Испуганная невеста
Барбара Картленд








Бедность вынуждает молодого военного Кельвина Уорда выйти в отставку и принять шокирующее предложение богача сэра Мэльтона: Уорд получит целое состояние, если женится на дочери Мэльтона Серафине. Однако, жених ни при каких обстоятельствах не должен пытаться увидеть невесту до свадьбы…






Барбара Картленд

ИСПУГАННАЯ НЕВЕСТА





Глава 1


1886 год


— Нет! — отрезал герцог Уксбриджский.

В тусклом свете, едва пробивающемся сквозь окна его лондонского дома в этот зимний вечер, он казался еще более старым, чем был на самом деле. Эдакий высохший, сморщенный старикашка. Ни дать ни взять злой гном из сказки.

— Прошу вас, выслушайте меня, прежде чем вы решите мне отказать, — попросил сидящий напротив молодой человек.

Контраст между двумя мужчинами был разительный.

Майор Кельвин Уорд считался самым привлекательным офицером во всей Британской армии.

Широкоплечий, с правильными чертами лица, он и в гражданской одежде обращал на себя внимание, так стоит ли говорить, как он был неотразим в военной форме.

— Ну, если уж тебе так хочется, я готов выслушать, что ты там собираешься мне рассказать, — согласился герцог. — Но предупреждаю, ответ мой будет неизменным.

— Я хочу, чтобы вы поняли, сэр, в каком я нахожусь положении, — начал Кельвин Уорд. — Вам хорошо известно, что длительная болезнь моей матери и необходимость хирургических операций стоили мне свыше пяти тысяч фунтов стерлингов, за которыми мне пришлось обратиться к ростовщикам.

— А я-то здесь при чем! Не думаешь ли ты, что это я обязан был платить врачам! — проворчал герцог.

— Моя мать была женой вашего брата, — тихо заметил Кельвин.

— Если бы у моего брата была в голове хоть одна извилина, — отрезал герцог, — он не стал бы сажать себе на шею жену и детей, зная, что не в состоянии их обеспечить!

Кельвин Уорд сжал рот. Видно было, что он с трудом сдерживается, чтобы не нагрубить дяде. Секунду помолчав, он продолжал:

— Год назад, как вам известно, с моим братом произошел несчастный случай.

— Как же, как же, подделка документов и мошенничество, — ехидно бросил герцог.

— Нет, в этом Джеффри нельзя обвинить, — возразил дяде Кельвин Уорд. — Просто, будучи человеком мягким, он попал в руки негодяев, и они заставили его играть в азартные игры.

— А он, дурак, и согласился! Вот и плакали его денежки! — воскликнул герцог.

— Видимо, абсолютно не отдавая себе отчета в том, что он делает, — продолжал Кельвин Уорд, никак не реагируя на замечание своего дяди, — Джеффри подделал чек одного своего сослуживца. Если бы этот человек был джентльменом, он принял бы от меня деньги, и к этому вопросу мы бы никогда больше не возвращались.

— А вместо этого он стал шантажировать тебя, да? — весело спросил герцог.

— Вся эта история обошлась мне в десять тысяч фунтов, — с видимым спокойствием сказал Кельвин Уорд. — Тогда я обратился к вам за помощью, однако, если вы помните, вы мне отказали.

— Естественно, отказал! — сердито воскликнул герцог. — Ты что думаешь, я не могу найти своим денежкам другое применение, чем дарить их своим родственникам, у которых нет ни совести, ни чести и которые понятия не имеют, каким трудом они вообще достаются!

— Вы и меня относите к их числу? — холодно спросил Кельвин Уорд.

Герцог поколебался минутку и, почувствовав, что зашел слишком далеко, сказал:

— С, месяц назад я встречался с командиром твоего полка. Похоже, он о тебе довольно высокого мнения.

— Я польщен, — кивнул Кельвин Уорд.

— Очевидно, он не знает, что ты собираешься выйти в отставку.

— Мне ничего больше не остается, — ответил Кельвин. — Как я вам только что объяснил, сэр, я должен пятнадцать тысяч фунтов. Кроме того, сейчас офицер не может прожить на свое жалованье, даже в Индии.

— Думаю, тебе и раньше это было известно, когда ты выбросил на ветер десять тысяч фунтов, вытаскивая своего недостойного братца из тюрьмы, в которой ему самое место.

— Джеффри погиб на северо-западном фронте, проявив чудеса героизма, — заметил Кельвин. — Не вижу причин, чтобы вы могли порочить память о нем.

Герцог презрительно фыркнул.

— Единственное, что я могу сказать, — продолжал его племянник, — я рад, что о его глупом поступке знали очень немногие и что имя его до сих пор произносится в нашей семье и в его попку с уважением.

— Горазд ты произносить напыщенные речи! — презрительно бросил герцог. — Однако длинными речами сыт не будешь, да ты это и сам уже, наверное, понял.

— Положение дел таково… — продолжал Кельвин Уорд.

Говорил он ровным, бесстрастным тоном, как человек, который решил во что бы то ни стало не выходить из себя, как бы его к этому ни принуждали.

Его серые глаза на худощавом загорелом лице отливали стальным блеском, когда он смотрел на дядю, больше ничто не выдавало в нем волнения.

— …Я покидаю свой полк не только потому, что не могу больше себе этого позволить, но и оттого, что понимал, что я достиг того возраста, когда должен обеспечивать себя сам.

— А я-то думал, что ты ждешь не дождешься, когда я умру, — усмехнулся герцог.

— По самым скромным подсчетам, — заметил Кельвин Уорд, — ваша светлость может прожить еще пятнадцать — двадцать лет. Так что к тому времени мне уже будет поздно начинать карьеру.

И, криво усмехнувшись, добавил:

— Впрочем, если дела мои будут идти так же, как и сейчас, то к тому времени я умру от голода.

— Это твое дело! — заявил герцог.

— Должен вам заметить, — продолжал Кельвин Уорд, — что в большинстве знатных семей принято выделять наследнику титула небольшой доход, с тем чтобы ему не приходилось одалживать деньги у чужих людей.

Голос Кельвина Уорда прозвучал насмешливо, что не укрылось от герцога.

— Что, полагаю, ты и сделал? — спросил он.

— Да, сэр. И основания на то у меня были. Вы же объявили всем и каждому, что стеснены в средствах, с тем чтобы ростовщики не давали мне в долг.

— Но ты все-таки пытался к ним обращаться?

— Конечно! И пять тысяч фунтов стерлингов, которые требовались на лечение моей матери, мне дали лишь потому, что полагали: настанет день, когда я займу ваше место. Потом мне пришлось занять еще десять тысяч фунтов, чтобы спасти Джеффри. Сейчас пришло время возвращать долг. Я мог бы взять деньги в другом месте, но для этого мне нужно, чтобы кто-нибудь согласился стать моим поручителем. Думаю, вы понимаете, что никто не пойдет на это, зная о моем бедственном положении.

— Значит, тебе нужно каким-то другим способом добыть эти деньги, — заметил герцог.

— Как раз это я и собираюсь сделать, сэр, — терпеливо произнес Кельвин Уорд, — Сейчас я вам все расскажу.

— Тогда что же ты тянешь кота за хвост? Говори коротко и ясно! — бросил герцог.

— Что ж, постараюсь рассказать вам все как можно короче. У меня в Бомбее есть знакомые, которые собираются купить два торговых судна. Как вам должно быть известно, товарооборот между Индией и Европой год от года возрастает.

— Ну уж за текущими событиями я слежу, за меня не беспокойся, — проворчал герцог.

— Тогда вы наверняка обратили внимание на цифры, которые были опубликованы в «Таймс» и «Морнинг пост», — заметил Кельвин Уорд. — Это самый быстрый и честный способ заработать деньги.

— И ты решил им заняться, — перебил его герцог.

— Если бы я смог раздобыть пять тысяч фунтов, я смог бы стать партнером, правда, младшим партнером этих моих знакомых. Они собираются получать прибыль каждый год и покупать другие суда, пока не приобретут целый флот.

— Весьма похвально, — заметил герцог. — Надеюсь, твои честолюбивые стремления воплотятся в жизнь.

— Вы знаете, о чем я вас прошу, сэр.

— Я тебе уже дал ответ, — отрезал герцог. — Я не собираюсь тратить деньги — то немногое, что у меня есть, — на какие-то сумасбродные идеи…

— Но вы же только что были о них высокого мнения, — перебил его Кельвин Уорд.

— …на какие-то сумасбродные идеи, — не обращая на него внимания, повторил герцог, — желторотых мальчишек, у которых молоко еще на губах не обсохло, которые только и умеют, что носиться сломя голову на лошадях да убивать беззащитных и безоружных туземцев.

Кельвин Уорд едва сдержал уже готовые было вырваться гневные слова.

Он два года провел на северо-западном фронте, где туземцы воевали, используя оружие, поставляемое им русскими, и вели партизанскую войну, которая привела к огромным потерям англичан. Поэтому слова дяди больно отозвались в его сердце.

Тем не менее Кельвин не был бы хорошим командиром, если бы не познал простую истину: никогда нельзя терять самообладание.

— Все, о чем я вас прошу, сэр, — проговорил он совершенно бесстрастным, как и прежде, голосом, — это одолжить мне денег на чисто деловых условиях.

И, поскольку герцог никак не отреагировал на его слова, он продолжал:

— Вы будете получать ежегодно дивиденды, как если бы сами стали владельцем акции, и я абсолютно уверен, что к концу первого же года смогу выплатить вам часть долга, если не весь долг.

— Блажен, кто верует!

— Вы поможете мне?

— Нет! — отрезал герцог. — Я не могу себе этого позволить!

Секунду Кельвин Уорд сидел, словно оцепенев.

Он чувствовал непреодолимое желание сказать дяде все, что о нем думает, однако понимал, что дело окончится неприятной сценой, которая ему ничего хорошего не сулит.

В конце концов, уговаривал Кельвин себя, он в глубине души и не надеялся, что дядя придет к нему на помощь.

Ведь герцог отказал ему даже тогда, когда Кельвин чуть не на коленях умолял его помочь умирающей матери.

Он так и не смог забыть ту горечь, которая охватила его тогда, когда он уходил из Уксбридж-Хауса, а в ушах все звенел металлический голос дяди.

«Мне делать больше нечего, как забивать себе голову какими-то немощными женщинами и нищими племянниками!» — заключил он.

Кельвин тогда был в полном отчаянии и, лишь одолжив деньги у ростовщиков под баснословные проценты, обеспечил возможность своей матери, леди Рональд Уорд, умереть, как подобает человеку их круга.

Кельвин Уорд встал.

— Если это ваше последнее слово, сэр, — проговорил он, — то у меня больше нет доводов, чтобы вас убедить.

— Не сомневаюсь, — ответил герцог. — Мог бы и не приходить сюда, а найти какого-нибудь другого простака, который поверил бы в твои грандиозные замыслы!

«Не такие уж они грандиозные!» — усмехнулся про себя Кельвин, оглядывая просторный, уютный кабинет.

Он не сомневался, что, если бы у него была возможность внимательно рассмотреть книги в книжных шкафах, он обнаружил бы изрядное количество старых томов, собранных еще его предками. Книги эти представляли немалую ценность, поскольку были первыми изданиями.

На стенах висели портреты предков герцога — бывших герцогов Уксбриджских, — это были работы всемирно известных художников.

Кельвин вовсе не хотел, чтобы дядя продал их, просто он не верил его бесконечным причитаниям по поводу бедности, в то время как он жил в окружении несметных богатств.

С другой стороны, ковры в доме были потертые, узорчатые шелковые портьеры обтрепанные, лакеи из года в год ходили в одних и тех же ливреях. Сам герцог был настолько скуп, что эта его черта служила неизменным поводом для шуток среди людей, знавших его.

«А может, он и вправду беден?» — частенько задавал себе вопрос Кельвин.

Вопрос этот не давал ему покоя в течение многих лет, особенно с тех пор, как умер его отец и он стал наследником герцогского титула.

Однако у дяди ни разу не возникло желания поведать своему племяннику о том, какие богатства перейдут ему, когда он вступит во владение титулом.

Мало того, он даже ни разу не оказал Кельвину гостеприимства.

В Уксбридж-Хаусе Кельвину Уорду никогда не предложили даже бокала вина, не говоря уж об обеде или чае.

И все же возвращался он из Индии в радужном настроении.

Он почти убедил себя, что дядя хоть раз в жизни должен помочь ему заработать на жизнь.

Как же тяжело ему было покидать свой полк! Даже сейчас не мог он без боли в сердце вспоминать своих солдат, которых обучал премудростям военного искусства.

Он отказался от карьеры военного, как он только что рассказал дяде, лишь потому, что ему пришлось посмотреть правде в глаза: на жалованье военного ему не прожить. А залезать все глубже и глубже в долги было не в его характере, такое поведение казалось несовместимым с его представлением о порядочности.

«Я считаю Кельвина Уорда одним из самых порядочных людей, каких я когда-либо встречал», — сказал как-то полковник, с которым он служил, будучи уверенным, что тот его не слышит.

И теперь Кельвин, криво усмехнувшись, подумал, что вряд ли подобная характеристика подойдет ему в будущем.

Он решил пуститься в коммерцию, а именно — стать торговцем, и прекрасно отдавал себе отчет в том, что честность и порядочность вряд ли являются качествами, необходимыми человеку на пути быстрого обогащения.

Знакомые, о которых он говорил герцогу, очень хотели, чтобы Кельвин стал их партнером.

«Ты как раз такой человек, который нам нужен, — убеждал его один из них. — Ты, Уорд, внушаешь доверие к себе с первого взгляда, а в сегодняшнем бизнесе это самое главное».

И теперь Кельвину Уорду казалось, что он никогда не сможет войти в деловой мир. Будущее представлялось ему туманным, и он понятия не имел, что делать дальше.

Он покинул Уксбридж-Хаус, вежливо попрощавшись с дядей, не выказывая ни враждебности к нему, ни чувства обиды.

— Так сколько ты мне отмерил, пятнадцать лет? — с издевкой бросил ему герцог на прощание. — Так вот! Я назло тебе, Кельвин, проживу двадцать пять! И строжайшей экономии, с которой я веду дела в поместьях, тебе еще долго не изменить!

Кельвин понял: дядя пытается заставить его сказать какую-нибудь грубость, о которой он впоследствии очень бы пожалел, — и решил не доставлять ему такого удовольствия.

Поклонившись, он вышел из Уксбридж-Хауса на улицу, по которой гулял пронизывающий ледяной ветер, и направился в свой клуб, располагавшийся в Сент-Джеймсе.

Погруженный в свои невеселые мысли, он понятия не имел, что почти каждая проходящая мимо женщина оборачивается и смотрит ему вслед.

И не только потому, что Кельвин был красивым и элегантным мужчиной, о которых обычно говорят «видный». Во всем его облике сквозила яркая индивидуальность, из-за чего он вьделялся в любом обществе.

Добравшись до своего клуба, Кельвин Уорд прошел в гостиную и тяжело опустился в глубокое кожаное кресло.

Он понимал, что не может позволить себе даже что-нибудь выпить, поскольку должен будет записать спиртное на свой счет, и если он хочет впредь оставаться членом клуба, то рано или поздно ему все равно придется по этому счету платить.

— Что случилось, Кельвин? Отчего ты такой кислый? — послышался за спиной знакомый голос, и, обернувшись, Кельвин увидел своего друга сэра Энтони Фэншо. Тот сел в соседнее кресло.

— Есть причины.

— А что стряслось?

— Имел счастье пообщаться с дядюшкой!

— Понятно. Скупердяй герцог кому угодно может испортить настроение. Наверное, сказал, что не может тебе помочь?

— Вот именно. Отказал решительно и бесповоротно.

— Другого от него нечего было и ожидать, — заметил сэр Энтони. — Мой отец, который знал его всю свою жизнь, часто говорил мне, что, если бы герцог увидел на обочине истекающего кровью человека, он быстренько прошел бы мимо, боясь, что если остановится, то ему придется за что-нибудь заплатить.

— Твой отец был прав, — бросил Кельвин.

— И что ты собираешься делать? — поинтересовался сэр Энтони.

— Понятия не имею!

— Хочешь выпить?

— Если угостишь.

— Ну, не думаю, что это меня разорит, — улыбнулся сэр Энтони и сделал знак официанту.

Час спустя они по-прежнему сидели в гостиной, перебирая всех своих знакомых, у кого Кельвин Уорд мог бы занять необходимые ему деньги. И получалось, что не у кого.

— Какой же я был дурак! — в порыве отчаяния воскликнул Кельвин. — Другие возвратились из Индии настоящими набобами, позвякивая денежками, добытыми нечестным путем. Ты ведь понимаешь, Энтони, всегда найдется способ делать деньги.

— Не думаю, что ты до подобного опустишься, — возразил его друг.

— Нищие не могут позволить себе такое удовольствие, как гордость, — горько усмехнулся Кельвин.

— Если бы и ты занялся такими же неблаговидными делишками, как и другие, — заметил сэр Энтони, — это сразу бы отразилось на положении дел в полку. И тебе это так же хорошо известно, как и мне.

— Потому-то я ими и не занимался, — сказал Кельвин Уорд. — Однако сейчас мне от этого не легче.

— Ничего, что-нибудь придумаем, — успокоил его друг. — Если бы у меня были деньги, я бы тебе их дал, ты знаешь.

Кельвин улыбнулся:

— Ты мой самый лучший друг, Энтони, но, к несчастью, у тебя у самого куча долгов. Если бы мне только удалось раскрутить это дело с торговыми судами, ты смог бы поехать со мной.

— Должен же быть кто-то, к кому ты мог бы обратиться за помощью, — проговорил сэр Энтони, нахмурив лоб.

— Я уже всех перебрал, — ответил Кельвин. — Меня так долго не было в Англии, что я потерял связь со многими из своих хороших знакомых. Да и то, что герцог приходится мне дядей, не очень-то помогает делу.

Оба прекрасно знали, что ни у кого в Англии не было столько врагов, сколько у герцога.

Во всей стране не нашлось человека, который любил бы его. Все сурово осуждали его за бессердечие, с которым он отнесся к своему брату, отцу Кельвина, человеку чрезвычайно популярному. Но особую ненависть герцог вызвал тем, что и пальцем не пошевелил, чтобы помочь жене брата после его смерти.

Не было практически ни одного человека, которому герцог не сделал бы какой-нибудь гадости.

Он ни разу не дал даже пенса на благотворительные цели. К своим служащим он относился настолько плохо, что об этом даже писали газеты.

Он был не только скрягой, он был еще и злым и мстительным человеком и не имел ни одного друга на всем белом свете.

— Что ты собираешься делать сегодня вечером? — поинтересовался сэр Энтони, после того как, отчаявшись найти какой-нибудь способ раздобыть деньги, друзья на минуту замолчали.

— Я не могу себе ничего позволить! — пожаловался Кельвин Уорд. — Надо же было додуматься потратить на дорогу все оставшиеся деньги, чтобы приехать сюда из Индии! Нужно было оставаться там и попытаться найти какую-нибудь более или менее оплачиваемую работу.

— Такому человеку, как ты, ее не так-то легко найти, — угрюмо заметил сэр Энтони.

Оба они понимали, что это правда.

Невозможно было представить Кельвина Уорда каким-нибудь клерком в Ост-Индской компании или сотрудником коммерческой фирмы.

— Ради Бога, давай еще выпьем! — воскликнул сэр Энтони и махнул рукой официанту.

Однако вовсе не этот знак заставил официанта подойти. В руке он держал поднос, на котором лежало письмо. Он протянул письмо Кельвину.

Тот с удивлением воззрился на него:

— Когда вы его получили?

— Только что доставили с нарочным, сэр. Он ждет вашего ответа.

Сэр Энтони с любопытством взглянул на белый конверт и поддразнил друга:

— Должно быть, какая-нибудь белокурая красотка прознала, что ты в Лондоне.

Кельвин Уорд не ответил. Он читал послание, и на лице его застыло недоуменное выражение.

— Попросите человека, доставившего письмо, немного подождать, — приказал он официанту.

— Слушаюсь, сэр.

Когда официант отошел, Кельвин Уорд спросил своего друга:

— Что тебе известно о сэре Эразме Мэльтоне?

— Это он тебе написал?

— Да, но я ничего не могу понять.

— А что он пишет?

Кельвин Уорд протянул другу лист плотной дорогой бумаги. Сэр Энтони взял письмо и прочитал:

«Сэр Эразм Мэльтон шлет майору Кельвину Уорду самые наилучшие пожелания и сообщает, что хотел бы встретиться с ним по вопросу, представляющему для майора Уорда несомненный интерес».

— Что, черт побери, это могло бы означать, Энтони?

— Что бы сэр Эразм для тебя ни сделал, это, несомненно, пойдет тебе на пользу.

— Фамилия знакомая, вот только не могу припомнить, где я ее слышал.

— Сэр Эразм, если не ошибаюсь, считается одним из самых богатых людей Англии, — принялся рассказывать сэр Энтони. — И в то же время имя его окутано какой-то тайной. Похоже, никто не знает, как ему удалось сколотить свой капитал. Но в том, что капитал огромный, нет никакого сомнения.

— Он благородного происхождения?

— Точно не знаю, но кажется, да. Во всяком случае, я не слышал, чтобы кто-то это опровергал, хотя я и не бываю в обществе промышленных магнатов и миллионеров, в котором бывает сэр Эразм.

— Интересно, что ему от меня понадобилось? — задумчиво сказал Кельвин Уорд.

— Наверное, собирается предложить тебе какую-нибудь работу, — ответил сэр Энтони.

— Но ведь мы с ним не знакомы. Теперь я припоминаю, где слышал это имя. Не в Англии, а в Индии. Вот только — что?

— Вероятно, то, что он богат, как Крез, — заметил сэр Энтони. — Мне как-то рассказывал о нем кузен, министр иностранных дел. Сэр Эразм произвел на него неизгладимое впечатление. Когда он вернется из Парижа, я о нем еще порасспрашиваю.

— А пока я должен дать ответ на его письмо.

— Так чего же ты ждешь? Принимай его предложение. Дело явно пахнет деньгами. Может быть, что-то тебе и перепадет.

Кельвин Уорд взглянул на часы, стоявшие на каминной полке:

— Написать, что я буду у него через час? Хотя это будет выглядеть так, будто я напрашиваюсь на ужин.

— Ничего страшного. По крайней мере не придется тратить деньги на еду, — коротко бросил сэр Энтони.

— Это, пожалуй, самая веская причина, по которой я принимаю приглашение сэра Эразма, — рассмеялся Кельвин Уорд.

Поднявшись с кресла, он подошел к письменному столу. Черкнув на листе бумаги несколько строк, положил его в конверт и, подозвав официанта, приказал ему отнести письмо посланцу сэра Эразма.

— Ну, жребий брошен! — воскликнул он, возвращаясь к другу. — Что уготовила мне судьба?

— А вдруг ты обнаружишь, что сэр Эразм твой крестный отец, о котором ты долгое время ничего не знал? И сейчас он сделает тебя своим наследником, а сам исчезнет, как утренний туман, — пошутил сэр Энтони.

— Твоими бы устами да мед пить! — улыбнулся Кельвин Уорд. — Только что-то подсказывает мне, что меня ждет нечто иное, например, приглашение на светскую вечеринку или на бал, где мне навяжут какую-нибудь малолетнюю дебютантку.

— Избави Боже! — благочестиво проговорил сэр Энтони.

— Аминь! — улыбнулся Кельвин Уорд.




Час с небольшим спустя Кельвин Уорд уже входил в библиотеку — вдвое больше и гораздо более внушительнее той, в которой он беседовал со своим дядюшкой.

Когда Кельвин направлялся в наемном экипаже к Мэльтон-Хаусу, что на Парк-лейн, он и понятия не имел, что ему предстоит.

Особняк свой сэр Эразм приобрел десять лет назад.

До этого владельцем его был некий дворянин, который после смерти не удосужился оставить своим наследникам достаточно денег, чтобы они смогли продолжить то безбедное существование, к которому привыкли.

Кельвин Уорд с первого взгляда понял, что на перестройку и внутреннюю отделку внушительного, однако довольно ветхого здания была потрачена огромная сумма денег.

Его привел в восхищение расписной потолок в холле, с которого свисала гигантских размеров люстра, а также великолепные полотна известных мастеров, которыми были увешаны стены. Будучи неплохим знатоком живописи, Кельвин с изумлением их рассматривал в ожидании хозяина.

Армейская жизнь приучила Кельвина Уорда подмечать детали, и он не преминул отметить про себя толстенный ковер на полу в библиотеке, шторы из генуэзского бархата на Окнах, уникальные безделушки на столиках.

Владелец таких богатств был, бесспорно, фигурой еще более значительной, чем его дядя.

Сэр Эразм Мэльтон оказался человеком ярко выраженной индивидуальности. У него были тонкие черты лица, и никому и в голову бы не пришло усомниться в том, что он истинный джентльмен.

Кельвин Уорд, ожидавший увидеть простолюдина, сумевшего вскарабкаться по социальной лестнице из низов до самого верха, был приятно удивлен, услышав интеллигентный голос сэра Эразма.

— Очень мило с вашей стороны, что вы тотчас же откликнулись на мое приглашение, — проговорил он, крепко пожимая Кельвину руку.

Кельвин Уорд учтиво поклонился, и сэр Эразм пригласил своего гостя сесть в кресло, стоявшее возле резного мраморного камина.

— Надеюсь, путешествие из Индии не было утомительным? — спросил он, удобно усаживаясь.

— На корабле пассажиров было немного, так что общаться было не с кем. Да и такого желания у меня не было, — ответил Кельвин Уорд.

— Это хорошо, что корабль не был переполнен, — улыбнулся сэр Эразм.

В этот момент вошел дворецкий в сопровождении двух лакеев, и Кельвину Уорду было предложено несколько сортов вин и сандвичи с паштетом, разложенные на красивом серебряном блюде.

Как только за слугами закрылась дверь, сэр Эразм проговорил:

— Должно быть, вам любопытно узнать, зачем я хотел вас видеть.

— Признаюсь, мне это крайне интересно, — ответил Кельвин Уорд.

— То, что я вам скажу, — медленно произнес сэр Эразм, — наверняка вас очень удивит. Так вот, я следил за вашей карьерой, майор Уорд, в течение нескольких лет.

— Неужели?

— Когда я узнал о вашем существовании, мне захотелось разузнать о вас больше, — продолжал сэр Эразм. — Так что мне о вас известно многое: что вы сделали блестящую военную карьеру, что награждены орденами и медалями и что офицеры высшего командного состава о вас самого высокого мнения.

— Благодарю вас. Всегда приятно слушать в свой адрес комплименты, однако я не понимаю, почему вы проявили к моей скромной персоне такой повышенный интерес.

— Сейчас я к этому подойду, — сказал сэр Эразм. — Мне хотелось бы, чтобы вы поняли: я много о вас размышлял. Я также узнал, какую роль вы играли в спасении честного имени вашего брата.

Кельвин Уорд резко выпрямился:

— Откуда вам это известно?

— У меня свои методы добычи информации об интересующих меня людях, — проговорил сэр Эразм таким спокойным тоном, что это не выглядело хвастовством.

Кельвин Уорд молчал.

Его глубоко возмутило, что совершенно посторонний человек узнал о бесчестии Джеффри. А он-то надеялся, что только совсем немногие были в курсе того, что произошло!

— Мне также стало известно, — продолжал сэр Эразм, — что ваш брат своей смертью искупил грехи прошлого.

— Благодарю вас, — снова сказал Кельвин Уорд.

— Однако ваша роль в этой неблаговидной истории, как мне кажется, весьма значительна, — продолжал сэр Эразм. — Кроме того, я считаю, что вы поступили мужественно, когда покинули свой полк, понимая, что больше не можете позволить себе в нем оставаться.

— Как вам удалось все это про меня узнать?

— Я знаю даже больше, — ответил сэр Эразм. — Мне известно, что вы вернулись в Англию в надежде убедить вашего дядю оказать вам финансовую поддержку в коммерческом предприятии.

— Не представляю… начал было Кельвин Уорд, но хозяин дома его перебил:

— Полагаю, мое предположение, что герцог вам отказал, также соответствует истине.

— Ну, об этом догадаться нетрудно! — криво усмехнулся Кельвин Уорд.

— Следовательно, думаю, что не ошибусь, если скажу, что вы еще не выработали никаких планов относительно ближайшего будущего.

— Когда вашу записку доставили мне в клуб, я как раз сидел с другом и пытался хоть что-нибудь придумать, чтобы решить свои проблемы.

— Вот поэтому я и пригласил вас сюда, — сказал сэр Эразм. — У меня есть для вас предложение, майор Уорд, которое, как мне кажется, должно вас заинтересовать.

— Мне нет необходимости говорить вам, сэр, что я только рад буду выслушать любое предложение, если оно поможет мне выйти из затруднительного положения.

Несколько секунд сэр Эразм молчал, словно подыскивая подходящие слова.

Но в то же время Кельвин Уорд прекрасно понимал, что он полностью владеет ситуацией.

Не могло быть никакого сомнения в том, что перед ним очень умный и проницательный человек. Высокий лоб, острый взгляд, манера держаться — все выдавало в нем человека, который при желании мог бы управлять империей. В нем чувствовалась такая мощь и сила, что любой побоялся бы встать на его пути.

— Я наводил о вас справки, — заметил сэр Эразм, — по причине, далекой от праздного любопытства.

Поверьте, заниматься такими пустяками у меня нет времени. Скажу вам откровенно, я собирал информацию и о других мужчинах вашего возраста.

И проникновенным голосом добавил:

— Не сочтите за лесть, майор Уорд, но я считаю вас на сегодняшний день самым выдающимся молодым человеком из высшего общества.

— Высшего общества? — улыбнулся Кельвин Уорд. — Ну, к нему я никакого отношения не имею. Последние четыре года меня вообще не было в Англии, да и когда я жил здесь, у меня не было ни желания, ни средств мельтешить среди высоких особ.

— Мы говорим о разных вещах, — холодно заметил сэр Эразм. — Я говорю о вашем социальном статусе. Вы происходите из знатного рода, являющего собой часть истории страны, и со временем вы станете носить титул герцога.

— Как будто сейчас мне это чем-то может помочь! — горько усмехнулся Кельвин Уорд.

— И тем не менее, когда умрет ваш дядя — а ему никуда от этого не деться, как и всем нам, — вы станете герцогом Уксбриджским.

Кельвин Уорд промолчал, и сэр Эразм продолжал:

— Впрочем, это не столь важно, а вот ваши личные качества, черты характера и манера поведения не могут вызвать ничего, кроме уважения. И посему предлагаю вам помощь, и довольно значительную, для осуществления поставленной вами цели.

— Это очень любезно с вашей стороны. Поскольку вы хорошо осведомлены о моих делах, полагаю, вам известно и то, что сегодня я встречался со своим дядей и просил одолжить мне на чисто деловых условиях пять тысяч фунтов. Имея эти деньги, я смог бы стать младшим партнером моих приятелей, которые намереваются купить два торговых судна и начать вывоз товаров из Бомбея в Англию.

— Все это мне известно, — нетерпеливо проговорил сэр Эразм. — Я же собираюсь предложить вам не какие-то пять тысяч, а триста тысяч фунтов стерлингов!

Кельвин Уорд даже задохнулся от неожиданности.

— Если бы кто-то сказал мне такое вчера, — наконец проговорил он, — то я счел бы это шуткой.

— Я вовсе не намерен шутить! — отрезал сэр Эразм. — Естественно, вы получите эти-деньги при одном условии.

— Каком же?

— Если женитесь на моей дочери! — мрачно проговорил сэр Эразм.

На секунду в комнате воцарилась гробовая тишина. Первым ее нарушил Кельвин Уорд.

— Вы это серьезно? — недоверчиво спросил он.

— Серьезней не бывает, — усмехнулся сэр Эразм. — Видите ли, молодой человек; я не только человек дела, но также имею привычку до мельчайших деталей продумывать операцию, в которой собираюсь принять участие.

Помолчав немного, он продолжал:

— Исходя из этого вам должно быть понятно, что я буду выбирать моей дочери мужа, а себе зятя с такой же тщательностью и предусмотрительностью, с какой веду свои дела.

И доверительно добавил:

— И должен вам сказать, что вы единственный человек, которого я могу серьезно рассматривать как кандидата в мужья своей дочери.

— Я крайне польщен, — сухо заметил Кельвин Уорд. — Но не кажется ли вам, сэр, что вы несколько торопитесь? Если бы мы познакомились с юной леди, полюбили друг друга и поняли, что мы подходящая пара, могло бы получиться так, как вы желаете.

Он очень тщательно подбирал слова, стараясь не обидеть сэра Эразма, хотя до сих пор в себя не мог прийти от такого неожиданного поворота событий.

Ему бы никогда и в голову не пришло, что он услышит столь фантастическое и даже несколько оскорбительное предложение от человека такого высокого ранга, как сэр Эразм.

Более того, у Кельвина Уорда вообще не было желания жениться, а уж если бы он надумал это сделать, то сам выбрал бы себе жену.

Однако у него хватило ума не настраивать против себя сэра Эразма, который был с ним настолько откровенен и который, мог при желании помочь ему.

— Как я понял, — заметил сэр Эразм, — вам крайне необходимо вернуться в Индию с деньгами как можно скорее, поскольку ваши будущие партнеры дали вам довольно ограниченный срок и, если вы в него не уложитесь, они станут искать средства в другом месте.

— Вы совершенно правы. И тем не менее мне как-то не верится, что вы всерьез полагаете, что я соглашусь жениться на девушке, которую никогда прежде не видел. Вам не кажется, что я у нее с первого же взгляда могу вызвать отвращение?

— Ну, какое впечатление вы производите на женщин, не мне вам говорить! — заметил сэр Эразм. — Кроме того, не могу поверить, майор Уорд, что бы настолько недальновидны, что не видите тех преимуществ, которые сулит вам женитьба на моей единственной дочери.

И, поскольку Кельвин Уорд не ответил, он продолжал:

— Если вы считаете, что она не будет соответствовать тому высокому положению, которое вы займете после смерти дяди, позвольте рассказать вам немного о себе.

— Это вовсе не обязательно, — пробормотал Кельвин Уорд.

— Если бы я был на вашем месте, — отрезал сэр Эразм, — я счел бы это необходимым! Думаю, вам будет небезынтересно узнать, что предков своих мне нечего стыдиться.

Бросив взгляд на висевшие на стене портреты, он продолжал:

— Наш род ведет свое начало с шестнадцатого века. Мэльтоны жили в Йоркшире и были крупными землевладельцами.

Моя жена была дочерью графа Килкеннийского. Когда мы поженились, то могли при желании занять подобающее место в светском обществе, которое, без сомнения, приняло бы нас с распростертыми объятиями, так как я человек богатый.

Голос сэра Эразма прозвучал несколько иронично.

— Но жена моя была женщиной хрупкого здоровья. Ей были чужды веселье и развлечения. Она решила жить за городом, в то время как мне приходилось частенько бывать в Лондоне по своим делам. Когда она умерла, у меня никого не осталось, кроме нашей дочери.

На секунду его спокойный голос дрогнул, однако майор Уорд решил, что это ему только показалось.

— Сейчас Серафине восемнадцать лет, — продолжал сэр Эразм. — Она получила такое воспитание, которое сочла нужным дать ей моя жена. Гувернантки и домашние учителя дали ей самое разностороннее образование, однако жизнь ее протекала тихо и спокойно.

И более твердым голосом добавил:

— Я бы не хотел, чтобы мою дочь преследовали искатели богатых невест.

— Естественно, — пробормотал молодой человек, понимая, что от него ждут хоть какой-то реакции.

— Поэтому пять лет назад я решил, что, когда Серафине придет время выходить замуж, я сам подберу ей мужа, — продолжал сэр Эразм. — Женщины имеют обыкновение влюбляться в самых неподходящих Молодых людей, особенно женщины молодые. И я бы не хотел увидеть, как какой-то жадный до денег Ромео станет морочить голову моей дочери.

— Это естественно, — отозвался Кельвин Уорд.

— Поэтому мне показалось самым разумным, — продолжал сэр Эразм, — самому выбрать человека, который бы распоряжался нашим состоянием после моей смерти.

— А ваша дочь не высказывала своих пожеланий по этому поводу?

— Мнения и пожелания молоденьких девушек обычно не принимаются во внимание, — ответил сэр Эразм.

Кельвин Уорд знал, что это и в самом деле так. Если не очень богатой девице сделает предложение человек, имеющий значительное состояние, и отец ее сочтет его подходящим мужем для своей дочери, то ее непременно выдадут замуж, хочет она того или нет.

Помолчав, сэр Эразм спросил:

— Итак?

— Я должен дать ответ прямо сейчас?

— Пожалуй, сначала я вам кое-что покажу.

Сэр Эразм поднялся и подошел к огромному столу, стоявшему посередине комнаты.

На его плоской крышке красовалась золотая чернильница — настоящее произведение искусства времен правления короля Чарльза II.

Пока Кельвин Уорд любовался изящной вещицей, отдавая должное ювелирной работе изготовивших ее мастеров, сэр Эразм вытащил из ящика стола какие-то бумаги и разложил их перед собой.

Мельком взглянув на них, Кельвин Уорд замер:

— Откуда вы их взяли?

— Выкупил, — ответил сэр Эразм. — Ростовщики обычно просят за такие вещи кругленькую сумму.

Кельвин Уорд сдержал уже готовые было сорваться с языка слова.

Казалось невероятным, что он должен теперь не только кредиторам, но и сэру Эразму Мэльтону!

И тем не менее перед ним лежали расписки, которые он сам подписывал и в которых он указывал сроки, когда должен будет по ним платить.

— Как только вы примете мое предложение, — медленно произнес сэр Эразм, — бумаги эти полетят в огонь.

— А если я его не приму?

Секунду сэр Эразм не отвечал.

— Вы и в самом деле хотите, чтобы я сказал? — наконец спросил он.

Кельвин Уорд понял — что ему угрожают, и это была одна из самых неприятных ситуаций в его жизни.

У него было такое чувство, что перед ним стоит человек, полный решимости во что бы то ни стало добиться своего, и что он не остановится ни перед чем.

Кельвин Уорд прекрасно отдавал себе отчет в том, что произойдет, если он станет банкротом. А это непременно произойдет, если сэр Эразм потребует от него уплаты по счетам, и тогда его имя будет обесчещено!

Его не примут ни в одном клубе, и он не сможет общаться с теми немногочисленными друзьями, которые у него остались.

Но что самое страшное — шансы стать деловым партнером своих друзей, на что он возлагал такие большие надежды, сведутся к нулю.

В Индии тоже торговцы криво смотрели на банкротов, даже если они происходили из самых аристократических фамилий. И Кельвин Уорд отдавал себе отчет в том, что вряд ли переживет такой позор.

Второй раз за день Кельвину Уорду пришлось приложить немало усилий, чтобы обуздать свои чувства.

Второй раз пришлось убеждать себя, что если он даст волю своему гневу, то ничего этим не добьется, но все равно в душе его бушевала ярость.

Ему претило быть марионеткой в чьих-то руках. Ненавистно было сознавать, — что его лишают свободы выбора, заставляют плясать под чью-то дудку.

Однако как бы то ни было, ему предоставлялись на выбор два варианта: первый — это жениться на женщине, которую он никогда прежде не видел, и стать зятем человека, которого он уже успел невзлюбить, а другой — знать, что в самом ближайшем будущем кредиторы потребуют уплаты долгов, после чего его объявят банкротом.

Кельвин. Уорд лихорадочно думал, что ему предпринять. Может, быть, еще раз обратиться к дяде за помощью? Однако он тут же отмел эту мысль.

Герцог и пальцем не пошевелил, чтобы спасти от смерти жену своего брата. И уж, конечно, не потратит ни пенса, чтобы спасти племянника от банкротства.

На секунду ему показалось, что он попал во вражеское окружение и никак не может прорвать это кольцо.

— Вы только что спросили меня, — продолжал сэр Эразм, — требую ли я от вас ответа прямо сейчас. Да!

Кельвин Уорд еще раз взглянул на разбросанные по столу долговые расписки.

Сэр Эразм наблюдал за ним с циничной, как ему показалось, усмешкой на губах.

После короткого молчания молодой человек, собрав все свое мужество, спокойно и твердо проговорил:

— Как вам хорошо известно, выбора у меня нет. Я женюсь на вашей дочери!




Глава 2


Кельвин Уорд обвел просторную столовую Мэльтон-Хауса взглядом, полным отвращения.

Он пребывал в ярости с самого утра, когда, встав с постели, вспомнил, что сегодня день его свадьбы.

Впрочем, ему при всем желании вряд ли удалось бы забыть об этом, поскольку последние три дня он занимался исключительно лишь свадебными приготовлениями.

Но даже сейчас ему не верилось, что сэр Эразм заставил его жениться через три дня после их разговора и что уже завтра утром они с молодой женой отправятся в Индию.

Сэр Эразм предупреждал его, что продумывает все свои дела до мельчайших деталей, однако Кельвин Уорд не предполагал, что до такой степени.

Сэр Эразм предусмотрел все.

Все было спланировано, обустроено и взято под контроль с такой тщательностью, что жизнь становилась похожа на череду математических действий, складывающихся в нужный ему результат.

С того момента, как Кельвин Уорд согласился жениться на дочери сэра Эразма, словно пришла в движение исполинская машина.

Перво-наперво сэр Эразм сгреб со стола все счета и расписки и, подойдя к камину, бросил их в огонь.

Кельвин Уорд смотрел, как они занялись пламенем, но не чувствовал ни удовлетворения, ни радости.

У него было лишь одно малоприятное ощущение, что из рук ростовщиков он переходит в другие, гораздо более цепкие и сильные руки, из которых не так-то просто вырваться.

Ему трудно было объяснить своему другу, сэру Энтони Фэншо, который ждал его в клубе, какое отвращение он испытывал к этой сделке.

— Господи, Кельвин! — воскликнул сэр Энтони, выслушав его. — На что тебе жаловаться! Уж если кому-то и повезло, так это тебе!

— Ничего себе везение! Жениться на дочери человека, которого я терпеть не могу. Я сам интересую его лишь постольку, поскольку в один прекрасный день надену герцогскую корону!

— Да я согласился бы жениться на самой Медузе, если бы к ней в придачу получил приданое в три тысячи фунтов, а в перспективе, возможно, миллионы! — воскликнул сэр Энтони.

— Насколько мне помнится, согласно мифологии, вместо волос у Медузы были змеи, а к этим тварям, вдоволь насмотревшись на них в Индии, я отношусь с превеликим отвращением.

— Не говори плохо о своей невесте, ты ведь ее ещё не видел! — попросил сэр Энтони.

— Но неужели ты не понимаешь, в какой я оказался идиотской ситуации? — недоумевал Кельвин Уорд. — Я и не думал жениться! Да о какой женитьбе вообще может идти речь в моем положении! Но я был уверен, что когда соберусь пойти под венец, то только с той, которую полюблю. Уверяю тебя, я и не предполагал, что моей невестой станет девушка, у которой такой отец, как сэр Эразм!

— А вот у меня его решимость и настойчивость вызывают восхищение, — заметил сэр Энтони. — Надо же додуматься — проследить всю твою жизнь и, насколько нам известно, многих других молодых людей и подобрать себе именно такого зятя, которому, по его мнению, он смог бы доверить свое огромное состояние!

— Не нужны мне его деньги! — отрезал Кельвин Уорд. — Единственное, я хочу, чтобы мне дали возможность самому распоряжаться собственной жизнью. Доказать, что я и сам чего-то стою.

— А для этого тебе необходимы пять тысяч фунтов, — улыбнулся сэр Энтони.

— Вот именно!

— По-моему, ты несправедлив к своему будущему тестю, Кельвин, — упрекнул его сэр Энтони. — Это на тебя абсолютно не похоже. Ты всегда был справедливым и беспристрастным.

— Наверное, потому, что мне до сих пор приходилось заниматься проблемами других людей, — заметил Кельвин Уорд. — Трудно быть объективным и беспристрастным, когда ты попал в капкан, как крыса.

За последние два дня это сравнение частенько приходило ему на ум.

Когда на следующее утро после разговора с сэром Эразмом Кельвин Уорд снова пришел к нему, он увидел, что там уже сидят несколько поверенных.

Они показали Кельвину документы, из которых следовало, что Серафина Мэльтон является наследницей огромного состояния, ведать которым ее отец уполномочивал Кельвина Уорда со дня их женитьбы.

Кельвина удивило, что сэр Эразм не собирается оставить за собой право распоряжаться богатством дочери, а передает его своему зятю сразу же после свадьбы, что законом, впрочем, не возбранялось.

— Вот этой суммой моя дочь владеет на сегодняшний день, — сообщил ему сэр Эразм.

Кельвин Уорд принялся внимательно читать документы, которые тот ему протянул.

— Я намереваюсь отложить сумму в один миллион фунтов, — продолжал сэр Эразм, — на создание фонда для ваших будущих детей. Каждый из них по достижении двадцатипятилетнего возраста будет распоряжаться причитающейся ему суммой. До этого единственным доверенным лицом назначаетесь вы.

— По-моему; было бы лучше, если бы вы взяли на себя труд самому ведать этими деньгами, — заметил Кельвин Уорд.

— Я уже отдал все необходимые приказания, — холодно ответил сэр Эразм. — Если бы я счел вас неспособным распоряжаться крупной суммой денег, я бы никогда вам этого не поручил.

Кельвину Уорду больше нечего было возразить.

Он снова почувствовал крайнее раздражение, поскольку неумолимая сила, исходящая от сэра Эразма, связывала его по рукам и ногам.

Чем больше он узнавал о бизнесе своего будущего тестя, тем больше изумлялся: и как ему только удалось создать такую обширную сеть коммерческих предприятий, распространившуюся по всему миру?

Кельвину Уорду сэр Эразм казался эдаким осьминогом, который своими многочисленными щупальцами высасывает прибыль из самых, казалось, недосягаемых предприятий, чья деятельность пребывала в глубокой тайне.

Стоило только сэру Эразму почувствовать, что пахнет прибылью, он был тут как тут.

Окинув взглядом столовую, где собралось больше сотни людей, чтобы принять участие в свадебном завтраке, Кельвин Уорд невольно сам себе задал вопрос, сколько миллионов представлено здесь, под этим великолепным расписным потолком.

Когда сэр Эразм сказал ему, что свадьба должна состояться на третий день их знакомства, Кельвину это решение показалось довольно разумным.

— Пароход «Тибериус», направляющийся в Бомбей, отплывает из Тилбери на следующее утро, — сообщил ему Сэр Эразм. — Я закажу для вас специальную каюту для молодоженов. Насколько мне известно, пароход этот намного больше и комфортабельнее тех, что отплывают на следующей неделе.

Кельвину ничего не оставалось, как согласиться.

А для себя он сделал вывод, что свадьба должна быть довольно скромной. В конце концов, думал он, у невесты останется не так-то много времени на сборы, не говоря уже о том, что невозможно в такой короткий срок собрать много гостей, желающих посмотреть на бракосочетание знатных особ.

Однако он недооценил сэра Эразма.

Гостям незамедлительно были отправлены телеграммы и приглашения, написанные секретарями сэра Эразма. Их тут же развезли по знатным домам ретивые слуги. В ответ посыпались поздравления с благодарностью за приглашение на свадьбу.

Когда сэр Эразм показал Кельвину Уорду список приглашенных, тот был поражен не только их количеством, но и значимостью — гости, как выяснилось, имели вес и в финансовых, но и в парламентских кругах, а также в высшем обществе.

В числе приглашенных не было никого из легкомысленных любителей повеселиться, которые по большей части составляли окружение принца Уэльского.

В списке стояли фамилии людей солидных: видных государственных деятелей, членов палаты лордов и палаты общин, имена которых были известны всей стране. Даже жена премьер-министра, маркиза Солсбери, собиралась прибыть на торжество, — сам он был слишком занят и приехать не мог.

Кроме того, свадьбу собирались почтить своим присутствием крупные банкиры, финансисты из других стран, на которых правительства европейских государств всегда могли положиться, если требовался национальный заем.

Единственной знатной особой, не пожелавшей присутствовать на свадьбе, оказался герцог Уксбриджский, однако Кельвин Уорд получил от него записку. Она ограничивалась двумя словами: «Весьма разумно».

Большинство гостей прибыли со своими женами, тем не менее за длинным свадебным столом оказалось больше мужчин, чем женщин.

Стол был украшен орхидеями. На столе стояли деликатесы, настолько экзотические и дорогие, что денег, которые пошли на одно лишь блюдо, хватило бы, чтобы семья среднего рабочего безбедно прожила бы целый месяц.

Вина были изысканные, к каждому блюду подавали соответствующий сорт. Кельвин Уорд, желая развеять мрачное настроение, выпил больше, чем обычно себе позволял.

Однако это было бесполезно.

Ничто не могло приглушить бушевавший в нем гнев, который не позволял ему не только слушать пространные речи гостей, но и сосредоточить свое внимание на них самих.

Кельвин Уорд не принял слова сэра Эразма всерьез, когда тот сказал, что невесту свою он увидит лишь в церкви, перед алтарем.

— Надеюсь, сегодня я буду иметь удовольствие познакомиться с мисс Мэльтон? — вежливо осведомился Кельвин Уорд.

— Серафина сейчас находится за городом, — ответил сэр Эразм, — и вернется в — Лондон лишь вечером перед свадьбой.

— Значит, до свадьбы я ее не увижу?

— Не увидите! — отрезал, сэр Эразм. — Вам нечего сказать друг другу, помимо того, что могу сказать вам я.

— Право… — начал было Кельвин Уорд и осекся.

«Пусть сэр Эразм делает как хочет, подумал он. — Он привык стоять на своем, и, что бы я ни говорил, как бы ни поступил, ничто не заставит его изменить свое решение. Так что уж лучше молчать».

Только в присутствии сэра Энтони мог он позволить себе выговориться.

— Этот человек настоящий тиран! — бушевал он. — Ты только представь себе — выдавать свою дочь замуж за человека, которого она никогда прежде в глаза не видела! Вести ее под венец словно какое-то бессловесное животное!

— А я считаю, что девушка поверила отцу, когда он пел дифирамбы в твой адрес, — заметил сэр Энтони. — Ты ведь неотразим, Кельвин, особенно для особ женского пола.

Кельвин Уорд знал, что это правда, и даже не попытался этого отрицать.

Он поступил бы неискренне, если бы стал уверять своего друга, будто понятия не имеет, что женщины от него без ума и что если он одарит кого-то своим благосклонным вниманием, то любая рада будет ответить ему взаимностью.

В то же время любовные интрижки, а их у него было не так уж мало, он заводил лишь с замужними женщинами или вдовушками. То есть с женщинами, умудренными опытом, остроумными и интеллигентными, которые умели довести будоражащий кровь флирт до пылкой, но не выходящей за рамки благоразумия страсти.

— О чем, черт побери, я буду разговаривать с девочкой, только-только сошедшей со школьной скамьи? — пожаловался он сэру Энтони.

— Ну, здесь я ничем не могу тебе помочь, — отозвался тот. — Я не имею обыкновения беседовать с малолетками, если этого можно избежать.

— А я вообще не припомню, когда в последний раз танцевал с такой, не говоря уже о том, чтобы вести беседу.

— Но ведь в Индии их полным-полно! — воскликнул сэр Энтони. — Их, если память мне не изменяет, еще называют «Флотилия по отлову женихов».

— Верно, — улыбнулся Кельвин Уорд. — И поскольку у меня никогда не было желания попадаться к ним на крючок, я обходил их за километр.

И, помолчав, добавил:

— Только чтобы попасться в сеть хитрого и опытного рыболова!

— Не унывай! — подбодрил его сэр Энтони. — Может быть, дела не так уж плохи, как тебе кажется. Если девчонка пошла в отца, то уж по крайней мере она неглупа.

— Вот именно этого-то я и опасаюсь. Если она действительно похожа на своего отца, я бы скорее встретился лицом к лицу с армией амазонок, чем с мисс Серафиной Мэльтон!

Кельвин Уорд был уверен: сэр Эразм потому так торопится со свадьбой, что боится, как бы его будущий зятек не выскользнул из сети, в которую он его заманил.

Нужно признаться, Кельвину и в самом деле подобные мысли приходили в голову, однако он отдавал себе отчет в том, что это невозможно.

Где он найдет пятнадцать тысяч фунтов, чтобы выплатить долг сэру Эразму? Хотя тот и швырнул в огонь его долговые обязательства, однако Кельвин, будучи человеком порядочным, прекрасно знал, что существует и такое понятие, как долг чести.

И если у него не будет денег на покупку в Бомбее торгового судна, что ждет его? Где он найдет работу? Как вообще сможет прокормить себя?

«Нет, ничего мне не остается», — уговаривал себя Кельвин Уорд, готовясь к предстоящей свадебной церемонии.

Но никакие уговоры в мире не могли заставить его испытывать какие-то другие чувства, кроме ненависти. Одна лишь ненависть владела всем его существом: ненависть к своему будущему тестю, к самой свадьбе, а заодно и к будущей жене, которую — Кельвин в этом ни капельки не сомневался — он возненавидит с первого же взгляда.

Впрочем, ему пока так и не удалось ее рассмотреть, когда она под руку со своим отцом, сэром Эразмом, прошествовала к алтарю церкви, расположенной на Гросвенор-сквер.

Одета она была, как и полагается невесте, в белое платье. В руках держала букет белых орхидей, как показалось Кельвину, чересчур громоздкий.

Лицо ее было закрыто кружевной фатой, и, когда Кельвин Уорд кинул на свою невесту беглый взгляд, ему бросилась в глаза склоненная голова, на которой громоздилась огромная, сверкающая бриллиантами тиара. Казалось, что одна эта тиара могла красноречиво свидетельствовать, какую баснословную сумму за нее заплатили.

Для жениха эта свадьба не стоила ровным счетом ничего.

Кельвин Уорд хотел внести свой посильный вклад и купить хотя бы обручальное кольцо невесте, но лишь только собрался претворить свое намерение в жизнь, как получил от сэра Эразма записку, в которой тот извещал его, что Серафина будет носить кольцо своей матери.

К записке прилагалось кольцо в бархатной коробочке.

Накануне свадьбы в Мэльтон-Хаус потоком хлынули дорогие свадебные подарки.

Кельвин Уорд осмотрел их мельком и то, только потому, что от него это требовалось, так как один из секретарей сэра Эразма поблагодарит тех, кто прислал их, от его имени.

Подарки эти казались ему такими же холодными и безличными, как и сама свадьба.

Впрочем, Кельвину Уорду ничего больше не оставалось, как соглашаться со всем, что бы ни предложил ему сэр Эразм.

Поэтому, когда тот отправился в Церковь на Гросвенор-сквер в карете вместе с молодыми, Кельвин не очень удивился.

Церковь эта находилась всего в нескольких минутах езды от Мэльтон-Хауса, и Кельвин с неприязнью подумал, нет ли у сэра Эразма каких-либо скрытых мотивов, по которым он не мог позволить, чтобы «счастливые новобрачные» обменялись по дороге хотя бы одним словом.

При сложившихся обстоятельствах им это и в голову не пришло, так что говорил один лишь сэр Эразм.

— Какая милая церемония! — воскликнул он. — Похоже, в выборе молитв, да и гимнов я не ошибся. Хор исполнил их просто чудесно!

Кельвина Уорда так и подмывало спросить, не дал ли сэр Эразм указание самому Господу, чтобы тот благословил жениха и невесту, — однако он сомневался, что тот оценит его сарказм.

По прибытии в Мэльтон-Хаус жених с невестой прошли в гостиную, где стояла огромная ваза, полная экзотических, распространяющих дивный аромат лилий, на фоне которых новобрачные смотрелись великолепно. Вскоре начали съезжаться гости.

Фамилия каждого вновь прибывшего объявлялась громким, на весь зал голосом, и Кельвин Уорд неожиданно для самого себя заинтересовался гостями, имена которых до сегодняшнего дня он мог лишь прочесть на страницах финансовых газет.

Сэр Эразм назначил свадебную церемонию на четыре часа дня, но лишь в одиннадцатом часу долгий «свадебный завтрак» наконец-то завершился, и они встали из-за стола.

Было произнесено много речей, по счастью, коротких. Подняли тост за жениха и невесту, после чего гостям был предложен кофе и разные ликеры.

Несколько минут спустя Кельвин Уорд вдруг обнаружил, что его молодой жены нет рядом с ним за столом.

До этого он беседовал с лорд-канцлером Хэлсбери, который сидел справа от него и разглагольствовал о планах нового правительства, которое сформировалось после недавних всеобщих выборов.

Наконец лорд-канцлер повернулся к своей соседке справа, а Кельвин, повернувшись к своей молодой жене, обнаружил, что ее место пусто.

Серафина незаметно ушла, и, когда Кельвин обратился к сэру Эразму за объяснениями, тот сказал:

— У моей дочери разболелась голова. Она попросила меня принести вам свои извинения.

— По-видимому, и для нее свадебная церемония явилась тяжелым испытанием, — машинально сказал Кельвин Уорд.

Что касается его самого, то для себя он твердо решил, что подобную процедуру он никогда по доброй воле не стал бы повторять.

Дамы вышли из комнаты, и мужчины закурили свои сигары.

Свадебный вечер завершился, как и любой другой, — мужчины принялись беседовать на темы, их интересующие, либо развлекать друг друга различными пикантными историями.

Кельвин Уорд заметил, что сэр Энтони заливается смехом, — видимо, один из гостей, с которым тот беседовал, рассказывал ему что-то очень смешное. Однако сам он был по-прежнему охвачен тихой яростью, не оставлявшей его в покое весь день.

Наконец откланялись последние гости, и даже сэр Эразм, попрощавшись, отбыл восвояси.

Кельвин Уорд с молодой женой остались в доме одни; Это была еще одна причуда сэра Эразма, которую невозможно было оспорить. Он считал абсурдным, если жених с невестой уедут из дома, где их ждет свадебный завтрак, и проведут ночь в каком-то чужом отеле, без особых удобств.

На следующее утро после свадьбы они должны были отправиться в Тилбери, а до этого, по мнению сэра Эразма, им не было никакой необходимости покидать стены родного дома.

Сам же сэр Эразм намеревался уйти из Мэльтон-Хауса и переночевать у одного из своих богатых и влиятельных друзей, чей шикарный особняк также располагался на Парк-лейн.

«Находится он дома или нет его, — хмуро размышлял Кельвин Уорд, — все равно атмосфера, созданная им, действует угнетающе».

Он не мог придумать ничего более скучного, чем провести первую брачную ночь в огромном, забитом богатствами доме, не доме даже, а мавзолее, который впитал в себя дух своего хозяина, сэра Эразма.

И тем не менее он ни словом не возразил против всех этих приготовлений.

Лишь одна мысль согревала его душу: с завтрашнего утра ненавистный тесть его уже не достанет.

Скоро между ними будет целый континент да океан в придачу, кроме того, Кельвин Уорд решил, что не вернется в Англию, пока не встанет на ноги.

До тех пор пока он не сможет сам распоряжаться своей судьбой и не перестанет быть покорным рабом сэра Эразма, он останется за границей.

Когда за сэром Эразмом закрылась входная дверь, Кельвин Уорд остался один, впрочем, было еще несколько лакеев, которые бесшумно сновали по просторному холлу, отделанному мрамором.

Бросив на них беглый взгляд, он начал подниматься по винтовой лестнице в апартаменты, которые отвели для него и его молодой жены.

Свою комнату он уже видел, и она произвела на него неизгладимое впечатление. Из нее дверь открывалась в будуар, с противоположной стороны которого находилась спальня Серафины.

Открыв дверь в будуар, Кельвин Уорд почувствовал аромат лилий и гвоздик и прошествовал по толстому ковру в свою комнату, где его ожидал слуга.

Кельвина не оставляло желание побыть одному, не дававшее ему покоя целый день. Однако когда за слугой закрылась дверь и мечта Кельвина наконец-то осуществилась, его тем не менее не оставляло ощущение, что комната полным полна народа.

И тогда неукротимое бешенство, которое он весь день старался обуздать, разгорелось в нем с такой силой, что Кельвину показалось, будто он объят яростным пламенем.

Никогда ему еще не приходилось испытывать такое унижение, такие муки, какие выпали на его долю в последние три дня. У него было ощущение, что сэр Эразм завладел его телом, мыслями и душой.

Он уже не принадлежал себе, а был лишь марионеткой, готовой действовать по указке своего тестя.

Кельвин Уорд слыл человеком гордым. Кроме того, он обладал острым умом.

Поэтому ему удалось убедить себя, что не стоит бороться против неизбежного, лучше извлечь из него какую-то пользу.

Однако все его существо восставало против той гнусной ситуации, в которую он угодил и которая возмущала его до глубины души.

Он был прирожденным лидером. Еще в школьные годы мальчишки с благоговением смотрели на него, готовые выполнить любое его приказание.

Всякий другой смирился бы с таким положением, в котором оказался Кельвин Уорд, однако ему, обладавшему сильным характером, оно казалось невыносимым.

Кельвин Уорд не спеша разделся, все время думая о том, что его ждет молодая жена.

Наверняка она нервничает, что он заставляет себя так долго ждать.

Если она пошла в своего папашу, то, несомненно, любит, чтобы все было разложено по полочкам. Наверное, его женушка особа властная, а может быть, и агрессивная.

«Ни за что не буду под каблуком у жены!» — с мрачной решимостью сказал себе Кельвин Уорд.

Он предвидел, что впереди их ждут войны, большие и маленькие, однако решил с самого начала выходить из них победителем.

Молодой человек гордо вскинул подбородок, но тут ему в голову пришла еще одна неприятная мысль — он с ужасом подумал, что не имеет ни малейшего представления о том, как выглядит Серафина.

А что, если сэр Эразм не разрешил ему увидеть невесту до свадьбы потому, что она имеет какой-нибудь физический дефект либо страшна как смертный грех?

От этой мысли Кельвину стало не по себе.

Не имея возможности увидеть свою будущую жену до свадьбы, он попытался мысленно представить ее себе. Кельвин решил, что она должна быть похожа на своего отца — такая же высокая, темноволосая, крепкого телосложения.

Однако это оказалось вовсе не так.

Женщина, стоявшая рядом с ним перед алтарем, была гораздо ниже ростом, чем он себе представлял.

Теперь он вспомнил, что она наверняка откидывала с лица фату, когда они прошли в ризницу, чтобы поставить свои подписи, но тогда он не стал смотреть на свою невесту, так как побоялся того, что может открыться его глазам.

Когда они стояли рядышком и встречали гостей, у него не было времени взглянуть на свою молодую жену, ведь полагалось каждому гостю пожать руку, хотя бы слегка улыбнуться и с показной признательностью принять поздравления, которые произносил каждый вновь прибывший гость.

«Должно быть, спиртное, выпитое за обедом, так подействовало на меня, что я несколько поглупел», — решил Кельвин Уорд.

Они с сэром Энтони и вправду выпили за обедом в клубе больше бренди, чем обычно себе позволяли.

Впрочем, как бы там ни было, он не мог без содрогания думать о том, что его сейчас ждет.

Он знал лишь, что должен поступить так, как того требует обычай.

Он должен выполнить то, что от него ждут.

У Кельвина Уорда было какое-то странное чувство, что если он этого не сделает, то на следующее же утро после первой брачной ночи тесть устроит ему за непослушание хорошую взбучку.

А может, сэр Эразм уже представил себе, сколько у них с Серафиной будет детей, и уже прикинул, сколько денег положить на их счет? Ведь он так же тщательно планирует будущее, как и настоящее.

— Чтоб ему пусто было! — едва слышно пробормотал молодой человек и тут же устыдился своих слов.

Ругался он редко. В армии вообще-то было принято не стесняться в выражениях, однако он считал, что бранные слова говорят о том, что человек не умеет держать себя в руках.

И словно на параде, он скомандовал себе идти и выполнять то, что от него требуется.

Он теперь человек женатый, и ему щедро заплатили за то, что он дал свое имя и взял под свое покровительство женщину, которая является теперь его женой.

И что бы она из себя ни представляла, он будет относиться к ней учтиво и уважительно. Однако даст понять, что он глава семьи и что жена обязана ему подчиняться.

Он надел длинный халат из голубого шелка, который сэр Энтони заставил его купить наряду с несколькими рубашками и прочими аксессуарами в дорогом магазине Сент-Джеймса.

— Не нужно мне ничего! У меня все есть, — попробовал тогда возразить Кельвин.

— То, что у тебя есть, ты уже носишь давным-давно, — не уступал сэр Энтони. — Я тебе даже больше скажу. Если ты сам не купишь приличную одежду, за тебя это сделает твой будущий тесть.

Лишь эти слова заставили Кельвина Уорда согласиться на предложение своего друга. И в самом деле, шелковый халат, такой длинный, что почти доставал до пола, гораздо больше соответствовал европейской жизни, чем та одежда, которую он носил в жаркой Индии.

Взглянув на себя в зеркало, Кельвин Уорд увидел свое отражение: меж бровей залегла глубокая морщинка, подбородок упрямо вздернут. Те, кто служил под его командованием, тотчас же поняли бы по выражению его лица, что командир не собирается никому уступать ни на йоту.

Открыв дверь своей спальни, Кельвин прошел через заставленный цветами будуар к двери, расположенной напротив.

На секунду он замешкался, подумав, что Серафина, быть может, уже спит и вовсе не горит желанием видеть его в столь поздний час.

Но тут же с мрачной решимостью сказал себе, что чем скорее… они покончат с тем, что им предстоит, тем лучше. Он легонько, ради вежливости, постучал и распахнул Дверь.

Просторная комната была освещена лишь одним канделябром, стоявшим возле кровати. Сама же кровать была задрапирована бархатным пологом и напоминала папский трон.

Кровать была внушительных размеров, на высоких ножках, сверху она была покрыта покрывалом из белого горностая, простыни и наволочки были оторочены тончайшим венецианским кружевом.

На этой огромной кровати едва можно было рассмотреть маленькую фигурку, застывшую в напряженном ожидании.

На секунду Кельвину показалось, что он ошибся и зашел не в ту комнату.

Подойдя к кровати поближе, он увидел вовсе не то, что ожидал. Вместо темноволосой, крупного телосложения молодой женщины он увидел на кровати какое-то воздушное создание.

На маленьком личике, обрамленном светлыми волосами, сверкали огромные глаза.

Эта маленькая девочка, совсем еще ребенок, смотрела на него с таким страхом, какого ему еще не доводилось видеть ни на одном женском лице!

Кельвин Уорд остановился у кровати.

Он видел, что жена его вся дрожит, что ее пальчики, тоненькие и нежные, стиснули друг друга с такой силой, что костяшки побелели.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом молодой человек недоверчиво спросил:

— Вы боитесь меня, Серафина?

Наступила короткая пауза. Наконец робким, едва слышным голосом она, запинаясь, пролепетала:

— В… вы такой… огромный и… хмурый!

Впервые за сегодняшний день Кельвин Уорд улыбнулся.

— Ну, меньше я стать не могу, однако постараюсь больше не хмуриться.

Он заметил, что Серафина еще крепче сжала руки, потом тихонько прошептала:

— М… могу я… п… поговорить с вами?

— Ну конечно. У нас ведь до сих пор не было возможности побеседовать друг с другом.

Говоря это, он сел на край кровати лицом к жене.

Серафина вздрогнула всем телом.

Пытаясь отстраниться от него как можно дальше, она вжалась в подушки.

— Я вас внимательно слушаю, — ласковым, как ему самому показалось, тоном проговорил Кельвин Уорд.

Он увидел, что щеки Серафины стали такими же белыми, как наволочки на подушках, глаза же были очень темными и испуганными.

— Я… я хотела… сказать… вам, что… я… трусиха.

— Трусиха?

— И ничего… не могу с этим… поделать. Я стараюсь… изо всех… сил быть… храброй… но все время… чего-нибудь боюсь.

— Может быть, вы расскажете мне, что вас так пугает? — попросил Кельвин Уорд.

Серафина не ответила, и он понял, что она пытается подобрать нужные слова. Наконец ей с трудом удалось выговорить:

— Вы… наверное… сочтете меня… абсолютно невежественной… Я знаю… что когда… мужчина и женщина становятся… мужем и женой… они что-то делают… вместе, но никто не рассказывал мне… что именно.

Она помолчала, а потом чуть слышно продолжала:

— Если бы вы… сказали мне… что вы… будете делать… прежде чем… начнете… я постаралась бы… не бояться.

Теперь она дрожала еще сильнее, чем прежде. Кельвин Уорд с изумлением смотрел на свою жену.

— Следует ли мне понимать вас так, Серафина, что никто никогда не рассказывал вам о супружеской жизни?

— Мне… не с кем… было… поговорить на эту тему, — ответила она. — Мисс Колвилл… это моя гувернантка… никогда не говорила… о таких вещах… а слуг ведь я… не могла… расспрашивать.

— Конечно, нет, — согласился молодой человек.

И, секунду помолчав, спросил:

— Вы хотели выйти за меня замуж, Серафина?

— Нет! Я даже… поверить… представить себе… не могла, когда папа… в первый раз сказал мне о том, что я… должна буду это сделать!

— А вы говорили ему, что не хотите выходить замуж?

— Папа… не стал бы… и слушать! Когда он… отдает приказ… он не сомневается… что этот приказ… будет выполнен.

Кельвин Уорд криво усмехнулся: уж кому, как не ему, это знать.

— Ваш отец сказал вам, почему вы должны выйти за меня замуж?

Серафина покачала головой. На мгновение ее белокурые волосы блеснули в тусклом свете свечей.

— Папа лишь сказал… что он выбрал мне… мужа… и что свадьба… состоится в… четверг. Вот и все!

— А почему вы не просили его дать вам побольше времени и не сказали, что хорошо бы нам до свадьбы познакомиться друг с другом?

— Папа… никогда не прислушивается… к моему мнению, — ответила Серафина. — Я подумывала о том… чтобы сбежать… но убегать мне… некуда.

Кельвин Уорд молча смотрел на нее. Такого поворота событий он никак не ожидал.

— А почему… вы захотели… жениться на мне? — спросила Серафина, секунду помолчав.

Тщательно подбирая слова, он ответил:

— Как и у вас, у меня не было другого выхода.

— Папа… заставил вас?

— Да. Ваш отец меня заставил!

— Как ему это… удалось?

Кельвин Уорд решил сказать ей лишь часть правды:

— Одна из причин, Серафина, та, что у меня нет денег, а вы очень богатая молодая женщина.

— Вам… нужны были… мои деньги?

— Мне была необходима сравнительно небольшая сумма, чтобы открыть в Индии одно предприятие.

— И чтобы… получить их… вам пришлось… жениться на мне.

— Да.

— А другого способа… получить эти деньги… у вас не было?

— Нет.

Наступила тишина. Кельвин Уорд видел, что Серафина обдумывает его слова.

— А какая… другая причина? — наконец спросила она.

Поскольку он не отвечал, девушка смущенно произнесла:

— Наверное… мне не стоило… об этом… спрашивать!

— Почему? — заметил он. — Лучше, если между нами не будет никаких секретов. Ваш отец имеет надо мной некоторую власть.

— Значит, он… заставил вас… жениться на мне.

— Да.

— Мне… мне очень жаль.

— Себя или меня? — усмехнулся Кельвин Уорд.

— Скорее всего… обоих. Я, конечно, думала… что когда-нибудь… выйду замуж, но…

Голос ее замер.

— Но надеялись, что это произойдет по любви, — заметил Кельвин.

Серафина не ответила, однако он заметил, что глаза ее заблестели, и добавил:

— Уверен, что вы мечтали о прекрасном принце, который, конечно, не станет смотреть на вас хмуро!

— Вы сейчас… не кажетесь мне… таким… свирепым, — ответила Серафина. — Но когда мы были в церкви… мне казалось… что вы сердитесь, а когда мы… встречали гостей… я была в этом просто уверена.

— Мне очень стыдно, если это было настолько заметно, — извинился Кельвин Уорд.

— Не думаю… что это… кто-то заметил, — серьезно ответила Серафина. — Просто иногда… я ощущаю… то, что чувствуют… другие, даже если… они пытаются… это скрыть.

— Могу лишь выразить свое сожаление по поводу того, что вас заставили выйти за меня замуж, — сказал он. — Полагаю, каждой девушке хочется сначала влюбиться, а уж потом это сделать.

— А вы? — спросила Серафина. — Разве вам… не хочется влюбиться, а уж потом… сделать кого-то… своей женой?

— Никакого желания жениться у меня вообще не было, — откровенно признался молодой человек. — Но, если бы мне пришлось это сделать, я бы предпочел сам выбрать себе невесту.

— Папа стал слишком властным… с тех пор, как… умерла мама, — заметила Серафина. — Только она могла заставить его изменить решение… быть добрым, понимающим.

Она тихонько вздохнула.

— Если бы я отказалась выйти за вас замуж… как сначала собиралась… думаю, он… побил бы меня.

Кельвин Уорд замер.

— Вы хотите сказать, что ваш отец бьет вас? — спросил он.

— До того, как мне исполнилось пятнадцать, бил, — ответила Серафина. — Когда умерла… мама, он часто наказывал меня. Мне кажется… не за то, что я делала что-то не так, а потому, что он не мог простить… что я жива, а мамы… больше нет.

И столько было в этом высказывании здравого смысла, что он уже не сомневайся: несмотря на свой детский вид, Серафина обладает острым умом.

— Значит, вы считаете, что, если бы пошли против воли отца сейчас, он поднял бы на вас руку? Но это невероятно!

И, едва произнеся эти слова, Кельвин понял, что ничего невероятного в этом нет. В армии были распространены телесные наказания, в школах — порка, нередко глава какого-нибудь почтенного семейства брал в руки розги, дабы вдалбливать прописные истины не только своим детям, но и слугам.

Это было невероятным, потому что сэр Эразм осмеливался поднять руку на такое беззащитное, хрупкое создание, как Серафина.

— Папа никому не позволит… идти против себя, — ответила Серафина. — Кроме того, я ведь вам уже говорила, что я… трусиха.

— По-моему, вы просто наговариваете на себя!

— Вовсе нет! Я постоянно… чего-то боюсь. Ужасно быть такой трусихой! Но я… ничего не могу с этим поделать. Когда меня охватывает страх… кажется, сердце готово… вырваться из груди… руки трясутся, и единственное, что мне хочется, это… убежать куда-нибудь… и спрятаться.

— Но тем не менее у вас хватило смелости встретиться со мной лицом к лицу, — ласковым голосом заметил Кельвин Уорд.

— Мне было… очень страшно! Я думала, что вы будете меня… презирать. Но сейчас, когда вы так разговариваете со мной, мне кажется… что все не так плохо… как я себе представляла.

— Я этому очень рад, — улыбнулся он. — Однако я далеко не прекрасный принц. У меня вообще есть нехорошее подозрение, что я злой человек!

— Ну что вы! — возразила Серафина.

— Я говорю то, что есть. А теперь послушайте, Серафина. У меня есть к вам предложение.

— Какое? — спросила она.

И он снова увидел в ее глазах страх.

Ему захотелось взять ее за руку, чтобы успокоить, однако он побоялся это сделать: этот жест мог бы испугать ее еще больше.

— Вот какое, — тихо сказал он. — Как выяснилось, никто из нас не хотел этого брака, поэтому я прекрасно понимаю, как ненавистна и страшна была вам эта идея. Давайте сделаем так. Пускай все считают, что мы с вами муж и жена, каковыми, впрочем, мы на самом деле и являемся, но наедине мы с вами будем стараться узнать друг друга получше. Может быть, нам даже удастся стать друзьями.

— Вы… хотите сказать… что не будете… спать здесь… со мной сегодня? — пролепетала Серафина.

Кельвин Уорд покачал головой.

— Я буду спать с вами лишь тогда, когда вы сами меня об этом попросите, — ответил он. — Как я вам уже сказал, мы должны узнать друг друга, прежде чем начать говорить о любви.

— А если мы… никогда… не полюбим друг друга? — тихо спросила Серафина.

— Поживем — увидим. Пока что вы ничего не знаете обо мне, а я о вас. Нам еще многое предстоит узнать друг о друге.

— Мы и вправду… можем… так поступить?

— Это будет наш маленький секрет, — ответил Кельвин Уорд, — в который мы не посвятим никого. Для всех мы останемся обыкновенными молодоженами.

Его так и подмывало добавить: «И для вашего отца тоже».

Ему казалось, что, заключив соглашение с Серафиной, он как бы одерживает верх над ее отцом.

Неужели тот не видел, насколько тонкая душа у его дочери?

Как он только мог выпихивать девочку замуж, даже не рассказав ей, что представляет собой семейная жизнь и что жених ждет от своей невесты?

Должно быть, сэр Эразм представления не имел, что его дочь абсолютно ничего не понимает в вопросах брака.

Впрочем, даже если бы и знал, это ничего бы не изменило. Серафина, равно как и ее муж, были лишь действующими лицами и исполнителями его плана.

Вслух же Кельвин сказал:

— Значит, мы заключили сделку, Серафина. И, должен вам сказать, я с нетерпением буду ждать, когда мы с вами узнаем друг друга получше.

— Да, сделку, — повторила Серафина.

— Может быть, скрепим ее рукопожатием?

Говоря это, молодой человек протянул руку. Секунду Серафина колебалась, потом положила на его ладонь свои пальчики.

Рука ее была холодная как лед и дрожала, словно маленькая птичка, попавшая в сеть.

Кельвин Уорд хотел было поднести руку Серафины к губам, но передумал: она могла его неправильно понять.

Выпустив ее руку из своей, он поднялся.

— Спокойной ночи, Серафина, — проговорил он. — Постарайтесь заснуть. Завтра мы с вами отправимся в Тилбери и вскоре откроем для себя новый мир. Это будет путешествие, полное открытий. Вам предстоит увидеть много новых красивейших мест, насладиться разнообразными достопримечательностями Индии.

Он помолчал и взглянул на свою молодую жену — глаза ее сияли от восторга.

— Обещаю со своей стороны не давать вам ни малейшего повода для боязни, — закончил он.

— Спасибо… вам, — слегка задыхаясь, тихо проговорила Серафина. — Большое вам… спасибо.




Глава 3


Когда пароход «Тибериус» достиг западной части пролива Ла-Манш и повернул к Бискайскому заливу, Кельвин Уорд с чувством глубокого удовлетворения подумал, что он оставляет позади не только Англию, но и — что, пожалуй, самое главное — своего тестя.

На следующее утро после свадьбы он, можно сказать, считал минуты до того момента, когда распрощается с сэром Эразмом.

До Тилбери они добирались поездом, и сэр Эразм, прибыв в Мэльтон-Хаус сразу после завтрака, поехал провожать молодоженов.

Как Кельвин Уорд и предполагал, путешествие выдалось не из веселых, поскольку сэр Энтони Фэншо тоже вызвался их сопровождать.

— Я считаю это своим долгом, — твердо сказал он. — Ведь я твой шафер.

Кельвин подозревал, что сэру Эразму не нравилось общество его друга, однако изменить что-либо в этой ситуации было не в его власти.

Путешествие протекало со всеми удобствами. Ехали в вагоне, специально рассчитанном на большое количество людей. Их и в самом деле набралось немало: помимо молодоженов, сэра Эразма и сэра Энтони, было много слуг, хотя Кельвин Уорд считал, что такое количество обслуживающего персонала им вовсе ни к чему.

В Индию с ними отправлялась лишь горничная Серафины.

Сэр Эразм предложил зятю взять с собой денщика, однако тот наотрез отказался, проявив в этом вопросе доселе невиданную твердость.

— В Индии я найму слугу-индуса, — сказал он. — И не удивлюсь, если горничная Серафины запросится домой, как только мы ступим на землю.

Здесь сэру Эразму пришлось уступить, однако он настоял на том, что молодожены будут путешествовать в самой шикарной каюте.

Когда Кельвин Уорд впервые увидел Серафину рядом с отцом, он понял, что сэр Эразм превратил свою дочь в робкое, бесправное создание, полностью парализовав ее волю.

И тем не менее он не мог отрицать того, что его молодая жена необыкновенно хороша собой.

Она оказалась более высокого роста, чем показалось ему тогда, когда он увидел на кровати тоненькую детскую фигурку. Серафина выглядела совсем юной, почти ребенком, поскольку была девушкой стройной и хрупкой.

Двигалась она с такой необыкновенной грацией, что любая другая женщина по сравнению с ней казалась неуклюжей и тяжеловесной.

Глаза Серафины были темно-синего цвета, цвета моря. Он с удовольствием отметил это, когда они с молодой женой встретились в первый раз за завтраком и она робко взглянула на него.

Завтрак подавали не в той огромной столовой, где принимали гостей во время свадьбы, а в маленькой гостиной. Прислуживали дворецкий и три лакея.

Его поразило обилие и разнообразие блюд, а также сервировка стола, которая в столь ранний час казалась чересчур шикарной.

Кельвин Уорд подумал: если Серафина надеется, что они будут жить в Индии или в Англии среди такого же богатства и роскоши, то она сильно ошибается.

Впрочем, он тут же мысленно одернул себя, так как подумал, что вряд ли Серафина имеет к сегодняшнему столу какое-то отношение.

Кельвин был рад, что покидает Мэльтон-Хаус. Его просторные залы, дорогое убранство, антикварная мебель и великолепнейшие картины являлись вполне подходящим фоном для сэра Эразма, однако молодой человек чувствовал здесь себя неуютно и как бы не в своей тарелке.

Пока они ехали в Тилбери в шикарном вагоне, сэр Эразм разглагольствовал о том, как следует путешествовать, чтобы путешествие это доставляло тебе удовольствие.

— Его должны организовывать настоящие профессионалы из тех, что занимаются этой деятельностью, — наставлял он. — Для меня, например, это делает Томас Кук. Советую и вам в дальнейшем обращаться непосредственно к нему.

Кельвин Уорд усмехнулся: его позабавила мысль о том, что сам Кук станет заниматься делами такой малоизвестной персоны, как он.

Томас Кук считался самым знаменитым «билетным кассиром» Британской империи. Он мог организовать поездку в любую точку земного шара, которую какой-либо англичанин пожелает почтить своим присутствием.

Его офисы, отделанные красным деревом, с вращающимися под потолками вентиляторами и медными конторками, за которыми восседали вышколенные кассиры, можно было увидеть в любом городе Британской империи.

Кук владел концессией на плавание пароходов по реке Мил. Кук обеспечивал туристов всевозможным транспортом: лодками, каретами и даже ослами. Кук организовывал поездки в Константинополь, Австралию, паломничество в Мекку также шло через его фирму.

У него была целая армия носильщиков, официантов, посыльных, рикш, переводчиков, и все они носили известную всему миру форму с его монограммой.

— Помнится, Кук организовал поездку в Европу индийской принцессе, — заметил Кельвин Уорд. — Свиту он предоставил ей огромнейшую: двести слуг, двадцать шеф-поваров, тридцать три тигра, десять слонов, тысячу ящиков пороха и гаубицу.

Сэр Эразм поспешил перевести разговор на другую тему.

Серафина в разговоре участия не принимала. Однако, когда они добрались наконец до Тилбери, Кельвин Уорд обнаружил, что его жена не лишена чувства юмора.

Начальник станции, в цилиндре и кителе, расшитом золотыми галунами, с помпой проводил их от станции до самой пристани, где передал с рук на руки обслуживающему персоналу парохода «Тибериус».

Прощаясь, этот важный господин торжественно произнес:

— Могу лишь молить Господа, сэр, чтобы он доставил вас с молодой женой целыми и невредимыми в пункт назначения.

— Как будто мы какие-то бандероли или посылки, — проговорила Серафина так тихо, что ее услышал только муж.

Встретившись с ней глазами, он увидел в них веселые искорки и понял, что она не настолько забита и угнетена, как кажется на первый взгляд.

— До свидания, моя дорогая, — сказал сэр Эразм дочери, когда настало время провожающим сойти на берег. — Пиши мне, чтобы я знал, всем ли ты довольна.

Кельвин Уорд так и не понял, угроза это или предупреждение. Однако рукопожатие сэра Эразма было теплым, когда он сердечно проговорил:

— До свидания, мой мальчик. Жду от тебя великих свершений.

И лишь сэр Энтони сумел сгладить неловкость, которая обычно возникает при расставании, заметив:

— Везет же тебе, Кельвин! Сейчас ты пустишься в плавание на шикарном пароходе в теплые края, да еще с такой очаровательной спутницей, о которой можно только мечтать!

В маленькой шляпке с синими лентами, завязанными под подбородком, которые подчеркивали цвет ее глаз, Серафина и вправду была очаровательна.

Она вовсе не казалась расстроенной, оттого что уезжает от отца, и, когда тот с сэром Энтони сошел на берег, весело помахала ему с верхней палубы.

Пароход отшвартовался от причала.

Было холодно, моросил нудный мелкий дождик, и Кельвин настоял, чтобы Серафина спустилась в их теплую каюту.

Каюта дня молодоженов была очень большая, однако гостиная была настолько загромождена букетами цветов, корзинами с фруктами, коробками конфет, всевозможными ковриками и подушечками, не говоря уж о чемоданах с вещами, что негде было повернуться.

Кельвин с удивлением отметил, что каюта состоит из двух комнат и еще одной, поменьше, которая, видимо, была предназначена дня горничной Серафины.

Она разительно отличалась и от той каморки, которую он занимал на корабле, предназначенном для перевозки войск, и от крошечной, без всяких удобств каюты, в которой он возвращался из Индии, поскольку лучшей он позволить себе не мог.

По правде говоря, он никогда прежде не путешествовал на таком пароходе, который был построен по последнему слову техники и представлял собой громоздкое, не совсем обычное сооружение с двумя мощными трубами, четырьмя высокими мачтами и сложнейшим такелажем.

В последнее время пароходные компании усиленно рекламировали свои новые суда.

Например, Кельвин прочитал, что двигатели парохода «Тибериус» работают практически бесшумно, так что даже не верится, что судно вообще плывет.

Кроме того, из рекламного проспекта ему стало известно, что «переделка кают третьего класса уже практически завершена». Сделано это было, согласно тому же проспекту, «для обеспечения большего комфорта пассажиров и во избежание недовольства пассажиров, которые размещались в более комфортабельных каютах».

Кельвин обнаружил точно такую же рекламную брошюру на столике среди цветов и фруктов.

Понимая, что в первые минуты пребывания в каюте они с Серафиной могут испытывать некоторую неловкость, он взял со столика эту брошюру и проговорил:

— Этот рекламный проспект призван убедить нас, что нам крупно повезло путешествовать на этом пароходе! Думаю, вам будет небезынтересно узнать, что в картинной галерее имеется орган, а в каждой каюте первого класса — «устройство, с помощью которого по желанию пассажира включается либо выключается электрический свет».

Серафина весело рассмеялась:

— Для тех, кто никогда раньше не видел электричества, лучшего развлечения и не придумать!

Говоря это, она сняла тяжелый дорожный плащ, отороченный русскими соболями.

Его глазам предстала Серафина в красивом шерстяном платье темно-синего цвета с атласной отделкой, на фоне которого ее волосы казались еще светлее, словно весенний первоцвет.

Серафина окинула каюту беглым взглядом.

— Может быть, уберем кое-что из этих вещей? — предложила она. — Папа окружил нас такой роскошью, которая, я уверена, нам вовсе ни к чему.

— Сейчас я позвоню стюарду, и он вынесет то, что вы считаете ненужным, — согласился Кельвин.

— По-моему, здесь слишком много… цветов.

Она робко глянула на своего мужа, как бы опасаясь, что он будет возражать.

— Мы попросим его узнать, может быть, кому-то на пароходе захочется поставить их у себя в каюте, — проговорил Кельвин Уорд. — Да и фруктов, по-моему, у нас такое количество, что нам никогда столько не съесть!

Ему показалось, что Серафина с благодарностью взглянула на него. Он отдал приказание стюарду, после чего отправился осматривать пароход. Когда он вернулся, то увидел, что Серафина сидит за столом и сортирует книги.

Она взяла с собой почти целую библиотеку, и Кельвин с интересом обнаружил, что в большинстве это книги об Индии.

— Похоже, вы хотите все узнать об этой стране, до того как мы туда прибудем, — заметил он.

— Не хочется надоедать вам бесчисленными вопросами.

— Мне не терпится показать вам страну, в которой я провел столько лет, пока служил в армии, — сказал Кельвин Уорд.

Впоследствии он понял, что Серафине нравилось просто сидеть в каюте и читать, она не нуждалась в светских беседах.

Кельвину еще не доводилось встречать женщину, которая была бы такой спокойной и уравновешенной.

Но если уж быть честным до конца, ему вообще не приходилось подолгу быть наедине с какой-либо женщиной, кроме тех случаев, когда он флиртовал с нею, либо занимался любовью.

«Тибериус» должен был идти до Бомбея двадцать дней. После того как они провели на пароходе первую ночь, у Кельвина с Серафиной появилось такое чувство, будто они давным-давно покинули Англию и теперь плывут на юг, к Бискайскому заливу.

Туман, который сделал первые часы их путешествия довольно неприятными, рассеялся, и команда перестала включать сирену, подававшую сигналы предосторожности другим судам, которая действовала всем на нервы.

Однако Кельвин заметил, что волнение на море усиливается, а судя по тому, что паруса были убраны, нетрудно было догадаться, что в заливе их ожидает шторм.

Впрочем, у него не было никакого желания заниматься прогнозами, тем более такого мрачного свойства. Ему хотелось надеяться на то, что Серафина так же хорошо переносит качку, как и он сам.

Обедать они спустились в ресторан первого класса, где стояло множество пальм в кадках. Их обслуживали величественные бородатые стюарды.

Кельвин, который уже обследовал весь корабль, обнаружил, что во втором классе пассажиры сидят за длинными общими столами и прямо над их головами на подносах, крепящихся к потолку, стоят графины.

Помимо этого, он узнал, что всем пассажирам парохода рекомендовалось приходить на палубу с шезлонгами, помеченными своими фамилиями.

Нужно ли говорить, что сэр Эразм, зная об этом, приготовил для Кельвина с Серафиной не менее шести шезлонгов на тот случай, если им вдруг вздумалось бы поболтать с другими пассажирами.

Молодой человек вернулся в гостиную и увидел, что Серафина читает.

На палубе его остановил стюард, которого он попросил убрать из каюты лишние вещи, и теперь Кельвин рассказал Серафине, о чем они говорили:

— Вы знаете, на нас жалуются, что мы заняли своим багажом весь коридор. Люди не могут пройти. Мне даже не верится, что такой крошке, как вы, нужно такое количество туалетов.

— Багажа и в самом деле слишком много, — согласилась Серафина.

— Стюард спрашивает, нельзя ли часть чемоданов спустить в трюм, если, конечно, они вам не понадобятся в дороге.

— Пускай спускают туда все, — ответила Серафина. — В них наверняка только те платья, которые я смогу носить в Индии.

— И как вам только удалось купить столько приданого в такой короткий срок? — удивился Кельвин.

— Это сделал папа, — ответила Серафина. — Марта сказала мне, что платья доставили в Мэльтон-Хаус задолго до того, как мы приехали в город.

Внезапно он ощутил, как его охватывает злость.

Этот сэр Эразм был настолько уверен, что он примет его предложение, что заказал приданое Серафине еще до разговора с ним!

И снова Кельвин почувствовал себя так, словно он попал в капкан. Его заставляют плясать под чужую дудку, а он ничего не может с этим поделать.

Внезапно он услышал робкий голосок:

— Что… я такого… сказала… что вы так… рассердились?

— А с чего вы взяли, что я рассердился? — спросил он.

— Вы… опять хмуритесь.

Кельвину с трудом удалось изобразить на своем лице более приветливое выражение.

— Простите, — проговорил он. — Просто я крайне удивлен, что вы позволили вашему отцу выбирать для вас наряды.

— Он их не выбирал, — объяснила Серафина, — а заказал у мадам Мариэтты, которая всегда одевала маму и знает, какие расцветки и материалы я предпочитаю.

— Понятно… — протянул он.

Хотя это было довольно глупо, но он почувствовал неожиданное облегчение, что теперь, когда он увидит на своей жене красивое платье, он не будет думать, что его выбирал ее отец.

Как и предполагал Кельвин, море становилось все более бурным.

К четырем часам пополудни сила ветра достигла почти десяти баллов, нос корабля то стремительно погружался в воду, то так же стремительно вздымался вверх, волны яростно бились о корму.

В то же время из-за туч показалось солнце, и лазурно-зеленое море с серебристыми пенящимися барашками волн представляло теперь поистине захватывающее зрелище.

Кельвин вышел на палубу и долго стоял, глядя на бушующее море. Он почувствовал, что разбушевавшаяся стихия вызывает в нем беспокойство.

Потом он вспомнил про Серафину и заволновался: что, если и она, как большинство женщин на корабле, подвержена морской болезни?

По дороге в свою каюту он увидел стюардов, снующих, по коридору с кувшинами и полотенцами, и понял, что сегодня вечером в столовой практически никого не будет.

Он распахнул дверь гостиной и увидел Серафину — она сидела, забившись в уголок софы.

Никаких признаков морской болезни Кельвин Уорд не заметил, а вот то, что она боится, видно было невооруженным глазом.

— Как вы себя чувствуете, Серафина? — спросил он.

Она подняла к нему лицо, и он увидел, что глаза ее от страха потемнели и стали еще больше.

— Мы… идем… ко дну? — пролепетала она.

Молодой человек подошел к жене и присел рядом с ней на софу;

— Ну что вы! Вовсе нет, — успокоил он ее. — Никакая опасность нам не грозит.

— Я… читала… о кораблекрушениях, — проговорила Серафина. — В… прошлом году… их было… очень много.

— Такой огромный пароход никогда не затонет! Обещаю вам, Серафина, что идти ко дну мы не собираемся. Ни одно из тех ужасных происшествий, о которых вы читали в газетах, нам не грозит.

— Но… мне… все равно… страшно, — немного помолчав, сказала Серафина.

— Я вас прекрасно понимаю, — еще раз попытался успокоить ее Кельвин. — Это очень неприятное чувство, вот поэтому я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

— Что же? — спросила Серафина.

— Я хочу, чтобы вы вышли со мной на палубу и взглянули, как волны бьются о нос корабля. Это очень впечатляющее зрелище, и, уверяю вас, на открытом воздухе не так страшно, как в закрытой каюте.

Серафина заколебалась, и тогда Кельвин, ласково улыбнувшись ей, проговорил:

— Доверьтесь мне. Обещаю вам, что за борт вас не смоет!

— Хорошо… я пойду… если вы так… хотите, — согласилась Серафина.

Он прошел в смежную каюту за дорожным плащом Серафины.

Горничной нигде не было видно — Кельвин не сомневался, что Марта лежит сейчас где-нибудь, одолеваемая приступом морской болезни.

Он распахнул дверцы шкафа, и на него повеяло запахом свежести, который исходил от одежды Серафины.

Это был запах весенних цветов, и он вновь ощутил его, когда Серафина, крепко держа его за руку, вышла на палубу.

Сквозь тучи проглядывало ослепительно синее небо и яркое солнце, отчего море казалось очень глубоким и таинственным. Вокруг вздымались и опадали волны, разбиваясь о борт корабля с ритмичным шумом.

Кельвин Уорд почувствовал, как Серафина обеими руками вцепилась ему в руку.

Они встали под каким-то надпалубным сооружением, и вскоре Кельвин ощутил, что жена его потихоньку успокоилась. Взглянув на нее, он увидел, что выражение страха на ее лице сменилось каким-то детским восторгом.

— Вы… правы! — медленно произнесла она. — Это и в самом деле величественное зрелище!

— Я очень надеялся, что вам понравится, — улыбнулся Кельвин.

Дул сильный ветер, и разговаривать было трудно, поэтому они молча постояли с четверть часа, а потом пошли к себе в каюту.

— Спасибо, — поблагодарила Серафина, когда ее муж помог ей снять плащ. — Мне стыдно, что я вела себя… так глупо.

— Неизвестность всегда страшит, — заметил он. — Но теперь, когда вы увидели море и знаете, как корабль преодолевает шторм, бояться нечего.

— Конечно, — ответила Серафина. — Но никто раньше… мне этого не объяснял.

— А как же ваши домашние учителя и гувернантки? — спросил Кельвин. — Ваш отец рассказывал мне, что вас усердно обучали.

— Даже слишком усердно.

— Что вы имеете в виду?

— Сколько я себя помню, меня все время пичкали знаниями, — объяснила Серафина, — но никогда не разрешали доходить до всего самой.

— А вы этого хотели? — спросил он;

— Я пыталась это делать, — ответила она. — Но всякий раз, когда мне в голову приходит, как мне кажется, какая-нибудь оригинальная идея, мне спешат сообщить, что до меня это уже придумали какие-нибудь ученые или мыслители, например, Дарвин, Джонсон, Сократ. А посему мне следует лишь процитировать то, что они сказали, и не открывать Америку.

— Это, должно быть, действовало вам на нервы, — заметил Кельвин.

— Наверное, потому, что после маминой смерти мне не с кем было поговорить о том, что я думаю и чувствую, — продолжала Серафина, — у меня появилась такая неуверенность… в себе.

Ему хотелось сказать, что в присутствии ее отца вряд ли кому-то удалось бы почувствовать уверенность в себе, однако он не стал этого делать и ласково проговорил:

— Надеюсь, теперь вы всегда будете делиться со мной своими мыслями, потому что, уверяю вас, мне они очень интересны.

— Правда? — обрадовалась Серафина. — Или вы говорите так, потому что… вам кажется… что вы обязаны… это делать?

— Мне это и правда интересно, — заверил ее молодой человек. — И я надеюсь, мои мысли вам тоже небезынтересны.

— Ну конечно! Я хочу, чтобы вы делились со мной всем! — с энтузиазмом воскликнула Серафина. — Ведь друзья делятся друг с другом радостями и горестями, правда?

— Конечно!

И она одарила мужа радостной улыбкой, отчего ее маленькое личико так и засияло.

Он смотрел на нее, и ему вдруг пришло в голову, что Серафина похожа на маленького жеребенка, который, опасаясь, что его сейчас оседлают, в испуге шарахается в сторону и которого приручить к себе можно лишь добротой. Тогда он перестанет бояться руки, которая собирается его погладить.

Казалось невероятным, что сэру Эразму удалось произвести на свет человека, настолько на него не похожего ни по внешности, ни по характеру. Очевидно, Серафина была похожа на свою мать.

Шторм доставил пассажирам некоторые неудобства, и, как и ожидал Кельвин Уорд, в последующие два дня в столовой за обедом и ужином было очень мало народа.

Когда же они добрались до Гибралтарского пролива и вошли в Средиземное море, ветер успокоился, а небо над головой стало ослепительно синим.

В Гибралтаре они остановились всего на несколько часов, так что времени сойти на берег у пассажиров не было.

На Мальте пассажирам тоже не разрешили покидать корабль, поскольку из-за шторма они шли с опозданием.

На этом острове находилось одно из основных почтовых отделений, где можно было послать телеграмму по подводному кабелю.

Англичане оснастили свою империю подводными кабелями, которые за последние десять лет получили особенно широкое распространение.

Над океанами пикали морзянки, удивительнейшим образом связывая между собой все континенты.

На Мальте телеграммы доставили на борт, и Кельвин вошел в свою каюту, прихватив с собой целых четыре штуки.

Одна из них предназначалась Серафине, и он ей ее вручил. На остальных стояло его имя, и он распечатал их одну за другой.

Первая была от сэра Энтони с пожеланиями всего самого наилучшего, другая — от деловых партнеров из Бомбея.

Кельвин Уорд телеграфировал им, что у него не только есть деньги, чтобы вложить в будущее предприятие, но что он готов внести в пять раз больше намеченной суммы, которую они сочли необходимой для первоначального взноса.

Ответ их хотя был кратким, однако полон восторга.

Он распечатал еще одну телеграмму. Она оказалась от сэра Эразма и гласила:









«Приобрел от вашего имени два корабля водоизмещением пять тысяч тонн и распорядился, чтобы они следовали в Бомбей. Уведомил вашу компанию, чтобы их встретили.

    

Эразм Мэльтон».










Прочитав телеграмму, Кельвин сердито вскрикнул и яростно скомкал ее в руке.

Он совершенно забыл про Серафину, которая находилась тут же, в каюте, пока не услышал ее голос:

— Вас что-то… расстроило?

Боясь, что голос выдаст его, если он заговорит, Кельвин Уорд промолчал. Не дождавшись ответа, Серафина продолжала:

— Я думаю… что имею право… знать…

— Еще бы вам не иметь! — голосом, дрожащим от гнева, воскликнул он. — Ведь я трачу ваши деньги! Меня купили на эти деньги, и теперь я даже пальцем не могу пошевелить без вашего разрешения! Но ничего, когда-нибудь я выплачу вам все, до самого последнего пенни! И когда это произойдет, я снова стану сам себе хозяин!

Закончив свою пылкую речь, он встал, едва переведя дух, и снова взглянул на бумажный комочек, в который превратилась телеграмма.

Однако вскоре, устыдившись того, что он потерял контроль над собой, Кельвин медленно развернул телеграмму.

Кое-как разгладив смятый лист, он положил его на стол, рядом с двумя другими телеграммами.

Глубоко вздохнув, он обернулся.

— Я должен объяснить, Серафина… — начал было он, как вдруг увидел, что в каюте никого нет.

И только тут Кельвин понял, насколько, должно быть, сердито звучал его голос. Как он только мог выплеснуть свое раздражение против сэра Эразма на ни в чем не повинную Серафину!

В то же время невыносима была сама мысль о том, что в его любимый проект, который он собирался осуществлять сам, грубо вмешивается его тесть.

И снова молодой человек задумался о том, что Серафина здесь вовсе ни при чем.

К случившемуся она не имеет ровным счетом никакого отношения и не должна страдать из-за поступков своего отца.

Кельвин Уорд подошел к ее спальне, постучал и, не дождавшись ответа, вошел.

Серафина сидела на краешке кровати. Увидев мужа, она быстро встала и, подойдя к иллюминатору, сделала вид, что что-то там высматривает.

Кельвин догадался: она не хочет, чтобы он видел, что она плакала.

Он закрыл за собой дверь и подошел к Серафине поближе.

— Вы так и не договорили, Серафина, — ласково сказал он. — Я вас прервал. Может быть, вы сейчас это сделаете?

Наступила долгая пауза, видимо, Серафина боялась, что, если сейчас заговорит, голос ее непременно выдаст. Наконец дрожащим голоском она проговорила:

— Я… я хотела… сказать вам, что… я… как ваш… друг… имею право… разделить с вами… ваши горести…

— Я так и думал, что вы это хотите сказать, — подхватил он, — однако было уже слишком поздно. Прошу вас, Серафина, простите меня, я не должен был говорить с вами в таком тоне.

— Неужели деньги… имеют для вас… такое значение? — неожиданно спросила она.

— Когда у тебя их нет, то имеют, — ответил он. — Однако между друзьями должны существовать другие ценности.

Она промолчала, и, немного подождав, Кельвин попросил:

— Пожалуйста, повернитесь ко мне, Серафина. Только не молчите, прошу вас! Я и так себя казню.

Серафина вытерла глаза и повернулась.

Лицо ее было бледным, ресницы все еще мокрыми от слез.

Ему пришло в голову, что она принадлежит к тем немногим женщинам, которых слезы не уродуют.

Она робко взглянула на него. Присев на краешек кровати, Кельвин протянул к ней руку.

— Идите сюда и сядьте рядом, — попросил он. — А то я буду думать, что вы на меня все еще сердитесь.

На лице Серафины появилась слабая улыбка.

— Это вы… сердились, — поправила его она. — Вас… папа расстроил?

— Да, ваш отец.

И Кельвин рассказал ей о двух кораблях и показал телеграмму.

Серафина внимательно прочитала ее, а потом произнесла:

— Я знаю, вы считаете, что папа… лезет в ваши дела и хочет показать вам… что имеет над вами… власть. Но это… не совсем так.

— Тогда что это? — спросил он.

— Мама как-то сказала, — ответила Серафина, — что у каждого человека есть в жизни… кто-то или что-то, что он… любит.

Кельвин с интересом взглянул на нее:

— Продолжайте.

— Когда мама была жива… папа любил ее. По-моему, когда ему в жизни что-то удавалось, он бывал в… полном восторге, потому что эти его… достижения возвышали его… в маминых глазах.

— Я могу это понять, — проговорил Кельвин.

— А потом мама… умерла, — продолжала Серафина, — и любовь, которую он к ней испытывал, перешла на его… дела. Теперь он любит то, что мама называла «великими замыслами, воплощенными в жизнь».

— Это она хорошо подметила.

— И не только потому, что они приносят ему… доход, — заметила Серафина, — но и оттого, что он может что-то… создать.

— Свою империю, например, — усмехнулся Кельвин.

— Вы когда-нибудь видели, как ткут ковер? — неожиданно спросила Серафина. — Я имею в виду вручную?

— По-моему, да… в Персии, — ответил он, удивляясь неожиданному повороту разговора.

— Тогда вам известно, что ткач работает над изнаночной стороной, которая вся в сплошных узелках. Но если перевернуть ковер на лицевую сторону, взору открывается красивый и сложный рисунок.

Кельвин Уорд оценивающе взглянул на жену:

— Я понимаю, что вы имеете в виду, но человеку постороннему, как, например, я, трудно не заподозрить вашего отца в других мотивах.

— Я и сама не сразу его поняла, — призналась Серафина. — Мне так хотелось, чтобы он полюбил меня, потому что после смерти мамы чувствовала себя очень одинокой. Но потом я поняла, что не представляю для него такого интереса, как, например, основание новой компании в Канаде или… покупка для вас… двух кораблей в Бомбее.

С минуту он молчал, а потом сказал:

— Знаете, вы необыкновенная женщина, Серафина. Я просто диву даюсь, как много мудрости в вашей маленькой головке.

— Ну что вы, никакая я не мудрая, — возразила Серафина. — Вы даже представить себе не можете, какая я… глупенькая.

— По-моему, вас можно назвать какой угодно, но только не глупенькой, — проговорил он. — И теперь, если я впаду в гнев, то постараюсь вспомнить, что вы мне говорили о своем отце.

На следующий день Кельвин Уорд получил еще одно подтверждение проницательности Серафины.

Ему было приятно узнать, что на пароходе у нее появилось несколько знакомых.

Он отдавал себе отчет в том, что они с Серафиной не совсем обыкновенная пара. Поскольку объявление об их свадьбе было напечатано в газетах, а о том, что Серафина очень богата, было известно и раньше, пассажиры только и говорили, что о ней с Кельвином.

Люди пользовались любым удобным случаем, чтобы с ними поговорить, и, хотя Серафина была застенчива, ее хорошие манеры и природная учтивость не позволяли ей быть грубой и неприветливой с теми, кто к ней обращался.

Позанимавшись на палубе зарядкой, Кельвин спустился в каюту и сразу же понял, что Серафину что-то беспокоит.

Он уже научился распознавать на ее лице различные выражения, более того, ни у одной женщины ему не доводилось видеть такого выразительного лица, как у Серафины.

Он сразу же узнавал по ее лицу, когда она чего-то боится или чему-то радуется.

И поэтому без всяких церемоний Кельвин спросил:

— Что вас так расстроило, Серафина?

Несколько секунд она молчала, потом ответила:

— Вы не сказали мне, что когда-нибудь станете… герцогом!

Он был искренне удивлен.

— Я думал, вам сказал об этом ваш отец.

— Мне никто этого не говорил, — ответила Серафина.

— Откуда же вы сейчас узнали?

— Одна моя… знакомая спросила меня, не хочу ли я полистать ее журнал. А когда я стала рассматривать фотографии об открытии парламента, сказала: «Должно быть, вам приятно думать, миссис Уорд, что в один прекрасный день и вы займете место среди этих прекрасных дам, супругов пэров». А когда я с недоумением взглянула на нее, пояснила: «Я имею в виду, естественно, когда ваш муж станет герцогом Уксбриджским».

Опустившись на стул напротив Серафины, Кельвин спросил:

— Но почему это обстоятельство так вас беспокоит?

— Я… я не знаю… как себя вести, если буду… герцогиней, — ответила Серафина. — Когда вы станете герцогом, значит, будете… важной персоной и мне придется… принимать гостей. А как их… принимают? Да к тому же… я слишком маленькая… чтобы носить… тиару.

— Но в день свадьбы вы же носили, — напомнил он ей.

— Меня папа… заставил. Я чувствовала себя в ней… ужасно неловко. Она была такая… большая и довольно… вульгарная.

Он был того же мнения и, улыбнувшись, сказал:

— Ну хорошо. Когда вы станете герцогиней, с тиарой поступим следующим образом: найдем вам маленькую, и дело с концом!

— Вы смеетесь надо мной! — воскликнула Серафина.

— Я не могу позволить вам расстраиваться из-за того, что, может быть, случится еще лет через пятнадцать или того больше, — заметил он. — Кроме того, не все герцоги выставляют свою личную жизнь напоказ. Мой дядя, например, никогда этим не занимается.

— А почему? — поинтересовалась Серафина.

— Потому что такого скряги свет белый не видывал. Он скорее удавится, чем потратит деньги на тиару!

— Скряги? — переспросила Серафина.

— Он трясется над каждым пенсом. А когда мне понадобились деньги на покупку кораблей в Бомбее, он и не подумал их мне одолжить.

— Он отказал вам?

— Да, он мне отказал, точно так же, как не пожелал помочь моей маме, когда она умирала. Чтобы спасти ее, нужно было сделать сложную операцию.

Несколько секунд Кельвин Уорд молчал, потом добавил:

— Другого такого отвратительного человека на свете не существует. В Англии его все ненавидят. Никто о нем доброго слова не скажет.

В голосе его прозвучали горечь и ненависть, не укрывшиеся от Серафины. Немного помолчав, она ласково сказала:

— Вы не должны позволять другим людям поступать с вами так же, как это делали ваш дядя и мой отец.

Он вопросительно глянул на нее, и она продолжала:

— Мама всегда говорила, что физические страдания не идут ни в какое сравнение со страданиями душевными. Они оставляют раны в наших сердцах.

— Вы считаете, что ваш отец и мой дядя приносят мне и сейчас душевные муки?

— Ненависть оборачивается в конечном счете против нас самих, — заметила Серафина. — Когда вы кого-то ненавидите, чувство ненависти отравляет… вашу душу.

Кельвин в изумлении уставился на нее, и Серафина, смутившись, проговорила:

— Пожалуйста, поймите… я вовсе не хочу читать вам… нотацию, но вы же сами сказали… что я могу… делиться с вами… своими мыслями.

— Ваши мысли дня меня представляют большую ценность. Мне необходимо их слышать и понимать, — проговорил он. — Вы, Серафина, полны сюрпризов.

— По-моему, вашему дяде, так же как и моему папе, требуется какой-то объект для любви, вот он и любит деньги. Мне говорили, что для скряги сэкономить шиллинг все равно что альпинисту подняться на самую высокую вершину… а еще кому-то завоевать сердце женщины, которую он любит.

— Ну и задали вы мне задачу! — воскликнул он. — Спасибо вам, Серафина. Теперь мне нужно искоренить в себе ненависть. Думаю, вы мне в этом поможете.

— Равно как и вы… поможете мне… преодолеть страх.

— А вы простили меня за вчерашнее, когда я выплеснул на вас гнев, предназначенный для вашего отца?

— Мне… не за что… вас прощать, — ответила Серафина. — Глупо было… с моей стороны… так расстраиваться.

— А я думаю, есть за что, — возразил он. — Мне очень стыдно за свое поведение.

И, улыбнувшись, добавил:

— Подобное чувство меня, признаться, посещает довольно редко.

— Смирение, как мне кажется, идет душе только на пользу, — лукаво сверкнув глазами, проговорила Серафина.

— Как я уже говорил, вы, Серафина, полны сюрпризов, — заметил Кельвин.

Позже этим вечером он поймал себя на том, что разговаривает с Серафиной так, как никогда ему еще не доводилось разговаривать ни с одной женщиной.

Обычно, когда он приглашал на ужин женщину, они вели шутливую, полную намеков беседу, бросали друг на друга томные взгляды, понимая, что это лишь прелюдия к другому типу близости.

Женщины, с которыми он встречался, были, как правило, красавицами, а некоторые из них еще и отличались острым умом.

Последних, однако, было не так уж много, поскольку умные женщины вообще явление редкое.

Встречались и такие, с которыми он беседовал о политике, обсуждал подробности своей армейской жизни и находил в их лице благодарных слушательниц.

Серафина была не похожа ни на одну из них.

Кельвин не мог припомнить, чтобы когда-нибудь ему доводилось обсуждать с женщиной основные принципы человеческого бытия.

Женщины не стремились говорить о душе, им гораздо интереснее было вести беседы о сердечных делах.

Мужчин же, напротив, подобные темы приводили в смущение; Им больше по душе были проблемы житейские.

Однако в Индии ему доводилось встречать мужчин, которые с удовольствием вели разговоры о духовных и мистических аспектах религии, поскольку для индусов религиозные обряды являются неотделимой частью их повседневной жизни.

Во время своих поездок по стране Кельвин Уорд нередко встречал факиров и йогов, безгранично веривших в судьбу.

Они вызывали в Кельвине чувство любопытства, поскольку их образ жизни и определения человеческих ценностей в корне отличались от тех, что были приняты в Англии.

Но ему никогда и в голову бы не пришло, что он будет разговаривать с женщиной о духовности, о познании, о проблемах подсознательного осмысления мира, волновавших его все больше и больше.

Более того, ему бы и во сне не привиделось, что он станет обмениваться мнениями по таким сложным философским вопросам со своей женой, восемнадцатилетней девчонкой!

В платье из бледно-зеленого тюля, которое очень красило ее, Серафина выглядела совсем юной. Она серьезным голосом доводила до сведения своего изумленного супруга:

— Я считаю, что чрезвычайно важны не сами поступки людей, а причины, вынуждающие их поступить так или иначе.

— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду.

— Я всегда чувствовала, — медленно произнесла Серафина, — что нельзя отправлять человека на виселицу за убийство, пока не выяснишь основной причины преступления, о которой он, может, и сам не догадывался.

Она взглянула на Кельвина, проверяя, понял ли он, что она хочет сказать, и продолжала:

— То же относится и к другим проблемам. Например, когда вы сказали мне, что ваш дядя скряга, я потом долго думала о нем и пришла к такому выводу: может быть, потому, что он уродлив и несчастен, он пытается ухватиться за что-то прочное и ценное, что компенсировало бы ему его непривлекательность.

— Мне никогда это и в голову не приходило, — тихонько проговорил он.

— По-моему, мы все стали бы совсем по-другому относиться к людям, живущим рядом с нами, если бы внимательнее приглядывались к ним, — продолжала Серафина. — Я часто пыталась понять, почему люди, которые меня окружают, поступают именно так, а не иначе.

Она помолчала и робко добавила:

— Я очень плохо знаю… жизнь, может быть, вы даже станете… смеяться надо мной, но мне кажется, где бы они ни жили, какими бы ни были, бедными или богатыми, все их поступки продиктованы одними и теми же побуждениями.

— Ну конечно, — ответил Кельвин. — И побуждения эти обычно сильнее, чем сила воли. Вот почему нам так необходимо учиться самообладанию.

— Это верно, — согласилась Серафина.

— Большинство людей не любят дисциплину, — заметил он, — и тем не менее без внешней и внутренней дисциплины мы бы не стали цивилизованными людьми.

Серафина помолчала, видимо, обдумывая его слова, а потом сказала:

— Армейская жизнь вся подчинена дисциплине. Как вы считаете, она там очень необходима?

— Без нее в армии вообще не обойтись, — ответил он. — Человек, идущий в бой, должен уметь подчиняться приказам. В противном случае ему вряд ли удастся выжить.

И, помолчав, добавил:

— Хорошим полк может быть лишь тогда, когда в нем железная дисциплина и солдаты его способны отстоять честь мундира.

Серафина ничего на это не сказала, и, взглянув на нее, Кельвин заметил, что она о чем-то размышляет.

— О чем вы думаете? — спросил он.

— Я думаю о том, — ответила она, — что узнала наконец, что вам дороже всего на свете.

— И что же это?

— Ваш полк.

— Откуда вам об этом известно?

— Когда вы говорите о нем, у вас даже меняется голос. Вы любите свой полк, и я знаю теперь, что не только вынужденная женитьба привела вас в такую ярость, но и то, что вам пришлось оставить вашу истинную привязанность… которая для вас важнее всего.

— Я начинаю вас бояться, Серафина, — проговорил Кельвин Уорд. — Вы слишком проницательны. Если бы я пытался что-то от вас скрыть, вряд ли мне это удалось бы.

— Надеюсь, у вас не возникнет подобного желания, — заметила Серафина.

И он с удивлением увидел, что на щеках у нее вспыхнул румянец.

Он помолчал, ожидая объяснений, и через минуту Серафина смущенно пробормотала:

— Хотя… наверное… есть вещи… о которых вам не хотелось… чтобы я узнала…

— Если таковые и имеются, то я о них не имею ни малейшего представления, — ответил Кельвин Уорд.

Он собирался спросить было, что она имеет в виду, но ему помещал официант, который поинтересовался, не желают ли они еще чего-нибудь заказать.

Только тут Кельвин Уорд обратил внимание на то, что в столовой, кроме них, больше никого нет.

— Пойдемте наверх, — предложил он Серафине.

Он поднялся, накинул на плечи жены накидку, и она пошла впереди него, грациозно покачиваясь.

Длинный шлейф пышной бледно-зеленой тюлевой юбки тянулся за ней, словно след пенных волн за кораблем.




Глава 4


Серафина и Кельвин вышли из ресторана и поднялись по лестнице на палубу.

— Где бы вы хотели выпить кофе, — в салоне или в нашей каюте? — поинтересовался он.

Прежде чем Серафина успела ответить, она заметила, что к ним направляется какая-то женщина.

Незнакомка была красоты замечательной, а глубокое декольте и изысканное черное платье лишь усиливали ее необыкновенную привлекательность.

Черный цвет резко контрастировал с белизной кожи, а жемчужное ожерелье, украшавшее длинную шею дамы, и сверкающие бриллианты в ушах еще сильнее подчеркивали этот контраст.

— Кельвин!

Она протянула к нему обе руки и, шурша юбками, подошла поближе. На губах ее играла пленительная улыбка.

— Я слышал, что вы плывете на этом же пароходе, Авриль, — проговорил он. — Разрешите представить вам мою жену. Серафина, это леди Брейтвейт.

— Как я счастлива снова видеть вас! Мы бы увиделись раньше, если бы меня не вывел из строя этот ужасный шторм, — объяснила леди Брейтвейт. — Вашему мужу известно, как плохо я переношу качку.

Она бросила на Кельвина несколько интимный взгляд из-под черных ресниц, который он, впрочем, не заметил, поскольку именно в этот момент отвернулся.

— Мы собирались вернуться к себе в каюту, — заметил он спустя секунду. — Спокойной ночи, Авриль. Рад видеть вас в добром здравии.

С этими словами он взял Серафину под руку и повел ее по коридору по направлению к каюте.

Когда они вошли, Серафина принялась снимать бархатную накидку, а Кельвин позвонил стюарду, чтобы заказать две чашечки кофе, а для себя еще и рюмку коньяку.

— Я что-то очень устала, — проговорила Серафина после короткого молчания. — Если вы не возражаете, после того как мы выпьем кофе, я хотела бы лечь в постель. В салоне будет концерт. Может быть, вам будет интересно его посмотреть.

— Более скучного занятия и не придумаешь, — ответил он. — Концерты на кораблях нагоняют на меня смертельную тоску, да и певцы обычно поют довольно пошленькие песенки. Слушать их представляется мне малоприятным занятием.

Серафина едва заметно улыбнулась. Хотя за ужином они вели такую оживленную беседу, сейчас она почему-то была молчалива.

Стюард принес кофе. Кельвин, налив себе коньяк, принялся было разглагольствовать о погоде, но Серафина встала и, пожелав мужу спокойной ночи, пошла к себе в комнату.

Оставшись одна, она и не подумала звать Марту, чтобы та помогла ей раздеться.

Вместо этого, усевшись за туалетный столик, взглянула невидящими глазами на свое отражение.

Теперь она была рада, что официант в ресторане помешал ей объяснить, что вызвало краску смущения на ее лице.

А дело было в том, что она случайно подслушала некий разговор. Случилось это так.

Впервые с тех пор, как они отправились в путь, средиземноморское солнце прогрело воздух настолько, что можно было открыть иллюминаторы.

Кельвин, оставив Серафину одну, отправился на палубу играть в корабельную разновидность большого тенниса — игру, требующую больших физических нагрузок, а посему представляющую великолепную возможность дня поддержания своего тела в нужной форме.

Серафина села читать книжку об Индии, и через открытый иллюминатор до нее донеслись голоса.

Каюты первого класса находились на верхней палубе, где стояли спасательные шлюпки и где обычно занимались зарядкой и разнообразными физическими упражнениями молодые люди, любящие спорт.

Однако Серафина услышала не мужские голоса, а женские.

Она не обратила бы на них никакого внимания, если бы не услышала произнесенные нежным голосом слова:

— Почему ты не сказала мне, что на корабле находится Кельвин Уорд?

— Я понятия не имела, что ты с ним знакома! — послышался другой женский голос.

— Я не знакома с Кельвином?! Дорогая моя, ты отстала от жизни! Я познакомилась с ним в Бомбее прошлой осенью, и мы с ним… очень подружились.

— Значит, подружились?

— Вот именно. Однако, к несчастью, умер мой отец, и мне пришлось вернуться домой. Такие вещи случаются обычно в самый неподходящий момент.

— Если бы я обо всем этом знала, я бы тебе непременно сказала, что он на корабле. На борту только и разговоров, что о нем. Но поскольку мне известно, что ты, Авриль, интересуешься лишь неженатыми мужчинами, я не стала говорить тебе про Кельвина Уорда. Ведь он сейчас празднует медовый месяц.

Женщина по имени Авриль рассмеялась:

— Если бы у Кельвина было даже пятьдесят жен, мне на это наплевать! Он, без сомнения, самый красивый, обаятельный и страстный любовник, которого я когда-либо знала.

— Авриль, я повторяю: у него медовый месяц!

— Кельвин всегда клялся, что никогда не женится.

— Значит, он передумал, поскольку его жена находится здесь же, на пароходе.

— И что она собой представляет?

— Ничего особенного, однако хорошенькая и страшно богатая.

Раздался взрыв звонкого смеха, в котором, помимо радостных, звучали еще и другие нотки.

— Тем интереснее будет с ней потягаться!

— Авриль, ты должна вести себя прилично! Ведь ты хорошо знаешь, что положение твоего мужа в Бомбее обязывает тебя к этому. Не дай Бог, случится скандал!

— Никакого скандала не будет!

— Мне не нравится выражение твоих глаз.

— Тогда смотри куда-нибудь в другую сторону! Я на тебя сердита! Это ж надо! Заставить меня потерять столько времени!

— Осталось еще девять дней пути.

— Слава тебе. Господи! Даже вечность покажется слишком короткой, если это касается Кельвина Уорда!

— Ты меня просто поражаешь, Авриль!

— Как всегда, Эмили. Ты что, забыла, что такое случалось уже не раз?

— Нет, дорогая, но миссис Уорд такая славная девочка. Быть может, ты сочтешь меня излишне сентиментальной, но я бы не хотела, чтобы ей причиняли боль.

— Чувства миссис Уорд меня абсолютно не волнуют! А вот ее мужа — да! Ну пошли. Становится прохладно, а у меня нет никакого желания снова заболеть, по крайней мере на ближайшие девять дней и ночей.

Снова раздался звонкий смех. Потом Серафина услышала удаляющиеся шаги и затихающие голоса.

Она тихонько сидела, обдумывая услышанное.

Сейчас это казалось глупым, однако ей никогда и в голову не приходило, что в жизни ее мужа могли быть какие-то женщины.

В первые дни после свадьбы Кельвин Уорд вызывал в ней единственное чувство — страх. Он казался Серафине невероятно огромным, и она очень боялась его рассердить.

Но день проходил за днем, час за часом, и Серафина вела себя в его присутствии все более непринужденно и даже чувствовала, что муж стал ей как-то ближе.

Мало-помалу она поняла, что он способен на глубокие чувства.

Когда он, по своему обыкновению, грозно хмурил брови, если его что-то сердило, она все еще его побаивалась. Однако она уже знала, что он может быть добрым, внимательным и заботливым, а такого отношения к себе она никогда прежде не испытывала.

Серафине трудно было разобраться в своих чувствах, а тем более объяснить своему мужу, какое странное и вместе с тем волнующее ощущение Она испытывала, оставаясь наедине с мужчиной и зная, что впервые в жизни кто-то интересуется ее мнением, внимательно слушает ее.

Сейчас она с нетерпением ждала каждого утра, чтобы вновь увидеть своего мужа.

Она тянулась к нему, как хрупкий цветок тянет к солнцу свои нежные лепестки.

Но теперь она увидела Кельвина Уорда совсем с другой стороны: как мужчину, которому могут нравиться женщины и который — если принять на веру снова незнакомой женщины — обладает для них огромной притягательной силой.

Серафине никогда не разрешали читать романы о любви, однако даже у классиков можно было в той или иной форме найти упоминание об этом чувстве.

Например, в древнегреческой и древнеримской мифологии, в произведениях, повествующих о жизни коронованных особ и таких знаменитых людей, как Байрон и Рубенс.

И теперь Серафина поняла, что мужчине требуется от женщины несколько больше, чем дружба, и, уж, конечно, гораздо больше, чем то, что она дает своему мужу.

Ее неосведомленность в вопросах любви казалась Серафине туманом, из которого ей никак не выбраться. Потом она попыталась думать не о себе, а о Кельвине.

«Видимо, я лишаю его очень многого», — решила она.

Однако в голове у нее царила полнейшая неразбериха, и Серафина никак не могла дать оценку своим мыслям и чувствам.

У нее было такое ощущение, словно она, потерянная и несчастная, находится в лабиринте, из которого никак не может найти выход.

Когда она увидела леди Брейтвейт, то поняла, что это та самая женщина, чьи слова она невольно подслушала у иллюминатора.

И Серафина внезапно почувствовала себя такой ничтожной по сравнению с красивой, элегантной и умудренной опытом светской львицей.

От нее не укрылось ни то, каким изящным жестом она протянула Кельвину Уорду руки, ни то, каким вкрадчивым, полным неги голосом она с ним заговорила.

«Если Кельвину нравятся такого рода женщины, — в отчаянии подумала она, — то как он только терпит меня!»

И ею овладела прежняя неуверенность в себе. Именно из-за нее Серафина была повержена в страх, когда отец сообщил, что собирается выдать ее замуж. Ей захотелось только одного — убежать и спрятаться в каком-нибудь укромном уголке, где никто бы ее не нашел.

Из разговора, который ей довелось подслушать, она поняла, что леди Брейтвейт любила Кельвина и что они кое-что значили друг для друга.

«Должно быть, они были очень близки, до того как леди Брейтвейт вынуждена была вернуться в Англию», — подумала Серафина.

Впрочем, по лицу Кельвина не было похоже, что ему доставила бы удовольствие новая встреча со своей любовницей, однако Серафину его выражение лица не могло обмануть. Она отлично знала, что присутствие на пароходе леди Брейтвейт не было для мужа большим секретом, тогда как эта особа до недавнего времени не ведала, что ее бывший любовник находится рядом с ней.

Пока корабль несся на всех парусах по морю, он успел подготовиться к неизбежной встрече, а посему она не застала его врасплох.

«Из-за того, что я его жена, он будет делать вид, что не испытывает к ней никаких чувств, — размышляла Серафина. — Ему ведь не хочется, чтобы я узнала, что они что-то значили друг для друга».

Именно эта мысль вызвала на ее щеках румянец, когда Кельвин за ужином заметил: «Если бы я пытался что-то от вас скрыть, вряд ли мне это удалось бы».

И тем не менее Серафина не уставала задавать себе вопрос, почему они не могут быть честными друг с другом до конца. Почему бы ему просто не сказать ей:

«Я женился на вас лишь потому, что был вынужден это сделать, но люблю я другую женщину, леди Брейтвейт».

Да, но если бы он так сказал, что бы она стала делать?

Серафина оперлась лбом о скрещенные руки.

Так что же она стала бы делать в таком случае?

И пришла к выводу, что, вероятно, проблема эта не давала покоя многим женам и что единственно правильное решение — это делать вид, будто ничего не происходит.

И, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, Серафина горестно всплеснула руками.

Но в таком случае их откровенным беседам, их только завязывающейся дружбе с Кельвином, которая давала им возможность говорить все, что пожелаешь, пришел бы конец.

А самое страшное — появились бы тайны! Тайны друг от друга, о которых они оба не осмеливались бы даже заикаться. Эти тайны стояли бы между ними, как стена, и ни один из них не смог бы ее преодолеть.

«Ну почему… почему, когда я только-только начала узнавать его, появилась она, эта женщина?» — в отчаянии задавала себе вопрос Серафина.

Этот вопрос не давал покоя женщинам из века в век, однако Серафина не имела об этом ни малейшего понятия.

Она знала лишь одно: что-то очень ценное, что едва-едва начало зарождаться между ней и ее мужем, куда-то ускользает, а как это «что-то» ухватить, она не знает.

«Может быть, он по-прежнему хочет, чтобы мы оставались друзьями?» — подумала Серафина, однако эта мысль почему-то не улучшила ее настроения.

Единственное, что она ощущала, — это глубокое отчаяние.




Кельвин Уорд, допив кофе и коньяк, встал и вышел из каюты.

Он был полон решимости приложить максимум усилий, чтобы не столкнуться с Авриль Брейтвейт. Будучи уверенным, что она либо в салоне, либо в гостиной для игры в карты, он специально поднялся на верхнюю палубу парохода.

С каждым днем становилось все теплее и теплее, на рассвете они должны были добраться до Александрии.

На небе высыпали звезды, и Кельвин, разгуливая взад-вперед по верхней палубе, любовался звездным небом и радовался тому, что он один и никто ему не мешает.

Остановившись у кормы, он перегнулся через перила и посмотрел вниз на море.

Внезапно он услышал позади шелест шелковой юбки и не оборачиваясь догадался, кто к нему подходит.

— Ты что, прячешься от меня, Кельвин? — послышался голос леди Брейтвейт, в котором прозвучали кокетливые нотки. На мужчин эти ее интонации обычно действовали безотказно.

— Я думал, ты играешь в карты.

— Именно поэтому я была уверена, что обнаружу тебя здесь! — проговорила Авриль Брейтвейт и тихонько рассмеялась.

На Кельвина Уорда пахнуло соблазнительным, экзотическим ароматом ее духов, который он слишком хорошо помнил.

Авриль Брейтвейт была англичанкой, однако один из ее далеких предков был по происхождению русским, и ей нравилось думать, что в чертах ее характера есть что-то от этого загадочного народа.

Одной из отличительных черт этой женщины было то, что ей удавалось привносить дух таинственности и экзотики во все, что бы она ни говорила и ни делала.

Сначала для того, чтобы создать это впечатление, ей требовалось немало усилий.

Однако сейчас это уже вошло у нее в привычку, и мужчины, которые любили ее — а таковых было немало, — находили удовольствие в том, чтобы по ее словам и поведению догадываться о том, что она думает.

— Разве ты не рад меня видеть снова? — спросила она.

— Нет!

— Фу, как грубо!

— Я теперь человек женатый, Авриль.

— И какое мне до этого дело?

— Тебе, может быть, и никакого, а вот для меня это имеет большое значение.

Авриль тихонько рассмеялась:

— Мужчины женятся со времен Адама, и это ровным счетом ничего не меняет.

— У меня медовый месяц.

Она снова рассмеялась:

— Хочешь сказать, что теперь ты верный муж и другие женщины тебя не интересуют? Ни за что не поверю!

Кельвин Уорд выпрямился и взглянул на свою бывшую любовницу.

Она была очень соблазнительна и прекрасно это сознавала.

Хотя вечер выдался несколько прохладным, она сбросила с плеч теплую накидку из горностая, обнажив красивую шею, которая при свете звезд отливала нежной белизной.

Она смотрела на Кельвина Уорда, и в глазах ее, с едва заметной косинкой, и в четко очерченных губах можно было прочесть желание.

— Нам ведь еще так много нужно сказать друг другу, — вкрадчивым, чуть слышным шепотом проговорила она. — Не люблю неоконченных симфоний.

— Нет, Авриль!

Кельвин произнес эти слова твердым, почти грубым тоном.

— Разве ты забыл, что мы значили друг для друга? — не унималась Авриль Брейтвейт. — Неужели забыл ту ночь, когда ты из сада отнес меня на руках в дом и мы вместе испытали такое наслаждение, о котором прежде я даже не подозревала?

Говоря эти полные страсти слова, она придвинулась к Кельвину немного ближе.

— Я сказал нет, Авриль!

— Но почему? Почему? Ты сказал, что теперь человек женатый, но какое это имеет значение? Тебе нужны были деньги, и твоя жена дала их тебе. Все это понятно…

Авриль Брейтвейт перевела дух и продолжила:

— Ты уехал из Индии меньше месяца назад. Уверена, ты не знал эту девчонку раньше, а если вы и были знакомы, она для тебя ничего не значила.

Кельвин Уорд молчал, и тогда Авриль Брейтвейт тихонько прошептала ему на ухо:

— Давай закончим симфонию, Кельвин.

Руки ее обвились вокруг его шеи.

И прежде чем он смог отстраниться, ее мягкое, податливое тело уже прижалось к нему.

На секунду он почувствовал на своих губах ее губы — жадные, страстные, требовательные. Кельвин ласково, но решительно снял ее руки со своей шеи и отстранился.

— Я сказал нет, Авриль, — повторил он.

И, повернувшись, зашагал по палубе прочь, его бывшая возлюбленная еще долго смотрела ему вслед.

Вернувшись в каюту, он налил себе еще рюмку коньяку.

Но не успел поднести ее к губам, как дверь комнаты Серафины отворилась и, как только он повернул голову в ее сторону, тут же захлопнулась.

Он подошел к двери, постучал и, не дождавшись ответа, вошел.

Серафина все в том же платье, в котором он ее оставил, стояла посреди комнаты.

Взглянув на жену, Кельвин спросил:

— Что случилось? Почему вы до сих пор не спите?

— Я… думала, что вы… ушли, — запинаясь, пробормотала она. — Я… и представить… себе не могла… что вы… так быстро… вернетесь.

— Что вас так расстроило? — Этот вопрос он задавал ей уже не первый раз.

Серафина отвернулась:

— Ничего… Я… я сейчас лягу… спать.

— Почему вы не хотите мне сказать? — настаивал Кельвин.

— Мне нечего вам сказать. Просто… в голову лезут… всякие глупые мысли.

— Какие мысли?

— Да так… ничего особенного… Я только подумала… что вы пошли… на палубу.

— Так дело не пойдет, Серафина, — проговорил Кельвин Уорд. — Вы научили меня быть внимательным. Я вижу, что-то вас тревожит, и хочу, чтобы вы сказали мне, что именно.

— Я думаю… вы не поймете.

— А вдруг пойму?

Она по-прежнему нерешительно стояла посреди каюты, Кельвин же присел на кровать.

— Мы уже столько всего обсудили вместе, — тихо проговорил он. — И вы обещали поверять мне свои мысли и чувства. А теперь вдруг что-то от меня скрываете. Почему?

— Я и сама… этого… не понимаю, — ответила Серафина. — Впрочем, нет… это неправда… сама я понимаю, но…

— Давайте вернемся к тому, о чем говорили за ужином, — предложил он. — Вы сказали мне тогда, что есть вещи, о которых я бы не хотел, чтобы вы знали. Какие именно вещи вы имели в виду?

Серафина молчала, и, не дождавшись ответа, Кельвин добавил:

— Я думал, мы заключили соглашение, Серафина.

— Заключили… — понуро отозвалась она. — Но мне кажется… это… выходит… за его рамки.

— Никакими рамками наше соглашение не ограничено.

— Это правда?

— Абсолютная правда.

Она взглянула на него широко открытыми глазами, в которых читался вопрос, а потом, по-видимому, решилась:

— Если… если я вас… о чем-то спрошу… вы… не рассердитесь?

— Обещаю, что не рассержусь, о чем бы вы ни спросили.

— Вы очень… любите… ту даму… с которой мы… только что… встретились?

Хотя Кельвин ожидал нечто подобное, вопрос этот тем не менее застал его врасплох.

— Кто вам сказал, что я в нее влюблен?

— Никто, — ответила Серафина. — Просто я случайно… подслушала… один разговор.

— Когда?

— Сегодня днем.

— Как случилось, что вы его подслушали? Между кем этот разговор происходил?

— Я открыла иллюминатор, — принялась объяснять Серафина, указав рукой в его сторону, — но… я не знала… кто это говорил… пока вы… не представили меня… леди Брейтвейт.

— Понятно! И вы догадались, что раньше мы были знакомы?

— Она… она сказала… что вы были… очень привязаны… друг к другу. Конечно, это глупо с моей стороны… но я никогда… не задумывалась над тем… что в вашей жизни… наверняка были… другие женщины.

— А что вы собирались сказать мне за ужином?

— Я хотела вам сказать, — ответила Серафина, — что, поскольку… вы были вынуждены… жениться на мне… я не имею права… запрещать вам встречаться с женщинами… которые вам нравятся… если вы того хотите.

Она помолчала и, с испугом гладя на него, добавила:

— Но это… до того… как я увидела… леди Брейтвейт.

— А теперь, когда вы ее увидели? — тихо спросил Кельвин.

— Она… такая красивая… модная… опытная, — проговорила Серафина. — Я… понимаю, что вы… должны были… к ней испытывать.

В голосе ее прозвучали жалобные нотки, не укрывшиеся от него.

— Подойдите ко мне и сядьте рядом, Серафина, — попросил он. — Я хочу вам кое-что объяснить.

Она нерешительно взглянула на него, однако выполнила его просьбу, присев на краешек кровати.

Несколько секунд Кельвин раздумывал, с чего начать, потом проговорил:

— Я намного старше вас, Серафина. Веду холостяцкую жизнь уже много лет, поэтому не стану притворяться перед вами, что в ней не было многих и многих, как говорится, любовных похождений. Были!

— Да… естественно, — пробормотала Серафина.

— Эти любовные истории не что иное, как игра, которую мужчина ведет с хорошенькими женщинами, достаточно умными, чтобы понять: отношения их не настолько серьезны, чтобы из-за них бросать мужа или совершать какие-нибудь другие опрометчивые поступки, которые могут вызвать скандал. Однако эта игра необыкновенно увлекательна для них обоих.

Серафина внимательно слушала, не сводя глаз с его лица.

— Но какие бы отношения ни связывали мужчину и женщину — легкий ли флирт или безумная страсть — все равно в его сердце всегда есть место для женщины, которая в один прекрасный день станет его женой и матерью его детей.

— Вы хотите сказать, что это совсем другое? — спросила Серафина.

— Совершенно, — ответил он. — Позвольте мне объяснить вам, Серафина. Мужчина, если он, Конечно, настоящий джентльмен, никогда не станет связываться с молоденькими, неопытными девушками или женщинами, которые не ведают, что творят.

И после короткой паузы решительно добавил:

— Фактически любовная интрига должна быть подчинена одному неписаному правилу: никто от нее не должен страдать.

— И тем не менее такое случается? — спросила Серафина.

— Иногда, к сожалению, да, — ответил Кельвин. — Но в большинстве случаев после того, как их отношения им наскучили, мужчина и женщина расстаются без каких-либо претензий друг к другу либо остаются друзьями.

Он помолчал и медленно проговорил:

— Когда они оглядываются назад на то, что было, то вспоминают короткий, но прекрасный период в их жизни, в течение которого они были безумно счастливы. При этом они оба знали, что это счастье не могло длиться вечно.

— Думаю… я поняла, — проговорила Серафина. — И подобные… чувства… вы испытываете… к леди Брейтвейт?

— Вот именно! — воскликнул он.

— Когда… она… говорила о вас, — нерешительно произнесла Серафина, — а я случайно подслушала… я поняла… что она… не относит вас… к прошлому.

Кельвин Уорд недовольно поджал губы.

Ну почему Авриль Брейтвейт выбрала место именно рядом с их каютой для того, чтобы посплетничать с приятельницей о нем?

Но тут же, взяв себя в руки, он спокойно сказал:

— Не хочу казаться излишне грубым, Серафина, и думаю, вы поймете меня. Авриль Брейтвейт относится к тому типу женщин, которые любят дать понять, что это они бросают мужчину, а не он их.

Наступило долгое молчание. Наконец Серафина робко проговорила:

— Спасибо… что объяснили мне… все это. Постараюсь… не наделать ошибок. И все равно… в присутствии… леди Брейтвейт я себя чувствую… такой ничтожной… будто я никто.

— Вы моя жена, Серафина, — твердо сказал он. — И позвольте сказать мне откровенно — я еще ни разу не встречал женщину, которая бы столько знала о вещах, представляющих настоящую ценность.

Серафина недоверчиво взглянула на него, и он ласково продолжал:

— Мы с вами оба понимаем, что существуют различные виды знания, равно как и разнообразные типы любви. У меня такое ощущение, что за последние несколько дней мы с вами мысленно прошли долгий путь по незнакомым дорогам и поднялись на горные вершины, куда еще не ступала нога человека. Неужели для вас это ничего не значит?

— Для меня это значит все. Даже больше… чем я могу… объяснить, — поспешно проговорила Серафина.

— Тогда думайте только об этом и ни о чем другом, — посоветовал ей Кельвин. — А теперь предлагаю вам лечь в постель, что я и сам собираюсь сделать.

— А вы… больше не пойдете… на палубу?

— Нет. Я собираюсь лечь спать. Если вы оставите свою дверь открытой, то увидите, как у меня погаснет свет.

— Знаете, я верю всему… что бы вы мне ни сказали, — с чувством собственного достоинства проговорила Серафина.

— И поступаете правильно, — улыбнулся он. — Друзья должны оставаться честными по отношению друг к другу. А ведь мы с вами друзья, правда, Серафина?

Это был вопрос, и на него требовалось ответить, что Серафина и сделала.

— Да, конечно. И как добрый друг вы мне все объяснили, и теперь мне все ясно и понятно.

— Я ведь вам говорил, что вы должны мне доверять, — ответил Кельвин.

С этими словами он вышел из ее комнаты, прикрыв за собой дверь.




На следующий вечер они покинули Александрию, а когда день спустя добрались до Порт-Саида, Серафина обнаружила, что муж буквально не отходит от нее — показывает ей разнообразные достопримечательности, рассказывает обо всем, что ее интересует.

Серафина и представить себе не могла, что так много судов будут ждать своей очереди, чтобы пройти по знаменитому Суэцкому каналу. Канал был построен в 1869 году и теперь являлся жизненно важной артерией, соединяющей Восток и Запад.

Половина всех английских судов, чтобы добраться до Индии, огибала мыс Доброй Надежды, другая половина шла вокруг мыса Горн, но на обратном пути, груженные скоропортящимся грузом, и те, и другие шли только через Суэцкий канал.

— Британское правительство владеет акциями компании, построившей канал, которые она, в свою очередь, приобрела у египетских хедивов, — рассказывал Серафине Кельвин. — Поэтому защита берегов Египта возложена на английский гарнизон, расквартированный в этой стране.

— Но, по-моему, все они платят одинаковую пошлину, — заметила Серафина.

— Верно, — улыбнулся он. — Только британские пароходы имеют первоочередное право прохождения через канал, а крупные индийские лайнеры вынуждены регулярно выплачивать таможенные пошлины в размере до одной тысячи фунтов.

— А кто получает эти деньги? — поинтересовалась Серафина.

— Прибыль делится между держателями акций, — ответил Кельвин. — К сожалению, шестьдесят пять миллионов фунтов французского капитала приравниваются лишь к тридцати одному миллиону британских фунтов, так что на десять британских директоров и одного голландского приходится двадцать один французский.

Он рассмеялся:

— Стоит ли говорить, что они никак не найдут общего языка в отношении транзитных пошлин. Англичане хотят, чтобы они были пониже, а французы — повыше!

И он принялся объяснять, что канал слишком узок для нужд Британской империи.

— Большие линейные корабли могут пройти по нему, лишь предварительно демонтировав артиллерийские орудия.

— А почему его не расширят? — поинтересовалась Серафина.

— Это было бы очень разумное решение, — ответил он. — И время от времени англичане возвращаются к разговорам о том, чтобы прорыть еще один канал через Синайский полуостров, однако меня не оставляет ощущение, что ничего сделано не будет!

Прогуливались ли Серафина и Кельвин по палубе, разговаривали ли в столовой за завтраком, обедом или ужином, она ощущала на себе пристальный и недоброжелательный взгляд темных, глаз леди Брейтвейт.

Серафина не сомневалась, что в лице этой особы обрела врага, который, если ему дать волю, мог стать опасным. Она нередко задавала себе вопрос, понимает ли это Кельвин.

И мысль эта действовала на нее угнетающе.

Обладая чрезвычайно живым воображением, она частенько, лежа ночью в постели, не могла сомкнуть глаз. Она думала о том, что будет, если в один прекрасный день Кельвин придет к ней и объявит, что хочет быть свободным.

А что, если ему встретится женщина, о которой он мечтал всю жизнь?

Тогда уже встанет вопрос не о флирте и не о любовной интрижке, а о полном разрыве с ней, с Серафиной.

Она явственно представила себе ярость отца и себя, тщетно пытающуюся защитить Кельвина от его гнева.

Серафина пыталась убедить себя, что только напрасно мучается.

Кельвина, похоже, вполне устраивает ее общество. Он добр к ней. За последние несколько дней он стал гораздо добрее, чем раньше. А может, это она сама, боясь, что леди Брейтвейт отберет у нее мужа, не отпускает его от себя ни на минуту?

Но как бы то ни было, Серафина твердо решила, что Кельвина она ей не отдаст, чего бы ей это ни стоило. Она не представляла тем не менее, какое оружие может применить в борьбе с соперницей, и очень от этого мучилась.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, она наблюдала за леди Брейтвейт, когда та не смотрела в ее сторону.

Она не могла не восхищаться тем, как эта дама входит в столовую.

Точно так же, как примадонна выплывает на сцену, она гордо шествовала к своему столу, сверкая драгоценностями. Казалось, что все ее туалеты специально рассчитаны на то, чтобы вызывать зависть каждой женщины, сидящей в зале.

Серафина уже знала, что муж леди Брейтвейт — генерал, командующий гарнизоном в Бомбее.

Ей нетрудно было узнать от других дам, с которыми она иногда проводила время, что генерал Реджинальд Брейтвейт намного старше своей жены и слывет скучным, прозаичным человеком, у которого, помимо армейской жизни, очень мало других интересов, а может, и вообще нет.

— Однако леди Брейтвейт на скуку не жалуется, — язвительно заметила пожилая дама, презрительно поджав губы.

Серафина тихонько вздохнула: она догадалась, что та имеет в виду.

Среди пассажиров первого класса было несколько индийцев, а в каюте, расположенной неподалеку от каюты молодоженов, обосновалась целая индийская семья. Она очень заинтересовала Серафину, поскольку члены этой семьи почти не появлялись на людях.

Когда она стала выяснять, кто те женщины, что занимают эту каюту, ей сказали: ее высочество раджмата из Удайпура, которая возвращается из Англии в Индию, со своей свитой.

— Что означает «раджмата»? — спросила Серафина мужа.

— Это означает «мать магараджи», — ответил он. — Или в данном случае — «магарана».

— Как бы мне хотелось ее увидеть! — пылко воскликнула Серафина.

— Думаю, это маловероятно, — ответил Кельвин Уорд, и Серафине пришлось этим удовлетвориться.

Вскоре пароход добрался до Красного моря. Жара стояла невообразимая, и Серафина проводила на палубе гораздо больше времени, чем раньше.

Палуба первого класса находилась непосредственно над палубой второго класса. А еще ниже размещались палубы третьего и четвертого класса. Пассажиры там сидели, играли в разные игры, а также спали прямо на корме парохода.

Располагались они обычно под надпалубными сооружениями, где было довольно тесно, поэтому о каких-либо удобствах говорить не приходилось. Впрочем, они, похоже, от этого не страдали и вовсю наслаждались жизнью.

Серафина, перегнувшись через перила, часто слушала звуки индийского ситара или наблюдала, как темнокожие индийские ребятишки с криками носятся по палубе, а расположившиеся на отдых взрослые спокойно ведут меж собой беседу и, похоже, эти крики ничуть их не беспокоят.

— Почему они вас так занимают? — спросил Кельвин, заметив, что Серафина с интересом смотрит на то, что происходит внизу.

— Наверное, потому, что они индийцы, — ответила она. — Я прочла об Индии уже почти все книги, что взяла с собой, и жду не дождусь, когда наконец увижу эту чудесную страну и познакомлюсь с ее людьми.

— Мне хотелось бы, чтобы вам полюбилась эта страна, — заметил Кельвин Уорд. — Если вам она понравится, мы можем поселиться там на несколько лет.

И, заметив, как вспыхнули ее глаза, поспешно добавил:

— Прошу вас, ничего пока не говорите. Мне не хочется, чтобы вы заранее связывали себя какими-то обещаниями. А вот когда вы несколько месяцев поживете в Индии, тогда и сможете понять, какие чувства испытываете к этой стране.

— Я уже сейчас знаю, что буду любить ее так же горячо, как и вы, — ответила Серафина.

В тот вечер было очень жарко. Когда после ужина Кельвин с Серафиной прогуливались по верхней палубе, ей даже не понадобилось надеть поверх вечернего платья накидку.

Сегодня на ней было платье из нежного крепа розового цвета, украшенное оборочками из тюля, которые каскадом ниспадали из огромного атласного банта и образовывали длинный шлейф.

В этом наряде, сшитом по последней парижской моде, она была похожа на розовый бутон.

Платье это необыкновенно шло Серафине, так как плотно облегало ее изящную и грациозную фигуру. Глубокое декольте открывало белоснежную, стройную шею.

Марта украсила белокурые волосы Серафины несколькими бриллиантовыми звездочками, и Кельвину Уорду его жена показалась одной из звезд, спустившейся с неба. Светила полная луна, которая серебрила ровную гладь моря.

Стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь шумом моторов и приглушенными звуками скрипки, доносившимися из салона первого класса.

Однако внизу, на корме, пассажирам было явно не до музыки. К расположившимся там индийцам с детьми приблизилась шумная группа солдат.

У них оказался футбольный мяч, и им вздумалось сыграть в футбол. Толкаясь и отпихивая друг друга, они принялись гонять злополучный мяч по палубе, громко хохоча и сквернословя.

— По-моему, в пиве у этих ребят явно не было недостатка, — сухо заметил Кельвин Уорд.

— Вы хотите сказать, что они пьяны? — спросила Серафина.

— Не то чтобы очень, однако настолько, чтобы шуметь и вести себя вызывающе. А индийцы, которые вообще не употребляют спиртного, не понимают, чем вызвано подобное поведение белых людей.

Серафина перегнулась через перила.

Солдаты между тем разошлись вовсю — соленые шуточки неслись без перерыва.

Один из них подкинул футбольный мяч слишком высоко в воздух, тогда другой подпрыгнул, чтобы не дать ему упасть за борт, и, не удержавшись на ногах, свалился прямо на маленькую девочку-индианку, с любопытством наблюдавшую за игрой.

Девочка, пронзительно вскрикнув, упала на палубу.

— Смотрите, солдат ушиб ребенка! — воскликнула Серафина, наблюдет, как товарищи помогают солдату встать на ноги.

Веселая и шумная компания удалилась с палубы.

А девочка так и осталась лежать на том месте, где упала, и Серафина видела, что она не шевелится.

— Девочка, похоже, потеряла сознание, — заметила она.

— Уверен, скоро это обнаружат, — проговорил Кельвин Уорд.

— А по-моему, никто не видел, что произошло.

И действительно, пассажиры четвертого класса сидели с другой стороны корабля, где не было ветра.

Ребенок по-прежнему лежал на палубе без движения.

— Мы должны пойти и сказать родителям, что ребенок разбился. Я в этом просто уверена! — воскликнула Серафина.

— Я схожу, — ответил Кельвин.

— Прошу вас, разрешите и мне пойти с вами.

— Это совершенно излишне, — возразил Кельвин. — Я сделаю все необходимое.

— Но я хочу пойти! Я буду очень беспокоиться за девочку, если сама не прослежу, что ей была оказана помощь. Ну пожалуйста, возьмите меня с собой!

Кельвин Уорд сначала был непреклонен. Но потом он сдался и, улыбнувшись, проговорил:

— Ну хорошо, пойдемте. Только, Сдается мне, зря вы так сильно беспокоитесь.

Серафина поспешно взяла его за руку:

— Пойдемте побыстрее.

Держа жену за руку и посмеиваясь про себя, он провел ее кратчайшим путем по крутой лестнице на нижнюю палубу.

Это заняло некоторое время, и наконец Серафина, подобрав свои пышные юбки, ступила на корму.

Солдат нигде не было видно, пассажиры, находившиеся на другой стороне, все еще спали, а девочка по-прежнему лежала там же, где упала.

Серафина со всех ног кинулась к ней и склонилась над ребенком.

Это была маленькая девочка-индианка. Ее темные волосики с ровным пробором посередине были заплетены в косички, которые заканчивались бантиками из красных лент. В ушах виднелись маленькие золотые сережки, но платье было простенькое, из дешевого материала.

— Должно быть, падая, она ударилась головой и потеряла сознание, — заметила Серафина.

— Мы должны найти ее родителей, — проговорил Кельвин Уорд.

Серафина взяла ребенка на руки и вскрикнула:

— Взгляните, Кельвин! Она, похоже, сломала руку!

Рука крошки и в самом деле свешивалась под каким-то странным углом.

— Не трогайте ее, — резко бросил Кельвин Уорд. — Пойду приведу стюарда, а потом мы поищем врача.

Серафина, не обращая внимания на то, что ее роскошные розовые юбки подметают палубу, прижала ребенка к себе еще крепче.

Девочка была маленькая и хрупкая, лет пяти-шести на вид.

В этот момент на палубе появился матрос. Он с изумлением воззрился на нежданных пассажиров и, не говоря ни слова, снова исчез.

Прошло довольно много времени, прежде чем Кельвин Уорд привел стюарда.

За ним шла индианка, край сари покрывал ее голову, посередине лба стоял знак касты.

Опустившись на палубе рядом с Серафиной, женщина увидела, что глаза девочки закрыты, и начала плакать.

— С ней все в порядке, — поспешила успокоить ее Серафина. — Она не умерла, просто потеряла сознание.

Похоже, женщина не понимала.

— Пожалуйста, объясните ей, Кельвин, — попросила Серафина.

Тот произнес несколько слов на хинди, и женщина сразу же перестала плакать.

— Я нашел их каюту, — обратился он к жене. — Она переполнена, однако, я считаю, лучше отнести ребенка туда, а потом пойти поискать доктора.

— Возьмите ее на руки, только очень осторожно, — предупредила Серафина. — Я уверена, что у девочки сломана рука.

Кельвин принял ребенка из рук Серафины.

Стюард открыл для него дверь и, осторожно ступая, чтобы не причинить боль маленькой девочке, он медленно двинулся по длинным путаным коридорам, пока наконец не очутился перед каютой.

Стюард распахнул дверь, Серафина заглянула в каюту и едва сдержала крик возмущения — столько в ней было пассажиров.

На четырех койках, находившихся внутри маленькой каюты, расположились старая женщина, мужчина и шестеро детей!

Некоторые из них, правда, были еще совсем крошками, однако Серафина понимала: в такой обстановке отдельную койку для несчастной девочки выделить невозможно.

Кельвин Уорд спросил стюарда, есть ли на пароходе свободная каюта.

— Я вам ее оплачу, — сказал он.

— Есть одна по другую сторону коридора, сэр, — ответил стюард. — Она освободилась после Александрии.

— Откройте ее, — распорядился он.

Каюта оказалась крошечной и без внешнего иллюминатора, но по крайней мере у ребенка будет теперь своя койка.

Кельвин очень осторожно положил девочку на нее. Та, открыв глаза, начала плакать.

Мать бросилась к ней.

— Попросите ее ни в коем случае не трогать руку девочки, пока мы не приведем врача, — обратилась Серафина к мужу.

Говоря это, она сняла с другой койки подушку и удобно устроила на ней больную руку ребенка. Мать стала убаюкивать девочку.

— Мы постараемся как можно скорее привести врача, — сказал Кельвин Уорд стюарду. — А вы распорядитесь, чтобы мне выписали счет на оплату этой каюты.

— Слушаюсь, сэр.

Кельвин Уорд обратился на хинди к матери девочки.

В это время в каюте уже появились индус, очевидно, отец ребенка, и пожилая женщина, скорее всего бабушка.

Оставив их с малышкой, Серафина и Кельвин Уорд поспешно поднялись по лестнице на палубу первого класса.

— Я знаю, где каюта врача, — проговорил он.

Серафина вспомнила, какой из себя этот врач — эдакий весельчак с неизменно красным лицом. Познакомилась она с ним во время шторма в Бискайском заливе.

— Рад видеть вас на ногах, миссис Уорд, — сказал он тогда. — Желаю вам оставаться на них и впредь. У меня нет ни малейшего желания причислять вас к моим пациентам.

— Похоже, работы у вас достаточно, доктор, — заметил Кельвин Уорд.

— Гораздо больше, чем хотелось бы, — проворчал врач.

Серафина подумала тогда, что это лентяй, который к своим обязанностям относится с прохладцей. Всякий раз, когда ей случалось проходить мимо курительного салона, в котором находился бар, она видела, что он неизменно пребывал там.

Его громовой хохот нельзя было спутать ни с чьим другим.

Кельвин постучал в каюту врача. Не получив ответа, предпринял вторую попытку. Опять безрезультатно.

— Наверное, он в баре, — заметил он. — Придется мне пойти поискать его там.

Кельвин с Серафиной повернулись и пошли по коридору.

В этот момент они заметили, как с другого конца коридора к ним приближаются трое мужчин.

Когда они поравнялись с ними, Серафине все стало ясно. В центре троицы находился доктор, которого почти волоком тащили два стюарда, — тот, обхватив их за плечи, едва переставлял ноги.

Лицо его было багровым, глаза закрыты, свесившаяся на грудь голова моталась из стороны в сторону, изо рта вырывались нечленораздельные звуки.

Серафина с Кельвином поспешно посторонились, пропуская врача и сопровождающих.

— Похоже, доктор не в состоянии осмотреть ребенка, — сухо заметил он.

— Что же нам делать? — широко раскрыв глаза, спросила Серафина.

— Боюсь, придется ждать до утра, — ответил он.

— До утра? — ужаснулась Серафина. — Но это невозможно! Сейчас девочка заснула, но когда проснется, у нее начнутся адские боли. Я как-то ломала руку и знаю, что это такое!

— Я спрошу администратора, кто еще на пароходе в состоянии заняться рукой малышки. Однако, если человек этот окажется недостаточно компетентным, рука ребенка на всю жизнь может остаться негнущейся.

Серафина застыла на месте, тревога в ее глазах стала еще заметнее.

— Нужно что-то делать! — решительно проговорила она. — Ребенок не должен так страдать. Кроме того, к утру рука опухнет.

В это время они уже дошли до середины палубы первого класса.

Справа находился салон.

Внезапно, не сказав мужу ни слова, Серафина вошла туда.

Тихонько играл оркестр, на стульях, обитых красным бархатом, сидело много пассажиров.

К изумлению Кельвина, Серафина поднялась на небольшую эстраду, на которой играл оркестр, и подняла руку.

— Не могли бы вы на минуту прекратить играть? — попросила она.

Музыка смолкла, и пассажиры, оглушенные внезапно воцарившейся тишиной, тоже замолчали.

Все головы повернулись в сторону Серафины.

Набрав побольше воздуха, она громко и отчетливо проговорила:

— У нас на пароходе с одной маленькой девочкой произошел несчастный случай. У нее, по всей видимости, сломана рука, а корабельный врач в данный момент и сам плохо себя чувствует. Быть может, среди собравшихся найдется человек, способный оказать ей квалифицированную помощь?

На секунду воцарилась гробовая тишина, потом в самом дальнем углу салона со стула поднялся пожилой господин во фраке.

— Я врач, — проговорил он. — Правда, уже на пенсии, однако вполне в состоянии выполнить свои обязанности.

— Благодарю вас, — проговорила Серафина. — Прошу вас следовать за мной.




Глава 5


Вернувшись в каюту после напряженной игры в теннис, Кельвин Уорд увидел Серафину. Та, радостно возбужденная, уже с нетерпением поджидала его.

— Ах, Кельвин! Вы даже представить себе не можете, что случилось! — воскликнула она, увидев мужа.

— Наверное, что-то приятное! — улыбнулся он.

Лицо Серафины сияло, глаза светились.

— Очень! — отозвалась она. — Буквально несколько минут назад к нам в каюту постучал такой милый старичок-индиец и спросил меня, не окажу ли я честь ее высочеству раджмате из Удайпура выпить с ней чашечку чая.

— Вы ведь об этом только мечтали, — подхватил Кельвин.

— Не представляю, почему ей вздумалось меня пригласить, — продолжала Серафина, — однако я приняла приглашение. Надеюсь, вы не станете меня за это ругать?

— Ну конечно, нет! — воскликнул он. — Вам это будет очень интересно, и я просто счастлив, что ваша первая встреча с Индией и ее людьми начнется со знакомства с одной из старейших индийских династий.

— Расскажите мне о ней, — попросила Серафина.

— Магарана Удайпура является главой «Тридцати шести королевских семей». Она возглавляет династию, правившую той же территорией, что и ее предки, в течение столетий, еще задолго до магометанского нашествия.

— Они относятся к племени раджпутов, правда? — спросила Серафина, бросив взгляд на книги, которые она прилежно изучала с самого первого дня, как они с Кельвином взошли на борт парохода.

— Раджпуты считаются самыми романтичными и интересными из всех индийских племен, — ответил Кельвин. — Они верят тому, что происходят от солнца, луны и священного огня.

— Как интересно!

— По храбрости они не уступают средневековым рыцарям, — продолжал он. — И просто обожают войны.

Он улыбнулся:

— Если в данный момент никаких войн не ведется, они занимаются охотой, а если не могут найти себе врага, чтобы сразиться с ним, начинают драться друг с другом.

— В моей книге говорится, что это на редкость красивый народ, — заметила Серафина.

— Верно. Принцессы этого племени славятся своей красотой, отвагой и независимостью, — продолжал Кельвин. — В отличие от остальных индийских женщин они сами выбирают себе мужа и занимаются охотой наравне с мужчинами. Они даже ходят с ними в бой!

— Должно быть, они необыкновенно смелые!

— Еще бы! Ведь нужно обладать необычайным мужеством, чтобы гордо взойти на погребальный костер, на котором по обычаю сжигали тело мужа, если он умрет раньше своей жены. Англичане, правда, наложили запрет на исполнение этого обряда.

Серафина даже вздрогнула от ужаса, услышав о таком страшном обычае.

— Несмотря на эмансипированность жен, — продолжал он, — принцы, однако, умели при необходимости их усмирить. Во дворце, как правило, имелась комната под названием «комната гнева», где провинившаяся принцесса сидела взаперти до тех пор, пока не попросит прощения за то, что дала волю своему гневу.

Серафина рассмеялась:

— А что же было, если из себя выходил сам принц или магараджа?

— Он по рангу выше своей жены, так что ему разрешается вести себя так, как ему вздумается. Впрочем, такое правило должно быть вообще для всех мужчин, — поддразнил ее муж.

— Вы слишком самонадеянны, — заметила Серафина. — Вы что, считаете, что у женщин вообще нет прав?

— Только у тех, кто старается ублажить своего господина и повелителя!

— Но вы-то не раджпут!

— А как бы я хотел им быть! Какие это замечательные люди!

— И какие же? — спросила Серафина.

— Они никогда не признают поражений. Только раджпуты из окружения принцессы Северной Индии, продолжали бороться против мусульман, когда все остальные племена уже сдались. И, если они проигрывали сражение, их жены и матери просто не пускали их домой.

— Как все это интересно! Мне еще больше хочется увидеть раджмату, — проговорила Серафина.

— Поскольку она является принцессой раджпутов, то, вероятно, в молодости была необыкновенной красавицей, — заметил Кельвин.

— Не пугайте меня! — взмолилась Серафина. — А то я побоюсь идти к ней на чай.

— Вы? Испугаетесь?! — Он сделал вид, что чрезвычайно удивлен. — После того, что вы сделали позавчера вечером, ни за что не поверю!

Серафина вспыхнула.

Кельвин подшучивал над ней уже два дня — с тех пор, как она попросила врача помочь девочке-индианке.

В тот вечер, когда они привели врача к больной девочке, он настоял, чтобы Серафина вышла из каюты, пока врач будет осматривать маленькую больную.

— Вас это только расстроит, — ласково проговорил он. — Доктор Браунлоу рассказал мне, что имел практику на Харлей-стрит, и я уверен — мы можем с легким сердцем оставить девочку на его попечение.

Серафина послушно вернулась в свою каюту, а позже ей сообщили, что доктор осмотрел девочку и дал ей снотворное, чтобы она заснула.

Только когда в каюту вошел муж, Серафина, понимая, что вела сегодня себя несколько необычно, робко проговорила:

— В… вы не сердитесь… на меня… за то… что я пыталась… найти кого-то, кто мог бы помочь… ребенку?

— Ну конечно, нет! — ответил Кельвин. — Я не устаю задавать себе вопрос, что стало с той молоденькой девушкой, которая боялась шторма и говорила мне, что она трусиха!

— Я в тот момент не думала… о себе, — просто объяснила Серафина. — Я так… волновалась о… несчастном ребенке… что просто… должна была… что-то сделать!

— И это у вас отлично получилось! — заметил он. — Очень смелый поступок — остановить оркестр, встать посреди салона и спросить, есть пи среди присутствующих врач.

На следующий день Серафина и Кельвин спустились на нижнюю палубу, где находились каюты четвертого класса, чтобы узнать, не могут ли они еще что-нибудь сделать для маленькой девочки-индианки.

На корабле не оказалось игрушек, но Серафина, покопавшись в своем багаже, нашла несколько разноцветных мотков пряжи, три носовых платка — красный, розовый и голубой — и еще какие-то небольшие предметы, которыми можно было развлечь ребенка.

Оказалось, что подарки эти пришлись как нельзя кстати. Малышка была от них в полном восторге, а ее отец с матерью так и рассыпались перед Серафиной в благодарности за ее доброту. При этом отец изъяснялся на хорошем английском языке.

— По-видимому, они очень бедны, — позже сказала Серафина мужу. — И как они сумели купить билеты на такой роскошный пароход, хоть и в каюту четвертого класса?

— Отец девочки работал в какой-то индийской компании, имеющей отделение в Англии, и, когда он уезжал из Индии, ему разрешили взять с собой жену, — объяснил ей Кельвин. — Дети их родились уже в Англии. Через десять лет семья накопила достаточно денег, чтобы вернуться в свою страну.

— И что они там будут делать? — поинтересовалась Серафина.

— Думаю, что отец попытается найти какую-нибудь работу, а до этого они будут жить у родственников, у которых и у самих-то наверняка куча детей.

— И уж, конечно, те вряд ли примут с распростертыми объятиями семью, где есть семеро детей! — воскликнула Серафина.

— Ошибаетесь, — возразил он. — Понятие семьи для индийцев священно. Уверяю вас, как только они ступят на родную землю, их тут же примут в семью, причем с величайшей радостью.

Когда они вернулись в свою каюту, Кельвин сказал ей:

— Мы должны найти какой-то подарок, который вы преподнесете ее высочеству.

— Подарок? — удивилась Серафина.

— На Востоке принято, чтобы гость преподносил хозяину или хозяйке подарок.

— Какой чудесный обычай! — воскликнула Серафина. — Что же мне подарить раджмате?

После долгих споров они сошлись на прелестной антикварной коробочке, подаренной Серафине на свадьбу. Серафина завернула ее в папиросную бумагу и перевязала красной ленточкой.

Ему пришло в голову, что раджмата пригласила Серафину на чай, так как та была столь добра к индийской девочке. Он не ошибся.

Войдя в каюту, которую занимала раджмата, Серафина увидела, что она сидит в инвалидном кресле.

Сложив обе руки ладонями внутрь в индийском приветствии, раджмата обратилась к Серафине на великолепном английском:

— Прошу простить меня, миссис Уорд, что я встречаю вас сидя, но, к несчастью, из-за артрита ноги отказываются мне служить.

Серафина, глядя на нее, подумала, что та, должно быть, в молодости была необыкновенной красавицей. Строгие черты лица и прямой нос придавали ее лицу горделивое выражение. Похожие лица Серафина видела на индийских картинах.

Волосы ее, густые и длинные, сейчас были седыми; искусно расшитое сари темно-розового цвета переливалось при каждом движении раджматы.

Браслеты, кольца и ожерелье были усыпаны рубинами и бриллиантами. И Серафине пришло в голову, что если бы она даже не знала, что раджмата царственная особа, то поняла бы это с первого взгляда.

Прислуживали ее высочеству, такая же, как и она сама, пожилая женщина и мужчина, тоже в летах, который, как выяснилось, являлся придворным очень высокого ранга и которому была оказана честь сопровождать раджмату в Англию.

— Мы предприняли такое долгое путешествие, — объяснила ее высочество, — потому что моему маленькому внуку требовалась хирургическая операция глаза. Нам стало известно, что никто в мире не делает такие операции лучше некоего британского хирурга. И, должна вам сказать, поездка наша, к счастью, оказалась успешной.

— Как я за вас рада! — воскликнула Серафина. — А можно мне взглянуть на маленького принца?

Мальчика, которому оказалось около двух лет, внесли в каюту.

Серафина заметила, что няня его, сравнительно молодая женщина, относится к раджмате с величайшим почтением.

У ребенка все еще был забинтован глаз, однако выглядел он вполне здоровым и, усевшись к бабушке на колени, принялся весело играть ее браслетами.

— А как зовут принца? — спросила Серафина.

— Его высочество назвали Акбаром в честь его прославленного предка, — ответила раджмата.

— Он старший сын магараджи? — поинтересовалась Серафина.

— Его высочество является его наследником, — ответила раджмата. — И со временем станет носить титул Солнце индусов.

В голосе принцессы звучала затаенная гордость.

— Я читала кое-что об истории вашей страны, — заметила Серафина, — а мой муж рассказал мне, какие вы, раджпуты, смелые.

— Однако длительные междоусобицы и войны привели нашу страну к опустошению, пока англичане не взяли нас под свое покровительство в 1817 году, — пояснила раджмата. — Теперь у нас воцарился мир.

— Очень этому рада, — заметила Серафина.

— Это ваш первый визит в Индию, миссис Уорд? — спросила раджмата.

— Да. И я жду не дождусь, когда увижу вашу страну, — ответила Серафина. — Мой муж очень ее любит, а я делаю все возможное, чтобы узнать как можно больше о ее людях.

— Именно потому, что вы были так добры к одному из ее представителей, миссис Уорд, я и попросила вас оказать мне честь своим присутствием.

Серафина улыбнулась:

— Под этим представителем вы подразумеваете маленькую девочку-индианку, которая сломала руку?

— Мне рассказали, как много вы для нее сделали, — заметила раджмата. — И что ваш муж предоставил ей отдельную каюту. Это очень щедро с его стороны.

— Ну что вы! Мне кажется, нам следует извиниться за английского солдата, который сбил ее с ног. По его вине она сломала руку, — сказала Серафина. — Только, по-моему, он не понимал, что делает.

— Именно так мне и сообщили, — проговорила раджмата.

Серафина поняла — об этом эпизоде раджмате доложили в мельчайших подробностях, так что она была в курсе всех событий.

Потом они поговорили о местоположении Удайпура, и раджмата заметила:

— Надеюсь, ваш муж найдет время свозить вас в штат Раджастхан, где находится этот город. Он необыкновенно красив и считается одним из наиболее живописных штатов Индии.

— Мне рассказывали, что это романтическое место, где принцы похожи на европейских средневековых рыцарей без страха и упрека, — подхватила Серафина.

— Надеюсь, когда вы увидите его, то не будете разочарованы, — улыбнулась раджмата.

Пока они вели непринужденную беседу, им подали крошечные пирожные, конфеты и засахаренные фрукты, которые Серафине прежде не доводилось пробовать.

После того как раджмата отослала принца с няней из каюты, Серафина поняла, что пора уходить.

— Огромное вам спасибо за то, что пригласили меня, ваше высочество, — поблагодарила она. — Я так мечтала с вами познакомиться.

— Уверена, что мы еще не раз встретимся, — ответила раджмата. — Припадаю к стопам вашим в благодарность за то, что вы для нас сделали.

Прощаясь, она снова сложила ладони вместе. Серафина же сделала глубокий реверанс и вышла из каюты.

— Ее высочество необыкновенно хороша собой, — сказала она Кельвину Уорду, вернувшись в каюту. — Так красива, как вы и предполагали. Надеюсь, когда я состарюсь, то буду похожа на нее.

— Ну, это еще не скоро будет, — улыбнулся он.

Серафине очень хотелось, чтобы муж ее ответил, что она, несомненно, останется красавицей, однако этого не произошло. И она с болью в сердце отметила — он не из тех, кто кривит душой. Значит, красивой он ее не считает…

Да и в самом деле, какая она красавица в сравнении с леди Брейтвейт?

После того серьезного разговора, когда Кельвин Уорд пылко уверял ее, что с леди Брейтвейт у него все кончено, Серафина время от времени задавала себе вопрос, не видится ли Кельвин со своей бывшей любовницей тайком.

Ему не составило бы никакого труда сказать жене, что он идет на палубу играть в теннис или делать зарядку, а сам в это время мог бы встретиться с леди Брейтвейт.

Наверняка та прилагает все силы, чтобы заманить его снова в свои сети.

Ей, Серафине, Кельвин говорит, что его любовная интрижка окончена.

Но она-то видит, какие томные взгляды бросает леди Брейтвейт на Кельвина в столовой либо в коридоре, если ей вдруг случается столкнуться с ним.

Поэтому Серафина была уверена, что леди Брейтвейт все еще желает мужчину, которого она охарактеризовала «обаятельным, страстным любовником».

Серафина понимала, что Кельвин целовал свою бывшую возлюбленную, и ей стало интересно, что испытывает женщина, ощутив на своих губах его губы.

Ей всегда представлялось, что поцелуи должны быть ласковыми и нежными. Теперь она не была в этом так уверена.

Кельвин Уорд был мужчиной сильным и мужественным, и Серафину не покидало ощущение, что губы его должны быть настойчивыми и требовательными, вот только что они требовали, она не имела ни малейшего представления.

А еще Серафине не давал покоя вопрос, что подразумевается под понятием «страстный любовник».

Она пошла в библиотеку на пароходе и попыталась найти книгу, которая хоть что-то поведала бы ей о любви.

Однако не нашла ничего, что могло бы пролить свет в этой сфере чувств.

Все романы были написаны довольно напыщенным слогом. Мужчины и женщины в них, как показалось Серафине, вели себя так, как никто никогда не ведет себя в реальной жизни. Да и романов в библиотеке оказалось не такого много. В основном там были книги о путешествиях или книги — биографии разных государственных деятелей и военачальников, умерших много лет назад.

Однажды вечером, когда Серафина и Кельвин прогуливались после ужина по палубе, она вдруг ощутила непреодолимое желание попросить его поцеловать ее, чтобы хоть почувствовать, что это такое.

Но поймет ли он, что просьба ее вызвана исключительно любопытством?

Скорее всего нет. Наверняка посчитает ее просьбу сумасбродной идеей, ведь ни одна уважающая себя женщина не станет просить джентльмена поцеловать ее.

«Друзья не целуются, — подумала Серафина. — По крайней мере не так…»

Но как было бы здорово, если бы Кельвин относился к ней не как к другу, а как к любовнице!

Устыдившись таких греховных мыслей, Серафина вспыхнула, но тут же попыталась оправдаться сама перед собой:

— Ведь он мой муж! Значит, ничего предосудительного в этом нет!

Мог же Кельвин Уорд, такой гордый и положительный, стать любовником леди Брейтвейт.

— Не понимаю я этого, — грустно проговорила Серафина.

И все-таки какая же она эгоистка и жадина. Наверное, правильно говорят: чем больше имеешь, тем больше хочется.

Ведь отец мог выдать ее замуж за человека, который не выказывал бы ей никакого уважения. Человека, который просто посмеялся бы над ее страхами. Человека, которому ни капельки не были бы интересны ее мысли и чувства, и которому было бы наплевать на ее мнение.

— Мне еще повезло… очень повезло, — прошептала Серафина.

Но как ни уговаривала она себя, все равно у нее оставалось некоторое чувство неудовлетворенности и хотелось чего-то большего.

К концу путешествия стало жарко.

Теперь дамы, идя на прогулку на палубу, брали с собой маленькие элегантные зонтики от солнца, которые ввела в моду королева Виктория.

Платья Серафины, ярких тонов, из индийского муслина, настолько понравились Кельвину Уорду, что он сделал ей комплимент. Серафина взглянула на него сияющими глазами.

— Вы правда считаете, что я хорошо выгляжу? Может быть, вы говорите это просто из вежливости?

— По-моему, мы договорились говорить друг другу правду, — ответил Кельвин Уорд. — Разрешите мне сказать вам еще раз, чтобы вы откинули прочь все свои сомнения, Серафина. Вы очаровательны.

Глаза их встретились, и у Серафины появилось какое-то странное и вместе с тем захватывающее ощущение, словно ее притягивает к Кельвину Уорду как магнитом.

Но не успела она распознать это ощущение, как муж уже отвернулся.

— Сегодня днем мы прибудем в Бомбей, — проговорил он. — Вы все упаковали?

— Марта уже целых два дня укладывает вещи, — ответила Серафина. — И ворчит при этом не переставая.

Кельвин Уорд расхохотался:

— У меня такое чувство, что, как только мы приедем, Марта тут же запросится домой.

— Она уже сейчас грозится уехать.

— Я найму вам служанку-индианку, — пообещал ей Кельвин Уорд. — Английские слуги плохо уживаются вместе со слугами-индийцами. Они либо деспотичны и требуют к себе большего внимания, чем сами хозяева, либо все пытаются сделать сами, чем нарушают всю иерархию кастовой системы.

— Когда-нибудь вы посвятите меня во все эти тонкости, — проговорила Серафина. — Мне не хочется наделать ошибок.

— Не беспокойтесь, я вас от них сумею оградить, — пообещал он.

Серафина почувствовала по его голосу, что он готов хоть сейчас встать на ее защиту, и у нее потеплело на душе.

Позже, когда жара чуть спала, Серафина, сидя на палубе, увидела вдалеке неясные очертания земли.

— Из-за шторма в заливе мы прибыли позже, чем рассчитывал капитан, — раздался рядом голос Кельвина Уорда. — Боюсь, когда мы сойдем на берег, уже совсем стемнеет. А я так хотел, чтобы прежде всего вы увидели красочные картины жизни индийских улиц, которые не похожи ни на что в мире.

— Ничего, завтра покажете, — успокоила его Серафина, но тут же усомнилась в том, что завтра у него найдется для нее время.

Она прекрасно знала, как ему не терпится поскорее очутиться в Бомбее и узнать последние новости о кораблях и о своей компании.

Кельвину предстояло стать старшим партнером, поскольку он сумел теперь внести больше денег, чем намеревался вначале.

Серафина взглянула на него искоса, а затем поспешно перевела взгляд на голубоватую полоску земли на горизонте.

«Как же он красив!» — подумала она.

Высокий чистый лоб, проницательные серые глаза, каких ей еще не доводилось видеть ни у одного человека.

Он был настолько откровенным, а вернее сказать, честным, что никому бы и в голову не пришло заподозрить Кельвина Уорда в обмане, интригах или в каких-то мошеннических действиях, идущих вразрез с интересами его деловых партнеров.

«Наверное, никогда ему не стать хорошим бизнесменом», — подумала Серафина, радуясь этому, поскольку Кельвин не был похож на тех промышленных магнатов, которых ей доводилось встречать в доме своего отца.

— Пойду узнаю, когда мы пришвартуемся, — прервал ее размышления Кельвин Уорд.

— Да, пожалуйста, — отозвалась Серафина. — А я пойду посмотрю, закончила ли Марта укладывать вещи, но говорить ей, что мы уже почти приплыли, не буду, а то она впадет в панику.

— Я подойду к вам через несколько минут, — пообещал Кельвин Уорд.

Серафина вернулась в каюту.

Теперь, когда вещи были уложены, она казалась пустой и голой.

«Сколько же событий произошло за время этого путешествия!» — подумала Серафина. Ей было странно, что каюта, в которой они с Кельвином провели целых двадцать дней, скоро исчезнет из их жизни и они никогда о ней больше не вспомнят.

«И мы не оставим здесь никакого следа, — продолжала размышлять она. — Когда живешь в доме, такого не бывает».

Впрочем, есть на свете люди, которые в силу своих личных качеств, а вернее, отсутствия таковых, не привносят в атмосферу жилища ничего своего. Дом их как был безликим, так безликим и остается. Атмосфера в нем от присутствия людей не меняется. Словно никто в нем и не живет.

«Такого не должно быть, — рассуждала Серафина. — Дом должен быть настоящим домом».

И она решила, что, когда у них с Кельвином Уордом будет свой дом, она не пожалеет сил, чтобы наполнить его теплом и уютом. Это будет не просто место пребывания их обоих, а настоящий семейный очаг, в котором будут царить счастье и взаимопонимание.

Однако у нее тут же возникло неприятное ощущение, что когда они прибудут в Бомбей, то узнают, что отец снова предпринял какие-то действия, и это снова вызовет недовольство Кельвина.

Возможно, корабли, которые он послал из Англии, уже прибыли в Индию, а одно это способно вызвать гнев Кельвина.

При одной мысли о том, каким Кельвин Уорд может быть в гневе, Серафина вздрогнула. Но тут же попыталась себя успокоить: ведь теперь, когда между ними существует взаимопонимание, он вряд ли будет сердиться на нее за то, чего она не в силах предотвратить.

Однако самое плохое было то, что Кельвин тратит именно ее деньги.

Именно на ее деньги он вынужден жить день за днем.

«Если бы у него было хоть немного своих», — подумала Серафина.

И ей впервые пришло на ум, что, должно быть, всякий раз, когда Кельвин подписывает за нее чек, он готов его разорвать, а когда покупает ей какой-то подарок, думает, что фактически она сама за него платит.

«Ненавижу деньги! Ненавижу!» — чуть было не взорвалась Серафина.

Но тут же подумала, что, не будь их, Кельвин Уорд не женился бы на ней.

— Нужно постараться сделать так, чтобы он забыл, что я богата, — прошептала Серафина.

Внезапно в голову ее вкралась предательская мыслишка — ведь то, что давала ему леди Брейтвейт, невозможно оценить деньгами, и все же он принимал ее дары.

Кельвин Уорд прервал ее размышления, вернувшись в каюту.

— Говорят, через час или чуть больше мы высадимся на берег, — сообщил он. — Я заказал себе бренди, а вам лимонад. Мне казалось, вам захочется что-нибудь выпить.

— Спасибо, — выдавила из себя Серафина и с трудом заставила себя улыбнуться.

— На палубе сейчас нам делать нечего, — продолжал Кельвин. — Обычно пассажиры в самом конце путешествия слоняются по ней без дела, а когда приходит время высаживаться на землю, у них уже нет никаких сил.

— Тогда останемся в каюте, — проговорила Серафина.

— Уже все подготовлено к нашему прибытию, и нас встретят, — проговорил Кельвин Уорд. — А еще я телеграфировал одному из своих партнеров, чтобы он подыскал для нас дом. В отелях всегда полно народа и не очень удобно, и я подумал, что лучше всего будет снять на несколько месяцев дом, а потом постепенно подыскать что-то, что придется нам по душе.

— Это было бы просто великолепно! — воскликнула Серафина. — Я предпочитаю жить в собственном доме, а не в отеле.

— Уверен, что дом нас уже ждет, — заверил ее Кельвин Уорд. — Как вы думаете, из вас выйдет хорошая хозяйка?

— Надеюсь, — робко ответила Серафина.

— Не волнуйтесь, — улыбнулся он. — Вот увидите, в Индии все будут стараться вам угодить. Наймем мальчика-слугу, который станет присматривать за домом. А уж он наймет остальных слуг, большинство из которых окажутся его родственниками. Вам останется только отдавать распоряжения и хорошо выглядеть.

— Мне хочется создать вам уют, — проговорила Серафина.

— Не сомневаюсь, что вам это удастся, — заверил ее Кельвин Уорд.

Стюард принес напитки, и Кельвин Уорд принялся просматривать какие-то бумаги, которые явно касались дел его компании.

Она не стала отвлекать его пустой болтовней, однако, бросив на него взгляд, снова подумала, насколько муж хорош собой.

«Должно быть, многие, очень многие женщины думают так же», — вздохнула она.

Внезапно из коридора донесся топот ног, какие-то крики. Резко зазвенел звонок.

Кельвин Уорд оторвался от своих бумаг.

— Что там происходит? — спросил он.

— Наверное, что-то случилось, — высказала предположение Серафина.

Он встал и распахнул дверь.

Снаружи стоял такой шум, что, казалось, лопнут барабанные перепонки.

Кельвин Уорд скрылся, оставив ее в каюте одну.

— Что там могло произойти? — недоумевала Серафина.

Она пошла в спальню, надеясь увидеть там Марту, однако в комнате стояли лишь аккуратно перевязанные саквояжи.

Серафина уже переоделась в платье из плотного шелка, которое Марта сочла самым подходящим для путешествия.

На кровати лежали приготовленные для нее тяжелая шелковая шаль и шляпка.

Она взглянула на них, надеясь, что ей не придется их надевать, поскольку жара стояла невообразимая. Дверь в гостиную отворилась, и послышался голос Кельвина:

— Где вы, Серафина?

— Я здесь, — ответила она.

Он вошел в спальню, взял с кровати шаль и набросил ей на плечи.

— Только не пугайтесь, — предупредил он тихим голосом. — Нам нужно идти к спасательным шлюпкам.

— К шлюпкам?! — воскликнула пораженная Серафина.

— На борту начался пожар, — объяснил он. — Может быть, ничего страшного нет и мы останемся на корабле. Но что бы ни случилось, прошу вас, ничего не бойтесь. До Бомбея рукой подать, и в случае чего множество кораблей придут нам на выручку.

— К… конечно, — проговорила она, однако голос ее дрогнул.

Обняв жену за плечи, Кельвин Уорд открыл дверь, чтобы вывести ее в коридор.

Он был полон людей. Все они кричали и, расталкивая друг друга, бежали к спасательным шлюпкам.

— Марта! — внезапно воскликнула Серафина.

— С ней все в порядке. Я ей уже обо всем сказал, — успокоил ее муж.

В самом начале путешествия, когда они плыли по каналу, для пассажиров проводили учения — рассказывали о спасательных шлюпках, показывали, где они находятся, и говорили о том, что нужно предпринять в случае аварии.

Но только сейчас Серафина поняла, что она и представления не имеет, куда идти, и, если бы рядом с ней не было Кельвина, она бы умерла от страха.

Она надеялась, что с Мартой все в порядке, однако мысль о служанке тут же вылетела у нее из головы — приходилось думать только о том, как удержаться на ногах.

У пассажиров второго, третьего и четвертого класса была одна задача — добраться до шлюпок. Им было не до церемоний.

Серафина не сомневалась, что если бы Кельвин Уорд не оберегал ее, то ее могли сбить с ног и затоптать.

Наконец ему удалось вырвать ее из толпы — они отыскали шлюпку, которая была закреплена за ними. Матросы уже подготавливали ее к спуску на воду.

Некоторые шлюпки были уже заполнены людьми, и матросы ждали только команду к спуску.

Кругом стоял невообразимый гвалт — невозможно было не только понять, что происходит, но и расслышать отдельные слова.

— Капитан отдавал приказ покинуть корабль? — услышала она голос Кельвина Уорда.

Ответа на этот вопрос, похоже, никто не знал.

Моряки, на лицах которых застыло озабоченное выражение, поворачивали головы направо и налево, ожидая приказов от старших офицеров.

Теперь Серафина почувствовала запах дыма — он тянулся с той стороны корабля, откуда они только что ушли.

— Где пожар? — крикнула она Кельвину Уорду, однако он услышал ее только с третьей попытки.

— По-моему, он начался на палубе второго класса, — прокричал он в ответ, — но я не уверен. Похоже, никто ничего толком не знает, а я не могу оставить вас одну и бежать выяснять.

— К… конечно, — пролепетала Серафина, еще сильнее вцепившись в его руку.

— Все в порядке, Серафина, — проговорил он успокаивающе. — Обещаю вам, никакой реальной опасности нет.

— Я в этом… не сомневаюсь, — нерешительно проговорила она.

Серафина уже не была так напугана, как вначале.

В конце концов ведь Кельвин сказал ей, что до Бомбея отсюда совсем недалеко.

На пароходе ревела сирена, со всех мачт подавали сигналы, и то, что другие корабли кинутся их спасать, было лишь вопросом времени.

— Понять не могу, как можно было не заметить огонь средь бела дня! — возмущался пожилой англичанин, который занял место в лодке рядом с ними.

— Наверное, все были заняты разгрузкой, — ответил Кельвин Уорд.

— Я напишу в «Таймс» об этом возмутительном инциденте! — сердито проговорил пожилой мужчина. — Подумать только, что подобное могло произойти на британском судне!

Он возмущенно фыркнул, и в этот момент рядом с ним уселась дама, трясущаяся от страха.

— Нас спасут? Ты уверен, что нас спасут? — визгливым голосом вопрошала она.

— Ну-ка, Матильда, возьми себя в руки! Истерикой делу не поможешь! — решительным голосом проговорил ее муж.

Серафина полагала, что Кельвин не считает ее такой же обезумевшей, как эта дама.

Прошло немного времени, и на палубе наступило некое подобие порядка, поскольку большинство пассажиров нашли свои места в шлюпках.

И вот тут Серафина увидела раджмату из Удайпура. Она сидела в инвалидной коляске, которую толкал перед собой пожилой слуга, перед ним шел другой слуга, прокладывая сквозь толпу дорогу к шлюпке. Шлюпка была такая же, как та, которую должны были занять Серафина и Кельвин.

— Везут ее высочество, — сказала Серафина Кельвину. — Должно быть, она очень волнуется, поскольку сама ходить не может и ее придется опускать в шлюпку.

— Ну, это не составит слугам большого труда, — ответил он.

Коляска раджматы остановилась рядом с ними, и Серафина, склонившись к принцессе, спросила:

— Ваше высочество, с вами все в порядке? Мой муж говорит, что серьезной опасности нет, так как мы находимся близко от Бомбея.

— Я в такой ситуации представляю собой обузу, — спокойно проговорила раджмата.

«Она слишком горда, чтобы, выказывать хоть каплю страха, — подумала Серафина. — К тому же она из раджпутов!»

И Серафина почувствовала, как в присутствии этой невозмутимой женщины она и сама становится спокойнее. Впрочем, беспокойство ее после ободряющих слов Кельвина стало исчезать.

— А принц… он с няней? — спросила она.

— К сожалению, у нас с ними разные шлюпки, — ответила раджмата. — Один из наших слуг услышал, что на корабле пожар, когда он только начался, и я приказала няне немедленно идти к шлюпке.

Серафина подумала, что в таком случае няня и маленький принц должны находиться в одной из шлюпок, которые уже спущены на воду.

Перегнувшись через перила, она увидела, что какую-то шлюпку медленно опускают вниз на канатах. В ней, кроме нескольких мужчин, сидящих на веслах, находились только женщины и дети.

Внезапно Серафина почувствовала страх. Она понимала, что, когда их шлюпку спустят на воду, ей придется добираться до берега без Кельвина. Он с остальными мужчинами останется на пароходе до тех пор, пока не отправят всех женщин и детей;

«Как бы мне хотелось остаться с ним», — подумала Серафина.

И ее охватил ужас, ведь если Кельвин останется на корабле, она, быть может, его никогда больше не увидит.

«Нужно попросить его разрешить мне остаться с ним», — решила она.

Но тут же с отчаянием поняла, что он наверняка ей этого не позволит.

И в этот момент, поскольку Серафина все еще стояла, перегнувшись через перила, она заметила няню маленького принца. Из всех женщин, находившихся в лодке, только она была в сари, а потому не заметить ее было невозможно.

Только Серафина хотела сказать раджмате, что принц в безопасности, поскольку лодка уже достигла поверхности воды, как увидела, что никакого принца рядом с няней нет.

Она обвела шлюпку возбужденным взглядом — может быть, какая-нибудь другая женщина держит ребенка на руках.

Увы! Ни у одной из них на коленях не было никаких детей. Дети — а их оказалось довольно много — все были старше принца и сидели рядом со взрослыми.

Несколько секунд Серафина смотрела на шлюпку, не в силах оторвать от нее взгляд, потом повернулась к раджмате, чтобы рассказать ей, что произошло, но тут же поняла, что принцесса тут помочь ничем не может, да и от ее старых слуг тоже не будет никакого толка.

Тогда, не сказав Кельвину ни слова, Серафина бросилась бежать по палубе по направлению к двери, через которую они с Кельвином только что пришли сюда. Распахнув ее, она помчалась по коридору к каюте раджматы, которая находилась рядом с их каютой.

Теперь толпа не мешала ей, люди, которые еще недавно исступленно кричали, уже выбрались на палубу.

Однако Серафину подстерегала другая опасность — густой дым застилал ей глаза, ей было нечем дышать.

Серафина тем не менее смело продвигалась вперед. Наконец она добралась до каюты, которую занимала раджмата, и распахнула дверь.

И едва она это сделала, как услышала детский плач.

Принц лежал в своей кроватке, где няня оставила его. Видимо, она потеряла голову от страха, когда начался пожар.

Серафина схватила ребенка и, решив, что дым в коридоре будет еще сильнее, замотала себе голову шелковой шалью и укутала ею же малыша.

Крепко прижимая маленького принца к груди, она бросилась из каюты обратно в коридор.

Дым и вправду оказался еще гуще, чем раньше. Мало того, стены уже были объяты пламенем.

Пройти было невозможно — повсюду был огонь.

Серафина в ужасе отпрянула, но тут же взяла себя в руки. Она знала, что во что бы то ни стало им надо выбраться отсюда и как-то добежать до Кельвина.

Только он может спасти их обоих. Только с ним почувствует она себя в безопасности.

Жар огня казался нестерпимым, однако дым уже рассеивался.

— Кельвин! Кельвин! — прошептала Серафина.

И, опустив голову, чтобы не видеть того, что ей предстоит, храбро ринулась вперед.

Должно быть, она слишком крепко стиснула в своих объятиях ребенка — он вскрикнул от боли.

Языки пламени обожгли ей руки, но, не обращая на боль внимания, Серафина бежала вперед.

Наконец она почувствовала, как чьи-то сильные руки подхватили ее, и послышался голос, такой знакомый и родной, в котором прозвучали незнакомые доселе нотки:

— Серафина! О Господи! Как вы? Он здесь! Больше ей ничто не грозит!

Она закрыла глаза…




Глава 6


Серафина сидела на веранде и смотрела на раскинувшийся перед ней сад, где росли чудесные цветы, смотрела на верхушки деревьев и на синее море, затянутое легкой дымкой, поднимавшейся с залива.

Руки ее, все еще забинтованные, лежали у нее на коленях.

Сегодня утром врач сказал ей:

— Ну вот, моя миссия закончена, миссис Уорд. Теперь я приду к вам только в том случае, если вы сами меня вызовете.

— А шрамы еще долго будут видны? — спросила Серафина.

Доктор, помолчав, проговорил:

— Вы очень счастливая женщина, миссис Уорд, а вернее, очень разумная. Если бы вы не догадались накинуть на голову шаль, чтобы закрыть лицо, речь сейчас шла бы не о шрамах, а совершенно о другом.

Марта сказала примерно то же самое, добавив только:

— Если бы вы не переоделись в то платье из плотного шелка, которое я для вас приготовила, миссис, это ваше любимое муслиновое платьишко вспыхнуло бы, как факел.

Серафина прекрасно понимала, что только чудом не обожгла лицо. Она могла быть сейчас вся в шрамах.

Из того, что произошло, она помнила очень немногое. Только то, что бежала сквозь огонь, а потом ее подхватили руки мужа.

Позже она узнала, что пассажирам не нужно было покидать пароход — огонь потушили очень быстро.

Поскольку большинство шлюпок уже поплыли к берегу, ей и Кельвину пришлось еще некоторое время оставаться на борту, так что в Бомбее они высадились лишь через час.

— А если бы я оставила принца в его каюте, с ним было бы все в порядке? — спросила Серафина, когда смогла рассуждать о происшедшем.

— Палуба второго класса получила значительные повреждения, — ответил ей Кельвин Уорд. — Кроме того, несколько кают первого класса выгорели полностью. Одна из них — та, что занимала раджмата с маленьким принцем.

Серафина замерла от ужаса, а муж между тем продолжал:

— Вы знаете, я считаю, что вы совершили поистине геройский поступок, однако все, что бы я ни говорил, не может сравниться с благодарностью, которую испытывает к вам ее высочество.

Раджмата заполнила их дом цветами и подарками, но к тому времени, когда врач разрешил Серафине принимать посетителей, коронованные особы отбыли в Удайпур. Так что Серафине не довелось лично выслушать слова благодарности.

— Знаете, я в какой-то степени даже этому рада, — смущенно призналась она Кельвину, — хотя мне бы очень хотелось еще раз повидать магарану Удайпура. Но когда тебя благодарят, всегда какого неловко себя чувствуешь.

— И тем не менее вы заслуживаете самой глубокой благодарности, — заметил Кельвин Уорд. — Не сделай вы того, что сделали, принца уже не было бы в живых.

— А что будет с его няней?

— Ее ждет суровое наказание за то, что она пренебрегла своими обязанностями, забыв о ребенке.

Хотя Серафине было жаль молодую женщину, она понимала, насколько плохо та поступила, бросив принца на произвол судьбы и думая лишь о том, как бы спастись самой.

— Надеюсь, вы знаете, что вас считают героиней? — спросил Кельвин.

— Ну что вы! — воскликнула Серафина.

— В бомбейских газетах во всех заголовках упоминается ваше имя. Стоит ли говорить, что меня осаждает целая толпа журналистов, желающих побеседовать с вами.

— Пожалуйста… не пускайте их! — воскликнула Серафина. — Я не могу… говорить о случившемся! Да кроме того… рассказывать-то не о чем.

— Они уже сами написали больше чем достаточно, — заметил Кельвин Уорд.

— Я даже толком не помню, что произошло, — решительно проговорила Серафина.

Это и в самом деле было правдой.

Все происшедшее казалось ей теперь каким-то странным сном. Куда только делась смелость, побудившая ее спасти принца! Теперь при одной мысли о том, что придется обсуждать этот инцидент, Серафину охватывала невероятная робость.

К счастью, мужу удалось оградить ее от домогательств журналистов. Кроме того, он обещал показать Серафине Бомбей, как только она почувствует себя лучше.

Ей стало известно, что партнеры Кельвина Уорда по компании подыскали дня них дом, в котором им предстояло пожить какое-то время.

Это было длинное одноэтажное строение с верандой типа бунгало, построенное каким-то богатым персом на самой вершине Малабар-Хилл, горы, которая возвышалась над заливом.

При доме находился просторный сад, а сам он был обставлен великолепной мебелью. Серафина обнаружила в нем множество антикварных изделий, выполненных индийскими мастерами, которые привели ее в восхищение. Да и слуги-индийцы оказались настолько внимательны и предупредительны, что она тотчас же почувствовала себя как дома.

Однако ее удивило огромное количество прислуги в сравнительно небольшом хозяйстве. Их было целых двадцать пять человек. Вскоре она узнала, что в Индии принято иметь штат и побольше.

Кельвин рассказал ей о Бомбее. Город этот, раскинувшийся на семи островах, был не похож ни на один индийский город.

Серафина узнала, что первые буддистские поселения были основаны здесь в III веке до нашей эры, а первыми уроженцами Запада, заинтересовавшимися гаванью Бомбея, были португальцы, и произошло это в XVI веке.

Этот красивейший залив был приобретен португальцами, однако в 1662 году им пришлось передать его в качестве свадебного подарка английскому королю Чарльзу II, когда тот женился на дочери короля Португалии Катерине из династии Браганса.

— Как интересно! — воскликнула Серафина, когда Кельвин рассказал ей об этом. — Я и понятия не имела, что он принадлежит нам уже так давно.

— Шесть лет спустя Чарльз II сдал его в аренду Ост-Индской компании по номинальной стоимости, — продолжал Кельвин, — но еще долгие годы судам, идущим из Бомбея, угрожали пираты и морские разбойники.

— Это, должно быть, было ужасно! — воскликнула Серафина.

Несмотря на то, что она прочла об Индии массу книг, она не ожидала, что Бомбей окажется настолько красивым.

С самой вершины Малабар-Хилл спускались вниз улочки, запруженные людьми, которые были облачены в яркие одежды.

Кельвин умел распознать среди них людей самых разных типов: и солдата из Пенджаба; и возницу-сикха с тюрбаном на голове и аккуратно расчесанной бородой; и толстого купца, принадлежавшего к торговой касте Марвари и сколотившего на торговле целое состояние.

В свой первый выход в город Серафина была еще слаба, поэтому Кельвин не стал показывать ей слишком много, однако он не мог отказать себе в удовольствии повозить ее по базарам.

Узкие улочки, над которыми ряд за рядом нависали ветхие деревянные балкончики, были настолько забиты людьми, что казалось, коляска там ни за что не проедет.

Толкая друг друга, спешили по своим делам персы, китайцы, волосы которых были заплетены в длинные косички, местные лавочники, торговцы лошадьми — арабы, продавцы пальмового сока с медными кувшинами на головах, священники-армяне, юноши-абиссинцы и разносчики воды.




Безрукие, безногие, безглазые — полуголые нищие оглашали улочки громкими криками. Повсюду бродили большие неповоротливые коровы.

Кельвин указал Серафине на сборщиков хлопка со своими трепалами, продавцов специй, предлагавших целые корзины кармина, кориандра и куркумы, которые отличались ярким цветом. Карри, эта любимейшая в Индии приправа, имела золотисто-желтый оттенок.

Были там и торговцы гвоздикой, мускатным орехом, перцем и некоторыми другими специями, которые Васко да Гама вывез из Индии еще в XV веке, приведя в изумление почти все западные страны.

Но больше всего Серафине понравились индийские женщины, облаченные в сари самых разнообразных расцветок — красные, розовые, фиолетовые, зеленые, желтые и оранжевые. Время от времени среди прохожих попадались и женщины-мусульманки. В своих черных либо серых одеяниях, закутанные с головы до ног, они были похожи на толстые тюки.

Серафина смотрела и не могла насмотреться. Ей казалось, что она может наслаждаться живописными картинами индийских улочек бесконечно, однако Кельвин, смеясь, сказал ей, что у нее будет еще масса времени познакомиться с Индией и ее народом, когда она совсем поправится.

— Да я и сейчас прекрасно себя чувствую! — нетерпеливо воскликнула она. — Скоро даже шрамов у меня на руках не останется!

— Вы испытали шок, — мягко возразил он. — Чтобы отойти от него, потребуется еще много времени.

И сейчас, сидя на веранде, Серафине казалось, что вокруг нее царит такое спокойствие, какого раньше ей никогда не доводилось испытывать.

Она ощущала умиротворение и счастье, сама не понимая, откуда взялись эти чувства.

«Как я люблю Индию!» — думала Серафина. Она даже представить себе не могла, что страна эта будет настолько прекрасна.

За спиной раздались шаги, и Серафина быстро обернулась.

На веранду вышел Кельвин.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, подходя к жене.

— Очень хорошо, спасибо. Я совершенно здорова. Да и врач говорит то же самое, а ведь с врачами не спорят!

— Как вы считаете, вы достаточно окрепли, чтобы поехать сегодня на званый обед? — спросил Кельвин Уорд.

— Ну конечно! — обрадовалась Серафина. — А кто нас приглашает?

— Мы с вами поедем в Парелл, в Дом правительства, — ответил Кельвин. — Мне очень хочется, чтобы вы его увидели и познакомились с губернатором, моим старым другом.

— С величайшим удовольствием, — отозвалась Серафина.

— Вы уверены, что вам уже по силам подобное мероприятие?

— Совершенно уверена!

— Тогда пойду скажу посыльному, что мы приедем, — проговорил Кельвин. — Он ждет.

Он вышел, оставив ее одну, а Серафина принялась размышлять о званом обеде, однако особого удовольствия при мысли о предстоящем развлечении она почему-то не испытывала.

Если уж быть откровенной до конца, то она с большим удовольствием пообедала бы дома наедине с мужем.

Ей так нравилось сидеть напротив него в маленькой, уютной столовой, где одни слуги обмахивают тебя опахалами, а другие, в белых одеждах, с разноцветными тюрбанами на головах, прислуживают тебе за столом.

Ей нравилось слушать рассказы Кельвина о том, что он сделал со дня их приезда в Бомбей. Она знала, что он охотно ответит на все ее вопросы об Индии и о народах, населяющих ее.

И тем не менее Серафина понимала, что должна познакомиться с его друзьями и попытаться полюбить их.

Она была уверена, что он чувствует себя не в своей тарелке, с тех пор как стал жить семейной жизнью, а не привычной, холостяцкой, в своем родном полку.

«Должно быть, он скучает по своим товарищам», — размышляла Серафина, понимая, что не в силах их ему заменить.

Жизнь Кельвина после женитьбы круто переменилась. Интересно, что он сам думает по этому поводу? И какие чувства испытывает по отношению к ней, Серафине?

Какое же ей надеть платье сегодня вечером? Поскольку им предстоит встреча с губернатором, наверняка Кельвин захочет, чтобы жена его выглядела как можно лучше.

И она решила сказать Марте, чтобы та приготовила для нее кое-что из драгоценностей.

Перед их отъездом из Англии сэр Эразм подарил Серафине не только украшения, которые носила ее мать, но и в качестве свадебного подарка бриллиантовое ожерелье, а также браслеты и тиару, в которой Серафина и венчалась.

В глубине души она считала их несколько крикливыми. С большим удовольствием она надела бы две ниточки жемчуга — любимое мамино украшение.

Но Серафина тут же отбросила эту мысль. Во-первых, Кельвин должен гордиться своей женой, следовательно, она просто обязана хорошо выглядеть, а во-вторых, это ее первое появление в Бомбее на людях, и все будут с любопытством разглядывать ее. Значит, нужно будет надеть что-то эффектное.

Когда наконец Серафина оделась и Марта сделала ей самую модную прическу, она, немного смущаясь, вошла в гостиную, где ее уже ждал муж.

Комната была вся заставлена цветами, большинство из которых были подарены раджматой и были редчайшей красоты.

Все окна, выходившие на веранду, были открыты. За ними виднелся сад, где росно много необыкновенных цветов, и вдалеке синело море.

Зрелище было настолько захватывающее, что Серафина на секунду застыла в дверях, не в силах оторвать от него взгляд.

Кельвин Уорд стоял к ней спиной и смотрел на залив, однако Серафине показалось, что он его не видит.

У нее было такое чувство, что мысли его где-то далеко-далеко, там, где для нее нет места.

Внезапно ее охватил страх.

Какое значение имеют одежда. Украшения, если он так далек от нее? Она совсем чужая в этой чужой стране…

Словно прочитав ее мысли, Кельвин Уорд обернулся и, увидев жену, улыбнулся.

— Вы готовы? — спросил он. — Я уж хотел идти к вам, ведь нам пора уезжать.

— Как… я выгляжу? — робко спросила она.

Глаза ее с тревогой смотрели на мужа.

Платье ее было настолько красиво, что произвело бы неизгладимое впечатление на кого угодно. Марта настояла, чтобы Серафина надела белое платье, поскольку в свой первый выезд в свет новобрачная должна быть именно в белом.

Юбка впереди плотно облегала стан, а сзади состояла как бы из многочисленных ярусов, и каждый ярус был отделан плиссировкой и украшен кружевом и атласными бантами. Когда Серафина шла, казалось, что за ней тянется пышное облако.

Чтобы скрыть шрамы на руках, Серафина надела мягкие белые кружевные перчатки, а на запястья — бриллиантовые браслеты.

Бриллиантовое ожерелье, казавшееся на ее тоненькой шее чересчур массивным, в то же время подчеркивало, насколько молода и не уверена в себе его владелица.

Серафина была очаровательна, и Кельвин Уорд глядя на нее, размышлял о том, что женщины, без сомнения, будут восхищены ее великолепным туалетом, а мужчинам непременно захочется сделать что-то такое, от чего исчезнет тревога из ее огромных глаз, а на губах заиграет счастливая улыбка.

— Вы похожи на принцессу из сказки, — проговорил он своим низким голосом и увидел, что от этих слов глаза Серафины радостно заблестели.

— Вам не кажется… что бриллиантов… слишком много? — спросила она. — Марта заставила меня их надеть.

— Сегодня как раз подходящий случай, чтобы их проветрить, — заметил Кельвин.

Серафина улыбнулась с какой-то детской непосредственностью.

— Ну, тогда все в порядке, — проговорила она. — Как же мне хочется пойти с вами на этот званый обед!

— Надеюсь, вы всегда будете этого хотеть, — заметил он.

Они отправились в путь в удобной карете, запряженной двумя лошадьми. Когда Серафина и Кельвин вышли из дома, на козлах уже сидели, поджидая их, два кучера. Карета, выехав из Бомбея, быстро преодолела пять миль до Парелла.

На целую милю растянулась дорога перед Пареллом, засаженная самыми экзотическими деревьями. Парелл представлял собой огромный замок с высокой черепичной крышей.

Арки и веранды его были ярко освещены, и, когда глазам Серафины предстала целая армия слуг в бело-золотисто-алой униформе, ей показалось, что она видит сцену из какой-то оперы.

— Мне хотелось, чтобы вы увидели Парелл, — объяснил Кельвин, — потому что губернатор решил, что в будущем это здание уже не будет его основной резиденцией. Теперь он намерен большую часть времени проводить в Пооне.

Внутри Серафина увидела огромную гостиную с хрустальными канделябрами, банкетный зал длиною не менее восьмидесяти футов и танцевальный зал, считавшийся самым красивым во всей Индии.

— Как во дворце, — прошептала она.

Они прошли в просторную гостиную с белоснежными стенами, где их встретили адъютанты губернатора и представили другим гостям, которые приехали раньше.

Серафина как раз разговаривала с пожилым судьей, который рассказывал ей, как он совсем еще молоденьким юношей около сорока лет назад впервые приехал в эту страну, когда адъютант объявил имена вновь прибывших гостей.

Серафина обернулась, и у нее перехватило дыхание.

В рубиново-красном платье, с тиарой в тон ему, выгодно оттенявшей ее темные волосы, в гостиную гордой поступью, которую Серафине не раз доводилось наблюдать на пароходе, вошла леди Брейтвейт.

Она обвела гостиную царственным взглядом, отчего все женщины в сравнении с ней вдруг показались жалкими и незначительными.

— Это леди Брейтвейт, — сказал судья, хотя мог этого не говорить; Серафина и без него это прекрасно знала. — Вам, наверное, известно, что муж ее — командующий гарнизоном Бомбея.

Серафине едва удалось выдавить из себя, что ей об этом известно, и судья продолжал:

— Я сегодня узнал, что сэру Реджинальду предложили пост губернатора в Новом Южном Уэльсе. Австралия, естественно, разительно отличается от Индии, и он скоро в этом убедится.

— Он согласился? — спросила Серафина, чуть дыша.

— Полагаю, что да, — ответил судья. — Занять подобный пост — огромная честь, кроме того, он получит звание пэра.

— Как это чудесно! Это просто счастье для них обоих! — воскликнула Серафина с такой горячностью, что судья удивленно взглянул на нее.

А в это время в другом конце гостиной леди Брейтвейт, ловко отведя Кельвина Уорда от остальных гостей, начала с ним разговор.

— Ты слышал, что мы собираемся переехать в Австралию? — томным голосом спросила она.

— Поздравляю.

— Мы уезжаем через десять дней. Я должна тебя увидеть до отъезда!

Взглянув в ее глаза, Кельвин увидел в них тот же призыв, что и прежде. Перед ним стояла женщина, готовая добиться своего во что бы то ни стало.

— Уверен, — поспешно проговорил он, — что ты будешь слишком занята сборами, чтобы принимать гостей.

Ответ этот был простой формальностью. Однако в голосе его также слышалась решимость не уступать ни при каких обстоятельствах.

Темные глаза леди Брейтвейт стали совсем черными, на секунду исказившееся от гнева лицо показалось даже некрасивым.

Но прежде чем она успела отреагировать на его реплику, Кельвин Уорд повернулся к стоявшему рядом мужчине и проговорил:

— Мы все должны поздравить сэра Реджинальда. Уверен, что премьер-министр, маркиз Солсберийский, сделал очень правильный выбор.

— Без сомнения, — учтиво согласился тот, к кому он обратился. — И то, что для нас — потеря, для Австралии — приобретение.

За столом Серафину посадили слева от губернатора, а леди Брейтвейт — справа.

Губернатор являлся представителем королевы в Индии, и поэтому когда он с женой вошел в гостиную, все встали и в почтительном молчании слушали, как адъютант представляет ему гостей одного за другим.

— Мне приятно не только приветствовать вас в Бомбее, миссис Уорд, — проговорил губернатор, когда очередь дошла до Серафины, — но и отметить, что мы восхищены тем мужеством, которое вы проявили, спасая принца Акбара. Очень скоро вы увидите, что вся Индия открыла для вас свое сердце.

Серафина, вспыхнув, не нашлась что ответить.

Обед подавали на веранде, задрапированной белым муслином. В саду играл оркестр.

Шеф-повар губернатора, француз по национальности, славился своим умением на весь Бомбей. За столом прислуживала целая армия лакеев. В красных тюрбанах, с гербом Англии на белоснежных ливреях, они выглядели весьма внушительно.

За обедом Серафина обнаружила, что губернатор очень милый человек, с которым приятно вести беседу.

— Я считаю, что ваш муж поступает совершенно правильно, начиная новую деятельность, — заметил он. — Уверен, он найдет ее чрезвычайно интересной. Перевозка грузов по морю является для империи жизненно важным делом. Корабли, плавающие под английским торговым флагом, сейчас можно встретить в любой точке земного шара.

В ходе беседы Серафина узнала, что губернатор является страстным филателистом. В марках она знала толк, поскольку коллекция сэра Эразма считалась одной из самых ценных во всей Англии.

— Почтовая служба сейчас просто творит чудеса! — восхищался он, обращаясь к Серафине. — Знаете ли вы, миссис Уорд, что почтовое ведомство получает почти тридцать тысяч фунтов в год только за то, что оно доставляет почтовую корреспонденцию в Индию и обратно!

— Поистине огромная сумма! — согласилась с ним Серафина.

— А скорость, с которой сейчас доставляются письма, совсем удивительна, — продолжал губернатор. — Из Бомбея до Лондона письмо доходит всего за двадцать дней! А из Лондона до Сиднея всего за сорок! Когда я был мальчишкой, это казалось просто невероятным!

— Я слышал, ваше превосходительство, — вступил в разговор мужчина, сидящий по другую сторону от Серафины, — что немцы собираются пустить по железной дороге Берлин — Багдад какие-то новые, более совершенные поезда, что позволит еще быстрее доставлять в Индию корреспонденцию.

— Ну, что касается меня, то мне уже сейчас ее доставляют вполне исправно, — заметил губернатор. — Каждый день получаю письма из Англии.

— Жаль, что вас не было с нами в Родезии в прошлом году, — проговорил сосед Серафины. — Там почтальонами работают специальные бегуны. Одеты они лишь в шорты цвета хаки и фески. Сумки их весят целых сорок фунтов, а пробегают они в день около тридцати миль!

Рассказ этот вызвал громкий смех, и Серафина решила, что нужно бы его запомнить, чтобы потом рассказать Кельвину, — он наверняка сочтет его забавным.

Она была рада, что его посадили не рядом с леди Брейтвейт, а рядом с женой губернатора. По другую руку от него сидела пожилая дама.

Серафина догадалась, что это жена судьи, с которым она беседовала перед обедом.

После десерта супруга губернатора увела дам с веранды, а слуги провели их в спальню, где они могли привести себя в порядок.

Серафина тщательно избегала леди Брейтвейт, однако, когда дамы вернулись в гостиную и расселись кто на софу, кто в кресла, леди Брейтвейт сама подошла к ней и присела рядом.

— Мне давно хотелось поговорить с вами, миссис Уорд, — начала она. — Просто не терпится узнать подробности о вашей свадьбе.

Серафина не ответила, и она продолжала:

— Надеюсь, он рассказал вам, какими близкими и нежными друзьями мы с ним были. А посему я никак не могу взять в толк, отчего он никогда не говорил мне о своей к вам привязанности.

— Мы в то время… почти не знали друг друга, — пробормотала Серафина, поскольку леди Брейтвейт явно ждала от нее хоть какой-то реакции.

— Значит, вы смогли предложить ему нечто особенное, — заметила леди Брейтвейт. — Впрочем, что именно, меня не интересует. А вот чем Кельвин собирается заняться теперь, когда вышел в отставку, мне действительно интересно.

На лице ее появилась недобрая улыбка.

— Мне отчего-то кажется, что без своих армейских обязанностей, в которых заключалась вся его жизнь, Кельвину будет невыразимо скучно. Чем же вы собираетесь развлекать его, миссис Уорд?

— Он собирается заняться делами… пароходной компании, — ответила Серафина.

— Я об этом не забыла! Но неужели вы считаете, что для Кельвина этого достаточно? Он привык жить полной жизнью и быть абсолютно независимым.

Помолчав, леди Брейтвейт продолжала:

— Впрочем, в связи с тем, что в его распоряжении теперь есть ваши деньги, перед ним открываются широкие возможности.

И снова леди Брейтвейт подождала, что ответит ей Серафина, и, не дождавшись, проговорила:

— Если бы умер этот его дурацкий дядюшка! С титулом и деньгами Кельвин, без сомнения; стал бы губернатором! На такие посты всегда трудно подыскать человека, знающего дело и имеющего представление о том, что такое ответственность. Даже на пост вице-губернатора не так-то просто подобрать человека.

Услышав это, Серафина удивилась: она всегда считала, что пост вице-губернатора Индии является мечтой любого мужчины, не лишенного тщеславия. А из рассуждений леди Брейтвейт выходит, что мало кто горит желанием занять этот пост.

— Скажу вам по секрету, — добавила леди Брейтвейт, — чтобы занять такой пост, требуются деньги, и немалые.

Она издала неприятный смешок.

— Впрочем, теперь, когда Кельвин прибрал к рукам ваши денежки, его это не должно сильно беспокоить.

Серафина похолодела.

Она прекрасно понимала, что леди Брейтвейт намеренно разговаривает с ней вызывающе и ведет себя столь оскорбительно. Она надеялась, что в присутствии Кельвина леди Брейтвейт не посмеет говорить в таком тоне.

Серафина представила, как бы он рассердился, услышав подобные слова.

Как только она подумала о Кельвине, мужчины вернулись в гостиную и присоединились к дамам.

Кельвин тут же подошел к жене.

Леди Брейтвейт испытующе взглянула на него, задержав на нем взгляд своих темных глаз.

— Я только что говорила о вас, Кельвин, — заметила она. — Я рассказывала вашей жене, какие замечательные возможности открываются теперь перед вами, когда у вас появилась такая мощная поддержка, как ее деньги.

Серафина изо всех сил стиснула руки.

Она боялась взглянуть Кельвину в лицо.

— В то же время, — продолжала леди Брейтвейт, — должно быть, не очень-то приятно иметь жену, которая намного богаче тебя. Как, например, покупать ей подарки? Вы покупаете миссис Уорд подарок на день рождения на ее же собственные деньги или дарите что-то такое, что вообще нельзя купить?

Она подождала несколько секунд и со злостью в голосе закончила:

— К примеру, ваши потрясающие поцелуи?

Кельвин Уорд, схватив Серафину за руку, рывком поднял ее из кресла.

— Я полагаю, нам пора, — проговорил он. В его голосе ничто не выдавало обуревавших его чувств. — Это ваш первый выезд в свет, Серафина, а вы еще не вполне окрепли. Уверен, его превосходительство простит нас за то, что мы покидаем его так рано.

И, подхватив Серафину под руку, он повел ее к двери.

Уйти раньше главных гостей, коими считались сэр Реджинальд и леди Брейтвейт, было явным нарушением этикета. Однако губернатор все понял и разрешил Кельвину с женой уехать.

Они попрощались с остальными гостями и вышли на свежий воздух. Только сидя в карете, Серафина наконец вздохнула с облегчением.

«И как только леди Брейтвейт могла говорить такое?» — недоумевала она, пока они в гнетущем молчании ехали домой.

Она знала, что Кельвин очень рассердился, — настолько, что, казалось, от его гнева в карете было нечем дышать.

Однако она ничем не могла его успокоить.

Серафина знала, что леди Брейтвейт отомстила за себя весьма изощренным способом — каждое произнесенное ею слово ранило Кельвина в самое сердце.

Все, что она сказала, задело его за живое, однако Серафина была не в силах облегчить его боль.

Деньги! Снова ее проклятые деньги!

Тысячи золотых монет, словно барьер, отделяли от нее Кельвина и заставляли его испытывать безграничное унижение всякий раз, когда ему напоминали о них!

В глубине души Серафина понимала, что леди Брейтвейт нанесла Кельвину ответный удар. Видимо, он умудрился сделать ей что-то такое, что вызвало у нее прилив бешеной ярости.

И тем не менее мысль эта не принесла ей ни удовлетворения, ни радости, поскольку утонченная месть леди Брейтвейт достигла своей цели.

«Как я ее ненавижу!» — подумала Серафина.

Однако она понимала, что бессильна что-либо исправить. Что бы она сейчас ни сказала, гнев, переполнивший душу Кельвина, падет на ее голову, и эта мысль приводила ее в отчаяние.

Когда они наконец доехали, Серафина вышла из кареты и пошла в дом, думая о том, как было бы хорошо стать постарше, чтобы знать, что делать.

Любая умудренная опытом женщина, которая знает, как вести себя с мужчинами, справилась бы со сложившейся ситуацией.

Серафина же ощущала себя этакой неуклюжей девчонкой, которая понятия не имеет, как вести себя в подобном положении, и способна лишь на то, чтобы снова и снова с ужасом вспоминать произнесенные леди Брейтвейт слова.

В гостиной их уже ждали подносы с разнообразными напитками и несколько писем, которые, должно быть, прибыли с вечерней почтой.

Серафина повернулась к Кельвину.

— Я… пожалуй… пойду лягу, — сказала она, в глубине души надеясь, что муж попросит ее остаться.

— Конечно, ведь вы, наверное, устали, — ответил он, и это были первые слова, с тех пор как они с Серафиной покинули дом губернатора. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — проговорила Серафина несчастным голосом и вышла из гостиной.

Она прошла через маленький холл в спальные комнаты.

У них с Кельвином были смежные спальни, однако дверь между ними оставалась закрытой, и Серафина не сомневалась, что так будет и впредь.

Она понимала, как он сейчас зол и обижен, но ей так хотелось, чтобы он вошел к ней в спальню и поговорил с ней. Они могли бы просто посмеяться над тем, что произошло, и инцидент уже не казался бы столь значительным.

Однако Серафина знала, что это невозможно.

Обычно она не открывала на ночь окна, лишь задергивала шторы.

Но сегодня Серафина открыла не только окно, выходящее на веранду, но и подняла плотную сетку, предназначенную для защиты от всевозможных насекомых.

Ночи были еще прохладные, и необходимости в ней пока что не было.

Ночной воздух, мягкий и влажный, холодком повеял на обнаженные плечи Серафины.

В бездонном небе светились звезды, из сада доносилось стрекотание кузнечика.

«Как здесь красиво, — подумала Серафина. — Мы могли бы быть так счастливы».

В одно мгновение леди Брейтвейт уничтожила чувство покоя и счастья, которое Серафина испытывала сегодня днем, и то ощущение духовной близости, которая установилась у нее с Кельвином с тех пор, как они приехали в Бомбей.

«Я ненавижу ее! Ненавижу! Ненавижу!» — вновь и вновь повторяла Серафина.

Когда они уезжали на обед к губернатору, Серафина разрешила Марте не ждать ее.

Горничная была уже немолода, и хотя настоящая жара еще не наступила, она все равно страдала от нее. Серафина поняла, что Кельвин прав: для Марты самое лучшее — вернуться в Англию.

Без особого труда она сняла платье, повесила его в шкаф, потом скинула и остальную одежду.

Марта оставила ей на кресле ночную батистовую сорочку, отороченную тончайшим кружевом.

Серафина надела ее.

Она знала, что это отец выбрал для нее именно батистовую сорочку, понимая, что в жаркой Индии шелковую рубашку не наденешь.

«У папы удивительная способность подмечать всякие мелочи!» — подумала Серафина. Она, правда, не сомневалась, что, если бы она сказала что-то подобное Кельвину, это дало бы ему лишний повод для раздражения.

Однако вряд ли он когда-нибудь узнает, в чем она спит ночью, с грустью подумала Серафина.

Секунду она колебалась, стоит ли причесаться на ночь, но решила, что раз Марта тщательно расчесала ее волосы, когда делала ей прическу к званому обеду, то можно сейчас этого не делать.

Серафина вытащила из волос шпильки, и белокурые волосы рассыпались по ее плечам.

Потом она задула на туалетном столике свечи.

Серафина обычно не пользовалась электрическим светом, поскольку любила смотреть в окно на звезды.

Кроме того, на свет слетались бабочки и мотыльки.

Их уже и сейчас немало кружилось вокруг единственной свечи, которую она оставила возле кровати.

Серафина решила все-таки задернуть шторы, чтобы первые солнечные лучи не разбудили ее рано утром.

Рассвет обычно наступал около четырех часов утра, а она вставала гораздо позже, иначе ей пришлось бы очень долго ждать, когда Кельвин спустится вниз к завтраку.

«Интересно, что он сейчас чувствует? О чем думает?» — спрашивала она себя.

Внезапно Серафина ощутила нестерпимое желание открыть дверь и войти в его спальню.

Она прислушалась. Прошло несколько секунд, и ей показалось, что из его спальни донесся какой-то звук.

Она не ошиблась. Еще один слабый звук подтвердил ее догадку — Кельвин был у себя в спальне.

Наверное, все еще сердится, ненавидя и презирая ее деньги, да и саму ее заодно, с горечью размышляла она.

Как же они будут жить дальше? Ведь их совместная жизнь только начинается, им предстоит еще долгий-долгий путь.

Даже если люди не будут говорить столь открыто и зло, как леди Брейтвейт, всегда найдутся желающие намекнуть, что Кельвин находится на содержании у своей жены. А если таковых не найдется, то Кельвин сам может вбить себе это в голову, что еще хуже.

Серафина закрыла глаза.

Она чувствовала, что не в силах справиться с этой проблемой ни сейчас, ни в будущем.

Больше всего на свете ей хотелось видеть своего мужа счастливым, однако, пока ее огромное состояние будет стоять между ними, не видать им никакого счастья.

«Почему я не могу отдать ему все мои деньги?» — задала себе вопрос Серафина.

И тут же сама ответила на него: это невозможно.

Он бы их не принял. А если бы и принял, это мало бы что изменило. Ведь он уже сейчас пользуется ее состоянием.

Если бы ему вдруг пришло в голову выписать чек, ни она, ни ее отец — если бы до этого дошло дело — не смогли бы ему помешать, поскольку, согласно брачному контракту, Кельвин уже сейчас распоряжается всем состоянием своей жены.

«Должен же быть какой-то выход!» — с отчаянием думала Серафина.

Однако она ничего не могла придумать, как ни ломала голову.

«Нужно ложиться спать», — решила она.

Серафина открыла глаза. Сделала шаг вперед — и замерла…

Через распахнутое окно, скользя по подоконнику, в комнату вползала змея!

Серафина уставилась на нее, широко раскрыв глаза от ужаса, и, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, мигом забралась в кресло с ногами.

В тусклом свете свечи было видно, что змея подползает к ней все ближе и ближе.

Секунду Серафина стояла, словно оцепенев, не в силах оторвать от нее взгляд. Она понимала — нужно позвать на помощь Кельвина, и как можно быстрее, но не могла открыть рот. Наконец ей удалось взять себя в руки, и она позвала хриплым от страха голосом:

— Кельвин! Кельвин!

При звуках ее голоса змея на секунду застыла, потом медленно подняла голову.

Решив, что Кельвин ее не услышал, Серафина решила крикнуть еще раз, однако на сей раз сделать это ей не удалось — горло словно сдавило стальным обручем.

Внезапно дверь распахнулась и до нее донесся голос Кельвина:

— Вы меня звали, Серафина?

Ответить Серафина не смогла.

Она открыла было рот, но голос не слушался ее, и она не проронила ни слова.

— Что случилось? — спросил Кельвин.

Не получив ответа, он вошел в комнату и, увидев стоящую в кресле жену, с удивлением воззрился на нее.

Но, проследив за направлением ее взгляда, сразу все понял — на полу лежала змея.

Рука его рванулась к правому боку, где он всегда носил оружие. Увы! Кельвин забыл, что сейчас на нем не военная форма, а обычная одежда — рубашка и брюки.

— Стойте и не двигайтесь! — резко бросил он и поспешил в свою спальню.

Предупреждение было излишним — Серафина и так не смогла бы пошевелиться, даже если бы очень захотела.

У нее было такое ощущение, словно она превратилась в камень.

Затаив дыхание, она ждала, кто выиграет соревнование на скорость — Кельвин или змея.

Кельвин не заставил себя долго ждать. Но когда он показался в дверях с револьвером в руке, змея в мгновение ока скользнула через окно на веранду и скрылась в саду.

Кельвин бросился было за ней, но когда он выбежал на веранду, змеи уже и след простыл.

— Вы не должны открывать внешние окна… — начал он, вернувшись обратно в спальню.

Но, увидев, что Серафина все еще стоит в кресле с искаженным от ужаса лицом, осекся.

Он подошел к жене и, взяв ее за талию, поставил на пол.

— Не бойтесь, Серафина, — ласково проговорил он. — Змеи уже нет. Не думаю, что это была ядовитая гадина. Обыкновенный полоз, а он практически безвредный.

Серафина, тихонько всхлипнув, прильнула к мужу и спрятала лицо у него на груди.

Он почувствовал, что она вся дрожит, и вспомнил, что точно так же она дрожала и в первую брачную ночь, когда он вошел к ней в спальню.

Кельвин прижал ее к себе, продолжая спокойно говорить:

— Это все я виноват. Я должен был предупредить вас, что ночью нельзя открывать внешнее окно. Оно пропускает воздух, но препятствует птицам, ящерицам и летучим мышам забираться в дом. Вы не представляете, какие в Индии любопытные животные. Однажды я даже обнаружил у себя на кровати целое семейство обезьян!

Ему показалось, что Серафина, слушая его, уже перестала дрожать.

Однако ее теплое тело под батистовой ночной сорочкой было все еще как натянутая струна, а лицо свое она никак не могла оторвать от его плеча.

Волосы ее источали все тот же запах весенних цветов, который Кельвин ощутил в ее каюте в ночь перед пожаром.

— Мне очень жаль, что это случилось именно сегодня, — продолжал он. — Вы так великолепно выглядели, когда мы собрались ехать к губернатору, и мне очень хотелось, чтобы вы получили от званого обеда истинное удовольствие.

— Змея… была похожа… на нее! — проговорила Серафина таким тихим голосом, что Кельвин едва услышал.

Он не стал делать вид, будто не понимает, о ком идет речь.

— Но ни та, ни другая не настолько ядовиты и опасны, как кажутся, — тихо проговорил он.

Слова эти, похоже, удивили Серафину, она посмотрела на него с любопытством.

— Давайте я отнесу вас в постель, — ласковым голосом проговорил Кельвин. — Думаю, вам сейчас неприятно ступать по полу, а я хочу, чтобы вы отдохнули. Для одного вечера впечатлений у вас больше чем достаточно.

Серафина не стала спорить, и Кельвин подхватил ее на руки.

Она оказалась легкой как пушинка. Пока он нес ее на руках, она доверчиво склонила голову ему на плечо. Кельвин бережно уложил ее на широкую кровать, которую уже успели расстелить слуги.

Укрыв Серафину простыней, он присел на краешек постели.

Она, как и в первую брачную ночь, которой так и не суждено было состояться, казалась необыкновенно маленькой и хрупкой. На обрамленном белокурыми волосами личике выделялись огромные испуганные глаза.

Маленькая девочка, совсем еще ребенок…

— Как могло случиться, что с такой крошкой, как вы, произошло сегодня столько страшных событий? — спросил он.

Говоря это, он улыбнулся, и Серафина радостно улыбнулась ему в ответ.

— Я… наверное… ужасно вам… надоела, — проговорила она.

— Ну что вы! — ответил Кельвин. — Но если у меня по вашей милости будет еще парочка потрясений, это кончится сердечным приступом!

— Я… я очень боюсь… змеи.

— Я тоже! — подхватил Кельвин. — Только йоги, и то не все, а только самые святые, относятся к ним спокойно и никогда не убивают их. И змеи их никогда не кусают.

— Неужели и в самом деле существуют… такие святые люди?

— Всего несколько человек.

— Как бы мне хотелось… увидеть… хотя бы одного!

— Увидите, — пообещал Кельвин. — А сейчас мне хочется сказать вам кое-что, что, по-моему, вам будет приятно услышать.

— И… что же это?

В глазах Серафины все еще стоял страх, однако Кельвин понял, что она делает все возможное, чтобы держать себя в руках.

— Когда мы сегодня вернулись от губернатора, я увидел письмо от магараджи Удайпура, — ответил Кельвин. — Я не стану вам его читать. Оно очень длинное, а вам пора спать. Скажу только, что он в самых выспренних выражениях высказывает вам свою благодарность и приглашает нас в гости. Вы хотели бы поехать в Удайпур?

— А можно?

Все страхи Серафины как рукой сняло. Теперь ее синие глаза сияли от восторга. И, даже не отдавая отчета в том, что делает, она протянула Кельвину руку.

Он ласково сжал ее пальцы:

— Если вы мне пообещаете, что поездка вас не утомит, что вы не свалитесь со спины слона и вас не сожрет крокодил, я возьму вас с собой.

— Как здорово! Обещаю! Когда мы поедем?

— Послезавтра. Если к тому времени вы успеете подготовиться.

— Я уже сейчас готова. Могу ехать сию минуту!

Кельвин расхохотался.

— Вы должны дать мне немного времени на сборы.

— Тогда послезавтра?

— Договорились!

Серафина сжала его пальцы:

— Наконец-то вы покажете мне Индию… по крайней мере часть ее.

— И очень красивую часть, — заметил Кельвин. — А теперь вам пора спать.

Он взглянул на ее руку — на коже все еще оставались шрамы от ожогов.

Серафина попыталась выдернуть ее.

— Не смотрите! Она такая безобразная! — прошептала она.

— Наоборот, эти шрамы говорят о вашей храбрости, а потому они прекрасны, — тихо сказал Кельвин.

И, осторожно повернув руку Серафины ладонью вверх, бережно поцеловал ее.




Глава 7


— Должно быть, это самое прекрасное место на земле! — воскликнула Серафина.

— Я тоже так считаю, — ответил Кельвин.

Они стояли у окна Дворца-на-озере и смотрели на резиденцию магараджи в Удайпуре, расположенную на противоположной стороне.

Это величественное здание из белого гранита и мрамора, возвышавшееся на сто футов над землей, было украшено восьмиугольными башнями, которые были увенчаны куполами.

Дворец стоял на самом краю озера, отражаясь в прозрачной воде.

За ним вдалеке виднелись зеленые холмы и ярко-синее небо.

Зрелище было настолько захватывающее, что Серафине показалось, будто она попала в сказочную страну, до того существовавшую лишь в ее воображении.

Впрочем, как только они с Кельвином приехали на вокзал Виктория, ей все казалось удивительным и неправдоподобным.

Серафине прежде приходилось много путешествовать, но такого фантастического зрелища, как индийский вокзал, ей еще никогда не доводилось видеть.

Как объяснил ей Кельвин, озорно сверкнув тазами, англичанам никогда бы и в голову не пришло возводить подобные сооружения.

А когда Серафина удивленно взглянула на него, продолжал:

— В городах Индии самыми величественными и претенциозными зданиями являются вокзалы. Когда архитекторы их проектируют, они дают волю фантазии.

Он рассмеялся:

— Эти индийские вокзалы — словно пародия на гигантский восточный караван-сарай. Чего в них только нет! И купола, и часы, и окошки из цветного стекла, и стеклянные крыши — все сделано с большой фантазией и размахом!

Серафина расхохоталась, но, увидев железнодорожный вокзал в Бомбее, поняла, что муж нисколько не преувеличивает.

Вокзал оказался именно таким, каким Кельвин его описал, он будто был предназначен для театральной декорации. Вокруг царила такая же суматоха, как и на индийских улочках.

Пассажиры, толпящиеся на вокзале, были в самых разнообразных и немыслимых одеждах. Здесь можно было увидеть и сари, и набедренные повязки, и жалкие лохмотья, и тюрбаны, и поношенные белые шорты, и военную форму алого цвета, и желтую рясу священника.

Зычными голосами расхваливали свой товар уличные торговцы, курьеры спешили вытащить свою корреспонденцию из почтовой кареты и загрузить ее в почтовый вагон, крестьяне тащили блеющих коз к специализированному вагону для перевозки животных.

Мало того, на перроне расположились целые семьи. Они сидели, ели, кормили детей, спали на огромных тюках, в которых везли свой багаж. Они громко вскрикивали всякий раз, когда поезд, окутанный облаком пара, с шипением и свистом вползал на перрон.

«Словно огнедышащий дракон», — подумала Серафина.

Когда наконец они с Кельвином сели в поезд и поехали на север, в Удайпур, Серафина не переставала удивляться тому, что творится на станциях, на которых останавливался их состав.

Пассажиры в Индии, как рассказал ей Кельвин, имели привычку приезжать на станцию за несколько дней до прибытия своего поезда. Мало этого, они тащили с собой всякую живность: коз, цыплят, собак и голубей. Можно было даже увидеть на перроне коров, которые в Индии считаются священными животными.

Индийские торговцы никогда не упустят возможности заработать деньги, и, поскольку пассажиры служили им постоянным источником дохода, они не оставляли их без внимания.

По платформам расхаживали торговцы, предлагая пассажирам разнообразные горячие блюда; продавцы сластей и шербета; продавцы овощей и фруктов. Индийцы, продающие кокосовые орехи, имели при себе специальные ножи, которыми они срезали верхушки сочных зеленых плодов, чтобы покупатель мог тут же насладиться прохладным кокосовым молоком.

Всюду сновали торговцы водой с двумя мехами: в одном находилась вода для мусульман, в другом — для индусов.

— А продавец чая, расхаживая взад-вперед по платформе, громко кричал: «Гарам!», — что означало «горячий чай».

На каждой станции все пассажиры, как правило, выходили из вагонов, чтобы умыться, купить что-нибудь из еды или просто размять ноги.

Когда наставало время отхода поезда, машинист давал громкий гудок, и на платформе начиналась настоящая паника — пассажиры метались взад-вперед по перрону, боясь, что отстанут от поезда.

Кельвин заказал для них с Серафиной два купе и несколько купе для слуг.

Серафина только диву далась, какое количество слуг он взял с собой в поездку.

С Мартой они распрощались в Бомбее, и, хотя пожилая служанка даже всплакнула при расставании, Серафина не сомневалась, что она рада будет вернуться к спокойной, без всяких потрясений жизни в Англии.

— У меня не было времени подыскать вам служанку, — сказал Серафине Кельвин. — Но не огорчайтесь, я нашел для вас как раз то, что нужно, — слугу по имени Амар. Он рассказал мне, что в Англии его прежняя госпожа обучила его всему тому, что обязана знать горничная.

— Мужчину?! — поразилась Серафина.

— Уверяю вас, в Индии это вполне распространенное явление, — ответил Кельвин. — Амар сказал мне, что одна из его обязанностей — следить, чтобы одежда его госпожи всегда была в полном порядке. Кроме того, он дхирзи.

— А что это такое? — поинтересовалась Серафина.

— Портной, — пояснил Кельвин. — Это означает, что он не только при необходимости может вам что-то починить, но для него не составит труда даже сшить вам новое платье, если вы его об этом попросите.

— Да он просто волшебник! — воскликнула Серафина.

Когда же она увидела Амара, он понравился ей с первого взгляда.

Это был мужчина небольшого роста, средних лет, бесшумно двигающийся, который прекрасно знал, как обращаться с дамскими туалетами и ухаживать за ними.

Вскоре Серафина поняла — стоит только один раз обратиться к нему с какой-нибудь просьбой, и можно не сомневаться, что она непременно будет выполнена. Кроме того, он как-то ненавязчиво умел обеспечить ей полный комфорт, чего никогда не удавалось сделать Марте.

Кельвин предусмотрительно приказал слугам взять в поезд свои простыни, подушки и даже коврики для ног. Когда наступало время сна, кровати были уже расстелены, хотя никто не видел, когда Амар успевал это сделать.

По утрам после завтрака все убиралось в купе, словно по мановению волшебной палочки, не успевал еще поезд тронуться.

Серафине нравилась еда, которую Кельвин предварительно заказывал по телеграфу.

Обычно как только поезд подходил к какой-нибудь станции, появлялся человек в белой униформе с подносом, который был заставлен многочисленными блюдами, накрытыми салфеткой.

Им подавали огненное карри с чатни и луком, чапати, а также виски с содовой для Кельвина и лимонный сок для Серафины.

Когда поезд останавливался на какой-нибудь маленькой станции, им приходилось есть быстро, чтобы человек в белом сумел забрать тарелки.

Иногда, если они не успевали отдать назад посуду, а поезд, пыхтя, уже трогался, он бежал радом с вагоном, чтобы ему бросили в окно тарелки, ложки и чашки.

В общем, за время пути у Серафины набралось столько впечатлений, что два дня и две ночи, которые они провели в поезде, пролетели совершенно незаметно.

В Кандве они пересели на другой поезд, следующий по маршруту Раджпутана — Мальва. Этот поезд должен был идти через Индор, Нимах и Читогар.

— Вот теперь мы становимся гостями его высочества, — улыбнувшись, заметил Кельвин, когда они подъехали к станции. — И мне кажется, скоро вы сами убедитесь, что являетесь очень важной гостьей и что с вами будут обращаться как с царственной особой.

Это и в самом деле оказалось так.

Серафина увидела, что на станции их ожидает карета, запряженная четверкой белых лошадей, и охрана из личной армии магараджи с копьями, украшенными разноцветными подвесками, — весьма впечатляющее зрелище.

Красочный кортеж тронулся в путь, и теперь Серафина сама могла увидеть страну, которую так мечтала посмотреть. Вскоре она поняла, что когда Индию называют страной дивной красоты, то нисколько не преувеличивают.

Горы и долины, крутые утесы и плодородные равнины, мощные крепости и живописные дворцы — все производило на нее неизгладимое впечатление.

— Дикие птицы и изгороди из цветущего желтого кактуса радовали глаз. Серафина впервые видела такое количество верблюдов, ленивых буйволов с грустными глазами, а иногда даже слонов.

Женщины Раджастхана напоминали райских птиц.

Вместо сари они носили платья с плиссированными юбками чуть выше лодыжек — обычно красного цвета — и лифом переливчатого синего цвета, а сверху набрасывали оранжевую накидку.

И каждая — включая и тех, что работали в поле, — носила множество украшений: и ножные браслеты, и обычные браслеты, и амулеты, и ожерелья.

При каждом движении украшения тихонько позвякивали, и казалось, что звучит тихая музыка.

Все было Серафине в диковинку. Она то и дело громко ахала от восторга и обращалась к мужу с бесчисленными вопросами.

Только позже, уже вечером, Серафине пришло в голову, что Кельвину ее восторги могли показаться ребячеством.

Первую ночь они провели в небольшом дворце, принадлежавшем, как им стало известно, родственнице магараджи.

Им был обеспечен полный комфорт, одно плохо — Серафине так и не удалось поговорить с Кельвином наедине. Впрочем, после долгого путешествия ей надо было пораньше лечь спать.

Следующий день оказался очень похожим на предыдущий. Серафина узнала, что они находятся совсем близко от Удайпура и могли быть там уже сегодня вечером, если бы магараджа не собрался устроить пышный прием.

— Наденьте свое самое красивое платье, — предупредил Кельвин Серафину, перед тем как лечь спать. — Завтра очень ответственный день.

— Для вас?

— Вовсе нет, — ответил он. — Это вы являетесь почетной гостьей, человеком, к которому они испытывают истинную благодарность.

— Надеюсь, не будет… слишком много речей, — смущенно проговорила Серафина.

— Вам нужно будет лишь улыбаться и хорошо выглядеть, — объяснил Кельвин. — Все необходимые переговоры я возьму на себя.

Он сказал это таким ласковым тоном, что Серафина сразу успокоилась.

Но потом, лежа в постели, она никак не могла уснуть — все ее мысли были о Кельвине.

Она испытывала несказанную радость, что уехала из Бомбея, подальше от леди Брейтвейт.

Единственное, о чем она постоянно вспоминала, так это о том, как Кельвин поцеловал ей руку.

Серафина, правда, пыталась убедить себя, что поцелуй этот ровным счетом ничего не значит, и тем не менее прикосновение его губ вызвало в ней странное, доселе неизведанное чувство.

У нее было такое ощущение, словно в сердце ее разгорелся пожар и язычки его пламени разошлись по всему телу.

Губы Кельвина лишь на секунду коснулись ее ладони, но, когда он выпустил ее руку из своей, у Серафины возникло желание прильнуть к мужу и никуда его от себя не отпускать.

Впрочем, она тут же подавила его, сказав себе, что поцелуй этот был вызван не чем иным, как добрым к ней отношением.

И леди Брейтвейт, и змея напугали и расстроили ее. А Кельвин просто успокоил, так же как утешал ее в первую брачную ночь и во время шторма.

«На самом же деле я ничего для него не значу, — убеждала себя Серафина. — Я просто женщина, на которой его заставили жениться».

Мысль эта постоянно причиняла ей боль со времени ее замужества.

Но сейчас Серафина особенно переживала безвыходность положения, так как пришла к выводу: ее просто страшит то, что леди Брейтвейт может разрушить дружбу, которая возникла между ней и Кельвином.

И этот неотступный страх так до конца и не оставлял ее.

Однако с каждой милей, приближавшей их к Удайпуру, Серафина больше и больше радовалась тому, что они все дальше уезжают от Бомбея.

Теперь у нее не было оснований беспокоиться ни о том, что леди Брейтвейт и Кельвин могут встретиться, ни о том, что эта женщина снова пройдется своим змеиным языком по ее деньгам. А ведь это весьма и весьма щекотливая тема.

«Как хорошо, что, когда мы вернемся домой, она уже уедет!» — с удовлетворением подумала Серафина.

И в очередной раз припомнила ощущение, которое охватило ее, когда теплые губы Кельвина коснулись ее ладони.




Подъезжая к Удайпуру, Серафина и Кельвин увидели, что их встречает Целая конная армия. Всадники сопровождали их по городу, пока перед ними не возник великолепный дворец, четко вырисовывающийся на фоне синего неба.

Главный вход охраняла стража, и, когда знатные гости вышли из кареты, к ним для приветствия направился букши — командующий дворцовой охраны магараджи.

За ним несли королевские знаки отличия, знамя и литавры.

Следом шли почетные члены правительства. Они провели Серафину с Кельвином мимо солдат, стоявших на карауле, в просторный тронный зал.

Им пришлось идти через целую анфиладу залов, где было много индийцев, которые поспешно вставали при их появлении.

Серафине очень хотелось взять мужа за руку, однако она понимала, что это здесь не принято, и потому с застенчивой улыбкой на лице просто шла радом с ним.

Внезапно она услышала голос глашатая — тот оповещал о прибытии высоких гостей.

В тронном зале, который носил название «Зал солнца», висел огромный медальон с изображением светила.

Под ним располагался трон, над которым поддерживаемый серебряными колоннами простирался бархатный полог.

Трон представлял собой огромную подушку, покрытую бархатным покрывалом, которое было расшито золотом и драгоценными камнями.

При появлении Серафины и Кельвина магараджа поднялся. Это был величественного вида человек, и Серафина была рада тому, что он оправдал ее ожидания.

Его высочеству магарадже Дираджу Фатеху Сингху Бахадуру было около сорока. Борода его, уже начинавшая седеть, была разделена посередине пробором и расчесана в стороны и немного вверх, что придавало ее владельцу очень значительный и необычный вид.

Приветствовав Серафину и Кельвина в традиционных индийских выражениях, он произнес короткую речь, в которой поблагодарил ее за то, что она спасла жизнь его сыну, и заверил молодоженов в том, что он и весь его народ рады видеть их на своей земле.

Кельвин произнес ответную речь, после чего все, включая знатных сановников, расселись по своим местам.

Вслед за этим дорогим гостям были вручены подарки — Кельвин заранее предупредил Серафину, что она должна будет их принять.

Она получила изящное жемчужное ожерелье с огромным кулоном: с лицевой стороны оно было украшено рубинами и бриллиантами, а с тыльной — нежнейшей эмалью. Индийские ювелиры издавна славились умением изготавливать необыкновенную эмаль.

К ожерелью прилагались серьги и браслеты. Помимо этого, Серафина получила в подарок шали и накидки из парчи самых разнообразных расцветок, которые были отделаны драгоценными камнями.

Кельвину сообщили, что ему дарят двух лошадей: на одной должна была быть серебряная уздечка, на другой — позолоченная.

— Но вы увидите их завтра, — улыбнулся магараджа.

Когда официальная часть закончилась, все перешли в гостиную меньших размеров, где их уже ждали раджмата, магарани и маленький принц.

— Я просто счастлива, что приехала сюда, ваше высочество, — сказала Серафина, когда закончились пышные приветствия.

— Мы очень гордимся тем, что вы приняли наше приглашение, — ответила раджмата.

Теперь настала очередь Кельвина преподнести подарки, которые Серафина впервые увидела лишь сейчас, когда слуги внесли их в гостиную и разложили на столе.

Для раджматы Кельвин приготовил большую серебряную вазу для цветов, для магараджи — серебряную шкатулку, для его жены — духи в хрустальном флаконе, а для принца Акбара — много всевозможных английских игрушек.

Не желая обременять жену, Кельвин выбрал эти игрушки сам, и теперь Серафина только диву давалась, насколько удачен был его выбор — игрушки эти безумно понравились двухлетнему малышу.

После вручения подарков они поговорили немного с раджматой, потом в беседе принял участие и магараджа.

К счастью, беседа была светской и не носила официального характера. Когда она закончилась, раджмата и магараджа предложили своим гостям отдохнуть перед банкетом, который должен был состояться в их честь этим вечером.

Им объявили, что магараджа предоставил в их распоряжение Дворец-на-озере.

— Я рассказала его высочеству, что вы совсем недавно поженились, — заметила раджмата, — и считаю, что лучшего места, чтобы провести, как вы его называете, «медовый месяц», чем этот дворец, не найти.

Сначала Серафина не поняла, о чем идет речь, но, когда они увидели посередине озера дворец сказочной красоты, они оба были поражены.

— Это Дворец-на-озере, — пояснил сопровождавший их пурдхан, премьер-министр.

Их уже поджидала лодка с десятью гребцами, которая должна была отвезти молодоженов во дворец. Когда же Серафина увидела дворец вблизи, она поняла, почему раджмата сочла его самым подходящим местом для медового месяца.

Он был выстроен из мрамора: его колонны, стены, бассейны и фонтаны были выложены мозаикой, а апартаменты расписаны акварелями на исторические темы.

В самом центре дворца размещался сад, где росли цветы, апельсиновые и лимонные деревья, тамаринд и вечнозеленая пальма-пальмира, которая простирала свои перьеобразные ветви над темными кипарисами.

— Дворец этот, — пояснил премьер-министр, — был построен для высших военачальников, чтобы они могли отдохнуть здесь от своих войн и забыться, наслаждаясь лишь песнями любви.

Хотя дворец занимал площадь более четырех акров, он оказался совсем небольшим и необыкновенно уютным.

Растительность вокруг него была восхитительной — от пурпурно-малиновых цветов до золотисто-оранжевых апельсиновых деревьев.

И только когда Серафина вошла в просторную спальню, где ей предстояло провести ночь в одиночестве, ей страстно захотелось, чтобы для нее и Кельвина в этом великолепном дворце тоже прозвучали песни любви.

Впрочем, ей было не до размышлений.

Ей предстояло после отдыха приготовиться к пышному банкету, который давали в ее честь.

Серафина выбрала платье из бледно-розового тюля, украшенное крошечными бриллиантиками, которые, словно капельки росы, сверкали на нем под лучами утреннего солнышка.

И хотя она надела бриллиантовое ожерелье, а Амар искусно украсил ее волосы бриллиантами, Серафина понимала, что ей далеко до красавиц-индианок в роскошных сари, а также и до магарани и других дам, присутствовавших на банкете в украшениях изумительной красоты.

Серафина знала, что принцессы раджпутов в отличие от других индийских женщин не стесняются показаться на людях с открытыми лицами.

Однако из уважения к магарадже, а также потому, что индийские женщины, которые слыли красавицами, не должны показывать себя стареющими, они прикрывали лица краешком сари.

Впрочем, это им не мешало весело смеяться и вести оживленную беседу наравне с мужчинами.

Одно блюдо следовало за другим, и каждое было, необыкновеннее и экзотичнее другого. Из всего изобилия этих блюд Серафина знала лишь карри, которое она уже успела полюбить.

Как только банкет закончился, их опять отвезли во Дворец-на-озере.

— День выдался довольно утомительный, — сказал Кельвин, когда сопровождающие их лица наконец-то сели в лодку и отплыли и наступила благословенная тишина, нарушаемая лишь тихими всплесками воды при погружении в нее весел.

— Я немного устала, — призналась Серафина.

— Ложитесь спать, — посоветовал Кельвин. — И спите утром подольше. А я встану очень рано. Собираюсь поохотиться на тигра.

— На тигра? — удивленно воскликнула Серафина.

— Магараджа мечтает, чтобы я подстрелил зверя, который уже долгое время не дает житья крестьянам из близлежащей деревни. Впрочем, мне кажется, что он специально приберег этого хищника к нашему приезду. Надеюсь, что я в него попаду.

— Уверена, что вы отличный стрелок, — улыбнулась Серафина.

Он не стал ее разубеждать, и она, посерьезнев, спросила:

— А когда вы рассчитываете вернуться?

— Вам не придется скучать, — не отвечая на вопрос, заметил Кельвин. — Раджмата будет весь день вас развлекать. Уверен, вам будет приятно в ее обществе.

— Да, конечно, — поспешно согласилась Серафина.

— А завтра вечером нам предстоит насладиться индийскими танцами, которые, без сомнения, вам очень понравятся. Танцоры Удайпура отлично знают свое дело.

— Скорее бы уж наступило завтра.

— Спокойной ночи, Серафина. Приятных вам сновидений.

Она подождала секунду, надеясь, что он поцелует ей руку, как сделал в Бомбее, однако этого не произошло. Кельвин лишь улыбнулся ей, и Серафина увидела, что ее дожидается слуга. Тот проводил ее по мраморным лестницам, а потом по балкону в спальню.

В комнате стоял нежнейший аромат жасмина и лотоса. Цветы этого дивного растения ковром покрывали большую часть озера, как заметила Серафина.

Серафина выглянула в окно — на небе блестела полная луна, оставляя серебристую дорожку на озере.

Купола и башни дворца четко вырисовывались на усыпанном звездами небе, и Серафине показалось, что над водой разносится песнь любви.

— Дворец для медового месяца… — грустно прошептала она.

И, чувствуя себя одинокой и глубоко несчастной, забралась в постель.

Когда наутро она проснулась, светило яркое солнце, и Дворец-на-озере казался настолько красивым, что грусть ее улетучилась.

Кроме того, поступила очередная партия подарков, причем такая огромная, что подарки, которые привезли они с Кельвином, показались Серафине незначительными.

Здесь были шали, парчовые и муслиновые ткани и драгоценности от придворных и знатных сановников, которые, как и магараджа, были благодарны ей за спасение жизни принца Акбара.

К счастью, у Серафины в багаже нашлось несколько маленьких подарков, которые Кельвин предложил ей взять с собой в Удайпур.

Серафина выбрала из них красивое зеркало с ручкой, украшенной бирюзой, — на Востоке считалось, что камень этот приносит счастье, и Серафина это знала.

Амар завернул его в белую бумагу, обвязал красной ленточкой, и Серафина взяла подарок с собой, прежде чем сесть в лодку, которая должна была доставить ее во дворец.

С лодки ей хорошо был виден Дворец-на-озере, который, словно полупрозрачная жемчужина, отражался в серебристой воде.

Когда они подъезжали к апартаментам принцессы, до Серафины донеслись веселые женские голоса, звуки какого-то смычкового музыкального инструмента и чье-то пение.

Голоса эти принадлежали женщинам, живущим во дворце магараджи, однако Серафина не имела представления о том, какое они занимают положение при дворе.

Вчера днем на приеме и вечером на банкете ей так и не удалось побыть наедине с магарани, однако теперь Серафина увидела, что та ждет ее в апартаментах раджматы. Магарани оказалась не только очень красивой, но и совсем молоденькой.

Кельвин сказал Серафине, сколько лет магарадже, и она очень удивилась, что у него такая молодая жена, оказывается, он женился на ней всего три года назад.

Стройная и красивая, магарани к тому же оказалась очень застенчивой.

Поговорив с Серафиной всего пять минут, да и то несколько робко и сдержанно, она удалилась, прихватив с собой маленького принца.

— Ее высочество просто очаровательна, — сказала Серафина раджмате.

— Она пока чувствует себя неловко в присутствии белых женщин, поскольку очень мало их видит, — заметила раджмата. — Поэтому она просила меня выразить вам самую глубокую признательность за то, что вы спасли жизнь ее сына. Она будет помнить об этом всю свою жизнь.

— Довольно благодарности, ваше высочество! — взмолилась Серафина. — Вы и так чересчур щедры. И мне просто неловко выслушивать дифирамбы в свой адрес и принимать такие чудесные подарки.

— Разве можно до конца отблагодарить человека за спасение жизни? — спросила раджмата.

— Я понимаю, как ваше высочество любит принца Акбара, — заметила Серафина. — Он такой милый мальчик.

— Его высочество очень гордится им, — ответила раджмата.

— А у его высочества не было сына от первого брака?

Раджмата покачала головой.

— К величайшему сожалению, нет, — сказала она. — Мой сын женился в первый раз, когда ему было четырнадцать лет. У него родилось несколько дочерей, однако сына до сих пор не было.

— Но теперь у него есть наследник! — радостно воскликнула Серафина. — А ее высочество — принцесса раджпутов?

— Конечно, — ответила раджмата. — Ее отец — магараджа провинции, расположенной неподалеку.

— В самом деле? Значит, они познакомились и полюбили друг друга! — восторженно проговорила Серафина.

Раджмата улыбнулась:

— У нас невеста до свадьбы не видит своего мужа. О свадьбе договариваются лишь тогда, когда она подходит для обеих сторон.

Серафина замолчала.

У юной магарани и ее мужа была значительная разница в возрасте, и Серафина отлично понимала, что она должна была испытывать, выходя замуж за человека, которого она раньше никогда не видела.

Раджмата смотрела на нее ласковым взглядом.

— Должно быть, вам покажется странным, миссис Уорд, — заметила она, — что у нас не принято сначала влюбляться, а уж потом выходить замуж, но наши женщины тем не менее знают, что будут любить своих мужей.

— Откуда они это знают? — спросила Серафина. — Неужели… им не страшно… выходить замуж за незнакомого мужчину?

Говоря это, она подумала о себе. При этом она даже не представляла, что на лице ее было написано все — и страх, который она испытала в первую брачную ночь, и ужас, который пережила при виде Кельвина, когда он, огромный, как великан, вошел в ее спальню.

— Женщины в Индии боготворят жизнь, считая ее священным огнем, — ласково проговорила раджмата, — а жениха своего олицетворяют с Кришной, богом любви.

Серафина не сводила с нее глаз, а старая принцесса между тем продолжала:

— Из любви зарождается жизнь, поэтому, когда два человека соединяются священным огнем, они тоже становятся богами.

Наступила тишина. Серафина опустилась на корточки у кресла раджматы.

— Прошу вас, ваше высочество, — попросила она, — объясните мне, что есть любовь между мужчиной… и женщиной и что нужно сделать… чтобы любить своего мужа… а не бояться его.




Высоко в небе светила полная луна, и в ее серебристом свете Дворец-на-озере казался воздушным замком, словно он вот-вот улетит в усыпанное звездами небо.

У Серафины в ушах все еще звучала нежная музыка, которая сопровождала танцы во дворце.

Раджмата устроила в ее честь целое представление. Артисты пели песни на стихи Калидасы — индийского поэта и драматурга, жившего в IV веке нашей эры, — играли на различных музыкальных инструментах и танцевали. Посредством пантомимы, песен и танца они поведали историю о том, как однажды на землю Индии не пришла весна.

Боги уже устали выслушивать от людей молитвы. То им подавай холодную погоду, то жаркую, то дождь, то солнце. Но больше всего они жаловались на то, что на землю не пришла весна, а посему нечего было даже надеяться на богатый урожай.

Однако боги, вняв молитвам людей, решили отправить на землю бога любви Кришну, чтобы он помог людям. Кришна отправился в Гималаи, взяв с собой свою жену, Рати, имя которой означает «желание».

И всюду, где ступала нога Кришны, животные пробуждались от спячки и начинали любить друг друга.

Серафина запомнила две строчки из поэмы, которая была переведена на английский язык.

«Даже у диких зверей просыпалась страсть.

У каждого самца к своей самочке…»

Она поймала себя на том, что тихонько повторяла эти строки, пока лодка, — раздвигая цветы лотоса, медленно плыла по недвижимой воде к Дворцу-на-озере.

Теперь она знала — поняла это после разговора с раджматой, — что ее чувство к Кельвину, то пламя, разгоревшееся в ее сердце, когда он коснулся губами ее ладони, не что иное, как любовь.

И как только могла она принять свое чувство к нему за дружбу?

Ведь она наверняка полюбила его с той самой минуты, когда он зашел к ней в комнату после свадьбы. Позже, когда они плыли на пароходе и он был так добр к ней, это чувство лишь усилилось.

Но больше всего она любила его — и любовь эта смешивалась с ненавистью, — когда случайно услышала слова леди Брейтвейт о том, какой он «красивый, обаятельный и страстный любовник».

— Я люблю его! Люблю! — шептала Серафина. — Но поняла это лишь сейчас.

Прежде она не знала, что любовь может приносить не только радость, но и боль. Ей всегда казалось, что, когда любишь человека, хочется быть с ним рядом, пусть даже не разговаривать с ним, не дотрагиваться до него, просто знать, что он здесь, с тобой.

Однако когда они с Кельвином возвращались из Парелла и он сидел рядом с ней в карете, еле сдерживая гнев, именно любовь заставила Серафину почувствовать, какое зло причинила им леди Брейтвейт.

Именно любовь подсказала ей, что леди Брейтвейт пытается растоптать удивительное чувство, которое зарождалось в ее душе.

Теперь Серафина и сама не понимала, как она могла испугаться Кельвина настолько, чтобы не разрешить ему в первую брачную ночь стать ее настоящим мужем.

«Я хочу, чтобы он любил меня!» — подумала она.

И тут же поняла, что это невозможно. В сердце Кельвина нет места дня любви к ней, к Серафине. Он ведь и сам признался, что не хотел жениться на ней.

Да и зачем ему она, пугливая, неопытная, скучная девчонка, на которой он вынужден был жениться, когда к его услугам сколь угодно Умудренных опытом женщин?

Однако если верить раджмате, мужчина и женщина, которые прежде никогда не виделись, вполне могут полюбить друг друга.

Во время представления Серафина наблюдала за магараджей и его женой. Когда великий владыка смотрел на нее, взгляд его черных глаз становился теплее.

Облаченная в сари, которое было украшено бриллиантами, жена его была необыкновенно хороша собой, однако казалась совсем юной.

Ей было всего семнадцать — на год меньше, чем Серафине, — и тем не менее она была замужем уже три года и подарила своему мужу сына.

«Он любит ее, — подумала Серафина. — А ведь когда он женился на ней, то понятия не имел, как она выглядит».

И она тоже любила и даже боготворила своего мужа, потому что для нее он был почти таким же святым, как сам Кришна.

«И я испытываю такие же чувства к Кельвину», — подумала Серафина.

И вновь по телу ее пробежала легкая дрожь при одной мысли о том, что она могла бы быть его настоящей женой и он любил бы ее так же, как магараджа любит свою молоденькую жену.

После разговора с раджматой Серафина наконец-то поняла, что больше ничего и никого не боится.

Теперь, когда ей так доходчиво объяснили, что такое любовь между мужчиной и женщиной, она уже не трепещет при одной мысли о ней. Она все поняла!

«Почему мне никто не объяснил этого прежде? — недоумевала она. — А вот девочки-индианки с самого раннего детства знают о таких вещах».

«Неведение порождает страх», — Сделала она вывод.

Люди пришли к такому заключению задолго до ее рождения, однако для Серафины это было настоящим откровением.

«Я больше не боюсь!» — захотелось крикнуть Серафине так громко, чтобы крик этот донесся до звезд. Сердце ее готово было петь и ликовать.

Поднимаясь по мраморным ступенькам во дворец, Серафина вдруг осознала, что ей надо попытаться все объяснить Кельвину, когда они останутся наедине.

Выйдя из лодки, она увидела, что Кельвин уже ждет ее.

Они прошли в просторную, но уютную гостиную, окна которой выходили на озеро.

Слуги внесли прохладительные напитки и тут же удалились.

Кельвин опустился в глубокое кресло, и Серафина, глядя на него, в который раз подумала, что он необычайно красив.

Должно быть, в день свадьбы ее испугали его рост и необыкновенная мужественность, однако сейчас именно это делало его привлекательным для нее.

Он был настоящим мужчиной, и Серафина теперь понимала, что влекло к нему женщин, почему они хотели его и почему они так боролись за то, чтобы его не потерять.

«А его жена — я», — с гордостью подумала она.

И вновь в ней зазвучали слова только что услышанной поэмы.

Интересно, испытывает ли Кельвин влечение к ней? И если нет, может пи она внушить ему это чувство?

Если верить раджмате, мужчине ничего не стоит воспылать страстью к красивой женщине, равно как и к своей жене.

Но раджмата имела в виду мужчин-индийцев. Распространяется ли это правило на белых мужчин, в частности, на Кельвина?

Он умел сдерживать эмоции, но всякий раз, когда сердился, Серафина отлично это чувствовала. От него исходили некие флюиды, они были настолько сильны, что ей становилось страшно.

Следовательно, если бы он испытывал к ней чувство, называемое любовью, она бы непременно это ощутила. А раз она ничего не чувствует, значит, он ее не любит…

Приподнятое настроение, овладевшее Серафиной после разговора с раджматой, начало потихоньку снижаться.

Одно дело осознать, что она любит своего мужа и попытаться сделать все возможное, чтобы и он полюбил ее, и совсем другое — претворить это в жизнь.

А что, если он, как вначале, как и в первую брачную ночь, все еще не любит ее?

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Серафина встала, поставила свой бокал на столик и подошла к раскрытому окну.

Перед ней раскинулось озеро дивной красоты.

«Я должна заставить его… понять! Должна сказать ему, что я больше… не боюсь!» — подумала она.

И ей показалось, что сам Кришна, бог любви, стоит с ней рядом и подсказывает ей, что делать, шепчет на ухо слова, которые она должна произнести.

— Кельвин… — начала Серафина, но голос ее предательски дрогнул.

Он взглянул на жену — ее стройная фигурка четко вырисовывалась на фоне темного неба, бриллиантики на кружевном платье поблескивали в лунном свете.

— Да? — спросил он.

— Я… мне нужно… вам что-то сказать.

Серафина набрала в себя побольше воздуха.

Внезапно она почувствовала, что все слова, которые она приготовила, вот-вот могут сорваться с языка.

— Что же? — спросил Кельвин.

Но не успела она и рта раскрыть, как отворилась дверь и на пороге появился слуга.

— Прошу простить меня, сагиб, — проговорил он. — К вам посыльный с двумя телеграммами, отправленными по подводному кабелю.

— Телеграммы? В такой поздний час? — удивился Кельвин.

— У нас здесь нет телеграфа, — пояснил слуга, — а телеграммы очень срочные, и посыльный знает об этом.

Он протянул Кельвину круглый поднос, на котором лежали две телеграммы.

Кельвин, выпрямившись, распечатал первую, адресованную «майору Кельвину Уорду». Внимательно ее прочитал. Пока он читал, слуга удалился, и Серафина взволнованно спросила:

— Что в ней? Что-то случилось?

По лицу мужа она поняла — что-то произошло, таким оно было напряженным.

Да и зажал он листочек в руке так крепко, что Серафина даже испугалась.

В ответ Кельвин прочел вслух:









«С глубоким прискорбием извещаем Вас о том, что герцог Уксбриджский скоропостижно скончался сегодня утром от сердечного приступа. Похороны состоятся в пятницу.

    

Мередит, Мэйхью и Лич».










— Значит, ваш дядя умер! — непроизвольно вырвалось у Серафины.

Кельвин промолчал.

Вместо ответа он взял в руки другую телеграмму, адресованную «Герцогу Уксбриджскому».

Распечатав ее, увидел, что она была отправлена спустя два дня после первой.

Видимо, телеграмма о смерти дядюшки задержалась по дороге в Бомбей или некоторое время пролежала в Читогаре, так что обе они пришли одновременно в Удайпур.

Сначала Кельвин прочитал вторую телеграмму про себя, потом снова совершенно бесстрастным голосом вслух:









«Извещаем Бас о том, что поместье покойного герцога было оценено приблизительно в три миллиона фунтов стерлингов. До получения от Вас надлежащих указаний возлагаем на себя контроль за прислугой и собственностью.

    

Мередит, Мэйхью и Лич».










Держа в руках телеграмму, Кельвин поднялся.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Теперь я свободен от ваших проклятых денег!

Серафина застыла как вкопанная.

Но не успела она вымолвить ни слова, не успела даже пошевелиться, как в комнату опять вошел слуга, на сей раз с блокнотом, чернильницей и гусиным пером.

— Я подумал, что сагиб, возможно, пожелает дать ответ, — проговорил он почтительным тоном. — Посыльный ждет.

Он положил блокнот на стол перед Кельвином. Тот, взглянув на него, снова сел.

— Прикажите ему подождать, — проговорил он и взялся за перо.

Написав ответ своим поверенным, он перечитал его, и в этот момент в дверях появился премьер-министр магараджи, пурдхан.

— Прошу простить за вторжение, — проговорил он, — но его высочество, узнав последние новости, во-первых, попросил меня выразить вам глубочайшие соболезнования в связи с кончиной вашего дяди, а во-вторых, передать вам наилучшие пожелания по поводу высочайшего положения, которое вы теперь занимаете.

Узнав о том, что магарадже уже известно содержание телеграмм, Кельвин не удивился.

В Индии самое тайное быстро становится явным и ни один уважающий себя посыльный не отправится в путь, не ознакомившись предварительно с содержанием телеграммы, которую он должен доставить.

Прибыв в Удайпур, он, естественно, не держал полученную информацию при себе.

— Благодарю вас, — отозвался Кельвин.

— Надеюсь, происшедшие события не означают, что вы нас покинете?

— Не вижу для этого никаких причин, — ответил Кельвин. — Чтобы добраться отсюда до Англии, нам потребуется месяц, так что, останемся мы в Индии еще на несколько дней или на несколько недель, не столь существенно.

Взяв со стола лист бумаги с ответом на телеграмму, Кельвин вручил его ожидавшему слуге.

— Попросите посыльного доставить это в Читогар как можно скорее, — сказал он. — Утром я хотел бы отправить еще несколько телеграмм.

— Это не составит никакого труда, — заверил его пурдхан, когда слуга вышел из комнаты.

— Его высочество и вы, ваше превосходительство, оказали нам с женой такой теплый прием, — продолжал Кельвин, — что было бы глупо с нашей стороны все бросить и мчаться в Англию!

— Очень рад это слышать, — улыбнулся пурдхан.

— Поверенные проследят за всем в мое отсутствие.

В голосе Кельвина прозвучали радостные нотки, которые он не в силах был одержать.

Да и кто отважился бы упрекнуть его за это! Ведь, несмотря на бесконечные заверения дядюшки в том, что он почти нищий, оказалось, что умер герцог очень богатым человеком. А ведь от его немыслимой экономии страдали все его родственники, ведь он никому не помог, даже умирающим.

И Кельвин поймал себя на том, что уже прикидывает, как распорядиться полученным состоянием. Естественно, он увеличит жалованье слугам, пенсии тем, кто служил у него раньше, и наконец-то займется политикой.

Впрочем, пока у него не было ни малейшего желания возвращаться в Англию.

Сердце его принадлежит и всегда будет принадлежать Индии, да и для Серафины эта страна стала уже родным домом, по крайней мере ему так казалось.

На Востоке спешка считается дурным тоном, а посему пурдхан остался с твердым намерением обсудить новое положение Кельвина и выяснить поподробнее, что представляет собой его поместье.

Прошел почти час, прежде чем Кельвину удалось избавиться от него. Наконец гость откланялся, выслушав просьбу Кельвина передать свое восхищение добротой магараджи и выразить благодарность его высочеству за соболезнование и поздравление.

Когда пурдхан ушел, Кельвин вернулся в гостиную и снова взял телеграммы.

Две бумажки… Два сообщения, которые кардинальным образом изменили все его будущее.

Только сейчас Кельвин вспомнил про Серафину и решил, что им надо поговорить.

Ему было неприятно, что пришлось обсуждать свои личные проблемы с едва знакомым человеком, до того, как он поговорил обо всем со своей женой.

Он заметил, что, когда приехал пурдхан, она поспешно вышла из гостиной, и решил, что у нее нет желания участвовать в пышном обмене любезностями, столь принятом в Индии.

Кельвин вышел из салона и поднялся по мраморной лестнице на балкон.

Комнаты у них с Серафиной были смежные, и, если бы раджмата с магараджей узнали, что молодожены не проводят ночи в объятиях друг друга, они были бы невероятно удивлены.

Из-под двери в комнату Серафины свет не был виден, и Кельвин, подняв было руку, чтобы постучать, снова опустил ее.

Потом легонько нажал на ручку двери.

Из окна в комнату проникал лунный свет, и Кельвину были отчетливо видны очертания Серафины, лежащей на кровати.

Она молчала, и Кельвин решил, что она спит.

Несколько секунд он прислушивался, потом тихонько позвал:

— Серафина!

Она не ответила, и он, подождав немного, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Несколько минут после его ухода Серафина лежала не шевелясь. Потом, перевернувшись на живот, уткнулась лицом в подушку.

Она понимала — все, на что надеялась, чего ждала, теперь неосуществимо.

Кельвин сказал правду.

Слова эти вырвались у него нечаянно, и он даже не попытался как-то смягчить их либо подобрать такие выражения, чтобы не обидеть свою жену.

В сердце его не было места для нее, Серафины.

Она ему больше не нужна.

Серафина не плакала. Боль, которую она испытывала, невозможно было облегчить никакими слезами, и Серафина это знала. Она чувствовала себя такой несчастной, что не хотелось жить.

— Если бы я могла… умереть! — прошептала она. — Если бы только… могла!




Глава 8


Кельвин спустился к завтраку.

Ослепительное солнце било в окно. Пурпурные цветы бегонии и белые лепестки жасмина отражались, как в зеркале, на сверкающей поверхности мраморного пола, выложенного мозаикой, и казалось, будто на ней переливаются всеми цветами радуги драгоценные камни.

Он проснулся сегодня очень рано и все лежал, размышляя о том, что ему предстоит сделать в ближайшем будущем. Кельвин понимал: сбылась его самая сокровенная мечта.

В тот вечер, когда они с Серафиной были на званом обеде у губернатора в Бомбее, едва дамы ушли с веранды, губернатор попросил его присесть с ним радом.

Пока другие гости разговаривали между собой, он тихонько проговорил:

— Я хочу вам кое-что сказать.

— Что именно, сэр? — спросил Кельвин.

— В июле я намереваюсь вернуться домой, поскольку мне предстоит операция.

— Какая жалость! — воскликнул Кельвин.

— Говорю вам это по секрету, — заметил губернатор, — поскольку я всегда испытывал к вам добрые чувства. Я надеюсь, что моя скорая отставка будет в дальнейшем иметь к вам самое непосредственное отношение.

— Ко мне? — удивился Кельвин.

— На следующей неделе, — продолжал губернатор, — у меня назначена встреча с вице-королем Индии, и я намерен высказать ему свое пожелание поддержать меня, когда я представлю премьер-министру вашу кандидатуру на пост губернатора Бомбея.

Несколько секунд Кельвин молчал. Потом спокойно проговорил:

— Сомневаюсь, что премьер-министр примет ваше предложение.

— Поживем — увидим, — ответил губернатор. — У меня есть сведения, что в Англии подумывают о том, чтобы назначать на пост губернатора не отставного генерала, а кого-нибудь из молодых людей, знающих страну.

— Рад это слышать, — заметил Кельвин Уорд.

— И я считаю, что лучшей кандидатуры на этот пост, чем вы, не сыскать, — продолжал губернатор. — Прежде занять такую должность было для вас невозможно, однако сейчас положение, похоже, изменилось.

Кельвин понял — губернатор тактично намекает на изменения в его финансовом положении, возникшие вследствие женитьбы.

— Естественно, после смерти вашего дяди вам было бы еще проще занять пост губернатора, — продолжал он, — если, конечно, подобное предложение вам не претит.

Он улыбнулся.

— Учтите, работа эта тяжелая. Если вы ее будете добросовестно выполнять.

— Мне об этом известно, — ответил Кельвин. — И тем не менее лучшей должности я не мог бы желать. Думаю, вы об этом догадываетесь, сэр.

— В Индии не так уж много молодых людей, — заметил губернатор, — кто настолько хорошо знает эту страну и любит ее народ.

Кельвину не было нужды убеждать губернатора, которого он знал много лет, что сердце его всегда принадлежит Индии и ее людям.

— Полагаю, не стоит вас предупреждать, — продолжал губернатор, — что разговор этот должен остаться между нами. Однако я буду крайне удивлен, если через месяц после моей отставки вы не получите ответ от премьер-министра.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, сэр, — ответил Кельвин.

И тем не менее, несмотря на блестящие деловые качества, премьер-министру было бы непросто назначить Кельвина на этот пост, если бы его социальное положение было по-прежнему неустойчивым.

Зато теперь — совсем другое дело!

В Индии не много нашлось бы английских герцогов — если вообще нашлось бы, — которые согласились бы прослужить в этой стране пять лет. Так что теперь у него появилась стопроцентная уверенность, что он получит эту должность.

Сегодня утром он решил, что попросит сэра Энтони Фэншо присмотреть в его отсутствие за поместьями, хозяином которых он стал.

«Это даст Энтони возможность чем-то заняться, — подумал Кельвин. — И такая работа ему, безусловно, по плечу».

Кроме того, теперь обстоятельства сложились так, что он смог бы платить Энтони за эту работу немалую сумму. Друг его, будучи человеком гордым, вряд ли принял бы от него деньги на других условиях.

А самое главное, если Энтони согласится на его предложение. Кельвину не придется возвращаться в Англию, пока он сам того не захочет.

Признаться, у него не было желания везти Серафину обратно, когда они совсем недавно приехали в Индию, а если уж быть честным до конца, ему не хотелось снова встречаться с сэром Эразмом.

У него было такое чувство, что, избавившись от гнетущего влияния своего папаши, Серафина стала счастливее, а что касается самого Кельвина, то он был абсолютно уверен: чем больше расстояние между ним и тестем, тем лучше.

«Останемся в Индии, — решил Кельвин Уорд. — По крайней мере еще на несколько месяцев, а потом…»

При мысли о «потом» на губах его заиграла легкая улыбка.

Он не станет держать Серафину в жарком Бомбее. Они отправятся на север, остановятся в Симле либо Кашмире.

В предгорьях Гималаев царит прохлада, а где-то через месяц расцветут цветы — нежные и прекрасные, как сама Серафина.

Кельвин смотрел на простирающееся перед ним озеро, на красивейший дворец, купола которого поблескивали золотом в утреннем свете, и ему казалось, что перед ним открываются новые, очень заманчивые перспективы.

Наконец-то сбывались его самые сокровенные мечты!

Теперь он сможет заняться именно тем, чему его учили в течение долгих лет службы в армии. Он будет общаться с самыми разными людьми — ведь не зря же он столько времени корпел над изучением различных диалектов, на которых разговаривают многочисленные народности, населяющие Индию.

«Только зря тратишь время, Уорд», — подтрунивали над ним друзья-однополчане, когда он вместо того, чтобы играть в поло, терпеливо занимался в библиотеке.

Они посмеивались над ним, когда он засиживался допоздна, зубря санскрит, вместо того чтобы пойти с ними выпить.

Сейчас Кельвин был рад тому, что наконец-то все полученные им знания найдут нужное применение.

Теперь он обретет такое положение, при котором сможет воплотить в жизнь многие интересные идеи и замыслы, как, например, осуществить более тесное сотрудничество с индийским правительством; открыть клубы, где индийцев принимали бы наравне с европейцами; способствовать более тесной социальной интеграции.

Что касается последнего, то здесь неоценимую помощь может оказать Серафина. Кельвин уже успел заметить, с каким дружелюбием и непринужденностью она общается с женщинами-индианками.

Дел предстоит очень много! Кроме того, у таких новаторских идей наверняка найдется немало противников среди консерваторов.

Но попытаться все же стоит.

— Бог не оставляет меня своей милостью, — пробормотал Кельвин.

Размышляя, он подошел к столу.

Увидев, что тот сервирован лишь на одного человека, спросил слугу:

— Госпожа завтракает у себя в комнате?

— Госпожа уехала, сагиб.

— Уехала? — переспросил Кельвин.

Он попытался припомнить, говорила ли ему вчера Серафина о какой-то запланированной на утро встрече.

Так ничего и не вспомнив, решил, что слуга его неправильно понял.

— Я спросил, — медленно повторил он, — завтракает ли госпожа в своей комнате.

— Нет, сагиб.

И, видя, что Кельвин ждет от него какого-то объяснения, добавил:

— Госпожа уехала очень рано, как только наступил рассвет.

Кельвин поднялся из-за стола.

Он не понимал, что слуга пытается ему втолковать. Затем, не задавая больше вопросов, он вышел на залитый солнцем двор и поднялся по мраморной лестнице на балкон.

Он постучал и сразу распахнул Дверь в спальню Серафины.

Комната была пуста!

Кровать заправлена, но дверца шкафа открыта, и в нем висело всего несколько платьев.

Внезапно Кельвин почувствовал какой-то безотчетный страх.

Должно быть, Серафина отправилась навестить раджмату, решил он, однако никак не мог взять в толк, почему она ему об этом ничего не сказала.

И тут взгляд его упал на туалетный столик. На нем лежало письмо.

Еще не прочитав его, Кельвин понял, что оно адресовано ему. Он взял в руки конверт, но открывать его не решался.

Наконец медленно-медленно вытащил из конверта листок бумаги и прочитал:

«Теперь, когда у вас есть все, чего вы хотите, я возвращаюсь к отцу. Прошу вас, не пытайтесь меня остановить. Я понимаю ваши чувства и могу лишь поблагодарить вас за то, что вы были так добры ко мне.

Серафина».

Буквы плясали у Кельвина перед глазами, и он с трудом разобрал написанное. Потом поднял голову и обвел глазами комнату, в которую он вошел впервые со времени их пребывания во Дворце-на-озере.

Это была прекрасная комната с белыми стенами, которая как нельзя лучше подходила Серафине.

В ней царила прохлада и витал едва ощутимый аромат ее духов, который был уже хорошо знаком Кельвину.

Решительно сжав губы, он вышел из комнаты.

Войдя в гостиную, послал за слугой Яханом.

— Почему вы мне не доложили, что госпожа уехала сегодня рано утром? — спросил он.

— Госпожа приказала не будить вас, сагиб.

— Кто с ней поехал?

— Только Амар.

— Амар сказал, куда они направляются?

— Нет, сагиб.

— Я уезжаю, и ты отправишься со мной! — приказал Кельвин. — Поедем верхом. Возьми все необходимое для ночевки.

— Слушаюсь, сагиб. Мы вернемся?

— Непременно вернемся! — решительным голосом ответил Кельвин.

Полчаса спустя они выехали из дворца — Кельвин на одной из тех лошадей, что подарил ему магараджа.

Это было великолепное животное с примесью арабских скакунов. В конюшне Кельвин попросил дать ему лошадь и для слуги.

— Есть еще только одна лошадь, которая может сравниться с вашей, сагиб, — сказал ему конюх. — И она тоже принадлежит вам.

Лошадей оседлали и надели на них уздечки, но не те, украшенные золотом и серебром, что подарил магараджа, а самые обыкновенные.

Яхан приторочил к седлу скатанное одеяло, и они отправились в путь, сразу же взяв такую скорость, какой нужно было придерживаться во время столь долгого путешествия.

Он понимал — придется ехать быстро, если он хочет нагнать Серафину до того, как она доберется до Бомбея и на первом же корабле уплывет в Англию.

Если ей это удастся, пройдет много недель, прежде чем он с ней снова увидится. Поэтому было крайне важно догнать Серафину, прежде чем она доберется до Читогара.

Кельвину не составило труда выяснить, куда именно Серафина направляется и какое средство передвижения выбрала. Оказалось, что она едет в необычайно распространенной в Индии легкой двуколке, запряженной одной лошадью.

Следовательно, передвигается она с довольно приличной скоростью, а поскольку она отправилась в путь в половине пятого утра, то уже успела преодолеть приличное расстояние.

Кельвин был достаточно опытным всадником, чтобы не брать с места в карьер, как бы ему этого ни хотелось. Наоборот, они с Яханом сдерживали лошадей до тех пор, пока те не перешли на спокойный аллюр, не слишком утомительный ни для лошади, ни для всадника.

К счастью, после того как они выехали из Удайпура, дорога на Читогар шла в основном по равнине и лишь изредка по пологим холмам.

Кельвин поймал себя на том, что снова и снова мысленно возвращается к тем событиям, которые произошли с ним после его женитьбы.

И пришел к печальному выводу — в том, что случилось, ему некого винить, кроме себя.

Ему следовало бы догадаться, что Серафина расценит его слова после получения телеграмм по-своему и вовсе не так, как думал он. Нужно было тотчас же пойти за ней, как только она вышла из гостиной.

А после того, как пурдхан уехал, нужно было зайти к ней в спальню и непременно разбудить ее, если, конечно, она и в самом деле спала.

«Какой же я был дурак!» — честно признался себе Кельвин.

Единственным оправданием ему могло служить только то, что, хотя он и обладал огромным опытом общения со светскими женщинами, Кельвин никогда не встречал ни одной, похожей на Серафину.

Женщины всегда считали его неотразимым и совершенно ясно давали понять, что готовы на все, что он только пожелает.

Серафина же с первого дня их знакомства напомнила ему олененка, которого он в детстве пытался приручить.

Сначала тот в страхе убегал от Кельвина, стоило ему только приблизиться. Потом старый лесник-цыган объяснил маленькому Кельвину, что сначала олененок должен к нему привыкнуть.

Кельвин вспомнил, как часами, не шелохнувшись, просиживал под деревом в лесу, наблюдая за тем, как олененок подходит все ближе и, наконец — так близко, что до него можно дотронуться рукой.

Однако одного неосторожного движения или вздоха оказывалось достаточно, чтобы его напугать, и тогда он стремглав уносился прочь, и Кельвину приходилось начинать все сначала.

Не один месяц потребовался ему, чтобы приручить олененка, но наконец настал день, когда тот начал есть у Кельвина с руки и подходить к нему на зов.

Кельвин вспомнил, какое это было нежное, грациозное создание, с длинными, стройными ногами и огромными глазами. Такой же грациозной казалась Кельвину и Серафина.

Никогда в жизни ему не доводилось видеть такую изящную женщину, и ни одна женщина не смотрела еще на него с таким страхом.

Удивительно, но она улавливала малейшие нюансы его настроения. Не раз Кельвин замечал, что, когда он заходит в ее комнату, Серафина настороженно поглядывает на него из-под опущенных ресниц, пытаясь определить, не сердится ли он на нее.

Выжидающе глядела она на него и тогда, когда ждала, что он похвалит ее платье либо с одобрением отнесется к словам, сказанным ею в беседе с другими людьми.

Во многом она оставалась еще совсем ребенком, и в то же время Кельвин никогда еще не встречал женщину, способную настолько глубоко проникать в суть вещей и высказывать такие оригинальные идеи.

Он вспомнил, что на пароходе они обсуждали самые серьезные темы, связанные с религией, философией, психологией.

Кельвину никогда бы и в голову не пришло, что молодой женщине такие темы могут показаться интересными. Он был удивлен, что она не только может иметь о них хоть какое-то представление, но и разбирается во многих вопросах.

А с какой добротой Серафина относилась к людям! Кельвин не переставал этим восхищаться. Она всегда искала в словах более глубокий смысл, постоянно выискивала причины, по которым совершен тот или иной поступок.

Полуребенок, невероятно чистая и невинная…

«И уж, конечно, любой мужчина может только мечтать о такой жене», — размышлял Кельвин, пока лошадь уносила его все дальше и дальше.

Он вспомнил о магарани и пришел к выводу, что во многих отношениях Серафина напоминает индийских женщин — такая же женственная, милая, преисполненная сострадания к людям.

Ее постоянная готовность учиться выгодно отличала ее от девушек-англичанок ее круга, которые были высокомерны, самоуверенны и не прислушивались к чужому мнению.

Только теперь Кельвин понял, как несчастна была Серафина, как она страдала, и все из-за его глупости!

— Я должен ее догнать! — воскликнул Кельвин.

И, не отдавая себе отчета в том, что делает, пришпорил своего коня.

В полдень сделали привал, чтобы напоить лошадей и дать им немного отдохнуть.

Яхан собрался было купить в деревне, возле которой они остановились, что-нибудь поесть, однако Кельвин сказал, что есть он не хочет, только пить.

Хотя он не успел позавтракать, голода не чувствовал.

У него было одно желание — как можно скорее догнать Серафину.

В таком же спокойном темпе, какой взяли с самого начала, они продолжали свой путь весь день, который выдался довольно жарким. Когда лошади начали уставать, Кельвин понял, что скоро стемнеет. На лице его появилось озабоченное выражение, что заставило слугу с тревогой взглянуть на него.

В каждой деревне, мимо которой они проезжали, Кельвин справлялся о том, не проезжала ли здесь двуколка с госпожой, и неизменно получал утвердительный ответ.

На окраине маленького городка они увидели гостиницу при почтовой станции.

Такие гостиницы можно было встретить в Индии повсюду. Их строили специально для европейцев, с тем чтобы те могли при необходимости переночевать.

Иногда они были довольно внушительных размеров, но эта оказалась совсем маленькой, и Кельвин с первого же взгляда понял, что в ней всего две спальни и общая столовая.

На заднем дворе имелась хижина для хозяина гостиницы и конюшня.

Гостиница эта располагалась в саду, где росли яркие, необыкновенные цветы.

— Придется остановиться здесь, — сказал Кельвин слуге.

Войдя в калитку, он задал себе вопрос, где остановилась Серафина.

Оставалось надеяться, что у Амара хватило ума найти для нее какую-нибудь приличную гостиницу.

По дороге Кельвин не оставлял без внимания и те гостиницы, в которых они с Серафиной останавливались по пути в Удайпур, в надежде увидеть ее там, хотя он понимал, что это маловероятно.

Если бы она там остановилась, ей наверняка пришлось бы объяснять, почему она путешествует одна.

Кроме того, могло случиться и так, что хозяева тех гостиниц, в которых Серафина останавливалась вместе с Кельвином, посчитав ее появление без мужа несколько странным, под каким-нибудь предлогом задержали бы ее.

«Скоро мы ее догоним», — подумал Кельвин, объезжая гостиницу, чтобы поставить лошадь в конюшню.

Подъехав к ней, он глазам своим не поверил — двуколка!

Лошадь из нее уже выпрягли, оглобли лежали на земле. Кельвин спешился и увидел, что из дверей конюшни на него смотрит Амар.

— Амар! — позвал он. — Где госпожа?

— Она легла, сагиб. Как хорошо, что вы приехали!

Кельвин с облегчением вздохнул.

Все! Спешить теперь больше некуда.

Он нашел ее!

— Как себя чувствует госпожа? — спросил он.

— Немного устала, сагиб. Дорога была длинная.

— Что верно, то верно!

— Мы несколько раз меняли лошадей, — объяснил Амар. — Пришлось заплатить много рупий, но госпожа сказала, что это не имеет значения.

— Да, это не имеет значения, — машинально повторил Кельвин и направился к гостинице.

Хозяин с многочисленными церемониями проводил его в маленькую узенькую спальню, где стояли легкая кровать местного изготовления, стол и стул. Все остальное путешественники в Индии обычно возили с собой.

— Другую спальню занимает госпожа, — пояснил хозяин, хотя никто его об этом не спрашивал.

— Я знаю, — кивнул Кельвин.

В этот момент в комнату вошел Яхан с одеялом, которое захватил с собой.

Он развернул его. Внутри оказалась чистая рубашка, кое-что из одежды, коробка с бритвенными и туалетными принадлежностями.

В первый раз с тех пор, как они выехали из дворца, Кельвин почувствовал голод.

И еще он заметил, что весь с головы до ног покрыт слоем пыли, которая летела из-под копыт лошади.

— Я хочу умыться, — бросил он.

Неподалеку от спальни находился умывальник, рядом стояли ведра с водой.

Замерзший и голодный, Кельвин вошел в спальню, завернувшись в полотенце, и увидел на кровати длинный голубой халат, тот, что сэр Энтони заставил его купить в Сент-Джеймсе, — Яхан и его прихватил с собой.

Кельвин надел халат, а Яхан подал ему обед и бутылку прохладного индийского пива, которую только что достали из погреба.

Кельвин принялся за еду, абсолютно не ощущая ее вкуса.

Когда Яхан наконец вышел и он остался один, то несколько минут раздумывал, что предпринять.

Потом напомнил себе, что прошлой ночью, когда Серафина спала, он не стал ее будить и вышел, совершив тем самым большую ошибку.

Если она случайно узнает, что он здесь, то может опять убежать, значит, нужно во что бы то ни стало этого не допустить.

С этой мыслью Кельвин вышел в столовую, которая располагалась между двумя спальнями.

Свет в ней не горел, и видно было, как из-под двери комнаты, которую занимала Серафина, пробивается тоненькая полоска света.

Кельвин от всей души надеялся, что жена его пока не легла спать. Иначе если она вдруг проснется и увидит его, то может испугаться.

Он тихонько постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.

У кровати, над которой висела москитная сетка, стоял столик. На нем горела одна-единственная свеча.

Радом с кроватью стояла на коленях Серафина.

Она не слышала, как открылась дверь, а потому не знала о присутствии Кельвина, и он имел возможность некоторое время понаблюдать за ней.

Она молилась, закрыв лицо руками.

Прошло несколько секунд. Наконец, видимо, почувствовав, что в комнате кто-то есть, Серафина обернулась, и Кельвин увидел, что слезы бегут у нее по щекам.

Некоторое время она, не шевелясь, молча смотрела на него своими огромными глазами.

— За кого вы молитесь, Серафина? — тихо спросил Кельвин.

— За… вас, — машинально ответила она.

— И плачете из-за меня? — спросил он.

Серафина порывисто вскочила.

Она была похожа на ребенка, которого застали на месте преступления, когда он что-то натворил, и теперь ждет, что его накажут.

Сквозь полупрозрачную ночную рубашку из тончайшего батиста виднелось ее стройное тело.

— Ложитесь в постель, Серафина, — тихо попросил Кельвин. — Я хочу с вами поговорить.

Она, послушно откинув края москитной сетки, легла на кровать.

Кельвин задул свечу и закрыл окно.

Пока он занимался своим туалетом и ужинал, наступила ночь и на небе высыпали звезды.

Взошла луна, ярко осветив маленькую полупустую комнату своими серебристыми лучами, и Кельвин увидел лицо Серафины отчетливо, как днем.

Под головой у нее была только одна подушка, и укрыта Серафина была лишь тоненьким одеялом.

Хрупкая и маленькая, она показалась Кельвину каким-то сказочным существом. На секунду он даже подумал, что все происходящее сон и Серафина ему только снится.

Он присел на край кровати. В глазах ее с мокрыми от слез ресницами не было страха, лишь тревога и беспокойство.

— Я думал, что никогда вас не догоню, — заметил Кельвин.

— Я же писала вам… чтобы вы не ехали… за мной.

— Мне необходимо было это сделать.

— П… почему?

— Есть одна причина. Кстати, то, что вы написали в письме, неправда.

— Неправда? — переспросила Серафина.

— Вы написали, что теперь у меня в жизни есть все, что я хочу.

— Но ведь это и в самом деле так! Дядя ваш… умер, и вы… богаты!

Последнее слово она выговорила с трудом.

— И тем не менее мне нужно еще кое-что, — сказал Кельвин. — Гораздо более важное, чем то, о чем вы только что сказали.

— Что же… это?

— Вы!

Она вздрогнула, однако не проронила ни слова.

— Я хочу вам кое-что сказать, Серафина, и должен был сделать это раньше.

— Что… именно?

— Когда я зашел к вам в комнату вечером после нашей свадьбы, я ожидал увидеть эдакую мощную девицу, похожую на своего отца.

Он улыбнулся.

— А кого я обнаружил? Маленькую испуганную девочку.

В голосе его прозвучали такие нотки, которые заставили Серафину опустить глаза.

— Я старался быть с вами добрым, внимательным, — продолжал Кельвин. — Убеждал самого себя, что вы нуждаетесь в помощи и защите. И мало-помалу влюбился в вас.

— Это… неправда! — едва выдохнула Серафина.

— Нет правда! — воскликнул Кельвин. — И в первый раз убедился я в этом, когда во время шторма вы прижались ко мне. А потом, когда мы с вами разговаривали на палубе корабля, я понял, что должен не только защищать вас, но и заниматься самообразованием, чтобы не отстать от вас.

Серафина легонько взмахнула рукой, словно хотела возразить, однако промолчала.

— С каждым днем я влюблялся в вас сильнее и сильнее, — продолжал Кельвин. — Это не вы постоянно чего-то боялись, Серафина, а я! Я ужасно боялся, что вы отдалитесь от меня, если я вдруг каким-то образом разрушу доверие, которое, как мне казалось, вы начинали мне оказывать.

Она взглянула на него, и Кельвину показалось, что глаза ее полны та кого яркого огня, словно в них отражаются тысячи свечей.

— И когда я увидел, как вы сидите в своем нарядном розовом платье на палубе, нежно прижимая к себе девочку-индианку, которая сломала руку по вине нашего солдата, — продолжал он, — я понял, что вы являете собой все, о чем мужчина может только мечтать.

По телу Серафины пробежала дрожь, однако не страх был тому причиной.

— Когда вы спасли маленького принца, — добавил Кельвин, — и я увидел, как вы идете ко мне сквозь стену огня, я понял, что если потеряю вас, то потеряю все, что имеет для меня в этой жизни какое-то значение.

Серафина слушала его, и ей казалось, что она слышит странную и чарующую музыку.

— Я должен был раньше сказать вам все это, — проговорил Кельвин, — но я боялся не только вашей Реакции, но и барьера, стоявшего между нами.

— Мои… деньги! — пробормотала Серафина.

— Да, ваши деньги! — воскликнул Кельвин. — Я ненавидел и презирал их. А поскольку вы настолько чувствительны и ранимы, любовь моя, я опасайся, как бы вы не сочни мои снова о любви притворством либо попыткой как-то отблагодарить вас за ваше богатство.

И, вздохнув, продолжал:

— Сколько раз я спрашивал себя, как я могу заниматься с вами любовью, если вы наверняка подумаете, что таким образом я плачу за те блага, которые принесла мне женитьба на вас!

Он помолчал, потом добавил:

— Вот почему вчера, когда доставили эти злополучные телеграммы, первое, что я почувствовал, — это облегчение, что ужасный барьер, стоявший между нами, наконец-то разрушен.

Серафина продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами, и Кельвин тихонько проговорил:

— Я люблю тебя, моя бесценная! Даже представить себе не мог, что можно так горячо любить, и теперь ничто не помешает мне говорить тебе об этом снова и снова!

Серафина по-прежнему молчала, и, секунду выждав, Кельвин сказал:

— Я буду с тобой очень нежен, Серафина. Даже не прикоснусь к тебе, пока ты меня об этом не попросишь. Но только останься со мной, хорошо? Я очень тебя хочу!

Серафина хотела было ответить, но не могла произнести ни слова — голова кружилась от счастья, казалось, что весь мир залит золотым светом.

— Я… останусь, — наконец вымолвила она.

— Моя дорогая, бесценная, сокровище мое! Мы будем счастливы, клянусь! Прошу тебя лишь об одном: будь ко мне добра, Серафина.

— Добра?

— Любимая моя, ты даже представить себе не можешь, как трудно мне не быть с тобою рядом, не целовать тебя, не прикасаться к тебе.

Кельвин помолчал с минуту и в волнении продолжал:

— Каждую ночь на корабле я долго лежал без сна, мечтая о том, что я открываю дверь и вхожу к тебе. Ты была так близко, совсем рядом, и так недоступна. Как же я хотел тебя, любовь моя!

Серафина порывисто вздохнула, что не укрылось от Кельвина.

— А в ту ночь, когда я на руках отнес тебя в постель, — продолжал он, — какую муку я испытал, когда пришлось отпустить тебя из своих объятий.

И голосом, прерывающимся от страсти, он добавил:

— Я поцеловал твою руку, потому что уже не в силах был сдерживаться, но как мне хотелось целовать тебя в губы, волосы, глаза!

Спохватившись, что может испугать ее, он уже более спокойным тоном проговорил:

— Когда-нибудь, когда ты мне позволишь, я расцелую тебя всю — от твоей маленькой умненькой головки до крошечных ножек, и тогда ты поймешь, как сильно я тебя люблю.

Серафина порывисто прижала руки к груди.

— Я обожаю тебя! — ласково проговорил Кельвин. — И хочу каждой клеточкой своего тела. Я даже представить себе не мог, что можно так страстно желать женщину!

Серафина увидела, как в глазах его вспыхнуло желание, и, прежде чем она успела что-то сказать, Кельвин проговорил тихо, словно разговаривая сам с собой:

— Но я не должен тебя пугать…

И уже совсем другим тоном добавил:

— Скажи мне, прошу тебя, то, что ты собиралась сказать прошлым вечером, когда нам помешал слуга. У меня такое ощущение, что это что-то очень важное.

Серафина робко протянула к нему руку, однако по-прежнему молчала.

— Скажи мне, Серафина!

Видя, что Кельвин ждет от нее ответа, она едва слышно прошептала:

— Не могли бы вы… подвинуться поближе… совсем близко… чтобы я… могла вам… сказать?

Сначала Кельвину показалось, что он не понял, что она имеет в виду. Но потом, догадавшись, скинул халат и, забравшись к ней под одеяло, очень осторожно, словно хрупкую вазу, притянул Серафину к себе.

— Скажи мне, моя хорошая, — молил он.

Серафина вздрогнула и взглянула ему прямо в глаза.

— Я… я… хотела сказать… вам, — прошептала она, — что… больше не боюсь и хочу… стать вашей… женой… настоящей… женой!

Услышав это, Кельвин прижал ее к себе так крепко, что она чуть не задохнулась. Потом губы его коснулись ее губ.

Поцелуй был такой нежный, будто это бабочка, порхая над цветком, задела его своими бархатными крылышками, однако Серафина почувствовала, как в груди у нее вспыхнуло пламя.

Такого ощущения ей никогда не доводилось испытывать, оно было настолько чудесно, что ей было бы трудно описать словами, и инстинктивно она прижалась к Кельвину еще крепче, ощущая его мускулистое, сильное тело.

Оторвавшись наконец от ее губ, Кельвин нетвердым голосом проговорил:

— Моя хорошая, я не хотел бы, чтобы наша с тобой первая брачная ночь прошла в таком прозаичном месте, как эта гостиница.

— Это не гостиница… а великолепный дворец!

— Ты и в самом деле так считаешь? — спросил он. — А я прекрасный принц?

— Нет… гораздо больше, — ответила Серафина. — Для меня ты… весь мир… Ты бог любви… сам Кришна!

— Бесценная моя! Моя радость! Неужели ты говоришь это мне? — воскликнул Кельвин.

И губы его снова прильнули к ее губам, но на сей раз в поцелуе была не столько нежность, сколько страстная чувственность.

И Серафина ощутила, как пламя, которое Кельвин зажег в ней своими поцелуями, поглощает ее. Ей показалось, что она больше не принадлежит сама себе, что становится частью своего обожаемого, любимого мужа.

— Я… люблю тебя… Я люблю… тебя! — задыхаясь, прошептала она.

— Я тебя обожаю… Милая… любимая… бесценная!

А потом все растворилось в чарующем лунном свете и нежной музыке любви.




Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.