Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)
Артур Конан Дойл








Рассказы старого служаки Этьена Жерара знакомят с необыкновенно храбрым, находчивым офицером, неисправимым зазнайкой и хвастуном. Сплетение вымышленного с историческими фактами, событиями и именами придает рассказанному убедительности. Ироническая улыбка читателя сменяется улыбкой одобрительной, когда на страницах книги выразительно раскрывается эпоха наполеоновских войн и славных подвигов.






Артур Конан Дойл

Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара








© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2009, 2011

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2009

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)







Подвиги бригадира Жерара





1. Как бригадир[1 - …бригадир… – Во Франции в XVII–XVIII веках – офицерский чин, позже – чин младшего унтер-офицера. Нем. Brigadier из Brigade – от ит. brigata – общество, компания.] прибыл в Сумрачный замок


Вы поступили замечательно, друзья мои, оказав мне небольшие почести. В моем лице вы платите дань уважения не столько мне, сколько Франции и себе. Перед вами не просто битый годами, седоусый офицер, который поедает омлет и выпивает очередной стакан вина, но фрагмент истории. В моем лице вы видите последнего представителя славной когорты тех, кто стали ветеранами, будучи еще мальчишками, научились орудовать саблей раньше, чем бритвой, и никогда не показывали неприятелю, какого цвета у них ранец. В течение двадцати лет мы обучали европейцев сражаться, и даже после того, как они усвоили уроки, лишь термометр, а не штык смог сломить Великую Армию[2 - Великую Армию. – Великая Армия – главные силы армии Наполеона, находившиеся под командованием самого императора.]. Берлин, Неаполь, Вена, Мадрид, Лиссабон, Москва – мостовые всех этих городов топтали копыта наших коней. Да, друзья, скажу снова: вы поступили замечательно, прислав ко мне ребятишек с цветами. Ведь мои уши слыхали, как трубы звенели во славу Франции в разных уголках земли, а глаза видели, как развеваются французские знамена там, где, вероятно, их никогда уже не увидят.

Даже сейчас, стоит мне задремать в инвалидной каталке, я вижу, как великие воины прошлого проезжают передо мной: егеря[3 - …егеря… – Вид легкой пехоты и легкой кавалерии в европейских армиях XVIII–XIX веков; формировались из лучших стрелков и действовали в рассыпном строю. От нем. Jäger – охотник.] в зеленых мундирах, гигантского роста кирасиры[4 - …кирасиры… – Вид тяжелой кавалерии в европейских армиях конца XVI – начала XX веков, носившей каски и металлические латы – кирасы: нем. Kürassier из фр. cuirassier от cuirasse – броня, панцирь.], уланы[5 - …уланы… – Вид легкой кавалерии в европейских армиях XVIII–XX веков, первоначально вооруженной пиками и саблями, а впоследствии от других видов конницы отличавшейся только своей формой. Польск. ulan от тур. oğlan – юноша, мóлодец.] Понятовского[6 - …Понятовского… – Юзеф Понятовский (1763–1813) – польский генерал, в 1806 г. перешел на службу к Наполеону, с 1807-го военный министр герцогства Варшавского, в 1812–1813 гг. командующий корпусом в наполеоновской армии, с 1813-го маршал Франции. Погиб в Лейпцигском сражении.], драгуны[7 - …драгуны… – Вид кавалерии в европейских армиях XVII–XX веков, предназначенной для действий как в конном, так и в пешем строю. Фр. dragon – солдат, вооруженный карабином, – возможно, от шутливого сравнения карабина с огнедышащим драконом.] в белых накидках, конные гренадеры[8 - …гренадеры… – Отборные пехотные и кавалерийские части в европейских армиях XVII–XX веков, первоначально – солдаты, обучавшиеся метанию ручных гранат, поэтому набиравшиеся из рослых и сильных людей. Фр. grenadier от grenade – граната.] в качающихся медвежьих шапках. А затем сквозь частый, низкий грохот барабанов, клубы дыма и пыли вижу ряды высоких киверов[9 - …киверов… – Кивер (польск. kiwior – повязка на голове, тюрбан) – в европейских армиях XVII–XX веков – высокий головной убор с круглым дном, козырьком, подбородочным ремнем и различными украшениями.], потемневшие от пороха лица, вспышки выстрелов и холодный блеск стали. Вот поскакал рыжеголовый Ней[10 - …Ней… – Мишель Ней (1769–1815) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командующий корпусом под Аустерлицем, Йеной, в походе 1812 г. на Россию.], за ним Лефевр[11 - …Лефевр… – Франсуа Жозеф Лефевр (1755–1820) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал корпусом и частью гвардии.] с бульдожьей челюстью, щеголеватый, как все гасконцы, Ланн[12 - …Ланн. – Жан Ланн (1769–1809) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал войсками при Аустерлице, Йене, в Испании.]. А затем среди сверкающей меди и развевающихся перьев я вижу человека с вялой улыбкой, круглыми плечами и отстраненным взглядом. Так заканчиваются мои сны, друзья. В эту минуту я вскакиваю с кресла, кричу нечеловеческим голосом и вытягиваю в салюте руку, а мадам Тито посмеивается над стариком, который живет окруженный тенями прошлого.

Хотя к окончанию военных действий я стал полным бригадным генералом и имел все основания полагать, что вскоре получу звание дивизионного генерала, с большим удовольствием возвращаюсь я к началу службы. Я с радостью вспоминаю овеянные славой дни, когда служил простым солдатом. Вы должны понять, что когда у офицера под началом множество людей и лошадей, его голова постоянно забита мыслями о рекрутах[13 - …рекрутах… – Рекрут (нем. Rekrut от фр. recrue – новобранец – из recreter – набирать, вербовать) – новобранец, поступивший в солдаты по найму или по повинности.], фураже, походных кузнях, квартирах и прочем. Жизнь генерала непроста и в мирное время, не говоря уже о войне. Зато на плечи лейтенанта или капитана не давит ничего, кроме эполет. Молодой офицер лихо щелкает шпорами, щеголяет доломаном[14 - …доломаном… – Доломан (от венг. dolmány из тур. dolama – суконная одежда янычар – из dola – закутывать) – гусарский мундир, расшитый шнурами, – короткая (до талии) однобортная куртка со стоячим воротником.], пьет вино и целует молодых красавиц. Он не думает ни о чем, кроме удовольствий и развлечений. Вот в такое время молодой удалец ищет приключений. Я немало могу поведать о той поре. Но сегодня расскажу вам о том, как побывал в Сумрачном замке, о необычной цели, которой задался младший лейтенант Дюрок, и об ужасном происшествии с человеком, которого ранее звали Жаном Карабеном, а впоследствии бароном Штраубенталем.

Вам должно быть известно, что в феврале 1807 года, сразу после взятия Данцига, меня и майора Лежандра направили привезти четыреста лошадей из Пруссии в Восточную Польшу. Суровая зима, а особенно жестокая битва при Эйлау[15 - …битва при Эйлау… – Прéйсиш-Э́йлау (с 1946 г. – Багратионовск) – город в Восточной Пруссии, ныне – в Калининградской области России. 8 февраля 1807 г. во время русско-прусско-французской войны (Франция воевала против коалиции Англии, России, Пруссии и Швеции) 1806–1807 гг. при Прейсиш-Эйлау произошло кровопролитное сражение между французской и русской армиями, исход которого остался неопределенным.] погубили такое количество лошадей, что над Десятым гусарским полком нависла угроза переформирования в батальон легкой пехоты. Поэтому мы с майором знали, что на передовой нас ожидает весьма теплый прием. Тем не менее мы двигались медленно: снег был слишком глубок, а дороги отвратительны. Кроме того, у нас в подчинении находилось всего лишь двадцать человек, еще не оправившихся после ранения или болезни, которым предстояло вернуться в строй. Если запасы фуража скудны, а в некоторые дни лошади оставались вообще без кормежки, то нельзя было заставлять животных двигаться быстрее, чем шагом. Мне известно, что в романах кавалерия всегда мчится сумасшедшим галопом, но я, участвовавший в двенадцати кампаниях, должен заявить, что моя бригада на марше всегда двигалась шагом и переходила на рысь лишь при появлении неприятеля. Я говорю о гусарах[16 - …гусарах… – Гусары (венг. huszár от húsz (двадцать – потому что по венгерским законам из двадцати новобранцев один должен был стать кавалеристом) – и ar – жалованье; по другой версии – от слова «корсар») – в европейских армиях вид легкой кавалерии для действий в тылу, ведения разведки и т. д. Впервые появились в Венгрии в XV в.] и егерях, но сказанное еще в большей степени касается кирасиров и драгун.

Я очень люблю лошадей. Иметь в распоряжении четыреста благородных животных, разного возраста, характера и расцветки, доставляло мне огромное удовольствие. Большинство лошадей была померанской породы, некоторые – из Нормандии и Эльзаса[17 - …Нормандии и Эльзаса. – Нормандия и Эльзас – исторические области Франции, первая – на северо-западе, вторая – на востоке страны.]. Нас неимоверно изумляло, насколько нрав лошадей соответствует характеру людей из этих провинций. Мы обратили внимание (а мне с тех пор не раз приходилось доказывать), что характер лошади легко определить по масти: от кокетливого солового, полного причуд и капризов, до безрассудного гнедого; от податливого чалого до упрямого, своенравного пегого. Все это не имеет ни малейшего отношения к истории, которую я собираюсь вам рассказать. Но как кавалерийский офицер может продолжить рассказ, не похваставшись с самого начала четырьмя сотнями прекрасных лошадей? Я привык начинать разговор с того, что интересует меня, и надеюсь, что сумею заинтересовать вас.

Мы форсировали Вислу напротив Мариенвердера и уже добрались до Ризенберга, когда майор Лежандр вошел в мою комнату на постоялом дворе с раскрытым конвертом в руках.

– Вам предписано оставить меня, – произнес он с кислым выражением лица.

Я не разделял печаль майора, хотя понимал его чувства. Ему нелегко будет обойтись без такого подчиненного, как я. Поэтому я лишь молча отдал честь.

– Приказ генерала Лассаля[18 - …Лассаля… – Антуан Шарль Луи Лассаль (1775–1809) – французский военачальник, дивизионный генерал, участник наполеоновских войн в Австрии и Испании. Убит в сражении при Ваграме.], – продолжил майор. – Вам следует направиться в Россель немедленно, а по прибытии доложить о себе в штабе.

Ни один приказ не мог более обрадовать меня. Тогда я был уже на хорошем счету у вышестоящих офицеров. Мне стало ясно, что неожиданный приказ означает лишь одно: нашей части предстояло сослужить серьезную службу, а Лассаль рассудил, что такой офицер, как я, понадобится эскадрону[19 - …эскадрону. – Эскадрон (фр. escadron от ит. squadra – четырехугольный боевой строй) – подразделение в кавалерии до середины XX в., состоявшее из двух – четырех взводов.]. По правде говоря, кое-что смутило меня, когда я услышал о внезапном решении командования. У хозяина постоялого двора была дочь – брюнетка с кожей цвета слоновой кости. Я небезосновательно надеялся на продолжение нашего с ней знакомства. Но разве положено пешке вступать в спор, когда шахматист переставляет ее на другую клетку? Мне оставалось лишь оседлать своего крупного черного Ратаплана и отправиться в путь.

Клянусь всем святым, эти несчастные поляки и евреи, жизнь которых сера, скучна и лишена радостей, ликовали, увидев меня в седле. На морозном утреннем воздухе черная шерсть Ратаплана лоснилась. Ноги и спина благородно изгибались при каждом движении. У меня и сейчас от стука копыт по дороге и звона уздечки кровь закипает. Представьте же, каков я был в двадцать пять лет – лучший кавалерист всех десяти гусарских полков. Цвет мундира нашего Десятого гусарского полка был голубой: небесно-голубой доломан и ментик[20 - …ментик… – Короткая куртка, обшитая мехом; надевалась поверх доломана; часть гусарского обмундирования. От венг. mente – накидка, плащ.] с алой грудью. В армии ходили слухи, что, увидев нас, население бежит со всех ног: женщины – в нашу сторону, а мужчины – в противоположную. Тем утром в окнах Ризенберга не одна пара глаз, наблюдая за мной, молила задержаться хоть ненадолго. Но что оставалось делать солдату: лишь поцеловать протянутую руку да тряхнуть уздечкой, проскакав мимо.

Погода в ту пору стояла суровая. К тому же мне предстояло скакать по самой бедной и унылой европейской стране. Но в небе не было ни единого облачка, а заснеженные поля тускло светились под лучами низкого солнца. В морозном воздухе пар клубился у меня изо рта и струйками вылетал из ноздрей Ратаплана, а по краям уздечки свисали прозрачные сосульки. Коню надо было согреться, и я пустил его рысью. Мне нужно было многое обдумать, и я не обращал внимания на мороз. На север и юг от меня раскинулась бесконечная равнина. Редкие ели и более светлые лиственницы росли то тут то там. Иногда встречались кое-какие постройки, но три месяца назад этим путем прошла Великая армия, и вам не надо объяснять, что это означает. Поляки были нашими друзьями, это так, но из сотни тысяч солдат фургоны с продовольствием были только у гвардейцев, а остальным приходилось полагаться на свои силы. Так что я вовсе не удивился, что нигде не наблюдается никаких следов скота, а над домишками не вьется дым. Любая страна надолго забывала о благоденствии после посещения великого гостя. Говорили, что там, где император провел своих солдат, даже крысы дохли от голода.

К полудню я добрался к деревне под названием Саальфельдт. Отсюда прямой путь вел в Остероде, где зазимовал император и располагался главный лагерь семи пехотных дивизий. Посему дорога была забита повозками и каретами. Оказавшись среди артиллерийских зарядных ящиков, фургонов, курьеров, расширяющегося потока новобранцев и отставших от своих частей солдат, я понял, что дорога к моим боевым товарищам займет слишком много времени. На полях лежал снег глубиной в пять футов, а мне ничего не оставалось, как волочиться по дороге. Поэтому я немало обрадовался, когда увидел другую дорогу, которая от главной потянулась через еловый лес к северу. На перекрестке стояла корчма, а у дверей седлали коней патрульные Третьего Конфланского гусарского полка, в котором я впоследствии служил полковником. На ступеньках стоял офицер, худой, бледный паренек, больше напоминающий желторотого семинариста, чем предводителя распоясавшихся головорезов.

– Добрый день, месье, – произнес он, когда я остановился.

– Добрый день, – ответил я и представился: – Лейтенант Этьен Жерар из Десятого полка.

Судя по тому, как изменилось выражение его лица, молодой офицер был наслышан обо мне. Все в армии знали о моей дуэли с шестью мастерами фехтования. Но мои непринужденные манеры помогли новичку преодолеть робость.

– Я младший лейтенант Дюрок из Третьего полка, – сказал он.

– Недавно служите? – спросил я.

– Начал службу на прошлой неделе.

Я сразу все понял, увидев его бледное лицо и то, как вольготно развалились в седлах его солдаты. Не так давно мне пришлось самому испытать, каково школьнику приказывать ветеранам. Я и сейчас краснею, вспоминая, как пытался отдавать отрывистые команды людям, у которых за плечами было больше сражений, чем мне лет. Тогда было естественнее предложить: «С вашего позволения, давайте построимся» или «Не думаете ли вы, что нам пора перейти на рысь?». Поэтому я не стал осуждать юношу, когда увидел, что его подчиненные отбились от рук. Вместо этого я бросил на солдат такой взгляд, что они застыли в седлах.

– Позвольте задать вопрос, месье. Вы направляетесь по этой дороге? – спросил я.

– У меня приказ следовать к Аренсдорфу, – ответил он.

– Тогда позвольте присоединиться к вам, – сказал я. – Совершенно ясно, что это самый короткий путь.

Так оно и было. Дорога вела в сторону, в места, которые были отданы на откуп казакам и мародерам. Поэтому она была пустынна в такой же мере, в какой другая дорога была заполнена людьми. Мы с Дюроком скакали впереди, а шестеро солдат громыхали следом. Он был славным малым, этот Дюрок, хотя его голова была набита всяким вздором: в Сен-Сире[21 - …в Сен-Сире… – Сен-Сир – военная академия; создана по приказу Наполеона в 1802 г.; расположена в Фонтенбло. Существует по сей день.] они изучают деяния Помпея и Александра[22 - …деяния Помпея и Александра… – Гней Помпей Великий (106—48 до н. э.) – римский полководец; Александр Македонский (356–323 до н. э.) – царь Македонии, завоевал земли до реки Инд, создал крупнейшую мировую монархию древности.], а не то, как смешать конский корм или позаботиться о лошадиных копытах. Тем не менее, как я уже говорил, Дюрок был славным парнем, еще не испорченным походной жизнью. Мне доставляло удовольствие слышать, как он лепечет о сестре Мари и матушке, оставленных в Амьене[23 - …в Амьене… – Амьен – главный город исторической области Пикардия во Франции.]. За разговорами мы не заметили, как очутились у деревушки Хайенау. Дюрок поскакал к постоялому двору и попросил вызвать хозяина.

– Скажи-ка, любезный, – обратился к нему Дюрок, – проживает ли в этих краях человек по имени барон Штраубенталь?

Владелец постоялого двора отрицательно покачал головой, а мы продолжили путь. Я не придал вопросу ни малейшего значения, но когда в следующей деревушке мой новый товарищ предпринял новую попытку с тем же самым результатом, не смог удержаться от вопроса.

– Это человек, – произнес Дюрок, и неожиданно его мальчишеское лицо исказилось, – которому я должен доставить важное сообщение.

Ответ нельзя было назвать исчерпывающим, но Дюрок дал понять, что дальнейшие расспросы неуместны. Поэтому я более не произнес ни слова, хотя Дюрок интересовался загадочным бароном у всех встречных крестьян. Я же, как и положено офицеру, стремился разобраться в рельефе местности, не ошибиться в направлении рек, запомнить, где должен быть брод. Мы все больше удалялись от лагеря: огибали его с фланга. Далеко на юге в морозном небе виднелись клубы серого дыма: там находились наши посты. На севере же, между нами и зимними квартирами русских, не было никого. Дважды у самого горизонта я видел блеск стали и указал на это своему спутнику. Расстояние не позволяло определить, что именно блестело, но не оставалось сомнений, что сверкали пики казаков-мародеров. Солнце уже клонилось к закату, когда мы поднялись на невысокий холм и увидели справа деревушку, а слева – высокий темный замок, возвышавшийся над сосновым лесом. Навстречу нам ехал на телеге крестьянин – лохматый, насупленный малый в овчинном тулупе.

– Как называется деревня? – спросил Дюрок.

– Аренсдорф, – ответил крестьянин на германском наречии.

– Здесь мы расположимся на ночлег, – произнес мой юный компаньон. Затем, обернувшись к крестьянину, задал свой неизменный вопрос: – Скажи-ка, не проживает ли поблизости барон Штраубенталь?

– Почему? Проживает. Барон владеет Сумрачным замком, – ответил крестьянин, указывая на темную башню, выглядывавшую из-за елей.

Дюрок завопил, словно спортсмен, который наконец-то добежал до финиша. Он, казалось, совершенно потерял голову: его глаза заблестели, лицо стало белым как полотно, губы сложились в зловещую ухмылку. Перепуганный крестьянин отпрянул в сторону. Дюрок прильнул к шее своего гнедого и вперил взгляд в высокую черную башню.

– Почему вы называете этот замок Сумрачным? – спросил я.

– Это название давно закрепилось в наших краях, – ответил крестьянин. – Черные дела творятся за стенами этого замка. Поэтому здесь и живет уже четырнадцать лет самый страшный грешник в Польше.

– Польский аристократ? – снова спросил я.

– Упаси Боже, польская земля не рождает таких негодяев, – ответил крестьянин.

– Француз? – воскликнул Дюрок.

– Все говорят, что он приехал из Франции.

– А он рыжий?

– Рыжий, как лисица.

– Да, да, это тот человек, которого я ищу, – закричал мой компаньон, задрожав от волнения. – Рука Провидения привела меня сюда. Кто еще станет говорить, что в этом мире нет справедливости? Месье Жерар, поехали скорее. Я хочу разместить людей на отдых, перед тем как нанесу визит этому человеку.

Дюрок пришпорил коня. Уже через десять минут мы стояли на пороге постоялого двора в Аренсдорфе, где солдаты должны были ночевать.

Конечно, все это было не мое дело. Я и представить себе не мог, чем все может закончиться. Россель был все еще далеко, но я намеревался проскакать несколько часов, пока не наткнусь на конюшню, в которой найду приют для себя и Ратаплана. Я выпил стакан вина и уже вскочил на лошадь, когда Дюрок выбежал из дверей и положил руку мне на колено.

– Месье Жерар! – прокричал он. – Умоляю, не покидайте меня!

– Дорогой друг, – ответил я, – если вы расскажете, в чем дело и чего хотите от меня, то я отвечу, смогу помочь вам или нет.

– Вы окажете мне неоценимую услугу, – ответил Дюрок. – Все, что я слышал о вас, месье Жерар, позволяет утверждать, что вы именно тот человек, которого я хотел бы видеть рядом сегодня вечером.

– Вы забыли, что я тороплюсь в расположение своей части.

– Вам все равно не удастся попасть в часть сегодня. А завтра вы уже будете в Росселе. Оставшись, вы окажете мне великую честь. Вы поможете мне в деле, которое касается моей чести и чести моей семьи. Однако должен вас предупредить, что дело это сопряжено с немалой опасностью.

Это был ловкий ход. Я немедленно спрыгнул с Ратаплана и приказал конюху отвести его в конюшню.

– Давайте зайдем в дом, – предложил я. – Там вы расскажете, что требуется от меня.

Дюрок провел меня в гостиную и захлопнул за собой дверь, чтобы никто не мог помешать нам. Он был высокого роста, и, когда встал, свет ламп заиграл на его искреннем лице и серого цвета мундире. Мундир необычайно шел Дюроку. Я чувствовал, как во мне растет симпатия к нему.

– Постараюсь рассказать все в нескольких словах, – вымолвил он. – Если я еще не удовлетворил ваше естественное любопытство, то лишь потому, что тема слишком болезненна. Мне стоит немалых усилий даже вспоминать об этом. Однако я не могу рассчитывать на вашу помощь, не объяснив, в чем, собственно, дело.

Вам следует знать, что мой отец был известным банкиром. Его звали Кристоф Дюрок. Его убили во время сентябрьской резни. Как вам известно, толпа захватила тюрьму, выбрала трех так называемых судей, которые выносили приговоры несчастным аристократам. Осужденных затем выбрасывали на улицу, где их разрывали на куски. Мой отец всю свою жизнь помогал бедным. Многие явились в суд и дали показания в его пользу. Отец находился в горячке. Его полумертвого принесли в зал суда на одеяле. Двое судей были готовы оправдать отца, но третий – юный якобинец[24 - …якобинец… – Якобинцы – революционеры, члены политического клуба (фактически партия) во время Великой французской революции, получившие свое название от занятого ими в 1789 г. помещения в монастыре святого Якова в Париже; вели непримиримую борьбу против монархистов; 31 мая – 2 июня 1793 г. захватили власть и установили диктатуру, которая продержалась до 27 июля 1794 г.], чье могучее сложение и жестокие помыслы сделали его лидером, собственноручно вытянул отца из зала, долго пинал бесчувственное тело тяжелыми сапогами, а затем швырнул на растерзание толпы. Смерть отца была настолько ужасной, что даже сейчас я не могу говорить о ней. Как видите, отца убили незаконно, ведь даже по их нечеловеческим законам двое судей оправдали его.

Когда закончился хаос, мой старший брат стал искать того человека – третьего судью. Я тогда был еще ребенком, но, поскольку дело касалось всей семьи, разговоры велись при мне. Имя убийцы – Карабен. Он состоял в гвардии Сантера[25 - …Сантера… – Антуан Жозеф Сантер (1752–1809) – французский военачальник, деятель Великой французской революции. В 1793 г. в чине бригадного генерала участвовал в войне в Ванде. После падения якобинской диктатуры отошел от политики.] и был известным дуэлянтом. Однажды иностранка, баронесса Штраубенталь, предстала перед якобинцами. Карабен пообещал ей свободу в обмен на деньги и состояние. Он женился на ней, взял ее имя и титул и сбежал из Франции, когда пал Робеспьер[26 - …Робеспьер. – Максимильен Робеспьер (1758–1794) – один из руководителей якобинцев, фактически возглавил в 1793 г. революционное правительство. Казнен.]. Мы не имели ни малейшего понятия о том, что случилось с ним далее.

Вы, конечно, думаете, что нам не составляло особого труда найти его, так как мы знали его имя и титул. Но хочу напомнить, что после Революции[27 - …Революции… – имеется в виду Великая французская революция 1789–1794 гг., свергнувшая монархию Бурбонов.] мы остались без денег, а значит, поиски оказались неимоверно сложными. Затем наступила эпоха Империи[28 - …эпоха Империи… – Т. е. так называемой Первой Империи – периода правления во Франции императора Наполеона I (1804–1814 и 1815).] и наши дела стали совсем плохи. Ведь, как вам известно, император считал, что 18 брюмера[29 - …18 брюмера уладило все взаимные претензии… – 18 брюмера (фр. brumaire от brume – туман) VIII года по республиканскому календарю Великой французской революции (9 ноября 1799 г.) произошел государственный переворот Наполеона Бонапарта, установившего военную диктатуру в форме Консульства. Знаменовал окончание Великой французской революции.] уладило все взаимные претензии и что с этого дня прошлое осталось позади. Но мы помнили семейную трагедию и не изменяли своих планов.

Моего брата призвали в армию. Он с боями прошел всю Южную Европу, заодно наводя справки о бароне Штраубентале. В октябре прошлого года брат погиб под Йеной[30 - …погиб под Йеной… – Йена – город в Германии, в то время – в Пруссии. 14 октября 1806 г. в ходе русско-прусско-французской войны 1806–1807 гг. в двух одновременных сражениях при Йене и Áуэрштедте французы разгромили и уничтожили прусскую армию, после чего заняли почти всю Пруссию.], а его миссия оказалась невыполненной. Тогда настал мой черед. Мне удалось услышать об этом человеке в одной из польских деревень уже спустя две недели после начала службы. Кроме того, я оказался в компании человека, прославившегося своими отважными и благородными деяниями на всю армию.

Я слушал откровения Дюрока с огромным интересом, но так и не понял, что он хотел от меня.

– Чем я могу вам помочь? – спросил я.

– Пойдемте со мной.

– В замок?

– Конечно.

– Когда?

– Немедленно.

– Но что вы собираетесь предпринять?

– Я знаю, что делать. Тем не менее хотел бы, чтобы вы были со мной.

Не в моем характере было отказываться от приключений, тем более что я проникся к парню симпатией. Прощать своих врагов, безусловно, благородно, но желательно, чтобы им было за что прощать нас. Поэтому я пожал Дюроку руку.

– Я должен ехать в Россель завтра утром, но сегодня вечером я в вашем распоряжении, – сказал я.

Мы оставили солдат на ночевку на постоялом дворе. Поскольку расстояние до замка было не больше мили, мы решили обойтись без лошадей. По правде говоря, я не люблю, когда кавалерийский офицер ходит пешком. Насколько он великолепен в седле, настолько неуклюж, когда шагает по земле, придерживает саблю и ставит носки внутрь, чтобы шпоры не цеплялись друг за друга. Но мы с Дюроком были в том возрасте, когда не беспокоишься ни о чем. Могу заверить вас: не могло быть такой женщины, которая стала бы особенно придираться, увидев двух молодых нарядных гусар, вышедших в тот вечер с аренсдорфского постоялого двора. У нас обоих были сабли, а я еще вынул пистолет из кобуры и сунул под ментик, ибо чувствовал, что нам сегодня придется жарко.

Тропа, ведущая в замок, шла через темный еловый лес. Не было ничего видно, кроме рваных полосок неба и ярких звезд над головой. Наконец мы оказались на открытом месте. Замок находился прямо перед нами на расстоянии выстрела из карабина. Это было огромное неуклюжее здание, судя по всему, очень древнее, с круглыми башнями на каждом углу и массивным прямоугольным выступом прямо перед нами. Нигде не виднелось ни огонька. Светилось лишь одно окно. Из здания не доносилось ни звука. Мне казалось, что эта безмолвная громада таит нечто зловещее. Название замка как нельзя лучше соответствовало впечатлению, которое он производил. Мой товарищ едва держал себя в руках от нетерпения. Я с трудом поспевал за ним по разбитой дороге, ведущей к воротам.

На массивных, окованных железом дверях не было ни звонка, ни молотка. Нам пришлось стучать в дверь эфесами сабель. Костлявый, длинноносый, заросший бородой человек наконец появился перед нами. В одной его руке был фонарь, другой он держал на цепи огромного черного пса. Поначалу его манеры были угрожающими, но, увидев наши мундиры и выражение лиц, он ограничился лишь угрюмой гримасой.

– Барон Штраубенталь не принимает посетителей в столь поздний час, – произнес он на превосходном французском.

– Передайте барону, что я проехал восемьсот лиг[31 - …проехал восемьсот лиг… – Лига (англ. league) – единица длины в Великобритании и США, равная трем милям; лига уставная – 4,828 км, лига морская – 5,56 км.], чтобы встретиться с ним. Я не уйду, не повидав его, – ответил мой товарищ с таким выражением, что даже я не смог бы сказать лучше.

Привратник взглянул на нас и в растерянности потянул бороду.

– Говоря по правде, господа, – сказал он, – барон уже выпил стакан-другой вина. Вы нашли бы его в лучшем расположении духа, если бы пришли завтра утром.

С этими словами он распахнул дверь пошире. В свете лампы я увидел холл и еще трех мрачного вид молодцов. Один из них держал на цепи такую же свирепую собаку. Дюрок должен был видеть то же, что и я, но увиденное никак не повлияло на его решимость.

– Хватит болтать, – сказал он и оттолкнул привратника в сторону. – Мне нужно поговорить с твоим хозяином, а не с тобой.

Слуги, стоявшие в коридоре, расступились, когда Дюрок проследовал мимо. Сила человека, который знает, чего хочет, заставляет уступать других – тех, кто не так уверен в себе. Мой товарищ схватил одного из слуг за плечо так властно, словно владел этим человеком.

– Покажи мне, где барон, – приказал он.

Слуга стряхнул руку Дюрока и ответил что-то по-польски. Бородатый привратник тем временем закрыл дверь на засов. Он, кажется, был здесь единственным человеком, который говорил по-французски.

– Вы сами напросились, – сказал он со зловещей ухмылкой. – Вы увидите барона. Но еще не раз пожалеете, что не воспользовались моим советом.

Мы последовали за ним по длинному вымощенному камнем холлу. Пол устилали шкуры, а на стенах висели головы убитых животных. В конце холла находилась дверь. Привратник открыл ее, и мы вошли.

Это была небольшая, скудно меблированная комната, с теми же следами упадка и разложения, которые встречались на каждом шагу. На стенах – выцветшие гобелены, которые отстали в одном углу, обнажив грубую каменную кладку. Вторая дверь, занавешенная шторой, виднелась в противоположной стене. Посреди комнаты стоял квадратный стол, заставленный грязной посудой с засохшими остатками еды. Всюду валялись бутылки. Во главе стола сидел гигантского роста мужчина с копной огненно-рыжих волос и пристально смотрел на нас. Его спутанная борода была такого же оттенка и казалась жесткой, как лошадиная грива. Я видел немало странных лиц за свою жизнь, но ни разу мне не доводилось видеть более жестокого лица, со зловещими голубыми глазками, бледными морщинистыми щеками и толстыми обвислыми губами, которые выглядывали из-под чудовищной бороды. Его голова покачивалась на плечах. Он глядел на нас рассеянным, неуверенным пьяным взглядом. Но он не был настолько пьян, чтобы не разглядеть наших мундиров.

– Ну что ж, храбрецы, – икнул он. – Какие новости в Париже? Вы собираетесь освободить Польшу. Слышал, что сейчас вы сами стали рабами, добровольно отдали себя в рабство маленькому аристократу в сером плаще и треуголке. Граждан больше нет, вернулись месье и мадам. Клянусь, что однажды утром немало отрубленных голов окажется в корзине с опилками.

Дюрок молча встал напротив негодяя.

– Жан Карабен, – произнес он.

Барон уставился на него. Его взгляд, кажется, отрезвел.

– Жан Карабен, – изрек Дюрок еще раз.

Барон выпрямился в кресле и сжал ладонями поручни.

– Что вы имеете в виду, повторяя это имя, молодой человек? – спросил он.

– Жан Карабен, вы тот человек, которого я давно ищу.

– Предположим, что я когда-то носил это имя. Но что вам за дело до этого? В те времена вы были совсем ребенком.

– Мое имя Дюрок.

– Нет, сын…

– Сын человека, которого вы убили.

Барон попытался засмеяться, но в его глазах застыл ужас.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, молодой человек, – воскликнул барон. – Тогда вопрос стоял, кто кого: аристократы или простые люди. Ваш отец был жирондистом[32 - …жирондистом. – Жиронда – политическая группировка (фактически партия) во время Великой французской революции, получившая название от департамента Жиронда, представители которого в законодательном собрании 1791 г. составили ядро партии; выступали за свержение монархии, но не методами революции; в 1793 г., с установлением диктатуры якобинцев, стали их политическими противниками.]. Я же – монтаньяром[33 - …монтаньяром. – Монтаньяры (фр. montagnards от montagne – гора) – революционно-демократическая группа депутатов в Конвенте во время Великой французской революции, занимавшая верхние скамьи в зале заседаний (отсюда и название); в большинстве принадлежали клубу якобинцев.]. Большинство моих товарищей погибли. Такова судьба. Мы должны забыть былое и попытаться узнать друг друга лучше.

С этими словами барон протянул дрожащую руку Дюроку.

– Хватит! – крикнул Дюрок. – Я бы сделал благое дело, разрубив вас саблей на месте. Я опозорю свой клинок, если скрещу его с вашим. Тем не менее вы француз и когда-то присягали тому же знамени, что и я. Вставайте и защищайтесь.

– Ах ты! – крикнул барон. – Остуди свой пыл, мальчишка!

Дюрок более не мог сдерживаться. Он хлестнул барона ладонью по лицу. Капля крови выступила на пухлой губе барона, его голубые глаза зловеще засверкали.

– Вы жизнью ответите за этот удар.

– Так-то лучше, – сказал Дюрок.

– Саблю! – закричал барон. – Я не заставлю вас долго ждать, обещаю! – воскликнул он и выбежал из комнаты.

Я уже упоминал, что в комнате была вторая дверь, скрытая шторой. Как только барон исчез, из нее выскочила женщина, молодая и красивая. Она возникла в комнате так неожиданно и так бесшумно, что лишь колыхание шторы выдало, откуда она появилась.

– Я все видела! – воскликнула она. – О сир, вы вели себя превосходно.

Она наклонилась и стала осыпать поцелуями руку моего товарища. Ему стоило немалых трудов вырвать руку.

– Но, мадам, за что вы целуете мою руку? – спросил он.

– Да потому что этой рукой вы ударили эту отвратительную, лживую рожу. И эта рука, возможно, отомстит за мою мать. Я его приемная дочь. Он разбил сердце моей матери. Я презираю его, но ужасно боюсь. Ах, я слышу шаги…

Девушка исчезла так же внезапно, как и появилась. Секунду спустя в комнату вошел барон с обнаженной саблей в руках. Его сопровождал малый, который открыл нам ворота.

– Это мой секретарь, – сказал барон. – Он будет моим секундантом. Но комната тесна. Нам понадобится больше свободного места. Соблаговолите пройти со мной в более просторные апартаменты.

Действительно, драться в маленькой комнате, бóльшую часть которой занимал объемный стол, было совершенно невозможно. Мы последовали за бароном по тускло освещенному холлу. В дальнем его конце зияла распахнутая дверь. Из нее лился яркий свет.

– Все, что нам нужно, находится здесь, – сказал человек с черной бородой.

Комната была большой и почти пустой. Лишь ряды бочек и ящиков подпирали стены. Яркая лампа стояла на лавке в углу. Пол был ровным и гладким. Чего еще желать фехтовальщику? Дюрок обнажил саблю и ворвался в комнату. Барон поклонился, пропуская меня вперед. Не успел я переступить порог, как дверь за спиной захлопнулась, а в замке заскрежетал ключ. Нас поймали в ловушку.

Некоторое время мы были не в состоянии осознать случившееся. Столь неслыханная подлость была за пределами воображения. Лишь некоторое время спустя, когда мы поняли, какими глупцами оказались, доверившись человеку с подобным прошлым, страшный гнев охватил нас – гнев на него за его злодейство и на себя за непростительную глупость. Мы бросились к двери и стали что есть силы лупить по ней кулаками и молотить тяжелыми сапогами. Звуки ударов, очевидно, были слышны за пределами замка. Мы обращались к негодяю, осыпали всевозможными оскорблениями, которые должны были воздействовать на его загрубевшую душу. Но дверь была слишком тяжела. Такими дверями славятся средневековые замки: толстые деревянные брусья, окованные железом. Сломить эту дверь было так же невозможно, как каре[34 - …каре… – В европейских армиях XVII—XIX вв. – тактический прием построения пехоты – четырехугольником; для отражения атак кавалерии. Фр. carré, буквально – квадрат.] старой гвардии. От наших воплей было не больше пользы, чем от ударов. В ответ раздавалось лишь звонкое эхо. Если вы прослужили в армии, то должны уметь принимать то, что нельзя изменить. Я первый обрел присутствие духа и пригласил Дюрока обследовать нашу темницу. В помещении было единственное окно, незастекленное и такое узкое, что в него едва удалось бы просунуть голову. Окно было прорезано высоко в стене. Чтобы выглянуть из него, Дюроку пришлось стать на бочку.

– Что вы видите? – спросил я.

– Хвойный лес и снежную дорогу, – ответил Дюрок. – О! – вдруг удивленно воскликнул он.

Я запрыгнул на бочку и стал рядом с ним. На самом деле через лес тянулась длинная снежная полоса, по которой, хлестая нагайкой коня, галопом мчался всадник. Он все уменьшался, удаляясь, пока не скрылся из виду за темными елями.

– Что это значит? – спросил Дюрок.

– Ничего хорошего для нас, – ответил я. – Вероятно, он отправился за помощью и привезет таких же разбойников, чтобы перерезать нам глотки. Давайте посмотрим, как нам выбраться из этой мышеловки, пока здесь не появилась кошка.

Единственное, в чем нам повезло, это в том, что у нас была отличная лампа. До краев заправленная маслом, она могла светить хоть до самого утра. В темноте наше положение было бы гораздо хуже. Мы стали осматривать многочисленные ящики и тюки. Они лежали и в один ряд, а кое-где были сложены почти до самого потолка. По‑видимому, это помещение служило кладовой: здесь были собраны огромные запасы сыра, разных овощей, стояли ящики с сушеными фруктами и ряды винных бочек. В одной из них имелся кран, и, голодный с самого утра, я подкрепился кружкой кларета и кое‑чем съестным. Дюрок же не притронулся к пище. Исполненный гнева, он нетерпеливо расхаживал по комнате взад и вперед.

– Я еще покажу ему! – время от времени выкрикивал он. – Этот негодяй от меня не уйдет!

Это, может, и хорошо, думал я, устроившись на огромной головке сыра и с удовольствием насыщаясь, но этот молодчик, кажется, слишком занят мыслями о себе, своей семье, вовсе не заботясь о том, как нам найти выход из этого положения, в котором я оказался по его вине. Да ведь уже четырнадцать лет его отца нет на свете, а мне, храбрейшему лейтенанту Великой армии, предстоит погибнуть, мне могут перерезать горло, и это тогда, когда передо мной открывалась блестящая карьера! Кто знает, чего замечательного я смогу достичь, если не покину этот мир из‑за секретной авантюры, которая не имеет абсолютно никакого отношения ни к Франции, ни к императору? Вот же глупец, ругал я себя. Нам предстояла война. Разве мало мне было сражения с четвертью миллиона русских? Мне следовало прямо скакать к цели, а не ввязываться в частные ссоры.

– Что ж, – сказал я, услышав, как Дюрок произносит очередную угрозу. – Вы можете сделать с ним все, что угодно, когда появится такая возможность, но сейчас вопрос скорее в том, что он хочет сделать с нами?

– Пускай делает, что хочет! – воскликнул юноша. – Я в долгу перед своим отцом.

– Это просто глупость, – оборвал его я. – Вы в долгу перед отцом, а я в долгу перед своей матушкой. Поэтому я обязан выбраться из переделки живым и здоровым.

Мое замечание привело его в чувство.

– Я слишком много думал о себе, – пробормотал юноша. – Простите меня, месье Жерар. Посоветуйте, что же предпринять.

– Что ж, – сказал я. – Оставаться здесь, среди головок сыра, не сулит ничего хорошего. Они намереваются прикончить нас любыми способами. Совершенно уверен в этом. Они надеются, что никто не знает, где мы находимся, и не сможет выследить нас. Вашим гусарам известно, куда вы направились?

– Я ничего им не сказал.

– Хм, очевидно, что с голоду мы здесь не умрем. Они обязательно придут, чтобы прикончить нас. Позади баррикады из бочек мы сможем легко продержаться против пяти разбойников, которых видели. Вот они и послали гонца, видимо, за подмогой.

– Мы должны выбраться, пока гонец не вернулся.

– Точно, или мы не выберемся отсюда уже никогда.

– Разве нельзя поджечь эту дверь? – спросил Дюрок.

– Нет ничего проще, – ответил я. – В углу стоит несколько фляг с маслом. Единственное неудобство состоит в том, что мы вдвоем поджаримся и станем похожи на румяный устричный паштет.

– Что вы предлагаете? – отчаянно воскликнул Дюрок. – Ах, что это такое?

Из окна раздался низкий звук. Мелькнувшая тень закрыла звезды. Маленькая белая рука сверкнула в свете лампы. Что-то блеснуло между пальцев.

– Быстрее, быстрее, – послышался женский голос.

Мы немедленно вскочили на бочку.

– Они послали за казаками. Вашей жизни угрожает опасность. Ох, все пропало, пропало.

Раздался звук шагов, хриплые проклятия, удар… звезды вновь безмятежно засияли в окне. Мы беспомощно стояли на бочке, помертвев от ужаса. Минуту спустя мы услышали приглушенный вскрик, переходящий в стон. Где-то вдалеке хлопнула массивная дверь.

– Негодяи схватили ее. Они убьют ее! – воскликнул я.

Дюрок спрыгнул на землю с видом человека, который утратил рассудок. Он стал кулаками стучать по двери так яростно, что разбил руки в кровь.

– Ключ! – закричал я, подобрав ключ с пола. – Она успела бросить ключ в тот момент, когда ее волокли прочь.

Мой товарищ схватил ключ, радостно вскрикнув. Секундой позже он швырнул его на землю в припадке отчаяния. Ключ был настолько мал, что терялся в гигантской замочной скважине. Дюрок уселся на один из ящиков и обхватил голову руками. Он начал всхлипывать от отчаяния. Я тоже готов был зарыдать при мысли о женщине и о том, насколько мы беспомощны.

Но меня не так легко сбить с толку. Нам явно передали ключ с какой-то целью. Девушка не могла принести нам ключ от входной двери, так как его, вероятно, носит в кармане ее приемный отец. Тогда что же заставило ее рисковать собой и передать нам этот ключ? Чего стоят наши головы, если мы не догадаемся, что кроется за этим?

Я стал сдвигать ящики один за другим. Дюрок, в которого моя смелость вселила надежду, бросился помогать мне с удвоенной силой. Нам было нелегко: многие ящики оказались большими и тяжелыми. Но мы не обращали на трудности никакого внимания, работали, как сумасшедшие, передвигали бочки, круги сыра и ящики с барахлом в центр комнаты. Наконец на нашем пути осталась одна громадная бочка водки, закрывавшая угол. Совместными усилиями мы откатили ее в сторону и обнаружили небольшую деревянную дверь. Ключ подошел. Мы не могли сдержать крик восторга, когда дверь отворилась. С лампой в руке я протиснулся в узкое отверстие. Мой товарищ по несчастью следовал за мной.

Сейчас мы оказались в пороховом погребе замка – суровом мрачном помещении. Вдоль стен стояли ряды бочек. Один бочонок оказался посредине с открытой крышкой. Порох высыпался из него и лежал на полу черной кучкой. Далее виднелась еще одна дверь, но и она оказалась запертой.

– Положение ничуть не лучше, – воскликнул Дюрок. – У нас нет ключей.

– У нас дюжина ключей, – ответил я.

– Где?

Я указал на бочонки с порохом.

– Вы собираетесь взорвать двери?

– Да.

– Но вы рискуете взорвать пороховой погреб.

Дюрок был прав, но я нашел что возразить:

– Взорвем дверь кладовой.

Я промчался обратно и схватил жестянку, в которой лежали свечи. Она была размером с кивер – достаточно, чтобы вместить несколько фунтов пороха. Дюрок насыпал порох внутрь, а я тем временем выковырял свечной фитиль. Лучшую петарду вряд ли соорудил бы заправский сапер. Я поставил три круга сыра один на другой, а сверху жестянку с порохом. Теперь она касалась замка. Затем мы зажгли фитиль и бросились в укрытие, захлопнув за собой дверь порохового погреба.

Это не шутка, друзья. Каково было нам находиться среди тонн пороха и знать, что если пламя проникнет сквозь тонкую перегородку, то мы взлетим на воздух! Кто бы мог поверить, что полудюймовый свечной фитиль горит так долго? Мои чувства были напряжены, я прислушивался: не слышен ли топот копыт, не появились ли казаки, чтобы напасть на нас. Когда стало казаться, что фитиль совсем уже затух, раздался глухой взрыв. Дверь разлетелась на куски. Нас окатил душ из щепок, кусков сыра, репы и яблок. Когда мы выскочили из погреба, то были вынуждены пробираться сквозь окутанные густым дымом завалы. На месте, где когда-то находилась дверь, зияло квадратное отверстие. Петарда сделала свое дело.

Она сделала даже больше, чем мы могли себе представить. Взрыв уничтожил не только тюрьму, но и тюремщиков. Первое, что я заметил, когда выбежал в коридор, был человек с огромным топором, лежащий ничком на полу. На его голове зияла огромная рана. Рядом скулила собака. Сила взрыва переломала ей две лапы. Когда она попыталась подняться, две переломанные конечности болтались, как тряпки на ветру. В это мгновение я услышал крик. Другая собака вцепилась в глотку Дюроку и отбросила его к стене. Дюрок прикрыл горло левой рукой, а правой всадил клинок в тело собаки. Он рубил пса саблей снова и снова, но тот не разжал зубы до тех пор, пока я не вышиб животному мозги выстрелом из пистолета. Лишь тогда хватка стальных челюстей ослабла, а свирепые, налитые кровью глаза навсегда закатились.

У нас не было времени для передышки. Женский крик впереди, крик, наполненный смертельным ужасом, говорил о том, что даже сейчас может быть слишком поздно. В зале нас поджидали еще двое слуг, но, увидев наши яростные лица и обнаженные сабли в руках, предпочли не искушать судьбу и разбежались. Кровь струилась из горла Дюрока и окрашивала серый мех на его ментике. Но пламя, горевшее в сердце юноши, заставляло его позабыть обо всем. Он опередил меня. Все происходящее я мог видеть лишь за его спиной. Мы ворвались в комнату, в которой познакомились с хозяином Сумрачного замка. Барон стоял в центре, его спутанная грива топорщилась, как у разъяренного льва. Как я уже говорил, барон был высокого роста с широченными плечами. Сейчас, когда он стоял перед нами с обнаженной саблей, я подумал, что такой стати мог позавидовать заправский гренадер. Девушка, съежившись, лежала в кресле позади него. Кровавый рубец на ее белоснежной руке и плеть, которая валялась на полу, подсказали, что мы не успели спасти ее от жестокого наказании. Увидев нас, барон зарычал, как волк. Он бросился в атаку, изрыгая проклятия при каждом выпаде. Я уже упоминал, что в комнате не было достаточно места для поединка на саблях. Мой юный товарищ оказался впереди меня в узком проходе между столом и стеной. Я мог только наблюдать за схваткой, не в силах помочь. Парень обладал навыками обращения с оружием, но теснота, вес и сила гиганта давали тому неоспоримые преимущества. Кроме того, он был замечательным фехтовальщиком. Его выпады и уколы были быстры, как молнии. Дважды он ранил Дюрока в плечо, а когда колени юноши подкосились, занес над ним саблю, чтобы прикончить, пока тот не встал на ноги. Однако я оказался быстрее и принял фатальный удар на эфес своей сабли.

– Простите, – сказал я. – Но вам предстоит иметь дело с Этьеном Жераром.

Он отпрянул и прислонился к украшенной гобеленами стене. Барон тяжело дышал, он понял, что его омерзительной жизни пришел конец.

– Восстановите дыхание, – сказал я. – Я подожду, когда вы будете готовы.

– У вас нет причин поднимать на меня оружие, – выдохнул он.

– Я должен уделить вам некоторое внимание, – ответил я. – Вы заперли меня в кладовой. Кроме того, отставив все другое в сторону, я вижу достаточную причину убить вас – руку девушки.

– Пеняйте на себя! – зарычал он и бросился на меня, как сумасшедший.

Поначалу я видел лишь горящие ненавистью голубые глаза и острый кончик его сабли, который летал справа налево, пытаясь проткнуть мое горло и грудь. Я даже не предполагал, что кто-то мог научиться так хорошо фехтовать в Париже во времена Революции. Не думаю, что за всю свою жизнь встречал хотя бы шесть человек, которые так здорово владели клинком. Но барон понял, что ему не сравняться со мной. Он прочитал приговор в моих глазах и понял, что обречен. Румянец сошел с его лица. Его дыхание становилось все прерывистей, а одышка тяжелее. Тем не менее он продолжал сражаться. Даже после того, как я нанес смертельный удар, он продолжал размахивать саблей и выкрикивать ругательства. Сгустки крови застыли на его рыжей бороде. Я видел столь много сражений, что моя дряхлая голова не в силах упомнить все. Но я никогда не забуду ужасающий блеск голубых глаз и рыжую бороду с пунцовым пятном посредине, в том месте, в которое я воткнул саблю.

Время обдумать все это у меня появилось позднее. Огромное тело барона еще не успело упасть на пол, как девушка вскочила с кресла и всплеснула руками в радостном порыве. Со своей стороны, я не мог скрыть отвращения, увидев, что женщина выказывает неподдельную радость при виде крови и мертвого тела. Мне и в голову не приходило, каким страданиям покойный барон подвергал несчастную, если она забыла о мягкости и сострадании, присущим слабому полу. Я уже собирался прикрикнуть на нее, заставить замолчать, как вдруг странный, удушающий запах достиг моих ноздрей, желтые языки пламени засверкали за выцветшими шторами.

– Дюрок, Дюрок! – закричал я и потянул его за плечо. – Замок в огне!

Юноша лежал на полу без сознания, обессиленный ранами. Я выбежал в холл, чтобы определить, откуда исходит опасность. Взрыв воспламенил сухую древесину дверей. Внутри кладовой уже горели деревянные ящики. Я заглянул внутрь. Кровь застыла в жилах от ужаса при виде бочонков и пороха, рассыпанного на полу. Пройдет несколько секунд, даже не минут – и порох воспламенится. Друзья мои, до конца дней своих я не забуду яркие языки огня и черную горку пороха. Дальше я почти ничего не помню. Вроде, словно сквозь пелену, вспоминаю, как ворвался в страшную комнату, схватил Дюрока за показавшуюся мне мертвой руку, девушка схватила его за другую, и мы выскочили оттуда. Выбежав на улицу, мы помчались через сугробы к лесу. Едва мы достигли опушки, как я услышал сзади грохот и, оглянувшись, увидел столб огня, окрасивший зимнее небо. Спустя секунду послышался второй взрыв, еще сильнее, чем первый. Ели, звезды, небо – все завертелось у меня перед глазами, я упал без чувств рядом с своим товарищем.

Я пришел в себя лишь спустя несколько недель на постоялом дворе в Аренсдорфе. И только тогда узнал, что произошло. Дюрок, который оправился раньше меня, рассказал все подробности. Кусок черепицы с крыши ударил меня по голове и чуть было не убил. От Дюрока я узнал, что молодая полька побежала в Аренсдорф и подняла по тревоге гусар. Гусары явились как раз вовремя, чтобы спасти нас от пик казаков, которых привел чернобородый секретарь барона. Что касается храброй девушки, дважды спасшей нам жизнь, то я не слышал о ней ничего, пока случайно два года спустя после Ваграма[35 - …после Ваграма… – Вáграм – селение в Австрии, северо-восточнее Вены. 5—6 июля 1809-го во время австро-французской войны 1809 г. (Франция воевала против коалиции Австрии и Англии) под Ваграмом французские войска разбили австрийскую армию.] не встретил в Париже Дюрока. Я не слишком удивился, увидев его невесту. Меня больше позабавила странная игра судьбы: женившись на девушке, Дюрок унаследовал не только закопченные руины Сумрачного замка, но и имя его владельца – барон Штраубенталь.




2. Как бригадир уничтожил братьев из Аяччо[36 - …Аяччо… – Город и порт на острове Корсика, родина Наполеона.]


Когда император нуждался в чем-то, он всегда оказывал мне честь, вспоминая имя Этьена Жерара. Хотя память часто отказывала ему, когда дело касалось наград. Тем не менее я уже был полковником в возрасте двадцати восьми лет и командиром бригады в тридцать один. Таким образом, у меня нет оснований быть недовольным своей карьерой. Если бы война продолжалась еще два или три года, я бы получил маршальский жезл. А человек с маршальским жезлом в руках находится всего в одном шаге от трона. Мюрат ведь сменил гусарский кивер на корону[37 - Мюрат ведь сменил гусарский кивер на корону. – Иоахим Мюрат (1767—1815) – сподвижник и зять (с 1800-го) Наполеона Бонапарта, маршал Франции (1804), участник всех наполеоновских войн; с 1808 г. – король Неаполитанский.]. Почему другой гусар не мог последовать его примеру? К сожалению, все мои мечты были развеяны в прах при Ватерлоо[38 - …при Ватерлоо. – Ватерлоо – селение в Бельгии, южнее Брюсселя, – возле которого 18 июня 1815 г. англо-голландские и прусские войска разгромили армию Наполеона, после чего он вторично отрекся от престола и сдался англичанам.]. Но хотя я не смог вписать свое имя в историю, оно хорошо известно всем тем, кто сражался плечо к плечу рядом со мной в великих битвах во славу Империи.

Сегодня я хочу рассказать вам об эпизоде, который стал началом моего стремительного продвижения вверх. Он способствовал установлению тайных уз между мной и императором.

Перед тем как начать, я должен предостеречь вас. Слушая мои рассказы, вы должны помнить, что с вами говорит человек, который изучал историю изнутри. Я говорю лишь о том, что видели мои глаза или слышали мои уши. Не вздумайте опровергать меня, цитируя исторические книжки или мемуары, которые написали недоучившиеся студенты или праздные писаки. То, о чем я говорю, неведомо этим людям и никогда не станет известно остальному миру. Со своей стороны я поведаю вам совершенно невероятные секреты в расчете на ваше здравомыслие. Факты, которые я собираюсь доверить, держались в строжайшей тайне при жизни императора, потому что я дал ему слово. Сейчас же, по прошествии стольких лет, не думаю, что принесу кому-нибудь вред, рассказав о той роли, которую мне довелось сыграть.

Вы, должно быть, знаете, что во время Тильзитского мира[39 - …Тильзитского мира… – Тильзи́т – город в Восточной Пруссии (с 1946 г. – Советск в Калининградской области Советского Союза). 25 июня 1807 г., после проигранного российской армией сражения при Фридланде, Наполеон и российский царь Александр I встретились в Тильзите и подписали договор о мире, согласно которому Россия признавала все территориальные и политические изменения, произведенные Наполеоном в Европе, и становилась его союзником против Англии, а Наполеон со своей стороны дал Александру I обещание содействовать удовлетворению притязаний России на Ближнем Востоке.] я служил обычным лейтенантом в Десятом гусарском полку, не имея за душой ни денег, ни каких-либо иных привилегий. Правда, моя внешность и храбрость шли мне на пользу. Я уже прославился как лучший фехтовальщик в армии. Но среди храбрецов, которые окружали императора, этого было недостаточно, чтобы сделать стремительную карьеру. Тем не менее я был уверен, что мой шанс придет, хотя представить себе не мог, что он примет такую поразительную форму.

Когда император вернулся в Париж после объявления мира в 1807 году, то проводил большую часть времени со двором и императрицей в Фонтенбло[40 - …в Фонтенбло. – Город во Франции, к югу от Парижа; загородная резиденция французских королей.]. В то время он находился на вершине успеха. Император провел три успешные кампании против Австрии, разгромил Пруссию и заставил Россию довольствоваться тем, что ей удалось сохранить свое присутствие на правом берегу Немана. Старый бульдог по другую сторону канала продолжал рычать, но не осмеливался вылезти далеко из будки. Если бы нам удалось добиться вечного мира, то Франция заняла бы место среди других наций, которого никому не удавалось достичь со времен Рима. Так говорили мудрые люди, но я в ту пору думал совсем о другом. Девушки были рады увидеть возвращение армии после долгого отсутствия. Уверяю вас, что я с лихвой получил причитающуюся мне долю благосклонности. Судить о том, насколько благоволил ко мне женский пол в те годы, легко по тому, как женщины относятся ко мне теперь. Они не оставляют меня в покое, невзирая на преклонный возраст. Но почему я должен останавливаться на том, что и так хорошо известно?

Наш гусарский полк квартировал вместе с гвардейцами-егерями в Фонтенбло. Как вы знаете, это небольшое место, спрятанное глубоко в лесу. Как забавно было видеть лес, переполненный королями, принцами и герцогами, которые суетились вокруг Наполеона, словно куклы вокруг своего хозяина. Каждый надеялся, что ему наконец-то швырнут кость. В то время на улицах можно было слышать чаще немецкий язык, чем французскую речь. Это те, кто помогал нам во время войны, пришли за наградой, а те, кто сражался против нас, явились молить о пощаде.

Каждое утро наш невысокий император с бледным лицом и холодными серыми глазами, как всегда, молчаливый и задумчивый, выезжал на охоту. Придворные следовали за ним, рассчитывая, что хоть слово сорвется с его губ. Повинуясь прихоти, император мог одарить счастливчика сотнями квадратных миль земли, отобрать эту землю у другого, расширить границы королевства до берегов реки или прочертить границы по горному перевалу. Вот так он вершил дела – этот маленький артиллерист, которого мы подняли так высоко своими саблями и штыками. Он был слишком штатским для нас, но хорошо знал, в чем заключается его сила. Мы тоже это знали и выказывали свое знание тем, как вели себя. Мы понимали, что он был лучшим предводителем, но не забывали, что он стал таким, потому что командовал лучшими в мире солдатами.

В один прекрасный день я сидел в казарме и играл в карты с юным Моратом из полка конных егерей. Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вошел наш полковник Лассаль. Если б вы знали, каким шикарным он был. Небесно-голубой мундир Десятого полка шел ему до умопомрачения. Клянусь всем святым, мы, молодежь, были настолько увлечены своим командиром, что ругались, играли в кости и пили, нравилось нам это или нет, лишь для того, чтобы быть похожим на своего командира. Мы тогда не думали, что император поставил его во главе полка легкой кавалерии не потому, что он играл в азартные игры и пил как сапожник, а потому, что мог выбрать лучшую позицию, определить силу колонны и предугадать, пойдет ли в бой пехота или ударят пушки. В этом ему не было равных во всей армии. Мы были слишком молоды, чтобы понимать все это, тем не менее чернили ваксой усы, лихо звенели шпорами и волочили сабли по мостовой в надежде стать Лассалем. Когда он, лязгая шпорами, вошел, Морат и я вскочили на ноги.

– Мой мальчик, – сказал он, потрепав меня по плечу. – Император желает увидеть вас в четыре часа.

При этих словах комната закружилась у меня перед глазами. Я был вынужден опереться руками об угол карточного стола, чтобы не упасть.

– Что? – воскликнул я. – Император!

– Именно, – ответил Лассаль и улыбнулся, увидев мое изумление.

– Но император даже не знает о моем существовании, полковник, – протестующе сказал я. – Почему он послал за мной?

– Это и для меня загадка, – ответил Лассаль, подкручивая усы. – Если ему понадобилась хорошая сабля, то почему он послал за лейтенантом, ведь я могу справиться не хуже? Однако, – добавил он, сердечно хлопнув меня по плечу, – у каждого из нас есть свой шанс, иначе мне бы не стать командиром Десятого полка. Я не должен завидовать вашему. Вперед, мой мальчик, возможно, это первый шаг на пути от гусарского кивера к маршальской треуголке.

Было всего два часа. Лассаль ушел, пообещав вернуться за мной и проводить во дворец. О Господи, сколько я пережил за это время, сколько мыслей пронеслось в моей голове! Я метался взад и вперед по своей комнатенке, горячка от предвкушения встречи сжигала меня. Вероятно, император слышал о вражеских орудиях, которые мы захватили при Аустерлице[41 - …при Аустерлице. – Аустерлиц – ныне Славков – город в Чехии, близ Брно. 2 декабря 1805 г. во время русско-австро-французской войны (Франция воевала против коалиции России, Австрии и Англии) под Аустерлицем состоялось решающее сражение между русско-австрийскими и французскими войсками, в ходе которого первые потерпели сокрушительное поражение, после чего австрийский император обратился к Наполеону с просьбой о мире.]. Но кроме меня еще столько храбрецов захватили вражеские орудия, да и со дня битвы прошло уже два года. А может, император желает наградить меня за историю с адъютантом русского императора? Теперь волна холода накрыла меня: император вызывает меня, чтобы наказать. Я участвовал в нескольких дуэлях, о которых могли ему доложить, и отпустил пару шуточек в его адрес, о которых ему могло стать известно. Но нет, я вспомнил слова Лассаля: «…если ему понадобилась хорошая сабля…»

Очевидно, моему командиру было известно, в какую сторону дует ветер. Если б он знал, что мои дела плохи, то не был бы таким жестоким, чтобы поздравлять меня. Мое сердце запрыгало от радости после того, как я сделал это заключение. Я сел за стол и стал писать письмо матушке, в котором рассказал, что император ожидает меня, чтобы выслушать мое мнение по вопросу чрезвычайной важности. Я не мог сдержать улыбку, думая о том, что мое письмо лишь укрепит матушку во мнении о высоких способностях императора.

В половине четвертого я услышал стук сабли о ступеньки деревянной лестницы. В комнату вошел Лассаль, а с ним хромой господин, одетый во все черное, с щеголеватыми кружевными манжетами. Мы, солдаты, не привыкли иметь дело с гражданскими, но это был человек, которого не смог бы игнорировать самый бравый вояка. Стоило лишь взглянуть в его бегающие глазки, комично вздернутый нос, четко очерченный рот, чтобы узнать его. Этого человека знала вся Франция. Даже император был вынужден с ним считаться.

– Месье Талейран[42 - …Талейран… – Шарль-Морис Талейран (1754—1838) – французский дипломат, министр иностранных дел в 1797—1799 гг. (при Директории), в 1799—1807 гг. (в период Консульства и империи Наполеона) и в 1814—1815-х (при Людовике XVIII); мастер тонкой дипломатической интриги.], позвольте вам представить месье Жерара, – сказал Лассаль.

Я отдал честь. Талейран осмотрел меня с ног до головы. Его взгляд казался острее кончика рапиры.

– Вы объяснили лейтенанту, в связи с чем его вызывает император? – задал он вопрос резким, скрипучим голосом.

Сухой, одетый в черный сюртук штатский и огромный, облаченный в голубой мундир гусар, который держал одну руку на эфесе, а другую у пояса, представляли собой разительный контраст. Я лишь молча переводил взгляд с одного на другого. Оба сели в кресла: Талейран совершенно бесшумно, а Лассаль со звоном, словно вставший на дыбы жеребец.

– Дело вот в чем, молодой человек, – начал он в своей обычной грубоватой манере. – Сегодня утром я находился в кабинете императора, когда ему принесли записку. Открыв конверт, император неожиданно уронил записку на пол. Я поднял письмо и хотел подать ему, но император уставился в стену с таким видом, словно увидел привидение. «Fratelli dell’ Ajaccio», – бормотал он, как в бреду. Я не стану говорить, что выучил итальянский после двух кампаний в Италии, поэтому ничего не понял из того, что сказал император. Мне показалось, что он сошел с ума. Вы сами скоро в этом убедитесь. Ах, месье де Талейран, если б вы видели глаза императора в ту минуту! Он прочитал записку и просидел без движения почти полчаса.

– А вы? – спросил Талейран.

– Я оставался в комнате и мучился догадками, что следует предпринять. В конце концов император пришел в себя.

– Скажите, Лассаль, – произнес император. – Найдется ли в Десятом гусарском отважный молодой офицер?

– Все отважны как на подбор, сир, – ответил я.

– Найдите одного, на которого можно положиться в деле, но кто не станет слишком много раздумывать. Вы поняли, Лассаль, кого следует выбрать?

Я понял, что императору нужен человек, который не станет глубоко вникать в его планы.

– У меня есть один на примете, – сказал я. – Молодец с шикарными усами и звонкими шпорами, который не думает ни о чем, кроме женщин и лошадей.

– Это именно тот человек, который мне нужен, – сказал Наполеон. – Приведите его ко мне в кабинет к четырем.

Поэтому, юноша, я немедленно направился к вам, чтобы рассказать о той чести, которая оказана Десятому гусарскому полку.

Я был польщен тем, что полковник остановил свой выбор на мне. Чувства, переполнявшие меня, отразились у меня на лице. Увидев, что со мной происходит, полковник разразился громким хохотом. Даже Талейран издал короткий сухой смешок.

– Лишь один совет, месье Жерар, перед тем как вы пойдете, – сказал он. – Вы вступили в опасные воды и можете оказаться в руках худшего лоцмана, чем я. Мы понятия не имеем, что за задание вам предстоит, но очень важно, чтобы тот, на чьих плечах лежит судьба Франции, находился с нами в постоянном контакте. Вы поняли, о чем я говорю, месье Жерар?

Я не понял ни единого слова, но кивнул и сделал вид, что все уразумел.

– Действуйте очень осторожно, и главное – молчание, – сказал Талейран. – Полковник Лассаль и я не станем показываться на людях вместе с вами. Мы дождемся вашего возвращения здесь и посоветуем, как поступить, когда узнаем, о чем вы будете говорить с императором. Вам пора. Запомните, император не прощает опозданий.

Я бегом помчался во дворец, который находился всего лишь в сотне шагов от моей квартиры. В приемной Дюрок, одетый в новый, вышитый золотом пунцовый костюм, ворчал на толпившихся здесь людей. Я слышал, как он шептал месье Коленкуру, что половина собравшихся – немецкие герцоги, которые желают стать королями, а другая половина – принцы, которым предстоит стать нищими. Когда Дюрок услышал мое имя, то немедленно провел в покои императора.

Я видел Наполеона сотни раз, но никогда не стоял с ним лицом к лицу. Если бы вы встретили его, не зная, кто стоит перед вами, то увидели бы невысокого роста человечка с землистым цветом лица, высоким лбом и слегка вывернутыми икрами. Белые кашемировые[43 - …кашемировые… – Кашемир (по названию индийского штата Кашмир) – легкая шерстяная, полушерстяная или хлопчатобумажная ткань.] бриджи и чулки туго обтягивали его ноги. Но даже совершенно постороннего человека впечатляло выражение глаз императора. Когда Наполеон хмурился, бывалые гренадеры дрожали от ужаса. Даже Ожеро[44 - …Ожеро… – Пьер-Франсуа Шарль Ожеро (1757—1816) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн.], человек, которому был неведом страх, пасовал перед его взглядом еще в те времена, когда Наполеон был простым солдатом. Однако на меня император взглянул ласково и знаком приказал оставаться у двери. Де Меневаль[45 - Де Меневаль… – Клод-Франсуа де Меневаль (1780—1842) – личный секретарь Наполеона.] писал что-то под его диктовку, поглядывая на него, словно спаниель на хозяина.

– Достаточно, Меневаль. Идите, – приказал император. Секретарь удалился, а он, заложив руки за спину, подошел ко мне и внимательно осмотрел меня с головы до ног. Этот маленький человек имел привычку окружать себя крупными красавцами, и я решил, что моя внешность ему понравилась. Одной рукой я отдавал честь, другую же руку держал на эфесе сабли и глядел прямо перед собой, как положено солдату.

– Что ж, месье Жерар, – наконец сказал император, уткнув указательный палец в мой расшитый золотом ментик. – Мне доложили, что вы заслуженный молодой офицер. Полковник Лассаль характеризовал вас наилучшим образом.

Я хотел что-то ответить, но в голову пришла лишь фраза Лассаля об усах и шпорах. Поэтому я промолчал. Император увидел борьбу, которая отразилась на моем лице, но, не услышав ответа, кажется, остался удовлетворен.

– Надеюсь, что вы именно тот человек, который мне нужен, – сказал он. – Храбрые и толковые люди окружают меня со всех сторон. Но храбрец, который… – император не закончил фразу. А я так и не понял, к чему он клонит. Я довольствовался лишь тем, что заверил его в своей верности.

– Насколько я знаю, вы прекрасно владеете саблей? – спросил император.

– Неплохо, сир, – ответил я.

– Вас выдвинул полк для состязания на саблях с чемпионом Шамберийского[46 - …Шамберийского… – Шамбери́ – главный город исторической области Савойя во Франции.] полка?

Я не испытывал сожаления оттого, что император наслышан о моих подвигах.

– Товарищи удостоили меня этой чести, – ответил я.

– И ради того, чтобы попрактиковаться, вы оскорбили шестерых мастеров фехтования за неделю до дуэли?

– Мне разрешили отлучиться из полка семь раз за семь дней, сир, – сказа я.

– И вы не получили ни единой царапины?

– Мастер фехтования из двадцать третьего полка легкой пехоты задел мой левый локоть, сир.

– Пора забыть о подобных детских выходках, месье! – воскликнул император в припадке холодного гнева, которого все так боялись. – Вы что, решили, я награждаю ветеранов лишь для того, чтобы вы могли отрабатывать на них выпады и туше[47 - …туше? – Туше (фр. touché от toucher – трогать, касаться) – в фехтовании – укол (удар), нанесенный в соответствии с установленными правилами.]? Как я буду сражаться с врагами, если мои солдаты поднимают оружие друг на друга? Еще одно известие о ваших дуэлях, и я раздавлю вас вот этой рукой!

Его пухлая белая ладонь взлетела высоко, а голос стал похож на отвратительное шипение и рычание. О Боже, волосы на моей голове стали дыбом. Сейчас я с удовольствием оказался бы на месте солдата, который первый идет в атаку по самому крутому и узкому ущелью. Император взял со стола и выпил чашку кофе, и, когда снова обернулся ко мне, от его гнева ничего не осталось. На его лице играла знаменитая улыбка, но только на губах, а не в глазах.

– Мне понадобится ваша услуга, месье Жерар, – сказал он. – Я буду чувствовать себя гораздо увереннее, когда человек, хорошо владеющий саблей, окажется на моей стороне. Вот поэтому я и выбрал вас. Но прежде всего я должен предупредить вас о секретности. Пока я жив, никто не должен знать о содержании нашего разговора.

Я подумал о Лассале и Талейране, но пообещал хранить молчание.

– Второе: я не желаю выслушивать ваших советов и предположений. Вы обязаны делать только то, что приказано.

Я поклонился.

– Мне нужна ваша сабля, а не голова. Предоставьте думать мне. Вам все ясно?

– Так точно, сир.

– Вы знаете Канцлерскую рощу в лесу?

Я кивнул.

– Вы, должно быть, знаете высокую сосну с раздвоенным стволом, где во вторник собирались охотники?

Если б он знал, что под этим деревом я встречаюсь с девушкой три раза в неделю, то не стал бы спрашивать.

– Отлично, ждите сегодня меня под деревом в десять вечера.

Я уже ничему не удивлялся. Если бы император попросил меня занять на время его место на троне, я бы лишь молча кивнул головой.

– Мы пройдем по лесу вместе, – сказал император. – Не забудьте захватить саблю, но оставьте дома пистолеты. Вы не должны обращаться ко мне, а я не стану разговаривать с вами. Мы должны хранить абсолютное молчание. Вы все поняли?

– Я понял, сир.

– Через некоторое время вы увидите человека, а возможно, и двух, стоящих под деревом. Мы вместе подойдем к ним. Если я дам команду защитить меня, вы обнажите саблю. Если же я начну с ними разговаривать, стойте и ждите, что произойдет. Коль скоро вам придется драться, ни один из них не должен уйти живым. Я помогу вам.

– Сир, – воскликнул я, – уверен, что легко справлюсь с двумя, но, может, стоит пригласить еще одного человека, чтобы вам самому не пришлось принимать участие в схватке?

– Та, та, та, – сказал Наполеон. – Я был солдатом перед тем, как стать императором. Вы полагаете, что артиллеристы управляются с саблей хуже, чем гусары? Я приказал вам не спорить со мной. Вы станете делать то, что скажу я. Если придется вытащить саблю из ножен, никто не должен остаться в живых.

– Они умрут, сир, – заверил я.

– Замечательно. Мне больше нечего сказать. Можете идти.

Я уже открыл дверь, когда мне в голову пришла идея.

– Думаю, сир… – начал я.

Он подпрыгнул на месте с яростью дикого животного. Мне даже показалось, что он ударит меня.

– Думаете! – крикнул он. – Вы, вы… Вы вообразили, что я выбрал вас потому, что вы умеете думать? Посмейте сказать мне это еще раз! Вы единственный человек, который… впрочем, довольно! Ждите меня у сосны в десять часов!

О Господи, я был счастлив, что выскочил из комнаты. На хорошем коне, с саблей за поясом я чувствовал себя на своем месте. Я знал все, что касается лошадиного корма, сена и овса, ржи и ячменя. Я умел командовать эскадронами на марше, мало кто мог сравниться со мной. Но, встретившись с камергером[48 - …камергером… – Камергер (нем. Kammerherr от Kammer – комната, палата – и Herr – господин) – придворное звание старшего ранга.], маршалом, перебросившись несколькими словами с императором, я понял, что все они предпочитают говорить намеками вместо того, чтобы выражать свою мысль ясно и открыто. Я чувствовал себя, словно строевой жеребец, которого запрягли в дамскую коляску. Чопорность и притворство выводили меня из себя. Я научился манерам джентльмена, но не придворного. Поэтому я был счастлив, когда вновь очутился на свежем воздухе и помчался к себе домой, словно школьник, который только что сбежал от сурового учителя. Но стоило только открыть дверь, как две пары ног: одна в синих лосинах, заправленных в гусарские сапожки, а другая в коротких до колен черных бриджах с пряжками – бросились мне в глаза. Обе пары вскочили с места при моем появлении.

– Что, что он сказал? – крикнули Лассаль и Талейран в один голос.

– Ничего, – ответил я.

– Император отказался встречаться с вами?

– Нет, я видел его.

– Что он хотел?

– Месье де Талейран, – ответил я. – К сожалению, я не могу ничего вам рассказать. Я дал слово императору.

– Осторожнее, молодой человек, – сказал Талейран, подкравшись ко мне с видом кота, который желает потереться о вас. – Здесь собрались друзья. Все останется в этих четырех стенах. Кроме того, император не имел в виду меня, когда говорил о том, что вы должны хранить тайну.

– Вам понадобится одна минута, чтобы добраться до дворца, месье Талейран, – ответил я. – Уверен, что вас не затруднит короткая прогулка. Принесите мне письменное свидетельство императора о том, что он не возражает, чтобы я все вам рассказал. Тогда я с радостью сообщу вам каждое слово из нашей беседы.

Талейран оскалил зубы, словно старый лис, каким он, собственно, и был.

– Месье Жерар, кажется, слегка растерялся, – сказал он. – Он слишком молод, чтобы видеть мир таким, каким он является на самом деле. Когда он станет старше, то поймет, что младший офицер кавалерии поступает не очень разумно, так резко отказывая старшему по званию.

Я не знал, что ответить, но тут мне на помощь пришел Лассаль со своей простодушной прямотой.

– А парень ведь прав, – сказал он. – Если бы я знал, что он дал обещание, то не стал бы досаждать ему расспросами. Вы ведь прекрасно знаете, месье де Талейран, что расскажи он все, то вы первым стали бы смеяться над ним. Тогда бы он представлял для вас ценность не бóльшую, чем пустая бутылка, из которой выпили бургундское. Что касается меня, то я заверяю: стоит ему нарушить обещание, как в Десятом гусарском для него не останется места. Полк лишился бы лучшего фехтовальщика, если б я услышал, что он выдал тайну императора.

Но речь полковника не произвела на Талейрана ни малейшего впечатления. Напротив, он стал еще жестче.

– Мне прекрасно известно, полковник Лассаль, – заявил он с холодным достоинством, – что ваше мнение много чего стоит в делах, касающихся легкой кавалерии. Когда мне при случае понадобится справка об этом предмете, я буду счастлив обратиться к вам. Однако сейчас, когда дело касается дипломатии, позвольте мне самому решать, как поступить. Пока благополучие Франции и безопасность императора лежат на моих плечах, я буду использовать все рычаги, чтобы не поставить их под угрозу. Иногда ради этого я готов пренебречь сиюминутными причудами императора. Желаю вам доброго дня, полковник Лассаль. Имею честь.

Талейран бросил на меня враждебный взгляд, повернулся на каблуках и быстрыми бесшумными шагами вышел из комнаты. По лицу Лассаля было видно, что он не испытывал особого удовольствия, поссорившись с всесильным министром. Он громко выругался, а затем побежал вниз, придерживая одной рукой шляпу, другой – саблю. Я выглянул в окно и увидел, как крупный мужчина в голубом мундире и хромой в черном сюртуке идут вместе по улице. Талейран вышагивал очень жестко. Лассаль размахивал руками и что-то говорил, очевидно, пытаясь вымолить прощение.

Император приказал мне не думать. Я изо всех сил пытался выполнить его приказ. Карты лежали на столе в точности там, где Морат оставил их. Я попытался разыграть несколько комбинаций в экарте[49 - …экарте… – Карточная игра, придуманная слугами высших домов Франции, не требовала напряженных размышлений и позволяла быстро, не нарушая служебных обязанностей, оторваться от нее и затем вновь продолжить. В дальнейшем получила распространение и в среде аристократии. В конце XIX в. постепенно отмирает.], но никак не мог вспомнить, где находятся козыри, поэтому отшвырнул карты. Затем я вытащил саблю и тренировался до тех пор, пока не выбился из сил. Но и это не помогло, мозг работал несмотря ни на что. В десять мне предстоит встретить императора в лесу. Из всего множества возможных событий, которые могли ожидать меня, это было бы последним, которое пришло бы мне в голову сегодня утром. Но ответственность, устрашающая ответственность неподъемным грузом лежала на моих плечах. Не было никого, кто мог бы разделить ее со мной. Я холодел от волнения. Мне приходилось видеть смерть на поле боя, но я никогда не знал, что такое настоящий ужас, вплоть до сегодняшнего дня. Затем, поразмыслив немного, решил, что должен приложить максимум стараний и вести себя как настоящий солдат, подчиняться приказам до конца. Если все пройдет хорошо, то этот случай перевернет мою судьбу. Таким образом, предаваясь то отчаянию, то надежде, я промаялся долгий вечер, пока не пришло время собираться.

Я надел плащ, так как не знал, сколько времени придется провести в лесу, и застегнул поверх саблю на поясе, снял гусарские сапоги, а на ноги надел гетры и легкие туфли. Так легче передвигаться. Затем я выскользнул из дома и направился в сторону леса. Теперь я чувствовал себя гораздо лучше. Я всегда чувствую себя хорошо, когда проходит время размышлений и наступает время действовать.

Миновав казармы гвардейских егерей и выстроившиеся в ряд кафе, которые были заполнены людьми в мундирах, я заметил голубые с золотом цвета своих однополчан среди темных плащей пехотинцев и светло-зеленых егерей. Они сидели, пили вино, курили сигары, не имея ни малейшего представления о том, что предстоит совершить их товарищу. Командир моего эскадрона заметил меня при свете фонарей и, громко позвав, бросился за мной на улицу. Я сделал вид, что не слышу его, и прибавил шаг. Он вернулся в кафе допивать свою бутылку, громко проклиная мою глухоту.

В лес Фонтенбло попасть несложно. Деревья подступают к домам, словно снайперы к неприятельской колонне. Я свернул на тропу, которая вела к опушке, а затем быстрым шагом направился к старой сосне. Как я уже говорил, у меня были причины хорошо знать это место. К счастью, сегодня ночью Леони не ждет меня. Бедная девочка, вероятно, умерла бы от ужаса при виде императора. Он мог быть слишком груб с ней, или, что еще хуже, слишком ласков.

Месяц ярко светил в небе. Когда я явился в назначенное место, то увидел, что не был первым. Император ходил взад-вперед по поляне, сложив руки за спиной и уронив голову на грудь. Он был одет в широкий серый плащ с капюшоном. Я уже видел на нем этот плащ во время польской кампании. Поговаривали, что император надевает его для того, чтобы его никто не узнал. Наполеон, независимо от того, где это происходило, в армейском лагере или Париже, любил бродить по ночам и прислушиваться к разговорам горожан в кафе или солдат у костра. Однако его фигура, а также привычка держать за спиной руки и склонять голову была настолько известна, что императора всегда узнавали. Тогда все разговоры стихали или переносились на предметы, доставляющие императору удовольствие.

Сначала я подумал, что император разозлится на меня за то, что я заставил его ждать. Но как только я подошел, часы на церкви пробили десять. Оказалось, что это не я опоздал, а он пришел слишком рано. Я помнил о приказе не задавать никаких вопросов, поэтому приблизился на четыре шага, щелкнул каблуками, опустил саблю и отдал честь. Император взглянул на меня, затем, не говоря ни слова, развернулся и неторопливо пошел в глубину леса. Я держался позади на небольшом расстоянии. Пару раз император с опаской осмотрелся по сторонам, словно побаивался, что за нами следят. Я также оглянулся. Но несмотря на то, что я обладал исключительно острым зрением, не мог разглядеть ничего, кроме неровных полосок лунного света среди темных теней, отбрасываемых деревьями. Слух мой не менее острый, чем зрение. Однажды мне показалось, что я слышу треск сучков под чьими-то ногами. Но вы должны знать, сколько звуков можно услышать в ночном лесу и как трудно определить, откуда они раздаются.

Мы шли около мили. Я понял, куда мы направляемся, задолго до того, как пришли на место. В центре одной поляны находился покореженный пень – остаток гигантского дерева. Это место называется Берегом Аббата. Оно пользовалось дурной славой. Поговаривали, что здесь обитают привидения. Я знал, что даже не все бывалые солдаты осмеливались приходить сюда. Однако меня мало волновали подобные истории, императора тоже. Мы вступили на поляну и направились к старому высохшему дереву. Когда мы приблизились, я увидел, что два человека поджидают нас под ним. Они стояли, нисколько не беспокоясь, что будут заметны. Увидев нас, два незнакомца вышли из тени и двинулись навстречу. Император повернул голову и бросил взгляд на меня. Он замедлил шаг. Теперь я находился на расстоянии вытянутой руки от него. Ладонью я сжимал эфес сабли и не отрывал глаз от двух незнакомцев.

Один из них был высокого роста, настоящий великан, но при этом невероятно худой. Другой – маленький, ниже среднего роста, шагал уверенной, пружинящей походкой. Оба были одеты в черные плащи, которые обтягивали их фигуры и свисали с одной стороны в точности, как у драгун Мюрата. На головах черные плоские шляпы, похожие на те, что носят испанцы. Широкие поля закрывали их лица, видно было лишь мерцание глаз. Луна светила за их спинами. Движущиеся фигуры отбрасывали длинные черные тени. Сейчас они действительно были похожи на привидения. Оба бесшумно скользили в нашу сторону. Лунный свет рисовал светящиеся ромбы между их ногами и ногами теней.

Император остановился, два незнакомца последовали его примеру и стали напротив на расстоянии нескольких шагов. Я придвинулся ближе к императору. Теперь мы вчетвером молча пожирали друг друга глазами. Я сконцентрировал внимание на великане, потому что он стоял ближе ко мне. Кроме того, от меня не укрылось, что он находится в высшей степени нервного возбуждения. Он дрожал всеми суставами, часто и тяжело дышал, словно уставший пес. Вдруг кто-то из них коротко свистнул. Великан согнул колени и спину, словно ныряльщик перед прыжком. Но он не успел пошевелиться, как я обнажил клинок и бросился на него. В это же мгновение коротышка прыгнул и вонзил длинный кинжал в сердце императора.

О Боже, вы не представляете, что за ужас я испытал в тот момент. Чудо, что я сам не упал замертво. Словно во сне, я увидел, как фигура в сером плаще корчится в предсмертных судорогах, а между лопаток выглядывает окровавленное лезвие кинжала. Император с последним стоном свалился на землю, а убийца, оставив смертоносный кинжал в его теле, поднял руки вверх и завопил от радости. Я воткнул саблю ему в грудь с такой яростью, что он отлетел на шесть шагов и упал, оставив в моих руках дымившийся клинок. Я быстро обернулся к другому, испытывая такую ненависть, какой не знал никогда раньше и никогда больше не почувствую. В тот же миг перед моими глазами сверкнул кинжал. Холодное лезвие скользнуло мимо моей шеи, а рука негодяя сильно уперлась в мое плечо. Я поднял над ним саблю, но он ринулся в сторону и скачками помчался по залитой лунным светом поляне, как вспугнутый олень.

Но ему от меня не уйти. Я знал, что кинжал злодея сделал свое дело. Хотя я был молод, однако видел достаточно войн, чтобы распознать смертельный удар. Я остановился на секунду и притронулся к холодеющей руке.

– Сир! Сир! – воскликнул я с болью.

Но в ответ не последовало ни звука. Ничто не пошевелилось. Лишь темное пятно на груди становилось все шире. Теперь я понял, что это на самом деле конец. Я вскочил на ноги, словно бешеный, сбросил с себя плащ и изо всех сил помчался за оставшимся в живых убийцей.

Я радовался, что догадался надеть гетры и туфли. Счастливое озарение заставило сбросить плащ! Этот мерзавец, однако, не избавился почему-то от мантии, возможно, так перепугался, что забыл ее снять. Поэтому я чувствовал свое преимущество перед ним. Он наверняка потерял рассудок, так как даже не пытался скрыться в темноте, а перебегал от поляны к поляне, пока не оказался в вересковой пустоши, ведущей к большому карьеру. Здесь он был передо мной как на ладони, и я понял, что он от меня не уйдет. Правда, он хорошо бегал, но так бегают трýсы, спасая шкуру. А я мчался, как Рок, неотступно следующий за человеком. Расстояние между нами все больше сокращалось. Он спотыкался и задыхался. Дыхание его было хриплым, тяжелым. И вдруг путь ему преградила глубокая пропасть каменоломни. Оглянувшись, он отчаянно закричал, а через мгновенье скрылся из виду. Исчез совершенно, вы понимаете? Я подбежал к краю и заглянул в черный провал. Неужели он бросился вниз? Я уже было решил, что он так и поступил, когда услышал легкий звук из темноты подо мной. Дыхание негодяя указало на то, где он мог быть. Он прятался во времянке.

С краю карьера, чуть ниже поверхности земли, на небольшой площадке расположилась деревянная лачуга, которую использовали рабочие для своих нужд. Именно там преступник нашел укрытие. Вероятно, глупец полагал, что я не осмелюсь преследовать его в полной темноте. Но он совсем не знал Этьена Жерара. Я прыгнул вниз и распахнул дверь. Услышав дыхание в углу, я бросился вперед.

Он сражался, как дикий кот, но у него не было шансов: его кинжал был короче моей сабли. Полагаю, что пронзил его уже при первом выпаде. Несмотря на то что он продолжал махать кинжалом, в его ударах не было силы. Через некоторое время кинжал выпал из его рук и со звоном свалился на пол. Удостоверившись, что он мертв, я вышел из хижины и вскарабкался на холм.

Я шел по дороге, словно слепой. Мысли одолевали меня. Мне казалось, что я сошел с ума. Наконец, оглянувшись по сторонам, я обнаружил, что снова нахожусь на Берегу Аббата. Издалека виднелся искореженный пень, рядом с которым произошло самое ужасное событие в моей жизни. Я уселся на поваленное дерево, зажал обнаженную саблю в руках и склонил голову на грудь. Я пытался обдумать то, что произошло, и поразмыслить над тем, что случится в будущем.

Император вверил себя мне. Император погиб. Эти две мысли звенели у меня в голове, не оставляя пространства другим. Он пошел со мной, и он погиб. Я сделал то, что он приказал. Я отомстил за его смерть. Но что из этого? Весь мир станет смотреть на меня как на виновного. Меня, возможно, обвинят в смерти. Как я смогу доказать свою невиновность? Каких свидетелей предоставить? Ведь могут решить, что я был соучастником этих негодяев. Да, да, я обесчещен. Я превратился в самое жалкое и ничтожное существо во всей Франции. Вот и пришел конец моим непомерным амбициям. Надежды моей матушки развеялись как дым. Я горько усмехнулся. Что мне остается делать? Следует ли отправиться в Фонтенбло, поднять на ноги придворных и сообщить, что великого императора убили в двух шагах от меня? Нет, я не могу это сделать, не могу. У благородного человека, которого судьба поставила перед столь жестоким выбором, был лишь один выход. Я должен пронзить себя тем самым мечом, которым не смог защитить императора. Я поднялся на ноги. Мои нервы были напряжены до предела. В этот момент я увидел нечто такое, что заставило меня оцепенеть. Император стоял напротив меня. Он находился на расстоянии не более десяти ярдов. Луна освещала его холодное бледное лицо. Император был одет в серый плащ, но теперь капюшон был откинут назад, а пуговицы расстегнуты. Я видел зеленый егерский мундир и белые бриджи. Император стоял в обычной позе, забросив руки за спину и уронив подбородок на грудь.

– Что ж, – произнес он резко. – Доложите о своих успехах.

Уверен, если бы император сохранял молчание еще минуту-другую, то я бы сошел с ума. Но жесткий командный голос было именно тем, в чем я нуждался, чтобы прийти в себя. Живой или мертвый, но передо мной стоял император и задавал вопросы. Я отдал честь.

– Вижу, вы убили одного, – сказал он, указав взглядом на мертвое тело.

– Да, сир.

– А второму удалось убежать?

– Нет, сир, я убил и его.

– Что?! – воскликнул император. – Я правильно понял: вы убили обоих?

Император улыбнулся и подошел ко мне. Я видел, как сверкнули его зубы в лунном свете.

– Один лежит здесь, сир, – ответил я. – Другой в хижине, в карьере.

– Таким образом, братьев из Аяччо более не существует! – воскликнул император. А затем после паузы произнес, как бы обращаясь к самому себе: – Тень, которая висела надо мной, развеялась навсегда…

Император приблизился и положил руку мне на плечо.

– Вы оказали мне неоценимую услугу, – сказал он. – Вы оправдали свою репутацию.

Император состоял из плоти и крови! Я чувствовал пухлую ладонь на плече. Но тем не менее я никак не мог прийти в себя после того зрелища, свидетелем которого стал. Я смотрел на него с таким изумлением, что он не смог сдержать улыбку.

– Нет, нет, месье Жерар, – произнес он. – Я не привидение, меня никто не убивал. Подойдите, вам сразу все станет ясно.

Император повернулся и подвел меня к пню.

Тела все еще лежали на земле, а два человека склонились над ними. Приблизившись, я увидел тюрбаны и узнал Рустема и Мустафу – телохранителей-мамелюков[50 - …телохранителей-мамелюков. – Мамелюки (араб. невольники) – гвардейцы египетских султанов, набиравшиеся с XIII в. из рабов тюркского и кавказского происхождения; в 1250 г. захватили власть и самостоятельно правили до завоевания Египта турками в 1517 г.; фактически сохраняли господство в Египте до начала XIX в., когда были истреблены свергнувшим их Мухаммедом Али.]. Император остановился рядом с телом, закутанным в серый плащ. Откинув с головы капюшон, он открыл лицо, совершенно мне незнакомое.

– Здесь лежит верный слуга, который отдал жизнь за своего господина, – сказал император. – Вы должны признать, что месье Годен весьма похож на меня фигурой и манерой держаться.

Буря ликования охватила меня, когда все прояснилось. Император снова улыбнулся, увидев, что я в порыве радости бросился к нему и попытался заключить в объятия. Но он отошел на шаг назад, словно предвидел мой импульс.

– Вы не ранены? – спросил он.

– Не ранен, сир, но еще минута, и я бы покончил с собой…

– Ну, ну, – прервал меня император. – Вы справились превосходно. Годен должен был сам быть начеку. Я видел все, что произошло.

– Вы все видели, сир?

– Разве вы не слышали, как я следовал за вами по лесу? Я не выпускал вас из виду с того момента, как вы вышли из квартиры, до минуты, когда погиб бедняга де Годен. Фальшивый император находился впереди, а настоящий следовал за вами. А сейчас проводите меня во дворец.

Император шепотом отдал приказания мамелюкам. Те молча отдали честь. Я же последовал за императором. Теперь меня распирала гордость. Даю слово, я всегда гордился тем, что служу в гусарском полку, но никто из моих товарищей, даже Лассаль, никогда не вышагивал так важно, как я в ту ночь. Кому еще звенеть шпорами и лязгать саблей, как не Этьену Жерару, доверенному лицу императора, лучшему фехтовальщику полка, человеку, который защитил императора от убийц? Император заметил мое ликование и обратился ко мне с суровым видом.

– Вот так вы выполняете секретное поручение? – прошипел он, пожирая меня ледяным взглядом. – Так вы заставите товарищей полагать, что не произошло ничего серьезного? Оставьте это, месье, или я вынужден буду перевести вас в саперы, где вам придется носить более скромный мундир и заниматься тяжелой и скучной работой.

Император всегда поступал так. Стоило кому-либо возомнить, что он имеет особые заслуги, как император не упускал возможности показать бедняге его настоящее место. Я отдал честь и промолчал, но должен вам признаться, что слова императора ранили меня до глубины души. Император зашел во дворец через боковую дверь и поднялся в свой кабинет. Два гренадера стояли на посту в коридоре. От удивления их глаза чуть не вылезли из орбит. Что еще они могли думать, когда увидели лейтенанта-гусара, который вошел в кабинет императора в полночь? Я стоял у двери точно так, как в полдень, император же уселся в кресло и хранил молчание так долго, что, казалось, он позабыл обо мне. Я осмелился кашлянуть, чтобы напомнить о своем присутствии.

– А, месье Жерар, – сказал он. – Вы, безусловно, сгораете от любопытства. Вам не терпится узнать, что означали ночные события.

– Я буду доволен, даже если вы ничего не расскажете, – ответил я.

– Та, та, та, – нетерпеливо прервал меня император. – Все это только слова. Стоит вам выйти за двери, как вы начнете собственное расследование, пытаясь выяснить суть. Через два дня о событиях станет известно офицерам полка. Через три дня о нем узнают в Фонтенбло. На четвертый день новость докатится до Парижа. Если же я расскажу вам достаточно, чтобы удовлетворить любопытство, то есть надежда, что вы будете хранить молчание.

Он не понимал меня. Император не понимал меня, но тем не менее я молча поклонился в ответ.

– Несколько слов, и вы все поймете, – выпалил император, расхаживая по комнате взад и вперед. – Эти два человека – корсиканцы. Однажды мы принадлежали к одному обществу под названием «Братья из Аяччо». Общество было основано давным-давно. Как вы понимаете, на членов общества распространялись жесткие правила, которые нельзя было нарушать, не опасаясь возмездия.

Мрачная гримаса перекосила лицо императора. Сейчас в его облике не оставалось ничего французского. Передо мной стоял вылитый корсиканец – человек, подверженный вспышкам страстей и никому не прощающий обид. Память вернула его во времена молодости. Поглощенный воспоминаниями император расхаживал по комнате короткими тигриными шажками. Затем, нетерпеливо взмахнув руками, вернулся ко мне.

– Законы общества, – продолжил он, – неплохо работают для обычного человека. В былые времена никто не мог сравниться со мной в лояльности братству. Но обстоятельства изменились: теперь я не могу пожертвовать ни собой, ни тем более Францией. Они желали заставить меня подчиниться, поэтому попали под удар судьбы. Эти двое были главами ордена. Они прибыли из Корсики и вызвали меня на встречу. Я знал, что означает такая встреча. После таких свиданий еще никто не вернулся живым. С другой стороны, я не мог ослушаться приказа, так как был уверен, что последует катастрофа. Вы помните, что я сам член ордена, поэтому знаю их способы расправы с непокорными.

Снова губы императора сжались, а глаза мрачно сверкнули.

– Вы поняли, в чем заключалась моя дилемма[51 - …дилемма… – затруднительный выбор между двумя равно неприятными возможностями. Греч. dilḗmma от di (s) – дважды – и lḗmma – посылка.], месье Жерар, – сказал император. – Как бы вы поступили, оказавшись в подобных обстоятельствах?

– Я бы положился на Десятый гусарский, сир, – воскликнул я. – Патрули прочесали бы лес от края до края и поймали бы этих двух негодяев.

Император улыбнулся, но отрицательно покачал головой.

– У меня были весомые причины не оставлять их в живых, – сказал он. – Как вы понимаете, язык убийцы может стать не менее грозным оружием, чем кинжал. Не стану скрывать, что я пытался избежать скандала любой ценой. Поэтому я приказал не брать пистолеты. Поэтому мои мамелюки уничтожат все следы, и никто более не узнает о случившемся. Я продумал все возможные планы и считаю, что избрал наилучший. Отправь я более чем одного телохранителя с де Гуденом, братья не вышли бы из леса. Они не отказались бы от своих планов и ждали бы только удобного случая. Полковник Лассаль случайно присутствовал в моем кабинете, когда я получил записку. Лишь посему я сделал выбор в пользу одного из его гусар. Я выбрал вас, месье Жерар, потому что нуждался в человеке, который умеет обращаться с саблей и не станет совать свой нос слишком глубоко. Вы оправдали мои надежды, подтвердили свою репутацию искусного фехтовальщика и проявили чудеса храбрости.

– Сир, – ответил я, – вы можете всегда положиться на меня.

– Пока я жив, – сказал император, – держите свои губы на замке и не смейте никому рассказывать о случившемся.

– Я уже стер событие из своей памяти, сир, словно его и не было. Обещаю, что покину ваш кабинет точно в таком же состоянии, в каком вошел в него в четыре часа.

– У вас ничего не получится, – произнес император с улыбкой. – Тогда вы были лейтенантом. Позвольте, капитан Жерар, пожелать вам спокойной ночи.




3. Как бригадир заполучил короля


На лацкане моего пиджака, друзья, вы видите орденскую ленту. Сам орден я храню дома в обтянутой кожей коробочке. Я никогда не надеваю его, кроме как по приезду в наш городишко важных особ, генералов или иностранцев, которые, пользуясь случаем, желают почтить визитом известного бригадира Жерара. Тогда я цепляю орден на грудь и лихо подкручиваю усы. Тем не менее я побаиваюсь, что ни они, ни вы, мои друзья, так и не понимаете, с каким человеком свела вас судьба. Вы знаете меня как штатского, с манерами и харизмой, но все равно штатского. Видели б вы меня 1 июля 1810 года на постоялом дворе в Аламо, вы бы поняли, что означает быть настоящим гусаром.

Целый месяц я проторчал в этом богом забытом селении, потому что получил ранение пикой в лодыжку. Ранение было настолько серьезным, что я не мог ступить на ногу. Кроме меня, в селении находились еще трое солдат: старик Буве – из Бершенийского гусарского полка; кирасир Жак Ренье и веселый малый, капитан стрелков, чье имя я позабыл. Они выздоровели раньше меня и поспешили на передовую, в то время как я остался в деревне, грыз с досады ногти и, должен признаться, всхлипывал время от времени, думая о том, как нелегко приходится конфланским гусарам без своего полковника. В то время я еще не был командиром бригады, но вы понимаете, вел себя, как настоящий бригадный генерал. Ведь я был самым младшим по возрасту полковником, а полк заменял мне жену и детей. На сердце было тревожно: как там они без меня? По правде говоря, Вийяре – старший майор был превосходным солдатом, но даже среди лучших существуют ранги.

Ах, наконец наступил июль – счастливый месяц, когда я наконец-то смог доковылять до дверей и насладиться золотым испанским солнцем. Лишь этим вечером до меня дошли первые вести из полка. Они сражались с англичанами в Пасторесе, по другую сторону горного перевала, на расстоянии сорока миль по дороге. Но как мне до них добраться? Пика, ранившая меня, пронзила насквозь моего коня. Я спросил совета у Гомеса – хозяина постоялого двора, где остановился, и у местного священника, но оба заверили, что во всей округе не осталось даже жеребенка.

Хозяин и слышать не хотел о моем намерении добраться в расположение части самостоятельно. В горах свирепствовала банда Эль-Кучильо. Попадись я разбойникам в руки, не избежать мне пыток и мучительной смерти[52 - В горах свирепствовала банда Эль Кучильо. Попадись я разбойникам в руки, не избежать мне пыток и мучительной смерти. – После того как в ноябре 1808 г. Наполеон, лично возглавив крупную армию, вторгся в Испанию и, сокрушая и уничтожая все на своем пути, прошел через всю страну, в Испании развернулось партизанское движение. Так и не сумев с ним справиться, в январе 1809 г. Наполеон вернулся во Францию, а испанские партизаны, скрывавшиеся в горах, продолжали нападать на оставшиеся в их стране оккупационные французские гарнизоны.]. Старик священник тем не менее рассудил, что французского гусара вряд ли напугают разбойники. Если я имел некоторые сомнения, то они развеялись после беседы со святым отцом.

Но лошадь, где взять лошадь? Я стоял у дверей и строил планы, когда услышал цокот копыт. Подняв голову, я увидел высокого господина с окладистой бородой, одетого в синий плащ, который он носил на военный манер. Он сидел верхом на черном коне с белым чулком на передней ноге.

– Привет, товарищ! – сказал я, когда он приблизился ко мне.

– Привет! – ответил он.

– Я полковник Жерар из гусарского полка, – представился я. – Мне пришлось проваляться здесь больше месяца после ранения, а теперь я собираюсь присоединиться к полку.

– А я месье Видаль из интендантства, – ответил незнакомец. – Я также направляюсь в Пасторес. Буду счастлив отправиться в путь с вами, полковник. Я слышал, что в горах неспокойно.

– Увы, – сказал я. – У меня нет лошади. Но если вы продадите свою, обещаю, что пришлю за вами эскорт гусар.

Но Видаль не хотел ничего слышать. Напрасно хозяин рассказывал ему леденящие кровь истории о злодеяниях Эль-Кучильо, напрасно я говорил о долге, который зовет меня скорее стать в строй. Он даже не стал спорить, лишь громко потребовал стакан вина. Я попытался пригласить его спешиться и выпить со мной, но он, очевидно, заметил нечто в моих глазах и лишь отрицательно покачал головой. А когда я приблизился, намереваясь сдернуть его с коня за ногу, вонзил шпоры в бока лошади и скрылся из виду в клубах пыли.

О Господи! Видеть интенданта, который проворно скачет к своим бочонкам с солониной и флягам с бренди, и помнить о гусарах, которые остались без командира, было достаточно, чтобы свести меня с ума. Я мрачно смотрел вслед, когда кто-то потянул меня за рукав. Оглянувшись, я увидел маленького священника, о котором уже упоминал.

– Только я смогу помочь вам, – сказал он. – Я сам отправляюсь на юг.

Я хлопнул его по плечу. Больная лодыжка подвернулась. Мы чуть было вместе не покатились по земле.

– Доставьте меня в Пасторес, – простонал я, – и получите за это золотые четки.

Я прихватил четки в монастыре Святого духа. Этот эпизод еще раз доказал, что во время компании нельзя пренебрегать трофеями, следует брать все, что попадет под руку. Никогда не угадаешь, что может пригодиться.

– Я возьму вас с собой, – сказал священник на превосходном французском, – не потому, что рассчитываю на награду, а потому, что мой долг – помогать людям. Вот за это я и заслужил такое уважение везде, где побывал.

С этими словами он провел меня по деревне к старому коровнику, где я увидел старый дилижанс[53 - …дилижанс… – Многоместный крытый экипаж, запряженный лошадьми, для перевозки почты, пассажиров и их багажа, применявшийся до развития железных дорог и других видов транспорта. Фр. diligence от лат. diligеns – проворный, живой.], подобный тем, что использовались в начале прошлого столетия для путешествий в отдаленные районы. Три старых мула стояли в упряжке. Ни один из них не был достаточно сильным, чтобы везти человека, но втроем они могли сдвинуть с места дилижанс. Их выпуклые ребра и костлявые конечности придали мне больше радости, чем две сотни породистых лошадей, которых я видел в императорских конюшнях Фонтенбло. Десять минут хозяин мулов возился со сбруей. Он не выказывал особой радости и, по всей видимости, смертельно боялся ужасного Кучильо. Лишь после того, как я пообещал ему все земные богатства, а священник – вечные муки в аду, он взгромоздился на облучок и зажал в кулаках вожжи. Затем выехал из деревни в такой спешке, опасаясь, как бы сумерки не застигли нас в дороге, что я едва успел попрощаться с хорошенькой дочерью хозяина постоялого двора. Сейчас я уже не помню ее имени, но мы рыдали при расставании, и была она настоящей красавицей. Вы должны понять, друзья, что человек вроде меня, который сражался и раздавал поцелуи в четырнадцати королевствах, не станет бросаться комплиментами просто так.

Маленький священник насупился, когда мы обменялись поцелуями, но в пути показал себя превосходным спутником. Всю дорогу он развлекал меня рассказами о своем небольшом приходе, а я, в свою очередь, рассказывал ему истории из походной жизни. Но, Господи, мне следовало быть внимательнее. Когда я слишком увлекался, священник начинал ерзать на сиденье, а по лицу его было видно, что мои слова ранят его. Конечно же, воспитанный человек должен быть благопристойным при разговоре со священником, хотя не так-то просто удержаться от того или иного словца.

Священник рассказал, что приехал с севера Испании, а сейчас собирался навестить свою матушку в Эстремадуре[54 - …в Эстремадуре. – Эстремадура – автономная область на западе Испании.]. Когда он говорил о ее маленьком крестьянском домике и о том, с какой радостью она встретит его, мои глаза наполнялись слезами, а мысли летели назад во Францию, к родному дому. Священник показал мне скромные подарки, которые вез домой. Глядя на его мягкие манеры, я с готовностью верил, что его любили везде, куда бы он ни направлялся. Он с детским любопытством осматривал мой мундир, восхищался плюмажем на кивере и долго щупал пальцами мех на доломане. Когда священник взял в руки саблю, я рассказал ему, скольких людей зарубил, показал на зазубрину, которая осталась на металле после того, как клинок вошел в тело адъютанта русского императора. Священник вздрогнул и спрятал саблю за кожаной подушкой, сказав, что ему тошно видеть ее.

Так, беседуя, мы добрались по ухабистой дороге до подножия гор. Далеко справа слышалась канонада. Это армия Массенá[55 - …Массена… – Андре Массенá (1758—1817) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал армией в Италии, Швейцарии, Португалии, корпусом при Ваграме.] осаждала Сьюдад-Родриго. Я не желал ничего более, чем оказаться рядом с маршалом. Поговаривали, что в его жилах течет еврейская кровь. Но для меня он был лучшим евреем со времен Иисуса Навина[56 - …Иисуса Навина. – Иисус Навин – в Библии слуга и сподвижник Моисея. Ветхий завет содержит Книгу Иисуса Навина.]. Если вам посчастливилось увидеть орлиный нос маршала и его отважные черные глаза, то вы могли быть уверены, что находитесь в самой гуще событий. Тем не менее осада – весьма скучное занятие, которое состоит главным образом из земляных работ. У моих гусар перед лицом англичан найдется занятие поинтереснее. С каждой милей, что мы проезжали, у меня становилось все легче на сердце. При мысли о том, что скоро меня ожидает встреча со своими бравыми товарищами, я запел, как желторотый выпускник Сен-Сира.

Дорога становилась все круче, а колея – ухабистей. За все время мы встретили лишь нескольких погонщиков мулов. Окрестности казались обезлюдевшими, что было неудивительно, учитывая, что страна неоднократно переходила из рук в руки: французов, англичан и местных партизан. Серо-рыжие, словно испещренные морщинами, скалы высились одна над другой. Ущелье становилось все ýже. Вокруг было так мрачно и уныло, что я перестал смотреть по сторонам и молча думал о своем: о женщинах, которых любил, и скакунах, которых объезжал. Как-то вдруг я отвлекся от своих мыслей, увидев, что мой спутник вынул нечто вроде шила и старательно прокалывает дырку в ремешке, на котором висела его фляжка с водой. Ремешок выскользнул из его руки, деревянная бутылка упала к моим ногам. Я нагнулся, чтобы поднять ее, как вдруг мой спутник придавил мое плечо и чем‑то острым ткнул прямо в глаз.

Друзья, вы знаете, что я человек закаленный и не стану пасовать при виде опасности. Но солдату, который участвовал во всех кампаниях, начиная от Цюриха[57 - …участвовал во всех кампаниях, начиная от Цюриха… – 25—26 сентября 1799 г., во время Швейцарского похода А. С. Суворова в районе Цюриха французская армия генерала А. Массена разгромила русский корпус генерал-лейтенанта А. М. Римского-Корсакова.] и до последнего рокового дня Ватерлоо, и имеет медаль, которую хранит дома в кожаной коробочке, не стыдно признаться, что он однажды испугался. И если кто-то из вас когда‑либо не справится со своими нервами, пусть вспомнит, что даже сам бригадир Жерар когда-то признался в том, что испугался. Кроме испуга при таком ужасном нападении, кроме жгучей боли, я ощутил еще внезапное отвращение: такое вы можете чувствовать, когда омерзительный тарантул воткнет в вас свое жало.

Я схватил негодяя за руки и швырнул на пол. Затем ударил тяжелыми сапогами. Он вытащил пистолет из-под сутаны, но ударом ноги я выбил его из рук у него и коленом навалился ему на грудь. Тогда впервые он ужасно закричал, а я тем временем, наполовину ослепший, пытался нащупать саблю, которую он так коварно спрятал. Моя рука уже легла на рукоять, а другой рукой я вытер кровь с лица, чтобы увидеть, где он лежит. Я уже приготовился пронзить его, но в этот момент колымага опрокинулась на бок, а сабля выскочила у меня из рук. Не успел я понять, что произошло, как дверь раскрылась и меня за ноги вытянули из дилижанса на дорогу. И хотя я поцарапался об острые камни, а меня окружали не менее тридцати разбойников, сердце мое подскочило от радости. Во время борьбы ментик, упав мне на голову, закрыл один глаз, следовательно, я мог видеть раненым глазом! Вот этот шрам показывает, что лезвие задело веко, скользнуло мимо глазного яблока, но, только когда меня выволокли из кареты, я понял, что мне не грозит окончательная потеря зрения. Священник, конечно, пытался через глаз попасть в мозг и повредил какую‑то кость в голове, так что впоследствии от этой раны я страдал больше, чем от любой из полученных мной семнадцати.

Эти сукины дети вытянули меня наружу и, осыпая проклятиями, стали лупить ногами и кулаками, пока я лежал на земле. Я часто видел, что горцы обвязывают вокруг башмаков полоски ткани, но не мог себе представить, что буду благодарен судьбе за этот обычай. В конце концов, увидев кровь, струившуюся у меня из головы, и то, что я лежу без движения, они решили, что я потерял сознание. Между тем я старался сохранить их уродливые лица у себя в памяти, чтобы, когда придет время, увидеть их на виселице. Все они были здоровяками. Их головы украшали желтые платки, а за поясами торчали пистолеты. Там, где дорога делала крутой поворот, они скатили два валуна. Колесо нашей колымаги зацепилось за камень и оторвалось, а мы едва не перевернулись. Рептилия, так ловко прикинувшаяся священником и рассказывавшая душещипательные истории о матушке и прихожанах, конечно, знала о засаде и попыталась лишить меня возможности сопротивляться, когда мы оказались на месте.

Не могу передать вам их бешенство при виде его, представшего перед ними, когда его извлекли из кареты: я неплохо над ним поработал. Может быть, он заслужил большего, но и так он долго не забудет о встрече с Этьеном Жераром. Ноги его болтались в воздухе. А когда его хотели поставить на землю, он свалился, и только верхняя часть тела извивалась от ярости и боли. Тем не менее маленькие черные глазки, казавшиеся в карете ласковыми и невинными, сейчас горели, как у раненой рыси, и он не переставая плевал в мою сторону. Клянусь всем святым, когда разбойники подняли меня и потащили по горной тропе, я напряг все свои силы и призвал на помощь свою храбрость, сообразительность и находчивость. Двое позади меня несли моего врага, а я, карабкаясь по извилистой тропе, время от времени слышал его проклятия и ругань. Мы поднимались, вероятно, с час, а поскольку мне не давали покоя раненая нога, больной глаз и беспокойство по поводу того, что рана может испортить мою внешность, то едва ли припомню менее приятное путешествие. Я никогда не был скалолазом, но можете поверить мне, что можно взбираться наверх, даже испытывая боль в лодыжке, если с двух сторон от вас – бронзоволицые разбойники с обнаженными девятидюймовыми кинжалами в руках.

Наконец мы прибыли на место, где тропа огибала гребень холма и спускалась вниз между высоких сосен в долину, ведущую на юг. Я не сомневался, что в мирное время разбойники занимались контрабандой. По этим секретным тропам они проникали в Португалию. На тропе оставили отпечатки копыт мулы. Там, где ручей пересекал тропу, я, к своему удивлению, увидел следы копыт крупного коня. Все стало ясно, когда мы вошли в еловую рощу и я увидел лошадь, привязанную к поваленному дереву. Я едва скользнул по ней взглядом, как узнал белую отметину на черной ноге. Именно эту лошадь я умолял дать мне сегодня утром.

Что же произошло с интендантом Видалем? Возможно ли, чтоб еще один француз оказался в столь опасной ситуации, что и я? Не успела эта мысль пронестись у меня в голове, как мои похитители остановились. Один из них криком подал особый сигнал. Ему ответили из-за колючих кустов, обрамлявших вершину утеса. Секунду спустя десять-двенадцать вооруженных людей выбежали нам навстречу. Разбойники радостно приветствовали друг друга. Вновь прибывшие окружили священника с возгласами сочувствия и симпатии. Повернувшись ко мне, они обнажили кинжалы и завопили, выражая свою ненависть и злобу. Их жесты были настолько яростны, что я подумал: вот пришел мой конец. Я уже приготовился встретить смерть достойно, как один из них отдал какой-то приказ, и меня поволокли через поляну к кустам, откуда появилась новая банда. Узкая тропа вела через кусты в глубокий грот на противоположной стороне утеса. Солнце клонилось к закату. В пещере было бы совсем темно, если б не пара факелов, горевших с двух сторон. Между ними стоял грубый стол, за которым сидел человек. По тому, как остальные разбойники обращались к нему, я понял, что оказался лицом к лицу с печально известным главарем шайки Эль-Кучильо.

Раненного мной разбойника занесли в пещеру и посадили на бочонок. Его ноги по-прежнему беспомощно болтались, а глаза при взгляде на меня горели ненавистью. Из обрывков разговора между ним и главарем я понял, что это второй человек в банде. Его обязанности заключались в том, чтобы завлекать в ловушку доверчивых путников вроде меня. Когда я подумал о том, сколько бравых офицеров погибло по вине этого чудовищного лицемера, то испытал огромное удовольствие от того, что положил конец его злодеяниям. Хотя я опасался, что за подвиг придется заплатить жизнью, которая так нужна и императору, и армии!

Раненый, которого поддерживали на бочке товарищи, по-испански излагал, что с ним приключилось. Несколько негодяев удерживали меня перед столом, за которым сидел главарь. У меня появилась прекрасная возможность рассмотреть его. Я редко видел человека, который настолько бы отличался от того, каким его описывала молва. Особенно если речь идет о человеке, имя которого стало нарицательным даже в этих печально известных жестокостью местах. Его лицо было скуластым, широким и добродушным, с румяными щеками и аккуратным пушком вместо бакенбардов. Пушок на щеках придавал ему сходство с бакалейщиком с улицы Сент-Антуан. На нем не было, как у других, ни яркого шарфа, ни сверкающих пистолетов и кинжалов. Напротив, его добротный суконный сюртук был одеждой респектабельного отца семейства. И только коричневые кожаные краги выдали в нем горца. Его вещи соответствовали внешности: табакерка на столе, большая книга в коричневом переплете, напоминающая гроссбух. Книги также стояли на доске, которую подпирали два бочонка. То тут то там валялись листы бумаги, некоторые – даже с обрывками стихов.

Все это я рассмотрел, пока он, развалившись на стуле, слушал, что сообщал ему заместитель. После этого он приказал вынести покалеченного бандита, а я под охраной разбойников ожидал дальнейших событий. Он взял перо и стал в задумчивости хлопать им себя по лбу, шевелил губами и посматривал на потолок.

– Думаю, – наконец сказал он на превосходном французском, – что вы не сможете подсказать рифму к слову «коилья».

Я ответил, что слишком слабо знаю испанский, чтобы помочь ему.

– Испанский – богатый язык, – сказал он, – но тяжелее поддается рифмовке, чем немецкий или английский. Поэтому наши лучшие поэты писали белым стихом. Только используя эту форму, можно достичь настоящих высот. Но боюсь, что поэзия выходит за рамки понимания простого гусара.

Я хотел было ответить, что никакой партизан не сравнится с кавалеристом, но он не стал слушать меня, а снова склонился над своими стихами. В конце концов он отшвырнул перо с возгласом удовлетворения и продекламировал несколько строк, которые вызвали одобрительные возгласы у толпившихся в пещере разбойников. Широкое лицо главаря вспыхнуло, словно лицо юной девушки, получившей первый комплимент.

– Кажется, критикам понравился мой опус, – сказал он. – Долгими вечерами мы развлекаемся тем, что поем друг другу баллады. У меня есть небольшие способности к сочинительству стихов, и я надеюсь, что мои усилия не пропадут даром: я увижу свои стихи изданными, а имя напечатанным на титульном листе. Но нам следует вернуться к делу. Могу я узнать ваше имя?

– Этьен Жерар.

– Звание?

– Полковник.

– Часть?

– Третий конфланский гусарский полк.

– Вы слишком молоды для полковника.

– Моя карьера богата событиями.

– Увы, ваша участь от этого станет печальнее, – произнес он с мягкой улыбкой.

Я промолчал, лишь взглядом показав, что готов к самому худшему.

– Кстати, рад сообщить, что мы уже имели дело с вашими сослуживцами, – сказал он, перелистывая страницы коричневого гроссбуха. – Мы пытаемся вести учет происшествий. Вот запись от двадцать четвертого июня. Вы знакомы с молодым офицером по имени Субирон – высоким, худощавым светловолосым юношей?

– Конечно.

– Запись гласит, что мы похоронили его в тот день.

– Бедняга! – воскликнул я. – А как он умер?

– Мы похоронили его.

– Но перед тем как похоронить?

– Вы не поняли меня, полковник. Он не был мертв, когда мы его хоронили.

– Вы похоронили его живым?

Секунду я стоял неподвижно. Я был настолько ошеломлен, что не мог пошевелиться. Затем бросился на негодяя, который продолжал сидеть в кресле с безмятежной улыбкой. Я бы вырвал ему глотку, если бы трое разбойников не оторвали меня от него. Снова и снова я бросался на него, разбрасывая насевших на меня бандитов, но мне так ничего и не удалось. В конце концов бандиты, разорвав мой китель, оттащили меня с окровавленными запястьями в угол и связали прочными веревками руки и ноги.

– Ты, трусливая собака! – закричал я. – Если мне доведется взять в руки саблю, я научу тебя, как обращаться с моими ребятами! Ты поймешь, кровожадное животное, что у императора длинные руки, а ты хотя и спрятался здесь, как крыса в норе, не уйдешь от возмездия! Придет время, и ты со своими паразитами получишь по заслугам!

Клянусь честью, я знаю, что и как сказать при случае. Все ругательства, каким я научился за четырнадцать кампаний, я вылил на его голову. Но он сидел тихо, теребил кончик пера и не обращал на меня никакого внимания. Его глаза смотрели в одну точку, как будто он обдумывал идею очередного стихотворного опуса. Тогда мне пришло в голову, как я могу посильнее задеть его!

– Чертово отродье! – кричал я. – Ты думаешь, что находишься в безопасности, но твоя жизнь будет столь же коротка, как твои идиотские стишки. Только Господь знает, что может быть короче!

Вы бы видели его после того, как я произнес эту фразу. Этот низкий монстр, который сеял смерть и муки, как крестьянин пшеницу, имел лишь одну слабую точку, и мне удалось задеть ее. Его лицо стало мертвенно бледным, а буржуазный пушок на щеках ощетинился и задрожал от злости.

– Отлично, полковник. Вы сказали более чем достаточно! – воскликнул он хриплым голосом. – Вы хвастались своей выдающейся карьерой. Обещаю, что вас ждет выдающееся ее завершение. Полковника Этьена Жерара из Третьего гусарского ожидает особая казнь.

– Умоляю, – сказал я, – не вздумайте только увековечить мою казнь в своих стихах!

Я хотел добавить еще пару острот, но он свирепо махнул рукой, и трое разбойников потащили меня из пещеры.

Наша беседа, похоже, продолжалась немало времени. На улице было уже совсем темно. Луна ясно светила в небе. Разбойники разожгли огромный костер из сухих еловых веток, конечно, не для того, чтобы согреться, – стояла сухая, жаркая погода, – а для того, чтобы приготовить еду. Огромный медный котел висел над огнем. Разбойники лежали вокруг костра. Сцена напоминала ту, что изображена на картине, украденной Жюно в Мадриде. Некоторым солдатам нет никакого дела до искусства, но меня всегда тянуло к прекрасному. Я, в отличие от многих, имел прирожденное чутье и вкус. Помню, когда Лефевр продавал трофеи после захвата Данцига, я купил прелестную картину под названием «Испуганная нимфа в лесу» и не расставался с ней несколько лет, пока мой конь не проделал в ней дыру копытом.

Я рассказываю вам это, чтобы вы не подумали, что имеете дело с солдафоном вроде Раппа[58 - …Раппа… – Жан Рапп (1771—1821) – французский военачальник периода наполеоновских войн, один из самых преданных Наполеону генералов.] или Нея. Даже находясь в разбойничьем лагере, я находил время думать о возвышенном. Бандиты швырнули меня под дерево. Три негодяя уселись на корточки и дымили сигарами рядом со мной. Я не мог вообразить, что предпринять. На протяжении всей своей службы я находился в столь безысходной ситуации не более десяти раз. «Отвага, – подумал я. – Отвага, мой друг. Ты стал полковником в возрасте двадцати восьми лет не потому, что умел танцевать котильон[59 - …котильон. – Своеобразный танец-игра, в XIX в. получивший широкое распространение на европейских балах; состоял из чередовавшихся самостоятельных танцев – вальса, мазурки, польки, – перемежавшихся играми. Фр. cotillion – юбка – из cote – одежда.]. Ты выдающийся человек, Этьен, человек, который выбрался невредимым из двухсот переделок. Эта также не станет последней». Я стал энергично смотреть по сторонам, рассчитывая обнаружить хоть малейший шанс на побег. Нечто увиденное наполнило мое сердце изумлением.

Я уже говорил, что костер пылал посредине поляны. В лунном свете и отблесках костра все было ясно, как днем. На другой стороне поляны росла высокая ель. Ее ствол и нижние ветви были обесцвечены, словно под ней недавно горел костер. Заросли кустарника закрывали основание ели. Всмотревшись, я увидел прямо над кустами пару добротных сапог, прикрепленных к стволу голенищами вниз. Поначалу мне показалось, что их привязали, но затем я обнаружил, что из сапог торчат огромные гвозди. Минуту спустя, задрожав от ужаса, я понял, что сапоги не пустые. Чуть повернув голову вправо, я увидел, кого прибили к дереву и почему огонь горел так близко. Неприятно говорить о жестокостях, друзья. Я не желаю, чтобы вас мучили кошмары сегодня ночью. Но я не смогу объяснить, каковы были испанские партизаны, без того, чтобы не показать, что это за люди и что за войну вели. Могу лишь сказать: тогда я сообразил, почему конь месье Видаля лишился хозяина. Мне оставалось лишь надеяться на то, что несчастный интендант встретил ужасный конец с мужеством и отвагой, присущей французам.

Как вы можете себе представить, вид мертвого соотечественника не прибавил мне оптимизма. Когда я находился в гроте, то судьба юного Собирона, который был одним из наиболее ярких парней, когда-либо седлавших коня, настолько увлекла меня, что не оставалось времени подумать о себе. Вероятно, мне следовало вести себя с негодяями более вежливо. Но было уже слишком поздно сожалеть об этом. Пробку вытянули из бутылки. Мне предстоит испить свою чашу до дна. Кроме того, если безобидного интенданта подвергли такой мучительной смерти, на что оставалось надеяться мне, особенно после того, как я сломал спину их собрату? Нет, я был обречен в любом случае, поэтому мне следует сохранить лицо. Это животное сможет удостовериться, что Этьен Жерар умрет так же достойно, как и жил, и что хотя бы один пленник не дрогнет перед ним. Я лежал на земле и думал о многочисленных девушках, которые станут оплакивать меня, о своей дорогой матушке, о невосполнимой потере как для своего полка, так и для императора. Мне не стыдно признаться, что я уронил несколько слезинок при мысли о том, какой шок вызовет мой безвременный уход.

В то же время я не спускал глаз со всего, что, возможно, пригодится мне. Я не из тех людей, которые будут валяться на земле, словно больная лошадь, ожидая мясника с топором. Сначала я немного растянул веревки, которые опутывали мои лодыжки, затем постарался ослабить те, что связывали руки. Все это время я внимательно оглядывался по сторонам, рассчитывая увидеть нечто полезное. Кое-что мне удалось разглядеть. Гусар без лошади лишь наполовину гусар. А моя вторая половина спокойно паслась на расстоянии нескольких ярдов от меня. Затем я увидел еще кое-что: дорога, по которой мы пришли, была настолько крутой, что лошадь можно было медленно вести под уздцы. Но зато по другую сторону склон не был таким крутым, а дорога спускалась в живописную долину. Вдень я ноги в стремена и схвати в руки саблю, я одним удачным рывком смог бы вырваться из рук этих горных хищников.

Я все еще раздумывал над этим, напрягая запястья и лодыжки, как вдруг предводитель разбойников вышел из грота. Он поговорил со своим заместителем, который корчился от боли на земле возле костра, а затем оба склонили головы и устремили свои взгляды на меня. Главарь произнес несколько слов своим подчиненным. Разбойники встретили слова предводителя громовым хохотом и аплодисментами. Ситуация не предвещала ничего хорошего. К счастью, мне удалось ослабить путы на руках настолько, что я мог при желании с легкостью избавиться от веревок. Но со связанными ногами я не мог рассчитывать на многое. Когда я пытался растянуть путы, то давала себя знать боль в незажившей ране. Мне приходилось грызть усы, чтобы громко не застонать. Таким образом, наполовину свободному, наполовину связанному, мне оставалось лишь лежать и наблюдать за тем, как будут разворачиваться события.

Некоторое время мне не удавалось сообразить, что они собираются предпринять. Один из разбойников залез на ель и привязал канат к верхушке. Затем привязал такой же канат к другому дереву, которое росло напротив. Свободные концы канатов свисали с деревьев. Я с любопытством и легкой дрожью смотрел, что будет дальше. Все вместе бандиты стали тянуть за канат, пока молодое гибкое дерево не согнулось полукругом. Привязав верхушку к пню, бандиты согнули таким же манером и второе дерево. Теперь две верхушки находились на расстоянии нескольких футов одна от другой, но, как вы понимаете, буквально выстрелили бы в первоначальное положение, стоило их отпустить. Только сейчас я понял, что за дьявольские планы крылись в голове этого мерзавца.

– Уверен, что вы сильный человек, полковник Жерар, – главарь приблизился ко мне, отвратительно ухмыляясь.

– Вы можете в этом убедиться сами, – ответил я. – Только для этого вам надо ослабить веревки.

– Нам всем интересно узнать, сильнее ли вы этих двух деревьев, – сказал разбойник. – Мы собираемся привязать ваши ноги к верхушкам и отпустить деревья. Если вы окажетесь сильнее, то эта забава не принесет вам особого вреда. Но если сильнее окажутся деревья, полковник, то мы получим сувениры из ваших половинок, висящих по обе стороны поляны.

Закончив речь, бандит расхохотался. Примеру главаря последовали все сорок разбойников. Даже сейчас, когда у меня отвратительное настроение или когда меня мучит лихорадка, прицепившаяся ко мне в Литве, я вижу темные, дикие лица, жестокие глаза и отблески пламени на крепких белых зубах.

Удивительно, я не раз слышал, насколько острыми становятся наши чувства в подобные кризисные минуты. Я уверен в том, что человек живет особенно напряженно, бывает необыкновенно сильным в те минуты, когда он на пороге неминуемой, как ему кажется, гибели. Я вдыхал смолистый аромат, видел любую крохотную веточку, упавшую с дерева. Я слышал, как никогда, дыхание зелени вокруг. Наверное, именно поэтому раньше всех, раньше главаря, еще до того, как он ко мне обратился, я услышал далекий глухой звук, с каждой секундой становившийся все отчетливее. Сначала это был невнятный сплошной гул, но, когда убийцы развязывали мне ноги, чтобы доставить меня к месту казни, топот копыт, звяканье уздечек, звон сабель не оставили больше сомнений в том, что я не ошибаюсь. Я, человек, который начал службу в легкой кавалерии раньше, чем на губе у меня появилась первая поросль, не мог не узнать звуков кавалерии на марше.

– На помощь, друзья, на помощь! – завопил я, несмотря на то что разбойники пытались заткнуть мне рот и изо всех сил тянули к деревьям. Я продолжал орать: – Помогите, ребята! Помогите, дети мои! Они убивают вашего полковника!

Раны и несчастья, которые я пережил, привели меня в состояние крайнего возбуждения. Я ожидал, что не менее пяти сотен гусар с литаврами и развернутыми знаменами появятся на поляне. Но то, что произошло, никак не соответствовало моим ожиданиям. На открытое пространство галопом ворвался миловидный молодой человек на превосходном чалом жеребце. У него было свежее, приятное и благородное лицо, изящная осанка, чем-то напоминающая мою. Его мундир, когда-то красного цвета, теперь приобрел цвет сухого дубового листа и выглядел рыжим. Но его эполеты были окаймлены золотой нитью, а на голове блестел металлический шлем с нарядным белым пером. Выскочив на поляну, всадник перевел лошадь на рысь. За ним скакали четверо в таких же мундирах: все чисто выбритые, с приятными лицами. Мне они напомнили скорее монахов, чем драгун. Услышав короткий приказ, они резко остановились, бряцая оружием, а первый всадник поскакал к костру. Отблески пламени играли на его мужественном лице и чудесной голове коня. По необычным мундирам я догадался, что это англичане. Я до этого никогда не видел англичан, но их уверенные манеры и властность вселили в меня уверенность в том, что многочисленные рассказы о них оказались правдивыми и что они были достойными противниками.

– Ну-ка, ну-ка! – закричал молодой офицер на отвратительном французском. – Что за игру вы затеяли? Кто звал на помощь? Что вы собирались с ним сотворить?

В эти секунды я с благодарностью вспомнил те длинные месяцы, в течение которых О’Брайен – потомок ирландских королей, обучал меня своему языку. Мои ноги были свободны. Таким образом, мне оставалось лишь высвободить руки. В мгновенье ока я бросился на другой конец поляны, схватил саблю и запрыгнул в седло лошади бедняги Видаля. Да, да, несмотря на раненую лодыжку, я одним махом очутился в седле. Разбойники не успели взвести курки, как я оказался рядом с английским офицером.

– Я сдаюсь вам, сэр! – крикнул я. Осмелюсь заметить, что мой английский был не лучше, чем его французский. – Если вы взглянете на это дерево, то увидите, на что готовы эти негодяи и что ожидает благородного господина, который попал к ним в руки.

В эту минуту огонь вспыхнул сильнее. Несчастный Видаль предстал перед англичанами, как ужасный ночной кошмар.

– Черт побери! – воскликнул англичанин.

– Черт побери! – эхом отозвались его солдаты.

Французы в такой ситуации кричат «Mon Dieu!». Обнажив сабли, англичане сомкнули ряд. Один из них, с нашивками сержанта, улыбаясь, хлопнул меня по плечу и сказал:

– Сражайся за себя, лягушатник.

Ах, как здорово снова сидеть на коне и держать оружие в руках! Я взмахнул саблей и закричал от радости. Главарь разбойников с отвратительной ухмылкой приблизился к моему спасителю.

– Ваше сиятельство должны были бы учесть, что этот француз является нашим пленником.

– Ты подлый негодяй, – замахнулся на него саблей англичанин. – Позор иметь таких союзников, как вы. Клянусь честью, если бы лорд Веллингтон[60 - …лорд Веллингтон… – См. т. 4 наст. изд., комментарий на с. 408.] прислушался ко мне, то висеть бы тебе на ближайшем дереве!

– Но мой пленник? – слащаво спросил разбойник.

– Он отправится с нами в наш лагерь.

– Лишь одно слово по секрету, пока вы не забрали его.

Главарь бандитов приблизился к молодому офицеру и быстро, как молния, выстрелил мне в лицо. Пуля скользнула по волосам и пробила сквозную дыру в кивере. Увидев, что промахнулся, разбойник поднял пистолет и собрался запустить им в меня. В это время английский сержант одним мастерским ударом почти отрубил ему голову. Кровь главаря еще не успела достичь земли, а с губ неслись последние проклятия, когда вся банда набросилась на нас. Но мы пришпорили коней и, энергично размахивая саблями, прорвались сквозь толпу и поскакали по извилистой тропе, которая вела в долину.

Мы не смели остановиться, пока лощина не осталась далеко позади. И только тогда в открытом поле мы решили посмотреть, что с нашим отрядом. Несмотря на ранение и усталость, меня распирала радость от того, что я, Этьен Жерар, заставил этих разбойников запомнить меня надолго. Клянусь всем святым, впредь они хорошенько подумают, прежде чем осмелятся снова напасть на французского гусара. Я был настолько увлечен своими мыслями, что произнес перед бравыми англичанами небольшую речь. Я рассказал им, какого человека им посчастливилось спасти. Я говорил о славе, о дружелюбии храбрецов. Но офицер прервал меня:

– Все в порядке, – сказал он. – Раненые имеются, сержант?

– Ранена в ногу лошадь солдата Джонса.

– Пусть солдат Джонс едет с нами. Сержант Холлидэй с солдатами Смитом и Харвэем, поворачивайте направо, пока не встретите патрули германских гусар.

Таким образом, трое английских солдат, звеня сбруей, отправились в сторону, а молодой офицер и я, в сопровождении солдата на раненой лошади, который ехал позади на почтительном расстоянии, поехали прямо в сторону английского лагеря. Очень скоро мы нашли общий язык, так как сразу же почувствовали взаимную симпатию. Храбрый молодой офицер принадлежал к знатному роду. Лорд Веллингтон послал его в разведку, разузнать, не собираются ли французские войска наступать через горы. В такой бродячей жизни, как моя, есть положительный момент: можно приобрести необходимый опыт, чтобы человека светского можно было отличить от остальных. Вот мне не приходилось, к примеру, встретить француза, сумевшего правильно произнести какой‑нибудь английский титул. Если б я столько не повидал, то не смог быть уверенным, что этого молодого человека звали его светлость достопочтенный милорд сэр Рассел Барт. Последнее слово обозначает знатность рода, точнее – баронет. Поэтому я обращался к нему «Барт» так, как испанцы произносят «дон».

Луна разливала свет у нас над головой. Мы любовались красотой испанской ночи и беседовали откровенно, как братья. Оба мы были одного возраста, служили в кавалерии. Его полк назывался Шестнадцатый драгунский. Наши надежды и стремления совпадали. Мне никогда не доводилось ни с кем сойтись так быстро, как с Бартом. Он рассказал мне о девушке, в которую был влюблен, и назвал ее имя. Я же в ответ поделился своими сердечными делами, вспомнил о малютке Корали из Оперы. Он показал мне локон, а я ему – подвязку. Затем мы чуть было не поссорились из‑за гусар и драгун. Барт невероятно гордился своим полком. Вам стоило видеть, как он скривился и схватился за саблю, когда я пожелал его полку никогда не стать на пути у Третьего гусарского. Потом он стал объяснять, что англичане называют спортом, поведал мне, сколько денег потерял, поставив на бойцовского петуха или на кулачного бойца. Я был вне себя от изумления от его азартности: Барт был готов на серьезный спор по любому поводу. Когда я случайно увидел падающую звезду, он тут же предложил заключить пари на двадцать пять франков, утверждая, что увидит падающих звезд больше меня. Барт успокоился лишь после того, как я сообщил, что мой кошелек остался у разбойников. Так мы мирно переговаривались, пока не начала заниматься заря, и тут мы вдруг услышали где‑то впереди громкий залп из мушкетов[61 - …залп из мушкетов. – Мушкет (фр. mousquet из ит. moschetto – стрела – от лат. musca – муха) – фитильное крупнокалиберное ружье, из которого стреляли с подставки. Изобретено в XVI в. в Испании; в конце XVII – начале XVIII в. заменено кремневым ружьем.]. Местность была скалистая, ничего не видно, и я предположил, что началось генеральное сражение. Барт поддразнил меня, сказав, что это залп из английского лагеря, где солдаты по утрам, разряжая оружие, вставляют сухой запал.

– Еще миля – и мы у наших постов.

Я осмотрелся по сторонам и увидел, что во время дружеской беседы мы проехали довольно далеко. Драгун на раненой лошади отстал. Его не было видно. Нас окружали каменистые скалы. Кроме меня и Барта, вокруг не было ни единой живой души. Оба мы сидели верхом, оба вооружены. Я спросил себя: должен ли я скакать эту милю, чтобы попасть в лагерь англичан?

Нет, я хочу быть абсолютно искренним с вами, друзья. Вы не подумайте, будто я собрался поступить бесчестно по отношению к человеку, который спас меня от разбойников. Вам следует знать, что высшим долгом является долг офицера перед своими подчиненными. Кроме того, вы должны понять: война является игрой, в которую играют по правилам. Стоит эти правила нарушить, как наступает расплата. Если, к примеру, я дал слово, а потом решил бежать, то повел бы себя как последний негодяй. Но никто не требовал от меня слово. Понадеявшись на помощь драгуна на раненой лошади, Барт самоуверенно разрешил мне вести себя с ним на равных. Если бы он попал ко мне в руки, то я повел бы себя с ним столь же учтиво, но при этом не забыл бы забрать оружие и позаботился хотя бы об одном сопровождающем. Я остановил лошадь и объяснил, почему собираюсь его покинуть и не считаю свой поступок бесчестным.

Он раздумывал над моими словами несколько секунд, выкрикивая при этом те слова, что используют англичане, когда французы говорят: «Mon Dieu».

– Вы решили покинуть меня, не так ли? – спросил он.

– Если вы не убедите меня остаться.

– У меня есть лишь один довод, – сказал Барт. – Только попробуете бежать, и я снесу вам голову.

– Я тоже умею обращаться с саблей, дорогой Барт, – ответил я.

– Что ж, тогда увидим, кто делает это лучше! – воскликнул Барт и обнажил саблю.

Я вытянул из ножен свою, но был решительно настроен не причинять никакого вреда своему спасителю.

– Подумайте, – убеждал я его. – Вы утверждаете, что я ваш пленник, а я с той же уверенностью могу сказать, что вы – мой. Кроме нас, никого нет, и хотя я уверен, что вы великолепно владеете саблей, вам не на что надеяться в схватке с лучшим клинком шести бригад легкой кавалерии.

Вместо ответа Барт попытался ударить меня саблей по голове. Я парировал и отрубил половину его белого плюмажа. Он сделал еще выпад. Я отбил удар и отрубил вторую половину плюмажа.

– Прекращайте свои обезьяньи трюки! – воскликнул он, когда я повернул лошадь.

– Почему же вы пытаетесь убить меня? – спросил я. – Вы же видите, что я не поднял на вас оружие.

– Все это очень мило, – ответил он, – но вы должны последовать за мной в лагерь.

– Я ни за что туда не поеду, – возразил я.

– Ставлю девять к четырем, что поедете, – воскликнул он и замахнулся саблей.

После его слов меня неожиданно осенила идея. Разве мы не можем решить вопрос иным способом, а не боем? Барт поставил меня в ситуацию, при которой я должен был либо ранить его, либо позволить ему ранить меня. Я уклонился от его атаки, хотя на этот раз его сабля просвистела на расстоянии дюйма от моей шеи.

– У меня предложение, – воскликнул я. – Давайте бросим кости. Тот, кто проиграет, станет пленником.

Барт улыбнулся. Ему понравилась моя идея.

– Доставайте кости! – крикнул он.

– У меня нет костей.

– У меня тоже нет, но зато есть карты.

– Пусть будут карты, – согласился я.

– Выбирайте игру.

– Оставляю выбор за вами.

– Тогда экарте – лучшая игра.

Я не мог сдержать улыбку. Не думаю, что во всей Франции нашлось бы три человека, которые могли бы сравниться со мной в игре. Я сказал об этом Барту, когда мы спешились. Он лишь усмехнулся в ответ.

– Меня считали лучшим игроком на моей родине, – ответил он. – Вы заслужите свободу, если сможете побить меня.

Мы стреножили коней и сели по обе стороны большого плоского камня. Барт вытянул из кармана кителя колоду карт. По тому, как он тасовал колоду, я понял, что имею дело далеко не с новичком. Мы по очереди сдвинули карты. Первый ход достался ему.

Клянусь всем святым, то, что было на кону, стоило игры. Барт пожелал добавить сотню золотых, но что такое деньги, когда решалась судьба полковника Этьена Жерара! Я чувствовал, словно все, кто был заинтересован в моей победе: матушка, гусары, Шестой армейский корпус, Ней, Массена и даже император собственной персоной столпились вокруг нас в безлюдной долине и наблюдают за ходом игры. Что за удар они бы испытали, повернись удача ко мне спиной. Но я был уверен, что мое умение играть в карты не уступает умению владеть саблей. За исключением старика Буве, который выиграл подряд семьдесят шесть игр из ста, никто не мог сравниться со мной. Я всегда был лучшим.

Первую игру выиграл я, хотя должен признаться, что у меня были лучшие карты, мой противник не мог рассчитывать на успех. Во второй я играл превосходно, но Барт взял на взятку больше, побил короля и выиграл. О Боже, мы были настолько увлечены игрой, что сбросили головные уборы: он шлем, а я кивер.

– Ставлю свою чалую кобылу против черного жеребца, – предложил он.

– Идет, – согласился я.

– Саблю против сабли.

– Согласен, – ответил я.

– Седло, уздечку, стремена! – воскликнул Барт.

– Ставлю, – закричал я в ответ.

Ему удалось заразить меня азартным духом спорта. Если б это было возможно, то я поставил бы на кон своих гусар против его драгун.

Тогда началась игра не на жизнь, а на смерть. О, как он играл, как играл этот англичанин! Но я, друзья мои, тоже не ударил в грязь лицом. Из пяти очков, которые мне нужно было набрать для выигрыша, я при первой же сдаче взял три. Барт покусывал усы и стучал пальцами по камню, а мне уже казалось, что я снова возглавил колонну своих сорвиголов. При второй сдаче ко мне пришел козырный король, но я потерял две взятки, и счет был четыре моих очка против его двух. Открыв карты при следующей сдаче, я радостно вскрикнул. «Если с такими картами я не выиграю свободу, – подумал я, – значит, я только и заслуживаю, что просидеть всю жизнь в плену». Дайте мне карты, хозяин, я разложу их на столе для вас.

У меня в руках были валет и туз треф, бубновые дама и валет и король червей. Трефы были козырной мастью, и мне необходимо было одно очко, чтобы получить свободу. Барт понял, что наступила решающая минута, и, нервничая, расстегнул китель. Я сбросил на землю доломан. Он пошел десяткой пик. Я взял ее козырным тузом. Одно очко – мое. Чтобы идти к выигрышу, следовало избавиться от козырей, и я пошел валетом. Барт побил его дамой, и мы оказались на равных. Он пошел восьмеркой пик, а мне удалось лишь сбросить даму бубен. Но тут появилась семерка пик, и у меня на голове волосы встали дыбом. У каждого на руках осталось по королю. Он с худшими обыграл меня с моими прекрасными картами и получил преимущество в два очка! Мне хотелось выть из-за этого! Да, в английской армии в 1810‑м неплохо играли в экарте, это говорю вам я, бригадир Жерар!

К последней партии мы подошли каждый с четырьмя очками. Следующая игра качнет маятник или в одну, или в другую сторону. Барт ослабил пояс, а я снял саблю с ремня. Он был холоден, этот англичанин. Я пытался следовать его примеру, но струйки пота заливали мне глаза. Сдавать наступила очередь Барта. Должен признаться, друзья, мои руки так дрожали, что я едва мог поднять карты с камня. Но когда я наконец поднял их, на чем остановились мои глаза? Король, король, славный козырный король! Я уже открыл рот, чтобы объявить это, но, бросив взгляд на Барта, не смог вымолвить и слова, словá застыли у меня на губах.

Барт держал карты перед собой. Его челюсть отвисла. Он смотрел вперед поверх моего плеча с выражением ужаса и безмерного удивления. Я повернулся назад и сам застыл при виде того, что увидел.

Три человека стояли недалеко от нас, на расстоянии не более пятнадцати метров. Тот, что стоял посредине, был высокого роста, но не выше меня. Он был одет в темный мундир, треуголку, над которой развевался белый плюмаж. Но меня мало интересовало его одеяние. Его лицо: впалые щеки, крючковатый нос, властный блеск голубых глаз, узкая щель рта – все говорило, что это необыкновенный человек. Так мог выглядеть лишь один на миллион. Брови незнакомца высоко поднялись, он окинул Барта таким взглядом, что карты высыпались из дрожащих пальцев моего несчастного партнера по игре. Рядом стояли еще двое: один в ярко‑ красном мундире, с решительным смуглым лицом, словно вырезанным из старого дуба, другой: дородный, красивый, с пышными бакенбардами, в голубом мундире с золотыми галунами. Немного поодаль три ординарца держали трех лошадей, а позади ожидал эскорт из нескольких драгун.

– Эй, Кроуфорд, что здесь, черт возьми, происходит? – спросил худощавый.

– Вы слышите, сэр? – воскликнул человек в красном плаще. – Лорд Веллингтон желает знать, что здесь происходит.

Бедолага Барт вкратце рассказал, что случилось, но каменное лицо Веллингтона ни на минуту не смягчилось.

– Совсем неплохо. Попомните мои слова, Кроуфорд, – произнес он. – Дисциплина в войсках должна поддерживаться на самом высоком уровне, сэр. Отправляйтесь в штаб и доложите, что я приказал взять вас под арест.

Я с ужасом увидел, что Барт, понурив голову, вскочил в седло и ускакал прочь. Я не мог этого вытерпеть и бросился к английскому генералу. Я умолял его простить моего друга. Я говорил, что стал свидетелем героических поступков молодого офицера. Мое красноречие растопило бы сердце любого, слезы выступили у меня на глазах, но генерал оставался непреклонен. Там, где француз рыдал бы у меня на плече, англичанин задал вопрос:

– Какой вес в вашей армии полагается нести мулу?

– Двести десять фунтов, – ответил я.

– Тогда вы нагружаете мулов чертовски плохо, – произнес лорд Веллингтон. – Отправьте пленника в лагерь.

Драгуны обступили меня. Я чуть было не сошел с ума при мысли о том, что игра сулила мне бесспорный выигрыш, а следовательно, свободу. Я развернул карты и показал генералу.

– Взгляните, милорд! – воскликнул я. – На кону стояла моя свобода. Как видите, я выиграл, так как заполучил короля.

Впервые улыбка смягчила лошадиное лицо генерала.

– Напротив, – произнес он, усаживаясь в седло. – Выиграл я, так как мой король заполучил вас.




4. Как король заполучил бригадира


Мюрат, несомненно, был выдающимся кавалерийским офицером, но излишняя самоуверенность не пошла ему на пользу. Лассаль также являлся настоящим лидером, но загубил свой талант чрезмерным пристрастием к алкоголю и беспутными выходками. Я же, Этьен Жерар, полностью лишен амбициозности и в то же время всегда славился воздержанием, за исключением тех случаев, когда в мирное время встречал товарищей по оружию. Поэтому, если бы не врожденная скромность, то я мог бы смело сказать, что являлся одним из самых достойных офицеров в своем роде войск. Правда, я так и не поднялся выше командира бригады, но ведь известно, что карьеру сделали только те, кому удалось участвовать в ранних кампаниях императора. Кроме Лассаля, Лобо и Друэ[62 - …Друэ… – Жан-Батист Друэ (1765—1844) – французский военачальник, участник наполеоновских войн; бригадный (1798) и дивизионный (1803) генерал; отличился в сражении при Аустерлице и др., командовал корпусом в Испании и Португалии; в сражении при Ватерлоо проявил выдающуюся храбрость, и его корпус, нанося главный удар, неоднократно атаковал позиции Веллингтона. В 1843 г. получил звание маршала Франции.], я, кажется, не знал генерала, который прославился бы еще до Египетского похода[63 - …до Египетского похода. – В июле 1798 г. французские войска под командованием Наполеона высадились в Александрии и, разгромив отряды местных феодальных правителей – мамелюкских беев, захватили значительную часть страны. В августе 1801 г. французские войска, теснимые англичанами и турками, были вынуждены капитулировать и эвакуироваться из Египта.]. Даже я, при всех моих замечательных качествах, достиг лишь должности командира бригады да еще получил из рук императора в награду почетную медаль, которую сейчас храню дома в обшитой кожей коробочке.

Но хоть я и не поднялся выше по служебной лестнице, меня прекрасно знали те, кто со мной служил, а обо мне, без сомнения, – англичане. Вчера вы слышали от меня, как я попал в плен. После пленения англичане усердно сторожили меня в Опорто, и клянусь, старались изо всех сил, чтобы такой опасный противник, как я, не ускользнул у них из рук. Десятого августа меня, не освобождая от стражи, на транспортном судне отправили в Англию и там до конца месяца упрятали в огромную тюрьму, которую выстроили специально для нас в Дартмуре! «L`hotel Francais, et Pension»[1 - Французский отель с пансионом (фр.).] – так мы ее называли. Понимаете, мы все были смелыми и сильными и не теряли присутствия духа, даже в невыносимой ситуации.

Только тех офицеров, что отказались дать слово не предпринимать попыток к бегству, содержали в Дартмуре. Большая часть заключенных французов были моряками всевозможных рангов. Вы заинтересуетесь, почему я не дал слово, как другие, и решил остаться в тюрьме, а не наслаждаться комфортной обстановкой, в которой пребывали мои братья-офицеры. У меня были на это две весомые причины.

Первая: я был абсолютно уверен, что сумею бежать. Вторая: моя семья никогда не была особенно зажиточной. Мне пришлось бы рассчитывать лишь на скромный доход своей матушки. Человек вроде меня не мог позволить, чтобы его затмило буржуазное общество провинциального английского городка. Не имея средств к существованию, я не сумел бы в полной мере проявить обходительность и оказывать знаки внимания дамам, которые безусловно проявили бы ко мне интерес. Поэтому я предпочел быть заживо похороненным в ужасной тюрьме Дартмура. Сегодня я расскажу вам о своих приключениях в Англии и о том, насколько пророческими оказались слова лорда Веллингтона о том, что это король заполучил меня.

Прежде всего я хочу заявить, что если бы не намеревался поведать вам о том, что свалилось на мою голову, то мог бы бесконечно рассказывать о самом Дартмуре. Тюрьма располагалась в пустынной и заброшенной местности. Семь или восемь тысяч человек – опытных воинов, мужественных и отважных солдат – согнали сюда и заперли. Высокие двойные стены, окруженные рвами, часовые на башнях и солдаты окружали нас. Но, клянусь честью, никто не сможет удержать человека в клетке, словно кролика в силках. Заключенные бежали из тюрьмы, кто поодиночке, кто вдвоем, а кто и группой из десяти-двадцати человек. Тогда на стене громыхала пушка и отряжалась партия на поимку беглецов. Мы, те, кто оставались за стенами, смеялись, танцевали и выкрикивали: «Vive l’Empereur»[2 - «Да здравствует император!» (фр.).], пока часовые не направляли на нас в сердцах мушкеты. В таких случаях мы поднимали мятеж. К тюрьме подтягивали войска и пушки из Плимута. Тогда мы кричали «Vive l’Empereur» еще громче, словно рассчитывали на то, что нас услышат в Париже. Мы проводили славные деньки в Дартмуре и не давали скучать тем, кто нас охранял.

Вы должны знать, что у заключенных был Суд чести, где рассматривались дела и назначали наказания виновным. Те, кого осуждали за ссоры и воровство, получали сполна, но самая суровая кара ожидала предателей. Помню одного – по фамилии Менье, родом из Реймса. Он выдал англичанам заговорщиков, замысливших побег. В ту ночь тюремщики, как следовало в подобных случаях, не отделили его от остальных заключенных и, несмотря на то что он скулил, визжал и пресмыкался, оставили среди товарищей, которых он предал. Немедленно состоялся суд. Говорили шепотом, чтобы никто не услышал; прозвучало обвинение. Слово взяла защита. Рот обвиняемого был заткнут кляпом, лица судьи не видел никто. Наутро, когда тюремщики пришли с бумагами о досрочном освобождении предателя, Менье бесследно исчез. Заключенные были весьма изобретательны и умели заметать следы.

Мы, офицеры, жили в отдельном крыле и находились на особом положении. У нас оставалась униформа. В наших рядах вряд ли нашелся бы хоть кто-то, кто не служил под началом Виктора[64 - …Виктора… – Клод Перрен Виктор (1766—1841) – маршал Франции, участник наполеоновских войн в Италии, Испании, России. После падения Наполеона перешел на службу к Бурбонам.], Массена или Нея. Некоторые находились в плену с тех пор, как Жюно[65 - …Жюно… – Жан Андош Жюно (1771—1813) – наполеоновский военачальник, дивизионный генерал (1801), участник Итальянского и Египетского походов, битвы при Аустерлице, войн в Испании и России. Покончил жизнь самоубийством. Наполеон называл его «Ураган» или «Жюно-буря».] был разбит под Вимьером. Среди нас были егеря в зеленых мундирах, гусары вроде меня, драгуны в синих плащах, белые уланы, стрелки, гренадеры, артиллеристы и инженеры. Но большую часть пленников составляли морские офицеры, потому что англичане были искуснее нас в сражениях на воде. Я никогда не задумывался над этим, пока не совершил путешествие из Опорто в Плимут. Тогда я неделю пролежал на спине без движения и не в состоянии был встать на ноги, даже увидев штандарты своего полка. Море штормило. Именно благодаря такой предательской погоде Нельсону удалось взять верх над нами[66 - Именно благодаря такой предательской погоде Нельсону удалось взять верх над нами. – Горацио Нельсон (1758—1805) – английский флотоводец, вице-адмирал (1801). Одержал ряд побед над французским флотом, в том числе 21 октября 1805 г. в решающем сражении у мыса Трафальгар (около испанского города Кадис), в ходе которого франко-испанский флот был разгромлен, но сам Нельсон убит в бою. Во время Трафальгарского сражения французскому флоту мешали маневрировать сильный ветер и волны.].

Вскоре по прибытии в Дартмур я стал планировать, как вырваться на свободу. Поверьте, что мой разум, закаленный двенадцатью годами беспрерывных сражений, вскоре нашел решение. Моим безусловным преимуществом стало знание английского. Я учил язык в течение долгих месяцев, которые провел под Данцигом, под руководством потомка древних королей адъютанта О’Брайена из ирландского полка. Вскоре я мог вполне сносно изъясняться. Мне никогда не требовалось много времени, чтобы усвоить какой-либо предмет. Все, за что я брался, давалось мне чрезвычайно легко. Через три месяца я мог не только выражать свои мысли, но и пользоваться идиомами. Неоднократно мне приходилось видеть довольные улыбки англичан, когда они замечали, что я говорю в точности, как они.

Офицеры располагались в камерах по двое. Камеры были слишком малы, на мой взгляд. Моим соседом оказался высокий молчаливый человек по фамилии Бомон из полка конной артиллерии. Он попал в плен к английским кавалеристам при Асторге. Вы знаете, что благодаря моим манерам и наклонностям редко находится человек, с которым мне не удалось бы подружиться. Но этот парень никогда не улыбнулся моим шуткам, ни разу не посочувствовал моим откровениям, а молча сидел и угрюмо смотрел на меня. Мне иногда казалось, что два года, проведенные в заключении, окончательно свели его с ума. Как я жаждал увидеть старика Буве или кого-нибудь из гусар на месте этой бессловесной мумии! К сожалению, я ничего не мог изменить. Было очевидно, что я не смогу воплотить свои планы в жизнь, пока не сделаю его своим соучастником. Мне не удастся должным образом подготовиться к побегу, если он будет наблюдать за мной. Как-то я намекнул ему, затем рассказал о своих планах более откровенно, когда решил, что перетянул его на свою сторону.

Я проверил прочность стен, пола и потолка. Но сколько бы я ни стучал по ним, все казалось очень солидным и прочным. Дверь была металлической и закрывалась снаружи на засов. Через крохотную решетку тюремщики наблюдали за нами не менее двух раз за ночь. Внутри камеры находились две кровати, два стула, два умывальника и ничего больше. По мне, так этого было достаточно. Разве приходилось мне желать большего за те двенадцать лет, что я провел в походах и битвах? Но как же выбраться отсюда? Еженощно я думал о своих гусарах. Страшные сны терзали меня. Мне снилось, что у всей бригады прохудились сапоги, или что у лошадей вздулись животы после того, как они наелись зеленого корма, или что шесть эскадронов завязли в болоте, или на глазах у императора сломали строй. Тогда я просыпался в холодном поту и начинал снова и снова простукивать стены и потолок. Но я прекрасно знал, что нет трудностей, которые не в состоянии преодолеть острый ум и пара умелых рук.

В стене было прорезано лишь одно окно, настолько узкое, что в него не смог бы пролезть даже ребенок. Одинокий стальной прут торчал посередине, сводя к нулю и без того мизерные шансы на побег. Но тем не менее я все более и более склонялся к мысли, что начинать следует именно отсюда. Ситуация осложнялась еще и тем, что окно выходило во двор, огороженный двумя массивными стенами. Но я говорил своему хмурому товарищу, что не время думать о переправе через Вислу, пока ты не форсировал Рейн. Мне удалось отломать небольшой кусок железа от подножия кровати. Им я ковырял цемент у основания прута. Так я работал три часа, пока приближающиеся шаги караульного не заставили меня прыгнуть в кровать. Затем последовали еще три часа работы. За это время я убедился, что Бомон слишком медлителен и неуклюж, а посему мне придется положиться только на свои силы.

Мое воображение рисовало, что Третий гусарский полк ожидает меня под окнами в полном составе, с боем барабанов, поднятыми штандартами и развевающимися на ветру чепраками. Тогда я начинал работать как сумасшедший, пока кусок железа не окрашивался кровью, сочившейся из растертых рук. Таким образом, ночь за ночью я одолевал этот чертов цемент и прятал крошки в обивку подушки. Наконец наступил день, когда после хорошего рывка прут оказался в моей руке. Первый шаг к свободе был сделан.

Вы спросите, каков был смысл в этом, ведь даже ребенок не сумел бы протиснуться в узкое отверстие. Я расскажу вам. У меня появились сразу два предмета: инструмент и оружие. Теперь я мог расшатать камни по бокам окна и мне было чем защищаться. Все внимание я сосредоточил на камнях. Я долбил их заостренным концом прута, пока известковая пыль не укрыла все вокруг. Вы понимаете, конечно, что, когда наступало утро, я прятал следы своих трудов, чтобы тюремщики не смогли обнаружить на полу ни пятнышка. Через три недели я смог расшатать камень и втянуть его внутрь. Теперь в расширенном отверстии, там, где раньше были видны только четыре звезды, сияли десять. Все было готово к побегу. Я установил камень на место, смазал края жиром и слегка запачкал сажей, чтобы спрятать трещины, между которыми была известь. Через три дня ночи будут безлунными, и тогда наступит лучшее время для побега.

Я был уверен, что сумею пробраться во двор, но некоторые опасения по поводу того, как выбраться наружу, мучили меня. Будет чересчур унизительно после неудачных попыток вскарабкаться на стену, вернуться обратно, снова забраться в камеру или оказаться арестованным и попасть в сырой подземный карцер, в который бросали заключенных, пойманных при попытке к бегству. Я принялся строить планы. Вы знаете, что я никогда не имел шанса показать, на что я способен, будучи генералом. Иногда, выпив стакан-другой вина, я оказывался способен на построение столь хитроумных комбинаций, что доверь мне Наполеон командовать армией или корпусом, наши дела могли бы пойти совсем по-другому. Как бы то ни было, в том, что касается маленьких военных хитростей и смекалки, которые необходимы офицеру легкой кавалерии, мне не было равных во всей армии. Меня уже не раз выручали эти качества, и я нисколько не сомневался, что и на этот раз они меня не подведут.

Внутренняя стена, по которой предстояло взобраться, была кирпичной, высотой 12 футов. Ее верхняя часть была утыкана трехдюймовыми металлическими шипами. На внешнюю стену мне удалось бросить взгляд лишь однажды или дважды. Она казалась такой же высоты, как и внутренняя. Ее вершина точно так же была усыпана острыми шипами. Расстояние между стенами составляло около двадцати футов. У меня были основания полагать, что там не будет часовых, так как они несли службу на башнях. С другой стороны, я знал, что снаружи тюрьму охраняет цепь солдат. Вот какой орешек мне предстояло раскусить, друзья, а я не имел никаких инструментов, кроме собственных рук.

Одно из преимуществ, которые я мог учесть и использовать, – это высокий рост моего товарища Бомона. Как я уже упоминал, он был настоящим великаном, рост – футов шесть. Я подумал, что, встав на его плечи и уцепившись за шипы, легко взберусь наверх. Смогу ли я втащить на стену своего тяжеловатого товарища? Эта мысль не давала мне покоя, ведь я никогда не оставлю в беде человека, даже если он мне не особенно близок. Если я влезу на стену, а ему не удастся это, то я буду вынужден вернуться. Бомон, правда, казалось, не задумывался ни о чем, и я понадеялся, что он не сомневается в своих силах и мы сумеем избежать проблем.

Очень важно было правильно выбрать часового, который будет дежурить напротив нашего окна в необходимый момент. Часовые менялись каждые два часа, чтобы не терять бдительности. Я регулярно внимательно следил за ними через окно и пришел к выводу, что их поведение во время дежурства было разным. Некоторые были настолько внимательны, что мимо них не прошмыгнула бы и крыса. Иные же заботились лишь о себе и могли громко храпеть на посту, прислонившись щекой к мушкету, словно к пуховой подушке. Один из часовых, который отличался необыкновенной толщиной, спал настолько крепко, что даже не реагировал, когда на него сыпались куски штукатурки из моего окна. Нам повезло, что его дежурство выпало на промежуток с двенадцати до двух в ту самую ночь, когда мы собрались бежать.

Когда последний день подошел к концу, я так нервничал, что бегал взад и вперед по камере. Каждую минуту я опасался, что тюремщик обнаружит расшатанный прут или заметит, что камень не покрыт известью: я не мог спрятать следы снаружи так же, как внутри. Что касается моего товарища, то он сидел насупившись на кровати, поглядывал на меня исподтишка и грыз ногти, как будто одолеваемый глубокими раздумьями.

– Держись, мой друг, – сказал я и хлопнул его по плечу. – Уже в конце этого месяца ты вернешься к своим пушкам.

– Прекрасно, – ответил он, – но куда ты направишься, когда выберешься из тюрьмы?

– К побережью, – ответил я. – Смельчакам всегда везет. У меня один путь – в свой полк.

– Ты скорее попадешь в подземный карцер или в плавучую тюрьму в Портсмуте, – сказал он.

– Солдат должен воспользоваться шансом. Риск – благородное дело, – заметил я. – Лишь трусы живут в ожидании плохого.

После моих слов лицо его покраснело, и я впервые отметил, что он как-то ожил. Он потянулся к кувшину, словно намереваясь швырнуть его в меня, но затем вроде бы передумал, пожал плечами, уставился в пол, продолжая грызть ногти. Взглянув на него, я подумал, что сослужу плохую службу конной артиллерии, если верну его в часть.

Никогда еще время не текло так медленно, как тем вечером. К ночи разыгралась буря, и чем темнее становилось, тем сильнее и страшнее завывал ветер. В небе не было видно ни одной звезды, низко над землей плыли черные тучи. Дождь хлынул на землю рекой. Сквозь шум дождя, завывание ветра не были слышны шаги часового. «Раз я его не слышу, – подумал я, – то и он меня, скорее всего, не услышит». Дрожа от волнения, я ждал, когда надзиратель, как обычно, заглянет в камеру через решетку. Потом вгляделся в темноту и, не увидев часового, который наверняка спрятался где-то от дождя и по обыкновению заснул, понял, что пришел мой час. Я вынул металлический прут, вытащил камень и махнул рукой товарищу, призывая вылазить наружу.

– После вас, полковник, – отозвался он.

– Ты не желаешь быть первым? – спросил я.

– Хочу идти за вами.

– Ладно, следуй за мной, но тихо. Помни, на карту поставлена наша жизнь.

Было слышно, как стучат его зубы. Не знаю, был ли когда-нибудь у кого-нибудь столь ненадежный партнер в столь серьезную минуту. Я вытянул прут и влез на табуретку, затем просунул голову и плечи в отверстие. Извиваясь, как змея, я высунулся до талии, как вдруг мой напарник схватил меня за ноги и во всю глотку заорал:

– На помощь, на помощь, заключенный убегает!

Ах, друзья, если б вы знали, какие чувства охватили меня! Конечно, я тут же раскусил, что за игру задумал этот мерзавец. Зачем мучиться, рисковать собственной шкурой, карабкаться на высокую стену, когда англичане и так отпустят тебя за пресечение попытки побега, да еще человека, намного более заслуженного? Я догадывался, что он подлый, но все-таки не ожидал, что человек способен пасть так низко. Тот, кто всегда жил в окружении порядочных людей, не допускает мысли о предательстве со стороны другого, пока с ним не столкнется.

Но тупица не предполагал, что потерял гораздо больше, чем надеялся получить. Я протиснулся назад, схватил его за горло и дважды ударил заостренным прутом. После первого удара он коротко взвизгнул, словно собачонка, которой по неосторожности наступили на лапу. После второго он, застонав, свалился на пол. Я же уселся на кровать и стал раздумывать, какому наказанию подвергнут меня тюремщики.

Но прошла минута, затем другая. Не было слышно ни звука, за исключением тяжелых хрипов лежавшего без сознания Бомона. Возможно, во время бури его никто не услышал? Поначалу это казалось несбыточной надеждой, но спустя еще пару минут во мне начала крепнуть уверенность. Нигде ни звука. Я вытер с лица холодный пот и стал раздумывать, что предпринять.

Одно я знал твердо: человек, лежащий на полу, должен умереть. Если он останется жив, то очень скоро придет в себя и опять поднимет тревогу. Я не осмелился зажигать свет. В полной темноте я нащупал руками что-то влажное. Это оказалась его голова. Я уже поднял свою пику, но нечто, друзья, не позволило мне опустить ее. Я убил множество людей в бою, людей чести, которые не причинили мне никакого вреда. Здесь на полу лежал подлец, который пытался сыграть со мной злую шутку, совершить страшную подлость, но тем не менее я не мог заставить себя покончить с ним. Подобное может позволить себе испанский разбойник или санкюлот[67 - …санкюлот времен Революции… – В эпоху Великой французской революции санкюлотами (фр. sans-cullottes, буквально – без коротких штанов) аристократы называли городскую бедноту, носившую в отличие от дворян длинные, а не короткие штаны. В годы якобинской диктатуры санкюлоты – самоназвание революционеров.] времен Революции, но солдату и благородному человеку вроде меня совсем не к лицу.

Его тяжелое дыхание давало мне основание предполагать, что он еще не скоро очнется. Я заткнул ему рот кляпом и привязал простынями к кровати. Вряд ли ему удастся высвободиться до очередного визита тюремщика. Но сейчас мне предстояло преодолеть другие трудности. Помните, я говорил, что очень рассчитывал на высокий рост Бомона, чтобы взобраться на стену. Если бы воспоминания о матушке и императоре не придали мне сил, то я уселся бы на кровать и разрыдался от отчаяния. «Крепись! – приказал я себе. – Для любого это стало бы настоящей катастрофой, но Этьену Жерару не впервой выходить из тяжелого положения!»

Я разорвал свои простыни и простыни Бомона на полоски, а затем связал их. Получился весьма прочный канат. Я привязал его к металлическому пруту, длина которого была не более фута. Затем я выскользнул во двор. Дождь стучал по земле, ветер завывал еще сильнее, чем прежде. Я старался держаться в тени тюремной стены. Было так темно, что я не видел ничего на расстоянии вытянутой руки. Если я случайно не натолкнусь на часового, то мне больше не придется его опасаться. Добравшись до стены, я забросил прут наверх. К моей величайшей радости, он с первой попытки зацепился за шипы на вершине стены. Я вскарабкался по канату, освободил металлический прут и прыгнул вниз. Таким же образом я забрался и на вторую стену и, сидя вверху между шипами, увидел странное мерцание внизу напротив. Это был штык часового. Поскольку вторая стена была намного ниже первой, я очутился настолько близко от английского солдата, что мог, протянув руку, вытянуть штык из гнезда. Трясясь от холода и пытаясь согреться, часовой плотно прижался спиной к стене и напевал что-то себе под нос. Он и представить не мог, что в нескольких футах от него обнаглевший беглец готов поразить его в сердце его же собственным оружием. Я чуть было не прыгнул, как вдруг часовой выругался и зашагал вдоль стены. Я лишь услышал, как захлюпала грязь у него под ногами. Тогда я осторожно соскользнул с каната и, оставив его на стене, помчался изо всех сил через торфяник.

Небеса, как я бежал! Ветер сек мне лицо. Дождь барабанил по спине и шумел в ушах. Я падал и спотыкался о кусты, отчаянно продирался сквозь колючую ежевику. Дыхание останавливалось, я исцарапался в кровь. Мой язык пересох, ноги стали словно свинцовые, а сердце выскакивало из груди. Но я несся вперед. Однако я не терял головы, друзья. Передо мной стояла цель. Беглецы обычно направлялись к побережью. Я же бросился в обратную сторону, чтобы сбить с толку преследователей. Я двинусь на север, а они станут искать меня на юге. Вероятно, вы спросите меня, как я мог различить стороны света в такую ночь. Я отвечу: мне помог ветер. Еще в тюрьме я заметил, что здесь дует только с севера. Таким образом, пока ветер бьет мне в лицо, я двигаюсь в правильном направлении.

Бежал я долго. Вдруг неожиданно два крохотных желтых огонька загорелись передо мной в темноте. На секунду я остановился, раздумывая, что предпринять. Я все еще был в мундире гусара, поэтому первым делом должен был раздобыть одежду, которая не выдаст меня. Если это свет из коттеджа, то я там найду все, что мне нужно. Я осторожно приблизился, сожалея, что оставил свой железный прут. Я был готов сражаться до последнего, но не сдаваться.

Однако очень скоро выяснилось, что никакого коттеджа не было и в помине. Свет испускали две лампы, которые висели по краям кареты, и я увидел раскинувшуюся передо мной широкую дорогу. Затаившись в кустах, я увидел двух запряженных лошадей. Невысокого роста ямщик стоял неподалеку. На обочине валялось сломанное колесо. Я вижу все, словно это случилось со мной вчера: дымящиеся от пота лошади, растерянный юнец, который гладит их по головам, и большой черный экипаж, сверкающий под дождем и балансирующий на трех колесах. Окно кареты было опущено, из него выглядывало прелестное девичье личико в кокетливой шляпке.

– Что же делать? – с отчаянием воскликнула юная леди. – Сэр Чарльз, видимо, заблудился, и мне придется коротать ночь одной на дороге.

– Возможно, я смогу помочь, мадам. – Я выбрался из кустов и подошел к карете.

Я никогда не мог оставить попавшую в беду женщину, а эта была к тому же еще и прехорошенькой. Вы не должны забывать, что, несмотря на то, что я уже дослужился до полковника, мне было всего лишь двадцать восемь лет от роду.

О Господи, как она закричала, как вытаращился на меня извозчик! Понимаете, после долгого бега в темноте мой кивер помялся, лицо было заляпано грязью, мундир покрыт пятнами и зиял дырами, которые процарапала колючая ежевика. Я совершенно не походил на человека, которого приятно встретить ночью в непогоду в пустынной местности. Вскоре незнакомка оправилась от первоначального испуга и поняла, что видит в моем лице лишь покорного слугу. В ее красивых глазах я прочитал, что мои изысканные манеры произвели на нее впечатление.

– Очень сожалею, что напугал вас, мадам, – сказал я. – Случайно я услышал вас и не смог удержаться, чтобы не предложить свою помощь, – произнес я с поклоном.

Вы знаете, как я умею кланяться, и видели, какой эффект производят мои поклоны на женщин.

– Буду перед вами в неоплатном долгу, сэр, – ответила она. – После того как мы покинули Тависток, путешествие было ужасным. В конце концов мы лишились колеса и остались совершенно беспомощными на ночной дороге. Мой муж, сэр Чарльз, отправился за помощью, но боюсь, что он заблудился в темноте.

Я собирался как можно убедительнее утешить ее, как вдруг увидел лежавший в карете черный дорожный плащ, отделанный серой смушкой. Именно это было мне нужно, чтобы замаскировать мундир. Надо заметить, я почувствовал некоторое смущение, но как бы вы поступили на моем месте? Необходимость не подчиняется законам, а я оказался во вражеской стране.

– Осмелюсь предположить, мадам, что это плащ вашего мужа, – сказал я. – Уверен, что вы простите меня, если я буду вынужден…. – После этих слов я вытянул плащ из кареты через окно.

Выражение, появившееся на ее лице, трудно было передать словами.

– О, как я ошиблась в вас! – воскликнула она. – Вы появились, чтобы ограбить меня, а не помочь. У вас повадки джентльмена, а вы крадете плащ моего мужа.

– Мадам, – сказал я, – вы не станете меня осуждать, когда все узнаете. Я беру этот плащ по крайней необходимости, но если вы скажете мне имя человека, которому посчастливилось стать вашим мужем, я пришлю ему плащ обратно.

Ее лицо немного смягчилось, хотя она и пыталась сохранить суровое выражение.

– Имя моего мужа, – ответила она, – сэр Чарльз Мередит. Он направляется в Дартмурскую тюрьму по важному государственному делу. Прошу вас, сэр, идите своей дорогой и не прикасайтесь ни к чему, что принадлежит моему мужу.

– Единственное, принадлежащее вашему мужу, я страстно желаю, – заявил я.

– Поэтому и вытащили из кареты! – отозвалась она.

– Нет, – возразил я. – Осталось в карете.

Она по-английски искренне рассмеялась.

– Вместо того, чтобы разбрасываться комплиментами, вы бы лучше вернули плащ моего мужа… – начала она.

– Мадам, – ответил я. – Это невозможно. Если вы позволите мне подняться в карету, я объясню, почему так нуждаюсь в плаще.

Лишь небеса знают, на какую авантюру я готов был пуститься, если б в это мгновение вдалеке не раздался возглас, в ответ на который извозчик завопил и замахал руками. Сквозь потоки дождя в темноте я увидел свет фонаря, который хотя и был еще далеко, но быстро приближался.

– Простите, мадам, но я вынужден покинуть вас, – сказал я. – Можете быть уверены, что я позабочусь о плаще вашего мужа.

Несмотря на то, что следовало поторапливаться, я нашел минуту, чтобы задержаться и поцеловать прекрасную ручку. Незнакомка отдернула ее с восхитительным притворством, словно была оскорблена моим поступком. Когда фонарь приблизился, извозчик выступил вперед, намереваясь помешать моему бегству. Мне пришлось перекинуть драгоценный плащ через плечо и броситься в спасительную темноту.

Мне предстояло пересечь широкую, поросшую вереском пустошь в оставшиеся до рассвета часы. Я снова помчался навстречу ветру и бежал долго, пока не упал от изнеможения. Отдохнув несколько минут, отдышавшись в густых зарослях вереска, я рванул вперед еще раз, пока мои колени не подогнулись. Я был молодым и сильным, мои мускулы крепки как сталь, а двенадцать лет, проведенные в битвах, лишь укрепили мое тело. Поэтому я смог продолжить свой безумный бег еще три долгих часа. Как вы понимаете, ориентиром мне служил ветер. Я подсчитал, что расстояние между мной и тюрьмой должно было составить не менее двенадцати миль. Вот-вот должен был наступить рассвет. Я припал к земле среди вереска на одном из невысоких холмов, которыми изобиловала местность. Здесь я намеревался спрятаться до наступления темноты. Мне было не привыкать спать на ветру и под дождем. Закутавшись в толстый и теплый плащ, я вскоре погрузился в дремоту.

Однако сон не принес мне покоя. Я ворочался и просыпался. Кошмары мучили меня. Казалось, что все идет не так, как должно. Под конец мне приснилось, что я пытаюсь прорвать непоколебимое каре венгерских гусар во главе одного эскадрона. Лошади падали от усталости. Все было точь-в-точь, как когда-то под Эльхингеном. Я привстал на стременах и закричал: «Vive l’Empereur»! В ответ раздался громкоголосый хор гусар: «Vive l’Empereur»! Я подскочил на месте. Возгласы все еще звучали у меня в ушах. Я протер глаза, размышляя, не сошел ли с ума. Крик луженых глоток моих гусар «Да здравствует император» раздавался снова и снова. Я осторожно выглянул из кустов, которые служили мне укрытием. В ясном утреннем свете я увидел то, что ожидал увидеть меньше всего.

Прямо передо мной возвышался грозный силуэт Дартмурской тюрьмы! Высокие стены нависали над землей на расстоянии всего лишь нескольких ярдов от меня. Пробеги я еще пять минут, я бы ударился головой о стену. Меня настолько поразило увиденное, что я не сразу сообразил, что произошло. Затем все стало ясно. В приступе отчаяния я обхватил голову руками. Ночью ветер переменился. Сначала он дул с севера на юг, а затем с юга на север. Я бежал навстречу ветру, поэтому, промчавшись десять миль в одном направлении, развернулся и проделал путь обратно. Таким образом, под утро я оказался там, где начал свой побег. Бешеная гонка, падения, прыжки в темноте завершились ничем. Все казалось настолько абсурдным, что горе сменилось изумлением. Я свалился на траву и стал хохотать, как безумный. Успокоившись, я закутался в полы плаща и стал размышлять, как поступить дальше.

Один из уроков, которые я хорошо усвоил, учил, что нельзя называть событие неудачей, пока оно не завершено. Разве не следует все обдумать на свежую голову? Поразмыслив немного, я пришел к выводу, что инцидент на дороге сыграет мне лишь на руку. Действительно, погоня началась с того места, где я повстречал карету. Я видел, как солдаты спешили по дороге в другую сторону. Никто не мог и предположить, что я нахожусь совсем рядом. Я преспокойно лежал на вершине холма. Очевидно, заключенные прослышали о моем побеге. Радостные вопли, вроде тех, что разбудили меня утром, неслись из-за крепостных стен. Мои товарищи не могли даже представить, что человек, бегство которого они праздновали, находился совсем неподалеку. Достаточно было лишь выглянуть из окон башни, чтобы увидеть меня. Что касается меня, то ничего, что происходило во дворе тюрьмы, не могло укрыться от моего взора. Пленные воины толпились небольшими группами, радостно жестикулировали и обсуждали мой побег. Неожиданно раздались ругательства. Я увидел, как стражи вынесли во двор Бомона. Его тело и голова были обернуты бинтами. Негодяй лежал на земле под охраной часовых. Не могу вам передать, какую радость я испытал, увидев его. Во-первых, я удостоверился, что не убил его. Во-вторых, судя по реакции моих товарищей, они поняли, что произошло. Они слишком хорошо знали меня, чтобы поверить, будто я бросил его.

Целый день я лежал под прикрытием кустов и слушал, как колокола отбивают час за часом. Мои карманы были полны хлеба, который я собрал загодя, при подготовке к побегу. Порывшись в карманах плаща, я обнаружил серебряную флягу, наполненную превосходным бренди. Таким образом, я провел время, не испытывая особых трудностей. Кроме фляги, в карманах находились: носовой платок красного шелка; изящная табакерка и голубой конверт с красной сургучной печатью. Конверт был адресован начальнику Дартмурской тюрьмы. Что касается фляги, платка и табакерки, то я намеревался отослать их обратно, как только окажусь в безопасности. Что касается письма, то оно привело меня в некоторое замешательство. Начальник тюрьмы всегда относился ко мне с подчеркнутым уважением. Вскрыть его корреспонденцию казалось недостойным человека чести. Я уже было решил оставить письмо под камнем на расстоянии мушкетного выстрела от тюрьмы. Но это может помочь моим преследователям в поисках. Я не придумал ничего лучшего, как оставить письмо у себя и отправить начальнику тюрьмы при случае. Я аккуратно спрятал злополучный конверт во внутреннем кармане плаща.

Прошедший день был солнечным и теплым. Моя одежда высохла. Когда наступила ночь, я был полностью готов продолжить путешествие. В этот раз ошибки не случится. Звезды освещали мне путь и служили ориентиром. Я оставил тюрьму позади на расстоянии добрых восьми лиг. Теперь мой план заключался в следующем: мне любым способом следует раздобыть одежду. Для этого предстоит устроить засаду на первого встречного. А затем я стану пробираться к северному побережью. Там найдется немало рыбаков и контрабандистов, которые пожелают получить награду от императора за то, что помогли беглецу перебраться через канал. Я снял плюмаж с кивера, чтобы не привлекать внимание, но даже без плюмажа, в длинном плаще, боялся, что мундир рано или поздно выдаст меня. Первое, о чем стоит позаботиться, это о хорошей маскировке.

Ночь прошла. Когда наступил рассвет, я увидел небольшой городишко по левую руку. Голубой дымок из каминных труб поднимался высоко в небо. Мне так хотелось завернуть туда ненадолго. Английские традиции так отличаются от наших. Почему бы не рассмотреть их вблизи. Но пока я не избавлюсь от мундира, нечего и мечтать о том, чтобы увидеть, как дикие островитяне пожирают сырое мясо и продают на ярмарке своих жен. Кивер, усы и акцент немедленно выдадут меня. Вздохнув с сожалением, я отправился на север. Вокруг не было заметно и намека на погоню.

К полудню я добрался до уединенной долины. Неподалеку высился небольшой одинокий коттедж. В округе не было более не единого здания. Это был аккуратный домишко с грубоватым крыльцом и небольшим садом, разбитым у самых дверей. Во дворе мирно бродили куры. Я притаился в кустах папоротника и внимательно наблюдал. В этом месте я, кажется, смогу раздобыть все, что необходимо. У меня закончился хлеб. Я чувствовал себя уставшим после длительного путешествия, поэтому после короткой разведки решил все-таки направиться к коттеджу. Я был уверен, что заставлю обитателей предоставить мне все, что пожелаю. По крайней мере, здесь я смогу перекусить жареной курицей или, на худой конец, омлетом. При мысли о еде мой рот наполнился слюной.

Пока я лежал в кустах и строил догадки, кто живет в коттедже, проворный, небольшого роста человечек выскочил на крыльцо. Его сопровождал мужчина постарше, который держал в руке две клюшки. Он передал клюшки своему молодому товарищу. Тот завертел клюшками в воздухе с невероятной быстротой. Пожилой англичанин стоял рядом, смотрел на упражнения молодого с видимым интересом и время от времени давал советы. Затем коротышка взял в руки веревку и стал прыгать через нее, как девчонка. Старик не сводил с него глаз. Как вы уже догадались, я был в высшей степени заинтригован происходящим. Единственное, что могло прийти в голову, это что пожилой англичанин был доктором, а молодой – пациентом, на котором старик испытывает новый метод лечения.

Пока я лежал и удивлялся, старик вынес из дома широкий плащ. Коротышка закутался в него и застегнулся на все пуговицы до самого подбородка. День был довольно теплый. Увиденное сейчас изумило меня больше всего. «По крайней мере, – подумал я, – упражнения закончились». Но оказалось, что все только начиналось. Человек в тяжелом плаще побежал по бездорожью, прямо в мою сторону. Его компаньон зашел в дом. Ситуация складывалась как нельзя лучше в мою пользу. Я стащу с коротышки одежду, а затем отправлюсь в ближайшую деревню, где смогу раздобыть продовольствие. Конечно, цыплята манили, но так как в доме находилось двое мужчин, а я был безоружен, то разумнее будет держаться от них подальше.

Я неподвижно лежал среди папоротников. Вдруг совсем рядом раздался топот ног англичанина. Он бежал, и пот струился у него по лицу. Англичанин выглядел настоящим крепышом, но был настолько маленького роста, что я боялся, что его одежда не подойдет мне. Когда я выскочил из кустов, он остановился и взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Что за черт? Бродячий клоун из цирка?

Не хочу притворяться, будто я понял его скороговорку.

– Простите меня, сэр, – сказал я. – Но я должен позаимствовать вашу одежду.

– Позаимствовать что? – недоумевающе спросил он.

– Вашу одежду.

– Вот это да! Здесь не обойтись без потасовки, – произнес он. – С какой стати я стану отдавать вам одежду?

– Потому что она мне нужна.

– А если я не отдам?

– Пеняйте на себя, – ответил я. – У меня не останется другого выбора, как забрать ее силой.

Он стоял, засунув руки в карманы тяжелого плаща. На квадратном, чисто выбритом лице появилась издевательская ухмылка.

– Попробуй, если получится, – сказал он. – Ты с виду разумный парень, но на этот раз серьезно дал маху. Я знаю, кто ты. Одного взгляда достаточно, чтобы сказать: ты беглый французик из крепости. Но ты не знаешь, кто я, иначе не стал бы со мной связываться. Послушай, парень, мое прозвище – Бристольский Бастлер. Я чемпион в легком весе, а сюда приезжаю тренироваться.

Он уставился на меня, ожидая, что я упаду на землю после его слов. Но я в свою очередь ухмыльнулся, посмотрел на него сверху вниз и подкрутил усы.

– Вероятно, вы смельчак, сэр, – сказал я. – Но когда узнаете, что вам противостоит полковник Этьен Жерар собственной персоной, то прекратите перепалку и отдадите свои вещи без разговоров.

– Послушайте, месье, оставьте это! – воскликнул он. – Иначе вам не избежать взбучки.

– Вашу одежду, сэр, немедленно! – выкрикнул я и с суровым видом двинулся на него.

Вместо ответа он сбросил тяжелый плащ на землю и стал в странную стойку, прижав одну руку к груди, а другую выставив вперед. Со своей стороны, я ничего не знал о привычках этих людей, но на коне ли, спешившись, с оружием или без, всегда был готов к бою. Понимаете, солдат не всегда волен выбирать условия поединка. Как говорится, с волками жить, по-волчьи выть. Я бросился на него с воинственным воплем и занес ногу для удара. В тот самый момент, когда мой каблук взлетел в воздух, в глазах у меня загорелась яркая вспышка. Я упал на землю и стукнулся затылком о камень. После этого я уже не помнил ничего.

Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на низенькой кровати в скудно обставленной комнате. Голова моя звенела, как колокол. Приложив к ней ладонь, я обнаружил шишку величиной с орех над левым глазом. Ноздри щекотал острый неприятный запах. Я обнаружил, что вокруг головы у меня повязана вымоченная в уксусе тряпица. В углу напротив сидел этот ужасный коротышка. Старший товарищ втирал мазь в его голое колено. Старик был явно не в духе. Он не прекращал ворчать, в то время как коротышка слушал его с угрюмым лицом.

– Никогда еще я не слышал ничего подобного, – ворчал старик. – Я из кожи вон лезу, тренирую тебя целый месяц. А сейчас, когда дело сделано, ты умудрился ввязаться в драку с иностранцем за два дня до поединка.

– Хватит уже. Заткнись на минуту, – ответил коротышка угрюмо. – Ты очень хороший тренер, Джим, но иногда тебе стоит помолчать.

– Самое время ругаться, – ответил старик. – Если колено не заживет до следующей среды, скажут, что ты сговорился с противником. Тогда тебе придется попотеть, пока не найдется олух, который на тебя поставит.

– Сговорился с противником! – зарычал коротышка. – Я победил в девятнадцати боях, и никто не осмелился произнести слово «сговорился» в моем присутствии. Как, черт побери, я мог избежать драки, если парень захотел стащить с меня одежду?

– Ах ты!.. Разве ты не знаешь, что судья и стражники находятся на расстоянии мили от тебя? Ты мог натравить их на него с тем же успехом, что и сейчас. Тогда бы и получил одежду обратно в целости и сохранности.

– Хватит ворчать на меня! – ответил Бастлер. – Я никогда не нарушаю режим, но отдать свою одежду французику, который даже не в состоянии сделать вмятину на круге масла, выше моих сил.

– Чего стоит твоя одежда, дуралей? Разве ты не знаешь, что один только лорд Рафтон поставил пять тысяч фунтов на тебя? Когда в среду ты перепрыгнешь через канаты, то судьба этих денег до последнего пении будет зависеть от тебя. Хорошенькое дельце: явиться на ринг с распухшим коленом и историей о пленном французе.

– Никак не ожидал, что он станет лягаться, – сказал Батлер.

– Неужто ты рассчитывал, что он станет драться по правилам? Тупица, разве ты не знаешь: им во Франции неизвестно, что такое поединок.

– Друзья мои, – сказал я и уселся на кровати, – я не слишком хорошо понял, о чем вы говорили, но многое из сказанного чушь собачья. Мы во Франции немало знаем о сражениях. Поэтому почтили визитами почти все европейские столицы. Очень скоро мы отпразднуем свое прибытие в Лондон. Но мы деремся как солдаты, а не как отбросы общества или уличные мальчишки. Вы ударили меня по голове, я лягнул вас в колено. Это все детские игры. Дайте мне саблю, а себе возьмите другую, тогда я покажу вам, как дерутся французы.

Оба тяжело, чисто по-английски уставились на меня.

– Что ж, я рад, что вы живы, месье, – вымолвил старший наконец. – Вы не подавали признаков жизни, когда мы с Бастлером затащили вас в дом. Ваша голова не настолько крепка, чтобы выдержать хук лучшего боксера в Бристоле.

– Он тоже забияка, бросился на меня, как бойцовский петух, – сказал младший, все еще растирая колено. – Я приложился с размаху левой, и он свалился, как подкошенный. Я не виноват, месье. Ведь я предупреждал, что вам достанется, свяжись вы со мной.

– Зато вы сможете гордиться всю свою жизнь, что получили тумаков от лучшего легковеса Англии, – произнес старик. – Вы схватились с ним, когда он находился на пике карьеры, в лучшей форме, а тренировал его Джим Хантер.

– Я привык к тяжелым ударам, – сказал я, расстегнул мундир и показал две раны, оставленные мушкетными пулями. Затем обнажил лодыжку и место, где испанский партизан пырнул меня пикой.

– Парень держится молодцом, – сказал Бастлер.

– Что за подарок можно было бы сделать из него в полусреднем весе, – заметил старший, – за шесть месяцев тренировок. Он бы удивил многих. Как жаль, что ему придется снова отправляться в тюрьму.

Мне не очень понравилось последнее замечание. Я застегнул плащ и поднялся с постели.

– Прошу вас, господа, разрешите мне продолжить путешествие.

– Бесполезно, месье, – ответил тренер. – Очень жаль отправлять такого человека, как вы, в такое паршивое место, но дело есть дело. За вас назначена награда в двадцать фунтов. Стражники были здесь утром, разыскивая вас. Уверен, что они появятся снова.

Его слова наполнили мое сердце свинцом.

– Вы не можете предать меня! – завопил я. – Я пришлю вам в два раза больше денег, стоит мне ступить ногой на французскую землю. Клянусь честью французского офицера.

Но в ответ старик лишь покачал головой. Я умолял, спорил, говорил об английском гостеприимстве, дружелюбии и отваге, но все было напрасно. С таким же успехом я мог обращаться к двум деревянным клюшкам, что стояли в углу напротив. В бычьих лицах англичан не было ни капли сочувствия.

– Дело есть дело, месье, – повторил старый тренер. – Кроме того, как я выставлю Бастлера на ринг в среду, если его посадят в тюрьму за помощь беглому пленнику? Я должен заботиться о Бастлере, поэтому не могу рисковать.

Кажется, наступил конец моим усилиям и борьбе. Меня вернут обратно, словно заблудшую овцу, которая проломила ограждение и вырвалась наружу. Они плохо знали меня, если рассчитывали, что я смирюсь с подобной участью. Я слышал немало, чтобы понять, где находится уязвимое место англичан. Мне пришлось совершить то, что часто приходилось совершать Этьену Жерару, когда казалось, что не осталось никакой надежды. Я схватил деревянную клюшку и швырнул в голову Бастлера.

– Посмотрим, – воскликнул я, – как ты доживешь до среды!

Малый выругался и вскочил на ноги, чтобы броситься на меня, но старик успел схватить его и удержал на месте.

– Не ввязывайся, Бастлер! – завопил старик. – Никаких штучек, пока я здесь. Проваливай отсюда, французик. Мы желаем видеть лишь твою спину. Беги скорей, иначе я не смогу больше удерживать его.

Отличный совет, подумал я и ринулся к двери. Но стоило мне очутиться на свежем воздухе, как голова закружилась, я должен был прислониться к перилам крыльца, чтобы не упасть. Подумайте только, какие испытания мне пришлось пережить: предательство Бомона, бурю, которая сбила меня с пути, долгий день в мокрых зарослях на одном лишь хлебе и воде, еще одну бессонную ночь и, наконец, удар, которым наградил меня коротышка, когда я пытался отнять у него одежду. Нечего удивляться, что даже моей выносливости пришел конец. Я стоял у стены в тяжелом плаще и помятом, запачканном кивере, опустив голову и закрыв глаза. Я сделал все, что было в моих силах, и не мог уже ничего предпринять. Шум копыт заставил меня поднять голову. В десяти шагах от меня гарцевал на коне седоусый начальник Дартмурской тюрьмы и с ним шесть конных стражников.

– Что ж, полковник, – произнес он с горькой улыбкой, – мы поймали вас снова.

Если отважный человек сделал все, что мог, и потерпел неудачу, его порода проявляется в том, как он принимает свое поражение. Что до меня, то я вынул из кармана письмо, сделал шаг вперед и подал его начальнику с таким изяществом, с каким, вероятно, подал бы его королю.

– К сожалению, сэр, мне пришлось задержать ваше письмо, – сказал я.

Начальник взглянул на меня с удивлением и жестом приказал стражнику арестовать меня. Когда он распечатал конверт и прочитал письмо, на его лице отразилось любопытство.

– Очевидно, это то самое письмо, которое потерял сэр Чарльз Мередит, – сказал он.

– Оно оставалось в кармане плаща.

– Вы носили его с собой в течение двух дней?

– Со вчерашнего вечера.

– И не видели, что в нем написано?

Я жестом показал, что своим вопросом он обижает меня. Такие вопросы джентльмен не имеет права задавать другому джентльмену.

К моему изумлению, начальник тюрьмы разразился хохотом.

– Полковник, – наконец произнес он, вытирая слезы с глаз. – Вы на самом деле причинили себе и нам слишком много ненужных хлопот. Позвольте мне зачитать вам письмо, которое вы прихватили с собой на время побега.

И вот что я услышал.

«По получении этого письма вам надлежит освободить полковника Этьена Жерара из Третьего гусарского полка для дальнейшего обмена на полковника Мэйзона из полка конной артиллерии, который содержится в Вердене».

Прочитав письмо, начальник тюрьмы снова расхохотался. Засмеялись стражники, смеялись даже два человека из коттеджа. Я видел всеобщее веселье и думал обо всех своих страхах и надеждах, об опасностях и борьбе. Что еще оставалось делать бравому солдату, лишь прислониться к стене и засмеяться так же искренне и сердечно, как остальные. Ведь у меня одного была истинная причина для смеха: впереди меня ожидали милая Франция, матушка, император, боевые товарищи, а позади оставалась мрачная тюрьма и тяжелая десница английского короля.




5. Как бригадир сражался с маршалом Миллефлером


Массена был вечно недовольным, небольшого роста субъектом. К тому же после несчастного случая на охоте он потерял глаз. Но когда он глядел на поле боя своим единственным глазом, ничего не могло от него укрыться. Бывало, что маршал выстраивал батальон и с ходу замечал, у кого не хватает пуговицы, а у кого не застегнута пряжка. Он не пользовался любовью ни солдат, ни офицеров. Его почитали скрягой, а вы знаете, что солдаты любят командиров, у которых широкая натура. В то же время солдаты искренне уважали маршала. Они предпочитали сражаться под началом Массена, а не какого-нибудь другого полководца, за исключением, может быть, самого императора или Ланна, когда тот был жив. Ведь если Массена железной хваткой зажимал кошелек, то вы, должно быть, помните, что настал день, когда он такой же железной хваткой зажал Цюрих и Женеву. Маршал держал позиции так же крепко, как сундук с деньгами. Лишь по-настоящему смекалистому человеку удавалось заставить маршала расстаться с тем и другим.

Получив приказ, я с радостью отправился в штаб. Я был любимчиком маршала. Не было офицера, которого он ценил выше меня. Лучшее в службе со старыми генералами заключалось в том, что они знали достаточно, чтобы видеть хороших солдат издалека. Массена сидел в палатке в одиночестве. Рукой маршал подпирал подбородок, а брови его были так горестно нахмурены, словно кто-то попросил у него денег взаймы. Однако, увидев меня, маршал улыбнулся.

– Добрый день, полковник Жерар.

– Здравия желаю, господин маршал.

– Как поживает Третий гусарский?

– Семь сотен несравнимых солдат на семи сотнях превосходных лошадей.

– А ваши раны зажили?

– Мои раны никогда не заживают, маршал, – ответил я.

– Почему?

– Потому что у меня все время появляются новые.

– Генералу Раппу следует задуматься о своих лаврах, – сказал он и улыбнулся так, будто сморщился. – У него двадцать одна рана от вражеских пуль и столько же от ножей и зондов Лярея. Я знал, что вы ранены, полковник, и последнее время щадил вас.

– Это уже хуже всякой раны.

– Ну, ну, оставьте. С тех пор как англичане укрылись за линией Торрес Ведрас, нам не было чем заняться. Вы не много пропустили, пока находились в тюрьме в Дартмуре. Но сейчас нам предстоит работенка.

– Наступление?

– Нет, отступление.

Очевидно, гримаса на моем лице выразила всю степень недовольства. Что? Отступать, уходить не солоно хлебавши? А как же Веллингтон? Этот человек остался равнодушным к моим словам и отправил в тюрьму в страну ветров и туманов. Я едва не всхлипнул, вспомнив об этом.

– А что нам еще остается? – повысил голос Массена. – Когда королю объявляют шах, его приходится передвигать на другую клетку.

– Вперед, – предложил я.

Массена покачал седой головой.

– Линию обороны не удастся прорвать, – сказал он. – Я уже потерял генерала Сент-Круа и больше людей, чем могу возместить. С другой стороны, мы находились в Сантареме почти шесть месяцев. В окрестностях не осталось ни горсти зерна, ни кувшина вина. Мы должны отступить.

– Мука и вино есть в Лиссабоне, – упорствовал я.

– Вы говорите так, словно огромная армия способна двигаться вперед и назад так же легко, как гусарский полк. Если бы Сульт[68 - …Сульт… – Никола Жан де Дьё Сульт (1769—1851) – маршал-генерал Франции (1847), участник наполеоновских войн; в 1808—1812 и 1813—1814 гг. командующий армией в Испании, Португалии, Южной Франции; в 1814—1815 гг. военный министр Бурбонов, потом снова – начальник штаба у Наполеона; в 1830—1832 гг. военный министр, затем до 1847 г. (с перерывами) председатель Совета Министров.] находился здесь со своими тридцатью тысячами человек… К сожалению, он не пришел. Но я послал за вами, полковник Жерар, чтобы поручить весьма ответственное и уникальное задание.

Как вы догадались, после этих слов маршала я навострил уши. Массена развернул большую карту Пиренейского полуострова, разложил ее на столе и разгладил маленькими волосатыми руками.

– Вот Сантарен, – показал он.

Я кивнул.

– А здесь, в двадцати пяти милях на восток, находится Алмейхал, известный своими винами и грандиозным аббатством.

Я снова кивнул, не догадываясь, к чему клонит маршал.

– Вы когда-нибудь слышали о маршале Миллефлере? – спросил Массена.

– Я служил под началом многих маршалов, но ни одного из них не звали Миллефлер, – ответил я.

– Миллефлер – прозвище, которое солдаты дали этому человеку, – объяснил Массена. – Если б вы не отсутствовали несколько месяцев, мне бы не пришлось рассказывать вам о маршале. Он англичанин, из хорошего рода. Прозвищем он обязан своим хорошим манерам. Я хочу, чтобы вы направились к этому воспитанному англичанину в Алмейхал.

– Слушаюсь, маршал.

– Приказываю повесить его на ближайшем дереве.

– Будет сделано, маршал.

Я повернулся кругом, но Массена окликнул меня прежде, чем я успел выйти из палатки.

– Одну секунду, полковник, – сказал он. – Вам следует разобраться, как обстоят дела, перед тем как приступить к заданию. Вы должны знать, что настоящее имя маршала Алексис Морган. Этот человек известен своей непревзойденной находчивостью и храбростью. Он проходил службу в рядах английской гвардии, но после того, как был пойман на мошенничестве во время игры в карты, со скандалом покинул армию. Каким-то образом он собрал вокруг себя английских дезертиров и подался с ними в горы. Французские беглецы и португальские разбойники пополнили его шайку. Сейчас он возглавляет банду из пятисот человек. Он штурмом взял Алмейхалское аббатство, выгнал монахов на все четыре стороны, превратил аббатство в свой опорный пункт и занялся грабежом на дорогах.

– Это достаточная причина, чтобы его повесить, – сказал я и снова направился к двери.

– Минуту! – воскликнул Массена и улыбнулся, видя мое нетерпение. – Самое главное я не успел сказать. На прошлой неделе разбойники захватили в плен самую богатую женщину в Испании – вдову графа Ла Ронда, когда она следовала по дороге от двора короля Жозефа[69 - …короля Жозефа… – В апреле 1808 г. Наполеон заманил во Францию испанского короля Карла IV и его сына Фердинанда VII и заставил обоих отречься от власти, а затем объявил королем Испании одного из своих старших братьев – Жозефа Бонапарта (1768—1844), до этого в 1806—1808 гг. царствовавшего в Неаполитанском королевстве.] навестить своего внука. Сейчас графиню содержат в аббатстве. Она все еще жива лишь благодаря…

– Своему возрасту? – предположил я.

– Она жива лишь потому, что согласилась выплатить негодяям выкуп, – ответил Массена. – Таким образом, вам предстоит выполнить три задания: освободить незадачливую графиню, наказать виновных и, по возможности, разрушить разбойничье гнездо. Поскольку я уверен в ваших способностях, то разрешаю взять с собой не более половины эскадрона.

– О Боже! Я не верил, что такое возможно. Для выполнения этого задания мне понадобится как минимум весь полк.

– Я бы дал вам больше людей, – произнес Массена. – Но отступление начнется уже сегодня. Силы противника велики. Сейчас каждый человек на счету. Я не могу выделить вам больше. Посмотрите, что возможно предпринять, а затем доложите мне в Абранте, не позднее чем завтра к вечеру.

Я был польщен тем, что мне поручили столь сложное задание, и в то же время несколько растерян. Передо мной стояли задачи: вызволить старую женщину, повесить англичанина и уничтожить банду из пятисот человек, имея в своем распоряжении всего лишь пятьдесят солдат. Но, в конце концов, эти солдаты были конфланскими гусарами, а возглавить их должен был не кто иной, как Этьен Жерар! Стоило мне выйти из палатки и ощутить лучи горячего португальского солнца, как былая уверенность вернулась ко мне. Я стал думать о том, что после возвращения из Алмейхала наконец-то получу давно заслуженную медаль.

Поверьте, я отобрал не случайных людей. Все были старыми, закаленными в боях солдатами. Некоторых я знал еще со времен войны в Германии[70 - …еще со времен войны в Германии. – В начале октября 1806 г. прусский король Фридрих-Вильгельм III предъявил Наполеону ультиматум с требованием отвести французские войска за Рейн. В ответ на это Наполеон начал военные действия, и уже 14 октября в двух одновременных сражениях – при Йене и Ауэрштедте – французы разгромили и уничтожили прусскую армию. Остатки прусских войск в панике бежали, без боя сдавая города и крепости. Через две недели Наполеон вступил в Берлин.]. У многих было по три нашивки, но у большинства – по две[71 - У многих было по три нашивки, но у большинства по две. – Нашивки обозначали количество ранений.]. Удэн и Папилет – два лучших унтер-офицера полка – стали во главе их. Когда гусары выстроились в колонну по четыре, в серебристо-серых мундирах на гнедых лошадях с леопардовыми чепраками[72 - …чепраками… – Чепрак – матерчатая подстилка под седло поверх потника, служащая для украшения.] и с красными плюмажами, мое сердце затрепетало от гордости. Взглянув в закаленные лица солдат с лихо подкрученными усами, я ощутил прилив уверенности в том, что этим молодцам все по плечу. Не сомневаюсь, что они испытывали схожие чувства при виде своего молодого полковника, который скакал на высоком вороном жеребце впереди колонны.

Когда мы оставили позади лагерь и очутились на другом берегу Тахо[73 - …Тахо… – Река в Испании и Португалии, самая длинная на Пиренейском полуострове.], я выслал авангард и фланговые охранения, а сам остался во главе. Оглядываясь назад, с холмов, которые окружали Сантарем, мы увидели темные линии армии Массена. Там блестели сабли и сверкали штыки: маршал построил полки перед отступлением. К югу красными пятнами раскинулись английские передовые посты, а за ними виднелось серое облако, поднимавшееся над лагерем Веллингтона. В плотном маслянистом дыму изголодавшимся гусарам чудился густой запах кипящих походных котлов. Западнее голубым полукругом раскинулось море, расцвеченное белыми точками парусов.

Понимаете, так как мы двигались на восток, то наш путь лежал в стороне от двух воюющих армий. Наши собственные мародеры и партии дезертиров-англичан рыскали по местности, поэтому столь небольшому отряду необходимо было принять все меры предосторожности. В течение дня мы скакали вдоль безлюдных холмов, склоны которых зеленели виноградниками. Однако верхние части холмов выглядели голыми и серыми. Вершины торчали, упираясь в небо, как костлявые бока оголодавшей лошади. Горные ручьи пересекали наш путь и тянулись на запад до самого Тахо. Однажды мы наткнулись на глубоководную реку и наверняка застряли бы здесь надолго, если б я не нашел брод, который располагался между двумя домами, выстроенными на обоих берегах. Любой мало-мальски опытный вояка знает, что именно в таких местах следует переправляться через водные преграды. Спросить дорогу нам было не у кого: нам не попался ни человек, ни зверь, ни другая живая тварь, лишь воронье стаями кружилось в небе. Солнце уже клонилось к закату, когда мы выехали в долину, склоны которой поросли могучими дубами. До Алмейхала оставалось не более нескольких миль. Я посчитал за лучшее добираться через лес, так как весна была ранняя и густая листва сулила надежное укрытие. Итак, мы ехали разомкнутым строем меж огромных стволов, как вдруг ко мне галопом примчался один из фланговых дозорных.

– Англичане по другую сторону долины, полковник! – воскликнул он.

– Кавалерия или пехота?

– Драгуны, полковник, – ответил солдат. – Я видел, как солнце сверкает на их шлемах, и слышал ржание лошадей.

Остановив своих людей, я поспешил к опушке леса. Не было никаких сомнений: английские кавалеристы, выстроившись в линию, двигались в том же направлении, что и мы. Я заметил красные мундиры и блеск оружия между широких стволов. Когда англичане пересекли открытое место, я смог увидеть, сколько их всего. Число всадников не превышало половины эскадрона. Англичан было примерно столько, сколько и моих гусар.

Те, кто хоть немного наслышан о моих подвигах, знают, насколько быстро я принимаю решения и как последовательно их выполняю. Но сейчас, должен признаться, в моей голове бились две взаимоисключающие мысли. С одной стороны, у нас был неплохой шанс ввязаться в потасовку. С другой, предстоящее задание требовало напряжения всех сил. Если мы лишимся хоть одного из нас, то, конечно, приказа не выполнить. Я сидел в седле, подпирая рукой подбородок, и поглядывал на колышущиеся отблески на другом конце леса, как вдруг один из англичан выскочил из-за деревьев и указал на меня. В мгновение ока лес наполнился криками и улюлюканьем, словно я был лисицей, а они охотниками. Зазвучал сигнал горна. Повинуясь команде, все англичане бросились в мою сторону. Их было не больше полуэскадрона, как я и предполагал. Они выстроились по двадцать пять человек в два ряда. Впереди стоял обнаруживший меня молодой офицер.

Таким же образом построил гусар и я. Гусары стояли напротив драгун, разделенные покрытым травой лугом, шириной в сотню ярдов. Они держались молодцом, эти одетые в красные мундиры солдаты, в серебряных шлемах с белыми плюмажами и длинными сверкающими палашами[74 - …палашами… – Палаш (венг. pallos от тур. pala – меч, кинжал) – рубящее и колющее холодное оружие в виде длинной и прямой сабли с широким и обоюдоострым к концу клинком. Появилось в XVI в.; находилось на вооружении у тяжелой кавалерии (например, у кирасир).] в руках. Я не сомневался, что английским драгунам никогда еще не приходилось сталкиваться с лучшими кавалеристами, чем пятьдесят гусар конфланского полка, выстроившихся перед ними. Правда, драгуны были вооружены получше и выглядели щеголевато, так как Веллингтон заставлял их ежедневно начищать до блеска доспехи, что не было принято во французской армии. Зато английские мундиры были слишком тесны для сабельной схватки, а это давало гусарам преимущество. Что касается храбрости, то глупцы в каждой стране уверены: их солдаты самые смелые. Все народы в мире подвержены этой болезни. Но человеку с моим опытом, увидевшему то, что видел я, совершенно ясно, что нет большой разницы между народами. Хотя каждая нация отличается от другой дисциплинированностью, все равны по храбрости. Конечно, французы являются исключением – гораздо храбрее остальных.

Что ж, пробка выскочила из бутылки, и стаканы готовы, но вдруг их офицер с саблей наперевес понесся прямо на меня по поросшему травой лугу, намереваясь вызвать на поединок. Клянусь всем святым, не было на земле зрелища прекраснее, чем живописный всадник на великолепном коне. Я не двинулся с места, наблюдая за его приближением. Английский офицер совершенно не думал об осторожности. Он опустил саблю к холке коня, закинул голову назад, а его белый плюмаж развевался по ветру – юность, сила и отвага на фоне фиолетового вечернего неба и могучих деревьев. Не в моих правилах было стоять и смотреть. Этьена Жерара можно винить во многих грехах, но, клянусь честью, он никогда не отказывался принять вызов. Старик Ратаплан знал мои повадки лучше меня самого. Конь бросился вперед раньше, чем я взялся за уздечку.

Две вещи на свете я никогда не забываю: лицо хорошенькой женщины и ноги красивой лошади. Пока мы неслись навстречу друг другу, я не переставал думать: «Где же я видел этого чалого коня? Откуда мне знаком белый чулок на его ноге?» Взглянув в бесстрашные глаза и на дерзкую улыбку всадника, я вспомнил все. Я узнал: именно этот человек вырвал меня из рук разбойников и согласился сыграть в карты на мою свободу. Его титул звучал как достопочтенный милорд сэр Рассел Барт.

– Барт! – закричал я во весь голос.

Его рука с саблей поднялась для удара, оставляя три четверти тела открытыми. Судя по всему, он не слишком хорошо обращался с саблей. Когда я отсалютовал, Барт остановил коня, опустил руку и уставился на меня.

– Вот это да! – воскликнул он. – Снова Жерар?

Он держался так, будто ничуть не удивлен, увидев меня. А я хотел было заключить его в объятия, но он отстранился.

– Я рассчитывал устроить неплохую заварушку, – сказал он. – Не ожидал увидеть тебя здесь.

Разочарование в его голосе показалось мне обидным. Вместо того чтобы радоваться встрече с другом, он жалел, что избежал схватки с врагом.

– Я бы тоже с удовольствием поддержал заварушку, дорогой Барт, – сказал я. – Но я не могу поднять руку на человека, который спас мне жизнь.

– Забудь об этом.

– Это невозможно, тогда я не смогу никогда простить себе.

– Ты поднимаешь много шума из ничего.

– Моя матушка сгорает от нетерпения поблагодарить тебя. Может быть, тебе придется побывать в Гаскони…

– Лорд Веллингтон скоро прибудет в Гасконь во главе шестидесяти тысяч штыков.

– Тогда лишь у одного из них будет шанс уцелеть, – ответил я, рассмеявшись. – А пока вложи саблю в ножны.

Наши лошади стояли рядом. Барт похлопал меня по ноге.

– Ты хороший парень, Жерар, – сказал он. – Я бы желал, чтобы ты родился на правильной стороне канала.

– Я и так родился на правильной стороне, – ответил я.

– Чертово отродье! – воскликнул он с таким искренним сожалением, что я снова не смог сдержать смех. – Но послушай, Жерар, – продолжил он. – Все это очень мило, но так дела не делаются. Не знаю, что скажет Массена, но наш главнокомандующий выпрыгнет из сапог, увидев нас. Нас ведь направили сюда не на пикник.

– Что ты предлагаешь?

– Если ты помнишь, у нас произошел небольшой спор о гусарах и драгунах? За моей спиной пятьдесят драгун жуют пули от карабинов. У тебя столько же прекрасных солдат, которые ерзают в седлах от нетерпения. Если каждый из нас повернет направо, то у нас все получится: мы не испортим внешний вид друг друга. Хотя полагаю, что небольшое кровопускание полезно в здешнем климате.

В его словах, без сомнения, был здравый смысл. На мгновение мистер Алексис Морган и графиня Ла Ронда вылетели у меня из головы. Я думал лишь об упругой поверхности под ногами и о хорошей потасовке, которую мы можем устроить.

– Отлично, Барт, – сказал я. – Мы видели твоих драгун в лицо, теперь увидим их спины.

– Пари? Делаем ставки? – предложил он.

– Что может быть выше чести конфланских гусар на кону? – ответил я.

– Тогда начинаем, – поторопил он. – Если мы надерем вам задницу, то так тому и быть. А если вы побьете нас, то маршалу Миллефлеру несказанно повезло.

Когда Барт произнес эту фразу, я замер от удивления.

– Почему это повезет маршалу Миллефлеру? – спросил я.

– Так называют одного негодяя, который обосновался неподалеку. Лорд Веллингтон послал моих драгун, чтобы повесить его.

– Что за совпадение! – воскликнул я. – Моих гусар послали с этой же целью.

Мы оба расхохотались и вложили сабли обратно в ножны. За нашими спинами раздался характерный звук: солдаты последовали примеру своих командиров.

– Итак, мы союзники! – воскликнул Барт.

– На один день.

– Нам следует объединить усилия.

– Безусловно.

Таким образом, вместо того чтобы сражаться, мы развернули своих солдат и двинулись двумя небольшими колоннами вдоль долины. Кивера и шлемы был развернуты внутрь: англичане и французы пожирали друг друга глазами, словно бойцовские псы, которые научились уважать силу зубов своих противников. Большинство солдат как с той, так и с другой стороны скалили зубы в ухмылках, но были и такие, кто не скрывал враждебности и смотрел с явным вызовом. Особенно выделялись один английский сержант и мой помощник Папилет. Они были людьми привычки и не были готовы с ходу отказаться от своих взглядов. Тем более что Папилету было за что ненавидеть англичан: он потерял единственного брата в битве при Бусако. Что касается меня и Барта, то мы ехали рядом во главе колонны и болтали о том, что произошло с нами со времени знаменитой игры в экарте, о которой я вам уже рассказывал.

Я поведал ему о своих приключениях в Англии. Англичане – удивительный народ. Хотя Барт знал, что мне пришлось принимать участие в двенадцати кампаниях, но, без сомнения, самое большое впечатление на него произвел мой рассказ о потасовке с Бристольским Бастлером. Барт, в свою очередь, рассказал, что полковник, который председательствовал в трибунале, оправдал его за игру в карты с пленным, но чуть было не порвал на части, когда узнал, что Барт не сделал ход козырями перед тем, как прекратил игру. Действительно, эти англичане удивительный народ.

В конце долины дорога поднималась на небольшой холм, а затем вилась вниз в другую долину, гораздо более широкую, чем первая. Забравшись на вершину, мы решили передохнуть и осмотреться. Прямо перед нами, на расстоянии каких-то трех миль виднелся город, теснившийся к подножию горы. А на склоне горы, напротив города, высилось одинокое гигантское сооружение. Вне всяких сомнений, мы видели то самое аббатство, в котором обосновалась разбойничья шайка. Нам еще предстояло их разогнать. Лишь тогда, кажется, мы действительно поняли, что нас ожидает. Аббатство выглядело как неприступная крепость. Было совершенно очевидно, что кавалерию ни в коем случае нельзя было посылать для успешного выполнения такой цели.

– Эта работенка не для нас, – протянул Барт. – Вот Веллингтон и Массена пусть сами попробуют взять аббатство штурмом.

– Смелее! – воскликнул я. – Пирэ захватил Лейпциг, имея в своем распоряжении всего лишь пятьдесят гусар.

– Были бы у него мои драгуны, – сказал Барт, расхохотавшись, – он захватил бы Берлин. Ты старше по званию. Отдавай приказ, посмотрим, кто первым дрогнет.

– Что ж, – ответил я, – что бы мы ни делали, нам следует делать это поскорей. У меня приказ к завтрашнему вечеру добраться до Абрантиша. Но нам потребуется информация, а вот и те, кто эту информацию предоставит.

В стороне от дороги стоял небольшой чистенький домик. Судя по зелени, свисающей с дверей, домик служил таверной для погонщиков мулов. В свете фонаря мы увидели двух мужчин: один в коричневой сутане монаха-капуцина[75 - …капуцина… – Капуцины (от итал. cappuccino – капюшон) – члены католического монашеского ордена, основанного в 1525 г. в Италии (как ветвь ордена францисканцев), самостоятельного с 1619 г.], другой – подпоясанный фартуком. Судя по всему, этот и был владельцем таверны. Они беседовали столь увлеченно, что не заметили нашего приближения. Хозяин таверны бросился бежать, но один из англичан успел схватить его за волосы.

– Ради Бога, пощадите меня! – вопил он. – Мой дом разграбили французы, выпотрошили до основания англичане, мои ноги жгли разбойники. Клянусь Святой Девой, на постоялом дворе нет ни денег, ни еды. Отец аббат, который умирает от голода на крыльце, подтвердит мои слова.

– Все так и есть, сэр, – произнес капуцин на превосходном французском. – То, что говорит этот бедолага, – истинная правда. Он один из многочисленных жертв этой жестокой войны, хотя его потери ничто по сравнению с моими. Отпустите его, – добавил он по-английски солдату. – Этот человек слишком слаб, чтобы бежать.

Даже при тусклом свете фонаря было видно, что монах был удивительным человеком: смуглый, поросший бородой, с орлиным взором и настолько высокий, что его капюшон доставал до ушей Ратаплана. Он выглядел как человек, который много перестрадал, но при этом держался как король. Каждый из нас смог убедиться в его образованности уже по тому, что монах обратился к нам на наших языках. Он говорил по-английски и по-французски так же легко и непринужденно, как на своем родном.

– Вам нечего бояться, – обратился я к дрожащему владельцу таверны. – Что касается вас, падре, то, по-моему, вы именно тот человек, который может снабдить нас необходимой информацией.

– Я к вашим услугам, сын мой, – ответил он. – Но мой пост слишком суров. Я вынужден попросить у вас корку хлеба, чтобы набраться сил и ответить на вопросы.

В наших рюкзаках был паек на два дня, и мы тут же поделились со святым отцом своими припасами. Было больно смотреть, как он вцепился зубами в кусок предложенной ему вяленой козлятины.

– Время поджимает, мы должны уже быть на месте, – сказал я. – Нам нужен ваш совет. Где, по вашему мнению, уязвимое место в аббатстве, учитывая повадки захвативших его негодяев?

Монах воскликнул что-то, как мне показалось, на латыни, всплеснул руками и поднял глаза к небу.

– Господь всегда слышит молитвы, – сказал он. – Но я не рассчитывал, что на мою он ответит так скоро. Вы видите перед собой несчастного аббата Алмейхала, которого вышвырнули на улицу дезертиры из трех армий во главе с еретиком-вожаком. О, подумать только, что я потерял!

Голос аббата прервался, по щекам потекли слезы.

– Успокойтесь, сэр, – сказал Барт. – Ставлю девять к четырем, что вы вернетесь в аббатство завтра к вечеру.

– Дело не в моем благополучии, – ответил аббат. – И даже не в моем бедном запуганном стаде. Священные реликвии аббатства остались в руках бандитов.

– Бьюсь об заклад, что разбойникам больше не понадобятся реликвии, – сказал Барт. – Покажите нам наилучший способ попасть внутрь, и мы тут же освободим вашу обитель.

Коротко и толково несчастный аббат рассказал все, что было нам нужно. Но то, что мы узнали, еще более усложнило задачу. Стены аббатства достигали сорока футов в высоту, нижние окна забаррикадированы, всюду были пробиты амбразуры, предназначенные для мушкетного огня. Бандиты соблюдали военную дисциплину, а их часовые настолько бдительны, что рассчитывать на то, что удастся легко захватить их, не приходилось. Требовался по меньшей мере батальон гренадеров и не менее парочки мин. Я задумался, а Барт стал напевать песенку.

– Мы должны попытаться, – заявил он. – Посмотрим, что получится.

Солдаты спешились, чистили лошадей и ужинали. Мы же – с Бартом и аббатом – вошли в таверну, чтобы обсудить наши дальнейшие планы. В моей фляге оказалось немного коньяку. Я разлил его по рюмкам, чтобы чуть промочить горло.

– Маловероятно, – сказал я, – что разбойники знают о нашем приближении. По дороге мы не встретили никого. Мой план заключается в том, чтобы спрятаться недалеко в лесу, дождаться, когда они откроют ворота, и броситься в атаку, застав их врасплох.

Барт согласился, что это лучший вариант из всех. Но, когда мы детальнее принялись обсуждать план атаки, аббат охладил наш пыл, перечислив очевидные трудности.

– Кроме города, вокруг аббатства на расстоянии мили нет ни одного места, которое послужило бы укрытием для человека или лошади, – заметил он. – Что касается горожан, то на них нельзя рассчитывать. Боюсь, сын мой, что ваш превосходный план не имеет ни малейшего шанса на успех.

– Не вижу другого выхода, – не соглашался я. – Конфланские гусары не настолько многочисленны, чтобы я погнал пол-эскадрона на сорокафутовые стены с пятью сотнями разбойников за ними.

– Я человек мирный, – сказал аббат, – но, думаю, сумею дать вам хороший совет. Я неплохо изучил этих негодяев. Кому, как не мне, удалось бы лучше это сделать? Ведь я провел в этом заброшенном месте целый месяц, наблюдая, что происходит в дорогом мне аббатстве. Хочу подсказать, как бы я поступил на вашем месте.

– Умоляем, расскажите, отец, – воскликнули мы одновременно.

– Вам следует знать, что большие группы дезертиров: французов и англичан – продолжают прибывать в аббатство с оружием в руках. Вот и вам бы притвориться дезертирами и так проникнуть в аббатство.

Меня настолько поразила простота идеи, что я обнял доброго аббата. Но у Барта возникли возражения.

– Все это очень хорошо, – сказал он. – Но если эти негодяи настолько проницательны, как вы их описали, то они не впустят к себе просто так сотню вооруженных людей. Что бы я ни слышал об Алексе Моргане, или как там его называют – маршале Миллефлере, ему не отказать в проницательности и здравом смысле.

– Что же, рискнем, – воскликнул я. – Отправим сначала пятьдесят человек и подождем, пока они смогут открыть нам ворота.

Мы обсуждали план атаки очень долго, стараясь предусмотреть каждую мелочь. Если бы на месте двух молодых кавалерийских офицеров находились Веллингтон и Массена, то и они не смогли бы лучше продумать все детали. Наконец, Барт и я, посоветовавшись, решили, что нам следует разбиться на две группы по пятьдесят человек, притвориться дезертирами и проникнуть в аббатство. Один из нас пойдет с первой группой. Вторая группа будет ждать у ворот рассвета, пока те, кто внутри, не откроют ворота. Правда, аббат оставался при мнении, что опасно дробить наши силы. Но, увидев, что мы оба с ним не согласны, уступил нам.

– Лишь один вопрос я хотел бы задать, – пробормотал он. – Если вы сумеете схватить маршала Миллефлера, этого разбойничьего пса, что вы собираетесь с ним сделать?

– Повесить, – ответил я.

– Слишком легкая смерть! – воскликнул капуцин, и в его глазах загорелся зловещий огонек. – Если б только он попал в мои руки… Но что я говорю? Такие мысли не подобают служителю Господню.

Аббат всплеснул руками, словно человек, сознание которого помутилось от горя, и выбежал из комнаты.

Еще один важный вопрос предстояло решить: французам или англичанам достанется честь первыми вступить в аббатство. Клянусь честью, вы просите слишком много у Этьена Жерара в такое время в таком месте. Он никогда никому не уступит! Но бедняга Барт просил так горячо. Что представляли собой несколько потасовок, в которых он принял участие, по сравнению с моими семьюдесятью четырьмя битвами? В конце концов я уступил. Мы едва успели хлопнуть по рукам, как вдруг снаружи раздались крики, шум борьбы и проклятия. Барт и я выхватили сабли, справедливо полагая, что разбойники напали на нас.

Можете представить наши чувства, когда при свете фонаря, который висел на крыльце, мы увидели гусар и драгун, смешавшихся в одну большую кучу. Красные и голубые мундиры, шлемы и кивера виднелись то тут то там. Солдаты беззаветно тузили друг друга. Мы бросились в самый центр схватки, умоляя, грозя, приказывая. В конце концов нам удалось оттащить их друг от друга. Теперь они стояли, выстроившись в две линии, раскрасневшиеся, испачканные кровью, и свирепо смотрели друг на друга. Они дышали тяжело, словно лошади после утомительной скачки. Лишь обнажив сабли, нам удалось удержать их на расстоянии друг от друга. Бедолага-капуцин стоял на крыльце в своем длинном коричневом одеянии и, подняв руки к небу, молил Господа о милости.

Выяснилось, что именно он стал причиной потасовки. Не понимая натуру солдата, священник сделал несколько замечаний английскому сержанту. Он сказал, что, к сожалению, английский эскадрон не так хорош, как французский. Не успели слова вылететь у него изо рта, как сержант развернулся и ударом увесистого кулака сбил с ног ближайшего гусара. Словно повинуясь сигналу, гусары и драгуны бросились друг на друга, как разъяренные звери. Мы теперь не могли полагаться на наших солдат, поэтому Барт собрал своих людей у крыльца, а я – позади таверны. Англичане беззвучно ругались, наши ребята сжимали кулаки и сыпали проклятиями. Солдаты поступали согласно обычаям своих народов.

Что ж, раз решение было принято, мы хотели незамедлительно претворить его в жизнь, иначе можно было ожидать новой ссоры между нашими солдатами. Барт в сопровождении драгун поскакал к аббатству. Предварительно он сорвал с рукавов золотую шнуровку, стащил воротник и кушак с мундира. Теперь он выглядел как простой солдат. Барт объяснил своим людям, чем им предстоит заняться. Те не стали вздымать вверх руки с оружием или издавать воинственные вопли, как сделали бы на их месте французы, и выражение их бесстрастных чисто выбритых лиц наполнило меня уверенностью. Англичане расстегнули мундиры, запачкали ножны и шлемы. Сбруя висела на лошадях кое-как. Теперь они и впрямь походили на партию дезертиров, которые забыли об армейском порядке и дисциплине. В шесть часов утра они овладеют главными воротами аббатства, и в то же время мои гусары ворвутся внутрь. Мы с Бартом пожали друг другу руки на прощание, и он тронулся в путь. Сержант Папилет с двумя солдатами последовали за англичанами на расстоянии и возвратились через полчаса. Папилет доложил, что после коротких препирательств Барта и драгун, освещаемых фонарями, пропустили в аббатство.

Пока все шло по плану. В ночном небе низко висели облака. Накрапывал мелкий дождик. В такую погоду нас нелегко будет обнаружить. Я выставил постовых на расстоянии двести ярдов в каждом направлении. Часовые должны были уберечь нас от разного рода неожиданностей и не позволить крестьянам, которые могут наткнуться на нас, сообщить новость в аббатство. Оден и Папилет должны были дежурить по очереди, в то время как остальные отдыхали вместе с лошадьми в большом деревянном амбаре. Я обошел посты, удостоверился, что все в порядке, а затем вернулся в таверну, бросился на приготовленную мне хозяином кровать и провалился в глубокий сон.

Вам, безусловно, не раз приходилось слышать, что меня считают образцовым солдатом. Такую оценку давали не только друзья, но и старые вояки, которые принимали участие в тех же кампаниях, что и я. Но честность и скромность заставляют меня признаться, что это не совсем так. Некоторых способностей я напрочь лишен. Конечно, таковых не так и много. В великой армии императора не нашлось бы с десяток офицеров, которые смогли бы стать выше меня на лестнице к совершенству. Я не говорю о храбрости. Об этом лучше скажет тот, с кем я был в бою. Мне часто приходилось слышать, как солдаты у походных костров спорят: кто самый отчаянный смельчак в Великой армии. Некоторым по душе Мюрат, некоторым Лассаль, многие считали непревзойденным храбрецом Нея. Но когда мне задавали этот вопрос, я обычно пожимал плечами и улыбался. Было бы нескромно сказать, что в армии нет храбреца отчаянней, чем бригадир Жерар. Факт остается фактом: человек лучше всего знает самого себя. Но кроме храбрости солдату необходимы другие важные качества. Одно из них: солдат должен быть легок на подъем. А я с самого детства любил поспать. Именно этот недостаток и привел меня к катастрофе в ту ночь.

Было около двух ночи, когда я почувствовал удушье. Я попытался вскочить на ноги, но нечто держало меня и не давало пошевелиться. Мне оставалось лишь биться на месте, как стреноженной лошади. Мои лодыжки, колени и запястья были туго связаны. Лишь глаза были свободны. У изголовья кровати в тусклом свете португальской лампы я увидел аббата и хозяина таверны.

Вечером лицо хозяина выглядело просто глупым и испуганным. Сейчас надо мной нависла жестокая и злобная рожа. Никогда еще мне не приходилось видеть такого отвратительного мерзавца. В руке у него блестел длинный нож. Аббат же старался держаться с достоинством. Однако его монашеская сутана было распахнута, и из-под нее виднелся черный мундир с аксельбантами, как у английских офицеров. Он смотрел прямо на меня, опершись о спинку кровати, и молча смеялся, надавив на нее изо всех сил.

– Уверен, вы простите мое веселье, дорогой полковник, – сказал он. – Когда вы сообразили, что произошло, ваше лицо приобрело интересное выражение. Не сомневаюсь, что вы отличный солдат, но вряд ли вам по силам потягаться в хитрости с маршалом Миллефлером. Именно так ваши ребята прозвали меня. Вы, очевидно, недооценили меня, что доказывает отсутствие у вас достаточной проницательности. Разве что мой тупоголовый соотечественник, английский драгун, менее вас компетентен в серьезном деле.

Представьте, что я чувствовал, выслушивая эти высокомерные разглагольствования. Негодяй выражался в снисходительной цветистой манере. Очевидно, именно ей он был обязан своим прозвищем. Я ничего не отвечал, но они, должно быть, прочитали угрозу в моих глазах. Хозяин гостиницы шепнул что-то своему компаньону.

– Нет, нет, дорогой Шенье. Он намного более ценен живым, – ответил Миллефлер. – Кстати, полковник, ваше счастье, что у вас такой крепкий сон. Вздумай вы поднять тревогу, мой друг, который не блещет хорошими манерами, без сомнения, перерезал бы вам глотку. Советую не злоупотреблять его терпением, потому что сержант Шенье, служивший ранее в Седьмом полку императорской легкой пехоты, человек куда более опасный, нежели капитан Алексис Морган из гвардии Его Величества.

Шенье самодовольно ухмыльнулся и потряс ножом. Меня же окатила волна презрения, когда я подумал, как низко способен опуститься солдат армии императора.

– Вы будете удивлены, когда узнаете, – произнес маршал своим учтивым тихим голосом, – что за обеими вашими колоннами следили с того самого момента, как вы покинули лагерь. Согласитесь, что мы с Шенье сыграли свои партии превосходно. Мы подготовились к вашему появлению в аббатстве, хотя надеялись заполучить эскадрон целиком вместо половины. Когда ворота захлопнутся за вашими друзьями, они обнаружат себя в весьма милом средневековом дворе, из которого нет выхода. Из бойниц в стенах на них будут направлены сотни мушкетов. Им придется выбирать: либо умереть на месте, либо сдаться. Между нами: я не имею ни малейшего сомнения, что они предпочтут смерти сдачу в плен. Но так как вы, безусловно, заинтересованы в происходящем, то предлагаю вам пройтись со мной. Думаю, что вы найдете в аббатстве своего титулованного друга с таким же вытянутым лицом, что и ваше.

Два негодяя шепотом стали переговариваться между собой. Насколько я понял, они обсуждали, как наилучшим образом избежать моих караульных.

– Я проверю, чтобы удостовериться, что по другую сторону амбара никого нет, – произнес наконец маршал. – Вы останетесь здесь, дорогой Шенье. Если пленник станет доставлять хлопоты, вы знаете, что делать.

Итак, мы остались вдвоем: я и чудовищный ренегат. Он сидел на краю кровати. Нож тускло отсвечивал в его руке при свете коптящей масляной лампы. А я, оглядываясь назад, могу лишь удивляться, как тогда не сошел с ума от досады и угрызений совести. Я лежал абсолютно беспомощный на кровати, не имея возможности крикнуть или хотя бы пошевелить пальцем. Мои пятьдесят храбрецов были рядом, но я не мог даже подать им знак. Они и не догадывались, в каком отчаянном положении их командир. Я не впервые попадал в плен; но чтобы вот так оказаться в руках изменников и под градом насмешек, одураченным их наглыми главарями, быть загнанным в аббатство! Нет, этого я не мог вынести. Нож этого мясника не мог заставить меня страдать сильнее.

Я попытался ослабить веревки на лодыжках и запястьях, но меня скрутили не новички. Веревки не поддавались ни на дюйм. Затем я попытался вытолкнуть изо рта носовой платок, однако сидящий на кровати страж поднял нож с таким угрожающим возгласом, что я вынужден был отступить. Я лежал и смотрел на его бычью шею, раздумывая над тем, повезет ли мне когда-нибудь, чтобы затянуть на ней петлю. Вдруг в коридоре раздались шаги. Лестница заскрипела под ногами. Что скажет разбойник, когда вернется? Если он обнаружит, что меня невозможно похитить, то просто убьет на месте. Но мне уже было все равно. Я посмотрел на дверь с вызовом и презрением, которые не мог выразить словами. Представьте себе мое удивление, друзья, когда вместо долговязой фигуры и смуглого ненавистного лица капуцина я увидел серый ментик и пышные усы унтер-офицера Папилета!

Французского солдата в те времена было нелегко застать врасплох. Папилету стоило лишь скользнуть глазами по моей связанной фигуре и зловещей роже за моей спиной, как он все понял.

– Что за черт! – зарычал он и выхватил из ножен длинную саблю.

Шенье бросился на него с ножом, но затем отпрянул назад и попытался всадить нож мне в сердце. Я успел вывернуться от него на другой край кровати. Лезвие поцарапало мне бок и прошило насквозь одеяло и простыню. Секундой спустя я услышал глухой удар, тяжелое падение, а затем почти одновременно на пол упал другой предмет, намного легче, но тверже, и закатился под кровать. Я не пугаю вас жуткими подробностями, друзья? Достаточно будет сказать, что Папилет являлся одним из лучших рубак в полку, его сабля была тяжела и остра. Разрезая веревки, опутывающие меня, он оставил кровавые полоски на запястьях и лодыжках.

Когда сержант вытянул кляп у меня изо рта, я первым делом расцеловал его покрытые шрамами щеки. Затем справился: все ли в порядке с людьми? Да, не было повода беспокоиться. Оден только что сменил его, и Папилет отправился ко мне доложить. Видел ли он аббата? Нет, не видел. Тогда нам следует организовать кордон, чтобы пресечь попытку к бегству. Я торопливо отдавал приказы, как вдруг услышал медленные выверенные шаги внизу, а затем скрип лестничных ступенек.

Папилет сразу все понял.

– Не убивай его, – успел прошептать я и спрятался в густой тени за дверью.

Папилет припал к полу напротив. Шаги раздавались все выше и выше. Каждый шаг отдавался в моем сердце. Он еще не успел переступить порог, как мы бросились на него, словно волки на оленя. Мы втроем свалились на землю. Он сражался, как тигр, с такой невероятной силой, что, казалось, вот-вот вырвется от нас. Трижды ему удавалось подняться на ноги и трижды мы валили его на землю. В конце концов Папилет пригрозил, что пустит в ход саблю. У того хватило ума понять, что он проиграл, и остался лежать, пока я связывал его теми же веревками, которые только что врезáлись в мое тело.

– Что ж, ситуация изменилась, – сказал я. – Вы видите, что козыри теперь в моих руках.

– Удача всегда достается дураку, – ответил он. – Это не так и плохо. Иначе наш мир оказался бы во власти умников. Вижу, что вы убили Шенье. Он был непокорным псом. От него всегда воняло чесноком. Будьте так любезны, уложите меня на кровать. Полы в португальских тавернах не годятся для отдыха человеку, помешанному на чистоте.

Я не мог не восхищаться выдержкой негодяя. Он сохранял самообладание, несмотря на то, что на этот раз фортуна повернулась к нему спиной. Я отослал Папилета за часовыми, а пока стоял рядом с пленником, обнажив саблю и не сводя с него глаз ни на секунду. Должен признаться, что начал испытывать к нему уважение за выдержку и храбрость.

– Надеюсь, – сказал он, – что вы станете обходиться со мной как подобает.

– Можете быть уверены, вы получите все, что заслужили.

– Мне не нужно ничего более. Вы, возможно, не осведомлены о моем благородном происхождении, но в своем нынешнем положении я не могу назвать имя своего отца без того, чтобы не прослыть предателем, и имя моей матушки без того, чтобы не вызвать скандал. Я не могу требовать королевских почестей. Подобные знаки внимания гораздо приятнее принимать по доброй воле. Веревки режут мне кожу. Вы не могли бы слегка их ослабить?

– Вы, похоже, не слишком высокого мнения о моих умственных способностях, – заметил я, повторяя его собственную фразу.

– Туше! – воскликнул он, словно фехтовальщик, пропустивший удар. – Но здесь ваши люди, а следовательно, можно бы и ослабить веревки.

Я приказал стащить с него сутану и строго охранять. Поскольку уже рассветало, я должен был хорошенько продумать, что предпринять. Бедняга Барт и его англичане пали жертвой коварного плана. Согласись мы тогда на предложение священника, и разбойники заполучили бы всех нас вместо половины. Я обязан вытащить англичан из ловушки, если это только возможно. Кроме того, оставалась еще пожилая леди – графиня Ла Ронда, о чьей свободе мне предстояло позаботиться. Так как аббатство и его гарнизон начеку, то нечего было и думать о штурме. Все теперь зависело от того, насколько разбойники преданы своему вожаку. Игра целиком зависела от моей способности правильно разыграть эту единственную карту. А теперь я расскажу вам, как умело и отважно разыграл ее.

Рассвет еще не загорелся, как горнист затрубил сбор. Гусары рысью поскакали на поляну. Пленника мы поместили на лошадиную спину в самом центре строя. Так случилось, что на расстоянии мушкетного выстрела от аббатства росло огромное дерево. Под ним мы остановились. Вздумай они атаковать, гусары отбили бы атаку и ворвались в аббатство. Но, как я и предполагал, они решили остаться под защитой неприступных стен. Разбойники высыпали наверх и вылили на нас целое море насмешек, ругательств и непристойностей. Раздалось несколько выстрелов. Но так как мы находились вне досягаемости огня, то они вскоре прекратили стрельбу, видимо, решив беречь порох. Странное это было зрелище – вся эта смесь французских, английских и португальских, кавалерийских, пехотных и артиллерийских мундиров. Разбойники вертели головами и грозили нам кулаками.

Помню, что шум немедленно стих после того, как гусары разомкнули ряды и показали того, кто был в наших руках. Несколько секунд стояла мертвая тишина, а затем раздался вопль, полный горести и гнева. Я видел, как некоторые из них стали корчиться, словно в припадке, на крепостной стене. Наш пленник, очевидно, был выдающейся личностью, если сумел внушить к себе столь сильные чувства даже этим негодяям. В таверне мы нашли крепкую веревку и прихватили с собой. Солдаты перекинули конец веревки через нижнюю ветку дерева.

– Позвольте, месье, расстегнуть ваш воротник! – обратился к нему Папилет с притворной вежливостью.

– Только если ваши руки безупречно чисты, – ответил пленник, чем заставил солдат покатиться от хохота.

Со стены раздался очередной вопль, но когда петля затянулась вокруг шеи маршала, вопль сменился угрюмым молчанием. Прозвучал отрывистый сигнал охотничьего рога. Ворота раскрылись, и три человека помчались в нашу сторону, размахивая белым платком. Ах, как радостно затрепетало мое сердце при их появлении! Но я не двинулся с места ни на дюйм. Негодяи должны быть уверены, что желают переговоров больше, чем я. Тем не менее я позволил барабанщику поднять белый платок в ответ. Маршал, все еще связанный, с веревкой на шее, сидел на лошади с видом человека, которому ужасно скучно, но он борется со скукой из вежливости. Попади я в такую ситуацию, не мог бы держаться лучше. А это высшая похвала от меня.

Тройка посланников была единственной в своем роде: один – португальский кавалерист в темном мундире; другой – французский егерь в светло-зеленом плаще и третий – английский артиллерист в расшитом золотом синем кителе. Все трое отдали честь. Француз начал говорить.

– В наших руках тридцать семь английских драгун, – сказал он. – Клянемся, что все они будут висеть вдоль стен аббатства через пять минут после смерти маршала.

– Тридцать семь? – воскликнул я. – Их было пятьдесят один.

– Четырнадцать были убиты на месте, прежде чем мы захватили остальных.

– А офицер?

– Он предпочел смерть сдаче в плен. Это не наша вина. Мы сохранили бы ему жизнь, если б смогли.

Бедолага Барт! Мы виделись лишь дважды, но он сразу завоевал мои симпатии. С тех пор в память об умершем друге я всегда испытывал уважение к англичанам. Мне никогда не приходилось встречать более мужественного человека и более неумелого фехтовальщика.

Как вы понимаете, я не стал верить негодяям на слово. Папилет отправился с одним из них в аббатство и, вернувшись, подтвердил их слова. Теперь мне нужно было позаботиться о живых.

– После того, как вы освободите тридцать семь драгун, я освобожу вашего главаря.

– Мы согласны лишь на десять.

– Поднимите его вверх! – отдал команду я.

– Двадцать! – завопил егерь.

– Хватит слов, – сказал я. – Тяните веревку!

– Согласны, всех! – воскликнул посланник после того, как веревка натянулась на шее маршала.

– С лошадьми и оружием.

Они поняли, что со мной шутки плохи.

– Все, что у них есть, – угрюмо пробурчал егерь.

– А также графиню Ла Ронда, – сказал я.

Но здесь я встретил огромное сопротивление. Никакие угрозы не могли заставить бандитов выдать графиню. Мы натянули веревку. Мы тронули с места лошадей. Мы делали все, только не вздернули маршала. Если мы сломаем ему шею, то жизнь драгун будет стоить не больше ломаного гроша. Поэтому я дорожил жизнью Миллефлера не меньше, чем разбойники.

– Позвольте мне вмешаться в ваш спор, – любезно произнес маршал. – Вы подвергаете меня риску подхватить ангину. Вам не кажется, что если существуют столь серьезные разногласия, то следует спросить мнение самой дамы? Уверен, что никто из нас не станет поступать вопреки ее желанию.

Нельзя было предложить лучшего выхода. Можете себе представить, как быстро я схватился за эту простую идею. Уже через десять минут величавая дама с седыми кудрями, которые выглядывали из-под мантильи, стояла перед нами. Ее лицо было желтого цвета. Казалось, что в нем отражались бесчисленные золотые дублоны[76 - …дублоны… – Дублон (исп. doblon от doble – двойной) – старинная золотая испанская монета, содержавшая вдвое больше золота, чем бывшая до нее в обращении кастильская монета.] ее состояния.

– Этот господин, – произнес маршал, – чрезвычайно озабочен тем, чтобы отправить вас в такое место, где вы никогда более не сможете увидеть нас. Вам предстоит решить: отправиться с ним или остаться со мной.

Она немедленно бросилась к его лошади.

– Мой милый Алексис! – воскликнула она. – Ничто на свете не разлучит нас!

Насмешливая ухмылка появилась на его миловидном лице.

– Кстати, вы допустили небольшую оговорку, дорогой полковник, – сказал он. – Кроме титула, сохранившегося в силу обычая, не существует никакой вдовы Ла Ронда. Дама, которую я имею честь вам представить, – моя горячо любимая жена госпожа Алексис Морган, или, точнее, мадам маршал Миллефлер.

В это мгновение я пришел к выводу, что перед нами – умнейший, но в то же время самый беспринципный человек на земле. При взгляде на эту несчастную женщину моя душа наполнилась удивлением и отвращением. Она же, в свою очередь, не отрывала глаз от лица Миллефлера. Так восторженно молодой рекрут смотрит на императора.

– Так тому и быть, – сказал я наконец. – Отдайте мне драгун, и мы уедем.

Когда драгун с оружием и на конях доставили, веревку сняли с шеи маршала.

– Прощайте, дорогой полковник, – произнес он. – Боюсь, что когда вы вернетесь к Массене, то не сможете доложить об успешном выполнении задания. Хотя, судя по слухам, он будет чересчур занят, чтобы придать этому слишком большое значение. Вынужден признать, что вы выпутались из затруднительного положения с гораздо большей ловкостью, чем я ожидал. Полагаю, что смогу что-нибудь для вас сделать, пока вы не уехали?

– Лишь одна просьба.

– Что за просьба?

– Похороните молодого офицера и его солдат с воинскими почестями.

– Даю слово чести.

– Еще одна просьба.

– Говорите.

– Уделите мне пять минут на открытом пространстве, верхом на коне с саблей в руке.

– Ни за что, – ответил он. – Ведь тогда мне придется либо пресечь вашу многообещающую карьеру в самом начале, либо навсегда проститься со своей красоткой новобрачной. Право, не стоит обращаться с подобной просьбой к человеку перед его медовым месяцем.

Я собрал кавалеристов и построил в колонну.

– Au revoir[3 - До свидания (фр.).], – воскликнул я и отдал саблей салют. – При следующей встрече вам не отделаться так легко.

– Au revoir, – ответил он. – Если вам надоест служить под знаменами императора, вас всегда готовы принять на службу к маршалу Миллефлеру.




6. Как бригадир играл за королевство


Иногда мне кажется, что, выслушав мои истории, вы воображаете, будто я хвастаюсь. Нет ошибки большей, чем эта. Я часто замечал, что настоящие солдаты верят мне безоговорочно. Да, я нередко изображаю себя как бравого, обладающего недюжинной выдержкой человека. Но если случалось нечто чрезвычайное, я предпочитаю излагать факты такими, какими они были на самом деле. Неверно утверждать, что моя карьера всегда была безоблачной. Случай, с которым я собираюсь вас познакомить сегодня, принадлежит к таким, о которых может рассказать лишь весьма скромный человек. В конце концов, когда кто-либо достигает таких высот, как я, он может позволить себе говорить там, где простой человек предпочтет молчать.

Вы, очевидно, знаете, что после русской кампании остатки нашей потрепанной армии[77 - …после русской кампании остатки нашей потрепанной армии… – После отказа России поддерживать навязываемую ей Наполеоном Континентальную блокаду Англии, 24 июня 1812 г. шестисоттысячное французское войско без объявления войны вторглось в Россию, где за полгода армия Наполеона была почти полностью уничтожена и покинула страну 14 декабря 1812 г. в составе около двадцати тысяч человек.] расположились вдоль западного берега Эльбы. Там мы отогрелись благодаря доброму немецкому пиву и добавили немного мяса на костях. Правда, многого вернуть уже было невозможно: отмороженные пальцы на руках и ногах, которые солдаты Великой Армии ежедневно теряли во время отступления из России, не поместились бы в трех огромных интендантских фургонах. Какими бы истощенными и уставшими мы ни были, мы благодарили судьбу за то, что нам удалось избежать участи своих товарищей, навсегда оставшихся в бескрайних снегах. До сих пор, друзья, мне невыносимо тяжело видеть вместе красный и белый цвета. Один вид моей красной фуражки на белом совершенно выбивает меня из колеи, и я вижу во сне и наяву солдат, плетущихся по белому снегу, покрытому тут и там красными пятнами. Вы ни за что не заставите меня рассказывать об этом. Одно воспоминание о той страшной зиме превращает вино в моем стакане в уксус, а сигарный табак – в траву. Полмиллиона человек форсировали Эльбу осенью 1812 года, а весной 1813 года в армии оставалось не более сорока тысяч пехотинцев. Но какими же ужасными были эти люди! Эти сорок тысяч человек словно были сделаны из железа. Они ели лошадей, спали в снегу, сердца их были наполнены гневом и горечью и страстно ненавидели русских. Им удалось бы удержать оборону на Эльбе, пока император собирал во Франции новобранцев[78 - …пока император собирал во Франции новобранцев… – Вернувшись в конце 1812 г. в Париж, Наполеон приступил к созданию новой армии и в короткий срок поставил под ружье всех, кого только мог набрать, – более трехсот тысяч солдат.], чтобы еще раз форсировать реку.

Но кавалерия находилась в плачевном состоянии. Мои гусары расположились на постой в Борна. Построив их, я не смог удержаться от слез. Мои бравые молодцы, мои прекрасные кони: сердце рвалось от боли – в таком жалком виде стояли они передо мной. «Не стоит унывать, – уговаривал я себя. – Они понесли большие потери, но главное в том, что полковник остался с ними». Я с головой бросился в работу, чтобы восстановить бригаду, и уже имел под началом два приличных эскадрона, когда пришел приказ, предписывающий всем кавалерийским полковникам немедленно отправляться в учебные казармы во Францию и заняться там обучением рекрутов и подготовкой лошадей для предстоящих кампаний.

Вы, конечно, думаете, что я чрезвычайно обрадовался возможности навестить дом. Не скрою, что меня наполнила радость при мысли о скорой встрече с матушкой. Немало юных красавиц тоже были бы счастливы услышать новость о моем прибытии. Но в армии служило множество офицеров, кому побывать дома было гораздо важнее, чем мне. Я бы с готовностью уступил эту возможность любому из тех, кто, может быть, последний раз увиделся бы со своими женами и детьми. Однако синий лист бумаги с красной печатью, на котором напечатан приказ, не оставлял места для возражений. Уже через час я скакал по дороге на Вогезы[79 - …Вогезы. – Горы на северо-востоке Франции.]. Наконец, звуки горна затихли вдали. Теперь меня окружала тишина. Война оставалась где-то позади, а впереди меня ждал мир. Дорога кружила через леса, поля и горы, а за голубой линией горизонта лежала родная Франция.

Скакать по армейским тылам хоть и интересно, но довольно скучно. В периоды сбора урожая солдаты могли обходиться без снабжения: они научились собирать зерна из земли, чтобы затем молоть у своих бивуаков. Как раз стояло это время года. Именно тогда наши походы сопровождались воплями отчаяния и плачем по всей Европе. Но оголодавшим солдатам следовало набраться сил. Мне постоянно приходилось отступать на обочину, пропуская стада кобурских овец, баварских быков, а также тяжелые фургоны с берлинским пивом и хорошим французским коньяком, двигавшиеся навстречу беспрерывным потоком. Иногда раздавался сухой треск барабанов и пронзительный свист флейт – это маршировали колонны пехотинцев. Белая дорожная пыль покрывала синие мундиры. Старых солдат, которые стояли гарнизонами в германских крепостях, подтягивали к границе, так как новобранцев из Франции ожидали не раньше мая.

В конце концов меня настолько утомили постоянные остановки и топтание на месте, что я несказанно обрадовался, обнаружив, что невдалеке от Альтенбурга[80 - …невдалеке от Альтенбурга… – Альтенбург – город на юго-востоке Германии.] дорога раздваивается. Я выбрал более узкую, но зато безлюдную тропу. Всего несколько путников встретилось мне по дороге на Грейц. Тропа вилась между дубовых и буковых рощ. Величественные деревья широко раскинули могучие ветви. Не удивляйтесь, что гусарский полковник останавливал коня, чтобы полюбоваться красотой зеленых, только что распустившихся листьев – если б вы провели шесть месяцев среди сосен и елей в России, то смогли бы понять меня.

Однако даже красота леса не смогла избавить меня от странного чувства. Недовольное ворчание и хмурый вид немецких крестьян насторожили меня. У нас всегда были превосходные отношения с немцами. За последние шесть лет немцы никогда не представляли угрозы и ничего не имели против того, что мы довольно свободно чувствовали себя в их стране. Мы выказывали уважение немецким мужчинам и пользовались расположением немецких женщин. Добрая Германия стала вторым домом для нас. Но сейчас поведение людей как-то настораживало, и я никак не мог понять, в чем дело. На мои приветствия никто не отвечал, лесники отворачивали от меня головы и прятали глаза; в деревнях люди, собравшись небольшими группами, хмуро смотрели вслед. Даже женщины перестали мне улыбаться, а я к этому не привык.

В деревушке Шмолин, в десяти милях от Альтенбурга, все стало еще хуже. Я остановился в небольшой таверне, чтобы промочить горло и напоить Виолетту. Обычно я не упускаю возможности сделать комплимент служанке, а при случае и поцеловать ее, но сейчас не получилось ни того ни другого: взгляд девушки был холодным и даже враждебным. Когда же я со стаканом в руке поприветствовал парней, пивших пиво за соседним столом, все дружно повернулись ко мне спиной, а один из них воскликнул:

– У меня тост, ребята. Выпьем за букву «Т»!

Они осушили пивные кружки и захохотали. Но в их смехе слышалось нечто зловещее. Я никак не мог взять в толк, что означает такое поведение, а выехав из деревни, увидел на дереве свежевырезанную букву «Т». Я уже видел сегодня эту букву, и не раз, не обращал на это внимания, но теперь задумался, в чем же тут дело? В это время мимо меня ехал солидный на вид человек, и я обратился к нему за помощью.

– Не могли бы вы пояснить, сэр, – произнес я, – что означает буква «Т» на дереве?

Он взглянул на букву, а затем на меня со странным выражением.

– Молодой человек, – ответил он, – буква «Т» означает, что здесь уже нет места для буквы «Н».

Не успел я задать очередной вопрос, как он вонзил шпоры в бока лошади и быстро поскакал дальше.

Сначала я не придал значения его словам, но в этот момент Виолетта дернула головой. Я увидел, как засверкала на ее уздечке медная буква «Н». Буква «Н» – начальная буква имени императора. Следовательно, «Т» означает нечто противоположное. Что-то случилось в Германии за время нашего отсутствия: дремлющий исполин просыпается. Я вспомнил дерзкие лица, которые повстречал по дороге, и подумал, что, сумей я заглянуть в сердца этих людей, я доставил бы во Францию весьма тревожные новости. Поэтому мне еще больше захотелось поскорее получить запасных лошадей, увидеть за спиной десять боевых эскадронов и снова услышать грозный бой барабанов.

Терзаемый этими мыслями, я то пускал лошадь рысью, то снова переходил на шаг, как поступает всадник, которому предстоит дальняя дорога, а лошадь надо поберечь. В этом месте лес расступился. У дороги лежал огромный штабель дров, откуда, проезжая мимо, я услышал крик. Присмотревшись, я увидел за дровами лицо – потное, красное взволнованное лицо. Взглянув внимательнее, я узнал того мужчину, которого встретил возле деревни.

– Подойдите ближе, – очень тихо окликнул он меня. – Еще ближе. А сейчас слезьте с лошади и сделайте вид, что чините стремя. За нами, возможно, следят. Если нас увидят вместе, то меня ожидает верная смерть.

– Смерть? – прошептал я. – От кого?

– От Tugenbund[81 - От Tugenbund… — Тýгенбунд (нем. Tugenbund – союз добродетели) – тайное политическое общество в Пруссии в 1808—1813 гг., созданное с целью возрождения «национального духа» после разгрома Пруссии Наполеоном.], ночных всадников Лютцова[82 - …ночных всадников Лютцова. – Адольф Лютцов (1783—1843) – прусский капитан, командир партизанского отряда, героически сражавшегося с французскими оккупантами.]. Вы, французы, сидите на пороховой бочке, которая может взорваться в любую минуту.

– Все это несколько неожиданно, – сказал я, перебирая руками кожаную сбрую. – Что такое Tugenbund?

– Тайное общество, которое планирует восстание и собирается изгнать вас из Германии так же, как из России.

– А буква «Т» – символ Tugenbund?

– Это знак. Я бы рассказал вам обо всем этом сразу же, когда вы спросили меня, но не осмелился сделать это у всех на виду. Поэтому помчался вперед, чтобы дождаться вас в лесу.

– Я в огромном долгу перед вами, – сказал я. – Вы единственный немец за весь день, который проявил ко мне любезность.

– Все, чем я владею, досталось мне благодаря контрактам с французской армией, – ответил он. – Ваш император всегда дружелюбно относился ко мне. Но умоляю, скачите, мы и так заговорились. Берегитесь ночных всадников Лютцова!

– Бандиты? – спросил я.

– Лучшие люди в Германии, – ответил он. – А теперь, ради Бога, скачите. Я своим поступком подверг риску собственную жизнь и доброе имя.

Теперь мне стало и вовсе не по себе. Представляете, какое впечатление произвела на меня эта странная беседа. Его дрожащий голос, испуганное лицо, беспокойно бегающие глаза и чуть ли не ужас от хруста ветки убеждали больше слов. Не оставалось сомнения в том, что причина его испуга достаточно серьезна, потому что вскоре после того, как я оставил его, где-то далеко сзади раздался выстрел и послышался крик. Возможно, это был какой‑то охотник со своими собаками, но я больше никогда не встречал человека, который попытался помочь мне, и ничего о нем не слышал.

После этого случая я стал внимательнее и осторожнее: ехал быстрее по открытым местам и медленнее там, где меня могла ожидать засада. Тут уже не до шуток: пятьсот миль немецкой земли лежало передо мной! Однако я почему-то не слишком волновался. Немцы всегда в моем представлении были мягкими, приветливыми людьми, скорее привыкшими к трубке, чем рукоятке сабли, и не потому, что им не хватало смелости, а потому, что они имели добрые сердца и предпочитали мир войне. Я тогда и не подозревал, что под приветливостью кроется злость, гораздо более свирепая и опасная, чем у кастильцев[83 - …кастильцев… – Кастилия – историческая область (в прошлом – самостоятельное королевство) в Испании.] или итальянцев.

Вскоре я удостоверился, что дело не ограничивалось лишь злобным ворчанием и свирепыми взглядами. Все обстояло намного серьезнее. Я добрался до места, где дорога круто поднималась вверх и терялась в густой дубовой роще. Поднявшись почти до середины холма, я посмотрел вперед и увидел, как что-то поблескивает за могучим стволом. Из-за дерева вышел человек. Его костюм был настолько ярко украшен и расшит позолотой, что горел на солнце, как огонь. Незнакомец, кажется, был пьян, шатаясь, он приближался ко мне. Одной рукой он прижимал к уху красный платок, другой конец которого был обмотан вокруг шеи.

Остановив лошадь, я разглядывал его с некоторым отвращением, удивляясь, что человек, который носит столь нарядный костюм, появляется днем в подобном состоянии. Он же, не отрывая от меня взгляда, то и дело останавливался и неуверенно покачивался. Неожиданно, когда я уже собрался продолжать путь, он вознес руки, возблагодарил небеса, сделал еще шаг и свалился на землю. Его руки при падении вытянулись вперед. Я смог разглядеть, что то, что я принял за красный платок, оказалось ужасной раной. Кусок кожи в темных сгустках крови свисал с плеча незнакомца.

– О Боже! – воскликнул я и бросился на помощь. – А мне сначала показалось, что вы пьяны.

– Я не пьян, я умираю, – ответил он. – Но, слава небесам, я встретил французского офицера, пока еще у меня остались силы говорить.

Я уложил его в траве и влил несколько капель бренди ему в рот. Вокруг нас раскинулась живописная сельская местность, зеленая и мирная. Кроме раненого, нигде не было видно ни единой живой души.

– Кто это вас? – спросил я. – Кто вы такой? Вижу, что вы француз, но я никогда не видел столь странного мундира.

– Это форма новой почетной гвардии императора. Мое имя – маркиз Шато Сент-Арно. Я девятый в роду, кто пролил кровь за Францию. Меня преследовали и ранили ночные всадники Лютцова. Но я спрятался за кустами и дожидался, пока не появится француз. Поначалу я не был уверен: друг вы или враг. Но так как почувствовал приближение смерти, решил испытать судьбу.

– Мужайтесь, мой друг, – сказал я. – Мне приходилось видеть и более тяжелые ранения, а люди, которые их получили, до сих пор живут припеваючи.

– Нет, нет, – прошептал он. – Я знаю, что ухожу.

Маркиз сжал рукой мою ладонь. Я заметил, что ногти у него на руке уже посинели.

– В кармане моего мундира находятся документы. Вы должны доставить их принцу Сакс-Фельштейну в его замок Гоф. Он все еще предан нам, но принцесса ненавидит французов лютой ненавистью. Она старается обратить принца на свою сторону. Если ей это удастся, то к нему присоединятся все, кто еще колеблется, так как принц – племянник короля Пруссии и двоюродный брат короля Баварии. Если бумаги попадут к нему вовремя, то удержат принца от опрометчивого решения. Доставив бумаги ему сегодня вечером, вы сохраните Германию в руках императора. Не будь моя лошадь убита, а я смертельно ранен…

Он закашлялся, и его холодная рука сжалась вокруг моего запястья, так что оно побелело. Затем его голова дернулась, глаза закатились – все было кончено.

Веселенькое начало по дороге домой. Мне следовало выполнить задание, в котором я мало что понимал и которое грозило оторвать меня от решения насущных проблем гусар. В то же время задание было настолько важным, что я не смел уклониться. Я расстегнул мундир маркиза. Император специально задумал столь блестящую форму, чтобы привлечь молодых аристократов и создать новое подразделение гвардии. Небольшой бумажный свиток был перевязан шелковой ленточкой и адресован принцу Сакс-Фельштейнскому. В углу неаккуратным почерком, в котором я сразу узнал руку императора, было написано: «Срочно. Очень важно». Эти слова были для меня равносильны приказу: я будто бы увидел твердые губы императора и его холодные серые глаза. Пускай солдаты подождут лошадей, мертвый маркиз останется лежать, где лежит, а я, если только не протяну ноги и не испущу дух, доставлю бумаги в замок сегодня вечером.

Я не боялся скакать по дороге через лес. Еще во время войны в Испании я усвоил, что безопаснее всего избежать встречи с партизанами сразу после их нападения, а самое опасное время наступает, когда все выглядит тихо и мирно. Взглянув на карту, я обнаружил, что замок Гоф лежит южнее и, чтобы добраться до него, придется скакать по краю болот. Не успел я проехать и пятидесяти ярдов, как из-за кустов раздались два выстрела из карабинов. Одна из пуль прожужжала над головой, словно пчела. Было очевидно, что ночные всадники действуют гораздо отчаяннее, чем их собратья в Испании. Моя миссия может закончиться там же, где и началась, если я буду ехать по дороге.

И началась бешеная скачка: с отпущенными поводьями я мчался через кусты, по крутым холмам, доверившись своей маленькой Виолетте. Она же ни разу не оступилась и скакала так быстро и уверенно, как будто понимала, что судьба всей Германии зависит от ее хозяина. Что касается меня, то не зря я прослыл лучшим наездником во всех шести бригадах легкой кавалерии. Однако так быстро, как в тот день, мне не приходилось скакать. Мой друг Барт рассказывал, как в Англии охотятся на лисиц, так вот сейчас ни одна даже самая быстроногая лиса не ускользнула бы от меня. Мы с Виолеттой мчались так прямо, как не удалось бы диким голубям. Как офицер, я всегда был готов пожертвовать собой ради солдат. Правда, император вряд ли похвалил бы меня за это, так как солдат у него было много, но только один… короче говоря, такими кавалерийскими офицерами, как я, не разбрасываются. Но сейчас передо мной стояла задача, ради которой стоило пожертвовать собой. Поэтому я думал о своей жизни не более, чем о комках грязи, которые летели из-под копыт лошади.

Мы снова выскочили на дорогу и в сумрачном свете заката поскакали в небольшую деревню Лобенштейн. Едва лошадь ступила на брусчатку, как подкова слетела с ее копыта. Мне пришлось вести ее к деревенскому кузнецу. Огонь в кузнице едва горел. Рабочий день кузнеца давно закончился, таким образом, мне предстоит прождать здесь не менее часа, прежде чем я смогу продолжить дорогу. Проклиная все на свете за задержку, я направился в деревенскую таверну и заказал к ужину холодного цыпленка и немного вина. До замка оставалось несколько миль. Я рассчитывал, что успею добраться туда к вечеру, передать бумаги, а уже завтра направлюсь во Францию с ответным письмом.

А теперь я расскажу вам, что свалилось на мою голову на постоялом дворе в Лобенштейне. На стол передо мной поставили цыпленка и вино. Я с жадностью набросился на пищу, ведь, как вы помните, весь день провел в седле. Неожиданно из-за дверей донесся какой-то шум. Поначалу я решил, что это крестьяне, выпив несколько кружек пива, устроили перебранку и вышли за порог выяснять отношения. Но вдруг сквозь неясный шум прорезался звук, способный такого человека, как я, поднять из гроба. Это был жалобный плач женщины. Я бросил на стол вилку и нож, и уже через мгновение оказался в середине толпы, собравшейся за дверью.

Здесь были толстощекий хозяин таверны, его белобрысая жена, горничная, два конюха и еще двое-трое жителей деревни. Лица мужчин и женщин пылали от ярости, а в середине толпы стояла хрупкая девушка с бледными щеками и полными ужаса глазами. Такой красотки еще не приходилось видеть даже бывалому сердцееду вроде меня. С высоко поднятой головой и затравленным взглядом она выглядела существом иной расы, не похожей на диких и грубых крестьян, окруживших ее. Я не успел сделать шага от крыльца, как она бросилась мне навстречу, схватила мои руки, и глаза ее радостно заблестели.

– Французский солдат и благородный человек! – воскликнула она. – Наконец я в безопасности.

– Да, мадам, вы в безопасности, – подтвердил я. Я не смог удержаться, чтобы не взять ее ладонь в свою. – Приказывайте, я выполню все, что вы пожелаете, – добавил я и поцеловал ее руку, давая понять, что не шучу.

– Я полька! – воскликнула она. – Мое имя – графиня Палотта. Они накинулись на меня за то, что я симпатизирую французам. Не знаю, что они сотворили бы со мной, не пошли небеса вас на помощь.

Я снова поцеловал ее руку, чтобы она не сомневалась в моих намерениях, затем повернулся лицом к толпе. Я умею придавать своему лицу нужное выражение – через минуту прихожая была пуста.

– Графиня, – сказал я, – с этой минуты вы под моей защитой. Вы падаете с ног, стакан вина придаст вам сил.

Я предложил ей руку и провел к себе в комнату, усадил за стол и поставил перед ней еду и вино, на что она с удовольствием согласилась. Как расцвела теперь эта женщина, раскрывшись, словно цветок под солнцем! От ее красоты комната, казалось, стала светлее. Она увидела восхищение в моих глазах, и, похоже, я ей тоже понравился. Ах, друзья, в мои тридцать лет никто бы не назвал мою внешность заурядной. Во всей легкой кавалерии вы не нашли бы лучших бакенбардов. Возможно, бакенбарды Мюрата были чуть длиннее, но все соглашались, что его бакенбарды все-таки несколько длинноваты. Кроме того, я знал, как себя вести. К разным женщинам следует подходить по-разному. Женщину следует завоевывать, словно крепость: при плохой погоде в осаде все решают фашины[84 - …фашины… – Фашина (нем. Faschine от лат. fascis – связка, пучок) – перевязанный прутьями или проволокой пучок хвороста; применяется при земляных работах для укрепления насыпей, плотин, для прокладки дорог в болотистых местностях.] и лестницы, а при хорошей – мины и подкопы. Мужчина, в котором напор сочетается с мягкостью, который умеет быть пылким и одновременно робким, самоуверенным и благородным, – такой мужчина более всего опасен в глазах матерей. Мне выпало покровительствовать одинокой женщине. Зная себя, свой характер, я старался не ударить лицом в грязь. Но ведь в такой ситуации у меня должны быть привилегии, и я решил ими воспользоваться.

Ее манера вести разговор была так же очаровательна, как и ее лицо. Она кратко рассказала, что направлялась в Польшу в сопровождении брата, который заболел в пути. Она уже не раз встречала суровый прием со стороны немцев, потому что не скрывала доброго отношения к Франции. Затем, отвлекшись, она стала расспрашивать меня о моих делах. Разговор перешел на мою особу и коснулся моих подвигов. Она призналась, что уже слышала обо мне, поскольку была знакома с несколькими офицерами Понятовского, которые рассказывали ей о моих приключениях. Тем не менее она захотела послушать меня самого. Никогда еще я не наслаждался таким приятным разговором. Большинство женщин делают серьезную ошибку, говоря в основном о себе, но эта слушала мои истории так, как вы сегодня, и просила продолжать и продолжать. Время пролетело незаметно. Я с ужасом услышал одиннадцать ударов колокольных часов и понял, что не вспоминал о долге перед императором целых четыре часа.

– Простите, мадам, – вскочил я на ноги. – Мне необходимо немедленно отправляться в Гоф.

Она тоже поднялась и укоризненно взглянула на меня.

– А я? Как быть мне?

– Это мой долг перед императором. Я и так чересчур надолго задержался здесь. Мне пора в путь.

– Вам пора? А я должна остаться среди этих дикарей? О, зачем вы только встретились мне? Зачем заставили меня положиться на вас?

Ее глаза наполнились слезами, и она, уткнувшись мне в плечо, разрыдалась. Сейчас покровителю выпало нелегкое испытание. Ведь молодому офицеру надлежало выполнить долг! Но я выстоял. Гладя ее пышные темные волосы, я нашептывал ей слова утешения. Одной рукой я обхватил ее за талию, исключительно для того, чтобы она не упала без чувств. Наконец она обратила ко мне заплаканное лицо.

– Воды, – еле слышно попросила она. – Ради Бога, воды.

Я понял, что еще минута – и она потеряет сознание. Я уложил обессиленную девушку на кушетку и помчался за кувшином. Вернувшись с водой через несколько минут, я, к своему удивлению, обнаружил, что комната пуста: прекрасная незнакомка исчезла, причем не оказалось ни ее шляпки, ни инкрустированного серебром хлыста для верховой езды, который лежал на столе. Я выбежал из комнаты и громко позвал хозяина. Он ничего не знал о случившемся, не видел женщины до этого и не станет слишком переживать, если больше никогда не увидит. Видел ли кто-либо из крестьян, как кто-то ускакал? Нет, они никого и ничего не видели. Я рыскал там и тут, пока не очутился против зеркала, перед которым замер с выпученными глазами и широко раскрытым ртом.

Все пуговицы моего ментика были расстегнуты. Мне не нужно было проверять рукой, чтобы удостовериться: драгоценные бумаги пропали. О, какова глубина коварства, что кроется в женском сердце! Она ограбила меня в тот самый момент, когда прижималась к моей груди. Когда мои губы нашептывали ей на ухо нежные слова, а руки гладили волосы, ее руки «поработали» под моим доломаном. И это когда я всего лишь в двух шагах от цели, не в силах выполнить свою миссию, которая стоила жизни одному достойному человеку и может стоить чести другому! Что скажет император, узнав, что я потерял его пакет? А поверит ли армия в то, что Этьен Жерар способен на такое? А если узнают, что женщина выманила пакет у меня, что за хохот будет стоять у походных костров и в солдатских столовых!..

Но кое в чем я не сомневался: ссора и «расправа» над так называемой графиней были разыграны с самого начала. Проклятый хозяин таверны являлся участником заговора. У него я должен узнать, куда делись мои бумаги и кто такая графиня. Я схватил со стола саблю и бросился на поиски. Однако мерзавец просчитал мои планы и приготовился к встрече со мной должным образом. Я нашел его во дворе с мушкетом в руках. Его сын рядом держал на цепи огромного мастифа. Два конюха с вилами стояли по обе стороны от своего господина, а позади жена хозяина освещала место предстоящей схватки фонарем.

– Уезжайте, сэр, уезжайте! – закричал хозяин хриплым голосом. – Ваша лошадь ждет вас у ворот. Никто не будет связываться с вами. Но если решите остаться, то вам придется иметь дело с тремя храбрецами.

Остерегаться следовало лишь собаки, ибо мушкет и вилы раскачивались в дрожащих руках из стороны в сторону. Тем не менее я подумал, что даже если и удастся вырвать ответ из глотки этого толстяка, то нельзя быть уверенным в его правдивости. Следовательно, мне предстоит борьба, в которой можно многое потерять, но ничего конкретного не выиграть. Я взглянул на них сверху вниз. Идиотское оружие в их руках задрожало сильнее. Тогда, не теряя ни секунды, я тут же рванул с места, сопровождаемый визгливым смехом хозяйки таверны.

Я принял решение. Несмотря на то что бумаги утеряны, нетрудно догадаться об их содержании. Я расскажу принцу все сам, будто выполняя приказ императора, полученный мной лично. Задумка была слишком смелой, даже дерзкой, но, если дело зайдет слишком далеко, с меня можно будет снять ответственность. Чего стоили мои опасения, когда дальнейшая судьба всей Германии висела на волоске, и лишь от одного человека…

Наступила полночь, когда я наконец добрался до замка Гоф. Несмотря на позднее время, во всех окнах горел яркий свет. Одного этого было достаточно, чтобы понять степень возбуждения людей в этой любящей поспать стране. Толпа на улице встретила мое появление улюлюканьем и насмешками. Камень со свистом пролетел над моей головой, но я продолжил движение ко дворцу, не убыстряя, но и не замедляя шаг. Дворец был залит светом от крыши до подвала. Метущиеся темные тени и желтые вспышки ламп свидетельствовали о царившей внутри суматохе. Я спешился, отдал поводья груму, стоявшему у ворот, и властным голосом потребовал встречи с принцем по делу, не терпящему отлагательств.

В холле никого не было. Гул множества голосов немедленно смолк, стоило мне громко сообщить о цели своего прибытия. В замке полным ходом шло какое‑то собрание, и, видимо, оно должно решить роковой вопрос войны и мира. Может быть, я успел прибыть как раз вовремя, чтобы склонить чашу весов, на которой лежали интересы императора и Франции, в нужную сторону. Мажордом, взглянул на меня исподлобья, провел в маленькую комнату и исчез. Очень скоро он вернулся и сказал, что принца сейчас беспокоить нельзя и меня примет принцесса.

Принцесса! Какой смысл в этой встрече? Меня же предупредили, что она предана Германии до мозга костей и изо всех сил настраивает мужа против французов и Франции.

– Мне необходимо встретиться с принцем, – твердо сказал я.

– Нет, с принцессой, – послышалось в дверях, и в комнату проскользнула женщина. – Фон Розен, оставайтесь с нами. А теперь, сэр, расскажите, что вы хотели передать его сиятельству принцу Сакс-Фельштейну.

Первый же звук этого голоса заставил меня подскочить на месте. При взгляде на нее сердце задрожало от ярости. На свете не было другой такой же величественной фигуры, такой гордой головы, глаз, синих, как Гаронна[85 - …Гаронна… – Река во Франции и Испании.], и холодных, как ее вода зимой.

– Поторопитесь, – она нетерпеливо топнула ногой. – Что вы собирались мне передать?

– Что я собирался передать? – воскликнул я. – Что мне еще остается: это по вашей милости я больше никогда не смогу поверить женщине. Вы навсегда уничтожили и обесчестили меня.

Она с удивлением глянула на дворецкого.

– Это горячка, или бред, или что-то посерьезнее? – сказала она. – Возможно, небольшое кровопускание…

– Да, вы умеете играть! – перебил я ее. – Вы уже доказали это.

– Вы имеете в виду, что мы уже встречались?

– Я имею в виду и утверждаю то, что вы ограбили меня пару часов тому назад.

– Это переходит все границы, – возмутилась она, умело изобразив гнев. – Насколько я поняла, вы называете себя послом, но даже привилегии посла не безграничны.

– Ваше нахальство великолепно, – парировал я. – Но вашему высочеству не удастся обвести меня вокруг пальца дважды за один вечер. – Я кинулся к ней и схватил за подол. – Вам не мешало бы сменить платье после столь длительной и спешной скачки!

Ее бледные бархатные щеки вспыхнули, будто розовые отблески на белоснежной вершине.

– Какая дерзость! – гневно крикнула она. – Вызвать охрану! Пусть выбросят его из дворца!

– Сначала я увижу принца.

– Этого не будет. Ах! Держите же его, фон Розен!

Принцесса не учла, кто оказался перед ней. Кем бы я был, если бы дожидался, пока в комнате появятся слуги? Она рано раскрыла передо мной карты. Для нее главное заключалось в том, чтобы стать между мной и мужем. Для меня – в том, чтобы встретиться с ним лицом к лицу любой ценой. Я стремительно вырвался из комнаты и через мгновение оказался в огромном зале, из которого раздавались приглушенные голоса. В самом конце зала на троне сидел человек. Ниже расположились сановники высокого ранга, и всюду было море голов. Я взял кивер под мышку и, чеканя шаг, вошел в центр зала.

– Я посланник императора, – доложил я. – У меня послание его высочеству принцу Сакс-Фельштейну.

Человек на троне взглянул на меня. В глаза мне бросилось его худое уставшее лицо, полусогнутая спина, словно у него на плечах лежала непосильная ноша.

– Ваше имя, сир? – спросил он.

– Полковник Этьен Жерар из Третьего гусарского.

Все в зале повернулись в мою сторону. Я слышал шорох одежды, ощущал многочисленные взгляды, но не заметил ни одного дружественного. Женщина промчалась мимо меня, наклонилась над принцем и стала что-то горячо шептать ему на ухо, энергично размахивая руками и качая головой. Я же выпрямился, подкрутил усы и с присущей мне дерзостью поглядывал в зал. Среди публики в зале были профессора из колледжа, окруженные выводками студентов, солдаты, дворяне, горожане – все молчаливые и серьезные. В углу собралась группа людей в черном с накинутыми на плечи плащами для верховой езды. Они о чем-то шептались. Я слышал, как звенят их шпоры и лязгают сабли.

– В личном письме император сообщил, что послание доставит маркиз Шато Сент-Арно, – сказал принц.

– Маркиза предательски убили, – ответил я.

Мои слова были встречены гулом голосов. Многие, не отрываясь, смотрели в мою сторону. Другие повернулись к людям в темных плащах.

– Где ваши бумаги? – спросил принц.

– У меня их нет.

Яростный ропот поднялся со всех сторон.

– Он шпион, он притворяется! – слышались возгласы из толпы.

– Повесить его! – раздался низкий рык из угла, где сидели люди в черном.

Сидящие в зале подхватили призыв. В ответ на беснование толпы я вытащил из кармана носовой платок и стал отряхивать пыль с меха на ментике. Принц поднял руки – и шум в зале понемногу стих.

– Где же ваши верительные грамоты и что за послание вы хотите передать?

– Гусарский мундир – моя верительная грамота, а послание я должен передать вам лично.

Принц растерянно потер лоб, как обычно делает слабый человек, совершенно выбитый из колеи. Принцесса, стоявшая рядом с ним, положив руку на трон, снова наклонилась и что-то шептала ему на ухо.

– Мы собрались на совет, я и мои подданные, – сказал принц. – У меня нет от них секретов. Что бы ни собирался сообщить мне император, его послание затрагивает их интересы не меньше, чем мои.

Слова принца утонули в море аплодисментов, все глаза снова устремились на меня. О Боже, что за глупая ситуация, в которой я оказался: одно дело обращаться к восьми сотням гусар, совсем другое – держать речь перед такой аудиторией. Но я сфокусировал взгляд на принце и сказал лишь то, что должен был сказать, если бы мы оказались наедине. Я значительно повысил голос, словно обращался во время смотра к полку.

– Вы часто выражали дружеские чувства по отношению к императору, – начал я. – Сейчас наступил момент, когда дружбу следует доказать на деле. Если вы будете тверды, император наградит вас так, как только он умеет награждать. Что ему стоит превратить принца в короля, а захудалую провинцию наделить могуществом? Император не сводит с вас глаз. Если вы задумаете предательство, он уничтожит вас. Сейчас он форсирует Рейн с двумя сотнями тысяч солдат. Все крепости в этой стране в его руках. Он будет здесь не позднее чем через неделю. Если вы его предадите, то пусть Господь смилостивится над вами и вашими людьми. Думаете, что император стал слабее лишь потому, что некоторые из нас обморозили уши прошлой зимой? Взгляните! – указал я на яркую звезду, которая горела за окном у принца над головой. – Это звезда императора. Когда она погаснет, погаснет и он, но не раньше.

Вы бы, несомненно, порадовались за меня, друзья, если бы вам довелось услышать мою речь. Я лязгал саблей и вертел доломаном, словно мой полк стоял у ворот замка. В зале воцарилась тишина. Лишь спина принца сгибалась все больше и больше, словно бремя, которое лежало на его плечах, становилось все тяжелее. Принц с осунувшимся лицом беспомощно оглянулся по сторонам.

– Мы слышали, как француз произнес речь во имя Франции, – сказал он. – Послушаем, сможет ли немец достойно ответить ему во имя Германии?

Люди в зале перешептывались, глядя друг на друга. Думаю, что моя речь произвела нужный эффект: никто не решался открыто противиться воле императора. Принцесса оглядела зал пылающим взором. Ее громкий голос зазвенел в тишине:

– Неужели женщина должна дать ответ французу? Неужто среди ночных всадников Лютцова не найдется никого, кто владел бы языком так же умело, как шпагой?

С шумом опрокинулся стол. Молодой человек вскочил на стул. Его лицо пылало, а голубые глаза горели. На поясе у него висела сабля, а сапоги для верховой езды были забрызганы коричневой грязью.

– Корнер, – раздались голоса в толпе. – Юный Корнер, поэт[86 - Юный Корнер, поэт. – Возможно, имеется в виду или был прообразом Теодор Кернер (1791—1813) – немецкий поэт, участник освободительной войны 1813 г. против Наполеона, автор романтико-патриотических стихов.]. Ах, он собрался петь, он споет!

И он запел. Песня была мягкой и романтичной – о старой Германии, ее зеленых полях и прекрасных городах, о героях, овеянных славой. Но следующая строфа зазвенела, как сигнал горна. Теперь в песне пелось о Германии, захваченной врасплох и растерзанной врагами. Но страна проснулась и сорвала путы со своего могучего тела. Чего стоит жизнь, если нельзя прожить ее достойно? Зачем страшиться смерти, если смерть – всего лишь миг? Мать, великая мать зовет. Ее плач разносит ветер в ночи. Родина зовет своих сынов защитить ее. Неужели они не придут? Неужели они не придут? Неужели они не придут?

Ах, что за ужасная песня, что за одухотворенное лицо, что за звенящий голос! Об императоре и обо мне все забыли вмиг. Они не кричали, эти люди, они ревели. Все вскочили на столы и стулья. Они бушевали, стонали, слезы катились у них по щекам. Корнер спрыгнул со стула. Товарищи обступили его и взметнули сабли в воздух. Румянец загорелся на бледных щеках принца. Он поднялся с трона.

– Полковник Жерар, вы слышали ответ. Сообщите о нем императору. Смерть не страшна, дети мои. Ваш принц останется с вами до конца.

Он поклонился, давая понять, что все закончено, а люди с криками бросились к дверям, чтобы поскорее сообщить о новости в городе. Я сделал все, что должен был сделать смелый человек, и поэтому особенно не сожалел, когда меня уносил людской поток. Ради чего мне оставаться во дворце? Я получил ответ и должен доставить его адресату. В следующий раз я увижу Гоф во главе колонны наступающей армии. Я выбрался из толпы и неторопливо побрел к месту, где стояла лошадь.

В конюшне было совсем темно. Я пытался найти конюха в темноте, как вдруг кто-то набросился на меня сзади и схватил за руки. Еще чьи-то руки сжали мои запястья, вцепились в горло, а у виска я почувствовал холодную сталь пистолета.

– Ни звука, французская собака, – шепнул мне в ухо злобный голос. – Мы схватили его, капитан.

– Подайте уздечку.

– Вот она.

– Затяните вокруг его головы.

Я почувствовал, как холодная кожаная петля затягивается на моей шее. Конюх с фонарем вышел из конюшни и осмотрелся. В тусклом свете я увидел суровые лица, черные шляпы и темные плащи ночных всадников.

– Что вы собираетесь сделать с ним, капитан?

– Повесить на воротах дворца.

– Повесить посла?

– Что за посол без верительных грамот?

– Но принц?..

– Помолчите, разве вы не понимаете, что принц тогда окончательно перейдет на нашу сторону? Ему уже нечего будет рассчитывать на прощение. А так его мысли могут измениться к утру, как это уже бывало с ним не раз. Принц может взять свои слова обратно, но ему не удастся объяснить смерть гусара.

– Нет, нет, фон Штрелиц, мы не можем сделать это, – раздался еще один голос.

– Почему не можем?

После этой фразы последовал такой рывок за уздечку, который чуть было не свалил меня с ног. В этот миг блеснул клинок и перерезал кожу в двух дюймах от моей шеи.

– Ради Бога, Корнер, вы поднимаете мятеж! – закричал капитан. – Вы тоже можете оказаться на виселице.

– Я обнажил саблю как солдат, а не как разбойник с большой дороги, – произнес юный поэт. – Кровь может запятнать мой клинок, но никогда он не будет запятнан бесчестьем. Товарищи, разве вы будете стоять в стороне при виде того, как зверски обращаются с этим человеком?

С десяток сабель вылетело из ножен. С каждой стороны находилось примерно одинаковое количество людей. Но гневные крики и сверкание стали привлекли внимание. Отовсюду стали собираться люди. Вдруг кто-то закричал:

– Принцесса! Принцесса идет!

Голоса еще не успели затихнуть, а я увидел ее против себя – белое прекрасное лицо, обрамленное темнотой. У меня были веские причины ненавидеть ее: она обманула меня, выставила дураком, но меня волновала тогда и волнует сейчас мысль о том, что я обнимал ее и чувствовал запах ее волос совсем близко. Я не знаю, лежит ли она уже под германской землей или влачит старческое существование в замке Гоф, в сердце Этьена Жерара она навсегда осталась молодой и прекрасной.

– Позор! – воскликнула она, подскочила ко мне и сняла петлю с моей шеи. – Вы сражаетесь за правое дело и начинаете свой путь со столь недостойного поступка! Этот человек принадлежит мне. Тот, кто хоть пальцем прикоснется к нему, будет иметь дело со мной.

Негодяи растворились в темноте, не выдержав гневного взгляда принцессы. Она повернулась ко мне.

– Следуйте за мной, полковник Жерар, – приказала она. – Я должна вам кое-что сказать.

Я направился за ней в комнату, в которой уже успел побывать. Она плотно закрыла дверь и лукаво взглянула на меня.

– Думаю, что могу вам довериться, – сказала она. – Хочу, чтоб вы запомнили принцессу Сакс-Фельштейн, а не бедную польскую графиню Палотту.

– Имя не имеет значения, – ответил я. – Я помог женщине, которая, как я полагал, оказалась в беде, а она отблагодарила меня тем, что украла мои бумаги и пыталась лишить чести.

– Полковник Жерар, – ответила она. – Мы вели игру, а ставка была слишком велика. Доставив послание, которое было вручено не вам, вы показали, что готовы на все ради своей страны. Мое сердце принадлежит Германии, ваше – Франции. Я готова на все, даже на обман и кражу, чтобы помочь своей страждущей родине. Видите, как я с вами откровенна?

– Все, что вы рассказали, я видел своими глазами.

– Но сейчас, когда игра закончилась, почему мы должны таить злобу друг на друга? Если б мне довелось на самом деле попасть в ситуацию, подобную той, что сложилась на постоялом дворе в Лобенштейне, я бы не смела мечтать о лучшем защитнике, чем полковник Этьен Жерар. Никогда не думала, что смогу испытывать такую симпатию к французу, как в тот момент, когда вытаскивала бумаги у вас из-под кителя.

– Но тем не менее бумаги вы вытащили.

– Бумаги были необходимы мне и Германии. Я догадывалась, что в них содержится, и знала, как бы они подействовали на принца. Если бы бумаги попали в руки принца, все было бы потеряно.

– Почему же вы, ваше высочество, не обратились за помощью к тем разбойникам, что желали повесить меня на воротах замка? Они бы справились с работой не хуже.

– Они не разбойники, а лучшие сыны Германии, – воскликнула она. – Если с вами поступили не должным образом, вспомните, сколько унижений испытали все немцы, начиная от королевы Пруссии и заканчивая простым крестьянином. Что же до вопроса, почему они не подстерегли вас на дороге, отвечу: я разослала группы во все стороны и ожидала доклада в Лобенштейне. Неожиданно в деревню явились вы собственной персоной. Я была в отчаянии. Что еще могла сделать слабая женщина? Видите, стесненные обстоятельства вынудили меня использовать оружие, присущее женскому полу.

– Признаюсь, вы покорили меня, ваше высочество. Мне остается лишь покинуть поле боя.

– Возьмите бумаги с собой. – Она протянула мне письмо императора. – Принц перешел Рубикон. Ничто уже не заставит его передумать. Возвратите письмо императору и доложите, что принц отказался принимать бумаги. Никто тогда не сможет обвинить вас в том, что вы провалили задание. Прощайте, полковник Жерар. Желаю вам остаться во Франции подольше. Через год по эту сторону Рейна не будет ни одного француза.

Так я сыграл с принцессой Сакс-Фельштейн. В нашей игре ставкой была Германия, и я проиграл ее. Мне предстояло о многом подумать, пока Виолетта перебирала копытами по дороге, ведущей от замка Гоф на запад. Но воспоминания о прекрасном лице немецкой женщины и звучном голосе юноши-поэта еще долго тревожили меня. Я понял, что за терпеливым обликом старой Германии кроется нечто ужасное: эта земля никогда не будет покорена. Наступил рассвет. Яркая звезда, на которую я указал во дворце, побледнела и стала невидимой в утреннем небе.




7. Как бригадир заслужил медаль


Герцог Тарентемский, или Макдональд[87 - …Макдональд… – Жак Этьен Макдональд (1765—1840) – маршал Франции (1809), участник наполеоновских войн, командующий корпусом при Ваграме, в Испании и в войнах 1812—1814 гг.], как его обычно называли старые товарищи, был в отвратительном настроении. Его угрюмое шотландское лицо напоминало один из тех гротескных дверных молотков, что можно увидеть в предместье Сен-Жермен[88 - …в предместье Сен-Жермен. – Сен-Жермен-де-Пре – аббатство в 543—1790 гг. на левом берегу Сены, с XV века – в черте Парижа.]. Мы услышали однажды, как император в шутку сказал, что послал бы его на юг против Веллингтона, но боится отпустить туда, где играют волынки. Мы с майором Шарпантье сразу увидели, что он кипит от ярости.

– Бригадир Жерар из гусарского полка, – произнес он таким тоном, каким старый капрал разговаривает с новобранцами.

Я отдал честь.

– Майор Шарпантье – конный гренадер.

Мой товарищ тотчас отозвался.

– Император дает вам серьезное задание.

Не сказав более ни слова, он рывком раскрыл дверь и доложил о нашем прибытии.

Я видел Наполеона не более десяти раз верхом на лошади и однажды, когда он стоял спешившись. Думаю, что он поступал весьма разумно, показывая себя войскам в подобной манере: император неплохо выглядел в седле. Сейчас же, стоя напротив, Наполеон казался не более шести футов в высоту. Хотя я сам не очень высокого роста, но смотрел на него сверху вниз. Его туловище выглядело большим по сравнению с ногами. Большая круглая голова, покатые плечи и чисто выбритое лицо придавали ему скорее вид профессора, чем первого полководца Франции. Каждый человек, конечно, отличается своим вкусом, но мне казалось, что пара кавалерийских бакенбард, как у меня, не испортила бы внешность императора. Хотя его губы всегда были плотно сжаты, глаза выглядели удивительно. Однажды император обратил на меня свой гневный взгляд – и я предпочел бы атаковать вражеское каре на загнанной лошади, чем вновь очутиться перед ним. Хотя, как вы знаете, я не тот человек, которого легко запугать.

Император стоял в затемненной части комнаты, подальше от окон, и рассматривал огромную карту, которая висела на стене. Рядом с ним, наморщив лоб, стоял Бертье[89 - …Бертье. – Луи Александр Бертье (1753—1815) – маршал (1804), участник наполеоновских войн; в 1799—1807 гг. военный министр, в 1799—1814 гг. начальник штаба Наполеона. После отречения Наполеона (1814) перешел на службу к Бурбонам. Покончил жизнь самоубийством.]. Как только мы вошли, Наполеон выхватил у него саблю, ткнул ею в карту и заговорил скороговоркой:

– Долина Мез, – а затем два раза произнес: – Берлин.

Когда мы вошли, адъютант направился к нам, но Наполеон остановил его и поманил нас пальцем.

– Вы уже успели получить Крест Почета[90 - …Крест Почета… – Точнее, Большой крест (первая степень французского ордена Почетного Легиона); учрежден Наполеоном в 1802 г. для награждения за выдающиеся заслуги на военном либо гражданском поприще.], бригадир Жерар? – спросил он.

Я сказал, что не получил, и собирался добавить, что заслуг у меня достаточно, но император прервал меня в своей решительной манере.

– А вы, майор?

– Нет, сир.

– Тогда вам предоставляется шанс.

Император подвел нас к карте и кончиком сабли указал на Реймс.

– Буду откровенен с вами, господа, как с боевыми товарищами. Вы оба служите под моим началом со времен Маренго? – император улыбнулся, и его бледное лицо будто осветилось солнцем. – Сейчас в Реймсе, начиная с четырнадцатого марта, расположился наш штаб. Войска Блюхера[91 - …войска Блюхера… – Гебхарт Леберехт Блюхер (1742—1819) – прусский военачальник, генерал-фельдмаршал (1813), в 1813—1814 гг. главнокомандующий русско-прусской Силезской армией в войне с Францией, в 1815 – прусской армией, участвовавшей в сражении при Ватерлоо.] – к северу от города, а Шварценберга[92 - …Шварценберга… – Карл Филипп Шварценберг (1771—1820) – австрийский фельдмаршал; командовал войсками союзников в битве при Лейпциге (1813).] – к югу, – император говорил, водя саблей по карте. – Дело в том, – сказал он, – что чем дальше продвинутся пруссаки, тем сильнее будет наш удар. Они собираются наступать на Париж. Отлично, пусть попытаются. Мой брат, король Испании, находится там со стотысячной армией. Я направляю вас к нему. Вы передадите ему письмо, по копии которого даю в руки каждого из вас. В письме говорится, что я вместе со своей армией приду ему на помощь через сорок восемь часов, которые понадобятся моим людям для отдыха. А затем – на Париж! Все ясно, господа?

Ах, как передать вам то чувство гордости, что охватило меня: великий человек доверил мне столь важное задание! Когда он вручил письмо, я выгнул грудь колесом, зазвенел шпорами и улыбнулся, давая понять, что счастлив выполнить любую задачу. Император тоже улыбнулся и на мгновение задержал руку у меня на плече. Я бы отдал все, что у меня было, лишь бы в тот момент меня могла видеть моя матушка.

– Я покажу вам, как добираться, – сказал император, поворачиваясь к карте. – Вы поскачете вместе до Базоша, затем разделитесь: один отправится в Париж через Ульши и Нейл, а другой – севернее, через Брен, Суассон и Сенли. Вы что-то хотите сказать, бригадир Жерар?

Я солдат до мозга костей, но могу быть красноречив не хуже любого штатского. Я начал было пространную речь о славе и об угрозе, которая нависла над Францией, но император прервал меня.

– А вы, майор Шарпантье?

– Если наш путь окажется опасен, вольны ли мы его изменить? – спросил майор.

– Солдаты не имеют права ничего менять. Их удел – подчиняться приказам. – Император кивком дал понять, что разговор окончен, и снова повернулся к Бертье. Не знаю, что он сказал, но услышал, как оба засмеялись.

Что ж, как понимаете, сборы не заняли у нас слишком много времени. Уже через полчаса мы скакали по главной улице Реймса. Часы на башне кафедрального собора только что пробили двенадцать. Я скакал верхом на низкорослой серой Виолетте, той самой, которую желал купить Себастиани после битвы под Дрезденом. Виолетта была самой резвой лошадью в легкой кавалерии. Ее лишь однажды сумел обогнать английский скакун, принадлежавший герцогу Ровиго. Что касается Шарпантье, то он ехал на лошади той породы, что любят кирасиры или гренадеры: спина у них – словно кровать, а ноги – как столбы. Шарпантье и сам был здоровяком, и они с лошадью представляли собой уникальную пару. В тупом самодовольстве Шарпантье бросал томные взгляды на девушек, которые собрались у окон, чтобы посмотреть на меня, крутил свои уродливые рыжие усы и закатывал глаза, словно женское внимание предназначалось ему.

Из города мы выехали в сторону французского лагеря, затем миновали поле битвы, все еще покрытое телами наших несчастных собратьев и русских. Но и наш лагерь представлял собой еще более грустное зрелище. Армия таяла на глазах. Старая гвардия, как всегда, держалась молодцом, но в новой гвардии было полно новобранцев. Артиллерия и тяжелая кавалерия не внушали опасений, но пехотинцы имели вид школьников. Кроме того, мы остались без резервов. Подумать только: на севере нас подстерегали восемьдесят тысяч пруссаков, а на юге – сто пятьдесят тысяч русских и австрийцев. Такая ситуация могла привести в уныние даже самого отчаянного храбреца.

Признаюсь, что я уронил слезу-другую, но утешился воспоминанием о том, что император, как всегда, с нами, что этим утром он держал свою руку на моем плече, а по возвращении обещал мне награду. Я так взбодрился, что даже запел и пришпоривал Виолетту, пока Шарпантье не стал упрашивать меня не мчаться с такой скоростью. Он не успевал за мной на своем огромном фыркающем, задыхающемся верблюде. Дорога была разбита, тяжелые орудия продавили в покрытии глубокие канавы. Действительно, Шарпантье был прав, сказав, что это не место для галопа.

Я никогда не испытывал приятельских чувств к Шарпантье, и сейчас, проехав двадцать миль, мы не перебросились и словом. Он ехал, нахмурив брови, с опущенной головой. Несколько раз я спросил, о чем он думает, надеясь рассеять его тоскливое настроение. Он отвечал, что думает о задании. Такой ответ удивил меня: я никогда не заблуждался относительно его умственных способностей, но все же не мог поверить, что кто-то столь серьезно задумается по поводу столь простой задачи. В конце концов мы добрались до Базоше, где ему предстояло поехать на юг, а мне – на север. Шарпантье обернулся в седле и как-то необычно посмотрел на меня.

– Что вы думаете об этом, бригадир? – спросил он.

– О чем?

– О нашей миссии.

– Довольно простое задание.

– Вы уверены? Почему тогда император раскрыл нам свои планы?

– Потому что он высокого мнения о наших способностях.

Мой напарник хохотнул в манере, которую я нашел весьма раздражающей.

– Могу я узнать, что вы собираетесь предпринять, когда обнаружите пруссаков на пути? – спросил он меня.

– Я выполню приказ.

– Но вас убьют.

– Вполне возможно.

Он снова засмеялся, да так оскорбительно, что я схватился за рукоять сабли. Но не успел я сказать все, что думаю о его тупости и нахальстве, как он развернул лошадь и что есть сил поскакал по дороге. Когда его высокая меховая шапка скрылась за гребнем холма, я поскакал своей дорогой, размышляя над словами Шарпантье. Порой я просовывал руку под мундир, чтобы услышать шорох бумаги на груди. Ах, эта дорогая бумага вскоре превратится в серебряную медаль, которую я давно надеялся получить! Всю дорогу от Брена до Сермуаза я думал о том, как встретит меня матушка, как увидит медаль.

Я остановился, чтобы дать Виолетте передохнуть и подкрепиться, на холме неподалеку от Суассона. Поляна была окружена старыми дубами. В ветвях гнездилось столько ворон, что их карканье заглушало голоса. От хозяина постоялого двора я узнал, что Мармон[93 - …Мармон… – Огюст Виес де Мармон (1774—1852) – маршал Франции (1809), участник наполеоновских войн, командовал артиллерией в Италии и корпусами; в 1814 г. вместе с Э. А. Мортье возглавлял оборону Парижа; после отречения Наполеона служил Бурбонам.] отступил два дня назад, а пруссаки перешли Эн. Час спустя в тусклом свете я обнаружил их караулы справа на вершине холма. А ночью, когда темнота сгустилась, север горел от бивуачных костров.

Когда я услыхал, что Блюхер находится здесь уже два дня, то был немало удивлен: неужели император не знал о том, что местность, через которую он послал меня, оккупирована врагом. Тем не менее слова, которыми он ответил Шарпантье: «Солдаты не имеют права ничего менять. Их удел – подчиняться приказам», не выходили у меня из головы. Я должен следовать по пути, указанному мне императором, пока Виолетта в состоянии переставлять копыта. Путь от Сермуаза до Суассона лежал по холмам. Дорога шла то вверх, то вниз. По обе стороны стояли сосновые леса. Я не снимал руку с эфеса сабли и держал палец на спусковом крючке. Война в Испании научила меня ехать быстро по открытой местности и замедлять шаг там, где предстояло обогнуть поворот.

Так я добрался до деревенского домика, стоявшего справа от дороги, сразу за деревянным мостиком через Крис. Женщина, работающая в поле, крикнула мне, что в Суассоне находятся пруссаки. Небольшая партия улан была здесь около полудня, появление дивизии ожидалось к полуночи. Я не стал слушать дальше – вонзив шпоры в бока Виолетты, я галопом помчался в город.

Трое улан стояли в начале главной улицы. Лошадей они привязали, а сами болтали и курили трубки, каждая длиной с мою саблю. Я их хорошо рассмотрел, так как их освещал свет из открытой двери. Они, однако, успели заметить серый бок Виолетты, промелькнувший мимо них, и мой черный плащ. Еще через несколько секунд я врезался в толпу людей, сгрудившихся у открытых ворот. Одного из них Виолетта сбила с ног, и он свалился на землю, другого я чуть не зарубил – промахнулся. Раздались выстрелы карабинов, но я успел скрыться за углом, избежав пуль и даже не услышав их свиста. Мы с Виолеттой были достойны друг друга: она неслась со скоростью молнии, искры так и рассыпались во все стороны из-под ее копыт. Я приподнялся на стременах с саблей в руке. Кто-то кинулся мне под ноги, попытавшись остановить лошадь. Я ударил его саблей по руке, он громко вскрикнул. Двое гнались за мной. Одного из всадников я зарубил, а другого обогнал. Буквально через минуту я, уже оставив город позади себя, мчался по широкой, обсаженной с двух сторон осокорями дороге. Поначалу еще слышался стук копыт где-то за моей спиной, но постепенно он затихал и затихал, так что я уже не отличал его от стука своего сердца. Я решил передохнуть, остановился и прислушался, но ничего не услышал. Похоже, погоня прекратилась.

Я спешился и повел лошадь в небольшую рощицу, где шумел ручей. Там я напоил ее, обтер потные бока и угостил парой кусочков сахара, который вымочил в коньяке из фляги. Виолетта устала от тяжелой погони, но удивительно быстро, уже через полчаса, пришла в себя. Когда мы двинулись в путь, по прыжкам и упругому ходу лошади я понял, что обязательно доберусь в Париж, а если этого не случится, не Виолетта будет тому виной.

Должно быть, я находился в самом сердце вражеских порядков. Я слышал, как гортанные немецкие песни разносятся по окрестностям из придорожного дома. Тогда я свернул с дороги в поле, чтобы объехать его. Чуть позже дорогу мне преградили два человека (ночь тогда была безоблачной и лунной) и что-то закричали мне вслед по‑немецки, но я промчался, не обратив на них никакого внимания, а стрелять они не решились, так как мундиры их гусар и наши очень похожи. В таких ситуациях так и надо поступать, может, вас примут за глухого.

Дивная луна сияла в небе, на дороге лежали длинные черные тени деревьев. Было светло и тихо. Пейзаж казался удивительно мирным. Лишь далеко виднелись отблески пожара. Я не забывал, что мне отовсюду угрожает опасность, и, глядя в тишине ночи на отсветы далекого пожара, я испытывал волнение и какой-то мистический ужас. Но меня нелегко сбить с толку, слишком много необычного я повидал. Я тихонько напевал себе под нос песенку и вспоминал о Лизетте, с которой рассчитывал встретиться в Париже. Я так увлекся своими воспоминаниями, что, повернув, налетел на шестерых немецких драгун, рассевшихся у дороги вокруг костра.

Я превосходный солдат. И это не хвастовство, так оно есть на самом деле. Я способен за мгновение взвесить все шансы и выбрать наилучший, будто бы обдумывал решение не один день. Сейчас в моей голове вспышкой промелькнула мысль: меня станут преследовать, а моя лошадь измотана до предела после того, как проделала двенадцать длинных лиг. Но лучше быть преследуемым, чем повернуть назад. Будь подо мной свежая лошадь, я бы все равно отчаянно рисковал, но сейчас предпочел бы оказаться ближе к Сенли, чем к Суассону.

Все эти мысли пронеслись в голове за миг. Я не успел толком рассмотреть бородатые лица под медными шлемами, как шпоры вонзились в бока Виолетты, и она понеслась, словно на скачках. Что за крики, суета и топот раздались позади! Трое улан выстрелили, а трое вскочили в седла. Пуля ударила о седло, будто палка стукнула о дверь. Виолетта бешено прыгнула вперед. Я подумал, что она ранена, но, к счастью, пуля лишь оцарапала ее. Ах, моя милая лошадка, как я обожал ее в ту минуту! Виолетта неслась галопом, а ее копыта стучали по земле, как испанские кастаньеты. Я уже не мог сдерживать себя. Повернувшись в седле, я закричал: «Да здравствует император»! В ответ понеслись злобные проклятия.

Но это был еще не конец. Если б Виолетта была свежа, то за пять миль оставила бы преследователей позади на целую милю. Сейчас же ей никак не удавалось оторваться от погони. Один из пруссаков, молодой офицер, сидел в седле лучше других. С каждым прыжком расстояние между нами сокращалось. Двое других отстали ярдов на двести. Я взглянул назад – они отставали все сильней и сильней. Тех троих, кто стрелял, вообще не было видно.

Прусский офицер сидел верхом на гнедом жеребце, который, конечно, не мог сравниться с Виолеттой, но все же был достаточно резвым. Еще несколько миль он будет скакать довольно бодро. Я дождался, пока парень оторвался от своих товарищей и слегка придержал Виолетту. Я придержал ее чуть-чуть, чтобы он подумал, что действительно нагоняет меня. Когда он оказался на расстоянии пистолетного выстрела, я вытянул пистолет, взвел курок и обернулся вполоборота, посмотреть, что он намеревается предпринять. Молодой пруссак и не собирался стрелять, я сразу понял почему: расположившись у огня на ночь, он вытянул пистолеты из седельной сумки, а сейчас размахивал саблей и сыпал угрозами. Он, кажется, не понимал, что его жизнь находилась в моих руках. Я придержал Виолетту, пока расстояние между серым хвостом и гнедой мордой не сократилось до длины копья.

– Rendez-vous![4 - Свидание (фр.) Немец путает с «randrez-vous» – «сдавайтесь».] – завопил он.

– Поздравляю, месье, вы прекрасно говорите по-французски, – сказал я и прижал дуло пистолета к изгибу локтя. Я всегда так делаю, когда приходится стрелять с седла. Прицелившись, я увидел, как побледнело его лицо: он понял, что все кончено. Перед тем как потянуть спусковой крючок, я подумал о его матери и прострелил плечо лошади. Боюсь, что парень сильно ушибся, – с таким грохотом конь упал на землю, однако мне нужно было думать о письме, и я снова пустил Виолетту галопом.

Но от этих мерзавцев было непросто оторваться. Двое солдат позабыли об офицере, словно он был юным рекрутом, который только что закончил школу верховой езды. Они оставили его на попечение других и продолжили гнаться за мной. Я остановился, рассчитывая, что больше не услышу за собой погони, но тут же понял, что зевать нельзя, и снова рванул вперед. Виолетта мотала головой, а я – кивером. Таким образом мы демонстрировали, что думаем о неуклюжих драгунах, которые пытаются догнать гусара. Но именно тогда, когда я насмехался над неприятелем, сердце мое затрепетало. Вдалеке на белом фоне четко темнело пятно ожидающих меня кавалеристов. С первого взгляда они напоминали тени деревьев, но я-то узнал в этих тенях эскадрон гусар. Смерть обступила меня со всех сторон.

Сзади меня скакали драгуны, впереди поджидали гусары. Никогда еще со времен битвы под Москвой[94 - …со времен битвы под Москвой… – 7 сентября 1812 г. в 120 км от Москвы у села Бородино состоялось генеральное сражение русских и французских войск, в ходе которого французы потеряли 50—58 тыс., а русская армия 45,6 тыс. человек.] мне не приходилось попадать в такую переделку. Во имя чести бригады я предпочел бы погибнуть от рук солдата из легкой кавалерии, чем тяжелой. Поэтому я не стал дергать уздечку. Не колеблясь ни секунды, я позволил Виолетте идти, как ей вздумается. Помню, я пытался молиться, но так как у меня небольшой опыт в подобных вещах, то смог вспомнить только молитву, которую мы учили в школе: тогда мы молили Господа о хорошей погоде перед каникулами. Но даже это было лучше, чем ничего. Я продолжал бормотать ее, как вдруг услышал французскую речь. О Господи, радости моей не было предела! Наши, наши – маленькие негодяи из корпуса Мармона. Драгуны, преследовавшие меня, молниеносно развернули коней и помчались прочь, спасая свои шкуры. Лишь луна тускло отсвечивала от их шлемов. Я же подъехал к своим не спеша, с достоинством, показывая, что хотя гусар и может иногда позволить себе спасаться бегством, но уж ни в коем случае не чересчур быстро. Боюсь, что вздымающиеся бока Виолетты и ее взмыленная морда никак не соответствовали той беззаботности, которую я напустил на себя.

Как вы думаете, кто был во главе гусар? Старик Буве, которого я спас под Лейпцигом[95 - …под Лейпцигом. – 16—19 октября 1813 г. под Лейпцигом произошло решающее сражение между союзными русскими, прусскими, австрийскими и шведскими войсками и армией Наполеона. В сражении участвовало более полумиллиона солдат, оно отличалось крайней ожесточенностью и кровопролитностью и вошло в историю под названием «Битва народов»; окончилось разгромом наполеоновской армии, потерявшей в нем 80 тыс. человек, и привело к освобождению Германии и Голландии от наполеоновского владычества.]. При виде меня его маленькие красноватые глазки наполнились слезами. Я тоже не смог удержаться, чтобы не всплакнуть от радости. Услышав, что мне приказано пробраться через Сенли, Буве засмеялся.

– Там враги, – сказал он. – Вы не пройдете.

– Предпочитаю отправиться туда, где находится враг, – ответил я.

– Почему вы со своим донесением не отправитесь прямо в Париж? Зачем вы обязательно стремитесь заехать туда, где вас или возьмут в плен, или убьют?

– Солдаты не имеют права ничего менять. Их удел – подчиняться приказам, – процитировал я слова Наполеона.

Буве засмеялся своим обычным, сквозь кашель, смехом, и я демонстративно подкрутил усы и так взглянул на него, словно окатил холодной водой.

– Раз так, – сказал он, – вам следует присоединиться к нам, и мы вместе отправляемся к Сенли. У нас приказ разведать местность. Эскадрон польских улан Понятовского двигается впереди. Если вам удастся проскочить Сенли, мы последуем за вами.

Так мы и поехали, только звон оружия раздавался в ночной тишине. Вскоре мы нагнали поляков – статных, добрых солдат, хотя, возможно, несколько грузноватых для своих лошадей. На них было очень приятно смотреть, даже мои гусары не выглядели лучше. Мы дружно двигались вперед и рано утром приблизились к Сенли. Мы встретили по дороге ехавшего крестьянина, который рассказал, что происходит.

Это были реальные сведения, так как брат этого крестьянина был кучером мэра, а братья виделись накануне. В городе находился единственный эскадрон казаков. Казаки разместились в самом большом доме города на углу рыночной площади – доме мэра. В лесу раскинулась лагерем дивизия прусской пехоты, но в Сенли оказались одни казаки. Нам представился шанс отомстить этим варварам, чья жестокость по отношению к нашим боевым товарищам стала притчей во языцех.

Мы ворвались в город стремительным потоком, снесли часовых, охрану, прорвались к дому мэра, прежде чем они сообразили, что французы у их дверей. В окнах виднелись заросшие лица, овчинные шапки и широко раскрытые рты. «Ура, ура!» – кричали казаки и палили из карабинов, но наши ребята успели ворваться в дом и взять их за горло прежде, чем они успели окончательно проснуться. Жутко было смотреть, как поляки набросились на них, словно голодные волки на стадо сытых быков. Как вы знаете, между поляками и казаками существует давняя кровная вражда. Из верхних комнат, где казаки пытались укрыться, но почти все были перебиты, кровь лилась в прихожую. Опасны поляки в бою, хотя немного тяжеловаты для своих лошадей. Все они молодцы как на подбор, все рослые, как кирасиры Келлермана[96 - …Келлермана… – Франсуа Этьен Келлерман (1735—1820) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн.], правда, вооружены легче, поскольку не носят кирас, брони и шлемов.

Именно тогда я допустил ошибку, следует признать, непростительную. До сих пор я выполнял порученное мне задание так, что лишь скромность не позволяет назвать свое тогдашнее поведение безукоризненным. Теперь же я сделал то, что государственный служащий осудил бы, а солдат, конечно же, простил бы.

Моя лошадь устала, но все же галопом проскочить через Сенли могла. Тогда никто больше не помешал бы мне попасть вовремя в Париж. Но разве найдется гусар, способный не заметить места схватки и не остановить здесь коня? Вы хотите от него невозможного. К тому же я подумал, что, если Виолетта отдохнет час, я выиграю целых три. А когда в окнах появились бородатые рожи, головы в меховых шапках, я, не раздумывая, привязал уздечку к столбу и бросился в дом вслед за остальными. К сожалению, я ворвался в дом слишком поздно, но, несмотря на это, едва не был ранен: меня чуть не сразил копьем один из умирающих варваров. Жаль упускать даже самую незначительную потасовку, ведь никто не знает, когда судьба предоставит очередную возможность показать себя. Участвуя в стычках, нападениях на передовые посты и в незначительных сабельных потасовках, я видел замечательные подвиги, более яркие, чем в крупных сражениях, руководимых императором.

Когда дом очистили от врагов, я принес ведро воды Виолетте. Крестьянин-проводник показал, где мэр хранит фураж. О Господи, как лошадка обрадовалась возможности напиться и поесть! Затем я вытер тряпкой ее ноги и сам отправился в дом перекусить, чтобы больше не останавливаться на пути до самого Парижа.

А сейчас начинается та часть моей истории, которая, возможно, будет выглядеть невероятной, хотя у меня на памяти не менее десятка подобных удивительных случаев. Как вам, наверное, понятно, с тем, кто проводит большую часть жизни в разведке и дозорах, на израненной многострадальной земле, разделяющей две великие армии, часто происходит нечто удивительное. Послушайте же историю, которая случилась со мной в этот раз.

Старина Буве дождался меня и спросил, не желаю ли я выпить с ним бутылочку вина.

– Черт побери, – сказал он. – Нам нельзя медлить. Десять тысяч пруссаков расположились в лесу за городом.

– Где вино? – спросил я.

– Ах, двое гусар всегда найдут, где спрятано вино! – Буве взял свечу и стал спускаться по вымощенной камнем лестнице на кухню.

На кухне мы обнаружили еще одну дверь. За ней находилась винтовая лестница, которая вела в подвал. Казаки успели побывать здесь до нас: пол был покрыт разбитыми бутылками. Хозяин дома, мэр, был, кажется, настоящим кутилой: о лучших запасах спиртного можно было только мечтать. «Шамбертен»[97 - «Шамбертен»… – Одно из самых лучших красных бургундских вин; любимое вино Наполеона. В романе А. Дюма «Три мушкетера» (1844) Атос говорит: чтобы видеть жизнь в розовом цвете, стоит взглянуть на мир сквозь бокал с «Шамбертеном».], «Граве», «Аликанте»[98 - …«Аликанте»… – Сорт вина, произведенного в одноименном испанском городе.], белое вино и красное, игривое и обычное – пыльные бутылки лежали в высоких штабелях. Старина Буве держал свечу, пожирал глазами это богатство и мурлыкал, словно кот перед блюдечком молока. Наконец он выбрал бутылку бургундского и уже протянул к ней руку, когда снаружи раздался грохот мушкетных выстрелов, топот множества ног и послышались яростные вопли. Нас атаковали пруссаки.

Я всегда говорил, что Буве был настоящим храбрецом. Выхватив саблю, он помчался наверх. Его шпоры зазвенели по каменным ступеням. Я последовал за ним, но не успели мы выскочить из кухни, как услышали невероятные крики. Дом вновь захватили враги!

– Все кончено! – воскликнул я, схватив Буве за рукав.

– Я с ними! – завопил он и, как сумасшедший, бросился наверх.

Будь я на его месте, то также предпочел бы смерть, ведь он допустил непростительную ошибку, не выставив посты, которые предупредили бы его о вражеском наступлении. В первую секунду я намеревался броситься вслед за ним, но тут же одумался. В первую очередь я должен был выполнить задачу, которую поставил передо мной император. Я оставил Буве в одиночестве, а сам снова спустился в подвал и закрыл за собой дверь.

Мои перспективы не были слишком радужными и здесь. Когда прозвучал сигнал тревоги, Буве задул свечу. Я двигался в кромешной тьме на ощупь, наступая на битое стекло. Наконец за бочонком я нашел свечу, но все мои попытки зажечь ее не приносили успеха. Проблема состояла в том, что фитиль намок в винной луже. Мне пришлось срезать кончик свечи саблей. Тогда она загорелась на удивление легко. Но как быть дальше, я никак не мог решить. Наверху невероятно вопили во все горло, похоже, в доме находилось несколько сотен пруссаков. Вот-вот им понадобится промочить глотки. Вот тогда и придет конец лучшему солдату, последует провал задания и – прощай, медаль! Я подумал о матушке и об императоре. Мысль о том, что одна потеряет любимого сына, а другой – лучшего офицера легкой кавалерии со времен Лассаля, заставила меня всплакнуть. Но я быстро взял себя в руки.

– Держись! – воскликнул я, ударяя себя кулаком в грудь. – Держись, мой мальчик! Разве может быть, чтобы солдат, который абсолютно невредимым вернулся из Москвы, нашел смерть во французском винном погребе?

Я вскочил на ноги и прижал ладонью письмо под мундиром. Шелест бумаги придал мне смелости.

Сначала я собрался было поджечь дом, чтобы сбежать, воспользовавшись суматохой. Затем решил спрятаться в пустой винной бочке. Я стал бродить по погребу, рассчитывая найти подходящий бочонок. Неожиданно в углу я обнаружил низкую дверцу, окрашенную той же серой краской, что и стены. Лишь врожденная наблюдательность позволила мне разглядеть ее. Толкнув дверь, сперва я подумал, что она заперта. Но затем дверь немного поддалась. Я подумал, что ее что-то или кто-то удерживает с той стороны. Опершись ногой о стеллаж с вином, я толкнул дверь с такой силой, что она распахнулась настежь, я свалился на землю, свеча погасла и, таким образом, я снова оказался в темноте. Поднявшись на ноги, я осмотрел мрачное помещение.

Тусклый свет проникал внутрь сквозь узкое зарешеченное окошко. Снаружи загорался рассвет. Я видел неясные очертания огромных бочек. Очевидно, хозяин держал здесь вино, чтобы оно дозревало. В любом случае, это место казалось безопаснее для того, чтобы спрятаться, чем первый подвал. Подобрав свечу и закрыв за собой дверь, я увидел нечто такое, что привело меня в изумление и, вынужден признать, даже нагнало страху.

Я уже упоминал, что дальний конец подвала был освещен тусклым светом, который лился из окошка в стене под самым потолком. Вглядевшись, я увидел, как высокий, крепкий человек мелькнул в полоске света и вновь скрылся в темноте. От неожиданности меня забила дрожь. Через мгновенье я увидел казацкую шапку и огромную фигуру – здоровенного детину с саблей у пояса. Даже Этьен Жерар растерялся, оказавшись в темноте наедине с эдаким чудищем.

Но мое замешательство длилось недолго.

– Спокойствие, – приказал я себе. – Разве я не гусар, не бригадир тридцати одного года от роду и разве не мне император доверил столь важное задание?

Да этому типу в подвале следовало больше бояться меня, чем мне его. И я понял: он сам напуган, ужасно напуган. Это было видно по его согнутым плечам, быстрым шагам, по тому, как он забежал за бочки, словно крыса в нору. Кроме того, это ведь он удерживал дверь, а не ящики или бочонок, как я думал вначале. Следовательно, бежал и скрывался он, а я за ним гонюсь. Я весь собрался в мощный монолит, когда последовал за ним в темноту. Этот грабитель с севера поймет, что имеет дело не с беззащитным птенцом. В этот момент я был на высоте!

Поначалу я поостерегся зажигать свечу, не желая делать из себя мишень. Но после того как ударился подбородком о какой-то ящик и зацепился за что-то шпорами, подумал, что чем смелее буду действовать, тем лучше. Я зажег свечу и с обнаженной саблей бросился вперед.

– Выходи, негодяй! – воскликнул я. – Тебя уже ничего не спасет. Наконец ты получишь то, что заслужил.

Я поднял свечу повыше и увидел голову над бочкой. На папахе сверкала золотая кокарда. Выражение его лица говорило о том, что это офицер и представитель высшего общества.

– Месье! – крикнул он на превосходном французском. – Я сдаюсь, если вы дадите слово, что сохраните мне жизнь. Но если вы откажетесь дать подобное обещание, я так просто не сдамся.

– Сир, – сказал я. – Французы знают, как обращаться с пленными. Я даю слово пощадить вас.

После этого он положил саблю на крышку бочонка, а я поклонился, прижав свечу к сердцу.

– Кого я имел честь взять в плен? – задал я вопрос.

– Мое имя – граф Боткин. Я состоял на службе в Его императорского величества Донском казачьем полку, – ответил он. – Мы прибыли в Сенли на разведку. И так как не обнаружили следов вашего присутствия, решили здесь заночевать.

– Будет ли неучтивостью, – спросил я, – если я поинтересуюсь: как вы очутились в этом погребе?

– Это проще простого, – ответил он. – Мы собирались уходить с утра. Озябнув после переодевания, я подумал, что стаканчик-другой вина не навредит, поэтому спустился в подвал. В то время, что я рыскал в темноте, дом был атакован, да так внезапно, что, когда я выбрался на лестницу, все уже закончилось. Мне надо было подумать, как теперь выйти из положения. Вот я и спустился вниз, в дальний подвал, где вы меня и обнаружили.

Я подумал о том, как повел бы себя старина Буве, попав в подобные обстоятельства, и слезы подступили у меня к глазам. Что дальше? Понятно, что русский граф, находясь в дальнем подвале, не мог слышать боя. Он не знал о том, что дом снова перешел в руки наших врагов. Если ему станет это известно, то я стану его пленником, а не он моим. Как же быть? Я растерялся, но вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль, так что я даже сам себе удивился.

– Граф Боткин, – обратился я к нему, – мне предстоит непростая задача.

– А именно? – спросил он.

– Ведь я гарантировал вам безопасность.

У него глаза полезли на лоб.

– Но вы же не отказываетесь от данного слова? – воскликнул он.

– Случись самое худшее, я предпочту умереть, защищая вас, – ответил я.

– Что же тогда? – спросил он.

– Давайте начистоту, – сказал я. – Вам следует знать, что наши, особенно поляки, ненавидят казаков. От одного вида вашего мундира они приходят в бешенство. Человека в мундире казака они готовы разорвать на части, не считаясь даже с запретами.

Мои слова и тон, которым я их произносил, заставили русского побледнеть.

– Это же ужасно, – сказал он.

– Ужасно, – согласился я. – Если мы выйдем из подвала вдвоем, то я не дам за вашу жизнь и ломаного гроша.

– Я полностью полагаюсь на вас, – произнес он. – Что вы предлагаете? Может быть, я останусь здесь?

– Хуже быть не может.

– Почему?

– Потому что наши ребята рано или поздно захотят спуститься в подвал. Тогда они разорвут вас на части. Нет, нет, я должен выйти и остановить их. Но если они увидят чертов мундир, я за них не поручусь.

– Может, мне переодеться?

– Прекрасно! – поддержал я его. – Так мы и сделаем. Снимите свой мундир и наденьте мой. Мой мундир сделает вашу особу священной для каждого французского солдата.

– Я не так опасаюсь французов, как поляков.

– Мой мундир защитит вас от всех.

– Как я могу отблагодарить вас? – воскликнул граф. – Но во что оденетесь вы?

– Я надену ваш мундир.

– И, возможно, станете жертвой собственного благородства!

– Я должен рискнуть, – ответил я. – Не беспокойтесь, когда я облачусь в ваш мундир, сотни сабель сразу же окажутся передо мной. «Стоять, – закричу я. – Это я – бригадир Жерар». Они узнают меня, и тогда я скажу им о вас. Под защитой моего мундира вам нечего опасаться.

Дрожащими руками граф торопливо расстегивал китель. Его сапоги и бриджи были похожи на мои – не было необходимости их снимать. Я передал ему свой китель, доломан, кивер, ремень и саблю в ножнах. Взамен забрал его высокую папаху из овчины, золотую кокарду, обшитую мехом шинель и кривую казачью саблю. Не сомневайтесь, при обмене одеждой я не забыл о бесценном пакете.

– А сейчас, – произнес я, – я должен привязать вас к бочке.

Русский запротестовал, но я со своим боевым опытом научился не забывать ни о каких рисковых моментах. Мог ли я быть уверен в том, что он, после того как повернусь к нему спиной, не сориентируется, как сложилось все на самом деле, и не расстроит мои планы? Я шесть раз обвязал его веревкой вокруг бочки и затянул крепкий узел за спиной. Если ему взбредет в голову подняться наверх, то он должен будет тащить на спине тысячу литров доброго французского вина. Я закрыл за собой дверь второго подвала, чтобы он не слышал, что происходит в первом, отбросил свечу и поднялся по лестнице в кухню. Хотя там было не больше двадцати ступеней, поднимаясь по ним, я успел передумать обо всем, что еще надеялся совершить. Такие же чувства я испытывал при Эйлау, когда лежал со сломанной ногой и видел, как на меня во весь опор несутся вражеские кони. Я твердо знал, что, дайся я в руки, тут же буду застрелен на месте как переодетый шпион. Но это будет замечательная смерть – смерть при исполнении личного приказа императора. Я расчувствовался, представив, как в «Мониторе» появится некролог в пять-семь строк. Паляре удостоился восьми, а я уверен, что подвигов он совершил намного меньше меня.

Выйдя в коридор, я изо всех сил старался держаться непринужденно. Мертвое тело Буве оказалось первым на моем пути. Мой старый товарищ лежал, запрокинув ноги, со сломанной саблей в руке. Темное пятно на лице указывало, что он был убит выстрелом в упор. Проходя мимо, я хотел отдать честь, но поостерегся раскрыть свой маскарад. Холл был заполнен прусскими солдатами. Они пробивали в стенах бойницы, словно ожидали очередной атаки. Вокруг них бегал офицер – маленький суетливый человечек, и отдавал приказы. На меня никто не обращал внимания, так как все были слишком заняты. У двери с длинной трубкой в зубах стоял второй офицер. Он подошел ко мне, хлопнул меня по плечу и стал указывать на трупы наших гусар, очевидно, насмехаясь над ними, потому что демонстрировал под лохматой бородой все свои клыки. Я тоже весело засмеялся и произнес единственную фразу, что я знал по-русски, меня научила ее говорить крошка Софи в Вильне: «Если ночь будет ясная, мы встретимся под дубом, а если дождливая, встретимся в хлеву». Немцу было безразлично, что я скажу, и он решил, что я произнес что-то очень остроумное, так как расхохотался и опять хлопнул меня по плечу. Я кивнул ему и вышел из дома так спокойно, словно был комендантом гарнизона.

Во дворе было привязано не менее сотни лошадей. Большая часть принадлежала когда-то полякам и нашим гусарам. Малышка Виолетта ждала меня среди остальных. Она тихонько заржала, увидев, что я направляюсь к ней. Но я прошел мимо нее. Нет, я соображал, что делаю! Я выбрал самую захудалую из лошадей, вскочил на нее так уверенно, словно она мне досталась по наследству от отца. Мешок с награбленным добром, переброшенный через спину этой лошади, я переложил на Виолетту, которую повел за собой на поводу. Никогда вы не увидите кого-либо более похожего на казака, который возвращается домой после удачного набега. Между тем город заполонили пруссаки. Их было полно на тротуарах, все они указывали на меня пальцами и, очевидно повторяли, судя по их жестам: «Вот один из этих дьяволов-казаков… Эти молодцы только и знают, что разбойничать и грабить».

Один или два офицера что-то сказали мне в приказном тоне, но я лишь качал головой и повторял: «Если ночь будет ясная, мы встретимся под дубом, а если дождливая, встретимся в хлеву». Они пожали плечами и отпустили меня восвояси. Таким образом мне удалось добраться до северной окраины города. Вскоре мне встретился патруль улан. Я видел их черно-белые треугольные флажки. Стоит мне миновать их – и я свободен. Я пустил лошадь рысью. Виолетта терлась носом о мою ногу и удивленно посматривала на меня. В ее глазах застыл вопрос: почему хозяин предпочел ей эту косматую клячу? До улан оставалось не более сотни ярдов. И вдруг передо мной появился настоящий казак, который несся мне навстречу.

Если у вас в душе сохранилась хоть капля сострадания, вы должны посочувствовать человеку, преодолевшему массу опасностей, а в самом конце оказавшемуся перед неизбежной гибелью! Мое сердце сжалось от отчаяния, я хотел упасть на землю и проклинать судьбу за то, что она предала меня в последний миг. Но нет, все-таки я еще не сдался. Я расстегнул мундир у горла, чтобы в случае необходимости вытащить письмо императора. Я принял решение в последнюю секунду проглотить его и погибнуть с оружием в руках. Затем я проверил, легко ли смогу достать из ножен свою короткую саблю, и рысью направился на дозор. Они попытались остановить меня, но я показал в сторону второго казака, находившегося на расстоянии двух сотен ярдов от меня. Уланы подумали, что я еду ему навстречу и, отдав честь, пропустили меня.

Тут я пришпорил лошадь, будучи совершенно уверенным, что, отъехав подальше от улан, я легко одолею казака. Это был офицер, крупный детина, с огромной бородой, с такой же золотой кокардой на шапке, как у меня. Когда я двинулся ему навстречу, он придержал лошадь, чем, не желая того, помог мне удалиться от дозорных на приличное расстояние. Приближаясь к нему, я заметил, что при виде меня в том виде, в каком я предстал перед ним, в его карих глазах появилось сначала недоумение, а затем и подозрение. Не знаю, что именно его смутило, но он явно заподозрил неладное. Увидев, что на какой-то его вопрос я не отвечаю, он выхватил саблю. Я, честно говоря, был рад такому развитию событий, так как считаю, что достойнее победить противника в честном бою, чем убить исподтишка. Я наскочил на него с разбега, отбил удар, сделал ловкий выпад и пронзил его тело как раз под четвертой пуговицей мундира. Он свалился на землю и чуть не свалил и меня. Я не медлил ни секунды, не увидел, жив ли он, а мгновенно с казачьей лошадки перепрыгнул на спину Виолетты, дернул повод и послал воздушный поцелуй двоим прусским уланам. Они с криками погнались за мной, но Виолетта неплохо отдохнула и была свежа и полна сил. На первом же повороте я повернул на запад, затем поскакал на юг: такая дорога должна была увести меня с территории, занятой врагами. Мы неслись вперед, с каждым прыжком лошади удаляясь от врагов и приближаясь к своим. После долгой изнурительной скачки я решил оглянуться. Моих преследователей нигде не было видно, и я понял, что и на сей раз вышел из нелегкого положения.

Я скакал по дороге и ликовал оттого, что сумел выполнить приказ императора. Что он скажет, увидев меня? Как оценит тот тяжелый, опасный путь, что мне удалось успешно преодолеть? Император приказал мне ехать через Сермуаз, Суассон и Сенли. Он не догадывался, что все эти города заняты неприятелем. Однако я сумел сделать это. Я провез его письмо в целости и сохранности. Гусары, драгуны, уланы, казаки, пехотинцы – я прорвался сквозь вражеский строй без единой царапины. Лишь добравшись до Даммартена, я наконец вышел на наши передовые посты. В поле я встретил эскадрон драгун. Конские хвосты на шлемах подсказали, что это французы. Я поскакал им навстречу, чтобы узнать, свободна ли дорога на Париж. Гордый от того, что оказался среди своих, я вытянул саблю из ножен и взмахнул ею в воздухе.

Молодой офицер поскакал мне навстречу, размахивая саблей в ответ. На сердце у меня потеплело: он мчался приветствовать меня с искренним восторгом. Я заставил Виолетту сделать караколь[5 - Крутой поворот на месте.], а когда мы съехались, к моему удивлению, взмахнул саблей так, что снес бы мне голову с плеч, не уткнись я носом в гриву Виолетты. Клянусь, его сабля просвистела надо мной, словно ветер. Безусловно, всему виной был этот проклятый мундир, о котором я в нервном возбуждении совершенно забыл. Драгунский офицер принял меня за русского храбреца, который решил бросить вызов французской кавалерии. Честное слово, он не на шутку перепугался, узнав, что чуть не снес голову знаменитому бригадиру Жерару.

Теперь путь был свободен, и около трех часов дня я въехал в Сен‑Дени[99 - …Сен-Дени. – Бенедиктинское аббатство в 9 км от центра Парижа; усыпальница французских королей.]. Хотя оттуда мне пришлось еще около двух часов добираться до Парижа: дорога была забита фургонами и пушками артиллерийского резерва, которые направлялись на север, на помощь Мармону и Мортье[100 - …Мортье. – Эдуард Адольф Мортье (1768—1835) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал корпусом, в 1812—1813 гг. – частью гвардии. В 1834—1835 гг. – военный министр.]. Вы не представляете, что за оживление воцарилось на улицах, когда показался я в мундире казака. Когда я выехал на улицу Риволи, думаю, что толпа, бегущая и скачущая за мной, растянулась в длину не менее чем на четверть мили. Известие о том, что случилось со мной, распространили драгуны (двое из них сопровождали меня). Каждый парижанин знал, каким образом я заполучил казачий мундир. Это была минута моего триумфа: мужчины приветствовали меня криками, женщины махали платками и посылали из окон воздушные поцелуи.

Хотя я человек, абсолютно лишенный тщеславия, но должен признаться, что в тот день не смог сдерживать себя и не скрывал, какое удовольствие доставляет мне столь радушная встреча. Громоздкая русская шинель висела на мне мешком, но я так выгнул грудь, что она натянулась, словно кожица сосиски. А моя низкорослая лошадка играла гривой, топала передними копытами, помахивала хвостом, словно говорила: «В этот раз мы проделали дельце вдвоем. Почести полагаются обоим». Когда я поцеловал ее между влажных ноздрей и спешился у ворот Тюильри[101 - …Тюильри… – Королевский дворец и сад в Париже, на правом берегу Сены.], раздались такие оглушительные крики, словно был зачитан бюллетень Великой Армии.

Мое одеяние не слишком годилось для аудиенции у короля, но, в конце концов, прирожденному солдату вроде меня довольно было солдатского мундира. Меня немедленно провели к Жозефу, которого мне часто доводилось встречать в Испании. Он был, как всегда, тучным, спокойным и дружелюбным. Талейран находился в комнате рядом с ним. Мне следовало назвать его герцогом Беневенто, но, честно говоря, старое имя мне нравилось больше. Жозеф прочитал письмо и передал Талейрану. Тот как-то странно уставился на меня своими маленькими блестящими глазками.

– Вы были единственным посланником? – спросил он.

– Был еще один, сир, – ответил я. – Майор Шарпантье из конногренадерского полка.

– Он еще не прибыл, – произнес король Испании.

– Если б вы видели ноги его лошади, сир, то не стали бы удивляться, – заметил я.

– Не исключена и другая причина, – сказал Талейран и ехидно ухмыльнулся.

Что ж, оба поблагодарили меня за службу. Хотя, как много бы они ни говорили, все равно было сказано недостаточно. Я с поклонами удалился, чему был несказанно рад: я ненавижу двор так же сильно, как люблю походный лагерь. Затем я направился к своему старому приятелю Шоберу, который обитал на улице Миромениль. Он одолжил мне свой гусарский мундир, который пришелся как раз впору. К нам присоединилась Лизетта. Мы втроем весело провели ночь, позабыв обо всех опасностях. Наутро я нашел Виолетту готовой к очередному броску на двадцать лиг. Я намеревался вернуться прямо в штаб императора, потому что, как вы догадываетесь, сгорал от нетерпения услышать похвалы из его уст и получить причитающуюся награду.

Не нужно говорить, что обратно я выбрал безопасный путь. С меня было достаточно уланов и казаков, на которых я насмотрелся по дороге в Париж. В Реймс, где все еще находился Наполеон, я прибыл к вечеру. Тела наших погибших товарищей и трупы русских уже успели похоронить. Изменения произошли и в самом лагере. Солдаты выглядели опрятнее, кавалеристы получили свежих лошадей, все отличалось образцовым порядком. Удивительно, что хороший генерал способен сделать за два дня!

Как только я появился в штабе, меня немедленно провели к императору. За письменным столом, на котором лежала большая карта, он пил кофе. Справа и слева от императора склонились Бертье и Макдональд. Наполеон говорил так быстро, что вряд ли генералы понимали хотя бы половину сказанного. Но когда император увидел меня, он швырнул карандаш и вскочил на ноги с таким свирепым видом, что заставил меня похолодеть.

– Какого черта? Что вы здесь делаете? – воскликнул он.

Когда император гневался, его голос становился похожим на павлиний.

– Имею честь доложить вам, сир, – сказал я. – Ваше послание доставлено в руки короля Испании.

– Что?! – рявкнул он, а его глаза вонзились в меня, как штыки.

О, эти ужасные глаза: они изменили цвет с серого на голубой, словно сталь на солнце. Иногда, даже по прошествии стольких лет, я вижу эти глаза во сне.

– Что случилось с Шарпантье? – спросил он.

– Он захвачен в плен, – сказал Макдональд.

– Кем?

– Русскими.

– Казаками?

– Нет, одним казаком.

– Он сдался в плен?

– Не оказывая сопротивления.

– Он умный офицер. Позаботьтесь, чтобы он получил медаль.

Услышав эти слова, я потер руками глаза, чтобы удостовериться, что не сплю.

– Что до вас, – воскликнул император и поднял руку, словно намереваясь ударить меня, – вы ослиная голова. Зачем, вы думаете, я послал вас с таким заданием? Неужели вы полагаете, что я доверю в ваши руки важное сообщение и отправлю по местам, которые заняты врагами? Не знаю, как вам удалось преодолеть все препятствия, но если бы ваш товарищ имел столь же мало здравого смысла, что и вы, то план всей кампании оказался бы провален. Разве вы не понимаете, coglione[6 - Кретин, идиот (итал.).], что в послании содержались фальшивые известия? Я пытался обмануть врага, а тем временем разработал совершенно противоположный план.

Услышав эти жестокие слова, увидев перед собой разъяренное бледное лицо, я вынужден был схватиться за спинку кресла: моя голова закружилась, а колени подогнулись. Но затем самообладание вернулось ко мне. Я напомнил себе, что всю жизнь сражался за этого человека и свою любимую родину.

– Сир, – сказал я. Слезы текли у меня по щекам, пока я говорил. – Когда вы имеете дело со мной, то играйте открыто. Знай я, что вы желаете, чтобы послание попало в руки врагов, то обязательно добился бы этого. Поскольку я верил, что мне поручено хранить его, то приготовился отдать свою жизнь, но выполнить приказ. Не думаю, что кто-либо на свете повстречал столько трудностей и опасностей, сколько встретил я, выполняя, как я полагал, вашу волю.

Я вытер слезы с глаз и рассказал ему о том, как промчался через Суассон, прошмыгнул мимо дозора драгун, принял участие в бою с казаками, наткнулся в винном погребе на графа Боткина. Я не забыл упомянуть о том, как переоделся в русский мундир, как убил в поединке казацкого офицера и как в завершение чуть было не погиб от руки французского драгуна. Император, Бертье и Макдональд слушали с выражением искреннего изумления на лицах. Когда я закончил, Наполеон приблизился и ласково ущипнул меня за ухо.

– Надо же, – произнес он. – Забудьте обо всем, что я сказал. Мне следовало довериться вам. Можете идти.

Я повернулся к выходу. Рука моя уже легла на дверную ручку, когда император приказал остановиться.

– Позаботьтесь, – сказал он, обращаясь к герцогу Тарентомскому, – чтобы бригадир Жерар получил почетную медаль. Хотя у него самая непробиваемая в армии башка, но зато самое храброе сердце.




8. Как бригадира искушал дьявол


Приближается весна, друзья мои. Я вижу, как зеленые острые ростки снова пробиваются на каштанах, а посетители кафе усаживаются за столиками поближе к солнечному свету. Сидеть там намного приятнее, но я не желаю рассказывать свои истории всему городу. Вы слышали о подвигах, которые я совершил в чине лейтенанта, командира эскадрона, полковника и командира бригады. Но теперь я стал чем-то более важным и высоким. Я стал историей.

Если вы читали о последних годах императора, проведенных на острове Святой Елены[102 - …о последних годах императора, проведенных на острове Святой Елены… – Остров Святой Елены – маленький остров в южной части Атлантического океана, между Южной Америкой и Африкой, ближе к Африке, на расстоянии 2 800 км от нее; владение Великобритании, – куда после поражения при Ватерлоо, отречения от престола и сдачи в плен Наполеон был сослан англичанами и где умер в 1821 г.], то должны знать, что он снова и снова обращался к своим тюремщикам с мольбой: отправить одно-единственное письмо на волю, которое не будет ими прочитано. Император просил об этом много раз. Взамен он обещал, что сам позаботится о своем содержании и избавит таким образом британское правительство от излишних расходов. Но его стражи знали, как опасен этот бледный упитанный господин в соломенной шляпе, поэтому не посмели пойти навстречу его просьбе. Многие задавались вопросом: кому же хотел написать император, с кем собирался поделиться своими тайнами? Некоторые предполагали, что он желал написать жене и тестю, кто-то был уверен, что адресатом Наполеона должен был стать император Александр[103 - …император Александр… – Имеется в виду российский император Александр I (1777—1825), в эпоху войн Наполеона бывший и его противником, и вынужденным союзником; в 1813—1814 гг. возглавлял антифранцузскую коалицию европейских стран.], а кому-то казалось – что маршал Сульт. Что вы скажете, друзья, когда узнаете, что именно мне, мне, бригадиру Жерару, хотел отправить письмо император? О вашем покорном слуге, живущем на скромную пенсию в сто франков – только чтобы не умереть с голоду, император не забывал до конца своих дней. Он с радостью отдал бы свою левую руку за то, что ему бы разрешили пятиминутное свидание со мной. Сегодня я расскажу вам, как это вышло.

В битве при Фер-Шампенуз новобранцы в домашних блузах и деревянных сабо показали себя таким образом, что наиболее дальновидные из нас начали понимать: все кончено. Запасы снаряжения враги захватили во время битвы. Мы остались с молчащими пушками и пустыми зарядными ящиками. Кавалерия также находилась в плачевном состоянии. Моя бригада была уничтожена при атаке на Краон. Затем пришло известие о том, что враги захватили Париж, а парижане напялили белые кокарды на шляпы. Но самым страшным оказалось известие о том, что корпус Мармона переметнулся к Бурбонам[104 - …к Бурбонам. – Бурбоны – королевская династия во Франции, с 1589 г. В 1792 г. Людовик XVI Бурбон был свергнут народным восстанием, осужден Конвентом и в 1793-м казнен. После отречения Наполеона в 1814 г. французский престол занял брат Людовика XVI Людовик XVIII, в период правления Наполеона находившийся в эмиграции. В дальнейшем Бурбоны еще правили Францией до 1830 г.]. Мы переглядывались и спрашивали друг друга: сколько еще наших генералов обратят оружие против нас? На стороне врага уже оказались Журдан[105 - …Журдан… – Жан Батист Журдан (1762—1833) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн; командовал итальянской армией; был начальником штаба испанского короля Жозефа Бонапарта.], Мармон, Мюрат, Бернадот[106 - …Бернадот… – Жан Батист Бернадот (1763—1844) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн; в 1810 г. уволен Наполеоном и избран наследником шведского престола; в 1813 г. командовал шведскими войсками в войне против Франции; в 1818—1844 гг. – шведский король Карл XIV Юхан; основатель династии Бернадотов.] и Жомини[107 - …Жомини. – Антуан Анри (Генрих Вениаминович) Жомини (1779—1869) – военачальник, с 1798 г. – в швейцарской, в 1804—1813 гг. – во французской армиях, с 1813 г. – на русской службе, генерал (1826); военный теоретик и историк.]. Хотя никто особо не переживал по поводу Жомини: он всегда владел пером лучше, чем саблей. Мы были готовы сражаться со всей Европой, но, кажется, пришло время, когда против нас обернулась половина Франции.

После долгого, форсированного марша жалкие остатки Великой Армии добрались до Фонтенбло: корпус Нея, корпус моего кузена Жерара и корпус Макдональда – всего двадцать пять тысяч человек, в том числе семь тысяч гвардейцев. Но при нас оставалась слава, которая стоила пятидесяти тысяч солдат, и наш император, который был дороже пятидесяти тысяч. Наполеон находился среди нас: невозмутимый, улыбающийся и уверенный в себе. Он не расставался с табакеркой и поигрывал хлыстом. Никогда в дни его великих побед я не восхищался им так, как во время французской кампании.

Однажды вечером я в компании нескольких офицеров пил сюренское вино. Я упомянул о сюренском вине лишь для того, чтобы показать, что тогда для нас настали нелегкие времена. Неожиданно посыльный от Бертье сообщил, что маршал желает меня видеть. Когда я говорю о своих старых товарищах по оружию, то оставляю те цветистые иностранные титулы, которые они получили за боевые заслуги. Титулы годятся при дворе, но я ни разу не слышал, чтобы их употребляли в лагере. Мы не могли забыть имена Нея, Раппа или Сульта. Они звучали в наших ушах как победные фанфары. Так вот, Бертье послал адъютанта, чтобы сообщить, что желает видеть меня.

Покои генерала находились в самом конце галереи Франциска Первого[108 - …Франциска Первого… – Франциск I (1494—1547) – французский король, превратил Францию в абсолютную монархию.], недалеко от покоев императора. В приемной ожидали два моих хороших знакомых: полковник Депьен из Пятьдесят седьмого линейного полка и капитан Тремо – из стрелкового. Оба были старыми солдатами: Тремо участвовал еще в египетской кампании. Оба пользовались уважением в армии за храбрость и умение обращаться с оружием. Рука Тремо несколько сдала от возраста, но Депьену в армии не было равных, кроме, конечно, меня. Он был невысокого роста, на три дюйма ниже нормального мужчины (именно на три дюйма он был ниже меня), но трижды с саблей и коротким кинжалом выстоял против меня во время занятий по фехтованию в Веронском зале в Пале-Рояль[109 - …в Пале-Рояль. – Площадь, дворец и парк в Париже напротив северного крыла Лувра. Фр. Palais Royal – королевский дворец. Ныне в заново отстроенном дворце размещаются Государственный совет, Конституционный совет и Министерство Культуры Франции.]. Сами понимаете, когда трое таких людей, как мы, очутились в одном помещении, то сразу учуяли, что нас ждет что-то серьезное. Когда на столе стоит блюдо с латуком[110 - …блюдо с латуком… – Латук (лат. Lactuca) – род трав семейства сложноцветных; латук посевной (салат) имеет съедобные листья.] и заправкой, ясно, что будет приготовлен салат.

– Клянусь своей трубкой! – сказал Тремо по-солдатски грубо. – Уж не ожидается ли прибытие троих сторонников Бурбонов?

– Принц де Нешатель желает видеть бригадира Жерара, – произнес появившийся в дверях лакей.

Я отправился вслед за лакеем, оставив двух своих товарищей изнывать от нетерпения. Лакей провел меня в небольшую, изящно обставленную комнату. Бертье сидел за небольшим столом. В его руке было перо, а перед ним лежала раскрытая тетрадь. Он выглядел уставшим и неряшливым, вовсе не похожим на того Бертье, который всегда являлся образцом щеголеватости для всех офицеров Великой Армии. Еще не так давно он заставлял офицеров рвать на себе волосы, когда оторачивал ментик простым мехом в одну кампанию, а каракулем – в другую. На чисто выбритом лице генерала застыло выражение тревоги. Когда я вошел, он окинул меня бегающим, беспокойным взглядом.

– Командир бригады Жерар! – сказал он.

– К вашим услугам, ваше высочество, – ответил я.

– Перед тем как начать, я должен потребовать, чтоб вы пообещали: сказанное в этой комнате не станет достоянием третьего лица.

Неплохое начало, должен вам сказать.

– Вы, должно быть, понимаете, что с императором все кончено, – сказал Бертье. Он медленно цедил слова и не отрывал взгляд от стола, словно превозмогая себя. – Жордан в Руане[111 - …в Руане… – Руан – главный город исторической области Нормандия во Франции.], а Мармон в Париже – оба нацепили на шляпы белые кокарды. Ходят слухи, что Талейран подговаривает Нея сделать то же самое. Очевидно, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, оно лишь может навлечь на страну дополнительные бедствия. Посему я спрашиваю: присоединитесь ли вы ко мне, поможете ли задержать императора и привести войну к логическому завершению, передав его в руки союзников?

Даю слово, что, услышав такую фразу из уст одного из самых старых друзей императора, человека, одаренного им наградами больше, чем любой из его подданных, я застыл на месте и пялил на него глаза. Он же, покусывая перо, время от времени устремлял на меня свой взгляд.

– Итак? – спросил он.

– Я плохо слышу, – холодно сказал я. – Некоторые вещи я не в состоянии услышать. Позвольте мне вернуться к выполнению моего долга.

– Нет, сейчас не время для упрямства. – Бертье поднялся и положил руку мне на плечо. – Вам известно, что Сенат низложил Наполеона и император Александр больше не будет продолжать с ним переговоры?

– Сир! – в порыве воскликнул я. – Хочу вас заверить, что меня мало интересует решение Сената и мнение императора Александра.

– Тогда что вас интересует?

– Моя собственная честь и верность славному повелителю – императору Наполеону.

– Очень хорошо, – Бертье пожал плечами. – Однако надо же считаться с фактами и смотреть правде в глаза. Разве мы имеем право идти против народа? Разве вдобавок ко всем нашим несчастьям нам еще не хватает гражданской войны? Кроме того, наша армия тает на глазах. Каждый час становится известно о новых дезертирах. У нас еще осталась надежда на достойный мир, но для этого следует выдать императора.

Я тряхнул головой так решительно, что сабля зазвенела у меня на боку.

– Сир! – воскликнул я. – Никогда не предполагал, что наступит день, когда маршал Франции опозорит себя таким предложением. Вы вольны действовать сообразно вашей совести. Пока я не получу личного приказа императора, моя сабля всегда будет защищать его от врагов.

Я так расстроился и от собственных слов, и от своего благородства, что мой голос начал срываться от еле сдерживаемых слез. Хотелось бы, чтобы вся армия видела меня с высоко поднятой головой, когда я, приложив руку к сердцу, заявлял о своей преданности попавшему в безвыходное положение императору. Это был один из самых ярких и значительных моментов в моей жизни.

– Отлично, – сказал Бертье и вызвал лакея. – Проводите бригадира Жерара в гостиную.

Лакей провел меня во внутреннюю комнату и попросил присесть. Что до меня, то главным в тот момент было желание вырваться отсюда. Я никак не мог сообразить, почему они желают меня задержать. Человек, который не менял мундира в течение долгой зимней кампании, не очень уютно чувствует себя во дворце.

Я оставался в прихожей около четверти часа, когда лакей отворил дверь и впустил в комнату полковника Депьена. О Боже, что за вид был у него! Его лицо было белым, словно краги гвардейца, глаза сверкали, вены выступили на лбу, а усы торчали, как у разозленного кота. Он был слишком зол и вместо того, чтобы говорить, лишь тряс кулаками и издавал какие-то булькающие звуки.

– Предатель! Гадина!

Лишь эти два слова я смог разобрать, пока он вышагивал по комнате взад и вперед и громко топал ногами. Я понял, что ему сделали то же гнусное предложение, что и мне, а он так же, как я, отверг его. Мы с Депьеном ничего не сказали друг другу, так как были связаны клятвой, но все же я пробормотал: «Ужас! Невозможно!», давая понять, что я его полностью поддерживаю.

Мы все еще находились в комнате: Депьен мерил комнату шагами, а я сидел в углу, когда из кабинета, в котором мы только что побывали, раздался дикий, душераздирающий рев. Казалось, что свирепый пес сжал мощные челюсти на чьей-то глотке. Затем раздался звук падения и чей-то голос завопил о помощи. Мы вдвоем бросились в кабинет и, клянусь, явились как раз вовремя.

Старина Тремо и Бертье катались по полу, свалив на себя стол. Капитан своей большой, костлявой желтой рукой сжимал горло маршала. Лицо Бертье стало свинцового цвета, а глаза выкатились из орбит. Тремо был в бешенстве. В уголках его рта виднелась пена. Если б мы с трудом не разжали его мощную руку, то он задушил бы маршала. У него даже побелели ногти от напряжения.

– Меня искушал дьявол! – завопил Тремо и поднялся на ноги. – Да, меня искушал дьявол.

Бертье застыл у стены, прижал руку к горлу и тяжело дышал несколько минут, пока не восстановил дыхание. Затем со злостью отдернул синюю штору, что висела за креслом.

Штора раскрылась, из-за нее вышел император. Мы все трое вытянулись и отдали честь. Казалось, что это нам снится. Наши глаза выкатились из орбит, как только что у Бертье. Наполеон был одет в зеленый егерский мундир и держал в руке хлыст с серебряной рукояткой. Он взглянул на всех по очереди с улыбкой – со своей ужасной улыбкой, которая не отражалась ни в глазах, ни на лице, – у каждого, я уверен, мороз прошел по коже, потому что взгляд императора оказывал одинаковое действие на большинство из нас. Потом он подошел к Бертье и положил руку ему на плечо.

– Вы не должны были вступать в потасовку, мой дорогой принц, – сказал Наполеон. – Ваш благородный титул не позволяет этого.

Император говорил в мягкой, убаюкивающей манере, на какую только он был способен. Ни в чьих устах французский язык не звучал так красиво, как в устах императора, и в то же время никто не мог говорить так резко и сурово.

– Но он чуть не убил меня! – воскликнул Бертье, все еще потирая шею.

– Ну, ну, если бы офицеры не услышали ваших криков, то я сам пришел бы вам на помощь. Но, уверен, вы не так уж сильно пострадали.

Наполеон говорил с искренностью, свидетельствующей о том, что он по-настоящему благоволит к Бертье более, чем к кому-либо, может быть, за исключением бедняги Дюрока[112 - Наполеон говорил с искренностью, свидетельствующей о том, что он по-настоящему благоволит к Бертье более, чем к кому-либо, может быть, за исключением бедняги Дюрока. – Жерар Кристоф Мишель Дюрок (1772—1813) – гофмаршал (высший придворный чин) двора Наполеона, постоянный спутник его, начиная с Итальянского похода 1796 г. Убит ядром, когда в составе свиты Наполеона наблюдал за боем с отступающей русско-прусской армией.].

Бертье засмеялся, но несколько натянуто.

– На меня поднял руку француз, – сказал он.

– Тем не менее вы пострадали за Францию, – ответил император. Затем, повернувшись к Тремо, потрепал его за ухо. – Ах, старый разбойник. Вы были одним из лучших гренадеров в египетскую кампанию. Ваш мушкет палил еще при Маренго[113 - …при Маренго… – Маренго – селение в северной Италии, около которого 14 июня 1800 г. армия Наполеона разгромила австрийские войска, после чего заняла всю северную Италию.]. Я помню вас очень хорошо, дорогой друг. Вижу, что огонь в вашем сердце продолжает гореть. Он еще может ярко вспыхнуть во славу императора. А вы, полковник Депьен, вы даже не стали слушать искусителя. Жерар, ваша сабля всегда преграждала путь моим врагам. Что ж, вокруг меня немало предателей, но сейчас я увидел тех, кто по-настоящему мне предан.

Можете представить, друзья, то радостное волнение, что охватило нас, когда величайший в мире человек обратился к нам подобным образом. Тремо задрожал. Я подумал, что он не устоит на ногах. Слезы капали на его огромные усы. Это стоило увидеть своими глазами, чтобы поверить, какое влияние оказывал император на грубых, закаленных в боях ветеранов.

– Что ж, мои верные друзья, – произнес он. – Идите за мной, и я раскрою вам смысл этого небольшого представления, в котором вам довелось принять участие. Бертье, пожалуйста, оставайтесь здесь и позаботьтесь о том, чтобы нам никто не помешал.

Довольно необычная ситуация, при которой маршал Франции становится караульным у дверей. Мы тем временем, повинуясь приказу, направились за императором. Наполеон провел нас к нише у окна, выстроил полукругом и обратился полушепотом:

– Я выбрал вас троих из всей армии, – сказал он, – потому что вы не только самые храбрые, но и самые преданные солдаты. Сегодня я еще раз убедился, что ваша верность непоколебима. Я осмелился подвергнуть вас столь жестокому испытанию лишь потому, что несколько дней назад раскрылось ужасное предательство, в котором замешаны самые близкие мне люди, моя плоть и кровь. Но теперь я убедился, что могу рассчитывать на ваше мужество и отвагу.

– Мы будем верны вам до самой смерти, сир! – воскликнул Тремо, а мы двое повторили эти слова.

Наполеон попросил нас еще приблизиться и заговорил еще тише.

– То, что я вам скажу, не знает никто: ни жена, ни мои братья. Наша песенка спета, друзья. Это наш последний поход. Игра окончена, мы должны быть готовы к самому худшему.

После слов императора мое сердце будто превратилось в девятифунтовое каменное ядро. Мы до сих пор продолжали надеяться несмотря ни на что. Но сейчас, когда человек, который славился самообладанием и умением находить выход из самой сложной ситуации, сказал, что все кончено, стало ясно, что тучи сгустились окончательно и последний луч надежды пропал навсегда. Тремо зарычал и схватился за рукоять сабли. Депьен заскрежетал зубами, а я выпрямил грудь и щелкнул шпорами, чтобы показать императору: дух солдата не сломить никаким неприятностям.

– Мои бумаги и мое наследие надо сохранить во что бы то ни стало, – прошептал Наполеон. – Будущее зависит от того, сохранятся ли они. Эти бумаги станут основой нашей следующей попытки. Я уверен, что Бурбоны не смогут усидеть даже на моей скамеечке для ног, не говоря уже о троне. Но где мне хранить столь ценные документы? Мое имущество станут обыскивать, так же как и дома моих приверженцев. Бумаги должны быть спрятаны людьми, на которых я могу положиться, которым могу доверить документы, более ценные, чем моя жизнь. Я выбрал вас троих во всей Франции, чтобы выполнить эту священную миссию.

Прежде всего я должен сообщить, что представляют собой эти бумаги. Не хочу, чтобы вы все выполняли вслепую. В бумагах свидетельства моего развода с Жозефиной[114 - В бумагах свидетельства моего развода с Жозефиной… – Первый брак Наполеона – с Жозефиной Богарне (1763—1814) – был бездетен, и после тринадцатилетнего супружества, в 1809 г., он с ней развелся.], брака с Марией-Луизой[115 - …брака с Марией-Луизой… – На Марии-Луизе (1791—1847), дочери австрийского императора Франца I, Наполеон женился в 1810 г., а в 1811 г. она родила ему наследника. После падения Наполеона Мария-Луиза приняла управление Пармой, Пьяченцой и Гвасталлой. В 1822 г., после смерти Наполеона, она вышла замуж за австрийского генерала Нейперта.] и рождения моего сына – короля Римского[116 - …и рождения моего сына – короля Римского… – Речь идет о Наполеоне II, сыне Наполеона I Жозефе Франсуа Шарле Бонапарте (1811—1832), который при рождении получил от отца титул Римского короля и которого тот провозгласил французским императором при своем отречении от трона в 1815 г.; никогда не правил, жил при дворе своего деда – австрийского императора Франца I.]. Если мне не удастся доказать каждое из этих событий, то претензии на французский трон моей семьи будут лишены оснований. Кроме того, здесь ценных бумаг на сорок миллионов франков. Огромная сумма, друзья, но она ничего не стоит по сравнению с документами, о которых я вам сказал. Я говорю об этом для того, чтобы вы осознали важность предстоящего вам задания. А теперь я сообщу, где находятся эти бумаги и как вам следует с ними поступить.

Сегодня утром их передали в Париже моему верному другу – графине Валевской[117 - …их передали в Париже моему верному другу – графине Валевской. – Мария Валевская (1786—1817) – польская дворянка, возлюбленная Наполеона, который называл ее «моя польская супруга»; мать его сына – графа Александра Валевского. С Валевской Наполеон познакомился в 1807 г. на балу у Талейрана в Варшаве. После вступления Наполеона в брак с Марией-Луизой отношения между ним и Валевской были прерваны.]. В пять часов она выедет в Фонтенбло в своей голубой карете. Она должна прибыть сюда между половиной десятого и десятью. Бумаги будут спрятаны в карете, в потайном месте, о котором не знает никто, только она. Графиню предупредили, что на окраине города ее карету остановят три офицера на конях. Она вручит пакет вашему попечению. Вы самый молодой здесь, Жерар, но самый старший по чину. Вручаю вам аметистовый[118 - …аметистовый… – Аметист (гр. amethystos, буквально – предохраняющий от пьянства) – минерал, прозрачная фиолетовая разновидность кварца; крупные, красиво окрашенные кристаллы аметиста – драгоценные камни; применяются для изготовления ювелирных изделий.] перстень. Вы покажете его графине как пароль и оставите у нее после того, как заберете бумаги.

Взяв пакет, вы через лес направитесь к разваленной голубятне. Я, возможно, встречу вас там лично, но предприятие может оказаться слишком рискованным, и тогда я пошлю к вам своего телохранителя Мустафу. Ему вы должны подчиняться, как мне. У голубятни нет крыши. Сегодня ночью полнолуние. Справа от входа к стене прислонены три лопаты. У северо-восточной стены, ближайшей к Фонтенбло, вы выроете яму глубиной три фута и спрячете в ней пакет, затем аккуратно заровняете отверстие и после этого прибудете во дворец для доклада.

Приказ императора, как всегда, был точным и исчерпывающим. Так четко и ясно, учитывая все детали, давать задание умел лишь он. Закончив напутствие, император заставил нас поклясться хранить все в тайне до самой его смерти и до тех пор, пока бумаги останутся в тайнике. Он несколько раз брал с нас клятву и только потом позволил уйти.

Полковник Депьен снимал квартиру в гостинице «Хвост фазана». Там мы собрались, чтобы промочить глотку. Хотя все трое были приучены к удивительным поворотам судьбы и воспринимали их как часть повседневной рутины, сегодня и на нас неизгладимое впечатление произвели необычная беседа и важность миссии, возложенной на нас императором. Мне уже три раза приходилось выполнять личные приказы императора, но ни случай с «Братьями Аяччо», ни знаменитый рейд в Париж не могли сравниться с этим чрезвычайно важным поручением.

– Если дела императора пойдут на лад, – сказал Депьен, – мы доживем до маршальских званий.

Мы выпили за грядущие шляпы с плюмажем и маршальские жезлы. Поразмыслив, мы пришли к выводу, что отправимся к месту встречи – первому каменному указателю расстояния по дороге на Париж – поодиночке. Сейчас как никогда следовало избегать стороннего любопытства и слухов, которые неизбежно последовали бы при виде столь известных людей, выезжающих из города вместе. Моя маленькая Виолетта потеряла в то утро подкову. Кузнец не успел подковать ее вовремя, и поэтому, когда я приехал на место встречи, мои товарищи уже ожидали меня. Кроме сабли я прихватил пару новых английских нарезных пистолетов с деревянным шомполом для забивания зарядов. Трувель с улицы Риволи потребовал с меня за пистолеты сто пятьдесят франков, но зато они били дальше и точнее других. При помощи одного из этих пистолетов я спас жизнь старику Буве в битве при Лейпциге.

Ночь была безоблачной, а за спиной ярко светила луна, и перед нами по светлой дороге все время двигались три черные тени. Леса в той местности настолько густые, что мешали далеко видеть. Большие дворцовые часы уже пробили десять, а графиня все не появлялась. Мы начали опасаться, что некие обстоятельства помешали ей выехать. Но вдруг мы услышали далекий шум колес и цоканье копыт. Сначала они едва слышались, потом становились все громче и отчетливее, и вот из-за поворота ударил свет двух желтых фонарей. В их тусклом свете из темноты показались две гнедые лошади, запряженные в высокую голубую карету. Кучер осадил уставших коней в нескольких шагах от нас. Мы мгновенно очутились у кареты и приветствовали даму, чье бледное прекрасное лицо выглянуло из окна.

– Мы – три офицера, которых послал император, мадам, – представился я, приблизившись к раскрытому окну. – Вас должны были предупредить о том, что мы вас ожидаем.

Цвет лица графини был того нежно-кремового оттенка, который я люблю больше всего. Но сейчас по мере того, как я говорил, она становилась все бледнее и бледнее. Глубокие морщины так прорезали ее лоб, что она в мгновение ока превратилась из юной красавицы в старуху.

– А я полагаю, – ответила она, – что вы трое – негодяи и самозванцы.

Ударь она меня по лицу своей деликатной ручкой, и то не смогла бы поразить в большей степени. Потрясли не только ее слова, но и та горечь, которая проступала из них.

– Прошу прощения, мадам, – сказал я, – вы более чем неправы. Эти господа – полковник Депьен и капитан Тремо. Мое имя – бригадир Жерар, и смею заверить: мне достаточно лишь назвать его, чтобы всякий, кто слыхал обо мне, подтвердил…

– Негодяи! – прервала она меня. – Думаете, что женщину так легко одурачить. Вы отвратительные самозванцы!

Я посмотрел на Депьена: полковник побледнел от ярости. Тремо нервно дергал себя за усы.

– Мадам, – сдержанно произнес я. – Император оказал нам честь, доверив столь важное задание, и вручил мне этот аметистовый перстень в качестве пароля. Я полагал, что три достойных человека могут обойтись и без этого, но теперь мне ничего не остается, как только в доказательство своей правоты показать его вам.

Графиня поднесла перстень к фонарю. Невыразимое отчаяние исказило ее лицо.

– Это он! – воскликнула она. – О Боже, что я наделала! Что я наделала!

Я почувствовал, что случилось нечто непоправимое.

– Быстрее же мадам, поспешите, – воскликнул я. – Где бумаги?

– У меня уже нет их.

– Вы их отдали? Кому?

– Трем офицерам.

– Когда?

– Полчаса тому назад.

– Где они?

– Господи, помоги мне. Я не знаю. Они остановили карету, а я отдала бумаги, не колеблясь ни секунды. Я была уверена, что они выполняют приказ императора.

Новость поразила меня, как удар молнии. Но именно в такие минуты во мне проявляются мои лучшие качества.

– Вы остаетесь здесь, – приказал я своим товарищам. – Если на дороге появятся три всадника, задержите их во что бы то ни стало. Мадам опишет их вам. Я очень скоро вернусь.

Тряхнув уздечкой, я полетел в Фонтенбло так скоро, как только могла скакать Виолетта. Во дворце я спрыгнул с лошади и помчался вверх по лестнице, разбрасывая лакеев, которые намеревались остановить меня. Так я ворвался в кабинет императора. Наполеон и Макдональд чертили что-то на карте. Император сурово нахмурился, когда услышал, что кто-то ворвался в кабинет без доклада. Но побледнел, увидев, что это был я.

– Оставьте нас, маршал, – приказал он, а когда дверь за Макдональдом затворилась, обратился ко мне. – Что случилось с бумагами?

– Они пропали, – ответил я и очень коротко изложил, что произошло.

Лицо Наполеона оставалось спокойным, но я видел, как задрожали его руки.

– Вы должны вернуть бумаги, Жерар! – воскликнул император. – Судьба моей династии на кону. Нельзя терять ни минуты. Скачите в погоню, сир, скачите!

– Кто эти люди, сир?

– Я не могу сказать. Меня окружают предатели. Но они попытаются отвезти бумаги в Париж. Кому еще они понадобятся? Только мерзавцу Талейрану? Да, да, они на пути в Париж. Их все еще можно перехватить. Три лучших скакуна из моей конюшни и…

Я не дождался, пока император закончит, а понесся вниз по лестнице, громко лязгая шпорами по мраморным ступеням. Не прошло и пяти минут, как я скакал галопом к окраине города верхом на Виолетте. На поводу у меня были два прекрасных арабских скакуна из императорских конюшен. Император предложил трех коней, но я бы никогда после этого не смог взглянуть Виолетте в глаза. Когда я примчался к своим товарищам, они сразу поняли, что нас ожидают необычные приключения.

– Никого не было?

– Никого.

– Тогда они на пути в Париж. Быстрее за ними!

Хорошим солдатам не понадобилось повторять дважды. В мгновение ока они вскочили на императорских скакунов, оставив своих на обочине. И мы помчались: я скакал посередине, Депьен – справа от меня, а Тремо – позади, так как был чуть тяжелее. О Господи, как мы скакали! Двенадцать копыт стучали по твердой гладкой дороге, словно по барабану. Тополя и луна – черные полоски теней и серебряные пятна света. Миля за милей неслись мы по той же, будто с нарисованными квадратами, дороге. Наши тени – впереди нас, клубы пыли – позади. Мы слышали, как скрипят засовы и ставни в придорожных коттеджах, но прежде чем зеваки успевали нас разглядеть, превращались в три далеких, темных пятнышка. Ровно в полночь въехали в Корбель. У ворот гостиницы стоял конюх и держал в руках ведра с водой. Его темная тень плясала в золотом свете, который падал из открытой двери.

– Три всадника! – выдохнул я. – Они проезжали?

– Я только что поил их лошадей, – ответил конюх. – Думаю, что они…

– Вперед, друзья!

Мы снова поскакали, а россыпь искр, высекаемых подковами наших лошадей из булыжной мостовой маленького городка, оставалась позади. Нас пытался остановить жандарм, но его никто не услышал в грохоте копыт и звоне оружия. Домики промелькнули и исчезли – мы снова очутились на дороге. Между нами и Парижем лежало около двадцати миль. Как могли эти люди уйти от нас, если их преследовали лучшие лошади Франции? Ни один не отстал ни на шаг, но Виолетта все время мчалась на полкорпуса впереди. Она скакала вполсилы. Я видел по прыжкам, что стоит только дать ей волю, и императорским скакунам придется лицезреть ее хвост.

– Вот они! – закричал Депьен.

– Теперь им никуда не деться, – рявкнул Тремо.

– Вперед, друзья мои, вперед! – закричал я.

Длинная полоса дороги лежала перед нами в лунном свете. Далеко впереди мы увидели трех всадников, которые мчались галопом, прижав головы к гривам лошадей. С каждой секундой они становились все ярче и отчетливее. Я увидел, что на двух всадниках были плащи и скакали они на гнедых жеребцах, в то время как тот, кто скакал в центре, был одет в мундир егеря и мчался на сером коне. Они старались держать линию, но по тому, как серый жеребец переставлял ноги, было видно, что он свежее остальных. Всадник в центре казался старшим: он постоянно оглядывался и измерял дистанцию между нами. Поначалу его лицо выглядело как белое пятно. Затем пятно перечеркнули усы. И наконец, когда в наши глотки стала забиваться пыль, которую поднимали копыта их лошадей, я понял, что знаком с этим человеком.

– Остановитесь, полковник де Монтлюк! – закричал я. – Именем императора, остановитесь!

Я знал его много лет: это был бесстрашный офицер и отъявленный негодяй. Между нами были давние счеты: он в Варшаве убил моего доброго друга Тревиля. Поговаривали, что Монтлюк нажал на курок секундой раньше, чем был брошен белый платок.

Слова не успели вылететь изо рта, как два спутника Монтлюка повернулись и выстрелили в нас. Раздался отчаянный крик Депьена. В этот миг мы с Тремо разрядили пистолеты в одного и того же человека. Он рухнул на шею лошади, а его руки закачались по сторонам. Его товарищ бросился на Тремо с обнаженной саблей. Я услышал жуткий звон: так звенит сталь, когда сильный удар парируется еще более сильным. Я даже не оглянулся, а в первый раз пришпорил Виолетту и помчался за главным. То, что он оставил своих товарищей и поскакал, послужило доводом в пользу того, что я тоже могу оставить своих и догонять его.

Он сумел вырваться на пару сотен шагов вперед, но моя маленькая лошадка сократила разрыв, не успели мы миновать две мили. Как ни старался он подгонять и изо всех сил хлестать коня, будто надо было вытянуть пушку на разбитой дороге, я вот-вот уже догонял его. Передо мной сверкала его лысая голова без шляпы, слетевшей в пути. Я был уже в двадцати ярдах от него, тень моей головы упала на тень его ноги, как вдруг он резко развернулся и, изрыгая проклятия, разрядил оба пистолета в Виолетту.

Я был ранен столько раз, что вынужден остановиться и подумать, прежде чем сказать вам точное количество. В меня стреляли из мушкетов, пистолетов и артиллерийских орудий. Мое тело пронзали копья, штыки, сабли и даже шило. Кстати, рана от шила оказалась самой болезненной. Однако ни одно ранение не принесло мне таких мук, какие я испытал в тот миг, когда несчастное, терпеливое, любимое мной существо, которым я дорожил больше всего на свете, за исключением матушки и императора, зашаталось подо мной. Я вынул из кобуры второй пистолет и выстрелил предателю между лопаток. Монтлюк ударил хлыстом свою лошадь, и я решил, что промахнулся. Однако тут же на его зеленом егерском мундире стало расползаться темное пятно, сам он качнулся в седле, а затем свалился на землю, запутавшись ногой в стремени. Лошадь волокла его тело по дороге, пока у нее хватало сил. Я схватил покрытую пеной узду и остановил лошадь, кожаное стремя ослабло, шпора на сапоге зазвенела, упав на твердую поверхность дороги.

– Бумаги! – закричал я, спешившись. – Немедленно!

При свете луны его тело в зеленом мундире выглядело какой-то грудой. Раскинутые широко руки неестественно изогнулись, и стало очевидно, что ему пришел конец. Пуля попала ему в сердце, и только неимоверная воля удерживала его какое-то время в седле. Упрямый при жизни, он, надо отдать ему должное, остался таким же в свой смертный час.

Но сейчас я думал только о бумагах и ни о чем больше. Я расстегнул его мундир, ощупал рубашку, обшарил седельные сумки и ножны, стянул с него сапоги и, расслабив подпругу у лошади, пошарил под седлом. Не осталось уголка, который я бы не обыскал. Но напрасно! Бумаг нигде не было.

Этот удар судьбы ошеломил меня. Я едва удержался, чтобы не сесть на обочине и не заплакать. Казалось, сама фортуна ополчилась против меня, а с таким врагом не в силах справиться даже самый отважный гусар. Я обнял руками шею бедной раненой Виолетты и попытался все хорошенько обдумать. Мне было известно, что император не самого лучшего мнения о моих умственных способностях, поэтому жаждал доказать, что он ошибался. Монтлюк не имел при себе бумаг. Тем не менее он пожертвовал своими товарищами, чтобы сбежать. Я ничего не мог понять. С другой стороны, если бумаги не у него, то они находятся в руках одного из двоих товарищей. Один из них мертв, другой вступил в схватку с Тремо. Если ему удастся избежать смерти от руки опытного фехтовальщика, то он обязательно наткнется на меня. Очевидно, надо спешить назад.

Немного поразмыслив, я перезарядил пистолеты. Затем спрятал их и внимательно осмотрел свою лошадку. Виолетта мотала головой и шевелила ушами, как бы уверяя, что такому ветерану, как она, не страшны пустяковые царапины. Первая пуля только скользнула по плечу, оцарапала кожу, словно лошадь стесала ее о шершавую стену. Вторая рана оказалась серьезней: пуля прошла через мускулы шеи, но кровь уже перестала течь. Я подумал, что, если Виолетта ослабеет, то я пересяду на серого коня Монтлюка, и повел его за собой на поводу. Конь Монтлюка был хорош и стоил не менее пятнадцати тысяч франков. Кто кроме меня имел на него бóльшие права?

Я сгорал от нетерпения вернуться назад, но только тронулся в путь, как тут же увидел что-то блестящее в поле у самой дороги. Сверкала медь на егерской шляпе, которая слетела с головы Монтлюка. Увидев шляпу, я так и подскочил. Как могла слететь такая тяжелая шляпа? Она лежала в пятнадцати шагах от обочины! Безусловно, он сбросил ее, когда убедился, что не сможет уйти от меня. А если он бросил ее намеренно… Не теряя ни секунды на праздные размышления, я соскочил с лошади. Мое сердце бешено стучало, словно я несся в атаку. В этот раз все должно быть в порядке. Там, в его шляпе, лежал обернутый в пергамент и перевязанный желтой ленточкой рулон бумаги. Я вытащил сверток одной рукой. Удерживая другой шляпу, я заплясал от радости в лунном свете. Император увидит, что не ошибся, доверившись Этьену Жерару.

Я спрятал пакет под кителем у сердца, там, где хранил самые дорогие мне вещи. Затем запрыгнул на спину Виолетты и помчался узнать, что произошло с Тремо. Вдруг я далеко впереди заметил всадника. В ту же минуту я услышал приближающийся стук копыт: навстречу мне на белом жеребце скакал император, одетый в серый плащ и треуголку. Именно в таком одеянии я видел его не раз на поле битвы.

– Ну как? – воскликнул он голосом, которым обращается строгий сержант к новобранцу. – Где мои бумаги?

Я приблизился к нему и отдал бумаги, не вымолвив и слова. Император сорвал ленточку и пробежал глазами по документам. Наши лошади стояли голова к хвосту. Император положил руки мне на плечи и прижал к себе. Да, друзья мои: меня обнял этот великий человек!

– Жерар! – воскликнул он. – Вы чудо!

Я не собирался спорить. Лишь радостный румянец загорелся у меня на щеках: наконец-то меня оценили по достоинству.

– Где же находится вор? – спросил император.

– Он мертв, сир.

– Вы убили его?

– Он ранил мою лошадь, сир, и бежал бы, не выстрели я в упор.

– Вы узнали его?

– Его имя Монтлюк, сир, – полковник егерей.

– Надо же, – произнес император. – Мы наказали пешку, а мерзавец, который двигает фигуры, все еще недосягаем.

Император опустил голову и о чем-то задумался.

– Ах, Талейран, Талейран, – пробормотал он наконец. – Если бы мы поменялись местами, ты раздавил бы меня не раздумывая. Я знал, кто ты такой, но пять лет позволял тебе исподтишка жалить меня. Ничего страшного, мой храбрый друг, – произнес он, обращаясь ко мне. – Придет день, и каждый получит по заслугам. Обещаю, что не забуду ни своих друзей, ни врагов.

– Сир, – сказал я. У меня было время поразмыслить над случившимся так же, как и у императора. – Ваши замыслы стали известны врагам. Надеюсь, что вы не станете обвинять в неосмотрительности меня и моих товарищей.

– У меня для этого нет оснований, – ответил император. – Заговор был подготовлен в Париже, а я отдал вам приказ несколько часов назад.

– Тогда как же?

– Достаточно! – раздраженно воскликнул император. – Вы слишком много на себя берете.

Так было всегда. Император беседовал с тобой как с другом или братом, а если ты забывал, какая дистанция вас разделяет, вдруг резко напоминал, что она все так же непреодолима. Когда я ласкаю свою старую собаку, а она, осмелев, кладет лапы мне на колени, я, сбрасывая их, вспоминаю манеру императора обращаться со своими приближенными.

Император развернул коня, а я молча с тяжелым сердцем последовал за ним. Но стоило ему снова заговорить, я сразу же забыл обо всем.

– Я не мог заснуть, пока не узнал, как вы справились, – сказал он. – Я уже заплатил немалую цену за эти бумаги. У меня не осталось столько старых солдат, чтобы я мог позволить себе пожертвовать сразу двумя.

Когда он произнес слово «двумя», у меня похолодело в груди.

– Полковник Депьен застрелен, сир, – с запинкой произнес я.

– А капитана Тремо зарубили. Появись я здесь на пять минут раньше, то, вероятно, спас бы его. Его убийца умчался в поле.

Я вспомнил, что видел всадника за несколько мгновений до того, как встретил императора. Он помчался через поле, чтобы избежать встречи со мной. Если б я все знал, а Виолетта не была ранена, старый солдат не остался бы неотомщенным. Я с тоской подумал, как умело он фехтовал, и решил, что, вероятнее всего, его погубила ослабевшая рука. Неожиданно Наполеон заговорил снова:

– Да, бригадир, теперь только вы один знаете, где хранятся мои бумаги.

Быть может, все это только игра воображения, друзья, но, должен признать, я не услышал сожаления в голосе императора. Однако не успела эта мрачная мысль оформиться у меня в голове, как Наполеон показал, что я ошибся.

– Да, я заплатил за эти бумаги сполна, – сказал Наполеон, дотронувшись до них. – Никто не имел более преданных слуг, ни один человек со дня сотворения мира.

Так мы добрались до места схватки. Полковник Депьен и человек, которого мы застрелили, лежали на дороге на некотором расстоянии друг от друга, а их лошади мирно щипали траву у обочины. Капитан Тремо лежал на спине. Его руки и ноги были вытянуты, а ладонь крепко сжимала обломок сабли. Его китель был расстегнут, огромный сгусток крови свисал, словно темный носовой платок, из разреза на белоснежной рубашке. Я видел, как блестели его крепко сжатые зубы под огромными усами. Император соскочил с коня и наклонился над телом мертвого солдата.

– Он был со мной со времен Риволи, – грустно сказал император. – Этот старый ворчун служил мне еще в Египте.

Голос императора вернул мертвого к жизни. Я увидел, как дрогнули его ресницы. Он сжал руку и поднял сломанную саблю на несколько дюймов, словно хотел отдать честь императору последний раз. Затем его рот раскрылся, а эфес сабли звонко стукнулся о землю.

– Хотелось бы умереть так же геройски, – произнес император, выпрямившись.

Я же от всего сердца добавил:

– Аминь.

В пятидесяти ярдах от места схватки стоял крестьянский домишко. Крестьянин, потревоженный выстрелами, цоканьем копыт и звоном сабель, выбежал из дому. Мы увидели, как он застыл на месте, со страхом и изумлением глядя на императора. Мы приказали ему позаботиться о мертвых и о лошадях. Еще я подумал, что лучше оставить Виолетту ему на попечение, а самому пересесть на серого жеребца Монтлюка, потому что мою лошадь он мне отдаст беспрекословно, а чужую, возможно, попытаются придержать. Кроме того, рана Виолетты требовала ухода, а нам предстоял долгий обратный путь.

Поначалу император не был слишком многословен. Вероятно, гибель Депьена и Тремо давила на него. Он всегда был сдержанным человеком, а в это время, когда час за часом приходили известия об очередном успехе врагов или предательстве друзей, он меньше всего был расположен к веселой беседе. Тем не менее, подумав, что бумаги, которые он ценил так высоко, спрятаны у него на груди, а еще несколько часов назад казалось, что они безвозвратно утеряны, я решил, что после того, как именно я вернул их хозяину, могу ожидать некоторого уважения. Очевидно, та же мысль посетила и императора, и как только мы свернули с главной дороги на лесную тропу, он рассказал мне то, что я более всего желал бы услышать.

– Что касается бумаг, – начал он. – Как я уже говорил, никто, кроме вас или меня, не будет знать, где они спрятаны. Мой мамелюк принес лопаты к голубятне, но больше я ничего ему не сказал. План привезти бумаги из Парижа родился в понедельник. Три человека знали о нем: женщина и двое мужчин. Женщине я доверяю безоговорочно. Кто из двоих мужчин предал меня, я пока не знаю, но думаю, что выясню уже очень скоро.

Мы продвигались в тени деревьев. Император щелкал хлыстом по сапогу и раз за разом нюхал табак – как всегда, когда был взволнован.

– Вы, безусловно, удивлены, – произнес он после длительной паузы, – почему эти негодяи не остановили карету в Париже, вместо того чтобы подстеречь ее в Фонтенбло.

Говоря по правде, я об этом как-то не подумал. Однако я не желал показаться глупее, чем меня считал император, и подтвердил, что действительно удивлен.

– Если б они поступили так, то вызвали бы грандиозный публичный скандал и рисковали бы провалить всю затею. Тайник в карете невозможно обнаружить, не разобрав ее на части. Он спланировал операцию прекрасно. Он всегда планирует прекрасно, да и выбрал хороших исполнителей. Но мои их превзошли!

Я не стану, друзья мои, повторять вам все, о чем говорил император, пока мы медленно продвигались вперед вдоль темных деревьев и через огромный лес под серебристым сиянием луны. Я навсегда запомнил каждое его слово. Прежде чем умереть, я хотел бы записать их, чтобы потомки прочли слова великого человека. Император откровенно рассказывал о своем прошлом, меньше – о будущем, а также о преданности Макдональда и предательстве Мармона. Он вспоминал о маленьком Римском короле с такой же нежностью, с какой обычный человек говорит о своем единственном ребенке, и, наконец, о своем тесте, австрийском императоре[119 - …о своем тесте, австрийском императоре… – Франц I (1768—1835), австрийский государь с 1792 г. и император Австрии с 1804-го, проигравший Франции с 1792 по 1809 г. четыре войны.], который, по его мнению, защитит его от врагов. Я же молчал, хорошо помня, что своими рассуждениями уже раз навлек на себя его упреки. Я ехал рядом и никак не мог поверить, что великий император, человек, один только взгляд которого вызывал у меня трепет, делится со мной самым сокровенным. Его слова грохотали у меня в голове, как копыта скачущего в атаку галопом эскадрона. Вероятно, после всяческих словесных изысков и придворной дипломатии он находил облегчение в такой беседе, когда можно излить душу простому солдату вроде меня.

Так мы с императором – и через много лет я счастлив и горд, что имею основание произнести вместе эти два слова, – я и император медленно ехали через лес Фонтенбло, пока наконец не добрались до голубятни. Справа от полусгнившей двери прислонились к стене три лопаты. Когда я увидел их, мне на глаза навернулись слезы: я вспомнил тех, для кого они предназначались. Император взял одну, а я – другую.

– Поторапливайтесь, – сказал он. – Иначе мы не успеем добраться во дворец до рассвета.

Выкопав яму, мы вложили бумаги в пистолетную кобуру, чтобы уберечь от сырости, опустили ее на дно и засыпали землей. Затем аккуратно разровняли землю и прикрыли сверху тяжелым камнем. Осмелюсь заявить, что император никогда не работал руками с тех пор, как молодым артиллерийским офицером рыл траншеи при осаде Тулона[120 - …император никогда не работал руками с тех пор, как молодым артиллерийским офицером рыл траншеи при осаде Тулона. – Тулон – город и порт во Франции, на Средиземном море; с конца XVII по начало XVIII в. – первоклассная морская крепость. В июле 1793 г. крепость была захвачена роялистами – сторонниками восстановления власти Бурбонов, – поддерживаемыми английским флотом. 24-летний капитан Наполеон Бонапарт помог якобинцам подавить роялистский мятеж: тактически выигрышно расположил артиллерию и 17 декабря штурмом, в котором лично участвовал и был ранен, взял крепость, за что якобинское правительство произвело его в генералы. Это было первое сражение, данное и выигранное Наполеоном.]. Он то и дело промокал пот со лба шелковым носовым платком.

Из голубятни мы вышли с первыми лучами утреннего солнца, пробивавшимися сквозь мощные деревья. Император положил руку мне на плечо, а я приготовился помочь ему сесть на коня.

– Мы оставили бумаги здесь, – торжественно сказал он. – Я желаю, чтобы здесь же осталась и сама мысль о них. Пускай эти воспоминания сотрутся из вашей памяти и оживут только тогда, когда вы получите подписанный лично мной приказ, скрепленный моей печатью. Теперь же вы обязаны забыть все, что случилось.

– Я уже все забыл, сир, – ответил я.

Мы вместе доехали до окрестностей городка. Там я получил его приказ удалиться. Я отдал честь и уже развернул лошадь, как он позвал меня.

– В лесу очень легко потеряться, – сказал он. – Вы уверены, что мы закопали бумаги на северо-восточной стороне?

– Закопали что, сир?

– Бумаги, конечно! – воскликнул он раздраженно.

– Какие бумаги, сир?

– Черт побери, бумаги, которые вы мне привезли!

– Я на самом деле не понимаю, о чем говорит ваше величество.

Он вспыхнул от гнева, но уже через мгновение расхохотался.

– Неплохо, бригадир Жерар! – воскликнул он. – Я начинаю верить, что вы такой же хороший дипломат, как и солдат.




Так закончились мои приключения, в которых я неожиданно для себя стал другом и поверенным императора. Вернувшись с Эльбы[121 - Вернувшись с Эльбы… – Эльба – остров в Тирренском море у северных берегов Италии. После того как союзные англо-русско-шведско-прусские войска 31 марта 1814 г. вступили в Париж, по инициативе Талейрана и других сановников империи, перешедших на сторону роялистов, сенат низложил Наполеона и провозгласил королем Людовика XVIII. Наполеон был вынужден отречься от престола, после чего его сослали на Эльбу, предоставленную ему в пожизненное владение. 1 марта 1815 г. Наполеон бежал с Эльбы, высадился во Франции с небольшим отрядом в тысячу человек и через три недели, не произведя ни одного выстрела, во главе многочисленных войск, высланных против него, но перешедших на его сторону, вступил триумфатором в Париж. Новое правление Наполеона длилось сто дней, пока он не был разбит в битве при Ватерлоо и 22 июня вторично не отрекся от престола.], он не стал выкапывать бумаги, посчитав, что должен сначала упрочить свое положение. Бумаги остались спрятанными в углу старой голубятни, когда император отправился в ссылку на остров Святой Елены. Тогда-то он пожелал передать бумаги в руки своих сторонников и написал мне, как я потом узнал, три письма, но все их перехватили бдительные стражи. В конце концов он предложил самостоятельно содержать себя, что было совсем несложно, учитывая те огромные суммы, которые он мог заполучить, если бы письма добрались до адресата. Его запрос был отклонен, и бумаги находились в тайнике до его смерти. Я бы рассказал о том, как мы с графом Бертраном откопали их и в чьи руки они затем попали, но дело пока еще не кончено.

Однажды вы услышите об этих бумагах и убедитесь, что великий человек способен потрясти Европу даже из могилы. Когда наступит этот день, вы вспомните об Этьене Жераре и расскажете своим детям, что слышали эту историю из уст человека, который непосредственно участвовал в ней и единственный остался в живых. Этого человека искушал маршал Бертье. Он же возглавлял бешеную погоню по парижской дороге, удостоился объятий самого императора и скакал рядом с ним в лунную ночь в лесу Фонтенбло.

Почки лопаются на деревьях, и птицы поют, друзья мои. Вы с бóльшим удовольствием погуляете на солнышке, чем станете слушать рассказы старого израненного солдата. И все же вам стоит сохранить в памяти то, о чем я говорю, ведь еще много раз будут лопаться почки и петь птицы весной, прежде чем Франция увидит второго такого повелителя, как тот, служить которому мы почитали за великую честь…




Приключения бригадира Жерара


Il etait brave mais avec cette graine de foilie dans sa bravoure que les Francais aiment.

    

French biography






Он был смел, но с той долей безрассудства, которая так нравится французам в отваге.

    

Французская биография








Пролог


Надеюсь, что некоторые читатели настолько заинтересуются краткими историями наполеоновских солдат, что захотят докопаться до самых истоков. То время изобиловало материалами о войне, написанными в наиболее человечной и живописной форме из всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Кроме работ профессиональных историков, которые посвящены биографиям исторических персонажей, существуют многочисленные воспоминания, написанные непосредственными участниками боевых действий, в которых отображены их чувства и переживания, а также боевой путь частей и родов войск. В этом смысле наиболее повезло кавалерии. Так, Де Рока в своих «Mémoires sur la guerre des Francais en Espagne» («Записки французского офицера о войне в Испании») описал действия гусар, в то время как Де Нейль в «Mémoires sur la guerre d’Espagne» («Воспоминания о войне в Испании») поведал о той же кампании, но с точки зрения драгуна. «Souvenirs Militaires du Colonel Gonneville» («Военные мемуары полковника Гонневилля») описывает ряд войн, включая боевые действия в Испании, увиденные из-под стального, с высоким волосяным гребнем шлема кирасира. В долгом ряду военных мемуаров особое место занимают воспоминания Марбо, которые доступны на английском языке. Марбо служил егерем. Таким образом, его воспоминания являются очередным рассказом кавалериста. Среди множества книг, которые помогут читателю лучше понять солдат Наполеона, я особенно рекомендую «Les Cahiers du Capitaine Coignet» («Тетради капитана Конье»). Книга посвящена подвигам рядового гвардейца. Не следует забывать и о «Les Mémoires du Sergeant Bourgoyne» («Мемуары сержанта Бюргойна»). Сержант также служил в гвардии. Дневник сержанта Фрикасса и воспоминания Фезенака и Де Сегюра дополняют список материалов, которые я переработал, пытаясь передать истинную историческую и военную атмосферу, в которой действует вымышленный персонаж.

Артур Конан Дойл

Март 1903 г.




Как бригадир Жерар потерял ухо


В кафе старик-бригадир рассказывал:

– Я за свою жизнь повидал немало городов, друзья. Никто не поверит, что я множество раз входил победителем в города во главе восьми сотен лихих рубак, следовавших за мной на лошадях и прекрасно вооруженных. Кавалерия находилась в авангарде Великой армии, гусары Конфлана – впереди кавалерийских колонн, а я – впереди гусар Конфлана. Из всех городов, в которых мы побывали, Венеция выглядела самой нелепой, построенной не слишком удачно. Не представляю, как строители воображали себе, где в таком городе могла маневрировать кавалерия. Ни Мюрат, ни Лассаль не смогли бы переправить эскадроны на городскую площадь. Именно по этой причине тяжелая бригада Келлермана и мои гусары остались в Падуе, на материке. Пехота Сюше[122 - Пехота Сюше… – Луи-Габриэль Сюше (1770—1826) – маршал Франции (1811), в 1798 г. – начальник штаба итальянской армии Наполеона.] овладела городом. В ту зиму генерал сделал меня своим адъютантом, так как ему понравилось, как лихо я разделался с итальянцем-фехтовальщиком в Милане. Тот прекрасно владел шпагой. К счастью для французской армии, ему противостоял не кто иной, как я. Кроме того, наглец заслужил урок: если тебе не нравится пение примадонны, то сохраняй молчание – когда подвергают насмешкам красивую женщину на глазах у публики, это уже непозволительно. Таким образом, все симпатии были на моей стороне. После завершения поединка вдове итальянца выплатили неплохую пенсию, а Сюше назначил меня личным посыльным. Я следовал за генералом до самой Венеции. В этом городе произошло странное событие, о котором я собираюсь вам рассказать.

Вы никогда не бывали в Венеции? Наверняка нет, потому что французы сейчас редко путешествуют. В наши дни все было иначе. Мы побывали всюду – от Москвы до Каира. Нас было слишком много, а проездными документами нам служили лафеты орудий[123 - …лафеты орудий. – Лафет (нем. Lafette) – станок, на котором устанавливается и закрепляется ствол артиллерийского орудия и который служит для придания стволу нужного положения перед выстрелом, для уменьшения отката орудия, а также для передвижения его.]. Очевидно, что подобного рода визиты не доставляли особой радости местным обитателям. Старушке Европе не поздоровится, если французами снова овладеет охота к перемене мест. Мы тяжелы на подъем, но никто не знает, как далеко сможем зайти, особенно под предводительством человека, подобного нашему маленькому императору[124 - …нашему маленькому императору. – Глубоко укоренившееся в массовом сознании мнение, что Наполеон был маленького роста, проистекает из несоответствия английских и французских единиц длины. Когда Наполеон умер, осмотревшие его тело Луи-Жозеф Маршан и доктор Антоммарки в протоколе указали рост в 5 футов, 2 дюйма и 4 линии (12 линий равны 1 дюйму) – при этом футы и дюймы ими имелись в виду французские, что составляет 168,9 см – средний рост человека той эпохи. А учитывая, что к старости человек уменьшается в росте, можно с большой долей вероятности предположить, что в период своего физического расцвета Наполеон был ростом 171—172 см. Английские же и другие историки опирались на систему измерений, использовавшуюся в их странах – английские футы и дюймы, которые несколько короче французских, – и по их подсчетам выходило, что рост Наполеона был 157,58 см – т. е. действительно маленьким.Вторым источником широко распространенного заблуждения о маленьком росте Наполеона могло быть прозвище «Маленький капрал», которое он поначалу получил в армейской среде, став в двадцать шесть лет генералом. Однако и в данном случае имелся в виду не рост Наполеона, а его в то время хрупкое телосложение и чрезвычайная для звания генерала молодость. К тому же, когда Наполеон стал императором, он постоянно находился в окружении рослых, под сто девяносто сантиметров, гвардейцев и как на подбор очень высоких генералов, на фоне которых, естественно, казался более низкого, чем был на самом деле, роста.]. Но великие дни давно позади, а великие люди мертвы. Я последний из великих пью вино из Сюресне в кафе и рассказываю о прошлом.

Однако сейчас я хочу поговорить о Венеции. Местные жители живут среди воды, словно крысы на илистых отмелях. Дома в городе на удивление милые, а церкви, особенно собор Святого Марка, поражают великолепием. Более всего венецианцы гордятся статуями и картинами, которые известны всему свету. Немало солдат полагает, что если их профессия война, то ни о чем другом, кроме как о сражениях и добыче, помышлять не стоит. Таким, например, был старик Буве. Он погиб от руки пруссака в тот самый день, когда я получил медаль из рук императора. Услышав разговор о книгах или картинах, Буве впадал в оцепенение, садился и смотрел на вас недоумевающим взглядом. Но солдаты высокого ранга вроде меня понимали непреходящую ценность искусства. Правда состоит в том, что я начал воинскую службу в весьма юном возрасте. Моим единственным учителем был полковой квартирмейстер. Но если ты путешествуешь по свету с широко раскрытыми глазами, то обязательно многому научишься. Поэтому я был способен оценить величие прекрасных картин и узнать имена художников, их написавших. Никто не сможет сказать, что венецианское искусство оставило равнодушным Наполеона. Сразу после того, как наши войска заняли город, император приказал отправить лучшие произведения в Париж. Каждый из нас прихватил что смог. Мне досталось две картины. Одну из них под названием «Испуганная нимфа» я оставил себе. Другую, «Святая Барбара», я подарил матушке.

Должен признаться, что некоторые мои товарищи вели себя неподобающе по отношению к произведениям искусства. Горожане очень любили многие памятники, особенно четверку бронзовых лошадей, которая возвышалась над воротами величественной церкви. Жители города любили коней, словно те были их собственными детьми. Я неплохо разбираюсь в лошадях. Взглянув на бронзовую скульптуру, я не нашел ничего, что привлекло бы мое внимание. У коней были слишком грубые конечности для службы в легкой кавалерии и недостаточно сильные для использования в тягловых упряжках. Но, так как кроме этой четверки в городе не было ни одной лошади, жители не видели ничего лучшего. Горожане горько плакали, когда памятник отправляли во Францию. Этой же ночью десять французских солдат нашли мертвыми в канале. В наказание за убийство было отослано еще больше картин, а наши солдаты громили прикладами статуи и палили из мушкетов по витражным стеклам. Это страшно обозлило людей, в городе воцарилась враждебная атмосфера. Много офицеров и солдат бесследно пропали в ту зиму. Даже их тела не были обнаружены.

Что касается меня, то я был слишком занят, у меня не оставалось времени скучать. У меня вошло в привычку изучать язык той страны, в которую меня забросила судьба. С этой целью я везде находил девушку, достаточно терпеливую, чтобы научить меня языку, а затем попрактиковаться с ней. Нет более приятного способа изучить иностранный язык, а мне еще не было и тридцати, когда я уже владел чуть ли не всеми европейскими языками. Следует сказать, что слова, выученные подобным способом, не очень-то годятся в повседневной жизни. Вот мне, к примеру, большей частью приходилось иметь дело с солдатами да крестьянами. А какой толк говорить этим олухам, что я люблю лишь их и обязательно вернусь, как только кончится война?

Никогда еще у меня не было столь прекрасной учительницы, как в Венеции. Ее звали Лючия. Фамилия… настоящему джентльмену не следует помнить фамилии. Могу лишь сказать, что она принадлежала к древнему роду сенаторов. Ее дед был дожем[125 - …дожем. – Дож (ит. doge от лат. dux – вождь) – выборный глава Венецианской республики в VII—XVIII веках.].

Девушка была необыкновенно красива. Когда я, Этьен Жерар, употребляю термин «необыкновенно», то, поверьте, друзья, я знаю, о чем говорю. Мой богатый опыт и неплохая память позволяют судить справедливо. Мне есть с чем сравнивать. Из всех женщин, которые любили меня, найдется не более двадцати, которых я мог бы так же характеризовать. Но даже по сравнению с ними Лючия казалась особенной.

Среди брюнеток я вообще не видел ей равной, кроме, пожалуй, только Долорес из Толедо. Еще припоминаю одну брюнеточку в Сантарене. Я тогда служил под началом Массена в Португалии. Подзабыл, как ее звали. Девушка была само совершенство, но ни фигурой, ни грацией не могла сравниться с Лючией. Помню еще Агнессу. Сложно отдать кому-либо из них предпочтение, но, если абсолютно честно, Лючия была все же лучше остальных.

Мы познакомились с ней из-за картин. Отец девушки владел дворцом, расположенным на дальней стороне Большого канала, сразу за мостом Риальто. Стены дворца были украшены фресками. Сюше прислал отряд саперов, чтобы те вырезали некоторые из картин для отправки в Париж. Я пришел вместе с солдатами и увидел Лючию в слезах. Мне тут же стало ясно, что штукатурка потрескается, если ее снять со стен. Я доложил кому надо, и саперы были отозваны. Этот эпизод сделал меня другом семейства. С тех пор отец девушки раздавил со мной немало бутылок кьянти, а Лючия преподала множество чудесных уроков итальянского языка. Некоторые французские офицеры в ту зиму женились в Венеции. Я едва не последовал их примеру, ведь я любил Лючию всем сердцем. Но Этьен Жерар поклялся своим мечом и лошадью. Кроме того, я имел обязательства перед ребятами из своей части, матушкой и императором: настоящий гусар всегда открыт для любви, но никогда для женитьбы. Так, друзья мои, я полагал в те годы и не думал, что наступит время, когда придет день и я останусь совершенно одиноким, буду тосковать о той, которой давно уж нет, и стараться не замечать счастье старых боевых товарищей, окруженных взрослыми детьми. Да, любовь в то время казалась мне милым баловством, и только сейчас я осознал, что это самое главное в жизни, самое святое на земле… Благодарю вас, друзья мои, благодарю! Вино прекрасное, вторая бутылка очень кстати.

А теперь я расскажу, как из-за любви к Лючии я пережил самое жуткое из всех моих удивительных приключений. Именно тогда я и лишился кончика правого уха. Вы не раз интересовались, как это произошло. Сегодня я впервые удовлетворю ваше любопытство.

Штаб-квартира Сюше в то время располагалась в старом дворце дожа Дандоло, который стоит над лагуной недалеко от собора святого Марка. Зима подходила к концу. Однажды вечером, возвратившись из театра Гольдини[126 - …театра Гольдини… – Жерар несколько неверно произносит фамилию итальянского драматурга, создателя национальной комедии Карло Гольдони (1707—1793).], я обнаружил записку от Лючии и поджидающую меня гондолу. Лючия умоляла приехать как можно скорее, так как попала в беду. Для француза, а тем более солдата, возможен лишь один вариант ответа на призыв о помощи. Я немедленно вскочил в гондолу, а гондольер направил лодку по темной глади лагуны. Помню, что, лишь усевшись в лодку, смог разглядеть невероятные габариты лодочника. Он был невысокого роста, но в ширину превосходил всех, кого мне приходилось видеть до этого. Венецианские гондольеры отличались крепкой породой, силачи среди них – не редкость. Лодочник занял место позади меня и принялся грести.

Хороший солдат, тем более находящийся во вражеской стране, должен всегда быть начеку. Я никогда не отступал от этого правила и лишь поэтому дожил до седых волос. Но в ту ночь я потерял бдительность, как юный рекрут, который больше всего боится быть заподозренным в трусости. Второпях я забыл пистолет, а сабля на поясе – не всегда подходящее оружие. Я поудобнее уселся, убаюканный плеском воды и мерным скрипом весла. Наш путь лежал через сеть узких каналов, по обеим сторонам которых возвышались дома. Усыпанная звездами полоска неба виднелась над нами. Там и тут, на переброшенных через берега каналов мостиках, мерцали тусклые масляные лампы, да иногда в нише горела одинокая свеча перед статуей святого. В кромешной тьме лишь белело пятно пены под черным носом гондолы. Время было позднее, меня клонило ко сну. Я вспоминал всю свою жизнь: удивительные события, участником которых я был, кони, на которых скакал; женщины, которых любил. А потом мои мысли перешли на матушку. Я хорошо представил себе, как она была счастлива, когда все в деревне только и говорили, что о ее сыне. А еще я думал об императоре и о своей родине – Франции, солнечной и прекрасной, подарившей миру замечательных дочерей и мужественных сынов. Я трепетал от гордости за то, что знамена Франции пересекли не одну границу. Я буду служить родине всю свою жизнь. Я так увлекся своими мыслями, что даже приложил руку к сердцу и поклялся в этом. Неожиданно на меня сзади навалился гондольер. Это было не просто нападение – на меня обрушилась неимоверная тяжесть. Когда гондольер стоит позади пассажира и его не видишь, от такого нападения никак не убережешься.

Еще мгновение назад мою голову переполняли возвышенные чувства, а сейчас я, задыхаясь, распростерся на дне, и монстр пригвоздил меня к полу. Я ощущал его яростное дыхание на своем затылке. Лодочник выхватил мою саблю, накинул мне на голову мешок и крепко стянул края прочной веревкой. Я остался лежать на дне гондолы, беспомощный, как запутавшаяся в силках птица. Я не мог ни крикнуть, ни пошевелиться, словно узел с тряпьем. Минутой позже я услышал, как плещется вода и скрипит весло. Мерзавец сделал дело и продолжил путешествие так спокойно и безмятежно, словно нападение на гусарских полковников было для него привычным занятием.

Невозможно описать чувство унижения и бешенства, которое переполняло меня, пока я лежал беспомощный, как баран, которого тащат на бойню. Я, Этьен Жерар, который не знал равных во всей легкой кавалерии, лучший фехтовальщик Великой армии, оказался побежденным одним безоружным человеком, да еще как! Тем не менее я лежал тихо, чтобы не растрачивать понапрасну силы. Я успел почувствовать хватку этого человека и понимал, что беспомощен, как ребенок, в его могучих руках. Мое сердце пылало гневом, но я не шевелился, ожидая удобного случая.

Не знаю, сколько времени я валялся на дне. Мне казалось, что плеск воды и скрип весла в уключине раздавались довольно долго. Несколько раз гондола куда-то сворачивала: это угадывалось по пронзительному крику, которым гондольеры предупреждают собратьев о своем приближении. Наконец после длительного пути раздался характерный шорох борта лодки о причал. Гондольер три раза постучал веслом по дереву. В ответ раздалось лязганье засова и звук поворачиваемого в замке ключа. Заскрипели петли тяжелой двери.

– Ты привез его? – спросил неизвестный по-итальянски.

Монстр издал короткий смешок и пнул ногой мешок, в котором я находился.

– Он здесь, – ответил он.

– Они ждут, – произнес голос и добавил нечто, что я не смог понять.

– Тогда принимайте его, – сказал мой похититель. Он подхватил мешок со мной, поднялся по ступеням и швырнул на твердый пол. Секундой спустя засов заскрипел, ключ повернулся еще раз. Я стал узником.

Голоса и шаги подсказывали, что вокруг меня находилось несколько человек. Я понимал итальянский намного лучше, чем говорил на нем. Мне удалось понять львиную долю того, что было сказано.

– Ты не убил его, Маттео?

– А что случится, если убил?

– Клянусь, ты ответишь за это перед трибуналом.

– Так они все равно убьют его, не так ли?

– Да, но ни ты, ни я не смеем вершить суд самостоятельно.

– Да ну тебя! Я не убил его. Мертвецы не кусаются, а он вцепился зубами в мои пальцы, когда я натягивал мешок ему на голову.

– Он не шевелится.

– Вы швырнете его на землю и убедитесь, что с ним все в порядке.

Связывающую меня веревку распутали, а мешок сняли с головы. Я продолжал лежать на полу с закрытыми глазами.

– Ради всех святых, Маттео! Говорю тебе, ты сломал ему шею.

– Нет, не сломал. Он потерял сознание. Для него же лучше, если он никогда не придет в себя.

Я почувствовал руку у себя под кителем.

– Маттео прав, – раздался голос. – Его сердце стучит, словно молот. Позвольте ему полежать – он скоро очнется.

Я подождал минуту-две, прежде чем решился глянуть сквозь полуопущенные ресницы. Сначала я ничего не увидел – так долго я находился в темноте, а сейчас оказался в помещении, освещенном лишь тусклым светом. Вскоре, однако, мне удалось рассмотреть высокий куполообразный потолок, украшенный рисунками богов и богинь. Помещение никоим образом не походило на логово головорезов, а скорее напоминало зал дворца. Затем, стараясь не выдать себя движением, я взглянул на людей, которые окружали меня. Среди них выделялся гондольер – смуглый негодяй со свирепым лицом, а рядом с ним еще три человека. Один из них – сгорбленный, небольшого роста, окруженный властным ореолом, со связкой ключей на поясе, и двое молодых слуг в нарядных ливреях. Прислушавшись к разговору, я понял, что маленький человечек был управляющим дворца, а остальные находились у него в подчинении.

Итак, моих противников было четверо, хотя маленького управляющего можно было не принимать во внимание. Будь у меня оружие, я бы расправился с ними играючи. Но в рукопашной схватке у меня не было шансов противостоять даже одному, не говоря о трех, которые обязательно придут ему на помощь. Если не сила, то хитрость должна стать моим помощником. Пытаясь осмотреться, чтобы найти наилучший способ побега, я сделал едва уловимое движение головой. Тем не менее оно не укрылось от моих стражей.

– А ну давай, просыпайся! – воскликнул дворецкий.

– Поднимайся на ноги, французик, – зарычал гондольер. – Вставай, я говорю! – и снова пнул меня ногой.

Ни одна в мире команда не выполнялась с такой скоростью. Я немедленно вскочил на ноги и изо всех сил рванул в дальний конец зала. Слуги помчались за мной, словно английские борзые за лисой. Я успел добежать до длинного коридора. Коридор сворачивал налево, затем еще раз налево. Я снова оказался в зале, из которого выбежал. Преследователи гнались за мной по пятам, времени для размышлений не было. Я увернулся и бросился к двери, через которую меня занесли во дворец. Но дверь была заперта на огромный засов, с которым мне не удалось справиться. Гондольер набросился на меня с ножом, но я встретил его ударом ноги. Удар свалил негодяя на спину. Острый нож зазвенел на мраморном полу. У меня не было возможности схватить нож – сейчас мне противостояло не менее полудюжины преследователей. Стоило мне сделать попытку прорваться, как коротышка-дворецкий подставил ногу. Я упал, но немедленно поднялся, вырвался из обхвативших меня рук и помчался к двери на противоположном конце холла. Я смог добежать до двери первым. Увидев, что ручка поддалась, я издал торжествующий крик. Дверь вела наружу. Дорога к спасению была открыта. Но я забыл, в каком странном городе находился. Каждый дом в нем представлял собой остров. Открыв дверь рывком, я приготовился выскочить на улицу. Вместо камней мостовой тусклый свет фонаря осветил черную, неподвижную поверхность воды на уровне крыльца. Я отпрыгнул назад, и преследователи со всех сторон навалились на меня. Но меня не взять голыми руками. Я снова пробил себе дорогу пинками и ударами. Один из преследователей, пытаясь задержать меня, вырвал клок волос из моей головы. Дворецкий пнул меня связкой ключей. Избитый, весь в синяках, я снова расчистил путь. Помчавшись вверх по широкой лестнице, распахнув несколько раздвижных дверей, я, наконец, убедился, что все мои усилия оказались тщетными.

Комната, в которую я ворвался, была ярко освещена. Золоченые карнизы, огромные колонны, украшенные росписями стены и потолок указывали на то, что я оказался в величественном зале роскошного венецианского дворца. В этом странном городе подобных дворцов была не одна сотня. Каждый из них имел залы, не уступающие великолепием Лувру или Версалю. В центре этого огромного зала находился помост. На нем полукругом восседали двенадцать мужчин, одетых в ниспадающие черные плащи, словно монахи-францисканцы[127 - …монахи-францисканцы. – Францисканцы – члены нищенствующего монашеского ордена, основанного в Италии в 1207—1209 гг. Франциском Ассизским (отсюда и название).]. Верхнюю часть лица каждого скрывала маска.

Группа вооруженных людей – сущих разбойников – толпилась у дверей. Среди них выделялся молодой человек в форме пехотинца, который стоял лицом к помосту. Когда он обернулся, я узнал его. Это был капитан Оре из Седьмого полка, юный баск, с которым я немало выпил в течение зимы.

Капитан был смертельно бледен, бедняга, но держался настолько мужественно, насколько может держаться человек, окруженный толпой безжалостных убийц. Никогда мне не забыть вспышку надежды в его темных глазах, когда он увидел ворвавшегося в комнату товарища. А затем надежда сменилась глубоким отчаянием, когда он понял, что я появился не для того, чтобы спасти его, а совсем наоборот – чтобы разделить его участь.

Представьте, насколько были изумлены эти люди, когда я предстал перед ними. Мои преследователи сгрудились у двери и пытались перевести дыхание. Таким образом, исход любого боя был предрешен. Именно в такие минуты мой характер дает себя знать. Я с достоинством приблизился к помосту. Мундир был разорван, волосы растрепаны, из головы сочилась кровь, но нечто в моих глазах заставило их понять, что перед ними не обычный человек. Ни одна рука не поднялась, чтобы остановить меня. Я приблизился к грозного вида человеку, чья седая борода и властные манеры указывали на то, что он здесь главный.

– Сир, – обратился я к нему, – возможно, вы объясните, почему я арестован и насильно доставлен сюда? Я заслуженный солдат, как и мой товарищ, который стоит перед вами, поэтому требую, чтобы вы немедленно отпустили нас обоих.

В ответ на мои слова в комнате воцарилась зловещая тишина. Не очень приятно видеть двенадцать скрытых масками лиц и чувствовать взгляд двенадцати пар глаз мстительных итальянцев, которые враждебно пялятся на тебя. Но я стоял, как и положено стойкому солдату, и думал лишь о том, чтобы не посрамить чести доблестного Конфланского полка. Не думаю, что кто-либо смог держаться лучше меня, окажись он в подобных обстоятельствах. Я бесстрашно разглядывал лица убийц и ожидал ответа.

Наконец старик с седой бородой прервал молчание:

– Кто этот человек?

– Его имя Жерар, – ответил маленький дворецкий.

– Полковник Жерар! – поправил я. – Я не стану обманывать вас. Мое имя Этьен Жерар. Полковник Жерар, пять раз отмеченный в донесениях и представленный к награждению почетным мечом. Я – адъютант генерала Сюше и требую немедленно освободить меня и моего товарища по оружию.

Снова зловещая тишина стала ответом на мои слова, и снова двенадцать пар безжалостных глаз уставились на меня. Седобородый заговорил опять:

– Он нарушает порядок. Нам предстоит рассмотреть дела еще двух перед ним.

– Он вырвался от нас и понесся в комнату.

– Пусть дожидается своей очереди. Отведите его в камеру.

– А если он станет сопротивляться, ваше превосходительство?

– Проткните его ножами. Трибунал оправдает вас. Уберите его, пока мы не разобрались с другими.

Негодяи обступили меня со всех сторон. На секунду я подумал о сопротивлении. Смерть обещала быть героической, но кто увидит ее, кто опишет? Возможно, я лишь отдаляю конец. Однако мне довелось побывать в стольких переделках и выйти живым и невредимым, что я навсегда усвоил, что всегда следует сохранять надежду и верить в свою звезду. Исходя из этих соображений, я позволил негодяям схватить меня. Меня вывели из зала. Гондольер шел рядом, приставив длинный нож к моей груди. Я читал в его глазах, с каким удовольствием он воткнет нож в мое тело, если представится такая возможность.

Великолепные венецианские дворцы представляют собой замечательное сочетание жилища, крепости и темницы. Меня провели вдоль коридора, затем вниз по каменной лестнице в темный подвал с тремя раскрытыми дверями. В одну из них меня втолкнули. Металлический замок загремел за моей спиной. Тусклый свет пробивался сквозь решетку в конце коридора.

Пристально всматриваясь, почти на ощупь я тщательно исследовал камеру, в которой находился. Из услышанного я понял, что мне вскоре придется покинуть ее, для того чтобы предстать перед трибуналом, но не в моих правилах было отбросить все возможные шансы.

Каменный пол камеры был сырым, а стены внизу на несколько футов покрыты слизью. Было очевидно, что темница находилась ниже уровня воды. Скошенное окошко под самым потолком являлось единственным источником воздуха и света. Через него я видел яркие звезды, которые сверкали над моей головой. Призрачный свет звезд наполнил мою душу спокойствием и придал надежду. Я никогда не был религиозным, хотя всегда уважал тех, кто верил. Но в ту ночь звезды, сияющие над головой, казались всевидящими глазами того, кто находится свыше. Под холодным блеском звезд я чувствовал себя словно новобранец во время суровой битвы под суровым взглядом полковника.

Три стены в моей камере были сложены из камня, а четвертая оказалась деревянной. Мне показалось, что ее возвели недавно. Очевидно, деревянные перегородки разделили большое помещение на несколько меньших. Прочность старых стен, величина крохотного окошка и толщина двери не оставляли надежды. Лишь деревянная перегородка казалась достойной изучения. Опыт подсказывал, что если мне удастся проделать в стене отверстие, – что не казалось особенно сложным, – то я окажусь в другой камере, такой же прочной, как и моя. Тем не менее делать что-то гораздо лучше, чем ничего: я направил на деревянную стену всю свою энергию. Две доски были небрежно соединены. После того как я расшатал их, стало понятно, что их несложно будет оторвать. Я оглянулся вокруг в поисках подходящего инструмента. Ножка стоящей в углу кровати пришлась как нельзя кстати. Я отломал ее, всунул в трещину между досками и уже собирался отогнуть их, как услышал быстрые шаги снаружи. Мне пришлось сделать паузу и прислушаться.

Лучше бы я забыл все, что тогда довелось услышать. Я видел гибель сотен людей в битвах. Немало погибших и на моем счету, но все они пали в честном бою, а я выполнял долг солдата. Но убийство безоружного человека в мрачном логове – совершенно другое дело. Тюремщики тащили кого-то вдоль коридора. Несчастный сопротивлялся изо всех сил. Проходя мимо моей камеры, он прильнул к двери. Очевидно, его затолкали в третью, самую дальнюю от моей камеру.

– Помогите! Помогите! – раздался отчаянный вопль.

Я услышал звук удара и крик боли.

– Помогите! Помогите! – а затем: – Жерар! Полковник Жерар!

Голос принадлежал несчастному капитану пехоты, которого убивали в эту минуту.

– Убийцы! Убийцы! – закричал я и стал стучать ногами в дверь.

Снова раздался крик, а затем наступила тишина. Минутой позже раздался тяжелый всплеск, и я понял, что никто на свете более не увидит Оре. Он бесследно пропал, как сотни других солдат, которые не отозвались во время утренней переклички в эту зиму в Венеции.

В коридоре вновь послышались шаги. Я подумал, что убийцы пришли по мою душу. Вместо этого они открыли дверь соседней камеры и вывели кого-то оттуда. Тяжелые шаги затихли на ступеньках лестницы.

Я немедленно принялся и дальше расшатывать доски. Не прошло и нескольких минут, как я ослабил их настолько, что смог без труда оторвать. Протиснувшись сквозь отверстие, я оказался в другой камере. Я ничуть не приблизился к побегу: путь мне закрывала такая же каменная стена, а замок на массивной двери был закрыт. В камере я не нашел ни единого намека на то, кто являлся моим товарищем по несчастью. Аккуратно закрыв за собой отверстие в стене, я вернулся в свою камеру и стал ждать. Мне понадобилось призвать на помощь все свое мужество, чтобы с достоинством встретить смерть.

Прошло немало времени, прежде чем я снова услышал шаги в коридоре. Я было собрался с силами, чтобы выдержать звуки жестокого убийства и крики беспомощной жертвы. Но на этот раз не произошло ничего подобного: заключенного поместили в соседнюю камеру без шума и борьбы. У меня не получилось сразу же прильнуть к отверстию в стене, чтобы рассмотреть своего собрата-заключенного: дверь в мою камеру распахнулась, в нее ворвался гондольер и другие негодяи.

– Пойдем, французик! – прорычал гондольер.

Он держал покрытый пятнами крови нож в огромной волосатой руке. В свирепых глазах я прочел, что он только ищет подходящего момента, чтобы воткнуть нож в мое сердце. Сопротивление было бесполезно. Я последовал за ним, не вымолвив и слова. Меня провели вверх по каменной лестнице обратно в помпезный зал, в котором заседал секретный трибунал. К моему удивлению, внимание судей было приковано к другому человеку. Один из членов трибунала – высокий темноволосый молодой человек стоял перед судьями и умолял о чем-то низким, срывающимся голосом. Его руки то нервно взлетали, то сжимались в мольбе.

– Вы не смеете делать это! Не смеете! – кричал он. – Умоляю трибунал пересмотреть свое решение.

– Отойди в сторону, брат! – произнес председательствующий. – Решение по этому вопросу принято. Нас ожидает следующий.

– Ради всех святых, будьте милосердны! – взмолился молодой человек.

– Мы и так проявили милосердие, – прозвучало в ответ. – Смерть – слишком легкое наказание за подобное преступление. Замолчи, не мешай трибуналу выполнять свои обязанности.

Молодой человек упал в кресло вне себя от горя. Однако мне было не до того, чтобы размышлять о его проблемах. Разобравшись с молодым коллегой, судьи устремили суровые взгляды на меня.

Судьбоносный момент наступил.

– Вы полковник Жерар? – задал вопрос суровый старик.

– Да.

– Вы адъютант грабителя, именующего себя генералом Сюше, который представляет особу еще большего грабителя – Бонапарта?

Я чуть было не закричал, возмущенный такой ложью, но вовремя спохватился.

– Я заслуженный солдат, подчиняюсь приказам и выполняю свой долг.

Кровь прилила к щекам старика. Его глаза запылали под прорезью маски.

– Вы все воры и убийцы! – закричал он. – Что делаете здесь вы, французы? Почему вы не у себя дома во Франции? Разве мы приглашали вас в Венецию? По какому праву вы находитесь здесь? Куда подевались наши картины? Где кони святого Марка? Почему вы украли ценности, которые собирались нашими отцами на протяжении долгих столетий? Наш город был великим еще в те времена, когда Франция была безлюдной. Вы, пьяные, скандальные, невежественные солдафоны, уничтожили труд святых и героев. Что вы можете сказать в ответ на это обвинение?

Вид у старика был грозный, его седая борода встала торчком от злости, голос звучал отрывисто, как собачий лай. Я, без сомнения, мог бы возразить, что его картинам ничего не угрожает в Париже. Нечего так беспокоиться о своих лошадях, героях, не говоря уже о святых, всех их можно увидеть, не только не взывая к далеким предкам, но даже не вставая с кресла. Это можно, конечно, сказать, но в нашем споре было не больше смысла, чем в споре с мамелюком о религии. Я молча пожал плечами.

– Заключенному нечего сказать в свою защиту, – заявил один из судей.

– Кто желает высказаться перед вынесением приговора? – старик взглядом обвел остальных.

– Есть одно обстоятельство, ваше превосходительство, – раздался голос. – Правда, при этом приходится бередить наши раны, однако считаю необходимым напомнить вам, что имеется особая причина устроить показательное наказание этого офицера.

– Я помню, – ответил старик. – Брат, если в одном случае трибунал причинил тебе боль, то в другом получишь полное удовлетворение.

Молодой человек, который умолял о чем-то трибунал, когда я вошел в зал, пошатываясь, поднялся на ноги.

– Я не смогу вынести это! – воскликнул он. – Ваше превосходительство, простите. Пусть трибунал продолжит работу без меня. Я болен. Я схожу с ума…

Молодой человек яростно распростер руки над головой и выбежал из комнаты.

– Пусть идет. Выпустите его, – отдал приказ глава трибунала. – Действительно, выдержать это выше человеческих сил. Наш юный друг истинный венецианец. Когда его боль немого утихнет, он поймет, что мы не могли поступить иначе.

Присутствующие позабыли обо мне. И хотя я не из тех, кто легко переносит отсутствие внимания, в эту минуту я был счастлив. Председательствующий, кажется, прочитал мои мысли. Он сурово взглянул на меня, словно кровожадный тигр на беззащитную жертву.

– Ты заплатишь. Твое наказание станет не чем иным, как торжеством справедливости, – произнес он. – Ты, иностранный выскочка, искатель приключений, посмел соблазнить знатную венецианку из рода дожей, которая уже была обручена с наследником рода Лореданов. За подобное удовольствие следует заплатить самую высокую цену.

– Невозможно заплатить за то, что не имеет цены, – сказал я.

– Расскажешь нам это, когда придет час расплаты, – ответил судья. – Уверен, что тогда ты поубавишь спесь. Маттео, отведи заключенного обратно в камеру. Сегодня понедельник. Не давайте ему ни воды, ни питья. Трибунал рассмотрит снова его случай в среду вечером. Тогда мы решим, какой казни его подвергнуть.

Хотя мои перспективы были не слишком радужны, тем не менее это была отсрочка. Любой был бы благодарен за такую услугу, если бы увидел рядом свирепого дикаря с окровавленным кинжалом. Маттео вытянул меня из зала и швырнул вниз по ступенькам обратно в камеру. Дверь захлопнулась за моей спиной. Я был оставлен наедине со своими мыслями.

Мысль о том, чтобы наладить связь с товарищем по несчастью из соседней камеры, немедленно пришла в голову. Я подождал, пока шаги тюремщиков затихли вдали, а затем осторожно оторвал доски и прильнул глазами к отверстию. В неясном свете я смог рассмотреть лишь очертания коленопреклоненной фигуры в далеком углу. Я услышал, как незнакомец шепотом читает молитвы. Судя по всему, бедняга находился в отчаянии. Деревянные доски заскрипели у меня в руках. Раздался возглас удивления, смешанного с испугом.

– Смелее мой друг, смелее! – воскликнул я. – Еще не все потеряно. Держи себя в руках, Этьен Жерар придет на помощь.

– Этьен! – прозвучало в ответ.

Этот голос я мог бы узнать из тысячи. Он звучал для меня лучше всякой музыки. Я прыгнул в отверстие в стене и обнял ее.

– Лючия! Лючия! – кричал я.

Несколько минут в подземелье раздавались возгласы «Этьен» и «Лючия». Человек не склонен к долгим разговорам при подобных обстоятельствах. Первой пришла в себя моя возлюбленная.

– О Этьен, они убьют тебя. Как ты попал в их руки?

– Я получил твое письмо.

– Я не писала писем.

– Лживые демоны! А ты?

– А я получила твое письмо.

– Лючия, но я не писал писем.

– Они схватили нас обоих, используя одну и ту же приманку.

– Я боюсь не за себя, Лючия. Кроме того, мне пока ничего не угрожает. Они лишь вернули меня в камеру.

– О Этьен, Этьен, они обязательно убьют тебя. Лоренцо – один из них.

– Ты говоришь о седобородом старике?

– Нет, о темноволосом юноше. Он любил меня, а я… я полагала, что люблю его, пока не поняла, что такое настоящая любовь. Он никогда не простит меня. Его сердце окаменело от горя.

– Пусть делают, что хотят. Им никогда не удастся лишить меня прошлого. Но, Лючия, что эти негодяи собираются сделать с тобой?

– Ничего страшного, Этьен. Минутная боль, которая скоро пройдет. Они задумали поставить позорную метку на моем лице, но я буду носить ее с гордостью, как корону, ведь получу ее благодаря тебе.

От ужаса кровь похолодела в моих жилах. Былые злоключения казались ничтожными по сравнению с той темной тучей, которая омрачила мою душу.

– Лючия! Лючия! – воскликнул я. – Расскажи мне хотя бы из милосердия, что эти мясники задумали с тобой сотворить. Расскажи мне, Лючия! Расскажи!

– Я ничего не скажу тебе, Этьен. Услышанное ранит тебя больше, чем ранит меня… Хорошо, хорошо, я скажу, чтобы ты не мучил себя, опасаясь самого худшего. Главный судья приказал отрезать мне ухо, чтобы навеки оставить знак того, что я была любовницей француза.

Ее ухо?! Ее дорогое маленькое ушко, которое я так часто целовал. Я приложил руки к нежным, бархатистым раковинам, чтобы убедиться: страшное святотатство еще не было совершено. «Они доберутся до Лючии только через мой труп», – поклялся я сквозь стиснутые зубы.

– Не стоит волноваться, Этьен. Хотя мне радостно твое волнение.

– Злодеи не посмеют тронуть тебя.

– Есть еще небольшая надежда. Лоренцо является членом трибунала. Он не вымолвил ни слова, когда судили меня. Вероятно, он замолвит слово в мою защиту.

– Я слышал, как он умолял о снисхождении к тебе.

– Надеюсь, ему удалось смягчить их сердца.

Я знал, что она ошибается, но как можно сказать ей правду? Молчание выдало меня. Женский инстинкт подсказал ей, что я умалчиваю о чем-то.

– Они не стали слушать? Не стоит бояться, дорогой. Расскажи мне, что произошло. Увидишь, что я достойна любви отважного солдата. Где сейчас Лоренцо?

– Он покинул зал суда.

– Очевидно, он также покинул дворец?

– Думаю, да.

– Он доверил меня моей судьбе. Этьен, Этьен, они идут!

Я услышал тяжелые шаги вдалеке и звон ключей. Что собирались делать палачи, если в темнице не было других заключенных? Лишь привести в исполнение приговор над моей любимой. Я закрыл ее собой и встал у дверей, чувствуя в себе силу льва. Казалось, я смогу развалить замок до основания, лишь бы не дать мерзавцам коснуться ее.

– Уходи! Уходи! – закричала она. – Они убьют тебя, Этьен. А моя жизнь в безопасности. Ради своей любви ко мне уходи! Не волнуйся, я не издам ни звука. Ты даже не услышишь, что произойдет.

Лючия бросилась ко мне. С силой, которую вряд ли можно было ожидать от столь хрупкого создания, она оттащила меня к отверстию в стене. Неожиданная мысль промелькнула в голове.

– Мы еще можем спастись, – прошептал я. – Выполняй то, что я тебе скажу, беспрекословно. Отправляйся побыстрее в мою камеру.

Я втолкнул Лючию через отверстие и помог закрепить доски. Ее длинный плащ остался в моих руках. Я обернул его вокруг себя и затаился в самом темном углу. Дверь распахнулась, несколько человек вошли в камеру. Я предполагал, что они обойдутся без фонаря, так как никогда им не пользовались до этого. В темноте они не могли ничего рассмотреть. Я казался им лишь темным силуэтом.

– Принесите свет, – сказал один из тюремщиков.

– Нет, нет, черт побери! – раздался грубый крик в ответ. Я узнал голос разбойника Маттео. – Мне не по нраву эта работа. Чем больше я вижу, тем меньше мне нравится то, что я делаю. Простите, синьора, решение трибунала должно быть исполнено.

Я едва подавил в себе желание вскочить на ноги и помчаться сквозь толпу к раскрытой двери. Как тогда я помогу Лючии? Предположим, что мне удастся вырваться, но она-то останется в руках мерзавцев до тех пор, пока я не приведу помощь. В одиночку мне не удастся ее вызволить. Эти мысли, как молния, промелькнули в голове. Мне не оставалось ничего, как лежать смирно и ждать. Руки палача скользнули по моей голове, длинным кудрявым волосам, которым завидовали красавицы. До сих пор лишь женские пальцы скользили по ним. Резким движением Маттео схватил меня за ухо. Боль пронзила меня, словно обожгла каленым железом. Я крепко сжал зубы, чтобы не закричать. Струйка крови потекла по затылку и спине.

– Хвала небесам – все кончено, – произнес Маттео, дружески хлопнув меня по голове. – Вы храбрая девушка, синьора. Как жаль, что вместо того, чтобы полюбить достойного человека, вы влюбились в француза. Вините его, а не меня за то, что произошло.

Мне оставалось лишь молча лежать, сжимая зубы от ощущения собственного бессилия. В то же время мысль о том, что я пострадал ради любимой, смягчала боль и гнев. Разве не вошло у мужчин в привычку говорить, что они с радостью вынесут любое испытание ради женщин? Я же доказал свою готовность к самопожертвованию делом. Если бы эта история стала известной, то мой поступок выглядел бы по-настоящему благородным. Гусары Конфланского полка могли гордиться своим полковником. Размышления о славе помогли мне молча вынести боль, в то время как кровь текла по шее и капала на каменный пол. Вдруг прозвучали слова, которые едва не привели к разоблачению моего замысла.

– Она истекает кровью, – произнес один из лакеев. – Если к ней не привести доктора, то несчастная не доживет до утра.

– Она лежит не двигаясь, не открывая рта, – заявил другой. – Может, она умерла от шока?

– Чепуха. Молодые женщины не умирают так легко, – на этот раз говорил Маттео. – Кроме того, я срезал чуть-чуть. Лишь для того, чтобы показать, что приговор трибунала приведен в исполнение. Поднимайтесь, синьора, поднимайтесь.

Он стал трясти меня за плечо. Сердце замерло от ужаса: Маттео мог нащупать эполеты под мантией.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

Я ничего не ответил.

– Черт побери, хотел бы я, чтобы на месте этой красотки оказался мужчина! – выругался гондольер. – Эй, Николас, дай сюда свой носовой платок и принеси фонарь.

Казалось, все кончено. Самое худшее произошло. Ничто уже не могло спасти меня. Я все еще, скорчившись, сидел в углу, но каждый мускул был напряжен, как у готового к прыжку дикого кота. Если мне суждено умереть, то моя смерть должна быть достойна жизни, которую я прожил.

Один из слуг отправился за фонарем, а Маттео наклонился надо мной с платком. Еще мгновение – и мой секрет будет раскрыт. Но внезапно лодочник отпрянул, выпрямился и застыл. В эту секунду невнятный шум проник в крохотное оконце в стене под потолком. Раздался грохот ломаемой двери, а затем грозный голос закричал:

– Откройте! Откройте именем императора!

Именем императора? Казалось, что произнесено имя святого, одно упоминание о котором распугало всех демонов. Мои тюремщики: Маттео, лакеи, дворецкий – вся гнусная шайка – разбежались с криками ужаса. Раздался еще один крик, а затем удары топора и звук ломающихся досок. В холле слышалось бряцание оружия и голоса французских солдат. Кто-то сбежал вниз по лестнице и ворвался в мою камеру.

– Лючия! – крикнул он. – Лючия!

Незнакомец стоял, освещенный тусклым светом, тяжело дышал, не в силах найти подходящие слова. Затем, набравшись сил, заговорил:

– Разве ты не убедилась в моей любви, Лючия? Как еще я могу доказать свои чувства? Я предал свою родину, нарушил клятву, подвергнул опасности друзей, подписал себе смертный приговор ради того, чтобы спасти тебя.

Передо мной стоял юный Лоренцо Лоредан, которого Лючия бросила ради меня. В ту минуту мне стало жаль его, но, в конце концов, в любви каждый стоит за себя, и если кто-то несчастлив, то пусть утешается тем, что побежден благородным и великодушным соперником. Я хотел было сказать ему это, но не успел слова вымолвить, как он испустил удивленный возглас, выбежал за дверь, схватил фонарь, висевший в коридоре, и осветил мое лицо.

– А, это ты, негодяй! – воскликнул он. – Французский пижон! Ты заплатишь мне за все, что натворил.

В следующее мгновение он заметил мое бледное лицо и кровь, все еще струившуюся с моей головы.

– Что это такое? – спросил он. – Что произошло? Как вы потеряли ухо?

Я пересилил слабость, приложил платок к ране и встал на ноги, как полагается отважному гусарскому полковнику.

– Мое ранение не имеет значения, сир. С вашего позволения, давайте не станем тратить время на столь незначительное происшествие.

Но Лючия, выскочив из соседней камеры, схватила Лоренцо за руку и рассказала ему всю историю от начала и до конца.

– Этот благородный джентльмен поменялся со мной местами, Лоренцо. Он вытерпел боль ради меня. Ему пришлось страдать, для того чтобы спасти меня.

Следы внутренней борьбы на лице итальянца не укрылись от меня. В конце концов он протянул мне руку.

– Полковник Жерар, – произнес Лоренцо. – Вы заслужили большую любовь. Я прощаю вас. Вы с лихвой искупили ту боль, которую мне причинили. Я не ожидал увидеть вас живым. Вы стояли перед трибуналом, когда я покинул здание. С тех пор как французы разрушили венецианские мозаики, ни один француз не мог рассчитывать на милосердие.

– Жерар ничего не разрушал! – воскликнула Лючия. – Напротив, он помог сохранить драгоценности в нашем дворце.

– По крайней мере, одну драгоценность я сохранил, – сказал я и, наклонившись, поцеловал руку Лючии.

Вот так, друзья, я потерял свое ухо. Через два дня после нашего освобождения Лоренцо нашли мертвым возле собора святого Марка. Его сердце пронзили кинжалом. Что касается трибунала и его членов, то Маттео и трое остальных негодяев были расстреляны, остальных выслали из города.

Лючия, моя дорогая Лючия, удалилась в женский монастырь в Мурано, как только французы покинули город. Сейчас она, должно быть, почтенная аббатиса и, вероятно, давно забыла те славные дни, когда наши сердца бились вместе, а весь огромный мир казался незначительным по сравнению с любовью, которая огнем жгла нашу кровь. А может быть, и нет. Может, она ничего не забыла. Вдруг безмятежный покой монастыря нарушается воспоминаниями о старом солдате, который когда-то давно любил ее! Миновала юность, улеглись страсти, но душа благородного человека не меняется: Этьен Жерар готов снова склонить перед этой женщиной свою седую голову и с удовольствием ради нее лишиться второго уха.




Как бригадир захватил Сарагосу


Я когда-нибудь рассказывал, друзья, при каких обстоятельствах я вступил в ряды Конфланского полка? Что произошло при штурме Сарагосы[128 - …при штурме Сарагосы. – Город Сарагоса прославился своей героической обороной, длившейся почти полгода во время Испанского похода наполеоновской армии в 1808—1809 гг.]? И какие подвиги я совершил при взятии города? Нет? Тогда вам стоит послушать. Вы узнаете от меня, как все было, первыми, не считая нескольких мужчин да пары десятков женщин.

Вы, должно быть, знаете, что в ту пору я служил лейтенантом, а затем капитаном во втором гусарском полку под названием Шамберийский. Тогда мне было двадцать пять лет. Я был горяч и безрассуден, как и положено человеку моего возраста, служащему офицером в Великой армии.

Случилось так, что война в Германии подошла к концу, а в Испании все еще пылала. Император, желая усилить испанскую армию, перевел меня в Конфланский полк, который сражался в составе Пятого армейского корпуса под руководством маршала Ланна.

Путешествие от Берлина к Пиренеям заняло немало времени. Подразделение, в котором мне предстояло служить, участвовало в осаде испанского города Сарагоса. Я направил коня в сторону осажденного города. Неделя понадобилась для того, чтобы достичь штаба французских войск. Оттуда меня направили в расположение Конфланского полка.

Вы, без сомнения, читали о славной осаде Сарагосы. Я могу лишь сказать, что ни один генерал на свете не сталкивался еще с задачей, подобной той, которую предстояло решить маршалу Ланну. Огромный город был наводнен ордами испанцев: солдат, крестьян, монахов. Сердце каждого было переполнено лютой ненавистью к французам и дикой решимостью умереть, а не сдаться в плен. Всего осажденных было восемьдесят тысяч человек. Их осаждала тридцатитысячная армия. Правда, у нас была мощная артиллерия, а наши инженеры были лучшими в мире. Ни одна осада не походила на эту. Обычно город капитулирует, когда стены пали. Но при штурме Сарагосы настоящие бои начались лишь после того, как были взяты фортификационные сооружения[129 - …фортификационные сооружения. – Инженерные сооружения для укрытия и наиболее эффективного применения оружия, боевой техники, размещения пунктов управления, а также для защиты войск, населения и объектов тыла от средств поражения противника. От позднелат. fortificatio – укрепление.]. Каждый дом превратился в крепость, а каждая улица – в поле битвы. Медленно, день за днем мы были вынуждены расчищать дорогу внутрь, взрывая дома вместе с их гарнизонами, пока бóльшая часть города не превратилась в руины. Но оставшиеся защитники города были преисполнены решимости защищаться. Сейчас они находились даже в лучшей позиции для обороны, ибо огромные монастыри со стенами, превосходящими стены Бастилии, давали им превосходное укрытие. Именно так шли дела в тот момент, когда я присоединился к армии.

Должен признаться, что кавалерия не совсем пригодна во время осады, хотя было время, когда я не позволял никому усомниться в роли кавалеристов. Конфланские гусары расположились лагерем к югу от города и патрулировали окрестности. Кроме того, в их обязанности входило наблюдение за передвижением сил противника: нужно было удостовериться, что испанские силы не покинули расположение. Командир полка не был хорошим солдатом, а сам полк тогда не представлял собой образцового соединения, каким он стал в дальнейшем. Сразу по прибытии я успел обнаружить недостатки, которые шокировали меня. Так как я привык к высоким стандартам, неумелая организация лагеря, плохой уход за лошадьми и небрежный внешний вид солдат ранили меня в самое сердце. В ту ночь я выпил немного со своими двадцатью шестью новыми братьями-офицерами. Боюсь, что не смог сдержать обеспокоенности и недвусмысленно выказал, что нахожу порядки в новой части весьма далекими от тех, к которым привык в Германии.

Мои замечания были встречены гробовым молчанием. Судя по взглядам, которыми обменивались офицеры, я понял, что поступил неблагоразумно. Особенно негодовал полковник, а также некий майор Оливье, который слыл записным драчуном и задирой полка. Майор уселся напротив, стал накручивать на палец длинные черные усы и враждебно пожирать меня глазами. Меня, однако, нисколько не смутило его поведение. Я лишь сожалел о том, что поступил неосмотрительно и в самый первый вечер испортил отношения с вышестоящими командирами.

Таким образом, я вынужден признать, что сделал ошибку, а пока должен продолжить историю. Полковник и несколько офицеров покинули собрание. Поскольку квартира находилась в крестьянской лачуге, вокруг царили грязь и беспорядок. В комнате оставались с дюжину человек. Кто-то принес бурдюк испанского вина, общее настроение понемногу улучшилось. Майор Оливье стал задавать мне вопросы о состоянии армии в Германии и о моей роли в кампании. Разгоряченный выпитым, я рассказывал истории одну за одной. В этом не было ничего необычного, друзья. Вы должны меня понять. До сих пор я служил примером для всех офицеров своего возраста. Первым из сверстников я был представлен к награде почетным мечом. Я был отважным наездником и героем множества приключений. Здесь же обо мне не только ничего не знали, но и сразу невзлюбили. Разве не было совершенно естественно рассказать своим бравым товарищам, что за человек станет служить рядом с ними?

– Ликуйте, друзья, радуйтесь! Неординарный человек присоединился к вам сегодня. Ведь я Жерар – герой Ратисбона, победитель при Йене, человек, который прорвал каре при Аустерлице.

Я мог бы не упоминать обо всем этом, но должен был похвастаться некоторыми историями, хотя бы ради того, чтобы заставить их самих рассказать все это мне. Так я и сделал. Мои слова не произвели особого впечатления. Я рассказал еще. Наконец, после рассказа о том, как я провел армию через Дунай, раздался оглушительный взрыв хохота. Я вскочил на ноги. Щеки горели от стыда и гнева. Они намеренно втянули меня в этот разговор. Они играли со мной. Им показалось, что перед ними лжец и хвастун. Разве я предполагал, что гусары Конфлана примут меня подобным образом? Слезы досады выступили у меня на глазах. Это развеселило офицеров еще больше.

– Капитан Пеллетан, вы не знаете, находится ли маршал Ланн в расположении армии? – задал вопрос майор.

– Думаю, что да, сир, – ответил капитан.

– Думаю, что его присутствие теперь вряд ли понадобится, когда наши ряды пополнились таким славным воякой, как капитан Жерар.

Очередная вспышка смеха заглушила слова майора. Вокруг себя я видел лишь очертания лиц, насмешливые глаза, открытые рты – Оливье с его большими черными бакенбардами, худощавого капитана Пеллетана, довольно хихикающего, и даже захлебывающегося от хохота юного суб-лейтенанта[130 - …суб-лейтенанта… – Суб-лейтенант – воинское звание в некоторых европейских армиях, между званиями бригадира и лейтенанта. Фр. sub-lieutenant – от лат. sub – под – и старо-фр. luetenant – местодержащий, занимающий, т. е. заменяющий более высокого по должности сослуживца.]. О Господи, какой позор! Но гнев высушил слезы на моем лице. Я снова стал самим собой: холодным и молчаливым – лед снаружи и огонь внутри.

– Могу ли я задать вопрос, сир? – обратился я к майору. – В котором часу построение полка?

– Надеюсь, капитан Жерар, вы не собираетесь изменить распорядок, – ответил майор.

Снова раздался взрыв смеха, который постепенно стихал, по мере того как я обводил присутствующих холодным взглядом.

– В котором часу сбор? – жестко повторил я свой вопрос капитану Пеллетану.

Мой взгляд заставил капитана удержаться от колкостей.

– Сбор в шесть, – ответил он.

– Благодарю вас, – сказал я.

Пересчитав присутствующих, я обнаружил, что имею дело с четырнадцатью офицерами, двое из которых казались совсем юными – очевидно, недавние выпускники Академии Сен-Сир. Им можно было простить неосмотрительность.

Оставались один майор, четыре капитана и семь лейтенантов.

– Господа, – продолжил я, переводя взгляд с одного на другого. – Я буду чувствовать себя недостойным служить в этом прославленном подразделении, если не потребую у вас удовлетворения за грубость, проявленную ко мне. И буду считать вас недостойными служить здесь, если вы откажетесь принять мой вызов.

– Не вижу особых препятствий, – произнес майор. – Я готов на время забыть о чине, чтобы дать вам полное удовлетворение от имени гусар Конфлана.

– Благодарю вас, – ответил я. – Однако то же, я думаю, требуется от всех джентльменов, которые посмеивались надо мной.

– С кем же вы хотите драться? – спросил капитан Пеллетан.

– Со всеми, – ответил я.

Они с удивлением переглянулись. Затем собрались в другом конце комнаты, чтобы посовещаться. Я услышал перешептывание и приглушенный смех. Они, без сомнения, продолжали считать, что имеют дело с пустым хвастуном. Наконец они вернулись.

– Ваше предложение необычно, – произнес майор Оливье, – но оно будет принято. Как вы предлагаете организовать подобную дуэль? Назовите условия поединка.

– Сабли, – ответил я. – Я сражусь со всеми в порядке старшинства. Вы будете первым, майор Оливье. Поединок начнем в пять утра. Таким образом, на каждого из вас придется по пять минут. Достаточно времени, чтобы успеть на построение. Прошу вас назвать место поединка, так как я еще не успел изучить окрестности.

Мои холодные манеры произвели впечатление на офицеров. Наконец-то улыбки исчезли с их губ. Лицо Оливье перестало быть насмешливым. Напротив, оно потемнело и стало суровым.

– За коновязью[131 - За коновязью… – Коновязь – стойка для привязывания лошадей на открытом воздухе.] есть небольшая поляна, – ответил он. – Мы неоднократно использовали это место для решения вопросов чести. До сих пор все проходило прекрасно. Мы будем там, капитан Жерар, во время, указанное вами.

Я поклонился было, чтобы поблагодарить офицеров за принятый вызов, как вдруг дверь распахнулась и в столовую ворвался возбужденный полковник.

– Господа, – произнес он. – Мне поручено найти среди вас добровольца. Задание, которое предстоит выполнить, чрезвычайно рискованно. Не стану скрывать, что дело серьезно в высшей степени. Маршал Ланн решил поручить задание кавалеристу, чтобы не подвергать опасности жизнь пехотинца или инженера. Женатые офицеры не годятся. Найдется ли доброволец среди неженатых?

Должен заявить, что все холостые офицеры сделали шаг вперед. Полковник оглянулся в некотором замешательстве. Я понимал, что за дилемма мучает его: задание должен выполнить лучший солдат, в то же время лучших солдат нужно беречь.

– Сир, – произнес я. – Разрешите выдвинуть предложение?

Полковник сурово взглянул на меня. Он не забыл замечаний, которые я высказал во время ужина.

– Говорите, – наконец буркнул он.

– Смею заметить, сир, – сказал я, – что задание должен выполнить я по праву и по целесообразности.

– Отчего же, капитан Жерар?

– По праву, так как чин не позволяет мне уклоняться, по соображениям целесообразности – меня едва ли станут оплакивать в части, так как еще не успели толком узнать.

Лицо полковника смягчилось.

– В ваших словах присутствует здравый смысл, капитан Жерар, – ответил полковник. – Думаю, что вы наилучшим образом подходите для выполнения задания. Следуйте за мной, я дам вам инструкции.

Я пожелал новым товарищам спокойной ночи и покинул комнату, повторив на прощанье, что буду в их распоряжении в пять утра, как и договаривались. Офицеры молча поклонились. Выражения их лиц подсказали, что они начали понимать мой истинный характер.

Я ожидал, что полковник немедленно познакомит меня с опасным заданием, но вместо этого он продолжал вышагивать, сохраняя молчание. Я следовал за ним, не отступая ни на шаг. Мы вышли из лагеря, пересекли траншеи, перебрались через груды камней, которые были когда-то городскими стенами. Перед нами открылся лабиринт: множество узких проходов среди развалин домов, которые пострадали от разрывов мин и снарядов. То, что когда-то являлось многолюдной окраиной города, сейчас представляло собой груды кирпича да обломки покореженных стен. Ходы, пробитые среди обломков, тянулись во все стороны. На перекрестках висели фонари с надписями, указывающими направление.

Полковник быстро шагал впереди. Наконец, нам преградила путь высокая серая стена. Здесь, за баррикадой, расположились передовые посты. Полковник ввел меня в дом с сорванной крышей. В тусклом свете фонаря я увидел двух генералов. Склонившись над полковым барабаном, они внимательно изучали карту, разложенную на нем. Один, гладко выбритый, с искривленной шеей, был маршал Ланн, другой – генерал Разу[132 - …генерал Разу… – Жан Луи Николя Разу (1772—1820) – французский бригадный (1807) и дивизионный (1811) генерал, участник наполеоновских войн, в т. ч. сражений под Аустерлицем, Ваграмом и на Бородинском поле.], командовавший саперами.

– Капитан Жерар вызвался добровольцем, – представил меня полковник.

Маршал Ланн поднялся с колен и пожал мне руку.

– Вы настоящий храбрец, сир, – сказал он. – У меня есть для вас особый подарок, – добавил он, вручив мне крохотную ампулу. – Доктор Фарде приготовил сильный яд. Стоит лишь приложить ампулу к губам в безвыходной ситуации, как вы мгновенно умрете.

Начало было не слишком обнадеживающим. Должен признаться, друзья, что в эту минуту я покрылся холодным потом, а волосы на голове встали дыбом.

– Простите, сир, – сказал я. – Я знаю, что предстоящее задание чрезвычайно опасно, но мне пока неизвестно, в чем оно заключается.

– Полковник Серран, – сурово произнес Ланн. – Нечестно оправлять бравого офицера на смертельно опасное задание, не раскрыв степени риска, которому он подвергается.

Я снова стал самим собой.

– Сир, – произнес я. – Позвольте заметить: чем больше опасность, тем больше славы. Я мог бы отказаться от задания лишь в том случае, если бы оно не представляло опасности.

Благородная речь подкреплялась выражением моего лица. В эту минуту я казался себе настоящим героем. Глаза маршала смотрели на меня с восхищением. Я с удовольствием подумал, что моя служба в Испании великолепно начинается. Если мне суждено погибнуть в эту ночь, то имя капитана Жерара никогда не будет забыто. Новые и старые товарищи, не похожие во всем остальном, в едином порыве отдадут дань любви и уважения героически погибшему товарищу.

– Генерал Разу, объясните ситуацию, – коротко бросил Ланн.

Инженер поднялся с колен. В руках он держал циркуль. Генерал подвел меня к двери и указал на высокую серую стену, которая возвышалась над руинами разрушенных домов.

– Эта стена является передовым рубежом обороны противника, – заявил он. – Стена окружает большой монастырь, возведенный в честь Мадонны. Если нам удастся его захватить, город падет. Но испанцы прорыли вокруг монастыря множество противоминных тоннелей, а стены настолько толсты, что их не удастся разрушить артиллерийским огнем. Нам стало известно, что противник сосредоточил ощутимые запасы пороха в одном из нижних погребов. Если порох удастся взорвать, мы сможем ворваться внутрь.

– Как туда добраться? – спросил я.

– Я все объясню. В городе находится француз из своих по имени Юбер. Храбрец пообещал взорвать погреба. Взрыв должен был произойти сегодня утром. Мы за два дня подготовили штурмовую колонну из тысячи гренадеров, которым предстояло ворваться в пролом. Но взрыва так и не произошло. А мы не получали вестей от Юбера уже два дня. Предстоит ответить на вопрос: что с ним произошло?

– Вы желаете, чтобы я пробрался в расположение противника и увидел все своими глазами?

– Именно. Мы хотим знать, он болен, ранен или убит? Должны ли мы рассчитывать на него или попытаться атаковать в другом месте? Мы не можем определиться, пока не получим известие от Юбера. Вот карта города, капитан Жерар. Как видите, за этими монастырями лежат улицы, которые сходятся к центральной площади. Добравшись до площади, вы обнаружите собор. Здание расположено на углу улицы Толедо. Юбер живет в маленьком домике между мастерской сапожника и винной лавкой, по правую сторону от собора. Вам все ясно?

– Так точно.

– Вам следует добраться до жилища Юбера, увидеться с ним и выяснить, насколько наш план выполним, не стоит ли отказаться от него.

Генерал сунул мне в руки сверток коричневой грязной фланели.

– Это одеяние монаха-францисканца, – объяснил он. – Нет ничего лучше для маскировки.

Я с отвращением отдернул руку.

– Не собираюсь превращаться в шпиона, – воскликнул я. – Уверен, что смогу пробраться в город в униформе.

– Исключено! Как вы собираетесь ходить по городу? Помните: испанцы не берут пленных. Если вы попадете им в руки, то ваша судьба не изменится от того, в какой одежде вы будете.

Генерал говорил правду. Я пробыл в Испании достаточно долго, чтобы узнать: существует нечто пострашнее, чем смерть. Жуткие рассказы о пытках и истязаниях всплыли в памяти. Я нехотя облачился в ризу монаха.

– Я готов.

– Вы вооружены?

– Только саблей.

– Они услышат лязганье металла. Возьмите лучше кинжал. Скажите Юберу, что колонна будет снова готова к штурму в четыре часа утра. Сержант у двери покажет вам дорогу в город. До свидания. Удачи!

Не успел я выйти, а головы генералов опять склонились над картой. Их шляпы с плюмажем соприкасались. В дверях унтер-офицер инженерных войск поджидал меня. Я подпоясал рясу, стащил кивер и накинул на голову капюшон. Затем снял шпоры и молча пошел вслед за проводником. Пробираться вдоль стены надо было с осторожностью: испанские часовые, увидев приближение врага, немедленно открывали огонь. Укрывшись в тени монастырской стены, мы медленно и осторожно прокладывали путь среди руин, пока не добрались до развесистого ореха. Здесь сержант остановился.

– По дереву легко взобраться наверх, – сказал он. – Ветви ничуть не уступают лестнице. Верхушка выходит на самую крышу дома. Дальше ваш путь пусть охраняет ангел-хранитель, я больше ничем не смогу помочь.

Подобрав полы тяжелой коричневой рясы, я стал карабкаться наверх. Месяц ярко светил в усыпанном звездами небе. Очертания крыши отчетливо виднелись в темноте. Дерево пряталось в тени, отбрасываемой домом.

Я осторожно перебирался с ветки на ветку, пока не добрался к верхушке. Мне оставалось лишь перепрыгнуть на стену, как вдруг неподалеку раздался топот. Я прижался к стволу, рассчитывая найти укрытие в спасительной тени. По крыше по направлению ко мне шел человек. Я видел его темную крадущуюся фигуру; полусогнутые конечности, голову, вытянутую вперед, и длинное ружье в руках. Движения его были крайне осторожными и вызывали подозрение. Он сделал паузу пару раз, перед тем как достичь парапета на расстоянии нескольких ярдов от меня, затем стал на одно колено, поднял мушкет и выстрелил.

Я был настолько ошеломлен неожиданным грохотом у самого уха, что чуть было не упал с дерева. Я не был уверен, что испанец стрелял не в меня. Но услышав стон внизу и увидев, как испанец свесился через парапет и громко рассмеялся, понял, что произошло. Верный сержант все еще ожидал под деревом. Испанец, заметив его, выстрелил. Не думайте, что в человека трудно попасть в темноте. Испанцы используют короткоствольные ружья с раструбом, которые заряжены разного рода камнями, картечью и кусками металла. Попасть в человека из такого ружья не сложнее, чем в фазана на ветке.

Испанец пристально вглядывался в темноту. Стоны, доносящиеся снизу, показывали, что сержант жив. Часовой оглянулся по сторонам – ничего не предвещало опасности. Вероятно, негодяй решил закончить начатое, а возможно, хотел проверить содержимое карманов бедняги сержанта. Так или иначе, испанец опустил мушкет и прыгнул на дерево. В эту же секунду я вонзил в него нож. Он испустил долгий пронзительный вопль и с глухим ударом свалился на землю, ломая при падении ветки. Я услышал звуки борьбы и несколько проклятий по-французски. Раненый сержант не упустил возможности отомстить.

В течение нескольких минут я не осмеливался пошевелиться: шум борьбы мог привлечь товарищей злополучного испанца. Однако окрестности оставались безмолвными. Лишь часы на городской башне громко пробили полночь. Я прополз вперед по ветке и очутился на крыше. Мушкет испанца лежал неподалеку, но в нем не было никакого проку, так как мешочек с порохом остался на поясе убитого. Как только мушкет обнаружат, враги поймут: что-то случилось. Я не нашел ничего лучшего, чем сбросить оружие вниз. Затем я осмотрелся по сторонам, чтобы найти способ слезть с крыши и пробраться в город. Здравый смысл подсказывал, что простейший путь спуститься – это тот, которым часовой забрался наверх. Неожиданно прозвучал громкий голос:

– Мануэло, Мануэло!

Спрятавшись в тени, я увидел, как голова бородатого мужчины показалась в отверстии люка. Не получив ответа, мужчина вскарабкался на крышу. Его сопровождали еще трое вооруженных до зубов головорезов. Теперь вы видите, как важно не пренебрегать даже мельчайшими предосторожностями. Если бы я оставил оружие на месте, то непременно последовали бы поиски, в результате которых меня бы обнаружили. Патрульные, не увидев следов своего товарища, подумали, что он направился дальше по крыше. Они скрылись в темноте, а я не стал тратить времени понапрасну: увидев, что испанцы повернулись ко мне спиной, немедленно бросился к открытому отверстию люка и спустился по лестнице. Дом оказался совершенно пустым. Миновав прихожую, я распахнул дверь и очутился на улице.

Улочка была узкой и безлюдной, но упиралась в более широкую улицу, освещенную фонарями, под которыми спало немалое количество крестьян и солдат. На улицах кое-где горели костры.

В городе царило ужасное зловоние, настолько сильное, что было непонятно, как люди могут его выдерживать. Неужели за долгие месяцы осады ни у кого не возникло желания вычистить улицы и похоронить мертвых? Множество людей бродили туда-сюда от костра к костру. В толпе я заметил нескольких монахов. Никто не обращал на них особого внимания. Набравшись храбрости, я направился к площади. Один раз мужчина, сидевший у костра, поднялся и остановил меня, дернув за рукав. Он указал на женщину, которая без движения лежала на дороге. Очевидно, он желал, чтобы я напутствовал умирающую перед дальней дорогой в Господни чертоги. На память пришли немногие фразы на латыни, которые я знал.

– Ora pro nobis,[7 - Молись за нас (лат.).] – пробормотал я из-под сутаны. – Te Deum laudamus![8 - «Славим тебя, Господь!» (лат.) – слова католического гимна.] Ora pro nobis, – я поднял руку и указал вперед.

Мужчина отпустил мой рукав и молча попятился. Я же, торжественно кивнув, поспешил своей дорогой.

Как я и предполагал, широкий бульвар вел к центральной площади, где было полно солдат и костров. Я быстро шагал, не обращая внимания на людей, которые обращались ко мне. Миновав собор, я вышел на узкую улочку, которую мне описал генерал Разу. Поскольку эта часть города находилась вдали от расположения наших точек, здесь не было солдат, а в окнах мерцали одинокие огоньки. Найти нужный дом оказалось довольно просто. Он действительно стоял между винной лавкой и мастерской сапожника. Внутри не было света, а дверь оказалась заперта. Я осторожно нажал на задвижку и почувствовал, как она подалась. Я не знал, кто находится внутри, но решил рискнуть. Толкнув дверь, я вошел в дом.

Внутри царила беспросветная тьма. Было темнее, чем на улице, да я еще и прикрыл за собой дверь. Двигаясь на ощупь, я добрался до стола. Остановился и стал размышлять, что делать дальше и как разузнать о судьбе Юбера. Малейшая ошибка будет стоить мне не только жизни, но и приведет к провалу всей миссии. Вероятно, Юбер жил не один. Возможно, он был постояльцем у испанской семьи, и мой визит окажется для него так же трагичен, как для меня. Редко мне приходилось чувствовать себя настолько растерянным и сбитым с толку. Неожиданно случилось нечто, заставившее мою кровь похолодеть.

Раздался шепот, леденящий шепот у самого моего уха:

– Mon Dieu! – В голосе слышалась невыразимая боль и страдание. – Oh, mon Dieu! Mon Dieu![9 - О Боже мой! Боже мой! (франц.)]

Последовал протяжный стон, а затем вновь зловещая тишина. Жуткие звуки наполнили мое сердце ужасом, но в то же время вселили надежду: стонущий человек, без сомнения, был французом.

– Кто здесь? – спросил я.

В ответ снова раздался стон.

– Это вы, месье Юбер?

– Да, да, – выдохнул человек настолько тихо, что я едва услышал его. – Воды, воды, ради всего святого, глоток воды.

Я двинулся в направлении звуков, но наткнулся на стену. Раздался очередной стон. Сейчас он слышался прямо над моей головой. Я протянул вверх руки, но ощутил лишь пустоту.

– Где же вы? – воскликнул я.

– Здесь, здесь, – ответил дрожащий голос.

Вытянув руку вдоль стены, я нащупал босую ногу человека. Ступня находилась на уровне моей головы, но, кажется, ни на что не опиралась, а свободно висела в воздухе. Я отпрянул от стены, будучи в высшей степени озадаченным. Вытащив из кармана трут[133 - …трут… – Фитиль или высушенный гриб трутник, зажигающийся от искры при высечении огня.] и огниво[134 - …огниво… – Кусок камня или металла для высекания огня из кремня.], я высек огонь. На мгновение мне показалось, что человек парит в воздухе напротив меня. От неожиданности я выронил огниво. Вторично черкнув по кресалу[135 - …по кресалу… – Кресало – то же, что огниво.] дрожащими пальцами, я зажег не только трут, но и восковую свечу. Увиденное ужаснуло меня. Мужчина был пригвожден к стене, словно ласка к воротам сарая. Длинные гвозди торчали из его рук и ног. Бедняга, похоже, был на последнем издыхании: его голова безвольно упала на грудь, а почерневший язык свисал изо рта. Жажда мучила его не меньше, чем боль от ран. Безжалостные палачи поставили бокал вина на столе перед ним, чтобы усугубить страдания несчастного. Я поднес вино к его губам. У него хватило сил, чтобы сделать глоток. В помутневших глазах загорелась искра сознания.

– Вы француз? – прошептал он.

– Да. Меня прислали выяснить, что с вами произошло.

– Они поняли, кто я. Они убили меня за это. Но перед тем, как я умру, позвольте рассказать вам все, что я знаю. Пожалуйста, еще немного вина. Побыстрее, мне осталось совсем недолго. Силы покидают меня. Слушайте.

Порох хранится в келье матери-настоятельницы. В стене просверлено отверстие, которое выходит в келью сестры Анжелы, что рядом с часовней. Все было готово еще два дня назад. Но они обнаружили письмо и подвергли меня пыткам.

– О Боже! Вы висите уже два дня?

– Мне показалось, что два года. Товарищ, я верно служил Франции, разве не так? Сослужи мне небольшую службу. Вонзи кинжал в мое сердце, дорогой друг! Умоляю, заклинаю тебя, прекрати мои муки.

Положение несчастного было воистину безнадежным. Самым милосердным способом облегчить его страдания был именно тот, о котором он просил. Тем не менее я не мог хладнокровно вонзить клинок в его тело, хотя прекрасно понимал, что будь я на его месте, то просил бы о том же как о величайшей милости. Внезапная мысль вспыхнула в голове. В кармане у меня находилась субстанция, которая дарует мгновенную, безболезненную смерть. Ампула являлась моей личной защитой от возможных пыток, но эта несчастная душа нуждалась в яде больше меня. Кроме того, Юбер заслужил достойный конец своей верной службой Франции. Я вытащил ампулу из кармана и вылил содержимое в бокал с вином. Я собрался было поднести чашу к губам несчастного, как вдруг за дверью раздался шум и бряцанье оружия. В мгновение ока я затушил свечу и спрятался за оконной шторой. Дверь растворилась. Два смуглых испанца со свирепыми лицами ворвались в дом. Они были в гражданской одежде, но вооружены мушкетами, которые на ремнях свисали с их плеч. Я выглянул сквозь щель в шторе. Меня обуял ужас: а вдруг они пришли по моим следам? Но вскоре стало ясно: негодяи явились, чтобы поглазеть на моего несчастного соотечественника и позлорадствовать.

Один из них держал фонарь. Он осветил лицо умирающего человека. Оба испанца зашлись издевательским хохотом. Глаза человека с фонарем остановились на чаше с вином на столе. Он поднял чашу, поднес к губам несчастного Юбера с дьявольской ухмылкой, а затем, когда страдалец непроизвольно раскрыл рот, убрал руку и осушил чашу одним большим глотком. В эту же секунду испанец издал леденящий душу крик, схватился руками за горло и замертво свалился на пол. Его товарищ уставился на мертвое тело со страхом и изумлением, а затем, обуреваемый суеверным ужасом, завопил и, как сумасшедший, выскочил из дома. Я слышал, как его сапоги стучали по каменной мостовой, пока звуки не затихли вдали.

Фонарь остался гореть на столе. Из-за шторы я смог рассмотреть, что шея Юбера неестественно изогнулась. Его страдания наконец-то закончились. Бедняга также испустил дух. Попытка дотянуться губами до вина стала его последним движением. В доме царила мертвая тишина. Лишь звук часов прерывал ее. На стене висело искореженное болью тело француза, на полу застыло безжизненное тело испанца. Первый раз в жизни спазм ужаса сжал мое сердце. Я видел десятки тысяч мертвых людей, подверженных самой разнообразной степени увечья, но никто из них не задевал меня так сильно, как эти две неподвижные фигуры в темной, мрачной комнате. Вне себя я выскочил на улицу. Испанцы, не желая того, облегчили мою задачу. Теперь я не должен был брать грех на душу, чтобы облегчить страдания умирающего товарища. Я бежал настолько быстро, насколько мог, пока разум не вернулся ко мне.

Я остановился в тени, тяжело дыша. С трудом собравшись с мыслями, я размышлял над тем, что предпринять дальше. Пока я стоял в нерешительности, огромный медный колокол дважды пробил над моей головой. Было два часа ночи. В четыре должен начаться штурм. У меня оставалось два часа, чтобы завершить начатое.

Собор был ярко освещен. Группы людей толпились у входа. Я решил зайти внутрь, полагая, что в святом месте вряд ли кому-то придет в голову приставать с расспросами. Мне нужно было побыть в тишине, чтобы обдумать план действий. Во время военных действий собор выполнял роль госпиталя, убежища и склада. Один из проходов был заполнен провизией, в другом стояли койки с ранеными и больными. В центре столпилось множество бездомных, которые жгли костры и готовили еду прямо на мозаичном полу. Немало людей молилось. Я решил последовать их примеру, встал на колени в тени колонны и вознес горячую молитву. Я молил Господа от всего сердца, чтобы он позволил мне выбраться отсюда живым и совершить поступок, который прославит мое имя в Испании так же, как прославил когда-то в Германии. Дождавшись, когда часы пробьют три, я покинул собор и направился к монастырю Мадонны. Те, кто знают меня, поймут, что я был не из тех людей, которые готовы смириться с поражением. Я не собирался возвращаться в расположение французских войск с докладом о том, что агент мертв, а план провален. Мне предстояло найти способ завершить начатое или славно погибнуть.

Миновав широкий бульвар второй раз, я подошел к монастырю, который являлся ключевым звеном обороны противника. Монастырь был построен в форме квадрата с садом посередине. В саду в полной боевой готовности находились сотни вооруженных испанцев. Горожанам было известно, что французы могут начать атаку с минуты на минуту. До сего времени наши битвы в Европе происходили против регулярных вражеских армий. Лишь здесь, в Испании нам пришлось столкнуться с вооруженным народом.

С одной стороны, победителя в подобной схватке не ожидала слава. Что за слава в победе над жалкой горсткой престарелых лавочников, тупых крестьян, упрямых священников, экзальтированных женщин и других созданий, из которых состоял гарнизон? С другой стороны, эти люди никогда не давали тебе покоя, не соблюдали правил ведения войны и страстно желали причинить тебе смерть или увечья любым, самым варварским способом. Только сейчас, увидев разношерстные, но грозные группы людей, что собрались в саду монастыря Мадонны, я стал понимать, насколько отвратительно наше занятие. Солдат не должен размышлять о политике, но казалось, что с самого начала военных действий в Испании над нами висело проклятие. Однако в тот момент я не мог позволить себе ломать голову над подобными вещами.

Как я уже сказал, проникнуть в монастырский сад не составляло большого труда, но пробраться в здание, не вызывая подозрений, оказалось довольно сложно. Сначала я обошел вокруг сада. В глаза бросилось большое окно из цветного стекла, очевидно, окно в часовню. Из рассказа Юбера следовало, что келья матери-настоятельницы, в которой хранились запасы пороха, находилась неподалеку, а шнур проложен сквозь отверстие в стене из соседней кельи. Я во что бы то ни стало должен был пробраться внутрь. В дверях стояли часовые. Как миновать их, избежав объяснений? Неожиданное вдохновение подсказало, что следует предпринять. В саду находился колодец, рядом с колодцем стояли пустые ведра. Я наполнил два ведра водой и подошел к двери. Несущий в обеих руках воду человек не вызывает подозрений: часовой распахнул дверь и пропустил меня. Я очутился в длинном, вымощенном камнем коридоре. Вдоль одной стены висели фонари, а вдоль другой располагались двери в монашеские кельи. Наконец я приблизился к успеху. Не колеблясь ни секунды, я двинулся вперед, так как после прогулки по саду уже представлял, где находится часовня.

Испанские солдаты слонялись по коридору. Несколько раз они обращались ко мне. Я решил, что они ждут благословения.

– Ora pro nobis, – бросал я по сторонам.

Кажется, невнятное бормотание на латыни их вполне устраивало.

Вскоре я достиг часовни. Было нетрудно заметить, что соседнюю келью используют как оружейный склад: пол напротив двери был черным от пороха. Дверь была заперта. Два свирепого вида часовых охраняли подступы к ней. На поясе у одного торчал ключ. Если бы часовой был один, мне не составило бы большого труда завладеть ключом. Но второй часовой, да и другие солдаты вокруг, не оставляли никакой надежды на это. Келья по другую сторону от часовни, очевидно, принадлежала сестре Анжеле. Она была наполовину открыта. Я набрался смелости, оставил ведра в коридоре и вошел туда.

В келье я ожидал увидеть не менее дюжины свирепых испанских вояк. Вместо них меня встретили кроткие смущенные взгляды. Келья, видимо, использовалась как пристанище для монашек, которые по каким-либо причинам отказались уйти из монастыря. Сейчас здесь находились три женщины. Одна – пожилая, со строгим лицом, без сомнения, являлась матерью-настоятельницей. Двое других были юными созданиями очаровательной наружности. Женщины сидели, прижавшись друг к другу, в дальнем конце комнаты, однако при моем появлении немедленно вскочили на ноги. Судя по их реакции, с некоторым изумлением я обнаружил, что моего появления они ждали. В этот момент способность здраво размышлять вернулась ко мне. Я, кажется, понял, как обстоят дела.

Поскольку ожидалась атака на монастырь, сестер должны были перевести в более безопасное место. Вероятно, они давали обет не покидать стен монастыря ни при каких обстоятельствах, а сейчас получили приказ оставаться в келье до дальнейших распоряжений.

Оставалось лишь надеяться на то, что мое предположение окажется верным. Мне нужно было вывести женщин из кельи под любым предлогом. Бросив мимолетный взгляд на дверь, я понял, что ключ находится внутри в замочной скважине. Я жестом приказал монашкам следовать за мной. Мать-настоятельница задала мне несколько вопросов, но я нетерпеливо помахал головой и поманил ее пальцем снова. Монашки колебались несколько мгновений, но я топнул ногой в такой повелительной манере, что они испуганно подчинились.

Женщины будут в большей безопасности в часовне. Именно туда я их направил, указав место подальше от хранилища боеприпасов. Как только монашки расположились подле алтаря, мое сердце наполнилось радостью и гордостью: последнее препятствие на пути было преодолено.

Но как часто я не замечал, откуда приходит истинная опасность! Я напоследок взглянул на мать-настоятельницу. К моему ужасу, она не отводила пронзительных темных глаз от моей правой руки. Изумление в ее взгляде сменялось холодной подозрительностью. Были два обстоятельства, которые могли привлечь ее внимание. Первым являлось то, что моя рука была красной от крови мерзавца, которого я проткнул кинжалом на дереве. Сама по себе кровь не могла вызывать особого подозрения. Монахи Сарагосы знакомы с ножом не хуже, чем с требником[136 - …с требником. – Требник – книга с молитвами для треб – богослужебных обрядов, совершаемых по просьбе самих верующих (например, крестин, венчания, панихиды).]. Но на моем указательном пальце блестело массивное золотое кольцо – подарок немецкой баронессы, чье имя я не могу назвать по понятным причинам. Кольцо ярко сверкало при свете алтарных лампад. Золотое кольцо на пальце монаха-францисканца невозможно, так как члены ордена перед постригом дают обет жить в абсолютной нищете.

Я быстро развернулся и помчался к двери, но дело было уже сделано. Оглянувшись, я увидел, что мать-настоятельница преследует меня. Я выскочил из часовни и побежал вдоль коридора, но громкие крики монашки привлекли внимание часовых. К счастью, сообразительность не подвела меня и на этот раз. Я указал рукой вперед, давая солдатам понять, что мы вдвоем с монашкой преследуем одну и ту же особу. В следующее мгновение я промчался мимо стражников, ворвался в келью, захлопнул за собой тяжелую дверь и повернул ключ в замке. Взломать обшитую железом дубовую дверь с тяжелым замком было не так-то просто. Единственным способом ворваться в комнату было подкатить к дверям бочонок с порохом и взорвать его. Это был последний шанс, которым могли воспользоваться мои преследователи, чтобы уничтожить меня.

Наконец-то, преодолев нескончаемую цепь опасностей и злоключений, я оказался у финальной черты. Еще никому из живущих не удавалось испытать то, что довелось мне. Я находился у края порохового шлейфа. Другой край выходил к складу со взрывчаткой. Мои преследователи выли, как волки, и тщетно стучали прикладами мушкетов о дверь. Я не обращал ни малейшего внимания на их свирепые вопли, потому что лихорадочно искал отверстие в стене, о котором говорил Юбер. Судя по всему, оно должно находиться в стене, прилегающей к пороховому погребу. Я опустился на четвереньки и пополз вдоль стены, ощупывая каждую выемку, но ничего не нашел. Две пули пробили дверь и расплющились о стену. Удары прикладов стали еще сильнее, еще интенсивней. Вдруг я заметил какую-то серую кучку в углу. Подскочив к ней, я с разочарованием обнаружил, что это всего лишь пыль. Я вернулся к двери и стал так, что пули не могли меня достать – выстрелы снаружи не прекращались. Мне нужно было сосредоточиться и поразмыслить, где же может находиться отверстие. Юбер, вероятно, старался работать осторожно и аккуратно, иначе монашки могли его разоблачить. Я попытался представить, как бы я поступил на его месте. Мой взгляд остановился на статуе святого Иосифа, которая стояла в углу. Пьедестал покрывал венок из листьев. Лампада горела у самых ног святого. Я бросился вперед и сбросил листья в сторону. Да, да – тонкая черная дорожка тянулась вдоль и исчезала в отверстии в стене. Я наклонил лампаду и ничком бросился на пол. В следующее мгновение раздался мощный, словно раскат грома, взрыв. Стены задрожали и покачнулись. С потолка с грохотом посыпались камни. Ликующие возгласы гренадеров заглушили вопли перепуганных испанцев. Я слышал эти звуки, словно во сне, счастливом сне… Дальше я ничего не слышал…

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что два французских солдата поддерживают меня, а моя голова гудит, словно чайник. Я оглянулся вокруг. Штукатурка с потолка обвалилась, мебель разбросало по сторонам, в кирпичных стенах зияли отверстия. В то же время не было и намека на пролом. Стены монастыря оказались настолько прочны, что запасов пороха в погребе оказалось недостаточно, чтобы разрушить их. Тем не менее взрыв вызвал такую панику среди защитников, что нашим солдатам не составило большого труда ворваться в здание. Коридоры были полны военных. В одном из них я узнал маршала Ланна, который только что вошел в здание в сопровождении штабистов. Маршал остановился и с интересом выслушал мой рассказ.

– Прекрасно, капитан Жерар, прекрасно! – воскликнул он. – Я обязательно доложу о вас императору.

– Смею заявить, ваше превосходительство, – ответил я, – что я лишь завершил работу, тщательно спланированную и проделанную месье Юбером. Юбер отдал жизнь за родину.

– Его подвиг никогда не будет забыт, – сказал маршал. – Кстати, уже половина пятого. Капитан Жерар, вы, очевидно, умираете от голода после такой нелегкой ночи. Я собираюсь позавтракать в городе в компании генералов. Смею заверить, что вы будете почетным гостем на нашем застолье.

– Я обязательно приду, ваше превосходительство, – ответил я. – Боюсь, что некоторые обязательства могут задержать меня.

Маршал удивленно поднял брови.

– Так рано?

– Да, сир, – ответил я. – Товарищи-офицеры, с которыми я познакомился вчера вечером, не успокоятся, пока не увидят меня.

– До свидания, – произнес маршал Ланн и отправился дальше.

Я же немедленно пошел к разрушенным воротам монастыря. Добравшись до домика с сорванной крышей, в котором я получил инструкции, я сбросил рясу и подобрал оставленные саблю и кивер. Затем поспешил к рощице, у которой должна была состояться встреча. Голова моя все еще кружилась после взрыва. Я был измотан до предела всем, что довелось испытать в течение этой ужасной ночи. Рассвет еще только занимался, я передвигался как во сне, а вокруг догорали костры и просыпались солдаты. Звенели сигнальные трубы и барабаны, созывая пехоту, так как грохот взрыва, крики и шум уже известили о том, что произошло. Добравшись до дубовой рощицы за коновязями, я увидел ожидающих меня двенадцать своих товарищей, всех при саблях. Приблизившись, я увидел устремленные на меня любопытные взгляды. Похоже, сейчас, с лицом, почерневшим от пороха, с руками, обагренными кровью, я был для них уже другим, не тем молодым капитаном, который стал предметом их веселых шуток накануне.

– Доброе утро, господа, – приветствовал их я. – Весьма сожалею, что заставил вас ждать, но я не смог располагать собственным временем не по своей вине.

Ответа не последовало, офицеры продолжали с любопытством смотреть на меня. Я до сих пор будто вижу их всех, стоящих напротив меня: высоких и низких; толстых и тонких – Оливье с его воинственно торчащими усами, худощавого капитана Пеллетана с внимательным лицом; юного Одэна, взволнованно ожидающего своей первой дуэли; Мортье с косым сабельным шрамом на лбу…

Я сбросил кивер и вытащил саблю из ножен.

– Хочу просить вас об одолжении, господа, – сказал я. – Маршал Ланн пригласил меня к завтраку. Я не могу заставлять его ждать.

– Чего же вы хотите? – спросил Оливье.

– Надеюсь, вы освободите меня от обещания затратить на каждого из вас по пять минут и позволите атаковать вас всех разом? – сказал я, опершись на клинок.

Последовавший ответ оказался воистину прекрасным и по-настоящему французским. Офицеры в едином порыве выхватили сабли из ножен и подняли в салюте. Все двенадцать человек встали, вытянувшись, удерживая сабли перед собой.

Я отступил на шаг назад и переводил взгляд с одного на другого. Я не верил своим глазам: люди, которые еще вчера насмехались надо мной, сейчас выражали мне свое уважение. Наконец я все понял: они показали, какое впечатление на них произвел мой поступок. Они желали искупить свою вину. Человек может выстоять при виде опасности, но не сможет противостоять нахлынувшим чувствам.

– Друзья! – воскликнул я. – Друзья!

Я не смог говорить. Комок подступил к горлу. Уже через мгновение майор Оливье обхватил меня за плечи. Пеллетан пожимал мою правую руку, Мортье – левую. Кто-то похлопывал меня по спине, кто-то по плечу. Вокруг я видел одни улыбающиеся лица. Я понял, что завоевал расположение гусар Конфланского полка.




Как бригадир Жерар убил лису


Лишь к одному офицеру Великой французской армии англичане из корпуса Веллингтона питали столь глубокую и неизменную ненависть. Среди французов хватало мародеров, забияк, дуэлянтов и распутников. Их прегрешения не казались такими уж страшными, ведь и англичане были не без греха. Но один офицер из окружения Массена совершил преступление настолько гнусное, что его еще долго, с проклятиями обсуждали в английском лагере, после того как вторая бутылка вина развязывала языки лихих вояк. Весть об ужасном поступке достигла Англии. Деревенские джентльмены, которые знали о войне лишь понаслышке, становились багрового цвета, услышав, что произошло. А крестьяне поднимали усыпанные веснушками кулаки к небу и посылали страшные ругательства. Человеком, совершившим столь ужасное деяние, был не кто иной, как наш друг, бригадир Конфланского гусарского полка Этьен Жерар, известный как лихой наездник, забияка, добрый малый, любимец дам и шести бригад легкой кавалерии.

Но самое удивительное заключалось в том, что этот галантный джентльмен совершил отвратительный поступок и стал объектом жуткой ненависти на Пиренейском полуострове, даже не осознавая, что виновен в преступлении, названия которому не содержится в человеческом языке. Он умер в зрелом возрасте и никогда в своей невозмутимой самоуверенности, которая украшала или, скорее, портила его репутацию, даже не мог подумать, что тысячи англичан готовы были повесить его собственными руками. Напротив, бригадир причислял это событие к длинной веренице прочих подвигов, прославивших его на весь мир, и не раз, самодовольно посмеиваясь, рассказывал о нем в кругу друзей. Благодарные слушатели ловили каждое слово старого солдата в том скромном кафе, где между обедом и партией в домино он вспоминал, когда со смехом, когда со слезами, незабываемое наполеоновское прошлое, когда Франция – прекрасная и ужасная, подобно ангелу гнева, вознеслась над трепещущей Европой. Давайте выслушаем этот рассказ из его собственных уст и попытаемся взглянуть на случившееся с его точки зрения.

– Друзья, вы должны знать, – произнес Жерар, – что к концу тысяча восемьсот десятого года я, Массена и другие рассчитывали сбросить Веллингтона и английскую армию в Тахо. Но приблизившись к Лиссабону на расстояние двадцати пяти миль, мы обнаружили, что нас предали: англичане построили столь мощную линию обороны в месте, называемом Торрес Ведрас, что даже у нас не хватило сил прорвать ее! Их позиции тянулись вдоль всего полуострова, а мы находились так далеко от дома, что не рискнули повернуть назад, ведь еще при Бусако поняли, что с этим народом идет настоящая война, а отнюдь не детская игра. Нам ничего не оставалось, как расположиться напротив и блокировать англичан по мере возможности. В таком состоянии мы оставались на протяжении долгих шести месяцев. Противник доставлял нам немало хлопот. Массена признался впоследствии, что поседел за это время. Меня не слишком волновала ситуация, в которой оказалась армия. Гораздо более тревожило состояние лошадей, нуждавшихся в отдыхе и фураже. Во время передышек между боями мы пили местное вино и прекрасно проводили время. А одна девушка в Сантарене… мой рот на замке. Воспитанный человек не должен распускать язык, разве что может лишь намекнуть на что-то любопытное.

Однажды Массена послал за мной. Я обнаружил маршала в штабной палатке, склонившегося над разложенной на столе картой. Он молча посмотрел на меня своим пронзительным взглядом. По выражению его лица я понял, что дело предстоит серьезное. Маршал заметно нервничал, но моя боевая выправка, кажется, придала ему уверенности. Встреча с храбрецом может быть полезна.

– Полковник Жерар, – сказал он, – мне говорили о вас как об отважном и инициативном офицере.

Я не смел ответить утвердительно, но и не стал отрицать, а лишь щелкнул шпорами и отдал честь.

– Кроме того, вы и превосходный наездник…

Я согласился.

– И лучше всех в шести бригадах легкой кавалерии владеете саблей. – Массена славился знанием мельчайших деталей.

– А теперь, – произнес он, – если вы взглянете на карту, то без труда поймете, что от вас требуется. Вот линия укреплений Торрес Ведрас. Как видите, позиции англичан сильно растянуты. Они в состоянии держать оборону лишь здесь и здесь. За порядками врага лежит двадцать пять миль открытого пространства до самого Лиссабона. Мне очень важно понять, где Веллингтон сосредоточил главные силы. Ваша задача разведать это.

Слова маршала заставили меня похолодеть.

– Сир, – произнес я, – полковник легкой кавалерии не может унизиться до шпионажа.

Массена рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Вы не стали бы гусаром, не будь таким горячим, – сказал он. – Выслушав меня до конца, вы убедитесь, что я не предлагаю шпионить. Что вы думаете об этой лошади?

Он подвел меня к выходу из палатки, где егерь прогуливал замечательного коня. Конь был серый, в яблоках, не очень рослый, чуть выше пяти футов, с короткой красивой шеей, которой славятся лошади арабских кровей. Ноги коня были крепкими, мускулистыми, а бабки такими тонкими, что с первого взгляда я пришел от этого животного в полный восторг. Я никогда не оставался равнодушным ни к хорошей лошади, ни к красивой женщине. Даже теперь, когда мне за семьдесят и моя кровь несколько поостыла, я не в состоянии скрывать свои чувства. Представьте же себе, каким я был в десятом году.

– Перед вами, – произнес Массена, – Волтижер – самый быстрый скакун в моей армии. Я желаю, чтобы сегодня ночью вы проникли в расположение врага с фланга, обогнули тылы и вернулись обратно с другого фланга. Ваша задача – доложить мне о диспозиции англичан. Вы будете в униформе, поэтому, если попадетесь, вас не повесят как шпиона. Не исключено, что вам без труда удастся преодолеть вражеские порядки, так как посты расположены на большом расстоянии друг от друга. При свете дня никто не сможет догнать вас. Если же вы будете держаться вдали от дорог, то останетесь вообще незамеченным. Жду вашего доклада завтра к вечеру. Если вы не явитесь вовремя, я решу, что противник захватил вас в плен, и предложу обменять на полковника Петри.

Стоило мне вскочить в седло, как сердце мое наполнилось радостью и гордостью. Я скакал на замечательной лошади взад и вперед, чтобы показать маршалу свое мастерство наездника. Конь был великолепен, мы оба смотрелись замечательно. Массена громко захлопал в ладоши, выражая свой восторг. Не я, заметьте, а он сказал, что прекрасный конь заслуживает отважного наездника. Султан[137 - Султан… – Украшение на головных уборах, преимущественно военных, в виде пучка перьев или стоячих конских волос, а также на головах лошадей в торжественных церемониях. От араб. sultān – правитель, власть.] на кивере взлетал, а полы доломана вздымались на ветру, когда я проехал мимо маршала в третий раз. Его суровое лицо как бы подтверждало, что он не сомневался в том, что сделал правильный выбор. Я вытащил из ножен саблю, поднес рукоять к губам и галопом помчался в расположение своего полка.

Новость о том, что меня вызвали, чтобы отправить на выполнение опасного задания, уже успела распространиться по лагерю. Мои негодники вылезли из палаток поприветствовать меня. Старые глаза мои наливаются слезами, когда я думаю о том, как гусары гордились своим полковником. А я гордился своими бойцами. Они действительно заслужили столь бравого командира.

Ночь обещала быть ветреной и холодной, что должно было сыграть мне на руку. Я все сделал, чтобы сохранить свое отправление в секрете. Ведь если бы англичане разнюхали, что я покинул расположение части, то поняли бы, что следует ожидать чего-то серьезного. Поэтому коня вывели за линию пикетов, будто на водопой. Я отправился следом и вскочил в седло подальше от посторонних глаз. У меня были карта, компас и письменные инструкции, которыми снабдил меня маршал. Засунув бумаги за пазуху, нацепив саблю на пояс, я отправился навстречу опасности.

Лил дождь. Небо было безлунным. Погода не располагала к веселью. Но на сердце у меня было легко при мысли о чести, которой я удостоился, и о славе, которая ждет меня впереди. Этот подвиг дополнит серию славных дел, которым суждено превратить мою саблю в маршальский жезл. Ах, каким мечтам предавались мы, глупые юнцы, пьяные от успеха! Разве можно было предполагать в тот вечер, что я, которого единственного выбрали из шестидесяти тысяч, буду на исходе жизни выращивать капусту за сто франков в месяц! Ах, моя юность, мои мечты, мои друзья! Жизненное колесо вертится без остановок. Простите, друзья мои, слабость старого человека.

Итак, я направился через плато Торрес Ведрас, перебрался через ручеек, мимо остатков сгоревшего крестьянского дома, который служил ориентиром, и дальше через небольшую рощу устремился к монастырю святого Антония, находившемуся на левом фланге англичан. Здесь я повернул на юг и стал осторожно продвигаться вдоль гряды холмов. Именно это место, по мнению Массены, являлось наиболее удобным для того, чтобы пробраться сквозь порядки врага незамеченным. Было настолько темно, что я не видел вытянутой руки, поэтому ехал очень медленно. В таких случаях самым разумным было ослабить поводья и позволить коню самому выбирать дорогу. Волтижер уверенно шел вперед. Я чувствовал себя превосходно на его спине, внимательно смотрел по сторонам и избегал освещенных мест.

Таким образом минуло три часа. Я было решил, что опасность миновала. Поскольку мне необходимо было попасть в тыл вражеской армии к рассвету, то я пришпорил коня. Эта местность славится виноградниками и зимой превращается в голую равнину. Всаднику скакать напрямик здесь очень легко. Но Массена недооценил дьявольскую хитрость англичан. Вместо одной линии обороны они построили целых три. Третья линия оказалась самой мощной. Именно ее я и пересекал в этот момент.

Я скакал, счастливый от сознания собственного успеха. Вдруг перед самым моим носом загорелся фонарь. Во вспыхнувшем свете я увидел блеск начищенного ружейного ствола и очертания человека в красном мундире.

– Стой, кто идет? – раздался повелительный голос.

Я повернул коня направо и поскакал как бешеный. Не менее десятка выстрелов раздалось у меня за спиной. Пули засвистели прямо над головой. Я давно привык к оружейной стрельбе, но не стану подобно желторотому новобранцу утверждать, что полюбил ее. Тем не менее выстрелы не помешали мне соображать. Я понимал, что единственный выход из ситуации – пришпорить коня и попытать счастья в другом месте.

Вскоре стрельба стихла. Я пришел к выводу, что в конце концов прорвался сквозь порядки англичан. Дальше я двигался на юг еще около пяти миль, время от времени останавливая коня, черкая кремнем и поглядывая на компас. Казалось, что все идет хорошо, но в эту минуту судьба приготовила мне еще один удар: конь споткнулся и без единого звука замертво упал на землю. Очевидно, один из выстрелов все-таки достиг цели и незаметно для меня смертельно ранил животное. Благородное существо даже не всхлипнуло, не застонало, а продолжило путь, пока жизнь не покинула его. Секунду назад я чувствовал себя в абсолютной безопасности на самой дорогой, самой быстрой лошади в армии Массена. Но уже мгновение спустя лошадь, бездыханная, лежала на земле и стоила ровно столько, сколько стоит ее шкура, а я стоял рядом, чувствуя себя слабым и беспомощным настолько, насколько может себя чувствовать спешенный гусар. Что я буду делать в кавалерийских сапогах со шпорами? Какой теперь прок в длинной сабле? Каким образом я вернусь назад?

Я, Этьен Жерар, не стыжусь признаться, что уселся рядом с мертвой лошадью и в отчаянии спрятал лицо в ладонях. Первые полосы света озарили небосвод на востоке. Через полчаса будет совсем светло. Неужели я преодолел все препятствия лишь для того, чтобы потерпеть неудачу в последний момент, сдаться на милость врагов и провалить задание? Эти мысли рвали сердце солдата.

Но не спешите жалеть меня, друзья! Даже самые сильные иногда поддаются приступам отчаяния. Мой дух был подобен стальной пружине: чем сильнее ее сжимают, тем резче она распрямляется. Спазм отчаяния сменился холодным расчетом, сердце забилось сильнее. Не все еще потеряно. Я преодолел множество препятствий, справлюсь и с этим. Поднявшись на ноги, я стал размышлять о том, что следует предпринять.

Совершенно очевидно, что вернуться назад не удастся. Я не смогу добраться до своих, пока не стемнеет. Значит, следует спрятаться и попытаться прорваться после захода солнца. Я снял с коня седло, уздечку и стремена и спрятал в кустах. Никто теперь не узнает, что лошадь принадлежала французу. Оставив животное на дороге, я отправился на поиски укрытия. Со всех сторон на вершине холма горели лагерные огни. Крохотные фигурки стали появляться возле палаток. Необходимо пошевеливаться, пока англичане не обнаружили меня. Но где укрыться? Поле было усыпано колышками для винограда, но на них не было лозы. Здесь не спрятаться. Кроме того, мне понадобится пища и вода, чтобы спокойно дождаться ночи. Я помчался вперед в надежде, что случай и на этот раз улыбнется мне.

Я не ошибся. Судьба как женщина, дорогие друзья, а женщины без ума от бравых гусар.

Когда я пересек виноградник, то оказался напротив большого квадратного строения, к которому примыкала низкая, длинная пристройка. В этом месте пересекались три дороги. Судя по всему, строение служило лавкой или винным магазинчиком. В окнах свет не горел. Все казалось тихим и спокойным. Но я понимал, что столь удобное место должно быть заселено, скорее всего птицей высокого полета. Опыт подсказывал, что чем ближе опасность, тем безопаснее убежище. Мне ничего не оставалось, как попытаться найти приют в этом месте. Низкое здание выглядело как загон для скота. Я пробрался внутрь, благо, дверь была полуоткрыта.

Здесь толпились множество овец и волов. Очевидно, животных прятали от мародеров. Деревянная лестница вела на чердак. Я забрался наверх и весьма удобно устроился среди тюков соломы. В стене было прорублено небольшое оконце. Отсюда открывался вид во двор и на дорогу. Я улегся на сено и стал ждать дальнейшего развития событий.

Вскоре мое предположение о том, что строение служит квартирой важной персоны, подтвердилось. На рассвете появился всадник в форме английского драгуна с депешей. И тут поднялась настоящая суматоха: офицеры скакали туда и обратно. Каждый считал своим долгом повторить одно имя:

– Сэр Стэплтон, сэр Стэплтон!

Мне было непросто лежать на сене с пересохшей глоткой и наблюдать, как хозяин таскает офицерам огромные бутыли. Но я потешался, глядя на их гладко выбритые, беззаботные физиономии и представляя, каково было бы их изумление, если б знали, что у них под самым носом спрятался такой знаменитый человек, как я. Так я лежал и поглядывал вниз, пока не произошло совершенно удивительное событие.

Нахальство англичан не имеет предела! Как, вы думаете, поступил милорд Веллингтон, обнаружив, что Массена обложил его и лишил английскую армию свободы маневра? Могу дать вам несколько подсказок. Вы, должно быть, подумали, что он впал в ярость или отчаяние, собрал войска и выступил с проникновенной речью о славе и отчизне, перед тем как повести всех в решающую битву? Нет, Веллингтон не сделал ничего подобного. Он послал корабль в Англию, чтобы доставить в расположение войск свору собак, и развлекался с офицерами охотой на лис. Я говорю чистую правду: эти безумцы охотились три дня в неделю позади линии обороны Торрес Ведрас.

Слухи об этом доходили до французского лагеря. Сегодня мне предстояло увидеть воочию, насколько они соответствовали действительности.

На дороге у дома появилась свора собак. Их было тридцать или сорок. Собачьи хвосты торчали под острым углом, словно штыки бойцов старой гвардии. За собаками следовали три человека в кепках с длинными козырьками и в красных сюртуках. Я понял, что это загонщики. За сворой высилось множество всадников, одетых в униформу разных типов. О Боже, это стоило видеть! Всадники ехали вдоль дороги, разбившись на пары, переговариваясь и смеясь. Лошади двигались шагом, изредка срываясь на рысь. Лисица, которую собирались поймать, должно быть, бегала не слишком быстро. Тем не менее это было их дело, а не мое. Охотники вскоре миновали ферму и скрылись из виду. Я ждал и наблюдал, готовый воспользоваться любым подвернувшимся случаем.

Некоторое время спустя офицер, одетый в синий мундир, похожий на мундиры наших конных артиллеристов, появился на дороге. Это был пожилой уже человек – грузный, с седыми бакенбардами. Он остановил лошадь и стал беседовать с командиром драгун, который ожидал приказа во дворе. Лишь теперь я осознал, насколько важно было изучать английский. Я мог слышать и понимал все, о чем они говорили.

– Где место сбора? – спросил пожилой офицер.

Драгун ответил, что неподалеку от Альтары[138 - …неподалеку от Альтары. – Альтáра – населенный пункт в Португалии.].

– Вы опоздали, сэр Джордж, – сказал драгун.

– Да, я присутствовал на заседании военного суда. А сэр Стэплтон Коттон уже уехал?

В этот момент распахнулось окно и смазливый молодой человек в прекрасно подогнанном мундире выглянул наружу.

– Доброе утро, Мюррей! – приветствовал он старика. – Проклятые бумаги задерживают меня. Я догоню вас.

– Отлично, Коттон. Я уже и так опоздал, поэтому поскачу галопом.

– Прикажите конюху привести коня, – приказал молодой генерал адъютанту, а старик поскакал по дороге.

Адъютант помчался к виднеющейся вдали конюшне, а через несколько минут во дворе появился ловкий английский конюх с кокардой на шляпе. Он вел под уздцы коня. Ах, друзья мои, тот, кто не видел этого коня, никогда не поймет, что такое совершенная лошадь! Конь был превосходен: рослый, широкий в кости, сильный, стройный и проворный, как олень. Жеребец был черный как ночь, без единого пятнышка. А что за шея, круп, ноги, бабки – описать невозможно! Он блестел под солнцем, как полированное черное дерево, пританцовывал на месте, легко и грациозно поднимал копыта, потряхивал гривой и нетерпеливо ржал. Никогда еще мне не приходилось видеть такого сочетания силы, красоты и грации. Я, бывало, недоумевал, как это английским гусарам удалось обскакать гвардейских егерей под Асторгой, но, увидев английских лошадей воочию, удивляться перестал.

К двери было прикреплено кольцо. Конюх привязал лошадь и вошел в дом. Я понял, что это тот самый шанс, который дарит мне судьба. Если мне удастся очутиться в седле, я окажусь в гораздо лучшей ситуации, чем в самом начале. Даже Волтижер не мог сравниться с этим замечательным скакуном. Не в моих правилах было долго думать, не принимая решения. В мгновение ока я спустился с лестницы и выбежал из конюшни. Еще через мгновение я схватил узду и вскочил в седло. Кто-то закричал за моей спиной. Что мне до этих криков? Я тронул бока коня шпорами. Жеребец подскочил так высоко, что только такой наездник, как я, мог удержаться в седле. Я отпустил поводья и позволил коню самому выбирать дорогу. Для меня не имело значения, куда скакать, лишь бы подальше от этого места. Конь помчался через виноградники. Уже через пять минут меня и моих преследователей разделяли мили. Они не могли понять, в какую сторону я ускакал. Я знал, что теперь нахожусь в безопасности. Направив коня на вершину небольшого холма, я вытащил из кармана записную книжку и стал чертить план вражеского лагеря.

Подо мной был прекрасный конь, но чертить на его спине оказалось не просто. Он навострил уши и задрожал всем телом от нетерпения. Поначалу я не мог понять причины столь странного поведения, но вскоре услышал крики «Ату ее, ату!», доносившиеся из дубовой рощи неподалеку. Крики сменились пронзительным звуком охотничьего рога. Конь словно взбесился. Его глаза загорелись. Грива встала дыбом. Он высоко подпрыгнул раз, затем – другой, неистово оскалив зубы. Карандаш отлетел в одну сторону, записная книжка – в другую. Когда я взглянул вниз, моим глазам открылось экстраординарное зрелище. Вдоль долины мчались охотники. Я не видел лисы, но собаки заливались лаем, их носы были прижаты к земле, хвосты подняты высоко вверх. Животные так тесно прижимались друг к другу, что сверху казались движущимся белым ковром с коричневыми узорами. А позади собак скакали всадники – о Боже, что за зрелище! Представьте все рода войск, которые могут быть в армии. Некоторые были одеты в охотничьи костюмы, но большинство в униформу: синие драгуны; красные драгуны; гусары в пунцовых лосинах; зеленые стрелки; артиллеристы; уланы в расшитых золотом кителях. Но преобладал все же красный цвет: офицеры пехоты скакали вслед за кавалеристами. Что за толпа – кто-то хорошо сидел в седле, кто-то хуже, но каждый летел вперед во весь опор. Младшие офицеры и генералы сшибались и теснили друг друга, пришпоривали лошадей, дергали поводья, забыв обо всем на свете, кроме одного – они жаждали крови несчастной лисицы! Что за странный народ эти англичане!

Но у меня не было времени ни любоваться охотой, ни разглядывать несущихся безумцев, потому что конь, на котором я сидел, оказался еще более безумным. Поймите, это был охотничий конь, и собачий лай для него значил то же, что для меня сигнал кавалерийской трубы ранним утром. Собачий лай привел коня в бешенство. Он снова высоко подпрыгнул, крепко зажал в зубах удила, бросился вниз с холма и помчался вслед за собаками. Я ругался, тянул на себя поводья изо всей силы, но оказался бессилен. Английский генерал ездил с трензелем[139 - …ездил с трензелем. – Трензель (нем. Trense) – металлические удила, служащие для управления лошадью.]. Челюсти животного казались сделанными из стали. Удержать коня было невозможно. С таким же успехом можно пытаться оттащить гренадера от бутылки. Отчаявшись, я пустил все на самотек, лишь поудобней уселся в седле. Мне оставалось приготовиться к самому худшему.

Что за создание был этот конь! Никогда еще мне не приходилось сидеть верхом на скакуне, подобном этому. Его сильные ноги распрямлялись, словно пружина, при каждом прыжке. Ветер бил мне в лицо, свистел в ушах. На мне был повседневный мундир, простой и темный, ничем не выделяющийся. Перед тем как приступить к выполнению задания, я принял некоторые меры предосторожности: снял пышный султан с кивера. В результате мой внешний вид ничем не отличался среди остальных, а форма не привлекала внимания охотников, целиком сосредоточенных на погоне. Сама мысль о том, что рядом с ними находится француз, казалась невероятной. Несмотря на окружающую меня опасность, я не мог удержаться от смеха: ситуация выглядела в высшей степени комично.

Я уже заметил, что не все всадники одинаково хорошо держались в седле. Вскоре охотники уже не скакали единым строем, а растянулись на приличное расстояние. Впереди, не отставая от собак, мчались лучшие наездники. Те, кто похуже, далеко отстали.

В искусстве верховой езды я не уступал никому, а мой конь был самым резвым. Не прошло и нескольких минут, как я оказался в первых рядах. Перед моим взором предстала свора собак, одетые в красное загонщики и всего лишь семь или восемь наездников между нами. Самое странное ожидало меня впереди. Меня, Этьена Жерара, охватило всеобщее безумие. В этот момент всепроникающий дух спорта опьянил меня. Я забыл обо всем на свете. Желание догнать чертову лису вытеснило все остальное. Как посмело это животное бросить мне вызов? Держись, разбойница, твой час пришел!

Спорт дарит человеку удивительные ощущения, друзья мои. Я желал растоптать лисицу копытами своего коня, а пока продолжал погоню в компании англичан. Как-нибудь я расскажу вам, как провел боксерский поединок с неким Бастлером из Бристоля. Бокс не менее интересный вид спорта. Он дарит участникам практически те же эмоции.

Чем дальше мы продвигались, тем быстрее скакала моя лошадь. За собаками поспевали всего лишь три человека, и я был в их числе. Страх того, что меня разоблачат, испарился как дым. Мозг жгла лишь одна мысль, кровь закипела в жилах. Жить на свете стоило хотя бы ради того, чтобы догнать эту проклятую лисицу. Я обогнал еще одного всадника – такого же гусарского полковника, как и я. Теперь впереди меня оставались два человека: один одетый в черный сюртук, другой – в голубую форму артиллерийского офицера. Этого артиллериста я уже видел из своего укрытия на постоялом дворе. Его седые бакенбарды развевались по сторонам, но он великолепно держался в седле. Несколько миль мы скакали в этом порядке, пока не наткнулись на крутой холм. Тогда мой небольшой вес сыграл свою роль – конь подо мной вырвался вперед. Я обошел обоих и поскакал ноздря к ноздре с маленьким, сурового вида егерем. Впереди были собаки, а в сотне шагов перед ними рыжий комок – лисица, словно распластанная в безумной скачке. При виде ее я почти перестал владеть собой.

– Ага, вот ты и попалась, чертово отродье! – закричал я и махнул рукой загонщикам. Я дал им понять, что на меня-то можно положиться.

Теперь только стая собак отделяла меня от добычи. Собаки, в чьи обязанности входило загнать жертву, теперь превратились в помеху: их невозможно было обойти. Егерь чувствовал то же, что и я: он уныло следовал за сворой, не в силах добраться до лисицы. Он был смелый малый, но абсолютно лишен инициативы. Со своей стороны, я понимал, что буду недостоин почетного звания полковника Конфланского гусарского полка, если не сумею преодолеть подобное препятствие. Разве сможет свора охотничьих собак остановить Этьена Жерара? Абсурд! Я издал воинственный клич и пришпорил лошадь.

– Держитесь крепко, сэр! Держитесь! – закричал загонщик.

Он беспокоился обо мне – добрый старик. Я успокоил его улыбкой. Собаки расступились передо мной. Очевидно, я покалечил одну-другую. Но что бы вы делали на моем месте? Чтобы поджарить омлет, надо разбить яйца. Сзади раздавались приветственные крики егеря. Еще один рывок – и собаки остались позади. Теперь между мной и лисицей не было препятствий.

Небывалая радость и гордость охватили меня. Я побил англичан на их территории, вышел победителем в их собственном спорте. Три сотни человек пытались забрать жизнь у этого животного, но лишь мне удастся это сделать. В эту минуту я подумал о своих товарищах из бригады легкой кавалерии, о матушке, о своем императоре. Я их не подвел! Расстояние между мной и лисицей становилось все короче. Пришло время действовать. Я вынул из ножен саблю и взмахнул ею в воздухе. Бравые англичане завопили от восторга позади меня. Лишь тогда я осознал, насколько непростым занятием является охота на лис. Сабля со свистом резала воздух, а я никак не мог попасть по животному. Лисица слишком мала. Она ловко отпрыгивала в сторону при каждой моей попытке. Каждый взмах саблей сопровождался поощрительными возгласами англичан. Они подстегивали меня, не давали успокоиться. Наконец пришла минута триумфа. В последней, отчаянной попытке я разрубил лису пополам. Подобным ударом слева я разрубил когда-то адъютанта русского императора. Голова лисицы покатилась в одну сторону, а туловище и хвост – в другую. Я оглянулся и взмахнул окровавленной саблей. Чувство гордости переполняло меня! Ах, как бы мне хотелось остаться, чтобы принять поздравления благородных врагов! Человек пятьдесят находилось вокруг, и каждый кричал и приветственно махал руками. Англичане – не такая уж флегматичная нация, какими их описывают. Отважные поступки, совершенные либо в бою, либо во время занятий спортом, способны растопить их холодные сердца. Старик-загонщик, который находился ко мне ближе всех, выглядел совершенно потрясенным случившимся[140 - В последней, отчаянной попытке я разрубил лису пополам. … Старик-загонщик, который находился ко мне ближе всех, выглядел совершенно потрясенным случившимся. – Дело в том, что в Англии согласно правилам охоты на лис во время преследования лису должны разорвать собаки, а не застрелить (или зарубить, как в случае с не знавшим правил Жераром) охотники.]. Он застыл на месте, словно парализованный, широко раскрыв рот, выпучив глаза и растопырив во все стороны пальцы. На секунду мне захотелось подъехать и обнять его. Но чувство долга дало о себе знать. Англичане, несмотря на узы братства, которые объединяют спортсменов, могли запросто схватить меня. Мое задание оказалось бы сорванным, а я сделал так много. Позиции французской армии были прекрасно видны с этого места. К счастью, мы скакали в нужную сторону. Я развернул коня, отдал прощальный салют и помчался галопом.

Однако бравые англичане не позволили мне легко уйти. Теперь я оказался в роли лисицы, а они преследовали меня по равнине. Только в ту минуту, когда я направил коня в сторону лагеря, они поняли, что я француз, и не отставали ни на шаг. Лишь на расстоянии ружейного выстрела от наших пикетов англичане прекратили преследование. Они еще долго стояли, кричали и махали руками мне вослед. Нет, я до сих пор не считаю, что они испытывали ко мне враждебные чувства. Скорее, восхищение переполняло их сердца. Все как один желали обнять незнакомца, который проявил себя столь доблестно и отважно.




Как бригадир Жерар спас армию


Я уже рассказывал, друзья, как мы осаждали англичан на протяжении шести месяцев, с октября тысяча восемьсот десятого по март тысяча восемьсот одиннадцатого, в горах Торрес Ведрас. Именно в это время я принял участие в охоте на лису и показал англичанам, что, несмотря на любовь к спорту, ни один из них не в силах обскакать конфланского гусара. Когда я галопом примчался в расположение французских войск, с саблей, запачканной пятнами крови, боевые товарищи встретили меня возгласами восторга, в то же время и англичане вопили за моей спиной. Таким образом, я удостоился аплодисментов двух армий. Слезы выступили у меня на глазах: столько храбрецов удостоили меня своим вниманием! Англичане оказались благородными противниками. В этот же вечер посыльный англичан под белым флагом принес пакет, адресованный «гусарскому офицеру, который разрубил лису». Внутри пакета я обнаружил злополучную лисицу. В пакете также находилась записка – очень короткая, но сердечная на английский манер. В записке говорилось, что если я убил лису, то теперь обязан ее съесть. Бедняги искренне желали продемонстрировать уважение к победителю, но не подозревали, что поедание лисиц противоречит французскому обычаю. Француз не мог уступить англичанам в галантности. Я отправил трофей обратно и умолял англичан употребить лисицу как основное блюдо на завтрак.

Вот с какими благородными врагами пришлось нам иметь дело во время войны.

Вернувшись с задания, я доставил в штаб план расположения английских частей и предоставил его Массена этим же вечером. Я надеялся, что вскоре последует приказ атаковать, но к этому времени наши генералы перегрызлись между собой, как собаки. Ней ненавидел Массена. Массена терпеть не мог Жюно, а Сульт ненавидел их всех. По этой причине ничего не делалось. Продовольствия в округе становилось все меньше, а наша прекрасная кавалерия испытывала острую нехватку фуража. К концу зимы мы полностью опустошили страну. Партии фуражиров рыскали по окрестностям все дальше и дальше, но возвращались ни с чем. Сейчас даже самые отчаянные храбрецы понимали, что пришло время отступать. Я сам нехотя признал это.

Но отступление оказалось нелегким делом. Не только потому, что солдаты ослабели из-за долгого отсутствия продовольствия, а еще и потому, что врага поощряло наше бездействие. Мы не очень опасались Веллингтона. Он был отважным и предусмотрительным полководцем, но абсолютно лишенным инициативы. Кроме того, в этой опустошенной стране он не мог преследовать нас слишком быстро. Но на флангах и в тылу наших войск скопилось невероятное количество португальских ополченцев, вооруженных крестьян и прочих партизан. Эти вояки держались от нас на почтительном расстоянии в течение всей зимы. Но сейчас, когда наши лошади пали, партизаны кружились словно мухи над нашим лагерем. Жизнь солдата, попавшего к ним в руки, стоила не больше су. Я могу назвать не менее дюжины приятелей-офицеров, которые погибли от рук партизан. Счастливчиками оказались те, которые получили пулю в сердце или голову из-за ближайшей скалы и умерли мгновенно. Смерть многих была настолько мучительной, что нам запрещалось сообщать подробности родственникам. Подобные трагедии случались довольно часто и так живо трогали воображение, что стало невероятно трудно заставить людей покинуть лагерь.

Подвиги одного негодяя, партизанского вожака по имени Мануэло, наводили на наших солдат нескрываемый ужас. Мануэло был высоким, толстым человеком добродушной наружности. Его шайка скрывалась в горах у нашего левого фланга. О жестокости и грубости партизан можно написать целый роман, но Мануэло отличался от своих собратьев тем, что сумел превосходно организовать свою банду. Территория, контролируемая им, стала по-настоящему непроходимой. Мануэло добился подобного результата благодаря суровой дисциплине и жестоким наказаниям, которым он подвергал провинившихся. Эта тактика внушала ужас, но привела к неожиданным результатам, о которых я расскажу чуть позже. Если бы он не подвергнул порке своего заместителя… Но вы услышите обо всем, когда придет время.

Отступление было сопряжено со множеством трудностей, но альтернативы не было. Массена уже собрался отправлять обоз и раненых из Торрес Новас в Коимбру[141 - …из Торрес Новас в Коимбру… – Тóррес Нóвас и Кои́мбра – португальские города.] – главный укрепленный форпост на пути назад. Однако маршалу так и не удалось осуществить задуманное: партизаны все активнее тревожили наши фланги. Одна из французских дивизий под командованием Клозеля[142 - …Клозеля… – Бертран Клозель (1772—1842) – французский военачальник, участник наполеоновских войн, маршал Франции (1830).], усиленная бригадой легкой кавалерии Монбрена[143 - …бригадой легкой кавалерии Монбрена… – В наполеоновских войнах участвовали два брата Монбрены, оба генералы и кавалеристы: Луи Пьер (1770—1812) и Александр (1775—1821); сложно сказать, какой из них имеется в виду в данном случае.], расположилась далеко на юге, в районе Тахо. Им следовало сообщить о нашем отступлении, иначе дивизия оказалась бы без должной поддержки в самом сердце вражеской страны. Я ломал голову над тем, как Массена удастся вступить в контакт с отдаленной дивизией. Обычные курьеры не могли пробиться сквозь расположения партизан, а небольшие отряды были бы уничтожены. Солдаты Клозеля должны были получить приказ об отступлении, иначе Франция недосчиталась бы четырнадцати тысяч своих сыновей. Я не мог себе представить тогда, что именно мне, полковнику Жерару, выпадет честь совершить поступок, который для любого другого стал бы великим подвигом всей жизни, да и среди уже совершенных мною подвигов будет таким, что еще раз прославит меня.

В то время я служил при штабе Массена. Кроме меня у маршала были еще два бравых и смекалистых адъютанта – Кортекс и Дюплесси. Они были старше меня лишь по возрасту, во всем остальном старшим был я. Кортекс, невысокий, темноволосый, очень живой и проворный, был неплохим солдатом, но с завышенным самомнением, что и погубило его. Слушая его разглагольствования, можно было подумать, что это самая героическая личность в армии.

Дюплесси был гасконцем, как и я. Он был замечательным человеком, как и все гасконцы. Мы заступали на дежурство по очереди. В то утро, о котором я говорю, дежурил Кортекс. Я видел его во время завтрака, но потом ни его, ни его лошади нигде не было видно. Весь день Массена, как всегда, был не в настроении и провел бóльшую часть времени в наблюдении за позициями англичан. Маршал ничего не сказал о задании, на которое послал нашего товарища, а нам не полагалось задавать вопросы. Этой же ночью, около двенадцати, я находился неподалеку от штаба. Маршал вышел, скрестил руки на груди и, стоя на месте, вглядывался вдаль. Это продолжалось с полчаса. Неясные очертания фигуры маршала с высокой шляпой на голове в темноте можно было принять за статую. Мне было непонятно, чего он ожидает. Наконец Массена выругался себе под нос, повернулся на каблуках и вошел в дом, громко хлопнув дверью.

На следующий день второго адъютанта – Дюплесси вызвали в кабинет Массена. После беседы Дюплесси и его лошадь навсегда исчезли. В ту ночь я находился в приемной. Маршал прошел мимо меня. Я видел через окно, что он снова смотрел на восток, как и сутки назад. Через полчаса маршал вернулся в помещение чернее тучи. Он снова хлопнул дверью, а его шпоры застучали по полу. Будучи в хорошем настроении, маршал не отличался от любого другого старика, но когда был не в духе, наводил на окружающих ужас не хуже самого императора. Я слышал, как он ругался и вышагивал всю ночь, но за мной не послал, а я слишком хорошо его знал, чтобы явиться к нему без вызова.

На следующее утро наступила моя очередь, ибо я оставался единственным адъютантом. Маршал всегда благоволил к хорошим солдатам. Я не преувеличиваю: в то утро, когда он вызвал меня, в его больших черных глазах стояли слезы.

– Жерар, – произнес маршал, – подойдите!

Дружеским жестом маршал взял меня за рукав и подвел к выходившему на восток окну. Под нами распростерся лагерь пехотинцев, а за ним палатки кавалеристов, окруженные длинными рядами привязанных лошадей. Нам были видны французские передовые посты, а за ними – поля, пересеченные виноградниками. Гряда холмов лежала вдали. Один из холмов возвышался над другими. Подножие гряды укрывал лес. Единственная дорога, поднимаясь и опускаясь, вела на восток, пока не терялась из виду в провале между холмами.

– Это, – сказал Массена, указывая на горы, – Сьерра де Меродаль. Вы видите что-нибудь на вершине?

– Нет, – ответил я, – не вижу ничего.

– А теперь? – спросил Массена и подал мне подзорную трубу.

С помощью трубы я разглядел небольшую пирамиду на самой вершине.

– Вы видите, – сказал маршал, – груду бревен, которую уложили, чтобы подать сигнал. Мы уложили дрова, когда страна была в наших руках. А сейчас, когда мы больше ею не владеем, сигнальная башня оказалась нетронутой. Жерар, огонь должен загореться этой ночью. В этом нуждается Франция, это нужно императору и необходимо армии. Два ваших товарища уже пытались выполнить задание, но ни один не добился успеха. Сегодня ваша очередь. Я буду молиться за то, чтобы вы оказались удачливей.

Солдат не имеет права выяснять, с какой целью ему отдаются приказы. Я уже собирался покинуть комнату, как маршал остановил меня, опустив руку на мое плечо.

– Вы должны знать, какой опасности подвергаете свою жизнь, – сказал он. – В пятидесяти милях к югу от нас, по другую сторону от Тахо, находится армия генерала Клозеля. Его лагерь расположен неподалеку от горы Сьерра д’Осса. На вершине этой горы стоит сигнальная башня. Ее охраняет пикет. Между нами договорено, что если загорится огонь с нашей стороны, то солдаты Клозеля должны будут разжечь свой костер, а его дивизия тут же присоединится к главным силам. Если Клозель не получит сигнала, я буду вынужден отступить без него. В течение двух дней я пытался отправить генералу сообщение. Мы должны дать ему знак сегодня, иначе его армия останется позади и будет уничтожена.

Ах, друзья мои, если б вы знали, как радостно забилось мое сердце, когда я услышал, насколько ответственное задание возложено на меня волей фортуны. Если я останусь в живых, еще одна ветвь появится в моем лавровом венке. Если же мне выпадет погибнуть, то умру я так же достойно, как жил. Я помолчал, но уверен, что эти мысли отразились у меня на лице, так как Массена крепко пожал мою руку.

– Ваша цель – гора и сигнальный огонь, – произнес маршал. – Лишь чертов партизан со своими людьми стоит у вас на дороге. Я не могу послать на задание большой отряд, а маленький будет обнаружен и уничтожен. Поэтому вам предстоит выполнить поручение в одиночку. Делайте что хотите, но огонь должен загореться на вершине холма в полночь.

– Если сигнала не будет, – сказал я, – прошу вас распорядиться продать мое имущество и послать деньги моей матушке.

Я козырнул и щелкнул каблуками. Сердце пылало в предвкушении подвига.

Оставшись один в своей комнате, я уселся, чтобы поразмыслить над тем, как выполнить задание наилучшим образом. То, что ни Кортекс, ни Дюплесси – оба опытные и инициативные офицеры – не смогли его выполнить, говорило о том, что местность кишит партизанами. Я внимательно изучил карту. Перед тем как достичь холмов, следует пересечь более десяти миль по равнине. За равниной у подножия холмов находился лес шириной в три мили. А за лесом высился нужный мне пик. Холм не казался очень высоким, но на нем практически не было растительности, а следовательно, я не мог рассчитывать на укрытие. Таким образом, мой путь состоял из трех этапов. Мне казалось, что самым сложным будет достигнуть леса. В лесу можно спрятаться и забраться на холм под покровом темноты. Четыре часа в темноте, с восьми до двенадцати, вполне достаточно, чтобы вскарабкаться на вершину. Таким образом, предстояло серьезно поразмыслить, как пройти первый этап.

Долину пересекала узкая дорога. Я помнил, что мои товарищи понадеялись на своих лошадей. Бандитам было проще простого наблюдать за дорогой и устроить засаду на путника. Мне не представляло большого труда поскакать через поле, тем более что в моем распоряжении находились не только Виолетта и Ратаплан – лучшие лошади во французской армии, но и черный английский жеребец, которого я угнал у сэра Коттона. После долгих раздумий я решил идти пешком: так я скорее смогу воспользоваться шансом, который подбросит мне судьба. Поверх гусарского мундира я набросил длинный плащ, а на голову натянул серую фуражку. Вы можете спросить, почему я не оделся как крестьянин? Ответ не заставит себя ждать: я как человек благородный не желал умирать смертью шпиона. Одно дело – быть расстрелянным по законам войны, другое – оказаться растерзанным без суда и следствия. Я не желал подвергать себя такому риску.

Вскоре после полудня я выскользнул из лагеря и проследовал через линию наших пикетов. Под плащом у меня была подзорная труба, карманный пистолет и сабля. В кармане – трут, огниво и кремень.

Две или три мили я пробирался под покровом виноградников и зашел так далеко, что уже радовался. Я самодовольно думал, что нужно лишь иметь голову на плечах да разумно взяться за дело, как успех не заставит себя ждать. Конечно, Кортекса и Дюплесси сразу обнаружили, как только они оказались на дороге. Но Жерар не так прост: он-то пошел через виноградники. Осмелюсь заявить, я одолел не менее пяти миль, прежде чем наткнулся на первое препятствие. Я вышел к небольшой таверне, окруженной несколькими повозками, около которых суетились люди – первые, кого я встретил. Я уже настолько удалился от своих, что не сомневался в том, кого могу здесь встретить – понятно, только врагов, – а потому пополз поближе, рассчитывая узнать, как обстоят дела. Я увидел, что крестьяне грузят на повозки пустые бочонки из-под вина. Поскольку встреча с ними ничем не угрожала, я продолжал путь.

Однако скоро мне стало ясно, что стоящая передо мной задача не так проста, как это могло показаться вначале. Выше по склону виноградники кончились. Передо мной лежала голая равнина, пересекаемая низкими холмами. Спрятавшись в траншее, я обследовал все их с помощью подзорной трубы. На каждой вершине находился дозорный. Их пикеты и передовые посты ничем не уступали нашим. Мне уже приходилось слышать о дисциплине, которую установил среди партизан некий негодяй по прозвищу «Шутник». Теперь я убедился в этом лично.

Между холмами двигались часовые. И хотя я сместился немного в сторону, все равно оказался лицом к лицу с противником. Я не знал, как быть. Укрыться было абсолютно негде, здесь и крыса не смогла бы проскользнуть. Конечно, я довольно легко мог бы пробраться ночью и через эту местность, как через позиции англичан в Торрес Ведрас, но до горы оставалось еще немалое расстояние и я не успел бы зажечь костер в полночь. Лежа в лощине, я перебирал в уме тысячи планов, один рискованнее другого. И вдруг меня осенило! Озарение всегда приходит к тем, кто не теряет присутствия духа.

Вы, должно быть, запомнили те две повозки у таверны, на которые крестьяне грузили пустые бочонки. Волы в упряжке стояли, повернув морды на восток. Это означало, что повозки отправятся туда, куда мне нужно. Если бы удалось спрятаться, например, в бочонке, то не составило бы большого труда пересечь линию караулов. План был настолько простым и легким, что я едва сдержал крик восторга. Я поспешил к постоялому двору. Укрывшись за кустами, я мог видеть все, что происходило на дороге. Три крестьянина в широких красных шляпах успели загрузить одну повозку и приступили к другой. Немалое количество пустых бочонков лежало у стены таверны, ожидая своей очереди.

Фортуна благосклонна ко мне. Я часто говорил, что судьба – женщина, она не может устоять перед ослепительным молодым гусаром. Пока я смотрел, крестьяне бросили работу и направились в таверну промочить глотку после трудов праведных. Быстро, как молния, я выскочил из укрытия, вскарабкался на повозку и втиснулся в один из пустых бочонков. Он имел дно, но был без крышки и лежал открытой стороной внутрь. Мне пришлось свернуться клубком и прижать колени к подбородку, ведь в небольшом бочонке мне трудно было вместиться с моим высоким ростом. Крестьяне вскоре вышли. Над моей головой раздался шум: еще один бочонок лег поверх того, в котором спрятался я. Крестьяне навалили их на повозку огромной кучей. Я призадумался над тем, как смогу выбраться из-под завала. Однако ломать голову над тем, как переправиться через Вислу, следует лишь после того, как форсировал Рейн. Я решил, что если случай и сообразительность выручили меня на этот раз, то помогут и впредь.

Вскоре загруженная повозка двинулась в путь. Я радовался при каждом шаге: мои враги, сами того не ведая, доставят меня к цели. Мы двигались медленно. Крестьяне шли пешком рядом с повозками. Я знал это наверняка, так как отчетливо слышал их голоса. Они показались мне жизнерадостными ребятами, потому что весело смеялись всю дорогу. Над чем они смеялись, я не уловил. Хотя я понимал португальский довольно неплохо, но не услышал ничего комичного в долетавших до меня обрывках слов. Судя по тому, как двигались волы, мы ехали со скоростью две мили в час. Поэтому, когда прошли два с половиной часа – о, каких часа, друзья мои, ведь я лежал, скрючившись, задыхаясь, чуть не отравившись винными парами, – я подумал, что опасную полосу мы миновали и находимся уже у подножия горы, на опушке леса. Теперь следовало поразмыслить, как выбраться из бочки. Я перебрал несколько способов, тщательно обдумывая каждый, как вдруг все неожиданно решилось само собой.

Повозка резко остановилась. Я услышал грубые голоса оживленно переговаривающихся между собой людей.

– Где, где? – спрашивал один.

– В нашей подводе, – ответил второй.

– Кто это? – спросил третий.

– Французский офицер. Я видел его шляпу и сапоги.

Раздался взрыв смеха.

– Я как раз выглянул из окна таверны и заметил, как французик шустро запрыгнул в бочонок, как тореадор, который улепетывает от быка.

– В какой бочонок?

– Да вот в этот, – сказал крестьянин и кулаком ударил по дереву прямо над моей головой.

Что за ситуация, друзья! Какой позор, особенно для человека моего положения! Прошло уже более сорока лет, а я все еще краснею от стыда, вспоминая этот случай. Сидеть, словно птица в силках, быть абсолютно беспомощным, слушать грубый смех этих мужиков, понимать, что порученное мне дело заканчивается так позорно и даже комично! Я был бы бесконечно благодарен любому, кто пустил бы в бочонок пулю и избавил меня от унижения.

Раздался грохот: разбойники стали сбрасывать бочонки с повозки. Еще мгновение – и две бородатые рожи да пара ружейных стволов уставились на меня. Бандиты схватили меня за рукав плаща и вытянули на белый свет. Я, должно быть, выглядел не самым лучшим образом, щурясь от солнца и моргая. После долгого нахождения в скрюченном состоянии мое тело затекло. Я не мог распрямить конечности. Одна сторона моего плаща покраснела, как мундир британского солдата. Ее окрасил винный осадок на дне бочонка.

Бандиты ржали не переставая. Когда я попытался жестами выразить свое презрение к ним, их гоготанье стало еще громче. Но даже в подобной нелегкой ситуации я вел себя, как подобает настоящему мужчине. Окинув холодным взглядом присутствующих, я обнаружил, что ни один не может выдержать его.

Одного этого взгляда хватило, чтобы понять, где я нахожусь. Крестьяне передали меня партизанскому патрулю. Бандитов было человек восемь: свирепые, заросшие существа, в платках под широкополыми шляпами, одетые в сюртуки с множеством пуговиц, с разноцветными кушаками. У каждого в руках было ружье и по два пистолета за поясом. Вожак, бородатый великан, держал ружье у моей головы, пока остальные шарили у меня по карманам. Разбойники забрали мой плащ, пистолет, подзорную трубу, саблю, но самое страшное – трут, кремень и кресало. Я потерпел полное фиаско: теперь, даже добравшись до сигнальной башни, я не смогу разжечь костер.

Восемь разбойников, друзья, и трое крестьян противостояли безоружному человеку. Был ли Этьен Жерар в отчаянии? Потерял ли он способность рассуждать здраво? Ах, вы знаете меня слишком хорошо, но эти головорезы не догадывались, с кем имеют дело. Никогда еще я не был столь спокоен и рассудителен, как в эту минуту, когда казалось, что все потеряно. Вы можете строить догадки, но никогда не узнаете, как мне удалось бежать. Слушайте внимательно, я вам все расскажу.

Негодяи стащили меня с повозки, когда обыскивали. Теперь я стоял среди толпы, сгорбившись, не в силах распрямить затекшие члены. Но постепенно оцепенение проходило, и вот уже мозг стал лихорадочно искать способы побега. Разбойники устроили засаду в узком проходе. С одной стороны прохода лежала глубокая пропасть, с другой – тянулся длинный пологий склон, спускавшийся в поросшую кустарником долину в сотне футов под нами. Как вы понимаете, эти ребята родились в горах и, конечно, умели лазать по скалам гораздо быстрее меня. На них были «абаркас» – кожаные башмаки, привязанные, как сандалии, к ногам. В таких башмаках можно было пройти всюду. Человек послабее духом окончательно бы растерялся. Но я вдруг заметил, что за удачный шанс посылает мне судьба, и не преминул им воспользоваться. На самом краю склона валялся винный бочонок. Я незаметно придвинулся к нему, прыгнул вперед, как тигр, нырнул в бочонок ногами вперед и, сделав отчаянное усилие, покатился по склону.

Никогда мне не забыть это жуткое путешествие. С грохотом, шумом и треском, подпрыгивая на выбоинах, несся я по чертовому склону. Я подобрал колени и локти, свернулся для устойчивости в клубок, но голова все равно торчала из бочонка, и я до сих пор удивляюсь, как она уцелела. Поначалу склон был пологим и довольно гладким, но затем ровный участок сменился крутыми откосами. Бочонок больше не катился, а высоко подпрыгивал в воздух, как козел, и падал вниз со страшным грохотом, от которого трещали все кости. Ах, если бы вы знали, как свистел ветер у меня в ушах, а все вокруг кружилось перед глазами. Меня стало тошнить, и я чуть было не лишился чувств! С грохотом и треском бочонок врезался в кусты, которые еще мгновение назад казались такими далекими, пробил их насквозь и ворвался в рощицу. Там он наскочил на дерево и развалился на части. Я выполз из-под кучи рассохшихся досок и обручей. Каждый дюйм моего тела болел, но сердце ликовало. Я воспрянул духом, радуясь своему замечательному подвигу, и уже грезил о пылающем на вершине холма костре.

Ужасный приступ тошноты пронзил насквозь мои внутренности. Я чувствовал себя так же, как в открытом море, когда впервые очутился на корабле. Странно, что англичанам удается переносить качку безболезненно. Мне пришлось присесть на мгновение рядом с развалившимся бочонком и обхватить голову руками. Но, к сожалению, у меня не оставалось времени на отдых. Выше по склону послышались крики – это торопливо спускались мои преследователи. Я помчался в самую чащу и бежал до тех пор, пока не почувствовал себя полностью изможденным. Задыхаясь, я упал на землю и стал прислушиваться, но сейчас меня окружала полная тишина. Неужели мне удалось оторваться от погони? Восстановив дыхание, я продолжил путь. По моим следам могли пустить собак. Чтобы сбить преследователей с толку, я несколько раз шел вброд по руслу ручьев. Выбравшись на открытое место и оглянувшись по сторонам, я, к своему удовольствию, обнаружил, что не намного удалился от своей цели. Надо мной лысой, безжизненной вершиной, которую опоясывал густой лес, нависала гора Меродаль. Лес, в котором я укрывался, подступал прямо к подножью горы. Мне не было чего опасаться, пока я не достигну опушки. В то же время я понимал, что каждый встречный – мой враг. К тому же я был безоружен, а неподалеку находились многочисленные враги. Пока я не видел ни одного из них, но несколько раз слышал свист, а однажды – отдаленный звук выстрела.

Пробираться через кусты оказалось нелегким делом. Я обрадовался, когда за кустами появились высокие деревья, между которыми вилась тропинка. Понятно, что я был достаточно опытен, чтобы не ступить на нее, но держался неподалеку и двигался параллельно ей. Почти добравшись до опушки, я услышал протяжный стон. Поначалу мне показалось, что где-то рядом кричит животное, но затем смог разобрать возглас по-французски: «Mon Dieu!» Соблюдая все меры предосторожности, я направился по направлению звука. Что же я увидел?

На увядших листьях распростерся человек, одетый в такой же серый мундир, как и я. По-видимому, он был серьезно ранен: к груди незнакомец прижимал кусок ткани, красный от крови. Кровь стекала на землю, образовав темную лужу. Тучи мух с громким жужжанием кружили над раненым.

Я выждал минуту-другую, опасаясь ловушки. Затем чувство долга и сострадания взяло верх над всем остальным. Я подошел и склонился над ним. Бедняга повернул ко мне изможденное лицо. Передо мной лежал Дюплесси, офицер, которого отправили на задание передо мной. Одного взгляда на его впалые щеки и лихорадочно блестевшие глаза было достаточно, чтобы понять: этот человек умирает.

– Жерар, – прошептал он. – Жерар!

Я взглядом выразил сочувствие, но Дюплесси, хотя жизнь покидала его, думал прежде всего о долге, как и подобает настоящему офицеру.

– Сигнальный костер, Жерар! Вы зажжете его?

– У вас есть кремень и кресало?

– Да, здесь.

– Не волнуйтесь, я зажгу костер ночью.

– Я умираю счастливым, услышав это. Они подстрелили меня, Жерар. Расскажите маршалу, что я старался изо всех сил.

– Что случилось с Кортексом?

– Ему и вовсе не повезло: они схватили его, и он умер мучительной смертью. Если поймете, что не сможете ускользнуть, пустите пулю себе в сердце. Не дай вам Господь повторить участь Кортекса.

Дыхание умирающего прерывалось. Я наклонился ниже, чтобы разобрать его слова.

– Вы можете подсказать что-то, что поможет мне выполнить задание.

– Да, да… де Помбаль… он поможет вам. Доверьтесь де Помбалю…

Голова Дюплесси откинулась назад. Он умер.

– Доверьтесь де Помбалю. Неплохой совет! – рядом со мной появился незнакомый мужчина.

Я был настолько поглощен беседой со своим умирающим товарищем, настолько внимательно выслушивал его советы, что незнакомцу удалось подкрасться ко мне совершенно незаметно. Я вскочил на ноги и приготовился к схватке. Передо мной стоял высокий темноволосый, черноглазый мужчина с длинным и грустным лицом, окаймленным черной бородой. В руке у него была бутылка вина, а на плече висел короткоствольный мушкет, которыми обычно вооружены партизаны. Незнакомец даже не пытался снять ружье с плеча. Я понял, что это именно тот человек, о котором говорил мой погибший товарищ.

– Он уже отошел, – произнес де Помбаль, склонившись над покойным. – Его ранили, но ему все равно удалось убежать. Мне удалось обнаружить его и, насколько возможно, облегчить последние часы несчастного. Я соорудил подстилку из листьев и приносил вино, чтобы бедняга мог утолить жажду.

– Сир, – воскликнул я. – Благодарю вас от имени Франции. Я всего лишь простой гусарский полковник, но мое имя Этьен Жерар, а оно много значит для французских солдат. Могу я просить…

– Конечно, сир. Мое имя – Алоиз де Помбаль. Я – младший отпрыск древнего рода[144 - …древнего рода. – Имеется в виду видный государственный деятель Португалии XVIII века маркиз Помбаль.]. В настоящее время являюсь помощником партизанского вожака, известного под именем Мануэло, или Шутник.

О Боже! Услышав это признание, я схватился рукой за пояс, где должен был висеть пистолет. Но де Помбаль лишь усмехнулся.

– Я первый помощник Шутника, но в то же время его смертельный враг, – произнес он, расстегнул сюртук и стащил с плеча рубашку. – Взгляните на это! – воскликнул он. Спину де Помбаля пересекали багровые рубцы. – Вот что Шутник сделал со мной, с человеком, в чьих жилах течет кровь благороднейшего рода Португалии. То, что я сделаю с Шутником, вам еще предстоит увидеть.

Его глаза сверкали столь яростно, а ухмылка была такой зловещей, что у меня исчезли все сомнения в искренности этого человека. А сгустки крови на его спине были еще убедительнее слов.

– Десять человек присягнули мне, – продолжил португалец. – Надеюсь, что присоединюсь к вашей армии через несколько дней, а пока должен завершить кое-какую работенку. – Странная гримаса перекосила его лицо. Он сорвал мушкет с плеча и нацелил на меня. – Руки вверх, французская собака! – завопил он. – Подними руки вверх или я размозжу тебе голову!

Вы смотрите на меня с удивлением, друзья! Вы изумлены! Подумайте, насколько был ошарашен я неожиданной развязкой нашего разговора.

На меня смотрело черное дуло. Позади него мрачно горели черные глаза. Что я мог предпринять? Я был абсолютно беспомощен, поэтому покорно поднял руки вверх. В это мгновение лес вокруг нас наполнился криками и топотом множества ног. Зловещая орава выскочила из-за кустов. Десятки рук схватили меня. Я, обезумевший от отчаяния, снова стал пленником. Хвала Господу, что в моих руках не оказалось пистолета. Будь я вооружен, то выстрелил бы себе в голову. Тогда бы я не сидел рядом с вами и не рассказывал о давно ушедших днях.

Чумазые, заросшие волосами клешни потащили меня по тропе через лес. Подлец Помбаль указывал дорогу. Четверо разбойников тащили мертвое тело Дюплесси. Когда мы наконец выбрались из леса и достигли подножья горы, над головами стали сгущаться сумерки. Меня потащили дальше к стоянке бандитов, которая располагалась почти у самой вершины. Сигнальная башня из хвороста, добраться до которой стоило немало усилий, находилась прямо над головой. Лагерь партизан представлял собой несколько хижин, которые когда-то служили убежищем для пастухов. Теперь пастухи уступили место новым хозяевам. Меня связали и швырнули в одну из хижин. Тело мертвого товарища уложили рядом на пол. Меня мучила лишь одна мысль: как добраться до груды сухого дерева на вершине и поджечь ее. Неожиданно дверь открылась, и в хижину вошел человек. Я готов был вцепиться ему в глотку – это был не кто иной, как Помбаль. Двое разбойников сопровождали его, но Помбаль отдал им приказ выйти. Бандиты вышли и захлопнули за собой дверь.

– Негодяй! – воскликнул я.

– Тсс, – зашипел он. – Разговаривайте тише. Нас могут услышать. Моя жизнь поставлена на карту. Мне необходимо вам кое-что объяснить, полковник Жерар. Я желаю вам добра так же, как желал вашему погибшему товарищу. Там, в лесу, когда мы разговаривали, я увидел, что нас окружают. Вашей поимки невозможно было избежать. Промедли я еще мгновение – и я разделил бы вашу судьбу. Я решил взять вас в плен самостоятельно, чтобы сохранить доверие членов шайки. Вы должны понять, что у меня не было иного выхода. Не знаю, что у меня получится теперь с вашим спасением, но я попытаюсь.

События приобретали совершенно новый оборот. Я сказал, что не могу полностью положиться на его слова, а стану судить по поступкам.

– Я не прошу ничего другого, – произнес Помбаль. – Выслушайте совет. Вам вскоре предстоит встреча с главарем. Говорите ему только правду, или он прикажет распилить вас пополам. Не вздумайте отпираться. Дайте ему ту информацию, которую он пожелает. Это ваш единственный шанс. Если нам удастся оттянуть время, то, возможно, появится надежда на успех. Я не могу больше оставаться, не хочу вызывать подозрения.

Помбаль помог мне встать на ноги, открыл дверь и очень грубо выволок меня наружу. А затем с помощью бандитов, которые ожидали на улице, потащил к тому месту, где находился главарь.

Необычным человеком был этот Мануэло, Шутник. Добродушный румяный толстяк, с пухлым, чисто выбритым лицом и лысой головой, он являл собой тип благостного отца семейства. Увидев его искреннюю улыбку, я не мог поверить, что передо мной стоит известный злодей, чье имя наводит ужас на солдат английской и французской армий. Позднее я узнал, что офицер британской армии по фамилии Трент повесил негодяя за совершенные преступления. Мануэло уселся на большой камень и уставился на меня, как на старинного приятеля. Тем не менее за спиной Мануэло маячил угрюмого вида разбойник с огромной пилой. Одного его вида было достаточно для того, чтобы развеялись все сомнения.

– Добрый вечер, полковник Жерар, – произнес главарь. – Генерал Массена посылает к нам в гости лучших своих офицеров: сначала майор Кортекс, затем полковник Дюплесси и, наконец, полковник Жерар. А сам генерал не удостоит нас визитом? Вы уже успели увидеть Дюплесси. Кортекс распят на дереве вниз по склону. То, как мы поступим с вами, целиком зависит от вас.

Речь бандита не сулила ничего хорошего, но с его лица не сходила приветливая улыбка, тон был мягким и дружелюбным. Лишь когда Мануэло наклонился, я увидел холодную решимость в его глазах.

– Полковник Жерар, – продолжил он, – не обещаю сохранить вам жизнь, это не в наших правилах, но вы вправе выбирать между смертью легкой и мучительной. Какую вы предпочтете?

– Что вы желаете от меня взамен?

– Если вы желаете умереть легкой смертью, то должны правдиво отвечать на вопросы, которые я задам.

Внезапная мысль вспыхнула у меня в голове.

– Вы все равно убьете меня, – сказал я. – Для вас не имеет значения, как я умру. Если я отвечу на все вопросы, позвольте мне самому решить, как умереть.

– Договорились, – ответил бандит. – Лишь бы казнь состоялась до полуночи.

– Поклянитесь! – воскликнул я.

– Слова португальского дворянина достаточно, – ответил он.

– Я не вымолвлю ни звука, пока вы не поклянетесь.

Мерзавец вспыхнул от гнева и бросил взгляд на пилу. Но по моему тону он понял, что я не отступлюсь ни на шаг. Я был не из тех, кто пасует перед угрозой. Мануэло вытащил крест из-под самарра – так местные пастухи называют черные куртки из овечьей кожи.

– Клянусь, – сказал он.

С каким облегчением я услышал это слово! Вот он, конец. Вот какая смерть ожидает лучшего фехтовальщика Франции. Я готов был плакать от радости при мысли об этом.

– Задавайте свои вопросы, – сказал я.

– Поклянитесь, что станете отвечать честно.

– Даю слово чести солдата и джентльмена.

Можете себе представить, насколько ужасной была моя клятва, но разве могло что-то сравниться с целью, к которой я стремился?

– Что ж, справедливая и интересная сделка, – произнес разбойник и вытянул из кармана записную книжку. – Пожалуйста, взгляните на французский лагерь.

Повинуясь призыву, я повернулся и посмотрел на лагерь, который лежал прямо под нами. Несмотря на расстояние в пятнадцать миль, которое нас разделяло, в прозрачном воздухе было видно все, до мельчайшей детали. Продолговатые палатки пехотинцев, хижины, в которых обитали кавалеристы, конюшни, артиллерийские батареи лежали как на ладони. Как печально было думать о бойцах, которые ждут внизу своего командира и никогда больше не увидят его! Во главе всего лишь одного эскадрона я бы смог смести эту нечисть с лица земли. Мои глаза наполнились слезами, когда я отыскал заветный уголок в лагере. Там восемь сотен человек с готовностью отдали бы жизнь за своего полковника. Но моя грусть улетучилась, когда я увидел столб дыма, поднимающийся из трубы неподалеку от Торрес Новас. Там находился штаб. Там маршал Массена ждал выполнения моей миссии. С Господней помощью, ценой моей жизни задание маршала будет выполнено. Гордость и волнение сдавили мне грудь. Как я желал иметь громовой голос, чтобы обратиться к своим верным товарищам:

– Держитесь, Этьен Жерар умрет ради спасения армии Клозеля!

Было немного грустно осознавать, что некому будет поведать о моем благородном поступке.

– А теперь, – произнес главарь, – вы видите лагерь и дорогу, ведущую в Коимбру. Дорога заполнена телегами и повозками с ранеными. Означает ли это, что Массена решил отступать?

Телеги на дороге невозможно было спрятать. Было бы неблагоразумно нарушить обещание и отрицать очевидные факты.

– Он будет отступать, – сказал я.

– К Коимбре?

– Думаю, что да.

– А как же армия Клозеля?

Я пожал плечами.

– Все дороги на юг перекрыты. Связь между армиями утрачена. Если Массена отступит, Клозель обречен.

– Такова его судьба, – сказал я.

– Сколько человек в его армии?

– Не менее четырнадцати тысяч.

– Сколько кавалерии?

– Одна бригада из дивизии Монбрена.

– Какие подразделения?

– Четвертый егерский полк, девятый гусарский и полк кирасир.

– Точно, – сказал Мануэло, сверившись с записной книжкой. – Продолжайте говорить правду, и небо поможет вам.

Мануэло продолжил допрос: дивизию за дивизией перебрал всю армию вплоть до состава отдельных полков.

Стоит ли говорить, что я желал вырвать свой язык перед тем, как выдавать ему столь ценную информацию? Но если я желал спасти армию Клозеля, то должен был рассказать все.

Наконец разбойник закрыл записную книжку и спрятал в карман.

– Весьма обязан вам за информацию. Сведения, которыми вы так щедро поделились с нами, уже завтра будут доведены до лорда Веллингтона. Вы честно выполнили условия договора, теперь настала моя очередь. Как вы желаете умереть? Как солдат, вы, без сомнения, предпочли бы расстрел, но я полагаю, что прыжок со скалы намного легче. Немало пленников предпочли такой способ расстаться с жизнью. К сожалению, мы так и не узнали, что они чувствовали. Для особых случаев у нас припасена пила, но она не пользуется особой популярностью. Мы можем вас повесить, но для этого придется совершить утомительную прогулку в лес. Как бы там ни было, обещание есть обещание. Вы оказались отличным парнем, мы ничего не пожалеем, чтобы выполнить ваше желание.

– Вы сказали, что я должен умереть до полуночи. Я хотел бы, чтобы моя казнь состоялась без одной минуты двенадцать.

– Хорошо, – ответил бандит. – Вы цепляетесь за жизнь, как мальчишка, но это желание будет исполнено.

– Что касается способа, – добавил я. – Я желаю, чтобы целый мир видел мою казнь. Положите меня на связку дров и сожгите заживо, как сжигали святых и героев. Это не обычный конец, но такой смерти позавидует император.

Мое предложение изумило разбойника до крайней степени.

– Почему бы и нет? – сказал он. – Массена прислал к нам шпиона. Он должен понять, что означает огонь на вершине горы.

– Именно, – сказал я. – Вы проникли в самую суть. Он увидит и поймет, что я умер смертью солдата.

– Не вижу никаких препятствий, – произнес бандит со зловещей улыбкой. – Я пришлю немного жареной козлятины и вина в вашу хижину. Солнце садится. Сейчас около восьми. Приготовьтесь встретить смерть через четыре часа.

Как жаль было покидать этот прекрасный мир! Я взглянул на золотистую дымку внизу: последние лучи заходящего солнца играли в голубых волнах Тахо и на белых парусах английских кораблей. Как жаль расстаться со всем этим навсегда, но было кое-что прекраснее заката! Смерть во имя долга, чести, верности и любви прекраснее всего на свете! Я восхищался своим благородством, и лишь мысль о том, что ни одна живая душа не узнает о моем подвиге, беспокоила меня. Известие о том, что я заживо сгорю во имя великой цели – спасения армии Клозеля, успокоило бы сердце моей матушки, послужило бы примером для армии и стало предметом заслуженной гордости гусар. Когда Помбаль зашел в хижину с едой и вином, я попросил его написать несколько строк о моей смерти и отослать во французский лагерь. Помбаль ничего не ответил. Но я съел ужин с большим аппетитом, уверенный в том, что моя судьба не останется неизвестной.

Прошло еще два часа. Дверь отворилась снова, главарь бандитов стоял передо мной. Я сидел в темноте, а у него в руках горел фонарь. Я видел, как светились его глаза, когда он уставился на меня.

– Готов? – спросил он.

– Время еще не пришло.

– Вы собираетесь дотянуть до последней минуты?

– Обещание есть обещание.

– Пускай. Так тому и быть. Нам предстоит разобраться между собой. Один наш товарищ совершил неблаговидный поступок. А правила, которых мы придерживаемся, не позволяют оставить его безнаказанным. Де Помбаль может подтвердить. Свяжи его, Помбаль, уложи на связку хвороста. Я желаю увидеть, как он умрет.

Помбаль и еще один разбойник с фонарем зашли в хижину. Я услышал, как шаги вожака затихли вдали. Де Помбаль затворил дверь.

– Полковник Жерар, – произнес он. – Доверьтесь этому человеку. Он один из тех, кто присягал мне. Пан или пропал. Мы можем попытаться вас спасти. Но я слишком рискую, поэтому хочу получить твердые гарантии. Примут ли нас доброжелательно во французском лагере, забудут ли прошлое, если мы спасем вас?

– Я гарантирую вам это.

– Верю вашему честному слову. А сейчас поторапливайтесь, мы не можем терять ни минуты. Если этот монстр вернется, погибнем мы втроем.

Я с изумлением уставился на Помбаля. Португалец обернул длинной веревкой тело моего мертвого товарища, а ко рту прикрепил кляп. Теперь почти все лицо Дюплесси было скрыто тканью.

– А вы ложитесь сюда! – воскликнул он и заставил меня улечься на место, где пару минут назад лежало мертвое тело. – Четыре человека ждут моей команды. Они уложат мертвеца на костре.

Помбаль приоткрыл дверь и отдал приказ. Несколько разбойников вошли в хижину и вытянули тело Дюплесси. Я оставался лежать на полу. Мысли в голове сменяли одна другую. На смену неверию пришло удивление, удивление уступило место надежде. Через пять минут де Помбаль и его люди вернулись в хижину.

– Вы уже лежите на куче хвороста, – произнес Помбаль. – Никто не посмеет усомниться в том, что это кто-то другой. Вас так крепко связали, а рот заткнули кляпом, что вы не можете ни шелохнуться, ни издать звука. А сейчас нам остается лишь вынести тело Дюплесси и сбросить его в пропасть с горы Меродаль.

Двое разбойников схватили меня за руки, двое – за ноги и вынесли из хижины. Очутившись на свежем воздухе, я едва не закричал от изумления. Луна ярко освещала вершину горы. Фигура человека на куче хвороста была отчетливо видна в серебряном лунном свете. Бандиты бродили по лагерю, толпились возле костра, но ни один из них не остановил нас и не пристал с расспросами. Де Помбаль вел разбойников в сторону пропасти. Добравшись до самой кромки, мы очутились вне пределов видимости из лагеря. Мне было позволено встать на ноги. Де Помбаль показал на узкую извилистую тропинку.

– Эта тропа выведет нас вниз, – сказал он. – Бог мой, что это значит?

Ужасный крик раздался из леса за нашими спинами. Я увидел, что Помбаль содрогнулся, как испуганная лошадь.

– Опять этот дьявол, – прошептал он. – Он решил расправиться с кем-то еще, как когда-то расправился со мной. Вперед, вперед, даже Небо нас не спасет, если мы попадемся ему в руки.

Спустившись к подножию холма, мы снова оказались в лесу. Неожиданно желтое зарево вспыхнуло за нашими спинами, а черные тени деревьев запрыгали перед глазами. Разбойники зажгли костер. Даже издалека можно было увидеть неподвижное тело и темные фигурки разбойников, которые прыгали вокруг костра, как каннибалы. Я сжал кулаки и поклялся, что однажды заставлю негодяев заплатить за все, что они совершили.

Де Помбаль прекрасно знал расположение караулов и каждую тропинку, которая шла через лес. Но для того чтобы избежать ненужных встреч, нам пришлось долго блуждать среди деревьев, искать обходные пути. И все же с каким удовольствием я прошел бы еще не одну лигу, лишь бы увидеть это потрясающее зрелище! Было, наверное, около двух часов ночи, когда мы остановились на безжизненном скалистом выступе, по которому вилась тропа. Оглянувшись, мы увидели красное зарево, словно на величественной вершине Меродаля началось извержение вулкана. Но затем я увидел нечто такое, от чего радостно вскрикнул, свалился и в полном восторге стал кататься по земле. Далеко на юге, у самого горизонта, мерцал дрожащий желтый свет. Свет то вспыхивал ярко, то едва мерцал. Это был не огонек в окне, не свет звезды, а ответный сигнал со Сьерра д’Осса. Армия генерала Клозеля получила послание, ради которого рисковал своей жизнью Жерар.




Как бригадир Жерар торжествовал в Англии


Я уже рассказывал вам, друзья, как однажды обставил англичан во время охоты. Тогда даже свора псов не смогла сдержать меня. Я лично догнал лисицу и разрубил саблей пополам. Быть может, я слишком много говорю об этом, но радость, которую приносят охотничьи подвиги, не сравнится даже с победами на войне. Ведь на войне славу приходится делить с целым полком и даже армией, а на охоте завоевываешь лавры без чьей-либо помощи. Англичане имеют перед нами преимущество: все классы, простолюдины и аристократы, увлекаются разными видами спорта. Может быть, дело в том, что они богаче, а может, более ленивы, чем мы. Но, когда я находился в плену, то ежедневно удивлялся, до чего широко распространено это увлечение и насколько глубоко спорт проник в мысли и повседневную жизнь людей. Скачки и бега, петушиные бои, травля собаками крыс, бокс – ради любого из этих зрелищ англичане отвергли бы самогó императора во всем блеске его славы.

Я могу рассказать много историй о спорте. Мне довелось немало увидеть за время, когда я гостил у лорда Рафтона, после того как из Франции поступило предложение меня обменять. До моей отправки домой оставались долгие месяцы. Все это время я оставался в доме гостеприимного лорда Рафтона в его прекрасном поместье в Хай-Коме в северной части Дортмута. Лорд Рафтон участвовал в погоне, когда полиция преследовала меня во время моего побега из Принстауна. Поймав меня, лорд Рафтон проникся ко мне дружескими чувствами, как я проникся бы к нему, встретив в своей стране храброго солдата, который тоскует на чужбине из-за отсутствия друзей. Одним словом, лорд Рафтон пригласил меня в свой дом, одел, накормил и относился как к родному брату. Я всегда говорил, что англичане отличаются благородством по отношению к врагам и являются превосходными противниками во время войны. На Пиренеях передовые посты испанцев выставляли нам навстречу мушкеты, а британцы – фляги с бренди. Но даже среди этих благородных людей никто не мог сравниться с восхитительным лордом Рафтоном, который в трудную минуту протянул руку помощи врагу.

Ах, воспоминания о спорте пробудили в душе еще одно название – Хай-Ком. Я отчетливо вижу длинный особняк из красноватого кирпича с украшенными белой лепкой дверями. Он был неплохим спортсменом, этот лорд Рафтон, как и все, с кем он дружил. Вам, вероятно, будет приятно услышать, что хоть я кое в чем и отстаю от других, но в некоторых вещах мне нет равных. Позади дома находился лес, кишевший фазанами. Охота была одной из наиболее любимых забав лорда. Он посылал людей согнать птицу, а сам с друзьями стоял на месте и стрелял, когда фазаны пролетали мимо. Я же был опытным охотником, изучил повадки птиц. Однажды вечером я выбрался из дома и, пока фазаны устраивались на ветках на ночлег, немало настрелял их. Чуть ли не каждый выстрел достиг цели, но прибежавший на звуки сторож стал умолять меня пощадить остальных. В тот вечер я смог выложить двенадцать птиц на обеденный стол. Лорда Рафтона так рассмешили мои трофеи, что он долго и безудержно смеялся до тех пор, пока слезы не выступили у него на глазах.

– О Боже, Жерар, вы сведете меня в могилу!

Я также узнал, что существует игра крикет, в которую англичане играют летом. Рудд – старший садовник – был замечательным игроком, да и лорд Рафтон был ему под стать. Перед домом зеленела лужайка, на которой Рудд обучал меня игре. Крикет требует недюжинной смелости. Это игра для солдат: игроки стараются попасть друг в друга шаром, а отразить его можно лишь при помощи короткой биты. Три колышка позади указывают линию, за которую запрещено заходить. Повторяю, что крикет – игра не для детей. Вынужден признаться, несмотря на то что я прошел девять военных кампаний, я побледнел как мел, когда шар впервые просвистел над моей головой. Шар летел так быстро, что я не успел даже поднять биту. К счастью, он миновал меня и сбил деревянную кеглю, которая указывала границы площадки. Теперь пришла очередь Рудда защищаться, а моя атаковать. Когда я был еще совсем мальчишкой в Гаскони, то научился бросать мяч прямо и сильно. Я был уверен, что обязательно попаду в бравого англичанина.

С громким воплем я бросился вперед и метнул в него шар. Шар, как пуля, помчался по направлению ребер садовника, но тот без единого слова подставил биту, и шар отлетел высоко в воздух. Опять шар полетел в мою сторону, и опять настал мой черед метать. В этот раз шар пролетел мимо его головы. Теперь настала очередь садовника побледнеть. Но он был настоящим храбрецом, этот садовник, он снова как ни в чем не бывало стал передо мной. Ах, друзья, тогда и наступила минута моего триумфа. Садовник был одет в ярко-красный камзол. Именно туда я нацелил свой бросок. Я поразил цель настолько точно, словно был заправским стрелком, а не гусаром. С отчаянным криком, криком храбреца, которому нанесли поражение, садовник свалился на деревянные колышки, которые торчали у него за спиной, и покатился по земле вместе с ними. Английский лорд был невероятно жесток. Вместо того, чтобы прийти на помощь слуге, он расхохотался. Зато я не растерялся и бросился к поверженному сопернику. Я помог садовнику подняться на ноги, в нескольких словах похвалил за храбрость и выразил сочувствие. Бедняга страдал от невыносимой боли и никак не мог выпрямиться. Тем не менее благородно признал, что моя победа не случайна:

– Он сделал это намеренно. Он сделал это намеренно, – снова и снова повторял он.

Да, крикет замечательная игра. Я бы с радостью сыграл еще, но лорд Рафтон и Рудд отказались, сославшись на то, что уже не сезон, и больше не играли со мной.

Конечно, это глупо с моей стороны: я дряхлый старик, а хвастаю былыми победами, но должен признать, что в старости меня утешают и успокаивают воспоминания о женщинах, любивших меня, и о мужчинах, которых я в чем-то превзошел. Приятно подумать, что через пять лет после того, как заключили мир, лорд Рафтон приехал в Париж и заверил, что мое имя все еще помнят в северном Девоншире. Люди не забыли моих славных подвигов. Особенно много, напомнил лорд Рафтон, говорят о боксерском поединке, который я провел с достопочтенным Болдоком. Дело было так. По вечерам в гостях у лорда Рафтона собирались спортсмены. Они выпивали достаточно вина, заключали удивительные пари, беседовали о своих лошадях и охоте на лис. Я прекрасно помню этих необычных людей: сэр Бэррингтон, Джек Лаптон из Барнстейбла, полковник Эддисон, Джонни Миллер, лорд Сэдлер и мой противник, достопочтенный Болдок. Все они были на один манер: пьянчуги и отчаянные драчуны, игроки, каждый со своими причудами и фокусами, хотя при этом добрые малые, может, немного грубоватые. Лишь толстяк Болдок, который кичился своими боксерскими талантами, отличался от других. Насмешки Болдока над французами, которые якобы ничего не смыслят в спорте, заставили меня вызвать его на поединок в том виде спорта, в котором он был особенно силен. Вы скажете, что это безрассудство, друзья мои, но бутыли с вином пустели одна за другой и молодая горячая кровь давала о себе знать. Я решил драться с этим хвастуном. Я докажу, что если нам и недостает боксерского мастерства, то мы с лихвой компенсируем недостаток опыта храбростью. Лорд Рафтон долго возражал против этого поединка. Я же не отступал от своего решения. Остальные подстегивали меня, похлопывая по спине.

– Оставьте, Болдок, он наш гость, – сказал лорд Рафтон.

– Но он сам предложил, – ответил Болдок.

– Послушайте, Рафтон, они не причинят друг другу вреда, если наденут перчатки, – сказал лорд Сэдлер.

На этом и остановились.

Я еще раздумывал, что за перчатки используют в боксе, как слуги вынесли две пары кожаных подушек, чем-то похожих на перчатки для фехтования, но гораздо объемнее. Мы натянули их на руки и сбросили с себя сюртуки и жилеты. Стол со стаканами и графинами на нем отодвинули в сторону. Нас поставили лицом к лицу. Сэдлер уселся в кресло и взял в руку часы.

– Время! – скомандовал он.

Признаюсь, друзья, что в эту минуту я так волновался, как никогда ни перед одной из своих многочисленных дуэлей. Будь у меня в руках сабля или пистолет, я бы расправился с этим толстым англичанином в мгновение ока. Но как его одолеть, да еще с такими огромными кожаными перчатками? Так перед началом боя я был обезоружен.

– Запомните, Жерар, никаких ударов ногами, – шепнул мне лорд Рафтон.

У меня на ногах были лишь легкие туфли, но хоть мой противник невероятно толст, пара ударов ногами обеспечила бы мне победу. Однако если в боксе существуют правила, как в фехтовании, то их надо соблюдать. Я смотрел на англичанина и ломал голову над тем, как атаковать его наилучшим образом. Его оттопыренные уши были необыкновенно большими. Схватив за них противника, я бы легко смог повалить его на землю. Я бросился вперед, но неуклюжие перчатки подвели меня: дважды его уши выскальзывали у меня из рук. Он несколько раз ударил меня, но удары меня не пугали. Я снова схватил его за ухо. Англичанин упал. Я бросился на него сверху и стукнул головой об пол.

Как в этот момент зашумели бравые английские джентльмены! Они смеялись и хлопали меня по спине.

– Ставлю на француза один к одному! – воскликнул лорд Сэдлер.

– Он грязно дерется, – закричал мой соперник, растирая рукой покрасневшее ухо. – Бросился и повалил меня на землю.

– Вы сами виноваты, – холодно парировал лорд Рафтон.

– Время! – объявил лорд Рафтон, и мы снова бросились друг на друга.

Англичанин кипел от злости. Его маленькие глазки горели ненавистью, как у бульдога, лицо выражало ненависть. Я же держался легко и непринужденно. Когда французский джентльмен дерется, он не испытывает ненависти к противнику. Я вышел вперед и поклонился, как всегда поступаю перед дуэлью. В моем поклоне грации и куртуазности[145 - …куртуазности… – Куртуазность (от фр. courtois – учтивый, рыцарский) – изысканная вежливость, любезность.] было не меньше, чем скрытого вызова. Кроме того, немалая толика насмешки сопровождала пожатие плечами. В этот момент Болдок нанес мне удар. Комната закружилась у меня перед глазами. Я свалился на спину, но тотчас же вскочил на ноги и бросился на соперника. Его волосы, уши, глаза, нос – за все я яростно хватался. Снова я почувствовал удовольствие от схватки. Крик триумфа вырвался у меня из груди.

– Да здравствует император! – воскликнул я и ударил его головой в живот.

Болдок обхватил меня одной рукой за шею и стал наносить удары другой. Я вцепился в его руку зубами. Англичанин завопил от боли:

– Уберите его, Рафтон, – взвизгнул он. – Уберите, скорее. Он покусал меня!

Гости лорда Рафтона оттащили меня от Болдока. Могу ли я позабыть смех, приветственные возгласы, поздравления! Даже мой противник, забыв о былой вражде, подошел и пожал мою руку. Расчувствовавшись, я расцеловал его в обе щеки. Пять лет спустя лорд Рафтон сказал, что моя отвага в тот вечер до сих пор жива в памяти англичан.

Однако сегодня я собираюсь рассказать вам не о своих подвигах в спорте, а о леди Джейн Дэкр и о необычном событии, виновницей которого она стала. Леди Джейн Дэкр была сестрой лорда Рафтона и вела его хозяйство. Боюсь, что до моего появления в доме бедняжка чувствовала себя одиноко: она была красивой и утонченной и не имела ничего общего с теми, кто ее окружал. Право же, это можно сказать о многих английских дамах того времени. Мужчины в округе были грубы и неотесанны, с низменными замашками, лишенные каких-либо достоинств, а женщины – очень милые и нежные. Мы с леди Джейн стали большими друзьями. А я, который не в состоянии осилить после обеда три бутылки портвейна, как эти девонширские гуляки, находил покой в ее гостиной. Леди Джейн по вечерам играла на клавикордах[146 - …играла на клавикордах… – Клавикорд (клавикорды) (фр. clavicorde от лат. clavis – ключ – и греч. chordē – струна) – старинный струнный ударный клавишный музыкальный инструмент, близкий по конструкции к клавесину; в начале XIX в. вытеснен фортепьяно.], а я пел песни своей далекой родины. В такие приятные минуты я забывал о печали, которая наполняла тоской мое сердце. Я забывал о том, что мой полк остался перед лицом врага без своего командира, которому так беззаветно повиновался. Право, я рвал и метал, читая английские газеты, в которых описывались славные сражения в Португалии и на границах Испании. Ведь не попади я в плен к лорду Веллингтону, то обязательно участвовал бы в них.

Из того, что я уже рассказал о леди Джейн, друзья мои, вы, конечно, догадались, как развивались события. Этьен Жерар – в обществе молодой, красивой женщины. Что это значило для него? Что это значило для нее? Разве пристало мне, гостю, притом пленнику, заводить роман с сестрой хозяина? Я сдерживал себя изо всех сил, старался быть благоразумным, обуздать свои чувства и охладить свой пыл. Однако, похоже, я все-таки выдал себя. Язык-то я мог еще сдержать, но глаза! Они становятся особенными. Даже дрожание пальцев, которыми я перелистывал ноты на пюпитре, когда она музицировала, выдавало меня. Но она была очаровательна. В делах сердечных женщины способны гениально притворяться. Если б я не оказался столь прозорлив, то мог подумать, что она вообще не помнила обо мне. Леди Джейн часами сидела, погруженная в свои мысли, а я смотрел на ее бледное лицо, красивые локоны, переливающиеся в свете лампы, и таял от счастья: вот как задел я ее чувства. Если я наконец обращался к ней, леди Джейн вздрагивала, будто удивляясь, откуда я взялся, и с непередаваемым притворством смотрела на меня, вроде бы неожиданно заметив. Как же мне хотелось броситься к ней, поцеловать ее руки, сказать, что все понял, разгадал и ни за что не обману ее доверия! Мы не были на равных, ведь я жил с ней под одной крышей как враг. Но я молчал. Я пытался следовать ее примеру и демонстрировать такое же равнодушие, но, как вы догадываетесь, только и ожидал случая услужить ей в любую минуту.

Однажды утром леди Джейн укатила на фаэтоне[147 - …укатила на фаэтоне… – Фаэтон (гр. Phaethōn от phaō – сиять, сверкать) – легкий четырехколесный экипаж с откидным верхом.] в Оукхемптон. Я побрел по дороге вслед, рассчитывая встретить ее по возвращении. Стояла ранняя зима. Ветер прижимал увядшие папоротники к каменистому склону. Мрачное место этот Дартмур – дикий и пустынный край туманов и ветров. Вышагивая по дороге, я думал о том, что стал понимать, почему английские джентльмены так часто страдают от сплина[148 - …страдают от сплина. – Сплин (англ. spleen от гр. splēn – селезенка) – хандра, тоскливое состояние (прежде его объясняли заболеванием селезенки).]. У меня самого было тяжело на сердце. Я присел на придорожный камень и стал рассматривать унылые окрестности. А душу мою между тем терзали дурные предчувствия. Однако, взглянув на дорогу, я увидел нечто такое, что разом вытеснило всякие мысли из головы. Я, вне себя от ярости, потрясенный, с криком вскочил на ноги.

Внизу из-за поворота по дороге мчался фаэтон. Лошадь в упряжке неслась галопом. В коляске сидела леди, которую я надеялся встретить. Она неистово стегала лошадь, оглядываясь назад, будто пыталась спастись от кого-то. Крутой поворот скрывал от меня то, что так напугало леди Джейн. Я бросился вперед, не представляя себе, что это может быть.

В следующее мгновение я увидел преследователя. Моему изумлению не было предела. Им оказался джентльмен в красном сюртуке – такие англичане надевают во время охоты – на крупной серой лошади. Он мчался галопом во весь опор, словно на скачках. И вскоре замечательное резвое создание под ним поравнялось с летящей коляской. Я увидел, как он остановил лошадь, схватив ее под уздцы. В ту же секунду незнакомец заговорил с леди Джейн, наклонившись в седле и энергично что-то доказывая. Она же резко откинулась назад, словно чего-то опасалась.

Как вы понимаете, друзья, я не мог на это смотреть спокойно. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди: наконец-то мне представился шанс услужить леди Джейн. Я помчался к ним. О, если б вы знали, как я несся! Наконец, едва переводя дух, не в состоянии проронить и слово, я долетел до фаэтона. Мужчина едва взглянул на меня своими голубыми, как у всех англичан, глазами, но, увлеченный беседой, не обратил на меня ни малейшего внимания. Леди Джейн также не вымолвила ни слова. Она все еще сидела, откинувшись назад, не отводя глаз, выделяющихся на ее прекрасном бледном лице, от лица незнакомца. Незнакомец был красивым молодым человеком – высокий, сильный, со смуглым лицом. Укол ревности пронзил мое сердце при взгляде на него. Он произносил слова быстро и тихо, как обычно делают англичане, когда хотят убедить в своей искренности.

– Поверь мне, Джинни, я люблю только тебя! – произнес он. – Не будь злопамятной, Джинни. Что было, то было. Скажи, что все осталось в прошлом.

– Нет, никогда, Джордж, никогда!

Его красивое лицо стало багровым от ярости.

– Почему ты не хочешь простить меня, Джинни?

– Я не могу забыть этого.

– Но ты должна. Я умолял слишком долго, настало время приказывать. У меня есть на это право, слышишь? – Он схватил ее за запястье.

Наконец дыхание вернулось ко мне.

– Мадам, – произнес я и приподнял шляпу. – Позвольте вмешаться. Могу ли я быть вам полезен?

Но ни один из них не обратил на меня внимания, словно я был надоедливой мухой, жужжавшей над их головами. Они не сводили друг с друга глаз.

– Повторяю, у меня есть права. Я ждал слишком долго.

– Угрозами ты ничего не добьешься, Джордж.

– Ты готова уступить?

– Нет, никогда.

– Это окончательный ответ?

– Да, окончательный.

Он зло выругался и отшвырнул ее руку.

– Мы еще посмотрим.

– Простите, сэр, – с достоинством вымолвил я.

– Да проваливайте к черту, – он обернул ко мне разъяренное лицо.

В следующее мгновение он пришпорил коня и скрылся за поворотом.

Леди Джейн не сводила глаз со всадника, пока тот находился в пределах видимости. Я невероятно удивился, увидев, что она не хмурилась, а улыбалась. Затем леди Джейн повернулась ко мне и протянула руку.

– Вы очень добры, полковник Жерар. Уверена, что вы действовали из самых лучших побуждений.

– Мадам, – произнес я. – Если вы соизволите назвать мне имя джентльмена, то я сделаю так, что он никогда более не потревожит вас.

– Никаких скандалов, умоляю вас!

– Можете не волноваться, мадам. Я еще не потерял былую хватку. Я устрою все таким образом, что ваше имя не будет упомянуто. Отправив меня к черту, джентльмен лишил меня необходимости выдумывать причину ссоры.

– Полковник Жерар, – мягко произнесла леди Джейн. – Вы обязаны дать слово солдата и благородного человека, что не станете искать встречи с этим джентльменом, а также ничего не скажете моему брату о том, что видели. Обещайте!

– Если я должен…

– Ловлю вас на слове. А сейчас садитесь в коляску. Я все объясню по дороге.

Ее объяснение повергло меня в трепет.

– Этот джентльмен, – сказала она, – мой муж.

– Ваш муж?

– Разве вы не знали, что я замужем? – Ее, кажется, удивило мое смятение.

– Нет, не знал.

– Его имя лорд Джордж Дэкр. Мы были женаты в течение двух лет. Не стоит рассказывать, как он меня обидел. Я покинула его и нашла приют у брата. До сегодняшнего дня Джордж не беспокоил меня.

– Если мой пистолет поможет избавиться от слишком назойливого мужа…

– Нет, нет, даже не думайте об этом. Помните о своей клятве, полковник Жерар. И ни слова в Хай-Коме о том, что вы видели!

Ее муж! Разыгравшееся воображение уже рисовало мне заманчивую картину: леди Джейн – вдова. Этот бронзоволицый грубиян, пославший меня к черту, был мужем кроткой, как голубь, женщины – невероятно! О, если б она позволила мне освободить ее от столь досадной помехи! Ни один суд не освободил бы ее от этого брака быстрее, чем это сделал бы я. Но обещание есть обещание. Мой рот будет закрыт на замок.

Через неделю или около того меня должны были отправить из Плимута в Сен-Мало[149 - …в Сен-Мало. – Город на севере Франции.]. Казалось, что я уже не узнаю продолжения этой истории. Но судьба распорядилась иначе: я не только увидел продолжение, но и сыграл в нем довольно значительную роль.




Три дня спустя после происшествия на дороге лорд Рафтон ворвался в мою комнату. Его лицо было бледным как мел. Все указывало на то, что он был вне себя от волнения.

– Жерар! – воскликнул он. – Вы видели леди Дэкр?

Я встретил ее после завтрака, а сейчас время приближалось к обеду.

– Клянусь небом, здесь пахнет преступлением! – воскликнул мой бедный друг, в бешенстве носясь по комнате. – Бейлиф явился сюда сообщить, что видел коляску, которая мчалась на безумной скорости по Тависток-Роад. Кузнец слышал женский крик, когда коляска проезжала мимо кузницы. Джейн исчезла. Я уверен, что мерзавец Дэкр похитил ее. – Лорд Рафтон яростно позвонил в колокольчик. – Двух лошадей, немедленно! – воскликнул он. – Полковник Жерар, прихватите пистолет! Джейн вернется со мной этим вечером, или поместье обретет нового хозяина.

Видели бы вы нас тогда! Не прошло и четверти часа, как мы вдвоем, словно два странствующих рыцаря былых времен, мчались выручать попавшую в беду леди. Поместье лорда Рафтона находилось недалеко от Тавистока. У каждого дома, у всех придорожных ворот нам рассказывали о коляске, которая промчалась здесь не так давно. Больше не оставалось сомнений, куда она направлялась. Пока мы скакали, лорд Рафтон рассказал мне о человеке, за которым мы гнались.

Его имя было на языке каждого англичанина. Вино, женщины, карты, азартные игры, скачки, дебоширство – он преуспел во всех пороках и заработал ужасную репутацию. Лорд Дэкр был из древнего рода. Его родные питали надежду, что брак с прекрасной леди Джейн заставит лорда Дэкра забыть о своем недостойном образе жизни. Несколько месяцев он действительно вел себя превосходно, но однажды ранил чувства молодой жены мимолетной изменой. Леди Джейн бежала из дома и нашла приют под кровлей у брата. А сегодня ее насильно вытянули из убежища. Я спрашиваю: разве может быть более благородной цель мужчины, чем та, которую преследовали мы?

– А вот Грэйвел-Хэнгер! – воскликнул лорд Рафтон, указывая кнутовищем на зеленый холм, на котором высился дом из старинного кирпича с перекрещивающимися балками, прекрасный, насколько прекрасным может быть деревенский дом в Англии. – Рядом с воротами в парк находится постоялый двор. Там мы сможем оставить лошадей, – сказал он.

Правда, я полагал, что нам следует направить лошадей ко входной двери и призвать негодяя к ответу. Но я ошибался: англичане не боятся ничего на свете, кроме закона. Англичанин сам создает закон, однако когда он вступает в силу, то становится злейшим тираном, укрощающим даже самых отчаянных храбрецов. По дороге через парк лорд Рафтон успел объяснить мне, что закон не на нашей стороне. Лорд Дэкр имел право увезти свою жену, так как она принадлежала ему. Мы же находились в положении лиц, которые вторглись на чужую территорию. Нарушители закона не имели права открыто приблизиться ко входной двери. Мы могли освободить леди силой или обманом, но никак не по праву: закон был против нас. Вот что объяснил мне мой друг, пока мы пробирались к зарослям кустарника, растущего напротив окон.

Пробравшись в кустарник, мы тщательно обследовали окно за окном. В кармане у каждого был заряженный пистолет. Мы были полны решимости не возвращаться без леди Джейн. В окнах не было видно ни души. Лишь глубокий след от колес на гравии возле крыльца указывал на то, что похититель и его пленница находятся в доме. Тревога закралась в наши сердца. Вдруг произошло событие, которое расставило все на свои места. Дверь распахнулась. С крыльца сошел высокий светловолосый человек. Его могучей стати позавидовал бы правофланговый гренадер. Когда он обернулся, я узнал бронзовое лицо и голубые глаза лорда Дэкра. Уверенным шагом он приблизился к тому месту, где прятались мы с лордом Рафтоном.

– Выходи, Нед! – воскликнул он. – Хватит прятаться в кустах. Садовник может по ошибке подстрелить тебя.

Положение, в котором мы оказались, было совсем не героическим. Мой бедный друг вышел из кустов с пунцовым от стыда лицом. Я вскочил на ноги и поклонился со всем достоинством, на которое был способен.

– Ух ты! Опять этот французик, – произнес лорд Дэкр, не отвечая на мой поклон. – Я уже слышал его кудахтанье. Нед, я знал, что ты бросишься в погоню, поэтому был начеку. Я видел, как вы вошли в парк и спрятались в кустах. Заходи в дом, давай поговорим начистоту.

Рослый красавец, кажется, чувствовал себя хозяином положения, ощущая под ногами родную почву. Мы тем временем вышли из укрытия. Лорд Рафтон не сказал и слова. Но, судя по его потемневшим глазам и сурово сдвинутым бровям, шторм приближался. Лорд Дэкр вошел в дом. Мы последовали за ним. Лорд Дэкр провел нас в обшитую дубом гостиную и плотно закрыл дверь. Затем осмотрел меня с ног до головы дерзким взглядом.

– Послушай, Нед, – сказал он. – Было время, когда англичане решали семейные вопросы самостоятельно. Какое отношение этот иностранец имеет к моей жене и твоей сестре?

– Сир, – сказал я. – Позвольте заметить, что дело касается не только сестры и жены. Я имею честь называть себя другом леди Джейн, поэтому воспользуюсь правом благородного человека защитить женщину от грубияна. Свое отношение к вам я лучше всего выражу жестом.

Я поднял правую руку и хлестнул его перчаткой по лицу. Он отшатнулся с леденящей ухмылкой. В его глазах будто застыл холод.

– Ты привел с собой наемника, Нед, – произнес лорд Дэкр. – Если уж дело идет к поединку, ты должен драться сам.

– Я готов! – воскликнул лорд Рафтон. – Здесь и сейчас!

– После того, как я убью этого чванливого французишку, – ответил лорд Дэкр. Он подошел к журнальному столику и открыл обитый медью сундучок.

– Клянусь всеми святыми, либо я, либо этот человек покинет комнату ногами вперед. Ничего не имею против тебя, Нед, но не быть мне более Джорджем Дэкром, если я не застрелю твоего пособника. Выбирайте пистолет, сэр. Мы будем стреляться через стол. Оружие заряжено. Прицельтесь в меня и застрелите. Если не сможете, клянусь Господом, ваша песенка спета.

Лорд Рафтон напрасно пытался перетянуть инициативу на себя. Две вещи были для меня очевидны. Первое – леди Джейн больше всего на свете боялась поединка между братом и мужем. И второе – если я смогу убить лорда Дэкра, то ситуация разрешится наилучшим образом. Лорд Рафтон не любил его. Леди Джейн не любила его. Поэтому я, Этьен Жерар, должен заплатить долг за дружбу и гостеприимство, избавив своих друзей от обузы. Кроме того, у меня не было выбора. Лорд Дэкр горел желанием пустить мне пулю в лоб не меньше, чем я ему. Напрасно спорил и изрыгал проклятия лорд Рафтон. Дело было сделано.

– Хорошо, если ты собираешься драться с моим гостем вместо меня, то пусть поединок состоится завтра утром в присутствии двух секундантов, – воскликнул лорд Рафтон наконец. – Стреляться через стол – чистейшее убийство.

– Не имею ничего против убийства, – заявил лорд Дэкр.

– Согласен с вами, сэр, – ответил я.

– Не желаю в это впутываться! – закричал лорд Рафтон. – Предупреждаю тебя, Джордж, если ты убьешь полковника Жерара таким образом, то окажешься на скамье подсудимых. Я не стану соучастником этого постыдного действа.

– Сир, – произнес я. – Я готов стреляться и без секунданта.

– Так дело не пойдет! – возразил лорд Дэкр. – Это против правил. Нед, перестань валять дурака. Видишь, мы оба желаем драться. Все, что от тебя понадобится, – это подбросить в воздух платок.

– Я не стану принимать в этом участия.

– Тогда нам нужен кто-то другой, – сказал лорд Дэкр и позвонил в колокольчик. В комнату вошел лакей. – Попросите полковника Беркли спуститься в гостиную. Вы найдете его в бильярдной.

Мгновение спустя в комнате появился высокий, худой англичанин с пышными усами. Подобные усы – большая редкость среди гладко выбритых джентльменов. Я слыхал, что усы носят лишь гусары и гвардейцы. Полковник Беркли выглядел странным, уставшим, медлительным и унылым человеком. Длинная черная сигара торчала у него во рту, окруженная зарослями усов. Он оглядел всех нас по очереди с традиционной для англичанина флегматичностью и не выразил ни малейшего удивления, когда узнал о наших планах.

– Неплохо, – пробормотал он. – Совсем неплохо.

– Я отказываюсь быть секундантом, полковник Беркли, – воскликнул лорд Рафтон. – Помните, что дуэль не состоится без вашего согласия. Если что-нибудь случится, вы персонально будете отвечать за случившееся.

Полковник Беркли выглядел человеком, знающим толк в вопросах чести. Он вытянул сигару изо рта и заговорил сухим протяжным голосом.

– Обстоятельства несколько необычны, но в то же время не так уж редко встречаются, Рафтон, – произнес полковник. – Один джентльмен бросил вызов, другой – вызов принял. Ситуация ясна. Время и способ поединка выбирает человек, которого вызвали на бой. Отлично. Он желает провести дуэль здесь и сейчас, стреляться через стол. Он действует по правилам, в соответствии со своими правами. Я готов взять на себя ответственность.

Больше обсуждать было нечего. Лорд Рафтон уныло уселся в углу, засунув руки глубоко в карманы бриджей. Полковник Беркли осмотрел пистолеты и положил их в центре стола. Лорд Дэкр стал с одной стороны стола, я – с другой. Нас разделяло не более восьми футов. Полковник встал спиной к камину. Левой рукой он сжимал платок, двумя пальцами правой руки – сигару.

– Когда я брошу платок, – сказал он, – вы должны взять пистолеты и выстрелить в противника. Вы готовы?

– Да! – крикнули мы одновременно.

Ладонь полковника разжалась. Платок выпал из рук. Я проворно наклонился и схватил пистолет. Но стол, как я уже говорил, был восьми футов в длину. Лорд Дэкр с его длинными руками успел дотянуться до оружия раньше. Я еще не успел выпрямиться, как прозвучал выстрел. Это и спасло мне жизнь. Если бы я сидел прямо, то пуля вышибла бы мне мозги. Я почувствовал, как она пролетела над волосами. Когда я поднял свой пистолет, то дверь в комнату отворилась и пара горячих рук обвилась вокруг меня. Встревоженное прекрасное лицо леди Джейн смотрело на меня.

– Вы ведь не станете стрелять, полковник Жерар! Не стреляйте ради меня! – воскликнула она. – Это ошибка. Говорю, вы совершаете ошибку. Он самый лучший, самый дорогой муж на свете. Никогда больше я не покину его! – Ее рука скользнула по моей и закрыла дуло пистолета.

– Джейн, Джейн, – вмешался лорд Рафтон, – пойдем со мной. Ты не должна здесь находиться. Уходи.

– Все это чрезвычайно запутанно, – пробормотал полковник Беркли.

– Полковник Жерар, вы не станете стрелять, не правда ли? Мое сердце будет навеки разбито, если вы раните моего мужа.

– Перестань, Джинни, позволь человеку выполнить то, что он должен, – вмешался лорд Дэкр. – Он как мужчина выдержал мой выстрел, и я не желаю видеть, что ему мешают. Что бы ни случилось, я получу лишь то, что заслужил.

Ладонь леди Джейн соскользнула с моего плеча.

– Оставляю жизнь мужа и свое счастье в ваших руках, полковник Жерар, – произнесла она.

Как хорошо она знала меня, эта восхитительная женщина! Минуту я стоял в нерешительности, опустив пистолет. Мой противник смело глядел мне в лицо, не пытаясь отвести взгляд, не опуская глаз и не моргая.

– Скорее, сэр, стреляйте же, – приказал полковник.

– Давайте наконец покончим с этим, – произнес лорд Дэкр.

Теперь я мог показать, что его жизнь в моих руках и целиком зависит от моей меткости. В то же время я не мог уронить свое достоинство. Я огляделся вокруг, пытаясь найти некую зацепку. Полковник смотрел на моего противника, рассчитывая, очевидно, увидеть его падение. Тот стоял ко мне вполоборота. Сигара торчала у него изо рта. Не менее дюйма пепла скопилось на ее краю. Я резко поднял пистолет и выстрелил.

– Позвольте стряхнуть пепел с вашей сигары, сэр, – произнес я и поклонился с грацией, неведомой неотесанным островитянам.

Уверен, что неудача произошла не по моей вине – подкачал пистолет. Я не мог поверить своим глазам: пуля отстрелила добрую половину сигары и прошла в полудюйме от лица полковника. Полковник ошеломленно уставился на меня, не выпуская черного обрубка изо рта. Я и сейчас вижу его глупые глаза, длинную недоумевающую физиономию и обожженные усы. Выдержав длительную паузу, полковник заговорил. Я всегда утверждал, что англичане не так флегматичны, как их описывают. Стоит их только встряхнуть, как они превращаются в бушующий вулкан. Никто на свете не смог бы соперничать с полковником в эмоциональности и выразительности выражений. Леди Джейн закрыла уши руками.

– Перестаньте, полковник. Возьмите себя в руки, – осадил полковника лорд Дэкр. – Вы забыли, что в комнате женщина.

Полковник нехотя поклонился.

– Если леди Дэкр соизволит покинуть комнату, – сказал он, – я смогу сказать все, что думаю об этом чертовом маленьком французе и его обезьяньих трюках.

Я чувствовал себя превосходно, поэтому решил пропустить слова полковника мимо ушей.

– Сир, – произнес я. – Искренне прошу извинить меня за этот инцидент. Я полагал, что если не разряжу свой пистолет, то гордость лорда Дэкра будет уязвлена. Эта ситуация казалась мне совершенно немыслимой, после того что я услышал из уст леди. Я смотрел по сторонам, пытаясь найти мишень. Моим желанием было лишь стряхнуть пепел с вашей сигары. Но пистолет испортил все дело. Если мои объяснения покажутся вам недостаточными и вы не сможете принять мои извинения, то я готов ответить в любой форме. Хочу добавить, что не могу отказать никому, когда дело касается вопросов чести.

Своим благородным поведением я завоевал сердца присутствующих. Лорд Дэкр шагнул вперед и крепко сжал мою руку.

– Клянусь всеми святыми, сэр, – воскликнул он. – Никогда не думал, что буду чувствовать такую симпатию к французу. Вы благородный человек и настоящий джентльмен. У меня все.

Лорд Рафтон ничего не сказал, но его рукопожатие было красноречивее слов. Даже полковник Беркли выдавил из себя несколько теплых слов и пообещал, что не станет более вспоминать злополучную сигару. А что касается ее… Если б вы только видели взгляд, которым она одарила меня, ее вспыхнувшие щеки и дрожащие губы!

Я иногда вспоминаю прекрасную леди Джейн, думаю о ней. Нас пригласили остаться на обед, но, как вы понимаете, друзья мои, ни я, ни лорд Рафтон не могли оставаться в Грэйвел-Хэнгере. Помирившиеся желали лишь одного – побыть наедине. Лорду Дэкру удалось убедить леди Джейн в своей искренности. Они снова стали любящими мужем и женой. Если им суждено быть вместе, то я не должен разрушать хрупкий мир в семье. Мое присутствие даже против моей воли могло повлиять на прекрасную леди. Нет, нет, я обязан был удалиться, даже ее мольбы не заставили бы меня остаться. Годы спустя я слышал, что семья Дэкров была одной из самых счастливых в стране. С тех пор ничто более не омрачало их жизнь. Тем не менее боюсь предположить, что бы случилось, если бы лорд Дэкр сумел заглянуть в мысли жены. Но ни слова более. Эта тайна принадлежит только ей. Скорее всего, она похоронена вместе с хозяйкой на одном из кладбищ Девоншира. Вероятно, все участники тех замечательных событий давно умерли, а леди Джейн живет лишь в памяти отставного французского бригадира. Я же никогда не смогу ее забыть.




Как бригадир скакал в Минск


Сегодня, друзья, я бы выпил чего-нибудь покрепче: скорее бургундского, чем бордо. А все потому, что тревожно на сердце у старого солдата. Подкравшаяся старость – странная штука. Никто не знает, никто не может понять – душа ведь не меняется с годами, – почему становится дряхлым тело. Но наступает день, когда вроде бы все становится на свои места. Жизнь пролетает перед глазами, словно вспышка молнии, мы видим себя, какими были, и понимаем, какими стали. Да, да, сегодня именно такой день. Поэтому я буду пить бургундское. Белое бургундское, «Монтраше»[150 - … «Монтраше»… – Сухое белое вино, одно из самых лучших бургундских вин.]… Сир, я ваш должник.

Это случилось сегодня утром на Марсовом поле. Простите, друзья, старика за то, что он досаждает вам рассказами о своих горестях. Вы ведь видели смотр?[151 - …на Марсовом поле. … Вы ведь видели смотр? – Марсово поле – площадь в Париже на левом берегу Сены, со второй половины XVIII в. – традиционное место военных учений и парадов. Представление о Марсовом поле как о месте военных смотров перешло в европейскую культуру из античности: полем Марса – бога войны – называлась площадь в древнем Риме, где первоначально происходили военные и гимнастические состязания, а потом – народные собрания по центуриям (сотням) вооруженных граждан.] Правда, великолепно? Я находился на месте, которое отвели для ветеранов, награжденных орденами. Ленточка на груди служила мне пропуском. А крест я оставил дома в кожаной коробочке. Нас окружили почетом, отвели места там, где войска отдают честь, справа от нас располагался император и кареты придворных. Прошли годы с тех пор, как я был на параде в последний раз. Поэтому мне не понравилось многое из того, что я увидел. Мне не понравились красные рейтузы пехотинцев. В мое время пехота сражалась в белых рейтузах, красные носили кавалеристы. Еще немного – и они захотят примерить наши шпоры и кивера! Если бы меня увидели на смотру, то решили бы, что я, Этьен Жерар, смирился с этим безобразием. Вот я и сидел дома. Но сейчас, во время войны в Крыму[152 - Но сейчас, во время войны в Крыму… – См. т. 3 наст. изд., комментарий на с. 437.], – совсем другое дело. Солдаты отправляются в бой. Мне ли оставаться в стороне, когда собираются храбрецы?

Клянусь Богом, они прекрасно маршировали, эти маленькие пехотинцы! Бравые ребята невысокого роста, но все как на подбор крепыши с прекрасной выправкой. Я снял шляпу, когда они проходили мимо. Затем настал черед артиллерии. Отличные пушки, сильные лошади в упряжках, обученные бойцы. Я снял шляпу и перед ними. Вперед вышли саперы. Нет на войне бóльших смельчаков, чем саперы. Я также отсалютовал им. И наконец – кавалерия: уланы, кирасиры, егеря и спаги[153 - …спаги. – Части легкой кавалерии во французских колониальных войсках; формировались в Северной Африке.]. Я отдал честь всем по очереди, кроме спагов. У императора не было спагов. Но когда промаршировали все, кто, вы думаете, завершил парад? Гусарская бригада во всей красе. Ах, друзья мои, гордость, слава, великолепие, блеск, грохот подков и звяканье уздечек, развевающиеся гривы, благородные лица, облако пыли и пляшущие волны стали! Мое сердце стучало, как барабан, когда они проезжали мимо. Самым последним дефилировал мой старый полк. Глаза наполнились слезами, когда я увидел серебристо-черные доломаны с чепраками из леопардовых шкур. Мне показалось, что не было всех этих лет, а я – молодой полковник – снова несусь на быстром коне во главе лихих удальцов, в самом расцвете сил, как сорок лет назад. Я поднял трость. «Вперед! В атаку! Да здравствует император!» Мое прошлое перекликалось с настоящим. О Господи, что за тонкий, писклявый голосок! Неужели его слышала наша непобедимая бригада? Моя рука едва могла поднять трость. Неужто это те стальные мускулы, которым не было равных в могучей армии Наполеона? Мне улыбались. Меня приветствовали. Император засмеялся и кивнул. Но для меня настоящее было мутным сном, а явью – восемьсот павших гусар и прежний Этьен, которого давным-давно уж нет. Но довольно: храбрец должен встретить старость и удары судьбы так же, как когда-то встречал казаков и улан. Но иногда бывают дни, когда монтраше пьется лучше, чем бордо.

Войска отправлялись в Россию, а мне о России есть что рассказать. Сейчас это кажется мне страшным сном! Кровь и лед. Лед и кровь. Свирепые лица и заледеневшие бакенбарды. Посиневшие руки, протянутые в мольбе о помощи. Непрерывная вереница людей тянется через бесконечную равнину. Люди брели, брели – одну сотню миль за другой, а впереди была все та же белая степь. Иногда по сторонам появлялись еловые леса, но чаще перед глазами расстилалась равнина до голубого холодного горизонта. А черная линия продвигалась вперед и вперед. Эти измученные, оборванные, промерзшие насквозь, умирающие от голода люди не оглядывались вокруг: понурившись и сгорбившись, они плелись обратно во Францию, как раненый зверь в свое логово. Они не разговаривали между собой, их шагов не было слышно в снегу. Лишь однажды я услышал, как они смеются. Это случилось под Вильно[154 - Это случилось под Вильно. – Вильно – официальное название города Вильнюса, столицы Литвы, до 1939 г. При отступлении из России, в ноябре 1812 г., под Вильно наполеоновские маршалы пытались собрать французские гарнизоны и организовать сопротивление наступающим русским войскам, но потерпели неудачу, после чего разбитые остатки французской армии бежали к западной русской границе.]. К командующему нашей оборванной колонны подъехал адъютант и спросил: это ли Великая армия? Все, кто был поблизости и слышал его слова, огляделись вокруг и, увидев павших духом людей, разбитые полки, закутанные в меха скелеты, бывшие когда-то гвардейцами, засмеялись. Смех загрохотал вдоль колонны, как фейерверк. Я слышал немало стонов и криков за свою жизнь, но не было ничего страшнее, чем этот горький смех Великой армии.

Но почему русские не уничтожили этих беспомощных людей? Почему их не согнали вместе, как стадо, и не отправили в плен в глубину России? Вглядываясь в длинную черную, как змея, колонну, которая пробиралась через снега, с флангов и тыла можно было заметить темные, движущиеся тени. Это казаки преследовали нас, как волки преследуют добычу. Они не растерзали нас на части лишь по одной причине: суровые российские морозы не смогли охладить горячие сердца наших солдат. Всегда находились смельчаки, готовые броситься между дикарями и их добычей. Но был один, отвагой с которым не мог равняться никто. Он заработал бóльшую славу в дни несчастья, чем тогда, когда вел армию к победе. Я поднимаю свой бокал за него, за Нея, за рыжеголового льва. Когда он бросал грозный взгляд назад, враги не смели приблизиться. Я будто вижу его сейчас: широкое белое лицо, искривленное яростью; ясные голубые глаза, сверкающие, как хрусталь; громогласный голос, который не могла заглушить даже пальба. Его высокая шляпа без перьев стала символом отступления французов в эти ужасные дни.

Известно, что ни я, ни гусары Конфланского полка не были в Москве. Нас оставили позади, охранять линии снабжения у Бородино. Мне до сих пор непонятно, как император мог пойти в наступление без нас. Это еще раз доказывало, что он перестал быть тем человеком, которым был когда-то. Однако я солдат. Я обязан подчиняться приказам. Поэтому остался в деревне, воздух в которой был испорчен жутким запахом, издаваемым телами тридцати тысяч человек, отдавших жизни в великом сражении. Всю осень я запасал фураж для лошадей и теплую одежду для людей. Когда армия стала отступать, мой полк оказался лучшим из кавалерийских частей и был прикомандирован к арьергарду Нея. Что бы он делал без нас в эти тяжелые дни?

– Ах, Жерар, – обратился он ко мне однажды вечером…

Я не смею повторять его слова. Достаточно сказать, что маршал высказал то, что чувствовала целая армия. Арьергард защищал тыл армии. Конфланские гусары прикрывали арьергард. В этом заключался смысл фразы, сказанной мне Неем.

Казаки не оставляли нас в покое ни на секунду. Мы ежедневно сдерживали их атаки. Не было и дня, когда мы оставляли сабли в ножнах. В этом и заключался солдатский долг.

Но на переходе между Смоленском и Вильно ситуация стала совершенно невозможной. Мы могли противостоять казакам и даже холоду, но не могли ко всему прочему сражаться с голодом. Пищу следовало раздобыть любой ценой. В ту ночь Ней послал за мной. Маршал находился в своем фургоне. Он уронил массивную голову на руки. Его тело и мысли были истощены до предела.

– Полковник Жерар, – сказал он. – Наше положение ужасно. Люди голодают. Мы должны раздобыть пропитание любой ценой.

– Лошади, – предложил я.

– Если мы съедим лошадей, то останемся без кавалерии.

– Оркестр, – сказал я.

Маршал рассмеялся, несмотря на отчаяние.

– Почему оркестр? – спросил он.

– Следует беречь тех, кто способен сражаться.

– Отлично! – воскликнул маршал. – Вы так же, как и я, будете сражаться до последнего патрона. Отлично, Жерар, отлично!

Маршал пожал мою руку.

– У нас еще остался шанс, Жерар. – Ней снял с крюка фонарь и осветил карту, лежавшую перед ним. – К югу от нас лежит город Минск. Русский дезертир сообщил, что в здании городского муниципалитета сосредоточены большие запасы зерна. Возьмите столько людей, сколько сочтете необходимым, и отправляйтесь в Минск, конфискуйте зерно, нагрузите подводы, которые найдете в городе, и доставьте зерно мне. Если вас подстережет неудача, мы потеряем всего лишь один отряд, но если добьетесь успеха, то спасете армию.

Ней не слишком хорошо выразил свою мысль. Ведь было очевидно, что потеря нашего отряда значила гораздо больше для армии. Качество не менее важно, чем количество. Но все же насколько почетно задание и как благороден риск! Если смертный способен добраться до Минска, значит, зерно будет доставлено. Я произнес еще немало пламенных слов о долге и чести, пока тронутый до слез маршал поднялся на ноги, дружески обхватил меня за плечи и вытолкал из фургона.

Мне было ясно: чтобы добиться успеха, следовало действовать небольшим отрядом и полагаться скорее на неожиданность, чем на силу. Большому отряду сложнее оставаться незамеченным, нелегко раздобыть пропитание. Кроме того, крупный отряд заставит русских бросить все силы на его уничтожение. С другой стороны, если небольшой отряд сумеет пробраться через казачьи разъезды, то вряд ли встретит противника на пути, ведь нам было известно, что главные силы русских находятся позади, на расстоянии нескольких переходов. Зерно, без сомнения, приготовлено для наступающей русской армии. Эскадрон гусар и тридцать польских улан – вот и все, что я отобрал для рискованной затеи. Этой же ночью мы выступили из лагеря и поскакали на юг в направлении Минска.

К счастью, ночь была безлунной, и нам удалось выскользнуть из лагеря, не встретившись с врагами. Дважды мы видели костры, пылающие в снегах, а вокруг – густой лес пик. Пики стояли вертикально, пока казаки спали. Было бы весело промчаться галопом по их лагерю. Мои товарищи жадно поглядывали на красные блики пламени, сверкающие в темноте. Клянусь всеми святыми, я едва удержался от искушения преподать урок этим наглецам, научить их держаться на почтительном расстоянии от французской армии. Но искусство полководца заключается в том, чтобы соблюдать строгую последовательность действий. Поэтому мы поскакали дальше по заснеженной дороге, миновав бивуаки казаков, справа и слева. Позади темное небо было испещрено искрами – наши измотанные товарищи пытались согреться холодной ночью, чтобы встретить следующий день, полный голода и лишений.

Всю ночь мы скакали вперед. Полярная звезда светила нам в спину. Снег был исполосан следами колес. Мы старались держаться к следам поближе, чтобы никто не смог понять, что здесь проследовал кавалерийский отряд. Соблюдение таких предосторожностей – обязательное правило для опытного офицера. Кроме того, следуя по тропе, можно было наткнуться на деревушку, а там раздобыть что-нибудь съестное. На рассвете мы очутились в густом сосновом лесу.

Снег лежал на ветках так плотно, что солнечный свет едва пробивался сквозь них. Когда мы наконец выбрались из леса, уже совсем рассвело, полукруг восходящего солнца поднялся над заснеженной равниной. Безлюдная пустошь, от края до края, окрасилась в красный цвет. Я остановил гусар и улан на опушке и стал осматривать окрестности. Неподалеку стояла небольшая изба. В нескольких милях за ней лежала деревня. А вдали, у самого горизонта, виднелся большой город, над которым сверкали многочисленные купола церквей. Похоже, это и был Минск. Следов неприятеля нигде не было видно. Очевидно, мы миновали казачьи посты. Ничто более не преграждало нам путь к цели. Радостным криком выразили мои люди восторг, услышав от меня, где мы находимся, и мы быстро направились к деревне.

Я уже говорил о небольшом домишке, который виднелся невдалеке. Как только мы подобрались ближе к нему, я увидел статного серого коня с военным седлом, привязанного к двери. Я помчался вперед галопом, но не успел добраться до дома, как незнакомый мужчина выбежал из дверей, вскочил на коня и поскакал в сторону леса. Сухой снег вылетал из-под копыт и взлетал в воздух, словно облако. Солнечный свет сверкал на его золотых эполетах. Я сразу понял, что передо мной русский офицер. Если мы его не поймаем, то он поднимет на ноги всю деревню. Я пришпорил Виолетту и поскакал следом. Мои солдаты скакали за мной, но ни у кого не было лошади, способной соперничать с моей. Я прекрасно понимал, что если я не смогу поймать русского, то они и подавно.

Только самая резвая лошадь и самый опытный наездник могут рассчитывать на то, чтобы ускользнуть от Виолетты, когда в седле Этьен Жерар. Русский неплохо скакал, у него была хорошая посадка, но я постепенно нагонял его. Он время от времени поворачивал голову. Я разглядел смуглое приятное лицо, хищные, как у орла, глаза. Я понял, что русский измеряет расстояние между нами. Неожиданно он обернулся. Раздалась вспышка, прозвучал сухой хлопок выстрела. Пуля просвистела у меня над головой.

Прежде чем он вытащил саблю из ножен, я поравнялся с ним. Русский пришпорил коня. Мы бок о бок понеслись по равнине. Моя левая нога касалась правой ноги русского, а левая рука легла на его правое плечо. Он всунул себе что-то в рот. Я потянул его через луку, а рукой схватил за горло так, чтобы он не смог проглотить. Конь вырвался из-под него, но я держал его крепко. Виолетта остановилась. Сержант Оден первым настиг нас. Он был бывалым солдатом и немедленно понял, что к чему.

– Держите его крепче, полковник, – сказал он. – Я сделаю все остальное.

Сержант вытянул нож, всунул лезвие между крепко сжатых зубов русского и повернул. Рот русского раскрылся. На языке лежал крохотный клочок влажной бумаги, который русскому так и не удалось проглотить. Оден вытянул записку, а я разжал горло русского. Полузадушенный офицер не сводил с записки глаз. Я понял, что это сообщение исключительной важности. Руки русского сжались, словно он собирался выхватить записку. Однако, когда я извинился за грубость, пожал плечами и добродушно улыбнулся.

– А сейчас к делу, – сказал я, когда русский откашлялся и восстановил дыхание. – Как вас зовут?

– Алексей Бараков.

– Ваше звание и военная часть?

– Капитан гродненских драгун[155 - Капитан гродненских драгун. – Кто-то – или Конан Дойл, или Марбо, или Жерар – путает. В составе русской армии были гродненские гусары, а не драгуны.].

– Что написано в записке, которую вы намеревались проглотить?

– Несколько строчек для любимой.

– А ее имя, – произнес я, прочитав адрес, – атаман Платов[156 - …атаман Платов. – Матвей Иванович Платов (1751—1818) – русский генерал от кавалерии (1809), с 1801 г. – войсковой атаман Донского казачьего войска; в Отечественную войну 1812 г. и в 1813—1814 гг. успешно командовал донским казачьим корпусом.]. Хватит, сир, это важный военный документ, который вы перевозили от одного генерала к другому. Немедленно расскажите, о чем идет речь.

– Прочитайте сами и все узнаете.

Он говорил на превосходном французском, как большинство образованных русских, но знал, что ни один француз в округе не сможет и слова сказать по-русски. Записка состояла из нескольких слов:

«Пусть французы придут в Минск. Мы готовы».

Я уставился на записку и покачал головой. Затем показал своим гусарам, но и они не смогли ничего понять. Поляки были неграмотными, не умели ни читать, ни писать. Их сержант был родом из Мемеля в Восточной Пруссии и не говорил по-русски. Можно было рехнуться: в моих руках находился важный документ, от которого могла зависеть судьба армии, а я не мог разобрать, что в нем написано. Снова я попытался заставить нашего пленника перевести записку. Взамен я пообещал ему свободу. Русский только улыбнулся в ответ. Меня восхищала его отвага. Окажись я в его ситуации, то улыбался бы так же.

– Скажите хотя бы название села.

– Доброва.

– А там, вдали, Минск?

– Вы правы, там Минск.

– Тогда мы отправимся в село и вскоре найдем кого-нибудь, кто переведет донесение.

Мы помчались вперед вместе. Солдаты с карабинами наперевес не спускали глаз с пленника. Деревушка оказалась небольшой. Я поставил часовых по краям единственной улицы, чтобы никто не мог скрыться. Нам нужно было передохнуть, подкрепиться и накормить лошадей. Мы ехали всю ночь. Нам предстоял еще долгий путь.

В центре деревни стоял большой каменный дом. Туда я и направился. Дом принадлежал священнику – неопрятному, дурно пахнущему пожилому человеку, который не смог внятно ответить ни на один из поставленных вопросов. Я никогда не встречал более неприятной внешности, но Бог мой, как его дочь отличалась от отца! Она была брюнеткой, что большая редкость для русских, с матовой кожей и черными, как вороново крыло, волосами. Ее прекрасные черные глаза загорелись при виде гусар. С первого взгляда я понял, что она будет моей. Когда солдат выполняет важное задание, ему, конечно, не до любовных приключений. Тем не менее во время скудного завтрака, которым меня угостили, я завел непринужденную беседу. Не прошло и часа, как мы с девушкой стали лучшими друзьями. Ее имя было Софи. Фамилии я так и не узнал. Я настоял, чтобы она звала меня Этьен, и изо всех сил пытался развеселить. Ее прекрасное лицо было грустным, а глаза полны слез. Мне стоило немалых трудов убедить девушку рассказать, что так расстроило ее.

– Как мне быть веселой, – сказала она по-французски с очаровательным грассированием, – когда один из моих соотечественников оказался вашим пленником? Я видела его под охраной двух гусар, когда вы приближались к деревне.

– Это военное счастье, – ответил я. – Сегодня не повезло ему, завтра, возможно, – мне.

– Но послушайте, месье…

– Этьен, – уточнил я.

– Хорошо, – воскликнула она покраснев. – Подумайте, Этьен, вы заберете этого офицера в свой лагерь, а он замерзнет или умрет от голода. Я слышала, что вашим солдатам нелегко. Что же тогда будет с пленником?

Я пожал плечами.

– У вас доброе лицо, Этьен, – сказала она. – Вы не позволите бедняге погибнуть. Умоляю, отпустите его.

Ее нежная рука прикоснулась к моей. Темные глаза смотрели с мольбой и надеждой. Неожиданная мысль промелькнула в моей голове. Я выполню ее просьбу, а взамен потребую выполнить свою. По моему приказу пленника привели в дом.

– Капитан Бараков, – сказал я. – Эта юная девушка просит освободить вас, что я и намерен сделать. Вы должны дать честное слово, что останетесь в деревне двадцать четыре часа и никому не сообщите о нашем маршруте.

– Обещаю, – сказал он.

– Верю вашему слову. Один человек не сможет повлиять на исход противостояния двух армий, а я не желаю привозить вас в наш лагерь, тем самым обрекая на смерть. Вы свободны, сир. Свою благодарность вы можете выказать не мне, а первому французскому офицеру, который попадет в ваши руки.

Когда он вышел, я вытащил из кармана записку.

– Софи, – сказал я, – я выполнил вашу просьбу, а взамен вы дадите мне урок русского.

– С удовольствием, – ответила она.

– Давайте начнем с этого, – сказал я и положил перед ней записку. – Растолкуйте мне значение каждого слова.

Она с удивлением взглянула на записку.

– Это означает, – сказала она, – «Если французы придут в Минск, то все пропало». – Неожиданно выражение испуга появилось на ее красивом лице. – Что это? Что я наделала! Я предала свою страну! Ах, Этьен, эта записка вовсе не предназначалась вам. Как вы могли быть столь коварным? Ведь вы заставили бедную девушку изменить своей родине!

Я успокоил Софи, убедив, что нет ничего страшного, если ее перехитрил старый, опытный вояка вроде меня. Но сейчас мне было не до разговоров. Записка подтверждала, что зерно в Минске, а защищать город некому, потому что войск там нет. Высунувшись из окна, я немедленно отдал приказ. Трубач заиграл сбор, и уже через десять минут мы, оставив деревню позади, галопом поскакали к городу с позолоченными куполами и колокольнями, блестевшими над горизонтом. Колокольни поднимались все выше и выше. Когда солнце достигло зенита и стало клониться к западу, мы очутились на широкой главной улице и поскакали вдоль под крики мужиков и вопли женщин, пока не достигли ратуши[157 - …ратуши. – Ратуша – (польск. ratusz из нем. Rathaus от Rat – совет – и Haus – дом) – здание, в котором помещается орган городского самоуправления; обычно имеет зал на втором этаже и часовую башню.]. Я остановил кавалеристов на площади, а сам с двумя сержантами, Оденом и Папилетом, бросился внутрь.

О Боже, мне никогда не забыть того, что я увидел! Прямо перед нами в три ряда стояли русские гренадеры. Прямо в лица нам, едва мы вошли, грянул залп. Оден и Папилет замертво упали на пол, прошитые пулями. С меня пуля сбила кивер, а в доломане зияли две дыры. Гренадеры направили на меня штыки.

– Измена! – закричал я. – Нас предали! По коням!

Я выскочил из ратуши, но вся площадь уже была заполнена войсками. Со всех сторон на нас неслись драгуны и казаки, а из окружающих домов открыли такую пальбу, что половина моих людей замертво свалились на землю.

– За мной! – закричал я и вскочил на Виолетту, но высоченный русский офицер-драгун обхватил меня, и мы покатились по земле. Он обнажил саблю с целью убить меня, но почему-то передумал, схватил за горло и бил головой о камни, пока я не потерял сознания. Так я очутился в плену у русских.

Когда я пришел в себя, то пожалел лишь о том, что гигант-драгун сразу же не убил меня. На центральной площади Минска лежала половина моих людей, мертвых или раненых. Толпа возбужденных русских окружала нас. Оставшихся в живых согнали на крыльцо под охрану казаков. Что я мог сказать? Что мне оставалось делать? Было очевидно, что я привел своих людей в хорошо организованную ловушку. Русские узнали о нашей миссии и приготовили встречу. Виной всему была записка. Именно из-за нее я забыл об осторожности и сразу помчался в город. Мне никогда не заслужить прощения. Слезы покатились по щекам, когда я увидел то, что осталось от эскадрона. Я думал о боевых товарищах, которые тщетно ожидают меня с провизией. Ней доверился мне, а я не оправдал его доверия. Маршал, вероятно, вглядывается в бескрайние снежные просторы и надеется увидеть отряд с зерном. Но нам не суждено порадовать его взор! Мне самому судьба не сулила ничего хорошего. Ссылка в Сибирь – вот лучшее, на что я мог рассчитывать. Но поверьте, друзья, что не о себе, а о голодающих товарищах беспокоился Этьен Жерар. По его щекам катились слезы, которые тут же замерзали, не успев упасть на землю.

– Что такое? – раздался грубый голос рядом. Повернув голову, я увидел огромного чернобородого драгуна, который стащил меня с седла. – Посмотрите, французик плачет. Я думал, что у корсиканца[158 - …у корсиканца… – Корсиканец – прозвище Наполеона Бонапарта, особенно распространенное в среде его недругов. Наполеон родился в 1769 г. на итальянском острове Корсика, который только за три месяца до его рождения стал владением Франции.] служат храбрецы, а не сопливые мальчишки.

– Повстречай ты меня лицом к лицу, я бы показал, кто из нас сопливый мальчишка, – ответил я.

Вместо ответа мерзавец отвесил мне пощечину. Я схватил его за горло, но дюжина солдат оттащила меня от него. Воспользовавшись тем, что солдаты крепко держат меня, драгун еще раз ударил меня.

– Собака! – воскликнул я. – Разве так следует обходиться с офицером и джентльменом?

– Мы не приглашали вас в Россию, – ответил он. – Если ты пришел сюда незваным, то получай, что заслужил. Была б моя воля, я бы застрелил тебя не церемонясь.

– Ты ответишь за это однажды, – произнес я, вытирая кровь с лица.

– Если атаман Платов разделяет мое мнение, то ты не доживешь до завтра, – ответил он со свирепой гримасой. Затем сказал несколько слов своим подчиненным. Те немедленно оседлали коней.

Подвели Виолетту. Лошадь выглядела такой же несчастной, как ее хозяин. Мне велели сесть в седло. Мою левую руку обвязали ремнем, другой конец которого прикрепили к стремени драгунского сержанта. И вот я с уцелевшими гусарами в самом жалком положении выехал из Минска на север.

В жизни не встречал я такую скотину, как майор Сержин, начальник эскорта. В русской армии служат как самые лучшие, так и самые худшие солдаты в мире, но большего негодяя, чем майор Сержин из Киевского драгунского полка, не было ни в одной армии мира, за исключением партизан в Пиренеях. Здоровенный, со свирепым лицом и щетинистой черной бородой, торчавшей поверх его кирасы, он производил жутковатое впечатление. Я слышал, что позже его представили к награде за храбрость и силу. Что ж, могу подтвердить: в его руках была медвежья сила, которую я почувствовал на себе, когда он стащил меня с седла. По-своему он был остроумен и все время отпускал по-русски шуточки в наш адрес, отчего драгуны и казаки покатывались со смеху. Дважды он отхлестал моих товарищей плетью. Однажды приблизился и ко мне и уже занес плеть, но, видимо, что-то в моих глазах заставило его изменить решение. Майор не посмел ударить меня.

Жалкие и несчастные, замерзающие и голодные, мы двигались унылой вереницей через огромную заснеженную равнину. Солнце село, но наш тяжкий путь продолжался и в сумерки. Я окоченел от холода, голова ныла от побоев. Я сидел в седле в полубессознательном состоянии, не понимая, куда и зачем еду. Виолетта плелась, понурив голову, и поднимала ее лишь затем, чтобы презрительно фыркнуть на убогих казачьих лошаденок.

Неожиданно конвой остановился на единственной улочке крохотной русской деревушки. На одной стороне улицы была церковь, а напротив – большой каменный дом, который показался мне знакомым. В полумраке я рассмотрел, что мы снова оказались в Доброве, у дверей того же дома священника, в котором мы останавливались утром. Здесь очаровательная в своей наивности Софи перевела мне злополучную записку, которая столь странным образом привела нас к гибели. Обидно, всего несколько часов назад мы, полные надежд, выехали отсюда, а теперь остатки славного отряда, побежденные и униженные, в руках злобного врага безропотно ожидали своей участи. Но это судьба солдата, друзья мои; сегодня она тебя ласкает, а завтра жестоко бьет. Токайское во дворце, мутная вода в лачуге, роскошные меха или отрепья, туго набитый кошелек или пустой карман, постоянные колебания от лучшего к худшему, и лишь храбрость и честь остаются неизменными.

Русские спешились. Моим несчастным товарищам приказали сойти с лошадей. Было уже довольно поздно. Русские, похоже, собирались здесь заночевать. Крестьяне обрадовались, увидев, что мы попали в плен. Они высыпали на улицу с горящими факелами. Женщины угощали казаков чаем и бренди. К крестьянам присоединился старик священник, которого мы видели утром. Теперь он, радостно улыбаясь, вынес на подносе горячий пунш, запах которого я помню до сих пор. За спиной у отца стояла Софи. Я с горечью увидел, как горячо она пожала руку майора Сержина, поздравила его с победой и пленением врагов. Престарелый священник, ее отец, злобно взглянул на меня, вытянул костлявую руку и пробормотал ругательства. Красавица Софи молча взглянула на меня, и в ее темных глазах я прочел сожаление и сочувствие. Повернувшись к майору Сержину, Софи что-то сказала по-русски, отчего тот нахмурился и отрицательно покачал головой. Софи стояла в полоске света, который падал из открытой двери, и, кажется, умоляла о чем-то майора. Я не мог оторвать глаз от их лиц: прекрасной девушки и смуглого, свирепого лица мужчины. Чутье подсказывало мне, что от результата спора зависит моя судьба. Офицер долго качал головой. Наконец мольбы девушки смягчили его: по-видимому, он решил уступить. Майор повернулся в мою сторону, туда, где я стоял под охраной сержанта.

– Эти добрые люди предлагают вам провести ночь в их доме, – сказал майор, пожирая меня своими злобными глазами. – Мне нелегко отказать им, хотя я бы предпочел, чтобы ты переночевал в снегу под открытым небом. Это немного остудило бы твою горячую кровь, французская собака!

Взглядом я попытался выразить все свое презрение к нему.

– Ты родился дикарем, дикарем и умрешь, – ответил я.

Мои слова разозлили его. Он подскочил ко мне с проклятиями, подняв хлыст, словно для удара.

– Заткнись, собака! – закричал он. – Была б на то моя воля, я бы заставил тебя пожалеть о нахальстве!

Майор повернулся к Софи. Перед ней он пытался выглядеть галантным джентльменом.

– Если у вас в доме есть погреб с хорошим замком, – сказал он, – то пусть француз проведет ночь там. Ваше предложение и так большая честь для него. Но мне нужно его честное слово, что он не будет пытаться сбежать. Я обязан доставить его атаману Платову завтра утром.

Я не мог более выдерживать его высокомерия. Он нарочно обращался к девушке по-французски, чтобы больнее уколоть меня.

– Мне не нужны ваши поблажки! – вспылил я. – Делайте что хотите. Я не стану давать честного слова.

Русский пожал плечами и повернулся ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен.

– Как скажешь, дружище. Тем хуже для твоих рук и ног. Посмотрим, что ты запоешь утром, после проведенной на снегу ночи.

– Одну секунду, майор Сержин, – вмешалась Софи. – Вы не должны быть слишком жестоки с этим пленником. Он сделал нечто такое, что дает ему право на нашу признательность и милосердие.

Русский подозрительно посмотрел на нее, а затем на меня.

– Что же он сделал? Вы, кажется, проявляете излишний интерес к судьбе этого француза.

– Причина заключается в том, что сегодня утром он по собственному почину освободил из плена капитана Алексея Баракова из гродненского драгунского полка.

– Это правда, – сказал Бараков, который в эту минуту вышел из дома. – Он взял меня в плен утром и освободил под честное слово, вместо того чтобы доставить во французский лагерь, где я бы умер с голоду.

– Учитывая то, как благородно поступил полковник Жерар, сейчас, когда фортуна переменилась, вы, безусловно, разрешите отплатить за благородство и позволите ему скоротать морозную ночь в нашем подвале.

Но драгун все еще упрямился.

– Заставьте его дать честное слово. Пусть сначала пообещает, что не станет пытаться бежать, – ответил майор. – Вы слышите меня, сир? Вы даете честное слово?

– Не дам вам ничего, – резко ответил я.

– Полковник Жерар! – воскликнула Софи, повернувшись ко мне с умоляющей улыбкой. – А мне вы дадите честное слово, не правда ли?

– Вам, мадемуазель, я не могу отказать. Я с удовольствием дам вам честное слово.

– Вот видите, майор Сержин! – торжественно воскликнула Софи. – Этого достаточно. Вы слышали, как он дал мне честное слово. Теперь я несу ответственность за него.

Русский медведь нехотя пробурчал, что согласен. Меня повели в дом. За мной последовал недовольный священник и чернобородый гигант-драгун. В подвале находилось просторное помещение, в котором зимой хранили дрова. Меня отвели туда и дали понять, что это место моего ночлега. Половина этого убогого помещения была завалена дровами. Вымощенный камнем пол, голые стены с единственным узким окошечком в одной из них, надежно закрытым железными прутьями – так выглядел этот подвал. В нем тускло светил большой фонарь, который свисал с низкого потолка. Майор Сержин с ухмылкой снял его и осмотрел все углы мрачного подвала.

– Как вы находите русские отели, месье? – спросил он с отвратительным смешком. – Они не слишком велики, но это лучшее, что мы можем вам предоставить. Возможно, в следующий раз, когда французы соберутся путешествовать, то выберут иную страну, в которой будут чувствовать себя более комфортно.

Майор рассмеялся мне в лицо. Его белые зубы сверкали в густой бороде. Затем он оставил меня. Я услышал, как огромный ключ заскрипел в замке.

Почти час я в совершенном отчаянии сидел на куче дров. Холод сковал и душу, и тело. Закрыв лицо руками, я пытался отогнать мрачные мысли. Здесь, в четырех стенах, было довольно холодно, но мысль о том, каково сейчас моим товарищам, заставляла забыть о собственных страданиях. Я стал ходить взад-вперед, хлопать в ладоши, бить ногами в стену, чтобы не замерзнуть. Фонарь чуточку грел, но все равно было ужасно холодно, кроме того, я с утра ничего не ел. Казалось, обо мне все забыли, но вдруг в замке повернули ключ и вошел не кто иной, как мой недавний пленник – капитан Алексей Бараков. Под мышкой он нес бутылку вина, а в руках – большую тарелку горячего тушеного мяса.

– Тсс, – шепнул он. – Тихо. Держитесь. Я не могу остаться, чтобы все объяснить: Сержин все еще здесь. Не спите и будьте начеку!

После этих слов Бараков поставил на землю блюдо с едой и выбежал из подвала.

«Не спите. Будьте начеку!» – слова Баракова звенели в мозгу. Я поел и выпил вино. Но не еда, не вино согрели мне сердце. А вот то, что сказал Бараков… Я должен быть начеку? Может, мне представится возможность побега? Я всегда презирал людей, которые никогда не молятся, а при опасности вспоминают о молитве. Так плохой солдат старается угодить начальству только тогда, когда нуждается в поблажке. Но я вспомнил о соляных копях в Сибири, о матушке, которая ждала меня во Франции, и молитва полилась сама собой. Слова шли не из уст, а из сердца. Я молился о том, чтобы фраза Баракова означала именно то, на что я рассчитывал. Церковный колокол отбивал час за часом, но ничего не было слышно, кроме переклички русских часовых.

Вдруг я замер: за дверью послышались легкие шаги. Секунду спустя скрипнул замок, дверь открылась, и в комнату вошла Софи.

– Месье! – окликнула она меня.

– Этьен, – в который раз поправил я ее.

– Ничто не в силах изменить вас, – сказала Софи. – Могу ли я рассчитывать на то, что вы не возненавидите меня? Вы ведь простили мне шутку, которую я с вами сыграла?

– Какую шутку? – спросил я.

– О Господи! Это невозможно! Разве вы до сих пор не поняли? Вы попросили меня перевести донесение. Я сказала, что в записке написано: «Если французы попадут в Минск, то все пропало».

– Что же было написано на самом деле?

– «Пусть французы приходят в Минск, мы их ждем».

Я отпрыгнул от нее, как ужаленный.

– Вы предали меня! – закричал я. – Вы заманили меня в ловушку. Это из-за вас погибли и попали в плен мои товарищи. Каким же я был дураком, что доверился женщине!

– Вы несправедливы, полковник Жерар. Я русская женщина, для меня главное – долг перед родиной. Разве вы не хотели бы, чтобы французская девушка, оказавшись в подобной ситуации, поступила так же, как я? Если бы я перевела донесение правильно, то вы не поскакали бы в Минск, а ваш эскадрон спасся бы. Скажите, пожалуйста, что прощаете меня.

Она молила меня о прощении с очаровательной страстностью. Но я снова подумал о своих погибших товарищах и не смог пожать руку, которую она протянула мне.

– Хорошо, – сказала она, опустив руку. – Вы думаете о своих людях так же, как я о своих. Поэтому мы одинаково правы. Но в этих стенах вы произнесли мудрую и добрую фразу, полковник Жерар. Вы сказали: «Один человек не может повлиять на исход битвы двух великих армий». Этот ваш урок благородства не прошел даром. За штабелями дров находится потайная дверь. Ее никто не охраняет. Вот ключ. Поторопитесь, полковник Жерар, к сожалению, мы никогда больше не увидимся.

Я замер на минуту с ключом в руке. В голове у меня пронесся вихрь мыслей. Поколебавшись, я вернул ключ девушке.

– Я не могу это сделать.

– Почему?

– Я дал слово.

– Кому? – спросила она.

– Вам.

– А я освобождаю вас от данного слова.

Мое сердце замерло от восторга. Конечно, Софи была права. Я отказался дать слово Сержину. Я ничего ему не должен. Если она освобождает меня от данного ей слова, то моя совесть чиста. Я взял ключ из ее рук.

– Вы найдете капитана Баракова в конце улицы, – сказала Софи. – Мы, северяне, никогда не забываем ни обид, ни добрых дел. У Алексея ваше оружие и лошадь. Не теряйте ни секунды. Через два часа – рассвет.

Я последний раз взглянул на Софи и шагнул в звездную русскую ночь. Софи печально глядела мне вслед, словно желая чего-то еще, кроме холодной благодарности. Но даже самый ничтожный человечишка имеет гордость. Не стану отрицать, что ее обман ранил меня до глубины души. Я не мог заставить себя даже поцеловать ее руку, не говоря уже о поцелуе в губы. Дверь вела в заснеженную аллею. В конце аллеи виднелся силуэт человека. Под уздцы он держал Виолетту.

– Вы просили проявить сострадание к первому французскому офицеру, который попадется нам в руки, – сказал Алексей. – Счастливого пути! – шепнул он, когда я вскочил в седло. – Помните: пароль «Полтава».

Благодаря знанию пароля мне дважды удалось проскочить патрули казаков. Миновав последний патруль, я поскакал галопом, надеясь, что снова стал свободным человеком. Вдруг сзади на снегу послышались глухие удары копыт. Высокого роста человек на великане-скакуне догонял меня. Моим первым желанием было пришпорить Виолетту. Но, увидев длинную черную бороду поверх стальной кирасы, я остановил коня и стал ждать.

– Я так и знал, что ты сбежишь, французский сукин сын! – воскликнул он, обнажая саблю. – Негодяй, ты нарушил данное слово.

– Я не давал слова.

– Ты лжешь, собака!

Я оглянулся по сторонам. Вокруг не было ни души. Равнина была тихой и совершенно безлюдной. Лишь луна светила на небе да снег скрипел под копытами коней. Фортуна всегда благоволила ко мне.

– Я не давал тебе слова.

– Ты дал его девушке.

– Я готов ответить перед девушкой.

– Конечно, лучше ответить девушке, но, к сожалению, тебе придется ответить мне.

– Я готов.

– Ты вооружен? Измена. Ага, я все понял. Девушка помогла тебе бежать. Ее за это сошлют в Сибирь.

Произнеся эти слова, Сержин подписал себе смертный приговор. Ради Софи я не мог позволить ему вернуться живым. Наши сабли скрестились. Еще через мгновение мой клинок прошил насквозь черную бороду и вонзился ему в горло. Сержин свалился на землю. Я немедленно спрыгнул с коня, но это оказалось излишним: одного удара шпаги было достаточно. Он умер, вонзив зубы в мою голень, как дикий волк.

Два дня спустя я настиг нашу отступающую армию в Смоленске и снова стал частью печальной процессии, которая тянулась по снежным просторам на запад, оставляя за собой кровь.

Довольно, друзья мои. Я не стану больше вспоминать об этих горьких днях. Они все еще преследуют меня по ночам. Когда наконец мы добрались до Варшавы, то позади остались все орудия, обоз и три четверти наших товарищей. Но честь Этьена Жерара не была потеряна в русских снегах. Кое-кто считает, что я нарушил слово. Попробовали бы сказать нечто подобное мне в лицо, когда я был моложе, а мой палец не был слишком слаб, чтобы надавить на спусковой крючок.




Как бригадир вел себя при Ватерлоо 





1. Рассказ о таверне в лесу


Ни одно из великих сражений, в которых я принимал участие во имя императора и Франции, не закончилось поражением. Ватерлоо в некотором смысле подтверждает правило. Хотя я присутствовал при схватке, но не имел возможности сражаться. И враг победил. Не мне искать связь между двумя этими событиями. Вы знаете меня слишком хорошо, друзья, чтобы подумать, будто я способен на такие утверждения. Но факты говорят сами за себя. События дают пищу для размышлений и приводят к лестным для меня выводам.

Тогда все свелось к прорыву нескольких каре англичан. Сокруши мы оборону врага, и победа осталась бы за нами. Если вы полагаете, что конфланские гусары во главе с Этьеном Жераром не могли этого сделать, то из вас никудышные судьи. Но фортуна распорядилась иначе: я оказался в стороне, и империя пала. Судьба решила также, что день горести и скорби должен принести мне такие почести, каких я не был удостоен, даже когда летел на крыльях победы из Булони[159 - …из Булони… – Булонь – город-порт на западе Франции, на побережье пролива Па-де-Кале.] в Вену. Никогда еще моя звезда не горела так ярко, как в тот пасмурный день. Вам известно, что я остался предан императору даже в его бедственном положении и отказался продать свою шпагу и честь Бурбонам. Никогда больше я не оседлаю боевого коня, никогда не услышу у себя за спиной звуков серебряных труб и грохота литавр, не поскачу в атаку во главе эскадронов. Но, друзья мои, воспоминания утешают меня и вызывают слезы умиления. Я никогда не забуду, как достойно проявил себя в последний день военной службы. Я уверен, что из всех замечательных подвигов, которые принесли мне любовь красивых женщин, уважение и зависть мужчин, ни один по дерзости и благородству цели не мог сравниться со знаменитой скачкой в ночь на девятнадцатое июня тысяча восемьсот пятнадцатого года. Я знаю, что эту историю до сих пор обсуждают офицеры за обеденным столом и солдаты в казармах. В армии найдется не много людей, которые не слыхали о моем подвиге. Но скромность заставляла меня держать рот на замке до поры до времени. Сегодня же, друзья мои, я разоткровенничался и решил рассказать все как было.

Для начала хочу убедить вас в том, что в этой кампании принимала участие лучшая из армий Наполеона. Франция к тринадцатому году уже не обладала сильной армией. На одного опытного, обстрелянного солдата приходилось пятеро новобранцев, которых мы называли «марий-луиз» потому, что набором рекрутов в отсутствие воевавшего тогда императора занималась императрица. Но к пятнадцатому году на родину возвратились пленные из России, Испании и Англии.

Они были опасными людьми, эти ветераны двадцати битв. Их сердца переполняла ненависть и желание мстить. Они жаждали вернуться к старому занятию. Среди ветеранов хватало тех, кто носил на рукаве по два-три шеврона. Один шеврон означал пять лет службы[160 - …кто носил на рукаве по два, три шеврона. Один шеврон означал пять лет службы. – Шеврон (фр. chevron, буквально – стропила) – нашивка из галуна на рукаве форменной одежды, обычно имеющая форму острого угла.]. Никто не мог сравниться с этими людьми силой духа. Они фанатично поклонялись императору, не хуже мамелюков, боготворивших пророка. Эти люди с радостью бросились бы на штыки, если бы были уверены, что их кровь нужна Наполеону. Видели бы вы, как эти ветераны идут в бой, их горящие лица, пылающие яростью глаза, неистовый клич, и вы бы поняли, что ничто на свете не в состоянии остановить их. Настолько высоким был дух Франции в то время, что никто не мог противостоять ему. Англичане же никогда не имели ни духа, ни души, а лишь грубую силу. Эту силу мы не раз напрасно пытались сломать. Все так и было, друзья мои. С одной стороны мужество, поэзия, самопожертвование, с другой – животная сила. Наши мечты, надежды и идеалы – все оказалось разбито о грубую мощь Старой Англии.

Вы, конечно, читали, как император собирал войска, как во главе стотридцатитысячной армии направился на север, чтобы атаковать пруссаков и англичан. Шестнадцатого июня Ней завязал сражение с англичанами при Катр-Бра, а мы тем временем разбили пруссаков у Линьи. Не в моих правилах хвастать своим вкладом в эту победу. Всем и так известно, что гусары Конфланского полка покрыли себя славой. Пруссаки отчаянно сопротивлялись. Восемь тысяч прусских солдат остались лежать на поле боя. Император посчитал, что уничтожил прусскую армию, поэтому послал маршала Груши[161 - …Груши… – Эммануэль Груши (1766—1847) – маршал Франции – последний получивший это звание при Наполеоне, участник Итальянского похода, франко-австрийской и франко-прусской войн, в испанской кампании 1808 г. – комендант Мадрида; отличился в Бородинском сражении.] во главе тридцати двух тысяч солдат преследовать остатки прусской армии. А сам повернул армию из почти восьмидесяти тысяч человек против «чертовых» англичан. Нам, французам, было за что мстить. Мы не забыли гинеи Питта[162 - …гинеи Питта… – Уильям Питт Младший (1759—1806) – премьер-министр Великобритании в 1783—1801 и 1804—1806 гг., один из главных организаторов коалиций европейских государств против революционной, а затем наполеоновской Франции, на что направлял колоссальные финансовые средства из британской казны.], корабли Портсмута, вторжение Веллингтона, вероломные победы Нельсона! И, кажется, наконец наступил день расплаты.

Армия Веллингтона насчитывала шестьдесят семь тысяч человек. Но немалая часть его войска состояла из бельгийцев и голландцев, которые не горели особым желанием воевать против нас. Герцог мог положиться не более чем на пятьдесят тысяч солдат. Обнаружив, что ему противостоит император собственной персоной во главе восьмидесятитысячной армии, англичанин словно окаменел от страха и оказался не способен ни пошевелиться сам, ни привести в движение армию. Вы видели когда-нибудь кролика, завороженного удавом? Так, словно кролики, оцепенев от ужаса, стояли англичане на гребне Ватерлоо. В ночь перед битвой император, потерявший адъютанта при Линьи, приказал мне занять место погибшего. Я оставил гусар на попечение майора Виктора. Не знаю, кто из нас, он или я, был более огорчен тем, что меня отозвали перед самым сражением. Но приказ есть приказ. Хорошему солдату остается лишь пожать плечами и повиноваться. Восемнадцатого утром я проехал вместе с императором вдоль вражеских линий. Он рассматривал позиции врага в подзорную трубу и обдумывал план сокрушительного удара. Рядом с ним были Сульт, Ней, Фуа[163 - …Фуа… – Максимилиан Себастиан Фуа (1775—1825) – французский генерал и политический деятель, участник наполеоновских войн в Швейцарии, Италии, Австрии, Испании, Португалии и др.; участвовал в бою при Ватерлоо; после реставрации Бурбонов в 1819 г. был избран и в 1824 г. переизбран в палату депутатов.] и другие полководцы, которые воевали с англичанами в Португалии и Испании.

– Будьте осторожны, сир, – сказал Сульт. – Английская пехота – бравые вояки.

– Вы думаете, что англичане хорошие солдаты, лишь потому, что они били вас, – ответил император.

Более молодые офицеры не могли сдержать улыбки. Но лица Нея и Фуа оставались серьезными и встревоженными. Английские позиции, пестревшие красным и синим, с грозно торчавшими орудиями артиллерийских батарей, настороженно молчали. Враг находился от нас на расстоянии ружейного выстрела. По другую сторону лощины наши люди, закончив трапезу, готовились к бою. После только что прошедшего сильного дождя ярко светило солнце. Солнечные лучи осветили французскую армию, и в их свете наши кавалерийские бригады казались реками стали. Свет отражался от бесчисленных штыков пехотинцев и слепил глаза. При виде такой красоты и величия нашей замечательной армии я, не сдержавшись, привстал на стременах и, взмахнув кивером, крикнул: «Да здравствует император!» Могучий клич, словно раскат грома, покатился от фланга к флангу. Кавалеристы размахивали саблями, а пехотинцы – киверами, надетыми на штыки. Англичане словно застыли. Они поняли, что их час пришел.

Так бы и произошло, если бы был отдан приказ и армия двинулась бы вперед. Стоило нам ринуться на них, как мы стерли бы их с лица земли. Мы были не только храбрыми, но более многочисленными, более опытными, да и в бой нас вел великий полководец. Но император желал делать все по-своему. Он ждал, пока подсохнет и затвердеет земля, чтобы артиллерия могла маневрировать. Три часа оказались потеряны зря. Лишь в одиннадцать мы увидели, как пошла в наступление колонна Жерома Бонапарта[164 - …Жерома Бонапарта… – Жером Бонапарт (1784—1860) – младший брат Наполеона, в 1807—1813 гг. – король Вестфалии (исторической области в Германии).] на левом фланге. Выстрелы орудий возвестили, что битва началась. Потеря трех часов оказалась роковой. Атака с левого фланга была направлена против фермерского дома, который удерживали английские гвардейцы. Мы услышали панические крики англичан. Тем не менее они все еще держались. Корпус д’Эрлона[165 - …д’Эрлона… – Имеется в виду бригадный генерал Жан Батист Друэ, граф д’Эрлон (см. соответствующий комментарий на с. 432).] пошел в атаку на правом фланге, чтобы вытеснить англичан. В это время наше внимание переместилось от сражения, которое разворачивалось рядом, к тому, что происходило вдалеке.

Император направил подзорную трубу на местность слева от позиций англичан. Затем обратился к герцогу Далмации[166 - …Далмации… – Далмация – историческая область в Европе, на Балканском полуострове, у побережья Адриатического моря, с 1945 г. – в составе Хорватии и – южная часть – Черногории.], или Сульту, как мы, солдаты, называли его.

– Что это, маршал? – задал вопрос император.

Все посмотрели в ту сторону. Кто-то вслед за императором вытащил подзорную трубу, кто-то вглядывался, прищурив глаза. Густой лес лежал у подножия длинного склона. За склоном рос еще один лес. На узком пространстве между деревьями просматривалось что-то густое, словно движущаяся тень или облако.

– Думаю, что это скот, сир, – ответил Сульт.

В эту минуту две яркие вспышки прорезали темное облако.

– Это Груши, – сказал император и опустил трубу. – Англичане проиграли наверняка. Они у меня в руках. На этот раз им не улизнуть.

Император посмотрел по сторонам и остановил свой взгляд на мне.

– А, среди нас находится лучший из курьеров, – сказал он. – У вас хорошая лошадь, полковник Жерар?

Я сидел на Виолетте. Моей лошадью гордилась вся бригада. Я не преминул сообщить об этом императору.

– Тогда, не теряя ни секунды, мчитесь к маршалу Груши, чьи войска появились вдали. Скажите ему, чтобы он атаковал левый фланг и тыл англичан, когда я атакую их с фронта. Вместе мы сотрем их в порошок. Никто не уйдет.

Я отдал честь и поскакал выполнять приказ, не вымолвив и слова. Сердце неистово билось в груди при мысли о том, какое почетное задание мне предстоит выполнить. Я посмотрел на длинную линию обороны англичан, на красный и синий цвета, которые вырисовывались сквозь орудийный дым, потряс кулаком и прошептал:

– Мы сотрем вас в порошок, никто не уйдет.

Эти слова произнес император, а я, Этьен Жерар, претворю их в жизнь. Если бы мне удалось проскочить сквозь позиции англичан, то я срезал бы солидный кусок пути. Я проделывал вещи порискованнее и всегда выходил сухим из воды. Но сейчас, если дела пойдут плохо и меня застрелят, то Груши не получит послания, а план императора сорвется. Поэтому я проехал мимо нашей кавалерии, мимо егерей, улан, гвардейцев, карабинеров, конных гренадеров и, наконец, мимо своих молодцов, которые проводили меня грустными взглядами. За кавалерией стояла старая гвардия: двенадцать полков, все ветераны многочисленных битв, суровые, подтянутые, в длинных синих шинелях и высоких медвежьих шапках без плюмажей. На спине у каждого поверх сине-белых парадных мундиров был кожаный ранец – гвардейцы надели парадную форму, чтобы завтра войти в ней в Брюссель. Проезжая мимо них, я думал, что эти люди не знали поражения. А всмотревшись в их обветренные лица и оценив их безупречную выправку, я сказал себе, что разбить их невозможно. О Боже, если бы я мог предвидеть то, что произойдет через несколько часов!

Справа от старой гвардии стояли солдаты молодой гвардии и шестой корпус Лобо. Я миновал улан Жакино и гусар Марбо. Никто из них не знал о корпусе Груши, который двигался через лес. Внимание солдат было поглощено битвой, которая разворачивалась слева от них. Более сотни пушек гремело с каждой стороны. Стоял ужасный грохот. Из всех сражений, в которых я побывал, не нашлось бы и полдюжины таких шумных. Я бросил взгляд через плечо и увидел две бригады кирасиров: английскую и французскую. Кавалеристы катились вниз по склону навстречу друг другу, а их клинки сверкали, как молнии. Как хотелось мне повернуть Виолетту и вместе с гусарами включиться в битву! Ах, что за зрелище! Этьен Жерар едет, повернувшись спиной к полю боя, а кавалерийская дуэль проходит без его участия.

Но я помнил свой долг: миновав конных дозорных Марбо, я проехал к лесу, правее деревни Фишермон, прямо к густому дубовому лесу, который назывался Парижским. Лес пересекали узкие тропки. Остановившись у опушки и прислушавшись, я не услышал из мрачной чащи ни звука трубы, ни стука колес, ни топота копыт – ни единого признака продвижения большой колонны. Но я ведь своими глазами видел, как колонна двигалась к лесу. Позади меня кипело сражение, а впереди все было тихо, как в могиле. Если бы я знал, сколько храбрецов вскоре найдут здесь покой! Ветки над головой закрывали солнце. Запах испарений поднимался от влажной земли. Несколько миль я мчался во весь опор, на что решились бы немногие, когда под ногами торчат корни, а над головой свисают ветки. Наконец я увидел авангард Груши. Разрозненные отряды гусар проехали по обе стороны от меня. Я услышал в отдалении бой барабана и низкий, глухой гул, сопровождающий армию на марше. В любой миг я мог наткнуться на штаб и вручить приказ лично Груши, ибо был уверен, что во время похода маршал Франции будет ехать во главе своей армии.

Вдруг лес впереди начал редеть. Я обрадовался: вот-вот я выеду на опушку, увижу армию и найду маршала. На опушке в месте пересечения лесных троп стояла небольшая избушка. В таких избушках обычно собираются лесорубы и извозчики, чтобы пропустить стаканчик-другой вина. Я остановил лошадь у двери и решил осмотреться. На расстоянии нескольких миль вдали лежал другой лес. Именно там император заметил выдвигающиеся войска. Теперь стало ясно, почему армия двигалась так медленно: на пути наступающих лежало глубокое ущелье, которое нужно было пересечь. Вот поэтому основная колонна – пехота, артиллерия и обозы – отстала, а передовые части вырвались вперед. По дороге двигалась батарея конной артиллерии. Я уже собирался пришпорить коня, чтобы выяснить у командира, где находится маршал, как вдруг заметил нечто странное: на одетых в синие мундиры артиллеристах не было расшитых красной бахромой доломанов, которые носят наши конные артиллеристы. Ничего не понимая, я с удивлением рассматривал этих солдат, как вдруг кто-то коснулся моей ноги. Передо мной стоял хозяин избушки.

– Вы сумасшедший! – воскликнул он. – Почему вы здесь? Что вы здесь делаете?

– Я ищу маршала Груши.

– Вы находитесь в самом центре прусской армии. Поворачивайте коня и бегите.

– Невозможно, это корпус Груши.

– Откуда вы знаете?

– Потому что так сказал император.

– Значит, император допустил ужасную ошибку. Патруль силезских гусар только что покинул это место. Разве вы не видели их в лесу?

– Я видел гусар.

– Это враги.

– Где же Груши?

– Позади. Пруссаки перехитрили его.

– Тогда как же я могу возвратиться? Если я поеду вперед, то еще остается надежда увидеть его. Я должен выполнить приказ и найти Груши во что бы то ни стало.

Незнакомец секунду раздумывал.

– Скорей, скорей! – закричал он и схватил коня под уздцы. – Делайте то, что я скажу, тогда, возможно, вам удастся уцелеть. Они еще не обнаружили вас. Следуйте за мной. Я спрячу вас, пока они не пройдут.

Позади избушки находилась низкая конюшня, туда хозяин ввел Виолетту. Затем втащил меня на кухню. Кухня оказалась просторной, с выложенным кирпичом полом. Приземистая краснолицая женщина жарила на огне отбивные котлеты.

– В чем дело? – спросила она и хмуро взглянула на меня. – Кого это ты привел в дом?

– Это французский офицер, Мари. Мы не можем позволить пруссакам взять его в плен.

– Почему нет?

– Почему нет?! Провалиться мне на этом месте, если я сам не был солдатом Наполеона. Разве меня не наградили мушкетом за храбрость? Я не позволю, чтобы товарища по оружию взяли в плен у меня на глазах. Мари, мы должны спасти его.

Но женщина продолжала буравить меня холодным взглядом.

– Пьер Шарра, – сказала она, – ты не успокоишься, пока солдаты не сожгут твой дом у тебя на глазах. Ты не понимаешь, тупица, что сражался за Наполеона лишь потому, что тот правил Бельгией? А теперь он нам не указ. Пруссаки – наши союзники, а французы – враги. Я не потерплю француза у себя в доме. Пусть убирается.

Хозяин почесал голову и посмотрел на меня с отчаянием. Мне же стало ясно, что женщину не волнует ни Франция, ни Бельгия, – лишь сохранность дома тревожила ее сердце.

– Мадам, – произнес я со всем достоинством и убедительностью, на которые был способен. – Император разобьет англичан, и французская армия будет здесь уже к вечеру. Если вы спасете меня, то вас ждет награда, если выдадите врагу, то наказание: ваш дом, безусловно, сожгут по законам военного времени.

Мои слова потрясли ее. Я поторопился закрепить успех другими методами.

– Невозможно, – сказал я, – чтобы столь прекрасная женщина была столь жестокосердной. Уверен, что вы не откажете мне в приюте, в котором я так нуждаюсь.

Женщина взглянула на мои бакенбарды. Я увидел, что она смягчилась. Я взял ее за руку, и уже через две минуты мы настолько поняли друг друга, что ее муж пообещал вышвырнуть меня из дома самостоятельно, если я не отстану от его жены.

– Дорога кишит пруссаками, – сказал хозяин. – Поторапливайтесь, лезьте на чердак.

– Скорее на чердак, – эхом отозвалась его жена.

Они вдвоем подвели меня к приставной лестнице. В это время в дверь громко постучали. Как вы понимаете, я не стал мешкать: в считанные секунды взлетел наверх и протиснулся в люк. Крышка люка захлопнулась за мной. Секунду спустя я услышал в комнате под собой немецкую речь.

Я очутился в длинной мансарде, верх которой формировали стропила крыши. Мансарда находилась над самой харчевней. Сквозь щели в полу я мог видеть кухню, гостиную и питейный зал. Окон не было, но, поскольку дом сильно обветшал, а в крыше отсутствовала черепица, здесь было довольно светло. Чердак был завален соломой и всяческим хламом. В одном углу высилась целая груда пустых бутылок. Кроме люка, через который я забрался, больше не было ни окон, ни дверей.

Я уселся на кучу соломы, чтобы прийти в себя, собраться с мыслями и обдумать свои планы. То, что пруссаки добрались до поля боя раньше, чем наши резервы, очень осложнило ситуацию. Но, кажется, пруссаков было не больше корпуса. Один корпус не сможет переломить исход битвы, тем более что нашими храбрецами командует сам император. Он побьет англичан при любом раскладе.

Лучшее, что я мог сделать, – это оставаться в укрытии до тех пор, пока пруссаки не пройдут, а затем найти Груши и передать ему приказ. Если он прекратит преследовать пруссаков, а вместо этого атакует тылы англичан, наш успех обеспечен. Судьба Франции зависела от моей выдержки и рассудительности. Вы знаете, друзья, что подобное происходило не в первый раз. У меня не было оснований сомневаться в себе: ни выдержка, ни рассудительность еще ни разу не подводили меня. Безусловно, император сделал правильный выбор: я лучше всех подходил для выполнения задания. «Лучшим из курьеров» назвал он меня. Я оправдаю его доверие.

Было очевидно, что я не смогу ничего сделать, пока не пройдут пруссаки. Мне оставалось сидеть на чердаке и наблюдать за ними. Эти люди не вызывали во мне симпатий, но вынужден признать, что они отличались отменной дисциплиной. Ни один солдат не вошел в харчевню, хотя губы их были покрыты толстым слоем пыли и они чуть не падали от усталости. Те, кто постучались в дверь, внесли в дом раненого товарища. Оставив его внутри, они тотчас вернулись и заняли место в строю. В дом внесли еще несколько раненых. Молодой хирург, совсем еще юноша, остался присматривать за ними.

Полюбовавшись на раненых пруссаков сквозь дыры в полу, я обратил внимание на отверстия в крыше, через которые открывался превосходный вид на то, что происходило снаружи. Прусский корпус все еще двигался вперед. Было очевидно, что они проделали нелегкий переход: лица солдат были измождены, грязь укрывала их сверху донизу – они спотыкались и падали на скользкой, покрытой грязью дороге, но при этом не теряли присутствия духа. Солдаты весело тянули и толкали глубоко увязшие в грязь, тяжелые орудия там, где это было не под силу сделать лошадям. Офицеры разъезжали верхом вдоль колонны, ободряя наиболее старательных и наказывая нерадивых ударами.

Все это время спереди, из-за леса, доносился такой грохот сражения, как будто с огромной высоты низвергается гигантский водопад, в который слились все реки земли. Длинный шлейф дыма расстилался над деревьями. Офицеры, с запекшимися губами, указывали на него саблями и хриплыми голосами давали приказы. Покрытые грязью люди рвались в бой. Целый час двигалась колонна мимо меня. Я решил, что авангард пруссаков уже столкнулся с передовыми частями Марбо, а следовательно, император знает об их появлении.

Неожиданное событие прервало мое монотонное ожидание. Я сидел у своей амбразуры и готов был поздравить себя с тем, что корпус почти прошел и дорога вскоре будет свободна, как внизу разразилась громкая перебранка по-французски.

– Ты никуда не пойдешь! – кричал женский голос.

– Говорю тебе, пойду, – раздался в ответ мужской голос и послышались звуки потасовки.

Я немедленно прильнул к отверстию в полу.

Коренастая хозяйка дома, словно сторожевой пес, заслоняла собой лестницу, в то время как юный германский хирург, белый от гнева, пытался забраться наверх. Несколько солдат, которые вышли из прострации, сидели на полу в кухне и наблюдали за перебранкой с безучастным видом. Хозяина дома нигде не было видно.

– Там нет никакого ликера, – сказала женщина.

– Мне не нужен ликер. Я хочу подстелить раненым солому. Они не должны лежать на кирпичном полу, когда наверху есть солома.

– На чердаке нет соломы.

– Что же там есть?

– Пустые бутылки.

– Что-нибудь еще?

– Нет.

На мгновение мне показалось, что хирург оставил свое намерение, но один из солдат указал наверх. Из обрывочных фраз, которые я смог разобрать, следовало, что солдат увидел пучки соломы, торчащие между досок. Женщина протестовала напрасно. Двое раненых сумели подняться на ноги и оттащить ее в сторону. Тем временем лекарь взобрался по лестнице, открыл люк и протиснулся на чердак. Как только он открыл дверь, я успел спрятаться за ней. Но, к несчастью, юный немец закрыл люк за собой, и мы оказались лицом к лицу. Никогда я не видел, чтобы человек был так поражен.

– Французский офицер, – выдохнул он.

– Тсс, – прошептал я. – Ни слова.

Для вящей убедительности я вытянул из ножен саблю.

– Я не военный, – сказал юноша. – Я доктор. Почему вы угрожаете мне саблей, ведь я не вооружен?

– Я не желаю причинить вам вреда, но должен позаботиться о себе. Я прячусь здесь.

– Шпион?

– Шпион не станет носить военный мундир. Шпионы не служат в армии. Я по ошибке попал сюда и спрятался на чердаке, ожидая, пока пруссаки пройдут. Я не причиню вам вреда, если вы не причините вреда мне. Дайте слово, что никому не обмолвитесь о моем присутствии на чердаке, иначе останетесь здесь навсегда.

– Опустите саблю, сир, – сказал лекарь. В его глазах я заметил дружелюбные огоньки. – Я поляк по рождению и не испытываю враждебных чувств ни к вам, ни к вашему народу. Я исполняю свой долг по отношению к пациентам, но не обязан делать ничего более. Пленение гусара не входит в мои обязанности хирурга. С вашего позволения я спущу эту связку сена вниз, чтобы раненым было удобнее лежать.

Я хотел было потребовать клятву, но затем рассудил, что если человек не говорит правду, то соврет и под присягой. Лекарь открыл люк, сбросил вниз достаточно сена, затем спустился по лестнице, предварительно закрыв за собой дверь. Я с волнением наблюдал за ним. Хозяйка дома тоже не сводила с него глаз. Но юноша ничего не сказал, а занялся своими пациентами.

К этому времени я был уже уверен, что весь корпус прошел, и направился к отверстию в крыше, решив, что путь свободен, не считая нескольких отставших, на которых не стоит обращать внимания. Действительно, первый корпус прошел, и я видел, как последние пехотинцы скрылись в лесу. Но представьте себе мое отчаяние, когда из дальнего леса показался второй корпус, не менее многочисленный, чем первый. Не оставалось сомнений, что вся прусская армия, которая, по нашим предположениям, разгромлена при Линьи, очень скоро атакует наш правый фланг, а Груши попал впросак каким-то нелепым образом. Приблизившийся рев пушек возвестил, что прусские батареи, проехавшие мимо меня, уже в бою. Представьте, в каком ужасном положении я оказался! Проходил час за часом, солнце клонилось к западу. А эта чертова избушка, в которой я укрылся, была островком среди бурного потока врагов. Мне крайне срочно необходим был маршал Груши, а я не мог и носа высунуть из харчевни, чтобы тут же не оказаться в плену. Можете себе представить, как я сыпал проклятиями и рвал на себе волосы. Как мало мы знаем о том, что ждет нас впереди! В то самое время, когда я проклинал судьбу, она готовила мне испытание гораздо более возвышенное, чем доставить приказ Груши. Мне бы никогда не выпала подобная честь, если бы я не застрял в маленькой избушке, спрятанной на опушке Парижского леса.

Два корпуса пруссаков уже прошли, а вдоль дороги маршировал третий, как вдруг я услышал в гостиной необычную суету и громкие голоса. Перебравшись на другое место, я получил возможность видеть то, что там происходило.

Прямо подо мной два прусских генерала склонились над разложенной на столе картой. Несколько адъютантов и офицеров молча стояли вокруг. Один из генералов был злобный морщинистый старик, с седыми волосами и клочковатыми седеющими усами и голосом, напоминающим собачий лай. Другой был моложе, с длинным и унылым лицом. Он измерял расстояние на карте с усердием студента, в то время как старик топал ногами, злился и ругался, как гусарский капрал. Было необычно видеть пожилого человека в такой ярости, а молодого – сохраняющим абсолютное спокойствие. Я не мог разобрать все, что они говорили, но, думаю, уловил общий смысл.

– Говорю вам, мы должны поднажать, – воскликнул старик, сопровождая свои слова ужасными немецкими ругательствами. – Я обещал Веллингтону, что буду здесь со всей армией, даже если буду падать от усталости и меня придется привязать к лошади. Корпус Бюлова вступил в бой[167 - Корпус Бюлова вступил в бой. – Фридрих Вильгельм фон Бю́лов (1755—1816) – прусский пехотный генерал (1814). В сражении при Ватерлоо корпус Бюлова первым из армии Блюхера зашел во фланг армии Наполеона.]. Корпус Цитена поддержит Бюлова[168 - Корпус Цитена поддержит Бюлова. – Ганс Эрнст Карл фон Цитен (1770—1848) – прусский военачальник, генерал-майор (1813) и генерал-фельдмаршал (1839), участник войн против Наполеона. В битве при Ватерлоо лично возглавил наступление своих частей и внес большой вклад в победу союзников. В 1815 г. назначен главнокомандующим прусским оккупационным корпусом во Франции.]. Вперед, Гнейзенау, вперед!

Его собеседник покачал головой.

– Подумайте, ваше превосходительство, если англичан разобьют, они отступят к побережью. В каком положении окажемся мы, если Груши не позволит нам отойти к Рейну?

– Мы побьем их, Гнейзенау[169 - …Гнейзенау… – Август Вильгельм Гнейзенау (1760—1831) – прусский военачальник, в 1813—1814 гг. – начальник штаба Силезской, в 1815-м – Прусской армии генерала Г. Блюхера, с 1825 г. – генерал-фельдмаршал, с 1830-го – главнокомандующий прусской армией.]. Герцог и я сотрем французов в порошок. Я приказываю наступать! Война может быть закончена в один миг. Подтяните корпус Пирша. Мы бросим на весы шестьдесят тысяч солдат, пока Тильман[170 - …Тильман… – Иоанн Адольф фон Тильман (1765—1824) – прусский кавалерийский генерал. В 1782 г. вступил в саксонскую кавалерию и участвовал в войнах с революционной Францией; после поражения под Йеной, когда Саксония примкнула к Наполеону, – на французской службе, участвовал в походе Наполеона на Россию. В 1813 г. перешел на русскую службу, руководил летучим партизанским отрядом. С 1815 г. – снова на прусской службе.] удерживает армию Груши.

Гнейзенау пожал плечами, но в эту минуту в дверях появился ординарец.

– Адъютант герцога Веллингтона, – доложил он.

– Ха-ха! – воскликнул старик. – Давайте послушаем, что он скажет.

Покрытый кровью и грязью английский офицер, пошатываясь, вошел в комнату. Его рука была перевязана окровавленным носовым платком. Офицер вынужден был схватиться за стол, чтобы не упасть.

– У меня послание маршалу Блюхеру, – сказал он.

– Я маршал Блюхер! – нетерпеливо воскликнул старик.

– Герцог приказал сообщить вам, что британская армия самостоятельно удерживает позиции. Французская кавалерия уничтожена. Две пехотные дивизии перестали существовать. У Наполеона в резерве осталась лишь гвардия. Если вы поддержите нас, то французов ожидает настоящий разгром…

Колени англичанина подкосились, и он упал.

– Довольно, довольно! – воскликнул Блюхер. – Гнейзенау, пошлите адъютанта к Веллингтону и скажите, что он может полностью положиться на меня. Пойдемте, джентльмены, нам есть чем заняться!

Гнейзенау – начальник штаба – задержался на мгновение. Он остановил одного из адъютантов. Он сразу привлек мое внимание, так как у меня наметанный глаз на лихих вояк. Адъютант был высоким и худощавым, по виду идеальным наездником. В его внешности было нечто такое, что делало его похожим на меня. Его лицо было смуглым, нос ястребиным. Черные глаза грозно сверкали из-под густых, косматых бровей. А с такими усами он бы запросто попал в лучший эскадрон моих гусар. На нем был зеленый мундир с белыми обшлагами и шлем с конским хвостом. Я понял, что он из тех лихих кавалеристов, которых я с легкостью проткнул бы насквозь.

– Послушайте, граф Штейн, – произнес Гнейзенау. – Если мы разгромим врага, а императору удастся сбежать, то он соберет еще одну армию и все начнется сначала. Но если нам удастся захватить императора, то война действительно закончится. Ради этого стоит сделать все возможное и рискнуть головой.

Молодой драгун слушал внимательно и молчал.

– Предположим, что герцог Веллингтон прав, французская армия будет стерта с лица земли. Император в таком случае отправится назад по дороге через Женап и Шарлеруа, так как это ближайший путь к границе. Скорее всего, у него отличные лошади, а дорогу ему очистят. Наша кавалерия будет преследовать побежденных, но император окажется далеко впереди своей армии.

Молодой драгун молча наклонил голову.

– Вам, граф Штейн, я поручаю захватить императора. Если это удастся, то ваше имя останется в веках. У вас репутация лучшего наездника в армии. Возьмите с собой столько людей, сколько сочтете необходимым. Думаю, что десяти-двенадцати человек более чем достаточно. Вам не следует ввязываться в бой, гнаться за отступающими. Ваша задача – прорваться через все заслоны и сохранить силы для более важного задания.

Драгун снова наклонил голову. Его молчание убедило меня в том, что этот офицер по-настоящему опасен.

– Тогда оставляю детали на ваше усмотрение. Не разменивайтесь на мелочи. Вы безошибочно определите карету императора. Да и не составит труда узнать Наполеона. А сейчас я должен следовать за маршалом. Удачи! Верю, что при следующей нашей встрече смогу поздравить вас с беспримерным подвигом, который прославит вас во всей Европе.

Драгун отдал честь. Гнейзенау торопливо вышел из комнаты. Молодой офицер стоял несколько минут в задумчивости, затем выбежал вслед за генералом. Я с любопытством наблюдал из своего укрытия за тем, что произойдет дальше. Лошадь драгуна – сильная гнедая, с белыми чулками, была привязана к ограде. Он вскочил в седло и поскакал наперехват кавалерийской колонне. После того как граф Штейн поговорил с командиром, два гусара – это был гусарский полк – покинули строй и присоединились к нему. Следующей оказалась колонна улан. Два улана пополнили эскорт графа Штейна. Затем к его команде присоединились два драгуна и два кирасира. Граф Штейн собрал всю эту группу всадников и объяснил, что от них конкретно требуется. После этого девять всадников умчались и скрылись в Парижском лесу.

Нет необходимости, друзья мои, объяснять, что все это значило. Прусский офицер поступил именно так, как поступил бы я, оказавшись на его месте. В каждой проследовавшей части он отобрал двух лучших всадников, собрав таким образом команду, способную захватить в плен кого угодно. Даже Господь не спасет императора, повстречай он пруссаков на своем пути.

Представьте, что творилось у меня на душе. Я тут же забыл о Груши. На востоке орудийных залпов не было слышно. Следовательно, армия Груши находилась слишком далеко. Даже если он появится здесь, то будет слишком поздно что-либо изменить. Солнце клонилось к закату. До наступления темноты оставалось два или три часа. Мое предыдущее задание уже не имело смысла выполнять. Передо мной встала более важная, более срочная, более необходимая задача, от успеха выполнения которой зависела безопасность, и, возможно, даже жизнь императора. Любой ценой, невзирая на опасность, я должен как можно скорее оказаться рядом с ним.

Но каким образом? Прусская армия стояла на моем пути к французским позициям. Пруссаки перекрыли все дороги, но им не удастся перекрыть тропу долга, которую обязан одолеть Этьен Жерар. Я не мог больше ждать. И я принял решение.

Выбраться с чердака можно было лишь через единственный люк, спустившись по приставной лестнице. Я бросил взгляд на кухню: юный лекарь все еще находился там. В кресле сидел раненый английский офицер. Двое прусских солдат в крайней степени измождения лежали на соломенной подстилке. Остальные, по-видимому, пришли в себя, и их вывезли. Люди внизу были моими врагами. Для того чтобы добраться до лошади, мне нужно было пройти мимо них. Хирург опасности не представлял. Англичанин был тяжело ранен, да и сабля его стояла в дальнем углу. Пруссаки находились в полубессознательном состоянии, мушкетов рядом с ними не было. Что мне может помешать? Я открыл люк, кубарем скатился по лестнице и предстал перед ними с обнаженной саблей в руке.

Я застал их врасплох. Конечно, хирург знал обо мне, но англичанину и двум немцам показалось, наверное, что сам свирепый бог войны спустился по их души с небес. Моя грозная фигура, расшитый серебром серый мундир, сверкающая сабля в руке представляли собой неповторимое зрелище. Германцы уставились на меня, оцепенев от ужаса. Английский офицер попытался подняться на ноги, но слабость свалила его.

– Что за черт? Что за черт? – несколько раз повторил он.

– Не двигаться! – приказал я. – Я не хочу никому причинить вреда, но горе тому, кто попытается остановить меня. Вам нечего бояться, если не помешаете мне, но в противном случае берегитесь! Я – полковник Этьен Жерар, командир Конфланского гусарского полка.

– Черт побери! – воскликнул англичанин. – Вы тот, кто убил лису.

Чудовищная гримаса перекосила его лицо. Спортивная зависть – самое сильное чувство. Он ненавидел меня, этот англичанин, потому что я оказался удачливей его на охоте. Насколько отличались наши натуры! Довелось бы мне увидеть подобный подвиг, я бы с радостью поздравил его. Но сейчас у меня не было времени для споров.

– Мне очень жаль, сэр, – сказал я. – Но я вынужден захватить ваш плащ.

Англичанин пытался встать с кресла и добраться до сабли, но я преградил путь к углу, где она находилась.

– У вас есть что-нибудь в карманах?

– Шкатулка, – ответил он.

– Я не ограблю вас, – сказал я и, вытащив из кармана серебряную флягу, квадратную деревянную шкатулку и подзорную трубу, передал все это англичанину.

Раненый открыл шкатулку, достал оттуда пистолет и направил прямо мне в лоб.

– А сейчас, дружище, – произнес он, – положите саблю на землю и сдавайтесь.

Я был настолько поражен его коварным поступком, что окаменел от ужаса. Я пролепетал несколько слов о благодарности и чести, но заметил, что глаза англичанина прищурились, а палец напрягся на курке.

– Хватит болтать! – воскликнул он. – Бросайте саблю на землю.

Мог ли я вытерпеть такое унижение? Умереть казалось лучше, чем быть разоруженным подобным образом. Я произнес было «стреляй», как вдруг англичанин исчез. На его месте выросла гора соломы, из которой торчали полы красного мундира да брыкающиеся ноги в сапогах. Ах, эта смелая хозяйка! Пышные бакенбарды спасли меня.

– Лети, солдат, лети! – закричала она и швырнула свежую кипу сена с чердака на барахтающегося англичанина. За считанные секунды я очутился во дворе, вывел Виолетту из конюшни и запрыгнул в седло. Пистолетная пуля просвистела рядом. Я увидел в окне разъяренную физиономию своего врага. Презрительно улыбнувшись, я пришпорил коня и поскакал по дороге. Последние пруссаки уже вошли в лес. Мой путь к выполнению долга был открыт. Если Франция одержала победу, то все хорошо. Если Франция потерпела поражение, то на мне и моей маленькой лошадке лежит нечто большее, чем победа или поражение, – безопасность и жизнь императора.

– Вперед, Этьен, вперед! – воскликнул я. – Самый великий из совершенных тобой подвигов ожидает тебя. Пусть даже ему суждено стать последним!




2. Рассказ о девяти прусских всадниках


Я уже рассказывал, друзья, во время последней нашей встречи о важной миссии, которую возложил на меня император. Миссия провалилась не по моей вине. Я описал, как несколько долгих часов просидел взаперти на чердаке в небольшой харчевне на опушке леса, со всех сторон окруженный пруссаками. Вы помните также, что мне удалось подслушать разговор между начальником штаба прусской армии и графом Штейном. Вы знаете, какой коварный и опасный план разработали пруссаки: они замыслили захватить в плен или убить самого императора в случае поражения французов. Поначалу я даже не мог поверить, что они осмелятся на подобную дерзость. Но так как слышал грохот орудий в течение целого дня, а шум битвы ни на йоту не приблизился, я понял, что англичане все еще удерживают свои позиции и отбили все наши атаки.

Я уже говорил, что это была битва между душой Франции и грубой животной силой Англии. К сожалению, животная сила англичан оказалась нам не по зубам. Было совершенно ясно, что если император не смог разбить англичан, то теперь, когда шестьдесят тысяч пруссаков атаковали наш фланг, он и подавно не сможет их разбить. Как бы там ни было, обладая столь важным секретом, я должен был добраться до императора.

Во время нашей последней встречи я рассказал, каким образом мне удалось вырваться из харчевни. Последнее, что я увидел, был кулак, которым размахивал из окна тупой английский адъютант. Я не мог сдержать смех при виде его красного от ярости лица и соломы, торчащей из волос. Очутившись на дороге, я привстал на стременах и накинул на себя черный на красной подкладке плащ англичанина. Плащ доставал до верхней кромки высоких сапог и полностью скрывал мой мундир. Что касается кивера, то пруссаки носили подобные и он не должен был привлечь внимание. Пока никто не заговорит со мной, я могу без опаски скакать сквозь порядки пруссаков. Я неплохо знал немецкий, благо имел немало знакомых немецких дам в те времена, когда мы с боями прошли всю Германию от края и до края. Но мой приятный парижский акцент невозможно было спутать с отрывистой речью коренных немцев. Мне оставалось надеяться лишь на то, что удастся проделать свой путь в полном молчании.

Парижский лес был таким широким, что нечего было надеяться обогнуть его. Я набрался смелости и поскакал вперед по следам прусской армии. Обнаружить следы оказалось несложно: тяжелые артиллерийские орудия и повозки со снарядами оставили глубокие борозды в мягкой земле. Вскоре я наткнулся на разрозненные группы раненых, пруссаков и французов. Очевидно, здесь корпус Бюлова столкнулся с гусарами Марбо. Седобородый старик, похожий на лекаря, что-то прокричал мне вслед и поскакал в мою сторону. Я не обратил на него внимания, а лишь пришпорил коня. Я слышал его крики еще долго после того, как он отстал и потерялся за деревьями.

Некоторое время спустя я нагнал прусские резервы. Пехотинцы тяжело опирались на свои мушкеты или лежали на влажной земле, в то время как офицеры стояли группами, прислушиваясь к шуму битвы и обсуждая новости с передовой. Я помчался вперед галопом, но один из офицеров встал у меня на пути и знаком приказал остановиться. Пять тысяч пар глаз были обращены на меня. Что за неудача! Вы бледнеете, друзья, при одной мысли об этом. Представьте, что тогда чувствовал я. Но ни на одну секунду отвага не оставила меня.

– Генерал Блюхер! – закричал я.

Был ли это ангел-хранитель, который шепнул спасительные слова мне в ухо? Пруссак немедленно отпрыгнул с дороги, отдал честь и указал вперед. Эти пруссаки хорошо дисциплинированы, кто из них осмелится остановить гонца, который везет послание командующему?

Имя Блюхера стало талисманом, который провел меня через все преграды. Сердце пело в груди от радости. Меня настолько воодушевил успех, что я не стал больше ждать, пока ко мне обратятся, а кричал имя генерала направо и налево:

– Генерал Блюхер! Генерал Блюхер!

И каждый встречный считал своим долгом указать мне дорогу. Бывают моменты, когда беззастенчивая наглость является высшей мудростью. Но осторожность тоже необходима. Признаюсь, что о ней-то я тогда совершенно забыл. Я долго скакал, приближаясь к полю битвы, пока уланский офицер не схватил мою лошадь под уздцы и указал на группу людей, стоявших возле горевшей фермы.

– Это маршал Блюхер. Отдайте ему донесение, – сказал он.

Седовласый генерал находился на расстоянии пистолетного выстрела от меня. Он повернул голову в мою сторону.

Быстро, как вспышка молнии, в голове промелькнула фамилия командующего авангардом пруссаков.

– Генерал Бюлов! – воскликнул я. Улан отпустил уздечку. – Генерал Бюлов! Генерал Бюлов! – кричал я при каждом прыжке, а моя лошадка несла меня все ближе к французским позициям. Промчавшись галопом мимо горящей деревушки Планшнуа, я оказался между двумя колоннами прусской пехоты. Взобравшись на холм, я обогнул полк силезских гусар, которые шли в атаку. А затем, распахнув широко плащ, чтобы был виден французский мундир, поскакал в расположение своих войск. Я снова оказался в самом сердце корпуса Лобо.

На этот раз вид, который раскинулся передо мной, заставил замереть на месте. Я не мог пошевелиться, едва мог дышать, увидев то, что произошло с армией за время моего отсутствия. Мой путь лежал через возвышенность. Взобравшись на нее, я бросил взгляд на долину Ватерлоо. Отправившись на выполнение задания, я оставил две великие армии, стоявшие друг против друга, и широкое пространство между ними. Сейчас армии представляли собой две длинные разрозненные полосы, состоящие из потрепанных частей, и огромное количество раненых и убитых лежало между ними. Земля на две мили в длину и полторы в ширину была усыпана окровавленными телами. Мне не привыкать к виду мертвых тел – сейчас меня ошеломило другое: по крутому склону в сторону британских позиций волна за волной двигался густой лес штыков. Мне ли не узнать медвежьи шапки гвардейцев? Хотя я не мог знать наверняка, но инстинкт старого солдата подсказал, что это был последний резерв Франции. Неужели император с азартом отчаянного игрока бросил на карту последнее, что имел? Гвардейцы поднимались все выше и выше. Величественные, несокрушимые, не обращая внимания на выстрелы мушкетов и огонь артиллерии, они катились вперед грозной черной волной и навалились на английские батареи. В подзорную трубу я увидел, как английские артиллеристы прятались под свои пушки или бросались бежать. А волна медвежьих шапок катилась все дальше и, наконец, с шумом, который докатился до меня, пересеклась с английской пехотой. Шла минута за минутой. У меня замерло сердце. Они оставались на месте, уже не наступали – их остановили. О Господи! Разве это возможно? Разве кто-то способен сломить старую гвардию? Одна черная точка скатилась по склону, затем две, четыре, десять, и вот уже огромная масса дрогнула, остановилась, опять дрогнула и, словно обезумев, беспорядочно покатилась вниз. «Гвардия разбита! Гвардия разбита!» – несся со всех сторон крик. Вдоль всей линии пехота обратилась в бегство, а артиллеристы побросали свои орудия.

– Старая гвардия разбита! Гвардия отступает! – прокричал, пробегая мимо меня, офицер с перекошенным лицом.

– Спасайся, кто может! Нас предали! – закричал другой.

Солдаты, обезумев от ужаса, расталкивая друг друга, мчались назад, как перепуганные овцы. Стоны и крики раздавались со всех сторон. Взглянув в сторону английских позиций, я увидел нечто такое, что не забуду никогда. Одинокий всадник стоял на кромке холма, освещенный красными лучами заходившего солнца. Настолько темной и неподвижной была его фигура, что, казалось, сам дух войны склонился над залитым кровью полем битвы. Пока я смотрел, всадник поднял высоко вверх шляпу. Повинуясь сигналу, английская армия с глухим ревом перевалила через кромку холма и покатилась в долину. Длинные, красные и голубые, окаймленные сталью линии пехоты, сметающие все на своем пути волны кавалерии, лязгающие и гремящие артиллерийские батареи навалились на наши разрозненные ряды. Все было кончено. Крик агонии, агонии храбрецов, прокатился по нашим позициям с одного фланга на другой. Еще мгновение – и вся доблестная армия оказалась объята диким ужасом. То, что недавно было дисциплинированным войском, превратилось в огромную, охваченную паникой толпу. Даже сейчас, дорогие друзья, я не могу говорить об этом ужасном дне спокойно, без слез.

Поначалу меня понес бушующий людской поток. Я барахтался в людском море, как соломинка в мутной воде. Но неожиданно, посреди суматохи и неразберихи, я увидел группу всадников в серых, обшитых серебром мундирах, с высоко поднятыми, пробитыми пулями и осколками штандартами. Вся мощь Англии и Пруссии не смогла сломить боевой дух конфланских гусар. Но когда я приблизился, мое сердце облилось кровью. Майор, семь капитанов и пятьсот солдат остались лежать на поле боя. Юный капитан Сабатье принял на себя командование полком. Когда я спросил его, куда подевались пять эскадронов, он указал пальцем назад и ответил:

– Вы найдете их вокруг английского каре.

Люди, потные и грязные, были на последнем издыхании. Больно было смотреть на черные языки изнемогающих от жажды лошадей. Но, увидев, как эти потрепанные остатки, – все, как один, начиная от мальчика-барабанщика, заканчивая стариком сержантом, – держат строй, мое сердце наполнилось гордостью. Может быть, стоит привлечь гусар в качестве эскорта для императора? Окруженный конфланскими гусарами, он бы находился в полной безопасности. Но их лошади слишком устали и не смогут скакать рысью. Я оставил гусар позади, приказав направляться к ферме Сент-Онэ, где мы ночевали пару дней назад, и направился на поиски императора.

Пробираясь через эту жуткую толпу, я увидел много такого, что не смогу забыть до конца своих дней. Каждую ночь мне снится этот ревущий поток мертвенно-бледных лиц, с вытаращенными глазами и раскрытыми в крике ртами – настоящий кошмар. В эйфории победы человек не ощущает всего ужаса войны. Только холод поражения позволяет увидеть ее истинную сущность. Я помню старого гвардейца-гренадера, лежавшего на обочине, с вывернутой сломанной ногой. «Братцы, братцы, не наступайте мне на ногу!» – молил он, его не слышали, топтали, об него спотыкались. Передо мной ехал голый до пояса уланский офицер. Ему только что в лазарете ампутировали руку. Повязка съехала. Это было ужасно. Двое артиллеристов старались протащить свое орудие. Какой-то егерь выстрелил одному из них в голову. Я видел, как майор-кирасир вытащил из кобуры два пистолета и, пристрелив свою лошадь, застрелился сам. У дороги бесновался человек с черным от пороха лицом, в разорванном синем мундире, без одного эполета и с болтающимся на груди другим. Подъехав к нему поближе, я узнал его: это был маршал Ней. Он буквально выл, глядя на бегущие войска. Его голос нельзя было назвать человеческим – это был звериный рев. Вдруг маршал поднял обломок своей шпаги, сломанной в трех дюймах от эфеса.

– Посмотрите, как умирает маршал Франции! – воскликнул он.

Я бы с радостью последовал примеру Нея, но мой долг заставлял двигаться дальше. Ней, как вы знаете, в этот день остался в живых. Он погиб несколькими неделями позднее от рук врагов[171 - Ней, как вы знаете, в этот день остался в живых. Он погиб несколькими неделями позднее от рук врагов. – После реставрации Людовика XVIII маршал Ней был осужден на смертную казнь и расстрелян.].

Старинная пословица говорит, что, наступая, французы храбрее львов, отступая – трусливее зайцев. В тот день я убедился в справедливости этой пословицы. Но даже в этом хаосе я видел нечто такое, о чем и сейчас вспоминаю с гордостью. Через поле битвы двигались три резервных батальона старой гвардии – сливки нашей армии. Они шагали медленно в колоннах. Знамена реяли над рядами высоких медвежьих шапок. Вокруг них бушевали английская кавалерия и черные уланы герцога Брауншвейгского[172 - …Брауншвейгского. – Брауншвейг – немецкий город на земле Нижняя Саксония.]. Они налетали на порядки гвардейцев, с шумом ударяясь об их ряды и беспорядочно откатываясь. Когда я видел гвардейцев в последний раз, шесть английских пушек одновременно ударили по ним картечью, английская пехота их окружила, осыпав градом пуль. Но, как отважный лев отбивается от напавших на него свирепых собак, так и остатки доблестной гвардии пытались с честью выйти из последнего боя, медленно, останавливаясь, выравнивая ряды. Недалеко на холме стояла гвардейская батарея двенадцатифунтовых пушек. Все они молчали, хотя артиллеристы оставались на местах.

– Почему вы не стреляете? – спросил я полковника.

– У нас закончился порох.

– Почему же не отступаете?

– Может, мы как-то отпугнем англичан, чтобы дать возможность императору спастись.

Так вели себя французские солдаты.

Благодаря этим смельчакам остальные старались отступать без паники. Отступающие солдаты рассеялись по обе стороны дороги. Я видел в сумерках, как лучшая армия в мире превратилась в напуганную, жалкую толпу. Резвая лошадь позволила мне вырваться вперед. Обогнув Женап, я догнал императора, сопровождаемого остатками штаба. Рядом с императором находились: Сульт, Друо[173 - Рядом с императором находились: Сульт, Друо… – Антуан Друо (1774—1847) – французский дивизионный генерал (1813), участник наполеоновских войн; командовал крупными артиллерийскими частями в Испании (1808—1809), Австрии (1809), прославился своими блестящими действиями в сражении при Ваграме, где был ранен; участвовал в походе на Россию, отличился в Бородинской битве; после отречения Наполеона сопровождал его на остров Эльбу, где занял пост губернатора острова; во время сражения при Ватерлоо командовал Императорской гвардией. Наполеон называл его «первым офицером своего рода оружия» и ставил выше многих своих маршалов.], Лобо и Бертран[174 - …Бертран… – Анри-Грасьен Бертран (1773—1844) – французский генерал, участник Египетского похода Наполеона и в дальнейшем верный его приверженец, последовал за ним на остров Святой Елены.], а также пять гвардейских егерей, чьи лошади едва передвигали ноги от усталости. Приближалась ночь. Император повернул ко мне изможденное лицо:

– Кто это? – спросил он.

– Полковник Жерар, – ответил Сульт.

– Вы видели маршала Груши?

– Нет, сир, пруссаки перекрыли дорогу.

– Это не имеет значения. Сейчас ничего не имеет значения. Сульт, я еду обратно.

Император попытался развернуть коня, но Бертран схватил уздечку.

– Сир, – сказал Сульт. – Неприятелю достаточно повезло сегодня.

Генералы заставили императора двигаться дальше. Он молчаливо скакал, опустив голову – величайший и самый печальный из всех живущих. Далеко позади все еще ревели пушки. Иногда из темноты раздавались крики, вопли и стук копыт. Тогда мы пришпоривали коней и ускоряли движение сквозь разрозненные группы отступающих. Наконец после продолжавшейся всю ночь скачки мы оставили преследуемых и преследователей далеко позади. Когда мы проезжали мост у Шарлеруа[175 - …у Шарлеруа… – Город в Бельгии.], загорался рассвет. Должно быть, в холодном и ясном свете мы выглядели как привидения: император с бледным, словно восковым, лицом, Сульт, покрытый пятнами пороха, забрызганный кровью Лобо. Но теперь мы чувствовали себя увереннее. Ватерлоо осталось на расстоянии более чем тридцати миль. Мы перестали оглядываться назад. В Шарлеруа мы взяли одну из карет императора и теперь, остановившись на другом берегу Самбры, спешились.

Вы спросите, почему я в течение всего этого времени ничего не сказал о том, что лежало на сердце тяжелым грузом. Говоря по правде, я пытался завязать разговор с Сультом и Лобо, но оба были настолько погружены в раздумья о случившейся катастрофе, а их головы были так забиты насущными проблемами, что мне не удалось объяснить важность своего сообщения. Кроме того, в течение продолжительного побега мы были окружены толпами убегающих французов. Как бы ни были деморализованы солдаты, они смогли бы защитить нас от нападения девяти человек. Но сейчас, ранним утром, когда мы стояли вокруг кареты императора, я с беспокойством заметил, что ни одного французского солдата не было видно на пыльной дороге, лежащей позади. Мы далеко обогнали армию. Я оглянулся вокруг, чтобы оценить средства защиты, которыми мы располагали. Лошади гвардейцев-егерей пали, с нами остался лишь один сержант с седыми бакенбардами. Были здесь Сульт, Лобо и Бертран. Но при всем уважении к их талантам, я бы предпочел иметь на своей стороне в настоящей схватке одного сержанта-квартирмейстера из гусарского полка, чем их троих, вместе взятых. Кроме того, здесь присутствовал сам император, а также возничий и лакей, присоединившийся к нам в Шарлеруа, – всего восемь человек; но лишь на двоих из восьми: егеря и меня, можно было положиться в бою. У меня мороз пошел по коже, когда я увидел, насколько мы беззащитны. И в этот момент я увидел, как девять прусских всадников скачут со стороны холма.

По обе стороны дороги расстилались поля. С одной стороны желтела пшеница, с другой – зеленела трава, которую омывали воды Самбры. К югу от нас поднималась невысокая гряда, через которую вилась дорога во Францию. По этой дороге и мчался небольшой кавалерийский отряд. Граф Штейн подчинился приказу, обогнул отступающие войска, вырвался далеко вперед и теперь скакал нам навстречу. С той стороны мы никак не ожидали появления неприятеля. Когда я увидел графа, он находился на расстоянии полумили от нас.

– Сир! – воскликнул я. – Пруссаки!

Все вскочили и стали вглядываться вдаль. Император прервал молчание.

– Кто сказал, что это пруссаки?

– Я, сир, полковник Этьен Жерар.

Неприятные новости всегда заставляли императора изливать злость на человека, их принесшего. Вот и сейчас император стал бранить меня. Обычно неуловимый корсиканский акцент становился заметным, когда император терял контроль над собой.

– Вы всегда были шутом! – воскликнул он. – Каким нужно быть олухом, чтобы принять этих людей за пруссаков! Как пруссаки могут появиться на дороге, ведущей из Франции? Вы потеряли в дороге остатки здравого смысла.

Его слова ранили меня, как удар кнутом. Тем не менее по отношению к императору мы все испытывали те же чувства, что и пес к своему хозяину. Боль вскоре забудется, грубость будет прощена. Я не стал спорить и оправдываться. С первого взгляда я увидел белые чулки на ногах у передней лошади. Я хорошо знал, что на ней сидит граф Штейн. На секунду всадники остановились и внимательно осмотрели нас, а затем с триумфальным криком пришпорили лошадей и помчались галопом вниз по склону. Пруссаки поняли, что добыча – в их руках. Когда они приблизились, все сомнения исчезли.

– Ради всего святого, сир, это действительно пруссаки! – воскликнул Сульт.

Лобо и Бертран бегали вдоль дороги, как испуганные зайцы. Егерь-сержант с проклятьями вытянул из ножен саблю. Возница и лакей закричали и стали в отчаянии заламывать руки. Наполеон стоял с помертвевшим лицом в шаге от кареты. Но я, я, друзья мои, вел себя превосходно. Какими еще словами описать мое поведение в этот величайший миг? Я оставался хладнокровным, сохранил ясность рассудка и способность действовать здраво. Он назвал меня олухом и шутом. Как быстро и благородно я отомстил ему! Когда он сам потерял голову, помог ему не кто иной, как Этьен Жерар.

Драться было бы абсурдно, бежать – бессмысленно. Император был грузным и устал до смерти. Даже в лучшие времена он не был хорошим наездником. Как он сможет убежать от таких всадников? Кроме того, среди наших преследователей находился лучший наездник прусской армии. Но ведь я был лучшим наездником Франции. Я и только я мог соперничать с ними. Если они погонятся за мной вместо императора, то все еще можно будет исправить. Вот такие мысли пронеслись у меня в голове. За один миг я пришел от начальной идеи к окончательному выводу. Следующее мгновение застало меня в движении от окончательного вывода к решительным действиям. Я подбежал к императору, который в испуге спрятался от врагов за каретой.

– Ваш плащ, сир! Вашу шляпу! – закричал я и стянул с него одежду.

Никогда еще императору не приходилось терпеть подобное обращение. Я натянул на себя его одежду и втолкнул императора в карету. Затем вскочил на знаменитого белого араба и поскакал по дороге.

Вы наверняка уже догадались, в чем заключался мой план, но, должно быть, теряетесь в догадках: как это я надеялся, что обман сойдет с рук, а враги примут меня за императора? Вы и сейчас видите мою фигуру. Что касается императора, то он никогда не выглядел красавцем: коренастый, невысокого роста. Но рост человека незаметен, когда он в седле. Мне оставалось лишь вскочить на лошадь и изображать из себя не наездника, а мешок с мукой. Я нахлобучил на голову шляпу императора и набросил на плечи его серый плащ с серебряной звездой, которая известна в Европе даже ребенку. Подо мной перебирал ногами знаменитый скакун императора. Этого было достаточно.

Тем временем пруссаки приблизились на расстояние двух сотен ярдов. Я всплеснул руками, изображая ужас и отчаяние, и заставил лошадь перепрыгнуть насыпь, которая окаймляла дорогу. Вопль торжества и яростной ненависти вырвался из глоток пруссаков. Это был вой волков, которые учуяли запах добычи. Я пришпорил коня и помчался по лугу. Обернувшись, я увидел, что восемь всадников скачут вдогонку один за другим. Один из преследователей отстал. Вдали раздавались крики и шум борьбы. Я вспомнил старого сержанта и понял, что количество врагов сократилось на одного человека. Дорога была расчищена, а император волен продолжать свой путь.

Но сейчас мне следовало подумать о себе. Стоит пруссакам поймать меня, они не станут церемониться. Если мне суждено потерять свою жизнь, то следует продать ее подороже. Но надежда на то, что я смогу оторваться от преследователей, не оставляла меня. Имей я дело с обычными наездниками на обычных лошадях, ускользнуть от них не составило бы труда. Сейчас же за мной гнались превосходные всадники на превосходных лошадях. Конь подо мной был не хуже, но несчастное создание выбилось из сил после длительной ночной скачки. К тому же император был не из тех людей, которые умеют управляться с лошадьми. Он совсем не думал о них и безжалостно рвал поводья. С другой стороны, Штейн и его люди проскакали не меньше нашего. Таким образом, гонка была честной.

Я действовал под влиянием молниеносного импульса и не подумал о собственной безопасности. Если бы я ставил свою безопасность на первое место, то поскакал бы по дороге назад. Там я обязательно встретил бы своих товарищей. Но, когда эта мысль пришла мне в голову, я находился в миле от дороги посреди чистого поля. Оглянувшись, я увидел, что пруссаки растянулись в длинную линию, отсекая меня таким образом от Шарлеруа. Я не мог повернуть назад, зато мог скакать на север. Я знал, что вся страна заполнена нашими отступающими войсками и что рано или поздно я наткнусь на кого-то из них.

Но кое-что я, кажется, позабыл – Самбра. Будучи в состоянии крайнего возбуждения, я не помнил о реке, пока не увидел ее – глубокую и широкую, тускло мерцающую в утреннем свете. Река преграждала мне путь, а позади свирепо ревели пруссаки. Я галопом поскакал к обрыву, но лошадь отказывалась прыгнуть в воду. Я пришпорил коня, но откос был слишком высок, а течение глубоко. Конь попятился назад, фыркая и дрожа всем телом. Триумфальные крики раздавались все громче и громче. Я повернул и помчался во весь опор вдоль берега. В том месте река образовывала излучину, которую мне предстояло пересечь, ведь путь назад был отрезан. И вдруг меня осенило, появилась надежда: я увидел на этом берегу дом, а на противоположном – еще один. Там, где стоят такие дома, обычно находится брод. К воде вел пологий спуск, по которому я направил коня. На этот раз конь повиновался. Вскоре вода поднялась до седла. Белая пена кружилась справа и слева. Однажды конь споткнулся. Я было подумал, что все потеряно, но он вернул равновесие и уже через мгновение цокал копытами по противоположному склону. Когда мы выбрались из воды, я услышал позади плеск – это первый пруссак въехал в воду. Нас теперь разделяла река.

Я скакал, втянув голову в плечи на манер Наполеона и не осмеливался повернуться назад, чтобы мои преследователи не разглядели усы. Высоко поднятый воротник серого плаща частично скрывал мое лицо. Даже сейчас, если пруссаки обнаружат ошибку, то смогут повернуть коней и легко догнать карету императора. Когда мы вновь выскочили на дорогу, я мог определить расстояние между собой и своими преследователями по стуку копыт. Стук становился громче, кажется, что расстояние между нами медленно сокращалось. Мы скакали по каменистой, неровной тропе, шедшей от брода. Я осторожно обернулся и увидел, что опасность исходила от одинокого всадника, который вырвался вперед и далеко обогнал своих товарищей.

Меня догонял гусар – всадник небольшого роста на крупном черном скакуне. Небольшой вес позволил пруссаку обогнать остальных. Первое место всегда почетно, но при этом наиболее опасно. Ему вскоре пришлось в этом убедиться. Я нащупал седельные сумки, но, к моему ужасу, в них не оказалось пистолетов. В одной находилась подзорная труба, другая была заполнена бумагами. Моя сабля осталась привязанной к седлу Виолетты. Ах, если бы у меня в руках было оружие, а я сидел на спине своей лошади, мне бы не составило труда расправиться с этими мерзавцами. Но все же я не был совершенно безоружен: собственная сабля императора оказалась притороченной к седлу. Она была короткой и искривленной, а эфес богато инкрустирован золотом. Такая сабля годилась более для того, чтобы сверкать на параде, а не служить солдату в смертельном бою. Однако я вытащил саблю из ножен и стал ожидать, когда подвернется удобный случай пустить ее в дело. С каждым мгновением стук копыт за моей спиной становился все ближе. Я слышал, как фыркала лошадь моего преследователя, а он посылал злобные проклятия в мой адрес. Тропа круто заворачивала в сторону. Я повернул своего араба и поднял на дыбы. Пруссак оказался со мной лицом к лицу. Он скакал слишком быстро, чтобы успеть остановиться. Его единственным шансом было наскочить на меня и сбить с ног. Разумеется, он встретил бы тогда собственную смерть, но, ранив меня или лошадь, лишил бы меня последней надежды на побег. Однако этот глупец, увидев мое лицо, вздрогнул от неожиданности и решил проскочить справа. Я склонился над шеей своего коня и всадил свою игрушечную саблю в живот пруссака. Саблю, очевидно, ковали из лучшей стали, она была острой как бритва. Я даже не почувствовал, как лезвие вошло в плоть, лишь брызги крови полетели во все стороны. Конь пруссака продолжал скакать. Всадник продержался в седле еще около сотни ярдов, затем уронил голову в гриву и сполз на землю. Я тем временем скакал следом за лошадью погибшего. Наша схватка длилась не более нескольких секунд.

Когда пруссаки поравнялись со своим мертвым товарищем, из их глоток вырвался мстительный вопль. Я не мог сдержать довольную улыбку при мысли о том, что они будут думать о способностях императора скакать верхом и управляться мечом. Украдкой взглянув назад, я увидел, что никто из семи всадников не остановился. Важность задания, которое им предстояло выполнить, значила для этих людей больше, чем судьба погибшего товарища. Они были неутомимы и безжалостны, как охотничьи псы.

Я вырвался далеко вперед, а конь не проявлял признаков усталости. Мне стало казаться, что опасность позади, как именно в эту минуту на меня навалилось непредвиденное. Дорога раздвоилась. Я выбрал более узкую тропинку, потому что она густо поросла травой: коню легче скакать по такой дороге. Представьте мой ужас, когда, промчавшись мимо ворот, я очутился во дворе фермы. Конюшни и другие хозяйственные постройки стояли по сторонам прямоугольником. Выхода нигде не было. Ах, друзья, разве этого недостаточно, чтобы мои волосы стали совершенно седыми?

Отступление был невозможно. Копыта коней пруссаков выбивали дробь все ближе и ближе. Я оглянулся по сторонам. Природа одарила меня острым взглядом. Острый взгляд – это главный талант любого солдата, но более всего он необходим кавалерийскому офицеру.

Между длинными и низкими конюшнями стоял загон для свиней. Его передняя часть была деревянной, четырех футов в высоту. Задняя – построена из камня и немного выше. Что находилось за стенами, мне было неизвестно. Пространство между передней и задней стенами составляло не более нескольких ярдов. Риск был слишком велик. Тем не менее стоило рискнуть. Каждую секунду кони моих преследователей стучали копытами по земле все громче и громче. Я направил своего араба в загон. Конь легко перепрыгнул деревянную стенку, приземлился передними ногами на спящую свинью, поскользнулся и упал на колени. Я вылетел из седла, пролетел над стеной и свалился лицом в мягкую цветочную клумбу. Мой конь находился по одну сторону стены, я – по другую, а пруссаки тем временем въезжали во двор. Уже через мгновение я вскочил на ноги, перегнулся через стену и схватил упавшего коня за уздечку. Камни в стене не были связаны раствором. Я сбросил несколько камней на землю, образовав брешь. С криком дернув уздечку, я заставил храброго коня перепрыгнуть препятствие. Еще миг – и я вдел ногу в стремя.

Замечательная идея промелькнула в моей голове, как только я вскочил в седло. Если пруссаки решатся перепрыгнуть через изгородь, то смогут сделать это только по очереди. Каждому понадобится время, чтобы прийти в себя после прыжка. Почему бы не подождать их у изгороди и не убить всех одного за другим? Неплохо придумано! Пруссакам следует преподать урок, пусть знают, что Этьен Жерар – не самая легкая добыча. Рука опустилась за саблей. Можете себе представить мое разочарование, друзья, когда я обнаружил, что ножны пусты. Сабля вылетела из ножен, когда конь споткнулся о проклятую свинью. От каких пустяков зачастую зависит наша судьба: свинья на одной чаше весов, Этьен Жерар – на другой! Может, перепрыгнуть и добраться до сабли? Исключено. Пруссаки уже во дворе. Я повернул коня и помчался что есть сил.

Но уже через мгновение стало ясно, что я оказался в ловушке похуже первой. Сейчас я находился в саду с оранжереей в центре и цветочными клумбами по бокам. Высокая стена окружала сад со всех сторон. Где-то должны были находиться ворота, ведь посетители не могли проникать в сад, перепрыгнув через свинарник. Я поскакал вдоль стены. Вскоре я наткнулся на калитку с торчащим в замке ключом. Я спешился, открыл калитку и… увидел прусского улана, сидящего на лошади на расстоянии шести футов от меня. Несколько мгновений мы ошарашенно смотрели друг на друга, затем я захлопнул калитку и запер ее. Звук удара и отчаянный крик раздались по другую сторону сада. Я понял, что один из моих преследователей совершил неудачный прыжок через изгородь. Как же мне выбраться из тупика? Ясно, что часть пруссаков поскакала вокруг ограды, а часть продолжала преследовать меня. Имей я при себе саблю, зарубил бы улана у ворот, но сейчас, кажется, пришло мое время погибнуть. Если я останусь на месте, то пруссаки рано или поздно преодолеют ограду. Что же тогда? Я должен немедленно что-то предпринять, или будет слишком поздно. Но в такие минуты мой мозг работает особенно хорошо, а поступки продуманны. Я побежал вдоль изгороди на сто ярдов от того места, где стоял улан, затем остановился и сбросил несколько камней со стены на землю. Закончив это, я поспешил к воротам. Как я и ожидал, пруссак помчался в то место, где я проделал отверстие в стене. Я слышал, как глухо стучат копыта его коня. Улан полагал, что я подготовил место для побега, и сейчас торопился, чтобы перехватить меня. Оглянувшись назад, я увидел всадника в зеленой форме: граф Штейн удачно перескочил через изгородь и теперь с торжествующими воплями галопом мчался через сад.

– Сдавайтесь, ваше величество, сдавайтесь! – кричал он. – Мы пощадим вас!

Я выскользнул из ворот, но у меня не оставалось времени запереть их. Штейн преследовал меня по пятам, да и улан успел развернуть свою лошадь. Вскочив на спину своего араба, я помчался по расстилавшейся вокруг траве. Штейну понадобилось спешиться, открыть ворота, провести через них коня и лишь затем снова запрыгнуть в седло. Его я опасался гораздо больше, чем улана, конь которого был неважной породы и довольно измотан. Я промчался галопом целую милю, прежде чем отважился оглянуться назад. Штейн находился на расстоянии мушкетного выстрела от меня, улан порядочно отстал, вдали виднелись еще три фигуры. Число пруссаков значительно уменьшилось, тем не менее их было более чем достаточно, чтобы справиться с безоружным человеком. Удивительно, но за время длительной погони мне ни разу не встретились отступающие французы. Поразмыслив, я пришел к выводу, что отклонился далеко на запад от места сражения. Если я хочу встретить французских солдат, то мне следует держаться восточнее. Даже если пруссаки не смогут поймать меня самостоятельно, то будут преследовать до тех пор, пока я не попаду в руки их товарищей, наступающих с севера. Взглянув на восток, я увидел облако пыли, которое поднималось на несколько миль. Без сомнения, это была главная дорога, по которой шагали наши отступающие войска. Но вскоре мне пришлось убедиться, что некоторые солдаты отклонились от главной дороги. Сначала я наткнулся на лошадь, которая мирно щипала траву у дороги, а затем на ее хозяина – тяжело раненного французского кирасира, который находился между жизнью и смертью. Я спрыгнул с коня и схватил его длинный, тяжелый палаш. Никогда мне не забыть лицо этого человека, его взгляд. Это был старый седоусый воин, один из настоящих фанатиков, поседевших в боях. Видение императора перед смертью показалось ему подарком небес. Изумление, любовь, гордость – все эти чувства промелькнули на его мертвенно-бледном лице. Он пробормотал что-то. Боюсь, что это были его последние слова. Но у меня не было времени слушать, что он сказал. Я галопом помчался вдаль.

Все это время я скакал по лугу, пересеченному широкими канавами. Некоторые из них были не менее четырнадцати-пятнадцати футов в ширину. Каждый раз, когда я перепрыгивал через них, сердце замирало в груди от ужаса: неудачный прыжок мог оказаться последним. Но кто бы ни был тот человек, который выбирал лошадей для императора, он выполнял свою работу на отлично. Кроме случая, когда араб заартачился на высоком берегу Самбры, конь ни разу не подвел меня. Он с легкостью преодолевал препятствия, однако мы никак не могли оторваться от этих чертовых пруссаков. Каждый раз, очутившись по другую сторону канала, я с надеждой бросал взгляд назад, лишь для того, чтобы увидеть Штейна, который летел на своем белоногом жеребце так же легко, как я. Штейн был моим врагом, но я проникся к нему уважением за то, как он вел себя в тот день.

Снова и снова я мысленно измерял дистанцию между Штейном и следующим за ним всадником. Поначалу я питал надежды, что смогу развернуть коня и зарубить Штейна, как до этого гусара, пока товарищи не пришли ему на помощь. Но остальные пруссаки не отставали. Я подумал, что если Штейн такой же хороший рубака, как всадник, то мне понадобится гораздо больше времени, чтобы убить его. В этом случае подоспеют другие, и моя песенка спета. Самым разумным казалось продолжить скачку.

Дорога, окаймленная по обе стороны тополями, пересекала луг с востока на запад. По ней я смогу добраться до огромного пыльного облака, поднятого отступающей французской армией. Я повернул лошадь и поскакал по дороге. Справа впереди показался небольшой домик. Ветка вместо вывески указывала на то, что это таверна. Неподалеку толпилось несколько крестьян, но мне нечего было их опасаться. Красный цвет мелькнувшего мундира напугал меня гораздо больше. Судя по всему, сюда успели добраться англичане. Однако я не мог остановить коня, мне некуда было свернуть. Моим единственным шансом было пришпорить коня и промчаться мимо галопом. Вражеских солдат нигде не было видно. Очевидно, эти люди были мародерами или дезертирами, а следовательно, они не опасны. Приблизившись, я увидел двух англичан, сидевших на лавке у входной двери. Когда они, пошатываясь, встали на ноги, то стало очевидно, что оба безнадежно пьяны. Один, покачиваясь, вышел на середину дороги.

– Это Бони! Помоги мне, это Бони! – заорал он и выставил вперед руки, намереваясь схватить меня.

Но, к своему счастью, оказался настолько пьян, что проковылял несколько шагов и свалился лицом в землю. Второй оказался намного опаснее. Он побежал в таверну. Промчавшись мимо, я заметил, как он выскочил с мушкетом в руках. Англичанин присел на одно колено, а я крепко прижался к шее коня. Одиночный выстрел, произведенный пруссаком или австрийцем, не представлял особой опасности, но британцы славились на всю Европу как непревзойденные стрелки. Английский солдат, несмотря на то что был мертвецки пьян, уверенно приложил приклад к плечу. Я услышал треск выстрела. Конь инстинктивно отпрыгнул в сторону. Подобный прыжок выбил бы из седла любого наездника, кроме меня. Поначалу мне показалось, что пуля насквозь пронзила коня, но, оглянувшись назад, увидел лишь тонкую струйку крови у него на задней ноге. Англичанин тем временем загнал в ствол еще один патрон. Но не успел он прицелиться, как мы оказались за пределами досягаемости. Англичане были пехотинцами и не могли присоединиться к погоне, но я слышал, как они улюлюкали, словно преследовали лисицу на охоте. Крестьяне тоже кричали и бежали к дороге с поднятыми палками. Отовсюду раздавались вопли, преследователи окружали меня со всех сторон. Подумать только: великого императора гонят по полям, как испуганную дичь! Я испытал непреодолимое желание насадить кого-либо из преследователей на кончик палаша.

Но я чувствовал, что приближаюсь к концу своего пути. Я сделал все, что было в человеческих силах. Некоторые скажут, что превзошел обычного смертного. Однако сейчас я добрался до последней точки. Кони моих преследователей устали, но и мой абсолютно выбился из сил, к тому же был ранен. Он истекал кровью: за нами по дороге тянулась тонкая красная струя. Конь скакал уже не так быстро. Рано или поздно он упадет подо мной. Я оглянулся назад. Пять человек неотвратимо скакали следом: впереди – Штейн, на расстоянии сотни ярдов от него – улан, за ним – трое остальных.

Штейн выхватил саблю и стал размахивать ею. Я же твердо решил не сдаваться в плен. Напротив, прикинул в уме, скольких пруссаков смогу забрать с собой на тот свет. В этот величайший момент все совершенные мною подвиги предстали перед глазами. Я почувствовал, что последний подвиг станет достойным завершением столь славной карьеры. Моя смерть станет тяжелейшим ударом для тех, кто любил меня: для моей матушки, моих гусар, для многих, чьи имена останутся неназванными. Но все они будут помнить меня, сумевшего завоевать честь и славу. Я был уверен, что горе в их сердцах сменится гордостью, когда они узнают, как я сражался в свой последний день. Поэтому по мере того, как мой конь все сильнее прихрамывал, я становился еще более непреклонным. Обнажив палаш, который взял у умирающего кирасира, я сильнее сжал зубы в предвкушении последнего боя. Моя рука уже потянула уздечку, чтобы развернуть коня. Я опасался, что еще немного – и араб упадет, тогда мне пешему придется сражаться с пятью всадниками. Вдруг я уловил нечто такое, что вновь наполнило сердце надеждой. Крик радости сорвался с моих губ.

За небольшой рощицей виднелся шпиль деревенской церквушки. Двух настолько похожих шпилей не существовало на свете. В этот когда-то попала молния. Его край обвалился, поэтому шпиль имел фантастическую искривленную форму. Я видел его всего лишь два дня назад. Передо мной стояла церковь деревушки Госсельи. Но не надежда попасть в деревушку заставила ликовать мое сердце. Я знал, что всего лишь на расстоянии полумили отсюда на ферме Сент-Онэ, чей фронтон[176 - …фронтон… – Завершение фасада здания, представляющее собой треугольную плоскость, которая ограничена по бокам скатами крыши, а у основания карнизом. Фр. fronton из front от лат. frons – лоб, передняя сторона.] был хорошо виден, расположились на отдых гусары Конфланского полка. Именно здесь я приказал капитану Сабатье поджидать меня. Они были здесь – мои юные соратники. Только бы успеть добраться до них! С каждым прыжком моя лошадь становилась все слабее. А топот копыт за спиной становился все громче. Я слышал гортанные немецкие проклятия совсем рядом. Пистолетная пуля пронеслась у самого уха. Отчаянно пришпоривая коня, хлестая его по бокам саблей плашмя, я заставил араба скакать как можно быстрее. Вот и открытые ворота! Я увидел сверкание стали: голова лошади Штейна очутилась на расстоянии десяти ярдов от меня.

– Ко мне, друзья, ко мне! – завопил я.

Со всех сторон раздался шум, словно рой разъяренных пчел вылетел из улья. В эту минуту замечательный белый араб замертво свалился подо мной, а я вылетел из седла прямо на выложенный камнем двор. Больше я ничего не помню…

Таким был мой последний и самый известный подвиг, дорогие друзья. Эта история разнеслась по всей Европе и прославила имя Этьена Жерара. Увы! Все мои старания принесли императору всего лишь несколько недель свободы: пятнадцатого июля он сдался англичанам. Но не моя вина в том, что он не сумел собрать войска, которые ждали его приказа во Франции, и сразиться при новом Ватерлоо, но уже со счастливым концом. Будь все подданные так же верны ему, как я, ход мировой истории мог бы измениться, император сохранил бы свой трон, а мне, старому, заслуженному солдату, не пришлось бы влачить жалкое существование, сажая капусту, или коротать время на старости лет, рассказывая истории в кафе. Вы спрашиваете, что было дальше со Штейном и остальными пруссаками? О тех трех, которые отстали по дороге, я не знаю ничего. Одного, как вы помните, я убил. Из остальных пятерых трех зарубили мои гусары, которым поначалу показалось, что они на самом деле спасают императора. Легко раненный Штейн попал в плен, и с ним – еще один улан. Они тогда так и не узнали правды, так как мы считали, что никакие сведения о местопребывании императора, правдивые или ложные, не следует распространять. Граф Штейн был уверен, что всего несколько шагов отделяли его от того, чтобы взять в плен самого Наполеона.

– Да, вы не напрасно гордитесь своим императором, – сказал он. – Я никогда в жизни не видел человека, который так здорово управляется с конем и владеет саблей.

Штейн долго не мог понять, отчего так весело смеется в ответ молодой гусарский полковник. Со временем он все узнал…




Последнее приключение бригадира


Я больше не стану рассказывать вам свои истории, друзья. Говорят, что человек подобно зайцу бегает по кругу и возвращается в ту же точку, откуда начал, чтобы умереть. Гасконь часто зовет меня в последнее время. Я вижу, как голубая Гаронна несет свои волны к синему океану вдоль виноградников. Я вижу старый город, длинный каменный причал, лес корабельных мачт. Мое сердце изголодалось по сладкому воздуху родины и теплым лучам южного солнца.

Здесь, в Париже, у меня есть друзья, дела, развлечения. А там все, кто знал меня, давно уже на том свете. И все же, когда за окном юго-западный ветер, я как будто слышу строгий голос матери-родины, которая зовет домой своего сына. Я до конца сыграл свою роль. Мое время прошло. Я тоже должен уйти.

Нет, друзья мои, не грустите. Что может быть лучше прожитой достойно жизни, наполненной дружбой и любовью? Однако надо с уважением относиться к минуте, когда человек приближается к концу длинного пути и видит поворот, ведущий в неизведанное. Но император и все его маршалы уже проскакали этот темный поворот и очутились по ту сторону. Мои гусары последовали за ними. Не более пятидесяти человек все еще ожидают своей участи. Я должен идти. Но в последний вечер расскажу вам нечто большее, чем простой случай. Сегодня вам предстоит узнать историческую тайну. Мой рот долгое время был на замке, но сейчас я не вижу причины, по которой я бы не поделился с другими воспоминанием об этом замечательном приключении. Иначе ему суждено быть забытым. Ведь только я один на всей земле знаю, что тогда произошло.

Предлагаю вам последовать за мной назад, в прошлое, в год тысяча восемьсот двадцать первый. К этому году императора не было с нами уже шесть лет. И только иногда нам удавалось услышать невнятные слухи о том, что он все еще жив. Вы представить не можете, что за тяжесть носили в сердце те, кто любил его. Нас не оставляли мысли о том, каково этому великому человеку в плену на далеком острове. С раннего утра до поздней ночи мы думали только о нем. Мы чувствовали себя обесчещенными, зная, что нашего предводителя и вождя унижают, а мы не в силах помочь ему. Среди нас было немало таких, кто с радостью пожертвовал бы своей жизнью, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Но мы могли лишь сидеть и ворчать в наших кафе, разглядывать карту и подсчитывать лиги воды, которые разделяли нас. Казалось, что будь император на Луне, мы могли бы сделать для него больше. Все потому, что мы были солдатами и ничего не знали о море. Конечно, у всех нас были свои мелкие проблемы, которые делали наше существование не менее тяжелым. Многие из нас дослужились до высоких чинов и, безусловно, могли бы вернуть их, если бы возвратились на службу к императору. Но мы считали невозможным служить под белым флагом Бурбонов или принимать присягу, которая заставит нас поднять сабли против человека, которого так любили. Что нам оставалось делать еще, как не собираться в кафе, сплетничать и ворчать, пока тот, у кого оставалось немного денег, платил по счетам, а те, у кого не было ни гроша, поддерживали компанию за бутылкой? При случае мы затевали ссоры с новоиспеченными королевскими гвардейцами, и, если удавалось оставить кого-либо из них лежать в Булонском лесу, мы воображали, что воздавали должное обидчикам Наполеона. Со временем гвардейцы узнали места, в которых мы собирались, и избегали их, словно гнезд шершней.

В одном из таких мест – кафе «У великого человека», на рю Варенн, – часто собирались самые выдающиеся и молодые офицеры армии Наполеона. Почти все мы были полковниками или адъютантами. Когда же в нашу компанию попадал человек ниже по чину, то ему давали понять, что он позволил себе непростительную вольность. В кафе захаживал капитан Лепин, которого наградили медалью за битву при Лейпциге, полковник Бонне, адъютант Макдональда, полковник Журден, почти так же известный в армии, как я, Сабатье из моего гусарского полка, Менье из полка Красных улан, гвардеец Ле Бретон и многие другие.

Каждый вечер мы встречались, беседовали, играли в домино, выпивали стаканчик-другой вина и размышляли над тем, скоро ли вернется император, а мы снова возглавим свои полки. Бурбоны к тому времени потеряли во Франции все, что было возможно. Это стало ясно через несколько лет, когда Париж поднял восстание и их в третий раз изгнали из Франции. Наполеону стоило лишь высадиться на французский берег, и он без единого выстрела захватил бы столицу, точно так же, как тогда, при возвращении с Эльбы.

Вот как обстояли дела, когда однажды февральским вечером к нам в кафе зашел необычный человек. Он был невысокого роста, но широк в плечах, с огромной, почти уродливой головой. Его крупное смуглое лицо было иссечено странными белыми полосками, а на щеках топорщились седые бакенбарды, подобные тем, что носят моряки. Золотые серьги в ушах и татуировки на руках также указывали на то, что он моряк. Мы это поняли прежде, чем он представился как капитан Фурно, офицер императорского флота. У него были рекомендательные письма к двум нашим товарищам. Не было никаких сомнений, что этот человек предан делу императора. Он сразу же завоевал наше уважение тем, что участвовал в боях не меньше нашего. Следы ожогов на лице капитана остались после того, как «Ориент» под его командой взорвался во время Нильского сражения. Фурно оказался неразговорчив. Он сидел в углу, смотрел на нас своими проницательными глазами и внимательно слушал все, о чем мы говорили.

Однажды вечером я уже выходил из кафе, когда ко мне подошел капитан Фурно, потянул за рукав и знаками пригласил следовать за собой. Мы молча шли, пока не добрались до места, где он снимал квартиру.

– Мне хотелось обсудить с вами кое-что, – сказал Фурно и провел меня вверх по лестнице в свою комнату.

Закрыв за собой дверь, Фурно зажег лампу и подал мне лист бумаги, который вытащил из конверта, лежавшего в ящике стола. Письмо было написано несколько месяцев назад во дворце Шенбрунн в Вене. Там было написано: «Капитан Фурно действует от имени императора Наполеона. Те, кто любит императора, обязаны беспрекословно подчиняться капитану. Мария-Луиза». Мне была хорошо знакома подпись императрицы. Поэтому у меня не возникло сомнений в ее подлинности.

– Ну как? – спросил Фурно. – Вы удостоверились в моих полномочиях?

– Полностью.

– Вы готовы подчиниться моим приказам?

– Этот документ не оставляет мне выбора.

– Отлично! Для начала: судя по разговору в кафе, я понял, что вы владеете английским?

– Да, разговариваю.

– Могли бы вы произнести несколько фраз?

Я сказал по-английски:

– Если императору понадобится помощь Этьена Жерара, я с радостью отдам жизнь за него.

– Забавный английский, – произнес Фурно, – но это лучше, чем ничего. Я же говорю по-английски как настоящий англичанин. Это все, что я приобрел за шесть лет, проведенных в английской тюрьме. А сейчас я скажу вам, с какой целью прибыл в Париж. Мне приказано подобрать помощника для дела, которое напрямую касается интересов императора. Мне сообщили, что в кафе «У великого человека» я смогу найти одного из старых офицеров, которые по-настоящему преданы его величеству. Я долго выбирал и, наконец, пришел к выводу, что вы наиболее подходящая кандидатура.

Я поблагодарил Фурно за комплимент.

– Что же от меня требуется?

– Составить мне компанию на несколько месяцев, – ответил он. – Вам следует знать, что после освобождения из тюрьмы я осел в Англии, женился на англичанке и стал капитаном небольшого торгового судна. Я успел совершить несколько рейсов из Саутгемптона до побережья Гвинеи. Для окружающих я англичанин. Однако вы должны понять, что те чувства, которые я испытываю к императору, вынуждают меня иногда страдать от одиночества. Поэтому хотелось бы иметь рядом компаньона, который разделяет мои симпатии. Для того чтобы вояж не показался вам слишком утомительным, предлагаю разделить со мной каюту.

Фурно болтал со мной и, не отрываясь, буравил меня своими суровыми серыми глазами. Я же постарался ответным взглядом дать ему понять, что он имеет дело не с идиотом. Капитан вытянул на свет брезентовую сумку, полную денег.

– В этой сумке сто фунтов золотом, – сказал он. – Вы сможете купить себе все необходимое в дорогу. Советую делать покупки в Саутгемптоне, так как оттуда мы отправляемся уже через десять дней. Корабль называется «Черный лебедь». Я возвращаюсь в Саутгемптон завтра и надеюсь увидеть вас там через неделю.

– Итак, – сказал я, – расскажите, куда же направляется корабль.

– О, разве я еще не сказал? – удивился Фурно. – Мы плывем к африканскому побережью в Гвинею.

– Каким образом наше путешествие касается интересов императора? – спросил я.

– Интересы императора предполагают, что вы не будете задавать опрометчивых вопросов, а я не стану давать опрометчивых ответов, – резко ответил Фурно.

На этом наша беседа закончилась, а я снова оказался у себя в апартаментах. Ничто кроме мешочка с золотом не напоминало о том, что странная беседа состоялась на самом деле. Внутренний голос нашептывал мне, что я должен довести приключение до логического конца. Посему не прошло и нескольких дней, как я направился в Англию. Добравшись из Сен-Мало в Саутгемптон, я справился в доке и без труда нашел «Черного лебедя». Это был небольшой, изящный корабль. Как я впоследствии узнал, подобный тип кораблей называется бриг[177 - …подобный тип кораблей называется бриг. – Бриг (англ. brig, сокращенное от ит. brigantine – бригантина) – морское двухмачтовое судно с прямыми парусами.]. Капитан Фурно стоял на палубе. Семь или восемь матросов суетились, подготавливая корабль к плаванию. Капитан приветствовал меня и провел в свою каюту.

– С сегодняшнего дня вы просто мистер Жерар, – сказал Фурно. – Житель острова в проливе. Буду весьма вам обязан, если вы забудете на время свое воинское звание и постараетесь избавиться от кавалерийской походки, когда станете расхаживать по палубе. Борода подошла бы матросу лучше, чем усы.

Меня ужаснули слова Фурно, но ведь в море нет женщин, какое это все имеет значение? Капитан звонком вызвал стюарда.

– Густав, – сказал он. – Позаботьтесь о моем друге, месье Этьене Жераре. Месье Жерар отправляется в путешествие с нами. А это Густав Керуан – мой бретонский стюард, – объяснил капитан. – Под его опекой вы в абсолютной безопасности.

Стюард, с его суровым лицом и мрачным взглядом, казался слишком воинственным для представителя столь мирной профессии. Однако я промолчал, хотя, как вы можете догадаться, решил быть повнимательнее. Мне отвели соседнюю с капитаном каюту, которая казалась вполне пригодной для жизни, хотя не могла сравниться с великолепием каюты Фурно. Капитан явно любил роскошь. Его каюта, отделанная бархатом и серебром, более подходила для яхты аристократа, чем скромного торговца, совершающего рейсы к африканскому побережью. Так воспринимал это и помощник капитана, мистер Бернс, не скрывавший презрительной гримасы каждый раз, когда видел эту каюту. Этот рослый, широкоплечий, рыжеволосый англичанин занимал каюту по другую сторону от капитанской. Каюта второго помощника по фамилии Тэрнер располагалась посредине корабля. Кроме них, на судне находились еще девять матросов и юнга, трое из которых, как сообщил мне мистер Бернс, были, как и я, родом с Нормандских островов[178 - …с Нормандских островов. – Нормандские острова – в проливе Ла-Манш, ныне – в составе Великобритании.]. Первый помощник Бернс очень интересовался, почему я отправился с ними в плаванье.

– Ради удовольствия, – ответил я.

Он уставился на меня.

– Вы когда-нибудь были на западном побережье?

Я ответил, что никогда.

– Я так и думал, – сказал Бернс. – Вы бы никогда больше туда не отправились.

Спустя три дня после моего прибытия мы развязали канаты, которые связывали корабль с причалом, и тронулись в путь. Я никогда не был хорошим моряком и должен признаться, что осмелился выйти на палубу только после того, как земля давно скрылась из виду. Лишь на пятый день я смог притронуться к супу, который принес добряк Керуан, а затем слез с койки и добрался до трапа. Свежий воздух помог мне прийти в себя. С этого времени я понемногу привык к качке. Борода на лице также отросла. У меня не оставалось сомнений в том, что скоро я стану таким же хорошим моряком, каким был солдатом. Я научился тянуть канаты, которые поднимали паруса, а также волочить длинные реи, к которым они были прикреплены. Но моей главной обязанностью было играть в карты с капитаном Фурно и исполнять роль его компаньона. Не было ничего необычного в том, что он нуждался в напарнике: никто из его окружения не умел ни читать, ни писать, хотя каждый был превосходным моряком.

Если бы наш капитан неожиданно умер, то не представляю, как бы нам удалось проложить путь среди бескрайних волн. Ведь только он один мог определить наше расположение по карте. Карта висела на стене капитанской каюты. Фурно ежедневно делал пометки на ней. Таким образом, мы могли видеть, насколько отклонились от маршрута. Фурно удивительно точно все рассчитал. Однажды утром он сказал, что уже этим вечером мы достигнем Кейн-Верда. Действительно, солнце не успело зайти, как слева по борту показался берег. На следующий день земля снова скрылась из виду. Помощник Бернс объяснил, что мы не увидим земли до самого пункта назначения, пока не причалим в порту в заливе Биафра[179 - …в заливе Биафра. – Биафра – залив в Атлантическом океане; омывает побережья Нигерии, Камеруна, Экваториальной Гвинеи и Габона; в 1972 г. переименован правительством Нигерии в залив Бонни.]. Попутный ветер надувал наши паруса. Мы плыли строго на юг. Линии на карте указывали на то, что мы приближаемся к африканскому побережью. Должен сказать, что целью нашей экспедиции являлось пальмовое масло. А наши трюмы ломились от цветных тканей, старых мушкетов и другого барахла, которое англичане продают дикарям.

Внезапно попутный ветер, который раздувал наши паруса, затих. Несколько дней мы дрейфовали по спокойному, маслянистому морю под жарким солнцем. От невыносимой жары стала плавиться смола между досками палубы. Мы поднимали паруса в надежде поймать хоть малейший ветерок, пока, наконец, пересекли полосу штиля и снова помчались на юг, подгоняемые свежим бризом, наперегонки с летучими рыбами. Несколько дней Бернс не находил покоя. Я видел, как он подносил руку к глазам и, сощурившись, смотрел вдаль за горизонт, словно в поисках земли. Дважды я застал его в каюте капитана. Бернс разглядывал карту. Булавка, которая изображала корабль, приближалась к африканскому побережью, но пока не достигала цели. Однажды вечером, когда мы с капитаном Фурно по обыкновению играли в карты, помощник капитана вошел в каюту. Его загоревшее лицо пылало гневом.

– Прошу прощения, капитан, – сказал он. – Знаете ли вы, какого курса придерживается штурвальный?

– Он направляет корабль на юг, – ответил капитан, не отрывая взгляда от карт.

– Но он должен вести корабль на восток.

– Почему вы так решили?

Помощник что-то пробормотал.

– Возможно, я не настолько образован, – сказал он, – но позвольте заметить, капитан Фурно: я начал плавать в этих водах, когда мне еще не исполнилось десяти. Я знаю, как добраться до места, не хуже вашего. Мы отклонились от курса на юг. Нам следует повернуть на восток, чтобы попасть в порт, в который корабль направили хозяева.

– Простите, месье Жерар. Запомните, сейчас мой ход, – произнес капитан и положил карты на стол.

– Подойдите к карте, мистер Бернс, я дам вам урок практической навигации. Здесь дуют ветра с юго-запада, здесь экватор, здесь находится порт, куда нам предстоит попасть, а здесь стоит человек, который желает провести судно в порт по собственному разумению.

С этими словами капитан схватил Бернса за горло и сжал его так, что бедняга едва не лишился чувств. Стюард Керуан вбежал в каюту с веревкой. Вдвоем с капитаном они связали Бернса по рукам и ногам и вставили ему в рот кляп.

– За штурвалом стоит француз. А помощника стоит сбросить за борт, – произнес стюард.

– Это наиболее безопасно, – согласился Фурно.

Но я ни за что на свете не позволил бы убить беззащитного человека. Капитан Фурно нехотя согласился сохранить Бернсу жизнь. Мы затянули его в трюм, расположенный под каютой. Там помощник остался лежать среди тюков манчестерской ткани[180 - …манчестерской ткани. – Манчестер – город, крупнейший промышленный (в том числе текстильный) центр Англии.].

– Не стоит пока закрывать люк, – сказал капитан Фурно. – Густав, отправляйся к мистеру Тэрнеру и скажи, что я желаю переговорить с ним.

Ничего не подозревающего второго помощника тоже связали и, как до этого Бернсу, заткнули рот кляпом. Его тоже отнесли в трюм и уложили рядом с товарищем. Лишь затем мы закрыли люк.

– Нам связывал руки этот рыжеголовый болван, – сказал капитан, – поэтому мне пришлось раньше времени выдать себя. Однако это не принесло большого вреда нашему делу и не расстроило моих планов. Керуан, выкати бочку рома команде. Скажи, что капитан разрешает выпить за его здоровье в честь пересечения экватора. Им все равно, по какой причине напиваться. Что касается наших людей, отведи их к себе на камбуз. Мы должны быть уверены, что они готовы. А теперь, полковник Жерар, с вашего позволения, давайте продолжим игру.

Такие случаи не забываются. Это был железный человек: он сдавал карты и играл, как будто находился в парижском кафе, а вокруг ничего не происходило. Внизу раздавалось невнятное, приглушенное кляпами бормотание помощников и доносилась вялая возня. Снаружи скрипела деревянная обшивка и хлопали паруса под порывами свежего ветра. Плеск воды и свист ветра не могли заглушить радостные вопли английских моряков, которыми они встретили появление бочонка с ромом. Мы успели сыграть не менее полудюжины партий, когда капитан встал.

– Думаю, что они уже готовы, – сказал он.

Фурно вытащил из сейфа два пистолета и вручил мне один из них. Но нам не нужно было опасаться сопротивления. Англичанин в те дни, не важно, солдат или матрос, был беспробудным пьяницей. Без выпивки это был храбрец и добряк. Но стоило поставить перед ним спиртное, как он полностью терял рассудок. Ничто не могло заставить англичанина пить умеренно. В полумраке кубрика мы обнаружили пять бесчувственных тел и двух изрыгающих проклятия, сквернословящих, поющих безумные песни сумасшедших – команду «Черного лебедя». Стюард принес моток веревки. С помощью двух моряков-французов мы связали пьяниц так, что они были не в состоянии ни шевельнуться, ни вымолвить слово. Их поместили в переднем трюме, в то время как офицеры находились в заднем. Керуан получил приказ носить им еду и питье дважды в день. Таким образом «Черный лебедь» оказался полностью в наших руках. Не знаю, как бы мы справились с кораблем при плохой погоде. Но, к счастью, все это время дул попутный ветер, достаточно сильный, чтобы толкать корабль на юг, но недостаточно сильный, чтобы внушать тревогу. Вечером третьего дня я нашел капитана Фурно на мостике. Он напряженно вглядывался в даль.

– Смотрите, Жерар! – воскликнул капитан, указывая вперед.

Голубое небо будто поднималось из более темного моря, а вдалеке, там, где соединялись две стихии, темнело нечто похожее на облако.

– Что это? – спросил я.

– Земля.

– Что за земля?

Я сжался, ожидая ответа, хотя уже догадывался, каким он будет.

– Остров Святой Елены.

Неужели я приблизился к острову, который не раз представлял себе в мыслях? Здесь находилась клетка, в которую заточили французского орла. Тысячи миль воды не стали преградой Жерару, не смогли разделить меня с человеком, которому я был предан всей душой. Он томится там, на высоком берегу, за темной водой. Я не отводил глаз от берега. Как мне хотелось полететь впереди корабля, сказать императору, что он не забыт, а верный слуга спешит ему на помощь.

Каждый миг темное пятно над водой становилось все четче, все яснее. Вскоре я увидел перед собой скалистый остров. Сгустились сумерки, но я все еще стоял на палубе, устремив глаза туда, где должен был находиться император. Прошел час, затем другой. Неожиданно золотой огонек загорелся прямо впереди. Это был свет из окна, возможно, из комнаты императора. Нас разделяло не более двух миль! Я с жаром протянул ему руки! Мне казалось, что меня поддерживает вся Франция.

На корабле были потушены все огни. Мы потянули один из канатов, перекладина над нами закрутилась, и корабль остановился. Капитан попросил меня спуститься с ним в каюту.

– Теперь вы все знаете, полковник Жерар, – сказал он. – Простите за то, что я не посвятил вас во все с самого начала. Дело настолько важно, что я не мог доверить его никому. Я давно собрался освободить императора. Для этого я остался в Англии и поступил на службу в торговый флот. Все прошло именно так, как я ожидал. Я уже совершил несколько удачных рейсов к западному побережью Африки, поэтому без труда собрал команду. Одного за другим я нашел старых французских моряков с военных кораблей. Что касается вас, то мне нужен был испытанный воин на случай сопротивления и, кроме того, подходящий человек, который мог бы сопровождать императора во время долгого пути на родину. Моя каюта уже приготовлена для него. Надеюсь, что уже к утру он будет на борту, а этот чертов остров навсегда исчезнет из вида.

Можете представить, что за чувства вспыхнули во мне, когда я услышал речь капитана. Я заключил отчаянного храбреца Фурно в объятия и умолял поскорее познакомить со всеми деталями плана.

– Я вынужден полностью довериться вам, – сказал капитан. – Я желал бы стать первым, кто засвидетельствует императору свое почтение, но это невозможно: барометр падает, скоро разразится шторм, а мы находимся с подветренной стороны к берегу, кроме того, рядом с островом курсируют опасные для нас три английских корабля. Вот почему мне необходимо охранять корабль, а вам – доставить на борт императора.

Слова капитана привели меня в восторг.

– Приказывайте! – воскликнул я.

– Я могу дать в ваше распоряжение лишь одного человека, нам и так не хватает рук справиться со снастями, – сказал капитан. – Шлюпка уже спущена на воду. Мой человек сядет на весла и станет ждать вашего возвращения на берегу. Свет, который вы видите, на самом деле горит в Лонгвуде. Все, кто находятся в доме, – ваши друзья. Вы можете рассчитывать на их помощь. У англичан выставлены часовые, но не слишком близко от дома. Как только посвятите императора в наши планы, немедленно ведите его к шлюпке и плывите к кораблю.

Сам император не смог бы дать инструкции более четко и ясно. Нельзя было терять ни секунды. Матрос уже ждал меня в шлюпке. Не успел я спуститься, как он оттолкнулся от борта. Наше крохотное суденышко танцевало в темных волнах, но нам освещал дорогу свет из Лонгвуда: свет императора, звезда надежды. Вскоре дно шлюпки заскрежетало о прибрежную гальку. Мы причалили в отдаленной бухте. Здесь нечего было опасаться английских часовых. Я оставил матроса в лодке, а сам принялся карабкаться по склону. Козья тропа кружила вокруг холма. Мне не составило большого труда подняться. Казалось, что все тропки на острове ведут к императору. Я подобрался к воротам. Их никто не охранял. Следующие ворота – и опять без часовых. Странно, о какой охране говорил Фурно? Я забрался на вершину холма, огни горели прямо передо мной. Спрятавшись за камнем, я внимательно огляделся вокруг, но и здесь не было и следа вражеских солдат. Приблизившись, я увидел длинное, низкое здание с верандой. Какой-то человек ходил по тропинке перед домом взад и вперед. Вероятно, это был проклятый Хадсон Лоу[181 - …проклятый Хадсон Лоу. – Хадсон Лоу (1769—1844) генерал-квартирмейстер (1814) британской армии, губернатор острова Святой Елены. Бытует предположение, что Наполеон был отравлен заговорщиками, во главе которых стояли Хадсон Лоу и Шарль де Монтолон.]. Какой бы триумф ожидал меня, если бы я смог не только освободить императора, но и отомстить его обидчику! Но, скорее всего, этот человек был английским часовым. Я подкрался ближе, а этот человек остановился напротив освещенного окна. Теперь я мог лучше рассмотреть его. Нет, это не солдат – у окна стоял священник. Что делает священник в доме в столь поздний час? Он англичанин или француз? Если он один из домочадцев, то я могу ему довериться. Если же он англичанин, все мои планы пойдут насмарку.

Я подобрался немного ближе. В эту минуту священник вошел в дом. Сквозь раскрытую дверь вылился поток света. Теперь все стало ясно. Я понял, что не могу больше терять ни секунды. Согнувшись вдвое, я ринулся к освещенному окну. Когда я разогнулся и взглянул в окно, то увидел перед собой мертвого императора.

Друзья, я свалился на гравий дорожки и лежал без чувств, словно пуля пронзила меня насквозь. Шок оказался настолько силен, что я не знаю, как смог перенести это потрясение. Прошло не менее получаса, пока я встал на ноги, пошатываясь и весь дрожа. Мои зубы стучали, а я с маниакальным упорством смотрел на покойника.

Император лежал в гробу, посредине комнаты, спокойный, умиротворенный, величественный. Его лицо было наполнено той сдержанной силой, которая освещала наши сердца в самых жестоких сражениях. Губы императора были сложены в улыбку. Полуприкрытые глаза, казалось, обращены ко мне. Он выглядел полнее, чем тогда, когда я видел его при Ватерлоо. Весь его облик излучал мягкость, которой я никогда не замечал при жизни. По обеим сторонам гроба горели свечи. Эти свечи были тем огнем, который мы видели в море. Они стали для нас маяком, который вел нас сквозь волны, а для меня был путеводной звездой, символом надежды. Я смутно видел, что в комнате находится много людей. Все стояли, преклонив колени. Это был скромный двор императора, мужчины и женщины, пожелавшие разделить его судьбу: Бертран с женой, священник, Монтолон[182 - …Монтолон. – Шарль-Тристан де Монтолон (1783—1853) – адъютант Наполеона, после его отречения последовал за ним на остров Святой Елены.]. Я тоже помолился бы, но на сердце было слишком тяжело. Мне надо было уходить, однако я не мог просто так покинуть усопшего. Не обращая внимания на то, что меня могут увидеть, я вытянулся по стойке смирно перед своим повелителем, щелкнул каблуками и отдал честь в последний раз. Затем повернулся и ринулся прочь, в темноту. Бледные улыбающиеся губы и застывшие серые глаза все еще стояли перед моим взором.

Как мне казалось, я отсутствовал совсем недолго, но матрос сказал, что прошло уже несколько часов. Только теперь я заметил, что ветер превратился в шторм, а волны с ревом катились на берег. Мы дважды пытались вытолкнуть лодку в море, но каждый раз нас отбрасывало назад. В третий раз огромная волна захлестнула шлюпку и проломила дно. Беспомощные, мы дождались рассвета и увидели вокруг лишь бушующее море да низкие тучи на небе. «Черного лебедя» нигде не было видно. Мы забрались на вершину холма и огляделись по сторонам, но в безграничном океане не было ни единого паруса. Наш корабль бесследно исчез. Затонул ли он, захватили его английские матросы, или же ему была уготована иная, неведомая судьба, я так и не узнал. Никогда больше я не видел капитана Фурно и не смог доложить ему, что увидел на острове. Я сдался англичанам. Мы с матросом выдали себя за спасшихся жертв кораблекрушения. Право же, нам не пришлось слишком притворяться. Английские офицеры, как всегда, оказали мне самый теплый прием. Но прошло немало долгих месяцев, прежде чем мне удалось вернуться на любимую родину, вдалеке от которой истинный француз, каковым я себя считаю, никогда не будет счастлив.

Этим вечером я рассказал вам, друзья, как мне довелось проститься со своим повелителем, а теперь я прощаюсь с вами и благодарю за то, что вы выслушали скучные истории старого, битого жизнью солдата. Россия, Италия, Германия, Испания, Португалия и Англия – везде вы побывали вместе со мной и увидели моими, уже старыми глазами блеск тех великих дней. Я воскрешал в вашей памяти тени людей, некогда известных всей земле. Сохраните это в сердцах и передайте своим детям. Ведь память о той великой эпохе – это самое драгоценное, что может быть у народа. Как дерево питается собственными палыми листьями, так эти герои ушедших дней помогут расцвести новым славным героям, правителям и мудрецам. Я уезжаю в Гасконь, но мои слова останутся в вашей памяти. Еще долго после того, как об Этьене Жераре забудут навсегда, его рассказы будут согревать сердца людей и укреплять их дух. Господа, старый солдат салютует вам и желает всего хорошего.




Комментарии


Подвиги бригадира Жерара (THE EXPLOITS OF BRIGADIER GERARD)


Как известно, А. Конан Дойл считал себя прежде всего историческим писателем, а уже после автором детективов и фантастических произведений. «Три эпохи из прошлого Англии и Европы особенно интересовали его. Это, во-первых, времена Столетней войны XIV–XV веков. Затем XVII столетие, пора Английской буржуазной революции. Наконец, наполеоновские войны, от Трафальгара до Ватерлоо. Им писатель посвятил несколько произведений, в том числе четыре повести: “Подвиги” и “Приключения” бригадира Жерара, “Дядюшка Бернак” и “Гигантская тень”. ‹…› В последние десятилетия прошлого (т. е. XIX – А. К.) века “наполеоновская” тема довольно широко распространилась в европейской литературе. Война, сотрясшая Европу в начале столетия, Бонапарт, его приспешники и противники, перемещение армий, битвы и жертвы – все отодвинулось по времени на расстояние, позволяя рассмотреть себя в панораме и перспективе» (Урнов М. В. Артур Конан Дойль // Конан Дойль А. Собрание сочинений: В 12 т. – М.: ОГИЗ, 1993. – Т. 1. – С. 22–23).

В 1892 г. вышел английский перевод «Мемуаров» барона де Марбо – капитана, а потом и майора наполеоновской армии. Знакомый Конан Дойла, известный английский писатель, в то время уже почти классик, Джордж Мередит (1828–1909), которому они необычайно понравились, дал ему книгу и посоветовал непременно ее прочесть. «Мемуары» Марбо настолько увлекли Конан Дойла, что он нашел и прочитал французский оригинал, а затем и все историко-документальные и мемуарные книги о наполеоновских войнах, какие только сумел достать.

«В библиотеке Конан Дойля сохранилось это сочинение в трех томах с многочисленными пометками. Воображение писателя тотчас заработало под воздействием Марбо. Его самоуверенность, бравада, высокое мнение о своих достоинствах и вместе с тем неподдельная искренность – все это Конан Дойль придал и своему Жерару. Тут уловил он интонацию, ставшую сквозной для всего повествования» (Урнов М. В. Артур Конан Дойль… – С. 23).

«И если мы все-таки не можем поверить во все подвиги, которые Марбо, по его словам, совершил, одно знакомство с такой личностью все искупает. По другую сторону Ла-Манша никогда не могли и не могут понять по сей день бравады и позерства в поступках и речах многих из самых серьезных – после Наполеона – противников. Этим во многом объясняется впечатление от книги. Когда Конан Дойл избрал Марбо прообразом бригадира, особый комический эффект достигался тем, что ветреность француза контрастировала с тяжеловесным, неповоротливым английским языком. Читая французские военные мемуары, Конан Дойл был поражен тем, что именно бахвальство их авторов “возрождало самый дух рыцарства. Лучшего рыцаря, чем Марбо, не сыскать”. В этом-то вся суть. Если рассматривать поступки бригадира Жерара, не принимая в расчет тона повествования, он представляется средневековым паладином не хуже какого-нибудь Дюгесклена. Но его наивное хвастовство, бесхитростность, твердая убежденность в том, что каждая женщина от него без ума, – вот что заставляет читателя покатываться со смеха. И все же он неизменно верен благородным влечениям своего сердца. Распушив бакенбарды и подкручивая усы на манер Маренго, он как живой сходит со страниц книги. ‹…› “Подвиги бригадира Жерара”, а затем и “Приключения Жерара” – лучшее из написанного им (А. Конан Дойлом – А. К.) о наполеоновской кампании. И фокус в том, что он смотрит на все глазами француза. Бригадир – истинный француз, такой же, как, скажем, Марбо, или Куанье, или Журдо. Ни одного фальшивого жеста или слова. Все его ужимки, выводящие из себя его врагов и так веселящие читателей, – достоверны. Он выразитель жизненного духа великой армии, и из груди его неудержимо рвется боевой клич: “Vive l’Empéreur!” А его соображения о характере английском не меньше говорят о его собственном характере. Этьен Жерар если кого и выставляет в смешном свете, то себя, и только себя, а вовсе не Францию или французов. Этим объясняется успех бригадира и Конан Дойла» (Карр Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла: Пер. с англ. // Карр Дж. Д.; Пирсон Х. Артур Конан Дойл. – М.: Книга, 1989. – С. 90–91).

Первым из рассказов нового цикла был «Как бригадир заслужил медаль» – написан Конан Дойлом в начале 1894 г. в швейцарском городке Давосе, горноклиматическом курорте, где писатель жил с ноября предыдущего года с заболевшей туберкулезом женой, нуждавшейся в целебном альпийском воздухе. А осенью того же, 1894 года, еще до публикации, рассказ был прочитан Конан Дойлом американской публике в нью-йоркском театре «Далай» – фактически апробирован на ней: насколько он вышел удачным, получился ли? – во время его трехмесячного турне по Соединенным Штатам с лекциями и чтением своих произведений.

Благодарная американская публика, любившая писателя, восприняла рассказ о приключениях бригадира Жерара, как и все, что выходило из-под пера Конан Дойла, с восхищением, и он, воодушевленный успехом, опубликовал рассказ в «Стрэнде» и по возвращении в Давос продолжил новый цикл. «Я закончил два новых рассказа из серии о Жераре. Первый из них – “Как бригадир Жерар взял короля”. Второй – “Как король взял бригадира Жерара”. Оба довольно удачны. Так что теперь у меня уже имеется 30 000 слов “Жерара”, когда я закончу четыре оставшихся эпизода, получится прекрасная книжка, она, кстати, будет иметь и хороший спрос. Надеюсь закончить все к исходу зимы – по два рассказа в месяц. Мне кажется, это нечто новое», – сообщал Конан Дойл в письме к матери в январе 1895 года (цит. по: Урнов М. В. Артур Конан Дойль… – С. 23).

В итоге новый цикл (Конан Дойл не сразу подобрал ему название; Гринхоф Смит, редактор «Стрэнда», предлагал – «Приключения», но писатель решил ограничиться «Подвигами»: мол, «приключения нынче ценятся дешево») насчитывал восемь рассказов. Их могло быть и больше: одна из записных книжек сохранила замысел неизвестной читателям жераровской истории, как-то связанной с женой Наполеона Жозефиной и шантажом. «“Наполеон говорил, – как вы, разумеется, помните, – что у меня самое отважное сердце в его армии. Правда, он все испортил, добавив, что у меня и самая тупая голова. Но Бог с ним. Непорядочно поминать дурные минуты жизни великого человека”. Этих слов бригадира нет в опубликованных рассказах Конан Дойла, они сохранились лишь в записной книжке, одной из многих, заполненной приметами быта наполеоновского окружения: о Мюрате с саблей в ножнах и тростью в руках, о старых усачах, которые умудрялись носить в своих медвежьих шапках по две бутылки вина и опирались на свои мушкеты, как на костыли, когда уставали, о “бледном лице и холодной улыбке” Бонапарта» (Карр Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла… – С. 90).

Если в своих детективных рассказах, которые он писал на потребу публике, Конан Дойл и позволял себе разного рода неточности и хронологические огрехи, то в историческом жанре он всегда старался быть предельно тщательным и скрупулезным писателем. «Я начал тогда серию рассказов о бригадире Жераре, основанную главным образом на великой книге “Воспоминания генерала Марбо” (в другом случае Конан Дойл назвал ее “лучшей книгой о солдатах в мире” – А. К.). Это потребовало обширных исследований наполеоновской эпохи, и мои описания деталей военного характера были, полагаю, весьма точны – настолько, что я получил теплое письмо с похвалами от Арчибальда Форбса, знаменитого военного корреспондента, который сам был великим знатоком наполеоновской эпохи и военного дела» (Конан Дойл А. Воспоминания и приключения: Пер. с англ. // Конан Дойл А. Мир, полный приключений. – М.: Вагриус, 2003. – С. 127).

Сводный перечень прочитанных, проработанных им воспоминаний о наполеоновских войнах Конан Дойл предъявит в предисловии к следующей книге «жераровских» рассказов – «Приключения Жерара».

Что же касается так много обсуждаемого в посвященной творчеству Конан Дойла критике вопроса о непосредственных сюжетных заимствованиях из «Мемуаров» Марбо, то исследователи смотрят на эту проблему по-разному, хотя, в целом, приходят к такому решению: «Собирая материал, Конан Дойль прочел множество подобных книг, но по-прежнему выше всего он ставил “Мемуары” Марбо. Исследователи сравнили их с “Подвигами и приключениями бригадира Жерара”, обнаружив довольно много сходных эпизодов, описаний, характеристик. Это не заимствование, а близкое следование манере рассказа. Впрочем, в двух случаях: взятие Сарагосы и “Как бригадир состязался с маршалом Мильфлером” – Конан Дойль прямо воспользовался соответствующими главами из книги Марбо. Хотя и “Подвиги”, и “Приключения” Жерара главным образом вымышлены, а подчас фантастичны, напоминая временами богатые выдумки барона Мюнхгаузена, окружение бригадира, обстановка, в которой он действует, имена крупных военачальников, названия мест и сражений – все это соответствует истории. Здесь Конан Дойль старательно соблюдал точность» (Урнов М. В. Артур Конан Дойль… – С. 24); «Некоторые из его (Марбо – А. К.) испанских похождений, особенно его драка в одиночку с пятью испанцами и побег от них, не менее интересны, чем все, что мог бы придумать Дойл, а от рассказа о том, как он пересекал ночью бурный Дунай, чтобы привести Наполеону пленника, который мог бы дать ценную информацию, брови поползли бы вверх у самого Дюма (к слову о Дюма и его “Трех мушкетерах” как еще одном, возможно, второстепенном, источнике вдохновения Конан Дойла в период работы над “Жераром” – неспроста же его бригадир гасконец, как и д’Артаньян, – А. К.). Иногда Дойл использовал случай, описанный Марбо, и менял его так, как ему было нужно для повествования. ‹…› Итак, ясно, что Дойл был немного в долгу у Марбо, как Шекспир был в долгу у Плутарха (имеются в виду трагедии “Юлий Цезарь”, “Антоний и Клеопатра”, “Кориолан” и “Тимон Афинский”, сюжеты которых Шекспир почерпнул из “Сравнительных жизнеописаний” древнегреческого историка Плутарха – А. К.). Однако Дойл настолько же превосходит Марбо в фантазии, насколько Шекспир превосходит Плутарха в воображении. Почти на каждой странице рассказов о Жераре есть штрих, благодаря которому бригадир встает перед нами во всей своей комичной живости, до которой далеко его прообразу – Марбо, не считавшему себя, правда, комической фигурой» (Пирсон Х. Конан Дойл. Его жизнь и творчество (главы из книги): Пер. с англ. // Карр Дж. Д.; Пирсон Х. Артур Конан Дойл. – М.: Книга, 1989. – С. 293).

Рассказы «Подвигов бригадира Жерара» традиционно впервые были опубликованы «Стрэнд мэгэзин»: «Как бригадир заслужил медаль» вышел в декабрьском номере в 1894 г., остальные печатались с апреля по сентябрь 1895-го, последний появился на страницах журнала в декабре того же года. В 1896 г., по завершении журнальной публикации, рассказы вышли отдельной книжкой в лондонском издательстве «Longmans Green».

Читательский успех рассказов о Жераре, как и предполагалось автором, был значительным, хотя и не превзошел успеха историй о Шерлоке Холмсе. Сам же Конан Дойл, так вдохновенно работавший над «Подвигами бригадира Жерара», впоследствии не скрывал разочарования от результатов этой работы: «Целых три года жил я среди книг наполеоновского времени, надеясь, что, впитывая и пропитываясь им, я смогу, в конце концов, написать стоющую книгу, дышащую очарованием той удивительной и восхитительной эпохи. Но мои амбиции оказались выше моих сил… И вот, венцом всех моих долгих и серьезных приготовлений стала одна маленькая книжица солдатских рассказов» (цит. по: Карр Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла… – С. 91).



Приключения бригадира Жерара (THE ADVENTURES OF GERARD)


«Приключения бригадира Жерара» – второй и последний сборник рассказов о похождениях наполеоновского бригадира. Как это было уже с рассказами о Шерлоке Холмсе, публике настолько понравился конан-дойловский герой, что она – и журнал «Стрэнд», в котором рассказы печатались – требовали продолжения. Да и сам писатель не был намерен оставлять столь симпатичного ему персонажа. На этот раз Конан Дойл согласился с заглавием «Приключения», предлагавшимся Гринхофом Смитом еще к первому сборнику, и новый цикл появился на страницах «Стрэнд мэгэзин»: первый рассказ – в августе 1902 г., остальные (включая двучастный «Как бригадир вел себя при Ватерлоо») печатались ежемесячно с ноября того же года по май 1903-го.

В 1902 г., еще до окончания полной журнальной публикации, обе части «Жерара» – «Подвиги» и «Приключения» – вышли вместе отдельной книгой: издатель Смит Илдер выпустил ее ограниченным, так называемым «авторским» тиражом. По завершении же публикации в «Стрэнде», в 1903 г., «Приключения бригадира Жерара» напечатало книгой издательство Джорджа Ньюнеса.

«Дойл не считал эти рассказы одним из высших своих литературных достижений, несомненно, потому, что, как и рассказы о Холмсе, они были естественным порождением его фантазии. Он писал их с относительной легкостью, а его девизом была упорная работа» (Пирсон Х. Конан Дойл. Его жизнь и творчество… – С. 295).

Тем не менее к своему герою автор испытывал искреннюю симпатию и привязанность – свидетельством этому может служить то, что Конан Дойл и вне двух книг о похождениях Жерара время от времени обращался в своем творчестве к его образу. Кроме «Подвигов» и «Приключений» существует еще несколько рассказов о Жераре – например, «Преступление бригадира», вошедшее в сборник рассказов «“Зеленое знамя” и другие рассказы о войне и спорте» (1900), или «Женитьба бригадира», вошедшая в сборник рассказов «Последняя галера. Впечатления и выдумки» (1911). Кроме того, Конан Дойл переделал рассказы «Подвигов» и «Приключений» в пьесу, которая под названием «Бригадир Жерар» была поставлена в 1906 г., однако скоро сошла со сцены, так как не имела успеха.




А. Краснящих


notes




Примечания





1


Французский отель с пансионом (фр.).




2


«Да здравствует император!» (фр.).




3


До свидания (фр.).




4


Свидание (фр.) Немец путает с «randrez-vous» – «сдавайтесь».




5


Крутой поворот на месте.




6


Кретин, идиот (итал.).




7


Молись за нас (лат.).




8


«Славим тебя, Господь!» (лат.) – слова католического гимна.




9


О Боже мой! Боже мой! (франц.)




Комментарии





1


…бригадир… – Во Франции в XVII–XVIII веках – офицерский чин, позже – чин младшего унтер-офицера. Нем. Brigadier из Brigade – от ит. brigata – общество, компания.




2


Великую Армию. – Великая Армия – главные силы армии Наполеона, находившиеся под командованием самого императора.




3


…егеря… – Вид легкой пехоты и легкой кавалерии в европейских армиях XVIII–XIX веков; формировались из лучших стрелков и действовали в рассыпном строю. От нем. Jäger – охотник.




4


…кирасиры… – Вид тяжелой кавалерии в европейских армиях конца XVI – начала XX веков, носившей каски и металлические латы – кирасы: нем. Kürassier из фр. cuirassier от cuirasse – броня, панцирь.




5


…уланы… – Вид легкой кавалерии в европейских армиях XVIII–XX веков, первоначально вооруженной пиками и саблями, а впоследствии от других видов конницы отличавшейся только своей формой. Польск. ulan от тур. oğlan – юноша, мóлодец.




6


…Понятовского… – Юзеф Понятовский (1763–1813) – польский генерал, в 1806 г. перешел на службу к Наполеону, с 1807-го военный министр герцогства Варшавского, в 1812–1813 гг. командующий корпусом в наполеоновской армии, с 1813-го маршал Франции. Погиб в Лейпцигском сражении.




7


…драгуны… – Вид кавалерии в европейских армиях XVII–XX веков, предназначенной для действий как в конном, так и в пешем строю. Фр. dragon – солдат, вооруженный карабином, – возможно, от шутливого сравнения карабина с огнедышащим драконом.




8


…гренадеры… – Отборные пехотные и кавалерийские части в европейских армиях XVII–XX веков, первоначально – солдаты, обучавшиеся метанию ручных гранат, поэтому набиравшиеся из рослых и сильных людей. Фр. grenadier от grenade – граната.




9


…киверов… – Кивер (польск. kiwior – повязка на голове, тюрбан) – в европейских армиях XVII–XX веков – высокий головной убор с круглым дном, козырьком, подбородочным ремнем и различными украшениями.




10


…Ней… – Мишель Ней (1769–1815) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командующий корпусом под Аустерлицем, Йеной, в походе 1812 г. на Россию.




11


…Лефевр… – Франсуа Жозеф Лефевр (1755–1820) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал корпусом и частью гвардии.




12


…Ланн. – Жан Ланн (1769–1809) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал войсками при Аустерлице, Йене, в Испании.




13


…рекрутах… – Рекрут (нем. Rekrut от фр. recrue – новобранец – из recreter – набирать, вербовать) – новобранец, поступивший в солдаты по найму или по повинности.




14


…доломаном… – Доломан (от венг. dolmány из тур. dolama – суконная одежда янычар – из dola – закутывать) – гусарский мундир, расшитый шнурами, – короткая (до талии) однобортная куртка со стоячим воротником.




15


…битва при Эйлау… – Прéйсиш-Э́йлау (с 1946 г. – Багратионовск) – город в Восточной Пруссии, ныне – в Калининградской области России. 8 февраля 1807 г. во время русско-прусско-французской войны (Франция воевала против коалиции Англии, России, Пруссии и Швеции) 1806–1807 гг. при Прейсиш-Эйлау произошло кровопролитное сражение между французской и русской армиями, исход которого остался неопределенным.




16


…гусарах… – Гусары (венг. huszár от húsz (двадцать – потому что по венгерским законам из двадцати новобранцев один должен был стать кавалеристом) – и ar – жалованье; по другой версии – от слова «корсар») – в европейских армиях вид легкой кавалерии для действий в тылу, ведения разведки и т. д. Впервые появились в Венгрии в XV в.




17


…Нормандии и Эльзаса. – Нормандия и Эльзас – исторические области Франции, первая – на северо-западе, вторая – на востоке страны.




18


…Лассаля… – Антуан Шарль Луи Лассаль (1775–1809) – французский военачальник, дивизионный генерал, участник наполеоновских войн в Австрии и Испании. Убит в сражении при Ваграме.




19


…эскадрону. – Эскадрон (фр. escadron от ит. squadra – четырехугольный боевой строй) – подразделение в кавалерии до середины XX в., состоявшее из двух – четырех взводов.




20


…ментик… – Короткая куртка, обшитая мехом; надевалась поверх доломана; часть гусарского обмундирования. От венг. mente – накидка, плащ.




21


…в Сен-Сире… – Сен-Сир – военная академия; создана по приказу Наполеона в 1802 г.; расположена в Фонтенбло. Существует по сей день.




22


…деяния Помпея и Александра… – Гней Помпей Великий (106—48 до н. э.) – римский полководец; Александр Македонский (356–323 до н. э.) – царь Македонии, завоевал земли до реки Инд, создал крупнейшую мировую монархию древности.




23


…в Амьене… – Амьен – главный город исторической области Пикардия во Франции.




24


…якобинец… – Якобинцы – революционеры, члены политического клуба (фактически партия) во время Великой французской революции, получившие свое название от занятого ими в 1789 г. помещения в монастыре святого Якова в Париже; вели непримиримую борьбу против монархистов; 31 мая – 2 июня 1793 г. захватили власть и установили диктатуру, которая продержалась до 27 июля 1794 г.




25


…Сантера… – Антуан Жозеф Сантер (1752–1809) – французский военачальник, деятель Великой французской революции. В 1793 г. в чине бригадного генерала участвовал в войне в Ванде. После падения якобинской диктатуры отошел от политики.




26


…Робеспьер. – Максимильен Робеспьер (1758–1794) – один из руководителей якобинцев, фактически возглавил в 1793 г. революционное правительство. Казнен.




27


…Революции… – имеется в виду Великая французская революция 1789–1794 гг., свергнувшая монархию Бурбонов.




28


…эпоха Империи… – Т. е. так называемой Первой Империи – периода правления во Франции императора Наполеона I (1804–1814 и 1815).




29


…18 брюмера уладило все взаимные претензии… – 18 брюмера (фр. brumaire от brume – туман) VIII года по республиканскому календарю Великой французской революции (9 ноября 1799 г.) произошел государственный переворот Наполеона Бонапарта, установившего военную диктатуру в форме Консульства. Знаменовал окончание Великой французской революции.




30


…погиб под Йеной… – Йена – город в Германии, в то время – в Пруссии. 14 октября 1806 г. в ходе русско-прусско-французской войны 1806–1807 гг. в двух одновременных сражениях при Йене и Áуэрштедте французы разгромили и уничтожили прусскую армию, после чего заняли почти всю Пруссию.




31


…проехал восемьсот лиг… – Лига (англ. league) – единица длины в Великобритании и США, равная трем милям; лига уставная – 4,828 км, лига морская – 5,56 км.




32


…жирондистом. – Жиронда – политическая группировка (фактически партия) во время Великой французской революции, получившая название от департамента Жиронда, представители которого в законодательном собрании 1791 г. составили ядро партии; выступали за свержение монархии, но не методами революции; в 1793 г., с установлением диктатуры якобинцев, стали их политическими противниками.




33


…монтаньяром. – Монтаньяры (фр. montagnards от montagne – гора) – революционно-демократическая группа депутатов в Конвенте во время Великой французской революции, занимавшая верхние скамьи в зале заседаний (отсюда и название); в большинстве принадлежали клубу якобинцев.




34


…каре… – В европейских армиях XVII—XIX вв. – тактический прием построения пехоты – четырехугольником; для отражения атак кавалерии. Фр. carré, буквально – квадрат.




35


…после Ваграма… – Вáграм – селение в Австрии, северо-восточнее Вены. 5—6 июля 1809-го во время австро-французской войны 1809 г. (Франция воевала против коалиции Австрии и Англии) под Ваграмом французские войска разбили австрийскую армию.




36


…Аяччо… – Город и порт на острове Корсика, родина Наполеона.




37


Мюрат ведь сменил гусарский кивер на корону. – Иоахим Мюрат (1767—1815) – сподвижник и зять (с 1800-го) Наполеона Бонапарта, маршал Франции (1804), участник всех наполеоновских войн; с 1808 г. – король Неаполитанский.




38


…при Ватерлоо. – Ватерлоо – селение в Бельгии, южнее Брюсселя, – возле которого 18 июня 1815 г. англо-голландские и прусские войска разгромили армию Наполеона, после чего он вторично отрекся от престола и сдался англичанам.




39


…Тильзитского мира… – Тильзи́т – город в Восточной Пруссии (с 1946 г. – Советск в Калининградской области Советского Союза). 25 июня 1807 г., после проигранного российской армией сражения при Фридланде, Наполеон и российский царь Александр I встретились в Тильзите и подписали договор о мире, согласно которому Россия признавала все территориальные и политические изменения, произведенные Наполеоном в Европе, и становилась его союзником против Англии, а Наполеон со своей стороны дал Александру I обещание содействовать удовлетворению притязаний России на Ближнем Востоке.




40


…в Фонтенбло. – Город во Франции, к югу от Парижа; загородная резиденция французских королей.




41


…при Аустерлице. – Аустерлиц – ныне Славков – город в Чехии, близ Брно. 2 декабря 1805 г. во время русско-австро-французской войны (Франция воевала против коалиции России, Австрии и Англии) под Аустерлицем состоялось решающее сражение между русско-австрийскими и французскими войсками, в ходе которого первые потерпели сокрушительное поражение, после чего австрийский император обратился к Наполеону с просьбой о мире.




42


…Талейран… – Шарль-Морис Талейран (1754—1838) – французский дипломат, министр иностранных дел в 1797—1799 гг. (при Директории), в 1799—1807 гг. (в период Консульства и империи Наполеона) и в 1814—1815-х (при Людовике XVIII); мастер тонкой дипломатической интриги.




43


…кашемировые… – Кашемир (по названию индийского штата Кашмир) – легкая шерстяная, полушерстяная или хлопчатобумажная ткань.




44


…Ожеро… – Пьер-Франсуа Шарль Ожеро (1757—1816) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн.




45


Де Меневаль… – Клод-Франсуа де Меневаль (1780—1842) – личный секретарь Наполеона.




46


…Шамберийского… – Шамбери́ – главный город исторической области Савойя во Франции.




47


…туше? – Туше (фр. touché от toucher – трогать, касаться) – в фехтовании – укол (удар), нанесенный в соответствии с установленными правилами.




48


…камергером… – Камергер (нем. Kammerherr от Kammer – комната, палата – и Herr – господин) – придворное звание старшего ранга.




49


…экарте… – Карточная игра, придуманная слугами высших домов Франции, не требовала напряженных размышлений и позволяла быстро, не нарушая служебных обязанностей, оторваться от нее и затем вновь продолжить. В дальнейшем получила распространение и в среде аристократии. В конце XIX в. постепенно отмирает.




50


…телохранителей-мамелюков. – Мамелюки (араб. невольники) – гвардейцы египетских султанов, набиравшиеся с XIII в. из рабов тюркского и кавказского происхождения; в 1250 г. захватили власть и самостоятельно правили до завоевания Египта турками в 1517 г.; фактически сохраняли господство в Египте до начала XIX в., когда были истреблены свергнувшим их Мухаммедом Али.




51


…дилемма… – затруднительный выбор между двумя равно неприятными возможностями. Греч. dilḗmma от di (s) – дважды – и lḗmma – посылка.




52


В горах свирепствовала банда Эль Кучильо. Попадись я разбойникам в руки, не избежать мне пыток и мучительной смерти. – После того как в ноябре 1808 г. Наполеон, лично возглавив крупную армию, вторгся в Испанию и, сокрушая и уничтожая все на своем пути, прошел через всю страну, в Испании развернулось партизанское движение. Так и не сумев с ним справиться, в январе 1809 г. Наполеон вернулся во Францию, а испанские партизаны, скрывавшиеся в горах, продолжали нападать на оставшиеся в их стране оккупационные французские гарнизоны.




53


…дилижанс… – Многоместный крытый экипаж, запряженный лошадьми, для перевозки почты, пассажиров и их багажа, применявшийся до развития железных дорог и других видов транспорта. Фр. diligence от лат. diligеns – проворный, живой.




54


…в Эстремадуре. – Эстремадура – автономная область на западе Испании.




55


…Массена… – Андре Массенá (1758—1817) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал армией в Италии, Швейцарии, Португалии, корпусом при Ваграме.




56


…Иисуса Навина. – Иисус Навин – в Библии слуга и сподвижник Моисея. Ветхий завет содержит Книгу Иисуса Навина.




57


…участвовал во всех кампаниях, начиная от Цюриха… – 25—26 сентября 1799 г., во время Швейцарского похода А. С. Суворова в районе Цюриха французская армия генерала А. Массена разгромила русский корпус генерал-лейтенанта А. М. Римского-Корсакова.




58


…Раппа… – Жан Рапп (1771—1821) – французский военачальник периода наполеоновских войн, один из самых преданных Наполеону генералов.




59


…котильон. – Своеобразный танец-игра, в XIX в. получивший широкое распространение на европейских балах; состоял из чередовавшихся самостоятельных танцев – вальса, мазурки, польки, – перемежавшихся играми. Фр. cotillion – юбка – из cote – одежда.




60


…лорд Веллингтон… – См. т. 4 наст. изд., комментарий на с. 408.




61


…залп из мушкетов. – Мушкет (фр. mousquet из ит. moschetto – стрела – от лат. musca – муха) – фитильное крупнокалиберное ружье, из которого стреляли с подставки. Изобретено в XVI в. в Испании; в конце XVII – начале XVIII в. заменено кремневым ружьем.




62


…Друэ… – Жан-Батист Друэ (1765—1844) – французский военачальник, участник наполеоновских войн; бригадный (1798) и дивизионный (1803) генерал; отличился в сражении при Аустерлице и др., командовал корпусом в Испании и Португалии; в сражении при Ватерлоо проявил выдающуюся храбрость, и его корпус, нанося главный удар, неоднократно атаковал позиции Веллингтона. В 1843 г. получил звание маршала Франции.




63


…до Египетского похода. – В июле 1798 г. французские войска под командованием Наполеона высадились в Александрии и, разгромив отряды местных феодальных правителей – мамелюкских беев, захватили значительную часть страны. В августе 1801 г. французские войска, теснимые англичанами и турками, были вынуждены капитулировать и эвакуироваться из Египта.




64


…Виктора… – Клод Перрен Виктор (1766—1841) – маршал Франции, участник наполеоновских войн в Италии, Испании, России. После падения Наполеона перешел на службу к Бурбонам.




65


…Жюно… – Жан Андош Жюно (1771—1813) – наполеоновский военачальник, дивизионный генерал (1801), участник Итальянского и Египетского походов, битвы при Аустерлице, войн в Испании и России. Покончил жизнь самоубийством. Наполеон называл его «Ураган» или «Жюно-буря».




66


Именно благодаря такой предательской погоде Нельсону удалось взять верх над нами. – Горацио Нельсон (1758—1805) – английский флотоводец, вице-адмирал (1801). Одержал ряд побед над французским флотом, в том числе 21 октября 1805 г. в решающем сражении у мыса Трафальгар (около испанского города Кадис), в ходе которого франко-испанский флот был разгромлен, но сам Нельсон убит в бою. Во время Трафальгарского сражения французскому флоту мешали маневрировать сильный ветер и волны.




67


…санкюлот времен Революции… – В эпоху Великой французской революции санкюлотами (фр. sans-cullottes, буквально – без коротких штанов) аристократы называли городскую бедноту, носившую в отличие от дворян длинные, а не короткие штаны. В годы якобинской диктатуры санкюлоты – самоназвание революционеров.




68


…Сульт… – Никола Жан де Дьё Сульт (1769—1851) – маршал-генерал Франции (1847), участник наполеоновских войн; в 1808—1812 и 1813—1814 гг. командующий армией в Испании, Португалии, Южной Франции; в 1814—1815 гг. военный министр Бурбонов, потом снова – начальник штаба у Наполеона; в 1830—1832 гг. военный министр, затем до 1847 г. (с перерывами) председатель Совета Министров.




69


…короля Жозефа… – В апреле 1808 г. Наполеон заманил во Францию испанского короля Карла IV и его сына Фердинанда VII и заставил обоих отречься от власти, а затем объявил королем Испании одного из своих старших братьев – Жозефа Бонапарта (1768—1844), до этого в 1806—1808 гг. царствовавшего в Неаполитанском королевстве.




70


…еще со времен войны в Германии. – В начале октября 1806 г. прусский король Фридрих-Вильгельм III предъявил Наполеону ультиматум с требованием отвести французские войска за Рейн. В ответ на это Наполеон начал военные действия, и уже 14 октября в двух одновременных сражениях – при Йене и Ауэрштедте – французы разгромили и уничтожили прусскую армию. Остатки прусских войск в панике бежали, без боя сдавая города и крепости. Через две недели Наполеон вступил в Берлин.




71


У многих было по три нашивки, но у большинства по две. – Нашивки обозначали количество ранений.




72


…чепраками… – Чепрак – матерчатая подстилка под седло поверх потника, служащая для украшения.




73


…Тахо… – Река в Испании и Португалии, самая длинная на Пиренейском полуострове.




74


…палашами… – Палаш (венг. pallos от тур. pala – меч, кинжал) – рубящее и колющее холодное оружие в виде длинной и прямой сабли с широким и обоюдоострым к концу клинком. Появилось в XVI в.; находилось на вооружении у тяжелой кавалерии (например, у кирасир).




75


…капуцина… – Капуцины (от итал. cappuccino – капюшон) – члены католического монашеского ордена, основанного в 1525 г. в Италии (как ветвь ордена францисканцев), самостоятельного с 1619 г.




76


…дублоны… – Дублон (исп. doblon от doble – двойной) – старинная золотая испанская монета, содержавшая вдвое больше золота, чем бывшая до нее в обращении кастильская монета.




77


…после русской кампании остатки нашей потрепанной армии… – После отказа России поддерживать навязываемую ей Наполеоном Континентальную блокаду Англии, 24 июня 1812 г. шестисоттысячное французское войско без объявления войны вторглось в Россию, где за полгода армия Наполеона была почти полностью уничтожена и покинула страну 14 декабря 1812 г. в составе около двадцати тысяч человек.




78


…пока император собирал во Франции новобранцев… – Вернувшись в конце 1812 г. в Париж, Наполеон приступил к созданию новой армии и в короткий срок поставил под ружье всех, кого только мог набрать, – более трехсот тысяч солдат.




79


…Вогезы. – Горы на северо-востоке Франции.




80


…невдалеке от Альтенбурга… – Альтенбург – город на юго-востоке Германии.




81


От Tugenbund… — Тýгенбунд (нем. Tugenbund – союз добродетели) – тайное политическое общество в Пруссии в 1808—1813 гг., созданное с целью возрождения «национального духа» после разгрома Пруссии Наполеоном.




82


…ночных всадников Лютцова. – Адольф Лютцов (1783—1843) – прусский капитан, командир партизанского отряда, героически сражавшегося с французскими оккупантами.




83


…кастильцев… – Кастилия – историческая область (в прошлом – самостоятельное королевство) в Испании.




84


…фашины… – Фашина (нем. Faschine от лат. fascis – связка, пучок) – перевязанный прутьями или проволокой пучок хвороста; применяется при земляных работах для укрепления насыпей, плотин, для прокладки дорог в болотистых местностях.




85


…Гаронна… – Река во Франции и Испании.




86


Юный Корнер, поэт. – Возможно, имеется в виду или был прообразом Теодор Кернер (1791—1813) – немецкий поэт, участник освободительной войны 1813 г. против Наполеона, автор романтико-патриотических стихов.




87


…Макдональд… – Жак Этьен Макдональд (1765—1840) – маршал Франции (1809), участник наполеоновских войн, командующий корпусом при Ваграме, в Испании и в войнах 1812—1814 гг.




88


…в предместье Сен-Жермен. – Сен-Жермен-де-Пре – аббатство в 543—1790 гг. на левом берегу Сены, с XV века – в черте Парижа.




89


…Бертье. – Луи Александр Бертье (1753—1815) – маршал (1804), участник наполеоновских войн; в 1799—1807 гг. военный министр, в 1799—1814 гг. начальник штаба Наполеона. После отречения Наполеона (1814) перешел на службу к Бурбонам. Покончил жизнь самоубийством.




90


…Крест Почета… – Точнее, Большой крест (первая степень французского ордена Почетного Легиона); учрежден Наполеоном в 1802 г. для награждения за выдающиеся заслуги на военном либо гражданском поприще.




91


…войска Блюхера… – Гебхарт Леберехт Блюхер (1742—1819) – прусский военачальник, генерал-фельдмаршал (1813), в 1813—1814 гг. главнокомандующий русско-прусской Силезской армией в войне с Францией, в 1815 – прусской армией, участвовавшей в сражении при Ватерлоо.




92


…Шварценберга… – Карл Филипп Шварценберг (1771—1820) – австрийский фельдмаршал; командовал войсками союзников в битве при Лейпциге (1813).




93


…Мармон… – Огюст Виес де Мармон (1774—1852) – маршал Франции (1809), участник наполеоновских войн, командовал артиллерией в Италии и корпусами; в 1814 г. вместе с Э. А. Мортье возглавлял оборону Парижа; после отречения Наполеона служил Бурбонам.




94


…со времен битвы под Москвой… – 7 сентября 1812 г. в 120 км от Москвы у села Бородино состоялось генеральное сражение русских и французских войск, в ходе которого французы потеряли 50—58 тыс., а русская армия 45,6 тыс. человек.




95


…под Лейпцигом. – 16—19 октября 1813 г. под Лейпцигом произошло решающее сражение между союзными русскими, прусскими, австрийскими и шведскими войсками и армией Наполеона. В сражении участвовало более полумиллиона солдат, оно отличалось крайней ожесточенностью и кровопролитностью и вошло в историю под названием «Битва народов»; окончилось разгромом наполеоновской армии, потерявшей в нем 80 тыс. человек, и привело к освобождению Германии и Голландии от наполеоновского владычества.




96


…Келлермана… – Франсуа Этьен Келлерман (1735—1820) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн.




97


«Шамбертен»… – Одно из самых лучших красных бургундских вин; любимое вино Наполеона. В романе А. Дюма «Три мушкетера» (1844) Атос говорит: чтобы видеть жизнь в розовом цвете, стоит взглянуть на мир сквозь бокал с «Шамбертеном».




98


…«Аликанте»… – Сорт вина, произведенного в одноименном испанском городе.




99


…Сен-Дени. – Бенедиктинское аббатство в 9 км от центра Парижа; усыпальница французских королей.




100


…Мортье. – Эдуард Адольф Мортье (1768—1835) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн, командовал корпусом, в 1812—1813 гг. – частью гвардии. В 1834—1835 гг. – военный министр.




101


…Тюильри… – Королевский дворец и сад в Париже, на правом берегу Сены.




102


…о последних годах императора, проведенных на острове Святой Елены… – Остров Святой Елены – маленький остров в южной части Атлантического океана, между Южной Америкой и Африкой, ближе к Африке, на расстоянии 2 800 км от нее; владение Великобритании, – куда после поражения при Ватерлоо, отречения от престола и сдачи в плен Наполеон был сослан англичанами и где умер в 1821 г.




103


…император Александр… – Имеется в виду российский император Александр I (1777—1825), в эпоху войн Наполеона бывший и его противником, и вынужденным союзником; в 1813—1814 гг. возглавлял антифранцузскую коалицию европейских стран.




104


…к Бурбонам. – Бурбоны – королевская династия во Франции, с 1589 г. В 1792 г. Людовик XVI Бурбон был свергнут народным восстанием, осужден Конвентом и в 1793-м казнен. После отречения Наполеона в 1814 г. французский престол занял брат Людовика XVI Людовик XVIII, в период правления Наполеона находившийся в эмиграции. В дальнейшем Бурбоны еще правили Францией до 1830 г.




105


…Журдан… – Жан Батист Журдан (1762—1833) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн; командовал итальянской армией; был начальником штаба испанского короля Жозефа Бонапарта.




106


…Бернадот… – Жан Батист Бернадот (1763—1844) – маршал Франции (1804), участник наполеоновских войн; в 1810 г. уволен Наполеоном и избран наследником шведского престола; в 1813 г. командовал шведскими войсками в войне против Франции; в 1818—1844 гг. – шведский король Карл XIV Юхан; основатель династии Бернадотов.




107


…Жомини. – Антуан Анри (Генрих Вениаминович) Жомини (1779—1869) – военачальник, с 1798 г. – в швейцарской, в 1804—1813 гг. – во французской армиях, с 1813 г. – на русской службе, генерал (1826); военный теоретик и историк.




108


…Франциска Первого… – Франциск I (1494—1547) – французский король, превратил Францию в абсолютную монархию.




109


…в Пале-Рояль. – Площадь, дворец и парк в Париже напротив северного крыла Лувра. Фр. Palais Royal – королевский дворец. Ныне в заново отстроенном дворце размещаются Государственный совет, Конституционный совет и Министерство Культуры Франции.




110


…блюдо с латуком… – Латук (лат. Lactuca) – род трав семейства сложноцветных; латук посевной (салат) имеет съедобные листья.




111


…в Руане… – Руан – главный город исторической области Нормандия во Франции.




112


Наполеон говорил с искренностью, свидетельствующей о том, что он по-настоящему благоволит к Бертье более, чем к кому-либо, может быть, за исключением бедняги Дюрока. – Жерар Кристоф Мишель Дюрок (1772—1813) – гофмаршал (высший придворный чин) двора Наполеона, постоянный спутник его, начиная с Итальянского похода 1796 г. Убит ядром, когда в составе свиты Наполеона наблюдал за боем с отступающей русско-прусской армией.




113


…при Маренго… – Маренго – селение в северной Италии, около которого 14 июня 1800 г. армия Наполеона разгромила австрийские войска, после чего заняла всю северную Италию.




114


В бумагах свидетельства моего развода с Жозефиной… – Первый брак Наполеона – с Жозефиной Богарне (1763—1814) – был бездетен, и после тринадцатилетнего супружества, в 1809 г., он с ней развелся.




115


…брака с Марией-Луизой… – На Марии-Луизе (1791—1847), дочери австрийского императора Франца I, Наполеон женился в 1810 г., а в 1811 г. она родила ему наследника. После падения Наполеона Мария-Луиза приняла управление Пармой, Пьяченцой и Гвасталлой. В 1822 г., после смерти Наполеона, она вышла замуж за австрийского генерала Нейперта.




116


…и рождения моего сына – короля Римского… – Речь идет о Наполеоне II, сыне Наполеона I Жозефе Франсуа Шарле Бонапарте (1811—1832), который при рождении получил от отца титул Римского короля и которого тот провозгласил французским императором при своем отречении от трона в 1815 г.; никогда не правил, жил при дворе своего деда – австрийского императора Франца I.




117


…их передали в Париже моему верному другу – графине Валевской. – Мария Валевская (1786—1817) – польская дворянка, возлюбленная Наполеона, который называл ее «моя польская супруга»; мать его сына – графа Александра Валевского. С Валевской Наполеон познакомился в 1807 г. на балу у Талейрана в Варшаве. После вступления Наполеона в брак с Марией-Луизой отношения между ним и Валевской были прерваны.




118


…аметистовый… – Аметист (гр. amethystos, буквально – предохраняющий от пьянства) – минерал, прозрачная фиолетовая разновидность кварца; крупные, красиво окрашенные кристаллы аметиста – драгоценные камни; применяются для изготовления ювелирных изделий.




119


…о своем тесте, австрийском императоре… – Франц I (1768—1835), австрийский государь с 1792 г. и император Австрии с 1804-го, проигравший Франции с 1792 по 1809 г. четыре войны.




120


…император никогда не работал руками с тех пор, как молодым артиллерийским офицером рыл траншеи при осаде Тулона. – Тулон – город и порт во Франции, на Средиземном море; с конца XVII по начало XVIII в. – первоклассная морская крепость. В июле 1793 г. крепость была захвачена роялистами – сторонниками восстановления власти Бурбонов, – поддерживаемыми английским флотом. 24-летний капитан Наполеон Бонапарт помог якобинцам подавить роялистский мятеж: тактически выигрышно расположил артиллерию и 17 декабря штурмом, в котором лично участвовал и был ранен, взял крепость, за что якобинское правительство произвело его в генералы. Это было первое сражение, данное и выигранное Наполеоном.




121


Вернувшись с Эльбы… – Эльба – остров в Тирренском море у северных берегов Италии. После того как союзные англо-русско-шведско-прусские войска 31 марта 1814 г. вступили в Париж, по инициативе Талейрана и других сановников империи, перешедших на сторону роялистов, сенат низложил Наполеона и провозгласил королем Людовика XVIII. Наполеон был вынужден отречься от престола, после чего его сослали на Эльбу, предоставленную ему в пожизненное владение. 1 марта 1815 г. Наполеон бежал с Эльбы, высадился во Франции с небольшим отрядом в тысячу человек и через три недели, не произведя ни одного выстрела, во главе многочисленных войск, высланных против него, но перешедших на его сторону, вступил триумфатором в Париж. Новое правление Наполеона длилось сто дней, пока он не был разбит в битве при Ватерлоо и 22 июня вторично не отрекся от престола.




122


Пехота Сюше… – Луи-Габриэль Сюше (1770—1826) – маршал Франции (1811), в 1798 г. – начальник штаба итальянской армии Наполеона.




123


…лафеты орудий. – Лафет (нем. Lafette) – станок, на котором устанавливается и закрепляется ствол артиллерийского орудия и который служит для придания стволу нужного положения перед выстрелом, для уменьшения отката орудия, а также для передвижения его.




124


…нашему маленькому императору. – Глубоко укоренившееся в массовом сознании мнение, что Наполеон был маленького роста, проистекает из несоответствия английских и французских единиц длины. Когда Наполеон умер, осмотревшие его тело Луи-Жозеф Маршан и доктор Антоммарки в протоколе указали рост в 5 футов, 2 дюйма и 4 линии (12 линий равны 1 дюйму) – при этом футы и дюймы ими имелись в виду французские, что составляет 168,9 см – средний рост человека той эпохи. А учитывая, что к старости человек уменьшается в росте, можно с большой долей вероятности предположить, что в период своего физического расцвета Наполеон был ростом 171—172 см. Английские же и другие историки опирались на систему измерений, использовавшуюся в их странах – английские футы и дюймы, которые несколько короче французских, – и по их подсчетам выходило, что рост Наполеона был 157,58 см – т. е. действительно маленьким.

Вторым источником широко распространенного заблуждения о маленьком росте Наполеона могло быть прозвище «Маленький капрал», которое он поначалу получил в армейской среде, став в двадцать шесть лет генералом. Однако и в данном случае имелся в виду не рост Наполеона, а его в то время хрупкое телосложение и чрезвычайная для звания генерала молодость. К тому же, когда Наполеон стал императором, он постоянно находился в окружении рослых, под сто девяносто сантиметров, гвардейцев и как на подбор очень высоких генералов, на фоне которых, естественно, казался более низкого, чем был на самом деле, роста.




125


…дожем. – Дож (ит. doge от лат. dux – вождь) – выборный глава Венецианской республики в VII—XVIII веках.




126


…театра Гольдини… – Жерар несколько неверно произносит фамилию итальянского драматурга, создателя национальной комедии Карло Гольдони (1707—1793).




127


…монахи-францисканцы. – Францисканцы – члены нищенствующего монашеского ордена, основанного в Италии в 1207—1209 гг. Франциском Ассизским (отсюда и название).




128


…при штурме Сарагосы. – Город Сарагоса прославился своей героической обороной, длившейся почти полгода во время Испанского похода наполеоновской армии в 1808—1809 гг.




129


…фортификационные сооружения. – Инженерные сооружения для укрытия и наиболее эффективного применения оружия, боевой техники, размещения пунктов управления, а также для защиты войск, населения и объектов тыла от средств поражения противника. От позднелат. fortificatio – укрепление.




130


…суб-лейтенанта… – Суб-лейтенант – воинское звание в некоторых европейских армиях, между званиями бригадира и лейтенанта. Фр. sub-lieutenant – от лат. sub – под – и старо-фр. luetenant – местодержащий, занимающий, т. е. заменяющий более высокого по должности сослуживца.




131


За коновязью… – Коновязь – стойка для привязывания лошадей на открытом воздухе.




132


…генерал Разу… – Жан Луи Николя Разу (1772—1820) – французский бригадный (1807) и дивизионный (1811) генерал, участник наполеоновских войн, в т. ч. сражений под Аустерлицем, Ваграмом и на Бородинском поле.




133


…трут… – Фитиль или высушенный гриб трутник, зажигающийся от искры при высечении огня.




134


…огниво… – Кусок камня или металла для высекания огня из кремня.




135


…по кресалу… – Кресало – то же, что огниво.




136


…с требником. – Требник – книга с молитвами для треб – богослужебных обрядов, совершаемых по просьбе самих верующих (например, крестин, венчания, панихиды).




137


Султан… – Украшение на головных уборах, преимущественно военных, в виде пучка перьев или стоячих конских волос, а также на головах лошадей в торжественных церемониях. От араб. sultān – правитель, власть.




138


…неподалеку от Альтары. – Альтáра – населенный пункт в Португалии.




139


…ездил с трензелем. – Трензель (нем. Trense) – металлические удила, служащие для управления лошадью.




140


В последней, отчаянной попытке я разрубил лису пополам. … Старик-загонщик, который находился ко мне ближе всех, выглядел совершенно потрясенным случившимся. – Дело в том, что в Англии согласно правилам охоты на лис во время преследования лису должны разорвать собаки, а не застрелить (или зарубить, как в случае с не знавшим правил Жераром) охотники.




141


…из Торрес Новас в Коимбру… – Тóррес Нóвас и Кои́мбра – португальские города.




142


…Клозеля… – Бертран Клозель (1772—1842) – французский военачальник, участник наполеоновских войн, маршал Франции (1830).




143


…бригадой легкой кавалерии Монбрена… – В наполеоновских войнах участвовали два брата Монбрены, оба генералы и кавалеристы: Луи Пьер (1770—1812) и Александр (1775—1821); сложно сказать, какой из них имеется в виду в данном случае.




144


…древнего рода. – Имеется в виду видный государственный деятель Португалии XVIII века маркиз Помбаль.




145


…куртуазности… – Куртуазность (от фр. courtois – учтивый, рыцарский) – изысканная вежливость, любезность.




146


…играла на клавикордах… – Клавикорд (клавикорды) (фр. clavicorde от лат. clavis – ключ – и греч. chordē – струна) – старинный струнный ударный клавишный музыкальный инструмент, близкий по конструкции к клавесину; в начале XIX в. вытеснен фортепьяно.




147


…укатила на фаэтоне… – Фаэтон (гр. Phaethōn от phaō – сиять, сверкать) – легкий четырехколесный экипаж с откидным верхом.




148


…страдают от сплина. – Сплин (англ. spleen от гр. splēn – селезенка) – хандра, тоскливое состояние (прежде его объясняли заболеванием селезенки).




149


…в Сен-Мало. – Город на севере Франции.




150


… «Монтраше»… – Сухое белое вино, одно из самых лучших бургундских вин.




151


…на Марсовом поле. … Вы ведь видели смотр? – Марсово поле – площадь в Париже на левом берегу Сены, со второй половины XVIII в. – традиционное место военных учений и парадов. Представление о Марсовом поле как о месте военных смотров перешло в европейскую культуру из античности: полем Марса – бога войны – называлась площадь в древнем Риме, где первоначально происходили военные и гимнастические состязания, а потом – народные собрания по центуриям (сотням) вооруженных граждан.




152


Но сейчас, во время войны в Крыму… – См. т. 3 наст. изд., комментарий на с. 437.




153


…спаги. – Части легкой кавалерии во французских колониальных войсках; формировались в Северной Африке.




154


Это случилось под Вильно. – Вильно – официальное название города Вильнюса, столицы Литвы, до 1939 г. При отступлении из России, в ноябре 1812 г., под Вильно наполеоновские маршалы пытались собрать французские гарнизоны и организовать сопротивление наступающим русским войскам, но потерпели неудачу, после чего разбитые остатки французской армии бежали к западной русской границе.




155


Капитан гродненских драгун. – Кто-то – или Конан Дойл, или Марбо, или Жерар – путает. В составе русской армии были гродненские гусары, а не драгуны.




156


…атаман Платов. – Матвей Иванович Платов (1751—1818) – русский генерал от кавалерии (1809), с 1801 г. – войсковой атаман Донского казачьего войска; в Отечественную войну 1812 г. и в 1813—1814 гг. успешно командовал донским казачьим корпусом.




157


…ратуши. – Ратуша – (польск. ratusz из нем. Rathaus от Rat – совет – и Haus – дом) – здание, в котором помещается орган городского самоуправления; обычно имеет зал на втором этаже и часовую башню.




158


…у корсиканца… – Корсиканец – прозвище Наполеона Бонапарта, особенно распространенное в среде его недругов. Наполеон родился в 1769 г. на итальянском острове Корсика, который только за три месяца до его рождения стал владением Франции.




159


…из Булони… – Булонь – город-порт на западе Франции, на побережье пролива Па-де-Кале.




160


…кто носил на рукаве по два, три шеврона. Один шеврон означал пять лет службы. – Шеврон (фр. chevron, буквально – стропила) – нашивка из галуна на рукаве форменной одежды, обычно имеющая форму острого угла.




161


…Груши… – Эммануэль Груши (1766—1847) – маршал Франции – последний получивший это звание при Наполеоне, участник Итальянского похода, франко-австрийской и франко-прусской войн, в испанской кампании 1808 г. – комендант Мадрида; отличился в Бородинском сражении.




162


…гинеи Питта… – Уильям Питт Младший (1759—1806) – премьер-министр Великобритании в 1783—1801 и 1804—1806 гг., один из главных организаторов коалиций европейских государств против революционной, а затем наполеоновской Франции, на что направлял колоссальные финансовые средства из британской казны.




163


…Фуа… – Максимилиан Себастиан Фуа (1775—1825) – французский генерал и политический деятель, участник наполеоновских войн в Швейцарии, Италии, Австрии, Испании, Португалии и др.; участвовал в бою при Ватерлоо; после реставрации Бурбонов в 1819 г. был избран и в 1824 г. переизбран в палату депутатов.




164


…Жерома Бонапарта… – Жером Бонапарт (1784—1860) – младший брат Наполеона, в 1807—1813 гг. – король Вестфалии (исторической области в Германии).




165


…д’Эрлона… – Имеется в виду бригадный генерал Жан Батист Друэ, граф д’Эрлон (см. соответствующий комментарий на с. 432).




166


…Далмации… – Далмация – историческая область в Европе, на Балканском полуострове, у побережья Адриатического моря, с 1945 г. – в составе Хорватии и – южная часть – Черногории.




167


Корпус Бюлова вступил в бой. – Фридрих Вильгельм фон Бю́лов (1755—1816) – прусский пехотный генерал (1814). В сражении при Ватерлоо корпус Бюлова первым из армии Блюхера зашел во фланг армии Наполеона.




168


Корпус Цитена поддержит Бюлова. – Ганс Эрнст Карл фон Цитен (1770—1848) – прусский военачальник, генерал-майор (1813) и генерал-фельдмаршал (1839), участник войн против Наполеона. В битве при Ватерлоо лично возглавил наступление своих частей и внес большой вклад в победу союзников. В 1815 г. назначен главнокомандующим прусским оккупационным корпусом во Франции.




169


…Гнейзенау… – Август Вильгельм Гнейзенау (1760—1831) – прусский военачальник, в 1813—1814 гг. – начальник штаба Силезской, в 1815-м – Прусской армии генерала Г. Блюхера, с 1825 г. – генерал-фельдмаршал, с 1830-го – главнокомандующий прусской армией.




170


…Тильман… – Иоанн Адольф фон Тильман (1765—1824) – прусский кавалерийский генерал. В 1782 г. вступил в саксонскую кавалерию и участвовал в войнах с революционной Францией; после поражения под Йеной, когда Саксония примкнула к Наполеону, – на французской службе, участвовал в походе Наполеона на Россию. В 1813 г. перешел на русскую службу, руководил летучим партизанским отрядом. С 1815 г. – снова на прусской службе.




171


Ней, как вы знаете, в этот день остался в живых. Он погиб несколькими неделями позднее от рук врагов. – После реставрации Людовика XVIII маршал Ней был осужден на смертную казнь и расстрелян.




172


…Брауншвейгского. – Брауншвейг – немецкий город на земле Нижняя Саксония.




173


Рядом с императором находились: Сульт, Друо… – Антуан Друо (1774—1847) – французский дивизионный генерал (1813), участник наполеоновских войн; командовал крупными артиллерийскими частями в Испании (1808—1809), Австрии (1809), прославился своими блестящими действиями в сражении при Ваграме, где был ранен; участвовал в походе на Россию, отличился в Бородинской битве; после отречения Наполеона сопровождал его на остров Эльбу, где занял пост губернатора острова; во время сражения при Ватерлоо командовал Императорской гвардией. Наполеон называл его «первым офицером своего рода оружия» и ставил выше многих своих маршалов.




174


…Бертран… – Анри-Грасьен Бертран (1773—1844) – французский генерал, участник Египетского похода Наполеона и в дальнейшем верный его приверженец, последовал за ним на остров Святой Елены.




175


…у Шарлеруа… – Город в Бельгии.




176


…фронтон… – Завершение фасада здания, представляющее собой треугольную плоскость, которая ограничена по бокам скатами крыши, а у основания карнизом. Фр. fronton из front от лат. frons – лоб, передняя сторона.




177


…подобный тип кораблей называется бриг. – Бриг (англ. brig, сокращенное от ит. brigantine – бригантина) – морское двухмачтовое судно с прямыми парусами.




178


…с Нормандских островов. – Нормандские острова – в проливе Ла-Манш, ныне – в составе Великобритании.




179


…в заливе Биафра. – Биафра – залив в Атлантическом океане; омывает побережья Нигерии, Камеруна, Экваториальной Гвинеи и Габона; в 1972 г. переименован правительством Нигерии в залив Бонни.




180


…манчестерской ткани. – Манчестер – город, крупнейший промышленный (в том числе текстильный) центр Англии.




181


…проклятый Хадсон Лоу. – Хадсон Лоу (1769—1844) генерал-квартирмейстер (1814) британской армии, губернатор острова Святой Елены. Бытует предположение, что Наполеон был отравлен заговорщиками, во главе которых стояли Хадсон Лоу и Шарль де Монтолон.




182


…Монтолон. – Шарль-Тристан де Монтолон (1783—1853) – адъютант Наполеона, после его отречения последовал за ним на остров Святой Елены.