Благословение
Белва Плейн


В центре романа «Благословение» американской писательницы Белвы Плейн – драматическая судьба адвоката, внешне преуспевающей Дженни Раковски, чьи родители – евреи – чудом выжили в фашистском лагере смерти.


Белва Плейн

Благословение


Человеческое сердце обладает скрытыми сокровищами, которые хранит в секрете, за семью печатями.

    
Ш. Бронте


BELVA PLAIN

BLESSINGS

WILLIAM BLOOM

A CANTERBURY TALE

БЕЛВА ПЛЕЙН

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

УИЛЬЯМ БЛУМ

КЕНТЕРБЕРИЙСКАЯ СКАЗОЧКА

Москва «ОЛМА-ПРЕСС» 1994

ББК 84.7 США П 38

Художники В. Сафронов и Е. Никитин

Исключительное право публикации книги Белвы Плейн «Благословение» на русском языке принадлежит издательству «ОЛМА-ПРЕСС».

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

Плейн Б.

П 38 Благословение. Блум У. Кентерберийская сказочка: Романы/Пер. с англ. А. Хамидулиной, М. Загота. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1994.– 480 с. (Купидон)

В центре романа «Благословение» американской писательницы Белвы Плейн – драматическая судьба адвоката, внешне преуспевающей Дженни Раковски, чьи родители – евреи – чудом выжили в фашистском лагере смерти.

«Кентерберийская сказочка» английского писателя Уильяма Блума – это современный вариант «печальной повести» о Ромео и Джульетте. Юная любовь не выживает в обывательском окружении.

ISBN 5—87322—151—0

ББК 84.7 США

© Издательство «ОЛМА-ПРЕСС».

Издание на русском языке, 1994 г. © Сафронов В., Никитин Е., 1994 г.,

оформление.

ISBN 5—87322—151—0

БЕЛВА ПЛЕЙН

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Belva Plain

BLESSINGS

© 1989 by Bar-Nan Creations, Inc.

© Хамидулина А., перевод с англ. яз., 1994


Плейн Б. Благословение. Блум У. Кентерберийская сказочка: Романы/Пер. с англ. А. Хамидулиной, М. Загота. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1994.– 480 с. (Купидон) ISBN 5-87322-151-0


Аннотация


ГЛАВА 1


День, когда небеса разверзлись над головой Дженни, начался так же хорошо, как и остальные дни в тот чудесный год. Это был самый лучший год ее жизни.

В полдень они с Джеем стояли на вершине холма, который возвышался над долиной, называвшейся Грин-Марч, так же, как и город, расположенный рядом. Это был один из тех редких осенних дней, когда после двух недель дождя и ранних заморозков все вдруг оживает снова; воздух был прозрачно-голубым, стоявшие рядом дубы пламенели красной листвой; на болоте темные кусты можжевельника блестели после ночного дождя. Канадские казарки с криком собирались в стаи, готовясь в долгий путь на юг; утки шумно плескались в водоеме.

– Видишь, здесь не везде болото, – объяснял Джей. – На другом конце расположены луг и лес. На тысячи акров вокруг первозданная дикая природа. Одному только Творцу известно, сколько тысячелетий она существует в том виде, как ты ее видишь сейчас. Мы пытаемся сделать эту местность заповедником. Только таким путем ее и можно будет спасти. Но нужно торопиться, пока нью-йоркские строители не принялись ее осваивать.

– Ты полагаешь, они способны на это?

– Господи, надеюсь, что нет. Ты только представь, что все это будет уничтожено!

Они стояли, прислушиваясь к тишине. Молчание не тяготило их, за все время, проведенное вместе, они привыкли понимать друг друга без слов.

Внезапно легкий порыв ветра сдул сухие листья с деревьев, и они смогли увидеть детей Джея, бегавших наперегонки с ветром у подножия холма. Обе девочки вместе со своим младшим братом падали нарочно, кувыркаясь в листьях. Они визжали, собака лаяла, и ветер, доносивший их громкие крики до вершины холма, нарушал тишину воскресного утра.

– Дорогая, – тихо произнес Джей. Поворачиваясь к нему, Дженни знала, что он смотрел на нее, пока она наблюдала за его детьми.

– Я так счастлива, – прошептала она.

Он всматривался в ее лицо с таким напряжением, такой любовью, что у нее перехватило дыхание.

– О, Дженни, я не могу выразить тебе… Ты даешь мне… – Он взмахнул руками, чтобы жестом передать охватившие его чувства. – Я никогда не думал… – Не закончив, он обнял ее за плечи и прижал к себе.

Она чувствовала себя совершенно счастливой в его объятиях. Память вернула ее к началу их знакомства. Полтора года назад, когда они впервые встретились, Джей уже два года был вдовцом, его молодая жена умерла от рака. Он остался с двумя маленькими девочками и крошечным сыном, ему принадлежала огромная квартира на Аппер Ист-Сайд, он был также совладельцем одной из наиболее престижных нью-йоркских юридических фирм. Все это ему досталось не по наследству, как иногда случается, а благодаря его репутации и упорному труду. Первое, что бросилось в глаза Дженни при знакомстве с Джеем, было напряженное выражение его лица, что могло означать как беспокойство, переутомление, одиночество, так и все это вместе. Конечно, если бы речь шла только об одиночестве, то в городе нашлось бы немало молодых привлекательных женщин, которые были бы рады провести время с таким мужчиной, особенно если это высокий молодой человек с живыми глазами и ямочкой на подбородке. Когда она узнала его получше, то поняла, что он был крайне осмотрительным в своих отношениях с женщинами из-за детей. Некоторые из его друзей спрашивали у нее, не считает ли она его преданность детям чрезмерной и утомительной. Напротив, ей это нравилось и даже вызывало у нее восхищение, и, вероятно, она бы меньше любила его, если бы он не был так привязан к ним.

Она подняла лицо, чтобы взглянуть на него. Да, напряженное выражение исчезло совершенно, вместе с привычкой нервно подергивать волосы на висках, много курить и мало спать. А в этом месяце он вообще бросил курить. Улыбка теперь часто появлялась на его лице, и он казался намного моложе своих тридцати восьми лет.

– Что ты увидела, женщина?

– Ты мне нравишься в клетчатой рубашке и джинсах.

– Больше, чем в костюме от Бруно Бразерз?

– Ну, если тебе так интересно, то больше всего ты мне нравишься совсем без ничего.

– И ты мне. Послушай, мне только что пришла в голову мысль, а тебе не хотелось бы устроиться здесь для летнего отдыха? Мы могли бы что-нибудь построить в дальнем конце владений родителей или где-нибудь еще, или совсем ничего не делать. Тебе выбирать.

– Я даже не знаю. У меня в жизни не было такого большого выбора!

– Ну, теперь-то он у тебя есть.

Она была не из тех, кто стремился иметь большой выбор. Она любила добираться до сути вещей, а сейчас единственным смыслом жизни для нее было всегда быть с Джеем; дома, планы, вещи – все это казалось несущественным перед этой главной целью.

– Ты уже решила, где состоится наша свадьба? Мама и отец будут рады, если мы все устроим у них. Мама сказала, что уже говорила тебе об этом.

Обычно считается, что невеста уходит из своего дома. Но когда дом состоит из двух комнатушек в многоэтажке без лифта, то даже простейшая церемония вряд ли осуществима. Очевидно, мать Джея все это понимала, хотя с удивительной тактичностью не говорила об этом прямо.

– Да. Замечательная идея. – Но в квартире Джея, подумала Дженни, все было бы больше похоже на ее собственный дом. – Мне бы хотелось все устроить у тебя. Возможно ли это? Ведь именно там я и буду жить, не так ли?

– Вот и хорошо, дорогая. Я надеялся, что ты так и захочешь. Итак, решено. Еще один вопрос, и с этим покончено. Ты хочешь остаться на своем месте или переберешься в здание моей фирмы? Можно будет найти подходящее помещение на пятнадцатом этаже.

– Я останусь на своем месте, Джей. Мои клиенты будут чувствовать себя слишком стесненно, еще перепугаются до смерти на Мэдисон-Авеню. Все эти несчастные женщины, со сломанной судьбой, в ношеной-переношеной одежде… Это было бы жестоко с моей стороны. Кроме всего прочего, я в любом случае не потянула бы такой переезд.

Джей улыбнулся и потрепал ее волосы.

– Упрямица хочет быть независимой?

– Когда это касается моей юридической практики – да, – серьезно ответила она.

Она полагала, что его практика так же важна для него, как и ее для нее самой. Иначе почему бы он выбрал эту стезю? Но она не могла себе представить, что кто-то еще, кроме нее, будет так подробно вникать в завещания, договорные обязательства, тяжбы по денежным вопросам и так близко принимать к сердцу дела всех этих людей – униженных жен, обездоленных детей, разоренных семейств и многих других, всех тех, кто приходит к ней за помощью. Конечно, Джей – сама доброта и забота. И деньги правят миром, разве это не так? Тогда очевидно, что кто-то должен позаботиться и об этом.

У подножия холма из-за кучи сухих листьев виднелся виляющий хвост сеттера. Дети наклонились и, казалось, что-то искали.

– Что они там делают? – спросил Джей.

– Собирают листья. Я купила альбомы для Сью и Эмили, чтобы они собрали гербарий для занятий.

– Ты успеваешь подумать обо всем! Они полюбят тебя, Дженни. Они уже любят тебя. – Он посмотрел на часы. – Ого, лучше-ка позовем их. У мамы обычно рано обедают, и мы успеем вернуться в город, чтобы вовремя уложить их спать.

Неширокая асфальтовая дорога проходила вдоль молочных ферм и яблоневых садов: небольшие старые домики с верандами тесно прижимались к большим красным конюшням; лошади в потертых зимних попонах высовывали свои морды над проволочными ограждениями; то там, то здесь попадались аккуратные белые домики, к которым вели песчаные дорожки, обсаженные по краям рододендронами и азалиями. Их владельцами могли быть какие-нибудь местные банкиры или, что наиболее вероятно, городские жители, которые обычно проводили здесь два-три летних месяца, наслаждаясь сельской тишиной и покоем.

– Просто не могу поверить, что до моих крохотных комнатушек в Нью-Йорке всего несколько часов езды отсюда, – сказала Дженни.

Вскоре опустевшие осенние поля уступили место городу, и они выехали на главную улицу. Здесь ряды магазинов, заправочные станции, площадка для игры в шары, пиццерия, красное кирпичное здание гимназии, оптовый магазин Форда, кинотеатр с выцветшей вывеской и три-четыре новых невысоких здания офисов говорили о настоящем, в то время как игорная мастерская, добровольческое пожарное депо и лабаз с надписью на фронтоне – основан в 1868 – свидетельствовали о жизни, существовавшей раньше и которая сейчас совершенно изменилась.

– Насколько я помню, городок был наполовину меньше, когда отец купил наше поместье, – уточнил Джей.

– Ты считаешь его своим родным домом?

– Не совсем. Может, когда-нибудь, когда мне будет столько же, сколько и моим родителям, я и буду так считать. Ты знаешь, я не удивлюсь, если они покинут свои апартаменты в Нью-Йорке и останутся здесь на весь год, особенно теперь, когда отец продает фабрику и удаляется от дел.

Когда они подъехали, миссис Вулф укладывала компост под кусты роз возле дома. Она выпрямилась, сняла садовые перчатки и протянула руки навстречу бежавшему к ней мальчику.

– Ты покатался верхом, Донни? Ты видел лошадей? Тут вмешались девочки.

– Мы ездили в школу верховой езды, но Донни не захотел сесть на пони. Папа обещал нам купить шоколадку, но все магазины по пути были закрыты.

– Очень хорошо, а то вы ничего не стали бы есть за столом. А на десерт у нас чудесный шоколадный торт. – Бабушка улыбнулась Дженни. – Я надеюсь, мы не утомили тебя за эти выходные.

– Нисколько, миссис Вулф, я могла бы идти и идти по этим холмам по десять миль в день.

– Я уверена, Джей когда-нибудь выберет время, чтобы отправиться с тобой на такую прогулку. А не пройти ли нам в дом?

Дженни отступила в сторону, чтобы пропустить другую женщину вперед. Ей нужно быть предупредительной, ничего не упускать из виду…

Вполне естественно, она чувствовала смущение в присутствии одного из родителей ее будущего мужа. Ведь это был ее первый визит к ним; до этого они лишь дважды мельком встречались в безликой обстановке ресторана. Инид Вулф, при всех ее радушных манерах, обладала той элегантностью, которая сразу же бросалась в глаза. Даже ее клетчатая юбка и ситцевая рубашка не могли скрыть этого.

Весь дом отличала элегантность такого рода. Его простота свидетельствовала о том, что в нем жили люди, которые не стремились произвести впечатление. Белая панельная дверь вела в низкий холл; люди были меньше ростом лет двести назад, когда строился этот дом, так объяснил Джей. Теперь потертые старые восточные ковры лежали на деревянном полу. Смешанный аромат сосновых бревен, мебельного воска и цветов витал в воздухе. На кофейном столике в столовой лежала охапка чудесных кроваво-красных роз, последних в этом году, как сказал кто-то. Две обитых гобеленом софы стояли друг напротив друга возле камина. Застекленные резные шкафы казались антикварными, а в дальнем углу длинной комнаты находилось красивое детское пианино. На деревянной каминной полочке стояли две небольшие картины, где были изображены темные облака над рекой. Они напоминали работы Тернера, которые Дженни видела в музее, но она слишком мало знала о живописи, и, боясь сказать глупость, воздерживалась от комментариев. Действительно, ей нужно будет побольше узнать о таких вещах, ведь Джей интересуется искусством и хорошо разбирается в нем.

Она лишь подозревала, что все здесь было сделано с безупречным вкусом, и все, без сомнения, стоило немало. Казалось, комната, да и весь дом, свидетельствовали: «Я ни на что не претендую, я лишь то, что я есть». Толстые вышитые подушки домашней работы лежали везде. Кипы книг громоздились на столах, на полу. На большом круглом столе было множество фотографий: невесты 1920-х годов в коротком платье и длинной фате, были и фотографии выпускников школы и даже какого-то мопса. В углу к стене были прикреплены теннисные ракетки. Толстый кот лежал, свернувшись калачиком, на вязаном платке в одном из кресел, теперь еще и сеттер начал прыгать возле камина.

Отец Джея поднялся с кресла, в котором он сидел до их приезда, удобно устроившись с бокалом крепкого напитка в руке. Он был сухощавым, с крючковатым аристократическим носом и выше своей тоже высокой жены. Джей когда-нибудь будет очень походить на него.

– Проходите. Дейзи сейчас будет накрывать на стол. Где же вы были все это время? – поинтересовался он, когда они вошли в столовую.

– О, везде, – ответил Джей. – Я хотел показать Дженни окрестности. Мы добрались до Грин-Марч. Что-нибудь изменилось после нашего последнего разговора?

Артур Вулф сильно ударил кулаком по столу.

– Они прибыли из Нью-Йорка и, как воры, шныряли по всему городу несколько недель. Предложили четыре с половиной миллиона. – Он скривил рот. – Город будет разодран на куски, помяни мое слово, прежде чем мы чего-нибудь добьемся.

– А что происходит в штате? Переговоры о парке?

– Ох, эти политики! Сплошь одни бюрократы! Кто знает, когда они наконец доберутся до этого в законодательном совете. А в это время застройщики уже действуют, и, надо сказать, довольно-таки быстро. Все это вызывает у меня лишь отвращение.

Джей нахмурил брови.

– Так чем ты занят сейчас?

– Ну, мы организовали комитет вместе с Хорасом Фергюссоном. Он выполняет большую часть работы. Я слишком стар, чтобы сделать много.

– Артур Вулф, ты не стар! – тут же возмутилась его жена.

– Ну, хорошо, давай скажем, что я делаю достаточно. Я говорил с людьми, которые верно оценивают все происходящее, особенно с теми, кто работает в Департаменте планирования. – Старик отхлебнул ложку супа, затем опустил ложку в тарелку и снова взорвался. – Господи, целая нация будет заасфальтирована прежде, чем поймут, что произошло, и не останется ничего живого и зеленого вокруг!

– Хм, – отозвался Джей. – Это болото является водоносным слоем. Они нарушат водный баланс, если начнут осушать его. Это затронет каждый город в округе и все фермы. Неужели они не понимают этого?

– А кто должен это понимать? Застройщики? Что их беспокоит? Они приезжают из города, загрязняют и уродуют местность, а потом уезжают.

– Артур, ешь, – мягко сказала его жена. – Суп остывает. Мы все довольно-таки консервативны, – объяснила она, повернувшись к Дженни. – Вы, наверное, уже успели заметить это.

– Я согласна с вами, – ответила Дженни. – Уже давно пришло время, когда мы должны заняться очищением воды, воздуха, земли, всего. Иначе ничего не останется детям: Эмили, Сью и Донни.

– Дженни любит природу, – заметил Джей. – Прошлым летом в Мэне мы совершили тридцатимильное путешествие на байдарках, значительную часть пути их пришлось тащить волоком, и она держалась молодцом, наравне со мной, нет, еще лучше.

Старик заинтересовался:

– Где ты выросла, Дженни? Ты никогда об этом не говорила.

– Не там, где вы могли бы подумать. В городе, в центре Балтимора. Полагаю, может, я была дочерью фермера в какой-нибудь другой жизни.

Но обед продолжался, и разговор волей-неволей перешел на другие темы. Нужно было порезать мясо для Донни. Сью жаловалась на своего учителя музыки. Эмили пролила молоко на юбку, и пришлось все вытирать. Инид Вулф поинтересовалась насчет билетов на новую пьесу. Все были заняты десертом, когда Артур снова вернулся к разговору о Грин-Марч, вдаваясь в некоторые подробности специально для Дженни.

– Это почти пятьсот шестьдесят гектаров, включая озеро. Все принадлежит городу, наверное, уже около восьмидесяти лет. Дайте-ка посчитать, мы стали проводить здесь лето после рождения нашего первенца Филиппа, а ему уже под пятьдесят. Сначала мы арендовали участок, а затем, когда я получил в наследство немного денег от моей бабушки, я купил это место за бесценок. Итак, город имеет землю, и понятно, что ее надо сохранить. Это уголок дикой природы, вы понимаете, бобры там, лисы. И, конечно, это птичий заповедник. Некоторым дубам более двух тысяч лет. Местные ребятишки плавают в озере. И потом, здесь рыбалка, неизведанные тропы и многое другое. Ведь это богатство, общее богатство каждого, и мы не можем позволить его разрушить. И не собираемся позволять. – Он скомкал салфетку и отбросил ее. – Наша группа – я полагаю, мы можем назвать себя заинтересованными гражданами, – вкладывает деньги в фонд для создания совета и ведения тяжелой, изнурительной борьбы.

– Ты действительно считаешь, что борьба будет тяжелой? – спросил Джей.

Я же сказал тебе об этом. Ненавижу быть циником, либералу не пристало быть циником, но деньги могут заставить замолчать многих и многих людей здесь. Их уже не будет беспокоить ни природная красота, ни водный баланс, глупцы. Будут обещания работы, быстро растущего бизнеса, весь обычный набор аргументов. Поэтому нам следует лучше подготовиться.

– Вот оно как. – Джей задумался на мгновение. – Создание совета, ты говоришь. Из кого-нибудь, кто живет в городе?

– Нет. Юристы здесь не на нашей стороне. Все они надеются поправить свои дела с помощью застройщиков.

– У тебя есть кто-то на примете? – спросил Джей.

– Ну, у твоей фирмы довольно широкий профиль, не так ли? Может быть, кто-нибудь и возьмется за это дело? Конечно, гонорары будут не слишком высокие. Все будет зависеть от того, сколько Хорас, я да еще горстка людей смогут собрать.

Так как Джей колебался, то острые глаза старика сверкнули.

– О'кей, я знаю твои гонорары. Я только шучу.

– Дело совсем не в этом! Ты же знаешь, я сделаю это и без вознаграждения, если ты попросишь меня. Просто я думал о Дженни.

– Обо мне! – воскликнула она удивленно.

– Почему и нет? Ты прекрасно справишься с этим. – Я никогда не говорил вам раньше, что, когда мы встретились в первый раз, Дженни только что выиграла дело о загрязнении окружающей среды. Мне довелось в то утро прочитать об этом заметку в «Таймс», и, когда на вечере кто-то указал на нее, я попросил познакомить нас.

– Как получилось, что ты занялась этим, Дженни? – Артур Вулф хотел все узнать. – Ведь это не входит в круг твоих интересов, не так ли?

– О, нет, я почти всегда рассматриваю дела, касающиеся женщин, в общем – семейные проблемы. Получилось так, что я защищала интересы женщины с четырьмя детьми на руках против землевладельца, который хотел выселить их. В итоге она была очень благодарна и позже попросила меня помочь ее родственникам из Лонг-Айленда, у которых возникли трудности с использованием земли. Я никогда ничем подобным не занималась раньше, но, справедливости ради, решила взяться за это дело. – Она замолчала. – Ну, вот и все. Я бы не хотела утомлять вас подробностями.

– Ты нисколько не утомляешь нас. Мне бы хотелось знать все подробности этого дела.

– Итак… – Вдруг осознав, что она слишком часто использует это слово, она остановилась и начала снова. – Это был рабочий район Синие воротнички, без денег и связей. В конце улицы возле пересечения дорог находилось свободное пространство, которое приобрели несколько человек, собиравшихся построить там небольшое химическое предприятие. Оно могло загрязнить воздух вредными химическими отходами и, вероятно, канцерогенными выбросами. Его соседство принесло бы вред здоровью жителей окружающих районов. Нам пришлось выдержать трудную борьбу, потому что противник имел обширные политические связи, обычное дело.

– Но ты победила, – с гордостью произнес Джей. – И ты не упомянула, что это было первое дело, за которым последовали другие.

Его отец изучающе смотрел на Дженни.

– Ты думаешь, тебе будет интересен наш случай?

– Мне нужно получить побольше информации об этом. Что они, например, собираются делать с землей?

– Они хотят построить то, что они называют восстановительным комплексом. Дома отдыха. Ведомственные пансионаты. Это будут кооперативные владения, строение на строении. А новое шоссе сделает все это легкодоступным, лыжная база будет всего в получасе езды отсюда; после того же, как они осушат озеро, они расширят площади застройки, и… – Он замолчал.

– А если летом будет много дождей, – вмешалась Инид, – то поля к югу от города будут затоплены. О, я просто не могу подумать об этом. Это один из красивейших уголков в штате, на всем восточном побережье. Я вижу в этом своего рода символ. Если человеческая жадность возьмет верх, тогда все в этом мире возможно. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Дженни?

– О, да, жадность, – отозвалась Дженни. – Я сталкиваюсь с ней каждый день. В ней основное зло, идет ли речь о кишащих крысами многоэтажных домах, загрязненных океанах или вырубленных джунглях. – Она снова остановилась, чувствуя все еще легкое смущение от всеобщего внимания, ощущая, как дрожит от волнения ее голос и трясутся руки, которые она тщетно пыталась удержать на коленях. – Жадность. Думаю, она уничтожит и всех нас в конце концов, – закончила она уже более спокойно.

Джей улыбался. Он одобрял ее энтузиазм.

– Нет, этого не случится, пока есть такие люди, как ты, готовые вести борьбу с ней.

– Так что, будем считать, что ты согласна? – сказал Артур Вулф.

Она подумала, ну вот, я буду защищать право на существование какого-то кусочка земли. Любопытный случай для городского жителя, у которого никогда не было и пяди земли. Но все же еще ребенком, когда ее брали на воскресные прогулки за город, она ощущала своего рода тягу к земле, ей казалось, будто деревья разговаривали с ней. Позже книги Рейчел Карсон, записи о Римском клубе, телевизионные программы Национального Географического Общества помогли ей развить это влечение, углубить его.

– Да, я займусь этим, – ответила она и почувствовала, как теплая волна возбуждения поднимается в ней.

– Великолепно! Если Джей говорит, что ты молодец, – ты действительно молодец. – Артур встал из-за стола и подошел к Дженни.

– Мы уже провели первое чтение проекта в городском совете, и сейчас дело передается в отдел планирования. Они будут заслушивать его через две или три недели, поэтому вы должны вернуться сюда довольно скоро. Джей представит тебя членам городского правления, но я буду тебе подробно объяснять, что и как, это обычная процедура, девять избранных членов совета, один из них – мэр. – Он легонько сжал руку Дженни, похлопывая по ней. – Прежде чем вы уедете, я отдам тебе толстую папку с бумагами, там доклады инженеров, мелиораторов, различные обзоры и расчеты, обращения к законодательным органам и, конечно, это мерзкое предложение застройщиков. – Он снова похлопал ее по руке. – Что ж, приступим.

– Это вызов, – ответила ему Дженни. – Я сделаю все, что в моих силах.

Джей взглянул на часы.

– Время бежит. Давай собираться, Дженни, и поедем.

Дженни была в комнате для гостей, укладывая свои вещи в сумку, когда постучала миссис Вулф.

– Можно войти? Я хотела побыть с тобой наедине минутку. – Она держала коричневую кожаную коробочку. – Я хочу подарить тебе это. Без лишних разговоров, здесь, наверху, чтобы это видели только мы с тобой. Открой ее, Дженни.

На бархатной подушечке лежала свернутая пополам длинная нитка жемчуга. Жемчужины были крупные, ровные и блестели розоватым мягким светом. На какое-то мгновение Дженни побледнела. Она мало разбиралась в жемчуге, у нее была лишь небольшая нить, купленная в ювелирном отделе универсама, которая должна была несколько оживить ее строгий костюм для работы. Мгновенная бледность сменилась смущением.

– Они принадлежали моей свекрови. Я хранила их для следующей свадьбы в семье, – пояснила Инид Вулф, добавив после большой паузы: – Ожерелье моей мамы я уже отдала.

Дженни оторвала взгляд от жемчуга и посмотрела в лицо другой женщины, которое было исполнено почти благоговения. Дженни понимала, что подарок имел глубокий смысл.

– О… чудесные, – запинаясь, произнесла она.

– Да, не так ли? Вот. Надень его… – И, когда Дженни наклонилась вперед, она надела ожерелье ей на шею. – Теперь взгляни на себя.

Из зеркала на нее глядело круглое лицо молодой женщины, выглядевшей моложе своих тридцати шести лет, с необычайно яркими зелеными глазами. Кошачьи глаза, поддразнивал иногда Джей. В этот момент взгляд был несколько удивленным. Ее щеки, румяные от природы и не нуждавшиеся в макияже, теперь были совершенно пунцовыми.

– Жемчуг всегда красит женщину, не правда ли? – спросила Инид. – Неважно, что на ней только свитер и юбка.

– О, чудесно, – лишь повторила Дженни.

– Теперь уже такой жемчуг редко можно встретить.

– Я… у меня нет слов, миссис Вулф. Это так не похоже на меня.

– Ты не могла бы называть меня просто Инид? Миссис Вулф звучит слишком формально для того, кто собирается войти в нашу семью. – Строгое лицо Инид внезапно просветлело. – Поверь, мне нелегко сказать то, что я сейчас скажу тебе. Никто не сможет легко отдать своего сына и его чудесных ребятишек на попечение другой женщины, не передумав очень и очень много о ней. Но ты так подходишь Джею. Мы видим это и хотим, чтобы ты знала… – Она положила руку на плечо Дженни. – Я хочу, чтобы ты знала: мы с Артуром очень рады тебе. Мы восхищаемся тобой, Дженни.

– Иногда мне кажется, что это все происходит во сне, – мягко ответила Дженни. Она потрогала жемчуг. – Джей и я, и дети… и теперь вы. Вы все так добры ко мне.

– А почему бы нам и не быть такими? Что касается Джея, то и говорить не стоит, как он любит тебя. Ты будешь с ним хорошо жить. О, – произнесла Инид, улыбаясь с материнской снисходительностью, – конечно, у него есть недостатки. Он не любит, чтобы его заставляли ждать. Он требует, чтобы горячая пища прямо обжигала губы, а холодная была холодной, как лед. И все такое прочее. – Сев на кровать, она доверительно продолжала. – Но он хороший человек. Слово хороший заключает в себе так много, не правда ли? Он абсолютно честен. Джей говорит то, что думает, и думает так же, как и говорит. Он совершенно открыт, его легко понять. И то же самое я вижу в тебе. Конечно, Джей так много рассказывал нам о тебе, что казалось, будто мы уже хорошо знаем тебя. – Она встала. – Господи. Я совсем заболтала тебя. Пошли, они ждут. Вам еще добрых три часа ехать.

По дороге домой Джей заметил:

– Я не видел отца таким озабоченным с тех пор, когда он вел борьбу в городе за строительство жилья и хороших школ для бедных.

Они разговаривали тихо, пока дети дремали на заднем сиденье.

– Надеюсь, я смогу справиться с этим делом. Мне кажется, я не смогу ни о чем больше думать, пока не доведу его до конца.

– Ты нервничаешь и беспокоишься о нем уже сейчас? Я не хочу, чтобы ты бралась за него, если ты так будешь к нему относиться. Я хочу, чтобы моя свадьба прошла спокойно. Никаких кругов под глазами.

– Я должна это сделать сейчас. Я сказала, что возьмусь за него.

– Ладно тебе. Не позволяй отцу взвалить это дело полностью на тебя, если хоть в чем-то сомневаешься. Я попрошу одного из молодых парней в офисе заняться им, вот и все.

Она ответила с притворным негодованием:

– Что? Отдать дело мужчине, словно женщина не может справиться с ним? Нет, только не это, – ведь это твой отец, твоя семья. Я так хочу, чтобы они хорошо думали обо мне.

– Ради Бога, они и так любят тебя. И ты это знаешь. А жемчуг моей бабушки? Какие же тебе еще нужны доказательства? Моя мать легче с зубами расстанется, чем отдаст его в плохие руки. Серьезно, тебе не следует быть такой неуверенной в себе в кругу моей семьи.

– Неужели я произвожу такое впечатление?

– Немного. Но пусть это тебя не беспокоит. – Джей наклонился и сжал ее руку. – А теперь о более серьезном; держи покрепче эту коробку, пока я не застрахую ее завтра на новое имя.

Было уже темно, когда они остановились у подъезда его дома. Два красивых медных фонаря горели под зеленым навесом. Вдоль всей Парк-Авеню двойной ряд параллельных уличных фонарей освещал белые известковые, кирпичные и гранитные фасады добротных домов, которые тянулись вплоть до пересечения с Гранд-Сентрал-Терминал, где высилось здание Пан-Американ. Это была одна из наиболее известных достопримечательностей города, подобно Трафальгарской площади в Лондоне или парижской площади Согласия. Дженни застыла на мгновение, любуясь открывшейся перед ней панорамой, в то время как Джей помогал детишкам выбраться с заднего сиденья машины. Жизнь иногда забрасывала ее в эту часть города, но ей ни разу не довелось побывать внутри одного из этих домов до знакомства с Джеем.

– Няня уже вернулась? – спросила она.

– Нет, она приходит рано утром в понедельник, чтобы собрать детей в школу.

– Тогда я поднимусь и помогу тебе уложить их в кровать.

– Не нужно. Я справлюсь. У тебя завтра ответственный день, ты говорила.

– У тебя тоже ответственный день. И, кроме всего, мне очень хочется.

Наверху, пока Джей раздевал своего маленького сынишку и укладывал его спать среди груды плюшевых мишек и игрушечных панд, Дженни занималась девочками.

– Уже поздно, вы принимали душ утром, поэтому, я считаю, мы можем обойтись без ванны сегодня, – сказала она.

Сью захныкала.

– А сказка? Ты нам расскажешь сказку?

Дженни взглянула на часы, стоявшие на столике из слоновой кости.

– Уже слишком поздно для сказок. Я вам прочитаю несколько стихотворений вместо этого. – Все больше и больше привыкая и привязываясь к детям, она чувствовала, что уже может справиться с ними. – Как насчет Милна? Хорошо? Ну ладно, пойдемте в ванну.

Они почистили зубы, вымыли руки и лицо. Потом положили свои испачканные платья в корзину для белья и надели розовые пижамы. Дженни расплела им косы и расчесала их длинные прямые каштановые волосы. Джей и все в его семье были темноволосыми. Наверное, девочки были похожи на свою мать.

Эмми потрогала волосы Дженни.

– Я хочу, чтобы у меня были черные вьющиеся волосы, как у тебя.

– А я хочу, чтобы у меня были волосы, как у тебя. Мои превращаются в мелкие кудряшки после дождя. Это так неприятно.

– Нет, это прекрасно, – ответила Сью. – Папочка думает так же. Я спрашивала его.

Дженни крепко обняла ее. Они такие милые, эти детишки, с их мягкой кожей и влажными, чмокающими губами. Конечно, они иногда бывают довольно капризными, но это вполне естественно. Она почувствовала прилив, если не любви – как легко мы бросаемся словом любовь! – то очень близкого к ней чувства. Уже в спальне она достала с полки книгу и почитала о Кристофере Робине.

– Они сменяют караул у Букингемского дворца; Кристофер Робин спустился вниз вместе с Алисой. – Она прочитала про водяные лилии:

– Над водою

Там и тут

Поднимаются водяные лилии.—

Она закрыла книгу.

– Теперь спать. – И задвинула шторы.

В освещенной розовым светом комнате было чисто и уютно. От этого покоя у Дженни защемило сердце. Ей так часто приходилось сталкиваться с другой стороной жизни: с оскорблениями, обидами, увечьями, со всем тем злом, которое люди причиняют друг другу. Бросив прощальный взгляд на маленьких девочек, она ощутила прилив благодарности за то, что, по крайней мере, они-то защищены от всего этого. Ее охватили сложные чувства, почти благоговейные. Она погасила свет.

– Спокойной ночи, дорогие, приятных снов. Так моя мама обычно говорила мне. Приятных снов.

Джей стоял возле двери в свою спальню.

– Я знаю, ты говорила, что ничего не хочешь менять в доме, – начал он.

– Это было бы слишком расточительно, когда все и так в прекрасном состоянии.

Сама мысль о перемене обстановки во всех комнатах внушала ей беспокойство. У нее не было достаточно опыта для этого, а кроме того, ее это и не очень интересовало. Она заглянула через коридор в длинную гостиную, убранную зелеными коврами, на которых островками расположились стол красного дерева и диваны с ситцевой обивкой, все говорило о приятном спокойном вкусе. Затем она также осмотрела столовую и, к своему удивлению, поняла, что стол был работы Данкана Файфа, а стулья с сиденьями из набивного шелка – чиппендейл.

– Но хотя бы спальню, – настаивал Джей. – Нам нужна новая спальня.

Да, она была согласна с этим. Ей бы не хотелось, чтобы оставалась та кровать, на которой он спал с другой женщиной. Кроме этого, она бы убрала шкаф и комод, в которых Филлис хранила свою одежду. На следующей неделе у нее будет время, и она займется этим.

На высоком комоде, который, как она предполагала, принадлежал Джею, стояла фотография в серебряной рамке, где была изображена молодая женщина в пышном свадебном платье и жемчужном ожерелье другой бабушки Джея. У нее были большие и немного удивленные глаза, круглое лицо с широкими скулами. Удивительно, подумалось Дженни, за исключением прямых светлых волос, она очень похожа на меня. Интересно, заметил ли Джей это сходство. Вероятно, нет. Недаром говорится, что люди бессознательно делают один и тот же выбор снова и снова. Она замолчала, изучая лицо и сравнивая.

С каким-то беспокойством Джей сказал: – Это не останется, конечно. Я положу портрет куда-нибудь в другое место.

– Почему не останется? Ты будешь не ты, если забудешь ее.

Бедная, умереть от рака в тридцать два года, оставив любимых людей, все это.

– Ты единственная и неповторимая, Дженни. – Голос Джея звучал взволнованно. – Вряд ли хоть одна женщина скажет так и при этом будет думать так же, как ты.

И она действительно так думала. Странно, но наедине с Джеем она не испытывала ни неловкости, ни, тем более, страха из-за того, что ее сравнивают еще с кем-нибудь. Наедине с ним она была абсолютно уверена в себе. Только семья Джея, его родители, вся обстановка их дома вызывали у нее это чувство неуверенности, боязни, что она не принадлежит к их кругу, несмотря на всю их приветливость. Но она преодолеет это…

Он обнял ее и положил ее голову себе на грудь.

– Я так спешу побыстрее закончить все дела со свадьбой. Мы не смогли спать вместе в эти выходные в доме моих родителей, не можем спать вместе и здесь из-за детей и няни. Это невыносимо.

– А я снова буду у себя всю эту неделю, – прошептала она, затем приподняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Она провела пальцем по его носу. – Я тебе не говорила, что ты напоминаешь мне Линкольна. Если бы ты носил бороду, ты был бы его точной копией.

Джей рассмеялся.

– Любой мужчина, если он высокий и худощавый, с продолговатым лицом и длинным носом, будет похож на Линкольна. Для твердолобого молодого адвоката ты довольно романтична.

– Может, я и твердолоба, но и мягкосердечна тоже.

– Дорогая, я хорошо это знаю. Послушай, тебе нужно выспаться. Я посажу тебя в такси. И позвони мне, когда доберешься домой.

– Я могу сама взять такси, Джей. Меня никогда так не баловали. Уж не думаешь ли ты, что водитель такси собирается похитить меня, а?

– Нет, но позвони мне все-таки, когда приедешь.

* * *


Квартира в отремонтированном доме без лифта в Ист-Ривер была совершенно другим миром. Здесь жили по одному и вдвоем молодые артисты театра, художники, начинающие предприниматели, словом, те, кто надеется чего-нибудь достичь в жизни. Их квартиры располагались в определенном порядке, от совершенно пустых – с циновкой на полу и торшером, наполовину меблированных – с ободранными деревянными кроватями, плетеными викторианскими креслами из комиссионных магазинов, до полностью меблированных, с коврами, книгами, пластинками и растениями. У Дженни была меблированная квартира.

В то мгновение, когда она повернула ключ в замочной скважине, дверь через холл напротив отворилась.

– Привет! Ну как все прошло? – Ширли Вейнберг, в халате, с мокрой головой, завернутой в полотенце, хотела все знать. – Я только собиралась посушить волосы, когда услышала, что ты вернулась. Как все прошло? – повторила она. – Ничего, если я войду?

– Конечно, проходи.

Они жили рядом вот уже пять лет, и их связывали добрые отношения. Ширли работала секретарем театрального продюсера и смотрела на мир, как на второй Бродвей, несчастные жены и пыльные залы суда были не ее стихией. Она села на софу Дженни.

– Ну что, сплошное великолепие, этот их дом?

Без сомнения, Ширли представляла себе мраморные полы и позолоченное дерево.

– Да, нет, это сельская усадьба, ей лет сто пятьдесят или побольше. Мне понравилось, но тебе там вряд ли понравилось бы.

– Ну, они хоть ужасно богаты, да?

Такие вопросы довольно неприятны, но надо принимать во внимание, кто их задает. Ширли была туповатой, но доброй. Но почему так много людей задают одни и те же вопросы? Каким-то образом пробуждается любопытство, и раздается вопрошающий голос – кто? когда? И любопытство удовлетворено…

– Я не думаю, что они «ужасно богаты». Но они и не бедные тоже, – спокойно ответила Дженни. – Но как-то никто не думает о них таким образом.

– Ты, может, и нет. Но ты вообще чудная, – покровительственно произнесла Ширли. – А что в коробочке?

– Ожерелье. Посмотри.

– Боже мой! Ты только взгляни на него!

– Ты напугала меня. Почему ты так кричишь?

– Господи, ты идиотка. Здесь жемчуг стоимостью в десять тысяч долларов, неужели ты этого не знала? Нет, что я говорю? Он стоит гораздо больше. Жемчуг снова поднялся в цене.

– Этого не может быть, – выдохнула Дженни.

– Я знаю, что говорю. Я работала одно время на Мэдисон-Авеню в ювелирном магазине. Эти жемчужины размером в девять миллиметров. Ты знаешь, что это значит? Нет, конечно же, ты не знаешь. Надень его.

– Теперь я боюсь и прикасаться к нему. Я боюсь, жемчуг разобьется.

– Он не разобьется. Надень его.

– Я чувствую себя довольно глупо, если он действительно такой дорогой. Куда я его надену?

– Да куда угодно, есть много мест. Он великолепен. Посмотри.

– Я никогда не задумывалась о таких вещах, – удивленно ответила Дженни. – Я не понимала, почему кто-то хочет вешать себе на шею все эти деньги?

– Ты чудная, – раздалось в ответ. – Оно что, для тебя совсем ничего не значит?

– Ну, в каком-то смысле и значит. Оно очень красиво, конечно, но для меня важно то, что это значит, что я желанна в их семье, и вот почему я очень и очень счастлива. Я никогда не стремилась иметь такие вещи. Наверное, потому, что я просто не могла позволить себе ничего такого.

– Ну, похоже, что теперь ты можешь себе позволить это. Ты действительно без ума от него, да?

Дженни подняла глаза и взглянула в лицо подруги: за искренней привязанностью проглядывало и любопытство.

– Да, это так, – просто ответила она.

– Я никогда не видела, чтобы ты была так увлечена.

– Просто я раньше так никого не любила.

– Ты счастливая. Ты знаешь, ты жутко счастливая?

– Да, знаю.

– Любить мужчину, который хочет, чтобы это все было навсегда. Господи, как я устала от парней, которые не могут обещать тебе ничего, кроме того, что они никогда не посягнут на твою свободу. Я бы хотела отдать свою свободу, не всю, конечно, а часть, ради того, чтобы иметь дом и ребенка. Двоих детей. Но мужчины, которые сейчас встречаются, сами как дети, – посетовала Ширли.

Дженни, повесив свое пальто, ничего не ответила. Ей вдруг вспомнилось, как больше года назад Ширли и Дженни, как и большинство их ровесниц, наслаждались полной независимостью и свободой, которые ранее считались исключительной привилегией мужчин. А затем биологические часы, как они называли это тогда, начали тикать очень громко.

– Биологические часы, – произнесла она.

– Да. Ну, я очень рада за тебя. – Ширли встала и поцеловала Дженни в щеку. – Ты очень симпатичная девчонка, тебе повезло. Послушай, тебе надо запастись кусочком фланели и протирать жемчуг всякий раз, когда надеваешь его. И каждые два года его нужно восстанавливать. На твоем месте я бы это делала у Тиффани.

Когда она ушла, Дженни еще постояла некоторое время с жемчугом в руке. Мысли переполняли ее. Она оглядела свою небольшую комнату. Конечно, ее не назовешь красивой, но это была удобная и приятная комната, с репродукциями голубей Пикассо и геометрических фигур Мондриана. Иногда она думала, как было бы смешно, если бы Джей переехал к ней сюда. Она сама выкрасила стены в желтый цвет, купила пестрое стеганое одеяло ручной работы у народных умельцев горных районов Теннесси и ухаживала за высокой пальмой, стоявшей у окна в деревянном ящике. Книги и первоклассная стереоаппаратура были приобретены ею лично, на свои средства, и это вызывало у нее приятное чувство, возможно, даже удовлетворение.

Конечно, карьера, можно сказать, удалась. Теперь, выстояв в этом мире и доказав, что она может выжить в нем одна, она была готова, и даже рада пожертвовать своей независимостью.

С Джеем она познакомилась на одном из многолюдных шумных сборищ, с белым вином и бестолковой болтовней, проходившем где-то в одной из переоборудованных новомодных мансард, заполненной абстрактными фигурами, скульптурами из металла с подвижными частями. Кто-то вскользь заметил о выигранном Дженни деле по защите окружающей среды в Лонг-Айленде, а кто-то еще буднично и торопливо представил ей Джея. Почти сразу они отделились от остальных.

– Вы тоже адвокат? – спросила она.

– Да. Вместе с Депойстером, Филлмором, Джонсоном, Брауном, Розенбаумом и Леви.

– Это очень отличается от моей сферы.

– Очень отличается. – Он улыбнулся. В его глазах промелькнули веселые искорки. Уж не думаете ли вы, что я безнравственный защитник коррумпированных корпораций?

– Я не настолько глупа, чтобы думать, что все корпорации погрязли в коррупции.

– Хорошо. Потому что мне хотелось бы заслужить ваше одобрение.

– Но это довольно трудно.

– Достаточно откровенно. Но я буду действовать pro bono,[1 - Ради общественного блага (лат.)] вы понимаете.

– Это очень хорошо. – Она улыбнулась в ответ.

– Вам здесь не очень нравится, – сказал он. – Это все из области примитивной социологии и психологии. Вы знаете, что там происходит? «Посмотри на меня, я здесь, послушай меня…» Когда все это закончится, у вас не останется ничего от этого вечера, кроме головной боли. Давайте уйдем отсюда.

Они просидели до полуночи в тихом баре, рассказывая друг другу все о своих политических взглядах, семьях, своих музыкальных и гастрономических пристрастиях, любимых книгах, кинофильмах, занятиях теннисом. Им нравились Вуди Аллен, Апдайк и Диккенс. Они ненавидели гольф, острые соусы, зоопарки и круизы. Получалось слишком много совпадений. Уже позже они оба согласились, что поняли это прямо тогда, той ночью.

На следующий день он прислал ей цветы. Ее тронул такой старомодный жест, у нее никогда не было такого поклонника. Неожиданно ей стало ясно, что она никогда не знала об истинных возможностях любви, никогда не знала, что лежит в основе вещей. Ей только казалось, что она знала.

Так все это начиналось.

Она прошла долгий путь с тех пор, как оставила шумный дом в Балтиморе, университет в Пенсильвании – и тягостные воспоминания. К тому времени, когда она закончила университет, ее отец был болен, он страдал почечной недостаточностью. Когда он умер, ей было уже двадцать пять. Ее мать продала магазинчик, собрала все небольшие сбережения, полученные от торговли, и, получив также немного денег по страховке отца, переехала жить к сестре в Майами, где климат был мягче, а жизнь дешевле. Затем, скопив достаточно денег для поступления на юридический факультет, Дженни вернулась в Филадельфию и опять поступила в университет.

Ей нужно было наверстать упущенное, ведь и так было потеряно четыре года. Она была целеустремленной, усердно занималась и редко развлекалась. В двадцать девять Дженни закончила университет с отличием и могла претендовать на получение престижной должности секретаря на следующий год. Должность секретаря открыла бы ей дорогу в какую-нибудь солидную юридическую фирму в Филадельфии, если бы она захотела. Но за трудные годы ее жизни сформировался твердый, независимый характер. Пришло время делать то, к чему она стремилась, и самым подходящим местом для этого, по ее мнению, был Нью-Йорк.

В скромном районе в центре города около Второй Авеню она открыла контору, которая и состояла-то всего из двух комнат, арендованных у некоего товарищества, куда входили три молодых человека, тоже выпускники юридического факультета, стремящиеся заниматься уголовным правом. Не имея никакого интереса к семейным делам или личным проблемам женщин, они охотно передавали их дела Дженни. Так она начала и постепенно сумела создать себе репутацию убежденного и твердого защитника прав женщин, особенно бедных.

А годы между тем шли и шли. Она посещала занятия по самоусовершенствованию, что-то почерпнула из них для себя, но вскоре перестала туда ходить. Как и Ширли, ей встречались веселые и интересные мужчины, но они не стремились к постоянству в своих связях. Она даже влюбилась – или думала, что влюбилась, – в симпатичного молодого человека, который в конце концов с некоторой горечью признался, что он пытался изо всех сил, но ничего не может с собой поделать: его больше привлекают молодые мужчины. Ее руки добивались один или два приличных человека, за которых она вышла бы замуж, если бы только смогла полюбить кого-то из них. Она встречалась с очаровательным мужчиной, который обожал ее, но не имел ни малейшего желания развестись с женой. Как-то все не складывалось у нее. Поэтому Дженни была благодарна судьбе, что у нее была работа и прочие радости, доступные городскому жителю: балет и опера в центре Линкольна, первые показы зарубежных кинофильмов, бег по воскресеньям в парке, книжные магазины на Пятой Авеню, итальянские ресторанчики в Виллидж и курсы в Новой школе.

Она вела активный образ жизни, занималась полезной деятельностью, но лично ей это ничего не давало, и когда все было сказано и сделано, то пустота заполняла сердце.

Пока в него не вошел Джей. Скоро будет уже два года, как они вместе.

Дженни протерла жемчуг, как ей посоветовали, осторожно положила его на бархатную подушечку и спрятала коробочку под стопку своих ночных рубашек. Раздевшись, она стала рассматривать себя в большом зеркале на двери ванной комнаты. Не так уж плохо. Ей никогда не приходилось особенно следить за своим весом, и это было счастьем, поскольку она любила хорошо и вкусно поесть, особенно макароны, хлеб. Ее кожа не была дряблой, и все благодаря теннису и бегу. Напевая что-то под нос, она покрутилась перед зеркалом и даже изобразила нечто вроде танца. Счастливая, счастливая…

Зазвонил телефон.

– Это Джанин Раковски? – Джанин. Никто, кроме ее матери, больше не называл ее так.

– Да, – удивленно ответила она.

– Меня зовут Джеймс Рили. – Голос был вежливым и спокойным. – Я знаю: то, что я собираюсь сказать, испугает вас, но…

Мама. Несчастье во Флориде. Мама пострадала. Произошла авария. Вой сирен. Полицейские машины. Спешит «скорая». Красные огни мелькают.

– Что? Что случилось?

– Нет, нет, – быстро ответил мужчина. – Ничего страшного. Простите, что напугал вас. Дело вот в чем. Я представляю службу, занимающуюся приемными детьми. Мы называемся Поиск родителей. Вы, вероятно, слышали о нас.

– Не думаю. – Она была озадачена. – Вам нужен адвокат?

– О, нет. Речь идет не о юридических случаях. Дело вот в чем…

Ей показалось, что этот человек сейчас пустится в пространные объяснения, поэтому она быстро прервала его.

– Я адвокат, поэтому, если это не юридическое дело, у меня совершенно нет времени на разговоры. Простите…

Теперь он, сохраняя тот же спокойный тон, перебил ее.

– Если вы уделите мне одну или две минуты, я вам всю объясню. Вы знаете, я уверен в том, что большинство приемных детей пытаются найти своих настоящих родителей. Так много организаций пытаются им помочь, наша только одна из них, и мы…

Дженни глубоко вздохнула.

– Я даю на нужды благотворительности, сколько могу. Если вы пришлете мне брошюру, о вашей деятельности, я обязательно прочту ее, – сказала она.

Мужчина, однако, не собирался отступать.

– Речь идет не о благотворительности, мисс Раковски. – Последовала длинная пауза. Затем он снова заговорил, на этот раз почти шепотом: – У вас родилась девочка девятнадцать лет назад.

Шли секунды. Вторая рука у нее соскользнула, задела настольные часы. Тихое потрескивание раздавалось в трубке, или, может, это кровь стучала у нее в висках?

– Она искала вас больше года. Она хочет увидеть вас.

«Мне сейчас станет плохо, я упаду в обморок», – подумала Дженни. Она села.

– Я предпочел позвонить вам домой, а не в офис, потому что это очень личное.

Она не могла говорить.

– Вы слышите? Мисс Раковски?

– Нет! – Ужасный хрип вырвался из горла Дженни, словно ее резали без анестезии. – Нет! Это невозможно! Я не могу!

– Я понимаю. Да, конечно, это шок для вас. Вот почему ваша дочь хотела, чтобы мы – я – позвонили сначала. – Пауза. – Ее зовут Виктория Миллер. Все, однако, называют ее Джилл. Она здесь, в городе, студентка-второкурсница.

Холодок пробежал по спине Дженни. Ее сердце бешено колотилось.

– Это невозможно… Ради Бога, разве вы не понимаете, что это невозможно? Мы не знаем друг друга!

– Вот в чем дело, не так ли? Разве вы не должны узнать друг друга?

– Вовсе не в этом дело, нет! Я отдала ее в хорошие руки. Неужели вы думаете, что я позволила бы отдать ее кому угодно? Да?

Голос Дженни прервался, у нее перехватило дыхание.

– Нет, я, конечно, так не думаю, но…

– Зачем? С ней что-то не так? Что-то случилось с ней?

– Ничего подобного. Она вполне счастлива и хорошо устроена.

– Ну вот! Видите? Я говорила вам! У нее есть семья, они заботятся о ней. Что она хочет от меня? Я даже никогда не видела ее лица. Я… – Уцепившись за телефон, Дженни опустилась на пол и прислонилась к столу.

– Да, у нее есть семья, и очень хорошая. Но она хочет увидеться с вами. Разве это не естественно для нее – хотеть знать, кто вы? – Голос звучал спокойно и убедительно.

– Нет! Нет! Все кончено, это старая история. Все давно решено. Не надо ничего менять. Я не могла заботиться о ней тогда. Вы же не знаете, как все было! Я вынуждена была отдать ее. Я…

– Никто не говорит ни слова об этом, мисс Раковски, все понятно. Мы все здесь профессионалы, психологи и работники социальной службы, и мы все понимаем. Я понимаю вас. Поверьте мне.

Ладони Дженни покрылись потом, как и все тело. Пот, учащенное сердцебиение и слабость в ногах – ужасные ощущения. Она должна собраться, должна; она не может позволить себе расслабиться, она не справится одна с сердечным приступом.

– Джилл замечательная молодая девушка, очень умная, – продолжал голос. – Вы…

– Нет, я сказала! В этом нет никакого смысла! Мы не можем начать все снова после девятнадцати лет. О, пожалуйста! – Теперь она умоляла. – Пожалуйста, скажите ей, что это невозможно. Передайте ей, что это невозможно. Передайте ей, чтобы она была счастлива и оставила меня в покое. Забудьте это. Так будет лучше для нее. Я знаю, так лучше. Пожалуйста. Ради Бога! Уйдите и оставьте меня одну! О, пожалуйста!

– Мисс Раковски, я больше не буду надоедать вам сегодня. Поразмышляйте над этим несколько дней. Я верю: вы постараетесь понять, что это не так уж и плохо, это не трагедия. Я позвоню вам еще раз.

– Нет! Я не хочу разговаривать с вами снова. Я… Разговор прервался!

Она прижалась затылком к столу, держа телефон на коленях. Ее сердце продолжало колотиться, кровь стучала в ушах.

– Боже мой! – громко произнесла она. – Боже мой! – Она закрыла глаза и положила голову на колени.

«Меня тошнит. Я теряю сознание…»

Когда она открыла глаза, узор на обивке большого кресла начал кружиться. Коричневые, белые и черные круги, квадраты и звезды вспыхивали и гасли. Она снова закрыла глаза, прижав к ним пальцы.

«Все эти годы я не хотела вспоминать о ней. Я должна была забыть ее, ведь так? И иногда я забывала о ней. А в остальное время? Я не смела думать об этом…»

– Разве вы не видите? – кричала она в пустой комнате, кричала никому и каждому, всему миру, судьбе. – Разве вы не видите? О, Боже мой… – Она стонала. Закрыв лицо руками, она покачивалась и стонала.

Прошло довольно много времени, прежде чем сознание вновь вернулось к ней. Она стала взывать к своему разуму, чтобы механизмы, приводящие его в движение, заработали и не дали ей рассыпаться на мелкие кусочки.

Думай, Дженни. Ты не можешь поддаваться панике. Всегда можно найти достойный выход из любой ситуации. Ты всегда так говоришь другим людям. Теперь скажи это себе. Думай.

Снова зазвонил телефон. Он был накрыт ее халатом, поэтому звук шел как бы издалека.

– Ты не позвонила мне, – сказал Джей. Она побледнела. – У тебя линия была занята. Ты звонила?

– Да, это был клиент.

– Они беспокоят тебя даже в воскресенье?

– Ну, это случается иногда. – Она начала бормотать. – Земельный собственник притесняет женщину. Это ужасно. И Ширли была здесь, поэтому я в любом случае не могла воспользоваться телефоном. Она ушла минуту назад. Я не могла избавиться от нее.

Джей засмеялся.

– Ей будет тебя недоставать. Не правда ли, сегодня был чудесный день? Я как раз сижу и думаю об этом.

– Замечательный уикенд.

– Мы все еще не купили тебе кольцо. Могу я пригласить тебя как-нибудь днем на этой неделе?

«Как я могу вот так вдруг предъявить ему ребенка? Если бы я сказала ему в первый день…»

Он заговорил снова, прервав ее размышления:

– Мы поедем в магазин Картье. Это не так далеко.

– Джей, мне не нужно такое дорогое кольцо. Действительно, не нужно.

– Дженни, не будь мелочной. Не спорь со мной. Иди спать. Я сам уже почти сплю. Спокойной ночи, дорогая.

Положив трубку, она закричала во весь голос.

– Господи, что же мне делать?!

Войти в семью с появившейся вдруг ниоткуда девятнадцатилетней дочерью… дети Джея… свадьба всего лишь через пару месяцев… семья Вулфов, эта почтенная, доверчивая, добропорядочная пара. Либералы. Но всем понятно, что кодекс под приятной наружностью довольно суровый. И Джей… Я солгала… Такое сокрытие всегда считалось ложью, и ничем иным. Да… да.

Умная девочка, сказал тот человек. Джилл, они так называют ее. Несчастный ребенок. Отданный в чужие руки. Она вышла из меня, из моего чрева. Я слышала протестующий крик новорожденной, один жалобный беспомощный писк, и потом они унесли ее, маленький сверток унесли из комнаты, из моей жизни. Похожа ли она на меня? Смогу ли я узнать ее, если где-нибудь встречу, не зная, что это она? Но я сделала правильно. Ты знаешь, ты сделала правильно, Дженни. И она не может вернуться снова в твою жизнь сейчас. Она не может. Думай, я говорю тебе. Но я не могу думать. У меня нет сил. Я совершенно вымотана.

Она поднялась с пола, погасила свет и, как была в халате, так и легла в постель. Ее начало трясти. Она лежала очень долго, укрывшись одеялом с головой. Абсолютно одна…

Одна, как и тогда, когда возвращалась в автобусе назад, на восток из Небраски. Она чувствовала то же самое. Она могла снова ощущать тот запах выхлопных газов и приступ тошноты, когда автобус раскачивался, проезжая быстро мимо одинаковых маленьких городков, супермаркетов, свалок старых машин, парков, возвращаясь назад к жизни. Возвращаясь назад…


ГЛАВА 2


Все начиналось в Балтиморе в шумном доме, на кухне за чашкой чая, когда тарелки после ужина были уже вымыты и убраны. Иногда очень редко, обычно по субботам, чай пили на веранде, где стояли пыльные бумажные цветы. Софа и кресла были укрыты целлофановыми покрывалами, их снимали, когда приходили гости, жалюзи же обычно были опущены, чтобы от яркого солнца не выгорел ковер.

– Синий – самый нестойкий цвет, – говорит мама. Действительно, история начинается гораздо раньше, чем в Балтиморе; почему каждый из нас помнит обычно только последнее звено в длинной цепи событий? Все начинается в литовском городке с труднопроизносимым названием около Вильно, города великих ученых. Мамины родители были отнюдь не учеными, они занимались разведением хрена, и этим зарабатывали себе на жизнь.

– Если это можно назвать жизнью, – говорит мама. Сама история, которую она рассказывает, довольно проста, но при каждом повторении она обрастает новыми подробностями. Смешными или трагикомическими. Эпизод о переезде семьи во Францию довольно драматичен, в нем пафос расставания с родиной и романтика дорожных приключений.

Новая обстановка, другой язык, а для маленькой девочки Маши новое имя: Марлен. Она идет в школу в белом фартуке, как любая маленькая французская девчушка. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы почувствовать себя француженкой и забыть все, кроме смутных воспоминаний о трудной дороге из Вильно. Затем пришли немцы, и девочка узнала, что она не француженка. Ее родителей снова увозят назад, на восток, чтобы сжечь в печах. А она, по какой-то чудесной случайности, оказалась в группе беженцев и попала в Америку.

– Мы перешли через Пиренеи. Ты не поверишь, я сама не могу поверить, как нам удалось это, Джанин.

Джанин, имя, которое она дала своей дочери в честь Жакоба, ее отца, было единственным оставшимся свидетельством ее короткой жизни во Франции, воспоминания о которой, однако, наполняли ее сердце гордостью.

– Там были немецкие патрули и самолеты-разведчики. Нам приходилось прятаться среди деревьев, пробираться через кустарник, карабкаться по горам в жутком холоде. У одного человека был сердечный приступ, и он умер там…

– Ну, а потом я попала сюда. Мне было шестнадцать. У меня совсем не было денег, и я почти ничего не умела делать. Но мне повезло. Я встретила Сэма.

Сэму тоже было что рассказать. Но, в отличие от своей жены, он не любил говорить об этом.

– Только от меня Дженни узнает, как папа выжил в концентрационном лагере: его как искусного портного заставили шить форму для немцев.

У него сохранились неприятные воспоминания, и теперь он не притрагивается к игле, разве что от случая к случаю копирует выкройки костюма или пальто из «Вог» для своей жены или дочери. Он был более или менее доволен работой в собственном магазинчике, занимаясь приготовлением бутербродов и салатов, в то время как мама работала за кассой.

Дженни была их единственным ребенком. Ее родители работали для нее одной. Их сбережения, вещи, которые они не покупали для себя, отпуска, которых они никогда не брали, – все было для нее. Они никогда не говорили об этом, но она знала об этом. Она понимает, что они стараются дать ей «все необходимое»: работу, семью, положение в обществе и образование. Их дочь обязана получить образование, то, чего не имели они. Мировое зло не должно коснуться ее. Они оберегают ее.

Отец ее очень религиозен. Правоверный еврей, он закрывает магазинчик в субботу, даже если это лишает его части доходов. Она никогда не слышала, чтобы отец ругался и сквернословил. Ей кажется, что она всегда будет помнить его у стола в пятницу вечером, моющим руки перед молитвой, пока ее мать держит тазик и небольшое белое полотенце; колеблется пламя свечей в медном подсвечнике.

Дженни не разделяла их взглядов, но уважала их веру и их самих. Они добрые родители, трудолюбивые, рады тому, что у них есть, жалеют о том, чего нет, и иногда несколько погружены в себя. Позже она поняла, что это из-за их воспоминаний. И, когда она еще училась в колледже, она знала, что покинет их мир, но она также знала, что, несмотря ни на что, она всегда будет его частью.

– Так он живет в Атланте? – спрашивает мама. Ее волосы накручены на бигуди. Она выглядит полноватой даже в своем просторном домашнем платье. Теперь она немного нахмурилась, пытаясь разобрать мелкий почерк на письме. Письмо написано рукой женщины на толстой серой бумаге. Конверт голубой, с красивой маркой. Мама показывает пальцем на неровные буквы. – Чудесно, что его мать прислала тебе приглашение.

– Мам, это же официальное письмо. Просто так нужно.

– Атланта – это далеко?

– Всего пару часов на самолете. – Дженни ощущает легкое волнение. – Они живут в пригороде. Они встретят нас в аэропорту.

– Они богатые, я думаю.

Теперь по какой-то причине Дженни чувствует смущение и раздражение.

– Мам, я никогда не спрашивала.

– А кто говорит «спрашивала»? Конечно, нет. Но это же сразу видно.

– Я не думала об этом. Это не интересует меня.

– Не интересует ее, видите ли! – Мама кладет локти на стол, держа чайную чашку обеими руками. Ее зеленовато-карие глаза становятся веселыми и удивленными. – Да что ты знаешь? Ты никогда не оставалась без денег, слава Богу. Разве ты знаешь, что значит просыпаться среди ночи в своей кровати и смотреть на часы, поскольку через несколько часов тебе предстоит встретиться с домовладельцем или мясником, которым ты должен деньги, а денег у тебя нет. Нет, ты не знаешь. Поэтому тебя это не интересует. Скажи, а что ты наденешь? – И, не дожидаясь ответа, продолжает: – Послушай, пусть твой отец сошьет тебе выходной дорожный костюм.

– Не стоит беспокоить папу. Он устает. Я лучше найду что-нибудь.

– Сшить один костюм не составит большого труда. Несколько вечеров, и все будет готово. Какой цвет тебе хотелось бы? Мне кажется, это должен быть серый. Серое подходит ко всему. Красивый костюм, и ты будешь выглядеть хорошо, когда выйдешь из самолета. Он хороший парень, Питер. Почему они называют его Коротышка?

– Потому что его рост больше 180 сантиметров.

– Он хороший парень.

И мама, улыбаясь знакомой теплой улыбкой, наливает еще одну чашку чая.

Все началось немного раньше, вскоре после того, как Дженни начала учиться на первом курсе колледжа. Она готовилась к контрольной и не успела пообедать, поэтому днем она забежала в буфет колледжа за бутербродом.

– Вы не против, если я сяду рядом с вами?

Она подняла голову и увидела высоченного парня с рыжими волосами.

– Нет. Конечно, нет. – В новой школе и новом городе каждому нужно заводить знакомства. И она отодвинула книги на край стола.

– Я искал случая заговорить с тобой. Я видел тебя здесь каждый день за обедом на прошлой неделе.

Шустрый малый. Она ответила, не выразив удивления:

– Почему же не заговорил?

– Ты была вместе с группой. У меня не было предлога для знакомства.

Она ждала. Она не собиралась помогать ему, не зная ничего о нем. Его глаза излучали дружелюбие, но он начал слишком быстро, и это заставило ее насторожиться.

– Мне нравится, как ты выглядишь. И твой голос такой приятный. У тебя отнюдь не визгливое сопрано.

– Я тоже обратила внимание на твой голос. – Он мягко произносил гласные. – Ты южанин?

– Из Атланты. Меня зовут Питер Мендес.

– Дженни Раковски. Я из Балтимора.

Он протянул руку. В колледже это было не принято. Может, это было в обычае южан. Южане вообще отличаются большей воспитанностью, хорошими манерами.

– Мне бы хотелось поближе познакомиться с тобой, Дженни.

Она уже слышала это раньше. Выпивка, а затем постель, как само собой разумеющееся, сразу после нескольких часов знакомства. Ну, его ждет сюрприз, если он рассчитывает на это.

– Ты не пообедаешь со мной сегодня вечером? Тебе нравится итальянская кухня?

– Все любят итальянскую кухню.

– Ну вот и хорошо. Я знаю отличное место. Не очень шикарное, но там готовят почти по-домашнему. Когда я могу заехать за тобой и куда?

– Я не сказала, что поеду. Я сказала, что люблю итальянскую кухню.

– О…

Она увидела, что его щеки вспыхнули ярким румянцем, и сразу же почувствовала раскаяние. Он не был опытным малым. Он был открытым и простодушным.

– Пожалуйста. – Она коснулась его руки. – Я только подразнила тебя. Я поеду с тобой, и спасибо тебе за приглашение. Я живу в новом корпусе, и в шесть часов я буду готова, если тебя это устраивает.

Нежность скользнула в его взгляде, и он улыбнулся. В тот же миг она поняла, что он понравился ей, и всю дорогу назад в библиотеку она что-то напевала про себя.

О чем они говорили, сидя за столом, накрытым скатертью с пятнами от томатного соуса? В колледжах 1969 года и десяти минут нельзя было поговорить, не затронув войну во Вьетнаме. Дженни сказала, что она так хотела поехать на демонстрацию в Чикаго в прошлом году, но она заканчивала школу, и родители не разрешили. И с Питером было то же самое.

– Это не потому, что они не считают ужасным все то, что происходит во Вьетнаме, – сказала Дженни. – Но они думают, что дети не должны выходить на улицы. Так ничего нельзя добиться. Они просто думают, что Чикаго – опасный город. Ты знаешь, что говорится в таких случаях.

Питер кивнул.

– Кругом такое творится. Иногда кажется, что весь мир катится куда-то в пропасть. Иногда во мне скапливается столько злости и начинает представляться, что я смогу многое изменить в будущем. – Он важно нахмурил брови и вдруг неожиданно рассмеялся. – Смешно, правда, я здесь рассуждаю о будущем устройстве мира, а ты знаешь, что я хочу изучать? Археологию! Сумасшедший, скажешь ты?

– Нет, если тебе это только нравится. А почему ты так решил?

– Это началось однажды летом в Нью-Мексико, когда я увидел резервации индейцев и прочитал об анасази, древнейшем племени. У них удивительная философия об их месте в природе, о том, как взаимосвязаны между собой деревья, Животные и люди, и о том, как все должны жить в гармонии друг с другом.

Ей нравилось его лицо, его мысли, его длинные пальцы, веснушчатая шея и руки – и его чистая белая рубашка! Ей нравилось, что его второе имя было Элджернон и что он сам шутил над этим.

– Они говорят, «моя мать – земля, мой отец – небо». Ты когда-нибудь слышала такое?

– Нет. Это прекрасная идея, – признала она, но она видела только голову с густыми волосами и глаза, похожие на опалы, – серые, с лавандовым отсветом.

– Ну вот, а что ты думаешь делать?

– Я хочу поступить на юридический факультет, если только смогу. Я здесь лишь частично на стипендии, поэтому мне нужно постараться получить хорошие оценки.

Их разговор переходил от одной темы к другой. Музыка. Диско. Теннис. Он был опытным теннисистом. У них во дворе теннисный корт, сообщил он, поэтому он всегда много тренируется. Она никогда никого не встречала, кто имел бы свой собственный теннисный корт.

– Была ли ты когда-нибудь на земле апачей? – спросил он. Нет, она не была, хотя читала о них. И он тоже. Он никогда не был так долго на Севере до этого момента, и одно из мест, какое ему очень хотелось бы увидеть, была земля апачей. Не хотела бы она поехать с ним туда в одно из воскресений? Они могли бы взять напрокат автомобиль и прокатиться, если она любит водить машину.

– У меня нет прав. Мне только семнадцать, – ответила она ему.

– Мне восемнадцать. Тебе еще рано учиться здесь.

– Я перескочила через класс в средней школе.

– Потрясающе.

Она начала кокетливо опускать глаза, посматривать по сторонам, затем вверх, используя все средства, которые давно уже были отработаны ею перед зеркалом. Она демонстрировала свои густые черные ресницы и завиток у виска.

– Вовсе нет. Я совсем не такая уж умная. Я просто много работаю.

– У тебя потрясающие ресницы.

– Правда? Никогда не замечала.

– Да, очень красивые. Я рад, что увидел тебя сегодня. Кампус такой большой, и может, мы бы и вовсе больше не встретились – по крайней мере, в течение нескольких месяцев.

– Я тоже рада, что мы встретились.

– Сначала я подумал, что не понравился тебе.

– Это была всего лишь осторожность.

– Ну так как насчет того, чтобы взять автомобиль в следующее воскресенье?

– Давай.

Назад к колледжу они шли пешком по темной и почти пустынной улице в прохладный осенний вечер. Питер проводил ее до двери.

– Все будет здорово, Дженни. Давай поедем рано утром в воскресенье и проведем там целый день. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он даже не попытался поцеловать ее. В другой раз она восприняла бы это чуть ли не как оскорбление, даже если бы ей и неприятно было целоваться. Сейчас ей почудилось что-то очень серьезное в его простом пожелании «Спокойной ночи». Странно, подумалось ей, и трудно объяснить даже самой себе.

Они съездили в Ланкастер, это было первое из их многих других совместных путешествий. В гостинице они заказали семь порций сладкого и семь саудеров,[2 - Саудер – амер. лимонный коктейль (прим. ред.)] фигурный пирог и сидр. Они проезжали мимо огромных ферм, полей с озимой рожью, мимо стада коров в зимних загонах.

– Ни электричества, ни машин, – сказал Питер. – Они доят вручную.

– Ты хочешь сказать, что можешь доить коров с помощью доильного аппарата?

– Конечно. А как же иначе в наши-то дни.

– Откуда ты так много знаешь о фермах, о животных?

– О, у нас есть земельный участок. Я провожу там много времени.

– Я думала, вы живете в городе. – Да, но у нас есть и земля.

Когда осень перешла в зиму, они начали встречаться каждый день в свободное время. Они ездили в зоопарк, в аэропорт, в район порта. Они могли просто сидеть на скамейке и разговаривать часами. Они съездили на поезде в Нью-Йорк и посмотрели французский фильм в Гринвич-Виллидж, где он купил ей серебряный браслет.

– Это слишком дорого, – протестовала она. – Ты тратишь слишком много, Питер.

Он рассмеялся.

– Знаешь что? Давай вернемся назад в магазин.

– Зачем?

– Купить к браслету ожерелье. Не смотри так изумленно. Все нормально, я сказал.

Она смотрела на него, когда он застегивал серебряную цепочку у нее на шее. Радость сквозила в его улыбке, в уголках его чуточку изогнутых губ.

Ей нравилась его веселость, она также легко передавалась ей, как и постоянная тревога ее матери. Она все время ощущала какое-то смутное беспокойство, даже когда разговор шел и о вполне приятных вещах; ее преследовал какой-то необъяснимый страх, что вещи – только какие вещи? – могут в любой момент разбиться, что все рушится. Хорошо поэтому быть с человеком, который чувствует себя счастливым. Счастье делает вас сильными.

Где-то в середине второго месяца их знакомства Питер поцеловал ее. Позже она вспоминала первую пришедшую тогда на ум мысль: это поцелуй, не похожий на другие, он что-то означает. Это произошло вечером, когда шел дождь, и вряд ли кто мог их видеть. Она держала зонтик, когда он обнял ее; выронив зонтик, она крепко обхватила его руками за шею, и они долго стояли так под мелким дождем.

В следующие несколько недель их объятия, поначалу такие пылкие и чистые, становились все более волнующими, особенно когда они крепко прижимались друг к другу горячими телами и слышали биение сердец друг друга через одежду. Когда он разжимал объятия, ее нервы были напряжены до предела. Поднимаясь к себе в комнату, она чувствовала, что разрывается на части, так ей хотелось остаться с ним. Этого недостаточно, думала она. Все же этого недостаточно.

– Так не годится, – сказал однажды Питер. – Нам нужно что-то придумать. – И, так как она не отвечала, он продолжал. – Мы нужны друг другу, Дженни. Действительно нужны. Понимаешь?

– Я знаю это. Я все понимаю.

– Тогда ты позволишь мне решать за нас обоих?

– Я полностью полагаюсь на тебя. И так будет всегда.

– О, Дженни, дорогая.

Всю следующую неделю она не могла ни о чем больше думать. Она всегда спала в пижаме, а теперь купила себе розовую шелковую ночную рубашку, отделанную кружевом. Ее настроение постоянно менялось. Иногда она чувствовала, как от волнения у нее перехватывало дыхание; когда она читала стихи или включала радио, чтобы послушать музыку, что-то звучало в ней радостное, как Девятая симфония Бетховена. Ей хотелось то плакать, то беспричинно смеяться. По мере приближения выходных тоненькая струйка страха начала закрадываться к ней в душу, и она боялась этого страха, боялась, что страх лишит ее радостного чувства.

Но Питер был с ней так нежен, что ей не нужно было бояться. Когда дверь в комнату мотеля закрылась за ними, он повернулся к ней с таким успокаивающим выражением на лице, полным такой любви и нежности, что все страхи исчезли. Он предусмотрительно погасил яркий верхний свет, оставив гореть только лампу в углу. Без грубости и поспешности, как это описывали другие, или о чем самой Дженни приходилось читать, он снял с нее одежду.

– Я никогда не причиню тебе боли, – прошептал он. – Никогда не обижу тебя.

И она знала, что так оно и будет. Он никогда по своей воле никому не сделает больно. Сердце ровно стучало под широкой мужской грудью. Поэтому она охотно и с радостью пошла к нему.

Ей так и не пришлось надеть кокетливую ночную рубашку. Утром они посмеялись над этим. Они бросили прощальный взгляд на комнату с тускло-коричневыми обоями и расхохотались снова. Она была теплой и чистой, и этого было вполне достаточно. Они еще вернутся сюда.

Каким волнующим был мир! Воробей, который оставил смешные маленькие, похожие на стрелы, следы на снегу. Горы яблок, красных и блестящих. Улыбка незнакомца, подержавшего для нее дверь, чтобы она прошла. Все казалось прекрасным.

Но иногда – правда, редко – перед тем как заснуть или мечтая над учебником, Дженни спрашивала себя, сможет ли это чудесное чувство продлиться целых четыре года. Четыре года! Так долго. И холодок пробегал по ее телу.

– Не оставляй меня, Питер, – громко произнесла она в темноте.

Однажды он сказал ей серьезно.

– Это навсегда, знаешь.

– Мы слишком молоды, чтобы быть абсолютно уверенными в своих чувствах, – ответила она, проверяя его, ожидая опровержения.

И оно последовало:

– Всего несколько поколений назад люди женились в шестнадцать лет. В некоторых местах это и сейчас происходит. Мы только отложим это, вот и все. Мы поженимся чуть позже, когда окончим колледж.

– Правда?

Лучше всего не думать много об этом. Если не думать о хорошем, то оно само пройдет.

– Мне нужно навестить одних знакомых в Оуинз-Миллз на следующей неделе, – однажды сказал Питер. – Это недалеко от тебя, верно?

– Недалеко. Но ты когда не ездил туда.

– Это давние друзья моих родителей. Мистер Фрэнк служил в пехоте вместе с моим отцом, а сейчас он болен, у него была какая-то ужасная операция на горле. Они пригласили меня, и отец хочет, чтобы я поехал.

– Ну, раз тебя здесь не будет, то и я поеду домой на эти выходные. А то мама собиралась приехать ко мне. Ты не хочешь пообедать у нас дома, перед тем как отправишься к своим друзьям?

– Конечно. Я доберусь на поезде до Балтимора.

– Тебе придется добираться на такси до моего дома. По субботам мой отец не садится за руль.

– Хорошо.

Ей хотелось быть уверенной, что все будет в порядке. Иногда, когда мама работала в магазинчике весь день, все было приготовлено на скорую руку. Сегодня была суббота, и мама накрывала стол в гостиной.

– Дорогая, у меня есть для тебя работа. Не достанешь ли столовое серебро из буфета и не протрешь ли его, пока я заканчиваю с фаршированной капустой? Надеюсь, ему понравится.

– Он не слишком привередлив в еде. Не волнуйся.

– Это, должно быть, серьезно у тебя, Джанин. Ты никогда раньше не приглашала мальчика на ужин.

Ей хотелось, чтобы мама перестала говорить «мальчик». Питер был для нее мужчиной. Но она спокойно ответила:

– Пожалуйста, не решай за меня, мам. Ты смущаешь меня.

Возможно, Ошибкой было приглашать его. Но было бы неудобно и не пригласить, когда он совсем рядом.

– Не волнуйся, я понимаю. Остынь, так говорите вы, молодые? Ну, иди, вымой серебро. – Мать взяла вилку в руку.

– Это хорошее столовое серебро, самое лучшее. Оно долго служит. Постели полотенце в раковину, чтобы не поцарапать его.

Из окна над раковиной можно было заглянуть прямо на кухню Даниелисов, через низкий забор, который разделял дворы. Летом, когда было слишком жарко, чтобы есть внутри, все выносили столы на открытую веранду. До них доносился даже запах острой подливки, которая всегда готовилась у Даниелисов.

– Да, они все помогли мне начать свое дело, а потом купить этот дом, когда я женился. Так великодушно с их стороны. Помню, я даже плакал… – Папа, заинтересовавшись приготовлениями, зашел на кухню. – Почему он называет тебя Дженни?

– Все в школе меня так называют.

Мама, энергично резавшая лук, присоединилась.

– Почему ты позволяешь им менять твое имя? Тебя зовут Джанин, это же такое красивое имя.

– Оно не сочетается с Раковски.

– Сэм, ты слышишь? Так ей не нравится сочетание с Раковски. Слава Богу, что твой дедушка – мир его праху – не слышит. Он гордился своим именем. Он герой. В то время, когда был пожар, ты помнишь…

– Мам, я знаю про деда, – с вызовом проговорила Дженни. – Сколько раз я должна слушать это?

– Хорошо, ты можешь изменить свою фамилию, – весело сказала мама. – Ты найдешь себе мужчину с красивой фамилией.

Дженни прошла в гостиную, где самые лучшие тарелки лежали на самой лучшей скатерти, а целлофановые покрывала были сняты с кресел. Голос ее отца раздавался из кухни.

– Мендес. Что это за фамилия такая? Мендел, я знаю, но Мендес…

– Это что-то испанское или португальское.

– Испанское! Ну, евреи есть везде. Даже в Китае, читал я где-то. Да, даже в Китае.

Все прошло хорошо, и Дженни не нужно было беспокоиться. Питер принес букет желтых нарциссов, и она поставила их в невысокую вазу на столе. Удивительно, как букет цветов может украсить комнату. Мамин обед был превосходным. Сама же она, как и обычно, много говорила, но избегала касаться чересчур личных тем, только когда ставила бутылку кетчупа на стол, она, коснувшись головы мужа, заявила, что Сэм скоро будет добавлять кетчуп даже в мороженое.

Отец разговаривал больше, чем обычно. Питер с отцом оба оказались любителями бейсбола. Это удивило Дженни, она не замечала раньше интереса отца к этому виду спорта. Возможно, живя в доме с двумя женщинами, он не считал нужным говорить с ними о бейсболе.

Она заметила, что ему понравился Питер.

– Джанин сказала мне, что вас называют Коротышка.

– Она нет, но другие, правда, называют так.

– Если вы были немного повыше, то вряд ли прошли бы в нашу входную дверь, – сказал папа. – Вы слышали историю про карлика и его брата? – И он рассказал эту шутку на идише.

Питер явно ничего не понял, и Дженни попыталась объяснить ему, как могла. Отец был поражен.

– Вы не понимаете идиш?

– Извините, я никогда не учил его, – отозвался Питер.

– Учил его! Это то, что вы должны не учить, а просто знать. Ваши родители приехали из другой страны, да?

– Да, из Европы, но очень давно.

– Ваш дед приехал?

– Нет, еще до него.

– Давно? – настаивал отец.

Дженни надеялась, что Питер понимает, это не грубость, а простое любопытство.

– Ну, – сказал Питер, – они прибыли в Саванну из Южной Америки где-то в 1700 году. До того они приехали из Голландии.

– Более двухсот лет в этой стране? – Отец удивленно покачал головой. Возможно он подумал, что Питер не знал, о чем он говорил.

Когда шутки – теперь на английском – иссякли, они, как водится, перешли к политике. Они все знали о вьетнамской войне, и их возмущала роль Америки в ней, они считали эту войну бессмысленной и несправедливой. Пока продолжался разговор, мама снова наполнила тарелку Питера. Потом был подан теплый яблочный пирог, и к запаху корицы примешивался нежный аромат нарциссов. Питер ел и рассуждал, и Дженни видела, что он чувствовал себя как дома. У нее было прекрасное настроение.

Конечно, если бы они что-то заподозрили об их отношениях с Питером, то все было бы по-иному… Но уже другие времена. Мама и папа не слишком интересовались современной жизнью, о которой они знали в основном из газет, их шокировало то, что они называли «вызывающим поведением». Как то время отлично от нашего!

Так проходил вечер, пока Питер не сказал, что за ним заедут в девять часов, чтобы отвезти его в Оуинз-Миллз.

– Плохо, что вы не можете остаться на ночь у нас, – сказала мама. – Мы могли бы поставить раскладушку на веранде. Это очень удобная раскладушка.

– Спасибо, я бы остался, но меня ждут. Мужчина, который приехал за Питером, сидел за рулем большого пикапа. Когда передняя дверь открылась, до них донесся лай, и они увидели в глубине автомобиля трех терьеров. Питер выглянул и помахал рукой, дал знак, что он сейчас идет.

– Пригласи своего друга зайти и выпить с нами чашечку кофе, – предложил папа, – и яблочный пирог еще остался.

– Не думаю, что он сможет, и все из-за собак. Он даже на минуту не оставляет их в машине одних. Это выставочные собаки, очень редкой породы, тибетские терьеры. У них целая стена в доме увешана голубыми лентами с медалями собак, – объяснил Питер.

Потом он поблагодарил Раковски, нежно попрощался с Дженни и сбежал вниз по ступеням.

Отец и мама смотрели, как пикап тронулся с места и уехал.

– Голубые ленты, – пробормотал отец. – О ком это он говорил? Но все-таки он чудесный малый. Очень хороший, Джанин, хоть он и называет тебя Дженни.

Питер отметил:

– Мне понравились твои родители. Они очень хорошие.

– Я рада. Ты им тоже понравился.

– Надеюсь, и тебе понравится моя семья. Может, ты приедешь к нам на несколько дней в весенние каникулы? Я напишу своей матери на следующей неделе, если ты захочешь приехать.

Он никогда много не говорил о своих родных, упомянув лишь, что у него есть сестра четырнадцати лет. Его отец занимается какими-то инвестициями, что, по мнению Дженни, было как-то связано с банковским делом. Ей представлялся высокий дом с теннисным кортом, наподобие одного из прекрасных белых домов, какие они видели во время воскресных поездок по окрестностям.

– Он хочет, чтобы его родители познакомились с тобой, и если ты им понравишься – а почему и нет? – фантазировала мама, – тогда он попросит у твоего отца разрешения жениться на тебе.

– Мама! Это же 1969 год. Дети больше не спрашивают разрешения своих родителей. Кроме того, никто из нас еще не готов для женитьбы. Мы слишком молоды.

– Ну так подождете год или два. Мне было девятнадцать, – спокойно согласилась мама.

В аэропорту Атланты их встретил длинный темно-синий автомобиль, которым управлял негр в темно-синей ливрее. Дженни подумала сначала, что лимузин взят напрокат, а поскольку ей еще ни разу не доводилось ехать в такой машине, она была несколько смущена.

Но чернокожий мужчина сказал:

– Рад видеть вас снова дома, мистер Питер. Вы теперь не часто нас посещаете.

– Как все, Спенсер, мама, отец, тетя Ли?

– Все ваши родные здоровы, и ваша тетя Ли, она по-прежнему «соль земли». Разве вы не так называете ее?

– Именно так, она и есть соль земли.

Так это был их собственный автомобиль и шофер! Дженни разглаживала руками юбку. Она разглаживала и разглаживала хорошую серую шерстяную ткань юбки, которую сшил ее папа.

– Сшито вручную, – восхищалась мама. – Знаешь, сколько это стоило бы в магазине? У твоего отца золотые руки. Теперь тебе нужна желтая блузка, черные лакированные туфли, и ты можешь ехать куда угодно.

Питер положил свою руку на ее.

– Нервничаешь?

Он все видел и все замечал, словно ее волнение передавалось ему.

– Да. Я хорошо выгляжу?

– Ты выглядишь прекрасно.

Она не могла сказать: «Этот автомобиль, он что-то делает со мной. Ехать в таком автомобиле! Я просто напугана».

Кто-то оставил клетчатый зонтик на полу. У одной девочки в колледже был точно такой же под стать ее плащу. Стоит целое состояние, сказала бы мама.

Они свернули с шоссе на городские улицы, затем на широкую дорогу, обсаженную старыми цветущими деревьями. Затем пошли зеленые газоны, красивые ограды и дома в глубине, к которым вели длинные подъездные дороги. Мягкий воздух, намного теплее, чем дома, струился в окно, освежая пылавшие щеки Дженни.

– Дженни, мои родители не съедят тебя. Они "не людоеды.

Родители Питера. Совершенно глупо чувствовать себя так. Ну и что из того, если у них собственный автомобиль и шофер? Ну и что?

Автомобиль замедлил ход и свернул на какую-то дорожку, поднимаясь вверх по небольшому склону под навесом из розовых цветов.

– Это кизил. Атланта славится своим кизилом, – пояснил Питер.

На вершине склона автомобиль повернул. Проехал вдоль огромной лужайки с алыми тюльпанами и остановился. У Дженни мелькнула мысль, что они остановились, чтобы забрать кого-то из клуба или из частной школы. Двухэтажные колонны казались невероятно белыми на фоне стен из красного кирпича; короткая двойная лестница изгибалась и выходила на веранду под колоннами. Ей показалось, что она снова видит фильм «Унесенные ветром», или, возможно, пантеон. Когда же она увидела людей, стоявших возле входа, то только тогда поняла, что это дом, дом Питера.

Она не могла вымолвить ни слова. Самые обыкновенные слова вырвались у нее:

– О, сколько тюльпанов!

Он, уже выскочил из автомобиля и бежал вверх по ступеням. Водитель помог Дженни выйти и взял ее саквояж. Она стала подниматься по лестнице туда, куда Питер гостеприимным жестом уже приглашал ее.

– Мама, папа, это моя подруга Дженни Раковски. Дженни протянула руку какой-то женщине с бледной кожей и темными глазами, которую она лишь смутно различала.

– Здравствуй, Дженни. Мы всегда рады, когда Питер приглашает своих друзей, – сказала мать Питера.

Отец был дородным мужчиной, седовласым и крепким, напоминавшим сенатора или генерала, которых можно увидеть по телевизору. Она почувствовала себя такой маленькой рядом с этими высокими людьми, под этими высокими колоннами.

Внутри был величественный двухэтажный зал с хрустальной люстрой на длинной золотой цепи и изогнутая двойная лестница, ведущая на второй этаж.

– А вот Салли Джун, – сказал Питер.

Молоденькая девушка спускалась по ступенькам; одетая в короткий белый костюм для тенниса, она весело помахивала ракеткой. У нее, как и у ее брата, были рыжие волосы и веснушки.

– Привет, – произнесла она, даже не улыбнувшись, и пробежала мимо них в открытую дверь.

«Ты даже не обняла своего брата? И люди обычно улыбаются, приветствуя друг друга», – думала Дженни, продолжая улыбаться. Эта девушка заставила ее почувствовать себя очень глупо.

– Позволь мне показать твою комнату, – сказала миссис Мендес.

Дженни последовала за ней по лестнице. Было очень приятно подниматься по таким широким и низким ступеням. Но прямая узкая спина впереди нее казалась какой-то неприступной, высокомерной. Заместительница директора их колледжа, грузная чопорная женщина с темными с проседью волосами, уложенными в пучок, ходила примерно так же.

Они вошли в комнату, расположенную в конце широкого коридора.

– Обед через полчаса, – сказала миссис Мендес. – Тебе не нужно беспокоиться о переодевании после такого путешествия. Отдохни и спускайся к нам вниз, когда будешь готова. Напитки будут поданы в библиотеку. Ах, да, если тебе что-нибудь понадобится, только позвони. Нажми на кнопку рядом с выключателем.

«Нужно быть осторожной, чтобы не нажать как-нибудь случайно», – подумала Дженни и сказала:

– Спасибо. Большое спасибо, миссис Мендес.

Миссис Мендес закрыла за собой дверь. Она тихо щелкнула, и тишина заполнила комнату. Дженни стояла посередине комнаты и осматривалась. Красного дерева кровать была покрыта пологом с рисунком из миниатюрных лимонов и зеленых листьев на темно-сером фоне. Массивные шторы с тем же самым рисунком спускались вдоль окон и были перехвачены внизу тесьмой. Ковер был серым, на нем стояли массивные желтовато-белые кресла, два темных блестящих деревянных комода и круглый стол с букетом красных тюльпанов, которые она видела при въезде.

«Переодеваться. Тебе не нужно беспокоиться о переодевании. Переодеваться во что? Я думала, что мой костюм подойдет для ужина… обеда. Мое темно-синее шелковое платье на случай, если мы пойдем в кино или куда-нибудь еще завтра…» Мысль прервалась, и она подошла к окну. В новом месте она всегда подходила к окну посмотреть, где она находится.

Окно комнаты выходило на фасад дома. Слева виднелся угол зеленой лужайки. Нигде рядом не было видно ни одного дома, только трава и густые деревья. Вечер дышал глубоким спокойствием.

Здесь, внутри, тоже царили тишина и покой. У нее дома всегда были слышны какие-то звуки: шум воды в туалете, голоса из соседнего двора, рев грузовиков или шаги по лестнице, на которой не было ковра. Он слишком быстро вытирается на лестнице, говорила мама.

Теперь она открыла дверь и взглянула на старинные часы в коридоре. Нет, они, наверное, называются «стоячие часы», ей припомнилось, что прочитала это название в книге «Дом и сад», которую она несколько раз брала с собой в парикмахерскую. «Еще одна ненужная информация, которую я запоминаю совершенно непроизвольно». Часы пробили: Бум! Бум! Нужно спускаться вниз в чем есть. Ей лучше вымыть руки и идти.

В ее комнате была своя ванная, выложенная желтым кафелем. Полотенца были белыми и пушистыми с желтой монограммой, той же самой монограммой, что была в письме миссис Мендес: большая буква «М», рядом с которой были маленькая «к» и маленькая «д». «К» – Каролина, «М» – Мендес, конечно, а «д» – должно быть, обозначает ее девичью фамилию. Вот так делаются монограммы. «Еще одна бесполезная информация, которая прилипает ко мне, как клякса к промокашке», – подумала она, начиная смеяться. Она чувствовала себя глупо. А как будет звучать, если они поженятся? Будет Джанин Раковски Мендес? «Монограмма! Мама покупает наши полотенца во время распродажи, и они вполне хорошие».

Она причесала гребнем волосы, свои блестящие вьющиеся волосы, они так легко укладываются и не требуют много забот и расходов. Чистый гребень лежал на туалетном столике. На прикроватной тумбочке стоял графин с водой и лежало несколько журналов, «Город и страна» и «Вог». Если бы гостем был мужчина, то из журналов, наверное, были бы «Таймс» и «Ньюз-уик».

«Питер, я не могла и представить, что ты так живешь. Ты никогда не говорил об этом. А почему ты должен был говорить? Да и как бы ты это сказал?»

Дженни, мы очень богаты, мы живем в большом особняке.

«Идиотка! – подумала она. Мои щеки так пылают, что они могут подумать, будто у меня температура».

Она вышла, беззвучно закрыв за собой дверь. Через холл сквозь открытую дверь она увидела другую спальню, она была в голубых тонах. Здесь, на этом этаже, было по меньшей мере восемь спален. Все двери были открыты, наверное, так положено. Она вернулась назад, чтобы открыть свою дверь, затем спустилась вниз и стала искать библиотеку. Первой оказалась просторная комната с овальным окном в конце, потом шли просторные кабинеты, до потолка заполненные книгами. Она подумала, не означает ли это обилие книг, что это и есть библиотека, но там никого не было.

– Сюда, мисс, – сказал кто-то.

Это был тот же самый чернокожий, который вел машину. Теперь он был одет в белый жакет и нес серебряный поднос. Она прошла за ним через несколько комнат, шагая по изумрудно-зеленому паласу, восточным коврам и один раз по ковру со светло-кремовыми цветами. В самом конце дома люди собрались в длинной, отделанной деревом комнате со множеством книжных полок. Там были кожаные кресла, несколько моделей парусников и написанный маслом портрет мужчины в серой форме. Все это она заметила мельком, входя в комнату.

Мужчины встали и представились. Здесь были Питер, его отец, дедушка и дядя. Миссис Мендес и тетя освободили для Дженни место на софе, перед которой на низеньком столике слуга поставил серебряный поднос с бутылками и стаканами.

Питер протянул стакан Дженни.

– Ты не спросил свою гостью, что она хочет, – сказала его мать.

– Я всегда знаю, что хочет Дженни. Она любит имбирный эль.

Дженни пила, в то время как мужчины продолжали разговор. Она помнила, что нужно держать колени плотно сжатыми. С прямой юбкой, говорила мама, нужно быть осторожной. Она задирается, когда кладешь ногу на ногу. Мама знает о таких вещах. Дженни непроизвольно улыбнулась. Иногда, но не всегда, стоит слушать маму.

– Я полагаю, – сказала миссис Мендес, – ваш сад еще не цветет так, как наш. Мне сказали, что у вас на севере весна наступает на месяц позже, чем здесь.

Ваш сад. Дженни старалась не смотреть на Питера. – О, да, у нас дома еще холодно.

– Как хорошо, когда дом полон молодых людей, – заметила тетя. Она должна быть родственницей по линии матери Питера, что видно даже по ее шелковой блузке и круглой формы сережкам. – Я слышала, Салли Джун тоже пригласила гостью на выходные.

– Да, Анну Рут Марч из Саванны.

– О, Марчи! Прекрасно! Так девочки дружат?

– Да, мы возили их вместе на побережье прошлым летом, разве ты не знала?

– Я не знала. Как чудесно! Дружба передается из поколения в поколение.

Тем временем Дженни осматривалась, вспоминая увлекательную книгу по социологии, в которой была глава о стилях зданий и этнических корнях населения. Некоторые англосаксы, например, имеют пристрастие к старинным вещам, даже если и не получили их по наследству, но им нравится делать вид, будто они достались им от предков. Они хотят показать, что они не из новой волны эмигрантов. Некоторые евреи отдают предпочтение современным вещам, как бы желая продемонстрировать, что они именно из новой иммиграционной волны и как много они достигли. Все это так глупо… Но это не ее дело. Комната была красивой, и в ней столько чудесных книг.

– Ты смотришь на портрет, я заметила, – сказала миссис Мендес, неожиданно обратившись к Дженни.

Она не смотрела на картину, но теперь вспомнила, что серая форма принадлежала конфедератам. У мужчины были бакенбарды, а в руке он держал саблю.

– Это прапрадедушка Питера по отцовской линии. Он был майором, его ранило около Антьетама. Но, – это было сказано с легким смехом, – он выздоровел, чтобы жениться и создать большую семью, а то бы нас никого здесь не было.

Дедушка рассмеялся.

– Ну, давайте выпьем за него. – Он встал, поднял свой стакан и поклонился картине. – Приветствую, майор. Он был моим дедушкой, вы знаете, и я помню его. Я уже говорил вам, что мне было пять лет, когда он умер, и все, что я помню, говоря по правде, так это то, что он разводил пчел. Привет, а вот и наша Салли Джун.

С ней вошла вторая девочка в костюме для игры в теннис.

– Анна Рут Марч, Дженни Раковски.

– Большое спасибо за торт, дорогая, – сказала миссис Мендес. – Анна Рут вспомнила, как Нам понравился фруктовый торт, который готовит их повар.

– Мама подумала, что это будет чудесный подарок в это время года.

Подарок. Тогда тебе нужно было привезти подарок. Почему Питер ничего не сказал ей? Он должен был сказать ей. Но как он мог сказать: «Послушай, тебе бы не мешало привезти что-нибудь, Дженни»?

Здесь было холодно, холодно и неуютно. Она облегченно вздохнула, когда пригласили к обеду. Еда займет время, и не нужно будет поддерживать разговор.

Стол был отполирован, как черное стекло. На полированной поверхности стоял сверкающий набор посуды из голубого фарфора, серебра и хрусталя. В какой-то миг Дженни вспомнилась мать, приносившая бутылку кетчупа… Обед подавал тот же самый чернокожий Спенсер в белом костюме. Мужчины вели неспешный разговор, говорили о местных выборах, гольфе и семейных сплетнях. Блюда издавали приятный аромат. Обед состоял из супа, который, как узнала Дженни из чьего-то замечания, был черепашьим; ароматного жаркого с розмарином, свеклы, порезанной с бутонами роз. Она ела медленно, стараясь следить за тем, как она ест.

Тема Вьетнама возникла неожиданно, в связи с сообщением о вчерашнем сражении и человеческих потерях. Тут заговорил дедушка.

– Что нам нужно, так это прекратить осторожничать раз и навсегда. Мы должны наконец решиться и разбомбить к черту весь этот Ханой.

Отец Питера добавил:

– Мы превратились просто в посмешище. Такая великая держава позволяет обращаться с собой, как… – он презрительно обвел взглядом собравшихся вокруг стола, – как я даже не знаю с чем. Эти марширующие юнцы, эта протестующая толпа! Если бы один из моих сыновей… Поверьте мне, если эта война еще будет продолжаться – я надеюсь, что нет, что мы накажем их к тому времени, – но если она все еще будет идти, когда Питер закончит колледж, я надеюсь, что он наденет форму, как подобает настоящему мужчине, и исполнит свой долг. Правильно, Питер?

Питер с трудом проглотил кусок. Он посмотрел мимо Дженни туда, где сидел его отец.

– Правильно, – повторил он.

Она поняла, что удивление отразилось на ее лице, и поспешила наклонить голову, думая про себя: «Но ведь ты говорил мне, когда мы разговаривали об этом, что никогда не пойдешь, никогда; что это аморальная, бессмысленная война. Все это говорил ты, Питер!»

– А твои друзья, каково их отношение, Питер? – поинтересовался дедушка.

– О, мы не так много говорили об этом.

Как это можно не говорить об этом! Сейчас все об этом только и говорят – в классе, после уроков, в кафетериях и даже ночью. Можно даже сказать, что это все, о чем мы теперь говорим!

Дед продолжал настаивать:

– Но у них есть какое-то мнение? Лицо Питера сделалось пунцовым.

– Конечно. Естественно, одни думают одно, другие – другое.

– Ну, я надеюсь, ты-то говоришь как настоящий мужчина, а не как презренный трус, и защищаешь своего президента. Ты не должен позволять им вести пораженческие разговоры. Это ослабляет страну. Я надеюсь, что ты не сидишь молча, позволяя им говорить, что вздумается, Питер.

– Нет, сэр, – глухо отозвался Питер. Миссис Мендес вмешалась в разговор.

– Достаточно о политике! Давайте поговорим о более приятных вещах, как, например, завтрашний вечер по случаю дня рождения Синди. – Она объяснила Дженни. – Синди – это кузина, можно сказать, вторая кузина, которой исполняется двадцать один год, и для нее устраивают небольшой официальный прием дома. Надеюсь, что не будет дождя. Ведь танцы решено проводить на улице. Все должно быть чудесно.

«Небольшой официальный прием… Он не сказал мне об этом тоже. Может, он не знал. Но у меня нет платья»… – думала Дженни. Никогда еще она не чувствовала себя так неловко.

Разговор продолжался.

– Вы слышали, что тетя Ли подарила ей?

– Нет, а что? – спросил дядя.

– Лошадь! – сказала миссис Мендес. – Жеребенка, если быть точной. Ты встречалась с нашей тетей Ли, – пояснила она Анне Рут, – она одна держит конюшню.

– Она такая чудная! Настоящий скелет из чулана, – сказала Салли Джун.

– Салли Джун, что за ужасные вещи ты говоришь!

– Но это правда, разве не так?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – сдержанно ответила миссис Мендес.

Салли Джун хихикнула.

– Мама! Ты знаешь!

– Моя сестра всегда была сорванцом, – сказал мистер Мендес, пояснив, вероятно, для Дженни, которая была здесь единственной посторонней.

– Сорванец! – повторила девочка. – Ей уже за пятьдесят. Каждый знает, она…

– Хватит, – сказал мистер Мендес и резко повторил: – Хватит, я сказал!

В тишине было слышно, как звякнуло серебро о фарфор. Салли Джун опустила голову, и краска залила ее шею. Она выглядела испуганной.

Питер прервал тишину.

– Разговор о лошадях мне вдруг напомнил, что, когда я был в Оуинз-Миллз в те выходные, я видел Ральфа верхом на лошади. Мы проехали мимо него на автомобиле. Я не знал, что он сейчас в Джорджтауне.

Как ловко Питер переменил тему разговора! Конечно, он хотел разрядить напряжение. Он продолжал:

– Наверное, он собирается поступать на дипломатическую службу, как и его брат.

– И быть убитым, как его брат, – добавила тетя, вежливо объяснив Дженни: – Это старые друзья нашей семьи. Их сын был убит во время волнений в Пакистане.

– Пятнадцать лет прошло, должно быть, – сказала миссис Мендес, – а его мать все еще носит траур. Это смешно. – Она говорила отрывисто, уставившись в стол. – Я не могу спокойно относиться к людям, которые не хотят смотреть фактам в лицо.

– Это была ужасная смерть, – вежливо напомнил ей Питер.

– Все равно, она должна как-то примириться с этим, – ответила его мать. – Другие же могут. – Неожиданно она повернулась к Дженни. – Питер говорил нам, что твой отец был в концентрационном лагере в Европе.

Так Питер говорил о ней.

– Да, – ответила она. – Он был очень молодым и сильным, он один из немногих, кому удалось выжить.

– Чем он занимается сейчас? Питер не сказал им это.

– У него свой магазин. И кафетерий.

В какой-то миг глаза женщины расширились и сверкнули.

– Ну, так ему повезло. Все перенести и суметь выжить.

– Да, – ответила Дженни. Выжил. Его ночные кошмары. Его безмолвные стоны. И во второй раз за этот день она поймала себя на том, что смотрела на манжеты, сделанные с мастерством, которое сохранило жизнь ее отцу, мастерство, которое он хотел бы забыть.

Она снова взглянула на миссис Мендес, которая уже начала обсуждать другой предмет. У нее нет сердца, подумала она.

Слуга поставил перед ней тарелку, на которой были салфетка и вазочка с мороженым; с каждой стороны вазочки лежали ложечка и какой-то еще прибор, который она никогда раньше не видела. Это казалось чем-то средним между вилкой и ложкой. Не зная, как им пользоваться, она пришла в замешательство, и тогда не меняя выражения лица, негр-слуга положил совсем незаметно свой указательный палец на ручку этого неизвестного ей предмета. И она сразу вспомнила, что слышала о таком приборе, как вилка для мороженого, и поняла, как им пользоваться. Ей захотелось поблагодарить этого человека, и она решила сделать это при первой же возможности. Он увидел ее замешательство. Она подумала, что он знает о ней больше, чем кто-либо еще в этой комнате, За исключением Питера. «Мне здесь не нравится. Здесь все холоднее, чем мороженое».

Мороженое отличалось от того, что ей доводилось пробовать раньше, в нем чувствовался вкус меда и привкус душистого ликера. Она ела его медленно, находя странное удовольствие в его мягкости, словно она была ребенком с леденцом на палочке.

После обеда Питер показал ей окрестности. Позади теннисного корта находился большой бассейн, напоминавший по форме амебу и казавшийся естественным прудом. Хорошенький небольшой домик с верандой отражался в воде. Несколько розовых металлических стульев и столиков стояли под цветными зонтиками на ухоженной траве. Питер включил несколько лампочек, и бассейн осветился изнутри бирюзовым светом. Дженни стояла, не шелохнувшись, глядя на отблеск лучей заходящего солнца, на густой кустарник, на отдаленные темные деревья, и слушала тишину.

– Я не знала, что ты так живешь, – произнесла она наконец. – Я не знаю, что и думать.

– Ничего не думай. Разве имеет значение то, как я живу?

– Полагаю, нет.

– Неужели это важно?

Он стоял так близко, что она могла чувствовать, или воображала, что чувствует, тепло его сильного тела. Конечно, это было неважно. Главным был Питер, а не то, чем он владел или не владел. Но было еще что-то…

– Ты согласился с ними о Вьетнаме.

– Да нет же. Я просто не возражал.

– Это одно и то же.

– Нет. Подумай хорошенько.

– Я-то думаю.

– Все ради сохранения спокойствия, и я просто ненавижу споры. Что толку начинать длинный спор, если он все равно закончится тем, с чего начался? Мы все останемся при собственном мнении. Ведь ты же видела, что там творилось.

Она согласилась с этим. Да, это правильно. Дома лучше не говорить о некоторых вещах. Не ссориться же с папой из-за древнего обычая отделять женщин от мужчин в синагоге. Папа считал это правильным, потому что так давно было заведено, и никто не собирался спорить с ним, да и не надо было. Да, Питер был прав. Он просто пытался предотвратить конфликт, когда увел, например, разговор от обсуждения тети Ли после того, как его отец сильно рассердился. Ей очень нравилась эта его черта.

– Я бы хотел, чтобы мы могли спать вместе, – вздохнул он. – В этом домике было бы так здорово. Там есть софа.

– Питер! Мы не можем. Я бы не осмелилась.

– Я знаю. Ну хорошо, мы скоро вернемся домой. Ей понравилось, что он говорил о колледже, месте, где они были вместе, как о «доме». Затем она подумала о другом.

– Ты не сказал мне, что здесь будет вечер. Я бы привезла вечернее платье.

– Я сам не знал. У меня такая смешная кузина… Господи, кто проводит приемы в наши дни?

– Очевидно, люди еще проводят.

– Я их ненавижу.

– Но что мне делать? Мне нечего надеть. Питер с сомнением посмотрел на нее.

– Нечего?

– Только этот костюм, темно-синее шелковое платье, которое я всегда ношу, и несколько юбок и блузок. Мне даже не хочется идти. Мы должны идти? Полагаю, что да. – Ее голос сошел на нет.

– Мы попросим мою маму. Она подберет что-нибудь для тебя.

– Я не могу сделать этого.

– Я сам попрошу ее. Пойдем в дом. Пойдем прямо сейчас.

– О, дорогая, – произнесла миссис Мендес, – ты уверена, что ничего не привезла?

Дженни покачала головой. Словно в ее саквояже было несколько секретных отделений, из которых она, немного порывшись, могла достать бальное платье и туфельки.

– Боюсь причинить вам беспокойство, – сказала она.

– Никакого беспокойства. Позволь мне подняться наверх и посмотреть в гардеробе Салли Джун. Конечно, ты выше ее, но все-таки… О, дорогая, – повторила она.

Салли Джун и ее подруга лежали на широкой кровати. Миссис Мендес открыла гардероб, где висел длинный ряд платьев и стояло много туфель.

– Мы хотим позаимствовать одно из твоих платьев, Салли Джун. Дженни не привезла ничего с собой.

– Только не голубое. Я надену его.

– Конечно, нет.

Миссис Мендес окинула Дженни оценивающим взглядом и взяла одно платье из гардероба…

– Салли Джун оно до полу. Но тебе оно, вероятно, будет до колен. Померь его и посмотрим.

Она чувствовала себя совершенно голой, когда три пары глаз молча смотрели, как она сняла костюм и надела платье. Это было платье из белого хлопка, мягкого, как носовой платок, с защипами на рукавах и на талии. Короткие пышные рукава были украшены лентами и бантиками. Это было выходное платьице маленькой девочки, оно вряд ли подойдет даже четырнадцатилетней девушке. На Дженни оно выглядело смешным.

– Очаровательное платье, – сказала миссис Мендес. – Мы шили его ко дню рождения Салли. Но она поправилась. – Она погрозила пальцем дочери. – Оно удивительно подходит тебе, – сказала она Дженни. – Хорошенькое, правда?

– Очень, – ответила Дженни и подумала, что мама хохотала бы до упаду, если бы увидела ее в нем.

– Бретельки твоего бюстгальтера видно, но ты можешь пришпилить их сзади. И туфли. Какой размер ты носишь?

– Тридцать семь с половиной.

– О, дорогая, Салли Джун носит тридцать шестой. – Туфли, белые детские комнатные туфельки на низеньком каблучке, подходили, но они были на полтора размера меньше и причиняли нестерпимую боль.

– Жмут? – спросила миссис Мендес. – Да, немного. Жмут.

– Ну, мои туфли еще меньше, так что, я думаю, тебе придется потерпеть. – Возле двери она вспомнила о чем-то еще. – У меня есть сумочка, я могу одолжить ее тебе. К счастью, сейчас тепло не по сезону, поэтому тебе не понадобится шаль.

Дженни, вся в рюшках и бантиках, краем глаза увидела девочек, которые лежали на кровати и молча хихикали. Салли Джун сразу отвела глаза, как только встретилась взглядом о Дженни. Удивительно, что такие же красивые глаза, которые у ее брата были добрыми и нежными, могли быть такими холодными и насмешливыми.

Она снова надела свой костюм и повесила платье на руку.

– Спасибо, – спокойно произнесла она. – Простите, что побеспокоила вас.

– Нисколько, – ответила ей Салли Джун.

«Они презирают меня. Я не выгляжу чудной, у меня такие же хорошие манеры, как и у них, и намного больше сердечности, – подумала Дженни. – Но они все равно презирают меня».

Особняк их кузины окружали обширные земли, поля, виднелась даже речка с мостиком, но убранство очень напоминало дом Мендесов, вплоть до портрета того же самого предка на каминной полочке.

Миссис Мендес, стоявшая рядом с Дженни, прошептала: – Ты узнаешь портрет? Это их прапрадед тоже, но только это копия. А наш оригинал. Кто-то разрешил им сделать копию, что я считаю неправильным. Тем не менее… – Она пожала плечами и пошла дальше.

Дженни, слегка прихрамывая в тесных туфлях, направлялась в комнату отдыха. Бал продолжался уже три часа; если бы у нее ноги не болели так сильно и она бы не чувствовала себя так нелепо в этом дурацком платье, она могла бы и дальше наслаждаться всем этим спектаклем. Для нее это действительно был спектакль. Огромный дом, фонари на террасе, цветы в вазах, оркестр, девушки в прекрасных платьях – все это напоминало театр.

Питер был не похож на человека, который не любил бы такие вечера, он развлекался вовсю. Он представил ее всем вокруг и так часто танцевал с ней, что она даже сказала ему, что он должен уделять внимание и другим, особенно своей кузине, чей день рождения они празднуют. У нее самой было много партнеров, аккуратных молодых людей с приятными лицами и гладкими прическами. Они очень отличались от тех парней, с которыми она была знакома дома. Их разговор тоже отличался, в основном это были вежливые банальности. Когда она кружилась и поворачивалась, то поверх их плеч могла видеть улыбающегося Питера и слышала его радостный смех. А почему бы и нет? Это были его друзья, и он не видел их с Рождества. Поэтому она продолжала танцевать и кружиться, пока могли выдержать ее ноющие ноги.

Комната отдыха оказалась маленькой комнаткой с зеркалами, кушеткой и двумя мягкими креслами. В одном из кресел сидела пожилая женщина и читала журнал. Дженни сняла туфли и застонала, растирая свои ноги.

– Ты натерла пятки, – заметила женщина. – Они кровоточат.

О, Господи, испачкать кровью туфли Салли Джун! Только этого еще не хватало.

– Ты выглядишь довольно уныло.

– Да. Вдобавок к тому расстегнулась булавка, и моя бретелька видна. – Она повернулась, пытаясь дотянуться до спины.

– Подойди сюда. Я застегну ее.

Они стояли перед зеркалом. Дженни увидела приземистую женщину с седыми волосами, подстриженными, как у мужчины, и крупным продолговатым лицом с обвислыми щеками. На ней было строгое платье из черного дорогого прозрачного шелка.

– Ну вот. Булавка застегнута. А что ты собираешься делать с туфлями?

– Отдохну немного, а затем буду страдать весь оставшийся вечер, думаю. Больше я ничего не могу сделать.

– Ты та девушка, что приехала в гости к Питеру?

– Да, а как вы угадали?

– Акцент. Все остальные отсюда. Кроме этого, я слышала, что ты приехала. И платье, я помню его со дня рождения Салли Джун. Я считаю, что это платье было вычурным даже для нее.

Дженни расхохоталась. Слова были такими подходящими, и ей понравилась прямота этой женщины, проницательные умные глаза, которые выделялись на простом и приятном лице.

– Было очень мило с их стороны одолжить мне его.

Не могу пожаловаться.

– Это правда, ты не можешь. Кстати, я тетя Ли Мендес, та, которая подарила Синди жеребенка на ее день рождения. Полагаю, ты слышала об этом. – Она засмеялась.

– Да, об этом упоминалось.

– Я в этом не сомневалась. Все они любят меня по-своему, моя семья, но они считают меня странной, и я отважусь сказать, что так оно и есть. Как бы там ни было, а жеребенок замечательный. Если бы твои ноги не болели и если бы не было так темно, я бы прямо сейчас взяла тебя на конюшню и показала его тебе. По правде говоря, в последнюю минуту мне даже расхотелось расставаться с ним. Я с ума схожу от животных. А ты?

– Я бы тоже, если бы у меня было хоть какое-то помещение для них. Там, где я живу, недостаточно места даже для собаки.

– Модные апартаменты в Нью-Йорке, я полагаю?

– Нет. Небольшой дом в Балтиморе. – Дженни, выпрямившись, посмотрела на тетю Ли. И у нее неожиданно сорвались слова, которые она не собиралась говорить, которые были возможно, совершенно не к месту. По какой-то причине, однако, когда она их произнесла, то почувствовала себя лучше.

– Моя семья бедна. Женщина кивнула.

– Тогда, я думаю, ты никогда не бывала на таких вечерах раньше.

– Честно говоря, нет.

– Чувствуешь себя не в своей тарелке?

– Немного. – Она быстро кивнула. – В колледже мы все часто собирались вместе, и я вообще-то очень общительная… – Она остановилась, удивляясь, почему она все это рассказывает.

– Понимаю. И ты очень решительная. Питер не такой. Ты, вероятно, уже заметила.

Они все были правы, говоря о странности этой женщины. Но, может быть, ее считают странной, потому что большинство людей скрытны, а она просто говорит то, что думает? Это озадачило Дженни.

– Нет, Питер нет, – повторила тетя Ли, – но он соль земли.

– Именно это он сказал и о вас.

– Я очень рада. Мы обожаем друг друга. Я вспоминаю все наши летние деньки на ферме, где мы столько времени проводили вместе. Я научила его настоящим вещам, научила ездить верхом на лошади, управлять трактором, сажать и убирать урожай и любить землю. Да, он хороший мальчик. Слишком хороший, мне иногда кажется. Слишком – человек долга. Вот так. Человек долга.

Дженни почувствовала усталость. Ей не хотелось обсуждать Питера с этой странной женщиной. Морщась, она надела туфли и сказала:

– Я лучше вернусь назад.

– Да, так лучше. Я еще немного посижу здесь. От всей этой шумной болтовни у меня начинается головная боль.

Питер подошел к ней.

– Где ты была? – спросил он. – Я везде искал тебя.

– Мне нужно было снять туфли. Я встретила вашу знаменитую тетю Ли.

– Что ты о ней думаешь?

– Да, она действительно удивительная. Она мне понравилась. Что ты скажешь, если мы не будем больше танцевать? Я больше просто не могу.

– О, прости меня. Твои бедные ноги.

Они сели вместе возле маленького плетеного столика у открытой двери на террасу. Музыка продолжала играть. Слуга принес напитки.

– И все-таки это не такая уж плохая ночь, – сказал Питер.

– Ты же говорил, что терпеть не можешь официальных приемов.

– Не могу. Но каждый должен приспосабливаться, делать то, что от него требуют… Бедное дитя, тебе так неловко в этом платье, – мягко сказал он.

– Я не говорила тебе об этом.

– Существует множество вещей, о которых тебе и не надо говорить.

Она почувствовала раскаяние.

– Извини. Я не хотела испортить тебе вечер. Платье тут ни при чем.

Он взял под столом ее руку.

– Тебе было неуютно с моей семьей. Их нелегко понять. Иногда они могут казаться такими чужими. Но когда ты узнаешь их получше, ты поймешь их. Тебе будет легко с ними. Поверь мне.

Он был прав. Она пыталась скрыть свое раздражение, но оно все равно вырывалось наружу.

– Завтра мы будем предоставлены сами себе, – сказал он. – Они собираются смотреть спектакль после обеда, но я попросил маму вернуть наши билеты, потому что мы уже видели эту пьесу.

– Какую пьесу?

– А я не знаю. Я никогда не слышал о ней. Они засмеялись, и настроение у Дженни быстро поднялось.

Вечер был теплым, словно было уже лето. Птицы опускались вниз к лужайке и снова взмывали вверх, к ветвям деревьев, ловя на лету комаров; они щебетали и чирикали, пока не опустилась ночь. Наконец они затихли.

– Как красиво кругом, – прошептала Дженни. В темном доме горело несколько ламп на первом этаже у входа, оставленных до возвращения семьи. Только окна слуг на третьем этаже были ярко освещены. Черная, как шелк, гладь бассейна казалась совершенно застывшей, сверкающей серебром там, где на нее падал лунный луч. И двое, неподвижно смотревшие на серебряную дорожку, почувствовали непреодолимое желание, поднялись и, не проронив ни слова, вошли вместе в маленький домик и закрыли дверь.

Она вспоминала этот визит со смешанными чувствами. Любовь в маленьком домике совершенно отличается от любви в мотеле у шоссе с его нескончаемым шумом машин, ревом моторов грузовиков у перекрестка. Подняться, держа друг друга за руки, и шагнуть в неподвижную благоуханную ночь…

Но она помнила и прощание с миссис Мендес.

– Так чудесно, что ты погостила у нас, – сказала она, но ее губы были плотно сжаты, и она едва цедила сквозь зубы. Или, может, это было плодом больного воображения Дженни? Но, что бы это ни было, это было приобретение нового опыта, сказала она себе, забавляясь, что ей на ум пришла фраза из лексикона школьного учителя. Теперь они снова вернулись в свой собственный мир в колледж, к работе, друзьям и любви по выходным. Ей было семнадцать, и жизнь была прекрасной.


ГЛАВА 3


Однажды днем, сидя над конспектами по социологии, она случайно взглянула на висевший над столом календарь. Листок с числом упал на страницу, и что-то промелькнуло у нее в мыслях. Позже она не могла бы сказать, почему это случилось именно в тот момент, но так оно и было. Она снова взглянула на число, подсчитала, нахмурилась, подсчитала снова. Ее периоды часто бывали нерегулярными, поэтому задержки не беспокоили ее. Кроме того, Питер был очень осторожным, он сам это говорил. Но все-таки сердце учащенно забилось и не сразу вернулось к нормальному ритму.

«Подожду неделю, – подумала она. – Ничего страшного».

Она не сказала об этом Питеру и подождала больше недели, пытаясь выбросить все это из головы. У нее был свой способ решения проблем, нужно просто убедить себя: соберись, все обдумай, не полагайся на эмоции. Спокойно, спокойно. Все образуется само собой, если только сохранять спокойствие.

Но однажды, в конце второй недели, направляясь купить пару сникерсов, она проходила мимо кабинета врача и под влиянием минутного настроения зашла.

Доктор оказался пожилым мужчиной с усталыми глазами, он тактично не смотрел ей в. лицо, когда она говорила. Он не задавал никаких личных вопросов, за что она была благодарна ему. Если бы он стал расспрашивать ее, она бы начала плакать, несмотря на свою решимость, и, вероятно, он понял это. Она сдала анализ мочи, и ей обещали позвонить, когда будут готовы результаты теста на кролике.

Она заплатила женщине, сидевшей с каменным лицом за столиком в приемной; затем, уже на улице, ее стало всю трясти, когда она только представила себе, что ее ждет.

Процедура оплаты, а также безразличная маска на лице женщины в приемной как-то делали все будничным. Ей расхотелось идти покупать сникерсы, и она вернулась назад в комнату, принялась читать, не понимая ни слова. Ночью она плохо спала, ее мучили кошмары, ей снилось, будто к ней пришел несчастный кролик со слезами на глазах.

Через несколько дней по телефону ей сообщили о положительном результате.

– Вы не хотели бы назначить время визита к доктору? Очень важно начать предродовое наблюдение как можно раньше, хотя, как мы полагаем, со здоровьем у вас все в порядке.

– Хорошо, только не сейчас. Я позвоню позже. Она осторожно положила трубку и села на стул в каком-то оцепенении. Через открытое окно доносились привычные звуки, жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Голос звал: Бобби-и-и-и. Кто-то с грохотом уронил стопку книг на лестнице за дверью. С верхнего этажа слышались звуки гармоники.

Она встала. Питер должен быть в библиотеке днем. Ей сразу стало легче. Как будто груз свалился с ее плеч. О чем она думает? Она не одна, слава Богу! Питер знает, что делать. Он подумает обо всем.

Он сидел на своем обычном месте, опираясь локтями о стол и положив подбородок на руки, впившись глазами в какую-то толстую книгу. Она успела заметить несколько графиков и пояснительный текст, прежде чем он удивленно вскинул голову и закрыл книгу.

Она улыбнулась.

– Привет. Ты закончил?

– Я могу и закончить. Что случилось?

– Неужели что-то обязательно должно случиться, я не могу просто подойти к тебе? – Она была довольна, что ее голос не дрожал.

– Ты не обманешь меня.

Его озабоченный тон едва не сломил ее решимость. Она успокоила себя. Смелее, держи себя в руках.

– Почему? Неужели я как-то не так выгляжу? – Спокойно. Держись уверенно. Это еще не несчастье.

– Твои глаза, что-то случилось. – Он встал и собрал книги и тетради. – Пойдем на улицу.

Они вышли на яркий солнечный свет. Какие-то друзья остановили их; они стояли под старыми деревьями и никак не могли уйти. Кто-то еще подходил к ним и не уходил, болтая о каких-то пустяках, и сердце Дженни снова начало сильно колотиться. Она чувствовала, как Питер пытался уйти от них, но ребята все шли и шли вместе с ними по улице. Две девушки из класса Дженни прошли мимо; они сняли свитера и повязали их вокруг талии; они весело разговаривали; и она была такой же совсем недавно.

Когда наконец они остались одни, то вернулись обратно и сели на ступени. Он взял рукой за ее подбородок и повернул ее лицо к себе.

– Ну? Скажи мне.

Страх снова овладел ею, несмотря на его присутствие.

– Ты не можешь догадаться?

– Не думаю, что смогу.

– Я была у доктора несколько дней назад. – Она встретилась с его глазами. – Теперь ты можешь догадаться.

– О!

Она вздохнула.

– Да, Питер, что мы будем делать? – В этот раз решимость окончательно покинула ее, голос дрогнул, и слезы брызнули из глаз.

Он смотрел на свои руки, повернув их ладонями вверх. И она, проследив за его взглядом, увидела, какой родной и близкой была его рука. Длинные пальцы, узкие белые лунки на овальных ногтях, мягкие рыжеватые волосы на запястьях.

Она ждала. Ветерок быстро пробежал по листьям, обдав волной холода ее спину. Он оторвал взгляд от своих рук.

– Результаты могут оказаться неверными.

– Но они верные.

Ее руки вдруг сцепились в отчаянном жесте и опустились на колени. Питер дотянулся и разжал их, зажав одну руку между ладонями.

– Ну, тогда нам нужно будет придумать что-то, да? Он улыбнулся. Улыбка проникла ей прямо в сердце.

– Что именно? – спросила она.

– Дай мне подумать.

Никто из них не сказал ни слова в течение нескольких минут. Ветер становился все сильнее, и Дженни сжала замерзшие руки. Она удивлялась, о чем он мог думать? Затем он взглянул на часы.

– Уже шесть часов. Давай пойдем в наш ресторанчик, поедим спагетти.

В ресторане не было ни одного знакомого, и они сели в дальний угол, где их не было видно.

– Я не голодна, – сказала она, держа меню в руках.

– Тебе нужно поесть.

Смешное выражение вдруг пришло ей в голову: есть за двоих. Она почувствовала комок в горле.

– Я не могу, правда, не могу.

– Только немного супа. И я тоже поем суп. Я тоже не голоден.

Несколько минут они сидели молча. Дженни проглотила несколько ложек супа и положила ложку на стол.

– Господи, Дженни. Прости меня. Я чувствую себя, как неуклюжий, невежественный дурак. Я считал, что принимал все меры предосторожности. Я все делал, как надо. Черт возьми, я не понимаю.

– Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. – Ей было больно видеть его таким. Только вчера он был беззаботным, купил новую гитару и музыкальные записи. – Это и моя вина тоже. Я имею в виду, что мне следовало быть более аккуратной. Я была беспечной; я и есть беспечная. Уже поздно жалеть об этом.

Он быстро взглянул на нее.

– Слишком поздно что-то сделать?

– Ты имеешь в виду аборт?

– Ну да. Конечно, я подыщу лучшее место, где это будет безопасно. Господи, я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось! Ты должна это знать.

Она снова вздохнула. Такие глубокие вздохи продолжались весь день, словно ей надо было наполнить легкие.

– Я не смогу… Я не хочу… Не обращая внимания на срок, я не смогу, в любом случае.

Он очень осторожно спросил:

– Почему? Почему ты не сможешь?

– Даже не знаю. – Папина набожность, усвоенная ею, несмотря на все ее безразличие к религии?

– Если ты не знаешь, значит, все-таки можешь. Подумай об этом. Всегда это делали.

– Я знаю.

Девушка в колледже на старшем курсе сделала аборт. Все знали об этом. Она сумела закончить колледж со своим курсом и продолжала жить так, словно ничего не изменилось. Дженни невольно содрогнулась. Ее руки непроизвольно прижались к плоскому крепкому животу.

У нее еще не было никаких чувств к тому, что развивалось в ней. Что-то нежелательное и пугающее вторглось в ее жизнь, и все же она не могла убить это что-то.

Питер заметил ее жест.

– Там почти ничего нет, Дженни. Дюйм или два – может, и меньше.

Но это жизнь, цепляющаяся и растущая. Вырвать ее и выбросить, превратить в кровавое месиво… Ее мысли перепутались, и она взглянула в глаза Питера, беспокойные и вопрошающие.

– Ты должен поверить мне, Питер. Это может быть нормальным для некоторых – я никого не хочу осуждать, – но только я знаю, что я не могу.

Снова воцарилось молчание, пока он доедал суп. Потом он поднял голову, легонько ударил кулаком по столу, его губы плотно сжались.

– Что за черт! О чем, собственно, беспокоиться? Тогда мы поженимся, вот и все!

От огромной радости у нее в горле появился комок, и она чуть не подавилась от кашля. Однако спустя секунду сомнение охватило ее.

– Питер, я не собираюсь выходить замуж за человека, который «должен» жениться на мне и потом будет жалеть об этом. – Говоря это, она уже знала в глубине души, что ждет возражений.

– Дженни, дорогая, как ты можешь такое говорить, когда мы так относимся друг к другу? Это верно, сейчас не самое подходящее время для всего этого, но ведь мы все равно собирались пожениться позже, так что мы должны придумать, как это сделать сейчас. Не бойся. Я с тобой. – Он позвал официанта. – Принесите нам обед, пожалуйста. Мы оказались голоднее, чем думали.

И пока Дженни слушала, чувствуя огромное облегчение от потока его слов, он продолжал говорить.

– Прости меня за то, что я собираюсь сказать. Это все звучит глупо, я знаю, но факт есть факт, – ох, черт, ты видела все сама к чему стесняться? Мои родители – состоятельные, действительно, очень состоятельные люди. Но деньги не имеют большого значения. Я никогда и не думал об этом. Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я всегда внутренне протестовал против их образа жизни и некоторых из их идей, но в такой крайней нужде, как эта, – он улыбнулся, – в такой крайней нужде, как эта, деньги придутся весьма кстати.

От его доверительной улыбки на душе у Дженни стало удивительно легко. Быстро, спокойно он понял ее и нашел выход. Дженни, которая скорее имела склонность к скоропалительным поступкам и широким жестам, почувствовала силу в его спокойствии.

– Они поймут нас, без сомнения. Конечно, не очень приятно будет объяснять им все, но они непременно смирятся с этим. Послушай, мы же не первые, с кем это случалось, и далеко не последние. Выше голову, Дженни, и съешь спагетти.

Она так ясно представила себе картину из их будущего, что даже могла видеть все в цвете. Это будет небольшая квартира, две комнаты, может даже, одна, не на территории колледжа; они смогут ходить на занятия и ухаживать по очереди за ребенком. Они закончат колледж; она вернет все долги, когда станет юристом, вернет им все расходы из своего заработка, не Питера, потому что ей хотелось показать, какая она, и заслужить их уважение. Да, она заслужит их уважение, несмотря ни на что. И когда они увидят, каким счастливым она сделает их сына, они полюбят ее.

– Я найду временную работу в лаборатории или еще где-нибудь, буду подрабатывать вечерами и по выходным, так что мы не будем во всем зависеть от моих родителей, – сказал Питер.

Подобные картины, оказывается, возникали и в его воображении. Он добавил.

– Ты поедешь домой в эти выходные и скажешь своим родителям, я тоже слетаю к своим. – Это было частично утверждение, частично вопрос.

Дженни покачала головой.

– Я, наверное, поеду домой, но я не уверена, что смогу сказать им до того, как мы поженимся.

Как можно причинить им такое огорчение, помня об их прошлом? Она, кажется, прочитала все книги о детях тех, кто пережил Катастрофу, и слышала о группах, специально созданных для того, чтобы получить совет и поучиться друг у друга, хотя она сама никогда не посещала такие занятия. Правда, у тебя возникает совершенно другое отношение к родителям, когда ты видела фильмы о том, что творилось в Европе, и знала, что отец и мать, сидящие за столом напротив и разговаривающие о домашних делах и работе, прошли через все это. Они не похожи на других родителей. Как можно снова подвергнуть их испытанию, когда их силы и так уже подорваны?

– Ты что, правда не собираешься говорить им об этом? – спросил Питер, удивленно подняв брови.

– Может, скажу. Я не уверена. Они так любят меня. – И она просто добавила: – Нужно знать их, чтобы понять.

Он больше ни о чем не спрашивал.

– Ну, а я скажу своим предкам. Я знаю, тебе они показались такими чопорными. – Он грустно улыбнулся. – Любимое выражение моей матери: «Держать форму», и, по правде говоря, мне так оно не нравится, оно какое-то казарменное. Но оба уважают и ценят две вещи – честность и мужество. Поэтому, если я буду честен, они будут справедливы. Нужно отдать им должное – они абсолютно справедливы, Дженни, это действительно так. – Он дотянулся через стол и поцеловал ее пальцы. – Нет ничего, о чем бы стоило беспокоиться.

Он казался таким уверенным. Она надеялась, что ему не слишком сильно достанется до того, как пройдет их первая вспышка гнева.

– Верь мне, Дженни.

– Я верю тебе. Я всегда буду верить.

* * *


– Как Питер? – спросила мама.

– Он полетел домой в эти выходные.

– Так вот чему мы обязаны удовольствием видеть тебя? – засмеялась мама. – Садись. Я только что из магазина. Выпей чашечку чая, пока я приготовлю обед.

Из кухни была видна столовая, с двумя тарелками на столе и свечами, приготовленными для молитвы. Вечером в пятницу они обедают в столовой вдвоем, точно соблюдая обычаи, словно их окружают дети и родственники, как им хотелось бы. Она села напротив матери за кухонный стол.

– У меня в этом году чудесные герани, какие-то розовые, необычные. Посмотри, – сказала она.

На веранде стоял целый ряд горшочков с геранями, а в нескольких метрах за ними стояли горшочки миссис Даниелис, но ее герани были красными. Мама проследила за взглядом Дженни.

– Никакого сравнения, правда? – спросила она.

– Конечно, мама. – Вопрос как-то задел ее. Почти все в течение последних нескольких дней после разговора с Питером в ресторане задевало ее и вызывало у нее слезы: поэма Дилана Томаса, которую проходили на уроке английского, или старушка, помогающая своему мужу сойти с поезда в Филадельфии. Теперь это были герани, обыкновенные цветы, тянущиеся к солнцу. Ком подкатил у нее к горлу. Глупо. Маме хочется поговорить. В отличие от отца, она не выносит пауз в разговоре. Кроме этого, было еще кое-что, что Дженни хотелось узнать.

– Как здесь все в квартале? Даниелисы? Дитерсы?

– О, у Даниелисов все прекрасно, они рады ребенку. Не то, что эти Дитерсы в конце улицы, – с горечью произнесла мама.

Дженни хотелось поговорить о Дитерсах. Глория Дитерс «попала в беду» в прошлом году, вернувшись домой с незаконнорожденным ребенком.

– Они обращаются с ней так же, как раньше? Мама пожала плечами.

– Я не знаю. Их почти не видно. Они прячутся в своем доме. Глория вывозит коляску на веранду и тут же убегает.

С дрожью в голосе Дженни сказала:

– Но она же не ограбила банк и никого не убила. И ждала ответа…

– Правда, правда. Но сейчас такое безумное время. – Мама подняла упавшую газету. – Посмотри, что сейчас пишут! От одного этого можно заболеть. Как война во Вьетнаме-то связана с тем, как ведут себя теперь подростки, я спрашиваю тебя? Это грязная война, но какое отношение к этому имеет свободная любовь, я спрашиваю? Позор. Посмотри, посмотри на это! – Это была статья об известной активистке, которая ждала ребенка. – Взгляни на нее! Не замужем, беременная и гордится этим! Гордится этим, только представь себе. Девушка из колледжа, получившая образование, но когда опускаешься до такого и попадаешь в колонку светских сплетен, то кто ж она после этого?

Дженни молчала.

– Ох, но мне больше всего жалко родителей! Работаешь изо всех сил, чтобы получше устроить жизнь своих детей, и что за это получаешь? – Мама покачала головой, сочувствуя неизвестным родителям. Затем, глубоко вздохнув, она улыбнулась, и ее лицо просветлело. – Слава Богу, мы с твоим отцом не знали забот с тобой. Ты хорошая девочка, Дженни, и всегда ею будешь. Знаешь, ты никогда не доставляла нам никаких хлопот с самого своего рождения. Благослови тебя Бог.

Дженни произнесла очень тихо:

– Но ведь такие вещи могут случиться и с теми, кого ты называешь «хорошими девочками». Что сделает мать – мне просто любопытно, – что бы ты сделала, например, если бы я вернулась домой, как та девушка, и сказала тебе, что я… – и внезапно резко засмеявшись, она запнулась.

– Боже мой, я не могу даже подумать о таком, а как я могу ответить? Такая девушка, как ты, и разрушить свою собственную жизнь?

«Если бы я могла рассказать тебе, положить свою голову на твое плечо и рассказать тебе, каким облегчением это было бы…»

– Ты выгнала бы меня вон, полагаю. За дверь. – И она выдавила из себя смешок, пытаясь показать, как эхо смешно.

– Выгнать тебя за дверь? Кто выгоняет дочерей за дверь? Но я бы, скорее, умерла сама, говорю тебе. – Мама сняла очки, ее бледное лицо стало кротким и грустным, у нее всегда появлялось такое выражение, когда она вспоминала о своих убитых родителях, о дне своей свадьбы, о том дне, когда родилась Дженни. – Это значило бы, что все, чему мы учили тебя, пролетело мимо твоих ушей. Уши да не слышат, значило бы это; напрасные слова. Все эти годы, вся наша жизнь выброшены, как мусор. Ох, ладно, что это за грустный нелепый разговор? Поешь мороженого со мной. Мне вдруг очень захотелось кофе с мороженым.

«Итак, все ясно, что меня ожидает», – подумала Дженни. Мороженое проскочило прямо в горло, не доставив никакого удовольствия. Ей припомнилось, как она ела мороженое за столом Мендесов, там у нее тоже было чувство отстраненности от сидящих в комнате. Здесь, однако, причина была в другом. Она почти физически ощущала, каково это быть в шкуре Маши – Марлен, принадлежать к ее поколению, иметь такое прошлое и такие воспоминания. Она понимала ее.

В понедельник, уже в колледже, ожидая возвращения Питера, она успокаивала сама себя: «Когда мы поженимся, даже если ребенок родится раньше, чем положено, все уже будет совершенно другим. Мама и отец будут рады за меня. Да и чьи родители не будут довольны, увидев свою дочь замужем за таким, как Питер? Все будет так чудесно, когда мы поженимся».

Его не было в понедельник на занятиях, не было и во вторник. Хороший это был знак или плохой? Хороший. Естественно, ведь нужно было сделать кое-какие приготовления.

Поздно вечером в среду в дальнем углу холла зазвонил телефон, и Дженни взяла трубку.

– Я вернулся, – сказал Питер.

Ее сердце учащенно забилось.

– И что случилось?

– Я расскажу тебе, когда увижу. – Его голос был ровным и безрадостным.

У нее упало сердце. Казалось, оно могло свободно перемещаться у нее в груди и иногда уходило в пятки.

– Я взял напрокат машину. Я заеду за тобой через десять минут.

– Взял машину! Куда мы поедем?

– Надо найти место, чтобы поговорить. Здесь рядом нет ни одного укромного местечка, чтобы какой-нибудь кретин не сунул свой нос.

– Это глупо, – начала было она.

– Десять минут. – Он повесил трубку.

На улице было дождливо и ветрено. Она надела плащ и уже ждала у двери, когда подъехал Питер. Она села в машину и увидела его серьезное лицо. Когда он наклонился поцеловать ее, она вместо губ подставила щеку.

Она знала, она знала.

– Выкладывай мне свои плохие новости, – сказала она.

– Ну уж не обязательно и плохие. Почему ты говоришь так?

– Потому что я знаю, не морочь мне голову, Питер. Расскажи мне все без утайки и сразу.

Он завел машину.

– Позволь мне найти какую-нибудь тихую улочку, поставить машину, и тогда мы сможем поговорить.

На какой-то боковой улице перед рядом неброских домиков он остановил машину. Шел мелкий моросящий дождь, и улица была пустынна. Когда мотор заглох, не было слышно ни звука, только капли дождя монотонно барабанили по крыше автомобиля, растекаясь по окнам.

– Ну, Питер?

– Они не хотят, чтобы мы поженились сейчас. – Он смотрел не на нее, а прямо перед собой, сквозь лобовое стекло.

У нее пересохло в горле.

– Нет? Что они хотят тогда?

– Они думают, они говорят, мы слишком молоды.

– Это правда. Мы молоды. – Она говорила уверенно. – А что насчет… мы можем назвать это маленьким осложнением? Или это неважно?

Теперь он повернулся к ней. В сером полумраке она смогла разглядеть беспомощное выражение на его лице.

– Дженни, не надо иронии. Ты не представляешь, что мне пришлось вынести.

Она мгновенно смягчилась, почувствовав его настроение.

– Извини меня. Но как с этим? Что нам делать?

– Они считают, тебе следует… избавиться от этого. Я объяснял, как ты относишься к этому, но ты знаешь, в этом есть смысл, Дженни. Я думаю, так лучше. Они убедили меня. В этом действительно есть смысл.

– Они убедили тебя, – повторила она. – Они думают, в этом есть смысл. В то время как это касается только меня. Какое отношение они, или ты, имеют ко мне, к моему телу?

– Дженни, дорогая, послушай. Ты даже не можешь представить, на что это было похоже. Такая ярость. У меня ушло два дня только на то, чтобы заставить их перестать ругать нас и поговорить. Мама была вся в слезах. Я никогда не видел ее такой, разве что, когда умерла ее собственная мать. – И он снова повторил: – Ты не можешь себе представить.

– О, да, я могу представить, но что от этого меняется? Они указывают мне, что делать с моим собственным телом. – Она начала плакать. – Питер, я говорила тебе, я не могу заставить себя сделать это. Я не хочу ребенка, я не люблю его, но я сказала тебе – и я говорю тебе это опять – я не смогу убить его.

– Но подумай! Через несколько лет мы поженимся, и у нас будет столько детей, сколько ты захочешь. Ты же хочешь закончить колледж и поступить на юридический факультет? Где же взять столько денег, если мы поженимся сейчас?

– Ты же говорил, что они богатые, и они помогут. Ты говорил так.

– Да, я думал так. Но я не могу вытягивать у них то, что они не хотят давать, понимаешь?

Он опустил голову на руль.

– О, Боже! – простонал он. Затем он снова повернулся к ней. – Мой отец хочет дать тебе все, что пожелаешь, чтобы все прошло благополучно. И даже больше. Все, что ты хочешь, – сказал он. Совершишь путешествие в Европу, Рим, Париж. Накупишь вещей. Отдохнешь сама и все обдумаешь. Он даст тебе столько, сколько ты захочешь.

Дженни охватила такая ярость, какую ей еще не доводилось испытывать. Ее просто трясло от злости, она чувствовала, что может даже убить. И она ударила кулаком по щитку.

– Он думает, кто я? Проститутка, с которой можно расплатиться поездкой в Европу? Ты понимаешь, что ты говоришь? Он предлагает мне какие-то каникулы, когда я прошу любви, помощи, участия…

– Дженни! У тебя есть любовь! Я люблю тебя, ты же знаешь это. Как ты можешь так говорить?

– Как можешь ты, неужели они убедили тебя тоже? Я – проститутка и для тебя тоже?

– Не произноси это слово. Оно грязное, отвратительное.

– Не указывай мне, какие слова выбирать! Я буду говорить то, что хочу. Я могу сейчас сказать тебе, что там произошло. Я даже слышу все и вижу так ясно, как будто стояла там за дверью. Твоя мать – это ледышка… Ты думаешь, я не знаю, чего она хочет? Девушку, как та воображала – как там ее зовут? Анна Рут или Рут Анна или как-нибудь еще? «Наша дружба передается из поколения в поколение, ты знаешь. И разве не чудесно было бы, если молодые люди обручатся? Тайная любовь – мы никогда и не догадывались». Да, все было бы совершенно по-другому, если бы я была мисс Старинного Рода, вместо Мисс Никто. Тогда не было бы никаких разговоров об аборте, только свадьба на скорую руку под деревьями в вашем саду. Нет, простите меня, в саду Мисс Старинного Рода. Уверена, что он у нее есть. Ничего, если и ребенок, конечно, родится семимесячным, этакая крошка. – Ее голос перешел в крик.

– Господи, Дженни, нет! Все совсем не так!

– Конечно, так! Каждому идиоту это ясно. Я поняла это в то мгновение, когда вошла в дверь. А ты – ты позволил промыть себе мозги. Ты, сильный, смелый мужчина, который собирался заботиться обо мне. «Не волнуйся, дорогая, я позабочусь обо всем»

Питер повернул ключ зажигания, и дворники начали очищать ветровое стекло.

– Нет смысла продолжать разговор, если ты собираешься только кричать на меня, Дженни. У нас возникли осложнения, и криком здесь не поможешь.

Она замолчала, пытаясь взять себя в руки. Затем она что-то вспомнила.

– Ты случайно не видел свою тетю Ли?

– Да, я заезжал к ней.

– А! И что она сказала?

– Сейчас расскажу тебе. Она считает, что нам нужно пожениться. Ты понравилась ей. Она сказала, что даст нам денег.

– Она? – у Дженни округлились глаза. – Но почему, это так чудесно с ее стороны!

– Ну, она такая. Романтичная в душе. Довольно-таки забавно для лесбиянки, когда подумаешь об этом.

– Жестоко говорить так.

– Я не хотел, чтобы звучало жестоко. Просто это поразило меня.

– А она сможет дать нам достаточно?

– Дженни… я не смогу ничего взять от нее, неважно, много или мало. Мои родители будут в ярости. Они разозлились, когда я сказал им.

– Почему? Если они не хотят помочь, я думала, они будут рады, если кто-то еще сделает это вместо них.

– Это длинная история. Она имеет обыкновение вмешиваться. Мне об этом вообще не следовало бы ничего говорить.

– Им или мне? Он вздохнул.

– Полагаю, всем.

Но ей он сказал, был достаточно честным, чтобы рассказать все, и она смягчилась.

– Ох, Питер, что же нам делать?

Дворники на стекле вторили: делать, делать, делать. Он повернул ключ, и дворники остановились.

– Что нам делать? – повторила она.

– Я не знаю. – Он смотрел на дождь.

Мрак заполнял автомобиль. Вспышка гнева и злости совсем обессилили ее. Если бы она могла только уснуть, подумала она, уснуть и проснуться, и чтобы ничего не было. И она тоже уставилась на мрачную, мокрую улицу. Стены домов, смотревших друг на друга с обеих сторон, делали из улицы тоннель, длинный темный тоннель без света в конце.

Питер прервал молчание.

– Если бы ты сделала аборт, то все было бы решено. У нее перед глазами снова возникла та картина, что-что красное, цвета крови, острое стальное жало и – конец. Она вздохнула.

– Ты просто боишься? – мягко спросил он.

– Боюсь ли боли? Ты же знаешь, что нет. Несколько лет назад у нее был сложный перелом руки, и она стойко переносила боль, как ей сказали. Она знала это. Кроме того, рождение ребенка едва ли менее болезненно.

– Что же тогда? Ты можешь объяснить мне?

– Я уже пыталась объяснить тебе, как могла.

– Это же всегда делается и делалось. Причем совершенно безопасно, хотя бы и незаконно. Существуют безопасные места, компетентные доктора.

Она тихо повторила:

– Может, я так воспитана. Я не могу сделать этого. Мои родители правоверные…

Теперь Питер перебил ее. Пришла его очередь разозлиться:

– Твои родители! Ты не смогла даже сказать им об этом! Ты испугалась сказать им. В конце концов, я-то поговорил со своими.

– Я уже рассказала тебе об этом тоже.

Мама на кухне, раскладывая мороженое: «Все, чему мы учили тебя, выброшено, как мусор». Дженни снова охватила злость.

– Ты не хочешь понять. Я не могу даже говорить об этом со своими родителями. Почему мы не поженимся, Питер? Мы справимся как-нибудь. Твой отец поможет. Он не позволит нам умереть с голоду. Мои родители тоже что-нибудь сделают…

– Мой отец предложит мне бросить колледж и идти работать.

– Он не сделает этого!

– Не сделает он? Да ты не знаешь его. У него принципы.

– Принципы! Ради чего же они?

– Я объясню тебе. Они скажут, если человек достаточно взрослый, чтобы завести ребенка, то он достаточно взрослый, чтобы содержать его.

– И они сказали так, да? И ты поверил им?

– Ты должна признать, что в этом есть смысл.

– Смысл да, но не сердце. В этом нет сердца. Холодный, холодный расчет, – сказала она, стиснув зубы. – Да, если бы у моего отца был не кафетерий… Ты думаешь, я не заметила выражения лица твоей матери, когда я сказала ей об этом? Лицо, как у акулы.

– Дженни, это слишком. Оставь мою маму в покое, пожалуйста.

Он старается сохранить лояльность после всего этого. Быть лояльным по отношению к своей матери. Она почувствовала удушье.

– Как я могу оставить ее в покое, когда она распоряжается моей жизнью?

– Нет, наша жизнь – в наших руках, Дженни.

– Как ты можешь так говорить? Что они сделали с тобой, как они смогли так хорошо обработать тебя? Ну, может, они и заставили тебя превратиться в тряпку, но со мной это не получится, говорю тебе. Я не буду, не смогу, и им не удастся заставить меня. И ты тоже не заставишь.

– Это глупый разговор. – Он завел мотор. – Ты вся взвинченная, и нет смысла продолжать.

– Глупый, это верно. Отвези меня назад.

Ей хотелось ударить его. Неужели это Питер? Где же сила и спокойная уверенность? Она взглянула на него, но мягкие манящие глаза цвета опала, которые ей так нравились, были, вероятно, чересчур мягкими. «Слишком хороший», как сказала старая леди. Он был всего лишь испуганным мальчишкой… Она тоже чувствовала себя потерянной.

Никто не проронил ни слова, пока они не доехали до студенческого городка. Затем он положил руку ей на плечо.

– Дженни, успокойся. Мы оба расстроены. Вот почему мы ссоримся. Я собираюсь позвонить отцу сегодня вечером и снова поговорить с ним.

Она отодвинулась от него и открыла дверь со своей стороны.

– Желаю удачи, – с горечью произнесла она.

– Не огорчайся. Мы что-нибудь придумаем. Пожалуйста. Верь в меня.

Она попыталась изобразить улыбку.

– Хорошо, я постараюсь.

– Я позвоню тебе после того, как переговорю с ним вечером, ладно?

– Нет, подожди до утра. С меня хватит. Я хочу спать и ни о чем не думать в течение хотя бы нескольких часов.

– Хорошо. Тогда утром позвоню. И ты, Дженни, помни, что мы любим друг друга.

Может, она была и несправедлива, думала Дженни, поднимаясь по лестнице. Все это ужасно и для него. Она чувствовала себя такой уставшей, совершенно разбитой.

Всю следующую неделю она молча плакала по ночам и просыпалась с тяжелой головой, заставляя себя идти на занятия и учиться. Это было похоже на ожидание поезда или самолета, который так сильно опаздывал, что уже начинали думать, что, может, его и не будет вовсе. Питер был в таком же состоянии. Каждый день он звонил своему отцу, которому нужно было в свою очередь посоветоваться с кем-то еще.

– Со своим адвокатом, наверное, – сказал Питер. – Он никогда и шага не ступит без адвоката.

Каждый день он ненадолго встречался с Дженни, всегда в каком-нибудь людном месте, где они не могли даже коснуться друг друга. Да собственно они даже и не пытались. Только их глаза взывали о помощи.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – интересовался он.

Она чувствовала себя прекрасно. Ее фигура никак не изменилась. Она, вероятно, будет ходить до-конца срока беременности, и ничего не будет заметно.

К концу второй недели Питер узнал кое-какие новости. Его отец договорился о месте в респектабельном приюте для незамужних матерей. Это звучало как что-то из девятнадцатого столетия. Дженни и понятия не имела, что такие места до сих пор существуют. Но оказалось, что они есть, и девушка может анонимно находиться там, за ней будут ухаживать вплоть до рождения ребенка, и, если она пожелает, в любой момент может отдать его на усыновление.

– Как тебе это? – спросил Питер.

Они снова были в машине, правда, на этот раз они стояли возле зоопарка. Женщина, проходившая мимо, пыталась успокоить плачущего в коляске ребенка, а в это время малыш постарше дергал ее за юбку. Это видение промелькнуло перед глазами Дженни и запечатлелось в ее памяти даже после того, как женщина свернула за угол и скрылась из виду. Картинка была несколько смутной и неясной, все кружилось в лучах света под молодыми зелеными листьями. Мать с длинными волосами, свободно развевающимися на ветру, склонилась к ребенку; круглая крепкая головка ребенка прижалась к красной юбке матери; это был образ единения.

И она знала, что это был один из тех редких случайных образов, который она сохранит в памяти, как сохранила лицо одной из самых красивых женщин, которых она когда-либо видела, проезжая на автомобиле лет пять назад. Или утро, когда тишину заснеженной улицы вдруг разорвал звон церковных колоколов, и она стояла, замерев, пока не стих последний звук. Питер снова спросил.

– Как тебе это?

Она едва могла открыть рот, такая огромная тяжесть и усталость навалилась на нее.

– Я думаю.

Мысли вернулись в прежнее русло. Маленькая квартирка, которую можно обставить очень дешево; постельные принадлежности можно даже привезти из ее комнаты из дома; все, что им нужно тогда, – только стол и два стула для обеда, стол и лампу для учебы, кроватку для ребенка и какую-нибудь картинку с солнышком для уголка, где будет спать ребенок. Нужно так немного…

Но он не хотел. «Я полагаю, я могла бы заставить его, – подумала она. – Это же делается довольно часто, Господи. Но жить так, сожалея… Родить так ребенка… Ребенок обязательно почувствует это».

– Ты уже подумала? – он взял ее за руку. – Твоя рука такая холодная. Бедная Дженни. Ох, бедная Дженни.

Она начала плакать. Все это время она крепилась, лишь подушка в ее комнате была мокрой от слез, но сейчас слезы вдруг полились рекой.

Он положил ее голову себе на плечо.

– Дорогая, дорогая, – шептал он, целуя ее волосы. – Прости меня. Какая же я глупая скотина, что заставляю тебя пройти через все это. Дженни, у нас еще будут дети, обещаю тебе. Ты станешь юристом, и у нас будет дом. У нас будет все, что мы захотим. Так будет лучше для ребенка, дорогая, разве ты не видишь? Находиться в чудесной семье – ведь так много супружеских пар не могут иметь детей. И очень многие, постарше нас, хотят иметь ребенка, готовы заботиться о нем. Мы просто еще не готовы, неужели ты не видишь?

Он сильнее прижал ее к себе, повторяя все снова и снова, как бы пытаясь сделать более убедительным то, что он уже говорил ей много-много раз.

Чудесная семья, подумалось ей. Готовая обеспечить ребенка. Ведь это же не убийство, правда? Это жизнь. Дать жизнь ребенку. Казалось, что теперь она могла чувствовать движение жизни внутри своего тела, хотя об этом и нелепо было говорить сейчас; пройдет несколько месяцев, прежде чем она сможет почувствовать что-то. Но жизнь уже была там.

Постепенно всхлипывания прекратились, и у нее вырвался долгий глубокий вздох.

– Думаю, так нужно сделать. Да. Усыновление, – прошептала она.

– Вот и договорились, – быстро подхватил Питер. – Ты должна родить в начале ноября, как ты говорила. Ты можешь поехать туда, когда сочтешь нужным. Я не знаю, как тебе объяснить это своим и почему ты не вернешься сюда к началу семестра, но ты придумаешь что-нибудь.

– Да, я что-нибудь придумаю, – глухо отозвалась она.

– Может, ты сможешь сказать, что будешь изучать специальный курс или что получила стипендию для совершенствования во французском или еще что-то. Я не думаю – я имею в виду, знают ли твои родители что-нибудь о спецкурсах или о чем-то еще в этом роде?

– Ты же знаешь, что нет.

– Тогда ты можешь уехать под этим предлогом?

– Да. Да.

– И, Дженни, ты вернешься сюда ко второй половине года. И мы снова будем вместе.

Так они говорили. Шли последние экзамены, и их встречи были короткими и мимолетными, они уверяли друг друга, что все шло как положено, все было хорошо. Затем пришло расставание: Питер поехал домой в Джорджию, а Дженни в Балтимор. Он собирался вернуться перед началом нового семестра, чтобы увидеться с ней перед ее отъездом в Небраску.

Уже к концу лета, когда приближалось время родов, Дженни немного пополнела, что очень обрадовало ее мать.

– Посмотри, как чудесно ты выглядишь, когда поправилась. Не садись снова на диету, слышишь? – и она добавила: – Надеюсь, что ты делаешь правильно, что меняешь обстановку. Я ничего не знаю о каких-то курсах при колледже, но зато разбираюсь в мужчинах. Я хочу сказать, когда у тебя есть такой друг, как Питер, то кажется безумием расстаться с ним. Я знаю, это всего на несколько месяцев, но все же, – говорила она, пытаясь застегнуть мини-юбку на Дженни, которая стала маловата ей в талии.

Отец оторвал взгляд от газеты.

– У Дженни еще будет десяток таких парней, влюбленных в нее, прежде чем она выйдет замуж, не беспокойся.

В глазах отца она была чудом красоты. Она была самим совершенством. И она мягко ответила.

– Да, мамочка и папа, не беспокойтесь обо мне. Со мной все хорошо.

Ее мать подняла глаза. Морщинки легли на лбу между бровями.

– А я беспокоюсь. Разве может мать не беспокоиться о своем ребенке? Ты поймешь меня, когда заимеешь своего. – Она казалась постаревшей. – Я люблю тебя, доченька.

Такой тяжелый ком в горле перехватил дыхание Дженни, что она отвернулась и наклонилась над чемоданом.

– Я люблю тебя тоже, мама. Я люблю вас обоих.

Питер и Дженни встретились в Филадельфии за день до отлета ее самолета. Они взяли напрокат еще один автомобиль и вечером поехали в тот же мотель у шоссе, где в первый раз занимались любовью. В небольшом удаленном от дороги ресторанчике они поужинали. Он держал дрожащей рукой бутерброд, потом положил его на стол, так и не доев, словно не мог проглотить ни кусочка.

– Ты в порядке, Дженни?

– Со мной все отлично.

– Может, я лучше отдам тебе билеты и все бумаги сейчас, пока я не задевал их куда-нибудь. Вот, положи их в свою сумочку. Здесь все, банковская книжка и деньги. Этого вполне достаточно. За место в доме и за все уже уплачено, так что тебе не нужно беспокоиться. Здесь все только для тебя.

Она посмотрела в чековую книжку. Пять тысяч долларов было положено на ее имя.

– Смешно, – произнесла она, – здесь гораздо больше, чем мне надо. Мне нужно всего пару платьев для беременных, и только. Я могу носить свои старые кофточки, не застегивая нижнюю пуговицу.

Он смотрел в стену позади нее. Она смущала его. Одежда для беременных была чем-то непонятным для него, который знал каждую часть ее тела.

Как он жутко молод, подумала она, чувствуя себя высокой, крепкой, зрелой и гордой.

– Здесь больше, чем тебе понадобится, – сказал он, как бы не замечая ее возражений. – Это одна из черт моего отца. Он очень щедрый и всегда был таким.

Щедрый. Ни визита, ни письма, ни даже телефонного звонка, чтобы просто показать, что он в курсе, знает, в конце концов, о ее существовании.

– У тебя есть наш адрес, конечно. Обращайся, если тебе что-то понадобится. Все, что угодно.

– Я уже сказала, что мне ничего не нужно.

– Никогда нельзя знать наверняка. Я бы хотел, чтобы ты взяла больше, но ты воспримешь это как оскорбление.

– И так оно и было бы. – Она выпрямила спину. – Ты не принесешь мне еще стакан молока? Я еще не выпила свою сегодняшнюю норму.

Он покраснел.

– Конечно.

Оказывается, диета беременных тоже стесняла его. Странно. Ну, не так уж и странно, если подумать, поняла она, взяв свой стакан молока. Она, в конце концов, оказалась единственной, кому приходилось кормить это существо. Именно в этот момент ребенок зашевелился в ней, повернулся, выпрямляя свои ручки или ножки, устраиваясь поудобнее. Она улыбнулась.

Он перехватил улыбку.

– Что такое?

– Он пошевельнулся.

– О, я не знал.

– Да, они шевелятся. Это то, что называется «биение жизни».

Он наклонил голову, чувствуя себя полным ничтожеством.

– У тебя еще ничего не видно, – заметил он через некоторое время.

– У меня маленький плод, сказал доктор.

– Это хорошо?

– Конечно, хорошо.

– Я рад.

– Мне нужно что-то на десерт.

– Конечно.

– Только фрукты. Печеное яблоко, если здесь есть. Он сидел и смотрел, как она ела яблоко. Она думала, что запомнит этот момент, этот час, то, как ветер ворвался в комнату вместе с ударом грома и приближающейся грозой, то, как последний луч солнца высветил грязь на окнах… Какой-то человек встал и взял булочку из стеклянной хлебницы. Это были филадельфийские хлебцы. Он положил ноги на что-то похожее на саквояж коммивояжера. Она услышала его вздох. Этот мужчина чем-то напоминал ей отца.

– С минуты на минуту разразится гроза, – сказал Питер. – Нам лучше пойти в комнату до начала дождя.

Там стояла кровать, широкая и для троих, с темно-зеленым покрывалом. Телевизор был напротив кровати. Его темный пустой глаз смотрел на эту облезлую комнату. Она не казалась такой грязной в первый раз. Так, наверное, и должно было быть.

«Все, что мы видели тогда, все, что мы чувствовали, – подумала Дженни, – было вызвано горячим желанием и торопливостью. Не имело значения, где мы находились. Он расстегнул мое платье, мое красное, шерстяное, совсем недавно купленное. Он снял мои туфли и расстегнул мой лифчик. Я все помню, как упала одежда и как я стояла там, ощущая гордость из-за того, как он смотрел на меня. Я помню все».

– Включить телевизор? Ты что-нибудь хочешь посмотреть? – спросил он теперь.

– Необязательно. Только если ты хочешь.

– Ну, еще слишком рано, чтобы ложиться спать.

– Я приму горячий душ. Я вдруг замерзла.

– Лето ведь уже кончается.

Странно было, что такие простые предложения могли выразить чувства, которые, казалось, должны были бурлить в них.

То, что между ними было, куда-то ушло. По крайней мере, для нее. Куда она ушла, любовь? Заледенела. Значит ли это, что она может воскреснуть вновь?

Вытянувшись на кровати в махровом халате, Дженни смотрела постановку по телевизору. Это был один из великолепных английских спектаклей с замечательными актерами и потрясающими декорациями – лужайки, поля, старинные каменные дома с портретами, огонь под тяжелой резной каминной полкой и большие черные охотничьи собаки, вытянувшиеся возле огня. Все добротное и надежное. Неужели люди могут чувствовать себя растерянными и одинокими в таких местах?

Частично ее внимание было сосредоточено на пьесе, а частично – на Питере. Яркий свет телевизионного экрана освещал темную комнату и отражался на его лице. Она снова подумала: как он молод. Слишком молод, чтобы противостоять своей семье. Я чувствую себя старше, чем он. Почему? Неужели женщина всегда оказывается старше? Столько вопросов без ответов! Какая разница. Все идет так, как идет. Мы то, что мы есть. Он под влиянием своей семьи. Но тогда и я тоже, только по другим причинам. Это 1969 год, и люди, ну такие, как мы, совершают поступки, о каких и помыслить нельзя было всего лет десять назад. Может быть, те люди, которые делают все то, что хотят делать, и делают без страха и стыда, выросли в так называемых «либеральных» семьях, где их так воспитывали. Я не знаю. Во всяком случае, больше таких, как мы, а не как они. О других больше пишут.

Пьеса кончилась.

– Великолепно, – сказал Питер. – Англичане знают, как ставить спектакли, правда? – И он добавил: – Когда-нибудь мы с тобой поедем в Англию. Тебе она понравится, озерный край, торфяные болота.

В кровати он обнял ее, и она знала, что он ждет ответной реакции.

Она положила голову к нему на грудь. Несколько холодных слезинок скользнуло вниз по ее вискам, и все. Не только сожаление, но и желание пропало в ней. И лишь оцепенение осталось. Это все от нервного напряжения. Беременные женщины, читала она, чувствуют желание так же сильно, как и раньше. Но все это в нормальных обстоятельствах. Если у них есть общее будущее, если они остаются вместе со своими мужьями, живут вместе.

Ее снова начало трясти. Он погладил ее волосы.

– Дженни, Дженни, все будет хорошо. Ты вернешься, и все будет по-прежнему.

Он уже говорил это так много раз! И она верила, хотела верить. Сейчас она вдруг поняла, что уже никогда не будет по-прежнему. Она не могла сказать, как она узнала, что все кончено и прошло. Неужели он действительно верил, что они поедут в Англию, или что-нибудь еще будут делать вместе? И она чувствовала, что он верил, потому что хотел верить в это.

Но, когда что-то умирает, нельзя продлевать боль. Страх поразил то, что у них было. Пусть уходит с миром.

Он обнимал ее. Они держали друг друга в объятиях. Скоро они заснули.

Утром он отвез ее в аэропорт. Спускаясь вниз к самолету после прощального объятия, она оглянулась. Его губы говорили: я напишу. Он ободряюще помахал рукой. Она знала, что никогда больше не увидит его.

Дом, принадлежавший раньше какому-то богачу из Джорджии, был огромным, с просторными флигелями. Комната Дженни была одной из лучших, односпальная комната с видом на море из осенних деревьев, дубов и кленов, красных и золотых. Одно окно выходило на боковую дорогу, так что она могла видеть прибытие и отъезд девочек – и некоторые из них действительно были девочками не старше четырнадцати лет, которые, как и она сама, приехали сюда укрыться. Она видела «линкольны», «кадиллаки» и «мерседесы», хорошо одетых родителей и дорогой багаж. Место здесь, должно быть, Дорого стоит. Но тогда родители Питера действительно оказались великодушными, не так ли?

В первую ночь ее охватило чувство такого одиночества, что она только усилием воли заставила себя убрать руку с телефона. Она начала набирать номер телефона своего дома. Ей казалось, что она слышала свой крик: «Мама! Папа! Помогите мне, я хочу рассказать вам правду!» А потом вдруг вспомнила о папином давлении, его почках, деньгах, оплате за аренду магазина; как же они будут содержать его, если он заболеет и не сможет работать… И она поняла, что должна пройти через это одна.

Но одного твердого намерения оказалось недостаточно. Она проснулась в то первое утро и увидела, что все вокруг затянуто серыми плотными облаками, которые не пропускают солнечный свет. Ей хотелось остаться в кровати, укрывшись с головой одеялом, но все же пришлось заставить себя встать. Где то мужество, которое поддерживало ее до этого дня? Ей было все время холодно, и мучили непонятные, трудно поддающиеся определению страхи. В будущем была пустота. Кем будет Дженни после рождения ребенка? Каким человеком, с какими целями?

Паутина мрака все еще висела над ней, Дженни тем временем шла по уже проторенной многими дорожке.

Это было хорошее место, люди были добрыми. Никто не задавал ей вопросов.

Некоторые из молодых женщин, ожидающие ребенка, хотели рассказать ей о себе, другие хранили молчание. Имея возможность наблюдать за всеми в столовой, Дженни поняла, что у них у всех схожие истории и в то же время совершенно разные. Своего рода вариации на тему.

Питер писал ей. Письма были полны советов заботиться о себе; они были подписаны буквой X; такими же безликими были и сами письма. В ответ она писала какие-то банальности. «Место красивое, пища хорошая, все хорошо, со мной все в порядке». И к этим словам нечего было добавить. Когда пришло четвертое или пятое письмо, она не смогла заставить себя ответить на него.

Во время второй недели ее направили на встречу с адвокатом. Миссис Берт оказалась весьма целеустремленной молодой женщиной, масса дипломов висела над ее столом. После первого визита, который имел, в основном, практические цели – доктор, дата рождения и предполагаемое усыновление, – Дженни решилась на исповедь.

– Это ужасно с моей стороны не отвечать на его письма? Это кажется таким бесполезным. – И она добавила: – Я не понимаю, что случилось, куда делась любовь? Я хотела провести с ним всю свою оставшуюся жизнь. Я могла бы умереть ради него. А сейчас… – Она закрыла лицо руками.

– Плачь, если хочешь, – сказала миссис Берт. Но глаза Дженни были совершенно сухими.

– Я больше не плачу. Я все выплакала. Это хуже. Я чувствую себя так, словно совсем ничего не происходит. Я даже перестала думать о ребенке, я так старалась хорошо питаться, чтобы он был здоровым. Теперь я не ощущаю голода, и я даже не пытаюсь есть.

– Может быть, ничто другое не имеет значения для тебя именно сейчас, кроме тебя самой. – Голос был мягким и в то же время весьма решительным. – Ты сама и есть все, что у тебя есть на самом деле, знаешь ли ты это, Дженни? Наше «я» – это все, что есть у каждого из нас. Поэтому, если «я» исчезает, распадаясь на части, тогда у нас не остается ничего, что можно отдать кому-нибудь другому. И если ты не хочешь писать или говорить с кем-нибудь, это твое право, твой выбор, и ты не должна испытывать чувства вины.

Дженни подняла голову. Может быть, если бы мама была такой же, она могла бы рассказать ей всю правду. Но у этой маленькой американской леди не было маминых ран, она не теряла своих родителей в газовых печах, не пробиралась через Пиренеи с чужими людьми. Поэтому лучше оставим маму в покое.

Она смогла сказать только:

– Спасибо.

– У тебя есть много причин для обид на весь мир, Дженни, – в первую очередь, на то, почему ты оказалась здесь. И из-за твоих родителей, твоего прерванного образования, и многого другого. И злость – ты охвачена ею, хотя не хочешь признать этого. Но пойми, что у тебя есть право злиться! Вот почему ты в депрессии.

– Вы хотите сказать, что у меня депрессия?

– Конечно, моя дорогая. Я уже видела здесь довольно много людей в депрессивном состоянии. Депрессия – это злость, повернутая внутрь, в себя. Ты не знала этого, Дженни?

– Нет.

– Да, это так. Сейчас, если твоя депрессия не пройдет, мы окажем тебе помощь. Но я уверена, что она пройдет. Ты крепкая. Ты преодолеешь все.

И вскоре она прошла. Однажды утром, когда Дженни проснулась, облако исчезло. Вернется ли оно, вопрос остался открытым, но сейчас его не было. Она подошла к окну и с удовольствием взглянула на раннюю зиму, укрытые снегом ели, на птиц, слетевшихся к кормушке. Она почувствовала аппетит во время завтрака и желание прогуляться на холодном, морозном воздухе. Многие девушки в этом доме, включая и Дженни, избегали посещать торговые центры, потому что боялись, что люди догадаются, откуда они пришли. В то утро она не думала об этом.

– Это время нужно как-то использовать, а не просто тратить, – посоветовала миссис Берт. – Почему бы тебе не взять несколько книг по тем предметам, которые ты будешь изучать, когда вернешься в колледж в феврале?

Так она в первый раз сняла деньги со счета, который Мендесы открыли ей в местном банке. Она зашла в книжную лавку и вернулась с книгами Сэндберга «Линкольн» и пьесами Теннесси Уильямса, а также с толстым новым романом. Она положила книги на туалетный столик, чтобы читать и наслаждаться ими, сколько захочешь, ведь их не нужно было возвращать в библиотеку. Затем она устроилась с коробкой шоколада в кресле и начала читать.

Питер снова написал, сообщив, что он переводится с февраля в университет Эмори в Атланте. Он не понимал, почему она так долго не отвечает. Она должна обязательно сообщить ему, может быть, что-то не так.

Переводится. Чтобы держать его подальше от нее, от дальнейших встреч. Там его семья будет следить за ним. Она попыталась представить себе их разговоры. За блестящим столом в столовой? Нет, там будет Спенсер, слуга, а они не будут разговаривать в его присутствии. Возможно, возле камина, под портретом предка. Или в комнате, где лежит ковер с цветами, будут учить его уму-разуму. Бедный парень. Она почувствовала презрение к ним ко всем.

Неужели он действительно верил в то, что говорил, что они снова будут вместе и будут продолжать встречаться, словно ничего не произошло? Да, может, он и хотел верить, ведь так было намного удобнее.

Время родов приближалось. Как только она стала меньше думать об отце ребенка, то начала больше размышлять о самом ребенке и обо всех детях в этом доме, которые родятся и будут отданы в чужие руки. Все было случайностью! С самого их зачатия до того момента, когда они попадут к незнакомым людям, чье прошлое они унаследуют, чьими знаниями и опытом будут руководствоваться, все было делом случая. Но тогда неужели случай распоряжается и теми, кого не отдают чужим людям?

Однажды утром она была приглашена к миссис Берт и была встречена невероятно любезно.

– У нас есть супружеская пара, которая хочет взять твоего ребенка. Мы считаем, что они замечательные люди, достойные. Ты хочешь что-нибудь узнать о них?

Дженни схватилась руками за свой маленький выступающий живот, который напоминал узкий конец дыни. Что-то двигалось под ее ладонями, легонько ударялось и отодвигалось. Предупреждение, напоминание, мольба?

Миссис Берт, должно быть, поняла ее молчаливый крик. Нет, я не могу… не могу расстаться с тобой. Господи, скажи мне, как быть; ее взгляд казался потерянным.

– Ты уверена, что хочешь поговорить об этом именно сейчас? Мы отложим, если у тебя нет сейчас желания.

Но у тебя должно быть желание, не так ли? Назад пути нет. Назад куда? Ох, ты же не хочешь делать этого, Дженни, но ты знаешь, что это лучше всего, ты уже тысячу раз думала об этом.

Она подняла голову, выпрямила согнувшиеся плечи и четко произнесла.

– Пожалуйста, продолжайте. Расскажите мне о них.

– Он доктор. Она библиотекарь и планирует не работать несколько лет, пока ребенок не достигнет школьного возраста. Они женаты уже семь лет, но детей нет. У них прекрасные отношения. Они путешествуют, катаются на лыжах и отдыхают в горах. – Миссис Берт сделала паузу.

– Продолжайте, – попросила Дженни. Библиотекарь. Значит, в доме будут книги.

– Мы пытаемся отдать ребенка людям, если удается, конечно, с внешностью, напоминающей родителей ребенка, и более или менее одинакового интеллектуального уровня. У них обоих такие же черные волосы, как и у тебя. У нее волосы вьются, как у тебя. Они среднего роста и здоровы, конечно. Они оба евреи. Ты хочешь услышать о них побольше?

– Пожалуйста.

– Они живут на Западе. У них чудесный дом, они не очень богаты, но ребенок ни в чем не будет нуждаться. Там большой двор, хорошая школа и большая дружная семья, состоящая из бабушек, тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер. Мы все очень тщательно проверили.

– Я полагаю, они хотели узнать обо мне и об… отце.

– Конечно. И они очень хотят именно твоего ребенка.

Дженни покачала головой. Странно. Они возьмут его… ее… себе, и наши девять месяцев совместной жизни исчезнут, словно их никогда и не было.

– У тебя будет достаточно времени изменить свое решение после рождения ребенка, если ты захочешь.

– Нет. Все должно быть именно так. Вы знаете это.

– Ничего не должно быть. Но, я полагаю, мы обе согласны, что это лучший выход из данной ситуации.

– Я думаю… – Дженни поперхнулась. Неожиданно у нее перехватило дыхание. – Я думаю, скажите доктору, что я не хочу видеть ребенка совсем.

Глаза у миссис Берт были очень добрыми. Она говорила мягко:

– Это, вероятно, лучше всего. В подобных обстоятельствах мы часто именно это и советуем.

– Да. Только вы обязательно скажите доктору.

– Да, Дженни, я скажу ему.

Несколько раз в торговом центре Дженни ловила себя на том, что пыталась заглянуть в детские коляски и заговаривала с молодыми мамами, чтобы иметь возможность взглянуть на их детей. Она смотрела на розовое или красное личико маленького человечка, кричащего или спокойно спящего под своими покрывалами. И всегда ее чувства колебались между принятым уже решением, достигнутым с такой болью, и глубокой печалью от необходимости расстаться с тем, что было еще так же крепко прикреплено к ней, как ее руки и ноги.

Однажды по дороге к книжной лавке она проходила мимо магазина и зашла купить желтое покрывало с ленточкой.

– Для моей подруги, – сказала она и на мгновение опешила от того, что пыталась скрыть свое собственное положение. – Я хочу подарить ей до рождения ребенка. Желтое не имеет значения для того, кто родится – мальчик или девочка, да? И мне бы хотелось вон ту шапочку, вышитую.

Продавщица бросила взгляд на старенькое пальто Дженни, которое едва застегивалось на ее животе.

– Это дорогая шапочка, там ручная вышивка.

– Ничего страшного.

Горькая мысль возникла у нее. Самое лучшее – а почему бы и нет? – для внука Мендесов. Она подавила эту мысль. Противно, Дженни, и недостойно тебя.

В своей комнате в тот вечер она долго рассматривала в зеркало свое отражение. Достанутся ли ребенку какие-нибудь ее черты? Лицо может быть круглым, как у нее, или продолговатым, как у ее матери; у него могут быть опаловые глаза, как у Питера, или – не дай Бог – узкие, как у его матери.

Потом она начала писать записку.

«Дорогое дитя!

Я надеюсь, что родители, вырастившие тебя, отдадут тебе это письмо, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы понять все. Мать, которая родила тебя, и… – она начала писать было «мужчина», но потом изменила решение и написала —… мальчик, который был твоим отцом, – люди хорошие, но глупые, каким, надеюсь, не будешь ты. Мы были слишком молоды, чтобы ты вошел в нашу жизнь. Может, мы были эгоистичными тоже, желая, чтобы не нарушились наши планы. Некоторые настаивали, чтобы я избавилась от тебя, сделала аборт, но я не смогла сделать этого. Ты уже развивался, и я должна была позволить тебе вырасти. Я должна была разрешить тебе иметь свою собственную жизнь. Надеюсь всем сердцем, что она у тебя будет прекрасной. Я отдаю тебя замечательным людям, которые хотят иметь тебя и сделают для тебя гораздо больше, чем могу я. Надеюсь, ты поймешь, что я делаю это из любви к тебе, хотя, может быть, это и не похоже на любовь. Но это так, поверь мне, моя дочь или мой сын. Это так»

Затем, не подписав записку, она положила ее на вышитую шапочку, завернула сверток и завязала ленточку.

Ее взяли в середине ночи. Роды были скорыми. Незадолго до рассвета, после четырех часов боли, которая становилась все сильнее и сильнее, а потом стала совершенно нестерпимой и нечеловеческой, так что она искусала в кровь свои губы и в бессилии опустила вспотевшие руки на кровать, она ощутила последний ужасный толчок. Затем вдруг наступило облегчение и покой. Лежа на кровати и наслаждаясь покоем, она услышала крик, похожий на жалобный плач, и потом где-то за ее головой какой-то отдаленный голос сказал:

– Это девочка, чудесная девочка, Дженни. Три килограмма двести граммов.

Приподнявшись на локте и ощущая неимоверную усталость, она увидела неясный расплывшийся образ: медсестра или доктор, кто-то в белом, завернули что-то в одеяло и унесли его.

– У нее есть все, что должно быть? – прошептала Дженни.

– Все, что она должна иметь. Десять пальцев на руках, десять на ногах и хорошие легкие. Ты слышала ее крик.

– Все в порядке?

– Все. Она чудесная. Ты хорошо потрудилась, Дженни.

Она вернулась домой. Она взяла из банка деньги Мендесов, более четырех тысяч долларов, потратив только пять сотен. В какое-то мгновение она подумала о том, чтобы вернуть оставшуюся сумму, написав вежливое, холодное письмо, чтобы выразить свою независимость и презрение. Но потом она подумала об этом еще и еще раз. Будь практичной! Мама всегда учила ее этому, и кое-что все-таки осталось. Деньги помогут ей поступить на юридический факультет. Этим летом, да и каждое следующее лето, ей придется работать, чтобы откладывать немного денег. Ее сбережения, да и то немногое, что может дать ей отец, дадут ей возможность пробиться. Она должна пробиться. Именно этого она хотела сейчас больше всего на свете.

Она вернулась домой на автобусе, потому что это было дешевле всего. Сейчас, в ноябре, она ехала два дня по холоду, проезжала по темным улицам быстро мелькавших городов и снова по шоссе; мимо ветвистых мокрых деревьев, придорожного мусора и ржавых оград.

Вдруг в пространстве между ветхими жилищами она увидела силуэты двух лошадей, мелькнувших за изгородью. Одна вскинула свою прекрасную черную голову и побежала, за ней последовала другая, и они обе скакали по полю вдоль старой полуразвалившейся ограды.

«Я запомню это», – подумала она. Это один из странных незначительных эпизодов, который останется у нее в памяти. Возможно, это предзнаменование.

Дома все шло своим чередом, как и всегда. Ее история была хорошо отрепетирована и принята безоговорочно.

– Хорошо, что ты снова будешь ближе к дому, – сказал папа.

– Может, мы не будем часто видеть тебя, но приятно осознавать, что ты всего в паре часов отсюда, – добавила мама.

Папа заметил, что Дженни похудела, и мама подтвердила это, но что делать с этими девчонками? Все они хотят быть тонкими, как тростинки.

– Наша дочь учится в колледже; Господь, благослови ее. Только одно беспокоит меня. Ты порвала с Питером, не так ли? Ты нашла кого-нибудь еще?

– Да по первому вопросу, и нет по второму. У меня еще много времени впереди, мама. Не надо торопить меня. – Дженни улыбнулась им. Эта улыбка должна была говорить: посмотрите, как я молода и беспечна!

– Кто тебя торопит? Мне просто интересно.

– Ну, а я просто не люблю его больше. Если он даже позвонит, скажи ему, что меня нет. Скажи ему, что я уехала в Мексику или Афганистан.

Питер не звонил, но он снова написал, спрашивая, почему она не ответила на последнее его письмо. Она еще раз перечитала это письмо. В чем дело, – спрашивал он. Неужели она отвергает его? Он интересовался ее здоровьем. Он любил ее. И очень сожалел, что не вернется больше в колледж Пенсильвании, хотя надеялся приехать на север во время рождественской недели. Но он ничего не говорил о будущем.

Достаточно потрачено дорогого времени и выслушано дорогих обещаний! Все было слишком по-детски беспомощным, если так закончилось. А в кровати она утыкалась головой в тугой матрац, пытаясь удержаться от слез; она не хотела, чтобы утром ее видели с заплаканными глазами.

Постепенно ее отчаяние стало ослабевать, и она почувствовала, как ею овладевает тупая злость. Он никогда даже не спросил о ребенке, только о ее здоровье, словно она просто болела или перенесла хирургическую операцию. Нет, Мендесы не хотели слышать о ребенке, это было ясно. И они прочистили мозги своему сыну, заставили его подчиниться. Бедный, слабый Питер. И бедный ребенок…

Но ребенок не был бедным, напомнила она себе. О нем заботились, его любили, его нянчили где-то на неизвестном Западе. Дженни взглянула на глобус, который стоял на столе в ее комнате еще со школьных времен. Запад был обширным. В Сан-Диего росли пальмы и шумел океан. Горы и снега окружали Солт-Лейк-Сити. А Портленд? Они называли его Городом Роз. Как чудесно было думать, что ребенок растет в местечке с таким красивым названием.

Однажды, листок за листком, она разорвала на клочки все письма Питера, убрала подальше все, что он когда-то дарил ей, и села за стол. Написав ему прощальное письмо, она сама была удивлена, что даже ни в чем не упрекнула его. Она ничего не сказала о ребенке: раз он так явно боялся спрашивать, он и не заслуживал, чтобы что-то знать.

Запечатав письмо и отослав, она почувствовала себя гордой, решительной и взрослой. Прошлое осталось в прошлом. Теперь перед ней лежало будущее. Там не было Питера и не было ребенка. Всего этого никогда и не было.

* * *


Это случилось.

Что мне делать? Я собираюсь выйти замуж, и моя жизнь устроена. Почему это должно было случиться именно теперь. Почему это вообще должно было случиться? Пожалуйста, Господи, не позволяй случиться этому…

Она закрыла лицо руками и громко застонала.

Через некоторое время она встала, надела жакет и брюки и вышла на улицу. Ветер нес ледяной холод с Ист-Ривер, а, может быть, с Гудзона. Она плотнее закуталась в жакет и пошла быстрее, потом побежала. Она совершенно не замечала, куда шла, но она должна была куда-то идти. Когда ты изнуришь себя, Дженни, ты сможешь вернуться домой.

Улицы были пустынны. Один случайный автомобиль проехал мимо, сначала были видны его яркие фары, а потом в темноте светились два красных огонька, когда он проехал дальше. Несколько освещенных окон виднелось в жилых домах, напоминавших темные крепости в тридцать этажей высотой. Было уже далеко за полночь.

Только огромный госпиталь, словно темная громадина под движущимся облачным небом, не спал. Вид освещенных окон, разбросанных по всей высоте и длине здания, рассеивал ее страх, когда она бежала по улице. Часто, возвращаясь вечером домой и проходя здесь, она чувствовала острый интерес к тому, что могло происходить за одним из этих окон.

Сейчас, приближаясь к входу в приемный покой, она остановилась на бегу. Полицейские автомобили, машины «скорой помощи» и толпа зевак – откуда они взялись в этот час? – перегородили улицу. В нескольких метрах от того места, где она остановилась, стояли носилки; там была небольшая группа людей в белых халатах; потом еще одна машина «скорой помощи»; а затем другие носилки, и она увидела мельком длинные черные волосы и ужасающую кровавую маску там, где должно было быть лицо.

Дженни бросило в жар, и, отвернувшись, она почувствовала соленый привкус крови во рту, а затем, помимо своей воли, снова посмотрела туда.

– Проходите, – приказал полицейский, обращаясь к столпившимся людям.

Одна из стоявших в толпе женщин закрыла рукой глаза. Мужчина пошел прочь, проклиная законодательную систему.

– Он был освобожден под честное слово. Десять дней назад ворвался в дом и перерезал им горло. Изнасиловал ее вначале. Муж мертв, они сказали…

Не желая больше ничего слышать, Дженни повернулась и побежала. Окровавленное лицо… Она выскочила на середину улицы, подальше от переулков и аллей, и побежала так, словно за ней гнались.

Когда она вбежала по лестнице и открыла свою дверь, она была совершенно без сил. Но ужас, который она испытала от увиденного около госпиталя, все поставил на свои места. Жуткая ночная сцена, крики, окровавленное лицо… Ее волнения, этот телефонный звонок нельзя даже сравнивать с тем, другим.

Благоразумие вновь взяло верх. Виктория Джилл Миллер жила девятнадцать лет без нее и определенно может продолжать жить дальше без нее. Ей будет лучше, если она не будет знать Дженни. Она могла думать, что хотела бы видеть свою настоящую мать, но это только вызовет стресс, и ничего больше. Эти комитеты по розыску родителей вмешиваются в чужие дела. Что может знать этот комитет о ее отчаянии и безысходной тоске? В любом случае, это не их дело. Какое право они имеют вторгаться в чужую жизнь?

«Мне столько всего предстоит сделать, – подумала Дженни, нельзя терять ни минуты. Это дело представляется чрезвычайно важным. И Джей чувствует ответственность за меня, ведь он сказал им всем, что я опытный специалист, и теперь я должна доказать это. Это будет нелегко. У строителей мощная поддержка, как говорит Джей. Они будут драться до конца. Я должна подготовиться очень тщательно. Мне нужно приступить к работе завтра же утром. Пригласить экспертов, инженеров, мелиораторов, провести транспортные и дорожные исследования, все доступы и подходы разведать, ознакомиться с оценками специалистов. Нужно действовать. Ничто не должно отвлекать меня. Не должно».

Но все же продолжала колебаться: «Теперь, когда я отказалась увидеться с девочкой, пусть она лучше подумает обо всем и оставит наконец эту затею. Они, наверное, больше не позвонят. А если и позвонят, то я буду строго придерживаться своей позиции, и они оставят меня в покое. Но, скорее всего, они больше не позвонят».

Позвонят?


ГЛАВА 4


Двумя неделями позже Дженни уже собралась поехать за город на встречу в отделе планирования. Хотя она чувствовала себя достаточно подготовленной – все другие дела были отложены в сторону, – она решила позвонить Джею.

– Я бы хотела, чтобы ты поехал. Ты действительно никак не можешь?

– Да. Я должен обязательно быть в суде всю неделю. Но ты прекрасно справишься и без меня. Отец сначала соберет всех за ужином, и у тебя будет время со всеми познакомиться и обсудить все детали. Они будут в восторге от тебя, милая Дженни.

– Восторг, – это не совсем то, что им нужно. Им нужны результаты.

– Поступай так же, как в деле на Лонг-Айленде, и у них будут результаты. Давай! Ты победишь.

«Нью-Йорк Таймс» сообщала, что температура за городом будет от пяти до десяти градусов выше нуля. Самое теплое свое пальто она купила два года назад, но оно еще было в хорошем состоянии, хотя края манжет уже слегка потерлись. Она стояла у открытого шкафа и рассуждала сама с собой, рассматривая рукав, а затем, отшвырнув пальто, пошла покупать новое. Ее охватило чувство, которое редко возникало у нее: необходимость потворствовать своим желаниям. Поэтому она направилась на Пятую Авеню, где ей потребовалось совсем немного времени, чтобы выбрать экстравагантное красивое красновато-коричневое шерстяное пальто, отделанное мехом, и подобрать юбку в тон. К ним прекрасно подходил кремовый кашемировый свитер и на смену кремовая блуза из плотного шелка. По дороге домой она решила зайти в магазин мороженого, стилизованный под салон прошлого века, которые сейчас снова вошли в моду. И здесь она позволила себе еще одну роскошь, купив огромную башню из шоколада и сливочного крема.

«Если кому-то и нужно баловать себя, – решила она, то это мне». Целых две недели ее мучили сомнения и колебания. Позвонят ли они снова? Нет ли? Она вспомнила также свои страхи перед началом работы. «Смогу ли я? Получится ли у меня?» Но шоколадная крепость уничтожена, и она отправилась домой укладываться.

Ширли, наблюдая, давала советы:

– Потрясающе выглядишь. Теперь надень жемчуг.

– Жемчуг? Я же собираюсь на деловую встречу в провинциальный городок.

– Ну, так снимешь во время встречи. Он так прелестно смотрится с блузкой и со свитером. Разве ты не хочешь показать своей свекрови…

– Она не свекровь мне.

– Не цепляйся к словам. Она будет ею через пару месяцев, и ты, кстати, дашь ей понять, как дорог тебе ее подарок.

– Хорошо, может, я так и сделаю.

Но Дженни уже знала, что не наденет ожерелье. Почему? Что-то мешало ей, ее мучили сомнения, что она получила его обманным путем, что она не достойна этого подарка.

Отец Джея встретил ее на железнодорожной станции и отвез домой на машине. Пушистое белое покрывало лежало на полях и тянулось дальше к вершинам холмов.

– Снег рано выпал в этом году, – заметил старик. – Все так изменилось с тех пор, как ты была здесь. – И, взглянув на Дженни, добавил: – Ты чудесно выглядишь сегодня.

– Спасибо, – сдержанно ответила она. Это был не комплимент, а, скорее, одобрение.

«Вид обманчив. Я не та, кем кажусь. Посторонняя, вот кто я. То же самое было в Джорджии девятнадцать лет назад».

За девятнадцать лет она избавилась от воспоминаний о Питере, стерла их из памяти, как стирают пятновыводителем чернильное пятно. Только однажды, когда кто-то оставил открытым на столике в библиотеке указатель американских ученых и исследователей, движимая мгновенным чувством любопытства, она, не отдавая себе отчета, взглянула на букву «М», и там нашла его, Питера Элджернона Мендеса, со списком его степеней и работ. Он сделал себе имя в археологии, как и хотел, и стал теперь – или был три или четыре года назад – преподавателем в Чикаго. Так, каждый из нас, размышляла она потом, добился того, чего хотел, и ничего не осталось после года той страстной влюбленности. А может, это была настоящая любовь! Если бы мы могли остаться вместе тогда, может, мы все еще были бы вместе и сейчас? И тогда эта девочка, эта Виктория Джилл – королевское имя, – жила бы с нами, а не разыскивала бы нас по всей стране.

– Инид собрала у нас целую компанию, – говорил Артур Вулф. – Комитет так быстро вырос, даже я удивился, как все это затронуло людей, вовлекло их в борьбу. Появилось множество публикаций с тех пор, как вы были здесь в последний раз, и это радует. Обе стороны обклеили город разными плакатами и лозунгами. Газеты, конечно, тоже не остались в стороне. Есть одно объединение либерального толка, которое владеет полудюжиной газет по всей стране и выступает за сохранение диких уголков природы. Но местная газета требует развития городского хозяйства. Должен с сожалением сказать, что вокруг этого происходит много гадкого. Кажется, что все люди только и говорят об этом – даже больше, чем о России и разоружении, или чем о выборах.

Уже наступил вечер, когда они приехали. Автомобили стояли в переулке и вдоль дороги. Свет струился из каждого окна дома, так что дом выделялся ярким освещенным пятном на фоне темных ветвистых деревьев.

«Тихая гавань, такой дом, как этот, – подумала Дженни, – если только родиться здесь».

Шум разговора был слышен еще до того, как Инид открыла им дверь и радостно поздоровалась:

– Наконец-то и ты, Дженни! Все умирают от желания встретиться с тобой. Входи.

Сорок или пятьдесят человек разбрелись по всем комнатам. Вероятно, подумала Дженни, здесь собраны сливки местного общества: два врача, директор школы, несколько учителей, хозяин универсального магазина, владелец питомника, где выращивают елки, хозяева молочных ферм, сыроварен. А все вместе эти люди решили объединиться ради одной цели – сохранить часть живой природы для будущего.

Дженни угостили горячим ромом, представили всем и позвали в гостиную, где ярко горел камин и уже был накрыт длинный стол.

– Нет адвокатов, как ты, наверное, заметила, – сказал отец Джея, пока они наполняли свои тарелки жареной индейкой, кукурузным пудингом и салатом. – Как я уже говорил тебе, они не на нашей стороне. На этом деле много не заработаешь.

Дженни улыбнулась.

– Так что вам пришлось добраться аж до Нью-Йорка, чтобы найти меня.

– Да, и мы ради этому. Джей говорит, ты работаешь днем и ночью, привлекла опытных экспертов.

– Это оказалось не слишком сложно. К счастью, те же самые инженеры, которые проводили исследования в моем деле по Лонг-Айленду, согласились помочь и уже приняли необходимые меры. Они будут здесь сегодня вечером.

Восхищение отразилось на лице пожилого человека.

– Я собираюсь сделать комплимент своему сыну. Он всегда разбирался в людях. Пойдем, мне бы хотелось, чтобы ты прежде всего поговорила с нашим лучшим другом, он член городского совета. Я представил тебе его, когда мы вошли, помнишь? Джордж Кромвелл, вон он там, с женщиной в клетчатой юбке. Он дантист. Он так же энергичен, как и я когда-то.

Кромвелл был одет, как и все здесь, как настоящий сельский житель – шерстяной костюм, свитер и тяжелые ботинки. Его густые седые волосы резко контрастировали с полным, гладким лицом, довольно моложавым для его возраста.

– Полагаю, вам двоим нужно уединиться, чтобы выработать стратегию, – сказал Алтур Вулф.

– Почему бы вам не взять тарелки и не пройти на террасу? Там вам не будут мешать.

– Можно мне называть вас Дженни? А я просто Джордж, – начал Кромвелл.

– Конечно.

– Как я понимаю, от меня ждут поздравлений. Мне сказали, что все еще неофициально, вы не надели кольцо, но я старый друг дома, поэтому они посвятили меня в ваш секрет. Вы знаете, Вулфы замечательные люди. Они не похожи на дачников. Не то, чтобы у нас было много отдыхающих летом, мы все-таки слишком далеко от города. А они просто прижились здесь, стали своими людьми, помогали материально полиции, добровольной пожарной дружине. Ведь Артур сам был когда-то в такой дружине, когда был помоложе.

Дженни взглянула на часы, и Джордж перехватил ее взгляд.

– Хорошо, ближе к делу, – сказал он. – Есть что-нибудь, о чем вы хотите спросить меня?

– Только о некоторых людях, которых я особенно должна постараться склонить на нашу сторону.

– Ну, конечно, это мэр. Нам бы очень хотелось иметь его на нашей стороне. Под его влиянием находятся многие и из другого лагеря.

Дженни кивнула.

– Потому что ему подчиняются дяди, принимающие решения, он назначает шефа полиции и так далее.

– Итак, вы в курсе всего этого. Но вы должны знать, что наш мэр, – ну, я не в восторге от него, вам я могу это сказать. Я никогда не любил его. Его зовут Чак Андерсон, он владеет парой газозаправочных станций здесь и за озером. Его имя ему очень подходит. Не знаю, почему, но Чаки всегда бывают крепкими и мускулистыми. Но, может, я и не прав. Черт возьми! Ваше имя значит «воробушек», но вы отнюдь не воробушек, молодая леди.

Дженни едва сдерживала нетерпение.

– Скажите, кто входит в совет по планированию?

– Вы встречали их всех здесь сегодня вечером. В совет планирования входят разные люди – некоторые из них принадлежат к высшему обществу, другие – люди Чака. Плановый совет никогда особенно не интересовал его, отчасти потому, что там служат бесплатно. Давайте посмотрим, там библиотекарь, Альберт Бузард; затем там Джек Фуллер, которому принадлежит самая крупная молочная ферма в пяти милях к северу от города. Они будут на нашей стороне.

– А как остальные?

– Ну, откровенно говоря, это зависит от того, сумеете ли вы убедить их, так сказать, завести их. Насколько я понимаю, вы уже занимались чем-то подобным и раньше. Хотя они будут весьма удивлены, увидев женщину. У нас в городе никогда не было женщины-адвоката.

«О, Боже мой», – подумала Дженни, едва скрывая удивление.

– Городской совет, однако, может отменить решение совета планирования, как вы, наверное, знаете. Так что, даже если вы одержите победу сегодня вечером, вам еще предстоит иметь дело с городским советом. Они все будут там сегодня вечером.

Артур Вулф открыл дверь и заглянул на террасу.

– Время начинать. Там собралась огромная толпа, я слышал, что они даже вынуждены были перенести встречу в помещение школы.

– Ну и ну! – Джордж покачал головой. – Это довольно-таки просторное здание, там совместная школа. Вам нужно хорошо подготовиться, Дженни.

Место для парковки было почти заполнено, и большая толпа, все – в ботинках и вязаных шапках, уже поднималась по ступеням типового здания из красного кирпича с большими окнами, где в маленьких городках обычно помещается школа.

Артур Вулф едва подавил смешок.

– Взгляните на это! – Прямо перед ними на стареньком автомобиле, полузанесенном снегом, были прикреплены плакаты: Я не дам ни цента за уток; Голосуйте за людей, к черту енотов; Поцелуйте мой топор.

Инид забеспокоилась.

– Это ужасно. Мне говорили, что застройщики привезли на эту встречу людей, которые даже не живут в городке.

– Ужасно, правда. Но нужно видеть и другую сторону тоже. Трудно объяснить человеку, который имеет возможность получить работу на несколько лет, что мы должны думать о сообществе в целом и о будущих поколениях. Поставь себя на их место, если только можешь, – сказал Артур Вулф.

Дженни вздохнула:

– Я-то могу. Я каждый день встречаюсь с людьми, которые многого лишены. Об этой стороне дела я тоже думала и колебалась в начале, кому отдать предпочтение, но потом решила для себя, что мы правы с точки зрения будущего. Но, как вы сказали, трудно это объяснить людям, которые нуждаются в чем-то сегодня.

И Артур, помогая двум женщинам перейти скользкую улицу, повторил дружеское предостережение Кромвелла:

– Тебе нужно хорошенько подготовиться, Дженни.

* * *


С помощью большой карты и указки аудитории была изложена суть проекта, дабы все могли понять: пятьсот прилежащих друг к другу объектов совместного пользования, семьдесят пять семейных ферм, плотина, озеро, пролив, теннисные корты, плавательные бассейны и лыжные трассы.

Члены совета сидели в ряд на возвышении, где обычно выступал перед аудиторией директор школы, звездно-полосатый флаг по одну сторону и школьное знамя – по другую. Члены совета имели важный вид. Случайно Дженни перехватила взгляд одного из них, пожилого мужчины; они, вероятно, думали, что ей следует в это время находиться дома и заниматься воспитанием своих детей.

Встреча продолжалась уже третий час. После обычного обмена мнениями между экспертами, технических оценок специалистов по защите окружающей среды, инженеров-консультантов, топографов, слушания различных проектов; после энергичных и настойчивых вопросов со стороны Дженни и адвоката «Баркер», компании застройщиков, аудитория (некоторые слушали стоя) и не собиралась расходиться. Люди хотели, чтобы их услышали. Они были готовы к решительным действиям.

– У нас определенная повестка дня, – сказал председатель, – которой мы должны придерживаться. Есть еще несколько писем, которые мы должны заслушать и внести в протокол. Пожалуйста, мистер Мак.

– Только одно. У нас письмо от Дэвида и Ребекки Пайл, от четвертого сентября.

«Уважаемый господин!

Мы пишем Вам, чтобы выразить свою озабоченность по поводу предполагаемого строительства в Грин-Марч. Наша ферма прилегает к территории, о которой идет речь, располагаясь несколько ниже ее северной части, и мы очень обеспокоены тем, что снабжение водой, от которого зависит состояние нашего стада, прекратится, или вода будет загрязнена, если произойдет осушение болот и углубление озера. Сейчас в озере чистая и прозрачная вода, но она легко может стать источником заражения животных и людей, если начнутся строительные работы.

Если застройщики полагают, что ущерб не будет причинен, то, как мы считаем, они должны дать письменную гарантию и быть готовыми возместить убытки.

Мы полагаем, что совет примет правильное решение и защитит наши интересы.

Искренне ваши, Дэвид и Ребекка Пайл.»

Письмо написано юридически грамотно, заметила про себя Дженни. Они, вероятно, консультировались у юриста. Вопрос раздался с трибуны:

– Хотели бы вы как-нибудь прокомментировать это письмо, мистер Шульц?

Вопрос еще не успел прозвучать до конца, а адвокат компании «Баркер» уже поднялся с места. Это был молодой человек, примерно возраста Дженни, его одежда, под сельского жителя, была несколько поношенной, но не слишком, из-под пиджака виднелся свитер. Его манеры были безукоризненными.

– Вы имеете в виду письменные гарантии, господин председатель?

– Да, если угодно.

Мистер Шульц улыбнулся, удивленно приподняв брови.

– Видите ли, сэр, мы все знаем, что это неслыханно. Мы опираемся на четкую документацию, которую полагаем достаточной. Компания «Баркер» построила комплексы в Пенсильвании, Нью-Джерси, в Новой Англии и во Флориде. Качество ее работы – вот на чем основана ее репутация.

Дженни попросила слова.

– Можно мне выступить, господин председатель? Это не ответ на вполне резонный вопрос, поставленный в письме. Перед нами – серьезная проблема, на что я неоднократно указывала сегодня. Мы должны иметь точные данные по таким вопросам, как возможность наводнения, подъем воды и так далее, если строительство будет вестись, как запланировано. Хочу заметить, что мистер Шульц не предоставил данные исследований по водным ресурсам.

– Господин председатель, мистер Бейли коснулся и этого вопроса. А он инженер высокой квалификации.

Дженни настаивала:

– Но он не гидроинженер.

Шульц слегка пожал плечами, словно говоря: «К чему эти придирки?»

– Он достаточно опытен, я полагаю, чтобы ответственно говорить об этом. Мы и не думали, что столкнемся здесь с… я мог бы назвать это довольно мелочными придирками. Мы ожидали, что будем встречены с большим энтузиазмом, но я верю, что так и будет, потому что мы собираемся улучшить жизнь этого городка, и большинство его жителей с пониманием относятся к этому.

Дженни, продолжая смотреть на председателя, покачала головой.

– Но есть некоторые граждане, которые оценивают все это по-другому. Они не столь доверчивы и не позволят пускать себе пыль в глаза. Есть еще сомневающиеся, кроме тех, чье письмо мы только что слышали: письма в газеты…

Резкий голос, громко прозвучавший в зале, перебил ее:

– Они говорят не от моего имени, так же, как и вы! Все повернули головы. В третьем ряду стоял мужчина с вызывающим видом, словно он только что бросил мяч и хотел увидеть, кто его поднимет. На вид ему было около сорока пяти лет, у него было мужественное, довольно приятное лицо, густые черные волосы и небритая черная щетина на подбородке. На нем была черная кожаная куртка, которую обычно носят мотоциклисты, из-под куртки виднелась запятнанная рубашка и могучая грудь.

Озадаченный председатель сделал ему замечание:

– Обращайтесь только к председателю, пожалуйста, и ни к кому другому.

– Прекрасно. Я только скажу то, что думаю. Они со своим комитетом по охране! И кучка чужаков из Нью-Йорка. Они не хотят, чтобы кто-нибудь заработал на этом и цента, да? Уверен, они получат все, что хотят, и кому какое дело? Что беспокоиться?

С разных сторон стали раздаваться голоса.

– Чужаки? С каких это пор Нью-Йорк стал другим государством?

– Спокойствие!

– Он знает, о чем говорит!

– Он прав!

– Выгнать его, дурака!

– Молодец, Брюс!

– Да заткнитесь!

– Спокойствие! Имейте уважение!

– Вы нарушаете порядок, мистер Фишер. Пожалуйста, успокойтесь и займите свое место.

Молоточек ведущего яростно стучал по столу. Порядок был восстановлен, и посыпались новые вопросы. Кто-то спросил об оздоровительных комплексах, на что мистер Шульц ответил, что планируется построить клуб, поле для бейсбола, а на озере будет сооружено все необходимое для занятий водными видами спорта.

– Все будет платным? – поинтересовалась Дженни.

– Ну да, это будут своего рода общества при клубах. Клубы же будут основаны на тех же принципах, что и везде.

– Но сейчас, – мягко произнесла она, – земля доступна для отдыха каждому, всем гражданам. По вашим проектам, они будут лишены этой земли, я прошу вас обратить на это внимание.

Грубый голос раздался снова. Фишер стоял и кричал:

– Каждому! Горстке сумасшедших любителей природы, вот для кого. Кучка коммунистов из города приехала сюда и разглагольствует о природе. Да они сову от хорька не отличат, если увидят. Коммунисты, вот они кто. Против прогресса, против частной собственности. Люди хотят вкладывать деньги. Они имеют право вкладывать свои деньги. Страна была построена такими людьми, как эта компания «Баркер».

Молодой мистер Шульц изобразил на лице признательность за столь высокую оценку. «Сплошное сумасшествие», – подумала Дженни.

Председатель повысил голос:

– Я предупреждаю вас снова, мистер Фишер, сядьте. Фишер проигнорировал его замечание.

– Вы не что иное, как наемное орудие, мисс Белуски, или как вас там. Я даже не могу произнести ваше имя. Я не такой богатый человек, как те любители природы, что наняли вас.

Раздались крики: «Позор!», а некоторые зааплодировали.

– Немедленно прекратите, – закричал председатель, его добродушное лицо покраснело, он был явно озадачен.

– Я представляю группу заинтересованных граждан, меня так же наняли, как и мистера Шульца. – Стараясь соблюдать протокол, Дженни ответила не Фишеру, а председателю.

– Наемное орудие! – повторил Фишер с явным пренебрежением.

Председатель поднялся со своего кресла.

– Мистер Фишер! Мы вынуждены будем удалить вас из зала, если вы не сядете на место и не будете вести себя тихо.

Фишер сел. Краешком глаза Дженни наблюдала за ним. Она видела, что он прямо дышал ненавистью. Но почему? Этот голос… Он был около двух метров ростом. А черная кожаная куртка казалась просто каким-то символом насилия. Она непроизвольно вздрогнула. Глупо… Он был всего лишь обычным грубияном, возможно, с некоторыми умственными отклонениями. Она встречалась с такими в своей повседневной работе.

– Уже поздно, – произнес председатель. – Осталось время только для короткого заключительного слова каждого из адвокатов. После этого совет внимательно изучит вопрос и представит свое заключение к концу месяца. Мистер Шульц?

Речь Шульца была краткой.

– Мне больше нечего добавить к уже сказанному. Компания «Баркер Дивелопмент» пользуется хорошей репутацией и имеет намерение вложить значительную сумму в развитие этого города, проявляя таким образом заинтересованность в его будущем, в том, чтобы город – как и все мы – был готов войти в новый век. Мы надеемся, что никакие призывы к сохранению окружающей среды не станут препятствием для улучшения благосостояния человека. Это сентиментальное, элитарное отношение, когда дикая природа – будь то олень или перелетные птицы – почитается выше человека. Я выражаю свою благодарность совету за оказанное мне внимание, – не без угодливости добавил он, – и покидаю собрание с уверенностью, что вы проголосуете за прогресс.

Дженни намеревалась выступить кратко, опираясь лишь на факты. Но столь явное самодовольство ее противника, сменившее открытую враждебность, поразило ее, и, когда она начала говорить, ее голос немного дрожал.

– Господин председатель, это исторический момент для вашего города. Я верю, что каждый из сидящих здесь будет иметь веские причины для того, чтобы помнить, как вы решили вопрос, поставленный перед вами сегодня вечером.

Я прекрасно понимаю те противоречивые мысли, которые владеют многими из вас. Вы хотите иметь работу, и эти люди предлагают создать новые рабочие места. Но я только хочу напомнить, что работа будет временной. Они не смогут разрешить всех ваших проблем. Эти застройщики придут и уйдут через пару лет.

– Я также понимаю, если Грин-Марч будет разрушен, это не станет концом света. Но это будет частично концом окружающего вас и привычного вам мира.

Зал молчал. Люди слушали. Члены городского совета наклонились вперед, глядя на Дженни.

– Даже если это и окажется правдой, хотя я не верю в это, и проект не нарушит водную систему, то существует слишком много других вещей, которые следует принять во внимание. Подумайте! Вся эта великолепная земля и создания, которые жили на ней тысячи лет, исчезнут навсегда. Все это пространство и окружающий мир, который служил вам и вашим детям… – Она ощутила глубокое волнение, которое саму ее удивило. Она представила, как она стояла в то утро вместе с Джеем на вершине холма, оглядывая болото, озеро, мокрые деревья; бесконечная темно-зеленая равнина простиралась далеко к северу, где поднимались молчаливые холмы, и ее едва можно было охватить взглядом.

Ее мысли разбегались, она чувствовала себя такой свободной в то утро, словно у нее выросли крылья. Не было ни тяжести, ни тени надвигающегося несчастья, ни нависающего облачка. Теперь облако снова сомкнулось, тяжесть давила на голову, и она запнулась. И затем в панике вспомнила, где находилась. Они ждали…

Она быстро собралась с мыслями и смогла продолжать.

– Несправедливо, непорядочно голосовать за то, чтобы все это ушло прочь, отдать это в обмен на несколько долларов. Давайте в конце концов дадим возможность государству приумножить природное богатство и красоту и за счет этой земли, чтобы и другие спустя много лет могли бы гулять здесь, ловить рыбу и купаться, наблюдать за птицами и видеть смену времен года. Я прошу вас, джентльмены, я заклинаю отказаться от этого предложения.

В течение нескольких секунд после того, как Дженни закончила говорить, в зале стояла необычная тишина, не было ни кашля, ни шуршания бумаг, ни шарканья ботинок. Лицо каждого из членов совета было повернуто к ней, и у нее промелькнула мысль: почему они все кажутся такими удивленными?

Председатель, поднявшись, сказал:

– Большое вам спасибо. Спасибо всем. Собрание закончено.

Дженни медленно пробиралась сквозь толпу к выходу. Пока она шла, некоторые люди останавливались и поздравляли ее.

«Я обучаю шестиклассников, и я попытаюсь донести до понимания своих учеников то, что вы сказали», и еще: «Вы говорили верно», и «Я с вами полностью согласен». Но другие проходили с застывшим выражением, неодобрительно глядя на нее или презрительно отворачиваясь.

Далеко впереди, внизу у лестницы, которая вела в вестибюль, она увидела чету Вулфов, поджидавших ее. Неожиданно она почувствовала усталость, неуверенность в себе. И именно тогда, когда она начала спускаться по лестнице, кто-то сильно толкнул ее в спину. Она покачнулась, оступилась, и от падения ее спасло только то, что она наткнулась на идущего впереди мужчину и была подхвачена им. Вне себя от злости и негодования, она вскрикнула и, обернувшись, прямо перед собой увидела хохочущий рот – мокрые, красные губы; изъеденные кариесом желтые зубы, – человека в черной кожаной куртке.

– Вы что… – начала она. – Вы думаете, что делаете? Продолжая хохотать, он толкнул ее локтем в бок, скользнул в образовавшееся в толпе пространство и выскочил в дверь.

Сердце Дженни все еще учащенно билось, когда она добралась до Вулфов. Они были полны радостного возбуждения, и по какой-то не объяснимой для себя причине она скрыла это происшествие.

– Дженни! Ты была великолепна! – воскликнула Инид. – Это правда. Подожди, мы все расскажем Джею!

На улице падал снег. Пушистые мокрые снежинки медленно кружили в тихом неподвижном воздухе; снег шел, наверное, несколько часов, пока они находились в здании, потому что скользкая улица и автомобиль – все было покрыто плотным слоем снега. Дженни и Инид забрались внутрь машины, пока Артур чистил стекла.

– Я правда считаю, что ты задела за живое членов совета. Я внимательно следила за их лицами. Некоторых из них уж точно, – сказала Инид. – А председателя-то наверняка.

– Он был на моей стороне, кажется, еще до того, как я что-то сказала, – напомнила ей Дженни.

– Да, верно, но есть и другие, кто раньше был против нас. Я точно знаю. Мистер Сандс согласно кивал несколько раз, когда ты говорила.

Артур завел автомобиль, и они влились в длинный хвост машин, тянувшийся по улице.

– Да, ты заставила их задуматься над некоторыми вещами, – согласился он. – Ты правильно сделала, выступив против Шульца. Как у него все гладко! Он знает свое дело и знает, как убеждать.

Сквозь пелену снега Дженни показалось, что она узнала обшарпанный автомобиль с плакатами и сидящего в нем ее противника. Массивная голова, большие покатые плечи… но, может, не он…

– Что это за человек в черной куртке, из-за которого возник весь этот шум? – спросила она.

Артур Вулф вздохнул.

– Неприятная личность. Его зовут Брюс Фишер, он двоюродный брат нашего мэра. Он живет в лачуге и владеет несколькими акрами земли как раз в этом конце Грин-Марч. Я полагаю, – да, это совершенно очевидно, ведь через его земли можно проложить ровную дорогу к озеру с этого конца, тогда как в других местах дорога будет идти под горку, – что он, скорее всего, получил выгодное предложение и не желает, чтобы что-то заставило его отказаться от него.

Что-то или кто-то, подумалось Дженни. Он действительно пытался столкнуть меня на лестнице. Но это же безумие! Это ясно. Хотя разве люди не сталкивают людей под поезд в метро? То почему бы не это?

– У него не раз были нелады с законом, – продолжал Артур. – Он несколько лет провел в тюрьме. Я думаю, что Чак посодействовал смягчению приговора. Смешно, но они не поддерживают близких отношений – внешне, по крайней мере. Чак уж точно не пригласит Брюса на обед, и все-таки они держатся вместе. Однажды он стрелял из ружья в детишек, которые хотели сократить путь к озеру и бежали по его земле. Чаку удалось замять это дело. Он жил с женщиной, но частенько поколачивал ее, и теперь живет один. Ох, лучше сказать, живет с парой быков, которых на всех натравливает Короче, не слишком приятный парень.

– Я была не слишком эмоциональна во время выступления? – спросила теперь Дженни, стараясь сменить тему. – Я часто прокручиваю в памяти свои выступления. Так как?

– Да нет, – отозвалась Инид, – все было как раз так, как надо.

– Но не слишком обольщайся, – охладил ее Артур. – Даже если тебе и удалось выиграть дело в совете планирования, решающий голос остается за городским советом. А с ними будет сложнее. Не следует недооценивать нашего мэра. Чак любит деньги.

– Как и большинство людей, – отозвалась Дженни.

– Да, но у меня такое чувство, что он любит их больше, чем большинство из нас. Он сможет продать свой голос, так же, как и некоторые из его окружения, я могу их назвать, но не буду.

Дженни принялась рассуждать вслух.

– У компании «Баркер» хорошая репутация. Не думаю, чтобы они стали рисковать, пытаясь подкупить мэра маленького городка. Они разрабатывали гораздо более грандиозные проекты, чем этот.

– Это не обязательно будет взятка или подкуп. Достаточно выгодного предложения брату мэра, как я говорил. Например, предложить цену за землю, в десять раз превышающую реальную стоимость. Все в рамках закона.

– Нужно будет подумать об этом.

Артур оставил машину прямо перед входом в дом, где в деревянных тумбах росли вечнозеленые растения, напоминавшие теперь белые пирамиды.

– Пока я буду ставить машину в гараж, ты, может быть, приготовишь нам горячего рому, Инид? Сейчас самый подходящий момент для этого.

– Да, – произнес он, когда они сидели на кухне, грея руки об оловянные кружки. – Да, ты должна продолжать, ты можешь сделать себе имя в этой области, Дженни. У тебя есть все данные для этого, эти вопросы становятся актуальными, все больше и больше возникает конфликтов вокруг них, так будет и впредь, поскольку численность населения на планете возрастает. – Он размышлял: – Нелегко отказаться от сиюминутной выгоды ради, какой-то отдаленной цели. Большинство людей не заботится о том, каким будет мир после того, как они покинут его.

– Не задерживай ее, Артур, – сказала Инид. – У нее глаза слипаются. Ступай наверх и засни, Дженни.

Но ее глаза еще не слипались. Лежа в постели в светлой уютной комнате с задернутыми шторами на окне и покатым потолком, она прислушивалась к последним звукам ночи. Вот собака залаяла во дворе на кого-то, кого она услышала или увидела в глубокой деревенской тишине, затем собаку впустили назад в дом, скрипнула дверь, и, наконец, шаги на ступенях. Домашние звуки, такие обычные и уютные. Дженни впервые оставалась одна с родителями Джея. И не подаренный жемчуг, не какие-то пустые формальности, а просто то, что она находилась здесь не как гость, а как член семьи, сидела с ними за одним столом на кухне и спала под одной крышей, означало полное признание.

И вдруг неожиданно приятная теплота этого ощущения рассеялась, и облако страха опустилось снова, нависло над ней, заставив ее содрогнуться и сжаться.

Она в Нью-Йорке… Она хочет видеть тебя.


ГЛАВА 5


Когда обычно вечером дома звонил телефон, Дженни тут же подбегала к нему в надежде, что это звонит Джей, и так оно чаще всего и было. Но в эти дни все было по-другому, и она знала, глупо было надеяться, что не последует другого звонка от мистера Рили.

Тем вечером, однако, это оказался Джей.

– Только что поговорил по телефону с отцом. Он звонил Джорджу Кромвеллу. Они восхищены тем, как ты повела дело. Они восхищаются, а я горжусь.

– Я так рада, Джей.

– Теперь слушай. Я решил, что завтра подходящий день. Мы отправимся за кольцом. Я хочу, чтобы ты подождала меня у входа в мой офис в три часа. И, пожалуйста, никаких «но». Мы сможем пройти пешком до магазина Картье.

Когда он повесил трубку, она еще посидела некоторое время у телефона, как бы проверяя собственные чувства. Картье. Кольцо… сделать законными те узы, которые так сильно и прочно связывали их. Она должна быть на вершине блаженства. Она счастливейшая из женщин! Было бы нелепо и абсурдно позволять страху, позволять чему-нибудь испортить…

Телефон зазвонил снова. Женский голос спросил:

– Мисс Раковски?

В этот раз женщина, Дженни уже знала, прежде чем было сказано еще хоть слово. Она знала.

– Меня зовут Эмма Данн. Мистер Рили говорил с вами некоторое время назад. Он передал это дело мне.

Дело. На меня заведено дело, и я теперь числюсь в картотеках соцслужб.

– Никакого дела нет, – сказала Дженни.

– Хорошо, не будем так называть. Но возникли кое-какие проблемы, хотя и непонятно, почему. Вы подумали об этом еще раз?

Держись уверенно. Не позволяй ей почувствовать, что ты колеблешься или напугана.

– Да, я думала. Я уже дала ответ мистеру Рили, и я не изменила своего мнения.

– Мы так надеялись, что вы передумали, мы дали вам время.

– По-моему, я выразилась достаточно ясно. – Дженни говорила строго. – Это… произошло много лет назад. Предполагалось, что это будет конфиденциальное соглашение, и постоянное. Я хочу чтобы все так и оставалось.

– Она такая замечательная девочка. Если бы вы могли увидеть ее…

– Послушайте, неужели вы не понимаете, что делаете? Вы бередите старые раны, и это довольно-таки жестоко с вашей стороны. Разве вы не понимаете этого? – Она должна прекратить разговор. Можно просто положить трубку. Но этим ничего не добьешься. Они будут продолжать звонить. Может статься, что они будут ждать ее у двери однажды вечером, когда она придет домой. Может, и Джей будет с ней. Дженни вздрогнула. Теперь ее голос дрожал. – Мне было восемнадцать лет. Я была совершенно одна. Его семья была настроена против меня. Я была не очень богата. И он был беспомощным ребенком, ничем не мог мне помочь. Мои родители… они бедны… Послушайте, мне пришлось бороться, чтобы пробить себе дорогу в жизни, и я ни от кого не имела реальной помощи. И я буду бороться сейчас, если придется. Так что, может быть, вы оставите меня в покое? Можете вы сделать хотя бы это?

В голосе послышались примирительные нотки:

– Никто не собирается бороться, мисс Раковски. Совсем наоборот. Ваша дочь хочет прийти к вам с любовью. Она чувствует такую потребность.

– Мистер Рили сказал, что она не нуждается ни в чем. Как бы там ни было, денег у меня нет, вы знаете. – Сказав это, Дженни мгновенно почувствовала раскаяние. Это прозвучало слишком грубо, а она вовсе не хотела этого.

– Деньги тут совершенно ни при чем. Джилл не это нужно.

Она не хотела ничего знать, она хотела только избавиться от всего этого, но что-то заставило ее спросить: – Она не очень счастлива в своей семье?

– О, нет, все совсем не так. Ее семья с полным пониманием отнеслась к ее желанию увидеть своих родителей.

– С пониманием! А как насчет моих желаний, моих потребностей? Это все в прошлом… – У Дженни слова застряли в горле.

Женщина, должно быть, что-то почувствовала и ответила с явным сочувствием:

– Почему бы вам не прийти поговорить в наш офис? Это вовсе не телефонный разговор. Мы лучше поймем друг друга, когда увидимся. Приходите посоветоваться. Мы хотим помочь вам.

– Я не нуждаюсь в вашей помощи! – Сейчас Дженни просто рыдала. – Я никого ни о чем не просила, понимаете? У меня все в порядке, вернее, было в порядке, пока вы не открыли этот ящик Пандоры, который, по всем законам, должен всегда оставаться закрытым.

– Законы меняются. Люди хотят знать, откуда они. Они имеют право знать…

– У меня тоже есть права! В конце концов, вы вторгаетесь в мою личную жизнь. Я не хочу ничего слышать об изменении законов. Я юрист, и я понимаю…

– Мы знаем, что вы юрист, мисс Раковски. Поэтому вы, как никто другой, должны знать, что законы часто меняются соответственно нравам, временам.

Дженни была совершенно обессилена. Было таким мучением просто держать телефонную трубку.

– Послушайте, я не хочу больше говорить. Я все сказала. Я только хочу, чтобы вы исчезли. Я собираюсь повесить трубку. Я только хочу, чтобы вы оставили меня в покое.

– Боюсь, что это невозможно, – отозвался мягкий голос.

Дженни положила трубку. Слезы, душившие ее, были не слезами сожаления, а слезами злости и страха. Даже тогда, когда они лились из глаз, холодные и липкие, как глицерин, она знала это. За закрытыми веками где-то в одном из уголков мозга злость и негодование приобретали очертания, расплывались, как дым, угольно-черный и огненно-красный, и росли, как джин, вырывающийся из бутылки. Как смеют они загонять ее в угол, как детективы, словно она совершила преступление?

И еще… Бедная девочка. Может, она в отчаянии. Да нет же, нет, она учится, и они сказали, что она чудесная. Все хорошо, за исключением того, что она думает, будто нуждается во мне. Как она может быть в отчаянии тогда? Нет, это я в отчаяний.

Комната, освещенная только одной боковой лампой, казалась темной. Кресла приобрели очертания сидевших мужчин, своего рода трибунал, вершивший правосудие над Дженни. Высокие занавески напоминали стоявших мужчин, нахмуривших брови и готовых схватить ее, в ожидании сигнала, чтобы увести прочь. Свет, падающий на круглый медный горшок, где рос папоротник, создавая очертания ухмыляющегося лица на выпуклой поверхности, и при каждом движении Дженни и изменении угла зрения лицо также двигалось и открывало уродливый, скорбный рот.

Может, я схожу с ума в этой комнате?

«Ищет своих родителей», – сказала та женщина. Да, она сказала так, верно? Неужели они смогли разыскать Питера? Она порылась в своей памяти. Называла ли она его имя там, в доме? Ну, конечно, там должны быть записи; его отец оплачивал счет, так что там должна быть запись.

Хорошо, если агентство разыскало его у Мендесов – этих высоких людей под высокими колоннами в солнечной Джорджии, – она не будет там желанной, это уж точно. Бог его знает, может, у Питера уже шестеро детей. Кто знает. Тебе лучше держаться подальше от этих людей, Виктория Джилл.

Вот теперь пришла боль. Как будто у нее стало сильно колоть в боку после безостановочного подъема в гору. Боль была такой резкой, что в какое-то мгновение она вообще не могла дышать.

Виктория Джилл. «Они зовут ее Джилл». Интересно, на кого она похожа? Она должна хоть немного быть похожей на меня, ну хоть немного, по крайней мере.

Слезы высохли, Дженни положила голову на столик возле телефона. Если бы был кто-то, кому можно было все рассказать! Но никого не было, даже Ширли, ее соседка, не могла бы облегчить ее боль, посоветовав, вероятно, только не принимать все так серьезно. Прошли долгие минуты, прежде чем она смогла поднять голову и пойти спать.

На улице дул холодный ветер, и Дженни зашла в вестибюль, поджидая Джея. Напротив филигранной бронзовой двери брокерской конторы на противоположной стороне улицы была точно такая же дверь, которая вела уже в банк. Чуть дальше по улице расположился цветочный магазин, окна которого были украшены цветущими – не по сезону – растениями, привнося нелепую веселость в серьезную, деловую обстановку этого квартала бизнесменов и финансистов. Хотя, может быть, это было и не совсем нелепо. Люди, проходившие мимо нее, казались довольными жизнью; это были люди, которые могли украсить свою жизнь цветами. Она укорила себя: не будь категоричной. Люди могут казаться беззаботными, но это не значит, что все так и есть, взять хотя бы тебя саму. Кто-то увидев тебя в этом пальто – для визита в салон Картье она посчитала уместным надеть новое пальто вместе с подаренным Инид жемчугом, – может подумать, что у тебя тоже нет забот. У всех свои трудности, Дженни.

Ничто не ускользало от внимания Джея. Он торопливо подошел и поцеловал ее, на его лице появилось слегка озабоченное выражение.

– Ты выглядишь такой утомленной! Что случилось?

– Я не очень хорошо спала, только и всего.

– Что-то беспокоит тебя?

– Нет, просто так иногда бывает.

Они прошли к собору Святого Патрика. Вдоль Пятой Авеню располагались в ряд офисы туристических авиалиний. Даже отсюда можно было увидеть яркие рекламные плакаты в их окнах. Джей, взглянув на них, сказал:

– Мне кажется, две недели на островах недостаточны для медового месяца. Следующим летом, когда закончатся занятия в школе, мои родители смогут взять детей в деревню, и мы с тобой проведем месяц в Европе. Мы возьмем автомобиль и поедем с открытым верхом. Мы остановимся в замке, будем пить вино и есть спаржу. Вот это будет наш настоящий медовый месяц. – Он крепче сжал ее руку, когда они переходили улицу. – Все же, по правде говоря, я жду этих двух недель с нетерпением.

Она не ответила. На светофоре загорелся красный свет, для пешеходов тоже был красный, кроваво-красные огни мелькали везде. Она не была готова провести отпуск в Вест-Индии. Июньские Острова, как однажды назвал их один из первооткрывателей, и она видела проспекты с пальмами и виноградниками, нетронутым песком на серповидных берегах, чайками и пеликанами, парусами и тентами. Но в ее жизни все стало таким зыбким и неопределенным, что она просто не могла собраться и поехать, чтобы наслаждаться отдыхом. Вернувшись домой, она неминуемо столкнется с нерешенными проблемами. Было бы менее рискованно оставаться за своим столом в офисе, чтобы быть наготове, когда придет беда. А она придет, непременно придет.

– Ну вот, пришли, – сказал Джей.

Даже снаружи салон Картье был просто чудом, дворцом эпохи Возрождения, весь из резного камня. Дженни вошла в магазин, и ей показалось, что все сразу поняли, что она здесь впервые.

Джей прошел сразу в дальний конец зала, где за прилавком сидел элегантного вида джентльмен, который встал при их появлении.

– Мистер Вулф? Рад снова видеть вас. Я отложил несколько очень красивых колец для вас.

Джей поблагодарил его, добавив:

– Я всегда встречаюсь с вами только по счастливым поводам.

– Да, в последний раз это был подарок вашей матери от вашего отца по случаю золотой свадьбы. Около года назад, не так ли? Ну, поскольку на сей раз вы не уточнили, что именно вы хотите, я приготовил вам несколько грушевидных и овальных камней, а также несколько сделанных под изумруд.[3 - Т. е. продолговатой формы – прим. ред.]

На бархатной подушечке полдюжины бриллиантов сверкали в свете люстры. Все вокруг было бархатным и блестящим. Изысканный салон сам напоминал бархатную коробочку, куда не проникал городской шум.

Разговор умолк, Дженни как бы давали время рассмотреть кольца. Но она думала о своем, сжав руки так сильно, что ладони стали потными. «Если бы только я сказала ему в самом начале! Но сейчас, на втором году знакомства, когда он думает, что знает меня… Я рассказала ему все о моей семье, о моем детстве, чего я хочу от жизни. Я была с ним откровенной, раскрыла ему все о себе. Все, кроме… И он открылся мне полностью. Я это чувствую, потому что он рассказал о самом интимном, тайном, ничего не утаил. Если бы он хотел что-то утаить, он никогда бы не говорил со мной о таких вещах. Он был честен со мной…»

Джей с любопытством смотрел на нее, думая, что она чувствует смущение, не зная, чего от нее ждут.

– Смотри внимательно, Дженни, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты просто влюбилась в одно из них, прежде чем ты скажешь да.

– Они все такие чудесные. Я даже не знаю.

– У вас длинные пальцы, – заметил продавец, – вам подойдет камень продолговатой формы. Не каждая женщина может носить его.

Джей взял одно из колец.

– Бледно-голубой? Мужчина кивнул.

– Очень, очень красивый, мистер Вулф.

Джей знал толк в бриллиантах. Он, должно быть, покупал их своей первой жене, Филлис. Девушке без прошлого, которое надо скрывать. Подходящей жене для такого человека, как он.

– Примерь вот это, Дженни.

Она уговаривала себя: ради Бога, побольше чувства.

– О, оно великолепное, Джей. Просто великолепное. Кольцо легко скользнуло ей на палец.

– Поднесите руку к свету, – порекомендовал продавец.

Кольцо переливалось всеми цветами радуги, но все же огонек на ее руке был белым, как солнечный луч, сверкающий в небе, отражаясь в голубой воде, превращает все в белое, в серебряное и белое.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Джей.

Оно было слишком дорогим! Если бы оно стоило поменьше, может, она не чувствовала себя такой подавленной.

– Тебе не кажется… что-нибудь поменьше будет лучше? – спросила она.

– Почему? Ты думаешь, оно выглядит вызывающе?

– Нет, но…

– Ты именно так и думаешь. Я уже знаю тебя. Но и ты меня знаешь. Я бы не заставил тебя носить что-нибудь вызывающее. Размер как раз твой. Теперь померь другие.

Она подчинилась, держа руку, пока примеряли одно кольцо за другим. Какая жалость, что она не испытывает никаких чувств в такой момент!

Теперь Джей, понимая ее смущение, сам стал выбирать.

– Бриллиант грушевидной формы менее всего подходит, – сказал он, и продавец согласился.

Двое мужчин совещались. Желтый бриллиант был показан и отвергнут, так как был круглый. Выбор сузился до овального и двух колец в форме изумруда. Продавец положил их вместе. Две пары глаз вопросительно смотрели на Дженни.

– Я в полной растерянности, – прошептала она.

– Ты хочешь предоставить это мне? – спросил Джей.

Она попыталась выдавить из себя улыбку.

– Выбирай ты. Ведь именно ты будешь чаще смотреть на него, например, за обедом.

Так было выбрано первое кольцо в форме изумруда. Затем было отложено обручальное кольцо с бриллиантовыми капельками, достаточно узкое, чтобы носить на том же пальце; после этого Джей выписал чек, который Дженни не видела, и они вышли на улицу.

– Все хорошо, Дженни, да? Ты счастлива, дорогая?

– Ты же знаешь, очень.

– Ты была такой спокойной.

– Я была смущена. Мои пальцы перепачканы чернилами. Разве ты не заметил?

– Ну и что? Признак честного труда, только и всего. – Он рассмеялся. – Я не сказал тебе. Я не буду сегодня ночевать дома. Дети останутся с родителями Филлис. Сегодня день рождения их дедушки. Так что у тебя будет ночной гость. Надеюсь, ты не против.

Она почувствовала, как желание поднимается в ней. У них было так мало ночей, когда они могли оставаться вместе. Она не ответила, только взглянула на него, и взглядом все было сказано.

– Моя Дженни, – произнес он.

Они быстро спустились по улице, потом свернули к восточной части города. С наступлением сумерек становилось холоднее, в воздухе кружились снежинки, а ветер перехватывал дыхание, так что невозможно было говорить. Джей заговорил первым:

– В обычное место?

– Почему и нет?

«Обычным местом» был ресторан в двух кварталах от ее квартиры. Это был небольшой и уютный ресторанчик с итальянской кухней. Заведения типа «Лютес», «Ла Кот Баск» они посещали в выходные, когда у Джея было свободное, точнее сказать, относительно свободное время, потому как он всегда работал и в выходные.

– Всем нравится итальянская кухня, – заметил он, разворачивая салфетку.

Много лет назад, в Филадельфии, было другое «маленькое итальянское местечко», довольно дешевое, с заляпанными соусом скатертями. Эти пугающие воспоминания, давно забытые, вдруг нахлынули снова.

На этом столе была белоснежная скатерть и букет гвоздик в стеклянной вазочке. И она молча убеждала себя: «это 1988 год. Я в Нью-Йорке. Здесь. Сейчас».

Над столом висела яркая картина, написанная в густых голубых тонах, обрамленная в безвкусную позолоченную раму.

– Ужасно, правда? Это совершенно не похоже на Неаполитанский залив. Мы там тоже побываем, Джен.

– Мне так хочется.

– Мы скоро должны услышать о твоем деле от совета планирования, – сказал он.

Облако нависло снова, серое и влажное. Она хотела развеять его. Ей хотелось утешения; так обиженный ребенок, желая, чтобы его утешили, жалуется на несуществующую боль. Она не могла рассказать ему о настоящей боли, и поэтому выбрала второстепенную.

– Со мной произошел такой мерзкий случай, Джей, действительно мерзкий. – И она рассказала ему о человеке, который пытался столкнуть ее на лестнице.

– Бог мой! – воскликнул Джей. – Ты сказала моему отцу?

– Я не захотела. Не знаю, почему, я просто не захотела.

– Ты должна была.

– И что бы он мог сделать? Ничего. Я не смогла бы доказать это, ведь так?

– Да, верно. Но в следующий раз, когда ты поедешь на городской совет, я буду с тобой. И вовсе не потому, что я жду еще чего-нибудь в этом роде, – быстро произнес он. – Это низкий, подлый человек. Психопат.

– Твой отец считает, что ему предложили солидную сумму за его земли, которую он собирается поделить с мэром.

– В этом есть смысл. Невозможно сказать, сколько еще человек в совете участвуют в этой сделке. Эти несколько акров из-за своего местоположения стоят довольно много. Знаешь, Джен, иногда я жалею, что втянул тебя в эту борьбу. Ты слишком близко к сердцу принимаешь свою работу! Боюсь, ты будешь ужасно расстроена, если проиграешь.

– Ты думаешь, я проиграю?

– Не исключена такая возможность. Мэру нужно всего пять голосов в совете, чтобы победить. Поэтому я и хочу, чтобы ты не слишком-то надеялась, только и всего.

– Сплошь надувательство, да еще в таком маленьком городишке!

– Ты даже себе не представляешь. Городские жители, особенно когда им это внушают, любят помечтать о том, какой бы прекрасной и чистой была их жизнь, если они уехали из города, но позволь мне сказать тебе, – Джей улыбнулся, – Чак Андерсон был избран как человек с незапятнанной репутацией. Чак, бросающий вызов. Честный Чак. Я решительно пресеку взяточничество в дорожном строительстве и при выдаче разрешения на строительство – и все такое. Тогда, шесть или семь лет назад, всплыло на свет одно грязное дело, связанное с Брюсом Фишером, твоим знакомым, который был замешан в групповом изнасиловании возле озера. Ужасное дело, девочке было четырнадцать лет. Ну, это довольно запутанная история, я не помню всех подробностей, но у меня осталось в памяти, что Чак знал все об участии Фишера в этом и все время лгал, чтобы защитить его. Поэтому, когда подошли следующие выборы, ему ничего не оставалось, кроме как публично признать свою вину. Искреннее раскаяние, слезы, удары в грудь: «Я был не прав, мне следовало давно рассказать вам все, мне остается только просить у вас прощения». И так далее. И поэтому все восхищаются его мужеством, и его переизбирают.

– Ну, – произнесла Дженни, – на это действительно требуется мужество. Он бы мог и не признаваться ни в чем?

– Верно, но, видишь ли, когда человек так долго ждал, чтобы раскрыть правду, то невольно думаешь, в чем еще он не признался, и что следует дальше. Я не могу испытывать тех же чувств к тому, кто так поступает, будь в нем хоть масса других достоинств. Я просто теряю к нему доверие.

Дженни молчала. Макароны и телятина лежали на ее тарелке нетронутыми, пища ей стала вдруг отвратительна.

– И ты видишь, – добавил Джей, – он снова оказался замешанным в грязное дело, разве не так, и это несмотря на то, что был в общем-то неплохим мэром в последние несколько лет. Мы все знаем об этом, даже если и не можем доказать. По крайней мере, пока.

Дженни подцепила вилкой кусок мяса. Оно было как резина у нее во рту, хотя она знала, что мясо приготовлено великолепно. Джей ел его с явным удовольствием.

– Да, – задумчиво подытожил он. – Иногда чистосердечным признанием делу не поможешь, слишком поздно.

– Слишком поздно? – переспросила она.

– Слишком поздно, чтобы вернуть утраченное доверие.

– Да, – кивнула она.

– Ты совсем не ешь, – заметил он. – Ты хорошо себя чувствуешь, милая?

– Просто я устала. Я уже говорила тебе.

– Может, мне не стоит оставаться сегодня?

– О, пожалуйста! Я хочу, чтобы ты остался. Я не от этого устала!

Сверкни глазами, покажи ему, что он тебе нужен, потому, что он действительно нужен тебе, хотя в этот момент и не столько ради любви, а скорее для успокоения.

Джей, Джей, не покидай меня. Я не могу потерять тебя.

– Моя мать уже говорила тебе о своих планах на следующую неделю? – спросил он.

– Нет. А что такое?

– Ну, она позвонит. Они приедут на следующей неделе или через неделю, и она подумала, может, тебе захочется пойти за покупками в какую-нибудь субботу вместе с ней и девочками. Она покупает вещи для Сью и Эмили с тех самых пор, как они потеряли мать, и она подумала, может, ты захочешь начать заниматься этим.

– Ну, конечно. Конечно.

– Семейные заботы уже ложатся тебе на плечи. – Он озорно улыбнулся.

– Я не против.

Слово для нее ничего не значит. Другие мысли доводили ее до безумия. Если бы только у него не было семьи, родителей, детей и еще Бог знает каких еще родственников, которые могли бы осуждать ее! Если бы только они не были теми, кто они есть, если бы Джей был просто никем, не имел ни дома, ни работы, ни имени, ни связей, и они могли бы уехать куда-нибудь подальше отсюда, где их никто не найдет, и начать совершенно новую жизнь без прошлого!

Фантазия, абсурдная фантазия. И ей вспомнилась та ночь, когда она укладывала спать его маленьких девочек и была переполнена чувствами благодарности, доверия и любви.

Они снова шли сквозь ветер, который теперь стал почти штормовым, так что им приходилось бежать, нагнув головы. Уже дома они растирали друг другу замерзшие руки.

– Теперь горячий душ, – сказал Джей.

– Горячий кофе сейчас или потом?

– Нет. Только душ и кровать. Мы согреемся в постели.

Они вместе стояли под струями горячей воды, намыливали друг другу спины, потом насухо вытирали друг друга в маленькой тесной ванной Дженни.

Он положил свои ладони на ее груди, обхватив их пальцами.

– Смотри, они помещаются.

И знакомое чувство нежности охватило ее, разливаясь, как сладостная истома, по всему телу, колени ослабели, так что ноги с трудом могли держать ее. В нем чувствовалась сила, но она не была пугающей, как у других мужчин, не надо было ни защищать себя, ни призывать на помощь все свое мужество, чтобы противостоять чужой воле. Она полностью отдавала себя во власть Джею, такая нежность исходила от него.

В то же время она знала и о своей власти над ним. Она была нужна ему. Она ощущала это, видела по его глазам, расширившимся сейчас от ожидания и своего рода веселого озорства.

Он подхватил ее на руки, отнес в кровать и погасил свет. И ночь сомкнулась над ними.

Утром она приготовила завтрак: свежий апельсиновый сок, оладьи и кофе.

– Я ненавижу спешку по утрам, – сообщила она ему. – Я люблю всегда вставать на час раньше, чтобы иметь время на все.

– Смешно, но я тоже. Дженни, разве не удивительно, что мы не перестаем открывать все новое и новое сходство между нами?

– Не думай, что я ем оладьи каждое утро. Это только в честь прошедшей ночи, я хочу, чтобы ты это знал.

– Они вкусные, просто объедение.

Узкий луч солнца упал на маленький стол. Через полчаса солнце передвинется за угол здания, и кухонька будет освещена только электрическим светом, но в этот момент его отблеск казался праздничным, и ей нравилось это, нравился аромат свежего кофе, цветущая глоксиния на подоконнике, черно-желтый полосатый галстук на белой рубашке Джея, нравилась та спокойная близость, которую они чувствовали, находясь вдвоем, не в окружении детей или родственников, или незнакомых в ресторане.

– Что ж, день приближается, – сказал Джей, – и я даже купил новый костюм.

– И я тоже. Платье совсем, как у невесты. Ты будешь удивлен.

– Дай попробую угадать. Розового цвета?

– Я ничего не скажу. Но тебе понравится. Ширли помогала мне выбирать его.

– О-ох! – Джей скорчил смешную гримаску.

– Не беспокойся, она знает, что к чему, и мне только нужно немного подшить его.

– Дженни, дорогая, что бы ты ни делала, что бы ты ни одела, ты будешь…

Зазвонил телефон. Она прошла в комнату и сняла трубку.

– Доброе утро, – произнесла Эмма Данн. – Извините, что звоню вам так рано, но я не могла дозвониться несколько вечеров подряд.

За эти несколько секунд ладони Дженни покрылись потом.

– Я не могу говорить с вами. Я тороплюсь на работу, – ответила она, пытаясь говорить спокойным голосом.

– Я понимаю. Я отниму у вас несколько минут. Скажите мне, когда вы сможете зайти и встретиться со мной. На ваше усмотрение. Назначьте время.

– Это невозможно. Я сейчас повешу трубку.

– Поверьте, вам не удастся этого избежать, мисс Раковски. Джилл не собирается отступать. Я хочу предупредить вас. Так что вам лучше смириться с…

Дженни положила трубку, вытерла руки носовым платком и провела платком по своему пылающему лицу.

– Какие-нибудь неприятности? – поинтересовался Джей.

– Нет, с чего ты взял?

– Ты выглядишь озабоченной.

– Да, немного. Это клиент… трудное дело, у нее такая трудная жизнь, это ужасно.

Он мягко произнес:

– Ты не должна смешивать эмоции с законом. Ты сгоришь заживо, если будешь так переживать. Может, тебе следует сменить номер телефона. Впрочем, тебе осталось жить здесь не так уж долго.

Он встал и потянулся за своим портфелем. Дрожь охватила Дженни, когда он нагнулся поцеловать ее. Слезы, несмотря на всю решимость, наполнили ее глаза.

Джей изумился:

– Что это? Ты плачешь?

– Нет, нет. Я… это только… Я подумала о нас, и до меня только что дошло. Я чувствую… Я так счастлива.

– Какое горе! Ох уж эти женщины! – Смеясь, он пытался копировать типично мужскую реакцию. – Разве сможет мужчина когда-нибудь понять их? Ну, я лучше побегу, и тебе пора. Я позвоню тебе днем.

Джилл не уйдет. Она настойчивая, не так ли? Упорная. Как ты, Дженни? – спрашивала она себя.

Она вымыла несколько тарелок, подкрасила глаза и губы и, все еще дрожа, отправилась на работу. С большим облегчением она вспомнила, что целый день предстоит провести в офисе, а не в суде. «Как животное в своем логове, я укроюсь в своем уголке с привычными столами, книгами, двумя креслами, высоким окном, закрытой дверью. Машинистка ответит на телефонные звонки и скажет, что меня нет, если я попрошу ее. Я не делала так раньше; но меня еще не загоняли в угол». Джилл не уйдет прочь.

Сегодня, как и все предыдущие дни, клиенты приходили вместе с детишками. Бедные женщины, не имеющие родных в этом холодном городе, им не с кем было оставить детей.

– Это мой Рамон. Ему исполнилось два года на прошлой неделе. Поздоровайся с тетей.

Рамон посмотрел своими черными глазками, потом наклонил голову, спрятав испачканный нос в маминой юбке.

– Он большой для двух лет, – сказала Дженни, не имея ни малейшего представления о том, как выглядят двухлетние дети.

– Да, и сильный. А это Селия. Ей восемь месяцев. Ребенок, которого женщина держала на руках, был необычайно красивой девочкой с нежными чертами лица и не походила ни на мать, ни на брата. Она улыбнулась Дженни ангельской улыбкой и протянула к ней розовую ручку, как бы признавая наличие какой-то общей тайны между ними. Дженни взяла эту ручку, и маленькие пальчики сжались.

– Она чудесная, – сказала Дженни. Женщина кивнула.

– Они мои бриллианты, мои сокровища, эти двое.

Эти слова напомнили Дженни эпизод из древней истории, которой она занималась в колледже два семестра: римлянка Корнелия показывала своих детей:

– Вот мои сокровища.

Эта женщина была тоже измученной и потерянной: ее выселяли из квартиры. Она смотрела сейчас с любопытством, удивляясь, вероятно, почему Дженни все еще держит ребенка за руку. Дженни высвободила свою руку.

– Хорошо, теперь давайте посмотрим, что мы можем сделать для вас, миссис Фернандес.

Позже, позвонив ей, как обычно, Джей сообщил, что у него есть новости.

– Хорошие или плохие?

– И те, и другие. Хорошая – то, что совет по планированию отклонил предложение компании «Баркер». И все это благодаря тебе.

Довольная Дженни однако более трезво оценила ситуацию.

– Все было, вероятно, решено с самого начала. Как я уже сказала твоим родителям, у них уже сложилось определенное мнение еще до того, как я открыла рот.

– Это верно лишь отчасти. На некоторых из них произвело впечатление то, что ты сказала еще дома, а другие изменили свое мнение, когда услышали тебя на собрании. Они думают, ты просто одержала победу над другой стороной. Голосование было трудным, расхождение всего в два голоса.

– А какие плохие новости?

– Ну, это не столько плохие, сколько неприятные. Мой отец и несколько других членов комитета по защите окружающей среды получили ряд непристойных анонимных писем, отправленных по почте где-то в десяти или пятнадцати милях от города. Отец прочитал мне одно по телефону. Довольно мерзкое.

– Угрозы? – Она вспомнила, как ее толкнули с лестницы.

– Что-то в этом роде, но не совсем так. Все хорошо продумано, нельзя подкопаться с юридической точки зрения. Но очень оскорбительные в то же самое время. И ты упоминаешься в некоторых из них.

– Какая честь! Я польщена.

– Очевидно, тот, кто стоит за всем этим, обеспокоен предстоящим в следующем месяце голосованием в городском совете, и они боятся, что ты можешь убедить их. Джордж Кромвелл – он входит в совет, ты помнишь, – говорит, что компания «Баркер» прислала кучу бумаг, большинство из которых посвящено детальному анализу водной системы, о чем ты говорила, и некоторые теперь подготовлены специалистами. Они действительно обеспокоены, говорит он.

– А не могут ли они стоять за этими письмами?

– Могут, но я не думаю, что это они. Это, кажется, не их метод. Хотя, кто знает? В самом городе есть всякий сброд. Фишер первый тому пример, как ты сама могла убедиться. И наш мэр может использовать его для своих целей. Не забывай, здесь поставлены на карту большие деньги. Большие деньги. Как бы там ни было, я не хочу, чтобы ты ходила одна по городу, когда снова поедешь туда. Я поеду с тобой. – Джей переменил тему. – Как насчет кино сегодня вечером? Потрясающий фильм идет недалеко от твоей работы.

В обычное время, думала Дженни, повесив трубку, это дело в Грин-Марч вряд ли вызывало бы такое беспокойство. Она назвала бы это бурей в стакане воды, подумаешь, кучка сердитых обывателей, написавших мерзкие письма, – только и всего. Но она так нервничала в эти дни, что было вовсе не похоже на нее.

Стакан молока помог бы успокоиться. Когда она доставала пакет из холодильника, то выронила его, и белая лужа разлилась на полу.

Звонков от Эммы Данн больше не было, но каждый телефонный звонок звучал как угроза.

Это постоянное ожидание было похоже на страх падения. Однажды, очень давно, она смотрела фильм, в котором самолет, потеряв управление, начал с бешеной скоростью падать в горы. Он грохотал и гудел, скорость падения увеличивалась по мере приближения к земле, в то время как пассажиры, беспомощные, неподвижно застывшие в своих креслах, слишком напуганные, чтобы кричать, с ужасом взирали на мелькавшие облака, острые вершины, заснеженные поля, мелькающие куски неба и кружащиеся горы; с ужасом смотрели туда, где в тысяче метров внизу их ждала смерть. Странно, но она не помнила, как закончилась картина, осталось только ощущение чудовищной беспомощности.

Суббота: трудный, распавшийся на куски день, события которого не имели логической связи между собой.

Утром была примерка свадебного костюма, который Дженни заказала в очень дорогом ателье у Сакса. Глядя в зеркало в примерочной, она почти не узнавала себя.

Ярко-красный бархат отбрасывал розовый отсвет на ее лицо, оттеняя густые черные волосы. Ворот и манжеты были отделаны присборенным кружевом серовато-бежевого цвета. Юбка обтягивала ее узкие бедра, не создавая складок.

– Лучше и быть не может, – с удовлетворением сказала мастер.

Да, не может быть.

– Сюда подойдут черные босоножки с очень тонкими ремешками на высоком каблуке. Очень высоком, если только ваш муж… – Женщина заколебалась.

Дженни улыбнулась.

– Он очень высокий.

– Тогда хорошо. И маленькая черная сумочка. Бархатная желательно. Из очень мягкой замши тоже подойдет.

– Вы оказали мне огромную услугу, – сказала Дженни. – Я хочу поблагодарить вас.

– О, с вами очень легко работать. Просто одно удовольствие. Так много женщин не знают, чего они хотят.

Что я хочу. Ясный ум. И она снова посмотрела в зеркало. Ты в красном бархате, одета для своей свадьбы, ты обманщица, и ты знаешь это, не так ли? Ты представила себя в ложном свете, скрыла правду о себе, ты, которая присягала на верность закону. Ты солгала, попросту говоря. Обманщица!

Небо было светло-голубым, дул зимний ветер, развевающий флаги вдоль Пятой Авеню, а морозный воздух заставлял идти быстро. Так она шагала к большому универмагу Бергдорф Гудман, где девочкам нужно было купить платья для дней рождения и танцевальной школы. Инид должна показать ей, что надо делать. Внезапно ответственность, которую ей предстояло взять на себя, показалась ей слишком большой для нее.

Они ждали ее на первом этаже: элегантная женщина, одетая в спокойные серые тона, с двумя маленькими девочками, стоящими возле нее. Сью и Эмили поднялись на цыпочки, чтобы их поцеловали.

– Привет, Дженни.

– О, – удивленно отозвалась Инид, – это они так называют тебя?

– Да, – отозвалась Дженни. – А что?

– Тетя Дженни надо, я полагаю.

– Ну, можно и так, и так.

Почему же обычное замечание вызвало вереницу беспокойных мыслей? В лифте; наверху в детском отделе, где были куплены платья из голубой тафты, белого батиста и набивного сатина, позже, когда они перешли улицу и зашли в кафе позавтракать – Дженни снова, как вспышки, видела неясные образы, снова Атланта, и затем такая же холодная реакция: посторонняя! Ты не принадлежишь к их кругу. Почему? Ведь в действительности не было сходства между теми людьми и этими, между той женщиной и этой. Эти люди приняли ее! Но все-таки оставалось что-то… У них есть правила, строгие правила. Их либерализм предназначался для менее удачливых, для людей, от которых меньше требовали, «у них же не было наших возможностей».

И, сидя над тарелкой с салатом из цыпленка, девочки уже в это время смотрели на десерт, – Дженни еще раз ощутила ту спокойную элегантность, уверенное превосходство, которое было ее первым впечатлением от четы Вулфов, в большей степени, от Инид.

Нет, какими бы сдержанными они ни были, они будут шокированы; им трудно будет простить ее за то, что она начинает жизнь с их сыном с обмана, со лжи.

Разговор за маленьким столиком был легким и приятным. Инид только коротко упомянула о деле в Грин-Марч, сказав, что оно стало даже более отвратительным, чем ожидалось, и, кажется, только о нем и говорит весь город. Затем разговор перешел на детей, ведь это был их день.

После завтрака они направились в другой универмаг, где Эмили и Сью выбрали подарок на день рождения для Донни, это был большой пушистый енот, очень похожий на настоящего, с полосатым хвостом.

– Девочки, я думаю, у вас был замечательный день, – сказала Инид. – И, мне кажется, пришло время идти домой. У тебя, наверное, есть планы на вторую половину дня, Дженни. При твоей нагрузке у тебя должно быть мало свободного времени.

– Это правда. У меня всегда масса дел.

– Ну хорошо, тогда мы покидаем тебя. – Инид поцеловала Дженни в щеку. – Скажите «до свидания» вашей тете Дженни.

Девочки послушно повторили:

– До свидания, тетя Дженни.

Дженни смотрела, как они шли к такси, и думала: у них есть свои тети, я же не отношусь к их числу. Смешно, Инид все сделала по-своему. Я не возражаю. Мне все равно, будут они называть меня «тетя» или нет.

Я сказала, что у меня всегда полно дел, и это так, но у меня сейчас нет желания чем-либо заниматься. Я хочу только одного: сесть и ничего не делать.

Она перешла проспект и опустилась на скамейку, освещенную солнцем. Поплотнее запахнув пальто и засунув руки в карманы, она сидела, ни о чем не думая, просто наблюдая, как проезжал мимо транспорт, останавливался и снова отъезжал.

Она не могла сказать, как или откуда появился у нее этот импульс, но он неожиданно возник – независимо от ее сознания, – нежеланный, пугающий; возможно, в чем-то даже безумный. После минутного колебания она поднялась и направилась к станции метро. Она никогда не бывала там, куда направлялась, и ей пришлось несколько раз спрашивать, куда идти. На пересечении 116 улицы и Бродвея она вышла из метро. Барнардский колледж находился в нескольких минутах ходьбы. Естественно, ни у кого и желания не возникало расспрашивать молодую женщину, которая сидела на одной из скамеек у колледжа, очевидно, поджидая кого-то.

Тем не менее, сидя там, она понимала всю абсурдность своего пребывания в этом месте. Все верно, это глупо, глупое любопытство. Я не смогу узнать ее, даже если она будет стоять передо мною. Как я могу узнать? Может быть, она – та девушка в норвежской лыжной шапочке, что медленно прогуливается и читает книгу. Может, она – одна из тех, кто оживленно болтает возле двери. Хотя, возможно, я смогу узнать ее по какому-нибудь сходству – не с ее отцом только, упаси Бог. Если бы я увидела ее и была уверена, что это она, любопытство было бы удовлетворено, и я бы ушла. Неужели она единственный человек в мире, которого я не хочу знать?

Дженни ждала около часа. Ничего не произошло. Девочки – грациозные, неуклюжие, модно одетые, угрюмые или веселые, хорошенькие или дурнушки – проходили мимо нее. У всех у них было только одно общее – юность. Можно только предполагать, чего каждая из них добьется в будущем или что в будущем сделается с каждой. Мир восьмидесятых, место женщины в нем, был более трудным и сложным, чем раньше. И душа Дженни наполнилась жалостью и ностальгией, сожалением и нежностью.

Когда небо начало сереть, короткий зимний день стал холоднее. Ошибкой было приходить сюда, каким-то помрачением рассудка, и хорошо, что она не узнала девочку. Ей нужно получше подумать обо всем. И, содрогаясь от холода, она поднялась и пошла назад к метро. Оставалось время, только чтобы умыться и одеться, прежде чем пойти обедать с Джеем.

Как печально чувствовать себя теперь неловко в его присутствии! С горечью вспоминала она, как всего некоторое время назад она с нетерпением смотрела на часы и считала минуты до его звонка в дверь. В тот вечер он позвонил по телефону.

– Дженни, я вынужден извиниться. У меня температура, я немного простудился. Я дома, лежу в постели.

– О, дорогой, мне очень жаль. Мне бы так хотелось поухаживать за тобой.

– Ну, скоро у тебя будет эта возможность. Я слышал, тебе было весело в компании Сью и Эмили. Они действительно любят тебя, Дженни. Я так рад.

– Я тоже.

– Дженни?

– Да, дорогой?

– Я хочу, чтобы у нас был наш собственный ребенок, твой и мой. Ты согласна?

– Я так много мечтала об этом, Джей, с ямочкой на подбородке, и твои глаза…

– Но, дорогая, если окажется так, что ты не сможешь иметь детей, это не будет иметь значения, ты знаешь это. Мы будем вместе, и это главное.

– …Что ты будешь делать сегодня вечером без меня?

– О, почитаю. Я захватила домой несколько дел из офиса. И пораньше лягу спать.

– Хорошо. Подготовься к нашему путешествию. Ты уже получила свою новую ракетку?

– На следующей неделе. Я все успею сложить, не беспокойся.

– Не буду. Я опять начинаю чихать. Пока. Я кладу трубку.

В действительности она еще и не начинала складывать вещи, хотя и составила список всего необходимого. Эти последние недели были слишком напряженными, чтобы еще думать о списке и необходимых покупках. Но времени оставалось мало, и сегодня вечером как раз подходящий момент, чтобы начать.

С карандашом и листком бумаги она стала все проверять. Купальные костюмы. Три: хороший голубой с прошлого года, плюс два новых. Пляжный костюм – чтобы надевать во время завтрака, сказал Джей. Пляжная сумка, та цветастая, она подойдет ко всему. Белый кардиган, если будет прохладно вечером. Новый складной зонтик.

Старый сломался. Туфли для дорожного костюма, темно-голубые. Туфли для…

В дверь позвонили. Это было странно. У нее никогда не было неожиданных посетителей. Люди всегда вначале предупреждали по телефону.

Она осторожно подошла к двери и посмотрела в глазок. В холле было темно, так что она едва могла различить стоявшую там фигуру, уменьшенную и искаженную через маленький глазок; женщина с пышными до плеч волосами. Дженни выпрямилась и побледнела.

– Да? Кто там?

После небольшой паузы молодой и взволнованный голос ответил:

– Джилл. Это Джилл. Вы разрешите мне войти?

– О, нет, – прошептала Дженни. У нее по спине пробежал холодок.

И все же, подобно тем беспомощным людям в падающем над горами самолете, она уже знала, что это с ней должно произойти.


ГЛАВА 6


Дом находился более чем в двух тысячах миль от шумного города, звуки которого проникали сквозь окна студенческого общежития. С радостным чувством Джилл покинула свой дом ради этого нового места; все же иногда, когда она прижималась лицом к зеркалу, стоявшему позади кровати, перед ней так живо вырисовывался дом, что она снова могла слышать голоса, звучащие во дворе позади дома, ощущать запахи обеда, готовящегося на кухне, чувствовать, как ее босые ноги касаются холодного пола. Как ни странно, комната, которую Джилл помнила лучше всего, была не ее собственная небольшая розовая спальня, в которой на полках стояли мягкие игрушки, а потом книги, где ночью в окно заглядывали звезды, а довольно большая комната в конце коридора, где спали ее родители.

Там, в верхнем выдвижном ящике комода, хранилась коробка с шоколадом, из которой ей давали сладости после ванны, до того, как она почистит зубы. Там возле окна стояли два мягких широких кресла. То, что слева, было папиным; по воскресеньям, если ему не нужно было осматривать пациентов в больнице, он сидел и читал, разбрасывая газеты по полу. Второе кресло было «креслом сказок», достаточно просторным, чтобы в нем помещались Джилл и мама вместе, когда мама читала вслух.

В ногах у огромной кровати ставили колыбель, когда в семье появлялся следующий ребенок. Украшавшаяся каждый раз новыми лентами и кружевами, она оставалась там до тех пор, пока ребенок не подрастал настолько, что уже мог спать в своей кровати в своей собственной комнате.

– Очень маленькие дети любят все маленькое, – объясняла мама, – потому что они только что покинули маленькое теплое место, вот.

Это, должно быть, было во второй раз, когда родилась Люсиль. Джилл было четыре года, и она помнила, как ее мама стала толстой, а потом вдруг снова тонкой, как только Люсиль появилась из ее животика. Когда родился Джерри, Джилл еще сама была ребенком, ей еще не было двух, поэтому она не помнила всего. Но появление Люсиль запечатлелось в ее памяти.

Маленькое, теплое место. Это было загадочным, потому что ребенок казался слишком большим, чтобы он мог поместиться у кого-то внутри.

– Я тоже была внутри тебя? – спросила Джилл.

– Нет, – сказала ее мама, – ты была в животике другой женщины.

– Ну, тогда все понятно. – Это было не так уж и важно. Долгое время она больше не думала об этом, хотя было странным то, что позднее, когда она начала задумываться об этом, эта сцена снова оживала перед ее мысленным взором: Люсиль, туго завернутая в мягкие пеленки, Джилл у изголовья колыбельки и ее мама, одетая во что-то длинное, белое с черными разводами.

Спустя много лет она спросила:

– Мама, а у тебя когда-нибудь был халат, такой черно-белый, клетчатый или цветастый, может быть?

– Да, у меня было японское кимоно, которое папа привез из Японии еще до того, как ты появилась у нас. На нем были красивые белые пионы на черном фоне. Я носила его, пока он не порвался. А почему ты спросила?

– Не знаю, вдруг почему-то вспомнилось.

Но это было много позже. Ее детство было шумным, все дни были заполнены, да и по соседству было много детей. Днем приходили родственники. Став старше и познав детскую ревность и зависть, она поняла, что не очень страдала от этого именно потому, что всегда было много коленей, на которых можно было посидеть, и много рук, чтобы приласкать ее. Если ее родители были слишком заняты малышом и не могли поиграть с Джилл или отвести ее куда-нибудь, то рядом всегда были тетя Фей, две пары бабушек и дедушек, три пары кузенов.

Люди всегда улыбались ей и восхищались ее рыжеватыми волосами. Когда она пошла в школу, то мама каждое утро завязывала их ленточкой сзади, всегда выбиравшейся в тон ее свитерам и кофточкам. Однажды, когда она вышла из гостиной, где ее мама пила кофе с подругой, она услышала, как подруга сказала:

– Какая чудесная девочка, Айрин. И какое счастье она принесла тебе! Подумать только, у тебя появилось трое своих после того, как вы удочерили ее.

– Да, – ответила мама, – она принесла нам счастье.

Но почему не «четверо своих»? Если ее удочерили, то, значит, она не была папиной и маминой «собственной»? К тому времени Джилл уже понимала значение слова «удочеренная». И тем же вечером, когда мама пришла пожелать ей спокойной ночи, Джилл задержала ее возле своей кровати.

– Побудь со мной, – попросила она. Мама взяла ее за руку.

– Ты хочешь услышать какую-нибудь сказку, Джилл? Небольшую, ладно, скажем, главу из «Винни-Пуха», потому что завтра тебе идти в школу.

– Нет. – Вопрос, который она хотела задать, казался слишком детским для ученицы третьего класса, посещавшей продвинутую группу по чтению.

– Что же тогда?

Джилл, сжав ее руку, покачала головой.

– Пожалуйста, если что-то беспокоит тебя, тебе станет легче, как только ты расскажешь мне.

Вопрос сорвался с ее губ:

– Я твоя, собственная? Как Джерри и Люсиль и малыш?

– Ох, – сказала мама. – Ох.– Она обняла Джилл и прижала ее к себе. – Почему ты это спрашиваешь? Неужели кто-то сказал..? – И, не дожидаясь ответа, быстро заговорила. – Ты наша, собственная. Ты наша самая дорогая, самая красивая, большая девочка, наша самая-самая… Почему ты это спрашиваешь, мы все любим тебя, бабушка, дедушка и тетя Фей… и папа, а я больше всех. Почему ты так говоришь? Конечно, ты наша. Чья же еще?

Она прижалась щекой к маминой груди и прошептала:

– Я думала, может быть, той женщины, которая родила меня.

– О, – тихо произнесла мама. И прошло довольно много времени, прежде чем она собралась ответить, так что Джилл снова взглянула ей в лицо. Оно было очень серьезным, таким же, как тогда, когда мама говорила, что нельзя ничего брать из домашней аптечки.

– Нет, дорогая. Ты больше не ее.

– Как ее звали?

– Я не знаю, Джилл. Она была очень красивой, я уверена, потому что она родила тебя.

– Но почему она отдала меня тебе?

– Ну… видишь ли, это трудно объяснить. Иногда с людьми разное случается, нет денег, например, нет чудесного дома с комнаткой для маленькой девочки. Так вот, раз она любила тебя и хотела, чтобы у тебя все было хорошо, а мы как раз очень, очень хотели маленькую девочку, ну… вот так все и произошло. Ты понимаешь?

Джилл это показалось вполне разумным объяснением.

– А что еще?

– Что-нибудь еще рассказать? Ну хорошо! Мы были так счастливы, папа и я. Мы сразу же пошли и купили колыбельку. Ты была первым ребенком, кто спал в ней. Тебе был всего один день, когда мы принесли тебя домой, меньше, чем Джерри или Люсиль, или Шарон. Помнишь, какой маленькой была Шарон год назад? Ну вот, ты была еще меньше.

– И у меня были рыжие волосы. Мама засмеялась.

– Да нет. Ты была лысой, как все мои дети.

Все мои дети. Мамин голос был таким мягким и успокаивающим. Потом мама уложила ее в кровать и заботливо укрыла одеялом. Она задвинула шторы, поцеловала Джилл в щеку, потом снова подошла, поцеловала и закрыла дверь.

«Мои дети». «Мы очень хотели маленькую девочку». Не так уж и плохо быть удочеренной. Стали бы люди так беспокоиться и покупать все эти дома, высокие кресла и коляску, и все эти вещи, если бы не хотели взять тебя.

Никто по соседству никогда и не спрашивал Джилл о том, удочерена ли она, потому что большинство и так знали это; но она ничего не имела бы против, если б и спрашивали. Это было как своего рода отличительный знак, как, например, принесенный домой табель с отличными отметками или умение приготовить обед, когда мама сломала ногу. Быть удочеренной было еще одной из сторон ее «я», как веснушки на руках или призы за катание на лыжах – все то, что мы считаем само собой разумеющимся и о чем редко задумываемся.

Однажды учитель в шестом классе дал задание. Речь на уроке шла о том, что Америка заселялась людьми, приехавшими из разных мест, которые привезли с собой различные традиции и обычаи. Им нужно было узнать все, что они смогут, о своих предках и нарисовать свое генеалогическое древо.

– Постарайтесь проследить как можно глубже, – сказал учитель.

У одного мальчика в классе прапрадедушка был индейцем, и он очень гордился тем, что был «коренным американцем». Другой мальчик знал свою прапрабабушку, которой было девяносто семь лет, и она могла рассказать о приезде в Нью-Мексико, когда это еще был дикий край.

– Это по-настоящему интересно, – говорил учитель. – Изучая свою родословную, вы многое узнаете и о самих себе. Поэтому расспрашивайте побольше!

В тот же вечер сразу после ужина Джилл отправилась в дом своих бабушки и дедушки. Мамины родители к тому времени уже умерли, а папины были живы и здоровы; они сразу же заинтересовались заданием, которое получила Джилл.

– Тебе бы очень понравился мой отец, – сказал дедушка. – Он был великим танцором. Даже в старости он все еще мог исполнять народные танцы своей родной Венгрии. Вот бы тебе увидеть его! У него было крепкое сердце и отличное чувство юмора.

Бабушка написала имена своих родителей и даже вспомнила девичьи фамилии своих бабушек. Она рассказала несколько смешных случаев. Джилл видела, что бабушка и дедушка получали удовольствие от своих воспоминаний. Они никак не хотели отпускать ее домой и усадили ее за стол, угощая лимонадом и пирожными. Неожиданно зеленовато-голубой луч весеннего солнца упал на стол рядом с Джилл, осветив седеющие волосы мужчины, пробежал по круглому оживленному лицу женщины. Именно в этот момент Джилл особенно остро ощутила свою обособленность, непохожесть на них.

«Все это не имеет никакого отношения ко мне. Это не моя история».

Выждав какое-то время, чтобы не обидеть их своим внезапным уходом, она, поблагодарив, пошла домой. Мальчики из старших классов играли на поле в баскетбол. Прямо перед своим домом она увидела отца, который поливал газон; газон все равно завянет и пожухнет в июне, сколько бы за ним ни ухаживали. Из дома напротив доносились звуки фортепьяно. Все было таким знакомым, и все же ей было немного грустно от того, что она вдруг почувствовала себя чужой здесь.

Дома все сидели на заднем дворике. Из зала она могла видеть их темные головы, склонившиеся над чем-то лежащим на столе – газетой или картой. Она быстро поднялась в свою комнату и встала в полный рост перед зеркалом, внимательно рассматривая себя. Ее лицо было узким и продолговатым, не таким, как у других. Она уже была выше мамы. Джерри и Шарон были похожи на маму, Люсиль же напоминала папиного отца. Она распустила по плечам свои волосы. Концы волос отливали бронзой. Солнце окрасило золотом волосы от висков до макушки. От кого у нее эти волосы? Или зубы, которые нужно было выпрямлять, когда у всех остальных были ровные от природы?

На ее столе лежала схема генеалогического древа. Она села и начала заполнять строчки. Мать, Айрин Миллер; отец, Джонас Миллер. Она отложила ручку в сторону и стала смотреть в окно. Ночь наступила быстро, словно опустился занавес. Было слышно, как снаружи мяукал возле закрытой двери кот. Брат и сестры поднимались наверх и спорили, кто первый пойдет принимать душ. В комнате Джилл было темно, поэтому никто не заглянул к ней, она сидела одна, ей не то чтобы хотелось плакать, просто ее охватила какая-то странная, незнакомая печаль. В комнате зажегся свет.

– Джилл! – воскликнула мама. – А мы-то гадали, где ты была так долго. Папа только что звонил бабушке, и она сказала, что ты ушла час назад. Ты напугала нас. – Из-за плеча Джилл она взглянула на чистый лист. – Скажи, с тобой все в порядке?

Джилл кивнула на стол.

– Вот это. Я не могу это выполнить. – И ее глаза стали мокрыми. – Если я нарисую все то, что знаю, это будет ложью.

– Не думаю, чтобы это можно было назвать ложью. Просто напиши все, что ты знаешь о нашей семье. – И мама уверенно добавила: – Напиши, как если бы ты была Джерри, Люсиль или Шарон. Или малыш.

Джилл вздохнула.

– Но я не они. Я – это я. Мама закрыла дверь.

– Устраивайся поудобнее в кресле, – сказала она. – Нам с тобой нужно поговорить.

Наступил момент, когда многое могло проясниться, а Джилл испугалась. Она словно получила коробку из рук незнакомца и не знала, что может выскочить оттуда; бомба ли, змеи.

Вся дрожа, она спросила:

– О чем?

– О том, что мучает тебя. Обещаю, я скажу тебе все, что знаю.

– Как она выглядела? – прошептала Джилл.

– Я уже говорила, – спокойно сказала мама, – что у нее были темные вьющиеся волосы, как у меня. Там пытались подбирать детей по сходству. Поэтому, может быть, она была очень похожа на меня.

– Я вижу. А мой отец?

– Нам ничего не говорили.

– Я хочу знать их имена.

– Это невозможно, дорогая.

– Полагаю, они не были женаты.

– Нет.

– Все в порядке, мама. Мне уже двенадцать. Я знаю о таких вещах. Она забеременела, а он не женился на ней.

– Я не знаю, так ли это было, как ты думаешь. Может быть, он просто не мог. Они оба были такими молодыми, еще учились в колледже. Это, должно быть, было очень сложно, очень трудно для каждого из них.

– Им следовало бы думать об этом прежде, чем… делать это, – произнесла Джилл, чувствуя неожиданную злость.

– Люди не всегда думают, Джилл.

– Ты всегда говоришь девочке, особенно девочке, ты говоришь мне – нельзя позволять мальчикам делать такие вещи.

– Я знаю, я говорила. И это так, это нельзя позволять. Но все же, когда люди делают что-то не так, мы пытаемся понять и простить их, правда?

Ей внезапно представилось, что в высокой траве лежит девушка, глядя в глаза парню, склонившемуся над ней. Видение было соблазнительным и в то же время отталкивающим. В кинофильмах кто-то хочет увидеть, что будет дальше, а кто-то не уверен, хочет ли он видеть это. А если парень и девушка становились мамой и папой…

Мама наблюдала за Джилл. Уголки ее рта изогнулись в улыбке, но глаза оставались беспокойными. Такое же выражение появлялось у нее, когда ребенок ушибется, и его нужно успокоить, с годами это выражение стало таким знакомым, как морщины на лбу или небольшие золотые сережки, которые она постоянно носила.

– Не так ли, Джилл? – повторила она и продолжала. – Ты не должна обвинять ее. Она не сделала ничего плохого. Она совершила ошибку, только и всего.

– Можно войти? – постучал отец. – Или вы здесь секретничаете?

– Нет, входи. Мы с Джилл разговариваем о ее рождении.

– Да? – Отец сел и слегка нахмурился, словно приготовился услышать что-то неприятное.

– Я думаю, Джилл смущает то, что ее родная мать не была замужем, – сказала мама. – Я думаю, ей кажется, что это отличает ее от других детей, от ее друзей. Я права, Джилл?

Отец снял очки и снова надел их. Каким-то образом этот жест придавал ему серьезность. Наверное, он именно так смотрит, когда разговаривает со своими пациентами, подумала Джилл.

– Послушай, дорогая, – сказал он. – Я смотрю на все со своей, немного эгоистической точки зрения. Если бы та бедная молоденькая девушка не оказалась в таком тяжелом положении, у нас никогда бы не было тебя. А ты самое лучшее, что когда-либо было у нас с твоей мамой. Разве ты этого не знаешь? А?

Она кивнула.

– Я думаю, я надеюсь, по крайней мере, что для тебя мы тоже самые лучшие.

– Я знаю. – Уже готовая расплакаться от такой заботы и внимания, она пересилила себя. – Но мне нужно знать… О, вы говорили мне, что у нее не было возможности заботиться обо мне, и, мне кажется, я это понимаю, но все же, как она могла сделать это? Могли бы вы отдать Марка?

Родители переглянулись. Оба они подумали о Марке, спящем в этот момент в своей кроватке. Он спал между двумя плюшевыми мишками, так что на его подушке лежало три головы. Когда заходишь в комнату взглянуть, как он спит, то чувствуешь запах детской присыпки.

Мама заговорила первой.

– Да. Если бы у нас не было дома, и мы не могли бы дать ему всего необходимого. Мы любим его так сильно, что смогли бы.

– Подумай, как же она должна была любить тебя, чтобы сделать то, что она сделала, – сказал папа. – Подумай об этом. И потом постарайся не думать об этом больше, если сможешь. У тебя впереди целая жизнь, большая и прекрасная, и тебе так много предстоит сделать. – Он положил руку на колено Джилл, рука тяжело давила, словно Джилл была его собственностью, и это был так приятно. Она хотела принадлежать им. Когда она положила свою руку поверх отцовской, у нее как будто комок растаял в горле, и слезы покатились из глаз.

– Ты хочешь что-то еще сказать, дорогая?

– Ну, я должна закончить рисовать генеалогическое древо.

– Давай посмотрим. – Отец взглянул на лист бумаги. – У тебя есть два выхода. Ты можешь сказать учителю, почему ты не хочешь делать это, или…

Мама перебила его:

– Я могу написать объяснительную записку вместо этого.

– Да. Или ты можешь заполнить клеточки теми данными, которые у тебя есть. В любом случае ты поступишь правильно.

Они оба, улыбаясь, стояли возле нее, но их брови были вопрошающе приподняты. Она чувствовала, что они ждали ответной улыбки, и именно сейчас, видя их вместе, она поняла, как ей поступить.

– Уже поздно, – сказала мама, – так что заканчивай домашнюю работу. – Ее ровный голос тоже успокаивал. – Можешь сегодня не принимать душ. Тебе нужно выспаться.

Оставшись одна, Джилл взяла ручку. У нее было две возможности. Немного подумав, она сделала свой выбор. Один путь вел в никуда, терялся в темноте, как в тех сомкнувшихся каньонах, которые они когда-то видели, путешествуя по горам. Другой был прямой дорогой, ясной, как день.

Она взяла ручку и стала заполнять клеточки. Отец: Джонас Миллер, родился в 1930 г., в Финиксе. Мать: Айрин Стоун, родилась в 1940 г., в Альбукерке. Дедушка: Отто Д. Миллер, родился в 1908 г…

Нельзя сказать, чтобы Джилл по мере взросления все больше задумывалась о тайне своего рождения. Она была слишком энергичной, слишком удачливой для этого и чувствовала себя слишком хорошо в кругу своей семьи. Но нельзя также сказать, что сомнения больше не посещали ее.

Иногда эта мысль вдруг всплывала в ее сознании, тревожная и беспокойная, но она усилием воли отгоняла ее прочь. Но чем старше становилась Джилл, тем труднее было избавиться от мучивших ее мыслей.

Однажды в выходной они отдыхали с друзьями возле Таоса. День был пасмурный и ветреный, солнце скрыто за облаками, и все же погода оказалась обманчивой, Джилл обгорела так, что у нее появились волдыри.

– Людям с вашей кожей нужно беречься от солнца, – предостерегал ее доктор. – Если у вас есть братья и сестры, передайте им, чтобы они опасались рака кожи. Это цена, которую платят рыжеволосые семьи за свою красоту.

Ее волосы были как клеймо! Иногда она даже хотела, чтобы волосы у нее были другого цвета. Если бы у нее были каштановые волосы, как у всех остальных в их семье, разве бы она так много думала о себе? Сейчас, увидев какую-нибудь рыжеволосую женщину высокого роста лет тридцати, она думала: «Может, это она?» Ее сердце начинало учащенно биться, но затем успокаивалось, когда она вспоминала, что мама говорила ей о темных вьющихся волосах. Тогда, значит, отец?

Самое ужасное было то, что она начинала чувствовать не только постоянную тоску, ее охватывало и осознание своей вины. Почему она не может принять жизнь такой, какая она есть?

Летом, за год до окончания школы, бабушка, которая преподавала французский язык, взяла Джилл и Люсиль во Францию. Это было незабываемое путешествие; все трое старались не говорить на английском даже между собой. Они путешествовали на местных поездах и автобусах по деревням далеко от туристических маршрутов. Они шли пешком по дорогам Франции, завтракали в тени деревьев. Бабушка была еще достаточно молодой и бодрой, чтобы шагать вместе с девочками, девочки же быстро уставали и не очень интересовались музеями и соборами, которые хотела показать им бабушка.

Последние несколько дней они провели в роскошном отеле на берегу моря. В отеле было много немцев, англичан и американцев. Однажды вечером, после того как бабушка и Люсиль поднялись в свои комнаты, Джилл познакомилась с девочкой примерно своего возраста, которая также, как и она, рассматривала в центре зала огромную, с комнату, клетку с экзотическими птицами. Они заказали мороженое и сели поболтать на террасе.

Девочка, Гарриет, была дружелюбной и откровенной.

– Ты здесь со своей семьей?

– С бабушкой и сестрой.

– О, это твоя сестра? Ты совсем не похожа на нее, правда?

Джилл не могла объяснить, почему она так ответила:

– Я приемная дочь, – сказала она.

– Правда? И я тоже.

В какой-то момент обе девочки ничего не говорили. Потом Джилл сказала:

– Ты единственный человек из тех, кого я встречала, кто такой же, как и я.

– Ты, наверное, встречала достаточно, просто не знала этого. Люди не говорят об этом. Я это знаю, я тоже не говорю.

– Это правда. Я никогда не говорила об этом до сегодняшнего дня.

– Я думаю, ведь это никого не касается, правда?

– Да, верно, но я не думаю, что причина только в этом.

– Нет? Тогда в чем же?

– Я думаю, потому что мы, я, по крайней мере, не хотим об этом думать.

Гарриет придвинула свой стул поближе, и Джилл поняла, что эта незнакомка почувствовала то же, что и она: полное понимание, которого у нее не было ни с кем раньше.

– Я сказала, что не хочу, – но я думаю об этом, – сказала Джилл.

– А я нет. Больше нет.

– Ты не хочешь знать, кто была твоя мать? – тихо спросила Джилл.

– Я знаю, кто она была, точнее, есть. Я видела ее. Джилл была ошеломлена.

– Как это случилось? Расскажи мне, – попросила она.

– Я родилась в Коннектикуте. Это один из четырех штатов, который не хранит записи закрытыми.

– А Небраска один из них?

– Нет. И позволь мне сказать тебе: когда записи закрыты, то они закрыты. Ты ничего не узнаешь, поэтому лучше забудь об этом.

– Я не могу забыть. Чем старше я становлюсь, тем сильнее чувствую необходимость… – Голос у Джилл дрогнул, и она замолчала.

Другая девочка терпеливо ждала, пока Джилл смогла снова заговорить.

– Расскажи мне. Как все это было, когда ты увидела ее?

Гарриет посмотрела на поющих птиц, на море возле скал.

– Она была пьяной, – сказала она. Она выразительно взглянула на Джилл. – Я никогда никому не рассказывала, кроме моих мамы и папы, но я расскажу тебе, потому что никогда не увижу тебя снова и потому что… ну, я вижу, тебе нужно знать. Так вот как все было. Она была жуткой. Какой-то трагической и ужасной. Она замужем – он, похоже, любит выпить тоже. У них два мальчика, мои сводные братья. Они дрались, когда я пришла. В доме все было грязным. Я не знаю, где мой родной отец, и сомневаюсь, что она тоже это знает. Она повисла на мне и плакала, и умоляла меня приходить снова. Хотя я не думаю, что она действительно хотела видеть меня. Мне кажется, ей было просто стыдно. Нам нечего было сказать друг другу. – Гарриет помолчала. – Это был совсем другой мир.

Настроение у Джилл омрачилось.

– Ты видела ее еще раз? – спросила она.

– Это произошло три года назад, я с тех пор бываю у нее один раз в год, во время рождественских каникул. Я живу в Вашингтоне, и я рада, что далеко от нее. Мы пишем друг другу, хотя нам почти не о чем писать друг другу. Они, вернее, она – добрая, и я чувствую, я даже точно не знаю, что чувствую к ней, кроме того, что мне ужасно жаль ее, и я ужасно рада, что у меня мои родители, те, которые есть. Как я уже сказала, это совершенно другой мир.

– Ты считаешь, тебе бы лучше вовсе не находить ее?

– Нет, по правде говоря, нет. Гораздо лучше, что все так произошло. Я больше ни о чем не беспокоюсь и не мечтаю. Теперь я знаю.

* * *


Бабушка читала в своей комнате, когда Джилл поднялась наверх.

– Я видела тебя из окна, поэтому я не беспокоилась. Ты очень долго разговаривала с той девочкой. Тебе было интересно?

– Очень. Она удочерена. Мы разговаривали об этом. Бабушка молчала.

– Она видела свою мать. Свою родную мать. Бабушка поглядела на Джилл поверх очков; ее взгляд был долгим и полным жалости.

– Я не думаю, что все это хорошо, Джилл, – сказала она.

Теперь молчала Джилл. И ее бабушка спросила:

– Как это было, что она сказала?

Разговор был слишком доверительным, чтобы она могла рассказать о нем, поэтому она ответила только:

– Я не знаю.

– Это может разрушить другую семью, представь только. Что, если женщина теперь замужем и не говорила мужу о ребенке? А как быть с другими детьми, которые могут у нее быть? Или ее собственные родители, как быть с ними? Можно причинить уйму неприятностей.

– Можно все это сделать осторожно.

Когда бабушка сняла очки, Джилл увидела, что ее глаза были очень обеспокоенными.

– Может оказаться, что тебя полностью отвергнут, ведь и так может случиться, уверяю тебя. А мы не хотим, чтобы ты страдала, Джилл.

– Я думаю, мне все же следует попытаться, – тихо ответила Джилл.

Бабушка вздохнула.

– Но есть еще и другое. Ты подумала о своих родителях, как им может быть больно?

– Я спрошу их сначала. Я объясню, как я люблю их и что это никак не отразится на моей любви к ним. – Джилл подошла к бабушке и положила руку ей на плечо.

– Ты не сердишься на меня?

– Нет. Но я чувствую себя несчастной, потому что несчастна ты. Подумай об этом получше, Джилл, а потом поговори с папой и мамой, когда вернешься домой.

Она много думала, но все не решалась сказать об этом, когда вернулась домой. Размышляя об этом, она пыталась представить себе различные ситуации. Предположим, ее ждет то же разочарование, что и Гарриет, и ее мать окажется пьяницей? Но, с другой стороны, как призналась девочка, она почувствовала облегчение, когда узнала… И потом, конечно, та настоящая мать может оказаться самой чудесной женщиной на земле, умной, доброй, красивой… Где-то же она дышит и живет, – она ведь слишком молода, чтобы умереть! – но где?

В субботу, в сырой дождливый вечер, Джилл с мамой были одни, готовили вместе, пекли пироги к приходу гостей на завтрашний обед. Это вошло уже у них в традицию. Мама закончила кулинарные курсы и теперь сама обучала своих дочерей готовить.

Но сегодня мама, что-то напевая про себя, пока чистила яблоки, казалась рассеянной и была не похожа на себя. Джилл удивленно посмотрела на нее и перехватила ее взгляд.

– Тебя что-то беспокоит, да? – спросила мама. Джилл уклонилась от ответа.

– Что ты имеешь в виду?

– Бабушка рассказала нам о вашем разговоре, когда вы были во Франции. Мы ждали, пока ты сама что-то нам скажешь, но ты молчишь. Возможно, мы должны были заговорить первыми. Я считала, мы надеялись, что ты обо всем забыла, но теперь вижу, что нет.

– Я пыталась, – пробормотала Джилл.

Ее мама подошла к плите, зачем-то передвинула кастрюлю и вернулась.

– Мы с отцом собирались показать тебе кое-что, когда тебе исполнится восемнадцать. Но прошлой ночью мы решили отдать тебе это сегодня. Я сейчас пойду и принесу.

Через минуту она вернулась и протянула Джилл письмо, сказав:

– Давай сядем на софу в комнате.

Почерк был женским, но достаточно твердым. Сгорая от любопытства, которое еще усилилось из-за торжественного тона мамы, Джилл начала читать. Там была всего одна страничка, и она быстро пробежала ее глазами.

«Дорогое дитя! Я надеюсь, что твои родители, вырастившие тебя, отдадут тебе это письмо, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы понять все. Мать, которая родила тебя, и мальчик, который был твоим отцом, – люди хорошие, но глупые, каким, я надеюсь, не будешь ты. Мы были слишком молоды, чтобы ты вошел в нашу жизнь. Может, мы были эгоистичными тоже, желая, чтобы не нарушились наши планы. Кое-кто настаивал, чтобы я избавилась от тебя, сделала аборт, но я не смогла сделать это. Ты уже развивался, и я должна была дать тебе возможность иметь собственную жизнь. Всем сердцем надеюсь, что она у тебя будет прекрасной. Я отдаю тебя замечательным людям, которые хотят иметь тебя и сделают для тебя гораздо больше, чем могу я. Надеюсь, ты поймешь, что я делаю это из любви к тебе, хотя, может быть, это и не похоже на любовь. Но это так, поверь мне, моя дочь или мой сын. Это так»

– О, Боже мой! – Джилл заплакала. – Боже мой. – Она закрыла лицо руками и зарыдала.

– Я знаю, знаю, – прошептала мама, и, обняв Джилл, положила ее голову к себе на плечо. Так они и сидели вместе, обнявшись.

Прошло много времени, прежде чем Джилл встала и вытерла глаза.

– Я тебе все плечо намочила.

– Ничего, ничего. С тобой все в порядке?

– Это прекрасное письмо… Я не могу поверить, что держу его в руках. Такое прекрасное письмо.

– Да, я тоже плакала, когда впервые читала его.

– Если бы только она написала свое имя!

– Дорогая, ты упускаешь главное. Она никак не могла этого сделать. Она хотела все сохранить в тайне. Она была испугана, растеряна.

Какое-то время Джилл размышляла, пытаясь представить себя в подобной ситуации, но она была не способна все верно оценить.

– Может быть, – согласилась она, – но с тех пор прошло много времени, она могла изменить свое мнение и захотеть увидеть меня.

– Возможно. Но, даже если и так, я не знаю, что она или ты можете сделать для этого. Существует закон.

– Я думаю, это неправильно, и я не единственная, кто так считает. Я читала, что есть много людей и действующих организаций, которые пытаются изменить это. Ты не согласна?

– Я не уверена. Ведь много говорится и о том, чтобы ребенок жил в семье спокойно, без конфликтов.

– Ребенок – да, – возразила Джилл. Она вдруг почувствовала новый прилив энергии. – Но не подросток. Мама, через несколько месяцев мне будет восемнадцать.

– Я знаю. – Печаль прозвучала в мамином голосе. Джилл, почувствовав что-то, обняла ее. – Мамочка, ты всегда будешь моей мамой. Ты столько сделала для меня, ты была…

– Ох, как подумаю, через что мы прошли, чтобы получить тебя! – Она засмеялась. – Рекомендации, справки и обследования, тысячи вопросов. Мы боялись, что окажемся не такими совершенными, какими должны быть, по мнению агентства. И когда, наконец, мы пришли, чтобы забрать тебя – в тот сырой ноябрьский день шел дождь со снегом, – нам дали тебя, похожую на эскимоску…

Так они сидели и разговаривали весь вечер, пока дождь стучал по крыше и хлестал в окна, и обед не был приготовлен.

Было решено: папа поедет в Небраску вместе с Джилл и попытается узнать, что сможет.

– Все осталось таким же, – сказал он, когда они подъехали на автомобиле, взятом в аэропорту. – Я не удивлюсь, если миссис Берт еще здесь.

Джилл проследовала за ним по длинному коридору между библиотекой и солярием. Она думала: моя мама гуляла здесь. Именно здесь.

– Ты в порядке, дорогая? – спросил отец.

– Да, все хорошо.

Отец направился в кабинет.

– Я хочу прощупать почву сначала, покажу удостоверение врача, может, это и поможет, кто его знает? И дать понять, что ты пришла с родительского благословения.

Джилл сидела в приемной, светлой аккуратной комнате с удобными креслами. Она была похожа на приемную доктора или юриста в какой-нибудь процветающей организации. Сердца всегда бьются несколько быстрее в приемном покое, подумалось ей.

После долгого ожидания отец вышел к ней. Он вздохнул.

– Миссис Берт ушла на пенсию два года назад. А эта – не самая любезная дама на свете, но в любом случае входи и попытай счастья.

Молодая женщина за столом была довольно привлекательной, но она даже не улыбнулась, когда Джилл представилась.

– Ваш отец уже объяснил мне, что вы хотите, – начала она, обращаясь к Джилл. – Но вы должны понимать, что вы ничего не можете узнать.

– Я так надеялась, – смущенно произнесла Джилл.

– Все записи запечатаны. Настоящие свидетельства о рождении, а не новые, выписанные после законного усыновления, находятся в руках государства, в отделе статистики. И запечатаны, – повторила она.

Однако Джилл продолжала настаивать.

– А ваши записи здесь? – Я думала – ох, я так хочу знать, только знать! – И, осознав, что умоляюще сложила руки, она разжала их и продолжала уже более рассудительно: – Я надеялась, что вы поймете меня и сможете помочь.

– Но вы же должны были знать, доктор, – обратилась женщина к отцу. Она говорила с уважением, но как бы упрекая.

– Да, я знал. Но здесь своего рода психологическая потребность, с которой нельзя не считаться.

– Это просто любопытство, доктор.

– Я не согласен с вами. Это гораздо большее.

– Если бы мы удовлетворяли все такие запросы, то тогда обещания, которые были даны настоящим матерям, ничего бы не стоили, ведь так?

Во время этого диалога Джилл смотрела на стол. На нем стояла маленькая табличка. На ней можно было прочитать: Аманда Карч. Позади лежал длинный каталог. Совершенно ясно, что там должна быть запись и о ее рождении: внезапно она ощутила, как в ней поднимается злость. Здесь содержится правда о ее рождении, всего в нескольких метрах, а эта женщина, зная все и понимая, как Джилл страдает, отказывает ей. Но по какому праву? Эта мелкая бюрократка, эта самодовольная…

И, подавив свою злость, она спокойно спросила:

– А существуют какие-нибудь обстоятельства, при которых записи открывают?

– Очень редко. Вы должны доказать суду, что у вас веская причина, например, серьезная болезнь, которую трудно диагностировать и которая может оказаться наследственной, или сложная болезнь психического характера, которая может представлять опасность для окружающих. Очень в редких случаях.

– Понимаю.

– К вам все это не относится.

Джилл не ответила. Она снова нашла глазами каталог.

– Я бы посоветовала вам выбросить все это из головы. У вас, как сказал мне ваш отец, нет других забот. Вам повезло в жизни, не так ли?

– Да, – ответила Джилл.

Отец взял ее за руку, когда заговорил:

– Нужно сказать, мисс…

– Карч.

– Мисс Карч. Нужно сказать, мы ужасно разочарованы.

Женщина приподнялась, прощаясь с ними.

– Я понимаю, доктор Миллер. Но я могу только повторить вам снова, ради вашего собственного блага: оставьте все это. Это может превратиться в навязчивую идею и окончиться неврозом. Не губите вашу жизнь.

– Большое спасибо, – ответил отец.

По дороге в аэропорт отец вдруг остановил машину на обочине.

– Как ты думаешь, Джилл? Поедем домой? У тебя есть какие-нибудь соображения?

Чувствуя себя несчастной и переживая поражение, Джилл ответила вопросом на вопрос.

– Какие у меня могут быть соображения?

– Обратиться в суд.

– Ты же слышал, что она сказала об этом.

– Отговорки, – пробормотал отец. – Хотя, полагаю, она должна знать, что говорит.

– Нанять адвоката – это очень дорого, пап.

– Пусть это тебя не беспокоит. – Он завел машину. – Как только мы доберемся до дома, я пошлю запросы кое-куда. Сейчас давай немного перекусим. В самолете не очень-то наешься.

Был уже поздний вечер, когда самолет начал снижаться над Нью-Мехико. Горы отбрасывали длинные тени на красноватую землю. Для того, кто ничего не знал об этой земле, это была не более, чем просто необозримая гряда скал. Но для тех, кто хорошо знал ее, эти горы хранили следы древних цивилизаций. Внизу росли секвойи, покачивались на ветру сосны, и текла река. Джилл приподнялась и стала смотреть в окно, пытаясь различить знакомые места.

– Помнишь, как-то раз в воскресенье, когда мы поехали отдыхать, Джерри забыл бутылки с водой? – спросил отец. – Этот случай вспоминается мне в связи с делом о борьбе фермеров за право первоочередного водоснабжения. Кажется, они его выиграют. Что за чертовщина такая, отбирать воду у фермеров, чтобы снабжать модные курорты.

Джилл понимала, он пытался как-то отвлечь ее. Ее очень расстраивало, что отец так беспокоился из-за нее, и она быстро проговорила:

– Пап, не нужно пытаться развеселить меня. Я проиграла сегодня, но я не сломлена, и я не сдамся.

Через месяц или чуть больше отец получил ответы на свои запросы. Конечно, не было ни шанса выиграть это дело в суде. Адвокаты здесь, дома, как и в Небраске, были уверены в этом. Суду нужны веские основания, а у Джилл их не было.

Она относилась ко всему стоически. К тому времени она была принята в Барнардский колледж в Нью-Йорке, где надеялась разыскать одну из организаций, занимающихся проблемами усыновления, о которых где-то читала. Другие же добивались успеха, и у нее была надежда.

С некоторой горечью она вспоминала предостережения той строгой женщины в приюте для незамужних матерей. Она назвала поиски Джилл одержимостью. Пусть так, слово не хуже других, думала она.

Самые разнообразные чувства одолевали ее, когда она укладывала свои вещи: сожаление, что оставляет родной дом, радостное возбуждение в связи с предстоящей поездкой в Нью-Йорк, гордость за успешную сдачу экзаменов – и одержимость.

Офис организации находился в пристройке небольшого частного дома в маленьком городке неподалеку от Нью-Йорка. Сама служба размещалась в двух комнатах, в каждой из которых стояли только стол и ряды зеленых металлических каталожных ящиков.

– У нас маленькая группа, – сказала Эмма Данн. – Я на пенсии, раньше работала в одной из социальных служб, а теперь полностью ушла в эту работу. Я сама была удочерена, видишь ли. Мистер Рили – тоже в штате, другие же – добровольцы, среди них есть учителя, психологи, группа юристов, а некоторые просто добрые люди. Теперь садись и расскажи мне о себе.

Когда Джилл закончила свой рассказ, она кивнула.

– Что ж, начнем с начала. У тебя есть свидетельство о рождении? Я имею в виду, конечно, свидетельство, которое было выдано после того, как тебя удочерили.

– Оно дома.

– Нам оно понадобится, если ты не знаешь названия больницы и имени доктора.

– Я-то знаю, но он ничего не скажет, я уверена.

– Ты говорила, твой отец – врач. Не мог бы он встретиться с тем врачом? Иногда врачи идут друг другу навстречу.

Глупо, подумала Джилл. Это не сработает. Но согласилась, что попытаться все же стоит.

Когда она позвонила домой в тот вечер, отец согласился, и она знала, что он сделает все возможное. Через несколько дней он позвонил ей. Он был расстроен.

– Ничего не вышло, Джилл. Он старый человек, но еще практикует, и очень симпатичный. Но он не может нарушить закон. Он ясно дал мне это понять, и я не мог не признать его правоту. Я даже пожалел, что попросил его об этом.

– Спасибо, папа. Спасибо в любом случае.

– Все остальное в порядке, Джилл? Занимаешься усердно? Как развлекаешься?

– Да, все успеваю. Нью-Йорк замечательный город. У меня много друзей, мне здесь нравится, но я уже думаю о рождественских каникулах и о приезде домой.

– И мы тоже ждем – не дождемся тебя, дорогая. Нам так не хватает тебя.

Упоминание о рождественских каникулах навело ее на одну мысль. А что, если по пути домой снова заехать в Небраску? Попытаться самой встретиться с доктором? Может быть, удастся отыскать нянечку или секретаря. Решение было принято, и она обдумывала его в течение всего семестра.

И вот в один холодный день, когда высокий слой снега покрывал равнины на западе, она сидела уже за другим столом напротив седовласого, полуглухого старика. Освещенные окна здания, стоящего на другой стороне узкой улочки, несколько рассеивали сумрак этого вечера. Когда он закончил, очень вежливо и ясно повторив Джилл то, что он уже говорил ее отцу, то заметил:

– Вы смотрите на окна госпиталя, где вы родились. Совершенно удрученная, Джилл только кивнула.

– Я хотел бы помочь вам, если бы только смог, милая девушка. Я действительно хочу. Но, если бы я что-то сказал вам, это бы постоянно мучило меня. Я никогда не преступал закон, и я слишком стар, чтобы начать это делать сейчас.

– Сказать что-то, но что?

– Данные о вашем рождении. Когда ваш отец звонил и назвал мне дату вашего рождения, я посмотрел свои старые пыльные карточки. Я принял только одного ребенка в тот день, девочку.

Глаза Джилл широко распахнулись. Так близко, так близко снова… прямо здесь на столе.

Старик закашлялся и наклонился вниз, чтобы открыть ящик.

– Где эти таблетки? Никогда не знаешь, где они.

А Джилл чуть не легла на стол. У нее было время рассмотреть только одно имя внизу на напечатанном на машинке листке: Питер… какой-то Элджер… Мендес… Она отпрянула назад, как только старик выпрямился.

– Я очень сожалею, но ничем не могу помочь вам, моя дорогая.

Ей нужно было побыстрее выбраться из кабинета, чтобы записать имя. Ее сердце бешено колотилось. Заметила ли она хитринку в. глазах доктора? Он дал ей шанс, не нарушив закона. Кто бы ни был этот Мендес, по крайней мере, это был хоть какой-то ключ. Возможно, это родственник или друг ее матери. А возможно, это ее собственный отец?

Дома уже поздно вечером она с дрожью в голосе рассказывала обо всем своим родителям.

– Питер Элджер, – сказала мама.

– Не Элджер, там были еще какие-то буквы. Мама задумалась.

– Что же еще может быть, кроме Элджернона?

– Странное имя, – ответил отец. – Почему оно кажется мне знакомым?

– Ты слышал его? – воскликнула Джилл.

– Мне кажется, я встречал его. Кажется, я прочитал о нем в каком-то журнале. Может, он доктор, который что-то написал в одном из медицинских журналов. Хорошо, я попрошу одну из девушек в офисе просмотреть медицинский указатель в понедельник. Там есть список всех медиков-исследователей в Соединенных Штатах, ты знаешь.

– Нет, не доктор, – доложил отец вечером в понедельник. – И все-таки это имя беспокоит меня. Этот Элджернон вертится у меня в голове. Может, это мое воображение, но все-таки, мне кажется, я пробегаю глазами какую-то страницу в своем кабинете, что я обычно делаю, когда ем сэндвич во время перерыва. И, кажется, что-то около года назад.

– Ну, а что ты еще читаешь тогда, кроме медицинских журналов? – спросила мама.

– Много всего. Журналы, которые лежат в приемной, «Национальный географический», да и другие популярные издания. Меня интересуют также брошюры и памфлеты, такие как «Бюро по делам индейцев», «Сьерра-Клуб», – ну все, что лежит под рукой.

– Ты так никогда не найдешь его, – сказала Джилл.

– Ну, не скажи. Чем больше я думаю об этом, тем более уверен, что встречал это имя не более года назад. И мы, в основном, храним все на полках в течение года. Эти журналы делают приемную более уютной, что ли.

Это бесполезное занятие, подумала Джилл. А там кто знает.

Прошла зима, наступило и окончилось лето, начался второй курс. Она снова обратилась к Эмме Данн и дала ей это имя; может, комитет как-то сумеет воспользоваться этим. А потом в один из вечеров позвонил отец.

– Ты не поверишь! Я нашел Мендеса. Это имя оказалось в статье об индейцах, которая пришла сегодня в журнале. Он профессор археологии в Чикаго. Подожди, вот. Запиши это… Что ты собираешься делать, напишешь ему?

– Я думаю, я позвоню прямо сейчас, – ответила Джилл. – Я не смогу заснуть сегодня, если не сделаю этого.

– Хорошо, доченька! Позвони нам потом обязательно. Дай нам знать, как все прошло.

Как начать? «Здравствуйте, меня зовут Джилл Миллер. Я прочитала о вас, вы, случайно, не мой родственник? Нет, это глупо. Откуда же он может знать Джилл Миллер. Просто рассказать ему все, как есть».

У нее дрожали колени, но она узнала номер телефона в справочной и набрала его. Оживленный голос ответил ей. Назвав свое имя и представившись как студентка Барнардского колледжа, она начала:

– У меня странная просьба. Меня удочерили с самого рождения, и я ищу своих родителей. Некоторым образом, случайно, я натолкнулась на ваше имя, и меня интересует, не знаете ли вы что-нибудь о… о том, кто я.

Последовала пауза, и только через некоторое время ей ответили:

– Где это было, где вы нашли мое имя? В каком штате?

– В Небраске. Это там, где я родилась, в доме для незамужних матерей. Но сейчас я звоню из Нью-Йорка. Может, вы какой-то родственник моей матери?

– Скажите, – и теперь голос мужчины больше не был оживленным, – скажите, сколько вам лет?

– Девятнадцать.

Последовала долгая, долгая пауза. Джилл даже подумала, что связь прервалась.

– Мистер Мендес? Вы слушаете?

– Ох, Господи, да, я слушаю.

– Мистер Мендес? Вы знаете мою маму?

– Я знал ее.

Она подумала, что человек, вероятно, плакал, и она вдруг испугалась. Сердце испуганно забилось, ее охватило волнение. Голос превратился в шепот.

– Ее имя? Как ее звали?

И голос мужчины снова задрожал.

– Джанин. Ее звали Дженни.

Дженни. Темные вьющиеся волосы. Все, что я знаю. Но этот человек, на другом конце провода, знает остальное.

Она сжала телефонную трубку.

– Вы понимаете, что вы должны рассказать мне все, да? Это несправедливо заставлять людей страдать.

– Ее звали Дженни Раковски. Мы вместе учились в колледже. Она была на год моложе меня, и мы… – Он остановился.

Джилл прислонилась к стене.

– Тогда вы – вы должны быть – вы?

– Да, да! Боже мой, я не могу поверить в это. Из ниоткуда. Я хочу увидеть тебя. Могу я увидеть тебя? Когда?

– О, конечно, вы можете… вы можете. Но где моя мама?

– Я не знаю. Я не видел ее с тех пор, и не слышал о ней ничего.

Джилл зарыдала.

– Это так ужасно! И еще… Я так долго искала. Я пыталась. Как мне найти ее?

– Я дам тебе адрес, где она жила в Балтиморе. И мой адрес. Я хочу тебя видеть. Джилл, как ты выглядишь?

– Я высокая, у меня рыжие волосы. Длинные рыжие волосы.

– И у меня рыжие волосы. Джилл, дай мне твой адрес и номер телефона. Позволь мне перезвонить тебе, это для меня так важно.

– Как хотите.

– Как ты нашла меня?

– Я напишу и расскажу вам. Мой папа увидел ваше имя. Он читает про индейцев, мы живем в Нью-Мексико.

– Из ниоткуда. Господи, ты возникла из ниоткуда. Джилл плохо спала. Она позвонила домой, рассказала родителям о своем звонке и в субботу поехала на поезде в Балтимор, где пошла по адресу, который ей дал Питер Мендес. Это был небольшой дом в бедном квартале. Дверь открыла темнокожая женщина. Нет, она никогда не слышала этого имени. Люди, которые жили рядом с ней, их звали Даниели, жили здесь уже много лет, и, может быть, они что-то знали. О, да, они помнили Раковски, но те переехали много лет назад, после смерти отца. Дженни Раковски была чудесной девочкой, хорошенькой и такой смышленой. Нет, они понятия не имеют, где искать ее.

В воскресенье она позвонила Питеру Мендесу, чтобы сообщить все, что узнала.

– Я кое-что придумал вчера, Джилл. – Он был взволнован. – Я звонил тебе, но ты уже уехала. Вот что. Дженни всегда хотела быть юристом. Существует национальный справочник юристов. Как я не подумал об этом раньше. Сегодня воскресенье, поэтому я не смогу узнать, но завтра я посмотрю и сообщу тебе.

Опять она плохо спала. «Чудесная, хорошенькая и такая смышленая», сказали они. Он был высоким с рыжими волосами. Даже по телефону можно было определить, что он впечатлительный и добрый. Питер и Дженни. Дженни и Питер. Весь день она ходила с ощущением их присутствия; все мысли были полны этим.

Питер позвонил днем.

– Джилл, представь себе, она в Нью-Йорке! Она адвокат, она добилась своего. У меня есть ее адрес.

«Дженни в Нью-Йорке! Весь последний год мы были рядом и не знали этого. Я скажу папе с мамой, когда позвоню им сегодня вечером».

– Джилл, я думаю, тебе следует быть более осторожной. Она хотела, она настаивала, чтобы все оставалось в тайне. Ты не должна звонить ей так, как ты позвонила мне. Это будет слишком большим ударом для нее.

– Знай я, кто вы, я бы так не поступила.

– Мне-то что. Но как бы не испортить ей жизнь. У нее, может быть, семья, да так, наверное, и есть. Будь осторожной – все, что я могу сказать.

– Да, постараюсь! Я обращалась в организацию по усыновлению, и я спрошу их, как поступить.

– Вот и хорошо. Я буду звонить тебе. Не могу дождаться, когда увижу тебя. Пришли мне фотографию пока, а я пошлю тебе свою. Джилл, неужели это правда? Я все спрашиваю себя…

Эмма Данн пригласила мистера Рили послушать рассказ Джилл, она была очень взволнована, ее лицо пылало, а руки дрожали от переполнявших ее чувств. Она видела, как близко к сердцу приняли они ее рассказ.

– Я должна увидеть их! Я собираюсь в Чикаго, чтобы встретиться с Питером, но сначала Дженни. Только представьте! Так близко. Может быть, я даже ходила там, где и она.

– Тебе не стоит делать этого, Джилл. Позволь нам сделать все за тебя. Мы видели слишком много таких встреч, которые заканчивались печально. Это не значит, что и у тебя будет так, – быстро проговорила Эмма Данн. – Просто давай сделаем все, чтобы так не было.

Но нетерпение и радость переполняли ее. Все получилось так удачно после целого года тщетных поисков, и теперь Джилл уверила себя, что препятствий больше не существует. Поэтому у нее упало сердце, когда мистер Рили сказал ей, что Дженни Раковски хотела, чтобы ее оставили в покое.

– Она говорит, не нужно ворошить то, что было девятнадцать лет назад.

– Она так сказала? – переспросила Джилл.

– Да, но это не значит, что она не может изменить своего мнения. Давай дадим ей время подумать обо всем.

– Это потому, что у нее есть другие дети, как вы считаете?

– Я не знаю. Но мы все выясним.

– Как?

– У нас есть свои способы. Я дам тебе знать. И еще, Джилл, меня это не удивило, так что и ты не удивляйся. Это часто бывает, я же предупреждал тебя.

Когда она сообщила обо всем своим родителям, отец сказал ей то же самое, и мама добавила:

– Мы боялись, что так и произойдет. Я надеюсь, что все будет в порядке, Джилл, но если нет, ты должна смириться. Нельзя допустить, чтобы это сломило тебя. Хватит и Питера из Чикаго.

Звонок Питера принес ей некоторое успокоение.

– Все уладится, – весело сказал он. – Ты только наберись терпения. – Ей казалось, что она видела его на другом конце провода, моложавого, возможно, слишком легко относящегося к ее переживаниям, не таким по-отечески нежным, как папа, но все же доброжелательным. И она была благодарна ему за это.

Шли дни, потом недели. Последовал звонок от Эммы Данн, которая рассказала ей еще об одной безуспешной попытке поговорить с Дженни.

– Не расстраивайся. Всего только две попытки, Джилл. Я снова позвоню ей. У нее нет ни мужа, ни детей. У меня такое чувство, что она в конце концов согласится на встречу.

Но Джилл не могла больше терпеть. У нее было такое чувство, что осталось всего полмили до конца дистанции; цель была близка, но ноги не двигались, и дыхания не хватало; но все же она должна совершить тот последний финальный рывок; она не может проиграть именно теперь. Не обращать внимания на все предостережения и советы. Не обращать внимания на родителей или Питера, на Рили и Данн. Идти к финишу во что бы то ни стало.

Так однажды вечером после обеда она вернулась в свою комнату, приняла душ и переоделась. Затем вызвала такси. Я буду относиться ко всему спокойно, убеждала она себя, повторяя снова и снова так, что вскоре сама поверила в это, хотя сердце у нее замирало. Она вошла в дом, поднялась по лестнице и позвонила в дверь.

Женский голос спросил:

– Кто там?

– Это Джилл, – отозвалась она. – Можно войти?


ГЛАВА 7


С одеревеневшими руками и ногами, неуверенно держась левой рукой за стену, Дженни открыла дверь. Свет из комнаты упал на высокую молодую девушку. Волосы – первое, что увидела Дженни. Копна великолепных вьющихся светло-каштановых блестящих волос. Волосы цвета меди. Рыжие. Рыжие волосы.

Дженни прислонилась к стене и смотрела. Она прижала руку к груди, туда, где стучало сердце, готовое вот-вот остановиться.

– Простите, – мягко сказала девушка. – Простите. Вам плохо?

Дженни выпрямилась. В какое-то мгновение ей показалось, что она видит кошмарный сон, и что, проснувшись, она увидит дневной свет и вернется к реальности. Но потом, в следующее мгновение, придя в себя, она увидела, что это и была реальность: девушка была живой и настоящей и намеревалась войти в дверь. Она посторонилась, едва держась на ногах, которые внезапно стали ватными.

– Входи, – прошептала она.

Они стояли посередине комнаты, на расстоянии трех-четырех метров, глядя друг на друга. Дженни ничего не чувствовала, кроме того, что она оцепенела. Обрывки мыслей метались в разные стороны, как листья по голой земле. «Что же я должна делать, чувствовать? Я оцепенела, я совершенно не способна что-либо делать или ощущать, разве не видно? И, кроме того, это может оказаться ошибкой. Да, конечно, это ошибка. Да».

Но волосы. Разве у многих людей могут быть такие волосы? Теперь взгляни на ее лицо. Вглядись в лицо незнакомки.

– Вы не совсем уверены, кто я? Но я не ошиблась. Меня зовут Джилл. Виктория Джилл. Вам говорили обо мне.

– Да, – ответила Дженни, но ее голос прозвучал совершенно неслышно, поэтому ей пришлось повторить. – Да, говорили.

Они продолжали стоять друг против друга на довольно значительном расстоянии в ее небольшой комнате.

– Вам нужно сесть, – сказала девушка. – Вы вся дрожите.

Они подошли к креслам, стоявшим возле софы. Теперь их разделяло всего полтора метра.

«Она разглядывает меня, – подумала Дженни. – Ее взгляд скользит по моему лицу, как бы ища чего-то. Она хочет встретиться с моими глазами, но я видела влажный блеск в ее глазах, но я не могу это вынести, я не готова к слезам, я должна отвернуться.

Мы даже не дотронулись друг до друга, даже не пожали руки. Если бы это был фильм, то мы бы обнимались и плакали, но я чувствую, что внутри у меня пусто. Она отвернулась и посмотрела в темное окно, где только тонкий луч света пробивается с улицы там, где занавеска немного отодвинута. Она смотрит на свет. Ее белая шелковая кофточка низко открывает шею, поэтому я могу видеть, как содрогаются мускулы ее горла, когда она глотает. У нее узкое, тонкое лицо, со светлыми аккуратными веснушками на носу, мелкими, но выступающими, не такими, как у меня или у него. У нее темные глаза с густыми ресницами и такими светлыми белками, что они кажутся голубыми. Черточку за черточкой, все еще не веря своим глазам, я разглядываю ее».

Вдруг девушка резко обернулась.

– Это ужасно для вас. Простите меня.

И Дженни, которая должна была быть более сильной из них двоих, гордившаяся тем, что легко справляется с любыми трудностями, не нашла, что ответить.

– Вам что-нибудь нужно? Воды? Бренди?

– Нет. Спасибо. Сейчас все будет хорошо.

– Вы уверены?

– Я в порядке. Правда.

Дженни вслушивалась в тишину, пытаясь собраться с мыслями. Пожарная сирена тревожно прозвучала на улице; когда она умолкла, воцарилась полная тишина. Мысленно она продолжала разговаривать сама с собой: «У меня начала болеть голова; кажется, будто сотни молотков стучат по ней ото лба до затылка. Я кладу руку на лоб, как будто рука может унять боль. До меня только сейчас дошло, что, если бы Джей не заболел, он появился бы минуту назад, когда прозвенел звонок, и сейчас был бы здесь, с нами. Сцена абсолютно невообразимая… И я снова смотрю на девушку – дочь – в моем кресле. Она кажется озабоченной, боится, что испугала меня, что мне станет плохо, и она не будет знать, что со мной делать. Она не понимает, да и откуда она может знать, что из-за нее моя жизнь может разорваться на части».

Девушка заговорила:

– Вы ничего не скажете? Не собираетесь же вы только сидеть и смотреть на меня, а?

Легкий упрек сопровождался извиняющейся, довольно грустной улыбкой; на лбу, который едва было видно под челкой, появились беспокойные складочки.

Дженни непроизвольно ответила:

– Тебе не нравится, что я разглядываю тебя?

– Нет, конечно, нет. – Джилл наклонилась к ней, подставив руку под подбородок. – Ну, что вы думаете обо мне?

Глаза у Дженни застыли, она широко распахнула их, чтобы не потекли слезы. Она ответила:

– Ты хорошенькая…

– Вы тоже хорошенькая… А, нет ли у вас чувства, что это все происходит как бы не с вами? Можете ли вы поверить, что мы жили в этом городе весь последний год и не знали этого? Я и представить себе не могла. Я всегда думала, что вы должны были быть где-то на Среднем Западе, раз я родилась в Небраске.

Как спокойно она говорит! Такая уравновешенность! Можно подумать, что мы просто знакомые, которые после долгих лет разлуки случайно встретились. Она, должно быть, дрожит внутри так же, как и я, но она скрывает свое волнение и держится в этой ситуации гораздо лучше меня. Мои руки все еще трясутся, а ее спокойно лежат на подлокотниках кресла.

– Я родилась и выросла в Балтиморе.

Будь готова теперь к сотням вопросов. Ответы, вот зачем она пришла. Она хочет попытаться распутать целый клубок вопросов.

И теперь Дженни начала ощущать боль девушки, как свою собственную. «Представь, каково это, не знать, кто произвел тебя на свет! Всю свою жизнь я буду помнить папу: его усы; его добрые, волосатые руки; его голос, грубоватый, даже когда он смеялся. И маму, полную, веселую, вечно что-то говорящую».

– А мы живем в Альбукерке.

– Я знала, что ты живешь где-то на Западе. Я не знала только точно, где.

– Там красиво, но Нью-Йорк просто чудо. Я была в опере, в Музее современного искусства, везде. Просто чудо.

Сомнения постепенно отступали. Не в силах еще выслушать правду, как она есть, она хочет сначала коснуться каких-то нейтральных тем, просто поболтать, чтобы затем подобраться к сути дела. «Для меня тоже, – подумала Дженни, – это единственно возможный путь».

– Так колледж дал тебе возможность увидеть Нью-Йорк?

– Я уже была здесь раньше. Моя бабушка возила меня в Европу перед окончанием школы, и мы останавливались здесь на несколько дней.

– Какой чудесный подарок! – «Я говорю какие-то банальности, а мое сердце буквально готово выпрыгнуть из груди!»

– Это так. А вот и второй подарок, эта сумка. Она купила ее мне в Париже.

Просторная сумка стояла на полу возле ног девушки.

– Я знаю, что она красивая, но я совсем не этого хотела.

Париж. Девочка – она должна прекратить даже в уме называть ее «девочкой» – носила хорошие часы с браслетом и маленькие серьги с бриллиантами в ушах, вещи, которые никогда не имела Дженни, и никогда не могла бы дать ей.

Но все же что-то надо сказать.

– Она подходящего размера. Можно носить в ней книги.

– О, я и ношу ее с собой почти всегда, даже в колледж. У нас прекрасный студенческий городок в колледже. Вы, наверное, видели его, да?

– Нет, – ответила Дженни. Я была там сегодня днем, надеясь увидеть тебя. Боясь увидеть тебя.

– Ну, когда-нибудь вы побываете там.

«Мы кружим, ходим по спирали, вокруг каких-то мелочей, со страхом приближаясь все ближе и ближе к центру, где лежит кинжал».

Джилл открыла рот и закрыла, затем открыла его снова:

– Как раз перед окончанием школы мама дала мне ваше письмо.

– Мое письмо?

– То, которое вы написали до моего рождения, оно было в свертке с детской одеждой.

– То письмо. Ах, да.

Она действительно забыла о нем. Правду говорят, что из памяти можно вычеркнуть все, что хочешь, то, что причиняет боль.

– Мы были одни в доме в тот день. Она сидела возле меня и ждала, пока я прочитаю его. Мы обе плакали.

– Я не могу вспомнить, что я написала.

– Хотите, я перескажу его вам? Я знаю его наизусть. Дженни подняла руку.

– О, нет! Пожалуйста, не надо.

«Я не позволю разорвать себя на кусочки.

Теперь, после того, как она рассказала мне это, я буду пытаться представить их, ее и женщину, которая стала ее мамой… На веранде, сказала она. Скалистые вершины. Красные столовые горы. Альбукерке расположен на горе, интересно? Ветер звенит. Кактус растет на лужайке. На веранде софа, где они обе сидят, и руки женщины обнимают плечи девушки; мне кажется, что у нее задумчивое умное лицо, седые пряди в темных волосах. Не знаю, почему я представляю себе ее такой».

– В этот день я впервые решила, что должна обязательно найти вас, – сказала Джилл.

– Не раньше?

– Нет, по правде говоря. Но, как только эта идея возникла, я не могла больше выкинуть ее из головы. Я поняла, что должна узнать, откуда я.

– А твои… родители?

– Возражали ли они? Да нет. Они поняли. – Джилл замолчала. – Мои рыжие волосы… Я казалась такой заметной в моей семье. Вы понимаете, что я имею в виду.

Такие великолепные волосы. Бедное дитя, разыскивает, откуда они появились.

– У тебя волосы твоего отца, – сказала Дженни. И она тоже замолчала. – Это черта их семьи. Может быть, ты даже немного похожа на них… Я не слишком хорошо их знала. – Потом она отвернулась. – Для меня слишком больно говорить о них.

– И не нужно. Просто расскажите мне о себе.

– Рассказать о себе? – повторила Дженни, ощущая чувство горечи. – Целую жизнь за один вечер?

– Будут и другие вечера, Дженни. Вы не возражаете, если я буду так называть вас? Мне кажется неправильным называть двух людей мамой.

– Я не возражаю.

«Говоря по правде, абсурдно называть меня мамой. Я не была мамой. И „другие вечера“, говорит она. Этого следовало ожидать. После первого шага должны последовать другие; никто не останавливается на достигнутом. Так дорога расширяется, конец ее трудно представить, кроме, вероятно, каменной стены для меня. Теперь она ждет моего рассказа. Она сидит, скрестив ноги, поза кажется сдержанной, хотя я уже знаю, что эта девочка – Джилл – не такая и сдержанная. Но я и сама такая».

– Вы сказали, что приехали из Балтимора.

– Мои родители были бедными евреями из Европы, одними из немногих выживших в лагерях смерти. У нас был небольшой, но очень хороший дом. Мой папа умер, моя мама живет во Флориде, у меня нет ни братьев, ни сестер… – Она задохнулась от волнения и замолчала.

«Безумие все это, мы двое здесь, этот разговор, все, как в сюрреалистической картине Дали с тающими часами и вереницей сновидений, удаленными домами, потерянным временем. И я, с неохотой, словно в кабинете у психоаналитика, вынуждена извлекать из памяти давно забытые воспоминания».

– Прости меня, – сказала Дженни, вытирая слезы. – Я обычно не плачу.

– Почему не плачете? В этом нет ничего плохого.

– Если я дам волю слезам, то боюсь, что не смогу остановиться.

«Она сильная, эта девочка, и разумная к тому же. Она лидер сегодня, я лишь подчиняюсь. Я не привыкла к этому».

Дженни скомкала мокрый носовой платок и выпрямилась в кресле, произнеся почти застенчиво:

– Я даже не знаю, что еще сказать тебе. Ответ последовал незамедлительно.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, почему вы не хотели видеть меня, почему вы все время отказывались от встречи. Я не хотела врываться к вам таким образом, но иного пути просто не было.

– Понимаешь ли, – ответила Дженни, запинаясь. – Очень трудно снова ворошить все в памяти…

«Она загоняет меня в угол. В суде я хотя бы могу защищаться и нападать сама; меня довольно трудно загнать в ловушку. Но от этой девочки так легко не отделаешься. Да и я теперь не смогу забыть ее. Передо мной всегда теперь будет ее лицо, я буду слышать ее голос. Она хорошо говорит, четкая дикция так важна, все молодые люди часто разговаривают невнятно в наше время, они так плохо говорят… И сидит она с таким изяществом, кажется высокой и в кресле. Она бы легко вошла в семью Питера… Что за ирония судьбы? Ох, боль в голове не прекращается».

Как раз в этот момент Джилл сказала:

– А я так хотела войти в вашу жизнь, стать ее частью.

Дженни вздохнула.

– Разве это возможно теперь? Слишком поздно. Слишком поздно для нас обеих. Ты не можешь – я имею в виду, мы не можем войти в жизнь друг друга.

– Ваша оговорка была не случайна. Вы можете войти в мою. Вы только не хотите, чтобы я вошла в вашу. Вы сказали это тем людям, которые звонили вам.

– Я говорила не так.

«Как жестоко, как глупо с их стороны сказать ей это! Неужели я говорила так? Я сказала, чтобы они оставили меня в покое. Посмотри на нее… Ее кожа как молоко, и голубые жилки на висках, там, где волосы откинуты назад, такие тонкие, кровь пульсирует в них… Теперь она огорчилась, обиделась… Я была права с самого начала. Было бы лучше для нас обеих никогда не знать друг друга».

И Дженни очень мягко заговорила:

– Я только имела в виду, что трудно, да, я сказала, что невозможно установить какие-то родственные отношения через девятнадцать лет. Вот что я хотела сказать.

– Мы можем попытаться. Мы можем попытаться прямо сейчас найти общий язык. – Джилл взглянула на часы. – Сейчас только девять. У нас еще час или два в запасе. Если бы вы захотели, конечно, – закончила она.

Дженни вздохнула.

– Давай сделаем так. Я нарисую генеалогическое дерево и пришлю его тебе. Я опишу несколько случаев из своей жизни, все, что я вспомню о своих родных. Что касается твоего отца, боюсь, тут я мало что знаю. Он говорил мне лишь, что они южане, полагаю, их можно даже назвать еврейскими аристократами. Я ничего больше не знаю.

– Не имеет значения. Я уже разговаривала с Питером, и он рассказал мне кое-что.

Дженни опешила.

– Ты… ты… что? Джилл взглянула на нее.

– Я нашла его, так же, как я нашла вас. Мы много разговаривали по телефону в эти последние несколько недель. Он в Чикаго, и он приглашал меня прилететь на следующие выходные. Он был взволнован, когда я позвонила ему. Он хотел узнать обо мне как можно больше.

Дженни как холодной водой окатили.

– У нас много общего. – В голосе девушки слышались нотки торжества. – Он археолог. Вы не знали этого? Он профессор. А я была однажды на раскопках в Израиле, так что нам есть о чем поговорить. Он производит впечатление замечательного человека. Я жду не дождусь, когда увижу его.

Несколько оправившись после потрясения, Дженни начала понимать, что за молодая особа сидит напротив нее. Чрезвычайно решительная, это правда, и умная, оставила напоследок все связанное с Питером, выслушав сначала, что ей скажет Дженни.

Очень осторожно она сказала:

– Я рада за тебя, Джилл. И за него тоже, если ты это хочешь от меня услышать. Надеюсь, вы поладите.

– А почему бы и нет?

– Ну, не могу сказать ничего определенного, потому что я ничего о нем не знаю. Я только знаю, что жизнь порой бывает очень запутанной.

– Как и ваша жизнь? – Джилл вопросительно посмотрела Дженни прямо в глаза.

В этот раз Дженни не отвела взгляда.

– Да. Как и моя.

– Но почему бы вам не рассказать мне о ней?

– Нет, моя жизнь – это моя жизнь.

Внезапно наступившее молчание пугало Дженни, и она уже собиралась было что-то сказать, но Джилл опередила ее.

– Он хочет видеть вас. Дженни обомлела:

– Кто? Питер? Хочет видеть меня?

– Да, он говорит, что я сделала первый шаг, и что так будет лучше для всех нас. Он прилетит в Нью-Йорк сразу же по окончании семестра.

– О, нет! О, нет! Вы не можете так поступить со мной, вы оба.

– Я уже и не знаю, что может помешать этому. Он хочет видеть вас, он так сказал мне.

– Но я не хочу, ты слышишь? – в гневе закричала Дженни. – Это просто какое-то надругательство над личностью!

Она оказалась в ловушке. Питер, воскресший из небытия. В соседней комнате на кровати разложена одежда для медового месяца. Сплошной обман… Джей… о, мой дорогой, мой дорогой, неужели я потеряю тебя? О, я так этого не хочу, но я уже знаю, что так будет. Это буквами на стене написано. Я вижу это.

– Что вы собираетесь сделать со мной? – вскричала она.

Джилл подняла с пола сумочку и встала. Ее глаза были полны слез, но она довольно сухо сказала:

– Вы совсем не такая, как я думала. Я никогда и помыслить не могла, что вы окажетесь такой.

Дженни тоже встала:

– А какой я должна была быть по-твоему?

– Я не знаю, но не такой.

Напряженные, взвинченные, дрожащие, они стояли друг против друга.

– Нет, знаю, – с горечью произнесла Джилл. – Я думала, что, в конце концов… в конце концов, вы меня поцелуете.

И Дженни зарыдала. Горе как бы выплеснулось наружу.

– О, – всхлипывая, произнесла она, – ты пришла сюда так… так, что я не могу даже поверить, что я вижу… девятнадцать лет. Я открываю дверь. А теперь и он тоже… Я даже не могу представить. Конечно, я поцелую тебя.

Джилл отступила назад.

– Нет. Не так. Не после того, как я попросила об этом.

Слезы и у нее хлынули из глаз и стекали теперь по ее щекам. Она распахнула дверь и выбежала в коридор.

– Подожди! – закричала Джилл. – Ты не должна так уходить! Пожалуйста.

Но девушка уже убежала. Ее быстрые шаги раздавались на лестнице, входная дверь хлопнула, и эхо разнеслось по всему дому. Дженни долго стояла, прислушиваясь, потом вернулась в комнату и села, закрыв лицо руками.

Снова ее охватило чувство нереальности всего происходящего. Этого не было и быть не могло. Но на полу лежала губная помада девушки. Она выпала из ее сумочки, вероятно, когда та хотела достать платок, чтобы вытереть слезы.

Дженни подняла ее с пола: Марселла Боргезе, Рамини Роуз Форст. Она зажала ее в руке и держала так долго, что она стала теплой, а Дженни все думала об улыбке девушки, ее сердитых прекрасных глазах и горьких слезах.

«Я прочитала письмо, которое лежало в детской одежде…»

Ребенок, который ищет свою мать. Бедный ребенок. Но у нее есть мать, у нее всегда была она. Зачем сейчас ей понадобилась я?

Ты знаешь, зачем. Не спрашивай. Бедный ребенок.

Но они все разрушат, она и Питер, Питер, воскресший из мертвых.

Разве я смогу все время держать их на расстоянии от Джея? Как смеет он, как смеют они оба поступать так со мной?

Прошло много времени, прежде чем Дженни встала, выключила лампу и взяла таблетку валиума из аптечки. Только раз в своей жизни, в состоянии стресса после хирургической операции, она принимала успокоительное. Этой ночью она проглотила бы что угодно, что помогло бы ей как-то снять эту полную растерянность и отчаяние.

Утром она почувствовала себя лучше.

– Самое важное, – вслух сказала она, обращаясь к самой себе, сидя на маленькой кухне за чашкой кофе, – не терять головы ни при каких обстоятельствах.

Но Джилл убежала вся в слезах в ночь, в темноту. Надо попытаться что-то сделать! «Не помню точно, что я говорила, – подумала Дженни. – Я только помню, что была вне себя. Что-то нужно сделать, однако. Спокойный, рассудительный разговор. Мы можем пойти куда-нибудь пообедать, и я смогу объяснить все гораздо лучше. Мы обе будем менее эмоциональными во второй раз, я полагаю».

Она листала телефонную книгу, когда раздался пронзительный звонок.

– Доброе утро, – произнес Джей. Удивительный человек, он может быть бодрым и энергичным с самого утра. – Просто чудо! У меня упала температура, и я чувствую себя прекрасно, как насчет того, чтобы пробежаться в парке? Дети весь день будут с бабушкой.

Нужно было срочно что-то придумать.

– О, дорогой, я думала, ты болен, и у меня другие планы.

– О, черт, какие еще другие планы?

– Я… здесь приехала одна подруга моей матери из Майами. Я хотела повести ее в музей или куда-нибудь еще. Мы собирались пообедать с ней.

– Ну что, я могу присоединиться к вам. Я приглашаю вас обеих на обед.

– Она пожилая женщина, Джей, тебе будет скучно.

– Почему ты думаешь, что мне будет скучно? И ты когда-нибудь будешь пожилой женщиной, и мне не будет скучно.

– Честно, это будет ужасно. Дело в том, что их двое, и одна из них с мужем. Они чудесные, но просто очень нудные.

– Юрист постоянно имеет дело с нудными людьми. Я привык к этому.

– Да, но зачем они тебе в воскресенье? Кроме всего, у тебя вчера вечером была температура, и тебе лучше остаться дома еще на день.

– Меня явно отвергают, – шутливо посетовал он.

– Да, но только на сегодня. Отдохни и почитай газету. Я позвоню тебе попозже.

Она повесила трубку. «Ложь и увертки. Я ненавижу себя за это. Вот к чему ведет ложь. К еще большей лжи».

И все же она набрала номер телефона Барнардского колледжа. Пока Джилл шла к телефону, ей вдруг припомнились запахи студенческого общежития – сладковатой гигиенической пудры, резкий запах дезинфицирующей жидкости; звуки музыки, телефонных звонков, стука каблучков.

Она представляла Джилл, торопливо идущую по коридору, – ее волосы развеваются при ходьбе, – в ожидании звонка от какого-то молодого человека или из дома.

– Джилл, – сказала она, – это Дженни. – Да? – Тон был холодным. Говори смелее.

– Я очень беспокоилась вчера вечером, благополучно ли ты добралась назад?

– Я добралась благополучно.

– Я очень сожалею, что все так вышло. Я думаю, может быть, мы с тобой сможем поговорить немного по душам и прояснить все. Как ты к этому относишься?

– Хорошо… – Теперь тон был осторожным. – Когда?

– Сегодня. В обед, я думаю. Где-то около часа. – Она быстро соображала; лучше всего назначить встречу где-нибудь в западной части города, там, где маловероятна встреча с кем-либо из друзей Джея, которые живут, в основном, в восточном районе и имеют обыкновение выходить в город по выходным. – В «Хилтоне» на пересечении Шестой авеню и Пятьдесят Третьей улицы. Там хорошо. Я подожду тебя возле регистрационной стойки, хорошо?

– Я буду там.

– И, Джилл… нам обеим будет легче на этот раз.

– Я очень надеюсь. – Колебание. – Я рада, что ты позвонила, Дженни.

Мы все обсудим спокойно и решим, что нам делать, говорила себе Дженни. Она уже достаточно взрослая и довольно рассудительная, чтобы понять, что у людей бывают разные обстоятельства, что нужно считаться с интересами другого человека.

Исполненная самых радужных надежд, Дженни стояла в вестибюле отеля. У нее был острый глаз. И она всегда любила наблюдать за людьми.

Вот красивая, но всем недовольная женщина, у мужа которой измученный вид, там мужчина средних лет, толкающий инвалидную коляску с молодой девушкой; а вот молодая пара с сияющими лицами и недорогим новым багажом явно для медового месяца, рядом о чем-то спорили два бизнесмена, а молодая мать никак не могла угомонить своего расшалившегося малыша. Взлеты и падения, и преодоление.

Она увидела Джилл прежде, чем девушка заметила ее. Она не обратила внимания вчера, какая Джилл высокая. Рост, как и волосы, достались ей от него. У нее была хорошая осанка, широкий и свободный шаг, она была одета в" теплую клетчатую юбку и пушистый жакет из верблюжьей шерсти. На какое-то мгновение мужчины с дипломатами перестали спорить и проводили ее взглядами.

Что-то промелькнуло в голове у Дженни. «Удивленный радостью».[4 - «Удивленный радостью» – книга английского религиозного писателя К. С. Льюиса – прим. ред.] Кто это написал? Я удивлена радостью. Эта девушка, направляющаяся ко мне, теперь принадлежит мне! Она протянула руки и обняла подошедшую Джилл.

Так они и стояли, немного смеясь, немного плача, пока Дженни не заговорила. Чувствуя огромный прилив энергии и радости, она сжала руки Джилл.

– Разве я не говорила, что сегодня все будет лучше? Я знала, что так будет! Пойдем, поедим, поговорим.

Но в обеденном зале они вдруг замолчали.

– Смешно, я не знаю, с чего начать, – сказала Джилл. – Это вы так вчера говорили?

– С того, что придет на ум.

– Ничего не приходит.

– Хорошо, у меня есть идея. Расскажи мне о твоем первом посещении Нью-Йорка.

«Она кажется моложе, чем вчера вечером, – подумала Дженни. – Я не должна так смотреть на нее», – сказала она себе и размазала кусочек масла.

– Мне нравится все французское. Конечно, я рада, что я американка, но если бы я не была американкой, то хотела бы быть француженкой. Моя бабушка преподавала французский, пока не ушла на пенсию.

– Да? Моя мама говорит по-французски, правда, не слишком хорошо. Она жила во Франции до прихода нацистов, но она уже многое забыла. Если не говоришь на языке, он забывается…

– Мне бы хотелось побольше узнать о ней.

– Хорошо, я расскажу. Но это долгая история. Мама была бы поражена всем этим, а потом разрыдалась бы.

– Мы чудесно провели время во Франции вместе с бабушкой, – заканчивая рассказ, сказала Джилл. – Лучше не бывает. Она всегда знала, что где находится.

– С ней, вероятно, не соскучишься.

– У нас всегда весело в семье. Вам бы не хотелось взглянуть на некоторые семейные фотографии? Я принесла целый пакет. – Джилл наклонилась к ней через стол. – Вот здесь мы все, сняты прошлым летом на дне рождения папы.

Восемь или десять человек стояли и сидели на ступенях возле двери, увитой цветущей гирляндой. В углу был виден краешек решетки для приготовления мяса. Типичная американская семейная сцена. Дженни почувствовала приступ ревности и удушья одновременно.

– Все эти дети… – начала она.

– Разве не удивительно? У мамы родилось четверо ее собственных детей после того, как они взяли меня. Но такое часто случается. Вот это Джерри рядом со мной, он на полтора года моложе. Это Люсиль, ей пятнадцать лет, Это Шарон, ей двенадцать, а вот Марк, младший. Ему семь.

– А это твоя мама?

– Нет, это тетя Фей. Мама вот здесь, возле папы. Вот они, этот мужчина средних лет и женщина в футболке и шортах, улыбающаяся и щурящая на солнце глаза. Вот родители, которые держали и холили эту ручку, которая теперь протянута к Дженни, передавая фотографии и откладывая их потом в сторону. Нужно что-то сказать подходящее.

– Они молодо выглядят. Джилл согласилась.

– Да, моложе, чем на самом деле. И они ведут себя, как молодые. Счастливые люди… Знаете, я всегда жалею людей, у которых что-то не в порядке в семье. Половина людей, с которыми я встречалась, кажется, вышли из семей, где никто никогда не смеется. Или где просто ненавидят друг друга, представляете?

– Представляю.

– Вы когда-нибудь были замужем, Дженни? – Тон и взгляд были по-детски наивными; у взрослого этот вопрос прозвучал бы просто грубо.

– Нет, – ответила Дженни, почувствовав себя несколько неловко, что она поскорее постаралась скрыть. – У тебя есть еще фотографии?

– Ну, давайте посмотрим. Вот одна. Мы любим кататься на лыжах. Это всего в часе езды от нас.

Группа была снята на фоне гор, пологих и остроконечных, топорщащихся, как газеты, которые кто-то скомкал и бросил на землю, темную и сухую; они были цвета пепла там, где не было снега.

– Я как-то представляла себе, что ты в Калифорнии, – сказала Дженни. – Я все время видела Тихий океан.

– Нью-Мексико прекрасен по-своему. Небо такое необъятное, весь день голубое, и закат солнца розово-красный, такой яркий, что больно смотреть на него.

Дженни улыбнулась.

– Ты говоришь, как поэт.

– Я пишу стихи. Очень плохие, я уверена.

Эта девушка, как и большинство людей, была сложной, многогранной натурой, полной противоречий. Прошлым вечером она казалась холодной и сдержанной. Сегодня она была очаровательно-наивной.

– Вам действительно нужно побывать в Нью-Мексико. Вы катаетесь на лыжах?

Дженни покачала головой.

– Это слишком дорогое удовольствие.

– О, вы, что, не очень богаты? Вопрос несколько позабавил Дженни.

– Некоторые люди могут назвать меня и бедной. Квартира в многоэтажке, простая обстановка. Но я довольна тем, что у меня есть, поэтому я и не чувствую себя бедной.

– Тогда вы должны быть счастливы на своей работе.

– Да. Я защищаю права женщин, бедных женщин, в основном. А теперь у меня появился и еще один интерес, я и не думала, что буду этим заниматься. – Гордость прозвучала в ее голосе, которая была вызвана, к ее немалому удивлению, стремлением показать, кто она и чего достигла. – Я сейчас в гуще борьбы, от исхода которой зависит очень многое.

– Мне бы хотелось узнать об этом, – сказала Джилл, отложив вилку.

И Дженни, не называя имен и места действия, пересказала историю Грин-Марч. Рассказ получился очень живым; впервые она говорила о деле с человеком, который не был вовлечен в него, и Дженни чувствовала, как у нее крепнет убежденность в своей правоте.

– Примерно то же самое происходит и у нас дома, – сказала Джилл, когда Дженни закончила, – создалось своего рода движение, чтобы спасти горы от застройщиков. Папа активно участвует в нем. Он бывает на всех заседаниях комитета по защите окружающей среды. У каждого из нас есть свои интересы. Меня привлекают индейцы, их общественное устройство, древнее и современное. – Она взглянула на Дженни из-за чашки кофе. – Работа Питера посвящена юго-западным индейцам тоже. Странное совпадение, вам не кажется? – И когда не последовало никакого комментария, она спросила: – Вам хотелось бы, чтобы я совсем не упоминала о нем?

Ответ Дженни был спокойным:

– Джилл, именно так. Я не хочу думать о нем. Пожалуйста, пойми это.

– Если вы так ненавидели его, почему же не сделали аборт?

– О, Боже мой, ну и вопросы ты задаешь! Речь идет не о ненависти. Я не ненавидела его ни тогда, ни сейчас. – Она опустила свою руку на руку девушки. – Я даже никогда не думала об аборте. – Ей пришлось добавить: – Они хотели, чтобы я сделала это. – Она содрогнулась. – Никогда.

Джилл взглянула в зал поверх головы Дженни. Дженни подумала, что уже начинает узнавать ее привычки. Она смотрит в сторону или вниз на пол, как вчера вечером, когда обдумывает свои следующие слова.

– Меня удивляет, что вы никогда не были замужем. Разве вы не хотели?

Ожидался честный ответ. Но Дженни могла быть только наполовину честной в этом.

– Однажды.

– За моего отца?

– Но ничего не получилось.

– Как это ужасно для вас!

– В тот момент – да, так оно и было.

– Только в тот момент? Разве вы не любили его?

– Если можно назвать это любовью. Я думала, что так оно и было.

Джилл, не ответив ничего, снова смотрела вниз. И Дженни, вздохнув с облегчением, начала опять изучать ее. Что она уже может знать о любви? Мужчины, вероятно, находят ее привлекательной; конечно, красавицей в классическом смысле ее назвать нельзя, ее красоте недоставало симметрии и чего-то того, что когда-то считалось мерилом красоты; но вкусы меняются. Одни такие волосы чего стоят, а еще уверенные манеры, ум. «Восхитительная девушка» – так отозвался о ней мистер Рили, или, может, это была Эмма Данн.

– Ну, было это любовью или нет, но вы получили меня.

Дженни ответила твердо:

– Да, я поступила по-своему и родила тебя. Я была одна. Мои родители ничего не знали.

– Почему?

– Это слишком ранило бы их. Все это трудно объяснить. Нужно знать их, чтобы понять, почему.

– Я не могу представить, как можно иметь ребенка в моем возрасте.

– Я была моложе, чем ты сейчас.

– Как, должно быть, вы были испуганы. Нет, я не могу себе этого представить, – тихо прошептала Джилл.

– Я тоже не могла представить это.

Снова то облако, то тяжелое серое покрывало придавило Дженни, повисло над радужным залом. Люди вокруг весело разговаривали друг с другом, много было и целых семей. Все были в праздничном, приподнятом настроении.

Джилл воскликнула:

– Какой вы были смелой!

– Когда нет иного выбора, каждый может быть смелым.

– Как тяжело было для вас отдать своего ребенка!

– Если б я увидела тебя и просто подержала в руках, этого бы не случилось, и я это знала. Поэтому я даже ни разу не взглянула на тебя, когда ты родилась.

– Вы часто думали обо мне потом?

Где же мне найти силы, чтобы выдержать эту пытку, спрашивала себя Дженни.

– Я старалась не думать. Но иногда я пыталась представить, где ты живешь, какое у тебя могло быть имя.

– Это глупое имя, правда? Глупое сочетание. Виктория в честь маминой сестры, которая умерла. Джилл – это имя, которым они назвали меня.

Джилл улыбнулась, показав безукоризненно ровный ряд зубов, что свидетельствовало о хорошей работе ортодонта. Да, о ней действительно хорошо заботились.

– Я не могла позволить себе думать о тебе. Дело было сделано. Ты находилась в хороших руках, а мне нужно было продолжать жить. Ты можешь понять это, да? – И Дженни услышала мольбу в своем вопросе.

– Вы собрались с силами и поступили на юридический факультет. Вам удалось добиться чего-то в жизни. Да, я могу понять.

Это было такое замечание, на которое у Дженни просто не нашлось ответа, и она промолчала. Да и сам диалог, подразумевающий вопрос-ответ, казалось, замер.

Джилл заговорила снова.

– Но все же, вы так мало рассказали мне о себе.

– Я не знаю, что еще рассказать тебе, я лишь представила факты. Их не так много.

Внезапно какое-то новое выражение промелькнуло на лице Джилл: замешательство в ее глазах, плотно, почти сурово сжатый рот. Как-то незаметно между двумя женщинами возникла другая атмосфера. Но это и понятно, не так ли? При таком всплеске эмоций, различии в жизненном опыте, возрасте, месте жительства… да и во всем остальном.

Чтобы как-то разрядить обстановку, Дженни решила заказать десерт. Подошел официант с тарелками на подносе и порекомендовал пирожные с тележки.

– Я правда больше ничего не хочу, – сказала Джилл. – Я возьму его, только чтобы подольше длился обед.

Дженни была тронута.

– Мы найдем место, чтобы посидеть и поговорить еще в одном из холлов. Мы ведь не торопимся, – спокойно заметила она.

– Я подумала, что вы, возможно, торопитесь. Тогда почему бы нам не пойти к вам домой?

Дженни вздрогнула. Они сидели за обедом уже более полутора часов, и она все еще не сделала того, что собиралась сделать. Джилл должна понять, что не может больше приходить в ее квартиру. Она должна. Что, если, например, Джею взбрело бы в голову навестить ее именно в этот день? Или в какое-нибудь другое время?

– Джилл, я должна сказать тебе, мне очень жаль, но мы не можем пойти ко мне.

Ясные глаза широко распахнулись и стали встревоженными и пытливыми, как в прошлый вечер.

– Почему?

«Можно ли испытывать доверие к человеку, который годами скрывает правду, а потом внезапно решает все рассказать? – подумала Дженни. – Будешь только думать, что он многое еще утаил…»

Дрожащими руками она попыталась сделать протестующий жест.

– Ужасно трудно говорить об этом, объяснить все. Но существуют обстоятельства, глубоко личные причины. – Почувствовав беспомощность под испытующим взглядом Джилл, она замолчала.

Джилл ждала, ничего не говоря, и это заставило Дженни начать снова.

– Видишь ли… я пыталась сказать это вчера, но у меня ничего не получилось. Я знаю, у тебя сложилось неверное представление, что я не интересуюсь тобой. Но у меня так складываются обстоятельства… Существуют причины. – Она судорожно сжала дрожащие руки и опустила на колени. – Я пытаюсь сказать, что ты не должна встречаться со мной. Ты не должна приходить ко мне домой или звонить. Я сама буду связываться с тобой.

– Я не понимаю, – ответила Джилл. Ее щеки пылали.

Теплота, возникшая было между ними, когда они обнялись в фойе и разговаривали за столом, чувство близости, нежность, воодушевление от встречи – все сейчас бесследно исчезло.

– Мне не нравится это, Дженни. Сначала дать, а потом отобрать, так получается. Но почему?

– Я знаю, это трудно понять. Если бы только ты могла поверить мне…

– Но вы же не доверяете мне!

– Как ты можешь говорить так? Я верю тебе. Конечно, верю.

– Нет, вы что-то скрываете.

Как она непреклонна! И какой боевой характер. Она борется за принципы и выступает за права, свои собственные и других. В одно мгновение Дженни поняла, какою была Джилл.

Глаза Джилл наполнились слезами и заблестели.

– Это из-за меня? – настаивала она. – Вы стыдитесь меня?

Слово «стыдиться» заключало в себе долю истины (не стыжусь тебя как человека, но твоего появления, ведь я скрывала, отрицала правду), вместе с этой атакой, да, этой яростной атакой со стороны того, кому Дженни никогда не причиняла вреда, для кого, видит Бог, она сделала все, что могла, все вместе заставило ее разозлиться. И она знала, что злилась на себя за то, что причинила боль, вызвала эти слезы.

Она вынуждена была защищаться.

– Стыд не имеет ничего общего с этим, поверь мне, Джилл. Разве ты не можешь попытаться принять то, что я предлагаю? Я хочу, чтобы моя жизнь принадлежала мне одной. – Необходимость подталкивала ее, она заговорила быстро, торопливо: – У тебя своя жизнь. У Питера своя. Я никогда не беспокоила его ничем. Разве я не заслужила права иметь свою собственную, ни от кого не зависящую жизнь?

Из глаз Джилл хлынули слезы. Она с горечью заговорила сквозь слезы:

– Независимая жизнь! Неужели я как-то помешаю этому, если буду приходить к вам домой?

– Конечно, даже если б ты и не хотела, но все равно…

Джилл перебила ее.

– Этот обед, это все сплошной обман. Вы пришли сюда сказать мне по возможности вежливо держаться от вас подальше. Вот и все, ради чего вы пришли. – И она резко отодвинула стул, вставая.

– Сядь, Джилл, сядь. Давай будем благоразумными. Я прошу тебя. Ешь десерт.

– Дженни… я не ребенок, которого можно успокоить сладким.

– Ты несправедлива ко мне! Я же сказала, я буду звонить тебе, ведь так? Когда смогу, я позвоню. Я только сказала, чтобы ты…

– Я не позвоню, не беспокойтесь. Вам не придется бояться меня. Но я кое-что скажу вам. За Питера я не отвечаю. Он был прямо-таки шокирован, когда узнал, что вы сказали комитету по усыновлению. Он будет еще больше поражен, когда я позвоню ему и расскажу о том, что произошло сегодня.

Джилл резко поднялась, опрокинув стул. Официант быстро подскочил, чтобы поднять его, головы повернулись к ним, и Дженни дотронулась до руки Джилл.

– Не уходи так, – умоляла она, понизив голос. – Не убегай снова. Позволь мне оплатить чек, и мы посидим где-нибудь и поговорим.

Джилл собрала сумочку, взяла перчатки и шарф.

– Не о чем разговаривать, пока вы не скажете мне, что мы можем нормально общаться друг с другом. Что я могу звонить вам по телефону как всякий другой человек и… можете вы мне сказать это?

Официант стоял, держа счет, а женщина за соседним столиком уставилась на них с нескрываемым любопытством. Побледневшая и дрожащая, Дженни подыскивала какие-то слова, чтобы остановить ее.

– Вы можете? – повторила Джилл.

– Нет, не совсем. Но постой, послушай меня.

– Я уже слушала вас, и я не хочу слышать ничего больше. Спасибо за обед.

Дженни смотрела, как она уходила. Не имея сил броситься за ней и сознавая, что это будет бесполезно в любом случае, она села, глядя на тарелку Джилл, на которой мороженое уже начинало таять прямо на пирог. Клубничный пирог. Розовая лужица. Вот и нет у нее больше дочери, она пришла и ушла, и все это в течение суток. Злые глаза, ссутулившаяся спина и лужица мороженого в тарелке.

Официант кашлянул, напоминая о своем присутствии. Она взяла счет, оплатила и вышла на улицу. Такси стояли у тротуара перед входом в отель, но у нее не было желания побыстрее попасть домой. Хотелось где-то посидеть в одиночестве. Поэтому она повернула в другую сторону от дома и пошла пешком.

В парке, темно-коричневом зимой, тускло блестели ветвистые деревья, все еще мокрые после дождя. Быстро мелькали облака в холодном небе. И воскресный вечер будет уныл, независимо от погоды, если с вами нет любимого человека.

Но сейчас она была не в состоянии находиться рядом с Джеем. И, встав, не зная, куда еще можно пойти, кроме дома, она поспешила к себе. Уже возле дома она ускорила шаг, взбежала по лестнице в свою квартиру, села, запыхавшаяся и ослабевшая.

Ей слышались голоса: Джилл, Джея, мистера Рили, ее собственного отца, ее матери и матери Джея, горестно причитавших: Дженни, Дженни, что с тобой происходит?

Когда она включила телевизор, голоса утихли, заглушенные щебетом энергичной молодой женщины, радующейся новому моющему средству. Она выключила телевизор и легла на софу.

«Я устала. Так устала. Тяжело на сердце, как говорят. Я думала, мы сможем все уладить, что я смогу найти какой-то компромисс. Я действительно верила, что смогу, и посмотрите, что получилось! Какой, однако, вспыльчивый характер у девочки. Она не оставила мне и шанса. Вероятно, с ее точки зрения, моя скрытность – все равно что захлопнувшаяся перед носом дверь. Но я хотела, чтоб она стала частью моей жизни, и я так и сказала, разве не так? Я бы стала звонить ей иногда; и это действительно так и было бы. Я ведь не могу теперь прожить остаток своей жизни так, словно я никогда не видела ее. Как же так?

И все же то, что я ей предложила, нельзя назвать более или менее нормальными отношениями, разве не так? Она знала это. И это не получится в любом случае. Нет, выйдя замуж за Джея, в его доме, с его детьми, я превращусь в жонглера, который должен удержать в воздухе одновременно дюжину шаров; случайно уроню один – и все остальные разом упадут…»

В изнеможении она погрузилась в забытье и проснулась, когда уже было темно в комнате, от звонка телефона.

– Привет, – раздался голос Джея. – Как прошел день?

– Мой день? – повторила она и потом вспомнила о друзьях своей мамы, музее и обеде. – О, не так уж и плохо. Только немного утомительно. Я уже спала сейчас.

– Не забудь о завтрашнем вечере.

Клиент Джея был спонсором группы современного танца, которые Дженни, будучи любителем балета, не очень-то и любила. Но, чувствуя необходимость собраться, она заставила себя ответить с воодушевлением.

– Конечно, нет. Я с нетерпением жду этого.

Она плохо спала, часто просыпаясь от шума городского транспорта, который сначала затихал, а потом, когда темнота начала сереть, затем бледнеть и наконец, когда желтые лучи стали пробиваться через жалюзи, возобновился с прежней силой.

Как много может сделать косметика. Заботы оставляют свои следы даже на молодом лице, даже после тщательного подкрашивания ресниц, бровей, губ и щек. Повязанный красно-белый шарф, быстрая походка и улыбка; но это не очень помогало.

Дайна, машинистка, поинтересовалась, хорошо ли Дженни себя чувствует. Ее первый клиент посоветовал беречь себя, потому что кругом грипп. К середине дня она начала сомневаться, не заболела ли она в самом деле. Невидящим рассеянным взглядом она скользнула по разложенным на столе записям и уставилась в окно, наблюдая, как в здании напротив по мере наступления темноты зажигались огни. В какое-то мгновение ей представилась Джилл, которая сидит за каким-то столом и тоже никак не может собраться с мыслями. Затем ее охватило острое чувство жалости, снова перешедшее в злость и раздражение. Нельзя, нельзя так долго находиться «между молотом и наковальней», как любила говорить ее мама.

В дверях появилась Дайна, чтобы сообщить Дженни, что ее хочет видеть доктор Кромвелл.

Кромвелл. Что ему нужно? Мысли Дженни витали очень далеко от Грин-Марч.

Старик, с завязанным галстуком-бабочкой, вошел с тем же любезным выражением лица, которое ей запомнилось с их первой встречи. Аккуратный и элегантный, он точно выглядел тем, кем и был – провинциальным джентльменом в большом городе.

– Ну и ну! – вырвалось у него. – Я ожидал увидеть один из тех офисов с километровыми коридорами, коврами и написанными маслом картинами на стенах. Мне довелось однажды побывать в таком месте, я сам показался себе таким маленьким. Даже стоматологические кабинеты в Нью-Йорке такие… – Боясь показаться пренебрежительным, он тут же поправился. – Здесь очень мило, однако. Удобное место для работы. Ну, как вы? Наверное, заняты приготовлениями к свадьбе?

– О, все будет достаточно скромно, – ответила она.

– Если бы и так, мне бы не хотелось отвлекать вас надолго. Я по поводу телефонного звонка. – На его приветливом лице появилось испуганное, обеспокоенное выражение. – Сперва мы получали эти анонимные письма, вы знаете об этом.

Дженни кивнула.

– Анонимные, но не секрет, что их, вероятно, написал Брюс Фишер.

– Возможно. Не секрет также, что он наполовину сумасшедший.

Недавние события отодвинули дела на второй план, но Дженни вдруг явственно представила себе подлый толчок на ступенях лестницы и кривую ухмылку человека, прошмыгнувшего мимо нее.

– Но что я хочу сказать вам… Ох, я даже не знаю, имел ли он к этому отношение, может, и нет, откуда теперь узнать? Мне припомнился один случай, это было лет двенадцать или пятнадцать назад, наверное, пятнадцать все-таки, когда он и еще группа…

Дженни, едва скрывая нетерпение, мягко сказала:

– Вы собирались рассказать мне о телефонном звонке.

– Да, конечно. Ну, мне уже дважды звонили. Это может и ничего не значить, хотя, с другой стороны… Да и Артур Вулф говорит, что я должен рассказать вам о них. Артур, может, и зря беспокоится. Хотя, в сложившихся обстоятельствах…

– Кто вам звонил? Вы думаете, это был Фишер?

– Это совершенно не похоже на Фишера. Я знаю его голос. Кроме того, этот человек назвал свое имя. Джон Джоунз.

Дженни криво усмехнулась.

– Джон Джоунз!

– Да, звучит фальшиво, не правда ли? Но он был очень вежлив, даже дружелюбен. Он сказал, что заинтересован в предложении компании «Баркер»…

– Что это значит, «заинтересован»? Он партнер или что-то еще?

– Ну, он не уточнил. У меня создалось впечатление, что он работает на них или что-то в этом роде.

– Что он хотел от вас?

– Ну, он узнал, что я являюсь членом городского совета, понял, что принимаю близко к сердцу интересы города, и подумал, что было бы неплохо для нас обоих встретиться и поговорить. Он сказал, что мы убедимся, что у нас не такие уж и большие расхождения во взглядах.

– И что вы ответили?

– Ну, я сказал, что не думаю, что нам нужно встречаться, но если у него есть что сообщить, то ему следует прийти на следующее заседание городского совета.

Дженни одобрила.

– Совершенно правильно ответили, Джордж.

– Но он отказался, сказав, что большинство идей рождается в устных беседах. Он сказал, что много слышал обо мне и глубоко уважает за ту большую работу, которую я провожу в совете, и ему хотелось бы встретиться со мной лично. Я не могу представить себе, откуда он так много знает обо мне. – Старик покраснел.

– Почему? Что еще он узнал о вас? – спросила она, чувствуя себя так, словно она допрашивает ребенка.

– Ну, меня крайне удивило, что он узнал, что Марта больна раком. Марта – моя жена, вы знаете. Три года находилась на лечении, а теперь говорят, что ей нужна другая операция. Кстати, она сейчас со мной в городе. Нам надо встретиться кое с кем завтра.

И Дженни, увидев сморщенную кожу на шее под аккуратным узлом галстука, на что она раньше не обращала внимания, почувствовала жалость.

– Интересно, как он узнал? Ведь у вас нет общих знакомых.

– О, нет. Он приехал из Нью-Йорка.

Вероятно, выведал у кого-то в самом городке, подумала она и спросила:

– Что точно он сказал о вашей жене?

– Только то, что он слышал о ее болезни, и что я, должно быть, очень озабочен. Что у меня должны быть большие расходы.

– Да?

– Конечно, и они действительно огромные. Это святая правда. Не так, чтобы мне приходилось тратить последний цент на Марту. Но я всего лишь провинциальный дантист… Послушайте, вы думаете, что это может иметь что-то общее с подкупом? Да? Потому что Артур Вулф сказал…

– А вы как думаете? – спросила Дженни. Бедный старик. Бедный ребенок.

– Ну, я удивился. И Артур Вулф…

– Не надо больше удивляться. Конечно, ясно, что именно к этому и идет дело.

– О, Боже, – произнес Джордж. Он подумал минуту. – Я полагаю, он так обрабатывает каждого в совете, в разное время.

– Нет, Джордж. Это делается не таким образом. И, конечно, не в этом случае. Я скажу, почему не так. Дело в том, что сейчас в совете голоса разделились четыре к четырем. С одной стороны, мэр и трое близких ему людей. Мэр говорит, что он еще не решил, но мы все знаем, что он решил. И с другой стороны, четверо тех, кого, вероятно, трудно сдвинуть с места. Среди них двое дачников, которые, по всей вероятности, не желают строительства возле своих загородных владений; Генри Поуп, юрист, у которого богатая жена, и пресвитерианский священник. Так что остаетесь только вы. Говоря откровенно, вы единственный, как считают они, кого легко подкупить, и у вас девятый голос, решающий.

– Как вы все разложили по полочкам. – Кромвелл глубоко вздохнул.

– Это моя работа.

На какое-то мгновение воцарилось молчание, пока Кромвелл не воскликнул:

– Так все, что я должен сделать, – это отказаться от встречи с ним! И о чем мне тогда беспокоиться? Не о чем!

– Я бы так не сказала. Я повторяю, что есть четверо, которых, вероятно, трудно будет сдвинуть с места. Вероятно. Так, священника не подкупить, но я не думаю, что можно и других, хотя… все возможно. Взять, к примеру, Генри Поупа. Вулфы говорили мне, что его юридическая практика не так уж и велика. Кто знает, что он может сделать, если предложение окажется очень заманчивым?

Кромвелл казался растерянным.

– О, я не поверю, чтобы Генри, когда-нибудь… Дженни перебила его.

– Вы не поверите, но вы и не можете поручиться, ведь так? Так что, если так называемый Джоунз потерпит неудачу с вами, он попытается с Поупом или с кем-то еще, и он сможет получить свой пятый голос, не так ли?

– Полагаю, что так. Но к чему вы клоните?

– С вами он не должен потерпеть неудачу. Мы должны записать на пленку попытку подкупа.

– Как мы это сделаем?

– Я еще не знаю точно. Я должна подумать над этим.

На полках в комнате стояли ряды толстых коричневых томов. Дженни достала тот, который искала, и с грохотом опустила его на стол. Она прочитала, сделала несколько пометок и позвонила Дайне.

– Принесите мне, пожалуйста, материалы по делу Филлипо.

Один из ее клиентов был оправдан в деле о торговле наркотиками, когда его уже приговорили к тюремному заключению. В документах была сделана запись, припоминала она, хотя дело было закрыто уже четыре года назад, о том, что обвиняемого смогли уличить с помощью записанного разговора.

Джордж, явно нервничая, следил за ней, пока она перелистывала страницы; когда она на мгновение подняла глаза, то увидела, что его ноги беспрерывно двигаются, отстукивая какой-то ритм.

Наконец она отложила бумаги в сторону.

– Вы согласитесь сделать запись, Джордж? Пойти на обед с Джоунзом и записать разговор?

Джордж испугался. Его голос дрожал, когда он отвечал.

– Это – я имею в виду, это ужасно опасно, да? Если он обнаружит…

– Это не исключено. Я не могу ответить вам по-другому, – серьезно произнесла Дженни. – Но это маловероятно. Это довольно часто делается в криминальных расследованиях, знаете ли.

– Как это делается? – перестук участился.

– Честно сказать, я до конца не знаю всего. Мы все узнаем, когда встретимся с окружным прокурором.

Последовала выжидательная пауза, во время которой старик изучающе поглядывал в лицо Дженни. Она открыто встретила его взгляд.

– Хорошо. Я верю вам, Дженни. Я сделаю это. Если бы я не верил вам, я бы не сделал этого.

Она была тронута.

– Спасибо за доверие, Джордж. Он колебался.

– Это дело принципа, – сказал он. – Быть порядочным гражданином. Полагаю, что это звучит банально в наши дни.

– Но не для меня.

– Хорошо, тогда давайте. Каким будет мой следующий шаг?

– Только это. Когда он позвонит снова, что он обязательно сделает, вам нужно будет договориться о встрече. Тем временем я побываю у окружного прокурора. Если он одобрит это, тогда вы запишете все на пленку. Вот и все.

Она видела, что Джорджа, несмотря на его опасения, начало распирать от гордости.

– Запись на пленке, – проговорил он, – это как в кино.

– Как в кино и как в жизни. Джордж взглянул на часы и встал.

– Черт возьми! Я должен заехать за Мартой в четыре, через десять минут.

Дженни тоже поднялась и протянула руку.

– Постарайтесь не очень волноваться, если только сможете, – сердечно сказала она.

– Я уж постараюсь. Просто слишком много всего навалилось разом, а это трудно.

– Да, – сказала она себе, когда дверь за стариком закрылась. – Я знаю это очень хорошо. Слишком много всего одновременно.

– Я сильно подозреваю, что это наш замечательный мэр навел Джоунза на Джорджа Кромвелла, – сказал Джей. – Совершенно ясно, что кто-то, у кого есть на то причины, рассказал ему о проблемах Джорджа.

После танцевального выступления они зашли в кафе перекусить и выпить кофе. Уединившись в одном из задних кабинетов с высокими стенами, они почувствовали подлинное облегчение после концерта, который лишь усилил у Дженни головную боль. Грохочущая музыка, резкие движения танцоров, угловато выступающие колени и локти должны были, как она считала, показать раздробленность современной жизни. Но она сама чувствовала себя раздробленной на кусочки, чтобы еще интересоваться этим у других.

– Да, – произнес Джей, – чем больше я думаю об этом, тем больше я в этом убеждаюсь. Это Честный Чак, мэр, стоит за всем этим.

– Здесь слишком много всего, чего я никогда не смогу понять. Какая разница для такой фирмы, как «Баркер», если они проиграют это дело, когда они делали и делают миллионы на чем-то другом?

– Какая разница? Семь или восемь миллионов долларов, по моим подсчетам. Но есть нечто большее, чем деньги, Дженни. Весь вопрос в нежелании проиграть. Это своего рода демонстрация силы. Они не хотят, чтобы их одолела какая-то горстка тупоголовых любителей природы, как они расценивают таких людей, как мы. А эти люди держатся стойко.

– Полагаю, именно поэтому они и находятся там, где они есть.

– Именно поэтому многие и многие умные и порядочные тоже там, где они есть, потому что их предки были стойкими.

Грустное чувство охватило Дженни. В какой-то момент ей показалось, что весь мир предстал перед ней, как на карте: лабиринт пересекающихся дорог, изощренная игра, где все игроки пытались столкнуть один другого; не имело значения, кто чего хотел достичь, даже самое простое желание – просто побыть одному – становилось невозможным без борьбы.

Джей продолжал развивать свою мысль.

– Существует еще один вариант, который мы можем использовать, ты знаешь, через Комитет по защите окружающей среды. Ведь половину трассы составляют болота.

Это замечание вывело ее из задумчивости и вернуло к предмету разговора. Она согласилась.

– Это еще один вариант.

– Но на все требуется время. Пока же мы должны остановить их. Или пусть старый Джордж остановит их. Я был очень удивлен, что он захотел пойти на это.

– Он испуган до смерти, бедняга. Но он считает это своим долгом. Он сказал, что это дело принципа. Просто замечательный старик.

– Когда ты собираешься встретиться с окружным прокурором?

– Я позвоню еще завтра и надеюсь встретиться после обеда.

– Ты должна вовлечь в это дело и моего отца, тебе так не кажется?

– Конечно. Джордж может подойти позже. Он собирается остаться здесь на день или два, пока Марте делают анализы в больнице. Джей отодвинул тарелку.

– Я не столь голоден, как мне казалось.

– Ты просто устал, – нежно сказала Дженни.

– Говоря по правде, так и есть. Сегодня произошла неприятная вещь. Один из наших молодых сотрудников сорвался и потерял контроль над собой. Его жена ушла от него вчера, и ему нужно было кому-то поплакаться, полагаю, вот он и выбрал меня.

– Что заставило ее уйти?

– Он говорит, она сказала ему, что устала от замужества, что хочет свободной любви, все это так тяжело. Но кто знает? Я не был там и не жил с ними. Но я должен сказать тебе, его слезы тронули меня. – Джей потянулся через стол и сжал ее руки. – О, Дженни, какое блаженство верить в кого-то полностью и абсолютно, знать другого человека так же хорошо, как самого себя! Я так хочу жениться на тебе, я просто не могу ждать.

Что отдала бы Ширли, она сама, да и все другие за то, чтобы услышать это.

– Ты не отвечаешь мне, – сказал он. Две маленькие морщинки залегли между его бровями.

– А разве нужно? Дорогой, тебе даже не нужен ответ. Ты должен знать.

– Я, знаю, знаю. Давай пойдем к тебе?

Она почувствовала прилив страстного желания и сожаление одновременно, потому что желание не было столь всепоглощающим, как прежде, и потому что его знакомые руки, ногти с белыми лунками, ямочка на подбородке и темная волна волос, спадающая на виски, не принадлежали ей больше. У нее иногда возникало такое странное чувство, как будто все это исчезает прямо у нее на глазах.

И только из-за Джилл, молоденькой Джилл, возникало это странное чувство. Когда она плакала вечером, слезы текли по ее щекам и попадали даже за воротник. Будет ли она думать о ее слезах сегодня вечером? Увидит ли ее снова? Сможет ли выдержать и никогда не видеть ее больше? «Но я не думаю, что она захочет видеть меня снова – на моих условиях, по крайней мере. И я не могу видеться с ней – на ее. Как я могу?»

Джей ждал.

– Но ты же сказал, что устал, – напомнила она ему.

– Хорошо. Тогда никакой любви сегодня.

Они вышли на улицу. Под фонарем он приблизил ее лицо к своему.

– Ты прелесть. Пусть и не сегодня. Я могу ждать. Через какие-то несколько недель мне больше никогда не придется ждать, да?


ГЛАВА 8


Именно авторитет Артура Вулфа и его имя убедили молодого Мартина, окружного прокурора, в важности их дела. Но все же о взятке-то как таковой и не упоминалось в разговоре, размышляла Дженни. И Мартин отметил это в самом начале.

– Еще нет, – возразил ему Артур. – Но предложение последует, ошибки быть не может. Я знаю, что говорю. Я видел нашего мэра и его друзей в действии, так как принимал активное участие в городских делах уже много лет, вы знаете.

Молодой человек кивнул.

– И в делах страны, мистер Вулф. – Он улыбнулся. – Я помню ту давнюю статью, где вас называли «сторожевым псом».

Артур рассмеялся.

– А теперь нас два пса, – сказал он, указывая на Дженни, которая как-то мрачно добавила, что, судя по всему, им понадобится еще целая свора, прежде чем они закончат это дело.

Теперь Мартин расспрашивал ее. Настороженно и проницательно он смотрел ей в глаза, когда задавал вопросы и слушал ее ответы.

– Вы действительно верите, что существует связь между человеком, который кричал на митинге и толкнул вас на ступенях, и тем, кто звонил Кромвеллу?

– Да, верю. Для начала вспомним его репутацию. Достаточно одного взгляда, чтобы почувствовать бурлящую в нем злость. Но должны быть и другие тоже. Один или несколько человек в компании «Баркер Дивелопмент», связаны с ним. Я знаю, пока все это лишь догадки, трудно сказать, где начинаются и где кончаются их отношения. Но связь существует, я уверена.

Она посмотрела в окно, где расплывчатые темно-зеленые тени падали на нижнюю часть окна, создавая сложную паутину из тонких черных прутьев и веточек. Паутина без начала и конца. Серый зимний свет казался зловещим, и она поняла, почему у нее плохое настроение.

Мартин поднялся и включил люминесцентную лампу, которая висела над массивным столом так, что освещала забрызганную чернилами книгу записей, высокие кресла, кипу бумаг, зеленые металлические картотеки и коричневые стены. Но и яркий свет не мог хоть как-то оживить казенную обстановку этой комнаты. Зато тон Мартина был весьма оживленным.

– И вы считаете, что этот Кромвелл сможет справиться со всем этим?

Артур выглядел растерянно.

– Он немного тугодум, этот мой старый друг. Но он смелый, он хочет попытаться, да и у нас нет другого выбора.

– Чувствуется, что вас всех это по-настоящему беспокоит, – вежливо заметил Мартин.

– Кого-то же должно, – ответила Дженни. Мартин откинулся на спинку кресла. Он барабанил пальцами по столу и размышлял.

– Может он сам выбирать место встречи? Я хочу сказать, что в небольшом ресторанчике где-то на отшибе нет возможности незаметно пристроить своего человека. Ведь на стоянке не может быть больше двух припаркованных машин. Не мог бы Кромвелл подыскать более оживленное местечко в центре города?

Артур покачал головой:

– Договоренность уже имеется. Джордж не может просить что-то изменить, не вызвав подозрений.

– Ну, тогда все ложится на его плечи. Без какой-либо подстраховки.

– Вы думаете, она ему понадобится? – забеспокоился Артур.

– Вряд ли. Наше присутствие является больше моральной поддержкой. Так что ему придется действовать в одиночку.

– Джордж справится, – сказала Дженни. Перед ней мысленно возник образ человека с его гордой осанкой и гордыми словами: «Это дело принципа. Быть порядочным гражданином».

Мартин встал.

– Я хочу, чтобы вы встретились с Джерри Брайаном. Я ввел его в курс дела, когда вы позвонили. – Он нажал кнопку на столе, и через мгновение другой молодой человек, почти точная копия самого Мартина, вошел в комнату.

Мартин представил его, пояснив:

– Джерри – тот человек, который займется подготовкой Кромвелла.

Артур заинтересовался самим механизмом процедуры.

– Все просто, – объяснил Брайан. – Микрофон находится у вас под рубашкой, звукозаписывающий аппарат, несколько проводков не толще волоса, и все. Просто.

– Джерри подготовит вашего человека пораньше в то утро. Все должно быть готово не позже девяти, – сказал Мартин.

– Передайте ему, что беспокоиться не о чем, – добавил Брайан. – Совершенно не о чем.

Они оба принадлежали к одному типу людей, очень уверенных в себе, подумала Дженни. Рост, физическая сила, спокойствие. Странно, хотя они так отличались от Джея, они напоминали ей его…

На улице Артур вздохнул с облегчением.

– Ну вот, первый шаг сделан. Я боялся, они могут подумать, будто мы раздуваем из мухи слона.

– Нет, Мартин понял. Я думаю, его поразило то, что мы делаем все это, хотя в этом нет никакой выгоды лично для нас.

– Только будущее страны. Вот и все, что в этом есть лично для нас.

– Конечно. Никакой материальной выгоды, вот что я имела в виду.

В городе белые сугробы возвышались. Было еще светло, в воздухе тихо кружились снежинки. Артур остановился.

– Прислушайтесь к тишине. Я люблю этот северный край. Я надеюсь, ты тоже полюбишь ее.

Дженни только улыбнулась.

– Я верю, ты уже нашла способ, как бороться, чтобы спасти его. – Они сели в автомобиль. – Но ты выглядишь усталой, Дженни. Ты слишком много работаешь?

– Работа имеет свойство накапливаться. Я думаю, что слишком много на себя взяла.

– Ну, попытайся немного освободиться, если сможешь. Найди время вдыхать аромат роз.

Это выражение, банальность которого в чьих-то устах могла вызвать раздражение, позвучало с такой нежностью. Это была… – слова вертелись в голове Дженни – отцовская нежность. И холодок снова пробежал по ее телу. Он был отечески нежен с ней, а она лгала ему.

– В конце концов, – продолжал старик, – у тебя будет отдых в День благодарения, и тебе ничего не придется делать, только есть и спать. Инид приготовила столько еды, что хватит на целый полк.

К счастью, до станции было не больше десяти миль; там она села на поезд, чтобы вернуться в город. Всю дорогу Артур разговаривал, так что ей приходилось только вежливо отвечать на его замечания о Джее и его детях, в то время как ее внутренний голос кричал: «Джилл… Как быть с Джилл?.. Я так боюсь… боюсь».


ГЛАВА 9


Было пять градусов выше нуля, когда Дженни, Джей и дети приехали в городок на День благодарения, но воздух был сухой, солнце растапливало сосульки, которые свисали с карнизов, как сталактиты, и совершенно не было холодно.

Дом был полон, приехали брат Джея и его старшие дети, а также целый полк тетушек, дядюшек и двоюродных братьев. Все камины в доме были разожжены; в каждой комнате стоял букет из белых и золотистых хризантем; на каждом маленьком столике стояли тарелки с виноградом, орехами, кукурузными хлопьями, шоколадом или печеньем. Дженни наслаждалась теплотой и радушием окружающих, вдыхала ароматы дерева, еды и цветов. Это было ее первое знакомство с этим большим семейством, и она понимала, что все горят желанием встретиться с ней. Она сделала все, чтобы произвести наилучшее впечатление, и была рада, что ее усилия не пропали даром, искреннее восхищение вызвала и нитка жемчуга Инид, которая мягко поблескивала на ее новом белом пушистом свитере.

Мама, узнав о подарке Инид, послала ей из Флориды пару жемчужных браслетов. Играя браслетами на запястье, она думала о маме. Женщине нужна именно женщина, чтобы можно было рассказать обо всем… В этот момент мама, вероятно, хвастается немного успехами своей дочери, сидя в кругу вдовушек во дворе многоэтажного дома. Пыльные пальмы, жара и шум… В этот же момент в Чикаго встречаются Джилл и Питер. Где? Как? У Дженни кружилась голова.

– Ну, слава Богу, у Джорджа все прошло благополучно вчера, – прошептал Артур Вулф ей в правое ухо. – Вы уже слышали это от него, конечно.

– Только то, что это действительно было предложение денег, которое мы и ожидали. Он не прочитал запись по телефону, поэтому мы с Джеем поедем к нему и прослушаем, с вашего позволения.

– Бедняга. Не могу не признать, что он для этого больше подходит, чем я. Нужно иметь большое мужество вот так сидеть в ресторанчике, обмотанным в провода. Я бы все время, наверное, думал, что какой-нибудь провод может выпасть, или что-то еще такое произойдет.

– Для этого нужно было не только мужество, – возразила Дженни и снова подумала о Брюсе Фишере, который мог или не мог быть причастным к этому делу. Скорее всего мог. Эта мысль ее пугала.

Кабинет Джорджа Кромвелла располагался в крыле простого деревянного дома, на улице, где стояли похожие дома. Улица находилась в нескольких кварталах от центра города. Дом нуждался в покраске и явно не был домом богатого человека. Это впечатление усиливалось и изнутри. В гостиной, куда проводил их Джордж, обивка была потертой, старая дубовая мебель потемнела. Дом и вся его обстановка достались Джорджу от бабушки Марты в день его свадьбы вместе с самой Мартой, которая сейчас отдыхала наверху.

Джордж выложил маленький аппарат на стол и вытащил ленту, вид у него был гордый и одновременно немного глуповатый.

– Вы не поверите своим ушам. Все здесь.

– Как он выглядит, этот Джон Джоунз? – спросил Джей.

Джордж улыбнулся.

– Он назвал мне свое настоящее имя. Сказал, что в разговоре по телефону нужно быть очень осторожным. Его зовут Гарри Коррин. Мужчина около сорока пяти лет, но потом… это трудно выразить. Огромные желтые кривые зубы. Неправильный прикус. Будучи дантистом, первое, что я всегда замечаю, – это зубы.

Дженни заметила легкую усмешку, пробежавшую по губам Джея.

– Полагаю, он был очень любезен, Джордж?

– О, любезен, да. Вот, здесь, разрешите мне поставить запись. Я прокручу вторую часть, где он уже переходит к делу. Сначала мы только разговаривали о городе, о разных типах зданий, которые возводит компания, и о том, что я должен увидеть некоторые из них, чтобы лучше понять, что они пришли сюда не для того, чтобы разрушить город. Вот такие вещи. На это ушла целая лента. Своего рода знакомство, можете сказать вы.

– Вы высказывали какое-то свое мнение? – спросила Дженни.

– О, только дал ему понять, что я заинтересован. Я хотел заманить его в ловушку. – Магнитофон щелкнул. – Ага, вот здесь начинается.

Среди чьих-то приглушенных голосов, скрипа отодвигаемых стульев, звяканья посуды и треска кассового аппарата можно было ясно различить два голоса: старческий Джорджа и другой, более молодой и настойчивый.

– Итак, до нашего вчерашнего разговора вам все представлялось несколько в ином свете, Джордж? Ничего, что я называю вас Джордж?

– Да нет, пожалуйста, Гарри.

– Ну, вы поняли, что я имею в виду? Что мы не собираемся причинять вред вашему городку?

– В какой-то мере я вас понял, но все же кое-какие сомнения остались. Нужно еще все хорошенько обдумать.

– Конечно, конечно. Вы очень умный человек. И проницательный к тому же. Вам нужно быть полностью уверенным в чем-то, прежде чем высказывать свое мнение.

Последовало молчание, можно было себе представить, что в это время Джордж, как бы в раздумье, кивал головой, а другой мужчина пристально смотрел на него, слышалось звяканье тарелки, и где-то снаружи заработал двигатель автомобиля.

Затем голос, который явно принадлежал Гарри, послышался снова, на этот раз он звучал несколько тише, став более вкрадчивым.

– Вам много о чем надо думать в эти дни. Я знаю. Я имею в виду, ваша жена так' больна. Это, должно быть, стоит вам кучу денег.

– Да, счета огромные. – Было слышно, как Джордж вздохнул.

– Я слышал, это ужасно, какая теперь плата за лечение. Все, что человек скопил за целую жизнь, может уйти на это.

– Правда, – отозвался Джордж. – Истинная правда.

– И даже больше; я слышал, некоторым людям даже приходится залезать в долги.

– Я надеюсь, у меня до этого не дойдет. Но все может случиться, кто знает?

– Неужели все так плохо, Джордж? Это ужасно. Человек вашего возраста, который всю жизнь, не жалея сил, вставлял пломбы, теперь вынужден чуть ли не идти побираться, чтобы удержаться на плаву. – Снова молчание. – Да,– задумчиво произнес Гарри. – Я всегда смеюсь, если слышу, когда кто-нибудь говорит: «Деньги – это еще не все», – когда я знаю, да и вы должны знать тоже, особенно сейчас, что это не так. И как еще вы будет себя чувствовать, когда вам придется выложить кругленькую сумму! – Голос стал тише, так что Джею и Дженни пришлось напрячь слух, чтобы услышать. – Послушайте, если бы у вас на счету в банке оказалось пятьдесят тысяч, вы бы могли спать спокойно. Верно, Джордж?

– Ну, пятьдесят могли бы помочь. Но, как говорится, деньги еще надо подержать в руках.

– Хорошо, семьдесят пять. С такой сумой вы бы спали еще лучше, не так ли?

– Ха! И где, черт возьми, я могу найти такие деньги?

– Эй, Джордж! Есть разные способы, вы же знаете. И когда у вас есть друзья, нет ничего невозможного. Послушайте, Джордж, а вы мне нравитесь. Вы довольно сообразительный и, кроме того, вы человек слова, можно сказать. И я человек слова тоже. Честность – вот что самое главное в этой жизни. Верно, Джордж?

– Конечно, так всегда было.

– Отлично. Рука руку моет, как говорится. Я только щелкну пальцем, и у меня в руках появятся семьдесят пять тысяч зелененькими, когда бы я ни захотел, вот так. Когда захочу.

– А когда вы захотите?

– Когда компания «Баркер» получит зеленый свет для строительства. Все просто.

– Не хотите ли вы сказать…

– Именно.

Снова тишина, можно было представить, что Джордж, делая вид, что обдумывает предложение, погрузился в размышления. Потом он сказал:

– О, и эти семьдесят пять только для меня одного?

– Как мы себе представляем, вы тот, кто нам нужен. Ваш голос решающий.

Опять воцарилось молчание, которое на этот раз нарушил Гарри, несколько обеспокоенно сказав: – Есть даже возможность поднять сумму до сотни.

– Сотня! И все эти деньги мне одному?!

– Да. Все зелененькие. Красивые и хрустящие, в сейфе. Как насчет этого, Джордж? Вам нравится эта идея?

– О, Боже, думаю, что да.

– Не только думайте, но и будьте уверены в этом. Слушайте. Я сегодня вечером собираюсь назад в город, чтобы получить разрешение на получение всей суммы. Я буду здесь в воскресенье.

– В то же время, на том же месте?

– Верно. Послушайте, я совершенно уверен, вы можете рассчитывать на двадцать пять сейчас, и остальные получите, когда все решится. Если не получится, вы вернете эти двадцать пять. – Раздался звук отодвигаемого стула, потом снова голос Гарри, дружеский и уверенный. – Но все получится. Верно, Джордж? Все в ваших руках.

– Хорошо. Звучит обнадеживающе.

– До встречи.

Джордж выключил запись, воскликнув, словно только что подумал об этом:

– А он не рискует, встречаясь со мной?

– Да нет, – ответила Дженни. – Никакого риска ни для него, ни для вас. Никто в округе не знает его.

– Ну да, конечно, понятно.

– Вам надо будет держаться в стороне некоторое время, а мы передадим запись окружному прокурору, – сказала Дженни.

– Мне нужно продолжать?

– Конечно. Вы главный свидетель.

– Ах, да, конечно. Я полагаю, завтра он принесет мне двадцать пять тысяч. Что мне с ними делать?

– Ничего, просто взять их.

Джордж вздохнул, и Дженни мягко сказала:

– Держитесь, Джордж. Все идет как надо, и вам нечего бояться. Мы собираемся вернуться в город завтра около четырех, так что вы позвоните нам сразу же после встречи?

Дженни поцеловала старика в щеку.

– Джордж, вы молодчина. Просто молодчина.

В воскресенье стояла тихая погода. На солнцепеке сосульки начали таять, легкий ветерок срывал снежную крошку с сугробов. Утром дети катались на санках, а затем Джей и повели их в магазин в городке, чтобы купить каких-нибудь конфет на обратную дорогу.

Пока Джей ходил в магазин, она ждала в машине, обуреваемая, как всегда, мучительными мыслями. Вдруг каким-то шестым чувством она ощутила, что кто-то смотрит на нее. Обернувшись, она увидела прямо перед собой знакомое лицо. Брюс Фишер стоял, прислонившись к фонарному столбу, в нескольких метрах от машины. На какое-то мгновение их взгляды встретились, но даже когда Дженни отвернулась, она продолжала ощущать на себе его взгляд. Когда Джей вернулся, она сказала ему:

– Не оглядывайся, там стоит Фишер.

– Я знаю. Я видел его, когда входил в магазин.

– Меня бросает в дрожь при виде его.

– Ничего удивительного. Но мы не должны бояться его. Кроме того, он имеет право стоять на улице в своем собственном городе.

Но позже они были крайне изумлены…

За утром последовал спокойный воскресный день: газеты и длинная игра в лото, в которую играли все, кроме Донни, – он смотрел мультики по видео. Потом был обед, после которого Донни поспал, а остальные были заняты укладыванием чемоданов.

Было почти четыре часа. Не успел Джей сказать:

– Если Джордж не позвонит, мы свяжемся с ним завтра, – как зазвонил телефон.

– Возьми трубку, Дженни, это твое дело. Хриплый голос Джорджа так громко звучал в трубке, что Джей и его родители удивленно переглянулись.

– Джордж! Вы совсем запыхались!

– О, со мной приключился ужасный случай! Ужасный! Не удивительно, что я запыхался. Вы не поверите, что произошло. Гарри пришел, я сидел, поджидая его за чашкой кофе, и в ту минуту, когда он вошел в дщерь, я увидел, что он не в себе. Вы не можете представить, он был сумасшедший. Вы никогда не видели такого лица, оно было просто черным! Могу поклясться, что даже кровь была черной, таким оно было темным. Дженни перебила его:

– Пожалуйста, расскажите мне, что случилось.

– Хорошо. Наверное, кто-то следил за моим домом! Да, они следили! Они знали, что вы с Джеем были здесь вчера. Кто мог сказать им это? О, вы не поверите… Он обозвал меня самыми грязными словами. Я не вспомню всего, но он был в такой ярости! Он сказал, что я надул его, и что я глубоко ошибаюсь, если думаю, что смогу уйти от него; никому не удавалось проделать это с ним и выйти сухим из воды. – Джордж почти задыхался. – Потом он потянулся через стол – там никого не было в зале, кроме официанта, да и тот скрылся на кухне, – схватил меня за галстук и пригрозил, что разобьет мне лицо. И тогда – мне бы так не хотелось говорить вам это – я потерял голову и сказал ему, пусть он только попробует, пусть попробует сделать это, потому что у меня все записано на пленке, и ему грозят очень и очень большие неприятности, что пусть лучше знает.

– Нет! Вы не могли!

Джордж повторил тихо, виновато:

– Да, я сказал.

Дженни отвернулась от трубки.

– Они поспорили, и Джордж сказал ему о пленке. Артур в ужасе всплеснул руками.

– Я страшно сожалею, – продолжал говорить Джордж. – Страшно сожалею. Я знаю, это было неосторожно с моей стороны, я знаю…

– Неосторожно! – закричала Дженни. – Так вы это называете?

– О, я так сожалею. Я просто потерял голову, когда он схватил меня, просто потерял голову.

Она вздохнула:

– Что случилось потом?

– Он угрожал мне.

– Скажите мне, как. Конкретно.

– Ну, ничего конкретного. Просто… просто угрожал, я не знаю. Сказал, что я заплачу за это, если не отдам ему пленку. Ту, что была раньше, и ту, что сейчас со мной. И я ответил ему, что у меня нет сейчас пленки, а другая находится в надежных руках, куда он не доберется. Конечно, она дома, спрятана в доме.

– Конечно, – произнесла Дженни.

Надежные руки. Нетрудно представить, у кого еще, кроме Джорджа, она может находиться.

– Я надеюсь, что вы все не будете слишком сердиться на меня.

Она снова вздохнула.

– Что толку сердиться, это не поможет. Где вы сейчас, дома?

– Нет, я в платном телефоне возле шоссе. Я только что вышел из ресторана.

– Хорошо, поезжайте домой и отдохните. После такого-то потрясения.

– Да, еду. Я оставил Марту одну. Дженни повесила трубку.

– Ну вот.

– Что интересно, я всегда знал, – сказал Артур, – что у Джорджа, скажем, свои недостатки. Но быть таким простофилей!

Джей попытался твердо оценить ситуацию.

– Подождите минутку. Все может быть не так уж и плохо. Теперь, раз они знают, что все записано на пленку, самым разумным будет для них исчезнуть со сцены, взять свое предложение назад и молить Бога, чтобы эти записи не дошли до властей. Или, – Джей казался очень обеспокоенным, – или может быть такой вариант: если кто-то решит заполучить пленку, все может закончиться очень и очень плохо.

Все молчали, пытаясь представить себе все возможные последствия и самые плохие в том числе, последствия. Вскоре Джей посмотрел на часы.

– Так, сегодня воскресенье, и мы ничего не сможем предпринять, поэтому я предлагаю вернуться домой.

Инид положила свою руку на руку сына.

– Вы будете осторожны? Я все думаю, а вдруг кто-то из этих ужасных людей ворвется в твой офис или к Дженни? Что вы будете делать?

– Мы справимся.

– Ты, я думаю, да, а что, если они решат, что пленка у Дженни?

– Дженни стойкая. – Джей улыбнулся. – Вы еще не знаете ее. Она очень осмотрительная.

Было решено ничего больше не говорить об этом на обратном пути. Дети открыли пакетики Эм-энд-эмс и считали красные машины на трассе. На выезде из городка они пересекли узкую дорогу, которая вела от шоссе к Грин-Марч. И Дженни, узнав поворот, вдруг припомнила то утро шесть недель назад, когда она стояла там с Джеем и жизнь казалась такой прекрасной, безмятежной и полной надежд. И всего несколькими часами позже раздался тот телефонный звонок.

Ее мысли снова обратились к Питеру и Джилл. Именно в эту минуту, вероятно, Джилл вернулась назад в Нью-Йорк после встречи с Питером.

– Что случилось? – спросил Джей.

– Ничего. А что?

– Мне показалось, я увидел краешком глаза, что ты нахмурилась.

Она попыталась все перевести в шутку.

– Эй! Тебе полагается следить за дорогой. Да, может, я нахмурилась, думаю о Джордже и обо всем этом деле. Мы и не думали, что так все получится.

– Поговорим об этом завтра. Давай сейчас послушаем музыку. Хочешь заключительную часть «Героической симфонии» в исполнении филармонического оркестра?

– Прекрасно.

Музыка Бетховена заполнила салон машины. И рука Джея на секунду коснулась руки Дженни, лежавшей на сиденье. Уверенное пожатие, живительное тепло руки, божественная музыка – все это тронуло ее сердце.

О, Господи, пожалуйста, пожалуйста… – молча молила Дженни.

Она прикрыла глаза, и он, думая, что она хочет спать, убрал свою руку. А вскоре музыка и мерный шум двигателя и вправду укачали ее, и она заснула. Дженни знала, что она относится к тем редким людям, которые не только не теряют сон в трудных ситуациях, а наоборот, постоянно клонит в сон. Это своего рода эскейпизм, защитная реакция, подумала она, вспомнив курс по элементарной психологии. Положив голову на спинку, она позволила себе расслабиться.

Машин на дороге было мало в это зимнее воскресенье, и они добрались до дома Джея быстрее, чем ожидали. Дженни поднялась наверх, чтобы уложить детей спать. Джей занимался с Донни, а Дженни, как всегда, присматривала за девочками.

Пока они чистили зубы, она задернула шторы, свернула голубые покрывала и расправила кровати, повесила их брючки и курточки в шкаф и достала школьную одежду на утро, клетчатые юбочки в складку и красные свитера. Ряды одежды висели в двух шкафах: темные пальто для будней, английские пальто с бархатными воротничками для вечеров, желтые соломенные шляпки, украшенные маргаритками и шелковыми ленточками для прогулок весной. Что-то заставило ее взять одну из шляпок; ленточки были длинными, эти шляпки надевают туда, куда водят девочек нарядными, – в цирк, или, может, к родственникам на праздники. И она подумала, носила ли Джилл шляпку с ленточками, когда ей было восемь лет.

Веселый хохот доносился из ванной. Эмили, которая лишь недавно узнала, что такое неприличные шутки, как она это понимала, конечно, с превосходством старшей обучала свою сестру. В другом настроении Дженни радовалась бы их веселью, но ее интересовало только, носила ли Джилл бант в волосах, когда ей было восемь? или шесть? Носила ли она клетчатую юбку в складку и рассказывала ли озорные шутки, прятала ли она конфеты под подушку, хорошо ли она играла в шашки и «Монополию».

Шляпка была все еще у нее в руках, когда девочки вернулись в спальню. Сью удивленно посмотрела на нее.

– Я любовалась шляпкой, – объяснила Дженни.

И снова чувство вины охватило ее. Казалось, что даже ее мыслям не место здесь. Погруженная в себя, она все же сделала все, что было положено по ритуалу: расчесала волосы, рассказала сказку и поцеловала, пожелав спокойной ночи.

Только она выключила свет и вышла в холл, как Джей позвал ее.

– Ты слышала телефонный звонок?

– Нет, а что?

– Пойдем со мной. – Она прошла за ним в гостиную. – Садись и будь готова услышать что-то ужасное. – Джей расхаживал взволнованный и в то же время мрачный. – Мой отец звонил только что, ты не поверишь. Джордж Кромвелл мертв.

– Боже мой!

– Его машина перевернулась по дороге домой. Дженни содрогнулась.

– Сразу умер?

– Да, они уверены. Без мучений, слава Богу. – Джей продолжал расхаживать по комнате взад и вперед. – Полиция подозревает наезд. Он не превышал скорости. Да он вообще никогда быстро не ездил. Позади его машины, буквально в нескольких сантиметрах, были следы другого автомобиля, но, к сожалению, их не удалось идентифицировать. Отец сказал, что сразу после нашего отъезда началась метель, и все было скрыто под снегом. Все выглядит так, будто его умышленно прижали на повороте и столкнули с дороги. В том месте вдоль дороги тянутся горы, и он врезался в них. – Джей сжал кулаки. – Они убили его. Или стали косвенной причиной его смерти. Это одно и то же.

– Ты думаешь, за ним следовали от ресторана или от телефона-автомата, откуда он разговаривал со мной?

– Я почти уверен, Дженни. – Джей колебался. – Это так отвратительно, я бы не хотел говорить тебе, но что поделаешь. – Его карманы были вывернуты. Но ничего не было взято, даже его бумажник остался нетронутым.

– Значит, они искали пленку.

– Да, но, конечно, у него не было ее на этот раз.

– Это… – это невозможно. Всего пару часов назад я разговаривала с ним.

– Мой отец просто убит горем. Они с Джорджем дружили почти пятьдесят лет.

– Старый Джордж… Я так жалею, что мы втянули его в это дело! Такая добрая душа! Он как невинный младенец. Так и не повзрослел.

– Дорогая, он сам хотел участвовать в этом. И как мы могли предположить, что все так обернется?

– Я думаю о Марте. Прийти к умирающей жене с такими новостями! Жизнь – такая ужасная вещь, а иногда и просто невыносимая, Джей.

Он сел рядом с ней и обнял ее за плечи.

– Я не думаю, – сказал он, – что когда-нибудь мир изменится. Я почти уверен, что в человеке сидит дьявол. Первородный грех или что-то там такое. Быть настолько жадными, чтобы убить человека. Если только они это сделали, – добавил он, секунду подумав. – Ни в чем нельзя быть уверенным.

– Это юрист в тебе говорит. Сам же ты уверен, что это так. Ты и говорил так, словно уверен.

– Вероятно, так и оно есть.

Некоторое время никто не проронил ни слова. В комнате было так тихо, что Дженни могла слышать, как тикают наручные часы Джея. Вдруг ее глаза наполнились слезами, и она разрыдалась. Джей крепче прижал ее к себе, другой рукой поглаживая ее руки. Она почувствовала, что сгорает от стыда, потому что он наверняка думал, что она плачет так из-за Джорджа. Она плакала и из-за Джорджа, но также еще и из-за Джилл, из-за себя самой, из-за судеб людей, которые могли бы жить так легко, так просто, если бы только были добрыми и порядочными.

Джей продолжал говорить:

– Утром первым делом надо будет отцу и тебе связаться с окружным прокурором и рассказать ему, что вы знаете об этой встрече. К несчастью, мы не знаем никаких особых примет этого человека, кроме того, что у него были большие зубы. Но у огромного количества людей крупные зубы, – невесело закончил он.

Дженни закрыла глаза.

– Не умещается в голове. Вся эта ненависть из-за клочка земли. Я представляю себе можжевельник вокруг пруда. Там не было ли огромной плакучей ивы внизу у подножия холма, или я просто вообразила это?

– Да, там растет одна. Очень старая, что довольно необычно.

– Они так ухватились за эту землю, все эти люди.

– Речь идет о миллионах долларов, Дженни.

В комнате снова воцарилась тишина. Эта квартира на девятом этаже над Парк-авеню, где длинные гардины спускались на персидские ковры и хрустальные люстры излучали розоватый жемчужный свет, казалось, была за сотни, миллионы миль от безлюдной проселочной дороги, где разбился насмерть человек.

Джей мрачно сказал:

– Запирай хорошо дверь.

– Кто не делает этого в Нью-Йорке? – ответила она беззаботно, чтобы успокоить его. Однако она понимала, что он имел в виду.

– Если они думают, что пленка у тебя, это так же плохо, как если бы она у тебя была на самом деле.

– Им не удастся так легко наехать на меня здесь в городе.

– Ты права, но я все-таки беспокоюсь. Ты же знаешь, я страшный паникер. Мне не нравится, где ты живешь. Там небезопасно. Я буду спокоен только тогда, когда ты будешь жить вот за этими дверьми рядом со мной. Ты не носишь свое кольцо, когда ходишь в суд, да? Или в своем офисе?

– Конечно, нет.

Он не мог знать, как неловко она себя чувствовала с этим кольцом, и вовсе не из-за того, что боялась ограбления. В эти последние выходные, когда она должна была носить его, протягивать руку, чтобы другие могли видеть его и восхищаться, у нее было странное чувство, словно она носила то, что ей не принадлежало. Она не показывала его никому из своих друзей, а хранила его спрятанным в банке из-под крупы на кухонной полке.

– Хорошо, – сказал Джей. – Я позвоню вниз портье и попрошу поймать такси для тебя.

Они расстались в подавленном настроении. Смерть старика тяжело подействовала на них.


ГЛАВА 10


На Дженни тяжелым грузом давила не только смерть старика, еще тяжелее было для нее давило присутствие Джилл. Если бы они смогли как-то договориться. В те несколько минут, когда они обнимали друг друга, у нее просто не нашлось слов. Это гибкое молодое тело, эти густые, ароматно пахнущие волосы – это все часть ее, Дженни Раковски. Но девушка была вспыльчивой и неблагоразумной, подумала она снова с возмущением, она, по крайней мере, могла бы пойти ей навстречу, ведь так? Она даже не выслушала ее и не попыталась понять, что у нее должны быть какие-то свои веские причины.

Она ощущала свою полную беспомощность. Ей еще столько предстояло сделать в это утро: разобрать почту, позвонить клиентам. И самое срочное – звонок окружному прокурору.

– Я уже говорил с мистером Вулфом, – сказал Мартин. – Вполне понятно, он был сильно расстроен, я не смог много узнать от него. В любом случае, вы последний человек, кто говорил с Кромвеллом. Что вы можете сообщить мне по этому поводу?

– Боюсь, ничего. Джордж говорил очень бессвязно. Говоря по правде, я сама была очень расстроена, и…

– Понимаю, подумайте немного. И вы сами будете удивлены, сколько вспомните.

Он говорил, как хирург перед операцией, со спокойной уверенностью. Дженни глубоко вздохнула, словно она пыталась восстановить разрозненные обрывки того рокового разговора.

– Я помню имя, Гарри Коррин. Естественно, он не был Джоном Джоунзом. Я полагаю, что Гарри Коррин – тоже ненастоящее имя. Помню, Джордж говорил, что ему было за сорок. У него были крупные желтые зубы. Джордж заметил зубы. – Дженни как-то глупо и истерично хихикнула. Потом, быстро собравшись, она продолжала: – Это была ужасная сцена. Он был в бешенстве, говорил Джордж. Кажется, кто-то видел, как я и Джей – это сын Артура Вулфа – входили в дом к Джорджу. Поэтому он, этот Коррин, вообразил, что Джордж обманывал его, и он пригрозил ему, как я помню, «разбить лицо». А потом Джордж совсем потерял голову и сказал ему, что у него все записано на пленку и что ему, Коррину, не сдобровать.

– Боже мой, – произнес Мартин.

– Вот так, так ужасно! Я уверена, что это тот человек, вы не думаете?

– Мы никогда не можем быть уверены в чем-то, пока мы не убедимся. Кстати, кто взял пленку? Вы?

– Нет, нет. Она должна быть в доме Джорджа.

– Хорошо, пусть она полежит там до похорон. Там безопаснее всего, и кроме того не можем же мы беспокоить сегодня бедную женщину.

– А когда похороны?

– Послезавтра.

– А в какое время, вы знаете?

– В полдень. Но это все сугубо конфиденциально, на тот случай, если вы собираетесь приехать.

– Конечно, я собиралась приехать.

– Ну, это все держится в строгом секрете из-за болезни миссис Кромвелл. Если будет плохая погода, то она даже не сможет пойти на кладбище.

– Ужасно, – снова повторила Дженни.

Хотя бы то, что не нужно было ехать, было облегчением. Похороны всегда заставляют о многом задуматься, а эти вообще такие горестные. Она могла представить себе терпкий запах цветов на тяжелой крышке гроба; снег с дождем, засыпающий свежевырытую землю рядом с могилой.

Очнувшись, она сказала:

– Если я чем-то смогу помочь, мистер Мартин, у вас есть мой номер телефона.

Повесив трубку, она посидела несколько минут, уставившись перед собой невидящим взглядом, ощущая страшную слабость. В то же время она видела себя глазами своих клиентов, приходивших сегодня, и контраст был, конечно, разительным. Для них мисс Р. была человеком, к которому можно было обратиться за поддержкой, профессионалом с острым складом ума. Ее серая юбка была по-деловому строгой, а кофточка и серебряные серьги свидетельствовали о ее женской теплоте и задушевности. Ее огромный, заваленный бумагами стол, книги и компьютер являли собой также впечатляющее зрелище. Все утро люди приходили и уходили, со своими вопросами, трудностями, жалобами и слезами. Все утро она выслушивала, делала записи и давала ответы, в то время как в глубине ее сознания вертелись ее собственные трудные и нерешенные вопросы.

Она думала о выходных, которые Джилл провела в Чикаго у Питера. Сама мысль о том, что они были вместе, приводила ее в ярость. Где он был, когда Джилл родилась? Он не имел права, никакого права играть роль отца сейчас! «Он хочет видеть меня», – с гордостью заявила Джилл. «Он не такой, как вы». Это было абсурдно. Нет, хуже, это было просто непристойно.

Питер ничего не сделал для этой девочки, совсем ничего, за исключением тех нескольких минут весенним вечером в саду, когда он не думал ни о чем, кроме сексуального удовольствия, в то время как она, Дженни, выносила это существо, питала собственной кровью, перенесла боль рождения и боль отказа. Он даже не спросил о ребенке тогда. А теперь он был рад ей. Теперь он признал ее!

О, но ведь когда Джилл прогуливалась с ним, где бы они ни прогуливались в Чикаго, незнакомые люди могли не задумываясь сказать, что это были отец и дочь! И рост, и волосы безошибочно свидетельствовали об этом. Какой шок он должен был испытывать при первом взгляде на эту чудесную девушку! И Дженни просто кинуло в дрожь от возмущения. Это было так несправедливо.

В то же время даже среди всей этой суматохи она не могла не думать о вчерашней трагедии. Джей будет следить за развитием событий. Она взглянула на настольные часы; в это время, в конце дня, обычно звонил Джей. Поэтому, когда зазвонил телефон, она взяла трубку, не дожидаясь, пока первой ответит Дайна.

– Привет, Дженни. Это Питер.

Она чуть не выронила трубку. Ей так хотелось разбить этот телефон о стену, проклятый телефон, она ненавидит его! Как змея, которая предательски выползает из травы, когда спускаешься вниз по склону.

– Это ты, Дженни? – спросил голос, молодой и оживленный.

– Да, это Дженни.

– Ты, конечно, удивлена, услышав меня.

– Не совсем. Джилл говорила, что ты грозился позвонить.

– О! Неужели она могла сказать «грозился»? Да? – В вопросе прозвучал легкий смешок.

– Для меня это была угроза.

Питер пропустил это мимо ушей и продолжал в том же духе.

– Она такая милая, Дженни. Правда, такая милая. В эти выходные я все никак не мог поверить, что это правда.

– Это весьма и весьма реально. – Она слышала свой собственный голос, сухой тон. Удивительно, но она сохраняла холодное спокойствие.

«Почему я выслушиваю этого человека? Я должна повесить трубку. Я слишком вежлива».

– Много воды утекло с той поры.

– Девятнадцать лет. Чего же ты ждешь?

– Ну, я действительно не ожидал того, что случилось.

– Как и я, уверяю тебя.

– Ты кажешься такой сердитой, Дженни.

– Неужели я должна трепетать от радости?

– Во всем этом есть что-то радостное, знаешь.

– Слава Богу, что хоть ты рад.

– Мне бы хотелось помочь тебе почувствовать что-то подобное. Вот почему я приехал сюда.

– Куда приехал?

– В Нью-Йорк. Я прилетел вместе с Джилл вчера вечером. Она снова приступила к занятиям, ну, а я свободен, как ветер, поэтому я решил устроить себе праздник и увидеть вас с Джилл вместе где-нибудь.

– Неужто ты превратился в альтруиста?

– Дженни, ты можешь ненавидеть меня. Пожалуйста. У тебя есть на это право. Но не переноси эту ненависть на девочку. Она так несчастна от того, что ты и знать ее не хочешь.

– Это неправда! – Спокойствие внезапно покинуло ее. – Я никогда не говорила, что не хочу этого. Я пыталась объяснить, но она не дала мне и шанса, вскочив и убежав в ярости.

– Могу представить себе. Она импульсивная или просто еще молодая, разве ты не помнишь себя молодой?

– Все слишком хорошо помню!

Установилась минутная пауза, прежде чем Питер заговорил снова.

– Джилл сказала, ты выглядишь прекрасно.

– Чудесно. Это должно очень польстить мне, не так ли?

– Дженни, пожалуйста, дай ей хоть шанс.

– У нее уже был шанс.

– Это так, но ничего же не получилось. Ну, хорошо. Но, может, ты попытаешься еще раз? Ты должна попробовать.

«Этот человек, появившийся, словно из забытого кошмарного сна, имеет наглость говорить мне, что я должна делать!» – сердито подумала она.

– Я остановился в Уольдорфе.

Уольдорф. Да, только самое лучшее. Остановился со своей женой, может быть? Одному Богу известно.

– …Обед сегодня вечером, – говорил он. – Все втроем. Мне бы хотелось помирить вас.

Она была бы не она, если б в такую минуту не ответила искренне:

– Я уже думала обо всем об этом. Я больше ни о чем не могла думать в эти прошедшие недели. Было бы намного лучше, если бы она никогда не нашла нас. Меня, во всяком случае. О тебе не знаю.

– Что касается меня, я должен сказать, что очень рад тому, что так получилось. Я никогда и мечтать не мог, что так произойдет, но вот все и произошло, и я рад этому. Все эти годы я не мог избавиться от чувства стыда, Дженни. Не думаю, что можно было словами выразить мое сожаление по поводу того, что я сделал.

Против своей воли она смягчилась. При словах «все эти годы» он понизил голос, и это явилось отдаленным эхом чего-то ностальгического, печального и забытого.

Она вдруг увидела, как он стоит у ворот аэропорта с поднятой в прощальном приветствии рукой, растерянного, испуганного, обеспокоенного, такого бесполезного мальчика.

– Ну так что? – умоляюще спросил он. – Сегодня в семь? Это не ради меня. Я не имею права ничего требовать от тебя. Это для нее. Она так старалась найти нас и так долго шла к этому.

– Я не хочу, – сказала Дженни очень тихо, но подумала про себя, что все же хочет.

– Я не расслышал.

– Я не хочу, – повторила она и вдруг закричала: – Это все слишком болезненно! Слишком!

– Я знаю.

– Ты не знаешь. Ты не рожал ее.

– У меня другая боль. Это касается тебя, что я сделал и не сделал для тебя.

– Питер, это бесцельный разговор. Ты пытаешься бередить рану, которая давно затянулась. Не делай этого, пожалуйста.

– Хорошо, не буду. Но ты приедешь сегодня вечером, как бы тяжело это пи было? Пожалуйста.

Как она могла отказать?

– Думаю, что приеду.

– Я буду ждать тебя в вестибюле, выходящем на Парк-авеню. Я узнаю тебя? Я имею в виду, ты не покрасила свои волосы или что-то еще?

– Я выгляжу так же.

– Тогда в семь?

– В семь.

Она подняла голову и увидела капли дождя на темном оконном стекле. Смутные чувства возникали и тут же пропадали: нежелание и трепетный страх и какая-то предопределенность. Будучи рациональной и практичной, она презирала саму мысль о том, что что-то может быть «предопределено». Хотя сейчас уже казалось, что все случившееся сегодня было неизбежным, как будто все, что случилось в прошлом, так и шло к этому.

Сейчас, хоть это ей было и нелегко признать, в ней проснулось любопытство, ей хотелось узнать, изменился ли Питер за эти девятнадцать лет. И было еще нечто большее: в действительности она хотела показать ему, как хорошо она выглядит, как многого добилась в жизни и какой желанной и привлекательной еще оставалась. Ее смущало, что у нее появилось такое глупое желание, но тем не менее оно было.

Она должна была встретиться с Джеем, чтобы пообедать вечером. Какой теперь выдумать предлог? Кусая губы, она хмурилась и все думала и думала. Да, он не будет в восторге, это ясно. Да и мама всегда говорила, что она не умеет обманывать, что все ее хитрости сразу видны. Но нужно придумать что-то правдоподобное. Наконец она пришла к заключению: клиент. Это подойдет. Бедная женщина, которая работает допоздна и с которой можно встретиться только вечером. Это то, что он сможет понять и принять.

Она набрала номер телефона. Ложь на лжи, и эта лавина растет.


ГЛАВА 11


Он вышел из кабины лифта в застеленный коврами, великолепный вестибюль. Туристы теснились группами, увешанные кинокамерами; женщины в роскошных нарядах проходили мимо, а высокий мужчина с рыжим ежиком волос выделялся даже среди этой разношерстной толпы. В какое-то мгновение он обвел глазами вестибюль, затем, увидев Дженни, быстро подошел к ней, протянув обе руки.

– Привет, Дженни.

– Привет, Питер.

Они пожали друг другу руки. Ни к чему не обязывающий жест. Вряд ли она этого от него ждала, да и от себя тоже.

– Черт возьми, Дженни, ты права, – сказал он. – Ты действительно все та же.

– И ты тоже.

Яркие глаза цвета опала все еще улыбались. В голосе, как и всегда, слышались родные нотки.

Затем одновременно они вспомнили о Джилл, которая стояла чуть позади Питера и наблюдала за ними с откровенным любопытством. Питер обнял Джилл, прижав ее к себе.

– Это исторический момент, нужно выпить шампанского. Я не знаю, с какого возраста разрешают пить в Нью-Йорке, но, как бы там ни было, ты сегодня попробуешь шампанского, Джилл.

Джилл не ответила. Возможно, она не хотела признавать Дженни, а возможно, она просто ждала, что Дженни заговорит первой.

– Привет, Джилл, – сказала Дженни. – Вот мы и встретились снова, правда? – Она произнесла это примиряюще, просяще.

– Привет. – Ответ был довольно прохладным.

– Ну, – сказал Питер, явно стараясь не замечать неловкости, – время идет, а нас ждет обед.

Дженни намеренно держалась позади и шла вслед за ними. Они сияют, думала она. У них похожая походка, с длинными, подпрыгивающими, почти пружинящими шагами. Не зная того, Джилл была настоящей Мендес. Вдруг Дженни почувствовала себя какой-то маленькой и ничтожной и, презирая себя за это чувство, не могла объяснить его.

На аллее Пикок они повернули налево, вошли в ресторан, где их провели к столику, на котором стоял букет розовых роз. Питер отмечал торжество. По розовой розе лежало возле тарелок Джилл и Дженни. Возле каждой из двух тарелок лежала небольшая голубая коробочка от Тиффани, перевязанная белой ленточкой.

– Откройте их, – скомандовал он. Его лицо засияло, когда два одинаковых серебряных браслета появились на шелковой подкладке коробочки. – Мне сделали специальную гравировку.

Дженни прочла надпись, сделанную старинным шрифтом, слова: «От Джилл для Дженни с любовью» и дату.

У Джилл, очевидно, было наоборот. Что за детский жест, несмотря на все великодушие и щедрость. Как будто встреча этих трех человек, которые по-разному, но страдали в эти минуты, была праздником!

– Я хочу, чтобы вы запомнили этот день, – сказал им Питер.

Как будто это был день, который можно забыть. Джилл заговорила первой:

– Он чудесный. И так подходит к моей цепочке. – Она сняла свой бобровый жакет, показывая серебряную цепочку, висевшую поверх серого шерстяного платья.

Дженни подхватила:

– Да, чудесный. Спасибо, Питер.

– Давайте теперь закажем что-нибудь, да? Потом мы сможем поговорить. Нам много о чем нужно поговорить. – Он продолжал улыбаться. Он старался изо всех сил расшевелить их. – Как насчет креветок для закуски? Или супа? Он всегда кстати в прохладный вечер. За время моей жизни в Чикаго у меня появилась привычка есть горячий суп. Это ветер с озера Мичиган заставил изменить кое-какие привычки, я вам скажу, ведь большую часть своей жизни я провел в Джорджии. Я думаю, что сам попробовал бы пирог с омаром. Но вы выбирайте на свой вкус, не торопитесь. – Он начал перечислять блюда из меню. – Телятина. Меч-рыба. Посмотрим, филе тунца звучит хорошо, не правда ли? Даже не знаю, что заказать.

Дженни молча взывала к нему, когда же ты перестанешь так стараться? Это глупо, это было безумием находиться здесь. Если бы все эти элегантные люди в этом зале могли знать, кто мы, у них было бы о чем поговорить. «Фантастика», – сказали бы они… Зачем она пришла сюда? О, она хорошо знает, зачем.

Но ничего не получалось, потому что Джилл явно старалась не обращать на нее внимания. Она тоже, возможно, пришла на эту встречу против своей воли. Однако ела она с аппетитом, поддерживая в то же время разговор с Питером. Создавалось впечатление, словно оба они были в заговоре против Дженни. Нет, это было абсурдно. Питер был не тем человеком, кто мог участвовать в заговоре против кого бы то ни было. Это она хорошо помнила. Он просто не ведал о том, что на Дженни просто не обращали внимания.

Когда шампанское было разлито, Питер поднял свой бокал.

– За наше здоровье, счастье и спокойствие.

От глотка шампанского на пустой желудок Дженни почувствовала слабость. Когда она отставила бокал, он беспокойно посмотрел.

– Тебе не понравилось? Это Дон Периньен.

– Оно превосходно, но я их тех женщин, которые предпочитают Перрье.

– А я помню тебя, когда ты была из тех женщин, которые любят имбирный эль.

Ей хотелось поправить его: «Я не была женщиной. Я была девушкой, ребенком, которая превратилась в женщину слишком быстро». Но напоминание прозвучало бы грубо и было бы бессмысленным в любом случае. Диалог, как волейбольный мяч, проносился над ее склоненной головой, пока она пыталась поесть.

– Там не такой ландшафт, – говорила Джилл. – На целые мили кругом одни желтые пески, кедры и сосны. И такой ароматный воздух. Нигде не видела ничего подобного.

– И дрожащие осины вдоль реки, – добавил Питер и обратился к Дженни: – Джилл говорит, вы разговаривали о Нью-Мексико. Она много знает об индейцах аназани, вероятно, даже больше, чем я. Я провел там всего пару недель два года назад, изучая больше культуру кивас. Культовые места, дома старейшин. Захоронения. Очень интересно. Но ты, наверное, знаешь о них.

– Нет, ничего, совершенно, – сказала Дженни, не желая идти ему навстречу.

На какой-то миг он показался обиженным и растерянным, затем, снова приободрившись, он вернулся к земле огромных кактусов.

«Что касается меня, то я больше не могу ее умолять, – думала Дженни. – Я не могу даже перехватить взгляд Джилл, хотя я знаю: когда она думает, что я не смотрю на нее, она изучающе поглядывает на меня. Возможно, она пытается представить себе начало начал – а разве всех нас это не интересует так или иначе? В конце концов, можно сказать, мы все такие. Да, это случилось в теплый тихий вечер, гравий на дорожках пах пылью, и мы должны были торопиться, прежде чем они вернутся домой. Вот как все было. Вот как ты появилась и сидишь теперь в этом кресле в своем красивом платье, с таким достоинством, а бедное сердечко колотится, должно быть».

– Я испытываю какую-то странную тоску, когда я день проходит впустую, – говорила Джилл, – потому что его нельзя вернуть. Остается на один день меньше жить. И не потому, что мне нужно чего-то достичь. Мне это нужно, чтобы по-настоящему жить.

– Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. – Питер снова стал оживленным. – Я сам такой же. Я полагаю, мы будем находить все больше общего между нами.

Дженни положила вилку на тарелку. Еда просто не лезла ей в горло. Эта ситуация – годы назад она пыталась представить ее себе, а сейчас это все было просто невыносимо. Злость Дженни, как осьминог, выбралась наружу, протягивая свои щупальца к тем двоим, что сидели через стол, а затем убралась назад и затаилась.

Как быстро она изменилась! За несколько коротких недель чувство уверенности в себе, которое далось ей с таким трудом, полностью исчезло. А они продолжали разговаривать, эти двое, слова так и лились, без какого-либо напряжения с их стороны. Все-таки они держали себя в руках.

Она полезла в свою сумочку за губной помадой, которая ей была совершенно не нужна. В маленьком зеркальце были видны ее встревоженные глаза с черными кругами вокруг.

– Дженни, ты не произнесла ни слова. Поговори же с нами, – настаивал Питер.

Это было так, словно он уговаривал надувшегося или застенчивого ребенка. О чем он только думает? Должен же он видеть, что Джилл не хочет с ней разговаривать!

– Совершенно ясно, почему я не разговариваю с вами, – ответила она.

Питер отложил свою вилку.

– Хорошо. Хорошо. Время перейти к решительным действиям, я вижу. Вам обеим нужно пойти друг другу навстречу, вы знаете это. Нужно же достичь какого-то взаимопонимания.

– Никто не должен ничего делать, – сказала Дженни. – Это была фальшивая ситуация с самого начала.

– Я не вижу ничего фальшивого в желании девочки узнать своих родителей.

– Может, и нет. Если это проходило бы безболезненно для каждого, все было бы прекрасно. Но здесь так не получается, и ты не можешь ничего изменить, Питер. Так же, как и я.

– Но мне кажется, что ты сможешь, Дженни. Почему ты не хочешь смириться с тем, что у нас есть дочь, принять это как данность, полностью и без оговорок? Что же может скрываться за этим?

Слова «наша дочь» и «скрываться» взбесили ее.

– Ты не смеешь задавать мне вопросы! – закричала она. – Не имеешь права, слышишь? Кто ты такой, чтобы спрашивать меня?

Питер ответил обиженно и укоризненно.

– Ну, если ты собираешься говорить с такой враждебностью…

И тогда вмешалась Джилл.

– Первый раз я вижу вас обоих вместе, первый раз, представьте себе, я так долго мечтала об этом – и вы ругаетесь! Это невероятно! Вы действительно ругаетесь! Я пыталась представить… – Она замолчала. – Я совершенно подавлена. О, почему вы не поженились и не воспитывали меня вместе? Не воспитывали своего собственного ребенка? Почему? О, я даже не знаю, что говорю. Но посмотрите, что из этого получилось! Посмотрите на это!

Дженни повернулась к Питеру, его румянец был каким-то неестественным, словно новая кожа, появившаяся на месте обгоревшей. Под прикрытыми веками его глаза блеснули. Она видела, что он был подавлен и не мог ничего ответить, и в какой-то миг ей показалось, что она поняла, о чем он думает: стеклоочистители, мерно двигавшиеся под дождем на темной улице, и его собственные слова: «Дженни, Дженни, не беспокойся, я обо всем позабочусь». И в эту же секунду жалость к нему и к ним обоим сменила злость.

У Джилл хлынули слезы, и она поглубже забралась в кресло, повернувшись к Дженни профилем, чувствуя унижение, как и любая женщина на ее месте, оттого, что расплакалась при всех. Молчание, воцарившееся за украшенным цветами столом, прерывалось только взрывами хохота где-то в середине зала. Расстроенные тем, что причинили боль Джилл, Дженни, и Питер не осмеливались взглянуть друг другу в глаза.

Наконец Джилл вытерла глаза и выпила глоток воды. Дженни покорно ждала. Румянец Питера еще не прошел, но он начал говорить очень осторожно, как будто обращался куда-то в воздух.

– Это слишком тяжело для всех нас. Я ведь знал, что так будет. Было глупо с моей стороны ждать, что все может пройти гладко. – Никто не ответил ему. Его пальцы нервно барабанили по столу, словно он размышлял о чем-то. Затем, нарушив молчание, он обратился к Дженни: – Ресторан – это не место для разговора по душам, – продолжал он. – Я знаю, вы с Джилл поссорились во время вашей встречи, потому что она хотела вернуться в твою квартиру, а ты воспротивилась этому. Довольно странный повод для ссоры! Может быть, если ты прояснишь все, это поможет нам.

Джилл ответила, обращаясь на этот раз к Дженни и бросая на нее напряженный, почти вызывающий взгляд.

– Все было не совсем так. Точнее сказать, это произошло не потому, что я хотела быть там, а просто потому, что я хотела знать, почему я не могу бывать там.

Почему я никогда не должна обращаться к тебе, а только ждать, пока ты позвонишь мне. Ты воздвигла стену между нами. Это напоминало и напоминает берлинскую стену.

«Да, – подумала Дженни. – И я, как житель Берлина, попала в западню. Поймана. Загнана в угол». И еще раз терпеливо и настойчиво она попыталась отстоять свои права.

– Иногда мне кажется, что право на личную свободу утратило свою силу. Почему нельзя просто сказать, что у меня есть свои на то причины?

– В таких обстоятельствах этого не достаточно, – твердо сказала Джилл. – Ты не можешь назвать прием, который ты оказала мне, дружелюбным, не так ли? Я знаю, люди из комитета – мистер Рили и Эмма Данн – говорили мне, что это будет нелегко. Они говорили, что я должна иметь терпение, и я считала, что была достаточно терпеливой, но не ожидала ничего подобного.

На какой-то миг Дженни закрыла лицо холодными руками.

– Ах, неужели ты не видишь… Неужели ты не можешь принять меня такой, какая я есть?

Питер очень мягко спросил:

– Можно откровенно спросить тебя кое о чем, Дженни? Ты, наверное, замужем? И дети есть? Все дело в этом?

Она подняла голову.

– Нет. Ни то, ни другое.

– Тогда ты свободна, как и я.

В зале было тепло и не очень многолюдно, но у Дженни было такое ощущение, что ее окружало слишком много людей. Она почувствовала головокружение; возможно, это все из-за выпитого вина.

– Тогда ты совершенно свободна, – снова повторил Питер, повысив тон, что прозвучало как вопрос.

Дженни было плохо. Это, должно быть, отразилось на ее лице, потому что Питер перестал изучающе смотреть на нее. «Я не могу больше вынести этого, – подумала она. – Я не могу довериться этим людям. Я никогда не смогу рассказать им правду. Они будут мучить меня и изводить, пока не узнает Джей. Они будут делать это в любом случае».

Ей нужно было спасаться бегством от них, убежать, закрыть за собой дверь. Она поднялась, надевая свой жакет, который висел на спинке стула.

– Я не могу больше оставаться, – отрывисто произнесла она. – Не могу. Разве вы не видите, что мне плохо? – И, повторяя «простите, простите, я не могу больше оставаться», она вышла, почти выбежала, проскочила мимо немногих прогуливавшихся в пустом вестибюле, совсем как ее дочь, которая убежала от нее в тот день.

На улице шел снег. Низкие тучи над небоскребами казались светло-коричневыми там, где их освещали городские огни. «Мне бы хотелось оказаться в самолете и лететь над этими облаками, – прошептала она вслух, – как хорошо было бы подняться высоко и улететь далеко-далеко, в другое место». Вместо этого она села в первое попавшееся такси, остановившиеся у тротуара, открыла окна, чтобы врывался свежий ветер, дала водителю деньги и, не дожидаясь сдачи, побежала по лестнице в свою квартиру.

В спальне все было разбросано. Она так быстро одевалась, чтобы не опоздать, что ее одежда, которую она надевала на работу, не была убрана и теперь лежала там, где она ее бросила: юбка на кресле, блузка на другом кресле, туфли на полу посередине комнаты вместе с содержимым портфеля, который упал с кровати. Рассыпавшиеся бумаги валялись на кровати и на полу. Она перешагнула через них, не поднимая ничего, сдернула покрывало с кровати и, скинув с себя все кроме бюстгальтера и нижней юбки, упала на кровать.

Комната был тюрьмой, но больше некуда было идти. Она беспокойно ворочалась на матрасе. Призраки, крылатые и черные, хватали и царапали ее: старый мужчина простоватого вида лежал мертвым на замерзающей дороге среди темных деревьев, Питер и Джилл допрашивали ее, не давая уйти; Инид Вулф окидывала ее напряженным, внимательным, изучающим взглядом… Крылатые привидения, их крылья хлопали, их руки были, как челюсти аллигатора.

Она поднялась с кровати. Если ничто не может прогнать их, то, может, виски поможет. Для женщины, привыкшей к имбирному пиву, требуется совсем немного, чтобы напиться. Она никогда раньше в своей жизни не напивалась.

Наполнив высокий стакан для сока виски «Шивас Ригал», которое хранилось на полке специально для Джея, она сделала глоток и задохнулась. Ужасная гадость! Расплавленный каучук! Оно обожгло ей рот, ударило в голову, побежало горячей волной вниз к ногам. Это было похоже на удар молнии или толчок грузовика.

Совершенно не имея сил идти, она ухватилась за стену и держалась за нее, пока не добралась до спальни, где отключила телефон и потушила лампу, прежде чем снова упала на кровать.

Что-то звенело. Звук казался таким далеким, словно какие-то хулиганы на улице развлекались колокольчиком.

– О, Господи, неужели это не прекратится? – пробормотала она. У нее пересохли губы, во рту было сухо, и было даже трудно открывать его.

Вдруг до нее дошло, что звенело ближе, это было в ее квартире, звонили в дверь.

– Этого мне недоставало, – громко сказала она. Комната кружилась, когда она встала и, спотыкаясь, пошла на свет, который горел в маленькой прихожей.

– Кто там? Какого черта вам надо? – закричала она, распахнув дверь с такой силой, что она стукнулась о стену.

– Питер! Это Питер.

Она моргала, не уверенная, что понимает.

– Что? Что т-ты здесь делаешь? Питер? Ты? Он шагнул внутрь, закрыл дверь и запер ее.

– Ты напугала меня до смерти! Я не знал, что с тобой случилось. Но мне нужно было оплатить счет, прежде чем я смог поспешить за тобой. – У него перехватило дыхание. – Но ты словно испарилась! Поэтому я посадил Джилл в такси, нашел такси для себя и – вот я здесь. Как ты? С тобой все в порядке?

– Ну… ты видишь, как я. Чудесно. Просто чудесно. Он подошел ближе, в изумлении уставившись на нее.

– Дженни, Господи, ты же пьяна!

– Не знаю. Может быть. – Она начала смеяться. – Я не могу стоять. Я, наверное, сейчас сяду на пол.

– Нет, нет. – Он подхватил ее, когда ноги у нее начали подкашиваться. – Пойдем. Тебе нужно в постель.

– Я уже была в постели. Какого черта ты поднял меня! Теперь я снова буду плакать.

Он покачал головой.

– Что ты пила?

– Не знаю. Лимонад. Полоскание для рта. – Она хихикнула и зарыдала. – О, мне так тоскливо, так тоскливо. Ты не представляешь, как мне плохо. Никто не знает.

Он подхватил ее. Сильные руки держали ее, не давая упасть. Он мягко проговорил:

– Прости меня, Дженни. Но тебе надо в кровать. Ты ведь обычно не пьешь, правда? Ты все такая же, любительница имбирного пива, да? – Наполовину доведя, наполовину дотащив ее до спальни, он уложил ее.

– Любительница имбирного пива. Да. Это я. Все время.

– Такая жуткая постель… Бумаги, портфель, туфли – все набросано на ней… Как ты можешь лежать в такой кровати?

– Не твое дело. Занимайся своим делом. Не суй свой нос в мой портфель.

– Я не трогаю твой портфель, посмотри. Я кладу все на кресло.

Но она, приподнявшись немного, смотрела в зеркало возле гардероба. Ее затуманенному взору предстали неясные контуры какого-то лица с отвисшими щеками и грязными потеками от косметики; она увидела прозрачную юбочку и круглую грудь, выскочившую из лифчика.

– Я дрянь. О, Господи, Господи, я просто дрянь.

– Ты не будешь дрянью утром, после того, как поспишь. – Он накрыл одеялом ее обнаженную грудь. – Серьезно, Дженни, я должен предупредить тебя, что не следует открывать дверь, не зная, кто там. Разве ты не знаешь этого? Разве ты не знаешь, что может случиться?

– Меня не волнует, меня не волнует, не волнует, не волнует…

– Хорошо, достаточно. Вот, дай я поправлю подушки. Сейчас ложись и спи. Я прилягу на твоей софе.

– Нет! Ты не можешь здесь оставаться! Уходи!

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии. Утром ты будешь чувствовать себя намного лучше, ты не поверишь мне, когда я расскажу тебе об этом, и ты даже посмеешься над собой. Затем мы поговорим о деле, и после этого я уйду.

– Я не хочу говорить с тобой ни о каких делах. Я хочу, чтобы ты оставил меня одну, ты слышишь меня? Уходи. Уходи.

– Я уйду в другую комнату сейчас. О'кей, я погашу свет.

– Оставь его! Я должна встать и идти в офис.

– Дженни, сейчас понедельник, вечер, без четверти десять, и тебе нужно поспать весь этот остаток ночи.

Темнота опустилась снова. Это была теплая темнота, как тропический воздух. «Но ты ничего не знаешь о тропическом воздухе, Дженни. Ты ничего не знаешь и ничего не хочешь знать. Питер здесь, разве это не смешно? Я смеюсь, это так смешно. Я плачу. О, дайте мне поспать, все вы. Убирайтесь из моей жизни».

Она проснулась. И снова она не могла вспомнить, как долго она спала, но тем не менее, хотя ужасные молоточки стучали прямо по голове, ее сознание немного прояснилось. Она знала, что случилось и что происходит. Питер был на кушетке в соседней комнате, и, кроме того, кто-то звонил и стучал в дверь.

Она села. Из гостиной проникал свет. Опустив босые ноги на голый пол, туда, где кончался ковер, она осторожно подошла к щели у двери. Она почувствовала смутное облегчение от того, что была не одна. Этот… звон в ушах… эти молоточки… Чепуха… Нет не чепуха.

Питер спрашивал:

– Что вы хотите?

– Снимите цепочку с двери и дайте мне войти, или через три минуты здесь будет полиция, – кричал Джей.

Сердце у Дженни замерло.

– Кто вы, черт возьми? Я сам могу вызвать полицию сюда через три минуты.

– Что вы сделали с Дженни? Черт возьми, снимите эту цепочку, я сказал!

– Черт с вами! Я ничего не сделал с Дженни. Она спит в кровати.

И Дженни прошептала в темноте: «Ну, держись. Этот момент пришел, он здесь, и даже не так, как ты боялась, а хуже, гораздо хуже». Она включила лампу. Ее бюстгальтер расстегнулся и соскочил; юбочка смялась. С тяжелой головой она поискала, что бы надеть, и не могла ничего найти. Набросив жакет, который лежал на кресле, и придерживая юбку обеими руками, она выбежала в прихожую.

Питер, в майке и брюках с расстегнутым для удобства ремнем, все еще стоял перед дверью; за ней в проеме, на который позволяла открыть цепочка, было видно обезумевшее лицо Джея.

Голос Дженни был хриплым:

– Все в порядке, Питер. Открой дверь.

Джей ворвался. Он уставился вначале на Дженни, которая держала юбку, как щит, потом на растрепанного мужчину, потом снова на Дженни.

– Кто это? Боже мой, что происходит? Он обидел тебя?

– Нет, нет. Это друг. Все в порядке.

– В порядке? Друг?

– Да, я хочу сказать, это было так неожиданно, он только что пришел. Я не знала, что он придет, так что…

Сильное головокружение охватило ее, ноги ослабли, и она привалилась к стене. Джей подхватил ее. Держа ее за плечи, он внимательно разглядывал ее.

– Ты пила или кто-то дал тебе что-то выпить? Он снова обернулся к Питеру.

– Что происходит? Кто вы, черт побери? Что вы сделали с ней?

Смутившись и заливаясь краской, Питер промямлил:

– Мое имя Питер Мендес. И это правда, я только друг, друг Дженни, из Чикаго.

От слабости Дженни была близка к истерике. Питер выглядел таким смешным со своими всклокоченными волосами, босой, в то время как Джей стоял в темном костюме, белой рубашке с галстуком. Она издала звук, похожий на хихиканье, ужас и слезы были в этом звуке.

Джей тихо покачал головой.

– Дженни, ради всего святого, расскажи мне! Я ужасно беспокоился весь вечер. Никто не отвечал по телефону. Я звонил тебе в офис, и женщина из соседнего офиса сказала, что тебя не было с половины шестого. С грабителями на улицах и после того, что случилось с Джорджем… – Он остановился в изумлении. – Ты знала, что нам нужно было поговорить сегодня вечером, но отменила встречу. Это второй раз, когда ты отменяешь… – Он снова остановился. – Я думаю, думаю, я схожу здесь с ума. Мне кажется, я вижу что-то не то. Ты голая!

Через открытую дверь кровать выглядела, как ложе наслаждений султана; все было скомкано, обе подушки смяты, в маленькой тесной комнатке царил беспорядок. Три пары глаз теперь были устремлены на эту кровать.

Лицо Джея стало бледным, тогда как у другого мужчины красным.

– Ты, – сказал он с сомнением в голосе, – это ты ли, тебя ли я вижу, Дженни?

– Пожалуйста, позволь мне объяснить тебе…

– Да, и скажи, почему ты солгала мне, сказав, что у тебя встреча с клиентом. Скажи мне, что здесь происходит? – Его голос был хриплым, в нем слышались слезы. Он тяжело дышал и дрожал всем телом. – С другой стороны, может, и не стоит беспокоиться, рассказывая мне обо всем.

Она подбежала к нему и, подняв руку умоляющим жестом, забыла про юбку, которая упала на пол. Когда она наклонилась, чтобы поднять ее, жакет распахнулся, открыв ее обнаженные груди. Джей оттолкнул ее руки и отвернулся от нее.

Самая трагическая ситуация иногда бывает и комичной. Не странно ли это? И еще удивительнее то, что в самом ужасном отчаянии человек может словно наблюдать себя со стороны, замечая все смешные и нелепые стороны своего положения.

– Джей, выслушай меня. – Ее слова звучали умоляюще, и она начала рыдать. Когда она закрыла лицо руками, поднятая юбка снова упала, и она осталась в просвечивающейся нижней юбочке.

– И это ты? – хрипло повторил Джей, словно он был поражен в самое сердце.

– Вы должны извинить ее, – произнес Питер. – Она никогда не пила раньше. Она была сильно расстроена. Она явно не в себе, это на нее так не похоже.

Джей взглянул на него.

– И, я полагаю, вы знаете, когда она бывает похожей на саму себя.

– Я знал ее очень давно. Нам нужно было переговорить об одном деле.

– Ах, да. Так вы и сделали. Я вижу, так вы и делали. Основательно поговорили.

Джей стоял, вытянув руки по швам, как солдат на посту, только его кисти двигались, сжимаясь в кулаки, разжимаясь и снова сжимаясь.

– Если бы кто-то сказал мне, что мой отец поджег свой дом или моя мать ограбила банк, разве бы я поверил в это? – Он разговаривал сам с собой, словно был один. – О, Боже мой, когда белое – черное, а черное – это белое, тогда всякое может случиться. Все, что угодно.

– Джей. – Она хотела заговорить, но ужас перехватил ей горло, и она не смогла вымолвить ни слова. Она понимала, что делает что-то не то, но сознание было ясным, и это несоответствие крайне удручало ее.

Джей прошел к входной двери, которая все еще оставалась открытой, и оглянулся назад. У Дженни промелькнуло в голове, что так озирается человек, покидающий свой дом и в последний раз пытающийся запечатлеть его в памяти, или – может быть и такое? – тот, кто с презрением пытается вычеркнуть из памяти все связанное с этим местом. Стояла тишина, никто не проронил ни слова, только большие желтые часы на столе пробили полчаса, и затем снова было слышно их мерное тиканье. В эти несколько мгновений смутный образ, даже не мысль, а какой-то фрагмент или обрывок мысли, промелькнул в голове Дженни и растворился: экипаж, белые лошади, хрустальный башмачок, и потом все исчезло.

– Я никогда больше не поверю, ни во что и никому, – сказал Джей.

И он ушел. Дверь за ним захлопнулась.

Дженни стояла, прижавшись к стене спиной и ладонями рук. Питер прошел в ванную комнату, вернулся назад с халатом и накинул его на нее. «Не спрашивай меня ни о чем, – молча умоляли ее глаза. – Пожалуйста, не надо вопросов».

И он ничего не спросил; словно все поняв, он взял ее руку и зажал ее между своими, пытаясь ее согреть, сказав только:

– Ты вся окоченела.

– Я не могу, – пыталась было начать она, – я не могу говорить.

И он тоже это понял.

– Тебе не нужно говорить. Я не собираюсь тебя ни о чем расспрашивать. Но тебе лучше вернуться в кровать, пока я приготовлю чай.

Чай был горячим, с молоком. Он держал чашку и вытирал капли, стекавшие с ее трясущихся губ.

– Горячее молоко поможет тебе уснуть, – прошептал он.

Когда она все выпила, то откинулась на подушку. Лампа в углу, удаленная и темная, отбрасывала тень на потолок. Он поглаживал ее лоб; крепкие пальцы двигались ритмично. И она начала медленно проваливаться и проваливаться. Умирать…

Когда она проснулась утром, Питер сидел в кресле возле кровати. Ей подумалось, что он просидел так всю ночь.

– Я приготовил завтрак, – сказал он. – Хотя сначала тебе нужно принять душ и причесаться.

Но сейчас ее голова была ясной, и все, что казалось неясным вчера вечером, стало четким, как заголовок в «Таймс». Лицо Джея вырисовывалось смутно из-за отчаяния, охватившего ее. Но она ясно представляла его глаза; они, должно быть, запечатлелись у нее где-то в подсознании. Они смотрели на нее с такой пронзительной болью. Однажды, когда она была еще маленькой девочкой и жила в своем доме, она видела, как во дворе в конце улицы мужчина бил собаку. И она не могла забыть печальные глаза собаки…

Она уткнулась лицом в подушку и заплакала, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Так рыдают люди, когда умирает кто-то из близких. «Я помню маму, когда умер папа. Я думала, что она тоже умрет от рыданий.

Через некоторое время, когда рыдания прекратились, Питер вошел в комнату. Он ждал, не говоря ни слова, только слегка покачивал головой и чуть-чуть улыбался, словно мягко уговаривал капризного ребенка:

– Ну, не плачь!

– Но ведь ничего не было, – сказала она. – Мы ничего не делали.

– Нет, но все, вероятно, выглядело так, словно мы что-то делали.

– Мы собирались пожениться.

– Кто он?

– Юрист.

– Ты не доверяешь мне?

– Нет.

Он снова улыбнулся и пожал плечами.

– Ты обиделся, потому что я не назвала тебе его имя?

– Это не имеет значения.

– Ты был так добр ко мне, Питер.

– Конечно. Разве ты не сделала бы то же самое?

– Полагаю, да.

– Ты бы сделала. Ты отличаешься от большинства людей. – Он сел в стоявшее в углу кресло и бросил на нее прямой, сочувственный взгляд. – Я чувствую себя ужасно виноватым. Я не знаю, в чем там дело, но это нетрудно представить себе, – и я вижу, что мое присутствие причинило тебе снова ужасные неприятности. – Когда она не ответила, его лоб наморщился. – Это второй раз, когда я вторгаюсь в твою жизнь. Что мне сказать? Неужели я совсем ничего не могу сделать?

– Ничего. Что тут можно сделать? – Слишком много сил требовалось, чтобы говорить, но он выглядел таким несчастным, что она должна была добавить что-то еще.

– Ты же сделал это не нарочно. Ты хотел помочь, оставаясь здесь со мной.

– Ты до смерти напутала меня, когда так выскочила из-за стола. Джилл тоже испугалась. Ты выглядела просто обезумевшей. Да, обезумевшей. Вот почему я должен был приехать.

– Я действительно обезумела в какой-то миг.

– Из-за него? Ты не хотела, чтобы он узнал о Джилл? Легкое всхлипывание вырвалось у нее.

– Это – это было немыслимо.

Он больше ничего не спрашивал и в течение одной-двух минут ничего не говорил. Сделав огромное усилие, она заставила себя сесть и попросила его выйти из комнаты. Завернувшись поплотнее в турецкий халат, она пошла в ванную комнату.

Стоя под падающими струями горячей воды, она, не отдавая себе отчета в том, что делает, намыливала свое тело. Она стояла так очень долго, в каком-то летаргическом состоянии, как бы ища спасения в приятном тепле. Потом она вышла, почистила зубы и расчесала волосы; темные волосы легли волнами. Но лицо, отражавшееся в зеркале, было опустошенным, с покрасневшими глазами, сузившимися под набухшими веками. Отвратительно. Это не имело значения. Ничто не имело значения. Кто-то завязывает волосы и чистит зубы. Зачем все это? Какая разница, если один из зубов сгниет?

– Ты выглядишь лучше, – отметил Питер.

– Я похожа на черта. Посмотри на меня. – Ей доставило бы какое-то извращенное удовольствие, если бы он признал это.

– Хорошо, – произнес он, меняя предмет разговора, – как насчет кофе в постели?

– Постель? Я должна идти на работу, Питер. Уже восемь часов.

– Ты не в состоянии работать сегодня, Дженни, и ты знаешь это. Иди ложись в постель. Ты можешь встать попозже.

Он приготовил тосты и сварил яйцо, к которому она и не притронулась. Вот уже несколько дней у нее совершенно не было аппетита. Он смотрел, как она пила кофе, сжимая чашку обеими руками, а потом сказал:

– Я позвоню к тебе на работу, если ты сама не хочешь, и скажу, что ты заболела.

– Сделай это. Только спроси Дайну. – Все желания и стремления куда-то испарились, но она должна была как-то собраться и не дать чувству опустошенности полностью овладеть ею. – Передай, что я буду завтра.

– Я не уверен. Ты имеешь право на отдых.

– Я ни на что не имею право.

– Почему ты так жестока к себе? У тебя был шок. Ты была в состоянии шока, словно ты пережила смерть.

Это был странный способ описания того, что она переживала, но она действительно ощущала все это как смерть. «Не уверена, что знаю, как выбраться из этого, – подумала она. – Ничто не имеет значения, если все может так закончиться. Все за каких-то две или три минуты».

– Он что-то сказал, когда стоял у двери, – начала она. – Я не могу точно вспомнить, что. А ты можешь?

Питер выглядел озадаченным, и она уточнила.

– Прошлой ночью, когда он уходил. Я назову его Джо, потому что это не его имя. Я пытаюсь вспомнить. Что-то о неверии?

– О, ты действительно хочешь знать? Тебе снова нужно пройти через это?

– Да, я хочу знать.

– Он сказал: «Я никогда больше ни во что и никому не поверю».

Слова, даже дважды повторенные, имели оттенок какой-то обреченности. Какое-то время она повторяла их про себя, вслушиваясь в их смысл, затем спросила Питера, что, по его мнению, «Джо» подразумевал под этим.

– Никогда – значит очень долго, Дженни.

– Ты прав. Это был глупый вопрос.

Ну что ж, сейчас или потом появится другая женщина. И, закрыв свои глаза, она живо представила себе женщину, к которой он повернется в постели и распахнет свои объятия. Какие слова он будет ей говорить? Слова, которые они говорили друг другу на своем особом языке?

Ох, можно написать тысячи страниц по популярной психологии и описывать ревность как нечто примитивное и отмирающее, но правда в том, что ревность – это пытка, и люди убивают друг друга из-за нее. Это потеря, последняя потеря, и даже хуже.

Так что теперь ты знаешь, Дженни, ты знаешь, словно побывала в шкуре Джея, что он почувствовал, когда увидел тебя здесь прошлой ночью.

В дверь позвонили так резко, что Питер вздрогнул.

– Это Ширли, из квартиры напротив. Она обычно звонит, чтобы спросить, не хочу ли я прогуляться пешком на работу вместе с ней.

– Я скажу ей, что у тебя грипп. Хорошо? Когда он вернулся, то выглядел смущенным.

– Если бы ты видела изумление на ее лице! Ее брови взлетели вверх почти до волос.

Дженни с горечью произнесла:

– Могу себе представить. Ты совсем не похож на того мужчину, которого она привыкла видеть здесь по утрам.

– Она хотела войти, но я сказал, что сам позабочусь о тебе, что я старый друг и к тому же доктор.

– Спасибо. Я бы не хотела, чтобы она видела меня такой. – Было странно, что она не стеснялась Питера, который видел ее. – Ширли – добрая душа, но она слишком много болтает. Она знает все и обо всех.

– У тебя должны быть и другие друзья. Я думаю, тебе следует поговорить сегодня с какой-нибудь подругой.

– Я не хочу никого видеть.

Он продолжал мягко увещевать:

– Но тебе нужна какая-то помощь, пока ты не сможешь все исправить.

– Ничего уже не поправишь, разве ты не видишь? Мне, вероятно, придется справляться самой, так что мне нужно привыкать к этому прямо сейчас.

Она храбрилась, но не верила самой себе. Джей непременно вернется и захочет услышать какие-то объяснения… Потом она напомнила себе: если даже и так, вопрос с Джилл все еще остается не решенным, так что все начнется сначала.

– Извини меня. Можно спросить, почему ты говоришь «никогда»?

– Это долгая история.

– Может, ты сможешь рассказать как-нибудь покороче.

– Ну, я лгала ему. А он никогда не лгал мне. О, ты не понимаешь! Нужно знать его и все, что было раньше.

Питер посмотрел с сомнением, но больше ничего не спрашивал. И Дженни, посмотрев на себя со стороны, что являлось ее привычкой, увидела себя сидящей в кровати и смотрящей на этого долговязого незнакомца, который вдруг начал снова становиться близким. Небольшая рыжая щетина появилась на его щеках за ночь; она могла припомнить то время, когда он говорил о том, чтобы отрастить бороду. Она могла припомнить…

И она стала сравнивать: он ведь был ненамного моложе Джея, хотя выглядел гораздо моложе, как-то беспечнее, словно жизнь была благосклонен к нему. Она вдруг поняла, что ничего не знала о нем, за исключением того, что он профессор. На секунду она представила его в профессорской позе, сидящим на столе, слегка покачивая ногой; он, должно быть, носит лаковые туфли и кашемировый пуловер. Она не была уверена, курит ли он трубку; но это было бы уж слишком похоже на расхожие представления о профессоре. Девушки наверняка кокетничают с ним. А мальчикам, вероятно, нравится его рост и мужественный облик. Но она действительно ничего не знала о нем.

– Ты женат? – спросила она.

– Я? А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Просто любопытство.

– Не женат.

– Я читала про тебя однажды. Это было в указателе американских ученых. Я была рада, что ты добился успеха. Ты достиг того, к чему стремился.

– Ты была рада? – Он удивился. – После всего, что произошло между нами, ты могла радоваться за меня?

– Одно с другим не связано, – просто ответила она. Он покачал головой.

– Ты слишком добра. Хотя ты всегда была такой. Дженни слегка улыбнулась. Конечно, она была добра к нему. И она сказала:

– Дело не только в этом. Я просто уважаю людей, которые не растрачивают себя по пустякам.

– Ну, я, конечно, не Шлиман на развалинах Трои, но я описал несколько интересных открытий в юго-западных пустынях, и я люблю преподавать, вот и все. Я вполне удовлетворен своей жизнью. Но расскажи мне о себе, о своей юридической практике.

Он говорил слегка шутливо, и она понимала, что это неуклюжая попытка отвлечь ее от ее мыслей, как-то изменить ее настроение. Но все вдруг стало странным и холодным снова. Зимний свет, тусклый и голубоватый, как разведенное молоко, казался несколько зловещим в этой маленькой комнате, которая была такой уютной ночью: выдвижные ящики комода были поцарапаны; белые занавески выглядели желтоватыми и истончились. Здесь витал призрак неудачи. Ответа от нее не последовало. И Питер заговорил снова, на этот раз более серьезно.

– Мне бы не хотелось оставлять тебя в таком состоянии одну. Так не хочется уходить.

– Возвращаешься назад, в Чикаго?

– Нет, я планировал провести здесь в городе неделю. Мне нужно встретиться с некоторыми людьми с кафедры археологии Колумбийского университета. Сегодня днем состоится конференция и обед. На следующей неделе мне придется лететь в Атланту.

Она ничего не спросила.

– У моих родителей сороковая годовщина их свадьбы. Знаменательная дата.

Она продолжала молчать.

– Я знаю, ты не хочешь слышать о них.

Она могла бы задать встречный вопрос: раз ты знаешь это, зачем говоришь о них? Но это было не в ее характере. Поэтому она только ответила:

– Это действительно не имеет никакого значения для меня, ты знаешь.

Он покраснел.

– Ну, я только хотел сказать, что должен ехать в Атланту. Иначе я бы остался и попытался помочь. Помочь Джилл и тебе… Ты знаешь, что я хочу сказать, Дженни. В основном, помочь тебе, хотя и не знаю, как.

– Я тоже не знаю. Так что тебе лучше поехать на юбилей в Атланту, – сказала она довольно холодно.

Он ощутил необходимость пояснить что-то.

– Это будет небольшое торжество. Семейный праздник. Большинство родственников умерло с тех пор как ты… я хочу сказать, там будет не так много людей. У Салли Джун нет детей.

Дженни могла представить их всех за темным полированным столом. Каждый из них сидит перед аккуратно свернутой белой льняной салфеткой. Зимой вид из высоких окон должен быть удручающий: темные вечнозеленые деревья и голые лужайки. У сестры нет детей, значит, у них нет внуков. Это, должно быть, очень болезненный вопрос, особенно для таких людей, как они, гордящихся своей родословной и заботящихся о продолжении рода. И она не смогла удержаться от вопроса:

– Неужели они никогда не спрашивали, никогда не упоминали?..

– Нет. – Она видела, что он был неспособен встретиться с ее взглядом. Еще он добавил: – Я часто удивляюсь, думают ли они об этом, или хотя бы говорят об этом между собой.

– Ты собираешься сказать им сейчас то, что знаешь?

– Я не уверен. Я не могу придумать, как это лучше сделать. А ты?

– Я? Я совсем не могу думать об этом, – с горечью ответила Дженни.

Они оба хранили молчание, пока Питер не сказал:

– Мне так не хочется оставлять тебя одну, но я должен идти.

– Конечно. Пожалуйста, иди. Не надо опаздывать из-за меня.

– Я позвоню тебе. Или, может быть, я снова забегу.

– Не нужно.

– Я знаю, я не должен этого делать, но я забегу. Стакан с водой стоит на столе. Запри дверь, когда я уйду.

Еще одна волна отчаяния и безысходности нахлынула на нее, когда он ушел. Казалось, словно вся радость жизни, надежда, солнечный свет исчезли как не бывало. И никогда она не чувствовала себя такой усталой.

Она собралась спать. Долгое время сон не приходил. Но после того, как гудки машин и шум моторов стали сливаться в один монотонный мерный гул, она начала погружаться в сон. Даже тогда она знала, что это только временное облегчение, и оно было блаженством.

Дженни проспала целый день и всю ночь. На другое утро ее физические силы восстановились настолько, что она смогла быстро встать, одеться, немного поесть и начать трезво оценивать ситуацию. Ничего не случится, если она еще один день не пойдет на работу, решила она. Надежда, очень сомнительная и робкая, поддерживала ее, несмотря ни на что. Возможно, будет более благоразумно подождать дома. Джей может прийти…

Он позвонит в офис, узнает, что она заболела, и тогда…

Она размышляла над этим, когда раздался звонок в дверь. Она пошла открывать.

Ширли скользнула взглядом по Дженни.

– Уже лучше, да?

– Немного. Я спала почти двадцать четыре часа. Наверное, грипп или что-то еще.

– Хорошо. Очень удачно, что твой друг был здесь. Он сказал, что ты очень слаба.

– Да, мне было плохо.

– Ладно. Я загляну к тебе днем. Я, наверное, вернусь домой пораньше. Так что, если что-то тебе понадобится, ты знаешь, где меня найти.

– Большое спасибо, Ширли, но я в порядке. Правда, все хорошо.

Когда Ширли ушла, Дженни налила вторую чашечку кофе и снова села. Многие вещи на крошечной кухоньке лежали не на своих местах. Черный лакированный поднос – на верхней полке, а не внизу. Он смотрелся лучше на верхней полке рядом с черной лакированной коробочкой с китайским чаем. Питер сделал это; он замечал такие вещи. Он был очень дотошным, и ему было свойственно стремление к совершенству; он, кроме всего прочего, родился в доме с высокими белыми колоннами. Дом, где Дженни оказалась нежеланной! И она родила внучку для них! Она опустила голову на руки, и, хотя несколько минут назад она дрожала от холода, сейчас ей стало жарко от прилившей к лицу крови.

И все же Питер был так добр к ней! И Ширли тоже. Они хотели помочь. И она должна быть благодарна. И она была благодарна. Но единственным, кто мог действительно помочь, был Джей.

Утро прошло незаметно.

Днем она вдруг с содроганием вспомнила, что, уйдя в себя, она совершенно забыла о Джордже Кромвелле. Добрый и простодушный старик лежал в своем новом гробу в мерзлой земле. Щеки вспыхнули у нее от чувства вины. Она должна, по крайней мере, послать цветы его вдове. Затем вскоре навестить ее. В своем отчаянии она почти забыла о другой женщине, и сейчас она размышляла, пытаясь сопоставить боль той женщины со своей собственной болью. Но нельзя было и сравнивать, это было несопоставимо.

Я схожу сейчас за цветами, подумала она. Это займет всего несколько минут, и если Джей придет и увидит, что меня нет, то он подождет.

Он не придет.

Когда она открыла дверь на улицу, то с ужасом увидела, что к дому подходит Питер. Это было слишком!

У нее не было никакой необходимости видеть его или вести задушевные разговоры о них самих или о Джилл.

– Итак, ты уже выходишь! – воскликнул он. – Ну, ты выглядишь гораздо лучше, чем вчера. Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, как видишь.

Он пристально взглянул на нее.

– Я не знаю, как насчет «прекрасно», но значительно лучше. Ты куда-то направляешься?

– Только в цветочный магазин на проспекте.

– Не возражаешь, если я пройдусь с тобой?

– Нет. – И она добавила: – Я сказала, что чувствую себя прекрасно, но на самом деле очень устала. Так что извини меня, если я буду не очень разговорчивой.

Он ничего не ответил. В это время дня на улице было мало прохожих, поэтому резкий, быстрый стук каблучков Дженни звучал очень четко и громко, и молчание Питера казалось еще более тяжелым и мрачным. Ее охватило странное чувство, словно она уже долгое время находилась где-то далеко отсюда.

У какой-то витрины рядом с цветочным магазином она остановилась, как бы собираясь с силами, а сама смотрела, как мальчик выкладывал пирамиду из флакончиков с духами «Нюи де Ноэль», «Калеш», «Шалимар». «Шалимар» имели сладкий запах, как розы, сахар и ваниль. Сладкая карамелька, всегда говорил Джей, целуя ее в шею. Отвернувшись от витрины, она ничего не видела сквозь слезы и обязательно столкнулась бы с проходившим мужчиной, если бы Питер не удержал ее за руку.

В цветочном магазине она заказала отправить розы Марте Кромвелл и снова вышла на улицу, ставшую шумной и равнодушной.

Питер нарушил молчание.

– Можно спросить у тебя только одну вещь? Я не хочу надоедать тебе, Дженни, но ты говорила с ним?

133

– Нет.

Он вздрогнул.

– Господи, это моя вина.

– Это все равно бы кончилось таким образом при таких обстоятельствах.

– Джилл, ты ее имеешь в виду. Это все из-за нее, говорит она.

– О, Питер, я ничего не говорю. Ради Бога, не заставляй меня ни о чем думать. Я не хочу ни о чем думать.

– Смешно, именно это сказала о себе вчера Джилл.

– Ты видел ее опять?

– Да, я должен был побывать в Колумбийском университете, я говорил тебе. Так что мы завтракали вместе. Я рассказал ей о тебе, в общем, рассказал ей все. Ты не возражаешь?

– Если и возражала бы, то уже слишком поздно, не так ли? Так что, не возражаю.

– Она плакала, Дженни. Она считает, что очень давила на тебя. Она не была бы такой настойчивой, если бы знала все.

– Она не хотела этого. Скажи ей, что я понимаю ее. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой из-за меня.

– Было бы лучше, если бы ты сказала все это ей сама, Дженни.

Дженни всплеснула руками.

– Разве ты не знаешь, что мы с ней как по кругу ходим, все повторяется опять и опять. Это ни к чему не приведет.

– Ты не должна себя так настраивать. Разве не стоит снова попытаться?

Извинения, объяснения, и, возможно, опять слезы, подумала она и повторила:

– Это ни к чему не приведет.

– Я не пытаюсь ни к чему принудить тебя. Но она такая молодая. Ее детство закончилось только вчера. Пожалуйста, подумай об этом.

Дженни вздохнула.

– Хорошо. Я думаю. И это то, что я думаю.

– Подумай об этом еще, пожалуйста.

Его голос был мягким. Он успокаивал ее, и она знала это. И он, наверное, был прав. Нет, он определенно был прав. «Детство Джилл… что я знаю об этом? Но я знаю, как больно, когда тебя не понимают. Как Джей меня или как я Джилл. Все перепуталось, сплелось в какой-то узел.

Но я не могу развязать его сейчас. Не могу».

И, наклонив голову против ветра, она поспешила домой. На полпути домой она остановилась и протянула руку.

– Питер, я хочу попрощаться здесь.

– Ты не хочешь, чтобы я зашел к тебе домой? Хорошо, Дженни. Я понимаю. Но ты сделаешь для меня кое-что? Может, ты подумаешь хорошенько, как поговорить с Джилл?

– Я постараюсь, Питер.

Она открыла ключом дверь, когда распахнулась дверь квартиры Ширли.

– Где ты была? Я уж думала, что ты никогда не придешь.

– Что ты имеешь в виду? Меня не было около получаса. Минут сорок пять, может быть.

– Джей был здесь.

У Дженни сердце замерло.

– Ну? Ты разговаривала с ним?

– Он позвонил ко мне, когда у тебя никто не открыл. Я сказала ему, что видела, как ты шла по улице – я тогда только что вошла – со своим другом, тем доктором из Чикаго.

– Ты так сказала ему?

– Конечно. А не нужно было?

Как странно, сердце может замирать в то время, как голос остается твердым!

– Что он сказал?

– Ничего. Только поблагодарил меня и ушел. Он такой джентльмен! О, я сказала ему, что ты почувствовала себя лучше этим утром и что твой друг-доктор, должно быть, разрешил тебе выходить на улицу.

Дженни смотрела на подругу потухшим взглядом. Несмотря на манеры, умение одеваться и утонченный вкус, Ширли была лишь добросердечным, бездумным и чересчур болтливым ребенком. И сейчас из-за ее словоохотливости жизнь Дженни рушилась окончательно. В случайность второго прихода ее «чикагского друга» Джей уже не поверит.

– Думаю, пойду снова лягу, – тихо сказала она.

– Тебе все-таки не следует гулять в такую погоду. Ты такая бледная. Кто бы что ни говорил, но риск получить пневмонию…

Но Дженни уже зашла к себе и закрыла за собой дверь.

Сейчас ее знобило. Она опустилась в громоздкое кресло в прихожей и уставилась на пол. На маленьком коврике были изображены квадраты, четыре в ширину, семь в длину. Семью четыре – двадцать восемь. Время шло, и ее голова начала кружиться так, что Питер, тот, молодой, и настоящий начали кружиться, сливаясь с Джеем, свет сливался с темнотой, а страх витал над всем этим. Что еще она сделает со своей жизнью? Что сможет она сделать еще? И резко, как холодным утром кто-то после долгого раздумья вдруг выпрыгивает из кровати, она подошла к телефону и набрала номер офиса Джея.

Знакомый голос секретарши был как-то слегка неуверенным или смущенным, или холодным; что бы там ни было, Дженни сразу поняла, что ей солгали. Нет, мистер Вулф не приходил. Его, вероятнее всего, совсем не будет сегодня. Нет, она действительно не знает, когда он вернется и где он сейчас. И это от дружелюбной седовласой женщины, у которой всегда находилось несколько слов для Дженни и которой даже обещали приглашение на свадьбу!

Было три часа. Три – это как напоминание: дети пришли из школы. «Конечно, – подумала она, – вот что я должна сделать. Эмили и Сью скажут мне, если он дома». Ее рука легла на телефон. А если он там, что она ему скажет? Как начать? О, мой дорогой, мой любимый, выслушай меня. Выслушай что? Ее пальцы уже набирали номер.

– Это ты, Сью?

– Нет, это Эмили.

– Как ты, дорогая? Это Дженни.

– Я знаю, – ответила девочка.

– Скажи мне, папа там?

– Я не знаю.

– Дорогая, что значит, ты «не знаешь»? Ребенок что-то невнятно пробормотал.

– Я не слышу, тебя, Эмили. Что ты сказала?

– Я сказала, что няня не хочет, чтобы я разговаривала по телефону сейчас.

– А няня знает, что ты разговариваешь со мной?

– Я думаю, да.

Вот так Дженни узнала, что произошло. Никогда, никогда Джей не скажет своим детям ничего плохого о ней; он определенно никогда не позволит им грубить ей. Он, должно быть, просто сказал няне, что не хочет разговаривать с ней, и няня сказала что-то об этом детям.

И она представила Джея в библиотеке, где он обычно звонил по телефону, стоявшем на столе рядом со статуэткой Линкольна на подставке. Большое кресло было обтянуто темно-зеленой кожей с медными шляпками гвоздей. Он наверняка сидит сейчас там, одинокий и разочарованный.

Она представила себе Эмили, отвечающую по телефону в холле. Эмили всегда любила подбегать к телефону, что злило няню. Эта женщина была такой строгой, что Дженни уже подумывала о том, как после свадьбы она очень тактично убедит Джея подыскать кого-нибудь другого.

– Я соскучилась по тебе, дорогая, – сказала она теперь.

– И я тоже соскучилась, но няня говорит, чтобы я не разговаривала больше.

– До свидания, Эмили, – спокойно произнесла Дженни, повесив трубку.

Вдруг она услышала свой стон; это был жуткий крик боли и отчаяния. Такие крики раздаются, когда режут ножом или умирает ребенок. Она прижала руку ко рту, чтобы сдержать рыдания, которые сотрясали ее тело так, что она согнулась от боли.

Прошло очень много времени, пока рыдания прекратились и перешли в глубокий тяжелый вздох. Она поднялась, подошла к серванту и из коробки для крупы достала коробочку «Картье» с кольцом. Потом прошла в спальню и взяла бархатную коробочку из-под стопки свитеров. Кольцо никогда не подходило ей. Его холодный бриллиантовый глаз казался таким чужим. Жемчуг, гладкий, как шелк, скользил по ее рукам; пусть он вернется назад, чтобы украсить шею той женщины, которая привыкла носить его. На кухне она упаковала обе коробочки в маленькую картонную коробку и перевязала крепко, как только смогла. Все это время у нее стучали зубы, но она поняла это, только когда позвонила по телефону в почтовое отделение.

Надписав дрожащей рукой адрес и имя Д. Вулф, она подумала, что это она пишет это имя в последний раз.

На почте она отдала почти все деньги, которые оставались у нее дома, чтобы застраховать посылку.

Когда она протягивала посылку почтальону, ей показалось, что чувствует себя как после хирургической операции: боль и облегчение, что все уже позади.

Обратного пути нет, решительно подумала она. И тут у нее закралось сомнение. Когда я говорила это раньше? И ответ пришел сам собой: «Ты сказала это после рождения твоей дочери. Неужели не помнишь?»

«Может быть, я должна куда-то переехать», – думала она по дороге домой. Все кругом слишком напоминало о нем. Этот магазин, где они любовались ангорскими котятами и чуть не купили одного, их итальянские обеды, магазин пластинок, где они покупали компакт-диски… неужели она будет вспоминать все это каждый раз, когда будет проходить мимо?

Уже начало смеркаться, и ветер усиливался. Рваные клочки бумаги летали по грязным улицам серого железобетонного города. «Я должна держать себя в руках, – сказала она про себя. – Нельзя поддаваться таким настроениям. Можно легко впасть в депрессию». Она вспомнила эти мрачные недели перед рождением Джилл, когда она сидела, уставившись в окно; проходили дни, похожие на этот, серые, ветреные и морозные.

У входной двери в свой дом она столкнулась с мужчиной, спускавшимся вниз по лестнице. Она подумала, что его взгляд задержался на ней на несколько секунд дольше положенного, словно он пытался узнать ее. Она посчитала, что, вероятно, видела его где-то и ей показалось, что он был похож на того мужчину, с которым она едва не столкнулась сегодня у витрины магазина. Да, это определенно был он. Чепуха. В таком состоянии она могла вообразить все, что угодно. Но, может, это был он. Пленка, неожиданно подумала она. О, конечно, нет.

Поднявшись по лестнице, она обнаружила, что оставила дверь незапертой.

– Нервы, – произнесла она громко и уверенно. – Ты никогда не делала этого раньше. Ты просто ни о чем не думаешь. – Она снова начала дрожать. Температура, должно быть, упала очень низко. Нет, не может быть. Это снова нервы. Она уговаривала себя: – Выпей немного горячего чая и поешь. У тебя во рту не было ни крошки после завтрака.

Грея руки о чашку, она сидела, глядя в холодное небо.

Тонкие облака проплывали над бледным, заходящим солнцем. В окружающей ее тишине и пустоте раздавалось громкое тиканье кухонных часов. Выпив чаю, она встала и начала ходить взад и вперед по гостиной. В памяти проносились события сегодняшнего дня. Было еще что-то, но что? – о чем она собиралась подумать.

Да. Она собиралась подумать о Джилл. «Она так молода, – сказал Питер. – Ее детство кончилось только вчера».

Это правда. «И сейчас она страдает из-за меня. Почему она, такая молодая, должна страдать? Для этого будет время и позже, когда она станет старше. Достаточно времени… Больше нет той причины, по которой она не могла приходить сюда. Никакой причины совсем».

Дженни едва уловимо начала ощущать, какая произошла перемена: любовник, муж потеряны, а дочь найдена. Планы смешались и были изменены, словно по указанию кого-то свыше, будто бы свободной воли и вовсе не было. «Не так ли, Дженни? Все надежды утрачены, ушли в песок! Каждый создает себе образ другого человека, как я – образ Джея, но насколько он соответствует истине? Да и в самом деле, может ли даже образ самого себя быть правдивым?»

Через некоторое время решение было принято само собой. Она подошла к телефону и позвонила Питеру в отель.

– Я подумала о том, о чем ты просил меня, – сказала она ему. – Передай Джилл, чтобы она не переживала и приходила на ужин – ты называешь это обед – завтра.

– О! – воскликнул Питер. – Не к тебе?

– Нет, сюда, ко мне, не в ресторан. Мы все втроем, в шесть.

– Дженни, с ним все кончено? Она ответила твердо и спокойно:

– Да, и я не хочу говорить об этом.

– Сочувствую тебе, Дженни. Я искренне сочувствую тебе, поверь. Но я не могу не чувствовать и небольшую радость тоже. За Джилл. И она будет так счастлива, когда я скажу ей. – Он был тронут почти до слез. Дженни представила улыбку, собравшую морщинки возле его глаз. – Господь благословит тебя, Дженни. У меня было предчувствие, что мы сможем убедить тебя в конце концов.

Она положила трубку на стол рядом с телефоном, где лежала стопка деловых бумаг, принесенных из офиса.

Тебе бы следовало просмотреть их, сказала она себе. Приступай к работе. Возвращайся к привычным вещам. У тебя нет другого выбора.

Но боль лежала на сердце камнем.


ГЛАВА 12


Благодаря усилиям Питера маленький ужин, который начался так напряженно, стал в конце концов оживленным. Он добавил бутылочку вина к несложному меню Дженни, состоявшему из салатов, цыпленка и фруктов. Он принес небольшой букет цветов в прозрачной обертке. Широкий жест, так характерный для него, заставил ее почувствовать легкое раздражение; он поступал так же, как и раньше, как помнила она, словно цветы действовали, как лекарство, как своего рода бальзам. Однако они очень украсили простой стол.

Джилл принесла одно из тех дорогих пирожных, сделанных из орехов и шоколада, которые продают в европейских кондитерских в восточном районе города. В противоположность Питеру, она казалась скованной, у нее был беспокойный взгляд человека, приносящего подарок в дом, погруженный в траур, предлагая его полуизвиняющимся бормотанием.

Питер, должно быть, нарисовал себе мрачную картину: Дженни, совершенно павшая духом.

Именно он начал вести разговор, старательно избегая личных тем. Он, очевидно, решил, что еда будет спасительной темой, и начал развлекать их анекдотами о печеных моллюсках в Мэне, змеином мясе в Гонконге, о венском торте «Сашер», который, сказал он, ему совсем не понравился.

– Пересушен, как мне показалось.

Джилл говорила совсем мало, так мало, что Дженни начала думать, что, несмотря на то, что говорил Питер, ее все еще переполняло возмущение. Или, возможно, только боязнь сказать лишнее? Сейчас вдруг она заговорила:

– У меня получается совсем не сухой. У меня есть превосходный рецепт этого торта. Да я в любом случае вытаскиваю пирожное из духовки на пять или шесть минут раньше, чем указано в рецепте.

Как-то эта молодая модная девушка в коротенькой черной юбке, высоких черных сапожках с длинными красными накрашенными ногтями не походила на того человека, который всегда достает пирожные из духовки.

– Так ты умеешь готовить? – с любопытством поинтересовалась Дженни.

В этот раз Джилл посмотрела прямо на нее.

– Я неплохо готовлю. Мы с мамой закончили курсы.

– Мне кажется, это так чудесно. У меня ничего не получается. Я не очень-то хорошо готовлю, – сказала Дженни, радуясь, что Джилл начинает понемногу раскрываться. У Дженни возникло чувство, будто она взяла новую книгу с книжной полки и начала ее читать.

– Но ведь ты же не можешь находиться в одно и то же время на кухне и в суде.

И Дженни, понимая, что этот комплимент был шагом к примирению, улыбнулась.

– У меня нет никаких извинений. Я могла бы найти время, если бы постаралась.

Питер, увидев, что разговор начал потихоньку теплеть, явно желал поддерживать его и добавил бодро:

– Я вижу, сколько папок с делами там на столе. Ты ничего не говорила мне о том, чем конкретно занимаешься?

– Дженни является защитницей женщин, разве ты не знал? Бедных женщин, работающих женщин, униженных женщин, – быстро ответила Джилл.

Дженни показалось, что в голосе Джилл прозвучало восхищение; это взволновало ее, и, припомнив вдруг замечания Джилл во время их неудачного обеда о защите окружающей среды в Нью-Йорке, она ответила так же быстро.

– Это действительно самое главное из того, чем я занимаюсь, но я также выполняю кое-какую работу по охране окружающей среды. Именно сейчас я, можно сказать, в самом центре борьбы.

Внезапно появились страх и тревога: если она была в центре борьбы, она должна заниматься этим делом. Четыре дня прошло после смерти Джорджа. Наверняка пленка с записью уже у Мартина, и, может быть, у него появились какие-то версии по поводу смерти Джорджа. Почему она не получала от него никаких известий? Она со страхом подумала, что ей следовало бы поговорить с Артуром Вулфом или с тем, кто занял место Джорджа, а что еще она могла сделать в сложившихся обстоятельствах?

И она сказала глухим голосом, слова вырвались совершенно непроизвольно:

– Вчера был похоронен Джордж.

Изумленный Питер поинтересовался, кто был Джордж.

– Не бойтесь, я не потеряла рассудок, – сказала она. – Я просто подумала вслух.

Теперь вполне естественно для нее было объяснить все про Джорджа. Вот так, не называя имен других людей и места действия, Джейни начала рассказывать историю Грин-Марч.

Эти двое слушали завороженно. И самой Дженни казалось, что она рассказывала с такой страстью, словно это был случай из жизни ребенка или женщины, с кем обошлись несправедливо. Джилл и Питер, не произнеся ни слова, закончили еду, помогли убрать с маленького стола и взяли кофе с собой в гостиную, а Дженни продолжала говорить все это время.

– Я очень волнуюсь. Я считаю эту работу по сохранению природы очень важной, такой же важной, как моя работа по защите прав женщин. Если мы не остановим процесс уничтожения наших озер и гор ради выгоды, то женщин или для мужчин тоже не останется никаких прав, ведь так? Ох, если бы я была богатой, я бы покупала и покупала землю и отдавала ее под охрану государства! То место такое красивое, просто сердце начинает болеть при мысли о том, что они хотят с ним сделать.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – с возмущением подхватила Джилл. – Все газеты у нас дома постоянно сообщают о подобных делах, описывая множество судебных тяжб о сохранении земли и воды. Представляете, они вырубают кедры в Калифорнии? Деревья, которые росли тысячелетия? У меня кровь кипит от возмущения.

Питер всплеснул руками, словно ему пришла в голову новая идея.

– Я сижу здесь и вот о чем думаю: здорово было бы, если бы мы вместе могли провести лето где-нибудь на Западе, в Калифорнии, стране красных кедров, или даже в Санта-Фе, можно было бы нанять джип и попутешествовать. – Он взглянул на них обеих. – Может быть, это невозможно… Я не знаю. Я только подумал… – закончил он как-то тоскливо.

И Дженни подумала: «Ты слишком спешишь». Это так типично для Питера, но его побуждение было достойно похвалы, и было замечательно, что они действительно могли разговаривать все вместе сейчас, а не один на один друг с другом.

Это была не просто болтовня, а разговор по существу; и Дженни начала ощущать, как ее мускулы стали терять напряжение. Ее плечи расслабились, и она откинулась на спинку софы. Рука Джилл лежала рядом с ее рукой; было какое-то трогательное несоответствие между узкими, красивыми пальцами и яркими ногтями девочки и ее разумными речами.

– Разве можно поверить, что кто-то хочет построить торговый комплекс на полях сражений Гражданской войны? Ведь разрушают Аризонскую пустыню, там скоро ничего не останется… Послушай, Дженни, тебе нужно продолжать эту борьбу. Ты просто обязана. – Глаза Джилл возбужденно блестели.

Что-то шевельнулось внутри у Дженни, растущая гордость и самоуважение. События последних нескольких дней, ее поведение, ее провал – все это как-то унижало ее; так болезненно было чувствовать себя ничтожной, отвергнутой, какой-то маленькой в сравнении с этими двумя людьми. Сейчас она разговаривала с ними уверенно, и они слушали.

– Я буду продолжать вести эту борьбу, – повторила она, а потом пришлось добавить: – Хотя, может, именно эту я-то и должна буду оставить, но будут и другие битвы.

– А почему не эта? – спросил Питер.

– Есть целый ряд причин, долго объяснять.

– Ответь только на один вопрос: есть ли какая-нибудь опасность для тебя, если ты продолжишь эту борьбу?

– Нет, я так не считаю.

– Как ужасно все, что случилось с этим человеком в автомобиле. Тебе нужно быть осторожной, – предупредительно сказала Джилл.

«Девочка действительно тепло относится ко мне, – подумала Дженни, – это заметно по ее голосу, он звучит не фальшиво. Она просто так и думает».

– Я буду осторожной. – Она улыбнулась Джилл, думая, что всего несколько дней назад ей хотелось умереть. «Сейчас я не хочу. Мама потеряла всех во время гитлеровской оккупации и все же выжила, несмотря ни на что».

Джилл улыбнулась в ответ. У Питера было мирное, умиротворенное выражение на лице. В какое-то мгновение Дженни показалось, что они все трое как одна семья, отдыхающая спокойно вечером дома после хорошего обеда.

Такие странные повороты судьбы! Совсем недавно ее переполняло чувство праведного гнева, а сейчас она думала, как добр был Питер, как мила Джилл.

Джилл взглянула на свои часики.

– У меня завтра зачет по истории, и мне еще много нужно сделать сегодня вечером.

Дженни сразу встала.

– Конечно, Питер, ты не закажешь такси для нее?

– Я лучше провожу ее до общежития. – Он положил руки на плечи Дженни, повернув ее к себе. – Я хочу, чтобы ты знала: сегодня был чудесный вечер. Чудесный. – Его переполняли чувства. – Мы никогда не забудем его, никто из нас.

– Нет, – подхватила Джилл. Она колебалась некоторое время, прежде чем спокойно сказать: – Я очень сожалею, что причинила тебе столько беспокойства, Дженни. И я знаю, это все из-за меня.

Это была трогательная мольба о прощении. Гордое молодое лицо казалось таким, каким оно, должно быть, было в детстве, – печальным и угрюмым, с темными кругами под глазами и подвижными губами, то искривленными от гнева, то расплывающимися в улыбке. Кто из ее предков обладал такой изменчивой натурой?

– Ох, – отозвалась Дженни, намеренно неопределенно, – одной какой-то причины не бывает. Все уходит в прошлое.

– Но я все разрушила. Я знаю это. Я уже сказала Питеру.

– И я тоже внес свою долю, – грустно добавил он. Оставалось только согласиться, сколько себя ни вини, а ничего уже не вернешь. Здесь все были виноваты, каждый по-своему. Так что Дженни, махнув рукой и чувствуя, что надо что-то сказать, произнесла:

– Прошлого не вернешь. Джилл заговорила:

– Мне бы так хотелось остаться, ведь еще так много нужно сказать.

– Может быть, вы сможете встретиться вдвоем как-нибудь днем, – предложил Питер.

Джилл быстро откликнулась:

– Я могу завтра. У меня уроки заканчиваются в час. – Она торопилась. Она хотела укрепить новые отношения. – Мы могли бы пойти куда-нибудь. – В музей, Метрополитен. Мы можем все осмотреть и попить чаю.

Дженни собиралась идти на работу. Достаточно она уже скрывалась дома, залечивая свои раны, хватит. Дайна звонила ей и сообщала о делах. Она должна, к тому же, связаться с окружным прокурором. Ее удивляло, что она ничего не знала о деле.

Но в лице Джилл была такая мольба, еще один день ничего не решает.

– Хорошо. Мы встретимся у входа перед лестницей, если погода будет плохая.

Она слышала, как они спускались вниз, и подошла к окну посмотреть, как они выйдут из дома и пойдут к проспекту. И снова у нее возникло это странное чувство: «Мы связаны, соединены, мы принадлежим друг другу». Эта мысль пришла ей в голову и тут же исчезла. Но она продолжала смотреть, пока они не исчезли из виду.

Темно-синее небо нависло над городом; облака быстро проносились мимо, скрывая звезды. Завороженная движением на небе, она размышляла: «Нам нужно чаще смотреть вверх. Это умиротворяет и расставляет все по своим местам. По крайней мере, пока смотришь на небо». Она уже собиралась опустить жалюзи, когда что-то привлекло ее внимание. Мужчина стоял в свете уличного фонаря, глядя вверх на окна. Было абсурдно думать, что он смотрел именно на ее окна. Конечно. Он остановился, чтобы только поднять воротник своего пальто. Потом он пошел, направляясь к реке.

«Господи, опять мои нервы. Они совершенно расшатались, – подумала Дженни, – хочу я признать это или нет».

Она попыталась сосредоточить все свои мысли на Джилл, но часто отвлекалась. Они смотрели на египетские мумии, которым было четыре тысячи лет, муж с женой стояли вместе, она обвила рукой его за талию, а он обнял ее за плечи. Вечная любовь мужчины и женщины! Внезапно Дженни вспыхнула от возмущения, кровь прилила к ее щекам и застучала в висках так, что ей даже пришлось сделать усилие над собой, чтобы говорить спокойно.

– Ну, мы достаточно посмотрели? Мне бы хотелось где-нибудь посидеть и выпить чаю.

– Ты устала? Я заставила тебя ходить слишком много? – Девушка забеспокоилась; это было неподдельное беспокойство, как в тот первый вечер, когда она думала, что Дженни была близка к обмороку.

– Нет, нет, конечно, нет. Я же не инвалид. – Затем, пытаясь скрыть свое нетерпение, Дженни быстро добавила: – Ты так добра, Джилл.

– И ты тоже.

– Я стараюсь, – серьезно заметила Дженни.

– Нет, ты хорошая. Я знаю это, теперь я это лучше понимаю. Я действительно понимаю, и хочу, чтобы ты это знала, – ответила Джилл с такой же серьезностью.

Дженни заказала чай и смотрела на сидевших кругом людей. Если бы здесь было окно, то Джилл смотрела бы в него, подумала Дженни. «Я уже начинаю узнавать ее привычки, она любит играть с длинными цепочками; сегодня она надела две нитки ярко-оранжевых, покрытых глазурью бус, которые гладко скользят и звенят, стукаясь друг от друга»

Вдруг Джилл, глядя на Дженни, сказала:

– Я рада, что ты снова любишь Питера.

– Почему ты так считаешь?

– Ты больше не сердишься на него, а ведь ты была ужасно зла, когда он впервые позвонил тебе.

– Не сердиться и любить – разные вещи.

– Но ты любишь его, я бы сказала это вчера вечером.

– Это просто, кажется тебе, потому, что мы так чудесно провели время.

– Более чем чудесно. Это было прекрасно. Разве ты не считаешь, что было прекрасно? – настаивала Джилл.

Настойчивость девочки смутила Дженни. Она медленно помешивала чай с молоком и подыскивала более или менее подходящий ответ.

Наконец она сказала:

– Хорошо, что мы собрались вместе.

– Но разве это не поразительно? Я имею в виду, подумай только! Мы были как семья. Мы были семьей.

Когда прошлым вечером эта же мысль проскользнула в голове у Дженни, она прогнала ее как преувеличение. Теперь эта мысль встревожила ее.

– У тебя уже есть семья, Джилл, – сказала она твердо, как предупреждение.

– Я знаю, что мне очень повезло. У меня было чудесное детство, и я все еще ощущаю тепло своего дома. Мне не пришлось стать взрослой за одну ночь, как тебе, и я очень, очень благодарна за это.

– А я, – ответила Дженни, – очень и очень благодарна твоим родителям за то, что они смогли сделать твое детство чудесным.

Дженни сейчас испытывала желание дать волю своим чувствам, выплакаться как следует, но усвоенная ею с детства привычка сдерживать себя мешала ей это сделать.

И она заговорила, слегка нахмурившись и чувствуя тяжесть в затылке:

– Я хочу сказать тебе то, о чем я пыталась заставить себя забыть. Я так беспокоилась! Я всегда думала, жива ли ты. Возможно, какая-то детская болезнь… или несчастный случай? И я думала, что будет с тобой, если они умрут? Такое ведь могло случиться. Твои дни рождения были такими ужасными днями для меня. Я никогда не смотрела на календарь, когда начинался ноябрь. – Она взглянула на Джилл, которая отвела взгляд, как отводят всегда при виде страданий.

– Дженни, не надо, ведь ничего плохого не было со мной.

– Говорят, что все забываешь, когда отдаешь ребенка, – прошептала Дженни. – Но это неправда. Не забываешь.

– И Питер говорит то же самое. Не забудешь.

Питер. Что же ему-то забывать, Господи? Хотя, конечно, ему тоже пришлось немало перенести, и такой человек, как он должен был пережить немало грустных, тяжелых минут. «У меня такое странное настроение сегодня, – подумала Дженни. Кажется, я ощущаю огромную жалость ко всему миру, даже ко всем этим болтающим незнакомым людям, сидящим здесь за обедом, в этом прекрасном месте. Откуда кто может знать, что пришлось вынести каждому из них или еще предстоит вынести?» Да. Питер.

– Я подумала… – начала Джилл и остановилась. – Ты не рассердишься, если я скажу тебе что-то?

Дженни напряженно улыбнулась.

– Не рассержусь.

– Тогда хорошо. Я подумала, что, может, когда-нибудь появится возможность, что ты и Питер… я хочу сказать, вы оба были так счастливы вчера вечером. Не сейчас, конечно. Но может, когда-нибудь?

– Джилл, не фантазируй, пожалуйста.

– О, ну разве это только фантазия? Я так не думаю! У меня такое чувство, что Питер бы…

Дженни перебила ее:

– Почему? Что он говорил?

– Он ничего не говорил вообще-то. У меня просто интуиция. – Джилл засмеялась, передвинув свои руки так, что ее алые ногти сверкнули. – Все возвращается на круги своя. Это было бы так замечательно. Я очень педантичный человек. Вероятно, даже очень настойчивый.

– Я нет, – довольно сухо ответила Дженни, глядя вниз на свои ненакрашенные ногти.

– Стояла тишина, пока не заговорила Джилл, покраснев так же ярко, как и Питер.

– О, я сказала что-то не то! Я только имела в виду, теперь, раз тот мужчина, за которого ты собиралась выйти замуж… – Она остановилась. – О, еще хуже! Мне действительно нужно держать рот на замке, правда? Люди всегда говорят мне, что я должна думать, прежде чем говорить. Прости меня, Дженни.

Она казалась в тот момент такой молодой и так горячо раскаивалась, что Дженни смогла только сказать: – Все хорошо, просто мы расходимся во взглядах на какие-то вещи.

Джилл ответила уже более радостно:

– Ну, от этого-то и лошадь побежит, как всегда говорит мой дедушка.

– Да, моя мама тоже всегда так говорит.

– Смогу я когда-нибудь увидеть твою маму?

Ох, мама так мечтала о внуке! Она бы никогда не уехала во Флориду, если бы был хоть один.

– Я не знаю, Джилл. Я не знаю, как она воспримет все это, если я расскажу ей о тебе сейчас. Я должна хорошенько все обдумать. Джилл кивнула.

– Я понимаю, я теперь понимаю гораздо лучше, чем раньше, знаешь ли.

Дженни дотронулась до руки Джилл.

– Ты сказала мне это, и я тебе очень благодарна. Как насчет кусочка торта, чтобы выпить еще по чашечке чаю?

– Мой вес. Я должна следить за ним.

– О, да всего кусочек. Ведь это не каждый день. Кроме всего, ты и так тощая, кожа да кости.

– Мужчины любят тощих девушек. – Не все мужчины.

– Моим знакомым нравится.

– Я не ослышалась, ты сказала во множественном числе или в единственном?

– Во множественном. У меня был один весь прошлый год, но я решила, что это довольно глупо быть привязанной к одному человеку, особенно когда я не влюблена в него. Он был очень симпатичный, самоуверенный, увлекался физикой, но это еще не причина, чтобы посвящать все свое время ему. Ты не согласна?

– Я совершенно согласна.

– Однажды, – мечтательно заговорила Джилл, – я бы хотела влюбиться в кого-нибудь так сильно, что не могла бы представить свою жизнь без него. И я хочу быть также любимой. Это слишком романтично, слишком нереально для восьмидесятых годов, как ты думаешь?

– Нет, – очень мягко ответила Дженни. – Мне кажется, это единственно возможный путь.

– Ну, а пока я просто выбираю. Как раз сейчас я дружу с тремя ребятами, которые немного влюблены в меня. Один из них музыкант и достает билеты на все самое интересное, даже когда все билеты проданы. По субботам мы ходим в оперу. Я полюбила оперу еще в Санта-Фе. Ты наверняка слышала о нашем оперном театре, я уверена.

За пирожным и чашкой чая Джилл болтала о мужчинах, друзьях, учебе и книгах.

– Ну вот, это те, с кем я дружу, у нас целая компания. Нас где-то восемь человек, и мы любим все: рок или диско, – я вообще люблю танцевать, а как раз сейчас некоторые из нас читают Пруста на французском для нашего семинара. Это нечто, скажу я тебе.

Все эти разглагольствования, знала Дженни, частично предназначались для нее, чтобы как-то отвлечь ее, но все же они могли так разговаривать еще и потому, что Джилл чувствовала себя с ней уютно и хорошо. И Дженни, прислушиваясь не столько к словам, сколько к интонациям и настроению, снова и снова повторяла себе: «Как же она молода! Как невинна и остроумна, как правдива и неосторожна, как мила! У нее еще не было настоящих ран, за исключением той, что нанесла я, и, я думаю, она уже залечивается. Я сама залечиваю ее сейчас – благодаря Питеру, который заставил меня сделать это. Может быть, ей удастся пройти сквозь годы, не получив более ужасной раны, чем эта. Я надеюсь на это. Некоторым людям удается».

Когда они расставались, они поцеловали друг друга.

– Я желаю тебе, – прошептала Джилл, – всего, что ты сама себе желаешь.

Что я желаю для себя, думала Дженни, когда Джилл ушла. В данный момент и после всего, что случилось, я даже и не знаю. Я просто плыву по течению.

– Уже в кровати? – спросил Питер, когда она сняла трубку телефона.

– Да, я хочу встать пораньше и идти в офис.

– Ты уверена, что уже готова крутиться, как белка в колесе?

– Готова, как и всегда была.

– Ты больше ничего не слышала? Ты понимаешь, о чем я спрашиваю?

Она намеренно уклонилась:

– Слышала, что?

– Ты знаешь. От… него.

– Все кончено, Питер, – ответила она почему-то резко. – Я уже говорила тебе об этом.

– Господи, какой стыд! Я не понимаю людей.

– Питер, я не хочу говорить об этом.

– Хорошо, хорошо. Я только хочу, чтобы ты знала, что у тебя есть я.

Она не ответила.

– Ты не одинока в этом мире. Телефон щелкнул.

– Дженни? Ты слушаешь?

– Я слушаю.

Телефон снова щелкнул.

– Этот звук. Я подумал, ты повесила трубку.

– Ты знаешь, я так не сделаю.

– Я раньше так думал. Ты знаешь, я упомянул кое-что про следующее лето. Как ты думаешь, тебе бы это понравилось? Только неделя или около того в индейской резервации. Ты, Джилл и я?

Несмотря ни на что, она была тронута и мягко ответила:

– Питер, я не могу загадывать так далеко.

– Хорошо. В следующий раз. Я позвонил только, чтобы узнать, как все прошло сегодня.

– О, все было чудесно! Мы посмотрели несколько замечательных вещей. Она хотела посмотреть некоторые портреты восемнадцатого века для своего урока по истории искусств, а потом мы пошли в египетский зал. Она очень начитанная девушка.

– Она сокровище, Дженни. Мы создали сокровище, ты и я. Иногда, когда я думаю о ней, я должен признать: она так похожа на тебя.

– На меня? Почему? Она твоя точная копия.

– Она похожа на меня внешне, но я имею в виду ее характер. Чувство справедливости. И темперамент. Какой темперамент!

– Ты считаешь, у меня есть темперамент?

– И ты спрашиваешь? Да он у тебя огромный! И упрямство! Если уж ты решишь что-нибудь, ну, например, когда ты решила избавиться от меня до рождения Джилл. – Он помолчал немного и потом печально сказал: – Я ношу власяницу с тех пор. Поверь мне, Дженни.

– Не надо, не надо, – шептала она. – Сейчас не время говорить об этом.

– Полагаю, что так. Ну, смотри на все проще, хорошо? Не слишком усердствуй завтра на работе.

Когда она повесила трубку, то отложила в сторону документ, который просматривала. Откуда-то в старом доме доносились звуки музыки, кто-то слишком громко включил проигрыватель. Но это был приятный фортепьянный концерт, мелодичный и ностальгический. Вино и розы, подумала она, и положила голову на подушку, закрыв глаза. Кровать была мягкой, а стёганое одеяло таким теплым, что она быстро заснула…

Питер в белом летнем костюме танцевал под бумажными фонарями. Она беспокоилась, потому что так мало знала о нем. Они действительно говорили только о Джилл. Потом пришел Джей, его темное печальное лицо виднелось в дверном проеме. Затем кто-то еще, не Джей и не Питер, но напоминавший их обоих, стоял возле нее в резком свете. И она была ужасно расстроена, потому что не знала, кто это был.

Проснувшись, она увидела, что лампа светила ей прямо в лицо. Сейчас, выключив ее, она лежала без сна. Она будет лежать еще долго, уставившись в темноту.


ГЛАВА 13


Шелковая блуза персикового цвета шелестела, золотые браслеты ее мамы звякали на запястье, а ноги были обуты в черные кожаные туфли-лодочки, которые она берегла на «потом». Но раз больше не ожидается «потом», она может носить их и сейчас, так же, как может носить свою лучшую обувь и дальше. Но внутри у нее было пусто.

По дороге к автобусу она пыталась разобраться в своих чувствах. «Ты боишься возвращаться к прежней жизни, к той, которую ты любила, потому что она была такой яркой, насыщенной, пока ты жила ею. Но теперь ты боишься возвращения назад, потому что теперь ты знаешь, что это был пустой звон и трескотня; все эти умные разговоры, пьесы, галереи и галантные молодые люди». Автобус накренился. С каждой остановкой он увозил ее все дальше, к центру города; дальше, назад во времени. Она смотрела прямо перед собой. Ее пронизывал холод одиночества, и она поплотнее запахнула пальто.

Женщина вошла и села рядом с ней. Устраиваясь удобнее на сиденье, она потеснила Дженни. У женщины было неприятное лицо; тяжелое, с крупными чертами; казалось, что оно было вырезано консервным ножом. Дженни придвинулась поближе к окну и поплотнее закуталась в пальто.

Вдруг женщина заговорила:

– Извините меня, но я восхищаюсь вашими туфлями. Как бы я хотела носить такие туфли, но у меня больные ноги. – Она улыбнулась, и глаза, казавшиеся вначале такими враждебными, тепло засветились.

– Спасибо, – ответила Дженни, добавив, как показалось ей необходимым, что-то приветливое: – Они очень удобные. – И так же быстро, как антипатия, у Дженни возникло чувство признательности к незнакомке. Подумать только, что кого-то может успокоить простое замечание о паре туфель! И она пришла в свой офис удивительно спокойной.

– Грипп действительно выбил тебя из колеи, – заметила Дайна. – Ты даже похудела.

– Немного, я думаю. Я не ожидала, что ты будешь здесь в субботу.

– Я останусь на полдня. Я отложила все дела, за исключением самых важных, так что придется сразу собираться с силами и приступать. – Она проследовала за Дженни во внутренний офис. – Посмотри на это. Их принесли несколько минут назад.

На столе Дженни в высокой узкой вазе стоял букет ярко-красных роз, их густой сладкий аромат наполнял всю комнату. В какую-то секунду она подумала, что они могут быть от Джея. Дурочка! Она трогала бархатные резные лепестки. Не было нужды читать открытку, но она все-таки прочитала ее, удивленная тем, что все еще помнила необычный почерк, то ли письменный, то ли частично печатный.

«Желаю удачи в первый день твоего возвращения. С любовью, Питер», – было написано там. И затем, чуть ниже, была сделана приписка. «И Джилл».

Питер и его цветы! Она задумчиво трогала их.

– Дюжина, я сосчитала. Разве они не великолепны? – Дайна была потрясена, ее переполняло любопытство. Но, раз Дженни не ответила сразу, она добавила: – пришло много разной почты. Я все рассортировала, и самое важное положила на твой стол. Там вон заказное, заверенное письмо, которое я распечатала. Я думала, ты захочешь, чтобы я сделала это.

– Конечно. Откуда оно?

– От тех людей из того городка. По земельному вопросу.

Это была коротенькая, машинописная записка на бланке Артура Вулфа, написанная по его поручению как нового главы комитета по охране окружающей среды. Ей сообщали, что для оказания юридических услуг были приглашены специалисты другого профиля, а ей предлагалось прислать счет для оплаты. И все.

Она замерла, держа в руке то, что в действительности было прямым отказом, перечеркивало всю ее деятельность. Чувство стыда охватило ее, обожгло так, словно все ее тело горело. С нее как будто кожу сорвали. Как могли они так поступить с ней? Вся ее работа, выполненная с такой любовью, была сведена к нулю. И все же, в сложившихся обстоятельствах, неужели они могли поступить иначе? В любом случае, вряд ли она захотела бы продолжать работать с Артуром Вулфом. Нет, это было бы невозможно, и Артур Вулф понимал это. И все же у нее упало сердце.

– Напиши ответ, Дайна, – дала она указание. – Ответь, что подтверждаю получение письма и что мне не нужен счет за оплату услуг. Все, что я делала, я делала потому, что верила в это, и я никогда не ставила оплату на первое место. Ответь так. И сделай это сейчас же, пожалуйста, Дайна. Я хочу, чтобы письмо ушло на почту сегодня днем.

Она продолжала стоять, все еще держа в руке письмо Артура. Затем вдруг ее осенило то, что должно было прийти в голову раньше. Она имеет право знать о развитии событий, в которых сама принимала участие! Она имеет право, по крайней мере, знать, что произошло с Мартой Кромвелл. Что, если тот мужчина или те люди приходили в дом в поисках пленки Джорджа? Было бы логично попытаться поискать там, где больная пожилая женщина была теперь одна, не так ли? Холодок пробежал по жилам Дженни, когда она представила картину: старый дом, скрытый позади мрачных деревьев на краю улицы, его парадная дверь, укрытая разросшейся над крыльцом виноградной лозой. Человек может проскользнуть внутрь и войти незаметно и неслышно… Она должна знать.

Ни о чем больше не думая, она сняла трубку телефона и набрала номер.

– Говорит Дженни Раковски. Я друг Марты и звоню, чтобы спросить о ней, – сказала она.

Молодой женский голос раздавался на фоне шумного разговора.

– О, я знаю, кто вы! Вы адвокат, который так прекрасно выступал на митинге в тот раз.

От этих слов повеяло теплом, теплом, которое ей было так необходимо, и она поблагодарила женщину.

– Как Марта? Я слышу так много голосов, и я рада, что она не одна в доме. Я боялась, что так могло быть.

– Одна? Да что вы! Соседи постоянно находятся возле нее. Рядом с нею всегда не меньше двух человек, днем или ночью. Как раз сейчас полно народу, и мы все останемся.

– О, это прекрасно! Я так беспокоилась.

– Вы можете поговорить с ней самой. Она в постели, конечно, бедняжка, но наверху есть телефон.

– Со мной все хорошо, – ответила Марта слабым голосом. – Я держусь даже лучше, чем могла предположить.

– Вы как Джордж. Вы полны мужества. Скажите, Марта, кто-нибудь спрашивал о пленке? Она надежно спрятана в доме?

Марта вздохнула и начала говорить, потом снова вздохнула.

– Дженни, я даже не знаю, как начать, чтобы сказать тебе это. Это дело было обречено на провал с самого начала.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, в день похорон моя внучка приходила прибраться в спальне. Джордж положил пленку для маскировки в бумажный пакет для покупок, под кровать. Я не придавала этому значения, я не очень хорошо соображала в тот день – и она выбросила пакет в мусор. Он сгорел, Дженни. Пропал.

Дженни почувствовала что буквально затряслась от смеха. Бумажный пакет под кроватью! Как это типично для Джорджа!

– Мне так жаль, Дженни. Такая важная улика пропала, да?

– Боюсь, что так. Что же, Комитет по охране окружающей среды просто вернулся к тому, с чего начинал, только и всего.

– Я слышала, что вы больше не адвокат в этом деле. Что случилось?

– Это долгая история. Очень долгая.

– Без вас они проиграют.

– О, вы мне слишком доверяете. Я не оказываю влияния на совет. Они проголосуют так, как захотят проголосовать.

– Нет, там есть такие, которые могут проголосовать с одинаковым успехом «за» и «против». А вы прирожденный оратор, Дженни.

– Спасибо вам за добрые слова, но я вышла из игры. Берегите себя, Марта. Я буду звонить вам.

«Все это без меня, – подумала она. – Так что компания „Баркер Дивелопмент“ победит, земля будет разрушена, а Марта, я и все остальные будем себе спокойно жить-поживать. Сомнительная удача, особенно после всех тех усилий, суеты и волнений. Вот и говори после этого об иронии судьбы!»

За неделю у нее накопилась куча работы. Бумаги, дела, договоренности заполнили все утро. Как всегда, почти каждая женщина, которая приходила, приводила с собой ребенка либо оставляла ребенка с соседкой, либо была беременна еще одним. Многие из этих женщин не имели мужей или были разведены или вообще никогда не были замужем. У них была тяжелая жизнь, и все же Дженни не могла не думать с некоторой горечью, что они были свободными людьми: им не надо было ничего скрывать, ничего объяснять.

Все утро они приходили и уходили. Она перекусила прямо за столом. Сэндвич с майонезом и теплый чай, не было времени выйти и купить что-нибудь получше. Зазвонил телефон. Прибыла почта, а с ней и новые дела. В час дня, когда ушла Дайна, Дженни все еще продолжала работать.

– Ты, должно быть, ужасно устала, – с сочувствием произнесла Дайна. – Почему ты не идешь домой?

– Я в порядке. Я останусь еще на час или около того. Она и хотела изнурить себя работой. Как хорошо будет вернуться домой совершенно опустошенной, поесть немного сыра и фруктов, пойти спать, не думая ни об Артуре Вулфе, ни о его сыне.

Кто-то стучал в дверь офиса. Ее первым побуждением было не обращать внимания на стук, чтобы тот, кто там находился, ушел. Стук становился все настойчивее. У нее мелькнула мысль, что это могла быть та девушка, которая приходила несколько дней назад с багровыми синяками на шее и руках. Ее любовник, должно быть, вернулся уже в другом настроении. Она поднялась и открыла дверь.

Перед ней стоял хорошо одетый мужчина средних лет в сером плаще.

– Меня зовут Робинсон. Я знаю, уже поздно, но я увидел свет. Можно мне войти?

Он вошел, проследовав за Дженни в ее комнату, где все было завалено бумагами: дела законченные, дела незаконченные.

Он поставил свой дипломат с замком-шифром и металлическими уголками на пол возле кресла, взял небольшую стопку бумаг Дженни с кресла и вручил их ей.

– Вы не возражаете, если я сяду?

Она взяла свои бумаги из его рук, заметив про себя, как нагло он себя ведет. Кто же он?

– У вас здесь очень уютно, – сказал он, оглядываясь кругом. – И цветы. Я сам выращиваю розы. Это мое хобби.

– Чем могу быть вам полезна? – спросила Дженни, теперь немного "настороженно.

– Кто-то очень неравнодушен к вам, если посылает вам эти розы. Они весьма недешевы, эти длинные стебли. Они дорого стоят.

Кто же он? У Дженни приподнялись волосинки на руках. Животное в своем логове чувствует опасность. Но где же спасение? Куда можно спрятаться?

– Я спросила вас, – повторила она, сохраняя уверенный тон, – что я могу сделать для вас? Чем вы занимаетесь?

– Ну, то да се. – Когда он улыбнулся, его десны, которые были шишковатыми, белыми и блестящими, обнажились над крупными, просто огромными желтоватыми зубами.

«Большие зубы, – говорил Джордж. – Самые крупные зубы, которые мне когда-либо доводилось видеть».

Но имя было не Робинсон, она уверена, хотя, поддавшись панике – одна, когда никого не было за соседней дверью, и тишина стояла во всем коридоре, – она не могла думать об имени. Это не имело значения в любом случае. Она попыталась собраться с мыслями.

– Да, то да се, – повторил мужчина. Наманикюренные пальцы барабанили по манжете рукава на другой руке.

– То и се ничего не говорит мне. У вас ко мне какое дело? Я юрист.

– Хорошо, я это знаю, неужели нет? А также то, что вы хорошо знакомы с законодательством по усыновлению. Я знаю это тоже.

Изумленная Дженни взглянула в узкие черные глаза, глаза грызуна, выглядывающего из укромного уголка.

– Усыновлению? – повторила она. – Не совсем так.

– Нет? Я слышал, что да.

– Совсем нет.

– Да будет вам, я лучше знаю. Вы удивлены. – Он снова улыбнулся, и зубы блеснули. – Люди многое слышат и узнают. С помощью проводов, например. Есть и другие способы.

Щелчки в телефоне, мужчина на ступеньках и под уличным фонарем. Тот день, когда она забыла запереть дверь…

Все стало ясно. Они не останавливаются ни перед чем в своем стремлении достать пленку. Они не смогли пробраться в дом Джорджа из-за того, что там постоянно много людей; более того, разве не сам Джордж заставил их поверить, что пленка у «кого-то еще». Логически этим кем-то мог быть Артур Вулф или Джей, или она сама. Все это пронеслось у нее в голове в какие-то считанные доли секунды под испытующим взглядом этих холодных жестких глаз.

Короткая боль пронзила ее грудь. Так можно получить сердечный приступ даже в таком молодом возрасте, как у нее. Она продолжала молчать.

– Да, да. Есть некоторые люди, некоторые личности, которым будем весьма интересно узнать, что вы знаете об усыновлении, даже если это и было давно.

«Как странно, – подумала Дженни. – Все переплелось. Питер и Джилл, и дело в Грин-Марч – все пересеклось и привело прямо к Джею».

– Вы не заинтересованы в том, чтобы он узнал об этом, я уверен. Не будет больше красивой жизни, не будет больше поездок в его открытом двухместном «мерседесе».

Это определенно тот человек. Автомобиль принадлежал Вулфам и находился в городке. Она ездила однажды в нем с Джеем.

– Что вы хотите? – спросила она, заставив себя говорить.

– Вы знаете, что я хочу.

– Если бы я знала, я бы не спрашивала, – повторила она, удивленная тем, что могла не только говорить, но говорила даже с вызовом в голосе.

– Послушайте, у каждого из нас есть что-то, что может интересовать другого. Так что, будьте умницей, не советую играть со мной. Мне нужна пленка. – И, когда она совсем ничего не ответила, она наклонился в кресле вперед, как будто собирался выпасть из него. – И не надо говорить «какая пленка?» Сейчас не время играть немую сцену. – В то же время его голос оставался тихим и уверенным.

Ее ладони стали влажными от пота.

– У меня не было никакой пленки. – Черные глаза смотрели на нее сейчас совершенно без выражения. И она повторила: – Это правда. У меня никогда и не было ее.

Он повернулся в кресле и посмотрел в окно. Здание офисов через улицу было в основном погружено в темноту, только то тут, то там снова зажигался свет, по мере того, как уборщики начинали и кончали свою работу. Она пыталась вспомнить, в какое время они начинали свою работу здесь, на этом этаже, но не могла, не могла думать ни о чем, страх парализовал ее. Она должна была быть более предусмотрительной и не оставаться одна в пустом здании.

– Слишком плохо все вышло со стариком, не правда ли? – произнес он, все еще сидя спиной к ней.

– Каким стариком? – спросила она.

Он повернулся, поднялся с кресла и подошел к ней так близко, что она отшатнулась назад, инстинктивно защищая лицо от удара.

– Дженни, Дженни, ты попусту тратишь время. – Он радовался произведенному им эффекту. – Я пока не собираюсь выбивать тебе зубы. Ты сообразительная девочка, юрист, поэтому не заставляй меня тратить время попусту. Вот последнее предложение: ты отдаешь мне пленку, а я буду держать рот закрытым относительно ребенка и другого парня. Что может быть лучше?

– Что касается ребенка, – сказала Дженни, – вы можете рассказать о нем всем, всему свету. А что касается пленки, я говорю вам, что ничего не знаю о ней. Я больше не имею никакого отношения ко всему этому делу.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?

– То, что сказала. Я больше не адвокат в этом деле. Меня отстранили.

– Я тебе не верю.

– Если вы позволите мне встать с кресла, я найду письмо.

Она снова начала соображать. Животное в своем логове борется за свою жизнь.

– Я не мешаю тебе, – сказал он, еще раз обнажив зубы в зверином оскале.

– Вы стоите слишком близко от меня. Я хочу защитить свои зубы.

Он тихо засмеялся и отступил назад.

– У тебя есть выдержка. Мне нравится это в женщинах.

Дрожащими руками она перебирала стопки бумаг на столе, пока он ждал, стоя так близко от нее, что она слышала его дыхание. В отчаянной спешке она переворачивала и просматривала стопки.

– Я полагаю, у тебя ничего нет. Я полагаю, ты просто водишь меня за нос.

– Вы неправильно полагаете. Оно здесь. Должно быть. – «Если я не выбросила его. А если выбросила? Господи, помоги мне». «Я думал, он собирается выбить мне все зубы», – говорил Джордж. Но то, что он сделал, было гораздо хуже.

– Я не собираюсь оставаться здесь всю ночь, знаешь ли.

– Я знаю. Дайте мне минуту.

Она могла слышать тишину в каменном коридоре за дверью. Тишина звенит, говорят. Как шум волн, когда прикладываешь раковину к своему уху. Как стук крови в висках.

Она наклонилась вниз. Мусорная корзина еще не была опустошена. Тогда оно должно быть там. Только бы оно было там!

Он схватил ее за руку, сильные пальцы причиняли боль.

– Эй! Что ты там собираешься делать?

Она высыпала на пол содержимое корзины и быстро отбросила бланки, разорванные документы, надорванные конверты, утренние бумаги. Господи, помоги мне найти его…

– Вот оно! – Письмо было частично разорвано сверху, но прочитать его еще можно было. Она протянула ему листок.

– Видите, я вам говорила. Меня отстранили.

Он изучил письмо с самого начала, потом внимательно посмотрел на Дженни, которая поднялась было, но снова села, потому что у нее дрожали колени.

– Ну, – сказал он, – так ты действительно ни черта не знаешь, что происходит сейчас, да?

Она подумала: «Теперь он направится к Вулфам. Но я ничего не могу поделать, да и они смогут справиться с этим лучше, чем я».

– Нет, – ответила она, – это правда, Я ничего не знаю.

– И ты не хочешь ничего понимать, если даже он узнает про твоего ребенка.

Он стоял так близко сейчас, что его колени касались ее.

– Так ты снова играешь со мной?

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Уверен, что знаешь. Об отце ребенка. – Он казался довольным. – Неделька в старом доме, да?

У нее застучали зубы. Она читала об этом раньше, но никогда ничего подобного не испытывала. Это казалось странным, они стучали и не могли остановиться.

Он придвинулся и дотронулся до ее груди.

– Ты привлекательная женщина.

Она прижала руки к груди. Он отвел их. Она смотрела на него, стараясь быть твердой и благоразумной.

– Почему вы делаете это? У вас будут крупные неприятности.

– Я приведу тебе шесть почему. Ты думала, что перехитрила меня, не так ли? Повесили записывающее устройство на старого дурака. – Он крепко стиснул ее руки. – Я думаю, как ты будешь смотреться со сломанным носом? Или, может быть, несколько шрамов на прелестном личике?

– Я буду кричать…

– Давай, кричи. Кто тебя услышит?

Его кулак, на котором поблескивало золотое кольцо, огромный и здоровый, как скала, стал приближаться к ее лицу. Она быстро увернулась и упала, ударившись лицом о край стола. Боль пронзила ее живот, тошнота подступила к горлу. Он наклонился, схватил ее за кофточку и поднял ее. Легкий шелк разорвался. Были видны его огромные желтые зубы, его лицо перекосилось от злобы, его дыхание с табачным перегаром было горячим, кулак поднялся вновь…

Потом в дальнем конце коридора раздался звук открывающейся двери лифта и шум голосов, стук тяжелых ботинок и громыхание ведер.

– Уборщики! Они идут! – закричала она, всхлипывая.

В одно мгновение он был на ногах.

– Черт! – Схватив свой дипломат и плащ, он выскочил за дверь прежде, чем Дженни поднялась с пола.

Дрожа и качаясь, она держалась за спинку кресла. Она все еще стояла там, пытаясь стянуть вместе края разорванной блузки, когда дверь распахнулась, и вошел мальчик, неся с собой ведро, тряпки, щетки. Он остановился и посмотрел на нее.

– Тот мужчина! – задыхаясь, произнесла она. – Посмотри в коридор! Он ушел?

Мальчик покачал головой.

– Не понимай по-английски.

Она хотела благодарить его снова и снова, встать на колени перед ним. Он подумает, что она сошла с ума. Возможно, он так и подумал.

Дрожа от страха, но все же надеясь, что сможет удержаться на ногах, она надела жакет, взяла пальто, сумочку и перчатки; и потом, испугавшись спускаться по ступенькам, села снова. Что, если он поджидает ее в переулке? Ну, нет, она должна постараться думать логически; конечно, он не будет подкарауливать ее на улице, где она сможет закричать и позвать на помощь. Но, может, он снова попытается проникнуть к ней домой?

Телефон был у нее под рукой, но она так тряслась, что не могла удержать его. Она громко сказала себе:

– Я должна что-то придумать. Позвонить в полицию? Чтобы искать где-то мужчину в темном плаще среди тысяч мужчин в темных плащах на улицах Нью-Йорка? Абсурд! Позвонить Мартину? – Ее лицо болело, она чувствовала слабость, нужно было, чтобы кто-то подсказал ей, что делать. Как одинока она была без Джея! Затем внезапный ужас пронзил ее: что, если этот – этот тип направится к Джею домой? Глупая упрямая нянька примет его просто потому, что на нем дорогой плащ, и он выглядит, как джентльмен, не так ли? Она и дети могут оказаться дома одни. Или даже если и сам Джей будет, но ведь у этого типа может оказаться нож…

Сейчас дрожащие руки Дженни набирали номер телефона. Это был всего лишь предупреждающий звонок, и ничего больше, не мольба или объяснение, чего она не хотела. Предупреждающий звонок. Она хотела, чтобы это было ясно.

В квартире никто не отвечал. Когда она попыталась дозвониться в офис, автоответчик проинформировал ее, что офис закрыт до утра понедельника. Желает она что-нибудь сообщить? Нет. Едва ли можно оставить сообщение о том, что следует избегать мужчины с огромными желтыми зубами.

Потом она позвонила Мартину, застала его дома и все пересказала.

– Я уверена, что именно этот человек убил Джорджа, – пришла она к заключению. – Джордж был прав, зубы действительно огромные.

– Если убийца и не он, то ему наверняка известно, кто это сделал.

– Ну, он и так сказал много. Я думаю, не Фишер ли подстроил все с Джорджем?

– Я не знаю. Мы наблюдаем за ним очень пристально. Тут есть еще и другие дела в городе, я не могу говорить о них по телефону. В любом случае, будьте осторожны с телефоном, пока мы не удалим жучок. Я позабочусь об этом в понедельник. – Последовала пауза. – Я знаю, вы больше не участвуете в этом деле.

– Это правда. Я была отстранена. – Она почувствовала потребность оправдать себя. – Это не из-за профессиональной непригодности. Это глубоко личное.

– Ну, я так, собственно, и думал. Мне очень жаль. Вы весьма опытный профессионал.

Она ощутила, что при этих его словах у нее на глаза снова навертываются слезы, и поблагодарила его.

– Ну, хорошо, что вы не пострадали. Это самое главное. Но вы пережили такое потрясение, и я вам советую пойти домой, выпить глоток виски и отдохнуть.

Когда телефонный разговор закончился, страх снова прокрался в комнату. «Мне нужен кто-то, кто-нибудь еще, – подумала она. – Не друзья, которым ничего не известно обо всех этих делах. Не Джилл. Нельзя искать опоры у молодой девушки, нельзя пугать ее до смерти».

Но еще оставался Питер… И она позвонила в Уольдорф-Асторию.

Он казался удивленным и довольным.

– Ты едва застала меня. Я уже собирался идти на обед с несколькими друзьями, которые прилетели сегодня из Чикаго.

– Ох. – Эти слова совсем сразили ее. – Ох,– повторила она, вздыхая.

– Что случилось? Ты плачешь.

– Нет. Да. – И она снова разрыдалась и рассказала о происшедшем с ней.

– Боже мой! Ты сообщила в полицию?

– Нет. Он же ничего не сделал мне Что я смогу доказать?

– Это смешно. Для чего тогда полиция? Позвони прямо сейчас.

– Ты не понимаешь! Я каждый день сталкиваюсь с подобными вещами! К ним поступают тысячи звонков в минуту со всего города. Ты не знаешь. Они пальца о палец не ударят, если что-то чуть не случилось, но все-таки не случилось. И этот человек… исчез куда-то. – Она заговорила нерешительно. – И, кроме всего, я совершенно без сил.

– Я приеду прямо сейчас, – решительно сказал он. – Запри дверь офиса, пока я не приеду. Я попрошу машину подождать и отвезу тебя домой.

– Но у тебя же назначена встреча.

– К черту все это! Подожди меня там.

– Мой телефон прослушивался. Ты можешь представить? Он знал о Джилл. – Она сняла не только разорванную блузку, но также пиджак и юбку, все, что на ней было надето, словно это было осквернено; она никогда не наденет их снова. Сейчас она сидела в кресле, дрожащая и напряженная, замерзающая даже в своем толстом махровом халате.

– Господи, если бы я не нашла это письмо! Он был в такой ярости, такая странная спокойная ярость. Он ни разу не повысил голос. Это было жутко. Слава Богу, я нашла письмо, и, слава Богу, он поверил. – Она все говорила и никак не могла остановиться с тех пор, как Питер привез ее домой. Ее голос был нервным и высоким. – Это никак не укладывается в моей голове. Это девственная земля, Питер, она всегда была такой, с растущими на ней деревьями, с дикими животными и гусями, прилетающими туда из Канады. Девственная! – кричала она. – А потом приходят двуногие чудовища и начинают бороться за нее, разрывая друг друга на части или убивая за нее. Да, чудовища! Я видела достаточно, ты знаешь. В моей работе сталкиваешься не только со светлым и чистым, но, пока ты не пройдешь сквозь это сам, ты не поверишь, на что способны люди ради денег. Насилие, когда ты читаешь об этом, ничто, пока ты сам не становишься жертвой… О, я все еще чувствую его запах; ты можешь это понять, Питер? У него одеколон или крем после бритья, запах, который я узнаю снова; такой сладковатый запах, почти как корица. Если бы эти уборщики не пришли, – о, Господи, ты думаешь… ты думаешь, может быть, он убил бы меня потом? Или, быть может, только изуродовал мое лицо? Он что-то говорил о том, чтобы порезать его. Ты помнишь, был похожий случай? О, я никак не могу поверить, что это случилось со мной! Это что-то, о чем только читаешь в газетах или слушаешь по радио.

Обхватив руками колени, она сжалась в кресле и стала совсем маленькой. Сильный порыв ветра с дождем ударил в окно и испугал их так, что они оба оглянулись.

– Ничего, – успокоил ее Питер. – Это всего лишь порыв ветра, а наши окна выходят на север. – Он казался большим и спокойным. – Никто не войдет сюда, Дженни. Дверь закрыта. Я запер дверь на замок.

Она улыбнулась.

– Спасибо, ты прочитал мои мысли. – С ним она чувствовала себя в безопасности. Это было уже во второй раз. – Ты так добр ко мне, – сказала она.

Его брови сошлись вместе на переносице.

– Я никогда не думал, что доживу до того момента, чтобы услышать от тебя, что я был добр к тебе.

– Я не имела в виду тогда. Я говорю сейчас. Эти несколько последних дней и эта минута. Ты помог мне все преодолеть.

– Я останусь на всю ночь. Я не оставлю тебя одну. Она подняла глаза и встретила его обеспокоенный, сочувствующий взгляд. Он хотел было сказать что-то, потом закрыл рот, посмотрел в сторону и наконец заговорил:

– Я не говорил тебе полностью о той вине, которую я постоянно ощущал.

– Ты говорил, Питер. Не стоит ворошить все это еще раз. В этом нет необходимости.

Но он настаивал.

– Я должен был поехать за тобой, когда она родилась, независимо от того, хотела ты меня видеть или нет.

Когда она протестующе подняла руку, он продолжал упорствовать.

– Не останавливай меня. Да, я должен был. Я хочу, чтобы ты знала это. И я думал о ребенке. Но ты так ясно показала, что не хотела иметь ничего общего со мной…

Она вставила замечание, не желая больше слушать:

– Это правда. Я так сделала. Но что пользы сейчас…

– Только чтобы освободиться от этого. Может, это и эгоистично с моей стороны, я не знаю, но все кипит во мне, выплескивается через край при попытке забыть это или вычеркнуть из своей жизни, и я хочу, мне просто необходимо, Дженни, необходимо высказать все это.

«Все выплескивается наружу при попытке забыть или вычеркнуть». И она очень тихо сказала:

– Я думаю, после той боли, которую и я причинила тебе…

Он повернул свои руки ладонями вверх, как бы в горестном раздумье.

– Это царапина в сравнении с твоими ранами. Совершенно недостаточное оправдание, которое я придумал для себя, – то, что я был очень молод. Совершенно недостаточное.

Свет лампы падал на его склоненную голову и сцепленные руки. Было что-то знакомое в этой позе. У нее ушло несколько минут на то, чтобы припомнить, когда она видела его таким раньше. Среди всех расплывчатых, забытых образов один возник с неожиданной, почти шокирующей ясностью: в последнюю ночь перед ее отлетом на самолете в Небраску он сидел точно так же на краю кровати в грязном мотеле, глядя в телевизор.

– Дженни? Кажется, как будто и не было этих девятнадцати лет, правда? Я хочу сказать, что не чувствую отчужденности, которую я должен был чувствовать, как я думал раньше, а ты?

Она ускользнула от ответа, сказала лишь:

– Полагаю, что нет.

– Нам было хорошо вместе, пока все это длилось, правда? – В его голосе звучала какая-то надежда. Он ждал, что она согласится с ним.

– Это правда.

Она почувствовала, как ее охватывает печаль при упоминании об утрате. Чем же тогда была жизнь, как не цепью утрат и потерь? Что-то заставило Дженни протестовать против этого: в жизни должно быть нечто большее. Было и большее. Однако печаль оставалась.

– Примешь успокоительное? – спросил Питер.

– Я его никогда не принимаю. – Слова прозвучали гордо.

– Я подумал, может, после сегодняшнего тебе и нужно немного принять.

– Нет. Но я думаю, что уже могу пойти спать сейчас. Ты уверен, что хочешь остаться здесь?

– Уверен.

Решение обрадовало ее. Внешне она пыталась сохранять мужество, но все же лучше было бы не оставаться одной. Так неестественно спать в одиночестве, даже собака любит, когда кто-то рядом, чтобы ощущать чье-то присутствие ночью.

– Я достану одеяла. Очень жаль, но есть только софа.

– Чудесно. – Когда он свернулся и лег на бок, чтобы продемонстрировать, как он будет лежать, его колени почти упирались ему в грудь.

– Коротышка, – сказала она, глядя вниз на него, и хихикнула. – Папа спросил меня, почему тебя прозвали Коротышкой, и я ответила ему, потому что ты ростом метр восемьдесят три. Тебе будет очень неудобно здесь. Лучше вернуться в отель.

– Я не собираюсь возвращаться. Особенно после того, что с тобой случилось пару часов назад.

Она о чем-то размышляла. Ее кровать, которую она привезла из спальни своих родителей из Балтиморы, была огромных размеров. Три человека могли спокойно спать в ней, даже не касаясь друг друга. Все еще в нерешительности она предложила:

– Ты можешь лечь на краю моей кровати, если хочешь. Слишком неудобно лежать, скрючившись на софе. Ты не сможешь заснуть.

– Если ты и вправду предлагаешь это мне, я принимаю предложение. – Он сел и сморщился. – Здесь действительно очень неудобно.

– Тогда договорились. Я выключу свет, и ты ляжешь, когда будешь готов.

– Нет проблем.

Долгое время она лежала без сна, пытаясь избавиться от воспоминаний об этом типе и его наглых руках, от этих ужасных воспоминаний о том, что было, что едва не произошло, что могло бы случиться потом, если… если…

Отблеск ночного неба над городом проникал сквозь жалюзи, так что она могла видеть очертания неподвижной спины Питера, когда он лежал на боку. Она кисло подумала: «Меня обвиняли, что я была в постели с ним, когда этого не было, а сейчас я действительно лежу в постели с ним. В последний раз это было в мотеле много лет назад. Мы тогда тоже лежали отдельно, но по другой причине. Он боялся дотронуться до меня, пугался, потому что я была беременная, я полагаю, или, возможно, его отталкивало то, что было в моем животе. Горечь той ночи!

Но когда-то они занимались любовью с наслаждением, считали часы от одного выходного до другого. От одной ночи в пятницу до следующей было сто шестьдесят восемь часов. «Когда на неделе мы встречались мимоходом, наши глаза говорили о том, что помнили и предчувствовали».

Каким чудесным было начало! Свежим, как весна, которая длилась словно целый год, теплая и светлая. Сколько же было неугомонного молодого смеха. И задумалась теперь: если бы их женитьбе не препятствовали другие люди, остались бы они вместе после всего; осталась бы с ними вся эта радость и нежность?

Но тогда бы у нее не было Джея. Странная мысль. Она бы никогда не узнала его нежность, его утонченную мудрость, его привлекательность. Она бы не знала его и не теряла тогда. Странно.

Простыни захрустели, когда Питер повернулся.

– Вытяни свою руку.

Их пальцы едва смогли коснуться из-за ширины кровати.

– Я только хотел пожелать спокойной ночи. Приятных снов, Дженни. Постарайся не думать о сегодняшнем, если сможешь.

Голос и легкое прикосновение утешили. Звук его дыхания успокаивал. «Ты в безопасности, – уговаривала она себя. – Ты не одна». Движение на улице напоминало отдаленный шум, как прибой. Она почувствовала себя плывущей по волнам…

И она видела сон. Ей грезилось, что ее обнимали, что руки держали ее, любящие, нежные руки; и в то же время она говорила себе: «Да, тебе снится этот прекрасный сон, так что не думай, что секс может быть ужасающим. Продолжай, мечтай, не просыпайся, не останавливайся, это прекрасно, это чудесно».

Она наполовину проснулась. Кто-то целовал ее, и она отвечала:

– Дорогая, – произнес Джей.

– … Да, да, не останавливай меня, – услышала она и замерла, полностью проснувшись теперь.

– Питер, ради Бога, что ты делаешь? – закричала она, потрясенная, и села, собираясь соскользнуть с кровати.

– Я держал тебя в объятиях в течение десяти минут. Ты хотела этого, – просто ответил он.

– Я грезила! Ты не понимаешь! – произнесла она, закрыв лицо руками.

– Я знаю, и я тоже грезил. Мне казалось, ты хотела, чтобы тебя любили.

У нее задрожали губы.

– Это была глупая идея. Это мне нужно было лечь спать на софе. Она достаточно длинная для меня.

Она включила лампу. Глаза Питера, опалового оттенка, были испуганными и смущенными.

– Сон это или нет, но ты хотела, чтобы тебя любили.

– Да, – призналась она дрожащим голосом.

– Но не я.

Она не могла ответить, и тогда он сказал, настаивая:

– Он, все еще он?

– Ты задаешь слишком много вопросов. Я не могу ответить. Я не знаю.

Но она знала. В своем сне она видела Джея, это с ним она лежала, это его лицо она видела, его имя произносила. И она поняла, резко и остро, что она не могла любить пока другого мужчину. И сможет ли когда-нибудь быть с кем-то еще?

Свет падал на ковер, на пестрое одеяло, на покрасневшее лицо Питера.

– Только еще один вопрос, – настаивал он. – Ты сердишься на меня?

Она была крайне смущена. Он не имел права думать, что она согласится… И все же – во сне или наполовину во сне – она лежала у него на руках, в теплых, крепких объятиях. И она поняла, что он почувствовал себя отвергнутым как мужчина, и почувствовала жалость к нему.

– Ты все еще один из самых привлекательных мужчин, которых я когда-либо встречала, – мягко сказала она.

– Спасибо, но тебе не следует это говорить. Ты говоришь так, потому что думаешь, что обидела меня.

– Это нисколько не умаляет правды. Ты действительно один из самых привлекательных мужчин. – Она зажала горло руками, и ее рот скривился. Неожиданно грустное осознание абсурдности ситуации, сцены, картины, которую они представляли, овладело ею.

Питер сразу сказал:

– Я пойду на софу. Ты ложись снова в кровать.

– Я проснулась. Я не смогу больше заснуть.

Она последовала за ним в другую комнату. Стало холоднее, потому что тепло выветрилось. Ледяной ветер все еще бил в окна. Сейчас он, завернувшись в одеяло, и она в теплом халате сидели друг напротив друга. Через минуту Питер нарушил молчание, спросив:

– Это он втянул тебя в это дело о земле, не так ли?

– Он.

– Том, если тебе нравится. Это такое хорошее имя. Вот почему ты оказалась отстраненной от своего дела.

– Да. А почему ты спрашиваешь?

– Просто любопытно. В любом случае хорошо, что ты вышла из дела. Все оказалось довольно опасным.

– Но я хотела победить в этом деле. Я душу вложила в него.

– Будут и другие дела. И другие люди тоже, – добавил Питер после паузы.

– Не знаю.

– Но у тебя же были другие за все эти годы.

– Другие дела или другие люди?

– Другие люди, я имею в виду. Мужчины.

– Да, но в этот раз все было по-другому.

– Разве люди не всегда так думают? Она слегка улыбнулась.

– Но иногда, когда они думают так, это действительно так и есть. Один человек умирает или уходит прочь, а другой совершенно изменился.

Питер бросил на нее серьезный взгляд, она так же серьезно посмотрела в ответ. Их глаза встретились. И он медленно произнес:

– Да, я думаю, что ты только одна в мире такая. – Он вздохнул.

Дженни почувствовала, о чем он хотел поговорить. Возможно, он действительно надеялся, что они вдвоем смогут заново пройти весь круг и вернуться к началу; разве Джилл не говорила, что это было бы так «здорово», что у нее «ощущение»?

И в этот момент он произнес:

– Я бы хотел сказать тебе, что у меня появились некоторые, довольно неожиданные даже для меня самого мысли за эти последние несколько дней. Мне следовало бы знать, что они нереальны. Можно, я скажу тебе, какие?

– Конечно.

– Ну, тогда… Естественно, я не ожидал, что чудо сразу же произойдет, но я думал, что, может быть, это была судьба, что-то, что в определенный момент соединит нас с тобой. Я не суеверный, ты должна знать это, но я действительно думал, и увидел какое-то предзнаменование в том, как все вышло с Джилл, и то, как мы с тобою снова встретились, не испытывая ненависти друг к другу. Но ты не хочешь этого. – Его вздох был печальным.

– Питер… я ведь словно мертвая внутри, в душе, разве ты не видишь?

– Нет, не так. Ты живая, но у тебя все болит внутри. А ты не заслуживаешь этого.

Она не ответила. Какой-то момент он ждал, потом спросил очень тихо, почти шепотом:

– Ты не расскажешь о нём?

– Нет. Я сделала свой выбор. Что кончено, то кончено.

– До меня только что дошло… как странно, что оба раза в твоей жизни именно Джилл послужила причиной разрыва. Сначала со мной, а сейчас с ним.

– Но все было по-разному, Питер.

– Правда. Но ты должна быть замужем, – вдруг резко произнес он. – Уже настало время.

Она улыбнулась его горячности.

– Ты так думаешь? А как же ты сам?

– Я был женат. Три раза. – Он отвернулся, словно предпринимал усилие, чтобы преодолеть замешательство. – Это удивляет тебя, да?

– Немного.

– Нельзя вкратце рассказать обо всем. Нечем гордиться и нелегко говорить об этом.

– Тогда не говори об этом, – сказала она, жалея его.

– Я никогда не говорил. Но по некоторым причинам я хочу, чтобы ты знала. – Он глубоко вздохнул. – Первой была подруга моей сестры, та, что была во время твоего приезда.

«Тот ребенок, который сидел на кровати, когда я примеряла то чудное платье», – вспомнила она.

– Мы поженились на следующий день после моего окончания колледжа. Ей было семнадцать с половиной.

Но нам совершенно не о чем было говорить. Я оставил ее, когда стал учиться в университете.

– Почему же, ради всего святого, ты женился на ней?

– Она стала такой красавицей. И наши семьи… Я не знаю. Мы всегда росли вместе.

– Понимаю. Близкие семьи… легкие толчки локтями, подмигивания, тонкие намеки, небольшие ужины и романтические пикники. Я понимаю.

– Мы пробыли вместе около двух лет.

– А детей не было?

– Слава Богу, нет. Следующей была прилежная девочка из Алабамы, закончившая колледж в Эмори. Она не смогла ужиться с моей мамой. Она ненавидела мою семью и не пыталась скрыть этого. И моя мать тоже не была в восторге от нее, полагаю.

«Я могу себе представить», – подумала Дженни. Холодок невольно пробежал по ее коже, словно она снова сидела в просторной комнате под фамильными портретами на стене.

– Отношения вдруг стали довольно напряженными. Она могла представить себе и это: Питер метался между женой и матерью, когда все, чего он хотел, этот великодушный мальчик, каким он был, – так это мир и спокойствие.

– Это не могло продлиться долго. Я был все еще сильно привязан к своей семье, ты знаешь, даже несмотря на то, что я не всегда был согласен с ними.

Дженни знала. Зачем отстаивать свою точку зрения о Вьетнаме? Лучше промолчать и притвориться, что согласен. Так гораздо спокойнее и приятнее.

– Она не хотела оставаться в Атланте после окончания учебы, а я хотел. Так все и кончилось. Самое смешное, что через несколько месяцев я сам уехал в Чикаго. Ну, вот это был номер два. – Питер замолчал. – Ты шокирована? Разочарована?

– Ни то, ни другое.

Ее тронула искренность его рассказа о собственном поражении. У него все еще сохранились его открытость и прямодушие. По контрасту она представила себе рассудительную манеру Джея и его благоразумие, которое не покидало его, какие бы чувства им ни обуревали.

– Что же случилось с номером три?

Как резкий порыв ветра громко захлопывает дверь, которая была широко открыта, так замкнулось и лицо Питера. Ей пришлось некоторое время ждать его ответа.

– Алиса, – сказал он. – Она умерла. – И потом, словно дверь снова широко распахнулась, он громко и быстро заговорил: – Она была чудесной, Дженни, действительно чудесной. У нее был маленький мальчик. Мы были счастливы вместе, втроем. Ее родители взяли его потом, после того, как она ушла. Я потерял его, потерял ее. Ну вот, видишь, как все обернулось? Ты понимаешь?

Дженни могла только ответить:

– Мне очень жаль, Питер.

Он бросил на нее изучающий взгляд, странный взгляд, печальный, тоскливый и одновременно с легким оттенком юмора.

– Я хочу тебе что-то сказать. Она была очень похожа на тебя. Полна идеалов и энергии. Она даже внешне немного напоминала тебя.

И снова Дженни смогла подыскать только несколько слов:

– Спасибо, Питер.

Она была глубоко тронута этим его признанием и опечалена его рассказом. Возможно ли, чтобы их счастье с Алисой оказалось долгим? С одной стороны, после двух неудач, и если он все еще оставался маменькиным сынком, это было бы весьма затруднительно. Слишком сложны пути, соединяющие людей друг с другом; нужно еще очень и очень многое понять, чтобы разобраться в этом. Теперь она определенно знала только две вещи: что Питер был хорошим человеком и что он был не для нее, что бы ни думали об этом Джилл или он сам.

– Ты выглядишь такой грустной, – с беспокойством произнес он. – Мне не следовало бы взваливать на тебя еще и свои проблемы.

– Ну что ты, – запротестовала она. – И это ты говоришь после всего, что взвалилось на тебя за эту неделю? Я думаю, я надеюсь, что с тобой произойдет что-то очень хорошее.

– О, у меня уже есть много хорошего! Ты не думай, что я жалуюсь на свою жизнь. Мне нравится, где я живу, у меня много друзей, и я занимаюсь тем, к чему всегда стремился. Кроме того, не считай, что я хвастаюсь, но должен признаться, что сам добился кое-какой известности, и довольно широкой.

– Я знаю. Джилл говорила мне об этом. Ее отец археолог-любитель, и он следит за твоими работами, особенно с того момента, как она рассказала ему о тебе.

– Они, кажется, очень порядочные люди.

– Да. Стоит только взглянуть на Джилл, чтобы понять, какие они.

Питер рассмеялся.

– А разве мы с тобой не оказали никакого влияния на нее? Давай не будем такими скромными.

– Да, да, конечно, и мы тоже.

Дженни вдруг почувствовала себя обессиленной. Этот невероятный день, который начался с горького разочарования, продолжился сценой насилия и закончился сценой в постели – это было больше, чем она могла вынести.

Она поднялась.

– Уже поздно. На этот раз ты останешься на кровати, а я буду спать здесь. Софа как раз мне подходит.

– Боишься попробовать снова, да? Не доверяешь мне?

– Дело не в этом. Я просто думаю, что так будет лучше. – Она поцеловала его в щеку. – Спокойной ночи.

Утром она проснулась поздно и увидела, что он ушел и кровать была заправлена. Он оставил ей записку: «Будь осторожней на работе с сегодняшнего дня. Запирай дверь дома тоже. Я позвоню тебе перед отлетом в Чикаго».

Встряхнувшись немного, она начала заниматься привычными утренними делами, прибралась на кухне и вымыла волосы. Затем начала заниматься изучением дел, и на это ушел почти весь день.

Ближе к вечеру в дверь постучала Ширли.

– Эй! Ты дома?

В своем новом ярком пальто, с разноцветными клипсами в ушах, Ширли явно была одета для вечеринки, отметила Дженни. Она также перехватила быстрый любопытный взгляд Ширли, скользнувший по комнате.

– Ты не хочешь сходить пообедать или посмотреть фильм? Мы с подругами собираемся.

– Спасибо, но я не могу. Меня ждет целая гора работы.

Ширли, присев на краешек кресла, пожаловалась:

– Ты ведешь себя так загадочно. По правде говоря, я уже начала беспокоиться за тебя.

– Да я и не собиралась быть загадочной. – Дженни, перекладывая бумаги, хотела, чтобы Ширли ушла.

– Господи, что случилось с твоим лицом?

Синяк на ее щеке стал фиолетовым.

– Я вставала прошлой ночью и ударилась о дверь в ванной.

Брови Ширли недоверчиво поднялись вверх.

– Дженни, что произошло между тобой и Джеем? Полагаю, я сую нос не в свое дело, но ведь мы знаем друг друга уже не один год. И хоть я не могу помочь, но мне не все равно. О, да, я любопытная, прости меня.

Несмотря на всю решимость держать себя в руках, из глаз Дженни потекли слезы. Она склонила голову над бумагами и ничего не ответила.

– О, – произнесла Ширли. – Прости меня, я не думала…

– Только не жалей меня. И не надо мне сочувствовать. Мне будет только хуже.

Ширли сразу же встала.

– Я знаю. Я не буду. Но, пожалуйста, помни: когда бы ты ни захотела поговорить об этом, я здесь, рядом.

– Я расскажу тебе все в свое время. Но сначала мне нужно научиться жить с этим.

Еще долго после того, как дверь захлопнулась, Дженни сидела, положив голову на стол. Как же справиться с такой болью? Нужно постараться притупить ее, вот что надо сделать. Так, со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, она одолела ее, по крайней мере, на какое-то время и снова вернулась к своим бумагам. Тщательно, страница за страницей, она знакомилась с ними, делая пометки; прервавшись ненадолго, чтобы приготовить ужин из поджаренного хлеба и яиц, она снова вернулась к ним и все еще работала, когда около девяти часов зазвонил телефон.

– Как ты? – поинтересовалась Джилл.

На мгновение Дженни охватило приятное чувство.

– Прекрасно. А ты? Чем ты там занимаешься, что звонишь мне в субботу вечером? Ты же обычно развлекаешься где-нибудь на вечеринках?

– Отца моего друга положили сегодня днем в госпиталь. Так что я сейчас здесь, в общежитии. – Джилл понизила голос. – Питер звонил и рассказал мне, что с тобой случилось вчера. Так мерзко, так ужасно! Нужно убивать таких людей!

– К несчастью, это не по закону. Но я не очень пострадала. Мне просто повезло.

– Ты хорошо себя чувствуешь, можешь поговорить?

– О, конечно. А в чем дело?

– Ну, я получила завтрашний номер газеты раньше времени, и там есть статья о деле по защите окружающей среды в северной части штата в местечке Грин-Марч. Это твое дело, не так ли?

Больше не было причин что-то скрывать. Дженни ответила прямо:

– Да, это было мое дело, ты угадала. Но я уже отстранена.

– Питер говорил мне. Это, должно быть, ужасно обидно, когда ты уже так много сделала.

– Больнее всего то, что застройщики теперь добьются своего. Боюсь, что так и будет.

– Разве ты ничего не можешь сделать?

– Нет, я же не являюсь постоянным жителем этого городка, и я не плачу там налоги.

– Не могу согласиться. Ты гражданка Америки, ведь так? А это движение охватило уже почти всю страну. Ты можешь поехать, куда хочешь, и выразить свой протест. Нет никакой причины, почему ты не можешь поехать на то собрание и высказать свое мнение.

Джилл говорила в своей обычной манере, очень настойчиво, так что Дженни могла представить себе даже жест, которым она откидывает волосы с лица, могла вообразить две вертикальные морщинки на лбу, появляющиеся, когда она пыталась сосредоточиться, и ее оживленный взгляд. Все это являло такой разительный контраст по сравнению с ее собственной слабостью.

– У меня что-то нет сил, – сказала она.

– Ты боишься из-за вчерашнего? Но ты же будешь в безопасности на многолюдном митинге.

Гордость Дженни была задета этим упоминанием о страхе, вернее, ее ложная гордость, подумала она и торопливо ответила: – Причина не в этом. У меня просто больше не лежит душа к этому.

– У тебя должна лежать душа, – настаивала Джилл. – Ты должна идти дальше. Неужели ты хочешь проиграть его сейчас?

– Я больше не участвую в этой борьбе.

– Это дело каждого, говорю тебе! Мои родители ездят по всему Юго-Западу, приезжают на каждое собрание, пишут своим сенаторам и не собираются сдаваться.

Дженни вспомнила слова Марты Кромвелл: «Ты прирожденный оратор, который может увлечь слушателей, Дженни».

Ее обращение, то, которое она как адвокат уже представляла себе в общих чертах, должно потрясти собравшихся. Оно должно дойти до сердца каждого, у кого только есть сердце и совесть.

– Я поеду с тобой, если ты решишься на это, – говорила Джилл.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы обдумать это довольно странное предложение.

– Ты поедешь со мной?

– Я этого хочу. Я могу отпроситься с пары уроков. «Ты оратор, увлекающий аудиторию, Дженни».

Это была дикая идея. С другой стороны, может, и не такая уж дикая. Просто как гражданин она может позволить себе больше высказать, чем адвокат. Она почувствовала, как волнение захватывало ее. Во всем этом деле была какая-то притягательная сила.

– Дженни? Ты обдумываешь все это? Она признала как бы с неохотой:

– Это может оказаться весьма интересным.

– Я об этом же и говорю. Так ты едешь?

У нее промелькнула еще одна мысль, вызвавшая приятное ощущение: она может показать дочери, на что она способна. В первый раз это слово промелькнуло так естественно и непроизвольно: дочь.

– Хорошо, над этим стоит поразмыслить. Давай посмотрим, я могла бы взять напрокат автомобиль. Нам нужно будет выехать самое позднее в три часа. Ты сможешь в это время?

– Даже раньше, если захочешь.

– В три будет нормально.

У Дженни пробудилась авантюрная жилка. Что-то говорило ей, что она как раз нуждалась в чем-то подобном. Это выведет ее из депрессии, даст новый импульс в жизни.

В ее сознании затеплился крохотный огонек надежды: «Послушай, ведь была жизнь до Джея, и будет жизнь после него. Так должно быть. Черт с ним».

– Да. Хорошо. Я буду ждать тебя возле главного выхода на Бродвей.


ГЛАВА 14


В воскресенье она оттачивала и доводила до совершенства конспект своей речи. Будучи просто частным лицом, а не юридическим советником, она должна будет говорить быстро, пока ее не перебьют. Она должна выразить свои соображения четко и ясно, не вдаваясь в пространные рассуждения. Она продолжала работать, когда позвонил Питер, чтобы попрощаться.

– Я очень обрадовался, услышав от Джилл о вашей совместной вылазке.

– Это была ее идея. Она воодушевила меня.

– Полагаю, вместе вы будете достаточно стойкими теперь.

– Надеюсь, что так и будет.

– Я же говорил, что что-то хорошее из всего этого должно получиться, так оно и вышло, разве нет? Надеюсь, что это хоть немного послужит тебе утешением, Дженни. – И потом, когда она промолчала, не зная, что ответить, он добавил немного шутливо: – Я еще вернусь. Тебе не удастся так легко отделаться от меня.

Она ответила:

– Я не собираюсь отделываться от тебя.

Они прошли по коридору, где пахло дезинфицирующей жидкостью, мимо дверей с табличками «Департамент здравоохранения», «Лицензии для собак», «Департамент полиции», «Дорожные нарушения», «Отдел налогов». Они вошли в зал заседания, где на возвышении восседал городской совет с укрепленным позади на стене американским флагом.

Мужчина, стоявший возле задней стены, тронул Дженни за руку, и она узнала Джерри Брайана, который помогал «снаряжать» Джорджа. Он был явно переодетым полицейским.

– Вы все еще этим интересуетесь?

– Именно поэтому я и здесь, – ответила она.

– Я так и думал, что вы должны прийти. Хорошо. – Отведя ее в сторону от посторонних, включая Джилл, он прошептал: – Вы не поверите, но мы уже много раскопали.

– Так быстро?

– Шеф работал днем и ночью. У этой привлекательной компании плохая репутация. Грязные связи.

– Вы имеете в виду «Баркер Дивелопмент»?

– Да. Они вели строительство в Калифорнии под другим названием, там возникли всякие осложнения, но они сумели выпутаться, а потом объявились на Востоке, и снова с незапятнанной репутацией.

Дженни тихо прошептала:

– Какого рода осложнения?

– Бомба в чьем-то автомобиле. Что-то связано с участком, который они хотели купить, а владелец не собирался продавать. Что-то в этом роде. Мартин говорит, что невозможно ничего было доказать, но каждый знал: это так.

– Так можно ли будет что-то доказать в данном случае? С Джорджем?

– Мартин считает, что да. Но поймите, я не все знаю. Я сегодня здесь только наблюдаю за теми, кто пришел. Конечно, мы не ждем, что здесь появится мистер «Зубы». – Даже в этом темном углу Дженни смогла разглядеть улыбку на лице парня. – Я слышал, что вам еще повезло.

– Да, повезло. – Она думала о чем-то своем. – И Фишер, этот урод? Он как-то замешан?

– Он – нет. Урод – это все, что можно сказать. Мелкая рыбешка, владеющая куском земли, который он хотел бы продать, поэтому он сходит с ума, если кто-то ему мешает это делать.

– А я могла бы поклясться, что и он замешан, – сказала Дженни. – Не так уж я и проницательна, как оказалось.

– Вы достаточно проницательны. Смотрите, зал уже заполняется. Вам лучше занять места.

Большинство мест было уже занято. Из дальнего угла Дженни осмотрела зал в поисках свободного места. Ее взгляд выхватил из толпы несколько знакомых лиц, сидящих на возвышении, потом она быстро осмотрела весь зал и увидела седые головы Инид и Артура Вулфов. Они были одни, чего и следовало ожидать; Джей вряд ли смог бы вырваться с работы и быть здесь сегодня вечером. Их головы повернулись только на долю секунды, но Дженни была уверена, что они заметили ее. Она прошла на виду у всех вместе с Джилл в третий ряд, где было два свободных места. «Если они захотят признать меня, то сейчас у них есть эта возможность, – вызывающе подумала она. – А если они поинтересуются, кто эта красивая молодая девушка рядом со мной, я просто скажу им, кто она». Дженни пришла к этому решению всего минуту назад. Она не знает, как это получилось, но она так решила.

Вулфы, однако, не двинулись с места. Что же, интересно, сказал им Джей? Она представила их расширившиеся глаза, их изумление. И она явственно представила их на кухне – бело-голубые занавески, фиалки в красных глиняных горшочках, собака возле ног – они пьют чай с пирогом. Они, должно быть, сокрушенно покачивали головами, сочувствуя и повторяя: «Но она была такой искренней, такой честной и открытой!»

И уверенность, так быстро появившаяся, так же быстро и угасла. Ей не следовало приезжать сюда, бередить свои раны. Самым разумным было бы подняться и вернуться домой прямо сейчас. Пусть кто-то еще борется за Грин-Марч и победит или проиграет процесс. Но она бы унизила себя в глазах Джилл. Разве не она приехала сюда, чтобы отчасти показать Джилл себя?

Так, поджидая своей очереди, Дженни сидела и слушала: приведение к присяге, результаты предыдущих заседаний и сообщения экспертов. Снова спорили адвокаты. Молодой человек от компании «Баркер» повторил свои аргументы, убеждая своих слушателей в той пользе, которую «Баркер Дивелопмент» может принести городу. Она не переставала удивляться, неужели этот умный респектабельный джентльмен с приятными манерами мог быть знаком с Робинсоном, также известным как Гарри Коррин, и решила, что скорее всего нет, потому что в организациях типа этой, с ее размерами и родом деятельности, будут стараться делать так, чтобы правая рука не знала, что делает левая.

Усталый пожилой адвокат, который занял место Дженни, едва ли мог выдержать сравнение со своим соперником. Бубня под нос что-то о статистических данных, он начал терять внимание членов совета; мэр пренебрежительно зевал.

Дискуссия уже перекинулась в зал. Дженни подождала, пока с десяток горожан высказались. Их мнения явно разделялись. Совет тоже, вероятно, разделился, предположила она, как это было несколько месяцев назад. Так что голосование будет трудным. Она подняла руку, представилась, встала и начала говорить.

– Меня зовут Дженни Раковски, – уверенно начала она. – Некоторые из вас, может быть, помнят, что я выступала здесь раньше. В этот раз я присутствую здесь только как частное лицо. Я хочу поговорить с вами о застройщиках из компании «Баркер». Как и все застройщики, они приходят с обещаниями улучшить жизнь в городе, суля новые рабочие места, говоря о снижении налогов. Не верьте ни одному их слову! – кричала она, предупреждающе подняв палец. – Они приходят делать деньги, и это все, ради чего они приходят. После них останутся только вырубленные долины. Об этих людях мы также не узнали ничего нового. Они появлялись и в 1890 году, пытаясь незаконно вырубить Самшитовый национальный парк. Если бы добропорядочные граждане не боролись с ними тогда, то у нас бы не осталось ни Самшитового парка, ни Большого каньона, ни других заповедников дикой природы.

Кто-то захлопал, и немедленно восстановилась тишина. Вулфы смотрели поверх головы Дженни на совет или, возможно, в потолок – все, что она заметила, – но потом еще кто-то захлопал, это вдохновило ее, и Дженни продолжала.

– Мы можем обратиться гораздо дальше, к Исайе более двух тысяч лет назад, или к древним грекам. Уже Платон знал, что когда вырубают леса, то дождь ничто не сдерживает, и земля смывается в море.

Она держала записи в руке, но они ей были не нужны.

– И часть вашей земли здесь – это низменности, губка, впитывающая воду, которая могла бы затопить ваши земли. Это место обитания диких животных, это красота и созидание. Эта экосистема складывалась тысячелетиями. Если она будет разрушена, никто не сможет восстановить ее. Вы это знаете, и те люди знают это так же хорошо, как и вы, но их это не заботит, вот в чем разница.

Все головы повернулись к Дженни. Никто не проронил ни звука.

– Мы всегда можем спасти «потом», говорят люди. Но что тогда, когда «потом» нечего будет спасать? Ведь планета не резиновая. И сейчас это единственная планета, которая у нас есть.

Она все говорила. Уже прошло шесть минут, и она уже ждала, что ее остановят, но никто из совета не остановил ее. Она ощущала прилив энергии и видела повернувшиеся к ней лица, заметила напряженное внимание Джилл.

– Здесь не стоит вопрос о строительстве для бездомных. Нет жизненно важной необходимости в этом строительстве, в площадках для гольфа. Это беспечность, беспечность и жадность. – Она остановилась на секунду. – Мы понимаем, что такое жадность, когда сталкиваемся с ней. Мир наполнен ею. Люди даже убивают из-за нее, не так ли?

Это для тебя, Робинсон, подумала она и в это самое мгновение перехватила взгляд Фишера. Он сидел напротив нее по диагонали, через проход, в переднем ряду. Она не заметила его раньше, но это был он, в той же самой черной куртке, с той же самой злорадной усмешкой. Что ж ты одурачил меня, подумала она. У тебя это получилось. Ты не убивал Джорджа. Ты всего лишь уличный хулиган. Ты не настолько умен, чтобы участвовать в такой игре, как эта. И все же я не хотела бы встретиться с таким типом темным вечером!

Она снова собралась с мыслями; пока все идет хорошо, пора заканчивать. И она побыстрее сделала заключение, обращаясь к тем, кто сидел на возвышении.

– Мы должны вырабатывать новый взгляд на мир. Я надеюсь, что вы понимаете это и не можете не признать, что предложение о строительстве должно быть отвергнуто.

Ее сердце все еще колотилось, когда она села.

– Ты была великолепна. Такое красноречие, – прошептала Джилл. В ее глазах светилось восхищение.

Радость охватила Дженни. В то же самое время ей бы очень хотелось знать, о чем говорили между собой Вулфы.

Мэр спросил, будут ли еще реплики из зала, и, поскольку ответа не последовало, обсуждение было закончено.

Теперь наступила очередь совета сделать свой выбор и голосовать. Дискуссия была короткой и не обещала никаких неожиданностей, как было на первом собрании, где сердитые замечания о благодетелях, которые больше заботились о скунсах и ласках, чем о людях, вызвали смех у одной части аудитории и аплодисменты у другой. Фишер демонстративно поднялся с места, чтобы выразить свое одобрение. Библиотекарь высказался за сохранение местности. Худощавый человек, сидевший рядом с ним, был Джек Фулер, владелец молочной фермы. «У тебя фантастическая память на имена», – говорил Джей.

Затем началось голосование. Один за. Один против. Двое против. Три за. Дженни подалась вперед на своем месте.

Грузный мужчина в очках с толстыми стеклами поднялся с места.

– Должен сказать, что я в самом начале вечера еще колебался. Я видел преимущества и в том, и в другом исходе голосования. Но, послушав молодую женщину, которая выступала последней, я сделал свой выбор. Да, мы должны иметь обязательства перед будущими поколениями. Она совершенно права. И поэтому я голосую за отклонение предложения. Оставим Грин-Марч в покое.

– Четыре к четырем, – пробормотала Дженни. Джилл стиснула ее руку. Лицо мэра было красным и злым, когда он обратился к мужчине, сидящему в конце стола.

– Мистер Гаррисон?

Тот, у кого есть денежные проблемы. Скромный человек, вспомнила Дженни. Но говорили, что его можно было бы склонить на свою сторону.

Сейчас он прочистил горло, словно собирался произнести речь, и принял торжественный вид. Он явно осознавал свою собственную значимость.

– У меня тоже было два мнения, – начал он. – Всегда можно найти, что сказать в пользу сохранения окружающей среды. Но также многое можно говорить и о необходимости создания рабочих мест и, естественно, мы должны использовать возможности для снижения налогового бремени.

Дженни молча застонала.

– Этот вопрос нужно тщательно взвесить. С одной стороны…

О, ради Бога, кричала она про себя, когда же ты примешь решение?

– С другой стороны…

После двухминутного взвешивания он наконец пришел к заключению.

– Итак, я голосую за то, чтобы отвергнуть это предложение. Пусть государство возьмет землю под охрану, как заповедник дикой природы.

Дженни засмеялась. Ее глаза наполнились слезами. Джилл поцеловала ее в щеку.

– Ты сделала это! Ты смогла!

Толпа медленно двигалась к выходу на темную улицу к стоянке машин. Позади и вокруг себя Дженни слышала разговоры о случившемся.

– Если бы не эта молодая женщина-адвокат, то они, по моему мнению, проголосовали бы по-другому.

– Может быть, и так. Она помогла, я в этом уверен.

– Она убедила их, я видел их лица.

– Было видно даже, как Гаррисон принимал свое решение.

– Хотя много осталось озлобленных. Трудно видеть, как деньги уплывают из твоих рук, от этого можно сойти с ума.

– Ты должна чувствовать себя на седьмом небе, – заметила Джилл, когда они отъехали. – Ты сделала все это.

– Нет, не я все сделала. Я сделала совсем немного, и я просто счастлива, – отозвалась Дженни.

Джей аплодировал бы такому выступлению. Оно было кратким, выразительным. «Вся моя гордость и все мое сердце были вложены в него».

Они проехали через город и выехали на шоссе. Дженни посмотрела на часы на приборной доске.

– Уже половина десятого, на дороге мало машин. Мы доберемся домой где-то в полночь.

Поля, разделенные черной лентой дороги, казались черно-белыми, где снег растаял, а потом подморозило. Небо было светлым и спокойным.

– Я никогда не думала, что так много свободного пространства на Востоке, – заметила Джилл.

– Но ведь ты была только в Нью-Йорке. Вот эта небольшая дорога ведет в Грин-Марч. – Озеро находится всего в полумиле отсюда. Это одно из чудеснейших мест, которые можно найти, вряд ли такое найдется даже в Нью-Мексико.

– Ну хорошо, покажи мне его.

– Сейчас? Ночью?

– А почему нет? Посмотри, как светло кругом. Да и это всего в полумиле, ты говоришь.

Дженни была тронута готовностью девушки посмотреть Грин-Марч.

– Хорошо. Не беда, если мы вернемся домой всего лишь на пятнадцать минут позже.

Маленький автомобиль притормозил и свернул на боковую дорогу, а потом остановился там, где дорога стала совсем узкой. Маленькая тропинка, проложенная по хрустящему снегу, привела их на вершину холма, возвышавшегося над озером. Оно, так же, как и земля, было похоже на ковер из черных и белых лоскутов. Там, где лед сломался, вода блестела, как черный мрамор. Глубокое спокойствие царило над покрытыми елями холмами и застывшими березами, неподвижными в этой безветренной ночи.

Она впервые пришла сюда днем и стояла при ярком свете, возможно, даже на этом самом месте, его руки обнимали ее, и вся их жизнь лежала перед ними, такая же теплая и золотая, как солнце и воздух.

– Ой, смотри Дженни, сова!

Птица смотрела на них с нижней ветки своими круглыми янтарными глазами; потом, расправив свои огромные крылья, она пролетела вниз над их головами, пересекла озеро и скрылась в тени среди деревьев.

– Как здесь красиво! Теперь я знаю, что ты имела в виду и почему ты боролась за это, – прошептала Джилл.

И Дженни поняла, что и она умела наслаждаться покоем. Ее захватило это место. Сцепив руки перед собой, она стояла и смотрела на спящую дикую природу, в то время как Дженни смотрела только на нее.

Потом они вернулись к машине и поехали дальше в город. Какое-то время они ехали молча, был слышен только гул мотора и шуршание шин по асфальту. Джилл заговорила первой:

– Я рассказала все маме и отцу.

– Все?

– Да, о тебе и о том, почему ты не хотела меня видеть. Мама сказала, что мне не следовало настаивать.

– Просто скажи маме, что все обернулось хорошо.

– Это действительно так?

Если бы все было так просто, так ясно, как граница между черным и белым!

– Да. Действительно!

– Я только хочу кое-что сказать. Твой секрет, ну обо мне, так и останется секретом. Я никогда не скажу об этом.

Комок подкатил к горлу Дженни.

– Я бы не смогла жить с такой ложью. Вставать каждый день, видеть его, знать и скрывать от него то, что не знает он.

– Но так же делают.

– Только не я.

Во второй раз за этот вечер Джилл положила свою руку на руку Дженни; две руки теперь лежали на руле.

«Что я чувствую? – спрашивала себя Дженни. – Прилив любви, благодарность пополам с печалью. – Затем она стала молча уговаривать себя: – О, мы все были слишком заняты собой в эти дни! Прекрати это бесконечное ковыряние в себе! Просто принимай все так, как оно есть. Перестань спрашивать себя о том, что ты чувствуешь или почему. Это все ни к чему не приведет».

И она заметила рассудительно:

– Ты, должно быть, проголодалась, ты же что-то лишь перекусила в спешке. Давай остановимся где-нибудь поесть.

– Я не голодна. Не думаю, что нам придется долго добираться.

– Ну ладно, уже довольно поздно. Слишком поздно, чтобы возвращаться в общежитие. Тебе лучше сегодня переночевать у меня. Почему бы тебе не поспать немного? У тебя сегодня был такой длинный день. – Посмотрев на Джилл, она подумала: «Я говорю, как мать».

– Ты говоришь, как мама, – сказала Джилл.

– Неужели? Вот и хорошо.

Девушка спала. Подъезжая к городу, она оставила позади себя места, которые никогда больше не увидит: мост, рынок, где Джей обычно покупал яблоки для дома. «И вот я здесь, – подумала она, – с моим случайным ребенком, нежданным и нежеланным, сидящим возле меня. Ее чудесные волосы как воротник вокруг чистого личика. Мы обе едем в ночь».

Было уже около часа ночи, когда Дженни остановила машину.

На улице было темно, но окна в ее квартире ярко горели.

Что на этот раз? Кто теперь? Она почувствовала желание убежать, забраться снова в автомобиль и скрыться.

– Что случилось? – спросила Джилл.

– В моей квартире горит свет. Не думаю, что нам стоит заходить.

– Почему?

– Как ты можешь спрашивать после того, что случилось в моем офисе?

– Дай мне ключ. Мы поднимемся, и, если что-нибудь не так, мы закричим и поднимем весь дом.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя трусихой. Хорошо. Я пойду, но хочу, чтобы ты оставалась внизу.

– Я буду идти в нескольких шагах от тебя.

– Не в нескольких шагах! Внизу, я сказала.

– Ты опять говоришь, как мама.

Дженни начала подниматься. На площадке третьего этажа она перестала прислушиваться. В доме не было слышно ни звука. «Послушай, – размышляла она, – это может быть просто попытка ограбления». Воры как-то забрались внутрь, взяли магнитофон, телевизор, кое-что из одежды, потому что там больше нечего взять. Это еще не самое страшное в мире. В этом городе такое случается каждый день.

Дверь была закрыта, и она колебалась, собирая все свое мужество. Джилл прошла вперед нее и толкнула дверь. Она открылась.

– Входи, Дженни. Входи.

В дальнем конце гостиной поднялись двое мужчин. Питер смеялся, а Джей с распростертыми объятиями бежал навстречу Дженни.

– О, Дженни! – закричал он.

Боясь поверить в реальность происходящего, она спросила, заикаясь:

– Ч-что это? Что ты делаешь здесь?

– О, Дженни! – снова воскликнул Джей. Он обнял ее. – Тебе следовало бы ударить меня! Избить меня! Сбросить меня с лестницы! Что я сделал с тобой! Что я сделал!

Она снова спросила сквозь набежавшие слезы:

– Что ты делаешь? Я не понимаю.

– Питер пришел ко мне в офис сегодня днем и все рассказал. Почему… о, Господи, почему ты не рассказала мне все сама?

Она уткнулась в его плечо.

– Ты могла бы рассказать мне, – повторил он, когда она ничего не ответила.

– Нет, она не могла, – возразил Питер.

Джей приподнял голову Дженни и заставил ее посмотреть ему в глаза.

– Почему ты не могла? – повторил он.

Она все еще была не в состоянии отвечать и смогла только прижать руку к сердцу, словно стараясь сдержать его биение.

Питер уже перестал смеяться, его глаза снова стали серьезными. Он сказал:

– Я попытаюсь объяснить это так, как мне представляется… Она слишком боялась.

– Боялась меня? – Джей был ошеломлен. – Неужели меня? Я не могу поверить в это.

– Пожалуйста, – прошептала она.

– Дорогая Дженни, тебе следовало сказать мне это в самом начале, когда ты только узнала.

Питер решил взять всю ответственность на себя:

– Я отвечу за нее. Она боялась потерять тебя. И, – добавил он глуховатым голосом, – как я уже говорил тебе, это снова связано со мной. И моей семьей. Я много размышлял об этом в последние несколько дней… Мы как бы поставили на ней метку. После этого она постоянно чувствовала, что чего-то не заслужила, чего-то не достойна. Ситуация повторилась.

– Ты именно так и относилась к этому, Дженни? – с грустью спросил Джей.

– Полагаю, что так, очень похоже на это, – прошептала она.

– Мы бы могли все потерять, если бы Питер не пришел ко мне. То, как все выглядело, я подумал… я должен был думать… Я едва не сошел с ума, словно вдруг узнаешь, что твоя мать была вражеским шпионом… Он замолчал. – А это твоя девочка?

Джилл ждала, наблюдая за происходящим с нежностью и любопытством.

Дженни наконец полностью обрела дар речи. Она с гордостью сказала:

– Да, это Джилл. Виктория Джилл.

– Так это ты причина всему! – Джей взял Джилл за плечи и поцеловал в обе щеки. Он посмотрел на нее, потом на Дженни, потом снова на нее. – Если это твое произведение, Дженни, то ты должна иметь еще дюжину.

У Дженни кружилась голова, в ногах была слабость, и ей пришлось сесть.

– Такая неделя, – прошептала она, прикрыв глаза.

– Ужасная, – ответил Джей. – Ужасная. Но о чем я говорю? Я только что узнал, что случилось с тобой в офисе. Я едва не сошел с ума, когда Питер рассказал мне.

Дженни прикрыла глаза, чтобы унять головокружение, а Джей, сидя рядом с ней, положил ее голову к себе на плечо и гладил ее волосы.

– Я чувствую себя так, словно прожил целую жизнь с сегодняшнего утра, – медленно начал он. – Когда Питер пришел в мой офис, я не мог поверить своим глазам.

Питер засмеялся.

– Он узнал меня по моим волосам. Трудно скрыться в толпе, когда у тебя волосы такого цвета.

– Он вошел и начал учить меня. Он набросился на меня и сказал, что я не имел права так обращаться с тобой, что это жестоко и…

– Я, наверное, казался храбрее, чем был на самом деле. Я действительно ожидал, что меня вышвырнут из офиса. Но я должен был сделать это. Я не мог улететь в Чикаго и оставить Дженни в таком состоянии, когда это была моя вина.

– На самом деле, это не твоя вина.

– Ну, какая разница. Как бы там ни было, я вспомнил о твоей соседке. Ширли. Ты говорила, что она знает все обо всех, так что я пришел сюда, задал ей несколько вопросов – как твой друг врач, конечно. Вот как я узнал про Джея. Это было легко. – Питер был доволен собой.

Теперь засмеялся Джей.

– Нетрудно заставить Ширли разговориться, спаси ее Господь. Вся хитрость в том, как заставить ее замолчать.

– Я все это время знала, что задумал Питер, – заговорила теперь Джилл. – И, когда мы подъехали, и я увидела свет в окнах, я уже знала, что у него все получилось. Я весь день была как на иголках, думая об этом.

– Неудивительно, что ты так спешила вернуться назад, даже не захотела остановиться поесть, – сказала Дженни.

– Ох! – воскликнул Джей. – Я совершенно забыл о сегодняшнем дне. Я был в таком состоянии, что просто не мог думать ни о Грин-Марч, ни о чем-либо еще. Но Дженни не забыла, Дженни, ты поехала…

– Это Джилл заставила меня поехать.

– Да, а разве ты не рада, что сделала это? Она победила, – сказала Джилл мужчинам. – Она произнесла такую замечательную речь, и это решило исход голосования. Она боролась и выиграла.

– Да, моя Дженни борец. Затем раздался голос Питера:

– Это для будущего. Для других людей.

Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом Джей спросил как-то неуверенно, были ли его родители на собрании.

– Они там были. Но мы не разговаривали. – Было кое-что, что она хотела знать. – Что ты сказал им обо мне?

– Только то, что подумал. У меня было основание считать, что ты нашла кого-то еще. Я был в полном смятении. Я не мог сказать ничего больше, да они и не спрашивали.

– Они такие добрые люди, – пробормотала Дженни.

– Да. Они очень любили тебя. Но, конечно, когда они поверили, что ты обидела их сына, то ты можешь понять, почему отец взял другого адвоката. Я просил его не делать этого, но он не стал слушать, он сам был так сильно обижен.

– Мне придется помириться с ними, Джей.

– Тебе не придется ни с кем мириться! И послушай, первое что мы сделаем завтра утром, – отправимся в брачную контору. Я не хочу ждать больше трех дней. – Он поднялся и взял Джилл за руки. – Я хочу, чтобы ты присутствовала тоже. Ты дочь Дженни и станешь моей дочерью. – И потом очень тихо, так тихо, что Дженни едва могла услышать, он закончил: – Я так сильно люблю твою маму, Джилл. И я едва не потерял ее. По своей собственной вине.

– Ну, если выяснять до конца, то все началось с меня. Моя вина, – сказала Джилл. – Я очень страдала от мысли, что чуть не разрушила все.

– Я думаю, наступило время прекратить все эти разговоры о чувстве вины и сожалениях, – заметил Питер. – Давайте смотреть в будущее. – Он зевнул и потянулся. – Уже поздно, а мне вставать рано на самолет, так что я собираюсь попрощаться. – Он взял свое пальто. – Джилл, я тебя когда-нибудь увижу в Чикаго?

– Конечно. Я могу изменить свои планы и по дороге домой на рождественские каникулы пообедать с тобой.

Хотя я так спешу попасть домой, увидеть маму, папу и детей.

Джей с интересом посмотрел на нее.

– Вы, кажется, удивлены, – с улыбкой заметила Джилл.

– Не совсем так. Просто я ничего не знаю о тебе и хочу узнать.

– Вы узнаете. Я буду приходить в гости, если вы пригласите. Я люблю ходить в гости.

– Только в «гости»?

– О, неужели вы подумали, что я хочу переехать к Дженни? Я никогда этого не хотела! У меня есть чудесная собственная семья! Все, что я хотела, – искренне сказала Джилл, и Дженни увидела знакомый блеск в ее глазах, – это только знать, кто я. И сейчас, когда я знаю, кто я, и мне нравится, кто я, – добавила она, дотрагиваясь до руки Дженни, – теперь я успокоилась. Да, я спокойна.

– Что ж, ты можешь иметь две семьи, – сказал Джей.

Питер поправил его.

– Я тоже семья, хоть я и один.

– Ты не можешь остаться на свадьбу? – спросил Джей, когда Питер уже надевал пальто.

Питер покачал головой.

– Спасибо, но я не буду. Перекати-поле, вот кто я – Он пожал руки, поцеловал Джилл и собирался было пожать руку Дженни, когда она встала и поцеловала его.

Она засмеялась.

– Ты не возражаешь, Джей?

– Нет, я сам могу расцеловать его.

– Пожалуйста, не надо, – отозвался Питер, и они все засмеялись.

Как будто договорившись, все трое подошли к окну, когда он ушел. Они смотрели, как он перешел улицу и широкими мальчишескими шагами направился к проспекту.

Джей вдруг сказал:

– Он мне понравился.

– Я думала, что ненавидела его, – ответила Дженни.

– Но теперь ты так не думаешь, – добавила Джилл.

– Как я могу? Он вернул мне вас обоих. – Она взяла руку Джилл, а другой держала руку Джея, теплую и крепкую.

– Прошло много времени, это был долгий путь, – сказала она.

Нежность охватила ее, приятное отдохновение, как возвращение домой после долгого путешествия. В этой маленькой комнатке был целый мир, радостный, яркий, новый мир.

Потом она вдруг о чем-то подумала.

– Эй, Джилл! А разве не ты говорила, что будешь хранить секрет и никогда не расскажешь о нем?

– Ну, я обманула, – весело отозвалась Джилл.


notes


Примечания


1


Ради общественного блага (лат.)


2


Саудер – амер. лимонный коктейль (прим. ред.)


3


Т. е. продолговатой формы – прим. ред.


4


«Удивленный радостью» – книга английского религиозного писателя К. С. Льюиса – прим. ред.