Языческий лорд
Бернард Корнуэлл


Саксонские хроники #7






Альфред Великий умер, и королевством правит его сын Эдуард. Уэссекс выстоял, но мир долго не продлится. Датчане на севере под предводительством викинга Кнута Длинного Меча готовы к вторжению и не успокоятся, пока не получат изумрудную корону.

Утред, когда-то прославленный воин Альфреда, впал в немилость у нового короля и должен отправиться с группой изгоев на север, чтобы отбить старые семейные владения, огромную крепость в Нортумбрии, Беббанбург.

Свершатся многие измены и многие воины падут, когда все саксонские королевства будут вовлечены в кровавую битву с датчанами, в войну, которая решит судьбу каждого короля и всей английской нации.




Перевод: группа «Исторический роман», 2014 год.






Бернард Корнуэлл

Языческий лорд


Посвящается Тому и Дане

Go raibh mile maith agat — Тысяча благодарностей (ирланд.)






Географические названия


Написание географических наименований в англосаксонской Англии отличалось разночтениями, к тому же существовали разные варианты названий одних и тех же мест. Например, Лондон в различных источниках называется Лундонией, Лунденбергом, Лунденном, Лунденом, Лунденвиком, Лунденкестером и Лундресом.

Без сомнения, у читателей есть свои любимые варианты в том списке, который я привожу ниже. Но я, как правило, принимаю написание, предложенное «Оксфордским словарем английских географических названий» или «Кембриджским словарем английских географических названий». В упомянутых словарях приводятся написания, относящиеся примерно к годам правления Альфреда, 871–899 году н. э., но даже это не решает проблемы. К примеру, название острова Хайлинга в 956 году писалось и «Хейлинсигэ», и «Хэглингейггэ».

Сам я тоже был не слишком последователен, прибегая к современному написанию «Англия» вместо «Инглаланд», используя «Нортумбрия» вместо «Нортхюмбралонд» и в то же время давая понять, что границы древнего королевства не совпадали с границами современного графства. Итак, мой список, как и выбор написания мест, весьма нелогичен:

Холм Эска — Эшдаун, Беркшир

Афен — река Эйвон, Уилтшир

Бемфлеот — Бенфлит, Эссекс

Бирддан Игг — Бардни, Линкольншир

Беббанбург — замок Бамбург, Нортумберленд

Бедехал — Биднелл, Нортумберленд

Беоргфорд — Берфорд, Оксфордшир

Ботульфстан — Бостон, Линкольншир

Букестанес — Бакстон, Дербишир

Честер — Честер, Чешир

Чеодр — Чеддер, Сомерсет

Честерфельда — Честерфилд, Дербишир

Сирренкастр — Серенстер, Глостершир

Холмы Коддесволд — Котсволдс, Глостершир

Корнуолум — Корнуолл

Кумбраланд — Камберленд

Дунхолм — Дарем, графство Дарем

Дифлин — Дублин, Ирландия

Эофервик — Йорк

Этандун — Эдингтон, Уилтшир

Эксанкестер — Эксетер, Девоншир

Фагранфорда — Фэйрфорд, Глостершир

Острова Фарнеа — острова Фарн, Нортумберленд

Флейнбург — Флэмборо, Йоркшир

Фойрт — река Форт, Шотландия

Гевеск — Уош

Глевекестр — Глостер, Глостершир

Гримесби — Гримсби, Линкольншир

Хайтабу — Хедеби, город на юге Дании

Хамбр — река Хамбер

Ликкелфилд — Личфилд, Стаффордшир

Линдкольн — Линкольн, Линкольншир

Линдисфарена — Линдисфарн (Священный Остров), Нортумберленд

Лунден — Лондон

Мерз — река Мерси

Пенкрик — Пенкридж, Стаффордшир

Сэферн — река Северн

Скэпедж — остров Шеппи, Кент

Снотенгахам — Ноттингем, Ноттингемшир

Тамворсиг — Тамворт, Стаффордшир

Темез — река Темза

Теотанхил — Теттенхолл, Уэст-Мидлендс

Товечестер — Тоучестер, Нортгемптоншир

Уиск — река Эск

Вилтунскир — Уилтшир

Воднесфелд — Веднсбери, Уэст-Мидлендс

Винтанкестер — Винчестер, Гемпшир




Часть первая

Аббат 





Глава первая


Темное небо.

Боги создают небо; оно отражает их настроение, и в этот день они были мрачны. Лето было в разгаре, и колючий дождь хлестал с востока. Казалось, что наступила зима.

Я ехал на Молнии, своем лучшем коне. Это был черный как ночь жеребец с серой косой чертой на шкуре, сужающейся к крупу. Я назвал его в честь одной великолепной гончей, которую принес в жертву Тору.

Я не хотел убивать эту собаку, но боги жестоки с нами; они требуют жертв, а потом не замечают наших просьб. Молния была огромным животным, мощным и угрюмым, настоящим боевым конем. В этот мрачный день я находился в ореоле своей воинской славы.

Я был весь в коже и стали, с кольчугой поверх одежды. Вздох Змея, лучший из мечей, висел на моем левом боку, хотя для врага, с которым мне предстояло столкнуться в этот день, не нужен был ни меч, ни щит, ни топор. Но я все равно взял его с собой, ведь Вздох Змея являлся моим спутником. Я по-прежнему владею им.

Когда я умру, что должно скоро случиться, кто-нибудь сомкнет мои пальцы на потертых кожаных переплетах его рукояти, и он отправится вместе со мной в Вальхаллу, зал павших воинов в чертогах высших богов, где мы будем пировать.

Но это случится не сегодня.

В тот мрачный летний день я сидел в седле посреди грязной улицы в ожидании врагов. Я их слышал, но не видел. Они знали, что я там.

Улица была достаточно широкой, чтобы могли разъехаться две повозки. Дома с каждой стороны были построены из глины и соломы и покрыты тростником, почерневшим от дождя и густо заросшим лишайником.

Копыта лошади полностью тонули в уличной грязи, в колее от телег гадили собаки и бродящие сами по себе свиньи. Злой ветер поднимал рябь в лужах и сдувал дым из проемов в крышах, принося с собой запах горящего дерева.

У меня было два спутника. Я прискакал из Лундена с двадцатью двумя воинами, но в эту воняющую дерьмом и залитую дождем деревню я приехал по личному делу и потому оставил большинство своих людей в миле отсюда.

Но позади меня находился мой младший сын Осберт верхом на сером жеребце. Ему было девятнадцать и он носил кольчугу, а на боку у него висел меч.

Он уже стал мужчиной, хотя я все равно считал его мальчишкой. Он боялся меня, как я боялся своего отца. Некоторые матери размягчают своих сыновей, но Осберт вырос без матери, и я воспитал его твердым, потому что мужчина должен быть тверд.

Мир наполнен врагами. Христиане велели нам возлюбить врагов и подставить другую щеку. Христиане глупцы.

Рядом с Осбертом находился Этельстан, незаконнорожденный старший сын короля Эдуарда Уэссекского. Ему было всего восемь, хотя, как и Осберт, он носил кольчугу. Этельстан меня не боялся.

Я как-то пытался его испугать, но он просто посмотрел на меня своими холодными голубыми глазами и усмехнулся. Я любил этого мальчика так же, как и Осберта.

Оба были христианами. Я сражался в проигранной битве. В мире смерти, предательства и горя христиане побеждали. Старым богам еще поклонялись, но их оттеснили в высокогорные долины, в отдаленные места, в холодные северные пределы этого мира, а христиане распространялись как чума.

Их пригвожденный бог был могущественен. Это я признаю. Я всегда знал, что их бог обладает огромной властью, и не понимаю, почему мои боги позволили ублюдку победить, но они это сделали. Он победил обманом. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Пригвожденный бог лгал и обманывал, а ложь и обман всегда побеждают.

Итак, я ждал на мокрой улице, а Молния скребла тяжелым копытом в луже. На мою кожаную куртку и кольчугу я накинул плащ из голубой шерсти, подбитый горностаем.

С моей шеи свисал молот Тора, а голову венчал шлем с фигуркой волка на гребне и открытыми нащечниками. Дождь стекал с его кромки.

На мне были высокие кожаные сапоги с набитыми тряпками верхом, чтобы дождь не просочился внутрь, а на руках перчатки и золотые и серебряные браслеты, браслеты военачальника, заработанными убийством врагов. Я был во всем блеске своей славы, хотя враг, с которым я собирался встретиться, не заслуживал такого уважения.

— Отец, — начал Осберт, — что если…

— Разве я говорил с тобой?

— Нет.

— Тогда помолчи, — рявкнул на него я.

Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали так гневно, но я гневался. И этот гнев не находил выхода, я просто был зол на весь мир, на этот жалкий серый мир, зол бессильной злобой.

Враги находились за закрытыми дверьми и пели. Я мог услышать их голоса, хотя и не различал слов. Они меня видели, в этом я был уверен, и видели, что больше на улице никого не было. Люди, что жили в этом городе, не желали принимать участия в том, что вот-вот произойдет.

Правда, я и сам не знал, что вот-вот произойдет, хотя и стану тому причиной. Или, может быть, двери останутся закрытыми, а враги затаятся в своем прочном деревянном строении?

Несомненно, именно этот вопрос и хотел задать Осберт. Что если враги останутся внутри? Возможно, он не назвал бы их врагами. Он спросил бы, что если «они» останутся внутри.

— Если они останутся внутри, — сказал я, — я выбью эту проклятую дверь, войду и вытащу ублюдков наружу. И если мне придется так поступить, то вы двое останетесь здесь и будете держать Молнию.

— Да, отец.

— Я пойду с тобой, — отозвался Этельстан.

— Проклятие! Ты сделаешь то, что тебе сказали.

— Да, лорд Утред, — с уважением ответил он, но я знал, что он усмехнулся. Не было нужды оборачиваться, чтобы увидеть эту дерзкую улыбку, но я бы и не повернулся, потому что в этот момент пение прекратилось. Я ждал. Спустя мгновение двери отворились.

И они вышли. Сначала полдюжины стариков, а потом молодые, и один из этих молодых посмотрел на меня, но даже вид Утреда, воина во всем великолепии славы и гнева, не притушил его радости.

Они выглядели такими счастливыми. Они улыбались, похлопывали друг друга по спине, обнимались и хохотали.

Шестеро старших не смеялись. Они шли в мою сторону, но я не сдвинулся с места.

— Мне сказали, что ты лорд Утред, — произнес один из них. Он носил грязную белую рясу, подпоясанную веревкой, его волосы были белы, а борода серебрилась, а морщины на его узком потемневшем на солнце лице прорезали глубокие борозды вокруг рта и глаз.

Волосы падали ему на плечи, а борода достигала пояса. Хитрое лицо, подумал я, лицо облаченного полномочиями человека, наверное, он был видным священником, потому что держал тяжелый посох, украшенный сверху серебряным крестом.

Я ничего не ответил, наблюдая за молодежью. Большинство было просто мальчишками или мальчишками, едва превратившимися в мужчин. Их выбритые от лба до макушки головы выделялись своей белизной в сером свете дня.

Теперь из двери выходили и другие старики. Я предположил, что это родители тех мальчишек.

— Лорд Утред, — снова заговорил тот человек.

— Я поговорю с тобой, когда буду готов, — рявкнул я.

— Так не подобает, — ответил он, направив крест в мою сторону как будто с угрозой.

— Прочисть свой мерзкий рот козьей мочой, — сказал я, увидев юношу, за которым пришел, и подтолкнул Молнию вперед.

Двое стариков попытались меня остановить, но Молния лязгнула зубами, и они отшатнулись, отчаянно пытаясь сбежать. От Молнии убегали и вооруженные копьями датчане, а шестеро стариков разлетелись, как соломинки.

Я провел жеребца в толпу молодежи, наклонился в седле и схватил мальчишку за черную одежду. Потянул его вверх, перебросил вниз животом через луку седла и коленями развернул Молнию.

Тогда-то и начались неприятности.

Двое или трое молодых попытались меня остановить. Один потянулся к уздечке Молнии, что было ошибкой с его стороны, серьезной ошибкой. Зубы клацнули, юнец закричал, а я позволил Молнии встать на дыбы и опустить на него копыта.

Я услышал, как тяжелые копыта дробят кости, увидел хлынувшую яркую кровь. Молния, натренированная продолжать движение, чтобы враг не успел подсечь ей задние ноги, тронулась вперед нетвердой походкой, я пришпорил, бросив взгляд на упавшего с окровавленной головой человека.

Еще один глупец схватил меня за правую ногу, пытаясь стащить с седла, я резко опустил руку, и захват исчез. Потом мне попытался бросить вызов человек с длинными седыми волосами.

Он последовал за мной в толпу и прокричал, что я должен отпустить пленника, а потом сделал глупость, замахнувшись тяжелым серебряным крестом на длинном посохе в сторону головы Молнии.

Но Молния была тренированным боевым конем и легко уклонилась, а я нагнулся и схватил посох, выдернув его из рук старика. Но он по-прежнему не сдавался.

Он выплевывал ругательства, схватив Молнию под уздцы и пытаясь оттащить лошадь обратно к толпе юнцов, видимо, предполагая, что они задавят меня числом.

Я поднял посох и с силой ударил. Ударил его нижним концом, как копьем, не заметив, что там был прикреплен металлический шип, вероятно, чтобы крест можно было воткнуть в землю.

Я лишь хотел оглушить напыщенного глупца, но вместо этого посох вошел ему в голову, пробив череп. И окрасил этот мрачный день кровью.

Раздались вопли, которые было слышно и на христианских небесах. Я отпустил посох, и человек в белой рясе, теперь покрытой красными пятнами, стоял, раскачиваясь, открывая и закрывая рот и тараща глаза, с христианским крестом, вздымающимся из головы в небо. Его длинные белые волосы стали красными, а потом он упал.

Просто упал, мертвее некуда. Кто-то крикнул:

— Аббат!

И я пришпорил Молнию, которая скакнула вперед, рассеивая остальных юнцов и покидая их вопящих матерей.

Перекинутый через мое седло человек пытался сопротивляться, и я стукнул его посильнее по затылку, когда мы выбрались из толпы на пустую улицу.

Человек на моем седле был моим сыном. Старшим сыном. Это был Утред, сын Утреда, и я прискакал из Лундена слишком поздно, чтобы помешать ему стать священником.

Странствующим священником, одним из тех длинноволосых и длиннобородых священников с безумными глазами, что дурили простофиль, выманивая у них серебро в обмен на благословение, как сообщил мне сын о своем решении.

— Весь христианский мир возрадуется, — сказал он, искоса взглянув на меня.

— Возрадуется чему? — спросил я.

— Что твой сын станет священником! Через два дня, как я слышал, в Тофечестере.

Вот чем занимались христиане в своей церкви, благословляли своих колдунов на то, чтобы превратить мальчишек в священников в черных одеждах, которые будут распространять эти помои по миру, и мой сын, мой старший сын, теперь стал проклятым христианским священником, и я снова его ударил.

— Ублюдок, — прорычал я, — трусливый ублюдок. Мелкий кретин с предательской душонкой.

— Отец… — начал он.

— Я тебе не отец, — рявкнул я.

Я опустил Утреда на землю, где у стены сараюшки лежала жутко вонючая куча дерьма. Я толкнул его на нее.

— Ты мне не сын, — сказал я, — и твое имя не Утред.

— Отец…

— Хочешь, чтобы Вздох Змея вошел тебе в глотку? — прокричал я. — Если хочешь быть моим сыном, сними эту треклятую черную рясу, надень кольчугу и делай то, что я говорю.

— Я служу Господу.

— Тогда выбери себе собственное треклятое имя. Ты не Утред Утредсон. — я повернулся в седле. — Осберт!

Мой младший сын подвел свою лошадь ближе. Он явно нервничал.

— Отец?

— С этого дня твое имя Утред.

Он взглянул на брата, а потом снова на меня и неохотно кивнул.

— Как тебя зовут? — спросил я.

Он еще колебался, но заметил мой гнев и снова кивнул.

— Меня зовут Утред, отец.

— Ты Утред Утредсон, — сказал я, — мой единственный сын.

Много лет назад это произошло и со мной. Мой отец по имени Утред назвал меня Осбертом, но когда мой старший брат, тоже Утред, был зарезан датчанами, отец переименовал меня. В нашей семье так заведено.

Это имя носит старший сын. Моя мачеха, глупая женщина, даже крестила меня во второй раз, потому что, по ее словам, ангелы, хранящие врата рая, не узнают меня по новому имени, так что меня окунули в бочку с водой, но христианство с меня смылось, спасибо Христу, я познал древних богов и с тех пор поклонялся им.

Меня догнали пятеро старших священников. Двое были мне знакомы, близнецы Цеолнот и Цеолберт, которые около тридцати лет назад были вместе со мной заложниками в Мерсии.

Детьми нас захватили в плен датчане, и эту судьбу я приветствовал, а близнецы ненавидели. Теперь они состарились, два одинаковых коренастых священника с седеющими бородами и круглыми лицами, окрашенными гневом в багровый цвет.

— Ты убил аббата Уитреда! — бросил мне один из близнецов.

Он был в ярости и настолько потрясен, что почти не мог внятно говорить от гнева. Я понятия не имел, как звали того, кто это сказал, потому что никогда не мог их различить.

— И разбил лицо отцу Бургреду! — заявил другой близнец.

Он двинулся, как будто хотел взять под уздцы Молнию, и я быстро повернул коня, чтобы тот мог испугать близнецов своими большими желтыми зубами, которые только что впились в лицо недавно рукоположенного священника. Близнецы отступили.

— Аббата Уитреда! — повторил первый близнец. — Самого праведного человека из когда-либо живших на земле!

— Он набросился на меня, — сказал я. Я не собирался убивать старика, но бесполезно было объяснять это близнецам.

— Ты будешь страдать за это! — возопил один из близнецов. — Будешь проклят на веки вечные!

Другой протянул руку в сторону презренного мальчишки на куче дерьма.

— Отец Утред, — произнес он.

— Его зовут не Утред, — рявкнул я, — и если он посмеет называться Утредом, — я взглянул на него, произнося эти слова, — я найду его и взрежу живот до костей, и скормлю его поганые кишки своим свиньям. Он мне не сын. Он не заслуживает называться моим сыном.

Человек, который не заслуживал называться моим сыном, вылез из кучи, с него стекали нечистоты. Он поднял на меня глаза.

— Так как же мне зваться? — спросил он.

— Иуда, — ответил я с насмешкой. Меня воспитали как христианина и принуждали слушать их россказни, и я вспомнил, что человек по имени Иуда предал пригвожденного бога.

Мне это всегда казалось бессмысленным. Бога пришлось пригвоздить к кресту, чтобы он смог стать их спасителем, а потом христиане обвинили этого человека в том, что это произошло из-за него.

Я думал, им следовало бы почитать его как святого, а вместо этого они поносили его как предателя.

— Иуда, — повторил я, довольный, что вспомнил это имя.

Мальчишка, который раньше был моим сыном, поколебался, а потом кивнул.

— С этого дня, — заявил он близнецам, — меня будут звать отец Иуда.

— Ты не можешь называться… — начал Цеолнот или Цеоберт.

— Я отец Иуда, — отрезал он.

— Ты будешь отцом Утредом! — закричал на него один из близнецов, а потом указал на меня:

— У него здесь нет никаких прав! Он язычник, изгой, ненавидимый Господом!

Он качал своим пальцем, едва в состоянии говорить, но потом сделал глубокий вздох, закрыл глаза и воздел обе руки к темному небу.

— Боже, — возопил он, — да падет твой гнев на этого грешника!

— Накажи его! Порази его болезнью и ниспошли мор на его урожай! Покажи свою силу, о Господи! — его голос превратился в вопль.

— Во имя отца, и сына, и святого духа, я проклинаю этого человека и весь род его.

Он перевел дыхание, а я стукнул Молнию коленями, и громадный конь продвинулся на шаг ближе к напыщенному глупцу. Я был так же зол, как и близнецы.

— Прокляни его, о Господи, — вопил он, — и в милости твоей великой низвергни его! Прокляни его и весь род его, пусть они никогда не познают благодати! Окуни его, Господь, в мерзость, боль и горе!

— Отец! — вскричал человек, который раньше был моим сыном.

Этельстан хихикнул. Утред, мой единственный сын, открыл рот от изумления.

Потому что я пнул напыщенного глупца. Я вытащил правую ногу из стремени и пнул его тяжелым сапогом, его слова резко оборвались, а на губах выступила кровь.

Он отшатнулся, прижимая правую руку к разбитым губам.

— Выплюнь зубы, — приказал я ему, а когда он не подчинился, я наполовину вытащил Вздох Змея.

Он выплюнул смесь крови, слюны и сломанных зубов.

— Ты который из двух? — спросил я другого близнеца.

Он таращился на меня, а потом собрался с духом.

— Цеолнот.

— Теперь, по крайней мере, я смогу вас различать, — сказал я.

Я не взглянул на отца Иуду, а просто уехал.

Я отправился домой.

Может, проклятье Цеолберта сработало, потому что я приехал домой, чтобы встретиться со смертью, дымом и руинами.

Кнут Ранульфсон устроил набег на мой дом. Он сжег его. И захватил в плен Сигунн.

Ничто из этого не имело смысла, по крайней мере, в то время. Мои владения находились рядом с Серренкастром, в глубине Мерсии. Группа датчан на лошадях заехала так далеко, рискуя, что им придется сражаться и они попадут в плен, чтобы напасть на мой дом.

Я мог это понять. Победа над Утредом награждала человека определенной репутацией, она могла вдохновить поэтов на сочинение прославляющих песен, но дом атаковали, когда он был почти пуст.

Они ведь наверняка бы послали разведчиков? Подкупили бы людей, чтобы шпионили для них, и узнали бы, когда я там, а когда отсутствую, и эти шпионы наверняка бы сказали, что меня вызвали в Лунден, дать совет людям короля Эдуарда насчет городских укреплений. Но они все равно рискнули попасть в беду, чтобы напасть на почти пустой дом? Это не имело смысла.

И они забрали Сигунн.

Она была моей женщиной. Не женой. С тех пор как Гизела умерла, я не взял другую жену, хотя в те дни у меня были возлюбленные.

Моей возлюбленной была Этельфлед, но она была женой другого и дочерью короля Альфреда, и мы не могли жить вместе как муж и жена. Вместо нее со мной жила Сигунн, и Этельфлед это знала.

— Если бы не Сигунн, — сказала она мне однажды, — то на ее месте была бы другая.

— Может, дюжина других.

— Может.

Я захватил Сигунн при Бамфлеоте. Она была датчанкой, стройной, белокожей и привлекательной датчанкой, рыдавшей над своим убитым мужем, когда ее оттащили от наполненной кровью канавы.

Мы жили вместе уже десять лет, с ней обращались уважительно, она купалась в золоте. В моем доме она была леди, а теперь пропала. Ее захватил Кнут Ранульфсон, Кнут Длинный Меч.

— Это было три утра назад, — сказал мне Осферт. Он был незаконнорожденным сыном Альфреда, который пытался сделать его священником, но Осферт, хотя лицом и разумом и походил на священника, предпочел стать воином.

Он был осторожен, аккуратен, умен, надежен и редко выходил из себя. Он напоминал отца, и чем старше становился, тем больше походил на него.

— Значит, это было утром в воскресенье, — уныло произнес я.

— Все были в церкви, господин, — объяснил Осферт.

— Кроме Сигунн.

— Она не христианка, господин, — его голос звучал неодобрительно.

Финан, мой друг, командовавший моим войском в мое отсутствие, взял двадцать человек для усиления защиты Этельфлед, когда та направилась в поездку по Мерсии. Она проверяла бурги, что защищали Мерсию от датчан, и без сомнения, молилась в церквях по всей округе.

Ее муж Этельред не желал покидать свое убежище в Глевекестре, так что Этельфлед исполняла его долг. У нее были собственные воины для защиты, но я все же опасался за ее безопасность, не из-за мерсийцев, которые ее любили, а из-за сторонников ее мужа, и настоял, чтобы она взяла Финана и еще двадцать человек, и в отсутствие ирландца Осферт остался командовать людьми, охраняющими Фагранфорду.

У него было шесть человек, чтобы присматривать за домом, амбарами, конюшнями и мельницей, и шестерых было более чем достаточно, потому что мои земли лежали далеко от северных границ, где хозяйничали датчане.

— Это моя вина, господин, — сказал Осферт.

— Шестерых было достаточно, — ответил я. И все шестеро были мертвы, как и Херрик, мой управляющий-калека, и трое других слуг. Исчезли сорок или пятьдесят лошадей, а дом был сожжен.

Некоторые стены еще стояли, мрачные опаленные бревна, но центр дома представлял собой просто кучку дымящегося пепла. Датчане налетели быстро, выломали дверь, прирезали Херрика и всех, кто пытался им противостоять, а потом забрали Сигунн и ушли.

— Они знали, что ты будешь в церкви, — сказал я.

— Вот почему они пришли в воскресенье, — закончил эту мысль Ситрик, один из моих воинов.

— И, должно быть, они знали, что тебя в церкви не будет, — сказал Осферт.

— Сколько их было? — спросил я Осферта.

— Сорок или пятьдесят, — терпеливо объяснил он. Я уже задавал этот вопрос дюжину раз.

Датчане не станут устраивать такой набег ради забавы. Полно саксонских домов, до которых им легко добраться со своих земель, но эти люди рискнули заехать далеко вглубь Мерсии. Ради Сигунн? Она была для них никем.

— Они пришли, чтобы убить тебя, господин, — предположил Осферт.

Но датчане сначала выслали бы разведчиков, поговорили бы со странниками, они знали бы, что со мной по меньшей мере двадцать человек.

Я решил не брать эту двадцатку в Тофечестер, чтобы наказать того, кто раньше был моим сыном, потому что воину не нужны двадцать человек для того, чтобы справиться с кучкой священников.

Моего сына и мальчишки было вполне достаточно. Но датчане не знали, что я в Тофечестере, я и сам не знал, что отправлюсь туда, пока не услышал весть о том, что мой проклятый сын станет христианским колдуном.

Но Кнут Ранульфсон рискнул своими людьми в таком далеком и бесцельном набеге, несмотря на опасность столкнуться с моими людьми. У него было больше людей, но все равно он рисковал вляпаться в неприятности, которые вряд ли мог себе позволить, а Кнут Длинный Меч был расчетливым человеком и никогда не стал бы так глупо рисковать. Все это не имело смысла.

— Ты уверен, что это был Кнут Ранульфсон? — спросил я Осферта.

— Они несли его знамя, господин.

— Топор и сломанный крест?

— Да, господин.

— А где отец Кутберт? — спросил я. У меня были священники. Сам я не христианин, но большинство моих людей верили в пригвожденного бога, и в те дни моим священником был Кутберт. Мне он нравился.

Он был сыном каменщика, долговязым и неуклюжим, и женился на освобожденной рабыне со странным именем Мехраса. Она была темнокожей красавицей, захваченной в каких-то таинственных землях далеко на юге, ее привез в Британию работорговец, что умер от удара моего меча, и теперь Мехраса завывала и причитала, что ее муж пропал.

— Почему он не был в церкви? — спросил я Осферта, но тот лишь пожал плечами.

— Брюхатил Мехрасу? — спросил я язвительно.

— Разве не этим он постоянно занимается? — голос Осферта снова звучал неодобрительно.

— Так где же он? — опять спросил я.

— Может, они его забрали? — предположил Ситрик.

— Они скорее убьют священника, чем возьмут его в плен, — произнес я и пошел в сторону сгоревшего дома. Люди копались граблями в пепле, оттаскивая обугленные и дымящиеся деревяшки.

Может, тело Кутберта находится там, черное и сморщенное.

— Расскажи, что ты видел, — снова потребовал я у Осферта.

Он всё терпеливо повторил. Он находился в церкви Фагранфорды, когда услышал крики, доносящиеся из моего дома, лежавшего неподалеку.

Он вышел из церкви и увидел, как дым поднимается в летнее небо, но к тому времени, как он вызвал своих людей и вскочил на коня, налетчики уже ушли.

Он последовал за ними и разглядел их, и был уверен, что среди воинов в темных кольчугах находится Сигунн.

— Она была одета в белое платье, господин, то, которое тебе нравится.

— Но ты не видел отца Кутберта?

— Он носит черное, господин, как и большинство налетчиков, так что я мог его не заметить. Мы не смогли подойти близко. Они скакали со скоростью ветра.

Среди пепла показались кости. Я прошел через бывшую дверь дома, отмеченную обугленными столбами, и почувствовал запах горелой плоти. Я отбросил обугленную балку и увидел в пепле арфу.

Почему она не сгорела? Струны скрючились на черных пеньках, но рама арфы выглядела неповрежденной. Я наклонился, чтобы подобрать ее, и теплое дерево рассыпалось в моей руке.

— Что произошло с Осликом? — спросил я. Он был арфистом, поэтом, который пел в доме песни о войне.

— Его убили, господин, — ответил Осферт.

Мехраса начала причитать громче. Она уставилась на кости, что обнаружились среди пепла.

— Вели ей замолчать, — рявкнул я.

— Это собачьи кости, господин, — человек с граблями поклонился мне.

Кости собак, что жили в доме, их любила Сигунн. Это были маленькие собачки-крысоловы. Человек вытащил из пепла расплавленное серебряное блюдо.

— Они пришли не для того, чтобы убить меня, — сказал я, уставившись на маленький скелет.

— А кого ж еще? — спросил Ситрик. Когда-то он был моим слугой, а теперь стал воином, и хорошим воином.

— Они пришли за Сигунн, — объяснил я, потому что не мог придумать другого объяснения.

— Но почему, господин? Она тебе не жена.

— Он знает, что я к ней привязан, и это означает, что он чего-то хочет.

— Кнут Длинный Меч, — зловеще произнес Ситрик.

Ситрик не был трусом. Его отцом был Кьяртан Жестокий, и Ситрик унаследовал умение отца обращаться с оружием. Он стоял со мной в стене из щитов, и мне была известна его храбрость, но сейчас, когда он произнес имя Кнута, его голос звучал нервно.

И неудивительно. Кнут Ранульфсон был легендой в тех землях, где правили датчане. Он был худощавым и белокожим, с белыми, как кости, волосами, хотя был не стар. По моим предположениям, сейчас ему было около сорока, уже довольно много, но волосы Кнута были белы с рождения.

А рожден он был умным и беспощадным. Его меча по имени Ледяная Злоба боялись повсюду, от северных островов до южного побережья Уэссекса, и эта слава привлекала к нему людей, приходивших из-за моря, чтобы служить ему.

Он и его друг Сигурд Торрсон были величайшими датскими лордами Нортумбрии и мечтали стать величайшими лордами Британии, но у них имелся враг, который снова и снова преграждал им путь.

А теперь Кнут Ранульфсон, Кнут Длинный Меч, воин, которого больше всех боялись по всей Британии, забрал женщину этого врага.

— Он чего-то хочет, — повторил я.

— Тебя? — предположил Осферт.

— Мы это выясним, — сказал я. Так мы и сделали.

Мы узнали, что Кнут Ранульфсон захотел, чтобы в тот вечер отец Кутберт вернулся домой. Священника привел торговец шкурами, он привез отца Кутберта в своей повозке. Мехраса подняла нас своим криком.

Я находился в большом амбаре, который датчане не успели сжечь, где мы решили устроиться, пока не будет построен другой дом, и наблюдал, как сооружают очаг из камней, когда услышал крик, и я побежал, увидев накренившуюся на дороге повозку.

Мехраса тянула оттуда своего мужа, а Кутберт махал своими длинными тощими руками. Мехраса все еще кричала.

— Помолчи! — рявкнул я.

Мои люди последовали за мной. При моем приближении торговец шкурами остановил повозку и упал на колени. Он объяснил, что нашел отца Кутберта на севере.

— Он был в Беоргфорде, господин, — сказал он, — у реки. Они кидались в него камнями.

— Кто кидался камнями?

— Мальчишки, господин. Просто мальчишки развлекались.

Итак, Кнут поскакал к броду, где, по всей видимости, отпустил священника. Длинная ряса Кутберта была изорвана и заляпана грязью, а голова покрыта запекшейся кровью.

— Как ты поступил с мальчишками? — спросил я торговца.

— Просто прогнал их, господин.

— Где он был?

— В камышах, господин, у реки. Он плакал.

— Отец Кутберт, — произнес я, подходя к повозке.

— Господин! Господин! — он протянул ко мне руку.

— Он не мог плакать, — сказал я торговцу. — Осферт! заплати этому человеку, — я показал на спасителя священника. — Мы тебя накормим и дадим кров твоим лошадям на ночь.

— Господин! — причитал отец Кутберт.

Я подошел к повозке и поднял его. Он был высоким, но удивительно легким.

— Можешь стоять? — спросил я его.

— Да, господин.

Я поставил его на землю, проследил, чтобы он не упал, а потом сделал шаг назад, потому что его обняла Мехраса.

— Господин, — сообщил он через ее плечо, — у меня есть послание.

Он говорил, как будто всхлипывая, и возможно, он и правда плакал, хотя человек без глаз плакать не может. Человек с двумя кровоточащими глазницами не может плакать. Слепой должен плакать, но не может.

Кнут Ранульфсон ослепил его.

Тамворсиг. Там я должен встретиться с Кнутом Ранульфсоном.

— Он сказал, ты знаешь, почему, господин, — сказал мне отец Кутберт.

— Это всё, что он сказал?

— Ты знаешь, почему, — повторил он, — и ты сделаешь всё правильно, встретишься с ним до того, как луна пропадет с неба, или он убьет твою женщину. Медленно.

Я подошел к дверям амбара и посмотрел в ночь, но луна скрылась в облаках. Не то что бы мне нужно было увидеть, насколько истончился ее серп. До того, как он исчезнет, у меня оставалась неделя.

— Что еще он сказал?

— Только то, что ты должен добраться до Тамворсига до того, как луна исчезнет, господин.

— И сделать всё правильно? — спросил я озадаченно.

— Он сказал, ты знаешь, что это значит, господин.

— Я не знаю!

— И еще он сказал… — медленно произнес отец Кутберт.

— Что?

— Сказал, что ослепил меня, чтобы я не мог ее видеть.

— Кого?

— Сказал, что я недостоин того, чтобы смотреть на нее, господин.

— На кого смотреть?

— Потому он и ослепил меня! — запричитал он, а Мехраса заголосила, так что я ничего не мог разобрать.

Но по меньшей мере мне был знаком Тамворсиг, хотя судьба ни разу не приводила меня в этот город, лежащий на границе земель Кнута Ранульфсона. Когда-то он был большим городом, столицей могущественного короля Оффы, Мерсийского правителя, что построил стену против валлийцев и правил Нортумбрией и Уэссексом.

Оффа называл себя королем всех саксов, но он давно умер, и могущественное королевство Мерсия ныне превратилось в печальные останки, разделенные между саксами и датчанами.

Тамворсиг, служивший когда-то домом для величайшего короля Британии, крепостью, что защищала его наводившие ужас войска, теперь превратился в обветшалые развалины, где саксы стали рабами датских ярлов. Это было также самое южное пристанище Кнута, аванпост датских властителей на спорной приграничной территории.

— Это ловушка, — предупредил меня Осферт.

Я несколько в этом сомневался. Все дело в инстинкте. То, что сделал Кнут Ранульфсон, было опасно и очень рискованно. Он послал людей, вернее, привел людей далеко вглубь Мерсии, где его небольшую группу могли с легкостью разбить и перерезать всех до последнего.

Но что-то заставило его пойти на такой риск. Он чего-то хотел и верил, что я могу это дать, и вызвал меня, но не в большой дом в глубине его земель, а в Тамворсиг, что лежал очень близко к землям саксов.

— Мы поедем, — сказал я.

Я взял всех, кто был способен ехать верхом. У нас было шестьдесят восемь воинов в кольчугах и шлемах, с щитами, топорами, мечами и боевыми молотами.

Мы скакали под моим знаменем с волком, скакали на север под прохладными летним ветром и внезапными колючими ливнями.

— Урожай будет плох, — сказал я Осферту по пути.

— Как и в прошлом году, господин.

— Нужно поискать, кто продает зерно.

— Цена будет высока.

— Всё лучше, чем мертвые дети, — сказал я ему.

— Ты настоящий хлафорд.

Я повернулся в седле.

— Этельстан!

— Лорд Утред? — мальчик ускорил шаг своего жеребца.

— Почему меня называют хлафордом?

— Потому что ты хранишь пищу нашу, господин, — ответил он, долг настоящего лорда — накормить своих людей.

Я одобрительно хмыкнул, услышав ответ. Хлафорд — это лорд, человек, охраняющий хлаф, то есть хлеб. Моим долгом было поддерживать жизнь своих людей во время суровых зим, и если это требовало золота, то его придется потратить.

У меня было золото, но его всегда не хватало. Я мечтал о Беббанбурге, об этой крепости на севере, что была украдена у меня моим дядей Элфриком. То была неприступная крепость, последнее убежище на побережье Нортумбрии, до того мрачная и грозная, что датчане так и не смогли ее покорить.

Они захватили весь север Британии, от богатых пастбищ Мерсии до границы с дикой Шотландией, но так и не взяли Беббанбург, и если я хотел отвоевать его, то мне понадобилось бы больше золота для людей, копий, топоров, больше золота, чтобы разбить своего родственника, что украл мою крепость.

Но чтобы это сделать, мне придется пробиться через земли датчан, и я начал опасаться, что умру до того, как снова доберусь до Беббанбурга.

Мы достигли Тамворсига на второй день путешествия. В каком-то месте мы пересекли границу между землями саксов и датчан, границу, которая не была четко обозначена, это была просто широкая полоса местности с сожженными фермами и вырубленными садами, где было мало скота, а паслись лишь дикие животные.

Однако некоторые фермы были отстроены заново, я заметил новый амбар из свежей древесины, а на некоторых лугах пасся скот. Мир привел на эти пограничные земли людей.

Этот мир длился со времен битвы в Восточной Англии, что последовала за смертью Альфреда, хотя это был шаткий мир. Совершались налеты за скотом и рабами и происходили мелкие стычки на приграничных землях, но то не были армии.

Датчане по-прежнему желали покорить юг, а саксы мечтали отвоевать север, но вот уже десять лет мы жили в угрюмом спокойствии. Я хотел бы нарушить этот мир, повести армию на север, в Беббанбург, но ни Мерсия, ни Уэссекс не дали бы мне людей, так что мне тоже приходилось сохранять мир.

А теперь его нарушил Кнут.

Он знал, что мы придем. Он расставил разведчиков наблюдать за всеми трактами, ведущими с юга, а мы не соблюдали осторожность.

Обычно, когда мы скакали в сторону этой пустынной границы, мы высылали вперед собственных разведчиков, а теперь ехали смело, держась римской дороги, зная, что Кнут ждет. И он ждал.

Тамворсиг был построен к северу от реки Тейм. Кнут встретился с нами к югу от нее и хотел внушить страх, потому что с ним было более двух сотен воинов, стоящих в стене из щитов поперек дороги.

Его знамя с изображением боевого топора, разрубающего христианский крест, развевалось в центре строя, а сам Кнут в сверкающей кольчуге и темно-коричневом меховом плаще на плечах, с блестящим на руках золотом, ожидал верхом в нескольких шагах впереди.

Я остановил своих людей и подъехал к нему один.

Кнут тоже поскакал в мою сторону.

Мы придержали лошадей на расстоянии копья. И посмотрели друг на друга.

Шлем обрамлял его худое лицо. Бледная кожа выглядела как будто растянутой, а его губы, обычно с такой легкостью растягивающиеся в улыбку, были мрачно сжаты.

Он выглядел старше, чем я его помнил, и когда я заглянул в его серые глаза, меня поразила мысль, что если Кнут Ранульфсон хочет осуществить мечту всей своей жизни, то он должен поторопиться.

Мы смотрели друг на друга, и лил дождь. Откуда-то с ясеней слетел ворон, и я гадал, что это может предвещать.

— Ярл Кнут, — я нарушил молчание первым.

— Лорд Утред, — ответил он. Его лошадь, серый жеребец, дернулась в сторону, и он похлопал ее по шее рукой в перчатке, чтобы успокоить. — Я вызвал тебя, и ты пришел, как испуганный ребенок.

— Хочешь обменяться оскорблениями? — спросил я его. — Ты, рожденный женщиной, ложившейся с любым, кто поманит пальцем?

Он некоторое время молчал. Слева от меня, наполовину скрытая за деревьями, под этим унылым летним дождем несла свои холодные воды река. В прохладе воздуха по реке медленно хлопали крыльями два лебедя. Я притронулся к молоту на своей шее, надеясь, что это было хорошим предзнаменованием.

— Где она? — наконец спросил Кнут.

— Если бы я знал, кто она, — сказал я, — я бы тебе ответил.

Он посмотрел мне за спину, туда, где ждали мои люди.

— Ты ее не привез, — уныло произнес он.

— Ты собираешься говорить загадками? — спросил я. — Тогда ответь на одну. Четыре цветочка, четыре столбика, две закорючки и одна завитушка.

— Осторожней, — произнес он.

— Это коза, — объяснил я, — четыре соска, четыре ноги, два рога и хвост. Это простая загадка, а твои сложные.

Он уставился на меня.

— Две недели назад, — сказал он, — это знамя находилось в моих землях, — он показал на мой флаг.

— Я не посылал его и не приносил, — заявил я.

— Семьдесят человек, как мне сказали, — он не обратил внимания на мои слова, — а они направлялись в Букестанес.

— Я был там, но много лет назад.

— Они забрали мою жену, сына и дочь.

Я вытаращился на него. Он говорил ровным тоном, но выражение его лица было злобным и вызывающим.

— Я слышал, что у тебя есть сын, — произнес я.

— Его зовут Кнут Кнутсон, и ты захватил его вместе с матерью и сестрой.

— Я этого не делал, — твердо заявил я. Первая жена Кнута умерла много лет назад, как и его дети, но я слышал, что он снова женился. Это было удивительно.

Люди ждали, что Кнут женится по расчету, ради земли, богатого приданого или альянса, но по слухам, его новая жена была простой крестьянской девушкой.

О ней говорили как о необыкновенной красавице, и она подарила ему двух детей, мальчика и девочку. Конечно, у него были и другие дети, бастарды, но новая жена дала ему то, чего он желал больше всего на свете — наследника.

— Сколько лет твоему сыну? — спросил я.

— Шесть лет и семь месяцев.

— А почему он был в Букенстанесе? — спросил я. — Узнать свое будущее?

— Жена взяла его, чтобы увидеться с колдуньей, — объяснил Кнут.

— Она жива? — изумленно спросил я. Колдунья была уже такой древней, когда я с ней встречался, что я считал, что она давно умерла.

— Молись, чтобы моя жена и дети были живы, — отрезал Кнут, — и им не причинили вреда.

— Я ничего не знаю о твоей жене и детях.

— Их забрали твои люди! — прорычал он. — Это было твое знамя! Он дотронулся рукой в перчатке до рукояти прославленного меча, Ледяной Злобы.

— Верни их мне, — сказал он, — или я отдам твою женщину своим воинам, а когда они с ней закончат, я сдеру с нее кожу, медленно, и пошлю тебе, чтобы ты сделал себе накидку на седло.

Я повернулся в седле.

— Утред! Подойди!

Мой сын пришпорил коня. Он остановился подле меня, посмотрел на Кнута, а потом вновь на меня.

— Слезай с лошади, — приказал я, — и подойди к стремени ярла Кнута.

Утред мгновение колебался, а потом выскользнул из седла. Я наклонился, чтобы взять его жеребца под уздцы.

Кнут нахмурился, не понимая, что происходит, а потом опустил глаза на Утреда, послушно вставшего рядом с большим серым конем.

— Это мой единственный сын, — сказал я.

— Я думал… — начал Кнут.

— Это мой единственный сын, — зло повторил я. — Если я тебе лгу, можешь забрать его и сделать с ним всё, что захочешь. Клянусь жизнью своего единственного сына, что я не увел твою жену и детей. Я никого не посылал в твои земли. Я ничего не знаю о набеге на Букенстанес.

— Они несли твое знамя.

— Знамя изготовить просто, — сказал я.

Дождь усилился, порывы ветра гнали его вперед и поднимали рябь в лужах в колее на поле. Кнут опустил взгляд на Утреда.

— Он похож на тебя, — сказал он, — уродлив, как жаба.

— Я не ездил в Букестанес, — резко произнес я, — и никого не посылал в твои земли.

— Садись на лошадь, — велел Кнут моему сыну, а потом посмотрел на меня. — Ты мой враг, лорд Утред.

— Да.

— Но полагаю, ты хочешь пить?

— И это тоже, — отозвался я.

Тогда вели своим людям держать мечи в ножнах и скажи им, что это моя земля, и если кто-то будет меня раздражать, то я с удовольствием его убью. А потом приведи их в дом. У нас есть эль. Он не очень хорош, но, наверное, достаточно хорош для саксонской свиньи.

Он развернулся и пришпорил лошадь. Мы последовали за ним.

Дом был построен на вершине небольшого холма и окаймлен древним земляным валом, сделанным, как я предположил, еще по приказу короля Оффы.

На валу возвышался частокол, а за этими крепостными сооружениями стоял высокий дом с остроконечной крышей, дерево потемнело от времени. Кое-где на дереве были вырезаны замысловатые узоры, но теперь их скрыл лишайник.

Над большой дверью были прикреплены оленьи рога и волчьи черепа, а внутри древнего здания высокая крыша поддерживалась массивными дубовыми балками, с которых тоже свисали черепа.

Дом освещался ярким пламенем в центральном очаге. Меня удивило гостеприимное предложение Кнута, но я удивился еще больше, когда прошел в дом, и там, на помосте, с улыбкой слабоумного проныры сидел Хэстен.

Хэстен. Много лет назад я спас его, подарив жизнь и свободу, а он отблагодарил меня предательством. Были времена его могущества, когда его армии угрожали всему Уэссексу, но теперь судьба сломила его.

Я забыл, сколько раз сражался с ни, и каждый раз я побеждал, но он был живуч, как змея, выскальзывающая из-под грабель крестьянина.

Уже многие годы он занимал старую римскую крепость в Честере, мы оставили его там с кучкой людей, а теперь он находился здесь, в Тамворсиге.

— Он присягнул мне, — объяснил Кнут, заметив мое удивление.

— Мне он тоже присягал, — сказал я.

— Милорд Утред, — поспешил поприветствовать меня Хестен, протянув руки и улыбаясь во всю ширину Темеза. Он выглядел старше, он и был старше, мы все состарились.

Его светлые волосы поседели, лицо покрылось морщинами, но глаза по-прежнему были пронзительными, живыми и веселыми. Очевидно, он процветал.

Его руки были в золотых браслетах, на шее висела золотая цепь с молотом, а еще один золотой молот свисал из левого уха.

— Всегда рад тебя видеть, — сказал он мне.

— Не могу ответить взаимностью.

— Мы должны быть друзьями! — объявил он. — Война окончена.

— Правда?

— Саксы удерживают юг, а мы, датчане, живем на севере. Какое ясное решение. Лучше, чем убивать друг друга, а?

— Если ты говоришь, что война окончилась, — ответил я, — то я уверен, что скоро поднимутся стены из щитов. Они бы тоже этого ожидали, если бы я мог бросить им вызов. Мне хотелось выгнать Хэстена из Честера, где он целых десять лет сидел в безопасности, но мой кузен Этельред, лорд Мерсии, постоянно отказывался одолжить мне необходимые для этого войска.

Я даже просил Эдуарда из Уэссекса, но и он сказал «нет», объясняя ответ тем, что Честер находится на территории Мерсии, а не Уэссекса, и распоряжается там Этельред, а Этельред ненавидит меня и скорее предпочтет присутствие датчан в Честере, нежели улучшение моей репутации. Теперь же, судя по всему, Кнут взял Хэстена под свою защиту, что делало захват Честера гораздо более трудной задачей.

— Милорд Утред не доверяет мне, — обратился Хэстен к Кнуту, — но я изменился, разве нет, господин?

— Ты изменился, — сказал Кнут, — потому что знаешь — предашь меня, и твои кости пойдут на корм моим псам.

— Значит, твои бедные псы останутся голодными, господин, — ответил Хэстен.

Кнут прошел мимо него, сопровождая меня меня к основному столу на возвышении.

— Он полезен мне, — объяснил он присутствие Хэстена.

— Ты веришь ему?

— Я не верю никому, но его я запугал и доверяю исполнять мои требования.

— Почему бы тебе самому не удерживать Честер?

— И сколько воинов это потребует? Сто пятьдесят? Так пусть Хэстен их и кормит и избавит от расходов мою казну. Сейчас он мой пес. Я чешу ему живот, и он выполняет мои команды.

Тем не менее, он дал Хэстену место за главным столом, хотя и далеко от нас двоих. Зал было достаточно большим, чтобы вместить всех воинов Кнута и моих людей, а в дальнем конце, далеко от огня и рядом с главным входом, стояли два стола для калек и нищих.

— Они получают остатки, — пояснил Кнут.

Калеки и нищие хорошо поели, потому что Кнут в ту ночь задал нам пир. Были жареные лошадиные бедра, блюда из фасоли и лука, жирная форель и окунь, свежеиспеченный хлеб, большие порции кровяной колбасы, которую я так люблю. И все сопровождалось на удивлением хорошим элем. Кнут сам налил мне первый рог, потом угрюмо посмотрел туда, где мои люди смешались с его.

— Я редко использую этот дом, — сказал он, — слишком близко к вам, вонючие саксы.

— Может, мне стоит сжечь его для тебя? — предложил я.

— Потому что я сжег твой дом? Эта мысль, казалось, позабавила его. — Это месть за Морского Убийцу, — сказал он, ухмыляясь. Морской Убийца был его любимым кораблем, а я превратил его в обуглившиеся головешки.

— Ты ублюдок, — проговорил он, чокаясь своим рогом с моим, — так что случилось с другим твоим сыном? Он умер?

— Он стал христианским священником, поэтому для меня он умер.

Он посмеялся над этим, а потом указал на Утреда:

— А этот?

— Этот — воин.

— Похож на тебя. Будем надеяться, что не в битвах. А кто второй мальчик?

— Этельстан. Сын короля Эдуарда.

Кнут нахмурился.

— И ты привез его сюда? Почему бы мне не захватить маленького ублюдка в качестве заложника?

— Потому что он и есть ублюдок.

— Ага, — понимающе сказал он, — так он не будет королем Уэссекса?

— У Эдуарда есть другие сыновья.

— Надеюсь, мой сын удержит мои земли, — сказал Кнут, — возможно, так и будет. Он хороший мальчик. Но править должен сильнейший, лорд Утред, а не тот, кто вылез между ног королевы.

— Королева может думать иначе.

— Кого волнует, что думают жены? — небрежно произнес Кнут, но подозреваю, что он солгал. Он хотел, чтобы его сын унаследовал его земли и состояние. Все мы хотим этого, и я почувствовал гнев при мысли об отце Иуде.

Но, по крайней мере, у меня был второй сын, хороший сын, в то время как у Кнута был только один, и мальчик пропал. Кнут нарезал конское бедро и придвинул мне щедрую порцию.

— Почему твои люди не едят конину? — спросил он, заметив как много мяса осталось нетронутым.

— Их бог им не позволяет.

— В самом деле? — он взглянул так, как будто пытался понять, не шучу ли я.

— В самом деле. У них есть верховный колдун в Риме, они называют его Папой, и он сказал, что христианам не дозволено есть лошадей.

— Почему же?

— Потому что мы приносим лошадей в жертву Одину и Тору и едим их мясо. Поэтому они не должны.

— Тем больше достанется нам. Жаль, что их бог не учит их отказываться от женщин, — рассмеялся он. Ему всегда нравились шутки, и он удивил меня, рассказав сейчас одну из них.

— Знаешь, почему пердёж воняет?

— Нет.

— Чтобы глухие тоже могли им насладиться. — Он снова засмеялся, а я задавался вопросом, как человек, столь горько опечаленный пропавшей женой и детьми, может быть таким беззаботным.

Возможно, он прочитал мои мысли, потому что внезапно стал серьезен. — Так кто захватил мою жену и детей?

— Не знаю.

Он забарабанил пальцами по столу и спустя некоторое время сказал:

— Мои враги — все саксы, норвеги в Ирландии и скотты. Так что кто-то из них.

— Почему не другой датчанин?

— Они не осмелятся, — уверенно произнес он. — И я думаю, это были саксы.

— Почему?

— Кое-кто слышал их разговор. Они говорили на твоем дурацком языке.

— Есть саксы, служащие норвегам.

— Не так много. Так кто же захватил их?

— Кто-то, кто использует их как заложников.

— Кто?

— Не я.

— Почему-то я верю тебе. Может, я становлюсь старым и доверчивым, но сожалею, что сжег твой ​​дом и ослепил священника.

— Кнут Длинный меч извиняется? — насмешливо удивился я.

— Должно быть, я старею.

— А еще ты украл моих лошадей.

— Их я оставлю.

Он воткнул нож в ломоть сыра, отрезал кусок и посмотрел в конец зала, освещенного большим центральным очагом, вокруг которого спали около дюжины собак.

— Почему ты не захватил Беббанбург?

— А ты почему?

Он признал это коротким кивком. Как и все датчане севера, он жаждал заполучить Беббанбург, и я знал, что ему должно быть, интересно, как его можно захватить. Он пожал плечами.

— Мне нужно четыре сотни воинов.

— У тебя они есть, это у меня нет.

— И даже тогда они умрут, пробираясь по этому перешейку.

— А если я пойду его захватывать, — сказал я, — мне придется провести четыреста человек через твои земли, земли Сигурда Торрсона, а затем столкнуться с воинами моего дяди на этом перешейке.

— Твой дядя стар. Слышал, он болен.

— Отлично.

— Его сын унаследует крепость. Лучше он, чем ты.

— Лучше?

— Он не воин, как ты, — сказал Кнут. Он выдал комплимент неохотно, не глядя на меня. — Если я сделаю тебе одолжение, — продолжил он, все еще глядя на большой огонь в очаге, — ты сделаешь то же самое для меня?

— Возможно, — ответил я осторожно.

Он хлопнул по столу, напугав четырех собак, которые спали внизу, затем сделал знак одному из своих людей. Тот встал, Кнут указал на двери зала, и человек послушно вышел в ночь.

— Выясни, кто похитил мою жену и детей, — попросил Кнут.

— Если это сакс, то, может, я и смогу.

— Выясни, — отрезал он, — и, возможно, помоги мне получить их обратно. — Он сделал паузу, его светлые глаза осматривали зал. — Слышал, у тебя симпатичная дочь?

— Полагаю, да.

— Выдай её замуж за моего сына.

— Стиорра, должно быть, лет на десять старше Кнута Кнутсона.

— Ну и что? Он женится на ней не по любви, идиот, а ради альянса. Мы с тобой, лорд Утред, могли бы захватить весь этот остров.

— И что же мне делать с целым островом?

— Ты все еще на поводке у той сучки? — Кнут криво улыбнулся.

— Сучки?

— Этельфлед, — отрезал он.

— А кто держит поводок Кнута Длинного меча?

Он рассмеялся над этим, но ничего не ответил. Вместо этого он мотнул головой в сторону двери.

— А вот и другая твоя сучка. Ей не причинили вреда.

Человек, отправленный Кнутом, привел Сигунн, которая остановилась в дверях и с опаской осмотрелась вокруг, потом увидела меня на возвышении рядом с Кнутом. Она пробежала по залу, обогнула стол и обняла меня.

Кнут засмеялся над таким проявлением любви.

— Ты можешь остаться здесь, женщина, — сказал он Сигунн, — среди своих. Она ничего не ответила, только прижалась ко мне.

Кнут усмехнулся через ее плечо.

— Ты можешь идти, сакс, — сказал он, — но выясни, кто меня ненавидит. Выясни, кто захватил мою женщину и детей.

— Если смогу, — ответил я, но мне следовало лучше поразмыслить. Кто осмелится захватить семью Кнута Длинного Меча? Кто посмеет? Но я не подумал хорошенько. Я думал, что их захват наносил вред Кнуту, и я ошибался.

И там был Хэстен, принесший клятву Кнуту, но Хэстен был как Локи, бог-обманщик, и это должно было заставить меня задуматься, но вместо этого я пил, говорил и слушал шутки Кнута и песни арфиста о победах над саксами.

А на следующее утро я забрал Сигунн и поехал обратно на юг.




Глава вторая


Мой сын Утред. Казалось странным звать его так, по крайней мере, поначалу. Его звали Осберт почти двадцати лет, и мне пришлось приложить усилия, чтобы называть его новым именем.

Возможно, мой отец чувствовал то же самое, когда дал мне другое имя. Теперь, когда мы ехали прочь от Тамворсига, я подозвал Утреда.

— Ты еще не сражался в стене из щитов, — сказал я ему.

— Нет, отец.

— Ты не станешь мужчиной, пока не сделаешь это.

— Я бы хотел.

— Мне хотелось бы защитить тебя. Я уже потерял одного сына и не хочу потерять другого.

Мы молча ехали через влажные серые земли. Дул слабый ветер, мокрые листья свисали с деревьев под своей тяжестью. Урожай был плох. Наступали сумерки, и запад был залит серым светом, отражавшимся от покрытых лужами полей.

Две вороны медленно летели к облакам, что окутывали умирающее солнце.

— Я не смогу защищать тебя вечно. Рано или поздно тебе придется сражаться в стене из щитов. Ты должен проявить себя.

— Я знаю, отец.

Не вина моего сына, что он еще не проявил себя. Хрупкий мир, установившийся в Британии и похожий на сырой туман, означал, что воины оставались в своих домах.

Стычек было множество, но настоящих сражений не было с тех пор, как мы устроили датчанам бойню в Восточной Англии. Христианские священники любили повторять, что их бог даровал мир, потому что такова была его воля, но на самом деле это людям не доставало воли.

Король Эдуард Уэссекский был доволен и тем, что защитил унаследованное от отца, и выказывал мало амбиций прирастить эти земли. Этельред Мерсийский куксился в Глевекестре, а Кнут?

Он был великим воином, но осторожным, и, возможно, ему хватало и новой жены в качестве развлечения, но только теперь кто-то захватил эту жену и детей-близнецов.

— Мне нравится Кнут, — сказал я.

— Он был щедр.

Я проигнорировал эти слова. Кнут действительно был щедрым хозяином, но такова была обязанность лорда, хотя мне опять следовало поразмыслить более тщательно.

Пир в Тамворсиге был щедр, и он был подготовлен, а это означало, Кнут знал, что будет развлекать меня, а не убивать.

— Однажды нам придется его убить, — сказал я, — и его сына, если он когда-либо найдет его. Они стоят у нас на пути. Но на данный момент мы сделаем, что он просил. Мы узнаем, кто захватил его жену и детей.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем помогать ему? Он датчанин. Он наш враг.

— Я не сказал, что мы поможем ему, — проворчал я, — но кто бы ни захватил жену Кнута, он что-то замышляет. И я хочу знать, что именно.

— Как зовут жену Кнута?

— Я не спросил его, но слышал, что она красива. Не как эта маленькая пухлая швея, которую ты вспахиваешь каждую ночь. У нее лицо как поросячья задница.

— Я ей в лицо не смотрю, — произнес он и вздрогнул. — А Кнут сказал, что его жену захватили в Букестанесе?

— Так он и сказал.

— Разве это не далеко к северу?

— Довольно далеко.

— Значит, отряд саксов заехал настолько далеко в земли Кнута, и его не заметили или не напали?

— Я делал так однажды.

— Ты же лорд Утред, чародей, — сказал он, ухмыляясь.

— Я отправился туда, чтобы встретиться с колдуньей, — ответил я и вспомнил ту странную ночь и прекрасное создание, что пришло ко мне в видении. Эрция, так ее звали. Утром же там оказалась только старая карга Эльфадель.

— Она видит будущее, — сказал я, но Эльфадель нечего было рассказать мне о Беббанбурге, а именно об этом я хотел узнать. Я хотел услышать, что верну эту крепость, стану ее полноправным лордом. Я думал о своем дяде, старом и больном, и это злило меня.

Я не хотел, чтобы он умер до того, как я доберусь до него. Беббанбург. Он преследовал меня. Последние годы я провел в попытках собрать достаточно золота, чтобы отправиться на север и осадить эти великие стены, но неурожаи ударили по моим накоплениям.

— Я старею, — произнес я.

— Отец? — удивленно подал голос Утред.

— Если я не захвачу Беббанбург, — ответил я ему, — то это сделаешь ты. Забери мое тело и похорони там. Положи Вздох Змея в мою могилу.

— Ты сделаешь это, — заверил он.

— Я старею, — повторил я, и это было правдой. Я прожил вот уже более пятидесяти лет, в то время как большинство людей считали удачей дожить до сорока. И в тоже время, всё, что несла с собой старость — это мечты о смерти.

Было время, когда мы хотели лишь единой страны, свободной от датчан, земли англичан, но до сих пор норманны правят на севере, а саксонский юг заполнен священниками, которые учат подставлять другую щеку.

Интересно, что станет со страной после моей смерти. Начнет ли сын Кнута последнее великое завоевание, и дома будут сожжены, и церкви падут, а земля, которую Альфред хотел назвать Англией, станет зваться Данландией.

Осферт, незаконнорожденный сын Альфреда, пришпорил коня, чтобы догнать нас.

— Это странно, — сказал он.

— Странно? — переспросил я, витая в облаках и ничего не замечая, но сейчас, посмотрев вперед, я заметил, что небо на юге озарилось огненно-красным заревом, цветом пожара.

— Должно быть, дом еще тлеет, — произнес Осферт. Уже смеркалось, и небо было темным за исключением далекого запада и пожара на нашем юге. Пламя отражалось от облаков, на восток плыл столб дыма.

Мы были близко к дому, и дым плыл от Фагранфорды.

— Но так долго гореть не может, — озадаченно продолжил Осферт. — Пожар потух, когда мы уезжали.

— И с тех пор прошел дождь, — добавил мой сын.

На мгновение я подумал, что горит жнивьё, но это было глупо. До сбора урожая было еще далеко, так что я стукнул Молнию пятками, чтобы она прибавила шагу.

Большие копыта расплескивали воду из луж в колее, и я пустил коня в галоп. Этельстан, сидевший на более легкой и низкой лошади, промчался мимо. Я прокричал мальчишке, чтобы вернулся, но он продолжал скакать, притворившись, что не услышал.

— Он упрям, — неодобрительно заявил Осферт.

— Он и должен быть упрямым, — сказал я. Незаконнорожденный сын сам должен пробивать себе путь в жизни. Осферт это знал. Этельстан, как и Осферт, может, и был сыном короля, но не был сыном жены Эдуарда, а это делало его опасным для семьи. Он должен быть упрям.

Теперь мы находились уже на моих землях, и я срезал путь по мокрому лугу, через ручей, что орошал мои поля.

— Нет, — произнес я, не веря своим глазам, потому что горела мельница.

Водяная мельница, что я построил, теперь изрыгала пламя, а неподалеку от нее люди в черных рясах пританцовывали, как демоны. Этельстан, далеко нас опередивший, сдержал лошадь, чтобы посмотреть на остальные постройки за мельницей, охваченные пламенем.

Всё, что оставили нетронутым люди Кнута Ранульфсона, теперь горело: амбар, конюшни, коровник — всё, а рядом с ними приплясывали одетые в черное люди.

Среди них были мужчины и женщины. Множество. Были и дети, в возбуждении бегающие вокруг гудящего пламени. Послышались крики радости, когда рухнула крыша амбара и в темнеющие небеса полетели искры, и в языках пламени я разглядел яркие знамена, которые держали люди в черном.

— Священники, — сказал мой сын. Теперь я расслышал пение, пришпорил Молнию и сделал знак своим людям, так что мы поскакали галопом через заливной луг в сторону того места, что было мне домом.

И по мере приближения я увидел, как люди в черных рясах собрались вместе, и заметил блеск оружия. Там были сотни людей. Они улюлюкали, кричали, а над головами держали копья и мотыги, топоры и косы.

Я не видел щитов. Это был фирд — ополчение из простых людей, собравшихся, чтобы защищать свою землю, те люди, что защищали бы бурги, если бы пришли датчане, но сейчас они заняли мои земли и, увидев меня, выкрикивали оскорбления.

Человек в белом плаще верхом на серой лошади протиснулся через толпу. Он поднял руку, призывая к молчанию, а когда оно не наступило, повернул лошадь и закричал на разгневанную толпу.

Я слышал его голос, но не разобрал слова. Он успокоил людей, поглядев на них несколько мгновений, а потом развернул лошадь и пришпорил в мою сторону.

Я остановился. Мои люди встали в ряд по обе стороны от меня. Я рассматривал толпу, пытаясь найти знакомые лица, но никого не узнал. Моим соседям, по-видимому, не хватило духа участвовать в поджогах.

Всадник остановился в нескольких шагах от меня. Это был священник. Под белым плащом он носил черную рясу, а на темном полотне ярко сиял серебряный крест.

У него было вытянутое лицо, изрезанное морщинами, широкий рот, крючковатый нос и глубоко посаженные темные глаза под густыми черными бровями.

— Я епископ Вульфхед, — провозгласил он.

Наши глаза встретились, и я заметил скрытую под вызывающим поведением нервозность.

— Вульфхед из Херефорда, — добавил он, как будто имя епархии могло прибавить ему достоинства.

— Я слышал о Херефорде, — произнес я. Это был город на границе Мерсии и Уэльса, даже меньше, чем Глевекестр, и по каким-то причинам, ведомым лишь христианам, у этого города был епископ, а у городов большего размера не было.

Я слышал и о Вульфхеде. Он был одним из тех амбициозных священников, что нашептывают в уши короля. Может, он и был епископом Херефорда, но проводил время в Глевекестре в качестве щенка Этельреда.

Я посмотрел мимо него на группу людей, преградивших мне путь. Может, три сотни? Теперь я мог разглядеть несколько мечей, но большая часть оружия была крестьянскими инструментами.

Но все же три сотни людей, вооруженные деревянными топорами, косами и мотыгами, могли нанести смертельный ущерб моим шестидесяти восьми воинам.

— Посмотри на меня! — потребовал Вульфхед.

Я не сводил глаз с толпы и положил правую руку на рукоять Вздоха Змея.

— Не указывай мне, Вульфхед, — сказал я, не глядя на него.

— Я принес тебе указания, — величественно заявил он, — от всемогущего Бога и лорда Этельреда.

— Никому из них я не присягал, — ответил я, — так что их приказы ничего для меня не значат.

— Ты насмехаешься над Господом! — прокричал епископ достаточно громко, чтобы услышала толпа.

Люди что-то забубнили, а некоторые даже бросились вперед, чтобы напасть на моих людей.

Епископ Вульфхед тоже выдвинулся вперед. Теперь он проигнорировал меня и вместо этого обратился к моим воинам:

— Лорд Утред, — прокричал он, — объявлен изгоем церковью Господа нашего.

Он убил праведного аббата и ранил другого божьего человека! Его предписано изгнать с этой земли, а все люди, что последуют за ним, что присягнут ему в верности, тоже будут объявлены изгоями перед лицом церкви и людей!

Я молчал. Молния переступила тяжелыми копытами по мягкой земле, а лошадь епископа осторожно отодвинулась. Мои люди тоже молчали.

Некоторые из их жен и детей заметили нас и бежали через луг под защиту нашего оружия. Их дома горели. Я видел, как дым поднимается вверх с улицы на маленьком западном холме.

— Если вы хотите отправиться на небеса, — призвал моих людей епископ, — если хотите, чтобы ваши жены и дети наслаждались милостью Господа нашего, вы должны покинуть этого дурного человека!

Он указал на меня.

— Он проклят Господом, низвергнут в пучину тьмы! Он проклят! Он нечестивец! Проклят! Он мерзость перед лицом Господа! Мерзость!

Очевидно, ему нравилось это слово, потому что он повторил:

— Мерзость! И если вы останетесь с ним, если будете драться за него, то тоже будете прокляты, и жены ваши, и дети!

И вы, и они будете обречены на вечные муки ада! Потому вы освобождаетесь от ваших клятв ему! И теперь, если вы убьете его, это не будет грехом! Убийством этой мерзости вы заслужите Божью благодать.

Он склонял их к моему убийству, но ни один из моих воинов не пошевелился, чтобы напасть на меня, хотя толпа вновь воодушевилась и с криками двинулась вперед. Они пытались вселить друг в друга уверенность, чтобы наброситься на меня.

Я оглянулся и увидел, что мои воины не настроены драться с этой толпой разъяренных христиан, потому что их жены не искали защиту, как я решил раньше, а пытались оттащить их от меня, и я вспомнил, как отец Пирлиг однажды сказал, что женщины — самые истые верующие, и теперь я видел, что эти женщины, все христианки, пытались подорвать верность моих людей.

Что такое клятва? Обещание служить своему господину, но для христиан всегда были более важные клятвы. Мои боги не требовали клятв, но пригвожденный бог — больший ревнивец, чем иной любовник.

Он запрещает своим последователям иметь других богов, а ведь это же смешно! Но христиане пресмыкаются перед ним и забыли про других богов. Я видел, что мои люди колеблются.

Они взглянули на меня, а потом некоторые поскакали прочь, не в сторону разгоряченной толпы, а на запад, подальше от нее и от меня.

— Это твоя вина, — епископ Вульфхед снова подвел лошадь поближе ко мне. — Ты убил аббата Уитреда, праведного человека, люди божьи достаточно от тебя натерпелись.

Не все мои воины колебались. Некоторые, главным образом датчане, поскакали в мою сторону, так же поступил и Осферт.

— Ты христианин, — сказал я ему, — почему же ты меня не покинешь?

— Ты забыл, — отозвался он, — что Господь меня бросил. Я бастард, я уже проклят.

Мой сын и Этельстан тоже остались, но я боялся за младшего мальчика. Большинство моих людей были христианами, и они поскакали прочь, а мне угрожала толпа из сотен людей, поощряемая священниками и монахами.

— Язычники должны быть уничтожены! — услышал я выкрик чернобородого священника. — И он, и его женщина! Они поганят нашу землю! Мы все прокляты, пока они живы!

— Твои священники угрожают женщинам? — спросил я Вульфхеда. Сигунн находилась рядом со мной, верхом на маленькой серой кобыле. Я направил Молнию в сторону епископа, который дернул свою лошадь в сторону.

— Я дам ей меч, — сказал я ему, — и разрешу выпустить тебе вонючие кишки, ты, дерьмо мышиное.

Осферт поравнялся со мной и взял Молнию за поводья.

— Благоразумнее будет отступить, господин, — произнес он.

Я вытащил Вздох Змея. Теперь были уже глубокие сумерки, сияющее пурпуром небо на западе постепенно серело, пока не настала темнота, в которой через малюсенькие просветы в облаках засверкали звезды. Огни пожара отражались от широкого клинка Вздоха Змея.

— Может, сначала я сам убью епископа, — прорычал я и развернул Молнию в сторону Вульфхеда, который стукнул пятками, так что его лошадь скакнула в сторону, а всадник едва не выпал из седла.

— Господин! — возмущенно прокричал Осферт и пришпорил лошадь, чтобы помешать мне. Толпа решила, что мы вдвоем преследуем епископа, и бросилась вперед.

Они орали и визжали, размахивая своим примитивным оружием в пылу страсти и выполняя богоугодное дело, и я знал, что нас сомнут, но я тоже был зол и решил, что скорее пробью себе путь через эту толпу, чем дам им увидеть, как я сбегаю.

Потому я забыл о преследовании епископа и повернул лошадь навстречу толпе. И в этот момент протрубил рог.

Он взревел, а справа от меня, где сияющее солнце скрылось за западным горизонтом, промчалась галопом группа всадников, встав между мной и толпой.

Они носили кольчуги и держали копья или мечи, лица были скрыты нащечниками шлемов. Пламя отражалось в их шлемах, превращая их в окровавленных воинов-копьеносцев, из-под копыт их жеребцов разлетались комки грязи, когда они развернули лошадей в сторону толпы.

Один из воинов повернулся ко мне. Он рысью проскакал к Молнии с опущенными мечом, а затем поднял клинок в приветствии. Я заметил, что он улыбается.

— Что ты натворил, господин? — спросил он.

— Убил аббата.

— Значит, ты сделал его мучеником и святым, — весело произнес он, а потом повернулся в седле и посмотрел на толпу, которая прекратила движение, но по-прежнему выглядела угрожающей. — Наверное, ты решил, что они будут благодарны за очередного святого, да? Но они совсем не рады.

— Это произошло случайно, — заявил я.

— Эти случаи постоянно тебя находят, господин, — ухмыльнулся он. Это был мой друг Финан, командующий моими воинами в мое отсутствие, тот человек, который был послан на защиту Этельфлед.

Там была и сама Этельфлед, и злобное ворчание толпы утихло, когда она медленно подъехала и предстала перед людьми. Она сидела верхом на серой кобыле, одетая в белый плащ и с серебряным ободом на светлых волосах.

Она выглядела как королева, она и была дочерью короля, и в Мерсии ее любили. Епископ Вульфхед узнал ее и подъехал к ней, быстро и тихо что-то сказав, но она его проигнорировала. На меня она тоже не обратила внимания, повернулась к толпе и выпрямилась в седле.

Некоторое время она молчала. На серебре в ее волосах, на шее и тонких запястьях играли отражающиеся от горящих построек языки пламени. Я не видел ее лица, но очень хорошо его знал, знал эту ледяную суровость.

— Вы должны уйти, — заявила она как бы мимоходом.

Раздался ропот, и она повторила приказ громче.

— Вы уйдете! — она подождала, пока установится тишина. — Священники здесь и монахи там, они уведут вас.

Те из вас, кто пришел издалека и нуждается в пище и крове, найдут и то, и другое в Сиррекастре. А теперь идите! — она развернула лошадь, и епископ Вульфхед повернулся вслед за ней.

Я увидел, как он обратился к ней, а потом она подняла руку.

— Кто здесь отдает приказы, епископ, ты или я? — спросила она, и в этих словах звучал вызов.

Этельфлед не правила Мерсией. Господином Мерсии был ее муж, и если бы у него были яйца, то он мог бы объявить себя королем этой земли, но покорился Уэссексу.

Его выживание зависело от помощи западно-саксонских воинов, которые помогали ему лишь потому, что он взял Этельфлед в жены, а она была дочерью Альфреда, величайшего короля саксов, а также сестрой Эдуарда, ныне правящего Уэссексом.

Этельред ненавидел жену, но нуждался в ней, и ненавидел меня, потому что знал, что мы любовники, и епископ Вульфхед это тоже знал. В ответ на ее вызов он застыл, а потом бросил взгляд на меня, и я понял, что у него возникло искушение принять его и показать, что он хозяин этой мстительной толпы, но Этельфлед успокоила людей.

Здесь действительно правила она. Правила, потому что ее любили в Мерсии, и народ, что сжег мои владения, не хотел ее оскорбить. Епископу было все равно.

— Лорд Утред, — начал он, но был тут же прерван.

— Лорд Утред, — громко произнесла Этельфлед, так, чтобы ее расслышало как можно больше людей, — глупец.

Он нанес обиду Господу и человеку. Он объявлен изгоем! Но здесь не произойдет никакого кровопролития! Уже пролилось достаточно крови, хватит. А теперь уходите! — последние слова были адресованы епископу, но она взглянула на толпу и сделала жест, что все тоже должны уйти.

И они ушли. Конечно, присутствие воинов Этельфлед было достаточно убедительным, но таковой была также и ее уверенность и авторитет, перевесившие фанатизм священников и монахов, что поощряли толпу разрушить мои владения.

Они отправились прочь, оставив пожар освещать ночь. Остались только мои люди и те, кто присягнул Этельфлед, а она наконец повернулась ко мне и гневно на меня посмотрела.

— Глупец, — сказала она.

Я ничего не ответил. Просто сидел в седле, уставившись на огонь, а мое настроение было столь же унылым, как вересковые пустоши на севере. Внезапно я подумал о Беббанбурге, зажатом между диким северным морем и высокими голыми холмами.

— Аббат Уитред был достойным человеком, — сказала Этельфлед, — он заботился о бедных, кормил голодных и одевал нагих.

— Он напал на меня, — возразил я.

— А ты воин! Великий Утред! А он был монахом! — она перекрестилась. — Он выходец из Нортумбрии, твоей страны, датчане преследовали его там, но он сохранил веру! Он остался праведным, несмотря на презрение и ненависть язычников, и всё лишь для того, чтобы умереть от твоей руки!

— Я не хотел его убивать, — объяснил я.

— Но убил! И почему? Потому что твой сын стал священником?

— Он мне не сын.

— Ты большой глупец! Он твой сын, и ты должен им гордиться.

— Он мне не сын, — упрямо повторил я.

— А теперь он ничей сын, — она сплюнула. — У тебя всегда были враги в Мерсии, и теперь они победили. Взгляни на это! — она гневно показала на горящие постройки. — Этельред пошлет людей, чтобы схватить тебя, а христиане хотят твоей смерти.

— Твой муж не осмелится напасть на меня.

— О, он осмелится. У него теперь новая женщина. Она хочет моей смерти, и твоей тоже. Она хочет стать королевой Мерсии.

Я хмыкнул, но промолчал. Этельфлед говорила правду, конечно же. Ее муж, который ненавидел и ее, и меня, завел любовницу по имени Эдит, дочь тана с юга Мерсии, ходили слухи, что она столь же амбициозна, сколь и красива.

У нее был брат по имени Эрдвульф, командующий воинами Этельреда, и он был столь же одарен, сколь амбициозна его сестра.

Банда голодных валлийцев опустошала западные границы, и Эрдвульф погнался за ними, загнал в ловушку и уничтожил. Умный человек, как я слышал, на тридцать лет меня моложе и брат амбициозной женщины, желавшей стать королевой.

— Христиане победили, — сказала мне Этельфлед.

— Ты христианка.

Она проигнорировала эти слова. Вместо ответа она без всякого выражения посмотрела на пламя, а потом устало покачала головой.

— Все эти десять лет у нас был мир.

— Это не моя вина, — зло ответил я. — Я снова и снова просил дать мне людей. Мы бы захватили Честер, убили Хэстена и выгнали бы Кнута из северной Мерсии. Это не мир! Не будет мира, пока датчане не уберутся отсюда.

— Но у нас и правда мир, — настаивала она, — и ты не нужен христианам в мирное время. Если бы была война, все они желали бы, чтобы Утред из Беббанбурга сражался за них, но сейчас? Когда у нас мир?

Сейчас ты им не нужен, а они всегда хотели от тебя избавиться. Так что ты будешь делать? Ты зарезал одного из самых праведных людей в Мерсии!

— Праведных? — фыркнул я. — Он был просто глупцом, что затеял драку.

— А драка, которую он затеял, была дракой на твоей стороне! — сказала она с напором. — Аббат Уитред проповедовал о святом Освальде! У Уитреда было видение! А ты убил его!

Я ничего на это не ответил. По всей Британии распространялось это священное безумие, вера в то, что когда будет найдено тело святого Освальда, саксы объединятся, то есть те саксы, что находятся под правлением датчан, внезапно обретут свободу.

Нортумбрия, Восточная Англия и северная Мерсия очистятся от датских язычников, а все потому что кости расчлененного святого, умершего почти три сотни лет назад, будут собраны вместе.

Я знал абсолютно всё про святого Освальда. Когда-то он правил в Беббанбурге, и мой дядя, предатель Элфрик, владел одной рукой усопшего. Много лет назад я сопровождал голову святого в безопасное место, а всё остальное, как полагали, было похоронено в монастыре где-то на юге Нортумбрии.

— Уитред хотел того же, что и ты, — гневно произнесла Этельфлед, — хотел, чтобы саксы правили Нортумбрией!

— Я не хотел его убивать, — повторил я, — и я сожалею.

— Ты и должен сожалеть! Если останешься здесь, то придут две сотни копейщиков, и ты предстанешь перед судом.

— Я буду с ними сражаться.

Она ответила на это презрительным смехом.

— Каким образом?

— У нас с тобой больше двух сотен воинов, — сказал я.

— Ты редкостный глупец, если думаешь, что я велю своим людям драться против других мерсийцев.

Конечно, она не будет сражаться с мерсийцами. Мерсийцы любили ее, но эта любовь не собрала бы достаточно большую армию, чтобы победить ее мужа, потому что он раздавал золото, он был хлафордом и мог собрать тысячу людей.

Он был вынужден притворяться, что они с Этельфлед находятся в теплых отношениях, потому что боялся того, что может произойти, если выступит против нее в открытую. Ее брат, король Уэссекса, мог бы пожелать отомстить. Меня он тоже боялся, но церковь только что лишила меня огромной части моего могущества.

— Что ты будешь делать? — спросил я ее.

— Молиться, — ответила она, — и возьму твоих людей на службу, — она кивнула в сторону тех моих воинов, чья религия взяла верх над преданностью. — И буду вести себя тихо, не давая мужу причин уничтожить меня.

— Поедем со мной, — предложил я.

— И связать себя с изгоем и глупцом? — спросила она с горечью.

Я посмотрел в небо, покрытое пятнами дыма.

— Это твой муж послал людей, чтобы захватить семью Кнута Ранульфсона? — спросил я.

— Что он сделал? — изумилась она.

— Кто-то притворился мной и захватил его жену и детей.

Она нахмурилась.

— Откуда ты знаешь?

— Я только что вернулся из его дома.

— Я бы услышала, если бы Этельред учинил подобное, — сказала она. Среди придворных мужа у нее были свои шпионы, так же как и у него — среди ее окружения.

— Кто-то это сделал, — произнес я, — и то был не я.

— Другие датчане, — предположила Этельфлед.

Я вложил Вздох Змея обратно в ножны.

— Ты думаешь, что в Мерсии было так спокойно в последние десять лет, — сказал я, — потому что война окончена. Она не окончена. У Кнута Ранульфсона есть мечта, он хочет, чтобы она сбылась до того, как он состарится. Так что хорошенько присматривай за пограничными землями.

— Я этим уже и занимаюсь, — теперь ее голос звучал менее уверенно.

— Кто-то мутит воду, — заявил я. — Уверена, что это не Этельред?

— Он хочет атаковать Восточную Англию, — ответила она.

Настал мой черед удивиться.

— Чего он хочет?

— Напасть на Восточную Англию. Его новой женщине должны понравиться болота, — в ее голосе чувствовалась горечь.

Но нападение на Восточную Англию имело определенный смысл. Это было одно из потерянных королевств, отданных датчанам, и оно лежало рядом с Мерсией. Если Этельред смог бы захватить эти земли, то получил бы их трон и корону.

Он стал бы королем Этельредом, получил бы фирд Восточной Англии и ее танов и стал бы столь же могущественным, как его шурин, король Эдуард.

Но в нападении на Восточную Англию была одна проблема. Датчане к северу от Мерсии могли бы прийти на помощь. Это была бы уже не война между Мерсией и Восточной Англией, а война между Мерсией и всеми датчанами Британии, война, которая и Уэссекс вовлекла бы в сражение, опустошившее бы весь остров.

Если только не заставить датчан на севере сидеть тихо, а что могло бы лучше послужить этой цели, как не захват в заложники жены и детей Кнута, которыми он дорожил?

— Это наверняка Этельред, — произнес я.

Этельфлед покачала головой.

— Я бы это знала, коли так. И кроме того, он боится Кнута. Мы все его боимся, — она печально поглядела на горящие постройки. — Куда ты направишься?

— Подальше отсюда, — отозвался я.

Она протянула свою белую руку и притронулась к моей.

— Ты глупец, Утред.

— Знаю.

— Если будет война, — неуверенно произнесла она.

— Я вернусь.

— Обещаешь?

Я коротко кивнул.

— Если будет война, — сказал я, — я защищу тебя. Я поклялся в этом много лет назад, и мертвый аббат не изменит эту клятву.

Она повернулась, чтобы еще раз взглянуть на горящие постройки, и показалось, что от огней пожара ее глаза увлажнились.

— Я позабочусь о Стиорре, — пообещала она.

— Не позволяй ей выходить замуж.

— Она готова к этому, — возразила она и вновь обернулась ко мне. — Так как я тебя найду?

— Ты не найдешь, — ответил я. — Я сам найду тебя.

Она вздохнула, а потом развернулась в седле и сделала знак Этельстану.

— Ты едешь со мной, приказала она. Мальчик посмотрел на меня, и я кивнул.

— Так куда ты поедешь? — вновь спросила она.

— Подальше отсюда, — повторил я.

Но я уже знал. Я поеду в Беббанбург.

Нападение христиан оставило меня с тридцатью тремя воинами. Некоторые, как Осферт, Финан и мой сын, тоже были христианами, но большинство были датчанами или фризами, последователями Одина, Тора и других богов Асгарда.

Мы вырыли тайник с золотом, который я закопал под домом, а после этого в сопровождении жен и детей тех воинов, что остались мне верны, отправились на восток. На ночлег мы остановились в рощице неподалеку от Фагранфорды.

Со мной была Сигунн, но она нервничала и мало разговаривала. Все они нервничали при виде моего мрачного и злобного расположения духа, и только Финан осмелился заговорить:

— Так что случилось? — спросил он меня, когда занималась серая заря.

— Я уже рассказал. Я убил проклятого аббата.

— Уитреда. Того, что проповедовал о святом Освальде.

— Безумие, — сердито произнес я.

— Возможно, так и есть, — отозвался Финан.

— Конечно, это безумие! То, что осталось от Освальда, захоронено на территории датчан, а они уже давным давно превратили эти кости в пыль. Они не идиоты.

— Может, они выкопали его, — сказал Финан, — а может, и нет. Но иногда безумие срабатывает.

— Что это значит?

Он пожал плечами.

— Помню, в Ирландии был святой, который проповедовал, что если бы мы только смогли сыграть на барабане с помощью бедренной кости святой Аттракты, бедняжки, то дождь бы прекратился. Тогда были наводнения, знаешь ли. Я никогда не видел такие ливни. Даже утки от них устали.

— Что произошло?

— Это создание выкопали, постучали в барабан ее длинной костью, и дождь закончился.

— Он все равно когда-нибудь бы закончился, — буркнул я.

— Ага, наверное. Но если нет, то пришлось бы строить ковчег.

— Ладно, убийство того ублюдка было моей ошибкой, — признал я, — а теперь христиане хотят превратить мой череп в кубок для эля.

Настало серое утро. Ночью облака поредели, но сейчас они снова сомкнулись и плевались дождем. Мы ехали по тракту, что вел через мокрые поля с побитыми ливнем рожью, пшеницей и ячменем.

Мы направлялись в сторону Лундена, и справа я видел мерцание Темеза, медленно и угрюмо несущего свои воды к далекому морю.

— Христиане искали повод избавиться от тебя, — сказал Финан.

— Ты христианин, — заявил я, — так почему же ты остался со мной?

Он лениво усмехнулся.

— О чем объявляет один священник, другой отрицает. Значит, если я останусь с тобой, то отправлюсь в ад? Наверняка я и так туда отправлюсь, но я легко найду священника, который скажет нечто противоположное.

— Почему же Ситрик так не думает?

— Это всё женщины. Они больше боятся священников.

— А твоя женщина не боится?

— Я люблю ее, но она мной не командует. Кстати, она стерла колени в молитвах, — он снова усмехнулся. — А отец Кутберт хотел пойти с нами, бедняга.

— Слепой священник? — спросил я. — Какой прок от слепого священника? Лучше пусть отправляется с Этельфлед.

— Но он хотел остаться с тобой, — заявил Финан, — так что если священник этого хотел, то с моей стороны будет просто грехом не хотеть того же.

Он поколебался.

— Так что же мы делаем?

Я не хотел открывать Финану правду, что направляюсь в Беббанбург. Верил ли я в это сам? Чтобы взять Беббанбург, мне нужно было золото и сотни воинов, а я вел лишь тридцать три.

— Мы станем викингами, — произнес я вместо этого.

— Я подумал о том же. И мы вернемся.

— Вернемся?

— Это судьба, ведь так? В одно мгновение мы наслаждаемся солнечными лучами, а в следующее над нами проливается каждая темная туча христианского мира. Так значит, лорд Этельред желает отправиться на войну?

— Так я слышал.

— Этого хотят его женщина со своим братом. А когда он ввергнет Мерсию в хаос, они призовут нас обратно, спасти их жалкие жизни, — заявил Финан с полной уверенностью.

— А когда мы вернемся, они нас простят. Священники покроют слюнявыми поцелуями наши задницы, так что они нас простят.

Я улыбнулся в ответ. Мы с Финаном много лет были друзьями. Вместе попали в рабство, а потом стояли плечом к плечу в стене из щитов, и я взглянул на него и увидел, что из-под шерстяной шапки показались седые волосы. Его борода тоже поседела. Думаю, я выглядел так же.

— Мы состарились, — произнес я.

— Но не стали мудрее, а? — засмеялся он.

Мы проехали через несколько деревень и два городка, и я устал, гадая, послали ли священники гонцов с приказами напасть на нас, но никто не обращал на нас внимания.

Холодный ветер теперь дул с востока, принеся с собой очередной дождь. Я часто оглядывался, пытаясь понять, послал ли лорд Этельред за мной погоню, но никто так и не появился, так что я рассудил, что он доволен и тем, что изгнал меня из Мерсии.

Он был моим кузеном, мужем моей возлюбленной и моим врагом, и в то промозглое лето наконец-то одержал надо мной победу, которую так долго жаждал.

Нам понадобилось пять дней, чтобы добраться до Лундена. Мы ехали медленно, не только потому, что дороги были залиты водой, но и потому, что у нас не хватало лошадей, чтобы везти жен, детей, оружие, щиты и доспехи.

Мне всегда нравился Лунден. Это был мерзкое, задымленное и смердящее место, улицы утопали в дерьме. Даже река воняла, хотя именно река была причиной существования Лундена. Стоило отъехать чуть западнее, и ты попадал вглубь Мерсии и Уэссеса, а на востоке перед кораблями лежал весь остальной мир.

Торговцы приплывали в Лунден на кораблях, нагруженных маслом или кожами, пшеницей или сеном, рабами или драгоценностями. Он вроде бы был мерсийским городом, но Альфред позаботился о том, чтобы гарнизон состоял из войск западных саксов, и Этельред никогда бы не осмелился выступить против этого. Здесь было два города.

Сначала мы прибыли в новый, построенный саксами и протянувшийся вдоль северного берега широкого и неторопливого Темеза, и шли вперед по длинной улице, пробираясь между телегами и стадами по району мясников с кровавыми лужами в проходах между домами.

Ванны кожевенников находились к северу, воняя мочой и дерьмом, а потом мы свернули вниз к реке, что протекала между новым и старым городом, и меня захватили воспоминания. Здесь я сражался. Напротив нас возвышалась римская стена и римские ворота, где я отразил атаку датчан.

Потом мы направились вверх по холму, и стражи на воротах отошли в сторону, узнав меня. Я почти ожидал нападения, но вместо этого они склонили головы и поприветствовали меня, и я нагнулся, проезжая под арочными римскими воротами в старый город, город на холме, построенный римлянами из камня, кирпича и черепицы.

Мы, саксы, никогда не любили жить в старом городе. Он нас нервировал. Там обитали призраки, странные призраки, которых мы не могли понять, потому что они пришли из Рима. Не из христианского Рима, в этом не было сомнений.

Я знал дюжину человек, которые совершили это паломничество и вернулись, рассказывая о чудесном месте с колоннами, сводами и арками, от всех остались одни руины, и по разрушающимся камням бродили волки, а христианский Папа распространял свой яд из какого-то полуразрушенного дворца у смердящей реки, и всё это можно было понять.

Рим был просто еще одним Лунденом, только большего размера, но призраки лунденского старого города пришли из другого Рима, из города, обладавшего громадной мощью, из города, что властвовал над всем миром.

Его воины прошли от пустынь до снегов, сокрушив племена и страны, а потом без всяких причин, насколько я мог понять, эта власть пала. Огромные легионы ослабели, покоренные племена восстали, и слава великого города превратилась в руины. В Лундене произошло то же самое.

Это можно было увидеть! Великолепные постройки пребывали в запустении, и меня охватило, как это всегда случалось, чувство потери. Мы, саксы, строили из дерева и соломы, наши дома гнили под дождем и раздирались ветром, и не осталось в живых ни одного человека, что мог восстановить наследие римлян.

Мы погружались в хаос. Настанет конец мира, и он погрузится в хаос, когда боги начнут сражаться друг с другом, и я был убежден, и убежден до сих пор, что необъяснимый подъем христианства был первым знаком приближающегося конца. Мы как детские игрушки неслись по реке в убийственный водоворот.

Я направился к таверне около реки. Ее настоящее название было таверна Вулфреда, но все звали ее «Мертвый датчанин», потому что однажды приливом принесло мертвого датчанина, из которого торчала застрявшая в грязи гнилая палка, бывшая когда-то частью пристани.

Вулфред меня знал и удивился, что мне понадобилось пристанище в такой дыре, как его таверна, но милостиво скрыл свое удивление. Обычно я был гостем в королевском дворце, построенном на вершине холма, а теперь находился здесь, предлагая ему монеты.

— Я приехал, чтобы купить корабль, — сказал я ему.

— Их тут полно.

— И найти людей.

— Куча людей пожелает последовать за великим лордом Утредом, — ответил он.

В этом я сомневался. Было время, когда люди умоляли разрешить им присягнуть мне, зная, что я щедрый господин, но церковь распространила весть о том, что теперь я проклят, и страшась адовых мук, люди будут держаться поодаль.

— Но это неплохо, — сказал Финан той ночью.

— Почему?

— Потому что ублюдки, что захотят к нам присоединиться, не боятся мук ада, — он ухмыльнулся, обнажив три желтых зуба на голых деснах. — Нам нужны такие ублюдки, что и через ад продерутся.

— Мы это тоже можем сделать, — сказал я.

— Потому что я знаю, что у тебя на уме, — заявил он.

— Знаешь?

Он вытянулся на скамье, скосив глаза в сторону большой комнаты, где пил народ.

— Сколько лет мы уже вместе? — спросил он, но не стал дожидаться ответа. — И о чем ты мечтал все эти годы? И разве сейчас не самый подходящий момент?

— Почему сейчас?

— Потому что это будет последнее, что ублюдки ожидают, конечно же.

— Если я наберу пятьдесят человек, то это будет большой удачей, — произнес я.

— А сколько у твоего дяди?

— Три сотни? Может, больше?

Он со смехом посмотрел на меня.

— Но ты же думал о том, как туда войти, правда ведь?

Я дотронулся до висящего на шее молота в надежде, что старые боги все еще имеют власть над этим безумным увядающим миром.

— Да.

— Тогда да поможет Христос этим трем сотням, — сказал он, — потому что они обречены.

Это было безумие.

И, как и сказал Финан, иногда безумие срабатывает.

Он звался Получночником, странное имя для корабля, но Кенрик, тот человек, что его продал, сказал, что его построили из деревьев, срубленных в полночь.

— Это принесет кораблю удачу, — объяснил он.

На Полуночнике имелись скамьи для сорока четырех гребцов и сложенная мачта из ели, парус цвета грязи крепился пеньковыми веревками, а высокий нос украшала голова дракона.

Предыдущий хозяин разрисовал голову красным и черным, но краска выцвела, так что дракон выглядел так, как будто страдал цингой.

— Этот корабль приносит удачу, — сказал мне Кенрик. Это был коренастый широкоплечий человек, лысый и бородатый, который строил корабли на верфи чуть восточнее стен римского города.

У него было сорок или пятьдесят работников, некоторые из которых являлись рабами, они использовали тесла и пилы для постройки торговых судов, широких, тяжелых и тихоходных, но Полуночник был совсем из другого теста. Он был длинным, расширяясь к центру, плоским и с малой осадкой. Он был холеной зверюгой.

— Ты его построил? — спросил я.

— Он потерпел крушение, — ответил Кенрик.

— Когда?

— Год назад, в день святого Маркона. Ветер пригнал его с севера и вынес на отмель Сцепига.

Я прошел вдоль причала, осматривая Получночника. Его древесина потемнела, но это, должно быть, от недавних дождей.

— Он не выглядит поврежденным, — сказал я.

— Вдавило пару досок носовой обшивки, — отозвался Кенрик. — Ничего такого, что нельзя было бы починить за пару дней.

— Датский?

— Постройка фризская, — объяснил Кенрик. — Хороший крепкий дуб, лучше, чем датская дрянь.

— Так почему же команда его покинула?

— Глупые ублюдки высадились на берег, устроили лагерь и были схвачены людьми из Кента.

— Так почему же люди из Кента не забрали корабль себе?

— Потому что глупые ублюдки передрались друг с другом. Я спустился и обнаружил, что шестеро фризов еще живы, но двое из них умерло, бедняги, — он перекрестился.

— А те четверо?

Он показал большим пальцем в сторону рабов, занимающихся новым кораблем.

— Они назвали мне его имя. Если оно тебе не нравится, всегда можешь его поменять.

— Менять имя кораблю — это к несчастью, — сказал я.

— Нет, если девственница помочится на днище, — заявил Кенрик, а потом помолчал. — Что ж, с этим могут быть сложности.

— Я сохраню его имя, если куплю.

— Он отлично сделан, — неохотно признал Кенрик, как будто сомневаясь, что какой-то фриз может строить так же хорошо, как и он сам.

Но фризы были прославленными кораблестроителями. Корабли саксов были слишком тяжелы, как будто мы боялись моря, но фризы и норманны строили более легкие корабли, которые не рассекали волны, а будто парили над ними.

Это, конечно, была чепуха, даже такой изящный корабль, как Полуночник, был нагружен балластом из камней и мог парить над волнами не лучше, чем я летать, но в его строении было какое-то волшебство, из-за чего он казался легким.

— Я собирался продать его королю Эдуарду, — сказал Кенрик.

— Он не захотел?

— Недостаточно большой для него, — Кенрик с отвращением сплюнул. — Западные саксы всегда одинаковы. Им нужны большие корабли, а потом они удивляются, что не могут угнаться за датчанами. Так куда ты собрался?

— Во Фризию, — ответил я. — Может быть. Или на юг.

— Отправляйся на север, — предложил Кенрик.

— Зачем?

— На севере не очень-то много христиан, господин, — лукаво произнес он.

Значит, он знал. Может, он с должным уважением и называл меня господином, но знал, что удача повернулась ко мне спиной. Это повлияет на цену.

— Я становлюсь слишком стар для дождя, снега и льда, — заявил я, а потом спрыгнул на палубу Полуночника. Он затрепетал под моими ногами.

Это был боевой корабль, хищник, построенный из плотного фризского дуба.

— Когда его в последний раз конопатили? — спросил я Кенрика.

— Когда я чинил обшивку.

Я вытащил две палубные доски и посмотрел вниз, на камни балласта. Там плескалась вода, но это было неудивительно для корабля, которым не пользовались.

Имело значение лишь то, была ли это дождевая вода или соленая, принесенная вверх по реке приливом. Уровень воды был слишком низок, чтобы до нее дотянуться, так что я плюнул и наблюдал, как капля слюны плыла по темной воде, сделав вывод, что она пресная.

В соленой воде плевок растекается и исчезает. Значит, это был крепкий корабль. Вода в трюме была пресной и появилась из облаков, что плыли наверху, а не из моря снизу.

— Он очень прочный, — сказал Кенрик.

— Корпус нужно почистить.

Он пожал плечами.

— Я могу этим заняться, но верфь занята. У меня много работы.

Я могу найти какой-нибудь пляж и сам всё сделать между приливами. Я взглянул на эллинг Кенрика, где темнело маленькое торговое судно.

Оно была размером в половину Полуночника, но почти столь же широко. Похоже на бадью, созданную для перевозки тяжелых грузов вдоль побережья.

— Хочешь взамен это? — спросил Кенрик весело.

— Это одно из твоих?

— Я не строю такое дерьмо. Нет, оно принадлежит одному восточному саксу. Ублюдок задолжал мне. Я сломаю его и использую древесину.

— Так сколько за Полуночника?

Мы поторговались, но Кенрик знал, что может диктовать условия, и я переплатил. Мне также нужны были весла и веревки, но мы условились о цене, и Кенрик поплевал на руки и протянул одну из них мне. Я поколебался, а потом пожал его руку.

— Он твой, — объявил он, — и может, он принесет тебе удачу, господин.

Я стал владельцем Полуночника, корабля, что был построен из дерева, срубленного в полночь.

Я снова стал капитаном. И направлялся на север.




Часть вторая

Полуночник 





Глава третья


Я любил эту дорогу китов, эти длинные волны и ветер, окутывающий весь мир брызгами, любил, как нос корабля зарывается во вздымающееся море, и капли соленой воды на парусах и древесине, и зеленое сердце великого моря, что перекатывалось позади корабля и угрожающе поднималось, барашки на гребнях волн, и как уходит вверх корма, а корпус ныряет вперед, и море вскипает по бокам корабля, а волны прокатываются дальше.

Я любил носящихся над серой водой птиц, ветер, столь же дружественный, как и враг, поднимающиеся и опускающиеся весла. Я любил море. Я прожил довольно долго и был знаком с превратностями судьбы, заботами, что висели тяжким грузом на человеческой душе, и печалями, от которых появлялась седина в волосах и тяжесть на сердце, но все это отлетало прочь на дороге китов. Лишь в море человек ощущал себя по-настоящему свободным.

Понадобилось шесть дней, чтобы уладить дела в Лундене, главным из которых было найти место, где семьи моих воинов могли бы жить в безопасности. У меня были в Лундене друзья, и хотя христиане поклялись уничтожить и убить меня, Лунден был великодушным городом.

Его переулки были тем местом, где могли найти приют странники, и хотя там и происходили волнения, а священники проклинали других богов, большую часть времени жители были предоставлены сами себе. Я много лет провел в этом городе, командуя его гарнизоном и отстраивая римские стены старого города, и у меня здесь остались друзья, которые пообещали присматривать за нашими семьями.

Сигунн хотела поехать со мной, но мы направлялись туда, где клинки обагрятся кровью, а это не место для женщины. Кроме того, я не мог позволить ей поехать, раз запретил своим воинам брать с собой жен, так что она осталась с кошелём, наполненным золотом, и обещанием, что мы вернемся.

Мы купили соленую рыбу и мясо, заполнили бочонки элем и загрузили их на борт Полуночника, и лишь тогда отправились вниз по реке. Я оставил двоих воинов постарше охранять наши семьи, но четверо рабов-фризов, которые являлись частью команды потерпевшего крушение Полуночника, присоединились ко мне, так что я вел за собой тридцать пять воинов.

Мы воспользовались приливом, чтобы переплыть через широкие излучины, что так хорошо были мне знакомы, миновать грязевые отмели, где плавали водоросли и кричали птицы, пройти мимо Бамфлеота, где я одержал великую победу, вдохновившую поэтов и оставившую после себя заполненные кровью рвы, а потом ветер вынес нас в бескрайнее море.

Мы вытащили Полуночника на берег в небольшой бухте где-то на побережье Восточной Англии и потратили три дня, очищая корпус от водорослей и ракушек. Мы занимались этим во время отлива, сначала очистив одну сторону и законопатив швы, а потом воспользовались приливом, чтобы приподнять корабль и перевернуть на другой бок.

Потом мы вновь отправились в море. Выйдя на веслах из бухты, мы подняли парус и направили нос с головой дракона на север. Мы убрали весла, позволив восточному ветру нести нас, и я почувствовал ту радость, которая всегда наполняла меня, когда у меня был добрый корабль и быстрый ветер.

Я велел сыну взяться за рулевое весло, чтобы он привык чувствовать корабль. Поначалу, конечно, он нажимал на него или тянул слишком сильно или слишком поздно исправлял курс, так что Полуночник кренился или направлялся не в ту сторону, теряя скорость, но на второй день я увидел, что Утред улыбается про себя, и я понял, что он чувствует, как длинный корпус дрожит от движений его весла. Он выучился и стал получать от этого удовольствие.

Мы проводили ночи на суше, направляясь в какую-нибудь бухту на пустынном берегу, и возвращались в море с первыми лучами солнца. Нам встречалось мало кораблей, разве что рыбацкие лодки, который, завидев наш высокий нос, вытаскивали свои сети и яростно гребли к земле.

Мы проходили мимо, не обращая на них внимания. На третий день я увидел далеко на востоке мачту, а Финан, обладаюший глазами сокола, заметил ее в тот же момент и уже открыл рот, чтобы сообщить мне об этом, но я велел ему молчать, кивнув в сторону Утреда в качестве объяснения.

Финан ухмыльнулся. Большинство моих людей тоже заметили вдалеке корабль, но поняли мои намерения и промолчали. Получночник продвигался дальше, и мой сын с длинными волосами, закрывшими с порывом ветра лицо, с восхищением глядел на накатывающие волны.

Далекий корабль приближался. Его парус был сер, как низко нависающие облака. Парус был большим и широким, а полотно укреплено пеньковыми веревками.

Вероятно, это было не торговое судно, почти наверняка еще один длинный и быстрый корабль, предназначенный для сражений. Теперь моя команда наблюдала за ним, ожидая, когда над рваным горизонтом покажется его корпус, но Утред, нахмурившись, смотрел на болтающийся конец паруса.

— Разве его не следует привязать? — спросил он.

— Хорошая мысль, — ответил я. Он криво улыбнулся, довольный моим одобрением, но ничего не сделал.

— Отдай приказ, проклятый глупец! — заявил я тоном, от которого на его лице расплылась улыбка. — Ты же у руля.

Он отдал приказ, и два человека привязали парус, чтобы он больше не хлопал. Полуночник соскользнул вниз, а потом задрал нос на зеленой волне, и когда мы взобрались на ее гребень, я взглянул на восток и увидел нос приближающегося корабля.

Это была голова зверя, высокая и злобная. Потом корабль исчез в завесе принесенных ветром брызг.

— Какова главная обязанность кормчего? — спросил я сына.

— Оберегать свой корабль — быстро ответил он.

— И как он это делает?

Утред нахмурился. Он знал, что сделал что-то не так, но не понимал, что именно, а потом наконец заметил, что команда пристально всматривается куда-то на восток, и повернулся в том направлении.

— О Господи! — воскликнул он.

— Ты беспечный глупец, — рявкнул я на него. — Твоя задача в том, чтобы быть настороже.

Я увидел, что он разозлился из-за того, что я при всех его отчитал, но ничего не ответил.

— Это боевой корабль, — продолжал я, — и он уже давным давно нас заметил. Им стало любопытно, так что они плывут, чтобы нас обнюхать. Так что будем делать?

Он снова посмотрел на корабль. Теперь его нос был всё время виден, а вскоре мы сможем разглядеть и корпус.

— Он больше нашего, — сказал Утред.

— Вероятно, да.

— Значит, мы ничего не будем делать, — заявил он.

Это было правильное решение, я и сам принял его, увидев далекий корабль. Ему хотелось узнать, кто мы, а наши курсы пересекались, но когда они будут уже близко, то поймут, что мы опасны.

Мы плыли не на торговом судне с грузом шкур, керамики или чего-нибудь еще, что можно было бы украсть и продать, мы были воинами, и даже если та команда в два раза превосходила нас числом, это могло привести к потерям, которые ни один корабль не мог себе позволить.

— Мы будем придерживаться прежнего курса, — сказал я.

На север. На север, туда, где всё ещё правят старые боги, на север, где мир закован во льды, на север, в Беббанбург. Эта крепость нависала над бушующим морем, как пристанище богов.

Датчане захватили всю Нортумбрию, их короли правили в Эофервике, но им так никогда и не удалось покорить Беббанбург. Они желали его.

Они жаждали его, как кобель, почуявший течную суку, но у суки были клыки и когти. А у меня — лишь маленькая лодка и мечта завладеть тем, что не удалось завоевать даже армиям датчан.

— Он из Восточной Англии, — сказал Финан, подойдя ко мне. Незнакомец приближался, его нос торчал на приличном расстоянии, но был нацелен в нашу сторону, а так как корабль был больше, он продвигался быстрее Полуночника.

— Из Восточной Англии?

— Это не дракон, — Финан дернул подбородком в сторону корабля, — это то странное существо, что король Эорик ставил на все свои корабли. Лев.

Эорик был мертв, а Восточной Англией правил другой король, но, может быть, он сохранил старый символ.

— И там полная команда, — добавил Финан.

— Семьдесят человек? — предположил я.

— Около того.

Та команда была одета как для битвы — в кольчуги и шлемы, но я покачал головой, когда Финан спросил, стоит ли нам заняться подобными приготовлениями. Они увидят, что мы не торговцы.

Они могли бы попытаться нас запугать, но я по-прежнему сомневался, что они нас побеспокоят, и было мало толка переодеваться как для войны, если мы не желали битвы.

Корабль из Восточной Англии двигался быстро. Он прошел по дуге рядом с нами, а потом они свернули парус, чтобы замедлить ход, и корабль поравнялся с Полуночником.

— Кто вы? — прокричал высокий человек по-датски.

— Вульф Ранульфсон! — крикнул я в ответ, выдумав это имя.

— Откуда?

— Из Хайтабу! — прокричал я. Хайтабу был городом на юге Дании, что очень далеко от Восточной Англии.

— Что привело вас сюда?

— Мы сопровождали пару торговцев в Лунден, — сообщил я, — а теперь возвращаемся домой. А вы кто?

Казалось, вопрос его удивил. Он поколебался.

— Алджер! — всё же ответил он. — Мы служим королю Рэдвальду!

— Да даруют ему боги долгую жизнь! — смиренно выкрикнул я.

— Вы забрались слишком далеко на запад, если направляетесь в Хайтабу! — прорычал Алджер. Конечно, он был прав. Если бы мы шли на юг Дании, то пересекли бы море гораздо южнее, у побережья Фризии.

— Это всё ветер виноват!

Он замолчал. Некоторое время он наблюдал за нами, а потом дал приказ вернуть парус на место, и большой корабль прошел мимо.

— Кто такой Рэдвальд? — спросил Финан.

— Он правит Восточной Англией, — объяснил я, — и насколько я слышал, стар и болен и от него столько же проку, как шлюхе от скопца.

— А слабый король — это приглашение к войне, — объявил Финан. — Неудивительно, что это искушает Этельреда.

— Король Восточной Англии Этельред, — презрительно произнес я, но без сомнения, мой кузен желал получить этот титул, хотя нужен ли он был Восточной Англии — это другой вопрос. Это было странное королевство, скорее датское, чем христианское, что очень сбивало с толку, потому что большинство датчан поклонялись моим богам, а саксы — этому пригвожденному, но датчане Восточной Англии приняли христианство, в результате превратившись в ни то, ни сё.

Они были союзниками и Уэссекса, и Нортумбрии, а Уэссекс с Нортумбрией были естественными врагами, и это означало, что Восточная Англия пыталась лизать один зад и целовать другой.

И они были слабы. Старый король Эорик попытался угодить датчанам севера, напав на Уэссекс, и многие его крупнейшие вассалы погибли во время резни.

То была моя резня. Моя битва, и воспоминания о ней наполнили меня яростью из-за предательства. Я столько раз сражался за христиан, убивал их врагов и защищал их земли, а теперь они выплюнули меня, как кусок мерзкого хряща изо рта.

Алджер направил нос своего корабля поперек нашего курса. Он специально подвел своей большой корабль ближе к нам, возможно, в последний момент пожелав нас задержать, но я рявкнул на Утреда, чтобы держал курс, и наш нос проскользнул на расстоянии меча от рулевого весла Алджера.

Мы были достаточно близко, чтобы почуять запах его корабля, даже несмотря на то, что находились с наветренной стороны. Я помахал ему рукой, а потом смотрел, как он снова разворачивает нос корабля на север. Он поравнялся с нами, но я посчитал, что это просто от скуки.

Он оставался поблизости еще около часа, а потом большой корабль повернул, ветер с кормы наполнил парус, и лодка направилась к далекой земле.

В ту ночь мы остались в море. Земли не было видно, хотя я знал, что она лежала не так далеко к западу. Мы свернули большой парус и предоставили Полуночнику возможность нырять по коротким и крутым волнам, покрывавшими палубу холодными брызгами.

Я стоял у руля большую часть ночи, Утред присел рядом, и я рассказывал ему истории о Гримнире, том, что в маске.

— На самом деле это был Один, — сказал я, — но когда бог хотел спуститься в мир людей, он надевал эту маску и брал новое имя.

— Так делал Иисус, — отозвался он.

— Носил маску?

— Жил среди людей.

— Боги могут делать всё, что пожелают, — заявил я, — но с этого момента мы тоже носим маски. Ты не упоминаешь мое или свое имя. Я — Вульф Ранульфсон, а ты — Ранульф Вульфсон.

— Куда мы направляемся? — поинтересовался он.

— Ты знаешь, куда мы направляемся.

— В Беббанбург, — уныло произнес он.

— Который принадлежит нам, — добавил я. — Ты помнишь Беокку?

— Конечно.

— Он дал мне хартию, — сказал я. Дорогой отец Беокка, такой уродливый калека и такой преданный. Он был моим наставником в детстве, другом короля Альфреда и достойным мужем.

Он умер не так давно, и его скрюченные кости захоронили в церкви Винтанкестера, рядом с могилой любимого им Альфреда, но незадолго до смерти он послал мне хартию, доказывающую, что я являюсь хозяином Беббанбурга, хотя никому из живущих на этом свете не нужно было видеть эту хартию, чтобы удостовериться в том, что я — полноправный господин этой крепости.

Мой отец умер, когда я был еще ребенком, и мой дядя занял Беббанбург, и никакие чернила на пергаменте его бы оттуда не выгнали. У него были мечи и копья, а у меня — Полуночник и горстка воинов.

— Мы происходим от Одина, — объяснил я Утреду.

— Я знаю, отец, — терпеливо ответил он. Я столько раз рассказывал ему о наших предках, но христианские священники сделали его подозрительным к моим заявлениям.

— В нас течет кровь богов, — сказал я. — Однажды Один возлег с женщиной, и мы произошли от нее. А когда мы достигнем Беббанбурга, то будем сражаться, как боги.

Это Гримесби натолкнул меня на мысли о Гримнире. Гримесби был поселением, лежащим недалеко от моря на южном берегу Хамбра.

В легендах говорилось, что Один построил там дом, хотя зачем кому-либо из богов могло понадобиться строить дом на этом продуваемом ветром клочке болота, было за пределами моего понимания, но это поселение предоставляло прекрасное укрытие в широком устье реки во время опустошительных штормов.

Гримесби был нортумбрийским городом. Было время, когда короли Мерсии правили всеми землями до Хамбра, и Гримесби являлся одним из самых северных их владений, но те дни давно миновали.

Теперь Гримесби находился под владычеством датчан, хотя как и все морские порты, он приветствовал каждого странника, будь то датчанин, сакс, фриз или даже скотт.

Войти в такой маленький порт было рискованно, потому что я не сомневался, что мой дядя прислушивается ко всем новостям о моем продвижении на север, а в Гримесби у него наверняка были люди, которым платили за то, чтобы передавали новости в Беббанбург.

Но мне тоже нужно было узнать новости, так что пришлось рискнуть и причалить в Гримесби, потому что эту гавань часто посещали моряки, а некоторые из них наверняка знали, что происходит за высокими стенами Беббанбурга.

Я попытаюсь снизить риск, притворившись Гримниром. Я надену маску. Я стану Вульфом Ранульфсоном из Хайтабу.

Я передал сыну рулевое весло.

— Мы пойдем на запад? — спросил он.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— Мы не видим землю. Как мы найдем Гримесби?

— Это просто, — ответил я.

— Как?

— Когда увидишь два или три корабля, ты поймешь.

Гримесби лежал на берегу Хамбра, а эта река служила для многих тысяч датчан способом добраться до Британии. Я был уверен, что мы увидим корабли, и так и произошло.

Через час после того, как Утред задал этот вопрос, мы обнаружили шесть кораблей, плывущих на запад и два — идущих на веслах на восток, и их присутствие сказало мне, что я пришел в нужное место, на тот морской путь, что вел из Фризии и Дании к Хамбру.

— Шесть! — воскликнул Финан.

Его удивление было вполне искренним. Все шесть кораблей, направляющиеся в Британию, были боевыми, и как я подозревал, на всех были серьезные команды.

Воины приплывали из-за моря, потому что разнеслись слухи, что там есть чем поживиться, или потому что их вызвал Кнут.

— Мирное время приходит к концу, — сказал я.

— Они будут умолять тебя вернуться, — отозвался Финан.

— Сначала пусть поцелуют мою языческую задницу.

Финан хихикнул, а потом бросил на меня загадочный взгляд.

— Вульф Ранульфсон, — произнес он. — Почему ты выбрал это имя?

— А почему бы нет? — я пожал плечами. — Мне пришлось выдумать имя, так почему не такое?

— Кнут Ранульфсон? — предположил он. — И Вульф? Мне просто кажется странным, что ты выбрал его имя.

— Я не раздумывал, — отметил я пренебрежительно.

— Либо ты подумал о нем, — заявил Финан, — и решил, что он направляется на юг?

— Скоро так и будет, — мрачно подтвердил я.

— И они смогут поцеловать твою языческую задницу, — сказал он. — Что если леди Этельфлед призовет тебя?

Я улыбнулся, но ничего не ответил. Теперь земля была уже видна, серая полоска в сером море, и я взял рулевое весло из рук Утреда. Я так часто путешествовал по Хамбру, но ни разу не заходил в Гримесби.

Мы по-прежнему шли под парусом, и Полуночник свернул в устье реки с востока, миновал длинную песчаную отмель, что звалась Вороний Клюв.

Море разбивалось белой пеной об этот песок, на котором чернели обглоданные скелеты кораблей, но когда мы миновали оконечность отмели, вода успокоилась, волны улеглись, мы зашли в реку. Здесь она была широка, ее серые воды разлились под серым небом, с которого ветер разогнал облака.

Гримесби лежал на южном берегу. Мы убрали парус, и мои люди заворчали, вставляя на место весла. Они всегда ворчали.

Мне не встречалась команда, которая не ворчала бы, когда ей приходится садиться на весла, но всё же они налегли, и Полуночник скользнул мимо торчащих из воды ивовых слег, отмечавших скрытые отмели, где устанавливали садки для рыб — клубок из черных сетей, а потом мы вошли в бухту Гримесби, где уже находилось множество маленьких рыбацких лодок и полдюжины больших кораблей. Два из них были похожи на Полуночника — корабли, предназначенные для сражений, а остальные были торговыми судами, и все они были привязаны к длинному причалу из темного дерева.

— Причал выглядит гнилым, — заметил Финан.

— Возможно, так и есть, — отозвался я.

За причалом лежала деревушка, деревянные дома были столь же темны, как и причал. Над глинистым берегом растекался дым, там коптилась рыба или вываривалась соль.

Между двумя большими кораблями образовался проем, едва достаточный для того, чтобы Получночник мог подойти к причалу.

— Ты ни за что не проведешь его в эту щель, — заявил Финан.

— Правда?

— Только задев один из двух кораблей.

— С легкостью, — сказал я. Финан засмеялся, а я замедлил ритм весел, так что Полуночник плыл очень медленно.

— Ставлю два западносаксонских шиллинга на то, что ты не пройдешь, не задев один из этих кораблей, — объявил Финан.

— Принимаю, — я протянул руку. Он хлопнул по ней, а я приказал поднять весла, чтобы Полуночник на малой скорости вошел в проем. На берегу я не заметил никого, кроме мальчишек, отгоняющих чаек от связок сушеной рыбы, но я знал, что за мной наблюдают.

Даже удивительно, насколько для нас важно показать свои умения на море. Как важно, что подумают люди, которых мы даже не увидим. Полуночник скользнул ближе с поднятыми веслами, которые как клинки пронзали серое небо, его нос направился к корме длинного боевого корабля.

— Ты столкнешься с ним, — радостно произнес Финан.

Я налег на рулевое весло, как будто решив, что он прав, а потом мы обогнули корабль, и Полуночник вошел в проем, используя остатки набранной скорости, хотя если бы я рассчитал неправильно, мы бы либо не добрались до причала, либо наткнулись бы на него корпусом, но Полуночник пристал к нужному месту так мягко, как только мог пожелать любой моряк, он уже не двигался, когда первый человек спрыгнул на причал и схватил брошенную с кормы веревку.

За ним последовал еще один, держащий веревку с носа корабля, и борт Полуночника коснулся одного из столбов причала так мягко, что его корпус почти не дрогнул. Я отпустил рулевое весло, ухмыльнулся и протянул руку.

— Два шиллинга, ирландский ублюдок.

— Просто повезло, — проворчал Финан, вытаскивая монеты из кошеля.

Вся команда улыбалась.

— Меня зовут, — объявил я им, — Вульф Ранульфсон из Хайтабу! Если вы никогда не были в Хайтабу, говорите, что я нанял вас в Лундене.

Я указал на своего сына:

— Он — Ранульф Вульфсон, и мы зашли сюда пополнить запасы перед тем, как отправиться через море домой.

По расшатанным мосткам, что вели к причалу через полосу грязи, к нам направлялись двое. Оба в плащах и с мечами. Я взобрался на дощатый настил и отправился им навстречу. Они выглядели спокойными.

— Очередной дождливый день! — поприветствовал меня один из них.

— Да? — спросил я. Никакого дождя не было, хотя и висели темные тучи.

— Наверняка!

— Он считает, что его кости могут предсказывать погоду, — сказал второй.

— Дождь точно скоро польется. Я Рульф, городской голова, и если твой корабль тут причалил, тебе придется мне заплатить!

— Сколько?

— Было бы неплохо всё, что имеешь, но сойдемся на одном серебряном пенни в день.

Итак, они были честны. Я дал им два кусочка, отрезанных от серебряного браслета, и Рульф положил их в кошель.

— Кто твой господин? — спросил я.

— Ярл Сигурд.

— Сигурд Торрсон?

— Он самый, и он справедлив.

— Я слышал о нем, — сказал я. Я не только слышал о нем, но и убил его сына в последней великой битве между датчанами и саксами. Сигурд меня ненавидел и являлся ближайшим другом и союзником Кнута.

— И смею сказать, не слышал ничего плохого, — заявил Рульф, а потом двинулся, чтобы взглянуть на Полуночника. — А каково твое имя?

Он считал моих людей и отметил щиты и мечи, сложенные посередине корабля.

— Вульф Ранульфсон, — сказал я, — идем из Лундена домой в Хайтабу.

— Вы не ищете неприятностей?

— Мы всегда ищем неприятностей, но сейчас нам нужен эль и пища.

Он ухмыльнулся.

— Ты знаешь правила, Вульф Ранульфсон. Никакого оружия в городе, — он мотнул головой в сторону длинного низкого строения с покрытой темным тростником крышей. — Это таверна. Здесь стоят два корабля из Фризии, лучше не вступай с ними в драку.

— Мы здесь не для драки, — объявил я.

— Иначе тебя будет преследовать ярл Сигурд, а ты ведь не хочешь этого.

Таверна была большой, а город маленьким. В Гримесби не было стен, лишь смердящий ров окружал сбившиеся в кучу домишки. Это был рыбацкий город, и по моим предположениям, большинство мужчин отправились на богатые уловом морские берега.

Дома стояли близко, как будто пытаясь защитить друг друга от штормов, что, должно быть, накатывались от близкого моря. Самыми большими постройками являлись склады, наполненные товарами для моряков — там были пеньковые веревки, копченая рыба, соленое мясо, сухая древесина, весла, ножи для разделки рыбы, крюки, штыри для уключин, конский волос для заделки швов — всё, что могло понадобиться укрывшемуся от непогоды кораблю для ремонта и обновления припасов.

Это был не просто рыбацкий порт, это был город для путешественников, место, что давало приют кораблям, шныряющим вдоль побережья, и именно потому я и пришел сюда.

Мне нужны были новости, и я ожидал их здесь получить у какого-нибудь другого зашедшего сюда корабля, что означало долгий день в таверне. Я оставил Полуночника под командованием Осферта, сказав ему, что он может отпусткать команду на берег небольшими группами.

— Никаких драк! — предупредил я их, а потом мы с Финаном последовали за Рульфом и его спутником вдоль причала.

Увидев, что мы следуем за ним, Рульф дружелюбно нас подождал.

— Вам нужно пополнить запасы? — спросил он.

— Свежий эль, может, немного хлеба.

— В таверне найдете и то, и другое. А если я для чего-нибудь вам понадоблюсь, то найдете меня в доме рядом с церковью.

— С церковью? — удивился я.

— Спереди прибит крест, ты его не пропустишь.

— Ярл Сигурд дозволяет здесь эту чепуху? — спросил я.

— Он не возражает. К нам заходит много кораблей христиан, их команды хотят помолиться. А они тратят в городе деньги, так что почему бы не устроить им радушный прием? А священник платит ярлу арендную плату за дом.

— Он пытается тебе проповедовать?

Рульф засмеялся.

— Он знает, что я прибью его уши к собственному кресту, если он на это решится.

Пошел дождь, тот колючий косой дождь, что принесло море. Мы с Финаном обошли город, следуя по берегу рва. На юг через него вела мощеная дорога, а на столбе на противоположной стороне рва висел скелет.

— Вор, наверное, — сказал Финан.

Я взглянул через залитую дождем болотистую местность и запечатлел ее в своей памяти, потому что никогда не знаешь, где придется сражаться, хотя я надеялся, что тут мне драться не придется.

Это было мрачное и сырое место, но оно предоставляло укрытие от штормов, которые могли превратить море в бело-серый хаос.

Мы с Финаном устроились в таверне, эль там был кислым, а хлеб как камень, но рыбный суп — свеж и наварист. Над большой комнатой низко нависали балки, а тепло расходилось от огромного очага в центре, сложенного из прибитых морем бревен, и хотя еще не наступил даже полдень, здесь было полно народу.

Тут были датчане, фризы и саксы. Мужчины пели, а шлюхи работали у длинных столов, уводя своих мужчин вверх по лестнице на чердак, пристроенный с одной стороны, и вызывая радостные возгласы, когда доски на полу чердака подпрыгивали вверх и вниз и с них сыпалась пыль прямо в кружки с элем.

Я прислушивался к разговорам, но не услышал ни одного о том, что кто-то идет на юг вдоль побережья Нортумбрии. Мне нужен был человек, что побывал в Беббанбурге, и я намеревался ждать сколько понадобится, пока не разыщу его.

Но вместо этого он сам нашел меня. После полудня в дверь таверны вошел священник, я предположил, что это тот священник, что занимает маленькую церковь в центре города, он отряхнул капли дождя со своего плаща. У него было два крепких спутника, следующих за ним от стола к столу.

Он был уже стариком, тощим и седым, в поношенной черной рясе в пятнах как будто от рвоты. У него была всклокоченная борода и сальные волосы, но приветливая улыбка и проницательные глаза.

Он посмотрел в нашу сторону и, увидев крест на шее Финана, подтащил к нашему столу скамью, что стояла около используемой шлюхами лестницы.

— Меня зовут отец Бирнйольф, — представился он Финану, а кто ты?

Финан не назвал свое имя. Он просто улыбнулся, пристально посмотрев на священника и ничего не ответил.

— Отец Бирнйольф, — поспешил продолжить священник, как будто и не просил Финана назвать свое имя, — а ты только что приехал в наш город, сын мой?

— Проезжал мимо, отец, проезжал мимо.

— Тогда, может, ты будешь так добр, что у тебя найдется монета для работы Господа в этом месте? — спросил священник, протянув кувшин для пожертвований. Двое его спутников, грозно выглядящие воины в кожаных безрукавках, с широкими поясами и длинными ножами, встали по бокам от него. Ни один не улыбался.

— А если нет? — спросил Финан.

— Тогда Господь все равно благословит тебя, — ответил отец Бирнйольф. Он был датчанином, и это меня возмутило. Мне всё ещё было трудно поверить, что кто-то из датчан может быть христианином, не говоря уже о том, что священником.

Он моргнул, посмотрев на мой молот, и сделал шаг назад.

— Я не хотел никого обидеть, — смиренно произнес он, — просто делаю Божью работу.

— Как и они, — отозвался я, взглянув на доски на полу чердака, что прогибались и скрипели.

В ответ он рассмеялся, а потом снова посмотрел на Финана.

— Если ты можешь помочь церкви, сын мой, Господь благословит тебя.

Финан порылся в кошеле и выудил оттуда монету, а священник осенил его крестным знамением. Очевидно, он подходил лишь к путешественникам-христианам, а двое его спутников охраняли его от поползновений язычников.

— Сколько ты платишь ярлу Сигурду за аренду? — спросил я его. Мне было любопытно и я надеялся, что Сигурд берет огромную сумму.

— Я ничего не плачу, благодарение Господу. Это делает лорд Элфрик. Я собираю пожертвования для бедных.

— Лорд Элфрик? — спросил я, надеясь, что в моем голосе не было слышно удивления.

Священник протянул руку за монетой Финана.

— Элфрик из Берниции, — объяснил он. — Он наш покровитель, и щедрый покровитель. Я только что посетил его, — он показал на пятна на своей рясе, как будто они объясняли его визит к Элфрику.

Элфрик из Берниции! Когда-то существовало королевство под названием Берниция, и моя семья правила им, но оно давно исчезло, было завоевано Нортумбрией, а всё, что от него осталось — это огромная крепость Беббанбург и прилегающие к ней земли.

Но мой дядя любил называть себя Элфриком Берницийским. Я удивлялся, почему он не величал себя королем.

— И что сделал Элфрик, — спросил я, — облил тебя помоями с кухни?

— Я всегда страдаю от морской болезни, — объяснил священник с улыбкой. — О Боже, я просто ненавижу корабли. Они ведь двигаются, знаешь ли. Вверх и вниз! Вверх и вниз, пока твой желудок больше не может это выдерживать, а потом ты мечешь всю добрую пищу на корм рыбам.

Но лорд Элфрик хочет, чтобы я посещал его три раза в год, так что мне приходится это выдерживать, — он опустил монету в кувшин. — Благословляю тебя, сын мой, — сказал он Финану.

Финан улыбнулся:

— Есть верное средство от морской болезни.

— О Боже, правда? — отец Бирнйольф с нетерпением взглянул на ирландца. — Скажи мне, сын мой.

— Сидеть под деревом.

— Ты насмехаешься надо мной, сын мой, насмехаешься, — священник вздохнул, а потом изумленно посмотрел на меня. И неудивительно. Я только что бросил на стол золотую монету.

— Сядь и выпей эля, — сказал я ему.

Он поколебался. Язычники его нервировали, но золото искушало.

— Хвала Господу, — произнес он и сел на скамью напротив.

Я посмотрел на двоих его спутников. Они были крупными, с черными руками, вымазанными в смоле, которой пропитывали рыбацкие сети. Один выглядел особенно грозно, у него был приплюснутый нос и обветренное лицо, а кулаки размером с боевой молот.

— Я не собираюсь убивать вашего священника, — сказал я им, — так что нет нужды стоять здесь как пара буйволов. Идите и выпейте эля.

Один из них взглянул на отца Бирнйольфа, кивнувшего в знак согласия, и оба отправились прочь.

— У них добрая душа, — заявил отец Бирнйольф, — и им нравится хранить мое тело в целости.

— Рыбаки?

— Рыбаки, — ответил он, — последователи Господа нашего.

Удивительно, что у одного из последователей пригвожденного бога был приплюснутый нос, покрытые шрамами щеки и бледные глаза. Рыбаки — это прочная порода. Я наблюдал, как те двое уселись за стол, а потом крутанул монету перед глазами священника.

Золото блестнуло, а потом тренькнуло, перестав крутиться. Монета со звоном упала. Я немного подтолкнул ее в сторону священника.

Финан попросил еще один кувшин и разлил его.

— Я слышал, — сказал я отцу Бирнйольфу, — что лорд Элфрик платит за воинов.

Он уставился на монету.

— Что ты слышал?

— Что Беббанбург — это крепость, на которую невозможно напасть, но у Элфрика нет собственных кораблей.

— У него есть два, — осторожно произнес отец Бирнйольф.

— Чтобы патрулировать побережье?

— Отпугивать пиратов. И да, время от времени от нанимает другие корабли. Двух не всегда хватает.

— Я подумывал, — сказал я, снова поставив монету на ребро и закрутив, — может, направиться в Беббанбург. Если он дружелюбно относится к тем, кто не христианин.

— Он относится дружелюбно, да, — он помолчал, а потом поправился, — может, и не по-дружески, но он справедлив. Он обращается со всеми достойно.

— Расскажи мне о нем, — попросил я.

Монета вспыхнула отраженным светом.

— Он нездоров, — ответил отец Бирнйольф, — но его сын — способный муж.

— И как зовут его сына? — спросил я. Конечно, я знал ответ. Элфрик был моим дядей, укравшим у меня Беббанбург, а имя его сына было Утред.

— Его зовут Утредом, — сказал отец Бирнйольф, — и сын его носит то же имя, чудесный мальчик! Всего десяти лет от роду, но крепкий и смелый, хороший парень!

— И тоже зовется Утредом?

— Это старое семейное имя.

— У него только один сын? — спросил я.

— У него было трое, но младшие умерли, — отец Бирнйольф перекрестился. — А старший жив, милостию Господа.

Вот ублюдок, подумал я, имея в виду Элфрика. Назвал своего сына Утредом, а тот назвал так своего сына, потому что Утреды — лорды Беббанбурга.

Но Утред — это я, и Беббанбург мой, а Элфрик, назвав сына Утредом, объявил всему свету, что я потерял крепость и что теперь до конца времен ей будет владеть его семья.

— Так как мне туда добраться? — спросил я. — Там есть бухта?

И отец Бирнйольф, не отрывая взгляда от монеты, рассказал мне то, что я уже знал, и то, чего пока не знал. Он рассказал, что нам понадобится преодолеть узкий проход к северу от крепости и провести Полуночника в неглубокую бухту, что лежала под защитой высокой скалы, на которой построен Беббанбург.

Он сказал, что нам позволят причалить, но чтобы увидеться с лордом Элфриком нам понадобится подняться по тропе до первых ворот, называемых Нижними воротами. Они огромные, по его словам, и вдобавок укреплены каменными стенами.

Через Нижние ворота мы попадем на обширное пространство, где находятся кузница и конюшни, а за ними еще одна крутая тропа взбирается к Верхним воротам, защищающим дом Элфрика, жилые помещения, арсенал и сторожевую башню.

— Там есть еще каменные стены? — поинтересовался я.

— Да, лорд Элфрик воздвиг там каменные стены. Никто не сможет через них пройти.

— И у него есть воины?

— В крепости живут сорок или пятьдесят человек. Конечно, у него есть и другие люди, но они пашут его земли или живут в собственных домах.

Теперь я знал всё. Мой дядя мог собрать грозное войско, но большая его часть жила на ближайших фермах.

Понадобится по меньшей мере день или два, чтобы собрать эти сотни людей, и это значило, что я буду иметь дело с хускарлами, с сорока или пятьюдесятью тренированными воинами, чья задача заключалась в том, чтобы не сбылся кошмар Элфрика. Его кошмаром был я.

— Значит, вскоре ты отправишься на север? — спросил отец Бирнйольф.

Я проигнорировал этот вопрос.

— А лорду Элфрику нужны корабли, чтобы защищать своих торговцев?

— Древесина, ячмень и шкуры, — ответил отец Бирнйольф. — Их отправляют на юг, в Лунден, или через море во Фризию, так что да, им нужна защита.

— И он хорошо платит.

— Он славится своей щедростью.

— Ты был полезен, отец, — промолвил я и бросил монету через стол.

— Да пребудет с тобой Бог, сын мой, — произнес священник, подхватывая монету, упавшую на покрытый тростником пол. — А каково твое имя? — спросил он, заполучив золото.

— Вульф Ранульфсон.

— Да благословит Господь твое путешествие на север, Вульф Ранульфсон.

— Может, мы и не пойдем на север, — заявил я, когда священник встал. — Я слышал, на юге готовится какая-то заварушка.

— Молюсь, что нет, — его голос звучал недоверчиво, — заварушка?

— В Лундене поговаривали, что лорд Этельред хочет заграбастать Восточную Англию.

Отец Бирнйольф перекрестился.

— Молюсь, чтобы этого не случилось.

— На заварушках всегда можно заработать, — возразил я, — так что я молюсь о войне.

Он не ответил, но поспешил прочь. Я повернулся к нему спиной.

— Что он делает? — спросил я Финана.

— Разговаривает с теми двумя. Смотрит на нас.

Я отрезал ломоть сыра.

— Почему Элфрик платит священнику в Гримесби?

— Потому что он добрый христианин? — мягко предположил Финан.

— Элфрик — слизняк, предатель и просто кусок дерьма, — сказал я.

Финан взглянул в сторону священника, а потом вновь на меня.

— Отец Бирнйольф берет серебро у твоего дяди.

— А взамен, — заметил я, — он рассказывает Элфрику о том, кто проезжает через Гримесби. Кто приезжает и уезжает.

— И кто задает вопросы о Беббанбурге.

— И именно это я только что сделал.

Финан кивнул.

— Именно это. И заплатил ублюдку слишком много, и задал слишком много вопросов о защитных сооружениях. С таким же успехом ты мог бы назвать ему свое настоящее имя.

Я нахмурился, но Финан был прав. Я слишком жаждал заполучить информацию, и у отца Бирнйольфа это должно было вызвать подозрения.

— И как же он передает новости Элфрику? — спросил я.

— Рыбаки?

— И этот ветер, — предположил я, взглянув на ставни, что раскачивались, хлопая по щеколдам. — Наверно, пара дней пути под парусом? Или полтора дня на корабле вроде Полуночника.

— Три дня, если они проводят ночи на суше.

— Но сказал ли мне ублюдок правду? — гадал я вслух.

— О гарнизоне твоего дяди? — спросил Финан, водя пальцем по узорам, оставленным на столе пролитым элем. — Похоже на то, — он криво улыбнулся. — Пятьдесят человек? Если нам удастся пробраться внутрь, мы бы перерезали ублюдков.

— Если сможем пробраться внутрь, — отозвался я, а потом повернулся, сделав вид, что смотрю в сторону большого центрального очага, откуда вздымалось пламя, встречаясь наверху с капающим через проем в крыше дождем.

Отец Бирнйольф был поглощен разговором со своими спутниками, но как только я повернулся, они направились в сторону двери.

— Когда прилив? — спросил я Финана, всё ещё наблюдая за священником.

— Поднимется к вечеру и отступит на заре.

— Значит, отплываем на заре, — решил я.

Потому что Полуночник отправлялся на охоту.

Мы отплыли на заре с отливом. Мир был сер, как клинок. Серое море, серое небо и серый туман, и Полуночник скользил по этому серому миру как холеный и опасный зверь.

Мы шли лишь на двадцати веслах, которые поднимались и опускались почти бесшумно, лишь скрип раздавался в уключинах и иногда всплеск погрузившегося в воду весла.

Позади нас оставался след из зыби цвета темного серебра, расширяющийся и пропадающий по мере того, как Полуночник проскользил мимо ивовых слег, отмечающих проход.

Мы дали отливу вынести нас в море. Туман сгущался, но отлив благополучно доставил нас в море, и уже когда нос корабля нырнул в большую волну, я развернул его на север.

Мы продвигались медленно, и я различил отдаленный гул моря, разбивавшегося об Вороний Клюв и отвернул от него, подождал, пока тот затихнет, а потом серый туман сгустился, но стало светлей.

Дождь прекратился. Море было спокойным, раздраженно и лениво хлопая по бортам, лишь мелкие волны остались от непогоды, но я чувствовал, что скоро снова поднимется ветер, и держал мокрый парус наготове.

Ветер пришел, по-прежнему с востока, парус надулся, а весла были убраны, и Полуночник рванулся на север.

Туман поредел, и я различил ближе к берегу рыбацкие лодки, но проигнорировал их, направившись на север, и боги были на моей стороне, ветер задул с юга, а через рваные облака показалось солнце. Морские птицы приветствовали нас криками.

Мы быстро продвигались вперед, так что к вечеру увидели меловые утесы Флейнбурга. Это был известный ориентир. Сколько раз мы проплывали мимо этого большого мыса с изъеденным пещерами белым утесом.

Я видел, как волны разбивались белой пеной об этот утес, а когда мы подошли ближе, услышал гул воды, вкатывающейся в пещеры.

— Флейнбург, — сказал я сыну, — запомни это место.

Он рассматривал эту беспорядочную смесь воды и камней.

— Его трудно забыть.

— Лучше проплыть подальше от него, — объяснил я. — Вокруг утесов сильные течения, но дальше в море они ослабевают. А если ты спасаешься от северного шторма, не ищи укрытия с его южной стороны.

— Да?

— Там мель, — сказал я, указывая на темные останки кораблей, показавшиеся над треплющими их волнами. — Флейнбург забирает корабли и людей. Избегай его.

Начался прилив, и теперь мы шли против него. Полуночник боролся с волной, и я приказал опустить парус и взяться за весла.

Море пыталось отбросить нас на юг, и мне нужно было найти укрытие с северной стороны Флейнбурга, где воды были глубже и лодки, идущие с юга, не могли нас заметить.

Я правил близко к утесам. Над мачтой кружили бакланы, а тупики летали низко над разбивающимися о скалы и пенящимися волнами, которые затем отскакивали назад в яростном белом водовороте.

Гораздо выше, на вершине утеса, я видел склонившуюся от ветра траву и двух человек, уставившихся на нас. Они наблюдали, не пристанем ли мы к берегу, но я ни разу не пытался провести корабль в малюсенькую бухту у северного берега Флейнбурга и сейчас тоже не собирался.

Вместо этого мы развернули нос корабля в сторону морских течений и направили его туда с помощью весел. Неподалеку от огромного мелового утеса плавало пять рыбацких лодок. Две — к востоку от утеса, а три — к северу, но все они пустились наутек при нашем появлении.

Мы были волком, и овцы знали свое место, так что когда на море удлинились тени, мы остались в одиночестве. Ветер стих, хотя это не повлияло на бурлящее море.

Течение стало сильнее, так что моим воинам приходилось налегать на весла, чтобы держаться курса. Тени превратились во мрак, а море из серого стало почти черным, хотя эта черноту разбивала белая пена на воде.

Небо снова стало серым, но теперь светилось.

— Может, они не доберутся к сегодняшнему вечеру, — Финан присоединился ко мне у рулевого весла.

— Они не могут отправиться по суше, — сказал я, — и будут спешить.

— А почему не сушей? — спросил мой сын.

— Не задавай глупых вопросов, — гневно ответил я.

Он уставился на меня.

— Они же датчане, — напирал он. — Разве ты сам не сказал, что священник — датчанин? — он не стал дожидаться моего ответа. — Те два рыбака могут быть христианами и саксами, — продолжал он, — но ярл Сигурд терпит их религию. Они могли бы без проблем отправиться через Нортумбрию верхом.

— Он прав, — сказал Финан.

— Он ошибается, — настаивал я. — Верхом это займет слишком много времени.

Я надеялся на то, что прав. Я знал, что отец Бирнйольф предпочел бы отправиться в Беббанбург верхом, но необходимость доставить новости быстро вынуждала его страдать от морской болезни.

Мое предположение заключалось в том, что рыбаки плыли близко к берегу, и если бы появился какой-нибудь свирепый корабль с голодными и вооруженными датчанами, они могли бы пристать в какой-нибудь бухте или просто на пляже. Плыть на маленькой лодке неподалеку от берега было безопаснее, чем скакать верхом по дорогам севера.

Я посмотрел на запад. Меж черных туч мерцали первые звезды. Почти настала ночь и вставала луна.

— Они знают, что мы покинули Гримесби, — сказал мой сын, — и, должно быть, беспокоятся, не поджидаем ли мы их.

— С чего бы им беспокоиться? — спросил я.

— Потому что ты спрашивал о Беббанбурге, — сухо ответил Финан.

— И они нас пересчитали, — заметил я, — нас тридцать шесть. Какие надежды могут питать тридцать шесть человек против Беббанбурга?

— Они решат, что никаких, — сказал Финан. — И, возможно, они поверили твоей истории. Может, отец Бирнйольф и не послал предупреждение?

Была уже ночь. Луна освещала море, но земля была темна. Где-то далеко на севере на берегу мелькнул костер, но всё остальное было черным-черно, даже меловые утесы.

По черному морю струились серебряные, серые и белые ручейки. Мы направили Полуночника чуть к северу, чтобы он держался в тени утесов. Ни одна лодка со стороны моря не различила бы его на фоне земли. Волк спрятался.

А затем внезапно нашему взору предстала добыча.

Она показалась с юга, это была маленькая лодка с квадратным парусом, и именно этот темный парус я поначалу и различил. Она находилась примерно в полумиле от восточной оконечности Флейнбурга, и я инстинктивно оттолкнул рулевое весло от себя, а Финан отдал приказ налечь на весла, и Полуночник выскользнул из укрытия.

— Гребите изо всех сил, — прорычал я Финану.

— Изо всех сил, — отозвался он. О нос разбилась волна, и вода прокатилась по палубе. Воины налегали на весла, корабль быстро продвигался.

— Быстрее! — прокричал Финан, топая ногой, чтобы задать ритм.

— Откуда ты знаешь, что это они? — спросил меня Утред.

— Я не знаю.

Они нас заметили. Может, из-за белых барашков перед носом нашего корабля или из-за плеска тяжелых весел, но я увидел, как короткий корпус развернулся в противоположную от нас сторону, и человека, натягивающего веревку, чтобы закрепить парус, а потом они, должно быть, поняли, что не смогут от нас сбежать, и повернули лодку в нашу сторону.

Их парус мгновенно хлопнул, а потом вновь вздулся, и нос маленькой лодки направился к нам.

— Он хочет в последний момент изменить курс и разнести нам весла с одного борта. Он совсем не глуп, — сказал я Утреду.

— С какой стороны?

— Если бы я знал… — я не закончил фразу.

На приближающемся судне был не один человек. Может, двое? Трое? Это была рыбацкая лодка, с широким корпусом, устойчивая и тихоходная, но достаточно тяжелая для того, чтобы расщепить наши весла.

— Он направится в эту сторону, — заявил я, указывая на юг. Утред посмотрел на меня, его лицо выглядело бледным в лунном свете. — Взгляни на него, — велел я, — кормчий стоит сбоку от рулевого весла. Ему не хватит места, чтобы подтянуть весло к себе, совсем нет места, так что он толкнет его от себя.

— Гребите, ублюдки! — прокричал Финан.

Сотня шагов, полсотни, а рыбацкая лодка придерживалась все того же курса, нос напротив носа, и теперь я мог разглядеть, что на борту трое, лодка подходила все ближе и ближе, пока ее корпус не скрылся из вида, заслоненный нашими веслами, и я видел лишь приближающийся темный парус, а потом потянул рулевое весло к себе со всей силой и заметил, как в тот же момент их лодка повернула, но я это предвидел, они повернули именно в том направлении, что я и ожидал, и наш нос с головой зверя прошел через их низкий борт.

Я почувствовал, как Полуночник содрогнулся, услышал крик и звук ломающейся древесины, увидел, как исчезает мачта и парус, а потом снова ударили наши весла и что-то царапнуло под корпусом, а вода наполнилась деревянными обломками.

— Прекратите грести! — крикнул я.

Мы тащили затонувшую лодку за собой, хотя большая часть ее сломанного корпуса, нагруженного камнями балласта, ушла на дно морское, где прячутся чудовища. Парус пропал, остались лишь обломки дерева, пустая корзина для рыбы из ивовых прутьев и отчаянно барахтающийся человек, молотящий руками по воде в попытке добраться до борта Полуночника.

— Это один из тех, что был с отцом Бирнйольфом, — сказал Финан.

— Ты его узнаёшь?

— Этот приплюснутый нос?

Человек добрался до нас и схватился за весло, а потом подтянулся к борту, и Финан наклонился, чтобы взять в руки топор. Он взглянул на меня, я кивнул, и лезвие топора блеснуло в лунном свете и опустилось вниз.

Раздался звук, как в лавке мясника, и из разрубленного черепа брызнул фонтан крови, черной, как земля, а потом тело отнесло течением.

— Поднять парус, — приказал я, и когда весла были подняты на борт, а парус наполнился ветром, я снова повернул нос Полуночника на север.

Полуночник убил наших врагов в разгар ночи, а теперь мы направлялись в Беббанбург. Кошмар Элфрика становился явью.




Глава четвертая


Погода успокоилась, но не этого я желал.

Я также не желал помнить лицо рыбака, его приплюснутый нос, шрамы на загорелых щеках, и как в его глазах появилось выражение отчаяния, мольбы и слабости, и как мы его убили, и как его темная кровь окропила темную ночь и исчезла в черных водах близ кормы Полуночника. Мы жестокие люди.

Хильд, которую я любил и которая была аббатиссой в Уэссексе и хорошей христианкой, очень часто с тоской в голосе говорила о мире. Она называла своего бога «князем мира» и старалась убедить меня, что если б только я поклонялся настоящим богам, я бы признал ее пригвождённого князя, и тогда настал бы вечный мир.

«Благословенны миротворцы», — любила она говорить, и она бы осталась довольна последними годами, потому что Британия находилась в состоянии неустойчивого мира.

Иногда датчане совершали набег ради скота, иногда ради рабов, валлийцы и скотты делали тоже самое, но войны не было. Потому то мой сын еще ни разу не стоял в стене из щитов, сейчас просто не было стен из щитов.

Он практиковался снова и снова, день за днем, но практика — не то же самое, что осознание ужаса от возможности, что тебе выпустят кишки, когда ты стоишь на расстоянии вытянутой руки от надравшегося медовухи безумца с утяжеленным свинцом топором.

Некоторые говорили, что мир последних нескольких лет — это заслуга христианского бога, и что мы должны радоваться, потому что наши дети могут расти без страха, и что мы посеяли — то и пожнем. И что только пока длился мир христианские священники могли проповедовать датчанам, и когда они завершат эту работу, мы станем жить в христианском мире любви и дружбы.

Но это не был настоящий мир.

Это было изнеможение. Мы сражались и сражались, и последняя битва, утопающая в крови посреди зимних болот Восточной Англии, в которой погибли король Эорик и Этельволд Лицемер, и сын Сигурда Торрсона, была кровавой резней, которая отбила всю охоту продолжать сражаться.

Но это мало что изменило. Север и восток все еще принадлежали датчанам, а юг и запад — саксам, и все эти могилы мало что дали каждой из сторон.

А Альфред, который хотел мира, но знал, что мир невозможен, пока оба клана сражаются за одно пастбище, умер. Эдуард, его сын, стал королем Уэссекса и был согласен дать датчанам возможность жить в мире.

Он хотел того же, что и его отец, чтобы всеми саксами правил один король, но король был слишком молод, слишком боялся провала и слишком устал от всех этих советчиков, которые достались ему от отца. Поэтому он слушал священников, которые велели ему удерживать то, что ему принадлежит, и оставить датчан в покое.

В конце концов, как сказали священники, датчане станут христианами, и мы должны любить друг друга. Не все христианские священники проповедовали эту истину. Некоторые, как аббат, которого я убил, побуждали саксов к войне, заявляя, что тело святого Освальда будет знаком победы.

Эти воинственные священники были правы. Но не отношении святого Освальда, в этом то как раз я сомневался, но они точно были правы, проповедуя, что продолжительный мир не установится, пока датчане владеют землями, которые раньше принадлежали саксам.

А эти датчане все еще хотели владеть всем. Они хотели то, что осталось от Мерсии, и весь Уэссекс. Им было все равно, под чьими знаменами сражаться, хоть под молотом, хоть под крестом. Датчане жаждали завоеваний. И они снова были могущественны.

Все военные потери были восстановлены, и датчане были неспокойны, но и Этельред, лорд Мерсии, не отставал. Всю свою жизнь он прожил как вассал Уэссекса, но теперь у него была новая жена, он старел и ему хотелось заработать славу.

Он хотел, чтобы поэты воспевали его триумф, хотел видеть свое имя в исторических хрониках, хотел начать войну между христианской Мерсией и христианской Восточной Англией, и эта война распространится на всю Британию, и снова встанут стены из щитов.

Мир был невозможен до тех пор, пока два клана делят одну землю. Один клан должен победить. Даже пригвожденный бог не мог изменить этой истины. А я был воином, и в мире, где идет война, я должен быть жестоким.

Рыбак поднял глаза, и в его взгляде была мольба, но топор обрушился на него, и он ушел в свою морскую могилу. Он бы выдал меня Элфрику.

Я говорил себе, что конец этой жестокости близок. Я сражался за Уэссекс всю свою жизнь. Я отдал пригвожденному богу его победы, но он отверг меня, плюнул мне в лицо. Так что теперь я отправлюсь в Беббанбург и как только его захвачу, я останусь там и позволю двум кланам сражаться.

Таков был мой план. Я бы поехал домой и остался там, и уговорил бы Этельфлед присоединиться ко мне, и тогда даже пригвожденный бог не смог бы выманить меня из Беббанбурга, потому что эта крепость неприступна.

А утром я поведал Финану, как мы захватим ее.

Он засмеялся, когда услышал.

— Может, и получится, — сказал он.

— Молись своему богу, чтобы тот послал правильную погоду, — велел я.

Мой голос был мрачен, что неудивительно. Мне нужна была ненастная погода, угрожающая погода, но вместо этого небо просветлело и стало голубым, а воздух теплым.

Ветер потеплел и задул с юга, так что наши паруса порой провисали, а корабль терял ход, и Полуночник лениво дрейфовал по сверкающей на солнце поверхности моря.

Большая часть команды уснула, и я решил дать им выспаться вместо того, чтобы грести. Мы ушли далеко от берега и остались одни под пустым небом.

Финан посмотрел в небо, чтобы узнать, с какой стороны солнце.

— Мы идем не в сторону Беббанбурга, — сказал он.

— Мы идем во Фризию.

— Во Фризию!

— Я не могу сейчас отправиться в Беббанбург, — объяснил я, — и у побережья Нортумбрии остаться не могу, потому что Элфрик узнает, что мы здесь, так что нам нужно скрыться на пару дней. Мы спрячемся во Фризии.

Итак, мы пересекли море, направившись в сторону этого странного места из островов, воды и грязевых отмелей, водорослей, песка и принесенных течением бревен, каналов, что меняли свой путь по ночам, и земли, что сегодня была, а завтра могла исчезнуть.

Это был дом для цапель, тюленей и изгоев. Нам понадобилось три дня и две ночи, чтобы пересечь море, и на закате третьего дня, когда солнце превратило весь западный горизонт в кипящий огнем котел, мы медленно вошли между островов, воин на носу пробовал глубину веслом.

Я прожил здесь некоторое время. На этих отмелях я устроил засаду Скирниру и смотрел, как он умирает, а в его доме на острове Зегге нашел его жалкую казну.

Я не тронул дом, и сейчас мы его искали, но остров исчез, его смыло безжалостными приливами, хотя мы и обнаружили ту серповидную песчаную косу, на которой вынудили Скирнира разделить силы, так что мы причалили там и устроили лагерь в дюнах.

Мне нужны были две вещи: второй корабль и плохая погода. Я не осмелился отправиться на поиски корабля, потому что мы находились в чужих водах, и если бы я нашел корабль слишком рано, у владельца этих мест было бы время, чтобы нас обнаружить и потребовать ответа за то, что я вторгся на его территорию. Он всё равно нас нашел, прибыв на второй день на длинном и низком корабле с сорока воинами на веслах.

Его корабль двигался быстро и уверенно по никак не обозначенному каналу, что изгибался в сторону нашего убежища, а потом нос воткнулся в песок и кормчий рявкнул гребцам, чтоб сушили весла.

На землю спрыгнул крупный человек с лицом широким и плоским, как лопата, и бородой до пояса.

— Кто вы такие? — приветственно прорычал он.

— Вульф Ранульфсон, — ответил я. Я сидел на выцветшем бревне, принесенном морем, и даже не потрудился встать.

Он прошел по пляжу. Стоял теплый день, но на нем был плотный плащ, высокие сапоги и кольчуга. Спутанные волосы ниспадали до плеч.

С его пояса свисал длинный меч, а борода наполовину скрывала потемневшую серебряную цепь.

— И кто такой Вульф Ранульфсон? — спросил он.

— Странник из Хайтабу, — тихо отозвался я, — на пути домой.

— Так почему ты на одном из моих островов?

— Мы отдыхаем и чиним корабль.

— Я возьму с вас плату за отдых и починку, — заявил он.

— А я не заплачу, — отозвался я всё еще тихим голосом.

— Я Танквард, — с гордостью произнес он, как будто ожидая, что мне знакомо это имя. — У меня есть шестнадцать команд и корабли для них всех. Если я говорю, что ты заплатишь, ты заплатишь.

— И сколько ты хочешь?

— Достаточно серебра, чтобы сделать еще два звена для этой цепи, — предложил он.

Я лениво и молча встал. Танквард был крупным человеком, но я еще выше, и на его лице отразилось удивление.

— Танквард, — произнес я, как будто пытаясь запомнить это имя.

— Я ничего не слышал о Танкварде, и если бы у него было шестнадцать кораблей, то с чего бы ему лично приходить на этот жалкий пляж? Почему он не послал своих людей заниматься такими ничтожными делами?

И его корабль рассчитан на пятьдесят гребцов, но на нем только сорок. Может, Танквард где-то потерял своих воинов? Или, может, он полагает, что у нас торговое судно? Может, он считает, что нет нужды приводить много воинов, потому что мы слабы?

Он не был глупцом. Он был всего лишь пиратом, и я подозревал, что у него два или три корабля, или, возможно, лишь этот единственный был на плаву, но он пытался стать господином этих отмелей, чтобы любое проходящее мимо судно платило ему.

Но для этого ему нужны были люди, и если бы он стал драться, то потерял бы их. Внезапно он улыбнулся.

— Так у тебя не торговое судно?

— Нет.

— Тебе следовало так и сказать! — он старался, чтобы его удивление выглядело неподдельным. — В таком случае добро пожаловать! Тебе нужно пополнить запасы?

— Что у тебя есть?

— Эль? — предложил он.

— Турнепс, капуста, бобы? — перечислил я.

— Я пришлю всё это, — ответил он.

— А я за это заплачу, — обещал я, и каждый из нас останется довольным. Он получит свой кусок серебра, а меня оставят в покое.

Погода все еще оставалась теплой и спокойной. После мрачного, холодного и мокрого лета наступили три дня горящего солнца и слабого ветра. Три дня тренировок на мечах на пляже и три дня недовольства, потому что мне требовалась плохая погода.

Мне требовался северный ветер и огромные волны. Я хотел, чтобы с крепостного вала Беббанбурга был виден только хаос и бушующие волны, и чем дольше солнце светило над ясным морем, тем больше я беспокоился, что отец Бирнйольф успеет послать в Беббанбург еще одно предупреждение.

Я был почти уверен, что священник погиб, когда Полуночник раздавил рыбацкую лодку, но это не означало, что он не успел отправить второе сообщение с каким-нибудь купцом, путешествующим на север по старым дорогам. Это было маловероятно, но возможно, и это терзало меня.

Но потом, на четвертое утро, небо на северо-востоке медленно заполнилось темными тучами. Они не сгрудились на рваном краю горизонта, а образовали прямую, как древко копья, линию по всему небу, по одну сторону от нее осталось ярко-синее летнее небо, а по другую оно было темно, как волчья яма.

Это было предзнаменование, но я не знал, о чем оно. Темнота распространялась, стена из щитов, что построили боги, продвигалась по небесам, и я решил, что это знак того, что мои боги, северные боги, несут гигантскую бурю на юг.

Я стоял на вершине дюны, и ветер был достаточно силен, чтобы сдувать песок с ее гребня, море покрылось белыми барашками, а разбивающийся о длинные отмели прибой стал белым, и я знал, что пришло время отправиться в этот шторм.

Пришло время отправиться домой.

Оружие наточено, а щиты крепки. Мечи, копья и топоры наточили о камни, а щиты укрепили кожей или железом. Мы знали, что отправляемся на битву, но первая битва будет с морем.

Море — настоящая сука. Оно принадлежит богине Ран, а та натягивает свою могучую сеть, в которую ловит людей, и девять ее дочерей — это те волны, что бросают в эту сеть корабли. Она замужем за великаном Эгиром, но он — ленивая тварь, что предпочитает возлежать и пьянствовать в домах богов, в то время как его сука-жена со своими злобными дочерьми сгоняет корабли и людей к своей груди, в которой нет любви.

И я помолился богине Ран. Ей нужно польстить, сказать, как она прекрасна, что ни одно создание в небесах, на земле или под землей не может сравниться с ее красотой, что Фрейя, Сигин и другие богини с небес ревностно взирают на ее красоту, и если повторять это ей снова и снова, она протянет руку за полированным серебряным щитом, чтобы взглянуть на свое отражение, а когда она глядит на себя, море успокаивается.

И я сказал сучке о том, как она прекрасна, что даже боги дрожат от желания, когда она проходит мимо, о том, что она затмевает звезды, о том, что она самая красивая из богинь.

Но той ночью Ран была непреклонна. Она послала шторм с северо-востока, шторм, что несся со стороны земель льда и злобно стегал море.

Весь день мы плыли на запад под сильным хлещущим ветром, если бы этот ветер дул и дальше, мы бы замерзли и вымокли, но остались бы в безопасности, но когда пришла ночь, ветер усилился, он завывал и стонал, и нам пришлось опустить парус и идти на веслах, чтобы повернуть Полуночника в сторону злобного моря, что разбивалось о его нос и громыхало в темноте, как невидимые седовласые чудовища, что вздымали корпус вверх, а потом бросали вниз, в бездну, и древесина скрипела от напряжения, а вода бурлила рядом с промокшими гребцами.

Мы вычерпывали переливающуюся через борт воду, чтобы Получночник не был проглочен сетью богини Ран, а ветер по-прежнему завывал и волны впивались в нас когтями.

Двое людей помогали мне на рулевом весле, и временами оно едва не ломалось, а временами я думал, что мы тонем, и возносил молитвы сучке-богине, зная, что все на борту тоже молятся.

Заря принесла хаос. В сером свете стал виден лишь белый ужас на гребнях коротких и крутых волн, а когда стало еще светлей, можно было различить яростно хлещущее море.

Наши лица обжигали брызги, тела болели, мы хотели лишь спать, но по-прежнему сражались с морем. Двенадцать человек на веслах, трое боролись с рулевым веслом, а остальные с помощью ведер и шлемов вычерпывали из корабля воду, что разбивалась о нос и переливалась через борта, когда корпус наклонялся или из глубины внезапно, как какой-то зверь, вздымалась волна.

Когда мы находились на гребне волны, я не видел ничего, кроме беспорядка, а потом мы ныряли в бурлящий проем, и на несколько мгновений ветер исчезал, а нас накрывало водой, и в следующий момент море ревело впереди, угрожая обрушиться и уничтожить нас.

Я сказал этой сучке Ран, что она прекрасна, я сказал этой морской ведьме, что она — мечта всех людей и надежда богов, и, может быть, она меня услышала и посмотрела на свое отражение в серебряном щите, потому что медленно и едва ощутимо ярость моря утихла. Она не умерла. Море по-прежнему рвало всё в лохмотья, а ветер обезумел, но волны стали ниже, а воины смогли перестать вычерпывать воду, хотя гребцам все еще приходилось прилагать усилия, чтобы направлять нос корабля в сторону бури.

— Где мы? — спросил Финан. Он выглядел измотанным.

— Между небом и морем, — это был единственный ответ, который я мог дать. У меня был солнечный камень, гладкий и светлый кусок скалы размером с ладонь.

Такие камни происходили из земли льда, и он стоил мне золота, но если поднять солнечный камень к небу и водить им по линии горизонта, он показал бы, где за облаками находится солнце, а когда ты знаешь, где солнце, стоит ли оно высоко или низко, можно определить, в какую сторону идти.

Солнечный камень мерцает, когда направлен в сторону скрытого солнца, но в тот день тучи были слишком плотные, а дождь слишком силен, так что даже солнечный камень остался угрюмым и немым.

Но я чувствовал, что ветер переменился и теперь дует на восток, и ближе к полудню мы наполовину подняли парус, и ворчащий ветер надул усиленное веревками полотнище, так что Полуночник устремился вперед, круша носом волны, но теперь он оседлал их, а не сражался с ними.

Я возблагодарил фризов, что построили его, и гадал, сколько людей отправились в свои мокрые могилы той ночью, а потом повернул нос Полуночника между севером и западом.

Мне нужно было идти на северо-запад, постоянно на северо-запад, а я понятия не имел, где мы находимся, куда править, я лишь следовал шепоту инстинкта, этого друга кормчего.

Он также является другом воина, и когда день подошел к концу, мой разум куда-то унесся, как корабль несется по воле убийственного ветра. Я вспоминал давние битвы, стены из щитов, страх и то колющее чувство, когда враг близко, и пытался найти знамение в каждом облаке, каждой птице и каждой разбивающейся волне.

Я думал о Беббанбурге, крепости, которая противостояла датчанам в течение всей моей жизни, и о том, каким безумием была идея захватить ее с небольшой группой усталых, вымокших и побитых бурей людей, я молился норнам, трем богиням, что ткут нити нашей судьбы у подножия мирового дерева, чтобы послали мне знак, предзнаменование успешного исхода.

Мы плыли, а я понятия не имел, где мы находимся, мои усталые воины могли поспать, пока я правил кораблем, а когда я больше не мог бодрствовать, Финан взял весло, и я заснул мертвым сном.

Я проснулся посреди ночи, и море все еще бурлило, а ветер завывал, и я пробрался вперед мимо спящих и наполовину пробудившихся людей и встал подле головы дракона, уставившись в темноту.

Я скорее вслушивался, чем всматривался, я пытался услышать звук прибоя, разбивающегося о землю, но смог различить лишь рев воды и ветра. Я дрожал. Моя одежда промокла, а ветер был холодным, я почувствовал себя старым.

Шторм по-прежнему дул и в сером свете зари, хотя совсем не с той же яростью, и я развернул Полуночника к западу, как будто мы убегали от рассвета. А норны любили нас, потому что мы обнаружили землю, хотя я не имел представления, была ли то Нортумбрия или Шотландия.

Я был уверен, что это не Восточная Англия, потому что видел каменистые отвесные утесы, о которые прибой разбивался со множеством брызг. Мы повернули на север, и Полуночник сражался с волнами, когда мы заметили место, где могли бы отдохнуть от атак моря, и в конце концов мы обогнули небольшой мыс, и я увидел защищенную бухту, где вода была скорее покрыта рябью, а не разбивалась о землю, эта бухта оканчивалась длинной полосой пляжа, и боги, должно быть, любили меня, потому что я увидел там тот корабль, что искал.

Это было торговое судно длиной с половину Полуночника, и его выбросило на берег штормом, но судно не сломалось. Оно просто лежало на берегу на боку, и три человека пытались вырыть канал в песке, чтобы снова спустить его на воду.

Они уже облегчили сидящее на мели судно от лишнего веса, потому что я заметил сложенный выше линии прилива груз, а рядом был зажжен большой костер, у которого команда грелась и сушила свои вещи.

Команда заметила нас, и когда Полуночник подошел ближе, они отбежали, спрятавшись за дюнами, что выходили на пляж.

— Это тот корабль, что нам нужен, — сказал я Финану.

— Ага, он подойдет, — отозвался он, — и эти бедолаги уже сделали половину работы по его спасению.

Бедолаги начали работу, но все равно понадобилась большая часть дня, чтобы сдвинуть судно с мели обратно в воду.

Я взял на берег двадцать человек, и мы закончили разгрузку судна от балласта, сняли мачту и подложили весла под корпус, чтобы вытащить его из засасывающих объятий песка.

Из-за удара, с которым судно село на мель, несколько досок треснули, но мы заткнули пробоины водорослями. Судно потечет, как решето, но ему и не требовалось оставаться на плаву слишком долго. Мне лишь нужно было время, чтобы обмануть Элфрика.

Его команда нашла в себе смелость вернуться на берег, пока мы все еще копали канаву, которая позволила бы нам вытащить весла из-под корпуса. Там были двое мужчин и мальчишка, все фризы.

— Вы кто такие? — нервно спросил один из мужчин. Он был крупным человеком с широкими плечами и обветренным лицом бывалого моряка. В руке он держал топор, опустив его к земле, в знак того, что не собирается нападать.

— Мое имя тебе ни о чем не скажет, — ответил я. — А кто ты?

— Блекульф, — прорычал он, потом кивнул в сторону судна. — Я построил его.

— Ты его построил, но оно мне нужно, — сказал я резко. Я подошел к месту, где мы свалили все его добро. Там было четыре бочки с упакованной в солому стеклянной посудой, две бочки медных гвоздей, небольшая коробка драгоценного янтаря и четыре тяжелых камня для ручной мельницы, обработанные и готовые на продажу. — Можешь все это забрать, — заявил я.

— И когда я получу его обратно? — спросил Блекульф с кислой миной. — На кой мне товар, если нет судна? Он посмотрел вглубь суши, хотя там и смотреть было не на что, кроме дождевых облаков, низко висящих над унылым пейзажем. — Эти ублюдки ограбят меня.

— Какие ублюдки? — спросил я.

— Скотты, — ответил он. — Дикари.

Так вот где мы очутились.

— Мы к северу или к югу от Фойрта? — спросил я его.

— К югу, — был ответ. — Кажется. Когда начался шторм, мы пытались пройти реку, — он пожал плечами.

— Ты вез товар в Шотландию? — спросил я.

— Нет, в Лунден. Нас было всего восемь.

— Команда из восьми человек? — с удивлением спросил я, это было слишком много.

— Восемь кораблей. Я так понимаю, что остался только один.

— Ты хорошо постарался, чтобы выжить, — ответил я.

Он выжил благодаря тому, что был хорошим моряком. Он понял, что внезапно надвигающийся шторм будет жестоким, и снял парус, разорвал его, так что его можно было приладить вокруг мачты, а потом с помощью гвоздей из своего груза прикрепил парус к бортам судна, соорудив временную палубу.

Это спасло суденышко от затопления, но грести было невозможно, поэтому его вынесло на эту длинную пустынную отмель.

— Утром тут появлялся дикарь, — сказал он угрюмо.

— Только один?

— У него было копье. Он наблюдал за нами, а потом исчез.

— Значит, еще вернется с друзьями., - заметил я и посмотрел на мальчишку, которому было около восьми-девяти лет. — Твой сын?

— Мой единственный сын, — ответил Блекульф.

Я позвал Финана.

— Забери мальчишку на борт Полуночника, — приказал я, а потом обернулся к фризам. — Твой сын — мой заложник, и ты пойдешь со мной. Если сделаешь все, что я скажу, то получишь свою лодку обратно вместе с грузом.

— И что же я должен делать? — подозрительно спросил он.

— Для начала сохрани свой корабль до утра, — ответил я.

— Господин, — крикнул Финан, я повернулся на север, куда он указывал. Дюжина человек верхом на низкорослых лошадях появилась из-за холмов. В их руках были копья.

Но нас было больше, и у дикарей хватило ума не приближаться к нам, пока мы пытались спустить на воду судно Блекульфа. Оно называлось Радуга. Это имя показалось мне странным.

— Пока мы его строили, всё время шел дождь, — объяснил он, — а когда спустили на воду, на небе появилась двойная радуга, — он пожал плечами. — Моя жена дала это имя.

В конце концов мы приподняли Радугу и смогли ее сдвинуть. Мы пели песни, чтобы богиня Ран посмотрелась в зеркало, когда спустили ее на воду на краю пляжа.

Финан вернулся на Полуночника, и мы закрепили веревку с кормы боевого корабля до носа Радуги и оттащили маленькую лодку через бьющиеся о берег волны.

Потом мы просто загрузили балласт и груз обратно в ее толстое брюхо, поставили мачту и укрепили ее плетеными кожаными веревками. Всадники на низкорослых лошадях наблюдали за нами, но не пытались помешать.

Должно быть, они решили, что выброшенное на мель судно будет легкой добычей, но появление Полуночника разрушило эти надежды, и когда начало смеркаться, они развернулись и ускакали прочь.

Я оставил Финана командовать Полуночником, а сам плыл на Радуге. Это было доброе судно, справное и крепкое, хотя нам постоянно приходилось вычерпывать воду из-за трещин в досках, но она плыла по неспокойному морю с достаточной легкостью.

Ночью ветер стал стихать. Он по-прежнему яростно дул, но волны уже не были столь злобными. Теперь море превратилось в мешанину из несущихся белых барашков, растворяющихся в темноте, пока мы плыли в открытое море.

Ветер дул всю ночь, иногда порывами, но так и не достиг того неистовства, как в разгар шторма, и когда наступил облачный рассвет, мы поставили на Радуге порванный парус и поплыли на ней впереди Полуночника. Мы направлялись на юг.

В полдень, под рваными небесами и по бурным волнам, мы подошли к Беббанбургу.

Вот где все началось целую жизнь назад.

Я был ребенком, когда увидел три корабля.

В моих воспоминаниях они выскользнули из густого тумана, возможно, так и было, но память часто подводит. Другой мой образ того дня — чистое безоблачное небо, так что, может, тумана и не было, но мне кажется, что море было пустым, и вдруг в одно мгновение с юга появились три корабля.

Это были прекрасные корабли. Казалось, что они невесомо парят по океану, а когда их весла погружались в воду, они скользили по волнам, едва их касаясь.

Их высокие носы и корма высоко изгибались и оканчивались позолоченными головами животных, змеями и драконами, и в тот далекий летний день я подумал, что эти три корабля танцуют на воде, побуждаемые поднимающимися и опускающимися серебристыми веслами.

Я зачарованно уставился на них. Это были датские корабли, первые из тех тысяч, что пришли опустошать Британию.

— Вот дьявольское дерьмо, — прорычал мой отец.

— Пусть дьявол их и проглотит, — добавил дядя. То был Элфрик, и это произошло целую жизнь назад. Теперь я шел под парусом, чтобы снова повстречаться с дядей.

И что же Элфрик увидел тем утром, когда шторм все еще бушевал и ветер бился о деревянные укрепления украденной им крепости? Сначала он увидел небольшое торговое судно, пробивающееся сквозь шторм на юг.

Судно шло под парусом, но он был разорван в клочья, развевающиеся на мачте. Он увидел двух человек, пытающихся грести, а через некоторые промежутки им приходилось останавливаться, чтобы вычерпать воду.

Или, скорей, это стража Элфрика заметила, как сражается с морем Радуга. Она шла против течения, с ним боролись и порванный парус, и две пары весел.

Те, кто наблюдал со стороны Беббанбурга, должно быть, подумали, что это усталое и побитое штормом судно с низкой посадкой лишь по счастливому стечению обстоятельств еще держится на воде, а мы позаботились о том, чтобы всё выглядело так, будто мы пытаемся обогнуть отмели Линдисфарены и привести лодку в безопасность мелководной гавани, что лежала за крепостью.

Стражники должны были увидеть, что эта попытка провалилась, и наблюдать, как ветер относит нас на юг вдоль побережья, мимо высоких укреплений и через предательский проем между берегом и населенными кричащими птицами островами Фарнеа, и всё это время тонущее судно подходило ближе к земле, туда, где море взрывалось в высоких брызгах пены, пока, наконец, не скрылось за южным мысом.

Вот что они бы увидели, и те люди, что наблюдали со стороны Беббанбурга, предположили бы, что Радуга потерпела крушение неподалеку от Бедехала.

Именно это они и увидели. Двух человек, борющихся с морем на двух длинных веслах, и третьего, на рулевом весле, но они не заметили семерых воинов, спрятанных внизу вместе с грузом и прикрытых плащами.

Они должны были увидеть добычу, а не опасность, и они были растеряны, потому что спустя некоторое время после того, как Радуга прошла мимо их крепости, заметили второй корабль, Полуночник, гораздо более опасный, потому что это был боевой корабль, а не торговое судно. Он тоже боролся с волнами.

Люди вычерпывали воду, а другие гребли, и наблюдатели с высоких укреплений могли бы заметить, что команда истощена, что на корабле всего десять пар весел, хотя и этих десяти было достаточно, чтобы безопасно провести его вокруг Линдисфарены и по бушующим водам в мелководную гавань позади Беббанбурга. Так что примерно через час после того, как Радуга пропала из вида, Получночник проскользнул в гавань Элфрика.

Итак, люди Элфрика увидели два корабля. Два корабля, выжившие в чудовищном шторме. Два корабля, ищущие укрытия. Вот что увидели люди Элфрика, вот что я хотел, чтобы они увидели.

Я по-прежнему находился на борту Радуги, а Финан командовал Полуночником. Он знал, что когда зайдет в гавань Беббанбурга, ему зададут вопросы, но ответы были наготове.

Он скажет, что они датчане, направляющиеся на юг, в Восточную Англию, и готовы заплатить лорду Элфрику за возможность укрыться на время починки корабля, пострадавшего от шторма.

Эта история была вполне удовлетворительной. Элфрик не будет много расспрашивать, но несомненно потребует высокую плату, и Финан держал золотые монеты наготове. Я не думал, что Элфрик запросит больше этой суммы.

Он жил среди датчан, и хотя они и являлись его врагами, ничего бы не выиграл, провоцируя их гнев. Он взял бы золото и вел бы себя тихо, и всё, что нужно было сделать Финану, это поведать свою историю, заплатить и ждать.

Он должен был встать на якорь как можно ближе к входу в крепость, а его люди растянулись бы, показывая явную усталость. Ни один не был в кольчуге и не носил меч, хотя и кольчуги, и мечи были под рукой.

Итак, Финан ждал.

А я позволил Радуге уткнуться в пляж к югу от мыса Бедехал и тоже ждал.

Теперь дело было за Элфриком, и он сделал именно то, что я ожидал. Послал своего управляющего на Полуночник, и управляющий забрал золотые монеты и сказал Финану, что тот может остаться на три дня.

Он настоял на том, что не больше четырех воинов могут одновременно спускаться на берег, и ни один не должен быть вооружен, и Финан согласился на всё это. А пока управляющий занимался Полуночником, мой дядя послал людей на юг, найти потерпевшую кораблекрушение Радугу.

Кораблекрушения приносили прибыль, там была древесина и груз, можно было разжиться снастями и парусиной, и хотя жители ближайших деревень были бы счастливы получить такой неожиданный прибыток, они прекрасно знали, что лучше не стоять на пути у людей, которые правят огромной крепостью и потому обладают преимуществом заявить свои права на трофей.

Итак, я ждал на севшей на мель Радуге, дотрагиваясь до молота на шее и моля Тора даровать удачу.

Из-за дюн к северу от пляжа, к которому пристала Радуга, показались люди. Там на берегу моря стояла какая-то потрепанная непогодой деревушка, населенная по большей части рыбаками, чьи маленькие лодки укрылись от шторма за грядой скал, что шла к югу от низкого мыса Бедехал, и некоторые из деревенских наблюдали, без сомнения, озадаченные, поскольку мы отвязали кожаную веревку, что шла от верхушки мачты к корме Радуги.

Они могли разглядеть лишь троих из нас. Они наблюдали, как мы опустили мачту, позволив ей упасть поперек судна со всё ещё прикрепленным к ней изорванным парусом. Было время отлива, но вода уже начала прибывать, и Радуга раскачивалась и кренилась по мере того, как на пляж накатывались волны.

Бедняга Блекульф оплакивал свое судно, опасаясь, что каждый удар о песок вызовет еще одну течь или увеличит существующие пробоины.

— Я куплю тебе другое судно, — пообещал я.

— Я его построил, — мрачно ответил он, будто предполагая, что ни одно купленное мной судно не будет и вполовину так же хорошо, как то, что он построил собственными руками.

— Тогда молюсь, что ты построил его крепко, — произнес я, а потом велел Осферту, спрятавшемуся в глубине Радуги, принять на себя командование.

— Ты знаешь, что делать.

— Да, господин.

— Ты останешься здесь с Осфертом, — сказал я Блекульфу, а потом приказал Ролле, свирепому датчанину, выбрать оружие и следовать за мной. Мы спрыгнули с кормы и потащились вверх по пляжу в сторону дюн. Со мной был Вздох Змея.

Я знал, что скоро появятся люди, что придут из крепости, и это значило, что настает время Вздоха Змея. Деревенские жители, должно быть, заметили, как мы идем по пляжу с мечами, но не сделали ни шагу ни в нашем направлении, ни в сторону приближающихся с севера всадников.

Я вгляделся сквозь раздуваемую ветром траву, покрывающую дюны, и различил семерых воинов на семи лошадях. Все были в кольчугах, шлемах и с оружием. Плащи семерых всадников развевались на злом ветру, а песок разлетался из-под копыт.

Они шли галопом, стремясь побыстрее выполнить свою задачу и вернуться в крепость. Начался дождь, колючий дождь с моря, и это было к лучшему. Он заставит тех семерых поторопиться закончить свое дело. Он сделает их беспечными.

Семеро въехали на пляж. Они увидели севшее на мель судно с упавшей мачтой и бесполезно хлопающим на ветру разорванным парусом. Мы с Роллой теперь быстро двигались на север, пригнувшись за дюнами.

Никто нас не видел. Мы подбежали к тому месту, откуда из-за дюн появились всадники, той же дорогой они отправятся и обратно в крепость, и мы ожидали там, опустив мечи, а я взобрался на песчаный склон и глядел с его гребня.

Семеро всадников приблизились к Радуге, придержав своих коней почти на границе с пенящимися волнами, накатывавшими на берег позади опрокинутого судна. Пятеро спешились. Я видел, как они окликнули Блекульфа, единственного, кого было видно.

Разумеется, Блекульф мог бы предупредить их, но и его сын, и член его команды были на борту Полуночника, и он боялся за жизнь мальчика, поэтому ничего не сказал о нас.

Вместо этого он рассказал им, что потерпел кораблекрушение, и пятеро мужчин побрели к кораблю. Мечи были в ножнах. Двое всадников ожидали на пляже, и тут Осферт атаковал.

Семеро моих воинов появились внезапно, перепрыгнув через нос Радуги, держа наготове мечи, топоры и копья. Пятеро мужчин рухнули вниз с пугающей быстротой, сраженные ударом топоров, а Осферт тем временем метнул копье в ближайшего к нему всадника. Тот увернулся и унесся вскачь, спасаясь от внезапной резни, окрасившей кровью морскую пену. Его товарищ всадил шпоры в коня и последовал за ним.

— Двое скачут сюда, — сказал я Ролле.

Мы притаились по обеим сторонам дороги. Я слышал топот приближающихся копыт. В моей руке был Вздох Змея, а в душе — гнев.

Я смотрел на Беббанбург, пока на Радуге шло сражение, и видел свое наследство, свою крепость, свой дом, место, о котором я мечтал с тех пор, как покинул его, место, украденное у меня, и теперь я верну его и убью людей, которые отняли его.

И я приступил к мести. Показался первый всадник, и я прыгнул на него, замахиваясь мечом, лошадь попятилась и свернула в сторону, поэтому я промахнулся, но лошадь упала, вскидывая копытами песок, и вторая лошадь столкнулась с ней и тоже упала, а Ролла, скрежеща зубами, вонзил свой клинок в грудь всадника.

Лошади, закатив глаза, пытались встать на ноги, и я схватил одну за поводья, наступил ногой на грудь упавшему всаднику и прижал Вздох Змея к его горлу.

— Глупец, — сказал он, — Разве ты не знаешь, кто мы?

— Я знаю, кто вы, — сказал я.

Ролла схватил вторую лошадь и теперь разделался с ее всадником одним коротким, сильным ударом, обагрившим песок. Я оглянулся, чтобы посмотреть на Радугу, и увидел, что Осферт поймал оставшихся пятерых лошадей, а его люди вытащили трупы с мелководья и снимали с них кольчуги, плащи и шлемы.

Я наклонился к своему пленнику и снял с него перевязь, бросил ее Ролле, затем приказал мужчине встать.

— Как тебя зовут? — спросил я его.

— Ценвал, — пробормотал он.

— Громче!

— Ценвал, — ответил тот.

Дождь зарядил сильнее, тот злой дождь, что пришел с бурного моря. И внезапно я засмеялся. Это было смешно. Маленькая группа вымокших отчаянных людей против самой мрачной крепости Британии? Я ткнул Вздохом Змея, так что Ценвалу пришлось сделать шаг назад.

— Сколько в Беббанбурге воинов? — спросил я.

— Достаточно, чтобы убить тебя раз десять, — прорычал он.

— Так много? И сколько же именно?

Он не желал отвечать, а потом решил, что может меня обмануть.

— Тридцать восемь, — сказал он.

Я махнул рукой, так что острие Вздоха Змея разорвало кожу его шеи. На ней показались бусинки крови, закапавшей на кольчугу.

— А теперь попробуй сказать правду, — предложил я.

Он приложил руку к струйке крови.

— Сорок восемь, — угрюмо произнес он.

— Включая тебя и этих людей?

— Включая нас.

Я рассудил, что он говорит правду. Мой отец держал гарнизон в пятьдесят-шестьдесят человек, и Элфрик вряд ли имел больше, потому что каждого воина в крепости нужно было вооружить, одеть в кольчугу и платить ему.

Если бы Элфрика предупредили о приближении настоящей опасности, он мог бы вызвать больше людей с земель, которые находились под управлением Беббанбурга, но для этого требовалось время. Итак, нас превосходили числом вдвое, но меньшего я и не ожидал.

До нас добрался Осферт со своими людьми, они вели пять лошадей и несли одежду, кольчуги, шлемы и оружие тех людей, что убили.

— Ты заметил, кто на какой лошади сидел?

— Конечно, господин, — отозвался Осферт, повернувшись, чтобы взглянуть на своих воинов и захваченных лошадей, — коричневый плащ на пегом жеребце, синий — на вороном мерине, кожаная безрукавка — на… — он поколебался.

— На пегой кобыле, — вступил в разговор мой сын, — а черный плащ — на маленьком вороном жеребце и…

— Тогда переодевайтесь, — прервал я их и снова обернулся к Ценвалу. — А ты раздевайся.

— Раздеться? — уставился он на меня.

— Можешь снять одежду, — сказал я, — или мы разденем твой труп. Выбор за тобой.

Всадников было семеро, так что стража у ворот Беббанбурга должна увидеть, как семеро возвращаются. Стража наверняка хорошо знакома с этой семеркой, они видели их и их лошадей день ото дня, и когда мы подъезжали к крепости, стражники должны были увидеть именно то, что ожидали.

Если полосатый бело-коричневый плащ Ценвала будет покрывать круп не той лошади, стражники почувствуют, что что-то не так, но если они увидят этот плащ на седоке, скачущем верхом на гнедом жеребце Ценвала, то сочтут, что всё идет своим чередом.

Мы переоделись. Ценвал, оставшийся в шерстяной рубахе, свисающей до ягодиц, дрожал на холодном ветру. Он уставился на меня, наблюдая, как я накидывал голубой плащ незнакомца поверх кольчуги.

Он заметил, как я затолкал молот Тора под кольчугу, чтобы спрятать его. Он слышал, как Осферт называет меня господином, и начал медленно осознавать, кто я такой.

— Ты… — начал он, а потом запнулся. — Ты, — снова начал он.

— Я — Утред Утредсон, — рявкнул я, — законный лорд Беббанбургский. Хочешь присягнуть мне в верности? Я повесил тяжелый серебряный крест мертвеца себе на шею.

Его шлем был мне не по размеру, слишком мал, и я оставил свой, но у плаща был капюшон, который я натянул поверх серебряного волка, что венчал мой шлем. Вокруг пояса я обернул собственную перевязь. Ее скрывал плащ, а я желал, чтобы моим спутником стал Вздох Змея.

— Ты Утред Предатель, — без всякого выражения заявил Ценвал.

— Так он меня называет?

— Так и даже хуже, — ответил Ценвал.

Я взял у Роллы меч Ценвала и вытащил его из ножен. Это был добрый клинок, в хорошем состоянии и острый.

— Мой дядя жив? — спросил я Ценвала.

— Жив.

— Господин, — рявкнул Осферт на Цинвала, — ты должен называть его «господин».

— Элфрик, должно быть, стар, — произнес я, — и говорят, что он болен?

— Он жив, — ответил Ценвал, упрямо отказываясь называть меня господином.

— И хворает?

— Обычными для старика хворями, — признал Ценвал.

— А его сыновья? — поинтересовался я.

— Всем командует лорд Утред, — ответил Ценвал. Он имел в виду моего кузена, сына Элфрика и отца еще одного Утреда.

— Расскажи мне о сыне Элфрика, — приказал я.

— Он похож на тебя, — отозвался Ценвал, что прозвучало так, как будто ему не повезло.

— И чего он от тебя ожидает? — спросил я.

— Ожидает от меня?

— Он послал семерых. Зачем?

Он нахмурился, не понимая вопроса, а потом вздрогнул, когда я поднес клинок к его лицу. Он посмотрел на Радугу, на которую по-прежнему накатывались буруны, пока прилив тащил ее дальше по пляжу.

— Мы пришли взглянуть на судно, — мрачно сообщил он.

— А вместо этого нашли нас, — заявил я, — но что вы сделали бы, не окажись тут нас?

— Закрепили бы его, — ответил он, не отводя глаз от севшего на мель судна.

— И забрали бы груз? Кто бы это сделал? Ты?

— Куча народа из деревни, — сказал он.

Итак, Ценвал убедился бы, что Радуга плотно села на мель, а потом заставил бы деревенских вытащить груз.

Это значило, что он оставил бы людей присматривать за работой и убедиться, что ничего ценного не украдено, а это, в свою очередь, означало, что в крепости не ожидают увидеть, что все семеро возвращаются. Я поразмыслил об этом несколько мгновений.

— А если там не оказалось бы ничего кроме балласта? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Зависит от того, стоило бы судно того, чтобы его спасать. Оно выглядит добротным.

— В таком случае вы бы закрепили его, а потом оставили, пока погода не улучшится?

Он кивнул.

— А если лорду Элфрику оно не пригодилось бы, мы сломали бы его или продали.

— А теперь расскажи о крепости, — велел я.

Он не рассказал мне ничего, что не было бы мне известно. К Нижним воротам вела дорога, извивающаяся по узкому перешейку и вверх по крутому склону к большим деревянным воротам, а за ними находилось широкое пространство с конюшнями и кузницей.

Этот внешний двор был защищен высоким частоколом, но внутреннее пространство на высокой вершине скалы было огорожено еще одной стеной, еще более высокой, и там находились вторые ворота, Верхние.

Именно там, на вершине скалы, стоял большой дом Элфрика и меньшие дома для слуг, воинов и их семей. Ключом к Беббанбургу были не Нижние ворота, какими бы грозными они ни были, а Верхние.

— Верхние ворота, — спросил я, — держат открытыми?

— Они закрыты, — дерзко заявил Ценвал, — всегда закрыты, и он ждет тебя.

Я взглянул на него.

— Ждет меня?

— Лорд Элфрик знает, что твой сын стал священником, знает, что тебя объявили изгоем. Он считает, что ты отправишься на север. Думает, что ты безумен. Он говорит, что тебе некуда идти, и потому ты придешь сюда.

И Элфрик оказался прав, подумал я. Порыв ветра принес тяжелые капли ливня. Прибой бурлил вокруг Радуги.

— Он ничего не знает, — гневно произнес я, — и не узнает, пока мой меч не войдет в его кишки.

— Он убьет тебя, — фыркнул Ценвал.

И Ролла его убил. Я кивнул датчанину, стоящему позади дрожащего Ценвала, который не догадывался о близкой смерти, пока с изумлением ее не узрел. Меч вонзился ему в шею, это был могучий и смертоносный удар, милосердный удар. Он скрючился на песке.

— По коням, — рявкнул я своим людям.

Семеро вскочили в седла, а остальные пошли пешком, изображая пленников.

Итак, мы отправились домой.




Глава пятая


Убийствам придет конец.

Так я говорил себе, пока ехал в Беббанбург, в свой дом. Убийствам придет конец. Я прорвусь в крепость, закрою ворота и позволю миру скатиться в хаос, но сам буду жить спокойно за теми высокими деревянными стенами.

Пусть христиане и язычники, саксы и датчане сражаются, пока не останется ни одного, но я буду жить как король внутри Беббанбурга и уговорю Этельфлед быть моей королевой. Проезжающие по побережью купцы будут платить нам пошлину, а проплывающие мимо корабли — оплачивать эту возможность, монеты будут сыпаться, а жизнь пойдет своим чередом.

Когда рак на горе свистнет.

Отец Пирлиг обожал эту поговорку. Я скучал по Пирлигу. Он был одним из хороших христиан, хоть и валлийцем, после смерти Альфреда он вернулся в Уэльс и, насколько я знаю, до сих пор жил там.

Когда-то он был воином, и я подумал, что ему понравилось бы это дерзкое нападение. Вдевятером против Беббанбурга. Я не считал Блекульфа, владельца Радуги, хоть он и шел с нами.

Я предложил ему остаться рядом со своим любимым кораблем, окруженным врагами, но он боялся крестьян и опасался за сына, поэтому шел позади лошадей.

Девять человек. Один из них мой сын. Затем Осферт, верный Осферт, который был бы королем, выйди его мать замуж за его отца. Мне часто казалось, что Осферт не одобряет меня, так же как и его отец Альфред, но он был по-прежнему предан, тогда как многие другие в страхе бежали.

Был и еще один сакс. Свитун был западным саксом, названным в честь одного из их святых, хотя этот Свитун был далек от святости. Он был высоким, жизнерадостным, вспыльчивым парнем с копной светлых волос, невинными голубыми глазами, веселым нравом и проворными пальцами вора.

Его привели ко мне на суд крестьяне, уставшие от его преступлений. Они хотели, чтобы я выжег на нем клеймо, или, может, отрезал руку, но вместо этого он вызвал меня на бой, и ради забавы я дал ему меч.

Его оказалось легко побить, потому что он не был обученным воином, но был силен и почти так же быстр, как Финан, и я простил его преступления при условии, что он присягнет мне на верность и станет моим воином. Мне он нравился.

Ролла был датчанином, высоким, мускулистым и покрытым шрамами. Он служил другому господину, имя которого никогда не называл, и сбежал от него, нарушив клятву, потому что тот лорд поклялся его убить.

— Что ты натворил? — спросил я его, когда он пришел и умолял меня принять его клятву на верность.

— Его жена, — объяснил он.

— Не очень-то умно, — сказал я.

— Но приятно.

В битве он был быстрым, как горностай, яростным и безжалостным, человеком, который видел ужас и привык к нему. Он поклонялся старым богам, но взял в жены пухленькую жену-христианку, которая сейчас находилась с Сигунн в Лундене.

Ролла пугал большинство моих людей, но они им восхищались, а больше всех — Элдгрим, юный датчанин, которого я обнаружил пьяным и голым в лунденском переулке. Его ограбили и избили.

У него было круглое невинное лицо и густые каштановые кудри, женщины его обожали, но он был неразлучен с Кеттилом, третьим датчанином, что скакал со мной в тот день.

Кеттилу, как и Элдгриму, было, наверное, лет восемнадцать или девятнадцать, он был худ, как струна арфы. Выглядел он хрупким, но это было обманчивое впечатление, потому что он был быстр в драке и силен за щитом.

Кучка моих самых глупых воинов насмехалась над Кеттилом и Элдгримом за их дружбу, которая выходила за рамки простой симпатии, но я принес во двор Фагранфорды прутья из орешника и велел насмешникам драться с любым из них, меч против меча, и прутья остались неиспользованными, а насмешки прекратились.

Из Бедехала в Беббанбург скакали и два фриза. Фолкбальд был нетороплив, как вол, но упрям, как мул. Поставь Фолкбальда за щитом, и его нельзя будет сдвинуть с места.

Он был чудовищно силен и туго соображал, но был верным и стоил двух воинов в стене из щитов. Вибрунд, его кузен, очень легко выходил из себя, был надоедлив и забиякой, но полезен в сражении и неутомим на веслах.

Итак, мы вдевятером в сопровождении Блекульфа направились в Беббанбург. Мы шли по той тропе, что вела от Бедехала на север, справа от нас находились песчаные дюны, а слева — болотистые пахотные земли, простиравшиеся до темных холмов в глубине.

Дождь усилился, хотя ветер стихал. Осферт пришпорил коня, чтобы поравняться со мной. На нем был тяжелый черный плащ с капюшоном, скрывающим лицо, но я заметил обращенную ко мне кривую усмешку.

— Ты обещал, что жизнь будет интересной, — сказал он.

— Правда?

— Много лет назад, когда ты спас меня от церкви.

Его отец желал, чтобы сын-бастард стал священником, но Осферт выбрал путь воина.

— Ты можешь завершить свою подготовку, — предложил я. — Уверен, они сделают тебя одним из своих колдунов.

— Они не колдуны, — терпеливо возразил он.

Я ухмыльнулся, Осферта всегда было легко раздразнить.

— Ты бы стал хорошим священником, — заявил я, больше уже не поддразнивая, — и возможно, к этому времени уже епископом.

Он покачал головой.

— Нет, хотя, может, аббатом? — он скривился. — Аббатом в каком-нибудь отдаленном монастыре, пытающимся вырастить на болоте пшеницу и возносящим молитвы.

— Конечно, ты стал бы епископом, — яростно запротестовал я, — ведь твой отец был королем!

Он покачал головой более решительно.

— Я — грех моего отца. Он бы захотел держать меня подальше, спрятать на болоте, где никто не увидел бы его грех, — он перекрестился. — Я дитя греха, господин, и это означает, что я обречен.

— Я слышал безумцев, которые высказывались разумней, чем ты, — заявил я. — Как ты можешь поклоняться богу, что проклял тебя за грех отца?

— Мы не можем выбирать богов, — мягко произнес он, — есть лишь один.

Какая чепуха! Как может один бог присматривать за всем миром? Один бог для каждой ржанки, зимородка, выдры, крапивника, лисы, зайца, оленя, лошади, для каждой горы и рощи, для окуня и ласточки, для горностая, ивы и воробья?

Один бог для каждого ручья, каждой реки, каждой твари и каждого человека? Однажды я сказал всё это отцу Беокке. Бедняга отец Беокка, теперь он мертв, но как и Пирлиг, был еще одним хорошим священником.

— Ты не понимаешь! Ты не понимаешь! — ответил он возбужденно. — У Бога есть целая армия ангелов, которая заботится обо всем мире! Есть серафимы, херувимы, архангелы, его власть и могущество повсюду вокруг нас! — он помахал искалеченной рукой. — Есть невидимые ангелы, Утред, и они вокруг нас. Крылатые слуги Господа наблюдают за нами. Они видят даже, как падает малюсенький воробышек!

— И что делают ангелы с падающими воробьями? — спросил я его, но на это Беокка не дал ответа.

Я надеялся, что низкие темные тучи и колючий дождь скроют Беббунбург от всех присматривающих за ним ангелов. Мой дядя и кузен были христианами, так что ангелы могли их защитить, если подобные волшебные крылатые создания вообще существуют. Может, и существуют.

Я верил в христианского бога, но не верил, что он единственный. Он был ревнивым, угрюмым и одиноким созданием, ненавидящим других богов и замышляющим устроить против них заговор.

Иногда, когда я о нем думал, я представлял его похожим на Альфреда, только в Альфреде была доброта и любезность, но Альфред никогда не прекращал работать, размышлять или беспокоиться.

Бог христиан тоже никогда не прекращал работать и планировать. Мои боги любили отдохнуть в пиршественном зале или отвести своих богинь в постель, они были пьяными, беспутными и счастливыми, а пока они пировали и развлекались с женщинами, христианский бог завоевывал мир.

Поперек нашего пути пролетела чайка, и я пытался понять, хорошее это предзнаменование или плохое. Осферт сказал бы, что знамений не существует, но он был погружен в уныние.

Он верил в то, что поскольку являлся бастардом, он не мог получить спасение от своего презренного бога, и это проклятие должно было длиться десять поколений. Он верил в это, потому что так говорилось в священной книге христиан.

— Ты думаешь о смерти, — обвинил я его.

— Каждый день, — ответил он, — но сегодня больше, чем обычно.

— У тебя были знамения?

— Страхи, господин, — сказал он, — просто страхи.

— Страхи?

Он мрачно рассмеялся.

— Взгляни на нас! Девять человек!

— И люди Финана, — возразил я.

— Если он высадится на берег, — пессимистично заметил Осферт.

— Он это сделает, — пообещал я.

— Может, дело просто в погоде, — сказал Осферт. — Она совсем не бодрит.

Но погода была на нашей стороне. Те люди, что наблюдали из крепости, начинали скучать. Стоять на страже — это значит день ото дня выдерживать отсутствие каких-либо происшествий, одни и те же люди приходят и уходят, и человеческий разум начинает скучать под тяжестью такой рутины. Хуже всего по ночам или в мерзкую погоду.

Этот дождь сделает стражников Беббанбурга несчастными, а продрогшие и промокшие воины — плохие стражи.

Дорога немного шла под уклон. Слева от меня на небольшом пастбище возвышались стога сена, и под каждым я заметил толстый слой папоротника.

Мой отец, бывало, сердился на крестьян, которые не клали достаточно папоротника под стога.

— Хотите приманить крыс, идиоты с задницей вместо головы! — кричал он на них.

— Хотите, чтобы сено сгнило? Вам нужен силос вместо сена? Вы ничего не знаете, тупоголовые глупцы?

По правде говоря, он и сам мало знал о сельском хозяйстве, но он точно был осведомлен, что папоротник внизу не дает влаге подняться и отпугивает крыс, и он радовался, что может показать, что кое в чем разбирается.

Я улыбнулся при воспоминаниях об этом. Возможно, когда я снова буду править из Беббанбурга, то смогу позволить себе гневаться из-за стогов сена. Маленькая черно-белая собака залаяла из сарая, а потом подбежала к лошадям, которые явно привыкли к этому животному и проигнорировали ее.

Через низкую дверь сарая высунулся какой-то человек и рявкнул на пса, чтобы тот заткнулся, а потом склонил голову в знак почтения к нам. Дорога снова пошла вверх, всего на несколько футов, но когда мы достигли гребня, внезапно нашему взору открылся Беббанбург.

Айда, мой предок, приплыл из Фризии. Семейное предание гласило, что он привел три корабля с голодными воинами, и они пристали к берегу где-то на этом диком побережье, а местные жители отступили в обнесенную деревянной стеной крепость, построенную на вершине длинной скалы, что лежала меж бухтой и морем, и эта скала стала Беббанбургом.

Айда, которого прозвали Несущий Пламя, сжег их деревянную стену и перерезал всех до единого, утопив скалу в крови. Он сложил черепа, чтобы всякий мог их видеть, как предупреждение для остальных о том, что может произойти, если они осмелятся напасть на новую крепость, что он возвел на окровавленной скале.

Он покорил ее, он владел ею и правил всеми землями в пределах дня езды из-за своих новых высоких стен, и его королевство стало называться Берницией. Его внук, король Этельфрит, правил всей северной Британией, оттеснив местных жителей к диким холмам, и взял в жены Беббу, в чью честь и была названа крепость.

А теперь она была моей. У нас нет больше королевства, потому что Берниция, как и другие мелкие королевства, была поглощена Нортумбрией, но мы по-прежнему владеем великой крепостью Беббы. Вернее, это Элфрик владел крепостью, и в то холодное, серое, мрачное и мокрое утро я скакал, чтобы забрать ее обратно.

Ее очертания были угрожающими и неясными, или, может быть, дело было в моем воображении, потому что образ крепости находился в моем сердце с тех пор, как я ее покинул. Скала, на которой был построен Беббанбург, шла с севера на юг, так что с юга она не выглядела обширной. Ближе всего к нам возвышалась внешняя стена из огромных дубовых бревен, но там, где она была наиболее уязвима, в тех местах, где углубления в скале могли позволить людям подобраться поближе, нижняя часть была заменена на камень.

Это было нововведением по сравнению с временем правления моего отца. Нижние ворота представляли собой арочный проем с площадкой для воинов наверху, и эти ворота были лучшей защитой Беббанбурга, потому что к ним можно было подойти лишь по узкой тропе, что шла по песчаной косе со стороны суши.

Эта коса была достаточно широка, но потом из песка внезапно восставала темная скала и тропа становилась узкой, поднимаясь к этим массивным воротам, все еще украшенным человеческими черепами.

Я не знал, были ли это те самые черепа, с которых Айда Несущий Пламя снял плоть в котле с кипящей водой, но они точно были древними и обнажали свои желтые зубы в предупреждении возможным атакующим.

Нижние ворота были самым уязвимым местом Беббанбурга, но в то же время обескураживали. Удерживай Нижние ворота, и Беббанбург будет в безопасности, если только воины не высадятся с моря, чтобы атаковать высокие стены, но такая возможность внушала страх, потому что скала была крута, а стены высоки, а защитники могли поливать атакующих дождем из копий, булыжников и стрел.

Но даже если нападавшие смогли бы захватить Нижние ворота, они все равно не взяли бы крепость, потому что этот увешанный черепами проход вел лишь в нижний двор. Я мог различить над стеной крыши.

Там находились конюшни, склады и кузница. Из кузницы поднимался темный дым, который наполненный дождем ветер относил к земле.

За ним снова возник силуэт крепости, а на вершине была внутренняя стена, выше внешней, укрепленная огромными каменными глыбами и снабженная еще одним грозным проходом.

За Верхними воротами находилась сама крепость, там был построен большой дом, и над его крышей тоже поднимался дым и развевалось знамя моей семьи.

Флаг с волком угрюмо хлопал на мокром ветру. Это знамя вызвало у меня ярость. Это было мое знамя, моя эмблема, и его держал мой враг, но в тот день это я был волком, вернувшимся в свою берлогу.

— Опустите плечи! — велел я своим воинам.

Мы должны ехать, как усталые и скучающие люди, и мы припали к седлам, позволив лошадям самим медленно найти путь по тропе, которую они знали лучше, чем кто-либо из нас. Хотя я знал.

Я провел здесь первые десять лет своей жизни и знал и тропу, и скалу, и пляж, и гавань, и деревню. Крепость возвышалась над нами, а слева простиралась мелководная лагуна, гавань Беббанбурга.

Вход в гавань представлял собой канал к северу от крепости, и когда корабль заходил внутрь, ему нужно было быть внимательным, чтобы не сесть на мель. Теперь я мог различить Полуночника.

Там было еще полдюжины более мелких лодок, рыбацких, и два корабля такого же размера или больше Полуночника, хотя, по-видимому, ни на одном не было команды. Теперь Финан мог нас видеть.

За гаванью, там, где возвышались холмы, находилась небольшая деревушка, в которой жили рыбаки и фермеры. Там была таверна, еще одна кузница и галечный пляж, где дымились костры под сетками с сушеной рыбой.

Ребенком я отгонял чаек от этих сеток с рыбой, и теперь увидел там детей. Я улыбнулся, ведь это был мой дом, а потом улыбка сошла с лица, потому что теперь крепость была близко.

Тропа разделялась, одна шла на запад, к деревне, огибая гавань, а другая взбиралась вверх, в сторону Нижних ворот.

И эти ворота были открыты. Они ничего не подозревали. Я предположил, что днем ворота всегда были открыты, как городские. У стражников было полно времени, чтобы разглядеть приближающуюся угрозу и закрыть массивные ворота, но тем мокрым утром они увидели лишь то, что ожидали, и никто из них не сдвинулся с площадки для воинов.

Финан и еще трое спрыгнули с носа Полуночника и побрели к берегу. Насколько я мог рассмотреть, они были без оружия, хотя это не имело значения, раз мы взяли свое и то, что захватили.

Я предположил, и правильно, что Финану сказали, сколько человек одновременно могут спуститься на берег, и что все они должны быть безоружны.

Я бы предпочел, чтобы их было больше четырех, потому что теперь нас было тринадцать, не считая Блекульфа, а тринадцать — это плохой знак. Всем это известно, даже христиане верят, что тринадцать — плохое число.

Христиане утверждают, что тринадцать — несчастливое число, потому что Иуда был тринадцатым гостем на последнем ужине, но настоящая причина в том, что бог Локи, злобный убийца и мошенник, был тринадцатым божеством в Асгарде.

— Фолкбальд! — позвал я.

— Господин?

— Когда доедем до ворот, останешься под проемом с Блекульфом.

— Я должен остаться… — не понял он. Он рассчитывал драться, а я велел ему стоять на месте. — Ты хочешь, чтобы я…

— Я хочу, чтобы ты остался с Блекульфом, — прервал я его. — Держи его под проемом, пока я не велю тебе присоединиться к нам.

— Да, господин, — сказал он. Теперь нас было двенадцать.

Финан не обращал на меня внимания. Он был примерно в пятидесяти шагах, медленно и устало пробираясь к крепости. Мы были ближе к Нижним воротам, гораздо ближе, и наши лошади начали подъем по пологому склону, теперь впереди виднелся силуэт увешанного черепами арочного проема.

Я склонил голову и позволил жеребцу перейти на быстрый шаг. Кто-то что-то прокричал со стороны ворот, но ветер и дождь унесли слова прочь.

Это было похоже на приветствие, и я просто устало помахал рукой вместо ответа. Мы сошли с песчаной тропы, и теперь копыта стучали по дороге, что была прорезана в темной скале. Этот звук отдавался громко, как боевой ритм.

Лошади по-прежнему шли быстрым шагом, а я ссутулился и низко наклонил голову, а потом мрак дня стал еще темнее, а дождь больше не стучал по капюшону плаща, и я поднял глаза и увидел, что мы находимся в туннеле ворот.

Я был дома.

Я нес меч Ценвала, скрыв его под тяжелым плащом, но теперь уронил его, чтобы у Финана было оружие. Мои люди сделали то же самое. Оружие громко звякнуло по каменистой тропе.

Лошадь шарахнулась от грохота, но я удержал ее и пригнул голову под тяжелой деревянной балкой, формировавшей внутренний свод.

Нижние ворота оставили открытыми, но это имело смысл, потому что в дневное время люди постоянно ходили туда-сюда. Куча корзин и мешков лежали прямо внутри ворот, оставленные для крестьян, которые принесли в крепость рыбу или хлеб. Ворота закрывали с наступлением сумерок и охраняли днем и ночью, но Верхние ворота, как сказал Ценвал, держали закрытыми.

И это тоже имело смысл. Враг мог захватить Нижние ворота и весь двор за ними, но пока он не возьмет Верхние ворота и грозные каменные крепостные стены, то все равно не приблизится к захвату Беббанбурга.

Но когда я выехал из внутренней арки, то увидел, что Верхние ворота открыты.

На миг я даже не поверил увиденному. Я предвидел внезапную отчаянную атаку для захвата тех ворот, но они были открыты! На площадке над воротами стояли часовые, но в самом арочном проеме никого не было.

Я чувствовал себя как во сне. Я въехал в Беббанбург, и никто меня не окликнул, а придурки оставили внутренние ворота широко открытыми! Я придержал лошадь, и Финан догнал меня.

— Пусть оставшаяся команда сойдет на берег, — приказал я.

Справа от меня группа мужчин практиковалась со щитами. Их было восемь под командованием коренастого бородатого человека, который кричал на них, чтобы соединяли щиты внахлест.

Это была молодежь, вероятно, мальчишки с окрестных ферм, от которых потребуется сражаться, если земли Беббанбурга атакуют. Они использовали старые мечи и потрепанные щиты.

Бородач взглянул в нашем направлении и не увидел ничего тревожного. Передо мной, всего лишь в сотне шагов или около того, находились широко открытые Верхние ворота, а слева от меня стояла кузница, из которой валил темный дым. Двое стражей, вооруженные копьями, слонялись около ее двери. С Верхних ворот меня окликнули.

— Ценвал! — крикнул этот человек, но я проигнорировал его.

— Ценвал! — окликнул он снова, и я махнул рукой, и такой ответ, казалось, удовлетворил его, потому что он ничего больше не сказал.

Настало время для драки. Мои люди ожидали сигнала, но на мгновение я, казалось, застыл, не веря своим глазам. Я был дома! Я был внутри Беббанбурга, а затем мой сын пришпорил коня и догнал меня.

— Отец? — озабоченно спросил он.

Настало время выплеснуть ярость. Я толкнул лошадь пятками, и она сразу пошла влево, по знакомому пути в конюшню, что стояла рядом с кузницей. Я дернул поводья, разворачиваясь к Верхним воротам.

И тут меня увидели собаки.

Их было две, большие мохнатые волкодавы, спавшие под грубым деревянным навесом рядом с конюшней, под которым хранилось сено. Одна из них заметила нас, вскочила и вприпрыжку помчалась в нашем направлении, виляя хвостом.

Потом она остановилась, внезапно насторожившись, и я увидел, как она оскалилась и зарычала, а затем завыла. Вторая собака быстро проснулась. Теперь обе выли и мчались ко мне, а моя лошадь яростно пыталась отскочить.

Коренастый бородач, тренировавший мальчишек, сообразил первым. Он знал, что что-то не так, и поступил правильно. Он крикнул стражникам на Верхних воротах:

— Закрывайте! Закрывайте немедленно!

Я толкнул коня к воротам, но обе собаки стояли перед ним. Возможно, это были собаки Ценвала, потому что только они одни поняли, что что-то не так.

Они знали, что я не Ценвал. Одна прыгнула, будто намереваясь укусить лошадь, и я выхватил Дыхание Змея, а жеребец лязгнул зубами в сторону пса.

— К воротам! — крикнул я своим людям.

— Закройте их! — прокричал коренастый воин.

Затрубил рог. Я пнул лошадь, чтобы миновать псов, но было уже слишком поздно. Огромные ворота закрылись, и я услышал треск падающего на свое место засова. Я бесцельно выругался.

На защитных сооружениях над Верхними воротами показались люди, слишком много людей. Они, должно быть, были в двадцати футах надо мной, и было совершенно безнадежным делом атаковать эти огромные деревянные ворота. Моей единственной надеждой было взять ворота неожиданно, но собаки этому помешали.

Коренастый побежал ко мне. Разумней было бы отступить, осознать, что я проиграл, и пока еще оставалось время, сбежать через Нижние ворота на Полуночник, но я не желал так просто сдаваться.

Мои воины остановились в центре двора, не зная, что делать, коренастый кричал мне, спрашивая, кто я такой, а собаки по-прежнему завывали, и моя лошадь дергалась в сторону, чтобы сбежать от них.

Внутри крепости залаяли и другие собаки.

— Захвати ворота! — крикнул я Осферту, указывая на Нижние ворота. Если я не смог захватить внутренние укрепления, то по крайней мере буду удерживать внешние.

Косой дождь, принесенный с моря, хлестал по крепости. Два стражника у кузницы взяли копья наизготовку, но ни один не двинулся в мою сторону, и Финан повел двоих своих людей в их сторону.

Я не мог увидеть, что случилосьс Финаном, потому что коренастый схватил мою лошадь под уздцы.

— Кто ты такой? — властно спросил он. Собаки успокоились, возможно, потому что узнали его.

— Кто ты такой? — повторил он. Восемь юнцов наблюдали, вытаращив глаза, позабыв свои щиты и тренировочные мечи. — Кто ты такой? — закричал он в третий раз, а потом выругался. — Иисусе, нет!

Он смотрел в сторону кузницы. Я взглянул в том направлении и увидел, что Финан начал резню. Два стражника лежали на земле, хотя Финан и его люди пропали, а потом я выдернул ноги из стремян и выскользнул из седла.

Я всё делал не так. Я был сбит с толку. В битве неизбежна сумятица, но нерешительность непростительна, а я колебался, пытаясь принять решение, а потом принял неверное.

Мне следовало быстро отступить, а вместо этого я упрямо не желал покидать Беббанбург и позволил Финану прирезать тех двух стражников.

Я послал Осферта захватить Нижние ворота, и это означало, что мои люди находятся в этом арочном проеме и вокруг него, а остальные в кузнице, в то время как команда Полуночника, вероятно, все еще бредет по берегу, а я остался один во дворе, где на меня наступал коренастый воин, размахивая мечом.

И я снова сделал всё не так. Вместо того, чтобы позвать Финана и попытаться собрать всех своих людей в одном месте, я отразил тяжелый удар Вздохом Змея и почти не раздумывая отбросил воина обратно двумя сильными ударами, сделал шаг назад, приглашая его атаковать, а когда он заглотил наживку и ринулся вперед, вогнал клинок ему в брюхо.

Я ощутил, как клинок прорвал звенья кольчуги, проткнул кожаную одежду и вошел в мягкую плоть. Он задрожал, когда я провернул Вздох Змея в его внутренностях, а потом рухнул на колени. Когда я выдернул клинок из его живота, он упал лицом вперед.

Двое юнцов бросились ко мне, но я повернулся к ним с окровавленным мечом.

— Хотите умереть? — прорычал я, и они остановились. Я отбросил капюшон со своего шлема и сомкнул нащечники. Они были мальчишками, а я военачальником.

И еще глупцом, потому что сделал всё не так. И тогда Верхние ворота открылись.

Оттуда высыпали люди. Люди в кольчугах и с мечами, с копьями и щитами. Я потерял счет на двадцати, а они всё прибывали.

— Господин! — прокричал Осферт из Нижних ворот. Он захватил их, и я заметил своего сына на площадке для воинов наверху. — Господин! — снова прокричал Осферт. Он хотел, чтобы я вернулся, присоединился к нему, но вместо этого я взглянул на кузницу, где двое стражников лежали под дождем. Никаких признаков Финана.

А потом копья и клинки застучали по щитам, и я смотрел, как воины моего дяди встают в стену из щитов перед Верхними воротами. Там было по меньшей мере сорок человек, ритмично ударявших своими клинками по ивовым доскам щитов.

Они были уверены в себе, а вел их высокий светловолосый воин в кольчуге, но без шлема. У него не было щита, лишь меч в руке. Стена из щитов сгрудилась на дороге между скалами, всего двенадцать человек в ряду.

Теперь начали прибывать люди из моей команды, они проходили через Нижние ворота и становились в собственную стену из щитов, но я знал, что проиграл.

Я мог бы атаковать, и возможно, мы даже пробились бы наверх, врезавшись в эти сомкнутые ряды, но нам бы пришлось отвоевывать каждый дюйм, нанося удары, а над нами, на площадке для воинов над Верхними воротами, стояли люди, готовые запустить в наши головы копья и камни.

И даже если бы мы пробили бы себе проход, ворота все равно остались бы закрытыми. Я проиграл.

Высокий человек впереди рядов врага щелкнул пальцами слуге, и тот принес ему шлем и плащ. Он надел оба, отвел меч назад и медленно пошел в мою сторону. Его воины остались на месте.

Две собаки, из-за которых я угодил в неприятности, подбежали к нему, и он снова щелкнул пальцами, заставив их лечь. Он остановился примерно в двадцати шагах от меня с опущенным мечом.

Это был дорогой меч, с тяжелой от золота рукоятью и с поблескивающим на клинке тем же извивающимся узором, что сиял и на умытой дождем стали Вздоха Змея.

Он взглянул на наших лошадей.

— Где Ценвал? — спросил он. А когда я ничего не ответил, добавил: — Мертв, полагаю?

Я кивнул. Он пожал плечами:

— Отец говорил, что ты явишься.

Итак, то был Утред, мой кузен, сын лорда Элфрика. Он был на несколько лет моложе меня, но я как будто смотрел на свое отражение. Он не унаследовал темные волосы отца и его узкую кость, а был плотного сложения, светловолос и высокомерен.

Он носил короткую светлую бороду, а его глаза были ярко-голубыми. Гребень его шлема венчала фигурка волка, как и мой, но нащечники украшала золотая инкрустация. Он носил черный плащ, подбитый волчьим мехом.

— Ценвал был добрым воином, — сказал он. — Ты убил его?

Я по-прежнему не отвечал.

— Язык проглотил, Утред? — усмехнулся он.

— К чему тратить слова на козье дерьмо? — ответил я.

— Отец всегда говорит, что собака возвращается к своей блевотине, вот откуда он знал, что ты здесь появишься. Может, мне стоит поприветствовать тебя? Что ж, я это сделаю! Добро пожаловать, Утред! — он насмешливо поклонился. — У нас есть эль, мясо и хлеб, ты отведаешь их вместе с нами в доме?

— Почему бы нам с тобой не сразиться? — предложил я. — Только ты и я.

— Потому что нас больше, — с легкостью ответил он, — и если мы будем драться, то я скорее всего перережу всех вас, а не просто скормлю твои потроха своим собакам.

— Тогда дерись, — с напором заявил я. Я повернулся и показал на свою команду, чья стена из щитов стояла на страже Нижних ворот. — Они удерживают вход. Ты не выйдешь отсюда, пока не победишь нас, так что дерись.

— И как же ты удержишь вход, когда позади тебя окажутся сотни людей? — спросил сын Элфрика. — К завтрашнему утру, Утред, ты обнаружишь, что перешеек перекрыт. Может, у тебя достаточно пищи? Здесь нет колодца, но ты ведь принес с собой воду или эль?

— Тогда сразись со мной, — произнес я, — докажи, что ты храбр.

— Зачем сражаться, если ты уже побежден? — спросил он, а потом повысил голос, чтобы его могли услышать мои воины. — Я дарую вам жизнь! Вы можете уйти! Можете отправиться на свой корабль и уплыть! Мы не будем вам мешать! Я лишь требую, чтобы Утред остался здесь!

Он улыбнулся мне.

— Видишь, как мы рады твоей компании? В конце концов, ты член семьи и должен позволить нам поприветствовать тебя, как подобает. Твой сын с тобой?

Я помедлил, но не потому, что сомневался в ответе, а потому, что он сказал «сын», а не «сыновья». Значит, он знал о том, что произошло, знал, что я отрекся от старшего.

— Конечно, он здесь, — сказал сын Элфрика и снова повысил голос. — Утред останется здесь, как и его отродье! Остальные вольны покинуть нас! Но если вы решите остаться, то не покинете это место никогда!

Он пытался настроить моих людей против меня, но я сомневался, что это сработает. Они присягнули мне и даже если и хотели принять его предложение, то не нарушили бы свои клятвы с такой легкостью. Если я умру, то тогда некоторые преклонили бы колено, но сейчас никто не желал выказывать вероломство перед лицом своих товарищей.

Сын Элфрика тоже это знал, но его предложение было нацелено на то, чтобы лишить мою команду уверенности. Они знали, что я побежден, и ожидали моего решения перед тем, как сделать выбор.

Кузен взглянул на меня.

— Брось меч, — велел он.

— Я погружу его в твое брюхо, — отозвался я.

Это был бессмысленный вызов. Он победил, а я проиграл, но еще оставался шанс, что мы сможем добраться до Полуночника и ускользнуть из бухты, но я решил не уводить людей обратно на берег, пока не появится Финан и двое его спутников.

Куда он подевался? Я не мог его бросить, ни за что на свете. Мы с Финаном были ближе, чем братья, а теперь он исчез в кузнице, и я опасался, что там на них напало множество воинов, и теперь они лежат мертвыми или, что еще хуже, взяты в плен.

— Ты увидишь, — заявил мой кузен, — что наши воины смертоносны. Мы постоянно тренируемся, как и ты, и практикуемся, как и ты. Вот почему мы до сих пор удерживаем Беббанбург, даже датчане не хотят ощутить на себе наши клинки.

Если ты решишь драться, мне будет жаль потерянных людей, но обещаю, что ты заплатишь за их смерть. Твоя собственная смерть не будет быстрой, Утред, и в твоей руке не будет меча. Я убью тебя медленно, чудовищно болезненно, но не раньше, чем сделаю то же самое с твоим сыном. Ты будешь смотреть, как он умирает.

Ты услышишь, как он зовет свою покойную мать. Услышишь, как молит о пощаде, которой не будет. Ты этого хочешь? — он помолчал, ожидая ответа, но я не ответил. — Или ты сейчас можешь бросить меч, — продолжил он, — и я обещаю вам обоим быструю и безболезненную смерть.

Я все еще колебался, все еще пребывал в нерешительности. Конечно, я знал, что делать, знал, что должен увести своих людей обратно к Полуночнику, но решил этого не делать, пока не появится Финан.

Я хотел взглянуть на кузницу, но не хотел привлекать к ней внимание моего кузена, так что я просто смотрел на него, пока мой разум лихорадочно размышлял и пытался найти какой-то другой выход из этого поражения, и вдруг почувствовал, что он тоже нервничает. Он этого не выказывал.

Он великолепно смотрелся в черном плаще и в шлеме с выгравированными христианскими крестами и увенчанном фигуркой волка, держа меч, столь же грозный, как и Вздох Змея, но под этой уверенностью скрывался страх. Я не сразу это заметил, но страх был. Кузен был напряжен.

— Где твой отец? — спросил я. — Я бы хотел, чтобы он увидел, как ты умрешь.

— Он увидит, как умрешь ты, — сказал мой кузен Утред. Вздрогнул ли он от моего вопроса? Я едва ощущал его дискомфорт, но все же чувствовал его. — Брось меч, — снова приказал он более твердым голосом.

— Мы сразимся, — столь же твердо ответил я.

— Да будет так, — он принял решение спокойно, так что не страх перед битвой заставлял его нервничать, но, возможно, я ошибался в нем? Может, в нем не было никакой неуверенности. Он повернулся к своим людям. — Оставьте Утреда в живых! Убейте остальных, но оставьте Утреда и его сына в живых! — и он ушел, не потрудившись взглянуть на меня.

И я вернулся к Нижним воротам, где моя команда ожидала, встав в стену из щитов с оружием наготове.

— Осферт!

— Господин?

— Где Финан?

— Пошел в кузницу, господин.

— Это я знаю. — Я надеялся, что Финан уже вышел из кузницы, пока я не видел, но Осферт утверждал, что это не так.

Значит, три моих воина были внутри этого мрачного строения, и я боялся, что они мертвы, что внутри оказались стражники, и их было больше, но почему в таком случае эти стражники не появились из двери кузницы? Я хотел бы послать туда людей, чтобы узнать судьбу Финана, но это ослабило бы и без того хлипкую стену из щитов.

А воины моего кузена снова стали колотить по щитам. Сталью по дереву они отбивали ритм и шли вперед.

— Через мгновение, — сказал я своим людям, — мы перестроимся в кабаний рог и пробьем их стену.

То была моя последняя надежда. Кабаний рог представлял собой клин из воинов, который врезался во вражескую стену из щитов, как дикий кабан. Мы бы быстро двинулись вперед в надежде пробить их стену, сломить ее и начать резню.

Такова была моя надежда, но я боялся, что кабаний рог сомнут.

— Утред! — позвал я.

— Отец?

— Ты должен взять коня и уехать. Скачи на юг. И не останавливайся, пока не доберешься до друзей. Пусть наша семья живет, и однажды ты вернешься и заберешь назад эту крепость.

— Если я умру здесь, — ответил мой сын, — то буду удерживать эту крепость до судного дня.

Я ожидал услышать такой ответ или что-нибудь вроде этого, так что не стал спорить. Даже если он поскачет на юг, я сомневался, что он доберется до безопасного места. Дядя пошлет за ним погоню, а между Беббанбургом и саксонской Британией одни лишь враги.

Но все же я предоставил ему эту возможность. Наверное, подумал я, мой старший сын, тот священник, который больше не был мне сыном, женится и заведет детей, и один из его сыновей услышит об этом сражении и захочет отомстить.

Три норны смеялись надо мной. Я сделал попытку и проиграл. Я был в ловушке, а воины моего кузена дошли до конца зажатой между скалами тропы и разошлись шире.

Их стена из щитов была шире моей. Они бы обогнули нас с двух сторон, зайдя во фланги, и изрубили бы топорами, копьями и мечами.

— Назад, — велел я своим воинам.

Я по-прежнему планировал устроить кабаний рог, но пока позволил кузену поверить, что собираюсь сделать стену из щитов под арочным проемом Нижних ворот. Это помешало бы ему зайти с фланга.

Это вынудило бы его вести себя осторожно, а потом я мог внезапно напасть и сломить его. Осферт стоял подле меня, а сын сзади.

Теперь мы находились под сводом, и я послал Роллу, Кеттила и Элдгрима на площадку для воинов, чтобы они могли кидать камни в приближающихся врагов.

Осферт сказал, что камни уже там сложены, и я смел надеяться, что мы переживем это сражение. Я сомневался, что смогу захватить Верхние ворота, но и просто выжить и добраться до Полуночника уже было бы победой.

Кузен взял щит. Это был круглый, окаймленный железом ивовый щит с большим бронзовым выступом в центре. Доски были окрашены красным, а на этом кровавом фоне темнела эмблема с серой головой волка.

Враг сомкнул ряды, щит к щиту. Со стороны моря хлестал дождь, снова усилившийся, стекая со шлемов, щитов и наконечников копий. Было холодно и сыро, а всё вокруг стало серым.

— Щиты, — приказал я, и наш короткий первый ряд, всего шестеро помещалось меж дубовыми стенами арочного туннеля, сомкнул щиты. Пусть подойдут, решил я. Пусть лучше умрут у нашей стены из щитов, чем мы двинемся на них.

Если бы я решил сделать кабаний рог, мне пришлось бы покинуть укрытие, которое предоставляли ворота. Я по-прежнему пребывал в нерешительности, но враг прекратил продвижение. Это было неудивительно. Люди должны настроиться на драку.

Мой кузен говорил с ними, но я не слышал его слов. Я услышал лишь их возгласы, когда они снова ринулись вперед. Они приблизились быстрее, чем я ожидал. Я думал, что им понадобится время для подготовки, когда они будут выкрикивать оскорбления, но они были хорошо натренированными и уверенными в себе воинами. Они шли медленно, осторожно и с сомкнутыми щитами.

Шли как воины, идущие на битву, которую собираются выиграть. В центре строя рядом с моим кузеном находился огромный чернобородый воин, держащий боевой топор на длинной рукояти.

Это он атакует меня. Попытается выдернуть щит своим топором, оставив меня открытым для удара меча моего кузена. Я поднял Вздох Змея, а потом вспомнил, что мой молот Тора все еще спрятан под кольчугой.

Это было дурным знаком, а нельзя сражаться под влиянием дурного предзнаменования. Я хотел сдернуть серебряный крест с шеи, но в правой руке я держал щит, а в левой Вздох Змея.

И это дурное предзнаменование говорило, что я здесь погибну. Я тверже схватил Вздох Змея, потому что это был мой путь в Вальхаллу. Я буду драться, подумал я, и проиграю, но валькирии заберут меня в тот лучший мир, что лежит за пределами этого. И можно ли найти лучшее место для смерти, чем Беббанбург?

А потом снова протрубил рог.

Это был громкий и пронзительный звук, ничего общего с теми бравурными и смелыми нотами, когда он в первый раз протрубил тревогу со стороны Верхних ворот. Этот рог звучал так, как будто в него трубил восторженный ребенок, и его хриплые тона заставили моего кузена посмотреть в сторону кузницы, я тоже так поступил, а там в дверях стоял Финан. Он протрубил в рог во второй раз и, недовольный произведенным грубым шумом, отбросил его.

Он был не один.

В нескольких шагах впереди стояла женщина. Он выглядела юной и была одета в белое платье, подпоясанное золотой цепью. Ее волосы были как светлое золото, такими светлыми, что казались почти белыми.

На ней не было ни плаща, ни головного убора, и из-за дождя платье прилипло к телу. Она стояла неподвижно, и даже с такого расстояния я мог разглядеть страдание на ее лице.

А мой кузен бросился к ней, но потом остановился, потому что Финан вытащил меч. Ирландец не угрожал женщине, а просто стоял, ухмыляясь, с обнаженным клинком.

Мой кузен неуверенно взглянул на меня, а потом оглянулся на кузницу, как раз когда там появились оба спутника Финана, и каждый вел пленника.

Одним из них был мой дядя, лорд Элфрик, а другим мальчик.

— Хочешь их смерти? — крикнул Финан моему кузену. — Хочешь, чтобы я вспорол им животы?

Он подбросил свой меч высоко в воздух, так что он сделал кувырок. Это было вызывающее представление, и все воины во дворе наблюдали, как он ловко поймал падающее оружие за рукоять.

— Хочешь, чтобы их потроха скормили собакам? Этого ты хочешь? Могу сделать тебе одолжение, ради Христа. Могу сделать тебе одолжение! С удовольствием. Твои собаки выглядят голодными.

Он повернулся и схватил мальчика. Я увидел, как мой кузен сделал жест своим людям, приказывая не двигаться. Теперь я знал, почему он нервничал: его единственный сын находился в кузнице.

А теперь мальчик был у Финана. Он взял его за руку и повел ко мне. Улфар, еще один мой датчанин, следовал за моим дядей, а женщина, очевидно, мать мальчика, шла с ними. Ее никто не держал, но она явно не хотела покидать сына.

Финан ухмылялся, когда подошел ко мне.

— Этот мелкий ублюдок говорит, что его зовут Утред. Можешь себе представить, сегодня его день рождения!

Сегодня ему исполнилось одиннадцать, и дед дал ему лошадь, и прекрасную! Они ее подковывали, потому и находились там. Просто получали удовольствие от семейной прогулки, но тут вмешался я.

По мне прошла волна облегчения, как будто вода снова наполнила пересохшее русло. Мгновением раньше я был загнан в ловушку и обречен, а теперь у меня был сын кузена в заложниках. И его жена, как я полагал, и отец. Я улыбнулся своему врагу, закутанному в черный плащ.

— Теперь пришло твое время бросить меч, — сказал я ему.

— Отец! — мальчишка попытался выскользнуть из хватки Финана, устремившись к своему отцу, и я стукнул его щитом, этот болезненный удар тяжелыми окаймленными железом досками вызвал у него крик и протесты со стороны его матери.

— Стой спокойно, мелкий ублюдок, — велел я ему.

— Он никуда и не уйдет, — сказал Финан, все еще держа ребенка за руку.

Я посмотрел на женщину.

— А кто ты? — спросил я.

Она вызывающе расправила плечи и взглянула мне в глаза.

— Ингульфрид, — холодно промолвила она.

Интересно, подумал я. Я знал, что мой кузен взял в жены датчанку, но никто не рассказал мне, какая она красавица.

— Это твой сын? — спросил я.

— Да.

— Твой единственный сын?

Она поколебалась, но потом резко кивнула. Я слышал, что она дала жизнь трем мальчикам, но лишь один выжил.

— Утред! — крикнул мой кузен.

— Отец? — отозвался мальчик. На правой скуле, там, где щит порвал кожу, у него было пятно крови.

— Не ты, сынок. Я разговариваю с ним, — кузен указал своим мечом на меня.

Я бросил щит и пошел в сторону кузена.

— Что ж, — заявил я, — кажется, у каждого из нас есть определенные трудности. Может, устроим драку? Только ты и я? По закону ореховых прутьев?

— Дерись с ним! — призвал мой дядя.

— Отпусти мою жену и сына, — произнес кузен, — и можешь уходить с миром.

Я сделал вид, что это обдумываю, а потом покачал головой.

— Мне нужно больше. А разве ты не хочешь получить обратно своего отца?

— И его, конечно.

— Ты дашь мне одну вещь, — сказал я, — позволишь безопасно уйти, а я взамен должен дать тебе три? Это неразумно, кузен.

— Чего ты хочешь?

— Беббанбург, — заявил я, — потому что он мой.

— Он не твой! — рявкнул дядя. Я повернулся в его сторону. Теперь он был старым и согбенным, его смуглое лицо покрывали глубокие морщины, но глаза были по-прежнему проницательны. Его темные волосы побелели, прямые пряди падали на плечи.

На нем были богатые одежды с вышивкой и тяжелый подбитый мехом плащ. Когда мой отец уехал на войну, чтобы умереть у Эофервика, Элфрик поклялся на гребне святого Кутберта, что отдаст мне крепость, когда я вырасту, но вместо этого попытался меня убить.

Он пытался выкупить меня у Рагнара, того человека, что вырастил меня, а потом заплатил, чтобы меня продали в рабство, и я ненавидел его больше, чем какое-либо создание на земле.

Он был помолвлен с моей возлюбленной Гизелой, хотя я увел ее задолго до того, как он смог забраться в ее постель. Это была маленькая победа, а теперь будет большая.

Он был моим пленником, хотя ничто в его поведении не выдавало, что он считает так же. Он с презрением уставился на меня.

— Беббанбург не твой, — заявил он.

— Он мой по праву рождения, — сказал я.

— По праву рождения, — он сплюнул. — Беббанбург принадлежит тому, кто достаточно силен, чтобы его удерживать, а не какому-то глупцу, размахивающему записью на пергаменте. Твой отец хотел бы того же!

Он довольно часто говорил мне, что ты просто безответственный полудурок. Он хотел, чтобы Беббанбург отошел твоему старшему брату, а не тебе! Но теперь он мой, и однажды будет принадлежать моему сыну.

Я хотел бы прибить лживого ублюдка, но он был старым и хрупким. Старым, хрупким и ядовитым, как гадюка.

— Миледи Ингульфрид, — обратился я к Осферту, — промокла и замерзла. Дай ей плащ моего дяди.

Если Ингульфрид и была благодарна, она этого не показала. Она довольно охотно приняла плащ и натянула тяжелый меховой воротник вокруг шеи. Она дрожала, но взирала на меня с отвращением.

Я снова посмотрел на своего кузена, ее мужа.

— Может, тебе следует выкупить свою семью, — заявил я, — и цена будет в золоте.

— Они не рабы, чтобы покупать их за золото, — рявкнул он.

Я посмотрел на него и сделал вид, что меня внезапно осенило.

— А это мысль! Рабы! Финан!

— Господин?

— Сколько сейчас стоит прекрасный саксонский мальчик, если его привезти во Франкию?

— Хватит, чтобы купить франкийскую кольчугу, господин.

— Так много?

Финан сделал вид, что оценивает мальчишку.

— Паренек прекрасно выглядит. Хорошее мясцо нарастил. Кое-кто хорошо заплатит за маленький откормленный саксонский зад, господин.

— А женщина?

Финан оглядел ее с ног до головы, а потом покачал головой.

— Она неплохо выглядит, я думаю, но уже подержанный товар, господин. Может, ей и осталась всего то пара лет? Так что ее может хватить, чтобы купить вьючную лошадь. Больше, если она умеет готовить.

— Ты умеешь готовить? — спросил я Ингульфрид и в ответ получил лишь наполненный ненавистью взгляд. Я снова посмотрел на кузена. — Вьючная лошадь и кольчуга, — сказал я ему, а потом сделал вид, что обдумываю это. — Маловато, — я покачал головой, — мне нужно больше, намного больше.

— Ты уйдешь нетронутым, — предложил он, — и я заплачу тебе золотом.

— Сколько золота?

Он взглянул на своего отца. Было очевидно, что Элфрик передал бразды правления крепостью своему сыну, но когда дело доходило до денежных вопросов, главным по-прежнему оставался дядя.

— Его шлем, — угрюмо произнес Элфрик.

— Я наполню твой шлем золотыми монетами, — предложил кузен.

— Это за твою жену, — сказал я, — а сколько за наследника?

— Столько же, — с горечью произнес он.

— Даже и близко недостаточно, — запротестовал я, — но я обменяю всех троих на Беббанбург.

— Нет! — громко вскрикнул дядя. — Нет!

Я не обратил внимания на Элфрика.

— Верни то, что принадлежит мне, — сказал я кузену, — и я отдам тебе твое.

— У тебя могут быть другие сыновья! — прорычал Элфрик сыну, — а Беббанбург не твой, ты не можешь им распоряжаться, он мой!

— Он его? — спросил я кузена.

— Конечно, его, — упрямо ответил тот.

— А ты его наследник?

— Да.

Я отступил назад, к пленникам, и схватил дядю за тощий загривок. Я встряхнул его, как собака треплет крысу, а потом развернул так, чтобы мог улыбнуться ему в лицо.

— Ты знал, что я вернусь, — сказал я.

— Надеялся, что вернешься, — отозвался он.

— Беббанбург мой, — заявил я, — и ты это знаешь.

— Беббанбург принадлежит тому, кто сможет его удержать, — вызывающе ответил он, — а ты не смог.

— Мне было десять, когда ты украл его, — возразил я, — даже меньше, чем ему! — я ткнул в его внука.

— Твой отец не смог его удержать, — сказал дядя, — и как глупец отправился на смерть, а ты такой же. Глупец. Ты слишком горяч, беспомощен и ненадежен. Предположим, когда-нибудь ты захватишь Беббанбург? Сколько времени ты сможешь его удерживать?

Ты, который никогда не владел землями? Всё, что у тебя было, ты потерял, что бы ты ни приобретал, ты это отбрасывал! — он посмотрел на своего сына. — Ты удержишь Беббанбург, — приказал он, — чего бы это ни стоило.

— Цена — жизнь твоего сына, — сказал я кузену.

— Нет! — закричала Ингульфрид.

— Мы не заплатим твою цену, — сказал дядя. Он поднял на меня свои темные глаза. — Убей мальчика, — заявил он. Он подождал, а потом презрительно усмехнулся. — Убей его! Ты назвал свою цену, а я не заплачу! Так убей его!

— Отец… — нервно произнес кузен.

Элфрик развернулся в сторону сына с ловкостью змеи. Я по-прежнему держал его, плотно обхватив загривок, но он не сделал никаких усилий, чтобы вырваться.

— Ты можешь вырастить других сыновей! — он плюнул в сторону моего кузена.

— Сыновей так легко произвести на свет! Разве твои шлюхи мало родили мальчишек? В деревне полно твоих бастардов, так возьми в жены другую женщину и дай ей сыновей, но не смей уступать крепость! Жизнь какого-то сына не стоит Беббанбурга! Другого Беббанбурга уже не будет, а сыновей — сколько угодно.

Я посмотрел на кузена.

— Отдай мне Беббанбург, — произнес я, — и получишь обратно своего сына.

— Я отказался заплатить эту цену! — прорычал дядя.

И я убил его.

Я застал его врасплох, вообще-то, я всех застал врасплох. Я держал старика за шею и всё, что мне нужно было сделать, это поднять Вздох Змея и полоснуть клинком по горлу.

Так я и поступил. Это произошло быстро, гораздо быстрее, чем он заслуживал. Меч немного задержался на его тощей глотке, а он извивался как угорь, но я быстро дернул клинок, и он прошел через мышцы и сухожилия, через дыхательное горло и кровеносные сосуды, Элфрик вздохнул, издав странный звук, почти как женщина, а потом единственным звуком, который он мог издать, стало бульканье, и кровь хлынула на землю, когда он упал на колени передо мной.

Я поставил ногу на его хребет и пнул, так что он растянулся на земле. Несколько мгновений он дергался, пытаясь дышать, а его руки извивались, как будто пытаясь схватить землю его крепости.

Потом он дернулся в последний раз и затих, а меня охватило смутное разочарование. Я годами мечтал о том, как убью этого человека. Планировал его смерть в мечтах, разрабатывая для него самую мучительную смерть, а теперь просто перерезал ему глотку с милосердной быстротой.

Все эти мечты пошли прахом! Я ткнул мертвеца сапогом и поднял глаза на его сына.

— Теперь ты единственный, кто принимает решения, — произнес я.

Он молчал. По-прежнему дул ветер и хлестал дождь, а люди моего кузена уставились на тело, и я знал, что мир внезапно стал другим. Все они всю свою жизнь находились под командованием Элфрика, и внезапно Элфрика не стало. Его смерть их потрясла.

— Ну? — спросил я кузена. — Ты выкупишь жизнь сына?

Он уставился на меня и ничего не ответил.

— Отвечай, мелкий выпердыш. Ты обменяешь Беббанбург на сына?

— Я заплачу тебе за Беббанбург, — неуверенно промолвил он. Он опустил глаза на труп отца. Я предполагал, что у них были непростые отношения, как и у меня с отцом, но он был по-прежнему напуган. Он снова посмотрел на меня и нахмурился. — Он был стар! — запротестовал он. — Ты убил старика?

— Он был вором, — ответил я, — и я всю жизнь мечтал, что убью его.

— Он был стар! — снова возразил он.

— Ему повезло, — рявкнул я, — повезло умереть быстро. Я мечтал, что убью его медленно. Но быстро или медленно, он отправился в упокойный зал подземного мира, и если ты не отдашь мне Беббанбург, я пошлю туда и твоего сына.

— Я дам тебе золото, — предложил он, — много золота.

— Я знаю свою цену, — заявил я, указывая окровавленным клинком Вздоха Змея в сторону его сына. Розовая дождевая вода стекала с его острия. Я передвинул клинок ближе к мальчишке, и Ингульфрид заголосила.

Я уже был нерешительным и задумчивым, теперь настал черед моего кузена. Я мог прочесть нерешительность на его лице. Действительно ли Беббанбург стоил жизни его сына? Ингульфрид умоляла его.

Она обняла сына, ее лицо заливали слезы. Мой кузен поморщился, когда она закричала на него, но потом удивил меня, развернувшись и приказав своим людям отправиться обратно к Верхним воротам.

— Я дам тебе время на размышления, — сказал он, — но знай.

Я не отдам тебе Беббанбург. Итак, этот день ты можешь закончить с мертвым мальчишкой или с целым состоянием в золоте. Сообщи мне свое желание до наступления ночи.

— Господин! — взывала Ингульфрид к своему мужу.

Он развернулся, но заговорил со мной, а не с ней.

— Ты отпустишь мою жену, — потребовал он.

— Она не пленница, — сказал я, — и вольна делать всё, что захочет, но мальчишку я оставлю.

Ингульфрид по-прежнему сжимала плечи сына.

— Я останусь с сыном, — яростно выпалила она.

— Ты пойдешь со мной, женщина, — рявкнул кузен.

— Ты здесь не командуешь, — возразил я. — Твоя жена может делать то, что пожелает.

Он взглянул на меня, как будто я обезумел.

— Что пожелает? — он даже не произнес эти слова, а изумленно пробормотал их одними губами, а потом помотал головой, как будто не веря свои ушам, и снова отвернулся. Он увел своих воинов, предоставив нам контролировать внешний двор.

Финан забрал мальчика у матери и отдал его Осферту.

— Не отпускай мелкого ублюдка, — велел он, а потом подошел ко мне и смотрел, как мой кузен уводит людей через Верхние ворота.

Он подождал, пока последний человек скроется за воротами и они снова с грохотом захлопнутся.

— Он заплатит много золота за этого мальчишку, — тихо произнес Финан.

— Золото — это неплохо, — заявил я с намеренной беспечностью. Я услышал, как встал на место засов Верхних ворот.

— А мертвый мальчишка ничего не стоит, — продолжал Финан более напористо.

— Знаю.

— А ты все равно не собираешься его убивать, — сказал Финан. Он по-прежнему говорил тихо, так что лишь я мог его расслышать.

— Разве?

— Ты не детоубийца.

— Может, пришло время начать.

— Ты не станешь его убивать, — повторил Финан, — так что возьми золото, — он подождал, пока я что-нибудь отвечу, но я хранил молчание. — Воинам нужна награда.

И это была правда. Я был их хлафордом, дающим золото, но за последние недели я лишь привел их к этой неудаче. Финан намекал, что некоторые из моих людей могут уйти.

Они принесли клятву, но по правде говоря, мы одобряем такие клятвы с важными обещанием только потому, что их легко нарушить. Если кто-то решит, что он сможет обрести богатство и славу с другим господином, то он меня покинет, а у меня и так осталось немного людей. Я улыбнулся ему.

— Ты мне веришь?

— Ты знаешь, что да.

— Тогда скажи людям, что я сделаю их богатыми. Скажи, что их имена запишут в хрониках. Скажи, что их будут прославлять. Скажи, что они завоюют славу.

Финан криво ухмыльнулся.

— И как ты всего этого добьешься?

— Не знаю, — ответил я, — но добьюсь, — я отошел туда, где стояла Ингульфрид, наблюдая за сыном. — А чем твой муж расплатится за тебя? — спросил я.

Она не ответила, и я подозревал, что ответ был бы унизительным для нее. Кузен обращался с женой с небрежным презрением, и я подумал, что в качестве заложницы она почти ничего не стоит. Но мальчишка стоил целого состояния.

И инстинкт велел мне отказаться от этого состояния, по крайней мере, в тот день. Я посмотрел на него. Он выглядел дерзким и смелым, но вот-вот был готов разразиться слезами. Я снова взвесил шансы, взять ли золото или довериться своему инстинкту?

Я понятия не имел, что готовит будущее, и удерживать мальчишку было глупостью, но инстинкт подсказывал сделать этот менее привлекательный выбор. Об этом говорили мне боги. Чем еще может быть инстинкт?

— Финан, — я резко повернулся и указал на навес, под которым спали две собаки. — Вытащи все сено и разбросай вдоль частокола. И немного у ворот.

— Собираешься всё тут сжечь?

— Сено намокнет, — сказал я, — но сложи его достаточно густо, чтобы кое-что осталось сухим. И сожги надвратную башню, кузницу и конюшни. Сожги всё!

Мой кузен не собирался сдавать Беббанбург, потому что без крепости он был никем. Он превратился бы всего лишь в сакса, затерянного на территории датчан. Ему бы пришлось стать викингом или присягнуть на верность Эдуарду Уэссекскому.

Но в Беббанбурге он был королем всех земель, что мог объехать за день, и богачом. Потому Беббанбург стоил жизни его сына.

Он стоил жизни двух сыновей, а как заявил Элфрик, он всегда мог наплодить еще. Кузен сохранит свою крепость, но я сожгу всё, что сумею.

И мы вывели лошадей из конюшни и выпустили их пастись за пределами крепости, а потом подожгли двор. Кузен не сделал попытки остановить нас, он лишь наблюдал с высоких внутренних укреплений, а когда дым смешался с дождем, мы вернулись на Полуночник.

Мы прошли до него по воде, забрав с собой Ингульфрид с сыном, и взобрались через низкие борта. Кузен мог бы послать за нами погоню на своих длинных боевых кораблях, и я хотел их сжечь, но дерево пропиталось влагой, так что Финан взял своих людей, и они перерезали веревки, удерживающие мачты, а потом пробили огромные дыры в корпусах топорами.

Оба корабля опустились на глинистое дно гавани, и я приказал своим людям сесть на весла Полуночника. По-прежнему шел дождь, но пламя от горящих строений было высоким и ярким, а дым вздымался вверх, к низким тучам одного с ним цвета.

Ветер стих, хотя море было еще неспокойно, а волны с белой пеной разбивались у входа в неглубокую гавань. Мы гребли в сторону этого белого хаоса, и вода плескалась у высокого носа Полуночника, а мой кузен со своими воинами смотрели с высоты, как наш корабль вышел в открытое море.

Мы зашли далеко в море, миновав острова, и там, среди бушующих волн, поставили парус и повернули к югу.

Так мы покинули Беббанбург.




Часть третья

Слухи о войне 





Глава шестая


Я отплыл на юг, чтобы убедить моего кузена, что возвращаюсь на юг Британии, но как только от дыма горящего Беббанбурга остался лишь темный след на фоне серых облаков, повернул на восток.

Я не знал, куда мне направиться.

На севере лежала Шотландия, населенная дикарями, только и ждавшими возможности прирезать сакса. За ней находились поселения норвежцев. Здесь жил мрачный народ, носящий вонючий мех морских котиков, которые устраивали лежбища на их скалистых островах. Как и скотты, эти люди были скорее склоны убить, чем проявить гостеприимство.

К югу лежали саксонские земли, но христиане наверняка сделали все, чтобы мне были не рады в Уэссексе или Мерсии, и я не видел для себя будущего в Восточной Англии, так что повернул в сторону одиноких Фризских островов.

Я не знал, куда еще можно направиться.

Большим соблазном было взять предложенное кузеном золото. Золото никогда не бывает лишним. На него можно нанять людей, купить корабли, лошадей и оружие. Но инстинкт подсказал оставить мальчишку при себе.

Я подозвал его к себе, когда мы плыли на восток, подгоняемые быстрым северным ветром, который дул уверенно и постоянно.

— Как тебя зовут? — спросил я его.

Он озадаченно оглянулся на мать, смотревшую на нас с тревогой.

— Меня зовут Утред, — ответил он.

— Нет, — сказал я, — Тебя зовут Осберт.

— Я — Утред, — храбро настаивал он.

Я с силой ударил его ладонью. Боль пронзила мою руку, а в ушах Утреда, вероятно, зазвенело, поскольку он, пошатываясь, чуть не упал за борт, но Финан поймал и вытащил бедолагу обратно. Его мать закричала, но я проигнорировал ее.

— Твое имя — Осберт, — повторил я, и на этот раз он ничего не ответил, лишь уставился на меня со слезами и упрямством в глазах. — Как тебя зовут? — вновь задал я вопрос. Он молча смотрел на меня. Я прочитал на его упрямом лице желание пойти мне наперекор и потому занес руку для нового удара.

— Осберт, — пробормотал он.

— Не слышу!

— Осберт, — сказал он громче

— Все слышали! — прокричал я команде. — Этого мальчика зовут Осберт!

Его мать, взглянув на меня, открыла рот, чтобы возразить, но тут же его закрыла, не проронив ни слова.

— Мое имя Утред, — объяснил я мальчишке, — и моего сына зовут Утред, а значит больно много Утредов собралось в этой лодке, так что теперь ты Осберт. Возвращайся к своей матери.

Финан присел в своей обычной позе рядом со мной на рулевой площадке. Волны все не унимались, и дул довольно сильный ветер, но не каждую волну венчал белый гребень, а ветер был укрощен.

Дождь прекратился, и в тучах показались просветы, через которые солнце освещало участки моря. Финан уставился на воду.

— Мы могли считать золотые монеты, — заметил он, — а вместо этого охраняем женщину и ребенка.

— Не ребенка, — сказал я, — почти мужчину.

— Кем бы он ни был, он стоит золота.

— Думаешь, я должен отдать его?

— Это ты мне скажи, господин.

Я думал об этом. Я держал парня из-за своего предчувствия, но по прежнему не знал, зачем именно это делаю.

— Для остального мира, — произнес я, — он наследник Беббанбурга и поэтому представляет собой ценность.

— Так и есть.

— Не только для своего отца, — продолжил я, — но и для его врагов.

— А кто они?

— Наверно, датчане, — ответил я неопределенно, так как до сих пор не был уверен, зачем мне нужен этот мальчик.

— Странно, не правда ли? — продолжал Финан, — жену и детей Кнута Ранульфсона держат где-то в заложниках, теперь и у нас эти двое. Сейчас что ли сезон ловли жен и детей? — его голос звучал удивленно.

Кто, интересно, захватил семью Кнута Ранульфсона? Я говорил себе, что меня это не касается, что меня вышвырнули из саксонской Британии, но этот вопрос все еще не давал мне покоя.

Очевидным ответом было, что это похищение устроили саксы, чтобы Кнут держался в стороне, когда они нападут либо на датских лордов в северной Мерсии, либо на ослабевшее королевство Восточной Англии, но Этельфлед ничего об этом не слышала.

У нее были шпионы и среди окружения ее мужа, и при дворе брата, и она наверняка бы узнала, если бы Этельред или Эдуард захватили бы жену Кнута, но эти шпионы ничего ей не поведали.

А я не верил, что Эдуард Уэссекский пошлет людей, чтобы захватить семью Кнута. Он слишком волновался из-за неспокойных датчан и находился под влиянием робких священников.

Этельред? Возможно, его новая женщина со своим воинственным братом пошли бы на этот риск, но если так, то Этельфлед наверняка об этом узнала бы. Так кто их похитил?

Финан по-прежнему смотрел на меня в ожидании ответа. Вместо этого я сам задал ему вопрос.

— Так кто наш самый опасный враг?

— Твой кузен.

— Если бы я взял золото, — я уговаривал не только Финана, но и самого себя, — он бы послал людей, чтобы меня убить. Он захотел бы получить свое золото обратно. Но пока у нас его жена и сын, он будет осторожен.

— Это верно, — признал он.

— А цена не снизится лишь от того, что платеж отложен, — сказал я. — Мой кузен заплатит и через месяц, и через год.

— Если только он не возьмет новую жену, — засомневался Финан, — потому что он много за нее не даст, — он кивнул в сторону Ингульфрид, которая съёжилась у рулевого весла. На ней по-прежнему был плащ Элфрика и она прижимала к себе сына, пытаясь его защитить.

— Похоже, он не очень-то ей увлечен, — произнес я весело.

— Какая-то другая женщина согревает ему постель, — предположил Финан, — а эта — просто жена.

— Просто? — спросил я.

— Он женился на ней не по любви, — заявил Финан, — а если и по любви, то она давно завяла. Вероятно, он женился из-за ее земель или ради союза с ее отцом.

И она была датчанкой. Это меня заинтересовало. Беббанбург был клочком саксонских земель в королевстве датчан, и датчане жаждали его заполучить.

Но жена-датчанка означала, что у моего кузена есть среди них союзник.

— Миледи, — позвал я ее. Она подняла на меня глаза, но промолчала. — Подойди сюда, — приказал я, — и приведи Осберта.

Она возмутилась, то ли из-за того, что я ей приказывал, то ли от того, что назвал ее сына другим именем, и на мгновение я подумал, что она не подчинится, но потом она поднялась и подошла ко мне, держа за руку сына.

Она покачнулась, когда корабль подпрыгнул на волне, и я протянул руку, за которую она схватилась, а потом посмотрела с отвращением, как будто дотронулась до куска склизких нечистот.

— Кто твой отец? — спросил я.

Она поколебалась, взвешивая, какую опасность может нести этот вопрос, и пожала плечами, явно не обнаружив таковой:

— Хоскульд Лейфсон.

Я никогда о нем не слышал.

— Кому он служит? — спросил я.

— Сигтрюггу.

— Боже ты мой, — воскликнул Финан, — это тот парень, что был в Дифлине?

— Да, — ответила она с некоторой горечью.

Сигтрюгг был норвежцем и воином, с помощью меча он добыл себе королевство в Ирландии, но Ирландия никогда не была простым местом для пришлых, и последнее, что я слышал об этом самозванном короле, было то, что его выпихнули обратно за море, в Британию.

— Так ты норвежка? — спросил я ее.

— Я датчанка, — ответила она.

— И где сейчас Сигтрюгг?

— Как я в последний раз слышала, в Кумбраланде.

— Он в Кумбраланде, — подтвердил Осферт. Он последовал за Ингульфрид к рулевому веслу, что показалось мне странным. Осферту нравилось находиться в одиночестве и он редко присоединялся ко мне на корме.

— Так что твой отец делает для Сигтрюгга? — спросил я Ингульфрид.

— Командует его придворными воинами.

— Скажи мне, — потребовал я, — почему Элфрик женил своего сына на дочери датчанина, что служит Сигтрюггу?

— А почему бы нет? — отозвалась она, все еще с горечью в голосе.

— Он женился на тебе, чтобы найти приют в Ирландии, если потеряет Беббанбург? — предположил я.

— Беббанбург невозможно потерять, — заявила она. — Его нельзя захватить.

— Я почти его захватил.

— Почти — это не значит захватил, правда ведь?

— Да, — согласился я, — не захватил. Так почему же он женился, миледи?

— А ты как думаешь? — она вернула мне этот вопрос.

Потому что Беббанбург правил маленьким клочком земли, окруженным врагами, а этот брак принес союз с человеком, который был врагом этих врагов.

Сигтрюгг был амбициозен и жаждал получить королевство, и если не в Ирландии, то он прорубил бы его себе в землях Британии. Он не был достаточно силен, чтобы атаковать Уэссекс, а Уэльс принес бы ему столько же проблем, как и Ирландия, Шотландия же была еще хуже, так что он смотрел в сторону Нортумбрии.

Это означало, что его врагами были Кнут Ранульфсон и Сигурд Торрсон, так, может, это Сигтрюгг захватил жену Кнута? Это было возможно, но Сигтрюгг должен был быть абсолютно уверен, что устоит перед атакой Кнута, раз осмелился на такое. Сейчас он был в безопасности в Кумбраланде.

Это была суровая местность гор, дождей и озер, и Кнут был явно доволен, позволив Сигтрюггу управлять этой бесплодной пустыней. А Сигтрюгг? Он без сомнения хотел земли, которыми правил Кнут, но норвежец вовсе не был глупцом и вряд ли бы развязал войну, которую бы неизбежно проиграл.

Я склонился над рулевым веслом. Полуночник быстро шел вперед под парусом, и рулевое весло дрожало в моих руках, а это всегда было знаком того, что корабль счастлив.

Рваные облака унеслись на юг, и Полуночник внезапно вышел в залитое солнечным светом пространство. Я улыбнулся. Лишь немногое может вселить такую радость, как добрый корабль и хороший ветер.

— Откуда такая вонь? — с негодованием спросила Ингульфрид.

— Наверное, от Финана, — ответил я.

— От лорда Утреда, — произнес Финан одновременно со мной.

— Это парус, — объяснил ей Осферт. — Он пропитан тресковым жиром и бараньим салом.

Она была потрясена.

— Тресковым жиром и бараньим салом?

— Конечно, он смердит, — признал я.

— И привлекает мух, — добавил Финан.

— И зачем тогда это делать?

— Потому что тогда парус лучше ловит ветер, — сказал я. Она скривилась. — А ты не привыкла к кораблям, миледи?

— Нет. Думаю, я их ненавижу.

— Почему?

Она сердито посмотрела на меня, некоторое время помолчала, а потом заявила: — А ты как думаешь? Я единственная женщина на борту.

Я уже был готов заверить ее, что она в безопасности, но потом понял, о чем она. Для мужчин это было просто, лишь помочиться за борт, позаботившись о том, чтобы не встать против ветра, но Ингульфрид едва ли могла поступить так же.

— Элдгрим! — позвал я. Поставь ведро под площадкой у рулевого весла и натяни занавеску! — я снова перевел на нее взгляд. — Там немного тесновато, но зато тебя не будет видно.

— Я этим займусь, — поспешно вмешался Осферт. Он махнул Элдгриму и занялся развешиванием двух плащей, которые послужат занавесями над влажным и темным пространством под нашими ногами.

Финан взглянул на меня, мотнув головой в сторону Осферта, и ухмыльнулся. Я сделал вид, что этого не заметил.

— Сюда, миледи, — Осферт произнес это необычайно торжественно, — а я постою на страже, чтобы никто тебя не побеспокоил.

— Спасибо, — сказала она, и Осферт поклонился ей. Финан фыркнул.

Осберт хотел остаться с матерью, когда она спустилась с площадки.

— Оставайся здесь, парень, — велел я. — Я научу тебя править кораблем.

Ингульфрид согнулась и пропала из вида. Полуночник парил по волнам, счастливый от этого ветра и в этом море. Я дал мальчишке рулевое весло и показал, как предугадывать движения корабля, позволив ему почувствовать мощь моря, держась за это длинное весло.

— Не пытайся слишком часто налегать на него, это замедляет ход — объяснил я ему. — Обращайся с кораблем, как с хорошей лошадью. Будь мягок, и корабль сам поймет, что нужно делать.

— Зачем обучать его, если ты собираешься его убить? — спросила его мать, когда появилась вновь. Я смотрел, как она забирается обратно на площадку у рулевого весла. Ветер растрепал ее волосы и хлестал ими по лицу.

— Ну? — резко потребовала она. — Так зачем его учить? — гнев придавал ей строгую, пронзительную красоту.

— Потому что это должен уметь каждый мужчина, — ответил я.

— Значит, он станет мужчиной? — упрямо продолжала она.

— Я не убиваю детей, миледи, — тихо произнес я, — но я не хотел бы, чтобы твой муж об этом узнал.

— Так как ты с ним поступишь?

— Он не причинит ему вреда, миледи, — вступил в разговор Осферт.

— Тогда как он с ним поступит?

— Продам его, — заявил я.

— Как раба?

— Подозреваю, что твой муж заплатит гораздо больше, чем можно получить за любого раба. Или, может, заплатят враги твоего мужа?

— Их у него полно, — сказала она, — но ты среди них главный.

— И наименее опасный, — развеселился я и кивнул в сторону команды. — Это все воины, что у меня есть.

— И всё же ты напал на Беббанбург, — добавила она, по ее тону трудно было судить, считает ли она меня полным глупцом или невольно восхищается тем, что я отважился на эту атаку.

— И почти преуспел в этом! — произнес я с тоской в голосе, — хотя, признаю, к этому моменту я, вероятно, был бы уже мертв, если бы ты не взяла своего сына посмотреть, как подкуют его новую лошадь, — я поклонился ей. — Я обязан тебе жизнью, миледи, и благодарю тебя.

— Ты обязан ей моему сыну, — отозвалась она с горечью, — я ничего не стою, но Утред…

— Ты имеешь в виду Осберта?

— Я имею в виду Утреда, — дерзко заявила она, — и он — наследник Беббанбурга.

— Нет, пока жив мой сын.

— Твоему сыну сначала придется захватить Беббанбург, — отозвалась она, — а ему это не удастся. Так что наследник — мой Утред.

— Ты слышала моего дядю, — оборвал ее я. — Твой муж может сделать еще одного наследника.

— О да, может, — яростно продолжала она, — он плодит бастардов, как кобель щенков. Он предпочитает плодить бастардов, но гордится Утредом.

Внезапная ярость в ее голосе меня удивила, как и предположение относительно мужа. Она воинственно уставилась на меня, и я подумал о том, как прекрасно ее лицо с выдающимися скулами и твердым подбородком, но смягченное полными губами и бледно-голубыми глазами, которые, как и море, поблескивали серебром.

Очевидно, Осферт думал о том же, потому что с тех пор, как она к нам присоединилась, не сводил с нее глаз.

— Значит, твой муж — глупец, — заявил я.

— Глупец, — повторил Осферт.

— Ему нравятся смуглые и толстые женщины, — сказала она.

Ее сын все это время слушал и при этих горьких словах матери безрадостно нахмурился. Я улыбнулся ему.

— Толстые и смуглые, худые и светловолосые, — сказал я ему, — все они женщины, и всех нужно лелеять.

— Лелеять? — повторил он.

— Только пять вещей могут сделать человека счастливым, — объяснил я ему, — добрый корабль, добрый меч, верная собака, добрый конь и женщина.

— Почему не добрая женщина? — развеселился Финан.

— Все они добры, — ответил я, — кроме тех, кто нет, а эти еще лучше.

— Боже ты мой, — вымолвил Осферт с укором.

— Слава Господу, — сказал Финан.

— Значит, твой муж, — я снова посмотрел на Ингульфрид, — захочет получить своего сына обратно?

— Конечно, захочет.

— И отправит за нами погоню?

— Он заплатит кому-нибудь, чтобы найти тебя.

— Потому что трус и не отправится за мной сам?

— Потому что как было заведено при лорде Элфрике, лорд Беббанбурга не покидает крепость, если в ней не остался его наследник. Кто-либо из них должен всегда оставаться внутри стен.

— Потому что снаружи одного из них легко убить, — сказал я, — но почти невозможно убить человека внутри?

Она кивнула.

— Так что если он не изменит установленный отцом закон, то пошлет убить тебя кого-нибудь другого.

— Многие пытались, миледи, — тихо произнес я.

— У него есть золото, — возразила она, — он может себе позволить послать много людей.

— Ему и придется, — сухо заметил Финан.

На следующий день мы подошли к островам. Теперь море было спокойным, солнце ярко сияло, а ветер так ослаб, что нам пришлось грести. Мы продвигались очень осторожно, с воином, стоящим на носу и проверяющим глубину веслом.

— Где мы? — спросила Ингульфрид.

— Это Фризские острова, — сказал я ей.

— Думаешь, ты сможешь здесь спрятаться?

Я покачал головой.

— Здесь негде прятаться, миледи. Твой муж знает, что я могу предпринять, и знает, что это один из вариантов.

— Дунхолм, — промолвила она.

Я резко обернулся в ее сторону.

— Дунхолм?

— Он знает, что Рагнар — твой друг.

Я не ответил. Рагнар был мне гораздо больше, чем просто другом, скорее братом. Его отец меня вырастил, и если бы судьба распорядилась по-другому, я бы остался с Рагнаром и сражался бы бок о бок с ним до конца времен, но нашей судьбой управляют три норны, и Рагнар остался лордом на севере, а я отправился на юг, чтобы присоединиться к саксам.

Он был болен, и известие о его смерти пришло прошлой зимой. Оно меня не удивило, хотя и опечалило. Он растолстел и ему стало трудно дышать, он хромал и с трудом передвигался, но умер с мечом в руке, вложенным Бридой, его женщиной, когда Рагнар лежал при смерти.

Значит, он отправится в Вальхаллу, где на веки вечные или пока мы не погрузимся в окончательный хаос останется тем старым Рагнаром, сильным и полным жизни, веселым, щедрым и смелым.

— Лорд Элфрик знал, что ты изгой, — продолжала Ингульфрид, — и что у тебя слишком мало воинов, чтобы напасть на Беббанбург, так что он решил, что ты направишься в Дунхолм.

— Без Рагнара? — я покачал головой. — Без Рагнара мне нечего делать в Дунхолме.

— А жена Рагнара и его сыновья? — поинтересовалась она.

Я улыбнулся.

— Брида меня ненавидит.

— Ты ее боишься?

В ответ я рассмеялся, хотя, по правде говоря, я действительно боялся Бриду. Когда-то она была моей возлюбленной, а теперь — моим врагом, а для Бриды обида была как чесотка, от которой невозможно избавиться.

Она бы расчесывала одно и то же место, пока там не появилась бы рана, а потом ковырялась бы в ней, чтобы она наполнилась кровью и гноем. Она меня ненавидела, потому что я не сражался за датчан против саксов, и не важно, что она и сама была из саксов. Бридой правили страсти.

— Лорд Элфрик надеялся, что прежде чем отправиться в Беббанбург, ты поедешь в Дунхолм, — сказала Ингульфрид.

— Надеялся?

Она поколебалась, как будто опасаясь, что готова открыть слишком многое, но потом пожала плечами.

— Он заключил с Бридой соглашение.

Почему меня это не удивило? Враг нашего врага — наш друг или, по меньшей мере, союзник.

— Он надеялся, что она меня убьет?

— Она обещала отравить тебя, — ответила Ингульфрид, — а он обещал ей золото.

И это меня не удивило. Брида никогда бы меня не простила. Она бы пронесла эту ненависть до самой своей смерти, а если бы смогла с помощью каких-нибудь чар, то и после нее.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил я Ингульфрид. — Почему не убедила меня идти в Дунхолм?

— Потому что если ты отправишься в Дунхолм, — ответила она, — Брида заберет моего сына и потребует больше золота, чем ты. Она хуже.

— И она жестока, — добавил я, а потом позабыл о Бриде, потому что человек на носу прокричал, предупреждая, что мы приближаемся к мелководью. Мы пробирались по каналу, что извивался в сторону пустынной песчаной косы, на которой росла трава.

Канал повернул на запад, потом на север, потом снова на восток, и Полуночник четыре раза задел дно, до того как мы достигли полосы более глубоких вод, что огибали восточный берег острова.

— Подойдет, — сказал я Финану, мы сделали несколько взмахов веслами, и нос корабля уткнулся в песок. — Пока это будет нашим домом, — объявил я своей команде.

Это было мое новое королевство, моя земля, мой кусок омытого морем и продуваемого ветрами песка на краю Фризии, и я буду удерживать его, пока какой-нибудь более сильный враг не решит прихлопнуть меня, словно муху.

А это случится, если я не найду больше людей, но сейчас мне просто нужно было чем-то занять этих, так что я послал сына с дюжиной человек собрать на близлежащих песчаных берегах плавняк, чтобы мы могли построить хижины. На остров уже вынесло несколько бревен, и я смотрел, как Осферт сооружает кров для Ингульфрид.

Мой сын принес еще древесины, достаточно, чтобы развести костер и построить укрытие, и в ту ночь мы пели, усевшись вокруг огромного пламени, изрыгающего искры в звездное небо.

— Хочешь, чтобы все узнали, что ты здесь? — задал вопрос Финан.

— Они и так уже знают, — ответил я. Днем мимо нас прошла пара лодок, и новости о нашем прибытии распространятся по островам и дальше, вдоль болотистого побережья.

Танквард, тот человек, что бросил нам вызов прежде, возможно, снова появится, хотя я сомневался, что он захочет драться. Несколько дней мы пробудем тут в мире, как посчитал я.

Я заметил, что Финан беспокоится обо мне. Он мало говорил весь вечер и не присоединился к пению. Ирландец все время бросал на меня взгляды.

Как я подозревал, он знал, что меня беспокоит. Это не был мой кузен или те, кого он мог послать против меня. Мои опасения были гораздо шире и глубже: неспособность понять, что делать дальше.

Я не имел представления, как поступить, хотя что-то мне пришлось бы сделать. Я вел за собой команду, у меня был корабль, а у всех нас — мечи, и мы не могли просто гнить на пляже, но я еще не знал, куда их повести. Я был в растерянности.

— Ты поставил часовых? — в разгар ночи спросил Финан.

— Я сам постою на страже. Чтобы убедиться в том, что все знают, что леди Ингильфрид здесь не для их удовольствия.

— Это они и так знают. А кроме того, проповедник убьет любого, кто на нее взглянет.

Я засмеялся. Проповедником называли Осферта.

— Он и правда как зачарованный, — тихо произнес я.

— Бедный ублюдок влюбился, — заявил Финан.

— И вовремя, — отозвался я, а потом мягко похлопал Финана по плечу. — Поспи, дружище, и хорошенько выспись.

Я шел по пляжу в темноте. На этой стороне острова волны разбивались со слабыми хлопками, хотя я мог расслышать, как с западной стороны дюн тяжело накатываются более крупные волны.

Костер медленно догорал, пока от него не остались лишь тлеющие угли, а я все еще брел по пляжу. Был отлив, и Полуночник казался темной тенью, склонившейся к песку.

Я хлафорд, лорд. Лорд должен заботиться о своих людях. Он одаривает их золотом, серебром и драгоценными браслетами. Он должен накормить своих людей, предоставить им кров и обогатить, а взамен они служат ему и превращают его в великого лорда, чье имя произносят с уважением. А лорд моих людей был бездомным, господином песка и пепла, владельцем единственного корабля. И я не знал, что делать.

Саксы ненавидели меня, потому что я убил их аббата. Датчане никогда мне не доверяли, а кроме того, я убил сына Сигурда Торрсона, и Сигурд, друг Кнута Ранульфсона, поклялся отомстить за эту смерть. Рагнар, который поприветствовал бы меня как брата и отдал бы половину своих богатств, умер.

Этельфлед меня любила, но она любила и свою церковь и была не в силах защитить меня от тех мерсийцев, что подчинялись ее мужу, с которым она не жила.

Она находилась под защитой своего брата, Эдуарда Уэссекского, и он, возможно, был бы мне рад, хотя и потребовал бы выплатить виру за смерть священника и принудил бы к унизительному извинению перед своими церковниками. Он бы не дал мне земли. Он мог меня защитить и использовать как воина, но я не был бы лордом.

А я старел. Я это знал, это ощущали мои кости. Я был в том возрасте, когда люди ведут за собой армии. Когда они стоят в задних рядах стены из щитов и предоставляют сражаться молодым воинам впереди.

В моих волосах серебрилась седина, а в бороде была белая прядь. Я был стар и ненавидим, я был изгоем и находился в замешательстве, хотя у меня бывали времена и похуже. Дядя однажды продал меня в рабство, и то были тяжелые времена, не считая того, что я встретил Финана, и мы пережили это вместе, и Финан с удовольствием прирезал того ублюдка, что нас заклеймил, а мне досталась радость убить того ублюдка, что меня предал.

Христиане рассказывают о колесе судьбы, об огромном колесе, которое постоянно крутится и иногда поднимает нас вверх, на солнечный свет, а иногда тащит вниз, в грязь и дерьмо.

Там то я сейчас и был, в дерьме и навозной жиже. Так что, может, остаться здесь, думал я. Бывают вещи и похуже, чем править несколькими островами во Фризии. Я не сомневался, что смогу победить Танкварда, забрать тех его людей, что выживут, себе на службу, а потом сковать небольшое королевство песчаных дюн и тюленьего дерьма. Эта мысль вызвала у меня улыбку.

— Осферт говорит, что на самом деле ты не убьешь моего сына, — произнесла она за моей спиной. Я развернулся и посмотрел на Ингульфрид. Она стояла в тени дюны. Я промолчал. — Он говорит, что на самом деле ты добрый человек.

Я рассмеялся.

— Я оставил больше вдов и сирот, чем кто-либо, — возразил я. — Так поступают добрые люди?

— Он говорит, что ты порядочный и честный человек и… — она помедлила, — и упрямый.

— Упрямый — это верно.

— И что теперь ты в замешательстве, — добавила она. Она говорила мягко, из голоса пропали и дерзость, и гнев.

— В замешательстве? — спросил я.

— Ты не знаешь, куда идти и что делать.

Я улыбнулся, потому что она была права, а потом смотрел, как она осторожно ступает по пляжу.

— Я не знаю, куда идти, — признал я.

Она подошла к остаткам костра, присела на корточки и протянула руки к едва мерцающим уголькам.

— Я чувствовала себя так же целых пятнадцать лет, — с горечью призналась она.

— Значит, твой муж — глупец.

Она покачала головой.

— Ты постоянно это повторяешь, но на самом деле он умный человек, а ты сделал ему одолжение.

— Забрав тебя?

— Убив лорда Элфрика, — она уставилась на тлеющее дерево, наблюдая, как маленькие языки угасающего пламени извивались, исчезали, а потом снова вспыхивали. — Теперь мой муж волен делать всё, что захочет.

— А чего он хочет?

— Оставаться в безопасности в Беббанбурге, — сказала она. — А не отправляться каждую ночь спать, гадая, где можешь быть ты. А прямо сейчас? Думаю, он хочет получить сына обратно. Несмотря на все свои недостатки, он любит Утреда.

Так вот почему она разговаривает со мной без презрения или горечи, подумал я. Она хочет попросить за сына. Я сел с противоположной стороны костра и подтолкнул обуглившиеся бревна ногой, чтобы пламя вновь разгорелось.

— Он не будет в Беббанбурге в безопасности, — сказал я, — пока живы Кнут Ранульфсон и Сигурд Торрсон. Они тоже хотят получить Беббанбург и однажды попытаются его захватить.

— Но священники моего мужа говорят, что судьба Нортумбрии — стать христианской, — ответила она, — так что датчане потерпят поражение. Такова воля христианского бога.

— Ты христианка? — спросил я.

— Они говорят, что да, — но я не уверена. Муж настаивал, чтобы я покрестилась, и священник окунул меня в бочку с водой, опустив мою голову под воду. Муж смеялся, когда они это проделывали. Потом меня заставили поцеловать руку святого Освальда. Она была сухая и желтая.

Святой Освальд. Я и позабыл об этом новом поветрии, что распространял аббат, которого я убил. Святой Освальд. В старые времена он был королем Нортумбрии. Он жил в Беббанбурге и правил севером, а потом начал войну с Мерсией и был побежден в битве с королем-язычником.

Пригвожденный бог не особо помог ему в тот день, и его тело разрезали на куски, но поскольку он был святым и королем, люди собрали эти окровавленные останки и сохранили их. Я знал, что левую руку святого отдали лорду Элфрику, а задолго до того я сопровождал отрубленную голову Освальда через северные холмы.

— Священники говорят, что если тело Освальда будет собрано воедино, — продолжала Ингульфрид, — всеми землями саксов будет править один лорд. Один король.

— Священники никогда не перестают болтать чепуху.

— И Этельред Мерсийский просил лорда Элфрика отдать ему руку, — добавила она, проигнорировав мое замечание.

Это привлекло мое внимание. Я поднял глаза на ее лицо, освещенное пламенем.

— И что ответил Элфрик?

— Сказал, что обменяет руку на твое тело.

— Правда?

— Правда.

Я рассмеялся, затем смолк, задумавшись. Этельред хотел собрать воедино тело Освальда? Такова его цель? Быть королем всех саксов?

Неужели он верил в эту церковную чепуху, что того, кто владеет телом святого Освальда, невозможно победить в битве?

Легенда гласила, что большую часть останков Освальда забрали в монастырь в Мерсии, монахи которого отказались принять мощи, потому что, по их словам, Освальд был врагом их королевства, но той ночью небеса пронзил яркий луч и осветил тело, лежавшее за монастырскими воротами, и этот столб света убедил монахов принять останки святого.

Затем монастырь захватили датчане, которые включили его земли в состав Нортумбрии. Этельред хотел найти высохший труп? Будь я правителем той части Нортумбрии, я бы уже давно выкопал труп, сжег его и развеял пепел по ветру.

Вероятно, Этельред верил, что тело все еще в могиле, но чтобы потребовать его, надо было биться против лордов Нортумбрии. Неужели он планировал войну против Кнута? Сначала Восточная Англия, затем Нортумбрия? Это безумие.

— Ты полагаешь, Этельред хочет вторгнуться в Нортумбрию? — спросил я Ингульфрид.

— Он хочет быть королем Мерсии, — ответила она.

Он всегда жаждал этого, но никогда не осмеливался бросить вызов Альфреду, а Альфреда уже давно не было в живых, и королем был Эдуард. Этельред мучился под властью Альфреда, и я мог только представить себе, как он противится быть вассалом молодого Эдуарда.

И Этельред старел так же, как и я, и размышлял о своей славе. Он хотел, чтобы его запомнили не вассалом Уэссекса, а королем Мерсии, более того, королем, который присоединил к Мерсии земли Восточной Англии.

Зачем на этом останавливаться? Почему бы не вторгнуться в Нортумбрию и не стать королем всех северных саксов? Как только Этельред добавит восточно-английских танов к своей армии, он станет достаточно силен, чтобы бросить вызов Кнуту, а обладание телом святого Освальда убедит христиан на севере, что их пригвожденный бог на стороне Этельреда, и эти христиане могут восстать против датских лордов.

Этельреда запомнят как короля, снова сделавшего Мерсию сильной, возможно, даже как человека, объединившего все саксонские королевства. Он подожжет всю Британию, чтобы вписать свое имя в исторические хроники.

И самым большим препятствием на пути к этой цели был Кнут Ранульфсон, Кнут Длинный Меч, человек, владевший Ледяной Злобой. Жена и дети Кнута пропали, возможно, их держали в заложниках. Я спросил Ингульфрид, слышала ли она об их похищении.

— Разумеется, слышала, — ответила она, — вся Британия знает об этом. Она смолкла, а затем произнесла: — Лорд Элфрик думал, что это ты схватил их.

— Тот, кто забрал их, — ответил я, — хочет, чтобы люди думали именно так. Они ехали под моим знаменем, но то был не я.

Она смотрела на крошечные языки пламени.

— Больше всех от их захвата выиграет твой кузен Этельред, — сказала она.

Ингульфрид, как я понял, была умной женщиной, умной и утонченной. Мой кузен, думал я, был дураком, что презирал ее.

— Этельред не делал этого, — ответил я, — он не настолько смел. Он бы не рискнул злить Кнута до тех пор, пока не станет сильнее.

— Кто-то рискнул, — промолвила Ингульфрид.

Кто-то, кто выигрывал от бездействия Кнута. Кто-то достаточно глупый, чтобы спровоцировать жестокую месть со стороны Кнута. Кто-то достаточно умный, чтобы держать это в секрете. Кто-то, кто сделал бы это при поддержке Этельреда, возможно, за большое вознаграждение в виде золота или земель и кто-то, кто обвинил бы меня.

И тут словно сухой трут попал в тлеющие угли. Осознание было таким же ярким, как столб света, спустившийся с небес, чтобы озарить расчлененное тело Освальда.

— Хэстен, — произнес я.

— Хэстен, — Ингульфрид повторила это имя так, словно давно все знала. Я уставился на нее, а она смотрела на меня. — Кто же еще? — просто спросила она.

— Но Хэстен… — начал было я, но потом умолк.

Да, Хэстен был достаточно смел, чтобы бросить вызов Кнуту, и достаточно вероломен, чтобы заключить союз с Этельредом, но стал бы он на самом деле рисковать местью Кнута? Хэстен не был дураком.

Он терпел поражение за поражением, но ему всегда удавалось улизнуть. У него были земли и люди, хотя и того и другого было мало, но все же они были. Если жену и детей Кнута похитил действительно Хэстен, тогда он потеряет все, главным образом, свою жизнь, и конец этой жизни не будет легким. Он последует за многими днями пыток.

— Хэстен со всеми дружен, — мягко произнесла Ингульфрид.

— Но не со мной, — добавил я.

— И со всеми враждует, — продолжала она, проигнорировав мое замечание. — Он выживает, потому что клянется в верности тому, кто сильнее его. Он таится, лежит, как собака у очага, и виляет хвостом, когда кто-нибудь подходит к нему. Он клянется в верности Кнуту и Этельреду, но ты знаешь, как говорят христиане. Никто не может служить двум господам.

Я нахмурился:

— Он служит Этельреду? — я покачал головой. — Нет, он враг. Он служит Кнуту. Уж я-то знаю, я встретил его в доме Кнута.

Ингульфрид тайком улыбнулась, помолчала, а затем промолвила:

— Ты доверяешь Хэстену?

— Конечно, нет.

— Мой отец впервые приплыл в Британию, когда служил Хэстену, — сказала она, — и он перешел от него к Сигтрюггу. Он говорит, Хэстен заслуживает доверия не больше, чем змея. Если он берет тебя за руку, говорит мой отец, пересчитай свои пальцы.

Ничто из этого меня не удивило.

— Так и есть, — ответил я, — но он слаб и нуждается в защите Кнута.

— Нуждается, — согласилась Ингульфрид, — но, допустим, он отправил к Этельреду посланника? Тайного посланника?

— Я бы этому не удивился.

— И Хэстен предлагает Этельреду свою службу, — продолжила она, — сообщая ему известия и оказывая услуги, какие может, не вызывая подозрений Кнута. А взамен Этельред обещает не нападать на Хэстена.

Я обдумал эти слова, затем кивнул.

— Я провел восемь лет, желая напасть на Хэстена, — сказал я, — а Этельред отказывается дать мне воинов.

Хэстен занял Честер, а эта величественная римская крепость защитила бы северные земли Мерсии от нападений ирландских викингов или от датчан и норвежцев в Кумбраланде, но Этельред отказался поддержать нападение.

Я думал, что, отказав, он хотел лишить меня возможности добавить себе славы, поэтому мне пришлось позволить своим людям просто наблюдать за Честером, чтобы Хэстен не доставлял хлопот.

Ингульфрид слегка нахмурилась. Она все еще смотрела на маленькие языки пламени, когда произносила эти слова.

— Не знаю, насколько верно то, о чем я говорю, — произнесла она, — но я помню, как услышала о жене Кнута и тут же подумала о Хэстене.

Он вероломен и умен. Он мог убедить Этельреда в своей преданности, но Хэстен всегда служит тому, кто сильнее, а не более слабому.

Он будет улыбаться Этельреду, но лизать зад Кнуту, и Этельред считает, что Кнут не отважится напасть, потому что его жена — заложница, но… — она замолчала и подняла голову, чтобы взглянуть на меня, — а вдруг Кнут и Хэстен хотят, чтобы Этельред так и думал?

Я смотрел на нее, пытаясь понять, о чем она говорит. В ее словах был смысл. Жену и детей Кнута вообще не похищали, эта уловка нужна была, чтобы Этельред чувствовал себя в безопасности. Я вспомнил свою встречу с Кнутом. Она тоже была частью обмана.

Он казался рассерженным, но затем подобрел, и Хэстен был там со своей вечной ухмылкой. Почему Кнут ни разу не напал на Хэстена?

Честер был важной крепостью, потому что контролировал передвижения между Британией и Ирландией, лежал между Мерсией и Нортумбрией, а также между валлийцами и саксами, но Кнут позволил Хэстену его удерживать. Почему?

Потому что Хэстен был полезен? Так Ингульфрид была права, и это Хэстен прячет жену и сына Кнута? И рассказал Этельреду, что захватил их и держит в заложниках?

— Значит, Кнут решил надуть Этельреда, — медленно произнес я.

— А если Этельред чувствует, что может спокойно напасть на Восточную Англию? — спросила она.

— То он нападет, а в тот момент, когда его войско покинет Мерсию, ее атакуют датчане.

— Датчане атакуют Мерсию, — согласилась она. — Может, это уже и происходит. Этельред чувствует себя в безопасности, его надули. Мерсийская армия находится в Восточной Англии, а Кнут и Сигурд — в Мерсии, разрушают, жгут, грабят, насилуют и убивают.

Я следил, как угасает пламя. Над землей занимался серый свет, его призрачное мерцание дотронулось и до моря. Настала заря, свет озарил и землю, и мой разум.

— В этом есть смысл, — неуверенно произнес я.

— У лорда Элфрика повсюду были шпионы, — заявила она, — хотя среди твоего окружения ему и не удалось их найти. Но помимо тебя они были везде, посылая известия в Беббанбург.

Эти люди разговаривали в главном доме, а запоминала. Они никогда не прислушивались ко мне, но позволяли слушать их разговоры. А иногда муж рассказывал мне всякое, когда не бил.

— Он тебя бил?

Она взглянула на меня как на дурака.

— Я же его жена. Когда я ему не угождала, конечно, он меня бил.

— Я никогда не бил женщин.

Она улыбнулась в ответ.

— Лорд Элфрик всегда говорил, что ты глупец.

— Может, так и есть, но он всегда меня боялся.

— Он был просто в ужасе, — согласилась она, — проклинал тебя с каждым вздохом и молился о твоей смерти.

Но это Элфрик, а не я отправился к разрывателю плоти. Я смотрел, как светлеет небо.

— Рука святого Освальда, — сказал я, — она все еще в Беббанбурге?

Она кивнула.

— Она хранится к часовне, в серебряном ящике, но муж хочет отдать ее Этельреду.

— Чтобы придать ему мужества?

— Потому что этого хочет Кнут.

— А, — наконец понял я. — Кнут поощрят Этельреда вторгнуться в Восточную Англию, а Этельред сделал бы это, если бы получил магическую поддержу тела святого Освальда.

— Беббанбург слаб, — объяснила Ингульфрид. — Сама крепость не слаба, она чудовищно сильна, и они могут собрать достаточно людей, чтобы защитить ее от врагов, но не решаются провоцировать по-настоящему опасного врага. Потому они остаются в безопасности, милуясь со своими соседями.

— С датчанами.

— С датчанами.

— Значит, твой муж как Хэстен, — сказал я, — выживает, склонившись и виляя хвостом.

Она мгновение поколебалась, а потом кивнула:

— Да.

А Беббанбург ничего не значит для датчан. Он имел значение для меня, но для датчан был просто раздражающим прыщом. Они желали получить Беббанбург, конечно, желали, но им нужно было гораздо больше.

Им нужны были богатые поля, медленные реки и густые леса Мерсии и Уэссекса. Им нужна была страна под названием Данландия. Им нужно было всё, и пока я застрял на пляже во Фризии, возможно, они уже завоевывали это.

И я подумал об Этельфлед. Она была внутри этого безумия.

Я не знал, было ли этой правдой. В тот момент, когда солнце озарило восток красным, я не имел представления о том, что происходит в Британии. То были лишь догадки.

Насколько я знал, по-прежнему длился этот долгий мир, а я лишь воображал хаос, но инстинкт говорил мне об обратном. А если инстинкт — это не глас богов, то что же это тогда?

Но какое мне до всего этого было дело? Христиане меня отвергли и сожгли мои владения. Они изгнали меня из Мерсии, сделали изгоем на этой пустынной песчаной дюне.

Я ничего не был им должен. Если бы у меня была хоть толика здравого смысла, говорил я себе, мне бы следовало отправиться к Кнуту и предложить ему свой меч, а потом пронести его по всей Мерсии и Уэссексу к южному побережью, сокрушив этих набожных глупцов, что плюнули мне в лицо. Я бы заставил епископов, аббатов и священников упасть предо мной на колени и молить о прощении.

И я подумал об Этельфлед.

И знал, как должен поступить.

— Так что будем делать? — спросил меня Финан на следующее утро.

— Найдем еды, — ответил я, — на три-четыре дня плавания.

Он уставился на меня, пораженный решительностью в голосе, а потом кивнул.

— Тут полно рыбы и мяса тюленей.

— Закопти его, — приказал я. — Что насчет эля?

— Хватит на неделю. Мы взяли два бочонка с Радуги.

Бедняга Блекульф. Я оставил его с сыном и еще одним членом команды у Беббанбурга. Он хотел спасти Радугу, но я велел ее бросить.

— Пойдем с нами, — предложил я.

— Пойти с вами куда?

— Во Фризию, — ответил я и немедленно пожалел о своих словах. Я не был уверен, что направлюсь во Фризию, хотя и не мог придумать никакого другого места, что могло бы послужить нам убежищем.

— Рано или поздно, — попытался я исправить оплошность, — мы отправимся во Фризию. Сначала я, скорее всего, пойду в Восточную Англию, но ты всегда можешь найти место на корабле, отправляющемся оттуда во Фризию.

— Я спасу Радугу, — упрямо настаивал Блекульф, — она не слишком крепко увязла.

И он остался, хотя я сомневался, что у него будет достаточно времени, чтобы спустить ее на воду, прежде чем его обнаружат люди моего кузена, как и в том, что он не поведает им о том, что я плыву во Фризию.

Мы могли бы отправиться в тот же день или, по крайней мере, на следующий, если бы загрузили на Полуночника достаточно провизии, но нам нужна была пара дней, чтобы оправиться от шторма.

Оружие и кольчуги намокли, их нужно было начистить песком, чтобы оттереть пятна ржавчины, поэтому я сказал Финану, что мы отплывем через три ночи.

— И куда мы направляемся? — поинтересовался он.

— На войну, — произнес я величественно. — Пусть поэтам будет что воспевать. Их языки устанут петь! Мы отправляемся на войну, дружище, — я похлопал Финана по плечу, — но сейчас я собираюсь вздремнуть. Проследи, чтобы все работали, и скажи им, что станут героями!

Сначала герои должны были поработать. Нужно было убить тюленей, поймать рыбу, собрать дрова, чтобы закоптить мясо и рыбу, нарезанные тонкими полосами.

Для копчения лучше всего подходит сырая древесина, но у нас ее не было, поэтому мы смешали подсушенные коряги с водорослями, разожгли костры и предоставили дыму коптить небо.

Полуночник нуждался в уходе. У меня было мало принадлежностей для починки, но корабль почти не нуждался в ней, мы проверили все обводы, залатали дыру в парусе и очистили корпус во время отлива. Во время таких же отливов я взял дюжину человек и воткнул ивовые слеги на песчаных отмелях.

Это была тяжелая работа. Нам пришлось вырыть ямы в песке, который заливала вода, и как только мы делали яму, вода и песок тут же заполнял ее снова. Мы продолжали копать, вынимая песок с помощью обломков досок или просто голыми руками, а потом засовывали ивовый прут как можно глубже и наполняли яму камнями, чтобы он не падал.

На островах и дюнах не было скал, так что мы использовали камни балласта с Полуночника, заменив их песком. Его осадка станет более высокой, но я рассчитывал, что всё будет в порядке.

Это заняло два дня, но теперь ивовые прутья были видны над водой и во время прилива, хотя некоторые покосились от течения, а пару унесло прочь, зато остальные обозначали проход через предательские отмели к острову, служившему нам убежищем. Путь, по которому может прийти враг.

И он пришел. Это был не Танквард. Он знал, что мы вернулись, пару раз я видел, как его корабль проходит мимо, но он не хотел впутываться в неприятности и проигнорировал нас.

Это случилось в последний наш день на острове, в прекрасное летнее утро. Тогда то и появился этот корабль. Как раз когда мы отплывали. Мы сожгли наши укрытия, загрузили вяленое мясо на борт Полуночника и теперь тянули якорный камень и вставляли в уключины весла, и тут появился он, корабль, готовый сражаться.

Он пришел с запада. Мы наблюдали, как он приближается, и видели яркую голову зверя на его высоком носу. Дул западный ветер, и корабль шел под парусом, и когда подошел ближе, я различил вышитого на плотном парусе орла. Это был гордый и прекрасный корабль, заполненный воинами, в чьих шлемах отражалось солнце.

В тот день я не знал, что это за корабль и кто им командует. Датчанин, как я полагал, и, может, то был датчанин, который желал получить награду, обещанную моим кузеном тому, кто меня убьет.

А может, это был просто проходивший мимо хищник, увидевший легкую добычу, но кем бы он ни был, он заметил наш корабль, что был меньшего размера, увидел, как Полуночник хочет покинуть острова и как мы гребли в сторону того конца канала, что я отметил прижатыми камнями ивовыми слегами.

И он загнал меня в ловушку. Он быстро приближался, подгоняемый ветром в усиленном веревками парусе с гордым орлом. Всё, что ему нужно было, это лишь направиться в канал и врезаться своим большим корпусом один из наших бортов, расщепить нам весла или просто столкнуться с нами, борт к борту, и впустить своих воинов в брюхо Полуночника, и там перебить нас, превосходя числом. А так наверняка и было, ведь корабль был вдвое больше по размеру, и команда должна была быть вдвое больше.

Я наблюдал, как они приближаются, пока мы гребли, и выглядел корабль великолепно. У него была драконья голова, покрытая золотом, а в парус с орлом вплетены алые нити, сине-золотое знамя на верхушке мачты развевалось в лучах солнца. Вода у носа пенилась белыми барашками.

Воины были в кольчугах, с оружием и с щитами. Они пришли, чтобы убивать, и корабль вошел в отмеченный ивовыми слегами канал и заметил, что мы не сможем сбежать, и я услышал, как его команда загудела, настраиваясь на резню.

А потом последовал удар.

Ивовые слеги привели корабль на песчаную отмель, вот почему я так тщательно их разместил.

Он приблизился и врезался в мель, мачта треснула и сломалась, парус упал на нос, а за ним последовала и тяжелая рея с расщепленной мачтой.

От удара людей отбросило вперед, а тяжелый корпус завяз в песке. Лишь мгновение назад это был гордый корабль, охотник в поисках дичи, а теперь лишь обломки с задранным над песком носом, заполненные людьми, пытающимися встать на ноги.

А я повернул рулевое весло Полуночника, и мы покинули отмеченный канал и вошли в настоящий, огибающий с юга ту отмель, на которой сел на мель гордый корабль. Мы гребли медленно, чтобы подразнить злополучного врага, мы прошли от них как раз на расстоянии броска копьем, и я приветственно им помахал.

А потом мы вышли в море.

Ингульфрид с сыном держались поблизости от меня, рядом был и Финан, а мой сын и другие воины сели на весла. Нам сияло солнце, а вода блестела, весла погрузились в нее, и мы рванулись вперед.

Чтобы творить историю.




Глава седьмая


Колесо судьбы повернулось. Я не знал этого, потому что большую часть времени мы не чувствуем, как оно движется, но пока мы плыли из Фризии в этот яркий летний день, оно быстро вращалось.

Я направлялся обратно в Британию. Туда, где меня ненавидели христиане, а датчане не доверяли мне. Я возвращался, потому что инстинкт подсказал мне, что долгий мир закончился.

Я верил в то, что инстинкт — это глас богов, но не был вполне уверен, что боги говорят мне правду. Боги тоже могут лгать и обманывать, они играют с нами. Я беспокоился, что по возвращении мы найдем мирную землю, на которой ничего не изменилось, и потому был осторожен.

Если бы я был совершенно уверен в этом послании богов, то направился бы на север. Я подумывал об этом. Я хотел обогнуть северную оконечность земли скоттов, а потом пойти на юг, мимо суровых островов к северному побережью Уэльса, и на восток, где впадали в море реки Ди и Мерз.

Вверх по Ди совсем недалеко до Честера, но хотя я и подозревал, что Хэстен укрывает семью Кнута, у меня не было доказательств. И кроме того, какие надежды я мог питать со своей маленькой командой против гарнизона Хэстена, укрытого за грозными римскими стенами Честера?

Потому я поступил благоразумно. Я отправился на запад, туда, где надеялся оказаться в безопасности и раздобыть какие-нибудь известия. Полуночнику пришлось идти на веслах, потому что ветер был встречным, и весь день мы медленно продвигались лишь с двадцатью гребцами, чтобы люди могли сменять друг друга. Я тоже разделил с ними труд.

Ночь была ясной, мы плыли в одиночестве под бесчисленными звездами. Меж звезд разлилось молоко богов, и этот светящийся свод отражался в волнах.

Мир был создан в огне, а когда работа была закончена, боги собрали остатки угольков и искр и разбросали их по небесам, и я никогда не переставал удивляться величию этого сияющего свода млечного пути.

— Если ты прав, — вывел меня из грез Финан, присоединившись у рулевого весла, — может, всё уже кончилось.

— Война?

— Если ты прав.

— Если я прав, — она еще и не начиналась.

Финан хмыкнул.

— Кнут порубит Этельреда на кусочки! Ему понадобится не больше одного дня, чтобы содрать мясо с костей этого трусливого ублюдка.

— Думаю, Кнут подождет, — сказал я, — и даже тогда он не станет атаковать Этельреда. Он даст ему завязнуть в Восточной Англии, сгнить там на болотах, а потом выступит на юг, в Мерсию. И подождет до времени сбора урожая.

— Урожай будет плох, — мрачно произнес Финан, — после такого-то сырого лета.

— Но ему все равно нужно чем-то поживиться, — заявил я, — и если мы правы в отношении Хэстена, то Этельред считает, что ему ничто не грозит. Он думает, что может драться в Восточной Англии, а Кнут и не сдвинется в его сторону, потому Кнут подождет, пока Этельред не уверится, что он и вправду в безопасности.

— Так когда Кнут нападет на Мерсию? — спросил Финан.

— Через несколько дней. Как раз во время сбора урожая. Может, через неделю или две?

— А Этельред по горло увязнет в Восточной Англии.

— А Кнут захватит юг Мерсии, — сказал я, — а потом набросится на Этельреда и будет присматривать за Эдуардом.

— А Эдуард выступит?

— Ему придется, — произнес я горячо, надеясь, что это правда. — Эдуард не может позволить датчанам захватить Мерсию, но эти священники с задницей вместо головы могут посоветовать ему оставаться в своих бургах. Позволить Кнуту самому прийти.

— Значит, Кнут возьмет Мерсию, — сказал Финан, — а потом Восточную Англию и под конец отправится на Уэссекс.

— Так он хочет поступить. По крайней мере, я бы сделал так, будь я на его месте.

— А что делаем мы?

— Вытащим этих ублюдков из дерьма, конечно же.

— С тридцатью шестью воинами?

— Мы с тобой не сможем сделать это в одиночку, — презрительно фыркнул я.

Он засмеялся. Поднимался ветер, толкая корабль вперед. К тому же он переместился к северу, и если бы продолжал меняться в этом направлении, мы смогли бы поднять парус и вытащить на борт весла.

— А что насчет святого Освальда? — спросил Финан.

— А что с ним?

— Этельред и правда пытается снова сложить бедолагу воедино?

Я не был в этом уверен. Этельред был достаточно суеверен, чтобы поверить, что все заявления христиан о магической силе тела святого являются правдой, но чтобы добыть тело, Этельреду пришлось бы отправиться во владения датчан в Нортумбрии.

Насколько я знал, он жаждал начать войну с датчанами Восточной Англии, но рискнет ли он развязать еще одну против лордов Нортумбрии?

Или он полагал, что Кнут не осмелится напасть, пока он держит его жену заложницей? Если он верил в это, то мог бы рискнуть устроить набег на Нортумбрию.

— Скоро мы все узнаем, — заявил я.

Я отдал рулевое весло Финану и предоставил ему вести корабль, а сам осторожно пробрался мимо спящих воинов и тех двадцати, что сидели на веслах, в освещаемом звездами мраке. Я подошел к носу, положил руку на голову дракона и взглянул вперед.

Я любил стоять на носу корабля, и в ту ночь море было залито отраженным светом звезд, но куда вел этот сияющий на темной воде путь?

Я всматривался в искрящееся и переливающееся море и слушал, как волны разбиваются и вскипают у бортов Полуночника, когда он вздымается и ныряет по небольшим волнам.

Ветер переменился и теперь нес нас на юг, но у меня не было точного представления о том, куда я хочу направиться, и я не стал окликать Финана, чтобы попросить сменить курс. Я просто позволил кораблю следовать по этому сияющему пути на залитом звездным светом море.

— А что будет со мной?

Это была Ингульфрид. Я не слышал, как она поднялась, но повернулся и увидел обрамленное капюшоном плаща Элфрика бледное лицо.

— Что будет с тобой? — повторил я. — Ты отправишься со своим сыном домой, конечно, когда твой муж заплатит выкуп.

— А что будет со мной дома?

Я уже готов был ответить, что не моя забота, что случится с ней в Беббанбурге, но потом понял, почему она задала этот вопрос, да еще с такой горечью.

— Ничего, — сказал я, зная, что это ложь.

— Мой муж побьет меня, а, может, и еще что похуже.

— Хуже?

— Я опозорена.

— Ничего подобного.

— И он в это поверит?

Я помолчал, а потом покачал головой.

— Он не поверит в это.

— Значит, он меня изобьет, а потом, скорее всего, убьет.

— Правда?

— Он гордец.

— И глупец, — прибавил я.

— Но и глупцы убивают.

Мне пришло в голову, что она бы могла озаботиться всеми этими последствиями до того, как настояла на том, чтобы сопровождать своего сына, но потом заметил, что она плачет, и не произнес эти слова.

Она делала это беззвучно. Просто молча всхлипывала, а потом со скамьи для гребцов пришел Осферт и обнял ее за плечи. Она повернулась к нему, склонила голову ему на грудь и продолжала плакать.

— Она замужняя женщина, — сказал я Осферту.

— А я грешник, — отозвался он, — проклятый Богом с рождения. Господь не может причинить мне больше вреда, потому что я уже обречен из-за греха моего отца.

Он с вызовом на меня посмотрел, а когда я ничего не ответил, мягко увел Ингульфрид к корме. Я наблюдал, как они удаляются.

Какие же мы глупцы.

Через два дня поутру мы высадились на берег, подойдя к нему в серебристом тумане. Мы шли на веслах, и некоторое время я следовал вдоль берега, тянувшегося хмурой полосой справа.

Мы шли по мелководью, а ветер стих, лишь тысячи птиц взлетали при нашем приближении, будоража спокойное море взмахами своих крыльев.

— Где мы? — спросил Осферт.

— Не знаю.

Финан стоял на носу. Он обладал лучшим зрением из всех, кого я когда-либо знал, и всматривался в этот плоский и унылый берег в поисках признаков жизни. Но ничего не видел.

Он также искал отмели, а мы гребли медленно, боясь сесть на мель. Нас нес прилив, а весла лишь помогали кораблю держать постоянную скорость.

Потом Финан крикнул, что что-то видит. Это снова были ивовые слеги, и мгновение спустя мы заметили среди песчаных дюн несколько сараев и повернули к берегу.

Я следовал по каналу, обозначенному слегами, и на сей раз это был настоящий канал, который привел нас к укрытию за низким песчаным мысом, где была маленькая бухта с вытащенными на берег четырьмя рыбацкими лодками.

Я почувствовал запах костров, на которых коптилась рыба, и повел Полуночника так, что он уткнулся носом в песок, зная, что прилив снова поставит его на воду. Так мы вернулись в Британию.

Я оделся как для войны, в кольчугу, плащ и шлем, и повесил на бок Вздох Змея, хотя и не мог вообразить, что в этом блеклом, окутанном туманом одиночестве мы можем встретить врага.

Но все равно я был в блеске всей своей воинской славы и, оставив Финана командовать Полуночником, взял полдюжины людей на берег. Кто бы ни жил в этой малюсенькой деревушке на пустынном берегу, они увидели, как мы приближаемся и, вероятно убежали и спрятались, но я знал, что они наблюдают за нами сквозь туман и не желал перепугать их еще сильнее, высадившись с большим числом людей.

Дома были сделаны из того, что принесло море, и покрыты тростником. Один из домов, большего размера, чем остальные, был как ребрами обрамлен останками потерпевшего крушение корабля.

Я склонился в его низком дверном проеме и увидел дымящийся огонь в центральном очаге, две постели из тростника, кое-какую посуду и большой железный котел. В этом месте, подумал я, такие предметы считаются богатством. Из темного угла зарычала собака, и я рыкнул на нее в ответ. Больше никого внутри не было.

Мы немного прошли вглубь побережья. Когда-то здесь был сделан земляной вал, что простирался по обе стороны и скрывался в тумане. Годы сгладили его, и я гадал, кто его сделал и зачем.

Я не видел ничего, что нуждалось в защите, разве что деревенские боялись лягушек с болота, что уныло уходило в понемногу рассеивающийся туман. Куда бы я ни глянул, везде была лишь болотистая местность, тростник, сырость и трава.

— Рай на земле, — объявил Финан. Так он представлял себе шутки.

Инстинкт подсказывал мне, что мы находились в том странном заливе, что вгрызался в восточный бок Британии между землями Восточной Англии и Нортумбрией. Он назывался Гевэск и был обширным, мелководным и предательским, обрамленным лишь плоским побережьем, однако здесь побывало много кораблей.

Как и Хамбр, Гевэск являлся дорогой в Британию и вызывал искушение у множества датских кораблей, которые поднимались на веслах вверх по заливу к четырем рекам, что выходили в его неглубокие воды, и если я был прав, то мы пристали к северному берегу Гевэска и находились в Нортумбрии. На моей земле. На датской земле. На земле врага.

Мы сделали несколько шагов за пределы старого земляного вала. На север вела дорога, хотя она представляла собой лишь тропу с утоптанным тростником. Если мы не будем проявлять враждебности, то наверняка кто-нибудь вскоре покажется, так и произошло. Два человека, прикрывавшие наготу тюленьими шкурами, появились на дороге и осторожно пошли в нашу сторону.

У обоих были бороды и темные, сальные и спутанные волосы. Им могло быть и двадцать, и пятьдесят, лица и тела были так перепачканы грязью, что они выглядели как будто выползли из какой-то подземной берлоги. Я развел руки в стороны, чтобы показать, что не причиню им вреда.

— Где мы? — спросил я, когда они приблизились на такое расстояние, что могли меня расслышать.

— В Ботульфстане, — ответил один из них.

Что означало, что мы находились у камня Ботульфа, хотя не видно было признаков ни кого-либо по имени Ботульф, ни его камня. Я спросил, кто такой Ботульф, и они, кажется, ответили, что это их господин, хотя так коверкали слова, что я едва их понимал.

— Ботульф обрабатывает тут землю? — спросил я, в этот раз по-датски, но они просто передернули плечами.

— Ботульф — это великий святой, — объяснил мне Осферт, — молитвы святому Ботульфу защищают странников.

— Почему странников?

— Полагаю, он и сам был великим путешественником.

— Меня это не удивляет, — сказал я, — бедолага наверняка хотел убраться подальше из этой дерьмовой деревеньки, — я оглянулся на тех двоих. — У вас есть лорд? Где он живет?

Один из них указал на север, и мы пошли по дороге в том направлении. На болотистых участках были уложены бревна, хотя они давно сгнили, и намокшее дерево трещало под нашими ногами.

Туман никак не рассеивался. Солнце выглядело, как сияющий клочок света, но даже когда этот лоскуток поднялся выше, он не выжег туман.

Казалось, мы будем идти вечно, лишь мы, болотные птицы, тростник и вытянутые вязкие лужи. Я уже начал думать, что этому одиночеству не будет конца, но вдруг увидел изгородь из терновника и небольшое пастбище, на котором пять промокших овец с покрытыми навозом хвостами щипали траву среди чертополоха.

Позади них находились постройки, сначала это были лишь темные силуэты в тумане, потом я увидел дом, амбар и частокол. Залаяла собака, и на звук в открытые ворота частокола вышел человек. Он был пожилым, в драной кольчуге и с ржавым копьем.

— Это Ботульфстан? — спросил я его по-датски.

— Ботульф умер много лет назад, — ответил он на том же языке.

— И кто же здесь живет?

— Я, — любезно отозвался он.

— Горм! — послышался женский голос с внутренней стороны частокола. — Пусть войдут!

— И она, — добавил он угрюмо, — она тоже здесь живет.

Он отошел в сторону.

Дом был сделан из потемневшей от времени и сырости древесины. Соломенная крыша густо заросла мхом. Блохастый пес был привязан у двери веревкой из плетеной кожи, которая натянулась, когда он бросился в нашу сторону, но женщина рявкнула на него, и он снова лег.

Женщина была старой, седовласой и одета в длинный коричневый плащ, собранный у шеи тяжелой серебряной брошью в форме молота. Значит, не христиане.

— Моего мужа нет, — резко поприветствовала нас она. Она говорила по-датски, а жители деревни были саксами.

— А кто твой муж? — спросил я.

— А кто ты? — отозвалась она.

— Вульф Ранульфсон, — ответил я, используя то имя, что придумал в Гримесби, — из Хайтабу.

— Далековато ты от дома.

— Как, похоже, и твой муж.

— Он Хоскульд Иренсон, — произнесла она тоном, который предполагал, что я должен был о нем слышать.

— Кому он служит?

Она поколебалась, как будто не желала отвечать, но потом сдалась.

— Сигурду Торрсону.

Сигурд Торрсон был другом и союзником Кнута Ранульфсона, вторым великим лордом Нортумбрии и человеком, который меня ненавидел, поскольку я убил его сына.

По правде говоря, то была смерть в битве, и мальчишка умер с мечом в руке, но Сигурд все равно будет меня ненавидеть до самой смерти.

— Я слышал о Сигурде Торрсоне, — сказал я.

— Кто же о нем не слышал?

— Надеюсь ему послужить, — заявил я.

— Как ты сюда пришел? — поинтересовалась она, и ее голос звучал негодующе, как будто никто не мог найти этот гниющий на огромном болоте дом.

— Мы прошли по морю, госпожа.

— Да только не по тому, — развеселилась она, — и вы очень далеко от Сигурда Торрсона.

— А кто ты, миледи? — мягко спросил я.

— Я Фрида.

— Если у тебя есть эль, мы заплатим за него.

А не украдете его?

— Мы заплатим, а пока будем пить, можешь мне поведать, почему это я переплыл не то море.

Мы отдали ей кусок серебра в качестве платы за эль со вкусом воды из канавы, и Фрида объяснила, что ее мужа вызвали на службу лорду, что он взял с собой шестерых мужчин, обученных обращаться с оружием, и направился на запад.

— Ярл Сигурд сказал, что они должны взять лодку, но у нас нет корабля.

— Куда взять?

— В западное море, — ответила она, — то, что лежит между нами и Ирландией, — это прозвучало так туманно, как будто Ирландия для нее была лишь названием, — но у нас нет корабля, так что муж поехал верхом.

— Ярд Сигурд собирает своих людей?

— Да. И ярл Кнут тоже. И я молюсь, чтобы они вернулись живыми и здоровыми.

С западного моря? Я поразмыслил над этом. Конечно, это означало, что Кнут и Сигурд собирают корабли, а единственное место на западном побережье, где они могли бы собрать флот, находилось неподалеку от крепости Хэстена в Честере.

Побережье к югу от Честера было валлийским, а эти дикари не предоставили бы укрытия датскому флоту, а берега к северу принадлежали Кумбраланду, что был столь же дик и непокорен, как и Уэльс, так что датчане наверняка собираются у Честера. Куда же направится этот флот? В Уэссекс? Фрида не знала.

— Будет война, — сказала она, — она уже там идет.

— Уже?

Она махнул в сторону севера.

— Я слышала, саксы в Линдкольне.

— Саксы! — произнес я с деланным удивлением.

— Известия пришли вчера. Сотни саксов!

— А где Линдкольн? — поинтересовался я.

— Там, — ответила она, снова указывая на север.

Я слышал о Линдкольне, хотя никогда не был там. Когда-то он являлся важным городом, построенным римлянами и увеличенным саксами, что захватили эту землю, когда ее покинули римляне, хотя, по слухам, датчане сожгли город и теперь засели в высоком форте Линдкольна.

— Далеко ли до Линдкольна? — спросил я ее.

Она не знала.

— Но мой муж мог обернуться туда и обратно в два дня, так что недалеко, — предположила она.

— И что там делают саксы?

— Загаживают землю своим дерьмом. Понятия не имею. Просто надеюсь, что сюда они не дойдут.

Линдкольн лежал к северу, далеко вглубь Нортумбрии. Если Фрида была права, то армия саксов осмелилась вторгнуться в земли Сигурда Торрсона, а они поступили бы так лишь будучи уверенными, что не последует ответной расправы, а единственным способом предотвратить эту расправу было взять в заложники жену и детей Кнута Длинного Меча.

— У тебя есть лошади, госпожа? — спросил я.

— Хотите есть? — пошутила она.

— Я бы взял у тебя взаймы лошадей, госпожа, чтобы получше познакомиться с этими саксами.

Она долго торговалась, заставив меня заплатить за аренду двух жалких лошаденок, оставшихся в конюшне. Обе были кобылами, старыми и выглядящими так, как будто никогда не обладали запасом жизненных сил, но все же это были лошади, и мы в них нуждались.

Я сказал Осферту, что он поедет со мной в Линдкольн, и послал остальных обратно на Полуночник.

— Скажите Финану, что мы вернемся через три дня, — велел я им, надеясь, что так оно и будет.

Осферт без особой охоты покинул Полуночник и Ингульфрид.

— С ней всё будет в порядке, — рявкнул я на него.

— Да, господин, — ответил он отстраненно.

— С неё всё будет в порядке! Финан позаботится об этом.

Он накинул седло на ту кобылу, что была пониже ростом.

— Знаю, господин.

Я взял с собой Осферта, потому что он мог оказаться полезным. О саксах в Линдкольне я знал лишь то, что они из армии Этельреда и, возможно, поклялись меня уничтожить, но Осферт все же был сыном Альфреда, хоть и незаконнорожденным, и с ним обращались с уважением и почтительностью, как с сыном короля.

Он обладал влиянием по праву рождения, а его приверженность христианству была несомненна, и мне понадобилась бы та поддержка, которую могло дать его присутствие.

Мы с Осфертом сели на лошадей. Стремена были слишком коротки, а подпруги болтались, и я не был уверен, что мы сможем добраться до Линдкольна, но две кобылы тронулись на север достаточно охотно, хотя, похоже, ни одна из них не была способна двигаться быстрее, чем усталым шагом.

— Если встретим датчан, — произнес Осферт, — попадем в беду.

— Скорей они умрут от смеха при виде наших лошадей.

Он скривился. Туман медленно растворялся, обнажая широкое пустое пространство болот и тростника. То было унылое и безлесое место.

На болотах жили какие-то люди, потому что вдалеке мы заметили их сараюшки и миновали несколько расставленных для угрей ловушек в темных водах канав, но ни одного человека мы не увидели.

— Что будешь делать с мальчишкой? — спросил Осферт через какое-то время.

— Продам отцу, разумеется, разве что кто-нибудь предложит больше денег.

— И его мать отправится с ним.

— А она отправится? — спросил я. — Тебе виднее, как она поступит.

Он всматривался в болота.

— Она там умрет, — произнес он.

— Так она говорит.

— Ты ей веришь? — спросил он с вызовом.

Я кивнул.

— Между ними явно нет привязанности. Все решат, что мы над ней надругались, а ее муж не поверит, когда она будет это отрицать, так что да, вероятно, он ее убьет.

— Значит, она не может вернуться? — напирал Осферт.

— Это ей решать.

Некоторое время мы ехали молча.

— Леди Ингульфрид, — нарушил он тишину, — не позволяли покидать Беббанбург в течение пятнадцати лет. Ее вполне можно назвать пленницей.

— И потому она поехала с нами? Чтобы вдохнуть воздух свободы?

— Мать хочет быть подле сына, — сказал он.

— Или подальше от мужа, — язвительно отозвался я.

— Если мы оставим мальчишку… — начал он, но запнулся.

— Мне от него никакого прока, кроме денег его отца. Мне бы следовало его продать, когда мы были в Беббанбурге, но я не был уверен, что нас выпустят из бухты живыми, если мы не будем держать его в заложниках. А с той поры он лишь доставляет неудобства.

— Он хороший мальчик, — выступил в защиту Осферт.

— И пока он жив, этот хороший мальчик верит в то, что он претендует на Беббанбург. Мне следовало бы перерезать его паршивую глотку.

— Нет!

— Я не убиваю детей, — заметил я, — но еще через несколько лет? Еще через несколько лет мне придется его убить.

— Я выкуплю его у тебя, — выпалил Осферт.

— Ты? Где ты возьмешь золото?

— Я его выкуплю! — упорно повторял он. — Только дай мне время.

Я вздохнул.

— Мы продадим мальчишку отцу и убедим его мать остаться с нами. Ведь именно этого ты хочешь?

Он кивнул, но ничего не сказал.

— Ты влюблен, — произнес я и заметил, что смутил его, но все равно продолжал напирать, — а любовь все меняет. Человек может пройти сквозь пламя Рагнарока, когда влюблен, он забывает всё на свете и делает странные вещи ради женщины, которую любит.

— Я знаю.

— Знаешь? Раньше ты ни разу не подхватывал это безумие.

— Я наблюдал за тобой, — ответил он, — а ты не делаешь всё это ради Уэссекса или Мерсии, ты делаешь это ради моей сестры.

— Замужней женщины, — отрезал я.

— Все мы грешники, — он перекрестился. — Да простит нас Господь.

Мы погрузились в молчание. Теперь дорога шла вверх, хотя местность была и ненамного выше, но тут, наконец, росли деревья. Ольха и ивы клонились к западу от холодного ветра с моря.

Возвышенность представляла собой хорошее пастбище, ровное, но огороженное и окруженное канавой, на траве паслись коровы и овцы. Здесь были деревни и стояли добротные дома.

Наступил полдень, и мы остановились у одного из домов и попросили эля, хлеба и сыра. Слуги в доме были датчанами, они рассказали, что их лорд ускакал на запад, чтобы присоединиться к Сигурду Торрсону.

— Когда он уехал? — поинтересовался я.

— Шесть дней тому назад, господин.

Значит, Кнут и Сигурд еще не начали вторжение или же плыли, пока мы разговаривали.

— Я слышал, что саксы в Линдкольне, — сказал я управляющему.

— Не в Линдкольне, господин. В Бирддан Игге.

— Остров Бирды? — повторил я название. — Где это?

— Недалеко от Линдкольна, господин. Немного прогуляться на восток.

— Сколько их?

— Две сотни? Три? — пожал он плечами. Он явно не знал, но его ответ подтвердил мои подозрения, что Этельред привел в Нортумбрию не все свое войско, а лишь отправил сильный отряд.

— Они здесь, чтобы атаковать Линдкольн? — поинтересовался я.

— Они не посмеют! Они бы умерли! — рассмеялся он.

— Тогда для чего они там?

— Потому что они глупцы, господин?

— Так, что там, в Бирддан Игге? — спросил я.

— Ничего, господин, — ответил управляющий, и я увидел, как Осферт открыл было рот, чтобы заговорить, но передумал.

— В Бирддан Игге есть монастырь, — рассказал мне Осферт, пока мы ехали дальше, — был раньше, пока его не сожгли язычники.

— Радостно знать, что они сделали что-то полезное, — ответил я и получил в ответ сердитый взгляд.

— Именно там похоронено тело святого Освальда, — промолвил Осферт.

Я уставился на него.

— Почему ты не сказал мне раньше?

— Забыл название, господин, пока тот человек не назвал его. Бирддан Игг. Название странное, но это святое место.

— И там полно людей Этельреда, — ответил я, — выкапывающих тело святого.

Солнце низко стояло на западе, когда мы достигли Бирддан Игга. Местность по-прежнему была плоской и напитана влагой. Мы перебирались через ленивые ручейки, что пересекали прямые как стрелы дренажные канавы между заливными лугами. Та более широкая дорога, на которую мы въехали, тоже была прямая, как стрела.

Мы миновали упавший римский дорожный столб, наполовину покрытый травой, и вырезанная на камне надпись гласила «Линдум VIII», что, как я предположил, означало, что до того города, что мы зовем Линдкольном, осталось восемь миль.

— Римляне использовали мили? — спросил я Осферта.

— Да, господин.

Недалеко от упавшего столба нас заметила группа воинов. Они были от нас к западу, там, где на небе сияло низкое солнце, и увидели нас раньше, чем мы заметили их.

Их было восемь, всадники на крупных жеребцах были вооружены копьями и мечами, они помчались галопом через мокрые поля, отбрасывая мокрые комки земли из-под копыт. Мы придержали своих жалких лошаденок и стали ждать.

Восемь воинов окружили нас. Их лошади били копытами по дороге, пока всадники нас рассматривали. Я заметил, как глаза их предводителя остановились на моем молоте, а потом на кресте, висящем на шее Осферта.

— Вы называете этих существ лошадьми? — хмыкнул он. А потом, не получив ответа, спросил: — И кто вы такие, во имя Господа?

— Это убийца священника, — ответил один из воинов. Он единственный обладал щитом, на котором красовался вставший на дыбы белый конь Этельреда. — Я его узнаю.

Тот, что задал вопрос, взглянул мне в глаза, и я прочитал удивление на его лице.

— Ты Утред?

— Он — лорд Утред, — неодобрительно заметил Осферт.

— Вы пойдете с нами, — отрезал он и развернул лошадь.

Я кивнул Осферту в знак того, что мы подчинимся.

— Мы должны забрать у вас мечи, — заявил второй человек.

— Попробуй, — весело отозвался я.

Они решили не пробовать, а вместо этого повели нас через заливной луг и канавы, и в конце концов к пропитавшейся влагой дороге, что вела на северо-восток. Вдалеке я увидел лошадей.

— Сколько у вас людей? — спросил я. Ни один не ответил. — И кто вами командует?

— Тот, кто решит, должен ли убийца священника умереть или остаться в живых, — ответил тот, кто, очевидно, был главным.

Но колесо судьбы все еще поднимало меня наверх, потому что тот, кто принимал решения, оказался Меревалом, и я заметил выражение облегчения на его лице, когда он меня узнал.

Мы были знакомы многие годы. Он был одним из воинов Этельреда, и притом хорошим. Когда-то мы вместе были неподалеку от Честера, и Меревал всегда прислушивался к моим советам и помогал мне, насколько ему дозволял Этельред.

Он никогда не был близок к Этельреду. Меревалу давали самые неприятные задания, такие как отправиться на границу саксов и датчан, пока остальные грелись в комфорте с одобрения Этельреда.

А теперь Меревалу поручили повести три сотни человек вглубь Нортумбрии.

— Мы ищем святого Освальда, — объяснил он.

— То, что от него осталось.

— Считается, что он похоронен здесь, — сказал он, махнув в сторону поля, которое перекапывали его люди, так что вся трава была как оспинами покрыта ямами, холмиками земли и рядами костей. Несколько гнилых столбов указывали, что когда-то здесь был монастырь.

— Датчане сожгли его много лет назад, — объяснил Меревал.

— И выкопали святого Освальда, — заметил я, — и, возможно, обратили его кости в прах и развеяли по ветру.

Мервал был добрым другом, но на этом тусклом поле под названием Бирддан Игг меня ожидали и враги. Три священника под предводительством Цеолберта, которого я сразу узнал по беззубым деснам, и при моем появлении он разразился новой тирадой. Меня нужно прикончить. Я язычник, убивший благочестивого аббата Уитреда.

Я проклят Богом и людьми. Вокруг собрались люди, чтобы послушать, как он выплевывал свою ненависть.

— Приказываю тебе, — обратился Цеолберт к Меревалу, но указав на меня, — во имя Отца, и Сына, и Святого духа умертвить этого порочного человека.

Но хотя эти мерсийцы и были христианами, они нервничали. Их послали на дурацкое задание вглубь земель врага, и они знали, что датчане из высокого форта в Линдкольне, патрулирующие местность, наблюдают за ними.

Чем дольше они оставались в Бирддан Игге, тем больше беспокоились, каждый миг ожидая нападения со стороны более многочисленного и могущественного врага. Они хотели вернуться назад к армии Этельреда, но священники настаивали на том, что сначала нужно найти кости святого Освальда.

Цеолберт со своими священниками повторяли, что я объявлен вне закона и меня нужно убить, но те воины знали, что я военачальник, выигрывавший у датчан битву за битвой, и в тот момент они боялись датчан больше, чем гнева своего пригвожденного бога. Цеолберт продолжал свою напыщенную болтовню, но никто не сдвинулся с места, чтобы меня убить.

— Ты закончил? — спросил я Цеолберта, когда он остановился перевести дыхание.

— Ты объявлен… — снова начал он.

— Сколько зубов у тебя осталось? — прервал я его. Он не ответил, а лишь вытаращился на меня. — Так держи рот на замке, если не хочешь, чтобы я выбил остаток твоих гнилых зубов из пасти, — я снова повернулся к Меревалу. — Датчане просто позволили тебе копать?

Он кивнул.

— Они знают, что мы здесь.

— Сколько времени вы здесь находитесь?

— Три дня. Датчане прислали людей из Лидкольна наблюдать за нами, но не вмешиваются.

— Они не вмешиваются, — повторил я, — потому что хотят, чтобы вы находились здесь.

В ответ он нахмурился.

— С чего бы им этого хотеть?

Я повысил голос. Большинство воинов Меревала стояли поблизости, и я хотел, чтобы они услышали мои слова.

— Датчане хотят, чтобы вы находились здесь, потому что им нужно, чтобы Этельред завяз в Восточной Англии, когда они атакуют Мерсию.

— Ты ошибаешься! — триумфально тявкнул Цеолберт.

— Разве? — мягко спросил я.

— Господь предоставил датчан нам, — заявил Цеолберт.

— Они не нападут на Мерсию, — объяснил Меревал уверенность священника, — потому что сын Кнута у нас в заложниках.

— Правда? — спросил я.

— Ну, не у меня, конечно.

— Так у кого же?

Цеолберт явно не желал ничего мне рассказывать, но Меревал мне доверял. А кроме того, то, что он мне сказал, уже было известно его людям.

— Лорд Этельред, — объяснил он, — заключил перемирие с Хэстеном. Ты помнишь Хэстена?

— Конечно, я помню Хэстена, — ответил я. Мы с Меревалом познакомились неподалеку от крепости Хэстена, там-то мы и стали друзьями.

— Хэстен обратился в христианство! — встрял в разговор отец Цеолберт.

— Хэстен лишь хочет, — сказал Меравал, — чтобы его оставили в покое в Честере, и лорд Этельред пообещал оставить его там, если он покрестится и сослужит нам службу.

— Господь располагает! — каркнул Цеолберт.

— И эта служба заключалась в том, что он захватит жену Кнута и двоих его детей? — спросил я.

— Да, — просто и с гордостью подтвердил Меревал. — Теперь понимаешь? Кнут не сдвинется с места. Он думает, что его семья у лорда Этельреда.

— Господь всемогущий доставил врагов наших прямо нам в руки, — выкрикнул Цеолберт, — а мы находимся под его благословенной защитой. Хвала Господу!

— Вы просто идиоты, все вы! — заявил я. — Я наведывался в дом Кнута как раз после того, как захватили его жену, и знаете, кто был там с ним? Хэстен! И что он носил на шее? Вот это!

Я приподнял мой молот Тора.

— Хэстен христианин не больше меня и он присягнул Кнуту Ранульфсону, а Кнут разослал приказы своим танам и воинам собраться в Честере. С кораблями!

— Он лжет, — вскричал Цеолберт.

— Если я тебе лгу, — заявил я священнику, но достаточно громко, чтобы услышали воины Меревала, — тогда моя жизнь в твоих руках. Если я лгу, то я склоню перед тобой голову, и можешь ее снести.

Это заставило его замолчать. Он просто уставился на меня. Меревал мне поверил, как и его воины. Я потянул Осферта за рукав, чтобы он встал рядом.

— Этот человек — христианин, сын короля Альфреда. Он подтвердит, что я говорю правду.

— Так и есть, — сказал Осферт.

— Он лжет! — заявил Цеолберт, но проиграл спор. Люди поверили мне, а не священнику, и их мир изменился. Теперь они больше не были в безопасности, а балансировали на краю пропасти.

Я оттащил Меревала в сторону, в тень ив.

— В последний раз, когда Кнут пошел в атаку, он направил корабли к южному побережью Уэссекса, — сказал я. — Он снова собирает корабли.

— Чтобы напасть на Уэссекс?

— Не знаю, но это неважно.

— Неважно?

— Имеет значение то, заставим ли мы его плясать под нашу дудку. Он считает, что мы спляшем под его.

— Этельред тебе не поверит, — нервно заметил Меревал.

Я подозревал, что так оно и будет. Этельред развязал свою войну и не захочет поверить, что начал ее лишь потому, что его надули.

Он будет настаивать на том, что прав, а его ненависть ко мне заставит упрямиться еще больше. Я решил, что это не имеет значения. Этельреду довольно скоро придется мне поверить. Важно было сбить с толку Кнута.

— Тебе следует послать большую часть своих людей обратно к Этельреду, — сказал я Меревалу.

— Без святого?

Я уже готов был на него рявкнуть, но сдержался. Этельред обещал своей армии помощь святого Освальда, и хотя его люди находились не в том месте, и несмотря на то, что сам он не желал прекращать свою войну в Восточной Англии, все-таки имело определенный смысл придать армии уверенность благодаря этой магической помощи.

— Завтра, — сказал я, — мы сделаем последнюю попытку найти Освальда. А потом отправим его Этельреду.

— Отправим его?

— У меня здесь корабль на расстоянии дня пути верхом, — объяснил я. — Сорок твоих воинов отправятся туда с Осфертом. Они пошлют моих людей сюда, отдав им лошадей. А пока они не прибудут, можешь искать своего святого. Если найдешь его, можешь отправить две сотни людей обратно к Этельреду вместе с этими костями, но остальные пойдут со мной.

— Но… — он замолчал, размышляя о том, что не сможет выделить мне часть своих людей, не вызвав гнев Этельреда.

— Если не сделаешь, как я говорю, Этельред умрет не позже чем через месяц, а Мерсия станет датской. Если доверишься мне, они выживут.

— Я тебе верю, — ответил он.

— Тогда поспи немного, — велел я ему, — потому что завтра у нас будет много дел.

Я подождал до середины ночи, до того самого темного часа, когда по земле гуляют лишь тени, когда люди спят и летают совы, охотится лиса, а мир вздрагивает от малейшего шума.

Ночь — это царство мертвых. Часовые Меревала не спали, но они находились на краю лагеря, и ни один не был рядом с размокшими деревянными развалинами старого монастыря.

Там догорали два костра, и в их слабом свете я прошел мимо скелетов, что были извлечены из земли и благоговейно выложены в длинный ряд.

Отец Цеолберт объявил, что их нужно перезахоронить с молитвами, ибо это были монахи Бирддан Игга, те, что жили здесь, пока не пришли датчане, чтобы жечь, грабить и убивать.

Кости были завернуты в новые саваны из шерстяного полотна. Я насчитал двадцать семь тел. В дальнем конце ряда один из саванов был расстелен на земле, а на нем возвышалась груда костей и черепов, те останки, которые не подходили ни к одному из скелетов, а за этой кучей стояла телега с парой высоких колес.

В телегу как раз мог поместиться человек. Ее борта были раскрашены крестами, которые я мог различить в неясном свете угасающих костров.

На дне телеги лежала сложенная ткань, когда я дотронулся до нее, то почувствовал, что это гладкая и дорогая материя, что называют шелком и привозят из каких-то дальних стран на востоке. Шелк явно был предназначен в качестве нового савана для святого Освальда, единственная сложность заключалась в том, что святой Освальд больше не существовал.

Значит, настало время для еще одного воскрешения.

Я гадал, пересчитал ли кто-нибудь скелеты, а если да, то станут ли они считать их снова перед тем как захоронить. Но у меня было мало времени и я сомневался, что смогу найти еще одно тело, не производя при этом слишком много шума, который разбудит спящих, что находились лишь в нескольких ярдах, поэтому я наугад выбрал тело и развернул окутывающее его шерстяное покрывало.

Я ощупал кости. Они были чистыми, что предполагало, что скелеты были омыты, прежде чем завернуты в саваны, и когда я поднял одну высушенную руку, кости не распались, это значило, что монах умер незадолго до разрушения монастыря.

Я склонился над мертвецом и нащупал в кошеле серебряный крест, который я надевал, когда мы хотели обмануть часовых у Нижних ворот Беббанбурга. Это был тяжелый крест с украшенными гранатами перекладинами. Я собирался его продать, но теперь он послужит другой цели, хотя сначала мне нужно было расчленить скелет. Я отрезал ножом одну руку и череп, а потом отнес их к куче костей, не сложенных воедино.

Потом всё было просто. Я вложил серебряный крест внутрь его грудной клетки, обмотав цепь вокруг одного из ребер, а потом с помощью шерстяного савана поднял тело и отнес его к западу, к медлительному ручейку.

Я положил его на мелководье, вытащил саван и подтянул к скелету ловушку для угрей. Я оставил мертвеца бултыхаться в медленном течении, а сам как следует отжал саван, а потом бросил мокрое полотно в догорающий костер, где оно зашипело и задымилось.

К утру большая часть савана обуглится и станет неузнаваемой. Я вернулся к мертвым монахам и передвинул скелеты, чтобы скрыть устроенный мною промежуток между телами, а потом дотронулся до молота на шее и вознес молитву Тору, чтобы никто не стал пересчитывать тела.

А потом, поскольку на заре у меня будет много дел, я заснул.

На рассвете я подозвал к себе Осферта и Меревала, но подошли и еще с дюжину человек. Это были таны, обладающие властью, мерсийские землевладельцы, которые привели своих воинов на службу в армию Этельреда.

Они были подавлены, может, из-за накрывшего плоскую местность густого тумана, или из-за своей уверенности, что Этельред будет разбит, после принесенных мною вестей о том, кому на самом деле присягнул Хэстен. Мы собрались вокруг телеги, куда слуги принесли кувшины с разбавленным элем и ломти черствого хлеба.

Меревал был предводителем мерсийцев, но уступил мне власть, как когда-то много лет назад в Честере.

— Ты, — я указал на Осферта, — сегодня поскачешь назад к Полуночнику, — я посмотрел на Меревала. — А ты дашь ему хорошую лошадь и сорок воинов.

— Сорок?

— Это команда корабля, — объяснил я и снова перевел взгляд на Осферта. — Пошли Финана и его людей ко мне на тех лошадях, что возьмешь к Полуночнику. Скажи ему, чтобы ехал быстро и захватил все оружие. А потом поплывешь в Лунден и предупредишь гарнизон о том, что происходит, найдешь своего сводного брата и всё ему расскажешь.

Сводным братом Осферта был король Уэссекса, а нам нужна была сильная армия саксов, чтобы победить Кнута.

— Скажи ему, что датчане идут на Мерсию или на Уэссекс со всеми силами, и что пусть он ищет меня на западе.

— На западе, — торжественно повторил Осферт.

— Не знаю где, — сказал я, но если Кнут атакует Мерсию, король Эдуард должен повести свое войско к Глевекестру. Если Кнут нападет на Уэссекс, то я присоединись к королю, но думаю, что это будет Мерсия, так что пошли брата в Глевекестр.

— Почему в Глевекестр? — спросил один из танов. — Мы не знаем, что предпримет Кнут!

— Мы знаем, что он собирается атаковать, — ответил я, — и поскольку ничто его не сдерживает, он может выступить куда угодно и чинить урон к своему удовольствию, так что мы должны завлечь его в ловушку. Должны заставить драться там, где хотим мы, а не там, где выберет он сам.

— Но…

— Я выбрал запад, — рявкнул я, — и заставлю его сражаться там, где хочу.

Никто не произнес ни слова. Вероятно, они мне не поверили, но я говорил им правду.

— Мне нужна сотня твоих воинов, — сказал я Меревалу, — самые лучшие и на легких лошадях. Можешь сам их возглавить.

Он неспешно кивнул.

— И куда мы направимся?

— Со мной. А остальные вернутся к Этельреду. Скажите ему, что мне жаль, но останки святого Освальда давным давно развеяны по ветру.

— Ему это не понравится, — заявил коренастый человек по имени Освин.

— Ему никакие новости не понравятся, — сказал я, — и он откажется в них верить. Он останется в Восточной Англии, пока не удостоверится, что ошибся, а тогда будет слишком напуган, чтобы возвращаться домой. Но он должен двинуться в сторону Глевекестра.

Я взглянул на Осферта.

— Заставь своего брата отправить ему приказ.

— Заставлю, — отозвался он.

— И заставь Эдуарда сказать Этельреду, чтобы пошевеливался, если хочет остаться правителем Мерсии.

— А что будешь делать ты? — возмущенно спросил Освин.

— Собираюсь пнуть Кнута по яйцам, — ответил я, — да с такой силой, чтобы ему пришлось развернуться и заняться мной, а потом буду держать его на одном месте, пока не подоспеют остальные, чтобы прибить ублюдка раз и навсегда.

— Мы даже не уверены, что Кнут собирается напасть, — нервно произнес другой тан.

— Разуй глаза! — заорал я на него, перепугав всех собравшихся вокруг телеги. — Война уже началась! Мы просто не знаем, где и как. Но Кнут начал ее, а мы положим ей конец.

Никто больше не произнес ни слова, потому что как раз в этот момент раздался еще один крик, на сей раз триумфальный, и я заметил людей, бегущих в сторону мелководного ручья, что изгибался вокруг западного края лагеря. Там был отец Цеолберт, размахивающий руками, а еще два священника рядом с ним стояли на коленях.

— Хвала Господу! — крикнул один из них.

Меревал со своими людьми уставились на священников. Осферт посмотрел на меня.

— Мы нашли его! — воскликнул Цеолберт. — Мы нашли святого!

— Хвала Господу, — снова крикнул священник.

Мы все пошли к ручью.

— Ты ошибался, — заявил мне Цеолберт вместо приветствия, присвистывая из-за отсутствующих зубов. — Наш Бог более могущественен, чем ты думаешь. Он послал нам святого! Утред ошибался, а мы были правы!

Люди подняли скелет из воды, распутав водоросли и ивовые прутья, выломанные из ловушки для рыбы. Они благоговейно отнесли кости к телеге.

— Ты ошибался, — сказал мне Меревал.

— Я ошибался, — согласился я. — И правда ошибался.

— Победа будет за нами! — заявил Цеолберт. — Взгляни! Крест! Он поднял серебряный крест над ребрами скелета. — Крест благословенного святого Освальда, — он поцеловал серебро и окинул меня взглядом, наполненным неприкрытой ненавистью.

— Ты насмехался над нами, но ты ошибся. Наш Бог могущественнее, чем ты даже можешь представить! Это чудо! Чудо! Наш Бог хранил святого от всех бед и испытаний, а теперь он дарует нам победу над язычниками.

— Хвала Господу, — отозвался Меревал, вместе со своими воинами почтительно отступив назад, когда пожелтевшие кости были сложены на дно телеги.

Я позволил христианам насладиться радостью и оттащил в сторону Осферта.

— Отведи Полуночника в Лунден, — велел я ему, — и забери с собой Ингульфрид и мальчишку.

Он кивнул, хотел было что-то сказать, но промолчал.

— Я не знаю, как поступлю с мальчишкой, — добавил я, — сначала мне нужно заняться Кнутом, но пусть он будет в безопасности. Он стоит много золота.

— Я выкуплю его у тебя, — сказал Осферт.

— Пусть его выкупит отец, а ты займешься матерью. Но храни обоих!

— Я позабочусь об их безопасности, — ответил Осферт. Священники начали петь, и Осферт наблюдал за ними со своим обычным серьезным выражением лица.

Временами он становился так похож на своего отца, что у меня возникало искушение назвать его господином.

— Помню, — он по-прежнему смотрел на трех поющих священников, произнося эти слова, — как однажды ты сказал мне, что твоему дяде отдали руку святого Освальда.

— Так и есть. Ингульфрид ее видела. Можешь ее спросить.

— Ты сказал, что это была левая рука?

— Разве?

— У меня неплохая память на подобные вещи, — торжественно заявил он, — ты сказал, что то была левая рука.

— Не помню, — признался я, — и откуда мне было знать, какая это была рука?

— Ты сказал, что это была левая рука, — настаивал он. — Должно быть, тебе сказал кто-то из твоих шпионов.

— Значит, левая.

— Тогда это и впрямь чудо, — продолжал Осферт, все еще рассматривая людей, столпившихся у телеги, — потому что у того тела не хватает правой.

— Неужто?

— Да, господин, это так, — он посмотрел на меня и к моему удивлению улыбнулся. — Я велю Финану поторопиться, господин.

— Скажи ему, он мне нужен здесь к завтрашнему дню.

— Он будет здесь, господин, и Господь тебя поторопит.

— Надеюсь, что он поторопит тебя добраться до Лундена, — ответил я. — Нам нужна армия твоего брата.

Он поколебался.

— А что ты собираешься делать, господин?

— Ты никому не скажешь?

— Обещаю, господин, — произнес он, а когда Осферт давал обещание, я знал, что он его сдержит.

— Хочу сделать то, в чем меня обвиняли несколько недель назад, — поведал я ему. — Захватить жену и детей Кнута.

Он кивнул, как будто этого и следовало ожидать, а потом нахмурился.

— А ты позаботишься о том, чтобы моя сестра была в безопасности?

— Об этом прежде всего.

Потому что я дал Этельфлед обещание, и то была клятва, которую я никогда не нарушал.

Значит, я должен был отправиться на запад. Чтобы встретиться с Кнутом Длинным Мечом.




Глава восьмая


Мы покинули Бирддан Игг в густом утреннем тумане два дня спустя после чудесного обнаружения святого Освальда, застрявшего в ловушке для рыбы.

Нас было сто тридцать три. Мы взяли с собой пятьдесят вьючных лошадей, чтобы везли оружие и доспехи, и два флага: волчью голову Беббанбурга и белого коня Мерсии, хотя большую часть нашего пути прятали эти знамена. С нами также ехал священник, отец Уиссиан.

Меревал настоял на том, чтобы нас сопровождал священник. Он сказал, что его люди лучше дерутся, когда духовный пастырь заботится об их душах, а я прорычал, что они воины, а не овцы, но Меревал учтиво настаивал, так что я неохотно позволил Уиссиану поехать с нами.

Он был мерсийцем, высоким юношей с выражением постоянного беспокойства на лице и с копной всклокоченных волос, раньше времени ставших седыми.

— Мы отправимся через датские земли, — сказал я ему, — и не хотим, чтобы они узнали, что мы саксы, потому ты не можешь носить эту одежду, — я ткнул пальцем в его черную рясу, — сними ее.

— Я не могу… — начал он, но потом замялся.

— Сними, — снова приказал я, — и найди кольчугу или кожаную безрукавку.

— Я… — снова начал он, и опять не смог вымолвить ни слова, но подчинился и натянул серую одежду слуги, а поверх нее длинный черный плащ, подпоясав его шнуром, так что все равно выглядел как священник, хотя, по крайней мере, прикрыл своей тяжелый деревянный крест.

Мы отправились спасать христианство в Британии. Было ли это правдой? Отец Цеолберт в своей яростной проповеди, которую произнес в тот день, когда мы ждали прибытия Финана, заявил, что да.

Он разглагольствовал перед людьми Меревала, рассказывая им, что в священной книге христиан было предсказано, что король севера нападет на короля юга, и что это предсказание исполнилось, значит теперь мы вступили в господню войну.

Может, так оно и было, но Кнут не был королем, хотя и пришел с севера. Я часто гадал, что если датчане победили бы и я теперь жил бы в стране под названием Данландия, были бы мы христианами? Мне бы хотелось думать, что нет, но правда заключалась в том, что христианство заразило уже и датчан.

Эта долгая война никогда не была войной религий. Альфред верил, что так оно и было, священники провозглашали священную борьбу, а люди умирали под знаменем с крестом, уверовав в то, что однажды мы все станем христианами, что саксы, что датчане, и будем всегда жить в мире, но это была явная ошибка.

Датчане Восточной Англии были христианами, но это не помешало саксам на них напасть. Просто датчане и саксы желали заполучить одну и ту же землю. Священники говорили, что лев будет жить вместе с ягненком, но я так этого и не увидел. Хотя я никогда и не знал, что это за зверь такой, лев.

Однажды я спросил Мехрасу, темнокожую жену отца Кутберта, видела ли она когда-нибудь льва, и она ответила, что да, когда она была маленькой, львы приходили из пустыни и перерезали скот в их деревне, и что эти звери крупней любой лошади и имеют шесть ног, два раздвоенных хвоста, три рога из литого железа и зубы как кинжалы.

У Эорика, который правил Восточной Англией до того, как мы его убили, лев на знамени имел лишь четыре ноги и один рог, но я сомневался, что Эорик когда-нибудь видел льва, и полагал, что права была Мехраса.

Но мы все равно выступили, и даже если ехали и не для того, чтобы спасти христианство, мы ехали спасать саксов.

Возможно, опасней всего эта поездка была вначале, хотя в то время мне так не казалось. Нам нужно было пересечь реку у Линдкольна и, чтобы сберечь время и потому что нас укутал густой туман, я предпочел мост. Мы знали, что он там есть, потому что испуганный пастух в Бирддан Игге пролепетал, заикаясь, что он его видел.

Он упал передо мной на колени в благоговейном страхе от моей кольчуги, шлема, отороченного мехом плаща и сапог с серебряными шпорами.

— Ты видел мост? — спросил я его.

— Однажды видел, господин.

— Он близко к крепости?

— Нет, господин, не близко, — он наморщил лоб, припоминая, — крепость на холме, — добавил он, как будто это всё разъясняло.

— Его охраняют? Мост?

— Охраняют, господин? — казалось, его озадачил этот вопрос.

— Если ты пойдешь через мост, — спросил я терпеливо, — люди с оружием тебя остановят?

— О нет, господин, — уверенно ответил он, — никто не поведет своих коров по мосту, тогда духи воды заревнуют и коровы подхватят водянку.

— Так там есть броды?

Он покачал головой, хотя я сомневался, что ему известен ответ на этот вопрос. Пастух жил неподалеку от Линдкольна, но насколько я мог судить, бывал там лишь однажды.

Если гарнизон датчан в Линдкольне обладает хоть каким-то здравым смыслом, они поставили бы стражу у моста, но я посчитал, что нас будет больше, а к тому времени, как с холма прибудет подкрепление, мы уже далеко углубимся в болота.

Найти Линдкольн оказалось достаточно просто, потому что римляне сделали дорогу с постовыми столбами, отсчитывающими мили задом наперед, но туман был таким непроницаемым, что я так и не увидел крепость на высоком холме и понял, что мы добрались до города, лишь когда въехал под осыпающийся и неохраняемый свод ворот. Ворота были давно покинуты, как и стены по обе стороны.

Я ехал по жилищу призраков.

Мы, саксы, всегда неохотно селились в римских строениях, не спрятав их под соломой и глиной. Лунденскому люду пришлось занять старый город, когда атаковали датчане, потому что это была единственная часть Лундена, защищенная стеной, но они по-прежнему предпочитали свои глинобитные, крытые соломой дома в новом городе на западе.

Мы с Гизелой жили в Лундене в большом римском доме около реки, и я ни разу не видал призрака, но замечал, как христиане, подходящие к дому, осеняли себя крестным знамением и бросали тревожные взгляды в темные углы. Теперь наши лошади шли по пустынным улицам, обрамленным руинами домов.

Крыши ввалились, колонны упали, а камень потрескался и густо порос мхом. Они возводили прекрасные дома, но населявшие город саксы предпочитали строить глинобитные сараюшки. В некоторых домах жили люди, но лишь потому, что сделали себе хижину внутри старого каменного строения.

Мост тоже был каменным. Его парапеты сломались, а в центральном пролёте зияла огромная дыра, но его никто не охранял, и мы пересекли реку и направились в расстилавшуюся за ним запеленутую в туман местность.

Никто из нас ее не знал, не знал, в какую сторону направиться, так что я просто держался римской дороги, пока она не слилась с другой, идущей с севера на юг.

— Мы будем продолжать двигаться на запад, — сказал я Финану.

— Просто на запад?

— Найдем кого-нибудь, кто знает.

— Или доскачем до края этого мира, — весело произнес он.

Туман рассеивался, и начала медленно показываться поверхность земли, пока мы не добрались до холмистой местности, где стояли тучные фермы и большие дома, наполовину скрытые рощами пышных деревьев, и хотя я был уверен, что нас видят, никто не подошел поинтересоваться, что привело нас на их землю. Мы были вооруженными воинами, которых лучше оставить в покое.

Я послал вперед лазутчиков, как всегда поступал на враждебной территории, а эти земли явно были враждебны. Мы находились либо в землях Кнута, либо Сигурда, и все эти дома принадлежали датчанам.

Разведчики ехали по обеим сторонам дороги, прячась в лесах и среди кустарника, и постоянно высматривали какие-нибудь признаки врага, но мы никого не встретили. Однажды, на второй день, с севера к нам приблизились пять всадников, но увидев, сколько нас, развернулись.

К тому времени мы уже находились среди высоких холмов. Деревни стали меньше и встречались реже, а дома выглядели менее зажиточно. Я послал своих датчан купить эля и провизии в этих домах, а саксов — в деревнях, но им с трудом удалось добыть скудную пищу, потому что до нас здесь проходило уже много вооруженных отрядов. Я подъехал к одному дому, у которого меня поприветствовал старик.

— Я Орлюг Орлюгсон, — гордо произнес он.

— Вульф Ранульфсон, — отозвался я.

— Я о тебе не слышал, — сказал он, — но добро пожаловать. Из-за старой раны левой ноги он прихрамывал. — И куда направляется Вульф Ранульфсон?

— Хочу присоединиться к ярлу Кнуту.

— Ты опоздал, — заявил он, — всех вызвали на ущербной луне. А теперь она снова полная.

— Мы его найдем.

— Как бы я хотел туда пойти, — Орлюг похлопал по увечной ноге, — но какой прок от старика? Он взглянул на моих спутников. — Вас всего семеро?

Я неопределенно махнул рукой в северном направлении.

— Команды трех кораблей в пути.

— Трех! Я не смогу стольких прокормить. Но прикажу управляющему что-нибудь найти. Проходи в дом, проходи! — он явно хотел поговорить. Как и все мы, он привечал странников, если они проносили с собой новости, и я расположился в его доме, погладил его собак и напридумывал всяких историй про Фризию. Сказал, что урожай там будет плох.

— И здесь тоже! — мрачно признался Орлюг.

— Но есть и хорошие новости, — продолжал я. — Я слышал, что Утред Утредсон напал на Беббанбург и был побежден.

— Не просто побежден, — заявил Орлюг, — его там убили! — я уставился на него, а он ухмыльнулся, увидев удивление на моем лице. — Ты не слышал?

— Утред Утредсон убит? — я мог не стараться, чтобы в голосе звучало изумление. — Я слышал, что его атака провалилась, но он выжил.

— О нет, — уверенно заявил Орлюг, — он мертв. Человек, который мне это поведал, сам был свидетелем битвы, — он погрузил пальцы в спутанную седую бороду, чтобы дотронуться до молота на шее. — Его сразил лорд Элфрик. Или, может, то был сын Элфрика. Он не был уверен, тот человек, но это точно был один из них.

— Я слышал, что Элфрик умер, — сказал я.

— Тогда, должно быть, это сын нанес тот удар, но это правда! Утред Утредсон мертв.

— Это облегчит жизнь ярлу Кнуту, — заметил я.

— Все они боялись Утреда, — признал Орлюг, — и неудивительно. Он был настоящим воином! — в это мгновение он выглядел задумчивым. — Однажды я с ним встречался.

— Правда?

— Он был высок и держал железный щит.

— Слышал об этом, — сказал я. В жизни у меня не было железного щита.

— Он был довольно грозен, настоящий воин.

— Теперь им занимаются разрыватели плоти.

— Кто-нибудь должен отправиться к лорду Элфрику, — предложил Орлюг, — и купить тело этого демона.

— Зачем?

— Чтобы сделать из черепа кубок, конечно! Неплохой будет подарок для ярла Кнута.

— У ярла и без того будет много кубков, когда он разобьет Этельреда и Эдуарда.

— А он разобьет, — с готовностью согласился Орлюг, улыбаясь. — Во время Йолля, друг мой, мы все выпьем из черепа Эдуарда, пообедаем в его доме и попользуемся его женой!

— Слышал, Утред захватил жену ярла Кнута, — сказал я.

— Слухи, друг мой, слухи. Не верь всему, что слышишь. За долгие годы я этому научился. Сюда приезжают люди и сообщают новости, и мы празднуем, когда оказывается, что это сплошное вранье! — он хихикнул.

— Так что, может, Утред и жив, — с озорством предположил я.

— О нет! Это правда, друг мой. Его изрубили в битве, но он выжил, так что его привязали к столбу и спустили собак. Они-то и разорвали его на куски! — он покачал головой. — Я рад, что он мертв, но воин не должен так умирать.

Я смотрел, как слуги принесли эль, хлеб и копченое мясо моим людям, ожидающим в саду.

— Чтобы встретиться с ярлом, — спросил я Орлюга, — нам нужно продолжать двигаться на запад?

— Через холмы, — объяснил он, — а потом просто следуй по дороге. Ярла нет ни в одном из его домов, сейчас он уже отплыл на юг.

— В Уэссекс?

— Куда он пожелает! Но если пойдешь по дороге на запад, то доберешься до Честерфельды и спросишь там, — он нахмурился. — Думаю, тебе следует направиться отсюда в Букестанес, там у ярла есть дом, чудесный дом! Один из его любимых, и в том доме будут люди, которые скажут тебе, где его найти.

— Букестанес, — я повторил название, как будто никогда его не слышал, но это возбудило мой интерес. Кнут сказал мне, что его жена и двое детей были захвачены, когда ехали в Букестанес. Может, то, что его упомянул Орлюг, было лишь совпадением, но судьба не любит совпадений. Я почувствовал, как по моему затылку побежали мурашки.

— Хороший город, — сказал Орлюг, — там есть горячие источники. Два лета назад я там был и сидел в воде. Боль как рукой сняло.

Я оплатил его щедрость золотом. Он сказал, что его сын повел двадцать три человека на службу к Кнуту, а я ответил, что надеюсь, что они вернутся назад с победой, и уехал.

— Я мертв, — сказал я Финану.

— Неужто?

Я поведал ему россказни Орлюга, и он посмеялся. Ту ночь мы провели в Честерфельде, поселении, о котором я никогда раньше не слышал, и решил, что никогда больше его не увижу, хотя это было довольно приятное местечко с хорошей пахотной землей вокруг небольшой деревушки, которую, в свою очередь, окружали римские постройки, хотя, конечно, за долгие годы они пришли в упадок.

Великолепное строение с колоннами, которое, как я предположил, служило храмом римских богов, теперь давало кров скоту. Там валялась статуя человека с крючковатым носом, обернутого полотном и с венком из листьев на коротких волосах, и эта статуя явно использовалась как точильный камень, потому что была вся исцарапана клинками.

— Жаль, что это не мрамор, — сказал Финан, пнув статую.

— Иначе ее бы здесь не было, — ответил я. Иногда крестьяне находят мраморные римские статуи, и они высоко ценятся, потому что их можно положить в печь и превратить в известь, но каменные статуи ничего не стоят. Я опустил глаза на ее крючковатый нос.

— Это их бог? — спросил я Финана.

— Римляне были христианами, — ответил за него мой сын.

— Некоторые из них, — добавил Финан, — но думаю, что остальные поклонялись орлам.

— Орлам!

— Мне так кажется, — он взглянул на фронтон навеса для скота, на котором были умело высечены бегущие по лесу полуобнаженные девушки, которых преследовал человек с козлиными ногами.

— Может, они поклонялись козам?

— Или титькам, — сказал мой сын, уставившись на проворных девиц.

— Неплохая была бы религия, — заметил я.

К нам присоединился Меревал и тоже посмотрел на фронтон. Рисунок был хорошо различим в низких лучах солнца, отбрасывавших длинные и резкие тени.

— Когда мы вернем себе эти земли, — сказал он, — мы все это уничтожим.

— Почему? — спросил я.

— Потому что священники такого не любят, — он мотнул головой в сторону длинноногих девиц. — Они прикажут это разрушить. Это ведь язычники, разве не так?

— Думаю, мне бы хотелось быть римлянином, — заявил я, уставившись наверх.

Они засмеялись, но меня охватила тоска. Римские развалины всегда навевали на меня печаль, просто потому, что служили доказательством, что мы неумолимо соскальзываем в темноту. Когда-то на всё это мраморное великолепие падал яркий свет, а теперь мы бредем в грязи. Wyrd bið ful āræd. Судьба неумолима.

Мы купили масло, овсяные лепешки, сыр и бобы и легли спать под изображением обнаженных дев в пустом загоне для скота, а на следующее утро поскакали на запад. Дул сильный ветер и снова принялся лить дождь, а ближе к полудню началась буря. Местность была холмистой, и дорога, по которой мы ехали, превратилась в реку.

На севере сверкали молнии, по небу перекатывался гром, я подставил лицо ветру и дождю и понял, что это Тор.

Я молился ему. Я сказал, что принес ему в жертву своих лучших животных, что сохранял ему верность и что он должен помочь мне, но я знал, что Кнут возносит те же молитвы, также как и его друг Сигурд Торрсон, и боялся, что боги предпочтут датчан, потому что среди них было больше их почитателей.

Дождь усилился, ветер завывал, и некоторые из лошадей испугались ярости Тора, так что мы нашли укрытие под раскачивающимися в буре ветвями в дубовой роще.

Едва ли это можно было считать укрытием, потому что дождь проникал через листву и не переставал капать. Воины вываживали лошадей, а мы с Финаном скрючились у куста терновника на западном краю леса.

— Не припомню такого лета, — сказал он.

— Зима будет суровой.

— Да поможет нам Бог, — произнес он мрачно и перекрестился. — Так что мы делаем?

— Едем в Букестанес.

— Повидаться с колдуньей?

Я покачал головой и тут же пожалел об этом, потому что от этого движения вода потекла мне под безрукавку.

— Может, чтобы повидаться с ее внучкой, — улыбнулся я. — Кнут говорит, что колдунья еще жива, но сейчас она, должно быть, постарела.

Колдунью звали Эльфадель, и все считали, что она обладает большей силой, чем все остальные колдуньи Британии. Когда-то я навещал ее, выпил ее зелье и унесся в сон, в котором она предсказала мне будущее. Семь королей умрут, сказала она, все семеро в одной великой битве.

— Чтобы повидаться с ее внучкой? — спросил Финан. — Эта та, что глухонемая?

— И самое прекрасное создание, что я когда-либо видел, — произнес я с тоской.

Финан улыбнулся.

— А если не для встречи с этим созданием, — продолжил он после паузы, — то зачем нам туда направляться?

— Потому что это путь к Честеру.

— Только поэтому?

Я покачал головой.

— Кнут сказал, что его жену и сына захватили, когда они ехали в Букестанес. А тот старик вчера заявил, что у Кнута там дом, и прекрасный дом.

— И что?

— И то, что у него не было там дома десять лет назад. Он новый.

— Насколько я помню, — сказал Финан, — в Букестанесе нет стен.

Я понимал, о чем он говорит. Я предполагал, что этот новый дом дорог Кнуту, а Финан имел в виду, что он не защищен и потому не так уж дорог, как я решил.

— Там не было стен десять лет назад, — отозвался я, — но теперь они могли там появиться.

— И ты думаешь, что жена Кнута там?

— Не знаю. Возможно.

Он нахмурился, затем вздрогнул, когда порыв ветра бросил дождевые капли нам в лицо.

— Возможно?

— Мы знаем, что Кнут ездил в Честер, — ответил я, — и она, возможно, тоже поехала, но не поплыла с ним дальше. Ее дети слишком малы. Маленьких детей не берут на войну, значит, она все еще в Честере или Кнут отправил ее подальше от Мерсии.

— Она может быть где угодно.

— Я иду наощупь, — сознался я.

— Но тебе всегда везет.

— Иногда везет, — продолжил я и подумал о колесе судьбы. В небе был Тор, и в лицо дул резкий ветер. Предзнаменование было плохим. — Иногда, — повторил я.

Мы подождали, покуда стихнет дождь, затем продолжили путь.

Наощупь.

Мы приехали в Букестанес на следующий день. Я не рискнул войти в город из страха быть узнанным, поэтому отправил в лощину, где располагался укрытый горами город, трех датчан: Роллу, Элдгрима и Кеттила. Я увидел, что Кнут окружил это место частоколом, хотя он не был массивным: просто стена в человеческий рост, больше пригодная для охраны скота, чем для устрашения врага.

По-прежнему шел дождь. Тучи висели низко, а земля пропиталась водой, дождь лил не переставая, но ветер утих. Я вел своих всадников к лесу, расположенному неподалеку от пещеры, где колдунья плела свои заклинания, а потом повел сына, Финана и Меревала к высокому утесу из песчаника, по которому струилась вода.

Скалу расколола трещина, густо заросшая мхом и лишайником, она-то и вела в пещеру. У входа я помедлил, вспоминая свои страхи.

Пещеры являлись входом в потусторонний мир, в то темное место, где таились убийцы и разрыватели тел и где правила мрачная богиня Хель.

То были земли мертвых, где даже большинство богов ступали с осторожностью, где завывает тишина, а память о всех живых существах отражается в бесконечной боли, где три норны ткут нити судьбы и подшучивают над нами. То был потусторонний мир.

Внутри низкого и узкого прохода было темно, но звук моих шагов внезапно отдался громким эхом, и я понял, что вошел в более обширное помещение.

Я остановился и ждал. Финан наткнулся на меня, и я услышал дыхание сына. Мало-помалу мои глаза привыкли к темноте, в которую проникал лишь слабый серый свет из расщелины, и я увидел тот плоский камень, на котором ведьма занималась своим колдовством.

— Здесь есть кто-нибудь? — прокричал я, и единственным ответом мне было эхо.

— Что здесь произошло? — спросил меня сын с трепетом.

— Здесь колдунья Эльфадель предсказывала будущее, — ответил я, — и может, все еще предсказывает.

— И ты сюда приходил? — спросил Меревал.

— Лишь однажды, — отозвался я, как будто это было пустяком. Что-то зашевелилось в дальнем конце пещеры, это был шуршащий звук, и трое христиан дотронулись до своих крестов, а я нащупал молот Тора. — Здесь есть кто-нибудь? — выкрикнул я, но опять не получил ответа.

— Крыса, — предположил Финан.

— И какое будущее тебе открылось, господин? — поинтересовался Меревал.

Я поколебался.

— Это была чепуха, — ответил я резко. Семь королей умрут, сказала она, семь королей и женщины, которых ты любишь.

И сын Альфреда не будет править, а Уэссекс погибнет, а саксы убьют всё, что ему дорого, и всем завладеют датчане, и всё изменится и останется прежним.

— Это была чепуха, — повторил я, но солгал, сам того не зная. Теперь-то мне это известно, потому что всё, что она сказала, сбылось, кроме одной вещи, и, может быть, это всё еще ждет впереди.

Сын Альфреда правил, так было ли то предсказание неправдой? Со временем я понял, что оно означает, но тогда, стоя на скользком от помета летучих мышей полу и слушая, как бежит где-то внизу вода, я не знал значения того, что мне было сказано. Я думал об Эрции.

Эрция была внучкой колдуньи. Я не знал ее настоящего имени, но ее называли Эрцией, как и богиню, и в своих видениях я думал, что это богиня спустилась ко мне. Она была обнаженной и прекрасной, гибкой, как ивовый прут темноволосой девой с бледной кожей цвета слоновой кости, она улыбалась, оседлав меня, ее легкие руки прикасались к моему лицу, а мои пальцы ласкали ее маленькие груди.

Существовала ли она на самом деле? Или только во сне? Говорили, что она и правда существует и что она глухонемая, но после той ночи я сомневался в этих историях. Может, у колдуньи и была внучка, что не могла ни говорить, ни слышать, но она точно не была тем прекрасным созданием, которое я запомнил в темноте пещеры.

Она была богиней, сошедшей на землю, чтобы прикоснуться к душам своими чарами, и именно воспоминания о ней привели меня в эту пещеру. Ожидал ли я увидеть ее снова? Или просто хотел освежить в памяти ту странную ночь?

Мой сын Утред подошел к плоскому светлому камню и провел рукой по похожей на стол поверхности.

— Я бы хотел узнать будущее, — с тоской в голове промолвил он.

— В Уэссексе тоже есть колдунья, — сказал Финан, — и рассказывают, что она говорит правду.

— Та женщина в Чеодре? — спросил я.

— Та самая.

— Но она язычница, — неодобрительно заметил мой сын.

— Не будь глупцом, — рявкнул я. — Думаешь, боги разговаривают только с христианами?

— Но колдунья… — начал он.

— Некоторые лучше других знают, чем заняты боги. Эльфадель — одна из них. Она разговаривала с ними здесь, они использовали ее тело. И да, она язычница, но это не значит, что она не может видеть дальше, чем все мы.

— Так что она увидела? — спросил мой сын. — Что она поведала тебе о будущем?

— Что я взрастил придурка, который будет задавать глупые вопросы.

— Так значит, она и вправду увидела будущее, — сказал Утред, засмеявшись. Финан и Меревал тоже расхохотались.

— Она сказала, что грядет великая битва, и семь королей падут, — мрачно ответил я. — Я же сказал, просто чепуха.

— В Британии нет семи королей, — заявил мой сын.

— Есть, — возразил Меревал. — У скоттов по меньшей мере три, и лишь Господь знает, сколько человек называют себя королями в Уэльсе. И еще есть три короля в Ирландии.

— И в какой-то битве все присоединятся к нам? — весело заметил Финан. — Такое нельзя пропустить.

Вечером вернулся Ролла со своим товарищем, принеся хлеб и чечевицу. Дождь едва моросил, и они нашли нас в лесу, где мы развели костер и пытались высушить одежду.

— Женщины там нет, — сказал мне Ролла, имея в виду жену Кнута.

— Так кто же там?

— Тридцать-сорок человек, — произнес он с пренебрежением, — большинство слишком стары, чтобы отправиться на войну, а еще управляющий Кнута. Я сказал ему то, что ты велел.

— Он тебе поверил?

— Он был впечатлен! — я знал, что люди за частоколом Букестанеса будут любопытны и даже подозрительны, почему это мы не въехали в город, а расположились снаружи, так что я велел Ролле сказать, что я дал клятву не проходить через городские ворота, пока не возьму приступом какую-нибудь крепость саксов. — Я сказал, что ты Вульф Ранульфсон из Хайтабу, — продолжал Ролла, — а он ответил, что Кнут примет нас с радостью.

— Но где?

— Он велел идти к Честеру, а потом просто ехать на юг, если там не будет кораблей.

— Просто на юг?

— Это всё, что он сказал, да.

Юг мог оказаться и Мерсией, и Уэссексом, но инстинкт, тот голос богов, которому мы частенько не доверяем, подсказал мне, что это будет Мерсия. Кнут и Сигурд атаковали Уэссекс десять лет назад и ничего не добились.

Они высадились на берегах Уиска и прошли две мили до Эксанкестера, где их остановили стены этого бурга, а в Уэссексе было полно таких бургов, укрепленных городов, построенных Альфредом, в которых люди могли укрыться, пока датчане бессильно бродили снаружи.

В Мерсии тоже были бурги, но меньшее число, а мерсийская армия, которой следовало бы готовиться к атаке на датчан, осаждающих бург, находилась далеко, в Восточной Англии.

— Тогда сделаем так, как он предложил, — сказал я. — Отправимся в Честер.

— Почему не сразу на юг? — спросил Меревал.

Я знал, о чем он думает. Отправившись на юг, мы добрались бы до Мерсии гораздо быстрее, чем поехав к западному побережью Британии, а оказавшись в Честере, мы будем на самом краю Мерсии, в том районе, который уже контролировали датчане.

Меревал хотел побыстрее добраться до своей страны, чтобы узнать, что там произошло, и, возможно, присоединить своих воинов к армии Этельреда. Этельред будет раздражен, узнав, что Меревал сопровождал меня, и это беспокойство изводило мерсийца.

— Отправившись на юг сейчас, ты ничего не добьешься, — объяснил я.

— Мы сбережем время.

— Я не хочу беречь время. Мне оно нужно. Мне нужно время, чтобы Эдуард Уэссекский и Этельред объединили свои силы.

— Тогда возвращайся в Восточную Англию, — предложил Меревал, но без убежденности в голосе.

— Кнут хочет, чтобы Этельред находился в Восточной Англии, — сказал я, — так зачем нам делать то, чего хочет Кнут? Он хочет, чтобы Этельред сам пришел к нему, и будет ждать на холме или подле реки, а Этельреду придется драться, пробиваясь наверх, и под конец дня Этельред будет мертв, а Кнут выварит его череп, чтобы сделать кубок. Ты этого хочешь?

— Господин, — запротестовал Меревал.

— Мы должны заставить Кнута сделать то, чего хотим мы, — сказал я, — и потому пойдем в Честер.

И мы отправились в Честер. Местность была на удивление безлюдна. Крестьяне в полях собирали урожай, а на пастбищах паслись коровы, встречались пастухи и сборщики хвороста, но все воины ушли.

Никто не выезжал на соколиную охоту, никто не тренировался становиться в стену из щитов и не дрессировал лошадей, потому что все воины ушли на юг, оставив свои дома под защитой лишь стариков и калек.

Во время этого путешествия на нас бы уже напали сотню раз, но по дороге проезжали бесчисленные группы воинов, и местные решали, что мы просто очередной отряд, привлеченный щедростью Кнута.

Мы следовали по римской дороге, что вела с холмов. Поля по обеим ее сторонам были исполосованы следами копыт, все вели на запад. Дорожные столбы отсчитывали мили до Дева, именно так римляне называли Честер.

Я знал эти места, как и Финан с Меревалом, да и многие наши воины, потому что они провели некоторое время к югу от города, прочесывая леса и поля на южном берегу реки Ди и наблюдая за датчанами на укреплениях Честера.

Эти стены, как и река, защищали город, и если бы мы когда-нибудь и решили атаковать с юга, нам бы пришлось переправиться по римскому мосту, что вел к южным городским воротам, но теперь мы подошли с востока, и дорога вела нас к северу от реки. Мы ехали через пустоши, где под западным ветром склонялись редкие деревья.

Я чувствовал запах моря. Дождь прекратился, и по небу быстро бежали многочисленные облака, отбрасывавшие длинные скользящие тени в низине, что лежала перед нами. Там блестела змеившаяся река, и за пустошью местность становилась болотистой, а еще дальше, у туманной линии горизонта, мерцало море.

Я опередил Финана, Меревала и сына. Мы свернули влево, направившись к перелеску на пригорке, и оттуда увидели Честер. От соломенных крыш за его стенами поднимался дым.

Несколько крыш покрывала черепица, а некоторые постройки возвышались над остальными, а камень высоких стен выглядел как светлое золото в пробивающихся через облака лучах солнца. Город обладал грозными защитными сооружениями. Перед стенами был вырыт ров, наполненный водой из реки, а за ним, на восточном берегу, возвышались укрепления.

Кое-где камни осыпались, но эти проемы закрывал деревянный частокол. К длинным стенам примыкали каменные башни, а над четырьмя воротами возвышались деревянные башни, ворота располагались посередине каждой длинной стены, но мы рассматривали Честер достаточно долго, чтобы понять, что пара этих ворот никогда не использовалась.

Обычно использовались северные и южные ворота, но никто из нас ни разу не видел, чтобы люди или всадники пользовались западными или восточными, и я подозревал, что они заколочены. Как раз перед стенами находилась каменная арена, где римляне устраивали драки и резню, но теперь под разрушающимися сводами пасся скот.

Ниже по течению, за мостом, стояли четыре корабля, всего лишь четыре, но, наверное, их здесь было две или три сотни до отъезда Кнута. Этим кораблям нужно было пройти на веслах по излучинам реки, миновать населенное морскими птицами устье Ди и выйти в открытое море, но куда бы они направились потом?

— Вот это бург, — восхищенно произнес Финан. — Вот такое проклятое местечко стоит того, чтоб его отбить.

— Этельреду следовало бы захватить его десять лет назад, — сказал я.

— Этельред не может и блоху захватить, когда она кусает его хрен, — презрительно заметил Финан.

Меревал кашлянул в качестве скромного протеста против оскорблений в сторону его лорда.

Над башней у ворот южной стены развевалось знамя. Мы находились слишком далеко, чтобы разглядеть, что вышито или нарисовано на ткани, но я и так это знал.

На нем был изображен символ Кнута — топор и разрубленный крест, и этот флаг реял над южной стеной, обращенной к земле саксов, в том направлении, откуда гарнизон ожидал возможного нападения.

— Сколько человек ты видишь? — спросил я Финана, зная, что его глаз более зоркий, чем у меня.

— Немного.

— Кнут сказал, что в гарнизоне сто пятьдесят человек, — вспомнил я наш разговор в Тамворсиге. — Конечно, он мог и наврать.

— Ста пятидесяти человек было бы достаточно в любое время, — сказал Финан.

Ста пятидесяти человек не было бы достаточно, чтобы отразить решительную атаку на две из четырех стен или больше, но их было бы более чем достаточно, чтобы разгромить тех, кто нападает через длинный мост напротив южных ворот. Если бы городу угрожала война, то для укрепления гарнизона туда привели бы больше воинов.

Король Альфред, который всегда был точен в расчетах, требовал, чтобы на каждые шесть шагов на стенах бурга приходилось четверо воинов. Я попытался вычислить длину укреплений Честера и решил, что им бы понадобилась тысяча человек, чтобы защищать город от спланированной атаки, но какова была вероятность такой атаки?

Этельреда положили на лопатки, и он был далеко, а Кнут неистовствовал где-то в другом месте, и Кнуту понадобились бы все, способные воевать в битве, которую ему придется дать. Честер, как я подозревал, был защищен очень слабо.

— Мы просто въедем в него, — сказал я.

— Да? — удивился Меревал.

— Они не ожидают нападения, — заявил я, — и сомневаюсь, что там сто пятьдесят человек. Может, восемьдесят?

Восемьдесят человек могли бы нас остановить, если бы мы попытались атаковать стены, хотя без лестниц об этом и подумать было нельзя. Но попытаются ли они нас остановить, если мы просто мирно поскачем по дороге? Если мы выглядим так же, как и все остальные отряды, откликнувшиеся на призыв Кнута?

— Почему восемьдесят? — спросил мой сын.

— Понятия не имею, — ответил я, — просто в голову пришло. Там может быть и пять сотен.

— И мы просто въедем туда? — спросил Финан.

— У тебя есть план получше?

Он покачал головой, ухмыляясь.

— Прямо как в Беббанбурге, мы просто въедем туда.

— И молись, чтобы тут все закончилось лучше, — мрачно добавил я.

Так мы и сделали.

Просто въехали туда.

Дорога, ведущая к северным воротам крепости, была вымощена широкими плитами, большая часть которых теперь покрылась трещинами или перекосилась. По обочинам густо росла трава, унавоженная сотнями лошадей, что прошли до нас. На богатых фермах с обеих сторон рабы серпами жали рожь и побитый дождем ячмень.

Дома на фермах были каменными, хотя во многих местах виднелись заплатки из глины, а крыши были по большей части соломенными. Как и город, они были римскими.

— Я бы хотел побывать в Риме, — сказал я.

— Король Альфред там был, — заявил Меревал.

— Дважды, как он мне говорил, — отозвался я, — и видел одни лишь руины. Величественные руины.

— Говорят, город сделан из золота, — с завистью произнес Меревал.

— Город из золота и река из серебра, — поддакнул я, — а когда мы победим Кнута, — то отправимся туда и все выкопаем.

Мы ехали медленно, как усталые путники на измотанных лошадях. На нас не было кольчуг, а в руках щитов. Вьючные лошади с длинными боевыми топорами и тяжелыми круглыми щитами находились в хвосте колонны, а датчан я поставил впереди.

— Держи свой саксонский рот на замке, когда подъедем к воротам, — велел я Меревалу.

— Река серебра? — спросил он, — правда что ли?

— Скорее больше похожа на наши реки, — отозвался я, — полна мочи, дерьма и грязи.

Во рву скрючился нищий с изъеденным язвами лицом. Он что-то промямлил, когда мы проезжали мимо, и протянул свою скрюченную руку. Уиссиан, наш христианский священник, перекрестился, чтобы отогнать злых духов, которые могли населять попрошайку, и я рявкнул на него.

— Датчане увидят, как ты это делаешь, придурок. Прибереги это до тех пор, пока не скроешься у них из вида.

Мой сын бросил кусок хлеба неподалеку от нищего, который вскарабкался за ним на четвереньках.

Мы миновали большую излучину реки к востоку от крепости, и теперь дорога повернула к югу и, прямая, как копье, бежала к крепости.

У изгиба дороги возвышался римский храм, просто каменный навес, где, как я предполагал, когда-то стояла статуя бога, а теперь маленькое строение стало приютом для одноногого старика, который плел корзины из ивовых прутьев.

— Ярл Кнут ушел? — спросил я его.

— Только его и видели, — ответил он. — Почти все ушли.

— Кто остался? — поинтересовался я.

— Да так, всякая мелюзга, все те, что не могут грести, скакать верхом, летать или красться, — он хихикнул. — Полстраны прошло мимо и полстраны ушло. Остался только эльф!

— Эльф?

— Эльф здесь, — серьезно заявил он, — но все остальные ушли.

Я подумал, что он безумен, но его старые руки очень ловко плели лозу. Он бросил законченную корзину в кипу других и взял еще прутьев.

— Все остальные ушли, — повторил он, — только эльф остался.

Я пришпорил коня. По обеим сторонам дороги возвышались столбы, и на каждом на пеньковой веревке висел скелет. Очевидно, это было предупреждение ворам, что они будут убиты.

Большинство удовлетворилось бы и парой черепов, но Хэстен как всегда жаждал большего. Вид этих костей напомнил мне о святом Освальде, а потом я позабыл о нем, потому что дорога превратилась в прямую и вела к северным воротам Честера, хотя, как я заметил, они были закрыты.

— Вот так радушный прием, — заявил Финан.

— Если бы ты увидел приближающихся всадников, что бы ты сделал?

— Я думал, ублюдки оставят их открытыми и облегчат для нас задачу.

Ворота выглядели грозными. Арочный проем обрамляли две каменные башни, хотя одна из них частично завалилась в ров, через который был перекинут деревянный мост. Упавшую башню заменили на деревянную. Наверху находилась площадка, где стоял человек, рассматривая нас, но как только мы приблизились, там появился еще один.

Двустворчатые ворота были примерно в два человеческих роста высотой и выглядели прочными, как скала. Над ними был проем, потому что ворота были ниже площадки для воинов, защищенной деревянной стеной и крепкой крышей. Один из воинов в тени крыши приложил руки ко рту и крикнул:

— Кто вы такие?

Я сделал вид, что не услышал. Мы продолжали двигаться.

— Кто вы такие? — снова прокричал он.

— Ролла из Хайтабу! — выкрикнул тот в ответ. Я предусмотрительно встал позади авангарда и опустил голову, потому что могло оказаться так, что кто-нибудь из этих людей видел меня в Тамворсиге и узнает.

— Ты опоздал! — крикнул воин. Ролла не ответил. — Вы пришли, чтобы присоединиться к ярлу Кнуту?

— Из Хайтабу, — прокричал Ролла.

— Вы не сможете войти! — заявил стражник. Теперь мы находились уже близко, и не было нужды кричать.

— И что нам делать? — спросил Ролла. — Остаться здесь и сдохнуть с голода? Нам нужна еда!

Наши лошади остановились как раз перед мостом, который был шириной с дорогу и около десяти шагов в длину.

— Обогните стены, — приказал стражник, — ступайте к южным воротам. Там перейдете через мост и сможете купить еды в деревне.

— Где Кнут? — спросил Ролла.

— Тебе придется ехать на юг. Но сначала пересечь реку. Лейкнир скажет тебе, что делать.

— Кто такой Лейкнир?

— Он здесь командует.

— Но почему нам нельзя войти? — спросил Ролла.

— Потому что я так сказал. Потому что никто не войдет. Потому что ярл отдал такие приказы.

Ролла поколебался. Он не знал, что делать, и оглянулся на меня в поисках указаний, но в тот момент мой сын пришпорил лошадь и проскакал мимо меня в сторону моста.

Он поднял глаза на четверых стражников.

— Брунна еще тут? — спросил он. Он говорил по-датски, этому языку его выучили мы с его матерью.

— Брунна? — стражник выглядел озадаченным, и неудивительно, потому что так звали жену Хэстена, хотя я сомневался, что моему сыну это известно.

— Брунна! — мой сын произнес это так, как будто всякий должен знать это имя. — Брунна! — повторил он. — Ты должен знать Брунну Кролика! Эту маленькую сладкую шлюшку с торчащими титьками и задницей, о которой можно лишь мечтать, — он поднял кулак и сделал им несколько выразительных движений вверх-вниз.

Воин засмеялся.

— Это не та Брунна, которую я знаю.

— Тогда тебе стоит с ней встретиться, — с жаром произнес мой сын. — Но только после меня.

— Я пришлю ее тебе на ту сторону реки.

— Тпру! — прокричал Утред, не от возбуждения, а потому что его лошадь шарахнулась в сторону. Это выглядело случайным, но я заметил, как он вонзил в нее шпору, и лошадь отреагировала, отскочив с дороги, и в результате Утред оказался под площадкой для воинов, так что четверо людей наверху не могли его видеть.

К моему изумлению, он вытащил ноги из стремян и встал на седло. Он проделал это с легкостью, хотя это был опасный трюк, потому что то не была его собственная лошадь, он одолжил ее у Меревала, и Утред не знал, как она отреагирует на его странное поведение.

У меня перехватило дыхание, но лошадь просто мотнула головой и не сдвинулась с места, позволив моему сыну дотянуться обеими руками до верха ворот. Он подтянулся, перекинул ноги через ворота и спрыгнул. Это произошло почти мгновенно.

— Что… — человек на башне наклонился, пытаясь рассмотреть, что происходит.

— Ты пошлешь всех шлюх города за реку? — крикнул я, чтобы привлечь его внимание.

Утред исчез. Он был внутри. Я подождал, не раздастся ли крик или лязг мечей, но вместо этого услышал скрип отодвигаемой задвижки, глухой стук, когда ее уронили, а потом одна створка ворот распахнулась. Тяжелые железные петли скрипнули.

— Эй! — прокричал сверху стражник.

— Вперед! — выкрикнул я. — Вперед!

Я пришпорил лошадь, оставшийся без седока жеребец Утреда помчался передо мной. Мы планировали то, что сделаем, когда очутимся внутри, и эти планы нужно было изменить.

Римляне строили города по определенной схеме, с четырьмя воротами, четырьмя стенами и двумя улицами, соединяющими ворота попарно и образующими перекресток в центре.

Мой план заключался в том, чтобы как можно скорее добраться до этого центра и встать там в стену из щитов, приглашая врагов подойти, чтобы быть убитыми. Тогда бы я послал двадцать человек к южным воротам, чтобы убедиться, что они закрыты на засов, но теперь понял, что большая часть защитников города собралась у южных ворот, так что именно там мы должны были стать в нашу стену из щитов.

— Меревал!

— Господин?

— Двадцать человек сторожить эти ворота. Закрой их на засов и удерживай! Финан! Южные ворота!

Мой сын подбежал к своей лошади, дотянулся до луки седла и вскочил в него. Он вытащил меч.

А я вытащил свой.

Копыта наших лошадей громко стучали по мощеной улице. Лаяли собаки, а женщины визжали.

Потому что в Честер вошли саксы.




Глава девятая


Передо мной расстилалась улица. Длинная и прямая улица, а позади в ворота врывались всадники. Они улюлюкали, пришпоривая лошадей.

Внезапно Честер показался таким огромным. Я помню, как подумал, что это было глупо, что мне нужно было в три раза больше людей, чтобы взять его, но мы сделали это.

— Глупец! — крикнул я сыну. Он повернулся в седле с ухмылкой. — Отлично сработано! — добавил я.

По обеим сторонам длинной улицы стояли каменные дома. Утки разлетались, завидев всадников, и одна птица была раздавлена тяжелым копытом. Раздался крик и в воздухе мелькнули белые перья.

Я пришпорил своего жеребца, когда со стороны переулка приблизились два вооруженных человека. Они остановились, остолбенев, а одному хватило здравого смысла броситься обратно в тень, пока другого растоптал Ролла, его меч сделал лишь один взмах, и светлый камень ближайшего дома внезапно покрылся кровавыми брызгами.

Кровь и перья. Какая-то женщина завопила. Нас было больше сотни, и мы продвигались по улице. Когда-то ее замостили, но в некоторых местах булыжники исчезли, и копыта погружались в грязь, а потом снова стучали по камню.

Я ожидал увидеть южные ворота в дальнем конце улицы, но вид загородило большое здание с колоннами, и когда я приблизился, то за колоннами увидел четырех бегущих копейщиков.

Один из них повернулся к нам лицом. Элдгрим и Кеттиль, скакавшие стремя к стремени, направили лошадей через две каменные ступени, ведущие на аркаду, окружавшую огромное здание.

Я свернул влево, услышал вопль, когда зарубили одного из копейщиков, дернул лошадь вправо и увидел еще воинов, может, с полдюжины, стоящих в огромных дверях, ведущих в здание с колоннами.

— Ролла! Двенадцать человек. Удерживайте этих ублюдков здесь!

Я еще раз повернул направо, а потом налево, и мы пересекли широкую площадь и поскакали по другой длинной улице, прямой как копье и ведущей к южным воротам.

Пять человек бежали впереди нас, и им не хватило ума свернуть в переулок. Я пришпорил лошадь, погнавшись за одним из них, увидел его испуганное лицо, когда тот в панике повернулся, потом Вздохом Змея полоснул его по затылку, снова толкнул лошадь пятками и увидел, что мой сын зарубил другого бегущего.

Три коровы стояли на обочине. Краснолицая женщина доила одну из них и с негодованием посмотрела на нас, продолжая дергать за вымя, когда мы пронеслись мимо.

Я заметил копья и мечи на укреплениях над южными воротами. Там развевалось знамя Кнута — топор и сломанный крест. Арку ворот окружала пара каменных башен, но выше стена была деревянной. По меньшей мере десятка два воинов находилось на площадке, и к ним подходили другие.

Я не увидел подъем на стену и догадался, что лестница была внутри одной из башен. Большие ворота внутри арочного проема были закрыты, и засов задвинут.

Я находился уже близко к воротам и по-прежнему скакал галопом, когда увидел стрелу, пущенную с высокой площадки над воротами и скользнувшую вдоль мостовой. Я увидел, как целится второй лучник, бросил поводья и вынул ноги из стремян.

— Ценвал! — крикнул я одному из своих молодых саксов. — Присмотри за лошадьми!

Я спешился. Сброшенный с площадки над воротами камень разбил плитку мостовой. В башне справа была дверь, и я ринулся к ней, пока второй камень едва не угодил в меня.

Лошадь заржала, когда в нее попала стрела. Темная винтовая лестница с каменными ступенями поднималась наверх, но через несколько шагов закончилась, потому что большая часть башни разрушилась.

Камень был заменен на прочную дубовую древесину, а ступени сменились деревянной приставной лестницей. Я сделал несколько шагов по римской лестнице, посмотрел наверх, а потом вынужден был отпрыгнуть, потому что оттуда обрушился тяжелый камень.

Камень ударил по нижней перекладине приставной лестницы, но отскочил от нее, не повредив ее, и покатился в мою сторону. За ним последовала стрела, всего лишь охотничья, но поскольку я не надел кольчугу, она легко могла бы пронзить мне грудь.

— Финан! — прорычал я, спустившись обратно к двери. — Нужны щиты!

— Уже на подходе! — прокричал он в ответ. Он отвел спешившихся воинов в переулок, потому что с высоких стен замелькали стрелы.

Мы не взяли щитов, потому что я не хотел возбуждать подозрения стражников у северных ворот, и это означало, что наша лучшая защита от стрел по-прежнему была нагружена на вьючных лошадей.

— Где вьючные лошади? — спросил я.

— Скоро подойдут! — ответил Финан.

Я помедлил несколько мгновений, а потом выбежал из башни, виляя вправо и влево, когда помчался через открытое пространство. С той битвы при Этандуне я слегка прихрамывал и не мог бегать как юноша.

Стрела ударила по дороге справа от меня, я метнулся в ту же сторону, и следующая прошла мимо моего левого плеча, а потом я укрылся в переулке.

— Там два проклятых лучника, — сказал Финан.

— Где щиты?

— Я тебе сказал, скоро будут. Эйнара подстрелили в ногу.

Эйнар был датчанином и добрым мужем. Он сидел в переулке с торчащей из бедра стрелой, потом вытащил нож и срезал наконечник.

— Подожди отца Уиссиана, — велел я ему. Меревал сказал мне, что у священника дар к врачеванию.

— Что он такого может, чего я не могу? — поинтересовался Эйнар. Он стиснул зубы и вонзил нож в ногу.

— Боже! — воскликнул Финан.

Я высунул голову из-за угла и немедленно отпрянул, потому что прилетела стрела. Если бы я был в кольчуге и со щитом, то находился бы в относительной безопасности, но даже охотничья стрела может убить человека без кольчуги.

— Мне нужны дрова, — сказал я Финану, — много дров. И что-нибудь для растопки.

Я поискал Меревала и обнаружил его со вьючными лошадьми. Улицы города проложили в форме сетки, и ведущие лошадей люди обладали достаточным здравым смыслом, чтобы пройти по соседней улице, вне поля зрения двух лучников на площадке у ворот.

— Мы убили всех у северных ворот, — заявил Меревал. Он натягивал кольчугу, и его голос звучал приглушенно. — И я оставил там двенадцать человек их удерживать.

— Мне нужны еще две группы, — сказал я ему, — и они должны найти проход на стену по обеим сторонам этих ворот, — я имел в виду западные и восточные стены. — По двенадцать человек в каждой группе, — велел я. Он хмыкнул в качестве ответа. — И скажи им, чтобы проверили и оставшиеся ворота. Думаю, они заблокированы, но нужно в этом убедиться!

Я точно не знал, сколько человек находится на площадке для воинов над южными воротами, но по меньшей мере двадцать, и посылая людей Меревала на стены, я смог бы загнать их защитников в ловушку.

— Предупреди их о лучниках, — приказал я, а потом снял перевязь и плащ и натянул свою кольчугу через голову.

Кожаная подкладка воняла, как задница хорька. Я надел шлем, а потом снова закрепил перевязь на поясе. Остальные тоже искали свои кольчуги. Финан протянул мне щит.

— Найди дрова! — велел я ему.

— Их собирают, — терпеливо ответил он.

Воины вломились в один из домов и разламывали скамьи и стол. На заднем дворе находился свинарник, и мы стащили с его крыши солому и расщепили балки.

Во дворе дымился костер, от которого остались лишь головешки, окруженные кольцом камней. Рядом с ним стоял старый котел, а на маленькой полке, прислоненной к стене, были расставлены глиняные горшки.

Я выбрал один из них, высыпал оттуда сушеные бобы и осмотрелся в поисках лопаты. Вместо нее я нашел черпак, и с его помощью наполнил кувшин тлеющими углями, а потом поставил его в котел.

На всё это требовалось время. Я по-прежнему не имел представления о том, сколько в городе врагов, и разделил свое войско на еще более мелкие группы, и это значило, что в любое время одна из них могла наткнуться на превосходящие силы.

Мы застали гарнизон врасплох, но они могли быстро прийти в себя и, если их было больше, раздавили бы нас, как клопов. Нам нужно было победить их быстро.

Я знал, что воины у северных ворот уже были мертвы, и предположил, что Ролла загнал датчан в то большое здание с колоннами, но где-то в других частях города могли быть еще три или четыре сотни разъяренных датчан, которых мы пока не увидели.

Враги у южных ворот были явно уверены в своих силах, очевидно считая, что им на выручку придет подкрепление. Они выкрикивали в нашу сторону оскорбления, приглашая выйти из переулка, чтобы быть убитыми.

— Или можете подождать там! — прокричал один из них. — Все равно сдохнете! Добро пожаловать в Честер!

Мне нужно было захватить стены. Я подозревал, что за пределами города были и другие воины, и мы должны были помешать им войти. Я наблюдал, как мои люди тащили охапки соломы и сломанной древесины в переулок.

— Мне нужны четыре человека, — сказал я. Больше четырех не поместилось бы на нижнем этаже башни. И шестеро в кольчугах и со щитами!

Сначала я повел шестерых. Они побежали к башне, и, естественно, лучники выпустили стрелы, вонзившиеся в щиты, не причинив никакого вреда, а как только они разрядили свое оружие, я повел к башне еще четверых. Камни сыпались градом. Я поднял щит над головой, и он дрожал, когда камни стучали по ивовым доскам. Вместо меча в руке я держал котел.

Я нагнулся и вошел в башню. Если защитники хорошенько поразмыслили бы, они послали бы людей вниз по приставной лестнице, чтобы держать нас подальше от древних римских ступеней, но они чувствовали себя в большей безопасности наверху и потому остались там.

Но они знали, что мы внутри, и стали кидать камни. Я прикрыл голову щитом и поднялся по оставшимся каменным ступеням.

Ивовые доски содрогались под ударами камней, но щит сохранил меня в целости, когда я присел у подножия приставной лестницы, а воины подавали мне охапки соломы и щепки. Свободной рукой я сложил костер у лестницы, а потом вытащил из котла обжигающе горящий глиняный кувшин и рассыпал угли по соломе и дереву.

— Нужна еще древесина! — прокричал я. — Еще!

Хотя едва ли мне нужно было больше дров, потому что пламя немедленно занялось, так что я был вынужден быстро спуститься по каменным ступеням. Солома загорелась, и пламя быстро перешло на дерево, и башня, казалось, засасывала огонь и дым наверх, так что люди там сразу же стали задыхаться, и поток камней прекратился.

Огонь быстро поднимался по приставной лестнице и вскоре должен был перейти на построенные из дуба стены башни, а потом и на площадку, прогнав оттуда людей на соседние стены, где их будут ожидать воины Меревала.

Я выбежал обратно на свежий воздух и увидел клубящийся над сломанной вершиной башни дым и людей, улепетывающих с площадки, как крысы из запруженной канавы.

Они помедлили, добравшись до стены, но, должно быть, увидели приближающихся людей Меревала, потому что просто спрыгнули с укреплений в ров с внешней стороны и побежали прочь из города.

— Утред! — позвал я сына и указал на ворота. — Огонь может распространиться на ворота, так что найди что-нибудь перегородить проем, когда они сгорят. Возьми дюжину воинов. Будешь удерживать ворота.

— Думаешь, они…

— Я не знаю, как они поступят, — прервал я его, — и не знаю, сколько их. Что я точно знаю, так это то, что ты не должен позволить им проникнуть обратно в город.

— Мы не сможем долго его удерживать, — сказал он.

— Конечно, не сможем. Нас слишком мало. Но они этого не знают.

Пламя лизнуло флаг Кнута, который неожиданно ярко вспыхнул. Еще недавно он развевался, и в следующий миг превратился в языки пламени и пепел, разлетающийся по ветру.

— Меревал! — я поискал глазами мерсийца.

— Поставь половину своих людей на стены! — я хотел, чтобы любой датчанин за пределами города видел мечи, копья и топоры на укреплениях. Я хотел, чтобы они решили, что мы превосходим их числом. — А другая половина пусть очистит город.

Я послал большую часть своих людей на стены и повел Финана и еще семерых обратно к центру города, к большому зданию с колоннами, где оставил Роллу. Там было тихо.

— Здесь только один вход, — сказал он мне, — и несколько человек внутри. Щиты и копья.

— Сколько?

— Я видел семерых, но, может, и больше, — он мотнул головой наверх. — Там есть окна, но они высоко и зарешечены.

— Зарешечены?

— Железными решетками. Думаю, есть только один путь внутрь — через двери.

Находящиеся в здании воины закрыли двери, сделанные из прочной древесины, усеянной железными гвоздями. На одной двери была щеколда, но когда я ее потянул, стало очевидным, что обе двери заперты на задвижку изнутри. Я подозвал Фолкбальда с усиленным свинцом боевым топором.

— Сломай их, — приказал я ему.

Фолкбальд был фризом, обладающим силой быка. Он был нетороплив, но поставь перед ним простую задачу, и он будет безжалостен. Он кивнул, перевел дыхание и размахнулся топором.

Сталь глубоко вошла в древесину. Он выдернул топор и снова им замахнулся, и обе большие двери содрогнулись под этим чудовищным ударом. Он высвободил клинок и нанес третий удар, когда я услышал, как заскрипела задвижка.

— Хватит, — сказал я ему, — отходи назад.

Все семеро, что я привел с собой, были в кольчугах и со щитами, и мы выстроились в стену между двумя ближайшими к двери колоннами. Ролла со своими людьми стояли за нами. Задвижка снова скрипнула, а потом я услышал, как она с глухим ударом упала на пол внутри здания.

Последовала пауза, а потом правая створка двери очень медленно открылась. Она остановилась, распахнувшись на ширину ладони, и через щель высунулся меч. Он упал на мостовую.

— Мы будем с вами драться, если вы этого хотите, — раздался голос изнутри, — но предпочли бы остаться в живых.

— Кто ты? — спросил я.

— Лейкнир Олафсон, — был ответ.

— Кому служишь?

— Ярлу Кнуту. А кто ты?

— Человек, который перережет тебе глотку, если ты не сдашься. Открывай двери.

Я сомкнул нащечники шлема и стал ждать. Я мог расслышать тихий и торопливый разговор внутри, но спор быстро закончился, и обе створки двери широко распахнулись.

В тенистом коридоре, что вел в темноту огромного здания, стояло около дюжины воинов. Они были в кольчугах, шлемах и со щитами, но как только двери открылись, бросили копья и мечи на плиты мостовой. Высокий человек с седой бородой выступил вперед.

— Я Лейкнир, — объявил он.

— Вели своим людям бросить щиты, — сказал я, — щиты и шлемы. И ты тоже.

— Ты оставишь нам жизнь?

— Еще не решил, — ответил я. — Назови причину, по которой мне следует это сделать.

— Здесь моя жена, — отозвался Лейкнир, — и дочь со своими детьми. Моя семья.

— Твоя жена может найти и другого мужа.

Эти слова возмутили Лейкнира.

— У тебя есть семья? — спросил он.

На это я не ответил.

— Может, я и оставлю тебе жизнь, — произнес я, — и просто продам в рабство твою семью. Норвежцы в Ирландии хорошо платят за рабов.

— Кто ты? — спросил он.

— Утред Беббанбургский, — рявкнул я, но отреагировал он странно. Мне доставило удовольствие лицезреть наполнившееся страхом лицо Лейкнира. Он сделал шаг назад и приложил руку к молоту Тора на шее.

— Утред мертв, — заявил он, уже во второй раз я столкнулся с этими слухами. Лейкнир явно верил им, потому что в ужасе вытаращился на меня.

— Рассказать тебе, что произошло? — спросил я. — Я умер, и умер без меча в руке, и потому был послан к Хель и услышал, как кукарекают ее темные петухи! Они возвестили мое прибытие, Лейкнир, и разрывающий плоть демон пришел за мной, — я шагнул к нему, и он отступил.

— Разрывающий плоть, Лейкнир, его гниющая плоть свисала с ободранных пожелтевших костей, а глаза пылали огнем, зубы были размером с рог, а клыки — как ножи мясника. А на полу лежала бедренная кость, я подобрал ее и обточил собственными зубами, а потом прикончил его, — я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея. — Я мертвец, Лейкнир, который пришел, чтобы забрать живых. А теперь бросайте свои мечи, копья, щиты и шлемы к двери.

— Молю тебя сохранить жизнь моей семье, — произнес Лейкнир.

— Ты слышал обо мне? — спросил я, прекрасно зная ответ.

— Конечно.

— Ты когда-нибудь слышал, что я убиваю женщин и детей?

Он покачал головой.

— Нет, господин.

— Тогда бросьте мне свое оружие и преклоните колени.

Они подчинились, встав на колени у стены коридора.

— Сторожи их, — велел я Ролле, а потом прошел мимо коленопреклоненных воинов. — Лейкнир, — позвал я, — ты пойдешь со мной.

Стены прохода были сделаны из грубо обтесанных досок, не римская работа. По обеим сторонам находились двери, которые вели в небольшие помещения с соломенными матрасами. В другой комнате хранились бочки, а остальные были пусты.

В конце коридора находилась большая дверь, ведущая в западную половину огромного здания. Я распахнул ее. Вскрикнула женщина.

И я уставился на нее. В комнате находилось шесть женщин. Четыре явно были служанками, потому что они в ужасе встали на колени перед двумя другими, а этих я знал. Одна была Брунна, жена Хэстена, седовласая и пухлая, с круглым лицом и тяжелым крестом на шее.

Она сжимала крест и бормотала молитву. Ее крестили по приказу короля Альфреда, и я всегда думал, что это было лишь циничной забавой, организованной Хэстеном, но похоже, я ошибался.

— Это твоя жена? — спросил я Лейкнира, который вошел в комнату вслед за мной.

— Да, господин, — ответил он.

— Я убиваю лжецов, Лейкнир.

— Она моя жена, — повторил он, хотя и жалостливым тоном, как будто должен был повторять эту ложь даже несмотря на то, что из этого ничего не вышло.

— А это твоя дочь? — спросил я, кивая на молодую женщину, что сидела рядом с Брунной.

На этот раз Лейкнир промолчал. Теперь Брунна кричала на меня, требуя ее отпустить, но я не обратил на нее внимания. Двое маленьких детей, близнецы, вцепились в юбку молодой женщины, которая тоже промолчала и просто уставилась на меня своими большими темными глазами, которые я так хорошо помнил.

Она была так прекрасна, так хрупка, так напугана, и просто смотрела на меня и молчала. Она стала старше, но не настолько, как все мы. Думаю, когда мы встретились, ей было пятнадцать или шестнадцать, а теперь она стала на десять лет старше, но эти годы лишь добавили ее красоте величавости.

— Это твоя дочь? — снова спросил я Лейкнира с яростью, и он промолчал.

— Как ее зовут? — спросил я.

— Фригг, — почти прошептал Лейкнир.

Фригг, жена Одина, главная богиня Асгарда, единственная, кому дозволялось сидеть на высоком троне Одина, создание исключительной красоты, обладающая к тому же даром пророчества, хотя и предпочитавшая не открывать то, что знает.

Возможно, эта Фригг тоже знала все, что может когда-либо произойти, но никогда не поведала бы об этом, потому что дева, которую я знал под именем Эрции, внучка колдуньи Эльфадель, была и глуха, и нема.

А также, как я понял, была женой Кнута.

Я нашел ее.

Для охраны Честера оставили две сотни датчан, хотя многие из них были слишком стары или медлительны из-за былых ран.

— Почему так мало? — спросил я Лейкнира.

— Никто не ожидал, что на Честер нападут, — с горечью ответил он.

Я шел по захваченному городу, исследуя его и восхищаясь им. Даже в старом городе Лундена, в той его части, что стояла на холме, не было столько римских построек в таком хорошем состоянии.

Если не обращать внимания на солому, я почти мог представить, как перенесся в те времена, когда люди могли делать такие чудесные вещи, когда из одного сияющего города они правили половиной мира. Как им это удалось, гадал я, и как могли эти люди, столь сильные и умные, потерпеть поражение?

Со мной были Финан и сын. Меревал со своими людьми стояли на укреплениях, создавая впечатление, что нас гораздо больше ста тридцати трех.

Большая часть побежденного гарнизона теперь находилась за пределами стен, собравшись на просторной арене, где римляне развлекали себя играми со смертью, но мы захватили их лошадей, почти все припасы и большинство их жен.

— Значит, тебя оставили оберегать Фригг? — спросил я Лейкнира.

— Да.

— Ярл Кнут будет тобой недоволен, — рассмеялся я. — На твоем месте, Лейкнир, я бы спрятался где-нибудь очень далеко отсюда.

Он ничего на это не ответил.

— Хэстен отплыл вместе с ярлом Кнутом? — спросил я.

— Да.

— Куда?

— Не знаю.

Мы находились в гончарной мастерской. Печь, сделанная из римских кирпичей, все еще горела. Там были полки с готовыми мисками и кувшинами и колесо с покосившимся на нем куском глины.

— Ты не знаешь?

— Он не сказал, господин, — смиренно промолвил Лейкнир.

Я ткнул кусок глины на колесе. Он уже затвердел.

— Финан?

— Господин?

— В печи есть дрова?

— Да.

— Разожги их, чтобы были и правда горячи, и мы засунем туда руки и ноги Лейкнира. Начнем с левой ноги, — я повернулся к пленному датчанину. — Снимай сапоги. Тебе они больше не понадобятся.

— Я не знаю! — яростно заголосил он. Финан подбросил дров в топку.

— Тебя оставили здесь охранять самое ценное имущество ярла Кнута, — сказал я, — и ярл Кнут не просто пропал. Он сказал тебе, как посылать ему известия, — я смотрел, как гудит пламя. Внезапный жар заставил меня сделать несколько шагов назад. — У тебя не останется ни рук, ни ног, — заявил я, — но, наверное, ты сможешь ползать на коленях и обрубках рук.

— Они отправились к Сэферну, — признался он в отчаянии.

И я ему поверил. То, что он поведал о Кнуте, имело смысл. Кнут мог бы повести свой флот на юг вокруг Корнуолума и атаковать южное побережье Уэссекса, но так уже делали, и эта попытка провалилась.

Значит, вместо этого он поведет свою армию по реке Сэферн вглубь Мерсии, и первым серьезным препятствием, на которое он наткнется, будет Глевекестр.

Глевекестр был жилищем Этельреда и самым важным городом Мерсии, хорошо защищенным бургом с высокими римскими стенами, но сколько там осталось людей, чтобы отразить нападение на эти стены? Забрал ли Этельред всех воинов страны, чтобы напасть на Восточную Англию?

Внезапно меня охватил страх, потому что Этельфлед наверняка нашла убежище в Глевекестре. В тот момент, когда люди прослышат о том, что датчане идут по реке, что тысячи людей и лошадей высадились на берегу Сэферна, они побегут к самому сильному и ближайшему бургу, но если этот бург плохо защищен, он превратится в ловушку.

— Так что ты будешь делать, если понадобится послать известия Кнуту? — спросил я Лейкнира, который все еще с опаской посматривал на печь.

— Он велел послать всадников на юг, господин. Сказал, что они его найдут.

Вероятно, это было правдой. Армия Кнута рассеялась бы по саксонской Мерсии, сжигая дома, церкви и деревни, и дым от этих костров стал бы сигнальным огнем для гонца.

— Сколько людей у Кнута? — спросил я.

— Почти четыре тысячи.

— Сколько с ним отплыло кораблей?

— Сто шестьдесят восемь, господин.

На стольких кораблях легко могли разместиться пять тысяч воинов, но они взяли еще и лошадей, слуг и припасы, так что четыре тысячи, вероятно, соответствовали действительности. То была большая армия, а Кнут был умен. Он завлек Этельреда в Восточную Англию, а сам теперь находился в сердце его земель.

Как поступит Уэссекс? Эдуард наверняка соберет армию, но и разместит воинов в своих бургах, опасаясь, что датчане могут ударить на юг через Темез.

Я предполагал, что Эдуард решит защищать Уэссекс, предоставив Кнуту опустошать Мерсию и нанести поражение Этельреду, когда этот глупец наконец-то решит вернуться домой. Через месяц-другой Мерсия оказалась бы датской.

Если бы я не захватил Фригг. То не было ее настоящее имя, но кто его знал, настоящее? Она не могла сказать, а поскольку была глуха, то и вообще могла его не знать. Этельфлед называла внучку Эрцией, но лишь чтобы произвести этим именем богини впечатление на легковерных.

— Ярл Кнут влюблен во Фригг, — заявил я Лейкниру.

— Он как воин, получивший новый меч, — ответил тот, — не может вынести, когда она далеко от его взора.

— Можно не винить его в этом, — заметил я, — она редкая красавица. Так почему же она не отправилась с ним на юг?

— Он хотел, чтобы она была в безопасности.

— И оставил лишь две сотни человек ее охранять?

— Он думал, что этого достаточно, — ответил Лейкнир, а потом помедлил. — Сказал, что есть только один человек, у кого хватит ума атаковать Честер, и этот человек мертв.

— И вот я здесь, вернулся из царства богини Хель, — я пинком захлопнул железную дверцу топки. — Ты сохранишь свои руки и ноги.

Настали сумерки. Мы покинули гончарную мастерскую и направились к центру города, и я с удивлением увидел небольшое строение, украшенное крестом.

— Жена Хэстена, — объяснил Лейкнир.

— Он не возражает, что она христианка?

— Он говорит, что неплохо и христианского бога иметь на своей стороне.

— Похоже на Хэстена, — согласился я, — танцевать с двумя женщинами под две разные мелодии.

— Сомневаюсь, что ему нравится танцевать с Брунной, — заявил Лейкнир.

Я засмеялся. Она была ужасно сварлива, эта женщина, крепкая, словно бочка, и такого же размера, с дурным характером, подбородком, похожим на нос корабля, и острым, как клинок, языком.

— Ты не можешь держать нас в заточении! — заявила она, когда мы вернулись в огромный зал с колоннами. Я проигнорировал ее.

Это помещение когда-то было великолепным залом. Возможно, храмом или даже дворцом римского правителя, но кто-то, видимо, Хэстен, разделил его на отдельные комнаты.

Деревянные стены достигали лишь половины высоты, и в дневное время свет струился через высокие окна, закрытые железными решетками. По ночам горели светильники, а в той большой комнате, где разместились женщины и дети, разжигали костер, оставивший на высоком потолке пятна дыма и копоти.

Пол был сделан из многих тысяч мельчайших кусочков, сложенных в рисунок, изображавший какое-то странное морское создание с извивающимся хвостом, на которое охотились три нагих человека с трезубцами. Две обнаженные женщины плыли в огромной ракушке по гребню волны, наблюдая за охотой.

Брунна продолжала свои речи, но я не обращал на нее внимания. Четыре служанки склонились над близнецами Фригг в углу комнаты и нервно наблюдали за мной.

Фригг была в плаще из перьев и сидела на деревянном кресле в центре комнаты. Она тоже наблюдала за мной, но теперь без страха, а с детским любопытством, ее большие глаза следовали за мной по комнате, пока я рассматривал странный рисунок на полу.

— Должно быть, в Риме жили огромные моллюски, — произнес я, но никто не ответил. Я подошел к креслу Фригг и посмотрел на нее сверху вниз, ее спокойные глаза встретились с моими. Ее плащ был изготовлен из тысяч перьев, пришитых к льняной накидке. То были перья соек и воронов, и потому казалось, что черно-синий плащ словно мерцает.

Под странным плащом из перьев она была увешана золотом. Золотые браслеты на изящных запястьях, пальцы блестели от обрамленных золотом камней, шея была увешана золотыми цепями, а волосы, черные, как один из воронов Одина, были собраны на голове с помощью золотой сетки.

— Прикоснись к ней, — и ты мертвец, — заявила Брунна.

Раньше я уже захватывал Брунну в плен, но Альфред, убежденный в том, что она стала правоверной христианкой, настоял на том, чтобы ее отпустить. Он даже стал крестным отцом двух ее детей, Хэстена младшего и Хорика, и я помню тот день, когда ее окунули в святую воду в лунденской церкви и дали новое христианское имя, Этельбрун. Теперь она по-прежнему называла себя Брунной, но носила большой серебряный крест на груди.

— Мой муж убьет тебя, — он плюнула в мою сторону.

— Он много раз пытался, — ответил я, — а я все еще жив.

— Мы могли бы прикончить ее, — предложил Ролла. Он явно утомился сторожить женщин, по крайней мере Брунну. Ни один мужчина не устал бы смотреть на Фригг.

Я присел перед креслом Фригг и заглянув в ее глаза. Она мне улыбнулась.

— Помнишь меня? — спросил я ее.

— Она не слышит, — сказал Лейкнир.

— Знаю, но она понимает?

Он пожал плечами.

— Как и собака? Иногда кажется, что она знает всё на свете, но иногда… — он снова дернул плечами.

— А дети? — поинтересовался я, взглянув на близнецов, молча вытаращившихся на меня из дальнего угла комнаты. Мальчику и девочке было около шести или семи лет, и оба унаследовали темные волосы матери.

— Они разговаривают, — ответил Лейкнир, — и слышат.

— Как их зовут?

— Девочку — Сигрил, а мальчика — Кнут Кнутсон.

— И они бойко разговаривают?

— Обычно не умолкают, — сказал Лейкнир.

И близнецы и правда заговорили, потому что в тот момент произошло нечто странное, что-то, что я и сам не сразу понял.

В комнату вошел Меревал, а с ним до времени поседевший отец Уиссиан в длинном черном плаще, подпоясанном так, что он стал похож на рясу священника, и тут лицо мальчишки вспыхнуло.

— Дядя Уитред! — воскликнул Кнут Кнутсон. — Дядя Уитред!

— Дядя Уитред! — радостно вторила ему девочка.

Уиссиан вышел из тени к огню.

— Меня зовут Уиссиан, — сказал он, и лица близнецов помрачнели.

В то время я не придал этому значения, потому что не отрывал глаз от Фригг, а созерцания такой красоты было достаточно, чтобы лишить любого человека здравого смысла.

Я еще сидел на корточках и взял одну из ее белых рук в свою, она была такой легкой и хрупкой, как птичка в кулаке.

— Ты помнишь меня? — снова спросил я. — Мы встречались у Эльфадель.

Она лишь улыбнулась. Когда мы пришли, поначалу она испугалась, но теперь выглядела вполне счастливой.

— Ты помнишь Эльфадель? — спросил я и, конечно, не дождался ответа.

Я очень мягко сжал ее руку.

— Ты пойдешь со мной, — сказал я ей, — и твои дети тоже, но обещаю не причинить вам вреда. Никакого.

— Ярл Кнут убьет тебя! — заскрежетала Брунна.

— Еще одно слово, — и я отрежу тебе язык.

— Ты посмеешь… — начала она, а потом снова взвизгнула, потому что я встал и вытащил нож из-за пояса. И к моему удивлению Фригг засмеялась. Она смеялась беззвучно, издавая лишь приглушенные гортанные звуки, но ее лицо засветилось от внезапного веселья.

Я подошел к Брунне, а она отшатнулась и съежилась.

— Ты умеешь ездить верхом, женщина? — спросил я. Она лишь кивнула. — Тогда поутру ты отправишься на юг.

Ты отправишься к тому жалкому червяку, которого зовешь мужем, и скажешь ему, что Утред Беббанбургский забрал жену и детей Кнута. И еще скажешь, что Утред Беббанбургский настроен на резню.

Я засунул нож обратно и посмотрел на Роллу.

— Они поели?

— Нет, пока я был здесь.

— Позаботься, чтобы их накормили. И присмотри за ними.

— Присмотреть, — произнес он уныло.

— Только дотронься до нее, — предупредил я, — и тебе придется иметь дело со мной.

— С ними всё будет в порядке, господин, — обещал он.

Этельред начал свою войну, а Кнут надул его, и теперь Кнут находился где-то в Мерсии, убежденный в том, что его враги в смятении. Давняя мечта датчан становилась явью: покорение саксонской Британии.

Правда, я был еще жив.

Той ночью мы почти не спали. Нам было чем заняться.

Финан выбрал из захваченных лошадей лучших, потому что они отправятся с нами. Мой сын возглавил группы, обыскивающие город в поисках спрятанных монет или еще чего-нибудь ценного, что мы могли бы унести, половина людей Меревала охраняла стены, а остальные ломали дома, чтобы собрать дрова и растопку.

Южные ворота сгорели, и мой сын загородил вход двумя тяжелыми телегами. Датчан снаружи было намного больше, чем нас, хотя они этого не знали, и я боялся ночной атаки, но никто не пришел. Я мог различить мерцающие на древней арене костры и другие, у моста, что лежал чуть дальше к югу. Скоро костров станет больше.

Люди Меревала складывали дрова у каждого участка деревянного частокола. Везде, где стену починили, мы разожжем огонь.

Мы спалим городские ворота и стены и лишим город всех защитных сооружений, сделанных не из камня.

Я не мог удержать Честер. Мне бы понадобилось в десять раз больше воинов, так что я собирался его покинуть, и без сомнения, датчане вернутся под защиту римских стен, но по меньшей мере я мог бы облегчить задачу саксонских сил, если они будут атаковать эти стены.

Для починки тех повреждений, что я планировал сделать, понадобится полгода — шесть месяцев, чтобы срубить деревья, обтесать стволы и воткнуть их в каменные обломки укреплений.

Я надеялся, что у датчан не будет шести месяцев. Так что когда спустилась ночь, мы разожгли костры, начав с северной стороны города. То тут, то там разгоралось пламя, освещая эту летнюю ночь, языки пламени взлетали к звездам, а дым закрывал небеса.

Честер был в кольце огня, пламя наполняло его гулом, а искры от костров долетали до соломенных крыш города, которые тоже начали гореть, но к тому времени, как был разожжен последний костер и пылала большая часть города, мы уже оседлали лошадей и были готовы к отъезду. Лишь одна звезда осталась на небе.

Эта звезда зовется Эарендель, утренняя звезда, и она еще сияла, когда мы оттащили две телеги и проскакали через южные ворота.

Мы увели с собой всех лошадей, так что наблюдавшие за нами датчане увидели огромную орду, вырвавшуюся из пылающего города. Мы забрали жену Хэстена, жену Кнута и ее детей, за всеми присматривали воины. Мы взяли с собой и сдавшихся нам датчан.

Мы были одеты для войны — в кольчуги и со щитами, на клинках отражалось пламя, и проскакали галопом по длинной прямой дороге, где я заметил людей, сидящих у костров рядом с мостом, но они продрогли, нервничали, а нас было гораздо больше. Они даже не попытались нас остановить, лишь разбежались вдоль берегов реки, и копыта моей лошади внезапно громко застучали по деревянному мосту. Мы остановились на южном берегу Ди.

— Топоры, — сказал я.

За рекой пылал Честер. Солому и дерево поглотил огонь, они превратились в дым, искры и головешки.

Я подумал, что город это переживет. Он выгорит, и мощеные улицы покроются пеплом, но то, что построили римляне, будет стоять еще долго после нас.

— Мы не строим, — сказал я сыну, — лишь разрушаем.

Он взглянул на меня, как будто я сошел с ума, но я кивнул в сторону наших воинов, разбивавших топорами мост. Я хотел убедиться, что оставшиеся в Честере датчане не бросятся за нами в погоню, а самый быстрый способ для этого был лишить их моста.

— Тебе пора жениться, — заявил я Утреду.

Он воззрился на меня с удивлением, а потом ухмыльнулся.

— Скоро Фригг станет вдовой.

— Тебе не нужна глухонемая жена. Но я подыщу тебе кого-нибудь.

Последняя доска, соединяющая две каменные арки моста, упала в воду. Занималась заря, и восходящее солнце окрасило восток, низкие облака были как будто прошиты золотыми и алыми нитями. Из-за реки за нами наблюдали.

Пленники ехали с нами, у каждого мужчины была затянута на шее петля, но теперь я приказал снять петли.

— Вы свободны, — сказал я им, — но если мы встретимся снова, я вас убью. Возьмите ее с собой, — я кивнул на Брунну, болтающуюся как мешок с овсом на крепкой кобыле.

— Господин, — Лейкнир направил свою лошадь ко мне. — Я поеду с тобой.

Я взглянул на него, седовласого и такого жалкого.

— Ты присягнул служить ярлу Кнуту, — оборвал его я.

— Пожалуйста, господин, — молил он.

Другой пленник, юнец, толкнул лошадь к Лейкниру.

— Господин, — произнес он, — мы можем получить один меч?

— Можете взять один меч взаймы, — ответил я.

— Пожалуйста, господин! — просил Лейкнир. Он знал, что вот-вот случится.

— Два меча, — объявил я.

Лейкнир провалил дело. Ему дали задание, а он его провалил. Если бы он вернулся к Кнуту, его бы наказали за это, и я не сомневался, что наказание было бы долгим, мучительным и смертельным. Но он не был мне нужен. Его постигла неудача.

— Как тебя зовут? — спросил я юнца.

— Йорунд, господин.

— Сделай это быстро, Йорунд. Я не нахожу удовольствия в боли.

Он кивнул и спешился. Мои люди отодвинулись, образовав неровное кольцо вокруг клочка покрытой травой земли, и Лейкнир выскользнул из седла. Он уже выглядел побежденным.

Мы бросили на траву два меча. Лейкнир позволил Йорунду выбрать оружие первым, потом подобрал оставшееся, но почти не пытался защищаться. Он поднял клинок, но без какого-либо воодушевления.

Он просто уставился на Йорунда, и я заметил, как Лейкнир вцепился в рукоять со всей силой, намереваясь держать оружие в руках, когда умрет.

— Дерись! — крикнул ему Йорунд, но Лейкнир уже покорился смерти. Он сделал слабый выпад в сторону юноши, и Йорунд отбил его, отбросив клинок Лейкнира далеко в сторону, и старый воин остался в этом положении, с широко расставленными руками, а Йорунд глубоко погрузил одолженный меч в незащищенный живот.

Лейкнир согнулся, завывая, его кулак побелел, сжимая меч. Йорунд выдернул клинок, и хлынул поток крови, а потом снова вонзил его, на этот раз Лейкниру в глотку.

Он держал меч, пока Лейкнир не упал на колени, а затем старик завалился лицом вперед. Несколько мгновений он извивался на траве, а потом затих. И как я заметил, меч все еще был зажат в его руке.

— Мечи, — произнес я.

— Мне нужна его голова, господин, — попросил Йорунд.

— Так забери ее.

Ему нужна была голова, потому что Кнут захочет получить доказательства, что Лейкнир мертв, наказан за то, что не смог защитить Фригг.

Если Йорунд отправится к Кнуту без такого доказательства, его тоже будет ждать наказание. Голова мертвеца была его гарантиями, знаком того, что он свершил возмездие и сам может быть от него избавлен.

Неподалеку от дороги находилась каменоломня. Уже многие годы никто там не работал, все густо заросло сорняками, то там, то сям пробивалась молодая поросль деревьев.

Я подумал, не было ли это тем самым местом, откуда римляне брали известняк для строительства Честера, и теперь мы сбросили тело Лейкнира вниз на камни. Йорунд отдал оба меча и завернул окровавленную голову в плащ.

— Мы скоро снова встретимся, господин, — сказал он.

— Поприветствуй от моего имени ярла Кнута и скажи ему, что его жене и детям не причинят вреда, если он вернется домой.

— А если вернется, господин, ты отдашь их ему?

— Ему придется их у меня выкупить, скажи ему это. А теперь отправляйся.

Датчане пошли на восток. Брунна ворчала, когда отправилась вместе с ними. Она требовала, чтобы ее сопровождали две служанки, но я приберег их, чтобы заботиться о Фригг и детях.

Жена Кнута ехала верхом на серой кобыле и была укутана в свой плащ из перьев, тем летним утром это было то еще зрелище. Она наблюдала, как умер Лейкнир, и на ее лице не промелькнуло и тени улыбки, пока из его глотки пузырилась кровь, а потом он дернулся и затих.

И мы отправились на юг.




Глава десятая


— Пойдет ли Кнут домой? — спросил мой сын, когда мы скакали на юг через перелесок по берегу небольшого, но быстрого ручья.

— Нет, пока не закончит всё в Мерсии, — ответил я, — а, может, даже и тогда. Он захочет захватить и Уэссекс.

Сын развернулся в седле, чтобы взглянуть на Фригг.

— Но ты ведь вернешь ее, если он отправится домой? Так, может, он так и поступит?

— Он не глуп, — заявил я. — Мы знаем, что он в нее влюблен, но и десяти шагов не пройдет ради ее спасения.

Мой сын недоверчиво рассмеялся.

— Я бы полмира ради нее прошел, — произнес он.

— Это потому что ты идиот. А Кнут нет. Ему нужна Мерсия, Восточная Англия и Уэссекс, и все они полны женщин, некоторые почти так же красивы, как Фригг.

— Но…

— Я затронул его гордость, — прервал его я. — Она не настоящая заложница, потому что Кнут не даст и горсти крысиного дерьма, чтобы ее спасти. Может, он и пошевелит пальцем, чтобы спасти сына, но женщину? Не за этим он начнет охоту на меня. Он бросится за мной из-за того, что задета его гордость. Я заставил его выглядеть глупцом, а этого он вытерпеть не сможет. Он придет.

— С четырьмя тысячами воинов?

— С четырьмя тысячами воинов, — без выражения повторил я.

— Или он может не обратить на тебя внимания, — предположил мой сын. — Ты сам сказал, что Мерсия — это лучший трофей.

— Он придет, — повторил я.

— Как ты можешь быть так уверен?

— Потому что, — сказал я, — Кнут похож на меня. В точности похож. Он гордец.

Мой сын проехал несколько шагов в молчании, а потом одарил меня суровым взглядом.

— Гордость — это грех, отец, — произнес он елейным голосом, имитируя священника.

Я не смог сдержать смех.

— Да ты просто задница!

— Они и правда так говорят, — отозвался он, теперь серьезно.

— Священники? — спросил я. — Ты помнишь Оффу?

— Человека с собаками?

— Того самого.

— Мне нравились его собаки, — произнес Утред. Оффа когда-то был священником, а потом бродил по дорогам Британии со сворой дрессированных собак, исполнявших разные трюки, хотя они служили ему лишь для того, чтобы проникать в дома лордов, а там он внимательно прислушивался к разговорам. Он был умным человеком и кое-что знал.

Оффа всегда знал, что замышляется, кто кого ненавидел, при этом притворяясь, что это не так, и он продавал эти новости. В конце концов он меня предал, но я скучал по его рассказам.

— Священники — как Оффа, — сказал я. — Они хотят превратить нас в своих собак, хорошо выдрессированных, благодарных и послушных, а всё почему? Чтобы самим разбогатеть. Они говорят, что гордость — это грех?

Ты же мужчина! Это как сказать, что дышать грешно, и однажды они заставят тебя почувствовать себя виноватым из-за того, что ты осмелился сделать вздох, и отпустят тебе грех за горсть серебра.

Я наклонил голову под низкой веткой. Мы двигались по лесной дороге, что вела на юг по берегу быстрого ручья. Снова начал накрапывать дождь, но не сильный.

— Священники никогда не возражали против моей гордости, пока датчане сжигали их церкви, — продолжал я, но когда они решили, что наступил мир, что больше никто не будет разрушать церкви, они обернулись против меня. Вот увидишь, еще неделя, и священники будут лизать мне зад и умолять их спасти.

— И ты это сделаешь, — заметил Утред.

— Вот такой уж я глупец, — мрачно согласился я, — я их спасу.

Мы находились в знакомой местности, потому что годами посылали большие отряды воинов наблюдать за датчанами в Честере. Весь север Мерсии был под владычеством датчан, но здесь, в восточной ее части, по которой мы ехали, этим землям постоянно угрожали дикие племена из Уэльса, так что сложно было сказать, кто же на самом деле владеет этой землей.

Ярл Кнут заявлял свои права, но был слишком благоразумен, чтобы делать врагами валлийцев, что дрались как демоны и всегда отходили обратно в свои горы, если их превосходили числом.

Этельред тоже претендовал на эти земли и предлагал серебро любому мерсийцу, желающему построить на спорной территории свой дом, но он и не думал защищать этих поселенцев.

Он не построил ни одного бурга так далеко на севере и отказывался захватывать Честер, потому что и датчане, и валлийцы рассматривали бы этот захват как угрозу.

Спровоцировать войну между Мерсией и двумя ее самыми страшными врагами было последним, чего желал Этельред, так что он вполне удовлетворялся тем, что наблюдал за Честером.

А теперь он вступил в войну с датчанами, и я молился, чтобы валлийцы остались в стороне. Они тоже заявляли права на эти земли, но в течение многих лет, что мои люди присматривали здесь за Честером, они ни разу не вмешались, хотя сейчас, наверное, у них возникло искушение.

Разве что валлийцы были христианами, и большинство их священников не одобряли войну с саксами, потому что они поклонялись тому же пригвожденному богу.

Но когда датчане и саксы убивали друг друга, даже валлийские священники могли счесть это данной богом возможностью поживиться на полосе богатых земель вдоль западных границ Мерсии. Возможно. А, может, и нет. Но я отправил вперед лазутчиков, просто на случай, если отряды валлийских воинов придут с холмов.

И я решил, что мы обнаружили подобный отряд, когда один из разведчиков вернулся с сообщением, что заметил в небе дым. Я не ожидал увидеть дым так далеко на севере.

Люди Кнута опустошали юг Мерсии, а не север, а густой столб дыма означал, что горит какой-то дом. Дым поднимался слева от нас, к востоку, и был достаточно далеко, так что можно было просто его проигнорировать, но мне нужно было знать, присоединился ли Уэльс к этому хаосу, и потому мы пересекли ручей и поскакали по густой дубраве в сторону далекого пятна дыма.

Горела ферма. Там не было ни большого дома, ни частокола, лишь кучка деревянных построек на расчищенной от леса поляне. Кто-то решил тут поселиться, построил дом и амбар, срубил деревья, выращивал скот и сеял ячмень, но теперь этот маленький дом был охвачен пламенем.

Мы наблюдали из-за дубов. Я разглядел восемь или девять вооруженных людей, пару мальчишек и два трупа. Несколько женщин и детей скорчились около стражника.

— Это не валлийцы, — заявил Финан.

— Откуда ты знаешь?

— Их слишком мало. Это датчане.

У воинов с копьями и мечами были длинные волосы. Это не делало их датчанами, но большинство датчан носили длинные волосы, а большинство саксов предпочитали их стричь, и я подозревал, что Финан прав.

— Возьми двадцать человек к восточной стороне, — велел я ему, — а потом покажись.

— Просто показаться?

— Просто покажись.

Я подождал, пока те люди у сожженной фермы заметят Финана. Двое мальчишек сразу же побежали за лошадьми, а пленников, женщин и детей подняли на ноги.

Датчане, если то были они, окружили семерых коров, как будто все еще их пасли, а я вывел своих людей из леса и спустился по длинному склону с остатками соломы.

Девять воинов увидели нас и, похоже, запаниковали, когда поняли, что загнаны в ловушку между двумя группами, но потом успокоились, решив, что им ничто не угрожает.

Мы не нападали, а просто медленно приближались, и они заметили, что многие из нас носят длинные волосы. Они взяли в руки оружие и встали плечом к плечу, но решили не вступать в драку. Это была ошибка.

Я оставил большую часть людей на поле и поскакал через небольшой ручей и дальше, к пылающим постройкам, только с тремя из них. Я сделал знак людям Финана к нам присоединиться, а потом уставился на горящий амбар.

— Хороший денек для пожара, — произнес я по-датски.

— Давно пора, — ответил один из тех воинов на том же языке.

— С чего бы это? — спросил я, соскользнув из седла и удивляясь, какую горечь и ожесточение я чувствую.

— Это не их земля, — ответил тот, указывая на два мужских трупа, выпотрошенных, словно олени, и лежащих в лужах крови, которую понемногу размывал мелкий дождь.

— Называй меня господином, — мягко заметил я.

— Да, господин, — отозвался воин. Он был одноглазым, другую глазницу пересекал шрам и из нее сочился гной.

— Кто ты? — спросил я.

Они и вправду оказались датчанами, все были пожилыми, и, приободренные молотом, висящим у меня на кольчуге, охотно поведали, что пришли из поселения, что лежало к востоку, и возмущены тем, что саксы вторглись в их земли.

— Все они саксы, — объяснил мне воин, указывая на женщин и детей, жавшихся подле ручья. Они плакали, а теперь смотрели на меня, замерев от ужаса.

— Теперь они станут рабами? — поинтересовался я.

— Да, господин.

— Здесь еще два тела, — сообщил Финан. — Старухи.

— Какой прок от старух? — заявил датчанин. Один из его товарищей произнес что-то, что я не расслышал, а остальные засмеялись.

— Как тебя зовут? — спросил я одноглазого.

— Гейтир Колфиннсон.

— И ты служишь ярлу Кнуту?

— Да, господин.

— Я собираюсь к нему присоединиться, — объяснил я, — что в какой-то степени было правдой. — Это он приказал тебе напасть на этих людей?

— Он желает, чтобы саксонский мусор вымели отсюда, господин.

Я посмотрел на людей Гейтира Колфиннсона, увидев седые бороды, морщинистые лица и беззубые рты.

— Все молодые воины отплыли с ярлом?

— Да, господин.

— А ты выметаешь из окрестностей саксонский мусор?

— Это то, чего желает ярл, — заявил Гейтир.

— Ты тщательно поработал, — признал я.

— И получил удовольствие, — заявил Гейтир. — Я уже шесть лет ждал, когда смогу подпалить это место.

— Так почему же не сделал этого раньше?

Он пожал плечами.

— Ярл Кнут сказал, что мы должны позволить Этельреду Мерсийскому задремать.

— Он не хотел вызвать войну?

— Тогда — нет, — ответил Гейтир, — но теперь?

— Теперь ты можешь обращаться с саксонским мусором так, как должно.

— И вовремя, господин.

— Я — саксонский мусор, — заявил я. Они не были уверены, что правильно меня поняли. Да и произнес эти слова человек с длинными волосами и молотом Тора на шее, с руками, обхваченными браслетами, которые датчане носили как боевые трофеи. Я улыбнулся им. — Я — саксонский мусор, — повторил я.

— Господин? — недоумевал Гейтир.

Я повернулся к двум мальчишкам.

— Вы кто? — спросил я. Они оказались внуками Гейтира, которых взяли с собой, чтобы научить, как обращаться с саксами.

— Я вас не убью, — сказал я им, — и вы отправитесь домой и скажете своей матери, что здесь Утред Беббанбургский. Повторите это имя. Они старательно произнесли мое имя. — И скажите своей матери, что я еду в Снотенгахам, чтобы сжечь дотла дом ярла Кнута. Куда я направляюсь?

— В Снотенгахам, — пробормотал один из них. Я сомневался, что они слышали про такое место, и не собирался ехать в этом направлении, но хотел распространить слухи и выбить Кнута из колеи.

— Славные мальчуганы, — сказал я. — Идите же. Они медлили, не зная о судьбе своего деда и его воинов. — Отправляйтесь! — прикрикнул я. — Пока я и вас не решил убить.

Они ушли, а потом я убил всех девятерых. Мы забрали их лошадей, кроме тех, на которых во весь опор в страхе ускакали мальчишки. Я хотел, чтобы по датской Мерсии пошли слухи о том, что Утред вернулся и жаждет резни.

Кнут считал, что у него развязаны руки и он может творить в саксонской Мерсии всё, что пожелает, но через день или два, когда до него доберется Брунна и слухи будут становиться все упорней, он начнет оглядываться через плечо. Может, даже пошлет людей в Снотенгахам, где стоит один из его домов.

Мы предоставили саксонским женщинам и детям самим о себе позаботиться и поскакали на юг. Больше мы не встретили ни датчан, ни валлийцев, и два дня спустя были в саксонской Мерсии, небо к востоку и к югу заполнилось пятнами дыма, и это значило, что ярл Кнут жжет, грабит и убивает.

А мы направились в Глевекестр.

Глевекестр был твердыней Этельреда. Этот бург лежал в западной части Мерсии, на реке Сэферн, защищавшей территорию Этельреда от валлийских мародеров.

Такова была изначальная цель этого бурга, но он был достаточно крупным, чтобы служить убежищем для людей из окрестностей, какой бы враг ни пришел. Как и Честер, и многие другие города Мерсии и Уэссекса, его укрепления построили римляне. А римляне строили хорошо.

Город стоял на плоской местности, которую не так-то легко оборонять, но как и Честер, был окружен рвом, подпитывающимся из реки, только его ров был намного глубже и шире. Позади рва шел земляной вал, утыканный заостренными бревнами, а наверху стояла каменная римская стена в два человеческих роста.

Эта стена была усилена тридцатью башнями. Этельред сохранял эти укрепления в хорошем состоянии и платил каменщикам за ремонт стен в тех местах, где они с годами осыпались. Глевекестр был его столицей и домом, и когда он покинул его, чтобы вторгнуться в Восточную Англию, то позаботился, чтобы его владения хорошо охранялись.

Задача защищать Глевекестр была поручена фирду. Фирд представлял собой армию из простого населения, тех людей, что обычно обрабатывали землю, ковали железо в кузницах или валили лес.

То не были обученные воины, но разместившись за полноводным рвом и на крепких каменных стенах, они превращались в грозного противника. Когда я впервые услышал, что Кнут отплыл по Сэферну, я испугался, но по мере того, как продвигался на юг, решил, что Глевекестр и его обитатели, скорее всего, находились в безопасности.

Этельред хранил в городе слишком много добра, чтобы оставить его плохо защищенным, и наверняка внутри городских стен находилось около двух тысяч защитников. Конечно, большая часть этих людей была фирдом, но пока они оставались за укреплениями, их трудно было разбить.

У Кнута, должно быть, возникало искушение напасть на город, но датчане никогда не любили осады. Люди умирали на стенах, их сбрасывали в ров, а Кнут хотел, чтобы его армия оставалась сильной для битвы, которую он собирался устроить с войском Этельреда, когда тот вернется из Восточной Англии.

Только выиграв эту битву, он мог бы послать своих людей атаковать римский город-крепость. Но оставив в покое Глевекестр, он рисковал, что городской гарнизон может устроить вылазку и атаковать его с тыла, но Кнут знал саксонский фирд. Они могут защищаться, но очень уязвимы при атаке.

Я подозревал, что он оставит две-три сотни человек присматривать за стенами и удерживать гарнизон на месте. Три сотни было более, чем достаточно, потому что один обученный воин стоил шестерых или семерых из фирда, и кроме того, из-за недостатка поставок внутри будет мало лошадей, а если они решат атаковать Кнута, лошади им понадобятся.

Они находились там не для того, чтобы атаковать Кнута, а чтоб защищать роскошный дворец Этельреда и его сокровищницу. Больше всего, я уверен, Кнут боялся, что Эдуард Уэссекский выступит, чтобы прийти городу на выручку, но, как я подозревал, люди Кнута приглядывали за Темезом и были готовы встретиться с любой появившейся армией западных саксов. А это бы произошло нескоро.

Эдуарду потребовалось бы много дней, чтобы созвать собственный фирд для защиты западносаксонских бургов, а потом собрать армию и решить, как поступить с хаосом на севере.

Или мне так казалось.

Мы ехали по покинутым землям.

Это были богатые земли с хорошей почвой, жирными овцами и отяжелевшими от плодов садами, земля изобилия. Всего несколько дней назад здесь стояли тучные деревни, величественные дома и вместительные амбары, но теперь был лишь дым, пепел и смерть. В полях валялся мертвый скот, чью гниющую плоть раздирали волки, одичавшие собаки и вороны.

Здесь не было людей, лишь мертвецы. Датчане, учинившие эти бедствия, умчались искать другие фермы для разграбления, а выжившие, если таковые и остались, убежали в бург. Мы ехали в тишине.

Мы следовали по прямой римской дороге, что вела через опустошение, уцелевшие придорожные столбы отсчитывали мили до Глевекестра. Я был неподалеку от камня с цифрой VII, когда нас заметили датчане.

Их было тридцать или сорок и они, должно быть, приняли нас за своих, потому что без страха поскакали в нашу сторону.

— Кто ты? — крикнул один из них, приблизившись.

— Твой враг, — ответил я.

Они придержали лошадей. Они находились уже слишком близко, чтобы развернуться и без потерь сбежать, и, возможно, мой ответ их озадачил. Я отдал своим людям приказ остановиться и выехал вперед один.

— Кто ты? — снова спросил датчанин. Он был в кольчуге, плотно сидящем шлеме, обрамлявшем худое смуглое лицо, а руки отяжелели от серебра.

— У меня больше людей, — произнес я, — так что ты первым назовешь свое имя.

Он поразмыслил над этим несколько мгновений. Мои воины рассеялись, выстроившись в линию, хорошо вооруженные всадники, явно готовые броситься в атаку. Датчанин пожал плечами.

— Я Торфи Оттарсон.

— Ты служишь Кнуту?

— Кто ж ему не служит?

— Я.

Он взглянул на молот на моей шее.

— А ты кто? — спросил он в третий раз.

— Меня зовут Утред Беббанбургский, — ответил я и был вознагражден встревоженным взглядом. — Ты думал, я мертв, Торфи Оттарсон? Может, так и есть. Кто говорит, что мертвец не может вернуться, чтобы отомстить живым?

Он дотронулся до собственного молота, открыл было рот, чтобы что-то произнести, но промолчал. Его люди рассматривали меня.

— Так скажи же мне, Торфи Оттарсон, — потребовал я, — ты со своими людьми прибыл из Глевекестра?

— Там гораздо больше людей, — с вызовом ответил он.

— Ты здесь, чтобы наблюдать за городом?

— Мы делаем то, что нам велено.

— Тогда я скажу тебе, что ты должен делать, Торфи Оттарсон. Кто командует твоим войском в Глевекестре?

Он поколебался, но потом решил, что не будет ничего плохого, если ответит.

— Ярл Бьйоргульф.

Это имя было мне незнакомо, но, очевидно, он был одним из доверенных людей Кнута.

— Тогда ты поскачешь к ярлу Бьйоргульфу, — заявил я, — и скажешь ему, что Утред Беббанбургский едет в Глевекестр и желает получить проход. Он даст мне пройти.

Торфи мрачно улыбнулся.

— У тебя есть определенная репутация, господин, но даже ты не сможешь победить наших людей у Глевекестра.

— Мы не собираемся драться, — сказал я.

— У Ярла Бьйоргульфа могут быть совсем другие желания.

— Может, и другие, но ты скажешь ему еще кое-что, — я сделал знак рукой и наблюдал за выражением лица Торфи, когда тот увидел, как Финан с тремя другими воинами вывели на его обозрение Фригг и близнецов.

— Знаешь, кто это? — спросил я Торфи. Он лишь кивнул. — Так скажи ярлу Бьйоргульфу, что если он выступит против меня, я сначала убью девчонку, потом ее мать, а напоследок мальчишку, — я улыбнулся. — Ярл этому не обрадуется, правда? Его жену и детей зарезали лишь потому, что ярл Бьйоргульф пожелал сражаться?

Торфи уставился на Фригг и близнецов. Думаю, он с трудом верил своим глазам, но под конец все-таки обрел дар речи.

— Я передам ярлу Бьйоргульфу, — произнес он полным изумления голосом, — и привезу тебе ответ.

— Не трудись, — заявил я, — я знаю ответ. Ты отправишься и скажешь ему, что Утред Беббанбургский едет в Глевекестр и что он не попытается нас остановить. И считай, что тебе повезло, Торфи.

— Повезло?

— Ты повстречался со мной и выжил. А теперь отправляйся.

Они развернулись и уехали. Их лошади были гораздо свежей наших, и очень скоро они были уже далеко впереди, и мы потеряли их из вида. Я ухмыльнулся Финану.

— Давай получим от этого удовольствие, — сказал я.

— Если только они не решат стать героями и спасти их.

— Не решат, — заверил я. Я посадил девчонку, Сигрил, на лошадь Роллы, он скакал с обнаженным мечом, а мальчик, Кнут Кнутсон, ехал в седле Свитуна, который, как и Ролла, вытащил клинок из ножен.

Фригг ехала между Элдгримом и Кеттилом, и, казалось, не обратила внимания на то, что произошло. Она просто улыбалась. Перед Фригг и детьми, во главе нашей колонны, находились два знаменосца, потому что впервые с тех пор, как мы покинули Бирддан Игг, мы развернули флаги со вставшим на дыбы конем Мерсии и волчьей головой Беббанбурга.

А датчане просто смотрели, как мы проходим мимо.

Нашему взору предстал Глевекестр, и я увидел, что все постройки перед высокими стенами сожжены и расчищены, чтобы защитники могли заметить приближение врага. Стены ощетинились копьями, освещенными низкими лучами вечернего солнца.

Слева от меня стояли навесы, поставленные датчанами Бьйоргульфа, теми людьми, что присматривали за городом, чтобы удостовериться, что фирд не предпримет попытку устроить вылазку. Там было, наверное, четыре сотни датчан, сосчитать их было сложно, потому что как только мы появились в их поле зрения, они поскакали по обе стороны от нас, но всегда держась на почтительном расстоянии. Они даже не выкрикивали оскорбления, просто наблюдали.

Примерно в миле от северных ворот города крупный человек с рыжими усами с проседью пришпорил лошадь в нашу сторону. Его сопровождали два молодых воина, и ни один не держал щит, лишь мечи в ножнах.

— Ты, должно быть, ярл Бьйоргульф, — поприветствовал я его.

— Да.

— Приятно наконец-то увидеть солнце, правда? — произнес я. — Не припомню такого сырого лета. Я уже начал думать, что дождь никогда не прекратится.

— Ты поступил бы мудро, отдав мне семью ярла Кнута — ответил он.

— И все поля гниют под этим дождем, — продолжал я. — Никогда не видел, чтобы погибло столько урожая.

— Ярл Кнут будет милосерден, — заявил Бьойргульф.

— Тебе следовало бы беспокоиться, милосерден ли я.

— Если им причинят боль… — начал он.

— Не будь глупцом, — оборвал его я, — конечно, им не причинят вреда. Если ты сделаешь именно то, что я тебе велю.

— Я… — снова начал он.

— Завтра утром, Бьйоргульф, — заявил я, как будто он и не пытался вступить в разговор, — ты заберешь отсюда своих людей. Вы отправитесь на восток, на холмы, и к полудню вас здесь уже быть не должно.

— Мы…

— Все вы, и лошади тоже, на холмы. А если ты останешься здесь, вблизи города, если я увижу хоть одного датчанина поблизости от Глевекестра после полудня, я выпущу кишки дочери Кнута и отправлю их тебе в подарок.

Я одарил его улыбкой.

— Было приятно с тобой побеседовать, Бьйоргульф. Когда отправишь гонца к ярлу, передай ему мои приветствия и скажи, что я оказал ему ту услугу, о которой он меня просил.

Бьйоргульф нахмурился.

— Ярл попросил тебя об услуге?

— Да. Попросил узнать, кто его ненавидит, и выяснить, кто захватил его жену и детей. Ответ на оба вопроса, Бьойргульф, — Утред Беббанбургский. Так ему и скажи. А теперь иди, от тебя несет, как от козьего дерьма, вымоченного в кошачьей моче.

А мы подошли к Глевекестру, и огромные северные ворота медленно открылись, а баррикаду за ними растащили, и люди радостно приветствовали меня с крепостного вала, когда два наших флага пронесли под сводом римских ворот.

Копыта лошадей громко застучали по древним камням, а на улице стоял Осферт, ожидая нас, он выглядел счастливее, чем когда-либо, а рядом с ним находился епископ Вульфхед, который сжег мой дом, а над ними на лошади, покрытой серебром, сидела моя золотая женщина, Этельфлед Мерсийская.

— Я же сказал, что найду тебя, — радостно заявил я ей.

Так я и сделал.

Когда я навещал своего кузена Этельреда, что я делал крайне редко и неохотно, то ехал в его дом за пределами Глевекестра, который ныне, как я предполагал, обратился в пепел.

Я редко бывал внутри города, что был более впечатляющим, чем Честер. Дворец представлял собой башню, сложенную из тонких римских кирпичей, когда-то облицованных мраморными плитами, но теперь большую часть из них пережгли в известь, осталось лишь несколько ржавых железных скоб, которыми раньше крепился мрамор.

Теперь кирпич был увешан кожаными панно с изображением разных святых, среди которых был и святой Освальд, изрубленный злодеем зверского вида, который ревел, показывая окровавленные зубы, а Освальд бессмысленно улыбался, как будто приветствуя смерть.

Ирония заключалась в том, что этой злобной тварью был Пенда, мерсийец, а его по-дурацки выглядящая жертва — нортумбрийцем и врагом Мерсии, но у христиан смысла не сыщешь. Теперь Освальда почитали его бывшие враги, и армия мерсийцев пересекла Британию, чтобы найти его кости.

На полу дворца был выложен один из тех замысловатых узоров из маленьких кусочков, этот изображал воинов, приветствующих своего предводителя, стоящего в колеснице, которую тянули два лебедя и рыба.

Наверное, жизнь в те дни была другой. Большие колонны поддерживали сводчатый потолок, на котором еще кое-где осталась штукатурка, покрытая рисунком, едва различимым на фоне оставленных водой разводов, а в дальнем конце зала возвышался деревянный помост, где кузен разместил задрапированный алой тканью трон.

Второй трон, пониже, очевидно, предназначался для его новой женщины, отчаянно желавшей стать королевой. Я сбросил этот трон с помоста, уселся в алое кресло и посмотрел вниз, на знатных людей города.

Эти люди, церковники и законники, стояли на изображении колесницы и глядели с робостью.

— Глупцы, — рявкнул я. — Вы все — глупцы, которые только и умеют, что лизать зады, нести чушь и совать свои носы куда не следует.

Я собирался насладиться своей речью.

Должно быть, в зале собралось десятка четыре мерсийцев, все они были олдерменами, священниками и танами, оставшимися защищать Глевекестр, пока Этельред искал славу в Восточной Англии. Здесь была и Этельфлед, но ее окружили мои люди, отделив от остальных мерсийцев. Она не была единственной женщиной в зале.

У одной из колонн стояла моя дочь Стиорра, которая жила в доме Этельфлед, и вид ее продолговатого, серьезного и прекрасного лица внезапно оживил в моей памяти образ ее матери.

Рядом с ней стояла еще одна девушка, примерно такого же роста, как Стиорра, но светловолосая, в то время как волосы моей дочери были темными, ее лицо казалось знакомым, но я ее не узнал.

Я бросил на нее долгий и пристальный взгляд, больше ради ее безусловной красоты, а не чтобы освежить память, но я по-прежнему не мог ее опознать, и повернулся к остальным.

— А кто из вас, — спросил я, — командует городским гарнизоном?

Последовало молчание. Наконец, епископ Вульфхед сделал шаг вперед и откашлялся.

— Я, — ответил он.

— Ты! — воскликнул я изумленно.

— Лорд Этельред возложил на меня защиту города, — заявил он в свое оправдание.

Я молча уставился на него.

— Здесь есть церковь? — спросил я наконец.

— Конечно.

— Значит, завтра я отслужу мессу и произнесу проповедь, — заявил я. — Я могу раздавать черствый хлеб и дурные советы как и любой другой, так ведь?

Тишина была мне ответом, раздалось лишь девичье хихиканье.

Этельфлед резко повернулась, чтобы пресечь этот звук, который издавала высокая светловолосая девушка, стоящая рядом с моей дочерью. И тогда я ее узнал, потому что она всегда была легкомысленным и беспечным созданием.

Это была дочь Этельфлед, Эльфвинн, которую я считал ребенком, но она им больше не была. Я подмигнул ей, снова вызвав хихиканье.

— С чего бы это Этельреду ставить епископа по главе гарнизона? — поинтересовался я, вновь обратив свое внимание на епископа Вульфхеда. — Ты когда-нибудь участвовал в битве? Я знаю, что ты сжег мои амбары, но это не битва, вонючий кусок крысиного дерьма.

Битва — это стена из щитов. Это когда ты чуешь запах дыхания твоего врага, что пытается выпотрошить тебя топором, это кровь и дерьмо, вопли, боль и ужас. Это когда ты топчешь потроха собственных друзей, которых разделал враг. Это воины, стискивающие зубы так сильно, что они крошатся. Ты когда-нибудь участвовал в битве?

Он не ответил, просто высокомерно посмотрел на меня.

— Я задал тебе вопрос! — заорал я на него.

— Нет, — признался он.

— Тогда ты не подходишь, чтобы командовать гарнизоном, — заявил я.

— Лорд Этельред… — начал он.

— Наложил в штаны в Восточной Англии, — сказал я, — и гадает, сможет ли когда-нибудь вернуться домой. А тебя сделал главным только потому, что ты раболепный лизоблюд, которому он доверяет, прямо как доверился Хэстену. Это ведь Хэстен заверил тебя, что он захватил семью Кнута, да?

Несколько человек выразили согласие неясным бормотанием. Епископ ничего не ответил.

— Хэстен, — произнес я, — скользкий предатель, и он тебя надул. Он всегда служил Кнуту, но все вы ему поверили, потому что ваши дерьмоголовые священники убедили вас, что Бог на вашей стороне. Что ж, теперь да. Он послал меня, а я привез жену и детей Кнута, а еще я разгневан.

При этих словах я встал, спустился с помоста и медленно пошел в сторону Вульфхеда.

— Я разгневан, — повторил я, — потому что ты спалил мои постройки и пытался собрать ту толпу, чтобы она меня прикончила. Ты объявил, что любой, кто меня убьет, заслужит божью благодать. Помнишь это, вонючий кусок крысиного дерьма?

Вульфхед промолчал.

— Ты провозгласил меня мерзостью. Помнишь? — я вытащил из ножен Вздох Змея, издавший неожиданно громкий скрежет, когда его длинный клинок скользнул по устью ножен.

Вульфхед испуганно забормотал и сделал шаг назад, под защиту четырех священников, которые явно были его сторонниками, но я ему и не угрожал, а лишь перевернул меч и протянул ему рукоять.

— Вот, выпердыш, заслужи благодать божью, убив мерзость языческую.

Он изумленно воззрился на меня.

— Убей меня, тупоголовый слизняк.

— Я… — начал он, а потом запнулся и отступил еще на один шаг.

Я последовал за ним, и один из его священников, юнец, сделал движение, чтобы преградить мне путь.

— Только тронь меня, — предупредил я его, — и я выпущу твои потроха на пол. Я же убийца священников, помнишь? Изгой по воле Божьей.

Я мерзость. Человек, которого ты ненавидишь. Мне убить священника, как другому — осу прихлопнуть. Я Утред, — я снова перевел взгляд на Вульфхеда и опять протянул ему меч.

— Ну, хромой хорек, — подначивал его я, — хватит у тебя духа меня прикончить?

Он покачал головой и опять ничего не ответил.

— Я тот, кто убил аббата Уитреда, — сказал я ему, — и ты меня за это проклял. Так почему бы тебе меня не убить?

Я подождал, заметив ужас на лице епископа, и в тот момент вдруг вспомнил странную реакцию близнецов, когда в ту большую комнату в Честере вошел отец Уиссиан. Я повернулся к Этельфлед.

— Ты говорила мне, что аббат Уитред из Нортумбрии?

— Да.

— И он появился откуда ни возьмись, проповедуя о святом Освальде? — спросил я.

— Благословенный святой Освальд был из Нортумбрии, — встрял епископ, как будто это могло меня утихомирить.

— Я знаю, кем он был! — рявкнул я. — А дошло ли до кого-нибудь из вас, что это Кнут убедил аббата Уитреда отправиться на юг? Нортумбрией правит Кнут, он хотел, чтобы мерсийская армия застряла в Восточной Англии, и потому выманил ее туда с обещаниями чудотворности тела мертвого святого. Уитред был его человеком! Дети Кнута звали его дядей!

Конечно, я не знал, было ли это правдой, но казалось весьма вероятным. Кнут был умен.

— Вы все глупцы! — я снова протянул меч Вулфхеду. — убей меня, склизкое дерьмо, — повторил я, но он покачал головой.

— Тогда ты заплатишь мне за ущерб, учиненный в Фагранфорде. Заплатишь золотом и серебром, и я отстрою свои дома, амбары и загоны для коров за твой счет. Ты заплатишь мне, не так ли?

Он кивнул. Выбора у него не было.

— Хорошо! — ободряюще произнес я. Я вложил Вздох Змея обратно в ножны и поднялся на помост.

— Миледи Этельфлед, — сказал я официальным тоном.

— Милорд Утред, — с тем же выражением отозвалась она.

— Кто должен здесь распоряжаться?

Она поколебалась, взглянув на мерсийцев.

— Меревал подойдет, среди прочих, — ответила она.

— Что насчет тебя? — спросил я. — Почему бы тебе не принять командование?

— Потому что куда бы ты ни пошел, я отправлюсь с тобой, — твердо заявила она. Присутствующие неловко заерзали, но все молчали. Я уж было хотел возразить ей, но потом решил не тратить слов попусту.

— Меревал, — сказал я вместо этого, — ты будешь командовать гарнизоном. Сомневаюсь, что Кнут решит атаковать, потому что я собирался заманить его на север, но, может, я и ошибаюсь. Сколько в городе обученных воинов?

— Сто сорок шесть, — ответила Этельфлед, — большинство из них — мои. Некоторые раньше были твоими.

— Все они поедут со мной, — объявил я. — Меревал, можешь оставить десять своих людей, остальные отправятся со мной. И, возможно, я пошлю за тобой, когда буду знать, что город в безопасности, потому что мне ненавистна мысль, что ты пропустишь битву. Она будет жестокой. Епископ! Хочешь драться с язычниками?

Вульфхед просто уставился на меня. Без сомнения, он молился своему пригвожденному богу, чтобы тот наслал на меня удар молнии, но пригвожденный бог не оказал ему такого одолжения.

— Тогда позволь мне рассказать, что происходит, — произнес я, расхаживая по помосту. — Ярл Кнут привел в Мерсию более четырех тысяч человек. Он опустошает Мерсию, сжигает и убивает, и Этельреду, — я намеренно не стал называть его лордом, — придется вернуться, чтобы остановить эти разрушения. Сколько людей у Этельреда?

Кто-то пробормотал:

— Пятнадцать сотен.

— А если он не вернется, — продолжал я, — Кнут отправится за ним в Восточную Англию. Возможно, именно этим он сейчас и занят. Охотится на Этельреда и надеется его уничтожить до того, как западные саксы выступят на север.

Значит, нашей задачей будет отогнать Кнута от Этельреда и задерживать его, пока западные саксы соберут свою армию и отправятся на помощь к Этельреду. Скольких воинов приведет Эдуард? — спросил я Осферта.

— Три или четыре тысячи, — ответил он.

— Хорошо! — улыбнулся я. — У нас будет больше воинов, чем у Кнута, и мы выпотрошим его и скормим потроха собакам.

Олдермен Деогол, тугодум, владеющий землями к северу от Глевекестра, нахмурился.

— Ты поведешь людей на север?

— Да.

— И заберешь почти всех воинов с собой? — заявил он обвиняющим тоном.

— Да.

— Но датчане окружили город, — произнес он жалостно.

— Я вошел в город, смогу и выйти, — заявил я.

— А если они увидят, что воины уходят, — он повысил голос, — что помешает им напасть?

— О, завтра они уйдут, — поведал ему я, — разве я не сказал? Они уйдут, а мы сожжем их корабли.

— Они уйдут? — недоверчиво спросил Деогол.

— Ага, уйдут.

И я надеялся, что был прав.

— Ты был строг к епископу Вульфхеду, — сказала мне Этельфред той ночью. Мы лежали в постели. Я предположил, что то была постель ее мужа, но мне было плевать. — Очень строг.

— Недостаточно.

— Он добрый муж.

— Он эрслинг, задница, — заявил я. Она вздохнула. — Эльфвинн выросла в прелестную девушку, — продолжал я.

— А в голове один пух, — с горечью произнесла ее мать.

— Но хорошенький.

— И она это знает, — сказала Этельфлед, — и ведет себя, как дурочка. Мне нужно было родить сыновей.

— Мне всегда нравилась Эльфвинн.

— Тебе нравятся все хорошенькие девушки, — неодобрительно заметила она.

— Это верно, но люблю я тебя.

— И Сигунн, и еще полдюжины других.

— Всего лишь полдюжины?

Она ущипнула меня в ответ.

— Фригг красива.

— Фригг так прекрасна, что не описать словами.

Она поразмыслила над этим и неохотно кивнула.

— Да. И Кнут придет за ней?

— Он придет за мной.

— Скромности тебе не занимать.

— Я ранил его гордость. Он придет.

— Ох уж эти мужчины с их гордостью.

— Хочешь, чтобы я стал смиренным?

— С таким же успехом я могла бы надеяться, что луна начнет кувыркаться, — ответила она, наклонила голову и поцеловала меня в щеку. — Осферт влюбился, это довольно трогательно, — заявила она.

— В Ингульфрид?

— Я бы хотела с ней встретиться, — сказала Этельфлед.

— Она умна, очень умна.

— Как и Осферт, и он заслуживает умную женщину.

— Я пошлю его обратно к твоему брату, — объявил я. Осферт поехал на север после того, как доставил мое послание Эдуарду, а тот отправил его в Глевекестр, чтобы приказать Этельфлед вернуться в Уэссекс, этот приказ она ожидаемо проигнорировала.

Осферт прибыл в Глевекестр лишь за несколько часов до того, как датчане высадились к югу от города, и теперь он должен был вернуться, чтобы поторопить западных саксов.

— Твой брат собирает армию?

— Так говорит Осферт.

— Но поведет ли он ее на север?

— Ему придется, — жестко произнесла Этельфлед.

— Скажу Осферту, чтобы дал Эдуарду пинка под зад.

— Осферт такого никогда не сделает, — возразила она, — но будет рад вернуться в Уэссекс. Он оставил свою леди в Винтанкестере.

— А я свою в Глевекестре, — сказал я.

— Я знала, что ты вернешься, — она заворочалась, похлопывая своей маленькой ручкой по моей груди.

— Я подумывал, не присоединиться ли к Кнуту.

— Неправда.

— Он хотел, чтобы я стал его союзником, а вместо этого мне придется его убить, — я подумал о Ледяной Злобе, мече Кнута, и о его прославленном мастерстве и почувствовал, как по телу пробежали мурашки.

— Придется.

— Придется, — я гадал, стал ли Кнут с возрастом более медлительным. А я?

— Как ты поступишь с мальчишкой?

— С сыном Ингульфрид? Продам его отцу, когда покончу с Кнутом.

— Осферт рассказал, что ты почти захватил Беббанбург.

— Почти — не значит захватил.

— Да, не значит. А как бы ты поступил, если бы преуспел в этом? Остался бы там?

— И никогда бы его не покинул, — ответил я.

— А как же я?

— Я бы послал за тобой.

— Мое место здесь. Теперь я мерсийка.

— Пока я не убью Кнута, — уверенно заявил я, — не будет никакой Мерсии.

Долгое время она лежала молча.

— А что если он победит? — спросила она после долгой паузы.

— Тогда тысячи кораблей придут с севера, чтобы присоединиться к нему, воины будут прибывать из Фризии, и каждый норманн, что захочет получить землю, принесет с собой меч, и они переправятся через Темез.

— И тогда не станет и Уэссекса, — промолвила она.

— Ни Уэссекса, ни Инглаланда.

Как бы странно ни звучало это название. Это была мечта ее отца. Создать страну под названием Инглаланд. Инглаланд. Я заснул.




Часть четвёртая

Ледяная Злоба 





Глава одиннадцатая


Датчане решили не покидать Глевекестр.

Это не было решением Бьергульфа, по крайней мере, я так думал. Но он, должно быть, послал гонца на восток, ожидая получить приказ или совет, поскольку следующим утром делегация датчан подъехала к стенам Глевекестра.

Они приехали на лошадях. Их жеребцы выбирали путь через руины домов, уничтоженных за пределами крепостных стен. Шесть человек следовали за знаменосцем, который нес зеленую ветвь в знак того, что они приехали поговорить, а не воевать.

Одним из шести был Бьергульф, но он держался позади, предоставив вести переговоры высокому человеку с густыми бровями и длинной рыжей бородой, заплетенной в косу и завязанной узлом, на ней были подвешены маленькие серебряные кольца. Он был в кольчуге, с мечом на боку, но без шлема и щита.

На его руках блестели браслеты, а на шее висела тяжелая золотая цепь. Он жестом велел своим спутникам остановиться примерно в двадцати шагах от рва, а сам поехал вперед один, пока не достиг края рва, где остановил коня и устремил свой взор на укрепления.

— Это ты лорд Утред? — обратился он ко мне.

— Я.

— Я Гейрмунд Элдгримсон, — сказал он.

— Я слышал о тебе, — ответил я, и это было правдой. Он был одним из военачальников Кнута, человеком, имеющим репутацию бесстрашного и жестокого воина. Его владения, как мне было известно, находились в Северной Нортумбрии, и он заслужил свою славу, воюя со скоттами, которые всегда приходили на юг, чтобы грабить, насиловать и опустошать.

— Ярл Кнут шлет тебе приветствие, — сказал Гейрмунд.

— Передай ему, что я тоже приветствую его, — вежливо отозвался я.

— Он слышал, что ты мертв, — Гейрмунд похлопал коня по гриве рукой в перчатке.

— Я тоже это слышал.

— И его опечалила эта новость.

— Опечалила? — с удивлением переспросил я.

Гейрмунд одарил меня гримасой, которая, как я полагал, означала улыбку.

— Он хотел убить тебя своей рукой, — последовало объяснение. Он говорил спокойно, не желая спровоцировать обмен оскорблениями. По крайней мере, не сейчас.

— Тогда он будет, как и я, рад тому, что моя жизнь пока не оборвалась, — не менее спокойно произнес я.

Гейрмунд кивнул.

— Пока ярл не видит причин воевать с тобой, — заметил он, — и шлет тебе предложение.

— Которое я выслушаю с великим интересом.

Гейрмунд сделал паузу, оглядываясь по сторонам. Он осматривал стены, отмечая ров и колья и оценивая количество копий, торчащих над высокой римской стеной.

Я позволил ему осмотреться, поскольку хотел, чтобы он увидел, насколько грозные эти укрепления. Он вновь обратил взор на меня.

— Ярл Кнут предлагает тебе вот что, — заговорил он, — если вернешь его женщину и детей невредимыми, он вернется в свои земли.

— Щедрое предложение, — заметил я.

— Ярл — щедрый человек, — отозвался Гейрмунд.

— Не я здесь командую, — заявил я, — но я поговорю с городской знатью и передам тебе их ответ через час.

— Советую принять это предложение, — ответил Гейрмунд, — ярл — щедрый человек, но нетерпеливый.

— Через час, — повторил я и сделал шаг назад, скрывшись из его поля зрения.

Интересно, думал я, действительно ли Кнут сделал такое предложение? Если так, то он не намеревается выполнять его. Отдай я Фригг и ее детей, и мы потеряли бы последнее, чем можем повлиять на Кнута, и в результате его жестокость только удвоится. Так что предложение являлось лишь уловкой, в этом я был уверен, но шло ли оно от Кнута?

Я подозревал, что Кнут со своей основной армией находился в другой части Мерсии, ожидая момента, чтобы наброситься на небольшое войско Этельреда, и если эти подозрения были верны, то не было ни единого шанса, что гонец мог успеть добраться до него и вернуться в Глевекестр за один день с тех пор, как я сюда прибыл. Я полагал, что Гейрмунд выдумал это предложение.

Епископ Вульфхед, конечно, считал иначе.

— Если Кнут вернется в свои земли, — полагал он, — мы получим победу, которую желаем, не пролив не капли крови.

— Победу? — с сомнением спросил я.

— Язычники покинут наши земли! — воскликнул епископ.

— И оставят их разграбленными, — заявил я.

— Разумеется, должна быть компенсация, — епископ понял мою мысль.

— Вы просто ковыряющиеся в носу идиоты, — выругался я. Мы снова собрались в том же зале, и я рассказал танам и священнослужителям о предложении датчан. — Кнут в многих милях отсюда, — объяснял я.

— Сейчас он где-то на границе с Восточной Англией, у Гейрмунда не было времени, чтобы отправить к нему гонца и получить ответ, поэтому он выдумал это предложение. Он пытается обманом вынудить нас вернуть семью Кнута, а мы должны убедить его покинуть Глевекестр.

— Зачем? — спросил один из собравшихся, — если они здесь, мы знаем, где они, а город силен.

— Потому что Кнут держит здесь свой флот, — ответил я, — если дела у него пойдут плохо, а я планирую устроить ему большие проблемы, он отступит к своим лодкам. Кнут не хочет потерять сто шестьдесят восемь кораблей. Но если мы сожжем их, он отступит на север, туда, куда я хочу.

— Зачем? — снова спросил он меня. Он был одним из танов Этельреда, а значит недолюбливал меня. Вся саксонская Мерсия была разделена на приспешников Этельреда и сторонников его живущей отдельно жены Этельфлед.

— Потому что сейчас, — разозлился я, — его армия стоит между силами Этельреда и войском короля Эдуарда, и пока Кнут там, эти две армии не могут соединиться, потому я и должен убрать его с пути.

— Лорд Утред знает, что делает, — произнесла Этельфлед с легким укором.

— Ты сказал, что убьешь детей, если они не уйдут, — промолвил один из священников Вульфхеда.

— Это пустая угроза, — ответил я.

— Пустая? — послышался сердитый голос епископа.

— Знаю, что ты удивишься, — сказал я, — но не в моих правилах убивать женщин и детей. Возможно, потому что я язычник, а не христианин.

Этельфлед вздохнула.

— Однако мы все же должны выманить датчан из Глевекестра, — продолжил я, — а пока я не убью одного из близнецов, Гейрмунд не двинется с места.

Это они поняли. Возможно, я им не нравился, но они не возражали против моих доводов.

— Тогда девочку, — произнес епископ Вульфхед.

— Девочку? — спросил я.

— Она наименее ценна, — заявил епископ, а когда я не ответил, он попытался пояснить, — она же девочка!

— Просто убьем её? — спросил я.

— Разве ты не это предлагаешь?

— Ты сделаешь это? — спросил я его.

Он открыл рот, но не зная что сказать, снова закрыл.

— Мы не убиваем маленьких детей, — сказал я. — Мы ждем, когда они вырастут, и тогда убиваем. Итак. Как мы убедим Гейрмунда уйти?

Ответа не было ни у кого. Этельфлед с опаской смотрела на меня.

— Ну? — спросил я.

— Заплатим ему? — осторожно предложил олдермен Деогол. Я не ответил, и он оглянулся, ища поддержки. — Мы охраняем казну лорда Этельреда, — произнес он, — и можем позволить себе заплатить ему.

— Заплати датчанам, чтобы они ушли, и они вернутся на следующий же день, чтобы снова получить плату, — возразил я.

— Что же мы будем делать? — жалобно спросил Деогол.

— Убьем девчонку, конечно же, — ответил я. — Епископ, — я взглянул на Вульфхеда, — ты можешь принести пользу. Поговори с городскими священниками и узнай, не умерла ли на этой неделе маленькая девочка. Она должна быть шести-семи лет.

Если умерла, выкопай ее. Скажи родителям, что она станет святой, или ангелом, или еще кем-то, всё, что могло бы их утешить. Затем вынеси тело на крепостной вал, но не позволяй датчанам увидеть его! Меревал?

— Господин?

— Найди поросенка. Возьми его на крепостной вал, но держи за парапетом, чтобы датчане не узнали о нем. Финан? Ты выведешь к стенам Фригг и двойняшек.

— Поросенок, — презрительно произнес епископ Вульфхед.

Я уставился на него, затем поднял руку, чтобы остановить Меревала, собравшегося выйти из зала.

— Может, обойдемся и без поросенка, — медленно произнес я, словно мне только пришла на ум свежая мысль. — Зачем терять поросенка, когда в нашем распоряжении епископ?

Вульфхед удрал.

А Меревал принес поросенка.

Гейрмунд ждал, хотя теперь к нему присоединились почти двадцать других воинов. Их лошади были привязаны в сотне шагов от рва, в то время как сами датчане стояли гораздо ближе и все в приподнятом настроении.

Слуги принесли эль, хлеб и мясо, там было с полдюжины мальчишек, вероятно, сыновья воинов, которые присоединились к Гейрмунду, чтобы лицезреть его противостояние с Утредом Беббанбургским, известным тем, что не убивает женщин и детей.

Когда я появился, Гейрмунд жевал гусиную ножку, но тут же отбросил ее в сторону и побрел к крепостной стене.

— Ты принял решение? — крикнул он мне.

— Ты меня вынудил, — ответил я.

Он улыбнулся. Гейрмунд не привык улыбаться, поэтому это скорее был оскал, но он хотя бы попытался.

— Как я и говорил, — произнес он, — ярл щедр.

— И он уйдет из саксонской Мерсии?

— Он обещал!

— И возместит убытки, которые учинил на земле лорда Этельреда? — спросил я.

Гейрмунд помедлил, затем кивнул.

— Я уверен, возместит. Ярл — благоразумный человек.

А ты — лживый ублюдок, подумал я.

— Значит, ярл заплатит нам золотом и вернется в свои земли? — поинтересовался я.

— Такова его воля, но если ты вернешь его семью целой и невредимой.

— Им не причинили никакого вреда. Клянусь плевком Тора, — я плюнул, чтобы подтвердить искренность своего обещания.

— Рад это слышать, — ответил Гейрмунд и плюнул в знак того, что верит клятве, — ярл тоже будет рад.

Он снова попытался улыбнуться, потому что на высокой стене появились Фригг и двое ее детей.

Их сопровождал Финан и пятеро воинов. Фригг выглядела напуганной и утонченно красивой. На ней было льняное платье бледно-желтого цвета, которое ей одолжила Этельфлед, и двойняшки цеплялись за юбку этого красивого наряда.

Гейрмунд поклонился ей.

— Моя госпожа, — учтиво произнес он, затем взглянул на меня. — Не будет ли лучше, лорд Утред, если ты позволишь леди и ее детям выйти через ворота? — предложил он.

— Ворота? — спросил я, изображая непонимание.

— Ты же не думаешь, что они поплывут через вонючий ров?

— Нет, я брошу их вам, — ответил я.

— Ты… — начал было он, затем умолк, потому что я схватил девчонку, Сигрил, и держал ее перед собой. Она в ужасе закричала, ее мать бросилась к ней, но Финан удержал ее. Я обхватил левой рукой горло Сигрил, прижав ее к себе, а правой рукой вытащил из-за пояса нож.

— Я брошу ее тебе по кусочкам, — крикнул я Гейрмунду, схватив Сигрил за длинные черные волосы. — Держи ее, — приказал я Осферту, и пока он ее держал, я отрезал волосы, локон за локоном, и бросил их через стену, так что их унес ветер.

Девчонка завизжала просто чудесно, когда я пригнул ее вниз, так что парапет скрыл ее от взора Гейрмунда. Я закрыл ее рот рукой и кивнул человеку, скрывавшемуся за парапетом, а он вонзил нож в шею поросенка.

Тот завизжал, брызнула и растеклась кровь. Датчане под стеной увидели лишь кровь и услышали жуткие завывания, а потом заметили, как Ролла замахнулся топором.

Мертвое дитя было желтого, как воск, цвета, труп смердел. Ролла отрубил ему ногу, и пошла такая вонь, как из берлоги разрывателя тел. Ролла наклонился, измазал отрубленную ногу в крови поросенка, а потом перебросил ее через стену. Он упала в ров, и он снова взмахнул топором, теперь отрубив руку.

— Святая матерь Божья, — тихо произнес Осферт. Фригг пыталась вырваться, ее рот открывался и закрывался в страхе, а глаза расширились от ужаса. Ее прекрасное платье покрылось пятнами крови, и наблюдающим за всем этим датчанам должно было показаться, что она стала свидетелем, как прямо на ее глазах зарезали дочь, но по правде говоря, она была в ужасе от созерцания того, как был расчленен этот полуразложившийся сочащийся какой-то жидкостью труп.

Ее сын тоже кричал. Я по-прежнему затыкал рот Сигрил рукой, и маленькая сучка укусила меня так сильно, что даже пошла кровь.

— Потом будет ее голова, — крикнул я Гейрмунду, — потом мы убьем мальчишку, а после этого я отведу их мать вниз, чтобы все воины ей насладились.

— Хватит! — заорал он.

— Почему? Я поучаю удовольствие, — свободной рукой я перебросил через стену оставшуюся ногу мертвого ребенка. Ролла поднял топор, покрытый кровью поросенка. — Отруби ей голову, — громко приказал я.

— Чего ты хочешь? — выкрикнул Гейрмунд.

Я поднял руку, чтобы остановить Роллу.

— Я хочу, чтобы ты прекратил кормить меня сказками, — сказал я Гейрмунду. Я сделал знак Осферту встать на колени рядом со мной и положил его руку на рот Сигрил. Ей удалось взвизгнуть, когда я убрал свою окровавленную руку с ее губ, а Осферт еще не успел прижать свою ладонь, но никто из датчан, похоже, этого не заметил.

Они лишь видели чудовищные страдания Фригг и слышали вопли, которые от ужаса издавал мальчишка. Я стоял в крови поросенка, уставившись на Гейрмунда.

— Кнут ничего тебе не обещал, — произнес я, — и не присылал никаких сообщений! Он слишком далеко!

Гейрмунд ничего на это не ответил, но его лицо выдало, что я говорю правду.

— Но теперь ты отправишь ему послание!

Я кричал, чтобы меня могли услышать и спутники Гейрмунда

— Скажи ярлу Кнуту, что его дочь мертва, а его сын тоже умрет, если вы не уберетесь отсюда через час. Вы уйдете! Вы все! Уходите немедленно! Вы направитесь к холмам, как можно дальше. Вы покинете это место.

Если через час я увижу хоть одного датчанина поблизости от Глевекестра, я скормлю мальчишку моим волкодавам, а его мать отдам своим воинам поразвлечься, — я схватил Фригг за руку и подтащил ее к парапету, так что датчане смогли разглядеть это прекрасное платье в пятнах крови.

— Если вы не уйдете через час, — сказал я Гейрмунду, — женщина ярла Кнута станет нашей шлюхой. Ты понял? Отправляйся на восток, на холмы! — и я указал в том направлении.

— Поезжай к ярлу Кнуту и скажи ему, что его жена и сын вернутся в целости и сохранности, если он уйдет обратно в Нортумбрию. Скажи ему это! А теперь иди! Или ты увидишь, как тело Кнута Кнутсона сожрут собаки.

Они мне поверили. И ушли.

И весь следующий час, пока скрытое за завесой облаков бледное солнце поднималось до своей полуденной высоты, мы смотрели, как датчане покидают Глевекестр. Они ехали на восток, в сторону холмов Коддесволд, за всадниками пешком следовала толпа женщин, детей и слуг.

Ногу мертвого ребенка прибило к берегу рва, и два ворона прилетели на пиршество.

— Похорони то дитя снова, — велел я священнику, — и пришли ко мне его родителей.

— К тебе?

— Чтобы я мог одарить их золотом, — объяснил я. — Иди же, — сказал я ему и перевел взгляд на сына, который наблюдал за отступающими датчанами. — Искусство войны, — заявил я, — заключается в том, чтобы заставить врага выполнять твои приказы.

— Да, отец, — послушно отозвался он. Он терзался из-за неистовых и молчаливых страданий Фригг, хотя сейчас, как я полагал, Этельфлед уже успокоила бедняжку. Я отрезал волосы малышке Сигрил, но они отрастут, а в качестве утешения я дал ей кусок сочащихся медом сот.

Вот так, по цене поросенка и волос девчонки, мы очистили Глевекестр от датчан, а как только они ушли, я повел сотню воинов туда, где в реке были привязаны корабли.

Некоторые из них вытащили на берег, но большая часть была привязана к берегу Сэферна, и мы сожгли все, кроме одной маленькой лодки. Один за одни корабли охватывал огонь, языки пламени взмывали вверх по пеньковым веревкам, и мачты рушились в искрах и дыме, а датчане все это видели.

Хоть я и велел Гейрмунду не останавливаться, пока не дойдет до холмов, я знал, что он оставит людей наблюдать за нами, и они видели, как их флот превратился в пепел, а река стала серой, когда он поплыл в сторону моря.

Корабль за кораблем загорался, драконьи головы изрыгали огонь, дерево трещало, а корпуса с шипением тонули. Я оставил один корабль на плаву и отвел на его борт Осферта.

— Он твой, — сказал я.

— Мой?

— Возьми дюжину человек и плывите вниз по реке. А потом вверх по Афену. Возьми Рэдвульфа, — велел ему я. Рэдвульф был одним из самых старых моих воинов, медлительным и спокойным, который родился и вырос в Вилтунскире и хорошо знал тамошние реки.

— Афен приведет тебя далеко вглубь Уэссекса, — продолжал я, — а я хочу, чтобы ты прибыл туда побыстрее!

Вот почему я не сжег один корабль, по реке добраться можно будет быстрее, чем по земле.

— Ты хочешь, чтобы я отправился к королю Эдуарду, — предположил Осферт.

— Я хочу, чтобы ты надел свои самые тяжелые сапоги и хорошенько пнул его по заднице! Скажи, чтобы повел свою армию к северу от Темеза, но пусть ждет, пока с востока не появится Этельред. Лучше всего, если они объединятся.

И пусть выступят на Тамворсиг. Не могу сказать, где мы будем или где будет Кнут, но я постараюсь заманить его на север, в его собственные земли.

— Тамворсиг? — спросил Осферт.

— Начну с Тамворсига и буду пробиваться на северо-восток, и он придет за мной. Придет быстро, и у него будет в двадцать или тридцать раз больше воинов, так что мне нужны Эдуард и Этельред.

Осферт нахмурился.

— Так почему бы не остаться в Глекекестре, господин?

— Потому что Кнут оставит здесь пять сотен человек, чтобы загнать нас в клетку и делать всё, что ему заблагорассудится, пока мы почесываем зады. Я не могу позволить ему устроить мне ловушку в бурге. Ему придется гоняться за мной. Я буду вести его в этом танце, а ты должен привести Эдуарда и Этельреда, чтобы к нему присоединились.

— Я понял, господин, — ответил он, обратив взор на горящие корабли и огромный столб дыма, от которого небо над рекой потемнело. Мимо пролетели два лебедя, направляясь на юг, и я посчитал их хорошим предзнаменованием.

— Господин? — спросил Осферт.

— Да?

— Мальчик, — смущенно поинтересовался он.

— Сын Кнута?

— Нет, сын Ингульфрид. Как ты с ним поступишь?

— Как я поступлю? Я предпочел бы перерезать его жалкую маленькую глотку, но настроен продать его отцу.

— Обещай, что не причинишь ему вреда, господин, и не продашь в рабство.

— Обещать?

Он глядел на меня с вызовом.

— Для меня это важно, господин. Разве я когда-нибудь просил тебя об одолжении?

— Ага, ты просил спасти тебя от судьбы стать священником, что я и сделал.

— Тогда я прошу тебя оказать мне услугу во второй раз, господин. Пожалуйста, позволь мне выкупить у тебя мальчишку.

Я засмеялся.

— Ты не можешь себе этого позволить.

— Я тебе заплачу, господин, даже на это уйдет весь остаток моей жизни, — его взгляд был таким убедительным. — Клянусь, господин, на крови нашего Спасителя.

— Ты мне заплатишь золотом? — спросил я.

— Даже если на это уйдет вся жизнь, господин, я заплачу.

Я сделал вид, что обдумываю предложение, а потом покачал головой.

— Он не продается, — заявил я, — только его отцу. Но я отдам его тебе.

Осферт уставился на меня. Он не был уверен, что правильно расслышал.

— Отдашь его мне? — тихо переспросил он.

— Ты приведешь армию Эдуарда, а я отдам тебе мальчишку.

— Отдашь? — спросил он во второй раз.

— Клянусь молотом Тора, что отдам тебе мальчишку, если ты приведешь армию Эдуарда.

— Правда, господин? — он выглядел довольным.

— Тащи свою тощую задницу на ту лодку и отправляйся, — сказал я. — И да. Но только если ты приведешь мне Эдуарда и Этельреда. Или хотя бы Эдуарда. А если ты их не приведешь, — продолжал я, — мальчишка все равно твой.

— Мой?

— Потому что я буду мертв. А теперь иди.

В ночи пылали корабли. Гейрмунд увидит отсветы на западном небосклоне и поймет, что все изменилось. Его гонцы поедут на восток к Кнуту, рассказав ему, что его флот обратился в золу, а дочь мертва, и что Утред Беббанбургский выступил на запад.

А значит, смерть вот-вот начнет свой танец.

И на следующее утро, когда солнце по-прежнему закрывали пятна дыма, мы отправились на север.

Двести шестьдесят девять воинов выехали из Глевекестра.

И одна воительница. Этельфлед настояла, что будет нас сопровождать, а когда Этельфлед на чем-то настаивала, ее не смогли бы переубедить и все боги Асгарда. Я пытался. С таким же успехом я мог попробовать остановить бурю, пёрнув в ее сторону.

Мы взяли с собой и Фригг с сыном, дочерью с торчащими остатками волос и слугами. И еще с нами шли десятка два мальчишек, чтобы присматривать за запасными лошадьми. Одним из них был Этельстан, старший сын короля Эдуарда, но не его наследник.

Я настоял на том, чтобы оставить его под присмотром Меревала и епископа Вульфхеда в безопасности за римскими стенами Глевекестра, но когда мы проехали пятнадцать миль, увидел, как он скачет по лугу на серой лошади, нагоняя другого мальчишку.

— Ты! — зарычал я, и он развернул своего жеребца, направив его в мою сторону.

— Господин? — спросил он с невинным видом.

— Я приказал тебе остаться в Глевекестре, — рявкнул я.

— Так я и сделал, господин, — почтительно ответил он. — Я всегда тебе подчиняюсь.

— Мне следовало бы отлупить тебя до крови, мелкий лживый глупец.

— Но ты ведь не сказал, сколько времени я должен там оставаться, господин, — неодобрительно заметил он, — вот я и остался на несколько минут, а потом последовал за тобой. Но я ведь тебя послушался и остался.

— И что скажет твой отец, когда ты умрешь? — спросил я. — Отвечай, выродок.

Он сделал вид, что обдумывает ответ, а потом посмотрел на меня с самым невинным выражением лица, какое только мог изобразить.

— Вероятно, поблагодарит тебя, господин. Бастарды доставляют одни хлопоты.

Этельфлед рассмеялась, а я с трудом не последовал ее примеру.

— Ты доставляешь жуткие хлопоты, — сказал я ему. — А теперь уйди с глаз долой, пока я тебе башку не проломил.

— Да, господин, — ухмыльнулся он, — и спасибо, господин, — он развернул лошадь и поскакал обратно к друзьям.

Этельфлед улыбнулась.

— У него есть сила духа.

— Сила духа, которая сведет его в могилу, — заявил я, — но, может, это и не важно. Мы все обречены.

— Разве?

— Двести шестьдесят девять воинов и одна женщина, а у Кнута три или четыре тысячи. Сама то как думаешь?

— Я думаю, что никто не живет вечно.

И по какой-то причине я вспомнил про Исеульт, королеву теней, рожденную в темноте и наделенную даром пророчества, или так она утверждала, а еще она сказала, что Альфред даст мне власть и я верну свой дом на севере, а моя женщина будет золотой, и я поведу армии, что потрясут землю своим размером и мощью.

Двести шестьдесят девять воинов. Я засмеялся.

— Ты смеешься, потому что я умру? — спросила Этельфлед.

— Потому что почти не одно пророчество не сбылось, — ответил я.

— Какое пророчество?

— Мне было обещано, что твой отец даст мне власть, что я отобью Беббанбург и поведу армии, что покроют тенью всю землю, и что семь королей умрут. И всё ложь.

— Мой отец дал тебе власть.

— Дал, — согласился я, — а потом забрал. Он ее мне одолжил. Я был собакой, а он держал в руках поводок.

— И ты вернешь себе Беббанбург, — заявила она.

— Я пытался и из этого ничего не вышло.

— И ты снова попытаешься, — уверенно произнесла она.

— Если выживу.

— Если выживешь, — согласилась она, — а так оно и будет.

— А семь королей?

— Мы узнаем, кто они, когда они умрут.

Те воины, что покинули меня в Фагранфорде, снова вернулись. Со времени моего отъезда они служили Этельфлед, но один за одним подходили ко мне и еще раз присягали в верности. Он были пристыжены. Ситрик, запинаясь, пытался дать объяснения, но я его оборвал:

— Ты испугался.

— Испугался?

— Что отправишься в ад.

— Епископ сказал, что мы будем навеки прокляты, и наши дети тоже. А Элсвит сказала… — он замолк.

Элсвит была шлюхой, причем хорошей, в которую влюбился Ситрик и вопреки моему совету женился на ней. Вышло так, что он оказался прав, а я нет, потому что этот брак был счастливым, но в ту цену, что заплатил Ситрику, входило и то, что ему пришлось стать христианином и, похоже, христианином, что боялся жены так же сильно, как и адского огня.

— А теперь? — спросил я.

— Теперь, господин?

— Ты уверен, что теперь тебя не проклянут? Ты снова мне служишь.

Он коротко улыбнулся.

— Теперь напуган епископ, господин.

— Он и должен испугаться, — заявил я. — Датчане заставят его сожрать его собственные яйца, а потом вывернут его наизнанку и не будут торопиться.

— Он отпустил нам грехи, господин, — он запнулся, — и сказал, что мы не будем обречены на муки, если последуем за тобой.

Я рассмеялся в ответ на эти слова и похлопал его по спине.

— Я рад, что ты здесь, Ситрик. Ты мне нужен.

— Господин, — вот всё, что он мог сказать.

Он был мне нужен. Мне был нужен каждый воин. Но прежде всего, мне нужно было, чтобы Эдуард Уэссекский поторопился. Как только Кнут решит изменить планы, если действительно решит, он будет двигаться с молниеносной скоростью.

Все его воины едут верхом и быстро проскачут по Мерсии. Это будет жестокая охота с тысячью охотников, а я стану добычей.

Но сначала мне нужно было его выманить, и потому мы поехали на север, обратно на территорию датчан. Я знал, что за нами следят. Гейрмунд Элдгримсон отправит людей за нами в погоню, и я подумывал развернуться и встретиться с ними лицом к лицу, но посчитал, что они просто сбегут, когда увидят, что мы им угрожаем.

И я позволил им следовать за нами. Понадобится два-три дня, чтобы любые известия достигли до Кнута, где бы он ни был, и еще два-три дня, чтобы его войско добралось до нас, а я не собирался оставаться на одном месте больше, чем на день. И кроме того, я хотел, чтобы Кнут меня нашел. Чего я не хотел, так это того, чтобы Кнут меня настиг.

Мы вошли в датскую Мерсию и подожгли ее. Мы сжигали дома, амбары и сараи. Во всех датских поселениях мы устраивали пепелища, наполнив небо дымом. То были сигналы, указывающие датчанам, где мы, но после каждого устроенного пожара мы быстро перемещались, так что могло показаться, что мы везде. Мы были не против такого впечатления.

Мужчин с этих ферм вызвали служить в армии Кнута, остались лишь старики, юнцы и женщины. Я никого не убивал, даже скот.

Мы давали людям несколько минут, чтобы покинули свои дома, а потом поджигали солому углями из их очагов. Другие замечали дым и убегали до нашего появления, и мы прочесывали полы таких покинутых домов в поисках признаков того, что там недавно второпях копали. Так мы дважды нашли припрятанное добро, один раз — глубокую яму, наполненную серебряными мисками и кувшинами, которые мы разрубили на куски.

Я помню одну из этих чаш, она была достаточно велика, чтобы вместить свиную голову, и украшена изображением танцующих нагих дев. Они держали венки и были гибкими, изящными и улыбались, будто танцевали на лесной поляне просто ради удовольствия.

— Должно быть, римская, — сказал я Этельфлед. Никто из тех, кого я знаю, не смог бы сделать вещь такой тонкой работы.

— Она римская, — подтвердила Этельфлед, указывая на слова, высеченные по краю.

Я прочитал их вслух, запинаясь на незнакомых слогах.

— Moribus et forma conciliandus amor, — произнес я. — И что это значит?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Думаю, что amor означает любовь. Священники должны знать.

— К счастью, у нас маловато священников, — отозвался я. Нас сопровождала парочка, потому что большинство наших людей были христианами и желали иметь при себе священников.

Она провела пальцем по краю чаши.

— Она прекрасна. Так жаль ее ломать.

Но мы все равно ее разрубили топорами на кусочки. Старинная работа мастера, такая изящная и прекрасная вещь, была превращена в обломки серебра, которые были гораздо полезней, чем чаша с полуобнаженными танцовщицами. Это серебро было проще унести с собой и можно было использовать как деньги. Из чаши вышло по меньшей мере три сотни кусочков, которые мы разделили между собой, а потом поскакали дальше.

На ночлег мы останавливались в рощах или в покинутых домах, которые сжигали на рассвете. У нас всегда было в достатке еды. Урожай только что собрали, и мы находили зерно, овощи и скот.

Целую неделю мы странствовали по земле Кнута, ели его пищу и сжигали его дома, и ни один сожженный дом не доставил мне такого удовольствия, как его большой дом для празднеств в Тамворсиге.

Мы ехали по сельской местности к северу от этого города, глубоко в сердце территории Кнута, но теперь пошли на юг, туда, где сливались реки и где король Оффа построил свой величественный дом на укрепленном холме Тамворсига.

За деревянным частоколом стояли копьеносцы, но их было мало и все, скорее всего, были стариками или калеками, так что они не сделали попытки нам сопротивляться. Когда мы подошли с севера, они пустились наутек по римскому мосту, перекинутому через Там, и скрылись в южном направлении.

Мы обыскали высокий старый дом в поисках серебра или еще чего получше, но ничего не обнаружили. Посуда для пиров была глиняной, рога для эля — без украшений, а все ценности, если они здесь и были, исчезли.

Саксы, живущие в городе, построенном чуть к северу от холма, на котором стоял большой дом, рассказали нам, что люди Кнута увезли четыре полные телеги добра лишь два дня назад.

Те люди забрали всё, оставив лишь оленьи рога и черепа, даже запасы провизии почти опустели. На обрубки серебра мы купили у горожан хлеба, копченого мяса и соленой рыбы, и в ту ночь спали в доме Кнута, но я удостоверился, чтобы на стене и римском мосту, что вел на юг, были выставлены часовые.

А поутру мы сожгли дом Оффы. Принадлежал ли он королю Оффе? Я этого не знаю, я знаю лишь, что дом потемнел от времени, а Оффа построил там крепость и наверняка и дом за ее стенами.

Возможно, со времени его смерти дом перестроили, но кто бы его ни построил, теперь он горел. Он пылал. Пламя охватило дом мгновенно, старое дерево, казалось, встретилось с судьбой, и мы отступили в благоговейном ужасе, когда упали высокие балки, изрыгнув поток искр, дыма и языков пламени. Этот костер, наверное, был виден и за пятьдесят миль.

Я ни разу не видел, чтобы дом горел так яростно и быстро. Оттуда бросились врассыпную крысы, под соломенной крышей бились птицы, и жар отогнал нас к городу, где мы оставили лошадей.

Мы зажгли этот сигнальный огонь, чтобы бросить вызов датчанам, и на следующее утро, когда костер еще догорал, а дым плыл по холодному и сырому ветру, я поставил две сотни человек на стене, выходящей к реке.

Некоторые отрезки стены сгорели, а большая часть остальных была подпалена, но любому, кто придет с южной стороны реки, она покажется хорошо защищенной крепостью. Крепостью из дыма. Я взял остальных людей к мосту, и там мы стали ждать.

— Думаешь, он придет? — спросил меня сын.

— Думаю, придет. Сегодня или завтра.

— И мы будем сражаться с ним здесь?

— А ты бы как поступил? — спросил я его.

Он наморщил лоб.

— Мы можем защитить мост, — неуверенно произнес он, — но он сможет переправиться через реку вверх или вниз по течению. Она неглубока.

— А ты бы дрался с ним здесь?

— Нет.

— Значит, и мы не будем, — заявил я. — Я хочу, чтобы он решил, что мы так и поступим, но мы этого не сделаем.

— Тогда где? — поинтересовался он.

— Это ты мне скажи.

Он задумался.

— Ты не хочешь, чтобы он ушел обратно на север, — в конце концов произнес он, — потому что это отделит нас от короля Эдуарда.

— Если он придет.

— А ты не можешь пойти на юг, — продолжал он, игнорируя мой пессимизм, — а направившись на восток, поставишь Кнута между нами и Эдуардом, значит, мы должны идти на запад.

— Видишь? — сказал я. — Это так просто, стоит только поразмыслить.

— А если идти на запад, это приведет нас в Уэльс, — добавил он.

— Так что давай надеяться, что эти ублюдки спят.

Он посмотрел на длинные зеленые водоросли, слабо колышущиеся в реке, и нахмурился.

— Но почему бы не пойти на юг? — спросил он после паузы. — Почему бы не попробовать соединиться с армией Эдуарда?

— Если он придет, а мы этого не знаем.

— Если он не придет, то нам не на что надеяться, — мрачно промолвил он, — так что полагаю, он придет. Почему бы нам не соединиться с ним?

— Ты только что сказал, что мы не можем.

— Но если отправиться прямо сейчас? Если двигаться быстро?

Я подумывал о том, чтобы так поступить. Мы и правда могли бы быстро поехать на юг, навстречу армии западных саксов, которая, как я надеялся, идет на север, но я не мог быть уверен, что Кнут еще не преградил путь, или что не отрежет нас от дороги, и тогда мне пришлось бы вступить в битву в том месте, которое выберет он, а не я. Так что мы пойдем на запад и будем надеяться, что валлийцы пьяны или спят.

Римский мост состоял из четырех каменных арочных пролетов и был на удивление в хорошем состоянии. В центре в один из парапетов был встроена широкая плита из известняка с вырезанной на ней надписью «pontem perpetui mansurum in saecula», и снова я не понял, что она означает, хотя слово perpetui предполагало, что мост будет вечным.

Если так, то это была неправда, потому что мои люди разломали один из двух центральных пролетов с помощью огромных молотов. Это заняло большую часть дня, но в конце концов все старые камни оказались на дне реки, а мы перекрыли проем деревянными брусьями, что взяли в городе. У северного края моста мы соорудили из остальных брусьев преграду, а за ней встали в стену из щитов.

И ждали.

А на следующий день, когда алое солнце село на западе, пришел Кнут.

Сначала появились его разведчики, всадники на маленьких легких лошадях, что могли быстро перемещаться. Они дошли до реки и просто стояли там, рассматривая нас, все, кроме одной небольшой группы, поскакавшей вдоль берега Тама, очевидно, желая узнать, поставили ли мы людей, чтобы перекрыть следующую переправу вверх по течению.

Основное войско Кнута прибыло примерно час спустя после разведчиков, орда всадников в кольчугах и шлемах покрыла поля, их круглые щиты украшали вороны, топоры, молоты и соколы.

Сосчитать их было невозможно, потому что их были тысячи. И почти у всех к седлам были привязаны мешки или тюки — награбленное в Мерсии добро.

В этих мешках, по всей видимости, было самое ценное — серебро, янтарь и золото, а остальную добычу везли вьючные лошади, следующие за огромной армией, что отбрасывала длинные тени, пока приближалась к мосту.

Они остановились в пятидесяти шагах от него, чтобы Кнут мог выехать вперед. На нем была отполированная до блеска кольчуга и белый плащ, он восседал на сером коне.

С ним был и его ближайший друг Сигурд Торрсон, Кнут был в серебре и в белом, в Сигурд в черном. На вороном коне, в черном плаще, а шлем венчали перья ворона.

Он меня ненавидел, и я не винил его за это. Я бы тоже возненавидел любого, кто убил бы моего сына. Он был крупным и мускулистым человеком и выглядел таким громадным на своем могучем коне, что на его фоне Кнут казался тощим и невзрачным.

Но из них двоих я больше опасался Кнута. Он был проворен, как змея, хитер, как горностай, а его меч, Ледяная Злоба, напился крови многих его врагов.

За двумя ярлами стояли знаменосцы. На флаге Кнута был изображен топор и сломанный крест, а у ярла Сигурда — летящий ворон. Над армией реяла еще сотня других знамен, но я искал только один и увидел его.

Эмблема Хэстена, выцветший череп, возвышалась на шесте в центре строя. Значит, он был здесь, но его не пригласили сопровождать Кнута и Сигурда.

Знамена со сломанным крестом и летящим вороном задержались у южного края моста, а два ярла поскакали в нашу сторону. Они придержали лошадей как раз перед деревянным настилом.

Этельфлед, стоящая рядом со мной, поежилась. Она ненавидела датчан, а теперь находилась в нескольких ярдах от двух самых грозных ярлов Британии.

— Вот что я сделаю, — начал Кнут без всяких приветствий или даже оскорблений. Он говорил спокойным тоном, как будто просто хотел организовать пирушку или гонки на лошадях. — Я захвачу тебя живым, Утред Беббанбургский, и сохраню тебе жизнь.

Я привяжу тебя меж двух столбов, чтобы народ мог над тобой насмехаться, и отдам твою женщину своим людям, чтобы ей попользовались на твоих глазах, до тех пор пока от нее не будет больше проку, — он посмотрел на Этельфлед своими светлыми холодными глазами.

— Я раздену тебя донага, женщина, и отдам своим людям, даже рабам, а ты, Утред Беббанбургский, будешь слышать ее рыдания, смотреть на ее стыд и увидишь, как она умрет.

А потом я займусь тобой. Я мечтал об этом, Утред Беббанбургский, мечтал, как будут отрезать от тебя кусочек за кусочком, пока у тебя не останется ни рук, ни ног, ни носа, ни ушей, ни языка, ни мужского естества.

А потом я сдеру с тебя кожу, дюйм за дюймом, и посыплю солью твою плоть, и буду слушать твои вопли. И мужчины будут на тебя мочиться, а женщины смеяться над тобой, и все это ты будешь видеть, потому что я оставлю тебе глаза. Но потом ты и их лишишься. А с ними закончится и история твой жалкой жизни.

Я ничего не ответил, когда он закончил. Река бурлила вокруг выломанных из моста камней.

— Уже язык проглотил, — навозный ублюдок? — рявкнул ярл Сигурд.

Я улыбнулся Кнуту.

— И почему же ты собираешься со мной все это проделать? — спросил я. — Разве я не выполнил твою просьбу? Разве я не обнаружил, кто захватил твою жену и детей?

— Ребенок, — с чувством произнес Кнут, — маленькая девочка! Что она такого сделала? И я найду твою дочь, Утред Беббанбургский, а когда ей насладится всякий, кто пожелает, я убью ее, как ты убил мою дочь! А если я ее найду до того, как ты умрешь, ты станешь свидетелем и ее смерти.

— Значит, ты сделаешь с ней то же, что и я с твоей дочерью?

— Обещаю, — ответил Кнут.

— Честно? — спросил я.

— Клянусь, — заявил он, прикоснувшись к молоту, висящему на сверкающей кольчуге.

Я сделал знак своим воинам. Стена из щитов позади меня раздвинулась, и мой сын подвел дочь Кнута к заграждению. Он держал ее за руку.

— Отец! — прокричала Сигрил, заметив Кнута, а тот просто изумленно уставился на нее. — Отец! — позвала Сигрил и попыталась вырваться из рук моего сына.

Я взял у него девочку.

— Сожалею о ее волосах, — сказал я Кнуту, — и, возможно, я немного ее поранил, когда отрезал их, потому что нож был совсем не таким острым, как я люблю. Но волосы отрастут, и через несколько месяцев она будет столь же прекрасна, как и была.

Я поднял девчонку, перекинул ее через баррикаду и отпустил. Она побежала к Кнуту, и я увидел радость и облегчение на его лице. Он наклонился и протянул ей руку, за которую она схватилась, поднял, усадил в седло и обнял, а потом в недоумении уставился на меня.

— Уже язык проглотил, навозный ублюдок? — приветливо поинтересовался я, а потом снова сделал знак, и на этот раз сквозь стену из щитов прошла Фригг. Она побежала к заграждению, взглянув на меня, и я кивнул.

Она перелезла через него, издав бессвязный звук, похожий на всхлипывания, и подбежала к Кнуту, и он выглядел еще более потрясенным, когда она схватилась за его ногу и кожаное стремя, прижавшись к нему, как будто от этого зависела ее жизнь.

— Ей не причинили вреда, — сказал я, — даже не тронули.

— Ты… — начал он.

— Гейрмунда было легко надуть, — объяснил я. — Поросенок и тело — вот всё, что нам понадобилось. И этого оказалось достаточным, чтобы убрать его с дороги, а мы смогли сжечь твои корабли. И твои тоже, — добавил я для Сигурда, — но думаю, ты это и так знаешь.

— Мы знаем и кое-что еще, поросячье дерьмо, — сказал Сигурд. Он повысил голос, чтобы его могли расслышать воины позади меня. — Эдуард Уэссекский не придет, — прокричал он. — Он решил отсидеться за городскими стенами. Ты надеешься, что он придет тебе на помощь?

— На помощь? — спросил я. — С чего бы это мне хотеть разделить славу победы с Эдуардом Уэссекским?

Кнут по прежнему не сводил с меня глаз. Он промолчал. Говорил лишь Сигурд.

— Этельред еще в Восточной Англии, — прокричал он, — потому что трусит переправиться через реку и наткнуться на датчанина.

— Это похоже на Этельреда.

— Ты один, навозный ублюдок, — Сигурд почти дрожал от злости.

— У меня большая армия, — заявил я, указывая на маленькую стену из щитов позади.

— Армия? — прорычал Сигурд, а потом настала тишина, потому что Кнут велел ему замолчать, дотронувшись до руки, увешанной золотыми браслетами.

Кнут по-прежнему крепко прижимал к себе дочь.

— Можешь уйти, — сказал он мне.

— Уйти? — спросил я. — Куда?

— Я дарую тебе жизнь, — заявил он, снова дотронувшись до руки Сигурда, чтобы пресечь его протесты.

— Моя жизнь тебе не принадлежит, ты не можешь мне ее даровать.

— Уходи, лорд Утред, — сказал Кнут почти умоляющим тоном. — Иди на юг, в Уэссекс, забери своих людей, просто уходи.

— Ты умеешь считать, ярл Кнут? — спросил я.

Он улыбнулся.

— У тебя меньше трех сотен человек, а у меня? Я не могу сосчитать своих воинов. Они как песчинки на широком пляже, — он обнял дочь одной рукой и опустил другую, чтобы погладить Фригг по щеке. — Благодарю тебя за это, лорд Утред, — добавил он, — но просто уходи.

Сигурд взревел. Он жаждал моей смерти, но согласился бы на всё, что предложит Кнут.

— Я спросил, умеешь ли ты считать, — повторил я Кнуту.

— Я умею считать, — ответил он озадаченно.

— Тогда ты должен помнить, что у тебя двое детей. Мальчик и девочка, припоминаешь? И мальчишка все еще у меня.

Он моргнул.

— Если ты останешься в саксонской Мерсии или нападешь на Уэссекс, — заявил я, — может, у тебя останется только дочь?

— У меня могут родиться и другие сыновья, — ответил он, хотя и не очень убежденно.

— Возвращайся в свои земли, — сказал я ему, — и твой сын к тебе вернется.

Сигурд попытался было вступить в разговор сердитым тоном, но Кнут его оборвал.

— Поговорим утром, — объявил он мне и развернул лошадь.

— Поговорим утром, — согласился я, наблюдая, как они удаляются, а Фригг бежит между ними.

Разве что утром мы не будем разговаривать, потому что как только они скрылись из вида, я велел своим людям разобрать деревянный настил на мосту, а потом мы ушли.

И отправились на запад.

И я знал, что Кнут последует за нами.




Глава двенадцатая


Решил ли Эдуард Уэссекский отсидеться за стенами своего бурга? Я легко мог поверить, что Этельред сидит, поджав хвост, в Восточной Англии, потому что если он попытается вернуться в Мерсию, то столкнется с превосходящим его числом врагом и, возможно, он боится встретиться с датчанами в битве лицом к лицу, но отдаст ли Эдуард Мерсию армии Кнута?

Такая вероятность существовала. Его советчики были осторожны и боялись всех норманнов, но уверены, что прочные стены бургов Уэссекса смогут противостоять любой атаке. Но они не были глупцами.

Они знали, что если Кнут и Сигурд захватят и Мерсию, и Восточную Англию, тысячи воинов придут из-за моря, готовые попировать на костях Уэссекса.

Если Эдуард будет ждать за своими стенами, его враги станут сильнее. Ему придется столкнуться не с четырьмя тысячами датчан, а с десятью или двенадцатью. Его задавят числом.

Но все же существовала вероятность, что он решит остаться за укреплениями.

С другой стороны, что же еще мог мне сказать ярл Сигурд? Вряд ли он бы сообщил, что западные саксы выступили мне навстречу. Он хотел вселить в меня беспокойство, и я это знал, и все же был обеспокоен.

А что еще я мог сказать своим людям, кроме того, что Сигурд соврал? Мне нужно было выглядеть уверенным.

— Сигурд просто мелет языком, — заверил их я, — конечно, Эдуард придет.

И мы сбежали, отправившись на запад в разгар ночи. Когда я был юн, я любил ночь. Я научился не бояться духов, что охотились в темноте, и бродить, как тень среди теней, слушать тявканье лисицы и уханье совы и не дрожать от страха. Ночь — это царство мертвых, и все живые ее боятся, но той ночью мы поскакали в темноту, как будто сами были ее частью.

Сначала мы добрались до Ликкелфилда. Этот город был мне хорошо знаком. Именно здесь я сброил в поток тело предателя Оффы. Того самого Оффы, что дрессировал собак, продавал новости и выдавал себя за друга, а потом попытался меня предать.

Это был саксонский город, но почти нетронутый датчанами, поселившимися вокруг, и я предполагал, что большинство саксов, как и Оффа, купили этот мир, выплачивая датчанам дань.

Некоторые из них, вероятно, служили в армии Кнута и наверняка отправились на могилу святого Чада в большой церкви Ликкелфилда, чтобы помолиться за победу Кнута. Датчане разрешали христианам иметь церкви, но если бы я попытался устроить святилище Одина на саксонской земле, христианские священники наточили бы ножи. Они поклонялись ревнивому богу.

Над крышами города кружили летучие мыши. Собаки лаяли, когда мы проходили мимо, а боязливый народ, пытающийся их утихомирить, был достаточно сообразителен, чтобы испугаться топота копыт в ночи. Ставни оставались закрытыми.

Мы с плеском переправились через ручей, в который я бросил Оффу, и я вспомнил визгливые проклятья его жены. Почти настало полнолуние, и луна, появившаяся из-за низких холмов, заливала дорогу серебристым светом. Деревья отбрасывали резкие черные тени.

Мы ехали в тишине, не считая стука копыт и позвякивания сбруи, следуя по римской дороге, прямой, как стрела, что бежала через низкие холмы и широкие долины из Ликкелфилда на запад. Мы уже пользовались этой дорогой раньше, не очень часто, но даже при лунном свете местность казалось знакомой.

Мы с Финаном остановились на безлесой вершине холма и взглянули оттуда на юг, пока всадники проезжали мимо. Впереди расстилался пологий склон с остатками соломы, а за ним темнел лес и другие холмы, а где-то далеко мерцал огонек костра. Я повернулся, чтобы посмотреть на восток, в ту сторону, откуда мы приехали. Был ли в небе какой-то отсвет?

Я хотел найти какие-нибудь доказательства того, что Кнут остался в Тамворсиге, что его огромная армия дожидалась зари до того, как выступить, но не заметил на горизонте никаких отсветов от костров.

— Ублюдок гонится за нами, — буркнул Финан.

— Наверняка.

Но далеко на юге я заметил свечение. По крайней мере, мне так показалось. Трудно было судить наверняка, потому что оно было слишком далеко, и, возможно, это был просто обман зрения, что часто случается в темноте. Горящий дом? Или костры расположившейся лагерем далекой армии?

Армии, которая, как я надеялся, была там? Финан тоже всматривался в том направлении, и я знал, о чем он думает или на что надеется, а он знал, что наши мысли и надежды совпадают, но промолчал.

В какое-то мгновение мне показалось, что свечение стало ярче, но я не был уверен. Иногда в ночном небе появляются огни, огромные мерцающие полотнища яркого света, что дрожат и переливаются, как вода, и я гадал, не было ли это одним из тех загадочных сияний, которые изливают в темноту боги, но чем больше я всматривался, тем меньше видел. Лишь ночь, горизонт и чернеющие деревья.

— Мы прошли долгий путь с времен того корабля, на котором были рабами, — произнес Финан с тоской в голосе.

Я гадал, что заставило его вспомнить те далекие дни, а потом понял — он думал о том, что ему недолго осталось, а человек, стоящий перед лицом смерти, всегда вспоминает свою жизнь.

— Ты говоришь так, будто конец близок, — проворчал я.

Он улыбнулся.

— Как ты любишь говорить? Wyrd bið ful āræd?’

— Wyrd bið ful āræd, — повторил я.

Судьба неумолима. И как раз в то мгновение, когда мы бросали безнадежные взгляды в темноту, надеясь увидеть там свет, три норны плели нити моей судьбы у подножия великого дерева.

И одна держала ножницы. Финан по-прежнему вглядывался в южном направлении, несмотря ни на что надеясь, что там появится свет, означающий приближение еще одной армии, но горизонт на юге был темен и освещался лишь звездами.

— Западные саксы всегда были осторожны, — уныло промолвил Финан, — если только только их не вел ты.

— А Кнут неосторожен.

— Он придет за нами, — сказал Финан и снова повернулся к востоку. — Они в часе езды от нас?

— Их разведчики, видимо, да, — согласился я, — но Кнуту понадобится добрая часть ночи, чтобы перевести армию через реку.

— Но как только он переправится… — начал Финан, но не закончил свою мысль.

— Мы не можем убегать вечно, — заявил я, — но мы их замедлим.

— Но на заре две или три соти человек будут наступать нам на пятки, — сказал Финан.

— Да, — согласился я, — но что бы ни случилось, это будет завтра.

— Значит, нам придется найти какое-нибудь место для битвы.

— Да, а сегодня ночью замедлить их продвижение, — я бросил на юг последний взгляд, но решил, что свечение было лишь в моих мечтах.

— Если я правильно помню, — Финан развернул лошадь к западу, — здесь на дороге есть одна старая крепость.

— Есть, но она слишком велика для нас, — ответил я. Это была римская крепость, четыре земляных вала окружали квадратное пространство, где пересекались две дороги. насколько я помнил, на этом перекрестке не было никакого поселения, лишь то, что осталось от могущественной крепости. Зачем он ее построили? На их дорогах хозяйничали воры?

— Она слишком велика для нас, мы не сможем ее защищать, — согласился Финан, — но там мы сможем замедлить продвижение ублюдков.

Мы пошли вслед за колонной на запад. Я постоянно оборачивался в седле в поисках преследователей, но никого не замечал. Кнут наверняка знал, что мы попытаемся улизнуть, и послал бы своих людей на легких лошадях через реку с приказом нас найти.

Их задача заключалась в том, чтобы нас выследить, чтобы Кнут мог последовать за нами и сокрушить. Он торопился и, возможно, был зол, но не на меня, а на себя самого. Он бросил охоту на Этельреда и теперь наверняка понял, что то было плохое решение.

Его армия опустошала Мерсию уже несколько дней, но пока еще не нанесла поражение ни одной армии саксов, а эти армии становились всё сильнее, возможно, даже уже выступили, и у него кончалось время.

Но я его отвлек, захватив семью, спалив корабли и разрушив дома, и в ярости он набросился на меня лишь для того, чтобы обнаружить, что его обвели вокруг пальца и что его жена и дети живы. Если бы у него был здравый смысл, он бы оставил меня в покое, потому что я не был тем врагом, которого нужно было победить.

Ему нужно было вырезать армию Этельреда, а потом отправиться на юг, чтобы разделаться с западными саксами Эдуарда, но я подозревал, что он бросится в погоню за мной.

Я был слишком близко, слишком большим искушением, и мое убийство принесло бы Кнуту даже больше славы, а он знал, что эта маленькая кучка воинов была легкой добычей. Убить нас, спасти сына, а потом развернуться на юг, чтобы сражаться на настоящей войне. Ему бы понадобился лишь день, чтобы нас сокрушить, а потом он смог бы заняться большой армией.

И моей единственной надеждой уцелеть было то, что эта большая армия не осторожничала, а выступила мне на выручку.

Огромная крепость чернела в отбрасываемых луной тенях. Это было обширное пространство, земляной вал, построенный в низине, где пересекались две дороги.

Я предположил, что когда-то внутри стояли деревянные постройки, где жили римские солдаты, но теперь внутри поросших травой стен не было ничего, кроме широкого пастбища, населенного стадом коров.

Я пришпорил коня, перепрыгнул через мелкую канаву и низкий вал и был встречен двумя рычащими собаками, которым пастух немедленно велел заткнуться. Увидев мой шлем и кольчугу, пастух упал на колени.

Он склонил голову и положил руки на шеи своих рычащих собак, дрожа от страха.

— Как вы зовете это место? — спросил я.

— Старый форт, господин, — ответил тот, не поднимая головы.

— Деревня есть?

— Выше, в ту сторону, — он мотнул головой на север.

— Как зовется?

— Мы называем её Пенкрик, господин.

Я вспомнил её, когда он произнес название.

— И там есть река? — спросил я, припоминая, когда я последний раз тут проезжал.

— В той стороне, — ответил пастух, кивая склоненной головой на запад.

Я бросил ему кусок серебра.

— Смотри, чтоб твои собаки вели себя тихо.

— Не издадут ни звука, господин, — пастух посмотрел на серебро в залитой лунным светом траве, потом поднял голову и взглянул на меня. — Да благословит тебя Бог, господин, — сказал он, а потом увидел мой молот. — Пусть боги защитят тебя, господин.

— Ты христианин? — спросил я его.

Он нахмурился.

— Думаю, что да, господин.

— Тогда твой бог меня ненавидит, и ты тоже станешь, если твои собаки издадут хоть звук.

— Они будут тихи как мышки, господин, как маленькие мышки. Клянусь, ни звука.

Я отправил большую часть своих воинов на запад, но с приказом повернуть на юг, когда дойдут до ближайшей реки, которая, если я не ошибался, была узкой и неглубокой.

— Просто следуйте вдоль реки на юг, — сказал я им, — мы вас найдем.

Я хотел, чтобы Кнут решил, что мы бежали на запад, под сомнительное укрытие валлийских холмов, но по правде говоря, отпечатки копыт выдадут наш поворот на юг.

И все же даже небольшая заминка с его стороны помогла бы, потому что мне нужно было выгадать как можно больше времени, поэтому мои всадники скрылись по дороге, ведущей на запад к реке, пока я остался с пятью десятками людей позади поросших травой укреплений старого форта.

Мы были легко вооружены: копьями либо мечами, хотя фриза Уибрунда взял по моему приказу топор.

— Неудобно орудовать топором верхом на лошади, господин, — проворчал он.

— Он тебе пригодится, поэтому оставь его, — ответил я.

Нам не пришлось долго ждать. Не прошло и часа, как на восточной дороге показались всадники. Они торопились.

— Шестнадцать, — насчитал Финан.

— Семнадцать, — поправил мой сын.

— Им следовало послать больше, — ответил я им и посмотрел в сторону далекой дороги на тот случай, если там появится больше всадников из дальних лесов. Они там появятся, и скоро, но эти шестнадцать или семнадцать скакали впереди, им не терпелось найти нас и доложить Кнуту.

Мы подпустили их ближе, затем пришпорили лошадей и перескочили через земляной вал. Финан повел двадцать человек на восток, чтобы отрезать датчанам путь, а я взял оставшихся и поскакал прямо на приближавшихся всадников.

Мы убили почти всех. Это было легко. Они были глупы, ехали наобум, не ожидая неприятностей, их было мало, и они умерли. Некоторые ускакали на юг, затем в панике свернули на восток. Я крикнул Финану, чтобы он отпустил их.

— Теперь, Уибрунд, отруби им головы. Быстро, — приказал я.

Топор опустился одиннадцать раз. Мы швырнули обезглавленные трупы в старый крепостной ров, а поперек римской дороги разложили головы с мёртвыми глазами, глядящими на восток.

Эти глаза мертвецов встретят воинов Кнута и, как я полагал, убедят их, что свершилось какое-то жуткое колдовство. Они почуют магическую силу и начнут колебаться.

Просто дай мне время, молился я Тору, просто дай время.

И мы поехали на юг.

Мы догнали остальных моих воинов и встретили рассвет, скача во весь опор. Птицы повсюду распевали веселую песнь нового дня, и меня раздражал этот звук, потому что он приветствовал день, когда мне, как я полагал, придется умереть.

Мы по-прежнему направлялись на юг, в сторону далекого Уэссекса, и вопреки всему надеялись, что западные саксы едут нам навстречу.

А потом просто остановились.

Остановились, потому что устали и лошади, и мы. Мы проехали низкие холмы и мирные угодья, и я нигде не нашел места, где хотел бы сражаться. Что я ожидал найти?

Римский форт, достаточно небольшой, чтобы его могли защитить мои сто шестьдесят девять воинов? Крепость на удобном холме? Выступ на отвесной скале, где можно умереть от старости, пока враги беснуются у подножия?

Но там были только поля со жнивьем, пастбища, на которых паслись овцы, ясеневые леса и дубравы, мелкие ручейки и пологие склоны. Солнце поднялось выше. День был теплым, и лошади хотели пить.

Мы подъехали к реке и просто остановились.

То была не река, а скорее даже ручей, который пытался быть рекой, но ему удалось стать лишь глубокой канавой, но всякий, кто попытался бы пересечь его, столкнулся бы с проблемой. Берега канавы были крутыми и топкими, хотя они становились низкими и пологими в местах, где его пересекала дорога.

Брод был неглубоким. В этом месте река, или ручей, расширялась, и медленно текущая вода в ее центре едва доходила до бедер.

Вдоль западного берега стояли подстриженные ивы, а еще дальше на западе виднелся невысокий кряж, на котором стояло несколько бедных домов, и я отправил Финана разведать ту возвышенность, пока сам прочёсывал берег реки.

Я не смог найти ни форта, ни холма с крутым подъемом, но здесь была вязкая канава, достаточно глубокая и широкая, чтобы замедлить атаку.

И мы остановились здесь, разместили лошадей в каменном загоне на западном берегу и стали ждать.

Мы могли бы и дальше идти на юг, но Кнут рано или поздно поймал бы нас, река, по меньшей мере, задержала бы его. Или я так себя убеждал. На самом деле у меня было мало надежды, и её почти не осталось, когда Финан вернулся с холма.

— Всадники, — резко сказал он, — на западе.

— На западе? — спросил я, думая, что он, должно быть, ошибся.

— На западе, — повторил он. Люди Кнута были к северу и востоку от нас, и я не ожидал никаких врагов с запада. Скорее, надеялся, что с запада враги точно не появятся.

— Сколько?

— Отряд разведчиков. Небольшой.

— Люди Кнута?

— Не могу сказать, — пожал он плечами.

— Ублюдок не мог пересечь эту канаву, — произнес я, думая, конечно, что Кнут именно это бы и сделал.

— Это не канава, — ответил Финан, — а река Там.

Я взглянул на мутные воды.

— Это река Там?

— Так сказали деревенские.

Я горько рассмеялся. Мы проехали весь путь от Тамворсига, чтобы снова оказаться у верховья этой реки? Во всем этом была какая-то тщетность, что-то, что соответствовало тому дню, когда я должен был, по моему мнению, умереть.

— Как называется это место? — спросил я Финана.

— Ублюдки сами, кажется, не знают, — весело ответил он, — один назвал это место Теотанхилом, а его жена сказала, что это Воднесфелд.

Значит, то была долина Теотты или поле Одина, но каким бы ни было название, здесь был конец пути, то место, где я буду ждать мстительного врага. И он уже приближался.

Разведчики уже показались на другой стороне брода, это означало, что всадники окружили нас с северной, восточной и западной стороны. По меньшей мере пятьдесят человек было на дальнем берегу реки Там, а Финан видел еще большее число всадников на западе, и я предположил, что Кнут разделил свое войско, отправив некоторых воинов на западный берег, а некоторых — на восточный.

— Мы все еще можем отправиться на юг, — сказал я.

— Он настигнет нас, — холодно ответил Финан, — и мы будем биться на открытой местности. Здесь мы можем хотя бы отступить к тому кряжу, — он кивнул в сторону лачуг, стоявших на низком холме.

— Сожги их, — велел я.

— Сжечь?

— Сожги дома. Скажи воинам, это знак для Эдуарда.

Вера в то, что Эдуард достаточно близко, чтобы увидеть дым, вселит в моих людей надежду, а воины с надеждой сражаются лучше, а затем я взглянул на загон, где находились лошади.

Я задавался вопросом, стоит ли нам ехать на запад, прорываться через немногочисленных лазутчиков, которые скрывались там, и надеяться достичь более высокого холма. Возможно, это была тщетная надежда, а потом мне показалось странным, что у загона была каменная стена.

Это была страна изгородей, и все же кто-то предпринял громадные усилия, чтобы сложить низкую стену из тяжелых камней.

— Утред! — крикнул я своему сыну.

— Отец? — подбежал он ко мне.

— Разбери эту стену. Позови всех на помощь, принесите мне камни размером с человеческую голову.

Он разинул рот от изумления.

— С человеческую голову?

— Выполняй! Принеси камни сюда и быстрее! Ролла!

— Господин? — неторопливо подошел огромный датчанин.

— Я поскачу к холму, а ты складывай камни в реку.

— Я?

Я расказал ему о своей задумке и увидел ухмылку на его лице.

— Смотри, чтобы те ублюдки, — я указал на лазутчиков Кнута, ожидавших далеко на востоке, — не увидели, что ты делаешь. Если подойдут ближе, прекращай работу. Ситрик!

— Господин?

— Знамена сюда, — я указал на место, где дорога уходила на запад от брода. Я поставлю наши знамена здесь, чтобы показать Кнуту, где мы хотим биться. Показать Кнуту, где я умру. — Моя госпожа! — позвал я Этельфлед.

— Я не уйду, — упрямо сказала она.

— Разве я об этом просил?

— Попросишь.

Мы подошли к невысокому холму, где Финан и еще дюжина воинов требовали, чтобы крестьяне выносили из домов свои пожитки.

— Забирайте всё, что хотите! — говорил им Финан.

— Собак, кошек, даже детей. Свои горшки, вертела, всё. Мы поджигаем дома!

Элдгрим выносил из дома старуху, пока ее дочь пронзительно протестовала.

— Нам обязательно сжигать дома? — поинтересовалась Этельфлед.

— Если Эдуард ведет войско, он должен знать, где мы, — холодно ответил я.

— Думаю, да, — просто сказала она. Затем повернулась, чтобы посмотреть на восток. Лазутчики все еще наблюдали за нами с безопасного расстояния, но войска Кнута не было видно.

— Что будем делать с мальчишкой?

Она говорила о сыне Кнута.

— Мы пригрозили убить его, — пожал я плечами.

— Но ты не убьешь. И Кнут это знает.

— Я могу.

Она мрачно рассмеялась.

— Ты не убьешь его.

— Если я выживу, он останется без отца, — ответил я.

Она нахмурилась в недоумении, потом поняла, к чему я клоню, и рассмеялась.

— Думаешь, сможешь победить Кнута?

— Мы остановились и будем драться, — сказал я. — Может, твой брат придет? А мы еще не будем мертвы.

— Так ты будешь его воспитывать?

— Сына Кнута? — я покачал головой. — Наверное, продам его. Когда он станет рабом, некому будет рассказать ему, кем был его отец. Он и не узнает о том, что он волк, а будет считать себя щенком.

Если я выживу, подумал я, а по правде говоря, я не думал, что переживу этот день.

— А ты, — я прикоснулся к руке Этельфлед, — должна уехать.

— Я…

— Мерсия — это ты! — рявкнул я на нее. — Люди любят тебя и следуют за тобой! Если ты умрешь, Мерсия потеряет свое сердце.

— А если я сбегу, — возразила она, — значит, Мерсия струсила.

— Ты уедешь, чтобы могла сражаться в другой битве.

— И как мне уехать? — спросила она, вглядываясь на запад, и там я заметил всадников, немного, но они тоже наблюдали за нами.

Их было шестеро или семеро, все по меньшей мере в двух милях от нас, но они нас видели. И, возможно, были и другие, еще ближе.

Если бы я отослал Этельфлед, эти люди последовали бы за ней, а если бы я отослал ее с достаточно большим отрядом сопровождения, что мог бы сразиться с любым врагом, повстречавшимся на пути, я бы просто сделал свою смерть еще более неизбежной.

— Возьми пятьдесят человек, — сказал я ей, — возьми пятьдесят человек и поезжай на юг.

— Я остаюсь.

— Если тебя захватят… — начал я.

— Они изнасилуют меня и убьют, — произнесла она спокойно, а потом приложила палец к моей руке. — Это называется мученичество, Утред.

— Это называется глупостью.

На это она ничего не ответила, просто повернулась и посмотрела на север, а потом на восток и там, наконец, увидела людей Кнута. Сотни и сотни воинов покрыли тенью землю, они двигались на юг по дороге со стороны римской крепости, где мы оставили отсеченные головы.

Первые всадники почти достигли поворота дороги, ведущей на запад, к броду, там на мелководье работали мои люди. Ролла, по-видимому, заметил врага, потому что отозвал своих людей к западному берегу реки, где мы собирались встать в стену из щитов.

— Ты когда-нибудь слышала про холм Эска? — спросил я Этельфлед.

— Конечно, — отозвалась она, — отец любил рассказывать эту историю.

У холма Эска в давние времена произошла битва, я был еще мальчишкой и в тот зимний день находился в армии датчан, мы были так уверены в победе. Но обледеневшая земля согрелась от датской крови, а холодный воздух наполнился радостными возгласами саксов.

Харальд, Багсег и Сидрок Младший, Токи Кормчий — все эти люди из моего прошлого погибли, были убиты западными саксами, которые под предводительством Альфреда ждали за рвом. Священники, конечно, приписали эту неожиданную победу своему пригвожденному богу, но на самом деле это ров победил датчан.

Стена из щитов сильна, пока ее не прорвут, когда она стоит щит к щиту, плечо к плечу, стена из кольчуг, дерева, плоти и стали, но если ее прорвут, то начнется резня, а переправа через ров у холма Эска сломала ряды датчан, и саксонские воины устроили великую резню.

А моя маленькая стена из щитов стояла под защитой рва. Но в одном месте этот ров имел брод, и именно там, на мелководье, мы и будем сражаться.

Вспыхнул первый дом. Солома на крыше высохла под слоем мха, и пламя жадно ее поглощало. Из-под крыши побежали врассыпную крысы, когда мои люди понесли огонь к другим домам. Кому я посылал сигнал? Эдуарду?

Который, наверное, до сих пор трусит за стенами своего бурга? Я всматривался на юг, надеясь, вопреки всему, увидеть приближающихся всадников, но там был лишь сокол, кружащий на ветру высоко над опустевшими полями и лесами.

Птица почти не двигалась, ее крылья сделали взмах и замерли, а потом сокол сложил их и нырнул вниз, готовый убивать. Плохое предзнаменование? Я прикоснулся к своему молоту.

— Ты должна уехать, — повторил я Этельфлед, — отправляйся на юг.

Скачи во весь опор! Не останавливайся в Глевекестре, поезжай в Уэссекс. В Лунден! Там крепкие стены, но если город падет, ты сможешь отплыть на корабле во Франкию.

— Мое знамя здесь, — сказала она, — указывая на брод, — а где знамя, там и я.

На ее флаге был изображен белый гусь, сжимающий крест и меч.

Знамя было довольно уродливым, но гусь являлся символом святой Вербурги, женщины, что однажды отогнала стаю гусей от хлебного поля, и за это деяние она и стала святой, эта победительница гусей была покровительницей Этельфлед. Сегодня ей придется как следует потрудиться, подумал я.

— Кому ты доверяешь? — спросил я ее.

Она нахмурилась в ответ.

— Доверяю? Тебе, конечно, твоим воинам и моим, а что?

— Найди того, кому доверяешь, — сказал я. Пламя от ближайшего дома меня обожгло. — Вели ему убить тебя до того, как датчане тебя захватят. Вели ему встать позади тебя и нанести удар по затылку.

Я провел пальцем по ее волосам и прикоснулся к коже у основания черепа.

— Вот тут, — объяснил я, нажимая пальцем. — Это быстро и безболезненно. Не становись мученицей.

Она улыбнулась.

— Господь на нашей стороне, Утред. Мы победим, — она произнесла это очень решительно, как будто тут не было места для возражений, а я просто взглянул на нее. — Мы победим, — повторила она, — потому что с нами Бог.

Какие же глупцы эти христиане.

Я спустился к месту своей погибели и смотрел, как приближаются датчане.

Так проходят битвы. В конце концов стены из щитов столкнутся, и начнется резня, одна сторона возьмет верх над другой в беспорядочной бойне, но перед тем, как встретятся клинки и щиты, воины должны собраться с духом, прежде чем броситься в атаку.

Противники смотрят друг на друга, насмехаются и оскорбляют. Юные глупцы в обеих армиях выскакивают перед стеной из щитов, вызывая врага на одиночный поединок, хвастаются, скольких они сотворят вдов и рыдающих над могилами отцов сирот.

И эти юные глупцы будут драться и половина из них умрет, а другую половину будет распирать от гордости после кровавой победы, но это все равно не будет настоящей победой, потому что стены из щитов еще не столкнулись.

И ожидание продолжится. Кто-то начнет блевать от страха, другие будут петь, а кто-то молиться, но потом, наконец, одна из сторон двинется вперед. Обычно медленно.

Воины пригнутся под щитами, зная, что до того, как щиты встретятся, их поприветствуют копья, топоры и стрелы, и лишь когда они будут уже близко, действительно близко, начнется атака.

Раздастся громкий рёв, звуки ярости и страха, и щиты загрохочут друг о друга, взметнутся упадут большие клинки, вонзятся мечи, и небеса наполнятся воплями, когда две стены из щитов будут драться на смерть. Так проходят битвы.

А Кнут всё изменил.

Началось всё как обычно. Моя стена из щитов встала на дальнем конце брода, что был не больше двадцати шагов в ширину. Мы находились на западном берегу, а люди Кнута прибывали с востока и, достигнув перекрестка, спешивались.

Мальчишки забрали их лошадей и повели на пастбище, а воины сняли щиты и оглядывались в поисках своих товарищей по битве. Они прибывали группами.

Было очевидно, что они торопились и растянулись вдоль дороги, но их число быстро росло. Они собирались примерно в пятистах шагах от нас и выстраивались в кабаний рог. Я ожидал этого.

— Уверены в себе, ублюдки, — пробормотал Финан.

— А ты бы не был на их месте?

— Наверное, — ответил он. Финан стоял слева от меня, а сын — справа. Я боролся с искушением дать Утреду совет. Он годами тренировался стоять в стене из щитов и знал всё, чему я его учил, и повторяя это теперь, я бы лишь выдал свою тревогу.

Он молчал, просто уставившись на врага и зная, что через несколько мгновений ему предстоит вступить в свою первую битву в стене из щитов. И как я думал, скорее всего, он умрет.

Я попытался сосчитать прибывающих врагов и решил, что в кабаньем роге стоит около пяти сотен воинов. Значит, они превосходили нас числом в два раза, а люди всё прибывали и прибывали.

Там были Кнут и Сигурд, их яркие знамена развевались над стеной из щитов. Я мог различить Кнута, потому что он был верхом на своем сером коне в глубине этого людского клина.

Кабаний рог. Я заметил, что никто не выехал вперед посмотреть на брод, что подсказало мне, что они знают местность, по крайней мере, ее знает кто-то в их армии.

Они знали о реке, похожей на канаву, и о том, что дорога на восток ведет к мелководному броду, который легко перейти, так что им не нужно было разведывать местность. Они просто двигались вперед, и Кнут выстроил их в кабаний рог, чтобы сделать этот натиск стремительным.

Стена из щитов обычно ровная. Два прямых ряда сталкиваются, и воины пытаются прорвать ряд противника, но кабаний рог — это клин, и он движется быстро.

Самые крупные и храбрые стоят на острие клина, их задача заключается в том, чтобы врезаться во вражескую стену из щитов, подобно копью, пробивающему дверь. А как только строй прорван, клин разойдется в стороны и порубит наши ряды, так мои люди умрут.

А чтобы быть в этом уверенным, Кнут послал людей, чтобы переправились через реку к северу от нас. Мальчишка прискакал с холма, где горели дома, и принес мне эти дурные вести.

— Господин? — встревоженно спросил он.

— Как тебя зовут, парень?

— Годрик, господин.

— Ты сын Гриндана?

— Да, господин.

— Тогда тебя зовут Годрик Гриндансон. Сколько тебе?

— Думаю, одиннадцать.

Он был курносым, голубоглазым мальчишкой, носившим старую кожаную куртку, вероятно, принадлежавшую отцу, поскольку была ему слишком велика.

— Итак, что же Годрик Гриндансон хочет мне сказать? — спросил я.

Он указал дрожащим пальцем на север.

— Они переправляются через реку, господин.

— Сколько их? Далеко ли отсюда?

— Хродгейр говорит, триста человек, господин, и они еще далеко на севере, но еще больше постоянно переправляются, господин.

Хродгейр был датчанином, которого я оставил на холме, следить, что поделывает враг.

— И, господин… — продолжил Годрик, но его голос дрогнул.

— Говори.

— Он говорит, что еще больше людей на западе, господин. Сотни.

— Сотни.

— Они среди деревьев, господин. Хродгейр говорит, что не может их сосчитать.

— У него не хватает пальцев, — продолжил Финан.

Я посмотрел на испуганного мальчишку.

— Тебе рассказать о битвах, Годрик Гриндансон?

— Да, господин, пожалуйста.

— Один человек всегда выживает, — заявил я. — Он, как правило, поэт и его задача — сочинить песнь, которая поведает, как храбро погибли все его товарищи. Может быть, сегодня это твоя работа. Ты поэт?

— Нет, господин.

— Тогда придется научиться. Потому, когда увидишь, что мы умираем, Годрик Гриндансон, скачи на юг во весь опор, мчись как ветер, пока не очутишься в безопасности, и сочини в голове поэму, которая расскажет, что саксы погибли как герои. Ты сделаешь это для меня?

Он кивнул.

— Возвращайся к Хродгейру, — приказал я, — и сообщи мне, когда увидишь, что всадники с севера или запада приближаются.

Он ушел, а Финан ухмыльнулся.

— Ублюдки с трех сторон.

— Должно быть, они напуганы.

— Наверное, наложили в штаны.

Я ожидал, что Кнут приедет к броду вместе со своими командирами, чтобы насладиться оскорблениями. Я подумывал держать его сына рядом с ножом у горла, но отверг эту мысль.

Кнут Кнутсон останется с Этельфлед. Если бы он остался со мной, я бы смог лишь угрожать ему, а когда Кнут решит спровоцировать меня, чтобы я перерезал мальчишке глотку, что я буду делать? Перережу ее? Нам все равно придется драться. Оставлю его в живых? Тогда Кнут будет презирать меня за слабость.

Мальчишка послужил своей цели — выманить Кнута от границ Восточной Англии в этот уголок Мерсии, а теперь ему придется подождать, пока закончится битва и решит его судьбу.

Я сжал в руке щит и вытащил Вздох Змея. Почти во всех схватках в стене из щитов я предпочитал Осиное Жало, мой короткий меч, такой смертоносный, когда находишься в тесных объятьях врага, но сегодня я начну с длинного и тяжелого клинка. Я поднял его, поцеловал рукоять и стал ждать Кнута.

Но только он не пришел, чтобы выкрикнуть мне оскорбления, даже юнцы не вышли вперед, вызвать на поединок.

Вместо этого Кнут послал кабаний рог.

Вместо оскорблений и вызова на поединок раздался рёв, тот шум битвы, что исходил от большой массы воинов, собравшихся под знаменами Кнута и Сигурда, а потом они двинулись вперед. И двигались быстро.

Местность была плоской и без каких-либо препятствий, и они сохраняли свой плотный строй. Щит к щиту. Мы видели нарисованные на них символы — сломанные кресты, воронов, молоты, топоры и орлов.

Над этими широкими круглыми щитами торчали шлемы с личинами спереди, так что казалось, что у врагов черные стальные глаза, а перед щитами находились тяжелые копья, их наконечники блестели в пробивавшемся сквозь облака солнечных лучах, а под щитами сотни ног топтали землю в такт с барабанами, что начали отбивать боевой ритм позади кабаньего рога.

Никаких оскорблений и поединков. Кнут знал, что у него настолько больше людей, что он может себе позволить разделить армию. Я взглянул налево и увидел, что всё большее число всадников пересекает канаву далеко на севере.

Около пяти или шести сотен человек вышагивали в нашу сторону в кабаньем роге и по меньшей мере столько же теперь находилось на нашей стороне реки, в готовности атаковать наш левый фланг.

Прибывало всё больше воинов, тех, что ехали на более медлительных лошадях, но Кнут, должно быть, знал, что кабаний рог сделает всю работу. Он грохотал в нашу сторону и когда приблизился, я различил лица под нащечниками, увидел ярость в глазах и мрачно сжатые губы, увидел датчан, готовых убить нас.

— С нами Бог! — прокричал Ситрик. Два священника все утро исповедовали воинов, но теперь они отступили за стену из щитов и преклонили колени в молитве, воздев сомкнутые руки к небу.

— Ждать моего приказа! — прокричал я. Мои воины в стене из щитов знали, что должны делать. Мы войдем в брод, когда кабаний рог достигнет противоположного берега. Я планировал отразить их атаку примерно на середине реки и там собирался устроить резню, прежде чем умереть. — Ждите! — крикнул я.

И я подумал, что Кнуту тоже не следовало бы спешить. Чтобы его кабаний рог дождался, пока те люди на севере будут готовы к атаке, но он был так в себе уверен. Да и почему бы ему не быть уверенным?

Людей в кабаньем роге было больше, чем у нас, он мог пробить нашу стену из щитов, рассеять моих воинов и перерезать их в реке, так что он не стал медлить, а послал кабаний рог, который теперь был уже почти на противоположном берегу.

— Вперед! — крикнул я. — Медленно!

Мы медленно двинулись, щит к щиту, сжимая оружие. Мы шли в четыре ряда. Я находился в центре первого, и острие кабаньего рога нацелилось как раз на меня, как клыки кабана, готового разорвать плоть и мышцы, сухожилия и кольчугу, раздробить кости и выпотрошить, наполнив медлительные воды реки саксонской кровью.

— Убейте их! — выкрикнул кто-то из рядов датчан, они видели, как нас мало, и знали, что задавят нас, потому теперь шли быстрее, им не терпелось нас уничтожить, они подбадривали себя криками, грубые голоса звучали угрожающе, а их щиты по-прежнему соприкасались, рты исказила ненависть, как будто они спешили добраться до нас в уверенности, что поэты сложат песнь об этой великой резне.

И в этот момент они дошли до камней.

Ролла соорудил из камней неровную линию в самом глубоком месте брода. Камни были велики, каждый размером с голову, и их нельзя было разглядеть. Почти.

Я знал, что они там, и потому их видел, видел, как вода раздраженно бурлит вокруг погруженных в нее булыжников, но датчане их не заметили, потому что высоко держали щиты, мешавшие смотреть вниз.

Они уставились на нас из-под верхней кромки щитов, планируя, как будут нас убивать, а вместо этого споткнулись о камни. То, что только что было клином, который собирался нас уничтожить и атаку которого невозможно было отразить, превратилось в неразбериху из падающих людей, и даже те, что находились по бокам клина, пытаясь сдержать людей, что шли за ними, напирая, тоже спотыкались о скрытые камни. И тогда мы бросились в атаку.

И стали убивать.

Так легко убивать людей в хаосе, и каждый павший становился препятствием для тех, что шли следом. На самом острие клина стоял огромный черноволосый воин.

Его волосы развевались из-под шлема, как лошадиная грива, а борода наполовину закрывала кольчугу, на щите красовался ворон Сигурда, а руки были увешаны золотом и серебром, заслуженным в битвах.

Он занял почетное место на острие кабаньего рога и держал в руке топор, которым надеялся разломать мой щит, пробить мне череп и прорваться через нашу стену из щитов.

А теперь он растянулся в реке лицом вниз, и Вздох Змея вонзился в него, проткнув кольчугу и перебив позвоночник, гигант изогнулся, когда я повернул и дернул клинок, а потом щитом толкнул другого человека, стоявшего на коленях и отчаянно пытавшегося пырнуть меня мечом.

Я поставил ногу на спину умирающего воина, выдернул клинок и с силой его вонзил. Острие вошло второму датчанину в открытый рот, будто он проглотил Вздох Змея, а я всё нажимал на меч, наблюдая, как расширяются его глаза, а кровь с бульканьем выливается изо рта, и по всей реке мои люди резали, рубили и протыкали датчан, которые теряли равновесие, падали и умирали.

И мы заорали. Мы выкрикивали наш боевой клич, наш призыв к резне, нашу радость воинов, которых ужас привел на поле битвы. В тот миг не имело значения, что всем нам суждено умереть, что враг превосходил нас числом, что мы могли бы перебить весь кабаний рог, но у них все равно осталось бы достаточно людей, чтобы нас раздавить.

В то мгновение мы были слугами смерти. Мы жили, а они умирали, и всё облегчение от того, что мы выжили, выплеснулось в эту бойню. А мы были мясниками.

Кабаний рог намертво застрял и находился в полнейшем беспорядке, стена из щитов была прорвана, и мы убивали. Наши щиты по-прежнему соприкасались, мы шли плечом к плечу, продвигаясь медленно, ступая по мертвецам, находя промежутки между камнями, куда поставить ногу, рубя и пронзая, втыкая копья в упавших датчан, рассекая шлемы, вгоняя мечи в плоть, а датчане так и не поняли, что произошло.

Задние ряды напирали, толкая передние на препятствия и наши клинки, хотя уже сложно было назвать это рядами. потому что кабаний рог Кнута превратился просто в толпу. Когда река забурлила кровью, а небеса отозвались эхом на вопли умирающих, чьи потроха омыл Там, в толпе распространились хаос и паника.

И кто-то из датчан сообразил, что это несчастье вызовет лишь следующее и что нет нужды отправлять еще больше славных воинов на смерть под клинками саксов.

— Назад! — крикнул он. — Назад!

А мы глумились и насмехались над ними. Мы не стали их преследовать, потому что находились в относительной безопасности, пока стояли к западу от камней на дне брода, а теперь эти камни были усеяны мертвыми и умирающими, клубком залитых кровью тел, удерживаемых на месте весом кольчуг, теперь они возвышались невысокой стеной поперек реки.

Мы стояли у этой стены, называя датчан трусами и слабаками, насмехаясь над их мужским естеством. Конечно, мы лгали. Они были воинами и храбрецами, но мы были обречены, и в тот момент триумфа стояли по колено в воде с окровавленными клинками, и волна облегчения прошла по нашим венам, наполненным страхом и злостью.

А оставшиеся от кабаньего рога воины, что все еще превышали нас числом, вернулись к восточному берегу реки и встали там в новую стену из щитов, еще большего размера, потому что к ним присоединились опоздавшие. Теперь там собрались сотни воинов, может, тысячи, а мы были просто чванливыми глупцами, которым удалось укусить кабана, что чуть нас не выпотрошил.

— Господин!

Это был датчанин Хродгейр, скакавший с вершины холма, где по-прежнему горели костры, посылая тщетные сигналы пустому небу.

— Господин! — выкрикнул он поспешно.

— Хродгейр?

— Господин! — он повернулся в седле и сделал знак рукой, и я увидел за холмом, вверх по течению реки, вторую стену из щитов. В ней тоже были сотни воинов, и они приближались.

Эти люди переправились через похожую на канаву реку, спешились и теперь шли в нашу сторону.

— Прости, господин, — произнес Хродгейр, как будто нес ответственность за то, что не остановил эту вторую атаку.

— Утред! — заревел чей-то голос из-за реки. Там находился Кнут, широко расставив ноги и держа в руке Ледяную Злобу. — Утред, червяк навозный! — позвал он. — Выходи и дерись!

— Господин! — снова заголосил Хродгейр, теперь уставившись на запад, я повернулся и увидел высыпающих из леса и поднимающихся на гребень холма всадников. Сотни людей. Значит, враг был впереди, за спиной и к северу.

— Утред, червяк навозный! — ревел Кнут. — Есть у тебя смелость, чтобы сражаться? Или ты растерял всю свою храбрость? Подойди и умри, кусок дерьма, вонючка, поносная жижа! Иди к Ледяной Злобе! Она по тебе истосковалась! Я оставлю твоим людям жизнь, если ты сдохнешь! Слышишь меня?

Я выступил вперед стены из щитов и посмотрел на своего врага.

— Ты оставишь моим людям жизнь?

— Даже эта твоя шлюха будет жить. Все они смогут уйти! Они будут жить!

— А сколько стоят обещания человека, которого мать родила задницей? — крикнул я в ответ.

— Мой сын жив?

— Живехонек.

— Твои люди могут забрать его в качестве гарантии. Они будут жить!

— Не нужно, господин, — торопливо пробормотал Финан, — он слишком проворен. Разреши мне с ним драться!

Три норны смеялись. Они сидели у подножия дерева и две из них держали нити, а третья — ножницы.

— Разреши пойти мне, отец, — попросил Утред.

Но wyrd bið ful āræd. Я всегда знал, что этим кончится. Вздох Змея против Ледяной Злобы. И я вскарабкался по вражеским телам и отправился драться с Кнутом.




Глава тринадцатая


Урд, Верданди и Скульд — три норны, те женщины, что ткут нити нашей судьбы у подножия дерева Иггдрасиль, огромного ясеня, на котором держится наш мир. Мысленно я представлял их в пещере, не в такой, как та, где меня оседлала Эрция, а гораздо большего размера, почти бесконечной, и через эту ужасающую бездну вздымался гигантский ствол мирового дерева.

И там, где у основ мироздания извивались и сплетались корни Иггдрасиль, три женщины ткали гобелен наших жизней.

И в тот день они выдернули две нити из прялки. Я всегда воображал свою нить желтой, как солнце. Не знаю почему, но так мне казалось. Нить Кнута, наверное, была белой, как его волосы, как рукоять Ледяной Злобы, сделанная из слоновой кости, как плащ, соскользнувший с его плеч, когда он сделал шаг в мою сторону.

Так пусть Урд, Верданди и Скульд решат нашу судьбу. Они не слишком добры, вообще-то, они злобные и отвратительные ведьмы, а ножницы Скульд остро наточены.

Когда эти лезвия режут, слезы проливаются в колодец Урд неподалеку от мирового дерева, а этот колодец питает водой Иггдрасиль, но если погибнет Иггдрасиль, то погибнет и весь мир, так что колодец всегда должен быть полон, а значит, должны быть и слезы. Мы плачем, чтобы мир мог выжить.

Желтая и белая нити. И нависшие над ними ножницы.

Кнут приближался медленно. Мы должны будем встретиться неподалеку от восточного берега брода, на мелководье, где вода едва доходила до лодыжек. Он опустил Ледяную Злобу, держа ее в правой руке, но говорили, будто он одинаково умело пользуется обеими руками.

Щита у него не было, он в нем и не нуждался. Он был проворен, быстрее всех, и мог отражать удары мечом.

В моей руке был Вздох Змея. Он выглядел более смертоносным, чем Ледяная Злоба. В два раза тяжелее и длиннее на ширину ладони, вполне простительно было бы решить, что его длинный клинок вдребезги разобьет меч Кнута, но по слухам, его клинок выковали в ледяных пещерах богов, в пламени, что было холоднее льда, и что этот меч не знает поражений, он быстрее змеиного жала. Кнут опустил его.

Нас разделяли десять шагов. Он остановился и ждал с едва заметной улыбкой.

Я сделал еще один шаг. Вода омывала мои сапоги. Подойди к нему ближе, говорил я себе, чтобы он не мог развернуться со своим зловещим клинком. Он будет этого ждать. Может, мне стоит отойти назад, позволить ему самому приблизиться.

— Господин! — раздался голос за моей спиной.

Кнут поднял Ледяную Злобу, хотя и не сильно сжимал ее в руке. Клинок мерцал серебристыми отсветами при каждом движении. Он заглянул мне в глаза. Тот, кто дерется таким смертоносным мечом, всегда смотрит в глаза противнику.

— Господин! — это был голос Финана.

— Отец! — быстро выкрикнул Утред.

Кнут посмотрел мне за спину, и внезапно выражение его лица переменилось. Он был в приподнятом настроении, но теперь вдруг его лицо озарила тревога. Я попятился и обернулся.

И увидел приближающихся с запада всадников, сотни всадников взбирались на холм, где горели сараи, посылая свои мрачные сигналы небесам. Сколько их?

Я не мог точно сказать, но, может, две или три сотни? Я повернулся обратно к Кнуту, и прочитал по его лицу, что вновь прибывшие — не его люди. Он послал войско через канаву к северу от нас, но эти всадники помешали бы их продвижению к нашему флангу. Если они были саксами.

Я снова обернулся и увидел, как всадники спешивались, а мальчишки отводили их лошадей обратно, вниз с холма, а там, на вершине, где горели дома, выстраивалась новая стена из щитов.

— Кто они? — крикнул я Финану.

— Бог знает, — отозвался он.

И пригвожденный бог и правда знал, потому что на фоне неба внезапно развернулось знамя, огромный флаг с изображением христианского креста.

Мы были не одни.

Я отступил, почти споткнувшись о тело.

— Трус! — заорал на меня Кнут.

— Ты сказал, что случится, если я умру, — крикнул я ему, — но что будет, если умрешь ты?

— Если умру я? — вопрос, похоже, его озадачил, как будто такой исход был совершенно невероятен.

— Твоя армия покорится мне? — спросил я.

— Они тебя убьют, — рявкнул он.

Я мотнул головой в сторону холма, где стояли вновь прибывшие под знаменем с крестом.

— Теперь это будет немного сложнее.

— Лишь больше саксов, которых можно убить, — заявил Кнут. — Еще больше отбросов можно вымести с этой земли.

— Так если мы с тобой будем драться, — поинтересовался я, — и ты победишь, то ты отправишься на юг, чтобы встретиться с Эдуардом?

— Может быть.

— А если проиграешь, твоя армия все равно отправится на юг?

— Я не проиграю, — проревел он.

— Но ты предлагаешь нечестную драку, — заявил я. — если ты проиграешь, то твоя армия должна мне покориться.

В ответ он расхохотался.

— Ты глупец, Утред Беббанбургский.

— Если моя смерть ничего не изменит, то с какой стати мне драться?

— Потому что такова судьба, — произнес Кнут, — только ты и я.

— Если ты умрешь, — настаивал я, — твоя армия должна подчиниться моим приказам. Скажи им это.

— Я скажу им, чтоб обоссали твой труп, — рявкнул он.

Но сначала ему придется меня убить, а теперь я был сильнее. Вновь прибывшие под большим знаменем с крестом были союзниками, а не врагами. Должно быть, это их разведчиков мы видели на западе, а теперь они были здесь, и, хотя это была и не армия, на вершине холма находилось две или три сотни воинов, достаточно, чтобы сдерживать датчан, что переправились через реку к северу от меня.

— Если мы будем драться, — сказал я Кнуту, — то это будет справедливая битва. Победишь ты — моим людям оставят жизнь, а если я, то твои люди подчинятся моим приказам.

Он не ответил, а я развернулся и пошел обратно к своим. Я заметил, что датчане на севере прекратили продвигаться, обеспокоенные новым войском, а основные силы Кнута по ту сторону брода до сих пор не выстроились в стену из щитов.

Они столпились на краю брода, чтобы наблюдать, как мы деремся, и теперь Кнут рявкнул на них, чтобы вставали в строй. Он хотел быстро пойти в атаку, но его воинам понадобилось несколько мгновений, чтобы построиться и сомкнуть щиты.

А пока они вставали в новую стену из щитов, я протиснулся через наш строй. Юный Этельстан быстро и беспечно скакал вниз по склону.

— Господин! Господин! — кричал он.

За ним следовала Этельфлед, но я проигнорировал их обоих, потому что с холма спускалось еще два всадника. Один из них был крупным бородатым воином в кольчуге и шлеме, а другой — священником, который не носил доспехов, а был лишь в длинной черной рясе, и он улыбнулся, поравнявшись со мной.

— Я подумал, что тебе нужна помощь, — произнес он.

— Ему вечно нужна помощь, — заявил верзила, — лорд Утред грохнулся в яму с дерьмом, а мы его оттуда вытаскиваем, — осклабился он. — Приветствую, друг мой.

Это был отец Пирлиг, и он был моим другом. До того, как стать священником, он был великим воином, валлийцем, гордившимся своим народом. Его борода поседела, как и волосы под шлемом, но лицо было как всегда живым.

— Поверишь ли ты, — спросил я его, — что я рад тебя видеть?

— Я тебе верю! Потому что это самая вонючая яма с дерьмом, которую я когда-либо видел, — заявил Пирлиг. — У меня двести тридцать восемь человек. А сколько ублюдков у него?

— Тысячи четыре.

— О, неплохо, — отозвался Пирлиг. — Хорошо, что мы валлийцы. Четыре тысячи датчан? Никаких проблем для нескольких валлийцев.

— Вы все валлийцы? — спросил я.

— Мы попросили о помощи, — произнес другой священник, — чтобы быть уверенными в том, что свет учения Господа нашего не исчезнет из Британии, что язычники будут полностью разгромлены и любовь Христова наполнит эти земли.

— Он говорит, — объяснил отец Пирлиг, — что узнал, что ты оказался в этом дерьме, и пришел ко мне просить о помощи, а у меня не оказалось более интересных занятий.

— Мы попросили добрых христиан сослужить нам службу, — горячо продолжал молодой священник, — и они пришли.

— «И услышал я голос Господа» — зычно произнес Пирлиг, и я понял, что он цитирует священную книгу христиан, — «говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня», — он сделал паузу и улыбнулся. — Я всегда был придурком, Утред.

— И король Эдуард тоже идет, — заявил молодой священник. — Нам просто нужно некоторое время их сдерживать.

— Ты это точно знаешь? — спросил я, все еще ошарашенный.

— Я это знаю, — он помедлил, а потом добавил, — отец.

Юный священник был отцом Иудой, моим сыном. Тем сыном, которого я оскорбил, избил и отверг. Я отвернулся от него, чтобы он не мог видеть слезы в моих глазах.

— Армии соединились к северу от Лундена, — продолжил отец Иуда, — но то было больше недели назад. Лорд Этельред привел своих людей к королю Эдуарду и они вместе идут на север.

— Этельред покинул Восточную Англию? — удивился я. Мне сложно было осознать эти известия.

— Как только ты выманил Кнута от границы. Он отправился на юг, в Лунден.

— В Лунден, — расплывчато отозвался я.

— Думаю, они с Эдуардом встретились где-то к северу от Лундена.

Я фыркнул. На той стороне реки становилось всё больше датчан, стена из щитов Кнута всё расширялась. Теперь они смогут обогнуть нас с обеих сторон. И мы наверняка проиграем. Я снова повернулся и посмотрел на человека, который когда-то был моим сыном.

— Ты винил меня в убийстве аббата Уитреда, — сказал я.

— Он был праведником, — заявил он осуждающе.

— Он был предателем! Его послал Кнут. Он выполнял их приказы, — я указал Вздохом Змея на датчан. — Это всё придумал Кнут!

Отец Иуда просто уставился на меня. Я видел, как он пытается решить, прав я или лгу.

— Спроси Финана, — предложил я, — или Роллу. Они оба были там, когда дети Кнута говорили про дядю Уитреда. Я оказал твоим проклятым христианам услугу, но получил от вас мало благодарности.

— Но зачем Кнуту посылать Этельреда на охоту за мощами благословенного Освальда? — спросил Пирлиг. — Он знал, что эта находка воодушевит саксов, так зачем это делать?

— Потому что он уже превратил эти кости в пыль и выбросил их в море. Он знал, что никаких костей не существует.

— Но они были там, — триумфально заявил отец Иуда, — они их нашли, хвала Господу.

— Нашли скелет, который я для них искромсал, придурок. Спроси Осферта, если проживешь достаточно долго, чтобы вновь с ним увидеться. Я даже отрезал не ту руку. А твоего драгоценного Уитреда послал Кнут! Так что ты теперь на это скажешь?

Он перевел взгляд с меня на врагов.

— Я скажу, отец, что тебе лучше отступить на возвышенность.

— Вот наглый ублюдок, — ругнулся я. Но он был прав. Датчане были почти готовы выступить, а их стена была гораздо шире моей, это означало, что мы будем окружены и погибнем, так что единственной надеждой было присоединиться к валлийцам на вершине невысокого холма и уповать на то, что вместе мы сможем сдерживать врага, пока не придет подмога.

— Финан, — крикнул я, — на холм, быстрее! Сейчас же!

Я подумал, что Кнут атакует, когда увидит наше отступление, но он хотел собрать всех воинов, которые все еще прибывали, и поставить их в свою стену из щитов, в ней уже было больше восьми рядов. Он мог бы быстро перебраться через реку и напасть на нас, пока мы отходили к вершине холма, но, наверное, решил, что мы попадем на ту невысокую вершину гораздо быстрее, чем он нас догонит, и предпочел напасть в удобное для себя время и с несметными силами.

Итак, мы отошли к холму, нашему последнему пристанищу. Этот холм вряд ли мог устрашить врага. Склон был пологим и легким для подъема, но там все еще пылали дома, и они представляли собой внушительное препятствие.

Домов было семь, и они все еще горели. Крыши обрушились, и каждый дом теперь был пылающей ямой, а наша стена из щитов заполняла промежутки между столбами пламени.

Валлийцы стояли лицом к северу, глядя на людей, переправлявшихся через реку, а мои воины смотрели на юго-восток, на еще большее войско Кнута, и мы сомкнули щиты и наблюдали, как войско Кнута переходит брод.

Валлийцы пели псалом во славу пригвожденного бога. Их голоса были сильными, глубокими и уверенными. Мы образовали круг на вершине холма, круг из щитов, оружия и огня.

Этельфлед находилась в центре круга, там, где развевались знамена и где, как я считал, сокрушат и вырежут последних выживших. Отец Иуда с двумя другими священниками обходил строй и благословлял воинов.

Христиане один за одним преклоняли колена, и священники прикасались к гребням их шлемов.

— Уверуй в воскрешение мертвых, — говорил Ситрику отец Иуда, — и в вечную жизнь, и пребудет с тобой мир во Христе.

— Ты сказал правду об Уитреде? — спросил меня Пирлиг. Он стоял позади меня во втором ряду. Кажется, сегодня он снова станет воином. В одной руке он держал тяжелый щит, на котором красовался обвивший крест дракон, а в другой — короткое крепкое копье.

— Что он выполнял приказы Кнута? Да.

— Умный ублюдок этот наш Кнут, — усмехнулся Пирлиг. — Ты как?

— Зол.

— Ага, ничего не изменилось, — улыбнулся он. — На кого ты зол?

— На всех.

— Хорошо, когда чувствуешь злость перед битвой.

Я взглянул на юг, высматривая войско короля Эдуарда. Странно, какой спокойной казалась земля: лишь низкие холмы и сочные пастбища, жнивье на полях и группы деревьев, летящий на запад лебедь и высоко в небе сокол, кружащий на распростертых крыльях. Так красиво и так пусто. Никаких воинов.

— Моя госпожа! — я протиснулся через нашу тонкую стену к Этельфлед. Около нее находился сын Кнута, охраняемый высоким воином с коротким мечом в руке.

— Лорд Утред? — спросила она.

— Ты выбрала человека, который сделает то, что я предложил?

Она помедлила, затем кивнула.

— Но Господь дарует нам победу.

Я посмотрел на высокого воина с мечом в руке, он лишь поднял короткий клинок в знак своей готовности.

— Острый? — спросил я его.

— Вонзится быстро и глубоко, господин, — ответил он.

— Я люблю тебя, — сказал я Этельфлед, не заботясь о том, кто еще меня услышит. Еще мгновение я смотрел на нее, мою золотую женщину с решительным подбородком и голубыми глазами, а потом быстро развернулся в другую сторону, потому что небо потряс оглушительный рев.

Кнут приближался.

Он шел так, как я и ожидал. Медленно. Его массивная стена из щитов была так велика, что большинству воинов не пришлось бы драться, они лишь топтались позади длинных передних рядов, что шагали к холму.

Высоко над строем парили знамена язычников. Датчане колотили клинками по щитам, а ритм задавали большие боевые барабаны позади огромной стены из щитов. Воины пели, хотя я не мог разобрать слов. Валлийцы тоже пели.

Я протиснулся к первому ряду и занял свое место между Финаном и моим сыном Утредом. Пирлиг снова стоял позади меня, его большой щит возвышался, прикрывая меня от копий и топоров, которые будут брошены перед тем, как две стены из щитов столкнутся.

Но сначала они будут выкрикивать оскорбления. Датчане уже были достаточно близко, чтобы можно было разглядеть их обрамленные шлемами лица, исказившиеся от предназначенного нам рёва.

— Трусы! — насмехались они. — Ваши женщины станут нашими шлюхами!

Кнут находился напротив меня. По его бокам шли два высоких воина в прекрасных доспехах и увешанные боевыми браслетами, воины, прославленные в битвах. Я вложил Вздох Змея в ножны и вытащил Осиное Жало, короткий меч.

Он был намного короче Вздоха Змея, но в тесноте стены из щитов длинное оружие становится помехой, а короткий клинок — смертоносным. Я поцеловал рукоять, а потом дотронулся ей до молота на шее.

Кнут по-прежнему держал в руке Ледяную Злобу, хотя в эту атаку пошел с щитом, обитым коровьей шкурой, на которой черным был нарисован его символ — топор, разрубающий крест. Оба воина по его бокам были вооружены широкими боевыми топорами с длинными рукоятями.

— Что они сделают, — произнес я, — так это попытаются зацепить и опустить мой щит своими топорами, чтобы Кнут смог меня прикончить. Когда они будут это делать, вы двое убьете их.

Утред промолчал. Он дрожал. Он никогда еще не дрался в стене из щитов и, возможно, нитогда не будет сражаться в ней вновь, но старался выглядеть спокойным. У него было мрачное выражение лица. Я знал, что он сейчас чувствует, мне был знаком этот страх. Финан что-то пробормотал по-ирландски, я предположил, что молитву. Как и я, он взял короткий меч.

Датчане по-прежнему кричали. Что мы бабы, что мы сосунки, что мы дерьмо, что мы трусы, что мы мертвецы. Они были всего в двадцати шагах и остановились.

Они собирались с духом для броска вверх по холму, для резни. Два юнца выступили вперед и вызывали нас на поединок, но Кнут рявкнул на них, чтобы вернулись в строй.

Он не хотел отвлекаться, а хотел перебить нас всех. За многочисленными рядами находились всадники. Если наш строй прорвут и некоторое из нас побегут на запад, а это направление осталось единственным, с которого не угрожали датчане, эти всадники бросятся в погоню и перережут всех.

Кнут не просто хотел нас убить, он жаждал нас уничтожить, желал, чтобы его поэты воспевали битву, в которой не выжил ни один враг, в которой кровь саксов напитала землю влагой.

Его воины выкрикивали оскорбления, а мы смотрели им в лицо, смотрели на их клинки и увидели, как сомкнулись щиты и полетели копья. Копья и топоры, брошенные из задних рядов врага, и мы пригнулись с сомкнутыми щитами, когда они вонзились в нас. В мой щит с силой вошло копье, но не задержалось в нем. Полетели и наши копья.

Мало шансов пробить стену из щитов копьем, но человек, у которого щит отягощен копьем или топором, находится в невыгодном положении. Что-то еще вонзилось в мой щит, а затем Кнут проревел ​​приказ:

— Сейчас!

— С нами Бог! — выкрикнул отец Иуда.

— Прижмитесь плотнее, — приказал Финан.

И они пришли. Дикий рев, искаженные ненавистью лица, щиты подняты, оружие наготове, и, возможно, мы тоже кричали, и, возможно, наши лица были изуродованы ненавистью, и наверняка наши щиты были сомкнуты, и мы держали оружие наизготовку. Они столкнулись с нами, и я опустился на колено, когда щит Кнута врезался в мой.

Он метил в нижнюю часть, надеясь отклонить верх щита от моего тела, чтобы его товарищи с топорами зацепили его и опустили еще ниже, но я ожидал этого, и щиты столкнулись по центру, а поскольку я весил больше, то Кнута отбросило. Щит Пирлига прикрывал меня сверху, а когда одновременно опустились оба топора, я уже двигался.

Двигался вперед и поднимался. Топоры вошли в щит Пирлига, который с силой ударил мне по шлему, но я едва это почувствовал, потому что двигался быстро, рыча, и теперь мой щит был ниже, чем у Кнута, и я толкнул его кверху.

Двое с топорами пытались выдернуть оружие из щита Пирлига, а Финан и Утред кричали, втыкая в эту пару датчан мечи, но я видел лишь обратную сторону своего щита, пока поднимал его все выше. Ледяная Злоба была слишком длинной, чтобы использовать её в этой толчее, но Осиное Жало было коротким, крепким и острым, и, отведя руку со щитом влево, я увидел перед собой яркую кольчугу и нанес удар.

В этот удар я вложил всю свою силу, годы тренировок и оттачивания мастерства. И в этот момент я встал. Мой щит отбросил в сторону щит Кнута, оставив того открытым, а Ледяная Злоба зацепилась за рукоять топора, я стиснул зубы, а рука яростно сжала Осиное Жало.

И нанес удар.

Удар отдался в руке дрожью. Короткий клинок Осиного Жала с силой ткнул Кнута, и я почувствовал, как того отбросило, а я все еще проталкивал меч, пытаясь выпотрошить его, но человек слева от Кнута опустил свой ​​щит и ободом врезал мне по предплечью с такой силой, что меня откинуло обратно на колени, а Осиное Жало от удара тоже дернулось назад.

Топор был поднят, но так и остался в воздухе — сила в руке воина иссякла, потому что в его груди торчало копье, воткнутое тем, кто стоял за моей спиной, и я снова ударил Осиным Жалом, на этот раз свалив человека с топором. Его кровь уже насквозь пропитала кольчугу на груди. Он упал.

Утред вонзил свой короткий меч в лицо умирающего и уже вытаскивал его обратно, пока я поднимал свой щит, чтобы прикрыться, и смотрел поверх него в поисках Кнута.

И не видел его. Он исчез. Убил ли я его? Этот удар свалил бы и вола, но я не почувствовал, что проткнул кольчугу или пронзил кожу и мышцы.

Я чувствовал, что нанес сокрушительный удар, могучий, как гром Одина, и знал, что, должно быть, ранил его, если и не убил, но Кнута нигде не было видно.

Я видел лишь человека с желтой бородой и серебряным ожерельем, который протискивался, чтобы заполнить место, где стоял Кнут. Он кричал на меня, когда его щит врезался в мой и мы теснили друг друга. Я тыкал Осиным Жалом, но не находил уязвимых мест. Пирлиг что-то орал о Боге, но продолжал держать свой ​​щит высоко.

Копье царапнуло по моей левой лодыжке, это означало, что датчанин во втором ряду присел. Я с силой ударил щитом вперед, и желтобородый отшатнулся, споткнулся о сидящего на корточках копьеносца, образовался проем, и Финан ворвался в него быстрее, чем озверевший от крови горностай. Его меч напился крови.

Острие торчало в шее копьеносца, не глубоко, но кровь лилась ярким ручьем, и Финан провернул клинок, пока я втыкал Осиное Жало в воина справа от меня, еще один яростный удар, и я почувствовал боль в предплечье, по которому попал обод щита, но Осиное Жало нащупало плоть, и я накормил его, вонзив между ребер, а мой сын ударил мечом снизу, так, что клинок погрузился в кишки, и раненый приподнялся, когда Утред погружал меч всё глубже, поднимая его верх.

Кишки и кровь, сияющий клубок доспехов, запах дерьма, выливающегося из живота умирающего и втоптанного в грязь, крики воинов и треск раскалывающихся щитов, а мы сражались еще только несколько мгновений.

Я не знал, что происходило на том низком, затянутом дымом гребне. Я не знал, кто из моих людей погиб или прорвал ли враг нашу стену из щитов, потому что когда стены из щитов встречаются, ты видишь только то, что перед тобой или рядом.

Кто-то зацепил мое левое плечо, не причинив вреда, я не видел того, кто нанес удар, и отступил назад, высоко держа щит и ощутив плечо Финана слева, а сына — справа. Я знал лишь, что мы заставили Кнута отступить, что датчане теперь спотыкаются о своих же мертвецов, чьи тела образовали перед нами невысокий вал. Это усложняло продвижение врага, а нам стало проще их убивать, но они всё прибывали.

Валлийцы прекратили петь, и так я понял, что они сражаются, я очень смутно различал звуки битвы за моей спиной, грохот сталкивающихся щитов и лязг клинков, но не смел обернуться, потому что какой-то воин размахивал топором на длинной рукояти и опустил его на мою голову, я сделал шаг назад, поднял щит и позволил топору нанести удар, а Утред наступил на мертвеца передо мной и воткнул меч датчанину под подбородок.

Один быстрый удар снизу вверх, и клинок прошел через нижнюю челюсть, рот, язык и нос, а потом Утред отступил под угрозой датского меча, а воин с топором затрясся, как осиновый лист, топор задрожал во внезапно ослабевшей руке, а кровь хлынула изо рта и, извиваясь, заструилась вниз по бороде, увешанной тусклыми железными кольцами.

Слева от меня раздался чудовищный вопль, и внезапно помимо вони от крови, эля и дерьма я почуял запах горящей плоти. Кого-то бросили в сторону горящего дома.

— Мы их удержим! — выкрикнул я. — Мы их удержим! Пусть ублюдки подойдут! — я не хотел, чтобы мои воины нарушили строй, чтобы преследовать раненых врагов. — Держаться!

Мы перебили первый ряд врага и нанесли потери второму, и теперь датчане передо мной отошли на несколько шагов назад. Чтобы атаковать, им приходилось перебираться через своих же мертвецов и умирающих, и они начали колебаться.

— Идите к нам! — издевался я над ними. — Придите и сдохните!

А где же Кнут? Я его не видел. Ранил ли я его? Унесли ли его вниз по склону умирать, туда, где большие барабаны отбивали свой боевой ритм?

Но если Кнут пропал, то Сигурд Торрсон по-прежнему был здесь. Сигурд, друг Кнута и человек, сына которого я убил, заревел на датчан, требуя расступиться перед ним.

— Я выпущу тебе кишки! — заорал он мне. Его глаза налились кровью, кольчуга была толстой и тяжелой, а меч длинным и смертоносным, шея увешана золотом, а на руках блестел металл, когда он бросился в атаку вверх по склону, чтобы встретиться со мной, но тут вперед выступил мой сын.

— Утред, — выкрикнул я, но он не обратил на меня внимания, приняв удар Сигурда на свой щит и выбросив вперед короткий меч с проворством и силой юности.

Меч скользнул по железному краю щита Сигурда, и огромный датчанин попытался вонзить свой меч в живот моего сына, но удар оказался слабым, потому что Сигурд потерял равновесие. Оба отступили, сделав паузу, чтобы оценить друг друга.

— Я убью твоего щенка, — рявкнул мне Сигурд, — а потом и тебя, — он сделал знак своим воинам отойти на шаг назад, чтобы дать ему пространство для драки, а потом нацелил свой тяжелый меч на моего сына. — Давай, сопляк, подойди и сдохни.

Утред засмеялся.

— Ты жирный, как епископ, — сказал он Сигурду. — Как откормленная к Йоллю свинья. Просто жирная куча дерьма.

— Щенок, — произнес Сигурд и выступил вперед, держа щит высоко, а правой рукой размахивая мечом, и я помню, как подумал, что мой сын в невыгодном положении, потому что дерется коротким мечом, и хотел бросить ему Вздох Змея, но тут он присел.

Присел на одно колено, держа щит над собой, словно крышу, и меч Сигурда скользнул по нему в пустоту, а мой сын уже поднимался, крепко сжимая свой короткий меч, и сделал это так быстро и спокойно, что со стороны показалось, будто его короткий клинок с легкостью проткнул кольчугу Сигурда, погрузившись тому в брюхо, а Утред еще поднимался с колен, всем весом нажимая на меч, глубоко засевший в животе врага.

— За моего отца! — прокричал Утред, вставая.

— Славный малыш, — пробормотал Финан.

— А это за Господа, Отца нашего, — произнес Утред, дернув меч вверх, — и за сына Его, — добавил он, поднимая меч выше, — и Святого Духа, чтоб его, — и с этими словами он выпрямился, разрезав кольчугу и плоть Сигурда от паха до груди. Он бросил клинок, застрявший во внутренностях Сигурда, и свободной рукой схватил меч своего врага.

Он обрушил это оружие на шлем Сигурда, и гигант упал на кучку своих кишок, вывалившихся на сапоги, а потом группа датчан бросилась вперед, чтобы отомстить, я сделал шаг и оттащил Утреда обратно в стену из щитов, и он поднял свой щит, чтобы примкнуть его к моему. Он смеялся.

— Ты просто придурок, — сказал я.

Он по-прежнему смеялся, когда столкнулись щиты, но датчане спотыкались о мертвецов и поскальзывались на их требухе, а мы продолжили резню.

Снова Осиное Жало прошло сквозь кольчугу и меж ребер, высосав жизнь из воина, что выдохнул мне в лицо запах перегара, а потом его потроха выпали, и я уже чувствовал лишь запах его дерьма и ударил щитом по лицу другого воина, ткнув Осиным Жалом в его живот, но лишь сломал звено кольчуги, а он отшатнулся.

— Сам Господь помогает нам, — зачарованно произнес Пирлиг, — но мы держимся.

— С нами Бог! — прокричал отец Иуда. — Язычники умирают!

— Только не этот язычник, — рявкнул я, а потом заорал датчанам, чтобы подходили и приняли смерть, измываясь над ними, умолял сразиться со мной.

Я пытался объяснять это женщинам, но мало кто понял. Гизела поняла, как и Этельфлед, но большинство смотрели на меня, как на нечто отвратительное, когда я рассказывал им о радости битвы. Она и правда отвратительна.

Она опустошает. Ужасает. И смердит. Она приносит страдания. В конце битвы многие друзья мертвы, а иные ранены, это боль, слезы и жуткая агония, но все равно это радость.

Христиане говорили о душе, хотя я никогда ничего подобного не видел, не нюхал, не пробовал и не щупал, но, может, душа — это человеческий дух, а во время битвы он взлетает высоко, как сокол на ветру.

Битва приводит человека на грань беды, он видит проблеск того хаоса, которым закончится этот мир, и должен выжить в этом хаосе и на этой грани, и это и есть радость. Мы рыдаем и ликуем одновременно.

Иногда, когда холодные дни становятся короткими и спускается ночь, мы приглашаем в свои дома комедиантов. Они поют, показывают всякие трюки, танцуют, а некоторые жонглируют.

Я видел человека, бросающего пять наточенных ножей в завораживающем вихре, и ты думаешь, что он наверняка порежется одним из них, когда тот упадет, но каким-то образом он умудряется поймать нож в воздухе, и клинок снова вращается, подброшенный вверх.

Такова грань беды. Сделай все правильно, и будешь ощущать себя богом, но ошибешься, и твои потроха будут втоптаны в грязь.

Мы сделали всё правильно. Отступили к холму, встав там в круг из щитов, и таким образом нас нельзя было обойти с флангов, а потому огромное превосходство врага в численности не сыграло никакой роли. Под конец, конечно, оно будет иметь значение.

Даже если мы будем сражаться, как демоны из-под земли, они вымотают нас, и мы погибнем один за одним, но людям Кнута не хватило времени, чтобы нас уничтожить.

Они дрались, боролись и уже начали перевешивать, толкая людей вперед просто за счет большей численности, и я уже решил, что мы наверняка погибнем, если только внезапно напор умирающих воинов со щитами, которых толкали прибывающие сзади, не ослабнет.

Некоторое время он был чудовищным. Датчане перебрались через мертвецов и врезались своими щитами в наши, а воины в задних рядах напирали на тех, кто в передних, а те, кто находился совсем уж в арьергарде, метали копья и топоры.

Я убил воина напротив, воткнув Осиное Жало ему в грудь, и ощутил, как теплая кровь затекла мне под перчатку, увидел, как его глаза погасли, а голова поникла, но он не упал.

Его удерживал мой клинок и щит воина за его спиной, а задние ряды всё напирали, так что мертвец склонялся ко мне, и я мог лишь оттолкнуть его щитом, но мне угрожал длинный топор, который попытался отклонить Пирлиг, и потому он больше не мог подпирать меня сзади, и мы стали отходить, шаг за шагом, и я знал, что датчане сомнут нас в тесную кучку и перебьют.

Тогда мне удалось быстро отклониться назад, чтобы ослабить напор, и мертвец упал лицом вперед, а я наступил ему на спину и замахнулся Осиным Жалом в сторону воина с топором.

Мой шлем потряс оглушительный удар, так что на мгновение у меня в глазах потемнело, и эту черноту рассекали лишь молнии, но я вцепился в свой меч и колол им снова и снова, а напор вновь усилился.

Щиты стучали по щитам. В мой вонзился топор, отклонив его книзу, а сверху проникло копье, проткнув мое левое плечо до кости, я дернул щит вверх, ощутив, как острая боль спустилась по руке, но Осиное Жало нащупало плоть, и я провернул его в ней.

Мой сын Утред отбросил щит, превратившийся в щепки, удерживаемые вместе лишь коровьей шкурой, и обеими руками взялся за меч Сигурда, круша им датчан.

Финан присел, просовывая свой меч между щитами, а люди позади нас пытались тыкать копьями в бородатые рожи, и больше никто не кричал. Они хрипели, ругались, стонали, а потом снова ругались.

Нас оттеснили. Я знал, что через мгновение нас оттеснят за горящие дома, датчане увидят проем и ринутся в него, чтобы проникнуть в наши ряды изнутри.

Вот так я умру, думал я, крепко сжимая Осиное Жало, потому что должен держать его, когда умру, чтобы отправиться в Вальхаллу и там пить и пировать со своими врагами.

Внезапно чудовищный напор ослаб. Датчане вдруг отступили. Они по-прежнему дрались. Какая-то рычащая тварь ударила своим топором по моему щиту, расщепив древесину и пытаясь сдернуть щит с моей раненой руки, и Утред встал впереди меня и нанес тому человеку удар снизу, тот выронил свой щит, а меч моего сына взметнулся со скоростью полета зимородка и опустился на шею датчанину, так что его каштановая борода стала рыжей и засочилась кровью.

Утред отступил, другой датчанин попытался его настигнуть, и мой сын с презрением отбил его меч в сторону и погрузил свой клинок ему в грудь.

Воин упал навзничь, и некому уже было его удержать на ногах, потому что за ним никого не было, так я понял, что датчане отходят.

Потому что прибыл Эдуард Уэссекский.

Поэты воспевают резню, хотя немного я видел поэтов на поле битвы, да и те обычно ныли где-нибудь в задних рядах, прикрыв глаза руками, а эта резня при Теотанхиле заслуживала величайшего поэта.

Без сомнения, вы слышали песни о победе Эдуарда, как он перерезал датское воинство, как купался в крови язычников, как Господь даровал ему триумф, что будут помнить до конца дней.

Но всё произошло не совсем так. По правде говоря, Эдуард прибыл, когда всё было уже почти кончено, хотя он действительно сражался, и храбро сражался. Это мой друг Стеапа вызвал в рядах датчан панику.

Его называли Стеапа Снотор, Стеапа Умник, что было жестокой шуткой, потому что умен он не был. Он туго соображал, но был преданным и жестоким воином.

Он был рожден рабом, но когда вырос, стал командиром дворцовой стражи Альфреда, а Эдуард был достаточно умен, чтобы оставить Стеапу на этом посту. И теперь Стеапа повел всадников в яростную атаку на задние ряды врага.

По правде говоря, в задних рядах обычно стоят люди, что не ощущают радости битвы, те, кто боится стены из щитов. Некоторые из них, может, и большинство, пьяны, они пьют эль или медовуху, чтобы набраться храбрости перед сражением.

Эти люди — худшее войско, и они то и были атакованы Стеапой, который повел на них людей короля, и там началась резня, а когда начинается резня, быстро распространяется паника.

Датчане были сломлены.

Воины в задних рядах датчан заметались в беспорядке, их щиты больше не соприкасались, они не ожидали нападения и были побеждены еще до того, как Стеапа до них добрался.

Они побежали за своими лошадьми и были сметены саксонскими всадниками. Другие саксы строились в стену из щитов у брода, и я понял, что смотрел не в том направлении в ожидании Эдуарда.

Я считал, что он появится с юга, а вместо этого он отправился по римским дорогам из Тамворсига и пришел с востока. Рядом с развевающимся знаменем Уэссекса с драконом реял флаг Этельреда со вставшим на дыбы конем, и внезапно я громко рассмеялся, потому что над центром быстро разрастающейся стены из щитов вздымалось третье древко, но знамени на нем не было.

А вместо него оттуда на длинной веревке свисал скелет без черепа и одной руки. Святой Освальд прибыл, чтобы драться за этих людей, и его кости вознесли над армией западных саксов и мерсийцев. Стена из щитов увеличивалась, пока люди Стеапы сгоняли бегущих датчан, как волкодавы коз.

Но кто-то сдержал панику датчан. Их битва еще не была проиграна. Воины в задних рядах стены из щитов были сломлены и уничтожены мстительными всадниками Стеапы, но сотни других продвигались на восток через похожую на канаву реку, и какой-то человек ревел, чтобы они строились в стену из щитов.

И они встали в огромную стену, я помню, как подумал, какие же они великолепные воины. Их застали врасплох и вызвали в их рядах панику, но они были хорошо обучены, а потому развернулись и остановились. Отдающий приказы человек был верхом.

— Это Кнут, — сказал Финан.

— Я думал, ублюдок мертв.

Итак, мы больше не сражались. Датчане отхлынули от нас, и теперь мы стояли на вершине холма в окружении окровавленных тел, целой полосы тел, некоторые из которых были еще живы.

— Это Кнут, — повторил Финан.

Это был Кнут. Теперь я его разглядел, фигуру в белом среди серых кольчуг. Он нашел себе лошадь и восседал на ней под своим огромным знаменем, постоянно оглядываясь на западных саксов, переправляющихся через брод. Он явно намеревался спасти как можно больше своих воинов, и его единственной надеждой было уйти на север.

Силы Эдуарда и Этельреда заблокировали любой путь на юг. Люди Стеапы опустошали ряды врага на западе, но на севере еще оставались датчане, которые хотя и не сумели прорвать стену из щитов валлийцев, но сохранили порядок во время отступления с холма.

Теперь Кнут повел остатки своей армии в их сторону по полосе пастбища между рекой и грядой холмов. Он потерял почти всех лошадей и, наверное, четверть его армии тоже была мертва, ранена или бежала, но тем не менее он по-прежнему возглавлял внушительные силы и планировал отвести их на север, пока не найдет подходящее место, чтобы сделать остановку.

Воины Эдуарда всё ещё становились в стену из щитов, а люди Стеапы были беспомощны против стены из щитов Кнута. Всадники могут преследовать бегущих, но не напасть на стену из щитов, и это значило, что в тот момент Кнут находился в безопасности. Он был в безопасности и готовился сбежать, и я знал лишь один способ его остановить.

Я схватил лошадь Этельстана и стащил мальчишку из седла. Он завопил, протестуя, но я оттолкнул его, поставил ногу в стремя и вскочил в седло.

Я дернул за поводья, направив лошадь к реке. Валлийцы с восточной стороны холма разошлись в стороны, позволив мне проехать, и я пришпорил коня через клубы едкого дыма, поднимающиеся от угасающих пожарищ, на вершину холма, а потом галопом поскакал вниз, в сторону датчан.

— Бежишь, трус? — прорычал я Кнуту. — Не хватает духу драться, вонючий слизняк?

Он остановился и посмотрел на меня. Его люди тоже прекратили движение. Один из них бросил в мою сторону копье, но оно не долетело.

— Удираешь? — глумился я над ним. — Бросаешь своего сына? Я продам его в рабство, Кнут Говнюксон. Продам какому-нибудь жирному франку, которому нравятся маленькие мальчики. Такие хорошо платят за свежее мясцо.

И Кнут заглотил наживку. Он выехал из строя и пришпорил коня, направившись в мою сторону. Остановился шагах в двадцати, вытащил ноги из стремян и выскользнул из седла.

— Только ты и я, — сказал он, вытаскивая Ледяную Злобу. Щита у него не было. — Это судьба, Утред, — произнес он очень мягко, как будто мы обсуждали погоду. — Такова воля богов, только ты и я. Они хотят знать, кто из нас лучший.

— У тебя не очень много времени, — ответил я. Воины Эдуарда почти закончили строиться в стену из щитов, и я слышал, как их командиры кричат, чтобы удостовериться, что ряды сомкнуты.

— Мне не нужно много времени, чтобы покончить с твоей жалкой жизнью, — заявил Кнут. — А теперь слезай с лошади и дерись.

Я спешился. Помню, как меня удивило, что прямо на противоположном берегу реки две женщины собирали оставшиеся на поле колосья, склоняясь, чтобы подобрать драгоценное зерно, явно не интересуясь армиями по другую сторону канавы.

Щит был еще при мне, но плечо и рука болели, как будто огонь прошел по мышцам, и когда я попытался поднять щит, меня пронзила резкая боль, заставившая его опустить.

И Кнут набросился на меня. Он подбежал, держа Ледяную Злобу в правой руке, нацелившись на левую сторону моей головы, и я поднял щит, несмотря на боль, но каким-то образом, уж не знаю как, его меч оказался справа от меня, но теперь стремился попасть мне меж ребер, помню, как был ошеломлен скоростью и мастерством этого удара, но Вздох Змея отбил этот проворный клинок, я попытался поднять меч и нанести ответный удар, но Кнут уже устремил свой к моей шее, так что мне пришлось пригнуться.

Я услышал, как меч лязгнул, царапнув мой шлем, и с силой стукнул по нему щитом, попытавшись всем своим весом столкнуть Кнута, но он скользнул в сторону, опять устремился вперед, и Ледяная Злоба проткнула кольчугу, порезав мой живот.

Я быстро подался назад, так что этот выпад лишь задел меня, я ощутил, как теплая кровь потекла по коже, и тогда наконец-то смог нанести Вздохом Змея косой удар, нацеленный Кнуту в плечо, и он был вынужден увернуться, но как только клинок прошел мимо, снова бросился вперед, я принял Ледяную Злобу на нижнюю кромку щита и замахнулся Вздохом Змея в сторону шлема Кнута.

Клинок громко клацнул по шлему, но Кнут отодвинулся, а удар был не слишком силен. Но всё же он его немного оглушил, и я заметил, как Кнут стиснул зубы, но высвободил Ледяную Злобу из моего щита и воткнул ее в мою левую ногу, так что меня пронзила боль, но в тот же миг я двинул ему по лицу рукоятью Вздоха Змея, и он отскочил.

Он отступал, а я наседал, размахивая мечом, но моя раненая нога поскользнулась на коровьей лепешке, и я упал на правое колено, а Кнут с льющейся из носа кровью бросился на меня с мечом.

Он был проворен, быстр, как молния, и единственным способом замедлить его было держаться ближе, чтобы затруднить его движения, и я ринулся вперед, вставая с колен и отбив щитом меч, при этом пытаясь ударить его в лицо.

Я был выше и тяжелее и должен был использовать эти высоту и вес, чтобы побороть его, но он понимал, что я делаю. Он ухмыльнулся своим окровавленным ртом и хлестнул Ледяной Злобой по моему шлему, а потом отскочил назад, колеблясь. Но это промедление было лишь уловкой, потому что как только я сделал шаг в его сторону, бледный клинок метнулся к моему лицу, я отпрянул, а он снова хлопнул по моему шлему. И Кнут засмеялся.

— Ты недостаточно хорош, Утред.

Я помедлил, тяжело дыша и наблюдая за ним, но он знал, что с моей стороны это тоже уловка. Он лишь улыбнулся и опустил Ледяную Злобу, как будто приглашая меня нанести удар.

— Звучит странно, — произнес он, — но ты мне нравишься.

— И ты мне, — ответил я. — Я думал, что убил тебя на вершине холма.

Свободной рукой он прикоснулся к массивной пряжке на перевязи.

— Ты оставил на ней вмятину, — сказал он, — а у меня прямо дыхание спёрло. Это было больно, правда больно. Я и вздохнуть не мог, пока меня оттаскивали.

Я поднял Вздох Змея, и Ледяная Злоба метнулась вверх.

— В следующий раз он будет в твоей глотке, — заявил я.

— Ты быстрее многих, — ответил он, — но недостаточно быстр.

Его люди наблюдали за нами, стоя у подножия холма, а мои воины со своими валлийскими спасителями смотрели с его вершины.

Даже стена из щитов Эдуарда остановилась, чтобы посмотреть.

— Если они увидят твою смерть, — сказал Кнут, дернув руку с Ледяной Злобой в сторону мерсийской и западносаксонской армии, — то упадут духом.

Вот почему я должен тебя убить, но я сделаю это быстро, — он ухмыльнулся. Его светлые усы были в крови, и струйки стекали из сломанного носа. — Обещаю, больно не будет, так что держи меч крепко, друг мой, и встретимся в Вальхалле, — он подвинулся ко мне на полшага. — Готов?

Я взглянул направо, туда, где люди Эдуарда пересекли брод.

— Они снова пошли, — сказал я.

Он оглянулся на юг, и я ринулся вперед. Я прыгнул на него, а он какое-то мгновение рассматривал двинувшихся вперед западных саксов, но быстро очнулся, и Ледяная Злоба метнулась к моему лицу, а я ощутил, как она царапнула мою скулу, попав чуть ниже кромки шлема, и сам того не сознавая, заорал боевой клич и двинул на него щит, прижимая его, пытаясь сбить с ног, а он извернулся как угорь, отдернул руку с мечом, его клинок царапнул щеку, а мой щит упал на его правую руку, и в этот удар я вложил всю свою силу и вес, но все же Кнут смог отклониться.

Я нанес ему косой удар Вздохом Змея, и он снова увернулся, а я широко замахнулся, расставив руки, со щитом у левого бока после того сокрушительного удара и Вздохом Змея в правой руке, и я заметил, как Кнут сменил руки, теперь Ледяная Злоба была у него в левой и надвигалась на меня, как молния, она вонзилась, проткнув кольчугу и кожаную подкладку, раздробив ребро и впиваясь в мое тело, а Кнут издал победный вопль. Я отвел Вздох Змея назад и замахнулся последний раз в отчаянии, обрушив его на шлем Кнута, оглушив его, и датчанин отпрянул, падая, а я навалился на него с горящей от боли грудью и с Ледяной Злобой внутри, но Вздох Змея был уже у шеи Кнута, и я помню, как резал ее и кровь хлынула мне в лицо, как мой боевой клич превратился в вопль боли и мы оба рухнули на луг.

И больше я ничего не помню.

— Тише, — произнес чей-то голос, потом еще раз, громче, — тише!

Потрескивал огонь. Я чувствовал, что в тесной комнатке собралось много народа. Воняло кровью, горелой плотью, дымом и гнилым тростником, покрывавшим пол.

— Он не умрет, — произнес другой голос поодаль.

— Копьё пробило череп?

— Я вернул на место вдавленную кость, теперь нам остается только молиться.

— Но мой череп не задет, — сказал я, — все дело в груди. Его меч вонзился мне в грудь. Внизу, с левой стороны.

Они не обратили внимания на мои слова. Я удивился, почему ничего не вижу, повернул голову, и в темноте проявился отсвет.

— Лорд Утред пошевелился, — это был голос Этельфлед, и я понял, что ее маленькая ручка держала мою левую руку.

— В грудь, скажи им, меня ранили в грудь, не в голову.

— Голова заживет, — произнес кто-то, тот же самый голос, что говорил о вдавленной кости.

— Это грудь, ты, придурок, — настаивал я.

— Думаю, он пытается что-то сказать, — сообщила Этельфлед.

Я держал что-то в правой руке. Я сжал пальцы и ощутил знакомую шероховатость кожаного плетения. Вздох Змея. Я почувствовал, как по мне прокатилась волна облегчения, потому что, что бы ни случилось, я держал меч в руке, и это перенесет меня в Вальхаллу.

— Вальхалла, — сказал я.

— Полагаю, он просто стонет, — заявил кто-то рядом.

— Он так никогда и не узнает, что убил Кнута, — произнес другой голос.

— Он узнает! — яростно запротестовала Этельфлед.

— Моя госпожа…

— Он узнает, — настаивала она, и ее пальцы крепче стиснули мои.

— Я знаю, — произнес я, — я перерезал ему глотку, конечно, я знаю.

— Просто стонет, — раздался мужской голос поблизости. Грубая ткань обтерла мои губы, затем пронесся порыв холодного воздуха, и я услышал, как в комнату вошли люди. С полдюжины сразу заговорило, кто-то подошел ко мне и погладил мой лоб рукой.

— Он не умер, Финан, — тихо сказала Этельфлед.

А Финан ничего не ответил.

— Я убил его, — похвастался я Финану, — но он был быстр, даже быстрее тебя.

— Боже правый, — сказал Финан, — я и не представляю себе жизнь без него.

Его голос звучал подавленно.

— Я не умер, ты, ирландский ублюдок, у нас впереди еще будут битвы. У тебя и у меня.

— Он говорит? — спросил Финан.

— Только стонет, — ответил мужской голос, и я ощутил, что в комнату вошли еще люди. Рука Финана исчезла и её место заняла другая.

— Отец? — позвал Утред.

— Прости, если был слишком жесток с тобой, но ты молодец. Завалил Сигурда. Теперь люди о тебе узнают.

— О Боже, — произнес Утред, затем его рука исчезла, — господин?

— Как он? — то был голос короля Эдуарда Уэссекского. Послышался шорох, люди опускались на колени.

— Он долго не протянет.

— А лорд Этельред?

— У него тяжкая рана, господин, но думаю, он выживет.

— Хвала Господу. Что произошло?

Последовала пауза, как будто никто не желал отвечать.

— Я не умираю, — заявил я, но никто не обратил ни малейшего внимания.

— Лорд Этельред атаковал группу датчан, господин, — сообщил какой-то человек, — в самом конце битвы. Большинство сдались. А эти попытались убить лорда Этельреда.

— Я не вижу раны, — сообщил король.

— На затылке, господин. Основной удар принял на себя шлем, но острие копья прошло через него.

На затылке, подумал я, она должна быть на затылке. Я засмеялся. Это причинило боль. И я прекратил смеяться.

— Он умирает? — спросил чей-то голос рядом со мной.

Пальцы Этельфлед крепко сжали мои.

— Ему просто трудно дышать, — ответила она.

— Сестра, — обратился к ней король.

— Тише, Эдуард! — яростно набросилась на него она.

— Ты должна быть рядом с мужем, — строго заявил король.

— Ах ты мелкий надоедливый выпердыш, — обозвал я его.

— Я там, где хочу находиться, — отозвалась Этельфлед тем тоном, который был хорошо мне знаком.

— Они просто вонючие ублюдки с дерьмом в голове, — сказал я ей и ощутил ее руку на своем лбу.

Настала тишина, которую нарушало лишь потрескивание поленьев в очаге.

— Над ним свершили все обряды? — спросил через некоторое время король.

— Он их не хочет, — ответил Финан.

— Но их нужно отслужить, — настаивал Эдуард. — Отец Утред?

— Его зовут не Утред, — рявкнул я, — а отец Иуда. Этот ублюдок должен был стать воином!

Но к моему удивлению отец Иуда рыдал. Его руки тряслись, когда он прикоснулся ко мне и молился надо мной, отправляя эти предсмертные обряды. Когда он закончил, его пальцы остались лежать на моих губах.

— Он был любящим отцом, — сообщил он.

— Конечно же нет, — возразил я.

— С ним было сложно, — произнес Эдуард, хотя его голос звучат дружелюбно.

— С ним не было сложно, — яростно заявила Этельфлед, — просто он был счастлив, лишь когда сражался. Вы все его боялись, но на самом деле он был щедрым, добрым и упрямым, — теперь она плакала.

— Ой, да прекрати же это, женщина, — фыркнул я, — ты прекрасно знаешь, что я не выношу плачущих девиц.

— Завтра мы отправимся на юг, — провозгласил король, — и должны вознести благодарности за великую победу.

— За победу, которую даровал тебе лорд Утред, — заявила Этельфлед.

— Которую он даровал нам, — согласился король, — и которую Господь позволил ему нам дать. И мы построим в Мерсии бурги. Это дело угодно Господу.

— Отец хотел бы быть похороненным в Беббанбурге, — сказал отец Иуда.

— Я хочу быть похороненным вместе с Гизелой! — заявил я. — Но я не умираю!

Я ничего не видел, даже проблеска пламени. Вернее, я видел огромный свод, что был одновременно и темным, и светлым, пещеру, озаренную странными огнями, и где-то в дальних уголках этой темноты стояли фигуры, и я решил, что одной из них была Гизела. Я схватил Вздох Змея, и меня снова пронзила боль, так что я выгнул спину, сделав боль еще сильнее.

Этельфлед вздохнула и приникла к моей руке, а еще чья-то рука обхватила ту, в которой я держал Вздох Змея, и крепко ее сжала.

— Он умирает, — сказала Этельфлед.

— Да примет Господь его душу, — это Финан сжимал мою руку со Вздохом Змея.

— Я не умираю! — повторил я. — Не умираю!

Теперь женщина в пещере осталась одна, это и правда была Гизела, моя любимая Гизела, она улыбалась мне, протягивала ко мне руки и что-то говорила, хотя я и не слышал ее голоса.

— Да заткнитесь вы все, — сказал я, — я хочу слышать Гизелу.

— В любой момент, — произнес кто-то очень тихо.

Последовала долгая пауза. Чья-то рука прикоснулась к моему лицу.

— Он все еще жив, хвала Господу, — неуверенно пробормотал отец Иуда.

А потом опять настала тишина. Долгая тишина. Гизела растворилась в темноте, и мои глаза уставились в туманную пустоту. Я чувствовал, что у постели собралось много людей. Заржала лошадь и где-то в темноте заухала сова.

— Wyrd bið ful āræd, — сказал я, но никто не отозвался, и я повторил это снова.

— Wyrd bið ful āræd. Судьба неумолима.




Историческая справка







«910 год от Рождества Христова. В этот год Фритестан стал епископом Винтакестера, и в этот же год король Эдуард послал армию из Уэссекса и Мерсии, которая сильно докучала армии северян своими атакам на людей и всякого рода имущество.

Они убили множество датчан и оставались в стране пять недель. В этом году англы и датчане сражались при Теотанхиле, и англы одержали победу».





Это выдержка из «Англо-саксонских хроник» за 910 год. В них отмечается также безвременная смерть Этельреда, хотя некоторые историки полагают, что Этельред был так серьезно ранен при Теотанхиле, что это ранение привело к его смерти в 911 году.

Теотанхил теперь называется Теттенхолл, это милый пригород Уолверхэмптона в Уэст-Мидленде. Читатели, знакомые с этим регионом, могут выразить протест, заявив, что Темза не протекает рядом с Теттенхоллом, но есть свидетельства, что в десятом веке протекала, задолго до того, как была перегорожена дамбами, отведена в каналы и переместилась к своему теперешнему руслу.

Мы знаем, что при Теттенхолле в 910 году состоялась битва, и знаем, что в ней сражались объединенные армии Уэссекса и Мерсии, которые нанесли решающее поражение мародерствующим датчанам.

Два предводителя датчан были убиты. Их звали Эовилс и Хелфдан, но вместо того, чтобы вводить в свой рассказ этих новых людей, а потом быстро их убить, я решил использовать Кнута и Сигурда, которые описывались в предыдущих романах о приключениях Утреда.

О том, что произошло при Таттенхолле, нам известно очень немногое, почти ничего. Там состоялась битва, и датчане проиграли, но почему и как — загадка.

Итак, эта битва произошла в действительности, хотя моя версия полностью вымышленная. Сомневаюсь, что датчане бросились на поиски костей святого Освальда, хотя это событие тоже имело место в действительности, когда Этельред Мерсийский послал экспедицию на юг Нортумбрии, чтобы заполучить эти кости.

Освальд был святым из Нортумбрии, и считается, что Этельред пытался испросить поддержку тех саксов, что жили под правлением датчан в Нортумбрии.

Кости были найдены, отправлены обратно в Мерсию и погребены в Глочестере, все, кроме черепа, который остался в Дареме (на обладание черепом претендуют еще четыре европейские церкви, но Дарем кажется наоболее вероятным кандидатом), и одной руки, попавшей в Бамбург (Беббанбург), хотя много веков спустя она была оттуда украдена монахами из Питерборо.

Первая латинская цитата в одиннадцатой главе, moribus et forma conciliandus amor, выгравированная на римском кубке, который разбил Утред, — из Овидия и означает «приятная внешность и хорошие манеры помогают любви», что, вероятно, правда, но, несомненно, было довольно редким явлением в Саксонской Британии.

Вторая цитата на мосту у Тамворсига — это надпись на великолепном римском мосту в испанской Алькантаре: pontem perpetui mansurum in saecula, что означает «Я построил мост, что будет стоять вечно».

Саксы жили под тенью римской Британии, в окружении руин величественных построек, используя римские дороги и несомненно пытаясь понять, как такое великолепие могло разрушиться и кануть в забвение.

Битва при Таттенхолле давным давно забыта, хотя она была важным событием в медленном процессе становления Англии. В девятом веке казалось, что культура саксов обречена на гибель, а весь юг Британии захватят датчане. Возможно, что не возникло бы никакой Англии, а вместо нее появилась бы страна под названием Данландия.

Но Альфред Уэссекский затормозил продвижение датчан и сам нападал на них, чтобы обеспечить безопасность своей страны. Его важным оружием были бурги — укрепленные города, которые давали защиту населению и срывали планы датчан, не приспособленных вести осаду. Уэссекс стал трамплином для кампаний, в которых будет отвоеван север, и для создания государства англоговорящих народов, Англии.

Ко времени смерти Альфреда в 899 году весь север кроме неприступного Беббанбурга находился под правлением датчан, а центр страны был разделен между датчанами и саксами.

Но медленно и непреклонно армии западных саксов продвигались на север. В 910 году было еще далеко до этого процесса, но выиграв решающее сражение при Теттенхолле, западные саксы отбросили датчан из Мидленда. Новые бурги на покоренной территории закрепили победу. Но до разгрома датчан было еще далеко.

Они вторгнутся снова, и их лорды на севере по-прежнему могущественны, но с этого момента они, главным образом, перешли к обороне. Эдуард, сын Альфреда, и Этельфлед, дочь Альфреда, были движущими силами этого процесса, но ни один не дожил до окончательной победы, которая в конце концов привела к созданию страны под названием Англия. Эту победу завоюет Этельстан, сын Эдуарда, и Утред будет тому свидетелем.

Но это уже другая история.






    

Над переводом работали: gojungle, Oigene, Elena_Panteleeva, Sam1980(Schneider), Blangr и sagedy.



    

Редакция: Sam1980(Schneider), gojungle, Oigene и Elena_Panteleeva.