Сарацины: от древнейших времен до падения Багдада
Артур Джилман








Кто они, эти загадочные жители Счастливой Аравии? Кочующее разбойничье племя или ревностные последователи учения Пророка Мухаммеда? Их называют сарацинами. Это понятие объединяет много народностей, в разное время существовавших на пространстве от Атлантики до Тихого океана. Трудно сказать, сколько поколений этих самобытных детей пустыни прожило в первозданной дикости, в краю сплошного песка и камня, развивая между делом мелкую торговлю до уровня достойной коммерции, пока о них не узнал весь мир.







Артур Джилман

Сарацины: от древнейших времен до падения Багдада


Люблю мусульман — они не стыдятся своего Бога, а их жизнь довольно-таки чиста.

    

Генерал Гордон








Предисловие


Когда греки и римляне упоминали племена, странствующие в пустынях западнее Евфрата, они называли их сарацинами, и этому названию ни один филолог не смог бы дать объяснения. Возможно, оно означало «люди пустыни», от арабского sahra — пустыня, или «люди с востока», от sharq — восходящее солнце.[1 - Напрашиваются возражения, так как маловероятно, чтобы сами арабы образовали самоназвание таким образом. Вполне возможно, что они называли себя «Детьми пустыни», но вряд ли они стали бы именоваться «Людьми с Востока».]

После того как это определение пристало ко всем тамошним загадочным кочевникам, оно перешло к последователям Мухаммеда. Именно в этом смысле оно используется на страницах данной книги, и, таким образом, объединяет много разных народностей, в разное время существовавших на пространстве от Атлантики до Тихого океана.

Когда Пьер Ватье,[2 - Пьер Ватье (род. в 1623) — французский ориенталист; профессор арабского языка.] советник и врач герцога Орлеанского, приступил к переводу в 1657 году Элмансиновой истории халифов на французский язык, он счел необходимым извиниться перед утонченным своим читателем за то, что представляет его вниманию стадо варваров, врагов христианской веры. Он, однако же, разумно объяснил, что французы привыкли с интересом читать из римской истории, хотя она и была страной заклятых врагов истинной религии. Халифы же могут показаться гораздо более христианами в своих поступках по отношению к другим государствам и народам, чем римские императоры.

Нынче никто не обязан извиняться подобным образом за проведение любого исторического исследования, и мы можем заняться изучением судьбы сарацин, одной из интереснейших областей прошлого, раскинувшихся перед нами.

Несмотря на то что настоящий том в основном посвящен периоду до начала Крестовых походов, которые придали бы рассказу особый блеск, и не включает в себя волнующего повествования об испанских маврах, широта охватываемых тем представляла для автора существенную трудность.

Жизнь основоположника ислама породила уже немалое количество томов, гораздо более пространных, нежели предлагаемый труд. Что же касается завоеваний кочевников из Азии, продвигавшихся на запад, то для подробного рассказа о них потребовалось бы значительно больше страниц, чем те, что лежат сейчас перед вами. Автор может лишь надеяться, что он не довел изложение до той степени сжатости, когда вся глубина и значительность материала, изначально в нем присутствовавшие, теряют всякий интерес.

Артур Джилман Кембридж. 6 сентября 1886 г.




Битва Карла Великого с сарацинами. Средневековая миниатюра




I

Как история начинается


Восточнее Красного моря, строго на юг от Палестины, простирается загадочная страна, которая в нашем сознании не связана ни с Европой, ни с Азией, ни с Африкой. Каменистые пределы этой страны с трех сторон омыты водой, с четвертой же лежит песчаная пустыня, столь мало приспособленная для жизни, что никто особенно и не стремится владеть ею, и даже граница, которая указала бы, где кончается одно государство и начинается другое, никем не обозначена. Край сплошного песка и камня, практически без признаков рек или озер, за исключением отдельных благодатных районов, по большей части неизученный, если не считать редких путешественников-одиночек, энтузиастов, исследовавших его бесплодные пустоши, к тому времени, к которому относится наш рассказ, был неведом широкому миру. Римляне и македоняне, иудеи и христиане забредали сюда, хотя никто из них не потрудился разгадать потаенные секреты бескрайних, зловещих пустынь. Коренные обитатели этого края в безмерной самонадеянности оглядывались назад только для того, чтобы в глубинах веков найти доказательство, будто они и есть самые древние, поскольку в качестве праотцев чтят Адама, Ноя, Авраама либо Исмаила; до всего же остального света им не было дела, как, впрочем, и всему свету — до них.




Край сплошного песка и камня, практически без признаков рек или озер


Трудно сказать, сколько поколений этих самобытных детей пустыни прожило здесь в первозданной дикости, сколько столетий пришлось им бороться с коварными самумами, между делом развивая мелкую торговлишку среди песков до уровня достойной коммерции, и сколько веков обитали они в своих шатрах, умудряясь прокормить смуглых детишек финиками и тамариндами, что гроздьями свисают с деревьев, в тени которых они спасались от беспощадного солнца. У этого народа не было книг, а изустные предания до такой степени рассчитаны на поддержание национальной гордости, что вряд ли нам стоит принимать их за чистую монету.

К моменту начала нашего повествования в жизни этого странного народа стал намечаться сдвиг: о них теперь предстояло узнать всем. Больше они не могли оставаться таинственными детьми пустыни — судьба уготовила им нечто большее. Их тайны по-прежнему оставались при них, но в дело вмешались те, чьи имена и подвиги станут известны отныне по всем городам и странам.

Как раз об этих незаурядных людях и пойдет речь, как только мы коснемся истории сарацин. Начало нашего рассказа уводит в далекое прошлое, за несколько веков до завоевания Англии норманнами, в те дни, когда предки англичан еще поклонялись Одину. Но разговор у нас будет о совершенно ином мире: мы встретимся не с арийским типом общественного устройства, а семитским. Нам, представителям иной человеческой расы, он интересен прежде всего тем, что для нас он нов.

За сотни лет до того как начнется наша история, Греция пала перед Александром Македонским, после чего господство над ней, как, впрочем, и над самой Македонией, захватил Рим. К этому моменту он успел пройти все три стадии своего существования — эпоху мифов, героическую эпоху и золотой век, — побывав последовательно царством, республикой и, наконец, империей, пока, после всех завоеваний и побед, его не покорили орды варваров, хлынувшие из земли гиперборейцев.[3 - Гиперборейцы — сказочный долговечный народ, по древнегреческим сказаниям якобы живший в северных странах (Брокгауз).] Лишь после двухсот лет плача по утраченному величию на руинах, оставленных Аларихом,[4 - Аларих (ок. 370 — к. 410) — король вестготов с 395 г. Вторгся во Фракию, захватил Афины, опустошил Коринф, Аргос, Спарту.] Аттилой[5 - Аттила (? — 453) — предводитель гуннов с 434 г. Возглавил опустошительные походы в Вост. Римскую империю (443, 447–448), Галлию (451), Сев. Италию (452). При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества.] и Гейзерихом,[6 - Гейзерих (? — 477) — король вандалов в 428–477 гг.] царственный скипетр был перенесен с берегов Тибра к Босфору. Здесь, на склонах бухты Золотой Рог, император Константин противостоял царю Персии, деля с ним, как ему мнилось, царствия земные, ежечасно и ежеминутно совершая набеги в глубь его территорий. Так продолжалась борьба, длившаяся семь веков, или, по определению Гиббона, «от смерти Красса до воцарения Гераклия»,[7 - Гераклий — византийский император (610–641). С 622 г. предпринял ряд блестящих походов на персов, отбросив их в 628 г. в Месопотамию. В 632–661 гг. арабы отняли у него Сирию, Месопотамию и Египет.] императора, который надеялся в один прекрасный день захватить целиком все обширное царство Хосрова[8 - Хосров — в Иране имя царей из династии Сасанидов.] и воссесть на престол в его дворце.

Однажды, вынужденный бежать из собственного царства, некий Хосров нашел спасение при дворе императора Маврикия;[9 - Маврикий — византийский император из династии Юстинианов, правил в 582–602 гг.] однако оказанный ему теплый прием не обеспечил прочного мира. Позже (в 602 г.) гостеприимный

Маврикий был убит узурпатором, и персы выразили желание отомстить обидчику, развязав через год войну, самую жестокую и кровопролитную в истории двух народов. После нескольких лет сражений Гераклий одолел узурпатора Фоку, предал его смерти и, уступая всеобщим мольбам, милостиво согласился принять порфиру (610 г. н. э.). Впоследствии он вступил в войну с Хосровом, прорвался в глубь персидской территории, одержал решающую победу в битве при Ниневии на реке Тигр (627 г. н. э.), обратил персидского царя в бегство, после чего отпраздновал свой триумф дважды, в Константинополе и Иерусалиме.[10 - Примечательно, что в тот момент, когда Гераклий праздновал свои триумфальные победы, его войска были искрошены на куски возле небольшого городка в южной Сирии какими-то сарацинами (см. гл. XX); и что когда в 711 г. династия, которую он основал, прекратила свое существование в Константинополе, на большей части его владений стало править из Дамаска тогда еще безвестное аравийское племя (см. гл. XXXIII). Интересные подробности об отношениях между Гераклием и Хосровом II можно найти в книге Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», глава XLVI.]

Еще до описываемых событий Европу наводнили гунны, пасшие до поры свои стада на тучных нивах южной России, в Польше и Венгрии; вандалы, готы, бургунды и франки также составили часть той кишащей массы яростных захватчиков, что заполонили долины Роны, Рейна, Сены, Дуная, По и Днепра. Правитель, занимавший константинопольский престол, не был греческим императором; власть Рима попросту перешла к Восточной империи (476 г. н. э.), когда, как говорится, Западная империя «пала». В нашем рассказе мы взглянем пристальнее на те орды, что, сменяя друг друга, из поколения в поколение, неведомые остальным народам, во все возраставшем числе гарцевали по равнинам северной Азии, горным отрогам и долинам Туркестана и лежавшим за ними далеким степям.

В Библии мы находим историю народа, жившего по соседству от описываемых нами племен. Иудеи Палестины каким-то странным образом были связаны с обитателями пустынь, но всё же они, во многих отношениях, от них разительно отличались — в труде, религии и образе жизни. В лице Исмаила и других библейских пророков сарацины почитали тех же предков, причем многие из жителей аравийских пустынь поклонялись Богу Авраама, но религиозные верования и обычаи подавляющего большинства из них весьма различны, при совпадении, впрочем, многих привычек в быту. В ранние периоды влиятельные лица из числа «Людей Священного Писания» или «Людей Книги», как арабы называли иудеев, покинули свои дома в Палестине, чтобы обзавестись новыми в городе Ясриб (впоследствии известном как Медина). В 6 веке н. э. целое племя, жившее на юге Аравии, приняло веру детей Израиля, и, согласно их удивительным преданиям, жители пустынь между этим районом и Палестиной увидели такое за тысячу лет до Христа, что «Люди Книги» произвели глубокое впечатление на аравийцев, живших вдоль берегов Красного моря.

Земля сарацин по своей площади в восемь раз превышает территорию Великобритании. В ее западный берег бьются волны Красного моря, на юге несет свои воды Индийский океан, омывающий далеко на западе берега Индии и Австралии, на востоке находятся Персидский залив, реки Евфрат и Тигр, тогда как на севере лежит широкая полоса суши, где веками веют и метут дикие пески. Внешняя кромка этой громадной территории — единственная часть, которая, как нам достоверно известно, была постоянно заселена. Ближе к середине поверхность приподнимается, обширные плоскогорья и высокие горы здесь отвергают любые попытки колонизации.[11 - Равнина, граничащая с Йеменом на юге, на западе с Хеджазом и на северо-востоке с Ираком, известна как пустыня Неджд. Согласно справочнику Палгрейва, название переводится как «горная страна». См. A Pilgrimage to Nejd («Паломничество в Неджд»), леди Anne Blunt, с. 18–27. Хед- жаз — местность между Меккой и Мединой.]

В засушливых местах цена воды велика, и где бы ни забил освежающий ключ, орошая раскаленную от зноя почву, местный житель с радостью и благоговением установит поблизости свой шатер. Вслед за греками подобный островок зелени мы называем оазисом, но было бы лучше называть его wady, ибо в сознании арабов это не что иное, как клочок земли, орошаемой рекой или родником, готовыми в любой момент без следа исчезнуть.




Вади-Феран, самый большой оазис на Синайском полуострове. Гравюра XIX в.


В наши дни торговля не считает обширные континенты наиболее благоприятными для сообщения, отдавая предпочтение бушующим океанам; но так повелось не сразу: в былые времена, когда корабли были слишком малы, а компас еще не был изобретен, товары перевозились из страны в страну через пустыни. По стране сарацин их везли от одного wady к другому, и там торговцы находили траву для вьючных животных, убежище от зноя и спасительную родниковую влагу. Неповоротливые верблюды везли на своих спинах груз, их неспешная поступь давала возможность передвигаться со скоростью до шестнадцати миль в сутки. Они невозмутимо несли своих седоков, невзирая на жестокие самумы и нестерпимый зной, что позволяло торговцам преодолевать значительные расстояния ради обмена мирры, ладана, золота и драгоценных камней из Сабы и Офира[12 - Не стоит углубляться в данном случае в сложный и запутанный вопрос о географическом положении Офира; предположительно, он находился в Аравии] на тирский пурпур и клинки из Дамаска. Длинные цепи верблюдов и лошадей нередко тянулись от берегов Индийского океана на восток, огибая Персидский залив, и оканчивали свой нелегкий путь на берегах Тигра. Иногда караванщики двигались к северу, огибая Красное море, день за днем, от привала к привалу в следовавших друг за другом wady, и у самых рубежей Палестины знакомились с другими семитскими народами, чья цивилизация отличалась от их собственной. На своем пути они оказывались вблизи полной чудес Петры и горы Ор, на вершине которой испустил дух Аарон, брат Моисея.




Вади-Феран. Современное фото


Йеменом называлась южная часть Аравии, но греки нарекли этот край «Счастливой Аравией», имея в виду его плодородие. Саба — тамошний город, имевший в древности большое значение. Именно в тех местах Йоктан, легендарный внук Сима, сына Ноя, стал родоначальником народа, жившего в богатых и людных городах, считавшихся важными торговыми центрами. За тысячу лет до Христа в Иерусалиме правил богатый царь Соломон, о котором расходились по свету легенды, одна чудесней другой, а странствующие торговцы не спеша разносили их по всему побережью Красного моря, до тех пор, пока, если верить преданию, они не достигли ушей жившей у самого Индийского океана Балкис, царицы Савской.[13 - Столицей Йемена и центром Химьяритской династии, к которой, как считается, принадлежала царица Савс- кая, был город Мареб, расположенный на расстоянии двух суток пути к северо-востоку от города Саны, и огромное количество замечательных резных камней, надписей, монет и драгоценностей по сей день свидетельствуют о том, что на этом месте стоял большой, процветавший некогда город. О Балкис известно, что она происходила от некоего Африкиса, который, как гласит предание, собрал остатки амаликитян, после того как Иешуа одержал победу над этим народом и увел их на другую сторону Красного моря, где численность народа возросла, а за их варварский диалект их стали называть берберами. Магриб (в переводе с арабского «западный»), область, о которой легенда повествует как о месте, где поселились остатки этих смешанных племен, расстилается от Красного моря до Атлантики. См. книгу Caussin de Perceval, «Essai sur l'Histoire des Arabes», том 16, с. 67, 75–77. См. также «Histoire des Berberes» De Slane, том 1, с. 169, 186.] Подданные ее звались сабейцами; они жили в плодородном оазисе, среди безлюдных песков, и в изумлении глядели в небо, откуда светили им звезды, солнце и луна, и люди думали, что эти яркие светила — небесные божества. Тогда они склоняли головы и молились им.

Царица Савская (если опять-таки верить преданию) размышляла о чудесах, которые путники рассказывали о могущественном северном царе. Несмотря на то что ей предстоял длительный путь, составляющий шестьдесят с лишним стадий, которые должны будут преодолеть верблюды, она вознамерилась лично отправиться туда, чтобы самой увидеть и услышать, что будет делать и говорить Соломон. Немалых трудов стоило подготовиться к подобному путешествию. Нам у себя дома пришлось бы затратить на путешествие от силы несколько дней, но тогда и в той стране обстоятельства были иными. Царице предстояло посетить могущественного правителя, самого богатого и мудрого из всех, о ком она слышала в своей жизни. Царь был и в самом деле столь велик, что даже необузданное воображение жительницы бескрайней пустыни не в силах было живописать его во всем блеске. Царица не могла сесть на верблюда и тронуться в путь одна: волей-неволей ей пришлось снарядить множество верблюдов, большой отряд сопровождения, массу женщин, которые обслуживали бы ее в дороге, а кроме того, ей надлежало, как того требовали тогдашние обычаи, взять с собой богатые дары, предназначавшиеся для великого царя.




Развалины крепости в Маребе, древней столице Йемена


Вообразим себе, как царица выезжает из града сынов Йоктана, в сопровождении длинной свиты из погонщиков верблюдов, с шатрами для ночлега в пути, со своими бесценными дарами. В череде дней проследим ее путь, а по ночам будем видеть, как она вкушает отдых под ясным безоблачным небом своей сказочной страны. Прошла неделя, но царица еще в самом начале своего утомительного путешествия, а караван все рвется вперед. Проходит еще неделя, затем еще и еще, и вот уже свыше семидесяти дней стойко переносит она все тяготы пути. Чтобы завершить путешествие, ей понадобилось столько же времени, сколько Колумб потратил на переход через Атлантический океан.

И вот вдали показываются позолоченные башенки храма, и наконец сгорающая от любопытства царица предстает пред светлыми очами мудрейшего из царей. Его имя гостья связывает с тем, что ей известно о великом Иегове, и она задает царю вопросы, на которые ему нелегко будет ответить, — из тех, что, как мы себе представляем, Иов обсуждал с друзьями в своей типично арабской манере. Не исключено, что гостья попросит царя разгадать ее загадки, ибо ее народ без ума от подобных состязаний в смекалке. Но у нее, вне всякого сомнения, есть и более серьезные намерения, ибо она готова открыть все, что «у нее на сердце». В восхищении внимает она словам Соломона, признавая в душе, что, несмотря на явные преувеличения рассказчиков, в той далекой стране, где она правила,[14 - Рассказ о легендарном визите царицы Савской к Соломону можно найти в Коране, этой арабской Библии (сура 26). Само слово «Коран» означает «чтение», а «сура» — это название его отдельных глав. Суры составляют равномерные порции текста, наподобие кирпичей в каменной кладке.] она не слышала и половину того, что ей довелось увидеть и узнать здесь!

Нет ничего удивительного, что рассказы о Соломоне в стране детей Йоктана распространялись и далее, становясь все обильнее и неправдоподобнее. Неудивительно, что о нем говорили, будто на пальце своем он носит кольцо, благодаря которому может узнать обо всем, о чем только пожелает. Неудивительно, что люди верили, будто его храм был основой основ всех архитектурных познаний, и что о самом Соломоне говорили, будто он вершит свои чудеса при содействии джиннов и духов, обитавших в «краю волшебников», на горе Каф, над которой, как все утверждали, он имел полную власть. И совсем не удивительно то, что народ Аравии, от Сабы до пустынь севера, привык считать Палестину страной гораздо более высокой цивилизованности, нежели их собственные земли. Вот почему все охотно принимали на веру легенды и религиозные откровения, исходившие оттуда.




II

Созданные из огня, света и глины


Арабов отличает пылкое воображение. В их родном краю, полном чудес, куда ни бросишь взгляд, чудится что- то необыкновенное, будь то ясная синь высокого звездного неба или пустыня, внезапно озаряемая невиданными фантастическими миражами! Здесь всюду мерещатся феи, привидения, эльфы, духи, живущие в любом цветке или камне, в дереве или ручье.

Арабам казалось, что сверхъестественные существа так и роятся среди них и над ними. Постепенно из этих верований возникла мифология — отражение души деятельного, созерцательного, увлекающегося, сердечного народа, своего рода «французов» Востока. В каком веке предания обрели ту форму, в которой они дошли до нас, и какие именно сюжеты возникли в самом начале времен, мы теперь вряд ли сможем установить. Один из самых дотошных исследователей утверждает,[15 - Emanuel Deutsch в Лондонском Quarterly Review, октябрь 1869 г.] что нам остается только догадываться о состоянии верований арабов в те давние времена, но, «судя по преломленному свету от немногих, едва брезживших лучей, можно заключить, что они поклонялись, если прибегнуть к несколько расплывчатому термину, силам небесным». Иные же приписывали все сущее воздействию природных сил, а кое-кто поклонялся камням и другим фетишам, тогда как и фантомы пустыни, Фата Моргана, ангелы и демоны, наряду с прочими воплощениями умозрительных идей или идеалов, становились такими же объектами благоговейного почитания.

За две тысячи лет до того, как был сотворен Адам, если верить сказителям, хранившим мифы этого народа, Создатель сотворил существа, которые не были похожи на людей. Их называли джиннами, и сделаны они не из глины, а из чистого огня, не смешанного с дымом. Невидимые глазу, они перемещались с места на место; они влюблялись и женились; у них были дети, и они умирали, точь-в-точь как те существа из глины. Одни были добрыми, другие злыми, и, согласно своим склонностям, подразделялись на классы. Кто-то из них предпочитал жить в развалинах или на шумных рынках или перекрестках; некоторые обитали в реках и морях, а иных можно было обнаружить в банях или колодцах. И все же главным местом пребывания джиннов считалась таинственная гора Каф, которая, согласно представлениям арабов, стояла на гигантском изумруде и опоясывала Землю, так что солнце вставало и ложилось за ней. Когда арабы хотят сказать обо всем мире, они говорят «от Каф до Каф». Они считали, что гигантский изумруд и придавал голубоватый отсвет солнечным лучам. Этот драгоценный камень охватывал землю, словно кольцо — палец, и каким-то образом (понять этого нам просто не дано) он был связан с землетрясениями, которые не давали Аравии покоя в соответствии с волей Аллаха.

Все джинны когда-то были добрыми, подчинялись своим законам, пророкам, религии, постоянному правлению, но задолго до появления Адама им стало скучно вести жизнь монотонную и однообразную и они попытались свергнуть изначальный порядок вещей. Они восстали против своих пророков, которые (об этом необходимо помнить) не были особами, умевшими предсказывать будущее, а, как и у собратьев-иудеев, были жрецами, толкователями воли небес. Против восставших Аллах послал несметные войска существ, которые в своей духовности на порядок превосходили джиннов: то были ангелы, созданные не из глины и не из бездымного огня, а из чистейшего света. Разве откажешь в ярком воображении тем, кто в далеком прошлом населил пространство существами, сделанными из огня и света?

Ангелы выступили против джиннов и повергли их в невообразимый ужас. Они рассеяли их по островам и горным вершинам, загнав их в самые недоступные места, а иных во множестве захватили в плен. Злые джинны известны под несколькими именами, в том числе ифриты или эфриты. В преданиях упоминается, будто один их тех, кого напугали ангелы, сам сделался ангелом, и стал известен под именем Азазил или Иблис, только никто не знает, как это предание выглядело изначально, и мы вправе теперь считать Иблиса первым из ангелов, который восстал против Аллаха, во время создания Адама. И стал Иблис злым демоном, соответствующим нашему представлению о Сатане. Как и Сатана, подверженный гордыне, он меж ангелов звался Павлином.

Когда аравийский вихрь проносился по пустыне, неся клубы песка и пыли, люди говорили, что это какой-то злобный джинн несется к ним с недобрыми намерениями, и тот, кто шел впереди, кричал: «Железо! Железо! Горе тебе, о несчастный!», ибо считалось, что упоминание железа сковывало джиннов необоримым страхом. Или же все восклицали «Аллах велик!», полагая, что оценивший похвалу Аллах защитит их от грозящей опасности. И выйдя в море на своих крошечных баркасах, они, увидев водяной смерч, думали, что джинн гонится за ними и им не обойтись без защиты свыше.

Ангелов считали в корне отличными от джиннов. Они никогда не смели ослушаться Аллаха, и их никогда не волновали дурные страсти, которым были подвержены джинны, да и — следует признать — люди тоже, в немалой степени. Некоторые, правда, примкнули к мятежу против Аллаха, но впоследствии все осознали, что пища их заключается в прославлении его имени, питье — в провозглашении его святости, а услада — в одном лишь служении ему. Предполагалось, что и внешний их образ отличался, но коль скоро они сделаны из чистейшего света, существам из глины понадобился бы весьма острый глаз, чтобы разглядеть их невыразимую красоту. Четверо из них являются архангелами: Джабраил, олицетворение преданности, являющий откровение воли Аллаха; Михаил, хранитель иудеев, Азраэл, ангел смерти, и Израфил, ангел трубы, которому предстояло возвестить о наступлении конца света, и первый звук его трубы должен будет убить все живое, тогда как второй раз голос его трубы поднимет умерших на Суд.

Считалось, что один ангел постоянно находится справа от каждого человека и ведет отсчет его добрым делам, а другой держится по левую руку и учитывает все дурные поступки. После смерти каждого человека Накир и Мункир, два светоносных создания, прямо в могиле удостоверяются в крепости веры умершего. Если он признавал Аллаха единым Богом, они дозволят ему покоиться с миром. Если же вера недостаточно крепка, они будут топтать его и бить до тех пор, пока тот не начнет стенать так громко, что его услышат все, кроме джиннов и людей, от Каф до Каф!

Считалось, что люди не до конца зависят от прихоти джиннов — иногда и им случалось брать верх, когда джинны оказывали людям всевозможные услуги и даже помогали раздобыть, посредством особых заклинаний и талисманов, сведения о грядущих событиях. Кто-нибудь может подумать, что джиннам известно о будущем не больше, чем любому из смертных, но мы-то знаем, что они часто подслушивали у небесных врат и таким образом вызнавали немало тайн о деяниях ангелов и даже о планах самого Аллаха. До рождества Иисуса, как говорят, им было дозволено входить во все семь ворот, но были изгнаны из трех, а уже после рождения Мухаммеда — и из остальных четырех. И все же, проходя у самого нижнего из небес, они успевают наслушаться такого, чего человек никогда бы не узнал! И когда арабы видели, как в небе пролетали яркие падающие звезды, они обыкновенно говорили, что это ангелы прогоняют от врат нижних небес таких назойливо любопытных джиннов.




Имя Аллаха


Перстень с печатью, который носил Соломон, и с помощью которого он мог управлять джиннами, был послан ему, как принято считать, с небес. Он был из железа и желтой меди, и на нем было выгравировано имя Аллаха. Когда Соломон отдавал приказ добрым джиннам, он запечатывал письмо медной печатью, а когда приказ предназначался для злых, то на нем красовалась печать из железа. Имея власть над джиннами, Соломон использовал их при строительстве храма в Иерусалиме и при выполнении прочих великих работ в своем царстве. Чудодейственное кольцо давало Соломону власть и над всеми ветрами, над птицами и даже над дикими зверями. Оно упоминается в сказках «Тысяча и одна ночь», в истории о рыбаке и джинне (или «гении»). Кольцо было и впрямь замечательное. С помощью кольца его всесильный владелец обратил многих злых джиннов в подлинную веру, а неуступчивых заключил в крепкую темницу. Было бы хорошо, если бы другим смертным принадлежали подобные кольца, ведь злые джинны сотворили людям так много зла! Они умыкали красивых женщин. Сидя на крышах, они сбрасывали кирпичи на прохожих, воровали продукты, захватывали пустующие дома, некоторые (они назывались «гулы») поедали людей, поселялись на кладбищах и совершали бесчисленные злодейства.

Хотя мы не можем сказать, в какое время появились те или иные фрагменты этой жуткой мифологии, мы знаем наверняка, что в подобных верованиях изначально присутствовали джинны, но, однако, столь же очевидно, что небо в воображении арабов было созданием более поздних периодов. Мухаммед задумал рай как место, где обитателям были доступны все те удовольствия, которых жаждет житель знойных и бесплодных стран: тень, покой, вода, плоды, общество и слуги, — и все это навечно доставалось правоверным. Аллах — хозяин рая: он вечен и неизменен, не имеет ни формы, ни предела, включает в себя всё, но сам не включаем ни во что; к нему обращаются посредством девяноста девяти сур, прославляющих его как Милостивого и Справедливого, Всесильного и Всеславного; он — страж и судия, творец и кормилец.




Ночные ангелы провожают Мухаммеда в рай.

Изображение XVI в.


Ему принадлежали все семь небес: Сад Красоты, Средоточие Мира, Средоточие Покоя, Эдемский сад, Сад отдохновения, Сад наслаждения, Сад самых возвышенных и Райский сад.[16 - Иудейские раввины также учили, что небес семь.] Аналогично и преисподняя подразделялась на семь частей: Геенна, Пылающий огнь, Яростное пламя, что иссекает каждую вещь на земле на мелкие части, Испепеляющий огонь, Обугливающее пламя, Свирепое пламя и, наконец, — Бездна. В первом отделе ада последователи ислама содержались временно; во втором находились иудеи, в третьем — христиане, в четвертом — сабеи, в пятом — маги, в шестом — идолопоклонники, а в бездонную пропасть отправлялись лицемеры, которые притворно следовали одному из вероучений. Такой ад, со всеми его семью разделами, воспринимался человеком, привыкшим к испытаниям жарким климатом, как место крайних страданий.

Девятый месяц аравийского года, именуемый Рамадан, был и остается временем своеобразного поста, на всем протяжении которого считается священным долгом от солнечного восхода до заката соблюдать воздержание; однако как только объявлялся заход солнца, все ограничения спадали, и голодные и алчущие поспешали есть и пить до полного насыщения. В течение дня, даже завидев на улице курящего, они обязаны были прикрывать рот рукой, дабы запретный аромат не мог осквернить их; но когда становилось достаточно темно, чтобы нельзя было отличить белую нитку от черной, они могли безудержно предаваться курению. Кое-кто, разумеется, не подвергал себя, как прочие, посту со всем религиозным рвением; были и те, кто смотрел на вещи как на колдовство. В то же время, не было недостатка в искавших спокойствия в уединении, вдали от суетной толпы, кто был занят собственными мыслями, обратив свои взоры к Аллаху.




III

Эпоха Невежества


Когда Адам пал и был изгнан из рая, о чем сообщают нам восточные сказания, с неба упал камень чистого белого цвета, с тех пор веками хранимый со всем религиозным рвением и благоговением, как нечто священное и безупречное. Камни действительно иногда падают с неба, но в те давние времена люди еще ничего не знали об аэролитах и потому придавали им сверхъестественное значение. Судьба камня прослеживается задолго до Рождества Христова, и Диодор Сицилийский, римский писатель золотой поры, выбравший своей темой точное описание подробностей из жизни всех народов, упоминает камень как уже существующий — он считался древнейшей реликвией и был почитаем всеми арабами.

Мы помним, что когда Иакову приснился его чудесный сон, он установил в память об этом событии камень, на который он излил елей и назвал Beth-El, то есть «Дом Бога». Арабы тоже называют место, где хранится их бесценная реликвия, «Домом Аллаха». Однако, в отличие от реликвии Иакова, они поклоняются чему-то бесформенному. В древности поклонение арабов подобным камням не было чем-то необычным, но лишь этот стал самым известным, оставшись на века в памяти народа. Правда, он не сохранил свой белый цвет и приобрел красновато-коричневый оттенок, либо оттого что над ним так много рыдали, оплакивая грехи всего мира, либо оттого, что к нему сотни лет прикасались, покрывая поцелуями. Камень поистерся и раскололся, его скрепляют серебряные скобы, и сейчас его уже стали называть черным, настолько он запылился.




Кааба


Священный камень помещен в стене здания, известного под названием Кааба («куб»), вокруг которого сооружена мечеть, вобравшая в себя, помимо Каабы, источник, названный благодаря журчащему звуку льющейся воды «Земзем». Рассказывают, что когда Агарь была послана в пустыню пророком Авраамом, она положила маленького Исмаила на песок (хотя мы считаем, что он к тому времени уже был взрослым юношей, которому почти исполнилось шестнадцать), и что когда он раскинул ручонки, ему открылся источник, давший отдохновение и влагу и ему, и его матери. Существует мнение, что Сет, сын Адама, построил здесь Каабу, но ее смыло затем потопом. Когда Исма- ил, возмужав, женился на царевне этой страны, он возложил на себя священный долг восстановления священной постройки. В этом ему помогал его отец, Авраам, которого направил архангел Джабраил, посланный с этой целью с небес. Ангел отыскал священный камень под слоем оставшейся после потопа тины.

Период, с которым в сознании арабов соотносятся эти знаменательные события, назван ими «эпохой невежества», и, как бы то ни было, мы считаем необходимым упомянуть о них в связи с нашим повествованием.

В Библии сообщается, что в дни Исаака и Иакова в Палестине бывали торговцы, которые отправлялись в Аравию или возвращались оттуда, чтобы обменивать товары обеих земель. Прослеживая историю с давнейших времен, мы обнаруживаем, что в царствовании Соломона «цари Аравии» и торговцы заключали сделки с Иудеей и что пророк Иезекииль в своих ламентациях об утопающем в роскоши городе Тире упоминает торговых гостей из Дедана, Адена и Сабы, так как те привозили в этот крупный средиземноморский порт редкостные пряности, драгоценные камни, сверкавшие клинки и нарядные сундуки, украшенные золотом, дорогие синие покрывала и вышивку.[17 - Иез. 28, 19–24.]

Все это происходило за сто лет до Рождества Христова, а у римских авторов мы узнаем, что доходная торговля продолжалась до тех пор, пока торговцы не начали перевозить свои грузы по волнам Красного моря. И тогда морские корабли сменили корабли пустыни. Большого числа верблюдов для торговых караванов уже не требовалось, отпала необходимость и в погонщиках. Разбросанные вдоль всего побережья стоянки, где отдыхали торговцы, были заброшены, обслуживавшие их люди вынуждены были искать себе другую работу. И тогда возросло количество «бедавинов», то есть «странников пустыни».

В годы «неведения» мир мало знал об Аравийском полуострове. При Августе, за четверть века до Рождества Христова, римская армия под предводительством Элия Галла, префекта Египта, по приказу императора переправилась через Красное море с намерением заключить договоры с местным населением — или покорить его, на случай, если экспансии Рима будет оказано противодействие. В течение шести месяцев войска блуждали по крайнему югу полуострова, достигнув самой Сабы, куда ее привел проводник-изменник; жаркое солнце палило их, скверная вода способствовала болезням. Силы таяли. Элий не смог покорить сарацин и вынужден был бесславно бежать из неприветливого края. Его поспешное отступление заняло всего шестьдесят дней. Поэт Гораций упоминает сказочное богатство арабов, пленившее императора, который затеял столь незадачливую экспедицию, и из его произведений мы теперь знаем, с какой алчностью ее участники рвались в поход на Аравию. И хотя он тут же потерпел провал, его значение для пополнения знаний человечества о стране сарацин неоценимо, ибо близкий друг Галла Страбон составил шестнадцать книг с географическим описанием путешествия, как только добрался целым и невредимым до Египта.

Пятьсот лет спустя (в VI в. н. э.), когда в той же части страны появилось христианство, потомки римлян вторглись сюда вновь. С незапамятных времен династия Химиаритов правила Йеменом и Хадрамавтом, расположенным в восточной части региона; но к этому времени трон узурпировал иудейский правитель, который пытался жестокими мерами принудить христиан перейти в его веру. Один беженец сумел отыскать дорогу через Аравию, Сирию и Малую Азию ко двору Юстиниана в Константинополе, где, с полуобгоревшим евангелием в руках, стал требовать возмездия. Принц Абиссинии, взяв эту миссию на себя, переправился через Красное море. Он захватил верховную власть и стал править, но вскоре был свергнут, а Йемен стал данником Персии.




Изображение Каабы. XVI в.


Местоположение Мекки, делающее Каабу центром, вокруг которого объединяются правоверные, очень удобно, так как она расположена на полпути между заливом Акаба и Сабой. До побережья Красного моря здесь пятьдесят миль, и около тридцати — до гранитных вершин горы Джебель-Кора. На восток от нее лежит приветливая страна, утопающая в зелени прекрасных тенистых деревьев, где изобилуют яблоневые сады, инжир, гранаты, персики. Однако местность близ Мекки разительно отличается от этого сада. Здесь суровые и неприступные гряды перемежаются с бесплодными долинами, где лишь песок и камни и где непосильный труд земледельца вознаграждается весьма сомнительными результатами.

Труднодоступная долина, где стоит Мекка, имеет протяженность около двух миль, причем Кааба и другие важные части города расположены амфитеатром шириной в полмили, в окружении отвесных скал, хмуро взирающих на округу с высоты 60,100, а то и 150 метров. Таково место, где, по преданию, Агарь и Исмаил нашли себе приют. Оно, несомненно, годится в качестве колыбели для дикого, стойкого, предприимчивого и подвижного народа, которому, говоря языком Писания, на роду написано быть против всех и вся; народа, которому приходилось быть сильным и суждено было противостоять соседям, веками держать их в страхе.

В какие-то времена, вероятно, задолго до того как исторические летописи запечатлели что-либо из подобных событий, поток паломников устремился в скудную долину, а весь западно-центральный район Аравии стал называться Хиджаз, «земля паломников». Большинство торговых путей далеко отклонились от побережья Красного моря, однако фетишизм все еще влек тысячи беззаветных приверженцев в эту долину. Толпы их в основном собирались близ горы Милосердия (Арафат), представляющей собой небольшое возвышение, чуть больше 60 метров над равниной — на ее священной вершине, как гласит предание, Адам некогда возвел молитвенный дом, где архангел Джабраил учил его молиться.




Белли. Л. Пилигримы, идущие в Мекку. XIX в.


Толпы паломников приносили этому краю большие деньги. Те, кто похитрей, смекнули, что тот, кто воспользуется всем этим с умом, завладеет и властью, и богатством. Так называемые потомки Исмаила считали, что находятся в привилегированном положении, и какое-то время действительно держали бразды правления в своих руках. Но завистливые соседи лишили их этого права и захватили власть, удерживая ее до тех пор, пока у некого Кусая не набралось честолюбия и силы настолько, чтобы заявить о своих правах и сосредоточить наконец власть над городом в своих руках. Родом он был из племени Фихр, по прозванию Курайш (что значит «торговец»), и его родословная была тщательно изучена, и знали о нем немного — лишь то, что он был влиятелен. Кусай привел с собой в долину множество родичей примерно в 440 г. до н. э., построил дворец и дом для оформления важных торговых сделок, следил за прибытием и отправкой караванов; хранил ключи от Каабы. Он монополизировал поставку пилигримам хлеба, отпускал освежающую воду из колодца Земзем, одним словом, — он создал город Мекку и твердой рукой правил им.[18 - Бизнес по перевозке тысяч паломников, все еще направляющихся в Мекку (по крайней мере, из Индии), находится в руках туристических компаний, например «Кук и сыновья», которые, по договоренности с правительством Великобритании, используют в этих целях хорошо оборудованные пароходы.]

Кусай захватил к тому же всю гражданскую, политическую и религиозную власть, предоставляя паломникам условия для требуемых религиозных обрядов и ритуалов. Набожные и суеверные арабы без колебаний подчинялись его указаниям. Прибывая к месту паломничества, они облачались в специальную одежду, ихрам, почтительно приближались к Каабе и целовали священный черный камень; они совершали таваф, семикратно обходя вокруг здания, три раза — стремительно и четыре раза — легкой походкой. Они семь раз поднимались на холмы Сафа и Марва и спускались с них. Ранним утром они стремительно взбегали на гору Арафат и торопливо мчались обратно. Они бросали камни в три столба, исполняя этот мистический ритуал в память об Аврааме или, возможно, в память о встрече Авраама с Иблисом, когда пророк подобным же образом прогнал злого духа прочь. Они приносили в жертву животных и, сняв с себя платье, отдыхали три дня, потом повторяли вновь круги вокруг Каабы, после чего могли уже свободно обратить взоры к своим жилищам, дабы вернуться к повседневным занятиям, получив навсегда почетное звание паломника, совершившего хадж. Подношения, сделанные правоверными, предназначались в память о жертве Исмаила, которую намеревался принести Авраам, так как своим предком они почитают его вместо Исаака. Каковы были обязанности пилигримов раньше, мы сказать не можем, так же как мы не знаем имен божеств, которым поклонялись прежде в Каабе, хотя в старину в пантеоне их было больше, чем дней в году.

Наследникам властителя города не пришлось в мире и спокойствии наслаждаться привилегиями старейшины Мекки. История сохранила свидетельства о многочисленных распрях между ними. Одно время вперед выдвинулся некто Абд-Менаф, достаточно сильный, чтобы и своему сыну Хасиму передать почетное право принимать паломников. Омейя, племянник Хасима, оказался его непримиримым противником, в результате чего между потомками того и другого последовала настоящая война, продолжительная и кровавая. Каким-то странным образом священный колодец оказался запертым и заброшенным, пока Абд аль-Мутталиб, сын Хасима, чудодейственным образом не открыл его вновь, что немедленно возвысило и прославило его в глазах современников. Почетом и уважением он пользовался до конца своих дней.

В минуту слабости Абд аль-Мутталиб принял обет, что случись ему быть благословенным десятью сыновьями, один из них непременно будет принесен в жертву Аллаху. Спустя годы нужное количество отпрысков появилось на свет, и опечаленный отец собрал их всех в Каабе и бросил жребий, чтобы узнать, кого следовало принести в жертву. Жребий пал на Абдуллу, очаровательного позднего ребенка, и жертвенный нож был торжественно подан. И тогда сестры Абдуллы предложили бросить жребий между юным братом и десятью верблюдами — ибо такова была установленная плата за кровь человека. Абд аль-Мутталиб вторично бросил жребий — и о горе! — жребий снова пал на возлюбленного сына. Снова было решено бросить жребий, увеличив число животных, но жребий вновь пал на ребенка. Снова и снова повторялось испытание, пока не был предложен сотый верблюд, и тогда, к всеобщей радости, жребий пал на верблюдов! Абдуллу отпустили, а жители Мекки устроили пир на тушах жертвенных животных.[19 - Плата за кровь человека с тех пор равнялась сотне верблюдов — число, установленное великим пророком.]

До Кусая в Аравии не было настоящего правителя, и каждый творил то, что сам считал правильным, лишь отчасти опираясь на мнение своего племени; последующее правление искало опору в насилии, и само было готово к тому, что его в любую минуту могут свергнуть. Таково было положение дел к концу «эпохи невежества», к тому моменту, когда внешнему миру суждено было вмешаться в дела полуострова — и узреть чудеса Востока!




IV

Год слона


В годы, когда на свете жил Абд аль-Мутталиб, в Йемене правил могущественный Абиссинский наместник по имени Абраха. Его столица находилась в Сане, где сосредоточена была торговля с Персией и внутри самой страны. Абраха установил правление, слава о котором не поблекла и по сей день, ибо известно, что в Сане даже сейчас имеется множество привлекательных зданий, садов с фонтанами и дворцов и что она все еще остается центром оживленной торговли. Действуя от лица христианского принца, Абраха воздвиг величественный храм, который, как он надеялся, отвлечет паломников от Каабы, но его ждало разочарование, а христианского смирения в нем оказалась не достаточно, чтобы сдержать бурное негодование при виде своего поражения. И он вознамерился завершить при помощи силы то, чего не удалось осуществить путем убеждения. Обуреваемый гневом, собрал он войско, дабы напасть на Мекку, продефилировал во главе его мимо города с развернутыми знаменами и с легкостью разметал противника, вышедшего ему навстречу во главе неорганизованных племен, первыми попавшихся под руку.

Но чем сильнее выплескивалась его кипящая ярость наружу, тем все больше день ото дня возрастали тяготы его похода. Говаривали, что Сана лежит в пятнадцати днях пути от Аль-Мохи и Адена, и, если это так, то до Мекки от нее добираться не меньше сорока дней.[20 - Однако арабский географ XIII века Абулфеда считал, это расстояние можно пройти за 30 дней. Абулфеда, (Измаил ибн-Али; 1273–1331) — арабский географ и историк, из рода Эюбидов (Брокгауз).] На расстоянии трех дней пути от Священного города находится Таиф (Эт- Таиф), небольшой город, который в наши дни считается почти столь же священным, как и «Мать городов». В те времена по каким-то причинам жители Таифа не испытывали большой симпатии к мекканцам, о чем и было доложено Абрахе. Мало того — нашелся в Таифе проводник, готовый провести войско по пустыне до самого города, разорить который оно намеревалось, — не слишком-то добрососедский поступок. Со времени того незабываемого похода прошли века, однако о вероломстве предателя-проводника помнят до сих пор. С той поры всякий прохожий швырял камни на его могилу, так как он по дороге внезапно скончался и прожил не слишком долго после того, как предложил завершить поход в трое суток. Тем не менее человека, охваченного гневом, остановить непросто, и Абраха, не переставая неистовствовать, посылал все новые отряды, которым было приказано брать по дороге любой попадавшийся скот, заодно распространяя среди населения слухи о доблести наместника. Велено было рассказывать об его могущественной армии, о сокровищах города Саны, но более всего твердили, как нам доподлинно известно, об его громадном слоне, повсюду сопровождавшем господина вместе с его свитой. Слоны были еще незнакомы жителям Аравии, и потому он им внушал ужас. Двести верблюдов Абд аль-Мутталиба были сметены во время похода авангардом Абрахи.




Черный камень Каабы. Средневековое изображение.


Прежде чем достичь Мекки, наместник направил к городу гонца, который передал на цветистом языке Востока: «Абраха, наместник абиссинского правителя, не хочет причинить вам вреда, о жители Священного города. Он желает лишь разрушить Каабу, которая в его глазах — неправедный храм, вместилище идолов, алтарь ложной религии. Свершив же это, он возвратится к себе, не пролив ни капли вашей крови». Как и следовало ожидать, сей призыв не возымел нужного действия, ибо среди жителей Мекки не было предмета более почитаемого и бережно хранимого, нежели Кааба. За нее они готовы были отдать жизнь и все, что у них было самого дорогого, и хотя перед этим они подумали, что никоим образом им не устоять перед столь могущественным врагом, теперь они решили собрать все силы без остатка и дать отпор неприятелю. Свое решение они передали Абрахе через послов, и сам Абд аль-Мутталиб явился в лагерь осаждавших, чтобы придать посланию большую значимость. Абраха со своей стороны приложил все усилия, чтобы вынудить стражей святыни отречься от их веры. Он возвратил Абд аль-Мутталибу отнятых у того верблюдов, он обещал ему несметные богатства, но все было впустую, и переговоры ни к чему не привели. Абрахе торжественно дали понять, что Кааба находится под покровительством Аллаха, после чего посланцы Мекки с отчаянием в сердце возвратились в родной город, предоставив супостату действовать на собственное усмотрение.

«Владелец Слона», как его еще называли, считался непобедимым, и жители Мекки, после некоторого размышления, совсем потеряли надежду и в великой скорби решили искать спасения на окрестных холмах. Когда такое решение было принято, Абд аль-Мутталиб взялся за кольцо на двери священного здания и стал громко молиться: «Защити, о Аллах, свой дом, ибо слуги твои слишком слабы, чтобы противостоять несметной силе врагов; не позволь кресту восторжествовать над Каабой!» Сказав так, он с остальными жителями удалился в горы и стал покорно ждать, что должно случиться.

К изумлению всех жителей армия наступавших начала сворачивать лагерь! Громадный слон отказался идти на город, и к тому же осаждавших внезапно поразил невиданный и невидимый враг! В их рядах стала распространяться зараза, и в страхе за свою жизнь они бросились врассыпную, подальше от этого места. Вскоре их бросили проводники, и многие потом погибли, заплутав в непроходимых дебрях. Других унес с собой яростный поток, казалось, посланный волей разгневанного Аллаха. Да и сам Абраха, пораженный заразным недугом, вернулся в Сану лишь для того, чтобы испустить там свой дух.

Жители Мекки возблагодарили Аллаха, ниспославшего им спасение, и до сих пор стены мусульманских мечетей дрожат от звука голосов муэдзинов, которые возглашают: «Слава Аллаху, Справедливому и Милосердному! Видел ли ты, что сотворил Аллах с теми, кто пришел со слоном? Разве он не разрушил их коварный замысел и не послал птиц, что побросали камни в обжигаемую глину, сделав их наподобие истыканных стеблями соломы?»[21 - Считается, что болезнь, поразившая войско Абра- хи, была оспой; заболевание сопровождается образованием твердых бляшек, которые метафорически уподобляются камням, брошенным птицами, которых послал Аллах; Коран, 105: 1–5 (Ссылаясь на выдержки из Корана, автор не ограничивает себя какой-то одной определенной версией).]

Вот уже двенадцать столетий неизменно повторяются эти слова, и все правоверные вспоминают о том дне, когда Аллах, по просьбе Абд аль-Мутталиба, вмешался, чтобы спасти святыню Каабы. Этот эпизод оказал огромное влияние на крепость власти всех потомков абд-Манфа, правда, случившееся углубило раздор между Омейядами и Хашимитами.

Следующее событие, выпавшее на Год Слона, заставляет вспоминать о нем чаще и чаще, так как без него история Сарацин не будет полной. За год до того юный и красивый Абдалла, имя которого переводится как «Слуга Аллаха», взял в жены очаровательную девушку по имени Амина, родственницу брата всем известного Кусая. Так прекрасен был сын Абд аль-Мутталиба, что старики, рассказывавшие эту историю, утверждают, будто после его женитьбы на Амине двести прекраснейших дев Мекки умерли от тоски, горюя, что не их он выбрал в жены! Справедливости ради следовало бы добавить, что он был столь же добр, сколь и хорош собой. Вскоре после женитьбы ему пришлось уехать по делам в южную Сирию, знаменитый город филистимлян Газу, откуда на своих плечах Самсон вынес ворота и куда вельможа царицы эфиопской Кандакии направился после визита в Иерусалим, о чем рассказывается в Книге Деяний. На обратном пути, в Медине (тогдашний Ясриб), Абдаллу поразила болезнь, и прежде чем прекрасная Амина или кто-либо из близких успели навестить его, он умер. Своей молодой жене он оставил скудные средства — несколько негодных верблюдов да стадо коз.

Предание, которое превозносит любое событие, упоминаемое в этой истории, гласит, что через несколько недель, к концу лета, Амина произвела на свет мальчика, который, как бы невероятно это ни звучало, сразу же воскликнул: «Аллах велик! Нет бога, кроме Аллаха, а я его пророк!»

Рассказывают, что и в самых отдаленных уголках люди испытали на себе в тот самый августовский день[22 - Коссен де Персеваль называет 20 августа 570 г. н. э.; профессор Э. Фримен, в переработанном издании своих «Лекций о сарацинах» приводит 569 г.; однако профессор Палмер, автор академического перевода Корана, указывает дату 20 августа 571 г., хотя оговаривает, что она может быть неточной. Д-р Эмануэл Дейч указывает тот же год. Новейший авторитет, д-р Август Мюллер, в своей книге «Ислам», том I, с. 44, говорит, что правильным будет считаться год 570, а 20 августа 571 г. — «словная» дата.] нечто особенное: неистовой силы землетрясение разрушило до основания дворец Хосровов в Персии, так что его стройные башни рухнули на землю; какой-то вельможа видел во сне, как дикого верблюда одолел арабский всадник, а священный огонь, что под присмотром мудрецов неустанно пылал на алтаре Зороастра, вырвался на волю и что Иблис был сброшен в пучину моря, а зловредные джинны были повержены пречистыми ангелами.

Дед мальчика принес его к Каабе и, высоко подняв его, торжественно поблагодарил Аллаха за его рождение и назвал младенца Мухаммедом, что означает «Достохвальный». Имя это, как нас уверяют, никогда до этого не давалось младенцам, а что касается этого ребенка, то с его рождением связывались очень большие надежды. Но по этому поводу существуют и большие сомнения, так как изначально ребенка звали Котан, и только позже он получил другое имя, по причинам, о которых будет рассказано нами в дальнейшем.[23 - См. статью Эмануэла Дейча «Ислам».]

Вне всякого сомнения, чудеса были добавлены сказителями более поздних эпох, так что не обязательно им верить, как показала судьба Мухаммеда. Хотя совсем нет причин сомневаться, однако, что когда ребенку исполнилось семь дней от роду, его досточтимый дед устроил пир в честь мужей могущественного племени курайшитов, на котором представил новорожденного как того, кто прославит свой род. Вот почему имя Мухаммед стало в дальнейшем восприниматься как пророческое.




V

Святотатственная Война


Знатные женщины Мекки в стародавние времена имели обыкновение отдавать своих детей кормилицам, которые уносили их с собой в горы, чтобы пестовать на свежем воздухе, где у детишек была прекрасная возможность укрепить свое тело и вырасти сильными. Амина принадлежала к хорошей семье, у новорожденного была достаточно длинная родословная, восходившая к Адаму, так что мать последовала обычаю и доверила Мухаммеда женщине из племени Бени Сад, история которого также восходила к глубокой древности. Кормилицу звали Халимой. Она приняла на себя заботу об оставшемся без отца ребенке скорее из сострадания, нежели по собственной охоте, взяв его с собой в долину среди гор, лежавшую на юг от Таифа. Обедневшая Амина, как и многие другие высокородные особы, обладала столь малыми земными богатствами, что у няньки оставалось слишком мало надежд на приличное вознаграждение за труды. Теперь представьте себе, как эта женщина из племени увозит от молодой вдовы ее единственного сына, разлука с которым продлится неизвестно сколько времени.

По истечении двух лет нянька с малышом вернулась, и Амина была столь обрадована свежим и здоровым видом сына, что произнесла: «Забери его обратно в пустыню, пускай растет здоровым и крепким!» И он вернулся, откуда прибыл, и жил там еще три года, хотя за это время однажды на него напала какая-то болезнь, и суеверная Халима с мужем привезли его к матери из страха, что ребенок подпал под влияние какого-нибудь зловредного джинна. И все же Халима любила своего маленького питомца и легко согласилась вновь забрать его с собой, хотя после этого уже ни за что не разрешала ему отходить от нее ни на шаг. Но, несмотря на все предосторожности, джиннам удалось, как она считала, добиться своего, и они поставили свою «печать пророчества» у него между лопатками, где она и оставалась до конца его дней. Те, кто не верил, что это пророк, не видели ничего кроме обыкновенной родинки. Точно так же мало кто придавал значение еще одной истории — будто однажды Джабраил вместе с еще одним ангелом спустился с небес, и они извлекли из груди Мухаммеда сердце и очистили его от всяческой скверны, наполнив верой, знанием, чистотой и светом, после чего безболезненно поместили обратно.

Как бы то ни было, Мухаммед, которому почти исполнилось пять лет, возвратился к Амине и уже не покидал ее. На следующий год она взяла его в Медину, дабы навестить родственников, но на обратном пути умерла, и до окончания путешествия ребенок был вверен заботам надежной рабыни. Та доставила его к престарелому деду, который последующие два года с необычайной нежностью заботился о нем. По окончании этого краткого срока Абд аль-Мутталиб умер, препоручив внука дяде, Абу Талибу, которому по наследству передались также и заботы о Каабе. Абу Талиб был человеком, весьма уважаемым в племени за свои благородные качества, и он стал для своего племянника добрым другом. Постель Мухаммеда он поставил рядом со своей, позволил ему сидеть с ним за одним столом, разрешал всюду следовать за ним в путешествиях, и дал, таким образом, наиболее полное представление обо всех обрядах и ритуалах традиционной религии, чем, вероятно, и научил глубочайшему к ним уважению.

Тем временем престиж семьи затмили представители одной из ее ветвей, Омейя, которые первенствовали в войнах, так как в племени Хашим не было достаточно сил, чтобы отстаивать свое превосходство. Среди самих Хашимитов, в свою очередь, привилегии, перешедшие от Абд аль-Мутталиба, были поделены, ибо Абу Талиб передал своему младшему брату Аббасу контроль над источником Земзем, а за собой не оставил никаких должностей в Мекке.

А теперь настала пора обратить взор на самого отрока. Ему уже исполнилось двенадцать; свое младенчество он провел среди племен, чья речь, как и горные вершины, сохраняла свою первозданную свежесть. Он натренировал свое тело в похвальных занятиях, как было заведено среди людей подвижных и деятельных. Вместе с воздухом свободной природы тех мест он вдоволь дышал духом свободы самого свободного из племен.[24 - «Араб был свободен, но это не та свобода, которой мог или может сейчас наслаждаться грек Древней Эллады, современный англичанин или американец, — общественная свобода среди себе подобных; для араба свобода — это отсутствие любых ограничений, накладываемых на его поступки. Всякий член своего племени был сам себе Цезарь или Хосров; всякий принимал на себя царственные полномочия мстить за свои обиды с мечом в руке». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens», c. 27).] Здоровый, независимый, уверенный в своих силах, он был вполне подготовлен к жизни, в которой эти качества были весьма кстати.

Добрый дядя не только отвечал за Каабу и молящихся в ней, но был еще самым деятельным среди торговцев, столь много трудившихся во благо Мекки. Мухаммед, несомненно, наблюдал скопища верблюдов, то и дело заполнявших улицы родного города. Можно себе представить, как в его юном воображении, уже затронутом уединенными размышлениями в горах, связывались картины того, что было еще до его рождения, когда длинные караваны исчезали из виду, следуя на север или на юг, уходя в сторону Йемена или Сирии… Вероятно, не один раз он спрашивал себя, какие неизведанные земли лежат там, вдали, и что за люди там живут. Когда однажды Абу Талиб за какой-то надобностью собрался в Сирию, Мухаммед уцепился за него и стал умолять, чтобы тот позволил ему поехать вместе с ним, повторяя: «Кто же еще, о дядя, позаботится здесь обо мне, если ты уезжаешь?» Просьба была удовлетворена, и двенадцатилетний мальчик отправился в длительное путешествие.

Местность, по которой двигался караван, изобиловала существами из арабской мифологии: там были джинны, добрые и злые, странствовавшие повсюду, куда им заблагорассудится; путешественники попадали в захватывающие для юного разума приключения; здесь, в уединенных и безмолвных пещерах, согласно молве, жили дети племени Самуд, о которых Мухаммед часто упоминает в Коране. Здесь гигантская верблюдица чудесным образом понесла от большого камня; здесь старики были превращены в свиней, а юноши — в обезьян, и обо всем этом юный путешественник узнавал вечерами под звездным небом от седобородых сказителей.




Петра. Современный вид


Дядя и племянник по пути в Дамаск посетили Бозру (Бостру). Этот оживленный купеческий город, центр торговли всей Сирии, Ирака и Хеяза, поразил их своим радушием. Здесь им представилась возможность поговорить с местными купцами, так что мы, без всякого сомнения, можем утверждать, что в ходе этих долгих бесед не раз обсуждались различия в религиозных верованиях жителей Юга и Севера. Вполне могла возникнуть и такая тема для разговора, как поклонение идолам, да иначе и быть не могло, и, возможно, здесь кроется причина, почему Мухаммед впоследствии стал убежденным проповедником борьбы со всякого рода идолопоклонством среди сограждан. Он проехал по восточному берегу Мертвого моря и, должно быть, услышал рассказы о разрушении городов, стоявших некогда на равнине, — рассказы, от которых не могло не содрогнуться сердце любого, старого или молодого, особенно когда впервые слышишь их в столь юном возрасте.

Следует помнить: мальчик учился без книг и знал прошлое по рассказам, но в этом способе познания он не упускал ни единого часа и позволял воображению блуждать среди далеких эпох и стародавних сказок, все глубже погружаясь в предания своего народа.

Нам трудно себе представить такого человека, поскольку мы всю свою жизнь читали книги, благодаря чему мы как бы сосуществуем с людьми прошлых веков, словно они живут где-то рядом. Могло ли услышанное породить в юноше еще большее стремление заглянуть в прошлое, увидеть другие земли? Или это заставило замолчать (а он, как мы знаем, был молчаливым), задуматься, замкнуться, уйти в свои мысли о той чудесной миссии, которая, как он мыслил, предстояла ему и которую он сам для себя определил? Кто знает… Можно только попытаться проникнуть в его жизнь и довериться смутным догадкам.




Мухаммед и Чудо с верблюдицей Соли.

Узбекистан. XVI в.


Хотя арабы в те времена еще не имели книг, они очень интересовались письменностью и обладали некой литературной средой, к которой тянулось огромное число людей, наделенных глубокой духовностью. Неподалеку от Мекки, немного восточнее, находилось привлекательное местечко Окац, где купцы и путешественники нередко отдыхали, наслаждаясь покоем после нелегких странствий. Время от времени там проходили общедоступные ярмарки. В это время, как гласит предание, там выступали сочинители, исполнявшие свои произведения, каждое из которых воспевало достоинства возлюбленной, то нежась в лучах ее очарования, если она была рядом, то скорбя в разлуке, если дама уже покинула городок. Порой поэты похвалялись своим искусством, с гордостью отзываясь о величии и древности своего рода, о кротком нраве и величавой грации своих любимых верблюдов. Наиболее отличившимся поэтам присуждались награды, а их стихи переписывались красивой, изощренной вязью.[25 - Известно, что большинство отмеченных произведений, написанных с особым блеском, вывешивалось на стенах Каабы; но от этого отказались в дни Покока, который полагал это совершенно неприемлемым (см. его «Specimen», с. 159). Дейч выражает мнение большинства современных исследователей, что эта версия, «к сожалению, всего лишь миф», полагая, что стихотворения просто уподоблялись за красоту образов «жемчужинам, нанизанным на одну нить», но не вывешивались на обозрение. См. также д-ра Августа Мюллера, «Der Islam», с. 42.] Поэтические состязания по праздникам бывали очень представительны, а соперничество авторов нередко переходило в кровавые войны, длительные и, учитывая период, когда они начинались, «святотатственные».

Подобно тому как в средневековой Европе возникла необходимость устраивать перемирия и замирения во имя Господа, чтобы во время оных люди могли отказаться от права на личную месть, так и в Аравии, в еще более ранние времена, тот, кто преследовал смертельного врага, должен был отказаться от своего права на кровопролитие во время определенных священных периодов года. Но как раз во время одного из таких периодов и разразилась война.

Некий поэт, пришедший на ярмарку в Окац в 580 году (когда Мухаммеду было девять лет отроду), из края, лежавшего между Меккой и Таифом, превозносил свое племя столь истово, что вынудил пылких Курайшитов схватиться за мечи, вследствие чего праздник, который должен был ознаменовать воцарение мира, омрачился кровопролитием. В таких случаях разгоревшиеся страсти подолгу не угасали, что и случилось на этот раз. Событие привело к установлению закона, согласно которому каждый, кто приходил на ярмарку, должен был сдавать оружие, но подобные меры предосторожности не возымели действия. Раздор не унимался. Караваны подвергались нападениям и хищениям. Люди, сопровождавшие их, гибли, а побоища со временем охватили все племена. Мальчик, которому было девять, когда пролилась первая кровь, превратился в девятнадцатилетнего юношу к тому времени, как мир восстановился. Сам Мухаммед не был воином, но иногда он помогал дяде и посылал из своего игрушечного лука стрелы в сторону противника.




Образец арабской каллиграфии


У этой войны был один полезный результат: она привела к образованию союза между рядом племен, которые объединились, чтобы гасить вражду и несправедливость, обеспечивать мир. Когда совершалось какое-нибудь злодеяние, и отдельные племена отказывались покарать виновника, содружество племен принимало сторону пострадавших. Считается, что честь быть основателем этого движения принадлежит дяде Мухаммеда.

Представители Хашима, с другими потомками Кусая, встретились на пиру и торжественно поклялись Аллахом (Allah al-Muntakim), богом отмщения, что они всегда будут защитниками притесняемых и не перестанут добиваться справедливости доколе в океане останется хоть капля воды. В случае неудачи они готовы возместить ущерб из собственных богатств. И через много лет Мухаммед не удержался от гордого восклицания, что он не променял бы на лучшего верблюда во всей Аравии память о том, как он сам присутствовал в доме Абдаллы при клятве, связавшей союзников для защиты угнетенных!




VI

Погонщик верблюдов


Если верить народным легендам, благодаря которым наше повествование движется вперед, то на горизонте виднелись уже и другие знаки благоприятных для арабов перемен. Так, согласно преданию, на одном из самых почитаемых праздников в честь какого-то языческого идола, встретились четверо арабов, смотревших несколько дальше своих соплеменников. Соблюдая торжественную таинственность, они поставили вопрос о подлинности своей религии. «Мы, арабы, — признались они друг другу, — идем по неверному пути. Мы сбиваемся в сторону от религии Авраама. Что же это, в самом деле, за божество, в честь которого мы приносим жертвы, во имя которого мы устраиваем торжественные процессии? Ведь это же не более чем груда бесчувственных камней, и от них нам нет ни добра, ни зла. Полно, давайте искать правду. Обратим наши взоры к чистейшей религии Отца Авраама, и во имя сей заветной цели оставим нашу родную землю и познаем то, чему нас могут научить чужестранцы».

Одним из этих скептиков (или «ханифов») был Барака (ибн Науфаль), которому в свое время приходилось иметь дело и с христианами, и с евреями. Он был более образован, чем большинство его соплеменников. Он говорил, будто бы убежден, что в скором времени вестник с небес (именуемый Махди) должен спуститься на землю. Барака знал иврит, и впоследствии, после продолжительных занятий, он перешел в христианство.[26 - Вильям Мьюир считал «подобные ожидания» «совершенно ребяческими», хотя он признавал, что в отдельных случаях дух религиозной пытливости, намерение отринуть идолопоклонство и признание превосходства иудаизма и христианства могли иметь место.] Следующий из числа вопрошающих в составе этого тайного конклава приходился Бараке родственником. Он участвовал в сражениях «святотатственной войны», а теперь вознамерился объехать разные страны в поисках света. В конце концов он оказался в Риме, где сподобился христианских истин и принял крещение. Третий из участвующих был внуком Абд аль-Мутталиба, который также, после долгих мытарств и странствий, обрел пристанище в лоне христианской церкви. Четвертым был Зейд, Курайшит, давно уже боровшийся с сомнениями. Он изо дня в день ходил к Каабе и, прислонившись к ее стене, предавался благочестивым размышлениям. Свои мысли он облекал в следующие слова: «Господи, если бы я только знал, каким образом я должен служить Тебе и поклоняться Тебе, то я подчинился бы Твоей воле; но сие мне неведомо! О, раскрой мне глаза!»

Размышления Зейда, как и его молитвы, не приблизили его ни к христианам, ни к евреям, но дали ему религию собственного изобретения: он начал поклоняться единому богу, ревниво сражаясь с ложными божествами и заблуждениями своих сограждан, предупреждая последних о греховном характере некоторых омерзительных старых обычаев. Проповеди его были настолько страстными, что задели оппонентов за живое, и в конце концов Зейд был брошен в тюрьму. Он бежал и отправился странствовать по Месопотамии (Ирак) и Сирии, стараясь узнать как можно больше о религии населявших эти страны людей, пока не наткнулся на банду арабов, которые ограбили его, лишив всего имущества и жизни.

Правдивы ли эти предания? Этого нам не скажет никто. Но даже если отдельные детали не имеют под собой основания, у нас достаточно причин считать справедливым то, что сознание арабов в те времена пробудилось, ощущая потребность в какой-то новой религии, лучшей, нежели верования их отцов. Ни одно выдающееся достижение не приходит в мир, не объявив о себе во всеуслышание. Никогда великое изобретение не приходит к нам ниоткуда: мы видим, как много умов, сменяя друг друга, готовят появление того, кто в конечном счете придает открытию законченность. Существует такая вещь, как совместное стремление вслепую, на ощупь двигаться к истине, объединяющее лиц, никогда между собой не общавшихся. Бывает и так, что сообщество людей ищет, но не находит то, что оно хочет, до тех пор, пока не узнает, что очередной Гала- хад в самом деле узрел Священный Грааль. Так было в описываемое время (как, впрочем, и всегда). Вполне возможно, ищущих было не четверо, а гораздо больше, и все они в тот момент задавались вопросами: «Кто я?», «Что есть жизнь?», Что есть смерть?», «Во что мне верить?», «Что я должен делать?» и «Что это за безмерный мир, в котором я живу?»[27 - См. эссе Т. Карлейля «The Hero as a Prophet».]

Не исключено, что Барака и его собратья были всего лишь немногими представителями ханифов, как назывались эти искатели истины, и, вне всякого сомнения, они оказали влияние на самосознание арабов.[28 - «Эти Ханифы образуют весьма любопытную и чрезвычайно важную фазу арабских верований, предшествовавших Мухаммеду, — фазу "иудейского христианства" или "христианского иудаизма". Себя они предпочитали называть "сабеянами Авраама", и Мухаммед, в начале своего пути, считал себя одним из них. По своим намерениям и целям, они являлись «еретиками». Они веровали в Единого Бога. У них были Закон и Учение, а впоследствии появились Свитки Авраама и Моисея, называвшиеся Ashmaat, и к ним Мухаммед прибегает в самом начале». — «Ислам» Эммануэля Дейча. «Поклонение одному Всевышнему Аллаху, как представляется, всегда было основой религии арабов. Семитская цивилизация никогда не признавала иного устройства Вселенной, кроме абсолютной монархии». — Э. Ренан, «Очерки религиозной истории», с. 273.]

Тем временем юный Мухаммед пас овец на холмах и долинах вокруг своего родного города, ибо, как сказал он через много лет, еще не было такого пророка, который не был бы в прошлом пастухом. Не многие из нас знают, что такое быть одному. В некотором смысле мы не задумываемся, как мало времени в нашей жизни мы находимся в полном одиночестве. Нам кажется, что мы достигли его, если прошагали ночь или совершили прогулку по малонаселенным местам, которые еще можно встретить порой в нашем цивилизованном мире; однако подобные странствия не могут составить правильного представления о том одиночестве, которое сотни лет назад испытывал в Аравии один пастух. Ничто человеческое не отвлекало его от собственных мыслей, если он хотел поразмыслить над теми великими вопросами, которые и сейчас продолжают привлекать внимание всякого, кто вообще имеет обыкновение задумываться. О Мухаммеде мы не может помыслить иначе, как о задумчивом человеке. Он, должно быть, постоянно смотрел на небо и необъятный горизонт широко раскинувшегося вокруг мира, в поисках ответов на те вопросы, которые задавали себе ханифы.

И всё же, он был не до такой степени склонен к задумчивости, чтобы пренебрегать практической пользой. Мы обнаруживаем, что ему приходилось сопровождать караваны, шедшие в Сирию и Йемен. Как-то дядя сказал ему: «Я, как тебе известно, человек небогатый. Поистине, для меня наступили тяжелые времена. Но послушай, караван твоих соплеменников, родственников твоих отцов, направляется с товарами в Сирию. Вдова Кадиджа попросила сынов Курайша сопровождать ее грузы, и ей понадобились твои услуги».

«Пусть будет так, как она скажет», — ответил юноша.

С Кадиджей было условлено, что четыре верблюда Мухаммеда должны повести караван тем же путем, каким он когда-то шел в Бозру. Должно быть, былые воспоминания с неимоверной силой нахлынули на него, когда он взирал на места по прошествии тринадцати лет, — ведь то путешествие составляло все впечатления его юности. Всё, что он видел теперь, добавляло ему знаний о людях и мире, и готовило его к достижениям в дальнейшей жизни. Он выгодно распорядился товарами, переданными Кадиджей на его попечение, и приобрел новые для продажи в Мекке. Так он заслужил прозвище, на веки вечные закрепившееся за ним среди сограждан, — «Преданный».




Имя Мухаммеда. Гравюра


Мухаммед был немногим выше среднего роста, внушительного вида: мощная грудная клетка и широкие плечи завершала высокая, прекрасных очертаний шея, увенчанная массивной головой. Лицо он имел открытое, овальной формы с крупным орлиным носом. Большие, беспокойные, пронзительные черные глаза были окаймлены длинными и густыми ресницами, густая борода падала на грудь. Он продолжал подолгу размышлять, произнося вслух немногие, но веские слова. Он обладал чрезвычайно утонченной душевной организацией, ведал сильные страсти, которые, тем не менее, полностью контролировались разумом. Он был непритязателен в своих привычках, а своими поступками заслужил репутацию человека большой скромности, с чем согласился бы всякий, кто его знал. Добрый и внимательный к своим друзьям, к врагам он был почти неумолим. Таков был погонщик верблюдов, поступивший на службу к Кадидже благодаря посредничеству Абу Талиба.

Кадиджа, происходившая из того же рода, что и Мухаммед, после двух замужеств осталась одна. От мужей к ней перешло приличное наследство, которое она сумела рачительно приумножить, будучи рассудительной и хозяйственной и умея выбирать своих торговых агентов. В свои сорок лет она была прекраснее лицом, чем иные женщины более молодого возраста. Казалось, она находила нечто привлекательное в своем вдовьем состоянии, хотя многие видные мужи, привлеченные ее личным обаянием и прочими несомненными достоинствами, пытались убедить ее в обратном. Однако никаких чувств к ним она не находила в своем сердце.

Что изменилось потом, мы не знаем, только успехи ее нового работника и его благопристойный нрав стали привлекать ее к нему, и когда он должен был вернуться из Сирии, она, казалось, не могла дождаться его появления. Подобно тому как на башнях Иудеи днем и ночью стоят стражи, так она проглядела все глаза, ожидая возвращения Мухаммеда из его долгих странствий. Пылкое воображение рисовало ее взору двух ангелов, которые крылами защищали молодого человека от испепеляющих лучей аравийского солнца! «Верный» и надежный, он в ее сознании был под непосредственной защитой Аллаха, и ее чувства, и без того теплые, стали глубже — теперь она желала видеть его своим мужем.

Вскоре к Мухаммеду пожаловала сестра Кадиджи, которая сказал ему: «Почему бы тебе, о Мухаммед, коль скоро ты достиг зрелого возраста, не жениться?» Вопрос сейчас может показаться странным, поскольку его задавала молодая женщина молодому мужчине, которому исполнилось двадцать пять, но так как среди арабов в то время было не приняв оставаться холостым по достижении зрелости, он не показался неуместным. Мухаммед отвечал, что у него нет средств, которые он мог бы вручить своей невесте, и тогда следующий вопрос показался совсем простым: «А если это препятствие можно устранить, поскольку состоятельная женщина желала бы разделить свое состояние с тобой, — что бы ты тогда ответил?»

«А есть ли такая женщина и кто она?» — спросил Мухаммед.

«Это Кадиджа!»

«А возможно ли, чтобы я добился ее расположения?»

«Предоставь это мне».

Как выяснилось, отец вдовы был еще жив и категорически отказывался дать своей дочери согласие на брак, которого она желала. Под угрозой возможного кровопролития, в ходе гневного разговора, который последовал, все, что препятствовало союзу, было наконец устранено, и Мухаммед, которому было тогда двадцать пять, стал мужем сорокалетней Кадиджи. Их брак оказался замечательным во всех отношениях: жена высоко ценила характер и способности мужа, а тот любил ее столь искренне и преданно, что их ничто не могло разлучить. Влияние на него доброй Кадиджи оставалось неизменным на протяжении всей жизни. Верный себе, Мухаммед не забыл своих друзей, поэтому перед торжеством он вспомнил о Халиме, нянчившей его когда-то младенцем. Ее отозвали с высокогорных пастбищ Бени Сада, чтобы повеселиться на свадьбе. Когда же она собралась обратно к своему простому жилищу в горах, с собой она вела стадо из сорока овец, подарок приемного сына.

Прав был Абу Талиб, благословляя этот брак следующими словами: «Возблагодарим Аллаха, ибо мы рождены потомками Исмаила! Возблагодарим Аллаха за то, что Мухаммед, не будучи наделен богатством, попросил руки Кадиджи и получил ее согласие. Нет ему равных! Да будет этот брак благословен во имя Господа Всевышнего и Всещедрого; будущее, полное славы, открывается перед Мухаммедом, сыном Абдаллы!»




VII

Дела раздумьям не помеха


Последовали годы семейного благополучия, и некоторое время спустя Мухаммед и Кадиджа сподобились великого счастья стать родителями маленького мальчика. Появление сына-первенца в арабских семьях отмечают с такой радостью, что с этого момента отец называет себя по имени сына. Отныне Мухаммед именовался уже не «сыном Абдаллы», а «отцом Касима». Позже родился еще один сын и четыре дочери, однако нас среди них интересует только Фатима, одна из младших дочерей, о которой мы в дальнейшем еще не раз будем вспоминать. Сыновья же умерли в раннем возрасте.

Достигнув благополучия, Мухаммед мог спокойно вести дела Кадиджи и водить ее караваны с товарами, уходя в далекие страны и земли, как и раньше. Но в качестве мужа он оказался не столь рачительным, как некогда, когда был простым погонщиком у нее на службе, и богатство супруги не увеличивалось, а скорее уменьшалось. Состоятельность Кадиджи, тем не менее, подняла Мухаммеда на большую высоту в его родном городе, и он достиг того положения, которое, по правде говоря, заслуживал от рождения среди соплеменников — Курайшитов.

Богатое приданое супруги, возможно, повлияло и на еще одно важное обстоятельство: у Мухаммеда, склонного к раздумьям, появилось больше свободного времени, чтобы предаваться мыслям о религиозных верованиях отцов и сравнивать их с религией иудеев и христиан. Скорее всего, он не умел ни читать, ни писать, но в этом он ничуть не отставал от своих соотечественников: арабов. До того времени письменность, известная сегодня, была мало распространена. Вряд ли тогда существовал хотя бы один том созданной арабским автором прозы, так что читать Мухаммеду, даже если он учился грамоте, особенно было нечего. Существовало некоторое количество стихотворений, отмеченных наградами на ярмарках, но этим все и исчерпывалось, поэтому Мухаммеду, желавшему обогатить свою память, волей-неволей приходилось обращаться к еврейским либо христианским источникам. В этом направлении ему проще было черпать не из письменных, а из устных источников, и то, что он запоминал, было искажено, разрознено, фрагментарно; и все же этот разрозненный материал подчинялся единым принципам, глубоким и плодотворным.

В те годы арабы узнавали все больше о своих соседях с востока. Один торговый караван ушел в город Хира (Ирак), расположенный в долине Евфрата, недалеко от того места, где некогда стоял Вавилон. Караванщики вернулись домой с большими барышами и принялись украшать город Таиф новыми зданиями, трудиться над которыми стали работники, по доброй воле, в знак уважения, присланные персидским правителем, которого восхитила смекалка гостей и их стойкость в перенесении тягот пути. В те времена, насколько мы знаем, наиболее благоприятные для жизни, процветавшие территории Европы, Азии и Африки делили между собой две могущественные империи — Византийская и Персидская.

Восточная Римская империя со столицей в Константинополе простиралась вдоль всего Средиземноморья, и воле кесаря подчинялось все: от Атлантики до Евфрата. Блистательная династия Сасанидов правила в Персии, ее величие — один из самых значительных феноменов мировой истории. Восточная часть Римской империи исповедовала христианство, а Персия — зороастрийское учение об огнепоклонничестве.[29 - Э. Фримен, Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens", c. 10,17.]

Располагая обретенным богатством, Мухаммед стал явно отходить от торговых дел и больше времени проводить в размышлениях о ситуации в своей стране и возможностях изменить ее к лучшему. Мы должны помнить, что пока бедуины странствовали по внутренней пустыне, свободные от диктата внешних правителей, арабы Йемена и некоторых других частей полуострова, находились под персидским влиянием. Теми, кто жил в Сирии, управляли из Константинополя, тогда как население Ирака или Месопотамии склонялось то к одной великой державе, то к другой.

Иудаизм и христианство сосуществовали с фетишизмом и язычеством, однако подавляющее большинство поклонялось многочисленным божествам Каабы, признавая одновременно существование Аллаха и считая его главным над всеми остальными. Как мы подчеркивали раньше, вера в джиннов и ангелов не носила постоянного характера, хотя ее существование отмечено туманной, уходящей в века поэтической традицией, смыкавшейся с суевериями. Существовала также известная неопределенность, связанная с посмертным перевоплощением, после того, как душа отделится от тела. Люди были чрезмерно подвержены азартным играм и злоупотребляли вином. Мужчина мог иметь столько жен, сколько мог прокормить; подобные отношения нередко бывали самого отвратительного свойства. Продолжал существовать бесчеловечный обычай закапывать новорожденных девочек в землю живьем — то ли в знак того, что женщину растить невыгодно, то ли из-за преувеличенной гордыни, так как беспомощное создание в любой момент в будущем мог похитить враг!

Самым образованным из современников был Барака, занятый добросовестными поисками религии, которая была бы совершеннее верований его отцов. Обществом этого человека и его мудростью Мухаммед наслаждался при каждом удобном случае. Как и он, Мухаммед был удручен положением своего народа, и так же, как и он, имел самые смутные представления, что бы такое возвышенное и благородное можно было почерпнуть из священных книг соседних народов.

На склоне горы Хира, в двух-трех милях на север от Мекки, была небольшая пещера красного гранита, которую Мухаммед облюбовал для уединенных размышлений и куда его нередко сопровождала возлюбленная супруга Кадиджа. Подобно христианскому пустыннику, он временами заточал себя на несколько дней, с все более усиливающейся тревогой размышляя о тягостных невзгодах, обременявших его душу. Именно здесь он привык проводить месяц Рамадан, когда у арабов был пост. Воздерживаясь от пищи, медитируя и молясь, он созерцал возвышенный пейзаж, где, казалось, окружающая природа была в полном согласии с порывами его души. Утомленный взгляд его не натыкался здесь ни на один зеленый предмет. Кругом все было пустынно и мрачно, лишь белоснежный песок долины внизу оживлял картину.

Под гнетом столь необычного напряжения рассудок Мухаммеда превратился в ристалище необузданных видений, которые не давали ему покоя ни ночью ни днем. Он погружался в экстатические состояния и трансы. Нередко, теряя власть над реальностью, он падал наземь будто мертвый.[30 - Нам нет нужды утруждать себя вопросом о природе этих трансов, вызвавших к жизни такое количество споров. Сиед Ахмед в своих «Эссе» писал: «Мухаммед был сильным и здоровым, как в детстве, так и в юности… На протяжении всей своей жизни он был подвержен большим опасностям и тяжким испытаниям, которые перенес с непоколебимым терпением и мужеством». Шпренгер был убежден, что то были эпилептические припадки, однако Лейк (Islam: Its Origin, Genius, and Mission, c. 37,41) пишет: «Подобное состояние сознания не представляется исключительной чертой ни одной из религий. Оно распространено среди всех исступленных проповедников, в том числе и у идолопоклонников Индии, Греции и Рима, и христиан различных конфессий, в женских и мужских монастырях, среди отшельников в пустыне… То был пароксизм души, пробивающейся из тьмы к свету».] Доброй Кадидже приходилось порой наблюдать подобные приступы религиозного исступления, и тогда она тщетно пыталась выяснить, какова их причина. Ответы мужа были туманны; иногда он издавал яростные возгласы на каком-то непонятном языке (часть из них дошла до наших дней). Одну из его фраз — хотя она не принадлежит к числу самых ранних — до сих пор повторяют, как «Отче наш», во время общей молитвы и приватных молений по всей Аравии:






Хвала Аллаху, Господу миров.

Милостивому, Милосердному.

Царю Дня Воскресения!

Тебе мы поклоняемся, Тебя молим о спасении.

Веди нас прямым путем,

Путем тех, кому ниспослал Ты милость

Свою, кто не познал гнева Твоего и не впал в заблуждение.

(Коран, 1: 2–7)





(Перевод Б. Шидфара)




Возможно, потрясенный осознанием неблагодарности тех, кто забыл о помощи Аллаха, преисполненного благодати, он восклицал:






Клянусь мчащимися, копытами звенящими!

Искры о дорогу высекающими!

Ранним утром набег совершающими,

В стане врагов пыль поднимающими,

Пылью войско окутывающими!

Воистину, человек Господа своего благодарить не желает,

И делами своими это подтверждает.

Он лишь к добру своему любовь страстную питает.

Разве не знает он, что воскреснут те, что в могилах

пребывают,

И обнаружится то, что сердца скрывают,

Что в тот День Господь их обо всех деяниях узнает?

(Коран, 100)





(Перевод Б. Шидфара)




Иной раз чисто человеческие свойства рассудка, утраченные было в моменты приступов, проявлялись в нем с особенной яркостью, и тогда он восклицал:






Клянусь молитвой вечернею!

Поистине, человек в заблуждении,

Кроме тех, что уверовали и творили

благие деяния, наставляя друг друга

в правой вере и терпении.

(Коран, 103)





(Перевод Б. Шидфара)




Это не бессвязный бред, не плод помутненного сознания. То были могучие призывы того, кто искренне стремился к добру для своих ближних. И эти слова исторгались пророком вследствие интенсивных переживаний, они были высказаны тем, кто, говоря словами мастера вдохновенного слова, «нашел всё, не прозябал более в сомнении и тьме, но всё увидел. Что все идолы и догматы не что иное, как ничтожные деревяшки; что во всем и надо всем был единый

Бог; что мы должны оставить идолов и следовать за Ним. Что Бог велик; и что нет на земле ничего, более великого, чем Он! Он — единственная реальность. Деревянные идолы мнимы, а он — реален. Он — тот, кто нас сотворил, прежде всего, и продолжает поддерживать нас; как и всё земное, мы — лишь Его тень; мимолетный покров, заслоняющий собою Вечное Величие. "Аллах Акбар" — Аллах велик. «Ислам» — мы должны подчиниться Аллаху!»[31 - Карлейль, «The Hero as a Prophet». Покойный Эммануэль Дейч имеет иную точку зрения и говорит, что понятие «мусульманин» относится к тому «кто, стремится к праведности своими собственными силами». Ислам — религия мусульман.]

Авторитет Мухаммеда, тем временем, продолжал возрастать. Однажды в долине произошло наводнение или, может быть, пожар, в результате чего часть Каабы была разрушена, так что пришлось перестраивать здание — до того самого места, где покоился священный белый камень. Разгорелся спор о том, кому достанется честь возвращения священного белого камня на прежнее место, и благочестивые, но несговорчивые строители уже дошли до взаимных оскорблений, решая, какому из племен должно выделить одного из своих представителей, дабы это исполнить. Внутри священных стен собрался совет, на котором, по решению главы Курайшитов, было решено, что ставить на место камень будет доверено тому, кто в определенный момент войдет в дверь. Именно в этот момент Мухаммед (el Amin), «Преданный», вошел и услышал о принятом решении. С проворством, поразившим присутствующих, среди которых много было простодушных и бесхитростных, он сбросил плащ, положил на него камень и попросил глав четырех самых видных семейств взяться за концы его. Когда те подняли камень до нужной высоты, Мухаммед бережно положил его на место. И такое глубокое впечатление эта сцена произвела на жителей Мекки, что имена четырех мужей, с благоговением державших плащ за уголки, хранятся в памяти народа по сей день. Не только мир был сохранен этим поступком, но также нрав Мухаммеда обнаружил свою мудрость и зрелость. С того самого дня и он сам, возможно, убедился, что не является обычным человеком, и это ощущение уже не оставляло его всю оставшуюся жизнь.




VIII

Месяц Рамадан


Год проходил за годом. Мухаммед продолжал уходить в пустыню, чтобы сосредоточиться в полной тишине. Временами он слышал голоса, взывавшие к нему: «Слава тебе, о посланник Аллаха!» Однако, оглядываясь, чтобы посмотреть, кто говорит с ним, он замечал вокруг лишь деревья и скалы. Невозможно поверить, будто Мухаммед мог жить подобной жизнью и скрывать в собственном сердце все свои вдохновенные порывы, никак не выдавая их жившим рядом с ним людям. Они должны были как-то обсуждать между собой изменения, замеченные ими в муже Кадиджи, человеке, которого они некогда столь высоко ценили за практический опыт и смекалку.

Он, несомненно, говорил с ними о религиях иудеев и христиан, и люди, должно быть, обращаясь непосредственно к нему, говорили что-то вроде: «Воистину, Аллах и впрямь удерживает небо и землю, иначе они упали бы; если бы Он дал нам пророка, как Он дал пророков другим народам, мы бы позволили руководить нами, как руководимы ими те». Возможно, отходя в сторонку, они отзывались о нем иначе, и вполне возможно, что о таких двуличных людях он говорил, когда произносил слова суры о Хулителе:






Горе всякому хулителю злословящему,

Собравшему деньги и их сосчитавшему,

Полагает он, что деньги — бессмертие дарящие.

Нет, будет брошен он в разрушающее.

А ведомо ли тебе, что есть разрушающее?

Пламя Аллаха пылающее.

Над сердцами витающее,

Со всех сторон окружающее.

Столпами высокими, обвивающими.

(Коран, 104)





(Перевод Б. Шидфара)




И не о таких ли восклицал он также:






Сотворили Мы человека для трудного испытания.

Ужели полагает он, что бессильно против него Единого

веление?

Говорит он: «Губил я без счета свое достояние».

Ужели полагает он, что не знает Единый о его деяниях?

Разве Мы ему очи не сотворили?

Ужели не сделали язык и уста ему не развезли?

И два пути пред ним не открыли?

Но не избрал он путь затрудняющий.

А ведомо ли тебе, что есть путь затрудняющий?

Избрал его раба своего на волю отпускающий,

И в день голода досыта питающий

Родича осиротевшего

Или бедняка, во прахе простирающегося.

А ведь был он из тех, что уверовали и призывали друг

друга к терпению и милосердию к страдающим;

Это люди, справа от престола стоящие.

А те, что не веровали в Наши знамения — слева стоящие.

Над ними пламя охватывающее.

(Коран, 90: 4-20)





(Перевод Б. Шидфара)




Название месяца Рамадан, ежегодного периода поста и молитвы, означает «сильная жара». Однако арабский год был разделен на лунные месяцы, так что у нас есть основание полагать, что двенадцать из них соответствовали полному обороту солнца, и дата постепенно могла сдвигаться, а время, которое теперь считается Рамаданом, вместо периода наступления большой жары, совпадает с декабрем- январем. Когда он выпадал на долгие летние дни, голод для такого климата оказывался особо тяжким испытанием.

Мухаммед достиг зрелого возраста, ему уже почти сорок. Мы застаем декабрь 610 года н. э. Он бродил по безлюдным, но особенно прекрасным сейчас холмам, так как это священный месяц, правда, большая часть его уже миновала.[32 - События происходят в год, когда Гераклий прибыл из Александрии в Константинополь, убил Фоку и занял престол Римской империи.] Напряжение после долгого воздержания от пищи почти прошло, но его последствия достигли своего наивысшего предела — Мухаммед был готов к восприятию грез. То была священная «ночь Кадара», о которой в Коране говорится:






А известно ли тебе, что есть Ночь Могущества?

Лучше тысячи месяцев Ночь Могущества.

Нисходят в ту ночь ангелы и Дух по воле Аллаха,

Исполняя каждое веление.

Она — мир, пока не взойдет заря утренняя.

(Коран, 97: 2–5)





(Перевод Б. Шидфара)




Слово «аль-Кадар» означает «могущество», «честь», «достоинство», а также — «воля Божья», ибо в эту ночь (согласно преданию) соизволения на наступающий год устанавливаются ежегодно. Они, возможно, просто снисходят от подножия трона Аллаха, и передаются ангелам для исполнения. В полночь Мухаммед проснулся, и ему показалось, что он слышит голос. Это повторилось дважды, и дважды он делал над собой усилие, чтобы не слышать его, но голос нельзя было не услышать. Почудилось, будто немыслимый гнет сдавил его, словно последний миг его жизни настал. В третий раз услышал он звук, но ушей заткнуть не мог. Теперь уже слышны были слова, звучавшие с неба и обращенные к нему ангелом в белом одеянии, представшим пред его воображением.

«О Мухаммед! Я Джабраил!»

Приведенный в ужас этим видением, ибо ничего подобного с ним еще не случалось, хотя и до этого он часто слышал голоса, Мухаммед поспешил к Кадидже, неизменной его утешительнице в печалях, и воскликнул: «Воистину, прежде я сам презирал тех, кто вступал в переговоры с джиннами, и вот теперь — подумать только! — боюсь, что и сам я сделался вещуном!» Сильнейшая дрожь начала сотрясать его, испарина покрыла все его тело.

«Никогда, о отец Касима, — ответила Кадиджа, — Аллах не позволит слуге своему пасть». И она поспешила к Бараке, дабы разобраться в том, что только что услышала.

«Хвала Аллаху! — вскричал старец. — Сын Абдаллы говорит правду. Так проявляет себя пророческий дар. На Мухаммеда снизойдет теперь великий Закон, подобный Моисееву. Убеди его сохранять в своем сердце надежду. Я буду неотступно с ним рядом!»

В первую ли встречу или следующую (это не совсем осталось ясным) Джабраил произнес, держа в руках широкий кусок шелковой ткани, покрытый письменами:






Возгласи: «Во имя Господа твоего,

Во имя Господа твоего, что сотворил, —

Сотворил человека из сгустка жил!»





«Но я ведь не умею читать! — возопил трепещущий отец Касима. — Я человек не ученый!» «Возгласи! — повторил посланец небес, —






Возгласи о Господе Щедрейшем, Всеблагом,

Который научил тростниковым пером,

Научил человека тому, чего он не знал!

Воистину, человек чинит беззаконие,

Видя, что приобрел богатство и достояние.

Поистине, к Господу твоему возвращение!

Видел ли ты того, кто отдал запрещение

Рабу Аллаха совершать моление?

Как полагаешь ты, на правой ли он стезе и верном направлении?

Призывает ли он к благочестивому поведению?

Как полагаешь ты? Если он опровергает

и отворачивается с пренебрежением,

Разве не знает он, что Аллах видит его деяния?

Да, если он не опомнится, мы повлечем его за власы

в бездну пламенную,

За власы лживые, грешные.

Пусть зовет своих родичей и соратников,

А Мы позовем адских прислужников.

Не слушай же его, и молись, домогаясь к Аллаху приближения!»

(Коран, 96)





(Перевод Б. Шидфара)




Несмотря на все заверения Бараки, Мухаммед был преисполнен замешательства и сомнений: с ним говорил Джабраил, ему казалось, будто книга написана в его сердце, но он не был уверен, что его миссия заключалась в том, чтобы проповедовать. К тому же некоторые Курайшиты его гневно осуждали. Снедаемый сомнениями, он стал искать в горах такого места, чтобы ринуться вниз и свести счеты с жизнью, но в последний момент что-то его удержало. Он сидел, завернутый в плащ или домотканое покрывало, как это принято на Востоке, и тут ему вновь явился ангел. Он изрек:






О ты, укрывающийся покрывалом!

Встань, обратись с устрашающим словом,

«Велик Аллах!» да будет твоим кличем.

Да будет твоя одежда покровом чистым. -

Не приближайся к нечисти — идолам злобным,

Не одаряй, желая заслужить большее воздаяние своим даром.

Проявляй терпение пред Господом твоим словом и делом.

И когда раздастся глас трубный,

Будет это День великий, трудный,

Для неверных страха полный!

(Коран, 74: 1-10)





(Перевод Б. Шидфара)




И тогда лишь Мухаммед понял, что он и в самом деле говорит с посланцем Аллаха. Ему явно давалось понять, что он может провозглашать величие Аллаха. Сказано было, что ему следует говорить, и его убедили в том, что он является Пророком Всевышнего. Никакой неясности и никакого трепета теперь быть не могло — «Такова воля Аллаха!» был отныне его клич. Пришло ли ему тогда в голову, что миссия его, быть может, безнадежна? Ему надлежало сообщить народу идолопоклонников, народу, чтившему сотни идолов, почитавшему изображения оных на своих алтарях, что существует один и только один Бог. Если бы он на миг задумался, он, должно быть, посчитал свою задачу отчаянно невыполнимой. Никто конечно же не станет слушать его, невзирая даже на его прозвание — «Преданный», что бы он ни говорил. Ведь, в самом деле, до него уже было четверо размышлявших на этот счет, но один из них был к тому времени убит, еще один выбрал себе совершенно иную религию. Оснований для надежды оставалось все меньше, однако подлинный преобразователь не нуждается во внешнем ободрении.

Он одержал верх над своими страхами и сомнениями и, возликовав, произнес:






Клянусь рассветом

И ночным мраком,

Не оставил тебя, о Мухаммед, Господь твой,

к тебе ненависть питая.

Поистине, жизнь загробная лучше для тебя, чем жизнь земная.

Одарит тебя Господь твой, и будешь ты

доволен сим воздаянием.

Разве не нашел тебя Он сиротой и послал тебе

убежище и попечение,

Нашел Он тебя заблуждающимся и указал

стезю и верное направление.

Нашел Он тебя бедняком и дал богатство и достояние.

И ты сироту не обижай,

И просящего не прогоняй,

И милость Господа твоего к тебе возвещай!

(Коран, 93)





(Перевод Б. Шидфара)




Новый пророк, восприняв свою миссию, казалось, забыл обо всем остальном. Он постился и молился, с чего и началось его продвижение к возложенной на него задаче. И крепка была вера в его душе, что Аллах в должный час даст ему свое благословение. Он не спешил запрещать идолопоклонство, но при этом он, не колеблясь, прочно держался принципов, которые принял. Он продолжал уходить высоко в горы и в глубокие темные долины, где молился и соблюдал пост; и однажды, во время одного из подобных отшельнических уединений, он повстречал своего дядю Абу Талиба.

«Что привело тебя сюда? — спросил его дядя. — Какую религию ты исповедуешь?»

«Я верую в Аллаха, в ангелов Его и Его пророков, — отвечал сын Абдаллы. — В религию Авраама. Аллах наказал мне проповедовать это людям, побуждая их принять эту веру. Ничто не было бы столь достойно тебя, как принять истинную веру и помочь мне распространять ее».

«Сын брата моего, — отвечал Абу Талиб. — Никогда я не отрекусь от веры моих праотцев, но случись, что ты подвергнешься нападению, я буду защищать тебя». И повернувшись к Али, своему сыну, он добавил: «Мухаммед никогда не поведет тебя путем неправедным. Можешь, не сомневаясь, следовать любому совету, который он тебе преподаст».




IX

Пророк в отечестве своём


История до краев полна обломков тех религиозных систем, от которых человечество, по мере своего развития, отказалось. Удел пророка не из легких. Он может сколько угодно играть на дудке, да только публика вправе отказаться маршировать под его музыку. Выработать далеко идущие, добротные планы сравнительно легко — гораздо труднее их осуществить. Всего труднее пророку быть услышанным собственными сородичами и соплеменниками: среди них те, кто знал его младенцем, ребенком, подрастающим молодым человеком и наконец взрослым мужчиной, подверженным всем противоречиям и слабостям, которые свойственны людям. И все-таки Мухаммед, безграмотный араб, бывший погонщик верблюдов у вдовы Кадиджи, рискнул. Он, не умевший, возможно, и расписаться, счел себя не просто учителем, но единственным учителем, которого надлежало слушать в вопросах величайшей для человеческого общества серьезности, — урегулирования отношений первоочередного порядка в исполнении долга перед Всевышним. Было ли то фактом вопиющей дерзости или — проявлением веры, достойной самого искреннего восхищения?









Карта Мекки. XIX в.


В случае успеха попытка Мухаммеда могла привести к тому, что торговая мощь родного города будет подорвана, иссякнет источник благосостояния для всего племени. Он положит конец поклонению тремстам шестидесяти пяти божествам Каабы, отворотит от нее тысячи паломников, уничтожит самую потребность в ней, так много лет служившую поддержкой для Курайшитов, которые принимали в городе бесчисленные караваны. Они пролагали непростые пути среди высушенных русел рек, через пустыни — от Хадрамавта и Акабы, Неджда и Йемена, к храму, где покоился священный черный камень, упавший с неба во времена праотцев.

Не нужно было обладать мудростью провидца, чтобы понять: каждый из Курайшитов, если понадобится, станет сопротивляться учению и бороться против него до последнего вздоха. Они будут кричать, наподобие серебряных дел мастеров из Эфеса: «Да возвеличится Кааба Мекки!» (поскольку она приносила им немалый доход).[33 - Вильям Мьюир, естественно, тоже вспоминает об истории в Эфесе и в связи с этим говорит: «Антагонизма между привилегированным классом или священниками храма не было; не было "мастеров Дианы", для которых святилище служило источником пропитания; на самом деле была сильнейшая наследственная привязанность к ритуалам, которые с раннего детства входили в повседневный быт каждого жителя Мекки, была патриотическая верность системе, выдвинувшая город на первое место в Аравии. От преимуществ такого рода нелегко отказаться». «The Life of Mohammed» («Жизнь Мухаммеда», изд. 1876, с. 67).] Поклонение Каабе отвечало не только религиозным чувствам сотен тысяч жителей Аравийского полуострова и меркантильным интересам всех членов Курайшитского рода: на нем кормилось немало мекканцев и, в не меньшей степени, те, кто на протяжении тысяч миль долгого караванного пути оказывал услуги погонщикам.

Кадиджа готова была дать своему супругу заверения в верности той религии, которую он исповедовал: она никогда не отказывала ему ни в моральной поддержке, ни в одобрении. Как мы видим, и престарелый Барака готов был признать то, что провозглашал Мухаммед. Эти двое и составляли ядро новой религии, ставшей впоследствии известной как ислам, то есть учение о правоверном человеке, мусульманине, поборнике справедливости, учение о полном подчинении воле Аллаха.

Вскоре Кадиджа передала мужу слова Бараки, возвратившегося в город из поездки в горы, об его намерении выполнить первейший долг — совершить «таваф», семикратно обойти Каабу. Туда отправился Мухаммед, чтобы встретиться с Баракой и передать дополнительные подробности своего последнего видения. Выслушав его, старик заверил Мухаммеда, что тому действительно суждено быть пророком, но и предупредил, что его ждут гонения и неизбежные страдания. Вскоре после этого, во время разговора с Мухаммедом, Барака умер.

Пророк тем временем получил новые откровения от архангела Джабраила. Его вера в единого Бога стала тверже, и он укрепился в решимости смело противостоять всем опасностям и невзгодам, если понадобится, чтобы возгласить человечеству божественную волю. Он в точности повторил Кадидже все откровения Джабраила, и она тут же принялась совершать обряды, которые впоследствии стали для ислама основополагающими. Ее утешения и советы помогали ему, когда его встретили насмешки и резкий, категорический отказ сограждан.

Постепенно и под большим секретом он вел переговоры с немногими близкими ему людьми, в том числе с Али, младшим сыном Абу Талиба, и тот, естественно, оказался одним из первых, кто ему доверился. Мальчику было только одиннадцать лет, но он был не по годам серьезным и часто сопровождал Мухаммеда во время привычных прогулок в ближайшие горы и долины. Он молился там вместе с пророком и повторял за ним все его действия. После Али ближайшим сподвижником был вольноотпущенник Зейд, примкнувший к новой религии, после того как Мухаммед его усыновил. Была еще одна важная победа: некий Абд эль-Каба, прекрасно осведомленный в истории Курайшитского рода и выполнявший обязанности судьи, а также искусно толковавший сны, признал новое вероучение и принялся с большим рвением привлекать к нему новых сторонников. По причине, которая станет ясной позднее, этот человек более известен под именем Абу-Бекр, что истолковывается как «Отец Девы».

Все эти люди и еще несколько человек исповедовали веру в Единого Бога, в воздаяние за добро и наказание после смерти за совершенное зло, верили в Мухаммеда как пророка, которому они обязались подчиняться. Они практиковали очищение водой и соблюдали все предписания касательно молитв. Они вовсе не смотрели на ислам как на новую религию, но видели в нем возрождение старой веры Авраама, и были убеждены, что знание Мухаммеда о ней проистекало непосредственно от Аллаха. Это знание, будучи записанным или зафиксированным в памяти, в том виде, как оно было провозглашено пророком, стало известно как «Эль Коран», то есть «Чтение» или «Декламация».




Иллюстрированный Коран. XIV в.


Около трёх лет сторонники веры отправляли свои обряды в относительной секретности, но затем Мухаммед вознамерился сообщить членам своего рода общую для всех добрую весть, до того времени известную лишь немногим. Иногда говорят, что это изменение было осуществлено во исполнение божественного изъявления, изложенного в следующих словах.[34 - Данная сура, из которой приводится лишь небольшой фрагмент, считается, однако, более поздним откровением.]






Не поклоняйся, кроме Аллаха, богу иному,

или постигнет тебя мучение.

И остерегайся своих родичей и ближайшее окружение.

А к тем верующим, что последовали за тобой,

проявляй кротость и терпение.

А если ослушаются они тебя, скажи: «Я непричастен

к вашим деяниям!»

И имей на Всемогущего, Милостивого упование,

Что зрит тебя, когда ты стоишь, совершая моление,

И когда садишься и опускаешься на колени среди других,

совершающих преклонение,

Поистине, Он — Всеслышащий, Всеведущий.

(Коран, 26: 211–218)





(Перевод Б. Шидфара)




Имея намерение расширить свое влияние, Мухаммед, согласно преданию, созвал Курайшитов на пиршество,[35 - Мьюир считает этот пир «апокрифическим», но Косен де Персеваль, вслед за Абулфедой и Десверджерсом, сообщает те же подробности, что и в приводимом выше эпизоде.] по окончании которого обратился к ним со словами: «Никогда еще ни один араб не предлагал своему народу столь бесценные преимущества, каковые сейчас я предоставляю вам, — это счастье в вашей жизни и вечные радости после неё. Аллах повелел мне призвать к Нему людей. Кто из вас последует за мной в моем священном труде и станет мне братом, станет моим халифом?»

Глубокая тишина воцарилась среди присутствующих, и наконец Али, самый молодой из всех, истово закричал: «Я, о пророк Аллаха, я последую за тобой!»

Собравшиеся улыбнулись мальчишескому задору Али и разбрелись по домам, не придав особого значения случившемуся. Абу Талибу передали, что подчиниться приказам сына было бы верхом бессмыслицы. Мухаммед не был обескуражен безуспешным началом. Он продолжал склонять родичей к принятию ислама, хотя, все так же неудачно. Вскоре смелости у него прибавилось, он стал проповедовать более уверенным тоном, доказывая, что идолы Каабы — всего лишь бессмысленные куски дерева или камня, и тогда он встретил более упорное и жесткое сопротивление, чем былые ухмылки и смешки. Мекканцы как один встали на защиту многовековых верований, они поносили реформатора и требовали, чтобы он замолчал. Сперва они, тыча в невесть откуда взявшегося пророка пальцем, с презрением кричали: «Вот идет сын Абдаллы, разглагольствующий о небесах». Когда же появились новообращенные, которые стали уединяться в пустынях для молитвы, — а это значит, когда стало казаться, что проповеди подействовали, — неверные следовали за ними в горы и нападали на них. Тогда и случилось, что посох погонщика, оказавшийся под рукой у одного из последователей Мухаммеда, пролил первую в истории ислама кровь.

Мухаммеду ничего не угрожало под защитой Абу Талиба, и вскоре к его дяде пожаловала делегация от рода Курайшитов с требованием: «Сын твоего брата порочит нашу религию. Он обвиняет наших мудрецов в недомыслии, а наших предков — в заблуждениях и отсутствии благочестия. Коль скоро ты не принял его нечестивой веры, мы просим тебя позволить нам искоренить её и наказать его за дерзкие нападки на религию, которая принадлежит тебе так же, как и нам всем».

Абу Талиб ответил вежливым, но решительным отказом, однако сограждане продолжали настаивать. На этот раз к старику явились именитые члены рода, которые сказали: «Мы уважаем, как и велит нам обычай, твой возраст, твои личные заслуги и твое звание, но всему есть предел. Мы просили тебя заткнуть племяннику рот, но ты этого не сделал. Больше мы не в силах терпеть надругательства над нашими отцами, нашими мудрецами и нашими богами. Прикажи Мухаммеду замолчать, иначе мы обратим оружие как против тебя, так и против него. И мы будем сражаться до тех пор, пока представители одной из сторон не перебьют другую!» Сказав так, они удалились.

Встревоженный этими речами Абу Талиб разыскал племянника и взмолился: «Избавь нас от несчастий, нависших и над тобой, и над всей нашей семьей».

«О мой дядя, — отвечал Мухаммед, — даже если солнце сойдет с неба по правую руку от меня, а по левую — луна, чтобы сразиться со мной, и если встанет передо мной выбор, отречься ли мне от своей цели или погибнуть, осуществляя её, то и тогда я не отрекусь от неё».

И сказав так, потрясенный мыслью о том, что его оставит самый родной ему человек, он отвернулся, весь в слезах, и собрался было уйти прочь.

«О вернись, мой племянник! — воскликнул старик, в свою очередь потрясенный до глубины души. — Проповедуй любое учение по своему разумению. Клянусь тебе, что ни на одно мгновенье не оставлю я тебя!»

Но враги Мухаммеда не думали отступать, хотя, ввиду приближения священного периода, их нападки на время поутихли. Как раз тогда Мухаммед переселился в здание, обращенное к Каабе, которое принадлежало новообращенному по имени Аркам, перед тем, как паломники должны были обойти святыню несколько раз, следуя установленному ритуалу. Новое жилище превратилось в место встреч — и молитвенный дом. Здесь давалось истолкование доктринам новой веры, и многие примкнули здесь к ней, так что со временем дом стал называться «Домом ислама».

В тот момент Мухаммед страстно желал привлечь на свою сторону влиятельных представителей общины, и, как рассказывают, однажды, когда он был увлечен беседой с кем-то из своих последователей, вошел слепой и сказал: «О посланник Аллаха, поведай мне хотя бы частицу того, что тебе заповедал Всевышний». Имея сильное желание внести в список богача, пророк проявил раздражение к назойливому бедняку и отвернулся от него, нахмурившись. И получил за это внушение, дабы впредь он относился с уважением к любому из обратившихся к нему. Об этом говорит одна из сур.






[Пророк] нахмурился и отвернулся

оттого, что подошел к нему слепой;

А что дало тебе знать, — может быть, он очистится,

Или станет поминать увещевание,

и поможет ему воспоминание.

А вот тот, кто богат, к нему ты поворачиваешься.

Хотя и не на тебе лежит, что он не очищается.

А тот, кто приходит к тебе со тщанием

и испытывает страх, — ты от него отвлекаешься.

Но нет!

(Коран, 80: 1-11)





(Перевод И. Крачковского)




Мухаммед впредь относился к слепцу с большим уважением и всякий раз, увидев его, говорил: «Приветствую того, по чьей милости Аллах сделал мне внушение!»




X

Беглецы в чужие земли


Толпы паломников, в определенное время приходившие поклоняться Каабе, уже начали собираться, и противники Мухаммеда стали советоваться, как они будут отвечать на бесчисленные расспросы прибывших о новоявленном пророке, молва о котором уже успела распространиться.

«Скажем, что он ясновидец», — говорил один.

«Нет, — тут же возражал ему другой. — У него не такая грубая и резкая манера говорить, как у ясновидцев, и он не произносит фраз в определенном ритме, как те».

«Тогда, может, скажем, что он дурак?»

«Не годится — его внешний вид изобличит нашу ложь».

«А если сказать, что он — поэт, действующий под влиянием злого джинна?»

«Он не пользуется языком поэзии».

«Нам надо назвать его волшебником!»

«Но он не сделал ничего сверхъестественного. Он не пытался демонстрировать ни чудес, ни магических действий».

«Это точно, он искусник в выборе подходящих слов и вкрадчивых речей».

«Но надо же нам дать какие-то объяснения. Мы ведь можем просто сказать, что он новый волшебник, одержимый неизвестными чарами, при помощи которых он вносит разлад в семьи, разлучает брата с братом, сына с отцом и жену с мужем».

И противники договорились вызвать против учения недовольство, пожелав выдать его за заблуждение небольшой кучки людей, находившейся под покровительством Абу Талиба. Они устраивали засады на всех дорогах, ведших в Мекку, и затевали беседы с паломниками, шедшими к Каабе, втирались в доверие к ним, предостерегая, чтобы они остерегались отца Касима, которого расписывали в качестве опасного колдуна, способного причинить людям непоправимый вред. Действуя так, они сумели кое-кого напугать, но, к полному их недоумению, у большинства любопытство разожглось еще сильнее. В результате, когда благочестивые паломники возвратились к своим родным очагам, с ними вместе по самым отдаленным уголкам полуострова разнеслась чудесная весть о новом пророке Мухаммеде, волшебнике, которого никто не понимает. Новое учение стало предметом для всевозможных пересудов и любопытных расспросов повсюду, проникнув в такие местности, куда собственными усилиями неутомимого Мухаммеда новость не дошла бы и за многие годы.

Еще больше повысился интерес после того, как Абу Талиб напечатал в стихах жалобу на Курайшитов, которые в своей ненависти к одному из своих сыновей забыли о правах славного дома Хасима. Он превознес добродетели Мухаммеда, назвал его другом вдов и сирот, и сказал:

«Вы лжете, когда говорите, будто мы позволим пролить кровь Мухаммеда, не приведя в действие наших стрел и копий, в чем я клянусь священной Каабой! Когда вы говорите, что мы покинем его, не покрыв землю своими мертвыми телами, да, и телами наших жен и детей!»

Когда тревожная весть о том, что братоубийственная война неизбежна, достигла Медины, тогда именовавшейся Ясрибом, в Мекку были посланы мудрые советы о том, как сохранить мир.

«Бойтесь раздора, — призывал пишущий, — выплеснувшегося из сосуда, вода которого горька и вредна! Помните об ужасах прошлой войны; тот, кто пишет эти строки, слишком хорошо знает о тех ужасных событиях. Знание — это плод опыта».

«Почтенный человек усвоил определенные верования. И только одному Аллаху принадлежит право судить совесть».

«Продолжай проповедовать истинную религию — наши глаза устремлены на тебя».

«Поклоняйтесь Аллаху и очищайте себя верой в краеугольный камень, на котором покоятся окрестные горы».

«Разве Аллах не дал тебе залог своего великого могущества в тот день, когда Абраха был отброшен от самых твоих ворот без твоей помощи?»

Советы возымели действие, не обуздав, однако, наиболее злобных Курайшитов, которые давали выход чувствам, встречая пророка на улицах. Ему навстречу нередко неслись оскорбления и проклятья, не говоря о постоянных угрозах расправиться с ним. Эти жестокие нападки и мелочные проявления злобы привели к ответной реакции, когда появился противник — самый решительный из всех, кто угрожал Мухаммеду. Возвратившись однажды с охоты, Хамза, дядя пророка, услышал о новом оскорблении в тот момент, когда он отправился к Каабе, и к всеобщему изумлению провозгласил себя сторонником пророка. Направившись в самую середину беснующейся группы, он воскликнул: «Посторонитесь! Я принадлежу новой религии. Попробуйте ответить мне на это, если посмеете!» — одновременно он нанес сильный удар луком, который он не успел отложить в сторону. Никто не ответил ему на удар. Хамза, впоследствии известный как «Лев Аллаха», оставался самым гордым и энергичным из сторонников Мухаммеда, и тогда напуганные Курайшиты начали оказывать пророку больший внешний почет.

В качестве следующей своей попытки они принялись искушать посланника Аллаха. Несколько старейшин пришли к Мухаммеду, один из них сел рядом и начал в таких словах проверять крепость его веры: «Сын моего друга, хотя ты человек достойного происхождения, ты внес сумятицу в мир, ты разделил семьи, ты приписал нашим предкам и нашим мудрецам ошибки и грехи, но мы хотим отнестись к тебе разумно и справедливо. Выслушай наши предложения и поразмысли — может быть, тебе стоит принять одно из них».

«Продолжай, — отвечал Мухаммед, — я тебя слушаю».

«Сын моего друга, — заговорил другой. — Будь твоей целью достичь таким странным образом богатства, мы бы собрали для тебя такое богатство, что ты сделался бы самым богатым человеком в доме отца нашего Курайша; если тебе нужны почести и ты возжелал стать нашим господином, мы не будет ничего замышлять без твоего совета; если же это зловредный джинн действует на тебя, то мы приведем к тебе самых искусных врачей и не поскупимся на золото, чтобы оплачивать лечение, пока они не исцелят тебя».

«Это всё?» — осведомился пророк.

«Да».

«Что ж, тогда послушайте меня!

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

Ниспослание Милостивого, Милосердного. Книга, стихи которой разъяснены в виде арабского Корана для людей, которые знают, — вестником и увещателем. Но большинство их отвернулось, и они не слушают! И говорят они: «Сердца наши в покровах от того, к чему ты призываешь, и в ушах наших глухота, и между мной и тобой завеса. Делай же, и мы ведь делаем!» Скажи: «Ведь я человек, такой, как вы; мне было возвещено, что бог ваш — Бог единый. Устремляйтесь же к Нему прямо и просите у Него прощения; и горе многобожникам, которые не дают очистительной подати и не веруют в будущую жизнь»

(Коран, 41: 1–7).

(Перевод И. Крачковского)




«Ты услышал, — сказал Мухаммед, простершись ниц. — Выбирай же сам, чего ты хочешь!»

Повернувшись к спутникам, тот, кто осмелился обратиться к пророку, воскликнул: «Никогда еще ни один человек не слыхал подобных речей! Она поражает, — и это не поэзия, не бормотание колдуна. Оставим же его в покое: пусть продолжает свое дело и убеждает, кого сможет; быть может, кто-нибудь из чужого племени возьмет его у нас; в случае же его удачи вся его мощь и слава будут нашими, и тогда Курайшитов в этих краях будут помнить».

«Он наслал на тебя чары!» — закричали все.

«Я откровенно высказал свое мнение», — ответил тот.

Не удовлетворенные результатами этого испытания, почтенные явились во второй раз к пророку, вновь искушали его, и вновь их ждал гордый отказ. Тогда они потребовали чуда — чтобы расширилась их тесная долина, к примеру, в доказательство того, что посредством его в самом деле говорит Аллах; но Мухаммед возразил: «Аллах послал меня проповедовать закон, я выполняю свою миссию, и я еще раз повторю вам, что это будет вам на пользу в этом мире, да и в будущем, конечно, если вы примете то, что я вам говорю. А если вы отвергните мои слова, то Аллах будет вашим судьей».

«По крайней мере, — продолжали настаивать они, — попроси, чтобы ангел с неба подтвердил твою правдивость, и внуши нам веру». «Нет, — стоял на своем Мухаммед, — мой долг — просто проповедовать». Они так и не смогли заставить его попытаться сотворить чудо, что было излюбленным занятием всех лжепророков.

«Что ж, тогда, — произнесли они, — пусть твой повелитель заставит небо упасть на землю: упав на нас, оно также накроет и тебя, если он пожелает. Всё, что ты нам тут говоришь, ты услыхал от лжепророков Йемена, которым мы никогда не доверяли. Имей в виду, что мы никогда не перестанем отражать твои нападки на нашу веру, пока в этой борьбе не погибнем либо мы, либо ты».

Во исполнение этих угроз, народу было поголовно запрещено слушать Мухаммеда, и когда он пришел к Каабе, Курайшиты отошли от него подальше. Именно в это время некий Абдалла вознамерился прочесть им вслух Коран, и, встав среди них, он среди бела дня возвысил голос и возвестил.






Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!

Милосердный, он научил Корану;

Сотворил человека,

Научил его изъясняться.

Солнце и луна — по сроку, трава и деревья поклоняются.

И небо Он воздвиг и установил весы.

(Коран, 55: 1–7)





(Перевод И. Крачковского)




«Что этот юноша читает?» — поднялся крик.

«Отрывки из запрещенного Корана!»

Эти слова послужили сигналом к нападению на Абдаллу, но тот, несмотря на град ударов, продолжал декламировать до тех пор, пока его силой не выволокли из святилища.

«И все же я заставил их меня слушать», — кричал он своим друзьям. Правда, этот поступок мало способствовал делу, ради которого он проявил такое бесстрашие, и преследования Курайшитов усилились. Учеников жестоко истязали, и Мухаммед, повергнутый в уныние их страданиями и своей неспособностью защитить их, уговорил своих последователей искать спасения в Абиссинии. Таким образом, в 615 году несколько человек переправились через Красное море и попросили защиты у христианского царя.

Неукротимая ненависть Курайшитов преследовала их и в чужой стране, так что изгнанников привели к правителю для дознания. Чтение нескольких стихов из Корана довело его до слез, и он отказался выдать чужеземцев их преследователям. Курайшиты были удручены своей неудачей, но еще больше они приуныли, когда обнаружили, что Омар, родственник Мухаммеда, и один из самых влиятельных среди противников новой веры, оказался вдруг одним из самых горячих ее приверженцев. Мухаммеду словно луч света засветил среди кромешной тьмы, когда этот сильный человек воскликнул при нем: «Истинно, клятвенно я заверяю, что ты пророк Аллаха!» и точно так же при этих словах он мог добавить: «Аллах Акбар!» (Велик Аллах!)

И все же Курайшиты твердо стояли на своем, оставаясь противниками Корана, а изгнанники не имели возможности вернуться домой. Мухаммед подвергся опале, и вместе со своими собратьями, детьми Хашима, был заперт в одном из кварталов города.[36 - Обособленный район, известный как Шеб Абу-Та- либа. Образован одним из горных ущелий, на восточных подходах к которому нависают выступающие скалы. Со стороны Мекки в него можно было пройти через низкие ворота, где с трудом протискивался верблюд. Скалы и стены домов полностью изолировали его со всех сторон от остальной части города. (См, «Магомет» Мью- ира, с. 99).] На стене Каабы висел указ с предупреждением против любых контактов по делам, гражданским или торговым, с хашимитами. С последними запрещены были свадьбы, их нельзя было снабжать никакими товарами, нельзя было совершать с ними торговые сделки.

С годами сердца идолопоклонников, против которых выступал проповедник новой веры, наполнились жалостью к собратьям в изгнании. Время от времени им тайно посылали припасы, и после того как они пробыли на чужбине три года, запрет был снят. Ходили слухи, что указ, прибитый к стене Каабы, чудесным образом уничтожился, и от надписи остались лишь вступительные слова: «Во имя Аллаха Всемилосердного!»




XI

Двусторонние узы разорваны


Пророк в течение девяти лет обещал блаженство рая тем, кто примет его учение и откажется от идолопоклонства; теперь, когда угнетавшие его запреты сняты, положение его остается довольно безрадостным. Он возвещал, что его миссия предназначается для всего мира, но на самом деле не сумел добиться успеха даже у себя на родине. С ним был могучий Хамза и доблестный Омар. Но что значит эта кучка приверженцев по сравнению с тысячами и тысячами тех, кто держится от тебя в стороне? Наверное, грустно было на сердце у Мухаммеда, когда он покидал родной город ради свободы и думал о столь незначительных успехах, которых он достиг на своем поприще, несмотря на веру в помощь Аллаха «аль-Разида», Справедливо Правящего.

В течение всех этих лет медитации, молитв, постов и проповедей Кадиджа оставалась добрым ангелом пророка. Она верила в него и в истинность его откровений. Она была первым, кто признал веру в Аллаха, которого прославлял пророк. Она служила ему опорой во всех его начинаниях. В ее лице, как он считал, ниспослал ему Аллах утешение. Если она слышала хоть что-нибудь неприятное или противоречившее истине, она советовала ему надеяться на лучшее. Она отвлекала его от тягостных мыслей и облегчила, как могла, бремя его миссии. Она убедила его в том, что злопыхательства врагов не значат ровным счетом ничего. И вот всему этому пришел конец: на исходе 619 года Кадиджа умерла.

Вследствие такого несчастия, Мухаммед не только лишился верного и надежного советчика, но и впал в относительную бедность. Ислам также мог недополучить на первых порах то жизнетворное вдохновение, исходившее от нее, потерял бы чистоту, а откровения, помогавшие составить Коран, утратили бы свое величие. Узы нежной привязанности и взаимного уважения, на протяжении четверти века все более и более крепнувшие, в одно мгновение были навеки разорваны. Неудивительно, что пророк, предрасположенный к частым приступам неконтролируемых эмоций, был безутешен и скорбел так, что никто не мог его успокоить. Хотя ему суждено было иметь еще много жен, он навеки сохранил память о доброй Кадидже, не забывал об ее благотворном влиянии на него, — столь прочным оно оказалось. Любовник в нем не заслонял мужа, и то, настолько верная супруга может быть дороже невесты, оценит лишь тот, кто на себе ощутил привязанность вроде той, что была у них.

Примерно в то же время над его головой снова сгустились тучи. Абу Талиб, дядя, который все годы поношений стоял стеной между Мухаммедом и его противниками, тоже скончался. Таким образом, неоткуда ему теперь было ждать ни душевного совета, ни своевременной поддержки. Благородство Абу Талиба, хранившее пророка, когда его вера в свою миссию была еще не достаточно крепка, просто невероятно. То, что Мухаммед сумел произвести столь сильное впечатление на человека подобного нрава, свидетельствует в его пользу. Курайшиты под предводительством Абу Суфьяна возобновили свои бесцеремонные нападки на Мухаммеда. Они бросали в него на улицах грязью, его сторону никто принимать не хотел. Новообращенных было мало, и пророк видел, что если каких-то положительных сдвигов в ближайшее время не произойдет, идолопоклонство вскоре уничтожит то немногое, что удалось сделать во имя новой веры.

Видя, что перспективы в Мекке не внушают надежд, Мухаммед подумал, что, может быть, в Таифе найдется кто-то, кому дорога истина. Приняв решение, он собрался в паломничество к Арафату и прошел каменистыми ущельями, безжизненными пустошами к дальним горам. Оттуда он спустился в долину, всю в цветах и плодоносящих деревьях, с чувством возродившейся надежды — в места столь яркие и влекущие, что, согласно преданию, они считались островком, некогда бывшим частью Сирии, отколовшимся от нее во время Потопа.

Но, увы, здесь существовали свои святилища, иные идолы прочно утвердились в сознании местных жителей! Местные вожди согласились вступить с ним в переговоры, однако они отвергли его доводы с неуязвимой логикой осмеяния.

«Аллах един и я его пророк», — произнес Мухаммед.

«У Аллаха не нашлось, кроме тебя, другого апостола?» — спросил один.

«Не могу спорить с тобой, — заявил еще один. — Если ты пророк, то ты слишком важная особа, чтобы я мог претендовать на право дискутировать с тобой. Если ты самозванец, то я не унижусь до беседы с тобой!»

В досаде Мухаммед покинул собрание, только чтобы наткнуться на еще большую толпу хулителей, которые, возбужденные против него вождями, пошли за ним следом с криками и оскорблениями. Рабы и молодые невежи долго бежали за ним по улицам, стараясь камнем угодить по ногам, а если он приседал, чтобы защитить себя от ударов, они вынуждали его вскочить и вновь спасаться бегством, поскорее унося измученное тело. Затем, когда самообладание почти полностью покинуло его, какой-то сердобольный горожанин предоставил ему кров и дал гроздь винограда, чтобы укрепить и освежить его; толпа преследователей позволила ему тогда беспрепятственно покинуть город. Едва решаясь оглянуться назад, он заспешил к Мекке, куда его верный слуга Зейд, провожавший Мухаммеда до Таифа, ушел раньше в поисках жилья для них обоих.

В промежутке между этими волнующими сценами не удивительно, что перегруженные чувства пророка усилили его предрасположенность к видениям, и, согласно преданию, в это время его воспаленное воображение показало ему джиннов, которые собрались, чтобы послушать его. Он остановился в месте, где были языческий храм, сад и роща, и, как это было у него заведено, прочитал отрывки из Корана. Семь, если не девять, а может быть и больше, джиннов подслушали его слова и стали кричать: «Внимайте!» Когда чтение окончилось, они разлетелись по своим логовам и стали убеждать своих собратьев, говоря им так:

«О народ наш!

Мы слышали книгу, ниспосланную после Мусы, подтверждающую истинность того, что ниспослано до него; она ведет к истине и прямому пути.

О народ наш!

Отвечайте призывающему Аллаха и уверуйте в Него: Он простит вам ваши грехи и защитит вас от наказания мучительного» (Коран, 46: 30–31).

(Перевод И. Крачковского)

Для пророка было большим утешением, в тягостном состоянии его души, что если не люди, то хотя бы эти создания из чистого огня могли слушать его, готовые поддержать его дело; и с того времени он стал проповедовать джиннам, как пытался то делать существам, вылепленным из глины. Видение, впрочем, ничуть не сделало его возвращение в Мекку более счастливым, и он еще какое-то время скрывался в горах, пользуясь прежними своими убежищами. Наконец Мутаим, один из тех, кто хлопотал об отмене приговора об изгнании, призвал на помощь своих сыновей, взял в руки оружие и сказал Мухаммеду и Зейду: «Входите!», а к Курайшитам он обратился со следующими словами: «О вы, Курайшиты, воистину я дал Мухаммеду клятву, что стану защищать его; так пусть же ни один из вас не причинит ему вреда».

В это время уныния (620 г. н. э.) Мухаммед взял в жены вдову по имени Сауда, к которой, сдается, он не питал особенно нежной привязанности; и кроме того, он вступил в брак с дочерью Абд аль-Каба, по имени Айша, маленькой девочкой семи лет, ставшей его отрадой. Ее отец сменил имя, о чем было объявлено официально, и с тех пор он стал известен как Абу-Бекр, что в переводе означает «Отец Девственницы».[37 - Д-р Август Мюллер в своей книге «Der Islam» утверждает, что эта почти повсеместно принятая интерпретация нового имени неверна по причине неточного перевода. Он говорит, что Абу-Бекр является именем нарицательным, хотя никаких причин подобного объяснения автор не приводит. Отцов обычно называли по именам сыновей и, насколько известно, никогда — по имени дочерей. Однако в данном случае Айша настолько стоит отдельно от остальных дочерей, что не было бы безосновательным полагать, будто ее отец почитал за честь, чтобы его родство с дочерью было отражено в его прозвании.] С этого момента начинается полоса полигамных браков, омрачивших конец жизненного пути пророка. Фактический брак с Айшой был отложен на несколько лет, но и тогда она оставалась еще ребенком, так что, покидая дом своего отца, она захватила с собой любимые игрушки.

В месяцы наплыва паломников в 621 году в Мекку прибыло немало странников из чуждых племен, и Мухаммед приложил усилия, чтобы снискать их расположение в надежде найти кого-то, кто выслушает его соображения. Он предлагал жилье тем, кто последует за ним, так же, как и своим прежним ученикам, но Мекка и Таиф не соглашались предоставлять для этого дома. Среди паломников Мухаммед обнаружил двенадцать человек, которые уже отдали предпочтение исламу. Они прибыли из Медины и были рады, что получили возможность общаться с тем, кого издалека привыкли считать мессией (Mahdi). Мухаммед воссел вместе с ними на холме Акаба, что расположен за пределами Мекки, где и растолковал им основы своей религии. Он учил их, как следует почитать единого Бога, проповедовал, что им запрещается воровать; что им нельзя убивать своих детей и совершать какие бы то ни было другие преступления. Он убеждал их в том, что Аллах будет судить их проступки, после чего подарит им рай, если они сохранят верность обетам, или сожжет в геенне, если они их нарушат.

Они поклялись, что будут следовать этим простым предписаниям, хотя, следует заметить, обязательства взяться за оружие в защиту своего дела принято не было. Эти двенадцать возвратились в Медину, но обещали прийти через год вновь, в надежде, что они сумеют к тому времени увеличить свою численность. В своих ожиданиях они не были разочарованы — в Медине внезапно началось отречение от идолов, а иудеи даже стали просить Мухаммеда прислать им учителя, чтобы вразумить их принять новую веру, повлекшую за собой столь замечательные перемены в жизни общины.




XII

На седьмое небо


В древности люди относились к снам и видениям либо с пиететом, либо со страхом: они полагали, что пока тело спит, наше воображение не дремлет. Когда силы, с помощью коих мы получаем наш чувственный опыт, пробуждаются, а рассудок и самообладание, владеющие этим опытом, отдыхают, боги посылают человеку свои наставления и откровения о будущем или далеком. Так, в ветхозаветной книге Иова, где столько раз упоминаются арабы, Елиуй, молодой вузитянин, произносит следующее:[38 - Иов 33: 14–17; 23–24.]

14. Бог говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз:

15. Во сне, в ночном видении, когда сон находит на людей, во время дремоты на ложе.

16. Тогда Он открывает у человека ухо и запечатлевает Свое наставление,

17. Чтобы отвесть человека от какого-либо предприятия и удалить от него гордость…

23. Если есть у него Ангел-наставник, один из тысячи, чтобы показать человеку прямой путь его —

24. Бог умилосердится над ним…

Так же и Елифаз Феманитянин (скорее всего, тоже араб) сказал Иову, произнося свои успокоительные и обдуманные доводы в пользу неоспоримой праведности Всевышнего:[39 - Иов 4: 12–17.]

12. И вот ко мне тайно принеслось слово, и ухо мое приняло нечто от него.

13. Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей,

14. Объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои.

15. И дух прошел надо мною; дыбом стали волоса на мне.

16. Он стал, — но я не распознал вида его, — только облик был пред глазами моими; тихое веяние, — и я слышу голос:

17. Человек праведнее ли Бога? И муж чище ли Творца своего?

Несмотря на то что современная наука проводит всесторонние исследования во всех областях знания, относящихся к возникновению мироздания, она все еще бессильна объяснить нам, что такое сновидения и в чем их смысл. Психология утверждает, что таинственные явления, происходящие с человеком во время сна, еще только предстоит объяснить. Неудивительно, что когда Мухаммед обнаружил, с каким уважением к видениям относились «Люди Книги», как он называл иудеев, когда он понял, что сны — это средство, с помощью которого боги общались с верующими и объявляли им свою волю, он принял ту же точку зрения. Как следствие, мы видим, какое большое значение он придавал снам.

Он не знал, что в Новом Завете они представлены иначе, нежели в Ветхом Завете. Он слышал о Моисее, Иакове, Иосифе и о пророках, к которым столько приходило вестников, пока их тела были погружены в сон, так что он не был удивлен, что видения нисходят и к нему самому.




«Хвала тому, кто перенес ночью Своего раба из мечети неприкосновенной [священной Каабы] в мечеть отдаленнейшую [более отдаленный храм Иерусалима], вокруг которой Мы благословили, чтобы показать ему из Наших знамений. Поистине, Он — Всеслышащий, Всевидящий!» (Коран, 17: 1).

(Перевод И. Крачковского)




Стояла темная ночь (так говорит предание). Такой торжественной тишины еще никогда не было в Мекке: не ухала сова, не кричал петух, не лаяла на улицах ни одна собачонка, и ни один дикий зверь не выл на окружающих город холмах. Даже воды колодца Земзем, казалось, прекратили свое тихое журчание, улегся ветер, в душном воздухе не колыхнулся легчайший зефир, и природа замерла в неподвижном, загадочном молчании. В глухой полуночный час пророк вдруг вздрогнул от звука раздавшегося голоса: «Проснись, о ты, кто спит!»

Перед ним стоял некто с лицом белым как снег. Его чело было спокойно и невозмутимо. Прекрасные сияющие волосы, изумительно уложенные, свисали изящными локонами на плечи. Огромные крылья светились разноцветными бликами от драгоценных каменьев, которыми были усыпаны одежды. Изысканные благовония наполняли воздух тонким ароматом.

Дивный посетитель был Джабраил, с которым пророк уже имел встречи; он затем взял сердце Мухаммеда, дабы омыть его водой веры из золотого сосуда. Затем он подозвал незнакомое доныне существо, именуемое Бораком, что в переводе означает «молния». У него было человеческое лицо, изумрудные глаза величиной с две звезды. Жемчуга и самоцветы украшали крылья, излучавшие сияние, и существо это было столь разумно, что понимало все сказанное, хотя ничего не могло сказать в ответ. Мухаммед приготовился вскочить ему на спину, побуждаемый ангелом, но чудесный скакун попятился и отказался подчиняться, пока не вмешался сам Джабраил. Тогда небесный конь подчинился, и как только пророк сел верхом, мягко взвился в небесную высь и со скоростью молнии понесся на север. Над Синаем Джабраил приказал остановиться, чтобы позволить Мухаммеду помолиться в том месте, где Господь говорил с Моисеем. В Вифлееме, где был рожден Иисус, сын Марии, повторилось то же самое. Когда после второй остановки они поднялись в воздух, Мухаммед услышал голос, кричавший:

«О Мухаммед, помедли, прошу тебя, чтобы я мог говорить с тобой; ты тот, к кому из всех на свете я расположен больше всего».

Но Борак несся вперед изо всех сил, и вскоре послышался второй голос, кричавший:

«Стой!»

Мухаммед не мешкал. Немного погодя появилась девица небывалой красоты и, сладко улыбаясь, кивнула пророку, поманила его и повторила те же слова, но он ни на мгновение не отклонился от прямого курса. После Джабраил похвалил его за то, что он не остановился, объяснив, что первым его окликнул иудей, и если бы он послушался, то весь его народ стал бы последователем религии Моисея. Сказал вестник, что второй голос принадлежал христианину, который пытался привлечь его на сторону христианства. А третий призыв исходил от земной жизни, уступив зовам которой, люди искали бы отрады в повседневности, отказавшись от посмертного блаженства, для которого они погибли бы навсегда.

Наконец небесная лошадь опустила своего седока у входа в Иерусалимский храм, где ее привязали к кольцу, к которому пророки привязывали ее и раньше, и Мухаммед приступил к молитве. Вскоре лестница из света позвала его подняться на первое небо и послужила ему опорой. Мухаммед с помощью Джабраила совершил восхождение, и ворота храма открылись. Его стены были выложены чистейшим серебром. Звезды, свисавшие с кровли на золотых цепях, служили источником света. Пророк ступил внутрь, и почтенный старец вышел к нему навстречу. То был праотец Адам, и он обнял Мухаммеда, назвал его величайшим из сынов человеческих и первым среди пророков.

Когда чудеса этого священного места были в той или иной мере изучены, ангел и его спутник последовали на второе небо, бывшее из стали; там Мухаммеда приветствовал Ной, который тоже называл его величайшим из пророков. Третье небо, где произошла встреча с Иосифом, было полно великолепия, всё из драгоценных камней, слишком ярких для взора смертного. Далее находился ангел смерти, записывавший в книге имена тех, кто должен был родиться, и вычеркивавший имена тех, кто прожил отведенный им срок. Как только имя вычеркивалось, его владелец тут же умирал. На пятом небе оказался Аарон. Там же был ангел отмщения с глазами, метавшими молнии, с огненным копьем в руке. Языки пламени вырывались с четырех сторон его трона. Раскаленные докрасна цепи были протянуты вокруг.

На шестом небе Мухаммед встретился с Моисеем, который зарыдал при виде него, так он узрел того, кому суждено было проводить в рай больше сынов своего народа, чем тех из сынов Израиля, кто следовал учениям своего пророка. Седьмое небо состояло из божественного света, его ослепительный блеск невозможно описать словами. Здесь на почетном месте был самым главным Авраам: оно располагалось прямо над Каабой. Джабраил не мог идти дальше, но Мухаммеду дозволено было пройти через обширные пространства к престолу Аллаха, который, хотя и пребывал за завесой, говорил с ним, посвятил его во многие подробности учения, впоследствии воплощенные в Коране, и предписал, чтобы его последователи молились пятьдесят раз в день.

Когда Мухаммед вернулся к Моисею, он стал уверять, что заставить арабов произносить столько молитв в день невозможно, и стал просить, чтобы это число было меньше. Аллах позволил сократить это число до сорока, но Моисей настаивал, что смертные слишком слабы и не смогут нести столь тяжкие обязательства. Мухаммед возвращался неоднократно, всякий раз добиваясь сокращения числа молитв, пока их не осталось пять, после чего он просить перестал, и именно это число молитв осталось вплоть до сегодняшнего дня. Ежедневно между утренней зарей и восходом солнца неутомимый муэдзин поднимается на башню минарета и, как того требует религиозный обряд, взывает:

«Аллах Превелик!..Молитва лучше сна!..Нет божества кроме Аллаха!.. Он дает жизнь, а не смерть!..О щедрый!..Твоя милость не ослабевает! Мои грехи велики, но милость твоя больше! Воздадим должное его совершенству!..Аллах Превелик!»

И в другие предначертанные часы он также издает привычный, но такой своеобразный крик. И где бы ни был правоверный мусульманин, в тот же момент он принимает предписанное для совершения молитвы положение и повторяет слова, требуемые его религией:

«Ля иляха илля-л-Лааах! Правоверные спешат молить Аллаха и пророка, чей слух отверст, чтобы услышать их мольбы!»

Когда Мухаммед рассказал о видении своим друзьям, те посоветовали держать его при себе, ибо, как они сказали, люди точно сочтут его сумасшедшим или лжецом. Но он знал, что если он только найдет того, кто поверит его словам, его авторитет возрастет. Поэтому он решил обнародовать свой рассказ и в открытую встретить насмешки врагов. В результате, хотя хуливших его оставалось немало, сторонники плотнее сплотились вокруг него. И больше они не сомневались ни в одном его слове. Теперь он смог установить закон как писаный, так и неписаный, бесконечно опираясь на то, что, по его словам, он видел начертанным на небесах.

Теперь Мухаммед, казалось, несколько изменил свои планы. Какое-то время он, на протяжении ранних лет его миссии, стремился построить религиозное учение, нынче же настал момент для поисков мирского царства. Возможно, правильнее это можно было бы выразить следующим образом: начало его пути было исполнено горячего стремления реформировать религию своей страны. Постепенно он пришел к убеждению, что его поиски и замыслы одобрены Аллахом. После долгих лет тяжкого труда на этом поприще, при поддержке доброй Кадиджи и влиятельного Абу Талиба, он был многими отвергнут и даже счел, что практически потерпел поражение. Затем, настроенный продолжать борьбу, он несколько пожертвовал принципами и последовательностью и обратился к достижению политических выгод. Должно быть, перспектива была совсем безнадежной, если заставила Мухаммеда, «Преданного», искать иной поддержки, помимо Единого Аллаха!




XIII

В пещере


Возвратившийся из страны грез, Мухаммед, должно быть, испытал большое потрясение: перед его глазами не было стен из золота с серебром, как, впрочем, и из стали. Вопреки его пылкому воображению, на стенах не было огненных надписей: «Нет Бога кроме Аллаха! Мухаммед — посланец Аллаха!» Не было ангелов, наполнявших его жилище небесным сиянием. Не кланялись ему ветхозаветные пророки. Да и едва ли кто из смертных проявлял интерес к его великой миссии. Воистину, он спустился с небес на землю!

Теперь он обрел уверенность, но не стал агрессивен; он все еще проповедовал веру в единого Бога, но прекратил свои яростные нападки на идолопоклонничество. Время от времени он кричал своим противникам:




«Разве не дошла до вас весть о тех, кто был раньше вас?…К ним пришли Наши посланцы с ясными знамениями, а они вложили руки в уста свои и сказали: "Мы не веруем"…

И сказали те, которые не веровали, их посланникам: "Мы изведем вас из нашей земли, или вы обратитесь к нашей общине". И открыл им их Господь: «Мы непременно погубим неправедных!» (Коран, 14: 9—10; 16–17).




«Издевались уже над посланниками, бывшими до тебя, и постигло тех, которые смеялись над ними, то, над чем они издевались» (Коран, 21: 42).

«…Да, они сказали: "Пучки снов! Да, изыслил он его облыжно! Да, он поэт! Пусть же он придет к нам со знамением"…» (Коран, 21: 5)

(Перевод И. Крачковского)




«Поистине, будет это бедой для неверующих.

Поистине, это истина убеждающая. Произнеси же восхваление во имя Господа великого!» (Коран, 69: 50–52).

(Перевод Б. Шидфара)




«Препираются о знамениях Аллаха только неверующие… Их будут влачить…в огонь, где их разожгут» (Коран, 40: 4, 72).

(Перевод И. Крачковского)




Так непрестанно возглашал пророк, предупреждая неверующих; так угрожал он им наказанием, которое должно было казаться им устрашающе суровым и крайне унизительным; однако мекканцы упорно не желали слушать. Тем временем год приближался к своему завершению, а в конце года двенадцать приезжих из Медины должны были вернуться на родину с отчетом об успехе или провале своего начинания. Вместе с ними, расставаясь, Мухаммед послал Муссаба, одного из самых способных учеников, поручив ему проповедовать ислам. Настолько успешны были усердие и красноречивость этого миссионера, а слушатели — настолько готовы воспринять его слова, что не прошло и года, как он смог отчитаться в количестве новообращенных из каждого племени, населявшего Медину. По мере приближения священного месяца он привел в Мекку пять дюжин и еще десять человек, которые встретились с Мухаммедом на холме Акаба, чтобы во что бы то ни стало уговорить его отвернуться от Мекки и избрать для проживания их город.

Если бы только Курайшиты узнали об этой встрече, они бы объединились и разом уничтожили это ядро будущего союза. Пришлось выбрать вечер в конце священного месяца, и новые ученики приходили поодиночке или небольшими группами по двое-трое, под покровом темноты. Они не «будили спящих и не ждали отсутствующих». Место, которое они выбрали, находилось в уединенной лощине, неподалеку от дороги, по которой проходили паломники, под холмом, близ долины Мина; и место это было довольно посещаемо в тот период года.

Наступила полночь, и при тусклом свете стали вырисовываться смутные очертания семидесяти человек, подходивших к месту сбора. Когда расселись, Аббас, дядя пророка, самый состоятельный из сыновей Абд аль-Мутталиба, поднялся и обратился к едва различимому во мраке собранию:

«Дети племени Ясриб! Вам известно, какой высокий ранг занимает этот мой родственник — один из сынов Хашима. Хотя мы и не признавали его новой веры, мы поддерживали его, и мы будем поддерживать его; но он нашел одобрение в глазах вашего народа, и готов стать одним из вас. В связи с этим обдумайте хорошенько, достаточно ли вы сильны, дабы оградить его от каждого, кто попытался бы навредить ему. Если вы готовы к войне и рады пожертвовать собой, своею жизнью и добром, во имя его дела, то хорошо; если же нет, оставьте его сейчас, ибо тогда у вас не будет соблазна в будущем отречься от него!»

«Мы готовы воевать, — тут же ответили они, — и мы будем верны своим обетам, хотя бы это и стоило нам жизни. Решение нами принято, и вот теперь тебя, о пророк, хотим мы слушать, чтобы ты поведал нам об условиях, соблюдение которых необходимо тебе и Аллаху».

«Вы будете поклоняться только Аллаху, — начал пророк. — Вы будете верны предписаниям ислама. Вы будете подчиняться мне. Вы примете меня и моих единомышленников. Вы будете сражаться, защищая нас, как защищали бы жен и детей».

«А вознаграждение?» — спросили они.

«В раю!»

«Если мы добьемся победы ислама, не покинешь ли ты нас в один прекрасный день, вернувшись к своим?» — спросил кто-то.

«Я буду жить и умру с вами!» — воскликнул Мухаммед, и улыбка гордости и удовлетворения заиграла на его губах.

«Подай нам свою руку!» — сказали они, и неясный говор послышался из семидесяти ртов, приносившись вторую клятву Аллаху.

«Тише! — вдруг воскликнул Аббас. — Среди нас шпионы».

Вскоре все разошлись, после того как Мухаммед назначил двенадцать человек как представитель в Медине. Не успело солнце вновь подняться над долиной, они уже догнали свой караван. Их спутники-язычники даже не заметили их отсутствия. Довольно скоро все посвященные были готовы вернуться в Медину; семьдесят человек были захвачены торжественностью великой клятвы, а двенадцать из них несли на себе бремя новой ответственности, что, возможно, могло стоить им жизни. Шпион, а точнее, случайный прохожий, поделился смутными сведениями с вождями Курайшитов, и те послали догнать караван, чтобы выяснить, встречался ли кто-нибудь из мединцев с Мухаммедом, звали ли его с собой, связали ли они с ним свои судьбы. Курайшиты ополчились против своих собратьев из Медины. Бывшие при караване идолопоклонники, люди с положением, поспешили заверить, что они не имели никаких сношений с пророком. Один из вождей добавил даже, что и возможности такой не было, ибо, случись соглашение подобной важности, его бы немедленно поставили в известность.

Дальнейшие расспросы, после того как паломники ушли, убедили Курайшитов в том, что их подозрения были справедливы, и они бросились вдогонку за караваном. Двоих паломников привели назад и после допросов с пристрастием все-таки отпустили, и тогда мекканцам стало ясно, насколько ситуация для них опасна, они ступили во вторую стадию преследований за верность пророку, более жестокую, если это возможно, чем та, за которой последовала эмиграция в Абиссинию. Столь же решительно, как и в тот раз, когда Мухаммед велел своим последователям: «Эмигрируйте!», так и на этот раз он сказал им: «Уезжайте в Медину. Поистине там Аллах дает вам собратьев и кров, где вы сможете укрыться».

Преданные ему не замедлили воспользоваться советом своего наставника. По двое они отправились в тягостный путь на верблюдах по пескам на север. Той же дорогой иные шли поодиночке и пешком, если приобрести верблюда им было не по карману. И вот Курайшиты обнаружили, что приют в Мекке опустел, улица пустынна, да и весь городской квартал, еще недавно полный людских голосов, теперь тих и пуст. Но Мухаммед с Абу-Бекром, Али и их семьями не уехали: по-видимому, пророк считал, что покинуть город последним было его священным долгом.

Абу-Бекр ежедневно напоминал ему, что пора трогаться в путь, но Мухаммед снова и снова ответствовал, что Аллах не даёт ему еще знака. С присущей ему жизненной мудростью Абу-Бекр держал наготове быстроногих верблюдов, будучи уверен, что день побега вскоре настанет — ведь негодование Курайшитов продолжало нарастать. Медлительность их потенциальной жертвы еще больше выводила их из себя. Они посовещались, обсудив состояние дел и обменявшись мнениями о возможных мотивах странного поведения пророка. Единогласно они пришли к выводу, что против него необходимо предпринять агрессивные шаги, но что именно предпринять? Посадить ли его в темнице на цепь? Верные друзья могли освободить его. Было ясно, что во имя тишины и спокойствия в городе требуется пожертвовать его жизнью. Он не должен быть изгнан, ибо тогда он мог обойти все племена и призвать их объединиться против Мекки. В конце концов было решено, что от каждой имевшей вес семьи будет выбран один человек, чтобы в назначенный момент каждый из них мог нанести пророку смертельный удар. Так сыны Хашима лишатся возможности мстить какой-либо отдельной семье и вынуждены будут принять стоимость пролитой крови, которая будет тут же объявлена.

В свою очередь Мухаммед был предупрежден о заговоре (архангелом Джабраилом, как считают правоверные) и быстро собрался в путь. Оставив Али укрытым своим плащом и лежащим на своей постели, Мухаммед под покровом темноты ускользнул в дом Абу-Бекра, которому объявил, что время побега приспело. Абу-Бекр давно думал о великой чести сопровождать Мухаммеда, когда тот должен будет покинуть Мекку, и теперь настал момент просить об этом. Пророк дал согласие, и Абу-Бекр прослезился от радости за пророка. И они оба тайно покинули город и выехали на юг.

Пока пророк таким образом искал спасения, его враги подошли к дому. Там они нашли Али и спросили у него, где Мухаммед. Тот ответил, что ничего об его местопребывании не знает, что он не сторож ему, и предположил, что ему было приказано покинуть город, что он и сделал. Лазутчики были посланы по всем дорогам, чтобы выяснить, куда поскакали беглецы, но тех уже и след простыл.

Мухаммед и Абу-Бекр быстро пошли к горе, расположенной всего в полутора часах ходьбы от Мекки, но в направлении, противоположном Медине, куда было бы логично им отправиться. На скалистой вершине, в конце неровной, трудной тропы, посреди бесплодной, дикой местности, добираться куда им пришлось частично на четвереньках, находилось низкое, крошечное отверстие, в которое с трудом можно было протиснуться поодиночке. И Мухаммед, пророк Аллаха, еще полный свежих воспоминаний о седьмом небе, вместе с Абу-Бекром, «Вторым после пророка», как его впоследствии называли в знак особенной чести, без остановки ползли, едва только забрезжила заря. Хотя Абу-Бекр сам просил, как о высшей чести, сопровождать Мухаммеда, теперь он стал испытывать страх: что если место, где они укроются, будет обнаружено преследователями. «Что если они нас найдут в нашей пещерке? Нас ведь только двое».

«Нас трое, — отвечал Мухаммед. — С нами Аллах!»




XIV

Первый год


Когда мы говорим, что королева Виктория взошла на престол в 1837 году, мы привычно подразумеваем, что она начала царствовать в 1837 году от Рождества Христова; но если бы мы отсчитали назад, до первого года, то обнаружили бы, что в тот год возраст мальчика Христа был около четырех лет. Здесь явно вкралась какая-то ошибка. Да и как могло быть иначе! Ведь только начиная с 600 года после рождения Христа мир стал датировать свои письма и документы, ссылаясь на это событие, а тогда еще не было ученых людей, чтобы в точности рассчитать, в каком году оно произошло.

Подобные разночтения обнаруживаются в отношении всех эпох и летоисчислений. Одни народы датируют события от начала мира, хотя ни один из них понятия не имеет, когда возник мир. Иудеи утверждают, что это произошло за 3750 лет до рождения Христа, а жители Константинополя относят знаменательный момент на 5509 лет раньше, и т. п. Так римляне вели свое летоисчисление с того самого года, когда был основан их город, правда, они не помнили, как и когда это произошло. А теперь вот арабы, которые начинают счет с Первого года, хотя никто в мире не может с точностью сказать, когда это было.

И все-таки мы об этом знаем больше, чем о начале своей собственной — новой — эры, потому что Первый год у арабов был на несколько сотен позже, чем наш. Чем дальше мы уходим в своих исторических изысканиях в прошлое, тем больше там неясностей. Как следствие, мы не удивляемся, прочитав в некоторых книгах, что арабский Первый год отсчитывается с 16 июля 622 года после Рождества Христова, а в других — с 20 июня.

Предполагают, что его начало приходится на десятый, тринадцатый или пятнадцатый год после того, как архангел Джабраил столь чудесным образом приказал Мухаммеду читать удивительные письмена, которые держал перед его глазами.

Сложность еще и в том, что арабы не обозначают месяцы года теми же названиями, что и мы; к тому же продолжительность их месяцев иная; так что годы у них неодинаковые, и, чтобы проверить даты, требовался сложный и путаный пересчет. Но такую работу все же проделал один известный французский ученый, превосходно разбиравшийся в данном вопросе, так что нам остается признать и согласиться, что 19 апреля 622 г. н. э. Мухаммед сказал своим ученикам: «Бегите!», а 20 июня того же года Абу- Бекр нашел Мухаммеду убежище в горной пещере. Правда, доктор Август Мюллер считает, что это происходило в сентябре.

Затерянная в горах, труднодоступная пещера не могла, тем не менее, оставаться надежным прибежищем для двоих мужчин, ибо поиски велись активно. Однажды лазутчики подошли к самому входу, и пророк с сотоварищем слышали уже их голоса. Согласно легенде, Аллах приказал дереву чудесным образом вырасти у входа в пещеру. Паук сплел свою тонкую паутину, а дикая горлинка, мгновенно сплетя гнездо, отложила в нем яйца. Искавшие увидели паутину и решили, что конечно же никто не пользовался этим чересчур малым лазом, да еще и прикрытым тончайшей занавесью, к которой явно никто не прикасался, иначе бы она разорвалась. И опасность отступила.

Три дня оставались в своем убежище двое. Пастух, пасший стада Абу-Бекра, каждый вечер приводил несколько коз, чтобы напоить их молоком, тогда как его сын приносил еду, которую стряпала сестра. Сын еще следил за передвижениями в Мекке, и вместе с пищей приносил новости обо всем происходившем. Наконец он сообщил, что в городе все спокойно, и там поверили, будто пророк с самого начала поскакал во всю мочь, так что догонять его не имеет никакого смысла.

Наконец беглецы рискнули выйти из своей норы. Были приведены два верблюда, которые паслись высоко, чуть ли не у самой вершины горы, словно они отбились от хозяев. Послушная дочь собрала в дорогу еще еды, и Мухаммед с Абу-Бекром, оседлав верблюдов, стали спускаться с горы. Достигнув долины, они не воспользовались обычной дорогой, но заспешили в западном направлении, к Красному морю, и вскоре догнали караван, ехавший в Сирию, — маршрутом, который Мухаммеду был когда-то знаком.

Вечером они отъехали довольно далеко, и когда с облегчением подумали, что на таком расстоянии они уже вне опасности, вдали показалась фигура преследователя. Его неудержимо влек к себе пророк, заметный на фоне заходящего солнца. При виде его, Абу-Бекр воскликнул: «Я пропал!» Мухаммед же, напротив, произнес: «Аллах защитит нас».

Зловещий всадник вскоре догнал караван, с косматыми развевающимися на ветру волосами, похожий на Исава, отчего он казался еще страшнее. И тут его боевой скакун споткнулся и сбросил седока в пыль, прямо под ноги пророку! Мухаммед не упустил возможности красноречиво обратиться к поверженному в прах, и тот, осознав, что небеса и в самом деле вмешались, воскликнул: «Постой! Послушай! Тебе нечего бояться!»

«Что ты хочешь сказать?» — осведомился Абу-Бекр.

«Мне нужно письменное свидетельство от Мухаммеда, подтверждающее, что я вступаю в ряды его последователей».

В то же мгновение слова были начертаны Абу-Бекром на обломке кости, и пророк снова тронулся в путь. Пока он и его спутник медленно продвигались вперед, иногда вдоль самого берега моря, у них было время подумать о тех, кто остался. «Как там Айша?». «А что сделают Курайшиты с Али, когда выяснится, что он знал о бегстве пророка?», «Что с Фатимой и невредимы ли другие дочери пророка?»

Они могли положиться только на волю Аллаха, который мог склонить сердца соплеменников не наносить обиду беспомощным и слабым. Долгое время не было никакой возможности получить какие бы то ни было сведения о них, ни в дороге, ни по завершении пути. Встречные, тем не менее, принесли в Мекку известие о том, что пророк избрал Медину в качестве своего убежища. Что касается Али, то ему не досаждали, и через несколько дней он и сам направился в Медину. Ни жены, ни дочери пророка не пострадали от ненависти, которую мекканцы издавна испытывали к Мухаммеду.

В пути встречались пророку и жители Медины, и он был рад хорошим новостям от своих последователей, которые, как ему передавали путники, с нетерпением ждали его прибытия. В должный срок путешественники повернули на восток, оставив морское побережье позади, и направились в сторону гор, заслонявших собой бесплодные равнины близ Медины. Здесь их взоры могли созерцать один лишь нелюдимый гранит. Дорога вела вверх. Летнее солнце палило изо всех сил, идти было нестерпимо тяжело, как людям, так и животным. Один из верблюдов не выдержал тягот пути. Как тут не вспомнить поэтические строки?
		«Верблюд мой верный! Ты устал,



		А где-то близко водоем.



		Со скорбью сердца я желал,



		Чтоб ты держался, не упал,



		Чтоб мы и дальше шли вдвоем.



		За тем песком, за той горой



		Мне виден уж цветущий рай.



		Там финики, трава… Постой!



		Мы б там воспрянули с тобой.



		Ты погоди — не умирай!»



		Недвижен терпеливый друг,



		В глазах — предсмертная тоска…



		Хозяин замолкает вдруг,



		Не простирает к небу рук,



		Без сил средь зноя и песка.








Медина расположена на высоте трех тысяч футов над уровнем моря, разительно отличаясь от Мекки. Вместо тесной, бесплодной долины ее украшают прекрасные сады, пышная зелень. По равнине течет река в окружении зеленых полей — свидетельство щедрой благодарности, которую природа воздает земледельцам за их труд. Из всех достопримечательных мест взор особенно притягивает пригород Коба, в двух милях на юг от города, и всё это расстояние — сплошные сады, бесконечно радующие глаз. И на все это великолепие Мухаммед взглянул с верхней точки своего трудного восхождения. Может быть, его восторг объяснялся сладостными, но смутными воспоминаниями о том, как вместе со своей матерью Аминой он приезжал сюда погостить у родственников, что ей — увы! — стоило жизни! Странная смесь радостных и скорбных одновременно мыслей, наверняка, промелькнула в его голове, да и сомнения по поводу приема жителями Медины не покидали Мухаммеда, несмотря на все заверения в их дружеском расположении.

Он твердо решил не сразу въезжать в Медину и повернул верблюдицу к Кобе, где в тени дерева спешился. Поскольку здесь не знали о трех днях, проведенных им в пещере, друзья уже начали беспокоиться. Они каждый день выходили навстречу, поджидая Мухаммеда на расстоянии мили и больше. В то утро они вернулись со скалы, расположенной западнее Медины, откуда им была видна дорога, и заметили Мухаммеда. Один иудей увидал его с крыши дома и закричал: «Он приехал! Тот, кого высматривали беглецы, наконец-то появился!»

Если подсчеты верны, случилось это в понедельник, 28 июня. И случилось это незадолго до того, как улицы города отозвались эхом и многократно повторили ликующий крик: «Он приехал! Он появился!» Из каждого квартала бежали сотни людей, спешивших приветствовать пророка, который сохранял при этом подобающее случаю достоинство. Он заговорил с толпой примерно так, как сегодня это делают современные политические лидеры, когда благодарят свой народ.

«О жители! Проявите свою радость, передав своим соседям пожелания мира, поделившись с бедными, укрепив свои узы с родственниками, молясь перед сном, — и мы достигнем рая!»

Мухаммед несколько дней отдыхал в Кобе, теперь уже вполне уверенный, что будет благоприятно принят в Медине, и решил, что это должно произойти в пятницу. К этому времени приехал Али, который присоединился к нему. Утром он сел на своего любимого верблюда, Абу- Бекр ехал сзади. За ними тянулись последователи. Могущественный вождь племени во главе 70 всадников играл роль почетной свиты. Ученики по очереди несли над его головой балдахин из пальмовых листьев. Один из восторженных почитателей развязал свой тюрбан и, привязав за один конец к копью, нес его впереди как штандарт. Перед вступлением в пределы города пророк остановился в месте, отведенном для пятничной молитвы, и произнес проповедь, совершив все полагающиеся обряды. То была первая из служб, отправляемых с тех пор и по сей день каждую пятницу.

Мединцы в праздничных одеждах устремились навстречу, чтобы приветствовать въезжающего героя, и кричали ему: «Остановись у нас, о пророк! Здесь нет ни в чем недостатка! Вот тебе покои! Вот тебе охрана!» Мухаммед отвечал: «Пусть моя верблюдица гуляет свободно. Она сама покажет, какова воля Аллаха относительно места, где я должен остановиться».

Медленно продвигалась триумфальная процессия мимо грациозных пальмовых деревьев, зеленых садов в южной части города. Наконец животное остановилось и легло на землю в восточном квартале, у большого двора с несколькими финиковыми пальмами. Найдя себе таким необычным способом место для ночлега, Мухаммед мудро избежал всяческих проявлений ревности, которые иначе могли бы возникнуть. Первейшей его обязанностью было приобрести землю, ибо он отказался принять этот дворик в дар, что было на самом деле ему предложено.

После такого триумфа явились трезвые мысли о том, что надлежит сделать, чтобы обеспечить успех миссии в том случае, если народ не будет единодушен в своей симпатии к правоверным. Среди мединцев находилась большая группа эмигрантов из Мекки (Muajerin) и новообращенные (Ansars), на которых, разумеется, можно было положиться. Но было множество тех, кого называли «Недовольными» (disaffected), которые спрашивали: «С какой стати мы, уроженцы Медины, должны бросаться к ногам чужеземца?» или «А не потеряем ли мы свои вольности и не попадем вместе с детьми в рабство?» Свою враждебность они до поры до времени скрывали, но все-таки ненависть тлела, и пророк знал, что в любой момент она может вырваться наружу в виде открытого и ничем не сдерживаемого противостояния.

Кроме того, в Медине были иудеи, с которыми у пророка были особые отношения: ведь он позаимствовал у них многие элементы учения и обряды и выказывал большую симпатию в отношении их религиозных взглядов.

Часть иудеев удалось привлечь на свою сторону и сделать горячими приверженцами ислама, но остальные осыпали пророка насмешками. Этих последних он в дальнейшем яростно осуждал как мятежников, как тех, кто слеп перед лицом Всевышнего, как принадлежащих к поколению, которое убивает пророков и отвергает Мессию.




«О люди Писания! — восклицал он. — Почему не уверовали вы в знамения Аллаха, вы ведь удостоились лицезрения… Почему вы путаете истину с ложью и скрываете истину?» (Коран, 3: 70, 71).

(Перевод Б. Шидфара)

Во второй суре, датируемой первым годом Хиджры,[40 - Хиджра — переселение мусульман из Благословенной Мекки в Лучезарную Медину, начало мусульманского летоисчисления.] пророк завещает своим последователям отказаться от вина. Четыре года спустя он понял, что имеет смысл только полное воздержание, и запретил как вино, так и азартные игры.

Непростая задача стояла перед Мухаммедом: он, как и мы теперь, знал, что публичный триумф нередко оказывается предвестником поражения. Тем не менее он продолжал открыто признавать, что обращается к Аллаху за поддержкой и руководством.




XV

Ислам


Остановимся теперь на пороге новой эры и зададим себе вопрос, что же это было за учение, которое до сего момента проповедовал Мухаммед, и что он намеревался привнести в Медину. То было, как утверждает профессор Палмер, «разительно новое и оригинальное учение»: впервые в истории у арабов появилась была великая идея единого Бога, вера в общего отца Авраама, надолго преданные забвению из-за невежественного почитания камней и бревен. То была радикальная и новая реформа, вследствие которой дети продуваемых свирепыми ветрами пустынь отказались от фетишизма в пользу поклонения Аллаху. Народ не был отвращен от любого зла; так, например, мужчины знали, что Авраам, Исаак и Иаков были женаты не один раз, имея при этом наложниц из числа рабынь, и поэтому не были готовы отречься от многоженства и тому подобных наклонностей.

Они взирали на христианство сквозь мутную дымку своих темных традиций и не понимали всего того величия, которое в нем было. Их не привлекали его доктрины, поскольку они не способны были их понять. Они с презрением относились к учению о Пресвятой Троице. В их воображении вечно смешивались трое — Аллах, дева Марьям (Мария) и Иса (Иисус), то есть верховное божество, которому надлежало особенно горячо поклоняться; пророк, которого не упоминали без просьбы о благословении; и женщина, которую они путали как с сестрой Гаруна (Аарона), так и девственной женой Иосифа.

Взгляды Мухаммеда до Хиджры (или бегства в Медину) были достаточно просты: Аллах един, Мухаммед — его вестник. Мертвые восстанут, добро будет вознаграждено, а зло наказано. Молитвы должны возноситься утром, после полудня и на ночь. Бедным полагается раздавать милостыню. Необходимо быть честным при взвешивании и измерении товара, хранить верность своему слову, а также женам и наложницам. Заключенным договорам надлежало строго следовать. Это была религия дела, и в ней не было места для каких бы то ни было иных законов. Она воплощала законченное и неизменное. В ней не существовало и не существует поныне никаких суббот, когда каждый час священен, а мысли направлены к предметам возвышенным.[41 - Мухаммед призвал своих последователей по пятницам в мечеть на проповедь, но повседневные дела при этом не прерывались. Обыкновение собираться вместе по пятницам существовало и до пророка.] У талмудистов был позаимствован рай — образ неба, усыпанного драгоценными каменьями, орошенного водами рек, украшенного буйной растительностью, и это описание предназначалось непосредственно простым людям, не имея отношения к высоким материям. Говорилось о «царских чертогах» и о «земле, покрытой цветами», о «неувядаемых лилиях, браслетах из живых жемчужин».

Рай выглядел как физическая реализация картины подобной той, что описывается у Дамиани:
		Где дома из перламутра отражают легкий свет.



		Позолоченные своды — в мире их прекрасней нет!



		Сколько там творений чудных из бесценных самоцветов,



		И блестящие дороги в золотой убор одеты!



		Там мороз и зной бессильны, и в любые времена



		Только роз благоуханье, только вечная весна



		В блеске лилий, анемонов в аромат погружена.








В обители блаженных был золотой город, «изобиловавший млеком и медом», где слышались «возгласы пирующих»; где жители гуляли по «мостовым из золота» и любовались стенами, украшенными редкими каменьями. Правда, арабы, которые пели о подобных вещах, не восклицали, с «тоской по небесам», в духе Фабера и Мейфарта:
		Услышь, душа, напев благословенный



		Над зеленью полей и бездной волн ревущих.



		Как сладок миг той правды изреченной,



		Что в новой жизни ожидает лучших!



		«Ершалаим! Высоки твои стены!



		Господа славишь ты!



		К тебе в своем сердце спешу я безмерно,



		Ты домом моей стал мечты.



		Преград, что мечте не дадут воплотиться,



		Не может быть крыльям моим!



		За горы, долины, холмы, словно птица,



		Лечу я к вратам твоим!








Мы не слышим таинственного хора, как в стихах Джордж Элиот:
		Войти бы мне в невидимые хоры



		Тех мертвецов великих, что и ныне



		Посмертно украшают ум их знавших.



		Они еще живут в движенье убыстренном пульса;



		В небреженье к ничтожным целям, что ведут к себе;



		В возвышенных раздумьях, что пронзают



		Тьму ноги и зовут негромко, внятно



		Мужей в широкий мир!








Напротив, в исламе рай был местом чувственного наслаждения, где радости земного существования усиливались во сто крат, где духовное и непорочное культивировалось не больше, чем при жизни. Его замысел представлял собой тоскливую смесь хорошего и дурного, и он был даже более телесным, чем рай у талмудистов. Четыре жены, которые позволялось иметь мусульманину, в этом блаженном обиталище умножались в числе многократно, а красота их усиливалась бесконечно, и в этом смысле материализм иудейского рая был превзойден и посрамлен. Там — «реки из воды непортящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меду очищенного. И для них там всякие плоды и прощение от их Господа» (Коран, 47: 16).

«Лица в тот день [День Воскресения] благостные, своим стремлением довольные, в саду возвышенном. Не услышишь ты в нем болтовни. Там источник проточный, там седалища воздвигнуты, и чаши поставлены, и подушки разложены, и ковры разостланы» (Коран, 88: 8—16).

Не похоже, чтобы Мухаммед был человеком, стремящимся к чувственным наслаждениям; наоборот, в своих личных пристрастиях он был непритязателен, и он изображал эти небеса земных радостей в тот блаженный период своей жизни, когда любовь к Кадидже составляла главную опору его существования. Он, по-видимому, описал характерные особенности будущей жизни так, как это делали колдуны и раввины, вероятно, приглушив то, что казалось чрезмерным, ибо его религия никогда не сулила легких путей. Те послабления, которые он допустил, в современном мире могли бы показаться преступными. Но так как они бытовали у арабов с незапамятных времен, он принял их безоговорочно, ограничив конечно же насколько возможно.

Между сурами существует особое отличие, и когда мы сравниваем их, оно бросается в глаза. Главным образом речь идет об их длине, что имело существенное значение. Если мы разложим суры в хронологическом порядке, то заметим, что ранние изречения отличаются необычайной краткостью, а более поздние порой оказываются весьма продолжительными.[42 - Предполагаемая хронологическая последовательность сур приводится в данном труде. Коран в переводе на английский язык, выполненном преподобным Дж. М. Ро- дуэллом, имеет иную хронологию.] Первые двадцать две суры, расположенные в известном порядке, в среднем включают в себя не более пяти строк. Следующая часть содержит в среднем до шестнадцати строк. Дальнейшие пятьдесят имеют уже семьдесят семь строк. А средняя продолжительность последних двадцати двух — сто десять строк.

Ранние изречения носят отрывочный характер. Возможно, они действительно были криком, идущим из глубины души. Это безудержные, буйные возгласы. Позднейшие суры по своему характеру повествовательны, доказательны, описательны и обличительны. Они похожи на речи человека, который доказывает свои убеждения идейным противникам.

Начиная проповедовать свое учение, Мухаммед просто призывал арабов служить Богу Авраама, безотносительно каких-либо существовавших до этого религий; хотя он говорил, что в прошлом были мусульмане, вероятно, имея в виду существование людей, полностью вверивших себя воле Аллаха. Когда же он лично познакомился (хотя, может быть, и косвенно) с содержанием священных книг иудеев и христиан, он объявил свою собственную подтверждением этих книг, говоря так:




«Это Писание благословенное, которое Мы ниспослали, следуйте же ему и бойтесь Аллаха, да будет на Его милость и упование. И не говорите, о жители Мекки: "Было ниспослано Писание лишь иудеям и христианам до нас, и мы не знали об их учении"» (Коран, 6: 155,156).

(Перевод Б. Шидфара)




В более поздний период Мухаммед возносится значительно выше, нежели он это делал в ранних своих откровениях. Теперь он утверждает, что является последним из шести пророков, остальные пятеро — это Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иса, или Иисус, и заявляет, что его приход был предсказан Писанием иудеев.




«Те, кому Мы даровали книгу, знают это, как знают своих сынов… О обладатели Писания! К вам пришел Наш посланник, чтобы, разъяснить многое из того, что вы скрываете в Писании, и проходя мимо многого (Коран, 5: 20, 15).

(Перевод И. Крачковского)




И сказал Иса, сын Марьям: «О сыны Исраила, поистине, я Посланец Аллаха к вам, подтверждая Тору, что была ниспослана до меня, и принося вам радостную весть о Посланце, что придет после меня, имя которому будет Ахмад» (Коран, 61: 6).

(Перевод Б. Шидфара)




Вначале Мухаммед считал, что откровений, выражающих волю Господа, существует три — Тора, Евангелие и Коран.




«Уверовали мы в Аллаха и в то, что ниспослано нам и ниспослано Ибрахиму, и Исмаилу, и Исхаку, и Якубу и его потомкам, и то, что даровано было Мусе и Исе и пророкам от Господа их, и не будем отделять их друг от друга»… (Коран, 3: 84).

(Перевод Б. Шидфара)




Впоследствии он возносит Коран над остальными, провозглашая, что его подлинник был на небе, и начинает противопоставлять себя как иудеям, так и христианам, не ссылаясь ни на какие предыдущие откровения.

Тех несложных обязанностей, которые предписывает Мухаммед, первоначально, до его бегства в Медину, не существовало. Правда, число ежедневных молитв после видения седьмого неба было увеличено до пяти. И население Мекки перешло от состояния духовной спячки к активному обсуждению религиозных вопросов, не представлявших для них прежде никакого интереса. И теперь их чувства достигли столь высокого накала, что вся община разделилась на фракции.[43 - Мухаммед объявил, что большое количество сект в исламе свидетельствует об его истинности.] Несколько сотен человек так глубоко было затронуто проповедями нового учителя, что во имя его идей готово было терпеть преследования и гонения. Некогда погрязшие в суевериях и всевозможных пороках, люди теперь пять раз в сутки простирались в молитвах пред невидимым Аллахом, о котором так мало задумывались раньше. Они честно пытались следовать наказам, которые, как они верили, были ниспосланы им от Него непосредственно. Подобные перемены можно сравнить не иначе как с пробуждением людей после первых проповедей Евангелия.

Сам пророк рисует картину правоверного народа в следующих словах:

«А рабы Милосердного — те, которые ходят по земле смиренно и, когда обращаются к ним с речью невежды, говорят: "Мир!" И те, которые проводят ночи пред своим Господом, поклоняясь и стоя. И те, которые говорят: "Господи наш, отврати от нас наказание геенны! Ведь наказание ею — бедствие! Поистине, она плоха как пребывание и место!" (Коран, 25: 64–66).

И те, которые не призывают с Аллахом другого божества…

И те, которые не свидетельствуют криво, а когда проходят мимо пустословья, проходят с достоинством (Коран, 25: 68, 72).

И те, которые, когда им напомнишь знамения их Господа, не повергаются ниц глухими и слепыми к ним. И те, которые говорят: "Господи наш! Дай нам от наших жен и потомства прохладу глаз и сделай нас образцом для богобоязненных!" (Коран, 25: 73, 74).

Они будут вознаграждены горницей за то, что терпели, и встречены будут в ней приветом и миром, вечно пребывая там. Прекрасно это как пребывание и место!» (Коран, 25: 75, 76).

(Перевод И. Крачковского)




«Прекрасны в глазах людей страсти их — любовь к женщинам, и к потомкам, и к богатствам накопленным — золоту и серебру, и быстрым скакунам, скоту и посевам. Это все — преходящие блага земной жизни, у Аллаха наилучшее воздаяние (Коран, 3: 14).

Скажи: "Возвещу вам о лучших благах: для тех, кто были богобоязненны, у Господа их уготованы сады райские, где под деревами текут реки, и вечным будет там пребывание. И чистые жены, и благоволение от Аллаха, ведь Аллах имеет о рабах своих попечение". О тех рабах Своих, которые говорят: "Господи наш, поистине мы уверовали, прости нам грехи наши и избавь нас от огненного мучения". О терпеливых, и правдивых, и расходующих и творящих молитвы, и пред зарей молящих о прощении» (Коран, 3: 15–17).

(Перевод Б. Шидфара)




«За исключением христианства, — писал Бартолами Сент-Иллер — основанного на Ветхом Завете и Евангелиях, со всеми их подобными чуду последствиями, мир не может похвастать ни одной религией, которую можно было бы по достоинству сравнить с исламом, заслуги которой можно было бы хотя бы отдаленно с ним сравнить». Доктор Вейль говорит, что хотя мы не можем считать Мухаммеда за истинного «пророка», мы также не вправе отрицать его заслуги в том, что он представил самые благодатные доктрины Ветхого и Нового Завета арабам в то время, когда они были лишены единого лучика веры, и уже поэтому он должен рассматриваться в некотором смысле посланцем Бога. Граф де Буленвийер полтора века тому назад сказал, что за пределами христианского учения нет религиозной системы более приемлемой, нежели ислам, так же как и более благоразумной, утешительной для праведников и ужасной для грешников.




XVI

Меч обнажен


Медина, до того времени известная как Ясриб, теперь получила то имя, под которым город известен ныне. Одной из первых забот Мухаммеда было начать оборудовать место для молений. В этом вопросе его планы были предельно просты. Там, где его верблюдица впервые склонила колени, чтобы помочь ему спешиться, срубили часть деревьев и построили стены из земли и кирпича. Стволы пальм поддерживали крышу, осененную со всех сторон их кронами и покрытую их же листьями. Под этой кровлей, достаточно вместительной для большой конгрегации, пророк имел обыкновение проповедовать, стоя на голой земле и опираясь о ствол одной из пальм до тех пор, пока не был построен специальный помост.

Когда молились иудеи, они обычно поворачивались лицом к Иерусалимскому храму, в согласие с тем, как поступил Соломон во время молитвы по случаю- открытия храма. Когда могли, они входили для молитв в священные пределы, но, находясь в отдалении, они, следуя примеру пророка Даниила, открывали окна своих домов, обращенные к городу Давида, и возносили свои мольбы. Мухаммед сначала не устанавливал никаких правил на этот счет, но после бегства в Медину он призвал последовать примеру иудеев, — вероятно, ради поддержания хороших отношений. И очень скоро он увидел, что может укрепить свои позиции, дав своим последователям собственное национальное «место, куда смотреть во время молитв» (кибла, а прежде — кабала). Было сказано, что за указаниями он обратился к Джабраилу. Архангел направил его мысли к Аллаху, и вскоре он получил откровение, как записано во второй суре.

«И так Мы сделали вас общиной посредствующей, чтобы вы были свидетелями относительно людей… И Мы сделали киблу, которой ты держался, только для того, чтобы Нам узнать, кто следует за посланником среди обращающихся вспять… Мы видим поворачивание твоего лица по небу, и Мы обратим тебя к кибле, которой ты будешь доволен. Поверни же свое лицо в сторону запретной мечети. И где бы вы ни были, обращайте свои лица в ее сторону… Ведь те, кому даровано Писание, знают, конечно, что это — истина от Господа их, — Поистине, Аллах не небрежет тем, что они делают!..У всякого есть направление, куда он обращается. Старайтесь же опередить друг друга в добрых делах!» (Коран, 2: 143–148).

(Перевод И. Крачковского)




Во время общей молитвы Мухаммед обратил лицо к Иерусалиму и дважды простерся всем телом в этом направлении, отчетливо произнося истинный смысл слов, приводимых выше. Он незамедлительно повернулся в сторону юга, и вся конгрегация повторила его движения. В этот миг была навеки разорвана нить, связывавшая ислам с иудаизмом. И с тех пор никогда во все последующие годы мусульмане не поворачивались лицом к иудейской столице во время богослужения. Так велико было значение единого движения провозвестника!

Именно в этот период был установлен порядок, согласно которому и ныне верующих созывают на молитву. Раньше муэдзин просто выкрикивал: «На общую молитву!» Но этот ритуал был недостаточно официален, в то время как значение богослужения в Медине столь возросло и на эту тему начались дискуссии. Кто-то предлагал созывать верующих звоном колоколов, как это принято у христиан, другие — звуком трубы или тимпана. Кто-то советовал зажигать костры на возвышенных местах или башнях. Но опять же, «истинный» способ открылся одному из жителей города во сне. В сновидении он встретил человека с колоколом и попросил продать его, чтобы созывать мусульман на молитву. В ответ он услышал: «Я покажу лучший способ», и стал произносить те слова, которые сейчас приняты для этой цели. Горожанин тут же пришел к Мухаммеду, и пророк понял, что видение было «послано Аллахом». Он послал своего чернокожего муэдзина выполнить то, что было явлено во сне. Слуга послушался, пошел к высокому зданию, стоявшему подле новой мечети, и дождался, когда забрезжит день. Как только первый луч солнца стал ласкать его взор, он возвысил голос и стал будить спавших такими знакомыми сейчас словами, произносимыми во всю силу его могучих легких. Так возникла еще одна, славная, испытанная временем традиция.

Вскоре после прибытия в Медину Мухаммед официально женился на юной Айше, с которой, как мы помним, он был сговорен еще в Мекке, и она стала его любимицей. По мере того как возрастало количество жен, он строил все новые покои, причем каждый из них примыкал к мечети. Комнаты были самыми простыми — обычные хижины площадью не более 12 квадратных футов, из кирпичей, обожженных на солнце, с крышами из пальмовых листьев и такими низкими потолками, что стоя, их можно было коснуться рукой. Образ жизни в таких покоях был не менее простым. Айша говорила: «Целый месяц мы ни разу не разводили огня, чтобы приготовить пищу, которая у нас состояла лишь из фиников и воды, пока кто-то не прислал нам мяса. У нас не бывает подряд два дня, когда мы едим пшеничные лепешки». Между дверьми хижины Айши и входом в мечеть была прихожая, где пророк совершал вечерние обряды; остальное время он делил между женами. Простые матрасы лежали на земле; на обмазанных глиной стенах висели мехи, применявшиеся для хранения воды, молока или меда. На свадебном пиру Айши подавались финики и оливки, а ее имущество составляли две юбки, головной платок, кожаная подушка, набитая пальмовыми листьями, два запястья из серебра, чаша для питья, ручная мельница, два сосуда для хранения воды и кувшинчик. Подобная простота была по сердцу тому, кто в юности был погонщиком верблюдов, тому, кто любил слиться с природой, озирая бесплодные равнины с горных вершин, тому, кто мог прилечь головой на камень в горной пещере. Но это не импонировало вкусу тех последователей пророка, чье роскошноеокитье все больше и больше шло вразрез с простыми привычками их вождя.

В своих усилиях укрепить позиции в Медине Мухаммед упрочил связи между выходцами из Мекки, эмигрантами, и ансарами, жителями Медины, которые признали его своим вождем. Новообращенные там тесно сплотились со старыми последователями пророка, что становились ближе родственников, так как они унаследовали узы, ставшие прочнее кровного родства. Пришлые принимались радушно, так что время тоски по родине и болезни переносились легко и покорно. Именно о таких временах и таком братстве говорится в восьмой суре Корана.




«Вспомните: когда вы были малочисленны, слабы и презираемы на Земле, боясь, что вас схватят, Он дал вам убежище, поддержал вас Своей помощью и наделил вас добром…. Поистине те, что уверовали и совершили хиджру и прилагали все усердие в сражении, жертвуя ради Аллаха и своим имуществом, и своими жизнями, и те, кто приютили их и помогали им, — близкие и покровители друг для друга» (Коран, 8: 25,71).

(Перевод Б. Шидфара)




Это была уловка, сыгравшая свою роль, пока новообращенные и последователи пророка не освоились на чужбине, но постепенно эти правила утратили силу и были упразднены. Пророк был, однако, убежден, что не одной братской любовью можно добиться успеха в своей миссии, и что в битве, предстоявшей ему, необходимо было более мощное оружие.




Меч пророка Мухаммеда


Мы заметили, что между двумя договорами Акабы существовала принципиальная разница: второй требовал от ученика, чтобы он защищал законы ислама с оружием в руках, — требование, которого не было в первом соглашении. Первый не призывал к наступательной войне. Тогда еще не было иных требований, кроме призывов к переменам, намеченным в сознании пророка. Мухаммед утверждал, что разные пророки, посланные Аллахом, имели различные атрибуты: Моисей являл провидческий дар и милосердие; Соломон — мудрость, величие и блеск; а Иса — свою добродетельность, влиятельность и познания. Но ни один их этих атрибутов недостаточен, чтобы победить неверие, так что чудеса, сотворенные Моисеем и Исой, не достигли цели. «Стало быть, я, последний из пророков, — воскликнул он, — послан сюда с мечом! Так пусть же поборники ислама не спорят и не доказывают, но убивают всякого, кто откажется подчиниться закону или платить дань. Кто бы ни сражался за ислам, будет ли он побежден или станет победителем, он наверняка получит награду. Меч — это ключ от рая и от ада!»

Если мы заглянем в Коран, то найдем там немало свидетельств подобной бескомпромиссности.

«И сражайтесь на пути Аллаха… И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение! И не сражайтесь с ними у запретной мечети, пока они не станут сражаться с вами. Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их (Коран, 2: 186, 187).

Дозволено тем, с которыми сражаются, за то, что они обижены… Поистине, Аллах может помочь им (Коран, 22: 40).

А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то — удар мечом по шее; а когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы… А у тех, которые убиты на пути Аллаха, — никогда Он не собьет с пути их деяний» (Коран, 47: 4, 5).

(Перевод И. Крачковского)




Призовут вас сражаться с людьми, обладающими великой силой и доблестью. Либо будем сражаться с ними, либо должны стать они мусульманами (Коран, 48: 16).

(Перевод Б. Шидфара)




«Добыча принадлежит Аллаху и посланцу» (Коран, 8:1).

После того как Мухаммед покинул Мекку, дела там наладились, чему немало способствовало воцарение покоя. Пророк наблюдал развитие событий с интересом, особенно потому что успел утвердиться в мысли о завоевании. Тяжело нагруженные караваны, отправлявшиеся в том направлении, сулили хорошую обеспеченность всем необходимым для налета и грабежа, а заодно и возможность осуществить свою месть родичам за то, что те отвергли его. Когда мы размышляем о характере арабов и вспоминаем, что потомки Исмаила всегда промышляли грабежом, нам должно стать понятно, как были восприняты эти новые планы. Действительно, существовало нечто в миссии пророка, нечто, непосредственно отвечавшее национальному складу. Как только открылось поле деятельности во имя удовлетворения низменных инстинктов — они с энтузиазмом начали собираться под знамя пророка.[44 - «Магометанство взялось за меч не для того, чтобы уничтожить всех неверных и язычников, и не для того, чтобы силой заставлять людей принять мусульманство, но с единственной целью провозгласить вечную истину о единстве Творца на всем пространстве известного к тому времени мира». — Сайд Ахмед Хан Бахадор (Лондон, 1870), «Эссе», т. 4, с. 30.Однако другой мусульманин, Сайд Амир Али, один из потомков пророка, в своем «Критическом исследовании жизни и учения Мухаммеда» (Лондон, 1973) утверждает: «Мы раз и навсегда отрицаем, что ислам когда-либо брался за меч с целью насильственного обращения неверных. Ислам брался за меч исключительно ради самозащиты и не выпускал его из рук только ради этого. Ислам никогда не вмешивался со своими догмами ни в одну этическую систему, не преследовал никого, не насаждал инквизиции».Но, тем не менее, меч был обнажен, и схватились за него мусульмане с готовностью.]

Богатые караваны, нагруженные драгоценными товарами, длинные вереницы верблюдов несли из Таифа и Мекки грузы, стоимость которых могла составлять, по нынешним меркам, сотни тысяч долларов в год. В узких проходах, на горных перевалах они становились добычей для небольших банд грабителей, если налетчики проявляли дерзость и решительность. Порой почти каждый житель Мекки был финансово заинтересован в одном караване. Богатые щедро вкладывали средства, бедняки доверяли свои скудные сбережения ответственному лицу, кто брал на себя проведение торговой операции. Можно только себе представить, с каким интересом земляки пророка смотрели в сторону Медины, посылая караваны в Сирию, и раздумывали, следит ли их опальный враг за их передвижениями бдительным, недреманным оком.

Когда миновали первые полгода после бегства в Медину, Мухаммед послал одного из своих дядей на перехват мекканского каравана, возвращавшегося из Сирии. Столкновение было предотвращено благодаря вмешательству одного из шейхов, одинаково дружелюбно относившегося к обеим сторонам. Месяц спустя за добычей отправился следующий отряд, но Курайшиты были слишком сильны для него, и стычки снова не произошло. Еще через несколько недель, осенью 623 года Р.Х. из Медины, под покровом ночной темноты, как, впрочем, и предыдущие, выбрался третий отряд. Ему предстояло разыскать караван во главе с Абу-Суфьяном. Но мекканцам удалось избежать расставленной ловушки. Предводителям всех отрядов пророк вручил свое знамя белого цвета, однако этот символ его полномочий не обеспечил успеха. Тогда Мухаммед решил лично возглавить предприятие и принял участие в нескольких следующих рейдах, которые, впрочем, оказались не более успешными.

Первый удачный поход имел место во время священного месяца, когда любой благочестивый араб должен был помнить, что войны запрещены. Несмотря на священный период, Мухаммед велел предводителю идти в долину, в которой он проповедовал джиннам, и там поджидать караван, «и дело будет верное». Караван был встречен и разграблен неподалеку от Наклы. В стычке один человек был убит (ноябрь 623 г.). Поднялся скандал в связи с этим «святотатственным» событием, и Мухаммеду пришлось притвориться, что он разгневан на вожака. От награбленного ему пришлось отказаться. В связи со случившимся к Корану было сделано добавление, которое можно прочесть во второй суре.

Спрашивают они тебя о запретном месяце — сражении в нем. Скажи: «Сражение в нем велико, а отвращение от пути Аллаха, неверие в него и запретную мечеть и изгнание оттуда ее обитателей — еще больше пред Аллахом: ведь соблазн — больше, чем убиение!» (Коран, 2: 214).

(Перевод И. Крачковского)




Пока в Медине разгорались страсти, в Мекке, напротив, устанавливался совершенно христианская атмосфера. Мы не прочтем ни о репрессиях, ни о кровопролитии в стане

Курайшитов. В январе 624 года лазутчики сообщили Мухаммеду, что караван Абу-Суфьяна, обошедший минувшей осенью его засады, находился на пути домой из Сирии. Он состоял из тысячи верблюдов, которые несли на себе невероятно богатые товары, изготовленные на севере. Мухаммед принял решение ни в коем случае не дать ему ускользнуть. Он собрал небольшой, но достаточно боеспособный отряд, включавший 70 караванных верблюдов, бывших мекканцев, озлобленных своим нынешним существованием, и боевые группы из новообращенных мединцев, каждая под собственным стягом. С неизменной своей уверенностью он выступил во главе своих сил. Пройдя некоторое расстояние по направлению к Мекке, он затем повернул в сторону Красного моря, разбил лагерь в плодородному уголке возле пресноводного источника Бадр, где и стал ждать мекканцев.

Тем временем Священный город был повергнут в страх и смятение появлением гонца от каравана, который во всю мочь гнал своего верблюда. Он размахивал разорванным плащом, чтобы привлечь к себе внимание и показать, какие тревожные новости он принес. Когда верблюд опустился на колени и вокруг него столпились обеспокоенные горожане, вестник закричал изо всех сил: «О Курайшиты! О Курайшиты! Мухаммед преследует ваш караван! На помощь! На помощь!» Больше просить не пришлось — город был сразу же взбудоражен как улей. На кон были поставлены тысячи и тысячи золотых. Благосостояние одних, единственный источник существования других — всё было поставлено под удар. Меч был обнажен в долине джиннов, и там пролилась кровь. Теперь настало время расплаты, время мести, — или этот Мухаммед не оставит в Мекке камня на камне. Семьсот верблюдов и сотня лошадей, прекрасно снаряженных, быстро двинулись на север. Но вскоре жители, к своему величайшему удивлению и радости, узнают, что караван, благодаря мудрости Абу-Суфьяна, сумел избежать опасности. Следует ли пойти и покарать мусульман? Гордость и ненависть гнали народ вперед, удержать всех желающих было невозможно.

Мухаммед в свою очередь рвался на юг с не меньшим энтузиазмом. Он кричал своим приспешникам: «Вперед, с благословления Аллаха! Он обещал армию или караван. Мнится мне, я уже вижу поле битвы, усеянное телами Курайшитов!» Предусмотрительный провидец не забыл, однако, подготовить быстроногого верблюда, чтобы в случае крайней необходимости покинуть шатер военачальника и убежать в Медину. Но этого не понадобилось: два войска, столкнувшись у Бадра, под зовы труб, ринулись навстречу друг другу, и ряды мекканцев, хотя их численность и превышала намного вражескую, были расстроены. Мухаммед заявил, что в сражении принял участие Джабраил с тремя тысячами ангелов и что победа была дарована Аллахом, которому, как и его пророку, достались трофеи. Битва считается самой значительной во всей истории ислама, значение ее было очень велико. Добычи взяли немного, так как караван избежал грабежа. Но победителям досталось оружие и верблюды, одежда и ковры, и после того как пятая часть отошла пророку, остальное было поровну поделено между его приспешниками. Те, кто сражался в самой гуще, роптали на то, что остальным досталось не меньше, поэтому тут же не замедлило себя ждать «откровение», необходимое, чтобы успокоить недовольных. Так был введен закон раздела добычи, который гласил: «Знайте, что сколько бы добра вы ни захватили, одна пятая часть из него достается Аллаху и его пророку, а также сиротам, бедным и странникам».

Медина ликовала, когда быстрый дромадер Мухаммеда принес его к молитвенному месту, и глашатай провозгласил, что Курайшиты побеждены. Малые дети, как гласит предание, до такой степени обрадовались новости, что с воплями помчались по улицам. В Мекке настроение было иным: мрачная злоба воцарилась в сердцах. Понятную скорбь по убитым заглушало стремление во что бы то ни стало жестоко отомстить. «Не плачьте по убитым, — твердили жители. — Не сокрушайтесь о своих потерях, не просите певцов оплакивать их в своих песнях. Будьте мужчинами, героями! Не позволяйте скорби и стенаниям ослаблять вашу ненависть к Мухаммеду и его сообщникам. Они будут презирать вас, сделают мишенью для своих насмешек, если мы покажем им свою слабость. Мы выступим против них снова и воистину мы отомстим!» Так день за днем, неделя за неделей непримиримый дух ненависти оставался в людях. Но наступил момент, когда природа не позволяет больше выдерживать напряжение, и тогда ничем не сдерживаемая скорбь, как это принято на Востоке, хлынула на улицы, ибо едва ли была хоть одна семья, не потерявшая в сражении родственников, пленными или убитыми. В каждом квартале, кроме одного, ибо Хинд, непреклонная жена того, кто возглавлял караван, не ставшая рыдать по-бабьи, заявила: «Слезы не хлынут вновь из наших глаз, пока мы не объявим войну отмщения против Мухаммеда и его сообщников! Если слезы смоют горе — я готова плакать сейчас вместе с вами. Но я не стану!»
		Что из того, что битву проиграли?



		Не все еще потеряно: непобедима злость,



		Стремленье мстить и ненависть бессмертны,



		И мужество вовеки не убудет!










XVII

Победа Мекки


Мухаммед заставил мусульман поверить, что на их стороне воевали ангелы, а Сатана принял сторону Курайшитов, только Сатана не был воплощением «непобедимой воли», каким его описал Мильтон: скорее это был до крайности трусливый джинн. «Иблис превозносил их труды и говорил: "На сегодняшний день нет человека, который превосходил бы вас, ибо я, воистину, ваш названый брат! "» Когда же два войска стали друг перед другом лицом к лицу, он быстро показал пятки и прокричал: «Воистину, я вас покидаю; воистину, я вижу то, чего вы не видите; воистину, я боюсь Аллаха, ибо Аллах может покарать!» Отъявленный трус увидел полчища ангелов и оставил своих сообщников на произвол судьбы!

С помощью подобных вымыслов Мухаммед внушал своим последователям веру в то, что ангелы на их стороне, что Иблис и злобные джинны — на стороне врагов; что правоту дела нужно было доказывать с мечом в руках. Военная победа стала отныне его единственной правдой; его прежнее упование на мирные меры было отброшено; не трудно было догадаться, какими будут последствия. Курайшиты потерпели поражение не потому, что они были врагами жителей Медины, но потому что были противниками религии Аллаха; и это обстоятельство пророк не преминул использовать в качестве урока тем, кто все еще отказывался принять ислам, а таких было немало, особенно среди влиятельных горожан из числа иудеев. Первой среди них оказалась женщина, сочинившая куплеты, которые переходили в Медине из уст в уста после битвы у Бадра, и в них осуждалось безумие того, кто поднял руку на выдающихся представителей собственного рода-племени. Эта женщина, окруженная своими ребятишками, была среди ночи заколота кинжалом убийцы, которому на следующий день в мечети Мухаммед рукоплескал за его отвратительное преступление. Спустя несколько недель смерть настигла еще одного сочинителя, что случилось по прямому указу пророка, которого очередной раз глубоко задела легко запоминающаяся сатирическая поэзия. На этот раз автором оказался обращенный в иудаизм, и расправа над ним напомнила тем, кто принял ту же веру, что следует остерегаться гнева Мухаммеда. Осуждение иудеев в Коране сопровождалось преследованиями, изгнаниями, пока все они не покинули город, и с тех пор в сурах иудеи уже не упоминались.[45 - «Тогда не существовало ни судов, ни полиции, не было в Медине и военных судов; кто-то из последователей Мухаммеда, следовательно, должен был играть роль исполнителя смертных приговоров, и было бы лучше, если бы это делалось тихо, поскольку прилюдная казнь человека на глазах всего его клана вызвала бы беспорядки, еще больше кровопролития и встречные обвинения, пока весь город не оказался втянутым в конфликт. Если подобные преступления можно называть «тайными убийствами», то именно такие тайные убийства стали существенной частью внутреннего устройства Медины. Людей нужно было убивать, и тогда лучше, если так». — «Studies in a Mosque», Стэнли Лейн-Пула, с. 69.]

Пока подобные мелкие проблемы нарушали спокойствие Медины, гнев жителей Мекки только накалялся. Вождь, чей караван избежал разграбления перед битвой у Бадра, поклялся отомстить. Следующей за этим инцидентом весной он собрал небольшой отряд и совершил рейд на Медину, оказавшийся малоэффективным; он был отброшен Мухаммедом, который гнал его прочь, несмотря на изрыгаемые проклятья. У каждого из двухсот нападавших на луке седла был мешок с провизией, и когда предводитель пустился в бегство, все воины бросили свои мешки, чем это сражение и запомнилось.

Мухаммед уже не был просто пророком — он был победителем, и высказывания его изменились, поскольку выражали теперь дух законодателя и правителя. Обычный образ жизни, отличавшийся крайней простотой, не изменил ему, несмотря на уговоры некоторых приспешников, желавших, чтобы он приобрел царственную пышность, приличествовавшую другим правителям Востока. Когда один говорил с ним на эту тему, он ответил: «Разве недоволен ты тем, что имеешь ты виды на будущую жизнь, тогда как они — только на жизнь настоящую?» Говоря так, он не утверждал, тем не менее, крайнего аскетизма, и учил, что Аллах не был другом тому, кто безрассудно вредил своему здоровью. Он дозволял слабым и немощным не соблюдать постов, а также сокращать предписанные молитвы, а когда он желал того, что можно получить за деньги или посредством власти, он мог разрешить то, что не было противоестественным. Он требовал каждодневных почтительных приветствий, поместив в суре 33 распоряжения на этот счет.

Приблизительно через год после победы у Бадра пророк был в мечети в Кобе, когда внезапно вбежал запыхавшийся гонец и вручил ему запечатанное письмо от двуличного дяди Аббаса, который проинформировал его о том, что герой «с мешками провизии» вновь собирал против него рать. Караван, который мекканцы спасли, был распродан, деньги переданы в фонд и на собранные средства создана хорошо экипированная армия. Были созваны окрестные бедуины, готовые выступить против угрозы со стороны мусульман из Медины; и вот теперь войско выступило в поход на север. Распевая вирши и ударяя в бубны, распаляли свою ненависть женщины, которые требовали войны, и войско двигалось вперед и вперед, взывая к неумолимой мести. Оно опустошало поля, а впереди него мчались перепуганные крестьяне, спешившие укрыться. По мере приближения неприятеля, беженцы сообщали пророку преувеличенные известия о численности наступавших, так что в Медине наконец встревожились. Во время совещания возникли разногласия; наступающая армия, тем не менее, еще мешкала в пути, времени для обсуждения было достаточно, и Мухаммед решил облечься в доспехи и принять бой на подступах к городу.

Когда к вечеру в пятницу были произнесены молитвы, к мечети стали подходить вооруженные люди, и из своего жилища вышел пророк, готовый к бою. Он был опоясан боевым мечом, на левой руке его был щит, на голове — шлем, одет он был в кольчужный доспех. Теперь он был подлинный воин, однако его люди, побудившие его совершить такой шаг, до последнего момента, казалось, опасались за его жизнь и упрашивали его прислушаться к велению его внутреннего голоса. Он высокомерно возразил, дескать, негоже вождю снимать с себя боевой шлем, коль скоро он его надел, разве что сам Аллах рассудит между ним и его врагом. «Положитесь на волю Аллаха! Будьте сильны — и он пошлет вам победу!»

В трех милях на северо-восток от города, словно железный зубец, возвышалась над голой покатой равниной иссохшая, острая вершина горы Ухуд. На ее западном склоне пророк занял позицию, пройдя через все поля и сады, которые лежали между городом и его наблюдательным пунктом. Было утро субботы, и как только рассветные лучи позволили разглядеть на некотором расстоянии войско мекканцев, верные своему долгу муэдзины возгласили привычный призыв к молитве, и пророк подал всем своим последователям пример, благоговейно распростершись ниц. Когда утренняя молитва была закончена, наступавшие завершили приготовления к атаке, и начался бой — с единоборства, когда Мухаммед воскликнул «Аллах Ак- бар! Аллах велик!», и этот клич прокатился эхом по рядам его сторонников, единодушно и неумолимо возвестив о превосходстве поборников мусульманства. Тем временем исступленные мекканки воодушевляли на бой своих братьев звуками тимпанов и песней.
		Мы — дочери храбрых,



		Мы мягко ступаем по коврам,



		Но в сражениях мы не робеем!



		Поворачивайте назад, мы обратим вас в бегство!



		Обратим вас в бегство



		Своим презреньем!








Армии сошлись, люди пророка чувствовали, что они произвели на врага надлежащее впечатление, и ослабили натиск; неприятель ободрился. Со стороны мусульман послышались крики: «Amit! Amit! — Смерть! Смерть! Да поможет нам Аллах! Победа будет нашей!» Враг на мгновение дрогнул, но тут брошенный камень выбил пророку передний зуб, стрела ранила щеку, был повержен Хамза — «Лев», а за скалой поднялся ропот — «Пророк убит! А как же слово Аллаха?» Мусульмане пустились в бегство, мекканцы кричали: «Настал наш черед! Ухуд одолеет Бадр!», «Аллах на нашей стороне, а не на вашей!»

Слишком поздно мусульмане узнали, что их лидер жив; они воодушевились, но битва была проиграна, и им оставалось только перевязывать раненых и хоронить убитых.

Пророк, в своем бессильном гневе, кричал: «Пусть гнев Аллаха испепелит тех, кто обагрил лицо апостола его же кровью!» Дорога к Медине была запружена мужчинами и женщинами, спешившими разыскать своих раненых родственников, похоронить покойников; среди них была и сестра Хамзы, которая спросила у пророка, где ее брат. «Он среди людей», — ответил тот. Она разыскала изувеченный труп, села рядом и стала рыдать. Подошла Фатима и тоже заплакала, и тогда Мухаммед поклялся отомстить страшной местью. Когда над свежими могилами были прочитаны молитвы, народ, по двое и по трое, в скорбном молчании направился к покинутому, безлюдному городу.

Если победа при Бадре была знаком милости Аллаха, то чем стало поражение при Ухуде? Все ждали ответа из уст пророка. Народ роптал о потере престижа, иудеи осмелились высказать свои упреки. Правоверные были вне себя, однако уверения пророка были под стать случившемуся.

«Не слабейте же духом и не грустите, ваш будет верх, если вы уверовали в Писание. Если будете вы уязвлены оружием, то ведь те люди так же уязвлены. Мы попеременно даруем победу в сражениях людям… Умирает душа живая лишь с соизволения Аллаха по сроку записанному… Сдержал Аллах Свое обещание вам, когда убивали вы неверных с Его соизволения. А потом пали вы духом и стали спорить о приказаниях… Среди вас есть такие, что стремятся к благам земной жизни, а есть и такие, что стремятся к жизни загробной…А тех из вас, кто нас покинул в день, когда встретились два войска, заставил отступиться сатана из-за совершенных ими грехов…Но Аллах уже простил их, поистине, Аллах всепрощающ и терпелив» (Коран, 3: 139, 140, 145, 152, 155).

(Перевод Б. Шидфара)




Вообразите почитаемого всеми пророка, выступающего перед преданными ему людьми от имени великого Аллаха, с подобными заявлениями, которые он произносит среди глубокого молчания, воцарившегося тогда, когда они оставили свои дела, все свои поприща и стали молящимися вкруг святой мечети. С неукоснительностью бывалых воинов и торжественностью новобранцев они повторяют каждое движение своего вождя; коленопреклоненные, распростершиеся в пыли, в священном трепете, единодушно, они слышат ужасные слова, снизошедшие к их ушам от престола Аллаха. Здесь, внутри этой ограды, никто не решился бы насмехаться над происходящим, благоговейный страх воцарился в сердцах. Перед испуганными взорами бушуют языки адского пламени при звуке голоса пророка. Рай открывает свои чертоги, когда волшебный голос околдовывает их обещаниями неземных радостей. Вечность распахивает двери — и жизнь теряет всякий смысл. Мусульмане расходятся с места молитвы потрясенные, готовые вместе с апостолом на жизнь и на смерть. Ничто не важно теперь для них — удовольствия, богатство, рай, смерть, жизнь, — если не получено из его рук, ибо для них в этот миг он наместник самого Властителя Вселенной. Таинство красноречия и достигнутая власть над умами позволяют пророку и поражение обратить в победу.




XVIII

Битва у рва


Разрушить влияние в городе иудеев, о чем уже говорилось ранее, — в глазах Мухаммеда было настолько важной задачей, что он посвятил особую суру единственной победе, которую он одержал над Надиром, народом, чьи богатые владения располагались в трех милях от Медины. Прежде чем напасть на них, пророк послал экспедицию против племени Неджд, кочевавшего вдоль центрального тракта Аравии, и заставил его замолчать. Он вывел из строя еще одно племя, приказав умертвить его вождя. После этого он почувствовал, что готов идти на Надир, отрезав его от источников продовольствия и подвергнув главный город осаде (625 г. Р.Х.). Довольно скоро они были вынуждены уступить в пользу пророка свои земли. Когда условие было ими принято, они охотно эмигрировали в Сирию, унося с собой скарб, домашние пожитки, двери своих домов и даже притолоки дверей. Распевая песни под звон бубнов, они веселыми пилигримами двинулись по дороге на Иерихон. В свою очередь пророк тоже спел:

«Хвалит Аллаха то, что в небесах, и то, что на земле. Он — великий, мудрый. Он — тот, кто вывел тех из обитателей Писания; кто не веровал, из их обиталищ при первом собрании. Вы не думали, что они уйдут, и они не думали, что их защитят от Аллаха. Аллах пришел к ним оттуда, откуда они не рассчитывали, и вверг им в сердца страх. Они разрушают свои дома своими руками и руками верующих. Назидайтесь, обладающие зрением!.. Это за то, что они откололись от Аллаха и Его посланника, а кто откалывается от Аллаха… то ведь Аллах силен в наказании!» (Коран, 59: 1–4).

(Перевод И. Крачковского)




Вскоре после поражения при Ухуде Мухаммед взял еще одну жену, бывшую, как и большинство остальных, вдовой. У нее был сын, которому пророк обещал заменить отца. Не удовольствовавшись этим, он через некоторое время влюбился в Зенаб, очаровательную жену Зейда, своего приемного сына, и она оказалась настолько тщеславной, что приняла ухаживания пророка и перешла жить в его дом. Когда Зейд заподозрил, что Мухаммед возжелал его жену, он не впал в негодование, а очень охотно дал ей развод, как подобало сыну пророка, и новой супруге были отстроены специальные покои, а она присоединилась к Айше и прочим. Этот союз оскорблял чувство благопристойности жителей Медины, и не потому, что они видели, что гарем пророка разрастается слишком быстро, а потому, что все видели, какие отношения были у Зейнаб с первым и со вторым мужем. Чтобы успокоить эти чувства, Мухаммед «получил» очередное откровение, вошедшее в суру тридцать третью, где утверждается, что Аллах не считает приемных сыновей настоящими детьми и что никакого оскорбления общественной нравственности нет в том, чтобы взять жену Зейда после того, как он с ней добровольно развелся. Это «откровение», бывшее на самом деле актом узаконивания, видимо, стало шагом вперед, переменой в арабском представлении о родстве, от tube (приемный сын) к кровному сыну, самостоятельной личности.

Это откровение заставило любимицу Айшу вполне естественно волноваться, как бы Зейнаб, в чрезмерной гордыне, не воспользовалась тем, что она дана пророку непосредственно Аллахом, тогда как ни одна из прежних жен не могла похвастать подобной привилегией. Зейнаб в свою очередь напомнила о своем преимуществе. Стоит также заметить, что Зейд — единственное имя последователя пророка или вообще его современника, упомянутое в Коране.

За два или три года до этого брака (ок. 624 г.) Мухаммед отдал свою дочь Фатиму Али в жены, и этот брак упомянуть стоит, поскольку от него повела свое начало длинная ветвь, сыгравшая большую роль в истории. Али, о котором пророк имел обыкновение говорить: «Я — город мудрости, но Али — ворота этого города», был сыном Абу-Талйба. Но он вырос в доме у пророка и был, как мы знаем, первым из его учеников. Фатима была дочерью от возлюбленной жены Кадиджи, и была одной из «четырех совершенных женщин», упоминаемых пророком.[46 - Примерно в это же время (625 г.) Мухаммед объявил запрет на вино и азартные игры (сура 5). Вскоре после прибытия в Медину он рекомендовал воздерживаться от них (сура 2).]

Поскольку внимание Мухаммеда в этот период было обращено к делам домашним, он обнародовал немало распоряжений на этот счет. Он бы не влюбился в Зейнаб, не попадись она ему случайно на глаза без покрывала. Поэтому отныне предписывалось, чтобы все его жены укрывались от посторонних взглядов, чтобы, выходя из дому, они прятали даже свои украшения, и чтобы не таили к друг другу чувства ревности, но были счастливы независимо от той доли внимания, которую им уделяет пророк. Правоверных предупредили, чтобы никто не входил в личные покои Мухаммеда, разве что по особому приглашению, и чтобы они не встревали в его семейные дела. В общем, полагалось теперь входить в чужое жилище, лишь получив разрешение и произнеся приветствия в адрес семьи. Таковы некоторые из многочисленных «откровений», внесенные в то время в суры.

Теперь всех жен Мухаммеда полагалось называть почетным титулом «Мать Правоверных», кроме того, он объявил, что отныне умножать их число было бы противозаконно, даже если красота какой-нибудь женщины и поразила бы его. Слова эти и поныне произносятся во время ежедневной службы, однако во время их обнародования они вряд ли отвечали благим намерениям, мало соответствуя реальному положению дел.

Примерно тогда же произошло временное охлаждение к Айше, но подозрения, из-за которых это случилось, были отведены с помощью одной выдержки из 24-й суры. Лица, оклеветавшие супругу пророка, подверглись телесным наказаниям. Али не сразу и недостаточно искренне принял доводы в защиту невиновности Айши, и таким образом снискал ее непримиримую неприязнь, что впоследствии, уже после смерти пророка, сыграло важную роль. Этот случай был использован, чтобы установить правила, касавшиеся отношений между мужьями и женами, что было крайне важно в общине, где мужчинам было дозволено иметь больше одной супруги, хотя и эти правила были не властны обеспечить доброжелательные отношения в доме. Мать Айши точно определила корень зла, когда пыталась утешить дочь в период, когда на ту напали клеветники: «Не часто бывает, когда женщина красива, замужем за человеком, который ее любит, и при этом свободна от наветов, измышляемых против нее менее любимыми и менее почитаемыми женами». Терпение в таких случаях — единственное спасение, и Айша воскликнула, вложив в эти слова всю накопившуюся горечь: «Аллах да поможет мне!»

Военные операции против племен, живших в окрестностях Медины, были часты, и весной 627 года мекканцы, гнев которых не унялся, готовясь к очередному наступлению на изгнанного ими пророка, собрали большую армию, включавшую полторы тысячи всадников на верблюдах и общей численностью примерно десять тысяч человек, для марша на Медину. Мухаммед понимал, что ему нечем противостоять такой силе и что ему не оставалось иного выбора, как укрепить свои позиции и ждать штурма. Он возглавил земляные работы и копал траншею, собственноручно перенося землю. Он пел вместе с землекопами, которые пытались таким образом взбодриться. Арабы к тому времени еще не привыкли к ведению войны в обороне, и мекканцы осыпали Мухаммеда насмешками за его малодушное желание прибегнуть к чужеземным уловкам, вместо того чтобы выступить против неприятеля в открытом бою, в пустыне.

Медина была окружена и подвергнута осаде. В городе воцарилась тревога, и жителям выпало много подлинного горя за тот краткий период, пока день ото дня происходили отдельные стычки, в которых ни одна из сторон не завоевывала явного преимущества. Мекканцы стояли лагерем на холмах восточнее Медины и на равнине внизу, или, как об этом сказано в Коране.

«Вот пришли они [враги] к вам и сверху и снизу вас, и вот взоры ваши смутились, и сердца дошли до гортани, и стали вы думать об Аллахе разные мысли. Там испытаны были верующие и потрясены сильным потрясением!.. Вспоминайте милость Аллаха вам, когда пришли к вам войска, и Мы послали на них ветер и войска, которых вы не видели» (Коран, 33: 9—11).

(Перевод И. Крачковского)




В этот момент выбор стратегии значил больше, чем перевес в численности, и Мухаммеду удалось посеять чувство общей неуверенности в неприятельских рядах. У Курайшитов были на исходе провиант и фураж, а безрезультатная осада начинала выматывать их. Вдобавок ко всему, однажды ночью поднялся сильный холодный ветер, обрушивший шатры и задувший костры, после чего осаждавшие были только рады повернуть домой. Пророк тут же сообщил своим подначальным, что это было вмешательство Аллаха, так что на следующий день улицы Медины заполнили ликующие толпы, распевавшие победные песни.

Среди тех, кто поддержал Курайшитов, было иудейское племя koreitza, и Мухаммед незамедлительно решил поквитаться с ними. «Людей Писания» непросто было подавить, и, после каждой попытки их покарать они, казалось, с новыми силами поднимаются против мусульман. Город этих беспокойных соседей был подвергнут осаде, и лишения его жителей в скором времени заставили их просить мира и в конце концов, сдаться. После видимости суда мужчин сотнями казнили самым бессердечным образом, женщин и детей отдавали в рабство в обмен на лошадей и упряжь. Похоже, в это время Мухаммед делал вид, что следует установлениям Ветхого Завета (Второзаконие, 20: 18), где говорилось, что дети Израиля не должны были оставлять своих врагов-язычников живыми и истреблять всех до единого. В 33-й суре обстоятельства этой бойни становятся поводом для благодарности и преподносятся так, как если бы совершались по прямому указанию Аллаха.

Любой араб в то время безраздельно верил в заклятия, чары и сглаз, как и сейчас, и в смысле суеверий Мухаммед ничем не отличался от своих соплеменников. В главе, которая называется «Рассвет», он восклицает:

«Я прибегаю к Господу рассвета от зла того, что он сотворил, от зла мрака, когда он покрыл, от зла дующих на узлы, от зла завистника, когда он завидовал!» (Коран, 113:1–5)

(Перевод И. Крачковского)




Обычаи людей в этом плане иллюстрирует случай с некромантом, который, как раз перед тем как земля была очищена от иудеев, заразил, как принято считать, пророка мистическими чарами. Он взял небольшую статуэтку из воска, обмотал ее всю волосами, взятыми с головы пророка, пронзил ее 11 спицами, завязал 11 узлов тетивой лука, подул на каждый узел, завязал вокруг фигурки веревку и, наконец, утопил ее в глубоком колодце, придавив ей рот камнем, положенным сверху. Мухаммед тут же начал страдать от слабости, от которой не помогало ни одно снадобье. День за днем он чахнул, однако архангел Джабраил был наготове, как всегда, и пришел на помощь и разгадал секрет болезни. Али отыскал в колодце восковую фигурку, Мухаммед прочел над ней 11 стихов, из которых состоят две последние суры Корана, которые именно в этот момент явились как «откровение», как чары, направленные на предотвращение порчи. Было трезво замечено, как только стих сходил с уст пророка, один узел развязывался, освобождалась очередная спица, и силы возвращались к страждущему. Как только последняя спица выпала, Мухаммед поднялся здоровый и бодрый, словно он сам был связан веревками и путами и пронзен спицами. Две использованные им главы с тех пор часто применялись с той же целью, их переписывают и носят как амулет, либо выучивается наизусть и повторяется против заклятия. Рассказывали, что Мухаммед приходил к колодцу, где была утоплена фигурка, и обнаружил в финиковых пальмах, стоящих вокруг, изображение голов дьяволов! Он приказал засыпать колодец. Независимо от того, имеет или не имеет эта история под собой фундамент, она ярко отображает, какие предрассудки владели в то время умами арабов, предрассудки, которые нисколько не должны нас удивлять. Когда мы думаем о преследованиях так называемых «ведьм» в Англии и Америке, о которых нельзя вспоминать без содрогания и ужаса, преследования, которые имели место через несколько веков после безграмотного пророка в пустыне.




X

Изгнанники в опустевшем городе


На этот раз положение Мухаммеда было прочно как никогда. Попытки Курайшитов из Мекки свергнуть его власть в Медине потерпели крах при обстоятельствах, которые только добавили горечи их разочарованию. Иудеи подверглись жестоким преследованиям, будучи под конец разграблены и выставлены вон из всей округи, так что уже никак не могли быть препятствием для власти мусульман. Ввиду всего этого, сам факт, что он не может вернуться в родной город, увидеть священную Каабу, совершить те обряды, что на протяжении долгих веков были привилегией его родного клана, еще больше раздражал Мухаммеда. Шесть лет, истекшие с того дня, как он последний раз находился внутри городской черты Мекки, были периодом душевной борьбы и метаний. Теперь он возжаждал вновь показать свою приверженность старым верованиям или наказать тех, кого некогда безрезультатно обличал от имени Аллаха за то, что помешали благочестивым верующим приблизиться к святыням.[47 - См. ссылку на фрагмент из суры второй в главе XVI.] В своих видениях, которые повторились с давнишним жаром, в ответ на все эти мысли, он и в самом деле вошел в древний город и выполнил необходимые обряды как пилигрим. Проснувшись, он вознамерился с неуклонной решимостью, отличавшей его в первые годы служения великой миссии, превратить сон в реальность.

Приближался священный месяц 628 года (время для совершения Малого хаджа), накладывался запрет на ведение войн, и Мухаммед решил воплотить в жизнь свое обещание, так как он считал, что помех будет меньше, нежели во время Большого хаджа. Готовясь к путешествию в стан Курайшитов, предприняли все необходимые меры предосторожности: число паломников увеличили до предела, пригласив принять участие в хадже не только тех, кто разделял убеждения пророка. Правда, на этот раз интересы идолопоклонников совпадали с интересами мусульман. Постарались придать мирный вид каравану, хотя число участников было достаточным, чтобы в случае надобности защитить себя против любой военной силы. Семьдесят верблюдов понадобились только для того, чтобы нести пожертвования, У каждого из них на правом боку имелся подобающий знак, шеи были убраны украшениями, а головы обращены в сторону священного города. Мухаммед подготовился к событию, отпустил бороду, перестал стричь ногти, отказался от предметов роскоши и от благовоний, к которым питал большую слабость. Собравшись в путь, он появился перед народом закутанный в дорожный плащ (ihram), а из оружия при нем был только паломнический меч в ножнах.

Курайшиты, естественно, усомнились в мирном характере этого необычного каравана. Но они побоялись силой удерживать его, хотя намерены были во что бы то ни стало воспрепятствовать этим сомнительным паломникам войти в город. Мухаммед, со своей стороны, не намерен был подвергаться опасности. И когда его шпионы донесли, что враг расположился лагерем неподалеку, он завернулся в шкуру пантеры, что означало намерение биться до конца, подобно хищному зверю, свернул с привычной дороги и избежал опасности, пройдя через малолюдный, узкий перевал вдоль самого края священной территории. И тут продвижение вперед было остановлено, так как верблюдица пророка отказалась идти дальше. Это была та же самая верблюдица, что перенесла Мухаммеда из Мекки за шесть лет до описываемых событий; это она чудесным образом отказалась войти в Медину, а в пригороде Коба указала на то место, где должна была стоять мечеть. Так что любое проявление страха со стороны этого животного воспринималось как знак почти равносильный откровениям пророка, и не считаться с этим было невозможно, даже если (как вы этом случае) имелось обычное проявление усталости.

«Животное утомлено и потому упрямится», — сказали мусульмане.

«Вовсе оно не упрямится и совсем не утомлено, — возразил Мухаммед. — Это рука, что остановила Абраху в Год Слона и удержала от прихода в Мекку, останавливает ее и на этот раз; если Курайшиты вздумают выдвигать какие-то требования, я их выполню, во имя Аллаха! Пусть караван остановится!»

«Здесь нет воды, о пророк, — отвечали ему, — как же мы остановимся?»

Не произнеся ни слова, Мухаммед приказал, чтобы заброшенный колодец, давно скрытый под песками, был очищен. И, к удивлению всех, вода вернулась в колодец с такой быстротой, что люди без труда наполнили сосуды.

Вскоре начались переговоры с мекканцами, и Мухаммед заверил их в своих исключительно мирных намерениях. Один из курайшитских дипломатов сообщал, что ему приходилось бывать при дворе персидского шаха и посещать самого императора Византии в Константинополе, но нигде он не наблюдал почестей, подобных тем, что мусульмане оказывали Мухаммеду. Стоило ему помыть руки, и вода в их глазах становилась святой. Если он подрезал ногти, их обрезки, словно бесценные реликвии, доставались спутникам пророка. Если случалось, что волосок из его кудрей падал на землю, — кто-то из его людей тут же бросался стеречь то место, где он лежал. А если кто-нибудь прикасался к его бороде, это рассматривалось как святотатство.

Посланный пророком в ходе переговоров задержался в Мекке дольше, чем ожидалось, и Мухаммед заподозрил измену. Он собрал своих подначальных под деревом акации и потребовал дать торжественную клятву, соединив руки, что они жизнью ручаются за отсутствующего, как и за успех всего дела. Клятва под Деревом, как ее называют, упомянута в Коране — «Был доволен Аллах верующими, когда они присягали тебе под деревом» (Коран, 48: 18), — и все те, кто участвовал в этом событии, поднявшем и религиозный, и воинственный дух, до конца своей жизни с гордостью вспоминали об этом дне.

Но испытание на верность, так романтически обставленное, оказалось напрасным, так как посол вскоре вернулся, целый и невредимый, а Курайшиты, опасаясь за исход военных действий, выразили согласие заключить договор, по которому будущие паломники допускались в Мекку, хотя впустить пророка в город в этот раз они отказались. Мухаммед, не меньше другой стороны опасавшийся за успех предприятия, сам воздержался от дальнейших шагов. Сура, озаглавленная «Победа» (48), гласит: «Мы даровали тебе явную победу, чтобы Аллах простил тебе то, что предшествовало из твоих грехов и что было позже… Скажут тебе оставшиеся позади из арабов: "Отвлекло нас наше достояние и наши семьи. Проси же прощения для нас!..Оставьте нас следовать за вами!"… Он — тот, который удержал руки их от вас и ваши руки от них в долине Мекки, после того как дал вам победу над ними» (Коран, 48: 1,2, 11, 24).

Это была не та победа, какой ожидали мусульмане, и они были глубоко разочарованы, когда Мухаммед вернулся, принеся в жертву отборных верблюдов и отправив множество других надлежащих паломникам ритуалов, но за пределами Мекки. Но был прав в своем ощущении, что ему удалось достичь чего-то очень важного. Он был наконец признан теми, кто изгнал его, с ним считались как с силой, которую боялись, с которой пытались договориться. Все это заставило его обратиться к следующему амбициозному замыслу, истинных масштабов которого он не мог тогда понимать, чрезмерно уверенный в своей избранности свыше: он решил заставить все народы мира склониться перед исламом.

Проникнувшись этим замыслом, Мухаммед приказал выгравировать на перстне слова «Мухаммед, посланец Аллаха» и отправил послов ко двору Хосровов, правителей

Персии, чей сын Широе, вскоре после убийства отца, должен был заключить мирный договор с Восточной Римской империей (Византией). Он отправил также послов к римскому императору Гераклию (Ираклию), только возвратившемуся из персидской кампании; к правителям Абиссинии, Сирии и Египта; и к христианским племенам в Йемен. Перечисленные лица придавали небольшое значение посланию от сына пустыни, отнеслись к нему легко, возможно, считая, что ничего серьезного за этим письмом не последует.

Мусульмане не оправились от своего разочарования в «победе» над жителями Мекки, и Мухаммед подумал, что он должен каким-то образом восполнить то ожидание добычи, которую он обещал, но не дал. Он пристально присмотрелся к достаточно агрессивному поведению некоторых соседних племен, в действиях которых можно было усмотреть повод для набега, но ничего такого не происходило. И лишь по истечении долгих месяцев ожидания он выбрал себе мишень для атаки — иудеев в плодородных землях Кейбара в трех-четырех днях пути на северо-восток от Медины. Приветливый край был испещрен укрепленными крепостями, ухоженная земля радовала взор, поскольку люди вели здесь хозяйство с незапамятных времен, даже несмотря на то, что их окружали соседи, мало знакомые с оседлым, рачительным образом жизни. Хозяева этого края имели все основания видеть в мусульманах своих непримиримых врагов и вели нескончаемые переговоры с племенами бедуинов, с которыми у них были давние и крепкие союзнические связи. Вот против этого народа и пошел войной Мухаммед всей своей неумолимой ратью. Один за другим падали перед ним укрепленные города, пока наконец перед ним не оказалась крепость, самая грозная из всех, с которыми приходилось доныне сталкиваться мусульманам. Казалось, она выдержит любые удары. Осада была долгой и длилась до тех пор, пока Али, сын Абу Талиба, не принял командование. И успех был достигнут (628 г. Р.Х.). Последовало обычное в таких случаях кровопролитие, хотя и не столь жестокое, как порой бывало, и богатая добыча — выше всяких ожиданий — была поделена между счастливыми захватчиками. Она включала деньги, драгоценности, стада овец и верблюдов, мед, масла, финики, злаки и всевозможные сокровища, до которых столь падки арабы. После такого подарка судьбы, ропот из-за сомнительной «победы» над Меккой сменился ликованием.

Мусульмане почувствовали себя в нужном состоянии духа, чтобы насладиться обещанным паломничеством в Мекку. Намеченный день близился, и подобающие случаю приготовления начались (629 г.). 60 верблюдов выступили сразу. Помимо погонщиков, в путешествии приняло участие на несколько сотен человек больше, чем в предыдущий раз, причем каждый, как было оговорено, вооружился только мечом. Правда, ради вящей предосторожности, запас оружия перевозился отдельно. Кто как не Мухаммед разбирался в коварной арабской натуре, однако предпринятые им меры оказались ненужными, поскольку Курайшиты честно выполняли статья договора. Не оказывая противодействия, жители города покинули его и укрылись в холмах, поселившись в шатрах или шалашах, и глядя вниз на странный церемониал, который разворачивался на улицах оставленного ими города. Где и когда случалось раньше подобное? Или после? Когда еще население добровольно покидало свои дома, дабы позволить толпе исповедующих религию, к установлениям которой они были настроены враждебно, войти и занять — не только улицы и дома, но и храмы, и алтари?

Теперь посмотрим на паломников. Сам пророк, одетый в ихрам, гордо едет верхом по своему родному городу, на той же верной верблюдице, что за семь лет до этого перевезла его на север, спасая от преследований. Помнит ли он теперь, о чем думал, спасаясь вместе с Абу-Бекром, как прятался три дня в горной пещере? Перед ним его многочисленные последователи, испускающие благоговейные паломнические крики, выражая чувства, столь долго подавляемые, а теперь выпушенные наружу. Они осуществляют таваф, подражая каждому быстрому движению своего лидера, и посторонний взгляд отметил бы, что их пыл ничуть не ослаб в ходе долгого путешествия. Пророк слегка касается священного черного камня своим посохом, и толпа громко кричит:

«Нет бога кроме Аллаха! Он поддержал своего раба и укрепил его армию! Он один поразил врагов, что сплотились против него!»

Эти слова долгим эхом откликались и разносились по долине, и толпа вновь воодушевлялась от звука собственных голосов. На следующий день пророк совершает моление в Каабе, до тех пор пока не настанет час полуденной молитвы, когда муэдзин восходит на башню и громко возвещает мусульманам призыв к богослужению, после чего Мухаммед проводит службу так, как привыкли в Медине.

Целых три дня мекканцы верны своим обещаниям, но потом они предупреждают Мухаммеда, что отведенное ему время окончилось и он должен возвращаться домой. Пророк совершает попытку обратить руководителей города в ислам, но тщетно — они не идут на это. И все же Мухаммед увидел достаточно, чтобы убедиться: сила у Курайшитов уже не. та. Он осознает, что паломничество усилило его авторитет, как в Мекке, так и в Медине. Вернувшись в апреле 629 года домой, он чувствует себя сильнее и увереннее, чем когда бы то ни было.

Если племя Курайшитов держалось поодаль, то отдельных его членов на свою сторону ему удалось привлечь. Это были Халид, воин, прославившийся отвагой и умелым ведением боя при Ухуде, впоследствии известный под прозвищем «Меч Аллаха», и Амр, которому суждено нести стяг пророка в походах в чужие земли. Оба они пришли в Медину в июне, чтобы принять вероучение, находившееся на подъеме, и принятие ими ислама придало новую силу

Мекке, где эта религия заняла свое место, наряду с традиционным идолопоклонством, и относились теперь к ней с уважением, если не сказать — с почтением.




XX

Мать городов завоевана


Сказать по правде, письма, которые Мухаммед послал иностранным властелинам, не слишком поспособствовали прославлению его имени и продвижению его дела, хотя время всемирной известности ислама стремительно приближалось. Так, как воевали бедуины, — встретить противника посреди пустыни, где нет укрытия в траншеях или за стенами, — не воевал никто. Но именно такого рода военные действия вели мусульмане на восьмом году Хиджры. Пророк немного знал о тактике византийцев и о военных хитростях тех великих наций земли, о которых он знал ровно столько, чтобы только мечтать подчинить их исламу.

Среди гонцов, посланных Мухаммедом, дабы призвать народы к повиновению, был один, кто отправился в Бост- ру, что лежит на пути к Дамаску, близ восточных границ Палестины, знакомой пророку по его юношескому опыту караванной торговли. Сирия в тот момент находилась под властью Византии, хотя, вероятно, правопорядка как такового в ее пределах не существовало. Гонец исполнил порученное, хорошо или плохо, мы не знаем, и уже возвращался в Медину, как вдруг был арестован и предан смерти в Муте, находившейся в трех днях пути на восток от Иерусалима, по приказу христианского предводителя племени Гассан, который представлял интересы императора Герак- лия. Столь вызывающий поступок не мог остаться безнаказанным, и Мухаммед, нисколько не устрашившись престижа Римской империи,[48 - «Пророк, вне всякого сомнения, пристально следил за ходом войны [между Византией и Персией], упоминание о которой имеется в Коране (сура 30). Он не мог не видеть, какие громадные преимущества открывались перед ним вследствие того, что две великие державы оказались до крайности измотаны неимоверными боевыми действиями». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens", c. 24).] поспешил двинуть войско, численностью около трех тысяч человек, командование которым поручил преданному ему Зейду вместе с горсткой отважных воинов, среди которых были и двое новообращенных из Мекки (сентябрь 629 г.).

Бодро и уверенно эта небольшая армия двинулась из Медины. Пророк проводил ее, пройдя вместе с ней некоторое расстояние, после чего он попрощался с солдатами в следующих выражениях: «Аллах оградит вас от любой опасности и возвратит вас домой с миром, большой удачей и богатой добычей!»

Предприятие ни для кого не являлось секретом, и каждое слово из выступления пророка перед армией в срочном порядке было передано Гераклию в Палестине, куда и направлялись боевым порядком мусульмане. Предыдущие мелкие наскоки Мухаммеда, возможно, способствовали объединению населения края для совместной обороны, так что собрать силы, чтобы дать отпор врагу, не составило труда. Некоторые авторы приводят цифру в сто тысяч защитников. Мусульманские источники добавляют, что во главе этих сил стоял сам Гераклий, что, впрочем, вряд ли представляется возможным.

Когда Зейд достиг крайнего юго-восточного предела Палестины, где она граничит с Арабской пустыней, ему стало известно о приеме, который ждал его там. Он созвал военный совет, и кое-кто из присутствующих высказался за то, чтобы отправить письмо Мухаммеду и спросить, что делать дальше, коль скоро неприятель оказался настолько страшнее, чем это представлялось заранее. Но на совете присутствовал поэт, и он воскликнул: «Мы сражаемся за веру! Если мы падем, то нам достанутся радости Рая! Победа — или мученическая смерть!» В запале безрассудного фанатизма все войско выступило вперед с криком: «Во имя Аллаха! Ты говоришь правду! Вперед!» Когда же перед их глазами засверкало оружие и доспехи бесчисленного войска защитников, они в страхе попятились, и мощная римская фаланга выступила вперед. Зейд взял белое знамя пророка и повел за собой своих воинов, пока вражеские копья не повергли его в прах. Вожди, один за другим, последовали его примеру, но мусульман теснили все дальше и дальше назад. Надежды не было.

Тогда Халид, Меч Аллаха, подтвердил правоту своего прозвища. Ведь еще минуту назад солдаты пели: «О райские кущи! О рай! Как прекрасно ты, место успокоения! Прохладна вода и сладостна тень! Слушай же, Рим! Час твоей скорби близок! Когда мы сойдемся, тебя мы повергнем ниц!» А теперь они думали, что поступят мудро, если последуют искусному маневру своего лидера в отступлении.

Никто не пытался удержать людей, и все как один кинулись бежать в сторону Медины, где их встретили громкими насмешками: «А, трусы! Вы что, и в самом деле бежали с поля боя, сражаясь за Аллаха?» Это досадное поражение задело Мухаммеда за живое. Вскоре, однако, он послал сражаться Амра, которому удалось вернуть утраченный престиж, и много бедуинских племен склонилось перед исламом (октябрь 629 г.). По мере того как увеличивалось число племен, признававших над собой власть пророка, честолюбивые замыслы Мухаммеда шли все дальше.

Раньше «победой» сочли всего лишь разрешение войти в Мекку и провести в ней три дня для совершения старинных религиозных обрядов. А что, если стать хозяином Священного города и объявить об этом всему миру? Подобные мысли гнездились в мозгу пророка по мере того, как число его сторонников возрастало, и он не мог не видеть этого. Он с нетерпением ждал, когда однажды возникнет удобный повод, и он сможет напасть на город, где родился. Повод представился вскоре после отступления от Муты.

Курайшитов втянули в атаку на Kozaites, племя, числившееся среди сторонников Мухаммеда. Представители обиженных призвали пророка на помощь. Курайшиты были очень встревожены и выслали одного из своих военачальников — того самого, кто осаждал Медину и называл Мухаммеда самозванцем, — чтобы просить мира. Молить презренного врага оказалось тяжелым испытанием для гордого человека, но еще более тяжким для него было то, что, как выяснилось, Мухаммед не собирался делать никаких уступок. И совсем уже невыносимо было вернуться в Мекку и услышать оскорбления от своих земляков из- за неудачи в Медине.

Как только парламентарий покинул Медину, Мухаммед в обстановке чрезвычайной секретности начал готовиться к нападению на Мекку. Он собрал войско большее, чем когда бы то ни было, и 1 января 630 года наступление началось. Пророк молился при всех: «О Аллах! Не позволь, чтобы вражеские шпионы донесли до Курайшитов известия о нас! Ослепи их, чтобы они не увидели, как я втайне подхожу к городу и захватываю их врасплох». Горячая молитва не удержала одного из самых преданных мусульман от того, чтобы послать письмо в Мекку с женщиной по имени Сара, которая за десять золотых взялась за выполнение рискованного задания. По дороге ее перехватил Али, и при обыске у нее в волосах нашли письмо, после чего отыскали автора и привели его пред очи пророка. Тот подтвердил, что он был искренним верующим, но в Мекке у него были жена и дети, и он послал предупреждение, чтобы оградить их от опасности. Мухаммед простил его, но начальные строки суры 60, в острастку всем прочим, гласят с тех пор: «О вы, которые уверовали! Не берите друзьями Моего и вашего врага. Вы обращаетесь к ним с любовью, а они уверовали в то, что пришло к вам из истины. Они изгоняют посланника и вас за то, что вы веруете в Аллаха, Господа вашего. Когда вы вышли бороться на пути Моем и искать Моего благословения, вы скрывали к ним любовь. А Я лучше знаю, что вы скрывали и что вы обнаруживали. Кто сделает это из вас, тот уже сбился с верной дороги» (перевод академика И. Крачковского).

Многоопытный Аббас, идолопоклонник, до сей поры отказывавшийся уверовать в Аллаха, теперь увидел, что его племянник успешно укрепляет свое могущество. Он ушел из Мекки, где отвечал за распределение воды из источника Земзем, и заявил, что уже долгие годы в душе является истинным мусульманином. Мухаммед принял его и с легкой иронией сказал: «Последний пророк приветствует последнего эмигранта». Когда достигли вершин, с которых было видно Мекку, Мухаммед приказал зажечь сигнальные костры, рассчитывая напугать спящих жителей города. Случилось так, что военачальник Курайшитов, которого пророк с пренебрежением выгнал, той ночью вышел осмотреть местность. В темноте он наткнулся на Аббаса, который тоже вышел ночью посмотреть, не мог ли он что-нибудь сделать такое, чтобы спасти любимый город от бойни. «Вон там, — указал Аббас на мириады огней, — лагерь Мухаммеда с десятью тысячами последователей. Поверь и свяжи свой жребий с нами, иначе твоя мать и весь твой клан будут проливать по тебе слезы!»

Утром захваченный в плен военачальник под угрозой неминуемой смерти был приведен к пророку, за которым он дрожащим голосом повторил обеты ислама. Затем Мухаммед отправил его домой со словами: «Каждый мекка- нец, найденный в твоем жилище, и всякий, кто укроется в Каабе, и тот, кто закроет дверь своего жилища, будет пощажен: поторопись же домой!» Когда пленный ушел, Мухаммед подал своей армии сигнал к выступлению, но со смутным страхом. Тот, кого под страхом смерти принудили принять ислам, не подвел. Войдя в город, он кричал: «Мухаммед с нами, Курайшиты! Кто бы ни вошел сегодня в дом, будет спасен; кто бы ни закрыл сегодня дверь, останется цел; кто бы ни спрятался в Каабе, найдет там убежище!»

Когда Мухаммед сел на свою верблюдицу, ту самую, что верой и правдой служила ему, и поехал по улицам города, сердце его забилось с благодарностью, ибо он видел, что прием будет мирным. К его великой чести, как бы дурное обращение с ним в городе в прошлом ни толкало отомстить, он удержал свою армию от кровопролития, проявив крайнее смирение и возблагодарив Аллаха.

Первой заботой пророка было уничтожение идолов в Каабе, и когда с этим было покончено, он приказал своему первому муэдзину возвестить призыв с вершины Каабы. Он послал глашатая по улицам города, чтобы приказать жителям разбить на мелкие куски все изображения идолов, которые у них были (январь 630 г.).




Осада крестоносцами Иерусалима в 1099 г. Английская миниатюра XIV в.


Десять-двенадцать человек, проявившие дикий нрав в связи с вышеназванными распоряжениями, были внесены в черные списки, четверо из них были казнены, но подобные действия были в рамках человечности, по сравнению с тем, что совершали другие завоеватели. Сравним, к примеру, эти меры с жестокостями крестоносцев, которые в 1099 году, после взятия Иерусалима, казнили семьдесят тысяч мусульман, мужчин, женщин и беспомощных детей, или британской армии, также сражавшейся под знаком креста, в 1874 году от Рождества Христова, которые сожгли одну из африканских столиц, воюя за Золотой Берег.

Победа Мухаммеда — это победа в полной мере религиозная, а не политическая. Он отказался от всяческих почестей в свой адрес, не взял на себя монархическую власть. И когда высокомерные вожди Курайшитов предстали пред ним, он спросил: «Чего ждете вы от меня?»

«Пощады, о великодушный брат».

«Да будет так! Вы свободны!» — воскликнул он.




XXI

Как был осажден и взят Таиф


Среди племен, все еще противившихся исламу, самым крупным было племя бедуинов, кочевавших по высокогорью южнее и восточнее Мекки. У них были родственники в хорошо укрепленном городе Таифе, куда пророк приходил проповедовать, когда в родном городе его не хотели слушать. Жители Таифа держались за своих идолов, а поскольку отношения с Меккой были близкие и расстояние между городами тоже небольшое, они сильно опасались, как бы Мухаммед, соблазненный легкой победой, не нагрянул бы и к ним. Желая укротить его амбиции, они собрались на совет в горной долине на северо-востоке от Таифа.

Вожди сказали: «Курайшиты — известные торгаши, они понятия не имеют, как вести войну. Понятно, что их одолели в два счета. Гордый своим успехом, пророк тут же надумает покорить и нас. Давайте опередим его и нанесем удар, пока он не напал сам». Совет был принят с одобрением, и ополчение было сформировано. Но Мухаммед быстро разузнал об этих приготовлениях. Он собрал войска, с которыми пришел в Мекку, добавил к ним две тысячи добровольцев из числа мекканцев, и уже через четыре недели после вторжения в священный город двигался навстречу новому противнику, провожаемый ликующими возгласами зевак, глазевших на развевающиеся знамена и длинную колонну войск.

Вождем бедуинов был молодой воин, который рассчитывал воодушевить своих солдат на смертный бой тем, что поместил у них в тылу жен и детей, табуньг и стада. Один из старейшин, узнав о таком плане, выразил крайнее неодобрение и возмущенно сказал: «Когда солдатом овладеет страх, ничто не остановит его бегства; если победим мы, женщины и дети станут только помехой; а если мы проиграем, они станут добычей врага. Увы, так мы себя обесчестим и погибнем!»

Армии встретились 1 февраля 630 года в долине Ху- найн за Арафатом, и после первого же столкновения ряды мусульман смешались. Несмотря на отчаянные попытки Мухаммеда взбодрить своих воинов, казалось, что поражение предначертано самой судьбой, — и это при их громадном перевесе в численности! Основной костяк, пришедший из Медины, держался, тем не менее, стойко. Мусульманам удалось собраться, и они наголову разбили бедуинов и захватили их семьи. Всего было взято 6 тысяч пленных, 24 тысячи верблюдов, 40 тысяч голов овец и коз и около семи пудов серебра (четыре тысячи унций). Теперь Мухаммед был полон решимости поспешить к Таифу, уверенный, что его войско, подогретое победой, которая намного превосходила все его прежние военные достижения, почувствуют себя увереннее и не испугаются даже столь укрепленной крепости. В девятой суре он ссылается на победу при Хунайне, приписав первоначальные неудачи излишней самонадеянности, а окончательную победу — помощи высших сил, кою он обещал своим последователям и наставлял всегда надеяться на нее: «Аллах помог вам уже во многих местах и в день Хунайна, когда вас восхитила ваша многочисленность. Но она ни от чего вас не избавила, и стеснилась для вас земля там, где была широка. Потом вы повернулись, обратив тыл. Потом низвел Аллах Свой покой на Своего посланника и на верующих, и низвел войска, которых вы не видели, и наказал тех, которые не веровали; это — воздаяние неверным» (Коран, 9: 25, 26).

(Перевод И. Крачковского)




Город Таиф стоит среди весьма плодородной долины. Этот чудесный оазис в окружении бесплодной горной местности изобилует роскошными и разнообразными фруктами. В то время он был окружен высокими и толстыми стенами, достаточно обеспечен водой и припасами на несколько месяцев. Все попытки Мухаммеда справиться с каменными стенами были тщетны, и тогда он решил ослабить неприятеля, истребив фруктовые сады и огороды, расположенные за городом. Взялись за дело рьяно, но осажденные возроптали, и пророк милостиво уступил, хотя в то же самое время он объявил, что все рабы, бежавшие за время осады из города, будут освобождены. Лишь двадцать два человека откликнулись на предложение, и столь скромное число перебежчиков мало подействовало на упорство жителей Таифа.

Мухаммед не оставлял своих попыток в течение 20 дней, но в конце концов решил отступить, уверенный, что город, как выразился один из его последователей, «словно лиса в своей норе: переждать ее можно, если ждать долго, а если ее бросить, то и вреда никакого». Подходящее к случаю «откровение» выразилось в следующем призыве: «Мы еще вернемся, будь на то воля Аллаха». Мухаммед отошел вместе со своей армией, щедро одарив ставших на его сторону бедуинов, чьих жен и детей, взятых в плен при Хунайне, он отпустил.

Милость пророка была частью его политики, и все- таки это была милость, она завоевала Мухаммеду друзей на юге, но вызвала ревность и недовольство среди мусульман. Пророка окружили те, кто считал себя обойденным при дележе добычи и пленных. Подозвав к себе людей из Медины, чью дружбу и преданность он высоко ценил, пророк сказал: «Внимайте мне, о жители Медины! Когда пришел я к вам, разве вы не блуждали во тьме? Разве я не дал вам гармонию? Разве не пребывали вы в заблуждении, когда явил я вам истину? Разве вы не были бедны, когда я сделал вас богатыми?»

«Справедливо ли то, что ты говоришь?» — искренне ответили те.

«Более чем, клянусь Аллахом! Вы могли мне ответить, "Ты пришел к нам заклейменный как лжец, и все же мы поверили тебе; ты пришел к нам как беглец, и мы приютили тебя; ты был изгой, а мы дали тебе жилье; ты нуждался, а мы дали тебе еду". Думаете, я не помню обо всем этом? Вы жалуетесь, что я даю подарки им, а не вам. Цм я дал земные дары, дабы завоевать их земные сердца. Вам же я отдал собственное сердце. Они возвратятся в свои дома с овцами и козами. Вы вернетесь домой с пророком Аллаха, того, в чьих руках души всех нас, и хотя бы весь мир шел своим путем, а вы — своим, я никогда не оставлю вас! Так кого же я наградил больше?»

«О пророк Аллаха! — закричали они со слезами на глазах. — Мы довольны!»

Двенадцать дней Мухаммед отдыхал там, где происходила дележка добычи, полученной в битве при Хунайне. Затем он вернулся в Мекку, одетый в ихрам, готовый выполнить обряды Малого хаджа. Было начало марта 630 года. В конце того же месяца он вернулся в Медину. В ходе путешествия он побывал там, где много лет назад скончалась его мать, прекрасная Амина, и в приливе сыновних чувств он пролил слезы при виде ее могилы. И тогда на ум ему пришло новое откровение:

«Пусть ни пророк, ни другие верующие не испрашивают прощения за идолопоклонников, даже своих родных».

Он молил Аллаха разрешить ему помолиться за мать, но его просьба не была удовлетворена. Он, должно быть, уверовал в то, что небо сулит ему угрозы, и грустно сказал: «Я спросил Аллаха, могу ли я побывать на могиле своей матери, и он разрешил мне. Я спросил его, могу ли я помолиться за нее, и он отказал мне в этом».

Его давняя мечта о сыне сбылась с рождением Ибрагима от коптской девы по имени Мария, которую в качестве наложницы подарил ему правитель Египта. Жены сильно ревновали пророка к Марии как матери его единственного сына, а пророк в свою очередь был этим крайне недоволен. И 6-я сура открыла своего рода предупреждение непокорным женам — им пересказывается история двух злых жен праведников, Ноя и Лота, которым было сказано в момент их приближения к новой жизни: «Войдите в Огонь вместе с теми, кто входит туда!»

Долгожданный сын умер в возрасте 15 месяцев, и отец, успевший к нему горячо привязаться, от души скорбел, хотя и принял смерть со смирением. Тогда было затмение солнца, которое люди приписали скорби всей природы в связи со случившимся; но пророк правдиво сказал: «Солнце и луна — это знаки, посланные Аллахом, но это не знаки скорби о ком-то из смертных; когда вы наблюдаете затмение, займитесь чтением молитвы и молитесь, пока оно не кончится».

Завоевание Мекки придало Мухаммеду большую духовную силу, а последствия имели вполне светский, законодательный характер. Снятие осады Таифа не отразилось на престиже пророка. Он был до такой степени занят приемом послов от разных племен, желавших связать свою судьбу с его учением, что девятый год Хиджры был назван впоследствии «Годом Депутаций».

Среди эмиссаров было 14 человек, принадлежавших к христианским общинам, которые пришли посмотреть, что такое ислам, оценить его преимущества. Мухаммед принял их в Мечети, им дали возможность принять участие в обсуждении богословских вопросов, которые, большей частью, велись о Втором лице Божественной Троицы, по поводу которого депутаты христиан цитировали Евангелие. Пророк возражал стихами из Корана, где сказано, в частности: «Поистине, Иса пред Аллахом подобен Адаму: Он создал его из праха, потом сказал ему: "Будь!" — и он стал. Истина — от твоего Господа. Не будь же сомневающимся! Кто же будет препираться с тобой об этом после того, как пришло к тебе знание, то скажи: "Приходите, призовем наших сынов и ваших сынов, наших женщин и ваших женщин, и нас самих и вас самих, а потом воззовем и направим проклятие Аллаха на лжецов!" Поистине, это рассказ истинный, и нет никакого божества, кроме Аллаха, и, поистине, Аллах, Он — великий, мудрый! А если они отвратятся, то ведь Аллах знает распространяющих порчу!» (Коран, 3: 52–56)

(Перевод И. Крачковского)




Для завершения дискуссии было решено устроить испытание, или Суд Аллаха, а для его проведения выбрали открытое место за стенами города. Когда настало утро, появился Мухаммед в сопровождении Фатимы и Али и их двоих сыновей. Но христиан не было видно, они отказались от своих намерений из-за страха ужасного наказания, которое должно было пасть на того, кто проиграет (по крайней мере, так утверждают мусульманские историки). Обычно добавляют, что пророк милостиво разрешил им вернуться к себе домой, предложив сначала на выбор заплатить ему дань или отречься от своей религии. Те выбрали уплату дани, но вопрос в том, действительно ли они могли допустить, что испытание такого рода является правильным способом разрешения религиозных разногласий.

История, конечно, знает множество примеров достаточно нелепых испытаний, которые христиане в Европе устраивали и несколько веков спустя.

Мечеть пророка в Медине стала теперь средоточием оживленной жизни. Здесь принимались послы, здесь выплачивалась дань и налоги; здесь возносились почести, раздавались полномочия тем, кто пришел покориться исламу. Мухаммеда теперь знал каждый во всех уголках его родного края, и его последователи исчислялись теперь тысячами.

Пока население всех городов и крепостей спешило отдать должное посланнику Аллаха, упрямые жители Таифа все еще поклонялись своим идолам и доверяли крепким стенам и горным вершинам, ожидая, когда исполнятся спокойные слова пророка, который обещал им месть Аллаха, если они не признают ислам. Но время шло, и они начинали чувствовать, что их положение не так надежно, что они в одиночестве, ибо вокруг них сужался круг верующих в Аллаха и им становилось все труднее скрываться за стенами. «Лиса» слишком долго отсиживалась в своей норе, и настало время поймать ее. Осажденные послали к Мухаммеду парламентариев, чтобы спросить у него об условиях мира. Он отказался говорить о чем бы то ни было, кроме полного отказа от идолопоклонства и принятия ислама. Эмиссары готовы были сами принять мусульманство, но утверждали, что внезапные перемены могут оказаться сильным потрясением для жителей Таифа: не могли бы они еще три года поклоняться своим идолам?

«Нет!» — ответил пророк.

«А могли бы мы попросить месячный срок, чтобы подготовить сознание людей?»

«Нет! Аллах не может служить тем, кто поклоняется идолам».

«Но нельзя ли освободить наших людей от неоднократно повторяемых ежедневных молитв?»

«Нет подлинной религии без молитвы», — всё, что сказал в ответ пророк.

На этих условиях крепость была сдана, и в Таиф был послан вестник, чтобы разрушить камень, воздвигнутый на крыше храма. Обломки остались лежать на земле, в окружении плачущих женщин, которые проливали слезы по своим разрушенным надеждам.

В течение этого года (630 г. Р.Х.) пришло известие в Медину, что византийцы и их союзники сирийцы собирали силы для похода на мусульман, и Мухаммед решился на самую честолюбивую из всех своих затей. Он не делал тайны из своих настоящих намерений, но отважно призвал правоверных собраться под его знамя, и тогда сформировалась армия, насчитывавшая 30 тысяч человек под непосредственным командованием пророка. Али остался в Медине заботиться о семье и выполнять обязанности наместника. Силе, подобной этой, еще не видели в Аравии, она двигалась с немалым трудом по раскаленным пескам, через безводные пространства. Дезертирство было не редкость, но это не влияло на численность войска, и своими размерами оно внушало трепет тем, кто жил вдоль маршрута его следования. Многие племена заявляли о своем желании стать союзниками, а ту огромную армию, что, как предполагались, собрал Рим, встретить не удалось. То ли ее командование испугалось слухов о силе, посланной им навстречу, то ли Мухаммед мудро держался на расстоянии, — трудно сказать. Во всяком случае, боевой дух мусульман покачнулся, и когда кампания близилась к завершению, Мухаммед созвал военный совет в Табуке, в ходе которого спросил Омара, продолжать ли движение вперед или нет.

«Если у тебя есть распоряжение Аллаха, то надо двигаться вперед — наступай», — сказал тот.

«Если бы я получил распоряжение от Аллаха, я не стал бы спрашивать у Омара», — ответил пророк.

В Медине по-прежнему радостно встречали возвратившихся из похода, хотя не все население участвовало в веселье. Многие отказались пойти против Сирии, другие осмелились выражать пророку недовольство из-за того, что тот предпринял эту экспедицию. Один выкрикнул: «Видно, пророк считает за развлечение поход на ромеев; но он увидит, что это совсем не похоже на войну против кочевников. Ничего себе, развлечение — шагать по пустыне, несмотря на нестерпимый зной и раскаленный песок!» Отсюда — следующие аяты в Коране: «Радовались оставленные, что они уселись позади посланника Аллаха, и тяготились усердствовать своим имуществом и своими душами на пути Аллаха, и говорили: "Не выступайте в зной!" Скажи: "Огонь геенны более зноен", — если бы они разумели! Пусть же они смеются немного, и пусть они плачут много в воздаяние за то, что приобретали!» (9: 82, 83) (перевод И. Крачковского).

Эта сура язвит колючими фразами тех, кто удерживал памятную экспедицию, которая, тем не менее, столь эффективно распространила влияние пророка на север, что некоторые мусульмане собрались продать свое оружие, словно их миссия по распространению ислама подошла к концу. Но Мухаммед, который смотрел в будущее дальше, чем его ученики, говорил: «Не продавай свое оружие, воистину, среди моих людей не перестанут существовать воющие банды, нет, до тех пор, пока не придет Антихрист».[49 - Мусульмане говорят, что евреи дали Антихристу имя «Мессия Бен Давид», веря, что в последние дни он восстановит для них царствие. Он должен появиться где-то между Ираком и Сирией, его будут сопровождать тысячи евреев, и он опустошит дотла все земли, кроме Мекки и Медины. (См. Sales Koran, «Preliminary Discourse», раздел 4). С другой стороны, стало уже обычным, что христиане говорят о Мухаммеде как об Антихристе. На это профессор Фримен заявил: «Я не берусь выяснять, был ли Мухаммед персонально Антихристом Священного Писания, но я точно знаю, что его религия, приближенная до такой степени к христианству, не будучи христианской, в конечном счете оказывается, больше любой другой, крайне антихристианской». — The History and Conquests of the Saracens, c. 72.]




XXII

Прощальное Паломничество


Идолопоклонство удалось подавить среди арабских племен от далекого Хадрамавта до залива Акаба, но ислам не слишком продвинулся в долине Евфрата, Месопотамии и в Сирии, а враждебные его духу обычаи все еще смешивались с соблюдением истинно мусульманских обрядов в священные месяцы в Мекке. Мухаммеду невыносимо было наблюдать подобное, и он послал Абу-Бекра во время большого паломничества принести от его имени жертву из 30 верблюдов в долине Мина, весной 631 года. Его сопровождало 300 паломников, и при большом стечение народа он проповедовал собравшимся основы исламского вероучения и его ритуалы.

В разгар события Абу-Бекр с удивлением увидел, что Али встает и объявляет себя посланцем с особым поручением от пророка. Едва паломники покинули Медину, как новое «откровение» чрезвычайной важности снизошло на Мухаммеда, и обнародовать его он поручил именно Али. Напрасно протестовал Абу-Бекр, доказывая, что он был во главе паломников: Али выступил вперед и произнес следующее:

«ОТРЕЧЕНИЕ от Аллаха и Его посланника — к тем из многобожников, с кем вы заключили союз.

Странствуйте же по земле четыре месяца и знайте, что вы не ослабите Аллаха и что Аллах опозорит неверных!

И ПРИЗЫВ от Аллаха и Его посланника к людям в день великого хаджа о том, что Аллах отрекается от многобожников и Его посланник… А когда кончатся месяцы запретные, то избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!..Как будет у многобожников союз с Аллахом и Его посланником, кроме тех, с кем вы заключили союз у священной мечети?..

Разве вы не станете сражаться с людьми, которые нарушили свои клятвы и думали об изгнании посланника? Они начали с вами первый раз. Разве вы боитесь их?…Ведь Аллаха следует больше бояться, если вы верующие. Сражайтесь с ними…

Не годится многобожникам оживлять мечети Аллаха, свидетельствуя о неверии против самих себя.

Оживляет мечети Аллаха тот, кто уверовал в Аллаха и в последний день, выполнял молитву, давал очищение…

О вы, которые уверовали! Не берите своих отцов и братьев друзьями, если они полюбили неверие больше веры…

Если ваши отцы, и ваши сыновья, и ваши братья, и ваши супруги, и ваша семья, и имущество, которое вы приобрели, и торговля, застоя в которой вы боитесь, и жилища, которые вы одобрили, милее вам, чем Аллах и Его посланник и борьба на Его пути, то выжидайте, пока придет Аллах со Своим повелением. А Аллах не ведет народа распутного!

Ведь многобожники — нечистота. Пусть же они не приближаются к мечети священной после этого года! А если вы боитесь недостатка, то обогатит вас Аллах от Своей щедрости, если пожелает. Поистине, Аллах — знающий, мудрый!

Поистине, число месяцев у Аллаха — двенадцать месяцев… сражайтесь все с многобожниками, как они все сражаются с вами (сура 9).

(Перевод И. Крачковского)




Когда паломники закончили исполнение должных обрядов, они разошлись по своим далеким и близким домам, и вся Аравия вскоре затвердила урок, который мусульмане уже никогда не забудут: «Сражайтесь! Сражайтесь! Сражайтесь! Не позволяйте ни одному идолопоклоннику совершать паломничество! Не веруйте заодно с ними! Убивайте их открыто, убивайте при помощи хитростей и уловок; забудьте о любых узах — крови, дружбы, человечности — сметайте неверных с лица земли, во имя Аллаха и пророка!» Меч уже был вынут из ножен раньше, а теперь не должно было оставаться ни одного уголка, ни одной лазейки в исполнении заветов, ни одного алтаря в священные месяцы! Воистину, пророк возвел неоценимый фундамент для своей уже окрепшей верховной власти.

Безгранична власть того, кто в одном лице и царь и священнослужитель, кто может говорить, опираясь на авторитет государя, и при этом к своим преходящим, земным распоряжениям добавлять весомые угрозы наказанием в будущей жизни. Мухаммед в Медине был царем, а в Мекке — священнослужителем, и в обоих городах он представлял себя своим верноподданным как воплощение мощи, ныне и присно, как властитель и тела их и души. Размышления времен его юности, как и несмелая вера в свою миссию в зрелые годы, сменились теперь фанатизмом, который полностью овладел им в эти последние месяцы жизни.

Тогда как политическая и священническая его власть до такой степени усилились, он стал замечать, что возраст исподволь совершает свои неизбежные набеги, сокращая его жизненную энергию. Тогда он объявил о своем решении совершить малое и большое паломничество в 632 году, в надежде утвердить свою религию прочнее и лучше за счет личного участия в ее делах, а не через доверенных лиц, как бы тесно они ни были связаны с ним.

Со времени своего бегства в Медину пророк не совершал большого паломничества, и объявление об этом решении произвело подлинную сенсацию повсюду. Огромное число желающих спорило за право сопровождать его, и за пять дней до начала марта (месяца проведения малого паломничества в тот год) он облачился в ихрам и направился в священный город. Следом за ним двинулось, по самым скромным подсчетам, не меньше 80 тысяч человек, начиная со всех его жен[50 - Перечисление имен всех жен пророка не входит в задачи настоящей книги, тем более что у разных историков эти списки разные. Но, как принято считать в настоящее время, их общее число достигало пятнадцати, включая тех, кого уже не было в живых.] в носилках. А впереди процессии двигалось множество богато украшенных верблюдов, приготовленных для принесения их в жертву. Длинный кортеж двигался от одной стоянки к другой, Мухаммед часто произносил публичные молитвы и проповеди, восхваляя и прославляя Аллаха, снова и снова утверждая, что Аллах един.

«Взгляни на меня, о Аллах! Тебе принадлежат все почести, все хвалы и вся сила. Ты ОДИН!»

Достигнув Мекки, он первым делом навестил Каабу, где он благоговейно поцеловал черный камень и произнес искреннюю молитву, посылая с неизменным благословением святыне. Он совершил обычные ритуалы, необходимые при малом и большом паломничестве, с чрезвычайной тщательностью, поскольку желал оставить людям пример, которому они веками могли бы подражать и после того, как его не станет. А напоследок произнес такие слова:

«В этот день я исполнил для вас вашу религию, оделил вас своею милостью и назначил вам ислам, чтобы он был вашей религией навеки».

В один из дней он встал впереди паломников и объяснил им следующее:

«О люди! Вслушайтесь в мои слова! Не знаю, буду ли говорить с вами еще.

Ваши жизни и ваши богатства священны для вас до скончания века.

Однажды вы должны будете предстать пред Аллахом, чтобы отчитаться перед ним в своих поступках.

Пусть каждый человек будет предан истинной вере.

Да не будет больше проливаться кровь из мести, как в дни вашего идолопоклонства.

У вас, мужья, есть права, и у вас, жены, есть права. Мужья, любите своих жен и питайте их.

Я оставляю вам закон, который навеки охранит вас от прегрешений; закон ясный, утверждающий — Книга, продиктованная с неба.

Слушайте мои слова и затвердите их в своем сознании:

"Воистину все мусульмане братья. Не бери того, что принадлежит твоему брату; берегись несправедливости.

О Аллах, я выполнил свою миссию!"

Тысячи голосов, как один, повторили за ним следом:

"Да, воистину ты выполнил ее!"

Пророк добавил: "О Аллах, я прошу тебя, дай свидетельство, что ты услышал мою речь!"»

Когда проповедь, из которой приведены вышеупомянутые фразы, была закончена, Курайшиты, вразумленные прозвучавшим голосом, повторили каждую фразу толпившимся вокруг, придав необычной сцене глубокую выразительность. Церемония была закончена, пророк принес в жертву 63 приведенных с собой верблюда. Али, только что вернувшийся из Йемена, успел принять участие в жертвоприношении, добавив еще 37 верблюдов. Престарелый Абу-Бекр, все эти годы, с тех пор, как он был с пророком в пещере, наблюдавший развитие событий, уже готовился к вечной разлуке с Мухаммедом и проливал горестные слезы.

Мясо жертвенных животных было поделено, и пророк отправился в обратный путь, в Медину.

То влияние, которого достиг Мухаммед, породило соперников. Три человека в разных краях Аравии попытались выдвинуться и перенять кое-что из его поступков, подражая, в частности, его дарованному небом вдохновению и стремясь в своем лице соединить религиозную и политическую власть. Они услышали, что Мухаммед слабел физически, кроме того, им было известно, что некоторые бедуины-кочевники, принявшие ислам, были недовольны его строгими ограничениями и утомительными ритуалами. Они полагали, что наступил подходящий момент для осуществления того, что они задумали.

Первый из соперников пророка — Тулейя, принадлежавший к племени, которое обитало в пустыне Неджд и было союзником Курайшитов, был вскоре побежден Халидом. Со вторым, прозванным Маслама или Муселима («маленький мусульманин»), было не так легко справиться; третий, Асвад, пользовался известным влиянием в Йемене, оттуда ему удалось выжить представителей Мухаммеда. Правда, бунту этого человека пророк не придавал большого значения, и он продлился недолго. Самозванец был умерщвлен за несколько дней до смерти пророка. Все эти «лжепророки», как их называют, показывают только, что как бы ни был велик авторитет Мухаммеда, его железное правление раздражало многих из учеников, так что находилось немало тех, кто готов был взбунтоваться при первой же возможности.

Пренебрегая подобными фактами, пророк предложил организовать новый поход на римскую территорию, и назначил командующим Осаму, сына своего приемного сына Зейда, который, как мы помним, трагически погиб в той же самой местности, в битве у Муты. Он знал, что его беспокойные подданные нуждались в подобной активности, а кроме того, он рассчитывал, что его миссия будет признана племенами, жившими севернее. Приготовления к походу были, однако, прерваны болезнью.

Однажды ночью пророк проснулся от такой боли, что уже не мог заснуть; подозвав прислужников, он попросил проводить его по ночным улицам города к кладбищу, где поприветствовал обитателей безмолвных могил, пожелал им покоиться в мире, дождался самых близких из своих учеников и стал молиться за души правоверных, в окружении их могил. Когда Мухаммед вернулся в спальню Айши, у него был сильный жар, а потом Абу-Бекру он сказал, что этот жар был следствием тяжкого труда вдохновения, вновь посетившего его.

Вне всякого сомнения, экстатические состояния, которые у него случались в течение многих лет, сменившись впоследствии «откровениями», чрезмерно выматывали его; но, казалось, их последствия должны были в полной мере сказаться до того, как он достиг шестидесятилетнего возраста. То же самое можно сказать об эпилептических припадках или приступах истерии, которым он был подвержен, поскольку они не мешали нормальному развитию его организма и не были препятствием для перенесения тягот и лишений в военных кампаниях.

Теперь Мухаммед знал, что конец его земного пути приближается с неимоверной быстротой; он сказал: «Воистину, Аллах предложил одному из своих рабов выбрать между этой жизнью и жизнью там, подле него, и раб выбрал себе жизнь подле Аллаха». Рассказывали, что пророк часто повторял 110 суру, которая означала, что когда многие придут к исламу, жизненный путь пророка подойдет к концу:

«Когда пришла помощь Аллаха и победа, и ты видишь, что люди принимают веру Аллаха, род за родом, возноси хвалу Господу твоему и моли Его о прощении, поистине, Он принимает покаяние» (Коран, 110: 1–3).

(Перевод Б. Шидфара)




Какое-то время Мухаммед, хотя и ослабевший, продолжал проводить общие моления в мечети, но наконец он понял, что сил для выполнения обязанностей совсем не осталось, и даже двери в здании были все время закрыты, чтобы защитить его от городского шума. Пророк назначил на свое место в мечети Абу-Бекра, возможно, давая тем самым понять, что его религиозная и политическая власть перейдут к испытанному старому другу, когда его самого уже не станет.

Боль, мучившая его, усиливалась, и в муках он вскрикнул: «Клянусь тем, в чьих руках моя жизнь, нет на земле верующего, страдающего от горестей и болезней, но Аллах тем самым заставляет его грехи — да! — опадать с него, словно листья, осенью падающие с деревьев!» Другой раз он попросил перо и бумагу, сказав, что собирается написать книгу, которая предостережет его последователей от ошибок. Похоже, что пророк намеревался пересмотреть текст Корана, переделать его в руководство для его паствы, когда ее число станет увеличиваться в разных частях земли. Когда Мухаммед был болен в предыдущий раз, он молился о выздоровлении, но теперь он кричал: «О моя душа! Почему ты ищешь себе приюта только возле Аллаха?»

Однажды он почувствовал себя лучше и появился в мечети, в то время как собравшиеся молились. Он вошел и шепотом сказал прислужнику: «Воистину, Аллах позволил моим глазам остыть во время молитвы». Потом он сел к

Абу-Бекру и оставался рядом с ним на земле, пока не окончилась служба. После он еще немного посидел в садике и тихим голосом поговорил с толпой, однако напряжение сказывалось, и его потянуло на привычное ложе в покоях Айши.

Там он вздохнул: «О Аллах, помоги мне в тяжелую минуту предсмертных мук!» «Джабраил, приди поближе к своему рабу!» В то время как Айша молилась, пророк в пароксизме последних мук пробормотал: «О Аллах, дай прощение своему рабу, и не оставь его в небесах… Вечность в раю… Прости… Да, общество блаженных там, наверху!» Голова его тяжело лежала на груди у Айши. После мятежных и страстных жизненных бурь он достиг покоя. Это случилось в понедельник, 8 июня 632 года Р.Х., на десятый год Хиджры.

Так умер единственный известный в истории человек, который был сразу и законодателем, и поэтом, основателем религии и империи.




ХХIII

Первый преемник пророка


Способны ли мы представить себе чувства, охватившие этих непостоянных арабов, когда они узнали, что их пророк мертв? Можем ли мы понять, что они думали о нем и его миссии в глубине своего сердца? Десять лет он появлялся перед глазами жителей Медины, им открыты были тайны его непритязательной жизни — скромная одежда, скудный стол, отсутствие внешнего блеска, его благотворительность, его трезвость, его умеренность, его посты, молитвы, благородные советы и нежность, его доброжелательность. Люди не забыли, как он одаривал свою старую кормилицу Халиму, когда она навещала его уже взрослым; помнили его слезы на могиле нежной Амины, когда он очутился возле нее на пути из Мекки. Они вспоминали с большой любовью, какое неутешное горе охватило его, когда пришлось разлучиться с маленьким Ибрагимом, его надеждой, его сокровищем!

Могли ли они забыть его публичные проповеди? Как он внушал детям необходимость воспитывать в себе любовь, честь и смирение в отношении своих матерей,[51 - Он прекрасно сказал: «Сын обретает рай у ног своей матери».] не меньше, чем в отношении отцов. Как он утверждал, что муж и жена имеют равные права на любовь и привязанность друг друга; как он воздавал вдовам честь, подымая их из состояния униженности; как он ограничил число жен, которое подобало иметь мужчине. Как он вывел арабов из тьмы идолопоклонства и привел их к Аллаху, который един, и не должно делить эту честь с кем-то еще.

Помнили ли они его благородный облик, когда он проходил по улицам города, регулярно появлялся в мечети? Его прекрасные темные глаза, которые умели покорять слушателя с первой встречи, его добрую улыбку, струящуюся бороду, его хмурый взгляд, говоривший о непоколебимом нраве? Разве это лицо не запечатлелось в их памяти навек? Разве кто-нибудь спросил, отчего пророк позволил себе иметь 15 жен, когда законодательно он ограничил их число четырьмя? Кто-нибудь упрекал его за жестокость к врагам? Расспрашивал кто-нибудь про то, как «преданный» молодой человек из Мекки сделался «коварным» правителем в Медине? Ни одна душа! Они готовы были похоронить его прегрешения вместе с ним в могиле, если бы, конечно, признали, что они у него есть. Будь даже они и расположены к критике, ни один араб не обвинил бы Мухаммеда в коварстве либо жестокости. И они не могли бы думать о нем иначе как о посланном небом пророке.

Его честность была понятна и общедоступна, невзирая на приходившиеся кстати «откровения», которые подозрительно удачно позволяли проводить в жизнь его собственные желания.[52 - «Старое мнение о том, что Мухаммед был простым самозванцем, сейчас с таким трудом принимается на веру, что ни один из признанных историков в настоящее время не придерживается его». - W.W. Ireland, «Затмение Разума», с. 23.] Какие бы изъяны мы ни заметили в нем — а мы можем позволить себе быть более критичными, нежели его последователи, — то будут изъяны характера типичного араба VII столетия. Никто не утверждал, что Мухаммед — совершенство. У него человеческие слабости, на них его толкало само его положение. И это положение, по большому счету, он создал себе сам. Он извлек кое-что из искаженного иудаизма, немногое — из ранней, еще малоразвитой стадии христианства, и этим, при всем своем неведении, он воспользовался, чтобы сформировать моральный и общественный кодекс, который, как он верил (и верил до конца) позволит Аллаху возродить весь мир. Его учение было замарано полигамией, осквернено рабством, но и, несмотря на эти два момента, оно было несомненным шагом вперед по сравнению с тем, что ему предшествовало. Оно было кровавым, ненависть делала его невыносимо жестоким. Но еще не наступило время, спустя века, когда все христиане, призываемые милосердным законом своего Господа и учителя, законом всеобщей любви, на протяжении столетий действовали сообразно закону, который дозволял прямую ненависть ко всем тем, кто пребывал за пределами их собственной веры.

Что мы можем возразить против Мухаммеда, представившего Аллаха, милостивого и милосердного, Единого Бога, противопоставив его сотням и сотням божков из арабского пантеона? Была ли идея Аллаха оригинальной в глазах его соплеменников? Казалась ли она им подлинным откровением? Не являла ли она величие разума Мухаммеда, который, из имевшегося в его распоряжении материала, разработал идею столь возвышенную — и такую необычную, в свете его ранних воззрений? Та сила духа, с которой Мухаммед разоблачил неизбежное зло идолопоклонства, подвела его к возможности ниспровергнуть полигамию и возвысить женщину и сделать, таким образом, ислам великим аргументом в пользу добра на все последующие времена. Не доказывалась ли его искренность еще и тем, с какой твердостью он до последнего вздоха цеплялся за единственную великую идею всей своей жизни? Будь он не просто человеком, он бы увидел ошибочность в том, чтобы утвердить религию столь негибкую, столь непрогрессивную, законы столь косные и неприспособленные для будущего, давая ее народу, которому — как ему казалось — суждено править всем миром на все времена.[53 - Доктор Август Вейль сказал о Коране: «Как и Книги Моисея, он содержит заповеди, которые бесполезны и даже неприменимы для всех стран и всего человечества, и даже не для всех времен… Как реформатор, коим Мухаммед изначально являлся и хотел быть таковым, он отмечен в нашем сознании непосвященных, но восхищающихся им… Он заслуживает звание пророка».]

Реформы, которые он ввел, были относительны, а не абсолютны. Они высоко подняли значимость Мекки и всей Аравии, но они были ниже, если он только догадывался, чем совершенный закон чистоты и любви, введенный тем, кто был более велик, чем он. Несчастье его в том, что он не застал христианство в полном его расцвете, и таким же несчастьем это обстоятельство стало и для всех его последователей в дальнейшем.[54 - «Все это чрезвычайно естественно для любого, окажись он на месте Магомета; но его можно явно обвинить в том, что он не был информирован больше по вопросам столь большой важности.] Иса для него не был совершенным человеком, каким был Иисус. И все же, хотя он смотрел на него сквозь призму выродившегося, вульгаризированного аравийского христианства, признававшего Троицу, в его сознании тот предстает подлинным Духом и Словом Аллаха, достойным почитания и поклонения апостолом, хотя бы и не Сыном Божьим. Ничего большего не следовало ожидать от Мухаммеда, отрицавшего чудеса.

Морис (Maurice) показал, что арабский пророк использовал идею Ветхозаветного Бога — сущего, живого, действующего, глаголющего, правящего. Это Бог, который доводит до людей свою волю посредством книг и апостолов. Это Бог, найти которого человек сам не мог бы, и который должен открыто явить себя. Это Бог, которому люди могут передавать свои просьбы, мольбы, с верой в то, что он их услышит. К подобному божеству пророк привязал разбросанную нацию, веками не имевшую ни храма, ни столицы, презираемую и ненавидимую другими народами. И он привязал ее так прочно, что люди согласились пожертвовать своими богами, да нередко и собственной жизнью, потому что они с неимоверной силой уверовали, что действительно призваны Богом к подвижничеству, что они — его свидетели и ответственны лишь перед ним.[55 - См. «Мировые религии», Фредерика Д. Мориса, гл. I, ч. 1; гл. I, ч. 2.]

Мухаммед вовсе не полагался на «чудеса», подобно многим лжепророкам. Он провозгласил единственным чудом Коран, который, как он искренне верил, не был чем- то исходящим от него самого. Ведь когда суры приходили ему на ум, он настолько глубоко был занят рассуждениями на какую-то определенную тему, что ему не оставалось ничего другого, как верить, что суры нисходили к нему сверху.

Немало других мыслителей, ни на миг не допуская, чтобы они стали субъектами сверхъестественной коммуникации, иногда удивительным образом неспособны объяснить генезис своего творчества или даже определить, что происходит в их собственном сознании. Они проходят через моральные страдания, через родовые муки творчества, и когда произведение рождается, они видят в нем нечто совершенно отдельное от них самих. Оно такое же свежее и волнующее для них, как и для других. Подобным актом трансцендентного творчества было и то, что происходило с Мухаммедом. Казалось, он пребывал в неведении относительно реакции своего сознания на юношеское стремление к реформам. Когда же мысль о том, что он вступил в коммуникацию с высшими силами, утвердилась в его мозгу, он оказался до конца своих дней не в состоянии избавиться от приятной и лестной галлюцинации.

Правдивый человек говорил с Айшой в «ночь Кадара», которая «лучше, чем тысяча месяцев», и признавался в том, что надеется на спасение благодаря милости Аллаха.[56 - «В самом деле, не что иное, как абсолютная уверенность в искренних и чистых намерениях, могло провести Мухаммеда столь несокрушимо и прочно, без всяких отклонений и колебаний, без какого бы то ни было предательства по отношении к самому себе и самым близким своим соратникам, от первого признания Кадидже — к предсмертным содроганиям на руках у Айши». — Э. Фримен, «The History and Conquests of the Saracens", c. 57.]

«О пророк, правда ли, что ни один не войдет в рай, не имея на то милости Аллаха?» — спросила у него она.

«Нет, никто. Никто не войдет в рай, кроме как по милости Аллаха».

«А ты, о пророк? Ты войдешь в рай только по воле Аллаха?»

Пророк положил свою ладонь на голову и трижды торжественно произнес: «Я не войду туда, пока Аллах не удостоит меня этой милости!»

В другой раз он сказал: «Я всего лишь человек. Когда я отдаю вам распоряжения, касающиеся религии, примите это; и когда я отдаю вам распоряжения об устройстве этой жизни, то я всего лишь человек».




Вознесение Пророка. Архангел Джабраил проносит Мухаммеда над горой Мирадж из Мекки в Иерусалим.

Иран. XIV в.


В Медине все опечалились, когда донеслась весть, что пророка больше нет. «Как мы позволили ему умереть — тому, кто сказал нам, как себя вести, и предупредил о будущем суде?» «Нет, нет, он не умер, — плакал силач Омар. — Он, как Муса [Моисей] только ушел побеседовать с Аллахом. Мы еще увидим его здесь, среди нас». Абу-Бекр поспешил в дом, где скорбели по пророку, положил ладонь на холодный лоб, потом — на умолкшее сердце, после чего вышел к толпе и с чисто восточным пылом произнес: «О мусульмане! Если вы любите Мухаммеда, знайте, что он умер. Если вы любите Аллаха, знайте, что он живет и не умрет никогда! Помните ли вы стих из Корана, который пророк дал вам в былое время? 'И Мухаммед — только посланник, до которого были посланники. Разве ж если он умрет или будет убит, вы обратитесь вспять? Или забыли вы эти слова?» (Сура 3)

Слова старца успокоили собравшихся и указали Омару, что он вел себя неправильно.

До того, как будет погребено тело, нужно было решить, кто должен стать преемником (халифом), к кому перейдет власть, которую смерть отняла у пророка. Претендентов было несколько, но все посчитали, что на Абу-Бекра выбор пророка пал достаточно недвусмысленно, и после небольшой дискуссии полномочия перешли к нему. Омар громко сказал: «Вытяни вперед свою руку!» и, крепко сжав ее, зычным голосом провозгласил, что признает его власть над собой, и поклялся ему в своей преданности.

На следующий день с утра Абу-Бекр как обычно появился в мечети, и Омар сказал народу: «Посланник Аллаха отнят от нас, но Коран остается; Аллах его пророку как руководство. Он продолжит вести нас правым путем! Сегодня Аллах поставил над нами лучшего среди нас. Это друг пророка, он был с ним в пещере. Подойдите же, возьмите Абу-Бекра за руку и поклянитесь ему в послушании и верности».

Вся масса людей поспешила прикоснуться к руке почтенного лидера, после чего Абу-Бекр заговорил: «На ваших глазах я приступаю к обязанностям управителя. Я не лучший среди вас; я нуждаюсь в вашем совете и вашей помощи; если я буду все делать правильно, — поддерживайте меня. Если я ошибусь, — подскажите мне. Говорить человеку, облаченному властью, всю правду — знак верности и преданности. Скрывать ее — измена. В моих глазах, сильные и слабые равны, и к тем, и к другим я хотел бы относиться справедливо. Как я подчиняюсь Аллаху и его пророку, так и вы подчиняйтесь мне; если я отступлюсь от законов Аллаха и пророка, я лишаюсь права на ваше послушание».

Преемник или халиф, как его назвали, благополучно завершил обряд посвящения, и теперь следующей заботой стали похороны пророка. Они заняли часть вторника и среды, после чего тело, которому были отданы последние почести, любовно поместили в гробницу, сделанную в доме Айши, любимой жены. Впоследствии она продолжала жить в остальной части дома, разделенного на два покоя — для живых, и для мертвых. В последнем и ее отец Абу-Бекр был похоронен после смерти.

Первое дело, которое совершил халиф на своем посту, оказалось пророческим, так как оно определило будущее ислама. Халиф послал Осаму в поход во имя мести и захвата, и тот вернулся через 20 дней с триумфом, огнем и мечом отомстив за гибель своего отца при Муте. Он выжег деревни и поля, умертвив всех, кто осмелился оказать сопротивление, и, взяв в плен всех, кто остался дома, и оставив после себя пепелища и потоки крови. Абу-Бекр вместе с согражданами встретил его на подступах к городу громкими возгласами одобрения, после чего все вместе направились к мечети под развевающимся белым знаменем пророка, где принесли горячую благодарность за свою кровавую победу.




XXIV

Можно ли обойтись без ислама?


Новый правитель, преемник Пророка Аллаха, как его скромно величали, был человек примерно одного возраста с Мухаммедом. Основным доводом в пользу избрания его на должность было то, что он скрывался с основателем ислама в пещере, по причине чего за ним закрепилось прозвище «Второй из Двоих», которым он необычайно гордился. Мухаммед называл его «Аль-Седдик», по причине его правдивости, и этот титул также закрепился за ним на всю жизнь. Все окружающие и сам пророк неизменно относились к Абу-Бекру с огромным доверием.

Телосложение Абу-Бекра было худощавое, и он сутулился. Лицо у него было тонкое, и выражение его выдавало человека решительного и мудрого, но при этом оно оставалось кротким, как и его истинный нрав, хотя вследствие твердости своей веры он стал одним из самых стойких и непоколебимых учеников пророка. Овал лица был чистый, черты красивые, волосы и редкая бородка уже успели побелеть в силу естественных причин, хотя согласно восточному обычаю он их красил в красный цвет.

Хотя имелись все причины признать, что Абу-Бекра назначил своим преемником Мухаммед, не меньше оснований утверждать, что Али тоже вполне мог бы занять этот пост. Он не просто был зятем пророка, но следовало помнить, согласно устоявшемуся преданию, был первым, кто бросился поддержать миссию пророка, как только тот объявил о ней. Именно в тот критический момент он получил титул «халифа» вместе с обещанием, что его распоряжениям будут всегда подчиняться.[57 - См. главу 9.]

Был и еще один достойный кандидат — доблестный Омар, перешедший в ислам в самом начале деятельности пророка, что произвело впечатление чуда. С того самого момента он оставался правой рукой основателя ислама, а большинство военных побед было обеспечено благодаря воинским талантам последнего. С незабываемым великодушием он отказался от своих притязаний в пользу Абу-Бекра.




Имя халифа Омара II


Усман мог с таким же успехом претендовать на признание: он был женат на двух дочерях пророка, и ему доводилось слышать от него такие слова, которые тот не склонен был рассыпать направо и налево: «Все на свете имеет свою пару, и у каждого человека есть друг. Моим спутником в раю будет Усман». Пророк питал особую склонность к этому человеку со времени Клятвы под Деревом, когда Усмана не было среди присутствующих, и пророк поклялся за него, ударив себя ладонью по ладони, в знак скрепления союза.

Из всех перечисленных Али имел больше всех прав стать преемником (если слово «права» здесь уместно), и разочарование его приверженцев было настолько сильным, что последствия сказываются и поныне. В Персии приверженцы ислама придерживаются в интерпретациях Корана его взглядов, считая Абу-Бекра узурпатором. Существуют две важные секты, возникшие в связи с непризнанием Али. Это уже упомянутое направление в Персии, известное как алиды, фатимиты или шииты, то есть «приверженцы»; и сунниты или традиционисты, ортодоксальные последователи Абу-Бекра и тех халифов, пришедших ему на смену и правивших до Али. Создается впечатление, что ислам был готов развалиться на секты, как только узы, соединявшие пророка и его последователей, будут разорваны.

Если при жизни пророка, особенно при первых признаках его немощности, уже проявлялись недовольства новой религией из-за налагаемых ею ограничений, то теперь, как только по всей Аравии разлетелась весть об его кончине, они многократно усилились. Многие говорили: «Если он и вправду пророк Аллаха, то не должен был умирать». А были и такие, как вождь Таифа, который встал и сказал: «Чада мои! Вы были последними, кого обратили в ислам. Не будете ли вы первыми, кто отречется от него?» И многие с готовностью воскликнули: «Мы продолжим молиться, но мы не будем больше данниками Медины!» Все, кого связывала одна корысть, ослабили узы сотрудничества. Те же, кто был обращен при помощи меча, уповали также на меч, чтобы эти узы разрушить. Все, кому тягостно было бремя ритуалов и обрядов ислама, подумали, что пришла пора послаблений. От Персидского залива до Красного моря слышался единый вопль: «Можно ли избавиться от ислама?» И тот же самый вопрос звучал от Индийского океана до песков Сирийской пустыни.

Первейшей задачей Абу-Бекра (проводимой в жизнь мягко, но настойчиво) стало успокоить эти несвоевременные эмоции до того, как оппозиция исламу наберет такую силу, что станет неодолимой. Он бросил боевой клич и «спустил псов войны», поручив Осаме добиться на северных границах мертвой тишины и решил и впредь применять не менее суровые меры, устраняя все существующие источники угрозы. Всю Аравию он поделил на 11 отдельных территорий, после чего подготовил 11 отдельных экспедиций с поручением — подчинить каждую провинцию или разорить, чему был посвящен недавно изданный указ.




Гробница одного из шиитских имамов. Самарра. Ирак


Характер будущего управления хорошо иллюстрирует случай с несколькими гражданами Неджда, которые пришли с предложением соблюдать всем племенем мир, если им позволят молиться, но освободят от уплаты дани. Представительный совет обсудил вопрос, возможен ли компромисс, правильно ли объявить войну народу, который признавал единство с Аллахом и произносил все молитвы, предписанные пророком. Абу-Бекр разрешил эту дилемму раз и навсегда, объявив ислам единым и неделимым, так что те, кто отрекается от части требований, являются отступниками, с кем Коран не позволяет никаких договоров. И сколько бы их ни было, он будет действовать против них, как это делал Мухаммед, которому было безразлично число противников. Даже силач Омар был удивлен твердостью халифа. Сам он сначала готов был уступить, но теперь воскликнул: «У Абу-Бекра одного веры больше, чем у нас все, вместе взятых!»

К кому должен обратиться новый халиф в поисках поддержки в выполнении тяжких обязанностей, которые накладывает на него его положение? Несомненно, на этот вопрос любой бы — ответил — к воинам, которым доверял пророк. Но нет, он держал этих крепких мужчин в родном городе, говоря, что они нужны ему для совета. Они были его соперниками при выборе кандидата на пост, и, возможно, он не считал нужным ставить их во главе больших армий и посылать туда, где они могли легко найти сторонников в деле свержения его. Таким образом, и Омар, и Усман, и Али были оставлены дома, тогда как величайшее доверие оказывалось Халиду, который незадолго до смерти пророка завоевал прозвище Меч Аллаха. Именно его храбрости, дерзости и решимости, его хладнокровию перед лицом опасности, ислам был обязан своим необыкновенным успехам. Ему же предстояло вновь подчинить исламу размежевавшиеся племена по всему полуострову. Ха- лид начал с походов на север и восток от Медины, неся террор и разрушение, с гордостью видя, что перед ним трепещут. До Абу-Бекра доходили жалобы, что Халид чересчур жесток, но халиф прощал военачальника, полагая, что некоторые его распоряжения были поняты неправильно, и добавлял, когда Омар требовал его низложения: «Я не уберу в ножны меч, поднятый Аллахом против неверных!» В ходе своих кампаний Халид встретил последнего из оставшихся лжепророков, Муселиму, «маленького мусульманина», кочевавшего в провинции Йемана, на восток от Мекки (633 г.).

При помощи фокусов некромантии этот авантюрист ввел в обман множество племен, живших в этом районе, и, претендуя на чудотворчество, вынудил их принять ущербную имитацию ислама. Халид встретил его на песчаной равнине Акраба, и противники сошлись в беспощадном бою. У лжепророка то была ярость отчаяния, у воинов Халида — исступленный фанатизм. Копье мусульманина повергло вождя бедуинов во прах, и победа досталась Халиду. Эта стычка настолько выделяется среди множества других кровавых битв Аравии, что осталась в истории под названием «Сад Смерти».

Жители Йем были побеждены ценой великих потерь, ибо огромное количество мусульман пало от реки врага. Среди тех, кто пал на поле битвы, было много тех, кто принадлежал к важному классу, известному как Читатели, — то были люди, сохранявшие Коран в своей памяти. Их полегло так много, что возник вполне обоснованный страх потерять драгоценную книгу со смертью всех тех, кто ее знал. В результате был сформирован план, согласно которому текст был собран (так как до того момента еще не существовало единого экземпляра), причем те части, которые соратники Мухаммеда и Читатели не сохранили в памяти, были написаны на обрывках кож и пальмовых листьях, на костях и шкурах животных. Священный долг собирания этих фрагментов был поручен комиссии, состоявшей из наиболее способных представителей двух вышеупомянутых групп людей, — и официальный текст был подготовлен. Для сохранности его передали Хафзе, одной из вдов пророка, дочери Омара. Сборник выполнен в стиле, который нам следует назвать «случайным». Когда мы читаем его сегодня в переводах Sale, Lane и др., он кажется бессвязным, затемненным и даже непоследовательным. Ни о какой обработке не может идти и речи, кроме принципа помещения самых длинных сур в начало, хотя и этого принципа систематически не придерживались.[58 - В «Речах Мухаммеда» Стэнли Лейн-Пула можно получить надлежащее впечатление о лучших частях Корана, без необходимости перелистывать множество длиннот. В переводе преподобного Джона Медоуз Родуэлла суры расположены предположительно в хронологическом порядке, четко указано различие между поэтическими пассажами и прозаическими главами. Переложение Сейла предваряется ценным предисловием, и то же самое можно сказать об очень научном и гораздо более упругом переводе профессора Палмера.]

Халид продолжал свою кровавую страду, возвращая непокорные племена под знамя ислама, пока наконец они не притихли. Вразумлять при помощи меча пришлось прибрежные районы вдоль Персидского залива, Оман и Махру, затем — Йемен и Хадрамавт были приведены в чувство, хотя не обошлось без нескольких «чудес», что чрезвычайно помогло правоверным. Так минул первый год халифата. Он принес успех в деле вразумления отступников, хотя бы и за счет громадных потерь, нищеты и крови. Теперь трудно было сказать, насколько надежно связаны старой верой разбросанные по пустыне безответственные странники пустыни, не привыкшие ни к чему, кроме опыта собственного племени.

В 633 году умерла Фатима, а Али присоединился к «Соратникам Пророка», находясь при дворе халифа и отказавшись от проявлений досады оттого, что не был избран. Он, похоже, пришел к выводу, что лучше плыть по течению, хотя бы делать вид, чем сражаться за общественное мнение, хотя он никогда не забывал, что сам пророк назвал его халифом.

Племена, кочевавшие в пустыне, и арабы, населявшие города и небольшие крепости, стали понимать, что избавиться от ислама не удастся.




XXV

К границам Вавилона и Халдеи


Обыкновенно деспоты считают необходимым время от времени вовлекать своих подданных в военную распрю с каким-нибудь государством, чтобы отвлечь их от горьких дум о цепях, которыми они скованы, и даже не дать им услышать лязг этих цепей. Именно так поступил халиф, подчинив своему правлению все племена Аравии: он не нашел лучшего средства удержать их от бунтарства, чем натравить на соседей. Зная вспыльчивый нрав своих подданных, он и не смог бы вообразить ничего более действенного. Вопрос о направлении даже не возникал. Не имело смысла идти на юг или в любой другой конец полуострова. Фактически оставался только район Тигра и Евфрата и земли Сирии.

От Персидского залива до Мертвого моря простирается целая вереница безлюдных пустынь, которые, чем ближе к северу, постепенно уступают место плодородным равнинам юга Малой Азии. Халдея и Вавилония находятся в богатом, омываемом водами Евфрата, краю, расположенном южнее реки Тигр. Этот край был известен как арабский Ирак, в отличие от Ирака персидского, что приблизительно совпадало с нынешним королевством Персией (NB. — Прим. переводчика). На северо-запад от Ирака лежала Месопотамия, буквально — «междуречье», еще именуемая иногда Островом, — богатый край, родина Авраама. Арабский Ирак в то время находился под юрисдикцией Персии, и арабы-кочевники, передвигавшиеся по обширной пустыне, были данниками Персии, если раскидывали свои шатры на восточном берегу реки. Если же они перебирались на противоположный берег, то оказывались во владениях Византии, хотя на самом деле никогда не были ничьими верными союзниками или подданными.

Эта часть Ирака сохранила множество свидетельств былой цивилизации — там, где находился Древний Вавилон, сохранились курганы, безошибочно указующие на место, где он стоял.[59 - Более подробно об этих исторических достопримечательностях см. в. «Истории Халдеи», глава 1, а также в следующих главах настоящей книги.]
		Здесь, под немыми, темными холмами,



		Обломки прошлого навалены грядами.



		Последний славный царь, предвидя свой конец,



		Здесь пышным пиром озарил дворец.








Дальше на юг можно увидеть развалины, считающиеся останками небезызвестной Вавилонской башни, а севернее, во времена, о которых идет речь, стоял город Мадайн, «двойной» город (название связано с тем, что на его месте в древности стояло два города).

«Здесь рассыпались в прах два города — неужели это их останки перед нами? Селюсия и Ктезифон! Их ли мы видим? Они славили Грецию, ими гордились парфянские цари. Высоко воспарила тогда их слава! Здесь жил сам Хос- ров, утонченный повелитель Персии, насладившийся всеми радостями, какие только могут дать власть и богатство. Здесь некогда сиял трон, весь из золота и жемчуга, сверкавший, словно закатное облако, когда по нему мчится колесница бога Митры… Здесь душа забывала, на каком она свете, ибо земля блистала, будто усыпанное звездами небо!»

На некотором расстоянии на юг от Бирс-Нимруд, по ошибке принимаемой за место, где стояла Вавилонская башня, и только в трех милях от места, где будет построен в будущем город Куфа, был город Хира, процветающая столица провинции того же названия. Как раз сюда Абу- Бекр решил для начала послать свои войска. Он направил Халида, еще не остывшего после побед, о которых мы уже вкратце сообщили, для наступления с юга, тогда как еще одна армия продвигалась с севера, и было это весной 633 года.

Халид подошел к месту назначения раньше, и в истинно арабской манере он послал неприятелю высокомерное письмо, которое гласило: «Прими исламскую веру, и ты останешься цел; в противном случае плати дань, ты и твои люди; а если откажешься, то сам пеняй на себя, ибо из-за тебя твой народ будет молить о смерти так же, как ты хочешь жить». Персы сочли, что арабов будет легко разбить, и поспешили навстречу неприятельскому войску. Во время стоянки у источника с питьевой водой на них наткнулся Халид, и произошло отчаянное сражение за обладание им. Рассказывают, что персы были связаны веревками или скованы цепями в знак того, что они готовы вместе погибнуть или победить. Халид набросился на них со своей обычной яростью, и после кровавой бойни одержал верх. Эта стычка, произошедшая весной 633 года, оставила свой след в истории.

Все новые и новые победы одерживал Халид над персами, и, продвигаясь вперед, он пел своим солдатам: «Воззритесь на богатства этих мест: здесь тропы источают тук, здесь пищи столько, сколь в Аравии камней! Нам стоило прийти сюда сражаться, и даже просто за земные блага, а победить в войне священной — сколько славы! С вот этих пашен — сразу в рай!» Он продвигался к Гире, разоряя по пути город за городом, и остановился только раз — собрать сливки богатейшей добычи для халифа, дабы поддержать в нем вкус к грабежу. Дойдя до Гиры, он не слишком мешкал, так как командующий сбежал, а население охотно согласилось связать себя договором, согласно которому обязывалось платить ежегодную дань халифу.

Те, кто жил по соседству, последовали их примеру, и таким образом, успех кампании был предрешен. Теперь пять раз в день муэдзин поднимался на башню в персидской столице, как это делалось в Мекке и Медине, и созывал правоверных на молитву. Помимо этого Халид отметил свою победу праздничным богослужением.

Мы можем опустить описание многих битв, происходивших до и после взятия Гиры. Битва у реки Крови (май 633 г.) и т. п. не имеют для нас ни малейшей привлекательности, и мы их опускаем. Достаточно того, что после целого ряда побед и поражений Халид выиграл значительную битву at Firdah, на восточном берегу Евфрата, в том месте, где Месопотамия, Ирак и Сирия, можно сказать, сходятся, если на тот момент (21 января 634 г.) о территориальной делении этой области можно сказать что-либо определенное. Сражение было долгим и страшным, и там положили головы не менее тысячи человек. Халид поостерегся атаковать Мадайн, как бы ему того ни хотелось. И, поскольку вновь наступил священный месяц, он вознамерился очистить свою душу паломничеством в Мекку. Неузнанный, без свиты, он пошел нехоженой дорогой через лежавшую от края до края пустыню и сумел вернуться в лагерь прежде, чем его отсутствие было замечено. Так выдающийся военачальник сумел совместить кровопролитие с благочестием.

Кампания в Сирии против Византии была доверена менее удачливому полководцу. Но в его войске насчитывалось больше опытных бойцов, участников войн пророка, которые предвкушали те же победы, что и раньше. После первой неудачной попытки армии пришлось отступить, и Абу-Бекр выслал подкрепление и напутствовал его лично, подобрав такие слова, чтобы участники похода были готовы к крайнему напряжению сил ради достижения цели. Но даже этого оказалось недостаточно, и тогда из Ирака был вызван Халида для оказания мощной поддержки.

Гераклий в свою очередь готов был на любые издержки, чтобы отразить нападение. Памятуя о своих победах над персами, он спрашивал себя, может ли он позволить шайке арабов мешать его политической карьере и вмешиваться в его дела.

Абу-Бекр сосредоточил все свои силы на берегах реки Ермук,[60 - Лоренс Олифант, путешествовавший в этом регионе, приводит в своей книге «Земля Гилеады» (The Land of Gilead) (с. 94, амер. изд.; с. 87, англ. изд.) описание ущелья реки Ермук, по которому можно составить представление о знаменитой битве. Он рассказывает, как сидел на обломке колонны на самом краю пропасти и смотрел вниз, на вившуюся под ним на глубине 150 метров реку, тогда как «следы былого величия» разбросаны были вокруг него повсюду. В этом месте в изобилии имеются останки стен древнего города, на вид неуязвимых, отстроенных в три ряда.] восточнее моря Галилея, между Дамаском и Вострой, куда Гераклий привел свою армию, насчитывавшую 90 тысяч человек. Несколько недель подряд два войска стояли лицом к лицу, только время от времени ввязываясь в мелкие потасовки, не переходя, однако, к решающим действиям. Таково было положение дел, когда Халид был категорично и против его воли отозван из Ирака и должен был перебросить свою армию на Ермук, но он был несгибаем. Через несколько дней он внезапно напал на Тадмор (Пальмира) и захватил город. Некоторые источники сообщают, что он также захватил Бостру, ставшую первым важным городом в Сирии, который достался мусульманам.[61 - Окли описывает осаду Бостры с романтическими подробностями. Неизменно точный Коссен де Персеваль (3, 435) подает это как исторический факт. Однако сэр Вильям Мьюир утверждает, что не нашел подтверждений этой истории.]

Судя по описаниям, долина Вакуза, в которой стояли армии, представляет собой окруженный с трех сторон глубокими пропастями участок, и расщелиной с четвертой стороны, где оставалось лишь немного места для военной тропы. Византийцы заняли равнину, а мусульмане контролировали вход на нее. Византийская армия была усилена за счет подкрепления и грозила уничтожить сарацин. Но когда в сентябре 634 года все-таки разразился бой, солдаты Халида сражались с их обычным остервенением, а византийцы начали отступать, пока наконец многие из них не упали в глубокую пропасть — тысячи погибли столь унизительным образом. К утру Халид завладел палаткой византийского командующего, огромная добыча была поделена, тысячи погибших мусульман — похоронены в поле. Сирия была побеждена, но одновременно пришла весть о том, что халифа не стало, а вслед за этим известием — указ, обязывавший Халида сдать свои полномочия.

Пока разворачивались все эти заметные события, жизнь престарелого Абу-Бекра неуклонно близилась к концу. В течение лета он слабел на глазах от чувства тревоги, ввиду того, как тяжело происходили военные действия, хотя у него было еще достаточно сил, чтобы исполнять свои непосредственные обязанности. Он поручил Омару повседневные моления, подобно тому, как Мухаммед возложил эту обязанность в свое время на него самого, и в конце концов издал указ, назначив халифа на свое место.

На смертном одре он предупредил, чтобы тот усмирял свою природную жестокость. Первым своим распоряжением новый халиф послал к Халиду, чтобы лишить его звания командующего. Подобный поступок показывал, что новое правление не обещает быть великодушным, но в основе его лежало долго лелеемое желание, сформировавшееся еще с тех пор, как Абу-Бекр отказался низложить Халида, обвиненного в жестокости.




XXVI

Палестина и Месопотамия завоеваны


Семена, брошенные в землю пророком, теперь давали всходы и приносили плоды. Только то не были плоды, что даются постами, молитвами и упованием на Аллаха. Сокровенная суть учения Корана обычно не принималась в расчет. На него ссылались лишь для обоснования своих действий, чтобы их оправдать, и это оказывало громадное воздействие на правоверных. Когда, к примеру, пророк писал об ограничениях в браке и внебрачном сожительстве, он имел в виду просто уже сложившуюся вокруг повсеместную практику. Он не заглядывал в будущее так далеко, чтобы предвидеть политику военного захвата, принятую на вооружение мусульманами.[62 - «Магомет, вводя ограничения, неизбежно санкционировал это тягчайшее зло. При том, что наложенное им ограничение, в свое время и в той местности, сыграло ни с чем не сравнимую роль, оно стоит и будет стоять на пути любой последующей, более полной реформы… Разница между одной женой и двумя решает все… Его последователям легче запомнить, что он позволил иметь четыре жены, нежели то, что он позволил только четыре». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens», c. 69).]

В жизни его народа произошли небывалые перемены: теперь кровь собратьев лилась рекой. В битве у реки Крови (633 г.) было перебито, если верить источникам, семьдесят тысяч жителей Ирака, и все для того, чтобы арабы могли беспрепятственно разбивать свои шатры в плодородных речных долинах на востоке. Когда византийцы были отброшены многотысячным войском в залив Вакуза, мусульмане в итоге получили возможность купаться в роскоши, заводить гаремы, обогащаться за счет богатых трофеев. Каждому воину было позволено брать себе в наложницы столько женщин из покоренных стран, сколько он захочет. Словом, самые низкие инстинкты теперь поощрялись так, что пророку и в голову не пришло бы!

Когда Омар принял бразды правления, он клятвенно заверил, что будет вести мусульман прямым путем, и никто из тех, кому был известен его нрав, не сомневался, что поведет он их рукою твердой. О том, что он сделал на своем посту в первую очередь, уже было сказано. Следующей его затеей стала подготовка свежих сил для похода на Ирак. Добровольцев нашлось немного, ибо персов теперь боялись больше, узнав их в деле. Мусульманам тем временем пришлось отойти от Гиры. Столкнувшись с персами неподалеку от Вавилона, где Евфрат был перегорожен наплавным мостом из лодок, они были обращены в бегство огромной армией, в состав которой входили и слоны, топтавшие бегущих ногами. Отступая, арабы бежали вниз по реке, к тому самому месту, где происходила битва у реки Крови и где всего лишь несколькими месяцами ранее они с лихвой утоляли свою кровожадность. На этот раз четыре тысячи мусульман полегло на поле битвы, а еще две тысячи в беспорядке бежало, принеся весть о поражении в Медину (октябрь 634 г.). Омар встретил их высокомерно и невозмутимо, но не попрекнул побежденных, хотя то была горькая неудача, и случилась она всего через семь недель после блистательной победы у залива Вакуза.

Вновь были набраны новобранцы, но они все равно не подоспели бы в Персию вовремя. Если бы пополнение не было получено из других мест, мусульмане были бы изгнаны окончательно. Случилось, однако, так, что они сумели перейти в наступление и вновь овладеть Гирой, после чего захватили Месопотамию и опустошили этот цветущий край, поддавшись неудержимой жажде грабежа и завладев огромными запасами продовольствия и всевозможной добычей.[63 - Важной вехой этой кампании (635 г.) был Бовейб, близ Куфы, в сражении при котором сарацинские войска возглавлял доблестный и проверенный полководец Мотан- на. Битва была долгой и жестокой, персы в конце концов были разбиты, а богатая добыча подбодрила мусульман. Мотанна, который так и не оправился от полученных в тот день ран, почитаем на втором месте после великого Халида за свое хладнокровие, стратегический талант и невероятную смелость. См. Вильям Мьюир, «The Early Kalifate», с. 139.] Победа вдохновила мусульман на новые, еще более решительные выступления, но и персов это научило из последних сил сопротивляться захватчикам, которые, хоть и пробыли в этом краю всего два года, добивались удивительных успехов.

Решающая битва произошла в ноябре 635 года при Кадесии, местечке, лежащем на юго-западе от Гиры.[64 - Коссен де Персеваль датирует это сражение февралем—мартом 636 г., а Мюллер приводит дату 637 г.] Там в течение лета сконцентрировались войска персов — пока не набралось сто тысяч вооруженных воинов против сравнительно небольшой армии мусульман, — поддерживаемые многочисленными боевыми слонами и крупным соединением кавалерии. В ожидании решающего дня битвы мусульмане взбадривали себя стихами из Корана:

«Побуждай верующих к сражению! Если будет среди вас двадцать терпеливых, то они победят две сотни; а если будет среди вас сотня, то они победят тысячу»… (Коран, 8: 66)

«Скажи тем, которые не уверовали: «Будьте вы побеждены и собраны в геенну»… (Коран, 3: 10)

«Победа — от Аллаха, он могучий и мудрый». «О вы, которые уверовали! Когда встречаете отряд, то будьте стойки и поминайте Аллаха много, — может быть, вы получите успех!» (Коран, 8: 47)

Воистину, «кто обратит к ним в тот день тыл, если не для поворота к битве или для присоединения к отряду, тот навлечет на себя гнев Аллаха» (Коран, 8: 16)

«На Аллаха пусть полагаются верующие! Уже помог вам Аллах при Бадре, когда вы были унижены»… (Коран, 3: 118, 119)

(Перевод И. Крачковского)
		И если вы останетесь тверды и терпеливы,



		И если враг внезапно нападет на вас,



		Тогда Аллах пошлет вам в помощь



		Еще пять тысяч ангелов Своих.








(Коран, 3: 121) (Перевод В. Пороховой)




Когда наступил день битвы, ни один араб не сдвинулся с места, пока не прошло время полуденной молитвы. Но в резню они ринулись самозабвенно! Мусульмане сражались с убеждением, что впереди их ждет рай, что их окружают сонмы ангелов, а за спиной у них — Иблис. Веря, что Аллах принесет им победу, они убивали без жалости. В конце концов они обратили в бегство даже слонов, которые двигались в бою подобно огромным серым замкам на четырех ногах, наводя на всех ужас. Однако победа еще не была завоевана.

Второй день прибавил мусульманам отваги и привел персов в уныние, так как Омар дождался подкрепления из Сирии, а слоны не в состоянии были выйти на поле боя. Арабы кричали «Аллах Акбар!» и речитативом произносили свои длинные родословные. Они видели, что в их рядах недосчитываются двух тысяч воинов, но к величайшей их радости у персов потери составляли десять тысяч!

На третий день слоны вновь появились в рядах персов, но на поддержку ислама пришло новое пополнение из Сирии, и сражение продолжилось до темноты. «Ночь лязга» как ее назвали, не знает себе равных по шуму, грохоту и суматохе, по звериной свирепости сражавшихся; она закончилась полным разгромом персов и привела к решению судьбы всей страны. Новость сообщили Омару, который с нетерпением ее ждал: «Аллах разметал ряды персов!» В тот день он понял, что волею судьбы стал одним из величайших владык мира. Но его гордыня не торжествовала — он держал себя все с той же спокойной величавостью, как и прежде.

Победа при Кадесии сопровождалась полным подчинением Месопотамии. Захват царственного Мадайна в 637 году позволил получить богатую добычу. Еще одним последствием войны было основание двух новых столиц в 638 году: Басры в дельте Евфрата, примерно в 70 милях от Персидского залива, и Куфы, приблизительно на таком же расстоянии к югу от местоположения Древнего Вавилона. Обоим городам предстояло сыграть большую роль в истории исламского мира. Наделенные конфискованными землями, они скоро стали рассадниками раздора, средоточием нескрываемой восточной роскоши. В них развивались литература, политические интриги, теология. Говорили, что население этих городов достигало почти двухсот тысяч человек, хотя нездоровая обстановка рано или поздно заставила Басру пасть. В настоящее время Куфа лежит в руинах, а Басра превратилась в небольшой городок со слаборазвитой экономикой.

Пока все это происходило на восточных рубежах, силы Омара не дремали и продвигались на запад. Вскоре Палестина стала ареной событий, о которых пойдет наш рассказ.

Не так легко себе представить картину цивилизации, существовавшую до описываемых событий между устьем Евфрата, Дамаском и средиземноморским побережьем. Не стоит забывать, что здесь существовала торговля широчайшего охвата. После битвы на реке Ермук мусульманская армия получила приказ двигаться в направлении достославного города Дамаска, хотя заранее было известно, насколько прочно он укреплен от опасной близости арабских орд. Славный город хранил воспоминания об Аврааме и Павле, Давиде и Ахаве, об Александре Великом. Считалось, что он был основан в глубокой древности Узом, внуком Сима. Несмотря на все превратности судьбы, он много веков оставался центром оживленной торговли, а его дееспособное население насчитывало 150 тысяч душ, и этот город привлекал к себе глубочайший интерес. Красота окружающей природы, роскошь увеселительных садов и парков стали откровением для воинов, пришедших из пустыни, и они не могли отвести глаз от прекрасной равнины, на которой он раскинулся. Они искренне поверили, что рай не может быть краше. С неиссякаемым энтузиазмом рвались они в бой, целью которого было овладеть этим райским местом.

Дамаск не был чрезмерно напуган приближающейся армией кочевников, которые, как считали в городе, испугаются холодного климата, вероятного в этих широтах, если учесть, что город расположен выше 600 метров над уровнем моря. В сознании сарацин, однако, в мысли не было отступить. Проходил месяц за месяцем, а они продолжали держать в осаде город с его массивными крепостными стенами (635 г.). Устное предание донесло до нас эпизоды дерзости и отваги, несколько раздутые, превращенные молвой в неправдоподобные истории доблести. Подобно тому, как мидяне и персы в древности воспользовались празднеством, дабы захватить Вавилон врасплох, так и мусульмане на этот раз, узнав, что римский наместник дает пир в честь дня рождения сына, условились начать штурм Дамаска. Перепугав застигнутых на городских стенах стражников, они с криками «Аллах Акбар!» проникли в самое сердце крепости и там с непомерным презрением узнали, что наместник, осознавший бесполезность сопротивления, поспешно сдался. По условиям капитуляции мусульмане должны были получить половину всех зданий, как частных, так и общественных, а также контрибуцию золотом, серебром и землей. К ним перешло господство над страной и вся собственность тех ее граждан, кто спасся бегством еще за время осады. Помимо всего прочего, жители обязывались платить халифу ежегодную дань.

После столь грандиозного успеха арабы пожелали двинуться на Хомс (древний город Эмеса), расположенный на восточном берегу Оронта, на 90 миль дальше к северу. Но на таком же расстоянии близ Фихла (древний город Пелла), несколько южнее Галилейского моря, у них в тылу находилась армия, и решено было двигаться ей навстречу. Согласно этому решению армия двинулась обратно, по дороге паломников в сторону Медины, до поворота на Иордан. Попутно был второй раз форсирован Ермук, после чего завоеватели встали лагерем перед обреченным городом.

Некоторое время спустя, летом 635 года, защитники Фихла ощутили нехватку ресурсов и попытались совершить вылазку против мусульман, но у них ничего не вышло. Военачальник был убит, войско разбито, и вся местность в районе реки Иордан, равно как и вся центральная Сирия, до самого Тадмора на востоке (ветхозаветный «Фадмор в пустыне»), подпала под власть необузданных мусульман. Византийский двор бездействовал, что же касается сирийцев, то они не отличались патриотизмом, зато бедуины, жившие на территории страны, радостно приветствовали смену власти.

После падения Фихла часть армии была направлена, в качестве подкрепления, в Ирак, о чем говорилось в предыдущих главах.




XXVII

Захват Иерусалима


С каждой новой победой смелость арабов и их амбиции росли. Как же, должно быть, взволновало их воображение то обстоятельство, что они прорвались в пределы двух огромных империй, с которыми раньше всего лишь граничили! Тех самых империй, которые до них поделили между собой весь этот огромный мир! И всё на самом деле выглядело так, будто пророк был прав, посылая своих последователей двигаться вперед и подчинять народы воле Аллаха, ибо воистину трудно было ожидать больших успехов в их кровавых деяниях.

Теперь не было причины, чтобы не двинуться на Хомс. Поэтому, оставив своего наместника для управления Дамаском и часть армии — продолжать покорение Палестины, основные силы вышли в поход на север. Они вновь перешли Ермук, миновали за Иорданом развалины великолепного города Гадары, где когда-то произошло чудо исцеления бесноватого, где гробницы высечены в каменистых склонах гор и где в пещерах все еще обитают опасные троглодиты. Оставив с левой стороны Баальбек и гору Ливан, они окружили город. Защитники надеялись прорваться к Дамаску, но их замысел был упрежден и сорван. Бывший здесь же Гераклий отступил к древнему городу Эдессе у северных границ Месопотамии, явно рассчитывая привлечь на свою сторону бедуинов, но потерпел поражение, и город был сдан, после чего мусульмане смогли свободно двинуться дальше на север, неся с собой смерть и разрушения (весна 636 г. Р.Х.)




Крепость в Алеппо


На пути их следования города сдавались один за другим без сопротивления[65 - Баальбек (древний Гелиополис) и Киннесрин (древняя Халкида), заплатив значительную контрибуцию, добились заключения перемирия.] (за исключением Лаодикеи, которую взяли штурмом). Вскоре завоеватели объявились близ Алеппо, самой мощной крепости во всей Сирии. Население разделилось в вопросе о дальнейшей судьбе этого богатого торгового центра, страх за свой капитал вынудил идти на уступки, и горожане попытались откупиться. Условия сделки были оговорены, однако более воинственно настроенная часть населения не позволила ей осуществиться, и осада продлилась. Наконец сарацины притворились, что уходят, но послали тайно отряд для штурма крепости. В конце концов она была взята после нескольких кровопролитных атак.

Настал черед столицы восточных правителей — пышной и прекрасной Антиохии, лежавшей западнее Алеппо. Она была хорошо укреплена, однако в ее воинах не был воспитан дух доблести. Единственная вылазка за стены города принесла его защитникам неудачу и настолько обескуражила их, что сдача города последовала немедленно. Византийский император, предвидя безрадостный итог, созвал епископов и принялся сокрушаться о судьбе Сирии. Он даже разрешил совершить покушение на халифа. Для свершения задуманного в Медину был послан лазутчик, но в последний момент, испугавшись, он ускользнул из города и, добравшись до моря, сел на корабль, отплывавший в Константинополь.

Сарацины сделали самый, пожалуй, резкий выпад против религии Людей Писания, поскольку ни один город не был так тесно связан с ранней историей христианства, как Антиохия. Именно здесь последователи Христа стали называться христианами. Здесь начинал свою миссионерскую деятельность святой Павел. Отсюда он отправился в свое первое, второе и третье паломничество. Здесь Игнатий был осужден Траяном на растерзание дикими зверями. И здесь святой Иоанн Златоуст впервые обнаружил свой чудный дар проповедника. Стены города были высоки и неприступны, они тянулись на многие мили над ложбинами и горными вершинами. Он был настолько прекрасен, что не зря назывался «Царицей Востока». Когда-то город был завоеван Помпеем Великим, а в следующем столетии — разрушен почти до основания землетрясением. Ему приходилось служить резиденцией и македонских правителей Сирии, и римских наместников. И в последующих веках его ждала не менее сложная, полная превратностей судьба.

Пока армия мусульман на острие копья несла ислам соседним народам, халиф в Медине не забывал о своей миссии борца за вероучение пророка, завещавшего перед смертью, чтобы в Аравии была одна религия. В стране еще оставались иудеи и христиане, причем многие из них успели накопить значительные состояния. Их никто не обвинял в измене государству. Однако они следовали чуждой вере, а раз так — им надлежало очистить полуостров. Им безапелляционно было приказано отречься от могил своих предков и родных очагов. Правда, взамен им были предложены жилища в иных краях, и их никто не подгонял, и все же подобная судьба тяготила их. История не оставила описаний подробностей того, как происходила экспатриация, и мы можем себе только представить те душераздирающие сцены, которыми она сопровождалась.

Увеличение государственных доходов вследствие завоеваний повлекло за собой необходимость в каком-то упорядочивании финансовых дел, и Омар учредил Казначейство, или Диван (этим персидским словом был назван реестр, в который заносились списки трофеев). Согласно принятым постановлениям награбленное распределялось по различным сословиям, в зависимости от ранга тех, кому оно предназначалось, начиная с «матерей правоверных» и кончая обычными женщинами, получавшими одну десятую от доли мужчин. Находившиеся на нижнем уровне иерархии слуги также не были забыты. Данная шкала послужила тому, что стала складываться национальная аристократия. Она блюла воинский дух, делая доходы зависимыми от военных успехов. И она объединяла население общей заинтересованностью в росте богатства. Большое число граждан в то время эмигрировало в Куфу и Басру, однако их права на долю в добыче сохранялись, так, как это было записано в Диване.

В то же самое время Абу-Бекр послал свои войска в северную Палестину. Он распорядился, чтобы Амр, обращенный в мусульманскую веру одновременно с великим Халидом, двинулся на Палестину или Фелистин — название, под которым подразумевалась область, лежащая южнее и западнее линии, проведенной между горой Верблюда на средиземноморском побережье и северным краем Мертвого моря. Провинция Иордан, которую арабы называли Ордонна, пала от их руки после побед, одержанных на севере. Но в Фелистине византийцы чувствовали себя гораздо увереннее, так как их порт Цезарея был открыт на случай необходимости подкрепления, а с другой стороны, рядом находился Египет с его сильными гарнизонами.




Первая карта Иерусалима. Византия. VI–VII в.


Весной 636 года Амр готовился перейти со своими соединениями к открытым боевым действиям, и в первую очередь он собирался атаковать византийцев при Аджнадейне, западнее Иерусалима. Мы не располагаем деталями этой битвы, но, по существующим сведениям, она была кровавой и жестокой, как и сражение на Ермуке, которую историк тех дней описывает в виде такой бойни, какая только доступна воображению.

Византийцы отступили к Иерусалиму, и Амр быстро завладел Джоппой, Газой и другими опорными пунктами, стоявшими на пути к последующему броску на священный город. Римский военачальник растерялся, когда Амр подошел к воротам Иерусалима, и в спешном порядке отошел в сторону Египта, предоставив патриарху возможность поступать как ему заблагорассудится. Он запросил условия мира, выдвинув в качестве единственного условия требование, чтобы Омар лично явился для принятия капитуляции, поскольку в иудейских древних книгах существовало пророчество (как сообщает предание), что город будет однажды захвачен царем, в чьем имени всего три буквы, а на арабском языке именно столько букв в имени Омар. Именно эта легенда и военные успехи Амра заставили римского военачальника дрогнуть, а взять себя в руки ему помогло суеверие, которое, признаться, было для того времени обычным явлением.

Вид человека, путешествующего по пустыне из Медины в Сирию, для нас не нов; но в случае столь исключительном, как этот, мы могли бы видеть обстоятельства из ряда вон выходящие. Ни один из последователей пророка до того времени не выезжал за пределы Аравии. Халиф был теперь могущественнее царя Персии или императора Византии. Отправился ли он в путешествие по подвластным ему территориям с пышностью и великолепием, дабы внушить подданным восхищение и благоговейный ужас? Напротив: завернувшись в простое рубище, он ехал верхом на буром верблюде, по бокам которого свисали грубые чересседельные мешки с высушенным зерном, с одной стороны, финиками и другими сушеными фруктами — с другой. Впереди помещался бурдюк с водой, а сзади — деревянное блюдо, с которого всадник вкушал пищу вместе со своими спутниками, как едали они на ступенях мечети в Медине. По ночам он ложился под деревом или в палатке, утром клал поклоны, обратив свой взор в сторону Мекки, и молил о благополучном исходе путешествия, давая обеты в честь исполнения своих молитв. По мере необходимости делались остановки, чтобы на ходу рассудить подданных, которые просили его о насущной справедливости. Иногда он спешивался, чтобы нарушить однообразие пути, и шел пешком, тогда как слуга его садился на верблюда.




Мечет Омара в Иерусалиме


Когда Омару оставались сутки пути до Иерусалима, он с удивлением увидел, что его подчиненные вышли навстречу, чтобы поприветствовать его. Их верблюды были покрыты нарядными попонами, и сами они были одеты в лучшие одежды из роскошных дамасских тканей. Видя это, он закричал в негодовании: «Так-то вы встречаете меня! Какие перемены произошли с вами всего за два года?» При этом он запустил в лица своих военачальников пригоршню мелких камней, поднятых с дороги. Те откинули полы своих пышных одеяний и показали оружие, спрятанное под ними, на что халиф воскликнул: «Довольно! Убирайтесь». С прибытием Омара в Иерусалим были возобновлены переговоры с патриархом и объявлены условия сдачи.


Христианам было запрещено строить новые церкви, а в их уже существовавшие храмы мусульмане могли входить беспрепятственно. Двери христианских домов должны были оставаться открытыми для всех чужестранцев и путешественников. В пути мусульман должно было угощать по три дня кряду. Иудеям запрещалось вмешиваться в какие бы то ни было разговоры об исламе; им полагалось вставать перед мусульманами в знак почтения, носить одежды, которые отличали бы их от мусульман, иметь иные имена, другие прически, и говорить они должны были по-особому. Им не дозволялось пользоваться арабским языком, торговать вином, ездить в седле, носить оружие, звонить в колокола своих церквей, нанимать слуг мусульманского происхождения. Им запрещалось иметь в доме окна, обращенные в сторону мусульманских жилищ. Надлежало ходить в одном и том же, а на поясе иметь кушаки.




Иерусалим на немецкой гравюре XV в.


Когда условия были приняты, Омар пешком, в сопровождении патриарха, вошел в город, рассматривая старинные здания, которые попадались ему на глаза. Патриарх, будучи христианином, с омерзением смотрел на грязного выходца из пустыни, в душе понося его последними словами, вместе с его грубыми шерстяными лохмотьями, клочьями овчины, пыльными и засаленными после долгого путешествия. Когда же он наконец увидел халифа восседающим в церкви Воскресения, то не удержался от восклицания: «Воистину, вот она — "мерзость запустения', предсказанная пророком Даниилом, в этом святом месте!»




XXVIII

Как были подчинены Египет и Персия


Омар надолго задерживаться в Иерусалиме не собирался. В Медине он оставил Али своим заместителем и нисколько не переживал за последствия, однако само пребывание вне Города Пророка казалось халифу чем-то необычным и странным. Находясь в Иерусалиме, он подыскал подходящее место для возведения мечети — место, которое народная молва связывала с Мухаммедом, ибо оттуда пророк вознесся на небеса во время чудесного ночного «посещения» рая. Место было замечательно еще и тем, что здесь находился камень — тот самый, на котором преклонил голову пророк Иаков. К нему правоверным долгое время разрешалось прикладывать ладони, там, где остался след от ступни пророка!

Омар сделал распоряжения об управлении Сирией с ее делением на две части и приготовился к вторжению в Египет, в то время настолько ослабленный, что мог в любой момент попасть в руки любого достаточно сильного властелина, который попытался бы захватить столь желанный приз.

В Медину халиф вернулся так же неприметно, как он ехал в Иерусалим. Он был встречен согражданами с неописуемой радостью, поскольку они опасались, не захочет ли он навсегда поселиться в городе, в котором после воскрешения должно будет собраться все человечество.

Становится очевидно, что Омар теперь стал чувствовать себя уверенным в отношении завоеваний его армии, так как примерно в это же время возобновилась его неприязнь к Халиду, проявившему такую доблесть в распространении ислама. После своего возвращения из Иерусалима он послал его ненадолго в поход на Киннесрин (Халкиду), город, расположенный неподалеку от Алеппо, самим Халидом и захваченный, однако в 638 году, в Хомсе, он отдал последнего под суд, обвинив в растрате казенных денег, разжаловал его и подверг штрафу. Низложенный Халид умер в 642 году, всеми забытый, в Хомсе. Но и сам халиф небессмертен, и если бы он мог предположить, что со временем ему понадобятся услуги этого отважного человека, то, вне сомнения, нашел бы способ удержать его при себе.

В 638 году византийцы сделали последнюю попытку вытеснить арабов из Сирии, но потерпели неудачу, хотя был момент, когда угроза казалась столь сильной, что халиф покинул Медину с намерением лично поддержать своих подначальных. Но этого не понадобилось, так как среди бедуинов, бывших на стороне неприятеля, начались волнения в связи с военными действиями в Месопотамии, и они дезертировали, после чего византийские войска были разбиты мусульманами. Случилось это в том самом году, когда Цезарея, последний опорный пункт в Палестине, долго осаждавшийся мусульманами, перешел в руки Амра.

Захват Сирии сопровождался в Аравии несколькими месяцами голода, вошедшими в историю как «Год Пепла», поскольку сухой песок из пустыни, разносимый ветрами, закрыл все вокруг плотной пеленою (639 г.). Тогда же по Сирии прокатилась опустошительная эпидемия чумы, охватившая долины Месопотамии, а оттуда — вниз по течению рек, до самой Басры. Хотя Омар великодушно отправился в Сирию посмотреть, каким образом он мог бы облегчить положение страдающих подданных, ему все же пришлось внять мольбам советников и вернуться, отдав перед тем распоряжения, чтобы арабское население покинуло зараженную местность и перешло на более благотворные возвышенные места. Вернувшись в столицу, он сказал: «Я укрылся от воли Аллаха под защитой Аллаха».

Большое число умерших в Сирии во время чумы вызвало сильное замешательство среди населения. Омар не мог не посетить этот регион, и он обошел всю страну из конца в конец, наводя повсюду обычный порядок. Правление перешло в руки к Муавии, сына Абу Суфьяна, человека, который, как мы скоро узнаем, был наделен большими способностями и мудростью, но при этом отличался неимоверными амбициями. После его приезда в Медину, Билал, престарелый муэдзин, который провозглашал часы молитвы еще при жизни пророка и сложил с себя полномочия после его смерти, еще раз выполнил свои обязанности. Когда над городом разнесся давно забытый голос, крепкие воины, которые слышали его в прежние времена, были тронуты до слез, и воздух наполнился их рыданиями. Два года спустя старый священнослужитель умер в Дамаске.

Амру не терпелось выполнить наказ о завоевании Египта, и в 640 году он двинул армию из четырех тысяч человек, которая по пути следования продолжала увеличиваться, так что, достигнув конечного пункта, она была уже в четыре раза больше. Роскошная столица — Александрия — была целью завоевателя Амра. Это был второй по величине город Византии, славившийся своей оживленной торговлей. Через Александрию в Константинополь переправляли большие партии зерна и других продуктов, как прежде в Рим. Торговля, в силу естественных причин, не воинственна, и потому, как мы имели случай убедиться, бывает уязвима. В этом сила и слабость богатого Египта.

Амр, не теряя времени, приступил к осаде Александрии, и византийцы, которые могли бы послать помощь морем, из-за собственной бездеятельности упустили такую возможность. Во время осады (11 марта 641 г.) умер император Византии Гераклий. Защитники внезапно утратили надежду на спасение и сдались, с условием, что город не будет разграблен, и согласились заплатить дань, которую мусульмане уже по привычке требовали от побежденных. «Дань лучше, чем добыча, ибо дань платят постоянно», — повторял Омар. В 641 году ставка Амра была расположена близ Мемфиса, в местечке под названием «Вавилон» (на Ниле. — Примет, пер.). Разрушив его, Амр построил на его месте военный городок, получивший название Фостат, т. е. «лагерь» (вошел в состав современного Каира). Здесь же на руинах был заложен фундамент мечети, и поныне носящей имя ее основателя.

Амр оставил эти земли в руках египтян, установил сообщение по морю с портом Медина, что означало — зерно будет доставляться из страны пирамид непосредственно в Аравию.[66 - Многие авторы, повторяя вслед за Абулфараджем, утверждали, будто после капитуляции Александрии знаменитая библиотека была разорена, а ее книги использовались для растопки в четырех тысячах городских бань, причем не хватило полугода, чтобы сжечь их все. Несмотря на свидетельства Дина Милмана, эта версия на сегодняшний день поставлена под сомнение.]

По имеющимся сведениям, Амр не одобрял высокомерного отношения местных жителей к его соотечественникам. Чтобы поднять авторитет завоевателей, он придумал одну хитрость. Для воинов было приготовлено угощение из верблюжатины, как это принято у арабов. На пир пригласили египтян. На следующий день Амр приготовил обильный ужин из деликатесов со всего Нила, причем он показал приглашенным египтянам, что его солдаты едят эти блюда с не меньшим аппетитом, чем то, что подавали им накануне. Назавтра он привел свои войска на парад и, видя, что египтян задевает это зрелище, сказал: «Я показал вам, как просты обычаи моего народа, но я показал вам также, что они умеют наслаждаться кушаньями других стран. Теперь же я хочу показать: несмотря ни на что, они полны сил». Египтяне, расходясь по домам, роптали: «Стоит арабам замахнуться на нас — и этого будет довольно!» Халиф, естественно, был весьма доволен результатами своей хитрости.

Омар проявил осторожность и не стал торопиться в Персию так, как он спешил в Египет. Но вот и этой великой, сильной державе пришло время подчиниться. Военные действия начались в 637 году и продолжались с переменным успехом до тех пор, пока наконец не умер в 651 году царь Йездегирд, сломленный, лишенный трона и всех своих сокровищ, оставленный собственными подданными. Он умер беглецом, в убогой хижине, в далеком краю за Оксом (древнее название Амударьи. — Примег. пер.), где он скрывался, пройдя Исфахан и Мерв.[67 - Мерв (еще одно название — Мары) — одна из столиц Хорасанского царства следующего халифа. Правление сарацин в нем закончилось в 874 г. Подобно Самарканду и Бухаре, этот город был центром науки и культуры. В нем вырос халиф аль-Мамун Абу-ль-Аббас Абдаллах. Его захватили в 1037 г. Сельджуки, в нем был похоронен Альп Арслан. В 1221 г. Мерв пострадал от нашествия монголо- татар.]

На этом кампания закончилась, и войска были выведены из Куфы и Басры. Ими был осажден и взят Сус, легендарная столица Шушан, а по пути были сделаны приготовления к восстановлению гробницы пророка Даниила. Они дошли на востоке до самого Персеполиса, а на севере — до Нехавенда. В конечной точке похода, под сенью вершин Элванда, в жесточайшей битве были покорены жители западной Персии (642 г.). Вследствие одержанных побед в казну Медины потекли огромные суммы денег, однако сильная воля персидского царя не была еще сломлена, и он продолжал собирать силы для продолжения борьбы, пока обе армии не встретились близ Ар-Рея, в 5–6 милях от Тегерана. Здесь Йездегирд вступил в свое последнее роковое сражение. Тегеран и в целом вся Персия оказались в полной власти военачальников Омара, чьи подвиги затмевали деяния Александра Великого, некогда совершенные в этих краях.[68 - См. «История царства Александра», Дж. Махэффи.]

Халиф, который уже приближался к завершению своей карьеры, с непогрешимой справедливостью правил у себя дома, но был несгибаемо суров по отношению к врагам ислама за пределами своей страны. И поэтому возникло множество врагов, готовых в любой удобный момент оборвать его жизнь. Существует некая туманная история о человеке, который перенес мучительные страдания по беспристрастному решению халифа, и вознамерился умертвить его, для чего послал исполнителя, и тот влез на дерево в месте, где Омар появлялся особенно часто. Когда подвернулся удобный момент, человек собрался слезть с дерева, но тут увидел, что за халифом по пятам идет охраняющий его лев, который преданно трется о его ноги. И наемный убийца испытал изумление и страх. Он не только удержался от задуманного злодейства, но и стал преданным мусульманином.

Омару привычно было посещать Мекку каждый год во время паломничества, и в один из таких визитов он расширил пределы Каабы и устроил вокруг святыни большую площадь. Колонии в Куфе и Басре он посчитал трудными для управления. Недовольство и беспорядки будоражили оба города, их опутывали политические интриги, подрывая основы будущего спокойствия.




Площадь вокруг Каабы


В 17 году после отъезда Мухаммеда из Мекки, Омар принял меры для установления нового летоисчисления. За начало новой эры он взял первое новолуние месяца Мухаммеда, в год Хиджры. Историки обычно называют дату 16 июля, хотя Косен де Персеваль, самый добросовестный исследователь, подсчитал, что в действительности это было 19 апреля.

Среди рабов, пришедших с поля битвы при Невахенде в Медину, был один, известный под именем Абу Лулу, который работал за верстаком, строя ветряные мельницы, а всю прибыль отдавал хозяину-мусульманину. Однажды осенью 644 года он явился к Омару и спросил, сможет ли тот освободить его от притеснений господина. Халиф его внимательно выслушал, однако отказался вмешиваться, что глубоко задело Абу Лулу. На следующее утро его ожидали увидеть в мечети, в первых рядах молящихся. Вошел халиф и едва открыл рот, чтобы произнести слова: «Аллах Акбар!», как в то же мгновение кинжал Абу Лулу вонзился ему в спину, и халиф рухнул на пол. Мусульмане бросились на убийцу, но тот зарезал еще несколько человек, нескольких ранил, а затем вырвался и убежал в пустыню, в порыве неизъяснимого отчаяния, где в конце концов заколол себя.

Повелитель Правоверных, как называли Омара, промучился несколько дней, в течение которых им было назначено пять человек — самых главных, из числа ближайших сподвижников пророка, которые должны были назвать преемника. Последними его словами были пожелания того, каким должен быть тот, кого изберут на его место.

«Считайте моей последней просьбой, чтобы избранник был добр к жителям города, который стал домом для нас и нашей веры; чтобы он уважал их добродетели и прощал их ошибки. Побуждайте его хорошо относиться к арабским племенам, поскольку они воистину составляют становой хребет ислама; налог, который он соберет с них, пусть возвратится к ним для прокорма бедных. Пусть он строго блюдет заветы пророка по отношению к иудеям и христианам. О Аллах! Я завершил свой путь, а тому, кто придет после меня, я оставляю царство, стоящее на прочных основах и живущее в мире!»

Так завершилась богатая событиями жизнь второго халифа. Приступая к своим обязанностям, он имел в подчинении только Аравию. По окончании жизненного пути он стал хозяином Египта, Палестины, Ирака, Месопотамии и Персии. Как выражались его склонные к преувеличениям соплеменники, он отнял у неверных «36 тысяч городов и крепостей, разрушил 4 тысячи храмов и церквей, основал или пожертвовал на строительство 1400 мечетей». Впрочем, нет никакой нужды преувеличивать его заслуги. Они и так достаточно заметны, если принимать во внимание только голые факты.

Смиренный, как самые скромные из его соплеменников, он любил сидеть на ступенях мечети в Медине и есть овсяную лепешку или финики. Он часто спал на крыльце или под деревом, и при этом держал бразды власти над самыми могучими державами своего времени.

Омар испустил дух в последнюю пятницу ноября 644 года. На следующий день он был похоронен бок о бок с Абу-Бекром и пророком.




XXIX

Фаворитизм и интриги


Золотой век сарацин миновал. Никогда больше им уже не наслаждаться безоблачной, ничем не нарушаемой гармонией и блистательными внешними победами. Теперь им предстояло погрязнуть в бесконечных раздорах, мятежах, коварных интригах и братоубийственном кровопролитии. Но все равно им нужно было продолжать завоевания, ведь, несмотря на все помехи, их религия и те царства, где она главенствовала, должны были оставаться прежними. Коль скоро Аллах был один, то по справедливости и пророк должен быть один, не только как выражение воли Аллаха на земле, но и как временный автократический правитель, чья власть безраздельна. Вот почему победа ислама, будь она полной, подчинила бы все царства мира халифу из Медины.

Когда смерть прервала земной путь Мухаммеда, часть начатых им дел поневоле осталась невыполненной, причем главным среди этих дел был пересмотр Корана. Мы никогда не узнаем, что именно предполагалось в нем изменить. Впрочем, нетрудно догадаться, что в нем было бы ясно прописано, каким образом должны будут избираться мусульманские правители. Это избавило бы народ от страха перед анархией, наступившей после смерти пророка и впоследствии — после смерти Абу-Бекра, а в еще большей степени — после того, как кинжал Абу Лулу оборвал жизнь великого Омара.

Назначенные Омаром просидели в бурных дебатах трое суток, пока халиф один на один сражался со смертью. Потом заседание было отложено в ожидании его кончины. Когда же все члены комиссии встретились вновь, они потратили на перебранку еще больше времени, поскольку представляли соперничавшие между собой исламские семьи. Здесь были Хашимиты, происходившие от Абд-Менафа, а также Омейяды, потомки Омейи, сына Абд-Шамса, тоже сына Абд-Менафа.

Халифат был предложен Али, при условии, что он будет править, следуя прецедентам, созданным Абу-Бекром и Омаром. Однако он отклонил предложение, заявив, что должен, во-первых, следовать Корану, во-вторых, блюсти установленные Мухаммедом законы. А там, где их оказалось бы недостаточно, опирался бы на собственное разумение. Оба правивших халифа опирались на разумение Али в соблюдении законов и сохранении традиций.

Разногласия разрешились избранием Усмана, одного из членов комиссии, который охотно согласился править в соответствии с Кораном и примером, который оставили халифы, правившие до него.

Расходясь с ним в основах, Усман, помимо всего прочего еще и правнук Омейя, был крайне неприятен Али, который, как мы знаем, принадлежал к хашимитам. Возникшие тогда разногласия все еще остаются, хотя они и утратили частично свою остроту. Ислам сегодня подразделяется на две основные секты: сунниты, или «традиционалисты», которые признавали первых четырех халифов законными преемниками Мухаммеда, и шииты, последователи, иногда называемые «диссидентами», которые признавали Али первым истинным имамом и предпочитали этот титул «халифу». Шииты насчитывают 12 имамов, последний из которых, Мухаммед аль Мехди (873 г.), как они считают, до сих пор живет в уединении, готовый появиться, как пророчествовал Махди, чтобы воссоединить ислам в последние дни. Говоря коротко, персы являются шиитами, а турки — суннитами.

По характеру Усман отличался от своих предшественников. Он обожал богатство, хотя во времена голода тратил свои деньги на приобретение провизии, которую распределял среди нуждающихся, чем завоевывал симпатии людей. Он был узок и слаб, практиковал непотизм, даже если родичи, которых он продвигал, были закоренелыми противниками ислама. И он был начисто лишен важной способности примирять своих подданных, вдохновлять их на совместную деятельность. Очень некстати для него сложилась так, что кроме соперничества между отдельными семьями, которое только усиливалось, существовал еще все более возраставший антагонизм между нацией как таковой и Курайшитами. Подобные настроения нашли для себя благоприятную почву в Басре и Куфе, жители которых быстро сообразили, что обладают влиянием и властью, что все это можно использовать против халифа, даже если он поступает во вред себе ради их же интересов. Омар избегал раскола у себя в стране, ведя непрерывные войны за рубежом. Усману ничего не оставалось, как делать то же самое.

Одной из первых ошибок, допущенных Усманом, была потеря Александрии. Он передал бразды правления над Египтом одному из своих близких родственников, а император Византии послал флот, который в 646 году отвоевал Александрию. Был восстановлен в должности Амр, и тот, после длительной осады, взял город штурмом, предоставил победителям разграбить его, снес городские стены и лишил его всех былых привилегий. То, что утратила Александрия, обрел Фостат.

Персы, рассеянные войсками Омара, не пребывали в бездействии: мятежи и восстания нередко охватывали весь Ирак-Аджеми. Для усмирения постоянно требовалось посылать туда военные экспедиции, чему немало способствовали Куфа и Басра. Не всегда они действовали успешно, зато имя и славу сарацин они несли по всем обширным землям, омываемым Индом и Оксом. Их узнали в Хорасане, Кабуле и Туркестане, и даже на берегах Каспийского моря. На западном побережье Каспия были столкновения с турками (653 г.), в которых арабы были разбиты. Усман выслал подкрепление из Сирии, чтобы помочь воинам из Куфы, однако сирийцы отказались выступить под командованием коменданта из Куфы. Так было положено начало расколу, за которым последовала длительная вражда в будущем.

Перед этим еще одна армия была послана в Малую Азию, которая проникла в Армению, дошла до самого Каспия с юго-запада, а затем прошла на север до самого Черного моря. Мусульмане тем временем продолжали укреплять свои позиции в Египте, продолжая победоносный марш вдоль средиземноморского побережья дальше, почти до Карфагена.

Хотя Омар был против военных действий на море, Усман их разрешил, и в 649 г. флот осуществил успешную атаку Кипра, который стал данником халифата. На острове было взято множество пленных. Три года спустя флот из нескольких сотен византийских кораблей оттеснил арабов из Александрии. Противоборствующие стороны сошлись в абордажном бою, и после отчаянной схватки византийцы отошли к Сиракузам, сильно потрепанные сарацинами, обескровленные. Победа была одержана, но то ли за ней ничего не последовало, то ли по еще какой-то причине, она привела к недовольству халифом с открытыми угрозами в его адрес.

Усман ошибся в выборе наместников для Куфы и Басры, среди которых были его родственники, и неприязнь к нему постоянно росла. Туда эмигрировало также большое количество Курайшитов, им были сделаны определенные уступки, не считая их собственных претензий, вследствие чего ревность и неприязнь только разрастались. Усман в не меньшей мере был неудачлив в Аравии. Он расширил и украсил большую площадь вокруг Каабы, но даже этим своим благочестивым поступком умудрился обидеть. Он осуждал растущий интерес к азартным играм и прочим запрещенным развлечениям, чем нажил себе еще больше врагов. Он предписал ряд изменений в обрядах, связанных с паломничеством, и вызвал тем самым скандал, поскольку отменил многие предписания на этот счет, сделанные пророком. У него был талант создавать себе врагов, и ко всем прочим реальным и воображаемым обидам он добавил одну, оскорбившую религиозные чувства сограждан.

Не только Усман проявил недальновидность, выбирая наместников для колоний на Евфрате, но и его представители, кажется, разделяли его дар создавать себе врагов — либо пробуждать недобрые чувства у своих подданных. Когда дух раздора переходил в открытые восстания, он не умел проявить решительность, употребить силу, так что незаживающие раны постоянно давали о себе знать еще долго после того, как их следовало бы залечить раз и навсегда. Али возражал против мягкости по отношению к злоупотреблявшим властью, родственникам халифа, и был, вероятно, прав. Но халиф обращался за поддержкой к этим людям и тем самым еще больше развращал, возбуждая в них недобрые чувства.

Мир и покой всего халифата был вскоре нарушен тайным заговором. Усман в своей беспомощности послал людей в Египет, Куфу и Басру, в Дамаск — разузнать состояние вещей в этих городах и сообщить ему. Он не узнал ничего утешительного, конечно, и тогда он разослал в провинции распоряжение, чтобы наместники встретились во время паломничества, в 655 году.

Официальные лица прибыли в Медину, но они не смогли сообщить ничего существенного, поскольку заговорщики повсюду действовали подпольно. Усман был поражен больше, чем когда бы то ни было. Повсюду витал дух измены, а рука закона ловила один только воздух.

Весной и летом 656 года планы заговорщиков достигли апогея. Они пришли к решению захватить власть в Египте и Месопотамии под видом пилигримов, представить длинный список потерь, потребовать возмещения убытков. И если нежелательные правители не могут лишиться должности, — потребовать отречения самого Усмана, вынудив его к этому, если понадобится, под угрозой меча. Когда они достигли Медины, к своему разочарованию, узнали, что граждане не собираются объединяться и помогать им, что халиф сумел внести устраивавшие их изменения, после чего все разошлись по домам с видом полного удовлетворения происходящим. И мир снизошел на Медину.

Через три дня Усмана, возглавлявшего моления, прервали, сообщив ему поразительную новость — три враждебно настроенные банды вновь были у ворот города. Али вышел к ним навстречу, чтобы выяснить, что было причиной их возвращения. Они предъявили документ, скрепленный печатью халифа, содержавший приказ сурово их наказать. Усман отрицал, что ему знаком документ, и до сих пор идут дебаты, был ли он подделкой или нет. Но он дал заговорщикам право требовать отречения халифа, а также добиваться того, чтобы они остались в городе. Усман был оскорблен прямо во время проповеди. Жителей Медины выгнали из мечети и не впускали туда. Халифа заперли в его дворце, чем причинили ему глубочайшие страдания. В конце концов, боясь, что он может получить поддержку от колоний, 17 июня они взяли дворец штурмом, схватили халифа за бороду в тот момент, когда он, держа на коленях Коран, сидел на женской половине, и зарубили мечами. Тяжко раненный, он упал, прижимая священную книгу к груди и орошая ее раскрытые страницы своей кровью. После страшного погрома мятежники внезапно выскочили из дворца с криками: «В сокровищницу!» Ворота дворца были заперты на засовы. Изувеченное тело халифа было после захода солнца предано земле. В носилки с мертвым телом бунтовщики швыряли камнями, и анархия воцарилась в Медине.




XXX

Тяготы, выпавшие на долю Али, отца Хасана


Последующая судьба халифата представлялась теперь далеко не безоблачной. Мы помним, что после смерти пророка возник тревожащий вопрос, который задавали многие присоединившиеся к исламу племена: «Нельзя ли сбросить это ярмо?» Абу-Бекр умер в своей постели, однако Омар и Усман окончили свои дни под ножом убийц. Желающих занять некогда столь вожделенное место теперь не находилось. Появление заговорщиков из Египта, из Куфы и из Басры говорило о недовольстве, зреющем в этих отдаленных частях халифата. Каждая из них выставляла теперь своего претендента на верховную власть.

Египтяне поддерживали Али, связанного с истоками вероучения узами прямого родства, — его дети были внуками пророка. Куфа выдвигала Зубейра, выходца из Абиссинии, в годы лишений принявшего ислам под влиянием Абу-Бекра. Зубейр сражался под началом Мухаммеда, входил в состав общины, избравшей Омара, и был женат на одной из его вдов. Басра называла Тальху, также обращенного в ислам Абу-Бекром, который всегда был верен Мухаммеду и был назначен Омаром (который был его зятем) в число тех, кто избирал халифа.

Сразу же после смерти Усмана египтяне и жители Медины предложили присягнуть Али, однако тот не хотел рисковать, дабы не вызвать гнев последователей других претендентов. Он убеждал подождать, пока еще было время для раздумий, и признался, что хотя одно время хотел занять этот пост, сейчас стал думать, что самое лучшее — держаться подальше от власти. Одним словом, он был готов принять любого претендента, который был бы выбран законным порядком. Аналогичные предложения были сделаны Зубейру и Тальхе. Жители Медины вновь и вновь принимались упрашивать Али, но все было бесполезно. Толпа склонялась то к одному, то к другому. Отсутствие правителя всех повергало в уныние. Предсказывали гражданскую войну в случае, если иноземцы разнесут из Медины весть о том, что новый халиф все еще не назван.

Наконец Али был тронут жалостными мольбами своих сограждан и согласился пойти в мечеть, чтобы принять их заверения в преданности. Тальха и Зубейр протянули ему там руки в знак одобрения. Сподвижники пророка и другие вожди сделали то же самое. Видимость мира была обманчивой; довольно скоро выяснилось, что Али должен вознаградить тех, кто его поддержал, назначив их на должности; в противном случае он стал бы мишенью для их мести. Некоторые просили наказать убийц Усмана, но Али считал, что с этим нужно повременить ввиду того, что в разбирательство будет вовлечено довольно большое число подозреваемых, а он не чувствовал себя в силах справиться с подобной бандой.

Среди претендентов на должности самыми заметными фигурами были Тальха и Зубейр, стремившиеся стать наместниками в Куфе и Басре соответственно; но, несмотря на то, что Али был полон решимости избавиться от наместников, выдвинутых его предшественником, их просьбы он отклонил, сказав, что они мудрые советники и нужны ему в Медине. Айша, которая в равной степени противостояла Али и Усману, объединилась с Тальхой и Зубейром, всеми силами провоцируя недовольства. Каждый в этом плетущем интриги трио по-своему манипулировал друзьями покойного халифа, чтобы возбуждать злобу против его преемника. Окровавленное одеяние Усмана отвезли в Сирию и там выставили напоказ — таким образом Муавия пытался вызвать враждебность к Али. Все сильнее звучали голоса, требовавшие мести убийцам, им лицемерно вторили Айша, Тальха и Зубейр, подлинные подстрекатели этого убийства. Положение было напряженное, отчаянное. Что же касается самого Али, то он не был тем, кто мог бы справиться с ситуацией.

На какое-то время Мекка превратилась в средоточие интриг. Именно здесь Тальха, Зубейр и Айша образовали фракцию, настроенную на войну. К ней они призывали всех недовольных, особенно членов семьи Омейи, к которой принадлежал Усман. Было обнародовано воззвание с сообщением, что Мать Правоверных собирается идти на Басру вместе с Тальхой и Зубейром и призывает всех, кто хочет укрепить ислам, готовиться к сражению, всех, кто хочет отомстить за Усмана, — становиться под знамена восстания. Под водительством Айши войско из тысячи всадников на верблюдах вышло в поход, и вскоре его численность увеличилась втрое.[69 - Были сделаны попытки вовлечь в восстание Омм Сельму, другую вдову пророка, но она не поддалась на уговоры и попыталась отговорить заговорщиков от участия в гражданской войне. Айшу перед походом беспокоили суеверные измышления, но их удалось одолеть при помощи обмана: первые лживые анналы в истории ислама были изобретены, чтобы подвинуть ее навстречу гибели. Женщины Мекки какое-то время провожали Айшу, после чего, оставив ее, разразились рыданиями над судьбами веры. «День Слез» отмечен рыданиями, каких, согласно мусульманским авторам, не было ни до, ни после этого дня.] Когда достигли Басры, наместнику велено было сдаваться. После непродолжительного сопротивления его схватили, обезвредили, с корнем выщипали бороду и брови, — после чего он был низложен.

Весть о таком повороте событий достигла Медины. Али, входя в мечеть со словами горячей благодарности Аллаху, объявил, что в стране началась война, и призвал добровольцев. Горожане разбились на два лагеря примерно поровну. На помощь халифу никто особенно не рвался, несмотря на то, что он был почитаем, назначен должным образом и превосходил всех сынов Аравии своим красноречием. Внезапно ход событий изменился, и Али обнаружил, что стоит во главе тысячи преданных людей, марширующих прочь из города с намерением захватить врасплох Айшу со всей ее бандой. Вскоре они поняли, что это невозможно, и сделали остановку — посовещаться. Было решено обратиться с воззванием к Куфе — не за подкреплением, а с просьбой о посредничестве между Али и сепаратистами, ибо Али верил, благодаря многочисленным посланиям от граждан Куфы, будто они готовы принять его сторону.

Еще Али послал письма в Медину, откуда были вскоре получены щедрые пожертвования лошадьми, оружием и всей необходимой утварью. Он обратился с подобными письмами в Египет и другие провинции, прося о поддержке. Когда его письмо достигло Куфы, оно не встретило там того понимания, на которое рассчитывал Али. В городе неохотно принимали сторону халифа против мятежников, но эти настроения вскоре были преодолены благодаря вмешательству Хасана, сына Али. И вот уже девятитысячный отряд движется из города, чтобы присоединиться к приближающемуся войску халифа. Получив пополнение, Али успокоился. Он обратился к воинам со словами: «О жители Куфы! Вы можете стать святыней ислама и центром истинной веры! Со времен Омара вы мужественно сражались, чтобы привнести религию мусульман дальше на Восток. Ныне я взываю к вам, дабы вы помогли мне противостоять восставшим братьям и вернуть их к былому единству. Если они послушают меня, я их приму, и прощу то, что было в прошлом; если они нам откажут, мы подождем; если они нападут на нас, мы будем молить Аллаха, чтобы он отдал их в наши руки. Мы будем добиваться мира любой ценой». Перед тем как начать речь, Али убедил куфанцев, что отдает им предпочтение перед остальными и что он намерен найти кров у них в городе.

А сейчас мы вплотную подошли к сцене резни, отмеченной особо среди самых кровавых страниц истории ислама. Каждый из представителей противоборствующих сторон вступал в битву с различными чувствами и целями. Зубейр, которого не покидала память о былой привязанности, которую он испытывал при жизни пророка, желал мира. Тальха осознавал неправоту избранного им пути, однако Айша, не забывшая о подозрениях Али, когда ее оговорили перед пророком, — а именно эти воспоминания, лежавшие на самом дне ее души, определяли ее враждебность, — не допускала и мысли, чтобы дух примирения или патриотические чувства каким-то образом ограничивали ее жажду мести. Войны не избежать!

Армии стояли друг напротив друга в месте, носившем название Кариба, недалеко от Басры, и ни одна не рвалась в бой. Али в принципе не допускал пролития мусульманской крови, а сепаратисты — хотя их силы были более многочисленны, чем войско халифа, — не ощущали в себе того же горячего энтузиазма, не обладали необходимым воинским искусством, да к тому же у них был раскол среди руководителей.

Когда наутро встало зимнее солнце (дело было в ноябре или декабре 656 г.), началась битва, хотя никто не помнит, как это случилось. На поле видели Айшу, которая ездила на своем верблюде то туда, то сюда, защищенная прутьями железной клетки, тогда как поединок разгорелся яростнее всего вокруг нее. Тальха вскоре был смертельно ранен и умер, напрасно порываясь исправить роковую ошибку и вновь перейти на сторону Али. Позже Зубейр был обезглавлен: его заставили молиться и убили во время молитвы. Стрелы и копья, вонзившиеся в паланкин Айши, торчали, как иголки ежа. Израненный верблюд больше не мог нести ее. Битва получила название «верблюжьей».

Победа полностью досталась халифу, вследствие чего его престиж и авторитет неимоверно выросли. Он обошелся с Айшой благородно, отправил ее в сопровождении свиты из женщин в Медину, где ей запретили выходить из дома и вмешиваться в дела страны. Оставив наместника в Басре, Али устроил столицу в Куфе и стал править Персией, Месопотамией, Египтом, Аравией и Хорасаном — всем, что по праву стало его владениями, за исключением Сирии, по поводу которой он почти не испытывал беспокойств, охватывая мысленным взором достигнутое.

Поступая столь благодушно, Али совершал роковую ошибку, так как Сирией правил человек в полном расцвете сил, сочетавший в своем характере, как говорили, недюжинную храбрость, красноречие и обаяние Юлия Цезаря, честолюбие, изворотливость и снисходительность Августа, а также хитрость, лицемерие и жестокость Тиберия. Потомок Омейи, сын заклятого врага Мухаммеда — Абу Суфьяна, родившийся в тот самый год, когда пророк искал убежища в Пещере, Муавия давно принял ислам и теперь беспрестанно воевал. В 651 году он был наместником на Кипре, который он потерял, но впоследствии отвоевал. В том же году он взял Родос, разрушив, как утверждает сомнительная молва, знаменитую статую Колосса и перепродав ее бронзу какому-то иудею. Он обшарил все восточное Средиземноморье, раскидал флот византийцев и заставил весь мир трепетать при звуке арабского имени. Назначенный Омаром на должность наместника в Сирии и продолжая служить при Усмане, он заложил основы своей непомерной личной власти в регионе. Дабы усилить ее, он возбудил чудовищную ненависть, когда после убийства Усмана выставил в Дамаске, как знамя, окровавленную одежду Повелителя Правоверных и призвал подданных искоренить всех тех, кто был причастен к этому гнусному преступлению. Историки пишут, что пятьдесят тысяч человек,[70 - Табари указывает число 30 тысяч. — «Хроники», ч. 4.] на щеках и бородах которых не просыхали слезы, чьи глаза были красны от рыданий, обнажили мечи и торжественно поклялись, что не успокоятся и завещают свою жажду мести детям детей своих, пока кровь халифа не будет отмщена.

Таков был человек, и таковы были его воины, противостоять которым в беспощадных войнах предстояло Али. Правда, обладая многочисленными преимуществами, Муавия не спешил ими воспользоваться и не хотел вступать в открытую войну, не заручившись поддержкой Амра, на которого он хотел бы рассчитывать, того самого Амра, который столь доблестно сражался в Египте. Случилось так, что этот прославленный герой, отправленный Усманом на покой, мирно жил в Палестине. И вот теперь он с готовностью признал Муавию истинным халифом и пошел с ним на соглашение, рассчитывая, что и сам он, быть может, в случае успеха, мог стать правителем Египта. Ради таких целей была собрана почти восьмидесятитысячная армия, которая стала угрозой для Али. Тот в свою очередь вывел против нее из Куфы девяностотысячное войско, и, когда оно достигло пределов Сирии, противники остановились в виду друг друга возле места, именуемом Сиффин, на Евфрате, севернее Пальмиры, недалеко от северной окраины Месопотамии.

Войска вышли навстречу друг другу летом 657 года. Месяц ушел на последовательные попытки примирения, затем три месяца или больше происходили нерешительные вылазки с той и другой стороны. Противники проявляли явное нежелание проливать мусульманскую кровь. Тем не менее смертельная схватка была неминуема. Когда храбрейшие воины обеих армии лежали в пыли, а отрубленные головы катились, как мячи, по земле, залитой потоками крови, сирийцы стали уступать противнику. Амр в страшной спешке обратился к Муавии и приказал ему послать своих воинов с листами Корана на кончиках копий, с криками: «Это священная книга Аллаха! Вот что должно решить, в чем разница между мусульманами! Если жители Сирии и Ирака будут истреблены, кто же тогда будет проповедовать ислам?» Уловка возымела желаемый эффект: сторонники Али отвечали, что они с готовностью принимают Коран. И, несмотря на все попытки халифа возобновить сражение, которое, он видел, должно было окончиться в его пользу, славная победа не далась ему в руки. Решено было предоставить требования противной стороны на суд двух выбранных человек. Муавия отступил в Дамаск, а халиф — в Куфу.

Так получилось, что от Али представителем был благонадежный, но простодушный и недалекий человек, тогда как Муавию представлял не кто иной, как сильный и ловкий Амр, повсеместно признанный самым находчивым человеком своего времени. Эти двое встретились в Куфе через восемь месяцев после битвы и Амр, при помощи еще одной, достаточно прозрачной уловки, сумел повернуть дело на пользу Муавии. Суд не пришел к решению, стороны же еще больше ожесточились во взаимной вражде, без конца осыпая друг друга проклятьями. Между тем восстание против Али принялись готовить хариджиты,[71 - Хариджит в переводе означает «вышедший», т. е. радикальный реформист или «возмутившийся», если воспользоваться более выразительным определением Теодора Паркера. Хариджиты добивались теократии; они утверждали, что благочестивый и праведный человек, независимо от племени и национальности, может быть подданным халифата, полагая при этом, что халиф государству не особенно нужен. В то время их насчитывалось 12 тысяч человек.] обвиняя его в том, что он доверил людям решать вопросы, ответ на который был известен одному только Аллаху.

Бунтовщики собрались у Нахравана, близ того места, где в будущем будет построен Багдад, на восточном берегу Тигра. Там Али обнаружил и разбил их силами армии, которую он подготовил для похода на Сирию против Муавии (658 г.). Одержав победу, Али обратился к армии с призывом идти с ним на Сирию, но воины отказались, и ему пришлось отпустить их обратно в Куфу. Оставшиеся хариджиты разбрелись по всему мусульманскому миру. Их называли еще мутазилитами,[72 - См. «Частное право магометан» Сайда Амира Али (также мутазилита). Введение, с. 6, 9, 10,11 и т. д.] причем данное направление существует до сих пор как радикальная ветвь шиитизма. Признаки существования этой секты прослеживаются со времен Мухаммеда, однако подлинным ее основателем был Басил ибн Ата, который со времен Хашима высказывался против учения о свободе воли и предопределении. Он горячо и успешно отстаивал свои взгляды среди искушенных мыслителей Басры, откуда со временем они разошлись по всем уголкам мусульманского мира.

Сирия оставалась единственной страной в регионе, не подвластной Али, но беда началась в Египте, ибо Муавия сумел скомпрометировать наместника Али, который был отозван, а на его место был поставлен Мухаммед, сын Абу- Бекра. Муавия продолжал сеять раздоры, широко пользуясь самым распространенным в тогдашней Европе оружием — ядом. Он совершенно расстроил планы Али и расчистил дорогу для Амра, который захватил власть, к чему изо всех сил стремился. Схватив Мухаммеда, сына Абу-Бекра, он сжег его живьем в ослиной шкуре. Поступок этот вызвал гнев сестры погибшего, Айши, которая бессильно призывала гнев Аллаха на головы Амра и Муавии. Тем временем Муавия не прекращал набегов на владения халифа, несмотря на возмущения растущей как в Дамаске, так и Куфе оппозиции. В 659 г. Муавия захватил Басру, которая ненадолго осталась без прикрытия сильного гарнизона, но Али двинул на город войска и силой вернул его в свое подчинение.

Невзгоды, обрушившиеся на Али, возрастали поминутно. Следующий после взятия Басры год оказался для него роковым. Видя, насколько расстроены дела в его владениях, он впал в мрачное состояние, которое усилилось еще больше, когда в 660 году Муавия, состоявший в тайной переписке со своими сторонниками в Мекке и Медине, послал свои войска на эти города. После пролития мусульманской крови он вынудил их сдаться и принести ему клятвы верности.

Али в Куфе и Муавия в Дамаске теперь соперничали за власть над Йеменом. Удача благоволила Муавии, и на головы нескольких тысяч «счастливых» жителей этого уголка пал его меч. В отчаянии Али решился на еще одну попытку взять верх над своим извечным врагом, противником истинной веры, как он считал. Все это время халиф в Куфе творил ежедневные молитвы за Муавию, а Муавия в Дамаске никогда не забывал упомянуть в молитвах имена Али и его сыновей, Хасана и Хусейна, отдавая должное правоверным в мечети далекого Дамаска.




Дамаск. Гравюра XVII в.


В 660 году, через сорок лет после бегства пророка из Мекки, трое фанатиков, ярых сторонников хариджитов, встретились, чтобы обсудить расстроенные дела ислама. Они взглянули на Египет, где правил непреклонный в своем тщеславии Амр. Обратили свой взор к Дамаску и узрели там сына Абу-Суфьяна, пылавшего тщеславием и жаждой мести халифу, которого и они сами, испытывая жгучую ненависть после поражения у Нахравана, считали тщеславным и опасным. То были три узколобых, ни на что не годных фанатика. Им не дано было созидать, а только разрушать. И хотя они не знали сами, чего хотят от будущего, да и вряд ли строили какие-либо планы, то были убеждены, что в тот момент три этих лица должны были убраны с дороги. Их единственным инструментом было убийство, они не знали никаких законных методов поиска решения (да и были ли они?). Вот на убийстве они радостно согласились. Один был готов избавить страну от Али. Другой услужливо предложил устроить кончину Муавии. А третий предложил путешествие в Египет, чтобы порешить Амра. Для выполнения «работы» было назначено семнадцатое число месяца Рамадан, и день этот совпал с пятницей — днем священных встреч в мечетях.

Когда подошел назначенный день и час, не один, а три отравленных кинжала вонзились в сердце Али. Еще один нанес не смертельную, но тяжелую рану Муавии. Но тот, что предназначался Амру, промахнулся, так как место правителя в мечети в тот день занимал другой.

Амр безотлагательно приговорил своего несостоявшегося убийцу к смерти. Совершивший покушение на Муавию подвергся таким мучениям, что не смог их перенести. Сострадательный Али приказал, пока неясно, что у него за рана, чтобы убийцу не пытали, а подержали под замком. О казни убийцы точных сведений нет, кроме того, что он был умерщвлен через три дня после смерти Али.

Итак, мы приблизились к завершению истории о муже Фатимы, но трудно удержаться, чтобы не оглянуться на весь его жизненный путь, начиная с того дня, как много лет назад, в молодом порыве, он выразил горячее желание быть последователем Мухаммеда, чтобы не признать, что слову, сказанному, казалось бы, под влиянием момента, он оставался верен всю свою жизнь. Мы помним о помощи, которую он оказывал Мухаммеду во время хиджры, его доблесть в последовавших затем сражениях, его преданность Абу-Бекру, нежелание принять халифат, хотя вполне осознавал, что честь принять эту должность принадлежит ему по праву, как одному из приближенных Мухаммеда. Мы чувствуем, что в жизни его немало было печали и поражений. Он был человеком мягкого, сдержанного нрава, склонный к роскоши и удовольствиям, предпочитавший компромисс и медлительность энергии и напористости. Мудрость, с которой он давал советы и принимал решения, признанное всеми остроумие и умение облечь свою мысль в глубокомысленные сентенции, не имели себе равных. При этом он оказался недостаточно дальновиден, чтобы избежать уготованной ему судьбы — явный результат политики, не рассчитанной на силу.

Али никого не привязывал к себе насильно, и хотя в более поздний период ему воздавали почти божественные почести, а после похорон над его прахом была сооружена пышная гробница, первое время его могила была в запустении. То отсутствие интереса, которое отличало его при жизни, проявилось и после его смерти.

Следует отдать ему должное как первому халифу, который культивировал грамотность. Обширный свод мудрых изречений принадлежит его перу. То, что он буквально сыпал ими, во многом характеризует его ум и сердце. О нем существует множество остроумных и забавных анекдотов, в них он предстает в достаточно благоприятном свете. Но, несмотря на все это, он останется для нас неудачливым, неприспособленным человеком.

Али отказался назвать своего преемника, однако выбор его последователей естественно пал на его сына Хаса- на, который немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Будучи еще менее приспособленным для военного поприща, чем отец, он вступил во все еще тлевший конфликт с Муавией, не проявив при этом ни решительности, ни мастерства, что сделало его легкой добычей для противника опытного и проницательного. Менее чем за полгода он заявил о своем отказе от занимаемой должности, и Правителем всех Правоверных стал Муавия.

Восемь лет (669 г.) спустя Хасан умер от яда, и на этом линия «ортодоксальных» и «справедливо избранных» халифов, избираемых ближайшими сподвижниками Мухаммеда, прервалась.




XXXI

Трагический месяц Махаррам


Мухаммед переехал из Священного города в Медину. Али перенес столицу халифата из Медины в Куфу. И вот настал черед третьего переселения.

Утвердившись на троне, Муавия выбрал для своего стольного города Дамаск, где основал халифат Омейядов — династии, чья власть над страной продержится почти столетие. Тогда же было введено еще одно значительное новшество: халиф перестал избираться общиной, отныне власть будет передаваться по наследству.

Как следствие, доминирующее значение Аравии, и, в особенности, обеих столиц Хеджаза, которые вплоть до периода халифата Али были главными среди городов, стало резко уменьшаться, на что повлияло два обстоятельства: увеличение территории сарацинской империи и перенос столицы за ее пределы. Паломнический долг исполнялся исправно, как соблюдается он и по сей день. Но даже ради этих священных целей правители заглядывали в удаленный уголок в самом сердце пустыни достаточно редко. Империи халифов предстояло расти и расти. Но связь между отдельными ее частями в будущем будет все слабее. Настанет время, когда общее прошлое станет чем-то вроде того благоговения, с каким взираем и мы на колыбель великих социальных и религиозных сдвигов, откуда черпалась жизненная энергия в самом начале пути.

Хотя Муавия взял верх над большинством своих врагов, у него оставался один, но, пожалуй, самый сильный противник — незаконный сын достославного Абу Суфьяна, военачальник Зияд, человек влиятельный, ловкий, имевший большое число сторонников. В тот момент он находился за крепкими стенами крепости, но Муавия знал, что Зияд спит и видит на троне кого-нибудь из родственников пророка.

Поскольку хариджиты угрожали ему, в этот непростой момент он рассчитывал на поддержку Зияда. В связи с этим он решил прибегнуть к замечательной уловке — принять его как своего брата и тем самым заручиться его преданностью. План удался, Зияд стал союзником, и с его помощью хариджитам был нанесен удар. В свою очередь, Зияд высоко поднялся в глазах халифа. Со временем его сделали правителем Басры, затем поочередно Куфы, Хорасана, Индии и так далее. Каждой из этих вотчин он управлял рукой умелой и твердой, и в конце концов подчинение стало полным. А Зияд, с присущей ему неугомонностью, стал искать новых поприщ, чтобы проявить свои способности.

Муавия, довольный, что может угодить своему союзнику, предложил ему наместничество, на этот раз — в провинции «Скалистая Аравия» (Arabia Petraea. — Лат.) Зияд собрался было отправиться по назначению, как его внезапно поразила гангрена руки, заболевание, которое при тогдашнем состоянии медицины, считалось неизлечимым. Он умер в 674 году в возрасте 44 лет.

Муавия поспешил выразить признательность покойному и назначил его двадцатипятилетнего сына Убайдуллу наместником в Куфе, Басре, Хорасане. Молодой человек доказал, что унаследовал решительный дух и многочисленные выдающиеся способности отца. Он вторгся в Бухару и подчинил ее себе, вернувшись в Басру с богатой добычей и многочисленными пленниками; он вытеснил турок из Хорасана, заставил их покинуть Самарканд, в тот период — освященный веками центр науки и торговли в Азии, а в наши дни знаменитый тем, что в нем находится гробница великого Тамерлана, покорителя Персии и Хорасана, а также Дели, Дамаска и Багдада.




Мавзолей Тамерлана


Правление Муавии отмечено двумя значительными событиями. С ним связана первая попытка сарацин захватить Константинополь и расширение границ халифата дальше в Северную Африку. Его желание создать наследуемую монархию подтолкнуло его на очередной захват, ибо он рассчитывал продвинуть своего сына Язида, поставив его выше всех, несмотря на то, что характер юноши, склонность к довольству и роскоши нисколько тому не способствовали. Так что замысел Муавии сделать Язида своим преемником шел вразрез с его же намерением, возникшим у него уже в бытность халифом, после смерти передать эту должность Хасану. Отцовские чувства не настолько ослепили Муавию, чтобы не видеть вполне трезво всю несостоятельность собственного отпрыска. В поход на столицу Византии была вскоре собрана гигантская рать.

Поход был тут же объявлен «священным», как в случае с Крестовыми походами будущего, против тех же сарацин. Данному событию придавалось невероятное значение. Оно преподносилось как исполнение воли самого пророка, выражавшего надежду, что знамя ислама рано или поздно будет развеваться над Вторым Римом.

Приблизительно в 670 или 672 г. войско двинулось в далёкий путь. Испытанные в боях соратники пророка, цвет мусульманского воинства: юный Хусейн, сын Али, престарелый Абу Суфьян и участник сражения при Бедре Абу Айюб — все они вновь загорелись огнем энтузиазма и, опоясавшись мечом, пошли на неверных, чтобы победить или попасть в рай, в качестве гарантированной награды за подобные подвиги.

Остается только сожалеть, что никаких подробностей столь грандиозного события не сохранилось. Арабский историк Табари обходит его молчанием. Нам известно только, что осада была длительной, а кровопролитие — ужасным. Существовало поверье, будто Мухаммед обещал полное прощение грехов всем, кто будет состоять в армии, захватившей столицу Восточной империи. Если же речь шла о подобном вознаграждении, любой мусульманин готов был на невозможное.

Сарацинская флотилия беспрепятственно приблизилась на расстояние семи миль от Константинополя. Однако меры, предпринятые для защиты города от чужеземного вторжения, были столь велики, что любые попытки овладеть им оказались тщетными, так что единственной наградой нападавшим был грабеж прибрежных селений. Эффективные огнеметательные устройства, принцип действия которых до сих пор остается неясным (они вошли в историю как «греческий огонь»), с успехом выполнили задачу по защите от мусульманского флота.

Безуспешные атаки повторялись из года в год, силы нападавших таяли, и, когда шесть-семь лет ушли впустую, решено было отступить, отправив одну часть войск морем, а другую — сушей. Обе оказались одинаково несчастливыми: ветер и волны в щепки разбили флот, тогда как неприятельский отряд настиг тех, кто отступал сухопутным путем, и без труда уничтожил их. Утомленный, придавленный грузом лет Муавия пошел в 678 году на перемирие, по условиям которого арабам вменялось ежегодно выплачивать крупные суммы золотом, не считая многочисленных рабов и полусотни чистокровных арабских коней.

В противовес этой неудаче мы можем вспомнить успешную экспедицию в Африку, причем захват, как считают некоторые, был осуществлен по просьбе местных подданных Византии.

Армия халифа, возглавляемая храбрейшими воинами, быстрым маршем, постоянно увеличиваясь в численности, проследовала из Сирии к Александрии и далее, через пустыню, к западным границам Египта. Жизнь в этом обширном регионе являла в тот момент полнейшую анархию.

Проведение кампании было поручено Окбе, полководцу выдающейся отваги, который продвинулся к границам нынешнего Туниса. Примерно в ста милях к югу от места, где в древности стоял Карфаген, завоеватель вырубил лес и основал город, который часто упоминается в истории тех лет. Он известен как Каирван, с самого начала задуманный как пристанище. Источники расходятся в указании сроков его закладки, однако можно датировать его основание примерно 677 годом. Из Каирвана доблестный Окба дошел до самого атлантического побережья, дальше Сеуты и Танжера (пройдя по территориям, в настоящее время принадлежащим Алжиру и Марокко). Достигнув непреодолимой преграды, он верхом на коне вошел в воды океана, поднял над головой свой блестевший на солнце ятаган и громким голосом крикнул, что не будь на то воли Аллаха, если бы ширь моря не стояла преградой на его пути, он покорил бы и более далекие царства. И объявил, что во имя истинной веры убивал бы, подобно Зу-л-карнайну, всех, кто поклонялся иным богам.[73 - Ссылка на неясный отрывок из суры 28. Зу-л-кар- найн, «двурогий», как, предполагается, был Александром Великим, царем Востока и Запада, или другим могущественным завоевателем. См. «Историю Аравии» Прайса, гл. 2.]

Пока он изрекал эти гордые слова, завоеванные народы — берберы[74 - Берберы были африканским народом неизвестного происхождения, упоминаемым в истории как ливийцы, ну- мидийцы или мавры.] и прочие, зашли ему в тыл, и он счел необходимым поскорее развернуться на восток, к себе в Аравию. Но было уже поздно: противник окружил его армию на перевале Тегуда. Здесь, после отчаянной битвы, сарацины были наголову разбиты.

Дряхлевший Муавия все более задумывался о том, как бы еще при жизни передать свой трон Язиду. В 678 году он собрал жителей Дамаска, чтобы те принесли клятву на верность его сыну. За несколько лет до этого он советовался с Зиядом по поводу кандидатуры сына. Зияд напомнил, до какой степени юноша падок до наслаждений, и о том, чтобы стать Повелителем Правоверных и речи не могло быть. Внявший совету отец ждал еще три года после смерти Зияда, прежде чем решиться на долгожданный шаг. К тому же и у Язида привычки со временем стали меняться. И все- таки по крайней мере четверо отказались присягнуть молодому сыну халифа. То были Хусейн, сын Али, а также сыновья Аббаса, Омара и Зубейра. И так важно было мнение этих четверых, что Муавия приложил все усилия, чтобы заставить их переменить решение. Все были из Медины, за исключением слепого сына Абу-Бекра, который проживал в Мекке. Под предлогом посещения святых мест Муавия направился в Медину. По прибытии туда, он отправился к Хусейну и стал просить его присягнуть, но тот отказался — до тех, мол, пор, пока присягу не принесут остальные. Муавия обратился к каждому из остальных, но они ответили тем же, ибо ни один не решался отступиться от принятого решения первым. Огорченный своей неудачей, Муавия исполнил паломнические обряды и ни с чем возвратился к себе столицу. Он попытался перенести посох и трон халифа в Дамаск, но и от этих планов пришлось отказаться, так как сограждане возмутились, и даже случившееся в тот момент солнечное затмение было истолковано как знак гнева Аллаха.

Кончина халифа теперь была не за горами. Он призвал к себе сына и дал последние указания по поводу того, как надо править. Просил доверять аравитянам как фундаменту своей власти, воздавать должное сирийцам, изо всех сил сдерживать беспокойных жителей Ирака, уступая их требованиям. И заклинал сына остерегаться тех мужей из Медины, кто отказался принести ему клятву верности. Муавия умер весной 680 года и был похоронен в своей столице, которую успел превратить в гнездо немыслимой роскоши. При нем халифат полностью утратил простоту первых лет своего существования, а переезд из Мекки и Медины в богатый северный город повлек за собой совершенную перемену в характере самих халифов.

О величии Муавии было громогласно заявлено еще до того, как он стал халифом, и уже ничто — что бы он ни совершил — не шло в сравнение с той репутацией, которой наградили его летописцы. Измененный до основания уклад не пошел халифату на пользу. Он прибавил в размерах, однако увеличение площади государства не было преимуществом. Он оставил государство данником византийской империи, что было до крайности оскорбительно для гордого племени Курайшитов, к которому Муавия принадлежал.

Муавия первым стал сидя говорить в мечети с верующими. Он проявлял необычайную щедрость в отношении любимцев, делал богатые подарки Айше и Хасану. Он поощрял развитие письменности, на некоторых торговых трактах открыл конное почтовое сообщение.

Еще больше, чем при отце, изменился уклад в годы правления сына Язида. Последнего не оказалось рядом с умирающим, и, чтобы вызвать его из небольшого городка в земле Хомс или Эмеза, были посланы гонцы. Преемник халифа вступил во власть и занял его место в мечети, держа в руках саван Муавии и произнеся эклогу в его честь. Он прочел погребальные молитвы над мертвым телом, прежде чем оно упокоилось в могиле. Язид занял пост халифа без процедуры выборов и без лишнего шума. Но ему не суждено было мирно править. Сын Али Хусейн был жив, хотя Хасан к тому времени умер. Хусейн имел основания добиваться власти. Так же и Абдулла, сын Зубейра, отправившийся в Медину после «верблюжьей» битвы, поднял стяг мятежа. И вновь место основных действий на время краткого царствования Язида переносится в местность между Мединой и Меккой.

Со сменой повелителя жители Куфы обращают взоры к Хусейну, жившему в тот момент в Мекке. К нему посылают тайного гонца с письмом: «Мы твои сторонники и готовы служить, как служили твоему отцу. Мы — враги любому из Омейядов. Как сражались мы за твоего отца против Тальхи и Зубейра, против сирийцев при Сиффине, так и сейчас готовы ради тебя взяться за оружие. Приди к нам теперь, мы устраним с твоего пути наместника, мы предадим город в твои руки, и мы поклянемся быть верными тебе. Здесь больше ста тысяч человек, готовых отдать во имя тебя свою жизнь, и они будут сражаться с Язидом, как сражались они с Муавией».

Но одного гонца с письмом было недостаточно, чтобы сдвинуть Хусейна с места: он заподозрил куфанцев в обычном коварстве, вошедшем еще тогда в поговорку. А письма шли и шли, и наконец список из 140 тысяч имен приверженцев дошел до него через пустыню! И он решился. Говорят, что пустыню пересекло порядка 150 писем, прежде чем Хусейн набрался духу действовать![75 - См. Мьюир, «Ранний Халифат», с. 435.] Вот текст одного из них, оглашенного на торжественном ежегодном сходе. Письмо было составлено приблизительно в таких по-восточному цветистых выражениях:

«О солнце среди светил веры! Край Куфы — это луг, покрытый тюльпанами. И все же, не видя розы твоего лица, я различаю своими глазами одни колючие шипы. Тяжкий удар разлуки с тобой сковал меня с головы до ног; огнь твоего отсутствия опалил мою измученную душу, как пожар. Приди же скорее в Куфу, ибо все люди этой страны с нетерпением жаждут видеть тебя, о высокочтимый Имам! Имей снисхождение, О светило Великодушия! Явись к нам как можно скорее, дабы указать единственно верную тропу добродетели тем, кто с воодушевлением ожидает твоего появления!»

Неуемные приверженцы расписывали провинцию Кербала как сплошной сад из роз, ковер тюльпанов и лилий, затаивший дыхание в ожидании его приезда. Они утверждали, что даже Евфрат остановился как ртуть, изнемогая в разлуке с ним, что все население провинции проглядело глаза, боясь не увидеть его появления.[76 - См. Пелли (Pelly, «Miracle Play of Hasan and Husain»), том I, c. 216.] Друзьям в Мекке это казалось опрометчивостью, но он не послушал их советов. Связал кипы писем, списки сторонников и в сопровождении жен, братьев и чад, не считая конной свиты и сотни пеших воинов, отправился в путь.

Тем временем наместник Куфы Номан, считать которого неосведомленным было бы наивно, держался наготове, дабы содействовать Али. Он созвал людей, призвал их к благоразумию и верноподданническому долгу, убеждая, что если они окажут поддержку Хусейну, то сам он будет с ними биться до конца. Слух конечно же дошел до Язида, и тот постарался принять меры перед появлением нового претендента. Прежде всего послал письмо с предостережением ни в коем случае не входить в Куфу. Он миновал место битвы Кадиджи, но и это не остановило его, хотя друзья пытались растолковать ему: даже если сердца обитателей Куфы были с ним, их мечи были против!

Начинался месяц Махаррам, когда Хусейн ступил на территорию провинции Кербала, милях в 25 к северу от Куфы, расположенной у западного ответвления Евфрата. И здесь его малую свиту поджидало войско из четырех тысяч человек. Отступать было некуда, оставался только один выход — найти свою гибель в сражении. Хусейн уже успел укрепить свой дух чисто мусульманским фатализмом. Еще покидая Мекку, он отвечал на все увещевания друзей одним: «Такова, должно быть, воля Аллаха!»

Один из друзей и тут стал умолять позволить ему увести Хусейна в безопасное место, но тот решительно оказался. И когда по приказу Язида появился эскорт, чтобы препроводить его в целости и сохранности в Куфу, он отказался вновь. Для этого требовалось признать Язида халифом, но он и этому воспротивился. Он предложил вернуться в Аравию, затем отправиться в Дамаск — для прямых переговоров с Язидом. Или двигаться к границам Хорасана и там сразиться за народ. Ни один из вариантов не был поддержан, и, наконец, когда проволочка стала чересчур затягиваться, Язид вышел из терпения и написал правителю провинции: «Если Хусейн со своим отрядом сдастся и даст клятву верности, яви свое к ним великодушие; если они откажутся, убей их, дави, топчи их своей конницей!» Гонцу, принесшему письмо, было дано указание срубить правителю голову, если он выполнит данное требование недостаточно расторопно.

Накануне Хусейна донимали предчувствия, и теперь его вновь охватили тяжелые мысли. Но до сих пор все его заботы были о спутниках, а не о себе, и он обратился к ним: «Все это войско жаждет моей, а не вашей жизни. Бегите же в безопасное место и предоставьте мне встретить то, что мне суждено!»

Он вскочил на верблюда и помчался навстречу противоборствующей стороне. Он обратился к солдатам Куфы, всем вместе и каждому в отдельности, и напомнил о письмах с приглашениями, о заверениях, которые были в них. Но все было напрасно, и надежд не осталось. Тогда, со слезами, катившимися из глаз, он обнял каждого из десяти «питомцев своего шатра», как называли его самых преданных спутников, и воскликнул: «Пусть Аллах вознаградит вас!» И они отвечали: «Мир тебе, о сын посланца Аллаха!»

Забрезжило утро 10 числа месяца Махаррама. Считалось, что в этот день Господь сотворил Адама и Еву. Началось сражение, хотя скорее то была бойня. Тридцать воинов из армии Язида не устояли перед воззваниями Хусейна: уступая его отчаянным мольбам, они покинули ряды. Преданная свита пала от руки безжалостного врага. Накануне вечером Хусейн соорудил вокруг своего бивуака небольшой бастион — навалил друг на друга шатры, вырыл широкий ров, который заполнил бревнами и хворостом. Но хрупкий оплот не мог устоять перед бешеной атакой противника. И вот уже подле Хусейна осталось пятеро, измученных жаждой и зноем. Все как один бросились они на наступавших и были убиты на месте. И все же войско халифа, казалось, остерегается поднять руку на сына Али. Вместе с Хусейном из Мекки везли годовалого ребенка, чей плач привлек его внимание. Он взял малыша на руки, но в тот же миг в его ухо вонзилась стрела и он пал бездыханным. Хусейн с благочестивым возгласом уложил тело на землю и потянулся за кувшином с водой. И тут же сам был поражен случайной стрелой, попавшей ему в лицо. Враги окружили его со всех сторон, копье в спину пробило его тело насквозь. Но он был уже мертв. На месте, где это произошло, впоследствии была сооружена гробница. Предание передается в поколениях, а место названо «Мешед-Хусейн», «Гробница Хусейна».




Могила Пророка


Прошли века с того трагического дня в месяце Махаррам, но память возвеличивает каждый эпизод неравной битвы, в которой Хусейн выглядит мучеником, принесенным в жертву ненависти Омейядов, как тот, кто отдал свою жизнь за народ. В Персии принято считать, что рытье канавы накануне сражения было исполнением пророчества Мухаммеда. Хусейна изображают стоящим у могилы пророка перед тем как идти в Ирак, где он молится: «Как я забуду свой народ, если мне предначертано отдать за него свою жизнь?»




Большая мегеть Сиди-Укба в Кайруане


Вся эта история «Питомцев шатра» подверглась крайней идеализации. Ежегодно, когда наступает первый месяц года, вся Персия в течение 10 дней предается грандиозному празднованию скорби, и в этом драматическом действе изначальный сюжет воспроизводится с такими ужасающими деталями, что при этом нередко и актеры приносятся в жертву, наподобие их исторических прототипов.

Больше нигде в целом свете не сможем мы наблюдать «подобное страстное выражение горя, торжество самоотверженного сопереживания, когда присутствующие забывают о ходе времени и несоответствии места. Грубо сколоченный помост становится подлинным местом событий.

Актеры, изображающие героев, камнями гонят воинов Язида со сцены. Исполняющий роль убийцы настолько входит в образ, что, забыв себя, по-настоящему обезглавливает стоящего перед ним исполнителя роли Хусейна — на глазах у публики!».[77 - Стэнли Лейн-Пул, «Исследование мечети» («Studies in a Mosque»), гл. 7, «The Persian Miracle Play», с. 211.]«От Кербалы до Голгофы путь дальний, — пишет Мэтью Арнольд. — Однако страдальцы Кербалы явили взорам миллионов представителей человеческого рода тот самый урок, что был до бесконечности дорог нашему Спасителю на Голгофе, ибо он говорил: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11: 28–30).[78 - "Критические эссе», «Персидская пьеса-мистерия», с. 264. Эссе стоит прочесть полностью, несмотря на то, что образ Хусейна слишком идеализирован и выбелен поэтом- эссеитом.]

В первые дни месяца Махаррам все простонародье Мусульманской Индии вовлечено в это волнующее действо, которое достигает своей кульминации на десятый день. Он почитается суннитами так же, как и шиитами. Вскоре против Язида претендент на халифский престол — Абдулла (Абдаллах ибн Зобейр). Он принялся за дело с воодушевлением человека, нашедшего способ возбудить народную ненависть к правителю, который покинул священную столицу прежних дней ради водружения ослепительного престола в далеком Дамаске. Абдулла был приятен в обхождении и ловок в политике, что-то вроде Марка Антония на арабский лад. И он столь искусно влиял на чувства Хашимитов, что те немедленно провозгласили его халифом и охотно поклялись в верности.

Тщетными оказались усилия Язида, который стремился задавить восстание в самом начале. На его требования Абдулла отвечал оскорблениями, и чернь легко отказывалась от своих обязательств и выходила из подчинения. Отречения сопровождались своеобразными действиями: люди бросали в общую кучу свои туфли и тюрбаны с криком: «Вот я швыряю прочь Язида, как я швыряю свой тюрбан!» или «Я отшвырнул Язида, как я отшвырнул эту туфлю». Внушительность кучи свидетельствовала о единодушии толпы.

Омайяды были изгнаны из города и окружены. Но им удалось передать халифу прошение о помощи, и тот послал 12 тысяч всадников и 5 тысяч пехотинцев на выручку, под командой Меслима, сына Акбы, того самого, кто основал Каирван. Войско обнаружило, что Медина укреплена и окружена рвом, но через 4 дня город подвергся штурму и был взят. Сцены грабежа и насилия столь страшны, что их невозможно описать (683 г.). Армия пошла дальше на Мекку, где 60 дней в осаде сидел Абдулла, хотя Меслим скончался по пути, так и не достигнув священного города. Град камней и горящей нафты обрушился на город, на поврежденную Каабу по приказу нового командующего, Хасана. Но город пока отважно держался. Он был подожжен и превратился в пепелище, но и после такого несчастья непреклонные мекканцы остались верны себе.

В разгар величайших для Мекки бедствий араб на стремительном коне привез Абдулле известие, что Язида не стало. Он испустил последний вздох в Хаварине, в Сирии, в возрасте 39 лет, не процарствовав и четырех лет. Это событие, как повелось, стало сигналом для очередных волнений. Настал решающий момент для Абдуллы, но он об этом не знал. Хасан немедленно снял осаду и предложил Абдулле поддержку, пообещав вместе с ним отправиться в Дамаск. Он сказал, что Муавия, как он слышал, провозгласивший себя так халифом, был на редкость непригоден для этой должности. Абдулла опасался ему доверять, и возможность ускользнула.




XXXII

Победы Абд-Эль-Мелика


Гибель Хусейна занимает самое значительное — после миссии пророка — место в истории сарацин. Она оказалась переломным моментом в давно назревавшем расколе ислама, который продолжается по сей день. «Убиенный Хусейн» — боевой клич, как для персов, шиитов (раскольников), так и для турок, которые признают правомочность халифов до Али и считаются суннитами (традиционалистами).

Прошли те времена, когда пророк жил с преданной ему Кадиджей, довольствуясь финиками и водой, когда Омар утолял голод самой простой пищей. С той поры, когда царила немыслимая простота, и неприхотливые, выносливые халифы служили образцом умеренности в пище и скромности в одежде, все переменилось. Муавия жил в показной роскоши в Дамаске. Язид одевался в шелка, окружал себя породистыми собаками и танцовщицами, пропускал священные часы молений, пил вино и превзошел в своем грешном образе жизни пороки всех правителей, о каких только мог слышать и знать. Он был не тем человеком, кто способен был создавать царства духовные или земные. Не соответствовал подобным целям и его хилый, невежественный сын. По смерти своего отца он взошел на трон как Муавия II, но по истечении полугода отказался от назначения. Он честно, хотя и малодушно признавал, что его дед занял трон, обойдя более достойного человека; что отец его не обладал необходимыми для должности достоинствами и что он не был залогом благоденствия для людей; и что самого себя он также не считал достойным. Он призвал к себе сановников и в удивительно простой речи сказал следующее: «Я решил отречься, но в отличие от более счастливого Абу-Бекра, я вижу подле себя Омара, кого мог назвать бы своим преемником. Нет, не могу я даже отыскать в своем окружении людей, которые могли бы взять на себя смелость выбрать подходящего для этой роли человека и отдать ему символы власти!» С этими словами Муавия II вернулся во дворец, заперся в своих покоях и не выходил на люди, пока смерть не прекратила его унылое существование (684 г.)

Так Абдулла, сын Зобейра из Мекки, остался единственным халифом, однако жители Дамаска не признавали его.

Они решили остаться верными семейству Абу Суфьяна, Омейядов. В поисках кандидата, они не нашли никого лучше Мервана, сына Хакима, в то время жившего в Медине, который, несмотря на преклонные годы, был крепок и полон сил. Он отличился, будучи секретарем Усмана, был хорошо осведомлен об особенностях и задачах этой должности, к которой — что греха таить — нескрываемо стремился. А тем временем наместник Басры, виновник убиения Хусейна, уже успел провозгласить себя халифом, но долго находиться на этой должности ему было не суждено. Жители Куфы воспротивились этому назначению и стали подстрекать народ Басры к восстанию. Пришлось новоявленному халифу в женском платье с позором бежать, и тогда Басра на время объединилась со всей Аравией, Хорасаном, Ираком и Египтом в поддержке Абдуллы. Мерван не прожил и года, и за столь короткий срок халифата ему не удалось насладиться ни одним мгновением покоя. Он умер в месяце Рамадан 684 года.

Все те же «пуритане», известные как хариджиты, те самые, что на поле под Суффином потребовали утверждения теократии, вышли из своих убежищ и пошли на Ирак, сея разрушение и смерть повсеместно. В то же самое время у части граждан Куфы, которые сокрушались о собственных деяниях на боле битвы Кербала, возникло неистовое желание отомстить за убийство Хусейна. Выбрав своим вожаком некого Сулеймана, они вышли за городские стены и, послав несколько человек на улицы, заставили их кричать: «Месть за Хусейна! Месть за Хусейна!» Сами же пошли на место гибели Хусейна и совершили моление возле его гробницы, прося о прощении. После этого тысячи людей бросились в овраг, ведший в сторону Дамаска. Они помчались в этом направлении только для того, чтобы наткнуться на посланную им навстречу армию халифа. Значительно превосходя их числом, она изрубила их в куски, несмотря на чудеса отваги, которые люди совершали в безумстве отчаяния. Месть за Хусейна так и не состоялась, но тут же выдвинулся новый герой, ведомый тем искони присущим человечеству чувством, которое заставляет ввязываться в предприятия, в которых заведомо не будет ни успеха, ни награды.

Когда умер Муавия II, его сын, Абд-эль-Мелик, еще не достигший сорока лет, был назначен халифом, несмотря на то, что его отец после отречения согласился с тем, чтобы власть досталась сыну Язида. Абд-эль-Мелик оказался втянутым в войну с последователями Сулеймана, которым в тот момент руководил дерзкий лидер Моктар, который добивался должности лейтенанта (заместителя) при Махди, обещанной ему пророком. Он поддерживал некого Мухаммеда, жившего в Мекке, сына Али от другой жены — не Фатимы. Моктар привык обращаться к своим солдатам в стихах. Он утверждал, что архангел Джабраил являлся ему в виде голубя. Он сражался с Хусейном на равнине Кербала.

Говаривали, что этот кровожадный военачальник казнил 50 тысяч человек, не читая тех, кого он убил в бою. В разгоревшейся битве никто не надеялся на пощаду, и сотня воинов, которые сами были на волосок от гибели, бездумно перебили пленных. Моктар сделался хозяином Куфы и правил в ней железной рукой, предавая смерти всякого, кто не отдавал дань памяти Хусейну. Абдулла послал своего брата Мусаба править в Басру, и Моктар выдвинулся против него с армией из 12 тысяч человек. Битва происходила недалеко от Куфы, и Моктар был вынужден отступить под прикрытие городских стен. С 6 тысячами человек, запертых вместе с ним во дворце, в глухом кольце блокады, оставшись в конце концов без припасов, он предложил сделать вылазку, чтобы прорваться. На это предложение отозвалось только 19 человек, и те, завернувшись в саваны, вырвались наружу и тут же встретили мгновенную смерть.[79 - Мы увидим (в гл. 35), как ожидание прихода Махди поддерживалось Алидами, пока не окончилось воцарением в Египте династии Фатимитов, которые вырвали у халифа эту обширную провинцию и удерживали почти три столетия.] Мусаб вошел и, связав руки оставшимся защитникам, отвел их на рыночную площадь, где перебил всех до единого (687 г.)

Сей благочестивый человек (в мусульманском смысле) теперь, когда враг стал брать верх, обратил ход мыслей к религии и через пустыню направился в Мекку, как простой паломник, совершающий хадж. В награду за заслуги Абдулла отдал ему наместничество в Ираке, и он сделал Басру своей столицей. Абд-эль-Мелик, неизменно раздраженный разделом халифата, строил планы, как бы обмануть Абдуллу и Мусаба, которым не только принадлежала Мекка, но и богатейшая долина, орошаемая Евфратом и Тигром, на которую, как он считал, у него были права, если он действительно халиф. Его сирийские подданные не могли совершить паломничество к Каабе, не услышав проклятий со стороны тех, кого они в любом случае уважали бы, чьему правителю принесли они клятву верности, и именно поэтому их доверие было подорвано. Тогда Абд-эль-Мелик сделал шаг навстречу: он установил в Иерусалиме алтари, к которым правоверные из Дамаска могли прийти как паломники; но, тем не менее, он считал, что настало время свергнуть Абдуллу и Мусаба.

В 690 году он отправился в Ирак, оставив управление столицей на попечение родственника по имени Амр. Этот человек, казалось, давно затаил недоброе против Абд-эль- Мелика. Он решил не упускать представившуюся возможность захвата верховной власти, на которую, как он считал, у него были права, ибо он был главой клана Омейядов. Слухи об его злонамеренных действиях дошли до Абд-эль- Мелика. Он вернулся и взял собственную столицу в осаду. Гарнизон тут же перестал подчиняться узурпатору, и вот уже Амр, в результате кровавых боев непосредственно на улицах города, попадает в руки халифа. После притворного примирения Абд-эль-Мелик вероломно казнит своего родственника, изгоняет его семью. Покончив с этим, он вновь отправляется в Ирак в сопровождении такого количества войск, какое он только смог собрать. Он заблаговременно посылает письма в расчете на то, что выдающиеся воины Мусаба перейдут на его сторону, что оказалось действительно эффективным. Мусаб сделал попытку опередить противника и выдвинулся навстречу, в место, известное как Маскам, на краю пустыни где-то неподалеку от Пальмиры, где обычно и происходили чудеса удали и кровожадной жестокости и где, наконец, был умерщвлен и сам Мусаб. После битвы Абд-эль-Мелик проследовал к Куфе, с триумфом вошел в нее, раскидал мешки золота ликующим толпам и, расположившись во дворе, дал аудиенцию гражданам и благосклонно принял их неофициальные заверения в повиновении.

К нему во дворец и принесли голову Мусаба. Заметив, что один из стоявших рядом содрогнулся, он спросил его о причине. Тот ответил: «Стоя на этом месте, я видел голову Хусейна, принесенную наместнику Куфы; потом я видел, как точно так же голову наместника принесли Моктару; потом голову Моктара принесли Мусабу. И вот теперь голову Мусаба принесли тебе!» Ужас охватил халифа, когда он услышал это зловещее пророчество, и он отдал приказание, чтобы палаты, свидетели череды мрачных перемен, были разрушены, с тем чтобы его голова в будущем не оказалась перед следующим завоевателем. Абд-эль-Мелик оставался в Куфе еще сорок дней, отдал распоряжения гражданам, оставил сановников для управления ими.

Успехи на Востоке придали Абд-эль-Мелику уверенности, поэтому вернувшись в Дамаск, он решительно настроился продолжить борьбу с Абдуллой. Шел 691 год. Пока халиф размышлял об очередном походе, перед ним появился человек, рожденный в то время, когда куфанцы отказали Али в помощи. В младенчестве он, как сообщает предание, отказывался от любой пищи, пока жизнь его не повисла на волоске. И тогда появился Иблис и подсказал, чтобы ему дали кровь ребенка, кровь козла и змеи, — и тогда его голод впервые был утолен. В юности он не мог перестать проливать кровь, и когда он повзрослел, то главным его наслаждением была резня. Звали его Хеджадж. Ион сказал халифу: «Во сне мне было видение. Я убил Абдуллу, захватившего Мекку; поэтому пошли меня к нему, и я точно приведу его прямо в твои руки».

Этому противоестественному человеку халиф в конечном счете поручил возглавить экспедицию и дал ему достаточное количество людей. Хеджадж спешил выполнить свою миссию. Он пришел к Абдулле, пройдя Медину и не причинив ей вреда, и после короткого отдыха в Таифе с первого захода одержал победу. Потом он послал за подкреплением, а сам засел у города и устроил самую обыкновенную осаду. День за днем, месяц за месяцем сторонники Абдуллы противостояли безмолвным угрозам голода и силе метких копий, брошенных осаждавшими. Наконец даже неумолимый Хеджадж написал Абдулле, чтобы тот сдавался и избавил священный город от нестерпимых мук. С истинно арабской непокорностью Абдулла ответил отказом, несмотря на то, что жители оставляли свои посты и родные сыновья просили его пощадить людей.

Наконец наступила развязка, своего рода повторение истории Хусейна и Мусаба. Абдулла, с горсткой приближенных, вырвался наружу через проделанную неприятелем брешь в стене, чем озадачил даже своих врагов. Он срубил голову одного из завоевателей. Крик «Аллах Велик!» раздался со стороны войска Хеджаджа, что должно было подтвердить, что Абд-эль-Мелик — неоспоримый халиф ислама и что города Мекка и Медина утратили всё свое былое значение.

Хеджадж был оставлен командовать силами в Мекке, и, фактически, во всей Аравии. Он разбил Каабу, которая уже была частично сожжена, но после восстановлена во время правления Абдуллы. Он жестоко правил несчастными мекканцами и нередко подвергал их пыткам лишь затем, чтобы насладиться их страданиями.

В 695 году восстание в далеком Хорасане вынудило Абд-эль-Мелика послать на восток сильную личность. Хеджадж был правителем Ирака, он отправился в Куфу, вошел туда стремительно, во главе огромного войска. Направился прямиком к мечети, встал у амвона и объявил трепещущим людям, что пришел заставить «злодея нести тяжесть содеянного», что перед собой он видит «головы, созревшие для жатвы, тюрбаны и бороды, обагренные кровью».

«Рабы мятежа и коварства, я не из слабых. Я обдеру вас, как с деревьев снимают кору. Я высеку вас кнутом, как секут верблюда, отставшего от стада. Я раздроблю вас в крошку, как дробят щебень у дороги. Я Хеджадж, сын Юсу- фа! Когда я бреюсь, то задеваю кожу!»

В Басре он произносил подобные речи, от которых число его противников только росло. Но он их быстро успокоил, чего, собственно, от него и ждал хозяин. Подобным образом он одолел и мятежного наместника Хорасана, передав весь регион под власть халифа. Именно в этот период Хеджадж основал город Васит, расположенный на полпути от Басры в Куфу, чтобы ему было легче оттуда руководить ситуацией в регионе (ок. 702 г.).

В то же время фанатичные хариджиты взбунтовали огромную территорию внутри халифата. Своими отчаянными действиями они причиняли постоянно беспокойство Абд-эль-Мелику и его наместникам. Они оказались самыми свирепыми и непримиримыми врагами, каких только Хеджаджу приходилось видеть. Но в свое время удалось справиться и с ними. Последний их вожак — Шебиб, побеждавший Хеджаджа в нескольких битвах, утонул во время отступления, после стычки, во время которой его армия была разбита. После гибели Шебиба установился мир во всех владениях Абд-эль-Мелика. Спокойствие продолжалось целых пять лет (с 696 г.)

Царствование Абд-эль-Мелика ознаменовано тем, что появились первые сарацинские монеты. Время выплаты дани Константинополю подходило к концу, и этот халиф отказался платить в монетах империи. Аравия, Сирия, Ирак — все зависели от Персии и Византийской империи, пользуясь ее деньгами. Когда Абд-эль-Мелик впервые попытался расплатиться арабскими монетами, монарх отказался их принять. Тогда халиф отказался платить в какой- то иной форме, а будучи одним из сильнейших правителей в мире, он мог настаивать на своем отказе и тем самым добиться еще большей независимости.

Пока продолжались войны между халифом Дамаска и Мекки, жители Африки, которые прежде искали покровительства сарацин, отказались от обязательств. Абд-эль-Мелик, как только собрался с силами, попытался призвать их к порядку и послал на запад армию под командованием Хасана (692 г.). Она прошла вдоль северного побережья до Каирвана, далее к Карфагену, подчиненному после долгой осады (жители разбежались кто в Андалусию, кто на Сицилию). Берберов этого региона подчинить было не так просто, но в конце концов они сдались и вся территория оказалась в подчинении халифа.




Берберская деревня


Проводники отвели сарацин в горы на юго-запад от Карфагена. Там у берберов было стойбище, которым правила царица Кахина (698 г.). Произошла суровая битва, и, хотя многие факты сомнительны, царица была в результате схвачена и обезглавлена в присутствии сарацинского военачальника. Но дело не было закончено, пока африканцы не опустошили сами всю территорию от Триполи до Гибралтарского пролива. 12 тысяч берберских воинов влились в армию сарацин, в Дамаск из покоренных городов полились многочисленные трофеи. Так в третий раз сарацинами была захвачена Африка, но их главенство и на этот раз было вскоре свергнуто, причем греческое население было бы даже радо вернуть арабов, дабы те защитили их от варварских вождей, чье правление оказалось попросту невыносимым.

Правление этого мощного халифа завершилось в 705 году, и на его место пришел старший сын Валид, с которым слава династии достигла вершины.

Абд-эль-Мелик был человеком неординарных военных способностей, о чем говорит расширение границ его государства и расправа с соперниками. К тому же он имел слабость к литературе, поощрял сочинителей, делал им дорогие и лестные подарки. Во времена его правления прославились три великих поэта раннего халифата — Актал, Фараздак и Джерир. Их не переставали восхищать слава и богатство халифа. Актал был первым любимцем, удача значила для него немало: он одевался в превосходные одежды из шелка, украшал себя золотыми цепями и позволял себе немыслимую фамильярность в отношениях со своим покровителем.




XXXIII

Слава Омейядов


Когда Валид подхватил бразды правления, выпавшие из рук покойного, он, что вполне естественно, решил продолжать наиболее успешные, с его точки зрения, направления отцовской политики. Сам он был из тех, кто неравнодушен к роскоши, человек утонченного вкуса, в том смысле как тогда понимался «вкус», и ему доставляло удовольствие возводить грандиозные здания, украшая их со свойственным восточной архитектуре размахом. Он явно стремился оставить после себя такие памятники, чтобы слава о нем продолжилась в веках. И в этом он преуспел.

В Каире на месте одной старинной мечети он приказал воздвигнуть новую, украшенную колоннами с позолоченными капителями. Построенная еще отцом Валида Иерусалимская мечеть была им расширена и заново отделана, после чего к ней устремились потоки паломников. Валид послал в Мекку столичных зодчих, велев им снести и перестроить сооружения, перед которыми так благоговели правоверные. Халиф пошел наперекор чувствам людей старшего поколения, еще больше отойдя от той изначальной простоты, которую они хранили в памяти с юных лет. И далеко не все, что он задумал, совершалось вдали от дома. Так, он изгнал христиан Дамаска из древнего храма Иоанна Крестителя, где хранились многочисленные останки мучеников и святых, несмотря на то, что на нужды этого храма византийские власти всегда щедро жертвовали золото. Затем тысячи нанятых Валидом каменщиков приступили к переделке храма в мечеть, соединяющую черты греческой и персидской архитектуры. Таким образом, были заложены основы сарацинского стиля, изящество и роскошь которого позже окажут влияние на развитие западноевропейской готики.

Пока Валид роскошествовал в Дамаске, потворствуя своим высокохудожественным вкусам, его полководцы сражались за империю в Малой Азии, Хорасане, Африке, не давая забыть об его могуществе. Они опустошали Каппа- докию, Армению, Понтийское царство и Галатию, и, как обычно, приводили в Дамаск толпы пленных с грудами богатой добычи. Они переправились через Оке, гоня перед собой тьму спасающихся бегством жителей Туркестана, и захватили Бухару. Новое нападение на Самарканд — и после длительной осады он принужден ежегодно платить огромную дань золотом, и, кроме того, — поставлять три тысячи человек в год на невольничьи рынки Дамаска.[80 - «Ни одно место в Центральной Азии не потрясло до такой степени воображение европейцев, как Самарканд». Schuyler, «Туркестан», т. I, с. 236. В 1497 г. город описывали как самый восхитительный из всех городов на свете, обладающий неповторимой элегантностью.] Вопреки любым предсказателям, сарацинские полководцы перешли границы провинции Синд и очутились вблизи истоков великих рек Индии (708 г.)

Их флот на море наводил страх на Сицилию и Сардинию, разоряя города и унося добычу, увозя пленных. Множество прекрасных юных девушек попадало на невольничьи рынки и в гарем халифа. Повсюду при упоминании о сарацинах воцарялся ужас, ибо в те времена не существовало международного права, и от правителей не ждали ничего, кроме жесточайшего, ничем не сдерживаемого деспотизма. Итак безгранична была власть халифа, что уже, кажется, не осталось ничего, что бы ни было ему подвластно. В своих завоеваниях сарацины дошли до Геркулесовых Столбов.

Нам знаком и этот порыв к атлантическим просторам, и те сетования, вторящие, казалось бы, Александру Великому, на то, что не осталось мест, которые можно было бы еще завоевать… И вот очередной сарацин, в стремлении пойти дальше всех, находит выход. Успех — это не всегда то, что нужно для плодотворной жизненной борьбы, и в те ранние годы, когда закон был слаб, а правители своевольны, полководец никогда не мог быть уверен, что завоевал прочное расположение своего повелителя, проводя в жизнь его планы.

В начале своего правления Валид отправил некого Мусу в Африку, дабы завоевать ее вновь, успокоить этот неугомонный край. Военачальник добрался до места, где сходятся — на расстоянии 15 миль — Африка и Европа. Город Сеута, расположенный на скалистом мысе, обращенном в сторону громадных скал, что окружают пролив, в первую очередь подвергся яростному напору завоевателей. Победа над ним была всего лишь предвестием, началом таких значительных завоеваний, которые раньше вряд ли кому и снились. Через Геркулесовы Столбы победителям суждено было пронести идею о мусульманском превосходстве на континент, который до поры оставался им совсем незнакомым.

За триста лет до описываемых событий яростные вестготы ворвались в Испанию и свергли в ней римскую власть. Но вот теперь они и сами ослабели, готовые пасть перед превосходившим их противником. Уже больше века готы исповедуют христианство, так что для захватчиков они — тот же враг, с которым мусульмане постоянно сталкиваются на берегах Босфора.
		Чума и голод истощили их.



		Извечный враг — измена — их снедает,



		Проникла в кости, мышцы, извела.








Правителем готов в Испании в то время был Родерих, имени которого суждено было занять особое место в сердцах поэтов и сочинителей баллад и быть окруженным таким романтическим ореолом, каким наделяли немногих героев его ранга. Романтика, по сути, перечеркнула подлинную историю злосчастного монарха. Родерих был сыном герцога Кордовского, при короле Витице сумел подняться достаточно высоко, обрел известность и, воспользовавшись случаем, захватил трон, а короля изгнал (708 г.). Сыновья Витицы, не сумевшие совладать с ним, переправились на африканскую сторону и нашли поддержку у графа Хулиана, начальника крепости Сеуты, который предложил вернуть им отцовский трон.

В связи с этим отношение Хулиана к Мусе изменилось полностью: вместо врага он стал видеть в нем желанного — союзника, чем несказанно удивил мусульманского военачальника. Так, он не только предложил (лично или через Тарика ибн Зияда) сдать крепость Сеуту, но и взялся провести сарацинскую армию дальше, к самым желанным победам и богатым трофеям. Муса не был готов к столь внезапным переменам и, естественно, усомнился в искренности бывшего противника, однако выпавший ему шанс решил не упускать. Он послал в Дамаск гонца, чтобы получить разрешение на ответные действия. В письме он объяснял, что климат в той стране, куда он собирается войти, более мягкий, чем в Сирии, что поля там плодороднее, чем в Йемене, растительность благоуханнее, чем в Индии. Что рудники там богаче драгоценными металлами, чем в Катае, а берега покрыты яркими цветами и пленяют нежными ароматами, будто это Эдем. Халифу, падкому до чувственных удовольствий, всех этих благ для халифа показалось даже с избытком. Он послал Мусе разрешение с тем же восторгом, с каким тот его просил. Правда, халиф предупреждал подчиненного, чтобы тот не рисковал до тех пор, пока не убедится, что странная перемена в намерениях графа не была притворной.

Получив долгожданное разрешение, Муса послал через пролив отряд из 400 пеших солдат и сотни всадников под командой некого Тарифа, который высадился в месте, по сию пору носящем его имя, напоминающее нам о «тарифах», то есть о тех суммах, что взимаются с судов, проходящих этими водами.

Набег позволил воплотить в жизнь все мечты и надежды военачальника Тарифа, и к октябрю он вернулся к Мусе, нагруженный богатой добычей, с большим количеством пленных. Как можно скорее была подготовлена вторая, более грозная экспедиция в обреченную страну готов. Тарик,[81 - Имя Тарика вызывает некую путаницу среди исследователей. Написание слов «Тариф» и «Тарик» в арабском языке отличается одной точкой, и это на протяжении веков вызывает такое замешательство, что историки не могут отличить двух людей, если их вообще было двое. Маккари, Вейл и Дози утверждают, что «в 710 г.» из Африки в Испанию вторгся «Тариф абу Зора». Вудворд и Мини- ана сообщают, что переход совершил «Тариф ибн Малик» «в 711 г.», причем Миниана опускает имя военачальника, когда говорит о походе 710 г. Р. Сент-Иллер, Ирвинг, Кон- де, Вудворд, Седийо, Ен-Новари Египетский и Лопес де Айала утверждают, что пролив в 710 г. пересек «Тарик ибн Зияд», но в таком случае Вудворд противоречит своему предыдущему утверждению, что то был «Тариф». В большинстве надежных источников говорится, что экспедицию 711 г. возглавлял Тарик ибн Зияд. Алькантара, Бледа, Ла- русс и редакция «La Nouvelle Biographie Generale» допускают, что оба похода возглавлял один и тот же полководец, хотя последний из названных источников называет имя «Тарик», а Ларусс — «Тариф или Тарик»; и, наконец, Ибн- абд-эль-Хаким, Ибн-Халдун и Седийо не знают никого по имени «Тариф», хотя Хаким знает двоих по имени «Тарик», и ни один из них не упоминается остальными авторами. «Тариф» не известен в истории до описываемых событий и никогда не появляется в истории после. См. Baron de Slane, «История берберов», т. 1, с. 215, 346; Маккари «Магометанские династии в Испании», том 2, с. 265, 516; Weil, «История Халифов», т. I, с. 517, 518; Rosseeuw St. Hilaire, «История Испании», т. I, с. 381, 382.] который ее возглавлял, высадился на скале, которую древние называли Кальпе, а современный мир знает как Гибралтар (от арабского «Джебел-аль-Тарик», «гора Тарика»).
		Бесчисленной толпой они пришли:



		Сириец, мавр, бербер, грек-ренегат,



		И перс, и копт, татарин — все в едином



		Строю заблудшей веры; все крепки



		И рвения полны…



		Ты видела их, Кальпе!



		Древний камень



		Величественный, ты не носишь боле



		Имен героев славных и богов.



		И Кронос, и сторукий Бриарей,



		Вакх или Геркулес теперь не в счет;



		Обречена ты на другое имя —



		Завоеватель он, кому теперь



		Ты вечным монументом стала.



		Волну взрезали днища их судов,



		Песок темнел от смуглого их роя.



		Зловерными затоплен берег весь!



		Их стяги реют и горят на солнце.



		И весело оно их освещает:



		Тюрбаны белые, оружье и щиты



		Граненые; кривые сабли блещут



		Дамасской сталью, золотом. И ветер,



		Как локон, завивает флаг на пике.








Завоеватели столкнулись с готами вскоре после высадки, а решающее сражение произошло в июле 711 года, в нескольких милях северо-восточнее Кадиса. Оно вошло в историю как битва при Хересе, в которой Родерих был убит, а его войско обращено в бегство. Когда весть о победе дошла до Мусы, злобная мысль пронзила его рассудок: как бы его подчиненному не досталось слишком много славы. Переправившись через пролив с десятью тысячами воинов, он отправил Тарику послание, приказывая не преследовать бегущего противника. Возмущенный подобным распоряжением, Тарик созвал военный совет, на котором Хулиан, полный решимости, без обиняков предложил продолжать погоню: «Дадим ли мы христианам, — кричал он в возбуждении неодолимой ненависти, — время, чтобы они собрали силы и все свое уже утраченное мужество? Нет! Вынем же мечи из ножен и будем преследовать их, не давая передышки! Займем их города! Наша задача не будет выполнена, пока мы не скроемся за стенами Толедо».

Речь Хулиана воодушевила присутствующих. Тарик подгадал момент, чтобы поделить армию сарацин на три части и немедленно начать кампанию по трем направлениям — на Эльвиру, Кордову и Толедо. Войско, посланное против Эльвиры, захватило город, а заодно Малагу и Эсиху; второй отряд занял Кордову. Третий отряд, возглавляемый самим Тариком, настолько переполошил жителей Толедо, что те кинулись бежать в долины Пиренеев. Те же, кто не успел скрыться, сдались с заверениями платить мусульманам дань. В Толедо Тарику приглянулся бесценный столик из чистого золота, украшенный драгоценными камнями, принадлежавший, как утверждали, Соломону, сыну Давида. Тарик взял себе одну из изумрудных ножек этого столика. Позже Муса забрал остальное и велел изготовить недостающую ножку. Но когда он преподнес трофей халифу в Дамаске, Тарик предъявил ножку, чем доказал, что именно он, а не Муса, первым завладел вещью.

После одержанной победы Тарик вознамерился зайти еще дальше на север, но выбранное им направление слишком быстро привело к Бискайскому заливу и ему пришлось повернуть назад. Придя в Толедо, он стал собираться с мыслями: как сообщить начальнику, почему он не остановился на полпути в своих завоеваниях. За свои подвиги он был посажен в темницу, но вскоре освобожден и, по распоряжению Валида, отправлен к Мусе, вместе с которым они разрабатывали план дальнейшего покорения Испании. Один из них пошел на запад, другой — на север, и после многочисленных сражений, стычек и боев, что относится уже к истории покорения Испании маврами,[82 - См. «История мавров в Испании» Стэнли Лейн-Пула. Нью-Йорк — Лондон, 1886.] нежели к нашему повествованию, оба встретились у Сарагосы. Город был захвачен, ибо «Аллах наполнил сердца неверных ужасом», как сообщал мусульманский летописец.

Окрыленный невиданной удачей, Муса задумывал грандиозную кампанию, и окажись она успешной, это могло бы послужить началом совершенно иного витка европейской истории. Вернуться в Дамаск полководец рассчитывал через Константинополь, пройдя всю Европу с запада на восток, взяв Средиземное море в кольцо связанных между собой союзнических государств, — и тогда весь древний мир подчинился бы знамени пророка.[83 - «История упадка Римской империи» Э. Гиббона, глава 51. Гиббон сравнивает этот замысел с мечтой Митрида- та пройти из Крыма в Рим или Цезаря — завоевать Восток и вернуться домой с севера. Все эти великие замыслы, по его мнению, превзошел в своих походах Ганнибал.]

Как только эти самонадеянные идеи стали оформляться, Валид отдал приказ вернуть и Тарика, и Мусу в столицу. Он начал опасаться, как бы соперничество между ними (первый из них был бербером, второй — арабом) не вызвало страшную катастрофу и не поставило под удар все намеченное. Тарик двигался быстрее и достиг Дамаска раньше Мусы, который взял с собой караван из 30 тысяч пленников и немыслимого количества трофеев. Тарик оказался подле халифа как раз в тот момент, когда тот находился при последнем издыхании. Воин перечислил ему все достижения, завершившиеся полным захватом Испании (в то время ее, вслед за вандалами, называли Андалусией). За свою службу Тарик получил от халифа многочисленные изъявления благодарности. Неизвестно, что бы еще получил он в награду, но халифа не стало. Муса тем временем как раз добрался до столицы.

Пробыв на троне 10 лет, Валид скончался в сорокадвухлетнем возрасте в 715 году. Он провел жизнь в довольстве и покое, тогда как его военачальники наводили страх на все окружающие страны и государства и распространяли славу халифа на весь Древний мир. Мусульмане проникли в дальние страны за Оксом, достигли практически границ Китая (710 г.), намеревались дойти до Тихого океана и там основать владения халифа. И они уже дошли до Атлантики. Так была достигнута наивысшая слава Омейядов.




XXXIV

Удары молота


Хотя Тарик и Муса добыли для Омейядов высочайшую славу, судьба обоих учит нас, что успех не всегда служит залогом личного благополучия. Первый был вознагражден словами простой благодарности. Ну а более печальный удел второго преподносит тот же урок с еще большей наглядностью

Когда Муса достиг столицы, приведя за собой длинный караван с богатствами для повелителя, оказалось, что оценивать его заслуги предстоит уже новому халифу.

Сулейман, брат Валида, принял бразды правления без возражений с чьей-либо стороны, ибо он пользовался доброй славой человека с незапятнанной репутацией, наделенного к тому же зрелым разумением и щедрым сердцем. Вдобавок, он обладал даром красноречия, столь высоко ценимым среди сарацин. До нас, вероятно, не дошли какие-то факты, касающиеся Мусы, только новый владыка, столь милосердный и справедливый, с непонятной быстротой призвал его в суд для выяснения ряда вопросов в связи с выдвинутыми против него обвинениями. Ему, в частности, вменялось в вину даже то, что он утверждал, будто бы им был найден столик Соломона.

«Нашел ли ты на полуострове, — спросил халиф, — каких-либо доблестных людей?»

«Да, мой господин, более доблестных, чем можно выразить словами», — отвечал Муса.

«А что ты можешь сказать о христианах?»

«В своих замках они львы, орлы — верхом на скакунах, на палубе кораблей они подобны женщинам, и когда они прячутся среди скал, если терпят поражение в битвах и убегают в горы, — то воистину они козлы».

«А берберы?»

«Они очень похожи на арабов своими стремительными атаками, своей выдержкой. Как и наш народ, они терпеливы, трезвы и гостеприимны, но это самые вероломные люди на свете, и ни в коем случае нельзя верить ни их слову, ни их клятве».

«А что ты скажешь о франках?»

«Обо всех мне трудно судить. В атаке они быстры, смелы в бою, но в отступлении — боязливы и бестолковы».

«А ты побеждал их? Или они побеждали тебя?»

«Никогда, клянусь Аллахом, мои знамена не поворачивались вспять при их появлении. Мои воины ни разу не дрогнули перед тем как напасть на них, даже если числом те превышали нас вдвое!»

Так отвечал немолодой уже Муса.[84 - Gayangos приводит этот разговор более подробно в своем переводе Маккари, т. I, с. 297, и приложении «Е», с. 88.] Но, несмотря ни на что, халиф бессердечно приговорил его к наказанию плетьми, после чего оставил его, неприкрытого, под лучами палящего солнца посреди Дамаска, а затем приговорил к непомерному штрафу, ввергшему разжалованного полководца в нищету. Жестоким пыткам и экзекуциям подверглась и вся семья отверженного военачальника. Всех оштрафовали; так или иначе, но каждый ощутил на себе немилость халифа.

Новые властители Испании оказались умереннее и либеральнее предыдущих, и народ приветствовал новую религию, нормы морали и обычаи, вместе с привилегией иметь ту форму правления, к которой они привыкли. Древние договоры, заключенные между христианами и их победителями-сарацинами гласят, что «на христиан не следует покушаться, их церкви следует уважать, личность каждого из них должна оставаться неприкосновенной, при едином условии, что они будут оставаться верными правительству и платить дань, как было условлено».

Новый халиф теперь решил сосредоточить все свои устремления на Константинополе и приступил к доселе невиданным приготовлениям к его захвату. Он извел все кедры Ливанских гор для строительства в Александрии флота, которому предстояло блокировать город с моря. Тем временем сухопутная армия уже двигалась к Византии через территорию Малой Азии. Летом 716 года столица империи оказалась в кольце самого беспощадного воинства, самого многочисленного, с каким ей до сих пор доводилось сталкиваться. Тот самый «греческий огонь», с помощью которого были рассеяны войска Муавии I, был снова успешно применен против подошедших вплотную к городу кораблей. «Поражение сарацин, нанесенное Львом, — одно из величайших событий мировой истории, — пишет профессор Фримен. — Ибо, если бы Константинополь был взят магометанами прежде государств Западной Европы, можно считать, что христианская религия и европейская цивилизация были бы сметены с лица земли».[85 - Э.А. Фримен, «Очерки истории», глава 6. Лев III (Исавр) вступил на престол в марте 717 г.] Сулейман считал, что его личное участие поднимет боевой дух войска, и отправился на театр военных действий. Но тут у него случилось несварение вследствие неумеренной еды, и он скоропостижно скончался, оставив свои полномочия родственнику, получившему на престоле титул Омара Второго.

В октябре 717 года новый халиф вступил во власть, но время года было неподходящим для отправки подкрепления в Константинополь. С наступлением весны флот был отозван из Египта, несмотря на то, что его командование до смерти боялось пресловутого «греческого огня». Подойти к городу побоялись, поэтому бросили якорь у берегов Вифинии. Моряки были в основном набраны из бывших подданных византийских императоров, и теперь они решили дезертировать. Взяв самовольно несколько лодок, они поплыли в сторону столицы Византии с криками: «Да здравствует император!» Но их ждал своеобразный прием: то ли подозревая, что это шпионы, то ли презирая за измену, с берега по ним ударили таким жестоким огнем, что лодки загорелись, перебежчики стали прыгать в воду, многие утонули. Византийцы продолжили пальбу и подожгли весь флот, после чего осталась лишь горстка осаждавших, которым предстояло испытать на себе длительные лишения и голод. Теперь их насильно держали на месте, решительно пресекая любую попытку к отступлению.

Позор предыдущего провала у стен византийской столицы снова повторился. Халиф был поражен этой неудачей при захвате одной-единственной столицы, тем более что его предшественники завоевывали целые королевства. В 720 году он умер.[86 - Непосредственной причиной смерти этого невыдержанного суверена было, однако, переедание. Сирийские христиане преподнесли ему в дар две огромные корзины, с яйцами и фигами, и он, будучи склонным к чревоугодию, в одно прекрасное утро все это съел, добавив еще огромное количество винограда из Таифа, немало спелых плодов, сахар, мясо козленка, полдюжины домашних птиц и 70 плодов граната. Поистине чудовищный завтрак!]

Теперь власть перешла к брату Сулеймана, который правил как Язид II, в результате соглашения, достигнутого между двумя родственниками Омара и Сулеймана. Непосредственную озабоченность вызывало теперь выступление против халифата со стороны наместника Хорасана, который требовал независимости и сумел привлечь на свою сторону многих жителей Ирака. Язид выслал против восставших войска. Возле Басры произошла битва, во время которой претендент был убит, а движение прекратило свое существование. Позже началась война с Арменией, завершившаяся только при следующем халифе. Историк Табари упоминает в связи с правлением Язида II только эти два эпизода.

Намного интереснее для нас события, развернувшиеся на Иберийском полуострове. Сарацины, не удовольствовавшиеся своими прежними достижениями, стали поглядывать на богатые долины Франции по другую сторону Пиренейских гор. То было в эпоху roisfaineants, этих любящих веселье и праздность бездеятельных королей. Наместник халифа в Испании решил, что пора расширить владения своего сюзерена.

И вот в 721 году полчища сарацин ринулась в Аквитанию, которой в то время правил король Эвд, бывший герцог Тулузский. Завоеватели окружили Нарбонн, древний город, расположенный неподалеку от моря, уже к тому времени разоренный готами. Арабские авторы, склонные к преувеличениям, писали, что христианские войска были столь многочисленны, что пыль от копыт их лошадей застилала солнечный свет. Но сарацинский военачальник призвал вспомнить фразу из Корана: «Если Аллах с нами, кто против нас?» Два войска встретились — и началась отчаянная резня. Но в ходе битвы арабский вождь был сражен, его подчиненные в сумятице дрогнули, и им оставалось только отступить, оставив поле сражения усеянным трупами. Подоспел Абд эль-Рахман, наместник Испании, который увел побежденное войско через Пиренеи обратно.

В 724 году Язид II умер, халифом стал его брат Хишам. При нем набеги на Францию повторялись. Каркассон, и сейчас окруженный крепкими стенами, которые, как считается, противостояли нападению готов, был захвачен и отдан во власть безжалостных победителей. Ним открыл перед осаждавшими ордами ворота и в знак своей лояльности выдал заложников. Неисчислимые суммы золотом поступали от захваченных городов, пока в 725 году, со смертью сарацинского лидера, не наметилась краткая передышка.

Мусульмане распространили свое влияние повсюду, уверенные, что «Аллах наполнил ужасом сердца всех христиан, так что если кто-либо из них появлялся, то только для того, чтобы просить о пощаде». Захватчики хлынули в долину прекрасного Рейна и Роны, к Вьенне, Лиону, Макону, Шалону, Дижону. Они оставляли свой след на руинах монастырей и церквей. По всей долине, орошаемой водами Луары, проникали они то туда, то сюда, не имея иных устремлений, кроме жажды наживы, жажды грабежа, когда можно было хватать и тащить все, что ни попадется под руку. Франция была в состоянии анархии, но сарацинам ни на что кроме мародерства ума не хватило. Они оказались неспособными к долговременному завоеванию, как это было в других провинциях. Один лидер сменял другого с невероятной быстротой, и каждый стреч милея поскорее обеспечить себя самого, наподобие римских наместников, Верресов и Катилин древних времен. Когда же эта ужасная напасть прекратится? История скоро даст нам ответ.

В 732 году Абд эр-Рахман, который руководил отходом разбитых войск через Пиренеи 11 лет тому назад, вновь рискнул пойти в наступление, очевидно, чтобы взять как можно больше добычи и отступить на более благоприятный участок юга. Он быстрым маршем двинулся к Туру, истерзав страну, наложив тяжкую дань на города, взвалив на себя постоянно увеличивающийся груз добычи, счел нужным развить успех, а разрешил уйти сарацинам и собственным союзникам, которые разбрелись по германским лесам.[87 - Историк Гиббон дает описание решающей битвы у города Тура (именуемой во Франции битвой при Пуатье). См. также «Пятнадцать решающих битв мировой истории» сэра Эдварда Кризи, «Magna Carta Stories» данного автора (Бостон и Лондон, 1882).]

Сарацинам было не до новых попыток завоевать земли франков, так как до них дошли новости об угрожающем положении в Африке и об опасных восстаниях на Востоке, где население проявляло недовольство наложенной на него данью. Поэтому наместник в Африке послал в Испанию приказ, велев военачальнику собрать все остатки сарацинской армии и переправиться с ними через Гибралтарский пролив. Мусульмане признали себя разбитыми не только на словах, но и на деле и отказались от дальнейших посягательств на территорию франков. Так, они оставили в покое Карл Мартела, позволив ему консолидировать все силы, передать их сыну Пепину, через которого этот запас сил был передан дальше — еще более великому внуку — Карлу Великому.




Карл Мартел в битве с арабами. Миниатюра «Больших французских хроник». XIV в.


Пока эти исключительно важные события происходили на западе, Хишам не оставлял попыток дотянуться до Константинополя, но ему вновь пришлось со стыдом возвратиться в Дамаск. Несколько лет спустя он напал на Никею, столицу Вифинии, защищенную стенами около 5–6 метров толщиной и 9—12 метров высотой. Здесь его также ждала неудача.

На фоне этих кампаний происходят волнения в Армении, где на завоевания мусульман обрушивается могучий народ, живущий далеко за хребтами Кавказа. Речь идет о хазарах.[88 - Существует немало противоречий, связанных с вопросом о происхождении хазар. Предполагается, что это были скифы. С далеких древних времен обитали в регионе на север от Каспия, откуда в VI в. они совершили ужасные набеги на Персию, даже после того, как ущелья Дагестана были перегорожены стеной и железными воротами Коба- да, отца Хосрова, в 507 г. Гиббон описывает эту стену, построенную из камня «толщиной семи футов, двадцати одного фута в длину», сложенную без раствора и протянувшуюся на расстояние свыше «трехсот миль от берега Дербента через взгорья и долины Дагестана и Грузии». — «История упадка Римской империи», гл. 11.]

Вначале они опустошали прибрежные земли, причем довольно успешно; затем были отброшены; потом вновь им удалось одолеть сарацин, и снова, как будто ткацкий челнок, победа переходила от одной стороны к другой. Год, в который начались эти столкновения, точно не установлен, но они возобновились в 728 году, когда вождь хазар приблизился к воротам Мосула в Месопотамии, недалеко от развалин древней Ниневии. От этого места им пришлось отступить, и они благополучно перешли через Кавказский хребет. Во избежание дальнейших набегов была основана постоянная сарацинская колония. На следующий год войска халифа проникли в страну хазар, не причинив ей никаких особых разорений. В 731 году хазары вторглись вновь, но были тут же отброшены назад. Война велась среди наполовину покоренных народов на севере, пока в 743 году халиф не умер, и те владения, которые не увеличились во время его правления, отошли к племяннику покойного, Валиду И, который правил всего 15 месяцев. Затем владения перешли к Язиду III, которому предстояло занимать халифский престол всего пять месяцев — он умер во время эпидемии. На смену ему пришел Ибрагим, однако через три месяца он был низложен.




XXXIV

Черный флаг Аббаса


Эскалация сарацинских завоеваний подошла к своему завершению. Халиф, чьи войска — в их самонадеянности — были наголову разбиты Карлом Мартелом, передал свои владения племяннику, ничего к ним не прибавив, хотя материально он и не потерял ничего из того, что получил от своего предшественника. Валид II был далеко не тем вождем, кто способен вдохнуть новую жизнь в военные предприятия. У него в помине не было качеств, необходимых успешному руководителю, а так как он находился за пределами столицы, высшую власть он получил в состоянии неведения о том, какие обязанности ему надлежало выполнять. Именно поэтому он склонен был совершать непоправимые ошибки на каждом шагу. Он был ленив, нерасположен к деятельности и склонен к мягкотелой распущенности. Он возил за собой собак на священную землю Мекки и даже пил запрещенные вина. Его поступки не могли не отвращать, и когда в 734 году к этой должности стал стремиться один из его родственников, жители Дамаска распахнули перед ним ворота и приняли его под именем Язида III. В последний момент Валид спохватился, стараясь удержать власть. Произошла битва, и, хотя она окончилась для него поражением, он неожиданно проявил достойную восхищения доблесть.

Последовали еще десять лет гражданской войны, и смерть Валида в 744 году вовсе не послужила восстановлению мира и покоя, которые он разрушил своим недостойным поведением. За это время из состава халифата вышла Африка. Испания погрязла в распрях. И вдобавок ко всему коварные эмиссары фракции, прикрывавшейся именем Али, наводняли Хорасан, возбуждая ненависть ко всем Омейядам. Тревожные обстоятельства усложнялись еще одним, пожалуй, самым неприятным моментом — притязаниями потомков Аббаса, дяди пророка и сына Абд-аль- Мутталиба, известными в истории как Аббасиды. Их права на халифат были не такими вескими, как у Алидов, зато сами они были энергичнее и настойчивее. К тому же, в отличие от Алидов, они были сплочены.




Сцены из арабской жизни времен Аббасидов


В периоды осложнений в Африке и Испании, в годы правления Язида II и Хишама, Алиды и Аббасиды тайно рассылали по Хорасану своих лазутчиков, которые сеяли раздор и недовольство, призывая народ ждать нового апостола, посланца Аллаха, причем этот «апостол» должен быть одной крови с пророком. Хишам узнал об этом и предупредил наместников в Ираке и Хорасане, чтобы те были настороже. Мятеж разразился в Хомсе (Эмезе), потом восстала Палестина, якобы требуя отмщения за Валида И. В неспокойной обстановке, когда весь халифат сотрясался, Язид III умер. Его брата Ибрагима (744 г.) вскоре сместил внук Мерван I, тогда наместник Ирака, ставший халифом под именем Мервана II (ноябрь 744 г.).

Не успел Мерван в мечети Дамаска принять подобавшие ему, как халифу, почести, как вновь разразился мятеж. Только халиф удалился в Харран, где устроил свою резиденцию, как в Хомсе, находившемся немного севернее, уже провозглашали его низложенным, хотя перед этим поспешествовали в захвате власти. Мерван собирался немедленно прибыть в Хомс и жестко прибрать город к рукам, но тут ему стало известно, что мятеж назрел у самых стен Дамаска. На самом деле он понял, что находится в кольце сплошных восстаний и что требуются самые решительные меры для их подавления. Он так проворно включился в ситуацию и начал действовать, что его наградили прозвищем Иракский Ишак.[89 - На арабском Востоке ослов ценят за выносливость и трудолюбие, так что прозвища «осел» и «ишак» не воспринимаются как оскорбление. — Примет, переводтика. (Источник: Джавахарлал Неру: «История арабов — одно из чудес в истории мира». Письма из тюрьмы, написанные дочери Индире.]




Большая мечеть Омейядов в Дамаске


Обстановка явно улучшилась, и в течение двух лет, казалось, Омейяды могли править в относительном спокойствии, но Алиды и Аббасиды не прекращали своих тайных интриг, поскольку их вели за собой настоящие мастера этого дела и каждый очередной шаг приближал их к заветной цели. К 745 году они стали поговаривать, что пора уже снять маски. Наместник Хорасана писал Мервану: «Вижу искры, тлеющие под пеплом, из них может вспыхнуть яркое пламя. Поспешим же загасить их, если хотим избежать пожара! Почему я должен спрашивать, бодрствуют ли Омейяды или свинцовый сон смежил им веки?» Мерван послал приказ с требованием жестокого наказания тех, кто был виновен в подстрекательстве. Но было поздно.

Заговорщики уже успели публично заявить в Мерве о возникновении новой династии, и ни молитвами, ни посулами, ни какими-то разумными доводами невозможно было заставить их отказаться от своих намерений. Халиф затрясся, когда услышал новость из провинции, от которой он очень сильно зависел. Смелые и сильные жители этой провинции снабжали его армии самыми неустрашимыми воинами. А когда он услышал, что боевой клич восстания — «За семью Пророка!», он словно еще раз очнулся ото сна. Ибрагим, возглавлявший восстание, был схвачен и заключен в тюрьму в Харране. Но его заместитель Абу Муслим, бывший душой и сердцем восстания, упорно продолжал начатое. Он захватил Мерв и созвал под свое знамя всех, кто был готов объединиться и нанести сокрушительный удар по халифу и его власти. Мерван за это тут же отыгрался на пленнике и предал Ибрагима казни, но тот успел передать наказ отомстить за него брату Абу Аббасу, прозванному эль-Саффах, «Кровавый». Осенью 749 г. Аббас появился в столице Хорасана, где был провозглашен последователем пророка. Он занял дворец и развернул в нем черное знамя своей семьи, призвав правоверных отвоевать наследие Мухаммеда.

Мерван, с обычным своим проворством, уже был на марше, двигаясь к Хорасану во главе армии. И вот двое претендентов на высшую власть на территории, простиравшейся от верховий Инда до Атлантики, встретились в январе 750 года лицом к лицу на берегах реки Заб, приблизительно в 30 милях юго-восточнее Ниневии и Мосула. Совсем рядом находился город Арбела, отмеченный в истории как место последней великой битвы между Дарием Мидянином и Александром Великим, происшедшей в 331 году до н. э.[90 - См. «История империи Александра», гл. 3.]

Сражение началось в полдень и продолжалось до часа послеобеденной молитвы. Казалось, энтузиазм покинул Омейядов, и хотя Мерван проявлял чудеса доблести, его люди представляли собой всего лишь инертную массу. Они вяло выполняли команды, тогда как противник пользовался каждым мгновением их нерешительности. Битва возобновилась на следующий день. Много людей полегло от руки врага, многие утонули в реке Заб, дело Омейядов было окончательно проиграно. Мерван вынужден был спасаться бегством. В Харране он отыскал своих жен и детей, и с ними поспешил к Киннесрину, но останавливаться там не стал. По дороге на Эмезу он был ограблен, лишился большей части своих богатств, и двинулся дальше, к Дамаску. Но двери столицы этой династии были перед ним закрыты. И он устремился на юг, и не останавливался, пока не достиг дельты Нила, где его настигли и обезглавили солдаты Абул-Аббаса.

Убийство Мервина послужило сигналом к возобновлению бойни: Аббасу недаром дали прозвище «Кровавый». Он низложил династию Омейядов и теперь задался целью искоренить ее полностью. Для этого был отдан приказ казнить представителей всех поколений, по спискам — сыновей, внуков, друзей. В этой кровавой бане ни для кого не делали различий, и подробности слишком ужасны, чтобы на них останавливаться. Месть не ограничивалась живыми — сносились мраморные изголовья с могил уже умерших к тому времени. Гробницы предавались огню, пепел развеивали по ветру. Покончив с этим, Аббас почувствовал себя на троне в безопасности.

Но, несмотря на отчаянные усилия нового халифа искоренить само воспоминание о былой династии, оставался один из немногих — сын Муавии Абд ер-Рахман, который успел скрыться в Египте. Там, избегая населенных мест, он доверился кочевым берберам в пустыне, расположив их к себе своим благородным происхождением, царственным видом, осанкой, своей смелостью и мужественностью. Сведения о нем дошли до Испании, тогда раздираемой противоречиями, и вот, после нескольких лет блужданий, Абд ер-Рахмана позвали занять трон халифа в Кордове. Так Абул Аббас упустил возможность взять под свой контроль всю территорию бывших владений Омейядов, и теперь представитель его смертных врагов владел солидным куском постоянно дробившегося былого халифата. Его собственное правление, продлившееся 32 года, прошло в непрестанных столкновениях и сражениях, из которых он выходил победителем, чем восхищал даже своих врагов. Как раз в период его царствования произошло поражение Карла Великого при Ронсевале (778 г.), после которого сочинители баллад создали романтические легенды о Роланде, его мече Дурандо и о Ганелоне с его подлым предательством.

Первейшей заботой Аббаса, после того как он уничтожил целую династию своих противников, стало сохранение халифата для родственников и приспешников, и в этом вопросе он проявил незаурядную природную находчивость. Он собрался объединить семью Аббас общими интересами и поделил царство на несколько частей, раздав каждую разным членам семьи. Так, Мансуру, его брату, он доверил управление Ираком с Месопотамией. Дяде он отдал Йемен, другому дяде (Абдалла ибн-Али ибн Абдалла ибн Аббас) досталась Сирия, еще одному — Басра, следующему — Египет. Абу Муслим, которому он был обязан своим возвышением, получил Хорасан. Племянник утвердился в Куфе, а еще один родственник — в Мосуле. Африка и Испания не заботили его, так успели отойти от него.

Сделав все распоряжения относительно преемственности прав своей династии, Абул Аббас умер в Анбаре, стоящем на Евфрате на 34 году жизни (754 г.).




XXXVI

Благословенный уголок Багдада


Династии, которую при данных обстоятельствах основал Абул Аббас, суждено было длиться пятьсот лет, в такой пышности и таком сказочном богатстве, что Омейяды не могли даже и мечтать. Мансур («Победитель»), брат Аббаса, которого тот назначил своим преемником, был наместником в Ираке. Но в тот момент, когда халиф находился при смерти, он совершал паломничество в Мекку в обществе основателя династии, Муслима, желавшего вознести благодарность Аллаху за доброту и дарованный ему успех. Именно ему выпало первым приветствовать Мансура в качестве нового халифа, и этому завидному примеру тут же последовали все окружавшие их паломники.

Во главе религиозной процессии Мансур двинулся к Ираку. Но едва он подошел к границам собственного удела, как ему донесли, что те средства, которыми Аббас добивался укрепления семейных чувств и усиления династии, создали ему страшного конкурента. Его дядя, Абдалла, тот самый, кто первый выбрал черный цвет для своего знамени, ставший правителем Сирии в награду за свою службу во время войн с Мерваном, требовал теперь высшей должности и был на пути в Дамаск. Он рвался в ту часть Ирака, где у Аббасидов были правительственные учреждения и суд.

Муслиму предстояла тяжкая обязанность пресечь мятеж, и вот двое бывших друзей встречаются в смертельной схватке на берегах Мигдонии, близ древнего Низибиса, того самого злосчастного города, что в прежние времена бесконечно переходил из рук в руки — от византийцев к их восточным соседям. Долго длилось сражение с непредсказуемым исходом, пока наконец победа не осенила знамена Муслима, войско же мятежников разметало по полю. Абдалле на какое-то время удалось спастись бегством. И вновь Муслим оказал великую услугу Аббасидам. Но его успех обернулся для него крахом. Халиф предложил ему правление в Сирии, поскольку пост оказался свободным, но он отказался переехать из Хорасана, где он привык под защитой высоких, неприступных гор прогуливаться и размышлять. Все население этого края единодушно поддерживало его. Халиф с подозрением отнесся к непонятному выбору благополучного своего сторонника и категорическим тоном вызвал его в суд. После некоторого промедления Муслим подчинился, был со слащавой сердечностью встречен — и вскоре заколот кинжалами наемных убийц. В 754 году изувеченное тело великого основателя новой династии было безжалостно сброшено в Тигр!

Испания и Африка были для халифата потеряны, и Мансур прибег к давно испытанной схеме своих предшественников. Он бросил армии к границам империи византийских владык, приказав своим войскам для начала завоевать Мелитену (Малатия) в восточной Каппадокии, в то время имевшую большое значение. Считалось, что эта местность была освоена в древности царицей Семирамидой. Траян превратил Мелитену в великолепный город. Юстиниан окружил его новыми стенами. А еще это место связано с тем, что в 577 году здесь была одержана победа византийцев над персами. Крепость была захвачена и разорена. Охранять ее остался гарнизон из четырех тысяч сарацин, а победоносное войско халифа проследовало через Киликию в Памфилию, где встретило византийское войско, которое разбили наголову на реке Мелас. В этот момент авангард настигла весть о новом восстании в Хорасане, которое подняли последователи Абу-Муслима, принадлежавшего к хариджитам. Последние были известны еще как равандиты, поскольку являлись жителями города Раванда. Их учение до сих пор известно мало.

Мансур в 557 году совершил паломничество в Мекку, приобрел там несколько зданий, которые стояли вплотную к мечети, и за их счет расширил ее территорию. Затем он отправился в обратный путь, в Ирак, через Медину, посетив по дороге гробницу пророка и город Иерусалим, после чего устроился в Аль-Хашимии, неподалеку от Куфы. В это время равандиты вновь дали о себе знать, но они были тут же присмирены, а их лидеры брошены в тюрьмы. Репрессии властей незамедлительно вызвали еще более яростные выступления недовольных. На тюрьмы нападали, освобождали заключенных. Халиф был осажден в своем дворце. Мансур возглавил кампанию по подавлению мятежа, подверг себя огромной опасности, но в результате мятежники были побеждены и разогнаны. Событие вывело из себя и халифа, и жителей Аль-Хашимии, а поскольку идти на сближение с куфанцами, по соседству с которыми он обосновался, Мансур не был намерен, то решено было основать новую столицу. Выбранное для нее место находится на берегу Тигра, недалеко от уже упоминавшегося в предыдущих главах Мадайна, только немного севернее. Дав городу имя Багдад и называя его «Обителью Мира», Мансур поместил свой дворец в центре, окружил его кольцом стен, сделав так, чтобы из любого городского квартала путь был одной протяженности. Крепостные валы были окружены рвами с водой из реки, а для пущей защиты выстроено было сто шестьдесят башен. Искусные ремесленники, зодчие и каменотесы, живописцы и золотых дел мастера внесли свой вклад в украшение великолепного города, которому надлежало воплотить в себе все величие династии, считавшей богатства сотнями миллионов и не скупившейся на затраты, показывая свои сокровища всему свету. О том, какой отрадой представал взору Багдад, сотворенный Мансуром, могут рассказать стихи,[91 - Поэт Ричард Генри Стоддард.] описывающие павильоны другого владыки.
		В колоннах пальм пустынные аллеи



		На солнце спят. Серебряные струи



		Переливают через край бассейна,



		Где блещет чешуя проворных рыбок,



		Похожих на монетки. Тут же рядом,



		Засунув длинный нос свой в чашу лилий,



		Стоит журавль. Среди недвижных пальм



		Расстелен шелковый ковер бесценный.



		И волоча серебряную цепь,



		Проходит лань по россыпям цветов.



		Цветы любых оттенков, ароматов —



		Они повсюду! Пышут жаром розы,



		Горят в траве тюльпаны огневые,



		Как будто снег, рассыпаны нарциссы,



		И с них роса жемчужная сбегает.



		А за лугами, в дымке, еле виден



		Евфрат великий — Вавилона воды.








(Перевод с английского)




Тщеславное желание возвеличить новую столицу привело к запомнившемуся надолго конфликту, оставившему о себе память не только в истории, но и литературе.

Как повествует история, во время халифата Аббаса ко двору из Хорасана приехал с визитом представитель знатного персидского рода Бармакидов по имени Джаафар, который подарил халифу перстень с ядом, пояснив, что в случае нужды он может сослужить владельцу службу. Его сын Халид стал главным визирем еще при Аббасе и продолжал занимать ту же должность у Мансура. Семья обладала несметным богатством, а Халид мудростью, красноречивостью, чистосердечием и храбростью превосходил в те времена любого. И столь велико было влияние Халида, что когда Мансур с головой ушел в строительство Багдада и предложил выкрасть в Мадайне, из дворцов Хосрова, великолепные колонны, Халид посмел возразить. С мудростью изворотливого политика он заявил, что разрушить знак величия Персии означало бы уничтожить доказательства мощи ислама, который одержал над ней верх. Датой основания Багдада принято считать 762 год. Возражения Бармака сочли убедительными, и дворец персидского правителя трогать не стали.




Мавзолей Зубайды в Багдаде


Правнуки Али заявляли о себе то в Мекке, то в Ираке, то в Хорасане, то в Египте, не упуская шанса устроить набег и что-нибудь прихватить у халифа. Мансур тщетно пытался найти место, где они укрывались. Он знал, что, потеряв свои привилегии, они рассчитывали получить свое, помогая Муслиму утвердить династию Аббасидов, что они затевают месть и со временем непременно воспользуются подходящим случаем. В 762 году такой случай, как они полагали, настал, и один из них, по имени Мухаммед, отрыто заявил, что имеет право быть халифом в Медине, где у него набралось приличное количество сторонников. Мансур послал против него армию. Мухаммед был разбит и уничтожен, однако его последователи в Ираке сочли себя достаточно сильными, чтобы отомстить за его смерть. Они возвели на престол в Басре брата покойного, Ибрагима, и он выступил во главе войска против Куфы. Тем не менее ему не суждено было превзойти брата на поле брани: пущенная наугад стрела пронзила ему шею, и он погиб. А вместе с ним навек ушли все надежды Алидов наверстать упущенное. Мансур распорядился, чтобы города Куфа и Басра были окружены стенами и охранялись бы гарнизонами, достаточными, чтобы приструнить переменчивых жителей в случае, если тем вдумается встать на сторону нового возмутителя спокойствия. Потом начались беспорядки в Африке, и туда была послана армия, которая загнала взбунтовавшихся берберов в горы. Вскоре они, тем не менее, стали возвращаться, и тогда военачальник сарацин сурово, но, как полагают, заслуженно им отомстил (772 г.). Вскоре он подавил мятеж в Триполи (773 г.) и установил мир в этой части халифата, где, почти как в Хорасане, обстановка всегда была накалена.

Мансур тем временем вступил в ту пору жизни, когда земное существование на исходе, и он пожелал совершить прощальное паломничество в священный город. Своим преемником он назначил старшего сына Ису. Но перед тем как тронуться в путь он отказался от своего намерения и освободил сограждан от данной ему присяги. Иса отказался от притязаний под давлением Халида Бармака. В дальнейшем о нем говорили, что это человек, который был «завтра», но перешел в «послезавтра», так как вместо него был назначен младший брат Мехди, принявший присягу народа. Мансур тогда уже отправился в Мекку, но умер, не дойдя до города трех миль. Он был предан земле с соблюдением обрядов, подобающих при совершении паломничества (ихрам), а последние молитвы над его телом прочел внук Харун аль-Рашид (775 г.). Мансур представлен арабскими историками как человек исключительной красоты, с блестящим умом, который омрачала только некоторая скупость, за что некоторые из его окружения весьма его порицали.

Весть о кончине халифа дошла через пустыню в Багдад за 11 дней, и знать тут же согласилась признать полномочия Мехди, как все и ожидали. Новый правитель оказался щедрым по природе, он проявил замечательное стремление заботиться о благосостоянии своего народа. Он не только окружал себя мудрыми политическими деятелями, но и лично принимал в своих покоях подданных, как мог, помогал им в их невзгодах. Он позволил многим заключенным, посаженным в тюрьму строгим Мансуром, выйти на волю. Пострадавшим по той же причине наместникам он дал возможность вернуться к своим обязанностям.

Не прошло и года со дня его воцарения на троне, как Мехди решил совершить паломничество в Мекку, и в ходе подготовки он позволил себе известную роскошь. Над путешествующим принцем и его свитой несли балдахин, защищающий от солнечных лучей. Множество верблюдов были нагружены снегом из Хорасана, предназначенным, чтобы освежать воздух. Были предприняты все мыслимые меры, чтобы избежать физических неудобств и обеспечить наиболее полное удовольствие от поездки. По прибытии в Мекку экстравагантность халифа стала еще более вызывающей: миллионы золотых монет, привезенных из Йемена и Египта, были розданы счастливцам; богатые покрывала были сняты с Каабы, а на их место водружены новые, из плотного шелка. В Медине тоже достроили и украсили мечеть, дабы она была достойна великого владыки. Не была забыта и дорога, ведущая в священные города: были поставлены камни, на которых обозначалось расстояние от

Багдада до Мекки; в удобных местах сооружены караван- сараи; для утоления жажды пилигримов были вырыты колодцы и водоемы; устроены перевалочные станции, где можно было сменить верблюдов и ослов, причем не только на пути к Мекке, но и в Йемен, так что пересылка срочных и важных официальных депеш могла быть быстрой и надежной. Вот на такие расходы пошел Мехди, заботясь о благе государства.

Но не всегда, однако, под сенью его знамен царило спокойствие. И первыми выступили против щедрого государя в бунтарском Хорасане (Провинции Солнца).
		Здесь день извечно брал свое наголо,



		Здесь Солнце восходящее встречала



		Жемчужина Востока — Хорасан,



		Где дети солнца — все цветы и фрукты,



		Как яркие халаты персиян, Цвели.



		У стен дворца халифа будто,



		Журчащий, звонкий, буйный караван,



		Петлял Мургаб, чистейший из ручьев,



		Как пилигрим, не ведая оков.



		Здесь восседал на троне самозванно,



		Сокрывшись в покрывале белотканном,



		Пророк Моканна. Пламенным углем



		Пылал мертвящий взор — исчадие ада,



		Немилосердным, дьявольским огнём,



		Но лик Моканны был сокрыт от взгляда



		Ненастной ночью и погожим днём.[92 - Томас Мур «Лалла Рук», гл. I «Пророк из Хорасана», пер. с английского.]








(Перевод И. Трояновского)




Так поэт представляет читателям Хакима, прозванного Моканна, «пророка под покрывалом», возглавлявшего в то время в Хорасане тайную секту. Прозвище его вызывало в памяти правление Муслима, от которого Хаким, должно быть, узнал то, что ему было известно об исламе. Он появился в 670 году и стал утверждать, что Аллах воплощался в Адаме, Ное, Муслиме, а теперь вот — в нем. Его последователи стали злейшими врагами мусульман и совершали разбойничьи набеги на их территории. Мехди послал против них армию, и столь велика была ее численность, что, говорят, тридцать тысяч сторонников Хакима покинули поле боя, заранее видя, что их дело проиграно (ок. 779 г.) Запертый в своей твердыне, Хаким отравил и сжег всю свою семью, после чего бросился сам в огонь и весь сгорел, за исключением волос. В оставленном им письме говорилось, что он вернется вновь в образе пожилого человека, скачущего верхом на сером звере, и еще долгие годы его второго пришествия ждали.[93 - Рассказ о Моканне приводится профессором Вамбе- ри в «Истории Бухары», с. 42–52.]

Былая тяга к завоеваниям уступила место роскоши и удовольствиям, а армий халифата теперь едва хватало, чтобы поддерживать порядок внутри страны. Но Мехди все же был захвачен желанием, которое было весьма сильным в его предшественниках: отомстить Византийской империи. Первый отряд, который он отправил в этом направлении, вынужден был отступить в Сирию, хотя они успели дойти до города Дорилеум во Фригии, но успешную атаку на него произвести не удалось. На следующий год Мехди собрал огромную армию из крепких хорасан- ских солдат, сам встал во главе войска, оставив в Багдаде старшего сына, Хеди, и взял с собой Харуна аль-Рашида, который под началом Халида Бармака получил боевое крещение.

В 785 году Ирина, вдова Льва IV, стала править в Константинополе от имени своего сына, Константина V. Италия в результате завоеваний Карла Великого окончательно порвала с Восточной империей. Императрица понимала, что ее единственной надеждой на успешные завоевания было бы наступление на сарацин. Для этой цели она подготовила армию из 90 тысяч воинов. Мехди собрал не меньше и отправил вперед под командованием Харуна, с целью захватить владения императрицы. Победы сопровождали черное знамя Аббасидов, и вот наконец Ирина смогла разглядеть походные огни сарацин, ползущие вверх по крутым берегам Босфора. Последовало сражение за право владеть городом, и сарацины одержали победу. В ужасе Ирина стала умолять о мире, и в ответ на ее обещание выплачивать халифу ежегодно громадную, дань сарацины прекратили боевые действия. Сверх того, сарацины получили с собой в обратный путь проводников и провизию, а халифу удалось прихватить еще и тысячи пленников, животных, а также большую сумму наличных денег.

Преуспевший на поле брани, Мехди смог теперь уделить внимание распространителям лжеучений, которые то и дело возникали среди подданных его владений, а кроме того, — заняться развитием литературы и искусства. В 784 году он вознамерился, хотя и был еще не стар, закрепить право наследования короны за сыном Харуном. Но не успел он воплотить в жизнь этот замысел, как жизнь его внезапно прервалась, то ли по несчастливой случайности на охоте, то ли из-за оплошности с дозой яда, предназначенного кому-то другому (785 г.). Память о нем надолго вошла в сердца его подданных: его ценили за справедливость и щедрость, за то, что он украсил мечети в Мекке, Медине и Иерусалиме, за то, что он был единственным в династии, кто не нарушал запрета на употребление вина. Царствование было отмечено, по наблюдениям Табари, увеличением ересей, что, вероятно, объяснялось усилением персидского влияния. Явилось множество таких, кто сомневался в откровениях Корана, не верил в пророка, бессмертие и рай, кто погряз в неумеренных удовольствиях, пропуская посты и молитвы.

Хеди поспешно провозгласили халифом в покоях его отца (785 г.), а неугомонные Алиды ту же предприняли шаги, чтобы учинить очередной бунт ради собственных интересов. Так случилось, что они устроили демонстрацию в Мекке во время паломничества, когда город был полон прибывших из всех частей халифата. Среди последних, естественно, было немало Аббасидов. Завязалась кровавая свара между приверженцами разных фракций, и злосчастные потомки Али вновь оказались побежденными.

Хеди суждено было наслаждаться привилегиями верховной власти всего несколько месяцев, причем большая часть его дел касалась всякого рода атеистов, нигилистов или материалистов. Но он успел подумать и о том, чтобы обеспечить передачу власти старшему сыну, вопреки пожеланиям собственного отца, о которых ему было известно. Замыслы были расстроены Халидом, в котором жила нежная забота учителя к ученику и который не забыл все то, что он получил от Мехди. Хеди был не в самых лучших отношениях с матерью, которая, как он считал, слишком часто вмешивалась в дела управления государством. Испытывая к ней неприязнь, он попытался ее отравить, но замысел был раскрыт, и его самого задушили подушками в 786 году. Царствие продлилось всего 15 месяцев. Он умер в возрасте 26 лет.




XXXVII

Ортодоксальный как Аарон


Мы достигли той блистательной эпохи, когда одновременно правили герои романтических легенд — и создатель империи Запада Карл Великий, и своенравный правитель Востока Харун аль-Рашид. Кажется, стоит перевернуть страницу, — и перед твоим взором паладины, а слух услаждает вкрадчивый голос царицы Шахерезады. Знакомые сцены, насыщенные рассказами о джиннах, эфритах, злых духах. Яркая медь минаретов сияет на каждом углу. По реке Тигр плывут пестро разукрашенные увеселительные лодочки. Мы заглянем в гроты, где разбойники прячут награбленное добро. Мы будем ступать по ночным улицам Багдада в обществе халифов, истинных и мнимых. Мы услышим шепот, предлагающий обменять старую лампу на новую. Мы войдем в роскошные покои о 24 окнах, а увидев вверху башни недостроенное навершие, вспомним поэтические строчки:
		Вернешь ли ты нам вчерашнее,



		Смычок, волшебством напоённый?



		Окно в Аладдиновой башне



		Останется незавершенным…



		И мир с тех пор мне тесен,



		А где-то брезжишь ты,



		Сияющий город песен



		В прекрасном краю мечты!








Для целого мира это край мечты и волшебной сказки, но для тогдашних жителей Багдада все было иначе. Для них Харун — монарх из плоти и крови. Его секира не была порождением мечты, а его чудачества вовсе не были выдуманы поэтами для забавы. Богатое восточное воображение еще не породило тогда самые увлекательные страницы о приключениях и причудах деспотов. Население Багдада вовсе не улыбалось при мысли об очередной выходке своего властелина: при одном звуке его имени они трепетали в ужасе оттого, что кому-то из них выпадет судьба Бармаки- дов, что кривой меч палача перерубит их собственную шею. Те, кто в те дни родился на «брегах Тигра», кто рос, созерцая
		Багдадские дворцы, все из резного злата,



		В кольце оград сады, что зеленью богаты;








кто мог вкушать отдых под сенью лимонных рощ, кто видел «распахнутые двери зал, прохладный сумрак, светильники, расшитые диваны», едва ли радовались окружавшей их роскоши. Ведь на каждом шагу их преследовал страх — страх, основанный на самом неприглядном опыте жизни при тирании, требовавшей безоговорочного подчинения, власти «доброго» Харуна аль-Рашида, о котором поэты в последствии рассказывали такие занятные истории.

Царствование этого монарха, поднявшего величие халифата на доселе небывалую высоту, можно разделить на два периода. Во время первого суверен, сам не избегавший удовольствий и роскоши, позволил своим министрам, сыновьям Бармака, вести повсеместно локальные войны с целью завоевания или в подавления бунта. Этот период закончился в 803 году, после чего обстановка в халифате резко обострилась и с каждым годом становилась все хуже, окончательно разладившись после смерти халифа (809 г.).

Бармакиды были покровителями литературы, искусства и наук. Они привлекали в столицу образованных людей, и Харун способствовал этой политике, а величие Багдада достигло всех мыслимых и немыслимых пределов, насколько это можно выразить словами (ведь читатель привык связывать «величие» со сравнительно простым укладом XIX века). В создании Багдада принимал активное участие брат халифа Ибрагим, человек больших способностей, который впоследствии станет одним из претендентов на трон, и факт его помощи в строительстве не следует сбрасывать со счетов. Главным визирем, на которого возложено было основное бремя государственной власти, был Яхья, сын Халида, сына Бармака; именно он способствовал развитию торговли, всесторонне занимался внутренней политикой, укреплял границы, и, защищая провинции, добивался их процветания. Его сын Джаафер правил в Сирии и Египте, не говоря о прочих постах. Семья была украшением чела, венцом на голове халифа, выражаясь словами летописца; то были ярчайшие звезды, обширный океан, неукротимый ливень, благодатный дождик, убежище для страждущих, утешение для бедствующих. Они преподносятся как люди настолько великодушные, что история их благодеяний выглядит совершенно как страница из «1001 ночи».

Алиды восстали в Африке в 792 году, и Бармакиды подавили их. Беспорядки происходили в Дамаске, Мосуле, Египте, среди хариджитов, но сильные министры справились и с ними, и все это время халиф имел возможность продолжать свою деятельность в качестве покровителя поэзии и искусств. Вокруг него роились мудрецы, музыканты, остроумцы, поэты, законники и богословы, — он вдохновлял каждого, в соответствии с избранным поприщем. В 802 году на константинопольский трон сел новый император — место Ирины занял Никифор. Он заискивал перед Карлом Великим на Западе, а с Харуном на Востоке вел себя вызывающе. Халифу он прислал письмо, в котором говорилось: «От Никифора, царя греков, Харуну, царю арабов — Царица считала вас ладьей, а себя — пешкой:[94 - Ладья (или «тура») в шахматах может делать «длинные» ходы вдоль и поперек всей доски, тогда как пешка может двигаться по диагонали, но только на одну клетку.] она согласилась выплачивать вам дань, хотя на самом деле должна была взимать с вас вдвое больше. Теперь с вами говорит мужчина, поэтому вам надлежит прислать полученную дань обратно, в противном случае говорить будет меч!»

На это высокомерное послание Харун отвечал:

Во имя Аллаха Всемилосердного!

Харун аль-Рашид, Повелитель Правоверных, —

Никифору, Ромейскому Псу.

Я прочел твое письмо, о сын неверной!

Мой ответ ты не услышишь, а увидишь своими глазами!

Халиф двинул войска в тот же день. Он разграбил, предал огню и полностью покорил местность близ Гераклеи в Вифинии. Никифор запросил мира, который был ему дан при условии, что с этого момента обычную дань он будет платить дважды в год. Но едва халиф вернулся к себе во дворец, как вероломный император нарушил договор, и Харун пошел в новое наступление, на этот раз через горы Тавра, несмотря на беспощадный зимний холод, с армией из 125 тысяч человек. Вновь были захвачены Гераклея и другие крепости, оставшиеся неприкрытыми, — и мир был снова заключен.

Примерно в то же время Харун почувствовал ревность к своим великим советникам — Бармакидам, один из которых втайне женился на его сестре. Халиф замыслил их погибель. С обычным восточным коварством все члены семьи под разными предлогами были брошены в тюрьму или умерщвлены, все до единого. В этом случае, как впрочем, и раньше в сарацинской истории, никакие доводы благодарности за сделанное, никакие заслуги верных слуг не принимались в расчет, хотя рассказывали, что Харун проливал слезы над судьбой двоих детей своей сестры и Яхьи. Но обычно не позволял подобной сентиментальной слабости. При дворе имелись враги Бармакидов, часть которых в свое время потеряла выгодные должности, которые достались фаворитам. Они-то и постарались усилить предубежденность халифа против тех, когда они впали в немилость. Будучи персами, они, естественно, вызывали кое у кого неприязнь, и враги упрекнули их в непочтительности к халифу и чрезмерном честолюбии. Когда им показалось, что подобные обвинения малоубедительны, они, не без оснований, бросили Бармакидам страшное обвинение в неверии. Несомненно, многие их считали за нигилистов, так как они проявляли недостаточно почтения к исламу. Сам Харун был крайним приверженцем веры, со всем тщанием соблюдал те религиозные предписания, которые не решался нарушать.[95 - Хотя ни один халиф не выполнял столь тщательно паломнический долг, как Харун, он полностью игнорировал запрет на вино, которое без ограничений пил во время пиров.


] Какое-то время он не придавал значения обвинениям, но не замедлил воспользоваться ими, когда дело дошло до устранения бывших любимцев.
		Пал дом Джаафара, а имя его,



		Громко звучавшее имя Бармака,



		Стало запретным в этой стране,



		На брегах Тигра. Гневливый Харун



		Славных вымел сподвижников сталью!



		… Но в сердце, лишенном оков,



		Есть сокровенный всегда уголок,



		Что не доступен тирану!








Некий арабский поэт в таких стихах оплакивал падение Бармакидов.
		Эх, Бармак! Жизнь твоя пример



		Судьбы превратностей жестоких.



		И в горечи твоих потерь —



		Урок простой для слишком многих!



		Всеобщий баловень! В груди



		Носил ты всех страдальцев боль.



		Но ты погиб, все позади, —



		И мир рыдает над тобой!








Друзей у Бармакидов в Багдаде оказалось столько, что Харун счел для себя более удобным переменить резиденцию и в дальнейшем предпочитал безвыездно жить в Ракке, на Евфрате, где ему и раньше случалось останавливаться.

Мир с Никифором оказался непрочным, хотя только через четыре года опустошительные набеги сарацин — от берегов Вифинии до Киликии, включая Кипр, — произвели на императора нужное впечатление, и он снова заговорил о мире. Жестокий урок им был усвоен достаточно прочно, и с тех пор он выполнял все пункты соглашения (ок. 804 г.). Быть может, на этот раз Константинополь был спасен от захвата, а весь западный мир — от разорения: в Хорасане разгорелся новый мятеж, который отвлек халифа. Хорасанский мятеж быстро и почти бескровно был подавлен, халиф вернулся к текущим делам, но передышка была коротка. На следующий год (807 г.) новые беспорядки призвали Харуна в Хорасан. Оставив сына Касима в Ракке, а будущего преемника Амина — в Багдаде, он взял с собой еще одного сына, Мамуна, и поспешил в гнездо мятежа. С самого начала пути ему стало казаться, что его жизнь подходит к концу, правда, он жил еще достаточно, чтобы навести порядок в неспокойной провинции. Все это время он страдал от болезни, но еще больше — от подозрений, причем не вполне необоснованных, будто сыновья желают ему смерти и только ждут удобного случая.

Когда Харун ясно увидел, что жизнь на исходе, он взял саван, приказал вырыть могилу, затем с начала до конца посмотрел казнь одного из пленных бунтовщиков, которого у него на глазах изрезали на куски.[96 - См. «Халиф Харун Альрашид» Э. Палмера, с. 124.] Через двое суток после этой отвратительной казни он испустил последнее дыхание в столице Хорасана (809 г.). Следуя его распоряжению, выполнить которое сыновья Амин и Мамун поклялись у стен священной Каабы во время последнего из их многочисленных паломничеств в Мекку, преемником Харуна был назван Амин.

Арабский поэт посвятил эти искренние строки Харуну в связи с одним из его странствий:
		Перл благочестья украшает



		Не тех, кто в шелке щеголяет:



		Ткань слишком тонкая порвется



		И украшенье разобьется.



		Но трижды счастлив тот, кто в вере



		Воспитан на благом примере,



		Кто суету презрел и страсти



		И только в небе ищет счастья.








Согласно завещанию Харуна, Мамун остался править Хорасаном, но как только халифа не стало, визирь отправил большую часть войска в Багдад, поддержать Амина, хотя это открыто противоречило воле Харуна. Мамун остался почти совершенно беспомощным. Харуну была известна неприязнь его арабских подданных к персам и их влиянию, и он опасался, что после его смерти она выйдет наружу. Он знал, что высокое положение Бармакидов укрепляло персидскую партию, и допускал, что устранение этой семьи подействовало бы на арабов благоприятно — они ощутили бы свою значительность в делах страны. Соотношение же не было в их пользу, поэтому план Харуна был рассчитан на достижение стабильности власти в условиях национальной вражды. Он распорядился, чтобы двор Амина находился в Багдаде, а Мамун правил в Мерве, но, чтобы в случае смерти одного из братьев, власть была сосредоточена в руках того, кто останется править. Лучшего способа ускорить раскол, во избежание которого он был задуман, трудно себе представить. Амин, недовольный тем, что у брата были отняты войска, изменил право наследования в пользу своего сына. Он вывесил в Каабе документ, извещавший о расторжении обязательств. Во время публичной молитвы он опустил имя Мамуна, заменив его именем своего сына. И, наконец, он приказал Мамуну сдаться и отказаться от власти в подотчетных ему провинциях.

Тем временем и Мамун не сидел сложа руки: предвидя подобное развитие событий, он постарался сделать все возможное, чтобы привязать своих подданных к себе. Он отменил налоги, заключил мир с бунтовщиками из далеких провинций, которые могли ему угрожать. И он устраивал многочисленные приемы («дурбар», аудиенция), во время которых собственноручно творил суд праведный. Он помнил, насколько население этой провинции было предано Муслиму, и терпеливо ждал шагов со стороны Амина. Братья представляли, на самом деле, два различных народа, составлявших население халифата, так как Амин был сыном женщины из Аравии, а мать Мамуна была персиянка. Обоих направляли наставники, имя которых было Фадхл — один, сын Рабии, возглавлял арабскую фракцию; а другой, сын Сахла, был потомком персидских царей.

Естественно, что Мамун отказался сдать свои провинции, и началась война. Братья вывели свои армии навстречу друг друга, и первое столкновение произошло в районе города Рей, куда выступили войска Амина. Другие армии двигались к Хорасану, не достигая определенных результатов, Багдад был парализован ужасом. Куфа и Басра пришли на помощь, но их войско не было в состоянии сохранить мир. Еще одним источником надежды была Сирия, но Сирия стремилась к собственной независимости, и провозгласила самозваного халифа в Дамаске, который объявил себя правопреемником Али и Муавии. Тем временем армия из Хорасана приближалась к столице под командованием Тахира, высокородного персидского военачальника.

Наконец, показались ворота города. В 812 году на берегах Тигра стояли две армии, богатый город оказался в конце осады, ворота были забаррикадированы — те самые ворота, ради украшения которых были ограблены другие, более древние столицы. Халиф заперся в своем дворце. Неделя за неделей армия персов, окруживших город, подходила ближе, а внутри городских стен нарастал ужас. Прошло 14 месяцев, и Амин сдался. Поступая таким образом, он надеялся спасти свою жизнь, однако его бесславно прикончили.

Военачальник Тахир, захвативший Багдад, был амбидекстром, то есть одинаково хорошо владел обеими руками, но при этом один глаз у него был слеп, по поводу чего некий поэт сложил эпиграмму.
		Руки правые обе, а вот глаз зато крив!



		Человеком не стал ты, миру зверя явив;



		Если можешь, сменяй ты десницу на глаз —



		Человеком, Тахир, может, станешь как раз.








Преждевременно состарившийся, Амин, недостойный занимаемого поста, на котором он пребывал столь короткий срок, умер в возрасте до 30; а брат его Мамун на следующий день был провозглашен на улицах Багдада халифом и Повелителем правоверных. Гражданская война на какое- то время прекратилась.




XXXVIII

Золото и ржавчина


Новый халиф не сразу взвалил на себя бремя власти, поскольку он оказался сам под властью министра, коему был обязан своим возвышением. Фадхл воспитывался в атмосфере поклонения магам до того, как принять ислам. Он был проверенным человеком из окружения Харуна, который выбрал его наставлять Мамуна и заботиться о нем. Близость к семье халифа дала Фадхлу в руки такие возможности, какими он не преминул воспользоваться, и Мамун с готовностью передал под его всевластный контроль все дела в государстве, полностью положившись на мудрость своего министра. Он был известен как «мастер пера и меча», и ему принадлежала такая власть, о какой до него не мечтал ни один царедворец. При нем персидское влияние возросло до высот недосягаемых. Брат Фадхла сделался наместником Ирака. Тахир, захвативший Багдад, — наместником Сирии. И земли, лежавшие севернее от нее, со столицей в Дамаске, также были доверены иностранцу, выходцу из одних с ними краев. Результатом было всеобщее недовольство в стране.

В 814 году Алиды, которых хлебом не корми дай взбунтоваться, набрали громадную силу и одержали верх над войсками халифа близ Куфы. Послана была другая армия, которая тоже была разбита, а мятежники заняли Басру. Но тут их предводитель внезапно скончался (или был отравлен), и им ничего не оставалось, как сдаться. Десять месяцев спустя после этого первого проявления недовольства все до единого города Ирака подтвердили свою преданность халифу.

Прямой виновник этого «завоевания», Хартама, полководец выдающихся заслуг, был вознагражден в обычной для его повелителя манере: он был брошен в темницу, из которой вышел лишь для того, чтобы взойти на эшафот (в 816 г.).

В Багдаде воцарилась полная анархия, улицы кишели ворами и бандитами, которым хватало наглости умыкать женщин и детей среди бела дня. Они подвергали разграблению любое жилище, ни в чем себе не отказывая. Они объединялись в могущественные шайки, державшие и пригороды в страхе. Доблестные граждане города, вооруженные одним только Кораном, находили в себе силы противостоять этому беззаконию. Они призывали во имя Аллаха и его пророка положить конец злодеяниям. Но странное дело: как только призывы возымели действие и порядок начал восстанавливаться, новый приступ Алидских выступлений потряс одновременно Ирак и Йемен и местность в сердце Аравии, близ ее священных городов.

Растерянный халиф беспомощно озирался, ища хоть какого-нибудь средства положить конец беспрестанным мятежам, подогреваемым потомками Али, и уже в отчаянии собирался идти на уступки ради мира. Он вызвал к себе в Мерв, в 817 году, одного из правнуков Али, — Али ибн Муса ар-Рида, рожденного при халифе Мехди, известного своей образованностью, благочестием, умеренностью, которому сосватал дочь. Он обещал ему и свой трон после смерти, выпустил монету в его честь, сменил черный цвет одежды племени Аббас на зеленый цвет потомков пророка. И он разослал письма с требованием, чтобы все гражданские и военные должностные лица в стране также приняли эти изменения в цвете их одежды.

Хотя Алиды были довольны уступками, мира это не принесло, ибо дети Аббаса, насчитывавшие 33 тысячи в одной только Аравии, чья главная сила была в Багдаде, поднялись и после недели возмущения спокойствия, когда воздух сотрясали проклятья в адрес Мамуна, и гнев народа достиг предела, они наконец сместили халифа. В 817 году его место занял Ибрагим, сын Мехди, правившего ранее. На вершине клокочущего политического вулкана лукавый царедворец усыпил внимание Мамуна тем, что, во-первых, ограждал его от информации о восставших районах, а во- вторых, внушив ему, что Ибрагим не являлся опасным соперником, а просто замещает правителя в старой столице. Пока халиф дремал, восстания набирали ход. Собственность оказалась под угрозой, жизнь потеряла свою ценность, крестьяне побросали дома своих отцов, невозделанная земля перестала родить, а вслед за голодом пришли кровопролитные междоусобицы.

Муса, невольный виновник всех невзгод, решился пожертвовать собой. Он добился аудиенции и сказал халифу, что вовсе не преданность дому Али, а отвращение к нему, вызвало беспорядки: «В Багдаде люди недовольны, что ты выбрал меня своим преемником, что ты сменил царственный цвет с черного на зеленый. Узурпатор не ведет себя как твой наместник — он поступает так, словно он и есть халиф. Тебе необходимо отстоять свои права!» Запаниковавший Мамун теперь словно пробудился ото сна.

«Неужели ты единственный, кто знает об этом?» — вскричал он.

«Нет, вся армия это знает».

Немедленно, тайно халиф созвал своих главных советников и принялся доискиваться до новых фактов. Но ответом на его расспросы была гробовая тишина. Наконец, один из них, более смелый, чем остальные, рискнул открыть рот и сказал, что ни один не посмеет говорить, пока не будет огражден от гнева главного министра. Халиф дал такие гарантии, и тогда ему сказали, что убийство Харта- мы — дело рук Фадхла, по политическим причинам. Что обвинение в измене было надуманным, что все недавние изменения в правительстве были подстроены, чтобы раздуть дело Алидов, и вовсе не ради блага государства.

Мамун решил действовать. Он выехал из Мерва и поспешил в Багдад. По приезде он вызвал четырех свирепого вида воинов для получения персональных инструкций. Вскоре Фадхл вошел в баню — и все четверо бросились на него. Когда халифу доложили о случившемся, он поспешил взглянуть на своего министра. В оцепенении, с ужасом во взоре смотрел он на мертвое тело, а после приказал казнить в его присутствии четырех убийц, в священный месяц Рамадан. Он выразил соболезнования убитой горем матери Фадхла и собственноручно написал письмо с трагической вестью, адресованное осиротевшему брату усопшего. Примерно так же окончил свои дни и Муса, благородно жертвовавший собою, — от яда, как все решили, и халиф безутешно рыдал над телом, которое было затем погребено — напоказ — рядом с усыпальницей великого Харуна аль-Рашида (818 г.) А затем и брат Фадхла, Гасан, наместник Персии, Хеджаза и Йемена, сошел с ума, и вынужден был сидеть под надзором. Правда, перед этим халиф просил руки его дочери, а ему дал в жены собственную дочь. Так, в истинно восточной манере, атмосферу удалось разрядить при помощи кинжала наемного убийцы и дозы яда. А тот, кто играл главную роль в этом дьявольском спектакле, на людях проливал слезы, изображая безутешного, убитого горем друга.

Словно некий добрый гений, лицемерный халиф продолжал наступление на Багдад, улещивая ослепленных подданных богатыми подачками или освобождая их от налогов. Он вернулся к черным нарядам Аббасидов, навредил своему сопернику, обведя вокруг пальца главных лиц в столице, и, наконец, он встретился с высокопоставленными сановниками и войсками, которые оказали ему почести, подобающие халифу. Таким образом, мы подошли к завершению первого периода правления Мамуна, омраченного выступлениями Алидов, когда самим Мамуном управлял министр Фадхл. Второй период можно было бы назвать «золотым», так как за это время халифат заметно увеличил свои богатства и свое величие. Но тогда же многие всходы предыдущего периода стали приносить плоды и государству начинают угрожать серьезные неприятности.

Халиф изменил манеру поведения: персидское влияние стало поощряться и укрепляться; Гасану предоставили больше свободы, а вскоре был заключен брак с его дочерью, как и было сговорено раньше. Причем размах свадебного торжества заставил жителей города Васит, родного города отца невесты, вздрогнуть, хотя там должны были привыкнуть к всевозможным праздникам и зрелищам. Празднества продолжались девятнадцать дней, хотя мы почувствовали бы скорее трагический привкус в этой атмосфере «разрытой могилы», с лицемерием и интригами, ядом и убийствами. Мать невесты усыпала своего выдающегося зятя дождем из тысячи жемчужин громадной стоимости; постелила ему ковер, сотканный из золотых нитей, когда он давал клятву — а ведь ее так легко нарушить!

Толпам зевак бросали кусочки янтаря или стрелы, а тем, кто ловил их, давали в собственность красивую рабыню, пару лошадей, земельный надел или что-нибудь еще не меньшей ценности, провожая туда, где удачливый горожанин мог взять причитавшийся ему приз этой необычной лотереи. Тут направо и налево разбрасывались в дар толпе золотые и серебряные монеты, янтарные яйца. Брачный покой был освещен свечой весом 36 килограммов, поддерживаемой шандалом из чистого золота. Денежные суммы, которые были затрачены на эту свадьбу, рассказывали, были так велики, что читающие исторические хроники отказываются верить написанному. Халиф со всей своей свитой, включая верблюдов и погонщиков, лодочников, конюхов — все были гостями восстановленного в должности визиря, который то ли был крайне обрадован тем, что его дочь сделала столь блестящую партию, то ли вознамерился закрепиться на вожделенном высоком посту. Ведь он занял место злосчастного Фадхла!

Персы управляли теперь провинциями и, к сожалению, персидский рационализм стали навязывать правоверным. Память Муавии официально была предана анафеме на публике (826 г.). В следующем году (827 г.) с не меньшей официальной помпой было провозглашено преимущество Али. И, к ужасу всех истинно веривших в миссию пророка, было объявлено, что Коран больше не считается вечной и боговдохновенной книгой. То был последний удар по устоям ислама, и этому решению суждено было оказать длительное и ощутимое влияние.

Известно, что Мамуну присылали из Кабула в подарок том «Вечного Разума», который подрывал устои ислама тем, что в нем разум объявлялся единственным источником религии. В книге доказывалось, что откровение не может быть надежным фундаментом для общепринятого вероисповедания. С этого момента искать и развивать подобную религию стало для него постоянным занятием. Он стал насаждать скептицизм, прежде всего организацией встреч и дискуссий, во время которых никому не дозволялось опираться на озарение — только на разумные доводы! Так неосознанно Мамун положил начало процессу, в результате которого беспрекословная вера, бывшая одновременно и основой и источником вдохновения для ислама, настраивала своих воителей на ведение страшных войн, после чего община рассталась со своим безвестным, темным существованием и заняла одно из ведущих мест среди народов мира.

Странная возникла ситуация, когда Повелитель Правоверных попытался свергнуть национальную религию. Причем халиф не удовольствовался столь умеренной тактикой, как организация дискуссионных клубов, и немного погодя (в 830 г.?) сделал следующий шаг, угрожая всем, кто противостоял его личному мнению. Он созвал в Багдаде самых влиятельных юристов и заставил их ответить на вопросы относительно их взглядов на Коран[97 - Более подробно об этих разногласиях можно прочесть в книге Гюстава Дюга «История философии и теологии мусульман», с. 82 — 105.] (827 г.). Первым на вопрос отвечал главный судья Бешр.

«Был ли Коран создан или нет?» — спросили у него.

«Аллах создал все вещи», — был ответ.

«Коран — это вещь?» — продолжал спрашивавший.

«Да».

«Так, по-вашему, Коран был создан?»

«Полностью очевидно, что Коран не создатель», — ответил Бешр.

«Вопрос не в этом. Скажите мне со всей определенностью, был Коран создан или нет?»

Прижатый таким образом к стене, великий судья признался, что лучшего ответа у него нет. Остальных также подвергли своего рода «суду инквизиции» с аналогичным результатом. Было приказано придать юристов суду вновь, с угрозой подвергнуть их пыткам, если они по- прежнему будут упрямствовать. Пытка и темница показались слишком сильными аргументами для большинства образованных людей, и они уступили. Однако Бешр и другие твердо стояли на ортодоксальных позициях, их было велено отослать в Тарзус, где халиф в то время затевал новую военную кампанию против императора Восточной империи.[98 - «Вовсе не распущенность умов должна была искупиться этой суровостью морали… Главный кади был притчей во языцех всего Ирака, известный бесстыдным сквернословием и всевозможными пороками…Придворный поэт-фаворит насмехался над религией, вел распутную жизнь. «Увеличь свои грехи до предела, — писал он в одном из своих стихотворений, — ибо тебе предстоит встретиться со снисходительным повелителем»…В поведении преобладала крайняя вольность…Сами мечети стали «ловушками, расставленными Сатаной». «Ислам при халифах Багдада», с. 253.]

Вышеупомянутая война между халифом и императором имела более благородный повод, чем все остальные, упоминаемые в этой книге, ибо Мамун решил начать ее, чтобы продвинуть свой народ в науках. Так случилось, что один греческий пленник, представленный ему, проявил незаурядную осведомленность в различных науках. Мамун выяснил, что его учителем был выдающийся византийский философ по имени Лев из Фессалоники, живший в то время в Константинополе в бедности, несмотря на свою мудрость и заслуги перед наукой. Мамун вознамерился пригласить ученого в Багдад, послал ему письмо, которое Лев передал лично в руки императору, ибо считал недостойным вести личную переписку с врагом своего государства. Император запретил Льву покидать пределы своей страны и предоставил ему должность в школе при церкви Сорока Мучеников и солидную пенсию в придачу. Но Мамун настаивал на своем приглашении, после чего император Фео- фил осыпал ученого еще большими почестями и наградами.[99 - Лев был посвящен в сан епископа Фессалоники, а впоследствии возглавил математическую школу в Константинополе. Именно он изобрел использовавшуюся в то время систему телеграфных сообщений — с помощью огней, посредством которой передавалась информация о вторжениях, сражениях и других военных дейтсвиях.] Такого рода действия со стороны того, кто до этого даже не подозревал о существовании ученого, привели Мамуна в ярость, и он решил силой осуществить свой замысел. В 830 году была объявлена война.

Приняв лично командование своей армией, халиф повел ее через Мосул и Антиохию в Тарзус, откуда он осуществил вторжение во владения императора, захватив крепости и взяв пленных. Однако к зиме он вернулся в Дамаск. Следующей весной Феофил начал переговоры о мире, но какое-то нарушение этикета в самой процедуре переговоров оскорбило халифа, и тот предпринял новую кампанию, на этот раз дойдя до Гераклеи (в Вифинии?). Причинив большие разрушения, к зиме он вновь возвратился в столицу Сирии. Война продолжалась весь 832 год, в ней приняли участие и халиф, и император, а в центре военных действий оказалась Киликия. Именно там в 833 году Мамун внезапно умер, по-видимому, съев чересчур много свежих фиников, присланных ему с Востока. Последними его словами были призывы к милосердию, обращенные к брату Мотасиму. Он советовал ему править во благо своему народу, особенно человечно отнестись к детям Али, так как они — потомки пророка и заслужили этого.




Средневековая арабская астролябия


Такова судьба одного из величайших правителей, о котором мы не могли не упомянуть в нашем изложении истории сарацин. В летописях этот правитель прославлен за свое милосердие, чистоту нравов, справедливость и терпимость. Как военачальник, он был не столь выдающимся, как его отец. Но он продолжал начатое Харуном насаждение просвещения и образованности, и его царствование часто сравнивали с эпохой Медичи в Италии и Людовика XIV во Франции. При Мансуре и Харуне наука еще не сделала значительного прогресса, невзирая на все их усилия, но его двор был настоящим средоточием учености, где светила науки чувствовали себя как дома. О нем говорили, что людей науки он считал существами, избранными Аллахом для совершенствования человеческого разума, без которого человек вернулся бы к примитивному варварству. О нем рассказывали, что когда его осуждали за то, что он поставил христианина во главе колледжа в Дамаске, Мамун ответил: «Я избрал этого ученого человека не в качестве моего наставника в религии, но в качестве своего учителя в науках». В этот золотой срединный период царствования богатства влекли за собой роскошь, а наука и словесность способствовали огрублению нравов, смятению умов. Греческие трактаты по астрономии, географии, философии, медицине были переведены на языки Сирии и Аравии, было организовано народное образование, в котором теория и практика шли рука об руку. А халиф был умным организатором всего процесса в целом.

В это время процветает философ Аль-Кинди (Абу- Юсуф ибн Исаак), а также христианский автор, также именуемый Аль-Кинди, произведение которого, известное как «Апология Аль-Кинду», сохранилось до наших дней — в нем он убеждает своего друга принять христианство. Это одно из свидетельств той терпимости, которая царила при дворе Мамуна, так как подобная работа была опубликована, а автор не был наказан за своё безрассудство. Автор отказывает Мухаммеду в пророческом даре, он трактует ислам с поразительной свободой, с кипучей яростью нападает на него, и во всем этом сказывается влияние, которое оказал на умы указ халифа о книге пророка. Автор — христианин из Армении — приводит доводы в пользу собственных религиозных взглядов и превозносит греческие и иудейские Писания с одинаковой силой и смелостью.[100 - См. «Апология Аль-Кинди» сэра Уильяма Мьюира.]




XXXIX

Блеск и упадок


Мамун назначил своим наследником брата Мотасима, однако армия решительно воспротивилась ему, высказавшись в пользу Аббаса, сына Мамуна. И когда опасность готового вот-вот разразиться мятежа нависает над страной, Аббас, движимый чувством патриотического долга, бросился к ногам дяди и присягнул ему на верность. Возмущение тут же улеглось, но семена разложения, посеянные Мамуном, проросли, и Мотасим, продолжая начатое, усугублял процесс. Он продолжал преследовать тех, кто рассматривал Коран в свете воззрений Мухаммеда, и его действия настолько сильно возмущали население, что он стал побаиваться за свою безопасность. Окружив себя телохранителями, набранными из преступников, которых переловили в Туркестане, он и дальше продолжал курс на иностранное влияние, установленный Мамуном, что противоречило интересам арабов. И настолько враждебное к нему чувство росло среди граждан Багдада, что пришлось решиться выехать из столицы. Именно поэтому встал вопрос о строительстве нового города — приблизительно в 60 милях на северо-западе. Город назвали Самарра.

Настало время вспомнить о секте, возникшей при прежнем халифе, в горах Армении, чьи воззрения основывались на незамысловатом фундаменте противостояния всему, что было в исламе. Если Коран проповедовал трезвость, эти безрассудные люди призывали к пьянству; если Коран призывал к чистоте, они звали к буйному наслаждению, ставившему человека вровень с животными. Если мусульманам свойственно неприятие кражи, те, не задумываясь, воровали, грабили, отбирали чужое. К своим безумным заблуждениям они примешивали еще некоторые установки магианизма — веры в переселение душ, и определенные догмы другой секты — исмаилитов. Главой новоявленных сектантов был отчаянный авантюрист по имени Бабек (которого называли еще Кореми, то есть «сластолюбец»). Пару лет он почти безнаказанно осуществлял свою гнусную деятельность, опустошая многие цветущие регионы Армении и Ирака.

Наконец, он набрался наглости угрожать самой столице. Поднялась паника. Армию, которая направлялась на усмирение злодея, Мотасим доверил военачальнику турецкого происхождения, и тот столкнулся с Бабеком в Азербайджане, самой северной части Персии, близ озера Уру- мия, и, обратив вначале в бегство, в конце концов захватил. Бабек был доставлен в Багдад и на спине слона был выставлен на обозрение в центре города, подвергнут насмешкам и издевательству толпы, после чего был передан в руки палача (837 г.). Его взгляды не умерли вместе с ним, тем не менее, партия, душой которой он был, потеряла свою политическую силу.

Император Феофил воспользовался этими потрясениями, чтобы возобновить противостояние, приостановленное со смертью Мамуна. Театром военных действий стала Кападокия. Для опустошения регионов вблизи реки Оке им были использованы кровожадные дикие звери. Он же рассчитывал внедрить на территории халифата шпионскую сеть, а для подкупа нестойких жителей Багдада прибегнул к золоту. Все это, так или иначе, способствовало продлению конфликта. Наконец, в 836 году, он бросил стотысячную армию к сирийской границе, которая двинулась, окружая города, разоряя местность, до самой Месопотамии. Оттуда она направилась к Мелитине, в Кападокию и в конце концов вернулась к Константинополю. В ходе кампании армия конечно же предавалась всем мыслимым и немыслимым бесчинствам, но к концу пути силы ее иссякли. Халифа вывели из себя причиненные его землям разрушения. Он взял на себя командование войском, насчитывавшим, как полагали, двести двадцать тысяч воинов, и выступил на Амориум, город, считавшийся богатейшим и самым населенных из всех, принадлежавших империи. На круглых щитах всех солдат было начертано название населенного пункта, зловещего места назначения, куда неуклонно устремилась вся армия. Достигнув города после многомесячного марша, арабы и турки взяли город в осаду и сумели войти в него, благодаря предателю, который указал слабые места укреплений. Последовавшая затем резня имеет немного параллелей в истории сарацин. Большая часть жителей была перебита. Император обратился за помощью к европейским правителям, в частности к франкскому императору Людовику Благочестивому. Однако в ходе переговоров все трое участников умерли — Людовик в 840 году, Мотасим — в 841-м, а Феофил — в 842-м.

Царствие Мотасима продолжалось восемь лет и восемь месяцев. Он оставил восемь сыновей, восемь дочерей и восемь тысяч рабов; восемь миллионов динар и восемьдесят миллионов дирхемов, и потому он снискал посмертное прозвище «Октав». При нем дала о себе знать слабость, которой еще предстояло в будущем принести свои ужасные плоды. Во время предыдущего царствования вместо арабов в таможнях стали работать турки, но Мотасим ввел турок в Тайный совет, чем немало способствовал повышению их политического влияния.

Следующий халиф — Ватек, старший сын Мотасима, вступил в должность в 842 году, и прежде всего выпустил указ, закрепивший мнение Мамуна о природе Корана, тем самым продолжив войну против собственных подданных. Самоубийственный результат этой неуступчивости халифов вскоре проявился во время войн с европейскими державами. Вышло так, что после нападения на греков, происходил обмен пленными, однако Ватек приказал, чтобы солдаты, не подчинившиеся указу о Коране, остались в руках врага. Тем самым он резко сократил численность своей армии и ослабил боевой дух тех, кто оставался в его рядах. Подобные действия привели к тому, что сарацины не одержали победу, и халиф, сильно этим раздосадованный, в 847 году умер. Он не обладал возвышенным характером своего отца, тем не менее, он подражал ему, поощряя литературу и свободные искусства, и даже, говорили, превзошел его величественностью внешнего облика. Он взял Мекку и Медину под свое особое попечение, и все царство так благоденствовало, что нищета совсем ушла в прошлое. Ватек, как и Мамун, проявлял милость к Алидам. Он преследовал христиан и мусульман, если они не придерживались его теологических взглядов, хотя к концу своего царствования он признавался, что считает подобную политику нецелесообразной.

Рассказывают, что некий пленный сириец благородного происхождения был принят халифом для того, чтобы ответить на некоторые вопросы, и в его присутствии государственному министру были заданы вопросы о проблеме веротерпимости. Когда ему было дозврлено говорить, он спросил:

«Какие именно взгляды желаете вы утвердить? Что Коран является созданной книгой»

«Это существенно для истинной веры, несомненно?»

«Да, воистину».

«А пророк обязывает правоверных принимать эти взгляды или предоставляет им свободу выбора?»

«Он предоставляет им свободу выбора».

«Был ли вестник Аллаха знаком с этой догмой?»

«Да, он был с нею знаком».

«Скажи мне тогда, зачем желаешь ты ограничить правоверных в вопросе, в котором пророк предоставил им свободу?»

На это у министра не оказалось готового ответа, и старый учитель, обратившись к халифу, произнес:

«В Пятой суре пятый стих гласит: "Сегодня Я завершил для вас вашу религию, и закончил для вас Мою милость, и удовлетворился для вас Исламом как религией". Старец продолжал доказывать, что в вопросах веры это является навязыванием правил, не одобренных пророком, и халиф настолько глубоко проникся существом дела, что отказался от своих попыток применить нормы Аристотелевой логики к Корану. И теперь до конца его правления в этом вопросе была свобода.[101 - Более подробно этот разговор описывается в книге Эдварда Села «Вера Ислама», с. 127.]

Умирая, Батек не оставил преемника, и его придворные иностранного происхождения, турки (к тому времени уже почти законченные мастера на ниве политики), решили еще больше укрепить свои позиции, посадив на троне брата покойного халифа, двадцатишестилетнего Мотаваккела, легковесного и недалекого и, вдобавок, склонного к скотским запоям. Он отлично понимал, что турки, надевшие ему корону, в любой момент могут ее снять, и хорошо, если не вместе с головой. Поэтому он продумал, как ему найти себе сторонников среди других слоев населения. Он издал указ, который заново утверждал нерукотворную природу Корана, угрожая санкциями тем, кто отрицает этот факт. Он собрал вокруг себя ортодоксальных теологов, надеясь, что они поставят в тупик вольнодумцев, которым в начале правления предыдущего халифа дозволялось многое. Он отрекся от всяческих симпатий к Алидам, проклял их и снес мечеть в Кербале над могилой Хусейна.[102 - «Всякий, кто хоть единым словом или делом обмолвится о Коране, будет признан неверным и может быть растерзан набожными багдадцами». «Ислам при халифах Багдада», с. 273.] Он преследовал евреев и христиан, и приказал, чтобы они никогда не смели сесть на лошадь, а ездили верхом только на ослах и мулах, причем без шпор, что их жилища должны быть помечены изображениями собак и обезьян, чтобы их можно было узнать по одежде желтого цвета. Он запретил им ходить в бани, посещаемые мусульманами. Им было запрещено занимать должности в учреждениях, количество школ и мест для моления для них было ограничено, размер налогов удвоен, и даже надписи на их могилах были стерты.

Это царствование в 852 году было потревожено восстанием в Армении, которое удалось подавить только в 856 году. Мусульманским владениям в Египте в это же время грозило нападение со стороны греков, а Дамиетта была разорена и сожжена. В Малой Азии продолжались постоянные столкновения без перевеса той или иной стороны. Во время этих войн резиденция халифа была перенесена в Дамаск, вероятно, чтобы халиф мог следить за ситуацией на полях сражений. Но в конце концов он вновь обосновался в Самарре, где был возведен дворец, превосходивший по своему великолепию многие дворцы, построенные предшественниками. Находясь в нем, халиф поддерживал изящные искусства, причем до такой степени, что его царствование, как и царствование Харуна и Мамуна, называется «золотым веком». Но любому великолепию рано или поздно приходит конец, и Мотаваккел не был исключением. В ночь на двенадцатое декабря 861 года один из турецких телохранителей, способствовавший его восхождению на престол, по указу Вассифа, одного из них, убил халифа в его дворце, в присутствии сына Монтасера, который был с ними заодно. При Мотасиме численность турецких телохранителей выросла от четырех тысяч человек до семидесяти, и пропорционально численности возросло их влияние. Своей дьявольской жестокостью они напугали его так, что он покинул Багдад, — шаг, сделавший их еще более могущественными, после чего халиф сделался игрушкой в их руках. И расправились с ним они потому, что Мотаваккел попытался освободиться от их опеки.

В ночь убийства Мотаваккела его сын Монтасер был провозглашен халифом — теми самыми турками, совершившими аналогичный поступок в отношении покойного халифа. Первое, что попытался сделать молодой человек, было ограничить их чудовищную власть, о которой он имел слишком полное представление. Надеясь также смягчить последствия отцовской ненависти к Алидам, он горячо взялся за восстановление памятников на могилах Али и Хусейна. Он возобновил паломничества в Мекку, положил конец преследованиям тех, кто принимал сторону несчастных потомков пророка. Во многом все это было вызвано попытками заглушить угрызения совести в связи с тем, что он принимал участие в убийстве своего отца. Но ничто не помогало обрести покой. Он покинул дворец, где его отец жил, где он был убит, и где, не успел его труп упокоиться в могиле, сын был провозглашен правителем страны. Но ужасная меланхолия преследовала его повсюду, и даже дебоши, которые он устраивал в Самарре, не давали ему забыться, так что после пяти месяцев правления он умер — от яда, причем многие уверяли, что не без причины.

Монтасер намеревался передать свой трон сыну, но самовластные турки решили по-своему и сделали халифом сына Мотасима: халиф Мустайн начал свое правление в 862 году. Он взошел на престол вследствие сделки, заключенной им с Вассифом, главой турецких телохранителей, того самого, кто вступил в сговор с Монтасером, чтобы убить Мотаваккела, при условии, что его братья также станут телохранителями. Публика в то время мало что знала о подобных ужасных сделках, как не узнала она и об этой. Правление нового халифа было омрачено чередой кровавых конфликтов и растущим возмущением народа против своего правителя. Первый взрыв народного гнева произошел в Хомсе. Несколько дней по улицам текла кровь, и беспорядки не утихли, пока в числе убитых не оказался представитель халифа.

В этих условиях война в Малой Азии дала краткую передышку. Мусульманский правитель Мелитины за год до описываемых событий предпринял военную кампанию, дойдя со своим войском до берегов Понта Эвксинского, и совершил нападение на важный город Амис, подвергнув на своем пути разорению все, что только возможно. Но кампания обернулась безрассудной авантюрой: греки окружили их и всех перебили, включая полководца. Безудержные завоеватели не остановились, пока не пересекли границ Месопотамии. Армии халифа оказались не в состоянии противодействовать неприятелю, и военачальник победителей возвратился в Константинополь, чтобы отпраздновать победу в цирке. Энтузиазма не было, ибо настал черед сарацин вести войну, но турки, которые одни были в состоянии оказать отпор новому противнику, больше были заинтересованы в решении собственных дел, нежели в общественном благе. Как раз в это время они боролись с лицами, назначенными халифом, но не получившими их одобрения. И вновь чернь и войско оказались на улицах Самарры, вовлеченные в кровавые распри и дележ добычи. Повсюду воцарилась крайняя анархия, убийство и грабеж стали повседневной нормой жизни. Здания горели, был сожжен мост через Тигр. Бойня требовала все новых жертв.

Пример столицы оказался заразительным. Алиды восстали в 864 году, захватив Куфу и выдвинув своего халифа. Провинция Табаристан, западнее Хорасана, где в новое время располагались охотничьи угодья персидского шаха, восстал и был навсегда потерян для халифата. Вновь возмутился против своего наместника Хомс. И, если уж добавить к описанию всеобщей немыслимой смуты, сами турки поддались чувству соперничества и принялись убивать друг друга внутри дворцовых оград Багдада. В междоусобицу был вскоре вовлечен и Мустайн, и вот уже восставшие провозгласили вместо него халифом Мотаза. Столицу осадило пятидесятитысячное войско, и, пережив все ужасы блокады, город капитулировал. Халифа препроводили под охраной в Басру, но по пути, в Басите, он умер (866 г.).

Новый правитель повторил опыт старого, с тем отличием, что дела год от года становились все хуже, если это возможно. Вознамерившись освободиться из рабства турецких телохранителей, причинивших столько мучений предыдущим халифам, он не заметил, как был принужден дать им почти безграничную власть. А тут еще армия, платить которой опустевшей казне было нечем, восстала против своих начальников и оставила дворцы на разграбление. Был схвачен и сам Повелитель Правоверных. Разорвав на нем одежду, его выбросили под палящее солнце, вынудили отречься и поместили в тюрьму, где в муках от голода и жажды он окончил свои дни (869 г.).

Таким образом, вновь освободилось место для турок, и они быстро выступили с кандидатурой сына Ватека, которого под именем халифа Мутади они посадили на престол в том же 869 году. К власти пришел человек, чей характер давал надежду на хорошие перспективы в будущем, но одному человеку, каким бы он ни был, не под силу остановить нацию, попавшую в водоворот ужасающего саморазрушения. Он запретил любые отступления от правил, изложенных в Коране, считавшихся общепринятыми многие годы; вино было запрещено, как и азартные игры; музыканты, танцоры и паяцы, заполнявшие двор, были выставлены вон; была восстановлена первозданная вера, правосудие вершилось лично халифом, были приведены в порядок финансовые дела государства. Казалось, будто возвратились дни первых халифов. Но увы, лукавые царедворцы из Туркестана отвыкли от простодушных и бесхитростных принципов. Они не хотели ничего слышать и знать о пророке, и они восстали против честного правления Мутади. Они вторглись в Самарру, устроили кровопролитие, чтобы принудить обезоруженного халифа к отречению. Тот мужественно справлялся с беззаконием и уличными беспорядками, но это не помогло: он был вероломно схвачен и подвергался пыткам, пока кинжал убийцы, вонзенный в его сердце 21 июня 870 года, не положил конец очередному царствованию.




XL

Хватка турок становится жестче


Далекий Хорасан вновь дает о себе знать. Мы помним, что во времена правления Мамуна выделился и приобрел значительное влияние способный военачальник — Тахир, сумевший привлечь на свою сторону большинство жителей этого важного края. Его потомки от этого только выиграли, и хотя номинально они продолжали оставаться под властью халифов, на самом деле ими была основана и начала править собственная династия, династия Тахиридов (или Тахиритов).

Во время царствования Мотаваккела выдвинулась еще одна семья — Саффариды, что в переводе означало «делающие чайники», или медники, поскольку отец основателя этого клана занимался сим полезным ремеслом, да и сам он начинал именно с этого ремесла. Звали его Якубом, он был благороден, великодушен и храбр. Оставив мастерскую, производившую чайники, где тут же чинили и лудили прохудившуюся медную посуду, Якуб встал во главе шайки отчаянных людей и принялся оружием пробивать себе дорогу в жизни. В те времена бранный труд считался делом благородным, и подобное отношение сохранится еще многие века. Якуб (в 849 г.) сумел отбить у Тахиридов часть их владений, что несказанно обрадовало тех, кого он завоевал. Некоторое время спустя он сделался их правителем. Так была основана династия Саффаридов. Когда, во время правления Мотаза, халифат переживал не лучшие времена, Якуб в 867 году сумел отхватить у Тахиридов еще кусок Хорасана, и тогда его сюзеренитет был признан даже за пределами захваченных им провинций. В 873 году он прихватил у Тахиридов недостающую часть, и тем самым положил конец династии, просуществовавшей до него почти полвека.

В разгар этих событий халиф Мотади пал от руки убийцы. Власть перешла к Мотамеду, причем могущественные «делатели халифов» из числа турецких наемников, не пожелали бы лучшей кандидатуры: то был полнейший нуль, по крайней мере в вопросах общественной значимости. Мотамеда описывают как человека обходительного, любившего пиры и развлечения, утонченное общество. Он поощрял литературу и литераторов и немало поспособствовал распространению всевозможных легковесных произведений, модных при его дворе. Он допустил, чтобы Якуб отнял у халифата Хорасан — провинция навсегда вышла из состава халифата. Однако когда возникла угроза Багдаду, Мотамед послал против Якуба войско. Армии встретились неподалеку от Васита, и Якуб потерпел поражение. Он вскоре умер, однако на его место встал его брат Амр, который заключил с халифом договор, согласно которому провинции, завоеванные Якубом, доставались ему.[103 - Случилось так, что Амр смог защитить Мотамеда от нападений соперника, Мухаммеда, сына Зейда, заявившего претензии на халифский престол в качестве потомка Али. Мухаммед был побежден, взят в плен Амром, который отправил его к Мотамеду — то ли в знак дружеского расположения, то ли в качестве предупреждения, что якобы сам халиф недостаточно силен и должен бояться Саффаридов.] Таким образом, халиф утратил, а Саффариды приобрели Систан, Фарсистан, Хорасан и другие провинции. А впереди его ждали еще большие потери.

Проследим, как развивалась очередная катастрофа — до самых дней Мамуна, тех золотых дней, когда после блистательного празднования бракосочетания суверена весь честной мир ожидал, казалось бы, только неземной радости и пышных торжеств. Однако торжество обернулось мрачным пророчеством недалекого и трагического конца. Во время этого царствования отпущенный на свободу раб по имени Тулун имел честь выполнить некоторые важные поручения своего соверена, после чего милости халифа не иссякли, так что когда родившийся в 835 году сын Тулуна Ахмед достиг достаточного для признания его правового статуса возраста, его назначили наместником в Египте. Он видел, что халиф дряхл и, как Якуб, подумал, что при помощи небольшого военного предприятия сумел бы захватить побольше власти для себя и своих потомков. А в те времена большинство мужчин жаждало пристроить своих детей, после того как налаживалась их собственная жизнь. Начиная с 873 года, когда он навел порядок во вверенной ему провинции, он уже вынашивал план одного смелого предприятия, и года за три он подготовил начало выступления, поскольку к тому времени стал уже полновластным хозяином Египта. Со своим войском он вторгся в Сирию, взял Дамаск, Хомс, Киннесрин, Антиохию и не останавливался, пока не достиг Тарсуса. И остановиться его вынудила измена в собственном лагере, спровоцированная командующим войсками халифа и его собственным братом, Мо- вафеком, которого прочили в наследники. Некоторые города, которые он занял, были вновь отбиты Ахмедом, но закончить начатое он все же не успел — смерть взяла над ним верх (примерно в 883 г.). На этом, правда, расчленение халифата не закончилось; династия Тулунидов также не прекратила своего существования, ибо захваченными территориями она владела еще примерно два десятка лет.[104 - Все это время в Каирване, основанном приблизительно в 670 г., правила династия Аглабидов, идущая от Ибрахима, сына Аглаба, назначенного на пост Харуном аль-Рашидом около 800 г. Между царствованиями Ватека и Мотамеда Аглабиды напали на Италию (842), разграбили Рим (846), утратили большую часть того, что им удалось захватить в Италии (871) и взяли Сиракузы (878).Династия была свергнута Обеидом Аллахом-эль-Мехди в 909 г.]

Мотамед умер в Багдаде в 892 году, а его брат Мовафек — незадолго до него, так что преемником стать, как того желал халиф, ему было не суждено. Халифом стал Мотадед, сын Мовафека. Этот принц симпатизировал Алидам и по этой причине пользовался небольшим вниманием со стороны историков своей страны, поскольку в то время, как, впрочем, и сейчас, Алиды (или шииты) образуют всего лишь небольшую фракцию последователей пророка.[105 - На сегодняшний день, как было подсчитано, существует сто восемьдесят миллионов мусульман и среди них лишь десять миллионов — Алиды или шииты.] Принципом пророка, как мы помним, было то, что он требовал: либо все принимают веру так, как он учил, либо они платят дань в казну сарацин. Действуя в этом духе, Мотадед признал независимость тулунидов, но лишь после того, как получил от них основательную плату.

Мотадед, кроме того, нашел время, чтобы присмотреться к Саффаридам, и, помня, как они победили соперника халифа в Хорасане, почувствовал, что в один прекрасный день они и с ним захотят померяться силой. Тогда он заключил альянс с Исмаилом Самани, быстро возвысившимся воином, начавшим утверждение монархии в Трансоксании, землях, лежащих по правую сторону Амударьи, со столицей в Бухаре. Исмаил был чрезвычайно рад принять участие в войне со своим возвысившимся соседом и очень скоро выступил в сторону Хорасана во главе большой армии. Амр был достаточно прозорливым, чтобы не ждать подхода вражеского войска. Он пересек пограничную линию и дал сражение. Но в самый напряженный момент жеребец, на котором ехал Амр, испугался, закусил удила и метнулся в гущу врагов, унося на спине оцепеневшего седока. Эта оплошность, такая случайная и такая нелепая, позволила Исмаилу одержать скорую, но такую бесславную победу (898 г.).

В день этой победы Амр сидел под надежной охраной в своем шатре и, как рассказывают, приказал прислуге приготовить еду. Единственной кухонной принадлежностью, оказавшейся под рукой, было ведро, в котором лошадям подавалось зеро, размоченное в воде. Ведро на гнутой палке было повешено над огнем. В этот момент мимо пробегала голодная собачонка, которая сунула голову в ведро, чтобы выхватить из воды кусок мяса, но, почувствовав тепло, тут же отпрянула. К несчастью, неловкое движение сбило ведро с деревянной опоры, и оно наделось на голову собаки, а дужка ведра оказалась у нее на шее. Псина в ужасе убежала, а военачальник стал смеяться так громко, что охрана и прислуга сбежалась к шатру как по тревоге. Амр сказал, что ему только что пришло в голову: интендант с утра не сумел распорядиться сотней верблюдов, чтобы захватить кухонную посуду для главы Саффаридов, так что в обед хватило одной-единственной дворняжки, чтобы унести весь инвентарь, предназначавшийся для трапезы командующего.[106 - См. Г. Вамбери «История Бухары», с. 63.] Со смертью Амра (901 г.) династия прекратила существование, хотя номинально он передал власть своему внуку, Тахиру ибн-Мухаммеду.

Смерть Амра и падение Саффаридов не позволили установить мир, ибо Исмаил, бывший помощником халифа, увидел слабость мусульман и вознамерился составить им оппозицию, как мы вскоре сможем убедиться. А тем временем Мотадед умер, оставив трон своему сыну Муктафи в 902 году. Муктафи являл собой такого суверена, кто, при определенных обстоятельствах, мог бы приумножить славу халифата. Однако в тот момент все, казалось бы, работало против него. Халифу не только пришлось вести непрерывные войны против внешних врагов, но и его собственные владения разрывались от разноголосицы мнений многочисленных группировок, которые изо всех сил старались ниспровергнуть в стране верховную власть, лелея преступную надежду возвыситься самим. В числе самых неугомонных интриганов были конечно же турецкие телохранители, которые приобретали все большее и большее могущество, и вот уже приготовились обезглавить само государство.

Когда Муктафи пришел к власти, он обнаружил, что владения Исмаила простираются дальше Тихона (или Окса, т. е. Амударьи. — Примет, пер.), дальше Туркестана, и от границ Хорасана к пределам «Катая», или Китая. Когда Саффариды были убраны с его пути, он прибавил к этим обширным землям и Хорасан, захватил солидный кусок Персии и таким образом утвердил новую династию Саманидов, правителей, чье противостояние халифу действовало на него, как шип, вонзившийся в тело.[107 - Профессор Вамбери пишет, что когда само существование государства Ирак «оказалось после битвы при Кадесии под угрозой исчезновения, а саму Персию наводнили опустошительные орды голых варваров из Аравийской пустыни, какие-то искры персидской цивилизации еще теплились под оскверненными алтарями», особенно в Трансоксании, несмотря на то, что магометано-персидский образ мысли продержался еще двести пятьдесят лет». «История Бухары», с. 67.] Карматы в свою очередь тоже способны были нанести громадный урон, и вскоре возникла насущная необходимость послать в Сирию войска, чтобы подавить кровавые вспышки убийств и грабежей. Военачальник, который первым осуществил это предприятие, был вначале разбит, но его регулярные войска рано или поздно справились с фанатиками; но, хотя он сурово расправился с ними, вспышки ярости продолжали то и дело возникать, с каждым разом разгораясь все сильнее. Но теперь вся их энергия направлялась против мекканских караванов. Сообщалось, что двадцать тысяч паломников было истреблено в пустыне на их праведном пути к святыням пророка. Вряд ли халиф мог считать себя слишком уязвленным такого рода нападениями и вылазками, поскольку преступления карматов мало отличались от аналогичных вылазок самих халифов, которые точно так же поступали с караванами, с тех еще времен, когда меч был впервые обнажен. Однако нападения карматов на караваны взбудоражили всю Аравию, и силой всеобщего возмущения они были сметены, после чего обеспокоенный Муктафи смог наконец передохнуть.

Халиф вовсе не обольщался идеей, будто бы мир и спокойствие — нормальное состояние дел в его державе, и как только он освободился от этих нечестивцев из пустыни, ему пришлось снаряжать армию для начала кампании против тех самых Тулунидов, что отхватили его египетские владения. В этом своем начинании он преуспел, и династия Тулунидов была свергнута, все ее вожди перебиты, а египетские провинции были возвращены халифату (около 907 г.). На этом счастливом событии смерть настигла Муктафи, и скипетр перешел в 908 году к его брату Муктадиру, мальчику тринадцати лет.

Для исламского мира пребывание на троне отрока в столь нежном возрасте было чем-то новым. Возможность совершить очередной переворот была слишком соблазнительна, чтобы позволить ее упустить. Очень скоро образовалась сильная партия, противопоставленная юному принцу, и ее члены принесли клятву Абдалле ибн-Мутазу. Абдалла послал Муктадиру оскорбительную записку с требованием не покидать дворца и сидеть дома «с матерью и ее прислужницами», а сам тем временем распорядился, чтобы капитан его стражи захватил дворец, не рассчитывая встретить сопротивление. Но он ошибся. Приближенные халифа были готовы дать отпор любому нападению, и когда капитан стражи, посланный Абдаллой, приступил к выполнению полученных им приказов, его встретил дождь стрел. Последовала яростная перестрелка, Абдалла пустился в бегство, но был схвачен и умерщвлен, а исполнители разогнаны.

Легко допустить, что из этих двоих претендентов на власть в халифате Абдалла подошел бы лучше: он был зрел годами, прославлен в деле, отличался известной мудростью и любовью к справедливости. Муктадир, с другой стороны, был игрушкой в руках своих евнухов и жен, и на агонию своей страны, невзгоды которой день ото дня росли, он взирал без малейшего интереса и сочувствия. Он был не в состоянии поддерживать порядок в своем государстве, да и в собственном дворце тоже. И хотя на троне он находился долгое время, история его правления изобилует фактами измены целых городов и провинций, мятежей доблестных военачальников, наводивших на него трепет, когда он пытался хотя бы подумать о состоянии дел в стране. Злоупотребление им общественными деньгами было скандальным, даже для той эпохи вседозволенности! Говорят, что Муктадир бросил на ветер больше денег, чем великий Харун мог скопить за всю свою жизнь.

Как раз во время этого царствования, в 909 году, взбунтовались так называемые Фатимиды, которые выдавали себя за потомков Али. Правда, когда одного из халифов этой линии спросили, к какой ветви он принадлежит, тот положил руку на обнаженный ятаган и сказал: «Вот основатель моей династии!» После чего он швырнул горсть золотых монет своим солдатам и воскликнул: «А это моя генеалогия!»[108 - этот эпизод, как и многие другие курьезные истории о Фатимидах, описывается в книге аббата Мариньи «История революций в империи арабов», т. I, с. 85.]

Общеизвестно, что Мухаммед объявил Али — хотя записи в Коране об этом не существует, — что в будущем когда-то должен появиться некий Махди, посланец Аллаха, и он будет из рода Али. Ему суждено вернуть миру правду — это своего рода спаситель. Имя Махди прозвучало в истории около 685 года, во время царствования Абд-эль-Мелика, когда свой дерзкий выпад против халифа совершил Моктар, потерпевший сокрушительное поражение. С того времени мысль о приходе Махди продолжала распространяться, пока не укоренилась в Персии, Африке, Турции, Египте, а в наше время и в Судане, где она связана со смертью Горгоны, «этого последнего персонажа пуританского христианства, казалось, сошедшего со страниц произведений Мильтона в суетный мир 19 столетия», — тот самый персонаж, чудовище, что является своим убийцам-берберам вместо Антихриста, которому суждено быть поверженным рукою Махди.[109 - Полное изложение истории Махди можно найти в замечательной монографии Джеймса Дармстетера «Махди от возникновения ислама до наших дней», Париж, 1885.] Словно в знак протеста против ожиданий Алидов, Мансур дает своему сыну имя Махди.

Обейдалла принадлежал к этой семье, давшей новый импульс фанатическому устремлению ее членов завоевать их права, как они сами понимали их. Он вновь огласил пророчество, что Мухаммед должен явиться в обличье своего потомка, который придет через триста лет после собственной смерти. Приняв титул Махди, покорил Аглабидов и другие племена, которые восставали против халифа, и вскоре стал хозяином африканских владений, от Египта до Атлантики. Он основал столицу Махади, в ста милях южнее Туниса, на месте развалин римского города и не так далеко от Каирвана, к тому времени принадлежавшего Аглабидам уже свыше столетия. Обейдалла безнаказанно разорял побережье Италии и Сицилии, однако в своих попытках вторгнуться в Египет терпел одну неудачу за другой.

Константин VII Порфирогенет (Багрянородный), юный император семи лет, взошел на престол в Константинополе в 911 году. Его мать, Зоя, оказывала на него существенное влияние. Византийские войска были направлены в Малую Азию, где ими был совершен ряд нападений карательного характера. Впоследствии они продвинулись до самой Месопотамии, откуда большое число пленных было благополучно доставлено в Константинополь. Но вторжение со стороны Болгарии причинило Зое столько тревог, что она отправила двоих послов ко двору Муктадира, чтобы вести переговоры об обмене пленными.

Гости из Константинополя привезли множество дорогих подарков от своей госпожи, и халиф вознамерился ослепить их демонстрацией своего величия, надеясь, что показанное превзойдет все то, что послам доводилось видеть раньше. Им не позволили посетить лично его самого, и их принимал визирь, аудиенция которого происходила во дворце, утопавшем в садах. Аллеи и дворики, как описывали очевидцы, были запружены придворными и солдатами, из окон свисали бесценные ковры. Когда чужестранцы явились в церемониальный зал, чтобы договориться о встрече с халифом, и увидели визиря, тот сидел в окружении царедворцев высшего ранга, которые стояли не по правую и по левую руку от него, а за его спиной.

В назначенный для более важной аудиенции день коридоры, аллеи, дворы, улицы и переулки были заполнены людьми в полном вооружении. Все покои дворца были обставлены самой роскошной мебелью, выполненной восточными мастерами. Подходы ко дворцу охранялись 160 тысячами солдатами в парадном строю. За ними были построены 7 тысяч прислужников и главных евнухов, 4 тысячи белокожих и 3 тысячи чернокожих, наряженных в шелка, с поясами, расшитыми драгоценными камнями. А на волнах Тигра покачивались многочисленные лодочки и корабли всех форм и расцветок, роскошно убранных.

Два посла были допущены сначала во дворец главного управляющего двором и, пораженные великолепием того, что они увидели, предположили, что они приближаются к августейшей особе Повелителя Правоверных. Когда же они достигли наконец дворца самого халифа, то увидели 38 тысяч покрывал из золототканой шелковой парчи, 22 тысячи восхитительных ковров, украшавших стены. Во дворце находилось два зверинца с дикими зверями, искусно дрессированными, которые принимали лакомства из рук своих сторожей, в том числе сто львов, каждый со своим смотрителем. Из зверинцев послов проводили в павильон Дерева, где находилось искусственное дерево о 18 сучьев, с разноцветными листьями, пестрыми птичками из золота и серебра разных форм и размеров, причем каждая птичка могла петь при помощи механизма, встроенного в ее тело. Затем они прошли коридором, стены которого были увешаны 10 тысячами кольчужных доспехов, в сад, украшенный многочисленными произведениями искусства немыслимой цены и редкости.

После такого показа их привели к самому Муктадиру, который возлежал на кушетке из эбенового дерева, инкрустированной золотом и серебром, справа от которой висело 9 ожерелий с драгоценными камнями, блеск от которых затмевал дневной свет. Послам и переводчику не позволили подойти к халифу на расстояние ближе 900 локтей. Когда прием был окончен, гостей повели по дворцу, чтобы показать слонов, жирафа, рысей и других крупных животных — все они были в богатых чепраках и сбруях; после прогулки их самих нарядили в почетные одеяния и каждому вручили в подарок 50 тысяч дирхем золота. Следует упомянуть, что во дворец они были приведены в час дневного намаза, через «улицу минаретов», и момент подгадали таким образом, что когда муэдзины воззвали к молитве, казалось, земля вздрогнула, как во время землетрясения, а иностранцы содрогнулись от смертельного ужаса. Трудно сказать, насколько этот случай далек от реальных событий, но по нему можно судить о варварской любви к выставлению напоказ пышности и блеска при дворе халифов, и тут никаких сомнений не остается.[110 - Это описание, которое можно встретить в многочисленных книгах по данной теме, взято из великого труда Абулфеды, самого выдающегося из сарацинских авторов, который происходил из Дамаска, где он родился в 1273 г. Его «Краткая история человечества» включает историю многих европейских государств, не считая истории сарацин от рождения Мухаммеда до 1328 г., даты написания книги, которая была завершена за три года до смерти ее автора. Абулфеда был знатного рода, воин и писатель, он присутствовал при осаде Сен-Жан-д'Акра в 1281 г. Для истории описание этого периода Крестовых походов имеет неоценимое значение.]




Древняя дверь Каабы


Пышный прием завершился миром. Но не успел договор вступить в действие, как в Сирии вновь подняли голову ужасные карматы, и неуверенный в себе халиф проявил свою полную беспомощность, не сумев ничего предпринять. Ни один человек при дворе не обнаружил достаточно ума и присутствия духа, кроме одного евнуха, который, хоть и был в числе придворных, не побоялся низложить суверена ввиду его некомпетентности, а на трон в Багдаде посадить его брата Кахира. Трое суток Кахир переживал восторженное состояние, после чего коварные хозяева сбросили его, за то, что он не угодил им и, как было заведено, не разделил богатства из казны между солдатами в день своего восшествия на халифский престол. С Муктадира спали оковы, и он сместил брата, а затем был смещен сам! При таком стечении обстоятельств Мосул объявил себя независимым, и в халифате не нашлось такой силы, которая могла бы удержать город от разрыва последних уз, которые удерживали его от нарушения клятвы. Затем вновь карматы совершили нападение на Мекку, захватили ее, убили многих пилигримов, как это было во время предыдущего халифата, разгромили Каабу, сдвинули черный камень и завалили священный источник Земзем мертвыми телами.

Вдохновленный подобными беспорядками, некий «солдат удачи» предпринял революцию в Персии, восстановил культ магов в завоеванных частях страны. Багдад — ввиду потрясений, имевших место так близко, — был ввергнут в состояние крайнего смятения. Горожане боялись, что дни Якуба-медника вот-вот повторятся, но узурпатор двинулся прочь, к Табаристану, и тогда Багдад вздохнул свободнее. Передышка была временной, тем не менее, и во дворце вновь возникла интрига, приведшая к позору того евнуха, что низложил Муктадира, который был настолько обозлен, что поднял армию и взял столицу в осаду. В тот момент Багдад был столицей крошечного клочка земли, окружавшего город! По совету своих приближенных, Мук- тадир вышел впереди войска с плащом пророка в сопровождении советников, каждый из которых нес в руках экземпляр Корана. Но осажденные, вместо того чтобы проявить уважение к святыням, обратили наступавших в бегство. И когда наконец он попал к ним в руки и потребовал, чтобы в его лице оказывалось уважение последователю Мухаммеда, они воскликнули, вонзая в него острые мечи: «Мы хорошо тебя знаем! Ты последователь не пророка, а дьявола!» Так пал халиф Муктадир, и ослабевший халифат в 932 году ощутил на себе еще более жесткую хватку турок.




XLI

Час пробил


Историки сходятся во мнении, что гибель халифата была вызвана соперничеством противоборствующих правителей, происками многочисленных анархических и деструктивных сект, отказом удаленных провинций повиноваться и хранить верность данной халифу присяге, а также ростом могущества, амбициями турецких наемников — все, что столь очевидно еще со времен правления Мамуна и Мотасима.[111 - См. «Лекции о сарацинах» Фримена; «Революции» Мариньи, т. I, с. 39; «Упадок и падение Римской империи» Гиббона, гл. 52.] Пророк оставил своим последователям в качестве руководства книгу, содержащую много ценных советов, приспособленных к тогдашним условиям; он велел им пойти и завоевать землю для религии ислама; и они следовали его наставлениям. Но их держава разрослась до таких размеров, что Мухаммед едва мог и мечтать, и выросла она за такой короткий промежуток времени, что у правителей её не было никакой возможности научиться управлять землями столь обширными и народами столь различными.

Берберы Африки, варвары Туркестана, горячие сарацины и горделивые сирийцы с их библейскими воспоминаниями, богатые и важные персы, жители Армении и Месопотамии, египтяне и племена, проживающие у границ Катая, население Пиренейского полуострова, — в тот краткий момент истории — всего одно столетие! — им невозможно было сплавиться в одно национальное целое в рамках единой религии.[112 - «Законодательство Мухаммеда, изначально предназначенное для кочевых арабов, неизбежно отличалось узостью, отсюда известные сложности в его применении к нуждам более развитых и цивилизованных общностей. Для того чтобы успешно применять его, нужно было прибегать к традиции, казуистике и слишком большому количеству практических приспособлений и мелких изменений мусульманского кодекса, чтобы сделать эту казуистику доступнее». — Шуйлер, «Туркестан», т. I, с. 171.] Бесполезно было бы также ждать, что целый ряд халифов, наделенных абсолютной властью, прибегавших к мечу или отраве, чтобы отстоять свою власть, могли продержаться более или менее длительный срок без того, чтобы не разжечь зависть и интригу. Особенно на Востоке, где хитрость и коварство, двуличие и обман — общепринятые способы действия в придворных кругах.

Мы не могли не заметить, что сменявшие друг друга халифы не справлялись с обременительным грузом государственных забот. У них была привычка обращаться к сильному соседу в поисках поддержки для борьбы с конкурентом. И мы видели, что могущественный союзник в свою очередь становился могучим конкурентом, как только понимал, что халиф от него зависит. А мы знаем, что суверен меньше всего мог полагаться на веру, когда хотя бы что-нибудь можно было добыть путем измены. Мы видели, что слабые, изнеженные халифы в свой кабинет приглашали сильных министров, и те пользовались служебным положением, чтобы свергнуть хозяев, которые им доверяли. Видели мы и то, что провинции отпадали от державы, потому что находились слишком далеко от столицы и не видели смысла в этой зависимости, не испытывая также и симпатии к правителю. Так, становясь богаче, халифат в то же время становился и слабее, а теряя силу, он распадался. Поначалу процесс был не очень быстрым, но любой симптом распада тут же порождал новый, пока наконец всю систему не разъедала политическая и религиозная вражда, пока ее не подрывали интриги и обман.

Когда душа Муктадира отлетела сквозь зияющие кинжальные раны на теле, вероломные убийцы переметнулись к его брату, которого до этого уже помещали на трон, после чего отвернулись от него, а теперь, уже во второй раз, удостоили мишурного одеяния почета и величия. С привычным для его народа коварством, Кахир тайно вознамерился разорвать сдерживавшие его узы, а единственными средствами удержаться на троне, которые он знал, были тюрьма и пытки. Он запер одного из племянников в темнице, заподозрив в нем соперника, и обрек на медленную смерть в полном забвении. Была подвергнута пыткам и замучена его собственная мать. Были умерщвлены многие военачальники, просто потому, что они показались ему ненадежными. И тут наемники, убедившись, что перед ними не послушный раб, а господин, взбунтовались. Они со всех сторон, в разные ворота вошли во дворец и вынудили халифа спасаться бегством. Вскоре он был пойман и низложен (934 г.). А чтобы впредь он не мог досаждать хозяевам страны, ему выкололи глаза. Один автор сообщает, что когда он, вскоре после описываемых событий, был в мечети, к нему подошел человек в поношенной одежде, выдававшей прежнюю роскошь, и стал молить: «Добрый господин! Подайте на пропитание! Я был когда-то вашим халифом, а теперь прошу милостыню!» Впоследствии Кахир умер в нищете. Его царствование продолжалось полтора года.

За этот краткий срок успела появиться династия из Персии, грозившая халифату новыми бедами. Произошло примерно следующее: некий Кабус, правитель Каспийской провинции Гилан, прибыл ко двору Саманидов и обнаружил, что воинская служба слишком часто использовалась для подрыва власти в халифате. Ему доверили провинцию Дилем, где он настолько полно раскрыл свои качества сильного правителя, что оказался в силах передать свой трон сыну по имени Буйя, от которого пошла с 933 года династия Бундов, Бувайхидов (иногда их называли Дилемитами).

В 934 году высокопоставленные «делатели халифов» в Багдаде пошли в темницу и взяли оттуда племянника покойного халифа, чтобы посадить его на трон, откуда только что был сброшен Кахир. Претендента звали Ради. У него оказался мирный характер, и, оглядываясь назад, на судьбу своих предшественников, поддавшихся естественному желанию быть правителями, и фактически, и номинально, дабы влиять на них, дал себе слово подавлять любой признак пробуждающихся амбиций и мужского тщеславия. Чтобы расположить к себе «хозяев», он провозгласил одного из них Принцем Принцев, или автократом, предоставив ему неограниченную власть, наподобие Фадхла, обладавшего всеми полномочиями в период халифата Мамуна. Он лишил себя права вмешиваться в непосредственное руководство страной или бесконтрольно тратить средства из казны. При подобном правителе должность визиря поменяла свое значение. Полный отход от дел был закономерным завершением начатого, и Ради позволил себе погрязнуть в низменных страстях, предаться наслаждениям, что в 940 году привело его жалкое существование к концу. В поиске удовольствий Ради находил время для занятий литературой, и вот, кстати, пример одного из его лучших стихотворений в переводе профессора Карлайла.
		Телесная радость бывает светла —



		Но мутных истоков ее нам не скрыть.



		Жизнь ради блаженства бывает смела,



		Только распада ей не избыть.



		И вы, что своей устремленной стопой,



		Надеясь на что-то, рветесь вперед,



		Скажите нам после, за тою тропой,



		Что ваше жаркое сердце найдет?



		Другие юнцы считали до вас,



		Что радостным будет для них каждый день.



		Но мы уж не видим таких среди нас —



		В забвенье скользнули, растаяв, как тень.



		И тот, кто доволен, спокоен и горд,



		Здоров и к земному успеху стремится,



		Когда-нибудь все-таки с болью поймет,



		Что хрупок и смертен, для мук он родился!








(Перевод с английского)

Менее назидателен стиль следующих строф, посвященных раскрасневшейся девушке.
		О Лейла!



		На тебя смотрю —



		И щеки у меня бледнеют.



		А на твоих невольно зрю



		Румянец, что все ярче рдеет.



		О Лейла!



		Если б только мог,



		Тому б причину я постиг!



		Из жил моих багряный ток



		Уходит — твой украсить лик.








(Перевод с английского)




Каир в XVI в.


Принц Принцев, со всеми его полномочиями, не был достаточно силен, чтобы удержать халифат от разрушения.

Карматы с еще большей яростью выступили против него, пришлось заключить с ними постыдный договор — это было единственное средство позволить паломникам, совершавшим хадж, приблизиться к священной Каабе. Справа и слева выходили из повиновения наместники провинций: Хорасан, Трансоксанские владения, Персия, Месопотамия, Египет и Африка — все они «разбегались» из поверженной державы. Изнеженный халиф со своим высокомерным Принцем Принцев остался в Багдаде в полной изоляции. Столица стала местом ужасающей анархии, и когда ее былое величие было почти разрушено ловкими и хитрыми притеснителями-турками, горожане призвали одного из Бувайхидов, авантюриста, но они хотели, чтоб именно он правил ими. Он явился и понял, что давать сражение вовсе не обязательно. В 945 году город сам пал в его руки, и еще свыше столетия он находился во власти новой династии. Халиф отрекся от временной власти и остался в качестве главы мусульманской церкви.

А жалкое существование Ради окончилось в 940 году, а вместе с ним окончилась и власть халифов. Хотя линия продолжалась еще 300 лет, ее составляли правители, находившиеся под еще большим контролем турецкой гвардии. Ради был последним халифом, который в какой-то мере являя собой древнии традиции правителей этой линии. После него уже ни один халиф не напишет стихотворений, которые будут собраны в отдельный том. Ни один халиф не будет больше обращаться с горячей пятничной речыо к верующим в мечети. Никому из них больше не придется иметь свиту и стол так, как это было заведено издревле — по всем канонам величия. Никому не придется располагать армией и финансами по своему усмотрению. И даже поддерживать дружеские отношения с кем бы то ни было им уже не придется, ибо в дальнейшем вся власть сосредоточится в руках Принца Принцев и министров, чьи должности будут представлять доминирующее значение. Визирь, как и халиф, потеряет свое политическое влияние, а Принц Принцев захватит верховную власть — примерно как Преторианская гвардия в Риме или во Франции Maires du Palais,[113 - «Палатный мэр» (франц.) — так называлось высшее должностное лицо во Франкском государстве при Меро- вингах. — Примег. пер.] или в течение пятисот лет в Константинополе — ужасные янычары.[114 - Янычары, набранные впервые в 1329 г., были распущены только в 1826 г. Они прошли те же стадии, которые мы могли наблюдать у турецких телохранителей. Сначала их численность не превышала одной тысячи; в 1362 г. их было уже 10 тысяч; за три столетия она заметно увеличилась, и к тому времени они стали настоящими хозяевами империи, которые по своему усмотрению могли смещать и казнить султанов. Держали в страхе все общество. «Преторианцы», гвардия императора, созданная Сципионом Африканским, поначалу также были малочисленны, но при Августе они находились при нем постоянно в составе десяти тысяч человек (27 г. до н. э.), и их власть настолько возросла, что они по своему выбору могли передавать императорскую корону. Эти подразделения просуществовали до 312 г. н. э.] Иностранные наемники, следуя друг за другом, они формально охраняли халифа, а на деле вынуждали его быть беспомощной марионеткой в их руках.

Сам Багдад был разграблен в 1258 году, но между кончиной Ради и этой датой на руинах халифата было основано еще две династии, причем между ними еще временно протиснулась третья. Правление Бундов подошло к концу — как мы увидим — в 1050 году, когда в Багдаде утвердится турецкая династия Сельджуков.

Симпатии Бундов были на стороне Алидов, шестнадцати суверенов, возводивших свое происхождение к мужу Фатимы. Они правили 127 лет, из которых только девять не были носителями верховной власти в халифате. Фатимиды подчинили себе северную Африку и Египет (953–972), построили город Каир (970 г.). В тот же период династия

Газнивидов, в 961 году, в хорошо укрепленном городе Газни в Афганистане, в пределах Хорасана, завоевала область, простиравшуюся от Ганга до Тигра и от Окса до Индийского океана. Она достигла своей наивысшей точки в 1032 году и пресеклась в 1133-м. В период своей славы Махмуд, султан династии Газни (997—1032), поразил воображение всей Азии своими завоеваниями. Двенадцать раз вторгался он в Индию, и каждый раз уносил оттуда громадное количество добычи для украшения своей столицы. Как о нем отзывались, он находил удовольствие в пропаганде ислама и в военных подвигах, хотя, следует признать, то был кровавый апостол, который скорее следовал примеру пророка уже обнажившего меч, а не более ранним мирным дням. Он вдохновлял торговлю, однако, покровительствовал литераторам, и именно в годы его сорокадвухлетнего царствования прославился величайший поэт Персии Абулказим Мансур, известный под псевдонимом Фирдоуси, что означает «райский», которого справедливо сравнивают с Гомером за его творческую плодовитость, гений, силу воображения.

Аббат Мариньи повествует, что перед смертью Махмуда, когда придворные увидели, что мгновения его сочтены, они решили усладить его взор богатыми трофеями, которыми он украсил свое царство. Перед ним собрали драгоценные камни, сосуды из золота и серебра, сундуки с монетами… Целый день тянулась процессия сокровищ перед угасающим взором отжившего монарха, и когда она наконец прошла, тот воскликнул: «Какая беспощадная усталость, сколько опасностей, какие муки тела и души — и это цена всех моих приобретений! Как же непостоянно богатство! А сколько трудов и опасений, чтобы их уберечь и сохранить! Но вершина всех зол — это то, что владелец должен расстаться с ними в тот момент, когда он расстается с жизнью!» С этими словами Махмуд испустил последний вздох в своем дворце, изукрашенном со всем великолепием восточного искусства, какое только может себе позволить несметное богатство — среди мраморных стен, золота и драгоценных камней, и который с непреднамеренным сарказмом он назвал «Счастливый дар».[115 - Махмуд построил в Газни большую мечеть, музей естественной истории с замечательными экспонатами и библиотеку. Считается, что он первый мусульманский монарх, носивший титул султана, и первый мусульманский император Индии.]

Пока династия Газнивидов теряла свое былое величие, с севера, где не было недостатка в варварах, на головы ослабевающих сарацин посыпались новые орды. В Туркестане жили и кормились многочисленные отпрыски четырех братьев, происходивших от Сельджуков, с темной генеалогией, начинавшейся в «темные» века.[116 - См. Вамбери. «История Бухары», гл. 6.] Год за годом шайки братьев пополнялись, они находили себе новых друзей по мере того, как росли их богатства, прибавлялись земельные владения. Со временем их несметным стадам переставало хватать корма, и они вновь занимались поисками пастбищ в краях за Оксом и к югу от их родных земель.

Вскоре после установления династии Газнивидов, эти северяне, называвшие себя Сельджуками, по отцу — Сельджуку, оказались в районе Бухары и Самарканда, где они присмотрели земли своих развивающихся соседей. Они попросили разрешения войти в Хорасан и получили его, и очень скоро подданные Газнивидов стали жаловаться на своих новых соседей, беспрестанно досаждавших им. Пришлось посылать войска против пришельцев, которых так опрометчиво подпустили слишком близко, турки научились ведению войны у своего выдающегося родителя, и хотя на них часто нападали, они всегда одерживали верх над Газнивидами. За всю историю пришельцы с севера слишком часто побеждали своих южных соседей. Это подорвало и ослабило могучую династию, хотя она хозяйничала в Хорасане (ок. 1040 г.) и отняла Исфахан у Бундов в 1055 году, а их вождь Тогрул-бек в 1055 году вошел в Багдад, избавив халифа от тирании Бундов, и сам сделался Принцем Принцев. Так, в очередной раз, халиф променял тиранию одного чужеземца на другого.

Второй правитель династии Сельджуков принял ислам и неимоверно увеличил свои владения; третий захватил Иерусалим и нанес такое ощутимое оскорбление пилигримам из христианских стран, что это спровоцировало Крестовые походы. После его смерти власть династии стала меньше, хотя она еще устояла до 1299 года, а затем на ее руинах поднялась империя турок. Во время правления третьего принца — Мелик-Шаха (1073–1093) заявила о себе секта «ассасинов»[117 - Ассасины (от араб, хашшишин, буквально — потребители гашиша) — тайная сектантская организация нео- исмаилитов-низаритов, образовавшаяся в Иране в концеXI в. в результате раскола в исмаилизме. Основатель — Хасан ибн Саббах. — Примет, пер.Вениамин Тудельский, знаменитый еврейский путешественник из Наварры, по прибытии в Джубейл в 1163 г., писал: «В этой местности живут люди, именуемые Ассаси- нами, которые не приняли доктрин магометанства, но следуют учению того, кого считают вроде пророка Кармата. Они выполняют все, что бы он им ни приказал, будь это вопрос жизни или смерти. Имя его Шейх аль-Хашишим или "Старец Гор", по указаниям которого совершаются все действия этих горцев. Резиденция его находится в городе Кеде- моф»… (Нав 13:18). Т. Райт, «Ранние путешествия по Палестине» (Bohn), с. 78. Бодье дает пылкое описание земного рая, в котором, как рассказывали, жили Хашишимы.] (исмаилитская ветвь), лидер которой, Хасан, родом из Персии, известен в истории как «Старец Гор». Этот орден приобрел власть и силу, действуя тайно, был неуловим, неуязвим, исполняя свои гнусные замыслы. Он прекратил свое существование внезапно, в то же время, когда пал Багдад (1258 г.). За время своей деятельности ассасины умерщвляли халифов и других выдающихся лиц, как мусульман, так и христиан; они захватывали крепкие замки, опустошали обширные земли, без моральных преград, они укрепляли себя и друг друга, воздействуя на свои тела гашишем (отсюда, возможно, и название группировки — «гашишим» — ассасин). Они изучали своеобразный катехизис, благодаря которому умели втереться в доверие ничего не подозревающих жертв, чтобы наверняка вонзить свои стилеты прямо им в сердце. Имея в своем распоряжении 50 тысяч человек, ассасины наводили ужас на крестоносцев, так же как и на персов и сарацин. Но орден таил в себе семена распада, однако раньше, чем они разрослись, он был разрушен монголами.

Вследствие беспокойства собственных правителей, Сельджуки не могли царствовать беспрепятственно. Примерно в 1100 году в Армении или Западной Персии родился человек по имени Аюб, или Иов, прозванный «Звездой религии». Ему предстояло стать отцом ребенка, известного в истории как Саладин, одного из ярчайших персонажей в сарацинских анналах. Аюб был наместником при Сельджуках в своем родном городе на Тигре, но поступил на службу к сирийскому принцу. Именно из этих мест его сын, ставший образцом совершенства для всего сарацинского воинства, переехал в Египет, где за короткое время достиг больших успехов и стал правителем, как, впоследствии, и в Сирии, Ассирии, Аравии и Месопотамии. В 1193 году он умер, но им оставлены записки образованного и мудрого суверена, и даже его враги отзывались о нем как о благороднейшем человеке, образце отваги, умеренности, величия души и справедливости. Свидетельства его мудрого правления остаются в виде построенных им крепостей, дорог, дамб и каналов.

Во время халифата Аль-Мустанджида, в 1164 году, Багдад посетил Вениамин Тудельский. В то время в Персии были страшные беспорядки, наместники, нарушившие данную присягу, добивались независимости и ссорились друг с другом из-за власти над страной. По смерти Мелик-шаха империя Сельджуков была поделена на четыре части, каждой из которых стал править суверен, именуемый султаном. За этим событием последовали новые беспорядки, а династия Фатимидов должна была вскоре навсегда исчезнуть в Египте.[118 - Фатимиды были свергнуты Саладином в 1171 г.]

Вениамин Тудельский оставил нам описание столицы халифата в дни его упадка. Он пишет, что халиф пользовался той же высшей властью над всеми магометанскими царями, как папа — над христианскими властелинами, хотя, без сомнения, это высшее положение — чистейшая формальность. Дворец халифа имел протяженность три мили (вернее, территория дворца, включавшая и парк). Парк был полон разнообразными сортами деревьев и всевозможными зверями. В пруд поступала вода из Тигра, и когда бы халифу ни вздумалось развлечься или позабавиться, птицы, зверье и рыба были для него и его гостей тут же наготове. Вениамин особо подчеркивает, что к евреям он относился весьма приветливо, понимал их наречия, был осведомлен в области древнееврейского права, читал и писал на иврите. Он не любил того, чего не заработал собственными руками, и поэтому создавал произведения, которые продавал своим сановникам. Он представлен как выдающийся, добросердечный правитель, хотя и недостижимый для простолюдинов — он отказывался увидеться даже с пилигримами, посещавшими Багдад по пути в Мекку. Он имел привычку отвечать на петиции правоверных, которые желали бы видеть его лицо, выставляя из окна край своих одежд и позволяя их целовать, что пилигримы и делали с огромным рвением. Дворец описывался как большие здания, с колоннами из золота и серебра, с запасами драгоценных камней.

Раз в году, во время месяца Рамадан, халиф обычно покидал дворец и позволял гостям города и своим подданным созерцать его обличье. Затем, оседлав царского мула, одетый в парадные одежды из золотых и серебряных тканей, с тюрбаном, украшенным бесценными каменьями на голове, укрытый покрывалом, символизирующим смирение, он направлялся вместе с процессией в мечеть, сопровождаемый свитой знатных лиц из Аравии, Мидии и даже Тибета, также в роскошных одеждах. Все, кто шел следом, были одеты в шелк и багряницу. На улицах все танцевали и пели от радости, люди громко кричали: «Будь благословен, наш господин и повелитель!» Пожелание должным образом принималось, и халиф входил в мечеть, поднимался на деревянный помост и начинал комментировать законодательные документы, после чего благословлял присутствующих и приносил в жертву верблюда, мясо которого разделял среди знатных лиц, которые все жаждали отведать мясо, приготовленное руками монарха. Халиф возвращался во дворец другой дорогой, причем его путь тщательно охранялся, так чтобы никто не наступал на его следы на земле. Он казался чрезвычайно озабоченным здоровьем населения, и по его указанию были построены 60 лечебниц, где пациентов лечили и кормили до тех пор, пока они не избавлялись от своих болезней. Помимо этого у него был большой приют для душевнобольных, где они были прикованы цепью и также имели уход, и время от времени проводились осмотры, чтобы проверить, к кому из них вернулся разум, и все это делалось из чистого благочестия и человеколюбия. Сам Багдад представлен в окружении садов и парков, с красивыми пальмами, город, не похожий ни на один другой в Месопотамии. В нем не только множество купцов из всех стран, занятых торговлей, но и мудрые философы тоже приняты радушно, и много людей науки, а также волшебников, искусных в колдовстве.[119 - Т. Райт, «Ранние путешествия по Палестине» (Bohn), с. 95.]

В то самое время, когда Вениамин Тудельский описывал великолепный город Багдад, если только хронология верна, в далекой Татарии (не имеющей ничего общего с древнеримским Тартаром) родился человек, которому на роду было написано свергнуть халифа, его дворец, Багдад и все сарацинское правление. Чингисхан (это имя имеет несколько разных написаний) был уроженцем самых малоизвестных мест, откуда свирепые орды время от времени изрыгались во владения халифов. Он увидел свет в 1165 году, в суровых краях севернее Великой Китайской стены, где правил его отец.[120 - Астрологи ислама предсказывали страшный ураган, который должен был в 1154 г. прийти с Востока. Но, так как урагана не случилось, объяснили, что имелся в виду Чингисхан. — Вамбери «История Бухары», с. 119.] Мальчик в раннем детстве остался сиротой, но принял бразды правления, и к 1203 году стал одним из величайших вождей в своем краю. Затем, на общем сходе представителей различных татарских кланов, которые он подчинил, его признали величайшим ханом — Чингисханом, а кто-то из присутствовавших жрецов провозгласил, что ему суждено стать повелителем всего мира. Несколько лет спустя он рискнул проникнуть в Китай, взяв приступом эту великую стену, что на протяжении 1400 лет считалась достаточно надежной преградой от нашествий с севера, и вот уже Пекин у него в руках.

Мало-помалу Чингисхан наседал на могучих Сельджуков: он взял Бухару и Самарканд, распространив свои владения от Сигона до Персидского залива (ок. 1220 г.). В 1227 году, готовясь к очередным завоеваниям, Чингисхан умер, а его кровавый скипетр перешел к сыну. Говорят, что в войнах и резне он загубил пять или шесть миллионов жизней своих соплеменников. Однако в его законах и методах управления обширными территориями прослеживалась цивилизаторская тенденция. Сыновья и внуки Чингисхана продолжили его успешную карьеру и расширили границы владений от приморских районов Китая через всю Россию к границам Германии и Польши. Его внук Хулаку, который был первым султаном Персии, искоренил чудовищных ассасинов и захватил Багдад, предав смерти халифа Мутасима, вместе с ним принеся в жертву, следуя тогдашним преувеличенным данным, долгое время принимавшимся на веру, 1600 жителей столицы! Временное царствие халифов, таким образом, прекратило свое существование, хотя дядя Мутасима нашел убежище в Египте в 1261 году, где установил духовную власть, продолжавшуюся до 1577 года.

Так, среди стонов тысяч умирающих и ликующих буйных криков победивших татар и монголов халифат, который создал Багдад и в течение пятисот лет был величественным центром искусств, науки и поэзии, исчез навсегда. Но ислам не умер.

Сто восемьдесят миллионов человек продолжают исповедовать учение пророка. Пять раз на день простираются они на молитвенных ковриках и поворачивают лицо в сторону священного для них места, произносят молитвы, которым Он научил их. Ежедневно голос муэдзина слышится с тысяч минаретов, призывая правоверных перейти от созерцания этого света к размышлениям о том свете. И ежегодно, как только приближается месяц Махаррам, миллионы верующих переживают скорбь о «мученике Кербалы» и совершают труд душевный такого высочайшего накала, что их правители трепещут перед ними.


notes



Примечания





1


Напрашиваются возражения, так как маловероятно, чтобы сами арабы образовали самоназвание таким образом. Вполне возможно, что они называли себя «Детьми пустыни», но вряд ли они стали бы именоваться «Людьми с Востока».




2


Пьер Ватье (род. в 1623) — французский ориенталист; профессор арабского языка.




3


Гиперборейцы — сказочный долговечный народ, по древнегреческим сказаниям якобы живший в северных странах (Брокгауз).




4


Аларих (ок. 370 — к. 410) — король вестготов с 395 г. Вторгся во Фракию, захватил Афины, опустошил Коринф, Аргос, Спарту.




5


Аттила (? — 453) — предводитель гуннов с 434 г. Возглавил опустошительные походы в Вост. Римскую империю (443, 447–448), Галлию (451), Сев. Италию (452). При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества.




6


Гейзерих (? — 477) — король вандалов в 428–477 гг.




7


Гераклий — византийский император (610–641). С 622 г. предпринял ряд блестящих походов на персов, отбросив их в 628 г. в Месопотамию. В 632–661 гг. арабы отняли у него Сирию, Месопотамию и Египет.




8


Хосров — в Иране имя царей из династии Сасанидов.




9


Маврикий — византийский император из династии Юстинианов, правил в 582–602 гг.




10


Примечательно, что в тот момент, когда Гераклий праздновал свои триумфальные победы, его войска были искрошены на куски возле небольшого городка в южной Сирии какими-то сарацинами (см. гл. XX); и что когда в 711 г. династия, которую он основал, прекратила свое существование в Константинополе, на большей части его владений стало править из Дамаска тогда еще безвестное аравийское племя (см. гл. XXXIII). Интересные подробности об отношениях между Гераклием и Хосровом II можно найти в книге Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», глава XLVI.




11


Равнина, граничащая с Йеменом на юге, на западе с Хеджазом и на северо-востоке с Ираком, известна как пустыня Неджд. Согласно справочнику Палгрейва, название переводится как «горная страна». См. A Pilgrimage to Nejd («Паломничество в Неджд»), леди Anne Blunt, с. 18–27. Хед- жаз — местность между Меккой и Мединой.




12


Не стоит углубляться в данном случае в сложный и запутанный вопрос о географическом положении Офира; предположительно, он находился в Аравии




13


Столицей Йемена и центром Химьяритской династии, к которой, как считается, принадлежала царица Савс- кая, был город Мареб, расположенный на расстоянии двух суток пути к северо-востоку от города Саны, и огромное количество замечательных резных камней, надписей, монет и драгоценностей по сей день свидетельствуют о том, что на этом месте стоял большой, процветавший некогда город. О Балкис известно, что она происходила от некоего Африкиса, который, как гласит предание, собрал остатки амаликитян, после того как Иешуа одержал победу над этим народом и увел их на другую сторону Красного моря, где численность народа возросла, а за их варварский диалект их стали называть берберами. Магриб (в переводе с арабского «западный»), область, о которой легенда повествует как о месте, где поселились остатки этих смешанных племен, расстилается от Красного моря до Атлантики. См. книгу Caussin de Perceval, «Essai sur l'Histoire des Arabes», том 16, с. 67, 75–77. См. также «Histoire des Berberes» De Slane, том 1, с. 169, 186.




14


Рассказ о легендарном визите царицы Савской к Соломону можно найти в Коране, этой арабской Библии (сура 26). Само слово «Коран» означает «чтение», а «сура» — это название его отдельных глав. Суры составляют равномерные порции текста, наподобие кирпичей в каменной кладке.




15


Emanuel Deutsch в Лондонском Quarterly Review, октябрь 1869 г.




16


Иудейские раввины также учили, что небес семь.




17


Иез. 28, 19–24.




18


Бизнес по перевозке тысяч паломников, все еще направляющихся в Мекку (по крайней мере, из Индии), находится в руках туристических компаний, например «Кук и сыновья», которые, по договоренности с правительством Великобритании, используют в этих целях хорошо оборудованные пароходы.




19


Плата за кровь человека с тех пор равнялась сотне верблюдов — число, установленное великим пророком.




20


Однако арабский географ XIII века Абулфеда считал, это расстояние можно пройти за 30 дней. Абулфеда, (Измаил ибн-Али; 1273–1331) — арабский географ и историк, из рода Эюбидов (Брокгауз).




21


Считается, что болезнь, поразившая войско Абра- хи, была оспой; заболевание сопровождается образованием твердых бляшек, которые метафорически уподобляются камням, брошенным птицами, которых послал Аллах; Коран, 105: 1–5 (Ссылаясь на выдержки из Корана, автор не ограничивает себя какой-то одной определенной версией).




22


Коссен де Персеваль называет 20 августа 570 г. н. э.; профессор Э. Фримен, в переработанном издании своих «Лекций о сарацинах» приводит 569 г.; однако профессор Палмер, автор академического перевода Корана, указывает дату 20 августа 571 г., хотя оговаривает, что она может быть неточной. Д-р Эмануэл Дейч указывает тот же год. Новейший авторитет, д-р Август Мюллер, в своей книге «Ислам», том I, с. 44, говорит, что правильным будет считаться год 570, а 20 августа 571 г. — «словная» дата.




23


См. статью Эмануэла Дейча «Ислам».




24


«Араб был свободен, но это не та свобода, которой мог или может сейчас наслаждаться грек Древней Эллады, современный англичанин или американец, — общественная свобода среди себе подобных; для араба свобода — это отсутствие любых ограничений, накладываемых на его поступки. Всякий член своего племени был сам себе Цезарь или Хосров; всякий принимал на себя царственные полномочия мстить за свои обиды с мечом в руке». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens», c. 27).




25


Известно, что большинство отмеченных произведений, написанных с особым блеском, вывешивалось на стенах Каабы; но от этого отказались в дни Покока, который полагал это совершенно неприемлемым (см. его «Specimen», с. 159). Дейч выражает мнение большинства современных исследователей, что эта версия, «к сожалению, всего лишь миф», полагая, что стихотворения просто уподоблялись за красоту образов «жемчужинам, нанизанным на одну нить», но не вывешивались на обозрение. См. также д-ра Августа Мюллера, «Der Islam», с. 42.




26


Вильям Мьюир считал «подобные ожидания» «совершенно ребяческими», хотя он признавал, что в отдельных случаях дух религиозной пытливости, намерение отринуть идолопоклонство и признание превосходства иудаизма и христианства могли иметь место.




27


См. эссе Т. Карлейля «The Hero as a Prophet».




28


«Эти Ханифы образуют весьма любопытную и чрезвычайно важную фазу арабских верований, предшествовавших Мухаммеду, — фазу "иудейского христианства" или "христианского иудаизма". Себя они предпочитали называть "сабеянами Авраама", и Мухаммед, в начале своего пути, считал себя одним из них. По своим намерениям и целям, они являлись «еретиками». Они веровали в Единого Бога. У них были Закон и Учение, а впоследствии появились Свитки Авраама и Моисея, называвшиеся Ashmaat, и к ним Мухаммед прибегает в самом начале». — «Ислам» Эммануэля Дейча. «Поклонение одному Всевышнему Аллаху, как представляется, всегда было основой религии арабов. Семитская цивилизация никогда не признавала иного устройства Вселенной, кроме абсолютной монархии». — Э. Ренан, «Очерки религиозной истории», с. 273.




29


Э. Фримен, Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens", c. 10,17.




30


Нам нет нужды утруждать себя вопросом о природе этих трансов, вызвавших к жизни такое количество споров. Сиед Ахмед в своих «Эссе» писал: «Мухаммед был сильным и здоровым, как в детстве, так и в юности… На протяжении всей своей жизни он был подвержен большим опасностям и тяжким испытаниям, которые перенес с непоколебимым терпением и мужеством». Шпренгер был убежден, что то были эпилептические припадки, однако Лейк (Islam: Its Origin, Genius, and Mission, c. 37,41) пишет: «Подобное состояние сознания не представляется исключительной чертой ни одной из религий. Оно распространено среди всех исступленных проповедников, в том числе и у идолопоклонников Индии, Греции и Рима, и христиан различных конфессий, в женских и мужских монастырях, среди отшельников в пустыне… То был пароксизм души, пробивающейся из тьмы к свету».




31


Карлейль, «The Hero as a Prophet». Покойный Эммануэль Дейч имеет иную точку зрения и говорит, что понятие «мусульманин» относится к тому «кто, стремится к праведности своими собственными силами». Ислам — религия мусульман.




32


События происходят в год, когда Гераклий прибыл из Александрии в Константинополь, убил Фоку и занял престол Римской империи.




33


Вильям Мьюир, естественно, тоже вспоминает об истории в Эфесе и в связи с этим говорит: «Антагонизма между привилегированным классом или священниками храма не было; не было "мастеров Дианы", для которых святилище служило источником пропитания; на самом деле была сильнейшая наследственная привязанность к ритуалам, которые с раннего детства входили в повседневный быт каждого жителя Мекки, была патриотическая верность системе, выдвинувшая город на первое место в Аравии. От преимуществ такого рода нелегко отказаться». «The Life of Mohammed» («Жизнь Мухаммеда», изд. 1876, с. 67).




34


Данная сура, из которой приводится лишь небольшой фрагмент, считается, однако, более поздним откровением.




35


Мьюир считает этот пир «апокрифическим», но Косен де Персеваль, вслед за Абулфедой и Десверджерсом, сообщает те же подробности, что и в приводимом выше эпизоде.




36


Обособленный район, известный как Шеб Абу-Та- либа. Образован одним из горных ущелий, на восточных подходах к которому нависают выступающие скалы. Со стороны Мекки в него можно было пройти через низкие ворота, где с трудом протискивался верблюд. Скалы и стены домов полностью изолировали его со всех сторон от остальной части города. (См, «Магомет» Мью- ира, с. 99).




37


Д-р Август Мюллер в своей книге «Der Islam» утверждает, что эта почти повсеместно принятая интерпретация нового имени неверна по причине неточного перевода. Он говорит, что Абу-Бекр является именем нарицательным, хотя никаких причин подобного объяснения автор не приводит. Отцов обычно называли по именам сыновей и, насколько известно, никогда — по имени дочерей. Однако в данном случае Айша настолько стоит отдельно от остальных дочерей, что не было бы безосновательным полагать, будто ее отец почитал за честь, чтобы его родство с дочерью было отражено в его прозвании.




38


Иов 33: 14–17; 23–24.




39


Иов 4: 12–17.




40


Хиджра — переселение мусульман из Благословенной Мекки в Лучезарную Медину, начало мусульманского летоисчисления.




41


Мухаммед призвал своих последователей по пятницам в мечеть на проповедь, но повседневные дела при этом не прерывались. Обыкновение собираться вместе по пятницам существовало и до пророка.




42


Предполагаемая хронологическая последовательность сур приводится в данном труде. Коран в переводе на английский язык, выполненном преподобным Дж. М. Ро- дуэллом, имеет иную хронологию.




43


Мухаммед объявил, что большое количество сект в исламе свидетельствует об его истинности.




44


«Магометанство взялось за меч не для того, чтобы уничтожить всех неверных и язычников, и не для того, чтобы силой заставлять людей принять мусульманство, но с единственной целью провозгласить вечную истину о единстве Творца на всем пространстве известного к тому времени мира». — Сайд Ахмед Хан Бахадор (Лондон, 1870), «Эссе», т. 4, с. 30.

Однако другой мусульманин, Сайд Амир Али, один из потомков пророка, в своем «Критическом исследовании жизни и учения Мухаммеда» (Лондон, 1973) утверждает: «Мы раз и навсегда отрицаем, что ислам когда-либо брался за меч с целью насильственного обращения неверных. Ислам брался за меч исключительно ради самозащиты и не выпускал его из рук только ради этого. Ислам никогда не вмешивался со своими догмами ни в одну этическую систему, не преследовал никого, не насаждал инквизиции».

Но, тем не менее, меч был обнажен, и схватились за него мусульмане с готовностью.




45


«Тогда не существовало ни судов, ни полиции, не было в Медине и военных судов; кто-то из последователей Мухаммеда, следовательно, должен был играть роль исполнителя смертных приговоров, и было бы лучше, если бы это делалось тихо, поскольку прилюдная казнь человека на глазах всего его клана вызвала бы беспорядки, еще больше кровопролития и встречные обвинения, пока весь город не оказался втянутым в конфликт. Если подобные преступления можно называть «тайными убийствами», то именно такие тайные убийства стали существенной частью внутреннего устройства Медины. Людей нужно было убивать, и тогда лучше, если так». — «Studies in a Mosque», Стэнли Лейн-Пула, с. 69.




46


Примерно в это же время (625 г.) Мухаммед объявил запрет на вино и азартные игры (сура 5). Вскоре после прибытия в Медину он рекомендовал воздерживаться от них (сура 2).




47


См. ссылку на фрагмент из суры второй в главе XVI.




48


«Пророк, вне всякого сомнения, пристально следил за ходом войны [между Византией и Персией], упоминание о которой имеется в Коране (сура 30). Он не мог не видеть, какие громадные преимущества открывались перед ним вследствие того, что две великие державы оказались до крайности измотаны неимоверными боевыми действиями». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens", c. 24).




49


Мусульмане говорят, что евреи дали Антихристу имя «Мессия Бен Давид», веря, что в последние дни он восстановит для них царствие. Он должен появиться где-то между Ираком и Сирией, его будут сопровождать тысячи евреев, и он опустошит дотла все земли, кроме Мекки и Медины. (См. Sales Koran, «Preliminary Discourse», раздел 4). С другой стороны, стало уже обычным, что христиане говорят о Мухаммеде как об Антихристе. На это профессор Фримен заявил: «Я не берусь выяснять, был ли Мухаммед персонально Антихристом Священного Писания, но я точно знаю, что его религия, приближенная до такой степени к христианству, не будучи христианской, в конечном счете оказывается, больше любой другой, крайне антихристианской». — The History and Conquests of the Saracens, c. 72.




50


Перечисление имен всех жен пророка не входит в задачи настоящей книги, тем более что у разных историков эти списки разные. Но, как принято считать в настоящее время, их общее число достигало пятнадцати, включая тех, кого уже не было в живых.




51


Он прекрасно сказал: «Сын обретает рай у ног своей матери».




52


«Старое мнение о том, что Мухаммед был простым самозванцем, сейчас с таким трудом принимается на веру, что ни один из признанных историков в настоящее время не придерживается его». - W.W. Ireland, «Затмение Разума», с. 23.




53


Доктор Август Вейль сказал о Коране: «Как и Книги Моисея, он содержит заповеди, которые бесполезны и даже неприменимы для всех стран и всего человечества, и даже не для всех времен… Как реформатор, коим Мухаммед изначально являлся и хотел быть таковым, он отмечен в нашем сознании непосвященных, но восхищающихся им… Он заслуживает звание пророка».




54


«Все это чрезвычайно естественно для любого, окажись он на месте Магомета; но его можно явно обвинить в том, что он не был информирован больше по вопросам столь большой важности.




55


См. «Мировые религии», Фредерика Д. Мориса, гл. I, ч. 1; гл. I, ч. 2.




56


«В самом деле, не что иное, как абсолютная уверенность в искренних и чистых намерениях, могло провести Мухаммеда столь несокрушимо и прочно, без всяких отклонений и колебаний, без какого бы то ни было предательства по отношении к самому себе и самым близким своим соратникам, от первого признания Кадидже — к предсмертным содроганиям на руках у Айши». — Э. Фримен, «The History and Conquests of the Saracens", c. 57.




57


См. главу 9.




58


В «Речах Мухаммеда» Стэнли Лейн-Пула можно получить надлежащее впечатление о лучших частях Корана, без необходимости перелистывать множество длиннот. В переводе преподобного Джона Медоуз Родуэлла суры расположены предположительно в хронологическом порядке, четко указано различие между поэтическими пассажами и прозаическими главами. Переложение Сейла предваряется ценным предисловием, и то же самое можно сказать об очень научном и гораздо более упругом переводе профессора Палмера.




59


Более подробно об этих исторических достопримечательностях см. в. «Истории Халдеи», глава 1, а также в следующих главах настоящей книги.




60


Лоренс Олифант, путешествовавший в этом регионе, приводит в своей книге «Земля Гилеады» (The Land of Gilead) (с. 94, амер. изд.; с. 87, англ. изд.) описание ущелья реки Ермук, по которому можно составить представление о знаменитой битве. Он рассказывает, как сидел на обломке колонны на самом краю пропасти и смотрел вниз, на вившуюся под ним на глубине 150 метров реку, тогда как «следы былого величия» разбросаны были вокруг него повсюду. В этом месте в изобилии имеются останки стен древнего города, на вид неуязвимых, отстроенных в три ряда.




61


Окли описывает осаду Бостры с романтическими подробностями. Неизменно точный Коссен де Персеваль (3, 435) подает это как исторический факт. Однако сэр Вильям Мьюир утверждает, что не нашел подтверждений этой истории.




62


«Магомет, вводя ограничения, неизбежно санкционировал это тягчайшее зло. При том, что наложенное им ограничение, в свое время и в той местности, сыграло ни с чем не сравнимую роль, оно стоит и будет стоять на пути любой последующей, более полной реформы… Разница между одной женой и двумя решает все… Его последователям легче запомнить, что он позволил иметь четыре жены, нежели то, что он позволил только четыре». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens», c. 69).




63


Важной вехой этой кампании (635 г.) был Бовейб, близ Куфы, в сражении при котором сарацинские войска возглавлял доблестный и проверенный полководец Мотан- на. Битва была долгой и жестокой, персы в конце концов были разбиты, а богатая добыча подбодрила мусульман. Мотанна, который так и не оправился от полученных в тот день ран, почитаем на втором месте после великого Халида за свое хладнокровие, стратегический талант и невероятную смелость. См. Вильям Мьюир, «The Early Kalifate», с. 139.




64


Коссен де Персеваль датирует это сражение февралем—мартом 636 г., а Мюллер приводит дату 637 г.




65


Баальбек (древний Гелиополис) и Киннесрин (древняя Халкида), заплатив значительную контрибуцию, добились заключения перемирия.




66


Многие авторы, повторяя вслед за Абулфараджем, утверждали, будто после капитуляции Александрии знаменитая библиотека была разорена, а ее книги использовались для растопки в четырех тысячах городских бань, причем не хватило полугода, чтобы сжечь их все. Несмотря на свидетельства Дина Милмана, эта версия на сегодняшний день поставлена под сомнение.




67


Мерв (еще одно название — Мары) — одна из столиц Хорасанского царства следующего халифа. Правление сарацин в нем закончилось в 874 г. Подобно Самарканду и Бухаре, этот город был центром науки и культуры. В нем вырос халиф аль-Мамун Абу-ль-Аббас Абдаллах. Его захватили в 1037 г. Сельджуки, в нем был похоронен Альп Арслан. В 1221 г. Мерв пострадал от нашествия монголо- татар.




68


См. «История царства Александра», Дж. Махэффи.




69


Были сделаны попытки вовлечь в восстание Омм Сельму, другую вдову пророка, но она не поддалась на уговоры и попыталась отговорить заговорщиков от участия в гражданской войне. Айшу перед походом беспокоили суеверные измышления, но их удалось одолеть при помощи обмана: первые лживые анналы в истории ислама были изобретены, чтобы подвинуть ее навстречу гибели. Женщины Мекки какое-то время провожали Айшу, после чего, оставив ее, разразились рыданиями над судьбами веры. «День Слез» отмечен рыданиями, каких, согласно мусульманским авторам, не было ни до, ни после этого дня.




70


Табари указывает число 30 тысяч. — «Хроники», ч. 4.




71


Хариджит в переводе означает «вышедший», т. е. радикальный реформист или «возмутившийся», если воспользоваться более выразительным определением Теодора Паркера. Хариджиты добивались теократии; они утверждали, что благочестивый и праведный человек, независимо от племени и национальности, может быть подданным халифата, полагая при этом, что халиф государству не особенно нужен. В то время их насчитывалось 12 тысяч человек.




72


См. «Частное право магометан» Сайда Амира Али (также мутазилита). Введение, с. 6, 9, 10,11 и т. д.




73


Ссылка на неясный отрывок из суры 28. Зу-л-кар- найн, «двурогий», как, предполагается, был Александром Великим, царем Востока и Запада, или другим могущественным завоевателем. См. «Историю Аравии» Прайса, гл. 2.




74


Берберы были африканским народом неизвестного происхождения, упоминаемым в истории как ливийцы, ну- мидийцы или мавры.




75


См. Мьюир, «Ранний Халифат», с. 435.




76


См. Пелли (Pelly, «Miracle Play of Hasan and Husain»), том I, c. 216.




77


Стэнли Лейн-Пул, «Исследование мечети» («Studies in a Mosque»), гл. 7, «The Persian Miracle Play», с. 211.




78


"Критические эссе», «Персидская пьеса-мистерия», с. 264. Эссе стоит прочесть полностью, несмотря на то, что образ Хусейна слишком идеализирован и выбелен поэтом- эссеитом.




79


Мы увидим (в гл. 35), как ожидание прихода Махди поддерживалось Алидами, пока не окончилось воцарением в Египте династии Фатимитов, которые вырвали у халифа эту обширную провинцию и удерживали почти три столетия.




80


«Ни одно место в Центральной Азии не потрясло до такой степени воображение европейцев, как Самарканд». Schuyler, «Туркестан», т. I, с. 236. В 1497 г. город описывали как самый восхитительный из всех городов на свете, обладающий неповторимой элегантностью.




81


Имя Тарика вызывает некую путаницу среди исследователей. Написание слов «Тариф» и «Тарик» в арабском языке отличается одной точкой, и это на протяжении веков вызывает такое замешательство, что историки не могут отличить двух людей, если их вообще было двое. Маккари, Вейл и Дози утверждают, что «в 710 г.» из Африки в Испанию вторгся «Тариф абу Зора». Вудворд и Мини- ана сообщают, что переход совершил «Тариф ибн Малик» «в 711 г.», причем Миниана опускает имя военачальника, когда говорит о походе 710 г. Р. Сент-Иллер, Ирвинг, Кон- де, Вудворд, Седийо, Ен-Новари Египетский и Лопес де Айала утверждают, что пролив в 710 г. пересек «Тарик ибн Зияд», но в таком случае Вудворд противоречит своему предыдущему утверждению, что то был «Тариф». В большинстве надежных источников говорится, что экспедицию 711 г. возглавлял Тарик ибн Зияд. Алькантара, Бледа, Ла- русс и редакция «La Nouvelle Biographie Generale» допускают, что оба похода возглавлял один и тот же полководец, хотя последний из названных источников называет имя «Тарик», а Ларусс — «Тариф или Тарик»; и, наконец, Ибн- абд-эль-Хаким, Ибн-Халдун и Седийо не знают никого по имени «Тариф», хотя Хаким знает двоих по имени «Тарик», и ни один из них не упоминается остальными авторами. «Тариф» не известен в истории до описываемых событий и никогда не появляется в истории после. См. Baron de Slane, «История берберов», т. 1, с. 215, 346; Маккари «Магометанские династии в Испании», том 2, с. 265, 516; Weil, «История Халифов», т. I, с. 517, 518; Rosseeuw St. Hilaire, «История Испании», т. I, с. 381, 382.




82


См. «История мавров в Испании» Стэнли Лейн-Пула. Нью-Йорк — Лондон, 1886.




83


«История упадка Римской империи» Э. Гиббона, глава 51. Гиббон сравнивает этот замысел с мечтой Митрида- та пройти из Крыма в Рим или Цезаря — завоевать Восток и вернуться домой с севера. Все эти великие замыслы, по его мнению, превзошел в своих походах Ганнибал.




84


Gayangos приводит этот разговор более подробно в своем переводе Маккари, т. I, с. 297, и приложении «Е», с. 88.




85


Э.А. Фримен, «Очерки истории», глава 6. Лев III (Исавр) вступил на престол в марте 717 г.




86


Непосредственной причиной смерти этого невыдержанного суверена было, однако, переедание. Сирийские христиане преподнесли ему в дар две огромные корзины, с яйцами и фигами, и он, будучи склонным к чревоугодию, в одно прекрасное утро все это съел, добавив еще огромное количество винограда из Таифа, немало спелых плодов, сахар, мясо козленка, полдюжины домашних птиц и 70 плодов граната. Поистине чудовищный завтрак!




87


Историк Гиббон дает описание решающей битвы у города Тура (именуемой во Франции битвой при Пуатье). См. также «Пятнадцать решающих битв мировой истории» сэра Эдварда Кризи, «Magna Carta Stories» данного автора (Бостон и Лондон, 1882).




88


Существует немало противоречий, связанных с вопросом о происхождении хазар. Предполагается, что это были скифы. С далеких древних времен обитали в регионе на север от Каспия, откуда в VI в. они совершили ужасные набеги на Персию, даже после того, как ущелья Дагестана были перегорожены стеной и железными воротами Коба- да, отца Хосрова, в 507 г. Гиббон описывает эту стену, построенную из камня «толщиной семи футов, двадцати одного фута в длину», сложенную без раствора и протянувшуюся на расстояние свыше «трехсот миль от берега Дербента через взгорья и долины Дагестана и Грузии». — «История упадка Римской империи», гл. 11.




89


На арабском Востоке ослов ценят за выносливость и трудолюбие, так что прозвища «осел» и «ишак» не воспринимаются как оскорбление. — Примет, переводтика. (Источник: Джавахарлал Неру: «История арабов — одно из чудес в истории мира». Письма из тюрьмы, написанные дочери Индире.




90


См. «История империи Александра», гл. 3.




91


Поэт Ричард Генри Стоддард.




92


Томас Мур «Лалла Рук», гл. I «Пророк из Хорасана», пер. с английского.




93


Рассказ о Моканне приводится профессором Вамбе- ри в «Истории Бухары», с. 42–52.




94


Ладья (или «тура») в шахматах может делать «длинные» ходы вдоль и поперек всей доски, тогда как пешка может двигаться по диагонали, но только на одну клетку.




95


Хотя ни один халиф не выполнял столь тщательно паломнический долг, как Харун, он полностью игнорировал запрет на вино, которое без ограничений пил во время пиров.









96


См. «Халиф Харун Альрашид» Э. Палмера, с. 124.




97


Более подробно об этих разногласиях можно прочесть в книге Гюстава Дюга «История философии и теологии мусульман», с. 82 — 105.




98


«Вовсе не распущенность умов должна была искупиться этой суровостью морали… Главный кади был притчей во языцех всего Ирака, известный бесстыдным сквернословием и всевозможными пороками…Придворный поэт-фаворит насмехался над религией, вел распутную жизнь. «Увеличь свои грехи до предела, — писал он в одном из своих стихотворений, — ибо тебе предстоит встретиться со снисходительным повелителем»…В поведении преобладала крайняя вольность…Сами мечети стали «ловушками, расставленными Сатаной». «Ислам при халифах Багдада», с. 253.




99


Лев был посвящен в сан епископа Фессалоники, а впоследствии возглавил математическую школу в Константинополе. Именно он изобрел использовавшуюся в то время систему телеграфных сообщений — с помощью огней, посредством которой передавалась информация о вторжениях, сражениях и других военных дейтсвиях.




100


См. «Апология Аль-Кинди» сэра Уильяма Мьюира.




101


Более подробно этот разговор описывается в книге Эдварда Села «Вера Ислама», с. 127.




102


«Всякий, кто хоть единым словом или делом обмолвится о Коране, будет признан неверным и может быть растерзан набожными багдадцами». «Ислам при халифах Багдада», с. 273.




103


Случилось так, что Амр смог защитить Мотамеда от нападений соперника, Мухаммеда, сына Зейда, заявившего претензии на халифский престол в качестве потомка Али. Мухаммед был побежден, взят в плен Амром, который отправил его к Мотамеду — то ли в знак дружеского расположения, то ли в качестве предупреждения, что якобы сам халиф недостаточно силен и должен бояться Саффаридов.




104


Все это время в Каирване, основанном приблизительно в 670 г., правила династия Аглабидов, идущая от Ибрахима, сына Аглаба, назначенного на пост Харуном аль-Рашидом около 800 г. Между царствованиями Ватека и Мотамеда Аглабиды напали на Италию (842), разграбили Рим (846), утратили большую часть того, что им удалось захватить в Италии (871) и взяли Сиракузы (878).

Династия была свергнута Обеидом Аллахом-эль-Мехди в 909 г.




105


На сегодняшний день, как было подсчитано, существует сто восемьдесят миллионов мусульман и среди них лишь десять миллионов — Алиды или шииты.




106


См. Г. Вамбери «История Бухары», с. 63.




107


Профессор Вамбери пишет, что когда само существование государства Ирак «оказалось после битвы при Кадесии под угрозой исчезновения, а саму Персию наводнили опустошительные орды голых варваров из Аравийской пустыни, какие-то искры персидской цивилизации еще теплились под оскверненными алтарями», особенно в Трансоксании, несмотря на то, что магометано-персидский образ мысли продержался еще двести пятьдесят лет». «История Бухары», с. 67.




108


этот эпизод, как и многие другие курьезные истории о Фатимидах, описывается в книге аббата Мариньи «История революций в империи арабов», т. I, с. 85.




109


Полное изложение истории Махди можно найти в замечательной монографии Джеймса Дармстетера «Махди от возникновения ислама до наших дней», Париж, 1885.




110


Это описание, которое можно встретить в многочисленных книгах по данной теме, взято из великого труда Абулфеды, самого выдающегося из сарацинских авторов, который происходил из Дамаска, где он родился в 1273 г. Его «Краткая история человечества» включает историю многих европейских государств, не считая истории сарацин от рождения Мухаммеда до 1328 г., даты написания книги, которая была завершена за три года до смерти ее автора. Абулфеда был знатного рода, воин и писатель, он присутствовал при осаде Сен-Жан-д'Акра в 1281 г. Для истории описание этого периода Крестовых походов имеет неоценимое значение.




111


См. «Лекции о сарацинах» Фримена; «Революции» Мариньи, т. I, с. 39; «Упадок и падение Римской империи» Гиббона, гл. 52.




112


«Законодательство Мухаммеда, изначально предназначенное для кочевых арабов, неизбежно отличалось узостью, отсюда известные сложности в его применении к нуждам более развитых и цивилизованных общностей. Для того чтобы успешно применять его, нужно было прибегать к традиции, казуистике и слишком большому количеству практических приспособлений и мелких изменений мусульманского кодекса, чтобы сделать эту казуистику доступнее». — Шуйлер, «Туркестан», т. I, с. 171.




113


«Палатный мэр» (франц.) — так называлось высшее должностное лицо во Франкском государстве при Меро- вингах. — Примег. пер.




114


Янычары, набранные впервые в 1329 г., были распущены только в 1826 г. Они прошли те же стадии, которые мы могли наблюдать у турецких телохранителей. Сначала их численность не превышала одной тысячи; в 1362 г. их было уже 10 тысяч; за три столетия она заметно увеличилась, и к тому времени они стали настоящими хозяевами империи, которые по своему усмотрению могли смещать и казнить султанов. Держали в страхе все общество. «Преторианцы», гвардия императора, созданная Сципионом Африканским, поначалу также были малочисленны, но при Августе они находились при нем постоянно в составе десяти тысяч человек (27 г. до н. э.), и их власть настолько возросла, что они по своему выбору могли передавать императорскую корону. Эти подразделения просуществовали до 312 г. н. э.




115


Махмуд построил в Газни большую мечеть, музей естественной истории с замечательными экспонатами и библиотеку. Считается, что он первый мусульманский монарх, носивший титул султана, и первый мусульманский император Индии.




116


См. Вамбери. «История Бухары», гл. 6.




117


Ассасины (от араб, хашшишин, буквально — потребители гашиша) — тайная сектантская организация нео- исмаилитов-низаритов, образовавшаяся в Иране в конце




XI в. в результате раскола в исмаилизме. Основатель — Хасан ибн Саббах. — Примет, пер.

Вениамин Тудельский, знаменитый еврейский путешественник из Наварры, по прибытии в Джубейл в 1163 г., писал: «В этой местности живут люди, именуемые Ассаси- нами, которые не приняли доктрин магометанства, но следуют учению того, кого считают вроде пророка Кармата. Они выполняют все, что бы он им ни приказал, будь это вопрос жизни или смерти. Имя его Шейх аль-Хашишим или "Старец Гор", по указаниям которого совершаются все действия этих горцев. Резиденция его находится в городе Кеде- моф»… (Нав 13:18). Т. Райт, «Ранние путешествия по Палестине» (Bohn), с. 78. Бодье дает пылкое описание земного рая, в котором, как рассказывали, жили Хашишимы.




118


Фатимиды были свергнуты Саладином в 1171 г.




119


Т. Райт, «Ранние путешествия по Палестине» (Bohn), с. 95.




120


Астрологи ислама предсказывали страшный ураган, который должен был в 1154 г. прийти с Востока. Но, так как урагана не случилось, объяснили, что имелся в виду Чингисхан. — Вамбери «История Бухары», с. 119.