Шотландцы не забывают
Барбара Картленд


Так иногда бывает — даже наследник гордого клана шотландских горцев нарушает фамильный обет и женится не на той, на ком обязан жениться… Так иногда бывает — нищая сестра «неподходящей невесты»и новый наследник клана по воле судьбы встречаются, чтобы полюбить друг друга… И тогда начинается история, которую долго еще будут воспевать в балладах земель Мак-Нэирнов. История великой страсти юной хрупкой англичанки Пепиты и бесстрашного лорда Торквила. Потому что нет и не будет жестоких семейных клятв, покуда миром правит любовь!


Барбара Картленд

Шотландцы не забывают


От автора


Впервые я посетила Шотландию в 1927 году и, как обычно, в воскресенье пошла в церковь, местную кирку, — мрачное голое здание.

Священник, одетый в черную сутану, читал проповедь, продолжавшуюся больше часа, в которой клеймил беззакония англичан, начавшиеся с поместий Гленгэри и распространившиеся на всю нагорную Шотландию.

Он так неистово и страстно обличал происходившее в далекие времена, что я подумала, будто эти ужасные бесчинства англичане совершили буквально вчера. И лишь узнав, что все это началось в 1785 году и прекратилось в 1854 — м, я поняла: шотландцы никогда и ничего не забывают и не прощают.

Постоянно действующая Гербовая коллегия Англии была основана в 1555 году.

Она занимается установлением прав граждан на древние гербы, восстановлением их происхождения и родословной путем генеалогических исследований.

Лорд Лайон, представитель ее Шотландского отделения в Эдинбурге, являлся одним из высших сановников государства и conseiller du roi в вопросах, касающихся фамильных гербов, генеалогии и церемониала.


Глава 1


1884 год

Пепита Линфорд окинула взглядом гостиную, посреди которой громоздились упакованные ящики и валялся скатанный ковер, а снятые с гвоздей картины были прислонены к стенам.

Это зрелище внушало такую безысходность, что девушка, словно желая отстраниться от него и от гнетущих мыслей, вызванных им, направилась к окну, выходившему в сад.

Уже наступил сентябрь, но все еще пышно цвели розы, георгины и гладиолусы.

За садом простиралась холмистая пустошь, а дальше виднелась полоса моря.

Она ослепляла сейчас почти такой же яркой голубизной, как Средиземное море.

Однако Пепита знала, что внизу, под недоступным ее взору обрывом, свирепые волны Атлантики бьются о подножие отвесных скал, как бы преследуя единственную цель — разрушить их.

Глядя вниз, девушка вновь вспомнила о том, что эти волны отняли у нее, и с трудом превозмогла подступившие к горлу рыдания.

Как раз в этот миг кто-то постучал в парадную дверь.

Пепита прошла через небольшой холл и впустила визитера.

Это был низкорослый, седовласый, опрятно одетый джентльмен с добродушным лицом.

— Добрый день, мисс Линфорд! — улыбнувшись промолвил он.

— Я ожидала вас, мистер Кларенс, — обрадовалась Пепита. — Проходите, пожалуйста. К сожалению, присесть можно лишь в столовой, только там остались стулья.

Он последовал за ней в маленькую квадратную комнату с окнами в фасаде дома; лорд Алистер Мак-Нэирн и его жена использовали ее в качестве столовой.

Эта комната была так же опустошена, как и гостиная, и неупакованными в ней остались всего несколько стульев с прямыми спинками и кожаными сиденьями.

Пепита опустилась на один из них и, пока мистер Кларенс располагался на другом, тревожно смотрела на него широко раскрытыми глазами, как будто заранее знала, что ей предстоит услышать.

Мистер Кларенс положил на соседний стул кожаный портфель и, открывая его, промолвил:

— Боюсь, мисс Аинфорд, я не принес вам хороших новостей.

— Я так и думала, мистер Кларенс!

Он вынул из портфеля гербовую бумагу и сосредоточенно глядел на нее несколько секунд, как бы удивляясь тому, что там написано, или, возможно, думая, как объяснить ее содержание замершей в ожидании девушке.

Затем прокашлялся немного, словно принуждал себя начать, и объявил:

— Сумма, полученная от скупщиков лошадей и мебели, составляет триста двадцать два фунта.

Пепита обескураженно всплеснула руками.

— И это все?

— Это наибольшее, что я мог получить, мисс Линфорд, и уверяю вас, я пытался сделать все возможное, чтобы увеличить эту сумму.

— Вы очень добры, мистер Кларенс, и я чрезвычайно благодарна вам, но, как вы знаете, триста двадцать два фунта не покроют долг моего зятя!

— Я знаю это, мисс Линфорд, — кивнул мистер Кларенс, — но надеюсь, вы получите еще сколько-нибудь от продажи трех картин, которые я послал в салон Кристи в Лондоне.

Пепита молчала, чувствуя, что, несмотря на оптимистичный тон мистера Кларенса, вряд ли удастся выручить много на аукционе за картины ее зятя, купленные им скорее ради изображенного на этих полотнах, нежели из-за громкого имени их авторов.

Ну что ж, рассудила тем не менее она, и малые деньги хоть чуть-чуть помогут.

Но ведь нужно было еще подумать и о детях.

И тут ее охватило отчаяние пловца в бурном море, с трудом пытающегося удержать голову над водой.

Как будто уловив ее чувства, мистер Кларенс произнес умиротворяюще:

— Я договорился с мистером Хили, скупщиком мебели, чтобы он не увозил кровать хотя бы до пятницы. К тому времени, я уверен, вы решите, куда поедете с детьми.

Пепита горестно вздохнула.

— Нам некуда ехать, мистер Кларенс, кроме как в Шотландию!

На этот раз задохнуться от изумления пришлось мистеру Кларенсу.

Пораженный, он долго смотрел на нее молча и наконец сказал:

— В Шотландию? Я не думал, что…

— Поскольку вы были поверенным моего зятя и занимались его делами с тех самых пор, как он приехал сюда, вам, конечно, известно, что, когда он женился на моей сестре, его отец, герцог, удалил его от себя не только, как говорится, без шиллинга в кармане, но и изгнал из своего клана.

— Лорд Алистер сам говорил мне об этом, пробормотал мистер Кларенс.

— Это было жестоко и несправедливо, и хоть я сама не шотландка, я знаю, что значил клан для моего зятя и как глубока была его душевная рана, нанесенная этим приговором отца.

Пепита умолкла.

Она подумала в эту минуту о том, что лишь суровый, жестокий, непреклонный шотландец мог поступить со своим сыном так, как поступил герцог.

Сейчас, по прошествии всех этих лет, ей казалось странным, что лорд Алистер Мак-Нэирн решился променять на любовь к ее сестре все, что с детства являлось для него самым близким и дорогим.

Он был подвергнут безжалостному наказанию за то, что женился по любви, а не в соответствии с традицией.

Эту романтическую историю мистер Кларенс слышал, разумеется, не в изложении Пепиты.

Герцог Стратнэирнский, получивший прозвище «Король Шотландии», действительно вел себя как король, к тому же был известен своей жгучей ненавистью к англичанам.

Последние заронили искру этой ненависти и в сердца многих шотландцев еще во времена битвы при Калодене, а шотландцы, часто говаривал лорд Алистер, «как слоны, не забывают ничего».

Герцог, презрев вековые распри с кланом Мак-Донаванов, граничащим с его владениями, предложил заключить родственный союз.

И вот, объединенные общей ненавистью к англичанам, оба клана порешили, что маркиз Юэн, старший сын герцога Стратнэирнского, женится на дочери главы клана Мак-Донаванов Жанет.

Их свадьба состоится при огромном стечении Мак-Нэирнов и Мак-Донаванов, которые прибудут со всей Шотландии.

Но вскоре после помолвки маркизу было суждено по воле случая погибнуть во время охоты, и тогда герцог, едва дождавшись окончания традиционного непродолжительного траура, заявил своему второму сыну, Алистеру, что он займет место своего брата.

— После моей смерти ты будешь вождем клана, — сказал он, — а теперь ты должен исполнить долг, предписанный твоим положением, — как готов был сделать это твой брат, — жениться на Жанет Мак-Донаван.

Лорд Алистер ужаснулся.

Никогда в жизни он не помышлял о том, чтобы занять место отца и стать вождем клана.

Он проводил гораздо больше времени на Юге , чем его брат.

Он считал, что в современном мире, когда на троне восседает королева Великобритании, когда межклановые войны и взаимные обиды ушли в прошлое, ненависть его отца к англичанам архаична и неуместна.

Однако герцог стоял на своем, и Алистер разрывался между собственными устремлениями и преданностью отцу.

И тут случилось непредвиденное — он влюбился.

Пепита, будучи в то время подростком, заметила, как молодые люди впервые взглянули друг на друга, — словно некие магические чары соединили их незримыми нитями, — и запомнила это навсегда.

Пепита и ее сестра, Дениза, жили со своим отцом, сэром Робертом Линфордом.

Он ушел в отставку из Министерства иностранных дел и занялся литературным трудом стал писать книгу о трех странах, где проходила его дипломатическая служба.

Они поселились в живописной деревушке в Хердфордшире, к северу от Лондона.

Однажды, когда сестры сидели в саду, со стороны дороги раздался грохот и скрежет колес.

Они тотчас вскочили на ноги и, выбежав из ворот, увидели чрезвычайное происшествие.

Великолепный фаэтон, запряженный парой лошадей, столкнулся с деревенской телегой, возникшей без всякого предупреждения из бокового проезда, поскольку возница, управлявший лошадью, ненароком задремал.

Как выяснилось позднее, лишь благодаря искусности кучера фаэтона лошади не пострадали, хоть и оказались зажаты между оглоблями телеги и были основательно перепуганы столкновением.

Одно колесо экипажа валялось на дороге, а сам он наполовину погрузился в канаву.

Телега же, сколоченная из прочного материала, не получила больших повреждений, хоть парень, проснувшись, орал с перепугу не своим голосом.

Лишь один-единственный молодой человек, очень красивый и элегантно одетый, поднявшийся из поверженного фаэтона, являл собою образец порядка и спокойствия среди царившего вокруг хаоса.

Лошадей отправили на конюшню, а Пепита с Денизой привели джентльмена в дом, где их отец предложил ему стакан вина, после чего неожиданный гость представился им.

— Я — Алистер Мак-Нэирн. Как видите, меня постигло наказание за неспособность предвидеть, что для деревенских жителей любая дорога, на которую они выезжают, является свободной от прочих седоков.

— Это действительно так, — усмехнулся сэр Линфорд. — Надеюсь, вам не покажется мой вопрос бесцеремонным: состоите ли вы в родстве с герцогом Стратнэирнским?

— Я — его сын, — ответил лорд Алистер, — и должен завтра отправляться домой. Это моя последняя длительная поездка на Юг.

В его голосе явно слышались нотки сожаления.

Когда же его взгляд остановился на лице Денизы, Пепита интуитивно поняла: чем бы ни диктовалось его нежелание покидать Юг, ее сестра стала, видимо, самой притягательной причиной.

И немудрено, что лорд Алистер влюбился в Денизу, — ведь она была так прекрасна!

Хотя сестры во многом и походили друг на друга, Дениза все же выглядела более импозантно и эффектно.

Ее волосы отливали золотом спелой пшеницы, а глаза, — поскольку в жилах ее матери текла и французская кровь, — были на удивление темными.

Лорд Алистер впоследствии признался своей жене:

— Как только я взглянул на тебя, мое сокровище, я не мог уже прежними глазами смотреть на других женщин! Ты — единственная, на ком я должен был жениться, и теперь, когда я отдал тебе свое сердце, мне уже не вернуть его назад.

На Юге он стяжал известность как лорд Алистер Мак-Нэирн, поэтому не стал принимать титул маркиза сразу после смерти брата.

Когда же он отказался жениться на Жанет Мак-Донаван и был изгнан из родного дома и клана, так как, по словам отца, «запятнал имя предков», лорд Алистер продолжал носить титул, принадлежавший ему ранее.

За этим последовал новый акт неповиновения отцу — он женился на Денизе Линфорд.

Вот тогда-то его жизнь изменилась коренным образом.

Герцог, владевший огромным состоянием, предоставлял младшему сыну весьма щедрое содержание, в котором ему сразу же после женитьбы было отказано, и лорд Алистер остался лишь с наследством, доставшимся ему от матери.

В течение нескольких лет капитал все таял и таял, и в последние месяцы им пришлось, как говорится, затянуть пояса, о чем слишком хорошо знала Пепита.

Теперь единственным утешением для нее являлся тот факт, что это не беспокоило зятя — так же, как ее.

Лорд Алистер был столь счастлив со своей женой, а она — с ним, что они шли по жизни смеясь, находили забавным все, даже свою бедность, и пребывали в совершенной уверенности, что рано или поздно «все образуется».

Возможно, лошадь, на которую они поставят на местных бегах, придет первой.

А может, им удастся продать что-нибудь подороже.

Они смеялись и в ту минуту, когда шли к ростовщикам с последними драгоценностями, унаследованными Денизой от матери.

Сэр Роберт никогда не был богатым и завещал все что имел поровну дочерям.

Это оказалось совсем немного, и когда Дениза истратила свою часть наследства, она, смущаясь, вынуждена была занимать у сестры.

Пепита, однако, охотно давала ей сколько требовалось.

Это казалось ей справедливым: после смерти отца она жила вместе с Денизой и зятем и была готова «платить за содержание», помогая к тому же ухаживать за их детьми.

Таким образом, у Денизы появлялась возможность проводить больше времени с мужем, и она с благодарностью принимала помощь Пепиты.

Следует отметить, что Дениза была на семь лет старше Пепиты, которой ко времени трагического происшествия в их семье исполнилось девятнадцать лет.

Она переехала вместе с ними в Корнуолл, как только отметила свое семнадцатилетие.

Здесь, в отдаленной деревушке, не было подходящих кавалеров для нее.

Однако Пепите доставляли удовольствие прогулки верхом на полуобъезженных лошадях зятя и веселые игры с детьми на просторных лугах или у моря.

Иногда Дениза, беспокоясь за нее, говорила:

— Не можем же мы рассчитывать на еще одно дорожное происшествие поблизости от дома, которое на этот раз принесет и тебе прекрасного незнакомца, подобного Алистеру! Ну как же, дорогая, ты сможешь найти себе мужа?

— Я и так совершенно счастлива, — отвечала Пепита, — мне незачем спешить.

И вдруг как гром среди ясного неба произошло непоправимое: Дениза и Алистер утонули во время шторма, бросившего их лодку на предательские скалы.

Пепиту обуял страх одиночества.

Она никогда не думала, что ей придется самостоятельно принимать решения и заботиться не только о себе, но также и о детях сестры.

В самом начале, когда она осознала, что лишилась Денизы и обожаемого зятя, она могла лишь плакать от отчаяния и беспомощности, чувствуя, что весь ее мир рухнул.

Но затем, понимая, что дети нуждаются в ней, она погрузилась в серьезные размышления о будущем.

Просидев в тяжелых раздумьях двадцать четыре часа, она пришла к выводу, что ей не остается ничего иного, как отправиться в Шотландию, о чем она и сказала мистеру Кларенсу.

И вот, заметив удивление в его глазах, она продолжала:

— Мне известно, что герцог Стратнэирнский — богатый человек. Я не могу поверить, чтобы он, — несмотря на жестокость по отношению к сыну, — позволил своим внукам голодать. А именно это, мистер Кларенс, случится, если я не найду им пристанища.

— Я полагал, мисс Аинфорд, что у вас есть какие-то родственники или друзья со стороны вашей семьи.

— Мне бы хотелось, чтоб это было так, но мой отец, будучи дипломатом, всегда жил за границей, поэтому почти все его друзья живут в разных странах, включая Америку.

Мистер Кларенс засмеялся.

— Туда, конечно, ехать слишком далеко!

— Я тоже так думаю, хотя и переезд во Францию, Италию или Испанию будет стоить почти столько же. Кому как не вам знать, что мы не сможем добраться даже до Шотландии без вашей помощи!

— Я, конечно, понимаю, вам нужны деньги, чтобы попасть туда, куда вы хотите, — медленно произнес мистер Кларенс, — и я отложил, мисс Линфорд, пятьдесят фунтов для этой цели.

— Неужели нам действительно понадобится так много?

— Вам, пожалуй, надо бы иметь с собой немного про запас… на всякий случай, — осторожно заметил мистер Кларенс.

Пепита поняла, он не исключает того, что герцог Стратнэирнский может не принять их, тогда понадобятся деньги, дабы вернуться обратно на Юг.

И вообще, куда бы они ни поехали, их нигде не встретят с распростертыми объятиями.

Девушка отдавала себе в этом отчет и в отчаянии размышляла, как внушить герцогу мысль, что если не за нее, то за детей он несет ответственность.

А мистер Кларенс в это время думал о том, что она слишком прелестна и слишком хрупка, чтобы нести такое тяжелое бремя, возложенное на нее в столь юном возрасте.

Однако, будучи знаком с Пепитой со времени ее приезда в Корнуолл, он знал, что, несмотря на эфирную внешность, она обладает сильным характером.

Именно этим качеством она отличалась от сестры, в любых ситуациях полагавшейся целиком и полностью на своего мужа.

Жизнестойкость и решительность Пепита, по мнению мистера Кларенса, унаследовала от своего умного и находчивого отца.

Он встречался с сэром Робертом всего один или два раза, но успел проникнуться к нему огромным уважением.

Хоть его автобиографический труд вышел в свет небольшим тиражом, он был высоко оценен литературными критиками, и мистер Кларенс, приобретший экземпляр, нашел эту книгу чрезвычайно интересной.

— Если б только ваш отец был жив сейчас… — вздохнул он.

Пепита улыбнулась ему, и улыбка эта, казалось, осветила ее лицо, как солнце.

— Он мог найти выход из самого сложного положения, — молвила она. — Всегда знал, что сделать и что сказать. Очевидно, ему помогал дипломатический опыт, однако он был к тому же столь обаятельным, что все соглашались с ним, что бы он ни предложил.

Мистер Кларенс засмеялся.

— Я думаю, вы унаследовали этот дар от него, мисс Аинфорд.

— О, если б это было так! — воскликнула Пепита. — Признаюсь вам, мистер Кларенс, я очень, очень боюсь «дергать льва за бороду в его пещере»— указывать герцогу Стратнэирнскому на его обязанности.

— Я уверен, вы сделаете это с тем же неотразимым обаянием, которое восхищало меня в вашем отце, — сказал мистер Кларенс.

— А детям передались привлекательные черты характера лорда Алистера.

— Надеюсь, вы правы, — ответила девушка. — Мне кажется, мы должны отправиться послезавтра, в среду. Я не желаю чересчур злоупотреблять добротой джентльмена, который купил мебель.

— Он не возражает, чтобы вы остались до пятницы, — успокоил ее мистер Кларенс.

Пепита замотала головой.

— Среда, четверг или пятница… какое это имеет значение? Трудно даже представить, что нас ждет в будущем. Неизвестность как Дамоклов меч висит над моей головой, и чем скорее мы отправимся на Север, тем лучше.

— Что ж, мисс Аинфорд, — если уж вы так решили, то по крайней мере позвольте мне позаботиться о железнодорожных билетах и экипаже, который довезет вас до Фалмута , откуда вам предстоит начать первую часть путешествия.

Мистер Кларенс сложил свои бумаги обратно в портфель и добавил:

— Вряд ли вам нужно напоминать, что следует взять побольше продуктов в дорогу и, конечно, теплые пледы, так как ночами будет холодно.

— Я уже подумала об этом.

Пепита старалась говорить уверенно, но голос ее слегка дрожал, когда она думала, как далек путь до Шотландии.

Она была осведомлена, что им предстоит несколько пересадок с одного поезда на другой и все путешествие, несомненно, потребует длительного времени.

Она лишь однажды ехала на поезде из Лондона в Корнуолл, что явилось для нее значительным событием.

Но путешествовать с двумя детьми — совсем другое дело.

Рори, старшему, исполнилось девять лет, Жани — шесть; они, в общем, были очень хорошими детьми, однако продолжительное заточение в вагоне поезда или в закрытом экипаже окажется для них утомительным и вызовет капризы.

Лорд Алистер облюбовал Корнуолл не только из-за более дешевой деревенской жизни, но также потому, что арендовал там у своего друга дом и несколько акров земли за очень небольшую сумму.

А кроме того, как подозревала Пепита, он стремился к максимальной удаленности от герцога Стратнэирнского и от клана, для которых теперь был паршивой овцой.

Главным его желанием было отряхнуть пыль родной земли со своих ног и забыть прошлое ради новой жизни с любимой женой, ставшей для него смыслом существования.

И все же порой в его глазах появлялся какой-то странный, устремленный вдаль взгляд, особенно в начале осени.

Так как Пепита была весьма восприимчива ко всяческим подспудным настроениям и предзнаменованиям (шотландцы называют таких сверхчувствительных особ словом «фэй»), она понимала, что в этот момент он видит перед собой необозримые торфяники, пурпурные от цветущих кустов вереска, слышит квохтанье шотландских куропаток, слетающих в узкие горные долины, или, переходя через реку, чувствует тяжесть лосося, попавшегося на крючок.

Она также знала, что в это время он думает о замке с его башнями и бойницами, таком огромном и величественном на фоне предвечернего неба, — о нем он ей сам рассказывал, — думает о землях своего отца, раскинувшихся на тысячи акров.

Лорд Алистер говорил, что из замка открывается вид на море, откуда в далекие времена приходили вероломные викинги, чтобы совершать набеги на Шотландию.

Затем они отправились восвояси, оставив низкорослым, темноволосым аборигенам свои светлые волосы и голубые глаза.

Пепита находила у лорда Алистера черты викингов, а его дети, светловолосые и голубоглазые, походили одновременно на обоих родителей.

Жани с ее бело-розовой кожей напоминала маленького ангела.

Наверное, в целом мире невозможно найти двух более прелестных детей.

Так неужели герцог, каким бы жестоким он ни был, сможет устоять перед их очарованием?

В любом случае они принадлежали Шотландии, и в Шотландию Пепита обязана их доставить.

После ухода мистера Кларенса она прошла наверх, где находились их спальни, чтобы оторопело взглянуть на огромное количество вещей, которые ей еще предстояло упаковать.

Было бы крайне непрактично оставлять одежду сестры, если она не имела возможности купить хоть какую-то обнову для себя; да и детям, несомненно, все это понадобится в дальнейшем.

В случае необходимости Пепита, умея работать иглой, сможет где-то расширить платье, где-то ушить, расставить в швах или удлинить, отпустив подол.

Страшно было подумать, что от голода их отделяют всего лишь пятьдесят фунтов.

Теперь, когда девушка оглядывалась назад, ей казалось странным, что лорд Алистер не желал смотреть правде в глаза: рано или поздно им пришлось бы что-то делать с критическим финансовым положением.

Пепита не представляла, что он оказался на такой мели.

Он никогда не упоминал о своих огромных долгах, а потому она, по сути дела, и не задумывалась об этом.

Да и зачем ей было задумываться?

Она воспитывалась своими родителями в убеждении, что женщина должна всегда полагаться на мужчину.

В его обязанности входило не только обеспечивать семью всем необходимым, но и наиболее рационально организовывать жизнь своих домочадцев.

Это убеждение применительно к ее обаятельному, добродушному, веселому зятю обернулось настоящей катастрофой.

Терзаемая неотступной мыслью, — удастся ли ей заставить герцога войти в их положение, поскольку им больше некуда идти, — Пепита чувствовала, как беспокойно колотится сердце.

Тревога, подкравшаяся к ней с той минуты как она потеряла сестру и зятя, все росла, пока не обволокла ее сплошным мраком.

И все-таки к утру в среду чемоданы с детскими вещами и ее собственными были уложены.

— Я не хочу уезжать!

— запротестовал Рори, когда посыльный от мистера Кларенса стал сносить чемоданы вниз, чтобы отвезти их на станцию.

— Ты поедешь в Шотландию, милый, встретишься там со своим дедушкой, — объясняла Пепита.

— Он живет в большом замке; тебе будет очень интересно.

— Я хочу остаться здесь! — упрямился Рори. — Здесь мой дом, и здесь я останусь.

В его голосе смешались страх, тоска, огорчение.

Видимо, все это передалось Жани, и она заплакала.

— Я хочу к маме! — хныкала она. — Почему она ушла и оставила меня совсем одну?

Пепита опустилась на колени и обняла малышку.

— Ты не одна, моя хорошая, — пыталась она утешить ее, — ты со мной. Ты должна быть храброй, тогда с нами произойдут увлекательные приключения, как в волшебной сказке.

Жани, однако, не унималась, от чего Пепите самой хотелось плакать.

Четырьмя часами позже, когда они добрались до станции в Фалмуте, дети были поражены видом паровозов, выбрасывавших клубы черного дыма, гомоном и суетой пассажиров, толпившихся на перроне.

Здесь был и мистер Кларенс — он явился проводить их.

Лишь когда Пепита увидела комфортабельный вагон с мягкими сиденьями, она осознала, что он купил им билеты в вагон первого класса.

— Но мы не можем позволить себе этого! — возразила она.

— Это подарок от меня и моих партнеров, мисс Аинфорд. Мы прежде все обсудили и пришли к заключению, что не можем позволить вам и детям лорда Алистера прибыть в Шотландию без единого пенни. Вот мы и оплатили ваши билеты до Эдинбурга. Это дань уважения человеку, которым мы так восхищались.

— Как я вам благодарна!

— воскликнула Пепита. — Вы столь великодушны! Может быть, когда-нибудь я смогу хоть как-то отблагодарить вас за вашу щедрость.

Из-за переполнявших ее чувств она затруднялась выразить обычными словами то, что происходило в ее душе.

И тогда, к удивлению мистера Кларенса, она поцеловала его в щеку.

— Я никогда не забуду вашу доброту, — молвила она.

— Будьте осторожны и заботьтесь о себе так же, как и о детях, — напутствовал он ее.

Пепита не смогла больше ничего произнести — слезы подступили к глазам. Они вошли в вагон.

Кондуктор дунул в свисток и взмахнул красным флажком.

Когда поезд тронулся, мистер Кларенс снял шляпу.

— До свидания, мистер Кларенс! — закричали дети.

Растроганная, Пепита смотрела на проплывающий перрон, ощущая в сердце тихую радость.

Как будто часть тревоги, лежавшей на ней тяжелым камнем с момента гибели сестры и зятя, куда-то исчезла.

В конце концов, думала она, дети воспримут вынужденное путешествие как приключение, и началось оно с неожиданного проявления доброты.

Возможно, это счастливое предзнаменование на будущее.

Вначале они оказались в вагоне одни.

Дети стали раскачиваться на сиденьях и бегать из конца в конец вагона, пока поезд все увеличивал скорость.

Пепита сочла это довольно опасным и не сводила с них глаз, готовая в нужный момент подхватить проказников.

Зато она с удовлетворением отметила, что передвижение на поезде значительно превосходит во времени устаревший способ переезда в Шотландию в экипаже или морским путем.

Обитатели Корнуолла иногда поговаривали о страшных катастрофах на железных дорогах, но Пепита пока не слышала ни об одном и молила Бога, чтобы их поезд не открыл счет крушениям.

К тому времени, когда они достигли Саутхемптона, дети — после ночи и большей части дня, проведенных в пути, — очень устали.

Пепита уговорила их лечь и попытаться заснуть, но по мере продвижения к Лондону их вагон начал наполняться.

Первыми пассажирами, присоединившимися к ним, была пожилая пара, по всей видимости, не любившая детей.

Сперва они подозрительно оглядели Рори и Жани, затем начали шептаться о их поведении.

Пепита какое-то время пыталась удержать детей на месте, рассказывая им сказки, но они не привыкли много часов подряд сидеть неподвижно, и вновь занялись играми.

Рори был лошадью, а Жани — всадница — восседала на нем.

На другой станции в вагон вошел джентльмен весьма почтенного возраста.

Камердинер укутал его колени теплым пледом и покрыл его плечи шалью.

Как раз в эту минуту Рори сидел, высунувшись из окна по другую сторону вагона, и возбужденно сообщал обо всем происходящем на платформе.

— Я надеюсь, ма'ам, — обратился камердинер к Пепите, — ваши дети не будут создавать слишком много шума. Мой господин очень болен и нуждается в абсолютном покое.

— Я буду стараться, — вымолвила Пепита, — но дети есть дети, а мы едем уже очень долго.

Камердинер фыркнул, как бы подчеркивая, что это ее личное дело.

Дама, прежде молчаливо выказывавшая недовольство, теперь громко выразила свое возмущение:

— Если б эти поезда были организованы должным образом, в них существовали бы вагоны с табличкой «Только для детей», где они могли бы досаждать самим себе сколько угодно!

Они прибыли в тот день в Лондон с опозданием на два часа.

Теперь им нужно было пересаживаться на другой поезд, и Пепита ужасно боялась, что поезд на Шотландию уйдет без них.

Они успели на него — но лишь за четверть часа до отправления.

Конечно, это избавило их от долгого сидения в мрачном зале ожидания, однако минуты волнения и спешки тотчас отразились на душевном состоянии Пепиты.

К счастью, следующий отрезок пути вновь начался для них в пустом вагоне, но на этот раз у детей буквально слипались глаза от усталости — им было не до игр, и они сразу уснули.

Пепита тоже пыталась вытянуться поудобнее на сиденьях с другой стороны вагона, но, хотя она тоже устала до изнеможения, ей трудно было заснуть.

Когда же наконец удалось задремать на короткое время, она пробудилась от шума поезда, ворвавшегося на какую-то станцию.

Машинист так энергично управлялся с тормозами, что рывки и грохот сталкивающихся вагонов показались ей настоящим крушением.

После этого наступил долгий период, слившийся для Пепиты в одно непрерывное движение все дальше и дальше в неопределенное будущее, которое оставляло навсегда позади ее прошлое и превращало настоящее в иллюзорное царство, где нельзя ни о чем думать или что-либо делать, а можно лишь ехать, ехать и ехать.

Она покупала еду для детей во время остановок, поскольку все припасы, взятые в дорогу в корзинах для пикников, уже закончились.

Она рассказывала детям сказки и старалась утихомирить их, когда вагон стал наполняться пассажирами.

Она смотрела в окно, когда у нее было время, и силилась осознать тот факт, что они переезжают, по сути дела, с одного конца Британских островов на другой.

Она ощущала себя всего лишь куколкой на веревочках, утратившей свою индивидуальность под воздействием все более навязчивого и упорного стука вращающихся под ними колес.

Жизнь превратилась в один нескончаемый грохот, и когда они наконец достигли Эдинбурга, ей с трудом верилось, что позади самая тяжелая часть их путешествия.

Однако, по словам мистера Кларенса, им предстоял еще долгий путь, прежде чем они доберутся до Стратнэирнского замка .

Этот отрезок пути можно было преодолеть лишь с помощью экипажа.

Вот здесь-то им и понадобятся деньги, которые дал мистер Кларенс.

Когда они сошли с поезда, Пепита, опять же согласно его инструкции, отправилась в станционный отель, где дети смогли умыться и хорошо позавтракать за столом впервые за несколько дней.

Она спросила носильщика, где можно нанять экипаж, который доставил бы ее к Стратнэирнскому замку.

— Это не близко, ма'ам, — ответил носильщик. — Вам придется провести в пути две ночи и несколько раз менять лошадей.

Он взглянул на нее и прибавил:

— Это будет стоить вам немалых денег.

— Я знаю, — спокойно произнесла Пепита. Носильщику стоило больших усилий не только договориться об экипаже с парой лошадей, способном доставить ее к замку, но и выторговать у кучера относительно приемлемую, с его точки зрения, плату за проезд.

Пепита не могла оставаться равнодушной к трогательной заботе о ней носильщика, спорившего о цене с владельцем экипажа.

В конце концов он сообщил ей об условиях, на которых они сошлись, и она была крайне благодарна ему за участие в этом предприятии, так как даже при его заступничестве плата показалась ей довольно высокой.

Девушка щедро вознаградила его за труды, и они выехали из города, сразу же погрузившись в белую пелену, называемую там, как ей сообщили, шотландским туманом.

А она так мечтала увидеть красоты Шотландии!

Когда же они оставили позади не только город, но и последние деревенские строения, Пепите удалось наконец получить первое представление о природе Шотландии, оказавшейся совсем иной, нежели она воображала.

Ей казалось, что она узрит горы, огромные еловые леса и ниспадающие каскадами прозрачные шотландские ручьи — бэны.

Все это действительно появилось, но несколько позже, местность же вокруг Эдинбурга удивительно напоминала Англию.

Они провели первую ночь в маленькой аскетичной придорожной гостинице, где постели были жесткие, зато еда — вкусная и обильная, и, к ее несказанной радости, все было безукоризненно чистым.

На следующий день они отправились в дальнейший путь.

Дети, однако, выглядели усталыми и капризничали: им надоело путешествовать.

В тот миг, когда они впервые увидели обширные торфяные пустоши, поросшие вечнозеленым цветущим вереском, им захотелось сразу же побегать и поиграть среди цветов, а также поискать рыбок в маленьких извилистых ручейках.

— У нас еще будет много времени для этого, когда мы приедем, — говорила им Пепита.

— А я хочу побегать сейчас! — не соглашался Рори.

— Я устал сидеть в повозке. У меня уже заболели ноги.

Пепита ощущала то же самое.

Она предложила им устроиться на сиденье боком, вытянув ноги, и глядеть сквозь опущенные окна, каждый со своей стороны.

Довольные, Рори и Жани перекрикивались через весь экипаж, сообщая друг другу об увиденном.

Рори вскоре увидел оленя, а Жани, не желая отставать от него, заприметила огромного орла.

Это отвлекло их на какое-то время.

Другой радостью были остановки для ленчей и обедов, во время которых они могли бегать, выискивая маленькие ручьи или пытаясь найти ветку необычного белого вереска .

Во второй гостинице пища была простая, но вкусная, а ночной отдых, как показалось Пепите, сделал всех более покладистыми.

Они отправились дальше.

Девушка заметила, что при каждой смене лошадей они оказывались не столь хорошими и выносливыми, как прежние.

Во время последнего, довольно продолжительного перегона она уже собиралась спросить кучера, где им лучше остановиться на предвечерний чаи, как ей неожиданно впервые открылось море.

Позже, посмотрев вниз с вершины крутого подъема, на который лошади взобрались с немалыми усилиями, кучер крикнул, чтобы и Пепита взглянула туда.

Тогда-то ее взору и предстал замок.

Обращенный к морю, в лучах заходящего солнца, позолотившего его шпили и башни, которые ностальгически живописал зять, замок обретал сказочные очертания и казался более легким, воздушным и менее зловещим, чем она представляла себе.

Более того, от просторных пурпурно-лиловых вересковых пустошей, подступающих к нему сзади, и голубого моря у его подножия он выглядел абсолютно нереальным, как будто явился из ее снов.

— А вот и замок! — обернулась она к детям. — Туда мы и едем!

В ее голосе слышались нотки возбуждения, заставившие обратить детские взоры в ту сторону, куда был направлен ее указующий перст.

— Это замок дедушки?

— поинтересовалась Жани.

— Здесь жил твой папа, когда был мальчиком, таким, как Рори, — ответила Пепита.

Дети посерьезнели и неотрывно глядели на него, пока лошади начинали спуск с противоположной стороны холма, на который взбирались медленно и трудно.

— Долго мы пробудем в замке, тетя Пепита? — спросил Рори.

Этот вопрос девушка тоже задавала себе и не находила на него ответа.

Она лишь знала, что единственным человеком, который мог бы ответить на него, является сам герцог.

И тогда, не в силах превозмочь охватившую ее нервную дрожь, она стала молиться:

«Пожалуйста, Боже, помоги нам остаться здесь! Пожалуйста, Боже, пожалуйста…»


Глава 2


По мере того как лошади, перейдя на рысцу, приближали их к замку, страх Пепиты с каждой минутой все возрастал.

На предыдущей, последней, остановке вдруг выяснилось, что у нее останется очень мало денег, если вычесть ту щедрую сумму, которую придется вручить сейчас кучеру за все путешествие в экипаже, — Пепита загодя положила ее в конверт.

Вот чего она не ожидала, так это необходимости платить за лошадей при каждой их смене на почтовых станциях.

А по мере того как она оплачивала счета за ночлег и питание в гостиницах, попадавшихся по дороге, те пятьдесят фунтов, что дал ей мистер Кларенс, превратились в жалкие гроши.

Конечно, ей следовало предвидеть это.

Ведь она никогда не умела расходовать деньги, полагаясь всецело на своего отца, а потом — на зятя.

Теперь, когда путешествие близилось к завершению, она стала думать, что поступила опрометчиво, не известив заранее герцога о своем приезде.

Но она не сделала этого только из опасения, что он откажется принять своих внучат, а если поставить его перед свершившимся фактом, то он не сможет игнорировать эту проблему.

И все же такого страха она не испытывала никогда в жизни.

И этот страх смешивался с негодованием: почему должны страдать невинные дети из-за недобрых родственников лорда Алистера?

Если б у нее было хоть сколько-нибудь денег, она сама могла бы воспитывать и заботиться о них.

Но разум ее возражал: это было бы невозможно, так как Рори должен ходить в школу, а для того чтобы дать ему хорошее образование, как у его отца, потребовались бы не только деньги, но и покровительство влиятельных лиц.

И вновь она с прежней болью ощутила всю несправедливость наказания лорда Алистера лишь за то, что он посмел искренне полюбить.

Для герцога ни он, ни ее сестра не существовали вовсе, и это, конечно, вынуждало их страдать.

Но дети, усталые, капризные и голодные, существовали вполне реально, сейчас, в данную минуту.

Пепита подправила волосы Жани и решила, что девочка в маленькой шляпке с козырьком выглядит очень милой и хорошенькой.

Рори был чересчур взъерошен, и Пепита приукрасила также и его, хотя, как все мальчишки, он не любил, чтобы над ним хлопотали.

Причесав детей, она взглянула в окно экипажа: лошади сворачивали в огромные ворота из кованого железа; по обе стороны от них находились сторожки, похожие на маленькие замки.

Потом экипаж покатил по длинной подъездной аллее, окруженной пихтами.

В конце ее возвышался замок, столь прекрасный и внушительный, что Пепита замерла от восторга.

Именно таким, ни с чем не сравнимым, представлялся ей замок, который должен принадлежать герцогу Стратнэирнскому.

Ей был виден штандарт, развевающийся на самой высокой башне, и она знала, что по другую сторону замка простирается — вплоть до бывших владений викингов — голубое, но бурное Северное море.

Кучер остановил лошадей, и тут же открылась огромная дубовая дверь под портиком, обитая медными гвоздями.

На ступенях появился человек в килте , с удивлением воззрившийся на незваных гостей.

— Какой огромный замок! — произнес Рори, и в голосе его слышался благоговейный страх.

Пепита и сама находилась под сильным впечатлением, но, выйдя из экипажа, все-таки надеялась, что ее чувства не столь явно написаны на ее лице.

Человек в шотландской юбке — как она предположила, дворецкий — поклонился ей.

— Добрый вечер, ма'ам? — сказал он более вопросительным, нежели приветственным тоном.

— Я хотела бы видеть герцога Стратнэирнского.

Она подумала, что в ее голосе слышна легкая дрожь, однако высоко держала подбородок, стараясь выглядеть гордо и независимо.

— Я не думаю, что его светлость ожидает вас, ма'ам.

Дворецкий говорил с сильным шотландским акцентом, и дети разглядывали его с нескрываемым любопытством.

— Прошу вас сообщить его светлости, что я привезла к нему его внуков.

Если в намерение Пепиты входило поразить дворецкого, то она, без сомнения, преуспела в этом.

На какой-то миг он застыл, глядя на нее с изумлением — видимо, ему показалось, что он не так понял ее слова.

Затем он вымолвил:

— Вы хотите сказать, ма'ам, что это — дети лорда Алистера?

— Да, именно так.

Отвечая дворецкому, Пепита наблюдала, как меняется выражение его лица.

Он посмотрел сначала на Рори, потом на Жани, и было видно, что он в восторге от них.

Кажется, она обрела союзника, подумала девушка.

Она положила руку на плечо мальчика.

— Это — Рори, а это — Жани.

Как будто почувствовав освобождение от каких-то сковывавших ее чар, Жани произнесла:

— Я устала и хочу пить!

— Этому горю мы быстро поможем, — пообещал дворецкий, — а если вы устали, я лучше понесу вас по лестнице сам.

Он подхватил Жани на руки, а она, нисколько не протестуя, прибавила:

— Я слишком устала, чтобы идти.

— Конечно, — усмехнулся дворецкий, — Англия ведь далеко отсюда.

Он пошел вперед, и взору Пепиты предстала чудесная лестница из белого камня, ведущая на второй этаж.

Поднимаясь по ней вместе с Рори, она вспомнила, как зять говорил ей, что во всех знатных шотландских домах главные апартаменты расположены на втором этаже.

Лестница заканчивалась большой площадкой с камином, в котором горело большое бревно.

Дворецкий поставил Жани на пол перед высокими двойными дверями.

Затем он улыбнулся Пепите, как бы подбадривая ее, прежде чем открыть двери.

Голосом, казавшимся неестественно громким, он объявил:

— Граф Нэирнский и леди Жани, ваша светлость!

Пепита удивилась, что он называет титулы детей, о которых она не задумывалась раньше, — ведь лорд Алистер не занял место своего брата.

Она слабо припоминала, как кто-то говорил ей, что после смерти старшего сына герцога титул маркиза остается без владельца, хотя его сыновья сохраняют свои обычные титулы.

Она была так напугана, что внезапно помещение, в которое они вошли, казалось, поплыло вокруг нее, и она в первую минуту ощутила лишь вечернее солнце, вливавшееся через три высоких окна.

Затем, очнувшись, она разглядела в дальнем конце большой комнаты три фигуры, сидящие в креслах перед мраморным камином.

Когда же она взяла Жани за руку и повела ее вперед, то поняла, что среди них нельзя не выделить одного и не осознать, кем он является.

Его стать, разворот плеч, посадка головы удивительно напоминали ее зятя.

Но все остальное, что ей бросилось в глаза при взгляде на герцога, с его седыми волосами, морщинистым лицом и сжатыми тонкими губами, говорило об истинном тиране, какого она и ожидала встретить.

В абсолютной тишине она медленно шла с двумя детьми до конца комнаты, которая показалась ей невероятно длинной.

Наконец они приблизились к герцогу, и он резко вопросил:

— Что вы делаете здесь и почему вы привели этих детей ко мне?

Его голос был таким же устрашающим, как и его внешность, однако девушка огромным усилием воли заставила себя ответить ему тихо, но отчетливо:

— Я привезла их к вашей светлости, потому что им некуда больше деться.

— Что вы имеете в виду?

— прогремел герцог.

— Их отец и мать оба… погибли.

Она заметила, что ее слова произвели на хозяина впечатление разорвавшейся бомбы: хотя выражение его лица не изменилось, он как бы окаменел.

Повисла гнетущая тишина.

И вдруг, словно испугавшись, Жани сказала:

— Я устала! Я хочу домой!

— Вот туда вы ее лучше и отвезите! — посоветовал герцог девушке. — Что касается меня, то у меня нет внуков!

Пепита собралась с духом и гневно возразила:

— Это не правда, ваша светлость! Они здесь! Они существуют!

Вы жестоко обошлись с их отцом, и он чувствовал себя из-за этого очень несчастным, но я не могу поверить, что вы заставите страдать ни в чем не повинных детей.

Ее экспансивная речь взбесила герцога.

Его глаза потемнели, он свирепо нахмурился.

— Уберите их отсюда! — повелел он. — Вы привезли их без моего разрешения, и можете убираться туда, откуда приехали!

Пепита была столь ошеломлена подобной яростью, что в этот миг почувствовала комок, застрявший в гортани.

Враждебность герцога, должно быть, передалась и детям, так как Рори вложил свои пальчики в руку Пепиты и воскликнул:

— Поедем домой! Они не хотят, чтобы мы остались!

Пепита сжала ручку Рори, а Жани вдруг села на пол.

— Я устала и хочу пить, — повторила она, — и я хочу к моему папе!

Она расплакалась, и Пепита, оставив Рори, присела рядом с ней.

— Не плачь, моя радость, — утешала она малышку. — Я думаю, ваш дедушка по крайней мере даст тебе воды, прежде чем выгонит нас в лес!

Она взяла Жани на руки и посмотрела снизу на герцога, возвышавшегося над ней неприступной громадой.

— Я была бы благодарна вам, ваша светлость, — молвила девушка, — если бы детям дали что-нибудь попить и поесть, прежде чем их вышвырнут из замка! Мы ехали из Корнуолла почти неделю.

Наверное, было в ее требовании нечто такое, что заставило герцога замешкаться с ответом.

И тогда Рори, как будто ему надоел спор между ними, сказал миролюбиво:

— У папы тоже был спорран , такой же, как у вас!

Он, казалось, забыл свой страх перед герцогом и, подойдя к нему поближе, сообщил:

— Папа говорил, что спорраны делают из выдры, но ваш не такой.

Герцог, немного поколебавшись, объяснил, сохраняя ледяной тон:

— У меня спорран вождя клана.

— Папа говорил, что вождь — это отец клана и что все Мак-Нэирны должны подчиняться своему вождю.

— Это верно, — кивнул герцог.

Пепита стояла неподвижно с Жани на руках.

Девочка очень устала и мотала головкой, закрыв глаза.

Пепита безгласно смотрела на герцога, и в конце концов он произнес так, будто каждое слово вытягивали из него клещами:

— Пожалуй, вам придется остаться здесь на ночь. Торквил, проводи их к миссис Сазэрленд.

Потрясенная всем происходящим, а особенно словесной баталией с герцогом, Пепита не видела тех, кто сидел рядом с ним молча и неподвижно все это время.

Но вот из кресла поднялся молодой человек, и она отметила, что он высок, красив и на нем тоже килт из тартана Мак-Нэирнов.

Он улыбнулся и протянул руки, чтобы взять у нее Жани.

— Я думаю, девочка слишком тяжела для вас, — молвил он. — Я отнесу ее.

Жани, уже пребывавшая в полусне, не противилась.

Когда Пепита обернулась к Рори, она услышала, как он сказал герцогу:

— Я хочу посмотреть клэймор . Папа говорил, что у вас в замке много-много клэйморов. А у нас дома не было ни одного.

Герцог апатично ответил:

— Ты увидишь один завтра.

Он все еще говорил как бы нехотя, сквозь зубы.

И в то же время Пепите показалось, что суровое выражение сошло с его лица.

Она взяла Рори за руку и взглянула на герцога.

— Я благодарна вашей светлости. — Она сделала реверанс.

Он бросил на нее жесткий взгляд.

Тем не менее девушка почувствовала такое облегчение, отвоевав хотя бы временную передышку, что единственной ее мыслью было не противостоять ему больше в данный момент, а прежде всего найти пищу для детей и отдых для всех.

Дворецкий оставался на площадке за дверью в ожидании результата встречи: останутся гости здесь или нет.

Пепита вынула из своей сумочки конверт с деньгами, которыми обещала оплатить переезд из Эдинбурга, и протянула дворецкому.

— Не будете ли вы так любезны поблагодарить кучера? А это то, что я должна ему.

Он радостно улыбнулся, поняв, что произошло.

— Я распоряжусь, чтобы ваш багаж перенесли в ваши комнаты, ма'ам, — сказал он.

Торквил Мак-Нэирн с Жани на руках был уже на середине лестницы, и Пепита поспешила за ним.

Казалось, весть о их прибытии, распространившаяся среди слуг в замке, стояла в ряду чего-то необычного, ибо не успела девушка сделать несколько шагов, как ей навстречу уже торопилась пожилая женщина.

Черный сатиновый фартук и цепочка для ключей, свисавшая с ее пояса, свидетельствовали о том, что она домоправительница.

— У меня гостья для вас, миссис Сазэрленд, — сообщил Торквил Мак-Нэирн, — она очень устала и очень хочет пить.

— Я слышала, прибыли детишки лорда Али-стера, — промолвила миссис Сазэрленд, — но не могу поверить, что это правда.

— Это правда, — заверил ее Торквил Мак-Нэирн. — А теперь, миссис Сазэрленд, надо их разместить.

Миссис Сазэрленд посмотрела на Пепиту, и девушка протянула ей руку.

— Моя фамилия Линфорд, — представилась она. — Я — тетя Рори и Жани.

Миссис Сазэрленд присела в легком реверансе.

— Добрый вечер, ма'ам, и добро пожаловать в Стратнэирнский замок! Это большая радость, очень большая радость.

Ведь мм много лет не имели вестей от его светлости.

— Лорда Алистера нет в живых, — тихо произнесла Пепита, — а также и моей сестры, матери этих детей!

Миссис Сазэрленд исторгла крик ужаса.

— Не могу поверить этому!

— всплеснула она руками. — Нам никто не сообщил.

Затем, спохватившись, что надо устраивать гостей, она повернулась и пошла по коридору впереди них.

Вскоре она остановилась у одной двери и, открыв ее, заметила:

— Я думаю, будет правильно, если его молодой светлости мы дадим спальню его отца.

Это была большая, роскошная комната с окнами, выходившими на морской залив; в центре ее красовалась столь же внушительная резная кровать с четырьмя столбами для полога.

— Вас устроили, молодой человек, — улыбнулся Торквил Мак-Нэирн. — А теперь, миссис Сазэрленд, как насчет мисс Линфорд и этой маленькой сони у меня на руках?

— Я предлагаю расположить их в соседних комнатах, — произнесла категорическим тоном миссис Сазэрленд. , Она открыла вторую дверь.

— Вам будет удобно здесь, ма'ам, и у вас будет дверь в комнату ее светлости.

— Очень хорошо, — обрадовалась Пепита. — Она привыкла спать одна, но может испугаться в незнакомом месте.

Торквил Мак-Нэирн пронес Жани через дверь, соединявшую две комнаты, — ее открыла для него миссис Сазэрленд, — и очень нежно положил на кровать уже крепко спящую девочку.

Пока он делал это, миссис Сазэрленд готовилась к следующему этапу приема гостей.

— Я позабочусь о багаже и пошлю служанок распаковать то, что вам потребуется сейчас.

Она поспешила за служанками, и Пепита осталась с Торквилом Мак-Нэирном, оказавшимся, на ее взгляд, очень обаятельным человеком.

Она подумала, что ему, вероятно, двадцать семь или двадцать восемь лет, хоть он и казался еще моложе в сравнении с герцогом, — просто в нем ощущался авторитет и умение руководить, что не свойственно слишком молодым.

Он с улыбкой посмотрел на нее.

— Вы определенно произвели здесь сенсацию! Полагая, что ему должна быть известна история изгнания ее зятя, она сказала:

— Я подумала, — и, как стало очевидно, правильно, — что если б я обратилась с просьбой привезти сюда детей, то получила бы отрицательный ответ.

— Поэтому вы просто явились, как будто с другой планеты!

— Вам тоже так показалось? Я-то определенно чувствую себя так, словно мы пересекли полмира, чтобы попасть сюда!

— Неудивительно, что вы чувствуете себя уставшими, если преодолели путь от Корнуолла, заметил он.

Затем совсем иным тоном прибавил:

— Я страшно сожалею, что Алистера больше нет. Что произошло?

— Он… и моя сестра… утонули! Пепита произнесла это с дрожью в голосе. Ей все еще трудно было и думать, и говорить о случившемся без слез.

— И некому, кроме вас, заботиться о детях? — спросил Торквил Мак-Нэирн.

— Некому! — покачала она головой. — И мы не могли оставаться в их доме, как мне хотелось бы, поскольку у нас нет денег.

Он в изумлении уставился на нее, не в силах поверить ее словам.

Спохватившись, что, может быть, слишком доверительно беседует с незнакомцем, Пепита спросила:

— Простите за нескромность, кем вы приходитесь Алистеру?

— Я его двоюродный брат, но здесь я — только гость. Мой дом в десяти милях к северу отсюда.

Их разговор прервал Рори — он вбежал в дверь, выходившую в коридор.

— Пойдем, посмотри скорее!

— вскричал он. — Я вижу корабль из окна моей спальни!

— Только не высовывайся из окон, — предупредила его Пепита. — Они здесь так высоко от земли!

— Как ты думаешь, это не рыбацкое судно?

— не унимался Рори.

— Папа говорил, что здесь их много в море и они возвращаются в порт, наполненные сотнями и сотнями рыб.

Пепита взглянула на Торквила Мак-Нэирна, ожидая, что он ответит мальчику.

Он как будто понял ее, однако вместо ответа сказал:

— Я предлагаю вам пока оставить корабли и пойти со мной, молодой человек, и мы найдем того, кто даст вам что-нибудь попить и поесть. До ужина придется еще немного подождать, а вы, я думаю, уже проголодались.

— Я очень проголодался! — решительно заявил Рори. — Мне хотелось бы пресных лепешек, намазанных маслом и вересковым медом.

Это было первое, что они попробовали, только-только ступив на землю Шотландии, и Пепита, рассмеявшись, взмолилась:

— О, пожалуйста, не обращайте внимания! Мы не хотим доставлять вам столько хлопот.

— Здесь не будет никаких хлопот, — взмахнул он рукой.

— Пойдемте, молодой человек.

Мы найдем что-нибудь, дабы покончить с этой пустотой внутри вас.

Они вышли вместе, и когда Торквил Мак-Нэирн улыбнулся ей перед выходом, Пепита почувствовала, что нашла по крайней мере одного друга.

Она не ожидала такой чести, как предоставление ей трех служанок, чтобы распаковать одежду ее и детей.

Когда миссис Сазэрленд сказала им, чтобы большую часть вещей они оставили до завтра, девушка поняла: они поселились в замке, и герцогу будет, пожалуй, нелегко выселить их.

Пепита раздела Жани и дала ей немного теплого молока — девочка слишком утомилась и ничего больше не хотела.

Только когда она опять крепко уснула в уютной кровати, Пепита смогла подумать о себе.

— Через несколько минут вам нужно будет одеваться к ужину, — предупредила миссис Сазэрленд, — и я думаю, вы бы не отказались от ванны после столь длительного путешествия.

— Полагаю, мне следует сначала спросить, должна ли я ужинать с его светлостью, — ответила Пепита.

— О да, ма'ам! — = — воскликнула миссис Сазэрленд, словно не могла даже допустить мысли, что может быть как-то иначе.

Пепита же вовсе не была уверена в этом, и хотя миссис Сазэрленд убедила ее, что ее ожидают у герцога, она не могла отделаться от стесненности и тревоги, когда направлялась в апартаменты вождя.

Перед этим она пожелала спокойной ночи Рори, который, поужинав, сам улегся в кровать.

Ему, конечно, хотелось бы дождаться ужина у герцога, чтобы увидеть там множество новых, интересных вещей.

Но от усталости он совсем клевал носом.

В конце концов он без возражений согласился лечь спать и оставить на завтра все занимательные открытия.

Пепита, ощущая нервное напряжение от ожидавшей ее неизвестности, с наслаждением приняла ванну перед пылающим камином в своей спальне.

Усталость покинула ее тело, растворившись в теплой воде.

Затем она выбрала первое платье, висевшее в гардеробе рядом с другими, извлеченными служанками из чемоданов.

Это платье принадлежало ее сестре; оно было очень красивое и более изысканное, нежели все, что имелось у самой Пепиты.

Она одобрила этот случайный выбор, так как ей хотелось предстать человеком, способным обучать детей, чем она и занималась в Корнуолле.

Все время, пока они ехали в Шотландию, в глубине ее сознания гнездился страх, что герцог, ненавидевший сасенаков , сразу же откажется от ее услуг в качестве воспитательницы.

Эта мысль добавляла новые страхи к уже обуревавшим ее, и она пыталась не думать об этом.

Она знала, как трудно, не имея ни денег, ни опыта, заработать себе на жизнь!

И опять она почувствовала, что никто не сможет посодействовать ей, кроме Бога, который по крайней мере помог им добраться в целости и сохранности от Корнуолла до Шотландии.

Идя по коридору, она молилась о том, чтобы герцог, если он примет детей, не обращал на них свою ненависть и нелюбовь ко всему английскому.

Герцог ожидал ее в той же комнате, где они встретились сразу по прибытии.

Если он выглядел величественным и внушающим благоговение тогда, то теперь, в вечернем одеянии, с кружевным жабо вокруг шеи и в бархатном мундире с серебряными пуговицами, он был настоящим вождем.

Приблизившись к нему, Пепита заметила блеск топаза на рукояти его скина , а его нынешний спорран был еще основательней и богаче, нежели тот, что увидел Рори.

Так как она боялась опоздать, миссис Сазэрленд помогла ей одеться, и вот оказалось, что в комнате присутствует только герцог.

Теперь в ней не было ни Торквила Мак-Нэирна, ни другой фигуры, которую она едва различила, войдя сюда в первый раз.

Тогда она была столь возбуждена и расстроена, что поняла лишь: эта фигура — женщина, но в каком она родстве с двумя мужчинами, Пепита не представляла.

Теперь, присев в реверансе перед герцогом, она могла думать лишь о нем, и хотя он не хмурился на нее с такой яростью, как раньше, в глазах его угадывалась враждебность, а губы были сжаты в твердую линию.

— Я надеюсь, мисс Линфорд, — промолвил он, — что за вами хорошо ухаживают.

Она уловила саркастическую нотку в его голосе, но спокойно ответила:

— Все были очень добры к нам, ваша светлость. Как вы, должно быть, поняли, дети страшно устали. Они слишком малы для столь длительного путешествия.

— Путешествия, которое было совершенно излишним! — высокомерно заявил герцог.

— Напротив, ваша светлость, ему не было альтернативы!

— Почему не было?

Вопрос прозвучал резко.

— Потому что я больше не могла платить ренту за дом, в котором они жили, а мебель, лошадей и все, что принадлежало моему зятю, пришлось продать, чтобы оплатить его долги.

Она решила, что это удивит герцога, но он еще жестче сжал губы.

К тому же он бросил на нее пронизывающий взгляд, как будто подвергал сомнению правдивость ее слов.

Затем, движимый любопытством, он обронил:

— Алистер получил деньги его матери!

— Они были потрачены, ваша светлость, как и все, что имелось у моей сестры, и, по сути дела, все, чем владела я.

Ей показалось, будто герцог все еще не убежден.

— Мне трудно понять, как это случилось, молвил он, — если, конечно, не было каких-то экстравагантностей.

— Никаких экстравагантностей, — покачала головой Пепита. — Все стало дороже, чем раньше или чем в Шотландии. Уверяю вас, мой зять не позволял себе никаких излишеств, но нам необходимо было питаться!

Она говорила с некоторым надрывом, потому что чувствовала предвзятость герцога.

Да и как можно было без горечи думать о том, что при этой немыслимой роскоши в замке ее сестре приходилось жестоко экономить на всем, чтобы поддерживать относительный уют и благополучие в доме.

Алистер не мог позволить себе купить лошадей, о которых мечтал.

Словно прочитав ее мысли, герцог философски изрек:

— Как бы там ни было, мой сын сам избрал такую жизнь.

— Совершенно верно, ваша светлость, и он никогда не раскаивался в этом. Но я знаю, как тосковал он временами по Шотландии, и хотя он был очень счастлив с моей сестрой, он страдал без своего народа.

Теперь она говорила очень мягко и спокойно, понимая, что герцог вряд ли сможет ей возразить.

Прежде чем герцог ответил, в комнату вошел Торквил Мак-Нэирн и с ним — женщина, на которую Пепита по приезде не обратила внимания.

Оказалось, она довольно молода, не старше тридцати лет, и с первого взгляда было заметно, что она беременна.

— А, вот и ты, моя дорогая! — произнес герцог, когда она приблизилась к нему. — Я должен представить тебя нашей неожиданной гостье. Это, как ты знаешь, мисс Линфорд, невестка Алистера.

— Я догадалась, — последовал ответ, — и полагаю, она знает, что я — твоя жена!

Пепита была удивлена, так как не ожидала ничего подобного.

Она знала, что мать Алистера умерла молодой, но была уверена: он даже не предполагал, что отец может жениться второй раз.

Теперь девушка хорошо видела герцогиню.

У нее была довольно тусклая внешность, простоватое лицо.

Невзрачные рыжевато-песочные волосы и ресницы такого же цвета придавали ей некоторое сходство с хорьком.

Пепита присела в реверансе, но герцогиня не протянула ей руки, как положено, и Пепита уже знала, что если герцог неприязненно относится к ней, те же чувства испытывает к ней и его новая жена.

— Ужин подан, ваша светлость! — объявил дворецкий от двери.

Герцогиня, не сказав ничего Пепите, повернулась к герцогу и вложила свою руку в подставленный им локоть.

— Я надеялась, — сказала она неестественно громко, — что у нас будет спокойный семейный ужин, но у нас сегодня целое общество.

Она явно проявляла недовольство, и Пепита уже подумала, что было бы лучше съесть что-нибудь в своей спальне, но теперь предлагать это уже поздно.

Когда герцог и герцогиня направились к двери, она увидела Торквила, ждущего ее, чтобы сопровождать в столовую.

Он улыбнулся, и в его глазах появились веселые искорки.

Они последовали за хозяином и хозяйкой, и Торквил произнес почти шепотом лишь одно слово:

— Завидует!

Обед был великолепный.

Пепита, изрядно проголодавшись, наслаждалась каждым кусочком лосося, пойманного сегодня, и куропатки, подстреленной в лесах герцога.

Только после того, как волынщик обошел вокруг стола, сыграв мелодию и получив от герцога традиционный «глоток виски» из серебряного кубка, она осознала, что они с герцогиней покинут столовую вместе — согласно традиции — после мужчин.

Она очень мало говорила за ужином, в основном потому, что герцог говорил так, будто только он имел на это право и не хотел слушать никого другого.

Сидя напротив хозяйки, расположившейся слева от герцога, Пепита видела, как с каждым взглядом герцогини на нее враждебность в ее глазах все возрастает.

Торквил же, наоборот, был весел и остроумен, он заставил даже герцога рассмеяться несколько раз, хотя это явно стоило ему немалых усилий.

К концу трапезы Пепита не могла не задуматься о том, что она сама являлась причиной столь напряженной атмосферы и что самым верным и достойным шагом с ее стороны было бы покинуть замок как можно скорее.

Но она тут же спохватилась: разве можно оставить детей в этом доме?

Зять и сестра умоляли бы ее не делать этого. «Может быть, если б они приняли меня как обычную гувернантку, — думала она, — я могла бы оставаться в классной комнате».

Затем она вспомнила, что герцог может выгнать их всех завтра же, и даже если их визит продлится, они все равно будут нежеланными в замке, и она напрочь лишится покоя в будущем, когда, покинув детей, узнает впоследствии, что Рори и Жани изгнаны, как и их отец.

«Я должна спасти их, — запаниковала она. — Каким-то образом я должна спасти их».

Когда она и герцогиня дошли до гостиной, та, осторожно опустившись в кресло перед камином, раздраженно произнесла:

— Полагаю, мисс Линфорд, вы поняли, что мой муж оказал вам гостеприимство на одну ночь и вы уже решили уехать как можно быстрее.

— Я надеялась, ваша светлость, — с достоинством ответила Пепита, — что детям будет позволено поселиться здесь как дома, поскольку им некуда податься.

— Это невозможно, — вспыхнула герцогиня, — совершенно невозможно!

Затем, словно предполагая, будто девушка ничего не смыслит в семейной жизни, она добавила:

— Это будет дом для моих детей, нам не нужны самозванцы, узурпаторы или кукушата в нашем гнезде!

Слушая ее, Пепита почувствовала себя очень глупой: так вот что расстроило герцогиню!

Если даже она родит сына, он все равно не унаследует герцогство или статус вождя клана — все это переходит к потомству старшего сына герцога.

Теперь Пепита понимала причину недовольства герцогини, но ничем не могла помочь ей.

Что бы ни ощущали в связи с этим герцог и герцогиня, Рори занимал отныне очень важное положение.

Пепита и сама удивилась своей внезапной решимости, столь необычной для нее, бороться за его права.

Она не позволит бесцеремонно отослать его или просто игнорировать, как игнорировали его отца.

Поэтому она не ответила герцогине, которая нервно постукивала пальцами по ручке кресла и напряженно всматривалась в огонь, как будто пламя питало раздражение и гнев, со всей очевидностью кипевший в ней.

Беспокоясь за детишек, хотя и не думала, что герцогиня сможет как-то навредить им, Пепита умиротворяюще сказала:

— Я сожалею, если наше прибытие сюда расстроило вашу светлость, но у меня действительно не было другого выхода. Я решила, как бы ни гневался герцог на своего сына, он не пожелает, чтобы его внуки голодали, — ведь они-то ни в чем не повинны.

— Все это звучит весьма правдоподобно, мисс Аинфорд! — усмехнулась герцогиня. — Но вы не можете быть настолько толстокожей, чтобы не понимать, — в этом замке нет места для внуков, и уж тем более для сасенаков!

Прежде чем Пепита высказалась в свою очередь, к счастью, открылась дверь, и к ним присоединились герцог с Торквилом Мак-Нэирном.

Чувствуя, что ей не вынести перекрестных вопросов, девушка поднялась.

— Надеюсь, ваша светлость, — обратилась она к герцогу, — вы извините мой уход. Как и дети, я очень устала и чувствую, подо мной все еще продолжают вращаться колеса.

Она пыталась говорить легко и непринужденно, но ее голос почему-то звучал слабо и довольно беспомощно.

— Конечно, отправляйтесь в постель, мисс Линфорд, — согласился герцог, а завтра мы обсудим, что можно сделать в этой ситуации.

— Благодарю вас, — молвила Пепита. — Благодарю вас также за то, что приняли нас. Я ужасно боялась, что нам придется спать на скамье или в кустах вереска!

Ее искренность и безыскусность как будто обезоружили герцога, и он не смог подобрать слов для ответа.

Она сделала реверанс ему и герцогине, демонстративно проигнорировавшей ее, и повернулась к выходу.

Торквил Мак-Нэирн поспешил открыть дверь.

Признательная ему за внимание, она улыбнулась, а он очень тихо произнес:

— Вы великолепны! Спите спокойно и не тревожьтесь.

Эти слова тронули ее сердце, и в эту минуту беспокойство, вызванное неприятными заявлениями герцогини, напрочь улетучилось.

По дороге к себе она не могла думать ни о чем, кроме своей маленькой победы: она добилась желаемого.

Она с детьми приехала в Шотландию, и пусть хоть одну ночь они будут в безопасности.


Глава 3


Миссис Сазэрленд зашла к Пепите в полвосьмого утра — оповестить, что герцог приглашает всех в комнату для завтраков к восьми тридцати и просит явиться вовремя.

Пепита, еще не совсем отдохнувшая, несмотря на здоровый ночной сон, быстро вскочила с кровати.

— Я думаю, дети еще спят, — заметила она, — и не стану их будить еще полчаса.

— Это было тяжелое путешествие для вас, — сочувственно закивала головой миссис Сазэрленд.

— Довольно утомительное, и я к тому же беспокоилась — что нас ждет по прибытии!

— Для нас это было истинным шоком, мисс, — доверительно сообщила миссис Сазэрленд. — Мы слышали, что его светлость женился, но не знали, что у него два красивых ребеночка. Его светлость будет гордиться ими.

— Я надеюсь на это, — произнесла с сомнением Пепита.

Она подумала, следует ли рассказывать миссис Сазэрленд, как она боялась, что герцог может отослать их, но затем решила, что это было бы неуместной откровенностью.

Она могла лишь молиться, чтобы «притягательное очарование их отца», как говорил мистер Кларенс, помогло им всем стать более желанными, чем вчера.

Пепита одела детей и повела их в комнату для завтраков, расположенную на том же этаже, что и гостиная и столовая, но выходящую окнами на вересковые пустоши.

Пока они шли по коридору, Рори возбужденно рассказывал о том, что видел из окна своей спальни.

Пепита почувствовала облегчение, увидев в комнате для завтраков лишь герцога и Торквила Мак-Нэирна; герцогини не было.

Вспоминая события прошлого вечера, она пришла к заключению, что самым опасным ее врагом является герцогиня.

Девушка сознавала, что для нее обнаружение сына лорда Алистера должно было стать большим потрясением, чем даже для герцога.

Торквил Мак-Нэирн встретил ее стоя, а герцог продолжал сидеть.

Дети, как научила их Пепита, подошли к нему.

Рори поклонился, Жани присела в реверансе, и оба произнесли:

— Доброе утро, дедушка!

Ей показалось, на герцога произвели впечатление их хорошие манеры, но он ответил серди-то: «Доброе утро!»— а затем посмотрел на нее из-под густых бровей.

Она тоже сделала реверанс.

— Доброе утро, ваша светлость. Я очень сожалею, если мы немного опоздали.

— По сути дела, это мы пришли рано, — успокоил ее Торквил Мак-Нэирн, — так как мы с герцогом идем ловить рыбу.

Рори тут же закричал:

— Я умею ловить рыбу!

Я хочу поймать лосося!

И прежде чем кто-нибудь хоть что-то успел сказать, он прибавил:

— Дедушка, пожалуйста, я хочу научиться стрелять! Папа говорил, что научит меня, когда мне исполнится девять лет, а мой день рождения был три недели назад!

— Ты еще мал, — охладил его пыл герцог.

— Папа начал стрелять в девять лет, и вы научили его. Он мне рассказывал! — упорствовал Рори.

Стало тихо.

Потом Торквил рассмеялся.

— На это нам нечего возразить. По сути дела, мой отец первый раз разрешил мне носить ружье в мой девятый день рождения.

— Значит, мне можно стрелять? — допытывался Рори. — Пожалуйста, скажите, что мне можно стрелять!

Пепита, садясь за стол, подумала: вряд ли кто-нибудь способен устоять перед такой мольбой в голосе Рори.

Более того, когда он подошел к деду, она обнаружила очевидное сходство между ними.

— Я подумаю, — пообещал наконец герцог обнадеживающим тоном.

С некоторой неохотой, как будто он хотел все еще спорить об этом, Рори сел за стол, и дворецкий по имени Фергюс, что стало известно Пепите от миссис Сазэрленд, поставил перед ним чашку пориджа .

— Наверняка ты не знаешь, что это такое, заметил герцог.

— Это — поридж, — ответил Рори. — Папа говорил, все добрые шотландцы едят поридж, и есть его следует стоя.

Пепита улыбнулась.

Она вспомнила, как зять рассказывал детям, что шотландцы ели свой поридж стоя — на случай внезапного нападения другого клана: если они будут сидеть, то рискуют быть застигнутыми врасплох.

Она не сомневалась, что герцога удивил ответ Рори, поскольку он никак его не прокомментировал.

Девушка же тихим голосом ему объяснила:

— Я думаю, вряд ли кто-нибудь нападет на тебя сейчас, поэтому удобнее и аккуратнее есть сидя.

— Но это не правильно — есть сидя поридж в Шотландии, — посерьезнел Рори.

— Я знаю, — ответила Пепита, — но твой дедушка — вождь — ест за столом, и я думаю, нам никто не угрожает.

Удовлетворенный таким веским аргументом, Рори начал есть, но Жани оттолкнула свою чашку в сторону.

— Я не люблю поридж.

— Если ты говоришь эти слова, значит, ты — сасенак! — упрекнул ее Рори. — Дедушка ненавидит сасенаков!

Пепита быстро взглянула на герцога, боясь, что он разгневается, но увидела слабую улыбку, дрожавшую в уголках его губ.

Хоть она ничего не сказала, Фергюс забрал поридж у Жани и дал ей вместо него фрикадельки из лосося.

Она поглощала их с большим удовольствием.

«Вот это да, — подумала Пепита, — она никогда не съедала так много за завтраком!» Не успели они закончить, как Торквил сказал:

— Гили будут ждать. Я, пожалуй, пойду пораньше — начну сверху и пойду вниз по течению реки.

— Я начну снизу, — подхватил герцог, — но прежде хочу поговорить с мисс Линфорд.

Сердце у Пепиты тревожно стукнуло, однако Торквил, направляясь вместе с герцогом к выходу, улыбнулся ей, словно желая сказать, как и прошлым вечером, чтобы она не беспокоилась.

Она же была не только обеспокоена, но и напугана, и когда дети покончили с завтраком, она велела Рори ознакомиться с парком.

— Я хочу пойти с дедушкой на рыбалку! — заупрямился он. — Спроси его, тетя Пепита, можно мне пойти с ним? И скажи ему, что я очень хорошо умею ловить рыбу.

Отец действительно научил его ловить форель в маленьком потоке, пробегавшем через поместье в Корноулле.

Форели, конечно, были довольно маленькие, но Рори умел управляться с удочкой и наматывать леску, когда рыба попадалась на крючок.

— Я попытаюсь, — пообещала Пепита, — но не огорчайся, если дедушка откажет.

Фергюс, услышав последние слова, предложил:

— Оставайтесь со мной, м'лорд, и я покажу вам скан его светлости.

— Вот здорово! — воскликнул Рори. , — А еще я хотел бы увидеть клаймор!

Фергюс рассмеялся.

— Их много в комнате вождя.

— Тогда, пожалуйста, возьмите меня туда, и можно, я подержу один в руке?

Фергюс посулил ему и это.

Когда они ушли, Пепита отвела Жани в спальню, где надеялась найти миссис Сазэрленд, чтобы та присмотрела за девочкой, пока она будет у герцога.

Горничная, однако, сказала ей, что миссис Сазэрленд в комнате домоправительницы — в конце коридора.

Это было светлое помещение, заполненное сувенирами, которые миссис Сазэрленд, очевидно, собирала всю жизнь.

Тут были рисунки, развешанные на стенах и выполненные явно детской рукой, побуревшие от времени пучки белого вереска, маленькие шотландские шапочки, по всей видимости, принадлежавшие Алистеру и его брату, когда они были в таком возрасте, как Рори сейчас.

Здесь были черные перья тетерева и перья белой куропатки.

Пепита представила, в какой восторг придет Жани от такого множества интересных вещей, и миссис Сазэрленд будет нетрудно ее занять.

Пепита быстро зашагала одна по коридору, чувствуя себя школьницей, вызванной для проработки.

Герцог ждал ее не в гостиной, а в соседней комнате, по слухам, являвшейся его особым кабинетом, «святилищем»и известной как «Комната герцога».

Одна стена была занята книгами, на других стенах между окнами висели портреты предыдущих герцогов.

Девушке показалось, что все они не только властные и непреклонные, но также грозные и воинственные.

Хоть она и боялась герцога, стоявшего спиной к камину, она в то же время не могла не восхищаться им.

Он выглядел весьма впечатляюще в дневном килте, удачно сочетающемся с твидовым жакетом, а его спорран, который хотел видеть Рори, был украшен головой выдры.

Герцог молчал, пока она пересекала комнату, и когда она дошла до него, продолжал выдерживать паузу, как будто желая нагнать на нее побольше страху.

— Садитесь, мисс Аинфорд, — произнес он наконец.

Она мысленно возблагодарила его за это, — не только потому, что ощущала слабость в ногах, но и потому, что при его росте ей все время приходилось смотреть на него снизу вверх.

Пепита села на софу.

Последовала новая пауза, прежде чем он медленно заговорил.

— Я хотел бы начать с замечания, что нахожу экстраординарным и достойным порицания ваше прибытие сюда без предварительного уведомления меня о ваших намерениях.

— Я привезла детей к вам, — ответила Пепита, — так как они не могли больше оставаться в Корноулле и им некуда было поехать, где бы их приняли.

— Вы должны были знать, что после того, как Алистер уехал, я не считал его больше моим сыном!

— Это было вашим личным решением, однако по юридическим законам и понятиям морали, а также по кровному родству он все равно принадлежал вам.

Она говорила спокойно, без агрессивности в интонации, но герцог смотрел на нее с яростью, видимо, расценивая ее заявление как дерзость и непочтительность.

Тогда она вновь обратилась к аргументам.

— Что я должна была делать с двумя маленькими детьми, оставшимися без пенни наследства?

— Вы говорили это вчера, но мне трудно поверить этому.

— Я готова поклясться вам, если хотите, на Библии: все, что мы имеем на данный момент, это три соверена и пять шиллингов! — взбудоражилась Пепита. — Более того, адвокаты моего зятя скажут вам, если вы свяжетесь с ними, что остались еще просроченные долги на сумму свыше двухсот фунтов, которые необходимо будет когда-то вернуть.

— Я не буду возвращать долги моего сына! Он увяз в них потому, что женился на англичанке! — воскликнул герцог.

Пепита оглядела комфортабельную комнату, обставленную со всей возможной роскошью.

Она подумала, что продажа лишь письменного стола в георгианском стиле или одной из картин, которые висели на стене и являлись неповторимыми произведениями великих художников, не только покрыла бы долги ее зятя, но оставила бы еще немалый дополнительный капитал.

И тогда, чувствуя гнев от поведения герцога, особенно от непростительной насмешки над ее сестрой, она произнесла, стараясь придать своему голосу спокойствие:

— У меня есть решение этой проблемы, ваша светлость, если вы захотите выслушать меня.

— Каково же оно? — вопросил он.

— Если вы дадите мне денег, не много, но достаточно, чтобы снять дом для детей, где я смогу ухаживать за ними, я постараюсь воспитать их такими, какими ваш сын хотел бы видеть их.

Пепита умолкла, ожидая, что герцог как-то отреагирует на ее слова, но он молчал, и она продолжала:

— Единственное, в чем мне понадобится ваша помощь, — так это устройство Рори в хорошую школу и затем — по возможности — в университет. Он очень способный, и если ему придется зарабатывать на жизнь, — что наиболее вероятно, — то ему понадобится отличное образование.

Когда она произносила свою речь, герцог, пораженный, неотрывно смотрел на нее, словно перед ним был некий странный феномен, с которым он встретился впервые.

Наконец он строго спросил:

— Неужели вы действительно думаете, что девушка в вашем возрасте может сделать все это? А что случится с детьми, если вы выйдете замуж?

— Я забочусь не о себе, — отрезала Пепита, — а о двух маленьких существах, которые до сих пор в своей жизни знали только любовь и не смогут вынести наказания нелюбовью за то, что сделал их отец еще до их рождения.

Герцог, все еще стоявший у камина, сел на стул напротив Пепиты, и, поглядев на нее в изумлении несколько секунд из-под грозных бровей, вымолвил:

— Вы удивляете меня, мисс Линфорд!

— Почему?

— Потому что, — вновь замечу, я с трудом могу поверить в то, что вы говорите, — потому что вы готовы взять на себя ношу, непосильную, на мой взгляд, для женщины вашего возраста без мужчины, который заботился бы о ней и защищал ее.

— Я признаю, это будет тяжело, ваша светлость, но уверена, что смогу сделать это. Более того, во многих отношениях так будет лучше для детей, чем оставаться здесь, где их не желают.

Он не ответил ей, но вдруг раздраженно выпалил:

— Почему мне не сообщили, что у Алистера есть сын?

Его голос, казалось, прокатился вместе с эхом по кабинету.

Пепита бросила на него мгновенный взгляд, удивленная столь глупым вопросом.

И тут врожденная проницательность подсказала ей, что произошло в замке.

Так как герцог потерял старшего сына, маркиза, и исключил из своей жизни младшего, Алистера, он отчаянно нуждался в другом сыне.

Даже если он не смог бы принять его титул, он все-таки мог стать вождем клана.

Именно для этого он и женился на женщине намного моложе его в надежде, что она принесет ему наследника.

Пепита предположила, что герцогиня была из того же клана, на женщинах которого он пытался женить своих сыновей.

Внезапно Пепита поняла, сколь непредвиденным образом прибытие Рори нарушило планы герцога.

Теперь он ждал ответа на свой вопрос, и Пепита тихо сказала:

— Когда мой зять узнал о гибели своего старшего брата, он не принял его титул, поскольку вы исключили его из семьи. Я знаю, как сильно переживал он потерю брата и вашего сына, но он опасался, что вы сочтете дерзостью с его стороны обращаться к вам.

Она помолчала немного и затем промолвила:

— Разве не вы должны были найти его? Вы знали, что после вас он наследует герцогство, и кажется странным, что только из-за ненависти к моей сестре вы ничего не сделали, дабы разрушить барьер между ним и вами.

Девушка внезапно подумала, что герцог сейчас в бешенстве зарычит на нее за то, что она сказала ему правду.

Вместо этого он произнес с прежним упрямством, как будто говорил сам с собой:

— Я никогда не прощу Алистеру неподчинения не только своему отцу, но и своему вождю!

Пепита тихо рассмеялась, и, когда герцог вопросительно уставился на нее, сказала:

— Вы, ваша светлость, можете обладать всесильной властью над вашим кланом, однако в жизни есть нечто более важное, чем даже верность сына своему отцу, которому он, кроме того, еще и поклялся в преданности.

Герцог не задал вопроса, но она знала, он ждет ответа на него.

— Это нечто называется любовь, ваша светлость, — продолжала Пепита, — и мой зять узнал: на земле нет силы, превосходящей ее или более непреодолимой.

И вновь она заметила удивление в глазах герцога.

Он даже как будто смутился, но тотчас встал со стула и изрек:

— Это все — лишь сентиментальная болтовня женщин и не должно заботить мужчин!

— Однако на протяжении многих веков мужчины сражались и умирали за любовь, — парировала Пепита. — Если вы оглянетесь на своих собственных предков, ваша светлость, то увидите, как много они совершили великих, доблестных дел, а когда не были на поле боя, они глубоко и беззаветно любили.

Герцог молчал, видимо, раздумывал над верным ответом.

Тогда она сказала:

— Я понимаю, вы не хотите говорить об Алистере, но я хочу, чтоб вы знали: он не только хранил искренние чувства к вам, но за все время, что я прожила с ними, я никогда не слышала от него ни единого слова против вас.

Помолчав немного, она добавила:

— Но он всегда испытывал страдание, горечь и разочарование от того, что вы… не признавали его больше членом вашей… семьи, хотя он сам никогда не переставал себя таковым считать.

В ее словах было столько чувства и искреннего переживания, потому что она очень любила своего зятя, и ей трудно было сдерживать слезы, подступавшие к глазам и мешавшие говорить.

Ей стоило немалых усилий произнести:

— Он рассказывал Рори о вас и о замке, и мальчик ничуть не боится вас или того, как вы можете с ним поступить.

Герцог пребывал в напряженном молчании, и она продолжала:

— Он ждет теперь, что вы возьмете его с собой на рыбалку, потому что он инстинктивно чувствует, что вы, его родной дедушка, можете… заменить ему отца, которого он… потерял.

Девушка внутренне молилась, чтобы герцог понял ее откровения; несколько слезинок брызнули из ее глаз и покатились по щекам.

Она торопливо смахнула их, но герцог успел это заметить.

Он подошел к окну и устремил взгляд на море.

Она созерцала его спину, чувствуя, что сделала все возможное, и если она потерпела неудачу, ей не в чем себя винить.

Наконец он спросил:

— Готовы ли вы остаться здесь и заботиться о детях, что, по всей видимости, вы делали до сих пор?

Пепита ощутила, как подскочило от радости сердце, но она еще боялась, что не правильно поняла его слова.

И тогда она ответила чуть дрогнувшим голосом:

— Это — то, о чем я… молилась… просила Бога, чтобы вы… позволили мне… делать это!

— Что ж, на данный момент мы оставим все как есть, — заключил герцог. — Когда же станет более ясно, что будет лучше для моих внуков, мы снова обсудим все это.

Пепита вздохнула с облегчением.

— Спасибо… спасибо… большое… ваша светлость.

— Теперь я пойду ловить рыбу, — сказал герцог. — Рори лучше пойти со мной. Это будет полезней для него, чем озорничать одному.

Он вышел из кабинета.

Пепита же какое-то время не могла сдвинуться с места.

Затем она вскочила и поспешила за герцогом, не зная, где найти Рори.

Ей не пришлось долго беспокоиться: герцог уже спустился вниз, и она слышала его голос в холле.

— Его светлости нужны какие-нибудь сапоги, — наказывал он Фергюсу.

— Миссис Сазэрленд, — ответил дворецкий, — поискала в своих комнатах то, что носил его отец, когда был в том же возрасте, ваша светлость, и нашла две пары сапог, которые подойдут его светлости.

— Мне нужна удочка, дедушка, — вмешался Рори.

— Только больше, чем та, которая была у меня дома, потому что форель намного меньше лосося, правда, дедушка?

Пепита улыбнулась.

И тут, не в силах смотреть на них из-за слез, наполнивших глаза, она повернулась и пошла искать Жани.

Теперь она была уверена, мужчины обойдутся без нее, и в этот момент осознала, что выиграла битву, которая принесла ей не только ощущение победы, но и чувство огромного истощения.


В замке было столько интересного, а парк под сентябрьским солнцем являл собой такое радостное буйство красок, что часы пролетали незаметно, и время ленча подобралось совершенно неожиданно для нее.

К отчаянию Пепиты, за ленчем они с Жани оказались наедине с герцогиней, которая в дневном свете выглядела более бледной и недовольной, чем накануне вечером.

Когда Пепита с малышкой появились в гостиной, герцогиня даже не пыталась скрыть своей враждебности к ним.

— Вы все еще здесь, мисс Аинфорд! — заметила она. — Я думала, к этому времени вы уже упакуетесь и уедете.

— Его светлость был настолько добр, что разрешил детям остаться, — вежливо ответила Пепита.

Герцогиня исторгла визг злости.

— Я не верю этому! Я сказала ему, что не потерплю их здесь и чтобы он отослал их.

Пепита решила попросту не отвечать.

Она не хотела восстанавливать герцога против себя, а инстинкт подсказывал ей, что любые слова, сказанные герцогине, могут лишь ухудшить положение.

Вместо этого она болтала с Жани, а та возилась с маленьким спаниелем, которого не взяли на рыбалку потому, что он был очень стар.

Девушка успела заметить, что герцога всегда сопровождали два более молодых спаниеля, и она подумала, это, должно быть, собаки, которых он брал на охоту, и Рори будет в восторге от них.

— Я думаю, собачка очень старая, так что играй с ней осторожнее, — велела она Жани.

— Ей нравится, когда я глажу ее.

— Конечно, — согласилась Пепита.

Герцогиня все это время молчала, и когда объявили, что ленч готов, она медленно прошествовала в столовую впереди них, всем своим видом показывая, что не намерена снизойти до общения с ними.

Блюда вновь были столь великолепны и подавались в таком изобилии, что Пепита подумала — так недолго и растолстеть.

Герцогиня ела, не замечая их, лишь иногда обращалась к Фергюсу, который распоряжался двумя лакеями, прислуживавшими за столом.

Теперь, когда спало тревожное напряжение, Пепита имела возможность разглядеть столовую и оценить ее великолепие.

Эта просторная комната могла вместить по крайней мере тридцать человек.

Стены ее были украшены чудесными полотнами с изображением Мак-Нэирнов, созданными великими художниками разных эпох.

Картины отличались не только удивительной красотой, но и представляли собой чрезвычайно ценное собрание.

Пепите хотелось узнать как можно больше о предках Мак-Нэирнов, и когда герцогиня, закончив ленч, вышла из столовой, не сказав ни слова, девушка осведомилась у Фергюса:

— Как бы мне узнать побольше о замке? Здесь столько интересного, и у меня столько вопросов!

— Это очень просто, мисс, — ответил Фергюс. — Обратитесь к куратору его светлости в комнате вождя.

— К куратору?

— Да, мисс. Он приходит сюда почти каждый день и составляет каталог ценностей замка.

— Я хотела бы поговорить с ним.

— Вы окажете ему честь, мисс.

Она выяснила, что хотела знать, подумала Пепита, но это можно отложить на потом.

Теперь же надо вывести Жани на солнышко.

Они пошли в парк, и Пепита обнаружила, что в дальнем конце он окружен высокой стеной, за которой виднелись заросли цветущего вереска; они заканчивались утесами, спускавшимися к морю.

Подобные же скалы, только более высокие и внушительные, чем вблизи замка, огибали море на большом расстоянии.

Они с Жани заглянули через край стены.

Прилив кончился, и волны не бились о скалы, как тогда в Корноулле.

Но Пепита чувствовала, что она никогда теперь не сможет смотреть на бурное море, не вспоминая при этом о трагической гибели сестры и зятя.

Эти воспоминания мучили ее, и она увела Жани обратно в парк, где они играли с мячом, пока не настало время чаепития.

Надо было еще успеть вымыть ручки Жани и расчесать ей волосы.

По дороге Пепита увидела Торквила Мак-Нэирна — он спускался по ступеням, ведущим на террасу.

Она встретила его улыбкой, когда он приблизился к ним со словами:

— Вы, и Жани — самое отрадное, что я когда-либо видел здесь, и никакие нимфы, наяды или сирены не могли бы выглядеть столь привлекательно!

Пепита рассмеялась.

— Приятно слышать комплименты!

Она сказала это с оттенком печали, что вызвало сочувственный огонек в глазах Торквила.

— Судя по вашему тону, вам приходится нелегко. Очевидно, ее светлость была не слишком вежлива!

— Лучше уж я не буду отвечать на это. Жани отбежала, пытаясь поймать бабочку, порхавшую над цветами, и Торквил, не отрывая глаз от лица Пепиты, промолвил:

— Вы слишком прекрасны, чтобы какая угодно женщина, особенно герцогиня, терпела вас в своем доме.

— Я знаю, что мы нежелательны здесь, — опустила голову Пепита, — но герцог позволил нам остаться, и это — главное.

— Я в курсе.

Девушка пристально посмотрела на него.

— Его светлость говорил вам что-то?

— В этом не было необходимости, — ответил он. — Когда мы встретились на реке и я увидел Рори вместе с ним, я понял, зов крови оказался сильнее, чем его нелюбовь к сасенакам!

Пепита усмехнулась.

— В наш век и наше время представляется невозможным люто ненавидеть нас из-за того, что произошло более ста лет назад!

— Вы скоро поймете, что шотландцы ничего не забывают и время не идет в зачет, — пояснил Торквил. — Битвы, в которых мы сражались, происходили вчера, и наши обиды с годами не ослабевают, а лишь усиливаются.

— Но это довольно глупо и несправедливо!

— Это английская точка зрения.

— А какова ваша? — поинтересовалась Пепита.

— Все, что вы должны знать, — тихо произнес он, — это то, что вы — прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо видел, и что я хочу ограждать вас от любых неприятностей, которые может спровоцировать ваша красота. У меня такое ощущение, что она значительно опаснее для вас, чем ваша национальность.

Пепита не смогла сдержать смех.

— Ну вот, теперь вы пытаетесь напугать меня! — всплеснула она руками. — Я уверена, никого, даже герцога, не заботит внешность скромной гувернантки.

Теперь рассмеялся Торквил.

— Вы намереваетесь стать ею?

— Я уже стала! Так что напоминайте мне время от времени, что я должна знать свое место.

Он захохотал.

И вдруг промолвил совершенно серьезно:

— Если будет трудно, если у вас появятся проблемы, не забывайте, что я хочу помочь вам.

— Спасибо, — сказала Пепита. — У меня такое ощущение, что мне понадобится друг. И в то же время, будучи Мак-Нэирном, вы можете оказаться врагом.

— Это жестоко с вашей стороны! — воскликнул он.

— Если б у меня были какие-то амбиции или устремления, — которых на самом деле у меня нет, — я мог быть против вашего пребывания здесь так же, как и графиня!

Пепита озадаченно посмотрела на него, и он объяснил:

— До второй женитьбы герцога, — а это я предложил ему жениться вновь, — я являлся предполагаемым наследником вождя клана.

— Вы хотите сказать, что он собирался сделать вас вождем клана?

— После того, как он прогнал Алистера, решив, что его сын не должен играть никакой роли в его жизни, герцог сделал ставку на меня как на своего преемника в клане.

— Но… вы сказали, что идея его… женитьбы принадлежала вам.

— Поскольку у меня не было намерения жениться на Флоре Мак-Донаван, — пояснил Торквил, — я сказал герцогу, что было бы намного проще, если б она подарила ему наследника, которого он так стремится иметь.

Пепита была столь поражена, что с трудом могла поверить в услышанное. Наконец она вымолвила:

— Неужели вы хотите сказать, что… женщиной, на которой герцог… хотел женить вас, была… герцогиня?

— Она — из клана Мак-Донаванов и является единственной законной дочерью нынешнего вождя этого клана.

Пепита протестующе воздела руки.

— Я… я не могу поверить! В Англии мы твердим об эмансипации женщин, а здесь, в Шотландии, вы живете как будто в Средневековье!

— И тем не менее, как видите, мне удалось ускользнуть! — заметил Торквил. — Но теперь благодаря вам все планы его светлости рушатся.

— Вы имеете в виду, что наследником является Рори?

— : Совершенно верно! Поэтому вам вряд ли следует ожидать, что герцогиня примет его с распростертыми объятиями.

— Но она может и не иметь сына!

— Это, конечно, зависит от воли Бога, — усмехнулся Торквил, — но она молода, а герцог в превосходной форме для своего возраста!

Какое-то время они молчали, погруженные в нелегкие раздумья.

Наконец Пепита, наблюдая, как Жани все еще гоняется за бабочкой, произнесла:

— Да, обстоятельства весьма затруднительны. И, как я понимаю, с этим ничего не поделаешь.

— Ничего, — согласился Торквил. — Разве что сбросить вас всех в море или отправить в пустыню!

Пепита рассмеялась.

— Надеюсь, этого не случится.

— Я уже обещал оберегать вас.

В голосе Торквила слышалась серьезная, проникновенная нотка, смутившая девушку, и она отошла от него.

— Нам надо приготовиться к чаю, — молвила она, направляясь к малышке.

— Пошли, Жани, а если ты хочешь поймать бабочку, я куплю тебе сачок, какой мне подарили в детстве.

— Что было не очень давно!

— заметил Торквил, шагая рядом с ней.

Ей внезапно пришло в голову, что герцог и, конечно, герцогиня могут счесть ее поведение крайне предосудительным: мол, она флиртует с молодым человеком, лишь только явилась в замок.

Пепита схватила Жани за руку и, несмотря на протесты девочки, поспешила с ней вверх по ступеням из парка, чувствуя все время, что Торквил следует за ней.

«Мне надо быть осторожной, — думала она, — очень, очень осторожной. Если я настрою герцога против себя, он может изменить свое решение и не позволит мне остаться с детьми».

Между тем она не переставала изумляться прожектам герцога Стратнэирнского, согласно которым Торквил должен был стать следующим вождем.

«Как мог он совершенно игнорировать Али-стера?»— восклицала она с возмущением.

Поднимаясь по лестнице, она вновь была потрясена роскошью замка, картинами, мебелью и количеством слуг.

В спальне ей не пришлось приводить в порядок волосы Жани — там их уже ожидала служанка, которая сделала это за нее.

Девушке оставалось лишь заняться собой.

Рори еще не появился, и когда они с Жани вошли в комнату для завтраков, где сервировали чай, там были герцогиня и Торквил, сидевшие за большим круглым столом.

Он изобиловал всевозможными деликатесами, среди которых красовались ячменные и пресные лепешки, шотландские булочки, свежеиспеченный хлеб, полдюжины джемов домашнего приготовления, имбирное хрустящее печенье и огромный фруктовый торт.

Герцогиня ничего не сказала вошедшим, но Фергюс поставил перед девушкой чашку чая, которую сам налил для нее, и стакан молока для Жани.

Наступила неловкая тишина.

Вскоре ее прервала Жани:

— Я чуть не поймала бабочку! Завтра я поймаю много бабочек, посажу их в кувшин и буду смотреть, как они машут крыльями.

— Если ты сделаешь так, они погибнут, — сказал Торквил.

Жани замотала головой.

— Нет. Мама говорила, когда я посмотрю на них, я должна их выпустить, а то это будет жестоко.

— Это правильно, — согласился Торквил. — Бабочки очень хрупкие и красивые, они похожи на тебя, когда ты бегаешь по саду!

— Я слишком большая, чтобы быть бабочкой! — резонно заметила Жани.

— Послушай, Торквил, — вмешалась герцогиня, — неужели мы теперь должны за каждой едой участвовать в этих глупых детских беседах? Я скажу моему мужу, чтобы в будущем дети ели в классной комнате — там их место!

Торквил не ответил.

Он только глядел на Пепиту, затем передал свою пустую чашку герцогине со словами:

— Можно мне еще одну чашку чаю? После рыбалки я всегда чувствую жажду.

Герцогиня молча налила ему чай.

— Если вам интересно, — добавил он, — я поймал сегодня три лосося, один из них весил более двенадцати фунтов.

Пепита не могла сдержать восторга.

— Можно мне взглянуть на них? Я всегда хотела увидеть лосося, только что выловленного из реки.

Прежде чем Торквил открыл рот, герцогиня назидательно заявила:

— Я думаю, мисс Аинфорд, вы должны сосредоточиться на обучении детей, для чего, как я поняла, вы здесь находитесь. Спорт же его светлости или его гостей вас не касается.

— Простите, ваша светлость, — тотчас парировала Пепита, — но спорт, так же как и обычаи этой странной и чрезвычайно отсталой страны, я нахожу весьма любопытными с чисто познавательной точки зрения!

В первый миг герцогиня, видимо, не поняла, что она имела в виду, но заметила, как Торквил с трудом сдерживает смех.

Герцогиня поднялась со стула и покинула комнату с видом, который можно было бы назвать величественным, если б этому не мешала комичная неуклюжесть.

Когда она уже находилась за пределами слышимости, Торквил заметил:

— Это был точный шар, прямо в середину! Однако перед вами — непримиримый враг!

— И она задалась целью со всей определенностью показать это, — подхватила Пепита. — С тех пор как я приехала, она с завидным постоянством повторяет мне, чтобы мы немедленно убирались, так как не нужны здесь!

— Я не думаю, что герцог прислушается к ней, но не исключаю того, что она постарается навредить вам, если сможет.

— Я больше беспокоюсь за детей. На них пагубно влияют перепалки взрослых через их головы, тем более, что они не привыкли к этому.

— Если ваша сестра была так же хороша, как вы, — задумчиво произнес Торквил, — то могу понять, почему Алистер не считал Шотландию большой потерей.

— Он очень тосковал по Шотландии, — заверила его Пепита, — но ведь любовь — это дар небес.

Она тихо вздохнула.

— Вы можете не поверить мне, но, если б у меня был выбор, я бы без всяких колебаний обменяла этот великолепный замок на маленький домик в Корноулле. Мы жили там очень бедно, но домик этот всегда был наполнен сиянием солнца и смехом.

— Это вы принесли и сюда, — молвил Торквил.

Их глаза встретились, и Пепита почувствовала, что ей трудно отвести взгляд.

И тут вихрем влетел в комнату возбужденный Рори.

— Я поймал лосося, очень большого! — кричал он. — Пойдем, взгляни на него, тетя Пепита, ну пожалуйста, прошу тебя, пойдем!

— Я хотела бы посмотреть, — оживилась Пепита.

Поднявшись, она увидела, что к ним присоединился герцог.

— Я думаю, тебе стоило бы прежде выпить чаю, — сказал он Рори, — а когда гили выложат всех рыб на помост, мы спустимся и полюбуемся на них.

Он говорил это столь мягко и душевно, что Пепита несколько секунд с изумлением глядела на него.

— Рори действительно поймал лосося?

— спросила наконец она.

Герцог улыбнулся.

— Скажем так — с небольшой помощью, особенно при подтягивании его к остроге.

— Ты не видела подобной рыбы, тетя Пепита! — ликовал Рори. — Она больше меня, и я сумел поймать ее!

Торквил, смеясь, посмотрел на герцога.

— Я понимаю, что он чувствует сейчас! Я чувствовал то же самое, когда поймал своего первого лосося, только я был тогда на два года старше его!

Герцог сел за стол напротив того места, за которым хозяйка разливает всем чай, и обратился к Пепите:

— Мисс Аинфорд, так как моей жены здесь нет, может быть, вы нальете мне чашку чая? Фергюс ищет Рори другую пару носков — , свои он промочил основательно.

— Река пронеслась прямо по моим сапогам, тетя Пепита, — с гордостью подхватил Рори, — но я не упал в реку!

— Я рада за тебя, — ответила девушка. Она села на стул, покинутый герцогиней, и налила чашку для герцога, которую Торквил передал ему.

После этого молодой человек протянул ей свою чашку.

Когда она стала наполнять ее, дверь открылась, и вошла герцогиня.

— Я слышала, ты вернулся, Келвин… — сказала она и вдруг увидела Пепиту, сидевшую на ее месте.

Она подошла к ней с искаженным гневом лицом и крикнула:

— Как ты смеешь! Как смеешь ты занимать место хозяйки за столом в моем доме!

— Я… я… извините… — вздрогнула Пепита и начала подниматься со стула.

Но герцог прервал ее.

— Не возмущайся, Флора! Я попросил мисс Линфорд налить мне чашку чая, пока тебя не было.

Пепита отошла в сторону, но герцогиня стояла, глядя в упор на своего мужа.

— Я не потерплю эту женщину здесь! Ты понимаешь это? Она должна покинуть нас, немедленно, сегодня вечером! Она не только англичанка, но еще ведет себя как шлюха. Я видела из окна, как она заигрывала с Торквилом «на лужайке, — так не будет вести себя ни одна порядочная женщина!

Слова, казалось, вылетали изо рта герцогини, как брызги смертоносного яда.

Это было ужасающее зрелище.

У Пепиты перехватило дыхание, она готова была убежать, прежде чем услышит еще нечто подобное, но герцог произнес громовым голосом:

— Прекрати, Флора! Ты напрасно расстраиваешь себя без всякой необходимости! Иди в свою комнату и ложись!

Это был приказ, прозвучавший как пушечный выстрел.

В следующую секунду герцогиня напряженно смотрела на мужа, словно намеревалась воспротивиться ему.

Затем она разразилась рыданиями и вышла из комнаты.

Тотчас наступило гнетущее молчание.

Неизвестно, сколько бы оно продолжалось, если б Рори, у которого рот был набит горячей лепешкой, не спросил:

— Почему она расстроилась? Она хочет посмотреть моего лосося?

Это прозвучало так забавно, что Пепите захотелось рассмеяться.

Тогда герцог, словно желая как-то рассеять неловкость, ощущаемую всеми, сказал:

— Поспеши, допей свой чай, и мы пойдем смотреть на лосося.

Жани, чувствуя себя обделенной вниманием, спустилась со стула и встала рядом с герцогом.

— Рори поймал лосося, — изрекла она, — а я чуть не поймала бабочку! Она была очень красивая!

— Ты должна рассказать мне об этом, — улыбнулся герцог.

— Этот дядя, — продолжала Жани, указывая на Торквила, — сказал, что я похожа на бабочку, но это глупости! Я слишком большая, чтобы быть бабочкой!

— Слишком большая, — согласился герцог, — но не намного больше, чем лосось Рори!

Пепита внимала их беседе с нескрываемым изумлением.

В ее сердце зазвучала радостная мелодия.

Мистер Кларенс оказался прав.

Дети унаследовали от своего отца его магнетическое обаяние, и герцог не смог устоять перед ним.


Глава 4


Дамы покидали столовую после званого ужина, и Пепита, выходившая последней, подумывала, как бы незаметно ускользнуть от всех.

Герцогиня, как обычно, игнорировала ее и намеренно не представляла никому из гостей.

Некоторые оставались в замке на ночь, те же, кто уезжал, недоумевали, почему герцогиня не соизволила объяснить, кем является Пепита.

Эту роль взял на себя Торквил, пытавшийся утихомирить маслом разбушевавшиеся воды.

— Я думаю, — сказал он пожилой и, по-видимому, важной леди, — вы не знакомы еще с невесткой Алистера. После его смерти она привезла сюда его детей.

Глаза вдовствующей леди сразу же загорелись любопытством.

А вскоре все гости, с которыми Пепита была еще не знакома, захотели поговорить с ней.

Ей показалось трогательным их отношение к Алистеру, о котором они так тепло отзывались; было очевидно, что они не забыли его.

Однако она чувствовала, каждое слово, сказанное кем-либо ей, приводит герцогиню в ярость, и ей становилось не по себе.

Ей чудилось, будто враждебность герцогини все возрастает, причем не только по отношению к ней, но и к детям.

Герцогиня никогда не разговаривала с ними, разве только ругала их за что-нибудь, всегда пренебрежительно проходила мимо них, видимо, считая унизительным для себя снисходить до общения с ними.

Сейчас Пепита рассудила, что становится поздно, и разумнее всего было бы исчезнуть, дабы не сидеть в гостиной, ощущая ненависть герцогини, передававшуюся ей на расстоянии, независимо от того, говорила она или молчала.

Девушка решила поэтому отправиться спать, и пошла по проходу, ведущему к ее комнате и малой гостиной, отданной детям.

Там она начала давать им уроки, испытывая затруднения с Рори.

Если его дед ловил рыбу, он тоже хотел ловить с ним.

Герцог уже брал мальчика на охоту в окрестные торфяники, поросшие вереском, хотя не позволял ему еще носить ружье.

Теперь было совершенно очевидно, что герцог в восторге от Рори и искренне полюбил Жани.

В то же время Пепита знала, что в отношении нее герцог воздвиг нерушимый барьер.

Она почти дошла до своей спальни, когда в конце прохода увидела лунный свет, льющийся через незанавешенное окно.

В такую ясную ночь, подумала она, хорошо бы подняться на сторожевую башню.

Миссис Сазэрленд говорила ей однажды, какой великолепный вид открывается оттуда, и, когда Рори отправился куда-то с герцогом, она и Жани взобрались по винтовой лестнице старой башни и вышли на плоскую крышу.

В давние времена там всегда стоял в дозоре сторожевой клана; он высматривал приближавшихся с моря викингов или прочесывал взглядом торфяники, не прячутся ли в кустах вереска воины враждебного клана Мак-Донаванов.

Миссис Сазэрленд нисколько не преувеличила.

Вид был действительно фантастический, и сейчас Пепита ощущала потребность соприкоснуться с красотой, чтобы снять депрессивное состояние, постоянно возникавшее после контактов с герцогиней.

Она открыла дверь и начала подъем по закрученным каменным ступеням; они были видны в лунном свете, проникавшем сквозь узкие щели, оставленные в стенах для обороняющихся лучников.

Когда она открыла дверь наверху и вступила на крышу, ее буквально ослепила луна.

Если вид сверху был прекрасен в солнечных лучах, с калейдоскопом необычных оттенков света на цветущих торфяниках и мерцающей дымкой над морем, то лунный свет делал все это более поразительным.

Полная луна казалась огромной, а звезды на небе такими яркими, что Пепита замерла перед этой нерукотворной картиной: ничего подобного она никогда не видела.

Парк внизу был тронут серебром, так же как и море за ним; создавалось впечатление, будто она вошла в волшебную страну, и все обыденное и уродливое осталось далеко позади.

Поскольку все проявления прекрасного неизменно трогали ее до глубины души, она чувствовала, как все ее существо потянулось к тайне и магии природы и она стала частью ее самой.

Неожиданно она услышала сзади низкий голос.

Почему-то он не показался ей чуждым и неуместным, словно она чуть ли не ожидала его. — Я так и думал, что найду вас здесь!

— Я не могла бы поверить, что существует такая красота! — воскликнула она, обернувшись к Торквилу.

— Это же подумал и я, когда впервые увидел вас.

На какой-то миг она восприняла как нечто естественное, само собой разумеющееся такой комплимент и даже забыла, что в последние дни избегала Торквила, чтобы не оставаться с ним наедине.

А он между тем очень тихо произнес:

— Вы знаете, Пепита, я люблю вас!

Глубина и проникновенность его голоса, искренность, с которой он говорил, словно загипнотизировали ее.

Но какая-то сила заставила ее вернуться к реальности.

— Нет… нет… вы не должны говорить… подобного! — испуганно вскрикнула она.

— Почему же? Ведь это правда, что я люблю вас и нет в моей жизни большего желания, чем жениться на вас!

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читался страх.

— Вы… сумасшедший?

— Да, — ответил он, — настолько сумасшедший, что не могу больше продолжать подобные отношения между нами.

Он крепко обнял ее, и, прежде чем она успела воспротивиться, прежде чем смогла высвободить руки, чтобы защититься, его губы прильнули к ее губам.

В первую секунду она была слишком ошеломлена, дабы хоть чуть-чуть отстраниться, а когда попыталась, — было слишком поздно.

Его губы были властными и горячими, и у нее промелькнула мысль, что она непременно должна освободиться от него, но вдруг поняла, что не желает этого.

Нечто незнакомое и удивительно прекрасное вдруг возникло в груди и коснулось губ.

А когда его поцелуи стали более жаркими и требовательными, ей показалось, будто лунный свет пронизал все ее тело, и прелесть этого ощущения пробудила в ней чувство, которого она не знала прежде.

Чувство это было столь поразительным, великолепным и нереальным, что воспринималось как часть волшебства, являвшегося лишь во сне.

Может быть, она спит?

Но нет, он целует ее наяву — наверное, потому, что боится потерять ее…

Вновь завороженная магией, которая не давала возможности думать, она могла лишь ощущать, как лунный свет струится сквозь нее, погружая в неописуемый экстаз.

Она могла лишь отдаваться этому чуду.

Наконец, переполненная восторгом, охватившим обоих так, что чуть не задушил их, Пепита уткнулась лицом в шею Торквила.

— Я люблю тебя! — молвил он прерывающимся голосом. — Боже, как я люблю тебя!

Она не ответила — у нее просто не было слов.

Он бережно приподнял ее подбородок.

— Скажи, что ты чувствуешь ко мне, — произнес он, глядя в ее прекрасные, чуть испуганные глаза.

— Я… люблю тебя… тоже, — прошептала она, — но… я не знала, что любовь — такая.

— Какая, моя милая?

— Такая удивительная… Мне кажется, будто я не хожу по земле, а плаваю среди… звезд.

— Я тоже ощущаю это, — признался он. — Моя любимая, ты сделала для меня очень трудными эти последние несколько дней. Я понял, ты пыталась избегать меня, в то время как я хотел, чтобы мы сказали друг другу о нашей любви.

— Это как раз то… чего мы… не должны делать.

— Почему?

Она вздохнула так, словно вздох этот вырвался из самых глубин ее существа.

— Ты… знаешь почему.

— Единственное, что я знаю, — заявил он, — это то, что я не могу без тебя, и поскольку я знаю, что и ты любишь меня, моя прекрасная, все остальное не имеет значения.

Употребив нечеловеческие усилия, Пепита чуть отдалилась от него, хотя его руки все еще обнимали ее.

— Выслушай меня… пожалуйста… ты должен выслушать меня.

— Я слушаю, но ты знаешь, все, чего я хочу, — это целовать тебя.

Она уперлась обеими руками в его грудь, чтобы помешать ему сделать это.

— Дети… я должна… думать о… детях! — запинаясь, промолвила она.

Торквил молчал, и она продолжала:

— Ты знаешь, если герцог поймет, что мы чувствуем друг к другу, он отошлет меня отсюда… а я не могу оставить здесь детей без какой-либо… защиты.

— Защиты детей? — удивился Торквил. — Ты что, в самом деле боишься герцогини?

— Она ненавидит их! — воскликнула Пепита. — Она пытается настроить герцога… против них, несмотря на то что пока… ей это не удается.

— Но он любит их и не допустит, чтобы им кто-нибудь навредил.

— Ты знаешь, что я не могу… оставить их.

— Но ты не можешь оставить здесь всю свою жизнь, — рассердился Торквил, — и терпеть обращение к себе как к отверженной, выслушивать невероятные грубости от этой проклятой женщины!

Он говорил резко, и это было так необычно для него, что Пепита невольно улыбнулась.

— Сейчас… ожидается, — сказала она немного неуверенно, — сглаживание ваших прежних распрей с Мак-Донаванами.

— Если они все такие, как герцогиня, я бы искоренил весь их клан, будь это в моих силах! Он вновь привлек ее к себе.

— Никакие Мак-Донаваны или кто-либо еще не смогут помешать нам быть вместе.

Он хотел поцеловать ее, но Пепита отвернула свое лицо, так что губы его встретили ее щеку.

— Я думаю… не только о детях, но также и о тебе.

— Обо мне? — опешил он. — Каким образом?

Ты — Мак-Нэирн, и я знаю, герцог любит тебя и относится к тебе как к сыну. Он изгнал родного сына за то, что он женился на моей сестре. Что же тогда он сделает с тобой, если узнает, что ты любишь меня?

— Он — не мой отец.

— Но он — твой вождь, — напомнила Пепита, — и ты знаешь так же хорошо, как и я, что, хотя ты не зависишь от него, твои земли граничат с его землями, и ты — Мак-Нэирн, член клана.

— Я не боюсь его, единственное, что имеет для меня значение, — это ты. Ты наполняешь всю мою жизнь, и я не могу думать ни о чем, кроме тебя и твоей красоты.

Пепита тяжело вздохнула.

— Пожалуйста… пожалуйста, будь… разумен, — умоляла она, — ради себя и ради меня!

— А что ты имеешь в виду под» разумностью «?

— Я думаю, было бы лучше, если б ты удалился на какое-то время, чтобы мы успели забыть то, что случилось сегодня.

Он сжал ее в объятиях.

— Ты забудешь?

— Это… другое дело.

— Почему это — другое дело?

Она хотела спрятать свое лицо у него на груди, но он опять повернул его к себе.

— Ответь мне искренне, ты сможешь забыть мою любовь и то, что я целовал тебя?

Она опустила глаза, не в силах произнести хоть слово.

И вновь их губы слились, и он целовал ее так страстно, с такой одержимостью, что она ощутила себя частью его, перестав быть собой.

Ее мягкие и податливые губы говорили о преданности и доверии ему, и его поцелуи тоже стали более нежными и ласковыми, и она не могла сопротивляться его немой мольбе.

Она со всей очевидностью поняла, что полюбила его с самого первого мгновения, когда почувствовала в нем единственного друга в замке.

Эта любовь с каждым днем становилась все сильнее.

Каким невероятно прекрасным был он в своем килте!

Она не могла думать ни о чем ином, любовалась им, когда он был рядом, видела его каждую ночь во сне.

И теперь, в эти минуты счастья и неземного блаженства, она поняла — именно о такой любви она мечтала.

Такую любовь испытывали друг к другу Алистер и ее сестра.

Такую любовь она надеялась когда-нибудь найти, если ей очень, очень повезет.

Эта любовь сама нашла ее, но в жизни любимого человека она, Пепита, ничего не могла значить, а потому надо собраться с силами и отказаться от этой любви.

Как будто угадав ее мысли и чувства, Торквил поднял голову и спросил:

— Что мы можем сделать, моя любимая?

И опередил ее с ответом.

— Я намерен жениться на тебе, но мне понятны твои чувства к детям.

— Как могу я… довериться… герцогу?

Пепита говорила тихим, срывающимся голосом, ибо в это время Торквил целовал ее в щеку и ее сердце отчаянно билось рядом с его сердцем.

— Да, он обошелся с Алистером отвратительно и противоестественно, — констатировал Торквил, — но, может, теперь это послужит ему уроком.

— Можно ли быть уверенным в этом? — покачала головой Пепита. — А ведь есть еще… герцогиня.

— Я не думаю, что ей удастся убедить его отослать детей.

— Но… если у нее будет сын, она возненавидит Рори еще сильнее, чем сейчас, и она может даже… что-нибудь… подстроить против него.

— Это невозможно! — запротестовал Торквил. — Я понимаю, она захочет, чтобы ее сын занял место Рори, но даже и в этом случае ты не сможешь вечно защищать его, и скоро он должен будет поступить в школу.

— Герцог может… отослать обоих детей.

— Я уверен, он не сделает этого.

— Я не… уверена… ни в чем, — с отчаянием молвила девушка.

— Кроме меня! Ты должна верить, дорогая, что я люблю тебя, и даже если нам придется подождать, рано или поздно ты станешь моей женой.

— Но тогда что за жизнь настанет для тебя… вырванного герцогом из круга знакомых и родни… с враждебностью со стороны членов клана… которые… возненавидят меня так же, как ненавидели мою сестру?

Торквил молчал — ему нечего было противопоставить этим убедительным доводам.

Пепита осторожно высвободилась из его рук.

— Ты должен вернуться, — обронила она. — Ты можешь… понадобиться герцогу… и он… заподозрит, что ты… со мной.

— Они будут играть в бридж и не скоро вспомнят обо мне.

— Как ты можешь быть уверен в этом… или в чем либо ином? — растерянно произнесла Пепита. — О Торквил, я… боюсь!

— Мое сокровище, моя дорогая, я не хочу еще больше усложнять твою жизнь, тебе и без этого неимоверно тяжело. Но я так отчаянно люблю тебя, я не могу потерять тебя.

Пепита прошла несколько шагов к краю башни и посмотрела на море.

Все ее существо трепетало от чудесного переживания, подаренного Торквилом.

В эту минуту ей не хотелось думать, что он напрасно поцеловал ее и что она должна отказаться от его любви.

Он ей необходим, каждая клеточка стремится к нему, и она знает: он чувствует сейчас то же самое.

Торквил подошел к ней и встал рядом.

— Мы всегда будем помнить этот миг, он так много значит для нас обоих, и клянусь тебе всем, во что я верю, ты будешь моей, мы будем вместе, несмотря ни на какие препятствия и трудности.

Он говорил с большим чувством, и Пепита, повернувшись, посмотрела на него.

Их глаза встретились, и они уже не могли отвести друг от друга взгляд.

— Скажи мне, пока мы стоим здесь, отринув весь мир, что ты чувствуешь ко мне?

— Я… люблю тебя! — очень нежно произнесла Пепита.

— И я люблю тебя!

Это прозвучало словно клятва, священная для обоих, которую никто из них никогда не сможет нарушить.

— Я люблю, обожаю, боготворю тебя, моя дорогая, я готов своротить горы, лишь бы сделать тебя своей. Но пока я должен быть осторожен, чтобы чем-нибудь не навредить тебе.

Он взял ее руку и поднес к своим губам.

Его ласковый, трогательный поцелуй вызвал легкую дрожь во всем ее теле.

Затем он взглянул на нее и произнес:

— Береги себя, моя будущая жена. Думай обо мне и молись, чтобы Бог, направивший нас друг к другу, соединил нас, потому что поодиночке мы никогда не обретем счастья.

Он вновь поцеловал ей руку и, внезапно развернувшись, исчез во тьме дверного проема башни.

Она услышала его шаги на спускавшейся спиралью каменной лестнице.

И когда они совсем стихли, она приложила руки к глазам и почувствовала, как ее тело пульсирует радостью любви, превосходящей все, что она когда-либо представляла себе и о чем когда-либо мечтала.

Эта любовь к мужчине была сродни прекрасной мелодии, цветам, звездам и луне.

Торквил в ее представлении был идеальным мужчиной: добрым и великодушным и вместе с тем решительным и целеустремленным.

Какое еще чудо должно произойти, чтобы она смогла стать его женой!

— Я люблю его, люблю! — шептала Пепита.

И вдруг, словно впервые осознала в полной мере всю грандиозность проблем, вставших перед ними, она вознесла руки к звездам над головой и с силой, исходящей из самых глубин души, стала молиться:

— Помоги мне… Боже… пожалуйста, помоги мне! Не дай мне… потерять счастье, которое я обрела… помоги нам найти… путь… чтобы соединиться друг с другом…

Она молилась вслух, но голос ее, казалось, терялся во мраке ночи.

Затем, как будто лунный свет, мерцающий на поверхности моря, утратил свою магическую силу, Пепита повернулась и медленно покинула башню.

Оставив позади волшебные ночные таинства, она тихо спустилась по лестнице в свою спальню.


На следующий день гости, оставшиеся в замке, сразу после раннего завтрака отправились на охоту, и Рори пошел с ними.

Торквила не было за столом, и Пепита поняла, что после сказанного и прочувствованного ими прошлой ночью он не хочет встречаться с нею в окружении сторонних людей.

Рори не терпелось пойти на охоту с дедом, и за завтраком он то и дело приставал к нему.

— Когда мне можно будет стрелять, дедушка? Ты обещал мне, что скоро, и я хочу стрелять так же хорошо, как ты.

— Это — комплимент, герцог, — засмеялся некий пожилой гость. — Через год-другой он, как вся нынешняя молодежь, будет говорить, что стреляет лучше вас.

— Ну что ж, у меня есть еще несколько лет, — добродушно пошутил герцог.

Словно обидевшись за то, что Рори уделяют слишком много внимания, Жани слезла со стула и подошла к герцогу.

— Дедушка, я хочу пойти с тобой, — заявила она. — Я тоже хочу стрелять.

Герцог поднял ее и посадил себе на колено.

— Леди не стреляют, — твердо ответил он.

— Значит, я — исключение, Келвин, — ввернула герцогиня с другого конца стола.

— Могу сообщить тебе, что я превосходно стреляю как из ружья, так и из пистолета!

Она сказала это столь резким и агрессивным тоном, что некоторые гости удивленно взглянули на нее.

Герцог ничего не ответил, и она не преминула продолжить:

— Мой муж довольно старомоден: он считает, что женщина должна ограничить себя шитьем и вязанием. Я же всегда умела ловить рыбу не хуже моих братьев, стрелять, как они, если не лучше, и, уж конечно, превосходила их в верховой езде!

Пепита понимала, своим хвастовством она хотела привлечь внимание к себе, раздраженная благосклонным отношением герцога к своим внукам.

— Сожалею, герцогиня, но я тоже не люблю, когда женщины стреляют, — заметил кто-то из гостей. — Я старомоден, как Келвин.

— Когда вы будете гостить у нас в следующем году, — не унималась герцогиня, — я буду на охоте рядом с вами и докажу вам — женщина зачастую не уступит мужчине даже в том, что вы считаете исключительно мужским делом.

Герцог рывком поднялся со стула.

— Мы отправляемся через пять минут, отчетливо произнес он. — Поспеши и приготовься, Рори, или я уйду без тебя!

Рори, в ужасе от подобного предупреждения, выскочил из комнаты, и Пепита торопливо последовала за ним.

Жани держалась за руку деда.

— Когда ты вернешься, дедушка, — сказала она, — ты принесешь мне веточку белого вереска, которая приносит счастье? Но ты должен сорвать ее сам, Фергюс говорит, что в белом вереске от вождя Мак-Нэирнов — самые сильные чары.

Гости рассмеялись, а один из них сказал:

— Я думаю, ты не откажешь в такой просьбе, Келвин, хотя большинство» чародеек «, которыми ты увлекался в прошлом, потребовали бы от тебя орхидей.

Спохватившись, видимо, что оказался несколько несдержанным в присутствии герцогини, он зачастил:

— Я должен поспешить, дабы не заставлять вас ждать, ведь это непростительный грех — сдерживать залпы наших ружей!

Жани все еще ждала ответа герцога, и он, посмотрев на нее со своей огромной высоты, промолвил:

— Я постараюсь найти тебе веточку белого вереска, а если не найду, то принесу перо для твоей шляпки.

— Лучше и то, и другое, дедушка, — заключила Жани.

Гости вновь принялись подтрунивать над герцогом, когда выходили из столовой и спускались по лестнице.

Герцогиня продолжала сидеть неподвижно на своем месте в конце стола, но выражение на ее бесцветном лице способно было напугать Пепиту, если б она его видела.

Утром у Жани были уроки, затем Пепита гуляла с ней до ленча за воротами парка, и они бродили вдоль края утесов, возвышавшихся над морем.

В скалах когда-то вытесали ступени.

По ним, как по извилистым тропинкам, легко можно было спуститься на пляж.

Но как раз выдалось время прилива, волны подступали к нижним ступеням у моря, разбиваясь о скалы, и Пепита не позволила Жани спуститься вниз.

— Мы пойдем туда, когда кончится прилив, — пообещала она, — и поищем раковины. Я помню, твой папа рассказывал: когда он был маленьким мальчиком, он находил очень красивые ракушки на этом берегу.

— Я тоже хочу найти ракушки, — сказала девочка.

— Мы найдем много ракушек, — заверила ее Пепита, — и тогда я сделаю тебе из них ожерелье.

— Оно будет красивое! — воскликнула Жани. Она приплясывала от радости на краю утеса;

Пепита схватила ее и увела.

— Не подходи слишком близко к краю, маленькая, — наказала она. — Обрывы очень опасны.

Приближалось время ленча, и они вернулись в замок.

В дальнейшем день также проходил спокойно.

К чаю собралось немало гостей, ночевавших в замке, а также новых приглашенных, и чаепитие было бы интересным для Пепиты, если б она постоянно не ощущала враждебность герцогини.

У нее было такое чувство, — хоть она пыталась уверить себя, что это ей только кажется, будто враждебность постоянно возрастает.

Когда герцогиня смотрела на нее, — пусть это было не часто, — у девушки возникало ощущение, что она желает ей смерти.

» У меня разыгрывается воображение «, — одергивала она себя.

И в то же время интуиция подсказывала ей: ненависть герцогини такая яростная и неистовая, что сопоставима разве лишь с инстинктами дикого зверя.

» Очень плохо для герцогини испытывать подобные чувства, вынашивая ребенка «, — подумала Пепита.

Она вспомнила, как ее сестра говорила: когда она готовилась к рождению Рори, а затем Жани, она всегда старалась думать о прекрасном и отгоняла всяческое недовольство и раздраженность, чтобы они не подействовали на неродившегося ребенка.

— Еще древние греки верили в это, — утверждала Дениза, — и я уверена, они были правы. Мы формируем характер наших детей задолго до их рождения, и я хочу, чтобы мои дети были такими же утонченными, деликатными и любящими, как их отец.

При этом сестра улыбалась Алистеру, а он заметил:

— Такими, как ты, моя дорогая. Кто более совершенен во всех отношениях, нежели ты?

Они смотрели друг на друга, забыв о присутствии Пепиты, и, когда сестра повернулась к мужу и прошептала ему что-то, она выскользнула из комнаты.

Ей трудно было представить более счастливую пару.

Их радость от пребывания вместе, казалось, освещала весь дом как солнечным светом, исходившим не с неба над ними, а от них самих.

» Я хочу чувствовать то же «, — мечтала Пепита.

Она знала теперь, существует лишь один человек, который может вызвать в ней такое же чувство, — тот, о ком она думала с первой минуты на шотландской земле.

Один лишь взгляд на Торквила, сидевшего за другим концом стола, заставлял ее сердце совершать странные кульбиты в груди.

Она не смотрела в его сторону, зная, что любовь безошибочно обнаруживается по глазам человека; если бы кто-нибудь перехватил взгляд между ними, то сразу догадался о их чувствах.

Вечером после ужина Пепита ощутила сильное желание вновь подняться на сторожевую башню, но понимала, что этого не следует делать.

» Я должна думать о Торквиле, — размышляла она. — Если герцог вышлет меня, я смогу как-то устроиться, но для него это означало бы крах всего жизненного уклада, без которого он не представляет своего существования.

Она узнала от миссис Сазэрленд, — которая слыла неисправимой сплетницей, что замок Торквила великолепнее и намного древнее замка герцога.

Он служил оплотом Мак-Нэирнов и не раз противостоял атакам викингов, а также выдерживал осады противоборствующего клана.

— Мистер Торквил живет там один? — поинтересовалась Пепита.

— После смерти матери мистер Торквил проводит больше времени здесь, чем дома, — ответила миссис Сазэрленд.

— Его светлость, не имея сына, который помогал бы ему в его возрасте, привык полагаться на него.

Пепита удержалась от замечания, что герцог сам повинен в этом, но, не в силах справиться с любопытством, спросила:

— И у мистера Торквила нет братьев или сестер?

Миссис Сазэрленд покачала головой.

— Его младший брат погиб, когда служил в армии, и это было ужасно, так как его отец не имел других сыновей. Я часто говорю мистеру Торквилу: «Женитесь-ка вы да заведите дюжину ребятишек, чтобы ваш замок наполнился жизнью и стал настоящим домом».

— И что же отвечает на это мистер Торквил?

Миссис Сазэрленд засмеялась.

— Как все мужчины, он ждет ту единственную, которая должна появиться, и когда-нибудь он найдет ее.

От этих слов Пепита ощутила боль в сердце.

Если Торквил и считает ее той единственной женщиной, то как сможет она наполнить замок детьми, если их станут с ненавистью изгонять из общества, как Алистера, изгнанного из дома и отторгнутого от всего привычного ему и родного?

— Я слишком люблю Торквила, чтобы стать причиной его несчастий, — неслышно прошептала Пепита.

Поэтому после ужина она не покинула гостиную.

Она была занята мирной беседой с леди Рогарт, пожилой гостьей, которая не играла в бридж и не читала, объясняя это слабостью зрения и не слишком ярким освещением гостиной по вечерам масляными лампами.

Она, как и миссис Сазэрленд, была не прочь посплетничать, но Пепита, соблюдая осторожность, не говорила о Торквиле.

Вместо этого она отвечала на ее вопросы об Алистере, рассказывала ей, как счастлив он был, несмотря на то что жестоко тосковал по Шотландии и по своим соотечественникам.

— Мы, Мак-Нэирны, очень хотели знать о нем, как вы сами понимаете, — доверительно сообщила леди Рогарт.

Поскольку герцогиня не представила ее никому, Пепите требовалось время, чтобы определить, кем является тот или иной из ее собеседников.

Она поняла наконец, что леди Рогарт принадлежала клану Мак-Нэирнов до замужества.

Стараясь сохранять деликатность, девушка заметила:

— Меня часто удивляло, почему никто из родственников Мак-Нэирнов никогда не пытался связаться с Алистером. Я думаю, он был бы очень рад получить весточку от них.

— Прежде всего, — ответила леди Рогарт, — мы не представляли, где он находится, а потом, я думаю, Мак-Нэирны — по крайней мере мужчины — боялись испортить отношения с герцогом.

Она издала короткий смешок и прибавила:

— Шотландцы — очень практичный народ, мисс Линфорд: так как у герцога лучшие охотничьи угодья в Шотландии, никто из них не спешит попасть в его черный список.

Пепита засмеялась, услышав столь незамысловатый ответ на непростой вопрос.

И все же она продолжала считать жестоким такое отношение к Алистеру.

Ведь за все эти годы он не услышал доброго слова ни от одного своего родственника, и теперь она не сможет допустить, чтобы подобное произошло с человеком, которого она любит.

«Я должна покинуть замок», — думала она в отчаянии.

Отправляясь спать, она пришла к заключению, что другого решения быть не может.

Как только она убедится, что герцог возьмет на себя заботу о детях и не позволит герцогине чем-либо обидеть или навредить им, она должна будет найти себе другое место в жизни.

Это означало, что ей придется подыскать какую-то работу, поскольку у нее не было ни денег, ни возможности получить их откуда-нибудь, кроме как заработать, используя те немногие умения, которыми она обладала.

«Чем я могу заняться?»— мучительно думала она, понимая, что вероятность получить работу сводится к нулю.

Она могла, конечно, стать гувернанткой, коей в данный момент является для своих племянников, но она была не настолько глупа, чтобы не осознавать реального факта: не многие женщины захотят принять в свой дом гувернантку с такой внешностью.

Ее оценка своей красоты исходила не от преувеличенного самомнения, а от понимания, что и Дениза, и она пошли в маменьку, обладавшую божественной красотой.

Подтверждение этому она находила не только в завистливых и удивленных взглядах леди, гостивших в замке, но и в глазах мужчин, восхищенно посматривавших на нее.

Кроме обучения детей, она могла бы выполнять обязанности компаньонки какой-либо пожилой и, несомненно, придирчивой леди.

Это была не очень радостная перспектива, и все время, пока она выискивала новые способы жизнеустройства вне замка, ее сердце плакало от одной только мысли, что ей придется распрощаться с Торквилом.

В нем был некий магнетизм, неодолимо притягивающий ее, и, конечно, он прав: они действительно принадлежат друг другу.

Какое это счастье, думала она, — найти того единственного во всем мире, кто Богом предназначен быть второй ее половиной!

Она не могла вообразить ничего более достойного и совершенного, чем любить его, заботиться о нем, быть матерью его детей.

Но тут же, осознав, что это был всего лишь мираж, мечта, которая никогда не станет явью, что бы ни говорил Торквил, она оборвала себя.

Имеет ли она право обрекать его на нищенское существование, что испытал на себе Алистер, или стать причиной его изоляции, которая показалась бы невыносимой большинству мужчин?

«Торквил понятия не имеет, что значит подвергнуться изгнанию и неожиданно оказаться одному в целом мире», — сокрушалась она.

Конечно, Алистер в любом случае женился бы на ее сестре.

Но лично она не сможет жить с Торквилом, не думая постоянно, что он когда-нибудь раскается в женитьбе на ней, оторванный от всего, что раньше наполняло его жизнь.

Прежде всего, он старше Алистера, который в силу своего возраста верил, что за любовь можно отдать весь мир.

Но что еще важнее, он владеет собственным замком и собственным поместьем, и ему, возможно, будет труднее решиться на такой шаг, чем Алистеру, всегда жившему в тени герцога.

— Я не смогу принять его предложение, — шептала Пепита в подушку. — Я слишком люблю его.

Однако же она не представляла, как ей поступить и что произойдет с ней в будущем, если она останется в замке или покинет его.

«Как могу я остаться здесь, если люблю его и стремлюсь к нему, — рассуждала девушка, — и знаю, что при каждой встрече мы рискуем быть разоблаченными?»

Но и уйти из замка означало либо умереть от голода, либо согласиться на такую работу, которая повергла бы в шок ее отца, будь он жив.

«Если б только папа мог заводить друзей в Англии с такой же легкостью, как он делал это во всем остальном мире, мне было бы легче устроиться».

Пепита вспомнила, как он говорил о каких-то очаровательных людях в Испании, где она родилась и где получила свое испанское имя.

У него были также друзья во Франции и Италии.

Но если б даже она связалась с ними, то вряд ли осмелилась попросить у них денег, чтобы добраться до их страны.

А между тем они могли бы помочь ей устроиться преподавательницей английского языка.

Положительную роль здесь сыграло бы свободное владение французским языком, а, позанимавшись серьезно, она могла бы улучшить свой испанский и итальянский.

Однако даже мысль уехать одной в чужую страну так пугала ее, что трудно было рассматривать возможность такого шага.

Отец ушел в отставку из Министерства иностранных дел, когда ей было девять, а Денизе шестнадцать лет; после этого они жили в Англии.

Оглядываясь в прошлое, она вынуждена была признать, что плохо помнит те страны, в которых они жили, и людей, с которыми общались там ее родители.

«Я должна сосредоточиться на знакомых в Англии, — решила она. — Должны же где-то быть какие-нибудь родственники Линфордов».

Она знала, старшая сестра отца, жившая некогда в Бате, умерла.

Другая его сестра, которая была замужем за богатым человеком, овдовев, переехала в Южную Францию, но, поскольку она была постоянно больна и зрение ее сильно ухудшилось, она не общалась ни с Денизой, ни с ней после смерти отца.

«Может, она и жива еще, — предположила Пепита, — но теперь она слишком стара или слишком больна, чтобы желать моего приезда».

Эти мысли вновь вернули ее к вопросу, который она задавала себе, ложась в постель: что делать?

Вопрос этот был столь огромен, что, казалось, наполнял всю комнату; временами она слышала его шелест под высоким потолком, а потом он вновь опускался к ней, не получив ответа.

«Что мне делать? Что делать?»

Эти слова беспрестанно слышались ей в шуме ветра за окном и повторялись в перекате далеких морских волн.

«Что мне делать?»

Это был крик отчаяния.

Но о чем бы она ни думала, Торквил всегда присутствовал в каждом ударе ее сердца, и она вдруг почувствовала, будто он обнял ее и крепко прижал к себе.

«Я должна забыть о нем!»— тут же спохватилась она, и ее окатило новой волной отчаяния.

Как забыть о нем, если он навсегда завладел ее мыслями и душой, и она никогда не перестанет любить его, и постоянно будет ощущать: в ту минуту, когда она мечтает о нем, он точно так же безумно жаждет ее.


Глава 5


После ленча две пожилые леди, гостившие у герцога, изъявили желание пойти в парк.

— Хорошо, — ответила герцогиня, — я присоединюсь к вам попозже.

Затем она повернулась к Пените и Жани, выходившим вслед за дамами, и сказала приказным тоном:

— Я хочу поговорить с вами, мисс Линфорд.

— Я отведу Жани к миссис Сазэрленд, молвила Пепита, — и сразу же приду в гостиную.

Герцогиня ничего не ответила и вышла из столовой со своим обычным пренебрежительным видом, который всегда принимала в присутствии детей и Пепиты.

Гадая, что может сказать ей герцогиня, Пепита поспешила отвести Жани в комнату домоправительницы.

— Я хочу в парк, тетя Пепита! — запротестовала Жани.

— Мы пойдем туда через несколько минут.

— Я хочу сейчас! — настаивала девочка. Пепита пообещала скоро явиться за ней и с облегчением вздохнула, увидев, что домоправительница находится в своей комнате.

— Не присмотрите ли несколько минут за ее светлостью, миссис Сазэрленд? — спросила девушка. — Меня хочет видеть ее светлость герцогиня.

Ей показалось, будто по лицу домоправительницы пробежала тревожная тень, но та ничего не сказала и протянула руки к Жани.

— Я хочу показать что-то очень интересное ее светлости, — произнесла она интригующе.

— А что это? — заинтересовалась Жани.

— Этой ночью родились два крошечных котеночка.

Пепите уже не было необходимости задерживаться.

Она была уверена, до ее прихода Жани будет очень занята и совершенно счастлива.

Зная, что не следует испытывать терпение герцогини ожиданием, она торопливо зашагала назад по длинному коридору в гостиную.

Солнце, вливавшееся в окна, звало ее, как и Жани, в парк вместо предстоящего, как она предвидела, неприятного разговора с герцогиней.

Она закрыла за собой дверь гостиной.

Герцогиня сидела в своем излюбленном кресле справа от камина.

На лице ее, еще более непривлекательном (Пепита немедленно устыдилась своей недоброй наблюдательности), гримаса недовольства выделялась гораздо сильнее.

Подойдя к герцогине, девушка сделала легкий реверанс и решила не садиться, пока ей не будет предложено.

После томительного молчания герцогиня произнесла:

— Я хочу поговорить с вами, мисс Линфорд.

Пепита не ответила, и вновь повисло молчание, прежде чем герцогиня бросила с явной неохотой:

— Вы можете сесть!

— Благодарю вас, — спокойно промолвила Пепита.

Она выбрала стул, ближайший к герцогине.

У него была ровная спинка, и она села, выпрямившись и сложив вместе руки.

Она чувствовала волны ненависти, исходящие от герцогини.

Может быть, она действительно обладает невероятной интуицией?

Наконец, в очередной раз прервав зловещую тишину, герцогиня сказала:

— Я уверена, вы уже поняли, мисс Линфорд, что ваше присутствие здесь, так же как и присутствие двоих детей, которых вы привезли в замок без приглашения, доставляет мне огромное неудобство.

Пепита, не ожидавшая от нее подобной прямолинейности, быстро ответила:

— Я глубоко сожалею, ваша светлость, что мы расстраиваем вас, особенно в такой важный для вас период. Но, как я уже объясняла, нам некуда больше податься, кроме того, я считала, что дети должны находиться в доме их предков.

— Это спорный вопрос! — жестко возразила герцогиня. — Поэтому у меня есть предложение, которое, я думаю, может решить как вашу, так и мою проблемы.

И вновь — тягостное безмолвие.

Тогда Пепита, словно выполняя порученную ей миссию вдохновить герцогиню на дальнейший разговор, обронила:

— Я… я слушаю.

— Я поняла из того, что вы сказали, — взговорила герцогиня, — будто у вас нет денег и дети остались без единого пенни, что, впрочем, не удивляет меня! И я думала, как можно поступить в этой ситуации.

Пепита хотела сказать, что теперь положение изменилось, их дед заботится о них, но герцогиня продолжала:

— Поэтому я предлагаю вам тысячу фунтов, мисс Линфорд, если вы уберете отсюда детей — чтобы они исчезли, как исчез их отец, оказавшись вне досягаемости моего мужа и меня.

Пепита была столь поражена, что могла лишь в изумлении глядеть на свою визави, не в силах поверить в услышанное.

— Тысяча фунтов — большие деньги, — заметила герцогиня, — и я уверена, вам этот план должен показаться очень выгодным. Я также намерена откладывать на ваше имя по пятьсот фунтов ежегодно в любом банке по вашему усмотрению — при условии, что наша договоренность останется тайной для моего мужа и всех остальных членов семейства Мак-Нэирнов.

Она говорила медленно и отчетливо, как будто продумала каждое свое слово заранее.

Только когда она умолкла и Пепита поняла, что от нее ждут ответа, она с неимоверным усилием промолвила:

— Мне кажется совершенно… невероятным, что ваша светлость может считать такой… ошеломляющий план возможным… даже если бы я согласилась… принять деньги, которые вы мне предлагаете.

— Это очень даже возможно! — возразила герцогиня. — Я найду судно, которое увезет вас ночью, и полагаю, что вы либо вернетесь в Англию, откуда прибыли, либо, если предпочтете, отправитесь на Шетлендские острова , где найти вас будет почти нереально.

— И вы полагаете, это будет подходящее место для воспитания будущего герцога Стратнэирнского? — спросила Пепита.

Она ощутила теперь, как в ней закипает гнев и первоначальный шок от предложения герцогини уступает место негодованию.

Как мог родиться в ее уме этот омерзительный план?

— Герцог изгнал своего сына Алистера за его непокорность и предательскую женитьбу на англичанке без его позволения, — напомнила герцогиня.

Немного помолчав, она продолжала:

— Он умер, уже не являясь членом клана. Он был отверженным, изгнанником! И его дети должны расплачиваться за его грехи и занимать то положение, какое он занимал при жизни.

— Вы, конечно, можете думать так, ваша светлость, но теперь, когда герцог увидел, что Рори похож на своего отца и на него самого, и убедился, что он истинный Мак-Нэирн, я не поверю ни на мгновение, будто после исчезновения мальчика герцог не предпримет тщательные его поиски.

— Мой муж поступит так, как я хочу, властно заявила герцогиня, — а я решила, что, если у меня будет сын, он станет следующим герцогом Стратнэирнским!

В ее голосе звучал неприкрытый вызов, и было очевидно, что вся суть проблемы заключается именно в этих ее признаниях.

— Я могу понять чувства вашей светлости, — спокойно сказала Пепита. — Но тем не менее ни при каких обстоятельствах не смогу согласиться, чтобы моего племянника лишили его родственных прав.

Она тяжко вздохнула.

— Более того, так же, как моя сестра, если б она была жива, я буду бороться за его право занять место, принадлежащее ему по рождению.

Теперь ее голос звучал не менее вызывающе и решительно.

Две женщины смотрели в упор друг на друга, и у Пепиты непроизвольно возникла мысль, что если бы они были мужчинами, то, между ними, наверное, состоялась бы дуэль.

Но она действительно сражается в этот момент, используя в качестве оружия все свои нервы и провидческие способности.

А ее интуиция подсказывала ей, что герцогиня — весьма грозный враг, готовый употребить все имеющиеся у нее средства для достижения своей цели.

Дальнейшие слова были излишни, и они продолжали внутреннюю молчаливую борьбу друг с другом, стараясь подавить своей волей противную сторону, пока герцогиня не подала голос, прозвучавший в тишине комнаты как скрежет.

— Ну что ж, хорошо, мисс Линфорд, но я считаю это глупостью и упрямством, а потому, что бы ни случилось в будущем, вина будет лежать полностью на вас!

— Я могу лишь надеяться, ваша светлость, — ответила Пепита, — вы не забудете, что Рори еще ребенок, а дети чрезвычайно уязвимы и тонко чувствуют отношение к ним со стороны взрослых.

— Достаточно, мисс Линфорд! — одернула ее герцогиня.

— Поскольку вы отказались от моего предложения, остается лишь уповать на то, что у вас найдется достаточно денег, чтобы содержать себя, когда вы уедете отсюда.

Злобно и с расстановкой она продолжала:

— Его светлость уже решил, что Рори необходим воспитатель, и я в настоящий момент ищу шотландскую гувернантку, которая занялась бы обоими. Так что ваши услуги скоро окажутся излишними!

С этими словами герцогиня поднялась со стула и медленно, с напускным достоинством покинула комнату.

На какое-то время Пепита утратила способность двигаться и даже мыслить.

Ей все еще трудно было поверить, что герцогиня действительно пыталась подкупить ее, чтобы отделаться от детей.

Да, она была права, чувствуя, что ненависть герцогини возрастает с каждым днем: она уже готова на все, даже самое чудовищное, лишь бы не видеть их.

Пепита слишком ясно представляла, какой унылой была бы их жизнь на Шетлендских островах, холодных, мрачных и практически безлюдных.

Но даже и в Англии им пришлось бы не намного лучше: у нее не было дома, и ей предстояло бы взять на себя бремя ответственности за будущее детей.

«Она сумасшедшая, если думает, что ее план удался бы! — негодовала Пепита. — Даже если б мы исчезли, герцог не остался бы к этому безучастным и принялся за поиски Рори».

И тем не менее она не могла быть абсолютно уверенной ни в чем.

В конце концов, каким бы невозможным это ни казалось, — герцог полностью исключил своего сына Алистера из своей жизни, как будто он вовсе не существовал.

И он никогда, — насколько ей было известно, — не предпринимал ни малейшей попытки узнать, жив Алистер или умер, с того самого момента, когда тот женился на ее сестре.

«Как могут они все быть столь бесчувственными и жестокими?»— недоумевала она.

От этих мыслей ей стало страшно.

Хоть она и уверяла себя, что преувеличивает угрозу и опасность для детей, она не могла отделаться от тревожного предчувствия.

Чего еще можно ожидать от герцогини?

Допустимо ли, что герцогиня, женщина, будущая мать способна нанести Рори какой-либо вред?

Но когда речь идет о судьбе детей, нельзя сбрасывать со счетов любую вероятность.

«Что мне делать?»— вновь вопрошала она себя, как минувшей ночью.

Она чувствовала, проблема, стоявшая перед ней, слишком велика, чтобы решить ее в одиночку, и понимала, что должна поговорить с Торквилом.

Она внушала себе, что после происшедшего в сторожевой башне никто не должен заподозрить ее в любви к нему, поэтому должна избегать его.

И все же теперь ей нужна его помощь, его понимание и больше всего — его близость, чтобы придать ей сил.

«Я должна найти способ поговорить с ним», — решила она, медленно направляясь в комнату домоправительницы Жани, как и следовало ожидать, была так увлечена новорожденными котятами, что с неохотой оторвалась от них ради прогулки в парке.

Там она начала вновь гоняться за бабочками, искать фей среди цветов и наблюдать за золотыми рыбками, резвящимися в фонтане среди водяных лилий.

Пока девочка занималась своими делами, Пепита свободно могла погрузиться в тревожные размышления.

Однако вместо плана действий в ее голове возник хаос.

Она теперь точно знала, что не сможет прийти ни к какому решению, не поговорив сначала с Торквилом.

Даже от простого воспоминания о нем ее любовь проносилась сквозь тело как приливная волна.

Он так нужен был ей сейчас, что она ощущала, как летят к нему ее мысли на крыльях и он не может не знать о них.

«Они же говорят про себя, что все шотландцы немного фэй , — думала она, — поэтому он должен чувствовать, что я нуждаюсь в нем и что лишь он один может помочь мне».

Время после полудня тянулось очень медленно, и охотники вернулись лишь тогда, когда герцогиня, Пепита и Жани уже сидели за чайным столом.

Рори ворвался в комнату, ничуть не уставший после утомительного, по словам взрослых, похода по вересковым пустошам.

В возбуждении он обхватил Пепиту руками.

— Завтра я буду охотиться с лесником Гектором, тетя Пепита! — кричал он. — Дедушка сказал, что у него есть ружье для меня и он сделает чучело из первой птицы, которую я застрелю, чтобы я мог всегда хранить ее!

Он был так разгорячен, что его слова спотыкались одно о другое, и Пепита, крепко прижимая его к себе, понимала — герцог вряд ли легко расстанется с ним.

Тем не менее, увидев его за другим концом стола, сурового, непреклонного и, как показалось ей, безжалостного, она уже не была столь уверена в этом.

Торквил появился, когда остальные гости уже сидели за столом, и сердце Пепиты затрепыхалось в груди, как птенец в ладонях.

Вопреки своему решению не замечать его в присутствии других, она не могла оторвать от него взгляд.

И он, войдя, смотрел на нее так, будто она притягивала его магнитом, и пошел прямо к ней, и сел на пустой стул рядом с Жани.

— Чем вы занимались сегодня? — спросил он приятным, располагающим к беседе голосом.

— Мы были в парке, — ответила Пепита.

Однако ее тревожные глаза говорили совсем другое, и она догадалась по его едва уловимой реакции, что он понял, как она обеспокоена и расстроена и как хочет рассказать ему все.

Но он, словно желая соблюсти необходимую осторожность, обратился к Жани:

— Тебе удалось поймать бабочку?

— Я все время пыталась, — залопотала девочка, — но мне легче было поймать маленькую золотую рыбку в фонтане. Я подержала ее в руке, и потом она выскользнула.

— Ты должна показать мне, как тебе это удается.

— Это трудно, но я покажу тебе, — пообещала Жани.

— Мы займемся этим после чая, — предложил Торквил.

Пепита вздохнула.

Ну кто бы еще смог так быстро понять происходящее и так мудро найти способ поговорить друг с другом?

— Сначала ты должна допить чай, — сказала она Жани. — А вообще я думаю, все вы голодны после такого долгого и трудного пути.

— Мы прошли много миль, — похвалился Рори, — и дедушка сказал, что я хорошо шел и не отставал.

— Это правда, — подтвердил кто-то из гостей, он настоящий Мак-Нэирн! Они всегда ходят и стреляют лучше простых смертных, таких, как я! Что греха таить я быстро устаю.

Затем последовала оживленная дискуссия относительно дальности их похода, но Пепита с нетерпением ожидала конца чаепития, зная, что Жани не забудет обещания Торквила посмотреть, как она ловит золотых рыбок.

Ей показалось, что прошло много времени, прежде чем герцог, который ел очень мало, поднялся из-за стола.

Когда он вышел из комнаты, герцогиня последовала за ним.

Жани слезла со стула и подошла к Торквилу.

— Ты пойдешь со мной, дядя Торквил? — спросила она.

Он сам предложил ей называть его «дядя Торквил».

— Слишком много вокруг кузенов и кузин различной степени родства, — объяснил он Пепите, — ребенку легко запутаться в них. А кроме того, если б у меня была племянница, я бы хотел, чтоб она была точно такая, как Жани!

— Я думаю, ты слишком молод, чтобы быть дядей, — заметила Пепита.

— Я хочу, чтобы он был моим дядей! — твердо заявила Жани, — потому что, хоть ты моя тетя, у меня никогда не было дяди!

— Вот и решено. — Торквил взял малышку на руки. — Я — твой дядя Торквил, а ты — моя обожаемая племянница.

Когда ты подрастешь, я дам бал в своем замке в твою честь, и ты будешь танцевать рил с самыми прекрасными джентльменами Шотландии, и на каждом из них будет килт.

Жани, не на шутку завороженная этой идеей, говорила о предстоящем бале, пока ее не уложили спать.

— Сколько мне осталось ждать моего бала, тетя Пепита? — спрашивала она, пока девушка поправляла ее одеяльце.

— Боюсь, еще довольно долго, и сначала тебе предстоит научиться танцевать рил. Нам надо найти кого-нибудь в замке, кто научит тебя этому.

— Я хочу научиться, — сонно промолвила Жани, — и Рори тоже должен научиться.

Пепита позднее не забыла об этом, просто у нее не было возможности спросить герцога, кто бы мог научить детей танцевать рил, — вряд ли это получит горячий отклик со стороны герцогини.

Теперь же, спускаясь по лестнице в холл за Торквилом, державшим за руку Жани, она гадала, где будут все они к тому времени, когда Жани станет взрослой.

Ее не покидало пугающее предчувствие, что их уже не будет в замке: каким бы невероятным это ни казалось, герцогине тем или иным способом удастся избавиться от них.

Солнце уже клонилось к горизонту, и тени в парке становились вес длиннее.

Ветер, довольно сильный с утра, совсем утих.

Все вокруг казалось безмятежным и прекрасным, атмосфера покоя и умиротворенности окружала огромный замок, возвышавшийся над невозмутимой, гладкой поверхностью моря.

Но не было спасения от нависающего над головой страха за близких людей.

Жани беспрестанно болтала о рыбках, снующих среди зеленых листьев, опуская маленькие ручки в воду фонтана.

Торквил наблюдал за ней.

Затем она вскочила и побежала на другую сторону фонтана.

— Здесь больше рыбок, дядя Торквил! — кричала девочка.

Он придвинулся ближе к Пепите.

— Что беспокоит тебя? — тихо спросил он.

— Ты знал, что я обеспокоена?

— Я знал это уже в то время, когда возвращался с охоты. Я чувствовал, что нужен тебе.

— Я нуждаюсь в тебе… отчаянно!

— Я так и думал!

Она глядела в его глаза и чувствовала себя так, будто скрылась в его объятиях, — и не было больше проблем, исчезли все трудности.

Он рядом с ней, он любит ее, а все остальное ничего не значит.

Но она тут же опомнилась: ей следует думать не только о себе, но и о детях.

— Это все… герцогиня, — произнесла она еле слышно.

— Я предполагал это, — кивнул Торквил. — Что же она сделала теперь?

— Я не могу рассказать тебе здесь, — быстро молвила Пепита, — но я должна каким-то образом поговорить с тобой.

Девушка понимала, что они сейчас в пределах видимости, и если герцогиня увидит их вместе из окна замка, она может стать еще более злобной и грубой, чем в самый первый день, когда обвинила их во флирте.

Торквил понял ее без лишних слов.

Он обошел фонтан и взял Жани за руку.

— Я должен показать тебе кое-что в лесу, сказал он. — Рыбку мы поймаем в другой раз. Они, наверное, перепугались теперь, потому что ты уже поймала одну.

— А что ты хочешь показать мне в лесу? — Малышка отвлеклась от рыбок.

— Маленький дом на дереве, который я соорудил для себя много лет назад, когда был в таком же возрасте, как Рори, — ответил Торквил. — Он, наверное, обветшал и разваливается потихоньку, но если он тебе понравится, я починю его, и ты сможешь играть там.

Жани не скрывала своего восторга.

Торквил вывел их из английского парка, и они направились в лес, который окружал замок с одной стороны, защищая его от ветров, бушевавших зимой.

Как только троицу не стало видно из замка, Торквил сказал Жани:

— Беги по этой тропинке и попробуй сама найти мой дом на дереве. Смотри внимательно, потому что он хорошо спрятан.

Малышка послушалась и побежала что было духу, а когда она уже не могла слышать их, Торквил произнес:

— Любимая моя, ты выглядишь такой беспокойной, а я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Как я могу быть счастлива, если здесь происходят странные вещи, — покачала головой Пепита.

— Расскажи мне об этом, — попросил Торквил.

Ей стало так радостно от того, что он рядом и внимает ей, что она не смогла удержаться и вложила свою руку в его ладонь.

Его пальцы сомкнулись, и она почувствовала трепет, охвативший все тело, как в ту ночь, когда он целовал ее в лунном свете.

И в этот миг его глаза остановились на ее губах, как будто он читал ее мысли.

— Если б ты знала, какое мучение не иметь возможности целовать тебя, повторять без конца, как ты прекрасна и как я стремлюсь к тебе!

От его страстного, завораживающего голоса у нее перехватило дыхание.

— Подожди… — с усилием промолвила Пепита, — мне нужно… сказать тебе, что… произошло.

— Расскажи мне, — ободрял он ее, — и не бойся. Я с тобой, значит, тебе ничего не грозит.

Однако, когда она рассказала о предложении герцогини, он ясно представил себе, до какой степени она напугана.

— Эта женщина ничего не может сделать, — заключил он, дослушав до конца. — Я совершенно уверен, — что бы она ни говорила, — если дети исчезнут, герцог предпримет все, чтобы найти их и привезти обратно в замок.

— Ты действительно так думаешь? — замерла Пепита.

— Я видел его вместе с Рори, когда мы были на охоте, и у меня нет сомнения, что он восхищен мальчиком и гордится им.

— Это именно то, что я хотела услышать.

— И все же я не склонен обольщаться: он непредсказуем, и то, как он обошелся с Алистером, невероятно. Но у него было тогда два сына.

— У него и теперь может появиться другой сын, — тихо произнесла Пепита, — и тогда он… потеряет интерес к Рори.

— Мне кажется, он смягчился с возрастом, заметил Торквил. — И я совершенно уверен, — хоть сам он скорее умрет, чем признает это, — когда погиб Юэн, он хотел, чтобы Алистер вернулся в замок, но он был слишком упрям и горд, дабы попытаться найти его.

— Но теперь у него есть… Рори.

— Ты права, теперь у него есть Рори, — согласился Торквил, — и я не верю, что он так просто расстанется с ним или — будучи приверженцем традиций — позволит заменить его любым сыном, рожденным герцогиней.

— Суть проблемы не только в законных правах Рори, — грустно промолвила Пепита, — но также в атмосфере, отравленной неприкрытой ненавистью к детям со стороны герцогини. Пребывание здесь не принесет им ничего, кроме вреда.

Тяжело вздохнув от волнения, она продолжала:

— Стоит только увидеть, как она смотрит на них, не говоря уже о том, как она обращается к ним, чтобы понять: от нее прямо-таки исходит злоба, как от какого-то дикого, бешеного зверя. Она убила бы их, если б однажды решилась на это!

Торквил рассмеялся.

— Дорогая, — твое воображение слишком разыгралось!

Я знаю, герцогиня крайне груба и может быть чрезвычайно неприятной, но не поверю, что даже члена клана Мак-Донаванов могут опуститься до убийства!

— В этом нельзя быть абсолютно… уверенным, — пробормотала Пепита.

— Я могу лишь поклясться, что буду оберегать не только тебя, но и детей. Пока я здесь, им никто не причинит вреда.

— А если тебя… не будет?

— Пока нам это не грозит. Тебе хорошо известно, что герцог полагается на меня в своих делах и относится ко мне так, будто я — его наследник.

Но теперь, когда Рори здесь, я с удовольствием буду помогать ему, выполняя роль регента при Рори.

— Без всяких… сожалений?

— Без малейших! — заверил он девушку. — Мои амбиции ничуть не пострадают. У меня нет желания стать вождем клана со всеми его проблемами и трудностями, с бесконечными жалобами со стороны тех, кому больше некуда пожаловаться.

Эти слова развеселили Пепиту.

— Тогда к чему же ты стремишься?

Она спросила это шутя, но Торквил ответил ей очень серьезно:

— Жениться на тебе, моя радость, чтобы мы жили в мире и покое вместе с нашими детьми и были счастливы до конца наших дней!

Он так говорил и так смотрел на нее, что девушке казалось, будто он обнимает и целует ее.

Радость пульсировала в ней подобно морским волнам, и она больше ни о чем не могла думать.

Потом, очнувшись и отринув несбыточные иллюзии, поскольку высказанное им желание никогда не осуществится, она услышала, что их зовет Жани.

— Я нашла его! Я нашла его! — кричала малышка. — Дядя Торквил, пожалуйста, можно я залезу в него?

Это был маленький деревянный домик с тростниковой крышей, в который мог забраться любой ловкий ребенок.

Он показался Пепите отличным местом для игр.

После того как Торквил забрался в него сам и убедился, что, несмотря на прошедшие годы, домик хорошо сохранился и даже пол, сделанный плотником из поместья, достаточно крепок, чтобы выдержать его, он поднял туда сначала Жани, а потом Пепиту.

Домик был сооружен из деревьев, стоявших на краю леса, и из него открывался великолепный вид на залив и замок, возвышавшийся над ним, а также на ряд утесов, которые простирались вдоль моря по направлению к северу и поднимались намного выше над морем, чем утес, на котором находились сейчас они.

— Какое прекрасное место, — воскликнула Пепита, — и как здорово было вам, мальчишкам, играть здесь!

— Я приводил сюда друга во время школьных каникул, мы часами смотрели на море в подзорную трубу и наблюдали за голубями, как они возвращаются домой в гроты, расположенные под утесами.

Пепита вопросительно посмотрела на него, и он спросил:

— Разве Алистер не рассказывал тебе о гротах в стенах утесов, где гнездятся тысячи голубей? Они, конечно, наносят большой урон урожаям, но можно часами наблюдать, как они выводят там свое потомство — Мне кажется, я вспоминаю, он как будто говорил об этом, — наморщила лоб Пепита, — но я тогда не очень понимала.

— Я должен показать их Рори, — вдруг загорелся Торквил. — Мы сядем с ним в лодку и заплывем в гроты в скалах, и он удивится, сколько вылетит оттуда голубей, напуганных нашими голосами, которые будут повторяться внутри этих пещер многократным эхом.

— Я уверена, Рори будет в восторге, — согласилась Пепита.

Беседуя с Торквилом, она думала, каким хорошим отцом будет он для своих детей, когда они появятся у него.

И тут же румянцем заалели ее щеки, когда ей показалось, что он по выражению ее глаз догадался, о чем она думает.

Им не нужны были слова.

Они просто глядели друг на друга, и она уже знала, — оба они молятся о том, чтобы каким-то чудом их мечта быть вместе все-таки претворилась в жизнь.

Становилось уже поздно, и они направились обратно к замку.

Жани побежала вперед, чтобы немедленно рассказать брату о маленьком домике на дереве, и Торквил смог наконец излить душу.

— Я люблю тебя, моя милая, и сойду с ума, если не смогу поцеловать тебя как можно скорее! — горячо промолвил он.

— Это… невозможно!

— Нет ничего невозможного! — заявил Торквил.

— Теперь, когда ты знаешь дорогу сюда, встречай меня здесь после ужина.

— Это невозможно! — быстро повторила Пепита.

— Луна еще светит по ночам, — продолжал он, как будто не слышал ее возражений. — Ты покинешь столовую после ужина пораньше, а я подожду и уйду одновременно с несколькими гостями, так что мое отсутствие не будет замечено.

— Представь, герцогиня… заподозрит, что мы… встречаемся? — сказала Пепита с дрожью в голосе.

— Ты можешь выйти через дверь в парк, — нашелся с ответом Торквил. — Никто из слуг не увидит, как ты покинешь замок. Они все ложатся рано.

— Ты уверен… совершенно уверен… что это… безопасно?

— Абсолютно уверенным нельзя быть ни в чем, — пожал он плечами, — и я не хочу, мое сокровище, подвергать тебя риску. Но, пойми, я должен обнимать тебя, говорить тебе, как сильно я люблю тебя, иначе опять не засну ночью!

Пепита улыбнулась.

— Этого, конечно, необходимо… избежать… любой ценой!

Торквил засмеялся, но тотчас произнес серьезно:

— Я, наверное, кажусь тебе слишком чувствительным, но это ты делаешь меня таким, и никто, моя дорогая, никогда не вызовет во мне столько чувств.

Разве можно было сомневаться в его искренности!

И так же сильно желая видеться с ним, быть рядом с ним, радоваться его поцелуям, она пролепетала:

— Я чувствую… мы… не должны делать этого… но, если будет возможно… я… приду в лес.

— Сегодня это будет возможно, — убеждал ее Торквил, — но скоро погода переменится, и нам придется искать место для встреч в замке, что может оказаться более опасным.

Она понимала логику сказанного им, но дальше обсуждать это было невозможно, так как они подошли уже к дверям замка, где был слышен голос Жани; девочка бежала вверх по лестнице и звала Рори.


Пепита вышла из гостиной вместе с леди Рогарт, самой старшей по возрасту гостьей.

Она чувствовала, как испуганно колотится сердце, и ей казалось, что она напрасно затеяла все это.

Еще раньше, до ужина, она из предосторожности принесла в гостиную шелковую шаль, как бы на тот случай, если вечер будет холодным.

Она положила ее на стул возле двери, как делали другие дамы в прошлые вечера.

Теперь можно было сразу взять шаль и не идти за ней в свою спальню, расположенную в западном крыле замка.

Комната леди Рогарт была в противоположной стороне, и когда Пепита прощалась с ней, присев в реверансе, дама сказала:

— Вы очень хорошенькая, дитя мое, но, боюсь, среди женщин это может вызвать как дружелюбие, так и неприязнь.

Пепита заметила, что герцогиня беседовала с леди Рогарт после ужина, и догадалась: та наговорила о ней много неприятного.

— Спасибо за сочувствие, — ответила девушка. — Этого уже не изменишь.

— Да и вряд ли вы хотели бы изменить, откровенно говоря! — лукаво улыбнулась леди Рогарт. — Зато мужчины будут стремиться всячески помогать вам и проявлять заботу о вас, несмотря на недовольство женщин.

Тронутая участием леди Рогарт, Пепита ощутила внезапное желание рассказать ей о своих проблемах с герцогиней.

Однако вскоре спохватилась, подумав, что леди, конечно, уже знает обо всем и ничем не может помочь.

«Есть лишь один человек, кому я могу открыть истину и кто поймет меня», — рассудила она.

И расставшись с леди Рогарт, поспешила вниз, к выходу в парк.

Дверь была заперта на ночь на засов, однако Пепита отодвинула его и вышла в парк, надеясь, что по возвращении они не найдут дверь запертой.

Если даже это и случится, она была уверена, Торквил отыщет способ пробраться в замок так, чтобы никто не заметил.

«Все, что мне нужно, — это всецело полагаться на него во всем, — решила она. — Тогда у меня не будет проблем, я буду в безопасности, и дети — тоже».

Она не могла понять, откуда у нее такая уверенность, что он способен оберегать их, и пыталась объяснить это своей любовью к нему.

И все-таки она знала, ее инстинкт сильнее разума, и он подсказывал ей, что именно Торквил оградит ее от опасности, хотя у нее не было достаточно убедительных оснований верить в это.

Зато природа вновь являла собой некую волшебную страну со звездами, мерцающими в небе, и луной, что убывала медленно и плавно, но по-прежнему серебрила все вокруг.

Пепита шла по ясно видимой тропинке, извивающейся меж деревьев, по которой они шли днем.

Царившую кругом тишину изредка нарушали только маленькие зверьки, снующие в лесной поросли, да вспугнутая птица, взлетающая над веткой, где устроилась было на ночлег.

Пепита, всегда жившая в деревне, не боялась лесной тишины.

В Корнуолле она часто совершала долгие прогулки после ужина, чтобы дать возможность сестре и Алистеру побыть наедине, — это доставляло им несказанную радость.

Теперь она как нельзя лучше понимала переполнявшую их любовь и непреодолимое стремление всегда быть вместе.

Дойдя до дерева с домиком, она не стала забираться в него, а прислонилась к дереву, ощущая, как вселенский покой, красота звезд и лунного света вливаются в душу.

Ей казалось, будто весь мир ждет любимого вместе с ней, и когда она увидела на расстоянии движущуюся точку, она знала — это идет Торквил.

Вот он подошел чуть поближе, и она уже не могла больше ждать, и побежала навстречу, и все ее тело стремилось к нему в неукротимом нетерпении ощутить ласку его сильных рук.

Он стоял недвижимо, пока она не домчалась до него и не оказалась в его объятиях, таких жарких, что она не могла дышать, и во власти его губ.

Он целовал ее до тех пор, пока весь мир с головокружительной скоростью не завертелся вокруг них.

Звезды, казалось, сыпались на них сверху, и теперь от них исходило божественное сияние.

Пепита чувствовала, что человек, которого она любит, взял у нее не только сердце, но и душу.

Теперь они стали неразличимы, ибо превратились в единое целое.

Наверное, прошло столетие, а может, больше, когда они достигли небес, не принадлежа более земле, и Пепита произнесла каким-то удивительным голосом:

— Я… люблю… тебя… я… люблю!

— Я обожаю тебя! — вторил ей Торквил. — Как смогу я жить без тебя? Как смогу я существовать, если ты не будешь моей женой?

Он не ждал ответа, он целовал ее вновь, пока она с тихим шепотом не спрятала свое лицо у него на груди, как будто устыдилась жадной требовательности его губ, оказавшейся слишком страстной и пылкой для нее.

— Мое сокровище, — молвил он, — я не хочу пугать тебя, но ты не знаешь, какое мучение — видеть и не сметь коснуться тебя, знать, что ты спишь под одной крышей со мной и не иметь возможности прийти к тебе.

В его голосе слышалось страдание, но Пепита могла лишь изречь:

— Мы… должны стараться быть… разумными.

— Что означает разумность? — воскликнул он. — Знать, что самое бесценное сокровище, какое только может обрести человек, недоступно ему? Мы не можем существовать так дальше. Я не вынесу этого!

— Мы ничего… не можем поделать, — стиснула руки Пепита. — Я люблю тебя… но… я в страхе.

— Я понял это, когда ты говорила со мной, и у меня возникла мысль. Я хочу обсудить ее с тобой.

— Что ты… хочешь сказать? — встревожилась девушка.

— Сначала мы должны где-нибудь сесть, — сказал он. — Не стоит забираться в домик это не безопасно.

Он увел ее от тропинки туда, где в бурю свалилось несколько деревьев.

В ярком лунном свете они подошли к лежавшему стволу и расположились на нем.

Торквил обнял ее и привлек поближе к себе.

— Теперь послушай, моя любимая.

После того, как ты поведала мне о предложении герцогини, я подумал, что мне следует поговорить с герцогом.

— О чем? — встрепенулась девушка.

— Я скажу ему, что люблю тебя и хочу жениться на тебе и что, когда мы поженимся, мы возьмем детей к себе, в мой собственный замок, так как они раздражают герцогиню.

В первый миг Пепита подумала, что это было бы самым прекрасным, что могло произойти: выйти замуж за Торквила и не опасаться больше за Рори и Жани.

Но тут же она панически выкрикнула:

— Нет… нет! Ты не можешь сделать этого!

— Почему нет?

— Прежде всего потому, что герцог уже… решил избавиться от… меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Я забыла рассказать тебе, что мне сообщила герцогиня. Она убедила его пригласить воспитателя для Рори и шотландскую гувернантку для Жани.

— Она так и сказала тебе? — изумился Торквил.

— Да, но я была столь возмущена ее предложением тайно увезти детей, что совсем забыла, что она сказала потом.

Последовало напряженное молчание.

— Если герцог действительно решился на это, — вымолвил наконец задумчиво Торквил, — значит, детей хотят воспитывать без тебя.

— Я понимаю, — выдохнула Пепита.

— Но, Торквил, я не могу оставить их, не опасаясь за них… и я не… знаю, что я могу сделать.

— Ты можешь выйти за меня замуж!

Она покачала головой, но он заявил:

— Я женюсь на тебе, согласна ты или нет. Как можешь ты оставаться в этом мире одна, без чьей-либо заботы и поддержки?

— Я должна буду… найти какую-то… работу, — безвольно произнесла Пепита.

— Дело не в работе, — горячился Торквил. — Ты слишком красива, чтобы оставаться одной. Тебя станут преследовать мужчины, и, как ты думаешь, что буду чувствовать я, зная обо всем этом?

Он говорил страстно и неистово, и, как будто высказанная мысль вывела его из душевного равновесия, он резко привлек девушку к себе и вновь начал целовать.

Теперь его губы были жадными и требовательными.

Она чувствовала, он подчиняет ее своими поцелуями, словно доказывая, что она принадлежит ему.

К своему удивлению, она обнаружила, что это не испугало ее, — напротив, нечто не подвластное ей, дикое, первобытное возникает внутри нее и рвется навстречу пламени его губ и любви, бьющейся в его груди.

Она ощущала, как его любовь и необузданная страсть вливается в нее, и она отвечает на его призыв, и он прижимает ее к себе все крепче и крепче, полностью овладевая ею.

Ей больше не надо было думать и беспокоиться о чем-либо или пытаться что-либо решить.

Она принадлежит ему, она всецело в его власти.

Крик совы вернул им здравомыслие.

С бешено бьющимся сердцем они несколько долгих мгновений глядели друг на друга, излучая неповторимый внутренний свет.

— Ты — моя! — воскликнул Торквил. — Моя, и ничто в мире не воспрепятствует мне любить тебя отныне и навсегда!

— Я… люблю… тебя! — шептала Пепита. Он целовал бы ее вновь, но она подняла руки в упреждающем жесте.

— Пожалуйста, дорогой, пожалуйста… не заставляй меня любить тебя еще сильнее. Это… пугает меня, не потому, что я боюсь… но потому, что это так… совершенно… так поразительно!

Тогда он взял ее руки в свои и подносил их поочередно к губам.

И оба не могли унять дрожь от переполнявших их чувств.

— Я обожаю тебя, — молвил он, — и потому, думая прежде всего о тебе, а не о себе, отведу тебя обратно, но я постараюсь решить эту проклятую проблему как можно быстрее!

Категоричность, с какой он произнес эти слова, так изумила Пепиту, что она в эту минуту поверила: несмотря на кажущуюся невозможность выхода из данной ситуации, он все-таки найдет выход — не только благодаря своей силе, но и во имя их любви.

Пепита, пребывающая во власти испытанного чудесного переживания, неохотно встала.

Торквил поднялся тоже, и она, восхищенно глядя на него, думала, как он прекрасен в своем килте и бархатной куртке с кружевным жабо вокруг шеи.

Лунный свет изливался на них, и ей казалось, будто звезды окружают его голову и придают ему силу, способную преодолеть любые преграды и трудности.

Он вновь привлек ее к себе, на этот раз очень мягко, без той бури страсти, через которую они только что прошли.

Он поцеловал ее в губы, но в этом поцелуе не было жгучего огня — только нежность, от которой глаза Пепиты наполнились слезами.

— Верь в меня и доверься мне, — сказал он, — и с Божьей помощью мы вместе победим.

Она взяла его под руку, и они медленно пошли по лесной тропинке по направлению к замку.


Глава 6


Следующий день был воскресным.

Когда Пепита готовила Жани, чтобы идти в кирку , в комнату примчался Рори — показаться ей в килте, который он надел впервые.

Миссис Сазэрленд поведала Пепите, что достала одежду, которую носили Алистер и его брат, будучи детьми, в полной уверенности, что Рори будет экипирован полностью, включая спорран и маленький скин.

Облаченный в национальный наряд, Рори был очень доволен собой.

— Теперь я выгляжу настоящим шотландцем! — гордо воскликнул он. — Попадись мне сейчас любой сасенак, я сражусь с ним моим скином!

— Я — — сасенак, — тихо сказала девушка.

— О, я не имел в виду тебя, тетя Пепита, — уточнил Рори. — Я люблю тебя, и кем бы ты ни была, ты всегда будешь моей самой любимой тетей.

Пепита рассмеялась.

— Это очень большой комплимент, особенно если учесть, что я единственная тетя, которая у тебя есть!

Но Рори уже не слышал.

Он стоял перед зеркалом и восхищался своим спорраном, уменьшенной копией споррана, который носил его дед днем.

— Я тоже хочу носить килт, — жалобно пропищала Жани.

— Если я смогу купить тартан, то сошью тебе килт, — пообещала Пепита, — но ты и так очень хорошенькая.

Это была правда.

В своем розовом платьице и шляпке, украшенной крошечными розочками, она выглядела как маленький цветок.

Казалось невозможным, чтобы даже такой жестокосердный человек, как герцогиня, мог не любить ее.

Они отправились в кирку, расположенную недалеко от замка, в трех экипажах.

Рори ехал вместе с дедом и герцогиней, Пепита и Жани — с леди Рогарт и ее мужем.

В последнем экипаже сидел Торквил с тремя другими гостями.

По приезде в кирку Пепита с Жани оказались на второй скамье, позади герцога, герцогини, Рори и Торквила.

Когда она преклоняла колени для молитвы, ей было трудно отвлечься от этого мужчины впереди нее; и во время службы ее взор невольно возвращался к его широким плечам и аккуратно подстриженным сзади волосам.

От того, что он был рядом, она чувствовала, как любовь поднимается внутри нее, наполняя не только ее молитвы, но и все ее существо.

Кирка была очень суровая, аскетическая, и на священнике Пепита не увидела стихаря — лишь черную сутану.

Этот сухопарый пожилой человек с жесткими чертами лица взошел на кафедру.

Пепита ожидала услышать проповедь, порицающую грешников и угрожающую им страшными карами в грядущей жизни.

Однако его проповедь была посвящена длинному перечню беззаконий, творимых когда-то англичанами по отношению к шотландцам.

Она поняла, он говорит о том, что произошло, когда шотландцы потерпели поражение в битве при Калодене, о их страданиях в последние годы.

У них отнимали не только земли и оружие, но даже тартаны и килты.

С ними обращались жестоко, думала она, в этом нет никакого сомнения.

Но все это преподносилось так, будто произошло вчера, и ей самой уже трудно было осознать, что упоминаемые события принадлежали древней истории и не осталось живых свидетелей, которые могли бы помнить о них.

По мере того как священник продолжал и дальше возбуждать, по ее мнению, чувства слушателей против англичан, она все больше впадала в отчаяние, понимая, что будет лишена возможности когда-либо выйти замуж за Торквила, как бы он ни старался.

Разве сможет она жить в обществе, где ее не только станут презирать и ненавидеть, но, как англичанку, сочтут ответственной за жестокости, совершавшиеся свыше ста лет назад до ее рождения?

Более того, как смогла бы она приводить своих детей в церковь, где они будут слушать воскресенье за воскресеньем подобные проповеди, зная, что каждое слово обвиняет их мать в принадлежности к преступной нации, по разумению прихожан?

«Это безнадежно», — непрерывно твердила она, вновь убеждаясь в необходимости скрыться.

Когда наконец проповедь закончилась, она склонилась для молитвы, и ей с неимоверным трудом удалось сдержать слезы и не позволить им катиться по щекам.

Обратно они ехали в таком же порядке, и Пепиту мучил один-единственный вопрос: чувствует ли Торквил, что союз между ними невозможен?

Нападки священника на англичан были столь оскорбительны и несправедливы по отношению к ней, что всю дорогу в экипаже она ощущала себя глубоко несчастной и силилась не зарыдать в голос.

Но к тому времени как привела в порядок Жани и Рори и вымыла им руки перед ленчем, она уже обрела контроль над собой.

Она вошла в гостиную с высоко поднятой головой, в глазах ее светился вызов.

Она не унизится перед шотландцами, что бы они ни испытывали к ней.

И тем не менее, когда они сидели за огромным столом в столовой во главе с герцогом, выглядевшим стопроцентным вождем клана, она поняла, что не может ожидать милосердия от нации, которая не забывает ничего.

Последние гости, прожившие несколько дней в замке, должны были отбыть после этого ленча.

Пока они обсуждали обратный маршрут в разные концы Шотландии, Торквил сказал Рори:

— Мы с тобой тоже совершим путешествие сегодня попозже.

— Куда? — поинтересовался мальчик.

— Я хочу свозить тебя к голубиным гротам.

— Я слышал о них от дедушки, — тотчас оживился Рори. — Мы возьмем ружье, чтобы выгнать птиц из гротов?

— Так как сегодня воскресенье, нам придется ограничиться собственными голосами, — ответил Торквил. — И уверяю тебя, если мы закричим изо всех сил, они вылетят и исчезнут с такой скоростью за краем утеса, что ты не успеешь сосчитать их.

— Я попробую! — воскликнул Рори.

— Будь осторожен, Торквил! — предупредил герцог.

— Помни, если лодка ударится о скалы и перевернется, даже сильнейшему пловцу не преодолеть течение потоков в том месте.

— Я не забыл, — улыбнулся Торквил. — Я был там столько раз, что основательно изучил каждую скалу и каждое опасное место на протяжении по крайней мере пяти миль вдоль берега.

Рори так не терпелось увидеть гроты, что он не мог поостыть и переключиться на что-либо иное, пока они не отправятся туда.

Торквил решил передвинуть чаепитие на более раннее время, и Пепита с Жани присоединились к ним за чайным столиком, когда еще не было четырех часов.

— Я тоже хочу поплавать на лодке! — заявила Жани, как только узнала, чем будет заниматься брат.

— Я возьму тебя с собой в другой день, — пообещал Торквил.

— Я хочу пойти с вами сейчас, дядя Торквил! — настаивала девочка.

— Я скажу тебе, что мы сделаем, — вмешалась Пепита; она понимала, Жани сейчас кажется, будто ее лишают особенного удовольствия. — Мы пойдем к домику на дереве и будем наблюдать за ними оттуда.

Малышка сразу же согласилась.

Покончив с чаем, Торквил и Рори прошли через парк и спустились к причалу, где стояли лодки, принадлежащие замку.

Пепита и Жани поспешили через лес в противоположную сторону, но когда они вошли в домик, то обнаружилось, что из-за густой кроны они не смогут увидеть лодку, если она подойдет близко к береговым скалам.

— Нам придется пойти вдоль края утеса, — сказала Пепита, — и помахать Рори и дяде Торквилу, как только они проплывут мимо нас. А потом мы заберемся в домик на дереве.

Жани запрыгала от радости, и они направились к открытому участку, разделявшему лес и море.

Видимо, они шли слишком долго, потому что лодка с Торквилом и Рори проплыла мимо них.

— Побежали, — заторопилась Жани, — а то они не увидят нас!

Она быстро помчалась вперед, к краю утеса, к тут Пепита увидела в двадцати ярдах от них нечто, похожее на большое животное; оно лежало на краю утеса.

Жани бежала в том направлении, и Пепита подумала, что это, может быть, корова; вдруг она встанет и напугает малышку…

Она побежала за девочкой, и ее взору предстало вовсе не животное, а человек.

Кто-то примостился на самом краю утеса, и Пепите это показалось странным.

Между тем Жани, сосредоточенная на лодке, в которой плыл ее брат, приблизилась к лежавшему человеку, и Пепита увидела, что это женщина; более того, хоть это представлялось невероятным, ею оказалась герцогиня.

Ошибка исключалась, так как с близкого расстояния Пепита узнала желтовато-коричневый костюм, который был на ее светлости во время ленча, и теперь он сливался с побуревшей травой, словно герцогиня намеренно маскировалась.

У девушки мелькнула мысль, что герцогиня могла упасть, споткнувшись или почувствовав себя плохо.

Но тут, к немалому своему изумлению, она увидела в ее руках ружье.

В следующий миг Пепита, недоумевая, подумала: почему она тренируется в стрельбе у моря?

Однако, подойдя ближе, девушка испытала настоящий шок: герцогиня целилась в лодку с Торквилом на веслах, которая была почти напротив нее.

За одну секунду, показавшуюся нескончаемой, Пепита поняла намерения герцогини.

Предупреждение герцога за ленчем, якобы море в этом месте столь опасно, что сильнейший пловец не справится с ним, возникло в ее мозгу как будто начертанное огненными письменами.

Если герцогиня сейчас выстрелит, лодка утонет, и Рори с Торквилом погибнут.

Пепита бросилась вперед, но Жани подошла к герцогине до нее.

— Это ружье? — услышала она вопрос ребенка.

Герцогиня, сконцентрировавшись на своей цели, не слышала приближения девочки, но теперь она повернула к ней голову.

— Что ты здесь делаешь?

— закричала она с выражением гнева на лице. — Уходи и оставь меня!

Злость, с которой она произнесла это, удивила Жани.

Словно понимая, что герцогиня делает, она заявила:

— Нехорошо стрелять в воскресенье!

Герцогиня исторгла нечленораздельный вскрик ярости.

Затем, увидев, что сзади подходит Пепита, она зарычала:

— Не путайтесь тут, вы, занимайтесь своим делом!

С этими словами она поднялась из положения лежа ничком, в котором находилась до сих пор, и ее ружье оказалось направленным на Жани.

Испуганная девочка отступила от нее на шаг и споткнулась о край утеса.

Она закричала от страха, и Пепита, бросившись на землю, успела схватить за руку падавшую вниз Жани.

Но малышка была слишком тяжела, чтобы Пепита могла подтянуть ее вверх, и она свисала с края утеса, удерживаемая Пепитой за руку одной рукой и за платье — другой.

Жани визжала от ужаса, Пепита же от сильного ушиба не могла вздохнуть.

В этот миг она осознала, что герцогиня поднялась на колени и, полностью потеряв контроль над собой от всего происходящего, визжит:

— Пусть она падает, и мальчишка тоже умрет! Он не помешает моему сыну стать наследником!

Продолжая кричать, она приставила ружье к плечу и стала целиться в лодку.

И тогда Пепита вновь обрела голос.

— Остановитесь! Остановитесь! — взывала она к разуму одичавшей женщины. — Вы не можете совершить… убийство! Это страшный грех!

— Он умрет! Они оба умрут! — разъяренно ответила герцогиня.

Истеричность, с которой она восклицала это, свидетельствовала о том, что несчастная сошла с ума.

Пепита все еще отчаянно пыталась перетащить Жани через край обрыва, но у нее не было сил поднять дрожавшего и плачущего ребенка, хотя она и пыталась удержать равновесие, отклоняясь назад.

Даже в ходе этой, казалось, безнадежной борьбы она продолжала сознавать, что герцогиня намерена убить Рори и Торквила, и каким-то образом нашла в себе силы безостановочно кричать:

— Помогите… О Боже!.. Помогите им!

В любой момент мог раздаться выстрел, и когда у Пепиты до предела напряглись нервы, вдруг низкий голос позади них произнес:

— Остановитесь, ваша светлость, и отдайте мне ружье!

И опять, уже готовая нажать на курок, герцогиня повернула голову.

— Уходи! — прорычала она. — Они должны умереть — и никто не остановит меня!

Внезапно Пепита поняла, что это Гектор, главный лесничий, который брал Рори на рыбалку.

Он потянулся за ружьем, чтобы взять его из рук герцогини.

— Оставь меня! — бесновалась она. — Как смеешь ты вмешиваться! Я уволю тебя за твою наглость!

— И все же я заберу ружье, — резко ответил Гектор.

Лесничий вновь попытался отобрать ружье, но герцогиня поднялась на ноги и стала неистово сопротивляться.

Она вцепилась в ружье мертвой хваткой, не желая отдавать его.

Но вот под истошные крики Жани, усиливавшие суматоху, Гектору удалось вывернуть ружье из рук герцогини, а та, продолжая бешено сопротивляться, поскользнулась на траве и упала.

Раздался лишь один пронзительный, душераздирающий вопль, и она исчезла за краем обрыва.

Ужас происшедшего обрушился на Пепиту подобно свинцовой туче.

В то же мгновение она почувствовала, как Гектор вытянул Жани наверх.

И тут впервые в жизни она упала в обморок.

Она была без сознания какое-то время, потому что пришла в себя, лишь когда сквозь окутавшую ее тьму до нее донесся крик Жани:

— Проснитесь, тетя Пепита, проснитесь! Мне страшно!

Ей пришлось приложить огромные усилия, чтобы сесть.

Она увидела, что они с Жани остались одни; наверное, Гектор отправился за помощью.

Она попыталась восстановить дыхание.

Ей было очень холодно — очевидно, от всего пережитого; ясность мышления еще не вернулась к ней, и даже зрение было недостаточно четким.

Она смогла, однако, обнять девочку и прижать ее к себе.

— Я упала с обрыва! — произнесла Жани сквозь слезы. — Если бы ты не удержала меня, я упала бы в море!

— Но… ты… в безопасности. Одновременно Пепита мучительно гадала, что случилось с Рори и Торквилом.

Теперь, когда все было кончено, она не могла вспомнить точно, что произошло.

Внезапно ее обуял страх, что герцогиня успела выстрелить в лодку, прежде чем появился Гектор и отнял у нее ружье.

Затем она поняла, герцогиня не успела сделать этого.

Она свалилась с обрыва, и теперь надо как-то отвести Жани обратно в замок, чтобы ребенок не узнал о происшедшей трагедии.

— Я упала с утеса, — повторила Жани. — Я испугалась, очень, очень испугалась!

— Теперь все хорошо, — сказала Пепита слабым голосом.

Она знала, что должна встать и идти в замок, но не могла двигаться.

Девушка приложила руку ко лбу; на нем выступили капельки пота, несмотря на ощущение холода.

И вдруг она увидела вдали человека, бежавшего к ним.

Ее сердце застучало еще до того, как она смогла узнать его, — она инстинктивно поняла, кто спешит к ней.

Жани, как будто понимая, что единственный человек, способный помочь им, — Торквил, высвободилась из рук Пепиты со словами:

— Вон дядя Торквил. Я пойду расскажу ему, как я испугалась.

Малышка устремилась к нему, и Пепита вновь сказала себе, что должна встать.

Но она по-прежнему не могла двигаться и лишь смотрела, как Торквил подхватил Жани на руки и целовал ее.

Потом, с девочкой на руках, он уже медленнее подошел к ней, и она осознала, что Бог спас его и Рори.


Пепита лежала на кровати и, глядя на хлопочущую вокруг нее миссис Сазэрленд, вспоминала, как все изменилось для нее в тот миг, когда Торквил прибежал к ним.

Она перестала бороться со своей слабостью, к тому же благодаря его присутствию ужас происшедшего, казалось, отступил, и постепенно она стала дышать нормально.

Он опустился на колени рядом с ней и, взяв ее руку, поцеловал.

— Я видел, как все это произошло, дорогая, — произнес он. — Ты спасла не только Жани, но также меня и Рори.

— Это… сделал… Гектор, — тихо возразила Пепита.

Но Торквил не слушал ее.

— Я хочу, чтобы ты вернулась в замок, пока я займусь герцогиней.

— Она… погибла?

— Да, она погибла, — кивнул Торквил.

Он поставил Пепиту на ноги и понес ее по тропинке через лес, пока она не сказала ему, что может идти сама.

Жани побежала вперед поискать Рори, которого Торквил послал в замок.

Он поручил ему передать Шергюсу, слугам и всем, кого встретит, чтобы они поднимались на вершину утеса, а также привели лодку на то место, куда упала герцогиня.

Лишь оставшись наедине с Пепитой, он промолвил:

— Мое сокровище!

Как ужасно, что тебе пришлось пережить все это!

И она сердцем почувствовала, как сильно он страдал от того, что произошло.

— Она… она хотела, чтобы Рори… погиб! — прошептала Пепита.

— И… ты мог… погибнуть тоже!

— Она была сумасшедшая, хотя мы не понимали этого, — сказал Торквил. — Всем остальным людям необходимо представить это как случайное падение.

Это прозвучало как приказ, и Пепита спросила:

— Ты скажешь герцогу… правду? Торквил кивнул.

— Он будет знать обо всем и, конечно, Гектор — больше никто, а ружье будет брошено в море, и никаких свидетельств происшедшего не останется.

Пепита согласилась.

Она уже шла самостоятельно, но рука Торквила все еще поддерживала ее, и она чувствовала, пока он с ней, все прочее не имеет значения.

— Ты должна забыть об этом, моя дорогая, — сказал он, когда они увидели замок. — А теперь я должен оставить тебя, надо найти Гектора и убедить его, что это был несчастный случай.

— Да… конечно, — кивнула Пепита.

Только дойдя до своей спальни, она почувствовала, что может вновь потерять сознание.

Миссис Сазэрленд раздела ее, как ребенка, затем облачила в ночную рубашку и помогла улечься в постель.

— Где… дети? — с беспокойством спросила Пепита.

— Не волнуйтесь, мисс, с ними все в порядке, я присмотрю за ними, пока вы отдыхаете.

Девушка закрыла глаза, пытаясь представить Торквила, прижимающего ее к себе, и забыть весь ужас случившегося.

Но невозможно, думала она, когда-либо стереть из памяти то напряжение, в котором она пребывала, не зная, живы ли Рори и Торквил в то время, как она не могла вытащить Жани через край обрыва.

А этот безумный голос герцогини и ее вопль, когда она потеряла равновесие и упала в волны, бьющие о скалы внизу!

Разве об этом забудешь?

«Как она могла замыслить столь… дьявольское, столь злодейское убийство?»— не могла успокоиться Пепита.

Теперь ясно, что именно ненависть, разлагавшая ее сущность, как раковая опухоль клетки, постепенно привела ее к безумию.

«Ненависть столь же губительна, как любое другое оружие», — думала Пепита и снова невольно вспомнила, что шотландцы ничего не забывают.

И по мере того как слабость проходила, а разум просветлялся, она поняла, что теперь, когда детям больше не грозит опасность со стороны герцогини, она должна покинуть замок.

Невозможно оставаться здесь, любя Торквила и зная, что любовь к ней погубит его так же верно, как погубила бы герцогиня, если 6 ей удалось потопить лодку, в которой он плыл с Рори.

Теперь герцог будет нуждаться в нем еще больше, чем тогда, когда Торквил занял место изгнанного им сына.

Пройдет много времени, прежде чем Рори достаточно повзрослеет, чтобы стать таким же помощником.

«Если Торквил женится на мне, это погубит его!»— мысленно повторяла Пепита.

Она не могла больше сдерживать слезы, и они струились по щекам.

Она плакала от любви, которой должна пожертвовать ради блага самого дорогого в мире человека; единственным выходом является ее исчезновение.

Она даже не сможет проститься с ним, чтобы не оказаться слабой и нерешительной.

«Я должна исчезнуть и отправиться туда, где он никогда не найдет меня, — рассуждала она. — Истинная любовь не может быть эгоистичной, сосредоточенной на себе самой».

И пусть неотвратимость разлуки пронзает сердце болью, а страдания подобны чудовищной пытке, она должна прежде всего думать о нем.

Вспомнив тотчас прекрасное лицо, руки, обнимавшие ее, губы, приникавшие к ее губам, она зарыдала, и ей казалось, будто каждая слезинка это капля ее крови.

«Чем скорее я исчезну, тем лучше, — пыталась она заглушить рыдания, ведь каждый день отсрочки сделает расставание тяжелее как для Торквила, так и для меня».

В течение нескольких дней он будет занят похоронами герцогини, ему придется помогать герцогу принимать не только Мак-Нэирнов, но также и Мак-Донаванов.

«Это будет подходящее время, для того чтобы уехать, — всхлипывала Пепита, — никто не обратит на меня внимания».

Пожалуй, самым разумным будет вернуться в маленькую деревню, где она и Дениза жили вместе с отцом вплоть до его смерти.

По крайней мере обитатели знают ее.

Кроме того, там, наверное, все еще живут доктор, викарий и многие представители торгового сословия, хорошо знавшие ее отца.

Они войдут в ее положение и помогут продержаться, пока она не найдет работу, которая даст ей средства к существованию.

«Мне придется попросить помощи у кого-то в замке», — подумала она и решила, что единственный человек, которому она могла бы довериться, — миссис Сазэрленд.

Она не сомневалась, что домоправительница сохранит ее тайну и одолжит сумму, достаточную, чтобы доехать от Эдинбурга до Лондона на поезде.

И тут у нее возникла мысль, что, возможно, путешествие морем обойдется дешевле, хотя она не была в этом абсолютно уверена.

Но если это действительно так, она сможет добраться до Эдинбурга в рыбацкой лодке, а там пересесть на судно, отправляющееся на Юг.

Ей никогда еще не приходилось принимать самостоятельно подобные решения, но теперь жизнь вынуждает ее быть разумной и решительной и ни на кого не полагаться.

От мысли о будущем, в котором не будет Торквила, она вновь заплакала, стыдясь собственной беспомощности.

Было уже довольно поздно, когда миссис Сазэрленд вошла в спальню с ужином.

Пепита торопливо вытерла глаза и села, опершись спиной на подушки.

Она выглядела измученной и слишком бледной, но уже не такой слабой.

— Я задержалась, мисс. Весь замок в ужасном расстройстве и беспорядке, но я принесла вам немного поесть, — говорила миссис Сазэрленд, направляясь к кровати.

Она поставила поднос на столик.

— Они увидели ее светлость в море, но уже ничего нельзя было сделать, чтобы спасти ее. На ее лице были страшные кровоподтеки от удара о скалы!

Пепита содрогнулась, представив это жуткое зрелище.

Между тем миссис Сазэрленд продолжала:

— Мистер Торквил помогает его светлости, и вам не надо беспокоиться о детях. Они уже в постели. Все эти происшествия их крайне утомили.

— Я думала, они придут ко мне сказать доброй ночи, — заметила Пепита.

— Они хотели, но я им не позволила, — заявила миссис Сазэрленд. — Вам хватает переживаний за один день! Вы выглядите изможденной от всего этого! А теперь кушайте ваш суп, пока он горячий, и вы почувствуете себя лучше.

Пепита пыталась последовать ее совету, тем более что ей принесли великолепное рыбное блюдо, но смогла съесть лишь несколько ложек.

Она снова легла, мучительно размышляя над своим планом.

В эту минуту она так сильно тосковала по Торквилу, что ей казалось, он должен почувствовать, как отчаянно она нуждается в нем.

Потом вновь явилась миссис Сазэрленд, чтобы унести поднос.

Когда она спросила Пепиту, не нужно ли ей еще чего-нибудь, девушка произнесла неуверенно:

— Мне нужна ваша помощь, миссис Сазэрленд.

— Конечно, мисс. Что я могу сделать для вас?

— Я… я должна… уехать, — пролепетала Пепита, — но так как… я не хочу… расстраивать детей… не хочу, чтобы они подумали, будто я оставляю их… я должна уехать тайно… и никто не должен знать об этом, пока я… не уеду.

Миссис Сазэрленд несколько секунд смотрела на нее с удивлением, а затем сказала:

— Что заставляет вас уехать, если дети так любят вас? Я думала, вы счастливы здесь.

— Очень… счастлива!

— молвила Пепита прерывающимся голосом. — И в то же время, как вы понимаете, поскольку я англичанка, мне лучше уехать в интересах детей-шотландцев.

— Это верно, — согласилась миссис Сазэрленд.

— И все-таки мы очень полюбили вас. Теперь, узнав вас, мы можем понять, почему лорд Алистер женился на вашей сестре и нашел счастье на другой земле.

— Благодарю вас, — кивнула Пепита. — Я всегда буду помнить ваши добрые слова, миссис Сазэрленд, но я знаю, что мне надо уехать.

— У вас есть куда уехать, мисс?

Пепита не могла солгать, и, слегка вздохнув, она призналась:

— Нет, я еще должна найти место… но это будет… трудно сделать, потому что у меня… нет денег.

Она увидела изумление на лице миссис Сазэрленд и поспешила добавить:

— Может быть… вы смогли бы одолжить мне на дорогу до Юга… я бы вернула вам потом… Я не хочу просить его светлость об этом, поскольку он может нечаянно проговориться детям, что я оставляю их.

— Они будут очень скучать по вас, — заметила миссис Сазэрленд.

— Дети быстро забывают, — ответила Пепита. — У них будет так много новых, интересных занятий здесь, что им не придется долго скучать по мне.

— Я слышала, — осторожно произнесла миссис Сазэрленд, — что его светлость желает найти воспитателя для его малой светлости.

— Будет не… трудно также найти гувернантку для леди Жани, — добавила Пепита.

— Это правда, — согласилась миссис Сазэрленд. — И все-таки она не будет их тетей. Как мы всегда говорим: «Родная кровь — не вода!»

— Я должна уехать! — сказала решительно Пепита. — Поэтому, пожалуйста… помогите мне… и обещайте, что не скажете ни слова никому в замке.

— Я обещаю, если вы просите, но как вы сможете уехать без того, чтобы кто-нибудь не знал об этом?

И тогда Пепита поведала миссис Сазэрленд о своей идее относительно судна, которое доставит ее в Эдинбург.

— Я порасспрошу, кто может направиться туда, мисс, — пообещала миссис Сазэрленд. — Сама-то я никогда не уезжала далеко от замка, но в поместье есть люди, бывавшие и на Севере и на Юге, хотя я никогда не интересовалась, как они добирались туда.

Пепита коротко рассмеялась, но в смехе этом слышались слезы.

— Здесь малый мир, существующий сам по себе, миссис Сазэрленд, и вы счастливы, потому что принадлежите ему.

Говоря это, она думала, что единственное, чего она желала бы, — это остаться здесь с Торквилом и жить в его замке, забыв обо всем на свете.

За недолгое время пребывания в Шотландии она постигла, каким образом люди могут довольствоваться лишь своими заботами, охотой и близостью членов клана, сплотившихся вокруг своего вождя, и быть счастливыми, не завидуя внешнему миру.

Здесь у каждого столько дел, и с ними легко справляться, потому что рядом кровные братья, которые живут теми же интересами, стремятся к одной цели и чувствуют радость от этой общности, чего Пепита не находила в Англии.

Если б она была шотландкой из клана Мак-Нэирнов, она стала бы одной из них, и они проявляли бы и участие и позаботились о ней.

Тогда она не испытывала бы чувство одиночества, и огромный мир не был бы для нее чуждым пространством, в котором ей не к кому обратиться.

Она вспомнила, как Рори сказал, повторяя слова отца, что вождь является отцом клана, и именно отцом для своих людей был герцог.

Когда-нибудь Рори займет его место, и он будет принадлежать этим людям, как они будут принадлежать ему.

«Шотландцы так счастливы, очень счастливы», — завидовала им Пепита.

Но, как голос судьбы, в ее памяти снова всплыло, что они «ничего не забывают».

Девушка чувствовала неимоверную усталость, но никак не могла уснуть после ухода миссис Сазэрленд.

Она знала лишь одно: она должна уехать, и все, что дорого ей, все, что она любит, нужно оставить.

Мысль о разлуке с Торквилом разрывала ей сердце.

А сколько еще боли принесет ей разлука с Рори и Жани!

Они были ее единственными оставшимися родственниками, и она настолько ощущала их частью себя, что расставание с ними было подобно утрате рук.

От трепетного пламени в камине возникали странные тени; они словно безумные метались по большой комнате, и ей казалось, будто они полны призраков, явившихся из прошлого, чтобы поведать ей о мужчинах и женщинах, некогда спавших здесь и страдавших, как страдает она.

Но они по крайней мере принадлежали к клану владельцев замка и знали: где бы они ни оказались, хоть на краю земли, там всегда будет кто-нибудь из их рода, чтобы принять их и протянуть руку помощи.

«Есть ли кто на свете более одинокий, чем я?»— с жалостью к себе вопрошала Пепита.

И горькие слезы вновь подступили к глазам, от чего комната вместе с пляшущими тенями поплыла перед ней, вызывая головокружение.

И тут она услышала, как открывается дверь.

Сначала она подумала, что это Жани идет к ней из соседней комнаты.

Но затем поняла — открывается дверь в коридоре, и поразилась, увидев вошедшего.

Торквил закрыл за собой дверь и подошел к ее кровати.

— Почему… ты… здесь… что… случилось? Она говорила тихим голосом, боясь, что произошло нечто страшное.

— Я должен был увидеть тебя, моя любовь, — признался он.

— Я чувствовал, что нужен тебе, и подумал — может быть, зря — что ты несчастна сейчас.

Пепита замерла от изумления.

Конечно, он обладает интуицией, так же как она; интуиция подсказывает ему то, чего не чувствуют другие.

Он стоял, глядя на нее, озаренную светом камина, затем сел на край кровати и взял ее руку.

— Ты так прекрасна! — молвил он нежно. — Я пытался представить, какой длины твои волосы. Теперь я вижу их.

Она покраснела и, опустив глаза, тихо произнесла:

— Тебе… нельзя быть… здесь.

— Мы всегда должны быть вместе, — не слушая ее, продолжал он. — Я не мог заснуть. Когда я почувствовал, что ты зовешь меня, мое сердце откликнулось на твой зов.

Пепита умоляюще смотрела на него, и он заметил следы слез на ее щеках.

Очень осторожно, словно боясь испугать ее, он наклонился к ней, и его губы коснулись ее губ.

Он поцеловал ее нежно, прикоснувшись к ней словно к огромной драгоценности.

Поцелуй этот был не таким, — как прежние; он так растрогал ее, что слезы сами собой наполнили глаза и потекли по щекам.

Торквил целовал ее, пока сердце не начало биться, как в минуты прошлых встреч, и, когда его поцелуи стали более жадными и властными, она почувствовала, как возвращается к жизни ее тело, вознося его к звездам.

Она уже не была слабой и беспомощной. Она сияла от сотворенного Торквилом чуда.

— Я люблю тебя! — промолвил он глубоким голосом. — Это так поразительно, моя любимая! Я никогда не испытывал ничего подобного, но совершенно точно знаю, что мы принадлежим друг другу и никто из нас не сможет существовать без другого.

— Я… я… люблю тебя! — пролепетала Пепита. — Но, ты знаешь, нам это… не суждено.

— Нам суждено, — уверял ее Торквил, — любить друг друга. Наша любовь совершенна, она стала частью нашего существования, поэтому мы не можем жить без нее.

И словно желая предотвратить ненужный спор, он вновь целовал ее, целовал до тех пор, пока она не ощутила огонь, пылавший в ней и рвущийся к пламени, которое она чувствовала на его губах.

Затем он стал осыпать поцелуями ее нежную шею, вызывая в ней странное, неукротимое возбуждение, которого она не знала раньше.

Она протестующе прошептала что-то и попыталась оттолкнуть его от себя.

А между тем ее дыхание стало прерывистым, веки отяжелели, и она жаждала его поцелуев, как не желала ничего в своей жизни.

— Я не хочу испугать тебя, мое сокровище, произнес Торквил чуть хрипловатым голосом. — Я должен столькому научить тебя, что не могу больше ждать, когда мы будем вместе наедине и я смогу осуществить свою мечту.

Пепита хотела ответить, что это никогда не случится, потому что она должна оставить его.

Но в эту минуту она не могла вспугнуть их счастье, лишиться чуда его поцелуев, любви, которую видела в его глазах.

— Ты так прекрасна! — воскликнул Торквил. — Но я люблю тебя не только за это. Я обожаю твой смех, твою маленькую мудрую головку, твою доброту, ибо ты всегда думаешь не о себе, а о других. И знаю, нет на свете женщины, более бескорыстной, более женственной, нежели ты.

Он поцеловал ее вновь и затем приложил ее руку к своим губам.

— Все, чего мне хочется, — это остаться здесь на всю ночь, целовать и любить тебя, но, мое сокровище, ты непременно должна выспаться. Ты прошла через ужасные испытания сегодня, поэтому обещай мне, что завтра будешь отдыхать.

— Отдыхать? — Пепита с трудом верила, что не ослышалась.

— Дом наполнится скорбящими по герцогине, — объяснил Торквил, — шторы будут опущены, везде будет слишком мрачно и неприятно. Я не хочу, чтобы ты участвовала в этом.

Он положил ладонь на ее руку и добавил:

— Оставайся здесь с детьми, а я приду днем, чтобы повести их на прогулку. Конечно, охота и всяческие развлечения будут отменены до похорон.

— Д-да… я понимаю, — тихо молвила Пепита.

— Когда все это закончится, мы с тобой вернемся к нашим планам, — сказал Торквил.

— Теперь же я хочу, чтобы ты запомнила: я люблю тебя и очень скоро смогу доказать тебе, как сильно я тебя люблю!

Словно подстегнутый этой мыслью, он вновь наклонился к ней и поцеловал так, что в обоих зажглось неудержимое пламя, и Пепита желала только одного — быть ближе и ближе к нему.

Но, заставляя себя уйти, он произнес:

— Я обожаю тебя, моя милая, моя чудесная! Думай обо мне, сокровище мое, а я буду мечтать о тебе.

И не дожидаясь ответа, он вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.


Глава 7


Пепита пожелала доброй ночи Жани — малышка обвила ручками ее шею.

— Я люблю тебя, тетя Пепита! — сказала она. — И мне нравится здесь, в этом большом замке.

— Ты счастлива, милая?

— Очень, очень счастлива! А завтра я буду учиться танцевать рил!

Пепита поцеловала девочку и стояла, глядя, как глазки ее медленно закрываются.

Когда она выйдет из спальни, Жани уже будет крепко спать.

Она прощалась с родным человеком, который так много значит для нее, и для нее была непереносимой мысль, что она никогда больше не увидит Жани или по крайней мере до тех пор, пока она не станет намного старше.

Она пыталась отогнать эту мысль, переходя из спальни Жани в комнату Рори.

Мальчик сидел на постели и читал книгу.

— Это очень интересно, тетя Пепита, — молвил он, когда она вошла. — Здесь говорится о битвах, в которых мы участвовали, и упоминается о моем клане — он сражался очень мужественно.

Пепите хотелось улыбнуться, услышав гордую нотку в его голосе, когда он сказал «мой клан»; конечно, он уже причисляет себя к Мак-Нэирнам.

Герцог недвусмысленно давал понять, что со временем Рори станет вождем.

По шотландским обычаям только мужчины участвовали в похоронах герцогини.

Пепита видела из окна, как траурный кортеж направлялся из замка к герцогскому кладбищу, находившемуся в центре леса.

Рори шел рядом со своим дедом, непосредственно за гробом, и девушка не могла смотреть на них без слез умиления.

Было очевидно, однако, что никто в замке не скорбел по герцогине искренне, по-настоящему, несмотря на опущенные шторы, креповые вуали и черные повязки на рукавах.

Пепита, будучи англичанкой, чувствовала себя незваным гостем и не вступала в контакты с многочисленными родственниками обоих кланов, съехавшихся со всей Шотландии; многие из них остановились в замке.

Теперь же все было кончено, последний провожающий отбыл после ленча.

За ужином она и Торквил останутся наедине с герцогом.

«Моя последняя ночь», — думала Пепита, чувствуя невыразимые страдания, разрывающие сердце надвое.

Она прошла из комнаты Рори в свою, где ее ожидала миссис Сазэрленд.

— Все устроено, мисс, — сказала домоправительница тихим голосом, когда Пепита закрыла за собой дверь.

— Мой племянник отнесет ваши чемоданы вниз к причалу, где вас будет ждать лодка в полпятого утра.

Она остановилась, и добавила:

— Судно, которое повезет вас в Эдинбург, отправляется в пять часов, и вы не должны опоздать на него.

— Я не опоздаю, — молвила девушка, — и благодарю вас за все, что вы сделали для меня.

— Не могу сказать, что это доставило мне удовольствие, — ответила миссис Сазэрленд, ведь я не хочу, чтобы вы уезжали. Но вам виднее, что лучше для вас, и я не имею права спорить с вами.

— Благодарю вас.

— Я приду к вам в четыре часа, — продолжала миссис Сазэрленд, — принесу вам деньги.

Она посмотрела в конец комнаты, где стоял чемодан Пепиты.

— Я упаковала все. Вам останется лишь положить в чемодан платье, которое вы наденете к ужину. Дорожный костюм и теплое пальто, которое вам понадобится, лежат на стуле.

— Благодарю вас… миссис Сазэрленд… благодарю вас!

Она боялась сказать еще что-нибудь, так как могла расплакаться.

Как будто поняв ее чувства, миссис Сазэрленд поспешила выйти со словами:

— Если вам понадобится помощь, когда вы станете одеваться к ужину, позвоните в колокольчик. Я буду в своей комнате.

Пепита прижала руки к лицу, отчаянно пытаясь сохранить самообладание и удержать слезы.

Теперь, когда час отъезда был так близок, она чувствовала неспособность совершить задуманное, хотя знала, что выбора нет.

Ей необходимо исчезнуть; откладывая отъезд, она лишь ухудшит положение…

Воспитатель для Рори должен прибыть в конце недели.

А очень приятная женщина, которую пригласили учить обоих детей танцевать рил, скорее всего, та самая гувернантка, предназначенная для Жани.

Герцог еще ничего не говорил, но чутье подсказывало ей, что именно это он планирует, и она не хотела дожидаться унизительного увольнения.

Она не встречалась с Торквилом наедине с того времени, когда он приходил к ней в спальню в день смерти герцогини.

И тем не менее она знала, что они живо ощущают друг друга, как тогда, когда были вместе в одной комнате.

Несмотря на свою занятость в организации похорон и на присутствие в доме множества приезжих, он думает о ней; как и она тоскует по нему.

— Я люблю его, — шептала она.

Может быть, она никогда не увидит его вновь, но он навсегда останется в ее сердце.

Пепита медленно переоделась в вечернее платье, которое миссис Сазэрленд оставила неупакованным.

Она заметила мельком, что это платье сестры и что оно, пожалуй, слишком нарядно для обычного вечера.

Ну что ж, пусть Торквил увидит ее в последний раз в лучшем наряде.

С этой мыслью она стала укладывать волосы и делала это дольше обычного.

Было еще слишком рано идти в гостиную, и она открыла чемодан, чтобы положить в него платье, в котором была целый день.

Пока она занималась этим, раздался стук в дверь за ее спиной, и она подумала, это миссис Сазэрленд хочет помочь ей надеть вечернее платье.

— Войдите! — молвила она и добавила, когда дверь открылась:

— Благодарю вас за то, что так прекрасно все упаковали, намного лучше, чем удалось бы это мне.

Ответа не последовало, и Пепита, повернув голову, увидела, что в комнату вошла не миссис Сазэрленд, а Торквил.

Она ахнула от неожиданности, а он сделал несколько шагов вперед и спросил:

— Упаковали? Что это значит? Ты упаковываешься?

Он держал что-то в руках и положил это на стол рядом с кроватью, затем подошел к ней, не отрывая глаз от чемодана.

— Что произошло? Что ты делаешь?

Вопросы пугали и обезоруживали девушку.

— Я… я… уезжаю.

Голос ее был чуть громче шепота, ей казалось, будто у Торквила сердитое лицо, и она ощутила внутреннюю дрожь.

— Уезжаешь? — повторил он. — Неужели ты можешь быть столь жестокой, столь чертовски жестокой, чтобы оставить меня?

— Я… я должна, — оправдывалась Пепита. — О дорогой… попытайся понять… я должна уехать!

— Почему?

— Потому что я… люблю тебя слишком сильно, чтобы… разрушить твою жизнь.

Ей было трудно произнести эти слова, и они рассыпались как горошины.

Торквил протянул к ней руки.

Его пальцы впились в нее, и она потупилась, увидев в его глазах гнев, о каком даже не могла помыслить.

— Как смеешь ты!

— воскликнул он.

— Как смеешь ты уезжать! Разве ты не понимаешь, что, куда бы ты ни поехала, я последую за тобой и как бы изобретательно ты ни пыталась скрыться, я найду тебя?

Слова эти прозвучали надрывно и грубо, и она поняла — он в гневе потому, что боится потерять ее.

— Пожалуйста… пойми, — умоляла она. — Пожалуйста, осознай, я не могу остаться здесь и… разрушить все, что… близко тебе.

Она всхлипнула.

— Тебя… отошлют, как Алистера. Ты станешь… изгнанником, а я не смогу… вынести, если это случится с тобой.

— Почему ты не сможешь вынести этого? Ей показался странным этот вопрос, но она ответила:

— Потому что… я люблю тебя… я люблю тебя так сильно, что хочу защитить тебя.

— И ты думаешь, будто защищаешь меня, отнимая то, что значит для меня больше, чем сама жизнь?

Он смотрел на нее, и гнев исчезал из его глаз.

Он сильно, почти грубо прижал ее к себе, но его лицо излучало нежность.

— Глупенькая моя, есть ли что-то более существенное, чем наша любовь? У нас с тобой есть то, что гораздо важнее, нежели положение, семья, клан или национальность.

Пепита спрятала лицо у него на груди.

А он приподнял пальцем ее подбородок и посмотрел на нее.

Она была очень бледная, и слезы бежали по ее щекам.

Он не мог отвести от нее взгляд.

— Ты — моя, и ни человек, ни Бог не заберет тебя у меня!

— с жаром промолвил Торквил.

И вновь его губы прильнули к ее губам, и вновь волны блаженства захлестнули обоих.

Он прижимал ее к себе все сильнее и сильнее и целовал, пока она вновь не ощутила себя его неотъемлемой частью.

Трепет пробежал по всему ее телу, и когда он поднял голову, она могла лишь прерывисто прошептать:

— Я люблю тебя… я люблю тебя!

И вновь скрыла свое лицо у него на груди.

— Ты никогда не оставишь меня! — взволнованно произнес Торквил.

Он коснулся губами ее волос.

— Мы поженимся немедленно, и я пришел сюда, чтобы сказать тебе — мы сегодня обсудим это с герцогом.

— Нет… нет! — воскликнула в ужасе Пепита.

Она взглянула на него и замерла, пораженная, потому что он улыбался, а в глазах его искрилось счастье.

— Ты не спросила меня, почему я пришел к тебе именно теперь, — тихо заметил он, — и как же замечательно, что я сделал это!

Он бросил мгновенный взгляд на ее открытый чемодан и продолжал:

— Я ведь принес тебе подарок!

— П-подарок? — пролепетала девушка.

— Нечто неожиданное, и оно нуждается в объяснении.

Торквил не двигался.

Она, все еще в его объятиях, посмотрела на стол, где лежало нечто, завернутое в белую бумагу.

Его он держал в руках, когда вошел в спальню.

— Прежде всего, мое сокровище, — улыбнулся Торквил, — я хочу, чтобы ты назвала мне имя твоей бабушки.

— М-моей… бабушки? — изумилась Пепита.

— Матери твоего отца, — с едва заметным нетерпением уточнил Торквил. — Ты помнишь ее имя?

— Конечно, — пожала плечами Пепита, — но я не знала ее, потому что она умерла, когда мой отец был еще маленький, и мой дедушка женился второй раз. Папа часто рассказывал о своей мачехе, которую очень любил, но он не помнил своей родной матери.

— Но ты знала ее имя?

— Ее фамилия — Ламонт, и я всегда думала, что она из французского рода.

Торквил улыбнулся.

— Нет, дорогая, — из шотландского! Пепита от неожиданности широко раскрыла глаза.

— Как… ты сказал?

— Я сообщаю тебе то, — ответил Торквил, — Что ты должна была узнать давным-давно: твоя бабушка, Мэри Ламонт, происходит из клана, возникшего в Коуэле в середине XIII века.

Пепита ошеломленно уставилась на него.

— Ламонты все еще владеют землей в Коуэле, и многие члены этого клана живут вокруг озера Страйвен.

Наступившая тишина показалась обоим звенящей.

Наконец Пепита промолвила:

— Я не могу… поверить, что… то, о чем ты… сказал, действительно… правда!

— Я сказал тебе лишь то, что ты фактически на одну четверть шотландка со стороны отца, и, кроме того, у твоей матери был прапрадед, которого звали Роуз.

— Роуз?

— переспросила Пепита.

— Но это не шотландское имя?

Торквил рассмеялся.

— Роузы селились в окрестностях Нэирна в XII веке, и один из них, твой прадед, принимал «Красавчика принца Чарли»в Килравоке незадолго до битвы при Калодене.

У Пепиты перехватило дыхание.

— Неужели… это… правда? — с трудом выговорила она.

— Я вижу, мое сокровище, ты очень невежественна в отношении своих предков. Тебе необходим шотландский воспитатель, и я предлагаю себя в качестве компетентного учителя как по этому, так и по другим предметам.

Ей снова пришлось прятать слезы, прижавшись к нему.

Но теперь это были слезы радости, хотя то, что он сказал, все еще казалось слишком невероятным.

Понимая, что она должна чувствовать, Торквил продолжал:

— Я не мог поверить, что в выдающейся семье твоего отца нет хотя бы одного шотландского предка. Поэтому я послал человека, сведущего в генеалогии, которому я доверяю, в Гербовую коллегию в Эдинбурге.

Он поцеловал Пепиту в лоб.

— Так вот, он вернулся сегодня вечером с информацией, что в тебе вполне достаточно шотландской крови, мое сокровище, чтобы, с точки зрения герцога, как и любого другого приверженца традиций, ты могла стать чрезвычайно подходящей женой для представителя клана Мак-Нэирнов.

— Я… я не могу… поверить этому! — воскликнула Пепита.

— Я думала, что должна… покинуть тебя… но теперь я могу… остаться?

Торквил очень нежно повернул ее лицо к себе.

— Неужели ты действительно думаешь, что я смог бы когда-либо отпустить тебя? — в свою очередь спросил он. — Ты — часть меня, и без тебя я не могу жить.

Пепита обхватила руками его шею.

— Какой же ты мудрый, как ты сумел… откопать все это? Благодаря этому… я — счастливейшая женщина в мире!

Но она все же не могла сдержать льющихся слез, и Торквил нежно вытирал их.

— Ты больше никогда не будешь несчастлива, — приговаривал он. — Нам столько предстоит сделать здесь, мое сокровище, и хотя мы вместе будем помогать воспитывать Рори и Жани, я хочу, чтобы у нас была своя семья.

— Это… то, что я мечтаю… дать тебе, — прошептала Пепита.

Она смущенно прижалась к нему щекой.

— Значит, решено! — произнес Торквил совсем другим тоном. — Ты можешь теперь распаковывать свой чемодан, хотя всего через несколько дней мы поженимся, и я заберу тебя в мой собственный замок на наш медовый месяц.

— Неужели мы… действительно можем… сделать это?

Он улыбнулся ей.

— Я полагаю, мы оба знаем, герцог будет заботиться о детях, и тебе не надо беспокоиться о них. Лично я думаю, для тебя настало время заботиться обо мне!

— Это… то, что я… пыталась делать.

— Насчет этого все должно быть ясно, — заявил Торквил. — Ты никогда не покинешь меня, даже мысли подобной не возникнет у тебя! Ты — моя, и я буду ревновать, если ты будешь думать о чем-либо ином, кроме меня.

Он так крепко прижимал ее к себе и так страстно целовал, что у нее просто не было возможности сказать, что она принадлежит ему полностью, но она была уверена — он уже знает об этом.

Торквил и Пепита шли рука об руку по коридору в гостиную и улыбались.

Герцог ждал их и уже хмурился, заметив, что они опаздывают.

Когда они вошли в гостиную и направились к нему, он во все глаза смотрел на Пепиту.

— Почему на вас плед Ламонтов? — изумленно спросил он, как только молодые люди приблизились к нему.

Это был подарок, который Торквил преподнес Пепите: плед, сшитый из тартана, символизирующего клан ее бабушки.

Он расположил его должным образом на ее плечах, закрепив великолепной серебряной брошью с огромным аметистом.

Стоя перед недоумевающим герцогом, она едва сдерживала смех, и Горквил ответил за нее:

— Это — тартан, на который она имеет право!

— Имеет право? — вскинул брови герцог.

— Бабушка Пепиты была дочерью Лэирда Страйвенского.

Герцог был поражен.

— Ты уверен в этом?

В качестве доказательства Торквил вынул из нагрудного кармана письмо, полученное им из Эдинбурга.

Оно было подписано лордом Лайоном и возвещало: после тщательнейших исследований установлено, что матерью сэра Роберта Аинфорда является Мэри Ламонт.

В постскриптуме лорд Лайон приписал, что жена сэра Роберта, Элизабет Шерингем, имела дальнего предка по имени Хью Роуз Килравокский.

— Почему мне не сказали об этом раньше? — сердито спросил герцог по прочтении письма.

Вероятно, он подумал: знай он в свое время, что ее сестра была на одну четверть шотландкой, он бы принял ее как жену Алистера.

И тогда не было бы причины изгонять родного сына и отрывать его от своей жизни.

Понимая состояние герцога, Пепита импульсивно положила свою ладонь на его руку.

— Я сожалею, — молвила она. Какое-то время они молчали, думая об одном и том же.

А потом девушка стала объяснять:

— Мой отец никогда особенно не интересовался своими предками, и я думаю, это можно сказать о большинстве англичан, кроме тех, разумеется, что принадлежат знатному древнему роду или прославившейся фамилии. Для шотландцев же родословная и кровные узы значат слишком много. И теперь я очень… горда, что я… принадлежу к… клану Ламонтов!

Она говорила с некоторой опаской: вдруг герцог сочтет ее самонадеянной, а ее притязания — не правомерными.

Однако он вполне доброжелательно произнес:

— Значит, это брат вашего деда был моим близким другом, когда мы были молоды. Я сообщу ему о вас и о том, что мои внуки приходятся ему родней.

— Он ужасно обрадуется, — заметил Торквил. — Ведь герцог Стратнэирнский — весьма важная особа в Шотландии.

Пепита слегка испугалась, что герцог может обидеться на подшучивание Торквила. Но герцог ответил:

— Я рад, что ты так думаешь. Ты молодец: догадался открыть то, что должно было стать известным давно.

— Я в этом лично заинтересован, — признался Торквил, — потому что Пепита обещала выйти за меня замуж, и я надеюсь, сэр, вы дадите нам свое благословение.

Пепита затаила дыхание, но герцог, вместо того чтобы выказать неодобрение, чего она панически боялась, просто улыбнулся.

— Я не удивлен, — сказал он, — и смею предположить, ты захочешь, чтобы я был посаженым отцом.

— Конечно! — сразу же загорелся Торквил. — Почту за честь.

Герцог взглянул на Пепиту.

— Я мог бы догадаться, что вы — одна из нас, когда вы проявили храбрость и самоотверженность. Добро пожаловать, Пепита Аинфорд, в мою семью!

Говоря это, он протянул ей руку, и она, не раз наблюдая, как члены клана приближаются к своему вождю, опустилась на одно колено и поцеловала его руку.

Пепита стояла у окна, созерцая утренний туман над морем.

Они с Торквилом поженились очень скромно, так как герцог пребывал в глубоком трауре, а Торквил не хотел ждать, пока будет возможна большая свадьба.

Пепита испытывала радость от того, что ей не пришлось встречаться сразу с таким множеством людей.

Она всегда хотела, чтобы ее свадьба проходила подобно свадьбе ее сестры, — тогда она могла бы отдать все внимание любимому человеку, а не полчищам приглашенных.

Молодые, сопровождаемые лишь близкими людьми, отправились в кирку, щедро украшенную по желанию Торквила белым вереском.

Свадебную церемонию совершал не тот священник, что столь яростно проповедовал против англичан, а один из Мак-Нэирнов, состоявший каноником в Эдинбургском соборе.

Рори нес ее шлейф, когда она шла под венец, а Жани была единственной подружкой невесты.

Пепите казалось, будто маленькое помещение церкви наполнено голосами ангелов, а Дениза и Алистер находятся сейчас совсем рядом и радуются ее союзу с Торквилом.

На герцогской скамье восседал единственный член ее собственной семьи.

Аэирд из клана Аамонтов приехал из Лох-Страйвена по приглашению герцога.

Это был красивый, представительный мужчина в килте с зелеными и голубыми полосами, и Пепита преисполнилась гордостью за своего родственника.

Думая об этом, она не могла не задаться вопросом, почему они с Денизой даже не пытались узнать, не было ли в их роду шотландцев.

Но она была подростком, когда Дениза вышла замуж, и им в голову не приходило, что все могло сложиться по-иному, если б они не были причислены герцогом к сасенакам.

Торквил сказал, что он никогда не потеряет ее, потому что последует за ней, куда бы она ни уехала.

И она знала, это чистая правда, но она всегда чувствовала бы себя виноватой, — особенно после того, как увидела красоту Шотландии, — если б ему пришлось оторваться от родной земли.

Оглядываясь назад, она вспоминала, как ее зять временами тосковал о родительском доме и своем народе.

Тем не менее, будучи прирожденным оптимистом, не склонным к самоедству, он, конечно же, не лукавил, утверждая, что его счастье с Денизой исключает любые сожаления об утраченном.

А теперь, как бы невероятно это ни выглядело, волшебная фея, явившаяся в образе Гербовой коллегии Англии в Эдинбурге, разом изменила всю ее жизнь.

Для шотландцев она стала шотландкой, и хотя Торквил уведомил ее, что, когда она станет его женой, он не позволит ей носить ничего, кроме тартана, олицетворяющего его клан, плед Аамонтов, который он подарил ей, всегда будет для них особой реликвией.

Она будет ценить и хранить его как сокровище, гораздо более ценное, чем любой драгоценный камень.

Как только ее любимый надел кольцо на ее палец и она осознала себя его женой, она почувствовала, что над ними воссиял Божественный свет с небес.

Она возблагодарила Бога за то, что Он ответил на ее молитвы, и теперь будущее не страшит ее, как прежде, а наполняет сердце благостью.

В ночь перед свадьбой она молилась о том, чтобы стать хорошей женой для Торквила и сделать его навек счастливым.

Затем она вознесла Всевышнему благодарственную молитву за то, что она не уплыла на Юг, навстречу лишениям и бедности, где ей пришлось бы скрываться от Торквила.

«Как быть достойной твоей милости, Боже?»— вопрошала она.

В эту минуту она дала себе слово помогать тем, кого обделила судьба.

По дороге из кирки Торквил взял ее руку и поцеловал сначала обручальное кольцо, а затем каждый ее пальчик по отдельности, пока не добрался до ее ладони.

Слова были излишни — его губы сказали все.

Когда они свернули в длинную аллею, ведущую к замку, послышалась музыка волынок.

Пепита почувствовала, как все ее существо устремилось навстречу этой музыке, и поняла — отныне ее звучание будет значить для нее очень много.

Она услышала волынку впервые в тот вечер, когда волынщик обошел вокруг стола за ужином; уже тогда она ощутила, что эти звуки странным образом проникают в ее сердце, как будто музыка говорит с ней.

Но она почему-то подумала, будто вообразила все это.

Теперь же она знала, такие ощущения испытывают все шотландцы, когда слышат особенную для них музыку.

Эта мелодия вдохновляла их, когда они шли сражаться, она же была с ними в радости и печали, в счастье и унынии.

Волынка говорит о том, чего не выразишь словами, потому что звуки ее исходят из самого сердца, и на них откликается всей душой каждый шотландец.

В замке был устроен небольшой прием.

За свадебным тортом герцог произнес тост в их честь.

Он говорил столь искренне и проникновенно, что Пепита почувствовала себя на седьмом небе.

Затем они наконец уехали по дороге, которая протянулась вдоль берега и вела к замку Торквила.

Когда перед ее глазами в последний раз мелькнули Рори и Жани, махавшие им с порога, Пепита в полной мере осознала, что начинает новую, самостоятельную жизнь с человеком, которого любит до самозабвения.

Как будто уловив ее чувства, Торквил, управлявший парой горячих лошадей, взглянул на нее.

— Вот теперь начинается наша совместная жизнь, — улыбнулся он, — и я клянусь сделать тебя счастливой.

— Я уже счастлива, любимый, — ответила она, — и так волнуюсь, что это… невозможно выразить… словами!

— Ты можешь выразить мне это без слов, когда мы приедем домой.

Она увидела пламя в его глазах, когда он произнес это, и, смутившись, прижалась щекой к его плечу.

А он вновь повернулся к лошадям.


Ночью море штормило, но теперь выплывающее из-за линии горизонта солнце золотило воду и бросало причудливый свет на заросли в пустошах.

Темнота ночи еще не отступила полностью, и в небе медленно затухала последняя звезда.

Залюбовавшись прелестью рассвета, Пепита вообразила себя в каком-то волшебном мире, который являлся ей в ночных снах.

Она стояла у окна и думала, что перед ней не только рассвет нового дня, но и начало новой жизни для нее, когда вдруг услышала голос Торквила:

— Зачем ты оставила меня?

— Я смотрю на рассвет, дорогой. Я чувствую, то же самое происходит и в нашей жизни.

— Мне одиноко без тебя. Иди ко мне!

Пепита обернулась к нему с улыбкой, прежде чем еще раз полюбоваться ослепительной красотой моря.

Но даже самый захватывающий пейзаж не мог быть таким же притягательным, как ее муж, и она побежала обратно к огромной резной кровати под пологом.

В ней рождались и умирали предки Торквила, одно поколение сменяло другое, пронося в будущее свое имя.

Он привлек ее к себе, и она, положив голову ему на плечо, прошептала:

— Неужели это правда… действительно правда, что я здесь и мы… поженились, и мне нечего бояться и чувствовать себя одинокой вновь?

— Это правда, моя бесценная, — ответил Торквил — и я, так же как и ты, чувствую, что моя мечта исполнилась. И пусть нам пришлось бороться с превосходящими силами противника, все-таки мы победили!

У него была интонация триумфатора, и она промолвила со смехом:

— Это ты победил! Я признаюсь, что была слабой и трусливой, но только потому, что любила тебя!

— Я знаю это, моя бесценная, — кивнул он, — но ты не знала, что я готов был отдать все земное и небесное ради обретения тебя.

— Ты такой великолепный! — воскликнула Пепита. — Вчера вечером, дорогой, ты дал мне… осознать, что мы… единое целое и что для нас… никак невозможно не быть… вместе.

— Ты счастлива, и я не напугал тебя?

— тотчас спросил Торквил.

— Как я могу испугаться… тебя?

Он прижал ее крепче, а губы его касались ее нежной щеки.

— Сокровище мое, ты так отличаешься от всех, кого я когда-либо знал! — в экстазе произнес он. — Ты возбуждаешь меня до безумия как женщина, и одновременно мне хочется тебя боготворить; ты столь чиста и совершенна, что мне кажется — ты неземная!

— Я очень земная… мой любимый… когда ты… целуешь меня, — шептала Пепита, — и единственное, чего я боюсь теперь, так это того, что мы… слишком счастливы и в любой момент викинги могут напасть на нас… или Мак-Донаваны прокрадутся среди зарослей в торфяниках, чтобы атаковать нас.

Торквил рассмеялся.

— Благодарение Богу, ничего подобного в наше время не происходит, однако проблемы и трудности бывают всегда, и Шотландия продолжает страдать. Но от тебя, моя дорогая, требуется единственное: помогать мне заботиться о тех, кто не может сам заботиться о себе.

— Ты знаешь, я сделаю… все, чего ты ждешь от меня, — сказала Пепита, но сначала тебе придется столькому научить меня, чтобы я хорошо узнала страну, частью которой себя чувствую, и ты должен помочь мне, как… сасенаку, избежать многих… ошибок.

— Никогда больше не называй себя так! — резко оборвал ее Торквил. — Ты — не сасенак! В тебе течет кровь Ламонтов, и ты — моя жена! Ты можешь забыть все английское и обратиться к славе, которая горит в нас обоих, потому что мы можем с гордостью сказать: мы — шотландцы.

О Боже, как она страдала, считая себя англичанкой, а следовательно, изгоем!

Она боялась, что герцог оторвет ее от детей, и помнила ненависть герцогини, столь подавлявшую, что она не могла избавиться от нее.

Теперь она стыдилась своей прежней слабости и трусости.

Ее шотландские предки сражались против огромной армии только ради того, чтобы не быть покоренными англичанами.

Их дух остался непобежденным, и постепенно они отвоевали все, что было захвачено у них.

У них не было численного превосходства — но им помогал горевший в них огонь, который невозможно было загасить.

Именно этот дух, — этот огонь она и Торквил должны передать своим детям, а те, в свою очередь, — своим.

И так будет продолжаться в течение грядущих столетий.

Эти мысли пронеслись молнией в ее мозгу.

Прикосновение губ Торквила пробудило пламя, дремавшее в ее теле.

— Я люблю… тебя! — прошептала она.

Его страсть, удесятеренная ее нежностью, захлестнула обоих.

— Я обожаю тебя, — повторял он. — Ты — моя! Я не могу жить без тебя и твоей любви…

— Они… твои, — лепетала Пепита. — Твои целиком и полностью. О, дорогой Торквил, люби меня… Я хочу, чтобы ты… любил меня!

И когда его губы овладели ее губами, а его сердце билось в унисон с ее сердцем, он вознес ее на небо, и она ощутила, что их любовь вечна.

За стенами замка солнце поднималось над мерцающим морем, превращая цвет вересковых зарослей из пурпурного в золотой, а ветер смешивал аромат цветущего вереска с соленым запахом моря.

Этот ностальгический запах Шотландии — неотъемлемая часть ее магии — преследует шотландцев везде, где бы они ни находились.