Мгновения любви
Барбара Картленд








Юная Симонетта с огромным удовольствием согласилась участвовать в маскараде, затеянном ее отцом, отправляющимся во Францию под видом бедного художника. Однако веселый розыгрыш принял неожиданный оборот, когда за любовь «дочери художника» начали сражаться двое мужчин — блистательный «светский лев» граф де Лаваль и талантливый молодой живописец Пьер Валери.

Кого же избрать Симонетте? Кому подарить свое сердце? От выбора, который сделает девушка, зависит ее судьба КАКИМ ЖЕ будет этот выбор?!






Барбара Картленд

Мгновения любви





От автора


Слово «импрессионизм» придумал второстепенный журналист, но Коро, определяя свою концепцию живописи, говорил: «Прекрасное в искусстве есть правда, родившаяся от того впечатления[1 - impression (фр.).], которое мы получили, соприкоснувшись с природой».

Вместо того чтобы представлять формы вещей в их определенности и неизменности, импрессионисты стремились изображать их такими, какими они казались им в данный момент.

Главное в их искусстве — стремление рисовать с той же непосредственностью, «с которой поет птица», чтобы плод их труда, рожденный светом и цветом, создавал иллюзию живой жизни.

О Клоде Моне (1840 — 1926), главе движения импрессионистов, говорили: «Он пришел и распахнул двери свету. И вот перед нами сама природа, завоеванная и покоренная этим изумительным живописцем».

Альфред Сислей, чьими работами я восхищаюсь, при жизни не был признан, не достиг ни славы, ни богатства.

Он влачил жалкое существование, продавая свои работы за гроши. В 1899 году Сислей умер от рака гортани. Спустя три года после его смерти работы этого художника стали цениться невероятно высоко.




Глава 1


1880

Леди Симонетта Террингтон-Тренч сбежала по лестнице в просторный мраморный холл огромного дома, в котором она прожила всю свою жизнь.

Стоявшие у дверей в холл лакеи о чем-то оживленно разговаривали, но при ее появлении выпрямились и застыли с тем равнодушно-отрешенным выражением на лицах, которое и подобало лакеям, несущим службу, почти что часовым.

— Вы не видели его светлость? — на ходу спросила девушка.

— Их светлость в кабинете, миледи, — ответил один из слуг.

«Впрочем, Симонетту не слишком интересовал его ответ, она и так знала, где следует искать отца.

Пробежав длинный коридор, где на стенах красовались старинные рыцарские латы, мечи и щиты, свидетели того времени, когда Тренчи постоянно воевали либо с врагами своей страны, либо со своими собственными, Симонетта ворвалась в кабинет отца. Это была одна из немногих комнат в доме, в которой никогда не принимали гостей. Девушка, как и ожидала, увидела отца за огромным письменным столом. Он был занят тем, что укладывал какие-то бумаги в длинный узкий футляр.

Герцог удивился появлению дочери, но улыбнулся ей приветливо. Он обожал свою единственную дочь и находил, что она с каждым годом становится все красивее.

Герцог и сам был красив и слыл человеком, который ценил женскую красоту, впрочем, как и породистых лошадей. Сейчас его вдруг поразила мысль, что пройдет совсем немного времени и Симонетта покинет его. Несомненно, она составит достойную партию, но эта мысль причинила ему почти физическую боль.

— Папа, папа, — взволнованно заговорила девушка, едва переступив порог комнаты и еще не успев перевести дыхание после быстрого бега. — Посмотри, как у меня получилось. Я только что закончила и уверена, ты согласишься, что это лучшая из моих работ.

Она протянула отцу небольшой квадратный холст.

Герцог внимательно рассматривал творение дочери, Симонетта не спускала с него глаз.

— Очень хорошо. Ты отлично постаралась, и тебе удалось передать свет. Вряд ли я смог бы сделать это лучше.

— Ты правда так думаешь, папа? Неужели и тебе понравилось?! — не скрывала своей радости девушка.

— Отличная работа!

— Я так рада, папа. Ведь моя предыдущая картина тебя разочаровала, не так ли? А тут… Я неожиданно почувствовала, что все делаю верно, как будто… кто-то водит моей рукой.

Герцог расхохотался.

— О, все мы надеемся на чудо. Но в конце концов все зависит только от наших собственных усилий, нашего старания и стремления к совершенству.

Симонетта улыбнулась ему. Отец с дочерью всегда понимали друг друга.

И вдруг она заметила длинную плоскую коробку на столе и горестно замерла.

— Что ты делаешь? Ты… ты уезжаешь?

Герцог отвел глаза в сторону.

— Ты уезжаешь! Но, папа, почему ты покидаешь меня?!

И именно сейчас, когда такая невероятная красота кругом, что так и просится на холст! — восклицала Симонетта.

— Я уезжаю всего недели на две. Тетушка Генриетта позаботится о тебе, — попытался успокоить дочь герцог.

— Вовсе нет. Я думала, ты знаешь. Тетушка Генриетта прислала вчера записку с грумом, в которой сообщила, что не приедет к нам погостить, как мы ожидали. Она отправляется в Лондон.

Герцог с негодованием проговорил:

— Почему же мне ничего не сказали вчера вечером?

— Тетушкина записка лежала в холле. Она была вскрыта, и я решила, что ты уже прочитал ее.

— Ах да, теперь припоминаю. Я вскрыл конверт, начал было читать, но в это время меня отвлекли, я занялся другим делом и совсем забыл о письме.

Какое-то время оба молчали. Потом Симонетта робко спросила:

— А я… не могла бы… поехать с тобой?

— Разумеется, нет! — торопливо запротестовал герцог. — Я еду во Францию.

— Опять? Значит, ты едешь писать, да, папа? А куда на этот раз?

Казалось, герцог испытывал некоторую неловкость под градом вопросов дочери.

— Честно говоря, на сей раз я собрался в Прованс. Я снял там небольшой домик в местечке под названием Ле-Бо. Говорят, свет Там совершенно иной, чем в любом другом месте.

— Я тоже об этом читала. Ле-Бо — одно из самых восхитительных мест во Франции. Помнишь, мы говорили с тобой о трубадурах, которые писали любовные поэмы и песни в феодальных замках?

— Да, с тех пор прошло много лет.

— Я знаю. Но развалины замков еще и сейчас встречаются в горах. Как бы мне хотелось увидеть их! Больше всего на свете!

Герцог снова сел за стол и демонстративно зашуршал бумагами.

— Возможно, когда-нибудь и ты побываешь там. Но я встречаюсь в Ле-Бо с моими приятелями-художниками. Они и понятия не имеют, кто я такой. Знают только, что я пытаюсь освоить их новые взгляды на живопись.

— Уверена, эти художники скоро признают тебя отличным импрессионистом, папа, но, ты же знаешь, никто в Англии не оценит твои работы. Ведь даже твой друг Клод Моне не признан у себя на родине, во Франции.

Именно Клод Моне впервые вызвал у герцога интерес к творчеству импрессионистов. Впрочем, сам герцог прекрасно понимал, что он всего лишь любитель, который пытается писать в манере импрессионистов.

Однажды во время пребывания Моне в Англии герцог на выставке познакомился с ним. Как ни странно, они подружились.

Моне не столь резко противопоставлял себя старой школе живописи, но и его полотна публика чаще отвергала, чем принимала на ежегодных выставках в Париже.

Симонетта знала, с каким удовольствием ее отец ускользает от своих обычных занятий в Париж на неделю, а то , и на две, чтобы иметь возможность встретиться с художниками-импрессионистами, с которыми его познакомил Клод Моне.

В Париже герцог появлялся под вымышленным именем.

Моне представил его своим собратьям по искусству как начинающего художника. Никто, кроме самого Моне, и понятия не имел о том, какое положение занимает герцог в Англии.

Симонетта, которая интересовалась изобразительным искусством, тоже пыталась освоить ту манеру письма, что восхищала ее отца.

Он так много и так подробно рассказывал дочери о картинах импрессионистов и о них самих, что вскоре девушка превратилась в преданную ученицу и последовательницу того стиля, признания которого добивались Моне и его товарищи.

— Папа, пожалуйста, возьми меня с собой… Прошу тебя… ну хотя бы в этот раз, — решилась Симонетта.

Обычно отец и не пытался сопротивляться, если дочь начинала умолять его о чем-нибудь. Но сейчас он молчал, и девушка перешла к угрозам:

— Если ты не возьмешь меня с собой, мне придется остаться здесь одной, раз тетушка Генриетта не может приехать.

— Я не могу оставить тебя одну. Тебе придется поехать к кому-нибудь еще. Например, тетя Луиза будет рада принять тебя!

— Только не к ней. Я решительно отказываюсь ехать к тетушке Луизе! Как только я появляюсь у нее, она начинает меня допрашивать о моих знакомствах с молодыми людьми, даже с теми, кого я видела всего лишь раз в жизни. А затем она начнет сватать меня за одного из своих противных протеже.

Герцог хмурился, слушая дочь.

Он и сам прекрасно знал, что его сестрица неизменно занята сватовством молодых людей. А лично он вовсе не хотел расставаться с Симонеттой и тем более заставлять ее выходить замуж по расчету.

В отличие от многих представителей аристократических фамилий, среди которых браки по соглашению, для обоюдной пользы партнеров, отнюдь не были редкостью, сам герцог в свое время женился по любви. Брак оказался счастливым, и, несмотря на уверенность светских сплетников, что ..герцог вскоре начнет изменять жене, другие женщины его не интересовали.

Только после смерти герцогини, которая умерла восемь лет назад, когда Симонетте едва исполнилось десять лет, он позволил себе время от времени искать утешения у прекрасных дам. Все они считали герцога исключительным красавцем.

Он никогда не пытался оказывать давление на сыновей при выборе ими спутниц жизни. В отношении же дочери, в которой он души не чаял, отец был настроен еще более решительно. Ему непременно хотелось, чтобы она вышла замуж по велению сердца.

Подрастая, Симонетта все больше и больше становилась похожа на мать, но чем-то она напоминала и ту, в честь которой они с женой назвали свое дитя.

История ее имени была такова. Как-то во время медового месяца, который герцог с молодой женой проводили во Флоренции, они любовались полотнами Боттичелли в галерее Уффици. Неожиданно герцогиня сказала мужу:

— Клайд, дорогой, если когда-нибудь нам суждено иметь дочь, я буду молиться, чтобы она была так же прекрасна, как Венера Боттичелли.

— Боттичелли позировала Симонетта Веспуччи, — заметил герцог. — Мне всегда нравилась эта картина, а увидев тебя впервые, любимая, я подумал, что ты напоминаешь Боттичеллеву Венеру.

— Это самый прекрасный комплимент, который мне приходилось слышать, — с благодарностью отозвалась его жена. — Когда-нибудь я подарю тебе твою Симонетту.

К тому времени, когда Симонетта Террингтон-Тренч появилась на свет, в семье уже росли трое сыновей, и герцогиня почти отчаялась родить дочь.

Рыжеволосая девчушка с правильными чертами лица, нежным и кротким взглядом ласковых и умных глаз и впрямь была так похожа на Венеру Боттичелли, что родители видели в этом какое-то чудо.

И вот дочь выросла, и порой герцог поглядывал на нее с тревогой, задумываясь о ее будущем. Не всегда красота сулит одни радости. А рядом с девочкой теперь не было его жены, которая смогла бы уберечь дочь от горестей.

— Ну, пожалуйста… папа… дорогой! — уговаривала отца Симонетта.

Отец по-прежнему не отвечал, но девушка чувствовала, что его решимость слабеет.

— Увы! Это невозможно. Ты же понимаешь, я отправляюсь туда под вымышленным именем, — повторил он самый веский довод.

— Я не стану нарушать твое инкогнито, — возразила Симонетта.

— Немыслимо появиться там с дочерью, о которой я никогда не упоминал раньше. Да и, честно говоря, кое-кто из художников, с которыми я собираюсь встречаться в Ле-Бо, не те молодые люди, которых я хотел бы представить тебе.

Симонетта рассмеялась.

— С тобой, папа, я везде буду в полной безопасности.

Ну а если появление дочери не соответствует созданному тобой имиджу, я могу изобразить и кого-нибудь другого.

«Вряд ли кто-нибудь из моих приятелей-художников удивится моему появлению в обществе юной и прехорошенькой девушки! — внезапно подумал герцог. — И уж тем более никто из них не усомнится в том, что нас связывает!»

— Придумала! — радостно воскликнула Симонетта. — Я буду твоей ученицей! У всех великих художников были ученики. Что же странного, если и у тебя есть ученица!

— Ученица? — задумчиво повторил герцог.

— А почему бы и нет?! Мы с тобой только вчера вечером обсуждали, как ученики Рембрандта и Рубенса помогали им, изо всех сил стараясь приблизиться к стилю этих великих мастеров.

— Но это совсем другое дело, — возразил герцог. И Рубенс, и Рембрандт пользовались неслыханной популярностью, у них было столько заказов, что они просто физически не успевали сами прорисовывать каждую деталь в своих картинах.

— Будь оптимистом! Может, в ближайшие несколько лет и с тобой произойдет нечто подобное? И к тому времени я, несомненно, окажусь тебе весьма полезной.

Герцог от души расхохотался.

— Проказница! Ты пытаешься уговорить меня решиться на совершенно немыслимый поступок. Но, пойми, Симонетта, я не могу взять тебя с собой. Тебе придется остаться в Англии.

— С тетушкой Луизой? Что ж, прекрасно. По возвращении ты узнаешь о моей помолвке с каким-нибудь до тошноты противным маркизом или надутым принцем. И учти, это будет на твоей совести!

— Что за нелепость! — сердито заметил герцог. — У меня нет никакого желания выдавать тебя замуж, пока ты сама, как следует оглядевшись, не выберешь молодого человека, с которым сможешь быть счастлива!

— В настоящий момент мне хорошо лишь подле тебя, папа.

С этими словами Симонетта обошла стол и, подойдя сзади к отцу, крепко обняла его за шею. Прижавшись к нему щекой, она снова попросила:

— Пожалуйста, возьми меня с собой, папа! Нам будет так хорошо вдвоем с тобой. Обещаю, я буду тебя слушаться и стану общаться только с теми, с кем ты мне разрешишь.

Отец молчал, и Симонетта, еще крепче обняв его, продолжала уговаривать:

— Ты же будешь заботиться обо мне, а я о тебе. Ведь и мама всегда этого хотела.

Герцог сдался.

— Ладно. Я возьму тебя с собой. Но если возникнут какие-нибудь недоразумения или с тобой начнутся неприятности, ты немедленно отправишься домой. Ясно?

Симонетта, не отвечая, целовала отца, в промежутках между поцелуями приговаривая:

— Спасибо, папа… спасибо… спасибо. Я так тебя люблю! Мы отлично проведем с тобой время!

Путешествие до Парижа стало для Симонетты волнующим приключением. Ничего подобного она раньше не испытывала.

Уезжая, отец обычно оставлял ее на попечении гувернанток или какой-нибудь пожилой родственницы, которые только и делали, что читали девочке нотации, выискивая недостатки в ее манерах. Она же считала дни до возвращения отца, который был самым главным в ее жизни, и часами простаивала у окна, чтобы не пропустить появления его кареты.

И тогда после скучных, монотонных занятий они снова отправлялись на верховые прогулки по всему поместью, рыбачили на озере, а по вечерам обедали вдвоем.

Самое большое удовольствие Симонетте доставляли их задушевные беседы и их «состязания» в зарисовках какого-нибудь уголка поместья или статуй в парке, прилегавшем к дому.

Именно отец впервые рассказал ей, что импрессионисты первыми попытались изобразить свет на своих картинах, и это полностью изменило ее взгляды на живопись.

Девушка внимательно слушала все, что говорил отец, а затем попыталась перенять его манеру письма. Как все дети, она могла быть предана только одному идеалу, и под впечатлением разговоров с отцом была готова поставить импрессионистов выше старых мастеров, чьи картины висели по всему дому.

Предыдущие поколения их семьи создали внушительную коллекцию живописи. В ней было собрано множество полотен. Неудивительно, что герцог, который вырос среди столь великолепных образцов мирового изобразительного искусства, и сам захотел научиться рисовать. Однако мало у кого из родственников он встречал понимание, а тем более — симпатию к своему увлечению. Да и сам Клайд не проявлял особого рвения до встречи с Клодом Моне. После знакомства с живописцем он отправился в Париж, где оказался в мире, о существовании которого вряд ли подозревал раньше, но который поразил и очаровал его.

Это впечатление лишь усилилось оттого, что он скрыл свое аристократическое происхождение и художники приняли его как энтузиаста, стремящегося влиться в новое течение в живописи, которому были преданны они сами.

Раньше, когда герцогу случалось пересекать Ла-Манш, он гостил у кого-нибудь из своих знатных приятелей. Посещал званые вечера, балы и первоклассные, самые дорогие увеселительные заведения.

Импрессионисты же устраивали свои нескончаемые диспуты в дешевых кафе, выпивая при этом изрядное количество абсента и негодуя, что общество не желает признавать их творчество. Но герцог чувствовал близость с самыми значительными художниками из тех, с кем познакомил его Клод Моне.

Он с нетерпением ждал того момента, когда сможет отложить в сторону свои серьезные и, несомненно, весьма значительные обязанности и отправиться во Францию, где снова станет обыкновенным художником, который вместе со своими собратьями по творчеству борется за признание и успех. Ждал с нетерпением, подобным тому, которое испытывает путник в пустыне в ожидании появления благодатного оазиса на горизонте.

Но теперь, сидя в удобном экипаже, он поглядывал на Симонетту, размышляя про себя, стоило ли ему брать с собой дочь. Не было ли подобное безрассудство непоправимой глупостью с его стороны?

Конечно, ему не хотелось огорчать дочь, оставляя ее в одиночестве. Она только-только избавилась от опеки гувернанток, и у нее было слишком мало друзей, к которым она могла бы отправиться погостить, не договорившись об этом заранее. К тому же герцог вполне разделял ее мнение, что тетушка Луиза — не самое подходящее общество для девушки на время отсутствия отца.

Несомненно, у них была и другая родня, которая была бы рада принять Симонетту, но об этом тоже требовалось предварительно договориться.

А герцогу совсем не по душе было терять время на все эти скучные дела, поскольку домик в Провансе предоставлялся в его распоряжение лишь на время отсутствия владельца, одного из приятелей Моне. Этот человек занимался реализацией картин и размещением заказов, любил комфорт, и герцог не сомневался, что домик окажется хоть и небольшим, но весьма уютным, и это привлекало его гораздо больше, чем небольшая дешевая гостиница, где художники размещались по несколько человек в комнате. К тому же кое-кому из них еще наверняка пришлось бы помогать взбираться по лестнице после чрезмерных возлияний.

Эта сторона жизни его новых друзей слегка коробила и самого герцога, а уж знакомить с ней свою дочь у него не было никакого желания.

Он отправляется в Ле-Бо с серьезным намерением — рисовать. Но ему пришлось бы по душе, если бы он встретил там единомышленников, с которыми можно поговорить после заката солнца о том, что его интересовало.

Герцог пытался уверить себя, что вряд ли кто-нибудь догадается об их принадлежности к английскому светскому обществу. Ну а для Симонетты все это напоминало игру в шарады или подготовку к любительскому спектаклю в их небольшом домашнем театре, в котором им с отцом предстояло сыграть главные роли. Она неоднократно устраивала на Рождество представление для слуг и окрестных ребятишек.

— Ты должна выглядеть прилично, но бедно, — объяснил ей герцог, готовясь к отъезду, — так, чтобы было ясно: ты слишком увлечена живописью, чтобы думать о нарядах.

Симонетта засмеялась:

— Это не просто, папа. Все мои вещи очень дорогие.

Если на это не обратят внимания мужчины, то женщины обязательно подметят.

— Надо найти что-нибудь подходящее, иначе я не смогу взять тебя с собой.

— Я подберу себе отличное платье, — пообещала Симонетта, и в глазах ее засветились лукавые огоньки.

Задача ей выдалась не из легких, но в конце концов она отыскала несколько более или менее простых домашних платьев, которые носила несколько лет назад, и попросила белошвейку, работавшую у них в доме, расставить их по фигуре.

— Зачем вам понадобились эти старые лохмотья, мисс? — удивилась миссис Бейнс. — Будь моя воля, я давно отослала бы их в приют.

— Там, куда мы с папой едем, — выкрутилась Симонетта, — мне придется играть роль бедной девушки в любительском спектакле. Ей приходится самой зарабатывать себе на жизнь. Но в конце она, конечно, выходит замуж за прекрасного принца.

— Вот для такой сцены у вас нарядов предостаточно, — заметила миссис Бейнс.

Простенькие платья были готовы. Поразмыслив немного, Симонетта попросила миссис Бейнс сшить ей еще короткий плащ из синего бархата, который, по ее мнению, вполне подходил для юной художницы, и несколько свободных блуз, завязывающихся бантом у шеи.

Времени на все это едва хватало, пришлось позвать на помощь горничных и, конечно, отвечать на их каверзные вопросы по поводу мифического спектакля.

Но к тому времени, когда герцог назначил отъезд, у Симонетты был готов небольшой дорожный сундук, и «новые» наряды дочери показались герцогу соответствующими случаю и вряд ли способными привлечь излишнее внимание.

Он не учел только, что его дочь со своей копной рыжевато-золотистых волос и необыкновенными, цвета морской волны глазами в любом наряде привлечет «излишнее» внимание.

Рано утром они покинули поместье и отправились в Лондон. Там у герцога был дом, в котором он собирался дать бал по случаю представления Симонетты ко двору.

Но до этого времени оставался еще целый месяц, а пока в Фарингем-Хаус на Парк-лейн жили лишь несколько пожилых слуг, которые и поддерживали порядок в доме. Они, не скрывали своего удивления при виде хозяина с дочерью и обрадовались, узнав, что те проведут в доме не больше часа.

Слуги в доме были слишком стары, чтобы проявлять любопытство, и не обратили внимания на то, что почти весь свой багаж герцог и Симонетта оставили в своих комнатах.

С собой они взяли лишь два небольших дорожных сундука.

Одежда их тоже сильно отличалась от той, в которой они прибыли в Лондон.




Герцог отослал свою карету. В наемном экипаже они добрались до вокзала Виктории.

— Итак, — обратился он к дочери, — с этого момента мы в сущности уже начинаем исполнять свои роли в той пьесе, которую задумали сыграть. Нам предстоит забыть, кто мы такие на самом деле, и вжиться в новый образ.

— Я постараюсь, папа, — улыбнулась Симонетта.

— Впрочем, я не собираюсь испытывать никаких неудобств до того момента, как мы прибудем в конечный пункт нашего путешествия, — продолжал герцог, — даже если кому-нибудь и покажется, будто мы выглядим несколько странно среди пассажиров первого класса.

Симонетта подумала, что ее отца невозможно было бы счесть не джентльменом, так он был красив и представителен.

Но она почувствовала разницу между тем обращением, которого наверняка удостоился бы его светлость герцог Фарингем, и отношением к просто мистеру Колверту. Именно так назывался отныне ее отец.

Начальник вокзала в униформе не проводил их до вагона, да и в порту никто не сопровождал их до парохода, на котором им предстояло пересечь Ла-Манш.

Проводник отыскал купе, зарезервированное для них, и, поблагодарив за чаевые, заспешил дальше.

Ни секретарей, ни сопровождающих, ни лакеев. Никто не заботился о том, чтобы им было удобно, но Симонетте казалось, что отец наслаждается этим, радуясь своей свободе.

— Ты совсем как школьник, сбежавший с занятий, папа, — пошутила она.

— Меня нежили, холили и лелеяли, вокруг меня все время кто-то суетился всю мою жизнь. Признаюсь, я нахожу довольно забавным чувствовать себя обычным человеком среди обычных людей.

— Мне тоже это кажется восхитительным.

— Но веди себя прилично! Иначе я без всякого сожаления немедленно отправлю тебя домой и буду считать, что допустил ошибку, позволив тебе путешествовать вместе со мной.

— Но, папа, ты не меньше меня доволен, что мы едем вместе! Правда, для меня это особенное, необыкновенное приключение!

И, немного помолчав, добавила:

— Как ты считаешь, хороша ли я в роли твоей ученицы?

Герцог хотел было ответить дочери, что она слишком хороша, причем для любой роли, но решил не смущать ее и с деланным равнодушием небрежно бросил:

— Думаю, да.

Про себя он уже все решил. По вечерам, когда стемнеет и художники начнут собираться в гостинице или где-нибудь еще, его дочери придется оставаться дома. Она с удовольствием проведет вечер за книгой, ведь недаром и гувернантки, и многочисленные тетушки всегда жаловались, что она слишком много читает.

«Большую часть времени мы будем проводить вместе, — думал герцог, — но не вводить же ее в круг моих весьма необычных друзей. Все они к тому же не без странностей».

Размышляя таким образом, он не мог не признать, как он радуется про себя, что решился взять с собой дочь.

Смышленая и восприимчивая девочка будила его мысль, Он беседовал с ней, как со своими сверстниками, не задумываясь о ее возрасте.

Герцог очень любил своих сыновей. Их связывали общие мужские интересы, все они увлекались конным спортом и охотой.

Но между ним и дочерью существовало еще и некое родство душ, родство, порожденное общей тягой к знаниям и постижению прекрасного. Она напоминала герцогу его жену.

Ни с одной женщиной после ее смерти его не объединяло подобное духовное родство.

Глядя в горящие от восторга глаза Симонетты, видя ее изящный профиль на фоне окна вагона, когда она не отрываясь смотрела, как меняется пейзаж на их пути, герцог думал о будущем дочери и вдруг почувствовал боль от гнетущего беспокойства за ее судьбу. Что, если она окажется несчастливой?!

Он лучше всех знал, как чутка и впечатлительна его девочка, как тонко чувствует все движения человеческой души.

И в то же время у нее был неугомонный нрав и чувство юмора.

«Я убью того, кто только попытается причинить ей боль», — подумал он.

Потом он стал убеждать себя, что Симонетта еще слишком молода, чтобы вызвать интерес мужчин. Но ему не удалось слукавить. В глубине души герцог понимал: стоит только его юной красавице появиться в обществе, как мужчины будут виться вокруг нее. Вот тогда-то ему предстоит ряд нелегких решений. Подавив вздох, герцог малодушно отогнал мысли о будущем.

Пока Симонетта рядом с ним и принадлежит лишь ему.

Пока он единственный в ее жизни. Она восхищается им, боготворит его. Пока у него нет соперников в борьбе за ее полудетское сердце.

Поезд с грохотом уносил их все дальше. Вечерело.

Симонетта раскрыла небольшую корзинку для пикника, которую они захватили с собой из Фарингем-парка.

— Папа, у нас столько всего вкусного с собой. Есть паштет, холодный цыпленок, копченый окорок, совсем как ты любишь, и еще бутылка шампанского.

— Сейчас я ее открою. Думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы выпить немного.

— Только немного, за успех нашего приключения! Честно говоря, я предпочла бы лимонад. По-моему, повар и его положил в корзинку вместе с глазированным печеньем, которое я обожаю.

— Надеюсь, в том доме, где мы поселимся, будет хорошая кухарка, — сказал герцог. — Во французских гостиницах, как правило, все блюда буквально нашпигованы чесноком, и я боюсь, что ты не оценишь лягушачьи лапки, которыми так знаменит Прованс.

Симонетта на минуту сморщила свой маленький носик, но ответила:

— Эта наша британская привычка отвергать все чужое кажется мне довольно глупой. Я попробую и лягушачьи лапки, и улиток, и трюфели, если только на вкус они не окажутся действительно тошнотворными.

— Разумное решение, — согласился герцог. — Но не стоит заставлять себя любить что бы то ни было только потому, что оно новое и необычное.

При этом он с опаской подумал, как бы у Симонетты не сложилось некоего идеального представления о художниках лишь потому, что они совершенно не похожи на людей, которые встречались в ее жизни до сих пор. Он перебирал в памяти своих знакомых, которые почти наверняка будут в Ле-Бо.

Некоторые из них слыли отнюдь не приверженцами строгой морали и вряд ли представляли собой подходящую компанию для молодой девушки из приличного общества.

«Не следовало мне брать с собой Симонетту», — снова подумал герцог.

Но было уже слишком поздно сожалеть о сбоем решении.

Ему вовсе не хотелось оставлять дочь в Париже в какой-нибудь респектабельной французской семье, в которой она зачахнет от тоски, или отправлять ее назад в Англию к своей сестрице Луизе. Это было бы слишком жестоко с его стороны.

Отпив шампанского, он поднял бокал и произнес:

— За нас с тобой, Симонетта. За то, чтобы мы провели великолепные каникулы!

— Так и будет, папа, — откликнулась девушка. — Я пью за тебя, импрессиониста и самого восхитительного мужчину на свете!

— Спасибо, дитя мое!

Они улыбнулись друг другу. Между ними всегда царило взаимопонимание, которое не требует слов.

Вечер и ночь они провели в Париже, в скромном отеле близ Булонского леса, своей обстановкой разительно отличавшегося от тех домов, в которых когда-то останавливался герцог, приезжая во Францию.

Удобный экипаж с возницей и лакеем встречал обычно герцога на вокзале и отвозил либо к какому-нибудь внушительному особняку на Елисейских полях, либо к холостяцким апартаментам, где он гостил у кого-нибудь из своих друзей-повес.

Хозяева особняков оказывали ему радушный прием, приглашения сыпались на него как из рога изобилия, и он отправлялся на приемы в аристократические дома или обедал в каком-нибудь знаменитом ресторане. В этих ресторанах собирались сливки парижского общества — мужчины без жен, но в сопровождении изящно одетых, в блеске драгоценностей куртизанок, которыми славился этот самый веселый и беспутный город Европы.

Остроумная, слегка двусмысленная беседа. Превосходная кухня и великолепные вина. И герцог всегда точно знал, чем закончится для него вечер!

От последнего приезда в Париж осталось воспоминание об очаровательной эффектной женщине, с которой он провел тогда большую часть времени. Она привлекла его цветом своих волос, который придавал ей отдаленное сходство с умершей герцогиней.

Теперь герцог думал, что та куртизанка просто подкрашивала волосы.

И, глядя на Симонетту, он радовался, что на этот раз обойдется без разочарования и досады, которая неизбежно приходит вместе с похмельем наутро.

Они с дочерью будут радовать друг друга. Никто больше им не нужен. И засыпая в номере простенькой гостиницы, герцог подумал, как мало, собственно, надо человеку для счастья. -




Для Симонетты все было внове, и все приводило ее в восхищение.

Париж не обманул ее ожиданий. Именно таким она себе его и представляла.

Дома с серыми ставнями, деревья на бульварах, люди за столиками прямо на тротуарах около кафе, газовые фонари и это непреходящее ощущение радостного возбуждения, которым был напоен воздух Парижа. Ощущение, которое невозможно было передать словами.

На следующий день перед отъездом им подали завтрак в номер, но Симонетта никак не могла усидеть на месте и все время подбегала к окну, чтобы посмотреть на проходивших по улице парижан и крыши домов, видневшиеся сквозь листву деревьев.

— Париж очарователен, папа, — снова и снова повторяла она. — Жаль, что мы должны уезжать так быстро.

— В другой раз мы специально поедем в Париж, и тогда ты увидишь его во всем блеске. Покатаешься в экипаже по Булонскому лесу, побываешь на приеме в Тюильри.

— Ну, это и вполовину не так заманчиво, как просто побродить сегодня по городу, — заметила Симонетта. — Как было бы хорошо посидеть в открытом кафе за столиком, а вечером посмотреть на танцующих в каком-нибудь танцзале, о которых я читала!

— Нет, нет, — решительно возразил герцог. — Надевай шляпку и собирай свой саквояж, иначе мы опоздаем на поезд.

— Совсем забыла, — призналась Симонетта и со смехом побежала в свою комнату.

Непривычно было обходиться без горничной. Но отец как-то легко обходился без своего верного Джарвиса. Девушка помнила его с самого детства, и он больше напоминал ворчливую няню, чем камердинера.

«Но, конечно, Джарвис был бы совершенно лишним в нашей поездке», — подумала Симонетта.

Она закрыла дорожный сундук, затянула ремни и закрепила шляпку, украшенную только одним перышком, на своих великолепных волосах. Затем она накинула на плечи синий дорожный плащ с капюшоном.

Если герцог желал, чтобы дочь не выделялась в толпе, то он просчитался. Весь наряд девушки лишь подчеркивал полупрозрачную белизну кожи и золотые пряди волос. Так обычная простая рама лишь подчеркивает совершенство прекрасного произведения живописи.

— Думаю, я прехорошенькая, — улыбнулась Симонетта своему отражению в зеркале. Затем, устыдившись, скорчила гримасу, от которой пришла бы в ужас любая из ее гувернанток.

Пританцовывая на ходу, девушка вернулась в гостиную сообщить отцу, что она готова.

Они добрались до вокзала.

— Я заказал для нас вагон. Надеюсь, никто из посетителей Ле-Бо не увидит нас. Впрочем, нам еще предстоит пересадка в Арле, — А что плохого, если нас увидят в отдельном вагоне, папа?

— Ничего. Вот только ни один из художников-импрессионистов, который не сумел продать ни одной своей картины, по крайней мере за последние полгода, вряд ли может позволить себе нечто подобное.

Симонетта рассмеялась.

— Выходит, предполагается, будто мы с тобой живем на деньги, которые выручаем за картины?

— Если мои приятели проявят любопытство, придется сослаться на то, что кое-какой, пусть небольшой, доход мы получаем из другого источника.

— А из какого, папа?

— Не имею ни малейшего понятия! — признался герцог, и оба они расхохотались.

Путешествовать в отдельном вагоне со всеми удобствами было, однако, весьма приятно.

Корзинку для пикника им наполнили в отеле, и хотя ее содержимое лишь отдаленно напоминало деликатесы, которыми их снабдил домашний повар и которые они с аппетитом уничтожили накануне, там зато оказалась бутылочка красного вина, которое Симонетта лишь пригубила, а герцог счел бесподобным.

Они выехали очень рано, но путь до Арля оказался долгим и утомительным. Герцог даже несколько раз вздремнул после обеда, да и Симонетта почувствовала, что устала.

— Не стоит ехать сегодня на ночь глядя, — решил герцог, — уже поздно. Переночуем здесь, а завтра утром отправимся в Ле-Бо.

Они направились в гостиницу, которую им порекомендовали как лучшую в городе. Им достались две не слишком удобные кровати, но они были благодарны и за это, поскольку гостиница оказалась переполненной.

— Интересно, по какому случаю здесь собралось столько народу? — спросила Симонетта.

— Похоже, здесь должен состояться бой быков, — предположил герцог.

Девушка вскрикнула от ужаса.

— Бой быков! Я всегда считала это очень жестоким и неприятным зрелищем.

— Ты права. Но быки здесь специально выращиваются для участия в подобных боях. И тебе вряд ли удастся переубедить местных жителей и заставить их отказаться от их традиций, которые восходят к временам римлян.

— У меня нет никакого желания смотреть на это.

— У меня тоже. Так что не волнуйся.

Но слова его были излишни. Девушка слишком устала, чтобы волноваться о чем бы то ни было, и сразу же уснула.

Утром, когда герцог ожидал, пока им принесут в комнату утренний завтрак, Симонетта неожиданно воскликнула:

— А ты знаешь, здесь великолепный амфитеатр, он почти не уступает Колизею в Риме. Нам просто необходимо взглянуть на него!

— Согласен! Время у нас есть. Осмотрим местные достопримечательности, а затем отправимся в Ле-Бо.

— Правда?! — обрадовалась девушка. — Как ты добр!

Ведь ты, наверное, все это уже видел, но я в восторге.

— Полагаю, ты придешь в восторг и от Ле-Бо, — заметил герцог.

В этот момент горничная внесла завтрак, и Симонетта не успела ответить.

Она смотрела в окно, разглядывая узкую улочку со старинными домами, в которых жили люди, но ей казалось, будто они обитатели разных планет.

Неожиданно у нее возникло странное чувство, что здесь начинается для нее нечто новое и важное, о чем она пока даже не догадывается. Словно судьба решила перевернуть страницу ее жизни и подавала ей об этом знак, пока еще неясный.

Девушка чувствовала, что перед ней готовы открыться неведомые горизонты.

Это предчувствие не покидало ее, хотя и казалось странным.

«Что ж, — подумала она, — занавес поднимается, и мне предстоит сыграть новую роль, о которой я и понятия не имела раньше».




Глава 2


— Как замечательно! — вырвалось у Симонетты, стоило открытой карете, запряженной парой лошадей, тронуться с места. Герцог улыбнулся.

— Я чувствую то же самое. Нас ждет удивительное приключение.

Симонетта, волнуясь, сжала его руку.

Им предстояло проехать десять миль к северо-востоку от Арля к предгорьям Альп, где на скалистых склонах посреди нетронутой природы расположилось местечко Ле-Бо.

Вскоре они миновали пригороды Арля, основанного, насколько знала Симонетта, еще Юлием Цезарем, а начиная с шестого столетия ставшего портом и торговым центром. Теперь перед глазами девушки замелькали, сменяя друг друга, картины природы, никогда не виденные ею прежде.

С одной стороны тянулись овощные плантации, защищенные от ветра высокими живыми изгородями. Потом дорога стала подниматься в гору, и среди стройных миндальных деревьев появились темно-сиреневые кисти лаванды, которую в Провансе специально выращивали.

Проехав еще немного, они увидели отливавшие золотом пшеничные поля, изумрудную зелень лугов, виноградники, серебристо-серые оливковые рощи.

— Какая красота! Ты только посмотри, папа! — то и дело восклицала Симонетта.

Она знала, что отец видит этот мир по-особому. Он искал в нем то, что его друзья-импрессионисты называли «интенсивным светом».

Клод Моне, бесспорный лидер новой художественной школы, считал, что рисовать следует исключительно на пленэре[2 - Пленэр (фр plain air — вольный воздух) — живопись на открытом воздухе в отличие от живописи в мастерской.].

— Свет и цвет, — говорил он тем, кто соглашался его слушать, — даны нам Всевышним, так почему же мы должны отказываться от такого подарка?!

И хотя поначалу идея Клода Моне казалась слишком революционной, ему удалось привлечь на свою сторону и Эдуарда Мане, и Ренуара. Теперь герцог понимал, почему именно Прованс обладал для этих живописцев особой притягательностью.

Для Симонетты все вокруг было исполнено очарования.

А когда наконец вдали появились очертания голых скал, чьи зубчатые края четко вырисовывались на фоне синевы неба, от восторга девушка буквально потеряла дар речи.

Но и ее отца открывшаяся взору картина не оставила равнодушным.

Оба вспомнили о той отчаянной борьбе, которую в средние века вели феодальные сеньоры, владельцы Бо, со своими врагами.

Почти неприступная крепость несла смерть смельчакам, которые отваживались нападать на нее.

Но те времена миновали, и осталась лишь магия этих мест, которую путешественники ощущали тем явственнее, чем ближе становилась конечная цель их поездки. Все вокруг околдовывало путников своей непохожестью на то, что им когда-либо приходилось видеть.

По извилистой дороге лошади поднялись на самый верх;

В вышине показались руины замка, расположенные среди белых скал, так что было почти невозможно различить, где кончаются одни и начинаются другие.

Затем, миновав перевал, они спустились в долину, зажатую между скалами.

Здесь было совсем немного домов, и неожиданно для Симонетты возница остановился у небольшого домика с покатой, в романском стиле, крытой красной черепицей крышей.

Взглянув на дом с открытыми навстречу солнцу окнами, окруженный крохотным цветущим садиком, девушка подумала, что он напоминает кукольный и очень отличается от особняков, в которых ей доводилось жить с отцом прежде.

— Это здесь мы остановимся? — тихо спросила она.

— Полагаю, да, — отозвался герцог. Они вышли из кареты и направились по узкой дорожке к открытой настежь двери.

Когда они вошли в домик, оказалось, что герцог почти касается головой тяжелых потолочных балок.

Не успели они осмотреться и отметить, что гостиная обставлена и удобно, и красиво, как через другую дверь, которая, вероятно, вела в кухню, в комнату вошла женщина.

— Здравствуйте, мсье. — Полагаю, вы и есть те гости, которых мсье Луи Готье велел мне ожидать.

— Да, это мы! Меня зовут Клайд Колверт, а это — моя… моя ученица, мадемуазель Симонетта.

— А я Мари. Мсье Готье нанял меня, следить за чистотой и порядком в его доме. За дополнительные услуги, мсье, придется платить отдельно!

Она проговорила это довольно агрессивно, словно большей частью ей приходилось общаться с теми, кто норовил получить все даром.

— Я готов платить, — успокоил ее герцог, — и господин Готье говорил мне, что вы хорошо готовите.

— Это зависит от продуктов, мсье, — грубовато ответила Мари.

Герцог вынул из кармана несколько луидоров[3 - Луидор — золотая монета в 20 франков.].

— Позвольте мне заплатить вам за услуги вперед, Мари, а также снабдить вас некоторой суммой для покупки продуктов. Должен вам сказать, что мы с мадемуазель предпочли бы иметь лучшее из того, что можно здесь найти.

Симонетта заметила, с какой алчностью Мари посмотрела на луидоры в руке отца.

— Хлеб у нас дешевый, мсье, но отличное масло, яйца и цыплята обходятся дорого.

— Покупайте все лучшее. Мари, — подтвердил свое желание герцог.

Он, отсчитал несколько луидоров ей в руку, и она поспешила зажать их в кулаке, словно опасалась, что золотые — только плод ее воображения и могут исчезнуть так же неожиданно, как появились. Потом, заметно смягчившись, она сказала:

— Я уж постараюсь, мсье. Меня считают одной из лучших кухарок в Ле-Бо, так что вы не будете разочарованы.

— Благодарю вас. Мари, — сказал герцог. — Мы с мадемуазель надеемся иметь возможность полностью оценить ваше искусство за обедом, но теперь, если позволите, хотелось бы получить легкий ленч.

— Я приготовлю вам омлет, мсье, с травами Прованса, а сегодня вечером вы попробуете цыпленка с эстрагоном. Мсье Готье всегда целует кончики пальцев, когда говорит о нем.

Герцог улыбнулся:

— Буду ждать с нетерпением.

Затем он повернулся, чтобы дать указания вознице, который принес их багаж. На первом этаже имелась удобная спальня. Симонетта настояла, чтобы в ней разместился отец.

Сама она поднялась по узкой лестнице в мансарду под самой крышей, где имелась небольшая, но со вкусом обставленная спаленка.

Комната понравилась ей, потому что из ее окон можно было видеть голые скалистые склоны.

Она сразу почувствовала, что отраженный ими свет поистине обладает гипнотической силой: он притягивал взгляд и не отпускал его.

Симонетта с трудом оторвалась от созерцания этой красоты, напомнив себе, что внизу ее ждет отец. Поспешно распаковав вещи, она сняла дорожный костюм и переоделась, а затем спустилась в гостиную.

Как она и ожидала, герцог уже готовил холсты, краски и мольберт. Он прямо-таки рвался к тому свету, ради которого добирался сюда.

Девушке с трудом удалось убедить отца сначала поесть, а уж потом отправляться на поиски вдохновения.

Симонетта наслаждалась омлетом с душистыми травами и поглядывала на отца, а тот не мог оторвать глаз от окна.

Мысленно он уже представлял себе будущую картину, и ему не терпелось перенести ее на холст.

— Хотелось бы мне отыскать книги о трубадурах, — заговорила Симонетта, пытаясь привлечь внимание герцога.

Он что-то рассеянно пробормотал, пребывая в том особом состоянии, когда все его помыслы сосредочились на живописи.

Как только омлет и восхитительный местный сыр из козьего молока были съедены, герцог, даже не предложив дочери присоединиться к нему, прихватил мольберт, табурет, краски и холст и по пыльной тропинке направился туда, где горы скалистыми уступами вздымались к небу.

Девушка решила, что прежде всего надо распаковать вещи и поближе познакомиться с Мари.

Симонетта нашла ее в маленькой сиявшей чистотой кухне. Получив хорошую плату за свои услуги, кухарка стала намного приветливее.

— Вы тоже художница, мамзель, — спросила она, — или вы приехали в Прованс за компанию с этим красивым господином, другом мсье Готье?

Вопрос показался Симонетте не очень уместным, но она поспешила удовлетворить любопытство Мари:

— Мсье Колверт — мой учитель. Я мечтаю стать художницей.

Мари внимательно посмотрела на девушку, и Симонетта заметила, что та пытливо разглядывает ее, словно пытается понять, правду ли ей говорят.

— Гляди-ка! Мало того, что мужчины впустую тратят время на эту мазню! Теперь и женщины туда же!

Симонетта расхохоталась.

— Вы несправедливы! Если у женщины есть талант, почему же непозволительно раскрыть его?

— Лучшее занятие для женщины, — резко возразила Мари, — рожать здоровых детей, тогда и времени на баловство не останется.

— Сколько же у вас детей?

— Шестеро. Но они уже большие, за ними не надо смотреть все время, как раньше. Выходит, теперь я могу позволить себе немного заработать.

— Но я тоже хочу зарабатывать, а для этого мне еще надо учиться и учиться!

Мари поставила на стол кастрюлю, которую все это время чистила.

— С вашей красотой, мамзель, вы могли бы найти себе богатого мужа, даже если у вас нет приданого. Дурнушке это сделать трудно, но если девушка хороша собой, всегда найдется мужчина, готовый потерять ради нее голову.

Симонетта рассмеялась. Доводы Мари весьма походили на комплимент.

— Но пока я совсем не хочу выходить замуж. Пойду-ка лучше распакую вещи и попробую еще поработать до захода солнца.

— Ну, у вас еще будет время порисовать до замужества, — с легким пренебрежением сказала Мари.

Поднимаясь по узкой лестнице в свою комнату, Симонетта с улыбкой подумала, что Мари, совсем как парижские обыватели и критики, не принимала импрессионистов всерьез. Как-то в одной парижской газете какой-то критик утверждал, что, по его мнению, и Моне, и Ренуар объявили войну красоте.

— Как они могут быть настолько слепы? — рассердилась Симонетта.

— Такова судьба всего нового, — объяснил герцог. — С тех пор как Галилея заключили в тюрьму за то, что он осмелился утверждать, что Земля круглая, всегда находились фанатики, которые боролись против новых идей.

Симонетта бросила взгляд в окно.

Полуденное солнце золотило скалы Ле-Бо. Казалось странным, что могут существовать на свете люди, неспособные оценить это волшебное сияние.

Свет, который пронизывал картины импрессионистов, представлялся Симонетте отражением не только видимого глазом, но и всей глубины души художников.

— Надо попробовать, — сказала она себе, поспешно развесила платья в шкафу, сбежала вниз за холстом и красками и вышла в палисадник.

Не было особого смысла специально искать натуру. Перед ней был дом, и его крыша в теплых красных тонах четко вырисовывалась на фоне голых скал, чьи вершины уходили в синее-синее небо Прованса.

Это было так прекрасно, что девушка всем сердцем ощутила очарование пейзажа.

Она установила маленький мольберт перед большим камнем, наполовину заросшим мхом, и начала смешивать краски. Ей хотелось запечатлеть на холсте тот контраст света и тени, который импрессионисты считали отражением самой жизни.

Отец объяснял ей смысл их художественных устремлений:

— Импрессионизм, — говорил он, — это прежде всего определенное видение мира.

— Они видят в игре света воплощение жизни? — спросила Симонетта.

— Пожалуй! — согласился отец. — Именно передача на холсте магии света стала началом поисков импрессионистов. Свет изменяет цвет всех предметов, и импрессионисты рисуют в том цвете, который они видят в данный момент, а не в том, который, по общепринятому мнению, принадлежит тому или иному предмету.

Отец помог Симонетте научиться различать цвета, устраивая ей настоящий экзамен, когда они вместе гуляли в лесу или роще. Постепенно девушка стала воспринимать почти каждый цвет как дополнение другого и скоро обнаружила, что каждый предмет окрашивался в разные цвета в зависимости от освещения и угла зрения.

— Я все понимаю, — думала Симонетта, — но мне очень трудно передать свет обычными красками, для этого были бы нужны волшебные, которые изменялись бы столь же стремительно, как сам свет!

И все же она приступила к работе, и по прошествии почти двух часов ей показалось, что наконец-то удалось запечатлеть на холсте дом, и скалы, и небо. И сделать это так, что не стыдно будет показать отцу.

Становилось нестерпимо жарко сидеть на солнцепеке с непокрытой головой, и Симонетта вошла в дом в поисках прохлады.

Присев в удобное кресло, она, должно быть, задремала, а когда очнулась, ее отец стоял в дверях.

— О, папа, ты уже вернулся! — воскликнула Симонетта.

— Только из-за жары. Солнце печет нестерпимо, я умираю от жажды.

— Может, приготовить чай? Или поискать, нет ли в доме вина?

— Думаю, вина я выпью попозже, в гостинице, а сейчас лучше чаю, хотя я предпочел бы что-нибудь холодное.

Симонетта вышла в кухню и, пока чайник закипал, отыскала лимон среди запасов Мари. Выжав сок лимона в стакан, она подала его отцу, и тот с удовольствием выпил.

— Интересно, какие фрукты можно купить в это время? — вслух подумал герцог. — Когда мы добирались сюда, я заметил, что вишни уже краснели сквозь листву.

— А я видела маслины, но из них напитка не получится.

За дверью послышались чьи-то шаги, и отец с дочерью удивленно повернулись к двери. На пороге появился незнакомый смуглый человек, типичный француз, в элегантном костюме для верховой езды и в сапогах, начищенных до зеркального блеска.

— Добрый день! Дома ли Луи Готье? — спросил он по-французски.

Герцог поднялся навстречу незнакомцу.

— Нет, он в Париже. Я его друг, и он предоставил мне свой дом на время отъезда.

Француз улыбнулся.

— Если так, уверен, вы художник.

— Стараюсь им быть. Меня зовут Клайд Колверт.

Француз задумчиво посмотрел на него, слегка нахмурившись, затем произнес:

— Судя по вашему акценту, мсье, вы англичанин. Кажется, я уже слышал от Готье о вас. Думаю, он продает ваши картины.

— Когда у меня есть что-нибудь на продажу, — сухо ответил герцог. Француз рассмеялся.

— Большинство живописцев говорят» «…если б я мог хоть что-нибудь продать». Понимаю, рынок плох, но, признайтесь как художник, было ли когда-нибудь иначе?

Герцог не ответил. Симонетта заметила, что француз смотрит не столько на отца, сколько на нее.

— Позвольте мне представиться, — заговорил он немного погодя. — Я граф Жак де Лаваль, покровитель художников и, Готье это подтвердит, его очень хороший клиент.

Герцог, молча, слегка поклонился. Выдержав паузу, граф попросил:

— Не представите ли вы меня мадемуазель.

— Это — моя… моя ученица, Симонетта, — быстро сказал герцог.

— Имя ей очень подходит, — заметил граф. — Она, несомненно, поразительно похожа на ту, в честь кого названа.

С этими словами он подошел к Симонетте, она протянула ему руку, но граф не пожал ее, как ожидала девушка, а поднес к губам.

— Очарован вами, мадемуазель, — произнес он по-французски, — и, поскольку вы тоже художница, я надеюсь, вы позволите мне посмотреть ваши работы.

— Их не так много, — поспешила ответить Симонетта.

Граф засмеялся..

— Меня заинтересовало бы все, что сделано вами.

Это был столь явный комплимент, что Симонетте стало неловко.

Но, к ее удивлению, герцог улыбнулся и воскликнул:

— Лаваль! Теперь я вспомнил, где слышал ваше имя. В прошлом году вы приобрели картину Клода Моне, он рассказывал мне. Это делает честь вашей коллекции.

— Я большой поклонник Моне.

— Как и я.

Не ожидая приглашения, граф сел, и несколько минут спустя мужчины углубились в обсуждение работ Моне.

— Он открыл значение света, — заметил герцог. — Можно ли сказать больше об этом выдающемся человеке?

— Да, это так, — согласился граф.

Беседуя, он не спускал глаз с Симонетты, и ее не покидало чувство, что граф затеял весь этот разговор только для того, чтобы побыть в ее обществе. Она попыталась убедить себя, что это ее фантазия, но выражение темных глаз графа смущало девушку. Симонетта поднялась и вышла в кухню посмотреть, не закипел ли чайник.

— Ваша ученица очень молода, — обратился граф к герцогу, бесцеремонно оборвав беседу о Моне.

— Очень молода, — коротко ответил герцог. — Я взял ее с собой только потому, что у нее есть талант. Жаль было бы не дать ей воспользоваться этой поездкой.

— О да! — согласился граф. Когда Симонетта возвратилась с подносом, на котором стояли три чашки и чайник, он вдруг сказал:

— Я был бы счастлив, мсье Колверт, показать вам и вашей ученице свою коллекцию. Часть ее я держу здесь, в своем замке, хотя основная коллекция остается в Париже.

Герцог колебался.

— Мы приехали ненадолго. Хотелось бы успеть сделать побольше этюдов здесь, в Ле-Бо.

— Я не стану покушаться на ваше рабочее время, — ответил граф с улыбкой. — Если вы и мадемуазель Симонетта согласитесь отобедать у меня завтра вечером, я не только пришлю за вами карету, но обещаю показать вам «Лето»

Моне. Я купил картину шесть лет назад.

— Ее купили вы?! — воскликнул герцог. — О, я мечтал увидеть эту картину.

— Она висит в моем замке на почетном месте. У меня есть картины и многих других импрессионистов. Уверен, вы их оцените.

От такого приглашения отец не в силах был отказаться.

Симонетта это почувствовала. Сама же она думала о том, что ей надеть по случаю визита к графу. Ведь отец не разрешил ей взять с собой ни одного вечернего платья.

Как будто угадав, о чем она думает, граф сказал:

— Не сомневаюсь, вы будете рисовать до захода солнца, но, поскольку обед неофициальный, вы можете не тратить время на переодевание.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил герцог. — Я очень хочу увидеть «Лето». Картина была продана раньше, чем я смог ее посмотреть, хотя мы много говорили о ней.

— В таком случае предвкушаю удовольствие от возможности показать вам это произведение.

С этими словами граф неохотно поднялся, отказавшись от чая.

— Я оставил свою лошадь на попечении какого-то мальчишки. Не хотелось бы доверять ему ее слишком надолго.

Он протянул руку герцогу.

— До свидания! Увидимся завтра вечером.

— Спасибо, — ответил герцог.

Граф взял руку Симонетты.

— Говорил ли кто-нибудь вам, мадемуазель, что ваше лицо и ваши волосы — вот истинная находка для живописца? Впрочем, возможно, это подвластно лишь кисти Боттичелли.

— Меня больше привлекает пейзажная живопись, — ответила сдержанно Симонетта.

— Мы должны найти кого-нибудь, кто сумеет нарисовать ваш портрет, — не унимался граф.

— Я хочу стать художником, мсье, а не моделью!

— Мы еще поговорим об этом позже.

Целуя руку девушки, граф задержал ее чуть дольше, чем требовалось. Потом он направился к выходу в сопровождении подчеркнуто вежливого герцога. Симонетта отерла руку о подол юбки. Почему-то прикосновение губ этого графа вызывало у нее отвращение.

Герцог возвратился в комнату.

— Слишком уж Лаваль заинтересовался тобой, — сказал он, снова принимаясь за чай. — Лучше бы тебе ни на какой обед не ездить.

— Но, папа, я хочу видеть Моне! А ты правда слышал о графе прежде?

— Да, — подтвердил герцог. — Он скупил много картин импрессионистов, и, насколько я слышал, ему случалось проявлять щедрость по отношению к художникам.

— Тогда воображаю, насколько он богат. Ведь ты всегда говорил, что немногие стремятся коллекционировать картины импрессионистов.

— Это правда. Но когда-нибудь, готов держать пари, и Моне, и Ренуар, и Сезанн, и многие другие будут оценены по достоинству.

— Когда-нибудь? Ты хочешь сказать: после их смерти?!

— Боюсь, это так. Как ни жаль, но признание часто приходит к художнику после смерти.

— Как это грустно, папа! Но твои вещи я ценю уже сейчас и надеюсь, когда-нибудь люди оценят и мои.

— Пусть восхищаются твоими картинами, но, черт побери, руки им придется держать от тебя подальше, или я отошлю тебя назад в Англию!

— Не раньше, чем я нарисую скалы Ле-Бо с дюжину раз! — воскликнула Симонетта. — Ведь этот граф наверняка ведет себя подобным образом с любой женщиной, какая попадется ему на пути.

— Уверен, ты права! — сухо согласился герцог. — Но я не позволю ему причислить тебя к его победам.

Он говорил с таким напором, что Симонетта рассмеялась.

— Забудь о нем, папа. Лучше покажи мне свой этюд.

— Я только начал. Свет здесь совершенно фантастический, мне просто красок не хватает, чтобы перенести на холст то, что я вижу.

И все же в набросках герцога чувствовалось его впечатление от полуденного света, и Симонетта радовалась от души.

— Какой ты талантливый, папа! — восторгалась она. — Эта работа еще лучше прежних.

— Смею надеяться. Впрочем, так всегда кажется, пока рисуешь. А когда картина закончена, видишь, насколько она несовершенна.

— Думаю, даже Моне был бы поражен твоими успехами, — улыбнулась отцу Симонетта.

Они разговаривали о живописи, пока шум в кухне не возвестил о возвращении Мари.

— Давай поедим пораньше, а пока ты будешь укладываться спать, я пройдусь до гостиницы, узнаю, кто там остановился.

— Если бы я не поехала с тобой, ты уже был бы там, — заметила Симонетта, улыбаясь.

— Я не ищу ничьего общества, но мне хотелось купить вина. Хотя я никого и не жду, но надо же иметь в доме вино, чтобы предложить гостям, если неожиданно зайдет кто-нибудь.

— Да, конечно, — согласилась Симонетта. — Я слышала, как хороши вина Прованса. Было бы жалко не попробовать их, раз уж мы здесь.

Герцог улыбнулся.

— Я думаю купить «Chateau neuf du Pape»[4 - Марка вина.], которым славится долина Роны. И еще, я полагаю, мы могли бы себе позволить бутылочку шампанского.

Симонетта посмотрела на отца.

Он действительно наслаждался этой поездкой. Хорошо бы ничто не изменило его настроения, и он не надумал отправить ее назад в Англию.

Вряд ли у нее когда-нибудь еще появится возможность побыть вот так наедине с отцом, не боясь, что кто-нибудь помешает им. Девушка подумала, что надо постараться воспользоваться этим.

Ужин, приготовленный Мари, оказался превосходным.

К цыпленку с эстрагоном подали такой необыкновенный соус, что, попробовав его, Симонетта поняла, почему месье Готье целует пальцы при одном упоминании об этом блюде.

На закуску Мари приготовила кефаль, а на десерт — суфле с земляничным ликером.

— Вы совершенно правы, Мари, — сказал герцог, когда кухарка вошла, чтобы убрать со стола грязную посуду. — Вы лучший повар не только в Ле-Бо, но, наверное, и во всем Провансе!

Мари была явно польщена.

— Мерси, мсье, — ответила она. — Я умею готовить, когда есть хорошие продукты, но это, конечно, недешево стоит.

— Когда у вас кончатся деньги, я дам вам еще, как только вы попросите. А если мы с мадемуазель растолстеем, мы будем знать, кто в этом виноват.

— Вы не потолстеете, мсье, — решительно возразила Мари. — Вы просто будете чувствовать себя довольным и счастливым. Чего я желаю и всем этим тощим голодранцам, которые понаехали сюда рисовать картины, которые никто не покупает.

Не дожидаясь ответа, кухарка направилась в кухню, а герцог рассмеялся.

— Занятия живописью, видно, не слишком высоко ценятся в Ле-Бо.

— По крайней мере здесь не берут денег за этот необыкновенный свет!

— Уверен, брали бы, если бы сообразили, почему художники стремятся сюда. У французов хорошее чутье на то, чем можно заработать.

С этими словами герцог поднялся из-за стола.

— А теперь, Симонетта, ложись спать, завтра мы встанем пораньше и начнем работать.

— Завтра я пойду с тобой. Я еще успею закончить пейзаж, который начала сегодня в саду, когда у тебя найдутся другие дела.

— Ну и прекрасно, — улыбнулся герцог, — но учти, я весьма ревниво отношусь к своему первенству. Не вздумай Обскакать меня!

Симонетта поцеловала его в щеку.

— Папа, я тебя очень люблю. Только не забывай обо мне, когда твои приятели-художники завладеют тобой.

— Я постараюсь.

Герцог направился к выходу. Глядя на него, Симонетта подумала, что и в потертой одежде он будет выделяться своим аристократизмом в той среде художественной богемы, которая влекла его к себе.

Мари убрала со стола и с шумом мыла тарелки в кухне.

Симонетта вышла из дома. Солнце садилось. Небо уже темнело, вот-вот над Ле-Бо должны были зажечься звезды. «Хорошо бы ночь была лунная», — подумала девушка. В книгах всегда писали, будто нет на свете ничего красивее и таинственнее, чем скалы и старинные развалины в лунном свете.

Симонетта не чувствовала усталости, несмотря на все впечатления дня. Она вышла в сад, а потом на дорогу, по которой днем ушел отец куда-то туда, где вдали виднелись горы.

«Я должна увидеть руины замка и представить себе дни его расцвета, когда трубадуры воспевали любовь идеальную и чистую», — решила она про себя.

Размышляя о днях минувших, Симонетта прошла несколько шагов по дороге и слева от себя увидела строение, сложенное из тщательно обработанного камня и освещенное последними лучами заходящего солнца. Его куполообразная крыша сверкала, словно украшенная множеством драгоценных камней.

Любопытство взяло верх, и Симонетта направилась туда, пробравшись через невысокую живую изгородь из дикой лаванды. Строение хорошо сохранилось. Изнутри колонны поддерживали купол. По сторонам были устроены каменные скамьи.

Она вошла внутрь. И сразу почувствовала, что ее словно обступили те, кто побывал здесь много лет назад. Словно они пытаются дать ей знать о себе. Она присела на мгновение на прохладный камень, а потом снова подошла к дверному проему с колоннами по сторонам. Раскинув руки, Симонетта оперлась ладонями о колонны и застыла, любуясь горными вершинами на фоне темнеющего неба. Заходящее солнце ярким и таинственным светом освещало причудливые скалы Ле-Бо.

Ей казалось, будто всем своим существом она впитывает это сияние и едва ли не начинает светиться сама.

Чувствуя, что пора возвращаться, она опустила голову и посмотрела вниз, и в этот момент чей-то голос произнес:

— Не двигайтесь! Стойте, как стоите!

Этот неожиданный резкий окрик заставил ее застыть на месте. Она только пыталась разглядеть, откуда донесся голос.

Среди густого кустарника, прямо напротив нее, в сумерках девушка разглядела силуэт художника за мольбертом.

Симонетта улыбнулась. Сама того не ожидая, она оказалась частью пейзажа, который рисовал этот художник. И он будет крайне разочарован, если она попытается выйти из его картины.

— Поднимите же голову, смотрите, как смотрели только что! — приказал он.

Этот не слишком вежливый окрик совсем развеселил ее.

Она подняла лицо к солнцу, но оно уже скрылось за скалой.

Так в молчании она простояла еще несколько минут.

Наконец голос воскликнул:

— Мой Бог! С ума можно сойти, когда этот свет вдруг гаснет! Теперь я уже не вижу вас.

С этими словами художник поднялся со своего места и пошел напрямик по некошеной траве к Симонетте.

Она ждала его, гадая, какой он.

Художник оказался высоким темноволосым молодым человеком, много моложе, чем она почему-то ожидала. Он остановился напротив нее и сказал:

— Мне показалось, что вы сама королева Иоанна[5 - Иоанна I — королева Франции и Наварры (1273 — 1305).]!

— А кто это?

— Одна из Прекрасных дам рыцарской поэзии. Этот храм построен в ее честь.

— Какая прелесть! Я была уверена, что здесь сохранились воспоминания о куртуазном искусстве.

Ей показалось, молодой человек улыбнулся.

— Поклонники этой Прекрасной дамы построили небольшой храм с внешней стороны замка, чтобы она могла посещать его, когда пожелает. И, конечно, девицы со всей округи приходят сюда молиться о том, чтобы Бог послал им женихов, которые любили бы их вечно! — Он немного помолчал. — Может, и вы пришли сюда за этим?

— Все не столь романтично, — засмеялась Симонетта. — Я просто хотела осмотреть окрестности.

— Одна, в эту пору? Или вы ищете приключений?

— Я просто брожу.

— Впрочем, я благодарен Тому, кто направил вас сюда.

Именно вас не хватало для центральной части моей картины.

— Вы работаете допоздна!

— Я рисовал весь день. Ничего не выходило, я чувствовал, что чего-то мне недоставало. И тут появились вы, — признался художник.

Симонетта засмеялась.

— Если это правда, мсье, я рада, что смогла помочь вам.

Она вышла из храма и начала спускаться по склону, но он остановил ее, воскликнув:

— Не спешите! Куда вы идете?

— Назад, туда, откуда пришла.

— Но вы не можете так поступить! — Почему же?

— Вы не можете быть так жестоки, так бесчувственны, чтобы не дать мне закончить мою картину. А для этого необходимо, чтобы вы позировали мне и завтра.

Симонетта покачала головой.

— У меня не получится. Я сама буду работать над этюдами.

— Так вы художник?

— Еще только учусь.

— Но вы кажетесь такой юной! И вы слишком красивы, чтобы интересоваться живописью, если, конечно, речь не идет о вашей внешности.

— Я так не думаю, — ответила Симонетта. — Доброй ночи, мсье, желаю удачи!

— Если вы покинете меня вот так, — запротестовал художник, — клянусь, я подниму на ноги весь Ле-Бо, чтобы найти вас, и буду следовать за вами, куда бы вы ни направились.

Симонетта обернулась, чтобы посмотреть на него. Его лицо было плохо видно в темноте, но почему-то художник не пугал ее. Не похоже было, что он просто заигрывает с ней, не давая уйти.

— Я действительно так нужна вам, чтобы завершить эту картину? — после минутного раздумья спросила девушка.

— Без вас мне ее не закончить.

— А как долго вы будете рисовать меня?

— Не очень долго. Как только вы появились с распростертыми руками у входа в храм, вся композиция сразу получила свое завершение. До этого полотно было мертво, и я чувствовал, что работа не ладится. Теперь я знаю, мне не хватало именно вас!

В его словах не было ничего показного, он не заискивал перед ней. Просто говорил серьезно, как говорят о вещах, понятных обоим собеседникам.

Симонетта улыбнулась.

— Хорошо, я приду завтра вечером. Может быть, немного раньше, чем сегодня!

— Почему не утром? — удивился молодой художник.

— Мне предстоит работать с моим… учителем. — У Симонетты чуть было не сорвалось «отцом», но она вовремя спохватилась.

— А кто он? Я могу его знать?

— Сомневаюсь. Он англичанин.

— Вот оно что. Хотя ваш французский язык и бесподобен, мадемуазель, можно сказать, у вас почти парижское произношение, но все же отдельные звуки вы произносите как-то иначе. Я это почувствовал, но не понимал почему.

Вы великолепно освоили мой язык!

— Мерси, мсье, я принимаю ваш комплимент.

Последний луч солнца медленно угас, теперь они беседовали в полной темноте.

— Итак, завтра я вас увижу. Но если мне и не суждено закончить эту картину, она все равно навсегда останется в моем воображении.

— Подобно Неоконченной симфонии, — машинально заметила Симонетта.

— И столь же достойная сожаления, — согласился художник. — Так позвольте мне надеяться, что этого не случится.

— Я уже обещала вам. Я высижу… или нет… выстою, сколько будет нужно.

— Я очень хочу в это поверить. Надеюсь, вы поможете мне и не исчезнете подобно королеве Иоанне в тумане прошлого. Надеюсь, вы не призрак, не тень минувшего!

— Надеюсь. Мне всегда так жалко призраков. Мне кажется, они приходят на этот свет вовсе не для того, чтобы напугать или обеспокоить ныне живущих, а лишь тщетно пытаясь найти утерянное счастье.

— Возможно, именно поэтому Ле-Бо полон призраков.

Возможно, тени поклонников куртуазного искусства, утративших любовь, так много значившую в их жизни, все еще бродят здесь, тщетно пытаясь обрести потерянное.

— О, это было бы слишком грустно! — воскликнула Симонетта. — Если кто-то познал… настоящую любовь, я думаю, он был бы… благодарен, даже если бы не удалось… удержать ее… навсегда.

Они помолчали. Потом молодой человек медленно произнес:

— Вы говорите так, словно еще никогда никого не любили.

— Я… Мне пора идти… Доброй вам ночи, мсье. Встретимся… снова завтра, — заторопилась Симонетта, сообразив, что зашла слишком далеко в разговоре с незнакомцем.

— Вы должны позволить мне проводить вас до дома, — заметил художник. — Не хочу быть навязчивым, но это для вашей же безопасности.

— Не думаю, будто в Ле-Бо мне что-то угрожает.

— Красивую женщину, которая прогуливается в одиночестве, всегда могут подстерегать опасности, особенно здесь, где все навевает мысли о любовных приключениях, прошлых или настоящих.

— Думаю, мне… ничто не угрожает. Мне тут недалеко, — твердо сказала Симонетта, порываясь уйти.

Не продолжая спор, художник последовал за ней.

Только когда они подошли к изгороди из лаванды, Симонетта остановилась, опасаясь споткнуться в темноте. Молодой человек подал ей руку, и она с благодарностью оперлась на нее.

Он крепко сжал ее ладонь. Девушке почудилось, будто она ощутила не только тепло его руки, но и легкую дрожь.

Она поспешила убедить себя, что это ей только кажется.

Миновав изгородь, они пошли по пыльной дороге.

— Вам далеко идти? — спросил художник, когда Симонетта высвободила свою руку.

— Я действительно живу… неподалеку.

— Так вы остановились в доме Готье?

— Да, он предоставил его моему учителю на время своего отсутствия. А вы с ним знакомы?

— Его хорошо рекомендуют. Я доверил бы ему свои картины, если бы захотел продать их.

Симонетта улыбнулась, вспомнив слова отца, сказанные им графу.

Было слишком темно, чтобы он мог заметить ее улыбку, но он словно почувствовал ее:

— Почему вы улыбаетесь?

— Вы дали мне… понять, что вы не так… отчаянно нуждаетесь в деньгах, как многие из художников… По крайней мере среди импрессионистов.

— Я лишь пытаюсь писать, как импрессионисты.

— Я тоже. А где можно найти лучшее место для этого, чем в Ле-Бо?

— Вы правы.

— А… часто вы приезжаете сюда?

— Так часто, как могу.

Симонетта подумала, что, возможно, это не по карману ее собеседнику.

— А откуда вы? Из Парижа?

— Нет, из Нормандии.

— Так вот почему вы такой высокий! — «вырвалось у Симонетты, но она тут же осеклась. Хорошо еще, что в темноте он не мог разглядеть румянец, заливший ее щеки.

— Так вы успели заметить это!

— Вы шли… навстречу мне в последних лучах солнца, — А вы стояли лицом к свету. И я увидел, как вы прекрасны!

Симонетта похолодела. Если он заигрывает с ней, отец безумно рассердится, если узнает…

Они поравнялись с воротами в сад дома Готье, и девушка протянула на прощание руку.

— Мы пришли, мсье! Спасибо, что вы… проводили… меня… до дома.

Художник взял ее руку и сказал:

— Прошу прощения, если я оскорбил вас излишней откровенностью. Я был, конечно, слишком прямолинеен, как художник.

При этих словах Симонетта почувствовала себя глупой и тщеславной. Она вообразила бог весть что, а он просто любовался ею так, как любовался бы красотами природы.

— И вы… тоже… простите меня.

— Нет, нет, вы абсолютно правы. Остерегайтесь лести и комплиментов, остерегайтесь странных людей, которые заговорят с вами в Храме любви. Может, я ошибаюсь, но у меня такое чувство, что вы слишком молоды и неопытны.

— Пожалуй, вы… правы.

Ей следовало идти домой, а не продолжать беседу, но художник не отпускал ее руку, а ей не хотелось отнимать ее.

— Вы обещали прийти снова, — тихо напомнил он, — но не сказали мне даже своего имени.

— Симонетта!

— Ну да, конечно! Мог бы и сам догадаться!

Он не знал, что сказать еще, и девушка спросила сама:

— А ваше… имя, мсье?

— Пьер Валери.

— И вы известный живописец?

Он отрицательно покачал головой.

— Мне жаль, но я не могу ответить на ваш вопрос утвердительно. Скажу больше: обо мне никто вообще ничего не слышал. Еще не слышал!

— Но вы думаете и… надеетесь, что о вас заговорят?

— Разве найдется импрессионист, который не желал бы достичь известности? И не только для себя, но и для нашего движения.

— Как же это трудно, когда вы сознаете, что обладаете чем-то, что стремитесь вернуть миру. Если люди поймут вас, это поможет всем, чье вдохновение нуждается в поддержке.

Симонетта замолчала. Сказанные слова шли от сердца.

Она не раз говорила об этом с отцом.

— Неужели вы в состоянии понимать такие вещи? Вы так молоды. Вы так красивы. Спасибо вам! — с искренним чувством произнес художник.

Симонетта была взволнована. Она не могла ничего объяснить, но ей казалось, что неведомые волны передаются ей через прикосновение руки ее спутника.

— Доброй ночи… мсье! — еще раз едва слышно, почти шепотом, проговорила она.

И быстро вбежала в маленький домик с красной крышей.




Глава 3


Симонетта откинула волосы со лба. Становилось жарко.

Солнечный свет заливал все вокруг, окутывая окрестности радужным сиянием. Каждый предмет, отражая солнечные лучи, казалось, сам начинал светиться, посылая свет дальше и дальше, до бесконечности.

Придирчиво разглядывая свой холст, девушка готова была прийти в отчаяние: никогда не удастся ей уловить этот ослепительно яркий свет, особый свет Ле-Бо. Наверное, следовало бы отказаться от тщетных попыток.

Потом она постаралась убедить себя, что нельзя быть столь малодушной. «Интересно, — подумала она, — а как чувствует себя папа».

Отец стоял за мольбертом невдалеке от нее. Он начал рисовать этот вид еще вчера, и девушка, нарочно выбрала для себя другой ракурс.

Для любого художника была бы серьезным испытанием попытка передать на холсте величие и неприступность обнаженных скал, словно таящих в себе скрытую угрозу.

Ниже стояли деревья в цвету, темные кипарисы напоминали стражников в карауле, золотистый утесник выделялся на фоне темно-сиреневых цветов лаванды.

— Слишком много всего сразу! — говорила себе Симонетта, начиная понимать, почему все художники чувствовали, что Ле-Бо бросает им вызов.

Утром ей показалось, что встреча с художниками несколько разочаровала отца.

Он никогда не отличался разговорчивостью по утрам, Но по его виду Симонетта поняла, что эта встреча не принесла отцу ожидаемой радости. Она надеялась, что он не станет винить в этом ее. Когда они уже кончали завтракать, Герцог сказал:

— Кажется, завтра приезжает Поль Сезанн, хотя, конечно, он совершенно непредсказуем.

— Ты говорил, что он живет в Провансе?

— Да. У него студия в Эксе, где расположены владения его семьи. Его друзья, с которыми я разговаривал прошлой ночью, сказали, будто Поль хочет встретиться со мной. Он приезжает на несколько дней. — Посмотрев на дочь, герцог добавил:

— Понимаю, что тебе тоже было бы интересно встретиться с ним. Я постараюсь привести его к нам, но у меня нет никакого желания вести тебя в гостиницу.

На этом разговор оборвался, герцог взял мольберт и холст и направился к двери, спросив Симонетту:

— Ты со мной?

— Да, конечно.

Чувствуя, что отец не расположен к разговору, девушка молчала. Они вышли из дома и направились к тому месту, которое герцог выбрал накануне.

Симонетта отыскала подходящее место для себя, но неожиданно поняла, что думает о Пьере Валери и его картине, изображающей Храм любви. Тут девушка сообразила, что не рассказала отцу о своем приключении прошлой ночью.

К тому же, обещая вечером позировать Пьеру Валери, она совершенно забыла о приглашении графа.

«Нужно все рассказать отцу во время ленча», — решила Симонетта. Но тут ей вспомнилась угроза отца немедленно отправить ее домой, если он заметит излишнее внимание к ней со стороны мужчин.

«Ведь это совсем не то», — убеждала она себя.

Но она не сомневалась, что отец сочтет ее поведение предосудительным. Ведь она ушла из дома, когда он не сомневался, что она уже в постели. К тому же отец возмутится, узнав, что она позволила себе беседовать с незнакомым художником, которого ей никто не представлял и которого он не знает.

«Лучше уж я вообще не стану ничего рассказывать, — подумала Симонетта. — Нет… мне нечего стыдиться… я ничего дурного не сделала… но мне не хотелось бы огорчать папу».

Она взглянула в сторону отца. Красивый и импозантный, герцог выглядел очень внушительно даже в одежде простого художника.

Интересно, а как выглядит она? Смогла ли она скрыть свое знатное происхождение? Впрочем, вряд ли кто-нибудь при встрече с ней заподозрит, что она аристократка, путешествующая инкогнито. Симонетта прекрасно сознавала, что именно это делало ее особенно уязвимой с точки зрения отца.

«Не буду я беспокоить его в самом начале нашего путешествия, — подумала Симонетта, — иначе он никогда больше не возьмет меня с собой».

Утром девушка оделась без помощи горничной. Мари накрыла стол к завтраку, предоставив в остальном их самим себе.

Симонетта вполне разделяла чувства отца, который время от времени с удовольствием ускользал от роскоши Фарингем-парка.

Они принадлежали к той части общества, где няни, горничные и лакеи опекали, нежили и холили детей.

Позднее появлялись гувернантки, да не одна.

В отличие от большинства знатных семейств, в которых образование считалось необходимым только мальчикам, герцог настоял, чтобы Симонетте были предоставлены те уже возможности развивать свои умственные способности, что и ее братьям.

В доме жили преподаватели французского языка, греческого, латыни, музыки и многие другие. Симонетта могла Научиться всему, лишь бы было желание.

Ее пытались учить даже математике, но она всегда нагоняла на девушку тоску.

Но это множество людей, задача которых состояла в том, чтобы служить ей, порой заставляла ее чувствовать себя птицей в клетке. И вот теперь, как и отец, она наслаждалась свободой.

Нет, было бы глупо заставлять его тревожиться за нее.

«Ему, несомненно, не понравился бы мой разговор с Пьером», — решила она.

Отец непременно запретит ей видеться с художником и заставит пообещать не выходить из дома в его отсутствие.

«Я просто забуду рассказать ему», — убедила себя Симонетта, глядя в синее небо над головой, и яркое солнце каким-то непостижимым образом избавило ее от чувства вины.

Труднее было решить, что делать сегодня вечером.

Во-первых, она обещала. Во-вторых, Симонетте казалось слишком грубым проигнорировать любезное пожелание молодого художника изобразить ее на его картине.

Необходимо честно объяснить ему, что она забыла про полученное раньше приглашение. Иначе это будет похоже на оскорбление.

«Я могу стать центром композиции его картины», — убеждала себя Симонетта. Но при этом ее не покидало чувство, что художнику просто хочется увидеться с ней снова. И ей самой хотелось того же.

Подходило время ленча, и она увидела, что герцог машет ей рукой.

— Нам пора возвращаться, — позвал он.

Симонетта сняла холст, собрала мольберт и по высокой траве направилась к тому месту, где работал отец.

— Как твои дела, дорогая моя? — спросил он, когда девушка подошла поближе.

— Неважно, — призналась Симонетта. — Все вокруг слишком красиво, и я не могу справиться с этой красотой.

Мне кажется, лучше начать с чего-нибудь менее значительного. Так будет проще.

Герцог рассмеялся.

— Но это малодушие с твоей стороны.

— Знаю, но ты не можешь не согласиться со мной. Этот вид значительно сложнее, чем любой пейзаж, который мы когда-либо рисовали.

— Возможно, ты права, но нам приходится пытаться снова и снова. И так всю жизнь. Не только в живописи.

Симонетта улыбнулась отцу.

Герцог больше ничего не сказал. Он взял свой холст, мольберт, и они направились к дому.

Девушке очень хотелось посмотреть на работу отца, но она не осмелилась попросить показать ей незаконченную картину. Герцога всегда это раздражало.

Любуясь красотой окружавшей их природы, отец с дочерью шли молча. Оба успели проголодаться и с удовольствием предвкушали восхитительный ленч.

Когда они уже подходили к дому, Симонетта неожиданно придумала, как предупредить Пьера.

После ленча она под благовидным предлогом задержится, отпустив отца вперед, а сама сходит туда, где накануне повстречала Пьера Валери.

Ленч превзошел все ожидания. Время прошло незаметно. Симонетта болтала без умолку, развлекая отца своими рассказами. Выпив вторую чашку кофе, герцог заторопился:

— Нам нельзя упустить солнечный свет. Освещение меняется здесь чуть ли не с каждой минутой. Я все время переделываю то, что уже написано. Боюсь, я никогда не кончу!

— Не беспокойся, все будет в порядке, папа! — попыталась успокоить герцога дочь. — Ты нарисуешь не одну, а по меньшей мере две, а то и три картины. Если вдруг нам станет грустно, твои картины напомнят нам о том волнующе прекрасном, что окружает нас сегодня.

Герцог поднялся из-за стола и провел рукой по волосам Симонетты.

— Ты прекрасная дочь, девочка. Хорошо, что я взял тебя с собой. Ты оказалась совершенно права. Без тебя мне здесь было бы одиноко.

— А я так люблю быть с тобой, папа!

Герцог взял холст.

— Ты готова?

— Не жди меня, папа. Я догоню тебя. Мне надо найти шляпку, а то я получу солнечный удар.

— Хорошо, я пойду, а ты найдешь меня на прежнем месте.

Как только отец вышел, Симонетта побежала наверх за соломенной шляпой с большими полями.. Девушка радовалась, что захватила ее с собой. Это была неплохая защита от палящего полуденного солнца.

Спустившись вниз, она приготовила холст и мольберт, чтобы не задерживаться, когда забежит за ними, предупредив Пьера Валери.

Убедившись, что отец скрылся из виду, она поспешила к храму.

Симонетта шла очень быстро, размышляя, что ей предпринять, если она не найдет художника.

Повидать художника позже, не предупредив отца, не представлялось возможным. Граф, вероятно, пришлет за своими гостями лошадей пораньше. Возможно, он даже назвал ее отцу точное время, но герцог либо забыл, либо не счел нужным сказать ей об этом.

Во всяком случае, ей будет необходимо вернуться домой заранее, чтобы успеть привести себя в порядок.

Она добралась до каменистого холма, на котором стоял храм. Сквозь кроны деревьев она попыталась разглядеть то место, где накануне располагался за мольбертом Пьер Валери.

Сначала ей показалось, что его там нет, но потом она увидела художника, и сердце ее радостно забилось.

Симонетта перелезла через живую изгородь и, незамеченная, приблизилась к молодому человеку.

Пьер поднял голову. Ей показалось, он не верит своим глазам, такое недоумение отразилось на его лице. Потом спохватившись, он встал ей навстречу, не выпуская из рук палитру. Симонетта подошла ближе. Теперь она могла разглядеть своего нового знакомого при дневном свете, и он показался ей еще красивее, чем в сумерках.

При светлой коже глаза Пьера были не ярко-голубыми, как у большинства нормандцев, а темными.

При виде девушки на его строгом лице с резко очерченным ртом неожиданно появилась мягкая улыбка.

Симонетта с трудом переводила дыхание.

— Вы оказали мне честь своим приходом, — первым заговорил Пьер. — К тому же я испытываю облегчение, убедившись, что вы не бесплотное видение, а живое существо.

Всю ночь я уверял себя, что вы лишь призрак. Я так боялся больше никогда не увидеть вас.

Как и прошлым вечером, его мягкий и спокойный тон не давал Симонетте возможности счесть его слова двусмысленным комплиментом. Ему было так легко верить.

Симонетта засмеялась.

— Я живая, и… я здесь, перед вами! Но только чтобы предупредить вас: я не смогу выполнить свое обещание… позировать вам сегодня вечером.

— Отчего же? — сразу помрачнел художник.

— Я совершенно забыла… Дело в том… что мой учитель и я… мы приглашены сегодня вечером на обед… И уже обещали быть там.

Пьер Валери удивленно поднял брови.

— Я и не думал, что в Ле-Бо кто-нибудь устраивает званые обеды.

— Это не в Ле-Бо.

— Не будет ли дерзостью с моей стороны поинтересоваться, где же именно.

— Граф Жак де Лаваль пригласил нас в свой замок.

— Граф! — пробормотал Валери едва слышно.

— Вы его знаете?

— Я о нем наслышан.

— Он приобрел «Лето» у Моне. Мне так хочется взглянуть на эту картину. А еще он говорит, будто в его коллекции много картин, купленных им у господина Готье, того самого, в домике которого мы остановились.

— И, естественно, ужин в замке графа гораздо привлекательнее, чем позирование для моей убогой композиции, — хмуро заметил молодой человек.

— Простите меня! Мне так обидно, что я подвожу вас, но я правда совсем забыла об этом приглашении, когда говорила с вами… Мне непременно надо ехать туда с… учителем.

— Вы полагаете, ему покажется странным ваше желание остаться дома?

— Ну да, конечно.

Помолчав немного, Пьер Валери попросил:

— Но раз вы все равно уж здесь, не могли бы вы встать там, где стояли вчера. По крайней мере так я хоть немного продвинусь в работе, которую начал вчера. Я постараюсь схватить контуры вашей фигуры.

Симонетта замерла в нерешительности, потом машинально взглянула в ту сторону, куда отправился отец. Что-то в ее жесте, а может, в выражении лица, заставило Пьера Валери спросить:

— Значит, вы еще не рассказали своему учителю, как вы его называете, о нашей с вами встрече?

Симонетта вздрогнула, щеки ее вспыхнули румянцем.

Сначала она хотела солгать, но это было ей совершенно не свойственно.

— Нет… я действительно… не упоминала о вас.

— Почему?

— Я решила… что не стоит это делать.

Она вовсе не обязана была быть с ним полностью откровенной, но какая-то сила заставила ее попытаться объяснить Валери:

— Когда вечером мой учитель отправился в гостиницу, чтобы повидаться с художниками, я собиралась… сразу же… лечь спать.

— Но разве вы не могли передумать? Что в этом такого?

— Он с неодобрением отнесся бы… счел бы не правильным мое поведение… Ведь я… нет… ведь мы не представлены друг другу.

От внимания Симонетты не ускользнуло, что Пьер Валери озадаченно приподнял брови. Впрочем, он и не скрывал своего удивления.

— Но, согласитесь, разве вы, будучи самостоятельным человеком, не имеете права на собственную жизнь? По крайней мере во всем, что не касается обучения?, Симонетта задумалась, не находя разумного объяснения.

— Мне кажется, — медленно подбирая слова, заговорила она наконец, — мой… учитель… чувствует свою ответственность за… меня.

Пьер Валери улыбнулся.

— Что ж, с его стороны это весьма разумно. Признаюсь, я не слишком одобряю современных молодых женщин, которые отстаивают свою независимость и считают, будто могут сами за себя постоять.

— Но я… я тоже так считаю, — решительно заявила Симонетта.

— Вот как раз вам не следовало бы так думать.

— Но почему?

Пьер снова улыбнулся.

— Если девушка так хороша, как вы, она нуждается в защите. Кто-то должен заботиться, чтобы она не попала в лапы волков… особенно в овечьей шкуре, которые так и норовят схватить добычу вроде вас.

Симонетта рассмеялась в ответ.

— Ваши слова производят впечатление, но здесь, в округе, волки как будто не встречаются. А если и встретятся… я сумею распознать их в любом обличье.

— Не будьте столь самоуверенны, прошу вас.

— Мне кажется, я бы сразу догадалась о злых… или… греховных намерениях…

Их разговор напоминал ее споры с отцом. Споры не из желания только что-то доказать отцу. В спорах с ним она оттачивала свою мысль, в их спорах рождались новые идеи.

— Значит, вы восприимчивы и наблюдательны, — сказал Пьер Валери.

— Надеюсь, да. У меня сильное природное чутье. И еще… я словно ощущаю присутствие тех, кто когда-то жил здесь, во дворце, и тех, кто воевал против них. Все они по-прежнему причастны этому миру, этой красоте. И так будет всегда.

Симонетта говорила, как во сне, казалось, кто-то неземной говорит ее устами.

— Я вас понимаю. Я и сам чувствую нечто подобное, — задумчиво отозвался ее собеседник.

— Ничего удивительного. Импрессионисты стремятся не столько видеть, сколько чувствовать то, что скрыто от обыкновенных людей.

— Нам хочется верить, будто мы действительно способны на это, хотя для кого-то это всего лишь притворство.

Немногие способны воспринимать все так живо и искренне, как вы.

Девушка благодарно улыбнулась Валери. Их взгляды встретились, и она с трудом отвела глаза.

— Я… мне… надо идти. — Это был голое разума, потому что она старалась не слышать, что говорило ей сердце.

— Но не раньше, чем я нарисую вас. Если так будет проще, я могу сам поговорить с вашим наставником и попросить его разрешить вам помочь мне.

— Нет, нет, не надо! Не делайте этого! Я же говорила вам… Он рассердится, если узнает о нашем… столь необычном знакомстве.

— Ничего не понимаю! — недоумевал Валери. — Вы учитесь живописи. Ваши родители отпустили вас в заграничное, путешествие с вашим учителем. Для большинства девушек вашего возраста такая свобода уже может показаться выходящей за рамки дозволенного.

— Да, вы правы, — поторопилась согласиться Симонетта. — Но моему учителю не понравится, что я трачу время на разговоры, как некоторые художники. Он привез меня сюда рисовать!

— Выходит, вам известно, что импрессионисты имеют привычку проводить время в бесконечных разговорах, — улыбнулся Пьер.

— Разумеется, — ответила Симонетта, не сомневаясь, что именно такого ответа ждет ее новый знакомый.

Он снова вопросительно посмотрел на нее.

— Поскольку вам позволено заниматься тем, чем вы хотите, умоляю вас, не уходите из моей картины. Ваши отношения с вашим наставником ни в коей мере меня не касаются. Но только до тех пор, пока они не мешают вам помогать мне в завершении грандиозного творения, которое на ближайшем Салоне провозгласят «Картиной года».

Оба они прекрасно знали, что подобное никогда не случится с работой импрессиониста. Поэтому Симонетта легко угадала сарказм в словах Валери.

— Я задержусь еще минут на пять, но, возможно, завтра, когда мой учитель отправится в гостиницу на очередную встречу художников, мне, как и вчера вечером, удастся снова прийти сюда.

— Лучше приходите пораньше, пока светло. Тогда мы достигнем большего эффекта.

— Вы не думаете, что Храм любви при свете луны — это было бы более романтично?

— Я думал об этом, но в Ле-Бо есть другие уголки, которые при лунном свете кажутся просто волшебными. Вы уже видели их?

Симонетта покачала головой.

— Я ведь только вчера приехала.

Пьер улыбнулся.

— Тогда вам еще предстоит их увидеть. Предвкушение встречи волнует даже больше, чем сама встреча. Можете вы пообещать мне кое-что?

— Я боюсь давать обещания, если не уверена, что смогу их выполнить. Обычно я стараюсь держать слово. Мне кажется… нечестно не выполнять обещанное.

— Вот поэтому я и хочу, чтобы вы, мадемуазель Симонетта, пообещали, что разрешите мне быть первым, кто покажет вам Ле-Бо при свете луны.

Глаза девушки заблестели от восторга.

— Я увижу Ле-Бо в лунном свете?! О, как мне этого хотелось! Особенно в сопровождении того, кто все здесь знает, а то я боюсь пропустить самые красивые места.

— Обещаю, со мной вы ничего не пропустите, — заверил ее Пьер.

Симонетта задумалась.

— Это будет… не просто, — заметила она, помолчав.

— Я подожду.

«Отец придет в ярость!» — промелькнуло у нее в голове.

Но ведь сам он не обещал ей показать Ле-Бо при свете луны. И следующей ночью он непременно отправится к своим художникам, тем более если приедет Сезанн. Но все-таки совесть мучила ее, и девушка думала о том, как бы ей невзначай упомянуть в разговоре с отцом о встрече с Пьером Валери.

Хотя он наверняка не одобрит знакомства с посторонним мужчиной, поскольку ей вообще не полагалось бы выходить из дома в отсутствие отца!

— Я буду ждать вас завтра вечером! — негромко произнес Пьер.

— Я приду, если у меня получится, — пообещала Симонетта, сознавая, сколь сомнительно принятое ею решение, какие неприятные последствия может повлечь за собой.

Словно камень, брошенный в пруд, от которого круги расходятся по воде до самых берегов.

Впрочем, не стоило слишком уж давать волю своему воображению.

Внутренний голос говорил ей, что она может доверять этому человеку, хотя почему у нее возникла такая уверенность, она не знала.

И все-таки нисколько не сомневалась: Пьер Валери не сделает ничего, что было бы ей неприятно или причинило бы боль. И ей очень хотелось посмотреть Ле-Бо в лунном сиянии.

«Он художник, и я пытаюсь стать таким же художником, — размышляла Симонетта. — Это то общее, что роднит нас. И ему покажется странным, если я стану настаивать, будто не могу одна пойти с ним погулять по окрестностям. Подобное поведение мало соответствовало бы моей роли ученицы художника».

Несомненно, отец не отпустил бы ее одну ни с кем из мужчин. Но Симонетта Террингтон-Тренч тем более не должна была общаться с каким-то художником. Да еще из числа тех, кого общество решительно не желало признавать.

Родственники и знакомые отца в Англии пришли бы в ужас, узнай они, что Симонетта вообще заговорила с подобным типом.

«Надо воспользоваться случаем, пока у меня появился такой шанс», — мелькнула у нее дерзкая мысль.

Как только она вернется в Англию, ее представят ко двору. И тогда ее везде и всюду, ночью и днем будут сопровождать родственницы, которым отец доверит эту почетную обязанность.

«Подобного шанса у тебя больше никогда не будет», — словно шептал ей на ухо кто-то невидимый. Может, это камни Ле-Бо смеялись над ее щепетильностью, ее неумением воспользоваться предоставленной ей на время независимостью.

— Я приду… Обещаю, приду… — вслух произнесла девушка и по глазам Пьера поняла, как он обрадовался ее словам. — А сейчас у нас есть только пять минут. Иначе мой учитель начнет беспокоиться, не случилось ли чего со мной.

И не дожидаясь ответа Валери, Симонетта побежала к храму. Добежав, она остановилась в дверях, как стояла накануне: руки распростерты, голова откинута, взгляд устремлен на скалы, возвышавшиеся над ней.

На ней было белое платье, и ее фигура, казалось, сливалась с древними каменными руинами, и лишь ослепительно ярким и сочным цветовым пятном отливали золотом в солнечных лучах волосы девушки, напоминая танцующие языки пламени.

Пьер Валери не мог отвести изумленного взгляда от картины, представшей его взору. Сам Боттичелли затруднился бы передать на холсте эту таинственную красоту. Молодой художник стоял в безмолвии несколько секунд, затем очнулся и стал лихорадочно писать.




Симонетта видела, что отец поглощен своей работой, но солнце уже скользнуло вниз по небосклону, тени становились длиннее. Краски вокруг изменились, и она отложила холст.

Девушке не очень нравилось то, что у нее получалось. И она решила на следующий день начать все сначала. Может, настанет момент, когда ее рукой будет двигать Всевышний, и тогда придет конец беспомощной сумятице красок, которая царила пока на ее холсте.

Она направилась к отцу, но он так глубоко погрузился в работу, что даже не заметил ее приближения, пока она не заговорила с ним.

— Думаю, мне пора возвращаться домой, папа.

— Неужели? — удивился герцог.

— Уже поздно, и, если мы собираемся обедать у графа, мне надо переодеться и привести себя в порядок.

Герцог улыбнулся.

— Никогда тебя не видел такой замарашкой, — признался он. — Полагаю, нам обоим следует позаботиться о своем виде, хотя, несомненно, мы вряд ли сможем соответствовать изысканной роскоши графского замка.

— Знаешь ли ты что-нибудь об этом графе, кроме того, что он покровительствует художникам-импрессионистам?

— Можно сказать, ничего. Как все богатые французы, он живет в роскоши. Но, думаю, ему далеко до прежних правителей Ле-Бо.

Симонетта рассмеялась.

— Я бы предпочла обедать в старом замке, а не у графа.

Представляешь, как было бы замечательно!

— О да, ты права! Но там мы не смогли бы восхищаться творением Моне. По правде говоря, эта картина — единственное оправдание пустой траты времени. Оно нам с тобой сейчас дорого.

Тон, каким отец произнес эти слова, заставил Симонетту внимательно посмотреть на него.

— Я рада, папа, что тебе, как и мне, граф не понравился.

Герцог ничего не ответил, молча разглядывая свою работу. Немного подождав, Симонетта спросила:

— Скажи, нам обязательно надо обедать у него сегодня?

— Мы приняли его приглашение. Сейчас отказываться было бы неприлично. Но, откровенно говоря, знакомство с подобными людьми меня мало интересует. Мы посмотрим картины из его коллекции и забудем о нем.

Герцога явно раздражали комплименты, которыми граф осыпал Симонетту. Да и то, как этот человек целовал ее руку, ему не понравилось, хотя он ни словом не обмолвился об этом дочери.

— Совершенно с тобой согласна. Это будет весьма благоразумно с нашей стороны, папа.

И Симонетта направилась к дому. Мари уже приготовила ей ванну в небольшой туалетной комнате, расположенной рядом со спальней ее отца. Там же стояли наготове чаны с холодной и горячей водой.

Вымывшись, Симонетта побежала наверх, чтобы подыскать себе подходящий наряд. Выбор у нее был небольшой.

Она решила остановиться на розовом платье, которое миссис Бейнс перешила из ее детского туалета для вечернего чая. Портниха украсила его турнюром и поясом, который завязывался большим бантом.

Конечно, это было не то, что наряд от Фредерика Уорта, но для молодой девушки он был очень мил и, очевидно, недорог.

После того как они пересекли границу, Симонетта по настоянию отца собирала свои длинные волосы в скромный пучок на затылке. Сейчас она уложила их более модно, стараясь, однако, не слишком усложнять прическу. Попутно Симонетта вспомнила, как изощрялась ее горничная, чтобы добиться совершенства к тому моменту, когда ее мисс начнет выезжать в свет.

«Не хочу выглядеть как нищенка на балу, — сказала девушка сама себе, — но даже сам граф не должен заподозрить меня в том, что я не та, за кого выдаю себя».

Симонетта уже спустилась вниз, когда в дверь постучал лакей в нарядной ливрее. На его лице явственно отражалось презрение к обитателям этой лачуги, куда его послали по какой-то ему не ведомой причине.

Симонетта подошла к двери отцовской спальни.

— Карета прибыла, папа!

— Пусть подождет. Не могу найти свою булавку для галстука.

Девушка зашла в комнату и нашла ее в небольшой шкатулке, которую Джарвис собрал для хозяина. Там лежало не меньше дюжины булавок и несколько пар запонок.

— Откуда мне знать, куда он их припрятал, — раздраженно пробурчал герцог. — У меня была отличная идея вообще не надевать галстук. Так значительно удобнее.

— Но тебе придется его надеть.

— Не стоило принимать это проклятое приглашение. — Герцог закрепил булавку и добавил:

— Я совершил большую глупость, Симонетта. Зачем мне ехать в замок, в который никогда не пригласят моих друзей!

— С которыми тебе намного приятнее проводить время, — рассмеялась Симонетта.

— Да, и я отправляюсь в гостиницу. Скажи лакею, что мы не едем.

— Папа, тебе нельзя так поступить! Это действительно слишком невежливо. Вдруг такое пренебрежение приличиями вызовет неприязнь графа ко всем художникам, и он вообще перестанет приобретать картины импрессионистов!

— Разумная мысль! — согласился герцог. — Пожалуй, мне следует принести себя в жертву.

— И мы должны уговорить графа расширить его коллекцию современной живописи.

Герцог натянул бархатный пиджак.

— Живее, Симонетта! С любой досадной докукой лучше разделываться побыстрее. — Тут он первый раз обратил внимание на дочь.

— С чего это ты так принарядилась?

— Принарядилась, папа?!

— Ну да. А где платья, которые вы с портнихой переделывали специально для нашей поездки?

— Это — одно из них.

— Что ж… Но ты и в нем выглядишь слишком нарядно, — проворчал герцог. — Не кокетничай с графом. Мы уедем, как только позволят приличия. Сразу же после обеда.

— Ну, конечно, папа. Я хочу только увидеть его коллекцию.

Герцог продолжал недовольно хмуриться…

Верх кареты был опущен, и Симонетта, совершенно очарованная, следила, как лучи заходящего солнца освещали сначала скалистые горы, окружавшие замок Ле-Бо, а затем долину по другую сторону хребта.

Они проехали через несколько небольших деревушек, где по обеим сторонам росли деревья, а сводчатые арки, воздвигнутые еще во времена римского владычества, отмечали границы селений.

После получасовой езды они достигли моста, откуда среди деревьев уже были видны башни и кровля графского замка.

Вблизи он производил внушительное впечатление.

Симонетта с трудом подавляла восторженный трепет.

Она столько читала о французских замках! Не меньше рассказывал ей отец! И вот сейчас ей предстояло увидеть подобный замок собственными глазами.

Их провели в холл, из которого наверх шла резная мраморная лестница, а затем — в салон. С первого взгляда Симонетта отметила изысканность и элегантность обстановки, которую и ожидала увидеть. Стены салона украшали картины. Те самые, которые они с отцом хотели увидеть.

Граф ждал их. На нем был вечерний костюм столь же изысканный, как окружающая обстановка, а наряд стоявшей рядом с ним дамы сразу же заставил девушку почувствовать себя Золушкой до ее поездки на бал.

— Добро пожаловать, мсье Колверт, добро пожаловать, мадемуазель Симонетта! — радушно приветствовал их граф, направляясь навстречу им. — Это большое удовольствие — принимать вас обоих в моем замке.

Они обменялись рукопожатиями. На сей раз граф не стал целовать руку девушки, за что она была ему благодарна.

— Позвольте мне представить вас моей сестре, которая неожиданно приехала: графиня де ля Тур, мсье Колверт и мадемуазель Симонетта.

Темные, такие же, как у брата, глаза графини разглядывали герцога с таким любопытством, что Симонетте это показалось даже оскорбительным. Ее саму эта дама вряд ли заметила.

— Смотрите-ка! — воскликнула графиня. — Мой братец не говорил мне, что импрессионисты вдруг стали высокими, красивыми и утонченными! Это нечто новенькое!

— Вы льстите мне, мадам! — ответил герцог.

— Впрочем, ведь вы англичанин! Это другое дело! — продолжала графиня.

Теперь она говорила по-английски. Несомненно, она хорошо знала язык, а ее французский акцент казался очаровательным.

Перед обедом подали шампанское, по словам графа, присланное с собственных его виноградников. Затем все перешли в столовую, где стены украшали работы французских мастеров.

Симонетта искренне забавлялась, наблюдая, как графиня изо всех сил старается пленить отца. Она льстила ему так умело, что девушка не могла не восторгаться этой игрой, столь изысканно отточенной и умелой.

— Мне хотелось бы поговорить с вами, — обратился граф к Симонетте, как только его сестра полностью завладела вниманием герцога.

— Простите мне мое невнимание, — отозвалась девушка, — но я пользуюсь случаем и любуюсь убранством вашего дома. Я впервые во французском замке.

— Осмелюсь предположить, он сильно отличается от тех мест, где вам приходится жить. Вы снимаете комнату в Париже одна или вместе с другими ученицами? — насмешливо спросил граф.

В глазах Симонетта блеснул озорной огонек.

Похоже, несмотря на опасения герцога, граф не сомневался, что перед ним всего лишь юная ученица художника.

Она слышала от отца, что многие ученики приходят в кафе, где собираются художники, стараясь найти какую-нибудь работу: иногда натурщиками в художественных классах, иногда позируя художникам в мастерской.

Но для импрессионистов с их концепцией живописи на пленэре натурщики в общем-то значили мало.

Герцог рассказывал дочери, что случаются порой потасовки учеников художников с профессиональными натурщиками, у которых первые отбирают работу.

— Я горжусь своим замком, — продолжал тем временем граф. — Моя семья владеет им уже три столетия.

— Он не пострадал во время революции?

— В этих местах были беспорядки, но не такие ужасные злодейства, как в Париже.

— Должно быть, вы очень гордитесь своими владениями!

— Бесспорно! Особенно теперь, когда могу показать их вам.

— Но меня больше всего интересуют картины, принадлежащие кисти Моне. Я жду не дождусь, когда увижу его работу, ведь они друзья с моим учителем.

— Я покажу вам ее, и, надеюсь, к концу вечера мы с вами подружимся.

Он сделал особый упор на этом слове, как будто вкладывая в него какой-то особый смысл.

— Расскажите мне, что вы приобрели за последнее время. Я слышала о ваших симпатиях к импрессионистам и вашем добром к ним отношении. Ведь им так трудно продать свои картины.

— Я считаю себя истинным ценителем живописи, — похвастался граф, — и уверен, что в будущем тем, кто сейчас пренебрежительно отзывается об этой новой школе живописи, придется прикусить язык.

— Надеюсь, я очень на это надеюсь, — подхватила Симонетта и уже шутливо добавила:

— Возможно, к тому времени окажется, что даже мои работы чего-то стоят.

— Вы уже сейчас не станете испытывать трудностей с продажей ваших картин, если только доверитесь мне, — понизив голос, проговорил граф.

Симонетта подумала, что неплохо было бы объяснить этому самоуверенному знатоку, насколько она не нуждается в деньгах, но не знала, какими словами выразить эту мысль, чтобы граф ничего не заподозрил. Поэтому она решила сделать вид, что не обратила внимания на слова графа, и продолжала рассуждать о творчестве импрессионистов.

Девушка заметила, что граф, почти не слушает, зато не спускает темных глаз с ее лица. Он рассматривал, словно оценивая ее, ничуть не заботясь о том, что ей неловко под этим пристальным взглядом.

Симонетта полагала, что бояться ей нечего. Рядом был отец, к тому же, посмотрев картины, они немедленно покинут дом графа и больше не будут встречаться с ним.

Но все оказалось значительно сложнее, чем она думала.

После обеда они вернулись в салон.

Граф показал им картины, украшавшие стены, в том числе и «Лето» Моне. Эта работа его друга показалась герцогу прекрасной, как он и ожидал. Симонетта, конечно, подумала так же.

У графа были и другие полотна Моне, картины Мане и полотно Сислея, полное такого очарования, что показалось Симонетте посланием из некоего фантастического мира. Она внимательно разглядывала это творение художника, совершенно забыв, где находится. Неожиданно она заметила, что графиня увлекла герцога в соседнюю с салоном комнату, и они с графом остались вдвоем.

Девушка хотела последовать за отцом, но граф схватил ее руку.

— Мне надо поговорить с вами.

— Но… картины… в другой комнате.

— У нас еще будет время. Потом.

Симонетта попыталась высвободить руку, но граф не отпускал ее.

— Прошу вас… вы делаете мне больно!

— Не правда, — ответил граф, — но я не желаю, чтобы вы ускользнули от меня. Вы очень хорошенькая, Симонетта. Такая хорошенькая, что я не могу ни о чем другом думать с тех пор, как увидел вашу прелесть.

Он говорил как-то странно, глубоким низким голосом, полным скрытого волнения, смысл которого был ей непонятен, и она посмотрела на него с удивлением.

Взгляд графа словно обжигал, и Симонетте вдруг стало страшно. Она попыталась успокоить себя. Стоило ей окликнуть отца, она оказалась бы в безопасности.

Она снова попробовала высвободить руку, говоря:

— Мне не нравится… когда меня трогают.

— Но я этого хочу, — ответил граф. — И я хочу сказать вам кое-что…

— Что же?

Поведение графа казалось ей весьма странным, но ей не хотелось устраивать скандал и огорчать отца.

— Колверт слишком стар для вас. И он не может заботиться о вас так, как могу я.

Все это время Симонетта избегала смотреть на графа, разве что бросала на него мимолетные взгляды, но теперь она пристально взглянула в лицо этого человека.

— Я наряжу вас, — заговорил граф, — и вы станете еще прекраснее. Я накуплю вам драгоценностей, подарю карету, квартиру в Париже. Вам позавидует любая женщина. Мы покинем Ле-Бо, и я отвезу вас прямо в Париж.

Какое-то время Симонетта не могла прийти в себя. Она тяжело дышала, не в силах выговорить ни слова.

Мозг лихорадочно подыскивал слова, которые она могла бы произнести в ответ на это столь жуткое предложение.

Но тут на ее счастье в дверях салона показался герцог.




Глава 4


Всю дорогу домой Симонетту не оставляло чувство, будто она избавилась не только от графа, но и от чего-то еще более зловещего и грозного. Ни с чем подобным она никогда раньше в своей жизни не сталкивалась. Девушка до конца так и не поняла, что, в сущности, означало странное предложение графа. Симонетта только чувствовала, что оно было дурным и безнравственным.

Пьер Валери оказался прав, когда предостерегал ее от «волков в овечьих шкурах».

Как только отец появился в дверях салона, она подбежала к нему и взяла его под руку со словами:

— Я хотела бы посмотреть картины вместе с вами. Вы так хорошо умеете схватить самую суть. Сама я могу оставить без внимания какие-то важные нюансы.

Она не сомневалась, что отец все понял, поскольку он внимательно посмотрел сначала на нее, а потом на графа.

Не произнося ни слова, он увлек ее в ту комнату, из которой только что вышел.

Там герцог водил ее от картины к картине, объясняя, какими приемами пользовались художники, чтобы передать игру света и тени, обращая ее внимание на индивидуальную манеру письма каждого автора.

При этом вид у него был столь авторитетным, что даже графиня не решилась прервать его.

Граф следовал за ними, оглядывая Симонетту с каким-то особым выражением во взгляде, которое страшило и настораживало девушку.

Она боялась, что этот человек может сказать что-то, из чего герцог сразу поймет, какого рода предложение граф осмелился сделать его дочери.

К счастью, граф хранил молчание. Но все равно время до отъезда для Симонетты тянулось томительно медленно.

Словно она двигалась по краю обрыва, где неверное движение грозило гибелью.

И хотя первым ее порывом было рассказать обо всем отцу, она подумала, что он придет в ярость и скорее всего поспешит отправить ее в Англию.

«Ни отцу, ни мне и в голову не приходило, что граф, едва познакомившись, поведет себя столь странным образом», — размышляла Симонетта по дороге домой.

В замке она старалась больше не отходить от отца. Ей не хотелось снова дать графу возможность заговорить с ней, не опасаясь быть услышанным другими.

— Когда мы снова увидим вас, мсье? — спросила графиня у герцога при прощании.

Симонетта догадалась по ее тону, что, если граф увлекся «юной художницей», его сестрица пленилась «наставником».

Это не удивило Симонетту. Она привыкла, что дамы, ласково воркуя, вились вокруг отца, стремясь завладеть его вниманием. При этом они становились льстивыми, кокетливыми и дерзкими одновременно.

Она допускала, что отца подобная ситуация могла забавлять. Но в нее граф вселил ужас, Она стремилась поскорее покинуть замок и снова оказаться вдвоем с отцом в маленьком домике из красного кирпича.

Наконец они распрощались с хозяевами, но граф, произнося по-французски «до свидания», к ее ужасу, дал понять, что намерен снова увидеться с нею.

Откинувшись на подушки в карете, увозившей их прочь от замка, герцог сказал:

— Слава Богу, все позади! Хорошо, что по крайней мере картины у него стоящие!

Симонетта колебалась: открыться отцу или не стоит? Затем приняла решение ничего не говорить и поспешила поддержать разговор:

— Картины изумительные, папа. Я в восторге от них.

— Полагаю, «Лето» — одна из лучших работ Моне на сегодня, — проговорил герцог, словно размышляя вслух.

— Я и не представляла, что картины Сислея так красивы.

— Мы с ним встречались в Париже, но мимолетно. В следующий раз, когда я поеду туда, надо будет обязательно познакомиться с ним поближе.

Всю дорогу домой они проговорили о живописи импрессионистов, но на этот раз Симонетте требовалось прилагать усилие, чтобы сосредоточиться на разговоре и выбросить из головы столкновение с графом. Звезды уже высыпали на небосвод, взошел молодой месяц, а девушка, прижавшись к отцу, чтобы почувствовать себя в безопасности, изо всех сил старалась внимательно слушать его рассуждения.

Но когда они приехали домой и герцог, зевая, направился к себе в комнату, Симонетта остановила его, пытаясь успокоить себя:

— Нам… ведь нет… никакой необходимости… еще раз… встречаться с графом, да, папа?

— Само собой разумеется, никакой! Я видел, как он бесцеремонно пытался заигрывать с тобой во время обеда, но, полагаю, его супруга привыкла к подобному поведению.

Симонетта вздрогнула.

— Его супруга, — машинально повторила она. — Так граф… женат?

— Ну да! Женат. Я смутно припоминаю, что она происходит из очень богатой семьи. Именно на ее деньги он и приобретает картины, которые гордо называет «своей коллекцией».

Симонетта сжала губы. Теперь поведение графа показалось ей еще отвратительнее.

Значит, его предложение означало прямое оскорбление.

Оскорбление, которое в прежнее время могло быть смыто только кровью.

Впрочем, убеждала она себя, скорее всего кто-нибудь из молодых художниц согласился бы поехать с ним, поскольку они жили, как говорил отец, на грани нищеты.

Она все еще не до конца понимала, чего хотел от нее граф, но даже его прикосновения были ей неприятны. Ну а если бы он попытался поцеловать ее… Ничего отвратительнее она не могла себе представить.

— Я больше никогда его не увижу! — воскликнула она, оставшись одна у себя комнате, но почему-то полной уверенности в этом у нее не было. — Я сама выдумываю себе страхи, — вслух произнесла Симонетта, но страх не оставлял ее. Она не сомневалась, что графа не так легко перехитрить, а его тщеславие не позволит ему смириться с поражением.

«Он ничего не сможет мне сделать, пока я с папой», — убеждала себя девушка.

К тому же у нее есть и еще один защитник, Пьер Валери. Из его слов явно следовало, что он недолюбливал графа, будучи, по всей видимости, наслышан о его «подвигах». Симонетта решила, что, хотя она не может признаться отцу во всем, она, возможно, расскажет все Пьеру.

Она лежала в темноте, и ее одолевали невеселые мысли.

Как бесчестно со стороны мужчины так унижать девушку, даже если она обыкновенная начинающая художница. Неужели, будь она бедной, она сама не заслуживала бы уважения? Не могут же все художницы вести себя дурно.

Она вспоминала, как Пьер Валери предостерегал ее. Но Симонетте раньше и в голову не приходило, что девушке опасно находиться рядом с мужчиной, который восторгается ее красотой.

«И все-таки я не могу испортить отцу его „каникулы“, заставив тревожиться за меня», — решила она. Каким бесполезным и грустным станет ее пребывание дома в его отсутствие, пусть даже с ее любимой тетушкой Гарриет! Как тяжело ей будет сознавать, что отец находится в Ле-Бо или в каком-нибудь еще живописном уголке Франции без нее.

Еще раз все обдумав, Симонетта решила, что ей нечего — бояться и нельзя рассказывать отцу о мерзком поведении графа.

Наутро, спустившись к завтраку, Симонетта нашла отца в прекрасном расположении духа.

— Похоже, сегодня превосходный день! И для живописи, и для всего остального. Я чувствую себя лет на двадцать моложе! Не то что вчера. Может, все дело в великолепном вине, которым нас угощали вчера вечером?

Симонетта рассмеялась.

— Смотри, папа! Как бы тебе не оказаться слишком юным для такой взрослой дочери, как я.

Герцог улыбнулся ее шутке.

— Ты выглядишь сегодня очаровательно, дорогая моя дочурка. Только осторожнее, не обожги кожу. Мне нравится ее белизна. Да и твои любимые трубадуры особо восхваляли белизну кожи своих Прекрасных дам.

— Хорошо бы разузнать побольше о трубадурах, пока мы здесь, — заметила Симонетта.

— Непременно!

Но она знала, что поэзия мало интересует отца, и он уже весь ушел в мысли о предстоящей работе.

Сразу же после завтрака они принялись за дело и усердно трудились до самого ленча.

По дороге к дому герцог неожиданно спросил:

— Ты ведь хочешь познакомиться с Полем Сезанном? И вот какой у меня родился план. Я отправлюсь в гостиницу, где скорее всего найду его среди друзей, и приглашу поужинать с нами сегодня вечером.

— Это было бы замечательно, папа, — покорно проговорила Симонетта, хотя сердце у нее защемило.

Да, она очень хотела познакомиться с Сезанном. Но если отец приведет Сезанна к ним сегодня, она опять не сможет сдержать обещание, которое дала Пьеру Валери.

Однако у нее не было повода возражать отцу.

После отличного ленча герцог объявил:

— Итак, я отправляюсь в гостиницу. Лучше будет, если ты дождешься моего возвращения. Займись своей работой.

Как раз успеешь закончить вид из сада.

— Да, конечно, папа, — согласилась Симонетта.

Герцог отправился в сторону гостиницы, радостно улыбаясь и предвкушая встречу с еще одним из своих кумиров.

Симонетта подождала, пока он скроется из виду, и поспешила по той же дороге к Храму любви.

Она надеялась, нет, она молилась, чтобы Пьер Валери оказался там.

Ее мольбы были услышаны. Она различила его фигуру, склоненную над мольбертом, на том же самом месте среди деревьев. Девушка побежала к нему. Художник поднялся ей навстречу, и она почувствовала, как он рад ее появлению.

— Мне… необходимо… Я пришла рассказать вам, что… происходит, — начала Симонетта, не успев отдышаться.

— Что же произошло опять? — спросил Пьер.

— Мой учитель отправился в гостиницу пригласить на ужин Поля Сезанна. Его приезд ожидался сегодня.

— И вы полагаете, это помешает вам прийти позировать мне, не так ли?

— Боюсь… да.

— Похоже, слишком много препятствий на пути к завершению моей работы!

— Простите меня… и, пожалуйста, не сердитесь, мне и самой очень жаль.

— В том нет вашей вины. Но я не могу не чувствовать себя обделенным.

— Да, да, вы правы. Надеюсь, у нас все получится. Только вот я вряд ли могу сказать сейчас точно, когда именно.

— Кстати, как вы провели время у графа?

— Отвратительно! — Симонетта опустила голову, но еще раньше Пьер Валери прочитал ответ на ее лице и замер.

— Что произошло? — резко спросил он.

Симонетта подумала, что, пожалуй, не стоило рассказывать ничего, тем более совершенно незнакомому человеку.

— Ничего… серьезного, — поспешно проговорила она. — Можно мне взглянуть на вашу картину?

— Расскажите мне, что все-таки произошло. Я хочу знать.

Симонетта отрицательно покачала головой.

— Нет… об этом лучше не говорить.

— Но я настаиваю! Посмотрите мне в глаза, Симонетта!

Девушка не шелохнулась. Она не сводила глаз с Храма любви. Его древние камни в лучах солнца, казалось, сверкали, как драгоценные.

Взяв себя в руки и немного помолчав, Пьер тихо заговорил:

— Мне кажется, то, что произошло вчера в доме графа, сильно потрясло вас;

Его наблюдательность поразила Симонетту, но ей показалось унизительным рассказывать ему о предложении, которого «удостоил» ее граф.

— ..Мне… не хочется говорить на эту тему.

— Я ведь предупреждал вас, что красивая женщина должна остерегаться волков в овечьих шкурах!

— Да, я и думала… как вы были правы… после того, как… все… случилось, — прошептала Симонетта.

— Случилось что? — почти крикнул Пьер.

Поскольку девушка продолжала молчать, молодой художник взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Посмотрите на меня! — попросил он. — И расскажите мне все. Поверьте, мне очень важно знать, почему вы так расстроены.

— Но мне… мне не хочется, чтобы вы об этом знали.

— Он посмел тронуть вас? Если да, клянусь, я убью его!

Его пылкость так поразила девушку, что она взглянула ему в глаза. И больше уже не могла отвести взгляда.

— Это так, да?

— Нет, нет! Но он… граф предложил мне… его предложение было дурно… безнравственно. Я не знала… не думала, что мужчины… такие…

— Какие… такие? — Пьер Валери, казалось, силился понять сбивчивый рассказ девушки.

— Граф… предложил мне… поехать… в Париж… вместе с ним, он обещал… мне… наряды, украшения!.. — едва слышно пыталась Симонетта объяснить суть случившегося. Потом добавила:

— Ведь он… граф… и видел-то меня… всего лишь раз… в жизни.

— И что же вы ответили? — Валери по-прежнему сжимал ее плечи. Она ощущала силу его рук и вдруг подумала, что он сумеет защитить ее и от графа с его притязаниями, и от всего страшного в этой жизни.

Но Пьер Валери ждал ответа, и, переведя дыхание, Симонетта стала объяснять:

— Мне ничего не пришлось… отвечать ему… в салон вернулся мой учитель вместе с сестрой графа… Она тоже была там.

Пьер Валери заговорил не сразу. Чувствовалось, насколько он зол.

— Вы не должны с ним никогда больше встречаться!

— Я очень на это надеюсь! — пылко произнесла Симонетта. — Мой учитель тоже не хочет больше с ним видеться, и я постараюсь забыть… какое оскорбление он мне нанес.

Оба замолчали. Потом заговорил Пьер.

— Я не могу взять в толк две вещи. Почему ваши родители, если, конечно, они у вас есть, позволили вам учиться живописи, не позаботясь о должном за вами присмотре? И как они могли разрешить вам отправиться во Францию вдвоем с мужчиной, пусть и много старше вас? Ведь таким образом они позволили людям получить о вас ложное представление.

— Ложное представление? — с недоумением повторила Симонетта. — Почему ложное? Ведь я же поехала со своим учителем?

Пьер Валери ответил не сразу.

— Вспомните графа. Он явно предположил, будто вы ведете совсем иную жизнь, чем есть на самом деле, — сказал, осторожно подбирая слова, художник.

Симонетта присела на траву подле мольберта. Казалось, ноги отказались ее держать.

— Не понимаю… о чем вы…

Пьер Валери улыбнулся и сел рядом с ней на свой стульчик.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложил он. — Думаю, вам неприятно разговаривать об этом мерзавце, да и мне, признаться, тоже.

— Не хочу больше никогда о нем вспоминать! — горячо откликнулась Симонетта.

— Тогда давайте найдем тему, которая интересует нас обоих. Например, замок или храм, который я пытаюсь запечатлеть на картине. Вместе с вами.

Симонетта взглянула на развалины и улыбнулась.

— Какой же он красивый! Как раз сегодня за ленчем я говорила своему учителю, что, пока мы с ним здесь, хорошо было бы узнать побольше о поэзии трубадуров.

— К сожалению, в те времена было записано немногое из их творчества. Поэтому не так-то много дошло до нас.

О, как жаль! Самым интересным мне представляется то, что именно трубадуры Прованса, по сути, открыли любовь миру.

Симонетта с удивлением посмотрела на своего собеседника:

— Что вы имеете в виду?

— На заре средневековья любовь не играла слишком важной роли в обществе. А трубадуры Прованса своими стихами и песнями о любви подарили Франции это чувство.

— Очаровательно! — воскликнула Симонетта. — Мне и в голову это не приходило!

— С тех пор искусство любви — это та область, в которой никому не придет в голову оспаривать первенство Франции.

Симонетта стиснула руки, охваченная волнением.

— Как интересно! Пожалуйста, расскажите мне об этом еще! — Но тут же оглянулась, опасаясь, что отец уже может возвращаться из гостиницы.

Она поднялась.

— Нет, сегодня я не могу больше оставаться с вами, но я обязательно приду еще, и вы мне все расскажете.

— Если вы этого не сделаете, я буду просто в отчаянии.

И не забывайте, без вас моя картина пропадет.

— Не говорите так, — взмолилась Симонетта. — Обещаю, я все сделаю, чтобы прийти сюда. Как только смогу, я приду.

Поколебавшись, девушка спросила:

— Если вы перейдете куда-нибудь еще… вы… дадите мне об этом знать?

— Обязательно.

— Я приду, как только смогу. — Она уже повернулась, чтобы уйти, но Валери остановил ее.

— Подождите минутку!

Девушка остановилась и посмотрела на него.

— Я хочу предложить вам присоединиться ко мне сегодня ночью или, может быть, завтра. Тогда я смогу, как обещал, показать вам Ле-Бо при свете луны.

— Но как мне это сделать? — спросила Симонетта, словно предоставляя ему решить за нее.

Молодой художник задумался.

— Возможно, ваш наставник вместе с Сезанном после обеда вернется в гостиницу. А если нет, вы сможете выйти ко мне, когда он уснет.

— Это будет сложно. Но мне очень хочется увидеть скалы Ле-Бо в лунном свете.

— Так я буду ждать вас здесь, пока не станет совсем поздно и я пойму, что вы уже не придете.

— Спасибо вам. Вы очень… очень добры ко мне, — улыбнулась ему Симонетта и быстро побежала по траве вниз по склону, легко перепрыгнула через лавандовую изгородь и исчезла за деревьями.

Пьер Валери, не двигаясь, следил за ней взглядом, потом с легким вздохом уселся за мольберт и принялся за работу.




Сидя за столом напротив Поля Сезанна, Симонетта думала, что у художника чрезвычайно интересное лицо. Высокий лоб, который открывали откинутые назад волосы, говорил о незаурядном уме этого человека. Хотя лицо его скрывала борода, глаза, темные и таинственные, заставляли думать, что этот человек живет в своем собственном мире.

Голос его казался странным из-за того, что он особенно тщательно произносил слова. И все-таки в его говоре отчетливо слышался диалект Экса, странно контрастируя с изысканными манерами.

Он был из числа тех, кого герцог считал «настоящими людьми».

Взгляды, идеи Поля Сезанна были именно тем, чего ожидал отец Симонетты от встреч с настоящими художниками, которые, по его убеждению, жили в совершенно ином измерении, в ином, нежели он сам, мире.

Сезанн имел собственное мнение обо всем, и Симонетта старалась не пропустить ни единой его мысли. Она не сомневалась, что этот вечер навсегда останется у нее в памяти.

Из беседы за столом девушка поняла, насколько сильно художник презирает современное общество, не исключая и компанию живописцев. Их гость был необыкновенным, непредсказуемым, необычайно странным человеком, но она понимала, почему ее отец так ценил их дружеские отношения. Он был очень польщен, когда Сезанн сказал ему:

— Я приехал только для того, чтобы повидать вас. Завтра же я должен вернуться в Экс. Я нахожу несносными всех этих пустоголовых болванов с их бесконечными претензиями.

Обед закончился, Симонетта старалась не думать о Пьере Валери, который ожидал ее. Но тут Сезанн обратился к герцогу:

— Полагаю, мне надо вернуться в гостиницу. Интересно, нашли ли мне мои так называемые друзья место, где я смогу переночевать.

— Жаль, что я не могу предложить вам свое гостеприимство, — с сожалением произнес герцог. — Увы, у нас только две спальни.

— Я не пропаду, — ответил Сезанн. — Пойдемте, Колверт, пройдемся до гостиницы при лунном свете и выпьем, наслаждаясь его красотой, прежде чем снова придется слушать бредни тех, кто полагает, будто знает все о природе.

Герцог со смехом поднялся.

Сезанн пожелал Симонетте доброй ночи и направился к выходу. Герцог немного задержался.

— Иди спать, дитя мое. Я постараюсь не разбудить тебя, когда вернусь. Думаю, я буду поздно.

— Желаю тебе повеселиться, папа.

Герцог поспешил за Сезанном, который уже выходил на дорогу.

Симонетта подождала немного, пока они не скрылись из виду. Теперь она могла встретиться с Пьером Валери. Она не сомневалась, что вернется до прихода отца, но на всякий случай припрятала ключ от черного хода. Если отец вернется первым, он закроет, как обычно, дверь на задвижку.

«Учитывая отсутствие всякого опыта, я весьма успешно справляюсь», — решила девушка. Ей бы хотелось кому-нибудь похвастаться своей сообразительностью, но она знала, что никогда не сможет рассказать о том, как сыграла свою роль в этой пьесе.

«Я начинающая художница, берущая уроки живописи, — уговаривала она себя. — Я приехала сюда самостоятельно. В моем желании полюбоваться красотой здешних мест при лунном свете вместе с другим живописцем нет ничего предосудительного».

И все-таки девушка не могла не ощущать уколы совести. Как бы она себя ни оправдывала, но своего отца она обманывала, потому что он скорее всего помещай бы ей осуществить ее желание. «Он отнесся бы неодобрительно к Пьеру Валери, впрочем, и к графу тоже, узнай он, как этот человек повел себя со мной», — размышляла Симонетта.

Опасаясь, как бы ее воспитание не возобладало над ее желанием, Симонетта побежала по дороге к условленному месту так, как если бы убегала не из дома, а от самой себя.

Пьер Валери уже ждал ее.

Он вышел из тени деревьев ей навстречу, и от неожиданности Симонетта слегка вскрикнула.

— Я не хотел напугать вас, простите, — поспешил извиниться Пьер. — Просто я увидел, как двое мужчин прошли по направлению к гостинице, и понадеялся на вашу смелость. Ведь вы обещали присоединиться ко мне.

— Как видите… я здесь, — тихо ответила Симонетта.

— И я вам очень благодарен. Пойдемте же скорее! Нам многое надо успеть посмотреть и на многое полюбоваться, прежде чем вам пора будет возвращаться.

Молодой человек взял ее под руку. Со стороны его жест выглядел совершенно непринужденно.

Они прошли немного по дороге, затем свернули на узкую извилистую тропу, которая становилась все круче и круче, пока Симонетта не почувствовала под ногой ступени.

Она догадалась, что они взбираются наверх, где когда-то возвышался замок. Подъем был крутой, в тени деревьев, которые росли по обе ее стороны, тропа была еле различима, и, если бы Пьер не направлял ее, девушка сбилась бы с дороги.

Они взбирались все выше и выше, и неожиданно перед ними открылся весь Ле-Бо, залитый лунным сиянием. Каменные уступы поблескивали, отражая лунный свет. Красота, не поддающаяся описанию, красота совершенная и таинственная.

Над скалистыми уступами поднимались развалины замка, словно распространявшие вокруг непостижимую магию.

Симонетте почудилось, будто она, как по волшебству, перенеслась в далекое прошлое.

Она видела замок и его обитателей, феодальных князей, страстных, гордых, своенравных, которые полагали, что ведут свой род от самого Валтасара[6 - Валтасар — один из трех волхвов, которые принесли дары младенцу Иисусу.], и на их гербах красовалась Звезда Востока.

Прекрасные дамы в платьях с пышными рукавами, с волосами, перевитыми нитями жемчуга, внимали серенадам трубадуров.

Чудными звуками песни любви, казалось, был напоен воздух, и Симонетта не знала, слышит ли она песнь трубадура, или это Пьер читает ей страстные строки, обращаясь к ней самой:




Я так часто думаю о ней,

Любовь моя так преданна,

Что ночью и днем

Мысль о ней заставляет меня трепетать.




Голос Пьера звучал негромко и проникновенно, словно в призрачном свете луны заговорили тени, обступившие их.

Он замолчал, и все стихло, только где-то далеко-далеко, в долине, лягушки продолжали свой нескончаемый концерт.

Так продолжалось долго, потом Пьер заговорил снова:




И если Любовь наградила меня,

Позволив носить ваш образ в сердце моем,

Умоляю вас, сберегите это сердце от пламени,

Ибо я боюсь за вас

Гораздо больше, чем за себя самого.




Они подошли к развалинам крепостного вала и постояли, глядя на открытую всем ветрам долину Авиньона. Вдали поблескивали, словно серебряные нити, соленые марши Комарга.

А позади них вздымались вершины Альп, серебристо-голубые в лунном свете. Их зыбкие силуэты уходили вдаль, сливаясь с небом.

Немного постояв, Пьер осторожно взял Симонетту под руку и повел обратно. В темноте девушку не покидало ощущение, будто он уводил ее из рая в мир, о котором она совсем не хотела вспоминать. Они шли молча, но им были не нужны слова, чтобы продолжать разговор друг с другом.

Только когда прямо перед ними показался домик под красной черепичной крышей, Пьер произнес:

— Ну, вот вы и увидели Ле-Бо при лунном свете.

— Никогда… этого не забуду.

— Конечно. Это будет моим вам подарком. Никто и ничто не сможет отнять у вас воспоминание о нем.

— Как вам удается… понять, что я чувствую?

— Видимо, я и сам чувствую то же самое. Я всегда буду помнить эту лунную ночь, которую мы провели вместе.

— И я тоже.

Так они стояли, и луна освещала их. Симонетта посмотрела в лицо Пьеру, их взгляды встретились, и девушке показалось, что ее спутник хочет поцеловать ее. И вдруг она поняла, что хочет того же! Это было бы великолепным завершением такого удивительного вечера! Никогда раньше Симонетта не испытывала такого иступленного восторга, и, возможно, ей никогда в жизни не удастся испытать ничего похожего.

Они стояли, не сводя друг с друга глаз, и Симонетта не дыша ждала.

Но неожиданно резко, словно стремясь разрушить колдовские чары, которые невидимо связали их, Валери сказал:

— Пожелаем теперь друг другу доброй ночи. Вам пора спать, Симонетта.

Это было словно он плеснул холодной водой ей в лицо!

Девушка подняла руки, как будто защищаясь от удара.

Ей хотелось выкрикнуть ему обвинение в том, что он посмел разрушить нечто драгоценное, исполненное ощущения смутного восторга. Как он мог поступить так жестоко!

Но молодой художник уже шел к дому, и ей ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Пожалуйста, Пьер… подождите меня, — крикнула она, испугавшись, что он может исчезнуть, и она никогда больше не испытает ничего подобного. Неожиданно она сообразила, что впервые назвала его по имени.

Он остановился, и Симонетта заметила, как изменилось выражение его лица. Глаза потемнели и хмуро смотрели на нее из-под сдвинутых бровей.

Девушка вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной.

— Почему?.. Что такого… я сделала? Почему вы… так переменились?

— Вам пора домой, — был ответ. — Для вас время уже позднее.

И он снова повернулся и пошел прочь от нее. Симонетта была в отчаянии, не в силах понять, чем же она обидела художника. Так они и прошли — он впереди, она следом за ним — через открытую калитку в сад и по узкой тропинке к Двери в домик.

Пьер остановился, дожидаясь, пока она подойдет, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

Тут Симонетта заметила, что дверь открыта, хотя она заперла ее за собой, когда уходила из дома. Сердце ее сжалось от страха. Должно быть, это вернулся отец. «Он будет сильно гневаться», — мельком подумала девушка и глубоко вздохнула, словно стараясь набраться храбрости.

В этот момент кто-то в доме поднялся со стула и направился к ней. И тут она увидела…

Граф!

Минуту или две Симонетта не могла поверить своим глазам.

Граф протянул руку и распахнул дверь.

— Я ждал вас. Где же вы были? И кто это с вами? — проговорил граф, неприязненно посмотрев на Пьера Валери.

— Это вас надо спросить, почему вы здесь и кто дал вам право ждать мадемуазель, — отозвался художник, — Я не знаю, кто вы, — разозлился граф. — У меня дело к мадемуазель, предлагаю вам уйти! Чем скорее, тем лучше!

Симонетта вскрикнула.

— Нет… Прошу вас… Он никуда не уйдет. А вы… а вас, мсье… я не могу… принимать в отсутствие моего… учителя.

В смятении она чуть было не произнесла «отца», но вовремя опомнилась и не выдала себя.

Граф вернулся в гостиную, где горели свечи.

— Входите же, Симонетта! — проговорил он властным тоном. — И я захлопну дверь перед этим дерзким субъектом, который привел вас.

Симонетта умоляюще посмотрела на Пьера Валери, и он, пройдя в гостиную, остановился перед графом.

Он был выше ростом, и девушка с облегчением подумала, что Пьер сумеет ее защитить.

Медленно, волнуясь, она последовала за мужчинами и замерла. Эти двое разглядывали друг друга, как бойцовские петухи. Оба молчали, казалось, выжидая, кто из них сделает первый шаг.

Граф заговорил первым:

— Я сказал, чтобы вы убирались!

— Я не намерен уходить, пока не уйдете вы.

— Это мне решать. Всякие проходимцы не смеют мне приказывать, равно как и общаться с мадемуазель в отсутствие ее учителя.

— Нет смысла вступать в перебранку. Вы уйдете сами, мсье граф, или мне вышвырнуть вас отсюда?

Лицо графа исказила гримаса ярости.

— Вам, видно, известно, кто я. В таком случае вы знаете и о том, каким влиянием я пользуюсь не только здесь, но и в Париже. Или вы сейчас уйдете, или, обещаю вам, я позабочусь, чтобы вы не смогли продать больше ни одной своей картины!

— Вы пытаетесь меня шантажировать, но меня это совсем не удивляет. Это только подтверждает мое мнение, что вы не тот человек, которого можно оставить наедине с молодой девушкой!

— Ты, мерзавец! Помоечная крыса! Думаешь, я буду сносить твои оскорбления! — прорычал граф, угрожающе подняв руку.

Валери, казалось, этого и ждал. Он схватил поднятую руку графа и, зажав ее, как тисками, вытолкал беспомощного противника в сад.

Граф сопротивлялся, выкрикивая проклятия. Он был так поражен, что, когда Валери отпустил его, споткнулся и упал.

Какое-то время он лежал на дорожке сада, оскорбленный, вне себя от ярости, тяжело дыша.

Дверь в домик захлопнулась, лязгнул засов.

Пьер Валери стоял, прижавшись спиной к двери, глядя на Симонетту. Девушка судорожно сжимала руки и вся дрожала.

««

Но глаза ее сияли.

Она могла думать только о Пьере, который спас ее от графа. Если бы не это, ей грозило бы оказаться наедине с Лавалем.

Тут она осознала весь ужас того, что могло произойти.

Крик замер у нее на губах, и она бросилась к своему спасителю. Симонетта почувствовала, как он обнял ее.

Девушка взглянула на Пьера, желая поблагодарить его за избавление, и в этот миг его губы коснулись ее губ…




Глава 5


В первый момент Симонетта могла думать только о том, какие сильные руки у Пьера и как прекрасно ее спасение.

Но прикосновение его губ словно возвратило ей то волшебное чувство, которое она испытала при свете луны на развалинах замка.

Он увлекал ее в сказочную страну, в которую она стремилась, о которой мечтала, страну, где трубадуры воспевали любовь, которую, по словам Пьера, они подарили Франции.

Это было такое совершенное, такое удивительное ощущение! На какое-то время девушка почувствовала, что перестала быть обычным человеком, словно освободилась от собственного тела. Все ее существо, пронизанное светом, парило над миром.

Пьер все крепче прижимал ее к себе и целовал, целовал, пока Симонетта не почувствовала, что ее сердце, ее душа отныне принадлежат ему.

Это было прекрасное и священное чувство. Теперь она не сомневалась, что импрессионисты на своих картинах пытались передать именно свет божественной любви.

Как долго Пьер целовал ее, она не знала. Восторг, который переполнял ее, существовал вне времени. Может, прошли секунды, а может, столетия.

То, что он дарил ей, и то, что не получал в ответ, — была любовь. Любовь вечная и умиротворяющая.

Только когда она почувствовала, что не может человек долго ощущать такой восторг и не лишиться рассудка, Пьер поднял голову.

— Ма cherie[7 - Моя дорогая (фр.).], — произнес он каким-то незнакомым голосом, — прости. Я не хотел этого.

Симонетта невнятно запротестовала, когда он отнял свои губы. Потом, будто сообразив, что произошло, спрятала лицо на его плече.

Пьер крепко прижимал к себе девушку, и она чувствовала, что он борется с собой, хотя и не понимала почему.

Наконец он произнес:

— Это не правильно. Мне следовало уйти, когда мы встретились впервые.

Она не поняла. Только, подняв голову, сказала:

— Я не знала… Я никогда не предполагала… что поцелуи так прекрасны!

— Это правда? — спросил он.

— Это… как лунный свет… Свет… который пытаешься изобразить на картине… Теперь я понимаю… что это… означает для вас. — Голос ее задрожал от переполнявших ее чувств.

— Тебя никто никогда не целовал прежде? — спросил Пьер.

— Нет… Конечно… нет.

— О, моя любимая… так Я и думал.

И он снова припал к ее губам. Поцелуи его были полны страсти. Он целовал Симонетту настойчиво и властно, и девушка, не в силах противиться, таяла в его объятиях…

Потом Пьер поднял голову и с трудом выговорил:

— Я должен оставить тебя. Твой учитель не должен застать меня здесь по возвращении.

— А если граф… вернется! — со страхом воскликнула Симонетта, почувствовав, будто она упала с небес на землю и снова оказалась во власти того ужаса, от которого Пьер унес ее ввысь своим поцелуем.

Дрожа всем телом, девушка прильнула к своему другу.

— Пожалуйста… Не оставляйте меня… Я боюсь… графа!

— Он больше не обеспокоит тебя, — проговорил Пьер. — Это я обещаю. Я покараулю снаружи. Многое требует объяснения, но ты устала.

В его голосе звучало столько понимания и рассудительности. Симонетта чувствовала, что он защищает и опекает ее.

Она слегка вздохнула и снова положила голову ему на плечо.

— Что, если бы вас не оказалось… здесь со… мной? — прошептала она.

— Но я был здесь. Теперь, прошу, иди спать, мое сокровище. Приходи завтра, когда сможешь, и мы попробуем разобраться, как нам быть.

— Я хочу… поцелуйте меня, — прошептала Симонетта.

— Мне так хочется этого, — ответил Пьер, — но я должен заботиться о тебе. Вот почему мне следует защищать тебя не только от графа, но и от себя самого.

Она почувствовала, как его губы коснулись ее волос:

— Какая мука — уходить от тебя! Спокойной ночи, моя милая маленькая Венера, и не волнуйся ни о чем.

Он обнял ее.

— Пообещайте, что вы не уйдете совсем. А вдруг… — почти плакала девушка.

— Ты в безопасности, — прервал ее Пьер. — Забудь обо всем, кроме красоты, явившейся нам этой лунной ночью, и чуда твоего первого в жизни поцелуя.

Он постоял, глядя на нее в свете свечей, и тихо проговорил, словно обращаясь сам к себе:

— Как ты можешь быть такой красивой и такой чистой?

Симонетта замерла в нерешительности. Потом слегка улыбнулась ему, повернулась и стала подниматься по узкой лестнице в свою комнату.

Пьер, не двигаясь с места, ждал, пока она благополучно не добралась до своей комнаты.

Симонетте хотелось броситься вниз, удержать его и умолять подарить ей еще один поцелуй. Но, сделав над собой неимоверное усилие, она вошла в спальню и заперла дверь.

Некоторое время она стояла, прислушиваясь. Вот Пьер пошел к двери, открыл ее, вышел, и дверь за ним захлопнулась.

Окно ее спальни выходило на противоположную сторону, и Симонетта не могла видеть, как он бродит по саду.

Но она знала и без этого, что он будет охранять и беречь ее, пока не вернется отец, и ей нечего бояться.

Медленно, двигаясь как во сне, Симонетта разделась.

Уже в кровати ей вдруг почудилось, что все, что случилось, случилось во сне. Это было слишком прекрасно, чтобы быть реальностью.

Затем она услышала, как открылась, а затем закрылась Дверь. Вернулся герцог.




Симонетта проснулась с мыслью, что ей хочется удержать свои грезы, не дать исчезнуть этому удивительному сну наяву. Потом она вспомнила все, что случилось ночью, вспомнила свой восторг от прикосновения губ Пьера. Ей вдруг показалось, будто она и сейчас в его объятиях, она ощутила вкус его поцелуя.

«Я люблю его!» — сказала себе девушка.

Думает ли он о ней сейчас? Чувствует ли то же, что она?

Мысленно восстанавливая в памяти череду событий, Симонетта неожиданно для себя обнаружила, что кое-что из сказанного Пьером непонятно ей.

Но все затмевал беспредельный, ошеломляющий восторг, который вызывали его поцелуи, и эта внезапно возникшая уверенность, что она обрела тот свет, что вдохновлял импрессионистов, и был он частицей лунного света, серебрившего скалы.

«Можно ли представить себе что-либо столь же прекрасное?» — спрашивала она себя.

Только Пьер мог дать ей снова испытать нечто подобное. И ей необходимо было убедиться, что он любит ее.

Симонетта быстро оделась. Ей казалось, солнце светит ярче, чем обычно, и цветы благоухают, как никогда.

Жизнь наполнилась для нее новым смыслом. Ей хотелось петь, танцевать, парить в небесах.

Она вышла из дома в сад. Скалы, освещенные солнцем, светились, будто раскаленные добела, и Симонетта пожалела, что ее таланта недостаточно, чтобы навечно запечатлеть на холсте это волшебное свечение.

Она все еще размышляла о магии света, когда отец подошел к ней.

— Ты сегодня рано, дорогая! Тем лучше. Мы больше успеем.

С усилием Симонетта возвратилась из своей сказочной страны.

— Как вы провели время вчера вечером, папа?

— Это было очень интересно, — ответил герцог. — Сезанн много говорил. Для молодых художников, тех, кто здесь впервые, его размышления — настоящая лекция об их искусстве. Но и я нашел для себя много поучительного. Его слова на многое проливают свет.

— Это звучит действительно очень интересно.

— Я расскажу тебе об этом позже, — пообещал герцог. — А сейчас я хотел бы позавтракать. Надеюсь, Мари не заставит нас ждать.

Мари уже вышла из кухни и с улыбкой поставила посреди стола маленькую корзинку горячих рогаликов.

На столе уже ждали золотисто-желтое масло, горячий кофе и местный мед, впитавший в себя солнце и ароматы Прованса. Некоторое время они молча наслаждались едой.

— Я закончил свою картину, но я нашел еще одно место, подальше. Меня там заинтересовал вид на скалы.

Симонетта подумала, что, если они уйдут далеко от дома, она окажется дальше и от Пьера.

— Я еще не закончила свое полотно, папа.

— Ты тратишь на него слишком много времени, — заметил герцог. — Покажи мне, как идут твои дела.

Не слишком охотно Симонетта показала отцу свою работу. Ей не хотелось, чтобы отец упрекнул ее в пустой трате времени.

— Вижу, ты пытаешься подражать Моне, — отметил герцог с улыбкой. — Неплохая идея. Я тоже восхищаюсь этим художником. Но, на мой взгляд, тебе лучше следовать собственным ощущениям, собственному восприятию и рисовать так, как видится тебе самой, а не так, как ты якобы должна.

— Ты такой умный, папа. Уверена, ты прав, и я попытаюсь следовать твоему совету. А этот холст можно считать испорченным.

Она забрала неоконченный пейзаж, поставила его в угол и взяла новый холст.

— Самое большое достоинство живописи — это то, что всегда можно начать все сначала, — сказала она.

— Чего, к сожалению, мы не можем сделать в нашей обычной жизни, — помрачнел герцог.

Симонетта подумала, что не хотела бы забывать о том, что произошло прошлой ночью, и не жалела о дружеских отношениях с Пьером, если, конечно, эти отношения можно было назвать дружбой.

Ни одного мгновения их общения она не хотела бы утратить, так удивительно и совершенно оно было.

Вот если бы можно было, словно взмахом кисти, стереть из памяти все, связанное с графом.

Сама мысль об этом человеке заставила ее вздрогнуть.

Неужели и после вчерашнего он не прекратит ее преследовать?

Может, он не захочет больше иметь с ней ничего общего. Это был бы наилучший выход из создавшегося положения, но ее не покидало неприятное предчувствие. Пьер выставил графа дураком, и тот непременно постарается отомстить.

«А вдруг… Лаваль решит отомстить ему? — заволновалась Симонетта. — Ведь в его силах помешать Пьеру продавать свои картины».

Она задумалась, не может ли как-нибудь предупредить это. Неожиданно к ней вернулся страх.

Симонетта была так счастлива переполнявшими ее чувствами, воспоминаниями о волшебных поцелуях, подаренных ей Пьером. И вот теперь, подобно тучам, закрывающим солнце, явилась эта мысль о графе де Лавале.

«Что же мне делать? Рассказывать папе или нет»? — спрашивала себя Симонетта.

Но она знала: отец не только ужаснется. Он потребует, чтобы она немедленно собрала свои вещи, и скорее всего ей не удастся даже попрощаться с Пьером.

«Пожалуй, я не отважусь сказать ему», — решила она.

Герцог тем временем приготовил мольберт и краски.

— Пошли, — сказал он. — Нам предстоит долгий путь к тому месту, которое я выбрал для своей новой картины. Я упомянул его в разговоре с Сезанном. Он сказал, что и сам собирался когда-то писать там.

Симонетта знала, что бесполезно пытаться уговаривать отца изменить свое решение, поэтому она взяла краски и новый холст и последовала за ним через сад.

Они шли к тому месту, где с одной стороны скалы резко вздымались ввысь, а с другой — небольшой ручей петлял между кустарником в цвету. Эта картина не могла оставить равнодушным ни одного художника.

Дождавшись, пока отец установит свой мольберт, Симонетта поставила свой в стороне, на расстоянии нескольких ярдов. Герцог не любил, когда посягали на его уединение во время работы.

Симонетта попыталась рисовать, но все ее мысли занимал Пьер, воспоминания о его крепких объятиях, о прикосновении его губ.

«Мне необходимо с ним повидаться. Ведь он и сам хотел поговорить со мной».

И снова обстоятельства благоприятствовали ей. Когда они возвратились к ленчу, Мари, ставя на стол очередное восхитительное блюдо, сказала:

— В полдень будет очень жарко. Никогда еще не бывало такого яркого солнца в это время года. Мамзель лучше бы остаться дома и подождать, пока станет прохладнее.

— Неплохая мысль, — согласился герцог. — Почему бы тебе не прилечь ненадолго, а попозже присоединиться ко мне?

Сердце Симонетты забилось сильнее.

— Ты уверен, что не соскучишься без меня, папа?

— Хотя мне не слишком нужно общество, когда я работаю, я люблю, когда ты рядом. Но я вовсе не хочу, чтобы ты переутомлялась. Ты очень хорошо выглядишь, но живопись отнимает много сил, а ты упорно работала с самого нашего приезда сюда.

— Тогда я последую совету Мари и подожду, пока станет прохладнее.

— Это разумно, дитя мое, — одобрил ее решение герцог.

Не дожидаясь кофе, он начал нетерпеливо собираться, торопясь вернуться к работе над картиной.

Симонетта поднялась к себе и прилегла, прислушиваясь к звукам, доносившимся из кухни. Дождавшись, когда Мари кончила свою работу и дверь черного хода захлопнулась за ней, Симонетта вскочила. Она подождала, пока Мари отойдет подальше по дороге, ведущей в селение, а потом поспешила к Храму любви.

Пьер уже был там. Симонетта бежала по цветущим травам, слыша, как сердце судорожно бьется в ее груди. Никогда в жизни она не чувствовала такого волнения, как в тот миг, когда снова увидела его. Симонетта протянула руки ему навстречу.

— О… Пьер!..

Он стоял, не сводя с нее глаз, затем взял ее руки и поцеловал, сначала одну, потом другую.

— Вчера вечером вы сказали правду?.. Скажите же… Да или нет?

— О да! Но мне необходимо поговорить с тобой.

— Да, вы еще вчера сказали мне. Мой учитель не взял меня на этюды. Он посоветовал мне переждать жару дома, поэтому я смогла прийти к вам.

— Я благодарен тебе за то, что ты здесь.

— Мне хочется сказать вам, что когда я с вами… мне словно ничто не угрожает.

Пьер сжал ее руки.

— Сядь, та cherie, я должен поговорить с тобой, а это не так легко.

Что-то в его голосе заставило Симонетту насторожиться.

— Это… не граф? Граф не сделал… вам ничего дурного?

— Нет, нет! Забудь о нем! Он ничего не может мне сделать.

— Но он… Он может… Что, если он помешает вам продавать картины? Это же было бы несчастьем!

— Говорю тебе, он ничего не значит для меня. Лишь бы он не угрожал тебе.

Симонетта с трудом перевела дыхание.

— Я ведь могу вернуться домой, в Англию. А вам оставаться в Париже.

— Ты думаешь только обо мне! Это поразительно!

— Ну конечно, я думаю о вас. Это вы выгнали его из дома, вы защитили меня. Не сомневаюсь, граф этого никогда не простит. Этот человек испорченный и злой! Мне кажется, я почувствовала это при первой же встрече с ним.

— Боюсь, многих молодых людей тебе придется назвать «испорченными», когда дело коснется тебя, — вздохнул Пьер.

— Почему? — удивилась Симонетта.

Пьер улыбнулся.

— Дорогая моя, ты необыкновенно красива. А мужчины при виде красоты теряют головы и, желая овладеть ею, нередко ведут себя, подобно животным.

— Как… граф… прошлой ночью, — тихо произнесла Симонетта, — но я-то могу избежать встречи с ним, а… вы…

— Забудь обо мне, хотя я глубоко благодарен тебе за твою заботу. Мы с тобой должны обсудить совсем другое, Симонетта. Надо решить, как нам быть дальше.

— Что значит… дальше?

Пьер ответил не сразу, и голос его звучал как-то странно:

— Я не хотел полюбить тебя. Но когда я впервые встретился с тобой в Храме любви, ты очаровала меня. Ты излучала свет, и я понял: мне не устоять.

— Правда?..

— Клянусь, это так.

— А когда вы подошли ко мне, — медленно проговорила Симонетта, — я почувствовала, что вы совсем иной, не похожий на тех, с кем я встречалась раньше. Я сразу поняла, что могу доверять вам.

— Но твои ожидания не оправдались… — почти простонал Пьер. — Я недостоин тебя.

Симонетта удивленно посмотрела на него.

— О чем вы?.. Вы не только спасли меня от графа… Вы… — Внезапно она смутилась и опустила глаза. — Не стоит говорить… Да, не надо…

Пьер сел на траву у ее ног и, взяв ее руку, крепко сжал.

— Скажи мне, что ты собиралась сказать.

И снова, как только его пальцы коснулись ее, она ощутила некую вибрацию. Восторг охватил все ее существо. Словно солнечный жар опалил ее грудь и губы.

Симонетта подняла взгляд. Смущение пропало. Магическая нить протянулась между ними.

— Ты подарил мне… любовь! — прошептала она.

— О, моя любимая! Если я подарил тебе любовь, ты даришь мне неземное совершенство, свет, который я всегда искал, но отчаялся найти.

С этими словами он поднес ее руку к губам и нежно поцеловал.

Пальцы Симонетты судорожно сжались. Ей показалось, что она не сможет отпустить его.

— Я знаю, то, что мы чувствуем друг к другу, и есть та любовь, о которой слагали баллады трубадуры… Любовь возвышенная и совершенная…

— ..Именно поэтому я обязан уйти.

Симонетта посмотрела на Пьера, силясь вникнуть в смысл его слов. Затем она воскликнула:

— Почему… уйти? Вы не можете оставить меня! А… граф…

— Я все сделаю, чтобы граф больше тебя не беспокоил, — сказал Пьер. — Но я не могу, не желаю причинять тебе боль и не хочу искалечить жизнь моей драгоценной маленькой Венеры. Поэтому я должен уйти.

— Но почему… искалечить? Разве в нашей… любви… есть что-то дурное?

Он посмотрел ей прямо в глаза, озадаченные и немного испуганные, как у ребенка:

— Ты не только все искушения святого Антония, мое сокровище, но и идеалистка, как и я. Поэтому я не могу причинить тебе боль.

Симонетта вдруг быстро проговорила:

— Может, ты… женат… как и граф?

— Нет, я не женат, — отрицательно покачал головой Пьер.

Симонетта затихла. Ее будто озарило: больше всего на свете ей хотелось бы стать женой Пьера.

Она полюбила Пьера настоящей любовью. Нашла в нем человека, с которым хотела бы прожить всю жизнь. Отец всегда хотел, чтобы именно такой человек стал ее мужем.

Но никогда, ни при каких обстоятельствах ей, дочери герцога, не позволят выйти замуж за нищего художника.

Те чувства, которые увлекли ее в волшебную страну грез, владели ею все это время. Даже сегодня утром она еще жила, не осознавая реальности. До этой минуты она не связывала то ощущение счастья и любви, которое пробудил в ней Пьер, с мыслями о замужестве и вообще о своем будущем.

Теперь она поняла, что без Пьера ей не стать счастливой, не испытать всей полноты жизни.

Но стать его женой?

Подобная идея была настолько чужда всему ее воспитанию, всему, что составляло ее жизнь до приезда в Ле-Бо, что даже на мгновение допустить ее показалось девушке странным.

Она молчала. Молчал и Пьер. Он смотрел на Храм любви, словно там искал решение. Словно тень надежды еще не покидала его.

Держа руку Пьера, как путеводную нить в бушующем море страстей, Симонетта заговорила, потому что молчание стало невыносимым:

— Разве необходимо… все решить… прямо… сейчас? Я была так счастлива вчера вечером. Без всех этих… проблем и… трудностей.

— Проблема только в тебе, — ответил Пьер. — Я убеждал себя, что сумею сдержаться и не признаюсь тебе в своих чувствах. Убеждал себя, что… не прикоснусь к тебе. Но то, что случилось вчера, вывело меня из равновесия, и теперь я стыжусь своей слабости.

Симонетта взглянула на него широко раскрытыми глазами и тихо спросила:

— Ты… ты не можешь простить себе, что… поцеловал меня?

В ее глазах вспыхнула боль, словно эта простая мысль была для нее невыносима.

— Конечно, нет! Тот поцелуй был для меня не менее восхитительным, чем для тебя.

— Это было так хорошо… так… удивительно… Мне казалось, мы с тобой парим в небе над Ле-Бо, и мы больше не люди, а боги…

— И я чувствовал то же!

— Это правда? Или ты говоришь так, чтобы утешить меня?

— Невозможно описать, что я чувствовал, да мне и не следует этого делать.

— Отчего? Я хотела бы услышать.

— Нас затянет зыбучий песок наших чувств. Опасный и грозящий бедой. Я обязан спасти тебя, спасти даже от себя самого.

Что-то в его голосе заставило Симонетту насторожиться, словно она услышала звуки музыки, музыки, которая звучала и в ее душе.

— Как можешь ты… не… желать говорить об этом, — прошептала она.

Пьер посмотрел на нее и вздохнул.

— О, моя драгоценная Венера, ты так мила, так бесхитростна и непорочна! Неужели мне в этой жизни выпала доля встретить ту, о которой я грезил! Встретить только для того, чтобы сразу распрощаться!

Эти слова словно ударили Симонетту.

Как она могла подумать пойти к отцу и признаться, что они с Пьером полюбили друг друга! При первой же подобной попытке ее отец превратится во всевластного герцога!

И ведь она обманывала не только отца, но и Пьера. Она могла представить себе гнев их обоих.

Девушка лихорадочно искала выход, но ей не удавалось сосредоточиться ни на одной мысли. Все происходило так стремительно!

Симонетта сделала судорожную попытку удержать свое счастье.

— Пожалуйста… прошу тебя, Пьер, — взмолилась она, — разве мы не можем быть счастливы сегодня, не строя никаких планов? Я хочу быть с тобой. Пожалуйста… скажи, что и ты… хочешь быть… со мной.

— Ты это знаешь, — резко перебил ее Пьер, — но я пытаюсь думать о тебе.

— Я тоже думаю о себе, и я хочу видеть тебя. Я должна видеть тебя… Пожалуйста… ну хоть чуточку… подольше.

— Разве от этого расставание покажется тебе легче?

Вопрос: «А почему мы должны расстаться?» — уже готов был сорваться с губ Симонетты, но она удержала его.

«О да! Нам предстоит расстаться, — призналась она себе, — и будет лучше, если я не открою ему, кто я на самом деле, а просто вернусь с отцом в Англию и забуду обо всем».

Но Симонетта знала: именно забыть Пьера ей несуждено. Этого не будет никогда.

Она полюбила его и не сомневалась, что, хотя люди сказали бы: первая любовь проходит, для нее все будет иначе.

Что-то подсказывало ей: такая встреча и такая любовь случаются в жизни лишь однажды. И как бы ни сложились их судьбы, она до самой смерти будет принадлежать лишь ему, даже если Пьер никогда об этом не узнает.

То, что она чувствовала, было так огромно, что ей не удавалось справиться с этим.

Сейчас Пьер был здесь, рядом. Она могла прикоснуться к нему. А завтра, возможно, никогда не наступит.

— Прошу тебя… Пьер… пожалуйста, — заклинала она его, — позволь нам побыть… счастливыми.

Молодой человек отвел взгляд от храма и взглянул на нее.

— Ты же знаешь, я думаю о тебе.

— Тогда… пожалуйста… сделай, как я прошу… Ведь я люблю тебя! — тихо-тихо произнесла она.

— И эти ласковые слова сломили его сопротивление. Он обнял ее и опрокинул на траву.

Теперь он целовал ее властно, требовательно, пламенея от страсти. Мужчина желал эту женщину и предъявлял на нее права.

Для Симонетты его новое состояние таило в себе ту же магию, вызывало такой же экстатический восторг.

Горячие страстные губы Пьера зажгли и в ней искорку неведомого доселе возбуждения.

Пьер целовал ее, пока оба они не задохнулись. Тогда он поднял голову и взглянул на девушку. Глаза ее блестели, губы приоткрылись, дыхание участилось, словно ей не хватало воздуха. Он понял, что в ней пробуждалась женщина, и это он вызвал к жизни ее особую, новую красоту.

Пьер снова потянулся поцеловать ее, но Симонетту смутил огонь страсти в его глазах и те новые ощущения, которые проснулись в ней самой. Она подняла руку, стараясь удержать его.

Он тут же отодвинулся.

— Я не должен был пугать тебя.

— Нет, нет, ты и не… пугаешь меня, — проговорила Симонетта, но ее голос, казалось, прозвучал откуда-то издалека. — Но когда ты так целуешь меня… мне становится не по себе…

— Не по себе?.. — переспросил он.

— Я не могу объяснить… Это замечательно… Но я чувствую, будто огонь охватывает все мое тело.

Пьер улыбнулся и вздохнул.

— Ты очень молода, и я не должен забывать об этом.

— Ты хочешь сказать, если бы я была старше, я не почувствовала бы ничего похожего?

Продолжая улыбаться, Пьер произнес:

— Тебе еще предстоит испытать подобные ощущения, и даже более сильные. Мне не следует объяснять это тебе, и тем более я не должен был пробуждать в тебе это.

Симонетта посмотрела на него удивленно.

— Но почему? Все так прекрасно… И, я уверена, это тоже часть той любви, которая принадлежит… храму.

Она поймала его взгляд и спросила — Разве нет? Или это плохо… чувствовать так, как я?

— Нет, моя любимая, в этом нет ничего плохого, — ответил Пьер. Все это время он полулежал на траве подле нее, но теперь сел.

— Куда ты собиралась пойти сегодня?

Симонетта усилием воли вернула себя к действительности.

— Я же говорила тебе. Когда спадет жара, мой учитель будет ждать, что я присоединюсь к нему. Но пока я не тороплюсь.

— Можно я поцелую тебя еще раз? — спросил Пьер.

Лицо Симонетты просветлело, глаза засветились.

— О да!

— О, моя прелесть, ты ставишь трудные задачи для меня.

И он целовал ее снова, но на сей раз ласково и нежно, словно она была цветком, а он боялся повредить его хрупкие лепестки.

Потом Пьер, не разжимая объятий, откинулся на траву подле нее и прижался щекой к ее щеке.

— Взгляни, как светятся скалы, — попросил он, — и запомни. Этот свет мы ищем, и этот свет дарим друг другу, каждый по-своему.

Его слова глубоко тронули Симонетту:

— Разве способен кто бы то ни было заставить этот свет застыть на холсте? Если мы находим его… он продолжает жить в нас самих.

По тому, как Пьер крепче прижал ее к себе, Симонетта догадалась, что он ее понял. Вряд ли ей еще раз посчастливиться встретить человека, похожего на Пьера. Вместе с ним она потеряет и частицу себя и будет брести в темноте, не проницаемой для солнечных лучей.

— И тебя одолели горестные мысли, — неожиданно прозвучал голос Пьера.

— Как… ты догадался?

— Мне порой кажется, я знаю все о тебе. Слышу твои мысли, понимаю твои чувства. От тебя ко мне словно идут таинственные колебания. Я их ощущаю, как свет.

Он почувствовал, что Симонетта вздрогнула, и спросил:

— Почему ты дрожишь?

— Ты понимаешь, когда я впервые дотронулась до твоей руки, мне показалось, будто я ощущаю невидимую вибрацию, которая исходила от твоих пальцев. Мне кажется, я уже тогда поняла, какой ты… необыкновенный. Никто… никогда… не сможет… быть таким, как ты.

Симонетте хотелось добавить: «И почему вместо тебя должен быть кто-то еще?!» Хотелось объяснить ему, как сильно она хотела быть с ним, и только с ним.

Неожиданно ее поразила мысль, что она страдает, понимая невозможность стать женой Пьера. Но он сам ни разу не заговорил о женитьбе. Объяснение, впрочем, показалось ей очень простым.

Пьер — художник, он слишком беден, чтобы обеспечить жену. Любя ее, он не может предлагать ей жизнь жены безвестного художника, жизнь, полную лишений.

Отец рассказывал ей о той нищете, в которой прозябают импрессионисты. Она могла бы догадаться, что благородство Пьера не позволяет ему просить ее разделить с ним такую участь.

Но если Пьер считает ее начинающей художницей, почему он предполагает, будто ее сегодняшняя жизнь столь отлична от той, которую он в состоянии ей предложить?

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Симонетты, но ей казалось невозможным спросить у него ответа. Если у Пьера были свои тайны, то ведь и у нее тоже.

Но чувствовать его объятия — это было удивительное блаженство. Синее небо, мягкая трава и вершины голых скал, словно раскаленные добела полуденным солнцем.

Этот мир принадлежал только им двоим; мир, защищенный от страха и от вторжения посторонних. Только Пьер и любовь.

— Теперь ты думаешь обо мне, — сказал он мягко.

— Я счастлива, что я рядом с тобой. О чем же мне еще думать? Но, знаешь, меня пугает… твоя способность читать мои мысли.

— Не столько мысли, сколько чувства. Видимо, от тебя некие волны двигаются мне навстречу, и, когда они сливаются с моими, мы с тобой словно становимся единым целым. О, мое сокровище, как я могу позволить тебе уйти?

Это был крик боли! Симонетта придвинулась к нему и, обняв, сказала:

— Я люблю тебя… Слышишь, я люблю тебя… Что бы ни случилось, я всегда буду знать: ты подарил мне нечто бесценное, священное. Я на коленях буду всегда благодарить Бога за то, что он позволил мне встретить тебя.

Пьер не шевельнулся и не ответил. Симонетта приподнялась на локте, чтобы взглянуть на него.

Молодой художник лежал с закрытыми глазами, с застывшим лицом, обращенным к небу. Боль и отчаяние, казалось, исказили его черты.

В этот момент Симонетта поняла: она так любила его, что отдала бы жизнь, только бы избавить его от страданий.




Глава 6


Он не двигался и, казалось, не слышал, что говорила девушка.

Симонетта испугалась.

— Пьер! — позвала она настойчиво. — Пьер!

Он открыл глаза и некоторое время лежал, глядя на нее.

Потом сел, протянул к ней руки и прижал к себе.

Посмотрев в сторону Храма любви, Пьер тихо произнес:

— Выслушай меня, любовь моя. Сейчас я попрощаюсь с тобой, а затем покину Ле-Бо.

— Попрощаешься?.. Покинешь Ле-Бо? Я что-то… сделала не так?

— Нет, милая, нет. Но так больше продолжаться не может.

— Я не вынесу… расставания.

— Пройдет время, ты поймешь и простишь меня, но я вынужден так поступить.

— Я хочу понять сейчас… Зачем ты лишаешь нас этих… бесценных мгновений… проведенных вместе? — Ее голос дрогнул на слове «бесценных», и Симонетта почувствовала, как руки Пьера крепче обняли ее.

Но он продолжал все так же серьезно:

— В жизни есть прекрасные, совершенные мгновения, как ты сказала, — бесценные. Никогда я не забуду нашу первую встречу. Тебя в дверях храма. Мне тогда показалось, что ты явилась из прошлого.

Симонетта подумала, что и она никогда не забудет их первую встречу и ту легкую дрожь, которую ощутила при прикосновении к его руке. Но она молчала, и Пьер продолжал:

— И наш разговор, когда мы сидели в лунном свете у подножия замка и нас словно окружали тени его прежних обитателей.

— Я… тоже об этом… подумала, — пробормотала Симонетта. — Мне даже виделся замок таким, каким он был в средние века. И я слышала песнь трубадуров… Их песнь о любви.

— А потом, — продолжал Пьер, словно не слыша ее, — хотя я запрещал себе прикасаться к тебе, я все же не удержался и поцеловал тебя. И почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Симонетта прижалась щекой к его щеке.

— Это было… прекрасно, — прошептала она. — Как я смогу когда-нибудь позволить… другому поцеловать меня?

С того момента я… принадлежу… только тебе.

Пьер вздрогнул и замер.

— Не надо так… говорить.

— Почему же… Если это… правда?

— Тебе нельзя отдавать свое сердце мне. Я стану молиться, чтобы ты нашла свое счастье.

— Счастье? Но как? Ведь я могу быть счастливой… только с… тобой?

— На этот вопрос я не знаю ответа. И это тоже причина, по которой я должен исчезнуть.

Симонетте хотелось протестовать, но ей нечего было возразить. Пьер знал, что ему нужно уйти. И она знала, что их ждет расставание.

Но, может, им попытаться бежать вместе? Тогда ей не нужно будет ничего рассказывать ему про свою прошлую жизнь. Она проживет рядом с ним, оставшись для него начинающей художницей, которую он случайно встретил и полюбил.

Симонетта была, однако, достаточно умна, чтобы понять: это всего лишь мечта. В действительности ее отец поднял бы на ноги всю полицию, если бы Симонетта Террингтон-Тренч исчезла. Ее, несомненно, очень скоро отыскали бы.

Хотя она смутно представляла себе законы, Симонетта полагала, что Пьера при таких обстоятельствах легко могли обвинить в ее похищении.

«Я не могу… причинить ему боль, — сказала она себе. — Я люблю его. Он и так может пострадать из-за меня, если граф исполнит свою угрозу».

Она вдруг поняла, что не должна умолять Пьера остаться, раз он считает, что должен уйти.

Симонетта не вполне понимала, почему он не мог позволить себе продолжать видеться с нею. По крайней мере, пока они с отцом не покинут Ле-Бо. Но она верила Пьеру, а он сказал, что заботится о ней, принимая такое решение.

Как будто прочитав ее мысли, Пьер с грустью проговорил:.

— Какой замечательный сон мы видели вместе. Этот миг, когда на крыльях любви мы устремились в волшебный мир.

Миг, когда мы нашли ту любовь, которую ищут все мужчины и женщины, но которая так часто ускользает от них.

Симонетта чуть не расплакалась.

— Когда мы состаримся, — продолжал Пьер, — мы оглянемся назад, на этот прекрасный миг нашей жизни; и мы вспомним свет на скалах, и будем знать, что Небеса благословили нас, потому что нам дано было не только увидеть этот свет, но навсегда сохранить его в наших сердцах.

— Я… люблю… тебя!

— И я люблю тебя, моя милая маленькая Венера.

Он не спускал глаз с девушки, и Симонетта ждала, что он поцелует ее. Но Пьер встал, и, обнявшись, они медленно, очень медленно пошли по траве на дорогу.

Только в нескольких шагах от дороги Пьер остановился в тени деревьев и мягко попросил:

— Посмотри мне в глаза, Симонетта!

Она повернулась к нему лицом и подняла глаза, полные грусти. Губы ее слегка дрожали.

Он долго-долго смотрел на нее.

— Какая же ты красивая! Какая нелепость, какой абсурд! Невыносимо даже подумать, какое будущее ждет тебя!

У Симонетты не было слов. Она только вздрогнула. В голосе Пьера слышалась такая глубина чувства, что ее сердце забилось часто-часто, почти так же, как от его поцелуев.

— Где бы ты ни оказалась, чем бы ни занималась, обещай мне помнить о любви, которую мы нашли. Никогда не предавай памяти о ней!

Пьер ждал, не спуская с нее глаз. Она с трудом выговорила, запинаясь:

— Я… я обещаю.

Он очень медленно обнял девушку и прижал к себе.

Потом так же медленно покрыл поцелуями ее лоб, глаза, щеки, маленький подбородок.

Ласково и нежно целовал он ее, словно прощались их души, лишенные телесной оболочки. Отпустив ее, он подавленно попросил:

— Иди скорее, любимая моя, пока я еще могу позволить тебе уйти. И да поможет тебе Бог, теперь и всегда.

С этими словами он отвернулся и пошел к оставленному мольберту, и Симонетта повиновалась, чувствуя безысходность и вместе с тем какой-то высокий смысл в его прощании.

В последний раз она перебралась через изгородь из лаванды и пошла назад, к дому. Солнце по-прежнему сияло в небе, но девушку сковывал холод, она шла, как в густом тумане.

Темнота окутала ее сердце и мозг, и яркий дневной свет померк для нее.




Впоследствии Симонетта так никогда и не могла припомнить точно, как все произошло дальше.

Смутно она помнила, как лежала на кровати, измученная страданиями телесными и духовными, словно какая-то часть ее самой медленно и безмолвно умирала.

Затем, убедив себя, что жизнь должна продолжаться, она решила переодеться и присоединиться к отцу.

Девушка долго-долго разглядывала свое отражение в зеркале.

Ей показалось, будто она сразу состарилась, словно уходя, Пьер унес с собой и ее красоту. Теперь ее лицо казалось безжизненной маской. А голос Пьера повторял где-то рядом:

— Ты такая немыслимо красивая!

Как ни странно, девушка не могла плакать. Возможно, слезы придут потом, но сейчас глаза ее были сухи.

Сердце безжизненным камнем давило грудь. Она не чувствовала ничего, кроме боли… боли… и еще раз боли.

Наконец Симонетта заставила себя встать, взяла шляпу и пошла вниз за холстом, почти нетронутым, красками и палитрой.

Прежняя радость от возможности рисовать пропала. Выходя из дома, она, к своему удивлению, увидела отца у садовой калитки.

Она подождала, пока он подойдет поближе:

— Что… случилось, папа. Почему… ты… вернулся так… рано?

— Вообще-то уже довольно поздно, — заметил отец, — и я действительно возвращался домой, а на дороге встретил почтальона с телеграммой для меня.

— Какой телеграммой, папа?

— Досадно! Чрезвычайно печально, но, боюсь, нам придется завтра же утром отправиться в Англию.

— Но… почему, папа?

— Телеграмма — из палаты лордов, — пояснил герцог, обходя дочь и направляясь в дом, чтобы поставить холст и краски на место.

— Что-нибудь… срочное?

Симонетта спрашивала с усилием, пытаясь вникнуть в смысл ответов отца.

— Меня приводит в бешенство, что все произошло именно сейчас, — раздраженно объяснял герцог. — Еще до отъезда я пообещал премьер-министру представить его новый законопроект по вопросам образования в палате лордов, если его пропустит палата общин.

Симонетта слушала молча. Герцог с грохотом швырнул на пол мольберт и табурет.

— Я не сомневался, что законопроект не пройдет в палате общин в первом чтении, однако ошибся. И вот теперь я вынужден возвращаться.

— Да… само собой разумеется… папа.

Симонетте казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Только одна мысль сверлила мозг: «Надо дать знать Пьеру, что мы тоже уезжаем».

Герцог продолжал изливать свое негодование, а она подумала, что им с Пьером больше нечего сказать друг другу.

Она заставит его еще больше страдать, если ему придется пройти через муку расставания еще раз.

«Он так никогда ничего обо мне и не узнает», — подумала Симонетта.

Так же, как и она. И пусть она будет обходить все художественные выставки и искать упоминание его имени в газетах и журналах, они потеряны друг для друга. Как если бы кто-то из них умер.

Отец велел ей собираться, и девушка пошла наверх и начала упаковывать свой дорожный сундук. Герцог, видимо, занимался тем же самым внизу, Ей оставалось уложить еще несколько платьев, когда отец крикнул снизу, что ужин готов.

Симонетта не заметила, что солнце уже зашло и только вершины скал еще освещались последними лучами.

Даже мимолетный взгляд в их сторону пронзил ее сердце острой болью. Она запретила себе смотреть в окно, чтобы не видеть тот свет, который так живо напоминал ей о Пьере. Так живо, что хотелось громко выкрикнуть его имя.

Она отвернулась и поспешила вниз.

Мари, как всегда, приготовила восхитительные блюда, но Симонетта не замечала, что она ест.

Словно кто-то другой, не она, слушал герцога, покорно отвечал на вопросы. Сама Симонетта витала где-то далеко-далеко в поисках Пьера, готовая на коленях умолять его не покидать ее. Ужин подошел к концу, и отец заметил:

— Мы провели неплохие каникулы вместе, Симонетта, и я рад, что взял тебя с собой.

— Спасибо… папа.

— Нам с тобой стоило бы еще как-нибудь придумать нечто подобное. Но, я полагаю, когда ты начнешь выезжать в свет, у тебя совсем не останется времени для отца.

— Знаешь, папа… я хотела бы всегда быть… с тобой.

Должно быть, сейчас она желала общества отца даже больше, чем когда-либо в своей жизни.

Она любила Пьера, и ей претила сама мысль о том, что кто-нибудь будет говорить с ней, танцевать, осыпать комплиментами. , Она заранее ненавидела своих будущих поклонников.

Ведь среди них не будет того, кому она отдала свое сердце.

— Теперь, когда наши каникулы кончаются, — размышлял герцог, — по пути в Англию мы должны тщательно спланировать, Симонетта, твой выход в свет и бал, который я. намереваюсь дать по приезде в Лондон в конце сезона. Я, наверное, похож на честолюбивую мамашу, — с улыбкой продолжал герцог, — но одно я твердо знаю: объявлять бал, который даешь даже в конце сезона, следует заранее. За сезон происходит множество званых обедов, вечеров и балов, и на все легко получить приглашения. Ведь и сами хозяйки этих балов, и их дочери рассчитывают быть приглашенными в ответ и на твой бал!

— Я уверена, ты, как всегда, рассуждаешь очень разумно.

— Я не сомневаюсь, что тебя ждет успех в обществе, дорогая моя девочка. На любом балу ты будешь блистать!

— Ради… тебя, папа. Хотелось бы доставить тебе удовольствие.

— Честно говоря, я отнюдь не прочь возвратиться в свою юность. Полагаю, пока ты будешь танцевать с возможными женихами, и я не останусь без привлекательных партнерш. — Эта мысль явно позабавила герцога.

А Симонетта попыталась представить, как он поступит, если она признается ему, что совсем не хочет посещать балы.

Что предпочитает остаться в Фарингем-парке и рисовать.

Ведь для нее теперь это единственная возможность чувствовать себя ближе к Пьеру.

«Папа меня не поймет», — сказала она себе.

А что скажет ее отец, когда она объявит ему, что намерена отвергнуть любые, даже самые лестные предложения руки и сердца?

«Как я могу согласиться выйти замуж, раз я принадлежу только Пьеру? Было бы святотатством позволить любому другому мужчине занять его место в моей жизни!»

Она живо представляла себе хор своих тетушек, солирующую в нем тетю Луизу и даже партию отца. Все они представят ей тысячи доводов в пользу замужества.

«Им никогда не понять меня, даже если они все узнают», — в отчаянии думала Симонетта.

Если она откроется отцу, тот станет корить себя за то, что взял ее с собой за границу. Но ему не в чем винить себя, просто она по-иному стала воспринимать жизнь.

«Пожалуй, я просто перестала быть ребенком, — рассуждала Симонетта. — В Ле-Бо я повзрослела и страдаю, как страдали женщины во все времена».

Впервые она задумалась, влюблялись ли Прекрасные дамы куртуазной поэзии в тех, кто их боготворил и слагал о них поэмы и баллады, пел серенады и бросал сердца к их ногам.

Если любовь, которую воспевали трубадуры, была чиста и возвышенна, то, вероятно, наступал момент, когда им приходилось расставаться с предметом своей страсти. Может, и сами возлюбленные проявляли высокое благородство и покидали этот край навсегда.

До сих пор рыцарские романы и рыцарская поэзия представлялись ей красивой сказкой, где все герои не похожи на живых людей из плоти и крови, которые могут быть безрассудно счастливы или отчаянно страдать.

— Ты что-то притихла, моя дорогая девочка, — прервал ее мысли герцог.

— Я думала о том, как мы с тобой провели здесь время.

Я многое узнала за эти дни…

— Что именно ты имеешь в виду?

— Ле-Бо научил меня глубже чувствовать… и я надеюсь, что стану рисовать лучше… побывав… здесь, — тщательно подбирая слова, постаралась выразить свою мысль Симонетта.

— Именно этого я и хотел. Но, дорогая моя, мне кажется, у тебя останется мало времени для занятий живописью, как только мы откроем наш дом в Лондоне, — заметил герцог.

Симонетта промолчала. Когда Мари пришла, чтобы убрать со стола, девушка пересела в кресло, боясь подойти к окну и снова увидеть отблески света на скалах.

Герцог упаковывал вещи. Он собирал холсты, перевязывал их, складывал мольберт так, чтобы его можно было укрепить поверх сундука.

Симонетта рассеянно наблюдала за отцом. Он проявлял на удивление полную самостоятельность в подобном деле, хотя в Англии у него был камердинер и множество других слуг.

— Я собираюсь сходить в деревню, чтобы заказать карету на семь часов утра. Иначе нам не успеть на одиннадцатичасовой поезд в Арле, а я намереваюсь быть в Париже завтра вечером, — сказал герцог.

— Я буду готова, отец, — не задумываясь, заверила его Симонетта.

— Должен сказать, ты исключительно пунктуальна для женщины. Редкое достоинство для представительниц твоего пола!

— Я просто знаю, как ты сердишься, папа, если кто-то заставляет тебя ждать!

Отец ласково улыбнулся ей и добавил:

— Я особенно не задержусь, но после того, как закажу карету, хотелось бы зайти в гостиницу попрощаться со своими приятелями.

— Да, конечно, папа.

— Ложись спать. Я велел Мари разбудить нас обоих в шесть часов утра.

Не дожидаясь ответа, он вышел, закрыв за собой парадную дверь.

Симонетта не шевелилась. Наверху ее ждали еще не упакованные платья, а она все сидела в кресле, совершенно опустошенная. Словно то, что случилось с ней сегодня в полдень, иссушило ее силы и оставило от нее лишь слабую тень. Мари вошла в гостиную.

— Вам ничего не нужно, мамзель?

— Нет… спасибо, Мари. Вы так вкусно кормили нас все эти дни!

— Мне нравилось готовить для людей, понимающих толк в еде, да и оплачивающих сполна мое усердие, — ответила Мари.

Симонетта улыбнулась, но ничего не сказала, л Мари продолжила:

— Кое-кто из этих художников ну совсем как голодные звери. Сметут все, что перед ними ни поставишь. А иные витают себе в облаках и не отличат устрицу от картофеля!

Симонетта заставила себя улыбнуться.

— Все правильно, Мари. Это называется «художественный темперамент».

— Тогда это то, чем я, надеюсь, не страдаю! Но я буду с нетерпением ждать приезда мсье, коли он надумает посетить наши места еще разок. Да и вашего тоже.

— Я надеюсь, нам это удастся.

— Говорят, кто раз побывает в Ле-Бо, тот всегда возвращается.

Симонетта подумала, что с ней этого не случится. Она была околдована Ле-Бо, потому что здесь встретила Пьера.

Это он околдовал ее, и ей никогда не забыть тот волшебный мир, который он показал ей. Зачем возвращаться сюда, если здесь не будет Пьера?

— Я уверена, так оно и есть. Мари, — произнесла она вслух.

Он никогда не рискнет встретиться с нею вновь, и, хотя он может рисовать в другом уголке Франции, она никогда не узнает, где именно. И на его картинах ее не будет. И в ее жизни на его месте останется лишь пустота.

— Доброй ночи, мамзель, — уже у двери сказала Мари.

— Доброй ночи, Мари!

Симонетта слышала, как Мари прошла через кухню, затем Заскрипела закрывающаяся дверь черного хода, шаги Мари зашуршали по песку садовой дорожки к маленькой калитке.

Оставшись одна, Симонетта откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и задумалась о Пьере.

Ни о чем другом думать она не могла, хотя мысли о нем усиливали и без того нестерпимую боль потери.

Она перебирала в памяти все, связанное с ним: их первую встречу, слова, сказанные ими друг другу, миг, когда она затрепетала в его объятиях; ее надежду, что он поцелует ее в ту сказочную лунную ночь, и то, как он решительно шел впереди нее к дому.

— Мне так хотелось тогда его ласк и поцелуев, как я никогда и ничего не хотела прежде, — прошептала Симонетта.

Она вспоминала магическую власть его поцелуя, он возносил ее над всем миром.

Теперь она понимала, что любовь могла заставлять мужчин воевать во имя своих любимых, а женщин — идти на костер за своими возлюбленными.

Понимала, что музыканты, вдохновленные любовью, писали музыку, которая потрясала слушателей, а поэты создавали поэмы для своих любимых, которыми спустя века восхищаются уже иные женщины.

Любовь! Любовь! Любовь!

И пусть любовь принесла ей и восторг и страдание, Симонетта знала теперь: никто не жил, если не любил так, как она любила Пьера.

Она просидела в кресле, думая только о нем, так долго, что, когда она открыла глаза, комната уже погрузилась в темноту, наступила ночь.

За окном виднелось небо, усыпанное звездами, и скалы в лунном сиянии. Но девушка опять заставила себя не смотреть на серебряное очарование ночи, ибо и оно напоминало ей о Пьере. Медленно поднявшись с кресла, Симонетта решила пойти наверх и закончить сборы.

Тут она обратила внимание на широко распахнутое окно рядом с парадной дверью и собралась его закрыть, отважившись бросить взгляд на освещенный луной сад.

Только-только Симонетта подошла к окну, как в тот же миг с улицы до нее донесся звук колес.

В какой-то момент она решила, что это подъехала карета, заказанная отцом, чтобы отвезти их в Арль.

Но за окном была ночь, а не утро.

Она выглянула в окно, опершись о подоконник, и, к своему удивлению, увидела приближавшуюся карету, запряженную двумя лошадьми. Ей показалось, что в карете сидели двое. Экипаж остановился у ворот сада. Один из тех, что находился внутри, вышел, чтобы открыть дверцу с другой стороны.

Пока один слуга открывал дверцу, другой появился из-за кустарника в конце сада.

Не понимая, что происходит, Симонетта наблюдала за ним, пока он шел через сад, и увидела, как он приблизился к карете.

Девушка не могла разглядеть лиц, поскольку луна еще не поднялась и эта часть долины оставалась в тени. Все, что она видела, это очертания кареты и расплывчатые фигуры людей.

Но в тишине ночи она разобрала сказанные слова, хотя человек, который появился из глубины сада, и старался говорить тихо.

— Старика нет дома, девчонка одна, мсье граф.

Смысл этих жутких слов не сразу дошел до сознания Симонетты, но затем она почувствовала, как сердце ее остановилось. Она поняла, что попалась в ловушку.

Охваченная паникой, она узнала человека в карете. Это был граф и его слуги.

На мгновение у нее перехватило дыхание, девушка не могла двинуться с места.

Потом ужас охватил все ее существо.

Этот человек сулил отвезти ее в Париж. Именно это он вознамерился осуществить под покровом ночи, не спрашивая более ее согласия.

В какой-то миг Симонетта чуть было не закричала, но разум подсказал ей, что единственный путь к спасению — бегство.

В тот же миг она услышала, как граф тихо приказал:

— Иди черным ходом, Жан, а ты, Густав, — в парадную дверь.

На спасение у Симонетты оставались секунды.

Бесшумно двигаясь в легких домашних туфлях, она стремглав бросилась от окна к лестнице, еще не зная, как избежать западни.

— О Боже, помоги мне! — взмолилась она. И тут, словно само Провидение пришло ей на помощь, Симонетта вспомнила о единственном способе ускользнуть от похитителей.

Вбежав в спальню отца, девушка бросилась в соседнюю с ней туалетную комнату.

Там имелось маленькое окошко, выходившее в сад позади дома. Симонетта открыла его.

С детства она привыкла без посторонней помощи забираться в седло, карабкаться по деревьям и даже без особых усилий перелезать через ворота. Сейчас она вскочила на подоконник и выбралась в окно.

Спрыгнув на мягкую землю, она услышала шаги одного из людей графа, который поднимался по лестнице в ее комнату.

В отчаянии она пробиралась сквозь кустарник, росший сразу за домом и постепенно переходивший в рощу, где росли кипарисы и маслины.

В роще бежать стало труднее. Мешал подлесок, да и деревья заслоняли лунный свет.

Девушке приходилось двигаться на ощупь. Ноги путались в траве и вереске.

Но Симонетта все же двигалась так быстро, как только могла. Ее гнала вперед страшная мысль, что, возможно, ее уже разыскивают люди графа.

Увидев открытое окно в туалетной комнате:, они не могли не сообразить, каким путем ей удалось скрыться.

От страха сердце бешено колотилось в ее груди, губы пересохли, она тяжело дышала, хватая воздух открытым ртом.

«Если графу удастся похитить меня, — пронеслось у нее в голове, — пройдет много времени, прежде чем отец все поймет».

Она уже жалела, что не сказала отцу о грязном предложении графа.

Герцог вряд ли мог заподозрить, что французский аристократ способен на подобную низость.

«Прежде чем меня найдут и освободят, могут пройти недели, а то и месяцы, — думала Симонетта, — но тогда будет слишком… поздно». Она не совсем отдавала себе отчет, что значит это «слишком поздно». Но понимала, что граф сможет беспрепятственно целовать ее, касаться ее тела. Он сильный мужчина, а она слабая девушка. Едва ли она сможет долго сопротивляться ему. Эта мысль ужасала ее и вызывала отвращение. Какое унижение! О, если этот человек дотронется до нее, ей придется умереть. Пусть сейчас она и не представляла, как сможет убить себя.

Симонетта понимала только одно: ей надо бежать. Бежать до полного изнеможения, бежать, пока силы не оставили ее окончательно. Так бегут маленькие зверьки, спасаясь от хищников. Деревья стали редеть. За ними начинался склон, где днем они были вместе с Пьером, У нее мелькнула мысль': а вдруг, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, он все еще там? Но она с отчаянием понимала, что уже слишком темно для рисования, а любоваться лунным светом ему, наверное, так же тяжело, как и ей. Луна им обоим напоминала о счастливых мгновениях, которые они провели вместе.

Но ей все равно необходимо было отыскать либо Пьера, либо отца. Иначе ей не миновать той участи, которую уготовил для нее граф. И тогда она погибла!

«Как же мне быть?.. — спрашивала себя Симонетта, пробираясь между деревьями. — Куда же… мне… бежать?»

Ветки кустарника, словно союзники ее преследователей, цеплялись за ноги, не давали бежать, они не отпускали ее.

«Ах, ну почему я не осталась дома! Мне ничего не грозило бы сейчас!» — с тоской думала девушка.

Спокойная безмятежность Фарингем-парка казалась ей теперь надежным приютом, отныне недостижимым для нее.

Она уже бежала по лугу. По тому самому лугу, через который совсем недавно радостно летела навстречу Пьеру.

Вот и то место, где молодой художник всегда ставил свой мольберт.

Но тут Симонетте показалось, что она услышала мужской голос. От этого звука она содрогнулась, судорожным усилием воли сдержала крик ужаса и из последних сил бросилась к Храму любви. Неожиданно у нее появилась отчаянная надежда, что, возможно, эти люди не станут искать ее там. Если ей удастся спрятаться среди развалин, они в, темноте не заметят ее.

Девушка с трудом преодолевала подъем. Каждый шаг давался ей ценой неимоверных усилий. Когда она добралась до развалин, она остановилась, судорожно ловя ртом воздух. Неужели ей удалось добраться до потаенного места?

Но успеет ли она спрятаться, прежде чем ее заметят преследователи?

Проскользнув в дверной проем, девушка вдруг поняла, что в храме кто-то или что-то есть. Большое и темное. Симонетта вскрикнула от ужаса.

И тут внезапно, так внезапно, что она не успела в это поверить, сильные руки Пьера сжали ее в объятиях. Словно некое божество пришло ей на помощь.

— Ма cherie! Любимая! Ты здесь? Что с тобой?

Говорить Симонетта не могла. Она не устояла бы на ногах, если бы Пьер не обнимал ее.

Он подхватил ее на руки и внес внутрь храма. Там он усадил ее на каменную скамью и сел рядом, крепко прижав девушку к себе.

— Что же все-таки случилось? — с тревогой спрашивал Пьер. — Скажи же.

Обессиленная от долгого бега, Симонетта с трудом проговорила каким-то чужим голосом:

— Там… граф!.. Граф…. пришел… в дом… он хотел выкрасть меня!

— Бог мой! Как он посмел! — воскликнул Пьер, порываясь вскочить.

— Нет, нет! С ним еще двое слуг… Он сказал… он… увезет меня… в Париж, — испугавшись за своего друга еще больше, чем за себя и удерживая его, судорожно повторяла Симонетта. — Люди графа могут появиться здесь. Они… преследуют… меня… Они могут найти нас… и тогда они убьют… тебя.

Пьер был вне себя от гнева.

— Думаю, они не найдут нас здесь, — сказал он, словно размышляя вслух. — Если они все же появятся, мы заранее увидим их. Я мог бы отвести тебя в селение, но, мне кажется, не стоит этого делать.

Симонетта, все еще с трудом переводя дыхание, прижималась к нему, стараясь успокоиться и поверить наконец в свое спасение. Пьер здесь, рядом, он защитит ее.

Она заметила, как внимательно наблюдает ее друг за рощей, и спросила:

— А если… если они оба появятся здесь?

— С двумя я справлюсь, — ответил Пьер. — Но мне нужен граф.

— Ох… нет… не надо! — заволновалась Симонетта. — Не навлекай на себя… беду. Я… уже боюсь… И помни, он ведь способен… не знаю как, но он способен… ты больше не сможешь продать ни одной картины.

— Ты снова заботишься только обо мне?

— О ком же… мне еще заботиться?

Молодой человек крепче прижал к себе девушку.

— Я никак не могу понять, как все произошло.

— Мой… учитель отправился… в селение заказать карету… Мы уезжаем завтра.

— Завтра? Но вы никуда не собирались, когда я говорил с тобой днем.

— Нет… Но ему неожиданно оказалось необходимо вернуться… в Англию… — Она запнулась, подумав, как был бы поражен Пьер, если бы она объяснила ему причину. Но Пьер только сказал:

— Выходит, одна проблема решена. Когда вы вернетесь домой, граф больше не будет угрожать тебе.

— Д-да… это так…

— Если он все-таки появится где-то рядом, — настойчиво продолжал Пьер, — сразу же, ты слышишь, сразу же беги в полицию. Впрочем, у тебя, наверное, есть кто-нибудь из родственников, чтобы сделать это за тебя?

— О да… У меня есть родственники… в Англии.

— О, как бы я хотел объясниться с ними и внушить им, как они должны заботиться о тебе. И никогда… никогда, никогда больше! Ты слышишь меня, Симонетта? Никогда больше не приезжай во Францию с мужчиной, неспособным должным образом беречь и защищать тебя.

— Напрасно ты так говоришь! — вступилась Симонетта за отца.

— Может быть. Но ты слишком красива, моя маленькая Венера. Всегда найдутся мужчины, которые станут преследовать тебя…

Пьер замер, внезапно замолчав, но тут же заговорил вновь:

— О Боже! А я, как я могу допустить подобное? Разве я могу оставить тебя, а сам день и ночь мучиться мыслью, что какой-нибудь мерзавец вроде графа охотится за тобой и ты напугана так же, как сейчас?!

— О… я… мне было бы так… так страшно, если бы я… не встретила тут тебя…

С этими словами Симонетта повернула голову в сторону рощи. Лунный свет превратил луг в искрящееся серебро, а справа и слева темнели темно-лиловые уступы скал. Только их вершины чуть тронуло мягкое сияние луны. Какая красота! Но вспомнив о графе, Симонетта вздрогнула, и пальцы ее судорожно сжались. Пьер почувствовал, как трепещет от страха эта худенькая девушка рядом с ним.

— Успокойся, дорогая моя, — проникновенно проговорил он. — Не могу я оставить тебя. Но защитить тебя и заботиться о тебе я смогу только в том случае, если ты станешь моей женой!

Эти слова прозвучали так неожиданно, что Симонетта изумленно посмотрела на Пьера, на миг забыв обо всем на свете, даже о преследующих ее людях графа.

Вот Пьер и произнес то, что ей так хотелось услышать, и радость солнечным лучом озарила для нее все вокруг. Но ей придется отказать ему.

А Пьер говорил и говорил, останавливаясь только для того, чтобы перевести дыхание:

— Все не так просто. Пойми, я действительно знаю, как сложно тебе будет. Возможно, ты так никогда и не станешь счастливой, но, клянусь, я сделаю все возможное, чтобы избавить тебя от боли. Боюсь только, не всегда это будет в моих силах.

— Не… понимаю…

Симонетта никак не могла подобрать слова. Ей следовало бы давно прервать его и объяснить, что им не суждено связать свои судьбы.

— Почему… почему же непременно… несчастна? — спросила она, не в силах сдержать любопытство.

— Ты англичанка и не знаешь, насколько французские семьи отличаются от английских. Понимаешь, любимая, моя родня придет в ярость, узнав о моей женитьбе. Но, поскольку ничего изменить они уже не смогут, каждый из членов моей семьи приложит все усилия, чтобы продемонстрировать свое недоброжелательное отношение к тебе. Они постараются дать тебе понять, насколько ты нежеланна, как сильно они не одобряют мой выбор и почему отвергают тебя и твой образ жизни до замужества.

Ничего подобного Симонетта не ожидала. Она думала услышать о жизни в нищете, которая ожидает тех, кто пытается зарабатывать на жизнь своим талантом художника.

Не спуская глаз с Пьера, девушка пыталась вникнуть в смысл его слов. Ее изумляло все. И главное, его неожиданное предложение руки и сердца, хотя ни разу за все время он не начинал подобного разговора.

— Видишь ли, красавица моя, — сказал Пьер, — ты напрасно тревожилась за меня. Не во власти графа помешать мне в чем бы то ни было.

— Почему?

— Я не художник. Живопись — всего лишь мое увлечение.

— Не художник?.. Но как же… это?

— Да, я люблю рисовать. Люблю живопись. Хочу, хотя иногда боюсь, что у меня это не получится, стать хорошим импрессионистом.

— Но ты… обязательно добьешься успеха…

Симонетта заметила, как Пьер снисходительно улыбнулся в ответ.

— Мне хотелось бы, чтобы ты верила в меня. Только твое мнение и имеет для меня значение. По правде говоря, все было бы много проще, если бы ты и вправду выходила замуж за художника-импрессиониста.

Пьер поцеловал ее в лоб и продолжил:

— Тогда мы вместе боролись бы за жизнь, продавали бы картины, а ты вдохновляла бы меня, и я пытался бы достичь высот Клода Моне, творчеством которого ты восхищаешься.

— И Сислея, — прошептала Симонетта, вспомнив его великолепную картину в доме графа.

Но вслед за этим воспоминанием вернулся страх. Девушка с тревогой взглянула в сторону луга. Но никто не приближался к укрывавшим их стенам.

— Забудь о графе, — попросил Пьер. — Ему придется смириться с тем, что он потерял тебя. Отныне он навсегда исчезнет из нашей жизни.

— Ты… действительно… так считаешь?

— Полагаю, каким бы наглым и самонадеянным ни был этот человек, он не рискнет преследовать тебя в селении.

Скорее всего он решил, что ты убежала именно туда.

— Надеюсь, ты прав… :

— Давай же поговорим о нас с тобой. Я все обдумал.

Мне следовало решить это раньше. Мы поженимся, и, хотя члены моей семьи не столь ужасны, как граф, тебе с ними придется нелегко. Но я буду рядом. Мы будем вместе. Обещаю тебе, ты одолеешь это. С твоей красотой, твоим обаянием, с твоим умом ты завоюешь их расположение.

— Но… я не понимаю… почему… они не захотят принять меня… сразу…

— Дело вовсе не в тебе… не в тебе лично. Дело в моей семье, для которой ты всего лишь начинающая художница.

Ты столь чужда их образу жизни, что они сочтут тебя недостойной своего внимания. Они решительно придут в ужас от моего выбора.

Симонетта перевела дыхание.

— Пьер… спасибо за твое предложение… но, Пьер… постарайся понять… Я… вынуждена сказать «нет»!

Выговорив это, девушка стала судорожно думать, как же ей объяснить ему причины ее отказа.

Но Пьер расхохотался и сжал Симонетту в своих объятиях.

— Ты снова заботишься только обо мне, и за это я люблю тебя еще больше. Разве мог бы я отыскать еще одно такое удивительное создание?! Такое бескорыстное и любящее?! Обещаю тебе, ты ни о чем не пожалеешь. — Молодой человек наклонился к Симонетте и стал целовать ее. — Я не намерен слушать твои возражения. Ты моя, и я твердо решил жениться. Вместе мы одолеем все трудности. Волшебная сила любви сделает нас абсолютно неуязвимыми.

— О, Пьер… Пьер, послушай! — взмолилась Симонетта. — Я не могу стать твоей женой. И прошу… выслушай меня… прежде чем скажешь еще что-нибудь…

Девушка замолчала.

— Сегодня, когда я прогнал тебя, я думал только о тебе.

Я не смог бы вынести, если бы сделал тебя несчастной. Но сейчас… сейчас я знаю одно: без меня тебя ждут еще большие беды.

И снова он целовал свою любимую, не давая ей произнести ни слова.

— Я понял теперь одно: нам совершенно немыслимо расстаться. Если ты станешь моей женой, я смогу защитить тебя, и я стану боготворить тебя до последних дней моей жизни.

Слова Пьера звучали, словно клятва перед алтарем. Симонетта замерла, так трогательно это было.

Но потом ее душевная боль стала еще сильнее. Ей все равно придется раскрыть Пьеру свой обман. И как бы сильна ни была их любовь, как бы страстно она ни стремилась к нему, никогда ей не позволят выйти за него замуж. Но как же невыносимо трудно ей сейчас, когда надо все объяснить Пьеру!

Глубоко вздохнув, Симонетта уже готова была начать, но Пьер заговорил снова:

— Дорогая моя, любимая, ведь я никакой не Пьер Валери. Мое настоящее имя Монтрей. Я герцог де Монтрей!

Симонетта буквально окаменела. Ей показалось, что все это ей снится.

Но для Пьера ее молчание казалось невыносимым.

— Теперь ты знаешь правду, но я не хочу, чтобы ты чего-нибудь боялась. Для тебя это значит лишь одно: всегда и везде я буду любить и защищать тебя.

С этими словами он снова склонился к губам девушки.

Симонетта издала невнятный то ли вздох, то ли смешок…

И внезапно расплакалась. Она так долго сдерживалась!

Слезы ручьем текли по ее щекам. Уткнувшись лицом в плечо Пьера, она рыдала, рыдала и никак не могла остановиться.




Глава 7


— Все хорошо, успокойся, дорогая моя. Все хорошо! — шептал Пьер, пока Симонетта безуспешно пыталась справиться со слезами.

То были слезы облегчения. Вместе с ними уходили все страдания, разочарования и отчаяние этого вечера.

— Все хорошо, успокойся! — уговаривал ее Пьер. — Мы поженимся, и я не допущу, чтобы моя маленькая Венера стала несчастна.

— Я… не… несчастна, — с усилием выговорила Симонетта. — Я… счастлива… Пьер… но я думала, мне… нельзя… будет выйти за тебя замуж.

— Ты будешь моей женой, и я сделаю все, чтобы ты никогда больше не плакала, — с этими словами Пьер повернул ее лицо к себе и стал поцелуями осушать ее слезы.

Симонетта вся затрепетала от прикосновения его губ, словно жизнь возвращалась к ней.

Опять ее охватывал прежний восторг, и любимый увлекал ее в неведомые дали, где ее ждало чудо. Быть рядом с ним, принадлежать ему — разве это не чудо?

«Я люблю его… люблю его… люблю его!» — стучало ее сердце.

Откуда-то издалека к Симонетте пришла мысль, что ей следовало бы все-таки объяснить ему, почему вдруг оказалось, что нет никаких преград для их бракосочетания.

— ..Пьер… — начала она.

Но именно в этот миг они услышали шаги на дороге.

Она оцепенела.

Но тут Симонетта узнала фигуру отца, который направлялся из деревни к дому.

Стремительно выскользнув из объятий Пьера, девушка наклонилась над разрушенной галереей храма и тихо позвала, опасаясь, что ее может услышать граф, если он еще находится где-то поблизости:

— Папа! Папа!

Она не сомневалась, что и отец, и Пьер замерли, услышав ее зов.

— Папа! — снова окликнула девушка отца почему-то еще тише.

— Симонетта? — удивился герцог. — Где ты? Как вообще ты здесь оказалась?

Симонетта остановилась, ожидая у входа в храм.

Герцог направился к ней, пробравшись сквозь лавандовую изгородь.

— Что случилось? Почему ты не спишь?

Увидев Пьера, который появился за спиной Симонетты, он резко спросил:

— А это еще кто?

Симонетта взяла отца за руку.

— Послушай, папа, — начала она прерывающимся голосом, — не успел… ты уйти… в селение, как граф де Лаваль… подъехал в карете с двумя своими людьми… Он задумал… похитить меня и… увезти… силой.

Она заметила недоумение во взгляде отца, словно он не в, силах был поверить ни единому слову дочери.

— Увезти… силой… с собой? — переспросил он, повышая голос. — Какого дьявола, что ты хочешь этим сказать?!

Симонетта крепко сжала его руку.

— Не так громко… папа! Граф и его люди… могут быть в доме! Я… выскочила… в окно… и убежала. Я была просто в ужасе… Герцог де Монтрей… помог мне.

— Ничего подобного никогда не слышал, — гневно проговорил герцог.

— Но это все правда, сэр, — негромко вступил в разговор Пьер.

Герцог посмотрел на молодого человека, стоявшего на ступенях храма.

— Это вы герцог де Монтрей? Должно быть, это с вашим отцом я встречался на скачках.

От Симонетты не укрылось удивленное выражение лица Пьера, и, едва сдерживая смех, она пояснила отцу:

— Я… не… говорила ему… кто мы…

— Ему и не обязательно это знать, — возмущенно прервал ее отец, недовольный разоблачением их инкогнито. — Впрочем, если он был столь великодушен, что защитил тебя от этой свиньи Лаваля, я, естественно, чрезвычайно ему благодарен.

— И я… тоже, — пробормотала Симонетта.

— Благодарю вас, — повернулся герцог к Пьеру, — и хотя мне вовсе не хотелось бы, чтобы об этом знали здесь, в Ле-Бо, имею честь представиться — герцог Фарингем!

Глядя на пораженного Пьера, Симонетта уже не могла удержаться от смеха.

Пьер издал какой-то нечленораздельный звук, но для нее это прозвучало как победная песнь, которая уносила ее в звездное небо, где хор ангелов небесных пел песнь любви, подобную тем, что слагали трубадуры.




Стоя перед зеркалом в спальне и разглядывая свое отражение, Симонетта размышляла, сочтет ли Пьер, что она достаточно красива, чтобы носить его имя.

Она отослала экономку и горничных, которые помогали ей одеться. Было еще рано, и отец не был готов сопровождать ее в часовню. Ей же хотелось хоть несколько минут побыть одной.

За порогом этой комнаты ее ждало счастье.

Счастье, о котором она и не мечтала.

Сейчас все, что произошло с ними, казалось чудесной сказкой, в которой все препятствия, стоявшие у них на пути, исчезли по мановению волшебной палочки.

Семья Пьера принадлежала к высшей аристократии, чрезвычайно гордилась своими предками и фанатично оберегала честь рода.

Если бы Пьер ввел безродную юную художницу в их нормандский замок как жену главы рода, все члены семьи объединились бы против нее, и жизнь Симонетты стала бы невыносимой.

Даже любовь Пьера не спасла бы ее от страданий, не оградила бы от презрительных усмешек, язвительных замечаний, не помешала бы его родне полностью игнорировать ее.

Но дочь герцога, семья которого была известна в Англии ничуть не меньше, нежели семья Монтрей во Франции, — это нечто иное. Симонетту приняли с распростертыми объятиями.

Отныне можно было не опасаться, что прекратится род, известный со времен Карла Великого.

— Какая несправедливость! — заметила Симонетта. — Ведь какое бы имя я ни носила, я все равно остаюсь сама собой!

— Я убежден, бесценное мое сокровище, со временем они полюбили бы тебя. Но люди есть люди. Слава Богу, что нам дано пройти наикратчайшим путем к нашему счастью.

— Ты решил меня оставить, зная, что не можешь жениться на мне. Но и я знала, что мне не позволят выйти замуж за некоего Пьера Валери.

— И все-таки, любимая моя, я уверен: даже если бы весь мир объединился против нас, наша любовь все равно восторжествовала бы.

Пьер обнял любимую и продолжал:

— Но я готов на коленях благодарить Бога, Судьбу, даже этого мерзавца графа за то, что мы можем связать свои судьбы с благословения всех, кто нас любит.

Симонетта воскликнула:

— Представь только! Вдруг бы ты… покинул Ле-Бо! И тогда, даже если бы графу не удалось… увезти меня в Париж, мы с папой… вернулись бы домой… в Англию, и я никогда… никогда больше не увидела бы тебя!

Молодой человек так крепко сжал ее в своих объятиях, что Симонетта едва не задохнулась.

— Не смей об этом думать! Ты — моя, если когда-нибудь кто-нибудь попытается дотронуться до тебя, клянусь, я убью его!

И Пьер принялся целовать Симонетту. Страстно, неистово, требовательно. Он словно заново переживал страх потерять ее.

Труднее всего было объяснить отцу, каким образом герцог Монтрей, которого она якобы впервые повстречала в тот роковой вечер, оказался именно тем человеком, которого она полюбила всем сердцем и за которого желала выйти замуж.

В тот вечер отец с Пьером вернулись в дом, соблюдая меры предосторожности на случай, если граф и его люди еще не убрались оттуда.

Обнаружив, что все в порядке, мужчины выпили вина, а после того как каждый из них, не стеснясь в выражениях, выразил свое отношение к поведению графа, они почувствовали себя друзьями.

Более того, наутро они все вместе покинули Ле-Бо в одной карете и на одном поезде добрались до Парижа.

В Париже Пьер отправился в свой дом, а герцог предпочел остановиться с дочерью в той же самой тихой гостинице, в которой они останавливались по пути в Ле-Бо.

— Мне не хотелось бы встретиться с кем-либо из моих знакомых, пока я путешествую в этом платье, — признался герцог. — Кроме того, мне хотелось бы сохранить инкогнито здесь, во Франции. Иначе мне никогда больше не представится возможность приезжать сюда, чтобы рисовать и общаться с моими друзьями-импрессионистами. В этом удовольствии я не могу себе отказать.

— Как я вас понимаю, — улыбнулся Пьер. — Импрессионисты принимали меня как Пьера Валери. Только поэтому я многое смог узнать от них. Годы ушли бы у меня на то, чтобы добиться их расположения, если бы они узнали меня как герцога Монтрея.

Мужчины рассмеялись.

Когда Пьер стал прощаться, Симонетта решилась обратиться к отцу.

— Папа, герцог с удовольствием посмотрел бы наши картины. Пригласи его погостить у нас в поместье до нашего отъезда в Лондон.

— Дочь права, — согласился герцог, — но, боюсь, мы должны будем поспешить перебраться в Лондон, поскольку ей предстоит быть представленной ко двору уже в начале следующего месяца.

— По правде говоря, — признался Пьер, — я искал случая получить приглашение в Фарингем-парк, чтобы посмотреть вашу коллекцию, несомненно, одну из самых известных в мире. Ко всему прочему, мне хотелось бы взглянуть и на ваши собственные работы. Право, это чрезвычайно интересно.

Герцог был польщен и не заметил, как засветились глаза его дочери, когда Пьер пообещал уже через четыре дня прибыть в Фарингем-парк.

К счастью, от внимания отца ускользнуло и то, как молодой человек крепко-крепко сжал пальцы Симонетты, когда, прощаясь, она подала ему руку.

Прошло четыре дня, и Пьер действительно прибыл в Фарингем-парк. В первый же день молодые люди сразу после ленча отправились кататься верхом, и Симонетта показывала гостю поместье.

Остановившись на опушке леса, они спешились и привязали коней к поваленному дереву. Какое-то время влюбленные не спускали друг с друга глаз, а потом Симонетта оказалась в объятиях своего прекрасного принца.

Они целовались, пока у обоих не перехватило дыхание.

Земля ушла у них из-под ног. Вместо родного Симонетте английского парка их окружал таинственный свет, словно отраженные скалами Ле-Бо солнечные лучи.

— Я люблю тебя! Только Бог ведает, как я люблю тебя! — говорил Пьер. — Я не вынесу больше разлуку с тобой.

Сегодня же, как только вернемся, я попрошу у герцога твоей руки.

— Но… так… скоро.

— Мне кажется, будто прошли века, пока я наконец смог снова увидеть тебя. Если ты думаешь, что я могу вернуться во Францию, не получив согласия твоего отца на нашу свадьбу, ты очень и очень ошибаешься, — почти стонал Пьер.

— Думаю, если ты заговоришь с отцом как импрессионист с импрессионистом, он поймет, что любовь с первого взгляда столь же реальна, как реально отсутствие черной краски в палитре импрессионистов, — с улыбкой успокоила его Симонетта.

Пьер засмеялся.

— Дорогая моя, как же нам с тобой повезло! Мне не придется волноваться, как бы моя семья не сделала твое существование невыносимым! И твой отец не сочтет меня недостойным руки его дочери!

Он поцеловал девушку и добавил:

— Впрочем, я, конечно, далек от идеала! Да и кто в целом мире смог бы быть по-настоящему достойным тебя, столь совершенного и прекрасного создания! Но, поверь, никто в целом свете не сможет любить тебя сильнее меня!

— О, Пьер, я так тебя люблю! И я так благодарна тебе за, все! Ты прав… давай… поженимся… как можно скорее.

Герцог сначала удивился такой поспешности со стороны своего гостя. Но Пьер был исступленно красноречив.

Он убедил его, что не сможет вынести мук ревности, если Симонетта начнет выезжать в свет, не став его невестой. От одного опасения, что она может на балу увлечься кем-нибудь другим, он сойдет с ума.

Впрочем, герцог не сомневался в правильности выбора своей дочери. Герцог де Монтрей был очень богат и владел обширными поместьями во Франции.

Любой отец с радостью принял бы в семью такого зятя.

Но все это не играло бы для герцога-отца никакой роли, если бы он не видел, какое глубокое чувство испытывает его Симонетта к этому юноше. Никогда раньше не видел он дочь такой счастливой.

Итак, Пьер добился его согласия.

Через три недели после представления Симонетты ко двору в Букингемском дворце они с Пьером должны были обвенчаться. Из Франции ожидались родственники из клана Монтрей, но, поскольку они были католиками, церемонию решили провести в скромной часовне в Фарингем-парке.

Когда-то ее освятил католический архиепископ. В те времена дом существовал как часть монастыря, принадлежавшего ордену цистерцианцев[8 - Цистерцианцы — католический монашеский орден, основанный в 1098 г.]. По особому разрешению Папы Римского было решено воспользоваться этой часовней, и кардинал римско-католической церкви прибыл из Лондона, чтобы совершить обряд венчания.

Пока шли все эти приготовления, Симонетта, как-то оставшись наедине с женихом, сказала:

— Я люблю тебя, дорогой. И я знаю, что мое решение будет приятно всем твоим родственникам, да и тебе тоже.

Поскольку мы собираемся пожениться, мне бы хотелось перейти в лоно твоей церкви.

Пьер недоверчиво посмотрел на девушку.

— Ты правда этого хочешь? — тихо спросил он.

— Мне кажется… как бы мы ни… называли себя… для тебя и для меня Бог един. Он заботился о нас с тобой все это время, он привел нас друг к другу и дал нам счастье.

— О да, Бог един. Но, дорогая моя, я глубоко тронут твоим решением принять католичество.

— Я хочу быть с тобой, верить вместе с тобой и молиться Богу подле тебя в твоей церкви.

Пьер, растроганный, прижал ее пальцы к губам и нежно-нежно поцеловал.

— Не могу выразить словами, какая же ты замечательная.




На церемонии венчания в часовне должны были присутствовать лишь самые близкие родственники, но гости на большой бал уже начали съезжаться.

Стояла великолепная солнечная погода, и многие из них прогуливались по саду, пили шампанское и ждали появления жениха и невесты.

Над огромным четырехъярусным свадебным тортом всю прошлую неделю колдовали повара, покрывая его сахарной глазурью и украшая.

В парке поставили огромный шатер, где собрались все работники усадьбы, фермеры-арендаторы, жители окрестных деревень. Для них приготовили пиво и сидр, жаркое из бычьего мяса, кабаньих голов и оленины.

Молодоженам предстояло выслушать множество речей, пожеланий, пожать сотни рук.

Но Симонетта думала только о том моменте, когда они с Пьером покинут Фарингем-парк и останутся вдвоем. Она знала, что на пути в Дувр они сделают остановку и проведут ночь в доме, который им предоставил один из родственников. Днем позже они пересекут Ла-Манш и окажутся во Франции. А дальше? Куда они отправятся дальше, Пьер Симонетте не сказал, но девушка предполагала, что туда, где царил особый свет, столь много значивший для них, — в Прованс!

Вряд ли Пьер повезет ее в Ле-Бо, там слишком многое напоминало о графе, но она чувствовала, что Пьер выбрал какое-нибудь местечко неподалеку.

Там они вместе смогут увидеть тот свет, который, как говорил Пьер, проникал в их сердца, освещал их души и стал отныне неотъемлемой частью их самих.

— Он удивительный! — шептала Симонетта, думая о любимом.

В дверь постучали. Значит, отец уже ждал ее, чтобы проводить в часовню.

— Иду-иду, — крикнула она и опустила вуаль.

Вуаль спереди доходила до талии, а сзади спускалась длинным шлейфом. В какой-то миг ей показалось, что она похожа на приведение или на бесплотный призрак, явившийся из иного мира, как подумал тогда в Храме любви Пьер. При воспоминании об этом на губах Симонетты заиграла улыбка.

Она взяла букет и направилась к двери.




Было тихо и темно. Симонетта откинула простыню и поднялась с кровати, закрытой шелковым пологом. Босиком она тихонько прошла по пушистому ковру и, отодвинув тяжелую бархатную портьеру, выглянула из окна.

Все вокруг посеребрил свет луны.

На другом берегу озера темнели деревья, отбрасывая глубокие темно-фиолетовые тени. Само озеро казалось расплавленным серебром, и в нем отражались звезды.

Она застыла у окна, пораженная этой красотой.

— Ма cherie, иди ко мне, — позвал ее Пьер.

— Я думала, ты спишь.

— Как я могу спать, если я думаю только о тебе?

Симонетта с улыбкой повернулась к нему. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне освещенного луной окна, волосы светящимся ореолом окружали головку девушки, на лицо ложились блики лунного света. Под полупрозрачной тканью легкой ночной рубашки угадывалась стройная фигурка.

— Иди же сюда, — мягко попросил он.

— Нет, Пьер, подойди сюда, взгляни на этот лунный свет. Какая же красота! Совсем как тогда, в Ле-Бо. Помнишь, мы любовались лунным светом вдвоем?

Она снова повернулась к окну.

— Мне кажется, лунный свет навсегда останется символом чего-то очень дорогого для нас с тобой! Когда в тот день мы сидели под стеной замка, мне казалось, ты поднимаешь меня к звездам, — говорила она, словно обращаясь к себе самой. Пьер тихо подошел и встал рядом.

Он обнял ее, и Симонетта прильнула к нему, повторяя;

— Посмотри же, какая красота! Разве нет?

— Я смотрю только на тебя. Это и есть красота, какой я никогда не видел. Но ты моя жена, и я сгораю от ревности» когда твои мысли заняты не мной!

Симонетта рассмеялась.

— Ты бы возомнил о себе Бог знает что, если бы знал, как много я о тебе думаю. Мне просто не удается думать ни о чем другом.

— И все же ты непослушная! Я ведь звал тебя.

— Но мне хотелось полюбоваться лунным светом.

— Меня интересует не луна, а ты, моя обожаемая, волнующая кровь, юная Венера.

С этими словами он повернул Симонетту к себе, поцеловал в губы, затем подхватил на руки и понес к кровати.

Осторожно положив ее на постель, Пьер лег рядом и, прижимая девушку к себе, стал целовать ее глаза, щеки, маленький прямой носик… и замер, прижавшись к ее губам, Она теснее прильнула к нему, отзываясь на его ласки.

— О, Пьер… я… люблю… тебя! Я и не думала, что любовь… это такое непреодолимое чувство… такое могучее… и в то же время нежное… — шептала Симонетта.

— Тебе не страшно, милая моя?

— Неужели ты способен напугать меня? С тобой мне ничего не страшно. Пока я в твоих объятиях никто не… причинит мне зла.

— Надеюсь, так и будет!

— Так… есть!

Его руки ласкали ее тело.

— Я все еще боюсь, как тогда, когда впервые увидел тебя, что ты возьмешь и исчезнешь.

— А я так боялась… что ты… покинешь меня… И ведь ты пытался. Тогда… у меня в жизни только и остались бы… воспоминания о мгновениях… нашей с тобой любви…

Что-то в ее голосе сказало Пьеру, как сильно Симонетта страдала, осознав невозможность их дальнейших встреч. До сих пор та боль жила в ней как незаживающая рана.

Он крепко обнял жену и проговорил:

— Отныне все мгновения нашей любви слились в одно, моя любимая, сокровище мое! Наши встречи, которые, как нам тогда казалось, останутся лишь бесценным воспоминанием, теперь становятся частью нашей любви, нашей с тобой совместной жизни. Мы любим друг друга, и мы вместе!

Остальное не будет иметь для нас никакого значения. Ты веришь в это?

— Мне так хочется в это верить, но даже сегодня, в день нашего венчания… я вдруг испугалась… как бы что-нибудь… не разлучило нас… Вдруг ты… разлюбишь меня…

Пьер расхохотался.

— О, любимая моя! Разве могут все звезды разом исчезнуть с небосвода? Разве может приостановить свое движение сияющая луна на ночном небе? Неужели ты забыла, что мы с тобой импрессионисты? Мы с тобой нашли свет, и отныне он наш навсегда.

— Навсегда, — шепотом повторила Симонетта.

— Мне выпало счастье любить тебя. Сегодня, завтра, целую вечность. Я люблю тебя, я преклоняюсь перед тобой, я обожествляю тебя. И пусть нам с тобой всегда сопутствует свет, пусть он заполняет всю нашу жизнь, и пусть он укажет путь на Небеса нашим душам, когда настанет время.

— О, Пьер, если ты веришь… поверю и я. Я люблю тебя!

Всем сердцем люблю… всей душой! — воскликнула Симонетта.

— И я люблю тебя. И ты моя.

Губами он коснулся ее щеки, ощутил нежность кожи, потом поцеловал ее в губы.

— Твое сердце, твоя душа, твой пытливый ум, твое восхитительное тело, все это мое, моя любимая!

Они слились в поцелуе, и Симонетта ощутила, как в нем разгорается огонь страсти. Это пламя трепетало и в ней самой. Она чувствовала, как оно обжигает ее грудь, поднимается к губам.

Все крепче они прижимались друг к другу. И свет луны за окном, казалось, слился с тем светом, который струился из самых глубин их душ, и, когда настал момент их полного слияния, они воспарили на крыльях любви к звездам.




notes




1


impression (фр.).




2


Пленэр (фр plain air — вольный воздух) — живопись на открытом воздухе в отличие от живописи в мастерской.




3


Луидор — золотая монета в 20 франков.




4


Марка вина.




5


Иоанна I — королева Франции и Наварры (1273 — 1305).




6


Валтасар — один из трех волхвов, которые принесли дары младенцу Иисусу.




7


Моя дорогая (фр.).




8


Цистерцианцы — католический монашеский орден, основанный в 1098 г.