Замок в ущелье
Барбара Картленд








В книгу вошли романы «Поверженные барьеры» и «Замок в ущелье», объединенные темой страсти, любви и борьбы за счастье.






Барбара Картленд

Замок в ущелье





Примечание автора


Жестокость горцев Северной Шотландии невозможно ни забыть, ни простить.

Вожди кланов, сдавая свои земли — ущелья, лощины и склоны холмов — под пастбища для разведения овец фермерам из Южной Шотландии и Англии, разоряли мелкие хозяйства, уничтожали пашни, сгоняли с насиженных, обжитых мест мужчин, женщин и детей, используя при необходимости солдат и полицию.

Выселение началось в 1785 году в Сатерленде и закончилось в 1854 году в графстве Росс. Сотни тысяч шотландцев были вынуждены эмигрировать из страны; около трети умерло по пути от голода или различных болезней — тифа, холеры или оспы — в грязных, зловонных трюмах полусгнивших кораблей. В одном только 1831 году пятьдесят восемь тысяч человек покинули Британию, выехав в Канаду, а в следующем, 1832 году, их было уже шестьдесят тысяч.

В начале Крымской войны англичане сразу же обратили свой взор в сторону Верхних Земель, призывая горцев из Северной Шотландии, известных своими отличными боевыми качествами, вступить в армию. Между 1793 и 1815 годами семьдесят две тысячи триста восемьдесят пять горцев принесли войску Веллингтона победу над Наполеоном.

Однако уже в 1854 году офицеры-новобранцы были встречены блеянием и лаем. Один оратор, обращаясь к владельцам земель и замков, заявил:

«Пошлите ваших оленей и косуль, ваших ягнят и собак, пастухов и лесников воевать с русскими — так от них будет меньше вреда!»

Холмы и вересковые пустоши севера опустели, с них ушли те, кто некогда создавал славную историю Шотландии, и их клетчатые пледы стали их погребальными саванами.




Глава первая


1850




Леона чувствовала, как холодный, пронизывающий ветер проникает в щели кареты, продувает каждый ее уголок, хотя экипаж имел весьма солидный вид и сделан был на совесть.

Однако ураган, завывавший над вересковыми пустошами, был так силен, что лошади с трудом передвигали ноги, пробираясь вперед черепашьим шагом.

Это огорчало девушку; ведь еще только вчера солнце весело и ярко светило, и, глядя в окно, она наслаждалась видом равнин и болот, заросших розовато-лиловым вереском. Вершины гор, четко вырисовывавшиеся на фоне неба, приводили ее в восторг, и она радовалась, как ребенок, при виде серебристых потоков, падающих с высоты в долину.

«В действительности это еще красивее, чем я представляла по рассказам мамы», — думала девушка; душа ее была полна трепетным ожиданием счастья — наконец-то она в Шотландии!

С раннего детства Леона слышала рассказы о мужестве шотландских воинов, о кровной вражде между кланами и о верности якобитов королю.

Это не были просто легенды о героизме.

Для матери они были очень близкими, реальными, это была ее жизнь, и, когда она рассказывала их, голос дрожал от волнения, которого Леона не могла забыть.

Для Элизабет Макдональд предательство Кемпбеллов и зверское убийство в Гленкоу были такими яркими, незабываемыми событиями, точно они произошли вчера.

Несмотря на то, что она давно уже жила вдали от родной Шотландии, до самого своего смертного часа она оставалась настоящей шотландкой в душе, мыслях и поступках.

— Для твоей матери я навсегда останусь просто жалким, ничтожным англичанином, хотя, конечно, она и любит меня, — часто, посмеиваясь, повторял отец Леоны.

В чем он был прав — так это в том, что жена действительно любила его.

Леона даже представить себе не могла, чтобы в мире могли найтись еще два человека, которые были бы так счастливы; которым так хорошо было бы вместе, как ее маме с отцом.

Они были бедны, как церковные крысы, но разве это имело какое-нибудь значение?

Когда Ричарда Грен вилла уволили с военной службы по состоянию здоровья, у него осталась только пенсия да небольшое полуразрушенное поместье в Эссексе, чтобы содержать семью: жену и единственную дочь.

Он вел свое хозяйство по старинке, не вкладывая в него душу и не интересуясь всякими новшествами, заботясь только о том, чтобы к столу у них всегда были цыплята и свежие яйца, утки и индейки, а иногда и баранина.

Они никогда не переживали из-за того, что им не хватало денег на модные, изящные платья и костюмы или щегольские экипажи, что им не на что было лишний раз съездить в Лондон.

Главным было то, что они вместе.

Леоне казалось, что дом их всегда полон солнечного света и смеха, несмотря на то, что обивка на креслах и диванах давно протерлась, а об истинном цвете занавесок трудно было догадаться — до того они выцвели.

«Мы были счастливы… так безмерно счастливы, пока папа был жив», — думала Леона.

Ричард Гренвилл умер совершенно неожиданно, от сердечного приступа, и жена его мечтала как можно скорее последовать за ним, не желая оставаться без него на этом свете. Она потеряла всякий интерес к жизни, впав в мрачную депрессию, из которой ее не могла вывести даже дочь.

— Иди, посмотри на цыплят, мама, — звала Леона, стараясь как-то отвлечь мать от грустных мыслей; в другой раз она просила ее помочь ей управиться с лошадьми; у них были две лошади, служившие им единственным средством передвижения.

Но все было напрасно. Миссис Гренвилл считала свою жизнь конченной и, сидя около дома, погруженная в свои воспоминания, только считала дни до того момента, когда она сможет, наконец, воссоединиться со своим мужем.

Мать как будто совсем забыла о ней и слишком поздно подумала, что следовало бы позаботиться о будущем своей дочери.

— Ты не должна умирать, мама, — в отчаянии воскликнула Леона однажды вечером. Ей казалось, что мать на глазах ускользает от нее в тот невидимый, призрачный мир, где ее ждет обожаемый муж.

Похоже было, что слова ее не произвели никакого впечатления на мать, она их будто и не слышала. Уже теряя надежду, Леона добавила:

— Что тогда будет со мной? Как я останусь одна, мама, что буду делать, если ты покинешь меня?

Вопрос этот, кажется, в первый раз во всей своей ясности предстал перед Элизабет Гренвилл.

— Ты не можешь оставаться тут, дорогая.

— Конечно, как же я буду жить здесь одна? — согласилась дочь. — К тому же, если ты умрешь, у меня не будет даже той маленькой пенсии, которую ты получаешь как вдова, и мне не на что будет жить.

Миссис Гренвилл прикрыла глаза; казалось, слово «вдова» больно ранило ее. Потом сказала:

— Принеси мне, пожалуйста, мои письменные принадлежности.

— Кому ты собираешься писать, мама? — с любопытством спросила Леона, подавая матери то, о чем она просила.

Она знала, что у них не слишком много знакомых. Родственники ее отца были из Девоншира, и они уже давным-давно умерли.

Мать родилась недалеко от Лох Левен, но еще до замужества осталась сиротой и жила с престарелыми дядей и теткой, которые умерли через несколько лет после того, как она вышла замуж и уехала в Англию.

Леона подумала, что, видимо, как с той, так и с другой стороны должны были остаться двоюродные братья и сестры, но она никогда их не видела и не переписывалась с ними.

— Я пишу той, — объяснила Элизабет Гренвилл дочери своим тихим, нежным голосом, — кто была ближайшей подругой моих детских лет.

Леона молчала, ожидая, что еще скажет мать.

— Мы с Дженни Макклеод росли и воспитывались вместе, — продолжала та. — Когда мои родители умерли, я каждый год проводила несколько месяцев в ее доме, а иногда она навещала меня. — По глазам ее было видно, что она перенеслась мыслями в далекое прошлое. — Родители Дженни ввели меня в свет; когда нам обеим должно было исполниться восемнадцать, они стали вывозить нас на балы в Эдинбурге, а когда я должна была уехать из Шотландии с твоим отцом, то единственное, о чем я жалела, так это о том, что не смогу больше видеться с Дженни.

— И ты ни разу не видела ее с тех пор, мама?

— Мы часто писали друг другу, — ответила миссис Гренвилл, — но потом… знаешь, как это бывает, Леона? Человек всегда откладывает на завтра то, что он должен сделать сегодня.

Она вздохнула, потом продолжала:

— К Рождеству от нее всегда приходило чудесное письмо и поздравление, хотя сейчас я припоминаю, что в прошлом году ничего не получила от нее.

Она на мгновение умолкла, затем продолжила:

— Тогда… да… я была слишком расстроена… просто обезумела, когда потеряла… твоего отца… И я почти ничего не помню, не помню, что было на Рождество.

— Ничего удивительного; это было ужасное время, мама, — согласилась Леона.

Отец ее умер в середине декабря, и у них, естественно, не было ни елки, ни подарков; Леона не позволила прийти даже святочным, боясь, что их веселые песенки будут неуместны и могут расстроить мать.

— Я сейчас пишу Дженни, — объяснила миссис Гренвилл, — чтобы попросить ее присматривать за тобой после того, как меня не станет, и любить тебя так, как мы любили друг друга, когда были еще детьми.

— Не говори об этом, мама, — умоляющим голосом сказала Леона. — Ты не можешь оставить меня. Я хочу, чтобы ты поправилась и жила со мной. Мы будем вместе вести хозяйство, заботиться о доме и о ферме.

Мать ничего не ответила, и Леона, немного помолчав, добавила:

— Ты прекрасно знаешь, что папа хотел бы именно этого. Ему неприятно было бы видеть тебя такой, как ты сейчас.

— Ты напрасно все это говоришь, дорогая, — ответила мать. — Когда твой отец ушел от нас, он унес с собой мое сердце и душу. Теперь во мне ничего не осталось, кроме боли и томительного, страстного желания как можно скорее уйти к нему и соединиться с ним опять.

В голосе матери, когда она говорила это, было такое страдание, что Леона не нашлась больше, что сказать.

Она смотрела, как мать пишет письмо, но, увидев, наконец, кому оно адресовано, Леона издала изумленный возглас:

— Графиня Арднесс, мама? Так вот кто теперь твоя подруга?

— Да, Дженни сделала блестящую партию, — ответила миссис Гренвилл. — Но герцог намного старше ее, и, когда я впервые увидела его, мне показалось, что вид у него несколько отталкивающий.

— А папа был совсем не такой, и ты его очень любила.

В глазах миссис Гренвилл словно зажегся свет.

— Я полюбила его в ту минуту, как увидела, — произнесла она тихо. — И дело было не только в том, что он был так обаятелен, так красив в своей военной форме. Было тут что-то еще, нечто магическое, сверхъестественное, — то, что трудно, просто невозможно выразить словами.

— Это была любовь с первого взгляда! — с улыбкой воскликнула Леона. — Папа часто рассказывал мне, как он влюбился в тебя.

— Расскажи мне, что он тебе говорил, — быстро произнесла миссис Гренвилл; она жаждала услышать хоть что-нибудь о покойном муже.

— Он приехал на тот бал, уже заранее скучая, — начала Леона, — и вошел в зал для танцев, не ожидая увидеть ничего нового и интересного. Он говорил, что уже достаточно бывал на таких балах, и находил, что шотландские девушки невыносимо скучны, все их суждения банальны, и он мечтал только об одном — как можно скорее вернуться к себе в Англию.

— Продолжай! — поторопила ее миссис Гренвилл, и лицо ее в эту минуту было юным и счастливым, как у молоденькой девушки.

— И тут папа увидел тебя! — продолжала Леона. — Ты очень весело танцевала с вахтенным офицером в черной форме, папиным хорошим знакомым. Папа посмотрел на тебя и сказал самому себе: «Вот девушка, которая станет моей женой!»

— С той минуты, как он заговорил со мной, я хотела только одного — чтобы он стал моим мужем! — воскликнула миссис Гренвилл. — Мне казалось, что раньше, когда-то давно, мы уже знали друг друга и теперь встретились после долгой разлуки.

— Я уверена, что именно так и бывает, когда любишь по-настоящему, — словно бы сама себе сказала Леона.

— Когда-нибудь и с тобой это произойдет, дорогая, — заметила мать. — Тогда ты поймешь: когда это случается, ничто в мире больше не имеет значения.

Голос ее пресекся и задрожал, но она продолжала:

— Я последовала бы за твоим отцом куда угодно, хоть на край света. Я босиком пошла бы за ним в Англию, если бы он не захотел взять меня с собой!

— Так тебя не мучила зависть, что твоя подруга вышла замуж за герцога? — поддразнила ее дочь.

— Я никогда никому не завидовала, — ответила миссис Гренвилл. — Я чувствовала, что мне необыкновенно повезло. Я была так счастлива, так безмерно, невыразимо счастлива, став женой твоего отца!

— Папа чувствовал то же самое!

— Он и сейчас со мной! — с неистовой, страстной силой произнесла миссис Гренвилл. — Он не покинул меня. Я не могу видеть его, но я чувствую, знаю, что он здесь!

— Конечно, мама, я тоже так думаю.

— Вот почему я должна уйти к нему как можно скорее, так скоро, как только смогу, и ты должна понять меня, не правда ли, дорогая?

— Я постараюсь, мама.

— Отошли письмо! Пошли его как можно быстрее! — настойчиво сказала миссис Гренвилл. — Тогда уже ни мне, ни папе не придется тревожиться о тебе.

Письмо было отправлено, но прежде чем успел прийти ответ, миссис Гренвилл навсегда ушла из этого мира туда, где ждал ее столь горячо и глубоко любимый ею муж; души их соединились, чтобы никогда уже больше не расставаться.

Однажды утром Леона нашла ее мертвой в постели; мать выглядела удивительно юной, на губах ее замерла легкая, светлая улыбка.

Ее похоронили рядом с мужем на кладбище около маленькой серой церкви. После похорон Леона вернулась в опустевший дом, раздумывая, что же ей делать дальше.

Ответы на все свои вопросы она получила неделю спустя, когда пришло, наконец, письмо из Шотландии, но не от герцогини, а от самого герцога Арднесса. Письмо было адресовано матери Леоны. В нем коротко сообщалось, что подруга ее, герцогиня, скончалась. Далее следовали такие слова:









«Тем не менее, если, как вы уверяете, жить вам осталось недолго, я буду рад принять вашу дочь здесь, в Шотландии.

Скажите ей, что, когда придет эта печальная минута и она останется одна, она может написать мне и получить от меня дальнейшие указания. Однако, я надеюсь, что все ваши опасения напрасны, и вы в скором времени поправитесь».








Письмо было милое и очень любезное, поэтому Леона тут же села и написала ответ; впрочем, она не видела для себя никаких других перспектив. Она сообщила герцогу, что мать ее умерла и, поскольку ей неудобно обременять его лишними заботами, она была бы очень благодарна ему, если бы он предложил ей хоть недолго погостить в Шотландии, так чтобы, по крайней мере, обсудить с ним планы на будущее.

Леона была уверена, что он, так или иначе, согласится на ее предложение, а потому начала искать покупателя: нужно было как можно скорее продать дом и распорядиться всей живностью на ферме, а также придумать, что делать с двумя их лошадьми, которых Леона очень любила.

Она нашла им нового хозяина, который был бы так же добр к ним, как и она, и хорошо бы о них заботился. Человек этот купил у нее лошадей, заплатив за них, по ее мнению, гораздо больше, чем они стоили, просто потому, что у него было доброе сердце и он пожалел сироту. Он пообещал ей также найти покупателя на дом и землю.

Конечно, Леона прекрасно понимала, что это будет нелегко, и все же, если это только удастся, у нее появятся хоть небольшие, но свои собственные деньги, что даст ей возможность быть независимой.

От денег, вырученных за лошадей, у нее почти ничего не осталось: нужно ведь было расплатиться с долгами да еще оставить кое-что на пропитание конюху, который ухаживал за лошадьми, так чтобы он мог продержаться, пока не найдет другую работу.

Покончив со всеми этими делами, Леона вдруг начала беспокоиться, что будет, если герцог, вопреки ожиданиям, откажет ей в ее просьбе.

Но опасения ее оказались напрасными. В письме, которое она получила, говорилось о том, что она будет желанной гостьей в замке Арднесс; герцог писал, чтобы она выезжала немедленно, и давал ей советы на дорогу.

Ей следовало сесть на поезд и доехать до Эдинбурга; там ее будет ждать карета герцога, которая и доставит ее в замок.

«Возьмите с собой горничную, — советовал герцог, — к письму я прилагаю расписку, по которой вы сможете получить два билета первого класса».

Последняя фраза поставила Леону в весьма затруднительное положение. С тех пор, как ее отец умер, они рассчитали своих домашних слуг; когда нужно было что-нибудь сделать по дому, они с матерью нанимали женщин из деревни; это обходилось достаточно дешево.

Леона нисколько не сомневалась в том, что если она попросит какую-нибудь из этих женщин сопровождать ее в Шотландию, та придет в ужас от такого предложения. Тем более, что ехать предстояло в одном из этих грохочущих, испускающих густые клубы дыма поездов, на которые жители Эссекса смотрели с опаской, как на каких-то доисторических чудовищ!

— Придется ехать одной, — решила девушка. — Потом, когда приеду, я объясню герцогу, что у нас не так много слуг, и мне просто не из кого было выбирать.

Она надеялась, что герцог не догадается, как они на самом деле бедны и насколько условия жизни ее матери отличались от той жизни, которой жила ее подруга-герцогиня.

Размышляя обо всем этом, Леона вдруг испугалась, что герцог может принять ее за нищую в ее простеньких платьицах, которые она шила сама с маминой помощью. Правда, Леона не знала точно, насколько богат сам герцог Арднесс, но от матери она слышала о великолепных замках, в которых живут вожди различных кланов, и о пышных дворцах и особняках в Эдинбурге, где она в юности танцевала на балах. Оглянувшись вокруг себя, Леона вдруг заметила, что ее собственный дом совсем старый и весь разваливается, а обивка на мебели протерлась. У них вечно не хватало денег на ремонт или на покупку новой мебели, и только теперь, когда ей предстояло покинуть дом, в котором она прожила всю свою недолгую жизнь, Леона вдруг поняла, что очарование его крылось не в нем самом, а в людях, которые в нем обитали.

— Ну что ж, герцогу придется принять меня такой, как есть, — благоразумно рассудила девушка.

Однако еще прежде, чем сесть в поезд, Леона обнаружила, что кринолины ее платьев далеко не так пышны и округлы, как у других дам, что шляпки ее очень скромны по сравнению с другими и украшены только дешевенькими лентами, да и вообще весь ее багаж больше подошел бы пассажирке третьего класса, чем молодой даме, путешествующей в первом.

Леона совершенно не замечала, что многие джентльмены на платформе, раз взглянув на нее, оборачивались и снова смотрели ей вслед. Они не обращали внимания на то, как она одета, но видели только ее тонкое, овальное личико с широко распахнутыми серыми глазами, полными тревоги и ожидания, обрамлявшие его светлые, мягкие, как у ребенка, волосы, нежную, почти прозрачную кожу.

У Леоны был маленький, очаровательный прямой носик и чудесно изогнутые губы, доверчиво улыбавшиеся жизни; до того как потерять обоих родителей, она всегда была жизнерадостной и счастливой.

Носильщик проводил ее в купе для дам, и Леона доехала до Эдинбурга, как ей показалось, с необыкновенными удобствами.

Во время поездки она обнаружила, что захватила с собой слишком мало еды для такого дальнего путешествия, но, к счастью, ей удалось пополнить свои запасы, когда поезд останавливался на больших станциях и можно было заново наполнить плетеную корзиночку для провизии.

Доехав, наконец, до Эдинбурга, Леона не чувствовала себя чрезмерно утомленной; она была лишь приятно взволнована тем, что ожидало ее впереди.

Карета герцога оказалась самым роскошным экипажем, какой Леоне когда-либо доводилось видеть; ее поразили мягкие подушки и пушистая меховая полость, которую девушка сочла излишней для довольно теплой погоды последних дней августа. При виде пышной серебряной сбруи лошадей у Леоны захватило дух. Не менее великолепны были и сами лошади, а также всадники, сопровождавшие карету верхом, в своих темно-зеленых ливреях с блестящими пуговицами, украшенными гербами.

Леоне показалось, что слуги были удивлены, увидев, что она одна, однако они были к ней очень внимательны и предупредительны. Когда на ночь они остановились на постоялом дворе, слуги герцога позаботились о том, чтобы ей были предоставлены всевозможные удобства.

Арднесс был маленьким графством на восточном побережье Шотландии между Инвернессом и Россом. Леона нашла его на карте, обнаружив, что им надо будет проехать немного на север от Эдинбурга, прежде чем они пересекут его границы.

Когда на следующее утро, очень рано, они снова тронулись в путь, Леона заметила, что дорога стала более ухабистой и неровной, а местность вокруг — более дикой и необитаемой. Только изредка по сторонам дороги попадались деревушки; они ехали уже более часа, а вокруг на много миль тянулись все те же розовато-лиловые вересковые пустоши, и навстречу им не попалось ни одного путника. Но Леоне нравилась эта дикая красота, она не уставала восхищаться этими сказочно прекрасными видами.

«Ничего удивительного, что мама так тосковала по Шотландии», — думала девушка; страна эта оказалась даже прекраснее, чем она рисовалась в ее воображении.

Они остановились перекусить уже после полудня; второй завтрак оказался очень обильным, и Леона, удивляясь такому количеству еды, вдруг заметила, что погода начинает меняться. Все утро дул легкий ветерок, но теперь он стал резким и порывистым; он налетал с моря, пронизывая насквозь, гоняя наискось струи проливного дождя; Леоне стало жаль лошадей, которые были вынуждены везти ее в такую погоду, не имея возможности нигде укрыться.

Около часа дорога шла на подъем, а сейчас она узкой тропой пролегала по голой, заболоченной местности; вокруг не было видно ни деревца, ни кустика.

Ветер был таким холодным и пронизывающим, что Леона возблагодарила Бога за то, что в карете есть меховая полость; она жалела только, что не может достать из своего дорожного сундучка теплую шерстяную шаль, чтобы накинуть ее на плечи. Она поплотнее запахнула полость, молясь только об одном — чтобы дождь и ветер не помешали им добраться до замка, прежде чем стемнеет. Леона представила себе, как уныло и мрачно будут выглядеть эти болота в темноте, и она была совершенно уверена, что свет фонарей кареты окажется слишком слабым, чтобы они могли разглядеть дорогу.

Порывы ветра становились, казалось, все сильнее.

Леона подумала, что оба кучера, сидящие на козлах, должно быть, уже промокли до нитки, а их высокие шляпы в любую минуту может унести этот страшный ураган, от которого вся карета трясется, будто крыса в зубах у терьера. Трудно было поверить, что еще пару часов назад солнце светило вовсю и было почти жарко. Они достигли уже самой вершины крутого подъема, когда внезапно раздался страшный треск и скрежет. Карета дернулась, задрожала и остановилась. Леона вскрикнула от страха.

* * *


Сознание медленно возвращалось к ней, и постепенно она стала различать звуки голосов.

Кто-то рядом с ней отдавал распоряжения. Леона слышала, как лошади возбужденно били копытами, в то время как кучера ласково пытались их успокоить.

Девушка обнаружила, что она уже не сидит в карете, а лежит на земле и, открыв глаза, увидела склоненное над ней лицо незнакомого мужчины.

Лицо это расплывалось перед глазами, Леона видела его словно сквозь дымку, и все же она поняла, что никогда раньше не встречала этого человека и что внешне он очень привлекателен.

Она услышала, как он произнес мягким, успокаивающим тоном:

— Все хорошо. Не бойтесь!

— Я… Я не… — попыталась выговорить девушка, но тут же обнаружила, что на лбу у нее царапина, и ей трудно сказать хоть слово.

— Полагаю, лучше всего немедленно перевезти леди в замок, — произнес незнакомец, и Леона заметила, что он стоит около нее на коленях. — Я пришлю людей, которые помогут вам доставить карету и починить ее, а лошадей можно поставить в мои конюшни.

— Хорошо, милорд, как будет угодно вашей милости.

Мужчина, отдававший распоряжения, отстегнул застежку из дымчатого кварца, придерживавшую его плед на левом плече.

— Как вы думаете, вы сможете сидеть? — спросил он Леону. — Если у вас найдутся силы, я закутаю вас в плед — он защитит вас от дождя и ветра, и отвезу в замок на моей лошади; так будет быстрее всего.

Говоря это, он поддерживал девушку, помогая ей сесть.

Накрыв ей голову и плечи своим пледом, он подхватил ее на руки и понес туда, где стояла его лошадь, которую держал под уздцы грум.

Очень мягко и бережно незнакомец опустил Леону в седло, приказав одному из слуг, сопровождавших экипаж герцога, крепко держать ее, затем легко и уверенно он вскочил на лошадь и обнял девушку одной рукой, заботливо придерживая ее.

У Леоны все еще слегка кружилась голова, она была точно во сне и еще не совсем пришла в себя от удара в опрокинувшейся карете, поэтому с трудом понимала, что с ней происходит; только когда копыта лошади застучали по дороге, она вдруг очнулась и оглянулась назад. Она увидела, что лошадей уже выпрягли, а экипаж, покосившись, лежит на обочине.

Сильный ветер, дувший ей прямо в лицо, заставил Леону отвернуться и прижаться щекой к плечу незнакомца.

Рука его напряглась и сжала ее еще крепче.

— До замка не так уж далеко, — объяснил он, — но потребовалось бы слишком много времени, чтобы исправить карету так, чтобы вы могли в ней доехать.

— Я… я вам очень… благодарна, — только и могла сказать Леона.

— Слава Богу, я оказался поблизости, когда случилось несчастье.

Холодный ветер, налетавший порывами, проникал даже через толстый шерстяной плед, и Леона радовалась, что человек, так вовремя пришедший ей на помощь, согревает ее теплом своего тела. Инстинктивно она прижалась к нему, словно ища у него защиты. Подняв глаза, она увидела его твердый подбородок, а над ним — улыбающиеся губы.

— Как вы себя чувствуете? — спросил незнакомец.

— Мне кажется… я поранила голову… об окно кареты, — ответила Леона. — Но в общем-то ничего страшного.

— Мы сможем убедиться в этом, только когда будем дома, — возразил он.

Ветер, казалось, срывал слова с его губ, унося их куда-то в сторону, и девушка решила, что лучше пока помолчать.

Они спускались по склону холма, и мужчина крепко держал ее, не давая соскользнуть вниз. В его руках, в том, как он твердо и уверенно сжимал ее в своих объятиях, было что-то надежное, успокаивающее. Леона чувствовала, что теперь она в полной безопасности, ничто ей больше не угрожает; ничего подобного она не испытывала с тех пор, как умер ее отец.

— Вот это приключение! — воскликнула она про себя; ей хотелось, чтобы мама была жива и она могла бы рассказать ей обо всем, что с ней произошло.

Леона терялась в догадках, кто ее защитник и спаситель.

Слуги обращались к нему «милорд», значит, он занимает высокое положение в обществе; впрочем, рано или поздно она об этом узнает. В том, как он говорил, как мгновенно овладел ситуацией и быстро и разумно всем распорядился, было что-то властное, не терпящее возражений, точно он ни секунды не сомневался в беспрекословном подчинении окружающих.

«Как хорошо, что он оказался рядом, — подумала девушка. — Было бы очень неприятно провести всю ночь на этой пустынной, продуваемой всеми ветрами равнине».

Они спустились с холма, и лошадь пошла быстрее; ветер задувал уже не так сильно.

Леона приподняла голову и увидела, что они въехали в большие кованые железные ворота, по обеим сторонам которых стояли сторожки.

— Ну вот мы и дома, — сказал державший ее незнакомец. — Здесь вы сможете отдохнуть, и можно будет проверить, все ли косточки у вас целы.

— Клянусь вам… все совсем не так страшно! — воскликнула Леона.

— Надеюсь, это действительно так, — ответил ее спаситель.

Лошадь остановилась, и девушка, подняв голову с плеча незнакомца, увидела, что они стоят перед тяжелой дубовой дверью.

Она взглянула вверх: высоко в небо вздымались стены замка; однако у нее не было времени как следует осмотреться, потому что слуги, распахнув двери, уже спешили им навстречу; один из них бережно снял ее с седла. Это могло показаться странным, но в душе ее шевельнулось какое-то чувство, похожее на сожаление, из-за того, что ее отрывали от этих спокойных, надежных рук, которые держали ее так крепко и нежно.

Однако, еще прежде, чем она успела подумать о чем-либо, он принял ее из рук слуги и понес в замок.

— П-пожалуйста, прошу вас… Я уверена, что могу… идти сама, — запротестовала Леона.

— Это совершенно ни к чему, — возразил он. — Я совсем не уверен, что в таком состоянии вы смогли бы преодолеть даже несколько ступенек.

Говоря это, он начал подниматься по лестнице, все так же держа ее на руках. Леона увидела, что стены увешаны картинами, щитами, копьями, палашами и знаменами.

«В этом замке все в точности так, как рассказывала мама», — радостно подумала Леона.

Хозяину замка не стоило, казалось, никаких усилий подняться вместе с ней на верхнюю площадку лестницы. Остановившись там, он обернулся к спешившему вслед за ним слуге:

— Я отнесу леди в шотландскую опочивальню.

— Да, милорд. Слуга прошел вперед.

Леона успела заметить, что стены зала, а затем и коридора, по которому ее несли, тоже завешаны щитами и длинными копьями. Ее внесли в просторную спальню и усадили на постель.

— Пришли ко мне миссис Маккрей!

— Слушаюсь, милорд.

Слуга удалился, и Леона скинула с себя плед.

— Я вам очень… благодарна, — сказала она машинально, даже не думая о том, что произносят ее губы, и теперь только, в первый раз, смогла как следует разглядеть своего спасителя.

Она сразу заметила, что он очень красив; на нем был кильт — шотландская клетчатая юбка, но рисунок ткани был незнакомый, так что Леона не смогла узнать, к какому клану он принадлежит. Приятное, ласкающее глаз сочетание голубого и красного на юбке перекликалось с рисунком пледа, которым он укрыл ее от ветра. С пояса незнакомца свисал спор-ран — кожаная сумка, мехом наружу, отделанная серебром, — непременный атрибут одежды каждого горца.

Он снял берет, обнажив темные волосы, и стоял так, глядя на нее с ласковой улыбкой на твердых, резко очерченных губах.

— Мне кажется, вы не очень сильно ушиблись, и все же нужно удостовериться, что с вами все в порядке.

— Уверяю вас, я почти не поранилась, — возразила Леона, — и я бесконечно благодарна вам за вашу доброту и заботу.

— Не стоит благодарности, мне было приятно оказать вам эту небольшую услугу. Позвольте представиться, меня зовут Страткерн.

Леона удивленно вскрикнула.

— Я слышала о вас, — сказала она, — или, по крайней мере, о вашем клане, о Маккернах.

— Очень приятно, — ответил лорд Страткерн. — Разрешите теперь мне узнать ваше имя.

— Леона Гренвилл.

— В таком случае, добро пожаловать в замок Керн, мисс Гренвилл. Я догадываюсь, что вы, должно быть, гостья герцога Арднесса.

— Вы правы, — сказала Леона, — и я надеюсь, его милость не будет слишком обеспокоен моим опозданием.

— Вы не смогли бы доехать до его замка сегодня вечером, даже если бы я согласился отправить вас в одном из моих экипажей, — заявил лорд Страткерн.

Леона взглянула на него с тревогой, и он поспешил добавить:

— Но я пошлю слугу уведомить его светлость о том, что произошло. Мне кажется, что поломка вашей кареты не слишком серьезна, и ее можно будет исправить к завтрашнему утру. Тогда вы сможете продолжить свой путь.

— Благодарю вас, — ответила Леона. — Вы очень добры ко мне. Смею только надеяться, что мое пребывание у вас в замке не причинит вам особого беспокойства.

— Думаю, вы и сами знаете ответ, — с улыбкой произнес Страткерн. — Полагаю, вам понадобится около часа, чтобы отдохнуть и прийти в себя, а затем, если вы почувствуете в себе достаточно сил, мне бы хотелось, чтобы вы доставили мне удовольствие, отобедав со мной.

В этот момент в дверь постучали.

Она открылась, чтобы пропустить пожилую женщину, одетую в черное, с большой связкой ключей у пояса.

Она сделала реверанс:

— Вы посылали за мной, милорд?

— Да, миссис Маккрей. У нас гостья, в дороге с ней произошел несчастный случай. Не сомневаюсь, что я могу доверить ее вашему чуткому попечению.

— Конечно, милорд, я позабочусь о ней.

Лорд Страткерн направился к двери.

— Для меня будет большим разочарованием, мисс Гренвилл, — обернулся он к ней уже с порога, — если ваше самочувствие не позволит вам пообедать в моем обществе сегодня вечером.

Миссис Маккрей засуетилась вокруг кровати:

— Что с вами случилось, мисс? Вы ранены?

— Ничего страшного. Мой экипаж перевернулся, — объяснила Леона, — и я, должно быть, ударилась головой о край окна. На несколько минут я потеряла сознание, но теперь уже все прошло.

— Разве этого мало? — воскликнула миссис Маккрей. — Дороги здесь ужасно коварные в любое время года, и я уже тысячу раз говорила, что зимой на них запросто можно сломать себе шею.

Ругая на чем свет стоит отвратительные местные дороги и трудности путешествия, миссис Маккрей прикладывала какие-то особые примочки к ушибу на лбу девушки.

Затем она напоила ее теплым отваром с медом, в котором, как показалось Леоне, была и ложечка виски. После этого она помогла ей раздеться и лечь, чтобы немного отдохнуть.

Наверное, именно теплое питье с медом было причиной того, что Леона уснула почти мгновенно. Проснувшись, она увидела, что служанки уже приготовили ей горячую воду для ванны и распаковали ее дорожный сундучок, который принесли из перевернутой кареты. Леона слышала, как за окнами все еще свистит и завывает ветер, но в комнате ярко пылал камин, и было очень приятно мыться у огня в темной, коричневой воде. Мать говорила ей о том, какая мягкая и приятная вода в Шотландии благодаря тому, что в ней содержится торф, и как полезна она для кожи. Принимая ванну, Леона почувствовала, что мама, расхваливая шотландскую воду, нисколько не преувеличивала.

У нее было не слишком много платьев, так что выбирать, в чем выйти к обеду, было особенно не из чего. Она остановила свой выбор на платьице, которое сшила сама, — бледно-розовом, с большим воротником из старых, пожелтевших кружев, которые в течение долгих лет украшали не одно платье ее матери. Кринолин, правда, был не таким полным, как хотелось бы девушке, зато плотно прилегающий корсаж обрисовывал мягкие линии ее стройной фигурки, подчеркивая тонкую талию.

Уложив волосы и взглянув на себя в зеркало, Леона понадеялась, что его светлость не сочтет, что наряд ее старомоден или не слишком изящен.

— Вы выглядите очень мило, мисс, если мне будет позволено так сказать, — ободрила девушку миссис Маккрей, провожая ее по широкому коридору, тому самому, по которому нес ее в спальню лорд Страткерн.

Теперь она могла не спеша, с восхищением разглядывать все щиты и копья, украшавшие стены; они подошли к дверям зала, и Леона подумала, какая это чудесная комната.

Зал находился на первом этаже и был просторным, как и все парадные помещения в шотландских замках, но в то же время он был и очень уютным, в нем не было ничего мрачного и застывшего, внушающего страх.

По одной стене от пола до потолка шли книжные полки, везде было множество картин, в большом каменном камине горел жаркий огонь. Высокие окна доходили почти до потолка, перед ними стояли удобные диваны с мягкими бархатными подушками.

Лорд Страткерн уже ждал ее, стоя у камина; увидев Леону, он сразу же пошел ей навстречу, и девушка подумала, что никогда еще ни один человек не производил на нее такого глубокого впечатления.

На нем был кильт в клетку с цветами Маккернов, который очень шел ему, и спорран, гораздо более изящный и изысканный, чем тот, который Леона видела на нем днем. Куртку его украшали серебряные пуговицы, а вокруг шеи вздымалась пена белоснежных кружев. Клетчатые чулки тоже были цветов его клана, а на левом бедре висел гаэльский кинжал с рукояткой из топаза.

— Как вы себя чувствуете, мисс Гренвилл, вам лучше, не правда ли? — учтиво обратился к ней лорд Страткерн.

— Спасибо, благодаря вниманию и заботам вашей светлости я чувствую себя прекрасно, — отозвалась Леона.

— Очень рад слышать это.

— Я в восторге от вашего замка, милорд. Мне хотелось бы посмотреть, какой вид открывается из окон.

Не ожидая разрешения, Леона подошла к одному из окон и, выглянув, вскрикнула от восхищения.

Окна ее спальни выходили в сад, но из окон зала открывался чудесный вид на большое озеро. Со всех сторон его окружали холмы, и только вдалеке, на той стороне озера, их линия прерывалась, и еще прежде, чем лорд Страткерн успел сказать что-нибудь, Леона догадалась, что в этом месте, видимо, из озера вытекает река, которая затем впадает в море. Солнце уже село, но его последние отблески все еще озаряли небо, золотом отражаясь в тихой водной глади. Голубые, лиловые и темно-синие тени уже ложились на окрестные холмы, и странные, падавшие на них отсветы делали их удивительно прекрасными.

— Это чудо! Самое прекрасное место, какое я когда-либо видела! — воскликнула Леона, и голос ее задрожал от почти благоговейного восторга.

— Мне очень приятно, что вы так думаете, — ответил лорд Страткерн.

— Этот замок, должно быть, очень старый?

— Некоторые его части были построены еще семьсот лет назад, — сказал он.

— В таком случае, эти стены немало повидали на своем веку, это просто живая история!

— Я с удовольствием рассказал бы вам некоторые события этой истории, — вежливо ответил лорд Страткерн, — однако не смею надоедать вам и боюсь, что вы устанете слушать. Расскажите мне лучше, что привело вас в Шотландию?

Он протянул Леоне бокал с коктейлем.

— Мои родители умерли, — ответила девушка, — и мама незадолго до своей смерти написала письмо герцогине Арднесс, прося ее позаботиться обо мне.

— Герцогине? — удивился лорд Страткерн. — Но ведь ее тоже нет в живых.

— Да, я уже знаю об этом, — заметила Леона. — Герцог написал мне в ответном письме о ее кончине и пригласил меня пожить в его замке, обещая свое покровительство.

Леоне показалось, что при этих словах лицо лорда Страткерна точно застыло. Потом он сказал каким-то странным тоном, которого девушка не замечала у него до сих пор:

— Пожить в его замке? Я полагал, что вы приехали только погостить ненадолго.

— В действительности это не так, — объяснила Леона. — Мне больше некуда ехать, однако мне не хотелось бы обременять его светлость, так что если я замечу, что он устал от моего пребывания в его замке, я постараюсь найти какое-нибудь место в Эдинбурге и поступить на службу, зарабатывая на жизнь самостоятельно.

— Не думаю, чтобы вам это удалось, — резко возразил лорд Страткерн. — В то же время мне совсем не нравится…

Он оборвал себя на полуслове, и Леона почувствовала, что ему стоило значительных усилий не договорить до конца свою фразу.

Она вопросительно взглянула на него, но в этот момент дворецкий возвестил:

— Кушать подано, милорд!

Столовая находилась на том же этаже и имела такой же внушительный вид, как и гостиная. Стол был весь уставлен большими, несомненно, старинными серебряными кубками. Все в этой комнате дышало средневековьем: массивный камин из резного камня, высокие, до потолка, узкие окна, и потолок из потемневших перекрещенных балок.

Окна закрывали темно-красные бархатные портьеры, в комнате было тепло от огня, пылавшего в камине, а на столе в двух канделябрах горели свечи, придававшие необыкновенный уют всему этому просторному помещению.

Леона взглянула на канделябры со свечами, и ее губ коснулась легкая улыбка.

— Что позабавило вас, мисс Гренвилл? — спросил лорд Страткерн, и девушка поразилась его наблюдательности.

— Я посмотрела на эти подсвечники, — ответила она, — и вспомнила одну историю, которая, как мне рассказывала мама, произошла с одним из ее предков.

— Думаю, я догадываюсь, о чем вы говорите, — заметил лорд Страткерн, — и все же расскажите, мне хотелось бы послушать.

— Это случилось с Макдональдом Кеппочем. Один из его гостей хотел поразить его рассказами о том, какие громадные канделябры доводилось ему видеть в английских домах.

Лорд Страткерн улыбнулся.

— Ну конечно, я помню этот случай! Он расставил вокруг стола высоченных воинов своего клана, и каждый из них держал в поднятой руке пылающий факел!

— Да, правильно, так оно и было! — радостно воскликнула девушка. — Затем он повернулся к своему гостю и с усмешкой спросил у него, видел ли он когда-нибудь хоть в одном доме Англии, Франции или Италии такие подсвечники!

— Мне жаль, что я не могу удивить вас чем-либо подобным, — заметил лорд Страткерн.

— Здесь все замечательно, и мне все это очень нравится, — возразила Леона. — Я не могу выразить, что значит для меня оказаться, наконец, в Шотландии!

— Так ваша мама была из рода Макдональдов? Думаю, у нас с вами найдется немало общих родственников. В моем генеалогическом древе значится не один Макдональд.

— Папа часто говорил, что, куда бы ты ни поехал — везде встретишь шотландца! Они достигают самых отдаленных уголков мира, и ничто не в силах их остановить! — лукаво улыбаясь, заметила девушка.

— Я рад приветствовать вас как свою родственницу по крови!

На столе появлялись все новые блюда, и Леона подумала, что никогда в жизни она не ела ничего вкуснее. Здесь была лососина, — гостеприимный хозяин сказал, что рыбу выловили в озере только сегодня утром, — а также жареные тетерева, подстреленные в вересковых пустошах накануне.

Леона в первый раз была за столом наедине с посторонним мужчиной; лорд Страткерн объяснил ей, что он обычно живет один, если только кто-нибудь из родственников не соберется навестить его, что бывает не очень часто.

— Недавно у меня гостила одна из моих тетушек; она вернулась в Эдинбург только на прошлой неделе, — заметил он. Затем, оглядев стол и множество прислуживавшей им за обедом челяди, добавил: — Надеюсь, вы будете довольны вашей компаньонкой, мисс Гренвилл, и не почувствуете себя слишком одинокой. Миссис Маккрей приказала одной из девушек лечь в гардеробной, которая примыкает к вашей спальне.

— С вами я чувствую себя в полной безопасности, — ответила Леона. Она сказала это совершенно искренне и тут же подумала, что с той минуты, как он усадил ее к себе на лошадь и обнял, заботливо придерживая своими крепкими, сильными руками, у нее появилось ощущение необыкновенной надежности и защищенности, которое рождало, казалось, само его присутствие.

Девушка заметила, что ее ответ доставил удовольствие хозяину.

— Вы действительно так думаете, — поинтересовался он, — или это простое выражение вежливости?

— Я говорю… правду, — очень тихо произнесла Леона.

Глаза их встретились, и ей показалось, что-то странное промелькнуло между ними, каким-то удивительным образом вдруг соединив их; девушка не могла объяснить себе, что это было.

В следующую минуту лорд Страткерн сказал:

— Мне хотелось бы в это верить. Помните, что где вы ни были, в каком бы уголке Шотландии ни жили, в моем замке для вас всегда найдется место и я в любой момент буду к вашим услугам.

— Благодарю… вас, — только и могла произнести Леона.

Она удивилась, что ей с таким трудом удалось выговорить эти слова.

Она снова взглянула прямо ему в глаза. Девушке показалось, что лорд Страткерн хотел что-то сказать, но в эту минуту послышался высокий, тонкий звук волынки; он становился все громче, и вот уже музыкант вошел в столовую.

Он был в полном облачении клана Маккернов; вновь и вновь волынщик обходил вокруг стола, его кильт развевался в такт музыке, а мелодии его рождали в душе воспоминания о героических битвах шотландских горцев, о прекрасных древних легендах, воспевающих их подвиги.

Леона вспомнила, как мать говорила ей, что величайшими из всех музыкантов были волынщики из рода Маккроммонсов; их музыка заставляла людей плакать или поднимала их на борьбу; наигрывая на своих костяных дудочках, они вливали в сердца людей мужество, делая их равными богам по могуществу и силе. Леона знала, что у вождя каждого клана есть свой волынщик, который будит его своей мелодией по утрам и играет для него перед сном, во время последней вечерней трапезы. Когда вождь отправляется на войну, волынщик следует за ним, и его яростная музыка, прославляющая великие деяния минувших веков, вдохновляет воинов на новые подвиги.

Музыкант сыграл три мелодии; закончив, он остановился около лорда Страткерна, приветствуя его; тот подал волынщику маленькую серебряную стопку, полную виски. Высоко подняв ее, словно показывая, что пьет за здоровье хозяина и его гостей, волынщик одним махом опрокинув стопку, еще раз поприветствовал лорда и покинул обеденный зал.

— Я так давно мечтала послушать эту музыку! — призналась Леона.

— Волынку? — переспросил лорд Страткерн.

— Теперь, когда я, наконец, услышала ее, я знаю, что во мне действительно течет шотландская кровь! — вместо ответа воскликнула девушка.

— Так эта музыка взволновала вас?

— Она всколыхнула всю мою душу, рождая в ней страсть и неистовую гордость, восторг и печаль. Она заставила меня почувствовать, что шотландский дух воистину непобедим!

Леона говорила горячо, искренне, слова, казалось, шли от самого ее сердца.

Лорд Страткерн протянул руку, коснувшись ее руки.

— Благодарю вас, — тихо произнес он.

Он поцеловал ее пальцы, и Леона почувствовала какое-то странное волнение, еще более чудное и сладкое, чем то, которое она ощутила, слушая звуки волынки.




Глава вторая


Поднявшись со своего стула с высокой резной спинкой, лорд Страткерн обратился к девушке:

— Не хотите ли посмотреть, как танцуют горцы, мисс?

— Я буду счастлива увидеть это! — с восторгом воскликнула Леона. — Но не следует ли мне на время оставить вас, пока вы будете пить послеобеденный портвейн?

— Думаю, сегодня вечером я могу обойтись без портвейна, — с улыбкой ответил хозяин, выходя с ней из обеденного зала и поднимаясь вверх по каменным ступеням лестницы, ведущей в комнаты второго этажа.

Мать рассказывала девушке, что в каждом шотландском замке обязательно имеется особая комната, называемая Зал вождя; в ней вождь клана принимает своих приближенных, разрабатывает планы сражений или отдыхает.

Леона представляла себе, что это должен быть громадный зал, роскошный, как во дворце, но то, что она увидела, удивило и потрясло ее.

Казалось, зал, открывшийся перед глазами, тянулся во всю длину замка. В одном его конце находились хоры для музыкантов, а стены украшали оленьи головы и рога, щиты и палаши. Но самым удивительным и необычайным показался девушке потолок этого зала, обшитый деревянными панелями и украшенный гербами Страткернов. Как она и ожидала, здесь был огромный камин с пылавшими в нем громадными поленьями, а вдоль стен стояли воины клана; на всех были кильты в красную и голубую клетку, выдающую их принадлежность к одному роду.

Зрелище было очень живописным, но Леона знала, что клетка с цветами клана — относительно недавнее новшество; в прошлом признаком принадлежности воина к какому-либо роду была не она — кильт был всегда не более, чем простым куском ткани, — а боевой клич и эмблема. У каждого племени был свой боевой девиз — дикий, яростный призыв к битве или напоминание о героическом прошлом, и каждый род имел свою собственную эмблему: вереск, дуб или мирт, — которая наподобие кокарды прикреплялась к берету. Каждое растение было символом, имевшим мистическое значение, и обладало магической силой, предохранявшей от злых чар и всяческих бедствий, или олицетворяло нужды повседневной жизни клана, вроде морской водоросли на гербе Макнейлов.

— Морские водоросли — это единственное, чем Макнейлы могли удобрить свою тощую, бесплодную землю западных островов, — объясняла миссис Гренвилл дочери.

В ладно скроенных кильтах Маккернов с развевающимися складками было что-то, напоминавшее стороннему наблюдателю пестрые причудливые одеяния, которые сами горцы называли «скалистыми уступами».

Лорд Страткерн подвел Леону к небольшому возвышению, располагавшемуся рядом с хорами для музыкантов, где стояли два стула с высокими спинками, на которых были высечены родовые гербы.

Как только они уселись, воины начали свой танец.

Леоне часто приходилось слышать рассказы о том, как легко танцуют шотландцы, какой удивительной живостью отличается их танец, и сейчас она могла воочию убедиться, что мнение это совершенно справедливо.

Они танцевали на самых кончиках пальцев на скрещенных шпагах, затем, образуя круг, танцевали быстрые народные танцы под головокружительные ритмы, стон и завывание волынок; точные, легкие и ловкие движения танцоров завораживали Леону, никогда еще не видела она в своей жизни столь удивительного и захватывающего зрелища.

Поглядывая искоса на лицо лорда Страткерна, девушка думала, что он настоящий вождь клана, вождь от волос до кончиков ногтей; сидя рядом с ним и любуясь танцами его воинов, она вспоминала, что раньше вождь племени в Шотландии считался также королем своего ущелья, принадлежавшей ему долины среди гор и холмов.

— Вождь защищает людей своего клана, и они везде следуют за ним и подчиняются любому его приказу, — говорила когда-то ее мать.

Но потом миссис Гренвилл добавляла с глубокой грустью:

— К сожалению, в последнее время вожди племен Северной Шотландии стали забывать о своих обязанностях по отношению к членам клана, и род распадается; эти люди не мыслят своей жизни без мудрого и сильного вождя, они попросту погибнут без него!

От матери Леона узнала, что даже в шестнадцатом-семнадцатом веках вождь шотландского клана был обычно человеком, обладавшим обширными знаниями и большим жизненным опытом, намного превосходившими знания и опыт англичан.

— Предводитель племени свободно говорил на английском и гаэльском языках, а часто также и на греческом, французском, латыни, — с гордостью объясняла Леоне мать. — Его сыновья обучались в университетах Глазго и Эдинбурга, Парижа и Рима. Он пил французский кларет, носил кружевные воротники, но вкусы его оставались прежними, и в свободное время он наслаждался музыкой и танцами своего народа, — добавляла она с улыбкой.

Потом лицо ее снова омрачалось:

— Но в наше время вождям кланов уже недостаточно только охоты на оленей и волков, на тетеревов и диких лесных котов. Они уходят на юг, оставляя своих людей, словно овец без пастыря.

Наблюдая за лордом Страткерном, видя, с каким интересом он смотрит на танец своих воинов, как увлечен им, Леона подумала, что он — настоящий вождь, заботливый и неравнодушный к судьбе своего народа. Она жалела, что мамы нет сейчас с ней и она не видит, какое удовольствие доставляет ее дочери этот танец и вся обстановка зала вождя.

Танец закончился, и лорд Страткерн представил Леоне многих из своих воинов. Она обратила внимание на то, что говоря о крови Макдональдов, которая течет в ее венах, и объясняя им, что она в первый раз в Шотландии, лорд Страткерн ни разу не упомянул, что она приехала погостить к герцогу Арднессу. У девушки было такое чувство, что в отношениях между герцогом Арднессом и хозяином этого замка существует какая-то напряженность, и она пыталась припомнить, не слышала ли когда-нибудь разговоров о кровной вражде между родом Маккернов и Макарднов.

Леона жалела теперь, что в памяти ее осталось так мало из того, что мама когда-то рассказывала ей о родной Шотландии, в ней сохранились только отдельные отрывки тех красочных, ярких легенд о военных походах, тех волшебных преданий о колдовстве, магии и творимых ими чудесах, которые были неотъемлемой частью жизни этой удивительной горной страны и с детства были в крови у каждого шотландца. Там, далеко от этих мест, на юге Англии, все это казалось не более чем сказкой, весьма далекой от реальности. Но теперь, на древней земле Шотландии, Леона почувствовала, как все ее существо откликается на то, что ее окружает; это началось с той минуты, как ушей ее коснулись первые звуки волынки и в душе всколыхнулись неведомые ей прежде чувства, рождая восторг и наслаждение.

Наконец, еще раз поблагодарив танцоров, лорд Страткерн проводил свою гостью обратно в гостиную на первом этаже.

— Я так вам благодарна, — сказала она, — так, что просто не могу выразить этого словами.

— Вам понравилось? — спросил он.

— Это было необыкновенное зрелище, — ответила Леона, — и я вижу теперь, что мама была совершенно права, когда говорила, что шотландец, исполняющий народный танец, буквально парит в воздухе, не касаясь ногами земли!

Лорд Страткерн подошел к подносу с напитками, стоявшими в углу на столике, и налил Леоне бокал лимонада. Она взяла у него из рук бокал, и они, подойдя к камину, остановились, глядя на пылавшие в нем громадные поленья; отсветы огня вспыхивали в светлых, золотистых волосах девушки, так что казалось, будто от них исходит сияние, ореолом окружая ее головку.

Глядя на пламя, горевшее в камине, и наслаждаясь его теплом, они слышали, как ветер завывает за толстыми, каменными стенами замка, как дождь барабанит по стеклам.

— Да будет благословен этот ветер, волей случая занесший вас сегодня в этот замок, — произнес лорд Страткерн своим глубоким, низким голосом. — Я не ожидал, что такое может произойти в моей жизни.

— Для меня все это было как прекрасная волшебная сказка, — откликнулась Леона.

Сказав это, она подняла глаза и, встретившись с его взглядом, снова почувствовала какое-то странное очарование, увидела нечто загадочное и волнующее, таившееся в глубине его глаз.

— Вы очень красивы! — сказал он.

Было в его голосе что-то, от чего вся кровь мгновенно прилила к ее щекам.

Она смутилась и отвернулась от него, глядя на огонь.

Наступило короткое молчание. Потом, вспомнив, каким он был там, в Зале вождя, как он показался ей именно таким, каким и должен быть настоящий глава клана, Леона спросила:

— Вы круглый год живете в этом замке?

— Это мой дом, моя жизнь, — ответил он. — Естественно, я живу именно здесь!

Девушку поразил неожиданно резкий тон, которым он произнес эти слова. Это было совсем не похоже на то, как он говорил с ней раньше.

Голос его прозвучал грубо, почти враждебно. Заметив, как Леона удивленно подняла на него глаза, он сказал:

— Я уверен, что вы устали с дороги, мисс Гренвилл. Для вас сегодня выдался тяжелый день, так что вы, конечно, хотите отдохнуть.

Он говорил так, будто желал отделаться от нее, и она не чувствовала больше себя рядом с ним надежно и защищенно, как это было с первого же момента, когда она увидела его после падения кареты. Ей нестерпимо хотелось сказать ему, что ей совсем не хочется спать, напротив, она с удовольствием осталась бы здесь и побеседовала бы с ним еще немного.

Ей еще так много хотелось узнать, столько было всего, что она надеялась от него услышать. Однако с ее стороны, — подумала девушка, — было бы весьма неприлично навязывать ему свое общество. Быть может, ему уже стало с ней скучно, и он не желает продлевать надоевшую беседу.

Внезапно она почувствовала себя совсем юной, неопытной девочкой, не разбирающейся в тонкостях и сложностях взрослой жизни. «Возможно, — с робким смирением подумала Леона, — мне следовало бы оставить его под предлогом усталости еще в тот момент, когда мы выходили из Зала вождя». Вместо этого она дождалась, пока он сам предложил ей уйти, показав тем самым, что ее общество не представляет для него никакого интереса, и поставив ее в унизительное положение.

— Разрешите мне еще раз поблагодарить вас за вашу доброту и гостеприимство, — сказала Леона вслух.

Она с мольбой подняла к нему глаза, стараясь поймать его взгляд, но он, отвернувшись, смотрел куда-то в сторону. Все так же не оборачиваясь, он прошел через комнату и открыл дверь в коридор.

— Миссис Маккрей ждет вас, — произнес он, выходя. — Спокойной ночи, мисс Гренвилл.

— Спокойной ночи, милорд.

Леона присела в реверансе и, уже выходя, заметила, что он вернулся обратно в гостиную.

— Что я такого сказала? Почему он вдруг так переменился? — спрашивала себя девушка, уже лежа в постели и глядя, как причудливые тени от огня пляшут на стенах ее комнаты.

Она словно вновь слышала, как мягко и нежно прозвучал его голос, когда он произнес: «Вы очень красивы!»

А потом, внезапно, после самого простого и невинного вопроса, тон его стал резким, неприятным, точно он старался оттолкнуть ее от себя.

— Нет, это невозможно ни понять, ни объяснить, — подумала Леона удрученно; так, переживая из-за неожиданного охлаждения лорда, она и уснула.

* * *


— Утро чудесное, мисс, и ветер совсем улегся, — возвестила миссис Маккрей, входя в спальню.

Она отдернула занавески на окнах, и Леона услышала звуки волынки, доносившиеся откуда-то с другого конца дома.

Теплое, золотистое солнечное сияние наполнило комнату. Все ее ночные тревоги рассеялись, и Леоне захотелось немедленно вскочить с постели; может быть, ей даже удастся позавтракать с лордом Страткерном.

Однако миссис Маккрей рассудила по-другому.

— Я принесла вам ваш завтрак, мисс; я подумала, вдруг вы еще не оправились после вчерашнего?

— Благодарю вас, я чувствую себя прекрасно, — ответила Леона.

Она взглянула на уставленный едой поднос, который служанка внесла в комнату и поставила на столик около кровати, затем осторожно спросила:

— А его светлость… не ожидает меня к завтраку?

— Его светлость позавтракал уже час назад, — ответила экономка. — Он у нас ранняя пташка, всегда встает с рассветом. Однако он просил узнать у вас, мисс, не пожелаете ли вы, когда оденетесь, осмотреть сад перед тем, как покинуть замок?

— Ну конечно, с большим удовольствием! — воскликнула Леона.

Она быстро поела, и пока миссис Маккрей помогала ей одеться, горничная упаковала ее сундучок.

В глубине души Леона надеялась, что день выдастся опять таким же ветреным и холодным, как вчера, и она не сможет продолжать свое путешествие, или, может быть, сломанную карету герцога не починят вовремя, так что ей волей-неволей придется остаться.

Попрощавшись с миссис Маккрей и выйдя из комнаты, Леона увидела, что два лакея уже дожидаются, готовые отнести ее вещи вниз, в карету; у подъезда девушка заметила экипаж. Леоне было как-то не по себе, у нее было неприятное ощущение, точно ее торопят, заставляя против собственной воли делать то, что ей совсем не хочется; пришлось признаться самой себе, что ей больше хотелось бы остаться здесь, в замке, чем ехать к герцогу Арднессу.

«Это довольно смешно и нелепо с моей стороны, — подумала она, — но мне кажется, что я оставляю здесь что-то очень дорогое».

Однако все эти мысли тут же вылетели у нее из головы, как только она увидела лорда Страткерна, сидящего за письменным столом. Он встал, когда она вошла в комнату, и Леоне стоило больших усилий сдержаться и не побежать ему навстречу, не сказать искренне и откровенно, как она рада видеть его. Вместо этого она учтиво присела в ответ на приветствие, которое он произнес без тени улыбки на лице:

— Доброе утро, мисс Гренвилл.

— Доброе утро, милорд.

— Хорошо ли вы спали?

— Очень хорошо, благодарю вас.

— Как видите! — продолжал он, — ветер улегся, ночная буря прошла стороной, и день сегодня стоит ясный и солнечный.

— Миссис Маккрей сказала, что вы покажете мне сад.

— Если вам это доставит удовольствие…

— Я была бы счастлива увидеть его.

— Думаю, он должен вам понравиться, — произнес лорд Страткерн. — Сад был разбит еще моей матерью, но я слежу за ним, стараясь выполнять все, что было ею задумано.

Они спустились по лестнице и через боковую дверь вышли в сад. Оглянувшись вокруг, Леона поняла, что лорд Страткерн по праву гордится своим садом.

По обеим сторонам тропинки, спускавшейся по склону холма к самому берегу озера, росли удивительные растения, редкие деревья и кустарники, чудесные южные цветы, которые трудно было ожидать встретить здесь, на севере Шотландии.

Солнце грело не по-осеннему, и холмы, высившиеся по берегам озера, надежно защищали его со всех сторон.

Взглянув туда, где кончалась серебристая водная гладь, Леона увидела множество маленьких домиков, приютившихся у подножия холмов, словно в поисках защиты от бурь и невзгод; на зеленых лужайках пасся скот: длинношерстные коровы и быки с огромными рогами.

— У вас большие владения? — спросила Леона.

— Не такие большие, как мне хотелось бы, — ответил лорд Страткерн, — но у меня много земель, которые тянутся на восток, до моря и на юг, до границы с графством Инвернесс.

— А что на севере? — поинтересовалась девушка.

Ей показалось, что глаза его потемнели.

— Граница моих владений проходит по вершине этого холма, через вересковую пустошь. Там, за ней, лежит графство Арднесс.

— Так близко? — удивленно воскликнула Леона, — сколько же времени потребуется, чтобы доехать отсюда до замка?

— Если ехать по дороге, — ответил лорд Страткерн, — вам придется проделать почти десять миль, прежде чем вы будете у цели, но напрямик, через пустошь, тут не более трех миль.

— Подумать только! — удивилась Леона.

— Конечно, по пути пришлось бы преодолеть много ущелий, глубоких расселин и ручейков, — объяснил он, — а в половодье, когда вода поднимается, все эти ручьи и речушки выходят из берегов и могут запросто затопить дорогу, если только она не проходит высоко над ними.

— Да, я понимаю, — согласилась Леона.

Беседуя так, они незаметно спустились к берегу озера, и девушка оглянулась назад, чтобы посмотреть на замок, который остался на холме.

Чудесный вид, открывшийся перед ее глазами, заставил ее издать радостный возглас.

— Но это просто прелесть! — воскликнула Леона. — Он похож на сказочный замок. Я даже представить себе не могла, как он красив!

Замок действительно выглядел очень романтично. Его стены из серого камня взмывали ввысь, увенчанные наверху слегка выступающими вперед башенками.

Так же, как вчера, когда она любовалась танцорами, Леона подумала, что есть в нем какая-то необыкновенная легкость, воздушность, совершенно неожиданная в таком, казалось бы, громоздком строении.

— Теперь я понимаю, почему он так много значит для вас, — повернулась девушка к лорду Страткерну.

— Как я уже сказал вам вчера вечером, — ответил он, — это мой единственный дом, и именно здесь я должен жить, чтобы иметь возможность постоянно заботиться о своих людях и защищать свой клан.

Леона как раз собиралась сказать ему, что она разделяет его чувства и очень рада, что встретила настоящего вождя, именно такого, каким и должен быть, по ее мнению, глава рода, как он вдруг резко переменил тему:

— Мне кажется, мисс Гренвилл, — заявил он, — что, поскольку его светлость ожидает вас и ваш экипаж уже готов, вы можете продолжить свое путешествие.

— Да… вы правы, — пробормотала Леона, не находя, что можно возразить на это.

Она опять смутилась, понимая, что это она должна была бы первая заговорить об отъезде, а не ждать, пока хозяин, напомнит ей о ее долге.

В то же время ей совсем не хотелось уходить из этого чудесного, залитого солнцем сада. Стараясь насколько возможно оттянуть эту минуту, Леона снова повернулась к озеру:

— Надеюсь, теперь, когда я в Шотландии, у меня будет возможность посмотреть, как ловят лосося, — сказала она. — Мой отец увлекался рыбной ловлей, и он часто рассказывал мне, как это захватывающе!

— Человеку свойственно разочаровываться, — скептически заметил лорд Страткерн, — и в жизни ему не раз случается испытывать это чувство.

Он пошел по направлению к замку, и, поскольку Леона не могла больше найти никаких предлогов, чтобы еще хоть ненадолго отложить отъезд, она последовала за ним, чувствуя себя очень несчастной и одинокой.

Подняв глаза, она взглянула на отдаленную вершину холма, поросшую вереском.

— А как вы узнаете, что достигли границы ваших земель? — поинтересовалась она. — Там есть какой-нибудь указатель?

— Мне кажется, мои слуги так досконально изучили каждый дюйм этой земли, что с закрытыми глазами могут точно сказать мне, какой стебелек вереска из Арднесса, а какой — мой, — ответил лорд Страткерн. — Но на вершине холма сложена из валунов большая пирамида, — похоже, что она стоит там уже несколько столетий, — по ней я и узнаю, что достиг границы своих земель, она является своеобразным пограничным знаком.

Они уже подходили к замку и, проходя по дорожке из сада, девушка заметила, что лошадей уже впрягли в экипаж.

— С вашей стороны было очень любезно… дать мне приют в вашем замке, — сказала Леона. — Надеюсь, скоро… мы опять встретимся.

— Мне кажется, вряд ли это может произойти.

Девушка резко остановилась и взглянула на лорда Страткерна широко открытыми от удивления глазами:

— Н-но… п-почему?

— Мы с его милостью не можем прийти к соглашению по некоторым вопросам, — ответил тот.

— Я… я пыталась вспомнить… не слышала ли я когда-нибудь о какой-нибудь кровной вражде между вашим кланом и кланом герцога, — нерешительно начала Леона.

— Да, в прошлом между нами были распри, — подтвердил лорд Страткерн, — но мой отец и покойный герцог заключили перемирие.

— Которое вы теперь разорвали?

— Вот именно: которое мы теперь разорвали!

Лорд Страткерн ничего больше не сказал; он сделал шаг по направлению к карете, точно стремясь как можно скорее усадить в нее гостью и отправить ее из своих владений.

— Так я больше… не увижу вас? — спросила она очень тихо.

— Я не бываю с визитами в замке Арднесс, — ответил лорд. — Но мне хотелось бы, чтобы вы знали: здесь, в моем замке, вы всегда желанная гостья, и, как я уже сказал вам вчера вечером, — я всегда к вашим услугам.

Голос его снова обрел прежнюю теплоту и мягкость, и Леона почувствовала себя так, будто она купается в приветливых солнечных лучах.

— Тогда… мне можно будет навестить вас? — нерешительно проговорила она.

— Я буду надеяться, что вы это сделаете. — Лорд Страткерн обернулся и посмотрел на холмистую вересковую пустошь, простиравшуюся за ним. — От замка Арднесс до каменной пирамиды не так уж далеко, — заметил он, — а там вы уже будете на моей земле.

— Я… буду помнить об этом, — прерывающимся от волнения голосом сказала девушка.

Она заглянула в его глаза, в самую их глубину, и ей показалось, что он хочет добавить еще что-то — очень важное. Губы его уже приоткрылись, как бы собираясь произнести какие-то слова, но в этот момент их прервали.

Подошедший слуга доложил:

— Прошу прощения, милорд, но кучер его милости жалуется, что лошади волнуются, не хотят стоять спокойно.

— Спасибо, Дункан, — ответил лорд Страткерн. — Мисс Гренвилл сейчас уезжает.

Они прошли в холл, где Леона оставила свою дорожную накидку. Надев ее, она обнаружила, что все остальные вещи уже в карете.

Девушка протянула руку:

— От всего сердца благодарю вашу светлость за оказанное мне гостеприимство.

Он взял ее руку в свою, но не поцеловал ее, как она надеялась. Вместо этого он просто поклонился; Леона ответила ему реверансом и села в карету.

Кучер, будто устав от долгого ожидания, хлестнул лошадей, и они рванули с места еще прежде, чем девушка успела опуститься на сиденье.

Наклонившись вперед, она успела только бросить мимолетный взгляд на замок; лорд Страткерн стоял на ступеньках, глядя ей вслед; она обернулась, но лошади уже мчали карету прочь по длинной подъездной аллее и все дальше по дороге, пролегавшей среди болот и вересковых пустошей.

Когда они доехали до того места, где накануне вечером экипаж перевернулся, Леона взглянула назад, на замок, стоявший на берегу озера. Она опустила окно кареты, чтобы лучше было видно, и теперь, при ярком солнечном свете, снова подумала, что это самое красивое место, какое она когда-либо видела в своей жизни. Равнины, поросшие пурпурным вереском, отблески солнца на воде, маленькие крестьянские хижины, уютно устроившиеся под боком у больших, надежных холмов, прикрывающих их от бурь и непогоды, — все казалось сейчас даже более прекрасным, чем раньше. А замок был совершенным воплощением таинственной и романтичной жизни горной Шотландии. «Это просто чудо!» — со вздохом подумала Леона. Вскоре и озеро и замок скрылись из виду.

По дороге Леона размышляла, что могло быть причиной ссоры между лордом Страткерном и герцогом и каким образом разлад между ними мог дойти до такой степени, что они вообще перестали встречаться.

Девушка не забыла выражения лица лорда в тот момент, когда она сообщила ему, что собирается жить у герцога Арднесса, в его замке.

Почему ее слова так поразили его?

Потом она сказала себе, что нельзя забывать — шотландцы очень вспыльчивы, у них чрезвычайно горячий темперамент, и они никогда не прощают оскорблений. Достаточно вспомнить, как ее мама говорила о Кемпбеллах, чтобы понять, насколько глубоки и сильны бывают их чувства.

«Возможно, мне удастся помирить их», — с надеждой подумала девушка.

Она понимала, что ей хочется прекратить эту вражду, наладить отношения между ними только для того, чтобы как можно скорее вновь встретиться с лордом Страткерном.

Они ехали теперь по узкой, каменистой дороге. Однако лошади бежали все же довольно быстро, и Леона подумала, что они делают не менее четырех-пяти миль в час, когда карета внезапно остановилась, и она услышала чьи-то громкие голоса.

Девушка выглянула в окно и с удивлением увидела, что вокруг одной из крестьянских хижин собралась большая толпа народу.

Все они что-то кричали. Леона не поверила своим глазам, увидев, как двое мужчин тащат куда-то матрацы с постельным бельем, столы, прялку и целый ворох одежды. Две женщины и множество ребятишек мал-мала меньше отчаянно вопили, глядя, как они выносят все эти вещи из хижины.

Люди из соседних домов запрудили всю дорогу, так что лошадям невозможно было проехать, и тут на глазах у Леоны люди, которые только что выносили из дома мебель, подожгли крышу!

Невозможно было поверить, что все это происходит в действительности. В это время одна из женщин с маленьким ребенком на руках закричала по-гаэльски:

— Тха мо кланн аир а бхай аир ам мерт!

В ответ раздались яростные вопли толпы.

— Убийцы! Они убили моих детей! — перевела Леона, и тут заметила, что кроме тех двух мужчин, которые подожгли крышу дома, рядом стоят еще трое полицейских.

Она вышла из кареты.

Шум и крики оглушили ее, но девушка все же заметила, что женщины пытаются спасти куриц, которые были заперты в курятнике, так что им грозила опасность сгореть там заживо.

В ту минуту, когда хижина запылала, какой-то мужчина прорвался внутрь сквозь яростные языки пламени и тут же выскочил обратно, неся на руках полуголого орущего ребенка.

— Что случилось? Что здесь происходит? — тревожно спрашивала Леона.

В суматохе и общем гаме ее голоса совсем не было слышно, но один из мужчин, прилично одетый и, по-видимому, облеченный некоторой властью, подошел к ней, отрывисто проговорив:

— Вам лучше уехать, мадам. Путь свободен, я расчистил дорогу.

— Но в чем дело? Что происходит? — спросила Леона.

— Этих людей выселяют, мадам.

— Выселяют? — не веря своим ушам, воскликнула девушка, потом уточнила: — Вы хотите сказать, что эту землю освобождают под пастбища?

— Его милости нужна земля, мадам.

— Для овец? — переспросила Леона.

— Ну да, верно. А теперь, мадам, вы можете занять свое место в карете и спокойно ехать дальше.

Ее собеседник отвернулся, и Леона заметила, что лакей уже открыл дверцу экипажа, ожидая, пока она сядет.

— Помогите! Прошу вас, помогите! — крикнула одна из женщин, обращаясь к Леоне.

Девушка в нерешительности замерла, не зная, что ответить, но в этот момент один из полицейских, размахнувшись, ударил женщину дубинкой, и та упала на землю. Леона хотела бежать к ней, но, едва она успела повернуться в ту сторону, как человек, с которым она только что разговаривала, снова оказался рядом с ней:

— Сделайте милость, уезжайте-ка поскорее, мадам, — резко сказал он ей, давая понять, что не потерпит никаких возражений. — Вы здесь ничего не сможете сделать, а его светлость будет недоволен, что вы вмешиваетесь.

Леона хотела что-то сказать, возмутиться тем, как эти люди обращаются с женщинами и детьми, но неожиданно для самой себя обнаружила, что сидит в карете; дверцы за ней захлопнулись; путь был свободен, и лошади резво помчали ее прочь от места происшествия.

Она смотрела в окно на пылавшую хижину.

Девушка заметила, что другие люди, до этого наблюдавшие за выселением и, наверняка, уже предвидевшие, что произойдет дальше, начали сами выносить пожитки и мебель из своих домов.

Леона откинулась на подушки сиденья. Она почувствовала дурноту и слабость, так потрясло ее все увиденное. С детства слышала она ужасные рассказы о выселениях, о расчистке земель под пастбища, о том, как жестоко, немилосердно выбрасывают людей из их собственных домов, отбирают их землю. Ее мать, обычно такая спокойная и невозмутимая, приходила в неистовую ярость, когда говорила об этом, а иногда просто плакала от отчаяния и бессилия.

Но Леона думала, что все это было уже очень давно, осталось в далеком прошлом; она даже представить себе не могла, что такая жестокость могла сохраниться до наших дней, что ей самой придется столкнуться с этим ужасом и варварством.

Мать часто рассказывала ей, как в 1762 году сэр Джон Локхарт Росс начал разводить овец на своих землях, даже не подозревая о том, что этот, казалось бы, совершенно невинный поступок не только разрушит почву горной Шотландии, но и подорвет ее дух.

Все были уверены, что пятьсот завезенных им в свое графство овец мясо-шерстяной породы шевиот погибнут, не выдержав сурового климата Северной Шотландии, но, вопреки всем ожиданиям, они не только выжили, но и дали приплод. Шерсть была очень ценным товаром, так что другие помещики быстро смекнули, какие деньги можно на этом заработать. Многие из них были к этому времени почти разорены, и тут их внезапно осенила мысль, что их до сей поры бесплодные лощины и пустоши могут оказаться прекрасными выгонами для овец.

Первым делом, естественно, требовалось освободить земли от их обитателей.

В течение столетий жители шотландских нагорий стойко переносили морозные зимы, вели свое скромное хозяйство и разводили рогатый скот. Они не могли поверить, когда им сказали, что они должны оставить свои дома — единственное доставшееся им от дедов и прадедов жилище, — и убираться прочь с этой земли, которую они всегда считали своей собственностью. Они обратились к вождям в надежде, что те защитят их и укажут, что делать, однако надежды их оказались тщетными.

Многие из них так и не поняли, что от них требуют переселиться на побережье, чтобы влачить там жалкое существование или вообще уехать за океан, в чужой, незнакомый им мир. Тогда их дома предали огню, не дожидаясь, пока люди освободят их, а с ними самими обращались, как с преступниками.

Леона была еще девочкой, когда она впервые услышала о страданиях этих людей, обо всех этих ужасах, которые происходили сначала в Сатерленде, потом в графстве Росс. Ее мать воспринимала все это как предательство, измену всем идеалам, всему, во что привыкла верить, традициям своего народа. Однако миссис Гренвилл давно уже уехала из родных мест и жила вдалеке от дома, так что ей трудно было ясно представить себе, что же там происходит на самом деле, или понять, как могло случиться такое, что среди горцев не нашлось мужественных людей, готовых бороться за свою землю.

Все это случилось задолго до того, как Леона появилась на свет, но пять лет назад, в 1845 году, в газете «Таймс» вновь вспыхнула жаркая полемика по этому вопросу, в ходе которой обе стороны выдвигали взаимные обвинения.

Издателю, Джону Дилэйну, стало известно, что в графстве Росс девяносто человек были выселены из долины Гленкалви и вынуждены жить в церковном дворе под открытым небом, не имея крыши над головой. До сего времени «Таймс» не уделяла особого внимания тому, что происходило в Северной Шотландии, но теперь Джон Дилэйн лично отправился туда и прибыл как раз вовремя, чтобы стать свидетелем выселения людей из долины Гленкалви.

Мистер Дилэйн обнаружил, что все домики пусты, за исключением одного, в котором умирал одинокий старик. Все остальные жители сидели на поросшем зеленой травой склоне холма; все они были чисто одеты; у женщин на плечах были накинуты светлые или алые шали, мужчины завернулись в свои клетчатые пледы. Стояла сырая, холодная погода, но людям нужно было уходить из своих домов, из долины; им негде было жить, кроме как на голой земле, неподалеку от церкви; они везли с собой две-три тележки, в которых сидели дети.

В своей статье Джон Дилэйн написал: что то, что происходит в Северной Шотландии, — результат «холодной, бессердечной расчетливости, настолько же невероятной, насколько и отвратительной».

— Но почему никто не остановил их, мама? — спросила тогда Леона.

— Эти люди объяснили издателю «Тайме», что они и в глаза никогда не видели владельца имения, а от его имени действовал управляющий, и именно он вел себя с такой чудовищной жестокостью.

Все это казалось тогда девочке таким сложным и непонятным, но теперь, когда она услышала крики детей и увидела отчаяние на лицах людей, на глазах у которых жгли их дома, она почувствовала себя дурно, такой гнев и отвращение к насильникам захлестнули ее.

И она знала, кто за это в ответе, кто виновен в страданиях этих людей. Невозможно было закрыть глаза на то, что земля, по которой они сейчас едут, принадлежит герцогу, а значит, именно с его ведома и соизволения людей лишают крова, жгут их жилища.

Леона понимала, что, как и в других подобных случаях, когда земли спешно очищали под пастбища, всех этих людей сгонят на берег моря. Да и куда им еще было идти? Единственное, что они могли еще сделать, — это сесть на какой-нибудь корабль и переплыть через океан, однако в пути эмигранты часто умирали от холода и нехватки еды или гибли во время эпидемий оспы и тифа.

— Нет, это невозможно! — говорила себе девушка. — Не может же такое повториться опять!

Она вспомнила, как ее мать с возмущением и негодованием говорила о том, что овцы вытеснили людей из их горных ущелий и равнин, поросших вереском, и теперь там бродят только духи тех, чьи стойкость и мужество были когда-то гордостью Шотландии.

— Как мог герцог поступить так со своими собственными людьми? — недоумевала девушка.

Теперь-то ей стало, наконец, ясно, что было причиной ссоры между герцогом и лордом Страткерном. Она вспомнила чистенькие, уютные домики на берегу озера, коров, пасущихся рядом на зеленой траве. На землях, принадлежащих лорду Страткерну, Леона не видела овечьих стад; при этой мысли на сердце у девушки потеплело, и она поняла, как нужен он людям своего клана и почему, если только он хочет их защищать и сражаться за их дело, ему необходимо всегда быть рядом с ними.

Потом на душе у нее снова стало тревожно. Что скажет она герцогу, как поведет себя с ним, как сможет сдержаться и не выразить ему своего негодования? Леона боялась, что, как только она увидит герцога, слова горячего возмущения и обвинения против воли тут же сорвутся с ее губ.

«Но, может быть, он не знает? Не понимает, как страдают эти несчастные?» — думала она.

Однако их выселяли всего лишь в нескольких милях от его замка. Мог ли он быть так слеп, чтобы не видеть этого? При этом он жил здесь, в своем имении, в отличие от многих других помещиков севера, которые уезжали в Англию, а их управляющие в это время творили бесчинства от их имени, так мог ли он не знать, что здесь происходит?

Глядя на пустынные равнины, поросшие вереском, тянувшиеся по сторонам от дороги, Леона ощущала непреодолимое желание немедленно выскочить из кареты и бежать назад, в замок Керн.

Она жалела, что у нее не хватает смелости. Карета герцога неумолимо уносила ее все дальше от лорда Страткерна, и она ничего не может поделать.

Ей стало очень страшно; впервые со времени своего приезда в Шотландию девушка пожалела о том, что не осталась дома, отказавшись от предложения герцога Арднесса.

«Как я объясню ему все, что меня мучает, как смогу выразить свои чувства?» — думала она.

Леона вспомнила, с каким ужасом читала ее мать статьи из «Таймса», в которых говорилось о том, как разбиваются некогда могучие кланы, как люди, принадлежавшие к одному роду, рассеиваются по всему миру; в голосе ее были скорбь и отчаяние.

Она часто цитировала строчки из стихотворения Айлена Дола, слепого барда из Гленгарри:

Крест на Шотландской земле — каменный,


мрачный — воздвигнут;


Горе нагим беднякам,


призванным тяжесть нести!


Участь бездомных горька —


вечно без крова скитаться…


Вечные горы мои,


кто вас разрушить посмел?!


— Айлен Дол нашел очень верные слова, они выражают самую суть, — объяснила мать. — Гаэльское слово «Crois», которое мы переводим на английский, как «cross» — «крест», на самом деле обозначает нечто большее. Это нечто ужасное, по смыслу близкое к понятию смертного греха, погубившего Содом и Гоморру.

Она тяжело вздохнула.

— А «кров» по-гаэльски означает не просто дом, крышу над головой, а мир, счастье и покой, — то, что шотландцы утратили и уже никогда не обретут вновь.

Макдональды, как было известно Леоне, тоже были не безупречны.

Отец говорил, что из всех вождей Северной Шотландии никто не обошелся со своими людьми так беспечно и небрежно, как Макдональды из Гленгарри и Чисхолмы из Странгласса. Мама не спорила с ним, она только тихонько плакала, и Леоне иногда казалось, что эти выселения, это варварское обращение с людьми, возможно, ранят ее сердце больнее, чем даже мысль о зверском убийстве в Гленкоу.

Теперь Леона увидела все это своими глазами и поняла, что приводило ее мать в такой ужас и заставляло ее плакать.

Все чувства ее пришли в смятение.

«Это отвратительно, безнравственно, подло!» — в гневе думала девушка.

Чем ближе подъезжала она к замку Арднесс, тем более возрастал ее гнев, и в то же время в душу ее начинали закрадываться смутные, тревожные опасения. Она чувствовала себя так, словно успела прожить целую жизнь и повзрослела сразу на много лет, пережив и передумав много такого, что прежде было ей совершенно неведомо.

Дорога, от самого замка Керн шедшая кверху, теперь пошла под уклон, спускаясь в глубокое ущелье. По сторонам ее раскинули свои лапы высокие темные пихты, а за ними тянулась равнина, поросшая вереском. Поблизости не было видно ни одной хижины, но, выглядывая из окна кареты, Леона видела каменные остовы без крыш; без всякого сомнения, не так давно это были домики, и в них жили люди.

Посреди ущелья протекала река. Дорога шла теперь по ее берегу, а по сторонам высоко в небо уходили горные пики; они так круто вздымались ввысь, что солнечный свет почти не проникал в ущелье, и все вокруг, окутанное густыми, темными тенями, казалось мрачным и угрюмым.

И все же была в этом какая-то особая, торжественная и дикая красота.

Пейзаж здесь ничем не напоминал прелестного, приветливого вида озера у замка Керн, однако он производил, пожалуй, даже более глубокое впечатление, и, как казалось Леоне, было в нем что-то угрожающее, зловещее.

Раньше она не представляла себе, как близко к морю находится замок Арднесс. Теперь она могла различить в дальнем конце ущелья белые гребешки волн, а высоко над устьем реки, на холме, стоял замок. Он оказался гораздо больше и внушительнее, чем ожидала Леона, один только взгляд на него рождал в человеке чувство, похожее на ужас.

Без сомнения, замок этот строился как защитное сооружение одновременно и от нападения со стороны враждебных кланов, и от викингов, и даже сейчас, спустя столетия, он больше напоминал громадную, неприступную крепость.

Внизу, у подножия холма, на котором высился замок, протекала река, за ним вздымалась белая пена прибоя, а вокруг громоздились горные уступы; на этом фоне серые каменные стены замка казались еще более суровыми и неприступными, заставляя трепетать каждого, кто смотрел на них.

Карета переехала через мост и, оказавшись на другом берегу реки, покатила по подъездной аллее, обсаженной по сторонам низкими, скрючившимися от частых ветров деревцами и густым, почти непроходимым кустарником. Стены большой башни, высившейся со стороны моря, были прорезаны бойницами, но в более поздней пристройке из серого камня с крутыми скатами крыши и в башенках, построенных в шестнадцатом веке, проделаны были длинные и узкие окна в готическом стиле.

Экипаж подкатил к замку и остановился. Огромные, тяжелые створки входных дверей, сплошь утыканные шляпками от гвоздей и висевшие на громадных железных петлях, казались бастионом, предназначенным отражать атаки хорошо вооруженного противника. Наверху выдававшиеся вперед навесные каменные бойницы служили, видимо, для того, чтобы лить расплавленный свинец на головы незванным посетителям.

Вокруг сновали бесчисленные слуги, все в клетчатых юбках-кильтах. Они казались Леоне в том расстроенном состоянии духа, в котором она находилась, бородатыми великанами, страшными и свирепыми. Один из них, вероятно, старший, ввел ее в просторный прямоугольный зал и повел вверх по широкой каменной лестнице, на которой гулко отдавались их шаги. На верхней площадке слуга распахнул дверь и громогласно, торжественно объявил:

— Мисс Гренвилл, ваша светлость!

Комната, в которую она вошла, показалась девушке огромной, намного больше, чем она могла себе представить, с высокими полукруглыми сводами и узкими окнами, почти не пропускавшими света.

Герцог стоял в дальнем конце зала у массивного резного камина. Леоне показалось, что с каждым шагом, приближавшим ее к нему, она становилась все меньше ростом, в то время как он раздавался и ввысь и вширь, подавляя ее своим величием. Подойдя к нему, девушка обнаружила, что это был просто обман зрения, вызванный, вероятно, ее нервным возбуждением, однако герцог и в самом деле был довольно высокого роста, седобородым и необычайно властным на вид мужчиной. Он держался гордо, пожалуй, даже высокомерно, но Леона заметила, что он уже далеко не молод, и все лицо его изрезано глубокими морщинами. В то же время она теперь понимала, что имела в виду ее мать, когда говорила, что он выглядит устрашающе.

Герцог протянул ей руку, которая оказалась такой огромной, что пальчики Леоны исчезли в ней, зажатые точно в стальном капкане, из которого нет выхода.

— Наконец-то вы здесь! — приветствуя девушку, воскликнул герцог.

Голос его гулким эхом отдался под сводами комнаты, и хотя он улыбался, Леоне почудился в его словах какой-то упрек.

Девушка присела в реверансе. Поднявшись, она ощутила, что герцог все еще держит ее руку в своей, и глаза его смотрят на нее так пристально, взгляд их столь резкий и пронзительный, что ей стало как-то не по себе.

— Думаю, вам уже сообщили о том, к счастью, не слишком серьезном, случае, который произошел вчера вечером, ваша светлость?

— Который привел к тому, что вам пришлось заночевать в замке Керн! Это очень печально. Мой кучер должен был проявить больше заботы и внимания.

— Уверяю вас, он совсем не виноват, — попробовала возразить Леона. — Дул невероятно сильный, почти ураганный ветер, и дождь слепил глаза, мешая видеть дорогу. Видимо, колеса заскользили, и экипаж съехал на обочину.

— Кучер будет наказан! — заявил герцог. — Но главное, вы, наконец, доехали благополучно!

— Да, слава Богу, я добралась до вашего замка, наша светлость, это так, но по пути я видела ужасные вещи!

— Что такое?

Вопрос прозвучал резко, как выстрел.

— Выселение… людей выселяли из их домов… наша светлость!

Герцог ничего не ответил, и Леона продолжала:

— Это было самое удручающее, самое… душераздирающее зрелище, какое я когда-либо видела в своей жизни!

Леона хотела говорить спокойно и твердо, но голос ее звучал еле слышно, и она сама чувствовала, как она дрожит.

— Моя мама часто рассказывала мне об этих выселениях, но я… я не верила тогда, что это может происходить и теперь, в наше время, тем более здесь… в Арднессе!

— Во всяком случае, осталось только одно ущелье, жители которого — дерзкие, непокорные безумцы — упрямо не желают подчиняться требованиям, — раздраженно ответил герцог.

— Но их хижины… сожгли!

— Вы не имеете права вмешиваться в мои дела! — крикнул герцог.

— При чем же здесь мои права, когда происходит такое… Один ребенок… чуть не сгорел заживо!

Герцог сделал какой-то жест, выдававший его нетерпение, и Леона поняла, что он едва сдерживает ярость.

— Полагаю, что после продолжительного путешествия вам захочется умыться перед едой; для вас уже все приготовлено, — произнес он холодно и надменно. — Вас проводят в вашу спальню.

Он дернул за шнур звонка, и Леона почувствовала, что поток ее негодующих, обвинительных речей внезапно иссяк, слова замерли у нее на губах. Она поняла, что герцог просто отмахнулся от нее, как от надоедливого насекомого, и, что бы она ни говорила ему, он не обратит на это ни малейшего внимания. Никогда еще она не испытывала такого чувства полной беспомощности и безнадежности.

Еще прежде, чем она снова смогла заговорить, прежде чем успела о чем-либо подумать, Леона обнаружила, что ее выпроводили из комнаты и ведут вдоль по длинному коридору в ее спальню, которая оказалась очень большой и просторной. Там ее уже ждала экономка.

С нею были две горничные, и все трое низко присели перед гостьей в знак приветствия.

— Меня зовут миссис Маккензи, — представилась экономка, — а это — Мэгги и Джанет. Мы все будем прислуживать вам, мисс.

— Благодарю вас, — ответила Леона.

— Его милость распорядился выполнять все ваши требования; вам стоит только высказать какое-нибудь желание, и оно тотчас же будет исполнено.

— Благодарю. Его милость очень любезен, — еще раз поблагодарила их девушка.

«Интересно, — подумала она, — что будет, если попросить, чтобы семьям людей, которых сегодня выселили из их домов, послали еду и одежду?»

Это было сейчас ее самое большое желание, но едва только эта мысль мелькнула у нее в голове, Леона уже знала, что у нее не хватит смелости выполнить задуманное.

«Ничего удивительного, что лорд Страткерн порвал отношения с герцогом», — решила девушка.

Она поймала себя на том, что ей страстно, до боли хочется вернуться обратно, в мирный, уютный и такой приветливый замок Керн…

Хотя, может быть, на самом деле ей до боли хотелось увидеть… его владельца?




Глава третья


Леона подошла к умывальнику, и одна из служанок поспешила налить ей в тазик горячей воды.

— Может быть, вы желаете переодеться, мисс? — спросила миссис Маккензи.

— Думаю, да, — согласилась Леона. — Мой дорожный костюм слишком теплый, а день сегодня довольно жаркий.

— В полдень солнце ужасно печет, — подтвердила экономка. — Не желаете ли примерить одно из ваших новых платьев, мисс? — поинтересовалась она.

— Моих новых платьев? — удивленно воскликнула Леона.

Она заметила, что горничные еще не брались за ее сундуки и они стояли не распакованные.

Вместо ответа миссис Маккензи прошла через спальню и открыла дверцы громадного платяного шкафа. В нем висело с полдюжины платьев. Леона смотрела на них, не в силах вымолвить ни слова от удивления.

— Чьи это платья? — еле выговорила она, наконец.

— Это для вас, мисс, — ответила миссис Маккензи, весьма довольная произведенным впечатлением. — Его милость выписал их из Эдинбурга; это еще не все — скоро должны прибыть новые.

— Для меня? — Леона все еще не могла опомниться от потрясения. — Н-но… почему?.. И как его светлость… мог узнать мой размер?

Экономка улыбнулась:

— Его светлость сказал мне, мисс, что он хорошо помнит вашу матушку и что она написала ее светлости герцогине Джин о том, что вы очень похожи на нее, прямо в точности, как она, когда она еще была девочкой!

Леона припомнила, что в том, последнем, письме матери подруге ее детских лет действительно было что-то подобное.

— Но почему его светлость решил… сделать мне такой подарок? Это чрезвычайно любезно с его стороны!

— Его милость хотел доставить вам радость, мисс. Он хочет, чтобы вы были счастливы здесь, в замке Арднесс, раз уж ему суждено стать вашим вторым домом.

Леона не смогла подавить в себе внезапно вспыхнувший страх, что ее будущая жизнь уже окончательно решена за нее кем-то. Однако непреодолимая сила словно тянула ее к шкафу.

Платья были очаровательны. С полными кринолинами, о которых Леона всегда мечтала, и плотно прилегающими корсажами, подчеркивающими талию. Вечерние платья, необыкновенно изысканные и изящные, украшенные чудесной вышивкой или с большими кружевными воротниками, с широкими юбками, ниспадающими красивыми складками, с разбросанными по ним букетиками искусственных цветов.

— Это прелесть!.. Просто прелесть! — восхищенно воскликнула девушка.

— Его светлость так и надеялся, что вам понравится, мисс, — заулыбалась миссис Маккензи. — Он послал подробные указания лучшему портному Эдинбурга. Я уверена, что его светлость будет очень доволен, когда увидит вас в одном из этих платьев.

— Я тоже надеюсь на это, — сказала Леона.

Она сняла свое платье, отметив про себя, каким простеньким и старомодным оно выглядит рядом с новыми, подаренными герцогом. Леона выбрала чудесное дневное платье из плотного зеленого шелка с большим кружевным воротником. Сильно прилегающий лиф, застегнутый на маленькие пуговки, хорошо обрисовывал фигуру; вниз, от талии, платье расширялось, падая до полу пышными оборками. Платье было так красиво, что Леона не могла оторваться от зеркала, с удивлением разглядывая себя, не веря собственным глазам, может ли это быть, что у нее появился такой чудесный наряд и она так изящно и модно одета.

— В талии чуть-чуть широковато, мисс, — заметила экономка, — но это пустяки. Теперь я вижу, что надо сделать, и ушью остальные. К обеду для вас приготовлено удивительно красивое платье! Вы сможете надеть его сегодня вечером.

Недоумевая, не понимая, чем вызвана такая необыкновенная щедрость со стороны герцога, и в то же время немножко смущенная тем, как прелестно она выглядит в новом дорогом платье, Леона прошла через длинный коридор обратно, в большую, просторную залу, где герцог встретил ее по приезде.

Он уже ждал ее там, и девушке показалось, что в глазах его мелькнуло одобрение, когда он увидел ее в дверях.

— Я совершенно потрясена вашей добротой, ваша светлость, — проговорила Леона, делая реверанс. — Я только смею надеяться, что не разочарую вас своим видом.

— Вы выглядите очаровательно, — произнес герцог, — и, полагаю, до меня уже не один мужчина говорил вам об этом.

Леона смущенно улыбнулась:

— Мы жили за городом, очень уединенно, к тому же в последний год мама чувствовала себя очень нездоровой.

— Ну конечно! — воскликнул герцог. — А потому я уверен, что вам понадобится много новых вещей и развлечений, которые, смею надеяться, я смогу вам предоставить!

— Вы удивительно щедрый и заботливый человек! Благодарю вас.

— Я хочу, чтобы вы поняли, — ответил герцог, — что это теперь ваш дом, и вы займете здесь такое место, как если бы вы были моей родной дочерью.

— Но я думала, у вас есть дочь! — удивленно воскликнула девушка, припомнив, как мать говорила ей о том, что у герцогини двое или трое детей.

— Моя дочь умерла.

— О! Простите! Мне очень жаль.

— Она умерла два года назад. Она была младше вас и никогда не отличалась крепким здоровьем.

В голосе герцога прозвучало что-то такое, что — девушка была уверена — он тяжело переживал смерть дочери.

— Мне очень, очень жаль, — повторила она опять. — Но ведь у вас еще остались дети?

— Да. Сын.

Леона как раз собиралась спросить, увидит ли она его в замке, когда герцог сказал:

— Ланч уже ждет нас, а я уверен, что вы проголодались после поездки.

— Вы правы, ваша светлость.

Говоря это, девушка вспомнила крики детей, которых выбрасывали из родного дома, и почувствовала, что кусок застрянет у нее в горле. Ей хотелось бы поговорить о них с герцогом, умолять его быть милосердным, просить, чтобы он отдал необходимые распоряжения и нашел бы для них другой, новый дом. Но когда они пришли, наконец, в обеденный зал, девушка почувствовала, что не знает, с чего начать. Она прекрасно понимала, что если только осмелится поднять эту тему, он тут же прервет ее, заставит замолчать, как сделал это в первый раз. Однако девушка говорила себе, что она не имеет права трусить. Рано или поздно она все равно должна поговорить с герцогом об этих выселениях.

За ланчем, во всяком случае, это все равно оказалось невозможным.

Леона ожидала, что они будут завтракать вдвоем с герцогом, однако, к своему удивлению, обнаружила, что в обеденном зале их уже ожидает множество гостей.

Зал был огромный, парадный, гораздо просторнее и роскошнее, чем в замке Керн; за столом могли свободно разместиться человек тридцать, если не больше.

За завтраком, правда, их было только восемь. Здесь были две престарелые кузины, которые постоянно жили в замке, сестра герцога, приехавшая навестить своего брата, двое соседей, приглашенных к ланчу, и священник из рыбацкой деревушки, расположенной в устье реки.

«Может быть, мне удастся поговорить со священником», — подумала Леона, когда ее представили ему.

Но за завтраком, когда они уже уселись за стол, девушка обнаружила, что священник явно и откровенно боится герцога и готов без возражений согласиться с чем угодно, что бы тому ни взбрело в голову сказать или сделать. У Леоны было такое чувство, что, если бы герцог оказался против, святой отец не предложил бы изгнанным семьям пристанища даже во дворе за церковью. Как бы ни болела у нее душа из-за случившегося утром, Леона понимала, что сейчас не имеет никакого смысла заговаривать об этом с герцогом, — она только вызовет его гнев и раздражение, но ничего не достигнет. Она помнила, какой яростью исказилось его лицо и как холодно звучал его голос, когда она впервые попробовала заговорить об этом.

— Поскольку Леона Гренвилл будет жить теперь с нами, — объявил герцог своим кузинам, — нам следует узнать, не намечается ли в округе каких-либо празднеств и развлечений. В противном случае Шотландия может показаться ей невыносимо скучным местом.

— Уверяю вас, ваша светлость, — с жаром возразила Леона, — в Англии я жила в очень тихой, спокойной местности; мне нравится жить в деревне, я люблю такую жизнь, так что, пожалуйста, не беспокойтесь о моих развлечениях! — Взглянув на окна зала, через которые проникали яркие и теплые солнечные лучи, девушка продолжала: — Мне хотелось бы погулять по окрестным полям, найти цветок белого вереска — мама всегда говорила мне, что он приносит удачу; к тому же я надеюсь увидеть, наконец, живых лососей, плещущихся в речной воде, и тетеревов, взлетающих над равнинами, поросшими вереском.

— Все это я могу вам обещать, — ответил герцог. — Вы ездите верхом?

— Это мое самое любимое занятие, — воскликнула Леона.

— Вы можете выбрать любую лошадь в моих конюшнях, — сказал герцог, — а для прогулок по вересковым пустошам нет более надежного и выносливого животного, чем пони Арднесса, которые, смею вас заверить, пользуются широкой известностью.

— Я буду ждать с нетерпением, когда мне представится возможность выехать на одном из них, и я смогу всем рассказывать об этом, — вежливо ответила девушка.

Все были так добры к ней, так внимательны и предупредительны, что Леоне казалось, с ее стороны было бы величайшей неблагодарностью не оценить гостеприимства своих хозяев.

В то же время она не могла забыть лорда Страткерна, того чувства надежности и защищенности, которое она испытала в его замке. Леона не знала, чему это приписать, — огромным размерам замка Арднесс или тому, что, несмотря на всю доброту и щедрость герцога, она все же не могла избавиться от чувства страха перед ним, — но было здесь что-то, что заставляло ее чувствовать себя стесненно и неуверенно, постоянно держало ее в напряжении.

После завтрака герцог спросил свою гостью, не желает ли она осмотреть парадные залы, и прежде всего повел ее в Зал вождя, который здесь, в отличие от замка Керн, находился в нижнем этаже.

Леоне он показался одним из самых пышных и великолепных залов, какие ей когда-либо доводилось видеть.

— Здесь собирались воины нашего клана, когда нам грозило нападение хищных банд из враждебных племен, — объяснил герцог, — или когда на горизонте появлялись корабли викингов.

Леона подумала, что в этом зале свободно могут разместиться сотни воинов клана со своими семьями; стены его были увешаны трофеями, захваченными в кровопролитных битвах. Здесь было даже знамя, отнятое у англичан в сражении под Престоном.

— Великолепно! — воскликнула Леона, понимая, что герцог ждет от нее выражения восторга и восхищения.

— Это самый большой и прекрасный Зал вождя во всей Шотландии, — заявил герцог, — на его стенах вы можете увидеть гербы тех родов, которые веками были нашими союзниками. Наши предки носили титул графа, начиная с двенадцатого века, несколько позднее им был присвоен титул герцога, и всегда вождю Макарднов наследовал его сын.

— Прекрасная традиция! — заметила девушка. — А ваш сын, в свою очередь, будет наследовать вам!

— Без сомнения, будет! — ответил герцог.

Он провел Леону по другим залам замка, где были собраны реликвии прошлого, бесценные сокровища, копившиеся веками.

Затем он открыл тяжелую дубовую дверь, и девушка, подняв голову, увидела уходящие вверх пролеты каменной лестницы.

— Она ведет в башню, — объяснил герцог. — Думаю, вам интересно будет посмотреть, где мои предки днем и ночью держали часового, боясь быть застигнутыми врасплох викингами.

— А им когда-нибудь удавалось захватить замок? — поинтересовалась Леона.

— Только один раз. Тогда они продержались здесь два месяца, — ответил герцог.

На губах его появилась слабая улыбка, и он продолжал:

— По преданиям, многие воины кланов обязаны своим высоким ростом текущей в их венах крови викингов; без сомнения, среди Макарднов много людей со светлыми волосами, больше похожих на скандинавов, чем на шотландцев!

— Как только я вошла сюда, многие ваши слуги показались мне очень высокими, — согласилась Леона.

— Их отбирали по росту, — ответил герцог. — Вы позволите мне проводить вас наверх?

— С удовольствием, прошу вас.

Каменные ступени лестницы спиралью уходили ввысь; солнечный свет почти не проникал внутрь через узкие бойницы.

Герцог, поднимавшийся впереди Леоны, открыл еще одну тяжелую дубовую дверь на кованых железных петлях, и девушка, ступив на верхнюю площадку башни, была потрясена открывшимся перед ней видом.

На востоке простиралась безбрежная равнина моря; на севере, отчетливо вырисовываясь на фоне неба, тянулась высокая горная цепь; на западе виднелось глубокое темное ущелье, по которому вилась дорога, приведшая ее в замок Арднесс.

Пейзаж поражал своей красотой, и в то же время девушка, как и прежде, ощутила, что душу ее охватывает какой-то мистический ужас. Она оглядывалась, всматриваясь в открывавшиеся перед ней дали. Затем взгляд ее остановился на маленькой деревушке, примостившейся почти что прямо под ними, там, где река сливалась с морем. Отсюда ей видны были серые каменные стены причала, у которого покачивались на якоре одно или два рыбацких суденышка.

— Им, наверное, немало приходится трудиться? — спросила девушка, имея в виду рыбаков.

— Для того, кто хочет, работа всегда найдется, — ответил герцог.

— Но ведь занятие можно найти не только для тех, кто выходит в море на лов рыбы? — продолжала Леона.

Говоря это, она думала о людях, живших в ущелье. Они-то ведь умели только обрабатывать землю да разводить скот.

— Как видите, башня очень высокая, — заговорил герцог, словно не слыша ее слов, — так что наблюдатель всегда мог заранее предупредить вождя об опасности, откуда бы она ни надвигалась.

Леоне стоило большого труда подавить слова, уже готовые сорваться с ее губ. Она прекрасно понимала, что герцог знает, о чем она собиралась поговорить с ним, но не позволит ей выполнить свое намерение.

Снова он словно бы отстранил ее от себя своей властной рукой, и Леона чувствовала, что ей не удастся высказать ему все, что она думает по поводу выселений людей, как бы горячо она этого ни желала. Герцог необыкновенно интересно рассказывал ей о викингах, о том, как они тащили свои длинные, тяжелые лодки вверх по реке, и Леона слушала бы его с удовольствием, если бы ее не точила мысль о нищете и страданиях тех, кого она видела в ущелье. Она не могла отогнать от себя эти мысли, представляя, какой долгий, тяжелый путь предстоит этим женщинам, пока они доберутся, наконец, до берега моря; а ведь у них на руках еще и дети! Конечно, свои скудные пожитки они могут погрузить на тележку, но животных им придется гнать перед собой.

Но что она могла сказать? Как могла бы помочь несчастным?

Она почувствовала свою полную беспомощность, когда герцог, закончив свой рассказ о викингах, проводил ее вниз, пропустив вперед, чтобы закрыть дверь на площадку, а затем и другую, ведущую в башню.

Они завтракали довольно поздно, а в замке оказалось достаточно достопримечательностей, которые надо было осмотреть, так что, к удивлению девушки, время пятичасового чая подошло очень быстро.

Хозяин провел Леону в другую гостиную, которая была меньше и несколько уютнее, чем та, где он привык обычно принимать гостей.

Сестра герцога и обе пожилые кузины были уже там, разливая чай. Они уселись вокруг большого стола, стоявшего посреди комнаты, на котором Леона увидела все те восхитительные шотландские кушанья, о которых так часто рассказывала ей ее мать.

Чего тут только не было: оладьи, шотландские булочки, ячменные и пшеничные лепешки, большие лепешки, выпеченные из овсяной муки, пирожные с красной и черной смородиной, с имбирем, песочное печенье и многое другое, для чего девушка даже не знала названия.

— Вы совсем ничего не едите! — с упреком произнесла сестра герцога, обращаясь к Леоне. — Придется вам привыкать к нашей обильной шотландской пище. Не знаю, может быть, свежий воздух — причина того, что мы не страдаем отсутствием аппетита.

— Наверное, вы правы, — ответила девушка.

При этом она с ужасом представила себе, что будет с ее талией, если она будет съедать столько же, сколько остальные присутствующие.

— Думаю, вам захочется отдохнуть перед обедом, — предложила после чая сестра герцога.

— Мне хотелось бы написать письмо, — ответила Леона.

— В вашей спальне есть письменный столик и все принадлежности для письма, а если вам еще что-нибудь понадобится, обратитесь к миссис Маккензи, она принесет вам все, что нужно.

— Благодарю вас.

Леона вежливо присела, сделав общий реверанс, и вышла из комнаты.

Дверь оказалась довольно тяжелой, и ей не сразу удалось прикрыть ее за собой, так что выходя, девушка услышала, как сестра герцога сказала:

— Очаровательная, очень воспитанная молодая девушка. Я понимаю теперь, почему мой брат так доволен, что она здесь.

— Да, она просто прелесть! — заметила другая дама. — А как чувствует себя Эуан?

— Все так же, все так же, — с горечью ответила сестра герцога.

— Только не говорите о нем в присутствии его светлости!

— Нет, нет, что вы! — откликнулась та. — Я все время помню об этом после того, как вы меня предупредили…

В этот момент девушке удалось, наконец, закрыть дверь, и окончания разговора она уже не услышала.

«Интересно, кто такой этот Эуан»? — подумала она. Идя по коридору в свою комнату, она постепенно начала припоминать, что где-то ей уже встречалось это имя, и вдруг вспомнила! Оно стояло на самой вершине фамильного древа, висевшего на стене в Зале вождя. Леона заметила его, когда герцог с гордостью рассказывал ей о своих предках.

Генеалогическое древо Макарднов действительно могло поразить воображение: от его могучего ствола отходили многочисленные ветви, запечатлевшие все поколения этого древнего и славного рода на протяжении столетий; брачные узы соединяли их со многими именитыми семьями Шотландии. Здесь в хронологическом порядке значились имена всех графов, а затем и герцогов, веками передававших свой титул от отца к сыну, вплоть до последнего имени — Эуан. Леона знала, что он, как первый, а в данном случае и единственный сын герцога, носит титул маркиз Ардн.

Теперь девушка размышляла, что же могло с ним случиться, а если он болен, то почему его отец не желает о нем разговаривать. Это казалось неразрешимой загадкой; по крайней мере, Леона уже имела случай убедиться, как резко и бесцеремонно герцог может уйти от темы, которую он по каким-либо причинам не желает обсуждать.

— Ничего, в свое время я обо всем узнаю, — подумала девушка.

Войдя в свою комнату, она обнаружила, что у одного из окон действительно стоит письменный столик, которого она не заметила раньше.

Усевшись, она положила перед собой лист плотного пергамента и обмакнула в чернильницу хорошо отточенное гусиное перо.

«Уважаемый лорд Страткерн», — вывела девушка в верхней части листа.

Едва только Леона успела написать его имя, как перед глазами у нее ясно возник его образ: четкие, точно высеченные резцом скульптора черты его прекрасного лица, весь этот властный облик, так отличавшийся от гордой надменности герцога Арднесса и все же не оставлявший сомнений в том, что перед вами человек, привыкший повелевать и сознающий, что все его приказания будут немедленно выполнены.

В душе ее снова возникло то удивительное чувство, которое вспыхнуло в ней, когда глаза их встретились. Она ясно вспомнила, как на мгновение все в ней замерло от странного, неведомого волнения, и она могла только смотреть на него, не в силах даже вздохнуть.

Она показалась ему красивой, и он сказал, что всегда готов служить ей.

Леона ощутила непреодолимое, страстное желание немедленно увидеть его вновь, разговаривать, быть рядом с ним.

— Надо будет что-нибудь придумать, чтобы попасть в замок Керн, — решила девушка; она сомневалась, хватит ли у нее смелости просить герцога дать ей экипаж, чтобы съездить туда с визитом. Она не могла почему-то отделаться от неприятного предчувствия, что он непременно откажет ей; на первый взгляд для этого не было вроде бы никаких оснований. Какое ей, в конце концов, дело до их распрей и междоусобиц? Все это дела давно минувших дней!

Подумав это, Леона тут же спросила себя, так ли это? Может ли она быть уверенной в том, что вражда между ними осталась в прошлом; не является ли она в какой-то, возможно даже, значительной мере, частью настоящего, и не связано ли все это с расчисткой земель под пастбища и с выселением людей?

Леона пожалела, что лорд Страткерн не рассказал ей обо всем, не захотел доверить ей тайной причины своих разногласий с герцогом. Почему он не сказал ей сразу, чего ей следует тут ожидать, с чем она может столкнуться? И почему, спрашивала она себя теперь, он внезапно начинал говорить так холодно, словно бы отстраняя ее от себя, когда она задавала ему самые, казалось бы, простые и невинные вопросы?

«В этой стране на каждом шагу загадки, все так таинственно, так непонятно», — подумала Леона, и вновь ее поразило воспоминание о том, как гости герцога говорили о его сыне, опасаясь, почему-то, что он может их услышать.

Чистый лист бумаги лежал перед ней, словно в безмолвном ожидании, и девушка, вновь обмакнув перо в чернила, начала писать:




«От всей души благодарю Вас за вашу доброту и заботу обо мне. Во-первых, мне хочется поблагодарить Вас за то, что Вы спасли меня после несчастного случая, дав мне приют в Вашем замке, и во-вторых, за то, что Вы — первый, кто показал мне Шотландию, — родную землю моей матери, которую она так любила. Она оказалась именно такой, какой я ее себе представляла, только еще более прекрасной.

Я никогда не забуду Вашего чудесного озера и мелодии Вашей волынки. Мне трудно выразить это словами, но, слушая ее, чувствовала, что здесь — моя родина, и она зовет меня, будит мою шотландскую кровь, проникает в душу.

Я счастлива была бы вновь увидеть Ваше сиятельство и, надеюсь, такая возможность вскоре представится. Если по каким-либо причинам мне не удастся приехать к Вам в экипаже, возможно, в один прекрасный день я пересеку Вашу границу верхом. А пока, милорд, разрешите мне еще раз от всего сердца поблагодарить Вас за все, что Вы сделали для меня, и что, к сожалению, у меня не хватает слов выразить.

Время, проведенное мной в Вашем замке, было самым чудесным временем в моей жизни.

Искренне Ваша

Леона Гренвилл».




Она несколько раз перечитала то, что у нее получилось, и нашла, что письмо это совсем не выражает того, что она чувствовала на самом деле, чем было полно ее сердце. Огорчившись, Леона все же запечатала письмо и надписала адрес. Затем она дернула за шнур звонка.

Не прошло и нескольких минут, как на пороге появилась горничная Мэгги.

— Вы меня звали, мисс?

— Да, Мэгги. Мне хотелось бы отправить это письмо, но я не знаю, как это сделать.

— Все письма кладут на столик в холле, мисс.

— В таком случае, не будешь ли ты так добра и не отнесешь ли туда мое письмо, Мэгги?

— Ну конечно, мисс.

Уже взяв письмо, горничная обернулась:

— Что-нибудь еще, мисс?

— Думаю, я прилягу, отдохну немного, — ответила Леона. — Когда положишь письмо, возвращайся, пожалуйста, и помоги мне раздеться.

— Я сделаю так, как вы прикажете, мисс.

Когда служанка вышла, Леона, оглянувшись, заметила в углу книжный шкаф.

Она порылась на полках и выбрала книгу, которая показалась ей интересной. Когда Мэгги, вернувшись, помогла ей снять платье, Леона легла и, забравшись под теплое, стеганое одеяло, открыла книгу.

Девушка совсем не чувствовала усталости, но интуиция подсказывала ей, что и сестра герцога, и другие дамы надеялись, что она приляжет отдохнуть в своей комнате; возможно, им просто не хотелось утруждать себя, развлекая ее.

— Ну, что ж, я вовсе не нуждаюсь в их обществе, мне и одной не скучно, — подумала Леона, раскрыв книгу.

Но читать она не могла.

Вместо этого она попыталась представить себе, что подумает лорд Страткерн, когда получит ее письмо. Достаточно ли горячо она поблагодарила его, не слишком ли скупа была в выражении своих чувств? Поймет ли он, почувствует ли, насколько в действительности она ему благодарна за его доброту, внимание, заботу о ней?

— Я должна еще раз увидеть его! Должна! — прошептала Леона.

Он сказал, что напрямик до его замка всего лишь три мили.

Возможно, она слишком самонадеянна, — она, конечно, могла и ошибаться, — но Леоне почему-то казалось, что он будет совершать конные прогулки именно в том месте, где стоит каменная пирамида — его пограничный знак, в надежде, что там он может случайно встретить ее.

«Ах, если бы только я могла еще хоть ненадолго задержаться в его замке», — со вздохом подумала девушка.

Но она тут же упрекнула себя за недостаток благодарности и признательности к герцогу. Он так добр к ней, так щедр и внимателен! Он подарил ей все эти чудесные платья и изо всех сил старался быть учтивым, радушным хозяином, доставить ей удовольствие. Он потратил столько своего драгоценного времени, чтобы показать ей замок, даже водил ее в башню!

— Мама была бы в восторге, знай она, что я здесь, — сказала себе Леона.

Осматривая замок, девушка заметила на стенах несколько портретов герцогини. В лице ее, во всем его выражении было что-то общее с ее матерью — нечто очень доброе, нежное, милое.

Леоне было очень жаль, что герцогиня так рано умерла и она не успела с ней встретиться.

«Мы могли бы поговорить с ней о маме,» — думала она с грустью.

Внезапно сердце ее пронзила такая острая, мучительная тоска по матери, что Леона ощутила почти физическую боль.

Она хотела бы рассказать ей о лорде Страткерне, попросить у нее совета, как ей быть с выселениями, чем она может помочь, и ей хотелось также, чтобы мама успокоила ее, сказала бы, что замок Арднесс — самый обыкновенный, каких много в Шотландии, и ей нечего бояться — ничего страшного в нем нет.

— Я становлюсь слишком впечатлительной, — усмехнулась Леона, — и все же… что-то здесь не так… да, я чувствую — что-то здесь есть!

Девушка часто думала, что ее мать обладает даром предвидения, да и сама миссис Гренвилл признавалась, что иногда на нее словно нисходит озарение, будто открывается третий, внутренний глаз, и она видит и знает то, что не заметно другим людям.

Но говоря об этом, она сразу начинала смеяться над собой.

— Всему роду Макдональдов свойственны суеверия, они просто неотделимы от его истории, — говорила она. — Когда они жили еще в долине Гленкоу, они верили, что есть помешанные, безумие которых связано с луной, и в полнолуние они обретают нечеловеческую силу; они верили также в больших черных кошек, которые собираются в канун дня всех святых, чтобы вредить людям, приносить им несчастья.

Леона слушала, затаив дыхание, широко раскрыв глаза.

— Расскажи мне что-нибудь еще, мама!

Мать смеялась.

— Макдональды в те времена были свято уверены, что на окрестных холмах обитают злобные гоблины, а по берегам рек, среди ив и в дубравах Акнакора живут добрые феи и эльфы.

— Как бы мне хотелось увидеть хоть одного из них! — воскликнула тогда Леона.

— А когда надвигалась беда, — продолжала рассказывать ее мать, — по ночам на окрестных холмах видели великана, коровы бросали свои пастбища и, жалобно мыча, пытались взобраться на крутые уступы гор, а во тьме раздавались крики и стенания людей, которым суждено было вскоре умереть, хотя сами они в это время спокойно сидели у огня!

Леона вздрагивала, но требовала, чтобы мать продолжала рассказывать ей о суевериях и предрассудках Макдональдов, о тех приметах, в которые они верили.

— Существовали мужчины и женщины с «дурным глазом», — вспоминала миссис Гренвилл, — и были такие, которые могли видеть сквозь землю и за многие мили и знали, что происходит в это самое время где-нибудь за горами.

— А были ведь еще и люди, которые могли предсказывать судьбу, правда, мама? — спрашивала Леона, уже заранее зная ответ, но желая услышать обо всем этом еще раз.

— Да, был такой предсказатель, оракул, который клал в кипящую воду баранью лопатку и потом, когда оставалась только голая кость, он предсказывал будущее по каким-то еле заметным знакам, читая их, словно книгу судьбы!

— Это гораздо интереснее, чем гадания цыган по картам! — в восторге восклицала девочка.

— И к тому же намного правдивее, — соглашалась с ней мать, — вообще-то все верили в «третий глаз», хотя разумнее было не пытаться узнать о будущем, ничем хорошим это никогда не кончалось.

«Конечно, у меня нет «третьего глаза», — подумала Леона, в то время как все эти воспоминания проносились у нее в голове, — но ведь во мне все-таки наполовину шотландская кровь, так что, может быть, я более чувствительна ко всему и улавливаю то, что витает в воздухе и чего другие люди не замечают».

Она тут же посмеялась над собой:

— У меня просто разыгралось воображение, вот и все!

И все-таки, когда лорд Страткерн держал ее в своих объятиях, сопровождая в свой замок, после того как экипаж опрокинулся, Леона ясно чувствовала, что может полностью доверять ему и что он защитит ее от всего дурного.

Теперь, когда она думала об этом, она понимала, в какое необычное и не слишком приятное положение попала. Подумать только — молодая девушка, которая проводит ночь в замке наедине с молодым мужчиной! Однако в душе ее ни на миг не возникало ни тревоги, ни опасения, и она ни разу не ощутила неловкости.

В отличие от замка Керн, здесь, в Арднессе, Леона чувствовала что-то пугающее; она не могла определить, что это, и тем не менее всем своим существом ощущала какую-то неведомую, словно притаившуюся, опасность.

Девушка решительно взялась за книгу, пытаясь прогнать все эти непонятные страхи и заставить себя читать, отвлечься от окружающего.

Вместо этого она вдруг поймала себя на том, что вслушивается в тишину, царящую в замке, которую нарушало только пение птиц за окном, и оглядывает комнату, точно ожидая найти в ней кого-то, кто спрятался в дальнем углу. Однако спальня ее, очень просторная и поражавшая роскошью, во всем остальном была самой обыкновенной комнатой.

— Если бы только мама была здесь, — снова вздохнула девушка, — она бы наверняка разобралась, что меня мучает.

Все ее страхи, однако, рассеялись и были забыты, когда в комнату вошла миссис Маккензи, а за нею служанки внесли ванну, полную горячей воды, и Леона, вымывшись, надела одно из своих новых вечерних платьев.

Платье было самым красивым из всех, какие только у нее когда-либо были.

Широкая юбка, украшенная оборками, с громадным кринолином, подчеркивала ее тонкую талию, и Леона с удовольствием поворачивалась перед зеркалом, разглядывая большой кружевной воротник, расшитый бриллиантами; плечи ее были обнажены, и кружево держалось с помощью прелестных застежек в виде крохотных букетиков из розовых бутонов.

— Вы неотразимы, мисс! — воскликнула миссис Маккензи. — Вам следовало бы поехать на придворный бал, вместо того чтобы скучать за обедом с престарелыми родственниками!

— Я даже представить себе не могла, что бывают такие чудесные платья, — восхищалась Леона.

— Его милость будет очень рад, что вам оно понравилось.

Леона шла по длинному коридору, ощущая некоторую неловкость, застенчиво, но не без удовольствия поглядывая на свое отражение в зеркалах.

Она пыталась не думать о том, как было бы хорошо, если бы лорд Страткерн мог увидеть ее сейчас, одетую столь великолепно, а не в том простеньком платьице, в котором она обедала с ним накануне вечером.

Она дошла до лестничной площадки и уже готова была войти в зал герцога, где, по словам миссис Маккензи, гости собирались перед обедом, когда услышала голоса внизу, в холле.

Леона перегнулась через каменные перила лестницы и увидела герцога, великолепного в своем вечернем кильте, беседующего с мажордомом, который сегодня утром провожал ее в его покои.

Мажордом что-то держал в руках, показывая герцогу. Леона хотела было уже отвернуться и отойти от перил, опасаясь, что ее заметят и подумают, что она подглядывает, как вдруг поняла: предмет в руках у управляющего — ее собственное письмо, адресованное лорду Страткерну. Они явно обсуждали его, но, поскольку разговор шел по-гаэльски, Леона, знавшая этот язык в весьма ограниченных пределах, почти ничего не могла понять. Она продолжала стоять, возмущаясь про себя дерзостью управляющего, посмевшего отдать герцогу на проверку ее личное письмо, как вдруг его светлость подошел к большому камину и швырнул письмо прямо в огонь.

В первую минуту девушка была настолько потрясена случившимся, что стояла, не веря своим глазам, не в силах пошевельнуться. Но тут языки пламени взметнулись, охватив письмо, оно загорелось, и герцог направился к лестнице. Леона, наконец, очнулась и почувствовала, что ей лучше остаться незамеченной.

Быстро, ступая почти неслышно по ковру, покрывавшему пол, девушка скользнула к дверям гостиной, прежде чем герцог успел подняться хоть на один пролет.

Она вся дрожала от возмущения, однако страх, поселившийся в самой глубине ее души с той минуты, когда она впервые увидела замок Арднесс, несколько умерял ее пыл. Теперь она знала, откуда в ней этот страх, — это был ужас пленника, запертого в тюрьме и сознающего, что все его попытки убежать тщетны, метания бессмысленны, что он навеки останется в темнице, из которой нет выхода.

Стараясь хоть немного успокоиться, прийти в себя, Леона подошла к окну и остановилась, глядя на простиравшееся перед ней море.

— Как вы рано! — услышала она за собой голос герцога.

— Да, вы правы, ваша светлость.

Она заставила себя повернуться к нему лицом:

— Я надела одно из тех платьев, которые вы подарили мне. Не знаю, как мне благодарить вас, никогда прежде у меня не было столь изящного и элегантного наряда.

— Я рад, что оно вам нравится, — ответил герцог, — и оно, без сомнения, очень идет вам, но, по-моему, к этому платью необходимо маленькое дополнение.

Он достал что-то из кармана своего вечернего костюма, и Леона увидела, что это маленькая коробочка, обитая бархатом. Она машинально приняла ее из его рук, ничего не понимая, вопросительно, с беспокойством глядя на него.

— Это подарок для вас. Надеюсь, он придется вам по душе, — герцог произнес это тихим, увещевающим голосом, словно успокаивая испуганного ребенка.

Леона открыла коробочку.

Внутри лежало жемчужное ожерелье, небольшое, но восхитительное, лучшее украшение для юной девушки.

— Что вы!.. Я не могу принять… этого! — воскликнула Леона.

— Оно принадлежало моей жене, — объяснил герцог, — а так как она очень любила вашу мать, то, мне кажется, ей было бы приятно, что вы будете носить это ожерелье.

— Вы… слишком добры ко мне, и я… просто не знаю, что сказать, — запинаясь, пробормотала девушка.

Улыбаясь, герцог вынул ожерелье из коробочки.

— Позвольте мне надеть его на вашу прелестную шейку.

Леона послушно повернулась к нему спиной и наклонила голову; замочек щелкнул, и жемчуг коснулся ее шеи.

— А теперь посмотрите на себя в зеркало, — предложил герцог.

Подойдя к зеркалу, девушка увидела, что он был совершенно прав, говоря, что к этому наряду необходимо дополнение, для того чтобы он стал безупречным.

Она выглядела восхитительно! Белоснежная пена кружев на груди еще более подчеркивала природную белизну и нежность ее кожи, но теперь, когда мягкую округлость ее шеи охватывал светящийся, полупрозрачный жемчуг, во внешности Леоны появилась изысканность, которой не было прежде.

— Благодарю… Благодарю вас! — воскликнула Леона. — Но я не понимаю, отчего вы так добры ко мне.

— Существует масса причин, и я мог бы привести вам их все, — ответил герцог, — но позвольте мне пока что ограничиться одной — мне хочется, чтобы вы чувствовали себя довольной и счастливой здесь, в замке Арднесс.

— Когда о тебе так заботятся, трудно не чувствовать себя счастливой, — проговорила Леона. Однако в тот момент, когда губы ее произносили эти слова, в голове один за другим возникали вопросы, на которые она не находила ответа.

Почему герцог сжег ее письмо? Что с его сыном, почему никто не смеет при нем произносить имя Эуана? И отчего, с виду такой добрый, он допускает такое варварство, как выселение людей?

Но у нее опять не нашлось случая поговорить с ним обо всем этом. За обедом было много народу, гораздо больше, чем за ланчем. Оказывается, в замке гостило множество джентльменов, уже немолодых, некоторые были и вовсе преклонного возраста; днем они охотились на тетеревов и куропаток, ловили рыбу, а к обеду вернулись в замок, горя нетерпением обсудить свои удачи и промахи и похвалиться добычей. Для того чтобы несколько разбавить это чисто мужское общество, пригласили нескольких дам, живших по соседству; Леона заметила, что они пристально разглядывают ее, даже не пытаясь скрыть своего любопытства.

Герцог еще раз объяснил собравшимся, что она — не просто его гостья, но будет жить в его замке. Леоне показалось, что при этом известии в глазах дам к любопытству примешалось какое-то странное выражение, будто они о чем-то мучительно размышляют; правда, она могла и ошибиться.

Во всяком случае, за обедом девушке не пришлось скучать; пожилые джентльмены, видимо наслаждаясь ее обществом, осыпали ее комплиментами и без умолку хвастались перед ней своими охотничьими подвигами. Большинство из них приехало с севера Англии или из Южной Шотландии.

— Мы гостим здесь каждый год, — сказал один из них Леоне. — На мой взгляд, охота в Арднессе замечательная, несравненно лучше, чем где-либо еще на севере.

Сказав это, он наклонился к герцогу, сидевшему немного дальше за столом:

— Кстати, герцог, эти ваши овцы испортили нам сегодня всю охоту!

— Неужели? — удивился тот.

— Они все время бежали впереди нас и вспугивали птиц прежде, чем те оказывались на расстоянии выстрела.

— Ну что ж, я поговорю с лесничим, — пообещал хозяин.

— Я очень надеюсь на это, — ответил охотник. — Конечно, овцы набивают ваши карманы деньгами, однако они отнюдь не набивают наши ягдташи добычей!

Герцог на этот раз промолчал, и мужчина, по всей видимости, англичанин, повернулся к Леоне:

— Владельцы имений на севере ни о чем больше не думают, кроме этих овец, будто с ума все посходили! Однако до меня дошли слухи, что ожидается прибытие груза шерсти из Австралии; это сразу выбьет почву из-под ног шотландских фермеров, сильно собьет цены!

— В таком случае, — негромко заметила девушка, — они, возможно, поймут, наконец, что совершили непростительную ошибку, променяв людей на овец!

Ее сосед по столу, уловив, вероятно, какие-то необычные нотки в ее голосе, быстро взглянул на нее:

— Вы имеете в виду выселения?

— Именно их!

— Я читал об этом статьи в «Таймсе», и они возмутили меня до глубины души. Это просто вопиющее безобразие, это безнравственно, в конце концов!

— Но ведь надо же с этим что-то делать! — заметила Леона.

Ее собеседник только пожал плечами.

— Что можем сделать мы, англичане? Насколько я слышал, ожидаются новые выселения в Южном Уисте, Барре и Скайе.

— О нет! — воскликнула девушка. — Почему бы не обратиться к королеве? Она могла бы издать какой-нибудь указ, чтобы прекратить все это.

Мужчина невесело улыбнулся:

— Даже королева бессильна против таких крупных шотландских землевладельцев, как наш хозяин!

Затем, как бы находя, что разговор их переходит дозволенные светскими приличиями границы, затрагивая слишком глубокие и серьезные вопросы, он повернулся к даме, сидевшей по другую сторону от него.

«Я ничего не могу сделать… совсем ничего!» — с отчаянием подумала Леона.

Она размышляла, что может произойти, если она не успокоится и будет постоянно, настойчиво поднимать этот вопрос перед герцогом, откровенно высказывая свое мнение? Быть может, он придет в ярость и выгонит ее из своего замка?

Он был так добр, так внимателен к ней, ей следовало бы испытывать к нему только чувство глубокой благодарности, ни о чем больше не помышляя. И все же Леона чувствовала себя так, точно и платье, которое было сейчас на ней, и чудесное жемчужное ожерелье у нее на шее — это те самые тридцать серебреников, которые Иуда получил за предательство.

После того как обед был закончен и музыкант, по обычаю, обошел вокруг стола, наигрывая на своей волынке, дамы удалились в гостиную, — один из прекраснейших залов замка, которого Леона до сих пор еще не видела. Видимо, она была обставлена еще при покойной герцогине и казалась несравненно более изящной и изысканной, чем другие комнаты. Она была меблирована во французском стиле, а занавеси на окнах и ковер на полу чудесно гармонировали по цвету и, несомненно, были выполнены лучшими мастерами.

На полированных столиках были расставлены безделушки, каждая из них — истинное произведение искусства; Леона не сомневалась, что их собирала когда-то сама герцогиня. Здесь были изящные табакерки времен короля Георга, отделанные эмалью и усыпанные драгоценными камнями, севрский фарфор, несколько очаровательных, искусно вырезанных вещиц из нефрита.

Леона как раз разглядывала их, когда к ней подошла одна из дам, леди Боуден.

— Ваше платье будто специально создано для этой комнаты, — любезно обратилась она к девушке.

— Благодарю вас за комплимент, мадам.

— Замок не часто посещают столь юные и привлекательные особы, как вы, — заметила леди Боуден, — а герцог к тому же сообщил мне, что вы будете жить у него в доме на правах члена семьи.

— Да, мадам. Мои родители умерли, а мама и герцогиня Джин были близкими подругами.

Леди Боуден вздохнула.

— Всем нам очень не хватает герцогини. Это была обаятельная женщина, можно сказать, душа этого замка. Без нее словно вся жизнь ушла из него.

Леона вопросительно подняла глаза, и она добавила, улыбаясь:

— Когда я приезжаю сюда, у меня всегда такое ощущение, точно я попала в замок могучего великана-людоеда. У вас нет такого чувства?

Девушка рассмеялась.

Это и в самом деле довольно точно передавало то, что она чувствовала здесь.

Они стояли в углу комнаты, несколько в стороне от других гостей, и леди Боуден, взглянув через плечо Леоны, сказала, понизив голос:

— С тех пор, как его жена скончалась, герцог как-то ожесточился, стал буквально невыносим. Может быть теперь, когда вы здесь, он хоть немного смягчится. Вы могли бы оказать на него благотворное влияние.

— Вряд ли мне удастся оказать на него какое-либо влияние, — с сомнением ответила девушка.

— Вы так молоды, — произнесла леди Боуден, словно бы говоря сама с собой. — Когда герцог потерял свою дочь Элспет, я думала, что никогда больше не увижу улыбки на его лице.

— А что случилось, отчего она умерла? — спросила Леона.

— Она никогда не отличалась особенно крепким здоровьем, — ответила ее собеседница, — и я думаю, она просто подорвала свои силы; организм ее не выдержал чрезмерного напряжения. Ей было всего лишь пятнадцать лет, и она обожала своего отца. Желая сделать ему приятное, она выезжала с ним на охоту, скакала с ним верхом на далекие расстояния, в общем, тратила все свои силы, которых и так-то было не слишком много, сопровождая его повсюду.

Леди Боуден немного помолчала.

— Зима тогда стояла очень суровая, но она продолжала выезжать с отцом даже тогда, когда ей следовало бы оставаться в постели. Простуда перешла в воспаление легких, болезнь протекала очень тяжело, так что надежды на выздоровление не было.

— Какое несчастье! — воскликнула Леона. — Представляю, что должен был чувствовать его светлость!

— Без сомнения, он страдал даже больше, чем мог бы страдать кто-либо другой на его месте, поскольку его сын…

Она не договорила, оборвав свою фразу на полуслове, так как в эту минуту к ним подошла сестра герцога.

— Не хотите ли составить партию в карты, леди Боуден? — пригласила она. — Вы ведь знаете, как его светлость любит сыграть в вист после обеда.

— С большим удовольствием! — отозвалась та.

Она оставила Леону и направилась к карточному столу. Как раз в этот момент дверь распахнулась, и джентльмены присоединились к дамам.

«Интересно, о чем она собиралась мне рассказать?» — думала девушка.

Ей было досадно, что фраза осталась неоконченной, и она так ничего и не узнала об Эуане. Однако нечего было и думать о том, чтобы продолжить беседу с леди Боуден, так как она уже заняла свое место за карточным столом, а те, кто не принимал участия в игре, собрались у камина.

— Все-таки удивительно, как холодно здесь бывает по вечерам, — заметил кто-то. — А днем на болотах стояла такая жара, что мне все время хотелось снять куртку.

— То-то вы и мазали целый день, теперь понятно, почему вы сегодня стреляли так, точно первый раз взяли в руки ружье! — поддразнил говорившего другой мужчина.

После этого все заговорили об охоте, и для Леоны не было уже никакой возможности узнать что-либо о таинственном наследнике герцога Арднесса.




Глава четвертая


Леона твердо решила, что она должна как-нибудь добраться до границы с владениями лорда Страткерна и, если представится возможность, повидать его.

По мере того как проходили дни, и она постепенно привыкала к жизни в замке Арднесс, Леона начала понимать, как трудно будет ей выполнить свой план. Начать с того, что ей никогда не удавалось выехать одной, ее обязательно кто-нибудь сопровождал.

Герцог, казалось, делал все, что только было в его силах, для того чтобы доставить ей удовольствие, как-то развлечь ее. Он брал ее с собой на прогулки верхом, а если бывал занят, Леона выезжала с кем-нибудь из гостей.

Прошла уже одна охота и приближалась вторая, пышные, многолюдные обеды следовали один за другим, а днем, к ланчу, всегда бывало человек двенадцать гостей, если не больше.

Весь день Леона была чем-нибудь занята, у нее просто не оставалось ни одной свободной минуты, и с ее стороны было бы черной неблагодарностью не замечать этих стараний развлечь ее, этого постоянного заботливого внимания, которое ей оказывалось.

Из Эдинбурга прибыли новые платья, а с ними теплые накидки, отороченные мехом, — скоро ведь должны были наступить холода — и бархатные жакеты, в которых было пока еще слишком жарко, даже если она выезжала куда-нибудь в экипаже.

Ей было трудно найти новые слова для выражения своей благодарности, и в то же время Леона чувствовала, что герцог словно бы постоянно следит за ней, наблюдая, как она относится ко всему, что ее окружает, к разговорам, которые слышит вокруг.

И все же, как бы ни увлекала ее эта новая, удивительная жизнь, в которую она окунулась, Леона не могла не вспоминать по двадцать раз на дню, что лорд Страткерн должен считать ее крайне невежливой и неблагодарной особой.

Она перебирала все способы, как можно было бы написать ему и отослать это письмо вместо того, которое сжег герцог.

Леона размышляла, нельзя ли будет как-нибудь, когда она выедет на прогулку, попросить остановиться у почтовой конторы, но тут же понимала, что при этом могут возникнуть некоторые неприятные вопросы, поскольку тогда ей, так или иначе, придется признаться, что ей известно о том, что первое ее письмо не достигло своего адресата.

Каким бы милым и предупредительным ни был герцог по отношению к ней, Леона испытывала к нему непреодолимый страх.

Девушка знала, каким жестоким и безжалостным он может быть, если дело будет касаться его выгоды, и она замечала, какой ужас он внушает людям, которым приходится иметь с ним дело. Слуги по первому знаку бросались выполнять его приказания, а местные жители, вроде священника из рыбацкой деревушки, которых она встречала у герцога в замке, в его присутствии вели себя столь подобострастно и униженно, что ей становилось за них стыдно.

Леона постоянно задавалась вопросом, что сталось с семьями людей, которых тогда выселили, но рядом не было никого, от кого она могла бы узнать правду. Не могла же она расспрашивать слуг герцога о том, чем занимается их хозяин! В то же время девушка была совершенно уверена, что все окружающие понятия не имеют о случившемся, и уж тем более о том, чем все это закончилось.

Леона просматривала газеты, надеясь найти в них что-нибудь по этому поводу; печатались ведь в «Таймсе» статьи о жестоких выселениях в графстве Росс!

После того как разоблачения мистера Дилэйна появились в прессе, было создано Общество защиты бедняков, но Леона знала, что оно просуществовало недолго, а из денег, которые тогда были собраны, мало что досталось жителям долины Гленкалви.

Из газет ей все-таки удалось узнать, что в Гленелге и Солласе, во владениях лорда Макдональда в Северном Уисте произошли новые выселения. Хозяева земель бесчинствовали также и в Стретхэд-он-Скайе. Однако сообщения об этом печатались в общих чертах, не давая никаких подробностей о происшедшем, и Леоне оставалось только домысливать, призвав на помощь все свое воображение, какими ужасами и жестокостью сопровождались эти новые выселения, гораздо более обширные, чем те, которые она видела на землях герцога.

— Я должна поговорить об этом с лордом Страткерном, — тысячу раз повторяла себе девушка.

И вот такая возможность неожиданно представилась.

Один из соседей пригласил герцога на охоту в его дальние, северные пределы.

Это означало, что ему придется выехать из дома рано утром, еще до рассвета, и вернется он в замок только поздно вечером, когда уже стемнеет.

Вот она, сказала себе Леона, та долгожданная возможность, о которой она столько времени мечтала!

Когда утром миссис Маккензи пришла будить ее, Леона сразу же подбежала к окну и, едва дождавшись, пока экономка раздвинет занавески, выглянула, чтобы посмотреть, какая погода стоит на дворе. Она знала, что если вдруг пойдет дождь, охоту могут отменить, или герцог просто решит, что будет излишней бравадой с его стороны выезжать в такую погоду, не думая о своем здоровье.

К счастью, день выдался прекрасный, небо было чистое, а неяркое сентябрьское солнышко обещало к полудню прогреть землю.

Кусты и деревья вокруг замка уже расцвечивались по-осеннему, и вереск был в полном цвету.

«Скоро наступит зима, — подумала Леона. — Тогда уж я действительно окажусь в заточении, мне уже никуда не удастся выйти!»

Но сегодня, по крайней мере, она на несколько часов была свободна от недремлющего ока герцога, ни на секунду не выпускавшего ее из поля зрения. Конечно, это не пройдет ей безнаказанно, но — будь что будет!

Девушка быстро, прежде чем остальные гости успели сойти вниз, проглотила свой завтрак и попросила, чтобы ей подали лошадь. Она знала, что грум все равно будет сопровождать ее, а если бы она выразила желание поехать одна, возникли бы нежелательные замечания, а быть может, даже пререкания и споры с мажордомом.

Леона надела костюм для верховой езды, один из самых прелестных, выписанных герцогом из Эдинбурга, а на голову — маленькую шляпку с вуалью; бросив на себя последний взгляд в зеркало, она подумала, как было бы хорошо, если бы лорд Страткерн увидел ее в этом наряде. Он ведь помнил ее в том дешевеньком, незамысловатом дорожном костюме, сшитом ее собственными руками, в котором не было и тени того блеска и элегантности, которые портной из Эдинбурга сумел придать наряду, выбранному ею для сегодняшнего дня. «Если я уже тогда показалась ему красивой, то что он сказал бы теперь, увидев меня в этом платье?» — подумала девушка.

С той минуты, как она открыла глаза, волнение не покидало ее, и она ничего не могла с этим поделать, напротив, оно все нарастало.

Спускаясь по каменным ступеням лестницы туда, где уже стояла оседланная для нее лошадь, Леона чувствовала, как все ее существо наполняется безмерной радостью, почти восторгом.

Только отъехав от замка и думая, как чуть позади цокают по дороге копыта лошади сопровождавшего ее грума, Леона вдруг испугалась: лорд Страткерн мог ведь куда-нибудь уехать, и тогда все ее планы рухнут — она не сможет с ним встретиться. Но она тут же напомнила себе, как он тогда совершенно определенно заявил, что всегда живет в замке, заботясь о своем клане и защищая его; нет, он не из тех богатых шотландских землевладельцев, которые прожигают свою жизнь на юге, предаваясь легкомысленным забавам и развлечениям.

«Маме он наверняка бы понравился, он именно такой вождь, которыми она всегда восхищалась, — подумала Леона, но тут же, вспомнив о герцоге, не могла не признать, что тот тоже постоянно живет в замке, среди своих людей. — Да, но ведь он совсем не заботится о них! — немедленно возразила она самой себе, ощутив внезапный прилив неприязни к герцогу, — для него важнее всего деньги, а не люди, не их жизнь!»

Леона вспомнила об овцах, разбредающихся по равнинам, их огромные стада вытаптывали вересковые пустоши, оставляя их голыми и бесплодными, и она с отвращением подумала о том, что стоит за всем этим.

Однако сейчас ей трудно было сосредоточиться на чем-нибудь, кроме мыслей о лорде Страткерне, и девушка пришпорила лошадь, понуждая ее идти быстрее.

Выехав с подъездной аллеи, ведущей к замку, Леона повернула на юг и начала подниматься по склону холма, который, как она знала, разделял владения Макарднов и Маккернов. Ехать приходилось очень медленно и осторожно, так как земля была неровная, попадались кроличьи норы, и Леона боялась, что лошадь может споткнуться и повредить себе ногу.

Когда до вершины холма оставалось уже недалеко, грум подъехал ближе, почти поравнявшись с ней:

— Простите меня, мисс, — заговорил он с сильным шотландским акцентом, — но мы приближаемся к границе владений лорда Страткерна, а нам запрещено пересекать ее.

— Там, наверху, должна быть, по-моему, каменная пирамида, — ответила Леона. — Мне хочется увидеть ее.

— А, ну да, есть там такая, — подтвердил грум, немного успокоившись.

Грум выполнил свой долг, попытавшись остановить ее; больше ему сказать было нечего, и он снова немного отстал. Леона, ни на секунду не останавливаясь, старалась ехать как можно быстрее, пока не заметила, наконец, что замок Арднесс остался далеко внизу. В ярких лучах солнца он казался устрашающе громадным и неприступным. Ущелье, пролегавшее за ним, выглядело отсюда совсем черным, и так же, как и в первый раз, когда Леона проезжала по нему, ей почудилось в нем что-то зловещее.

«Все-таки есть в нем что-то такое, от чего мурашки бегут по телу, — подумала девушка, но тут же рассмеялась, укоряя себя: — Нельзя быть такой впечатлительной! Мое воображение переходит всякие пределы!»

Перед глазами ее раскинулся дышавший свободой простор необозримых равнин, поросших вереском, легкий ветерок доносил до нее нежный аромат его цветов, с ним вместе улетучивались все темные страхи, преследовавшие ее в замке. Просто невозможно было думать о них среди всего этого великолепия, вдали от угрюмых стен! Она забыла о том, как, просыпаясь среди ночи, подолгу лежала, прислушиваясь к тишине, не зная, что же такое она ожидает услышать. Забыла о мрачных тенях по углам, казавшихся ей такими грозными, предвещающими какую-то неведомую опасность.

Прямо перед ней была сложенная из камней пирамида; громадные серые валуны громоздились друг на друга, образуя остроконечную гору, уходящую ввысь, и сердце девушки подпрыгнуло от радости.

Еще несколько секунд — и она окажется на земле лорда Страткерна!

Поднявшись еще немного, Леона подъехала к пирамиде и остановилась.

Взглянув вниз, она увидела перед собой озеро, а за ним замок именно таким, каким он виделся ей в мечтах, с тех пор как она уехала, покинув его покой и уют, — прекрасное место, где она чувствовала себя такой защищенной!

Отсветы солнца на холмах, окружающих озеро, и тихая гладь почти не колеблемой ветерком воды были восхитительны, еще чудеснее, чем они представлялись ей в мечтах. Замок в отдалении казался сказочным, будто сошедшим со страниц книжек о добрых волшебниках и феях, которые Леона читала, когда была еще девочкой.

Лошадь, уставшая после долгого и трудного подъема, стояла спокойно, наслаждаясь передышкой, и Леона, не отрываясь глядевшая на раскинувшийся перед ней пейзаж, вспомнила об израильтянах, увидевших, наконец, после долгих скитаний, землю обетованную.

Она так часто вспоминала эти места, так мечтала, так тосковала о них, что даже начала бояться: что если в следующий раз, когда она их увидит, они потеряют часть своего очарования? Но все оказалось в точности таким, как она запомнила: зачарованное, волшебное озеро и чудесный, зачарованный замок.

Леона услышала, как грум за ее спиной беспокойно зашевелился, очевидно, опасаясь наказания за то, что позволил ей подняться сюда, до самой границы, но она даже не обернулась.

Она понимала, как смешно и нелепо с ее стороны надеяться на то, что лорд Страткерн, так долго не получая от нее никаких известий, ничего не зная о ней, появится вдруг сейчас, точно он так и прождал ее здесь все это время.

Но несмотря на все эти доводы, она по-детски упрямо продолжала верить в то, что он здесь, и она увидит его.

«А что, если съехать вниз и попытаться найти его?» — подумала девушка.

У нее было весьма неприятное предчувствие, что герцог, если только она попытается это сделать, страшно рассердится; хотя, продолжала размышлять Леона, разве он и так не рассердится, когда узнает, что она нарушила его запрет и доехала до самой границы его земель?

— Ну что ж, семь бед — один ответ! — решительно сказала себе Леона и почувствовала, что эта поговорка сейчас как нельзя более кстати.

Она дернула за поводья и, пришпорив коня, пустила его к замку.

— Мисс! Мисс! — взволнованно кричал ей вслед грум. — Мы нарушили границу! Это владения лорда Страткерна, и нам не разрешается сюда заезжать!

— Я получила приглашение, — на скаку, не останавливаясь, коротко ответила девушка.

Грум за ее спиной что-то возразил, продолжая кричать отчаянно, до хрипоты; видно было, что он чрезвычайно взволнован и встревожен.

Она ехала, наверное, минут двадцать, замок приближался, можно было различить уже его башенки и флаг, развевавшийся над крышей. Леона заметила и маленькие, аккуратные домики, притулившиеся у склонов холмов по берегам озера, и с удовлетворением отметила, что на вересковых равнинах милорда она не видела ни одного овечьего стада. По пути они вспугнули несколько выводков куропаток; курочки возмущенно квохтали, взлетая из-под копыт лошади и снова прячась в траве, подальше от незваных гостей.

Именно в этот момент вдалеке показался какой-то всадник, и сердце Леоны радостно затрепетало.

Сначала она не была уверена, что это действительно он; местность здесь была неровная, холмистая, и, едва показавшись, он уже исчез за какой-то возвышенностью, но только для того, чтобы через несколько минут появиться вновь, уже гораздо ближе.

Теперь Леона видела его уже достаточно хорошо; ошибиться было невозможно — это был лорд Страткерн, и он ехал к ней!

Он мчался ей навстречу, подгоняя своего коня, и Леона тоже тронула свою лошадь хлыстом, пришпоривая ее; охваченная желанием как можно скорее оказаться с ним рядом, она неслась, как ветер, забыв о собственной безопасности.

Грум все еще что-то невнятно бормотал у нее за спиной, и Леона поняла, что он боится гнева лорда Страткерна, того, что он будет сейчас бранить их, выговаривая за самовольный въезд в чужие владения.

Однако, когда они, наконец, съехались, на лице лорда было выражение нескрываемой радости.

— Я уже почти потерял надежду, — признался он, подъезжая к Леоне и протягивая ей руку.

Она вложила в нее свои пальчики, и он сжал их так крепко, что ей стало больно.

— Так вы… ждали меня? — спросила девушка тихо, чувствуя, что ей трудно выговорить эти слова.

— Я ждал вас все это время, с тех пор, как вы уехали от меня; каждый день я высматривал, не покажетесь ли вы на склоне холма, — ответил он. — По правде говоря, один из моих ловчих наблюдал за вами в подзорную трубу с того момента, как вы пересекли границу.

Именно на это Леона и надеялась, почему-то она верила, что так оно и будет, и в то же время в душе ее поднялась горячая волна радости, что надежды ее оправдались.

— Я… не могла приехать раньше.

— А вы хотели?

В голосе его послышалась такая надежда, такое нескрываемое желание, чтобы она ответила удовлетворительно, что Леона смутилась и отвернулась, не в силах взглянуть ему в глаза.

— Я… я писала вам, — сказала она вместо ответа, — но письмо… так и не было отправлено.

Она заметила, как сжались его губы, потом он произнес:

— Но сегодня вы здесь.

— Герцог уехал на охоту по соседству.

— Вы зайдете в замок?

— Мне незачем пока возвращаться. Я могу задержаться тут… до вечера.

Леона подумала, что не имеет смысла ей притворяться, будто она не хотела его увидеть.

Она знала, что по возвращении ей предстоит не слишком приятные минуты, а потому хотела вдоволь насладиться свободой, раз уж ей удалось ненадолго вырваться.

— Вы знаете, что вы здесь самая желанная гостья, — сказал лорд Страткерн.

В голосе его прозвучало что-то такое, что Леона не выдержала и с улыбкой повернулась к нему; встретившись с его глазами, она вдруг почувствовала, что не в силах отвести взгляд.

— Поспешим, — предложил он, — нам ведь о стольком еще надо поговорить друг с другом!

Девушка поняла, что он предпочитает говорить с ней наедине, без посторонних ушей, поэтому они продолжали путь в тишине, не обменявшись больше ни словом. Грум герцога Арднесса ехал за ними, гадая, как полагала девушка, какое наказание его ожидает.

Они подъехали к замку, и, прежде чем кто-либо из слуг успел подскочить и помочь Леоне спуститься на землю, лорд Страткерн первый подал ей руку. Он снял ее с седла, и Леона вся затрепетала от восторга, когда его сильные руки коснулись ее. Ей хотелось, чтобы он опять поднял ее и понес вверх по лестнице, как в тот раз, когда она впервые попала в замок. Вместо этого они поднялись наверх рука об руку и вошли в небольшую, уютную залу с видом на озеро.

— Это прекраснее, чем мне запомнилось, — сказала девушка, подходя к окну.

— То же самое я мог бы сказать и о вас, — очень тихо проговорил лорд Страткерн.

— Вы… вы действительно так думаете? — спросила Леона.

— Да, я действительно так думаю, — ответил он, ласково улыбаясь ей.

— Я так рада. Я хотела, чтобы вы… увидели меня в моем… новом платье.

Лорд Страткерн взглянул на ее шляпку и весь ее модный, изящный костюм так, точно заметил его впервые.

— А оно новое? — удивился он. — Ваше лицо так прекрасно, что я ни на что больше не мог обращать внимания.

Леона вздрогнула и отвернулась к окну, глядя на озеро.

— Так значит, у вас новое платье! — медленно проговорил лорд Страткерн, и словно смысл ее слов постепенно начал доходить до него. — Это подарок?

— Д-да… его светлость… подарил его мне.

Девушка уже пожалела, что упомянула об этом, и все же ей хотелось, чтобы каждый раз, когда она надевает для него новое, красивое платье, он замечал это и любовался ею.

Лорд Страткерн отвернулся и отошел в другой угол комнаты.

— Вам нравится в замке Арднесс? Вы счастливы там?

— Я… так благодарна. Герцог… очень добр ко мне.

— Я спрашивал вас не об этом.

— Да, я понимаю, — возразила Леона, — но, полагаю, мне не подобает жаловаться, когда его светлость так заботится обо мне, и у меня, благодаря ему, есть все, о чем только может мечтать девушка в моем возрасте.

— Тогда в чем же дело?

Мгновение девушка колебалась, потом, точно не в силах больше сдерживать наболевшее, произнесла:

— В тот день, когда я уезжала отсюда, я увидела… как людей герцога выселяют из их домов, отбирают у них землю!

Говоря это, Леона не осмеливалась посмотреть на него, так как чувствовала, что гнев, который наверняка вспыхнет в его душе от ее слов, немедленно передастся и ей.

Потом она услышала, как он спросил ровным, ничего не выражающим голосом:

— А для вас это что-нибудь значит?

— А как вы думаете? Это было так ужасно, так отвратительно, так… бесчеловечно! Мне трудно говорить об этом. Я просто не могу вспоминать об этом без слез…

Голос ее прозвенел и оборвался на страстной, отчаянной ноте.

— А вы пробовали с кем-нибудь говорить об этом?

— Да, я пыталась, — отозвалась она, — клянусь вам, я пыталась, хотела помочь им, сделать что-нибудь, но его светлость даже не стал меня слушать, и мне некого было больше спросить… не от кого было узнать об их участи.

Лорд Страткерн, перейдя через комнату, снова подошел к ней.

— Сожалею, что вам пришлось столкнуться со всем этим ужасом, — мягко сказал он. — Теперь вы, наверное, понимаете, почему мы с герцогом разорвали наши отношения?

— Вы правы! Вы совершенно правы! — воскликнула Леона. — Но что можно сделать?

— Ничего! — отозвался он. — Я пытался помочь некоторым из Макарднов, но я не могу жертвовать благосостоянием людей из моего собственного клана, перенаселяя свои земли.

— Да, конечно… Я понимаю, — тихонько вздохнув, согласилась с ним девушка. — Но те люди! Те несчастные, обездоленные люди! Я до сих пор слышу их стоны и плач. А один ребенок… он чуть не сгорел, когда они подожгли дом!

— Это невыносимо! — голос лорда Страткерна прозвучал жестко, немного хрипло. — И это происходит теперь по всей Шотландии — жадность землевладельцев и жестокость их управляющих мучают наш народ, уничтожают саму его душу!

— Я знала, что вы так скажете, я была уверена в ваших чувствах! — воскликнула Леона. — Моя мама говорила точно так же! Но неужели вы ничего, совсем ничего не можете сделать?

— Ничего! — ответил лорд. — Я испробовал все возможные способы. Я встречался со многими землевладельцами и беседовал с ними. Мы не раз собирались в Эдинбурге!

Вздохнув, он продолжал:

— Тысячи тысяч шотландцев вынуждены были эмигрировать, и теперь рассеяны по всему миру. В одном только 1831 году было выселено пятьдесят восемь тысяч человек. Теперь уже осталось совсем немного земли, которая не превратилась бы в пастбище для овец, — закончил он с горечью.

Леона молчала, не в силах произнести ни слова. В глубине души она всегда надеялась, что лорд Страткерн, как Рыцарь в сияющих доспехах из сказки, взмахнет своим волшебным мечом и спасет людей от этого бедствия.

Словно бы прочитав ее мысли, он подошел к столику для коктейлей, с которого брал для нее лимонад в тот вечер, когда она осталась в замке, и наполнил ее бокал коктейлем.

— У нас не так уж много времени, — заметил он, — так что давайте-ка лучше поговорим о каких-нибудь более приятных вещах, о вас, например.

— Но мне хотелось бы поговорить о вас, — возразила Леона. — Я хотела бы, чтобы вы рассказали, как вы живете тут, в вашем имении, какие у вас планы по поводу тех людей из хижин, которые я видела на берегу озера…

— Вас это действительно интересует? — спросил лорд Страткерн.

— Действительно, — ответила Леона. — Я хочу знать, как живут шотландцы, какие у них трудности и проблемы. Я ненавижу это чувство оторванности от всего, отъединенности от всех окружающих, при том, что я живу среди шотландцев, на шотландской земле!

— Вы чувствуете себя именно так в замке Арднесс?

— Там все время полно людей, — ответила девушка, — но это просто гости. Они приехали сюда развлекаться и отдыхать, и проблемы Шотландии их совершенно не интересуют, им они безразличны.

— В отличие от вас.

— Мне хотелось бы, чтобы это было так.

Они немного помолчали, и у Леоны было ощущение, что лорд Страткерн смотрит на нее как-то задумчиво, будто бы напряженно размышляя о чем-то. Затем он спросил:

— Вы окончательно решили поселиться в замке Арднесс?

— У меня нет выбора, — ответила Леона. — У меня нет ни денег, ни места, куда я могла бы поехать, а герцогу очень хочется, чтобы я жила у него.

Лорд Страткерн промолчал, и Леона продолжала:

— Мне только хотелось бы, чтобы его замок был хоть немножко… похож на этот.

— А в чем состоит разница, — спросил лорд Страткерн, — за исключением, разумеется, самой архитектуры построек?

— Вы прекрасно понимаете, что я имела в виду не это, — возразила девушка. — Разница лежит гораздо глубже, она в самой атмосфере. Вам, наверно, покажется это странным и… глупым, вы будете надо мной смеяться, но у меня там все время такое чувство — будто я пленница, запертая в темнице.

Вид у него, как показалось Леоне, был очень удивленный, пожалуй, даже встревоженный, и он быстро спросил:

— Откуда у вас это чувство?

— Я приписываю его… моему воображению: возможно, я просто слишком впечатлительна. А может быть, меня пугают духи прошлого, все еще обитающие в замке, в его громадных залах, нескончаемых коридорах и, конечно же, в башне! Я стараюсь не показывать своего страха, казаться довольной и веселой, и все-таки я немного боюсь!

— Мне кажется, это не похоже на вас, вы не из пугливых!

— Я и правда не помню, чтобы раньше чего-нибудь боялась. Но замок герцога производит какое-то гнетущее впечатление, он такой мрачный и таинственный! Там есть что-то такое… Хотелось бы мне знать, что это… Что в нем наводит на меня такой ужас.

Леона подумала, что все это звучит очень наивно, по-детски; она решила перевести разговор с себя на какую-нибудь другую, более интересную тему, и быстро сказала:

— Расскажите мне, что вы знаете о сыне герцога Арднесса.

— Об Эуане Ардне? — переспросил лорд Страткерн. — Разве он не в замке?

— Нет, по-моему, его там нет, — ответила Леона. — Но все говорят о нем так загадочно, так таинственно. Я нечаянно подслушала, как сестра герцога предупреждала других дам о том, чтобы они не упоминали при его светлости даже имени сына.

— По-моему, он где-то в санатории, не то в Лондоне, не то в Эдинбурге, — задумчиво сказал лорд Страткерн.

— Но почему? — удивилась девушка.

— Никто точно не знает, что с ним, — ответил лорд. — Он всегда был болезненным ребенком; помню, шли разговоры, что герцог возил его по всей Европе, показывал лучшим специалистам, надеясь, что они излечат его сына.

— Излечат? Но от чего? Чем он болен?

— Это часть той тайны, которая, как вы говорите, окутывает замок Арднесс, — слегка улыбнулся лорд Страткерн. — Я не знаю, что с ним. Да, думаю, и никто не знает.

Помолчав немного, он продолжал:

— Я много раз видел дочь герцога, Элспет. Это была милая девочка, очень похожая на герцогиню. Но я не припомню, чтобы мне хоть раз довелось увидеть маркиза, да и никто из моих знакомых его не видел.

— Как странно! — воскликнула Леона.

— По этому поводу было много разных разговоров, — продолжал лорд Страткерн, — люди гадали, что с ним такое, что за таинственный недуг его снедает. Наконец, все решили, что у него, по-видимому, что-то не в порядке с позвоночником.

«Действительно, — подумала Леона, — это объясняет то, почему герцог обращался к разным докторам в надежде на помощь и помещал мальчика в лучшие европейские лечебницы.»

— Могу себе представить, какое это несчастье для герцога, — заметила она вслух.

— Ну еще бы, — согласился лорд Страткерн. — Он же так гордится своим родом!

— Да, и правда, — с улыбкой вспомнила Леона. — Он показывал мне генеалогическое древо своей семьи. Он сказал тогда, что титул всегда переходил в их роду от отца к сыну, так что, когда он умрет, сын станет его наследником.

— Похоже, здоровье юного Эуана идет на поправку, — заметил лорд Страткерн.

— Мне кажется, — ответила Леона, — его светлость хочет, чтобы я заняла место его дочери. Леди Боуден рассказывала мне, как он мучился, как тяжело переживал свое несчастье, когда умерла его дочь.

— Если вы пытаетесь разжалобить меня, хотите, чтобы я пожалел герцога, — сказал лорд, — вряд ли вам это удастся. Я нахожу, что он туп, упрям и безжалостен до жестокости! По правде говоря, я не терплю его точно так же, как и он меня!

Леона тихонько вздохнула:

— Боюсь, он страшно рассердится, когда узнает, что я специально поехала сюда, чтобы увидеть вас.

— Вы сказали, что письмо, которое вы написали мне, так и не было отправлено. Почему?

С минуту девушка колебалась, потом решила все-таки сказать правду.

— Герцог уничтожил его. Я случайно увидела, как он бросил его в огонь; я в это время стояла наверху, на площадке лестницы, но он меня не заметил.

Лорд Страткерн выпрямился.

— Это совершенно невыносимо, этого просто невозможно терпеть! — гневно произнес он. — Однако именно этого мне и следовало ожидать. Если бы только вы жили в любом другом из соседних замков, где угодно — только не в Арднессе!

— Что же делать? Я живу именно там, — совсем тихо ответила Леона.

— И все же чудо произошло — вы здесь! Вы поступили очень храбро, теперь я понимаю, сколько мужества вам потребовалось, чтобы приехать сюда, и, позвольте заверить вас, я вам очень благодарен.

— Это я должна благодарить вас, — возразила Леона. — Вы спасли меня в тот вечер, когда произошло несчастье. И я была так счастлива, «открыв» для себя замок Керн!

— Я так надеялся, что вы будете вспоминать об этом, если, конечно, вообще вспомните обо мне, — проговорил лорд Страткерн. — Однако я боялся…

— Боялись? — недоверчиво переспросила Леона.

— Боялся, что вы забудете меня!

— Это было бы невозможно!

Вновь глаза их встретились, и что-то удивительное, чудесное вспыхнуло в них, словно пламя, передаваясь от одного к другому.

Лорд шагнул к ней, и Леона почувствовала, что он готов уже сказать что-то значительное, очень важное, но в этот момент в дверях появился дворецкий:

— Кушать подано, милорд! — объявил он.

Лорд Страткерн взглянул на часы, стоявшие на камине:

— Мы позавтракаем немного раньше, чем обычно, — объяснил он, — мне кажется, так будет лучше — ведь нам еще столько всего надо успеть, прежде чем для вас настанет время возвращаться.

— Я заранее принимаю все ваши планы, — улыбнулась Леона.

Они прошли в обеденный зал, который так хорошо помнила девушка и который показался ей несравненно прекраснее, чем громадный, холодный и чопорный обеденный зал в замке Арднесс.

Несмотря на присутствие слуг, подававших им кушанья, они могли свободно беседовать обо всем, что их волновало, а им было что сказать друг другу!

Хотя впоследствии Леона уже не могла вспомнить, о чем же они тогда говорили. Она помнила только, что еда была необыкновенно вкусная и что все слова, которые они произносили, были важны и значительны сами по себе, независимо от их смысла; они словно обладали какой-то волшебной, магической силой.

После завтрака Леона с удовольствием поговорила с миссис Маккрей; ей приятно было обнаружить, что и остальные слуги тоже не забыли ее, а спальня, в которой она провела тогда ночь, все такая же прелестная и уютная, какой она ее запомнила.

Она подумала, что если бы спала здесь, в шотландской опочивальне, она не лежала бы, напряженно вслушиваясь в тишину, как это было в замке Арднесс, не пыталась бы уловить звуки, которых нет, и не пугалась бы неизвестно почему темных теней по углам.

— А вы каждый вечер смотрите, как воины танцуют в Зале вождя? — с мечтательной тоскою спросила девушка.

— Нет, не каждый, — улыбнулся лорд Страткерн. — Обычно воины собираются по субботам, а раз в месяц они приводят с собой своих жен и детей, отцов и матерей и устраивают настоящий праздник, показывая свое искусство.

— Как бы мне хотелось все это увидеть! — воскликнула Леона.

— Как бы мне хотелось показать все это вам! — словно эхо, откликнулся лорд Страткерн.

Они вышли в сад, и снова Леона ощутила, что здесь очень тепло, — гораздо теплее, чем на равнине или в садах, окружающих замок Арднесс; живая изгородь из густо разросшихся кустов и каменные стены защищали сад от ветра, так что даже сейчас, в сентябре, здесь можно было любоваться чудесными, яркими цветами.

Лорд Страткерн сорвал розу для своей гостьи, и она приколола ее к застежке у ворота.

Леона заметила, что он выбрал для нее белый, еще почти не распустившийся бутон, и улыбнулась, вспомнив, что белые розы были эмблемой якобитов. Девушка напомнила ему об этом.

— На самом деле я выбрал ее потому, что она очень похожа на вас, — возразил лорд Страткерн.

— Белая роза?

— Белая, чистейшая, невероятно прекрасная и еще почти не распустившаяся! — ответил он.

— И вам кажется, что она похожа на меня?

— У меня такое впечатление, что вы еще очень мало знаете о жизни, — объяснил он. — Когда вы сталкиваетесь с жестокой действительностью, как например, с выселениями, это вас больно ранит, так как для вас мир все еще остается чудесным, светлым и радостным… И так оно и должно быть!

— Мне бы очень хотелось, чтобы он был таким.

Лорд Страткерн ничего не ответил, и Леона, секунду помолчав, сказала:

— Вы говорили мне, что человеку часто приходится разочаровываться.

— Часто, но не всегда!

Они спустились к берегу озера; вода была очень чистая и прозрачная, видно было желтое песчаное дно, и рыбки скользили в глубине неслышно, как сказочные духи вод.

— В этом озере, наверное, живут нимфы, — задумчиво произнесла Леона. — А в горных пещерах скрываются гоблины, да, как вы думаете?

— Ну конечно! — уверенно подтвердил лорд Страткерн. — А когда по утрам над озером поднимается легкий туман, светлая, чуть прозрачная дымка, я всегда вспоминаю о вас!

Леона повернулась к нему, и с минуту они стояли молча, неподвижно, глядя в глаза друг другу. Потом лорд Страткерн заговорил, и голос его звучал так, словно ему стоило непомерных усилий выговорить эти слова, точно каждое слово застревало у него в горле:

— Я проклинаю себя за то, что вынужден торопить вас, и все же я чувствую, что нам пора возвращаться. Кроме того, мне хотелось бы показать вам еще кое-что, прежде чем мы доедем до границы.

Леоне показалось, что солнце в небе внезапно померкло и стало темнее.

— Да, мне нельзя опаздывать, — проговорила она машинально, в то время как все в ней протестовало, и ей хотелось умолять его, чтобы он позволил ей остаться.

Герцог, конечно же, придет в ярость, да, но какое это имеет значение? Что вообще может иметь какое-либо значение по сравнению с тем, что она здесь, в замке Керн, рядом с его хозяином? Ах, если бы она могла остаться здесь до утра, как в прошлый раз! Однако скромность и застенчивость не позволяли ей высказать все, что было у нее в душе, и Леона покорно шла рядом с лордом к замку, чтобы надеть свою шапочку для верховой езды и взять перчатки и хлыстик, которые она там оставила.

Лошади стояли у подъезда, вид у грума был весьма недовольный и мрачный. Лорд Страткерн подсадил Леону, затем аккуратно расправил складки ее пышного платья для верховой езды. Леона чувствовала, что он делает это так, точно каждым, почти незаметным, движением хочет защитить ее, уберечь от всего дурного, как тогда, когда он крепко и бережно сжимал ее, увозя в свой замок. Было в нем что-то необыкновенно мягкое, полное удивительной нежности, которую она не ожидала встретить в мужчине, и в то же время он был по-настоящему мужественным.

Лорд Страткерн тоже вскочил на свою лошадь, и они отправились. Грум ехал за ними, немного отстав, так что их разговор не долетал до него.

— Это правда, что кто-то постоянно наблюдает за пограничным холмом, это действительно так? — спросила Леона.

— Я дал указания моим охотникам, — ответил лорд Страткерн. — Один из них должен все время находиться на посту. В последнее время у меня создалось впечатление, что они уже потеряли всякую надежду и считали свое дежурство пустой тратой времени. Теперь, я думаю, они станут вдвое внимательнее и усерднее.

— Так что, если мне снова удастся выбраться, — начала девушка.

— Я буду ждать вас, — ответил лорд Страткерн, — однако я думаю…

Он умолк, не договорив.

— О чем вы думаете?

— Что мне следует явиться в замок Арднесс с визитом.

Леона ничего не ответила, и он продолжал:

— Вы очень молоды, и герцог занимает сейчас положение вашего опекуна. Я никоим образом не хотел бы хоть чем-то обидеть вас или сделать что-либо, что могло бы повредить вашей репутации.

— Но каким образом? — удивленно воскликнула девушка.

Лорд Страткерн улыбнулся.

— Я полагаю, многие люди, включая и герцога, сочтут весьма неприличным ваше поведение сегодня: вы ведь целый день провели со мной вдвоем, в моем замке.

— Да, действительно, — печально согласилась Леона, — я и не подумала об этом.

— Вот почему я собираюсь нанести визит в замок со всей пышностью и торжественностью, подобающими такому случаю. В конце концов, каковы бы ни были разногласия между герцогом и мною, я не вижу оснований для того, чтобы это могло помешать нашему официальному, — пусть даже несколько запоздалому, — знакомству, которое позволит нам поддерживать дружеские отношения, не нарушая приличий.

Он проговорил это с улыбкой, и Леона, рассмеявшись, ответила:

— Вы правы, наше официальное знакомство действительно окажется несколько запоздалым. Я была в вашем замке, я целый день провела вдвоем с вами, и я…

Девушка запнулась, не закончив фразы.

— Мне хотелось бы, чтобы вы договорили, — попросил лорд Страткерн. — О чем вы хотели мне сказать?

— Я хотела сказать, что я была очень, очень счастлива! — ответила Леона.

— И я тоже! — сказал он. — Так счастлив, что у меня не хватает слов, чтобы выразить это, так счастлив, что не могу говорить об этом сейчас!

Леона затрепетала, осознав то, что крылось за его словами.

Дальше они ехали в молчании, и вот уже впереди показалась каменная пирамида, четко вырисовывавшаяся на фоне неба. У Леоны было такое чувство, точно там, за ней, ее уже поджидает зловещий и угрюмый замок Арднесс, протягивая к ней свои хищные руки; вот-вот он затащит ее в свое громадное, жадное чрево, и ей уже никогда больше не вырваться, не спастись от него!

Они оказались на небольшом спуске, в маленькой впадине на холме, и лорд Страткерн остановил свою лошадь.

— Вы ничего не имеете против, если мы отойдем немного в сторону и я покажу вам то, о чем говорил раньше? — спросил он.

— Что вы, конечно, нет, — ответила девушка.

Он подозвал грума и велел ему подержать лошадей. Затем помог Леоне спуститься: на землю и, взяв ее за руку словно ребенка, повел через лужайку, заросшую цветущим вереском. Они обогнули небольшой бугорок, и перед глазами Леоны предстал водопад, бьющий прямо из склона горы, и брызжущим, серебристым потоком падающий в узкое русло, без сомнения, уводящее его прямо к морю.

— Какая прелесть! — в восторге воскликнула Леона.

— Он бьет здесь с давних пор, — сказал лорд Страткерн, — и у него есть одна маленькая тайна, которую я хочу вам показать.

— Это удивительно! — обрадовалась девушка, хотя, глядя на водопад, она никак не могла себе представить, что за секрет мог он таить в себе.

Лорд Страткерн прошел вперед и, все так же держа ее за руку, подвел к самому краю потока; он раздвинул заросли вереска, и тут она увидела узкий проход, уходящий за водопад, внутрь горы.

Ширина его все же оказалась достаточной для того, чтобы она могла войти в него, не замочив платья.

Теперь вода с шумом падала сбоку от Леоны; это было похоже на тонкую, серебристую вуаль; глаза девушки постепенно привыкли к темноте, и теперь она различила огромный грот, открывшийся в скале и уходящий вглубь.

— Пещера! — воскликнула Леона, и голос ее гулким эхом отдался под сырыми, темными каменными сводами.

— В этой пещере вождь Маккернов и тридцать его воинов скрывались после битвы при Каллодэне, — объяснил лорд Страткерн. — Англичане искали их повсюду, они пытались даже сжечь замок, но все было напрасно — их поиски так и не увенчались успехом.

Леона прошла немного в глубь грота.

— И сколько времени они оставались здесь?

— Три месяца! Их жены и матери носили им сюда потихоньку еду, так что они не голодали, а когда англичане, наконец, ушли, они вышли отсюда, целы и невредимы!

— Чудесное укрытие! — восхищенно сказала Леона. — Я очень рада, что вы показали его мне.

— Даже и в наше время почти никто не знает о его существовании, — заметил лорд Страткерн. — Думаю, мне не нужно просить вас не упоминать о нем там, по ту сторону холма?

— Можете быть уверены, я не обману вашего доверия, — ответила Леона.

— Я уверен в этом.

Он стоял спиной к водопаду, а Леона — напротив него, так что серебристый свет падающих струй бросал отсветы на ее лицо.

— Теперь я буду вспоминать о вас не только на берегу озера, глядя, как пар поднимается над водой, но и всякий раз, когда увижу какой-либо водопад или услышу музыку его струй.

Глаза их встретились.

Леона замерла, не в силах даже вздохнуть. Затем инстинктивно, сама не сознавая, что она делает, не думая ни о чем, девушка сделала шаг ему навстречу.

Руки его сомкнулись вокруг нее; все так же бессознательно Леона подняла к нему лицо, и губы их встретились.

Никто еще никогда не касался губ девушки, и она не знала, как это будет, что почувствует она в эту минуту. Точно пламя взметнулось в ней, пробежав по венам, наполнив ее жарким ощущением свершившегося чуда; ей казалось, что тела ее больше не существует, оно растворилось, слившись с его телом, став не более, чем его частью. Словно губы его вобрали в себя ее всю, и она больше не существовала отдельно от него.

Поцелуи их были частью окружавшего ее сказочного мира, частью того волшебства, которое таилось и в водах озера, и в замке, только они были еще более удивительными и прекрасными. Серебристый отблеск падавших струй, их брызги, дрожавшие в воздухе, и диковатый, таинственный полумрак пещеры, — все это было в жарком неистовстве его поцелуев.

Время словно остановилось. Леона чувствовала, что она стала маленькой песчинкой чудесной и героической истории Шотландии, а лорд Страткерн воплотил в себе всю отвагу и мужество героев ее детских лет.

Он целовал ее до тех пор, пока весь мир не перестал для них существовать, пока им не показалось, что они — единственные люди, оставшиеся на Земле, и не было ничего во всей Вселенной, кроме великой, непознаваемой тайны их сердца, их разума и души!

Наконец лорд Страткерн оторвался от ее губ.

— Я люблю тебя, моя прекрасная возлюбленная! Я полюбил тебя в тот момент, когда впервые увидел тебя!

— Я… я тоже люблю вас! — прошептала Леона. — Когда вы обнимали меня в тот вечер, мне было так хорошо, я чувствовала, что ничто на свете не может угрожать мне, когда я с вами, и мне хотелось, чтобы так было всегда.

— Любовь моя, я не должен был отпускать тебя! — воскликнул лорд Страткерн. — Я должен был просить тебя остаться со мной, удержать тебя, не позволить тебе уехать!

Губы его снова нашли ее рот, и он стал целовать ее горячо, страстно, забыв обо всем на свете, так что маленький огонек, вспыхнувший в ней при первом его прикосновении, разгорелся в безудержное пламя, которое охватило все ее существо.

«Я создана для него! Душа моя принадлежит ему!» — пронеслась в голове Леоны счастливая, торжествующая мысль.

Он продолжал целовать ее, и больше она уже ни о чем не могла думать, ощущая только удивительное волнение и бесконечный восторг, которые и были, наверное, частью райского блаженства.

— Тебе, пожалуй, пора идти, моя радость! — произнес он, наконец, неуверенно.

— Но я не могу расстаться с тобой! — воскликнула Леона.

Для нее было невыразимым мучением осознавать, что губы его должны оторваться от ее губ, что он не будет больше целовать ее так чудесно. Она жаждала его губ, желала ощущать их прикосновение больше, чем она когда-либо желала чего-нибудь в своей жизни.

— Мы не должны терять голову, — сказал лорд Страткерн. — Мой долг — заботиться о тебе, мы не должны нарушать приличий, и наше поведение не должно вызывать никаких разговоров и сплетен.

— А вы не забудете меня?

— Неужели ты думаешь, что это возможно?

Он снова привлек ее к себе, целуя ее щеки, ее маленький, нежный подбородок, ее изящный, прямой носик, потом опять ее чудесные, горячие губы.

— Нам надо идти, любовь моя, — сказал он, наконец.

— Я хотела бы остаться здесь, с вами, жить здесь месяцы, годы, как… как воины вашего клана.

— А я, разве я не хочу того же?! — воскликнул лорд Страткерн, и Леона заметила, каким огнем сверкнули его глаза.

Сделав над собой усилие, он повел ее к выходу из пещеры и, пройдя вперед, раздвинул ветви вереска, так, чтобы они не задели ее и чтобы платье ее не намокло от брызг. Вереск сомкнулся за их спиной, и Леона, оглянувшись, увидела, что теперь никто не смог бы заметить того места, где они только что прошли.

Солнечный свет показался ей ослепительным и, хотя Леоне очень хотелось взглянуть на любимого, она не осмеливалась этого сделать. Она страстно желала ощутить прикосновение его руки, но не решалась вложить в нее свои пальчики. Вместо этого они пошли назад рядом, но не касаясь друг друга, в полном молчании, и только когда лорд Страткерн уже помог ей подняться в седло, и Леона взглянула вниз, в его лицо, обращенное к ней, в его сияющие темные глаза, она увидела в них такое, что ее охватило внезапное ощущение, будто он целует ее вновь. Леона чувствовала, что он любит ее так же сильно, как и она его, но грум был совсем близко, он наверняка услышал бы все, о чем они говорили, и кони их, мягко ступая по вереску, с каждым шагом приближали их к каменной пирамиде.

Леона в отчаянии думала, что еще мгновение — и они расстанутся; ей снова придется вернуться в мрачный, неприветливый замок. Они подъехали к пограничному знаку и, взглянув вниз, в темное, зловещее ущелье, девушка вздрогнула.

— Мы расстаемся ненадолго, родная моя, — попытался успокоить ее лорд Страткерн; он говорил очень тихо, так чтобы грум не мог расслышать его слов, — но если тебе вдруг понадобится моя помощь, если ты просто захочешь меня увидеть, тебе достаточно только прийти сюда, к пирамиде; помни об этом!

— Я приду, если… если смогу.

— Не забывай, я приеду к тебе.

Еще мгновение они смотрели друг на друга, и Леоне стоило больших усилий сдержаться и не наклониться к нему, так чтобы губы его вновь могли коснуться ее губ. Он взял ее руку и, не обращая внимания на грума, не беспокоясь, что тот может увидеть, стянул перчатку с ее запястья и поцеловал тоненькие голубые ниточки вен, просвечивавшие над ее ладонью.

Леона вся затрепетала от восторга, почувствовав это нежное прикосновение, и трепет этот передался ему.

— Все время помни, что я люблю тебя! — прошептал он совсем тихо.

Затем, точно не в силах видеть, как она будет удаляться от него, лорд Страткерн повернул свою лошадь и поскакал прочь, к своему замку. Несколько минут Леона смотрела ему вслед, затем начала спускаться вниз, к ущелью.




Глава пятая


Чем ближе подъезжала Леона к замку Арднесс, тем более мрачные предчувствия начинали одолевать ее. Сердце ее в то же время было так полно счастьем, что весь мир вокруг нее, казалось, трепетал от радостного возбуждения.

— Я люблю его, люблю! — в упоении повторяла Леона.

Внезапно, в порыве охватившего ее блаженства и восторга, она подняла свое лицо к небу и возблагодарила Бога за то, что он послал в ее жизнь лорда Страткерна.

Воспоминание о его чудесных поцелуях, счастливое сознание того, что он любит ее, придавали ей храбрости, наполняя ее душу отвагой, и все же она не могла избавиться от опасений, предчувствуя то, что ожидало ее впереди. Замок показался ей еще более мрачным и угрожающим, чем обычно, когда они переехали через мост, и он навис над ней своей серой каменной громадой. Окна его взирали на нее с неодобрением, суля наказание за проступок.

Леоне достаточно хорошо было известно, что вражда между кланами могла длиться годами, даже столетиями, и уничтожить ее могла только кровь. Но даже и тогда ненависть продолжала жить в сердцах, передаваясь от поколения к поколению, такая же пламенная и необузданная, как и в тот день, когда она возникла впервые.

Однако на этот раз, то, с чем она столкнулась, было не столько враждой между двумя кланами, сколько личной неприязнью, ссорой двух мужчин с разными взглядами и отношением к жизни. Леона представляла себе, в какое бешенство должен был прийти герцог, увидев, что ему бросает вызов какой-то мальчишка, неопытный и самонадеянный юнец, каким наверняка казался ему лорд Страткерн, что он смеет перечить ему, оспаривая правильность его действий.

Леоне казалось, что это не просто схватка двух мужчин, нет, — лорд Страткерн был для нее Ангелом Мщения, несущим свет добра и правды на своих сияющих крыльях, а герцог — страшным великаном-людоедом, воплощением зла, которое Ангел Божий должен был победить.

«Замок людоеда!» Сравнение это снова пришло ей в голову в тот момент, когда она спешилась у громадной, окованной железом двери и грум принял от нее лошадь. Она прошла в дом и увидела мажордома, уже поджидавшего ее в холле. Возможно, это было только плодом ее воображения, но Леоне показалось, что управляющий взглянул на нее неодобрительно.

«Это мое дело, слугам нечего совать свой нос, куда не следует!» — гордо подумала девушка, проходя мимо него с высоко поднятой головой и, держась очень прямо, начала подниматься по лестнице.

Леона прекрасно понимала, что весть о том, что она пересекла границу владений герцога и заехала на земли лорда Страткерна, его давнишнего врага, очень быстро разнесется по всему замку. Охотники, конечно, видели ее и наверняка расскажут об этом. Рыбаки на реке и лесничие, объезжавшие вересковые пустоши, без сомнения, заметили, как она и сопровождавший ее грум подъехали к каменной пирамиде на вершине холма и скрылись из глаз. Сплетня, как лесной пожар, должно быть, уже охватила замок и теперь, возможно, докатилась уже до рыбацкой деревушки, где болтливые женщины передавали ее из уст в уста.

Легко было представить себе, с какой скоростью такое известие могло облететь округу, если вспомнить об огненном кресте, который по первому зову вождя собирал всех воинов клана.

Мать объясняла Леоне, как две обожженные или еще горящие палки связывали вместе обрывком хлыста, смоченным в крови, и гонцы передавали этот крест друг другу из рук в руки по эстафете.

— Один из последних случаев, когда огненный крест использовали как сигнал к сбору, — рассказывала миссис Гренвилл, — был в 1745 году; в тот раз лорд Гленорки, сын графа Брейдала Бейна, послал его, чтобы сплотить воинов своего отца и поднять их на борьбу с якобитами.

— А они находились далеко друг от друга? — спросила Леона.

— Крест пронесли около тридцати миль, и он обошел вокруг озера Тэй за три часа, — ответила мать.

Улыбнувшись, она продолжала:

— Воины клана были очень суеверны; собираясь, они обращали внимание на разные приметы, уверенные в том, что все, что они им предвещают, сбудется. К примеру, если по пути им встречался вооруженный мужчина, они радовались, так как такая встреча обещала удачу и победу над врагом.

— А какие были плохие приметы, мама?

— Увидеть оленя, лису, зайца или любое другое животное, на которое обычно охотятся, и не убить его считалось к несчастью, — отвечала мать. Глаза ее затуманились, словно взгляд их был обращен в прошлое, и она продолжала: — Мне рассказывали, что если босая женщина перейдет дорогу отряду мужчин, они должны были схватить ее и слегка поранить ей лоб, так чтобы кровь осталась на кончике ножа, — это предотвращало беду.

«Странные предрассудки, — думала теперь Леона, вспоминая обо всем этом, и вздрогнула, так как недалеко от замка она только что увидела сороку. — Но ведь совсем не обязательно, чтобы в Шотландии тоже верили, что сорока приносит печаль и невзгоды», — успокаивала себя девушка. Однако поднявшись на верхнюю площадку лестницы, она пожалела о том, что увидела всего лишь одну, а не двух сорок, что означало бы радость.

— Да что же это со мной! — возмутилась вдруг Леона. — Что за глупости приходят мне в голову! В конце концов, что может сделать мне герцог? Официально он не имеет на меня никаких прав, он ведь даже не мой опекун; к тому же у меня папино подданство, так что по документам я англичанка!

И тем не менее Леона знала, что в ней течет шотландская кровь, а значит она не может пренебречь тем, что нарушила запрет вождя, который самолично назначил себя ее опекуном, и вступила в дружеские отношения с его врагом; она жила в его доме и пользовалась его покровительством, так что ее поведение непосредственно касалось и его.

Леона смеялась над своим малодушием, и все же она испытала облегчение, когда, войдя в гостиную, где ее ожидала сестра герцога, узнала, что тот еще не вернулся.

— Мы беспокоились о вас, дорогая, — воскликнула сестра герцога. — Вчера вечером мой брат ни словом не упомянул о том, что вы тоже уедете на весь день.

— Я виновата и должна извиниться перед вами, — ответила Леона, — но я сама не ожидала, что так задержусь; я собиралась вернуться к ланчу.

— Ну что ж, главное, что вы уже здесь, — улыбнулась сестра герцога, — так что, мне кажется, не стоит волновать его светлость, рассказывая ему о моих тревогах.

— Я не хотела бы волновать его, — пробормотала Леона. Говоря это, она была совершенно уверена, что как только герцог переступит порог замка, ему тут же доложат о том, где она была сегодня.

Леона прошла в свою комнату и прилегла перед обедом, но заснуть не могла. Она без конца вспоминала глаза лорда Страткерна, то, как он смотрел на нее и какое чудесное волнение поднималось в ее душе, затопляя все ее существо счастьем и восторгом, когда он целовал ее; поцелуи его были, словно горячие солнечные лучи, они заливали ее своим жаром, и она забывала обо всем, растворяясь в их золотистом сиянии, в этом небесном блаженстве, имя которому было — любовь!

«Любовь — это чудо, она так прекрасна, так удивительна!» — думала Леона.

Она чувствовала, что ничто на свете не сможет остановить ее, запретить ей любить лорда Страткерна; они были так близки, так духовно связаны друг с другом, точно брак их уже раньше свершился на небесах.

«Я буду жить в этом волшебном, сказочном замке, — счастливо думала Леона, — и из окон его передо мной будет открываться чудесный вид на озеро. Я буду помогать вождю заботиться о людях, живущих по берегам этого озера, охранять и защищать их, уверенная в том, что их вождь всегда с ними и никогда не предаст их».

Леона вспомнила, как за завтраком лорд Страткерн сказал, обращаясь к ней:

— Леона — прекрасное имя. Я никогда еще не встречал девушку, которую звали бы Леона.

Слегка покраснев, она смущенно ответила:

— Простите мне мою невнимательность, но я до сих пор еще не узнала, как вас зовут.

— Торквил, — ответил он. — Это очень древнее имя. Немало моих предков, носивших его, вели себя достойно, проявляя чудеса храбрости и героизма.

— Расскажите мне о них, — попросила Леона.

Он стал рассказывать ей о героических подвигах мужчин из его рода, отличившихся в битвах с врагами, о поединках чести, когда вождь выступал от имени целого клана; он вспоминал древние легенды, наделявшие людей, носивших имя Торквил, удивительным мужеством и почти сверхчеловеческой силой.

Леона слушала его, затаив дыхание, с глазами, сиявшими от восторга и гордости; ей казалось, что ему не зря дали это имя, он носит его по праву.

— Торквил! — прошептала она теперь едва слышно, потом вскрикнула так, точно слова эти рвались из нее, и она не в силах была их больше сдерживать:

— Я люблю тебя, Торквил! Боже, как я люблю тебя!

Она чувствовала, что слова ее полетели прямо к нему, через вересковые пустоши, точно ветер нес их на своих крыльях. Ее охватило ощущение, нет, она была просто уверена в этом, что сейчас, именно в эту минуту, он думает о ней так же, как и она о нем.

«Любовь одарила меня даром ясновидения, — улыбнулась Леона, — благодаря ей я могу передавать свои чувства через время и расстояние, и он услышит, он поймет меня!»

Ей показалось, что время пролетело слишком быстро; не успела она еще вдоволь насладиться своими воспоминаниями о сегодняшнем дне, проведенном в замке Керн, и мечтами о будущем, как вошла миссис Маккензи; за ней горничные внесли ванну с теплой водой, и Леона поняла, что близится час обеда.

Вот-вот она встретится лицом к лицу с герцогом; Леона только благодарила Бога за то, что они будут там не одни. По крайней мере, сестра герцога обязательно будет за столом, даже если там никого больше и не окажется.

Леона была права, полагая, что за обедом будет не слишком много народу; поскольку сам герцог с утра и на целый день уехал охотиться в соседние угодья, новых гостей не приглашали. Все те, кто до сих пор гостил в его замке, уехали еще утром, после того как Леона отправилась на прогулку, но она узнала об этом только за обедом, из разговора герцога с сестрой. Леона была уверена, что он будет говорить с ней только наедине, даже при сестре он не обмолвится ни словом, и она почувствовала, что его душит гнев, еще прежде чем они прошли в обеденный зал.

Они ели в полном молчании, слышался только легкий звон посуды, когда слуги разносили кушанья на блюдах, украшенных серебряными гербами. На столе в канделябрах горело множество свечей, и все же они не могли разогнать темных, затаившихся по углам громадного зала теней.

В этот вечер музыкант сыграл им на своей волынке жалобные песни и плачи, и к тому времени, как обед закончился, Леона уже чувствовала себя так, будто стала меньше ростом, жалкой и незаметной, почти невидимой.

«Может быть, герцог так рассердился, что не захочет больше держать меня в замке и отошлет обратно», — подумала Леона.

Тут ей пришла в голову мысль, что если он действительно так поступит, она просто отправится сразу же в замок Керн, где Торквил уже наверняка будет ее ждать.

Сердце у нее в груди подпрыгнуло от радости, и она, приободрившись, чуть повыше подняла голову. В конце концов, она из рода Макдональдов, и нечего ей бояться одного из Макарднов, каким бы внушительным и надменным он ни казался.

Но в ту минуту, когда герцог сказал ей, что ждет ее после обеда в своей комнате и хочет побеседовать с нею, а сестра его пожелала всем спокойной ночи и удалилась, Леона почувствовала, как у нее задрожали руки. В груди у нее тоже все затрепетало, и это было какое-то особое, очень неприятное чувство. Ее мама когда-то говорила, что это бабочки бьют своими крылышками, но сейчас Леона подумала, что ощущение это гораздо сильнее и совсем не похоже на прелестных, разноцветных бабочек, порхающих над цветами.

Сестра герцога вышла, прикрыв за собой дверь. Его светлость медленно подошел к камину и остановился спиной к огню, глядя на Леону. Он не предложил ей присесть, и она так и осталась стоять, сознавая, что ему должно быть заметно, как трепещут ее пышные юбки с кринолином, так как теперь она дрожала уже всем телом и ничего не могла с собой сделать.

— Мне известно, что сегодня вы выезжали за пределы моих владений, — медленно произнес герцог.

— Да. Это правда, ваша светлость.

— Вчера вы не предупредили меня о вашем намерении.

— Я не собиралась… Эта мысль пришла мне в голову… в самый последний момент, ваша светлость.

— У вас появилось желание посетить Страткерна?

— Да, ваша светлость.

— Зачем?

— Мне хотелось поблагодарить его за то гостеприимство, которое он оказал мне после несчастного случая, и мне просто… хотелось встретиться с ним.

— Отчего у вас возникло такое желание?

— Между нами… завязалась дружба, ваша светлость.

— Дружба, которую, как вам известно, я ни в коем случае не могу одобрить!

— Я не имею отношения, ваша светлость, к междоусобной вражде или… разногласиям, которые возникли прежде, чем я… приехала в Шотландию.

— Но вы знали, что это вызовет мое неодобрение?

— Вы не говорили мне об этом прямо, ваша светлость, но… мне казалось, что, возможно, вашей светлости будет это… неприятно.

— По крайней мере, вы отвечаете мне честно.

— Я… стараюсь, ваша светлость.

Леона надеялась, что он все-таки предложит ей, наконец, сесть, так как вполне искренне боялась, что ноги ее сейчас подкосятся, и она упадет; силы вот-вот готовы были изменить ей. Несмотря на то, что герцог говорил очень сдержанно, ровным, почти бесстрастным голосом, Леона каждой своей клеточкой ощущала, как закипал в нем гнев, и само его присутствие уже внушало ей непреодолимый ужас.

Казалось, его громадная фигура заполняла собой всю комнату; девушка молчала, ожидая, пока он снова заговорит, и сердце ее билось так сильно, что он, должно быть, слышал его удары.

— Вы были совершенно правы, считая, что я не смогу одобрить вашей дружбы, — если только это действительно можно так назвать, — со Страткерном, — начал герцог, немного помолчав. — Я не собираюсь приводить вам никаких доводов и объяснять, почему я считаю такое знакомство нежелательным и совершенно не подходящим для любого, кто находится под моим покровительством. Я скажу вам только одно — вы не должны больше видеться со Страткерном, — и вы обязаны подчиниться мне беспрекословно!

— Я боюсь, что я… не могу согласиться с вами, ваша светлость.

Леона попыталась произнести эти слова твердо и уверенно, но голос ее прозвучал слабо и неубедительно даже для нее самой.

— Это почему же?

— Мне… нравится лорд Страткерн, ваша милость.

— Он вам нравится?

Герцог повысил голос, и вопрос его прозвучал почти угрожающе.

— Я полагаю, вы воображаете, что влюблены в него?

Леона ничего не ответила, и герцог, после минутного молчания, продолжал:

— Надеюсь, он предупредил вас о том, что у него есть жена?

— Жена? У него?

Леона прошептала это едва слышно, почти не дыша.

— Да, у него есть жена! — ответил герцог. — Он женат на какой-то актриске, жалкой комедиантке, которая не живет с ним, но которая, тем не менее, носит его имя.

Леоне показалось, что она сейчас лишится чувств, затем, изо всех сил сцепив пальцы, сжав их так, что ногти больно впились ей в ладонь, она спросила почти шепотом:

— Вы уверены, что это правда?

— Конечно, правда! — насмешливо ответил герцог. — Однако меня ничуть не удивляет, что Страткерн не пожелал поставить вас в известность об этом факте, без сомнения, оставившем грязное пятно на их семейном гербе.

Не ожидая приглашения, Леона подошла к ближайшей кушетке и без сил опустилась на нее. Ей казалось, что потолок опускается, грозя придавить ее, а пол под ней вот-вот разверзнется, и тьма поглотит ее.

Не может, не может этого быть!

Герцог солгал, он хочет обмануть ее, и все же… все же лорд Страткерн действительно ни слова не сказал ей о свадьбе. Да, он сказал ей, что любит ее. Он взял ее сердце, он завладел им безраздельно, но он ни разу, ни разу не попросил ее стать его женой! Теперь она понимала, почему. Теперь ей стало ясно, отчего он так заботился о ее репутации!

В самом деле, что может быть более предосудительным, чем оставаться наедине с женатым мужчиной, влюбиться в него, подставлять ему губы для поцелуев, отдать ему свою душу, в то время как его душа уже отдана другой?!

Все эти переживания, видимо, отразились на ее лице; Леона страшно побледнела, казалось, она вот-вот потеряет сознание; испугавшись, герцог резко рванул шнур звонка. Когда на пороге комнаты появился мажордом, он коротко приказал ему немедленно подать бренди.

Не прошло и нескольких минут, как бренди было подано в хрустальном графинчике; рядом с ним, на серебряном подносе, стояли маленькие хрустальные рюмочки.

Мажордом уже хотел было их наполнить, но герцог сделал ему знак удалиться, и когда дверь за управляющим закрылась, он долил до половины одну из рюмок и протянул ее девушке.

— Н-нет… благодарю вас, — попыталась возразить она.

— Выпейте! — приказал он. — Это должно вам помочь.

Она была слишком слаба, чтобы спорить с ним, а потому сделала так, как он велел.

Она почувствовала, как крепкий напиток, точно огнем, обжег ей горло, но, хотя вкус его и был ей противен, мысли ее прояснились, и она перестала так сильно дрожать. Герцог взял у нее из рук пустую рюмку и поставил ее обратно на поднос.

— Ну, а теперь, Леона, мне хотелось бы серьезно поговорить с вами.

Ей хотелось ответить, что она не в силах сейчас его слушать, ей хотелось убежать в свою комнату, спрятаться от всех, чтобы скрыть свое горе, мучительное чувство, что ее обманули и предали.

Однако воля герцога была сильнее, и ей ничего не оставалось, как только поднять глаза и, глядя ему в лицо, приготовиться выслушать то, что он собирался сказать ей.

— Я намеревался еще немного подождать, — начал он, — прежде чем сообщить вам о моих планах по поводу вашего будущего.

Леона ничего не ответила, и он продолжал:

— Я хотел, чтобы вы почувствовали себя здесь, в моем замке, как дома, хотел, чтобы вы привыкли к нашему образу жизни.

— В-вы, ваша светлость, были очень… добры ко мне, — удалось, наконец, выговорить девушке.

Ей трудно было говорить; Леона чувствовала только, что в груди у нее застрял тяжелый ком, будто кто-то положил ей туда камень, и она не может ни сдвинуть его, ни вздохнуть.

— Я думал, — продолжал герцог, — что вы здесь счастливы, что вы довольны своей жизнью у нас в замке. Вы выглядите сейчас совсем по-другому, не так, как в тот день, когда только что приехали сюда.

— Я… уже говорила вашей светлости, как я б-бла-годарна за платья, — запинаясь, выговорила Леона, — и за ж-жемчужное ожерелье.

— Это только небольшая часть того, что я собираюсь подарить вам, — сказал герцог, — потому что еще прежде, чем я увидел вас, Леона, я решил, что вы будете женой моего сына!

В первое мгновение Леона решила, что она ослышалась, слух обманул ее. Встретившись с ее вопросительным взглядом, герцог повторил еще раз:

— Я собираюсь выдать вас замуж за моего сына, маркиза Арднесса!

— Но… почему вы выбрали именно меня?

— Потому что я всегда восхищался вашей матерью. Вы происходите из хорошего, древнего шотландского рода. К тому же, вы крепкая, здоровая девушка, и вы, я надеюсь, родите мне внука, который унаследует титул, так что, наш род сможет продолжаться по прямой линии.

Леона умоляюще сложила ладони:

— Но… я еще даже не видела маркиза, ваша светлость.

— Я знаю, но прежде чем вы встретитесь с ним, я хотел бы, чтобы вы четко себе представляли, что повлечет за собой этот брак и что он даст непосредственно вам.

Он сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить:

— Вы будете жить здесь, в замке, но у нас имеется также фамильный особняк в Лондоне, дом в Эдинбурге, который прекраснее, чем дворец Холлируд, и множество замков и земельных владений в других частях Шотландии и на островах.

Герцог немного помолчал.

— Вы сможете путешествовать, Леона, поехать за границу, — раньше, мне кажется, у вас не было такой возможности. Вы сможете посетить Францию и Италию, увидеть чудеса Греции, поехать в любую страну в любой части света, стоит вам только пожелать…

Леона молча, широко раскрыв глаза, смотрела на него.

— А ваш сын? Вы… советовались с ним? Он согласен? — выговорила она, наконец.

— Эуан женится на вас, как только я прикажу ему, — ответил герцог. — Но я хочу быть с вами откровенным, Леона: вам не придется ни в малейшей степени считаться с вашим мужем, вы можете вообще не обращать на него внимания, как только произведете на свет наследника.

— Но почему? Я не понимаю! Мне говорили, что он болен, но…

— Он никогда не отличался крепким здоровьем, — прервал ее герцог, — и я возил его по всему миру, показывал всем лучшим специалистам. Но все врачи — идиоты! Они ничего не смыслят в своем деле! Как бы там ни было, а он теперь мужчина, способный зачать ребенка, — вот что главное! Именно об этом мы и должны подумать, все остальное — неважно! — Герцог проговорил все это резко, почти грубо.

— Простите, может быть, мой вопрос покажется вам глупым, но я все-таки… не понимаю, — начала Леона. — Для чего маркизу вступать в такой странный, такой… необычный брак?

— Я хочу, чтобы вы стали его женой, Леона, — сказал герцог. — В вас есть все, что привлекает меня в женщине, все, что мне хотелось бы видеть в матери будущего герцога.

— Я… польщена, ваша светлость. Тем не менее, вы должны понять, что я не могу выйти замуж за человека, которого я не люблю.

Еще произнося эти слова, Леона с отчаянием подумала, что никогда уже не полюбит больше, а значит, никогда не сможет выйти замуж.

— Все это ваши романтические мечты, — заметил герцог. Он поднялся и теперь снова стоял у огня. — Вы достаточно умны, для того чтобы понять, что брак в аристократических семьях — это всегда сделка. Всякие болезненные и сентиментальные чувства двух особ, которые слишком молоды, чтобы разбираться в чем-либо и иметь собственное мнение, тут ни при чем. Речь идет о слиянии капитала и собственности двух родовитых семей, в чьих венах течет одна кровь.

— Но у меня… нет собственности, ваша светлость. По правде говоря, у меня нет даже гроша за душой! И я думаю, кровь, которая течет во мне, не может быть равной вашей!

— Ваш отец был английским джентльменом, и среди предков его не было таких людей, которых следовало бы стыдиться, — резко возразил герцог. — Мать ваша из рода Макдональдов, а ваш прадед был вождем клана, о котором еще и по сей день барды слагают песни.

Все это действительно было так, но Леону удивляло, что герцог так хорошо осведомлен о ее родословной.

— А потому я горжусь, — продолжал тот, — что вы будете носить имя Макарднов, а когда я умру, вы станете герцогиней Арднесс!

Было в его тоне нечто настолько уверенное, не терпящее возражений, что девушка поспешила сказать:

— Вы должны понять, ваша светлость, что мне нужно некоторое время, чтобы все обдумать. Я должна… подумать над вашим предложением.

— Подумать? — переспросил герцог. — О чем же тут можно думать? Я все устроил, все готово к вашему бракосочетанию. Оно состоится завтра, Леона, в крайнем случае, послезавтра.

— Нет, нет! — вскрикнула она.

Ей показалось, будто громадная волна подхватила ее и уносит в море, а у нее нет сил сопротивляться этой стихийной мощи.

— Я уже сказал вам, что собирался подождать еще немного, — сказал герцог, — но своим сегодняшним поступком бы сами ускорили ход событий, так что я не могу больше откладывать то, что является для меня делом первостепенной важности.

— Но как же я могу выйти замуж так быстро? — удивилась Леона. — Это невозможно! К тому же…

Голос ее замер, она не договорила.

Она чуть не сказала, что сердце ее уже отдано другому, как вдруг вспомнила, что так или иначе ей никогда уже больше не придется увидеть лорда Страткерна, и она не сможет поговорить с ним.

Он обманул ее, и Леона с отчаянием подумала, что он взял ее душу и сердце, не имея возможности дать ничего взамен.

«Я люблю тебя, моя прекрасная возлюбленная! — сказал он. — Я полюбил тебя с первого взгляда, с того момента, когда впервые увидел тебя!»

Но он женат!

Он не имеет права любить никого другого, кроме своей жены. Он говорил о том, что должен заботиться о ней, сделать, чтобы оба они вели себя достойно, не выходя за рамки приличий, в то время как сам он вел себя так, что одно воспоминание об этом, точно кинжалом, пронзало сердце девушки. Да, его поведение было достойно всяческого осуждения! Он оказался мужем другой женщины, и Леона понимала, что любовь к нему — страшный грех, оскорбляющий то внутреннее чувство достоинства и чести, которое было привито ей с детства. Так какая же теперь разница, что будет с ней, кому отдадут ее в жены? Если герцогу угодно женить на ней своего сына, что ж, — может быть, это и к лучшему; по крайней мере, она перестанет тосковать по человеку, который оказался недостоин ее любви.

Словно угадывая, какие чувства борются сейчас в ее душе, герцог произнес:

— Разве у вас есть какой-нибудь выбор, Леона? Если вы откажетесь обвенчаться с Эуаном, что вы станете делать, что будет с вами?

Девушка только безнадежно шевельнула рукой, а герцог между тем продолжал:

— Тогда вам будет уже неудобно оставаться здесь. Я буду с вами достаточно откровенен — в случае вашего отказа я, без сомнения, найду кого-нибудь, кто займет ваше место. Для вас это будет означать необходимость подыскать себе службу и, хотя вы, несомненно, обладаете прелестным и очаровательным личиком, не думаю, чтобы этого было достаточно в мире коммерции и бизнеса, а у вас, насколько я понимаю, нет навыков ни в одном деле.

Герцог помолчал немного, потом заговорил уже другим тоном:

— Став герцогиней Арднесс, вы займете самое высокое положение в обществе, вы будете первой дамой Шотландии. В Англии вы будете приняты при дворе. Все будут преклоняться перед вами и превозносить вас, а ваша красота получит достойное обрамление. Для нее, как и для драгоценного камня, нужна соответствующая оправа. — Он снова остановился и подождал, не скажет ли чего-нибудь Леона, но та молчала, не поднимая глаз; ее длинные ресницы еще ярче оттеняли прозрачную бледность ее щек.

— Полагаю, что на мое предложение может быть только один ответ, — закончил герцог. — Свадьба будет очень тихой, гостей не будет. В общем-то, на церемонии не будет приглашенных; присутствовать буду только я и священник.

— Я, не могу… выйти замуж за человека, которого не видела никогда в жизни.

Леоне пришла в голову мысль, что она должна постараться любым путем выиграть время. Она снова с ужасом почувствовала, что ее точно поднимает гигантским гребнем волна и уносит прочь; девушка сознавала, что сама по себе ничего не значит для герцога, он готов попрать, растоптать ее чувства, лишь бы добиться своего, заставить ее подчиниться его воле.

Леона была в смятении, она еще не оправилась от удара, нанесенного ей известием о том, что лорд Страткерн женат, и она знала, что у нее не хватит сил противостоять железной воле герцога.

«Нельзя позволить… чтобы это произошло», — думала она.

И все же события шли своим чередом, и ей казалось, что нет ничего, что она могла бы сказать или сделать, для того чтобы остановить их ход.

— Я предвидел, — снова заговорил герцог, — что вы захотите увидеть моего сына. Вы сможете сделать это прямо сейчас.

Леона выпрямилась, удивленно глядя на него:

— Вы хотите сказать… что он здесь?

— Да, он в замке, и он живет здесь уже в течение нескольких лет, — ответил герцог. — Но я держал это в тайне, поскольку он не совсем здоров. — Он сжал губы, и в голосе его прозвучала внезапная горечь: — Кажется невероятным, чтобы я, никогда не знавший, что такое болезнь, стал отцом этого жалкого, хилого существа, но это крест, который я должен нести.

Леона в первый раз почувствовала, что герцог по-настоящему страдает; она начала понимать, каково это ему, с его гордостью за свой род, иметь такого слабого, болезненного сына, по всей видимости, инвалида.

— Это не просто вопрос наследования, — произнес герцог, будто говоря сам с собой. — Как вам известно, женщина в Шотландии тоже может наследовать своему отцу или мужу, и нередко бывало так, что дочь вождя брала на себя заботы о клане. Но Элспет умерла.

Леона была глубоко тронута его горем.

— Я очень сожалею… Я так сочувствую вам!

— Конечно, у меня есть двоюродные братья и племянники, — продолжал герцог, — но это уже не моя плоть и кровь. Линия наследования, как вы могли видеть на вашем собственном генеалогическом древе, передается от отца к сыну сотни лет, из поколения в поколение. — Голос его снова изменился, теперь в нем зазвучали просительные нотки: — Дайте мне внука, Леона! Внука, которым я мог бы гордиться! Дайте мне наследника моего титула, вождя Макарднов, и все, что у меня есть, все мои богатства я положу к вашим ногам! Вы получите все, чего только ни пожелаете!

Леона подумала, что если бы она не узнала лорда Страткерна, она не смогла бы отказать этому человеку, отвергнуть его мольбы, не откликнуться на них со всей щедростью своей души. Но несмотря на все, что она узнала, несмотря на ужас, который охватил ее при мысли о предательстве любимого, какая-то часть ее существа все еще принадлежала ему, и, стоило ей только подумать, что другой мужчина может коснуться ее тела, как ее бросало в дрожь, словно от скользкого прикосновения змеи.

— Может быть, мы с вашим сыном можем встретиться и… поговорить друг с другом? — проговорила Леона, запинаясь.

Ей пришла в голову мысль, что маркиз, возможно, тоже не расположен на ней жениться; может быть, он любит какую-нибудь другую девушку, а герцог против и не одобряет его выбор? В таком случае они могли бы договориться, прийти в какому-нибудь соглашению.

«Если бы мы с маркизом могли стать друзьями, — думала девушка, — открыть друг другу свои чувства, тогда, быть может, все это уже не будет казаться столь ужасным и непоправимым».

— Поскольку маркиз в замке, — вслух проговорила Леона, и в голосе ее прозвучала решительность, — могу ли я иметь удовольствие… познакомиться с вашим сыном?

— Я уже все подготовил, — ответил герцог. — Как видите, я очень проницателен, когда дело касается вас.

Леона удивленно взглянула на него.

Меньше всего она ожидала найти в нем именно это качество.

Впервые она увидела в нем обычного человека, со всеми его слабостями и бедами, не обретшего счастья в детях, потерявшего жену, которая могла бы дать ему свою нежность и ласку и помочь нести нелегкий груз обязанностей, возложенных на него его высоким положением.

«Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы не огорчать его», — с жалостью подумала девушка.

Она попыталась забыть о тяжелой, ледяной глыбе, навалившейся ей на грудь, отвлечься от своих переживаний, от сознания того, что все ее существо в отчаянии тянется к лорду Страткерну, заглушить этот беспомощный и бесполезный стон своего сердца.

— Я не могу, не могу без него! — кричало в ней все, когда герцог повел ее из комнаты по широкому, длинному коридору.

— Он женат! Ты что, забыла об этом? — насмешливо подсказывал ей рассудок. — Он принадлежит другой женщине! А как насчет тех нравственных правил, которые были законом для твоей матери, в которых и ты не сомневалась с тех пор, как была еще ребенком?

Они прошли до конца коридора второго этажа, и Леона заметила, что это уже другая часть здания, где она еще ни разу не была; герцог не приводил ее сюда, когда показывал ей замок.

Герцог отпер тяжелую дверь, и они вошли.

Пройдя через несколько комнат, они вышли в маленький коридорчик с окошком в противоположной стене.

Налево была дверь, и, когда герцог открыл ее, они очутились в комнате, слабо освещенной всего лишь несколькими свечами.

В камине, правда, ярко пылал огонь. При их появлении двое мужчин, находившихся в комнате, встали.

В первую минуту Леона была так испугана, что почти ничего не могла разглядеть, затем она вгляделась внимательнее и заметила, что один из них намного выше и крепче другого.

На нем был кильт, у пояса висел искусно выделанный спорран, — эта кожаная сумка мехом наружу была непременным атрибутом каждого шотландского костюма, — а на плечах куртка, застегнутая на серебряные пуговицы с гербами Макарднов; Леона поняла, что это и есть маркиз.

Едва сознавая, где она, и что с ней происходит, девушка вслед за герцогом прошла через комнату, приблизилась к молодому человеку.

— Добрый вечер, Эуан! — донесся до нее голос герцога. — Я привел с собой Леону, как и обещал. Она очень красивая. Поприветствуй ее, Эуан, скажи ей: «Добрый вечер».

Наступила тишина. Леона машинально присела в реверансе и подняла глаза, пытаясь разглядеть лицо человека, стоявшего перед ней.

В неярком, мерцающем свете свечей ей видно было только, что он необыкновенно высок. Черты его лица расплылись перед глазами.

Герцог, точно уговаривая невоспитанного ребенка, повторил еще раз:

— Скажи Леоне: «Добрый вечер».

— Красивая — Леона — очень — красивая!

Юноша произносил слова раздельно, с большими промежутками, глотая звуки.

В первое мгновение у Леоны в голове мелькнула мысль, что маркиз пьян, потом она присмотрелась к нему повнимательнее. У него была большая, вытянутая, наподобие яйца, голова; покатый лоб с большими залысинами уходил назад; глазки были маленькие, слишком близко посаженные к носу, но взгляд острый и пронзительный. Вялые, толстые губы его непомерно широкого рта были полуоткрыты.

И тут девушка, наконец, поняла.

Он не был пьян — он был слабоумный! Идиот!

Она уже видела таких парней раньше. Один был в той деревне, где жили они. Он не был буйнопомешанным, не был опасным сумасшедшим, которого следует изолировать от общества. Он был просто умственно отсталый, с таким же огромным, неуклюжим телом и маленьким, недоразвитым мозгом!

Когда эта истина открылась перед ней, Леона с трудом удержалась, чтобы не закричать от ужаса. Пока она боролась с собой, герцог обратился к ней со словами:

— Дайте Эуану руку, Леона!

Девушка была слишком потрясена своим открытием, чтобы сопротивляться, и молча, покорно протянула руку. Маркиз шагнул вперед и взял ее обеими своими руками.

— Красивая — Леона! Красивая, — повторял он, впиваясь в ее лицо своими маленькими, пронзительными глазками. — Жена. Жена для Эуана! — В голосе его зазвучали победные, торжествующие нотки. — Красивая — жена — Леона!

Руки его были горячие и влажные, пожатие мягкое, но Леона ощущала, какая нечеловеческая сила таится в нем, и ей было очень страшно. Она попыталась высвободить свои пальцы, но ей это не удалось.

Мужчина, до сих пор остававшийся в тени, выступил вперед.

— Достаточно, милорд! — резко сказал он. — Оставьте ее!

Голос прозвучал властно, и маркиз, как показалось Леоне, очень неохотно подчинился, выпустив ее руку.

Она была, наконец, свободна, но чувствовала такую дурноту и слабость, что, ей казалось, она вот-вот потеряет сознание.

Герцог, точно уловив это, взял ее под руку и повел к выходу.

— Спокойной ночи, Эуан, — попрощался он. — Спокойной ночи, доктор Бронсон.

— Спокойной ночи, ваша светлость.

Опасаясь, что ноги ее вот-вот подкосятся и она упадет, и все же продолжая двигаться, как во сне, увлекаемая герцогом, Леона обнаружила, что она уже в коридоре.

Герцог закрыл за собой дверь, и Леона внезапно услышала страшный вопль:

— Леона — красивая — Леона! Приведите — ее — назад! Отдайте — ее — мне! Она — нужна — мне! Нужна!..

Затем они вышли из этого крыла замка, дверь за ними захлопнулась, и криков больше не было слышно.

Леона прислонилась к герцогу, и он слегка обнял ее, поддерживая.

— Пойдемте! У вас выдался нелегкий день, вам надо хорошенько отдохнуть.

У нее даже не было сил ответить, и герцог почти пронес ее по коридору до самых дверей ее комнаты.

Свет в ее спальне горел, но там никого не было.

Герцог довел ее до кровати и бережно усадил на нее.

— Мой сын немного возбужден сегодня, — заметил он тоном обыкновенной дружеской беседы, так, словно ничего не случилось. — Ему сказали, что вы придете с ним познакомиться, и что будете его женой. Обычно он очень спокойный и послушный.

— Я… не могу выйти за него замуж! — попробовала слабо возразить Леона.

Она с трудом заставила себя произнести это, и голос ее звучал так тихо, что она не была уверена, что герцог слышит ее.

— Утром все это будет выглядеть по-другому, Леона, вы успокоитесь и будете смотреть на вещи более разумно, — ответил герцог. — Я достаточно ясно представил вам возможные варианты. Мне кажется, я хорошо объяснил вам, что как только вы исполните свою миссию и произведете на свет наследника, вам незачем будет больше встречаться с вашим мужем. Мне говорили, что люди с такой болезнью, как у него, не живут долго. — Он помолчал немного, потом добавил: — Вы молоды и привлекательны, и вы будете обладать несметным богатством и властью. Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, что немало мужчин будут искать вашего общества. Мужчин, которые будут любить вас, и которым, вы, без сомнения, будете отвечать взаимностью. И в этом не будет абсолютно ничего предосудительного.

Леона молчала, не в силах вымолвить ни слова. Язык не повиновался ей, собственное тело казалось ей парализованным, она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Будьте же благоразумной, — предупредил ее герцог. — С вашей стороны было бы непростительной ошибкой раздумывать слишком долго. Полагаю, в ваших же интересах обвенчаться как можно скорее, лучше всего завтра вечером! — Говоря это, он потянул за шнур звонка и, не дожидаясь, пока появятся горничные, вышел из комнаты.

* * *


В комнате было очень темно и тихо, и Леона поймала себя на том, что снова лежит, настороженно вслушиваясь в эту тишину, как это часто бывало с тех пор, как она поселилась в замке.

Часы, которые пролетели с того времени, как она легла в постель, были наполнены мучительной внутренней борьбой, совершенно истощившей ее силы, и каким-то ужасным, непонятным образом изменившей само ее существо.

С одной стороны, все в ней рвалось и стонало, оплакивая ее неправедную, обманутую любовь к лорду Страткерну; в то же время она содрогалась от ужаса и отвращения при мысли о жалком, слабоумном создании, которое герцог вынужден был называть своим сыном и которое он предназначал ей в мужья.

Мама объясняла, что таких людей надо жалеть.

— Мало кто из людей понимает, что значит умственное расстройство, немногие осознают, что это болезнь, причиняющая человеку такие же страдания, как и любая другая, — нередко говорила она дочери. — В Лондоне сумасшедших держат под замком и обращаются с ними, как с преступниками. В сельской местности, если они не буйствуют и не причиняют никому вреда, им разрешают свободно бродить, где им только заблагорассудится. Однако до сих пор еще ничего не делается, чтобы помочь им, и никто даже и не пытается вникнуть в их проблемы.

«Однако герцог попытался, он сделал все возможное», — напомнила себе Леона.

Все эти многочисленные доктора, с которыми он советовался по поводу своего сына, все разнообразные лечебные процедуры, которым тот подвергался, не смогли вернуть маркизу его утраченного рассудка.

Трудно понять, как могло произойти такое наложение в природе, отчего развитие его мозга задержалось и не пошло обычным путем, однако это было фактом, и с этим ничего нельзя было поделать! От одной только мысли о том, что ей предстоит стать женой такого человека, девушке становилось дурно.

Она была еще совершенно невинна, даже не представляла себе, что на самом деле означают слова «зачать ребенка» или как мужчина и женщина любят друг друга, когда по-настоящему становятся мужем и женой. Она думала только, что они очень близки и нежны друг с другом. Мысль о том, что тела ее будут касаться эти горячие, потные руки, таящие в себе скрытую, но пугающую силу, заставляла ее содрогаться от отвращения.

Однако она чувствовала, что когда услышит эти умоляющие нотки в голосе герцога, когда он представит все это так логично и убедительно, она не сможет противиться его желанию. У нее и в самом деле не оставалось другого выхода. Он достаточно ясно намекнул ей, что в том случае, если она откажется, он выгонит ее из замка без единого пенни и ей совершенно не на что будет жить.

Но может ли она в действительности отказаться, позволят ли ей выйти отсюда?

Не стало ли реальностью ее странное ощущение, что она пленница, появившееся у нее с той минуты, как перед ней распахнулись тяжелые, окованные железом двери замка Арднесс?

Завтра вечером, как бы она ни пыталась протестовать, как бы ни сопротивлялась, герцог останется неумолим; Леона чувствовала, что борьба ее окажется тщетной; он безжалостно повлечет ее за собой в ту комнату, где ее уже будет ждать маркиз.

Священник, конечно, тоже будет уже там, и, прежде чем она успеет опомниться, они уже станут мужем и женой.

А что потом?

От одной мысли об этом Леону пронизывала дрожь, и она испуганно съежилась, пряча лицо в подушку.

Предложение герцога о том, что позднее, когда она уже произведет на свет желанного наследника, она будет свободна, сможет распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению и завести себе любовника, потрясло ее душу до основания; ей казалось, что сам дьявол-искуситель подбирается к ней, стремясь заманить ее в свои грязные сети и надеясь, что она погрязнет в грехе!

— Мама! Мама! — всхлипывала девушка, лежа в темноте. — Что мне делать? Как спастись, как избежать этого?

Она была уверена, что слугам приказали никуда не отпускать ее одну, не разрешать ей выезжать верхом в сопровождении только одного грума. В течение всего завтрашнего дня герцог самолично будет следить за ней, разбивая все ее попытки воспротивиться его воле, не желая выслушивать ничего, что могло бы внести хоть какие-то изменения в его планы.

Она снова слышала невнятное, безумное бормотание маркиза, вспоминала, как он повторял ее имя, его ужасный крик, донесшийся из комнаты, когда они вышли.

Где-то в глубине ее сознания возникло смутное воспоминание о том, что случилось в деревне много лет назад. Она ни разу не вспоминала об этом за все эти годы, и только сейчас это давнее событие вдруг снова возникло в ее памяти.

Леона была тогда еще совсем маленькой девочкой, но уже понимала, что с одной девушкой из деревни, находившейся неподалеку от их имения, случилось что-то очень плохое. Она не помнила теперь ее имени, но в памяти ее стояло рассерженное, гневное лицо отца, когда он узнал об этом.

— Это возмутительно! — говорил он, все более повышая голос. — Этот человек болен — он не в своем уме! Его следовало бы запереть, изолировать от общества, а не позволять ему разгуливать на свободе и нападать на молоденьких, невинных девушек!

— Обычно он очень спокоен, дорогой, он опасен только в полнолуние, — пыталась возразить ее мать.

— Полнолуние! Полнолуние! — яростно выкрикнул ее отец. Календарь становится оправданием для любого сексуального преступника. Если полная луна и в самом деле так действует на этих тварей, что они начинают преследовать порядочных девушек, тогда их следует сажать в тюрьму!

— Это большое несчастье, это болезнь, — совсем тихо проговорила ее мать.

— Несчастье? Болезнь?! — уже не сдерживаясь, закричал отец. — А что будет с этим жалким, незаконнорожденным созданием, плодом безумной похоти чудовища, взбесившегося в полнолуние, об этом ты подумала?

На это мать ничего не ответила, и отец вышел из комнаты, с силой хлопнув дверью.

— Что случилось? Почему папа так рассердился? — спросила тогда Леона у матери.

— Ты не поймешь, дорогая, тебе еще рано понимать такие вещи, — ответила та.

— Но кто эта девушка, которую обидели, мама?

— Это просто одна из деревенских девушек, она помогает иногда у нас в саду, когда приходит время сбора фруктов, — ответила мать. Потом, вздохнув, добавила: — Бедное дитя! Надо будет пойти навестить ее, может быть, я смогу ей чем-нибудь помочь.

Теперь Леона вспомнила, как гневно звучал голос ее отца, когда он выкрикнул эти слова:

— Плод безумной похоти чудовища, взбесившегося в полнолуние!

Она испуганно обратила свой взгляд к окну — так и есть — серебристое сияние просвечивало по обе стороны занавесок!

Эта была путаница, неразрешимая загадка, и Леона до сих пор не знала, что случилось с той девушкой, она только чувствовала, что это ужасно. Страх, не рассуждающий, не позволяющий ни о чем думать, заполнил все ее существо, и она могла только лежать вот так, не шевелясь, напряженно застыв в ожидании того неминуемого, что должно было произойти завтра и чего она не в силах была предотвратить.

Неожиданно она услышала какой-то звук.

Леона чувствовала, что когда-нибудь услышит его, ночь за ночью лежа без сна, в тишине, — и вот это случилось!

Кто-то осторожно, крадучись, шел по коридору.

Леона попыталась успокоиться, говоря себе, что это без сомнения, миссис Маккензи, но она знала, что, не так. Шаги были слишком тяжелыми для женщины.

Леона села на постели; сердце ее бешено колотилось; с некоторым облегчением она вспомнила, что после того как ушли горничные, она заперла дверь на замок. За все время, что она жила в замке Арднесс, Леона еще ни разу не делала этого. Однако сегодня вечером она знала, что будет плакать, отчаянно и горько рыдать, думая о человеке, которого она так сильно любила и потеряла навсегда, и не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее унижение и отчаяние.

Несколько раз случалось так, что экономка возвращалась, когда Леона уже лежала в постели, чтобы принести ей теплое питье на ночь или зажечь огонь в камине. Девушка понимала, что все это не что иное как знаки внимания и уважения со стороны домоправительницы. И хотя однажды та зашла, когда Леона уже почти заснула и была недовольна, что ее побеспокоили, все же она постаралась не показать этого и вежливо поблагодарила миссис Маккензи.

Но сегодня ночью было бы невыносимо отвечать на сочувственные расспросы миссис Маккензи, если бы та, войдя, застала Леону плачущей. Поэтому девушка предпочла закрыть дверь на все замки и не опасаться, что кто-нибудь войдет не вовремя и заметит ее слезы. Однако она тут же подумала, что сейчас уже слишком поздно, чтобы это могла быть экономка или кто-нибудь из прислуживавших ей девушек.

Шаги остановились у ее двери.

Леона сидела, не шевелясь, почти не дыша; в темноте она не могла видеть ручку двери и все же чувствовала, как та поворачивается.

Послышался какой-то слабый звук.

Затем из-за двери донеслось тяжелое, хриплое дыхание мужчины; Леона поняла, что он очень возбужден тем, что собирается совершить. Она уже догадалась, что это маркиз и что он ищет ее, и быстро зажала себе рот рукой, чтобы заглушить крик ужаса, который уже стоял у нее в горле.

Ручка дернулась опять — теперь он действовал уже без всяких предосторожностей. С лязгом и дребезжанием она так и ходила ходуном, но не поддавалась. Затем раздался сильный удар, словно кто-то надавил плечом на дверь, однако она оказалась слишком крепкой, и Леона, каким-то уголком своего сознания понимала, что ее не так-то просто взломать и вряд ли кому-нибудь, даже очень сильному человеку, удастся к ней ворваться. Тем не менее она была в таком ужасе, что губы у нее пересохли, а на лбу выступил пот.

Дыхание за дверью стало еще более громким и сиплым.

— Леона! — Красивая — Леона!

Леона еще крепче зажала себе рот ладонью.

— Моя — жена — Леона! Ты — нужна — мне! Ты — нужна — нужна! — снова пробормотал маркиз из-за двери.

Девушка не могла ни шевельнуться, ни вздохнуть.

Наконец, когда она уже думала, что сейчас задохнется, не решаясь набрать в грудь воздуху, она услышала, что шаги начали удаляться.

Звук их постепенно замер в глубине коридора.

Леона продолжала прислушиваться до тех пор, пока ей не показалось, что где-то вдалеке хлопнула дверь.

Только тогда она без сил упала на подушки, дрожа от ужаса при мысли о том, что могло произойти.

Внезапно ее осенила страшная догадка. Что если герцог умышленно устроил так, чтобы маркиз пришел в ее спальню этой ночью? Тогда волей-неволей пришлось бы обвенчаться с ним, каковы бы ни были ее истинные чувства. В это трудно было поверить, однако она не могла не думать о том, что за все время ее пребывания в замке Арднесс у нее ни разу не было повода заподозрить, что сын герцога находится здесь; его вообще не было ни видно, ни слышно. И вот именно сегодня, когда его намерение — исполнись оно — могло бы стать самым весомым аргументом из всех, которые приводил герцог, ему удалось вырваться из-под присмотра врача, находившегося при нем неотлучно, и отправиться на ее поиски, несмотря на то, что двери в то крыло здания, где он находился, по-видимому, обычно бывали заперты.

Он был необычно возбужден тем, что увидел ее, к тому же сегодня как раз полнолуние, и это тоже, видимо, действовало на него возбуждающе, — и вот завтра это чудовище, этот слабоумный станет ее мужем!

В смятении, в ужасе, который лишил ее всякой способности думать о чем-либо, кроме необходимости немедленно бежать отсюда, девушка сорвалась с постели и начала лихорадочно одеваться. Ей не нужно было зажигать свечу, — стоило только раздвинуть портьеры, — чтобы впустить в комнату лунный свет. Он струился торжествующе светлым, серебристым потоком, заливая спальню, так что она словно плавала в этом жемчужном сиянии.

Полная луна, такая прекрасная, которой Леона всегда любовалась, теперь пугала ее; она знала, что это то, что вселяет в этого монстра, которого невозможно было назвать человеком, безумную, противоестественную страсть; он желал ее, как свою жену, желал физически.




Глава шестая


Вереск был такой густой, что Леона с трудом пробиралась сквозь его заросли.

Взбираясь на холм, она чувствовала, как он опутывает ей ноги, точно пытаясь задержать ее, цепляется за платье, мешая идти, так что панический ужас, охвативший ее еще в замке, с каждой минутой, казалось, все нарастал. Она беспрерывно оглядывалась назад, туда, где в призрачном лунном свете высился замок Арднесс, еще более угрюмый и грозный, чем обычно. Ущелье за ним было сейчас совсем черным и выглядело необычайно зловещим, и Леоне казалось, что вот-вот раздадутся крики и преследователи начнут нагонять ее.

Платье девушки зацепилось за ветки куманики и, пытаясь отцепить его, она услышала треск рвущейся тонкой ткани.

Она так спешила поскорее выбраться из замка, что надела первое, что попалось ей в шкафу под руку. Только теперь Леона заметила, что платье ее не из тех новых, изысканных нарядов, которые подарил ей герцог, а одно из старых, сшитых ее собственными руками, оно было из тонкого розового батиста и менее всего подходило для подъема на холм, поросший кустарником. Однако, хотя юбка была достаточно широкая, ее не поддерживал кринолин из китового уса, что еще более затрудняло бы движение.

Перед уходом Леона догадалась захватить из ящика комода теплую шерстяную шаль и, не причесываясь, так что волосы свободной волной падали ей на плечи, тихонько подошла к двери спальни и остановилась, затаив дыхание и прислушиваясь.

Она колебалась, опасаясь открыть дверь. Что если маркиз все еще стоит там, в коридоре, и ждет, чтобы она вышла? Однако за дверью стояла полная тишина, оттуда не доносилось ни звука, и через несколько минут, стараясь двигаться очень медленно и осторожно, Леона, наконец, осмелилась отпереть дверь спальни и выглянула наружу. В коридоре было совсем темно, если не считать нескольких канделябров, свечи в которых не потушили на ночь. Все же они давали достаточно света, чтобы увидеть, что поблизости никого нет, так что никто не заметит, как она на цыпочках крадется к центральной лестнице.

Конечно, Леона понимала, что с ее стороны было бы весьма неразумно пытаться выйти из замка через парадную дверь, даже если бы ей вообще удалось повернуть массивную рукоятку замка или отодвинуть тяжелые засовы. Но она знала, что сбоку есть другая дверь, выходящая в сад; запоры на ней довольно легко поддались, выпуская девушку на свободу.

Выйдя на воздух, она почувствовала, как легкий ночной ветерок овевает ей лицо. Вдохнув его полной грудью, она бросилась бежать через лужайки так быстро, как только могла, желая поскорее укрыться в кустах рододендрона, росших по краям.

За ухоженным, подстриженным и возделанным заботливыми руками парком шли густые, почти непроходимые заросли кустарника. Пробравшись через них, Леона перелезла через изгородь и оказалась, наконец, на вересковой пустоши, уходившей вверх по склону холма.

Она бежала так быстро, что начала задыхаться; еще труднее оказалось подниматься по крутому склону, густо поросшему вереском.

Однако ужас придавал ей сил, и она не останавливалась. Леона сознавала, что если ее сейчас схватят и отведут обратно в замок, вряд ли можно надеяться, что ей удастся убежать еще раз.

Вверх, все выше и выше, взбиралась девушка, даже не пытаясь найти овечьи тропки, которые облегчили бы ей подъем; она старалась только не сбиться с дороги; путь мучительно трудный, склон крутой, почти отвесный, но она жаждала только одного — добраться до каменной пирамиды.

В мозгу ее билась единственная отчаянная мысль — убежать, скрыться, спастись! Она даже забыла, что лорд Страткерн обманул ее, предал ее любовь. Она знала только, что должна выбраться из владений герцога Арднесса прежде, чем он обнаружит, что ее нет в замке.

Наконец, когда сердце ее готово уже было выскочить из груди, так безумно оно колотилось, прерывисто дыша, хватая ртом воздух, Леона добралась до вершины холма. Теперь она видела, что пирамида находится справа от нее. Повернув голову, она споткнулась и упала лицом вперед, тяжело дыша и хватаясь за пучки вереска, словно утопающий за спасательную веревку.

Несколько минут Леона пролежала так, не имея сил ни пошевелиться, ни даже вздохнуть. Затем, сделав над собой сверхчеловеческое усилие, она заставила себя подняться на ноги и двигаться вперед.

Теперь она уже знала, куда ей идти. Существовало только одно надежное убежище, где она могла бы чувствовать себя в безопасности. Девушка поспешила вниз и, еще не дойдя до него, услышала шум водяных струй, разбивающихся о камни, и увидела водопад, сверкающий в серебристом лунном свете.

— Я спасена! — воскликнула про себя Леона. — Спасена!

На секунду она остановилась, глядя на водопад, зная, что как только окажется за тонкой, сияющей при луне, пеленой воды, она будет надежно скрыта от чужих глаз и сможет спокойно переждать в пещере, укрывавшей когда-то вождя Маккернов и его воинов после битвы при Каллодэне.

Она вспомнила, что, по счастью, почти никому не известно о существовании этого убежища.

«Спасена, я спасена! — подумала она опять. — Благодарю Тебя, Господи!»

Леона подняла лицо к звездам, обнаружив, что можно было не спешить, так как до рассвета оставалось еще несколько часов.

Ощутив вдруг ужасную, неимоверную усталость, Леона начала спускаться к каскаду. Она без труда нашла то место, где лорд Страткерн, раздвинув вереск, показывал ей узкий проход, по которому можно было попасть в пещеру.

Внутри оказалось очень темно, но Леона больше не боялась; она спокойно вошла в эту непроглядную тьму и опустилась на землю, опершись спиной о валун.

Вытянув ноги, девушка заметила, что чулки ее изодраны в клочья и подол платья в нескольких местах тоже разорван. Но это все были пустяки, точно так же, как никакого значения не имело то, что ноги ее исцарапаны и кровоточат. Продираясь через заросли, Леона не замечала, как ветви хлещут ее по ногам, как впиваются в них колючки чертополоха; только теперь она почувствовала боль.

— Я спасена! Спасена! — шептала она, радуясь своему избавлению.

Потом снова вспомнила тот ужас, который испытала, когда сын герцога пытался ворваться в ее спальню, и содрогнулась от одной мысли о нем и о том, что мог он с ней сделать.

— Мне надо подумать, что делать дальше, — сказала себе девушка, но тут же почувствовала, как трудно ей сейчас собраться с мыслями. Она заставила себя все же сосредоточиться и решила, что, как только рассветет, надо будет спуститься к замку Керн.

Леона не сомневалась, что охотники, которым лорд Страткерн дал указания наблюдать за пограничной полосой, заметят ее и доложат хозяину о ее появлении.

«Я попрошу у него немного денег, ровно столько, чтобы мне хватило на обратный проезд до дома, — размышляла девушка. — По крайней мере, если только дом еще не продан, можно будет пожить там, пока не удастся найти какую-нибудь работу».

Ну, а если окажется, что фермер нашел покупателя на дом, тогда у нее будет достаточно денег, чтобы не умереть от голода.

«Мне больше не у кого просить о помощи, кроме как… у лорда Страткерна», — с отчаянием подумала Леона.

Она понимала, как мучительно для нее будет увидеть его снова, какое это унижение — принимать помощь именно от него, но другого выбора у нее не было.

При одном воспоминании о нем сердце ее пронзала жгучая боль; Леоне невыносима была мысль, что он обманул ее.

Теперь она ясно сознавала, что в нем было все, о чем она так страстно мечтала, что надеялась когда-нибудь найти в мужчине. Чувство уверенности и защищенности, которое она испытывала в его объятиях в тот вечер, когда он вез ее в замок, пробудило в ее душе любовь прежде, чем он поцеловал ее.

Никогда в жизни, с отчаянием подумала Леона, не вспыхнет в ней больше этот огонь, никогда уже не почувствует она того невыразимого восторга, не снизойдет на нее это ощущение свершающегося чуда… Нет, ни с кем не сможет она быть так счастлива, так бесконечно счастлива, как с ним!

От мысли об этой горькой, невозвратной потере на глаза ее навернулись слезы.

Но Леона тут же строго одернула себя: не время сейчас плакать об утраченной любви, лучше подумать о том, как ей поскорее вернуться домой, в Англию.

Представив себе пустоту и одиночество родного дома, в котором уже не было ее матери, Леона почувствовала такую острую, невыносимую тоску, что закрыла лицо руками.

— Помоги мне, мамочка! Помоги! — молилась она, не сдерживая уже больше слез, текущих по ее щекам.

Однако шум падающих струй заглушал слова молитвы, и она больше ни о чем не могла думать, вспоминая только лицо лорда Страткерна на фоне серебристого водопада в тот момент, когда он наклонился и обнял ее, а его губы коснулись ее губ. Леона чувствовала себя такой несчастной и одинокой, все казалось ей таким безысходным, и она все еще была так напугана, что позволила себе на минутку забыться, погрузившись в воспоминания о его чудесных поцелуях, о том восторге самозабвения, который она ощущала в его объятиях. Чувство это было такое сильное и в то же время такое тонкое и возвышенное, что даже теперь Леона с трудом могла поверить, что он солгал ей, что с его стороны было преступлением говорить ей о своей любви.

— О, Торквил! Как ты мог?! — прошептала Леона, еле сдерживая поток слез, который грозил затопить ее.

Она так устала, была так измучена всем тем, что ей пришлось пережить в замке, и потеряла столько сил, когда, гонимая ужасом, в панике взбиралась по крутому склону холма, что совсем ослабела и прилегла на песчаный пол пещеры.

В конце концов, устроившись поудобнее, подложив свои сложенные ладони под щеку вместо подушки, Леона заснула.

* * *


— Родная моя, что случилось? Почему ты здесь? — услышала Леона голос, прозвучавший прямо над ее головой.

Лорд Страткерн стоял около нее, не веря своим глазам. Нагнувшись, он подхватил ее на руки.

В первое мгновение она ощутила только огромную, безудержную радость — он был здесь, и руки его обнимали ее!

— Я просто не мог поверить, когда один из моих лесничих, разбудив меня на рассвете, сообщил, что ты здесь! Он всю ночь пытался подстрелить лису и видел, как ты подошла к пирамиде, — говорил лорд Страткерн своим глубоким, мягким голосом.

Сделав над собой усилие, Леона отогнала от себя это счастливое ощущение надежности и защищенности, которое всегда появлялось у нее рядом с ним, и попыталась высвободиться из его объятий.

— Я… я тут с-скрывалась, — запинаясь, пробормотала она.

— Но зачем? И от кого? — удивленно спросил лорд Страткерн.

Он посмотрел вниз, на ее ноги, и заметил ее разорванные чулки и кровь, засохшую на царапинах.

— Ты вся изранена!

— Мне надо было уйти, а это единственное место, где я могла бы укрыться.

Он чуть крепче сжал ее, привлекая к себе и сказал, стараясь говорить тихо и спокойно.

— Расскажи мне обо всем по порядку.

Леона отвернулась, пряча лицо у него на плече, стараясь сохранить самообладание и найти нужные слова, которые могли бы передать ему ужас прошедшей ночи, снова нахлынувшей на нее при этих воспоминаниях.

— Герцог хотел, чтобы я… вышла замуж за его сына! — прошептала девушка. — Но он… он ненормальный, он идиот!

— О Боже!

Лорд Страткерн прижал ее к себе так крепко, что она с трудом могла вздохнуть.

— Неужели это правда? — спросил он, помолчав немного. — Как мог у герцога зародиться такой план? Как ему могло прийти это в голову?

— Я видела маркиза, а потом… потом он пытался войти в мою комнату.

Леона почувствовала, как лорд Страткерн застыл, молча, напряженно выпрямившись, и поспешно продолжала:

— Но дверь была заперта, и когда он ушел, я прибежала сюда.

— Благодарение Господу, что ты поступила именно так! — воскликнул лорд Страткерн. — Сейчас я отведу тебя домой, любовь моя. Пойдем, ты совсем замерзла.

Он заботливо закутал шалью плечи девушки, и только теперь она заметила, что в пещере очень сыро и холодно.

Ночью она была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на что-либо, а сейчас, когда первые лучи рассвета, проникнув через водяную завесу, упали на стены пещеры, Леона увидела, что все они покрыты пятнами сырости и гнили.

Лорд Страткерн поставил ее на пол, продолжая бережно поддерживать.

— Когда мы приедем в мой замок, — сказал он, — тебе нужно будет сразу же забыть обо всем, что осталось позади, и никогда больше не вспоминать об этом.

В его голосе было что-то столь ласковое и успокаивающее, что Леона не находила в себе сил возразить, безвольно поддаваясь его очарованию. Она думала, что нужно все высказать ему, объяснить, что она знает про его жену, но слова эти не шли у нее с языка.

Он прошел вперед и раздвинул ветки вереска; выглянув, Леона заметила, что первые бледные лучи солнца, уже поднявшегося на востоке, прогнали последние оставшиеся ночные тени.

Все вокруг ослепительно сверкало в этом рассветном сиянии, и Леона, вдохнув чудесный утренний воздух, почувствовала, что у нее слегка закружилась голова от его чистоты и свежести.

Лорд Страткерн отпустил ветки, и они снова сомкнулись за его спиной, скрывая проход; обняв девушку за плечи, он повел ее к тому месту, где оставил свою лошадь. Они обогнули бугорок, но, не пройдя и нескольких шагов, внезапно разом остановились; Леона испуганно вскрикнула. Рядом с лошадью лорда Страткерна стояли пятеро мужчин, высоких, бородатых; все они были в кильтах с клетчатым рисунком Макарднов.

Девушка сразу поняла, что это люди герцога, которых тот послал на ее поиски.

Даже если никто и не заметил, как она поднималась на холм, подумала Леона, все равно герцог, конечно, догадался, что она могла укрыться только здесь, на землях Страткерна.

Подъехав к пирамиде, ее преследователи, конечно, сразу же увидели оседланную лошадь без всадника.

Лорд Страткерн сжал руку Леоны, словно желая подбодрить и успокоить ее, затем спросил:

— Что вам нужно?

— Его светлость приказал нам, милорд, найти леди и привести ее обратно в замок.

— Я отведу мисс Гренвилл к себе в замок, — ответил лорд Страткерн.

— У нас приказ, милорд.

Наступило тяжелое молчание; Леона понимала, что лорд Страткерн размышляет сейчас, каковы его шансы, если он вступит в схватку с пятью мужчинами, настроенными весьма решительно.

Прежде чем он успел что-либо сказать, сзади послышался какой-то звук, и Леона, оглянувшись, увидела еще одного человека, который появился с той стороны холма. Он вел в поводу одного из знаменитых пони Арднессов, на которых гости герцога обычно охотились в его угодьях. На лошади было дамское седло, и Леона поняла, что герцог был совершенно уверен в том, что его люди найдут ее и доставят обратно.

Она внезапно испугалась, что лорд Страткерн может броситься на них, не думая о последствиях, и быстро, не давая ему произнести ни слова, прошептала:

— Я должна… поехать с ними.

— Думаю, у нас нет выбора, — ответил он очень спокойно, — но мы поедем вместе.

Он увидел, как потеплели ее глаза, какое в них появилось облегчение. Когда к ним подвели лошадь, он поднял Леону на руки и усадил в седло.

— Постарайся не бояться, — сказал он, — я все время буду рядом.

Сердце девушки затрепетало от радости. Потом она вспомнила, что у него нет возможности по-настоящему защитить ее, поскольку он не может просить ее руки.

Конечно, он мог возражать против планов герцога, мог попытаться доказать ему, что нельзя принуждать ее делать что-либо против собственной воли; однако, с горечью подумала девушка, за герцогом все равно останется последнее слово. «Так или иначе, он все-таки в некотором роде мой опекун, — рассуждала Леона, — в то время как Торквил — чужой, посторонний человек, не имеющий на меня никаких прав».

И все же непонятно почему какой-то внутренний голос говорил ей, что она может ему доверять. Девушка не могла подавить в себе это чувство, и она не в силах была думать ни о чем другом; она все еще любила его. Чтобы он ни делал, что бы ни говорили о его прошлом, Леона не могла перестать любить его, и только это сейчас было важно.

Леона ехала впереди, ее лошадь вел за поводья лесничий герцога; лорд Страткерн на своей лошади следовал за ней, а пятеро воинов клана Макарднов замыкали шествие.

«Интересно, — подумала девушка, когда они начали спускаться по склону холма, приближаясь к замку, — смотрит ли сейчас его светлость в какое-либо из своих окон, торжествуя, что добился своего и вернул ее обратно, уверенный, что теперь уже она не сможет больше противиться ему?»

Спуск занял немало времени, хотя вчера ночью Леона очень быстро поднялась на вершину холма.

Даже пони, привыкший к горным тропинкам, скользил иногда на камнях, и Леона, хотя и ощущала себя чем-то вроде пленницы, захваченной в жарком бою и ставшей добычей неприятеля, все же радовалась, что лесничий крепко держит коня под уздцы, не давая ему упасть на крутом и опасном склоне.

Спустившись, наконец, в долину, они не поехали через сад, напрямик, как Леона бежала ночью, а выбрались на подъездную аллею, приблизившись по ней к огромным, окованным железом дверям парадного входа в замок. Они были открыты; мажордом уже стоял на пороге, поджидая их возвращения, а за ним толпились другие слуги.

Управляющий удивленно взглянул на лорда Страткерна, затем, не говоря ни слова, пошел впереди, ведя их через холл вверх по широкой, главной лестнице.

Теперь, когда они могли идти рядом, лорд Страткерн взял руку девушки в свою и крепко сжал ее.

Пальчики ее были очень холодные, и он почувствовал, как они дрожат.

— Все будет хорошо, родная, — проговорил он так тихо, что только она могла услышать его слова, — не бойся ничего. Ты знаешь, я с тобой, я никому не позволю тебя обидеть.

Леона хотела что-то ответить ему, но голос будто замер у нее в горле, а губы пересохли. Она вдруг представила себе, как странно, должно быть, выглядит в своем тонком розовом платье, которое, как когда-то говорила ее мама, делает ее похожей на едва распустившуюся розу, с волосами, свободной, светлой волной падающими на плечи, и глазами, такими большими и испуганными на ее бледном личике.

Управляющий поднялся на верхнюю площадку лестницы и распахнул дверь в приемную герцога.

— Мисс Гренвилл, ваша светлость, и лорд Страткерн!

Голос его прозвучал, как удар грома.

Герцог стоял у камина, и вид у него, как показалось Леоне, был еще более властный и величественный, чем раньше.

Достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, что он в ярости. Его густые, седые брови грозно нахмурились, между ними залегла тяжелая складка, а глаза сверкали, как раскаленные угли, тая в себе ненависть и угрозу.

Он посмотрел на Леону, затем медленно перевел взгляд на лорда Страткерна.

— Вас я не приглашал сюда, Страткерн, — проговорил герцог после минутной паузы.

— Вам должно быть прекрасно известно, что привело меня сюда, — ответил лорд.

— Мне ничего не известно! — заявил герцог. — И я уже сказал вам раньше: все, что происходит в моем графстве, на моей земле и в моем замке, — это мое дело, только мое, и вы не имеете никакого права совать сюда свой нос!

— Сейчас это также и мое дело, — спокойно, не повышая голоса, ответил Страткерн. — И, так как я собираюсь по-хорошему обсудить с вами это дело, ваша светлость, то, полагаю, нам не следует примешивать сюда наши прошлые разногласия и споры.

— В последний раз, когда мы говорили с вами, — произнес герцог, — я объяснил вам, что нам больше нечего сказать друг другу и что если вы и ваш клан посмеете встать на моем пути, я уничтожу вас, как пылинку, сотру в порошок и вы перестанете существовать. Я не вижу причин менять свое решение.

— Однако такие причины есть, ваша светлость, — мягко возразил лорд Страткерн. — Сейчас мы оба должны подумать о судьбе Леоны Гренвилл.

— Вас ее судьба не касается, и вам нечего о ней думать, — резко ответил герцог.

— Это не так, — произнес лорд Страткерн, — и поскольку, как я уже сказал вам, наша вражда не принесет нам сейчас никакой пользы, а только повредит Леоне, я хотел бы изложить вам мои соображения спокойно и мирно.

Он чуть помолчал, потом спросил, все так же не повышая голоса:

— Разрешите, я присяду?

— Нет! — почти прорычал герцог. — Вы явились сюда без моего разрешения. Я не приглашал вас, и если вы немедленно не покинете мой замок, я позову моих слуг, и они выставят вас отсюда силой!

Леона задрожала, с такой яростью герцог проговорил все это.

Лорд Страткерн, чувствуя ее волнение, отпустил ее руку и подошел поближе к герцогу.

— Я пытаюсь поговорить с вами спокойно, разумно обсудить положение и прийти к какому-то взаимоприемлемому соглашению, ваша светлость, — проговорил он. — Можете ли вы выслушать то, что я собираюсь сказать вам? Позвольте Леоне выразить свое мнение, объяснить вам свой взгляд на это дело, возможно, вы убедитесь, что то, что вы задумали немыслимо, совершенно невыполнимо!

— Как вы смеете бросать мне вызов, оспаривая мое решение?! — в бешенстве крикнул герцог.

Он свирепо взглянул на лорда Страткерна.

Мужчины стояли лицом к лицу с ненавистью, вызывающе глядя друг на друга. В этот момент Леона услышала у себя за спиной какой-то шорох.

Она подумала, что это, должно быть, вошел слуга, и оглянулась. Увидев того, кто к ней приближался, девушка отчаянно вскрикнула и инстинктивно протянула руку, как бы ища защиты у лорда Страткерна.

Но было слишком поздно!

Слабоумный сын герцога был уже рядом с ней; он подкрался так тихо, что никто не заметил его, пока он не оказался совсем близко от нее.

— Леона — красивая — Леона, — произнес он с безумной улыбкой.

Затем, не обращая внимания на ее отчаянные крики, подхватил ее на руки и понес прочь.

Лорд Страткерн и герцог кинулись к нему, но маркиз уже выбежал из комнаты.

Леона снова закричала, а он, крепко прижимая ее к себе, неуклюже, однако с невероятной скоростью мчался с нею по коридору. Пробежав мимо лестничной площадки, он устремился в переход, уводивший в соседнее крыло здания; он с такой силой сжимал девушку, что она едва могла дышать, только изредка слабо вскрикивая. Леона пыталась вырваться, но руки его были словно стальные крючья; он был нечеловечески, дьявольски силен в своем безумии.

Они были уже в самом конце коридора, когда Леона услышала сзади взволнованные голоса и топот бегущих ног. Маркиз распахнул дверь, ведущую в башню, и девушка успела заметить каменные ступени, уходящие вверх, но тут он стиснул ее еще сильнее, прижав лицом к своей куртке.

На лестнице он споткнулся, и Леона снова попыталась высвободиться из его рук, но тщетно.

Они достигли верхней площадки.

Здесь маркиз на мгновение остановился и сорвал со стены громадный палаш, висевший под щитом.

Герцог рассказывал девушке, когда показывал ей башню, что в древности часовые, наблюдавшие отсюда за передвижением противника, использовали это оружие.

Маркиз вынес Леону на крышу башни и захлопнул за собой дверь.

— Отпустите… меня! — исступленно закричала девушка, но тут же поняла, что так у нее ничего не получится, ведь она имеет дело с сумасшедшим, и криком тут не поможешь.

Она подняла глаза и посмотрела в лицо маркизу.

По тому, как блестели его маленькие глазки, как слюна текла по его отвисшим, мокрым губам, девушка поняла, что он охвачен припадком безумия, и действовать надо крайне осторожно.

— Поставьте меня, пожалуйста, на пол, Эуан, — мягко обратилась она к нему.

— Леона — моя! — прорычал он свирепо. — Моя — жена — нужна — мне!

— Ты делаешь мне больно, — сказала Леона, — это нехорошо.

Спокойный, ласковый тон ее голоса, кажется, подействовал на него.

— Красивая — Леона, — проговорил он. — Милая — красивая — Леона.

Но в глазах его по-прежнему сверкали безумные огоньки, и это пугало девушку.

— Пожалуйста, поставь меня, — умоляющим голосом произнесла она. — Я хочу привести в порядок мои волосы, чтобы быть еще красивее.

Маркиз был так огромен и обладал такой страшной силой, что свободно, без всякого напряжения, мог держать ее одной рукой, так что ей было не шевельнуться.

В другой руке он сжимал палаш.

Медленно, неохотно, он, наконец, опустил ее, и ноги девушки коснулись пола.

Сделав над собой неимоверное усилие, Леона заставила себя улыбнуться ему.

— Спасибо, — сказала она. — Ты очень добрый, Эуан.

— Добрый — для — Леоны, — произнес он, запинаясь. — Моя — жена — моя!

Она попыталась незаметно отодвинуться, опасаясь, что если сделает какое-нибудь резкое движение, он может схватить ее.

Пока он стоял так, пристально глядя на нее, и в глазах его затаенно сверкало что-то, чему Леона не осмеливалась дать названия, дверь на площадку за его спиной внезапно распахнулась.

На пороге стоял герцог.

— Немедленно подойди сюда, Эуан! — приказал он. — Ты меня слышишь? Иди сюда!

Маркиз повернул голову, и Леона с чувством облегчения подумала, что он послушается и подчинится приказанию. Но он шагнул вперед и, внезапно рванувшись, вонзил палаш в грудь своего отца!

Герцог даже не вскрикнул; рот его от удара нелепо приоткрылся, он повалился назад, и слышно было, как тело его покатилось вниз по винтовой лестнице.

Маркиз засмеялся безумным, идиотическим смехом и снова захлопнул дверь башни.

В первое мгновение Леона даже не поняла, что произошло, она не могла поверить, что видела все это своими глазами.

Ужасный палаш, пронзивший грудь герцога, кровь, которая стекала с лезвия, то, как старый герцог упал и покатился вниз по каменным ступеням, — все это было слишком невероятно, этого просто не могло быть на самом деле!

Прижав ладони к щекам, Леона, не отрываясь, смотрела на маркиза широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, в то время как тот, подойдя к двери, задвинул громадный, тяжелый металлический засов, так чтобы уже никто не мог помешать им.

— Один — вместе — с красивой — Леоной, — проговорил он со счастливой, безумной улыбкой.

Теперь он смотрел на нее таким взглядом, который испугал ее гораздо больше, чем то выражение, которое она видела на его лице прежде.

Леона попыталась собраться с мыслями, но это было выше ее сил. Девушка взглянула на саблю и на кровь герцога, влажно блестевшую на конце лезвия, и ей показалось, что она сейчас лишится чувств.

— Брось эту саблю, Эуан… Брось ее!.. — попросила Леона. — Она плохая!.. Брось ее скорей!

Похоже было, что до него дошел смысл ее слов, потому что он повторил вслед за ней.

— Плохая — слишком — плохая — и — некрасивая — для — красивой — Леоны.

— Да, правильно, — подтвердила девушка. — Плохая! Некрасивая!

Казалось, он хотел сделать ей приятное; пройдя через площадку, он остановился у ее края и, перегнувшись через перила, смотрел на вымощенный камнями двор.

Леона осталась на месте; теперь она услышала голоса, долетавшие сюда снизу; один из них явно принадлежал доктору Бронсону.

— Спускайтесь, милорд! Я хочу поговорить с вами! — кричал доктор Бронсон. — Вам пора завтракать! Идите сюда, и мы позавтракаем вместе.

Маркиз стоял все так же, не шевелясь, глядя вниз, и Леона, немного осмелев, тоже подошла к парапету.

Далеко внизу, с высоты вздымавшейся в небо башни, она увидела маленькую фигуру доктора Бронсона и целую толпу слуг во главе с мажордомом.

Девушка надеялась, что увидит лорда Страткерна, но его там не было.

— Спускайтесь вниз, милорд! Вы же знаете, что поступаете плохо! Спускайтесь!

Доктор Бронсон снова и снова взывал к своему пациенту, пытаясь хоть как-то образумить его, и Леона, взглянув на маркиза, надеялась, что слова врача возымеют желаемое действие.

Она увидела, как толстые губы идиота искривила злобная и хитрая усмешка, и он, наклонившись еще ниже, метнул палаш, целясь прямо в доктора!

Тот успел отскочить, и лезвие просвистело у самого его уха, едва не задев его. Увидев, как врач испуганно метнулся в сторону, маркиз разразился диким, безумным хохотом.

— Мертв! Все — мертвы! — довольно проговорил он и повернулся к Леоне.

Она попыталась убежать, но он без труда поймал ее.

Теперь он снова крепко сжимал ее своими железными руками; она не могла ни шевельнуться, ни даже вздохнуть.

— Леона — красивая — Леона, — повторил он хрипло. — Моя! Моя!

Она поняла, что он хочет поцеловать ее своими толстыми, влажными губами, и в ужасе уткнулась лицом ему в плечо.

Однако она чувствовала, как он касается ее волос своим отвратительным, слюнявым ртом, и ей казалось, что сейчас она не выдержит, сердце ее разорвется от ужаса и омерзения, которые пронзали ее насквозь, точно остро отточенное лезвие палаша.

— Леона — прекрасная — Леона! — твердил маркиз со все возрастающим возбуждением, и девушка чувствовала, что руки его все крепче сжимаются вокруг нее, грозя раздавить.

Он прижался лицом к ее волосам, и его подбородок давил ей на голову со страшной силой, причиняя боль, поэтому Леона не выдержала и откинулась немного назад. В тот же миг она почувствовала, как губы идиота коснулись ее лба.

Девушка вскрикнула, и в этот момент за спиной ее раздался голос:

— Прекрати! Прекрати сейчас же! Оставь ее!

Голос прозвучал столь повелительно, что маркиз слегка ослабил свою хватку и обернулся к говорившему. Тут Леона увидела лорда Страткерна, который как раз перекинул ногу через каменный парапет.

Она поняла, что он, должно быть, поднялся по наружной стене башни. Он рисковал жизнью, и даже сейчас, когда он уже ступил на твердую площадку, ему угрожала смертельная опасность.

Лорд Страткерн начал медленно приближаться к ним, и Леона почувствовала, как снова напряглись мускулы маркиза. Девушка поняла, что он готов броситься на своего противника, возможно, он собирается сбросить его с башни так же, как он швырнул палаш.

— Будь осторожен! Пожалуйста, будь осторожен! — крикнула она.

Словно внезапно осознав опасность, лорд Страткерн выхватил кинжал, заткнутый за край его шерстяного клетчатого чулка, и, сжимая его в правой руке, двинулся к маркизу, направив острие прямо ему в грудь.

— Отпусти ее! — властно приказал он, и, к удивлению Леоны, маркиз подчинился.

Девушка почувствовала, как железная хватка его рук ослабела. Она заметила, что сумасшедший смотрит на острое, сверкающее лезвие кинжала с выражением нескрываемого ужаса.

— Не надо — больно, — проговорил маркиз внезапно изменившимся голосом, точно моля о пощаде. — Нет — больно — не хочу! — очень — больно! Уходи — от меня!

Не спуская кинжала, лорд Страткерн подходил к нему все ближе и ближе, пока, наконец, Леона, отчаянно рванувшись, не ухватилась за его свободную руку. В то же мгновение маркиз отступил еще немного назад, глядя, как загипнотизированный, на острое, блестящее лезвие кинжала, ослепительно сверкавшее на солнце.

Шаг за шагом он отступал все дальше.

Прежде чем лорд Страткерн сообразил, что происходит, и успел опустить кинжал, маркиз был уже у самого края площадки. Он откинулся назад как раз в том месте, где зубцы парапета были совсем низкими. Возможно, он поскользнулся, а может быть, его громадное, неуклюжее тело отклонилось слишком далеко и он потерял равновесие, но в следующую секунду Леона увидела, замерев от охватившего ее леденящего ужаса, как он покачнулся и полетел вниз.

Он взмахнул руками, раскинув их так, что какое-то мгновение казалось — он парит на фоне неба, как огромная хищная птица. Еще миг — и он исчез из виду.

Леона не в силах была ни крикнуть, ни вздохнуть… Вокруг нее словно внезапно сгустились сумерки… И наступила темнота.

* * *


Придя в сознание, Леона обнаружила, что руки, которые всегда давали ей такое чудесное чувство защищенности и покоя, несут ее куда-то. Сначала она ничего не могла вспомнить, бездумно наслаждаясь тем, что, наконец-то, она там, куда всегда стремилась душой. Затем, когда они спустились на последнюю ступеньку винтовой лестницы, девушка увидела стены уходящего вдаль коридора и услышала чьи-то голоса и шаги людей, бегущих вверх.

— Бренди! — произнес лорд Страткерн над ее головой, коротко отдавая кому-то приказание.

Бережно прижимая девушку к груди, он внес ее в комнату герцога и осторожно усадил на диванные подушки.

Он хотел отпустить ее, но Леона, дрожа, ухватилась за его руку.

— Все хорошо, любовь моя, — произнес он. — Не волнуйся, все уже позади.

Она пробормотала что-то невнятное, и он опустился на колени рядом с кушеткой, прижимая ее к себе, так чтобы она могла спрятать лицо у него на груди.

Свободной рукой он гладил ее по волосам.

— Успокойся, — ласково убеждал ее лорд Страткерн, — все прошло, теперь все будет хорошо!

Должно быть, слуги принесли бренди, как он приказал, потому что теперь он поднес рюмку к ее губам.

— Выпей, любовь моя, — попросил он.

Принимая от него рюмку, Леона вспомнила, как накануне вечером герцог точно так же пытался ее успокоить.

Резкий запах спиртного несколько привел ее в чувство, и Леона неуверенно спросила:

— А герцог? Он умер?

Должно быть, лорд Страткерн вопросительно посмотрел на мажордома, стоявшего рядом, потому что тот ответил:

— Боюсь, что да, милорд. Его светлость не только был ранен в грудь, но и пролетел довольно большое расстояние вниз, ударяясь о каменные ступени лестницы.

Леона постаралась подавить вздох облегчения.

Перед глазами ее все еще стояло лицо герцога с недоверчиво, удивленно приоткрытым ртом, когда его сын нанес ему смертельный удар. Леона думала, что после всех этих ужасов она никогда уже, наверное, не сможет жить обычной, нормальной жизнью, как другие люди.

Будто читая ее мысли, лорд Страткерн произнес, обращаясь к ней:

— Чувствуешь ли ты в себе силы отправиться ко мне в замок? Думаю, тебе не захочется тут дольше оставаться.

— П-пожалуйста, прошу тебя, забери меня отсюда! — умоляющим голосом попросила Леона.

Он отпустил ее и встал.

— Я возьму мисс Гренвилл с собой в замок Керн, — сказал он, обращаясь к мажордому. — Мы поедем напрямик, через вересковую пустошь, так будет быстрее. Уложите все ее вещи и пришлите в замок в экипаже.

— Будет сделано, милорд.

В голосе управляющего явно звучало почтительное уважение.

Лорд Страткерн снова наклонился к Леоне и, подхватив ее на руки, спустился по главной лестнице в холл.

Девушка прикрыла глаза, не только потому, что не хотела больше видеть стен замка Арднесс, но и потому, что боялась увидеть что-нибудь ужасное.

Вдруг там лежат тела мертвого герцога или его сына!

Не говоря ни слова, лорд Страткерн усадил ее на свою лошадь, которая оставалась у подъезда, а сам вскочил сзади, точно так же, как в тот день, когда они встретились впервые. Они тронулись, а мажордом и слуги молча стояли в дверях, глядя им вслед. Выехав с подъездной аллеи, лорд Страткерн повернул лошадь к холмам.

Только почувствовав, что тень замка Арднесс больше не накрывает их, заслоняя солнце, Леона подняла голову и взглянула на лорда Страткерна. Она увидела его твердый, точно высеченный из камня подбородок, и, как и прежде, ей показалось, что на губах его играет легкая улыбка.

Они медленно ехали вверх по крутому склону холма, и когда до вершины оставалось уже совсем немного, Леона спросила.

— Как вам удалось… влезть на башню?

— Я ведь сказал, что всегда и везде буду защищать тебя и заботиться о тебе, даже если для этого мне пришлось бы подняться в небо или спуститься в темные недра земли.

— Но вы могли разбиться.

— Однако я остался цел и невредим, так же, как и ты, любовь моя!

Они помолчали, а потом Леона произнесла совсем тихо:

— Сегодня утром я шла к вам в замок, чтобы вы одолжили мне немного денег, и я могла бы… вернуться домой.

— Вы действительно хотите этого?

— Я не знаю, что мне еще делать… У меня нет другого выхода!

— Думаю, мы могли бы обвенчаться сегодня вечером!

Он почувствовал, как тело девушки напряженно застыло в его объятиях, потом она проговорила почти шепотом:

— Герцог сказал мне, что у вас… есть жена!

С минуту лорд Страткерн ничего не отвечал, затем спросил:

— Вы поверили ему?

— Он сказал, что вы женаты на актрисе.

— Я думал, вы любите меня.

— Люблю! — воскликнула Леона, забыв о всякой сдержанности. — Я люблю вас, но…

Голос ее замер.

— Но вы с готовностью поверили, что я мог бы говорить вам все эти слова, что я обнимал бы вас и осыпал поцелуями, зная, что не имею на это никакого права?

Леона вздохнула, не в силах вымолвить ни слова.

Волна безмерного, немыслимого, небывалого счастья захлестнула ее, унося с собой всю горечь, всю боль и страдание, которые, словно лед, сковывали ее сердце.

— Так это неправда? — вымолвила, наконец, Леона, глядя ему прямо в глаза.

— Я думал, вы верите мне.

— Я хотела… Я очень хотела, но вы не просили меня стать вашей женой.

— Мне казалось, вы и так понимаете, что для нас обоих не существует ничего другого, что мы не можем жить друг без друга!

— Так значит все, что говорил мне герцог, было ложью!

— Да, это была ложь, моя дорогая, — ответил лорд Страткерн, — но как любой обман, она имела под собой кое-какие основания, так что при некоторых обстоятельствах полагаю, ее можно извинить.

— Я думала, это правда.

— Я все рассказал бы тебе, если бы только мне хоть на минутку могло прийти в голову, что давно забытое прошлое всплывет, чтобы потревожить и огорчить тебя.

Он остановился и заглянул ей в лицо.

— Ты очень расстроилась?

Глаза девушки умоляюще смотрели на него, как бы прося прощения за невольную слабость:

— Я подумала, что все, во что верила, разбито и уничтожено, — пробормотала она.

— На твоем месте я почувствовал бы то же самое, — заметил лорд Страткерн.

— Я хотела верить, что вы любите меня, — продолжала Леона, — но герцог говорил так уверенно, и тогда я подумала, что, может быть, вы не просили меня стать вашей женой именно потому, что не могли этого сделать.

— С той минуты, как я впервые увидел тебя, — ответил лорд Страткерн, — я понял, что ты создана для меня и что я всегда ждал тебя, ждал, что ты появишься в моей жизни. Я сказал бы тебе об этом в тот же вечер, наш первый вечер в замке, когда мы обедали вместе; уже тогда я хотел сказать тебе все, объяснить, что ты значишь для меня, но я боялся.

— Боялись? — удивленно переспросила Леона.

Он глубоко вздохнул.

Они уже поднялись на гребень, и он остановил свою лошадь около каменной пирамиды, окинув взглядом поросшие вереском склоны холмов, простиравшиеся до самого озера, золотистого в лучах солнца, и замок, возвышавшийся над ним.

— Еще юношей, когда я учился в Оксфорде, — тихим голосом начал свой рассказ лорд Страткерн, — я влюбился; но полюбил я не второсортную актрису, как сказал герцог, а певицу, у которой был прекрасный голос. Она была старше меня, но я верил, что она меня любит. По крайней мере, так она мне говорила, и я привез ее сюда, в замок.

Леона почувствовала острый, болезненный укол ревности, но ничего не сказала, во все глаза глядя на лорда Страткерна и ожидая продолжения рассказа.

— Я сказал моим родителям и всем родственникам и друзьям, что мы обручены, и мне казалось, что Изабель понравился мой дом и люди моего клана.

Он сжал губы, и Леоне почудилось, что в голосе его появились горькие нотки, когда он продолжал.

— Я был тогда очень молод и слишком доверчив. Оказалось, что, несмотря на все свои заверения в любви и на желание выйти за меня замуж, Изабель и дня не могла прожить без веселья и развлечений, которые были у нее в Англии. Она вовсе не собиралась навсегда похоронить себя в мрачном шотландском замке, не имея другого общества, кроме собственного мужа.

Леона сделала какое-то движение, но ничего не сказала. Она не могла найти нужных слов.

— Я отвез ее обратно, в тот мир, к которому она принадлежала, — продолжал лорд Страткерн. — Но я был слишком горд, чтобы признаться кому-нибудь, даже собственному отцу, в том, что помолвка разорвана.

Он посмотрел на Леону и улыбнулся.

— Теперь это кажется таким смешным и глупым, и надо же случиться такому, чтобы моя непомерная гордость причинила тебе боль, любовь моя!

— А почему герцог решил, что вы женаты? — спросила Леона.

— Думаю, что не только он один — многие люди так думали, — сказал лорд Страткерн. — Они считали, что мы с Изабель поженились на юге, в Англии, но она не хотела бросить сцену и переехать сюда, на север. Поскольку я никому не рассказал правды, то я и не пытался никогда опровергнуть никаких слухов — пусть себе думают, что я женат.

Он засмеялся.

— Наверное, я уже тогда предчувствовал, что это только мне на руку — никто не гонялся за мной, стараясь женить, как наверняка случилось бы, знай они, что я холостяк. Как бы там ни было, а я позволил сплетникам говорить и думать все, что им заблагорассудится. И вот теперь я наказан за это — ведь ты страдала только из-за моей непомерной гордыни и глупости.

— Я думала, что никогда уже больше… не увижу вас, — прошептала Леона.

— Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе так просто уйти от меня? — улыбнулся лорд Страткерн. — Сегодня утром я поехал с тобой в замок Арднесс, чтобы сказать герцогу, что я хочу жениться на тебе, а если он откажет, просить тебя бежать со мной.

— Ты знаешь, что я пошла бы за тобой куда угодно, — ответила Леона, и глаза ее сияли.

Потом добавила немного нерешительно:

— Если бы смогла! У меня такое чувство, что герцог нашел бы способ этому помешать.

— Теперь уж он этого никак не сможет сделать, — сказал лорд Страткерн. — Мы поженимся сегодня вечером, и никогда уже никто и ничто на свете не сможет разлучить нас!

— Ты действительно уверен, что я нужна тебе? — спросила Леона.

Он заглянул ей в глаза, и девушка вздрогнула, увидев в глубине его глаз тот огонь, который горел в его сердце. Губы его коснулись ее губ, и душа ее опять наполнилась тем же восторгом и непередаваемым ощущением чуда, которое она испытала, когда он впервые поцеловал ее в гроте.




Глава седьмая


Леона едва сознавала, как какие-то люди двигаются по комнате; она медленно приходила в себя, словно пробиваясь сквозь мягкую, душную вату облаков.

Потом она с удивлением поняла, что находится в замке Керн.

Она в безопасности, ей ничто больше не угрожает, и она выходит замуж за лорда Страткерна!

Эта мысль вдруг вспыхнула в ней, и словно солнечный свет озарил все вокруг, а душа ее наполнилась счастьем. Открыв глаза, Леона увидела, что миссис Маккрей и служанки внесли в комнату ванну и поставили ее перед камином, в котором жарко пылал огонь. Леоне показалось, что уже сотни лет прошли с тех пор, как они сегодня приехали в замок.

Только когда лорд Страткерн снял ее с лошади, Леона вдруг почувствовала, до чего она устала. Прошлой ночью она почти не спала, с ужасом вспоминая все, что предшествовало ее бегству в пещеру за водопадом; потом — возвращение в замок Арднесс, больше похожее на страшный сон, и, наконец, все то, что она испытала, когда маркиз схватил ее и унес на площадку башни, — все это совершенно измучило ее, истощило силы. В то же время ее утомленный мозг не давал ей покоя: вновь и вновь приходили ей на ум тревожные вопросы — действительно ли все уже позади, может ли быть такое, что ей больше ничто не угрожает, что ей нечего больше бояться?

Словно чувствуя ее состояние, лорд Страткерн подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице, как в тот первый раз, когда он привез ее в замок.

— Тебе надо поспать, родная, — ласково сказал он. — Не нужно ни о чем вспоминать, не думай ни о чем, кроме того, что я люблю тебя!

Он внес ее в спальню, где миссис Маккрей и Мэгги засуетились, помогая ее раздеть. Леона заснула, едва успев коснуться головой подушки.

Теперь она поняла, что проспала весь день и, хотя она чувствовала себя отдохнувшей, ей жаль было, что она потеряла столько драгоценного времени — ведь все это время она могла бы быть с лордом Страткерном!

И тут Леона вспомнила!

Он сказал ей, что они поженятся сегодня вечером! От этой мысли девушка быстро села на постели.

— Проснулись, мисс? — спросила миссис Маккрей своим теплым, грудным голосом, который Леона так хорошо помнила. — Прибыли ваши платья; мы распаковали сундук. Мэгги и Джанет принесут их, когда вы примете ванну.

Мэгги вышла из комнаты, и миссис Маккрей подошла поближе к постели:

— Лорд хотел вам кое-что передать, мисс.

— Что же? — спросила Леона.

— Лорд сказал, что если вам не захочется венчаться в тех платьях, которые вы привезли из замка Арднесс, то я могу предложить вам посмотреть те свадебные платья, которые хранятся в замке.

— Свадебные платья? — воскликнула Леона.

— Ну да, мисс, — ответила миссис Маккрей. — Это традиции многих поколений Маккернов — платье, в котором венчалась жена вождя, должно сохраниться. Их набралось уже немало, и все они хранятся в особой комнате. В мои обязанности входит присматривать за ними, чтобы их не попортила моль.

С минуту Леона ничего не говорила.

Она только теперь поняла, как ей невыносимо было бы венчаться с лордом Страткерном в платье, которое оплатил герцог.

«Конечно, — решила девушка, — глупо было бы совсем отказываться от них и не надевать в других случаях, но свадебное платье — это совсем другое дело, это — нечто святое».

— Спасибо, миссис Маккрей, — сказала она, наконец. — Я с большим удовольствием посмотрю их, но как мог лорд догадаться, что я… как он мог узнать мои чувства? — договорила Леона почти шепотом.

Миссис Маккрей лукаво улыбнулась.

— Разве вы до сих пор не заметили, что наш лорд — ясновидящий?

— Это правда? — воскликнула девушка.

— Еще ребенком лорд знал, о чем думают другие люди, что они чувствуют. А иногда его озаряет видение, оно вспыхивает в нем, и тогда он может предсказать будущее.

— Мама рассказывала мне, что у многих шотландцев есть «третий глаз».

— Ох, да, — согласилась миссис Маккрей. — Вот уж верно, так верно. А теперь, мисс, не хотите ли, чтобы я принесла вам посмотреть платья?

— Это будет очень любезно с вашей стороны.

Позднее, уже одевшись в платье, которое, как она узнала, принадлежало бабушке лорда Страткерна, Леона подумала, что оно необыкновенно идет ей, как будто сшито специально для нее.

Несмотря на то что будущая леди Страткерн венчалась в 1785 году, можно было подумать, что платье ее было сшито совсем недавно, по современной моде; от нынешних оно отличалось только тем, что не имело кринолина. Юбка была достаточно пышной и падала до полу красивыми складками, а плотно прилегающий корсаж был отделан кружевами, чудесно сочетавшимися с изысканной фатой, очень старинной, которую миссис Маккрей держала почти благоговейно, словно святые дары.

Фата белой пеной спускалась по золотистым волосам девушки, а сверху на голову надели бриллиантовую диадему; бриллианты на ней были искусно вделаны в оправу в виде цветков чертополоха — эмблемы Шотландии; диадема хранилась в замке в течение многих столетий, и жена каждого вождя надевала ее в день своего бракосочетания.

Глядя в зеркало на свое нежное личико, светлые волосы и голубые глаза, Леона подумала, что вид у нее неземной, какой-то воздушный, будто она возникла из облачка или тумана, и она надеялась, что, увидев ее такой, лорд Страткерн снова подумает, что она напоминает дымку, поднимающуюся над озером.

В саду были срезаны белые розы для букета, и Леона вспомнила, как лорд Страткерн сказал, что она похожа на нераспустившуюся белую розу.

— О, Боже, Милостивый, Милосердный и Всемогущий! — взмолилась девушка. — Сделай, пожалуйста, так, чтобы я всегда казалась ему столь чистой и совершенной!

Леона чувствовала необыкновенное смущение, когда, выйдя из своей спальни, шла по коридору к той комнате, где он уже ожидал ее.

Она любила его. Любовь затопила все ее существо, она была столь сильной, столь бесконечной, что Леона с трудом могла поверить, что все это правда, ей ничего не приснилось и вот сейчас она станет его женой.

В то же время теперь, когда все страшное, что было с ними в последние дни, все опасности, которые грозили уничтожить их любовь, остались позади, Леона вдруг подумала, что, в сущности, они совсем мало знают друг о друге, и ощутила себя слишком юной и неопытной для такого человека, как ее будущий муж. Лорд Страткерн на девять лет старше ее, он аристократ из высшего круга и вождь клана, владелец громадных земельных угодий и предводитель воинов.

— Что если я наскучу ему, если он не найдет во мне того, что искал, чего ожидал? — спросила себя Леона, глядя в его лицо широко распахнутыми, тревожными глазами.

Молча, не говоря ни слова, он стоял и смотрел на нее, не отрываясь. Затем заговорил, и голос его дрогнул от волнения:

— У меня нет слов, любимая, чтобы сказать тебе, как ты прекрасна!

Леона тоже чувствовала, как по телу ее пробегает легкая дрожь, и она с трудом выговорила:

— Вы были так добры, что позволили мне… надеть платье вашей бабушки!

— Я уверен, что, если бы она сейчас увидела тебя, она гордилась и восхищалась бы тобой точно так же, как я!

— Вы и правда так думаете?

— У нас впереди еще долгие годы, когда я буду говорить тебе, как много ты значишь для меня и как сильно я люблю тебя! — ответил лорд Страткерн. — А сейчас, сердце мое, священник ждет нас и я не могу дождаться того момента, когда ты станешь моей женой!

Он предложил Леоне руку, и ее маленькая ручка скользнула, укрывшись в его ладони. Он повел ее к лестнице, и Леона поняла, где состоится венчание.

«Что может больше подходить для этой торжественной церемонии, — подумала она, — чем Зал вождя, где все дышит историей Маккернов, где члены клана собирались в самые важные минуты своей жизни, во времена побед или поражений, в радости и в горе?»

В молчании они поднялись по широким ступеням, и Леона чувствовала, что лорд Страткерн умышленно не хочет сейчас ни целовать, ни как-либо по-иному коснуться ее. Она знала, как сильно он желает этого, видела, как сияют его глаза, какой огонь горит в них, когда он смотрит на нее, и ощущала, что сердце его сейчас бьется так же неистово, как и ее. Но оба внутренне готовились совершить величайший обряд в своей жизни.

Двери в Зал вождя были распахнуты настежь, и Леона увидела, что воины клана рядами выстроились вдоль стен, поражая глаз красочным многоцветьем своих кильтов и спорранов.

Здесь не было женщин — одни мужчины.

Громадный, просторный зал был празднично убран цветущими ветвями вереска, большие, пышные букеты его были повсюду; они были даже заткнуты за щиты и перекрещенные копья, висевшие по стенам, обрамляли полотна старинных картин.

Вся комната стала единым символом Шотландии.

В дальнем конце зала в своих черных ризах уже ждал их священник, а за спиной его стояли большие вазы с огромными букетами белого вереска. Его было так много, что, без сомнения, все члены клана с утра должны были собирать его, тщательно, метр за метром, обходя склоны окрестных холмов.

Медленно, высоко подняв голову, лорд Страткерн повел Леону через весь зал, туда, где стоял священник, — седовласый старец с добрым лицом. Они остановились перед ним.

Священник открыл свою книгу, и служба началась.

Леона чувствовала, что простые слова, которые он произносит и которые навеки должны были соединить ее с человеком, которого она любила, никогда не изгладятся из ее памяти, останутся в ее сердце до конца жизни. Все ее существо радостно откликалось на них, моля о том, чтобы она могла дать своему мужу счастье и подарить ему сыновей, столь же прекрасных, крепких и мужественных, как он сам.

Они преклонили колени, и священник соединил их руки. Леона ощутила, как сильно пальцы лорда Страткерна стиснули ее руку, и поняла, что на всю жизнь у нее есть теперь надежная опора и защита.

Кольцо заблестело на ее пальце, и после того, как священник произнес свое благословение, они поднялись, и лорд Страткерн нежно и самозабвенно поцеловал ее.

Он поцеловал ее так, словно отдавал ей самого себя, и Леона почувствовала, что в этот миг она дарит ему не только свои губы, но свое сердце и душу.

Торжествующе загудели трубы волынок, и вслед за музыкантом новобрачные среди приветственных возгласов и поздравлений воинов клана прошли через зал и вниз по лестнице, в гостиную с видом на озеро.

Слуги прикрыли за ними двери, и они остались вдвоем.

— Жена моя! — воскликнул лорд Страткерн.

Два этих коротких слова, казалось, выражали его любовь гораздо полнее, чем все, что могло быть сказано.

— Мы обвенчались! Я на самом деле твоя жена! — прошептала Леона.

В голосе ее были и облегчение, и восторг; после всего, через что ей пришлось пройти, после всех этих страшных испытаний она до последней минуты не могла поверить своему счастью; она так боялась, что вдруг, в самый последний момент, случится еще что-нибудь ужасное, что помешает ему стать ее мужем. Один раз она уже чуть не потеряла его, когда герцог сказал, что лорд Страткерн женат; ему грозила гибель, когда он взбирался на башню, чтобы спасти ее. Леона в ужасе закрыла глаза, представив себе, что могло бы произойти, если бы маркиз не испугался остро отточенного стального лезвия кинжала.

Но все это было уже позади.

Теперь перед ними открывалось прекрасное будущее, и можно было думать о нем, мечтать и строить планы.

Лорд Страткерн подвел ее к окну, и Леона увидела, как солнце в ликующем, великолепном блеске своих лучей опускается в золотистую воду озера, увидела его сказочно прекрасные, волшебные отсветы на склонах холмов.

— Все это — твое королевство, любовь моя! — сказал лорд Страткерн. — Ты всегда будешь в нем королевой, так же как в моем сердце!

— Ты должен помогать мне, ты должен говорить мне, как мне лучше поступить, какой ты хочешь меня видеть, — тихо ответила Леона.

— Ты — само совершенство! — воскликнул лорд Страткерн. — Но смогу ли я быть достойным тебя?

Леона поняла, что в глубине его души все еще не заживала рана, нанесенная Изабель, когда она, затосковав по югу, не захотела принять ту жизнь, которой жил он.

В это мгновение Леоне открылась та простая истина, что ей следует постоянно и бережно переубеждать его, вернуть ему веру в себя и заставить поверить в нее, в то, что она всегда будет с ним и что с ней у него нет основания для таких опасений.

Девушка подняла к нему лицо.

— Все, чего я прошу от жизни, — сказала она тихо, — это чтобы она позволила мне всегда быть рядом с тобой. И неважно, где мы будем жить, — в замке или в какой-нибудь маленькой, скромной хижине, притулившейся у склона холма. Главное — чтобы мы были вместе, чтобы души наши были открыты друг для друга так, как открыта сейчас для тебя моя душа!

Леона увидела, как засияли его глаза, как по всему его лицу словно разлился радостный свет.

Он привлек ее ближе и стал целовать до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание, и она не помнила уже ни о чем на свете, кроме того, что она принадлежит ему, а он — ей.

Появившийся в дверях дворецкий сообщил, что обед готов, и они прошли в обеденный зал с темно-красными портьерами на окнах, которые так любила Леона.

Слуги вносили все новые блюда, и, надо прямо сказать, повар на этот раз превзошел самого себя; тут был даже покрытый глазурью свадебный торт.

— Ведь какой же свадебный обед может обойтись без торта? — с улыбкой заметил лорд Страткерн.

Они так много хотели сказать друг другу, но были минуты, когда глаза их встречались и не нужно уже было никаких слов. Сердце говорило с сердцем, душа с душой; во всем мире оставались только они — Мужчина и Женщина — осиянные чудным, пленительным ореолом счастья!

Когда слуги уже убрали со стола, а лорд Страткерн свободно откинулся на высокую спинку своего стула с бокалом портвейна в руке, Леона спросила:

— Я понимаю, что об этом не очень приятно говорить, и я не думаю, что мы будем еще к этому возвращаться, и все же мне хотелось бы знать — почему сын герцога родился именно таким.

Лорд Страткерн немного помолчал, прежде чем ответить:

— Конечно, существует, вероятно, медицинское объяснение, наверное, это так. Но в Шотландии — и это я знаю точно — все верят, что все плохое, что случается с человеком в этой жизни, — результат проклятия!

— Проклятия?! — воскликнула девушка.

— Я не хотел говорить тебе об этом раньше, — ответил лорд Страткерн, — потому что боялся, что это расстроит тебя, но все герцоги из рода Арднессов прокляты вот уже в течение двухсот лет!

— Но почему? — спросила Леона. — И кем?

Лорд Страткерн отпил вино из своего бокала.

— Когда-то несколько человек из графства Росс поставили свой корабль на якорь в бухте Арднессов. Море было слишком бурным, и они не могли плыть дальше. Они попросили у вождя разрешения пройти по суше через его земли в свое графство и вернуться за своим судном, когда ветер утихнет и шторм прекратится.

Леона слушала, затаив дыхание, глядя на него широко открытыми глазами, и лорд Страткерн продолжал свой рассказ.

— Разрешение было получено, и моряки сошли на берег; плавание их было удачным, и они несли с собой много ценных товаров.

— А сколько их было? — спросила Леона.

— Человек пятнадцать-двадцать, — ответил лорд Страткерн. — Уже стемнело, когда они подошли к ущелью.

Леона представила себе, каким мрачным и зловещим должно было показаться им ущелье, наверное, таким же, каким оно казалось ей, но вслух ничего не сказала. Лорд Страткерн продолжал:

— Вождь клана и его воины были людьми алчными и завистливыми. Они устроили засаду и, когда моряки прошли уже далеко в глубь ущелья, они напали на них!

— Это подло! — воскликнула Леона.

— Это противоречит всем законам гостеприимства и чести, — согласился лорд Страткерн. — Затем, ограбив их и забрав всю добычу, Макардны закопали их тела у дороги, а сами вернулись в свой замок.

— Их всех убили? — спросила девушка, — И никого не осталось, чтобы рассказать о случившемся?

Лорд Страткерн покачал головой:

— Никого, — ответил он. — Их жены, возлюбленные и вождь клана напрасно ждали из возвращения.

— А что сталось с кораблем? — спросила Леона.

— Макардны забрали его себе, объяснив это тем, что он слишком долго простоял в их бухте и никто не вернулся за ним.

— Но ведь это значит, что они украли его!

— Именно так, — подтвердил лорд Страткерн.

— А как же в конце концов узнали, что произошло на самом деле?

— Прошло пять лет, — стал рассказывать лорд Страткерн, — и вот однажды бард Россов, человек, имевший «третий глаз», сказал людям своего клана, что он постоянно слышит голоса пропавших моряков, которые взывают о мщении.

— И они поверили ему?

— Поверили, потому что он не просто сказал им, что эти воины были убиты, но и со всеми подробностями описал то место, где зарыты их тела и где они смогут их найти.

Леона перевела дыхание.

— И они нашли их? — спросила она почти шепотом.

— Однажды ночью Россы под предводительством барда тайно проникли в ущелье Арднов. Как он и предсказывал, они нашли там скелеты убитых товарищей.

— Какой ужас! — воскликнула Леона. — И за это Макардны были прокляты?

— Не весь клан, — поправил ее лорд Страткерн, — а только вождь, потому что он всегда отвечает за все, что происходит на его землях, и за всех, кто находится у него в подчинении и под его покровительством. Раз он может распоряжаться жизнью и смертью своих людей, он должен нести ответственность и за их действия, но в этом случае он вел себя так же преступно, как и они!

Голос его зазвенел, и он закончил:

— Думаю, он заслужил ту кару, которая пала на его голову.

— А как его прокляли? — спросила Леона.

— Бард, стоя в ущелье и глядя в сторону замка, воззвал к небесам, призывая их в свидетели того, что мирные, никому не причинившие вреда люди, пришедшие как друзья, были жестоко и предательски убиты.

Лорд Страткерн помолчал.

— Должно быть, он выглядел в этот момент очень внушительно — барды ведь обычно бывают людьми очень высокого роста, с длинными, седыми волосами, развевающимися на ветру, и звучным, раскатистым голосом.

Леона так и видела перед глазами ту картину, которую он нарисовал.

— Итак, — продолжал лорд Страткерн, — бард проклял вождя Макарднов на вечные времена, и проклятие его было справедливым возмездием за преступление, которое тот совершил.

— Какое же это проклятие? — снова спросила девушка.

Она почувствовала, как по телу ее пробежала дрожь, — Леона уже смутно догадывалась, что за кара обрушилась на весь род Макарднов.

— Бард предсказал тогда — и с тех пор не было случая, чтобы пророчество его не сбылось, — что каждый из вождей Макарднов будет поражен и примет смерть от предательской руки.

— И так оно и случилось? — спросила Леона.

— Последний герцог был убит на дуэли в Париже любовником своей жены. Предпоследнего убил его собственный слуга, которого он поймал на воровстве.

— А те, которые были до него?

Лорд Страткерн махнул рукой.

— Я не помню точно, что случилось с каждым из них, но ни разу не было так, чтобы пророчество не исполнилось, и все они погибли от руки предателя.

— Так вот какова тайна дикого ущелья! — воскликнула Леона. — Еще когда я в первый раз проезжала через него, оно показалось мне невероятно темным, мрачным и зловещим.

— Это проклятие угрожало и тебе, любовь моя, — сказал лорд Страткерн, — и этого я не смогу никогда ни забыть, ни простить! — Он протянул к ней руку через стол, и Леона вложила в нее свои пальчики. — Зато могу уверить тебя, — улыбнулся он, — что, насколько мне известно, на том вожде клана, который стал сегодня счастливейшим человеком на земле, не лежит никаких проклятий!

— Теперь-то я понимаю, что ты никогда не смог бы повести себя вероломно, обмануть меня.

— И все-таки ты подозревала, что я это сделал.

— Прости меня! — умоляющим голосом попросила Леона. — Пожалуйста, прости меня!

Он поднес ее руку к губам и поцеловал ее сначала в мягкую ладошку, а потом стал нежно целовать пальчики один за другим.

— Нам нечего прощать друг другу, и нам никогда не придется обижаться друг на друга и прощать что-либо. Ведь мы не два разных человека, а один — с одной душой и с одним сердцем!

В глазах его, когда он произносил последние слова, вспыхнул огонь. Затем, сделав над собой усилие, он сказал Леоне:

— У тебя сегодня был очень длинный и трудный день, любовь моя. Тебе надо отдохнуть. То, что мы пережили с тобой сегодня, все эти тяжелые события не только подрывают здоровье и силы, но и нервную систему.

Он встал из-за стола и подал руку Леоне.

— Я приду пожелать тебе спокойной ночи, — произнес он своим глубоким, мягким голосом. — Перед нами еще целая жизнь, и всегда я буду говорить тебе, как ты прекрасна и как бесконечно я люблю тебя!

Леоне показалось, что он убеждает в этом больше себя, чем ее, но, послушная его желанию, она прошла в свою спальню и обнаружила, что миссис Маккрей уже поджидает ее.

— О миледи, никогда еще не было на свете невесты прекраснее и милее, чем вы, — воскликнула экономка со слезами на глазах.

— Благодарю вас, миссис Маккрей.

— Мы всегда мечтали об этом для лорда. Вы принесли ему счастье. И теперь он уже не будет больше так одинок, как это было с того дня, когда его матушка скончалась.

— Я постараюсь сделать все, чтобы он был счастлив, — сказала девушка, — и чтобы вы были счастливы тоже.

Миссис Маккрей вытерла слезы.

— Завтра вечером в Зале вождя соберутся все члены клана. Они будут танцевать и поздравлять вас, переломят лепешку над вашими головами, чтобы вы жили всегда в мире и благоденствии, и принесут вам свои подарки.

— Подарки? — переспросила, заинтересовавшись, Леона.

— Ну да, подарки, которые они давно уже приготовили специально к этому дню.

— А какие подарки?

— Резьба по оленьему рогу и кости, перья тетерева и глухаря для лорда.

Миссис Маккрей улыбнулась.

— А для вас, миледи, ручное кружево и чудесные вязаные вещи; женщины нашего клана большие искусницы и мастерицы в этом деле!

— Это звучит восхитительно! — обрадовалась Леона.

— Ну и еще молочно-белый речной жемчуг, — продолжала перечислять экономка, — и лиловые аметисты, добытые из недр окрестных гор.

— Какая прелесть! Скорей бы получить все эти изумительные подарки! Хоть бы поскорее настал завтрашний день!

Казалось, миссис Маккрей хотелось еще много чего рассказать, однако, вспомнив данные ей указания, она прервала себя:

— Лорд сказал, что сейчас вы должны отдыхать, а Мэгги приготовит вам теплое питье, чтобы вам лучше спалось.

— Я уверена, что буду спать, как сурок.

Леона полностью отдала себя заботам миссис Маккрей, которая помогла ей раздеться, надела пеньюар, который прислали ей из Эдинбурга вместе с новыми платьями, и, причесавшись, легла в постель.

Миссис Маккрей зажгла огонь в камине, поставила принесенное Мэгги теплое питье на столик около кровати и задула свечи.

Она присела.

— Благослови вас Господь, ваша светлость. С вами в наш замок придут счастье и удача, я уверена в этом! — произнесла экономка, и чувствовалось, что она говорит искренне, от всей души.

Она вышла из комнаты со слезами на глазах.

Леона откинулась на подушки; языки пламени озаряли спальню, наполняя ее мерцающим светом, не оставляя нигде темных, пугающих теней.

Дверь отворилась, и вошел лорд Страткерн.

Он уже снял свой праздничный костюм и переоделся в халат; глядя, как он идет к ней через комнату, Леона подумала, что вид у него властный и внушительный, и все же она чувствовала, что ей никогда не придется его бояться. Он улыбнулся Леоне и, присев на край ее постели, взял ее руку в свои. Они смотрели друг на друга молча, с улыбкой; глаза Леоны казались огромными на ее маленьком личике, от волос исходило теплое золотистое сияние.

— Мы так быстро обвенчались с тобой, любовь моя, — заговорил, наконец, лорд Страткерн, — так как мне хотелось иметь полное право заботиться о тебе; к тому же, тебе неприлично было бы оставаться со мной вдвоем в замке, не стань ты моей женой.

— Но ведь я уже оставалась здесь раньше.

Ей трудно было сосредоточиться на том, что он говорит; прикосновения его рук наполнили ее таким восторгом и блаженством, каких она никогда не знала раньше, и она страстно, мучительно желала, желала так, как ничего и никогда в жизни, ощутить его губы на своих губах.

— Как только я увидел тебя, я сразу понял, что ты не похожа ни на одну из тех женщин, которых я встречал до сих пор, — сказал он, — и сердце, как безумное, рвалось у меня из груди, когда ты была рядом.

Он улыбнулся.

— Но тогда ты еще была посторонней девушкой, мы были едва знакомы, а потому мне удавалось вести себя порядочно и достойно, теперь же мне гораздо труднее сдерживать себя!

Леона ждала, что он скажет еще, и лорд Страткерн продолжал:

— Но так как я люблю тебя больше самой жизни и поклялся вечно служить тебе, защищать тебя и заботиться о тебе в счастье и радости, горести и болезни, то сегодня ночью я хочу оставить тебя, чтобы ты могла хорошо отдохнуть.

Он перевел дыхание, хотя это больше напоминало глубокий вздох, и продолжал:

— Я уже сказал тебе, что у нас впереди еще много-много лет, и все эти годы я буду говорить тебе о своей любви.

Они помолчали, и, наконец, Леона нерешительно вымолвила:

— Н-но сегодня же день нашей свадьбы.

— День, который я никогда не забуду, — ответил лорд Страткерн. — Мы будем праздновать его каждый год до нашей золотой свадьбы.

Снова наступило молчание; Леона чувствовала, как пальцы его сжали ее руку так, что ей стало больно. Когда он заговорил, голос его звучал немного хрипло:

— Когда я впервые увидел тебя, я подумал, что никогда еще не встречал такой прелестной девушки. Когда ты, одетая в свадебное платье, вошла в мою комнату, мне показалось, что очаровательнее быть уже невозможно и нет на свете девушки, равной тебе, но вот сейчас, в эту минуту, у меня нет слов, чтобы выразить, как ты прекрасна, любовь моя!

В голосе его звучала такая страсть, что Леона вся затрепетала.

Она чувствовала, что нужна ему, чувствовала, что он с трудом сдерживается, чтобы не коснуться ее, не поцеловать.

Внезапно он отпустил ее руку и резко встал.

— Я хочу пожелать тебе спокойной ночи, Леона, — произнес он. — Если я понадоблюсь тебе, если тебе вдруг станет страшно или что-нибудь потревожит, знай, что я рядом, в соседней комнате. Ты только позови меня — и я сразу услышу и приду!

Только сейчас Леона заметила, что в комнате есть еще одна дверь, кроме той, которая выходила в коридор. Она была утомлена, когда приехала сегодня утром, а потом, когда проснулась, голова ее была так занята мыслями о свадьбе, что она даже не поняла, где находится. Это была уже не та шотландская опочивальня, в которой она провела свою первую ночь в замке Керн. Теперь она была уже в другой спальне, гораздо более просторной и роскошной, чем та, с массивным резным камином, который выглядел очень внушительно. Полог над кроватью и занавеси на окнах были здесь из нежно-розового бархата, а на покрывале были вышиты гербы рода Страткернов.

Леона поняла, что по традиции это была спальня жены вождя, и она занимала ее по праву.

На мгновение ей показалось, что в этой комнате, где все дышало историей, в воздухе стоит тонкий и таинственный аромат любви, самозабвенной нежности и веры.

Лорд Страткерн на миг задержался, глядя на языки пламени в камине. Потом медленно направился к двери в соседнюю спальню.

Он уже почти дошел до нее, когда Леона срывающимся голосом позвала его.

— Торквил!

Он остановился, вопросительно глядя на нее.

— Ты знаешь, я тебе хочу тебе что-то сказать.

Лорд Страткерн снова подошел к постели, приближаясь, как показалось Леоне, как будто даже с неохотой, точно боялся самого себя и не уверен был в твердости принятого решения.

Леона откинулась на подушки, ее длинные золотистые волосы рассыпались по их тонкому, белому кружеву; глаза ее, поднятые к нему, казались очень синими в отсветах огня.

— Что такое, Леона?

— Есть кое-что… Я хотела бы кое о чем попросить тебя.

Он подошел чуть ближе, но продолжал стоять над ней все так же напряженно выпрямившись. Он выглядел сейчас важно и внушительно, однако Леона нисколько не испугалась.

Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что он испытывает сейчас то же, что и она.

— Ты не мог бы подойти еще чуть поближе?

Лорд Страткерн наклонился к ней, и Леона, протянув к нему руки, тихонько прошептала:

— А ты не хочешь поцеловать меня на ночь?

Какую-то секунду он еще колебался, но руки Леоны уже обвились вокруг его шеи, притягивая, увлекая его вниз, к ней, все ближе и ближе, пока губы его, наконец, не коснулись ее губ.

Она чувствовала, как он старается укротить свою страсть, держать себя в руках, но поздно… Словно бурный, стремительный поток, прорвав плотину, смел все преграды!

Он целовал ее страстно, безумно, исступленно, целовал ее губы, глаза и щеки, покрывал поцелуями ее теплую, нежную шею, пока ее не пронизала дрожь восторга и она не затрепетала от страстных, внезапно вспыхнувших в ней и неведомых ей доселе чувств.

— Я люблю тебя… Боже Милосердный, как я люблю тебя! — бормотал он между поцелуями.

Он целовал ее снова и снова, поцелуи его, казалось, проникали ей в самое сердце, рождая в нем ответную страсть и желание.

— Я люблю тебя! Любимый мой! Люблю!

— Любовь моя! Радость моя! Жена моя!

Это был крик торжества, крик победителя, крик завоевателя и бойца, который выиграл сражение, одержал долгожданную победу и теперь празднует свой триумф!

Пламя, пылавшее так ярко, потихоньку стало гаснуть, переходя в тихий, ласковый шепот любви, пока в мире не осталось, наконец, ничего, кроме этого нежного шепота да мелодии ветра, воспевающего над озером вечную славу Шотландии.