напряглось, и она без слов протянула ему рубашку, которую он одолжил ей накануне. Таунсенд не сделал попытки взять ее, и Уитни опустила рубашку. — Конечно, сначала мне следовало бы ее выстирать.

Он с запозданием взял рубашку, но теперь уже она не выпускала ее. Когда он решительно дернул рубашку к себе, рука Уитни потянулась за ней, а вместе с ней… и вся она. Ближе… ближе…

— У меня еще есть рубашки… Уитни. Много. — Когда она оказалась достаточно близко, он положил руки ей на талию и стал снимать с нее напряжение мягкими, ласкающими движениями.

— Я знаю. Че-четыре… — Рубашка выпала у нее из рук. — У вас четыре рубашки.

— Нет. — Гарнер покачал головой, продолжая сокращать расстояние между ними. — Сорок. По меньшей мере сорок.

— Сорок рубашек?! — Уитни едва слышала свой голос, так колотилось у нее сердце. — Но человек не может носить одновременно больше одной рубашки!

— Верно. — Он крепко привлек к себе ее нежное тело, и по нему пробежала дрожь. — Наверное, мне понадобится помощь… чтобы носить их. — Он нагнул голову, глядя на ее полуоткрытые губы. — Помоги же мне, Уитни.




Глава 13


Глухой от страсти голос Гарнера заставил ее всю загореться, и она порывисто обняла его и, привстав на цыпочки, подняла лицо навстречу его поцелую. Он терзал и нежно покусывал ее губы, а потом проник в сладостную влажность ее рта, и она страстно отвечала на его призыв, изнемогая от желания.

Он застонал, и его ласки стали еще более пылкими в предвкушении упоительного наслаждения.

Кровь бурлила в их жилах, лица пылали, глаза сверкали от возбуждения. Наконец они сообразили, что еще одеты. Гарнер нетерпеливо освободился от кителя и рубашки, затем помог Уитни стянуть юбки, бросив их к ногам. За ними последовала ее рубашка, а вместо нее он надел на нее свою и гладил выступившие под тонкой тканью ее затвердевшие соски.

— На тебе она кажется намного лучше, — тихо проговорил он, по-мальчишески улыбнувшись, отчего чеканные черты его красивого породистого лица приобрели невероятную мягкость, очаровавшую Уитни.

Он поднял ее и перенес в кровать. На ней оставались только его рубашка и ботинки, и вскоре он снял их, любовно поглаживая ее тонкие щиколотки, нежные ступни и сильные, красиво изогнутые лодыжки. Прикосновения его ладони обжигали ей кожу, заставляя вздрагивать от восторга, пронизывающие потоки которого словно смывали ее девичье смущение и сдержанность.

— Я все время смотрел на твои ноги… Мне так хотелось касаться их, — проговорил он тихо, приподнимая ее колено и покрывая его легкими поцелуями. — Они такие сильные и гладкие, неудивительно, что ты бегаешь, как породистая лошадка. — Он провел рукой выше, по внутренней стороне ее бедра, и, вздрогнув, Уитни приподняла другую ногу и сжала его руку бедрами.

— Хотите осмотреть и мои зубы, майор? — сказала она, подавляя желание извернуться, чтобы его рука коснулась пульсирующего места между бедрами..

— Нет. — Он рассмеялся и показал ей руку, на которой еще краснел след ее укуса. — Как видишь, у меня есть веские доказательства того, что зубки у тебя крепкие и здоровые. Предпочитаю снова побродить руками по твоему нежному телу. — Голос его пресекся, и он наклонился к ее лицу: — Опять укусишь меня?

— А ты хочешь?

Она стала быстро и нежно покусывать его нижнюю губу, а затем приникла к его рту в страстном поцелуе.

Любовный жар ее поцелуев пронизывал его, вызывая ответный огонь, и в это мгновение он почувствовал и постиг всем сердцем темпераментную и нежную натуру Уитни. Она была чистой стихией, как горячий пар, что поднимается над котлом винокурни, как ревущее пламя, что выделяет чистое крепкое виски из перебродившей массы, как холодная черная земля, терпеливо взращивающая зерно, из которого потом родится этот опьяняющий напиток. В ней причудливо сплавились непосредственность и интуиция, нежность и страстность, дерзкая отвага и поразительная, щемящая ранимость; в ее теле скрывались все тайны мироздания и самой жизни, неудержимо его притягивающие.

— Знаешь, в первый раз было так… так изумительно, как будто мне все это приснилось, — прошептал он, губами касаясь ее горла. — Господи! Как я тебя хотел, Уитни, как я вспоминал… всю тебя! — Он ласкал ее, зарывшись лицом в ее шелковистые гладкие груди.

Затем он проник в нее своим горячим копьем, и она целиком отдалась мучительно-сладостному ощущению этой проникающей силы. В прохладной комнате она вся пылала, с восторгом вручая ему себя. Его горячие губы зажгли огненную дорожку между грудями и с невыразимой нежностью теребили ее соски, после чего скользнули ниже. Уитни содрогалась от желания, когда он стал целовать ее внизу живота, затем ладонями обнял ее за ягодицы и нагнулся к золотистым завиткам, украшающим мягкий холмик в развилке ее нежных и стройных бедер.

— Люби меня! — порывисто прошептала она, вкладывая в эти слова всю свою страсть и нежность. — Наполни меня… снова.

Гарнер поспешно стащил сапоги и отшвырнул их в сторону, за ними последовали бриджи, и он погрузился в ее призывные объятия и в негу ее поцелуев. Снова и снова повторяя в пылу страсти ее имя, он дразнил ее ловкими движениями своего копья, заставляя гореть и таять.

С судорожным вздохом она выгнулась навстречу ему, провела руками по его спине и неуверенно обхватила его ниже пояса. Он застонал и, слегка расслабив тело, стал вторгаться в шелковистую глубину все более углубляющимися толчками.

— О, майор…

— Гарнер, — поправил он, дразня ее соски губами, отчего в ней поднималась спираль наслаждения. — Ты этого хотела?

— Да… да! — Казалось, тело ее медленно истаивало и сливалось с его телом. Она приподняла бедра навстречу ему, стараясь вместить его как можно больше. И в ответ на этот призыв его плавные ритмичные движения усилились, заставляя их обоих двигаться быстрее и энергичнее. С каждым толчком они воспаряли все выше, все больше приближаясь к сказочному блаженству.

Уитни сгорала в мучительно-восторженной жажде освобождения. Внезапно его движения замедлились, но стали более мощными и страстными, они словно подняли ее на гребне волны и перенесли через последний незримый порог, опустив на просторный берег наслаждения. В один миг хрупкие барьеры плоти словно взорвались, и она вся превратилась в сгусток невероятных ощущений. Потрясшая ее буря освобождения захватила его, неудержимо втянула в бешено вращавшуюся воронку, исторгая из его существа стоны последнего извержения и бесконечного блаженства. Ей казалось, что его стоны исходят из ее собственных уст, что конвульсивные содрогания его тела зарождались в ней самой. И они окончательно слились в интимнейшем акте физической близости, стремление к которой от сотворения мира заложено в сердцах и умах людей.

— Гарнер… — Кончиком языка Уитни увлажнила пересохшие губы.

Они по-прежнему лежали в объятиях друг друга, погружаясь в дремотную истому.

— М-м? — Не размыкая век, он медленно потерся головой о ее гладкое плечо.

— Не сердись на меня за мой укус.

— Наверное, я опьянел от тебя, моя маленькая горячая Уиски, но я совершенно ничего не почувствовал.

— Я про вчерашнее…

— Ну, за это ты мне еще заплатишь… — проворчал он. Уитни приподняла голову и увидела на его лице коварную улыбку.

В середине ночи в дверь оглушительно забарабанили. Гарнер подскочил в кровати с бьющимся сердцем. Секунду он еще пребывал во власти безмятежного уюта комнаты, затем спрыгнул с кровати, окончательно проснувшись и готовый к действиям.

— Майор!

Отчаянный зов Брукса отозвался в мозгу Гарнера, и он остановился, провел по волосам, затем потряс головой, проясняя голову. В комнате было очень холодно, и он задержал дыхание, разыскивая в темноте свои штаны.

— Иду! — крикнул он еще хрипловатым после сна голосом и прокашлялся. — В чем дело, Брукс? Если не очень важное… — Но уже влезая в штаны, понял, что дело было важным, иначе сдержанный Брукс не стал бы будить его среди ночи.

— Это случилось… сегодня ночью… сейчас! — Запыхавшийся от бега Брукс ворвался в комнату и едва не столкнулся с майором. При свете масляной лампы видно было, что лейтенант весь раскраснелся и взмок от пота. — Они выносят виски сейчас… прямо сейчас! Их заметил Кинджери, когда мы патрулировали там, около песчаных утесов — в южной части долины! Там столько бочек со спиртным!

Гарнер помедлил секунду, осознавая новость, затем выхватил лампу у Брукса и собрал в охапку сапоги и китель.

— Сколько?

— С полдюжины, а может, и больше. — Лейтенант нахмурился и, опустив голову, добавил: — С ними Чарли Данбер.

— Черт! Подними остальных людей. Чтобы через три минуты все вышли — я буду там через две!

— Есть, сэр.

Брукс выскочил за дверь и помчался вниз, а Гарнер вернулся в комнату, чтобы найти рубашку. Он заметил ее на полу около кровати и бросился к ней, а когда выпрямился, натолкнулся прямо на ошеломленный взгляд Уитни. Он на мгновение замер и почувствовал внутри холодок.

— Что п-происходит? Что случилось? — Прижав одеяло к груди, она растерянно моргала со сна, пытаясь понять, что означают эти стук и крики и это странное выражение его лица.

— Виски, они перевозят бочки с виски. — Он стиснул зубы, его рука непроизвольно сжала рубашку. Взгляд Уитни стал тревожным, и она быстро опустила ресницы. Он медленно поднялся. — Мне нужно идти… — Отступив от кровати, он просунул голову в ворот рубашки, решив не возиться с пуговицами.

— Виски? Ты имеешь в виду… ночью? Они… — Уитни окончательно все поняла, увидев, как он натягивает сапоги. Сердце у нее подскочило и отчаянно забилось. — И ты идешь за ними? — Только теперь ужас случившегося дошел до нее, и она вся сжалась. Она стала пробираться к краю кровати, прижимая к себе одеяло. — Гарнер, ты не можешь…

Он уже начал надевать китель и вдруг застыл. Лицо его приобрело непроницаемое выражение, но это не могло защитить его от боли, какую доставлял ему вид Уитни. Она стояла около кровати, завернувшись в то же самое проклятое одеяло, со спутанными после ночи любви волосами, со сверкающими, как драгоценные изумруды, глазами и дрожащими губами. Второй раз… эта мысль острой болью пронзила ему сердце. Он привел ее в свою кровать, и второй раз его оторвали от нее, ввергнув в настоящую катастрофу. Как будто это не могло дождаться наступления дня.

— Что значит — не могу? — Его серые глаза стали напряженными, и он весь собрался перед ожидаемым ударом. — Почему?

— Там же мой папа, — задыхаясь, проговорила она, шагнув к нему и снова останавливаясь.

— Наверняка, — проговорил он сквозь стиснутые зубы.

— Но… Мы… После… — Она судорожно прижала к себе одеяло, остро сознавая свою наготу. Исполненная смущения и отчаяния, она отвела от него взгляд. Он открыто заявил, что намерен предать Блэка Дэниелса федеральному суду, зная, что такой человек, как ее отец, обязательно примет вызов. И она это понимала, она знала, что схватка между ними неизбежна, и все-таки пришла к нему в постель. Что она может сказать? Разве есть в мире слова, способные убедить его изменить долгу, который он ценит превыше всего?

— Ты знала? — спросил он со сдержанным отчаянием, которое сменилось глубоким унижением и злостью, и сам ответил на свой вопрос: — Господи, ну конечно, знала! Это все входило в ваши планы, так ведь? — Эта мысль была таким же жестоким ударом для него, как и для нее. Он задрожал, раздираемый между болью и яростью, едва способный поверить, что шел на это немыслимое страдание с широко открытыми глазами. Опять. Его снова предали, снова обманули, только на этот раз боль была куда сильнее.

— Нет, Гарнер, я не… Прошу тебя…

— Ты «развлекала» меня, пока они перевозили виски. И Боже ты мой… — Он провел по спутанным волосам дрожащей рукой. — Не правда ли, я действительно вам очень помог? Даже освободил твоего друга Данбера, чтобы он мог им помочь.

— Я ничего не знала, — прошептала она, заглядывая в его глаза и чувствуя, что их огонь проникает ей прямо в сердце. — Просто папа ужасно рассердился из-за меня. И он возмущен налогами. Прошу тебя…

Он напряженно смотрел, как она приближается к нему, и испытывал властное влечение, которое она вызывала в нем всегда, при любых обстоятельствах. Она схватила его за рукав, а Гарнеру показалось, что та же самая рука стиснула его сердце.

— Должен же быть какой-то другой способ.

— Еще одна сделка маленькой Иезавели? — Он вырвался и шагнул к двери. — Но больше у тебя ничего не выйдет. Я должен выполнить свой долг, и, видит Бог, я достаточно долго позволял тебе мешать мне. Я намерен поймать Блэка Дэниелса, чем бы мне это ни грозило. — Он обернулся, и по его решительному лицу пробежала тень. — Есть одна мысль, которая может согреть твое ледяное сердце, — меня могут убить в стычке, и тогда ты останешься богатой вдовой.

Дверь со стуком захлопнулась за ним, и Уитни закрыла глаза, стараясь заглушить страшную боль в душе. Гарнер отправился на охоту за ее отцом. Мужчина, которому она отдалась, охотится за мужчиной, который дал ей жизнь, любовь и свою плоть и кровь. Неверными шагами она добралась до кровати и без сил опустилась на нее, уставившись перед собой невидящим взором.

Оба были сильными, упрямыми, принципиальными и гордыми мужчинами. При этом они были полной противоположностью друг другу по происхождению, занятиям, взглядам на жизнь и понятиям о долге. Незыблемые убеждения каждого привели их в конце концов к открытой борьбе, непосредственно затрагивая страдающее сердце Уитни.

Она зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить подступившие рыдания. Сердце ее разрывалось на части. Отец был для нее всем: он был ее другом, руководителем и учителем, и ему была отдана первая любовь ее чистого девичьего сердца. А Гарнер Таунсенд прибыл в Рэпчер-Вэлли на своей огромной лошади, с высокомерным лицом и с сияющими золотыми пуговицами на мундире, и сразу завоевал ее сердце. Она полюбила этого аристократичного непроницаемого янки с такой страстью, о существовании которой даже и не подозревала. Он вызывал в ней огонь ненависти и восторга, бросал вызов ее уму и сердцу. Он разбудил в ней новые чувства, открыл ей новый мир.

Постепенно она успокоилась, вытерла слезы и глубоко вздохнула. Сложность ее положения состояла в том, что она не могла жить ни без отца, ни без Гарнера. Вероятно, это типично для Дэниелсов, с грустью подумала она, им мало любить одного человека. Слезы снова подступили к ее глазам. Гарнер догадался, что в первый раз она намеренно все подстроила, чтобы опозорить его, и сейчас, конечно, убежден, что она снова его предала. Как он мог думать так после того, что произошло между ними здесь, в этой самой постели? Должно быть, он считает ее низким и бессердечным созданием, которое только и может, что строить разные заговоры, обманывать и предавать… Ни один из Дэниелсов…

У нее вдруг захватило дыхание. Ни один из Дэниелсов не остался бы спокойным, зная, что в это время гибнут люди, которых он любит. А она сидит здесь, проливает слезы и жалеет себя!

Уитни вскочила и откинула с лица спутанные волосы. Нужно немедленно идти туда, в лес, и проследить, чтобы они не убили друг друга. Споткнувшись об одеяло, она ошеломленно уставилась на свои голые ноги. Одежда! Прежде всего нужно достать одежду!

Густой туман затянул низину в южной части долины, застывшую в задумчивом ожидании. Все звуки заглушались пропитанным влагой воздухом и густым покровом мокрых листьев на земле. Почерневшие стволы обнаженных деревьев, как часовые, застыли над ручьем, ни малейшим движением не предостерегая местных жителей о готовящемся нападении солдат. Лес стоял спокойный и мирный, ему не было дела до людей.

Гарнер расставил своих людей вдоль ручья, выдвинув их на утесы из песчаника, которые призрачными островками выступали из предрассветного тумана. Они прибыли вовремя и видели, как на мулов и лошадей грузятся последние бочки. Майор быстро осмотрел местность, определил тактику нападения и теперь наблюдал за противником с каменистого выступа в дальнем конце ручья: повстанцы скоро должны были пройти под ними по углубленному в виде каньона ложу ручья.

Приставив к глазам бинокль, он пересчитал мужчин. Их было девять человек, и он знал каждого. Среди них сразу бросались в глаза крупные фигуры Блэка Дэниелса и Чарли Данбера, был также сын Делани и тот, кого называли «дядя Сэм Дьюрант» — оба появились в долине приблизительно в то же время, когда вернулся из Питсбурга Дэниелс. Еще Майк Делбертон со своим братом, Калли. Дядюшка Рэднор, старик Джулиус и еще более старый дядюшка Баллард… Господи! Оказывается, даже он в уме называет их дядюшками! И только посмотрите — видимо, они согнали скот со всей долины, чтобы перевезти свое драгоценное виски.

Лицо у него загорелось, когда он изучал в бинокль поразительно привлекательные черты лица Блэка Дэниелса, так похожего на лицо Уитни. И он снова содрогнулся от мысли о ее предательстве. В животе у него свело от предчувствия жестокой схватки. Наверное, напрасно он отдал приказ не стрелять и прибегнуть к оружию только в самом крайнем случае. Невольно перед ним встали умоляющие глаза Уитни. И он прогнал это видение.

В этом месте ручей был неглубоким, так что его легко было перейти вброд, и Гарнер следил, как Блэк Дэниелс переводил двух лошадей, за которыми на привязи следовало еще по одному животному. Он напружинился, когда увидел, что за Блэком тянется цепочка людей и животных, переходивших ручей и направлявшихся прямо ему в руки. Сердце его стучало почти в такт с заглушёнными ударами подков, которые будто отбивали время. По бокам лошадей раскачивались и подпрыгивали привязанные бочки со спиртом.

Гарнер выждал, когда все перешли реку и, направляясь к уже близкому лесу, оказались прямо под выступом, на котором он засел. Он откинулся назад, чтобы привлечь внимание Брукса, но тот уже нетерпеливо ждал его сигнала. У Таунсенда пересохло в горле, когда он поднял руку и увидел, что Брукс тоже привстал и помахал ему в ответ. Гарнер посмотрел вниз на мужчин, лица которых были ему знакомы, скрипнул зубами и дал сигнал к нападению.

Раздались громкие крики, и одетые в темное солдаты бросились вниз с каменистого склона и выскочили из леса, приведя в замешательство колонну из людей и животных. Люди Блэка не успели достать оружие и сначала просто уворачивались от солдат, а затем нащупали в темноте толстые ветки и сучья и стали с криками сопротивляться нападавшим.

Гарнер оказался внизу одним из первых и бросился прямо к Блэку. Блэк сразу же узнал его по сверкающим эполетам и стряхнул с себя другого солдата, после чего метнулся к Гарнеру, размахивая кулаками и рыча от ярости. Ослепленные ненавистью, они сошлись в схватке не на жизнь, а на смерть. Блэк высвободился и тут же снова набросился на Гарнера, нанеся ему мощный удар в живот, отчего тот отлетел на жавшихся друг к другу испуганных лошадей и ударился головой о бочонок. Он покачнулся, но устоял на ногах и потряс головой, чтобы прояснить сознание. Через мгновение он уже бросился к Блэку, и, сцепившись, они рухнули в кусты, тяжело дыша и изо всех сил молотя кулаками.

Вокруг них раздавались дикие крики и вой, сверкали ножи, схватка разгорелась не на шутку. Затем тяжелые клубки борющихся тел стали один за другим распадаться — жители долины сдавались превосходящим силам федералов. Сначала старики, затем сын Делани и Калли Делбертон, а за ними Майк и дядюшка Сэм с дядюшкой Рэднором. И вскоре все повстанцы или валялись без чувств на земле, или были связаны людьми Гарнера — все, за исключением Блэка Дэниелса и Чарли Данбера.

Более крупный и выносливый Гарнер наконец сумел подмять под себя бешено сопротивлявшегося Блэка и нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Почувствовав, что Блэк обмяк, Гарнер кое-как встал на колени, смутно сознавая, что рядом стоит Брукс, который и помог ему подняться.

Наступило утро. И когда Гарнер Таунсенд встал на ноги, винокуры Рэпчер-Вэлли лежали у его ног, как он и обещал.

Он осмотрел своих солдат и с облегчением убедился, что ни у кого из них нет серьезных ран — только несколько поверхностных порезов ножом. Они крепко держали своих пленников, ожидая его приказа. Майор выступил вперед с решительным и замкнутым лицом. Он указал назад, на стонущего на земле Блэка Дэниелса.

— Поставьте его на ноги и как следует свяжите. — Затем стал искать глазами Чарли Данбера и обнаружил, что могучего парня едва сдерживают четверо солдат. — И его тоже свяжите. Лексоулт!

— Да, сэр! — Сержант двинулся вперед.

— Срежьте все эти бочки и разбейте их топором. — Он вдруг увидел на руке сержанта тусклое пятно запекшейся крови. — Рана серьезная, сержант?

— Не настолько, чтобы я не мог орудовать топором, — с яростной усмешкой проворчал Лексоулт. — Вперед, пешие драгуны, — махнул он здоровой рукой своим солдатам, — приступайте!

— Черта с два! — закричал Чарли, внезапно рванулся и, застав врасплох своих тюремщиков, освободился от них. Солдаты кинулись за ним, но он бросился прямо к Железному майору и, налетев на него, с силой толкнул назад, на дерево, отчего майор едва удержал равновесие, и между ними начался бешеный, упорный бой. В конце концов солдатам удалось оторвать его от своего командира.

— Будь ты проклят, Таунсенд! — кричал Чарли, отчаянно вырываясь из схвативших его рук с покрасневшими от прилива крови глазами. — Ты забираешь все, что у нас есть! Ты не имеешь на это права! Ни ты, ни твои проклятые федералы! — Его оттащили назад, и он устремил горящий взор на Гарнера. — Ты и так уже взял больше дозволенного! — Каждый человек из присутствующих здесь понимал, что имеет в виду Чарли. — Давай, сразись со мной за нее, как мужчина!

В Гарнере вспыхнула ярость. Он выступил вперед, расправив плечи и сжав кулаки:

— Отпустите его!

— Но, майор… — возразил было лейтенант Брукс, но его заглушил хриплый крик Лексоулта:

— Этим двоим нужно решить спор! И Чарли Данбера освободили.

Чарли не стал терять время и сразу бросился к майору, нацелившись на его горло, но тот крепко схватил его за руки и с отчаянным напряжением удерживал на расстоянии от себя. Чарли изо всех сил тянулся к шее Гарнера, на которой вздулись жилы, но тот не сдавался, оправдывая свое прозвище Железный майор.

Затем они расцепили руки и тут же набросились друг на друга с кулаками. Раздавались глухие удары по телу, яростные крики и хрип. Майор ударил Чарли по ноге сапогом и мощным ударом отшвырнул в сторону. Тот рухнул на землю.

— Вставай, черт побери! — заорал побелевший от бешенства Гарнер, стискивая кулаки.

Чарли перекатился на бок, вскочил на ноги и тут же метнулся вперед, нацелившись кулаками в лицо Гарнера.

Удар пришелся мимо, как и контрудар Гарнера, но следующий угодил ему прямо в живот, а второй — в челюсть. У Гарнера потемнело в глазах, но боль только придала ему сил.

Как раненый медведь, он с рычанием двинулся на Чарли. Раз за разом его кулаки обрушивались на противника — сталкивались кость с костью, плоть с плотью. И когда кулаки Данбера попадали ему по голове и телу, он уже не чувствовал боли.

В нем проснулся инстинкт первобытного человека, побуждая изо всех сил сражаться, доказывая свое неоспоримое право на обладание самкой, которую он уже захватил.

Уитни мчалась через лес к ручью, на шум борьбы. Ноги под ней подгибались, легкие жгло, а лодыжка горела от боли, потому что милю назад она упала и сильно ударилась о камень. Она бежала к утесам, где в пещере ее отец держал запас виски, и вдруг остановилась, сообразив, что шум доносится с другой стороны речки, на самом краю леса. Спотыкаясь, она из последних сил вскарабкалась на скалистый выступ.

Шум прекратился, на том берегу мужчины с трудом поднимались на ноги и помогали встать своим товарищам. Борьба закончилась, и было ясно, что верх одержали федералы.

Затем она услышала новый взрыв криков, вытерла глаза рукавом, старательно вглядываясь в мглистый сумрак. Солдаты вдруг забегали, столпились в круг, внутри которого раздавались крики и шум схватки. Нет, еще не конец! Она рванулась вперед, сбежала по каменистому склону и пересекла речку вброд.

— Нет! — Все сразу узнали голос Уитни, несмотря на шум и вопли внутри круга, где ожесточенно боролись майор и Чарли.

Она проталкивалась вперед, вскрикивая от ужаса при виде окровавленных Гарнера и Чарли.

— Прекратите! — пронзительно крикнула она, метнувшись к ним.

Сквозь застилавшие сознание боль и возбуждение Гарнер услышал и увидел бросившуюся к ним Уитни. От удивления он на долю секунды отвлекся от противника.

— Уит…

И Чарли тут же нанес ему сокрушительный удар в голову, отбросивший его на солдат. Лексоулт шагнул вперед, перехватил Уитни и оттащил в сторону, силой удерживая ее.

— Отпустите меня! Я должна их остановить!

Она яростно извивалась в железных тисках сержанта, но он не выпускал ее. Округлившимися от ужаса глазами она смотрела, как Гарнер выпрямился и потряс головой, потом поискал ее взглядом и нашел в стороне, в безопасности, с лицом, искаженным страхом и болью. Он набычил шею и набросился на Чарли с удвоенной силой.

Ее присутствие необъяснимым образом что-то сдвинуло в нем. И боль и отчаяние от ее предательства сменились кипящим водоворотом чувств, которые зажгли его боевой дух, придав ему новые силы. Гарнер набросился на Чарли со слепой и беспощадной яростью, кулаки его мелькали со скоростью молнии, и, почувствовав в нем перемену, Чарли сопротивлялся с отчаянием человека, уже понимающего, что он проиграл. В очередной раз на него обрушился ливень мощных ударов, еще одна схватка, и удар левой заставил Чарли рухнуть на землю и потерять сознание.

Спотыкаясь и пошатываясь, Гарнер отошел в сторону. Его лицо и губы были рассечены, один глаз совершенно заплыл, мундир был забрызган кровью… Мэрилендские ополченцы издали ликующий вопль. Вперед выбежал лейтенант Брукс, схватил его под руку и дал носовой платок вытереть лицо. Солдаты окружили его и поздравляли с чертовски славной схваткой. Наконец голова перестала кружиться, и он сразу вспомнил об Уитни. Морщась от боли, он оглядел опушку леса здоровым глазом и увидел ее в железных тисках Лексоулта. Лицо ее пылало, глаза были закрыты, словно она была не в силах видеть поражение своих земляков и отца.

Он должен был испытывать удовлетворение и гордость одержанной победой. Бог знает, она не легко ему далась. Но достаточно было ему кинуть на Уитни один взгляд, и его радость от победы померкла.

Черт побери, возмутился он в душе, никто не может помешать ему праздновать свое торжество, тем более она. Он круто повернулся и приказал связать Чарли и уничтожить бочки, все, кроме четырех, которые они должны привезти с собой в качестве доказательства. Его люди с энтузиазмом кинулись исполнять приказ. Как только из разбитой топорами бочки начинала вытекать светло-желтая жидкость, солдаты принимались жадно пить ее, но после второго удара жидкость мгновенно впитывалась в пересохшую землю. Вскоре на опушке валялись только дубовые щепки.

Лексоулт оттащил Уитни в сторонку, к деревьям. Когда она оторвала взгляд от сцены уничтожения запасов превосходного виски, гордости ее отца, она увидела и его самого со связанными за спиной руками. Неожиданно для сержанта она рванулась что было силы и высвободилась из его рук. Уитни была уже на середине поляны, когда ее увидел Гарнер и бросился ей наперерез.

Уитни заметила его и заставила себя остановиться. У нее сжалось сердце при виде его избитого лица и выражения холодной ярости и презрения. Он тоже остановился и выжидательно смотрел на нее. Закусив губы, она повернулась к отцу. Он стоял плененный, но с прежним вызовом во всей фигуре и тоже ждал, неотрывно глядя на дочь.

Противоречивые чувства боролись в Уитни, сердце разрывалось на части, побуждая ее кинуться на грудь к отцу и… к Гарнеру Таунсенду, к Железному майору, который только что одолел ее отца и ее земляков. Она поняла, почему они оба смотрят на нее горящими глазами, и замерла, находясь почти посередине между отцом и Гарнером… чувствуя необходимость сделать выбор.

Сердце ее бешено колотилось в груди, словно хотело вырваться. Она не могла выбирать между ними, ее не имели права заставлять сделать выбор. И Уитни сделала то, что на ее месте сделал бы любой Дэниелс, столкнувшись с нечестной сделкой. Она круто повернулась и пошла прочь.

Вскоре она уже бежала.

По возвращении в поселок солдаты заковали в кандалы Блэка Дэниелса и Чарли Данбера и оставили их под деревом, которое стало известным как «дерево Данбера». Железный майор собрал остальных пленников и, к всеобщему удивлению, прочитав им строгую нотацию об опасности возобновления самогоноварения, распустил по домам к плачущим родственникам. Он объявил, что только Блэк Дэниелс и Чарли Данбер будут доставлены в Питсбург, чтобы там они предстали перед судом как главные участники запрещенного промысла. Это сообщение ослабило сожаление людей об уничтожении запаса спиртного, которое было результатом работы в течение целого года.

Майор привел себя в порядок, Бенсон смазал ему раны на лице, после чего он уселся на лошадь и направился на ферму Дэниелсов. После того как на рассвете Уитни убежала, он ее не видел, но из его комнаты в таверне исчез небольшой кожаный мешок с ее одеждой, и он отлично понимал, что это означает. Помрачнев, он осмотрел окружавший ферму двор, затем спешился и прошел прямо в кухню. Уитни вскочила из-за стола, где сидела с тетей Кейт, и хотела скрыться в гостиной, но он успел перехватить ее.

Она стала вырываться, не глядя ему в лицо, хотя сердце у нее ныло от горя.

— Зачем ты пришел? Что тебе нужно?

— За тобой. — От физической и душевной боли он вел себя грубо и резко.

— Я арестована?

— Бог видит, ты этого заслуживаешь!

Она продолжала молчать и по-прежнему не смотрела на него, и от растерянности его злость стала таять. Она была такой юной и так страдала, и он злился на себя за эти мысли. Она обманщица, Иезавель, которая коварно использовала его страсть, чтобы помешать ему исполнить свой долг, чтобы унизить его гордость и достоинство мужчины. Она сразу угадала его роковую слабость, соблазнила его и предала, и он позволил ей это сделать. Уже два раза. Больше он не повторит этой ошибки.

— Ты моя жена. Ты действительно думаешь, что я могу арестовать законную жену, как бы она того ни заслуживала?

— Тогда… — Она судорожно вздохнула и подняла на него взгляд. — Тогда что же ты намерен со мной делать?

— Увезу тебя в Бостон, — заявил он, только теперь полностью осознавая последствия их брака: ему придется привезти ее домой, познакомить со своим аристократическим семейством. Он содрогнулся, с ужасом представляя себе эту картину.

— Зачем? Почему бы тебе не оставить меня здесь? Если ты богат, разве ты не сможешь найти ловкого адвоката, чтобы развестись со мной?

— Нет. Таунсенды не бросаются словами и уж если в чем-то поклялись, то выполняют свою клятву буквально, «пока смерть не разлучит нас», нравится нам это или нет. Жена Таунсенда должна жить в доме Таунсенда… в Бостоне.

«Благочестие Таунсендов» отрезало ее от свободы, как толстые стены темницы. Проклятая гордость Таунсендов требовала надежной сохранности их собственности. Вот кем она стала… собственностью Таунсенда. Она поникла и опустила голову. Ее отца накажут за преступление заключением в тюрьму на какой-то срок, но ее наказание будет куда хуже — ей предстояло провести с Железным майором всю жизнь.

— Собери свои вещи, — мрачно приказал он.

Она упаковала свою одежду и, спускаясь вниз, остановилась на последней ступеньке, обводя взглядом уютную гостиную, лаская взглядом каждый предмет, словно запечатлевая его в памяти. Затем он взял ее за руку и повел через кухню, где сидела посеревшая от переживаний Кейт.

— Когда вы уходите? — убитым голосом спросила она.

— Завтра, на восходе, — ответил он.

— Сегодня вечером я хочу навестить Блэкстона… Можно? Он кивнул, и Кейт повернулась к Уитни, стараясь сдержать слезы. У Кейт забирали двоих самых дорогих для нее людей, которые были ее семьей. Она крепко обняла племянницу, затем отстранилась и гордо подняла голову.

Из окна она смотрела, как майор усадил Уитни на свою лошадь, затем взлетел в седло и устроился сзади. И когда они скрылись за первым поворотом дороги, Кейт закрыла лицо руками и разрыдалась.




Глава 14


На следующее утро Железный майор ехал верхом во главе стройной колонны солдат, покидая Рэпчер-Вэлли той же дорогой, по которой пришел сюда несколько недель назад. Они увозили с собой добычу: четыре бочки крепкого виски Дэниелса, двоих самых главных участников производства виски Дэниелса и одну соблазнительную, но вероломную женщину Дэниелс, к тому же теперь и жену Таунсенда. Пребывание майора в Рэпчер-Вэлли с начала до конца было цепью трагических неудач. Но сейчас он ехал с грустно склоненной головой, понимая, что на этом его беды еще не закончились. Он вез с собой в Бостон источник всех своих проблем — Уиски Дэниелс.

В груди у него ныло, когда он думал об этой пылкой и опьяняющей, отчаянно дерзкой и невероятно нежной и чувственной женщине, но он тут же строго одернул себя. «Подумай лучше, что тебя ждет впереди, — мысленно проворчал он, — как воспримет семья твой очередной позорный поступок, подумай о том, что тебе предстоит провести с этой женщиной целую жизнь, страдая от всепоглощающей страсти к ней, которую она наверняка будет использовать против тебя же. С присущей ей проницательностью и издевкой она назвала тебя майором Самсоном… и, не задумываясь, погрузила в пучину горя».

По пути следования солдат жители долины выходили из домов и прощались с ними, не сдерживая радости освобождения и скрывая горечь поражения. Колонна ненадолго остановилась, и Лексоулт кивком разрешил рыдающей тетушке Саре Данбер попрощаться с ее дорогим Чарли. Тетушка Фреда Делбертон удивила всех, а особенно своих сыновей, крепко обняв на прощание Ральфа Кинджери. Однако дородной Мей Доннер никого не удалось поразить, когда она обняла сильного и статного Дэна Уоллеса и запечатлела на его устах сочный поцелуй, память о котором согревала бы его по ночам. Наконец сержант с суровым лицом приподнял шляпу, простился с тетушкой Сарой и приказал колонне продолжать движение.

Первая ночь, которую Уитни провела в холодной палатке, показалась ей бесконечно долгой и мучительной. На следующий день, когда колонна солдат остановилась на привал в горах над слиянием рек Мононгахила и Аллегейни, она увидела раскинувшийся внизу Питсбург, и ее охватило острое ощущение одиночества. Три раза она бывала с отцом и тетушкой Кейт в этом замечательном оживленном городе с его красивыми домами, деревянными тротуарами, с множеством магазинов и таверн. Но на этот раз, спускаясь с колонной солдат в долину, она не испытывала прежнего радостного возбуждения, ведь там ей предстояло разлучиться с отцом.

Уитни дождалась, когда пленников временно привязали цепями к деревьям, а часовые удалились покурить, и бросилась к отцу, чтобы побыть с ним хоть несколько минут. Она смотрела на закованного в кандалы отца, и сердце ее больно сжималось, а к глазам подступали слезы. А Блэк снова увидел ее малюткой, которая просыпалась с первыми лучами солнца и бежала в спальню, где забиралась в кровать к нему и Маргарет. Он поднялся и протянул к ней руки, как делал это много лет назад.

— О, папа… — Она прижалась лицом к его груди и расплакалась.

Он дал ей выплакаться, затем отстранил от себя и вытер ее слезы загрубевшей рукой.

— Папа, он говорит, что я должна идти с ним, но я не могу… Я не могу оставить тебя здесь! Они запрут тебя в тюрьме…

— На год, самое большее на три. — Он насмешливо фыркнул, а потом его лицо осветилось озорной улыбкой Дэниелсов. — Ты только подумай — все это время они будут оплачивать крышу над моей головой и кормить… за счет федерации. Я всегда говорил, что эти федералы не блещут умом. Я выйду из этой сделки с выгодой, помяни мое слово. — Он весело улыбался, и, глядя на него, она тоже улыбнулась сквозь слезы. — Помнишь, во время великой Войны за независимость я попал в плен к «красномундирникам»[2 - Так американцы презрительно называли английских солдат.]. Так вот, эти «красномундирники», они знают, как довести человека до того, чтобы он мечтал поскорее умереть. Но я выжил и точно так же переживу все, что могут мне сделать эти жалкие федералы. Все на свете, Уит, имеет свою цену и свою выгоду. Плохо только, что мне придется на какое-то время разлучиться с тобой и с Кейт. Но меня не заставят молчать, и на суде я им выскажу свое мнение об их грабительских налогах! Они у меня почешутся! И обещаю тебе, дочка, при первой же возможности я приеду к тебе в Бостон.

Бостон! Ей сделалось тоскливо при одном названии города.

— Я… я не могу с ним ехать, папа! Я никогда не выезжала за пределы этих двух графств и понятия не имею, как живут люди в таком большом городе… и… и роль жены мне тоже совершенно непонятна, я не знаю, как мне себя вести. Я хочу вернуться в свою долину, в родные места. И теперь, когда солдат там уже нет, можно откопать твою винокурню!

* * *


По его нахмуренному лицу она поняла, что ему не нравится ее намерение. Блэк еще больше расстроился, поняв истинную причину не свойственного его храброй дочке отказа от вызова.

— Он… он меня ненавидит, па, — подавленно прошептала она. — Даже смотреть на меня не может. Мы с ним не настоящие муж и жена, как были вы с мамой. И никогда ими не будем. Для всех будет лучше, если я сбегу домой.

Несчастное лицо Уитни выдавало ее страстную любовь к красивому офицеру, за которого ее принудили выйти замуж. Блэк встревожился. Он никогда не видел ее в такой тоске и унынии, и это его беспокоило куда больше, чем тюрьма и пытки.

— «И будешь ползать на чреве твоем!..» — уколотый в самое сердце страхом за дочь, пробормотал Блэк слова из Библии.

Что с ней станет за время его заключения? А если его осудят на пожизненное заключение? Нужно как-то успокоить, поддержать ее.

— И тебе не стыдно, Уит? Ты же Дэниелс! А Дэниелсы никогда не убегают и не прячутся от трудностей. Мы, Дэниелсы, прирожденные коммерсанты — это в нашей крови, в наших костях. Дэниелсы способны из любой сделки извлечь выгоду. А ты, Уит, имеешь дело как раз со сделкой, с чертовски бесчестной и подлой сделкой, клянусь святым Габриэлем! Как ты этого не понимаешь?! Этот парень в красивом мундире взял твоего отца, твое дело и твою невинность… и пусть теперь хорошенько заплатит за все это!

Он потянул ее вниз, усаживая на выступающий из земли корень дерева, и крепко сжал ее холодные руки. Блестящие глаза его расчетливо и озорно прищурились, и Уитни воспрянула духом и стала внимательно слушать отца.

— Запомни, Уит Дэниелс, в жизни ничего не дается даром, а тем более счастье. Прежде всего ты должна сразу что-то предпринять, чтобы дальше все пошло правильно. — Видя ее недоумение, он пояснил: — Понимаешь, человек сам должен о себе позаботиться, потому что за него никто этого не сделает. Нравится тебе это, Уит, или нет, но ты стала женой этого железного парня. И только от тебя зависит, чтобы ты извлекла из этой сделки все, что только можно. — Он хитро подмигнул дочери. — На мой взгляд, принимая во внимание, что он заполучил, он должен тебя обеспечивать, создать тебе семью и ухаживать за тобой как мужчина. И ты не будешь настоящей Дэниелс, если не сумеешь взять все, что идет к тебе в руки. Отправляйся с ним в Бостон. — Он властно подтолкнул дочь. — Держи его в руках и бери все, что только сможешь. Заставь его платить! И больше чтобы я не слышал разговоров о том, чтобы сбежать в долину с поджатым хвостом! Это не по-нашему, Уит.

Он видел, как в ее глазах снова зажегся огонь, она распрямилась и подняла голову. С хитрым огоньком в глазах он наклонился к ней:

— И если он действительно такой важный, каким себя считает, добейся от него, чтобы твой старый отец пораньше вышел из тюрьмы или по меньшей мере пусть позаботится о том, чтобы ему было там удобнее.

Уитни засмеялась сквозь слезы, перенимая от него неукротимый дух и гибкий практицизм, жадно впитывая каждое его слово. Он прав, она настоящая Дэниелс, и две ночи, проведенные в постели, и пролитые слезы не могут изменить опыта всей ее жизни. В графстве Уэстморленд никто не сравнится с ней в умении торговаться, бегать и убедительно и гладко говорить… за исключением ее отца. Она унаследовала от него это искусство торговаться и сейчас имеет дело со сделкой, хотя и не совсем привычной. Как она могла забыть все премудрости и хитроумные приемы, которые переняла от отца? У нее сразу стало легче на сердце.

— Пойми, мне будет гораздо легче, если я буду знать, что ты живешь в довольстве и достатке. А я, как только меня отпустят, тут же примчусь в Бостон. Надеюсь, к этому моменту ты уже привыкнешь к красивым платьям и к роскошной жизни в большом доме… — Блэк помолчал, затем продолжил с еще большей горячностью: — Заставь его дать тебе все, что тебе хочется, Уит. Ведь он-то уже получил то, что хотел.

— Кажется, даже больше, чем он выторговывал, — тихо пробормотала она, и глаза ее загорелись, когда она вспомнила эти же слова, брошенные ей Гарнером. К ней возвращались ее чувство собственного достоинства, ее коммерческое чутье, сметка и прагматический подход к жизни.

— Вот теперь я узнаю свою девочку! — Блэк стиснул ей руки с озорным блеском в глазах. — Кто способен продать петушиные шпоры, тот уж наверняка сможет найти способ получить справедливую выгоду из брака с богатым и красивым… жеребцом.

— Ну, папа! — укоризненно воскликнула смущенная Уитни.

— Уит, этот парень — настоящий бочонок с сухим порохом, и стоит тебе оказаться рядом, как он сразу начинает дымиться, вот что я тебе скажу!

— Папа, прошу тебя!

— Иногда человеку приходится пускать в ход любое средство, что у него под руками. И ты, дорогая, как следует воспользуйся этим парнем. — Блэк усмехнулся, затем крепко обнял дочь на прощание, собрав все силы, чтобы улыбнуться ей знаменитой дерзкой улыбкой Дэниелсов. — Ну, Уит, постарайся, чтобы я мог тобой гордиться!

— Хорошо, папа.

Они встали, Уитни в последний раз нежно обняла отца, после чего решительно направилась к своей лошади, чувствуя прилив новых сил.

Блэк с тоской смотрел ей вслед и молился, чтобы ему удалось сдержать свое обещание и приехать в Бостон. Он отлично знал, как обращаются федералы с участниками «водочного бунта». Люди погибали в тюремных ямах, вырытых в мерзлой земле, дожидаясь, пока их допросят в качестве всего лишь свидетелей. Эти шакалы пришли сюда, чтобы подавить вооруженное сопротивление населения, а нашли лишь мирных фермеров и винокуров, которые добивались того, чтобы к ним прислушалась страна, за независимость которой они сражались. Федералы были озлоблены и унижены, и им не терпелось найти козлов отпущения.

И хотя Блэк страстно ненавидел майора, отнявшего у него Уит, он надеялся, что тот будет относиться к нему справедливо. Но остальные федералы не спали с его дочерью, так что у них не было причин проявлять справедливость и милосердие к известному винокуру, который не согласился подписать бумагу об отказе от занятия своим делом. Вполне вероятно, что вскоре он тоже окажется в ледяной яме. И если ему не суждено оттуда выбраться, он хотел надеяться, что хотя бы у дочери все будет благополучно.

Боковым зрением он уловил какое-то движение и, повернувшись, увидел, как к нему медленно приближается Железный майор, но смотрит не на него, а на удаляющуюся Уитни. Вероятно, он видел, как они разговаривали. Блэк уловил в его взгляде грусть и подавляемую жажду и молился, что правильно истолковал этот взгляд. Это была тоска мужчины по женщине, по конкретной женщине, по единственной женщине. Что ж, этого могло быть достаточно. Блэк обернулся вслед Уитни, которая пробиралась в толпе солдат.

— Советую вам как следует позаботиться о ней, — сурово сказал Блэк и, подняв голову, встретился глазами с майором.

— Я постараюсь.

— Самое большее, на что вы можете рассчитывать, — это объявление благодарности в приказе, — со злорадством прокаркал полковник Гаспар, выслушав доклад Таунсенда. Такова была его оценка тяжких трудов майора по очищению от «гнойной язвы предательства» Рэпчер-Вэлли. Пораженный Гарнер хотел было что-то возразить, но передумал. Благодарность за то, что он позволил жалкой горстке деревенских жителей торговаться с собой, унизить и полностью лишить его боеспособности? За то, что уступил своей роковой страсти, полностью потеряв самообладание, а вместе с ним и честь? Забыл о присяге и порученном деле? За то, что его в буквальном смысле слова застали на месте преступления — без штанов? За то, что он арестовал собственного тестя после того, как предавался разнузданной страсти со своей новобрачной, воплощенной Иезавелью? Его ужасала сама мысль о том, чтобы его наградили за столь полное фиаско, и сознание этого могло быть гарантией, что подобное больше не повторится. Казалось, судьба всегда склонялась к тому, чтобы одной рукой подталкивать его к успеху, а второй — отнимать его. Была поразительная ирония в том, что сейчас все произошло наоборот — благодарность, когда он меньше всего думал о ней.

Дождавшись, когда преступников увели в тюрьму, майор Таунсенд удивил Гаспара просьбой освободить его от возвращения в Мэриленд. Он сослался на свою жену, которой такое путешествие будет не по силам. Похотливой усмешкой полковник выразил свое понимание, как тяжело приходится майору с его дикаркой, и, выдержав гнетущую паузу, отпустил его.

Гарнер вернулся в лагерь и сообщил лейтенанту Бруксу, что деньги для отряда так и не поступили, что запасы провианта крайне скудны и что отныне лейтенанту предстоит взять на себя командование отрядом. Уитни он поставил перед фактом, что они немедленно отправляются в Бостон, и, совершенно не ожидавшая этого, она, по обыкновению, прибегла к торговле:

— Только после того, как закончится суд над папой… Через неделю… Ну ладно, через четыре дня! — И наконец: — Через два дня, и это мое окончательное предложение!

— Завтра, — сурово ответил Гарнер, бросая взбешенные взгляды на столпившихся вокруг них солдат.

— Я не поеду, пока не буду готова.

— Как бы не так! — заявил Гарнер. — Хоть ты дерись, но поедешь с мной. — Но когда он двинулся к Уитни, собираясь потащить ее за собой, неожиданно вмешался сержант Лексоулт, преградивший ему путь своей широкой грудью. Мрачно поглядев в разгоряченное лицо Гарнера, он повернулся к Уитни:

— Поезжайте, миссис Таунсенд. Мы позаботимся о вашем отце. Бывшие противники жителей Рэпчер-Вэлли единогласно поддержали его, и на глаза Уитни навернулись слезы.

В то утро, когда они должны были покинуть Питсбург, Уитни появилась одетой для путешествия — в кожаные штаны и в башмаках. Окинув ее с головы до ног недовольным взглядом, Гарнер потребовал, чтобы она надела платье, в противном случае угрожал загнать в гостиницу и лично одеть ее. Уитни вспылила и умчалась наверх, где стала со злостью натягивать поверх штанов юбку. Это дурной знак, возмущенно думала она, он явно настроен заставить ее вести себя как замужняя леди. А она вовсе не леди! Она торговка, винокур и Дэниелс… и придется ему к этому привыкнуть. В конце концов, это ему пришла в голову идиотская мысль тащить ее за собой в Бостон.

Они пошли в конюшню за лошадьми, и у дверей их встретил вновь округлившийся Бенсон со своим заржавленным мушкетом на плече, который заглядывал в лицо майора преданным собачьим взглядом. Он объяснил, что лейтенант уже снабдил его нужными бумагами, так как считает, что он не перенесет поход в Мэриленд… и теперь он хочет узнать, нужны ли майору его «джентльменские услуги».

Гарнер содрогнулся и в отчаянии прикрыл глаза.

— За что мне эти мучения, братец Доброхот?

Когда он открыл их, Бенсон все еще озадаченно чесал голову, пытаясь вспомнить, слышал ли он когда-нибудь о парне с таким странным именем.

Гарнер помрачнел и ткнул пальцем в одну из навьюченных лошадей:

— Залезайте!

Их путешествие сопровождалось огромными трудностями. Сначала Гарнер пытался устроить свою маленькую группу на ночлег в сараи, но их хозяева, упрямые и недоверчивые горные фермеры, подозрительно взглянув на его потрепанный военный мундир, наотрез отказывались иметь с ним дело, несмотря на деньги, которые он им предлагал. Со смесью сочувствия и злорадства Уитни видела, что при каждом отказе он едва сдерживает ярость. Ей ничего не стоило договориться с людьми, но Гарнер выходил из себя, прогонял ее и самым решительным образом запрещал ей торговаться. В результате им пришлось провести две ночи под проливным дождем, которые так часто обрушиваются на горы в ноябре, и только тогда Гарнер уступил и разрешил Бенсону выторговать у фермеров охапку сена и сухой сарай для ночлега.

Отношения между Уитни и ее мужем были натянутыми, и по мере приближения к Бостону Гарнер все больше прибавлял шагу. Уитни сделала вывод, что ему не терпится поскорее встретиться со своей аристократической семьей. На самом деле только решение подавить в себе страстное влечение к Уитни с ее поистине разрушительным влиянием на него вынуждало Таунсенда спешить к родному дому, где его ждала встреча с честолюбивым семейством. Сопротивление же этому чувству в переполненных гостиных, где им приходилось проводить ночь в одной комнате, или у костра на бивуаке, отнимало у него много сил и доставляло истинное мучение.

Когда они достигли Нью-Йорка, он нанял экипаж, стремясь поскорее и с большими удобствами преодолеть оставшееся до Бостона расстояние. Теперь они останавливались только пообедать и переменить лошадей. Но после этих остановок Бенсон, уютно пристроившись в углу закрытого от дождя и ветра экипажа, быстро засыпал, и Гарнер опять оставался с Уитни наедине, не считая молчаливого кучера. С каждым часом он все больше мрачнел, а физические мучения становились почти невыносимыми. Он изо всех сил стискивал челюсти, заставляя себя сдерживаться каждый раз, когда она машинально проводила языком по полным розовым губкам или меняла положение своего гибкого соблазнительного тела.

Уитни же виделось свое в его мрачном настроении, она считала, что он страшится встретиться с семьей, поскольку ему предстоит дать объяснение вынужденной женитьбе. И наконец ей пришло в голову расспросить об этих Таунсендах, среди которых, возможно, ей придется провести всю свою жизнь.

— Наша семья состоит из моего отца, кузины Маделайн, деда и меня… а теперь и тебя, — с тяжелым вздохом добавил он.

Ей удалось внешне не отреагировать на этот многозначительный вздох.

— Значит, у тебя нет ни родных братьев, ни сестер?

— Был один брат, который умер младенцем. Несколько лет назад умер мой дядя, а вскоре скончалась и его жена, и их дочь Маделайн осталась сиротой.

Уитни вспомнила, как ей было тяжело, когда она потеряла мать, и сразу почувствовала сочувствие к маленькой Маделайн.

— А чем они занимаются, ваши Таунсенды, помимо того, что очень богаты?

Гарнер перевел хмурый взгляд на окошко, где сквозь тучи прорывались лучи холодного осеннего солнца.

— Мы владеем крупной компанией по производству и торговле… ромом.

— Ромом? — Она выпрямилась, мозг ее заработал. — Ты хочешь сказать, что Таунсенды занимаются производством рома? Но ведь ром относится кочень крепким спиртным напиткам… а это значит, что вы…

— Да, да, винокуры, — раздраженно проворчал он, уголком глаза посматривая, как она пытается усвоить эту неожиданную для нее новость.

На самом деле новость была до того поразительной, что она умолкла. Гарнер Таунсенд — винокур, из семьи винокуров… точно так же, как она сама! Она со всех сторон рассматривала эту мысль, и наконец на сердце у нее потеплело. Возможно, именно этим и объясняется ее непреодолимое влечение к Гарнеру: ее натура интуитивно распознала в нем винокура и отозвалась на это открытие самым естественным образом. Уже по вкусу его поцелуев ей следовало догадаться о том, что он тоже винокур. В них чувствовалась опьяняющая сила виски… то есть рома.

И члены его семьи тоже винокуры! Это же замечательно! Теперь она уже не так боялась встречи с незнакомыми людьми, представляющими семью Гарнера. Семья бостонских винокуров… Что ж, это звучит не так страшно, как семья бостонских аристократов, даже если это одна и та же семья. И Уитни с облегчением вздохнула.

Сержант Лексоулт вернулся в лагерь на окраине Питсбурга с мрачным видом.

— Ну, повидали мы ее отца, — натужно просипел он, усаживаясь у дымящегося костра на бревно рядом с лейтенантом. Солдаты бывшего отряда майора Таунсенда быстро собрались вокруг, чтобы послушать новости о своих пленниках. — И похоже, его там бьют.

— Чего там похоже! Он выглядит как кусок сырого мяса, — сердито добавил Дэн Уоллес. — Не надо было передавать его им.

Среди мужчин раздались возмущенные возгласы.

— У нас не было выбора, — смущенно вставил лейтенант Брукс. — Это сделано по приказу полковника Гаспара. Мы ничего не могли поделать.

— Точно так же, как ничего не можем поделать, когда не получаем положенных нам денег, да? — язвительно спросил Ральф Кинджери.

— И продуктов! — возмущенно добавил Дэн Уоллес. — Нам что, просто сидеть здесь и погибать от голода и холода? Черта с два они от меня дождутся! Меня обязаны кормить!

— Лучше бы нам остаться в долине, — жалобно заныл худой Нед. — Там мы по крайней мере нормально питались.

— Черт, мы все голодаем! — прогремел Лексоулт и, встав, повернулся лицом к солдатам. Через мгновение его глаза хитро сощурились. — В самом деле, мы сидим здесь, охраняем улики против отца миссис Таунсенд… и тем временем умираем от голода и жажды. Ребята, у нас же есть выход! В городе полным-полно солдат, которые получают деньги и которые так же умирают от жажды, как и мы. Вот что, ребята, — взмахом руки он пригласил их подойти поближе и понизил голос, — продадим-ка мы им часть виски старины Блэка, будет на что купить себе еду, а заодно избавимся от доказательств его вины.

— Нет, нет, — возразил лейтенант, вставая на ноги. — Трогать улики… это неправильно.

— А избивать старика Блэка — правильно? — сердито нахмурясь, спросил Дэн Уоллес.

Все единодушно его поддержали, обозлившись при мысли, что четыре полные бочки превосходного виски Дэниелса будут использованы в качестве улик против его производителя. По их мнению, в этом было что-то явно несправедливое. С хитростью изголодавшихся людей они дружно уговорили лейтенанта Брукса закрыть глаза, пока бочки не будут опустошены «какими-то неизвестными негодяями». И, желая решительно подчеркнуть свое возмущение отношением властей, которые их использовали, после чего пренебрежительно забыли о них, они подкупили часового, который передал БлэкуДэниелсу и Чарли Данберу бутылку нелегального, контрабандного «доказательства».

Экипаж с грохотом катил по темным и тихим улицам Бостона, замощенным булыжником, направляясь к фешенебельному району Бикон-Хилл. Свет редких фонарей проникал сквозь окно кареты, золотистыми вспышками освещая спящую Уитни. Гарнер тревожно поглядывал на нее, размышляя, правильно ли поступил, приказав больше не останавливаться в дороге, в результате чего они прибыли домой глухой ночью.

Коляска миновала Бикон-стрит, затем роскошный особняк Хэнкоков и вскоре замедлила ход перед внушительным каменным строением в георгианском стиле, отделенным от улицы круговой дорожкой для подъезда экипажей, откуда можно было сразу подняться к пышному парадному портику с широкими ступенями на две стороны. Гарнер спустился с коляски и послал к боковому входу разбудить прислугу.

Вскоре за толстыми белыми дверями послышались суета и голоса, и они распахнулись. Гарнер внес крепко спящую Уитни мимо седого человека в ночной рубашке и колпаке, который кутался в наспех наброшенный халат и держал в руке канделябр с зажженными свечами.

— Мастер Гарнер. Сэр… — Дворецкий испуганно таращил глаза на помятый мундир Гарнера, на его отросшую щетину… и на его ношу.

— У нас гости?

— Н-нет, сэр.

— Отлично. Пошлите разжечь огонь в Голубой комнате напротив моей, — тихо приказал Гарнер. — И проследите, чтобы парня, который спит в карете, устроили на ночь в помещении для слуг.

Дворецкий вздрогнул и поспешил за ним, освещая ему дорогу. Гарнер поднялся с Уитни по изогнутой лестнице и там по коридору до резной двери. Дворецкий, Эджуотер, проскользнул мимо, распахнул для него дверь, и он вошел в пышно обставленную спальню и опустил Уитни на большую кровать. Дворецкий стоял рядом, совершенно озадаченный, в то время как его хозяин стал снимать с молодой женщины какую-то жуткую фетровую куртку и грубые поношенные башмаки, затем бережно стянул парчовое покрывало, вытащил пуховое одеяло и аккуратно подоткнул вокруг ее тела.

— Завтра утром… — Гарнер повернулся к перепуганному дворецкому, — не беспокойте миссис Таунсенд до половины двенадцатого. Пошлите ей полный поднос еды и сделайте для нее ванну с горячей водой. То же самое понадобится и мне в половине десятого. — Он снял одну свечку с канделябра и зажег свечи на мраморной каминной доске. Затем повернулся и увидел, что Эджуотер не сводит глаз со спящей Уитни.

— Вы сказали, «миссис Таунсенд», сэр? — Клочковатые брови дворецкого недоверчиво подскочили.

— Да, миссис Таунсенд, — властным тоном подтвердил Гарнер.

Степенный дворецкий коротко кивнул и поспешил вон, чтобы отдать распоряжения. Гарнер с облегчением вздохнул. Кажется, он благополучно преодолел первое из препятствий, которое должно было ему встретиться при столь позднем возвращении домой.

Наутро, в половине восьмого, Эджуотер, облаченный в крахмальную сорочку и черный костюм, встретил в верхнем коридоре заспанного слугу и забрал у него поднос с завтраком, предназначенный для хозяина, Байрона Таунсенда. Обычно это было занятием более низкого по статусу слуги — принести поднос, раздвинуть шторы и разбудить хозяина, но сегодня утром чопорный дворецкий взял его на себя. Войдя в роскошную спальню, он поставил поднос на лакированный столик у камина, украшенного резьбой по мрамору, затем раздул огонь и подкинул еще одно полено в камин.

— Половина восьмого, сэр. — Он тихо склонился у массивной кровати, затем неслышной походкой удалился, чтобы раздвинуть шторы и открыть ставни.

Байрон Таунсенд пошевелился, уселся в кровати и, сгоняя остатки сна, крупными ладонями с длинными пальцами потер лицо, провел по седеющим вискам и откинул назад темные волосы. Он спустил с кровати ноги и с удивлением уставился на Эджуотера.

— Прибыли какие-то бумаги? — спросил он, надевая домашние туфли из мягкой козлиной кожи.

— Нет, сэр, не бумаги… а мастер Гарнер. — Эджуотер не поворачивался, делая вид, что с трудом раздвигает тяжелые портьеры.

— Домой? Ты хочешь сказать, после того как я ушел спать?

— Он и его партия прибыли очень поздно, сэр. — Эджуотер намеренно подчеркнул слово «очень», перенося внимание на поднос и наполняя ароматным кофе изящную фарфоровую чашку.

— Его партия? — Байрон протянул было руку за халатом, но сначала решил взять поданную дворецким чашку, всматриваясь в его лицо с неодобрительно поджатыми губами. — Он привез с собой каких-то людей?

— Вряд ли я сказал бы «людей», сэр. Один военный, хотя, думаю, не офицер. И разумеется, еще его жена. Это все, сэр? — Эджуотер коротко поклонился и сделал вид, что хочет удалиться.

— Его… кто? — Густой бас Байрона заставил дворецкого остановиться.

— Его жена, сэр. — Эджуотер повернулся с поднятым подбородком и небрежной усмешкой. — Во всяком случае, он назвал эту женщину миссис Таунсенд, когда раздевал ее, сэр.

— Что он делал? Разде… — Байрон поперхнулся, покраснел и нахмурился под ледяным взглядом дворецкого. — Он женился? Когда это произошло? И кто она, черт возьми? Кого он мог найти себе в жены в этих проклятых заброшенных местах в самом скопище мятежников? Господи милостивый… Он отправился туда, чтобы покончить с этим идиотским «водочным бунтом», а не для того, чтобы увиваться за девчонками и… — Он замолчал и замер, с потрясенным видом осмысливая неожиданную новость. — Женился? — Его возмущение росло с каждым словом. — Да как он посмел?! Без разрешения? Жена! Где они, черт побери?!

Оттолкнув Эджуотера и сунув ему в руку чашку с пролившимся на блюдце кофе, забыв о халате, в одной длинной ночной сорочке Байрон выбежал в широкий коридор и устремился к комнате Гарнера. Здесь он остановился и оглушительно загрохотал кулаком в тяжелую полированную дверь красного дерева.

— Гарнер Адамс Таунсенд! Я требую, чтобы ты открыл дверь! Немедленно!

Задыхаясь от гнева, он немного подождал, затем ворвался внутрь и осмотрел комнату и кровать в поисках сына и его новоявленной жены. В сером полумраке на кровати виднелась темная фигура Гарнера. Кроме него, там никого не было.

— И где же, черт возьми, твоя жена?

— Она в комнате напротив, сэр, — услужливо подсказал из коридора Эджуотер. — В Голубой комнате, сэр.

Уставившись на широкую обнаженную грудь Гарнера, Байрон зарычал от бессильной злобы:

— Черт побери! Как ты посмел сделать такое?!

Он круто повернулся и пересек коридор, весь кипя от бешенства. Стукнув три раза в дверь, Байрон снова чертыхнулся и на этот раз воспользовался ручкой, бормоча:

— Сорок процентов дома принадлежат мне…

Он остановился посредине комнаты, увидев на кровати застывшую в нерешительности Уитни. У нее светлые волосы… какие густые… Только это он и разглядел, когда она, смущенная, села, протирая глаза. Байрон шагнул ближе, пытаясь заглянуть под тяжелый балдахин, свешивающийся над кроватью. С поразительно красивого лица на него смотрели светлые глаза.

— Кто вы такая? — повелительно спросил он.

— А вы кто такой? — Уитни вызывающе подняла подбородок, уязвленная этим грубым тоном, и растерянно оглядывалась.

Где это она? В какой-то большой комнате… в роскошной кровати под балдахином. Опустив глаза, она увидела, что на ней по-прежнему ее рубашка и юбка, и ощутила на себе и штаны. Как она оказалась…

— Что вы себе позволяете, таким образом врываясь в комнату моей жены? — В комнату влетел босой Гарнер, на ходу застегивая бриджи.

— Хочу собственными глазами увидеть последствия твоего идиотского поступка. — Байрон оторвал взгляд от Уитни и вперил его в Гарнера. — Женился! Черт-те где, на самой границе! Боже милостивый!

— Да, женился, — Гарнер приблизился, — официально и должным образом.

— Полагаю, с этим браком что-то не так, иначе ты не проник бы в дом под покровом ночи, — едко заметил Байрон, интуитивно попав в точку.

— Я просто не желал и дальше ночевать на постоялых дворах. — Выдвинутый подбородок Гарнера удивительно соответствовал упрямому выражению лица старшего Таунсенда. — Предпочел поскорее добраться до дома.

— Кто она? — Байрон кивком указал на Уитни, которая спустилась с высокой кровати и оказалась в более ярком освещении. Окинув оценивающим взглядом ее юбку из грубой ткани и рубашку мужского покроя, он утвердился в своих подозрениях. — А главное, из какой она семьи?

Гарнер перехватил растерянный взгляд Уитни, и его голос стал резким, когда он повернулся к отцу.

— Уходите! — Он надвинулся на Байрона, вытесняя его в коридор. — Мы потом это обсудим… не здесь… и не сейчас.

Уитни последовала за ними к дверям, глядя на Гарнера и на мужчину, столь разительно похожего на него, что он мог быть только его отцом! Гарнер был выше отца на два-три дюйма, но у обоих были широкого размаха плечи и прямые носы с тонкими, вздрагивающими ноздрями, темно-каштановые вьющиеся волосы, светлые глаза и одинаково очерченные мужественные лица. И когда взгляд Уитни упал на распахнутый ворот ночной рубашки старика, она с удивлением увидела на его груди знакомые темные завитки волос вперемежку с седыми.

— … не мог найти время для письма или как-то иначе с вами связаться, — смущенно оправдывался Гарнер в коридоре.

— Тогда нужно было подождать… Не спешить с этими проклятыми обетами… Мог бы хоть на этот раз взять себя в руки!

— Черт возьми, что здесь происходит? — раздался из коридора чей-то низкий голос.

Из какой-то комнаты в коридор выкатил в кресле на колесиках облаченный в ночную рубашку худой старик с всклокоченной со сна седой шевелюрой и угодил прямо в середину свары. На его узком хищном лице с ястребиным носом поблескивали выцветшие серые глаза.

— Какого черта вы затеяли ссору в такую рань? Неужели человек не может спокойно дожить остаток своих лет?

— Гарнер вернулся, — сказал Байрон, быстро обернулся к старику и перекосился от боли, когда тот ударил его по голени подножкой своего кресла. — Черт возьми, вы когда-нибудь научитесь управлять этой проклятой машиной? Сколько раз я вам говорил…

— Я и сам вижу, что он дома, недоумок.

— Боже милостивый! — перекрыл их сварливые голоса тонкий девический голос. Распахнулась еще одна дверь, и в коридоре показалась очередная фигура в белом. — Да можно ли

спать при таком адском шуме? Как вы додумались устроить этот скандал как раз перед моей комнатой, хотя отлично знаете, что я сплю до одиннадцати?

В самый центр орущих друг на друга людей ворвалась девушка в тонкой рубашке из муслина и с копной темных волос. Она бесцеремонно оттолкнула в одну сторону коляску со стариком, в другую — Байрона Таунсенда и остановилась перед Гарнером, уперев руки в талию и не обращая внимания, что ее рубашка сползла, обнажив одно плечо.

— Кузен Гарнер… Вижу, вы вернулись домой из своего военного похода, — заметила она, неодобрительно взглянув на обнаженную грудь Гарнера, затем увидела Уитни и сощурила глаза.

— Возвращайся в постель, Маделайн, — приказал девушке Байрон, указывая на комнату, из которой она выбежала. — Это тебя не касается.

— Кто это? — Маделайн упрямо тряхнула темными волосами и скрестила руки на груди, отказываясь повиноваться.

— Вот именно, — поддержал ее старик в кресле, вытягивая шею, чтобы из-за Маделайн разглядеть ощетинившуюся Уитни, застывшую в дверном проеме. — Кто она, черт возьми? Ты что, застал его с этой развратной девчонкой…

— Не сомневаюсь, что это наглая охотница за деньгами, перед которой он не смог устоять. — Отец Гарнера повернулся к Уитни с угрожающим блеском в глазах. — Гарнер уверяет, что женился на ней на границе и притащил домой… под покровом ночи.

— Женился?! Женился на ней? — одновременно с недоверием вскричали старик и девушка.

— Она моя жена. — С побелевшими от гнева губами Гарнер грозно шагнул к отцу. — И мой брак — это мое дело. Он не имеет к вам никакого отношения.

— Господи, Гарнер, как же нас может не касаться то, что ты женился на какой-то шлюхе из глухих лесов! — Байрон устремил на Уитни горящий ненавистью и презрением взгляд. — По меньшей мере это унижение для всей нашей семьи… Подумать только! Взять в жены дикарку из леса, тайно…

— Я женился отнюдь не тайно! — Гарнер чувствовал ужас Уитни, и его голос сорвался от гнева. — Нас соединил узами законного брака зять моего старшего офицера, полковника Гаспара… и при этом присутствовала вся ее семья в полном составе.

— Значит, это была неприлично поспешная свадьба, — ехидно вставила Маделайн и окинула Уитни с головы до ног презрительным и злобным взглядом.

— Разумеется, неприличная! — поддержал ее Байрон, рыская по Уитни светлыми глазами, такими же, как у Гарнера.

«Неприличная»! Уитни вздрогнула, как от укола. Три пары глаз с враждебным и пренебрежительным выражением уставились на нее. Так эти рычащие от злобы аристократы и есть знаменитые Таунсенды — семья Гарнера?!

— Неприличная? — с трудом выговорила она, приходя в себя от унижения, и щеки ее загорелись от негодования. Она обвела подчеркнуто уничижительным взглядом людей, заполнивших коридор. — Что ж, поскольку здесь зашла речь о приличиях, должна привлечь ваше внимание к тому, что среди вас я единственная, кто полностью… прилично… одет!

Байрон откинулся назад и с удивлением уставился на свою ночную рубашку. Губы Маделайн беззвучно зашевелились, а сама она покраснела и стянула руками ворот рубашки. Эзра опустил взгляд и посмотрел на свои худые, покрытые темными волосами голые ноги и с отвращением присвистнул. Все мгновенно разбежались и разъехались по своим комнатам, оглушительно хлопнув дверями.




Глава 15


По тому, как Гарнер густо покраснел, Уитни поняла, что он взволнован не меньше ее самой. Их взгляды встретились и на несколько секунд задержались, пока рядом кто-то не сдвинулся с места.

— Эджуотер, — Гарнер повернул голову, — пожалуйста, подайте мне и моей жене завтрак и сделайте ванну. — Затем он схватил Уитни за руку и втолкнул ее в комнату, твердо закрыв дверь перед носом дворецкого.

Полыхающий огонь в ее глазах, сердито раскрасневшееся лицо, ниспадающие в беспорядке шелковистые волосы… теперь, когда они оказались наедине в сумраке ее спальни, ему стоило больших трудов выпустить ее руку.

— Значит, это и есть ваша семья, — сказала она, испытывая к нему странное сочувствие.

— Да. — По его лицу пробежала кислая улыбка. — Они… Понимаете, они очень удивлены, что я так скоро вернулся домой… и…

— И женатым, — закончила Уитни за него.

— Для меня их реакция не такая уж неожиданная. Я объяснюсь с ними позднее. Атем временем, — он властно повел рукой по уютной и элегантной спальне, — это будет ваша комната. Позавтракайте, вымойтесь и приведите себя в презентабельный вид. Я пришлю за вами, когда буду готов представить вас моей семье.

Он неуверенно постоял, как будто хотел сказать что-то еще, но круто повернулся, прошлепал по полу босыми ногами и вышел. Только оказавшись надежно отделенным от нее двумя дверями, он понял, что готов был извиниться перед Уитни за непростительное поведение своей семьи. Никогда в жизни не приходилось ему думать о Таунсендах как о посторонних и потому освобожденных от соблюдения правил вежливости, принятых в обществе. И если они проявляли резкость, а порой даже невоспитанность по отношению к людям, впрочем, включая и друг друга, это казалось не таким уж важным в свете занимающих их более серьезных проблем.

Но сейчас он впервые увидел своего отца, деда и кузину со стороны, чужими глазами. У него возникло чувство смущения и даже стыда при виде высокомерия, которое они выказали по отношению к человеку, которого даже не знали… к такой незаурядной личности, какой была Уитни Дэниелс.

А по другую сторону коридора Уитни стояла на том же месте, где он ее оставил, сверля мрачным взглядом массивную резную дверь с начищенными медными ручками и петлями. Он сказал: «Вымойтесь и приведите себя в презентабельный вид». Как он смеет командовать?! Она со злостью потянула вверх рубашку, и ее обдало смешанными запахами пота, лошадей и дыма от костра. Брезгливо сморщив нос, она тут же отдернула руки. Все равно, он мог бы попросить об этом более вежливо! Вспомнив его сварливых родственников, она подумала, что вряд ли они могли воспитать его утонченным джентльменом.

Что ж, яблочко от яблони недалеко падает, и Железный майор является достойным отпрыском своей железной семейки. Только перспектива снова предстать перед его родственниками и нежелание, чтобы ее опять обдали презрением, заставили Уитни подавить возмущение командным тоном Гарнера и осмотреть погруженную в сумрак комнату в поисках умывальника и своего кожаного мешка с одеждой. Она взяла с умывальника китайский фарфоровый кувшин, расписанный изящным рисунком из ивовых листьев, поражаясь, как это люди могут пользоваться для умывания таким красивым сосудом.

Нет, он не просто красивый, а исключительно изысканный, даже роскошный. Да, тетушка Кейт именно так и назвала бы этот кувшин — роскошный. Ее вдруг охватила острая тоска по дому, по отцу и тетушке, но в этот момент ей пришлось ответить на стук в дверь.

В дверях появилась невысокая женщина средних лет со строгим и властным лицом, в безупречно выглаженном форменном, белом с серым платье; в одной руке она держала накрытый поднос, а другой придерживала ручку двери. Оробев, Уитни отступила назад, женщина решительно вошла, поставила поднос на столик около камина, кинула взгляд на кувшин в руках Уитни и направилась к окну раздвинуть тяжелые парчовые шторы и раскрыть ставни, впустив потоки солнечного света.

— Как мне… Где мне взять воды?

— Сейчас принесут, мэм.

Женщина присела в реверансе и вышла.

Уитни проводила ее взглядом, затем стала рассматривать просторную комнату с высоким потолком, теперь залитую утренним светом. Огромная кровать под парчовым балдахином была застелена шелковым покрывалом, вышитым золотой нитью. Вся мебель, легкая и изящная, была из отполированного до блеска красного дерева: стол и стулья с гнутыми ножками, высокий комод, гардероб, умывальник с мраморным верхом. Перед камином, который украшали белая мраморная полка с резьбой и искусно вышитый экран, лежал пушистый ковер в голубых тонах, устилая натертый пол из кленового дерева.

Вот он какой — роскошный дом Гарнера Таунсенда. Уитни поставила кувшин на умывальник и решила узнать происхождение изумительного запаха, исходившего от накрытого салфеткой подноса. Два серебряных сосуда, фарфоровая чашка с узором и серебряные нож и ложки, как у тети Кейт, только более изящные. Она осторожно взяла чашку и с благоговением осмотрела ее, потом налила в нее кофе. Отпив глоток, она удовлетворенно вздохнула и намазала бисквит маслом. Что ж, кажется, Гарнер не собирается морить ее голодом.

Не успела она закончить завтрак, как вернулась суровая служанка и приказала войти двум парням, которые разожгли в камине огонь и установили перед ним огромную медную бадью. Она сообщила Уитни, что ее «прислали» помочь ей вымыться, на что Уитни возмущенно заметила, что она не какая-нибудь калека, поэтому помощь посторонних ей не требуется. Но, увидев стальной взгляд женщины, прибегла к торговле и заключила сделку: служанке было разрешено помочь ей вымыть голову, затем она должна была удалиться, предоставив ей возможность самостоятельно закончить мытье.

Вскоре Уитни уже сидела с вымытыми и благоухающими ароматом роз волосами в ванной, установленной перед пылающим камином и наполненной такой горячей водой, что от нее даже пар поднимался. Полная ванна горячей воды… и душистое мыло! Уитни с блаженством пошевелила пальцами ног над водой. Вот бы здесь оказалась тетя Кейт! Как бы она наслаждалась купанием; она всегда говорила о подобных привилегиях богатых домов с мечтательной завистью. Теперь Уитни ее понимала: при таком купании тело полностью расслабляется.

Через полчаса служанка, которая наконец сказала, что ее зовут Мерси, возвратилась и нашла Уитни уже одетой в чистую рубашку и юбку, которую она натянула поверх своих любимых штанов из оленьей кожи. Мерси принесла щетку для волос и черепаховый гребень и занялась ее прической. Она забрала пышные волосы Уитни наверх, опустив по бокам завитые локоны. Уитни протестовала и ерзала, но Мерси была неумолима и настояла на своем. И когда Мерси предложила ей ручное зеркало, чтобы Уитни могла полюбоваться новой прической, та только ахнула и прикусила губы, чтобы не выдать своего ужаса. Мерси гордо заявила, что это только что завезенная с континента и самая модная прическа и что все бостонские леди только о ней и говорят. Уитни молча кивнула, и Мерси ретировалась, явно задетая тем, что ее искусство не оценили по достоинству.

С зеркалом в руке расстроенная Уитни опустилась на узкую скамью в ногах кровати. Мало того что ей предстояло встретиться с чопорной семьей, так еще с такой глупой прической, что она стала похожа на бигля с висящими ушами!

Зажав ручку зеркала в коленях, Уитни распустила дурацкие пряди, спускающиеся вдоль лица, и принялась старательно расчесывать волосы, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. И когда через несколько часов появился Эджуотер, чтобы проводить Уитни в утреннюю гостиную, волосы ее сияли медным блеском.

Скрывая волнение, Уитни ладонями разгладила свою домотканую юбку, поправила пояс и последовала за неприступно молчавшим дворецким. Он повел ее через широкий верхний коридор к просторной изгибающейся лестнице, затем по обширному нижнему холлу, выложенному плиткой. Они проходили мимо массивных полированных дверей, сверкающих канделябров из меди и хрусталя, толстых турецких ковров и картин в золоченых рамах. Все вокруг подавляло Уитни непривычной роскошью.

В нижнем коридоре, отделанном дубовыми панелями, дворецкий указал ей на открытые двери и покинул ее. С бьющимся сердцем и ледяными руками она приблизилась к двери, за которой слышались сердитые голоса. Несвойственная Дэниелсам робость заставила ее замедлить шаги, а затем она и вовсе замерла, услышав, о чем там идет разговор.

— … сорок процентов этого дома принадлежит мне, — говорил Гарнер сердитым густым голосом, которым частенько разговаривал с ней. — А также сорок процентов компании Таунсендов и сорок процентов дохода от торговли товаром. Сорок процентов! Так что это мой дом, и моя жена будет здесь жить, одобряете вы это или нет.

— Ты ее нам навязываешь?! — произнес визгливый женский голос. Это кузина, рассеянно подумала Уитни. — Да кто она такая?! Какая-то безродная девчонка! Подумай, кузен Гарнер, ведь она жила среди дикарей!

— Она не дикарка, а моя жена! — отрезал Гарнер. — Да, она не привыкла… к нашему образу жизни, но со временем привыкнет.

— Она выглядит как горничная, хуже — как судомойка! — возмущенно заявила кузина. — Да моя горничная лучше одевается. Я не желаю, чтобы меня видели рядом с ней, не желаю!

— Она одета так, как принято одеваться на границе, — угрюмо возразил Гарнер. — Ее внешний вид можно улучшить при помощи небольших расходов.

— Не сомневаюсь, именно из-за этого она и вышла за тебя замуж — из-за денег! — сделал выпад Байрон Таунсенд голосом, очень похожим на голос Гарнера, только не таким звучным. — Но имей в виду: в этом доме она ничего не получит!

— Ты вынужден был жениться на ней, верно? — вмешался скрипучий голос, который наверняка принадлежал деду Гарнера. — Наверное, застали с девчонкой в постели и заставили поступить с ней честно?

В комнате воцарилась мертвенная тишина, а сердце Уитни, казалось, сжалось в комок. Что ж, дед Гарнера жестко и сжато описал их союз: пойман в постели и вынужден жениться. Обесчестил юную девушку и загладил вину законным браком. Но как же банально и жалко прозвучало это в его устах! Как будто и не было того восхитительного и равноправного наслаждения от их близости, не было тех дней и ночей, когда оба страдали, пытаясь побороть охватившую их страсть, предшествующих той ночи, когда они совершили этот сладостный грех!

— Я так и знал! — взорвался отец Гарнера. — Ты снова опозорился, черт побери! У тебя нет ни малейшей выдержки, ни достоинства, ни чести! Маделайн, выйди немедленно!

— Не выйду! У меня десять процентов…

— Пусть девушка останется, Байрон, — с мрачной усмешкой возразил старик. — Она уже достаточно взрослая, чтобы узнать, к чему ведет распущенное вожделение.

— Ничего подобного не было! — виновато вспыхнул Гарнер.

— Тебе представилась почетная возможность сражаться на стороне Вашингтона, тебе поручили подавить мятеж этих подлых изменников, но вместо того, чтобы выполнить свой долг, ты валялся в сточной канаве с этой грязной шлюхой! Как еще это можно назвать… если не отвратительным, унизительным, скотским вожделением!

Каждое слово отца Гарнера ранило Уитни. Она грязная шлюха, которая валялась в сточной канаве! И одета хуже горничной. Она с яростью уставилась на свою домотканую юбку, словно ожидая, что та загорится. Оскорбление было тем более сильным, что ей и самой не нравился этот глупый наряд. С внезапным порывом она распустила шнуровку на корсаже юбки и, стащив ее вниз, перешагнула через нее. Она провела рукой по своим штанам, и в ней вспыхнула гордость Дэниелсов. Да как они смеют?! Она Дэниелс… и, слава Богу, гордится этим!

Расправив плечи и гордо подняв голову, Уитни вошла в гостиную, где грызлись и рычали эти гордецы Таунсенды. Дэниелс бесстрашно вошла в логово льва!

Все четверо раздраженно кричали, не слушая друг друга. Гарнер случайно заметил, как она появилась и застыла на пороге комнаты: обутые в грубые башмаки ноги широко расставлены, ее знаменитые штаны плотно обтягивают женственные бедра, кулаки уперты в талию, пышные густые волосы спадают на плечи, а зеленые глаза мечут молнии. Ее смелая поза и неукротимый характер, сформированный трудной жизнью на границе, вызывали восхищение. Глядя на нее, Гарнер выпрямился, и Байрон умолк на половине тирады и тоже обернулся к Уитни.

Кузина Гарнера издала придушенное восклицание, и стало тихо, как в церкви. Уитни сделала шаг вперед и снова широко расставила ноги, чувствуя на себе их обжигающие взгляды. Она еще выше подняла голову и расправила плечи, не подозревая, что из-за этого движения под тканью рубашки ясно обрисовались соски. Гарнер вздрогнул от ужаса, но не в силах был оторвать от нее взгляд.

— Насколько я понимаю, настало время представить меня. — Уитни метнула на Гарнера выжидательный взгляд и, поняв, что он не в состоянии говорить, решила представиться сама. — Я Уитни Дэниелс, из тех Дэниелсов, которые живут в графстве Уэстморленд. И нахожусь здесь, потому что две недели назад вышла замуж за вот этого Железного майора и потому что он настоял на моем приезде.

— Ну… — Байрон буквально задыхался, пораженный ее смелостью. — Будь я проклят!

— Вполне возможно, что будете, — с радостью согласилась Уитни, — если не откажетесь от богохульства. Майору тоже свойственна постыдная привычка чертыхаться… и теперь мне ясно, откуда она у него.

— Боже, Уитни… — Возмущенный Гарнер шагнул к ней, но она быстро отпрянула в сторону, и он остановился, не желая применять силу на глазах у родственников. Страх пробрал его, когда он увидел знакомое вызывающее выражение ее лица и задорный блеск в глазах.

— Вы, должно быть, отец моего мужа. — Уитни нарочито смерила его таким же бесцеремонным взглядом — зуб за зуб! — от превосходно сшитого серого сюртука с ослепительно белой манишкой до элегантно обтягивающих сильные ноги бриджей. Затем перевела взгляд на старика, утонувшего в кресле на колесиках — белоснежные волосы, как и кружева на груди, желтоватое морщинистое лицо, на котором выделяются поблекшие светлые глаза. — А вы — его дедушка.

— Я Эзра Таунсенд, наглая выскочка! — проворчал старик, глядя на нее своими пронзительными глазками. — Меня никто не называет дедушкой.

Уитни слегка подалась вперед и усмехнулась:

— Отлично понимаю почему. А вы, — она повернулась к невысокой девушке с темными волосами, сверкающими светло-карими глазами и хорошеньким, но капризным ртом, — вы, вероятно, его бедная кузина, сирота Маделайн.

Девушка с негодованием отступила назад:

— Господи, да она одета прямо как дикарка! На ней штаны… мужские штаны! Вы только посмотрите!

Но глаза всех мужчин уже уставились на них и на соблазнительно округлые бедра, которые эти штаны скорее подчеркивали, чем скрывали.

— Никакая я не дикарка! — Уитни круто повернулась к ним с решительным лицом. — Я родилась в Аллентауне и выросла в графстве Уэстморленд. Я винокур, так же как и вы. Мы с отцом делаем самое хорошее виски во всей западной Пенсильвании! — Они уставились на Гарнера, и Уитни заявила с торжеством: — И майор женился на мне, потому что мы заключили с ним сделку, справедливую и честную сделку!

Она смело встретила взгляд Гарнера, полный сдерживаемой ярости, и угадала за ним всю глубину его гордости, которая не позволяет ему нарушить их сделку и данный обет, хотя тем самым он вызывает на себя гнев своих родственников. И ее словно окатило горячей волной признательности и сочувствия к нему.

— Послушайте, девушка. — Вперед выступил Байрон Таунсенд, лицо его налилось кровью, и глаза блестели так же, как глаза Гарнера в подобные моменты, только без дразнящего жара. — Вы ничего не получите ни от моего сына, ни от моей семьи. Ни одного пенни, понятно? Вы думаете, мы не понимаем, что вы обманом вынудили его жениться на себе? Не вы первая пытались это сделать, вы, презренная Иезавель… — Он схватил ее за руку и сильно дернул вниз.

— Не Иезавель, — с угрозой заявила Уитни, пытаясь высвободить руку, — а Далила!

Гарнер с ужасом увидел, что она дернула руку вверх, потянув за ней руку Байрона. Боже! Гарнер понял, что она собирается укусить его! Кровь забурлила в нем, и он бросился вперед, видя, как ее губы приоткрываются…

Он сбоку кинулся на Уитни, обхватил ее сзади и рывком выдернул из рук отца. От неожиданности она не сразу пришла в себя, так что он успел оттащить ее на безопасное расстояние, и лишь тогда она стала вырываться.

— Прекрати, Уитни! — приказал он, наклонившись к ней и еще сильнее стискивая ее. — Прекрати, или, клянусь, я…

— Отпусти меня. Что в тебя вселилось? — вспыхнула она, стараясь вырвать руки из его хватки.

— Веди себя как леди, черт побери! — прошептал Гарнер, уткнувшись лицом в густую массу ее волос.

Но было уже поздно. Вся семья в шоке уставилась на них. Именно такой сцены он и опасался. Все его надежды представить Уитни пусть не очень воспитанной и утонченной барышней, но вполне приличной девушкой рассыпались в прах. Теперь его высокомерное семейство увидело Уитни Дэниелс во всей ее красе и в полной мере осознало его возмутительно неравный брак.

— Перестань! — Он как следует встряхнул ее. — Тихо!

К удивлению всех, а особенно Гарнера, Уитни перестала бешено вырываться и теперь пыталась просто выскользнуть у него из рук, не замечая Эзру и Байрона, которые жадно следили за изгибами ее крепкого молодого тела и пылающим возмущенным румянцем на прелестном лице.

— Это моя жена, Уитни Дэниелс Таунсенд. — Гарнер прижимал к себе Уитни, всем телом ощущая ее и чувствуя растущее возбуждение. О Господи, только не сейчас! В голосе его прозвучала глухая угроза. — Она моя жена, а сорок процентов этого дома принадлежит мне. Поэтому она будет жить здесь… дадите вы свое благословение или нет. А если вы не пожелаете с этим смириться, предупреждаю: я заберу свои сорок процентов компании Таунсендов и использую их против вас. Я понятно выразился?

Уитни не была уверена, вообразила ли она их кивки или они в самом деле подтвердили понимание. Но у нее не было возможности подтвердить или опровергнуть свое впечатление: Гарнер внезапно круто повернул ее к себе и схватил за запястья.

— Мы вернемся… после того, как она переоденется к обеду. — На лице его застыло бешенство, глаза метали молнии, когда он потребовал: — И вы выкажете ей достойное уважение, как и она вам.

С этим грозным предостережением он потащил Уитни из комнаты и дальше через центральный нижний холл. Когда они оказались у лестницы, он преодолел ее упрямое сопротивление прежним простым приемом: вскинул Уитни себе на плечо и понес в ее комнату. К тому моменту когда он бросил ее на кровать, от прилива крови к голове Уитни почти ничего не соображала. В ней кипела ярость от его грубого обращения. Гарнер стоял, широко расставив ноги и решительно скрестив руки на груди.

— Ты хотела его укусить! — обвинил он ее. — Я требую, чтобы ты навсегда это прекратила! Это Бостон, черт побери, а не лесная глушь, и я не потерплю, чтобы ты вела себя как разъяренная кошка!

— Укусить? — Она вся покраснела. — Укусить твоего отца? За кого ты меня принимаешь?

Ее искреннее удивление заставило обоих остро осознать разделявшее их противоречие. Уитни была ошеломлена тем, что он действительно считал ее грубой и невежественной дикаркой. И в тот же самый момент он понял, что воспринимал ее не более объективно, чем его семья.

Он смутился и потер руку, которую она когда-то укусила.

— Я вправе был ожидать этого от тебя… на основании своего опыта.

— Ты… — От возмущения она едва могла говорить. — Да ты был первым и единственным человеком, которого я укусила!

Гарнер напряженно молчал, не отрывая от нее пристального взгляда, и она, в свою очередь, смутилась, ощущая близость этого изящно одетого и неотразимо красивого джентльмена, который вдруг показался ей незнакомцем.

— Хорошо, я не буду кусаться, — пробормотала она, но тут же спохватилась, что это похоже на полную капитуляцию, и поспешно добавила: — Если ты перестанешь чертыхаться. Терпеть не могу этой твоей привычки. Это непристойно и неприлично, и джентльмен, который провел пять лет в королевском военном колледже в Англии, должен уметь сказать и что-нибудь поумнее, чем «черт побери».

— Откуда тебе известно, где я учился? — с трудом проговорил Гарнер, чувствуя, что рядом с ней опять лишается дара речи.

— О, майор! Я много что знаю о тебе!

Он насторожился, смутно соображая, что она снова пытается втянуть его в свою торговлю, но не в силах изгнать из воображения соблазнительную картину ее обнаженного тела.

— Я здесь не для того, чтобы торговаться. — Он сделал большой шаг назад.

— А для чего же, Гарнер Таунсенд?

В этот момент Уитни и не думала о том, чтобы соблазнять его, и просто машинально провела по губам кончиком языка. Но от этого невинного движения Гарнер весь загорелся и задрожал от усилия сдержать возбуждение. Он совершенно забыл, зачем пришел к ней в комнату.

— Черт… Разрази меня гром! — закричал он, сжимая кулаки. — Мне нужны эти штаны! Я больше не желаю видеть их на тебе!

— Что? — Уитни подалась вперед, опираясь на слабеющие от желания руки. — Мои штаны?

— Да, и немедленно! — Он отступил еще на шаг и упер кулаки в бедра, круто расправив плечи. — Сию же минуту! — приказал он вздрагивающим от возбуждения голосом. — Сними их и надень юбку. В Бостоне принято, чтобы леди переодевались к обеду. И черт… Клянусь всеми святыми, ты тоже это сделаешь!

— Но…

Пока Уитни колебалась, Гарнер подскочил к ней, схватил за ногу и стянул один башмак. Не находя в себе сил для серьезного сопротивления, она позволила ему снять и второй башмак.

— Ну? Я жду! — Он нависал над ней своим крупным сильным телом, с мрачным лицом и с глазами, горящими от злости и желания.

Ее полуоткрытые полные губки не выразили протеста, но зеленые глаза зажглись задорным огоньком. Если он желает заполучить ее штаны, говорил этот взгляд, ему придется снять их самому. Вопреки здравому смыслу Гарнер принял ее вызов и стал расстегивать пуговицы на ее штанах. Руки у него задрожали, когда он коснулся теплого и гладкого живота.

Он до боли стиснул зубы и, расстегнув последнюю пуговицу, нерешительно помедлил, а затем ухватился за пояс штанов и стал их стаскивать. Сначала обнажился ее живот, матово-нежный, за ним холмик между бедрами, поросший мягкими курчавыми волосами…

Гарнер резко выпрямился, и из его уст вырвался сдавленный стон. Уитни смотрела на него с горячей истомой, ее полные сочные губы подрагивали в соблазнительной и призывной улыбке. Несмотря на терзающее его желание, краешком мозга он вспомнил, что провел с ней в любви уже две ночи и дважды за этим оказывался ввергнутым в катастрофу.

Дрожащей рукой он неуверенно погладил ее по шелковисто-гладкому животу, испытывая неимоверное желание овладеть ею, еще раз насладиться ее нежным и щедрым телом… Да, но в третий раз он может окончательно себя потерять. В третий раз он не сумеет остановиться, устоять против безумного влечения к ней, которое делает его таким уязвимым. Она нашла способ использовать против него его страсть. Затем в голове Гарнера вспыхнула мысль: она заявила его отцу, что она Далила, а не Иезавель. Да, она была Далилой… для него, который был Самсоном.

Уитни затаила дыхание, угадав, что его пронзает такое же желание, как и ее. Его пальцы обжигали ей тело, и в ней уже трепетала знакомая спираль растущего вожделения. Она хотела заключить с ним женскую сделку… жаждала его любви, жаждала возможности любить его. Понимая, что он ее хочет, Уитни молилась в душе, чтобы он раскрыл ей свои объятия.

В следующее мгновение Гарнер содрал с нее штаны. Она ахнула и крепко зажмурилась, у нее появилось ощущение, что он сдирает с нее кожу. Ее пронзили стыд и боль, и она села, сердито одернула рубашку, прикрывая оголившиеся ягодицы, и взглянула на него. Этим грубым и бесцеремонным жестом он ясно выразил свое презрение. Уитни с вызовом подняла голову, чувствуя, что на глаза у нее набежали слезы.

— Ну вот, ты получил что хотел. И что ты собираешься с ними делать? Вряд ли они подойдут тебе по размеру.

Насмешливо взглянув на его длинные ноги, Уитни смутилась, заметив выразительное доказательство его желания.

Гарнер стоял, зажав в руке ее штаны, грудь его вздымалась от затрудненного дыхания, лицо исказилось от боли.

— Я намерен их сжечь. А ты будешь носить платья и вести себя по меньшей мере как цивилизованная женщина. Скоро я вернусь, чтобы проводить тебя к обеду, и рассчитываю застать тебя в юбке. — Он нетвердо двинулся к двери, но тут же вернулся. — И, ради Бога, сделай что-нибудь со своими волосами!

Уитни проводила его взглядом, ноги ее вдруг ослабли, и она едва сползла с кровати и добралась до узкой скамьи в ее изножье. Уитни задыхалась и ловила воздух открытым ртом, чувствуя зловещее приближение слез. Крепко стиснув руки, она сдержалась и не дала себе разрыдаться.

Что она здесь делает? Ведь Гарнер только что ясно дал ей понять, что она ему не нужна. Как бы он ее ни хотел, видимо, ненависть к ней все пересиливает, и он не желает ее касаться. А его железной семье она тем более не нужна. Они уверены, что она вышла за него, обманом заманив в западню ради его денег и положения. А ведь ей совершенно не хотелось ехать с ним, она уступила ему только потому, что должна была получить с него то, что причиталось ей по брачной сделке: содержание, семью, мужское внимание и заботу…

— Ах, папа! — прошептала Уитни, задыхаясь от сдерживаемых рыданий. — Как я могу что-то получить от этой сделки, которая никому не нужна? — И в полном отчаянии она вдруг поняла жестокую правду. — Никому, папа, кроме меня…

Гарнер вел Уитни, послушно надевшую свое скромное зеленое платье, вниз по лестнице и через сияющий зажженными свечами нижний холл. Их шаги громко раздавались в гулком пространстве, отражаясь от стен и начищенных полов, предупреждая членов железной семьи об их приближении. Взглянув на свою руку, которую предусмотрительно сжимал Гарнер, Уитни вздернула голову. Она — Дэниелс, напомнила она себе, а Дэниелсам не занимать ума и хитрости, чтобы справиться с таким пустячным испытанием, как обед за роскошным столом.

Строго и вместе с тем изысканно одетые, Байрон, Эзра и Маделайн ждали их в дальнем конце огромного обеденного зала. Уитни почувствовала, что Гарнер еще крепче сжал ее руку, и ее воинственный настрой слегка дрогнул. Значит, он не верит, что она сможет вести себя достойно и прилично. Он ее не хочет и не доверяет ей. Подавляя уныние, она гордо выпрямила спину.

Утренней встречи словно не бывало, все вели себя со сдержанной вежливостью, когда Байрон распределял места за столом. Уитни незаметно оглядела накрытый стол и с трудом скрыла свою растерянность при виде множества столовых приборов, сияющих на белоснежной скатерти, и высоких хрустальных бокалов у каждой тарелки. Ее усадили напротив Гарнера и рядом с Маделайн, которая недоверчиво косилась на жену кузена и демонстративно отстранялась. Когда появились слуги, облаченные в синие с золотыми галунами ливреи, и стали прислуживать господам, Уитни напрягла всю свою наблюдательность.

Блюда следовали одно за другим: холодные закуски и суп, пудинг… К тому моменту когда подали жареную рыбу, Уитни уже окончательно освоилась за столом. Хотя обстановка и не была для нее привычной, благодаря своей сообразительности и воспоминаниям о рассказах тетушки Кейт, которая с увлечением описывала ей малейшие подробности образа жизни светского общества и пышные приемы во времена, когда она жила в Аллентауне, Уитни на удивление непринужденно орудовала тяжелыми столовыми приборами из серебра, не подавая вида, что чувствует, как откровенные взгляды изучают ее одежду, незатейливую прическу и особенно манеры. Ей было жалко при мысли, что, может быть, ей не представится случая отблагодарить тетушку Кейт за преподанные ею уроки.

— Что ж, — произнес Байрон, барабаня пальцами по своему бокалу и останавливая взгляд на сыне. — А теперь послушаем о твоих успехах на границе. Ты должен дать нам отчет о своих… приключениях. — Он изобразил на лице кривую улыбку, обратив ее к Уитни, — слишком короткую и слишком запоздалую, чтобы принять ее за проявление искренней теплоты.

— О да, конечно! — подхватила Маделайн. — Ты заслужил много нашивок и медалей?

— Не это важно, главное, скольких ты убил. — Эзра подошел сразу к жестоким итогам вооруженной борьбы — к количеству трупов. Сидя в своем инвалидном кресле, он хищно подался вперед, проницательно поглядывая то на Гарнера, то на его жену.

Уитни стало неуютно под его взглядом, и, положив нож, она опустила руки на колени, накрытые салфеткой. Кусок застрял у нее в горле, и она старалась проглотить его, а по спине ползли мурашки. Уитни чувствовала, что Гарнер смотрит на нее, но не желала встречаться с ним глазами.

— За всю кампанию у нас не произошло ни одного серьезного сражения. — Он говорил подчеркнуто сдержанно. — Лишь случайные стычки, ничего более серьезного.

— Не было сражения? То-то я не нашел в газетах ни одного упоминания о тебе. Вот в чем дело! Эти предатели узнали, что ты приближаешься, и трусливо сбежали! — Байрон презрительно усмехнулся. — Жалкие трусы! Впрочем, этого и следовало ожидать от тех отщепенцев, которые населяют наши границы. И чем же тебе пришлось там заниматься?

— Уже через несколько дней Вашингтон уехал и оставил дивизии, которым было предписано обеспечить порядок в тех областях. Мне также был дан подобный приказ.

— Что это значит, черт побери, «обеспечить порядок»? — спросил Эзра, нахмурившись так, что его висячие густые брови едва не соприкоснулись с носом. — Что это означает?

— Нам были названы территории, где мы должны были пресечь… противозаконную деятельность. — Гарнер видел побледневшее лицо Уитни и старался выбирать нейтральные определения. — Мы должны были разведать и уничтожить запасы спиртного и винокурни, а также арестовать винокуров и их предводителей.

— Эту банду предателей! — с праведным негодованием уточнил Байрон. — По той или иной причине следовало бы арестовать большую часть этих вшивых негодяев! Эти пограничные жители — жалкие отщепенцы, преступники, которых с возмущением отвергло общество. Какой человек в здравом рассудке предпочтет жизнь в такой глуши и в таких скотских условиях, если его не принудит к этому опасность? Так скольких же ты арестовал?

— Мне досталась особенно трудная долина. — Гарнер видел, как опущенное лицо Уитни розовеет от сдерживаемого возмущения, и осторожно подбирал слова. — Нам удалось найти довольно большой склад незаконного виски и арестовать тех, кто был виновен в его производстве. — Уитни заметила, что он умолчал о ее участии в этом незаконном занятии, об аресте ее отца. Он старательно избегал упоминать о ее «постыдных» связях, и его обжигающий взгляд дал ей это ясно понять.

— И что же с наградами? Ты получил хотя бы одну? — подтолкнул его Байрон, не удовлетворенный кратким отчетом своего сына.

— Вероятно, получу. — Гарнер почувствовал, что Уитни вздрогнула. — Контрабандного товара оказалось достаточно много, и… дело не обошлось без сопротивления.

— Что ж, по меньшей мере хоть какая-то польза будет от этого… твоего эпизода борьбы! — насмешливо усмехнулся Байрон. — Проклятых предателей повесят, всех до последнего — в качестве примера и предостережения. Я знаю, в Филадельфии считают точно так же: они должны предстать перед суровым и безжалостным судом.

Уитни подняла голову, встретившись с потемневшими глазами Гарнера.

— Эти завшивевшие воры и предатели, скопившиеся на наших границах, надеются избежать судебного преследования, возбужденно разглагольствовал Байрон. — Они уже давно существуют в этом жалком состоянии, так что сами стали походить на животных, пресмыкаясь в собственной грязи. Они отбросили все представления о нравственности и приличиях! И пытались всю страну ввергнуть в такое же состояние хаоса и анархии, но, слава Богу, им это не удалось!

Уитни с трудом сдерживала негодование. Винокуры заслуживают веревки, сказал он! И люди на границе, замкнутые со всех сторон горами и вынужденные тяжким трудом добывать средства для существования, все поголовно вшивые преступники, которые валяются в собственном дерьме и не имеют ни гордости, ни чести, ни достоинства. Ее отец — подлый предатель, и ее любимые дружные соседи — грязные животные… Дядюшка Харви, тетушка Сара… тетушка Кейт! Она застыла и видела, как потемнело от ярости лицо Гарнера.

И она одно из этих грязных животных — именно на это и намекал Байрон. Не желая открыто противиться ультиматуму Гарнера, он нашел иной способ унизить ее… более подлый. И, судя по лицу Гарнера, он тоже так думал. Вот почему он больше не стал к ней прикасаться. Святой Габриэль, как же тяжело!

Гарнер видел, как старается сдерживаться Уитни, выслушивая оскорбительные речи его отца. Глаза ее потемнели от боли, тело напряглось. Убежденный в своей правоте Байрон Таунсенд только что втоптал в грязь все, что так любила и ценила его Уитни. Гарнер читал боль и опустошение в ее сердце.

Уитни сжала побелевшими пальцами столешницу, резко встала и оттолкнула стул. Ее лицо исказилось от оскорбления и отчаяния, она обвела всех блуждающим взглядом и пошла прочь. Гарнер вскочил на ноги, с болью провожая каждый ее шаг, затем обернулся к своим родственникам.

Таунсенды сидели невозмутимые и надменные, полные высокомерного презрения и убежденные в своей неоспоримой правоте по любым вопросам жизни. Вероятно, они искренне верили в подлые и отравляющие сознание слухи о жестоких и грубых нравах, царящих на границе. Во всяком случае, Байрон произносил все эти обвинения совершенно убежденно. Да это же просто миф, понял Гарнер, миф, созданный людьми его класса, миф, которым они пытались отгородиться от тяжелого положения населения на границах. И либо в пылу злости, либо ничего не замечая вокруг со своим обычным высокомерием, Байрон только что обрушил свои жестокие суждения на Уитни, словно град ударов дубинкой.

А она сидела здесь, храбро выдержав экзамен на проверку, достойно вела себя за роскошно сервированным столом, не сделав ни одной осечки, героически терпела их открытое презрение… а затем подверглась их грязным оскорблениям, не позволив себе отомстить тем же! Весь дрожа от негодования, он повернулся к Байрону:

— Вы жестокий негодяй! — Его голос дрожал от давно кипевшей в нем ярости, подогреваемой воспоминаниями о таком же презрительном отношении к себе. Он больше не мог играть роль кающегося сына. — Если вы еще когда-нибудь позволите себе по отношению к моей жене что-либо подобное, клянусь, я не знаю, что с вами сделаю! — Гарнер изо всех сил ударил кулаком по столу и стремительно покинул зал, не обращая внимания на звон разбитых бокалов.

Эзра настороженно и проницательно наблюдал за неожиданным мятежом внука. И пока Байрон возмущенно сыпал проклятиями, а ошеломленная Маделайн пыталась подобрать слова, чтобы выразить свое потрясение, старик допивал разбавленное водой вино, криво усмехаясь про себя.




Глава 16


Уитни стояла перед окном в своей комнате, испытывая полную опустошенность, как будто у нее отняли все жизненные силы, оставив только боль. Страшное видение повешенного отца сменялось воспоминанием о гневном лице Гарнера и открытом презрении его семьи к ней и ее происхождению.

Она не слышала, как тихо открылась и затворилась дверь, как вошел и застыл около двери Гарнер. Плечи у нее поникли, и она в отчаянии прижалась лбом к холодному стеклу. Сможет ли она провести в этом доме еще хоть один день?

Он видел ее отчаяние и чувствовал, что злость его испаряется, оставляя в его сердце пустоту и боль за Уитни. Его гордая и отважная маленькая Уитни пила виски как мужчина, бегала как олень, торговалась как багдадский купец и в драке допускала нечестные приемы. И при всем этом оказалась невероятно ранимой и чуткой. Как остро и живо реагирует она на грубые слова… и на поцелуи. Он вдруг с удивлением осознал: она живо реагирует на его поцелуи, на его ласки! В ней просыпалась женщина каждый раз, когда он ее любил, и она горячо и страстно отзывалась на его ласки, дарила ему свою нежность и тепло, согревая его заледеневшее от одиночества сердце.

Гарнер ощутил в себе свойственное мужчине стремление защитить ее, утешить и успокоить. И, поддавшись этому порыву, он полностью забыл о грозящей ему опасности. Он тихо приблизился к ней:

— Уитни…

Она испуганно обернулась, поспешно вытерла слезы и в панике окинула взглядом комнату.

— Я знаю, что не дождалась, когда мне будет позволено уйти… Но больше я не могла… — У нее перехватило горло от подступивших рыданий.

Гарнер молчал, и, видя его искаженное лицо, она испытала настоящий страх и отступила назад, упершись спиной в открытый ставень.

— Я не хотела тебя рассердить. Мне никогда не приходилось сидеть за таким богатым столом, возможно, я где-то и допустила ошибку. Но я ничего не сказала о своем отце… и не скажу. Это я обещаю. — Она крепко стиснула зубы, но сознание своей полной капитуляции перед ним оказалось слишком серьезным испытанием для ее гордого сердца. Она отчаянно пыталась удержать слезы, но это ей не удалось, и она метнулась к выходу.

— Уитни, — мягко проговорил Гарнер, схватив ее за руку. Но она сопротивлялась, а он опасался сделать ей больно. — То, что сказал мой отец…

— Это правда? — выговорила она сквозь слезы, с дрожью наблюдая за гневом, полыхнувшим в его глазах. — Неужели они собираются повесить винокуров? И моего отца действительно убьют?

Страдая от ее ужаса и боли, Гарнер с трудом заставил себя ответить:

— Не бойся, Уитни, их не повесят.

Она чуть расслабилась, и он привлек ее ближе к себе. Когда у нее опять брызнули слезы, он мог думать только о том, чтобы обнять ее, укрыть в своих объятиях и поцелуями унять эти слезы.

— Моя семья… Мои люди в долине… Они вовсе не животные… а очень хорошие и добрые люди. Они готовы отдать человеку последнюю рубашку…

— Или пироги из своей печки, — подсказал Гарнер, обнимая ее.

— И мой отец никакой не предатель. Он участвовал в Войне за независимость и два раза был ранен англичанами. Он сражался с генералом Джорджем в Фордж-Вэлли. А отец Чарли воевал под командованием генерала Грина, а дядюшка Баллард и дядюшка Джулиус на упряжках с волами переправляли через горы пушки Генри Нокса. Они и не думали добиваться разорения страны… Они только хотели…

— Свобод, за которые воевали, — закончил он за нее, обвивая рукой ее талию и привлекая к себе. Он заставил Уитни поднять заплаканное лицо и почувствовал, что она судорожно перевела дыхание, закрыв глаза в робкой надежде, что он может ей поверить.

— И они вовсе не вшивые и не грязные, — снова вырвалось у нее с рыданием.

— Конечно, — кивнул он, положив ее голову себе на грудь и нежно поглаживая ее по спине.

Его объятия, мягкий голос, странное ласкающее выражение взгляда одновременно пугали и согревали ее. Гарнер так нежно ее обнимал. А может, это ей только кажется, потому что ей так одиноко и страшно.

Уитни робко подняла руки, не решаясь обнять его. Мог ли он так ее обнимать, если ненавидит? Затем его рука поднялась к ее плечу, волосам и щеке. Она отчаянно обвила руками его стан, зарывшись лицом в кружева манишки, обнимая его и все, что он значил для нее… к добру ли, к худу ли.

— Прости, что он так тебя обидел, Уитни, — прошептал Гарнер, уткнувшись лицом в ее волосы и крепко прижимая к себе. — Обещаю тебе, что этого больше не случится.

Она подняла к нему лицо, чувствуя, как он дрожит.

Он смахнул слезы с ее щек, взял ее лицо в свои ладони и с невероятной нежностью заглянул ей в глаза. Затем опустил голову и приник к ее нежным губам, и она крепко прильнула к нему, чувствуя, как его нежность затопляет ее опустошенное сердце, принимая его утешение.

Она открыла ему навстречу губы, как дикая роза, шелковистая и хрупкая, утоляя своим роскошным нектаром его жажду и возрождаясь в его желании.

— Люби меня, Гарнер Таунсенд, — пробормотала она. У нее закружилась голова, когда он стал нежно покусывать ее губы, подбородок и щеки.

— Хорошо, — выдохнул он, взял ее на руки и отнес на кровать. Она вся трепетала от желания, пока он торопливо сбрасывал с себя сюртук и жилет, не отрывая взгляда от ее сияющих, как изумруды, глаз, от пылающей груди, видневшейся в вырезе платья…

Он сбросил ботинки и рубашку, и Уитни села, любуясь его стройным и мощным торсом. Затем стала распускать шнуровку корсажа, но он встал на край кровати коленом и отвел ее руки в сторону.

— Нет, позволь мне…

То и дело он отрывался от этого занятия, чтобы погладить по ее груди, провести рукой по тонкой гибкой талии, ощутить изгиб ее бедер под шерстяной юбкой. Наконец он нетерпеливо выдернул шнурки из дырочек и сдернул корсаж. Ее полуобнаженное, как запретный цветок, тело зажгло в нем нестерпимое желание. Он снова принялся ее раздевать, как вдруг его дрожащие пальцы наткнулись на костяшки корсета.

— Когда, — со стоном вырвалось у него, — ты стала его носить?

— Мне пришлось его надеть… вместе с платьем, — прошептала Уитни, неуверенно всматриваясь в непонятное выражение его прекрасного лица.

Гарнер решительно снял с нее платье, и у Уитни захватило дыхание от незнакомого ей сосредоточенного выражения его глаз. За платьем последовали нижние юбки и чулки. Когда Гарнер остановился, пожирая взглядом ее грудь, она взялась за шнуровку корсета.

— Нет, — сказал он, сдерживая ее руки, — оставь его.

— Но… разве он… не помешает? — прошептала она.

— Нет, моя маленькая, моя пылкая Уиски, он нам не помешает.

Гарнер освободился от бриджей, не сводя взгляда с ее груди, которую она хотела обнажить для него, потом улегся рядом и нагнул голову к близнецам-пленникам.

Он легко высвободил из плена темный затвердевший сосок одной груди. И пока терзал губами этот горячий бутон, вызывая в Уитни сладостную дрожь наслаждения, рука его потянулась к его братцу и извлекла на свободу, нежно лаская и провоцируя его на ответное возбуждение. Жаркие поцелуи Гарнера обжигали нежные груди Уитни, пронзая все тело.

В какое-то мгновение этого напряженного эротического поединка его пальцы проскользнули между ее шелковистыми бедрами и начали поглаживать чувственный бугорок все суживающимися круговыми движениями. С каждым движением она содрогалась, отвечая на его чувственный вызов. И каждый круг становился витком спирали, которая все ширилась, ведя к заключению, которого она так жаждала.

— Прошу тебя… — Она обвела кончиком языка горящие пересохшие губы и втянула воздух через стиснутые зубы тихим, нежным вздохом. — Гарнер, пожалуйста…

— О, Уиски! — простонал он, потершись щекой о ее сосок и найдя ее губы. — Не торопись, дай время.

Подчиняясь ему, она отдалась во власть своей бешеной страсти и задохнулась, выгибаясь в его руках, жаждая высвобождения… Наконец она вся задрожала от вихря эмоций, пронизывающих все ее тело и застилающих разум чувственной волной, и без сил распростерлась рядом с ним. Нежными поцелуями в закрытые веки он заставил ее вернуться на землю, к своему горячему и сильному телу. Она открыла глаза, все еще вздрагивая, все еще жаждая его, всматриваясь в него огромными бездонными глазами.

Гарнер лег сверху, обхватил ладонями ее упругие ягодицы, позволил ей обвиться вокруг своего тела сильными длинными ногами, и они слились воедино. Бешеное наслаждение захлестнуло его, пока он мощными ритмичными толчками уносил ее к высотам блаженства. С уст ее срывалось его имя, и они вместе достигли ослепительно яркого взрыва наслаждения.

Потом они словно плыли в темном звездном небе, медленно возвращаясь назад, переплетясь телами и храня между собой горячее тепло.

— Ты был прав, — пробормотала она, откидывая ему со лба спутанные волосы.

— А? — Он открыл затуманенные глаза.

— Про мой корсет. Он совсем не помешал.

— Верно. — Его белые зубы блеснули в озорной улыбке. — Мне действительно нравится, что женщины носят корсеты.

Ее удивил такой откровенный греховный блеск в его глазах. Вероятно, он хотел сказать, что корсет действует на него возбуждающе. Для нее было открытием, что ему нравится смотреть на полуобнаженное женское тело.

— Что ж, это вполне можно понять, — признала Уитни чуть позже, вспомнив, что и в ней в последнее время развился странный интерес к высоким сверкающим сапогам… и к узким бриджам, которые обтягивали упругие мужские бедра… — Тебе еще что-то особенно нравится?

Его улыбка из озорной стала просто опасной.

— Чулки. Обыкновенные шелковые чулки… и… — Он судорожно сглотнул, глядя в ее затененные густыми ресницами глаза.

— И?.. — спросила она, закусив нижнюю губку.

— И… — Он хотел сказать «тесные штаны», но передумал. — Обнаженная кожа. Особенно твоя.

— О, я так надеялась, что ты это скажешь. — Ее улыбка была одновременно проказливой и жаждущей, когда она высвободила руки и, присев перед ним на колени, потянула за шнурки корсажа. Вскоре она освободилась от этого костяного панциря и небрежно отбросила его на пол. — Лично мне больше нравится обнаженная кожа.

Она легонько подтолкнула Гарнера, чтобы он перевернулся на спину, потом улеглась сверху и подперла лицо ладонями. — А ты видел много… корсетов?

Гарнер отлично понимал, что она имеет в виду.

— Не очень.

Такой ответ ее не удовлетворил.

— Ты когда-нибудь любил какой-нибудь конкретный… «корсет»?

— Нет. — Он сказал правду и сам удивился. Он действительно не любил ни одной женщины… до сих пор. Собственно, до сих пор он даже не задумывался, любил ли он тех женщин, что у него были… Это его слегка встревожило. — Меня занимали более важные вещи.

— Какие же? — Обрадованная его признанием, что он не хранит в своем сердце память о другом «корсете», Уитни наслаждалась этим спокойным и доверительным разговором.

— Ну, в частности, дела нашей компании. У нас очень разветвленный бизнес: нашей семье принадлежат винокуренный завод, пароходный концерн, банк и несколько коммерческих предприятий, а кроме того, акции других заводов. Управлять таким бизнесом — достаточно трудная и ответственная работа, к которой я готовился всю свою жизнь. И вскоре мне предстоит стать во главе этого дела… — Гарнер помолчал, понимая, что этому может многое помешать, но не желая сейчас об этом думать. — Согласно нашей традиции, со временем пост главы компании Таунсендов переходит от отца к сыну.

— А твой отец? Что он тогда будет делать? — спросила Уитни, заметив пробежавшую по его лицу тень.

— Скорее всего уйдет в политику, займет какой-нибудь пост, как и Эзра, пока не заболел. Это тоже традиция — в более зрелом возрасте уходить из бизнеса в политику.

— Все это выглядит таким… предрешенным, — заметила она, не решившись сказать «скучным».

— Да нет, не так уж все просто. Каждый из Таунсендов должен проголосовать за нового руководителя принадлежащими ему акциями компании. Следовательно, будущему главе компании необходимо заслужить доверие семьи… он должен досконально знать все производство и связанные с бизнесом проблемы, иметь какие-либо награды за военные заслуги и безупречную репутацию, доказать, что он серьезный деловой человек, и жениться… — Он осекся и отчаянно смутился.

— На женщине своего круга, — закончила за него Уитни, начиная понимать, как серьезно может отразиться на его перспективах их брак. В данный момент его семья наверняка считает, что он не заслуживает доверия, главным образом из-за его «постыдной» женитьбы. Она встревожилась. — А ты действительно хочешь руководить компанией Таунсендов?

— Хочу и, честно говоря, всю жизнь к этому готовился. — Гарнера тоже беспокоило отношение родственников к Уитни, но сейчас он предпочитал не думать о таких серьезных вещах.

Желая отвлечься, он шаловливо провел пальцем по ее носу к полным губам. Ее взгляд потеплел, и она нежно потерлась подбородком о его грудь, отчего его пронзила щекотливая дрожь. Он так крепко прижал Уитни к себе, что она задохнулась. Он перевернул ее на спину.

— У меня сорок процентов компании Таунсендов, а чтобы контролировать ее деятельность, мне нужно шестьдесят. Но в данный момент, — с шутливой угрозой прорычал он, — мне нужны все сто процентов… Уиски Дэниелс!

Ближе к утру Гарнер, поеживаясь от холода, собрал в темноте свою одежду, надел рубашку и тихо прошел через коридор в свою комнату. Здесь было теплее, чем он ожидал, и он понял, что в камине жгли огонь, хотя всем было ясно, где он проводит эту ночь. Это, конечно, Бенсон, вздохнул он. Только Бенсон мог быть таким рассеянным. Он подтянул к камину тяжелое кресло и опустился в него, протянув босые ноги к еще теплым решеткам и внутренне подготавливая себя к катастрофе, которая всегда обрушивалась на него после ночи с Уитни Дэниелс.

Но в доме царила полная тишина. Душа и тело Гарнера были охвачены покоем, в первый раз за всю жизнь он испытывал глубокое удовлетворение от близости с женщиной. В эту ночь он снова и снова любил Уитни, слишком жаждая ее, слишком ею опьяненный, чтобы остановиться. Но в противовес тяжелым последствиям опьянения от виски после бурной ночи с Уитни он чувствовал себя освеженным и обновленным, способным ясно и четко рассуждать.

Теперь он смог спокойно оценить тот переворот, который она произвела в нем с первой же их встречи. С того самого утра он находился в состоянии постоянного полувозбуждения, и стоило ему оказаться с ней рядом, где бы это ни произошло — перед его солдатами или перед всей деревней, в холодном лесу или в укромном уголке у сарая, — его тело, над которым он практически утерял контроль, мгновенно узнавало ее… и салютовало.

Гарнер застонал от досады. Подумать только, это произошло с ним и вчера вечером, на глазах у всей его семьи! Господи, дальше уже некуда! Он возбудился, как какой-нибудь молокосос, от одного вида ее маленьких твердых сосков, обрисовавшихся под рубашкой, и плотно обтянутой штанами ее круглой попки. И все это время он пытался объяснить и истолковать свои беды, когда и так ясно, что они происходили от его необузданного и непреодолимого влечения к этой девушке!

Он отлично сознавал за собой эту несчастную способность легко возбуждаться, полностью теряя голову, вследствие чего оказывался для женщин легкой добычей. И после первого случая в возрасте шестнадцати лет, когда ему пришлось спасаться паническим бегством от Хлои — он содрогнулся от ужасных воспоминаний, — он потратил не один год на то, чтобы обезопасить себя от женщин своего класса непроницаемым защитным панцирем. Он приучился смотреть на них с насмешливой иронией, подмечать все их нелепые ужимки и кокетство, угадывать под ними холодный расчет и железную хватку. Он строго отслеживал реакцию своего чувственного тела на шелест и взмахи их платьев, на их искусное владение веером, которым они умеют скрыть свой хищный оскал, оставляя открытыми соблазнительно и загадочно мерцающие глаза, и упорно и безжалостно культивировал в себе иммунитет против их оружия.

Но Уитни Дэниелс была полной противоположностью молодым леди, уже не представлявшим для него опасности. Прямая и безыскусная, она, по-видимому, совершенно не сознавала своей женской красоты и исходящей от нее сексуальной силы, проявляла присущие мужчинам дерзость и отвагу наряду со странной привязанностью к мужской одежде и… столь же странное безразличие к его общественному положению и богатству. То есть не имела ничего общего с женщинами его класса… пожалуй, за исключением склонности предавать его с целью достижения своих целей, склонности весьма прискорбной и опасной!

День ото дня, час от часу его влечение к ней становилось все сильнее, и было уже не просто вожделением. Он вспомнил, как горячо защищал Уитни перед своей семьей и с какой нежностью потом ее успокаивал. Она казалась ему такой нежной и беззащитной, так незаслуженно оскорбленной и так глубоко страдающей… Короче, она вызывала в нем такие чувства, что сказать, что она ему «нравится», значило бы ничего не сказать. Но если это не просто увлечение, то… Нет! Он и думать не хотел, что его ожидает, если он испытывает к ней чувство, которое даже назвать боится.

Да, нужно смело признать, что он не в силах ей сопротивляться, поэтому следует как-то отдалиться от нее, пока она не погубила и его самого, и его шансы стать главой компании Таунсендов. Лучше всего держать ее от себя подальше, а в тех случаях, когда их встреча неизбежна, построже контролировать свою реакцию на нее. Но как это сделать? И сможет ли он… Где он может от нее скрываться? Думай, думай, приказывал себе Гарнер. Кстати, наверняка за время его отсутствия в конторе накопилось множество дел. Может, ему оставаться ночевать…

Стоп! Его вдруг осенило. Если именно отличие Уитни от светских дам делает его таким уязвимым и податливым, значит, еще есть кое-какая надежда… Ну конечно! Нужно сделать так, чтобы она хотя бы внешне стала походить на них, и ему будет гораздо легче противостоять своему влечению к ней… во всяком случае, оно может снизиться до… скажем, до терпимого уровня. И кажется, одним выстрелом он сможет убить сразу двух зайцев! Наверняка тогда его семья найдет Уитни более приемлемой для своего общества! Да, верно, именно так ему и следует поступить. Он заведет для нее новый гардероб… Платья, одно другого лучше… Множество нарядов.

На следующее утро Уитни проснулась, повернулась на бок, какое-то время еще полежала, наслаждаясь теплом, и наконец спустилась на пол. Надев рубашку, она раздула угли в камине и отдернула шторы, чтобы впустить утренний свет. Солнце стояло уже высоко. Уитни обвела взглядом пол в поисках одежды Гарнера и ничего не обнаружила. Значит, он встал гораздо раньше, с легкой улыбкой подумала она.

Собирая с полу свою одежду и одеваясь, она вспоминала вчерашний обед с семьей Гарнера и то, чем неожиданно закончился для нее этот вечер. Когда она с вызовом покинула обеденный зал, Гарнер пришел к ней, но вместо ожидаемой суровой нотации выслушал ее и нежно обнял. Она чувствовала себя такой опустошенной и одинокой, а он словно забыл о своей разъяренной семье, забыл о собственной злости И предубеждении против нее и утешил ее своим пылким желанием. Следы его «утешения» все еще были живы в ее теле… и в сердце. Может, все-таки есть надежда, что ее сделка увенчается успехом,

Появилась Мерси, принесла поднос с завтраком и горячую воду для умывания и неодобрительно посмотрела на горевший в камине огонь и на раздернутые шторы. Она ловко оправила постель, застелила покрывалом и сменила полотенце, висевшее около умывальника. Уитни было неприятно, что ее личных вещей касается посторонний человек. А когда в ее памяти всплыли и другие события и разговоры во время вчерашнего обеда, у нее совсем испортилось настроение. Семья Гарнера уверена, что она хитростью вынудила его жениться на себе из-за его денег и возможности жить в этой роскоши.

— В будущем, мэм, я сама буду разжигать огонь и раздвигать шторы. — Мерси наконец подняла голову и настороженно уставилась на Уитни. — Это входит в мои обязанности. Я бы сделала это раньше, но заглянула и увидела, что вы спите. И молодой хозяин тоже сказал, чтобы вас не будили.

— А что же вы возьмете за свои услуги, Мерси? — Уитни встала и приготовилась торговаться.

— К-как это? Н-ничего, мэм. — Мерси озадаченно посмотрела на Уитни, и ее карие глаза еще больше потемнели. — Это мой долг, мэм, моя работа.

— Нет, что касается меня, то мне вы ничего не должны, — заявила ей Уитни. — Так вот, я хочу помогать вам каждый день за воду и за дрова, которыми буду пользоваться по вечерам.

— Мэм! — Глаза Мерси округлились, когда она осознала, что Уитни всерьез делает такое поразительное предложение. — Я не позволю себе ничего подобного. Это просто немыслимо!

Уитни расценила реакцию Мерси как оскорбление оттого, что она слишком мало предложила. Она покраснела при мысли, что в этом богатом доме она была нищей, не имея ничего, что можно было бы предложить для обмена. Но это никогда не останавливало Дэниелсов.

— Что ж… тогда вы можете зажигать огонь и раздвигать портьеры, а я буду сама носить себе воду и дрова. Если вы покажете мне, где у вас хранятся дрова, то с топором я и сама справлюсь.

— О, мэм! — Мерси всплеснула загрубевшими от работы руками и попятилась. — Нет, мэм, только не я. — И она выбежала, взмахнув серыми юбками.

Уитни стояла, охваченная стыдом за свою неудавшуюся сделку, и еще больше укрепилась в своем намерении ничего не принимать в этом доме, кроме того, что заработает в результате честной сделки. Больше никто не посмеет назвать ее алчной и коварной охотницей за богатством. Кроме того, чем Гарнер обязан был ее обеспечить, то есть пищи и крыши над головой, она не примет ровным счетом ничего! А одежды у нее и так достаточно, чтобы иметь приличный вид и не мерзнуть.

Она умылась, немного перекусила и взяла поднос, чтобы отнести его на кухню. На верхней ступеньке лестницы, которая вела в центральный холл, Уитни остановилась, сообразив, что не знает, где находится кухня. Сзади раздались чьи-то шаги, она вздрогнула и обернулась. К ней спешил Бенсон. В руках он нес щетки для чистки камина и совок, а его поношенная одежда и красное лицо были испачканы копотью и сажей. Лицо его прояснилось, когда она неуверенно улыбнулась ему, и он остановился в нескольких шагах от нее.

— Мэм! — Он радостно улыбался, глядя на ее гладкие щеки и сияющие глаза. — У вас все хорошо?

— Вполне, Бенсон. А у вас? Как вам нравится прислуживать джентльмену?

— О… — Он покраснел и потупился. — Понимаете, майор… Оказывается, у него уже есть человек для таких услуг, поэтому он поручил мне следить за камином. Все было бы хорошо, если бы рядом все время не торчал старый Эджуотер. — Уитни кивнула, полностью ему сочувствуя. — О! — Он поспешно положил на пол свою ношу и хотел взять у нее поднос. — Я отнесу его для вас, мэм.

— Нет, — сказала она и потянула поднос к себе. — Я сама его верну, Бенсон. Только покажите, как пройти в кухню.

— Но, мэм… — Бенсон дергал поднос к себе, а она тянула его назад.

— Бога ради, что здесь происходит? — раздался раздраженный голос Маделайн, а за ним появилась и она сама. Уитни повернулась к ней, и улыбка слетела с ее лица: у Маделайн была прическа с этими самыми «висячими ушами».

— Что это вы делаете? — обратилась Маделайн к Бенсону, как только ступила на верхнюю площадку.

— Я… я просто предложил отнести поднос…

— Я и сама могу отлично это сделать… — начала Уитни.

— Что еще за нелепость! — Маделайн повернулась к Уитни с недовольным лицом. — Не хватало еще, чтобы вы разгуливали по дому и делали за слуг их работу! — Она сама взяла поднос и с явной брезгливостью сунула его в руки Бенсону. — Отнесите его в кухню, а потом возвращайтесь к своим каминам. Отныне вашей заботой остаются только решетки камина и зола.

Когда сконфуженный Бенсон удалился, Маделайн обратилась к Уитни с холодным снисходительным видом, который очень ее старил:

— Кузен Гарнер оставил указание, чтобы сегодня я отвезла вас к портнихе. — Она с нескрываемым отвращением взглянула на рубашку Уитни и на ее домотканую коричневую юбку. — Для того, чтобы сделать вас более презентабельной. Будьте любезны приготовиться к этой поездке в середине дня.

Уитни поняла, что сейчас самое время доказать свое полное отсутствие заинтересованности в богатстве Таунсендов.

— Я не поеду, — спокойно заявила она. — У меня уже есть вся одежда, которая мне нужна.

Отказ явно поразил Маделайн, и она подозрительно вглядывалась в лицо Уитни, пытаясь разгадать его тайную причину, но ничего не поняла.

— Что ж, как хотите.

Уитни испытала удовлетворение, когда маленькая Маделайн капризно надула губки, приподняла пальчиками юбку и поплыла по коридору к своей комнате. Затем Уитни живо сбежала по лестнице, вспомнив, в какую сторону направился Бенсон, и решив найти кухню без чьей-либо помощи.

Наверху Маделайн остановилась перед своей комнатой и кинула назад презрительный взгляд.

— Что ж, кузен Гарнер, вы не сможете сказать, что я не пыталась. Уитни нашла кухню в задней части огромного дома, и, когда она вошла туда, слуги застыли каждый за своим делом и изумленно уставились на нее. Она вежливо спросила, где найти ручей или колодец и дрова. После неуверенных возражений со стороны старшего лакея ей показали внушительную кладку дров в конце двора с хозяйственными постройками. Уитни взяла первое полено, но тут подскочил разъяренный старший лакей, и они стали молча вырывать друг у друга это несчастное полено. Она попыталась с ним сторговаться и предложила натаскать дров и в другие комнаты наверху, если он позволит ей обеспечивать себя дровами.

Но вскоре Уитни пришлось вернуться в кухню с пустыми руками. Она была возмущена — этот тип вел себя так, как будто вся эта поленница принадлежит только ему! Сдерживая раздражение, она попросила дать ей кувшин и указать дорогу к колодцу. Ей было решительно отказано и в том, и в другом. Она уже теряла терпение, как вдруг увидела на столе котелок с поднимающимся тестом и решила попытаться обменять на дрова и воду свое поварское искусство. Перепачканный в муке повар только с ужасом на нее посмотрел, и тут же поднялся растерянный и возмущенный гул голосов горничных, посудомойщиков и лакеев, которые набились в кухню, как только стало известно о вторжении жены молодого хозяина.

Кипя от возмущения, низенький тучный повар загородил телом свой стол, не давая Уитни приблизиться. Но это нисколько не обескуражило Уитни: она отлично понимала, что все повара с крайней ревностью относятся к своему делу. Тетушка Сара даже поддерживать огонь в плите никому не позволяла, когда пекла свои знаменитые пироги.

— Ну тогда скажите, — глаза ее лукаво блеснули, — вы когда-нибудь слышали о фруктовой косе?

Повар дрогнул, и она поняла, что еще один рассказ тетушки Кейт о жизни богатых может принести плод… точнее, фруктовую косу. Повар растерянно заморгал, попавшись на испытанную уловку — неотразимую улыбку Уитни Дэниелс. И вскоре она была уже по локоть в муке и вдохновенно возилась с тестом, очищенными яблоками и консервированной вишней.

Расхаживая по дому и не найдя слуг за обычной работой, Эджуотер заметил столпившихся в дверях кухни людей и, властно растолкав их, вторгся внутрь. Один вид Уитни, согнувшейся над рабочим столом с засученными рукавами и с испачканным в муке подбородком, привел его в неподдельный ужас.

Не смея делать замечания Уитни, Эджуотер обрушил свой гнев на повара и других слуг, которые наблюдали за работой молодой хозяйки. Уитни решила избавить их от незаслуженного наказания: она вытерла руки, смахнула с платья муку и молча удалилась в ту часть дома, которую Эджуотер назвал «семейной».

Оказавшись не у дел, Уитни с мрачным видом бродила по этажу, на всякий случай заложив руки за спину, чтобы не задеть какую-нибудь хрупкую вещицу. В огромном холле друг против друга располагались две просторные гостиные, обставленные обтянутой шелком мебелью и увешанные большими, потемневшими от времени портретами стариков с угрюмыми и кислыми лицами. Вероятно, это все предки Таунсендов, заключила Уитни, иначе зачем им держать здесь эти портреты, наводящие тоску. Она рассматривала их лица и удрученно покачивала головой: ни с одним из позировавших она не вступила бы в торг за лошадь — у всех были жесткие алчные глаза, гордо задранные носы и неумолимые подбородки. За Гарнером Таунсендом тянется длинная цепочка его железных предков. Интересно, как же ему удалось сохранить в себе признаки человечности?

Она быстро покинула это мрачное сборище и направилась по боковому коридору, заглядывая в комнаты и гадая, где может быть Гарнер. Заметив приоткрытую дверь, она подошла ближе и заглянула в пропахшую пылью комнату с закрытыми ставнями, вдоль стен которой тянулись полки с книгами и бумагами. Контраст с остальными тщательно убранными и красивыми комнатами поразил ее, и она вошла внутрь. Поморщившись от ударившего в нос застоявшегося запаха табака, она направилась к окну и распахнула ставни. Вдруг со стороны камина до нее донесся вздох и испуганное ворчание, и она быстро обернулась.

— А-а, это вы! — раздался скрипучий сонный голос.

Уитни растерянно уставилась на старого Эзру Таунсенда, сидевшего у камина в своем кресле-каталке, который заслонял рукой от хлынувших в комнату лучей солнца свои сердито поблескивающие глазки.

— Какого черта вы здесь делаете? — раздраженно закричал он.

— Я не думала… что в комнате кто-то есть. — Уитни ощетинилась, памятуя о нескольких неудачных утренних встречах. — Просто увидела книги и…

— Ф-фу, — выдохнул он, окидывая оценивающим взглядом ее фигуру и заметив всплеск гордости в ее поразительно красивых глазах. — А что делать с книгами такой безграмотной особе, как вы? Скорее всего воровать. Этому щенку стоило бы держать вас на коротком поводке.

— Ошибаетесь, я грамотная. — Уитни гордо сложила руки на груди. — И еще имейте в виду: Дэниелсы никогда не воруют. Мы берем только то, что заработали в открытой и честной сделке.

— Это еще нужно посмотреть. — Эзра подкатил кресло ближе, оглядывая Уитни бесцеремонным взглядом. Чертовски хороша, решил он, по крайней мере внешне. — И как же вы это сделали? — требовательно спросил он. Она непонимающе наклонила голову, и он пояснил: — Как вам удалось его заманить и заставить жениться? Правда, иногда он бывает довольно глупым, но не полный же он дурак!

Уитни вспыхнула под властным взглядом старика.

— Да, он далеко не дурак. И не высокомерный и грубый тиран… и не ядовитый на язык… и не засохший от старости чернослив! — Она с радостью увидела появившийся на желтоватом лице старика густой румянец. — Иногда он бывает жестким, но он вовсе не такой, как все остальные железные Таунсенды. И благодарите за это Бога! — Она гордо расправила плечи и пошла прочь, не дожидаясь, пока Эзра придет в себя.

— Больше чтоб я вас здесь не видел! — очнувшись, крикнул Эзра ей вслед, когда она уже была в коридоре.

Злобно ворча, он подъехал к окну и раздраженно захлопнул ставень, который ударился о раму и тут же отскочил назад, больно ударив его по руке. Старик еще раз с силой толкнул ставень, и тот снова распахнулся. Он с проклятием развернул кресло и уставился на открытую дверь. И пока он сидел там, согреваемый теплыми лучами солнца, его злоба уступила место глубокой задумчивости.

— Значит, эта вспыльчивая девчонка защищает нашего юнца?




Глава 17


Уитни прибежала в свою комнату, с размаху уселась на скамью у кровати и мрачно уставилась на голубой ковер. Она столкнулась с двумя спесивыми членами семьи Гарнера, с его надутым от важности дворецким, с его трусливыми и недоверчивыми слугами и так или иначе оскорбила каждого из них… а еще нет и двенадцати часов!

Она раздраженно фыркнула, возмущенная до глубины души тем, что ей не дали возможности честно обменять свой труд на удовлетворение своих потребностей. С одной стороны, ее обвиняют в том, что она охотится за деньгами, а с другой, отказывают в возможности самой себя содержать. Но Дэниелсы — люди практичные, и она обладала достаточно острым коммерческим чутьем, чтобы не понять, где ее ждет проигрыш. Если она будет продолжать торговаться и требовать права самой себя обслуживать, это только вызовет еще большее недоброжелательство и навлечет и на нее, и на Гарнера еще большее презрение. И хотя лично ей совершенно безразлично, что думают о ней его родственники, ее стало волновать их мнение о Гарнере. Ведь от их одобрения зависело, сможет ли он приобрести контрольный пакет акций компании Таунсендов, чего он, кажется, очень хочет.

Ох уж эта его семейка! Отец сказал, что Гарнер должен создать ей семью. Но это же не семья, а настоящее крысиное гнездо! Они холодные и бесчувственные и только и знают, что подмечают друг за другом малейшие промахи, выставляя их напоказ. И слыханное ли дело, чтобы члены одной семьи делили общий дом на территории, пропорциональные количеству акций в процентах! И грызутся из-за них, как бешеные собаки. Куда только деваются их светские манеры! Уитни глубоко задумалась. Нет, они никогда не станут ей семьей! Можно себе представить, что значит расти в такой жуткой обстановке. Как только Гарнер выжил… И вдруг она все поняла. У него выросла железная скорлупа, вот как он выжил… крепкая, надежная, непроницаемая броня. Внезапно перед ней встало лицо Гарнера, каким оно было вчера ночью, с потемневшими глазами и столь редкой для него нежной улыбкой, и у нее на сердце сразу стало теплее. Под этой железной броней скрывался восхитительно нежный и чувствительный человек, мужчина, который успокаивал ее своей любовью, несмотря на явное презрение к ней его семьи и свое собственное недоверие к ее происхождению и поведению. Она думала, что только вообразила себе его нежную любовь, но нет, он ее действительно любит.

Уитни вспомнила пылающее страстью лицо Гарнера, его жаркие губы, нежность, которая проявлялась в каждом его слове, в каждом движении. Озабоченное выражение уступило место счастливой улыбке, удовлетворенной и вкрадчивой, — сильнодействующей смеси Уитни Дэниелс и Далилы.

Гарнер Таунсенд перед ней в долгу, сказал ее отец и был совершенно прав. Но ей не нужны ни его деньги, ни тем более его семейка. Остается третья часть их сделки — его мужское внимание и нежность. Ее бросило в жар, когда она вспомнила о его сильных и ласковых руках.

Если ее специфическое чутье говорит правду, она может получить больше того, что выторговала. По лицу Уитни скользнула озорная улыбка. А может, и гораздо больше!

Вечером Маделайн встретила ее в главном холле с сообщением, что Гарнер не вернется к обеду — у него какие-то дела, так что она взяла на себя смелость приказать Мерси, чтобы та принесла обед в комнату Уитни. Уитни сразу поняла желание надменной девчонки унизить ее и подавила первый импульс смириться с временным изгнанием из семьи. Уитни прошла мимо девушки в обеденный зал и с невозмутимым видом ожидала, когда лакеи поставят еще один прибор — для нее. И под прицелом трех пар придирчивых глаз так уверенно и непринужденно управлялась с приборами и салфетками, что сердце тетушки Кейт растаяло бы от радости. Единственный промах, который она допустила, была ее просьба вместо вина, которое она не пьет, подать ей виски — просьба, которая была немедленно и решительно отклонена.

Следующие три дня не дали Уитни возможности закрепить ее сделку с Гарнером. Он вставал еще до рассвета, сразу же отправлялся в контору компании и возвращался поздно вечером, таким образом предупреждая любые контакты с Уитни. Он ее избегает, с упавшим сердцем поняла она. Как она может извлечь выгоду из их сделки, когда ей не удается даже увидеться с ним?

Одинокая и унылая, она слонялась по дому, рассматривая бесконечные безделушки и пытаясь найти применение своим силам. Но даже Таунсенд-хаус был всего лишь очень большим домом, и через три дня, в течение которых она в одиночестве бродила по верхнему этажу, чтобы не встречаться с членами его семьи, она сдалась и спустилась вниз.

Она отодвинула скользящую дверь одной из комнат и вошла внутрь, не подозревая, что там кто-то есть. Внезапно она оказалась лицом к лицу с Маделайн, которая уютно устроилась на диване перед огнем с очень величественной седовласой дамой. Разговор сразу умолк, когда женщина проследила за настороженным взглядом Маделайн и увидела стоящую у двери Уитни.

— Простите, — неуверенно сказала Уитни. — Я не знала, что…

— Ну раз уж вы здесь… — Маделайн поставила чашку на поднос и повернулась к Уитни со злорадной улыбкой, — можете его унести. — Она повелительно махнула рукой. — Отнесите поднос в кухню.

Уитни замерла на месте, неожиданно для себя задетая пренебрежительным тоном и жестом Маделайн, которые она обычно использовала в общении со слугами. Дерзкая девчонка ясно дала понять, что поскольку Уитни продолжает расхаживать по дому одетая как какая-нибудь служанка, то она готова с радостью так и воспринимать ее. Роскошно одетая леди скользнула по Уитни рассеянным взглядом и вернулась к прерванному разговору. Уитни разозлилась, угадав в поведении Маделайн намерение оскорбить ее.

— Ну а жена Гарнера? — спросила леди. — Когда мы ее увидим, дорогая?

— О, думаю, еще не скоро! — сказала Маделайн. — Видите ли, она выросла на границе и совершенно не привыкла к цивилизованному обществу. Вообразите… она не пьет вина, только виски!

— Ах, Боже мой, бедный Гарнер!

Уитни круто повернулась, с силой откатила дверь в сторону и стремительно направилась в холл, где едва не столкнулась с Эджуотером.

— Ваш плащ, мэм?

— Его нет в моей комнате, и Мерси сказала, что вы знаете, где он. Из серого фетра… — Уитни нетерпеливо провела себе по груди. — С такими полированными костяными пуговицами…

— Я его отлично запомнил, мадам. — Эджуотер презрительно фыркнул, многозначительно глядя на ее платье. — У меня создалось впечатление, что мадам не выйдет из дому, пока не прибудет ее новый гардероб.

— Благодарю вас, но никакого нового гардероба не будет. — Уитни вспыхнула и невольно взглянула на свое домотканое платье. Она одевается хуже горничной, сказала Маделайн. Уитни гордо выпрямилась. — И потрудитесь найти мой плащ.

— Боюсь, это невозможно, мадам. Его… сожгли.

— Сожгли?! — Уитни потеряла дар речи. Они сожгли то малое, что она могла называть своим. Наконец она обрела голос: — Да как вы посмели?!

Вся дрожа от возмущения и оскорбленного самолюбия, она резко повернулась и отправилась в кухню. Ей нужно хоть ненадолго вырваться отсюда, глотнуть свежего воздуха, не отравленного ядом ненависти!

— Мне нужен плащ, любой плащ. — Она встала в центре кухни, уперев руки в талию и вызывающе подняв голову.

— Вот, мэм. — Не обращая внимания на возмущенные восклицания Эджуотера, кудахтанье повара и перешептывания лакеев, вперед протолкался Бенсон, расстегивая свой потрепанный военный плащ. — Я с радостью одолжу его вам, мэм.

У Уитни застрял комок в горле, и она не смогла торговаться с ним, как положено. Она просто взяла его и собралась надеть.

— Нет, нет! — воскликнула Мерси и поспешила к вешалке у двери кухни за своим теплым коричневым плащом. Она принесла его Уитни с торжественным заявлением: — Женский плащ вам больше подойдет!

Уитни поблагодарила ее кивком, набросила плащ на плечи и вышла из кухни. За ее спиной поднялся возбужденный гул голосов, властный Эджуотер вышел из себя и, треснув кулаком по столу, призвал к порядку и приказал каждому заняться своим делом.

В этот день у Гарнера разболелась голова, и он вернулся домой далеко до наступления вечера, страшась встретиться со своей непредсказуемой женой до того, как окажется в спасительном убежище, в своей комнате. Избегая общения с ней, последние три дня он слишком много работал и очень плохо спал. Он измучился, сопротивляясь своему влечению и борясь с ним. Не заметив выразительно поджатые губы Эджуотера, он бросил ему шляпу и плащ и поспешил к лестнице, но тут его перехватила кузина, затащила в восточную гостиную и стала подробно перечислять жалобы, поступившие на нового члена семьи.

— Считаю своим долгом сообщить тебе, что твоя жена взбудоражила весь дом. Она мешает слугам делать свое дело, врывается в кухню и требует, чтобы ей дали работу, которой занимаются слуги! Это возмутительно! Она торгуется за воду и дрова, как простая торговка на рынке. Господи! Ты только подумай — она требует, чтобы ей дали самой носить воду и рубить дрова для своей комнаты — как будто она живет на своей несчастной границе! Слуги с ней просто замучились!

Гарнер сразу представил себе Уитни в ее вызывающей позе. Торгуется за дрова и воду?! Он вздрогнул.

— И она отказалась идти со мной к портнихе, чтобы обрести более презентабельный вид… наотрез отказалась! — Ресницы Маделайн затрепетали, и нежная ручка взлетела к горлу, как бы сдерживая шок. — Заявила, что ей не нужна новая одежда и что она никуда не пойдет. Не пойдет, и все! А за обедом она потребовала себе виски! Виски… как какой-нибудь дикарь! — Она покачнулась и прижала ко лбу руку. Только тогда Гарнер пришел в себя от столбняка и подвел ее к кушетке у камина.

— Значит, отказалась от одежды? — уточнил он сквозь стиснутые зубы. Пульсирующая боль в голове угрожающе усилилась. Черт побери! Он должен был сообразить, что она сделает что-нибудь в этом роде… нарушит весь его план, просто отказавшись от одежды. А потом поставила весь дом вверх тормашками и потребовала себе виски!

Это он виноват; его гордость была уязвлена. Он предоставил ее самой себе, ожидая, что она как-нибудь поладит с… Нет, строго одернул он себя, он постыдно сбежал от нее. Смятение, которое она внесла в его душу, снова затмило ему разум, и он сбежал. Но от мощной и опустошительной стихии под названием Уитни Дэниелс невозможно убежать. Ему следовало бы это знать. Чего бы это ни стоило, ее нужно все время держать под присмотром.

— … просто потребовала, чтобы кто-нибудь из слуг дал ей свой плащ, и ушла! — тем временем говорила Маделайн, делая вид, что вот-вот разрыдается.

— Ушла? — испуганно переспросил Гарнер и схватил Маделайн за плечи. — Что значит — ушла? Куда?!

— Понятия не имею. Просто у нее начался один из ее приступов, и она ушла, несколько часов назад. Может, даже навсегда.

Гарнер мгновенно вскочил и бросился к лестнице. У него отчаянно колотилось сердце, когда он вбежал в комнату Уитни и стал ее осматривать. Распахнув дверцы гардероба, он с облегчением вздохнул. Ее одежда была на месте. Без нее Уитни не ушла бы из дома. Немного успокоившись, он помчался вниз, на ходу окликая Эджуотера, чтобы тот привел ему лошадь, затем велел Бенсону оседлать ее. Он поедет искать Уитни…

В сгущавшихся сумерках Уитни приближалась к темнеющей громаде Таунсенд-хауса, чувствуя, что ноги словно налились свинцом и не слушаются ее. Она уже жалела, что не осталась на ночь на каком-нибудь пустыре, где, несмотря на холод и ветер, ей было уютнее, чем в холодной роскоши дома Гарнера.

«Бедный Гарнер», — сказала гостья Маделайн, и весь день эти слова болью отзывались в сердце Уитни. Для нее не было тайной то, что родственники Гарнера смотрят на нее и на его брак как на позор и бесчестье. Но ее удивляло, что такая нескрываемая ярость и презрение к ней, а также к Гарнеру вызваны только ее манерой одеваться и ее выбором напитков. Он не заслуживает такого отношения, убежденно считала она, и в ней вспыхнуло горячее желание защитить мужа.

Уитни тяжело вздохнула и посмотрела на небо. На темнеющем небе сверкала одинокая звездочка, холодный месяц усмехался ей. Как ей не хватает мудрой тетушки Кейт или папы с его заразительной уверенностью в себе. Может быть, сейчас они тоже смотрят на этот месяц и думают о ней. Чувство пустоты и одиночества, с которыми она боролась весь день, стало еще острее.

Оторвавшись от грустных размышлений, она свернула на дорожку для экипажей и быстро поднялась по лестнице, миновав лакея, который держал под уздцы двух лошадей. Не успела Уитни взяться за медную ручку двери, как она стремительно распахнулась, и ее обдало жаром разгоряченного мужского тела. Уитни попятилась, но кто-то схватил ее, не давая упасть, затем подтащил к снопу света, падавшего из открытых дверей, и вдруг обнял.

— Это ты?!

Уитни подняла голову и, увидев сердитое лицо Гарнера, вся сжалась. В этом просторном плаще он выглядел огромным и пугающим. Он что-то взбешенно бурчал, оглядывая ее растрепанные ветром волосы и чужой плащ на ее плечах, но смысл этих слов не доходил до нее. Он втащил Уитни в холл под удивленными взглядами кузины Маделайн, Эджуотера и сбежавшихся слуг и ногой захлопнул за собой дверь. От стука двери Уитни пришла в себя.

— И где же, черт побери, ты была?

— П-просто пошла прогуляться… по городу.

Она старалась держаться независимо, не понимая причины его злости.

— Одна! Погулять в городе, который ты совершенно не знаешь? Это же просто… легкомысленно… — Он поймал на себе любопытные взгляды и осекся. Быстро затащив Уитни в западную гостиную, он на секунду освободил ее, чтобы закрыть дверь.

Уитни настороженно следила за ним, когда он повернулся к ней, весь кипя яростью и стиснув кулаки, с которых забыл снять перчатки. Что такого она сделала, что он так разозлился? Таунсенд стремительно подошел к ней и закричал так, что его было слышно во всем доме:

— Ты ведешь себя несносно, непростительно! Выйти из дома без сопровождения — да на тебя могли напасть, тебя могли похитить! Я этого не потерплю, Уитни Дэниелс! Больше ты не посмеешь одна выйти из дома, слышишь? Никогда! — Он тяжело опустил руки ей на плечи, собираясь как следует ее встряхнуть, но как только ощутил под руками ее тело, испытал отчаянное облегчение. Лицо ее раскраснелось от ходьбы и от холодного воздуха, глаза сияли под длинными пушистыми ресницами; она жива и невредима и уже в безопасности. Но тут же вспомнил о другой проблеме, которую было не так легко устранить.

— За три дня тебе удалось перевернуть вверх тормашками весь дом! И я требую, чтобы этого больше не было, ты слышишь?

— Что? — Ее растерянность уступила место возмущению, и она попыталась вырваться у него из рук. — О чем ты говоришь? Я ничего не сделала ни твоему дому, в котором и дышать-то нечем, ни твоей драгоценной семье!

— Ничего?! А кто вмешивался в работу слуг? Кто торговался и требовал, чтобы самой носить для себя воду и дрова? Кто, наконец, потребовал за столом виски? По-твоему, это ничего, да? Так знай, что ты меня позоришь своим возмутительным поведением!

— Но ведь у меня ничего нет, что бы я могла дать им за услуги! — горячо возразила Уитни.

— Им и так платят за исполнение их обязанностей.

— Но не я! — Уитни вспыхнула.

— Да, это я им плачу жалованье! — Гарнер ткнул себя пальцем в грудь. — Я плачу им деньгами. Пойми, так принято у нас, в Бостоне… мы приобретаем вещи и услуги за деньги, а не путем товарообмена. И советую тебе к этому поскорее привыкнуть. Если ты хочешь что-то приобрести в Бостоне, ты должна заплатить за это долларами, которые выпускает федерация!

— Но у меня нет денег! — Горло Уитни сжалось от унижения.

— Зато они есть у меня… много денег… Хватит на все, что тебе может понадобиться.

— Мне не нужны твои деньги. — Она попятилась назад. — Я не люблю их. Деньги — это корень зла, так говорится в первой книге от Матфея. Я не хочу твоих денег, ничего от тебя не хочу. — Уитни вдруг замолчала, сообразив, что солгала первый раз в жизни. Кое-что она от него хотела, хотела всем сердцем.

Он видел, что она борется со своими эмоциями точно так же, как он со своими. И это его едва не погубило. Злость — вот единственное средство, которое могло удержать его от уступки своей страсти.

— Ты моя жена, — против воли у него дрогнул голос, — и как моя жена должна жить в определенном комфорте и роскоши, нравится это тебе или нет. Так… положено, этого требуют приличия. Ты моя жена, а это значит, что тебе придется жить в этом доме, где якобы нечем дышать, предоставить слугам заниматься их обязанностями и обслуживать тебя и вести себя и одеваться как подобает леди! — Гарнер замер, как будто его пронзил укол боли. — Да, и еще! Ты не выполнила мой приказ: отказалась ехать к портнихе, когда я ясно дал тебе понять, что ты должна заказать себе новые платья.

— Я не желаю заводить никаких новых платьев, мне они не нужны. — Уитни терзалась унижением. — И я их не приму. Я не приму ничего, чего не заработаю себе честным трудом или честной сделкой.

— Не говори глупостей. Тебе ничего не нужно зарабатывать, ты моя жена.

Уитни с трудом проглотила комок в горле и тихо проговорила:

— Но я тебе не жена. Ты не разговариваешь со мной, даже не смотришь на меня. Ты не спишь со мной. Я тебе не жена, а просто девушка, с которой ты связался по ошибке.

Гарнер вздрогнул, как от удара. Каждое ее слово жестоко и точно указывало на их странные отношения, и тем не менее все было не совсем так. Потому что ничего не было сказано ни о его нестерпимом влечении к ней, которое доводило его чуть ли не до безумия, ни о душевном волнении, которое он испытывал каждый раз, когда смотрел в эти огромные теплые глаза и думал, как легко было бы ее полюбить.

Внезапно сердце в нем сжалось, так что трудно стало дышать. Вот оно что, с ужасом понял он. Он же любит ее, уже полюбил!

Эта мысль молнией пробежала по его обнаженным нервам, пробудив в нем желание обнять ее, произнести те нежные слова, которые рвались у него из груди… Но в следующее же мгновение его охватила настоящая паника. Даже самая счастливая любовь приносит человеку душевные переживания и неуверенность. Но любовь к Уитни Дэниелс обречена на глубочайшие страдания, отмечена клеймом трагедии. С такой женщиной невозможны полумеры: любить ее — значит рисковать всем, к чему он стремился, потерять самого себя. А она уже дважды предала его.

По смятенному лицу Гарнера Уитни понимала, что творится в его душе, догадывалась, что против своего желания он хочет ее, стремится к ней, но не доверяет, хотя все равно признает ее своей женой и предъявляет соответствующие требования.

— Боже! — С безумным огнем в глазах Гарнер схватил ее за плечи и привлек к себе, но в это мгновение от камина раздалось приглушенное покашливание, и он испуганно вскинул голову.

Уитни вздрогнула, повернула на звук голову и увидела усмехающееся лицо старого Эзры Таунсенда. Старик смотрел на них, изогнувшись в кресле, которое было повернуто к камину. Он все время был здесь, все видел и слышал.

Гарнер вспыхнул, что-то со злостью пробормотал деду и потянул покрасневшую Уитни в коридор. Под любопытными взглядами стоявших там родственников он повел ее наверх.

— Ты дала обет, — заявил он, грозно нависая над ней и вместе с тем стараясь ее не касаться, как только они оказались в ее комнате. — Ты поклялась быть мне женой, достойной женой. Завтра с самого утра я пошлю за портнихой. И нравится тебе или нет, но ты закажешь себе новые платья!

Он повернулся и вышел, заперев за собой дверь ее комнаты. В коридоре он остановился, увидев, что один из их самых сильных лакеев несет на руках вверх по лестнице Эзру, а другой тащит следом его кресло. Когда наверху Эзру снова усадили в кресло, он отпустил слуг и с понимающей усмешкой посмотрел на Гарнера. Гарнер с невозмутимым лицом снял перчатки и сбросил плащ, направляясь к лестнице. Голос Эзры его остановил.

— Каким иногда глупым ты бываешь, парень. Гарнер с досадой повернулся к деду.

— У тебя есть то, о чем другие мужчины только мечтают. — Видя недоумение внука, Эзра насмешливо произнес: — Маленькая пылкая женушка… которая совершенно не умеет тратить деньги!

Половину ночи Уитни в волнении расхаживала по комнате, предаваясь то упрямым надеждам, то полному отчаянию. В этот вечер между ними произошло нечто важное, она это почувствовала, но никак не могла понять, хорошее или плохое. Она поклялась быть ему женой, напомнил он. Означает ли это, что он действительно намерен соблюдать условия их брачной сделки? Или просто его гордость требует, чтобы жена Таунсенда соответствовала его положению и амбициям?

Ее отец утверждал, что все имеет свою цену и свою выгоду. И ей было до боли ясно, что, взяв ее в жены, Гарнер потерял шанс вступить в «достойный» брак, получить одобрение своей семьи, а теперь еще под угрозой и его репутация в обществе. «Бедный Гарнер!» Ей все время слышались эти слова, болью отдаваясь в сердце. Может, ей действительно следует стать ему достойной женой, которой он мог бы не стыдиться; женой, которая носит дамскую одежду и пьет вино.

Уитни вздохнула. Одно она знала наверняка: она хочет от Гарнера Таунсенда гораздо большего, чем просто плотские радости. Она хочет его всего: и его тело, и его душу. И если это вожделение и алчность, значит, так оно и есть. В конце концов, она — Далила и имеет право на какие-то желания, потребности, свойственные Далиле. И вполне вероятно, вдруг осенило ее, что именно здесь и лежит основное различие между женщинами: у Далилы есть эти желания, а у приличных женщин их нет. И Далила не просто чего-то хочет, а добивается осуществления своих желаний, например… сама является в кровать к Железному майору. Или привлекает к себе своего железного мужа.

Ее юное прекрасное лицо осветилось опасной улыбкой, в которой слились характер Далилы и Дэниелс. Если она действительно хочет заполучить его, то, как это издревле делают все Далилы, ей следует использовать против него его же желания. А чего же конкретно хочет ее железный муж? Хитрая улыбка и блеск в глазах Уитни стали острее, когда она вспомнила о недавней ссоре. Ее. Он явно все еще хочет ее — одетую, как подобает леди.

Поздним утром в верхнем коридоре Таунсенд-хауса царила растерянность. Посыльный с первыми лучами рассвета разбудил одну из самых модных портних Бостона, и та поспешила прибыть в дом, соблазненная обещанием большого гонорара. Однако теперь достойной женщине пришлось торчать в коридоре перед комнатой Уитни в обществе двух шокированных швей и горничной Мерси, которая, перешептываясь с ними, нетерпеливо посматривала в сторону лестницы. Им не пришлось долго ждать.

На лестнице показался Гарнер с пылающими глазами, а вслед за ним спешила разъяренная Маделайн. Он подошел прямо к двери, растолкал женщин и ворвался в комнату Уитни. Когда дверь за ним захлопнулась, оставшиеся в коридоре стали шумно выражать свое возмущение. Маленькая Маделайн в упор посмотрела на портниху:

— Если вы хоть словом обмолвитесь о том, что здесь происходит, можете считать, что ваша карьера в Бостоне окончена!

Гарнер бросился к Уитни, которая не случайно встала спиной к камину в одной тонкой сорочке, просвечивающей на фоне яркого пламени. В глазах у него вспыхнули огоньки, когда он увидел под прозрачной тканью ее тело.

— В чем дело, черт побери?! — Он остановился на безопасном расстоянии, расставив ноги и уперев кулаки в пояс. — Я же тебе сказал — у тебя будут новые платья независимо от того, хочешь ты этого или нет. — Он замолчал, глядя на ее раскрасневшееся лицо, не решаясь проникнуть на запретную территорию и все равно ощущая растущее возбуждение. С Уитни Дэниелс не бывает безопасных территорий.

— Просто я не желаю надевать корсет, вот и все.

— Не будь глупой, все леди их носят. Даже ты однажды его надела. — Он отметил, что она воинственно подняла голову, и встревожился.

— Ну а сейчас я без корсета. Я всегда их терпеть не могла и решительно отказываюсь носить. — Уитни сложила на груди руки, и под тонкой тканью выступили выпуклые соски, притягивая его взгляд. Она видела, как вместе с краской, которая стала заливать ему лицо и уши, в нем разгорается жар страсти.

— Как бы не так! — зарычал Гарнер, шагнув вперед, и вдруг остановился. Речь идет о корсете! Он почувствовал призыв в ее зеленых глазах и мгновенно понял, в чем дело. Однажды он признался ей в своей симпатии к корсетам, и эта маленькая бестия явно решила использовать это против него. Далила! Она сама назвала себя Далилой, которая всегда будет использовать против него его же желания.

Он метнулся в одну сторону, затем в другую, повсюду натыкаясь на рулоны ткани, деревянные коробки с принадлежностями для шитья и наспех сметанные платья. Вот они где! На скамейке рядом с камином, касаясь гладких колен Уитни, лежали три корсета, отделанные кружевами и оборками.

Времени для паники нет, с отчаянием сказал себе Гарнер. Это испытание его воли, мужского характера, авторитета мужа. Он не поддастся своему желанию!

Он сурово сдвинул брови, шагнул к корсетам, поднял один из них и протянул Уитни.

— Надень его, Уитни, — внушительно и грозно произнес он. — Клянусь, что ты не выйдешь из комнаты, пока его не наденешь.

Она еще более вызывающе подняла голову, и глаза ее потемнели.

— Если хочешь, чтобы я его надела, придется тебе самому потрудиться!

Вот он, ее ультиматум, дерзкий вызов! Но Таунсенды никогда не отступали перед вызовом.

— Не думай, что я не смогу этого сделать, — предостерег он ее. Уитни ответила мимолетной вызывающей улыбкой, которая его подстегнула. Он разозлился и бросился на нее, сбил с ног и с силой усадил на скамью, прямо на другой корсет. Затем ловко обхватил одной рукой ее щиколотки, впихнул их в корсет и стал поднимать его выше, к бедрам.

И вдруг сообразил, что Уитни и не думает сопротивляться. Он настороженно оглянулся на нее и с ужасом уставился на ее позу и лицо. Она полулежала на скамье, опершись на локоть, с глазами, сияющими, как изумруды, с полуоткрытыми губами, а ее тело с прижатыми к его боку бедрами освещали языки яркого пламени. Он весь затрепетал.

Преодолев себя, Гарнер снова занялся корсетом и потянул его на бедра, понимая, что вместе с ним тащит вверх и ее рубашку. Он застонал от досады, резко встал и поставил Уитни на ноги.

Сейчас она станет вырываться, лягаться или стаскивать ненавистный корсет… Но она покорно опустила руки, позволяя ему подтянуть корсет на бедра и на круто изогнутые ягодицы. Он выдернул из-под него рубашку и опустил ее, стараясь не обращать внимания, как корсет сжимает ее нежные гладкие ягодицы, скользя по ним вверх. Но тепло и нежный запах розы, исходившие от ее тела, очаровывали и вызывали в нем смятение.

Вскоре корсет встал на место, подчеркнув ее тонкую талию, и подпер и без того высокие груди, отчего твердые соски дразняще выставились вперед. Гарнер поспешно убрал руки, но потом решил закончить дело и спрятать эти соблазнительные бутоны. Тяжело вздохнув, он взялся за корсет и подтянул его еще выше, коснувшись гладкой нежной кожи, отчего по его телу пробежала сильная дрожь. Он напрягся, приказал себе не обращать внимания на свое состояние и с силой повернул ее к себе спиной, чтобы затянуть сзади шнурки. Уитни по-прежнему не сопротивлялась. У Гарнера так сильно тряслись руки, так оглушительно стучала в висках кровь, что он едва соображал, куда просовывать шнурки. Невольно его взгляд отрывался от шнуровки и с жадным восхищением устремлялся на изгиб ее стройной шеи, на ее обнаженные плечи, на затянутую корсетом талию и восхитительные округлости полных соблазнительных бедер. Его охватило непреодолимое желание прижать эти ягодицы к своему телу… обвить руками эту узкую талию… освободить эти пышные груди…

Он замер, внезапно осознав, что в этой борьбе Уитни предоставила сражаться вместо себя его импульсам. Без единой ласки и поцелуя она довела его до крайнего возбуждения. Она угадала его слабое место, его непреодолимое влечение к ней и воспользовалась им против него же. Ей ничего не стоило лишить его самообладания, все равно как развязать плохо завязанный узел. А что же дальше? Она окончательно подчинит его себе, лишит остатков воли и самоуважения?

Уитни почувствовала, как Гарнер весь напрягся, и медленно обернулась к нему, пытаясь угадать по его лицу, ждет ли он, чтобы она его обняла.

Но он неуверенно шагнул назад… еще один шаг… и еще. С каждым шагом смятение, отражавшееся на его лице, усиливалось. Он остановился только у самой двери.

— Атеперь, — с трудом выговорил он, — пусть они оденут тебя, как это подобает леди, черт побери!

Когда дверь за ним со стуком захлопнулась, Уитни охватил стыд и полная растерянность. Господи, как же заставить его снова ее обнять? Но вскоре она упрямо подняла голову, а в ее глазах зажегся решительный огонь. Очевидно, одной Далилы недостаточно. Здесь нужна еще и Дэниелс.

И вот портниха принялась бесконечно то одевать, то раздевать ее, заставляя поворачиваться так и сяк. Но после первоначального сопротивления и вмешательства Гарнера Уитни оказалась вполне послушной моделью. Маделайн согласилась помочь выбрать подходящие ткани только потому, что Гарнер отвел ее в сторону и пригрозил, что представит Уитни ее обществу голой, если она откажется помогать. Уитни покорно стояла, позировала, поворачивалась и примеривала наметанные платья. И когда перед ней разворачивали рулоны роскошной ткани, кружева и ленты, к ее удивлению, ей хотелось погладить и поднести их к свету, чтобы как следует рассмотреть.

Оказалось, что с тех пор как тетя Кейт уехала жить к ним на границу, в моде произошли значительные изменения. Корсеты были более короткими и не так стягивали тело, в моду вошли платья с приподнятой талией, а нижние юбки теперь крахмалили меньше и не делали их слишком пышными, так что они уже не слишком сковывали движения. Стали модными более мягкие ткани, которые ложились изящными красивыми складками. Чулки были шелковыми и прозрачными, и Уитни помедлила, прикрепляя подвязку, припомнив слабость Гарнера и к подвязкам. Тогда ей показалось странным, что его возбуждает такая обыкновенная вещь, как чулки. Но ведь она не видела таких тонких и гладких чулок!

В процессе обсуждения каждого предмета одежды, фасона и цвета каждого платья у Уитни постепенно проявлялся интерес к дамским нарядам. И поскольку при этом о деньгах речь не заходила, она успокоилась и с удовольствием выбирала фасоны платьев, удивляясь тому, как много их требуется для того, чтобы одеваться как настоящая леди: для верховой езды, для дома, для визитов и даже отдельные утренние, дневные и вечерние. И хотя Маделайн уверяла, что о бальных платьях можно не думать, маленькая портниха отвергла ее советы, заявив, что мистер Таунсенд особо оговорил их… «он сказал что-то насчет бала у Хэнкоков». Вырвавшийся у Маделайн стон досады можно было услышать на границе Уэстерморлендского графства.

Наконец поздно вечером портниха удалилась, оставив Уитни с тремя готовыми платьями и обещанием сшить еще двадцать. У нее болела голова, а глаза пощипывало от сильного запаха краски, который исходил от новых тканей. Предусмотрительная

Мерси принесла ей поднос с ужином, и Уитни немного поела и, усталая, но довольная, забралась в теплую мягкую постель. Сегодня она должна как следует выспаться. Эта ночь будет последней, которую она проведет без Гарнера… если она хоть что-то в нем понимает.




Глава 18


На следующий вечер Гарнер вернулся из конторы домой с дурным предчувствием. Последние полтора дня он ходил в полувозбужденном состоянии и был положительно не способен работать. Казалось, в отсутствие Уитни все вокруг словно нарочно напоминало о ней. Запах пряностей, вырывающийся из булочной, напоминал вкус ее губ. Ореол вокруг горящей свечи заставлял вспомнить, как окружали пышным облаком волосы головку Уитни, взмахи метлы уборщика улицы напоминали покачивание ее бедер, а круглые сдобные булочки за завтраком представлялись ему… Черт побери! Достаточно было единственного намека на Уитни, и в нем начинала бурлить кровь. Что может быть ужаснее, чем оказаться в плену столь мощного соблазна!

Он бросил плащ на услужливо подставленные руки Эджуотера, решительно одернул сюртук и постарался принять как можно более уверенный вид. Перед ужином он зашел в западную гостиную поговорить с Байроном и Эзрой, и вскоре там появилась Маделайн с туманным намеком, что его жены не будет за ужином. Он с облегчением узнал от нее, что Уитни наконец покорилась и всячески помогала выполнить его желание одеть ее как полагается леди, хотя и подумал, не слишком ли уже поздно. Когда в дверях гостиной появилась расстроенная Мерси, Гарнер сразу понял, что предчувствие, которое мучило его весь день, имеет основательную причину. Он наклонился к низенькой горничной, чтобы выслушать ее сообщение, затем резко выпрямился.

— Черт побери! — зарычал он, бросился к лестнице и помчался наверх, перескакивая через две-три ступеньки.

Мерси передала оставшимся сообщение Уитни.

— Миссис Таунсенд… Она говорит, чтобы вы не ждали ее к ужину.

Уитни стояла у горящего камина в отделанном вышивкой зеленом шелковом халате, устремив на дверь взволнованный взгляд. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гарнер, окинув Уитни возмущенным взглядом. У нее захватило дыхание от его статной решительной фигуры в черном сюртуке, подчеркивавшем ширину его плеч.

— Одевайся, — приказал он подрагивающим от гнева голосом.

— Не буду, — сказала она, упрямо вздернув подбородок и по его глазам читая, что он настроен не поддаваться ей.

— Не знаю, что за игру ты задумала, но я не намерен принимать в ней участие. Оденься как подобает и спускайся к ужину или… — Он замолчал, сообразив, что не может ей предъявить серьезного ультиматума. Что он сможет сделать, если она его не послушается? Снова сам ее оденет? Ему стало жарко. Нет, ни за что, даже если от этого зависела бы его жизнь! — Одевайся, иначе я позову слуг, чтобы они тебя одели, — наконец проворчал он, но она уловила в его враждебном тоне неуверенность, которая о многом ей говорила.

— Что ж, видимо… — Она расстегнула халат и повела плечами, позволив ему сползти с голого тела и сверкающими складками упасть у ее ног. — Придется тебе позвать их.

Уитни понадобилось мобилизовать все силы Далилы и Дэниелс, чтобы предстать перед Гарнером обнаженной и храбро предложить пригласить слуг, чтобы они силой надели на нее платье. Она видела, как он весь напрягся, видела, как пытается отвести от нее глаза… и не может. Есть! Торжествующее чувство в груди подсказало ей, что этот жадный блеск в его глазах был первым шагом, который она заставила его сделать, чтобы их супружеская сделка стала действительной.

Гарнер тяжело сглотнул, чувствуя сильное возбуждение. Глаза его были прикованы к вызывающей позе ее роскошного тела, к соблазнительно полным свежим губам, к стройным и сильным ногам. Как он мог что-то соображать, когда, казалось, вся его кровь прихлынула к паху?

— Но если хочешь, — волнующим голосом произнесла она, — можешь со мной сторговаться.

— Сторговаться?! — возмущенно переспросил Гарнер. — Господи, торговаться с тобой? — Он тряхнул головой, чтобы прояснить мысли, и перевел взгляд на лицо Уитни. Ее зеленые глаза светились страстью, которая держала его словно на привязи, не давая ему оторваться от нее. — Ах да, я чуть не забыл. У тебя ведь все имеет свою цену, не правда ли? И что же на этот раз? Чего ты хочешь?

По ее полным губам скользнула озорная улыбка, когда она отметила второй признак его уступки: он уже спрашивает, сколько она возьмет за свое согласие одеться.

— Я хочу твои туфли… и чулки. А я надену свои — если ты снимешь свои.

— Что?! — Гарнер был крайне возмущен. — Что за дурацкие шутки! Если ты думаешь… Почему ты думаешь… — Он отчаянно старался вызвать в себе отвращение к ней. — Какого черта ты думаешь, что сможешь заставить меня раздеться в обмен на то, что сама оденешься?

Но он сразу же представил себе эротические последствия этой игры, и у него дух захватило. Мучительно медленный процесс снимания с себя одежды… медленная пытка, когда она станет одеваться.

Сердце Уитни дрогнуло при проявлении третьего признака: Гарнер заинтересовался предложенной игрой. Она видела, как его глаза на мгновение приобрели рассеянное выражение, и постаралась сохранять полное спокойствие. Они еще на стадии предложений и контрпредложений, но сделка еще не состоялась. Единственный изъян ее плана состоял в том, что он мог уйти раньше, чем она заставит его раздеться. К счастью, он не подавал ни малейших признаков намерения уйти.

По правде говоря, Гарнеру это и в голову не пришло. С той минуты, как Уитни сбросила с себя халат, он понял, что его в очередной раз заманили в ловушку, и все его тело завибрировало в ответ на ее неотразимый чувственный вызов. Теперь уже эта дрожь кралась по его позвоночнику и застилала мозг. Он не мог здраво рассуждать, не мог понять, чего Уитни от него добивается. Определенно, не денег. И не положения в обществе. Ему уже стоило титанических усилий сдерживать себя. Даже если удастся заключить с ней сделку… что он потеряет в процессе?

— Твои туфли и чулки, Гарнер. В обмен на мои, — подстегнула она его, приподнимая шелковый чулок со скамьи, где лежали остальные предметы дамского туалета. Покачивая бедрами, она обошла скамью и уселась, подняв одно колено и вытянув пальчики ноги, приготовившись натянуть на высокий гладкий подъем шелковый покров.

Глаза у Гарнера загорелись, когда он посмотрел на соблазнительный изгиб ее ноги, эротическую округлость бедра, утонувшего среди кружевного белья. Огонь в паху стремительно разгорался. «Все, что угодно… только надень его, — мысленно умолял он ее. — Тебе нужны мои туфли… всего только туфли…» «Черт побери, — кричало все его существо, — да отдай же ей свои туфли!»

Гарнер ухватился за золоченую пряжку своей туфли и затаил дыхание, когда она сунула ногу в чулок и стала натягивать его. Желание в нем росло вместе с процессом облачения, дюйм за дюймом, отчего у него сжало горло. Уитни остановилась и взглядом указала на его чулки. Он расстегнул пуговицы у колена своих бриджей, сорвал с себя чулки и бросил их к ее ногам. Потом выпрямился, понимая, что снял с себя не просто чулки: он ослабил свою способность противостоять ей… обнажил себя самого. И все равно не мог этому помешать. Второй чулок, магически приковывая его взгляд, пополз вверх по ее ноге и был пристегнут к кружевной подвязке. Гарнер затаил дыхание, когда Уитни взяла бархатные туфли с тонкими каблучками и надела их на ноги. Затем встала, одетая только в блестящие чулки с розовыми подвязками с пышными оборками и туфельки.

— Теперь твой сюртук. Сними его.

— Зачем? — спросил он, весь трепеща, готовый вот-вот взорваться.

— В обмен на мою рубашку. — Уитни взяла рубашку, прижала ее к груди и наблюдала за его часто вздымающейся грудью. Через мгновение Гарнер торопливо стягивал с себя сюртук на шелковой подкладке. Она улыбнулась со скрытым сочувствием и сунула голову в тонкую рубашку, после чего отпустила ее, и та медленно скользнула вниз по ее высоким грудям и по бедрам.

Гарнер облегченно вздохнул, когда она оказалась хотя бы частично скрытой от него, и… замер. Рубашка оставила открытыми ее ноги ниже колен, и ее круглые груди и изгиб талии отлично просматривались под тонкой, облегающей фигуру тканью. Как получилось, что в одежде она выглядела еще более обнаженной? Пульсация в самом низу живота только усилилась.

— Твой жилет и рубашка в обмен на мой корсет, — потребовала Уитни, в свою очередь, чувствуя возбуждение при взгляде на облегающую его сильный торс одежду. У нее ослабли колени. Теперь это было уже больше чем сделка, какой бы она ни была важной. В душе кипели желание и радость, когда трясущимися руками он стал расстегивать пуговицы жилета.

Ее корсет скользнул вверх, приподнимая рубашку и на мгновение показав затемненный рыжеватый треугольник под гладким животом. Уитни застыла в провокационной позе, слегка расставив ноги, поправляя корсет на талии и убирая под него груди. Она затянула шнурки, до которых могла дотянуться, а потом шагнула к нему, чувственно изогнув все тело, отчего у него захватило дыхание, кровь застыла в жилах, а голова окончательно перестала что-либо соображать.

Уитни повернулась к Гарнеру спиной и приподняла душистую массу волос, чтобы он помог зашнуровать корсет. Он автоматически сделал это, стянув корсет на ее узкой талии, которая подчеркивала переход к округлым бедрам… и усиливала его мучения. Корсеты… О, как ему нравились корсеты! И шелковые чулки, и тончайшие прозрачные рубашки — все эти вещи, которые леди носят под одеждой и которые он приучил себя презирать. А на соблазнительном теле Уитни эти изящные вещи обладали двойной притягательной силой.

Она повернулась к нему лицом, стоя рядом с его пылающей обнаженной грудью, и стянула у него с плеч расстегнутую рубашку.

— Бриджи, — прошептала она, подняв к нему лицо. — Мне нужны твои бриджи, Гарнер Таунсенд.

Балансируя на самом краю взрыва, он позволил себе смотреть ей прямо в глаза, которые обещали блаженство, о котором он даже не мечтал. Он знал только одно: он жаждет ее каждым своим нервом, каждой клеточкой своего тела. И какую бы цену она ни запросила, он готов заплатить. Дрожащими руками он расстегнул бриджи.

— Твои бриджи в обмен на мои нижние юбки, — выдохнула она, — честно — значит, честно. — Она шагнула назад к скамье, нащупала нижние юбки и шагнула в них. И увидела, что он приближается к ней… в спущенных с мускулистых ягодиц и мощных бедер бриджах, которые обнажали его возбужденную мужскую плоть. По ее телу промчалась сладострастная дрожь. Но она нашла в себе силы приступить к последнему раунду. — Кажется, у тебя недостает для обмена еще одного предмета одежды… а у меня остается еще платье.

— Да что тебе от меня нужно? — почти простонал Гарнер, схватив ее за обнаженные руки. — Какова твоя цена, Уитни Дэниелс?

В напряженной тишине их взгляды встретились и сердца замерли. Испепеляющая страсть обрушилась на них всей своей силой. И в этом горниле страсти майор, которого в долине недаром называли Железным, внезапно растаял, нетерпеливо ожидая, чтобы любящие руки придали окончательную форму его судьбе, обрекая его душу для жизни в любви или для жизни, полной горьких сожалений.

— Мне нужна твоя любовь, Гарнер Таунсенд. — Уитни вложила в этот горячий шепот весь пыл и горячность своего существа, все тепло и нежность растущей любви к нему. — Приди ко мне и люби меня. А я буду с радостью носить дамскую одежду.

Гарнер застыл, вздрагивая у дверей самого рая, не смея поверить собственным ушам. Любить ее? Так она этого хочет? Господи… Да… Он будет ее любить… Он уже ее любит… И всегда будет любить ее…

— Да. — Он обнял ее, крепко прижал к себе и нагнулся к ее рту. — О да!

Он жадно впивал пряную сладость ее дыхания, с восторгом ощутив, как, вздрагивая от желания, она приникла к нему и обняла горячими руками, поглаживая по спине, на которой перекатывались тугие мышцы.

Гарнер застонал и, не прерывая поцелуя, попытался развязать ее нижние юбки. Она засмеялась низким гортанным смехом, когда поняла, что он хочет сделать, и помогла ему. На мгновение оторвавшись от его губ, она проговорила:

— Ты не хочешь, чтобы они остались на мне?

— Нижние юбки… — прошептал он, покусывая ее полные губы, — не входят в число моих фаворитов.

Она быстро избавилась от юбок, но когда почувствовала, что он возится со шнуровкой корсета у нее на спине, задержала его руки. Его глаза стали темными и глубокими от снедающего его желания.

— Сегодня мне нужна твоя обнаженная кожа, — выговорил он с напряженной улыбкой. — Хочу любить всю тебя и только тебя. Только Уитни.

В какие-то секунды он снял с нее все белье, кроме чулок, и перенес в кровать. Его сильные и чувственные руки ласкали ее тело, доводя до пика возбуждения. Каждое их движение сопровождалось огненными поцелуями, и ей казалось, что кожа у нее горит… и тает.

Под этими жгучими ласками она выгибалась и стонала, прерывисто дышала и замирала, нетерпеливо стремясь к большему наслаждению и вместе с тем не желая себя лишать ни малейшего восторга. И с каждым движением в ней все ярче разгоралось пламя страсти, заставляя ее жаждать венца наслаждения, который мог подарить ей только он.

— Люби меня, Гарнер, — стонала она, выгибаясь навстречу его рукам, стремясь к нему своим горячим телом, и тянулась к нему всем своим женским сердцем. — Люби меня… всегда.

Пылающий огонь охватил их, когда он скользнул между ее гладкими сильными бедрами. Она обхватила его тело ногами, понуждая его двигаться выше, встречая его мощные толчки, упиваясь гибкой силой его великолепного тела. Бешеный мощный ритм завладел ими, волна за волной желание несло их все ближе к сияющей бескрайней вышине, которую можно достичь только в настоящем соединении.

Все выше, горячее, ближе… пока постепенно ощущение времени не растаяло в торжествующе чистом, невыразимом чувстве свободы и радости. Разрушив невидимые барьеры и освободившись от земного притяжения, душа Уитни птицей взмыла в безграничное пространство, пронизанное сияющим светом и счастьем. И в этом просторе душа Гарнера безошибочно нашла ее душу и слилась с ней, как они только что слились и плотью.

Спустя некоторое время Уитни почувствовала, как он лег рядом, приник к ней и нежно поцеловал в висок, потом привлек к себе ее горячее гибкое тело, и она прильнула к нему и заглянула ему в лицо: Он смотрел на нее с восхищением и глубокой нежностью. Уитни никогда не видела его таким умиротворенным и безмятежным.

У нее сладко сжалось сердце. Она провела пальцем по его квадратному подбородку, а потом по груди, накручивая на палец темные волоски. Гарнер задрожал.

— Ты, конечно, понимаешь, что отныне я все время буду одевать под платье корсет.

— Я… — Он вдруг охрип и покашлял. — Я это подозревал. А с твоей стороны очень грешно напоминать мне об этом. Понимаешь ли ты, бессовестная шалунья, что я не смогу смотреть на тебя, не вспомнив, что там у тебя под платьем! И если ты намерена так поступать со мной… — Он посмотрел на ее ладони, которыми она поглаживала его плоские соски. — Тогда будь готова к последствиям. Я не несу ответственности за свои желания, если ты будешь их вот так провоцировать.

Рука Уитни замерла, а в глазах появились озорные огоньки.

— Ты хочешь сказать, что я могу получить больше, чем то, на чем мы сторговались?

— Именно это я и сказал, моя маленькая, моя пылкая Уитни.

— А чего именно больше — твоей любви, твоих улыбок или твоего времени? — Она провела рукой по его груди, потом ее пальчики запорхали по его губам, и ее лицо засветилось женским лукавством. — Мне нужно все это, Гарнер! Я хочу, чтобы ты каждую ночь был у меня в кровати, вот как сейчас. И заявляю, что хочу, чтобы ты был со мной. Если ты продолжишь меня игнорировать, избегать и сопротивляться желанию уложить меня в постель, тебе предстоит борьба. — Уитни понизила голос до неотразимого шепота. — А как тебе известно, я способна применять в борьбе запрещенные приемы.

И, словно доказывая это, она просияла своей неотразимой улыбкой, от которой его сердце затрепетало. В арсенале железного Таунсенда не было средств, которые могли бы противостоять этому захватывающему душу доводу. Это было все равно что смотреть открытыми глазами на солнце, которое ослепляет и совершенно отнимает способность ориентироваться. Сердце у него дрогнуло от восторга — Уитни слишком его любит, чтобы применять против него грязные приемы.

— Я хочу быть тебе женой, Гарнер Таунсенд. Настоящей женой. — Она оперлась на локоть, и лицо ее стало серьезным и решительным. — Если это означает носить красивые платья с корсетами и пользоваться за столом всеми этими приборами, я буду это делать. Если нужно приучиться пить вино вместо виски, я и это сделаю. И если для этого придется жить здесь вместе с твоей железной семьей…

Глаза ее вдруг испуганно распахнулись. Что она говорит? Она согласна носить корсеты? Отказаться от виски? Но как ни поразила ее собственная решимость, она выполнит свое обещание. Таков был этот сотканный из парадоксов Гарнер Таунсенд, мужчина, которого она жаждала, уламывала торговлей и которого так боялась потерять. Но сейчас он лежал с ней рядом, обнаженный и горячий, глядя на нее с нежным обожанием, которое было больно выносить. И в этот момент она поняла, что, какую бы цену ни запросил Гарнер Таунсенд за свою любовь, она того стоит.

Сердце у него исполнилось радости и восторга, когда он вслушивался в ее решительные слова.

— Ты действительно намерена это делать, моя сладкая Уиски? Действительно будешь носить платья, ладить с моей семьей и научишься как следует тратить деньги?

— Да, если сделка будет честной.

— Хочешь заключить сделку, которая покончит с предыдущими сделками? — Он засмеялся, властно поглаживая ее бедра и груди. Его глаза загадочно потемнели. — Что ты там хотела… мое время, мои улыбки… и ночи, полные любви?

— Не только это, а гораздо больше, — отважно призналась Уитни. — Потому что я твоя, Гарнер Таунсенд. Мое время, мои улыбки, моя любовь — все это принадлежит тебе. — И со вспышкой вдохновения добавила: — Я твоя на все сто процентов, кажется, однажды ты именно так и сказал, да?

Невозможно было более точно попасть ему прямо в сердце. Сто процентов! Уитни полностью принадлежит ему, только ему, одному ему! В нем все всколыхнулось, и он горящими от радости глазами заглянул ей в глаза.

— А знаешь, всю свою жизнь я владел только сорока процентами, — тихо проговорил он, гладя ее по щеке. — Ничего не могу вспомнить, что принадлежало бы мне целиком, я даже сам себе не принадлежал. Сорок процентов компании, этого дома, одежды, даже моего пони, когда я был ребенком. Все принадлежало скорее Таунсендам, чем Гарнеру. До сих пор. Атеперь у меня есть ты. Моя женщина! — Глаза у него потемнели от возрождающегося желания. — Моя жена!

Уитни приоткрыла губы, отдаваясь его поцелую, как отдала ему все свое тело и гордое сердце. И когда их тела вновь слились в пылающем огне, она поняла, что только что скрепила сделку, о какой мечтает каждый, — настоящую райскую сделку.

На следующее утро уютно спавших в кровати Уитни молодых супругов разбудил осторожный стук в дверь. Опершись на локоть, Гарнер привстал и разрешил войти. Это оказался Бенсон с огромной охапкой дров. На его круглом лице застыла рассеянная улыбка. Гарнер убедился, что обнаженные плечи Уитни надежно укрыты, и знаком приказал Бенсону разжечь огонь. Когда ординарец уходил, Гарнер велел подать им в комнату завтрак и горячую воду.

— Проснись, женушка! — прошептал он Уитни на ухо.

Под стеганым шелковым одеялом и в сбитых простынях, с разметавшимися волосами похожая на котенка, она выглядела невероятно желанной. Гарнер скользнул в теплую постель и свернулся около Уитни, подтянув ее ноги на свои бедра. Глядя, как она просыпается, он испытывал невероятное умиротворение, овладевшее им после бурно проведенной ночи. Уже рассвело, и он думал, что к этому времени будет совершенно разбит. Но голова у него была ясной, на душе спокойно. Все было похоже на тот, другой раз… их первую, восхитительную ночь в Таунсенд-хаусе, когда он ее утешал.

Была какая-то ирония в том, что именно Уитни, которая ввергала его в такой хаос чувств, сама же полностью его восстанавливала. Она намеренно возбуждала в нем страсть, чтобы потом удовлетворить ее. И вчера вечером она возбудила в нем бурю эмоций, возмутила в нем гордость, пробудила стремление мужчины к обладанию, а затем их удовлетворила, и в результате его внутренний мир снова омыла волна очищения, он стал спокойным и понятным. Для него такое ясное состояние ума, такое глубокое внутреннее спокойствие были настоящим открытием. И он смог посмотреть новым взглядом на себя, на свою жизнь и на свою семью.

В холодном замкнутом мире Таунсендов, где правили деньги и власть, такая непредсказуемая вещь, как человеческие желания, единодушно признавалась неуместной и была изгнана из их существования на потребу простым смертным. Те, кто уступал соблазнам этих желаний, считались ущербными, уязвимыми. А для железных Таунсендов быть уязвимым в любом отношении означало проклятие. Гарнер криво усмехнулся, вспомнив точное определение, которое нашла для нихУитни. Целых двенадцать лет он пытался доказать своей семье, что он тоже железный Таунсенд. И все это время он безжалостно подавлял в себе мужские инстинкты: влечение к женщине, желание познать опыт интимной жизни, обогащенной эмоциями, собственную потребность к самостоятельности и независимости.

А Уитни Дэниелс, которая соблазняла его и сопротивлялась ему, целовала его и кусала, проникла в самую сокровенную глубину его одинокого и страдающего сердца. Оказавшись же там, заявила о своем твердом намерении остаться и смело потребовала, чтобы он ее любил. И она получила все, чего хотела. Он любил ее мучительно соблазнительное тело, любил ее способность безоглядно и страстно отдаваться ему в постели, но еще больше любил ее гордую и противоречивую натуру. Его восторгала та безрассудная храбрость и непосредственность, с какими она восстала против благоговейно почитаемых в его семье «приличий», на что сам он никогда не отваживался. И он полюбил в ней нежную, ранимую девушку, которая уступила влечению к нему, несмотря на всю свою преданность отцу и большой дружной семье жителей Рэпчер — Вэлли.

Уитни смотрела на него и гадала, о чем он думает, моля Бога, чтобы он не остыл к сделке, которую они заключили бурной прошедшей ночью. Она поцеловала его в щеку, ласково промурлыкала: «Доброе утро» — и вскоре оказалась в его теплых объятиях и опять наслаждалась его любовью, только на этот раз в их страсти присутствовало то, чего не было раньше, — полное доверие и открытость.

Когда наконец молодая чета спустилась вниз, все изумленно глазели на них. Скандал по поводу новых платьев для миссис Таунсенд дал обильную пищу для разговоров и предположений. И все были поражены, увидев Уитни в роскошном платье с высокой талией из бледно-зеленого бархата, отделанном кружевами и атласными лентами. Ее густые волосы были завиты и высоко подняты в сложной прическе, а на плечах лежала ажурная кружевная накидка, скрепленная камеей из слоновой кости. Уитни удивительно грациозно ступала в туфлях на высоких каблуках и, казалось, чувствовала себя совершенно непринужденно в новом одеянии. Никто не смог отрицать, что она была олицетворением жены, достойной Таунсенда.

В тот день за столом сидевшие друг против друга Уитни и Гарнер обменивались сияющими и выразительными взглядами и едва притронулись к еде, лишив аппетита всех остальных. Поразительное превращение Уитни и восхищенное внимание к ней Гарнера вызвали у Байрона раздражение, так что после завтрака он сразу уехал в контору. Маделайн посматривала на них стиснув зубы и, выйдя из-за стола, с величественным видом отбыла в свою комнату. Эзра, который все время пристально наблюдал за ними, укатил в свой кабинет с весьма многозначительной ухмылкой. Уитни и Гарнер остались одни и провели день в запоздалой экскурсии по Таунсенд-хаусу, затем прогулялись по зимнему Бостону. Их взгляды и руки часто встречались, и каждая восхищенная улыбка подчеркивала характер установившихся между ними новых отношений.

Но к вечеру, когда все собрались в гостиной, общее раздражение всех Таунсендов несколько омрачило их радостное настроение. Чувствуя неодобрение близких, Гарнер неохотно заговорил о делах.

Уитни почувствовала, что он удаляется в недоступную ей сферу, и сердце у нее упало. Она добивалась осуществления третьего условия их брачной сделки, полагая, что больше ей ничего не нужно. Но вот всего один день назад Таунсенд признал в ней желанную жену, а она, как настоящая Далила, уже хочет большего. Ей вдруг пришло в голову, что когда отец говорил о «средствах к жизни», он имел в виду не только обеспечение крыши над головой, еду и одежду; вероятно, он имел в виду общую жизнь, участие одного из супругов в жизни другого, совместное переживание всех ее перипетий. Уитни поймала скрытую улыбку и выразительный намек в глазах Гарнера и успокоилась, поняв, что вскоре он придет к ней на ночь. Но в ней возникло ощущение какой-то странной пустоты, и она задумалась, смогут ли они когда-либо делить нечто большее, чем только постель.

На следующее утро Гарнер отправился в контору, предоставив Уитни провести этот день по своему усмотрению. Она бродила по дому, стараясь не смущать слуг своим услужливым или, напротив, слишком независимым видом, и, в общем, ей это удалось. Но днем, сама того не желая, глубоко задела Маделайн, спросив, чем она занимается весь день, каждый день. Вместо ответа та лишь смерила ее злым взглядом, собрала свое шитье и в бешенстве ретировалась.

Через минуту Уитни уже стояла перед кабинетом Эзры, придумывая, под каким бы предлогом зайти. Ничего не надумав, она хотела уйти, но, повернувшись, столкнулась лицом к лицу с самим Эзрой, который подкатил в своем кресле. Он поднял голову как раз вовремя, чтобы не наехать на нее, остановился и с необычным для него волнением стал разворачиваться.

Но деревянные колеса зацепились за ковровую дорожку, и старик никак не мог их освободить. С покрытых пледом колен что-то упало на пол и покатилось к ногам Уитни. Бутылка… бутылка коричневого стекла с узким горлышком, а в ней какая-то жидкость. Уитни подняла ее, посмотрела на Эзру, который весь ощетинился, покраснел и испуганно втянул голову.

— Уйдите с дороги, женщина! — проворчал он, решив придерживаться тактики нападения и пытаясь развернуть кресло в прежнее положение.

— Вы уронили вот это.

Но он раздраженно нахмурил кустистые брови, оттолкнул ее руку с зажатой в ней бутылкой и покатил к своей двери. Когда Эзра проехал мимо, Уитни услышала отчетливый звон еще нескольких стеклянных бутылок, спрятанных у него под пледом. Перед самой дверью на пол упала еще одна бутылка и покатилась к порогу.

Желтоватое лицо Эзры густо покраснело, но он решительно двинулся вперед, предоставив Уитни подобрать вторую бутылку и идти за ним. Она догнала его уже в кабинете и встала перед ним, когда он упрямо катил к письменному столу, заваленному бумагами. Поддавшись импульсу, Уитни схватила свисающий конец пледа и потянула его.

— Что?! — возмущенно закричал он и отчаянно вцепился в плед, но не удержал. Под ним прятались еще четыре бутылки. Эзра съежился, метнув на Уитни из-под насупленных бровей яростный взгляд.

Она невольно отметила его нелепый вид, затем посмотрела на две бутылки, которые держала в руках. Смесь гордости и обиды на его морщинистом лице странным образом тронула ее, напомнив дядюшку Джулиуса и дядюшку Балларда с их детским упрямством. Уитни откупорила одну из бутылок и понюхала содержимое. Крепкий аромат наполнил голову и проник в кровь. Ром! Она прикрыла глаза, впитывая и исследуя запах. Затем перевела испытующий взгляд на деда Гарнера, пойманного за воровством спиртного. Он угрюмо и настороженно смотрел на нее, словно ожидая, что она скажет. Уитни молчала, и старик еще больше насупился.

— Вы им расскажете? — мрачно спросил он.

Она выпрямилась и задумчиво посмотрела на него, сообразив, кого он имеет в виду.

— Мне кажется, человек имеет право в собственном доме пропустить рюмочку-другую.

— Здесь моих только десять процентов. — Эзра искоса посматривал на нее. — Они не оставляют мне ничего. С тех самых пор, как меня разбило параличом, мне дают только стакан вина за ужином. — Он смешно дернул острым носом. — Да и то наполовину разбавленного водой. Просто кислятина и ничего больше.

Их изучающие и оценивающие взгляды встретились. Старик сложил руки на тощей груди и упрямо выпятил губы. Уитни повторила его жест, прижав к груди две бутылки и задумчиво глядя на него.

— Мне тоже не разрешают пить виски, — вслух заметила она. — Считается, что я должна приучиться пить вино. — Она передернула плечами с недовольной гримаской, и у Эзры дрогнули уголки рта.

Они снова уставились друг на друга. Уитни сосредоточенно сощурилась, вокруг его маленьких глаз собрались морщины. Она закусила нижнюю губу, старик еще больше выпятил губы. Природная мрачность Таунсендов заставила его еще больше напрячься, тогда как ее лицо осветилось улыбкой Дэниелсов. Пристально всматриваясь друг в друга, они начинали понимать, о чем думает каждый из них. А что, если…

— Принесите стаканы…

— Правильно!

Она очнулась, быстро поставила бутылки на стол и, повинуясь указанию Эзры, направилась к пыльному шкафчику в углу кабинета. Вернувшись с двумя толстыми стаканами, Уитни по приказу Эзры поставила их на стол и подкатила одно из кожаных кресел на колесиках. Вскоре они сидели за столом перед рядом коричневых бутылок.

Эзра налил рома, заметил, что в стаканах неодинаковое количество напитка, и довел его до равной порции каждому. Они подняли стаканы с видом заговорщиков и выпили ром.

— Ах! — Эзра откинулся назад, наслаждаясь чистым вкусом пряной жидкости и глядя, как Уитни прикрыла глаза, оценивая вкус рома. У нее стало легче и спокойнее на душе, и она с удовольствием сделала еще один глоток.

— Добрый напиток. — Уитни кивнула и снова понюхала ром. — Конечно, не такой, как виски Дэниелса, но все равно отличный, крепкий напиток. — И она вытянула руку, чтобы еще раз стукнуться с дедом Гарнера стаканами.

Эзра налил им еще по порции и подался вперед с горящими справедливым негодованием глазами.

— Мне не дают выпить собственного рома! Не дают ничего, чего я хочу. Все время говорят: «Подумай о своем здоровье!» или «Веди себя разумно, Эзра!» Мой отец заставил меня оставить занятие винокурением, когда мне стукнуло пятьдесят, чтобы я освободил место для Байрона. Заставил меня заняться политикой… — Старик сморщился, и Уитни подавила невольную улыбку — его лицо приобрело то же кислое выражение, которым отличались портреты железных Таунсендов. — А я ненавижу эту проклятую политику. Всегда терпеть ее не мог. Целыми днями среди людей, делай то, голосуй за это, и нужно еще делать вид, что ты страшно интересуешься каждой идиотской идеей, которая пришла им в голову. Все или тратят деньги без разбору, или лезут тебе в карман. Байрон — настоящий политикан… — Эзра остановился, сообразив, что Уитни его слушает, и подозрительно посмотрел на нее. С ним давно уже никто не разговаривал. — А я хотел только одного — делать ром. Только это. У меня это здорово получалось, мой ром был самым хорошим в Бостоне.

— Правда? — Лицо Уитни расцвело улыбкой. — Я тоже скучаю по этому делу. Оценивать зерно, пробовать воду, пенящийся кисло-сладкий запах браги до того, как она будет готова, слышать потрескивание и ощущать дымок костра, который дядюшка Баллард разводит под баком холодным осенним вечером… — Выражение ее лица стало мечтательным.

— Вы действительно сами варите виски?

— Конечно. — Она вернулась к настоящему. — Мы с папой варим лучшее виски во всей западной Пенсильвании. Папа говорит, что это у человека должно быть в крови. У меня есть к этому дар, это точно.

На ее ясном лице появилась ослепительная улыбка, пробуждая в Эзре забытые чувства и подчиняя его своему очарованию. Он не сразу оторвал от нее глаза и обрел дар речи.

— Так вот как вы это сделали, да? — Он сделал еще глоток, пристально рассматривая девушку. Мало сказать, что странная жена его внука красивая, живая и чувственная женщина, она еще умеет ловко торговаться, ненавидит деньги из-за их могущества и коварства, а вдобавок ко всему, оказывается, умеет делать виски и понимает толк в роме.

— Что сделала? — Уитни заразительно засмеялась.

— Я имею в виду этот ваш вид… то есть как вы подцепили моего внука. Должно быть, в вас есть что-то особенное. Он не приближался к женщинам после той маленькой горячей англичанки, а прошло уже несколько лет.

— Англичанки? — Несмотря на легкое возбуждение от рома, Уитни мгновенно насторожилась, сразу вспомнив о некоторых вещах, о которых упоминали Гарнер и его семья. То, как Байрон встретил новость об их браке: он говорил что-то насчет других идиотских поступков и позора и о том, что она была не первой, кто охотился за состоянием Гарнера. Для такого красивого и мужественного человека, как Гарнер…

— У него уже были проблемы из-за женщин?

— Женщины! Их было по меньшей мере две. У него поразительный дар коллекционировать женщин с проблемами. Первый раз, когда ему было шестнадцать… его застали в конюшне с девушкой, которая старалась подстроить все так, чтобы стать миссис Таунсенд. Байрон пошел показать друзьям своего нового жеребца — и среди них был отец этой девушки, — и они натолкнулись на парня, который был возбужден до крайности и сам играл роль жеребца. — Эзра нехорошо улыбнулся, и его поблекшие глаза оживились. — Поднялся скандал, потому что она была старше его и к тому же оказалась развязной девицей… чертовски развязной, если вы понимаете, что я имею в виду. Ну, и его с позором выгнали в Англию. Нашли ему отличное место для учебы — в Королевском военном колледже. Он его закончил и должен был уже возвращаться домой, как тут вдруг к нему воспылала страстью невеста его лучшего друга и залезла прямо к нему в постель! Конечно, состоялась дуэль, и он ранил парня. Вернулся домой с поджатым хвостом и с тех пор ни разу не выпил и не взглянул на девушку.

Я сказал Байрону: «Оставь парня в покое — ему просто нужно осмотреться и приспособиться к самому себе». Но Байрон, он в точности такой, какой была его мать, — у него нет совсем никаких желаний. Ничего в этом не понимает. Парень же не виноват, что такой красивый и богатый… и такой… возбудимый. — Эзра засмеялся, глядя, как покраснела Уитни. Он не понимал, что только что приоткрыл тайну Гарнера Таунсенда и его отчаянного противостояния ей.

Ясно, что она была не первой Далилой, с которой он встретился. Уже дважды он опозорился в глазах своей властной семьи из-за влечения к женщинам. Его даже отослали в Англию, чтобы избежать огласки, а он только еще больше скомпрометировал себя, ранив своего лучшего друга из-за другой Далилы.

А теперь сама она стала причиной его несчастья, но более рокового, потому что он связал с ней свою жизнь. Она поступила с ним точно так же, как и те девушки: использовала его желания, чтобы удовлетворить свои. И с этой целью раз за разом ставила Гарнера в тяжелое положение, всячески издевалась над ним, выставляла в смешном виде перед его же солдатами, вынуждала поступиться понятиями чести и долга, подвергла унижению со стороны его командира, заставила переживать презрение семьи. Просто чудо, что он еще мог смотреть на нее, тем более так тепло улыбаться, так нежно ласкать и любить…

Любить… ее? Уитни замерла, зажав стакан в руке. Что таится в глубинах его сердца? Неужели любовь? Неужели любовь возбуждала в нем такую страсть к ней, побуждала его защищать и утешать ее, так настойчиво требовать, чтобы она отказалась от усвоенных с детства привычек, которые мешают ей стать равноправным членом общества, которому он принадлежит? Он заявил, что она должна быть ему женой… затем утешал, заботился о ней, купил для нее все эти роскошные платья… как будто она была избранницей его сердца. Уитни захлестнула огромная радость.

Гарнер совершенно прав, она должна стать ему женой, которой он мог бы гордиться. Любящей и преданной женой. И она его любит… всем своим существом. И он тоже когда-нибудь полюбит ее… обязательно полюбит!

— Я спрашиваю, — говорил Эзра, подавшись вперед и подняв над своим стаканом наполовину осушенную бутылку, — выпьем еще по одной?

Уитни пришла в себя.

— О… Ну… — Она с сожалением облизнулась, затем накрыла свой стакан ладонью. — Нет, лучше не стоит. Понимаете, мне нужно научиться пить вино… то есть я сама хочу привыкнуть к нему и постараюсь побыстрее.

Эзра сморщился, проницательно глядя на решительное выражение ее лица.

— Отказываетесь ради него, верно?

Уитни покраснела, но его утверждение заставило ее улыбнуться. Это был не совсем «отказ», а скорее мена: отказаться от крепких напитков, чтобы завоевать частичку сердца Гарнера.

— Проклятие! — проворчал Эзра, ставя бутылку на стол. — Только я нашел себе компаньона для выпивки… — Он скрестил на груди худые руки, откинулся на спинку кресла и мрачно поглядел на нее. Но когда она задумчиво ему улыбнулась, он вдруг ожил. — Что ж, тогда я сам научу вас пить вино. Я отлично разбираюсь в винах.

И, не дожидаясь ее ответа, он стал резко разворачивать кресло к выходу.

— Не сидите просто так, женщина, подтолкните меня!

Уитни вскочила на ноги, и когда они добрались до двери, старик стал звать Эджуотера. Дворецкий поспешно примчался на вызов. Эзра выпрямился в кресле и напустил на себя повелительный вид.

— Подайте вина… в обеденный зал. Принесите мне бутылку шабли, которое подавали к ужину два дня назад, бутылку нашего лучшего кларета… и мягкого хереса… еще самой лучшей мадеры, хорошего крепкого мозельского и крепкого бургундского…

— Но, право, сэр… — Эджуотер перевел взгляд с Эзры на Уитни и презрительно фыркнул, затем снова втянул в себя воздух. Почувствовав исходивший от них запах рома, он сурово произнес: — Полагаю, вы уже приняли свою норму.

— И еще хлеба, черт побери, и побольше бокалов! — Возмущенный возражениями дворецкого, Эзра помрачнел. — Пока еще этот дом на десять процентов принадлежит мне, а значит, и десять процентов погреба. И если вы немедленно не принесете то, что я требую, вас вышвырнут из дома, даю вам сто процентов!

Уитни с трудом сдержала смех, глядя, как Эджуотер побледнел и отдернул руки. Он со всех ног кинулся исполнять приказание старого Таунсенда, так что фалды его черного фрака хлопали, как крылья испуганной вороны. Эзра удовлетворенно вздохнул и жестом приказал Уитни ехать вперед.

— В обеденный зал, женщина.




Глава 19


В обеденном зале и застал их Гарнер, вернувшись в тот вечер домой, — за столом, уставленным дюжиной распечатанных бутылок с лучшими винами из погреба Таунсендов. Эзра обмяк в своем кресле и громко храпел. Уитни сидела подперев голову и прилежно повторяла названия вин, год урожая и характеристики данного урожая.

Под негодующими взглядами Эджуотера и Маделайн Гарнер подошел и помог подняться со стула своей покачивающейся жене. Его вид заставил Уитни немного прийти в себя, и она выдавила смущенную улыбку, когда Гарнер потребовал отчета в ее действиях.

— Т-твой д-дед учил меня в-винам… — покачнувшись, Уитни уткнулась лицом ему в живот, — что… чтобы… ты мной гра… гордился.

Честное признание Уитни смягчило его ярость. Удивительно, но, по-видимому, она сумела найти подход к сварливому и язвительному Эзре… как и к нему самому. Гарнер взял в ладони ее нежное лицо, чувствуя в груди стеснение. Совершенно пьяная, она все равно излучала искренность и невинность, которые делали ее недостатки достоинствами.

После первого замешательства он понял, что «неприличие» ее состояния не имеет для него значения. Главное, ему хотелось верить, что она напилась, потому что хотела сдержать свое обещание научиться пить вино, чтобы быть ему достойной женой. Ему хотелось верить, что Уитни думала не только о своей чертовской гордости и об удовольствии, которое он мог ей дать, что она начинает думать о нем… любить его… хотя бы немного.

Гарнер взял Уитни на руки, она сонно прижалась к нему, и он понес ее наверх, в ее комнату, сопровождаемый Маделайн и Эджуотером, которые обменивались негодующими взглядами.

На следующее утро Гарнер со злорадной улыбкой нагнулся к побледневшей Уитни.

— Вероятно, ты права. Женщина, которая не может удержать в себе вино, не должна пить. — Уитни хотела что-то возразить, но он зажал ей рот рукой и нагнул над тазиком, который поставил рядом с кроватью.

Когда Уитни освободилась и смогла дышать, она подняла на него взгляд из-под спутавшихся волос.

— Прости. Твой дедушка предложил научить меня пить разные вина, и… Господи! Они такие коварные… просто не замечаешь, как опьянел!

— Я вижу, тебя просто опасно надолго оставлять без присмотра, — сказал Гарнер, сидя рядом с Уитни на кровати и поглаживая ее бледное лицо. — Что мне с тобой делать, Уитни Дэниелс?

— Уитни Дэниелс Таунсенд! — удалось ей выговорить. — Теперь я миссис Таунсенд.

Гарнер засмеялся:

— Да, да, конечно!

Благодаря заботливому уходу Гарнера и Мерси Уитни пришла в форму уже через два дня и поклялась не пить ни вино, ни ром, разве только если ее к этому принудят. Гарнер с некоторой тревогой заметил заговорщицкие взгляды, которыми за ужином тайком обменивались Уитни и Эзра. Но свое слово она держала: за едой, как и он, пила только кофе, и он с облегчением покачивал головой, когда она вызывала у его деда хриплый смех и саркастические замечания. Они определенно симпатизировали друг другу. Гарнера это искренне удивляло, так как он и представить себе не мог, что старику хоть кто-то способен понравиться.

Гарнер стал подумывать, чем бы занять Уитни, чтобы избавить ее от презрительного отношения Байрона и эксцентричного влияния Эзры. Что же делают замужние леди весь день, каждый день?

— Решительно отказываюсь! — возмутилась Маделайн, когда Гарнер предложил время от времени выводить Уитни в свет. — Твоя жена невоспитанная и непредсказуемая, и я не желаю, чтобы она опозорила меня перед моими знакомыми.

Гарнер рассердился. Непредсказуемая? Верно. Но даже в первый день пребывания Уитни вТаунсенд-хаусе ее нельзя было назвать невоспитанной. Напротив, она держала себя удивительно хорошо, принимая во внимание ее незнание требований светского общества.

Не требовалось особой проницательности, чтобы понять, что лежит за отказом Маделайн. В доме, полном мужчин, она привыкла быть единственной женщиной. И хотя мужчины Таунсенды никогда никого не баловали, даже маленькую сироту, которая приходилась одному из них внучкой, а другому племянницей, она многого сумела от них добиться, в частности, в прошлом году она настояла, чтобы они выплачивали пенсию ее состарившейся гувернантке. С тех пор Маделайн пользовалась такой свободой, которая была немыслима для шестнадцатилетней девушки. Гарнер с удивлением сообразил, что раньше даже не задумывался о том, что ее никто не воспитывает.

«Мои знакомые», — сказала она. Гарнер озабоченно нахмурился. Значит, у нее есть друзья?

После отказа Маделайн помочь Уитни стать леди Гарнер оказался перед серьезным затруднением. Вряд ли Уитни могли заинтересовать ведение дома, занятия музыкой, рисование и вышивание, так же как и посещение магазинов — все, чем с увлечением занимались дамы его круга. Не найдя ничего лучшего, время от времени он пропускал работу в конторе и сопровождал Уитни в прогулках по городу.

Наконец он уступил настойчивым просьбам Уитни показать ей винокуренное предприятие Таунсендов. Однажды ясным и холодным днем он усадил Уитни в обитую бархатом карету Таунсендов и повез в южный конец заводского района.

Он давно уже не был в огромном трехэтажном строении, где Таунсенды варили ром. Когда семейный бизнес разросся настолько, что включил в себя и другие предприятия, контора компании переехала в более фешенебельный район города, где располагались в основном финансовые учреждения. Необходимости постоянно контролировать работу винокурни не было, поскольку она продолжала приносить прибыль. Поэтому он был поражен, увидев обветшавшее здание с покосившимися дверями и ставнями и давно не мытыми окнами.

Внешний вид здания словно предупреждал о царившей разрухе внутри самой винокурни. Выщербленный кирпичный пол застилала прогнившая солома, вдоль стен в беспорядке громоздились ржавые решетчатые ящики для бутылок и старые бочки. Воздух был спертым и душным, рабочие, которых они видели в сумрачных отсеках цеха брожения и на складе, поражали своим оборванным видом.

Гарнер нашел мастера, и между ними завязался горячий спор о возмутительном состоянии предприятия. Уитни ничего не оставалось делать, как одной отправиться на экскурсию по винокурне. Угрюмые, одетые в лохмотья рабочие провели ее сначала в огромный цех, где, собственно, и производилась перегонка и где лицо опалял пылающий жар, а затем в помещение, куда поступал готовый ром. Она попросила разрешения попробовать свежую партию. Рабочие подозрительно осмотрели элегантное бархатное платье Уитни, меховую накидку и муфту из горностая и довольно грубо отказали ей.

Ничуть не обескураженная их грубостью, она решительно заявила:

— Я все равно намерена попробовать ром… даже если мне придется самой его зачерпнуть!

Последовала молчаливая дуэль упрямых взглядов, после чего ей передали оловянную кружку с только что сваренным ромом. Под настороженными и угрюмыми взглядами рабочих Уитни сделала один глоток и постаралась скрыть свое смущение.

— Ну? — мрачно спросили ее.

Уитни не успела ответить, так как в эту минуту вошел Гарнер, который повсюду ее искал и отнюдь не обрадовался, застав в обществе грубых мужчин, да еще с кружкой рома в руке.

— Я только что попробовала, — невозмутимо сказала она и протянула ему кружку. — По-моему, тебе тоже стоит попробовать. Это совершенно не похоже на тот ром Таунсендов, которым меня угощал твой дед.

Против своего желания Гарнер отведал напиток, и от кислого водянистого вкуса у него свело челюсти. Предложив Уитни руку, он поспешно покинул завод, и только когда они уже приближались к дому, отозвался наконец на мягкое пожатие ее руки.

— Ты расстроен, — сказала Уитни, подводя итог их общим впечатлениям. Ей было ясно, что производство рома на предприятии сильно пострадало от безразличия к делу, характерного для Таунсендов, которые думали только о получении прибыли.

— Проклятие! — Гарнер с досадой ударил по колену рукой, затянутой в перчатку. — Производство рома под маркой Таунсендов заложило основы нашего семейного состояния. И очень тяжело видеть, до чего все деградировало! Эта винокурня позорит наше имя!

Уитни с сочувствием отнеслась к его возмущению. Ведь продукция винокура — это его гордость.

— Так сделай же что-нибудь.

— Например? — выпалил он, с опозданием устыдившись своей резкости. — Передать дело в твои руки?

— В мои?! — Ее глаза осветились радостью, что он прочитал ее затаенные надежды. — Великолепная мысль! Только… Я ничего не понимаю в роме. Зато твой дедушка отлично в нем разбирается, и ему страшно надоело сидеть без дела. Он может меня научить, точнее, нас, и тогда мы сможем…

Мрачный взгляд Гарнера заставил ее замолчать.

— Он больной и страшно вздорный старик, Уитни.

— Ты так думаешь? — Она просияла от радости, что он решительно не запретил ей участвовать в деле.

— Он же инвалид, вынужден передвигаться только в своем кресле…

— Которым он пользуется как тараном. Ты когда-нибудь пробовал сдвинуть его кресло с места?

Гарнер повернулся к ней, глядя в сияющие зеленые глаза и на раскрасневшиеся щеки:

— Что ты хочешь сказать?

— Что он гораздо крепче и сильнее, чем вы все думаете. — Ее теплая улыбка в который раз оказала на него смягчающее действие. — В конце концов, он ведь тоже из железных Таунсендов.

— Хорошо, я подумаю.

И Гарнер действительно думал об этом весь день, пока показывал Уитни город. И наконец сообразил, что ему предоставляется исключительно редкая возможность занять жену. Уитни очень хочет что-нибудь делать. Что ж, он не станет возражать, пусть даже она займется своим прежним делом в партнерстве с его упрямым и вспыльчивым дедом. В первый раз у Гарнера появилась возможность тоже поторговаться с ней.

Он приказал кучеру отвести их на огромный рынок, раскинувшийся под открытым небом. Когда они вышли из кареты и оказались в шумной толпе, Гарнер хитро сощурился, заметив возбуждение Уитни. Вокруг шла бойкая торговля, покупатели и продавцы старались перекричать друг друга, ожесточенно торгуясь и сбивая цену. Уитни оживилась, глаза ее загорелись.

— Эзра и винокурня. Что ж, мне было бы легче согласиться с этой идеей, — сказал он ей на ухо, чтобы она могла его расслышать, — если бы ты научилась распоряжаться деньгами как достойная жена. — Он достал из кармана жилета две блестящие монеты и поднял перед загоревшимся взглядом Уитни. — Вот попробуй. Купи на них все, что пожелаешь. — Он махнул рукой, охватывая бесчисленные прилавки и повозки, вокруг которых бурлила толпа. Уитни не решалась взять деньги, тогда он вложил ей монеты в ладонь и загнул пальцы. — Просто спроси цену, и если она меньше десяти долларов, отдай им деньги. Но только не торгуйся.

Уитни волновалась. Не торговаться! Холод монет в руке был таким непривычным. В сопровождении Гарнера она пробиралась в толпе, плотно заполнявшей проходы между торговыми рядами, над которыми стоял многоголосый шум и крики, и сердце у нее учащенно забилось, а в горле пересохло. Несколько раз Уитни останавливалась перед прилавками, которые выдавали ее растущий интерес к предметам женского туалета, но каждый раз у нее словно сжималось горло.

Она понимала, что испытывает терпение Гарнера, и ее смятение усиливалось.

— Извини, но я не могу! — наконец призналась она, вернула ему монеты и поспешила к карете.

Однако Таунсенды издавна славились своим упрямством перед лицом непреодолимых препятствий. И в этом смысле Гарнер был самым железным из Таунсендов. Выждав два дня, он намекнул, что приближается Рождество и ей наверняка захочется послать какие-нибудь подарки своему отцу и тетушке. Уитни сразу погрустнела, но наотрез отказалась посетить магазин.

Последнее время она все чаще вспоминала о своих родных местах, об отце, о тетушке Кейт. Уитни начинала о них беспокоиться. Кейт обещала ей навестить Блэкстона в Питсбурге и написать об исходе суда. Теперь, по прошествии почти полутора месяцев, отсутствие известий стало тревожить Уитни. Наверняка суд уже закончился. Не стряслось ли чего плохого с отцом или тетушкой Кейт?

В конце концов она уступила уговорам Гарнера, и как-то утром он отвез ее в торговый район, но сердце у нее было не на месте. Она нехотя выбрала для отца трубку и табак, а для тетки шерстяную вязаную накидку и шляпку, но отказалась сама расплачиваться за покупки. Гарнер немного подождал, глядя на ее строгое лицо, чувствуя в ней неясную для него борьбу, затем сам за все уплатил, сразу отвел ее в карету, положил покупки на противоположное сиденье и, взяв за плечи, повернул к себе лицом: — В чем дело, Уитни?

— Ничего. Я… Просто мне не нравится пользоваться деньгами. Слишком уж легко и просто… Мне кажется, в этом есть что-то нехорошее, неправильное. — Она смущенно взглянула на Гарнера, надеясь, что он не сердится и не станет настаивать на своем.

— Но это еще не все… — предположил он и по ее помрачневшему лицу понял, что угадал. — Что случилось?

Но, заметив ее беглый взгляд на покупки, сразу догадался о причине ее грустного настроения.

— Мой отец, Гарнер, — прошептала она, не решаясь поднять на него глаза из опасения увидеть его рассерженным. — Тетя Кейт мне не пишет. Она должна была написать, когда… — Слезы подступили к ее горлу, и она замолчала.

Гарнер задумался. Ее отец! Конечно, она скучает по своей семье и все время думает о том, как им пришлось расстаться… и кто в этом виноват. Чувствуя, как она замкнулась в себе, он не на шутку испугался. Затаив дыхание, он приподнял ее лицо и всмотрелся в ее глаза.

Он не увидел в них ни обвинения, ни злости, ни отречения. Напротив, в глубине огромных потемневших глаз он прочитал ее верную и страстную привязанность к нему. Его охватило чувство теплой благодарности, и он приник к ее губам. Она ответила ему на поцелуй и прижалась к его груди. Облегченно вздохнув, он обнял ее.

Когда Гарнер поднял голову, ресницы ее были мокрыми. Он смахнул перчаткой слезы с ее лица и улыбнулся сочувственно и подбадривающе.

— Я попрошу наших адвокатов послать в Питсбург своего юриста, чтобы он проследил за справедливостью суда над твоим отцом. Тогда ты не станешь так тревожиться?

— Да! — сказала она, чувствуя, как с сердца ее падает тяжесть. — Да, конечно.

За четыре дня до Рождества Гарнер вошел в богато обставленную контору старшего юрисконсульта Таунсендов Хенредона Паркера и дал ему щекотливое задание узнать, в каком состоянии находится дело Блэка Дэниелса, и обеспечить ему помощь адвоката.

— Понимаю. — Паркер потянулся к бумагам и перу. — Вы хотите, чтобы я послал представителя нашей конторы позаботиться об этом парне, Дэниелсе. И где, — он приготовился записать сведения, — содержится этот человек?

— В тюрьме Питсбурга. — Гарнер слегка поморщился и стал поправлять кружева на обшлагах.

— В Питсбурге? На границе? — В глазах Паркера промелькнул ужас, но вскоре он вернул на свое лицо выражение деловитости. — А почему вы думаете, что этот человек находится именно там?

Этого вопроса Гарнер хотел бы избежать, но…

— Потому что… я сам арестовал и доставил его туда. Глаза Паркера невольно округлились от удивления.

— Это вы его арестовали? — Паркер заинтригованно подался вперед.

— Я был в одном из военных подразделений, которые сопровождали Вашингтона в западную Пенсильванию, с тем чтобы подавить «водочный бунт», — сообщил Гарнер. — Мне необходимо выяснить, что произошло с Блэкстоном Дэниелсом.

— Следовательно, он один из тех, кто восстал против закона о виски? — Полностью озадаченный, Паркер откинулся на спинку стула. — Вы сами его арестовали, а теперь желаете, чтобы ему была оказана юридическая помощь? Вы не можете не признать, мистер Таунсенд, что это весьма странно и необычно.

Гарнер принял самый неприступный и чопорный вид и сообщил:

— Дело в том, что этот человек — мой тесть. — И как будто это сдержанное сообщение все объясняло, он коротко поклонился ошеломленному Паркеру. — До свидания.

Наступило Рождество, и настроение Уитни заметно поднялось. Она отправила на запад подарки тетушке и отцу с письмами, где заверяла их, что живет хорошо, и просила подробно рассказать о себе. Затем стала радостно готовиться к празднику, украшать дом душистой хвоей и блестящими алыми лентами. В сочельник вся семья отправилась в церковь, а затем собралась в ярко освещенной западной гостиной, где принимала нескольких гостей, преимущественно деловых компаньонов, которые совершали обязательные праздничные визиты.

Уитни оказалась под пристально изучающими ее взглядами. Она не отходила от Гарнера и отказалась от пунша, который подавали за столом. Для Байрона, Маделайн и самой Уитни было огромным облегчением, что она вела себя как полагается замужней леди и не выкинула ни одной непредсказуемой выходки, хотя Эзру это немного разочаровало.

Гарнер с радостью следил за решительными стараниями Уитни приспособиться к новому образу жизни. Она стоически воздерживалась от торговли со слугами за исключением отдельных случаев. Но его беспокоило, что в магазинах она по-прежнему отказывалась пользоваться деньгами. Как будто что-то в ней еще сопротивлялось новой жизни. Ему казалось, что две неотъемлемые стороны ее существа — • гордость прирожденного коммерсанта и самые тайные глубины сердца — все еще оставались для него непостижимыми. Он был убежден, что, пока не сможет постичь ее непоколебимый инстинкт коммерсанта, ему не дано будет овладеть полностью ее сердцем. Решив так или иначе склонить Уитни к принятым на востоке страны порядкам, он придумал новый план и как-то днем рано покинул контору и заехал домой, чтобы снова отвезти Уитни в магазин.

Но пока она готовилась к выходу, в дом ворвался взбешенный Байрон и немедленно потребовал, чтобы Гарнер прошел к нему в кабинет. Встревоженный его состоянием, Гарнер сбросил плащ и направился вслед за отцом.

Через некоторое время Уитни спустилась в центральный холл, но не застала там ни Гарнера, ни Эджуотера. Только плащ Гарнера небрежно свисал с поручней лестницы. Услышав голоса в западном коридоре, она озабоченно направилась туда. В конце холла стояла встревоженная Маделайн и проводила Уитни злым взглядом. У полуоткрытой двери кабинета Байрона сидел в своем кресле старый Эзра и внимательно прислушивался к разгоряченному спору.

Уитни остановилась рядом с Эзрой и по его лицу поняла, что в кабинете происходит что-то серьезное.

— Никогда! — бушевал там Байрон. — Никогда, ни разу не обошлось, чтобы ты не попал в какую-нибудь грязную историю! У тебя был шанс оправдаться, доказать свою храбрость, привезти домой награды, какие-то знаки отличия за победу над повстанцами. И где все это?

— Должно быть, награды задерживаются. — В сухом тоне Гарнера чувствовалась сдержанная ярость.

— Или тебя их лишили! — закричал Байрон.

— От меня это не зависит, так или иначе…

— Нет, это типично для тебя, Гарнер. — Байрон с подчеркнутым презрением произнес имя своего сына. — Ты поехал за почестями, а что привез? Шлюху, которая пьет виски…

— Довольно. — возмущенно потребовал Гарнер. — Я не потерплю, чтобы Уитни унижали. Нравится вам или нет, она моя жена! Я женился на ней, и она будет здесь жить. Так что придется вам с этим примириться.

Уитни бросилась было в кабинет, но ее остановила неожиданно сильная и цепкая рука Эзры.

— А я не намерен с этим мириться! Чтобы какая-то коварная Иезавель перевернула вверх ногами весь мой дом, всю мою семью! — Уитни увидела в дверь разъяренное лицо Байрона. — Ты привез ее сюда, навязал нам. И когда же вслед за ней здесь появятся ее родственнички? Всякие там кузины, дядюшки… и ее отец, который варит виски?

При упоминании об отце у Уитни больно сжалось сердце.

— Черт побери! — таким спокойным тоном произнес Гарнер, что у Уитни мороз по коже пробежал. — Оставьте наконец в покое ее и ее семью. Ведь на самом деле вы нападаете на меня, я опять вам не угодил. Что ж, может, я не такой сын, о каком вы мечтали, но уж какой есть. И с этим ни вы, ни я ничего не можем сделать.

— Ну нет, очень даже можем! — Байрон шагнул к нему со сверкающими от гнева глазами. — Я могу проследить за тем, чтобы тебе никогда не доверили управление нашей компанией. Я не дам тебе ею руководить, не стану смотреть, как ты пускаешь на ветер все, что я создавал всю свою жизнь. У тебя нет ни чувства преданности, ни чувства долга, ни умения ценить ответственность, которую влечет за собой руководство таким важным предприятием. Думаешь, я не вижу, как ты сбегаешь из конторы, стоит ей только поманить тебя пальцем? Тебя не бывает на месте большую часть времени…

Гарнер подавил желание выругаться.

— Я не обязан отчитываться ни за то, на что я трачу свое время, ни за поведение моей…

— Скорее всего ты так же вел себя на этой проклятой границе, — презрительно бросил ему Байрон. — Достаточно было тебе учуять рядом юбку, и ты забывал о своем долге и чести… точнее, о том, что от нее осталось!

Лицо Гарнера потемнело от оскорбления, и Байрон счел этот признак подтверждением своих догадок.

— Господи, неужели именно так все и произошло? Вот почему тебе пришлось жениться на этой выскочке… и вот почему ты не получил никакой награды. Офицеров, которые не выполнили свой долг и опозорили себя, не награждают!

— Прекратите! — Уитни вырвала руку у Эзры и влетела в комнату, захлопнув за собой дверь и заставив вздрогнуть Гарнера и Байрона. — Как вы смеете?! — Она остановилась между ними. — Как вы смеете говорить ему такие вещи?!

— Уитни, не вмешивайся! — загремел Гарнер, но она была слишком оскорблена, чтобы подчиниться ему.

— Честь и долг! Что вы о них знаете?! На свете нет человека более преданного своей стране и долгу, чем Гарнер Таунсенд, и вы тысячу раз глупец, если не понимаете этого только потому, что он ваш сын! — Она окинула горящим взглядом застывшего Гарнера.

С гордостью она думала о свойственном Гарнеру понятии чести. Именно бескомпромиссное чувство чести и долга заставило его арестовать ее отца. Но та же честь побуждала его выполнять обет, которым он обменялся с ней, заставляла его заботиться о ней и защищать. Та же честь требовала от него, чтобы он заменил собой ее разрушенный мир. Ее муж выполнил свой долг, как этого требовала его честь, и заслуживал большего от членов семьи, которые обязаны любить и поддерживать его.

— Хотите знать, что именно произошло в Рэпчер-Вэлли? Хотите знать, насколько постыдно и бесчестно он себя вел? Так вот знайте — он выполнил свой долг — уничтожил незаконные винокурни и арестовал самого главного винокура в долине, даже после того как обменялся со мной клятвой верности.

— Уитни! Не надо!

Гарнер бросился к ней, но она увернулась и по-прежнему смело стояла перед побагровевшим Байроном.

— Он вылил на землю виски Дэниелсов, в изготовлении которого я сама принимала участие! — выкрикнула Уитни, изливая всю правду до конца. — И он арестовал моего отца. Его долг и честь требовали от него, чтобы он арестовал моего отца, и он это сделал. Он выполнил свой долг ради вас и ради вашей чванливой гордости Таунсендов! И когда его проклятая награда не пришла…

— Черт побери, Уитни! — вспыхнул Гарнер, схватил ее за руку и потащил из кабинета, несмотря на ее сопротивление.

— Нет… Отпусти меня…

— Черт побери, ни слова больше! — Доведенный до отчаяния, Гарнер извернулся, схватил и перекинул Уитни себе через плечо, после чего вылетел с ней в коридор. Эзра и Маделайн испуганно отпрянули и ошеломленно смотрели, как он тащит наверх сопротивляющуюся и громко протестующую Уитни.

В наступившей тишине раздался ворчливый кашель Эзры, который наполовину вкатил кресло в кабинет, где с горечью воззрился на своего сына.

— Она права, Байрон! — зарычал старик — Ты законченный дурак! Да и как же тебе не быть им? Ведь тебя учил настоящий мастер!

С минуту они сверлили друг друга глазами, затем Эзра завертел колеса кресла назад, раздраженно рявкнув внучке:

— Да помоги же мне отсюда выбраться!

После ухода Эзры Байрон медленно подошел к окну и мрачно уставился в сад, задетый за живое очередным проявлением презрения со стороны отца. С самого детства… что бы он ни сделал, чего бы ни достиг… никогда отец не был им доволен!

И только сейчас, когда весь кипел от злости, Байрон неожиданно сообразил, что и сам он ничуть не лучше относится к Гарнеру — с тем же презрением и насмешкой.

Он невольно поморщился от боли и вспомнил, как отчаянно и смело бросилась Уитни на защиту Гарнера. Как только эта девчонка осмелилась защищать от него его собственного сына? Она так внезапно и неистово обрушилась на Байрона со своими обвинениями, что от растерянности он даже не понял их смысла. Как разъяренная львица, она защищала Гарнера и его честь. Байрон почувствовал в сердце щемящую пустоту при мысли, что его никто и никогда не защищал. Ни его холодная и замкнутая мать, ни требовательный отец, Эзра. И уж конечно, не смела его защищать хрупкая и робкая девушка, которую он взял в жены по требованию своей семьи.

При всем своем богатстве он почувствовал себя удивительно несчастным и уязвленным. Впервые за двадцать лет.

Гарнер весь кипел от негодования, когда добрался с почти успокоившейся Уитни до второго этажа. Какой-то инстинкт заставил его отнести жену в свою комнату. Он подошел к кровати, опустил ее и придержал за плечи, когда она покачнулась.

— Ради Бога, ты думаешь, что ты делаешь? — Он навис на ней, еле удерживаясь от желания как следует встряхнуть ее, чего она, несомненно, заслуживала.

— Я сказала правду, только правду. — Голова у нее перестала кружиться, и она снова разозлилась. — Давно уже стоило все рассказать. Он говорит тебе такие вещи… Так что ему досталось по заслугам!

— Ты не имела права говорить ему…

— Нет, имела! — Оттолкнув его, Уитни встала на ноги. — Он говорил возмутительные, безобразные вещи о моей замужестве и о моем муже. Гарнер, как ты мог стоять и выслушивать все это, зная, что все это неправда? Ведь он тебе как будто отец…

— Он и есть мой отец, и я сам справлюсь с ним…

— Святые великомученики! Да у вас не семья, а стая шакалов, которые только и знают, что лаются между собой и тычут друг другу свои проклятые проценты! Семья — это люди, которые вместе радуются и поддерживают друг друга в трудную минуту. Настоящая семья желает для своих родственников только хорошего, они верят и помогают друг другу. Люди в Рэпчер-Вэлли — дядюшка Харви, и тетушка Сара, и даже Робби Дедхем — все они моя семья, как будто мы все одной крови. И они больше заботились о тебе и были тебе настоящей семьей, чем твои чопорные, эгоистичные Таунсенды. Твой отец, Маделайн — да они совершенно о тебе не заботятся, не доверяют тебе и не поддерживают тебя в том, что ты делаешь, чего хочешь добиться, и они наверняка не любят тебя…

— А ты, конечно, любишь?

— Да, я люблю! — закричала она, отчаявшись разрушить непроницаемую стену гордыни Таунсендов. — Я люблю тебя. У меня есть тысячи причин ненавидеть тебя, Гарнер Таунсенд, а я люблю тебя и каждой клеточкой тела хочу быть с тобой. И для меня не имеет никакого значения, что ты меня не любишь!

Гарнер покачнулся, настолько его потряс открывшийся перед ним контраст между его семьей и людьми, с которыми свела его судьба в Рэпчер-Вэлли: холодность и враждебность Таунсендов — и открытая доброжелательность жителей деревни; глубоко презрительное и высокомерное отношение Таунсендов к другим — и великодушная приветливость обитателей долины. Они радушно приняли Железного майора в свою необычную семью, хотя у них были все основания не доверять ему.

И тут его поразила новая мысль. Его собственная семья, чья кровь текла в его венах, с постоянным презрением и ненавистью относилась к нему из-за несчастной истории, в которую он попал по молодости и неопытности, из-за истории, о которой с тех пор все давным-давно забыли. Но его отважная маленькая Уитни, у которой действительно были все причины ненавидеть его, беззаветно защищает его, любит его! Он обвинял ее во всех грехах, оскорблял и унижал, лишил ее возможности заниматься любимым делом, а потом увез и заставил жить с «шакалами», которые то и дело потрясают друг перед другом своими процентами. И все-таки она его любит!

Да разве такое возможно?!

С ужасом и страхом смотрела Уитни на его лицо, искаженное странным выражением. Что она такого сказала? Что любит его… Сказала, что любит его… Выкрикнула ему эти слова. Да, ей изменила выдержка, это важное качество опытного коммерсанта. Она опрометчиво выложила свое последнее предложение в самой важной сделке за свою жизнь и теперь понятия не имеет, принято оно или отвергнуто.

— Ну… — Голос ее дрогнул. — Я только хотела сказать, что считаю тебя трудолюбивым, непреклонным и обязательным… Не я одна, в Рэпчер-Вэлли о тебе все так думают. — Сердце у нее больно сжалось, когда он устремил на нее настойчивый, пристальный взгляд. — И ты честный… Ты всегда был со мной честным. И благородный — если ты дал слово, ты готов выполнить его или умереть, я знаю. Ты сильный и волевой, умеешь собой владеть, как бы тебя ни провоцировали, и… воспитанный, скромный и очень совестливый… Я знаю, ты не стал бы со мной спать, если бы я сама, как Далила, не забралась к тебе в постель.

— Правда? Ты действительно так думаешь обо мне? — Гарнер словно ожил и просветлел, бросился к ней и заключил в объятия. — Ну а теперь, Уитни Дэниелс, я скажу тебе, как все было на самом деле в Рэпчер-Вэлли. С самого первого дня, когда я так неожиданно выяснил, что схватил не какого-то парня, а девушку… тебя, представляешь?.. я думал только о тебе и о твоем нежном и сильном теле. Я просто не мог думать ни о чем другом. Целые недели я слонялся по долине в состоянии ослепляющей, всепоглощающей страсти и хотел то задушить тебя, то прямо на месте накинуться на тебя. При каждой нашей встрече ты насмехалась надо мной и унижала меня, а я только и думал о том, как бы с тобой переспать, как бы обнять тебя и почувствовать рядом твое нежное, теплое тело.

Он еще сильнее прижал ее к себе, вытесняя у нее из головы все остальные мысли.

— Ты даже не подозреваешь, сколько раз ты была на грани того, чтобы оказаться распростертой подо мной. В твоей собственной постели, в лесу, у стены того проклятого амбара, прямо в центре моего лагеря… Так что твоя невинность постоянно подвергалась опасности. Тебе просто повезло, что я на это не отважился, пока ты не явилась ко мне, чтобы подкупить.

Уитни едва могла дышать, так тесно он прижимал ее к себе.

— Но я не… Я только хотела достойно…

— Достойной сделки со мной — теперь я это понимаю. Мне это разъяснил Данбер. Но понимаешь, мне хотелось предполагать в тебе самое худшее. Даже при том, что жаждал тебя всем своим телом. Я был надменным, напыщенным, самоуверенным, воздержанным, старательным, нравственным… обманщиком! Я забыл свой долг и честь. Я знал, что ты как-то замешана в этом деле с виски, и ничего не предпринимал. Я знал, что не должен ни целовать тебя, ни касаться тебя, но все равно это делал. Я хотел тебя больше, чем почестей и одобрения моей проклятой семьи. Черт побери! Вот такой я человек… вовсе не образец мужского долга и нравственных принципов! Я женился на тебе, потому что меня принудили к этому, а не из чувства долга. Я арестовал Блэка Дэниелса, потому что мне пришлось это сделать, а не из высокого патриотического долга. И я привез тебя с собой в Бостон, потому что и подумать не мог, чтобы расстаться с твоим восхитительным, желанным телом, а не из соображений святого долга супружества! Я действительно такой — жадный, безумный, грубый и вожделеющий… Черт побери! Как я тебя хочу! — зарычал он, страстно прижимаясь к ней возбужденным телом. — Ну скажи, — его глаза сверкали вызовом, — ты и теперь еще любишь меня?




Глава 20


По взволнованному и напряженному лицу Гарнера Уитни поняла, насколько для него важен ее ответ. Он рискнул открыть ей свою боль, разочарование и упрямую надежду, которые скрывал в глубине своего сердца, и ей стало больно за него.

Закусив губы, она кивнула.

Он закрыл глаза, и через мгновение его тело расслабилось.

— Господи… Уитни, только не говори этого, если на самом деле не чувствуешь. Скажи, что хочешь быть моей женой, скажи, что хочешь, чтобы я тебя любил, и даже что тебе нужны мои деньги.

— Я хочу, чтобы ты любил меня, — сквозь слезы проговорила она, — и хочу быть твоей женой. Но я действительно люблю тебя, Гарнер Таунсенд. Жадного, безумного, вожделеющего — такого, какой ты есть. Великодушного, нежного и щепетильно честного и порядочного. Красивого, желанного и сильного. Я точно знаю, какой ты человек. — Уитни обвила его шею руками и встала на цыпочки, чтобы крепче к нему прижаться. — Я действительно тебя люблю.

Одно неуловимое мгновение неуверенности и сомнения — и Гарнер изо всех сил стиснул ее в объятиях, пронизанный невероятной радостью. Он приник к ее губам, наслаждаясь нежностью ответного поцелуя. Она его любит! Он подхватил ее на руки и в восторге закружил, счастливый от одного сознания, что наконец избавлен от постоянных сомнений — она его любит!

— Шнурки… мой корсаж — Она с трудом оторвалась от его губ, чтобы выговорить эти слова, но он вновь ее поцеловал и начал расшнуровывать ее корсаж.

— Мои пуговицы, — напомнил он осипшим от страсти голосом и немного откинулся назад, чтобы Уитни могла достать пуговицы, в то же время не отрываясь от его рта.

Дрожа от любви и страсти, они помогли друг другу раздеться и вскоре оказались в постели. Обжигающими руками Гарнер ласкал ее податливое изгибающееся тело, возбуждая в ней готовность принять его. И когда почувствовал это, овладел ею с невероятной пылкостью и нежностью, рожденной теперь уже уверенностью в себе,

— Повтори еще раз, — попросил он, притягивая к себе взгляд Уитни.

— Я люблю тебя, — выдохнула она, и от его счастливой улыбки у нее сжалось сердце. Его поцелуи стали безумными и властными, и она отвечала ему с не меньшей страстью.

— Еще раз, — попросил Гарнер, горячими губами касаясь ее нежного горла.

— Я люблю тебя. — Она задыхалась от желания, торжествуя от силы его влечения к ней. — Люблю тебя, люблю, люблю… — Он стал целовать ее соски, и тело ее пронзила спираль наслаждения, и она выгнулась навстречу ему. — Люби меня, Гарнер… прошу тебя, люби меня…

Он вслушивался в ее слова и понимал неоднозначность ее мольбы. Он знал, чего она хочет, как будто это было его собственное невыразимо отчаянное желание. Она просила его любить ее и имела в виду не только слияние их тел. Она хотела того же, чего и он; определенность этого потрясла его. Гарнер сознавал, что только он мог ей это дать. Он приподнялся, всматриваясь в ее сияющие изумрудные глаза, словно впитывая в себя все ее существо.

— Я люблю тебя, моя маленькая горячая Уиски. — Он погладил ее щеку и просунул руку под спутанные волосы, чтобы приподнять ее голову. — Ты… ты мое сердце.

Уитни замерла. Напряженность его лица говорила о сдерживаемом затаенном желании, о желании любить и быть любимым. В ней вспыхнула радость, которая затмевала все, кроме осознания того, что он ее любит!

— Я — твое сердце? — Она слегка отстранила его, чтобы заглянуть ему в лицо. — Я опозорила тебя, ворвалась в твою семью, не знаю, как следует распоряжаться твоими деньгами… и ты все равно любишь меня?

— Да!

— Ты вынужден был жениться на мне и торговаться, чтобы заманить меня в постель. Кроме тревог, я ничего не принесла ни тебе, ни твоему дому, ни твоей семье… и ты все равно любишь меня?

Он кивнул и лукаво усмехнулся:

— Неужели в это так трудно поверить? Ты ведь только что заявила, что любишь жадного, непорядочного и надменного типа, который вожделел тебя с первого же взгляда. Почему же ты думаешь, что я не способен полюбить упрямую, дерзкую, коварную девушку, которая воспользовалась моим необузданным желанием к ней?

У нее глаза округлились, когда он так охарактеризовал их любовь, и он со смехом прижал ее к себе.

— Да… Наверное, я бываю очень упрямой, — призналась она, губами касаясь его груди.

— Решительной. — Он слегка улыбнулся.

— Но я не хотела быть наглой и дерзкой.

— Просто правдивой. — Он улыбнулся еще шире.

— И вовсе не хотела вмешиваться…

— Только помочь, — закончил он за нее с широкой улыбкой, такой она еще не видела. И почувствовал, что Уитни кивнула.

Неожиданно Гарнер все понял. Это его любовь преображала все ее недостатки в добродетели. Судьба, ведомая непостижимой мудростью любви, соединила восхитительные недостатки Уитни с его слабостями, чтобы придать ему силы и поддержать. И по какому-то сказочному совпадению, казалось, она так же думала о нем. Он повернул к себе ее лицо, возвращая ей восхищенный взгляд.

— Ты нужна мне, Уитни. Господи, как мне нужны твое тепло и радость. С тобой я впервые осознаю себя живым, не раздираемым сомнениями. Я так тебя люблю…

С бесконечной нежностью он нагнулся и поцеловал ее. Когда он поднял голову, она лежала не шевелясь, прислушиваясь к тихим голосам в самой глубине своего сердца. Он коснулся ее щеки, и она снова вернулась к нему.

— Покажи мне… — потребовала она со страстью. — Покажи, как ты меня любишь.

Она обняла его спину и обвила ногами его тело, притягивая к себе, к своему горячему от желания телу. Захваченный потоком ее взрывной чувственной радости, он приник к ее рту.

Их тела соединились, и вскоре они с восторгом и упоением уже поднимались по восходящей спирали наслаждения. И с горячим сиянием столкнувшихся звезд они прорвали границы земного существования и достигли высшего наслаждения от соединения. Они еще долго парили, не ощущая своего веса, омытые роскошными волнами глубочайшего спокойствия и удовлетворения.

— Гарнер… — Уитни потерлась щекой о его руку. — Он действительно это сделает, как ты думаешь?

— Кто и что? — пробормотал Гарнер, поднимая на нее сонный взгляд.

— Твой отец. Он может помешать тебе стать главой компании?

Последовала долгая пауза, во время которой он окончательно проснулся и обдумал ее вопрос.

— Одному ему этого не сделать. Он должен заручиться поддержкой Маделайн и Эзры. Тогда у него будет шестьдесят процентов.

Он замолчал и только сейчас осознал, насколько все это потеряло для него значение. Карьерные вопросы его жизни были вытеснены любовью. Удивительно теплое чувство охватило его, и он обнял Уитни. Впервые он понял, что перспектива со временем стать таким же сухим и властным дельцом, какими были все прежние Таунсенды, пойти по их стопам и ограничить свою жизнь их узкими и жесткими рамками, ему уже не угрожает. Он понял, что может прожить более достойную и радостную жизнь. И этим новым, светлым взглядом он обязан очаровательной маленькой Далиле, которая лежит в его объятиях.

Шестьдесят процентов! Они нужны Гарнеру, и он их заслуживает. И поскольку он может лишиться возможности возглавлять компанию Таунсендов из-за нее, то она и должна вернуть ему эту возможность. С этим решением в душе Уитни уютно прижалась к теплому боку Гарнера и погрузилась в сладкий сон.

Солнце уже зашло, когда Гарнер моргнул, перевернулся на живот и еще крепче сжал веки, отказываясь откликаться на нежный настойчивый зов Уитни встать и переодеться к ужину. Он решительно не желал выбираться из теплой постели ради каких-то приличий. Уитни стояла в одной рубашке, ожидая, когда он встанет, и наконец в ее глазах зажегся коварный огонек. Она сняла рубашку и медленно стянула с него одеяло.

Гарнеру потребовались все силы, чтобы лежать тихо, когда она коснулась его своим прохладным гладким телом и, судя по всему, уселась рядом и нагнулась к его спине.

— О Господи, Уитни! Ты хочешь меня укусить? — Он весь сжался от страха. Она нашла особое местечко на его спине, поближе к правому боку.

— М-м-м… — Уитни еще раз легко куснула его. Гарнер дернулся и изогнулся, вцепившись в простыни. Ее смех, чуть хрипловатый и коварный, подготовил его к третьему укусу, который так его возбудил.

Он почувствовал, что совершенно проснулся, попытался перевернуться, но Уитни прижала его к кровати и начала нежно покусывать его спину вверх до шеи. Гарнер прикрыл глаза от удовольствия.

— Если… — проговорил он сквозь стиснутые зубы, извиваясь и напрягаясь от все большего возбуждения, — если ты решила это сделать… тогда прошу тебя оставлять следы укусов только в местах, где их не увидит мой камердинер.

Лицо Уитни опять осветилось разрушительной улыбкой Далилы.

— Может, тебе стоит сделать камердинером Бенсона? Уж он-то точно ничего не заметит. — Она уже покусывала мочки его ушей и мурлыкала.

— Бенсон. Что ж… я об этом подумаю, — проговорил Гарнер, делая вид, что сдается, но быстро перевернулся, схватил ее за руки и притянул на постель. В следующее мгновение она уже лежала под ним, отчаянно пытаясь вырваться. — Но сначала… Мне нужно свести с вами счеты, милая барышня. У вас есть привычка вонзать в меня зубки, а я уже предупреждал, что когда-нибудь вам придется за это поплатиться. — Он развел в стороны ее руки и прижал их к кровати. — И этот час настал!

— Нет… Гарнер! — Уитни начала вырываться, глаза ее стали огромными, когда он обнажил зубы и угрожающе зарычал. — Нет… правда… Ой!

Он приблизил зубы к ее оголенному плечу, затем слегка стиснул их в сочном местечке. Уитни беспомощно пыталась вырваться, и глаза ее округлились еще больше, когда она увидела, куда он нацелился дальше.

— Не надо, Гарнер… Ой! О!

Он покусывал ее, начав с грудей, затем двинулся к внутренней стороне предплечий, к нежному изгибу талии и плоскому животу, разжигая в ней страсть и не обращая внимания на ее мольбы. Он покусывал ее бедра и сзади под коленями, затем, последний раз куснув ее чуть ниже золотистой поросли в развилке бедер, он улегся на ее мягкое податливое тело. От желания у нее стиснуло горло, и она смогла только простонать.

— Вот тебе наказание за твой укус, — с деланной суровостью проворчал Гарнер, и Уитни распахнула глаза:

— Ты хочешь сказать… каждый раз?

— Каждый раз.

— А что еще?

— Гм-м… Вот это.

Оба закрыли глаза, и спустя мгновение Уитни почувствовала у себя на губах его губы и проговорила:

— Насчет Бенсона…

— М-м?

— Он тебе пригодится.

— Тоже придумала, когда… О! Уитни!

* * *


Через день после ссоры Байрона с Гарнером Уитни постучала в кабинет Эзры и улыбнулась, услышав скрипучий голос старика, приглашающий войти. Она вошла и осторожно прикрыла за собой дверь, предостерегающе приложив палец к губам. Этот жест говорил о том, что рядом рыскает Эджуотер. Затем Уитни извлекла из складок юбки бутылку любимого рома Эзры, рома Таунсендов. Он довольно усмехнулся.

— Вот это напиток, — сказал дед Гарнера позднее, наслаждаясь последним глотком, затем посмотрел на Уитни. Увидев, что она решительно закрывает бутылку пробкой, он недовольно фыркнул. Похоже, эта женщина становилась такой же жадной, как и его ближайшие родственники.

— А как вам понравится, если вы сможете пробовать его… каждый день? Если будете опять делать ром? — поинтересовалась Уитни.

Эзра выпрямился в своем кресле, остро вглядываясь в ее улыбающееся лицо.

— Ты хочешь сказать… чтобы я работал на винокурне? — Сердце старика забилось, как у школьника, и он пристально посмотрел ей в глаза. — А тебе это зачем?

Уитни выпрямилась и скромно наклонила голову.

— Мне нужны ваши десять процентов. — Она увидела удивление Эзры и добавила: — Для Гарнера.

— Для этого щенка, — презрительно проворчал Эзра и отвел взгляд в сторону. — Так я и знал.

— Не все ваши десять процентов, а десять процентов ваших голосующих акций, — пояснила Уитни, проницательно оценив его реакцию. — Вы знаете, он будет очень хорошим руководителем. Не нужно судить о нем по… — Уитни перевела дух и заставила себя выговорить, — по тому, как он меня хочет.

— Почему это нельзя? — Эзра повернулся к ней, и его глаза хитро блеснули. — Хороший бизнесмен должен иметь некоторые желания… и время от времени удовлетворять их. Значит, мои голосующие акции для того, чтобы завод снова… — Ему не пришлось долго размышлять. По лицу его расползлась усмешка. — Пожалуй, брак с тобой был самым разумным поступком щенка за всю его жизнь!

В январе почти ежедневно шел мокрый снег с порывами пронизывающего холодом ветра. И когда однажды днем выглянуло солнце, Гарнер так обрадовался, что рано ушел из конторы и отправился с Уитни гулять. К вечеру они возвратились домой и велели Эджуотеру подать горячего чая и печенья, чтобы согреться, как вдруг в центральном холле поднялся шум. Эджуотер поспешил выяснить причину суматохи.

На безупречно чистом мраморном полу холла стояла бесформенная фигура в огромном овечьем тулупе, в фетровой шляпе с обвисшими полями и в тяжелых башмаках, с которых отваливались комья грязи. Человека удерживал за руку лакей, который ответил на стук в дверь. Эджуотер сурово сжал тонкие губы и поспешил помочь лакею изгнать это наглое создание из Таунсенд-хауса.

— Скажите вашему соломенному чучелу, чтобы он меня отпустил, — произнес высокий женский голос. — Это возмутительно! Я пришла повидать свою племянницу, Уитни Дэниелс. Я знаю, что ее привезли сюда против ее желания, и не уйду, пока не поговорю с ней.

— Господи милостивый, да это женщина! — произнес Эджуотер, с безопасной дистанции вглядываясь в странное существо.

— Вот именно. — Глаза женщины метали молнии из-под мокрых полей шляпы. — Я Кэтрин Моррисон, тетка Уитни, и требую, чтобы мне дали с ней увидеться! — пронзительно закричала она.

— Что здесь происходит, Эджуотер? — спросила появившаяся на лестнице Маделайн.

И в ту же самую минуту распахнулись наружные двери и вместе с порывом ледяного ветра в холл влетел разъяренный Байрон Таунсенд в плаще, чье приближение не было замечено из-за разгоравшегося скандала.

— Черт побери, Эджуотер! — зарычал он, срывая с головы шляпу с низкой тульей. — Самое малое, что вы можете делать, это обеспечить, чтобы за дверью присматривали… — Тут его взгляд упал на Кэтрин Моррисон, и Байрон умолк. Он сощурил глаза, с негодованием и удивлением разглядывая ее грубую одежду. — А это еще что такое?

— Я… Да отпустите же меня! — Кейт вырвалась из рук лакея и повернулась лицом к надменному педанту, который только что отнес ее к неодушевленным предметам. — Я Кэтрин Моррисон.

— Это Кэтрин Моррисон, сэр. — Эджуотер фыркнул, давая понять, что лично он уже составил о ней мнение.

— А кто такая Кэтрин Моррисон? — властно спросил Байрон у дворецкого, не обращая внимания на Кейт. — И самое главное, что она здесь делает, почему осмелилась запачкать своими башмаками мой холл?

Кейт возмущенно сдернула с себя шляпу и открыла раскрасневшееся лицо со сверкающими глазами, обрамленное густыми темными волосами.

— Очевидно, она имеет какое-то отношение к некоей Уитни Дэниелс, сэр, — сказал Эджуотер, позволив себе проявить остроумие. — И настаивает на встрече с ней.

— Боже милостивый! — Байрон обернулся к Кейт с презрительной усмешкой. — Так я и знал. Теперь наш дом буквально заполонят эти наглые типы с границы!

Только ради своей любимой племянницы Кейт Моррисон отважилась на далекое путешествие, во время которого ее гордая и утонченная натура подверглась многочисленным испытаниям. Три долгих недели ей приходилось страдать от жестокого холода, ночевать где придется, подчас в обществе весьма подозрительных людей, отбиваться от грязных предложений, с которыми не стеснялись приставать к ней мужчины, видя, что она путешествует в одиночестве. И все для того, чтобы теперь, когда она наконец добралась до цели, ее опять оскорбляли — терпению измученной Кейт пришел конец.

— Самодовольный и грубый хам! — Со сверкающими от гнева глазами она двинулась на Байрона, и тот растерянно попятился. Кейт намеренно топнула ногой, отчего от ее башмака отвалился на драгоценный пол еще один ком грязи. — Я, одинокая женщина, провела в пути несколько недель, почти без сна и еды, едва не замерзла, на каждом шагу подвергалась опасности! Вы понятия не имеете о приличных манерах! — в ярости кричала она, надвигаясь на него. — Но я не убоюсь вас и, клянусь Господом, увижусь со своей племянницей и узнаю, что с ней сделало это отвратительное чудовище! И не смейте вставать на моем пути, надменный грубиян! — Она положила руки на бедра и громко закричала: — Уитни!

— Послушайте, женщина! — загремел Байрон, пораженный силой ее легких. — Как вы смеете врываться в мой дом, оскорблять меня и…

— Сделайте же что-нибудь, Эджуотер! — Маделайн сбежала с лестницы и подтолкнула остолбеневшего дворецкого. — Эджуотер!

Уитни и Гарнер стояли в гостиной перед камином, ожидая чая, но когда громкие голоса в холле сменились возбужденными криками, она прислушалась и насторожилась.

— Гарнер, это похоже на… — Она тут же выбежала из гостиной, а следом за ней поспешил и Гарнер.

В холле Эджуотер, Ноулен и Маделайн кричали и размахивали руками, требуя, чтобы кто-нибудь хоть что-то сделал. За ними у дверей стоял Байрон Таунсенд, все еще в плаще и в перчатках, весь багровый от злости, и грозно кричал. А чуть ли не нос к носу с ним стояла… тетушка Кейт! Уитни не поверила своим глазам:

— Тетя Кейт?

— Уитни? — Кейт быстро обернулась, еще не остывшим взглядом обежав одетую в дамское платье Уитни, и тоже недоверчиво сморгнула. — Это ты?!

Она смотрела во все глаза на модное платье, на изящно подобранные локоны, ниспадающие на шею Уитни, на цветущее лицо своей любимой племянницы и от избытка чувств больше ничего не могла выговорить.

Покачнувшись, она шагнула вперед и протянула руки. Уитни бросилась к ней и радостно обняла. Снова и снова они кружили и разглядывали друг друга, смеялись, обнимались, плакали и снова смеялись, совершенно забыв о враждебных взглядах окружающих. Через некоторое время Кейт удалось слегка отстранить племянницу, полюбоваться на нее и погладить по волосам.

— Дай мне посмотреть на тебя. Ах, Уитни, я места себе не находила из-за тревоги…

— У меня все отлично, тетя Кейт, правда. Как ты сюда добралась? — Она посмотрела Кейт за спину, словно ожидала еще кого-то увидеть.

— Какую-то часть дороги я ехала на повозке, а потом, когда она развалилась, верхом…

— Вы ехали… одна? — Озабоченный и настороженный Гарнер подошел к ним, понимая, что мешает их встрече, но не в силах удержаться от вопроса. — Весь путь… проделали одна?!

Кейт поспешно вытерла мокрые от слез щеки и с вызовом ответила:

— Да, одна. Если вы помните, майор, теперь я совсем одинока. Я пришла посмотреть, как тут моя Уитни.

Гарнер видел, как едва заметно дрожит подбородок Кейт, и по углубившимся морщинкам вокруг ее сияющих от радости глаз ясно прочитал все трудности и лишения, которые она перенесла ради встречи с любимой племянницей. Он понял, что его и эту отважную женщину связывает нечто общее: оба любят Уитни, и смягчился.

— Добро пожаловать, миссис Моррисон.

От Кейт не укрылось его первоначальное замешательство, быстро сменившееся радушной улыбкой.

— Благодарю вас, майор.

— Ну, нечего тут стоять, Эджуотер! — Уитни повернула сияющее улыбкой лицо к возмущенному дворецкому. —

Возьмите у нее шубу. А потом принесите нам горячего чаю. Тетя едва не замерзла!

Дворецкий нерешительно помедлил, но, поймав угрожающий взгляд Гарнера, подошел к Кейт. Она сняла огромную шубу, и все недоверчиво уставились на ее хорошо сложенную фигуру в практичном дорожном платье из шерсти со стеганым корсажем. Кейт почувствовала на себе их взгляды и расправила складки юбки.

— Прошу… прошу извинить за такой вид. — Она подняла голову и обращалась только к Уитни и Гарнеру. — Добравшись до города, я сразу направилась в гостиницу, но поскольку я приехала одна, мне отказали в комнате, пока я не представлю рекомендаций. — Она заставила себя обратиться к Гарнеру: — Боюсь, сэр, мне придется попросить вас об одолжении дать мне рекомендации, если не возражаете.

Уитни обняла тетку за талию.

— Конечно, он поможет… — Она посмотрела на Гарнера, увидела его серьезное лицо и только теперь подумала, что, возможно, он не так уж рад приезду Кейт.

— В этом нет необходимости, — спокойно сказал Гарнер, намеренно бросив взгляд на свое ошеломленно молчавшее семейство. — У нас достаточно много комнат. Милости просим остановиться у нас, миссис Моррисон.

— О! — Кейт покраснела, стараясь не показать удивления, которое вызвало в ней «это чудовище». — Благодарю вас, но я не могу. Это было бы для вас слишком хлопотно…

— В самом деле. — Байрон подошел ближе, держа шляпу в затянутых в перчатки руках. — Я уверен, что родственникам твоей жены будет гораздо удобнее остановиться где-нибудь в другом месте. К тому же у нас возникает досадная проблема с комнатами. — Он устремил на Гарнера ядовитый взгляд. — Полагаю, твои сорок процентов комнат в этом доме уже заняты.

Гарнер едва удержался, чтобы не накричать на отца.

— Зато у нас есть несколько комнат для гостей. Но миссис Моррисон может показаться более удобной моя спальня. Как вам известно, я уже некоторое время ею не пользуюсь.

— Это невероятно… Невыносимо! — Байрон весь побагровел. Он с возмущением уставился на Кейт, встретил яростные огоньки в ее поразительно красивых глазах и с трудом удержался, чтобы не пройтись взглядом по се точеной фигуре. — Ты не можешь всерьез предлагать этой особе свою комнату!

Кейт метнула на него смелый взгляд, вызывая Байрона Таунсенда снова схлестнуться с ней, и невольно отметила поразительное сходство с красивым майором — несмотря на неизбежные с возрастом морщины и седину на висках, у него был такой же полный чувственный рот, тот же прямой орлиный нос и характерный твердый очерк лица.

— Что ж, я принимаю ваше предложение, майор, — заявила Кейт, отводя взгляд от Байрона. — Я с удовольствием останусь у вас, пока не найду себе в городе подходящее жилье.

Уитни ахнула от радости и крепко стиснула тетушку в объятиях, только потом осознав вторую часть ее заявления.

— Ты собираешься жить в Бостоне?

— Но ведь теперь меня ничто не удерживает в Рэпчер-Вэлли. Я решила снова жить в городе, и почему бы не в Бостоне? — Она бросила неуверенный взгляд на Гарнера, который удивил ее сдержанной улыбкой.

— Вы можете оставаться здесь, миссис Моррисон, сколько вам будет угодно.

— Черт побери! В моем же доме… — Байрон стянул с себя плащ и швырнул его на голову Эджуотера, после чего широко расставил ноги и уперся кулаками в пояс — эта поза ярости была уже знакома Кейт по Гарнеру. Каков папаша, таков и сынок, подумала она, ответив ему таким же непримиримым взглядом. Он затопал в свой кабинет, выкрикивая в бешенстве: — Черт побери!

Гарнер и Уитни сразу провели Кейт в гостиную, где уютно устроили в кресле у самого камина, закутав ей ноги пледом. От тепла лицо ее раскраснелось, как у девушки.

— А как дела у папы? — Уитни встала рядом на колени и держала Кейт за руку, тогда как Гарнер облокотился о каминную полку и задумчиво теребил подбородок. — Я так тревожилась. Ты ведь обещала мне написать.

— Я виделась с ним в Питсбурге, — Кейт сжала руки племянницы, — через неделю после твоего отъезда. Мне удалось несколько минут поговорить с ним и передать ему немного еды и смену одежды. А через две недели я узнала, что всех пленников отправили на восток, вероятно в Филадельфию, где их будут судить.

— В Филадельфию? — озабоченно нахмурился Гарнер. Кейт кивнула.

— С ним все в порядке, Уитни, не беспокойся. Уж если кто-то и может приспособиться к любым обстоятельствам, то это Блэкстон. Когда я его видела, у него было хорошее настроение. — Кейт решила не расстраивать Уитни и умолчала, что заметила у него на лице оставшиеся после побоев ссадины и синяки. — Но его еще не судили, и похоже, день суда до сих пор не назначен.

Уитни встревоженно посмотрела на Гарнера, и он поспешил ее успокоить:

— Если его содержат в Филадельфии, мы скоро это выясним. Она огорченно кивнула, затем заставила себя улыбнуться и обратилась к Кейт с вопросом:

— А как наша долина? Как все?

— Все по-прежнему. Хотя нет, не совсем. — Изящные черты лица Кейт осветила улыбка. — Кажется, майор, наша долина очень приглянулась кое-кому из ваших солдат. Несколько человек вернулись туда после того, как уволились из ополчения. Уоллес… Помните, такой высокий и здоровенный детина? Так вот, он привез деньги, которые ему выдали при увольнении, купил несколько акров земли и стал подъезжать к Мей Доннер. Теперь они ждут, когда в долину приедет проповедник, чтобы сочетаться браком. Вообще-то предстоят сразу две свадьбы. Еще женятся Фреда Делбертони этот парень, Кинджери, такой долговязый. Ее сыновья были вне себя — едва не прогнали его кнутом! Но тут вмешался Харви Дедхем и заставил их считаться с ним и слушаться мать. — Кейт улыбнулась и покачала головой. — Нужно было видеть, как они вокруг него топтались!

— А тетушка Сара? — спросила Уитни. — Как ее здоровье? Кейт засмеялась.

— Как и стоило ожидать, она буквально истосковалась по своему Чарли. Но слава Богу, теперь она не одинока — ее поддерживает сержант, кажется, его зовут Лексоулт, да? Так вот, он приехал в долину незадолго до моего отъезда. Сказал, что не смог вынести мысль о бедняжке Саре, которой предстоит провести всю зиму без помощи и защиты мужчины да еще заботиться о малышах. — Кейт засмеялась низким музыкальным смехом. — Подозреваю, что когда весной до нас доберется проповедник, ему придется сочетать браком даже не две, а сразу три пары. А Харви пристроил еще две комнаты для гостей на деньги, которые он получил… — Она закусила губу, бросив взгляд на Гарнера.

— На те самые «проклятые бумажные деньги», которые я передал ему от себя и моих солдат, — закончил он за нее с преувеличенно негодующим взглядом, который медленно сменился улыбкой. — Экий плут! — Он обернулся к Уитни. — Если уж он смог преодолеть свою ненависть в деньгам… то и любой сможет.

Уитни покраснела, и Кейт заметила, какими теплыми взглядами обменялись молодожены, и обрадовалась за племянницу.

Появился Эджуотер с чаем и бисквитами, и Уитни пересела на кресло напротив тетушки. Кейт смотрела, как она разливает чай, и была поражена непринужденными манерами племянницы. Глаза Кейт заволокло слезами, когда она приняла от Уитни чашку из тончайшего фарфора и поняла, как часто она мечтала об этом: увидеть свою Уитни в красивой гостиной, изящно одетой и сияющей от счастья быть любимой женой. Уитни порозовела под изучающим взглядом Кейт, радуясь тому, что наконец-то сможет отблагодарить тетушку за ее науку.

Они заговорили о событиях прошедших недель, а Гарнер прислушивался к их беседе и время от времени вставлял свои замечания. Перед ним снова представали странные люди, населяющие Рэпчер-Вэлли, и оживали незабываемые подробности их жизни, согревая его сердце теплом. Он искренне порадовался, узнав, что дядюшка Баллард благополучно перенес инфлюэнцу, а дядюшка Джулиус и дядюшка Феррел Добсон помогали дядюшке Харви делать пристройку. А когда Кейт передала «дяде Таунсенду» привет от Робби Дедхема, у него в горле почему-то встал комок.




Глава 21


Уже зашло солнце, и в гостиной появилась горничная, чтобы закрыть ставни и задернуть тяжелые шторы. Уитни вздрогнула.

— О, время ужинать! Пойдем, тетя Кейт, я покажу тебе… — Она обратилась к Гарнеру: — Ты действительно хочешь предоставить ей свою комнату?

— Отведи ее в любую комнату, какая тебе понравится, Уитни. — Гарнер засмеялся и многозначительно поднял брови. — Кроме своей спальни.

Уитни покраснела, как новобрачная, и повела Кейт наверх по великолепной лестнице, попутно рассказывая о доме. Она поместила Кейт в одну из нарядных комнат для гостей и послала Мерси разжечь огонь и приготовить горячую воду. Затем поспешила в свою комнату, выбрала там одно из своих новых платьев и полную смену нижнего белья, чтобы Кейт переоделась к ужину.

— Какое красивое! — Кейт с восторгом погладила тонкий лиловый бархат и кружева. — Это Таунсенд купил тебе новую одежду?

Уитни кивнула, покусывая губы.

— Тебе не кажется, что я поступила неправильно… что приняла их… как ты думаешь? Честно говоря, не так уж много я делаю, чтобы заработать на свое содержание, но все вокруг сердятся, когда я предлагаю им что-нибудь взамен.

— Еще бы! — Кейт с трудом удержалась от смеха, живо представив себе Уитни, расстроенную тем, что упрямые бостонцы отказываются от ее услуг, предпочитая твердую валюту.

— Правда, ему пришлось запереть меня, чтобы заставить принять все эти платья.

— Воображаю!

— Но в конце концов мы с ним договорились — Пленительная улыбка Уитни ясно говорила о природе договоренности. — И я стараюсь стать ему достойной женой, тетя Кейт. Поверь мне, он очень хороший человек.

Кейт заметила задумчивый вид своей племянницы и почувствовала необходимость спросить:

— Он… он добр к тебе, Уитни?

— Да… — Уитни кивнула и опустила взгляд, в котором промелькнул озорной огонек, — когда я этого хочу.

Настала очередь покраснеть Кейт. Но тут в комнате появилась Мерси со слугами, которые принесли охапку дров, чистое постельное белье и горячую воду, так что им уже некогда было разговаривать. Вскоре Кейт уже погрузилась в восхитительно горячую и душистую воду и принялась смывать с себя дорожную пыль и усталость. Уитни устроилась рядом на стуле, с улыбкой глядя на блаженное лицо тетки.

— Правда, великолепно? Вот так и я наслаждалась в первый день, когда здесь оказалась, и с тех пор моюсь буквально через день. Я вспомнила твои рассказы о таком купании, и оказалось, что ты ничуть не преувеличивала, когда описывала удовольствие, которое от этого получаешь… Собственно, и остальные твои рассказы о жизни в таких условиях подтвердились, мне здесь очень хорошо… за исключением того, что, бывает, меня донимает железная семейка Гарнера.

Кейт подняла на племянницу взгляд и увидела на лице Уитни жесткое выражение.

— Тетя Кейт, постарайся просто не обращать внимания на отца Гарнера. Эзра — это его дед — говорит, что у Байрона нет никаких человеческих желаний, поэтому он не понимает людей, у которых они есть. А Маделайн в высшей степени избалованная и капризная девица. А вот старый Эзра — отличный человек. Он винокур, во всяком случае, раньше им был. Сейчас он прикован к своему креслу на колесиках и исподтишка щиплет горничных, чтобы не потерять интерес к жизни… а еще он ворует ром и пьет, когда только придется.

Кейт усмехалась, слушая нелестное описание богатых родственников племянницы.

— Ну, давай поскорее заканчивай мыться. — Уитни указала на пахучее розовое мыло и встала, расправляя складки платья. — Из-за нас они задерживают ужин, так что нам не стоит слишком опаздывать. — Уитни уже собралась уйти, как вдруг вспомнила. — Да, и пожалуйста, не слишком выражай свое недовольство, если Маделайн прикажет сегодня подать лобстера. Она специально проделала это со мной в надежде, что меня вырвет. Но я поняла, что это просто очень большой красный рак, только в нем гораздо больше мяса. — Ее хитрая усмешка вызвала ответный смех Кейт.

— Лобстер, — сказала Кейт, вспомнив, как когда-то сама впервые познакомилась с этим деликатесом, и воздала должное непоколебимому практицизму Уитни. — Я помню это блюдо.

Уитни и Кейт появились в столовой всего на несколько минут позже установленного времени, задержавшись в дверях, чтобы морально подготовиться к встрече. Глаза всех присутствующих устремились на женственную фигуру Кейт в светло-лиловом бархатном платье, на изящно подобранные вверх блестящие темные волосы и на белоснежную грудь в вырезе корсажа. Уитни ободряюще сжала руку Кейт, когда они двинулись навстречу несколько подавленным Таунсендам.

Гарнер официально представил Кейт Маделайн, затем подвел ее к Эзре, который пожал ей руку и постарался как можно больше выпрямиться в кресле. Байрон приветствовал ее угрюмым ворчанием и жестом пригласил усаживаться за стол, где у каждого прибора лежали несколько вилок. При этом он бросил на Кейт злорадный взгляд, на что та ответила ему вызывающей усмешкой. Между Кейт, Уитни, Гарнером и Эзрой завязался непринужденный разговор, тогда как Байрон и Маделайн угрюмо молчали. Кейт откровенно воздавала должное превосходно приготовленным блюдам и, к удивлению Уитни, точно определяла страну происхождения, а иногда и год производства каждого поданного к столу вина. По мере того как проявлялось светское воспитание Кейт, Байрон все больше съеживался на своем месте во главе стола. Когда Эзра заметил, что фамилия Моррисон кажется ему знакомой, Кейт пришлось сказать, что семья ее покойного мужа занималась в Аллентауне коммерцией, а ее члены были избраны в первый законодательный орган штата Пенсильвании. Байрон не удержался и что-то недоверчиво пробурчал себе под нос, после чего приказал подать десерт.

Видя нескрываемое презрение Байрона к своей тетке, Уитни возмутилась и взяла на себя смелость объяснить тетке его мнение о жителях границы как о преступниках, прозябающих в грязи. Когда она добралась до вшей, сточных канав и отсутствия нравственности, глаза Кейт стали метать молнии.

Она допила вино, аккуратно положила салфетку рядом с тарелкой и сделала сдержанный комплимент хозяевам за выбор блюд. Затем встала и демонстративно собрала пять вилок, которые не дала слугам унести при смене блюд. Со сверкающими глазами она отнесла их Байрону.

— Ваши вилки, сэр. — Она подняла их перед пораженным Байроном. — Я понимаю, вы очень за них боялись. Но, как видите, ни одной не пропало. Одна… — Она стала бросать их одну за другой в поспешно подставленные руки Байрона.

— Ой! — Он подскочил, уколотый в колено острием вилки. — Черт побери… Ой!.. Что за…

— Три… четыре…

— Прекратите! Сию же…

— И пять. — Кейт мстительно улыбнулась и обернулась к Уитни и Гарнеру: — Кофе и херес подадут в гостиную?

Эзра покатил из столовой, задыхаясь от приступа смеха, так что Уитни серьезно испугалась и поспешила постучать его по спине. Но когда в западную гостиную подали кофе и херес, внешне все как будто успокоились. Упрямо поджав губки, Маделайн разливала чай, и, несмотря ни на что, Байрон предпочел остаться с обществом, хотя с его лица не сходило враждебно-неприступное выражение. Таунсенды не отступают, подумал Гарнер, даже если это было бы разумно. Он подавил улыбку, в которой проскользнуло сочувствие.

В ту минуту, когда замершего в шоке Байрона осыпали дождем из вилок, Гарнер наслаждался этой сценой, зная по себе, каково быть униженным разгневанной женщиной, и отлично понимая, что должен чувствовать его высокомерный и самодовольный отец.

Раздеваясь в спальне Уитни, он усмехнулся, вспомнив эту сцену.

— Ай да женщина твоя тетушка Кейт! — сказал он, когда Уитни нетерпеливо просунула ему руки под рубашку и обняла.

— Правда? — Она злорадно усмехнулась. — Никогда не забуду, какое у него было лицо! Но он это заслужил. — Гарнер только засмеялся, и она стала поглаживать его живот. — Ты знаешь, я раньше не понимала, от чего пришлось отказаться тетушке Кейт, когда она приехала в Рэпчер-Вэлли, чтобы заботиться о нас с папой. По-моему, она так и не привыкла к тамошнему образу жизни. Во всяком случае, до сих пор не умеет как следует торговаться.

— Не умеет торговаться? Ты хочешь сказать, что она расплачивается деньгами? — Гарнер с трудом сдерживал дрожь желания, когда ее пальцы скользнули к нему под бриджи.

— Боюсь, что так, — прошептала Уитни, потираясь о его спину голой грудью. — Но не говори ей об этом. У нас, Дэниелсов, есть своя гордость… Ты собираешься спать в этой одежде? Впрочем, я не стану возражать. Мне страшно нравятся бриджи!

На следующее же утро Гарнер заехал в контору Паркера. Предположение Кейт, что пленников отвезут для суда в столицу, тревожило его, и он решил как можно скорее все разузнать.

— Я пришел выяснить, есть ли у вас сведения от агента относительно Блэкстона Дэниелса.

— К сожалению, известий нет, сэр. — Адвокат задумчиво потер подбородок. — А может ли быть, что его отправили в Филадельфию с остальными обвиняемыми по делу о незаконном производстве виски?

— С остальными? — Гарнер встревоженно подался вперед. — Следовательно, некоторых направили для суда в столицу? Если это так, почему же мы ничего об этом не слышали?

— Бостонские газеты неохотно печатают новости из столицы… да и из других городов, — пожаловался Паркер. — Мы целыми неделями не получаем оттуда известий. — Он стал перебирать бумаги на стоявшем рядом столе, что-то разыскивая. — Ага! — Он вытащил из кучи потрепанную газету и вставил в глаз монокль. — Мой компаньон только что вернулся из Филадельфии и привез мне несколько тамошних газет. — Он быстро прочитал Гарнеру две маленькие заметки, объединенные одной мрачной картинкой.

Участники «водочного бунта» отправлены из Питсбурга в Филадельфию и прибыли туда на Рождество при стечении огромного количества народа, ликовавшего по поводу их разгрома. Говорились речи, появился и сам президент Вашингтон — словом, это было громкое событие. Согласно последнему номеру газеты, против «вызывающих общее возмущение преступников и изменников» выдвинуты обвинения в «угрозе национальному порядку и суверенитету».

— Что вы думаете? Послать мне запрос моему другу Бартоломью Хейсу в Филадельфию?

Гарнер тяжело вздохнул.

— Блэкстон Дэниелс — винокур, арестован за неуплату налогов, он не изменник. Почему же его отправили в Филадельфию? — Увидев выжидательный взгляд Паркера, который беспомощно пожал плечами, он сказал: — И все же… если вам есть кого туда направить… или вы сможете написать своему другу…

В последующие две недели пребывание Кейт в доме Таунсендов проходило в более или менее сносной обстановке, хотя ее, безусловно, воспринимали как серьезную угрозу на границе сорока процентов территории дома, принадлежавших Гарнеру. Уитни попыталась объяснить Кейт странное положение вещей в семье Таунсендов, где буквально все делилось между их членами пропорционально количеству принадлежащих каждому акций: сорок процентов принадлежат Гарнеру, сорок — Байрону и по десять процентов — Эзре и Маделайн. Кейт возмутилась и заявила, что ничего более дикого ей не приходилось слышать. На что Уитни справедливо заметила, что Гарнеру тоже казалась странной столь обширная семья людей в Рэпчер-Вэлли, объединенных по букве алфавита.

Каждый день непримиримые отношения между Кейт и Байроном все больше обострялись. Он называл ее не иначе как «эта женщина», а она не замедлила прозвать его «чудовищем». Принципиально не желая с ней общаться, он однажды тупо проигнорировал ее предостережение, что его чашка с чаем скользит на блюдце и вот-вот опрокинется. В результате испуганно вскочил, ошпарив себе колени и испортив бриджи, и вылетел из гостиной, сопровождаемый веселым смехом Кейт, который задевал его гордость. Со своей стороны при его появлении она сразу ощетинивалась и, когда доставили ее багаж, не желая, чтобы ее сочли иждивенкой, упорно настояла на том, чтобы самой отнести наверх сразу несколько саквояжей. Разумеется, ноша оказалась ей не по силам, Кейт не удержала старую сумку для поездок и с ужасом смотрела, как, пролетев по ступенькам, та рухнула вниз и лопнула, отчего платья вывалились прямо под ноги вошедшему Байрону. Он подцепил носком элегантного ботинка поношенное муслиновое платье и, подняв голову, презрительно усмехнулся.

Как-то Байрон вернулся домой раньше обычного и застал в своем кабинете Кейт, которая осматривала полки с его книгами, пытаясь понять, что он за человек. Вторжение в его святая святых возмутило его, и, вспылив, он обвинил ее в краже. Кейт, которая и так была смущена своим неожиданным интересом к Байрону, горячо отрицала это обвинение. В запальчивости осыпая ее проклятиями, он наступал на нее, заставляя пятиться к двери. Он назвал ее «авантюристкой», на что она ответила «вздорным тираном». В итоге ей уже некуда было отступать, но разбушевавшийся Байрон этого не заметил и, в очередной раз ринувшись к ней, припер к двери. Их распаленные ссорой лица едва не столкнулись, и тут только они почувствовали странное смущение. Кейт быстро отвернулась и выскочила из комнаты, едва чувствуя под собой ноги. Байрон с треском захлопнул за ней дверь и, вдруг ослабев, с растерянной физиономией побрел к письменному столу.

Несмотря на уговоры Гарнера и Уитни, Кейт упросила их навести справки относительно постоянного жилья: ей нужен был недорогой и симпатичный домик, который соответствовал бы оставшимся у нее от наследства скромным средствам, а по своей архитектуре и внутреннему убранству — ее вкусам. Уитни понимала, что тетку склонили к этому решению постоянные придирки и грубость со стороны Байрона, но не могла придумать способа примирить их друг с другом, поэтому ей оставалось согласиться помочь Кейт подыскать жилье и надеяться, что таковое найдется не очень скоро.

Но она быстро сообразила, что ежедневные поездки для осмотра предлагаемых к продаже домов предоставляют отличную возможность осуществить ее «сделку» с Эзрой. Она переговорила об этом со стариком, и тот с энтузиазмом согласился. Они объединили усилия и уговорили Кейт, чтобы Эзра отправился с ними в первую же поездку на осмотр домов. Дождавшись, когда Гарнер и Байрон уедут в контору, а Маделайн закроется у себя с вечной вышивкой, они затолкали Эзру в карету и приказали Бенсону и Ноулену привязать его кресло сзади.

И разумеется, вскоре они уже были в южном районе города, на узкой и грязной улочке, застроенной складами и различными предприятиями. Из окошек кареты они увидели старое кирпичное здание с заткнутыми тряпками окнами. Уитни и Эзра обменялись удивленными взглядами. Да это же винокурня Таунсендов! Было бы глупо не зайти, раз уж они оказались прямо у дверей!

Они застыли в дверях завода, глядя на облезлые стены, заиндевевшие стекла и мокрый каменный пол. Уитни обратила внимание, что гнилая солома и решетчатые ящики исчезли, и ей даже показалось, что пахнет здесь не так противно, как в прошлый раз, когда она приезжала сюда с Гарнером. Но все равно предприятие носило безошибочные признаки упадка.

— Я предупреждала вас, что оно в очень плохом состоянии, — напомнила Уитни Эзре, когда вместе с Кейт катила его коляску по темному коридору, направляясь к конторе. Расстроенный старик только что-то возмущенно бормотал. Завернув за угол недалеко от цеха перегонки, они натолкнулись на мастера, который горячо спорил с… Гарнером.

Уитни мило улыбнулась и попыталась объяснить их появление тем, что они «просто проезжали мимо» и просто подумали «зайти». По его виду было ясно, что он не поверил ни единому ее слову.

— Я точно знаю, зачем ты здесь появилась, — сказал он, подойдя ближе и понизив голос, чтобы их не слышали мастер и рабочие. — Ты снова вмешиваешься. Я не допущу этого, Уитни!

— Но, Гарнер, ты же ничего не смыслишь в роме, — шепотом возражала Уитни. — Ты даже его не пьешь. А если ты серьезно намерен все здесь изменить, тебе придется постоянно снимать пробы. — Стоя за креслом Эзры, который упрямо выпрямился, она устремила на мужа лукавый взгляд. — Зато твой дедушка отлично в этом разбирается и может тебя научить.

Гарнер бросил настороженный взгляд на замкнутое, упрямое лицо Эзры. В первый раз за много лет поблекшие серые глаза деда открыто встретились с ясными серо-голубыми глазами внука. Эзра ни о чем не станет его просить, подумал Гарнер, не предложит свою помощь, но в его глазах читалось нетерпеливое желание заняться делом.

Несмотря на то что Уитни запретили остаться, она была довольна и сияла улыбкой, когда вместе с Кейт возвращалась к карете.

— Нужно будет пораньше вернуться домой, чтобы успеть послать карету за Эзрой и Гарнером. И нужно еще предупредить Маделайн, что ужинать будут только четыре человека. — Она радостно воскликнула: — Представляешь, Эзра согласился научить его варить ром!

Но Гарнер и Эзра успели вернуться к ужину. У обоих был невероятно довольный и оживленный вид. Видимо, с возрастом прежняя вспыльчивость Эзры уступила место более уравновешенному отношению к ученику, что вполне устраивало Гарнера. После ужина и дед, и внук сразу же удалились в свои комнаты. Гарнер поспешно сорвал с себя сюртук и рубашку и устало рухнул в кровать, и Уитни с сочувствием и жалостью потрепала его по волосам. Через несколько часов он почувствовал, что с него стаскивают бриджи, и проснулся. Комната освещалась только огнем в камине. Вскоре он ощутил рядом теплое тело Уитни, которая затем легла ему на спину, словно укутав шелковистым одеялом. Он сонно улыбнулся, наслаждаясь теплым ощущением ее близости. Она соблазняюще извивалась у него на спине, стараясь его разбудить и возбудить, и вдруг он вспомнил, что произошло в последний раз, когда она будила его таким же образом.

Он выгнулся и резко повернулся, пытаясь столкнуть ее с себя, но она удержалась и потребовала, чтобы он сдался. Он уступил, лег на спину, а она лежала у него на ногах и легко касалась пальцами то его живота, то груди. В полутьме ее глаза загадочно блестели под спутанной гривой роскошных волос. Он подтянул ее повыше и, загораясь желанием, стал ласкать ее, сначала нежно, затем все более страстно и порывисто, так что она не замедлила возбудиться. Тогда он проник в ее вечно желанное тело и властно повел за собой через все круги наслаждения… до самого апогея…

Некоторое время спустя она вздохнула и потерлась о его разгоряченное тело, наслаждаясь пресыщенным видом его прекрасного лица, на которое ресницы отбрасывали густую тень.

— Ну как? Здорово получилось, что Эзра занялся винокурней?

— Типичная женщина! — Он беспомощно вздохнул. — Тебе обязательно нужно, чтобы тебя похвалили за интуицию.

— Кстати, интуицию винокура! Так как же, говори! — прошептала она, настойчиво поглаживая его по бокам, отчего он весь затрепетал.

— Получилось… на этот раз. Но это не может продолжаться, — твердо сказал он.

— Нет, это обязательно должно продолжаться. Это же часть сдел… — Она испуганно прикусила язык.

— Что?! — Он пришел в себя, подперся локтем и уставился на нее, чувствуя, как она напряглась. — Сделки? Какой еще сделки? Боже мой, Уитни, я не позволю тебе вмешиваться… О какой сделке ты говоришь?

Уитни поняла, что он готов не на шутку рассердиться.

— Ну, по правде говоря, это не совсем сделка. Скорее просто маленький толчок, побуждение. Ты нравишься Эзре, а ему так хотелось снова работать на заводе.

— Значит, это ты все устроила! — Он нахмурился и пригвоздил ее тяжелым взглядом. — Эзра получает работу на винокурне, это мне понятно. Ну а ты что получаешь?

— Ну… вообще-то… — Она в замешательстве медлила, видя, что его взгляд становится стальным. — На самом деле это ты получаешь. — Голос ей изменил, и она пискнула: — Получаешь десять процентов твоего дедушки.

Он вздрогнул, соскочил с кровати и заметался по спальне. Остановился один раз, затем второй, растерянно взъерошил волосы, затем обернулся к кровати и внимательно посмотрел на Уитни. Она сидела, прижав к груди простыню, ее большие блестящие глаза смотрели на него неуверенно, отчего у него снова загорелось и тело, и сердце. Она сделала это ради него… выторговала у деда десять процентов, чтобы на одну ступеньку приблизить для него возможность стать главой компании Таунсендов.

— Я не понимаю, — просто сказала она. — Мне казалось, ты этого хочешь.

— Я хотел сам заработать это право! — Он беспомощно всплеснул руками. — А не так, чтобы моя жена выторговала для меня этот шанс!

— Но ты и в самом деле его заработал! Благодаря своим желаниям! — Она встала на колени и немного придвинулась к краю кровати.

— Что? — Он шагнул к ней в еще большем замешательстве.

— Эзра сказал, что ему нравятся люди, у которых есть желания. Он говорит, что иногда мужчина должен следовать своим желаниям в деле, как и в постели с женщиной. Он считает, что ты будешь хорошим главой компании. А я… я только попыталась тебе помочь. — Уитни закусила губы и посмотрела на него, ожидая его реакции.

— Боже мой, Уитни! — зарычал Гарнер, как будто готов был взорваться. И через минуту, поняв, что проиграл, он действительно взорвался — бросился прямо на Уитни, опрокинув ее спиной на кровать и придавив своим тяжелым телом. Дыхание его стало частым, он вздрагивал и лихорадочно гладил ее тело. — Больше никаких подталкиваний, понятно?!

Она с облегчением и улыбкой чувствовала его нарастающее возбуждение и обвила его шею нежными руками.

— Ты станешь великолепным винокуром!

Гарнер увидел задорные огоньки в ее глазах и понял, что ее не сдержат никакие запреты. До последнего часа своей жизни она будет торговаться, вмешиваться, подольщаться, подталкивать и заключать сделки. Он не мог не любить этой ее упрямой страсти. Он опустился на ее нежное тело и отдался страсти.

— А знаешь, старик сказал, что у меня есть чутье к делу.

— И я могла бы сказать тебе то же самое. У тебя удивительно тонкое обоняние. — Ее голос и ласковые руки обволакивали его, завораживали. — А про язык я уже не говорю!

На следующий день Эзра предпринял еще одну вылазку на предприятие с помощью Уитни и Кейт, которые впоследствии стали ежедневными. С глубоким удовольствием Уитни видела, как начали блестеть его серые глаза и оживилось морщинистое лицо. У Гарнера теперь пятьдесят процентов акций, да еще сам дед. Уитни задумалась. Теперь пора выяснить, чего хочет маленькая колкая Маделайн.

* * *


В высшем обществе Бостона бал у Хэнкоков всегда был самым ярким событием зимнего сезона. Когда в дом Таунсендов привезли приглашения на бал, Гарнер удивил всех, а прежде всего Маделайн, заявив, что это отличный случай вывезти девушку в свет. Он подчеркнул, что у нее не так много знакомых молодых людей, а она уже скоро вступит в возраст, когда следует подумать о женихе. Неожиданная забота Гарнера заставила Маделайн твердо принять сторону кузена. И несмотря на слегка завуалированные намеки, что некоторые члены семьи и их гостьи будут чувствовать себя на балу не в своей тарелке, приглашения были приняты от имени всего семейства Таунсендов и одной леди, их гостьи.

В обществе уже давно ходили слухи о красоте и несколько сомнительном происхождении молодой жены Гарнера Таунсенда. И когда супружеская пара появилась в празднично освещенном зале особняка Хэнкоков, все с любопытством обратили взгляды в их сторону. Статную фигуру Гарнера облегал черный бархатный сюртук и бальные штаны на штрипках, на груди топорщились пышные кружева, крепкую шею облегал элегантный серый галстук. Но глаза всех были прикованы к Уитни.

На ней было изящное платье из бледно-зеленого шелка с ажурной вышивкой золотой нитью. И ее платье, и каштаново-рыжеватые волосы сияли в ярком освещении, привлекая внимание к ее женственной фигуре и нежной коже. И как только Уитни ощутила прикосновение надежной руки Гарнера, волнение ее прошло, изумрудно-зеленые глаза засверкали, а теплая улыбка поражала всех своим обаянием.

С чувством некоторой досады Байрон наблюдал, как приветливо встретило избранное общество Бостона Гарнера и Уитни. Его самолюбие было еще сильнее задето, когда он заметил, что сопровождавший Кейт Эзра привлек к себе больше внимания, чем он сам. Но когда он понял, что все больше мужских глаз устремляются в сторону Кейт, которая выделялась своей красотой, ему почему-то захотелось выгнать всех из зала. Но и он сам не мог оторвать взгляда от соблазнительных линий ее тела и плавного колыхания юбок.

Решительно одернув сюртук, он повел Маделайн на ее первый бальный танец, затем поспешно передал ее на руки сыну одного из своих деловых знакомых. Байрон тенью следовал за Гарнером, Уитни и Кейт и страшно рассердился, когда только что представленный Кейт мужчина пригласил ее танцевать. Он жадно всматривался в ее скользящую походку, впитывал прелесть ее улыбок и сердился, когда на нее заглядывался кто-то дру-

гой. Неужели у этой женщины совершенно нет стыда, если она так выставляет себя в этом тонком платье, привлекая внимание незнакомых мужчин? Как только замер последний звук танца, он решительно двинулся вперед, намеренный положить конец ее вопиюще неприличному поведению.

— Следующий танец, миссис Моррисон? — Байрон встал перед ней с решительным видом, который не давал возможности отказать ему.

Кейт сдержанно кивнула, но насторожилась, когда он повел ее в дальний конец зала, догадавшись, что он намерен ей что-то сказать.

— Берегитесь, миссис Моррисон! — Возвышаясь над ней своей могучей фигурой, Байрон говорил внешне спокойно, чтобы не привлекать внимания, но вкладывал в свой тон неприкрытую угрозу. — Возможно, вас не беспокоит собственная репутация, но есть и другие, которые могут пострадать от вашего поведения.

— Что вы хотите этим сказать? — пробормотала Кейт, и ее охватило возмущение, когда она поняла, что он специально пригласил ее на танец, чтобы устроить выговор. — С какой стати вы позволяете себе следить за моим поведением, сэр! Смотрите за своим собственным поведением и за своими манерами. — Она хотела уйти, но Байрон удержал ее.

— Я позволяю себе это, мадам, потому что вы — моя гостья и находитесь под моим покровительством. Ваше кокетство дурно отзывается на мне и на моей семье.

— И как же именно я кокетничаю, сэр? — со сдержанным гневом спросила она, повернувшись к нему лицом. — Что такого я сделала, чтобы вызвать ваше праведное возмущение?

— Вы разгуливаете по всему залу и выставляете себя напоказ! — обвинил он ее.

— Не разгуливаю, а хожу! — вспыхнула она. — Хожу.

— И кинулись танцевать с первым же мужчиной, который бросил на вас взгляд! — зарычал он.

— Сэр, нас должным образом представили друг другу хозяева бала.

— Выставляете себя напоказ… открыто смеетесь и разговариваете в распущенной и непристойной манере.

— В рас… в распущенной? — Кейт возмутилась, только теперь припомнив, что каждый раз, когда она замечала его, он смотрел на нее также пристально, как сейчас. Она выпрямилась и гордо вздернула голову. — Вы взяли на себя труд, мистер Таунсенд, перечислить все мои недостатки. Но я думаю, что человек видит то, что он хочет видеть. Если мое поведение вас оскорбляет, зачем же вы так усердно за мной следите?

Байрон вздрогнул, как от пощечины. И правда, зачем… если только за его открытым возмущением не скрывается личный интерес? Он «взял на себя этот труд», потому что она красивая, темпераментная и теплая… чертовски теплая. И она умеет заставить мужчину почувствовать себя мужчиной, когда смотрит на него… Черт побери! Его лицо стало непроницаемым, он отпустил ее руку, но тут же положил обе руки ей на плечи, несмотря на ее сопротивление. Она была такой теплой и мягкой под его руками, и каждый раз, когда он встречал взгляд ее глаз, в них сверкали искорки, которые грозили перерасти в настоящее пламя.

Кейт уловила странное выражение в его надменном взгляде: едва ли не властное. Она незаметно повела плечами, но ей не удалось высвободиться. Больше того, он крепко ее удерживал. В красивых чертах его лица была сила и властность, в серых глазах — опасный огонек. Тепло его пальцев через тонкую ткань платья достигло ее сердца. Она внимательно посмотрела на его четко очерченные губы, испытывая странное, волнующее ощущение…

Ожидая начала танца, партнеры в парах стояли друг перед другом и с любопытством следили за их перепалкой. Байрон держал ее в плену на расстоянии всего нескольких дюймов от своего сильного тела, и между ними определенно происходило что-то серьезное. Их лица подозрительно раскраснелись, а сверкающие глаза выдавали страсть. Зазвучала музыка, и выразительное покашливание и танцоры, которые неохотно оторвались от интригующего зрелища и задвигались в такт, заставили Кейт и Байрона прийти в себя. Кейт высвободилась в тот самый момент, когда Байрон снял руки с ее плеч, с ужасом поняв, в какой позе находился все это время. Оба еще сильнее покраснели, резко повернулись в противоположные стороны и исчезли в толпе.

Поднявшись в полутемный верхний коридор, Кейт без сил прислонилась к двери и прижала к пылающему лицу ледяные ладони. Никогда в жизни она не смотрела вот так на мужчину… прямо ему в глаза… с этим странным покалывающим ощущением внутри… Проклятое чудовище… он выставил ее на обозрение всего Бостона!

Для нее было бы слабым утешением узнать, что находившийся внизу Байрон пребывал в том же смятенном состоянии. «Ах ты, подлец, идиот, — проклинал он себя, — схватил ее и держал на глазах у всех! Это все ее проклятые глаза! И шелковая кожа. И то, как она заманчиво взмахивает своими…» Стоило ей появиться у них в доме, и в нем стали пробуждаться чувства, которых он не испытывал лет двадцать. Как будто в нем самом что-то развязалось. Черт побери! К утру все эти проклятые сплетники уже будут трепать его имя… связывать его с этой женщиной!

А тем временем Уитни от души наслаждалась первым в своей жизни великосветским балом. Напудренные лица, шуршащие шелка, надушенные руки и восхищенные взгляды — через некоторое время у нее перед глазами все мелькало яркой праздничной пестротой. Но главное — с ней рядом все время был Гарнер! Он повел ее на деревенский танец, который оказался удивительно похожим на те, что она танцевала на шумных праздниках в Рэпчер-Вэлли, и потихоньку уговорил выпить хотя бы один бокал вина. Таким образом слухи о ее странных вкусах в выборе напитков были сразу пресечены, так же как и шепотки относительно ее невежества. Всякий, кто имел глаза, видел, что эта женщина прирожденная леди.

Позднее Уитни извинилась и вместе с Кейт направилась отдохнуть в дамскую комнату на втором этаже. Кейт захотела остаться там подольше, а так как Уитни тянуло к Гарнеру, она оставила тетку и направилась назад, к лестнице. Подойдя к месту, где пересекались два длинных коридора, она по ошибке свернула не в ту сторону и вскоре уже приближалась к концу пустого коридора. Что-то привлекло ее внимание, и Уитни замедлила шаги и насторожилась. Из полуоткрытой двери доносились голоса. Она не стала бы подслушивать, но в коридоре было очень тихо, а то, что она услышала, показалось ей странно знакомым.

Стон. Так вот в чем дело. Щеки Уитни порозовели. Это был стон, который вырывается из груди мужчины от физического наслаждения. А вслед за стоном раздался очень знакомый женский голос… который громко произнес следующие слова:

— Нет, не нужно пока уходить… еще рано.

Это была Маделайн! От низкого вибрирующего звука ее голоса у Уитни удивленно округлились глаза. Она там, наверное, это спальня… с мужчиной, который стонет от страсти? Уитни пронзила тревога.

— Право, Маделайн… — ясно раздался мужской голос, — если кто-нибудь придет, ты будешь… мы оба окажемся скомпрометированными… Ох! Озорница! Ты еще слишком мала для таких… м-м…

— Ничего я не мала, — возразила Маделайн страстным шепотом. — Сделай это еще раз… прошу тебя… Картер.

Уитни вся затряслась от ужаса. Что она просит его сделать? Уитни решительно вошла в комнату, захлопнув за собой дверь, отчего обнявшаяся пара вздрогнула. Полностью одетые, они стояли у окна рядом с диваном и обнимались. Уитни едва силы не оставили от огромного облегчения.

— О! — Маделайн медленно осознала ее присутствие, а молодой человек толкнул ее себе за спину, готовый принять удар на себя.

— Боже милостивый! — пробормотал он.

Все трое замерли, пока Уитни рассматривала пару. Кружева на платье Маделайн не смяты, с облегчением заметила она, стараясь убедить себя в лучшем исходе. Вероятно, ничего серьезного не произошло.

— Маделайн, тебя зовет дедушка. — Уитни взяла себя в руки и сумела говорить спокойным и ровным тоном. — Не стоит заставлять его ждать. — Сердце у нее бешено билось, пока она дожидалась, чтобы из-за спины щегольски одетого юноши выглянула Маделайн, которая ожгла ее возмущенным взглядом.

Покрасневший молодой человек воспользовался предложенной Уитни возможностью, обернулся и взял Маделайн за руку.

— Миссис Таунсенд, — пробормотал он, неловко поклонился и потянул девушку за собой.

Маделайн фыркнула и сердито посмотрела на него, затем на Уитни, наконец подхватила юбки и выплыла с зардевшимися щеками. Уитни задержалась в комнате, чтобы посоветовать юноше:

— Маделайн еще слишком молода. Советую вам в будущем полагаться на свое здравомыслие.

Она догнала Маделайн в главном коридоре и решительно втолкнула ее в какую-то комнату.

— Что вы там делали?

— Целовались. — Маделайн вырвала свою руку и попятилась от Уитни, ощетинившись, как загнанная в угол лисица. — Он меня целовал. Вы же все знаете о поцелуях — вы и кузен Гарнер достаточно часто целовались!

— Как вы… — Уитни покраснела, но решила, что не позволит Маделайн отвлечь себя. — Мы с Гарнером женаты, а это сильно отличается от того, чтобы прятаться по укромным уголкам с мужчиной и позволять ему…

— Целовать меня, — с вызовом закончила за нее Маделайн, скрестив на груди руки. — Мне было интересно узнать, как люди целуются, и я заставила его это продемонстрировать. И все шло замечательно, до тех пор пока… Как вы посмели ворваться туда, смутить меня и все испортить?!

— Если бы я не вошла, могло бы произойти куда более серьезное несчастье, — сказала Уитни, подойдя к ней и сверкая глазами. — Один поцелуй ведет к другому, а несколько поцелуев к другим вещам, к вещам, которые происходят между мужчиной и женщиной и к которым вы еще не готовы! К вещам, которые могут испортить вашу репутацию и опозорить вашу семью!

— Н-не говорите глупости!

— Я говорю глупости? — Уитни пристально посмотрела на нее, размышляя, что может быть известно юной Маделайн о честной сделке между мужчиной и женщиной. — Это начинается с поцелуев, с долгих и откровенных поцелуев. Затем вы оба возбуждаетесь, и его руки начинают шарить по вашей одежде, а потом и под юбкой. Если бы я пришла минут на двадцать позже, может быть, я застала бы вас обнаженной, а его на вас на том диване! — Ее выпад достиг своей цели, и в глазах Маделайн появилась неуверенность.

— И что в этом было бы нехорошего? — спросила с вызовом Маделайн, стараясь не показать, насколько ее потрясли слова Уитни. — Да вы знаете, кто это был? Это же Картер Мелтон, самый завидный жених в Бостоне! — Она упрямо подняла подбородок. — Что может быть лучше, чем быть скомпрометированной таким молодым человеком?

Уитни изумленно воззрилась на девушку. Очевидно, Маделайн уже просчитала возможные последствия своего поведения и ничего не имела против того, чтобы ее застали с красивым и богатым юношей в такой ситуации, которая не оставляла бы сомнений в его намерениях.

— Но вы… вы же подлинная Далила! — Уитни была поражена расчетливым замыслом этой совершенно еще юной девушки. При типично таунсендовской холодности и высокомерии маленькой Маделайн, видимо, не чужды и обычные человеческие желания. — Вы хотите чего-то добиться и желаете, чтобы кто-то удовлетворил ваше желание, но совершенно не задумываетесь о том, что при этом можете навлечь беду на этого человека. Да вы хоть подумали о возможных последствиях своего хитрого замысла? Вы можете испортить его будущее, навлечь на него позор, а к вам он будет чувствовать только ненависть, если вы заставите его поступиться понятиями о чести! Он показался мне вполне благородным юношей. А что, если он уже кого-то полюбил? Такое не приходило вам в голову?

Она разошлась от возмущения и уже кричала, со сверкающими глазами наступая на Маделайн. Девушка пыталась не терять самообладания, но взрыв ярости Уитни заставил ее растерянно попятиться.

— Позвольте сказать вам, Маделайн Таунсенд, что в мире существуют два типа женщин. — Она внушительно погрозила пальцем перед побледневшей Маделайн. — Достойные женщины и Далилы! Далилам, как и мужчинам, свойственны плотские желания и стремление к наслаждению. И эти желания могут толкнуть их на поступки, о которых потом им приходится жалеть. Но позвольте мне сказать вам, что даже если вы по натуре Далила, это еще не значит, что вы обязательно должны поступать так, как вам подсказывают ваши желания. Вы можете ими пренебречь. Существуют и другие способы, приличные и достойные, чтобы завоевать мужчину, который вам нравится, для этого вовсе не обязательно искушать, а затем предавать его. Ибо если вы не предпочтете путь порядочной девушки — если подчинитесь своим желаниям, а не послушаетесь своего ума и сердца — все у вас пойдет шиворот-навыворот.

Она остановилась, вся дрожа. Это правда. Женщина может родиться Далилой, но у нее всегда остается возможность выбора: поступать, как Далила, или иначе. Ей вдруг пришло в голову, что она тоже сделала такой выбор. Когда ей не удалось при помощи подкупа изгнать из Рэпчер-Вэлли Гарнера Таунсенда, она решила забраться к нему в постель, чтобы добиться своей цели, скомпрометировав его. Но уже лежа рядом с ним, она предпочла заключить с ним честную сделку о любви между мужчиной и женщиной.

Маделайн смотрела на Уитни круглыми от испуга и какими-то детскими глазами. После первого порыва возмущения вмешательством Уитни она стала понимать опасность своего поведения. А что, если Уитни сказала правду о поцелуях и о том, куда они ведут? Она вспомнила, как Картер жадно приник к ее губам поцелуем, как ее охватило странное волнение, как незаметно его горячие пальцы проникали к ней под корсаж… Она побелела от ужаса, когда представила себе лицо Байрона, который в ярости кричит на нее, отказывается от нее, называет ее шлюхой и позором для семьи Таунсендов.

— Вы ничего им не скажете? — с тревогой спросила Маделайн. Растерянный взгляд девушки и ее вопрос пробудили в Уитни коммерческое чутье. Так вот чего хочет маленькая Маделайн — ее молчания! Уитни глубоко вздохнула и коварно усмехнулась. За ее молчание придется заплатить, ибо все имеет свою цену.

— Что ж, Маделайн…

Она приготовилась к важной сделке и посмотрела прямо в тревожные глаза Маделайн. И замерла. Вся дрожа, девушка кусала губы. Уитни никогда не видела Маделайн вот такой маленькой и оробевшей. Куда девались ее обычная колкость и высокомерие! И поступок ее был поступком неопытной и наивной девушки, которой только исполнилось шестнадцать лет. Вероятно, где-то под этой внешне железной Маделайн скрывается одинокая юная девушка, которая, воспитанная железными Таунсендами, казалась более взрослой и самоуверенной, чем была на самом деле.

Уитни отступила, изо всех сил сдерживая себя. Деловой порыв ее угас, когда она представила себе все последствия сделки, которую намеревалась совершить. Детский испуг Маделайн и то, что она сама осознала мгновением раньше, удивительным образом совпали. То, что теперь она узнала желание Маделайн, вовсе не значит, что она обязательно должна этим воспользоваться. Да, все имеет свою цену, Уитни с детства приучена к этому, и ее жизненный опыт доказал правоту этого утверждения. Но… может быть, в жизни есть и другие вещи, которые нельзя выменять или купить? Она повернулась, чтобы уйти, но робкий голос Маделайн остановил ее:

— Уитни… Вы… вы им все расскажете?

Уитни повернулась и задумчиво посмотрела на нее:

— Вам лучше найти дедушку и оставаться с ним. Я еще не решила.

Спускаясь по лестнице в зал, Уитни растерянно остановилась. Она только что нашла способ переманить Маделайн на сторону Гарнера — так почему же не ухватилась за него, а стала сомневаться? Она задумчиво прикусила губы и направилась навстречу Гарнеру, который с улыбкой спешил к ней.

Теперь она была Далилой, у которой было что выбирать.

На следующий день, когда к чаю вся семья, как обычно, собралась в западной гостиной, все были поражены, когда Маделайн, которая всегда очень ревниво относилась к своему положению хозяйки за столом, вдруг предложила разливать чай Уитни. Уитни помедлила, внимательно вглядываясь в лицо девушки, но не нашла ни в нем, ни в тоне неожиданного предложения ни малейшего снисхождения. Напротив, она поняла, что таким образом Маделайн приносит ей извинение в духе Таунсендов и в то же время просит о молчании. Все заметили на лице Уитни выразительную усмешку. Маделайн ответила необычно застенчивой улыбкой, выражая свою благодарность. Но только Уитни понимала все последствия принятого ею решения. В первый раз Уитни Дэниелс выпустила из рук многообещающую сделку.




Глава 22


Спустя два дня после бала в центральном холле Таунсенд-хауса раздались скрип сапог и бряцание сабель. Трое солдат в синих куртках и белых панталонах расхаживали по мраморному полу, поражаясь роскоши убранства, и ожидали, пока об их приходе доложат хозяину дома. Вскоре вернулся Эджуотер, проводил их в западную гостиную и проследил, чтобы там растопили камин.

Через полчаса, ближе к закату солнца, с прогулки возвратились Гарнер и Уитни и застали поджидающих их Таунсендов, Кейт и военных. Молодые супруги остановились в дверном проеме, держась за руки, оживленные и порозовевшие после прогулки. Солдаты вскочили, щелкнув каблуками и вытянувшись во фрунт.

Байрон встал и с подчеркнутым достоинством представил капитана и его подчиненных, которые приписаны к…

— К Мэрилендской дивизии, — предположил Гарнер, коротко кивнув и крепко сжав руку настороженной Уитни. — Хотя, должен признаться, удивлен, что она еще существует.

— Часть дивизии будет нести свой долг, сэр, до окончания суда и до тех пор, пока не будет устранена опасность возрождения бунта, — пояснил молодой капитан. — Я явился, чтобы поставить вас об этом в известность, а также передать поздравление президента Вашингтона.

Он достал из подсумка своего лейтенанта свернутый и запечатанный документ и с почтительной улыбкой вручил его Гарнеру.

Гарнер принял документ и, увидев среди прочих красную президентскую печать, постарался скрыть свое волнение. Байрон шагнул было к нему, но, вспомнив о достоинстве, остановился.

— Ну, нечего на него глазеть, — в волнении сказал он, поглядывая на конверт. — Открывай его, нельзя заставлять ждать посланцев самого президента!

Гарнер сломал печати и развернул толстый пергамент, уже догадываясь о его содержании. Документ был написан красивым стремительным почерком, заглавные буквы украшены алыми и золотыми завитушками. Он быстро пробежал строки, выхватывая фразы, которые могли попасть сюда из архива его семьи — «вынесение особой благодарности», «высочайшая честь», «услуги» и «признательность». Пять месяцев назад он горячо жаждал получить эти почести, которые открыли бы перед ним путь к блестящей карьере. Теперь же это были лишь лестные для него слова, украшающие дорогой пергамент.

— Ну? — Подавляя возбуждение, Байрон подался вперед. — Что там?

Гарнер протянул ему документ.

Гордое лицо Байрона порозовело от смущения, когда он стал его читать. Подталкиваемый Эзрой, он начал читать вслух:

— «Настоящим выносим особую благодарность майору Гарнеру Адамсу Таунсенду за его выдающееся исполнение долга в военной экспедиции в октябре 1794 года в западные графства Пенсильвании. — От возбуждения и радости голос его зазвучал громче. — Командуя добровольным ополчением, майор Таунсенд подавил бунт изменников и опасных преступников, угрожавших суверенитету нации, проявив личную доблесть и высокое понятие о долге и чести. За столь выдающуюся услугу стране ему приносится особая благодарность и глубокое уважение и признательность командования, правительства и соотечественников. Подписано… Джордж Вашингтон… Президент и командующий». Воцарилась восторженная тишина, затем лейтенант приказал своим людям встать во фрунт и отдать Гарнеру честь, хотя тот и не был в мундире.

— Поздравляю вас, майор Таунсенд, с этой огромной честью. Это огромная привилегия! Мне известно, что вынесено только несколько подобных благодарностей. — Лейтенант и сержант пожали ему руку, и Байрон тоже кинулся вперед и твердо стиснул руку сына.

— Чертовски здорово… Особая благодарность! — Байрон сиял от восторга. — Подумать только, это появится в «Газетт»! Такое событие заслуживает, чтобы мы отметили его нашим лучшим французским бренди… Эджуотер!

Среди раздававшихся поздравлений и изъявлений восторга Гарнер продолжал хранить молчание, глядя на свою руку, стиснутую в радостном пожатии отца — в первый раз за долгие годы.

Стоя рядом с Кейт, Уитни смотрела на напряженно выпрямившегося Гарнера, который хранил выразительное молчание, пока Байрон читал послание президента. В груди ее боролись радость, что наконец-то его бескомпромиссное чувство долга и чести признано и вознаграждено, и горечь от сознания, что этим он обязан пленению ее отца. Но заслуженные почести давали ему возможность занять достойное место в своей семье, и, вспомнив о прощальных словах отца, она отбросила свои переживания.

Когда Гарнер взглянул на жену, она сморгнула, смахивая непрошеные слезы, и ответила ему гордой улыбкой. Гарнер пристально смотрел в ее улыбающееся лицо и потемневшие глаза, читая ее гордость и любовь к нему, которые она не скрывала, и затаенную боль. В нем возникло ощущение пустоты, и он с усилием придал своему лицу соответствующее случаю выражение радости, принимая долгожданные аплодисменты семьи. Их похвалы были похожи на зимнее солнце, ослепительное, но не греющее.

— Сэр… у нас есть еще одно поручение, — заявил лейтенант, доставая из подсумка еще один документ. — «По приказу Федерального суда Соединенных Штатов, — зачитал он, — майор Гарнер Адамс Таунсенд вызывается в Федеральный суд Филадельфии, заседания которого начнутся в апреле этого года, чтобы дать показания о событиях, имеющих отношение к некоему Блэкстону Дэниелсу, обвиненному в измене законным образом избранному правительству Соединенных Штатов». Мне приказано привезти с собой подтверждение вашего присутствия на суде. Первого апреля, сэр… Вас устраивает эта дата?

Гарнер помрачнел, принимая от лейтенанта документ.

— Мы постараемся, чтобы она его устроила, — поспешил заверить лейтенанта Байрон, метнув на сына многозначительный взгляд. — Таунсенды свято чтят свой долг перед родиной. Суд за измену, сказали вы?

— Этот человек — один из лидеров бунта, сэр. — Худощавый лейтенант снова обратился к Гарнеру: — Благодаря вашим усилиям, майор, он попался в сети. И Бог видит, мы сумеем этим воспользоваться. Вооруженная банда Брэдфорда скрылась в штате Огайо, а шерифа Джона Гамильтона и его преподобие Джона Корбли, самых главных предводителей бунта, пришлось выпустить на свободу из-за недостатка улик и свидетелей. Но на этот раз врагам федерации не вывернуться. Ваши показания припрут их к стене.

Капитан вдруг замолчал, поняв, что Гарнер смотрит мимо него, на свою жену. В разговор вступил Байрон, который от радости совершенно забыл, кто этот «изменник»:

— Показания моего сына помогут, чтобы один из предводителей восстания был справедливо осужден и получил по заслугам.

Услышав имя своего отца в сочетании со словом «изменник», Уитни, как во сне, приблизилась к Гарнеру и похолодевшей рукой взяла повестку. Гарнер неуверенно смотрел на нее, пока она читала про себя: «… некоему Блэкстону Дэниелсу, обвиненному в измене». Она покачнулась, и Гарнер поспешно подхватил ее.

— Уитни…

Все с недоумением уставились на них. Уитни подняла к мужу затененный болью взгляд, а он крепко сжал ее плечи. В холле воцарилась напряженная тишина.

— Измена… — сдавленным голосом прошептала она. — Суд за измену? — Гарнер судорожно вздохнул и еще сильнее стиснул ее плечи. Он молчал, и тогда она перевела взгляд на капитана, затем на Маделайн и на тетю Кейт. — Н-но… но ведь изменников вешают! — Она снова схватила Гарнера за рукав, напряженно всматриваясь в его словно окаменевшее лицо и требуя ответа.

— А изменники заслуживают того, чтобы их повесили! — заявил Байрон, чувствуя себя обокраденным, так как вмешательство Уитни помешало ему радоваться. — Такова цена, которую они должны заплатить за попытку противостоять силам порядка, за отказ подчиняться законам, которые принимает законное правительство страны.

Уитни уже ничего не слышала. В голове ее проносились жуткие видения. Ее любимого папу могут лишить жизни! Блэк говорил, что просидит всего два-три года, а потом снова окажется на свободе. Она поверила ему и только поэтому согласилась ехать с Гарнером на восток. Она вырвалась из рук Гарнера и выбежала из гостиной.

— Уитни! — Гарнер бросился было за ней, но остановился. Обернувшись к Байрону, он кинулся к нему, весь дрожа, и стал трясти его, схватив за лацканы сюртука. — Негодяй! Несчастный бесчувственный негодяй!

— Нет… Гарнер, не надо! — Кейт бросилась вперед и схватила Гарнера за руку. — Не надо… Это же ваш отец! Подумайте об Уитни, Гарнер… Вы нужны ей!

Имя жены и умоляющее лицо Кейт заставили Гарнера пересилить охватившую его ярость. Тяжело дыша, он отступил от отца.

— Давай, действуй, помести все это в свою любимую «Газетт»! Что я получил особую благодарность за то, что помог повесить отца своей жены!

Он круто повернулся и выбежал вслед за Уитни, и после его ухода все стали горячо обсуждать происшедшее. Косо взглянув на Байрона, солдаты поспешили покинуть дом. От их возмущения и открытого презрения Кейт и Эзры Байрон весь закипел от унижения и ярости и выскочил из комнаты, чтобы закрыться в своем кабинете. Эзра слал ему вслед проклятия и раздраженно потребовал, чтобы ему помогли выехать из гостиной. И Маделайн впервые подчинилась ему без обычных капризов.

Добежав до комнаты Уитни, Гарнер остановился, взявшись за ручку двери. В груди у него все клокотало. Его снова пронзила боль, которую он увидел в глазах жены и которая затмила даже его возмущение отцом и проклятое чувство долга. Уитни стояла с выражением горькой гордости на лице, поддерживая мужа своей любовью в так называемом «триумфе». А потом она приникла к нему с потемневшими от ужаса глазами, отказываясь верить опасности, которая грозила ее отцу.

Измена… Боже милостивый! Он закрыл глаза, когда страшный смысл этого обвинения проник в его сознание. Разве мог он думать, что власти извратят его заявление и обвинят Блэкстона Дэниелса в том, что он является предводителем бунта, и в измене? Он вспомнил о приказе полковника Гаспара арестовать Блэкстона: ему нужны были пленники, доказательства… Будь он проклят! «Об этом позаботится суд», — усмехался он злорадно. Гарнер только теперь начал понимать, что тот имел в виду.

Выражение поколебленного доверия в глазах Уитни снова укололо его. Он хотел зайти к ней, успокоить ее, но имеет ли он на это право? Гарнер бессознательно крепко стиснул круглую ручку двери.

Уитни стояла у окна, глядя на мутный свет фонарей, обхватив себя руками. Ее напряженная поза говорила о том, что она пытается осознать новую, ужасающую реальность. Она обернулась, когда Гарнер подошел ближе, и ее опрокинутое лицо заставило его остановиться. В напряженной тишине они с болью смотрели друг на друга.

— Ты об этом знал? — прошептала Уитни.

Гарнер похолодел. Однажды он задал ей точно такой же вопрос. И тогда он больше поверил обстоятельствам, чем ее честному сердцу. И сейчас он мог только молиться, чтобы она верила ему больше, чем когда-то он ей.

— Нет, Уитни, не знал. — Каждое слово было подсказано ему сердцем. — Я арестовал его за контрабандное производство спиртного, только за это. Я понятия не имел, что ему предъявят обвинение в измене. Поверь мне, в противном случае я ни за что его не схватил бы.

На лице Уитни отражались противоречивые чувства. Она хотела ему верить, но могла ли? Его вызывают свидетельствовать против ее отца, представить доказательства его измены. Зачем же его вызвали, если ему нечего сказать?

Гарнер читал на ее лице сомнения и ничем не мог их развеять, он чувствовал ее боль, но не мог облегчить ее.

— Я люблю тебя, Уитни!

— Я тоже тебя люблю, Гарнер, — прошептала она безжизненно, раздираемая между любовью и отчаянием, и глаза ее вдруг заблестели от слез. — И своего отца я тоже очень люблю.

Гарнер кивнул, бессильно опустив руки. На этот раз он не мог защитить ее, ведь самая страшная угроза для ее любящего сердца исходила от него самого.

Гарнер повернулся и вышел. Спустившись вниз, он выбежал в ночь, которая встретила его порывами ледяного ветра. Но он нарочно поднял голову, словно желая, чтобы этот холод заморозил терзающую его боль.

Дверь личного кабинета Байрона оставалась приоткрытой, после того как он в бешенстве ворвался в него. Вдруг он услышал, что она снова открылась и с силой захлопнулась. Он круто обернулся, ожидая нового скандала с Гарнером или с Эзрой. Но у дверей стояла Кейт Моррисон со сложенными на груди руками. Лицо у нее пылало от возмущения, а карие глаза метали обжигающие молнии.

— Какого черты вы…

— Вы самый черствый и бессердечный негодяй, которого только земля рождала! — бросила она ему, не двигаясь с места. — Неужели вам совершенно чужды самые обыкновенные человеческие чувства?

— Как вы посмели ворваться сюда?! — заорал было Байрон на Кейт, но тут же перешел в оборону. — Я имею право гордиться достижениями моего сына, и никто это у меня не отнимет. — Он повысил голос, и его серые глаза потемнели. — Я годы этого ждал — возможности пожать руку моему сыну в момент такого триумфа.

— Триумфа? — Кейт пронзила его презрительным взглядом. — Вот как вы это называете? Триумфом? — Глубина его самодовольства, эгоизма вызвала у нее отвращение. — Речь идет об отце Уитни! Блэк Дэниелс — ее отец, понимаете вы это или нет?! Гарнер арестовал его в Рэпчер-Вэлли, а теперь его вызывают дать показания против тестя.

Лицо Байрона застыло, и возмущение уступило место растерянности.

— Ее отец?

— Да, отец Уитни. Тот, от которого вы с такой готовностью советовали освободить общество, — тесть Гарнера! — Кейт видела, что ее гневные обвинения проникают сквозь толстую кожу его себялюбия и высокомерия.

— Черт, откуда же мне было знать? — загремел он, сожалея, что в свое время не произвел более тщательного расследования обстоятельств брака сына, особенно когда услышал, что Гарнер арестовал ее отца. — Господи, изменник! Я… я только сегодня впервые услышал его имя!

— Потому что вас не интересовало, кто такая ваша собственная невестка, верно? Да и почему бы она стала вас интересовать, если для вас даже родной сын является чужаком! — нападала на него Кейт. — Вы даже не знаете… Вам совершенно безразлично, что он любит Уитни… и что она любит его. И для вас, вероятно, ничего не значит, что, если он выступит против ее отца, это его убьет! — Охваченная яростью, она неосознанно еще больнее уколола Байрона. — Впрочем, вы не способны этого понять, потому что у вас нет ни малейшего представления, что значит кого-то любить.

Он мог только отчасти винить ее за тот водоворот чувств, который бурлил в его душе. Горящий презрением взор Кейт взволновал его. До сих пор ни одна женщина не осмеливалась так задеть его гордость, как это сделала Кейт. Его зачерствевшее сердце вдруг заныло от непривычной боли, а тело охватил жар примитивного желания.

— Эзра верно сказал! — как раз в это мгновение насмешливо произнесла Кейт. — Вы начисто лишены способности испытывать человеческие желания. Именно поэтому вы унижаете и презираете их в других.

— Нет желаний? — Он схватил ее за плечи и с силой притянул к себе. — У меня нет желаний, да? — Он впился в губы Кейт страстным поцелуем, прижимая ее к себе и давая ей убедиться, что это далеко не так.

Она хотела что-то возмущенно возразить и уже приоткрыла губы, но он мгновенно этим воспользовался и проник в глубь ее рта языком, заставляя признать несправедливость своих обвинений. Она уперлась руками ему в грудь, пытаясь оторваться от его рта и отчаянно борясь с искушением ответить ему. Но это сопротивление заставило его только крепче прижать ее к себе.

Кейт затихла, ошеломленная собственным желанием, парализовавшим ее волю. Байрон почувствовал перемену настроения, и его губы стали мягче, нежнее и повелительнее. А когда его возбужденная плоть уперлась в мягкие бедра Кейт, у него вырвался невольный стон. Подняв голову, он посмотрел в ее пылающее лицо жаждущим взглядом, потом снова поцеловал и провел по ее соблазнительному телу дрожащими руками.

— О Господи, Кейт! — простонал он, прижимая к себе ее круглые ягодицы. Он не мог припомнить, чтобы так отчаянно жаждал какую-нибудь женщину. И по тому, как она потерлась о него грудью, как нежно касалась его языка своим, он понял, что она тоже его хочет.

С бешено стучавшими сердцами они стояли, целуясь и страстно прижимаясь друг к другу, пока у них не подогнулись колени, и тогда он притиснул ее спиной к письменному столу. Он стал целовать впадинку у ее шеи, выступавшие в вырезе платья холмики ее грудей. Кейт выгнулась навстречу ему, и руки Байрона следовали за его губами.

— Байрон. — Всю ее пронизывало желание. — О, Байрон! Звучание его имени на ее губах заставил его поднять голову, и он с новым приступом страсти набросился на нее с поцелуями, доводя до полной капитуляции.

Сквозь пылающий водоворот чувств до его слуха донеслось чье-то сдавленное восклицание, он повернул голову и встретился с ошеломленным взглядом застывшей в дверях Маделайн. Еще секунду она смотрела на него, не веря собственным глазам, затем круто взмахнула юбками и исчезла, оглушительно хлопнув дверью. Байрон выпрямился и сильно тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Кейт, у которой кружилась голова, открыла затуманенные глаза. Он отпустил ее и шагнул назад.

Кейт проследила за его взглядом, поспешно поправила корсаж и соскочила со стола, хотя ноги едва ее держали. Он целовал ее, обнимал! Она не верила своим собственным ощущениям. Кейт попыталась что-то сказать, но опухшие от поцелуев губы не слушались.

Байрон стоял перед ней, потрясенный не меньше. Его тело еще подрагивало после прилива желания, он взглянул на выразительный бугорок между своими бедрами и почувствовал себя униженным. Старый Эзра сказал, у него нет желаний, черт побери!

Он увидел, что Кейт, как сомнамбула, пятится к двери, и пришел в себя. Ее сверкающие глаза говорили, что она испытывает такое же смущение и стыд, такое же сильное влечение к нему.

— К-Кейт…

Услышав свое имя, она словно ожила, повернулась и выбежала из кабинета с горящим от стыда лицом. Байрон проводил ее неуверенным взглядом, не зная, остановить ли ее и хочет ли он этого. Все его тело еще подрагивало от запретного желания.

Будь проклят Эзра! Это из-за него он позволил вырваться из-под контроля своей страсти к Кейт Моррисон. Он застонал и тяжело опустился в кресло. Она красивая и невероятно женственная, так совершенно сложена и… и такая страстная, такая горячая! Исходящий от нее огонь охватил всего его пламенем: его гордость, его страсть… даже его сознание.

Вбежав в свою комнату и прислонившись к двери, Кейт тяжело дышала, сердце у нее бешено стучало. Никогда… за всю ее жизнь… не вела она себя так разнузданно. Подумать только, это она, она сама так тесно прижималась, целовалась и стонала в объятиях Байрона Таунсенда! Но мысль о том, кто заставил ее потерять над собой контроль, была заслонена пугающим осознанием собственной страсти! Она вся горела, жаждала его тела с такой силой, что не могла говорить. Никогда и ничего подобного она не испытывала за все пять лет супружеской жизни с Клейтоном Моррисоном. Когда ее муж снисходил до того, чтобы вернуться к вечеру домой, он быстро клевал ее в щеку сухим поцелуем, а ночью властно требовал от нее исполнения супружеского долга, после чего безразлично поворачивался к ней спиной и мгновенно засыпал, предоставляя ей всю ночь лежать без сна и горько думать о своей безрадостной жизни. А Байрон Таунсенд заставил ее почувствовать себя живой и горячей, изнемогающей от желания, которого ей следовало бы стыдиться.

Кейт вдруг резко выпрямилась, уколотая этой поразительной мыслью. Желание? Она испытывает желание к мужчине? Но как она может? Ведь она приличная женщина, а не какая-нибудь Далила!

* * *


Отдаленный бой часов в центральном холле напомнил, что уже скоро утро, а Гарнера все не было. Уже два раза Уитни надевала плотный плащ и выходила на улицу и сейчас не находила себе места от тревоги.

Ее преследовало безнадежное выражение его лица перед уходом. Она пыталась вспомнить, что ему наговорила, оправдать свои обвинения. В холодные предрассветные часы мысли ее прояснились, чувства успокоились, и она поняла, что должна была выслушать его, поговорить с ним или хотя бы просто молча обнять. С каждой минутой ее тревога возрастала. Уитни вдруг пришло в голову, что Гарнер мог вернуться домой, но решил не идти к ней. Она схватила подсвечник и тихо прошла в его комнату, но нашла ее пустой.

Разочарованная и одновременно успокоенная, она расхаживала по его спальне, где слабо чувствовался запах Гарнера, который она привыкла связывать с их любовью. Глаза ее наполнились слезами, она сморгнула, прогоняя их, и уже хотела уйти, как вдруг ее взгляд упал на небольшой кожаный сундук в углу комнаты. Сердце у нее сильно забилось, и она остановилась.

Это его военный ранец, который был с ним в Рэпчер-Вэлли. Поставив подсвечник на полку над холодным камином, она перенесла ранец на расстеленный перед ним коврик. Уитни погладила потертые медные заклепки, кожаные ремни, его инициалы, выгравированные на боку ранца. На нее нахлынули воспоминания: его великолепный мундир с блестящими золотыми пуговицами, рубашки из тонкого полотна… как он рычал от отчаяния, возмущенный ее дерзостью… как он невольно возбуждался от ее близости… как они заключили между собой честную сделку. Да, с болью подумала она, им многое пришлось пережить…

Ранец был легкий, наверное, пустой, подумалось ей. Но Уитни все равно расстегнула ремни и открыла его. В свете канделябра она увидела свернутый фетр, грубый шерстяной фетр, выцветший и очень знакомый. На нем поблескивали полированные роговые пуговицы, которые она помогла сделать отцу из рога первого оленя, которого сама уложила выстрелом.

Ее плащ. Ее старый неприглядный плащ. У Уитни сжалось горло. Значит, он его не сжег!

Преодолевая спазмы в горле, она вытащила свернутый плащ и поднесла к лицу, втягивая исходящий от него запах. Дым костра и запах лошадей, аромат палых листьев. Он пах лесом, пах ее домом. Уитни открыла глаза и подавила рыдания. Теперь, когда она вынула плащ, она увидела в ранце свои штаны из оленьей кожи. Опустив плащ на пол, она достала старые штаны, погладила мягкую потертую кожу, прижала ее к щеке. Гарнер и их сохранил.

На дне ранца что-то блеснуло, Уитни протянула руку и вытащила на свет блестящую пуговицу — пуговицу со следами зубов. От его кителя.

Она сжала в ладони пуговицу, и грудь ее пронзила острая боль. Он хранил все эти вещи: ее плащ, штаны и пуговицу, которую она прокусила в тот первый день, когда они встретились. Уитни прижала к лицу мягкую оленью кожу и заплакала, сама не понимая почему.

Гарнер почти всю ночь беспокойно ходил по темным, пустым улицам города, укоряя себя за то, что разрушил возникшее между ним и Уитни доверие. Во время последнего визита к Хенредону Паркеру он узнал, что Блэка могут перевезти в Филадельфию. А из газет, которые Паркер выписывал из Филадельфии, было ясно, что правительство уже теряет надежду предъявить кому-либо неопровержимое обвинение в бунте. Не желая тревожить Уитни, он решил не говорить ей об этом.

И сегодня, когда она спросила его, знал ли он об этом, он ответил отрицательно. И отчасти сказал ей правду: Гарнер тоже был поражен, узнав, что Блэкстона Дэниелса собираются судить за измену. И все-таки в его отрицании была доля лжи: он знал, что ситуация осложняется, и скрыл это от Уитни. Желание сохранить ее любовь заставило его пренебречь одним из условий, без которых она не может существовать — условием полной правдивости между ними. Правда заключалась в том, что он боялся ее потерять. Все время маленький циник внутри его нашептывал, что однажды произойдет нечто такое, что станет для нее важнее, чем он. Потому что таковы женщины; опыт учит их всегда искать лучшей, более выгодной сделки. И как бы он ни возражал, что она не такая, он не мог не вспоминать, что Уитни уже не раз предавала его.

Однажды произойдет нечто… По совести говоря, он должен был догадаться, что именно это будет. Оба раза, когда Уитни его предала, она сделала это ради своего отца. А теперь сама жизнь ее отца оказалась в опасности, и по его вине, хотя он совершенно этого не хотел. Так что она имеет все основания возненавидеть его, объявить сделку между ними и их любовь недействительными, кончеными.

Вернувшись домой под утро уверенный, что Уитни не хочет его видеть, Гарнер решил провести остаток ночи в своей спальне. Здесь он и застал ее — она сидела на холодном полу около пустого камина с покрасневшими от слез и полными любви и печали глазами. Гарнер был совершенно не готов к этой встрече. Окинув жену взглядом, он обратил внимание на лежавшие у нее на коленях старые штаны и плащ и на свой раскрытый ранец. Он словно окаменел.

— Ты… ты не сжег их, — прошептала Уитни и увидела, как слезы навернулись ему на глаза.

— Я не мог уничтожить твои вещи, Уитни. — Гарнер сделал это признание из глубины своей души.

Это было правдой. Уитни закрыла глаза, и из-под ее плотно сжатых век потекли слезы. Гарнер ее любит и намеренно никогда не доставит боли ни ей самой, ни тем, кто ей дорог. Она встала и потянулась к нему.

— Гарнер!

Как только в его застывшее от страха сердце проникло сознание, что Уитни по-прежнему верит ему, он кинулся к ней и схватил ее в объятия. Крепко прильнув друг к другу в порыве вновь возрожденной любви, они целовали друг друга со слезами благодарности, прощения и счастья.

Через мгновение они оказались в холодной постели Гарнера, но едва замечали, что лежат на ледяных простынях. И потом, в согретых страстью мягких простынях, сбросив одеяло, они долго лежали, сплетясь телами.

— Что же нам делать, Гарнер? — спросила она, касаясь губами нежной поросли у него на груди, зная, что и он думает о том же.

— Честно говоря, пока не знаю. — Железный Таунсенд в нем содрогнулся от стыда при этом признании, но больше он не солжет ей ни разу, даже по оплошности. — Но постараюсь найти возможность помочь твоему отцу. — Он повернул к себе ее лицо и опять увидел слезы в глазах. — Я люблю тебя, моя ненаглядная Уиски. — Кивнув, она снова прильнула к его губам.

— Гарнер, ведь ты арестовал отца за то, что он варил виски и не платил налоги, — заметила она. — Как же получилось, что ему предъявляют обвинение в измене? — Опершись на локоть, Уитни смотрела на мужа.

Гарнер боялся этого вопроса. Но, взглянув в ее бездонные любящие глаза, он рассказал ей все, что знал, всю правду и ничего, кроме правды. Рассказал о злонамеренном замысле Гаспара и признался, что арестовал Блэка Дэниелса, потому что к этому его подталкивали долг и злость. Под ее серьезным взглядом он рассказывал о том, как страдали солдаты от того, что им задержали довольствие, не платили денег, какое разочарование все они испытывали, когда обнаружили, что им не с кем сражаться, о безуспешных попытках найти «предводителей» восстания, которых на самом деле вовсе не было. Затем объяснил, что его выбрали для выступления в суде, потому что правительство вконец отчаялось отыскать козла отпущения, чтобы устроить над ним показательный суд как над лидером «водочного бунта», тогда как чиновникам позарез необходимо и с политической, и с юридической точки зрения оправдать совершенно ненужный призыв в ополчение.

— Ты хочешь сказать, что им есть что терять, — сказала Уитни, и глаза ее заблестели. — И что им нужно извлечь какую-то прибыль из этой ситуации… чтобы спасти свою проклятую гордость.

— Скорее спасти свое политическое реноме, — поправил Гарнер жену, восхищенный ее способностью подойти прямо к «бухгалтерскому балансу», лежащему в основе каждого человеческого поступка.

Со своими уникальными взглядами на жизнь приграничного коммерсанта она умела свести самые сложные человеческие отношения к легкопостижимым понятиям цены и выгоды, потребности и ее обеспечения. В вопросах элементарной экономики жизни она была подлинным специалистом. И да простит его Бог, но Гарнер и сам начал по-другому понимать термины «выгода», «цена» и «сделка».

— Значит, этим федеральным парням что-то нужно, — заявила Уитни с опасным блеском в задумчивых глазах. — А человек, которому что-то нужно…

— Уитни… — Гарнер видел этот блеск и то, как она вздернула голову в судьбоносном и знакомом жесте, и почувствовал, что и его увлекает это угрожающее «торговое» направление ее мыслей. Что ж, возможно, она права… в который раз. — Уитни!

Она повернулась к нему с непоколебимой решимостью.

— Мы можем это сделать, Гарнер, вместе мы сможем ему помочь. — Странное выражение в глазах мужа Уитни приняла за нежелание и просто потерлась бедром о его живот. — Я могу это сделать… Могу тебя убедить.

Первым желанием Гарнера было заметить, что его вовсе не нужно убеждать, но он передумал и великодушно позволил ей «убедить» себя помогать. В конце концов, у Дэниелсов своя гордость.




Глава 23


Наутро в доме Таунсендов поднялся невероятный шум. Сначала все горячо обсуждали историю и судьбу отца Уитни и то, какую роль при этом сыграл Гарнер. Затем появился Эджуотер и с ядовитой миной доложил, что Кейт Моррисон решила сегодня же подыскать себе другое жилье. Байрон вскочил и метнулся к двери, а разгневанная Маделайн крикнула ему вслед, что

Кейт упаковывает вещи. Он взлетел на второй этаж и, не утруждая себя стуком в дверь, ворвался в комнату.

— Какого черта вы собираетесь делать? — требовательно заревел он, хлопнув за собой дверью, и, остановившись посередине комнаты, широко расставил ноги.

— Думаю, это и так понятно, — пробормотала Кейт, запихивая нижние юбки в открытый чемодан, стоявший на кровати.

Подняв голову, она удивленно воззрилась на помятую и не до конца застегнутую рубашку Байрона, на обведенные темными кругами глаза и небритые щеки. Он выглядел ужасно, и Кейт мстительно улыбнулась про себя. Видно, он тоже не сомкнул глаз этой ночью.

— Убегаете? — укорил ее Байрон.

— Я не могу оставаться в этом доме, особенно после того, что произошло, — вспыхнув, заявила Кейт.

— Вы шокированы, да? Скомпрометированы? Но я не мог сделать ничего, что могло бы вас шокировать! — Байрон ловко обернул против нее ее же слова. — У меня ведь нет никаких желаний, помните? Стало быть, вы убегаете от собственных желаний!

Не обращая внимания на смущенный лепет Кейт, он двинулся на нее, принудив прижаться спиной к кровати. Его снова пронзило возбуждение, когда так близко оказались ее розовые губы и блестящие глаза. Кейт метнулась к двери, но успела только схватиться за ручку, как Байрон схватил ее за запястье и круто повернул к себе.

— С-сэр! Вы забываетесь… — прошипела Кейт, пытаясь выдернуть руку.

— Нет, черт побери, напротив, я вспоминаю себя! — яростно заревел Байрон. — И все по вашей вине, Кейт Моррисон! Вы заставили меня вспомнить о вещах, о которых я и думать забыл, — о чувствах, о наслаждении… о семье. — Она замерла, не сопротивляясь, и он провел ладонью по ее щеке. — Вы никуда не уйдете, Кейт Моррисон, во всяком случае, не сейчас.

Кейт задрожала от его ласки.

— Как вы смеете мне приказывать?!

Светло-серые глаза Байрона сверкнули непримиримой решительностью, которая резко отличалась от его обычного высокомерия.

— Вы заставили меня кое-что вспомнить, — он выразительно понизил голос, — тогда как я, очевидно, заставил вас забыть… о своей племяннице. Она непременно пожелает узнать, почему вы покидаете ее в столь важный для нее момент.

Кейт взвилась, уязвленная его доводом, но не в силах его опровергнуть. Уитни! Боже, она действительно совершенно забыла о своей бедной девочке! Ужас при мысли, что она могла наделать, ослабил ее решимость. Она думала только о том, чтобы сбежать… и от Байрона, и от своих собственных желаний, которые превращали ее в Данилу.

Байрон наблюдал, как независимая Кейт Моррисон уступила место мягкой и уязвимой женщине. И в его сердце снова появилось какое-то странное ощущение. Это было желание, потребность близости с ней, потребность вкусить от нее наслаждение, достичь с ней того, чего он, в сущности, никогда не знал.

Байрон взял ее за подбородок, вглядываясь в лицо, в потемневшие глаза, пока его губы не нашли ее. Поцелуй был коротким — и ошеломляюще головокружительным. Он оторвался от ее губ и обнял.

— А сейчас, Кейт, распакуйте свой чемодан. — Затем круто повернулся и зашагал к лестнице.

Пошатываясь, Кейт отступила назад и ухватилась за столбик кровати. Байрон не хочет, чтобы она уехала. И при этом только что дал ей понять, что может случиться, если она останется. Обхватив себя руками, она вздрагивала от предвкушения, обливая себя презрением.

В коридоре Эджуотер вжался в стену, чтобы Байрон его не заметил. Он был потрясен, раздавлен, шокирован. Его хозяин, мистер Байрон… и эта женщина!

Днем Гарнер и Уитни спустились вниз и объявили, что намерены как можно скорее отправиться в Филадельфию. Кейт встретила это сообщение с глубочайшим облегчением и немедленно выразила намерение составить им компанию — ради Уитни. За чаем Байрон, смерив Кейт яростным взглядом, заявил, что он тоже поедет. А Маделайн решительно отказалась оставаться дома, когда ее семье может понадобиться помощь. Все изумленно уставились на нее, и она покраснела в первый раз за много лет.

Разумеется, с ними должны были поехать Эджуотер, а также Мерси и Бенсон. Эзра начал ворчать по поводу того, что ему придется торчать в Бостоне, пока Уитни не успокоила его, что он не просто остается, а будет отвечать за все дела на винокуренном заводе. Этот новый взгляд на вещи значительно поднял его настроение. Главное, отношения между членами семьи, казалось, изменяются к лучшему, как это бывает, когда плохие известия заставляют людей сплотиться.

Байрон переговорил со своим деловым знакомым, бывшим сенатором Сэмюелом Поттером, и тот предложил ему пожить в своем доме в Филадельфии. Когда довольный Байрон сообщил об этом, Гарнер испытующе посмотрел на него. Байрон Таунсенд никогда не делал ничего, что не могло принести ему пользу, и Гарнер терялся в догадках, что на этот раз намерен заполучить отец, помогая им. Затем догадался: определенно Байрон намерен присутствовать там лично, чтобы свести к минимуму ущерб, который может причинить драгоценному престижу Таунсендов выявление факта связи между семьей Дэниелсов и семьей Таунсендов. Гарнер повел плечами, избавляясь от напряжения. Его давно уже не волновало, что этот холодный и неприступный Байрон Таунсенд думает относительно своего сына и его брака. Но если он посмеет обидеть Уитни хоть словом…

Наряду с другими участниками «водочного бунта» Блэка Дэниелса заключили в старую тюрьму, строжайше охраняемую федеральными солдатами. Немедленно по прибытии в Филадельфию Гарнер навел справки и выяснил, что обвиняемых заставили пешком пройти тяжелый путь из западной Пенсильвании, чтобы оказаться в мрачных камерах этой тюрьмы. Перед судом должны были предстать около двадцати несчастных. Остальных постепенно освободили за неимением доказательств обвинения, после чего те были вынуждены сами добираться домой или искать средства к существованию на улицах Филадельфии.

Под благовидным предлогом поисков адвоката для Блэка Гарнер оставил Уитни, Кейт и остальных домочадцев устраиваться в их временном жилище, а сам направился по шумным улицам к обветшалому зданию тюрьмы. Он встал на противоположной стороне, разглядывая покрытые плесенью, потемневшие от старости кирпичные стены, зарешеченные окна и мрачно насупленных часовых у дверей. Хорошо, что он пришел сюда один; он знал об отвратительной репутации военных тюрем и был готов к тому, что его встретит внутри этих мрачных стен.

Но чего он никак не ожидал, так это трудностей, с которыми ему пришлось столкнуться, чтобы проникнуть в тюрьму. У дверей его остановили часовые, и едва он убедил их пропустить его, как в полутемном вонючем коридоре его остановили двое других часовых. Окинув их повелительным взглядом, Гарнер потребовал, чтобы его немедленно провели к коменданту этого заведения. Солдаты в грязных мундирах сплюнули табачную жижу, попав на пол буквально в дюйме от его начищенных сапог, и неохотно уступили требованию. Его провели по коридору с низким потолком, затем они спустились по нескольким деревянным ступенькам и оказались в сыром и влажном помещении для охраны, которое, как выяснилось, находилось в каменном фундаменте самой тюрьмы.

За обшарпанным столом, на котором лежали остатки еды и какие-то бумаги, сидел плотный низенький человечек с плотно сжатыми губами и налитыми желчью глазами. Он поднял взгляд на Гарнера, которому пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться головой о притолоку, и рявкнул:

— Ну, чего вам надо… — Он быстро обежал взглядом одежду Гарнера, признал в нем джентльмена и добавил: — Ваша светлость?

— Я пришел повидать заключенного Блэкстона Дэниелса, — спокойно заявил Гарнер.

— Здесь никого никому не положено видеть. Заключенные находятся под моей ответственностью. — Человек встал, глаза его еще больше пожелтели, и он шагнул вперед, прищуриваясь при слабом свете лампы.

— Кажется, вы меня не поняли. Я родственник Дэниелса и пришел поговорить с ним относительно его юридической защиты, — объяснил Гарнер с решительным спокойствием.

— А по мне, все равно, будь вы хоть королем Георгом! — Тюремщик выдвинул вперед небритый подбородок, явно наслаждаясь своей властью. — Никаких визитеров.

Они сцепились взглядами, и Гарнер с удивлением прочитал в маленьких глазках суперинтенданта стяжательский блеск. В его голове всплыло утверждение Дэниелсов, что ничто не дается бесплатно. Он нащупал в кармане маленький кошелек с монетами и медленно вытащил его. Наблюдая за прикованным к кошельку взглядом тюремщика, он заманчиво помахал им. Но к его удивлению, тот отступил назад и устремил на него презрительный взгляд.

— Уберите свои деньги — если только не думаете купить себе здесь закуток, — яростно проворчал суперинтендант. — Мы не берем взяток.

Гарнер покраснел от досады, круто повернулся и стукнулся лбом о притолоку, поднимаясь вверх. Оказавшись в верхнем коридоре, он обнаружил, что входная дверь забаррикадирована толпой дерущихся. Оказалось, что охранники пытаются выдворить потрепанного бедолагу, который почему-то упорно не желал выходить из тюрьмы. Один из четырех охранников нанес несчастному сокрушительный удар по ребрам, и когда тот со стоном согнулся, объединив усилия, солдаты вышвырнули его на улицу. Гарнер вышел следом за ним и озадаченно нахмурился — что-то в парне приковало его внимание.

Держась за бока и дрожа от холода, недавний узник с трудом встал на ноги и стал ощупывать свой окровавленный рот. Вид блестящих сапог Гарнера заставил его замереть, его взгляд поднялся вверх по этим памятным сапогам и постепенно остановился на лице Гарнера.

Гарнер вздрогнул. Отросшие темные волосы, прямые резкие черты лица, разорванная рубашка и полуразвалившиеся башмаки… Тело стало худее, гораздо худее, но в пронзительных карих глазах сверкал тот же вызов.

— Вы! — Чарли Данбер вздрогнул, взгляд его стал злобным, и он сплюнул в сторону кровь с разбитой губы.

К несчастью, один из солдат воспринял этот плевок как личное оскорбление, и опять завязалась потасовка. Гарнеру с трудом удалось оттащить Данбера на другую сторону улицы, где тот обрушил на него свой гнев.

— Мне следовало догадаться, что это сделали вы! — Чарли угрожающе пригнулся, и Гарнер насторожился. — Значит, пришли выпустить меня из тюрьмы, да? Успокоить свою паршивую совесть?

Гарнер потерял дар речи от неожиданного истолкования Чарли странного совпадения обстоятельств, но пока почел за лучшее воздержаться от объяснений. Чарли заметил в глазах Гарнера нерешительность и задрал окровавленный подбородок, по чему Гарнер понял, что он намерен о чем-то торговаться с ним.

— Сами отведете меня к Уит или мне искать ее самому?

— Отвести вас… к Уитни?

— Я обещал Блэку, что, если выйду первым, найду ее и узнаю, что вы с ней сделали. Он все еще в тюрьме, а я на свободе, а Данберы никогда не отступают от своего слова. Думаю, вы должны мне помочь. — Данбер выразительно обвел свое избитое тело и грязные лохмотья. — И раздобыть какую-нибудь куртку.

Так ему только это и нужно! И куртку?! Гарнер покачнулся в изумлении. Значит, он не жаждет выместить на нем свою неудачу с Уитни и это страшное заключение в тюрьму?! Он С трудом овладел собой, выпрямился и сказал:

— Данбер, в таком диком виде я никуда вас не поведу. Сколько времени вы не мылись и не ели?

Направляясь к ближайшей таверне, оба прекрасно понимали, что представляют странную пару. Гарнер заказал Чарли еды и лучшего эля, дал денег посыльному, приказав приобрести теплую куртку и пару крепких ботинок или сапог большого размера, и все это под подозрительным взглядом Данбера.

— Я хотел повидать ее отца, — сдержанно пояснил Гарнер, глядя, как Данбер поглощает пищу, как будто не ел несколько месяцев, и чувствуя внутри странную пустоту. — Но не смог к нему попасть, даже при помощи монет.

Чарли сделал огромный глоток эля и метнул на Гарнера усталый взгляд.

— А вы сами никогда не сидели в тюрьме?

— Полагаю, это очевидно, — сухо ответил Гарнер.

— В тюрьме деньги ничего не значат… ни для заключенных, ни для тюремщиков. Их нельзя есть, нельзя надевать на себя, и они не оберегают от…

— Тогда, может, вы скажете, что нужно этому суперинтенданту? — с трудом выдавил из себя Гарнер, теряясь под насмешливой улыбкой «коммерсанта», которая появилась на похудевшем лице Данбера.

Черт, до чего он дошел! Сидит в этой вонючей таверне, а человек, которого он несколько недель держал прикованным к дереву из-за его соперничества за Уитни Дэниелс, читает ему лекцию о том, как подкупить тюремщика! В коварной усмешке Данбера промелькнуло удивление, что было естественно в данных обстоятельствах.

— Жратвы, майор. — Он выразительно поднял кружку с элем и кусок пирога с жареным мясом. — Несколько бутылок доброго напитка, немного приличной пищи, ну, может, еще крепкую рубашку или пару обуви.

— Черт побери! — с возмущением пробормотал Гарнер, неловко заерзав на скамье. — Неужели люди больше не пользуются деньгами?

— За еду можно так же купить вещи, как и за доллары, майор, — поддразнил его Данбер с плохо скрываемым презрением. — А вы уже забыли, как это бывает? — И он довольно захохотал, когда у Гарнера при воспоминании покраснели уши.

— Значит, если я появлюсь с корзиной, полной всякой еды, и предложу этому парню по-дружески распить бутылку рома, он позволит мне увидеться с Дэниелсом?

— Черта с два, майор! Вы забыли! — Чарли оперся ладонью о колено и метнул на Гарнера разочарованный взгляд. — Этот суперинтендант ничего не сделает ни для вас, ни для меня. Нам нужна женщина, которая будет рыдать от горя и умасливать его. — Он хитро усмехнулся. — У вас есть представление, где мы сможем ее найти?

Уитни быстро спускалась в холл по лестнице, следом за ней спешила Кейт. Эджуотер сообщил им о возвращении Гарнера, и она молилась, чтобы он принес какое-нибудь сообщение об отце. Уитни торопливо направилась к Гарнеру и вдруг резко остановилась, заметив у камина оборванную фигуру. Сердце ее, казалось, подкатило к самому горлу, когда Чарли Данбер повернулся и остановил на ней недоверчивый взгляд. С приглушенным радостным криком она бросилась сначала к Чарли, затем к Гарнеру, обняла его и залилась радостным смехом, выражая таким образом свою благодарность за то, что он освободил Чарли из тюрьмы.

Когда все немного успокоились, Кейт со слезами на глазах обняла Чарли и заверила его, что тетушка Сара в добром здравии и что по нему скучают все жители Рэпчер-Вэлли. Байрон нахмурился и сдержанно поздоровался, а Маделайн открыто отклонилась от протянутой грязной руки Данбера, повернулась к стоявшему рядом недовольному Эджуотеру и приказала ему постелить на стул какую-нибудь тряпку, чтобы гость не запачкал мебель.

Усевшись, Чарли поведал мрачную повесть о своем пленении и о переходе в Филадельфию. Весь путь они с Блэком были рядом до недавнего времени, когда неукротимого и прямого Блэка забрали из общей камеры и перевели в другую. Данбер с гордостью рассказывал о непоколебимом духе и взглядах Блэка и о том, как он неоднократно защищал других узников, подвергая себя опасности. Блэку Дэниелсу палец в рот не клади, с уважением заметил Чарли. И всем стало ясно, что федеральные власти решили рассчитаться с ним за все.

Затем Гарнер коротко рассказал Уитни о своей неудачной попытке подкупить суперинтенданта. Уитни улыбнулась сквозь слезы, когда осознала смысл этого признания. Упрямый аристократ Гарнер действительно попытался применить подкуп, чтобы помочь ее отцу; от этой мысли у нее потеплело на сердце.

— Данбер, что, по-вашему, нам нужно? — Гарнер обернулся к Чарли и недовольно нахмурился, увидев, как тот бесцеремонно развалился на диване.

Чарли оторвал взгляд от изящной фигурки надменной Маделайн, и его заросшее густой щетиной лицо перекосила хитрая усмешка.

— Нам нужна рыдающая женщина… и, пожалуй, пирог. Чарли пришлось остаться в доме, по крайней мере до тех пор, пока он снова не наберется сил, — на этом настояла Уитни. Как бы Гарнер ни возмущался этой идеей, он согласился, понимая, что знание Чарли обстоятельств жизни Блэка может оказаться полезным. Маделайн с отвращением посмотрела на Чарли, как будто тот был болен чесоткой, и поспешно удалилась. Байрон что-то пробормотал, затем накинул плащ и пошел прогуляться на свежем воздухе.

Бенсону, Эджуотеру и остальным слугам было дано сложное задание привести Чарли в человеческий вид. С огромным трудом им удалось вымыть и отскрести с него грязь, побрить и к ужину натянуть на его похудевшее тело один из старых костюмов Гарнера.

Через некоторое время они спустились вниз с усталыми лицами. За ними следовал Чарли, который жаловался, что он чувствует себя так, как будто с него содрали кожу. Но выглядел он уже вполне приемлемо. Вскоре он уже купался в комплиментах Кейт и Уитни и находил некоторую выгоду от того, что одет в «джентльменское» платье. Когда они направились обедать, он заметил, как Маделайн поспешно отвернула голову, избегая его взгляда, и понял, что она смотрела на него. К тому времени когда Гарнер и Уитни стали обсуждать, как им увидеться с Блэком, голова Чарли уже была занята другими проблемами.

На следующее утро Чарли и Гарнер стояли напротив тюрьмы и смотрели, как Уитни и Кейт, которые несли большие корзины, источавшие соблазнительные ароматы, миновали замерших часовых у входа и проникли внутрь старой тюрьмы.

— Мне не следовало позволять ей идти в эту проклятую дыру, — с досадой сказал Гарнер, стукнув кулаком по ладони.

— Уит чертовски ловкая торговка, майор. — Чарли нахмурился, подавляя собственные опасения. — У нее выдержка настоящего коммерсанта. Она даже во сне может сыграть несчастную плачущую женщину и что угодно выторговать. — После внушительной паузы он пробормотал: — А если это не сработает, мы всегда можем заставить этого типа совершить сделку на пальцах.

Но они могли не беспокоиться. Оказавшись внутри тюрьмы, Кейт беспрестанно сморкалась в платок, главным образом из-за пронизывавшего все помещение едкого запаха аммиака, а Уитни побледнела — от ужаса. Она артистически разрыдалась, поведав сквозь слезы грозному суперинтенданту, что ее отец — это единственная поддержка, которая есть у нее с тетей.

— Мы знаем, что у вас очень много работы, — выдавила она со слабой улыбкой, — и я убеждала тетушку Кейт, что вы и так заботитесь о нем, как это делал бы на вашем месте каждый честный служащий. Но она все время плачет и печалится о нем… боится, что у вас так много обязанностей, что мой отец для вас только лишняя обуза. И настояла, чтобы мы принесли еду и побольше выпивки, а еще мыло, бритву и рубашку.

Соблазнительный запах пива, яблок и только что испеченных сдобных булок пронизывал всю комнату и терзал толстого суперинтенданта. Он посмотрел на полные слез глаза Уитни и не устоял против мольбы женщин.

— Мы не станем досаждать вам просьбами увидеться с ним, сэр. — Уитни обняла Кейт, которая зарыдала еще громче. — Мы только просим, чтобы вы сказали ему, что мы тоскуем о нем и страдаем вместе с ним. И что вы разрешили нам приносить ему каждый день по корзине с едой.

— Каждый день? — Суперинтендант судорожно сглотнул и жадно проглотил слюну.

Рыдания Кейт стали отчаянными, и тюремщик вежливо предложил им присесть и согласился допустить небольшое отклонение от правил.

— Что ж, может, мы позволим вам увидеться с ним… только на короткое время.

— О, сэр… неужели?

Блэка заставили умыться и повели наверх, в более сухую камеру, не объяснив причин. Он ворчал, колол своих

тюремщиков насмешками, прикрыв глаза от яркого света лампы в ожидании новых мучений или уговоров. И вдруг перед ним словно возникло райское видение. — Уитни… его маленькая Уитни! Его исхудавшее тело затряслось, когда она показалась на пороге камеры со слезами, струившимися по ее милому личику. Она бросилась к нему, и он не сразу поверил, что это настоящая Уитни, пока крепко не прижал ее к груди. Наконец Дэниелс слегка отстранил от себя дочь, чтобы поглядеть на нее, и красивый дамский наряд вызвал слезы у него на глазах. Затем он отодвинул ее от себя, опасаясь, что может испортить ее одежду.

— Значит, он хорошо к тебе относится? — Блэк закашлялся, когда она кивнула, прижалась к нему и положила голову на его грязную рубашку. Облегчение и радость пронзили его, когда он понял, что интуиция насчет отношения майора к Уитни не подвела его. — Этот твой Железный майор, Уит… Ты заключила хорошую сделку?

— Да, папа, — прошептала она, — это настоящая брачная сделка. И знаешь, папа, мы с ним вместе стараемся тебе помочь. Он ищет для тебя самого хорошего адвоката в Филадельфии и дал мне возможность принести тебе хорошую еду и приличную одежду. Мы хотим выручить тебя из этой истории, папа, я и мой Железный майор.

Отныне Блэк Дэниелс превратился в привилегированного узника, которого разместили на верхнем, более сухом этаже, разрешили пользование лампой и прогулки. Уитни и Кейт ежедневно приносили по огромной корзине, в которую предусмотрительно клали по два экземпляра всего: две рубашки, две пары обуви, два пирога, две бутылки виски. Прошло немало времени, прежде чем эти приношения вызвали подозрения у часовых, охранявших вход в тюрьму. Здоровье и внешний вид Блэка улучшались с каждым днем, а вместе с тем и настроение Уитни.

Теперь необходимо было добиться расположения влиятельного человека, объяснил Гарнер Уитни, Кейт и Чарли Данберу. Вряд ли возможно полностью снять с Блэка обвинение, но нужно найти способ смягчить его. Поскольку времени до суда оставалось немного, Гарнер предложил сосредоточить внимание на тех, кто имел непосредственное влияние на приговор суда: на прокуроре, судьях и на нескольких офицерах.

Уитни спросила, чего может желать прокурор. Гарнер задумался.

— Думаю, все они хотят стать судьями.

— В таком случае о чем мечтает судья?

— Чтобы его назначили судьей на очередной срок, а может, даже избрали в конгресс, — сказал Гарнер, цитируя возмущенные высказывания Эзры относительно отвратительного состояния юрисдикции. — А чтобы этого достичь, они стараются предстать в глазах публики честными и неподкупными гражданами своей страны, которым приходится много и самоотверженно работать, через посредство газет. Они вынуждены произносить речи, здороваться и разговаривать с простыми людьми — чтобы об этом печатали отчеты в газетах.

Газеты! Все возвращало их к газетам и к тому не поддающемуся точному определению явлению, которое Гарнер называл «общественным мнением». Казалось, все члены правительства или смертельно его боятся, или охотятся за ним, как назойливый деревенский ухажер за девушкой.

— Святой Габриэль! — тяжело вздохнула Уитни. — Тогда что же нужно этим газетам?

Гарнер задумчиво потер подбородок:

— Продавать как можно больше своих газет, я думаю. А для этого им нужно публиковать такие истории, которые заинтересуют людей. И им нужно, чтобы им верили. — Он увидел в глазах Уитни знакомый блеск, она быстро встала:

— Отлично, тогда у меня есть то, что нужно газетам!

Филадельфийская «Дженерал эдвертайзер» печатала статьи различных корреспондентов, подвергающие критике военное разрешение правительством политической проблемы, которая поначалу представлялась местной и экономической проблемой. И когда редакцию посетила красивая бездомная девушка в домотканой одежде, чей отец томился в тюрьме, они с удовольствием выслушали ее и поместили в очередном номере хватающую за живое историю о чудовищных трудностях, с которыми столкнулись жители приграничной полосы во время бесцеремонной военной оккупации. Две другие газеты подхватили намек и напечатали статьи о бездушной федеральной силе, все уничтожающей на своем пути, которая преследовала преподобного Джона Корбли, жену и детей которого не так давно зарезали у него на глазах, и о грабеже и воровстве, которым подвергались жители западных графств со стороны «арбузной армии» Вашингтона.

В квартале от редакции Гарнер нервно расхаживал вместе с Чарли по улице, ожидая возвращения Уитни с первого из подобных посещений редакции. Он потрясенно смотрел, как Уитни провожает на улицу достойный седовласый джентльмен, горестно покачивая головой и вытирая платком покрасневшие от слез глаза. Гарнер обернулся к Чарли с округлившимися от удивления глазами, а тот лишь усмехнулся:

— Уит любого может убедить, что дважды два равно пяти!

Но недостаточно было завоевать загадочное чудовище под названием «общественное мнение». Им нужно было добиться более действенного и конкретного мнения в пользу Блэка Дэниелса. Гарнер составил список членов конгресса и тех людей в юриспруденции, которые были известны своим сочувственным отношением к западным проблемам и чье влияние было достаточно сильным, чтобы сказаться на судьбе Блэка.

Сначала он попытался добиться приема в соответствии с принятой процедурой доступа к чиновникам. Однако никого из них ему не удалось «застать» на месте. Как их плащи и шляпы оказались на вешалке без своих владельцев, было поистине загадкой. Для него и его чувства справедливости это было возмутительнейшим фактом.

— Черт побери! Как я могу торго… убедить их, если мне не удается даже увидеться с ними? — возмущался он, расхаживая по гостиной под встревоженными взглядами Уитни, Кейт и Чарли.

— Я могу ввести тебя в приемную, чтобы ты с ними встретился. — В гостиную вошел Байрон, раскрасневшийся от холода.

Он только что вернулся с деловой встречи и, раздеваясь в холле, услышал сетования Гарнера. В последние дни он снова и снова будто слышал страстные слова Кейт: «Он любит Уитни, а она — его!» и «Если ему придется свидетельствовать против ее отца, это его убьет».

В гостиной повисла напряженная тишина, пока Гарнер, угадавший в тоне отца укор в своей неудаче, настороженно смотрел на него.

— Мне не нужны ни ваша помощь… ни вмешательство.

— Черт побери! — вспыхнул Байрон. — Ты не разбираешься в политике… в том, как делаются такие дела. А я каждый день встречаюсь с этими господами…

Взгляд Кейт тревожно перебегал с отца на сына, читая в предложении Байрона трудно давшийся ему шаг к примирению с Гарнером. За эти дни она узнала совершенно другого Байрона Таунсенда, чьи скрытые взгляды становились все мягче, а случайные прикосновения все более жадными. Она следила за тем, как он посматривает на Гарнера, когда тот рядом с Уитни, и понимала, что под защитной скорлупой его надменного презрения просыпаются давно подавляемые чувства. Ей захотелось защитить эти нежные ростки развивающихся эмоций и помочь им.

— Гарнер, как вы можете так разговаривать с отцом? — Застав обоих врасплох, Кейт встала между ними. — Он предлагает помочь и вам, и Блэкстону, а вы своим упрямством мешаете принять помощь, которая может спасти Блэка.

— А с какой целью он ее предлагает? — Гарнер ощетинился, удивленный вмешательством Кейт. — Он никогда ничего не делает, чтобы не получить что-то взамен.

— Может быть, он делает это просто потому, что вы его сын, — осторожно предположила Кейт, — и потому, что ему не все равно, что будет с вами и с Уитни.

— А по-моему, он боится, что драгоценное имя его семьи вываляют в грязи, — выдвинул обвинение Гарнер, надвигаясь на Байрона с горящими глазами.

Кейт попятилась, ужаснувшись глубине вражды Гарнера и пропасти, разделявшей отца и сына. Она взглянула на застывшее лицо Байрона и ясно увидела смятение и боль за надменным выражением. Почему же другие этого не видят?

— В конце концов, какое имеют значение причины, по которым он предлагает свою помощь? — Кейт задохнулась, потому что вдруг к горлу подступили слезы. — Разве недостаточно просто его желания помочь Блэкстону?

Гарнер увидел, как вперед с напряженным и бледным, встревоженным лицом шагнула Уитни. Он сразу вспомнил о доверии между ними, вспомнил, что обещал ей всеми силами помогать ее отцу. Что с ним произошло? Только дурак может в такой момент отказаться от помощи, даже если ее предлагает такой холодный и расчетливый человек, как его отец. Он успокоился и взглянул на Кейт с ощущением, как будто только что отступил от самого края страшной пропасти.

— Как вы заметили, — сказал он, имея в виду доводы Кейт, — нам безразличны ваши мотивы. — Гарнер перевел строгий взгляд на Байрона: — Мы охотно принимаем вашу помощь, сэр.

— Но не с благодарностью. — Байрон оторвал взгляд от сына и устремил его на Кейт. — Это мне ясно.

Кейт быстро повернулась и выбежала из гостиной, а Байрон извинился и, когда Уитни подошла обнять Гарнера, вышел следом за Кейт. Остановившись в коридоре, Байрон переживал в душе волнение, вызванное ее неожиданной защитой. Никто и никогда его не защищал. Он быстро прошел через столовую в кухню, высматривая ее, затем бросился по лестнице к ее комнате.

Кейт сидела в кресле у окна, закрыв лицо руками. Тремя стремительными шагами Байрон приблизился и притянул к себе ее вздрогнувшее от испуга тело.

— Почему вы это сделали, Кейт? — спросил он голосом, который проник ей в самое сердце.

— Какое имеют значение мотивы, которые мною руководили?

— Для меня — самое важное!

Кейт посмотрела на его встревоженное лицо и осмелилась признаться:

— Я наблюдала за вами… и поняла, что вы хотите помочь сыну. Вы жесткий человек, Байрон, но вы не железный. Он действительно вам небезразличен. Я хотела, чтобы у вас была возможность примириться.

— Господи! — В данный момент это была искренняя мольба. — За всю мою жизнь никого не интересовало, что я чувствую и чего хочу. Господи, Кейт, вы избавляете меня от ада в душе! — Байрон застонал, тесно прижав ее к себе и заглядывая в глубину ее глаз. — Ноя хочу вас, Кейт Моррисон, хочу так, как только может мужчина желать женщину. Не отвергайте меня.

Он медленно приблизил свои губы к ее, и через мгновение ответное движение губ Кейт словно что-то взорвало в нем. Они слились в поцелуе, испытывая то, чего ни один из них ранее не испытывал. Он порывисто обнимал ее, гладил стройное тело, и она тоже дала полную волю своим чувствам. Через несколько мгновений Байрон поднял голову и вспомнил, как неудачно была прервана их первая подобная встреча. Бережно опустив обессилевшую от страсти Кейт на кровать, он поспешил к полуотворенной двери и задвинул щеколду.

Уитни медленно отделилась от стены коридора с округлившимися в изумлении глазами. Она поднялась узнать, как себя чувствует Кейт, и увидела… У нее подгибались колени, когда она вошла в комнату, отведенную ей с Гарнером. Уитни никак не могла прогнать видение распущенного корсажа Кейт, ее сияющих глаз и припухших от поцелуев губ… Тетушка Кейт с… с Байроном! Целует его и обнимает… как настоящая Далила! Значит, в приличной тетушке Кейт прячется частица Далилы? Она нервно захихикала, а затем громко расхохоталась. Если уж в сдержанной, элегантной и утонченной тетушке Кейт прячется Далила, значит, что-то от этой Далилы кроется в каждой женщине.




Глава 24


Наутро во временном пристанище Таунсендов в результате совещания был организован тройственный союз, объединивший искушенного политика (Байрона), поборника справедливости (Гарнера) и обладателя грубой физической силы (Чарли). Союзники предприняли несколько вылазок в политические круги, устанавливая контакты с влиятельными людьми, в числе которых были и судьи, и сенаторы и даже помощники министров. Гарнер с изумлением наблюдал, как перед уверенным и властным Байроном открываются двери кабинетов, куда сам он так и не смог достучаться.

Обнадеженный поддержкой отца, Гарнер внимательно присматривался к умению Байрона мгновенно найти нужный подход к разным властительным чиновникам. По-видимому, его отец знал или легко догадывался о том, что представляет наибольший интерес для данного человека, и пользовался этим без лишней застенчивости. При этом о деньгах не просто никогда не говорилось, они даже не подразумевались во время заключения таинственных подковерных сделок. Невольно в глаза бросалось невероятное сходство тактики отца и Уитни. Гарнер стал понимать, что в высших эшелонах власти, как и среди обыкновенных людей, все сводится к взаимному обмену услугами, в которых были заинтересованы участники сделки.

Однако бывали случаи, когда никакие предложения, доводы или негодующие протесты не давали нужных результатов, их всего лишь вежливо выслушивали и выпроваживали вон. Когда подобное произошло в первый раз, Чарли со злостью оглянулся на захлопнувшуюся за ними дверь кабинета, решительно одернул сюртук и проворчал:

— Вижу, с этим типом не обойдешься без сделки на пальцах! Байрон внимательно посмотрел на внешне простодушного деревенского парня, проявившего такую проницательность.

— Сделку на пальцах? Кажется, я знаю, что это такое, Данбер. В ответ на настороженный взгляд Чарли он подмигнул и весело расхохотался.

— Что еще за сделка на пальцах? — ничего не понимая, накинулся на них Гарнер.

— Ну, это такая сделка, — пояснил медленно Чарли, — когда вы получаете что вам нужно, а ваш противник радуется, что сохранил себе пальцы.

В недавно основанной столице нации, успевшей превратиться в котел, где в ожесточенной борьбе за власть бурлили политические скандалы и интриги, «действия Таунсендов» казались малозначительными. Но в некоторых кругах быстро заметили их результаты. В обществе стали циркулировать более благоприятные для участников «водочного бунта» мнения и выводы, распространявшиеся как через официальную прессу, так и благодаря менее бросающимся в глаза личным контактам. Никто не мог понять источников этой кампании по формированию общественного мнения, и вскоре под подозрение попали множество важных участников политической жизни, в том числе государственный секретарь Рэндольф, а также представитель законодательного собрания, делегат от пенсильванских производителей виски Альберт Галлатэн. С каждым днем обвинители, назначенные заниматься делом Блэкстона Дэниелса, испытывали на себе все более сильное давление. И поскольку они рассчитывали заработать себе политический капитал на этом процессе, такое очевидное давление пришлось им не по вкусу и только укрепило их в решимости жестоко расправиться с предводителем этого сброда из приграничных областей.

Когда до суда оставалось всего несколько дней, пригласили Гарнера Таунсенда. Он прибыл в сопровождении военных, которые проводили его в кабинет главного обвинителя, министра Эверхарта, где уже находился Оливер Гаспар. Этот выскочка красовался в военном мундире и встретил Гарнера масленой улыбкой, отчего тот сразу насторожился.

— Рад, что мы снова с вами встретились, майор Таунсенд, — заворковал полковник, бросив заговорщицкий взгляд на строгое лицо обвинителя. — Много воды утекло с нашей последней встречи в Питсбурге. Кажется, за ваши выдающиеся заслуги вас удостоили особой благодарности.

— Как и вас, полковник Гаспар. — Прокурор Эверхарт сухо улыбнулся. — Мне выпала большая честь — записать показания двух таких заслуженных людей по этому трудному делу.

— Показания нас обоих? — удивленно переспросил Гарнер.

— Я буду свидетелем обвинения, — пояснил Гаспар. Гарнер еще не знал, что и его заклятый враг удостоен особой благодарности. Видимо, он приписал себе участие в операции по захвату в плен Блэка Дэниелса, чтобы заработать эту награду, о которой мечтал также страстно, как в свое время и сам Гарнер. Ну и подлец! Когда прокурор предложил Гарнеру сесть, он подавил желание немедленно покинуть этот кабинет и, решив воспользоваться случаем, чтобы как можно больше узнать, опустился в кожаное кресло рядом с Гаспаром.

— Весьма удивлен, полковник, тем, что вы будете выступать свидетелем, точно так же, как и тем, что Блэка Дэниелса обвиняют в измене. Я отлично помню, что арестовал его по обвинению в незаконном производстве виски и в уклонении от уплаты налогов, — спокойно заметил Гарнер, внимательно наблюдая за взглядами, которыми обменялись Гаспар и прокурор.

— В этом деле нас с самого начала преследуют большие трудности, — пояснил Эверхарт. — Прежде всего виски, которое было изъято у преступников в качестве улик, загадочным образом… пропало. Такая же судьба постигла и ваше письменное донесение и остальные документы еще в Питсбурге. Поэтому мы испытали огромное облегчение, когда полковник Гаспар вызвался привести доказательства измены этого человека.

Гарнер лихорадочно размышлял. Пропали улики против Блэка Дэниелса и Чарли Данбера? Так вот почему Чарли выпустили из тюрьмы! И, не имея законных улик, обвинение в отчаянии ухватилось за предложение алчного Гаспара сфабриковать обвинение в измене!

— Вероятно, вы читали в газетах последние статьи, — продолжал Эверхарт. — Мой долг предостеречь вас, что давление на суд оказывается и другими путями. В ход пущены влиятельные силы, которые пытаются помешать проведению суда. Не сомневаюсь, они попытаются отговорить и вас.

Гарнер расправил плечи и прямо посмотрел в глаза прокурора:

— Лично я сомневаюсь, чтобы они стали беспокоиться из-за меня. Мне нечего сказать суду. Я арестовал Блэка Дэниелса за производство и хранение виски, за которое не уплачены налоги, только и всего. Мне неизвестно ни одного факта, который помог бы осудить его как изменника.

Ему доставило некоторое удовольствие видеть, как еще больше вытянулось и посерело лицо прокурора, а жирное лицо Гаспара покраснело, как помидор.

— Пренебрегать законом, открыто выступать против налоговых органов законного правительства, подталкивать людей сопротивляться законным властям и не платить установленные налоги… — Похожий на жабу Гаспар съехал на кончик кресла и яростно размахивал руками. — Он виновен, в этом нет ни малейших сомнений, и ваш долг — помочь обществу избавиться от этой коварной угрозы безопасности нации!

— Мой долг — говорить правду. — Гарнер встретил яростный взгляд Гаспара с холодным спокойствием. — Если я вообще буду говорить.

— Если вы… — Эверхарт вскочил на ноги со смертельно бледным лицом. Он бросил на Гаспара уничтожающий взгляд, и тучный низенький полковник с трудом выкарабкался из кресла. — Но вы будете говорить! Вы вызваны свидетелем, это ваш долг солдата!

— Обвиняемый является моим тестем. — Гарнер с достоинством встал и устремил ледяной взгляд сначала на прокурора, затем на полковника. — Вы не могли об этом не знать, полковник, поскольку присутствовали на моей свадьбе. Блэк Дэниелс — отец моей жены, и я не стану давать против него показания.

Гаспар стал задыхаться от приступа бешенства.

— Черт побери, Таунсенд! Вы будете давать показания! Мы не можем оказаться в дураках. Им нужен вожак повстанцев, и мы нашли им такового! Дэниелс виновен, и мы добьемся того, чтобы его повесили за это…

— Чтобы заработать еще одну благодарность, вы к этому стремитесь, Гаспар? Идите вы к черту!

Гарнер повернулся к двери и столкнулся с Эверхартом, который загородил ему путь.

— О нет, Таунсенд, вы будете давать показания, — прошипел Гаспар, следуя за ним, — потому что в противном случае вы сами окажетесь подсудимым. И по тому же самому обвинению — по обвинению в измене. Да любое жюри согласится, что вы намеренно воздержались от показаний, желая спасти от повешен ни отца своей жены! Вы станете офицером, который предал свой долг и свою страну по личным причинам. — Каждое слово впивалось в мозг Гарнера. — И будете дергаться на веревке рядом со своим предателем-тестем!

Гарнер задрожал от ярости. Они могут это сделать! Обвинят его, чтобы спасти свою карьеру и обеспечить себе пребывание в коридорах власти. И повесят рядом и отца, и мужа Уитни.

Рысьи карие глазки Гаспара впились в лицо ненавистного ему аристократа Гарнера. «Мы поймали его! — мысленно торжествовал Гаспар. — Загнали всемогущего майора Таунсенда в угол!»

— С другой стороны, Таунсенд, если вы станете помогать нам, кто знает, какие награды найдутся для храбрых офицеров, которые привели к суду руководителя «водочного бунта»?

Глаза Гарнера блеснули гневом, но он продолжал хранить молчание.

— Так что вы будете выступать свидетелем, майор, — холодно улыбнулся Гаспар и обратился к Эверхарту: — Майор Таунсенд всегда был законопослушным аристократом. Думаю, мы должны обеспечить ему безопасность. Не предоставить ли ему охрану из числа солдат до окончания суда?

Эверхарт кивнул.

Как только Гарнер появился в дверях гостиной, Уитни сразу поняла, что случилась какая-то неприятность. Но он упорно отказывался рассказывать и удалился в маленькую гостиную на втором этаже, чтобы немного побыть одному. И только когда Уитни с Кейт собрались в тюрьму навестить Блэка, они увидели у дверей дома стоявших на посту солдат и поняли, что произошло нечто ужасное.

Возвратившись домой, они застали солдат на прежнем месте, и Уитни окончательно осознала, что в их жизнь вмешалась новая зловещая сила. Она застала Гарнера расхаживающим по гостиной в мрачном настроении.

— Что случилось, Гарнер? — Она устремила на мужа взволнованный взгляд.

— Сегодня утром меня вызвали в контору к прокурору. Они хотят повесить Блэка.

В его тоне прозвучала такая безнадежность, что у Уитни подогнулись колени.

— Ну что ж, мы ведь этого ожидали, верно? — произнесла она, сопротивляясь охватывающему ее ужасу, но его следующая фраза заставила ее дрогнуть.

— И они думают это сделать с помощью моих показаний.

— Твоих… — Уитни покачнулась, словно от удара. — Но ты сказал, что не будешь давать показания, если сможешь. Ты сказал… — Кровь стала медленно отливать от ее лица, голова закружилась. — Эти солдаты… снаружи… — Она начала все понимать.

— Для моей… защиты. — Гарнер горько усмехнулся, и у нее замерло сердце.

Наконец они столкнулись лицом к лицу с реальностью, которую старались не замечать: Гарнеру придется выступать свидетелем, и на основании его показаний против ее отца может быть вынесен смертный приговор.

— Гарнер! — Уитни схватила его за рукав и пристально всматривалась в его застывшее лицо. Дважды она пыталась заговорить, но только на третий раз из ее губ вырвалась отчаянная мольба: — Гарнер, умоляю… не давай показаний против папы!

— Господи, Уитни… — От ее отчаянного голоса у него защемило сердце. — Неужели ты думаешь, что я стал бы выступать свидетелем, если бы у меня не было иного выхода? Но это мой долг солдата, будь он проклят! Я приносил присягу и обязан давать показания. Но клянусь тебе, у меня нет ничего, что могло бы доказать его измену.

— Тогда зачем они заставляют тебя свидетельствовать? Солдаты… Они тебя принуждают, да?

Гарнер схватил Уитни за плечи трясущимися руками:

— Мне придется выступить в суде, Уитни! И обещаю тебе, что не сделаю ничего, что могло бы навредить Блэку. Прошу тебя, Уитни, верь мне!

В его голосе звучала неподдельная мука, потемневшее от переживаний лицо не вызывало сомнений в искренности его чувств. Уитни дрожала под его руками, стараясь преодолеть душевную боль и растерянность. Что ей сделать, чтобы удержать его от выступления в суде? Что ему хочется настолько, чтобы помешать ему выступить против ее отца?

Она всматривалась в черные зрачки его серо-голубых глаз и прочла в его душе отчаянное желание, чтобы она поверила и доверилась ему. Он хочет ее, хочет, чтобы она его любила, хочет, чтобы она жила с ним в качестве его жены. Но достаточно ли глубоко это желание, чтобы заставить его отвернуться от своего драгоценного чувства долга? Ее пронизывало отчаяние. Он говорил, что однажды уже сделал это. Если ставка будет достаточно высокой или страшной, она может поторговаться…

Но в эти мгновения решимости, когда Уитни погрузилась в глубину его страдающих глаз, она столкнулась с его бесконечной любовью, с непоколебимой верой в нее и нежным человеком, который сохранил ее старую одежду и прокушенную ею пуговицу, потому что не мог заставить себя уничтожить хоть что-то, принадлежавшее ей. От этого осознания у нее замерло сердце, тогда как его любовь пронизывала ее, касаясь самых затаенных струн души, вызывая волнение женщины, которой она стала. Она была Далилой, но у нее всегда был выбор. Она начинала понимать, что некоторые вещи не могут быть предметом сделки. Торговать любовью означало потерять ее, что бы при этом ни достигалось.

— О, Гарнер, что же нам делать?!

Горячие слезы обожгли ей щеки, она обняла мужа и прильнула к его груди.

— Доверься мне. — Глаза Гарнера тоже наполнились слезами, когда он крепко привлек ее к себе, чувствуя, что к нему возвращается жизнь. — Я люблю тебя, моя чудесная, моя милая Уиски. Доверься же мне.

Ночью, когда Уитни наконец заснула, Гарнер встал и пробрался наверх в гостиную, как привидение, не находящее себе покоя. Байрон услышал ритмичное поскрипывание половиц и пошел выяснить, в чем дело. К вечеру он, как и все в доме, уже знал о результатах визита Гарнера к прокурору и видел зловещие фигуры солдат, стороживших парадный вход и заднюю дверь.

— Вам нет нужды беспокоиться, — с горечью сказал Гарнер, почувствовав на своей спине пытливый взгляд отца. — Я выполню свой долг… как и подобает Таунсенду.

Сердце Байрона дрогнуло, когда он понял, что сын по-прежнему ему не доверяет.

— А я — свой, — проговорил подавленный Байрон. — У нас еще есть несколько дней. Я позабочусь о том, что мы затеяли.

Гарнер обернулся. Их взгляды, испытующий и неуверенный, встретились, и в это краткое мгновение зрительного контакта Гарнер почувствовал поддержку отца. Он немного успокоился и молча кивнул в знак благодарности, тяжело ступая, Байрон возвратился к себе.

* * *


Когда в первый день они прибыли в помещение суда, им пришлось пробиваться сквозь шумную возбужденную толпу, заполнявшую вестибюль и коридоры, и только благодаря повелительной настойчивости Байрона и тому, что имя Гарнера значилось в списке свидетелей, им удалось попасть в зал суда. Одетый в новый военный мундир, он проводил на место Уитни, а Байрон сопровождал Кейт и Маделайн. По понятным причинам Чарли предпочел остаться в коридоре у распахнутых настежь дверей зала.

Просторный зал суда с трех сторон был обнесен галереей с лавками на поднимающихся уступами ярусах. На помосте находились длинная скамья для судей и место для свидетелей, а ниже располагались столы, заваленные папками с документами. Сгрудившиеся в кружки юристы в черных мантиях что-то горячо обсуждали, в том числе и прокурор Эверхарт, который заметил Гарнера и кивнул ему. Гарнер отвел взгляд и поискал в толпе адвоката Бартоломью Хейса, друга Хенредона Паркера, которого он нанял защищать Блэка. Хейс издали кивнул ему и ободряюще улыбнулся Уитни.

Но вот ввели Блэка, одетого в опрятную коричневую куртку и брюки, принесенные Гарнером, в поисках Уитни и Кейт он обвел взглядом галерею. По просьбе Кейт Байрон прошептал Гарнеру, что у Кейт есть нечто, что она хотела бы передать Блэку. Под вопросительным взглядом Гарнера Кейт разжала пальцы, и он увидел на ее ладони алый потертый значок в форме сердца, обшитый потрепанной золотой нитью и прикрепленный к выцветшей ленточке. Байрон изумленно уставился на значок.

— Знак Воинской заслуги? — удалось ему выговорить, и он посмотрел сначала на Кейт, а потом на Уитни, которая сурово кивнула. — Бог ты мой!

Гарнер не отводил взгляда от легендарного знака, учрежденного самим генералом Джорджем Вашингтоном, который присваивался военным за исключительную храбрость во время Войны за независимость. Это была единственная награда, учрежденная Соединенными Штатами. И этой чести удостоился Блэк Дэниелс.

— Отнеси ему, — сказала Кейт, вытирая заблестевшие от слез глаза и передавая знак Уитни.

Гарнер помог Уитни спуститься по проходу к перилам, которые отделяли галереи от зала. И когда она обняла Блэка, Кейт судорожно стиснула руку Байрона. Уитни приколола знак отцу на грудь, и тот невольно подтянулся и выпрямился. Сквозь слезы Кейт едва видела, как они вернулись на свои места.

Суд начал рассмотрение дела Блэка, и в качестве первого свидетеля обвинения был вызван некто Гораций Невин, сборщик таможенных налогов из западного Мэриленда. Отвечая на искусно поставленные вопросы, он принялся описывать ужасы, обрушившиеся на него самого и его семью со стороны банд буйных головорезов — фермеров, которые занимались незаконным производством виски, — они вымазали его в дегте и вываляли в перьях, сожгли его сарай, ворвались к нему в дом среди ночи, вытоптали лошадьми созревшую рожь на его поле. Когда Хейс возразил, что эти жалобы не имеют отношения к выдвинутому против Блэка Дэниелса обвинению, судья Петерсон отверг его возражение. Очевидно, правосудие считало, что такой малозначительный факт, как расстояние в двести миль, отделявшее дом этого свидетеля от известного местопребывания Блэка, в данном случае не имеет значения.

Налоговый служащий Невин был лишь первым свидетелем из нескольких, которые поведали подобные истории о преступном оскорблении самогонщиками законных представителей правительства. Адвокат Хейс вынужден был несколько раз делать замечания, что суд занимается рассмотрением истории самого «водочного бунта», а не конкретного обвинения против Блэка Дэниелса. Но судью Петерсона явно устраивал такой ход дела, так как он постоянно прерывал выступления Хейса ударом своего председательского молотка, а один раз даже пригрозил удалить его из зала, если он продолжит возмутительное нарушение юридического процесса.

Утром на третий день заседания суда был вызван свидетель майор Гарнер Таунсенд из девятого Мэрилендского полка. Он встал и спустился по тесному проходу вперед, чтобы принести клятву свидетеля. Когда он положил руку на Библию и поклялся говорить правду и только правду, глаза Уитни наполнились слезами.

Эверхарт сразу перешел к делу и спросил, от кого майор узнал о незаконном производстве виски Блэком Дэниелсом и как ему удалось схватить этого «противника порядка». Очередное возражение Хейса против формулировки было отвергнуто, и жюри проглотило это с округлившимися от удивления глазами.

— Что касается того, как я узнал, что он варит виски, за которое не платит налоги, то я просто сложил вместе те отрывочные сведения, что получил от местных жителей. И после обысков близлежащих ферм организовал рейды по прочесыванию окрестностей в поисках тайного склада спиртного. В один из рейдов мы его и обнаружили.

— Попрошу говорить всю правду, майор, — подтолкнул его Эверхарт. — Кто сообщил вам, что Блэк Дэниелс был предводителем местных самогонщиков? Кто конкретно из «местных жителей»?

Гарнер нашел взглядом глаза Уитни, которая ободряюще кивнула ему.

— Я узнал об этом от Уитни Дэниелс… от его дочери.

— Следовательно, дочь Блэка Дэниелса сообщила вам о преступной деятельности своего отца, — с торжеством сделал вывод Эверхарт. — Вас можно поздравить, майор, с вашим даром убеждения. Насколько я понимаю, вскоре после этого вы женились на этой самой мисс Дэниелс. — Эверхарт указал на Уитни. — Это так?

В зале послышались удивленные восклицания и шепот, люди вытягивали шеи и даже вставали, чтобы увидеть ее.

Гарнер потемнел от возмущения, но держал себя в руках. Он понимал, что его отношения с Уитни наверняка будут использоваться в интересах суда, и решил в этом вопросе придерживаться фактов. Но выразительное покашливание прокурора и язвительная усмешка Гаспара, сидевшего на галерее, едва не выбили его из колеи.

— Да, это правда, я на ней женился.

— Итак, она стыдилась преступной деятельности своего отца и решила примкнуть к стороннику порядка. Она пришла к вам и предъявила улики его преступной деятельности! — Тут же сделав произвольный вывод из сказанного, Эверхарт обрушил его на ошеломленное жюри.

— Как, несчастный него… — накинулся было Гарнер на Эверхарта, и только громкое и взволнованное замечание Хейса спасло его от изгнания с места свидетеля. Благодаря очередной стычке прокурора с адвокатом Гарнеру удалось овладеть собой до того, как Эверхарт снова к нему обратился.

— Блэк Дэниелс действительно является вашим тестем. Это подтвержденный и неоспоримый факт. Вы арестовали его до или после свадьбы? — Стоя лицом к жюри, Эверхарт выпустил свой очередной залп. — Пожалуйста, отвечайте.

У Гарнера дернулся мускул на щеке.

— После.

— Итак, вы арестовали Блэка Дэниелса после того, как женились на его дочери. Замечательно, майор! — Он повернулся к жюри со злорадной улыбкой. — Кто из нас не хотел бы так ловко избавиться от своих проблематичных родственников по браку? — Риторический вопрос вызвал приглушенные восклики изумления в зале суда. Затем он повернулся к Гарнеру и нанес ему последний удар. — Почему же вы продолжали преследовать Блэка Дэниелса и даже арестовали его после того, как женились на его дочери?

Вот он, вопрос, которого Гарнер страшился все эти дни. Он взглянул на Уитни, на Блэка, на своего отца, затем перевел взгляд на не скрывавшего свое торжество Эверхарта. И дал единственно честный ответ:

— Это был мой воинский долг… защищать и утверждать закон.

Эверхарт расслабился, и на его ястребином лице расползлась удовлетворенная улыбка.

— Вы застали его с участниками своей банды за перевозом бочек с контрабандным виски, верно? И арестовали, потому что убедились, что он виновен?

— В производстве виски и неуплате… — попытался уточнить Гарнер, но его возражение потонуло в громовом голосе Эверхарта, который обратился к жюри:

— Он арестовал Блэка Дэниелса, потому что знал, что он виновен! Он знал Блэка Дэниелса как подлого предателя и анархиста! И несмотря на шокирующую семейную связь с этим человеком, Таунсенд выполнил свой долг, обеспечив уничтожение угрозы порядку и достоинству в наших приграничных районах. А теперь и вам предстоит исполнить свой долг добропорядочных и законопослушных граждан! — призвал он членов жюри. — Тоже объявить Блэка Дэниелса виновным и проследить, чтобы он понес соответствующее наказание! — Эверхарт круто повернулся к своему столу и объявил: — У обвинения больше вопросов нет!

Адвокату Хейсу было разрешено провести допрос Гарнера, но его неоднократно прерывали замечаниями и возражениями, которые неизменно поддерживались председательствующим судьей. Показания Гарнера были прекращены объявлением перерыва на обед как раз до того, как они достигли эмоционального пика воздействия на публику и на жюри.

Вернувшись после перерыва, члены жюри, отяжелевшие после вина и обильной пищи, не были настроены на серьезное слушание дела. На мгновение встрепенувшись во время описания Гарнером схватки, в результате которой был захвачен Блэк Дэниелс, они потом снова благодушно задремали. Горячее утверждение Гарнера, что он арестовал Блэка Дэниелса не за измену, а только за его участие в незаконном производстве виски, было встречено жюри с настораживающим безразличием. Затем его отпустили.

Место Таунсенда на свидетельском помосте занял полковник Оливер Гаспар, который описал свое путешествие в Рэпчер-Вэлли и присутствие на свадебной церемонии майора Таунсенда и дочери Блэка Дэниелса. Члены жюри при этом слегка оживились, и он стал обращаться непосредственно к ним, подробно описывая свою гордость успехами майора и свои собственные встречи с предателем Блэком Дэниелсом. Он рассказал об инцидентах, произошедших в то время, когда Блэка Дэниелса содержали в Питсбурге. Это были искусно составленные и преподнесенные с артистическим негодованием истории о том, как Блэк возмутительно нагло высказывался против правительства и пытался объединить своих сторонников среди заключенных, чтобы поднять восстание против солдат. И к концу дня, когда было объявлено об окончании рассмотрения дела, в ушах членов жюри звучало знаменитое высказывание Блэка Дэниелса, донесенное до них подрагивающим от праведного возмущения голосом Гаспара: «Поставим этот продавшийся федеральный Вавилон на колени!»

По закону требовались показания всего двоих свидетелей, которые подтверждали бы обвинение в измене. Обвинение добилось своего. Ударом молотка судья Петерсон призвал зал к тишине и спросил адвоката Хейса, есть ли у него вопросы, которые он хотел бы задать до того, как жюри удалится на совещание. Хейс был потрясен; он может представить самые веские доказательства невиновности своего подзащитного, сбивчиво заявил он. Судья возразил, что это было бы лишь пустой тратой времени, поскольку представленные показания уже исчерпывающе доказали полную вину Блэка Дэниелса.

Битком набитый зал взорвался криками, газетчики сорвались с мест и устроили пробку в дверях, с галереи неслись вопли протеста. Хейс спорил до хрипоты и в конце концов сошелся нос к носу с Эверхартом. Взрыв ярости публики убедил Петерсона изменить свое решение, и когда порядок был восстановлен, он неохотно предоставил Хейсу возможность допросить двоих свидетелей… не больше.

По залу пробежали призывы к тишине, когда обретший самообладание Хейс в качестве отчаянной меры вызвал миссис Гарнер Таунсенд. Гарнер вздрогнул и пристально посмотрел на Уитни. Затем, видя боль в ее глазах, встал и посторонился, позволяя ей пройти. Мгновенно в зале воцарилась такая тишина, что слышно было, как шелестят юбки Уитни. Она принесла присягу говорить только правду, и ей помогли подняться на место свидетеля.

Установив ее личность жены Гарнера и дочери Блэка Дэниелса, Хейс сразу перешел к сути дела:

— Здесь говорилось о том, что именно вы сообщили майору Таунсенду о незаконном производстве виски вашим отцом. Это правда?

— Да.

Громкий шепот поднялся в зале, и Петерсон стукнул молотком, призвав всех к тишине, чтобы можно было продолжить допрос.

— А почему вы рассказали ему о незаконной деятельности вашего отца?

Уитни посмотрела на Гарнера и прикусила дрожащую губу.

— Я сказала ему, потому что… Я начинала его любить… и я подумала, что он должен об этом знать.

Ее красота и искренний ответ вызвали в зале очередной живой обмен мнениями.

— Вы сказали ему, потому что стыдились так называемых вероломных действий своего отца?

— Нет! — Она схватилась за перила помоста, и в глазах у нее сверкнули слезы. — Я никогда не стыдилась своего отца и того, чем он занимался. Он действительно не платил налоги, потому что считал их несправедливо высокими. Но так считает множество людей, а вы ведь не обвиняете их в измене. Мой отец верил в свободы, за которые он воевал во время Войны за независимость. Он боролся за то, чтобы избавить всех нас от несправедливых английских налогов, и за то, чтобы обеспечить наши данные Богом права и свободы. В этой войне он сражался на стороне Джорджа Вашингтона и получил Знак заслуг. Он любит нашу страну и наш народ. — Голос ее дрогнул, и она умолкла, а по ее лицу текли слезы. Это была самая важная сделка за всю ее жизнь, и она плакала искренне. — Блэкстон Дэниелс никогда не предал бы страну, защищая которую он пролил собственную кровь!

Хейс помог ей спуститься с помоста, и она подошла к отцу, который обнял ее под сочувствующими взглядами публики. Пока они стояли обнявшись, в зале царила тишина, наконец Блэк мягко отстранил дочь и велел ей вернуться к Гарнеру, который ждал ее около ограждения. И весь зал смотрел, как тот обнял дрожащую жену и крепко прижал к себе, забыв обо всем, кроме того, что необходимо ее утешить и поддержать. Представшая взорам публики личная трагедия никого в зале не оставила равнодушным.

Слезы Уитни принесли свои плоды, в первый раз члены жюри посмотрели на Блэка с легким сочувствием. И когда он по своему желанию занял свидетельское место, взгляды всех были прикованы к его смелому, обветренному лицу, на котором горели глаза… так похожие на глаза его дочери. Отвечая на вопросы Хейса, он воспользовался каждым случаем заявить о своей преданности молодым Соединенным Штатам Америки. И когда ему был задан вопрос о награде, он рассказал о том, как спас однополчан во время сражения, о двух ранениях, которые едва не стоили ему жизни. Каждый ветеран понимал, что значит приколотый на его куртке маленький алый значок. Говоря о налогах, он рассказал о трудной и зачастую опасной жизни на границе, о том, как неоправданно высокие акцизы лишают жителей последних средств к существованию. Его рассказ убедительно объяснял причины «водочного бунта», вскользь признавая сопротивление уплате налогов. И жюри серьезно задумалось, когда рассмотрение дела было отложено на вечер.

Подведение итогов слушания дела происходило на следующее утро, на четвертый день суда. И снова судья Петерсон поразил Хейса и большинство присутствующих в зале, скопом отвергнув все аргументы защиты. Он коротко изложил суть дела, придав ему извращенное толкование, и призвал членов жюри заострить внимание на единственно возможном вердикте перед лицом столь неопровержимых доказательств вины. Жюри удалилось, и наступило томительное ожидание.

Медленно тянулись час за часом, но никто не уходил из этого театра, где вот-вот должна была разыграться кульминационная сцена волнующей трагедии. Гарнер и Байрон нервно расхаживали по проходу, время от времени останавливаясь, чтобы переговорить с Блэком или с Хейсом. Ближе к полудню они вышли из душного зала, чтобы принести что-нибудь попить, и во время их отсутствия в зал стали возвращаться члены жюри с вердиктом.

Уитни пронизывал ужас. Она встала и холодеющими руками ухватилась за спинку стоящего перед ней стула. Маделайн протискивалась сквозь заполнившую проход толпу к Гарнеру и Байрону. Все происходило словно в замедленном темпе: возвращение судьи и стук его молотка, призывавшего к тишине, вопрос, обращенный к жюри, и приказ обвиняемому встать лицом к судьям. Затем прозвучал приговор.

Виновен.

Уитни покачнулась, словно раненная в самое сердце.

Разразилась буря, люди рвались вперед, к ограждениям. Раздавались вопли и крики протеста, в нескольких местах возникли схватки с защитниками безличной федеральной машины, которая вынесла столь жестокий и несправедливый приговор. Спускаясь по проходу, Гарнер и Байрон с силой проталкивались, желая поскорее добраться до Блэка, которого затрясла дрожь, когда ему объявили, что он приговорен к смерти через повешение.

Прорываясь сквозь бурлящую толпу, Гарнер заметил пепельно-серое лицо Уитни. Виновен! Она впилась в него глазами, потемневшими от боли. Ее любимого отца повесят, и это по его вине! Она оторвала от него взгляд, повернулась и почти сразу же исчезла в толпе. Растолкав людей, Гарнер стал пробираться вверх по проходу, чтобы найти ее.

Все это видел Байрон: опустошенное лицо Уитни, боль в глазах Гарнера. И всем своим существом он вдруг ощутил нанесенный каждому из них удар судьбы и силу их любви друг к другу, которая подверглась такому жестокому испытанию. Они страдают… они не смогут перенести это… если только… Он мгновенно ожил и бросился перехватить Гарнера.

— Я должен ее найти… — застонал Гарнер, пытаясь оттолкнуть отца.

Но Байрон крепко держал его за рукав.

— Нет! Послушай меня, Гарнер… у нас очень мало времени! Нужно немедленно что-нибудь сделать!

— Я ей нужен…

— Нет, черт побери, сейчас ты нужен Блэку! — Байрон сильно тряхнул Гарнера. — Уитни ты найдешь потом. Подумай о Блэке — мы должны найти способ спасти его. Скорей, идем со мной!

Что-то в голосе Байрона заставило Гарнера прислушаться к словам отца, и он перестал вырываться.

— Куда?

— К президенту — на него последняя надежда!

Гарнер был ошеломлен. К самому президенту! Вашингтон мог помиловать Блэка!

— Стойте!

Он стал бешено прорываться назад, туда, где в окружении бейлифов стоял Блэк. Бейлифы попытались помешать Гарнеру, но он успел сорвать с груди Блэка алый знак, и тут им удалось вытолкать его за ограждение.

Оказавшись в сравнительной тишине коридора, Байрон велел Чарли проводить женщин домой и вместе с Гарнером бросился к выходу.

Плечом к плечу они почти бежали по тротуарам, и их столь похожие разгоряченные лица выражали одно и то же страстное желание.

— Что вы собираетесь сделать? — спросил Гарнер, задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Будь я проклят, если знаю, — тяжело пыхтя, пробурчал Байрон. — Может, удастся склонить его к какой-нибудь сделке…




Глава 25


Сделка! Это слово эхом отдавалось в мозгу Гарнера. Опять сделка. Господи, милостивый Господи, помоги! Они задумали выторговать у президента Соединенных Штатов помилование осужденного преступника! При этой мысли Гарнер ощутил в желудке холодок. Но они вынуждены были пойти на этот отчаянный шаг — от него зависели и жизнь Блэка, и его будущее с Уитни.

Президент Вашингтон уже покинул канцелярию, объявили им, и они поспешили в его резиденцию, где путь им преградила охрана, затем слуги, а после них секретари президента. Но высокомерный вид Байрона и звучавшие как заклинание имена Таунсенда и других влиятельных персон помогли им преодолеть каждое из этих препятствий. И когда они вошли в кабинет Вашингтона, Байрон пробормотал сыну:

— Ну вот, я тебя привел, теперь дело за тобой.

Гарнер судорожно перевел дух, взглянув на человека, который сидел за столом, заваленным бумагами. Молва не обманывала, президент действительно был очень крупным и полным. Когда он поднял голову, его глаза за очками в тонкой оправе поразили Гарнера своей проницательностью. Гарнер подошел ближе, назвался и представил своего отца. По полному лицу президента пробежала догадка.

— Таунсенд, это имя мне знакомо. Кажется, оно связано с Бостоном и с ополчением. Какие новости вы принесли?

— Очень важные, сэр. — Гарнер приблизился к столу. — Суд над Блэкстоном Дэниелсом только что закончился вердиктом признания его вины. Но это серьезнейшая судебная ошибка, сэр, и мы пришли умолять вас сделать все от вас зависящее, чтобы эта ошибка не усугубилась повешением невинного человека.

— Суд над человеком, который занимается незаконным производством виски? — Вашингтон сощурил глаза, вспоминая. — А какое вы имеете к этому отношение?

Но он все понял, когда Гарнер объяснил свою странную связь со случаем Блэка Дэниелса, после чего с волнением и правдиво поведал, как возникла эта связь. Президент с интересом выслушал, как влечение друг к другу привело Уитни и Гарнера в одну постель, в результате чего он был вынужден жениться на ней и… захватить основного производителя виски в тех местах. Это было волнующее повествование о поразительном стечении обстоятельств, которое увенчалось удачным браком и семейной трагедией.

Гарнер остановился перевести дыхание, осознав, что уже с четверть часа без остановки говорит и говорит. По серьезному лицу Вашингтона он сразу понял, что тот собирается сказать.

— Эта повесть, майор Таунсенд, действительно затрагивает сердце и занимает ум. Но я не могу принять в ней участие. Этого человека судили по всем правилам, и он признан виновным своими же соотечественниками.

— Только благодаря крайне предубежденному и непозволительному поведению федерального судьи, — вмешался Байрон. — Это не справедливость, сэр, а жестокое издевательство над ней!

— Человек осужден по заслугам, — сказал Вашингтон, встал и повернулся лицом к окну. — Вы представляете себе, с каким множеством противников приходится сражаться правительству, чтобы наладить в стране порядок? Этот человек является убежденным противником уплаты налогов…

Гарнер беспомощно стиснул кулаки, чувствуя, что теперь, когда они добрались до высшей инстанции, судьба отворачивается от него. Этот невольный жест напомнил ему о том, что находится у него в кулаке. Он разжал пальцы и в отчаянии посмотрел на алый значок — на это немое свидетельство храбрости и преданности Блэка Дэниелса. С загоревшимся взором он резко протянул руку Вашингтону.

— А также верным патриотом, — хрипло заявил он.

В наступившей затем тишине Вашингтон медленно повернул к ним свое хмурое лицо и сделал шаг навстречу Гарнеру, не отрывая взгляда от пурпурного знака. Затем подошел ближе.

— Откуда это у вас? — Голос его звучал уже мягче.

— От человека, которого вы им наградили… от Блэка Дэниелса. Он сражался с вами в Фордж-Вэлли. А на следующий год дважды был ранен, когда спасал от верной смерти своих товарищей-солдат.

Вашингтон побледнел.

— Если вы говорите правду… Лица людей, которые были со мной в ту горькую зиму, навсегда запечатлелись в моей душе. Кто этот человек… Как он выглядит?

— Он среднего роста, с темными волосами и с яркими карими глазами… Да! У него еще такая примечательная впадинка на носу, на самом кончике. Он прирожденный коммерсант и вожак, и он говорит, как… Про него говорят, что он может выманить собаку из тележки, доверху набитой мясом!

Подняв толстую руку, Вашингтон приказал Гарнеру замолчать и прикрыл глаза. В его памяти предстали живые образы оборванных, замерзших солдат, какие часто виделись ему в снах. И передним, словно из тумана, всплыло лицо одного солдата… с упрямой усмешкой и со странной впадинкой на кончике носа. И ускользающее впечатление чертовски бравой походки… это по снегу и босиком!

— Я продал бы свою душу за тех, кто вместе со мной перенес столь тяжкие испытания! — Голос Вашингтона был глухим. — Но свою страну продать не могу! Измену нужно душить еще в зародыше.

— Но речь идет вовсе не об измене! — Гарнер застонал от возмущенного разочарования — они ведь были, казалось, так близки к своей цели. — Я арестовал Дэниелса за нарушение закона о налогах, а не за измену! Они силой добились обвинения в измене и тем же угрожали и мне, чтобы я согласился давать показания против него. — Гарнер весь дрожал, отчаянно пытаясь догадаться, что же может желать такой человек, как Вашингтон. Что ему предложить? На эту невысказанную мольбу ответил сам старый генерал.

— Мы не можем допустить, чтобы в анналах истории было записано, что мы сражались за рождение этой страны только для того, чтобы позволить ей умереть в младенчестве. И если моему имени суждено остаться в истории, то только для того, чтобы в ней говорилось о том, как я защищал…

История — место в истории! Президент Вашингтон, человек, имеющий возможность осуществить любое свое желание, мечтает о том, чтобы запомнили его роль в истории, чтобы потомки хранили о нем благодарную память и передавали ее из поколения в поколение. Это была рискованная игра, но если она удастся, то результатом станет райская сделка!

— А как история оценит правительство, настолько суетливое и неуверенное в своей правоте, настолько запуганное собственной тенью, что спешит приговорить и повесить невиновного человека, своего преданного патриота только за то, что он посмел высказать свое мнение о правах, которые даны ему конституцией? Сколько времени продержится на плаву страна, в которой судьи отказывают обвиняемому в предусмотренной законом защите и оказывают давление на присяжных, принуждая их соблюдать сиюминутные политические интересы? Как будут судить последующие поколения о президенте, который допускает, чтобы его представители совершили столь вопиющие судебные ошибки?

Увидев, как потемнели глаза Вашингтона, Гарнер понял, что он балансирует на самом краешке пропасти.

— И как вы будете спать по ночам, когда вашу совесть будет отягощать судьба Блэка Дэниелса? Вы готовы стать первым президентом этой страны, который повесил человека, осужденного в измене, но неповинного в ней, участника вашей военной кампании?

Гарнер обошел вокруг стола и сунул в руку президента драгоценный значок. Они стояли лицом к лицу и пытались прочитать в глазах друг друга свое будущее.

— Вы первый президент этой страны. После вас в этом кабинете будет много других президентов. Но пусть среди них не будет ни одного, более вас преданного принципам справедливости и истины, чем вы. Пусть это будет вашим наследием, и только вашим. Все будут знать и помнить о вашей преданности закону. И об этом узнают уже завтра через газеты, затем об этом станут говорить люди. Доказательство преданности Блэкстона Дэниелса лежит у вас на ладони, генерал. Он заслуживает большего от страны, за существование которой сражался. Он заслуживает справедливости и свободы, за которую он пролил свою кровь… служа вам.

Вашингтон долго смотрел на старый потертый знак. И когда он поднял глаза, в них стояли слезы, а в его сердце было прощение.

Гарнер и Байрон ворвались в дом с сияющими и раскрасневшимися от торжества лицами. Навстречу им из гостиной выбежали Кейт, Маделайн и Чарли и едва не задушили их в объятиях.

— Его помиловали! — в восторге орал Байрон, подхватив Кейт и кружась вместе с ней. — Гарнер выторговал помилование Блэку!

— А где Уитни? — Гарнер возбужденно обнял за плечи Чарли и Маделайн. — Я хочу сам…

— Она ушла, Гарнер. — Маделайн уже достаточно пришла в себя, чтобы удержать его за рукав. — Она выбежала из здания суда… Мы думали, она поехала сюда, но с тех пор ее никто не видел.

Ушла. Он не сразу осознал это. Внезапно он вспомнил ее лицо в момент оглашения приговора и сразу обернулся к оставшейся открытой двери. Она где-то там, неприкаянно бродит по улицам…

Через несколько минут Гарнер уже мчался верхом по улицам Филадельфии. Куда она могла пойти в этом городе, который почти не знает? Он живо представил, как Уитни, опустошенная и беззащитная, бродит по незнакомым улицам, и у него сжалось сердце. Ему нужно было добраться до нее там, в суде, просить ее довериться ему…

Но как она могла ему поверить, когда у нее разбито сердце, когда ее отца ждет страшная унизительная смерть предателя своей страны? Эта мысль угнетала его, пока он скакал по улицам. Куда ехать, где ее искать? Он попытался поставить себя на ее место… В Бостоне ей нравилось бродить среди шумной толпы между прилавками и фургонами, где вокруг все ожесточенно торгуются… Он сразу пришпорил лошадь, держа путь к центральному рынку.

Пробираясь сквозь толпу у прилавков и между повозками торговцев, он искал в этой суете пятно зеленого бархата, такого же, как ее глаза. И наконец увидел Уитни — она бесцельно брела вдоль торговых рядов и фургонов, машинально посматривая на людей, вслушиваясь в утешительный гомон торгующихся вокруг продавцов и покупателей. Гарнер спешился и окликнул ее, но его голос потонул в пронзительных криках торговок рыбой, расхваливавших свой товар и выкликавших цену, бакалейщиков, зазывавших хозяек понюхать заморские специи, и медников, привлекавших покупателей звонким бренчанием своей посуды.

— Уитни!

Она услышала слабо донесшийся до нее голос и, подняв голову, осматривалась вокруг. Он пробирался к ней с разгоряченным и сияющим лицом.

— Уитни!

Она инстинктивно отпрянула, совершенно не ожидая увидеть Гарнера… и призрак, вставший между ними… ее отца, приговоренного к смерти.

— Уитни!

Таунсенд увидел, как она метнулась от него, и поспешил за ней. Он следовал за каждым крутым поворотом, который она делала в толпе, и наконец умудрился поймать ее за рукав.

— Черт побери, Уитни! Остановись, мне нужно с тобой поговорить…

— Нет… — Она упиралась и сопротивлялась, задевая окружающих. Неужели он не понимает, что ей нужно побыть одной? Его вид бередил ей душу.

— Уитни… — Гарнер поймал на себе любопытные взгляды. — Пойдем со мной домой. Мне нужно рассказать тебе…

— Нет… не пойду… Пожалуйста, оставь меня. — Таунсенд еще крепче схватил ее за руку, но она упорно сопротивлялась, не позволяя ему притянуть ее к себе.

— Послушай, Уитни! — Он уже не обращал внимания, что их слышат посторонние. — Блэка помиловали! Ты слышишь? Помиловали!

Уитни замерла, не сводя с него искаженных болью глаз. Суета вокруг них затихла.

— Что… что ты сказал?

— Что его помилуют. Президент обещал пересмотреть дело и помиловать его, полностью оправдать. — Воспользовавшись растерянностью жены, Гарнер взял ее за обе руки, и она пришла в себя.

— Пожалуйста, не говори, что…

— Да нет же, Уитни, это правда! Байрон пробился к Вашингтону, а я выторговал у него прощение для твоего отца… Клянусь, это чистая правда!

Только глядя на ее полное недоверия лицо, он понял, насколько неправдоподобно это прозвучало… Да так оно, в сущности, и было! Аристократ, уроженец Бостона Гарнер Таунсенд торгуется с президентом Соединенных Штатов, чтобы снять обвинение с человека, которого признали вожаком повстанцев и которого Вашингтон поклялся уничтожить!

И в то же время Уитни поняла, что прямой и бескомпромиссный Гарнер Таунсенд никогда бы этого не сказал, если бы это не произошло на самом деле. Какие бы между ними ни возникали проблемы и противоречия, он никогда ей не лгал. Он не стал бы ее обманывать. У нее подогнулись колени.

— Ты?! — В ее голосе прозвучала пробудившаяся надежда. — Но ты же не коммерсант. Ты ничего в этом не понимаешь!

— Ну, видимо, достаточно, чтобы спасти твоего отца от петли. Она смотрела на него во все глаза: он был совершенно серьезен.

— Настоящее прощение… ты уверен?

— Блэка освободят, как только будут подписаны документы, скорее всего завтра. — В ее глазах промелькнули понимание и надежда, и Гарнеру страшно захотелось здесь же, при всех обнять ее.

— Но как это возможно… Генерал Вашингтон… Господи, Гарнер, что ты ему сказал?

— Она все еще мне не верит! — закричал он, обращаясь к небесам и к окружавшей их толпе: старым торговкам рыбой, булочникам в замасленных фартуках, босым морякам, купцам в шелковых, обтягивающих ногу штанах и в высоких воротниках, которые вытягивали шеи, чтобы лучше их видеть. Гарнер провел рукой по темным волосам, его подбородок вызывающе вздернулся. — Пойдем со мной, и я все подробно расскажу тебе… слово в слово. — В его глазах промелькнула озорная улыбка и гордость добившегося своей цели коммерсанта. — Но…

— Ты хочешь услышать, как я выторговал прощение для твоего отца? Тогда тебе придется вернуться со мной, Уитни Дэниелс Таунсенд! — Он подступил к ней, она попятилась, и кольцо людей придвинулось еще ближе. — Тебе придется пойти со мной домой, как и подобает достойной жене, а не разыгрывать спектакль перед людьми.

Уитни остановилась.

— Не разыгрывать… — Затем она поняла, что он торгуется с ней… вот сейчас… в эту самую минуту. Гарнер Таунсенд с ней торгуется! Он действительно выторговал прощение для ее отца!

В ней взорвалась радость, которая мгновенно поглотила все ее сомнения. Теперь оба ее любимых человека с ней — отец и Гарнер!

Слезы подступили к ее глазам, когда она устремила на Гарнера взгляд, в который вложила всю свою любовь и ликование. И блестящие глаза Гарнера ясно говорили о захлестнувшей его радости и гордости. Этот обмен взглядами рождал в каждом обещание и исполнение любви, возвращающей к жизни.

— Мне действительно нужна достойная жена. — Его голос стал глухим от переживаний. — Но еще больше нужна мне ты сама. Я причинил тебе много страданий, Уитни. Но обещаю с этого самого момента дарить тебе только радость и счастье. Пойдем со мной домой, будь моей женой, моей женщиной. Если тебе так уж хочется, носи мужские штаны, торгуйся с прислугой и работай на винокурне. И если обещаешь не слишком спаивать моего деда, то пей себе виски в свое удовольствие. А если обещаешь не очень лягаться и не прибегать в драке к запрещенным приемам, я заключу с тобой райскую сделку… на всю жизнь.

Толпа затаила дыхание в ожидании ее ответа.

— По рукам!

Уитни бросилась к нему в объятия, смеясь и плача, нежно и пылко его обнимая. Он жадно устремился навстречу ее поцелуям, наслаждаясь предвкушением рая, который только что выторговал.

Уже на следующий день Блэк Дэниелс был помилован и освобожден. По условиям помилования ему было запрещено когда-либо производить виски на территории Соединенных Штатов, что он счел весьма крутой мерой. Он попросил, чтобы ему разрешили поговорить лично с его старым командиром, намереваясь сделать генералу Вашингтону предложение. Возмущенные протесты Гарнера и отчаянные просьбы Чарли наконец убедили Дэниелса, что условия его помилования более чем удовлетворительные, и он милостиво согласился им подчиниться. Он вышел из тюрьмы с гордо поднятой головой и с воинственным блеском в глазах, которого нисколько не замутили тяжелые месяцы, проведенные в заключении.

По пути во временное пристанище Таунсендов он рассказал им о Кейнтаке, о котором узнал от своих товарищей по заключению. Говорили, что это очень подходящее место для винокура — на далеком западе, вдали от длинных рук федералов, отличная почва с чистыми источниками и рядом с рекой, что дает возможность перевозить товар.

В доме Таунсендов его ждала радостная встреча с любимой дочерью, невесткой и своими новыми родственниками. Уитни обняла Блэка, Гарнера и Чарли, но перед застывшим в напряжении Байроном смущенно остановилась. Она неуверенно подняла голову, и глаза ее заблестели.

— Спасибо вам за все, что вы сделали.

Она протянула ему обе руки, и когда он порывисто принял их, вокруг послышались приглушенные всхлипывания и покашливания.

Эджуотер устроил в этот вечер роскошный праздничный ужин, во время которого Блэк встал и предложил тост за Гарнера и Байрона. Следующим тост произнес Гарнер — за щедрую помощь Байрона и за безотказную поддержку Чарли. Обернувшись затем к Уитни, он сообщил, что ей придется еще раз сыграть роль страдающей женщины, выторговать право… еще раз посетить редакции газет, чтобы рассказать о мудрости президента и о его безошибочном чувстве справедливости. Это было неотъемлемой частью сделки, которая позволит всем узнать о величии старого генерала. Она улыбнулась и согласилась.

Когда поднялся Байрон, все умолкли.

— Лучше поздно, чем никогда. Добро пожаловать в нашу семью, дорогая Уитни!

Он высоко поднял бокал. И в этот момент все поняли, что за последние несколько недель именно это и произошло. Они вместе переносили беды, оказывали друг другу поддержку и помощь и стали настоящей семьей. Гарнер посмотрел на Уитни с ее дерзким неукротимым духом и великодушной всепрощающей любовью, которая под ним скрывалась, и подумал, что все это произошло благодаря ей. Она принесла в его семью свою энергию, живость, теплоту своей души и подарила все это ему. И он почувствовал себя самым счастливым человеком на земле.

— За брак моего сына! — Когда все растроганно прокашлялись и выпили за это, Байрон галантно поклонился Кейт: — И за нашу предстоящую свадьбу!

Все уже поднесли бокалы к губам, когда вдруг поняли, что он сказал. Видя неподдельное изумление близких, Байрон хитро усмехнулся и сообщил:

— Мы с Кейт поженимся, как только вернемся в Бостон.

Гарнер оказался единственным, кто был совершенно ошеломлен: из всей семьи только он ни разу не застал Кейт и Байрона в компрометирующей ситуации. Но и сама Кейт пораженно воззрилась на Байрона. Сильно покраснев, она поднялась, и вдруг ее взгляд принял гневное выражение.

— Как вы смеете делать такие предположения, Байрон Таунсенд?! Вы даже не предлагали мне… выйти за вас замуж… О! — Она быстро выбежала из комнаты.

Байрон растерянно посмотрел ей вслед, затем перевел взгляд на остальных.

— Я вижу, вы не очень-то разбираетесь в женщинах, верно? — Блэк оценивающе взглянул на Байрона, затем задорно засмеялся. — Но вы выбрали себе женщину, которая в два счета вас научит.

Байрон посмотрел на него так, как будто пожалел о том, что помог ему освободиться, и, когда резко отвернулся, увидел перед собой маленькую Маделайн, загородившую ему дорогу со скрещенными на груди руками и метавшую на него возмущенные взгляды.

— Только попробуйте все испортить, дядя Байрон! Я не прощу вам, если вы потеряете тетушку Кейт! — Она решительно посмотрела на него. — А если вы до этого доведете, имейте в виду, мои десять процентов перейдут к кузену Гарнеру!

Таким образом, когда Байрон поднялся к Кейт, на карте стояли его любовь, гордость и его деловая карьера. Вниз донеслись приглушенные звуки их разгоряченного спора, и Блэк с усмешкой поднялся и, потирая грудь, заявил, что после ужина хотел бы погулять — хочет насладиться своей свободой и немного подумать на свежем воздухе, пояснил он.

Зевнув, Гарнер заметил, что сегодня был очень утомительный день, и при этом многозначительно посмотрел на Уитни. И вскоре они поднимались наверх, держась за руки. Шум ссоры из комнаты Кейт уже затих, но снизу из холла до них донесся возмущенный шепот маленькой Маделайн: «Только попробуйте это еще раз, и, клянусь, я стану кусаться!» — и смех Чарли Данбера.

Пятого мая, ровно через месяц после помилования Блэка Дэниелса, в Бостоне поженились Кэтрин Моррисон и

Байрон Таунсенд в присутствии избранных представителей политических и деловых кругов. На вечере, который за этим последовал, Байрон объявил, что передает управление компаниями Таунсендов своему сыну Гарнеру, а сам после продолжительного свадебного путешествия намерен принять участие в избирательной кампании в конгресс. Сидевшая рядом Кейт сияла гордостью и любовью. Его сын и невестка радостно улыбались, а старый Эзра с повлажневшими от слез глазами одобрительно кивал.

Весь праздничный вечер Блэк и Эзра спорили о том, как лучше варить виски, что в последнее время вошло у них в привычку. Маделайн открыто игнорировала Чарли Данбера, который принял это с легкой душой и утешался лицезрением других молодых леди, присутствовавших на торжестве. Ну и отлично, думал Чарли, наблюдая, как Маделайн кокетничаете красивым Картером Мелтоном. Он тоже разобьет ей сердце, когда вскоре с Блэком отправится в Кейнтак.

После окончания торжества, когда гости разъехались и в доме воцарились тишина и покой, Гарнер и Уитни поднимались к себе. Мысль о том, что сегодня Байрону и Кейт предстоит первая брачная ночь, настроила их на чувственный лад. Уитни позволила Гарнеру развязать шнуровку корсета и встала перед незатопленным камином, неторопливо снимая с себя элегантное вечернее платье из струящегося шелка.

У Гарнера перехватило горло, когда над кружевным корсетом появились ее нежные груди с темными сосками. Он поспешно задвинул щеколду на двери и следил, как она томительно медленно освобождается от нижних юбок, позволяя ему ласкать взглядом свое роскошное тело. Его походка напоминала крадущуюся поступь животного, когда он стал медленно приближаться к Уитни.

Но когда между ними оставалось меньше дюйма, Гарнер замер на месте, и его руки стали порхать и парить над обнаженными плечами Уитни так близко, что она чувствовала исходящее от них тепло. Она закрыла глаза, и тепло его ладоней, как солнечный зайчик, заскользило над ее полуобнаженной грудью, затем переместилось на горло и лицо. Сердце у нее бешено колотилось, и она уже не могла сказать, касается ли он ее или она только это воображает… впрочем, это не имело значения. Она встала на цыпочки, приоткрыв губы навстречу его губам.

Открыв глаза, Уитни увидела, что он отступает на шаг, затем еще на один. Ничего не понимая, она судорожно перевела дыхание и проводила Гарнера сердитым взглядом, когда он уселся в кресло и небрежно перекинул ногу через подлокотник.

— Ты знаешь, я тут подумал. — Некоторая хрипловатость выдавала его возбуждение, но по строгому блеску его глаз она

поняла, что он его подавляет. — Мне очень повезло. У меня исключительно красивая жена, которая нежнейшим образом хочет во всем мне угодить… кроме одного. — Он помолчал, наслаждаясь растерянностью Уитни и давая ей время осознать смысл сказанного, затем принял грустное выражение. — Подумать только, моя жена не желает и не умеет пользоваться деньгами. — Во взгляде Уитни проскользнуло удивление, и он состроил еще более несчастную мину. — Этот недостаток сокрушает мою душу восточного магната. Поэтому я решил взять дело в свои руки и начать исправлять это прямо сейчас.

Уитни обернулась к нему, изумленная его заявлением и чувствуя легкое разочарование. Глаза ее удивленно округлились, когда он извлек из кармана кожаный мешочек и позвенел монетами.

— Я намерен научить тебя тратить деньги самым приятным и запоминающимся образом. Если ты намерена сегодня получить удовольствие, тебе придется купить его за деньги.

Уитни в ужасе ахнула и с трудом произнесла:

— Ты ведешь себя просто нелепо!

В улыбке Гарнера появилось заимствованное от Дэниелсов выражение задора.

— Вовсе не нелепо, а только справедливо. Мне пришлось научиться торговаться, так что придется тебе научиться пользоваться деньгами. На самом деле в этом нет ничего сложного: ты говоришь мне, чего желаешь, а я называю цену. Потом ты даешь мне деньги, а я… то, что ты хотела.

Он скинул ногу и поднялся с соблазнительной грацией, наслаждаясь растерянным выражением ее глаз, когда они беспомощно скользнули по явно заметной выпуклости в нижней части его живота.

— Не будь смешным, Гарнер. — Уитни с укоризной взглянула на него и намеренно соблазнительно придвинулась к нему. Но он удержал ее за плечи и решительно отстранил, сунув ей в руки кошелек. Она посмотрела на мешочек, затем на Гарнера. Он сохранял совершенно серьезный вид.

Она швырнула кошелек на стол и отошла в конец комнаты. Вот еще выдумал!

Гарнер снова уселся с решительным видом и следил за тем, как она рассерженно расхаживает у окна, между тем раздумывая, не следовало ли ему чуть больше ее разжечь, прежде чем преподать «урок». Она остановилась и гневно взглянула на него, на что он только пожал плечами:

— Конечно, если ты не можешь…

— В том, чтобы тратить деньги, Гарнер Таунсенд, нет ничего сложного. В Бостоне это делает любой дурак и бедняк, отрезала Уитни, не понимая, что поддерживает его же доводы. Она насторожилась, когда он язвительно усмехнулся. «Да, каждый бедняк и каждый дурак, но… не ты», — ясно говорила его усмешка. На нее усмешка повлияла, как красная рубашка на быка. Она подошла к столу, схватила кошелек и рывком открыла его. В нем блестели золотые монеты различного размера и достоинства. Она тяжело вздохнула, чувствуя, что у нее стиснуло горло, а голову застилает туман.

Она вытащила блестящую монету, подняла ее к лицу Гарнера, на котором играла озорная улыбка, и заявила:

— Мне нужен поцелуй.

Гарнер вскочил на ноги и приблизился к ней.

— Поцелуй за пятьдесят долларов? Может, тебе стоит начать с цены поменьше?

Она сердито фыркнула и, метнув на него мрачный взгляд, нашла в кошельке монету поменьше. На ней была выгравирована цифра двадцать, и она раздраженно спросила:

— Этого хватит? Это ведь двадцать долларов, да?

— Мы поработаем над твоей расточительностью… после того как ты усвоишь основы, — мягко поддразнил ее Гарнер, подходя еще ближе.

— Ну, тогда пусть это будет стоить двадцать долларов. — Ее охватило странное волнение. И когда через мгновение он обнял ее, она поняла, что такое же чувство она испытывала, когда заключала удачную сделку.

Гарнер подарил ей страстный, глубокий поцелуй, от которого у нее закружилась голова.

Затем он выпрямился и отступил, глаза его были блестящими, а черты лица заострились от желания. Руки у него так и тянулись обнять ее, тело горело от ее прикосновений, но он понимал, что результат будет еще более сладким, если знаменитая решительность Таунсендов одержит верх над желанием. И вспыхнувшее в ее глазах бешенство проверяло его решимость.

— Обними меня! — тяжело дыша, потребовала она.

— Это стоит десять долларов, детка. И вероятно, вместе с этим тебе захочется еще один поцелуй, так что плюс еще двадцать. — Он старался говорить как можно более невозмутимо.

— Черт побери, Гарнер Таунсенд! — вспылила она, топнув ножкой.

Внезапно Уитни почувствовала, что в ней проснулась дремлющая Далила. У Гарнера тоже есть желания, как бы он их ни контролировал. Она получит от него то, что ей нужно. Она выудила из кошелька десять долларов и еще двадцать и сунула ему в руку. Опустив их в карман, он крепко обнял ее и снова прильнул к ее губам. В последнюю секунду он невольно прижался к ней всем телом, давая ей почувствовать овладевшее им возбуждение. Он отпрянул, оба часто дышали, чувствуя, как их пронзает желание.

— Если так разбрасываться деньгами, эта ночь будет тебе стоить очень дорого! — Он злорадно усмехнулся.

— А сколько стоит ласка? — Она проигнорировала его возмутительное поддразнивание.

— Смотря какая… — охрипшим голосом выговорил он.

— Интимная… хорошая интимная ласка. — Она говорила резко, при этом стянула корсет и показала на груди. — Вот здесь.

— Двадцать… обеими руками, — едва сумел прошептать он, глядя, как у него на глазах затвердевают темные соски.

Она сунула руку в кошелек и, не глядя, каким-то образом выудила двадцатидолларовую монету. Помахав ею перед глазами Таунсенда, она бросила монету ему в карман. Он накрыл ладонями ее груди и стал энергично ласкать соски. Голова ее запрокинулась, а глаза прикрылись, и она с прерывистым дыханием выгнулась навстречу его рукам.

Когда его руки замерли, она открыла глаза и заглянула ему в глаза, потом взяла его за запястья и провела его ладонями по своим бокам, по ягодицам, прижимаясь к нему.

— Это та же ласка или уже другая?

Ему удалось выпрямиться только благодаря тому, что он не стал думать о соблазнительных полукружиях, которые наполнили его ладони. Что заставляло его идти на такое безумие?

— Другая.

Она вытащила еще одну такую же монету:

— Тогда еще.

И он выполнил ее желание, наслаждаясь ее округлыми ягодицами и горячим теплом ее тела. Ему пришлось собрать все силы, чтобы наконец отстраниться. Он стоял весь дрожа и боясь шелохнуться, когда она подняла вверх мешочек с монетами и бросила его на кровать.

Затем она скользнула на простыни и поманила его.

— Раздевайся… только медленно, — приказала Уитни, подняв монету в пятьдесят долларов.

Он подчинился, проделывая все в приказанном темпе и глядя, как в ней разгорается желание. Она томно откинулась на спину:

— А теперь целуй всю меня.

— У тебя очень дорогостоящие вкусы, девочка, — простонал он, забираясь в кровать и ложась рядом с ней. — Это стоит по меньшей мере пятьдесят долларов.

Она втиснула ему в ладонь монету. Он нагнулся и стал осыпать легкими поцелуями ее губы, виски, ушки и горло. Затем он соскользнул к ее бедрам, нежным и гладким коленям.

Под его горячими поцелуями ее тело вспыхивало и торжествовало от счастья. Это было мучительно-сладостно, волна за волной ее охватывало такое удовольствие, что она не могла его сдерживать. И когда Гарнер запечатлел последний поцелуй на самом чувствительном месте ее тела, из уст Уитни вырвался гортанный стон. Гарнер привстал на колени между ее шелковистыми бедрами:

— Урок закончен.

Он взял кошелек и высыпал на Уитни оставшиеся монеты, которые покатились по ее животу и грудям. Она задохнулась, когда холодные монеты остудили ее кожу, но уже через мгновение горячее тело Гарнера опустилось на нее, прижав к ней твердые золотые монеты. Он неистово целовал ее, порывисто прижимая к себе, когда их тела слились.

Они вновь и вновь возносились на волнах страсти и любви, затем, когда вместе пережили кульминационный момент близости, оба замерли, нежно обнимая друг друга.

Через некоторое время Уитни удовлетворенно промурлыкала, целуя его грудь и упрямый подбородок:

— Ты доволен тем, как я бессовестно транжирила деньги?

— Кажется, у тебя к этому настоящий талант. — Он приподнял голову и нежно посмотрел на нее.

— К трате твоих денег или твоей страсти? — шелковым голоском спросила она.

И он засмеялся и снова улегся рядом.

Какое у него замечательное лицо, думала она, с любовью глядя на его прямой нос, высокие скулы и выразительно очерченный рот. Нет, он просто потрясающе красивый мужчина… должно быть, и дети его будут красивыми…

— Гарнер…

— М-м? — Он уже засыпал.

— Сколько ты возьмешь за… за то, чтобы сделать ребенка? Он вздрогнул и затрясся рядом с ней в приступе безудержного хохота. Приподнявшись на локте, он заставил ее повернуться к нему лицом.

— За детей я денег не беру, — сказал он, и в его глазах промелькнул озорной огонек. — Он снова засмеялся и крепко притянул ее к себе. — Понимаешь, на самом деле… Милосердный Бог позволил нам иметь детей в кредит… и затем мы должны будем платить за них всю свою жизнь.

От автора

Надеюсь, вам понравились Уитни и Гарнер. Историческая подоплека этой книги основана на подлинных фактах, которые иной раз оказываются куда более необыкновенными, чем самый изощренный вымысел. «Водочный бунт» был на редкость бескровным мятежом, в котором по большей части участвовали бедные, преданные своей стране жители пограничных территорий. Осаждаемые внешними врагами и внутренними раздорами, Вашингтон и его кабинет полагали, что «чрезмерные» меры полезнее «недостаточных» и, основываясь на данных «разведки», которые зачастую не имели ничего общего с действительностью, решили продемонстрировать военную силу.

Наспех собранная так называемая «арбузная армия», куда по большей части записывались безземельные бедняки с востока страны, снабжалась крайне плохо. Разнузданное и наглое поведение солдат часто возмущало их начальников офицеров, людей из привилегированных классов общества; сам Джордж Вашингтон пришел в ярость, когда узнал, что мирное население подвергалось настолько оголтелому и бесстыдному грабежу его солдатами, что порой после них не оставалось «ни тарелки, ни ложки, ни стаканов, ни ножей». Как показывает Гарнер Таунсенд, само слово «ополчение» стало презрительным. Однажды во время марша на запад солдаты нескольких полков проявили открытое неповиновение, отказавшись сниматься с лагеря на дневной переход. Растерявшиеся офицеры были вынуждены выдать им по дополнительной порции виски и предоставить день отдыха, чтобы они пришли в себя после безудержного пьянства.

Некоторые богатые молодые люди соглашались пойти в ополчение, но только в составе привилегированных соединений, в частности таких, как конные драгуны, при этом предъявляя бесконечные претензии к фасону и цвету мундиров, а также к снаряжению своих лошадей. «В тех случаях, когда эстетические вкусы этих избалованных молодых людей оставались неудовлетворенными, — писал в своей книге „Повстанцы виски“ Томас П. Слаутер, — они просто отказывались служить или, если подлежали обязательному призыву, откупались деньгами, нанимая человека, который шел в армию вместо них. Как те, кто посчитал себя оскорбленным плохой экипировкой и остался дома, так и большая часть блестящих драгун, отправлявшихся в западные области страны, руководствовались отнюдь не патриотизмом, а желанием сделать карьеру и добиться военных почестей».

Из всех повстанцев, которые были арестованы и переправлены маршем в Филадельфию, только двоим был вынесен приговор как изменникам, но, как отмечали обозреватели, это удалось сделать только благодаря вопиющим фактам судебного предубеждения и тенденциозному ведению заседания суда; оба приговоренных были помилованы Джорджем Вашингтоном по просьбе состоятельных людей. Вообще обвинители на судебных процессах выглядели крайне жалко, ибо из-за недостатка улик и свидетелей им пришлось выпустить на свободу почти всех обвиняемых.

Таким образом, история Гарнера и Уитни, какой бы невероятной она ни казалась, вполне могла произойти в действительности. Девушка, выросшая на окраине страны, в обществе, не знающем денежных отношений, и офицер благородного происхождения, в мундире со сверкающими золотыми пуговицами и горящий амбициозными устремлениями… Прошлое моей собственной семьи и знакомство с современными «самогонщиками» подсказали мне некоторые колоритные подробности для описания занятия Блэка Дэниелса по производству контрабандного виски… да и «старых дядюшек». А что касается убежденности некоторых моих героев в том, что все должно иметь свою цену… но при этом существуют некоторые вещи, которые невозможно ни купить, ни продать, ни выторговать — то я и сама отчасти придерживаюсь такого же мнения.


notes



Примечания





1


Мера дров — 128 куб. фут., или 3, 63 куб. м. — Здесь и далее примеч. пер.




2


Так американцы презрительно называли английских солдат.