MKAD 2008
Антон Некрасов








В 1986 году на каждого жителя Белокаменной приходилось по 0,07 автомобиля. Специалистами было заявлено, что если количество личного транспорта превысит 170 автомобилей на 1000 москвичей, то в городе наступит коллапс. Сейчас в Москве на 1000 человек 250 машин. Коллапс давно торжествует, причем его тоже заклинило в какой-то безнадежной мертвой точке. Но в один прекрасный день эта точка была сбита бампером «Porsche Cayenne» стоимостью в несколько миллионов. И по принципу домино все поехало – как, собственно, и мозги тех, кто выезжает по утрам на МКАД, чтобы по собственному желанию оказаться в круге первом… Этот роман про Дорогу длиною в сто девять километров, не имеющую начала и конца, где смерть – привычное дело, а ложь, предательство и жестокость выходят за рамки человеческого понимания.






Антон Некрасов

MKAD 2008





Пролог


К реву автомобилей добавился режущий грохот вертолетных пропеллеров. Посмотрев наверх из окна «Вольво», я увидел, как из отодвинутой двери геликоптера спиной вперед, упираясь ногами в порог и выставив задницу, появился человек в пятнистой форме. За спину заброшен автомат с длинным и толстым стволом, на голове зеленый круглый шлем. Оттолкнувшись обеими ногами, он начал быстрый спуск на фале. Прошло несколько секунд, и вот он уже, присев для равновесия, в позе Тарзана оказался на крыше джипа, мчащегося по МКАД со скоростью не менее ста километров в час. Отстегнув карабин, он отбросил фал рукой и осторожно лег на крышу внедорожника. Я не представляю себя на его месте. Наверное, я бил бы ладонями по крыше и умолял водителя остановиться. Но он спустился на джип с другой, видимо, целью.

Вертолет снова завис над дорогой, и в двери появился еще один пятнистый. Он повторил все манипуляции первого с той лишь разницей, что не стал опускаться на крышу «Мерседеса». Повиснув в двух метрах над головой товарища, он зафиксировал себя на фале, перевернулся вверх ногами и в этой совершенно необъяснимой для меня позе одним движением перебросил висящий за спиной автомат себе в руки. Через секунду я увидел, как он, непонятным образом сохраняя равновесие и хладнокровие, висит в воздухе и целится куда-то в кабину джипа.

Невозможно было делать какие-то выводы. Логика здесь отсутствовала. Если он сейчас даст очередь и голова водителя джипа разлетится как елочный шарик, что тогда станет с тем, кто лежит на крыше.

И мне пришло в голову: а что станет… с нами?

МКАД жила своей жизнью. Движение никто не останавливал. Машины мчались по дороге, словно вертолета не было вовсе. Я их всех понимаю. Кому-то нужно срочно оказаться в приемной, у кого-то жена рожает, третий просто ни хрена не видит и слушает «Король и Шут».

Скоро я понял, что выстрелов не будет. Сейчас, во всяком случае. Тот, кто висел над внедорожником, страховал своего товарища. Высуни кто из пассажиров джипа руку с оружием из салона, и его участь была бы для меня яснее ясного. Это был бы труп.

Но они ведь могут и через крышу выстрелить? – шевельнулась в моей голове лишенная тактических тонкостей мыслишка. – Через крышу-то, а?

И словно услышав меня, пилот вертолета ушел чуть влево, и пятнистый опустился еще на метр.

Я посмотрел на него, и в какой-то момент взгляды наши встретились. Мой был до краев залит страхом, его – безразличным покоем. С таким смотрят передачу «В мире животных» или давят запрыгнувшую на тропинку лягушку. Еще секунда – и он перестал на меня смотреть. Дотянулся свободной рукой до шлема и надел на лицо какой-то прибор, похожий то ли на огромные очки, то ли на видеокамеру.

– Джип тонирован, – понял я, – и сейчас он видит все, что происходит в салоне.

И я подумал, что если он посмотрит сейчас на меня, то увидит, что я ел полчаса назад в придорожном кафе…

Из машины высунулась голова. На секунду. И в следующее мгновение от нее отлетел и ушел назад через крышу «Мерседеса» фрагмент кости.

Что случилось, я понял лишь тогда, когда ветровое стекло «Вольво» забрызгали крупные и жирные, как короткого дождя, капли. Щетки автоматически включились и размазали по стеклу красную жижу.

– Проклятье!.. – рыкнул Пострелов и стал дергать рычаг быстро и отрывисто, словно по нему пропустили ток. Вода вылетала и билась о стекло. Щетки угорело метались перед моими глазами. Они смывали кровь. Пострелов, оказывается, на дух не переносит крови!

Я перевел безумный взгляд на дорогу. Головы уже не было видно. Лишь чья-то безвольная рука болталась, свесившись из окна. До тех пор, пока не ударилась о бетонную разделительную перегородку. От соприкосновения кузова с преградой вылетел сноп искр, руку закрутило, и она взлетела вверх. Потом, неестественно выгнувшись, повисла. Рука была или вывихнута, или сломана.

Вряд ли в этот момент один я находился в ступоре. То, что происходило на МКАД, видели все, кто имел счастье лицезреть зависший над потоком машин геликоптер. И разница между нами была лишь в том, что я не держал в руках руля. Наверное, трудно вести машину по переполненной трассе и одновременно любоваться этим сафари… Любоваться нужно было чем-то одним, а жить хотелось всем. Поэтому все выбирали дорогу и никто не останавливался. Скорость потока была неестественно высокой. Резкая остановка могла означать смерть или инвалидность.

Это были страшные минуты. Кто ошибется первым – водитель джипа, идущего перед нами, охотники, водители мчащихся рядом машин или я, сидящий за спиной Пострелова и думающий о том, что все закончится хорошо?

Мне захотелось ступить на землю и закурить, чтобы проветрить замусоренную не имеющими ответов голову. Мои уши резал разномастный шум. Крики в салоне Володиной машины, рубящий воздух рокот винтов, сигналы машин и стук крови в моих висках – все это смешалось в один звук и выворачивало мои внутренности наизнанку.

Я высунул голову в окно, чтобы ветер отхлестал меня по щекам и привел в чувство. И запах МКАД, этот ненавистный за годы работы на этой дороге запах выхлопных газов и укатанного асфальта, ударил меня.

Хлестко, до беспамятства…




I

Беляков


Мне постоянно кажется, что весна – это то время, когда надо мною летают растерзанные зимой души клинических идиотов. Хотел по дороге забавное что-нибудь вспомнить, чтобы от неважного настроения отделаться, но не получается. Набивается на воспоминание только всякая мразь. День сегодня совершенно не располагает к хорошему настроению. В голове сырое сито, ветер без привязи, не свищет, как у придурка, – а просто без определенной цели гуляет туда-сюда, ниши проветривает. У таких, как я, это называется творческим застоем. Глаза высматривают тени в пустоте, а внутри царствует вакуум. И кажется мне, что состояние это я уже давно когда-то чувствовал, и что превозмог, и что все будет хорошо, все образуется. Пытался понять, с чего началось, потом вспомнил – пустая затея. Если в голову не лезет ни одна законченная мысль, из этого не следует, что ты законченный болван, – просто усталость навалилась и нет сил ее стряхнуть. Но откуда творческому настроению взяться, если сутки приходится всякую шваль ломать, а двое суток отсыпаться и пытаться забыть эти сутки?

Весна – и нет лучше, кажется, времени для меня, весною рожденному. Но природа презирает гороскопы, и для нее Рыбы такие же твари, как другие прочие, с теми же брешами в иммунитете, тем же витаминным голоданием. И тут хоть зажрись химией и заешься железными яблоками, будь они хотя бы и молодильными, – не обманешь. Зима свое забрала и теперь пожирает, сука, катясь на санях дальше. И все в одну кучу до малого валится: прыщи на губах, настроение ни к черту от чего-то необъяснимого (не от прыщей же, в самом-то деле), и все вокруг поджидают момент, как бы добавить к этому салату прокисшему свою толику «добра и света».

Начальник отдела кадров ГУВД, баба зловещая, по всему видно – нечасто мужем любимая, три года назад не хотела меня, Рыбу, на работу брать. Рыбы-де люди бесхарактерные, влюбчивые, и в голове у них как раз ветер. Посему человеку, рожденному под таким знаком Зодиака, в спецназе МВД делать нечего. Но я ее уболтал, дуру уболтать большого труда не составляет. Я ей сказал, что служба в спецназе – дело тонкое, требующее наития, работать приходится со всеми знаками Зодиака, а Рыбы и есть тот знак, что впитал в себя отовсюду помалу, то есть способны предугадать поведение злодея. И опять же творческие личности под Рыбами и выпестовались.

Три года я занимаюсь тем, что вылетаю на разные стрелки-перестрелки, толковища и просто морду кому-нибудь набить. Нас в отделении шестеро, и сегодня как раз те самые сутки, после которых так хочется поспать и послать все к чертовой матери.

Позавчера некий случай произошел, не со мной, слава богу. Но я был ему свидетелем, и сердце мое сжалось от ужаса, ибо я сразу представил себя на месте той дамы и не нашел тогда слов, и сейчас не нахожу, чтобы описать ее состояние.

Люблю я у окна чай пить.

Вот так сидел я сегодня и пил чай при открытом окне, держа в энкавэдэшном подстаканнике, на блошином рынке купленном, чай с бергамотом. И в тот момент, когда решил сдуть серебристую пыльцу с дымящегося зеркальца, на подоконник упала сосулька. С бивень слона размером, как мне показалось. Как бы то ни было, но если бы я следом увидел слона, веревочкой к воздушному шарику привязанного, ничуть не удивился бы. И вылетел бергамот из чая, а чай из стакана, и хлынуло мне все это по отдельности на то место, простите, которое к чаепитию совершенно не расположено.

Но это относится к весенним мерзостям, а никак не к случаю, на глазах моих произошедшему. Впрочем, случаи эти похожие, разве что без бергамота.

Возникло на дверях каждого подъезда объявление угрожающего характера в прошлую субботу. Из меня, знаете, никак не может выветриться дух замученных в сталинских лагерях и порубленных Батыем предков. Когда я вижу на двери объявление, у меня сразу холодеют ладони. Ибо никогда еще на бумаге, недоброй рукой работника ЖЭКа прижатой к двери, не была написана добрая весть. Это или война, или воду отключат, что еще хуже в некоторых случаях. И безобидное на этот раз сообщение на бумаге было, и предупреждалось им, что в субботу, в 11:00 будет сброшен снег с крыши нашего 11-этажного дома. И что машины-то убрать, конечно, лучше, если, конечно, машины жаль. Так, на всякий случай. Я машину под окном не ставлю никогда. Три года назад из чьей-то блядской руки вывалилась вилка, – не исключаю, что не вывалилась, а была интеллигентной рукой выбита, – и упала на капот моей «Тойоты». С тех пор двор для меня стал глазом дракона, и я наматываю по сто лишних метров от дома до стоянки.

Примечательно и характерно, что сброс снега был запланирован на 11:00, а объявление засветилось бельмом в 9:00. Тем не менее я подивился тому, как незаметно и быстро исчезли со двора все авто.

Первая серия, она же – прелюдия этого триллера под названием «Крик», закончена. Можно сходить перекурить.

Вторая серия.

Живет в соседнем подъезде мужик, которого все почему-то считают колдуном. Я его вижу часто, на колдуна он похож, как я на испанского летчика, но в глаза ему на всякий случай все равно не смотрю. Колдун трудоустроен неплохо. Разместив ПБОЮЛ по месту жительства, – в одной из комнат сдаваемой в аренду двухкомнатной квартиры, – он принимает братков, моргающих, как цветомузыка, потертых временем и дорогами дам и других умалишенных, которые всегда готовы выложить по 10–15 тысяч рублей за привороты-отвороты, смерть врагу и провокацию эректильной дисфункции любовникам своих неверных, потрепанных временем и дорогами дам. В общем, ходят к нему те, кто хочет чьей-то погибели и кто сам желает ее избежать. Моя писательская фантазия подсказывает мне, что к колдуну по очереди ходят обе стороны впотай друг от друга. Помогает он, конечно, всем. И моя писательская фантазия опять наталкивает меня на мысль, что он дает себе отчет в некой зеркальности своих колдовских мероприятий, но тем не менее поступает вопреки здравому смыслу. Я его понимаю. А еще лучше его понимает мой знакомый по стоянке Виталька, который живет в соседней комнате той самой арендуемой квартиры и который все звуки, коими сопровождается изгнание или, наоборот, форум демонов, слышит так, как если бы все это было адресовано ему. Против такого паранормального соседа он не протестует, справедливо полагая, что иметь своего колдуна во фрэндах не каждому выпадает счастье. Отчасти со слов Витальки эта история и рассказывается сейчас.

Поведал он ее мне вечером того дня, как увидел я картину, заставившую сердце мое покрыться коркой льда.

В очищенный от машин двор, радуясь, верно, что как же хорошо жить в таком не запруженном автотранспортом дворе, въехал «Лексус-RX-350» черного цвета и припарковался у колдунского (Виталькиного) подъезда. Из него вышла женщина лет сорока пяти на вид. Я сразу понял, по чью душу посетительница, точнее сказать, кому она свою принесла. И в темпе, в котором обычно идут за гробом королевских особ, взошла она на ступени.

Я стоял, пускал в окно ржавый от зависти сигаретный дым, и фантазии мои, свойственные только одним гороскопическим субъектам – Рыбам, не давали мне покоя. Я думал о том, что можно выйти во двор, дождаться появления расколдованной бабы и предложить поменять ее 350-й на мой 300-й. Без доплаты, разумеется. «Она бы согласилась», – хрипели мне в ухо самые худшие из характерных рыбьих черт. Я только что закончил думать о том, что на стоянке стоит ее 300-й, а я вижу свой 350-й, как на тот, что я видел, упал огромный кусок льда с примерзшим к нему сугробом снега.

Мастер эротической прозы описал бы эту картину так:






«Огромный, похожий на ладонь ослепшего от онанизма циклопа пласт загрубевшего снега трахнул чернявого красавца с такой дикой страстью, что тот подскочил на месте и дико закричал».





Я делаю паузу, чтобы вы могли представить, отчего бергамот оказался на моих брюках спустя двое суток после случившегося.

Мысленно я быстро поменял «Лексусы» местами. Ее подогнал к подъезду, свой поставил на стоянку.

Через минуту появилась она, – в распахнутой норковой шубке, словно от паха до горла вспоротая безумным охотником медведица, – дама стала бегать вокруг машины и махать лапами.

Я не мог дальше смотреть на это. С мертвым сердцем я сел в кресло и включил телевизор. Дальнейшее продолжение истории ведется от лица Витальки: «…я как увидел эту суку, сразу возненавидел. А она ему в комнате говорит: „Мне бы хотелось, чтобы эта молоденькая дрянь, что от него понесла, аборт сделала“. Колдун сообщил, что он не гинеколог, а всего лишь психолог и видит прошлое и будущее, но даже и в таком своем сверхъестественном состоянии не в силах повлиять на промысел божий, но она дала ему 20 тысяч, и он согласился. Полчаса они там что-то кашеварили, такое впечатление, что он аборт как раз и делал, а потом я услышал совершенно лишний в данной ситуации вопрос. Он был столь же не к месту в той комнате, как был бы не к месту Святой Валентин: „Скажите, а бог простит?“ Колдун: „Не вы же аборт делать будете“. Этого оказалось достаточно. Через минуту программа дистанционного прерывания беременности была установлена, произошел расчет, а еще через мгновение раздался вой во дворе».

Моя хрустальная, несбыточная мечта теперь – узнать, сделала ли та девчонка аборт.

Мечта номер два – «Лексус-RX-350». Но это, кажется, еще более недостижимая мечта.

Добравшись до Управы, я оставил машину на парковке и поднялся на наш этаж. Приехал я, кажется, первым, и это еще больше испортило мне настроение. Тишина, в раздевалке вокруг витает характерный запах спортивного зала, мужской силы и отрешенности. Хоть волком вой.




Стоя в трусах и носках, я вынимал из кабинки камуфляж и снаряжение. Нет страшнее картины, наверное, чем мужик в трусах и носках. Мне отец всегда говорил – прежде чем снять брюки, стяни носки. Наличие носков лишь подчеркивает, что ты в трусах. Отсутствие оных позволяет играть мышцами и делать вид, что не обстоятельства тебя раздели, а твоя воля. Но привычка не прижилась. Ребенком я оказался трудновоспитуемым.

Через пару минут появился, слава богу, Касьяненко. Здоровый парень казацкого происхождения, разговорчивый до омерзения. Иногда за это хочется его убить.

Натянув брюки и куртку, я застегивал пуговицы, «молнии», трещал липучками. Пустой разгрузочный жилет валялся под ногами, мешал мне, но отодвигать его в сторону было лень.

– Проголосовал? – спросил он, предполагая, видимо, что я из тех, кто ходит на выборы.

– Сходил. Проголосовал. Честно сказать, не впечатлило. Попусту потраченное время. Девчонки все древние, самой молодой не меньше пятидесяти, макияж второсортный, костюмы подобраны второпях. Занавески на кабинках не в тон стенам спортивного зала. Мент у входа хранит на бровях чувство вины за вчерашний день. – Нагнувшись, я поднял «разгрузку» и накинул ее на плечи. – Кастинг наблюдателей явно не проводился, брали первых попавшихся. Тот что слева имел вид изнуренного онанизмом начальника вещевого склада воинской части, вторая смотрела на мир сумасшедшими глазами сквозь стекла огромных очков в плексигласовой оправе. Что она могла наблюдать, я не понимаю. Третьего не было, хотя стол для него имелся.

Бюллетень ничего. С голограммой. Прилепленной криво. В кабинках толком не переодеться – занавески колышутся, видно ноги. Туалетная бумага отсутствует…

Касьяненко слушал и скорбно молчал. Он не понимал людей, которые не ходят на выборы. Он их осуждал, считая, что лучший способ бороться с кандидатом от власти – это голосовать за любого его конкурента. Что он и сделал вчерашним днем, я так думаю. Интересно. Кто получил лишний голос только потому, что Касьяненко недолюбливает Медведева? Медведев знает, что его Касьяненко недолюбливает?

Вот какие вопросы приходят в голову рожденному весной капитану спецназа МВД.

Но Касьяненко нужно заткнуть, иначе потом весь день придется слушать долгоиграющую историю, которая начинается утром, а заканчивает он свое повествование ближе к ужину. Лучший способ заставить его замолчать – начать рассказывать свою историю, ту, которая ему не по душе. Двухметровый гигант обижается как ребенок и уходит в себя. Лучше бы он оттуда и не выходил вовсе.

– Согнутый всего в два раза бюллетень еле засунул в щель. Не представляю, как справляются с очевидной проблемой те, кто согнул его вчетверо, – секу я неприятными словами его веру в то, что на выборы ходить нужно. – Динамики никакой. Все сидят в ступоре, смотрят друг на друга: секретари на наблюдателей, наблюдатели – на секретарей. Кто-то приходит, кто-то уходит. Сюжет получается рваный, общий смысл теряется за частными мелочами, как то: «Скажите, а какой знак можно поставить?». Я: «Ставьте на них всех крест!» Секретарь: «Против всех голосовать запрещено!!! Если спустили – идите!!!» – чувствуется инструктаж. Я: «Так вот что в кабинке делать надо было?» Брови сержанта вскидываются и подбитой птицей падают на утес носа. Он все слышал, но ничего не понял.

Главная музыкальная тема мероприятию соответствует так же, как открытию оздоровительного центра соответствует «Интернационал». Напитков никаких, финал смазан. Дресс-код отсутствует, впускают кого попало. Я ушел, этого никто не заметил. Из воспоминаний – календарь на папиросной бумаге на восьмой год, засунутый мне в паспорт похожей на Крачковскую секретаршей постпенсионного возраста. Надеюсь, ее номера телефона на нем нет. В общем: любовь – один балл, детектив – три, секс – два, извращения – пять. До сих пор пытаюсь понять смысл ограничения до 18 лет…

– Ты политически близорук, – режет меня Касьяненко, дальше, всего один раз – Кас.

Постепенно подтягиваются пацаны. Всего нас шестеро на круглые сутки. Плюс два пилота вертолета «Ми-6».

Спецназ РУБОПа ГУВД Москвы по контролю МКАД. Блатное место по меркам СОБРа.

Хохот стоял гомерический, когда в раздевалку вошел Мерцалов. Подполковник Мерцалов, командир нашего краснознаменного (шутка) отделения, мужик мировой, но свирепый. При нем лучше не хохотать, ибо к веселью он относится с какой-то патологической ненавистью. Вся жизнь его прошла на войне, он обвешан орденами и медалями, как Брежнев, шрамами покрыто лицо Цербера нашего, и к каждому – уважение немереное.

– Гогочем? Пять минут.

И ушел. Это означает, что через пять минут он едет на свою новую войну. Ну и мы вместе с ним, обуза. Он бы давно всех перерезал лично, этот пятидесятилетний мужик, переодевшись во все черное и измазав лицо сажей, – перерезал, но ему навязали пятерых салабонов, от которых шума и пыли больше, чем толку.

На «Газели» цвета диарейного поноса с надписью «Аварийная» мы выезжаем на вертолетную площадку. Через полчаса, проверив связь и оружие, поднимаемся на борт. «Ми-6» психоделической раскраски – желтый с красными узорами. Сразу не поймешь, какому ведомству он принадлежит. Не то пожарному, не то со съемочной площадки Джона By. Я знаю каждый закуток в нем, сиганул с него с парашютом восемьдесят четыре раза. Еще двадцать – с «Ила». Потом сигать надоело, квартиру не дали, уволился из ВДВ и теперь вот здесь в качестве салабона езжу с Мерцаловым для регулировки движения на самой большой кольцевой дороге в мире.

– Значит, так, – говорит Мерцалов… Если бы мы сидели сейчас без средств связи в «сферах», где наушник вставлен в шлем, а микрофон выведен ко рту, можно было даже не думать о какой-то беседе. В «вертушках» во время полета стоит такой густой вой, что его можно резать ножом. Прокричи – сам слова не услышишь. Но «сферы» глушат звуки сами по себе, а наушник вставлен прямо в ухо – удобно и практично. – Значит, так. Какая-то бригада согнала машину жены заместителя начальника РУБОПа…

– Ююкина?! – орет Панфилов, второй по древности после Мерцалова.

– Еще раз рот откроешь, выброшу в рампу, и побежишь следом. Так вот, какие-то недоноски спихнули машину жены заместителя начальника РУБОПа, и та покалечилась. Приметы тачки есть, дополнительную информацию получим по дороге и на месте. Вопросы?

Жена Ююкина, это, считай, наша жена.

Если бы так было, она бы обязательно добавила мне так необходимые двадцать тысяч долларов до «Лексуса-350». Уж я бы постарался.




II

Вера Игоревна


Динамический хаос, по мнению ученых, это сложное непредсказуемое поведение детерминированной нелинейной системы. Оказалось, что простые системы, состоящие из малого числа компонентов, с детерминированными правилами, не включающими элементов случайности, могут проявлять случайное поведение, довольно сложное и непредсказуемое, причем случайность носит принципиальный, неустранимый характер. Такого рода случайность, непредсказуемость развития системы понимается как хаос.

Грань хаоса – критическая точка системы, в которой незначительное изменение может либо вызвать хаотическое поведение системы, либо замкнуть систему в статическом состоянии.

Существует предположение, что без внешнего воздействия системы стремятся к точке грани хаоса.

Серебристый «Мерседес Геленваген», объезжая затор на пересечении МКАД с Дмитровским шоссе, выскочил на встречную. Чтобы избежать столкновения, он принял вправо и тут же принял левым бортом удар по двери водителя. Не ожидая маневра «Геленвагена», черный «Мерседес-600» вмял дверь джипа и остановился. Не нажми водитель на тормоза так быстро, тяжелая машина протаранила бы джип, как торпеда.

Не успел шофер седана выйти, – он лишь открыл дверь и ступил ногой на асфальт, – как водитель джипа включил передачу, и машина, визжа четырьмя колесами, рванулась вперед.

Не ожидавший такого резкого старта находящегося в аварии автомобиля и объезжавший место происшествия водитель «Ауди» резко взял вправо, и в заднюю дверь его тотчас врезался микроавтобус «Караван». Куски стекол влетели внутрь салона и ударили в лицо водителю. А тот, кто сидел в «Караване», ударил по тормозам, и в корму его, заперев выезд с Дмитровского шоссе на МКАД, въехал «Порше Кайен».

Едва «Порше» остановился, стряхивая с лакированного капота каленые кубики стекла, его бампер сломал «Москвич». Сердце пожилого водителя не выдержало, от шока у него перехватило дыхание, он схватился за грудь и через минуту умер. А пока он боролся со смертью, в левую дверь «Кайена» ударили «Жигули» седьмой модели, а сзади, взбугрив багажник, шарахнул джип «Лексус». Ветровое стекло «Кайена» вылетело и, таща за собой резиновый уплотнитель, раскололось на сотни осколков на крыше «Москвича».

Молодой человек за рулем «Кайена» бился в салоне, как кукла в руках нервной девочки. Во время последнего удара сорвавшееся с «Лексуса» зеркало полетело вперед, словно пущенное пращой. Ударившись о голову водителя «Порше», оно разлетелось вдребезги, засоряя салон внедорожника осколками, фрагментами пластикового корпуса и мозгами. Упав на руль, мертвый водитель с бесприютной тоской смотрел в окно своей машины, из левой брови его торчал осколок стекла.

Его остановившееся сердце, прижавшись к рулю, выло, и этот звук тонул в десятках других, раздававшихся вокруг.

Система замкнулась.

Водитель «шестисотого» захлопнул дверь и, резко выкручивая руль, взял с места в направлении, куда умчался «Геленваген». От обеих машин на холодном асфальте остались лишь жирные следы пробуксовки.

Отъезд машин – первопричины коллапса – уже ничем не мог помочь системе. Она дошла до точки хаоса. И замерла в статическом положении.

«Шестисотый» догнал серебристый «Геленваген» на развязке, ведущей к Вагоноремонтной улице.

Поведение водителя джипа не оставляло сомнений в том, что он понимает, что его гонят, что он не хочет, чтобы его загнали, и что он предпримет все усилия для того, чтобы избежать встречи с хозяином машины, стоимость которой более трех миллионов рублей.

– Сам он не остановится, – спокойным, словно речь шла о чем-то неинтересном, сказал водитель «шестисотого».

– Ну так останови его, – через минуту, голосом человека, полностью отдавшегося бесцельному наблюдению за природой за окном, произнес сидящий на заднем сиденье мужчина.

– Остановится, – пообещал сидевший рядом с водителем третий, не поворачивая головы и не выпадая интонацией из общего разговора.

На развязке все закончилось.

Выезжавшая на МКАД фура заставила джип притормозить, и водитель «шестисотого», угрожая водителю фуры столкновением, заставил ее остановиться.

Джип оказался в мышеловке.

Поняв это, трое мужчин из джипа тотчас освободили салон и оказались на улице. Их взгляды могли уверить любого в необходимости держаться от них подальше. Особенно от того, кто сидел за рулем «шестисотого».

Но водитель черного седана вышел не один. Вместе с ним выбрался из салона, тесного для него и неудобного, его спутник.

Первым делом они обошли машину и развернулись лицом к капоту, оценивая повреждение. Было на что посмотреть. Решетка радиатора превратилась в хлам, капот чуть примялся, как поддетая ножом крышка консервной банки, бампер развалился на две части и свисал с морды «Мерседеса» казацкими усами.

Все это время они стояли спиной к ожидавшим их приближения пассажирам джипа и спустившегося на нетвердых ногах со ступеней еврофуры «Вольво» дальнобойщика.

– М-да, – сказал водитель и развернулся к тем, благодаря которым стоимость «Мерседеса» возросла не менее чем на десять тысяч долларов.

Второй, пережевывая жвачку, уже шел вперед. Подошли они вместе.

Подумав, водитель фуры поднялся в салон и стал ждать. Двое русских, загнавших троих кавказцев. Это не просто двое русских и трое кавказцев, а двое русских на абсолютно новом побитом «шестисотом» и трое кавказцев на свежем побитом «Геленвагене». Между двумя этими ситуациями пропасть глубиною в Марианскую впадину. Все указывало на то, что если речь и пойдет о вызове комиссаров страховых компаний, то не сейчас. Водитель фуры заблокировал двери. В конце концов, он не имеет к этому никакого отношения, а его отъезд может обострить ситуацию.

– Эй, что хотел? – прикрикнул один из кавказцев, погружая руки в карманы.

– На «эй» зовут коней. Для тебя, черт поганый, я – Александр Иванович.

– Э, э-э! – потемнели кавказцы. – Ты с кем сейчас разговариваешь!

– С тобой я разговариваю, урла черножопая, с тобой. – И молчавший до этой минуты спутник водителя двинулся вперед.

Теория вероятностей занимается изучением событий, наступление которых достоверно не известно. Она позволяет судить о разумности ожидания наступления одних событий по сравнению с другими, хотя приписывание численных значений вероятностям событий часто бывает излишним или невозможным. Согласно Лапласу, внесшему, пожалуй, наибольший вклад в развитие теории вероятностей, она «по существу представляет собой не что иное, как здравый смысл, сведенный к вычислениям». Слово «вероятно», его синонимы и производные от него могут употребляться в различных значениях. Примерами некоторых из них являются следующие утверждения: «Вероятно, завтра у меня будет секс», «Вероятно, Буш слабоумен» и «Если я брошу царский червонец 100 раз, то, вероятно, она выпадет вверх „орлом“ от 40 до 60 раз». Математическая теория вероятностей имеет дело с утверждениями, аналогичными последнему.

Их было трое, перед ними были двое. Двое хамили троим. В неправильно разбитом «шестисотом» сидел какой-то невысокого роста русский и выходить боялся. Двое выслуживались. Не грех воспитать и, если тема пройдет, тут же выбить бабки на ремонт джипа. Уже никто никогда не докажет, что они побывали в роготряске на пересечении с Дмитровским шоссе.

– Я выдеру тебя, как собаку, – пообещал названный урлой и по-кавказски резко двинулся на кровника.

Тот спокойно шел ему навстречу.

Водитель фуры в огромное, похожее на трюмо зеркало видел, как приятель русского из «шестисотого», сплюнув сквозь зубы, чуть сменил курс и направился к двоим оставшимся кавказцам.

Он добрался до них, обойдя вмятую дверь джипа, быстрее, чем их друг приблизился к водителю.

Сжавшись, как пружина, один из двоих кавказцев невидимым движением выбросил вверх ногу.

Движение было молниеносным, раздался лишь хлопок штанины.

Русский у самого своего лица перехватил ступню кавказца. Подошва туфли в его руке согнулась, каблук отслоился, раздался хруст кости. А потом мощным ударом ноги ударил по опорной ноге кавказца. Подлетев в воздухе и перевернувшись, тот ударился спиной об асфальт так, что из легких с резким звуком вылетел воздух.

Тот, что бросился на водителя, этого не видел. Он вообще ничего не видел и не слышал. Только лицо оскорбившего его русского и его ровное дыхание. Только этот звук раздавался в космосе кавказца – никому не слышный шум работы легких кровника.

Элементарная теория. В очень простых ситуациях интуитивно ясно, каким образом можно приписать вероятности отдельным событиям. Например, если в коробку положить 3 черные и 2 белые фишки для игры в покер и хорошенько потрясти ее, то представляется более вероятным, что извлеченная из коробки наудачу фишка окажется черной. И действительно, вероятность извлечь черную фишку на раз больше вероятности извлечь белую. Так как это испытание имеет 5 возможных исходов, из которых 3 приходится на долю черных фишек, то доля благоприятных исходов подсказывает, что вероятность извлечь черную фишку составляет 3/5. Ту же самую ситуацию можно сформулировать другим порядком. Шансы вынуть черную фишку равны 3 к 2. То есть выше.

Минуты стояния трех машин хватило, чтобы пробка выросла до километра. В утренней темноте было плохо видно, что происходит под колесами фуры, а «Мерседес» и «Геленваген» загораживали ту часть картины, что можно было рассмотреть в свете фар. Не такое уж редкое явление на МКАД как столкновение переполоха не вызвало. Просто все догадались, что попали. И стали ждать, разговаривая с абонентами по телефону самыми популярными в Москве фразами: «Ты где?» – «Я в пробке».

Логика не работала. Не работала математика. Из «три к двум» в течение восьми секунд ситуация превратилась в «один к двум». Через мгновение после того, как треснула берцовая кость кавказца, тот, что бросился на водителя, вдруг оторвался от земли. Ноги его высоко вскинулись, и он плашмя, как лист фанеры, рухнул на асфальт. Нога водителя «шестисотого» поймала его на противоходе. Отбитые кишки и муть перед глазами – это все, что видел и чувствовал оскорбленный.

Приятель водителя вынул из кармана какой-то предмет и склонился над переживающим болевой шок водителем «Геленвагена».

Третий кавказец, белый как полотно, трубил губами, как в горн, и из обрывков фраз можно было составить кое-какие слова. Кажется, он предлагал разобраться по-человечески.

Лезвие тускло мигнуло сначала в полуметре от головы обезноженного кавказца, а в следующее мгновение – за его ухом.

– Стоять!

Сказано было негромко, но выбравшийся из «шестисотого» мужчина невысокого роста относился к той породе людей, чей негромкий голос был слышен издалека, и даже при шуме десятков двигателей, и даже в крике продолжающего стоять третьего кавказца.

Прикрывая ладонью левый лацкан пиджака, он дошел до места схватки.

– Кто старший?

Стоящий молча указал на тяжело дышащего, лежащего на животе приятеля. Свет фар отразился от его кожаной куртки, и на мгновение показалось, что кавказец – Прометей, решивший добавить истории немного огня.

Не убирая ладони от груди, мужчина дошел до сбитого с ног главаря и свободной рукой убрал с его шеи ногу своего телохранителя.

– В десять вечера привезешь на Охотный Ряд сто тысяч долларов. Документы я твои заберу, ладно? Если не привезешь, я тебя через жопу выверну. Ты меня понял?

– Куда… на Охотный Рад? – прохрипел лежащий, перемалывая на губах пузырящуюся розовую пену.

– Не сомневаясь в том, что ты меня понял, я все-таки спрашиваю тебя: ты понимаешь, что, говоря о жопе, я ничуть не преувеличиваю?

– Я понимаю… Но где на Охотном Раду?

– Вот здесь, – мужчина отнял руку от груди, и нетвердый взгляд кавказца нашел на лацкане пиджака флажок с триколором. – Ровно в десять вечера ты принесешь сто тысяч к центральному входу. Тебя встретят.

Поднявшись, мужчина коротко бросил своим:

– Поехали. – И через несколько мгновений уже сидел на своем месте в «шестисотом».

* * *


Жена генерала Ююкина Вера Игоревна вышла из дома и в сопровождении охранника дошла до черного «Мазерати».

– Спасибо, Владимир, на сегодня ты свободен.

– Вера Игоревна, ваш муж сказал, что вы не должны ездить по городу одна.

Она потемнела лицом. Вот уже третий месяц ей намекают на то, что водительские права получены ею только потому, что муж генерал. И кто намекает?

– Я не намекаю, – еще больше обострил ситуацию охранник. – Вы возите большие суммы денег, вы потенциальная жертва уличного разбоя. И мне не хотелось бы потерять работу только потому, что я ослушался вашего мужа.

Вера смягчилась. Охранник был прав, а она любила рассудительных людей. Объяснив, что крутит руль получше самого генерала Ююкина, она пообещала ничего Ююкину не говорить, более того, еще пообещала увеличить зарплату Владимиру. Охранник тоже смягчился. Эта семейка его достала. За три месяца эта корова разбила три машины. Сначала на Кутузовском в щепы разнесла задницу «Лексусу», потом на Ленинском проспекте согнула фонарный столб. Последняя неприятность произошла на МКАД: Вера Игоревна оставила вишневую «девятку» без дверей с правой стороны. Во всех случаях правоохранительными органами была доказана вина тех, кто имел несчастье ехать рядом с Верой Игоревной. «Лексус» – тот подставлялся. Нашли тормозной путь с заносом. «Девятка» совершала неправильный маневр – это было доказано сразу. Приехавший на МКАД коллектив ДПС из трех машин выслушал довод Веры Игоревны и согласился с ним – действительно, преимущество во время движения было у Веры Игоревны. Потому что у нее была выше скорость. И опять же водитель «девятки» указатель не включил, сообщая Вере Игоревне, которую не видел – вторая ошибка, что перестраивается. Совокупность трех этих вин в суде была доказана, и теперь Вера Игоревна ждала, пока на бывшую квартиру бывшего водителя бывшей «девятки» найдется покупатель.

За установку столба в неположенном месте никого наказать не удалось, и две недели Вера Игоревна по этому поводу невероятно переживала. По ее мнению, вкопать «кобру» в том месте, где она ее нашла бампером, мог только идиот. Сначала у Веры Игоревны был «Мерседес-СЛК». То, что от него осталось, пришлось продать. Потом она села за руль синего «Ауди». После встречи с «девяткой» седан был загнан в мастерскую, где совершенно бесплатно (как и «мерина», кстати, тоже) в хлам разбитую машину превратили в сияющий лаком автомобиль. Всю левую сторону пришлось срезать и приварить новую. Для этой цели из далекого Бремена была специально привезена точно такая же «Ауди», но битая с правого борта. Задолжавшие за свою свободу мастера со станции разобрали обе машины, кое-что отрезали, кое-что приварили, и через три недели Вера Игоревна, увидев свою машину, объявила о своем желании снова сесть за ее руль. Синий «Ауди» ей снова нравился. Он гармонировал с синей кожаной курткой и сапогами, которые она вчера видела в Третьяковском проезде. Но сказано ей было, что к сапогам лучше подобрать другую модель. Ибо эта, разгоняясь до ста километров в час всего за шесть секунд, начинала почему-то прыгать по дороге, как подбитый заяц. Сказывалась, видимо, неровность сварных швов. «Ауди» было решено продать, выдав за новый автомобиль, приобретенный с сайта Berlinauto. Покупатель нашелся скоро. Какая-то сучка с костлявыми плечами и психоделическим именем Тина, посидев в тачке, сваренной из двух, попробовала снизить цену на том основании, что порван коврик. Вера Игоревна скинула пятьдесят баксов, и сучка согласилась. Сегодня в десять вечера муж этой костлявой должен был приехать, отдать «Фольксваген» и доплатить тридцать тысяч. Покупатель на «Пассат» этой семейки лузеров у Веры Игоревны уже имелся. В общем, день начинался хорошо.

Охранник отвалил, она выехала на Кутузовский и едва не врезалась в виновный в этом «Киа Сорентто». Пришлось дать по тормозам, едва не заставив совершить наблюдающего за выездом охранника непроизвольное мочеиспускание.

За день нужно было сделать три вещи. Забрать деньги из двух салонов, посетить Третьяковку. А вчера Вера Игоревна приметила в одном из бутиков потрясное платье. Будет чем утереть рыло анатолиюгеоргиевичевой бабе. Тринадцать тысяч долларов, но было за что.

Забрав из кассы первого салона сорок тысяч долларов, она выехала на МКАД и погнала «Мазерати» на юг.




III

Шилов


Говорят, – и я не знаю, правда ли это, – что человек сам является опасностью для себя. Это объясняется тем простым доводом, что все его поступки не находят себе места в ежедневнике создателя. А на мой взгляд, человек просто существо глупое и непрактичное. Он пишет стихи, лазит в окна к возлюбленной, а уйдя от нее, идет домой и вычерчивает схему какой-нибудь установки, двигающей горы, находит формулу яда или уверенной рукой, которой только что держался за грудь любимой, вытачивает на станке корпус ядерной бомбы. То есть, едва успев создать предпосылки для создания одной жизни, он тут же размышляет над тем, как убить себя и еще несколько миллионов. Или же, напротив, вообще не делает ничего. Что ставит под вопрос смысл его присутствия на планете и целесообразность трудов его родителей и общества, примененных к нему в раннем его возрасте. Я, например, знаю одного представителя этого подвида класса человеков, и мне стыдно, что мы с ним близки настолько, что понимаем друг друга без слов. Утром этот глупец и лентяй встает рано, ибо ему нужно спешить на работу, и это, казалось бы, должно привлечь к нему волну уважения. Однако стоит только подумать, чем занимается этот человек, – а он ремонтирует асфальтовые дороги, – как лично у меня он тут же вызывает антипатию. Вечером он отправляется домой, чтобы помыться в своей квартирке, переодеться и отправиться на улицы ночной Москвы для бестолкового времяпрепровождения. Либо валяется на диване, чтобы читать книги или смотреть телевизор. Ничего, кроме неудовольствия, этот человек у меня не вызывает, и, хотя знаю я его много лет и пора бы уже к его не слишком благочестивым поступкам привыкнуть, смысл его жизни лично для меня непонятен.

Этот человек – я. Все двадцать восемь лет моей жизни прямо указывают на то, что уже при рождении на мне был поставлен крест. Мой отец, бесшабашный веселый человек, любил шутить, и последняя его шутка относится к 1980 году – это последний год, когда отец был рядом со мной. Незадолго до Олимпиады мы отправились на юг – тогда, двадцать семь лет назад, применительно к семье токаря и фрезеровщицы, это анекдотом не выглядело, – в Евпаторию. Помнить то, что там происходило, я, понятно, не мог, ибо шел мне седьмой месяц от роду, и ничего, кроме соска, меня не интересовало. Как победителю соцсоревнования отцу выделили путевку, и не воспользоваться ею, только потому что ребенок не совсем готов к переездам, было бы глупо. Второй раз путевки можно было не увидеть, как, впрочем, и не победить в социалистическом соревновании. Это был год, когда вся страна собиралась показать миру, что такое Олимпиада в цитадели мира и счастливой жизни. Для этого, говорят, за 101-й километр выслали десятки тысяч подозрительных лиц, а на границах усилили бдительность. При этом в понятие «граница» входило все, чем заканчивается родина, в том числе и черноморские пляжи.

Я уже не понаслышке знаю, что, когда усиливается бдительность, ослабляется процесс соображения. Приоритетными становятся зрение, слух и вкус, и почти отваливаются в сторону, за отсутствием надобности, чувство юмора, ощущение полета и размышления о былом. Вот в таком приблизительно состоянии и находились в то время подчиненные Комитету государственной безопасности сотрудники пограничной службы. По пляжу, рассказывают, по раскаленному песку и гальке, среди тысяч оголенных тел, бродили странные личности в светлых брюках и рубашках. Загорать они – не загорали, купаться – не купались, они только ходили и сквозь черные, словно закопченные для просмотра солнечного затмения очки что-то рассматривали. Эти вечно бодрствующие, напрочь лишенные чувства юмора и меры существа оставляли у кромки воды следы, которые за ненадобностью тотчас смывали волны. Эти существа делали вид, что они незаметны. Страна воспитывалась фильмами о резиденте Жженове, и потому особенного удивления эти фраера не вызывали. Евпатория жила по своим законам, но папу моего – именно моего папу почему-то, а не папу ныне здравствующего Виктора Пискунова, моего нынешнего начальника, – это гуляние странных личностей вдоль морского побережья задевало больше всего. Мы приехали из Кемерова, до ближайшей границы оттуда на собаках несколько недель. Сам факт охраны прибрежных государственных границ Союза ССР был для приезжих, подобных нам, в диковинку, но именно моего папу – именно моего, а ничьего другого, – это подвигло на поступок, не соверши он который, все в моей жизни могло стать по-другому.

Вдоволь наплававшись, он дождался, когда с ним поравняется очередная парочка, после чего вышел из воды. Тяжело дыша и характерно припадая на ногу, как припадает застигнутый врасплох судорогой пловец, находившийся в воде не менее трех часов и чудом добравшийся до берега, он задал им вопрос, который отныне станет проклятием нашей семьи:

– Скажите, это Союз Советских Социалистических Республик?

Мой папа слыл балагуром и человеком с хорошим чувством юмора, хорошо разбирающимся в предмете, но слабо ориентирующимся, как выяснилось, в политической обстановке. Но мы жили слишком далеко от водных рубежей нашей родины, чтобы разбираться в этом хорошо. Поэтому наш отпуск закончился сразу. Как только прозвучал вопрос. В Кемерово, на берегу Томи, этот экспромт вызвал бы взрыв веселья. В Евпатории папу закрыли, ни разу не улыбнувшись. Пока устанавливали личность – паспорта, жены и грудного ребенка при таких обстоятельствах, для подтверждения отсутствия дурного намерения, понятно, было недостаточно, – мама жила со мной на съемной квартире и уже на следующий день у нее пропало молоко. Пока она обивала порог местного учреждения госбезопасности, пока звонила в Сибирь с мольбой побыстрее прислать все характеристики и отчеты о трудовой деятельности отца, минул месяц. Вскоре характеризующие папу материалы пришли. Из них следовало, что мой непьющий отец числился на заводе, на котором проработал десять лет, зачинщиком дебошей, и его фото не сползало с доски позора. План он не выполнял, а то, что его направили на отдых вместе с семьей как победителя соцсоревнования, так это в связи с его сговором с учетчицей, которая уже уволена. В общем, как это было принято в те незапамятные времена, а сейчас так это вообще принцип существования всех и вся, перебздив выглядел полезнее недобздива. Чекисты пообещали маме выпустить ее мужа через три дня, но в тот же день, когда она узнала об этом, мой отец, защищая в камере свою честь, был убит.

Я знаю точно – прирезал его не КГБ. Но уверен, что папа погиб благодаря именно ему. А поэтому теперь, когда вижу проезжающие мимо меня, раскидывающего асфальт, машины с надписями «ФСБ», «Прокуратура» и «Милиция», во мне начинает волноваться что-то очень тяжелое и мрачное.

Пользуясь тем, что еще никто не приехал, я вынимаю из кармана сигареты, закуриваю и укладываюсь на топчан. Восемь, десять или двенадцать последующих часов – все зависит от того, какой план привезет Виктор Сергеевич Пискунов, наш босс, – я буду находиться на этой дороге и сквозь окна проезжающих мимо машин разглядывать жизнь, которая могла бы быть моей. Ирония ее, жизни, заключается в том, что боссом является именно Пискунов. Этот сорокавосьмилетний бригадир, еще недавно бывший начальником крупного строительного предприятия, наш семейный крест, нести который мне, по-видимому, до конца дней своих. Как и я, Пискунов переехал в Москву из Кемерова, правда, сделал он это на двадцать лет раньше меня. Что же касается креста, то надо же было так совпасть, что это именно он, Виктор Сергеевич, будучи мастером на том самом заводе и, по совместительству, отцовым другом, выступил инициатором увольнения папы с завода после памятного евпаторийского выхода из моря. Вожак комсомольской стаи, он потом приходил к матери, по большей части пьяный, плакал, убеждал, что на него надавили, а на следующий же день на заводе выступал с новыми инициативами. Давили его, наверное, и днем, и ночью. Переехав в Москву и оказавшись в ДЭК, я поначалу не придал значения тому факту, кто у меня за босса. Слова матери о том, что «живет такой парень», произнесенные ею на смертном одре, я помню хорошо, но я и на йоту заподозрить не мог, что человек, виновный в идеологическом растерзании отца, и есть тот самый Пискунов, который прокладывает в столице нашей родины дороги.

Когда я удостоверился, то хотел прибить его кирпичом, а потом передумал. Не хватало еще, чтобы род Шиловых и вовсе прекратил существование. В первые дни нахождения под началом этого человека меня выкручивало и гнуло. В общении с Пискуновым в условиях незнания им моего прошлого было извращение настолько очевидное, что не заметить и не начать анализировать мое подчеркнуто уважительное отношение с его стороны было просто идиотизмом. Но вскоре я утратил ценнейший дар жизни – чувство мести, и жить сразу стало легче. Я ни на мгновение не сомневался, что придет час, когда я смогу задать ему вопрос, крутящийся в моей голове: «Помнишь Антона Шилова?» Но я не торопил время, потому что уже в этом своем возрасте, когда другие мечутся в поисках себя, был мудр. Я так думаю, что – мудр, во всяком случае. У меня нет никакой цели в жизни, значит, я ее нашел. Разве не мудро?

А мимо проезжают машины с благополучными согражданами, и мне кажется, что своей цели сограждане еще не достигли. Чувствуют они себя куда лучше, чем я, но об этом мне размышлять почему-то не хочется. Ведь в отличие от тех, кто едет в «Бентли» или в «Мерседесе», я провожу здесь половину своей жизни. Половину. Ту часть ее, что связана со светлым временем суток. Когда человек наиболее активен, расположен к вдохновенному творчеству. Они проедут мимо меня, постаравшись поскорее позабыть и эту дорогу, и меня, нечистого, чтобы окунуться в иной мир. Я же останусь здесь. И так будет всегда. Моя жизнь, точнее, половина ее, проходит на участке Московской кольцевой автомобильной дороги. Кольцевой. Это значит, если я что и изменю в своей жизни, то только перемещусь по окружности на другой участок точно такой же, пахнущей мазутом и горячим асфальтом жизни. Дорога в виде кольца для подобных мне не имеет развязок. Все движение происходит по окружности, и нет выхода.

Я много думал о том, понимает ли Пискунов, кто я. И долго терзался сомнениями. Ситуация разрешилась сама собой. Я даже рассмеялся, вспоминая свои ночные терзания. Во время небольшой пирушки в честь сорокапятилетия Виктора Сергеевича я порасспрашивал его за жизнь, за прошлое, и он, не таясь и не тревожась, рассказал, что раньше работал и жил в Кемерове, что комсомолил на заводе. И после третьей бутылки переключился на комсомол целиком и полностью, скучая по тому времени и, как видно, страдая от невозможности его вернуть. Он не знает, кто я.

Я лежу в вагончике, ожидая Романа Голева. Этот странствующий философ и пахнущий жареной рыбой аристократ, так же как и я, запущен по Кольцу. Иногда мне кажется, что здесь ему самое место, в другой раз я начинаю догадываться, что где-то далеко за пределами этого замкнутого круга без него чахнет институт философии. Не понимаю, как в голове этого водителя дорожного пылесоса могут появляться несвойственные дорожному рабочему мысли.

Глубоко затянувшись, пускаю струю дыма в потолок и наблюдаю за тем, как она расползается по потолку. Запах, которым пропитан вагончик, не в состоянии перебить даже дым нескольких сигарет. Тут царит смесь несовместимых друг с другом ароматов. Преобладающим является запах мазута. Особый изыск ему придает запашок плесени и прокисшей тушенки. Общая вонь так тяжела и назойлива, что порой мне чудится, что тусклая лампочка под потолком вагончика освещает ее формы. Идеальное место для размышлений о былом и вечном.

Чуть потрескивая, горят дрова в печурке-буржуйке. Я все забываю спросить Пискунова, где он ее взял. Обычная ветродуйка со спиралью обошлась бы куда дешевле. Да и лучше бы грела, если судить не о цене, а о качестве. Но у «буржуйки» есть одно бесспорное преимущество. Она незаменима, когда я размышляю о прошлом. Я смотрю на эту цилиндрической формы, ужасно тяжелую печурку, и мне кажется, что она помнит лица бойцов ударного женского батальона, охранявших Зимний, и номера всех винтовок Мосина, стоявших рядом с нею. Ветродуйка, она легкомысленна. Рядом с ней хорошо мечтать о горячем песке западного побережья Португалии, где я никогда не был и вряд ли побываю. Но стоит только выйти из вагончика, как вопрос о том, зачем существует этот обогреватель, теряет смысл. Печь прокаливает до костей, и в этом ее достоинство.

Дверь распахнулась, и, по-человечески расчетливо дорожа внутренним теплом, в вагончик ввалился Голев. Это единственный в бригаде человек, который не разговаривает варваризмами. Поздоровавшись, он начинает медленно раздеваться, храня натужное молчание. Это свидетельствует о том, что Роман принес предмет разговора и теперь не желает распыляться, разговаривая на ходу. Этому человеку нужна опора. Он, как борец сумо, не начнет дело, пока не убедится, что все его конечности намертво прижаты к полу. Когда на нем появляется старый, но чистый комбинезон и когда оба сапога на меху заползают на ноги – он надевает их так медленно, словно не натягивает их, а предоставляет им возможность заглотить ноги, – Роман закуривает и ложится параллельно мне на лежаке у другой стены.

– Существование любого, пусть даже самого разрушительного оружия, сходит на нет, когда человек сталкивается лицом к лицу с бушующей стихией, – говорит он.

Мне не хочется с этим спорить, ибо сказанное не противоречит моему представлению о природе бытия.

– Неразумное использование природных ресурсов, загрязнение окружающей среды, все это рано или поздно вернется к человеку бумерангом, и не факт, что люди смогут пережить этот удар, ответный удар природы.

– Это что, урок природоведения?

Голев рисует дымящейся сигаретой круг и артистично подносит ее к губам.

– Экологи давно уже забили тревогу, и это хорошо, что хоть сейчас стали прислушиваться к их советам. Уже давно ведутся разговоры о том, что на планете развивается кислородный кризис, вследствие которого человечество может погибнуть не от глобального потепления.

– Немного странно слышать это от человека, который наполняет вагончик табачным дымом.

Голева просто так не пробьешь. У него свой сценарий. Начинает он всегда издалека, чувствуется в нем пропавший учитель русского языка. Завязка и кульминация события в его разговоре никогда не происходят без пролога соответствующей тематики. И часто случается так, что в повествовании Голева вполне безобидное вступление является предтечей сенсационной новости. Однако наоборот случается все-таки чаще.

В вагончик заходит третий член команды – Гера Мокин. Ему тридцать три года, однако в этом пиковом для мужчине возрасте он по-прежнему туповат и бесшабашен, как в шестнадцать.

– Причиной нашей гибели могут стать лишь всего-навсего какие-нибудь обыкновенные сине-зеленые водоросли, – говорит Голев и с осуждением во взгляде наблюдает за тем, как Гера сбрасывает зимние ботинки и придвигает их к печке. Голев – человек строгого порядка. Ему известен факт порчи обуви от близкого присутствия источника тепла, и он не может скрыть раздражения от незнания этого факта другими людьми. Голев убежден, что обществу гарантирован успех только в том случае, когда каждый его член возьмет за труд вооружиться хотя бы простыми истинами. Мокин постоянно вступает в противоречия с убеждением Голева, и это укрепляет в последнем уверенность в том, что общество обречено.

– Мы находимся в двух километрах от МКАД, правее Ленинградского проспекта. На твоем месте я бы не боялся угроз водорослей, – говорю я, чтобы отвлечь Романа от констатации очередного неприятного доказательства обреченности общества людей.

– Ремарка глупца, – бросает Голев, указывая в меня окурком. – Водоросли – это низшие споровые растения, содержащие в своих клетках хлорофилл и живущие преимущественно в воде. Водоросли, даже простейшие из них сине-зеленые, являются первыми организмами, у которых в процессе эволюции появилась способность осуществлять фотосинтез. Из этого следует, что именно эти водоросли и создали нам нашу нынешнюю атмосферу. Отметим также, что комфортная для них концентрация кислорода в атмосфере составляет двадцать процентов. При увеличении концентрации кислорода водоросли перестают осуществлять процесс фотосинтеза, а при ее уменьшении они используют данный им метод биологической защиты – выделяют специфические органические молекулы, действующие подобно биологической радиации, разрушая иммунную систему всего живого. То есть они действуют по принципу «всех убьем, а сами живы останемся». Недооценка опасности водорослей – признак необразованности взрослого человека.

Чтобы не выглядеть сраженным этой теорией, я дотягиваюсь до видавшего виды аппарата, который для нас и магнитофон, и радиоприемник одновременно, и нажимаю кнопку.

– …в семнадцать часов передача Крыси Канташевской с участием генерала Ююкина, специалиста «Автодора» Грызлова и одного из тех, кого именуют «таксистами» – людьми, провоцирующими на МКАД дэтэпэ с целью вымогательства. Тема передачи: «Криминальная МКАД». Не пропустите сегодня в семнадцать часов на Третьем канале и в прямом эфире радиостанции «Маяк»…

Найдя легкую оркестровую музыку, я снова откидываюсь на спину и говорю:

– Я, к примеру, не вижу никакой связи между предстоящим выездом и сине-зелеными водорослями.

– Сине-зеленые водоросли присутствуют в водопроводных системах всех городов. Они обнаружены даже в стерильных вакцинах от СПИДа. Получается, что никакие известные системы фильтров не могут от них защитить. Помимо жидкой среды, сине-зеленые водоросли содержатся и в твердых телах. В мясе, например.

– Фигасе, – говорит Гера, натягивая рабочую обувь. – С чего это мясо твердое? Оно не всегда твердое. Я понимаю, когда из морозильника, но если на столе постоит – какое же оно твердое? Оно мягкое.

– Мясо стоять не может, – тихо, но уверенно замечает Голев. При всей его образованности и мудрости странствующего философа есть у него одно слабое место. Он вступает в спор немедленно, едва возникнет к тому повод. – Мясо может лежать. Однако даже несмотря на это, мясо – предмет твердый.

– Ну, это уже просто смешно, – без иронии заступается за свой разум Гера. – Ты еще скажи, что ртуть железная.

Голев делает длинную, как смерть висельника, затяжку и смотрит на меня долгим взглядом.

– Сине-зеленые водоросли жили, когда динозавры гуляли по суше, – невозмутимо продолжает он. – Они были и тогда, когда все динозавры передохли. И если человечество не будет предпринимать серьезных действий для нормализации обстановки, то водоросли проведут тотальную зачистку на поверхности Земли и докажут людям, что мы лишь ошибочно считаем себя хозяевами планеты.

– К чему, хотелось бы знать, ты говоришь все это, Рома, – вздыхаю я, чувствуя приближение бригадира.

– К тому, что человеческий мозг устроен таким образом, что просто не в состоянии осознать надвигающуюся беду. Мы рядом с трагедией, но продолжаем вести себя так, словно участвуем в массовке клоунов.

Для справки, чтобы стало сразу понятно, с кем имеем дело. Мама Романа Голева тридцать лет проработала бухгалтером в банке. Ее заработка хватило бы на то, чтобы обеспечить машинами и квартирами не только Рому, но и меня с Мокиным. С малых лет дорожный рабочий Голев слышал вокруг себя термины, которые нормальному человеческому уху противны и непонятны. Если ему верить на слово, то летние каникулы он, домосед, проводил дома, и куда большее удовольствие, чем от футбола, он получал от того, что помогал маме составлять отчеты и приводить в ажур бухгалтерию банка. Уже лет в шесть, наверное, он знал все о кредитах, в десять неплохо разбирался в револьверных кредитах, а в двадцать мог без труда стать главбухом, даже не заканчивая вуза. Я, конечно, утрирую, но познания Голева в банковских документах глубоки и бесспорны. Что он не раз доказывал нашему боссу Пискунову, выводя его на чистую воду и помогая стряпать липу, когда тот соглашался делиться. Казалось бы, дорога в будущее финансисту Голеву была открыта с малых лет. Но его противоречивая сыновья натура, которую я назвал бы не противоречивой, а мерзопакостно-въедливой, начала революционировать. Он запротестовал, как это принято в семьях со сверхдостатком. Им было заявлено, что все великие люди начинали с земли, на вопрос, считает ли он себя действительно великим или это просто вода в заднице кипит, им был дан родителям ответ, что пока не великий, но скоро им станет, в результате чего он был предан анафеме и послан на все четыре стороны, проще говоря – в задницу.

Так он оказался в бригаде, которую вскоре пополнил я.

– Ну, беда-то вот она, уже надвинулась, – без иронии говорю я, глядя на запертую Мокиным дверь. Вагончик качается, что происходит всякий раз, когда на приваренную к нему лесенку ступает Пискунов. Каждое утро, что бы ни было, зима ли на улице, лето ли, Виктор Сергеевич всегда прибывает на работу в отвратительном расположении духа. Голев уверяет, что у дорожного босса не все в порядке со щитовидкой. Я подозреваю, что проблема Пискунова расположена чуть выше. На расстоянии двух челюстей от щитовидки.

Это был, конечно, Пискунов. Оказавшись в вагончике, он стряхнул с шапки снег – сделать это он мог, впрочем, и на крыльце, а не здесь, брызгая в лица мгновенно превращающимися в капли снежинками, – обил у порога ботинки – еще один пример того, что дома человек так никогда не поступит, а в любом другом месте – пожалуйста, – и сел к печке.

Ни – здравствуйте, ни – как настроение, друзья. Такое впечатление, что сегодня он решил побить собственный рекорд неприветливости.

– Что, Пискунов, совсем плохо?

Голев знает, как раздражают босса напоминания о его невозможности нормально общаться с людьми. И он всякий раз старается подцепить Пискунова, чтобы доставить себе удовольствие. Но сейчас, вместо того чтобы орать и вспоминать грехи каждого, Виктор Сергеевич почему-то понурил голову. На этот раз Голев, кажется, угадал: совсем плохо.

– Проклятая МКАД, – прохрипел он, и зрачки его, узкие и хищные, как острия булавок, уставились в жерло печки времен гражданской войны. – Чтоб она сдохла!..

Антропоморфизмы в речи Пискунова встречаются довольно часто. Истина длинной не бывает, утверждает Искандер, и, словно догадываясь об этом, Пискунов для всех случаев жизни имеет фразу, блестящую в своей логической завершенности и краткости. Употребляет Пискунов ее очень часто, но понятнее от этого она, однако, не становится. «Мои мозга мне подсказывают, что…»

Мои мозга! Это яркое выражение. Конечно, все понимают, о чем речь. Да, понимают. Все в Москве, кроме меня и Голева. У нас даже завязался однажды лингвистический спор по этому поводу. Голев главную причину противоречия между заявленным и реально существующим видит в том, что у него есть мозг, у меня есть мозг, мозг есть даже у Мокина. Последнее для Голева сомнительно, но все-таки отрицать отсутствие мозга у Геры он не берется, ибо тот сигареты прикуривает не с фильтра и банку с тушенкой вскрывает, а не ест с жестянкой. Таким образом, у каждого есть по мозгу. А вот у Пискунова, если сделать поверхностный анализ конструкции постоянно произносимой им фразы, их как минимум два. В этом Голев и видит главное противоречие.

Моя же позиция крепится на том утверждении, что мозг (пусть даже – мозга, – здесь я в отличие от Голева готов на компромисс) не может что-то подсказывать. Мозг – орган, безапелляционно управляющий каждым поступком человека. Таким образом, мозг – единственный руководитель сознания человеческой единицы. А подсказчик – это субъект, не имеющий биологической зависимости от объекта и потому оценивающий действия последнего со стороны. Это что-то вроде международного наблюдателя во время заварухи в Боснии. В конфликт по существу он не вмешивается, но в критический момент готов помочь той или другой стороне избежать кровопролития. Таким образом, если Пискунов уверяет, что его мозга ему что-то подсказывают, то он пытается убедить всех, что мозг с ним хотя и в приятельских отношениях, но в дела его особенно не встревает.

– Мы, кстати, только что разговаривали о МКАД, – говорит Пискунову Голев, и эти слова не вызывают сенсации, поскольку произнесены они были в вагончике ДЭКа, в котором переодеваются ответственные за участок МКАД работники. Другое дело, что я не могу припомнить этого разговора. О Московской кольцевой мы вроде бы еще не беседовали. – Вы слышали о сине-зеленых водорослях?

Издевательства и Голева над Пискуновым регулярны, и главная примета регулярности – периодически меняемое обращение с «вы» на «ты» и наоборот. За день он делает это раз двадцать.

О сине-зеленых водорослях Пискунов, по всей видимости, не слышал.

– Сука, убил бы гадов…

– Водоросли? – оживает Голев.

– Какие водоросли? Ты чего привязался с этими водорослями?! При чем тут водоросли? – Глаза Пискунова готовы выпрыгнуть из орбит.

Попробую угадать… По-моему, его выставила за дверь жена. Пискунов боится двух человек: начальника ДЭКа Лесового и своей жены Тины. При этом если бы ему предложили выбрать между неприязненными отношениями с первым и второй, он предпочел бы первого.

– А кого бы ты убил, шеф? – спрашивает Мокин, и интерес его неподделен. Он на самом деле иногда не понимает иносказательности иных выражений.

Следующие двадцать минут мы, затаив дыхание, слушаем кошмарную историю. Историю о том, что случается с человеком, когда его мозга отказываются вмешиваться в ход событий.

Три часа назад…

Пискунов повлажнел взглядом и с усилием заставил себя вернуться к воспоминаниям о том страшном часе.

Витя и без того не большой мастак излагать последовательность событий, а непрекращающийся тремор и вовсе выбил из него способность соображать. Через двадцать минут его рассказа и нашего допроса я вывел для себя следующее:

Три часа назад он на своем черном «Фольксвагене» ехал по внешней стороне МКАД в крайнем левом ряду в районе Химок. Сзади на большой скорости к нему приблизился автомобиль, что-то очень похожее на спортивный «Ниссан». Этот гонщик врубил дальний свет, требуя дороги. И Витя, конечно, счел нужным это требование выполнить. То есть поступил таким образом, коим симпатичному им человеку мозга никогда поступить не посоветуют: он принял вправо, пропустил гонщика, а потом с чувством выполненного гражданского долга вернулся в свой крайний левый ряд. И тут же почувствовал удар, который едва не заставил его выплюнуть кишки. Ничего не соображая, Витя погнал тачку дальше. Где-то через полкилометра его снова догнали. На этот раз это был «мерин» «Геленваген» серебристого цвета, в котором сидели три казбека, и Пискунову как-то сразу показалось, что они размахивают саблями. В конце концов, Пискунов понял, что ему нужно остановиться. Мозга в этот момент явно прикалывались над Пискуновым. В общем, он подчинился требованию казбеков об остановке, как если бы это были не казбеки, а начальник ГИБДД Москвы с председателем Общественной палаты Кучереной. Соскочив с пятисот коней, казбеки подняли крик о том, что нехорошо честных людей бить и уезжать, словно бы и не бил. Что они не виноваты, что родились казбеками, что в стране конституционный строй и что все равны перед законом и совестью. Пискунов ничего не понимал, а потому держался мужественно. Он жаждал объяснений и получил их. Вина Пискунова как владельца «Фольксвагена» состояла в том, что он совершает резкие внезапные маневры и только благодаря их, казбековым, «водительским мастерствам» (цитата Пискунова) им, казбекам, удалось избежать автокатастрофы. Все обошлось только полным уничтожением джипа и тяжким состоянием здоровья их друга. Пискунов старался успокоить возбужденных граждан, уверял, что лозунг на футбольных полях мира «No racism!» полностью поддерживает, призывал их во всем разобраться и отрицал свою вину. И тогда ему было указано на чудовищную вмятину на двери «мерина» и отдающего богу душу кавказца, лежащего на заднем сиденье. Находясь в шоке и продолжая отрицать свою вину, Пискунов предложил осмотреть свою машину на предмет наличия соответствующих следов. Убежденность его базировалась на том мнении, что если есть след на «Геленвагене», то должен быть след и на «Фольксвагене». Мозга у него уже не работали. И какое же потрясение испытал мой босс Виктор Сергеевич, когда увидел, что правое крыло его «Фольксвагена» куда-то улетело, а на двери такое повреждение, словно ее лизнул дракон! После этого мозга подсказали Пискунову, что он не прав, вручили ему белые одежды и растворились. Казбекам даже не нужно было объяснять, почему на их серебристой, цвета слезы девственницы машине остались жирные черные полосы. В общем, Вите сказали, что бог с ним, с приятелем, за то обиды на него никто не держит, все равно через час-другой богу душу отдаст, но вот за машину нужно платить. Впрочем, если Витя не хочет платить, тогда придется ставить дело на законные рельсы… Он подчинился требованию казбеков отъехать в место расширения МКАД, более безопасное с точки зрения стоянки и поиска объективности. На пассажирское сиденье к нему сел человек, представленный охранником владельца «Мерседеса». Отъехали они на прилегающую территорию по боковому ответвлению от МКАД и припарковались возле какого-то забора (примерно в километре от Бутакова). Проще говоря, Пискунов не доехал до вагончика три километра. Место было безлюдным (кто бы сомневался), Пискунов даже заметил, что видел катящееся по сугробам перекати-поле. Мозга все не возвращались. Пользуясь этим, один из казбеков спросил номер телефона страховщика Пискунова и позвонил ему. На вопрос Голева, видел ли своими глазами Пискунов, соответствовали ли нажимаемые казбеком кнопки произносимым им цифрам, Витя ответил, что ему было не до этих частностей. И состоялся странный разговор со страховщиком, который по телефону определил, что случай страховым не является, а посему даже если они вернутся на то место, с которого уехали, дело, мол, пустое. Не обладая достаточными юридическими знаниями (кого Пискунов хотел в этом вагоне удивить этим признанием?), виновнику ДТП (Вите) этого оказалось достаточным, чтобы ощутить себя прижатым спиной к стене. Вспомнив о том, о чем вспомнить нужно было четвертью часа ранее, он призвал казбеков вызвать ГАИ и начать официальные разбирательства. То есть решать вопрос в судебном порядке. Прибегнул он и к крепчайшему аргументу – тестю, замещающему генеральскую должность в ГУВД столицы. Противная сторона, ссылаясь на недостаток времени, пообещала превратить жизнь начальника участка ДЭКа в ад. Убийство по неосторожности и причинение материального ущерба – не это ли список того, за что находящиеся в длительном заключении зэки готовы заплатить сто тысяч долларов, не раздумывая, даже после отсидки половины срока? Это был самый веский довод. Этого оказалось достаточным. В ад Пискунов не хотел. Чтобы не затягивать алгоритм повествования, остается только сказать, что мой босс передал потерпевшим казбекам тридцать тысяч долларов США. То есть лишился суммы, которую его жена Тина планировала добавить к вырученной с продажи «Фольксвагена» для приобретения новенького «Ауди» в рамках акции «Берлинавто».

После этих слов в вагончике стало тихо. До этой минуты никто из нас не видел резона желать смерти МКАД и склоняться к убийству каких-то сук.

Что же было дальше?

Через час после мигания фарами на МКАД Пискунов затосковал на дороге, с битым, но пока по-прежнему его «Фольксвагеном», без тридцати тысяч долларов.

– Она убьет меня…

А вот это резонерством уже не звучало. Любой, кто знал Тину Пискунову, мог дать уверенный ответ: убьет. Пискунов боялся жены, как боялись ее мы, не имеющие доступа к ее прелестям.

– Можно задать вам вопрос, Виктор Сергеевич? Что вы предприняли сразу после того, как отгрузили гражданам ближнего зарубежья тридцать тонн «зелени»?

В голосе Голева я уловил нотку сарказма. Я познакомился с ним, – когда я это говорю, мне мало кто верит, – в библиотеке. Придя в Российскую государственную библиотеку, что на Воздвиженке, я взял «Логику Бавмейстера» и уже собрался было погрузиться в мир, отличный от того, в котором нахожусь, но тут появился он. Под мышкой невысокий, с лысиной на голове молодой человек держал, как потом выяснилось, «Начальныя основания логики» для благородных воспитанников университетского пансиона. Лет я ему присвоил столько, на сколько он выглядел – тридцать пять. Впоследствии мне пришлось признать свою ошибку, скинув семь. Усевшись за стол и вынув из кармана брюк очки, он посмотрел на меня раз, другой, третий и, наконец, не выдержал. Скрестив по-монашечьи покрытые веснушками пальцы и изобразив что-то похожее на домик, он выглянул из-за угла этого домика и интимно полюбопытствовал:

– Вы всерьез логикой интересуетесь?

Я признался, что интересоваться стал ею вот только вчера, когда меня выставили из компании по производству спиртных напитков, ответив на мой вопрос «почему?» – «потому».

– И у вас есть, конечно, читательский билет? – продолжал трясти меня настырный малый. – Тогда скажите, человек, изучающий логику, зачем в правилах записи в эту библиотеку отдельная регистрация для лиц с высшим образованием и лиц без образования, если доступ для всех одинаков?

– Видите ли, я только начал изучать логику.

С тех пор прошло шесть лет. Голев вовлек меня в дорожное строительство, и я ему благодарен за это, потому что зарплата для меня, человека без высшего образования, несравненно выше, чем где-либо, и, потом, у меня за собеседника Голев.

С той минуты, как я начал признаваться в отсутствии образования, многие, услышав это признание, приходят в уныние, и еще ни один не пришел в восторг. Между тем три раза в неделю я посещаю РГБ, в моей квартире нет стеллажей, поэтому книги хранятся на полу, уложенные по примеру кирпичей на поддоне, и еще я посещаю литературный кружок на Климашкина. Не сказать, что мой внутренний мир пресытился этими посещениями, ибо в подвале дома на Климашкина собираются в основном непризнанные поэты, желающие стать диссидентами, да печатающиеся в журналах эссеисты-миниатюристы. Последние являются для похмелья и поиска причины, по которой бы их отторгли власти и они могли бы спокойно уехать в ту же Францию, вторые – для займа денег. Тем не менее они были известные (в литкафе) люди, закончившие в свое время литвузы. И это противоречие: присутствие меня с ними на равных и отсутствие диплома при наличии такового у них, некоторое время смущало меня и тревожило. До того дня, как Голев привел меня в ДЭК. Там я узнал, что высшее образование есть у Мокина и Пискунова, и успокоился. Оно им никак не помогает.

* * *


Итак, Голев не без ехидцы спросил:

– Что вы предприняли сразу после того, как?..

Сразу после того, как он остался на дороге без денег…

Взгляд Пискунова потускнел, он стал путаться в показаниях еще сильнее, и чтобы не оказаться сбитым с толку (я не понимаю, почему мне не хотелось быть сбитым с толку и почему я так проникся трагедией, – именно благодаря Пискунову к моему отцу прилипло прозвище «Советский Союз»), я разобрал дебри объяснений и вывел для себя:

Оставшись на дороге без денег, Витя ощутил страх перед женой.

И вот он здесь, поскольку все те, кто был ему знаком, кроме нас, были лучшими друзьями его жены Тины, а при таких обстоятельствах обращаться к ним за помощью было все равно что идти с повинной к ней. Что делать, он не знает, ему известно лишь, что в девять часов он должен приехать домой на синей красавице «Ауди», которую Тина присмотрела у какой-то столичной вертлявой суки. Сам он продавщицу тачки ни разу не видел, не видел и машины, а потому мнение об обеих основывает лишь на впечатлениях Тины.

– Я не понял, Пискунов, ты приехал, чтоб подзанять у нас тридцать тысяч гринов? – то ли удивился, то ли машинально спросил Голев. Зная верный ответ, он развернулся ко мне и, тараща глаза, осведомился: – Шилов, вы взяли с собой десять тысяч долларов или опять приперлись только лишь с пятью?

– Оставь свои шуточки для других дураков, – огрызнулся Пискунов.

– Для других дураков у меня другие шуточки.

– Ты меня считаешь дураком?

– Я бы вас считал гением, но вы совершаете поступки, возможность совершения которых в голову гениев даже не приходит. Зачем вы нам все это рассказали?

Этим вопросом Голев погнал новую волну неприятных воспоминаний, и Пискунов поморщился. Более всего его сейчас привлекал огонь. В безвыходные мгновения жизни люди, подобные Пискунову, любят смотреть на огонь или на надвигающуюся воду. Это утешает их тем, что все проходит, пройдет и это.

– Если я в десять вечера не подгоню к дому «Ауди»…

– Наверное, что-то должно случиться, если ты не подгонишь?

– Она подаст на развод, мы ругаемся пятый месяц… А там и до прокуратуры недалеко.

– Фигасе… – сказал Мокин.

– Очень в духе родственников генерала ГУВД, – заметил Голев, откровенно намекая на то, что если бы не Тина, племянница одного чинаря из московской милиции, дело о «десяти сантиметрах МКАД» приобрело бы еще одного фигуранта.

– Всего лучше было бы тебе прямо сейчас на Марс…

Но это мое явно гиперболическое предложение было встречено шквалом критики, причем Пискунов в этом не остался одинок. Его поддержал Мокин. Эти двое одновременно издали клекот, приведя который в порядок, я разобрал:

– А что же будет с Пискуновым?

Все движимое и недвижимое имущество Виктора Сергеевича числилось на Тине Пискуновой. Сейчас вопрос стоял не о тридцати тысячах долларов. Долларов у Вити было раз двадцать по тридцать тысяч. Он в отличие от меня свою дорогу выбрал правильно и с курса не сбивался. И позицию мою, основанную на том, что дабы слова не расходились с делом, нужно молчать и ничего не делать, считал приспособленческой. Ну, на войне-то с приспособленческими идеями он едва и не погорел. Случилось это в памятный 1999-й, когда вес его увеличился, а по Москве стала ходить, обрастая все новыми и новыми подробностями, легенда о краже чиновниками по десять сантиметров у каждой полосы МКАД.

* * *


Когда русский оказывается в США, он без учителя уже через полгода начинает разговаривать на английском. Когда на работу в ГИТИС принимают вахтера, ветерана финской войны, он уже через три месяца на вопрос посетителя о директоре отвечает: «Швейцара мимо он стрелой взлетел по мраморным ступеням», даже не подозревая между тем о существовании инверсии. Если рядом с любителем логики, хотя бы и не имеющим диплома, постоянно звучит речь следователей, он мало-помалу начинает разбираться в фабуле расследуемого дела. Так произошло и с Александром Шиловым, человеком, далеким от государственных расследований. Четыре года подряд рядом со мной менты сверлили МКАД, мерили ее рулеткой, метонимийно матерились, называя Пискунова и его руководителей «хуями» и «пидорами». Последнее дало мне основание догадаться, что расследуемое ими дело особой важности и чрезвычайной сложности и помогать им ни Пискунов, ни его боссы, не собираются.

В общем, через четыре года я усвоил следующий материал:

Скандальное ментовское дело о хищениях при строительстве Московской кольцевой автодороги вышло на международный уровень. Интерес к нему неожиданно проявили правоохранительные органы Швейцарии. Федеральный (или государственный, менты и Пискунов называют его и так, и эдак) прокурор Лозанны возбудил уголовное дело по факту отмывания десятков миллионов долларов через компании «Левертон Эл Тэ Дэ», «Бримвок Эл Тэ Дэ» и третью, тоже какую-то элтэдэ, название которой не могу запомнить ввиду особой сложности звучания. В общем, нечего имеющих дипломы следователей баловать и называть такие компании «Три орешка» или «Фирма». Пока проговорят, забудут, в чем дело. И хозяином этих фирмашек, то есть распорядителем счетов, был, конечно, наш земляк. Следствие рядом со мной не менее трехсот раз называло имя Владимира Пудимова, поэтому не запомнить мог только кретин.

Как считают швейцарские следаки, через эти компашки было прокачано и легализовано более двадцати «лимонов» американских рублей, предназначенных для строительства МКАД. Вскоре я узнал, что швейцарцы не любят, когда на их территории отмывают засранные трусы, и не во имя спасения Московской кольцевой, разумеется, а во имя поддержания реноме нейтрального чистоплотного государства их прокурор цинканул в нашенскую Генпрокуратуру малявку с просьбой перекинуть ему бумажки о жизни и удивительных приключениях главного действующего лица, особы, приближенной к строительному управлению, гиганта мысли, отца русской технократии, руководителя «Строительного управления № 801» Олега Пустенко.

Следственный триппер по окружности Кольца закончил инкубационный период и вошел в стадию прогрессирующего заболевания в 1999 году, когда Следственный комитет при МВД России-матушки возбудил уголовное дело о масштабных хищениях при строительстве МКАД. Как выяснили милиционеры, сотни миллионов рублей, выделенных на постройку трассы, были порезаны на части и вывезены за кордон. Схема финансирования этого глобального строительства, внедренная в жизнь московскими властями, изначально была сомнительной. Странно только, что о сомнительности стали говорить лишь спустя годы. А все швейцарцы, будь они неладны! Что им нужно? Охраняли бы папу, варили сыр, собирали часы! Нет, нужно было найти три липовые конторы и начать вытряхивать вшей из их уставных документов.

Вот так, из-за швейцарской надоедливости, и было установлено, что средства на реконструкцию поступали в ООО «Организатор» как генеральному заказчику, потом они шли к генподрядчику – корпорации «Трансстрой», а уже оттуда – фирмам-подрядчикам, занимавшимся непосредственно строительством. Подрядчики, в свою очередь, привлекали для работ сотни субподрядчиков. Корпорация «Трансстрой» заключила договоры в общей сложности с 16 подрядными организациями, самой крупной из которых было АО «СУ-801». Им следователи и заинтересовались в первую очередь. По версии Следственного комитета, как только руководству СУ стали поступать первые деньги на возведение трассы, оно создало фирмы-однодневки, зарегистрированные на ворованные или поддельные паспорта: «Дорстрой», СМУ-37, ПК-18, «Монтаж». С ними Пустенко, как босс СУ-801, стал заключать липовые договоры. Например, на рытье траншей. Ямы рыли гастарбайтеры из Таджикистана и Азербайджана, а по документам Пустенко значилось, что им использовались мощнейшие экскаваторы «Кито», которых ни у него, ни у привлеченных к делу «однодневок», конечно, сроду не водилось. Песочек сыпали, писал Пустенко, едва ли не с Лазурного Берега привезенный, а выяснилось – из котлована. Перемешанный с презервативами, ветками и прочим московским мусором. Когда следаки высверливали это из МКАД, с их уст и слетали выражения, так тесно и сочно сближающие явления, признаки и связи.

Потом, как выяснили следователи, гигант мысли Пустенко привлек к хищениям своего зятя Михаила Сазанова и прораба СУ-801…

И здесь я делаю паузу, чтобы всякий слышащий мой рассказ мог насладиться трепетом, с которым мои губы произносят имя очередного дорожного строителя:

Виктора Сергеевича Пискунова…

Зять возглавил социально-бытовой центр «Ио», прораб Пискунов – ООО «Европа». Эти изумительной красоты спутники главной планеты «Украдайка» всосали в общей сложности триста пятьдесят миллионов рублей. Ибо являлись субподрядчиками, что следовало из бумаг, при возведении МКАД. Между тем гнусные следаки досверлились до экватора и выяснили с долей вероятности до 99,9 процента, что «Европа», ведомая по орбите Пискуновым, никаким строительством вообще не занималась, а зять Пустенко, главенствующий в «Ио», выставлял цены за песок обычный, как за песок золотой, а за асфальтовое покрытие, как за панно Янтарной комнаты.

Дальше дело приняло и вовсе научно-фантастический вид. Выручка от этих сделок, как утверждают менты, вначале шла подставным российским фирмам ООО «Ланвет» и ООО «Комсет», потом переводилась по различным липовым договорам корпорации «Мидоубрук Холдинг Эл Тэ Дэ» аж в США, а оттуда ушла в космос.

Но лозаннские дотошные прокуроры на этом не успокоились и вдохновили русских коллег установлением компаний, на которые бабки упали, вернувшись из космоса. Это были уже знакомые «Левертон Эл Тэ Дэ», «Бримвок Эл Тэ Дэ» и третья, название которой я никак не могу запомнить из-за сложности произношения. Упало ни много ни мало, а почти двадцать один миллион долларов, и владельцем этих компаний, как уже было сказано, был…

Правильно, Владимир Пудимов.

Во! А вы не верили.

Пять лет назад из общего расследования по строительству МКАД было выделено отдельное дело в отношении Пустенко и Сазанова. Первый из них успел перескочить Ла-Манш и оказаться в стране, откуда русских выдают только вперед ногами, а второй нечаянно умер. Инфаркт. Сколько же можно бедному сердцу мучиться – посадить по-человечьи и то не могут: шесть лет следствия – слыханное ли дело, коллеги? Мы не коллеги вам, ответили диаволовы слуги, унося куда-то зятя гиганта мысли, – но дело это неслыханное.

И вот здесь начинается самое интересное. За всем этим треском мечей о щиты следствие как-то позабыло дорогого моему сердцу Виктора Сергеевича Пискунова. А забыть, казалось бы, было просто невозможно. Ибо даже мне известно, что в период монструозных разборок он укрыл в Австрии, я даже знаю где (он сам мне говорил, проникнувшись необоснованным доверием на том самом фуршетном сорокапятилетии) – в Зальцбурге, полмиллиона евро. Его мозга подсказали ему, что если уворованные доллары превратить в евро, то они как бы будут считаться отмытыми. Как любителю логики, мне сей поступок не представляется логичным, но, черт меня возьми, Пискунов до сих пор на свободе, и ни один прокурор до сего дня не посмел сдуть с его аферистской натуры пыльцу девственности.

Прокатился слушок, что он с кем-то поделился. С кем именно – не по мне, Сеньке, информация. Главное, что поделился. А еще, помня прошлое Виктора Сергеевича, пламенного комсомольца и задушевного педераста, я могу предположить, что если бы не его участие, то следствие до сих пор находилось бы в стадии предварительного. Комсомольцы-добровольцы…

Но с тех пор Виктор Сергеевич Пискунов потерял свою былую уверенность. Он как-то просел, как асфальт на вымышленный им песок. Удалившись от феерических дел, он спустился на низшую должность руководителя со спокойствием выполнившего свою задачу, однако неуверенного в благополучном ее исходе человеком. Он появился в лишенном каких-либо офшорных особенностей ДЭКе, куда его благополучно пристроил кто-то из мэрии. Кто именно – не по мне, Сеньке, информация. Казалось бы, страшное позади, капитал, вывезенный в Зальцбург, живет и множится, однако Пискунова я сейчас узнаю по походке человека, идущего без ясно поставленной цели. Возможно, он так ходил и до проекта правительства Москвы «МКАД», но мне почему-то кажется, что таких ублюдков жизнь все равно метит. Как шельм.

До того момента, как их берут за шкирку, они двигаются по жизни с подносом в руках и ведут себя в ней как в столовке, питающей граждан по спецталонам, – вальяжно и непринужденно. Но стоит только запустить пальцы в их гриву, как их тут же прошибает озноб. Ибо помнят, что случилось однажды. Но до последнего, изнемогая от ужаса, с настырностью впавшего в противоречие осла будут снова и снова входить в темную комнату, не зная точно, вынесут ли они что-либо оттуда или вынесут их. Такова природа коммунистического, переместившегося на машине времени в развитой капитализм вожака. Их жадность не имеет границ. Их страх ответственности сродни страху обезьяны, тянущей руку за бананом в заполненный ядовитыми пауками аквариум.

И вот сейчас, когда владелец пятисот тысяч евро (хотя это я от него слышал об этой сумме, а на самом деле – кто знает, сколько там действительно) сидит и сходит с ума от ужаса перед возможным разоблачением перед женой, мне почему-то его жалко. Цена страха – тридцать тысяч долларов и подозрение на возобновление дела о хищениях на МКАД. С этими же страхами он воровал миллионы для Пудимова. Ну, и для себя, разумеется. Разве он не жалок?

Кстати, о Пудимове. Он тоже умер. Сразу после того, как швейцарцы принялись искать украденные в России деньги. Умер спокойно в своей квартире на Монмартре.

Я вспоминаю о Пудимове, как части жизни Пискунова. Так уж сложилось, что, если в компании друзей есть хоть один засранец, загаженными оказываются все. Кто из них нагадил в своей жизни больше – вопрос спорный. Но страдают от этого все.

Есть история, подтверждающая эту мою мысль.

Некогда, будучи курсантами 2-го курса N-ского военно-политического училища (откуда я потом был благополучно отчислен за нарушения дисциплины), собрались мы с двумя приятелями к девочкам из Института легкой промышленности. И не просто собрались, а с ночевкой в общежитии.

Ни для кого не секрет, что проникновение в женское общежитие казарменного типа требовало альпинистской подготовки и отменной психологической устойчивости. Проникнуть в альков муз легпрома через вахтершу было нереально, поэтому мы забирались в окно на четвертом этаже по пожарной лестнице…

Здесь я вынужден сделать отступление, поскольку обязан объяснить, почему мы собирались поболтать на темы качества текстиля втроем, а оказались в общежитии вчетвером. Дело в том, что в нашем учебном взводе к тому времени оставался единственный девственник. Имя его называть я не буду, поскольку теперь он отличный семьянин и заботливый отец. Но тогда женщины наводили на него какой-то фантасмагорический ужас, и он шарахался от их голосов, как конь от выстрелов. Дело было не совсем на трезвую голову, и, разговевшись, мы решили преподнести однополчанину мужской подарок. Тем более что нам было заведомо известно, что подружек будет не три, а четыре.

Чтобы окончательно перейти к динамике повествования, я сделаю еще одну остановку. И касаться она будет физиологических особенностей нашего четвертого спутника. Дело в том, что, когда он волновался, ему требовалось срочно оказаться в уборной, чтобы попудрить носик. А если быть до конца откровенным, то крепость его желудка была сравнима разве что с бутоном розы.

Вот такая многообещающая завязка. Теперь, пожалуй, можно и начать.

Как мы оказались в комнате и как соблюдали до закатной поры правила светомаскировки, я рассказывать не буду. Кто плавал, тот знает. Начну с того момента, когда наступила ночь. Двое наших приятелей и две их подружки лежали на кроватях, а я с вышеописанным фигурантом и с двумя девочками расположились на полу, на предусмотрительно доставленных к месту оргии матрасах.

Была темная ночь. Все звуки стихли. В силу уже известных обстоятельств наш герой никак не мог справиться со своим желудком. Любовные утехи им были оставлены на глубокую ночь, как он говорил, на «час собаки» – это время между тремя и пятью часами ночи по курсантским часам, когда стоять на посту и бороться со сном просто невозможно. По его расчетам мы должны были видеть седьмой как минимум сон и в беспамятстве дергать от удовольствия от его просмотра ногами. Перестать быть девственником он решил именно в это время, чтобы не привлекать к своей неопытности лишние уши и не получать остросюжетные советы. Он уже давно бы расстался с осточертевшей ему, терзавшей его тело и сознание девственностью, если бы не проклятый желудок. Его девушка давно спала, когда он вдруг понял, что кое-что произошло.

По причине того, что выходить из комнаты ночью без сопровождения было смерти подобно, а уничтожать следы несостоявшейся мужской самостоятельности было нужно, он по-курсантски деловито придумал решение. Он завернул все то, что появилось, в трусы, прокрался к форточке и, прицелившись, выстрелил этим подарком в свирепо наблюдавшую за каждым его действием луну.

Если бы он не был так сильно взволнован и достаточно трезв, он непременно обратил бы внимание на то, что форточка была затянута обычной антикомариной сеткой. И сверток с сюрпризом, туго спружинив, вернулся в комнату. Но это обстоятельство нашим героем замечено не было.

Оставшись в одних брюках, он обдумал свое поведение и спящую мертвецким сном будущую директрису завода по изготовлению тканей будить не стал. Приключений ему показалось для одной ночи и без того достаточно.

Но через десять минут его стал беспокоить странный запах, которым, по его расчетам, должна была пахнуть луна, а никак не десятиметровая комната общаги. Когда запах усилился, наш герой стал обдумывать, как его уничтожить. И вспомнил, что на тумбочке у одной из кроватей среди флаконов стоял пузырь с «Тройным» одеколоном.

Свинтив крышку, наша беда стала ходить по комнате и распылять содержимое флакона методом обдува горлышка сосуда. Выдув таким образом половину, он с чувством исполненного долга лег спать..

Утро, как я уже говорил, наступило для всех неожиданно. Лично я проснулся от нечеловеческого крика одной из девочек. Этот крик до сих пор стоит в моих ушах, и я хотел бы расстаться с ним, но не могу. Этот крик уйдет со мной в могилу и будет еще долго звучать в моих ушах, бесконечно долго, тысячи лет, – все то время, пока мое зажаренное до углей тело не будет признано очистившимся и я не буду поднят наверх для суда кассационной инстанции.

Очнувшись, я раскрыл глаза и окаменел. Мои сокурсники и студентки Института легкой промышленности от головы до пят были залиты тем, что в медицине именуется «раствором бриллиантового зеленого». Если я скажу, что ничего не понимал, это все равно как если бы я ничего не сказал. Я не только не понимал. Я был в глубоком анабиозе. Тем не менее, я увидел, что в этой комнате окроплены святым помелом все. То есть и я тоже.

Это было ужасно. Вскоре под кроватью был обнаружен и «киндер-сюрприз» от нашего товарища. Девочки кричали, и среди чайками метавшихся в моей голове звуков я хорошо разбирал только «извращенцы поганые» и «долбоебы».

На занятия они почему-то не пошли, и мы завидовали им взглядами, полными той непроходимой тоски, что свойственна мужчинам, оказавшимся в безвыходном положении. Ибо добираться до училища из увольнения нам нужно было на общественном транспорте через весь город.

Самый аномальный вид имел наш герой. Если мы трое еще как-то могли оправдать свой мультяшно-леопардовый окрас ветрянкой или еще какой не разбирающей родов войск эпидемией, то у него зеленым было, как у Джима Керри, все лицо. И на этой маске бриллиантово-зеленого оттенка с хрустящим от огорчения звуком хлопали ресницы долбанного девственника. Сначала мы хотели избить его до полусмерти, но потом было принято соломоново решение – месяц он покупал для нас сигареты.

Как мы ехали в автобусе, вспоминать я бы не хотел, но коль скоро история рассказывается – придется. Вокруг нас роился зловещий, как шелест волн Леты, шепот, из которого мне становилось ясно, что нас не то чтобы не любят, нас, скорее, ненавидят. До моих ушей доносились слова о том, что какие мы, на хер, будущие офицеры, если не сочли за позор выйти в город в таком нестрашном для американского империализма виде, что у нас, быть может, сифилис, и за отсутствием транспорта нас, особо тяжелых, своим ходом погнали в госпиталь. Ужасные, унизительные предположения сыпались со всех сторон.

Эта поездка для меня была самой долгой. В последующем где и как я только не ездил. Однажды мне приходилось ехать через горный перевал, и на это ушло двое суток. Но это было ничто по сравнению с теми тридцатью пятью минутами, что я провел в автобусе местного маршрута, следующего от остановки общежития Института легкой промышленности до ворот училища. Зеленка сходила долго. Дольше всех – у так и не ставшего мужчиной приятеля, подарившего нам незабываемое утро в женском общежитии. С тех пор я даже из автомобильной аптечки выбрасываю зеленку, предпочитая ей два пузырька йода.

Так что Пудимов ли, Пискунов – все они одним миром мазаны.

* * *


Рядом с нашим вагончиком – вагончик таджиков. Когда он появился, мы даже не заметили. Просто однажды вернулись с Кольца, переоделись, а когда вышли, Мокин сказал, обращаясь в темноту: «Фигасе». Так он обозначает все, что видит впервые и о чем впервые слышит. Мы посмотрели туда, куда был устремлен его взгляд, и увидели зеленый вагон. Там вовсю пыхтела печка, дым валил из трубы, и мы стали вспоминать, когда же появились соседи. Не вспомнили. Потом приехал Пискунов и сообщил, что таджики прибыли ночью.

Каждый день к вагончику подъезжает джип, из него выходит невероятных размеров таджик с золотым перстнем и в дубленке нараспашку. Ступает он величаво, как у себя во дворе, и не успевает захлопнуться дверца его машины, как из вагончика вылетает пара чернявых работяг-рабов. Они разве что не целуют ему руку – столько преданности и уважения я обнаруживаю в глазах его рабов. То, что это рабы, нет никаких сомнений. Все их паспорта, как выяснилось позже, находятся у Рашида. Рашид – это хозяин джипа и рабовладелец. Под его началом в Москве работают около пяти сотен таджиков. Он появляется у вагончика два раза: утром, часов в десять, чтобы привезти две упаковки минеральной воды и десять буханок хлеба, и вечером, чтобы подвести итоги рабочего дня. Пискунов смотрит на жирного борова с нескрываемой завистью. Ему тоже хочется, чтобы мы с Голевым выбегали из вагончика и целовали ему руки. Но пока получается едва ли не наоборот. Заходя в вагончик, Витя тускнеет и начинает всякий раз издалека. Однажды его прорвало, и он словно с цепи сорвался. Что-то ему не понравилось – то ли носки Мокина, висящие на трубе, то ли ведро, заваленное банками, и он раскричался. Услышал, наверное, как Рашид гнобит своих черных. Но вместо коленопреклоненного молчания, как в соседнем жилище, услышал: «А по репе?» Это сказал Мокин, и сразу вслед за этим из угла, где ютится лежанка Голева, раздалась нарочито приторная «перипетия», то есть неожиданное событие, осложняющее развитие действия: «Я знал одного горластого, однажды его нашли с перерезанным горлом». Это сказал убежденный пацифист Голев. Прошло два месяца, и Пискунов более ни разу не применял методы Рашида. Я так думаю, что он принял к сведению не «перипетию» Голева, услышать такое от которого было просто невероятным, а реплику Мокина, слова которого с делом расходятся крайне редко. Последний живет по принципу «чтобы дела не расходились с делом, нужно молчать и ничего не делать», но если он что-то обещает, то в силу природной тупости, помноженной на упрямство, непременно исполняет.

Таджики никогда ничего не просят. Они воспитаны суровыми законами неизвестной мне страны. Однажды один из них, Нияз, зашел за солью, а вечером мы слышали, как его бил Рашид. Мокин предложил пойти и сжечь цитадель зла вместе с жирной свиньей, но мы его вовремя остановили. Вечером Голев подошел ко мне и сказал:

– Вот посмотри, какая удивительная штука. Как Рашид узнал о том, что Нияз приходил за солью, если приехал только в восемь вечера?

Я пожал плечами.

– Его сдал кто-то из своих. Не правда ли, дружный коллектив?

– Дисциплинированный, – поправил я. – Однажды Александр Македонский в Персии завел войско в простирающийся до горизонта яблоневый сад. Когда войско ушло, с дерева не пропало ни одного яблока.

– Вместе с этим Македонский имел обыкновение резать перебежавших на его сторону врагов. Он справедливо полагал, что завтра они снова убегут, прихватив с собой кого-то из его войска. А доносчикам отрезал языки.

– Скажи мне, Голев, откуда в таким безобидном философе столько кровожадных сведений?

– Я познаю жестокость, чтобы протестовать против нее.

Браво.

Но вернемся к той минуте, когда мы вышли из вагончика, чтобы оценить повреждения, нанесенные машине Пискунова казбеками. Точнее сказать, те повреждения, которые Пискунов нанес себе сам.

Первое, что сказал Мокин, приблизившись и встав перед правым бортом «Фольксвагена», было:

– Шеф, ты идиот…

Этот бесспорный, но смелый вывод заставил нас насторожиться, и вскоре я понял направление мысли Геры. Отсутствующее крыло превратило «Пассат» в окрысившегося бюргера.

– Да, Сергеич, – пробормотал Голев, – похоже, тебя поюзали. – Погладив помятую дверь, он сделал шаг в сторону. – Если ты ударил его в бок крылом, тогда как у тебя оказалась поцарапанной дверь? И как можно ударить попутную машину крылом в дверь так, чтобы человек там превратился в калеку? Ты же не вылетел на встречку? И он не вылетел в соседний ряд. Значит, удар был не так уже силен. – Рома почесал нос и вынес смертельный приговор Пискунову: – Витя, тебя боднули спецом. Бодал мастер. Он просто сорвал тебе крыло. Оттого и дверь поцарапана. Он с нее начал. Все, что у него могло оказаться побитым, это бампер слева. Но ты говоришь…

– У него дверь – в хлам! – заорал мой босс. – Крыло – в хлам! Крышу аж взбугрило! А ты знаешь, какой удар был?! У меня чуть зубы не вылетели!..

Пискунов выл, как ошпаренный. Слово «сука» в этом фонтане проклятий было самым пристойным.

– Нашего Витю кинули, – сказал я Голеву.

– На тридцать тысяч долларов, – добавил Мокин.

– И еще штуки две потратит на ремонт своей тачки, – окончательно добил я Пискунова.

– Я их посажу, – закричал наш босс.

– Доказательства? – мудро изрек Голев.

– Чтоб они сдохли!.. Я… я братву на них натравлю!

– Ты знаком с братвой? – спросил Голев.

– Тина бы только не узнала, – пробормотал Мокин. Иногда он похож на самого настоящего идиота.

Наступила оглушительная тишина. Лишь ветер посвистывал в наших ушах.

– Мне нужно вернуть эти тридцать тысяч, – выдавил наконец Пискунов. – Иначе…

Он мог не договаривать, и он не договорил.

Я рассмеялся. Похоже, у моего босса после ДТП заклинило его «мозга».

– Я принял решение, – прохрипел он. – Я заберу у этих гадов свои тридцать тысяч. И ничего они, падлы, не докажут… Я верну бабки.

– А если докажут? – спросил никак не могущий выбраться из тела идиота Мокин.

– Интересно, как?

Оба они посмотрели на меня, и я понял, что совершенно случайно отправил вопрос по двум адресам. Прижав взглядом Пискунова, я уточнил:

– Как ты планируешь их возвратить?

Витя посмотрел на меня безумным взглядом. До этого момента наш разговор напоминал симпозиум профессоров, стоящих над телом отдающего душу больного. После моего последнего вопроса мы скатились до уровня заговорщиков. Сейчас последует предложение кого-нибудь убить. Или украсть, что приведет в конце концов к первому варианту. Я плохо знаком с детективными завязками, но мне почему-то думается, что все происходит сначала именно так. Незаконно обиженный и загнанный в угол праведник во имя торжества справедливости начинает совершать втрое больше преступлений. Так герой романа с особой жестокостью убивает двадцать человек, чтобы наказать изнасиловавших его сестру двоих. Пискунову сейчас куда легче взять на душу грех за три жизни, чем рассказать Тине о случившемся.

– Что это ты так на нас смотришь? – встревожился Голев.

– Ребята… если Тина узнает…

– Ты лучше скажи, почему так смотришь, – спросил я, зараженный тревогой Ромы.

– Премия по итогам месяца…

– Виктор Сергеевич?

– Поможете?

Я ждал этого. Где-то с середины пискуновского повествования я стал догадываться, что дело нечисто. Обычно немногословный, он редко посвящал нас в свои планы. Убитый шепот в конце рассказа убедил меня в том, что босс запросит дружеской помощи. Но я не совсем понимал, в каком виде он стремится получить помощь. Одолжить тридцать тысяч мы ему не могли, даже если бы очень захотели. Но мы не захотели бы – вот в чем еще дело.

– Давайте, поедем и отымем у этих гадов мои бабки, а?

Я похолодел. Представляю, каким пламенем сейчас полыхнет законопослушный пацифист Голев, который даже отрывание ножек у кузнечиков считает актом геноцида. Но Рома, деловито покрутив на пальце ключ от вагончика, сказал слова, от которых мой холодок превратился в озноб:

– Зарплата по первой сетке и ежемесячные премиальные в размере ста процентов.

Мокин икнул.

– Ты спятил? – начался приказчицкий торг. Пискунов мял в руках шапку и хлопал ресницами. – По первой сетке получают заслуженные дорожные строители!

– Мы уже давно заслуженные. Если бы не мы, тебя задвинули бы за МКАД, – сказал Голев. – То есть по поводу стопроцентных премиальных вопросов нет?

– Нет, – выдавил Пискунов. Представляю, что сейчас творится в его душе. За рубль он способен угробить человека. Вычеты из ста процентов шли ему. – На премию согласен.

– Тогда подумай насчет первой сетки и, как надумаешь, дай знать. – И Голев отвернулся.

– Это же сорок тысяч рублей против двадцати восьми!..

– Не, ты можешь, конечно, поехать к Тине, сказать, мол, так и так. Ты подсуетись, милая, нашарь у нас в трельяже еще тридцатку.

Побледнев, Пискунов стал мять шапку так, словно собирался выжать из нее норковую кровь.

– Ты пользуешься моим несчастьем. Ты скверный человек, Голев…

– А пиздить у подчиненных премию – это красиво? – вдруг взвился Мокин. Я уже почти подумал, что он умер от непонимания того, что происходит. Но нет. – Начальство выписывает сто процентов, ты нам выдаешь по пятьдесят-шестьдесят! А остальное – себе в карман! Не, я с Ромычем в данном случае согласен на все сто. И это… сетку первую.

– Да что вы за люди?

Странные события здесь происходили. Словно эти трое менялись марками с видами Габона. Вопрос о том, что предстоит поиск каких-то безумных хачей, скорее всего вооруженных, почему-то не обсуждался. Проблема рассматривалась с той лишь точки зрения, что нужно просто поехать и забрать деньги. Ну, на худой конец, еще и пристыдить казбеков. Склонить их к смущению, что, по сути, и проблемой-то, по мнению всех присутствующих, не является.

– Выпейте яду, – вмешался я в торг. – Угорели перед «буржуйкой»? Куда это вы собрались?

– Ну вот, сейчас начнутся выкладки философии эскапизма, поучительные нотки зазвучат…

Я с изумлением посмотрел на Голева.

– Мой друг, Пискунова обули профессиональные «чиркаши»! Они работают не для того, чтобы возвращать деньги в случае, когда их спустя сутки разоблачат!

– У меня есть дружок, – пробормотал Мокин. – Он как раз на западном участке МКАД «подставляется»… Может, у него спросим, как лучше поступить?..

Мы посмотрели на Геру. Пискунов, тот – с необычайной неприязнью. Ее выдал вопрос:

– Они русские?

Босс наш умеет задавать вопросы так, чтобы никто не догадался об их истинном смысле.

– Русские, русские… И чем быстрее мы с ним встретимся, тем лучше. Но если кто-то из вас потом наведет на них мусоров…

– Что ты, что ты, – поспешил ответить Голев и затряс веснушчатой рукой. – Мы же по делу.

Мокин оглядел всех свирепым взглядом и вынул из кармана сотовый. Еще раз оглядел. Мы внушали ему опасение.

– Нет, точно?

– Гадами будем, – заверил я, удивляясь тому, что уже ввязан в авантюру.

– Нет, чтобы потом, если у кого хата выгорит, – чтоб никаких претензий и вопросов, за что?

– Это что, игра «Кто хочет стать миллионером»? – взбесился Пискунов.

Гера набрал номер…




IV

Дядя Поля


Приятелем Геры оказался невысокий паренек лет двадцати пяти, в кожаной куртке и строгом костюме. Туфли его были безупречно вычищены, лицо выбрито, волосы расчесаны на пробор и уложены. Галстука не было, но зато из кармашка кожаной куртки торчал платочек. Он был похож на кого угодно, но только не на Безумного Макса. Между тем звали его именно так. По аналогии с блокбастером с участием Гибсона, я полагаю. Упитанное лицо, тонкие зловредные губы, чистые глаза. Сначала я подумал, что это кто-то, кто должен после короткого разговора обернуться к своему тонированному, как катафалк, «Мерседесу-300» и свистнуть. И уже после того, как формальности были бы улажены, из «мерина» вылез бы тот, с кем мы искали встречи. Это должен был быть, по моим расчетам, высокий, чуть сгорбившийся в постоянной готовности ринуться кому-нибудь под брюхо и вырвать зубами мошонку тип. У него непременно должно было быть два ряда стальных зубов, на пальцах – фиолетовые перстни, а на бедре – мачете.

Ничего похожего. Максим и был тем самым человеком, кто выбивает из лопоухих москвичей бабки посредством подстав. За «Мерседесом», из которого он вышел, заметив наше приближение, стоял «БМВ»-«пятерочка», и из окон его валил дым, как если бы там топилась похожая на нашу «буржуйка». Мальчишки курили.

Максим улыбался, жал нам всем руки, видимо, с Мокиным он дружил настолько тесно, что верил ему безгранично. Только так я могу понять «засветку» двух «рабочих» машин. Впрочем, номера эти были, скорее всего, липовые. Непонятно почему – ситуация к тому не располагала – я чувствовал страх. Как-то неприятно было находиться рядом с людьми, гробящими другим настроение. Эти улыбки напоминали мне доброжелательность врачей Освенцима, разглядывающих новую партию польских евреев.

Я переживал неприятные чувства, а Мокин тем временем как мог рассказывал о случившемся.

– Неплохо они вас оттерли, – заметил Макс, обходя «Пассат» Пискунова. – Им самим ремонту штуки на две – как пить дать. Потому так много и взяли – тридцать. Хотя… – он снял очки и посмотрел на Пискунова взглядом, которым ветеринар осматривает корову, прежде чем осеменить. – Нет, немного. Я бы больше взял.

– Почему? – окрысился Витя.

– Потому что ты бы дал. Ну, так в чем проблема-то?

– Проблема в том, – вмешался Голев, – что теперь эти деньги ему нужно вернуть. В противном случае может произойти катастрофа с выдачей в тюремной камере многих чиновников мэрии. Опять же менты могут за МКАД крепко взяться. А это не входит в его бизнес-план, – и он кивнул на Пискунова. – И в ваш, наверное, тоже.

Макс поджал губы и уважительно покачал головой. Потом поморщился и обвел наши лица колючим взглядом.

– Я как бы немного не понял. А кто так вашего друга ударил? Машина какая? Номер он запомнил?

Пискунов отстранил Мокина в сторону и рассказал всю историю сначала. Действительно, получилось, что сейчас о кавказцах я тоже услышал впервые, Мокин о них не говорил.

– Кавказцы?.. – Макс присвистнул и на этот раз к джипу развернулся. – А какие кавказцы? Чечены? Армяне? Понт, поди-ка сюда!

Я поежился. Сейчас история будет звучать в третий раз. А вообще уже в четвертый…

– Это какая-то ерунда, пацаны, – заверил Понт, пережевывая жвачку. Он был выше нас на голову, и я видел свое отражение в его черных очках. В этих очках я располагался вниз головой. Еще мне хотелось сунуть руку в карман и отдать ему деньги. – Горцы на МКАД по машинам не работают. Их тема – борсетки, разбои. Ну, из машины телку выкинуть, развести кого на заправке… А дорожные терки – тема не маклаудов.

– То есть ты хочешь сказать, что я отдал деньги киприотам? – спросил Пискунов. – Или испанцам?

Понт приобнял его, отчего Витя стал похож на пришедшего в гости к педофилу ребенка, и сказал негромко:

– По тебе я вижу, что ты мог отдать деньги даже кенийцу. Но, несмотря на это, я говорю тебе: это были не кавказцы.

Он убрал руку с Пискунова и вынул из кармана новую жвачку. Старую переплюнул через «Пассат». Она пулей ушла в Москву.

– А что за машина у них была?

– «Геленваген».

Макс и Понт засмеялись. Так в палатах психиатрических клиник смеются обычно бессердечные врачи во время утреннего обхода.

– Он говорит – «Геленваген», – подсказал Максу Понт, словно тот был глухой.

И они снова засмеялись.

Я жалел, что мы сюда приехали. Пискунов, судя по его виду, жалел еще больше. Им полностью овладела злоба, и теперь она властвовала над ним безгранично.

– Что ты смотришь на меня, как на самый неинтересный случай? – насторожился Понт.

– Мы, вообще, не хохотушек подзанять приехали, а за советом, – вступился за свою стопроцентную ежемесячную премию Голев. – Ты еще Нагорную проповедь нам почитай.

– Чего я должен почитать? – обратился за помощью Понт к Максу.

– Садись за руль, – приказал тот Пискунову. – И показывай руками, кто где ехал.

Это уже было похоже на помощь. Витя захлопнул дверцу, мы окружили машину.

– Ты всегда так за рулем сидишь?

Пискунов посмотрел на Понта.

– А чем плоха моя посадка?

– Есть три типа водителей. «Коты» – они рулят, лежа на спине. «Суслики» – те крутят баранку, лежа на руле. И есть нормальные. Ты не рисуешься ни под тех, ни под других, ни под третьих.

– А под кого я рисуюсь? – выдавил Пискунов, которого могло бы обрадовать, что он не «кот» и не «суслик», но насторожило, что и не нормальный водитель.

– Ты за рулем сидишь, как собака на заборе, – сказал Понт. – Ты просто подарок. Как только мы поговорим и ты поедешь, через триста метров я тебя сгоню и разведу на пару штук баксов. Даже после этого разговора.

– Ты же ничего не видишь в зеркала, – вскричал Макс. – Это во-первых! Во-вторых, на «Геленвагенах» не «работают»! Малейший промах – и ущерба на многие тысячи! Ты просто попал в дэтэпэ!.. Проблема лишь в том, что «Геленваген» стоит сотню, а с тебя взяли почему-то тридцатку. Впрочем, если они уехали своим ходом, значит, не такие уж большие проблемы у них были. В этом случае, мой друг, мы сами вызываем ГАИ. А они не стали. Понт, ты что-нибудь понимаешь?

– Я, вот я точно ничего не понимаю! – протиснувшись к Максу, я чиркнул зажигалкой и закурил. – Как вы работаете, черт вас возьми?

– Ты номер срисовал с «Геленвагена»? – спросил Понт Пискунова.

– Три восьмерки, «тройная Ольга»…

И мне стало неприятно оттого, что меня приобнял Понт…

* * *


– Ребята! – Так он начал урок водительского мастерства. – Ребята, вся МКАД разделена на участки. На каждом из этих участков работает своя команда. Нами командует дядя Поля.

– Женское имя, – сказал Пискунов, выглядывая из окна.

– Ты только ему это не говори.

Так вот, команда дяди Поли работает интеллигентно. Его люди отбирают у лохов деньги за пару десятков минут. Бывший таксист дядя Поля, как никто другой, знает, как найти в потоке машин лузера. Этот сравнимый разве что с опытом мировой революции опыт он передал своим младшим друзьям, и теперь они возят ему деньги, как другие молодые люди возят добычу другим дядям Полям, с других участков МКАД.

Команда дяди Поли работает от Рублевского шоссе до Ленинского проспекта. Один раз дядя Поля за организацию оргпреступной группировки уже отсидел, но, выйдя, снова организовал новую, присоединив к ней не до конца разобщенную старую. Патент на изобретение подставочного бизнеса принадлежит именно ему, но в регистрационную палату РУБОПа дядя Поля не торопится. Он скромен. Он раньше других понял, что громкие разборки только привлекают лишнее внимание, а деньги можно отбирать без шума и пыли.

Бригада дяди Поли, в которую входят двадцать шесть человек, выезжает на дело исключительно в стильных костюмах и на чистых автомобилях. Реноме коллектива – прежде всего. Когда-то в группе работал бывший милиционер. Высокого поста он не занимал, зато возглавлял в свое время фонд помощи правоохранительным органам. Самым ценным в его организации было удостоверение с эмблемой МВД. Когда владельца этого удостоверения задушил зеленый змий, он за небольшое вознаграждение стал сдавать ксиву в аренду. Таким образом он и познакомился с дядей Полей. Бывшему мусору выдали генеральскую милицейскую форму и усаживали в качестве гиганта мысли и отца русской демократии на заднее сиденье машины. Вся его роль заключалась в том, чтобы не открывать рта, из которого клубились пары алкоголя, и надувать щеки.

Когда лох царапал дорогой автомобиль подставщиков, те выходили, с озабоченными минами оглядывали повреждения. Затем рвали на себе волосы и кричали в небеса:

– Как нам теперь успеть на встречу с Медведевым?!!

Далее был звонок в автосервис, краткое описание царапин, выяснение размера ущерба и дикий вопль: «Две тысячи евро?!»

Все это время лох находился в состоянии делирия. Он смотрел на генерала, как крот смотрит на удава, и не было случая, чтобы он не соглашался заплатить сразу. Если денег при нем не находилось, эскортирующие к первому вице-премьеру генерала люди отправляли с виновником ДТП своих людей. И гонец, разрываясь от хохота, выписывал лоху расписку в том, что претензий к нему не имеет.

– А страховка и гаишники? – пробурчал из-за руля лох Пискунов.

– Дядя, нормальные люди работают по двум схемам. – Усевшись на капот «Пассата» с ногами, Понт закурил. – Обычно они (Понт говорил – «они», и со стороны можно было подумать, что говорит не махровый мошенник, а журналист, только что закончивший независимое расследование) выбирают автомобиль, ползущий в левом ряду. Одна машина, работающая «на сгоне», пристраивается следом и принимается мигать фарами, как Паша Цветомузыка – глазами. Типа нужна свободная дорога. Как только лох начинает перестраиваться, справа подлетает «Мерседес», – но, мать вашу, не «Геленваген», конечно, – и аккуратно подставляет бок…

Мы как по команде посмотрели на «трехсотый», года рождения этак девяносто пятого.

– Запчасти-то все равно новые покупать, а стоят-то они как на новый, – широко улыбаясь, объяснил Понт. – А вообще мы занимаемся, если честно, профилактикой дорожного движения. Таким образом мы учим придурков правильно ездить. За это берем плату. Это всего лишь чуть больше, чем в ГАИ при сдаче на права.

– Это, как я понимаю, первая схема, – выпрямил канву разговора Голев. – А вторая как выглядит?

– Вторая… – сладостно протянул Макс. – Вторая… По МКАД часто ездите?

– Бывает, – уклончиво бросил Голев.

– Столкновения на выездах на Кольцо часто видите?

– Каждый день. – Рома явно экономил время.

– Так вот почти каждое дэтэпэ на выезде – наша работа, – щурясь от блаженства, признался Макс. Мой «мерин» едет первым и как бы ждет, когда его пропустят в поток. Лох стоит за мной. Меня пропускают в поток, я давлю на газ, лох торопится за мной, и в этот момент я бью по тормозам. Удар в задницу. Бабки – на капот. Что же касается совета тут же звать гаишника или обращаться к страховщикам, в нашем случае эта тема не работает.

– Как эт-так? – шипит из-за руля Пискунов, старый автолюбитель.

– Разборки со страховыми компаниями лично меня не пугают. В прошлом году у фирмы «Ингосстрах» я на законных основаниях отнял сто тысяч рублей. Копейки, конечно, но приятно. А менты… Пиар многолик и чарующ, друг мой… Лохи только спустя несколько часов начинают удивляться тому, как быстро приехали менты к месту аварии… Объяснить или сам догонишь?

Вынув платочек – не тот, что был в нагрудном кармане, а из кармана брюк, Макс вытер рот.

– …Самый действенный способ от нас отвязаться – тупо не давать бабки и посылать нас на… А еще лучше начать фотографировать место аварии и мою тачку.

– И ты так спокойно об этом рассказываешь? – зло хохотнул Пискунов.

– А чего мне бояться? – невозмутимо фыркнул Макс, посмотрев сначала на Витю, как на идиота, а потом на то место на «Пассате», где в соответствии с требованиями завода-изготовителя должно было быть правое крыло. – Завтра ты опять попадешь. Ты же лох.

– Я не лох!

– Правда? – ласково спросил Понт.

– И что, спасения от вас, подлецов, нет?

Пискунов сам портил все наше начинание.

И мне казалось, что совершает он это со знанием дела. Его мозга советуют не то – это очевидно.

– Почему, существуют такие способы, – возразил Макс, как-то подозрительно непринужденно. – Есть на чем записать?

Придурок Пискунов вынул записную книжку. Он привык в доброжелательной манере посылать всех в неприличное место, называть всех подлецами и негодяями, но Макс и его приятель не столь долго общаются с Витей, как мы. И эта просьба записать что-то натолкнула меня на мысль, что готовится возмездие.

– Пиши. Первое: тонированные стекла. Я не вижу, кто сидит в машине, поэтому атаковать не буду. Записал? Второе: два человека и более. Двоих продавливать трудно. Помимо них долбоебов в Москве – хоть отбавляй. Третье: дорогая машина. Лохи на «Кайенах» не ездят…

– Ты подожди, подожди, не части! – Пискунов писал очень быстро.

– Ты что там чирикаешь? Не номерок мой? – наклонился Понт. – А, «…на „Кайенах“ не ездят», – выпрямился. Он многозначительно посмотрел на Макса.

– Ну, и – четвертое: баба…

Пискунов вздрогнул.

– В смысле? – прохрипел он.

– Я знаю, о ком и о чем он сейчас подумал.

– В том смысле, что баба тут же ударяется в психоз и начинает рыдать. А еще звонить по телефону, и хрен бы его знал, окажется ее муж «волшебником» или нет. Таким образом, чтобы не стать лохом на сто процентов, нужно ездить на дорогой тачке с тонированными стеклами, в компании, а еще лучше – с бабой…

– А на каких машинах ездит потенциальный лох? – засовывая книжицу в карман, поинтересовался Пискунов.

– Лично мы ищем на дороге только чуваков в норковых шапках и коричневых дубленках, ездящих на черных «Пассатах».

Пискунов вышел из-за руля.

– Дай вам бог всего хорошего за ту огромную радость, что вы мне только что доставили своим рассказом, – поблагодарил он с розовым лицом Понта и Макса. – Я уеду отсюда очень освеженный им.

– Ты бы до дома ехал ночью, да со стороны Зеленограда, – посоветовал Макс. – А то вернешься к жене не освеженный, а освежеванный.

Услышав слово «жена», вся дорожная бригада всхлипнула. Кроме меня. Не слишком вдаваясь в подробности Понтового учения, я думал о том, что никогда в жизни бы мне не видать стопроцентной премии и зарплаты по первой сетке, если бы не Тина. Впрочем, все эти блага нужно было еще завоевать. Пока они являются ко мне разве что во сне.

Сны для меня это вообще предмет отдельного разговора. Они подчинили меня своим правилам. У меня сонная зависимость, если такой психоз, разумеется, существует.

О снах ходит много споров. Существует множество сонников, расшифровывающих сновидения. Одно время я даже стал украдкой их почитывать. А все потому, что сны мне снятся постоянно и, как правило, с очевидными отклонениями. Я не психолог, судить о них с точки зрения обученного специалиста не имею возможности. Не получается оценивать свои сны и в свете разума, ибо как только я принимаюсь это делать, меня начинает душить депрессия.

Дело в том, что мне категорически не везет со снами. Кому-то снятся душераздирающие соития, кто-то регулярно поет караоке в компании знаменитостей, а одному моему знакомому повезло и того больше – он катался с Жириновским на коньках по льду какого-то озера. При этом оба были обнажены и говорили о какой-то Жене. Кто такая Женя, мой знакомый не знает и теперь, у него сроду не было знакомых Жень. Но сам факт! Я спросил его, быть может, они говорили о жене, но знакомый отказался дальше обсуждать тему, заявив, что язык мой грязен и я опошлю все, что угодно, даже чистый сон.

Голеву позачера снилось, что он летит на дельтаплане. Говорит, ощущение было даже сильнее, чем когда он летал на дельтаплане не во сне. Я спросил его, точно ли он летал на дельтаплане, – не на метле ли, – и он возразил, что если ему что-то сунуть между ног, то он в отличие от меня почувствует это даже во сне. Отчасти он совершенно прав, поскольку о снах он говорит, как о только что состоявшемся просмотре фильма. Я же проваливаюсь в сон как в кому, не помню почти ничего из того, что в коме происходило, а что помню, то обязательно отвратительно.

Мало того, моими снами постоянно манипулируют окружающие. Стоило только мне услышать, что рыба к беременности, как я три дня подряд ловил рыбу. Узнав, что мутная вода – это плохо, а чистая – хорошо, я на следующую же ночь оказывался в воде мутной. Однажды я признался в компании девушек, что нашел во сне деньги. Одна тут же спросила: «Бумажные или железные?» Я сказал, что бумажные, и мне было сообщено, что это плохо, с деньгами придется расстаться. Но тут же другая успокоила меня, возразив той, что бумажные – это, наоборот, хорошо, а железные – к потере. С этих пор я если нахожу во снах своих деньги, то обязательно бумажные вместе с медяками.

Мне не везет со снами. Они все цветные, но бессмысленные. Я уже соскучился, признаюсь, по хорошему кошмару. Чтобы закричать и сесть ночью на кровати – в поту и с тахикардией и экстрасистолами. Я даже согласен на непроизвольное мочеиспускание от ужаса – так я соскучился по чему-то осмысленному. Но сны словно издеваются надо мной. Главные герои имеют в них такой гадливый видок, что я уже во сне постоянно жду, что вот-вот подвалит какая-нибудь сволочь и шепнет на ухо: «Надеюсь, ты понимаешь, что мы тут все прикалываемся?»

Сегодня я видел во сне корабль. И знаете, почему? Я ненавижу это, потому что вчера поздно вечером, черт его задери, я слушал дома Маршала с этой его – «Жаль, но мне не снятся корабли».

А сегодня ночью скачал и смотрел старенький, но любимый мною фильм «Жизнь – дерьмо» с Мэлом Бруксом.

И нет никаких сомнений в том, что сегодня ночью я буду сказочно проводить время.




V

Дядя Поля


Дядя Поля, как уже сказано, когда-то трудился простым столичным таксистом. «Подставлять» первым в Москве стал именно он. В свои пятьдесят шесть он и теперь бы занимался автодорожной хирургией, но к чему нервничать, если есть три десятка хорошо обученных ребят? В удачный день на одну группу приходилось до шести подстав. То есть до тридцати подстав на коллектив. Каждый лох приносил в копилку до трех тысяч долларов, таким образом общак ежедневно пополнялся тысяч на пятьдесят-шестьдесят. У дяди Поли оставалась только половина. Вторая часть уходила на зарплаты королям дорог, милиционерам и этапом – наверх. Помимо дяди Поли на МКАД били машины недотеп еще сорок коллективов, то есть порядка трехсот машин. Ежедневный оборот выбитых с лохов денег приравнивался к стоимости замка в австрийском Зальцбурге. То есть за месяц «Дядя Поля и K°» вывозили с МКАД около тридцати замков семнадцатого века постройки.

За три последних года дядя Поля – Поликарп Олегович Доброхотов – купил себе один замок, на западном побережье Франции. Лазурный Берег он не любил. Там трясли мальчиковыми яйцами олигархи-пони и тусовалась московская светская шпана. А дядя Поля находился уже в том почтенном возрасте, когда стрелять шампанским и спать с тремя обкуренными москвичками, хотя бы и на борту яхты, не доставляет никакого удовольствия. Дядя Поля любил Чехова и Бунина. Возражал Солженицыну и протестовал против модернизма. Он был интеллектуальной сволочью.

Половину дохода приходилось, как уже было сказано, отправлять в общак покрупнее. Это гарантировало дальнейшую работу. Дяде Поле давно предлагали короноваться, тем паче что теперь никаких особых заслуг перед преступным миром, как пятьдесят лет назад, иметь было не нужно. Достаточно было, как при вступлении в КПСС, заручиться лишь поддержкой двоих воров. Они-то и произвели бы дядю Полю в равные себе. Но начитанный мозг автодорожного мошенника подсказывал, что нужно сторониться в жизни трех вещей: воровства у своих, сифилиса и лидерства на том уровне, когда спрос куда больше прежнего.

К началу 2008 года такса с лохов на МКАД достигла трех тысяч с «Жигулей»-«десятки» и семи-восьми тысяч с иномарки среднего класса. Новшеств никто не вводил, ибо каждое нововведение требует времени для адаптации. Все было уже давно адаптировано, новые сюжеты никто выдумывать не собирался. Транспорт для своих мальчиков дядя Поля поставлял сам. Принимаемый на работу без резюме имел право выбрать любую машину. Но при этом он должен был помнить, что ему ее придется выкупить. Рынок регулировал сам себя. Хочешь зарабатывать больше – кредит придется выплачивать больше. Больше и риск. Если дерзкий «чиркаш» хотел работать на «БМВ» пятой серии, в этот же день дядя Поля давал ему такую возможность. Но в залог забирал квартиру. Все по-честному.

Выйти из этого бизнеса в отличие от входа в него было невозможно. Все желающие сделать это давно смотрели снизу, как растет трава. Отступников дядя Поля убивал. Это правильно, ибо слаб тот, кто допускает торжество стихии. Дядя Поля любил детерминированный хаос только на МКАД.

О том, что на МКАД работают «таксисты», знает каждый водитель. Работа их вызывает восхищение у тех, кто еще не влип в историю, и недоумение у тех, кто с «таксистами» познакомился.

Люди дяди Поли, работники самого известного в Москве «таксопарка», работали от Рублевки до Ленинского. В распоряжении двадцати шести человек было одиннадцать машин. Самой скромной из них на балансе числилась «Рено Меган», самой дорогой – «Лексус-470». В каждой команде есть дорогая машина и машина для «боя». В команде – три-четыре человека. Как правило, в дорогой машине находится тот, у кого меньше водительского мастерства, и с ним едет кто-то из служивых (продажных силовиков) – милиционер, фээсбэшник или прокурорский. За рулем машины для «боя» сидит ас – у дяди Поли все «таксисты» в отличие от служивых были бывшими спортсменами-автогонщиками. Во время психологического пресса на лоха служивые должны были подключаться к делу и светить удостоверения, внушая бесперспективность обращения в правоохранительные органы. Если группа зарабатывала в день пятнадцать тысяч долларов, то продажный сотрудник имел от дяди Поли полторы тысячи. Служивых дядя Поля подбирал сам, лично, по рекомендациям старых друзей.

Самым древним методом подставы, изобретенным дядей Полей в начале девяностых, был «сгон». Следующего по крайней левой полосе лоха догоняла дорогая машина группы, пристраивалась в самую корму, и водитель начинал отчаянно мигать фарами, а то и пытаться протиснуться между лохом и разделительным «отбойником» МКАД. В ход шли все средства, главной задачей было согнать лоха с крайней левой полосы внутрь полосы движения. Как только это происходило, дорогая машина дяди Поли уходила прямо, а дернувшегося вправо лоха поджидала машина мастера спорта по авторалли и майора милиции. Сам по себе подставляемый автомобиль побывал в употреблении, однако ущерб высчитывается всегда так, как если бы это была новая машина. Машина на «бой» шла чуть справа и чуть сзади, располагаясь в «мертвой зоне». Как только лох покупался на пресс сзади и уходил вправо, «рабочая» машина выходила из тени и подставляла переднее левое крыло под удар. Класс водил дяди Поли состоял в том, чтобы нанести своей машине наименьшее увечье. Помятое крыло или снесенный ударом бампер автоматически отправляет машину на станцию техобслуживания, а это – простой и штрафы, которые дядя Поля практиковал беспощадно.

Главная же проблема заключалась в том, чтобы не столкнуться с машиной лоха плотно. От удара обе машины могли отлететь друг от друга, что означало травмы и смерть. Раскрутка на МКАД еще ни разу не заканчивалась просто испугом. Бог с ними, с трупами, но это есть свидетели и приезд милиции. А встречаться с ними на МКАД дяде Поле не хотелось так же, как и со столичной тусовкой во Франции.

Но жизнь неумолимо шла вперед и требовала все больше новаций. «Сгон» на МКАД стал утрачивать лидерские позиции. Число одних и тех же случаев с миганием фарами и воем клаксона нынче предупреждает лоха о том, что его собираются лотошить. Он более собран и в правый ряд уже не уходит. Метод пришлось совершенствовать.

Автором нововведения стал, конечно, дядя Поля.

Для этого ему пришлось тряхнуть стариной и несколько раз выехать на Кольцевую лично. Поездив по МКАД несколько дней, он изобрел новую схему. Теперь подстава была почти безупречной.

Если раньше его люди сгоняли придурков в правый ряд, то теперь они ждали, когда те пожалуют туда по собственному желанию. Идущая в правом ряду машина для «боя» искала лоха, маскируясь за сенью фур. После этого шли нос в нос с фурой и ждали, когда лох начнет перестроение. Никаких миганий, никаких звуков. В салоне лоха интимно заливается Синатра. Под его «Мой путь» лох вдохновленно уходит вправо, а там уже его поджидает транспорт дяди Поли.

Чтобы облегчить труд рабочего коллектива, Поликарп Олегович ввел новую схему. Теперь его бригада рихтовала машины лохов не только на МКАД, но и на развязках, входящих в их отрезок Кольца.

Машина для «боя» выезжала с развязки на МКАД, держа на хвосте участника дорожного движения. Далее начинается зондаж темы. Сначала ас дяди Поли сбрасывает скорость, чтобы очистить для себя впереди место для маневра, да заодно и посмотреть, как на его торможение реагирует лох. А потом он резко набирает скорость и удостоверяется в том, что тот «попал» – лох в точности повторяет скорость впереди идущей машины, надеясь на мастерство водителя. Убедившись в том, что лох «взял», «таксист» резко набирает скорость в заранее освобожденном пространстве и тут же бьет по тормозам. Итогом этого становится вдребезги разбитый бампер, и тут уже не приходится говорить ни о каких подставах, поскольку правило «держи дистанцию» для всех, в том числе и для ГАИ, святое. Эта тема дядей Полей была названа «работой на зад».

Единственная проблема, которая при этом возникла, была работа по принципу «русской рулетки». Во время движения бригада сама выбирала себе лоха, а здесь исход не был известен заранее. Если на бампер «вешался» депутатский брат или мусор, платить приходилось асу, да еще он же ремонтировал машину за свой счет и в качестве воспитательного примера для остальных штрафовался дядей Полей…

* * *


– Ну, что, съездили?

Поликарп Олегович отложил в сторону книгу, снял очки и поправил вязаный пуловер с карманами. Был он невысокого роста, седеющий, сохранивший остатки таксистской обаятельности мужчина. Лобные залысины и томик Бернса делали его похожим на лингвиста-аналитика, занимающегося дорожными преступлениями исключительно в качестве хобби. Тонкие сухие губы выдавали палача, ясные голубые глаза с томной поволокой – нет. Фарфоровые зубы при ближайшем рассмотрении оказывались родными, и это обстоятельство тоже указывало на то, что гнили в дяде Поле места нет. Никто из знающих его близко не понимал, где он берет столько жестокости, наблюдая с книжкой Бунина в руках за тем, как в болото погружается бочка с кричащим внутри ссучившимся «таксистом».

– Утверждают, что казбеки, – сказал Макс, облизывая губы. Он всегда входил в этот дом в Серебряном Бору с неприятным подозрением на то, что когда-нибудь он здесь останется навсегда.

– Что значит – казбеки? – Дядя Поля снял очки и поморгал глазами, чтобы размять веки. – Что это за определение такое? Если бы ты сказал – «лучистое подобие божье», я бы понял – либо девица, либо педераст. А что такое – казбеки?

– Ну, чеченцы, вероятно, – тихо подсказал Понт, топчась за спиной невысокого Макса.

– Чеченцы, – задумчиво повторил Поликарп Олегович. – Чеченцы у нас на МКАД бьют стекла и воруют борсетки. Отбирают машины. Но чеченцы на МКАД не «таксуют». Разве нет?

– Я так же думаю.

Дядя Поля встал и прошелся по кабинету, одну из стен которого украшала картина с бабой, скорбный вид которой Понта нервировал. Она была похожа на лохиню, которую удалось кинуть на бабки более мастеровитому пилоту конюшни дяди Поли, но это был не Понт.

Приблизившись к полотну, Поликарп Олегович кивнул головой.

– Мир сошел с ума. На МКАД «таксуют» чеченцы. Посмотрите на эту женщину, мальчики. Это Персефона. Дочь Деметры и Зевса. Сумасшедший Аид унес ее в свое царство. Навсегда. Аид думал, что он всемогущ. Но его разубедили. Зевс развел тему и Персефона вернулась на Олимп… Пять лет назад было сказано: чеченцы берут на МКАД борсетки и машины. Больше они на МКАД ничего не делают. И что получается? Они какают нам в карман… Они поступают, как Аид, который Персефону вернуть-то вернул, но заставил перед этим съесть три зерна граната – своего атрибутивного плода. И теперь богиня плодородия вынуждена каждые полгода страдать в Аиде, возвращаясь туда снова и снова. Вот и нам снова и снова придется возвращаться к этому разговору… Номер лох запомнил?

– Три восьмерки, «тройная Ольга».

– Узнаю детей гор. Только кавказец пойдет бить свою машину с таким номером о лоха. А марка?

Макс кашлянул.

– «Геленваген».

– Они любят все делать красиво. Не как обычные люди. Они бы делали это на «Роллс-Ройсе», но денег нету.

Побродив по кабинету, он остановился у кресла и взял со столика Бернса и очки.

– Найдите мне этот «Геленваген». К девяти часам я должен знать, где он паркуется на ночь. Сегодня вы не работаете. Сегодня вы ищите «Геленваген». Даже если он уезжает на ночь в Питер, я хочу, чтобы вы оттуда, из Эрмитажа – а ведь он именно там должен стоять, или я не знаю горцев, – позвонили и сказали, что он перед вами.

Оставшись один, Поликарп сразу направился к телефону. Импозантный аппарат времен нэпа, с золоченой трубкой и витыми рожками-рычагами стоял у него на столе. Снял трубку, набрал номер и, пока следовали гудки – дядя Поля знал, что абонент снимет трубку не сразу, – закурил. Через полминуты ему ответили.

– Анатолий Георгиевич, здравствуйте, это Поликарп.

– День добрый, дорогой мой. Что-то случилось?

Поликарп хмыкнул:

– Мои мальчики сегодня с человеком встречались, тот спрашивал, что делать, если тебя покалечили на МКАД.

– Что в этом необычного? Или вы хотите ко мне направить этого человека? Я после шести не консультирую.

Дядя Поля понимающе рассмеялся.

– Анатолий Георгиевич, человек рассказал, что подставили его «таксисты» на «Геленвагене» и развели на тридцать тысяч.

– Это необычные «таксисты», – согласился абонент. – Я бы даже сказал, что это инопланетные «таксисты».

– Они не столько инопланетные, сколько с Кавказа. Боюсь, как бы они беду на нашу голову не накликали. Менты ведь хорошие, пока никто ничего не пишет. А как узнают там, что на МКАД свободно работает бригада, разгружающая лохов сразу на тридцать косарей, могут и взволноваться… Тридцать – не две.

– А ты уверен, что это подстава, а не банальное дэтэпэ?

– Судя по рассказу человека, все в теме. В противном случае водителю двухгодовалого «Геленвагена» было бы проще страховых агентов и ГАИ дождаться, джип-то наверняка застрахован. Да и сгоняли человека. «Ниссанок» красненький, спортивный… «Ниссанок» потом исчез…

Анатолий Георгиевич вздохнул и закряхтел. Чувствовалось, что ему не по душе проблемы, с ним не связанные. Да и с ним связанные тоже, видимо, были ему не по душе. С одной стороны он, московский чиновник, меньше всего должен был волноваться, что какие-то кавказцы занялись на МКАД подставами вопреки договоренностям. С другой – доход с дороги многократно превышал его зарплату в офисе на Новом Арбате. Контроль за «папами» типа дяди Поли отнимал много эмоций и физических сил. Нужно ремонтировать МКАД, планировать работу по созданию Четвертого кольца, а вместе с этим приходилось спрашивать с дяди Поли и еще десятка бригадиров, и спрашивать нужно строго, потому как сверху постоянно ерошат волосы. Дружески так, подчеркнуто ласково, чтоб не забывали, что каждую неделю в дом на Мясницкой нужно отвозить шесть миллионов долларов. Вообще, бригады с МКАД привозили семь, но один из них, соблюдая договоренность, – ни центом больше, – Анатолий Георгиевич оставлял себе. За месяц он отвозил в дом на Мясницкой, по иронии судьбы стоящий через дом от аппарата уполномоченного по правам человека, двадцать четыре миллиона долларов. Эта сумма позволяла Анатолию Георгиевичу, еще в середине девяностых взявшему под контроль бизнес «таксистов», чувствовать себя более-менее спокойно.

– Поликарп, этих чернявых нужно убирать с дороги, – подумав, сказал он. – Разыщи-ка ты их и передай Ююкину. Пусть Геннадий Петрович нароет что-нибудь на них да удалит от асфальтовых дорог подальше.

– Да я уже думал об этом, но решил все-таки посоветоваться.

– Я люблю тебя за твою беспримерную склонность к коллегиальности. Я тебе сейчас направлю парнишку. Он меня третий месяц изводит. Набрал информации по твоим головорезам и все пытается меня возбудить ее достоверностью. Я его к Ююкину направил, он на месяц парнишку успокоил, а тот сейчас снова за дело принялся. Пробивает дорогу к Аппарату уполномоченного.

– А зачем мне этот парнишка? – удивился Поликарп.

– А пусть твои пацаны познакомят его с тем человеком, которого кавказцы побили. Мальчик умный, он быстро найдет. А как найдут – сразу к Ююкину. Понял тему?

Дядя Поля кивнул. Вот что значит в просторном кабинете сидеть. Голова сияет от светлых мыслей.

– Все понял. Пусть приезжает.

– Ты денежку-то когда повезешь?

– Сегодня, как положено.

– Ах да, я забыл совсем. Сегодня – пятница, все правильно… Закрутился! Ну, бывай, Поликарп. А номерок мальчика – запиши… Да, дядя Поля! Сегодня в пять вечера смотри Третий канал! Геннадий Петрович Ююкин будет разговаривать в студии с кем-то из твоих людей, согласившихся участвовать в передаче на тему «сгонов»! Начальник РУБОПа, насколько мне известно, не большой сторонник болтовни перед камерами, но общественность упросила, и он решил послать Ююкина.

«Забудешь ты о пятнице, как же», – улыбался дядя Поля, чиркая карандашом на листке блокнота. Писать красиво он так и не научился. А где было учиться? В зоне грамоте не обучали, в таксопарке имели вес только цифры.

«Пострелов Владимир», – щурясь без очков, прочитал Поликарп. И тут же взял со стола трубку, чтобы набрать номер.




Беда с этими кавказцами, вздохнул Анатолий Георгиевич. Хотя кавказец кавказцу – рознь. С грузинами, с армянами, с теми всегда можно договориться, и потом не смотреть за спину. Но чеченцы и ингуши – другая статья. С ними договариваться об одном и том же приходится каждую неделю. У них то ли с памятью что-то неладно, генетически что-то нарушено, то ли Ермолова простить не могут. Только скрепишь договор – через несколько дней выясняется, что как раз вопреки этому договору они и поступили. Взять, к примеру, грузинских воров – те слово дали и держат его, что бы им не навяливали. Москва их не раз обижала – было дело. Последний раз – три года назад. Кто-то, Кого-Нельзя-Называть-по-Имени, собрал в Москве всех коронованных да отправил Саакашвили в подарок. Экономику тамошнюю поднимать. Это по Москве можно ходить и говорить всем, что ты «в законе». А в Тбилиси стоит в этом признаться – и через сутки ты уже на нарах, в пересыльной тюрьме. Но ничего, диалог, слава богу, наладился, воры вернулись. Что делать с чеченцами – непонятно. Отослать их Кадырову разве?

Анатолий Георгиевич как раз два дня назад убедился в том, что куда их ни отсылай, они снова появляются. Только в другом углу Москвы. Поликарп вот звонит, жалуется. Значит, «чехи» уже и на МКАД выбрались. А во вторник граждане чеченцы накрыли пост экологической инспекции в Западном административном округе. Все поляцкие фуры, груженные яблоками, ширпотребом, мебелью, детским питанием и прочим, что довольно успешно расходится в Москве, останавливались ранее на этом посту, чтобы принять в выхлопную трубку шланг с датчиком. Понятно, что стандарты на содержание СО они выдерживали, но смысл их остановки заключался не в том, чтобы обезопасить столицу от угарного газа. На этом посту экспедиторы и водители вносили в стабилизационный фонд Москвы, точнее, той части ее, что Москвой управляла, европейские рубли. В ведомости, конечно, не расписывались, ибо не для того на посту сидел человек, чтобы потом вносить полученные средства в бюджет города. Деньги, вырученные за предоставление права въезда в Москву иностранным дальномерам, шли прямиком в кабинет Анатолия Георгиевича. В этом кабинете он оставлял десять процентов от приносимой суммы и оставшиеся девяносто, точнее сказать – основные девяносто, передавал туда же, куда передавались миллионы из тех, что приносил дядя Поля и еще сорок бригадиров.

Но два дня назад случилось непонятное. Явившись на пост, трое кавказцев объявили бухгалтеру, что отныне и вовеки веков десять процентов от выручаемой на импортных дальномерах суммы будут поступать им. Они попросили бухгалтера передать своим хозяевам, что если будет иначе, им есть что противопоставить. Например, сдать ФСБ всех бригадиров «таксистов», промышляющих на МКАД.

Поскольку пост находился как раз на въезде на Кольцо, Анатолию Георгиевичу впору было задуматься над тем, что чеченская диаспора всерьез взялась за контроль над главной дорогой страны. Угроза воспринималась вполне реально. Чеченцы имеют одну особенность – недоговаривают. Сообщив о малом – о бригадирах, они намекнули на то, что готовы сдать не только бригадиров, но и тех, кому они отправляют нарезанные на «сгонах» деньги. Чеченцы действуют по принципу «желудок котенка размером с наперсток, а как насрет, так хоть лопатой выноси». Это был вызов, и Анатолий Георгиевич второй день ломал голову над тем, как его принять. Именно принять – а не заключить сделку. МКАД отдавать нельзя. На этой дороге крутятся деньги, сопоставимые с бюджетом многих европейских стран. И если каждая сволочь будет приезжать на пост экологической службы и вышибать из-под носа деньги, а потом другая сволочь вытеснять бригадиров с МКАД, то очень скоро вся власть в Москве перейдет криминально ориентированным горцам.

Взяв трубку, Анатолий Георгиевич набрал номер. На другом конце ответил генерал Ююкин.

– Геннадий Петрович, скажи мне, дорогой, чем оригинальный человек отличается от извращенца?

– Оригинал, Толя, щекочет задницу возлюбленной перышком, а извращенец использует для этого всю курицу.

– Вчера вечером мне позвонили из Лондона. Есть несколько скрипок Амати, которые при удачном раскладе могут не дойти до Сотби.

– За любую работу Амати я готов отдать год жизни.

– Какой именно год, Гена?

– А за какую именно скрипку Амати, Толя?

– За скрипку со струнами длиною сто девять километров.

– Что-то я не слышал о таких скрипках.

– Слышал, Гена, слышал. – Анатолий Георгиевич поправил очки. – Скоро эти струны я намотаю тебе на конец.

Ююкин рассмеялся, и по скрипу, раздавшемуся в трубке, стало ясно, что он откинулся в кресле.

– Что случилось?

– Ты нашел артистов шапито, приезжавших позавчера на пост?

– Ищу.

– Я так думаю, что ты неправильно ищешь. Эти артисты, или же другие, но из того же цирка, принялись ломать всю игру на МКАД. А пока ты занимаешься своими оперативно-розыскными мероприятиями, сегодня они на приметных машинах стали откровенно привлекать к себе общественность. Если к тебе еще не пришел человек, из которого подставой на МКАД вытрясли тридцать тысяч долларов, то жди его с минуты на минуту. И попробуй только не зарегистрировать его претензии. Так тебе будет удобнее искать. Мне звонил дядя Поля, это случилось на его участке. И еще. Если начальник РУБОПа хотя бы почувствует запах из твоего кабинета, если ты хотя бы во сне проговоришь пару имен, защищать тебя от Буслаева никто не станет, ясно?

Ююкин бросил трубку, врезал по столешнице кулаком и спихнул со стола телефон.

На грохот прибежала перепуганная секретарша.

– Геннадий Петрович?..

– Ирина Моисеевна, не могли бы вы подать мне телефон? Я за папкой потянулся, а он соскользнул. Экий я неловкий.

Буслаев… Вот кого кружили несколько лет и не смогли выкружить. Он не из этих, не из резких. Совьёт такие кружева, что потом всех накроет ими. Собрал всю мразь неподкупную под собой. Если бы не он, Ююкин зарабатывал бы, как Аль-Файед. Приходится в родных стенах как Штирлицу по коридорам IV управления ходить… Одним глазом спишь, вторым смотришь, нет ли Буслаева или кого-то из его людей рядом…




А в этот момент Поликарп Доброхотов пытался дозвониться до человека, который после ночной сходки и сверки счетов вез ему положенные к отдаче наверх двести тысяч долларов. Последний раз он разговаривал с ним по телефону в четыре часа утра. Тугарин-Змей, известный в паспортном столе как Карпашвили Гурам, сообщил, что выезжает на МКАД и через два часа будет.

Прошло два часа. Потом еще два часа. И еще два. Гурам не приезжал и не звонил. Он работал с дядей Полей пять последних лет, дядя Поля знал его как честнейшего человека и готов был дать ему рекомендацию в любое место требования, хотя бы и в ФСБ. А потому предположение, что он мог исчезнуть с двумястами тысячами «зеленых», было нелепо и отметалось как надуманное. Однако патетика патетикой, но двести тысяч нужно было привезти на Мясницкую к семи часам вечера, не позже. Если бы дядя Поля был настолько глуп и вместо того, чтобы каждую неделю перебрасывать заработанные бабки в швейцарский банк, хранил их дома, то можно было бы взять из сейфа эти двести тысяч и отвезти. Но в сейфе было не больше десяти тысяч евро, незарегистрированный пистолет и несколько гравюр Гойи, которые Поликарп планировал сбыть весной курьеру из Лондона. Зарабатывать на подставах миллионы и не вносить взнос в общак в размере двухсот тысяч – это свидетельство если не жадности, то неважного положения дел. Эти боровы наверху не любят осечек. Заменят, как у себя в обкомах делали, старого и опытного, на молодого, но энергичного.

– Да где же ты, Гурам, черт бы тебя побрал!

И дядя Поля уже в пятнадцатый раз набрал его номер.




VI

Горцы


Мирзоев, Ташиев и Джамрамбиев приехали в Москву четвертого февраля. В Грозном было скучно. Хотелось жизни, «Мерседеса», ночного клуба и девок. Выйдя на вокзале, они в ту же ночь угнали от дома номер 19 по улице Большая Оленья джип «Мерседес Геленваген» серебристого цвета. Оставленный без присмотра, он оказался в поле зрения Мирзоева, бывшего слесаря автосервиса, сразу, едва они вошли во двор. Вообще-то они шли брать квартиру. Шапочки с прорезями для глаз, обрез – это атрибутика вчерашнего дня. У приятелей были две пары чулок в упаковке, которые при проверке документов и карманов можно было выдать за подарок, и костыль в руках Ташиева. Хромым он не был, однако без костыля никак было нельзя, поскольку в трости таились две узкие заточки.

Первый куш был сорван на Ярославском вокзале. Зайдя в туалет, они убедились в том, что кроме мужика в кабинке нет никого, заперли дверь в туалет, потом выбили дверь кабинки и вытащили его за ноги, волоча по грязному полу…

Приехавший из Бурятии на форум руководителей среднего бизнеса широколицый бизнесмен в разорванном пальто, с оторванными от рубашки пуговицами, со спущенными штанами лежал на полу и кашлял кровью. Минуту назад его обыскали, взяли часы, золотую цепь, бумажник. Трое тяжело дышащих человек стояли над ним. У одного от переживаний ходуном ходило все лицо, его била нервная дрожь. Другой, стиснув зубы, словно продолжал бить. Шевелился, словно нанося удары, но не двигался с места.

Третий двинулся вперед, точно падая, ударил бизнесмена в лицо.

– Хватит ему.

– Он жив, шакал. Он сейчас побежит в милицию.

Тот, у кого никак не могло успокоиться лицо, свернул рукоять трости и дернул ее на себя, как нож из ножен. Бизнесмен увидел стальное тридцатисантиметровое жало. Ему хотелось сказать, что он их не выдаст, что деньги – дело наживное, но сломанная челюсть не двигалась, а разобрать его мычание было невозможно.

Стальной шип вошел ему в грудь, и за мгновение до смерти он услышал, как лопнуло его сердце.

Собрав добычу, приятели выбрались из туалета и быстро покинули вокзал.

Продав все, что можно, прикупив одежды и пообедав, они поняли, что жить в Москве можно, тут есть что брать. Джамрамбиев, молодой человек лет тридцати, предложил заняться транспортом. Он хорошо водил машины, оставалось только найти земляков и предложить услуги угонщиков.

Но прежде чем переключиться на машины, нужно было раздобыть хотя бы элементарное оборудование. Угонять «десятки» нет смысла, а угон дорогой машины требовал технической оснащенности. Решено было взять квартиру. В эту же ночь, руководствуясь принципом «дуракам везет» и что их никто не знает. Высмотрев на Большой Оленьей подходящую квартиру на втором этаже и оценив ее через окна, выходящие на улицу, они вошли во двор. И в этот момент Мирзоев увидел джип. Это был двухгодовалый, если судить по штампам на стеклах, «Мерседес». Осмотрев его и соблазнившись, Мирзоев одним ударом выбил стекло, распахнул дверь и дернул рычаг капота. Через мгновение сигнализация затихла, а в салоне послышался хруст ломаемой пластмассы – Ташиев ломал замок зажигания.

Мысль о том, что сигнализация может продолжать работу и наводить на машину милицейские патрули, в голову им не пришла. Слишком много марихуаны было выкурено, чтобы заботиться о таких частностях. Возможно, дуракам везет на самом деле. На два дня назад купленный джип временно была поставлена обычная сигнализация, спутниковая система слежения отсутствовала. Мужчина, приехавший на джипе к любовнице, был руководителем одного из заводов. Заявлять угон от дома, в котором он провел ночь, числясь в командировке в Вологде, он не стал. Он сделает это только в обед наступившего дня.

Не понимая, куда едут и зачем, они выехали на огромную дорогу. И через пять минут джип замер в пробке возле какой-то развязки. Улучив момент, сидящий за рулем Джамрамбиев объехал стоящую впереди машину и ринулся в освободившееся пространство. И тотчас чудовищный удар потряс джип.

Ташиев громко закричал и завалился на заднем сиденье на бок. Он кричал не переставая, а Джамрамбиев, выкатив глаза и дрожа оленьими ресницами, как завороженный наблюдал за тем, как из черного лакированного «Мерседеса», едва не протаранившего их насквозь, из «Мерседеса», на ветровом стекле которого располагался какой-то огромный пропуск в виде трехцветного российского флага, выходит высокий мужчина.

– Уезжай! – дико закричал Мирзоев. – Уезжай, нам нельзя стоять!..

Выкрутив руль, Джамрамбиев вдавил педаль газа до упора.

– Они едут за нами, они за нами едут!..

– Заткнись! Посмотри, что с ним!..

Мирзоев трясущимися руками схватился за спинку сиденья и посмотрел назад.

Ташиев лежал на правом боку, полузакрыв глаза.

– Ребра, кажется, сломаны… – пробормотал он, заметив внимание приятеля.

Ослепительный свет фар в темноте резал глаза и мешал сосредоточиться на гонке. Из-за него Джамрамбиев и не заметил сразу, как с прилегающей полосы на МКАД выползает огромная и длинная, как ферма, фура.

– Тормози!.. – заорал Мирзоев. – Тормози сейчас!.. – и почти впился пальцами рук в панель, а ноги вдавил в пол.

Джип остановился в метре от заднего колеса тягача фуры…

– Мы убьем их, – поняв, что схватка неизбежна, сказал Мирзоев. – Нам нельзя быть в милиции. Нас помнят на вокзале, нас видели в окно, когда мы забирали джип. Мы должны их убить.

И они решительно покинули машину…




– Кто это был?.. – спросил, опираясь на дверь «Мерседеса», Ташиев. Он был единственным, кто стоял на ногах.

– Это был депутат… – прохрипел, поднимаясь и возвращаясь за руль, Джамрамбиев. – С охраной…

– Что такое Охотный Ряд?

– Там Дума, я видел по телевизору…

– Как здесь все повязано, – огорчился Ташиев. – Где мы возьмем сто тысяч?!

– Ты собрался отдавать сто тысяч? – взорвался Мирзоев.

– Ты видел, что это за человек. Это уважаемый человек. Он не говорил лишних слов. Нас найдут. – Ташиев выдавливал короткие фразы, переживая режущую боль в боку. – У них наши паспорта! Мы должны найти деньги, потому что они забрали наши паспорта. В Москве много чеченцев, нас будут искать через соотечественников. Уважаемые люди предъявят позор нашим семьям, но это не все. Нас найдут, даже если к вечеру мы уедем из города.

Они ехали, успокаиваясь и чувствуя, как затихает боль во всем теле.

– Я подставлю машину под удар. – Джип водило из стороны в сторону, благодаря этому в голову Джамрамбиев и пришла такая мысль. – Нужно только найти машину черного цвета. Левый бок в черной краске. Нужна машина черного цвета…

– Только не бей больше правительственный транспорт, – попросил Ташиев. – А идея хорошая. Моя кровь будет давить на жертву, ты прав, прав…

Встав в третий от края ряд, Джамрамбиев вел шатающийся, как пьяная проститутка, джип, и высматривал в крайнем левом ряду черную машину.

В районе Химок – они не знали, что это Химки, он увидел едущий слева черный «Фольксваген Пассат». Пристроившись за грузовичком, разделявшим их, он стал ждать.

Помог водитель красной спортивной машины. Семафоря фарами, он заставил хозяина черного «Пассата» включить правый указатель поворота.

– Да поможет Аллах, – прокричал Джамрамбиев, выскочил из-за грузовика и, оказавшись перед ним, врезался левым бортом в «Пассат»…




– Ты посмотрел документы этих тварей? – спросил мужчина с триколором на груди, когда один из охранников зашел к нему в кабинет на третьем этаже дома номер один по Охотному Ряду.

Охранник сунул руку в карман и выложил на стол три паспорта.

– Мы напрасно их отпустили, – скромно заметил он. – Одного нужно было взять с собой.

– Куда, на второе чтение закона о контроле за блогосферой?

– Посидел бы на одной из квартир.

– Если они не принесут деньги, тогда я накрою к ебени матери этот «таксомоторный» бизнес! Толя пыль глотать замается. Устроил, сука, беспредел. – Мужчина стиснул зубы и чуть потемнел скулами. – Скоро эти урюки лимузин Путина будут рихтовать на Красной площади.

– Ну, с ним-то не пройдет.

Мужчина посмотрел на охранника. Потом пожевал губами и снял с телефона трубку. С портрета, со стены напротив, на него с укоризной посматривал светловолосый человек в черной шапке Военно-морского флота России.

– Николай Егорович, доброе утро. Кто у нас РУБОП контролирует, Ююкин?.. Ююкин – зам?.. А начальник кто? Буслаев? – Голос чуть подсел. Буслаева и его причуды сажать всех виновных, не разбирая чинов и званий, знали все. – Понятно… Нет, еще не ощенилась. Я же сказал: тебе – первому. Черную, черную… Сам выберешь и Кони назовешь. Шутка, – и положил трубку.

Положил только для того, чтобы нажать на рычаги. Сняв трубку, придвинул к себе справочник и через минуту нашел нужный номер.

– Геннадий Петрович, здравствуйте, это Урманов из комитета по культуре. Узнали?.. Что значит – профессионализм! Ни разу не встречались, а вы узнали… Геннадий Петрович, скажите, пожалуйста, как ГУВД Москвы отнесется к демонстрации по одному из московских каналов фильма о милиции?

– Мы всегда рады фильмам, прославляющим органы.

– Да, этот фильм вас прославит. Я уже переговорил с режиссером. Он и сценарный план уже набросал. Сюжет таков: коррумпированные милиционеры, состоящие в организованных преступных группировках, участвуют в автомобильных подставах. Главный герой – майор милиции, родственник начальника ГУВД десятимиллионного вымышленного города N-ска, руководит бандой «чиркашей», работающей на N-КАД. В финале фильма возмущенный народ убивает майора-оборотня, так долго скрывавшегося под маской честного милиционера.

В трубке послышался тяжкий выдох.

– Эх, Владимир Максимович, Владимир Максимович… Я вам даже помогу. Есть негодяи, не скроешь… Сам даже консультантом выступить могу. Может, чем помогу.

Урманов кивнул головой и посмотрел на часы.

– Я просто не представляю, как вы облегчили мне жизнь. Одно светлое пятно за всю неделю. Жена плачет, теща с ума сходит, сын вне себя от переживаний, а тут вы – как лучик ясный…

– А что случилось-то?

– Да так, ерунда. РУБОП взял и закрыл три автостоянки моего сына. Совершенно необоснованно, представьте себе. Хоть в суд иди.

– А где стоянки расположены?

– Да ерунда, в центре…

– А как названия?

– Да ерунда… ООО «Тихон»…

Ююкин вздохнул:

– Дело у начальника РУБОПа. Простите, но ничем помочь не могу…

– Может, выяснить хотя бы…

– Я у Буслаева ничего выяснять не буду. Но когда дело в суд пойдет, вы мне позвоните, может, что-то и подумаем…

Это было умно.




VII

Шилов


Есть люди, которые начинают нравиться сразу, едва попадают в твое поле зрения. Когда Мокин переговорил по телефону с Максом и тот сказал, что может посоветовать человека, который изучил преступный мир МКАД даже лучше, чем изучили его они, Макс с Понтом, мне поначалу показалось, что это какой-то преподвыподверт «таксистов». Мы немало интереса проявили к их персонам, и теперь они пытаются нас куда-то увести в сторону от серебристого «Мерседеса».

Но Володя Пострелов нас переубедил. Приехав на встречу в пятилетнем «Вольво», он поздоровался с каждым и для каждого назвал свое имя. Из него рвался наружу типичный экстраверт. Он не мог жить спокойно сам и принуждал к эксцентричным поступкам других. Потом выяснилось следующее.

Уже год Вова, после того как его «Камри» погнули «таксисты», ведет с ними невидимую борьбу. Ненависть его подпитывается тем, что его таки развели. За сорванный с болтов бампер он с перепугу отдал все, что имел, а в карманах у него на тот момент было две тысячи долларов, полученных за работу системным администратором в ночном клубе. С этих пор жизнь нашего нового знакомого круто изменилась. Он ушел из ночного клуба, стал подрабатывать «скорой помощью» ПК на выездах, и первое время все высматривал на МКАД «очкастый» «Мерседес», наказавший его за простоту отношения к жизни. «Очкарика» он так и не обнаружил, зато полностью изучил внутренний мир «таксистов» и ареал их обитания. Где он только не появлялся с рациональными предложениями. Не выгнали его только из управления по строительству Москвы, где работал некто Анатолий Георгиевич, председатель комитета по строительству дорог. Ужаснувшись масштабами проблемы, он познакомил Пострелова с заместителем начальника РУБОПа Москвы Ююкиным, и теперь тот, как говорит Володя, «работает с ним». Попытаться пропихнуть такое заявление в среду обожженных молоком и теперь дующих на холодную воду фраеров – нас – может только очень энергичный молодой человек.

Голев не выдержал и задал вопрос, не задать который было бы просто нелогично:

– Вовчик, я понять не могу. Нас с тобой познакомил Макс. «Таксист». В том смысле таксист, что счетчик включает, когда машина останавливается. А ты крутишь луну за священную войну с этими типами. Нескладная песня какая-то получается. Непостижимые моему уму танки произносишь.

Пострелов рассмеялся. И столько искренности было в этом смехе, что мне, не знаю почему, стало даже стыдно за Голева. Стыдно, что он так глуп, хотя только что этот вопрос крутился и в моей голове.

– Мужики, в стане врага нужно иметь своих людей и уметь с ними договариваться. Два раза я ехал за Понтом и видел, как он сгонял тачки. Все это я снимал на камеру. Этих нескольких метров пленки хватило бы, чтобы и Понта, и Макса закрыть лет на несколько. Но мы договорились. Мало-помалу они сдают мне коллег по цеху, работающих на других километрах МКАД. Согласитесь, километры – куда длиннее метров.

Мимо нас со свистом пронесся «Кадиллак». В лицо ударила струя холодного воздуха, в глаза забилась снежная пыль.

– И потом, Макс твой дружок, и он хотел пойти тебе навстречу, – добавил Володя. – За полгода я сдал ментам четыре коллектива, но из-за узколобых следователей они почему-то никак не могут доехать до суда. Ююкин прилагает все усилия, но что поделать… Ладно, вы ищете серебристый «Геленваген». Будем искать вместе. Хотя картина эта для меня подозрительна.

– Мы знаем о ваших подозрениях, – угрюмо пресек попытки начать все сначала Пискунов. – Машина не та, люди не те… Хватит. Поехали.

– Куда? – рассмеялся Вова.

– А что, мы здесь будем искать?

Мимо просвистел синий «Мерседес-МЛ», идущий за зеленым «Меганом». По соседней полосе их догонял «Мерседес Компрессор».

Интересно, сколько машин бьется на МКАД без помощи «таксистов»? Так летать – беду наживать.

Я забрался в машину Пострелова, за нами двинулся «Пассат». Не доезжая до МКАД по Можайскому шоссе, мы остановились и загнали «Фольксваген» на стоянку. Пострелов мотивировал это тем, что машина привлечет к себе внимание.

– А «Вольво» пламенного борца с таксомоторами внимания не привлечет? – спросил я.

– Неделю назад куплен, – продолжая веселиться, ответил Вовчик. Веселый человек. Не напоминал он своим видом грозного преследователя. Что снова меня смутило. Когда сдающие своих подельников «таксисты» сами предлагают в помощь человека, то мысль о провокации возникает как-то сама собой.

– Сейчас мы едем в придорожное кафе. На МКАД их тьма. Там поговорим с дружками тех, кого вы ищете.

– Откуда ты знаешь, в какое кафе нужно ехать? – Пискунов следил за временем внимательней нас. Ему продолжало казаться, что мы тратим его впустую.

– В любое кафе. Главное, чтобы оно находилось рядом с МКАД. Сейчас обеденное время. Значит, бригады приедут, чтобы напитать организмы калориями. Они тратят очень много энергии на работе, им нужно хорошо питаться.

– Вот, пожалуйста… – пробормотал он, сбрасывая скорость и включая указатель поворота. – Это мы удачно подъехали.

Признаться, ничего необычного я не заметил. Место, к которому мы съезжали, точнее, одноэтажное строение, из трубы которого валил дым, называлось «Приют». Отделка сайдингом, импровизированная парковка, неподалеку – платный туалет. У входа – десяток машин.

– Ты уверен, что тут черпают борщ и ломают пожарские котлеты те самые, нужные нам люди? – усомнился я, чувствуя молчаливую поддержку по поводу этого вопроса на заднем сиденье.

Володя вышел, вышли и мы. Пискнув сигнализацией, он направился к четырем машинам, стоящим чуть в стороне от остальных. Десятилетний «Мерседес-МЛ», «БМВ» седьмой серии тех же лет, «мерин-очкарик» и «Ауди».

Обойдя их, Пострелов криво улыбнулся.

– В качестве подставных в большинстве используются подержанные автомобили престижных и дорогих марок: «Мерседесы», на которых для вящей крутизны могут быть наклеены шильдики, обозначающие самые дорогие модели. «Бэхи» пятой и седьмой серий. «Ауди» «сотые» и «восьмидесятые» или А-6 самых первых выпусков. То есть автомобили с имиджем дорогих, реальная цена которых, однако, может колебаться в пределах десяти тысяч долларов. Более дорогие модели бить невыгодно.

– Но «БМВ» и «Мерседесы» – не из дешевых марок, – заметил Пискунов, не сводя ненавистного взгляда с машин.

– Десятилетние «бэхи» седьмой серии и «мерины» при сияющем внешнем виде могут стоить дешевле новых «Жигулей». Тут важна психология. – Наклонившись, Вовчик по-босяцки высморкался. – В понимании многих укрепилось, что если по дороге едет крутая иномарка, хотя бы и старая, то за рулем ее непременно готовый на все отморозок. Потому-то с работающими на таких машинах «таксистами» никто и не препирается. Просто отдают бабло. Что я однажды и сделал.

Произнеся эти слова, Володя посерьезнел.

– Теперь все сидящие за рулем таких машин, – Пискунов указал на них пальцем, – обязательно должны быть «таксистами»?

Я посмотрел в окно. За столиком, стоящим у витража, сидело четверо мужиков. Перед ними стояли дымящиеся тарелки, но они к еде не притрагивались. Они смотрели на нас, и левое веко мое, предчувствуя неприятности, задергалось.

Пострелов между тем продолжал рассказывать. Вскоре я заметил, что он и сам посматривает на кафе. Но страха в его взгляде не было.

– Имиджевые автомобили для «боя» подбираются на крупных авторынках, как правило из числа непродаваемых. У них много косяков, они залатаны, сварены, но если не присматриваться, этого не увидишь. Важен только внешний вид.

Определить тачки «таксистов» можно без труда. Косвенные признаки – грязные номера при чистой машине или плохо читаемые через тонировку «транзиты». Левый борт машины сто раз был бит и столько же раз отремонтирован. Можете полюбоваться: «очкарик» и «Ауди» словно кисточкой красили…

Я посмотрел и убедился, что это так.

– Ну, что ты зенки пялишь, мудила? – крикнул в сторону кафе Вова, и мне показалось, что его услышали.

– Ты – пойдем со мной, – кивнул он мне. – И ты пойдешь, – это адресовалось уже Пискунову. – Вы здесь подождите.

Я шел как на казнь.

– Видишь ли, это очень доходный бизнес, – бормотал Пострелов, торопливо направляясь к крыльцу. – Рисковый, но доходный. «Мерин», которого ты сейчас видел, «эмэлка», он стоит на рынке не меньше пятнадцати тысяч долларов. Машина окупит себя за пару-тройку месяцев работы. По моим сведениям, один «таксист» зарабатывает на МКАД от трех до двадцати пяти тысяч долларов в день.

– В день?! – ужаснулся я, ступая на крыльцо.

Володя посмотрел на меня и, взявшись за ручку двери, долго молчал.

– Вот именно, – прошептал он и распахнул дверь.

Я почувствовал запах жареных котлет и, как следствие, – голод.

– Да чтоб ты провалился! – громко вскричал один из сидящих за столом, мужик лет сорока, и бросил в тарелку недоеденную куриную ногу. – Весь аппетит испортил!

Сосед его слева покачал головой. Он словно осуждал сам факт появления Пострелова. После этого спокойно продолжил хлебать харчо.

– Это не мы были, – произнес странную фразу мужик и стал внимательно смотреть на меня, вспоминая, я так полагаю, свой недавний заработок. По всему выходило, что он никак не мог меня вспомнить. – Нет, не мы. А сейчас проваливай к ебеням, я есть хочу.

– На самом деле он меня боится, – злобно поджав губы, сказал Вова и ногой подтянул стул из-за соседнего столика. – Вот этот жулик, отбирающий деньги, меня боится.

– Не преувеличивай, – буркнул сидящий рядом с мужиком тощий паренек лет двадцати пяти, одетый в стильное пальто и офисный отутюженный костюм, из-под него выглядывающий. Он был чисто выбрит и даже на расстоянии пяти метров я мог безошибочно определить, что присутствующий при разговоре аромат парфюма исходил именно от него.

– Ладно, поговорим о деле, – сказал Володя и оседлал стул. – Двадцать минут назад ты и ты, – он ткнул пальцем в мужика и стильного, – отработали лузера на «Рено». «Эмэлка» сгоняла, «очкарик» подставлялся. Все записано на камеру. Я шел за «очкастым», в котором сидели вот этот молодой человек в синем пальто и ты, Лосяш. – Вова улыбкой палача улыбнулся огромному детине, ломающему куриное крылышко, – а потому доказухи у меня хоть отбавляй. Для правильных ментов «очкарик» неправым будет, а не «Рено», потому что последний включил указатель и перестраивался в свободный ряд, а вы его догнали из соседнего ряда и замочили. Куда мне нести пленку?

Я покусывал губу и вспоминал события часовой давности. Ничего подобного не могу припомнить, если даже меня начать пытать.

– Ну, предположим – чисто гипотетически предположим, – заговорил мужик, поднимая куриную ногу с тарелки, – что нам известна твоя бескорыстность. Можно было бы предложить тебе денег, но ты не возьмешь…

– Не возьму, – решительно подтвердил Вова. – Как только я это сделаю, дядя Поля меня тут же прикончит. Да и совесть не позволит взять.

– …и ментов ты за собой не водишь, ты доказуху в ГУВД носишь, где тебя никто не слушает, – продолжил «таксисит». – Значит, тебе другое нужно. Говори скорее, у нас обеденный перерыв заканчивается. Папа узнает о простое – штрафами задушит. Что тебя интересует?

– Новый серебристый «Мерседес Геленваген» в качестве тачки для «боя».

Все перестали есть и посмотрели на нас, словно только сейчас заметили наше присутствие. Мне даже показалось, что кто-то спросил: «Извините, вы кто?»

Мужик снова положил на тарелку ногу бройлера.

– Вова. – Он вздохнул. – Я бы тебе кое-что объяснил, но ведь ты, сукин сын, сам все понимаешь…

– Я понимаю. Новый «Геленваген» не совсем подходящая для подстав машина. Но это был факт, с которым тебе придется смириться, чтобы начать напрягать мозги. Потому что если ты их не напряжешь, то ответишь за сукиного сына.

– Выведешь меня на улицу?

– Чтобы ты меня избил? Ничего похожего. Пленку в ГУВД увезу.

– Как только таких гадов земля держит? – услышал я с той стороны стола, где сидел «офисный служащий».

Вова пропустил это мимо ушей. Я уже обратил внимание на то, что это человек дела. Начинает нагонять жуть и делает паузы именно в тех местах, которые помечал бы карандашиком в пьесе Станиславский.

– Джип может быть вовсе не новый, а года этак девяносто седьмого. У него могут быть проблемы с растаможкой, как часто это у вас случается. В общем, мне нужен этот «мерин».

Мужик вздохнул и вытянул из кармана кожаной куртки платок.

– Владимир, я могу лишь пообещать, что поспрашиваю. Телефон твой я знаю. Мы его вечерами прослушиваем.

– Не ври. Никто его не слушает. Если к четырем часам не позвонишь, пленка уезжает Ююкину.

– Скатертью дорога, – буркнул над ложкой «офис-мен».

– Не к Буслаеву же.

Мне показалось или это действительно кто-то сказал? Кто такой Буслаев?

Мы встали и направились к выходу.

«Рено Меган»? – едва слышно спросил я.

– Я просто угадал, – проскрежетал явно недовольный разговором Пострелов. – Они гнали его, когда мы встретились у дороги…

* * *


Мы сели в машину, и Вова тут же накинул ремень. Я машинально пристегнулся. С одной стороны, понятно – привычка. С другой – когда ты знаешь, что едешь по МКАД в поисках «таксистов», на спину накатывает неприятный холод.

Пострелов посмотрел на часы.

– Половина второго. Они уже закончили жрать и сейчас выйдут на охоту. Думаю, минут через двадцать мы отыщем очередной коллектив.

Пискунов с натужным писком вздохнул. Я его понимаю. Время близится к семи, Тина еще не звонила. А может сделать это в любую минуту. Отключить связь Витя не смеет, а что говорить, если она спросит его о покупке «Ауди», – не знает. Подкаблучник Пискунов в трансе. Заводить рака за камень перед женой он всегда боялся, называя отсутствие такого желания «честностью семейных отношений». Между тем этот семьянин раз в неделю зависает у бабы в Измайлово, а приезжая в вагончик, просит всех посмотреть, нет ли на нем следов помады или длинных волос, прилипших к одежде. Витя Пискунов – сволочь отчаянная, но меня заводит вопрос об увеличении зарплаты. Поэтому я до сих пор с ним, то есть в беде.

– Слушай, Вован, а как они разводят людей? – скорее чтобы развлечься, чем на самом деле интересуясь, спросил Голев. Фортель Вовы с машинами у кафе внушил Роме уважение к новому приятелю, и теперь он, совершенно не интересуясь автотранспортными подставами, просто хотел услышать еще что-нибудь необычное. – Ну, как все происходит? Вживую?

Володя саркастически улыбнулся. Улыбка – от насмешки над глупыми людьми, сарказм – от воспоминаний о том, что он сам недавно был таким же глупым.

Не отводя взгляда от дороги и высматривая что-то то впереди, то сзади, в зеркале заднего вида, он показал Голеву через плечо большой палец:

– Вот так разводят. После того как тебя подмяли, вот этот урод, в пальтишке, и корешок его, Лосяш, выскакивают из машины и начинают забрасывать тебя фразами типа: «Где права получал?», «Куда смотришь?» и другими, очень похожими на эти. Здесь нужно обратить внимание на то, что нормальный человек первое время после аварии пребывает в шоке. Машина-то его. Он выйдет и даже в состоянии комы пойдет смотреть повреждение. Так ведет себя нормальный человек. Для уродов авария не сюрприз, поэтому сие есть первый признак подставы. В общем, начинается разрыв лоха на части с двух сторон. Тебя будут всеми силами убеждать в необходимости искупить очевидную для всех вину… Ну-ка, ну-ка…

Володя прервал рассказ и наклонился вперед, чтобы получше рассмотреть что-то, что нам не было видно. Мы впятером ехали по одной дороге, видели одни и те же машины, но, клянусь богом, я не замечал ничего необычного.

– Вот, смотрите, интересная история начинается… «Мицубиси Максима» видите? Ну, перед нами? Сейчас водила начнет сгонять белый «Форд Фокус». И быть мне, однако, сукой, если я ошибся.

Протянув руку, Вова нажал кнопку, и над моей головой, слева, в углу стекла, зажглась маленькая красная лампочка. Видеоглазок располагался таким образом, чтобы камера могла захватить весь участок дороги.

– «Бэха» пятой серии едет через ряд от нас – видно? – Вова даже порозовел от азарта. Он уже не нас вез, а гнал своих будущих жертв – «таксистов». – Сейчас «Максима» начнет прессовать «Форда», и посмотрите, что сделает водитель «бэхи»…

Но вдруг он дотянулся и выключил камеру.

– Что такое? – встревожились разом Голев и Мокин.

– Атака отменяется. В «Форде» панорамное зеркало. Он видит их, и сейчас они от него отстанут.

И я пришел в шок от увиденного. Включив указатель правого поворота, «Мицубиси» попросила у Володи разрешения встать перед ним, а водила «бэхи» таким же культурным способом стал уходить вправо.

– Водитель «Максимы» увидел зеркало и по рации сообщил водиле «БМВ», – разочарованно, как мне показалось, вздохнул Пострелов. – Сейчас они одновременно затеряются и начнут поиск сначала… Ну, да ладно.

Вытряхнув из пачки сигарету, Володя прикурил и продолжил:

– Сразу после первых криков – необходимого этапа подготовки «спонсора», тебя поведут к машине для «боя» и начнут рассказывать, что тачка охеренно пострадала. Ты возразишь, что царапины – это не слишком уж охеренный ущерб, но тебя переубедят. И сделают это весомо и тонко. Понимаешь, «Мицубиси Галант» ремонтируется только на сервисе «Мицубиси», а там никогда не будут красить одно крыло. Машину нужно красить всю. А поскольку повреждения проникли в сам металл, то придется менять и крыло, и дверь, к которой ты не имеешь никакого отношения, но тебе объяснят обратное. На самом деле в любых сервисах все закрашивается по желанию клиента. В общем, уроды насчитают пару тысяч долларов, и, если ты уже согласен отдать, ты – кретин. То есть «спонсор», как называют уроды своих жертв.

– Пожрать бы чего, – намекает с заднего сиденья Пискунов.

Сволочь. За него тут ласты рвут, а у него даже аппетит не пропал. Володя обещает Пискунову перехватить пару гамбургеров у следующего кафе.

– А если ментов вызвать? – вопрошает Голев.

Та же улыбка в ответ. Но сарказма чуть больше.

– Как только ты это сделаешь, пацаны в форме приедут и без базара все опишут и отгонят тачки к посту ГИБДД. Потом приедут страховщики, и ты направишься оценивать ущерб, но при этом уже следует быть уверенным в том, что за все платить придется тебе. В том числе и за машину, которой тебя били.

– Как это? – не понял Рома.

– Каком кверху. Гаишники получают от ста до двухсот баксов за каждый такой выезд по звонку уродов.

– И что дальше? – поторопил Мокин, решив вопросом убрать тупого Голева с дороги.

– А дальше по дороге в сервис к тебе в тачку подсядет один из уродов, имя ему – «командировочный», и начнется долгая твоя дорога в дюнах. Всю дорогу тебе будут пудрить мозги и не давать ими продуктивно раскинуть. Задача «командировочного» сложна – это наиболее наглый тип «таксистов», если только тут уместно слово «наиболее», – он всю дорогу должен давить тебя психологическим прессом. Рассказывать байки о том, что слава богу, что все здоровы, могло случиться и хуже, что машина – дело наживное, что сам вот так месяц назад подмял «Мерседес», в общем, психоделический лепет с постукиванием ладошкой по панели твоего авто уведет тебя далеко за границы трезвого разума…

– А вон тот «Крайслер» – не «таксист?» – полюбопытствовал Пискунов, показывая надвигающийся попутным курсом седан.

– Там женщина за рулем и дед шестидесятилетний рядом, – посмотрев в зеркало, ответил Вова. – Непохоже, в общем.

Тактичный человек он, Володя.

– И что дальше? – толкнул я его из ямы недоумения, в которую он погрузился после вопроса моего босса.

– А дальше водила якобы битой тобой «Мицубиси» будет каждые триста метров останавливаться и спрашивать дорогу к ближайшему сервису. На самом деле он туда ездит каждый день, ибо платит оценщикам процент с каждой «терки». У тебя же, дурака, складывается мнение, что пацаны сами переживают и сервис, в который вы следуете, незнаком им так же, как и тебе. На самом деле они уже давно туда позвонили и вашу кавалькаду там ждут с нетерпением. Готов и «костоправ», который с явной неохотой возьмется оценивать повреждения, осмотрит обе машины, и звучащие при этом суммы будут чуть выше тех, что вы услышали на дороге. Но «Мицубиси» ему заниматься не хочется – слишком тонкая натура у этой девочки, – Володя не выдержал и рассмеялся. – Но он знает адрес сервиса, где ремонтируют только «Мицубиси», ведь там работают японцы из Осаки! Они сделают за три-четыре часа, но это будет стоить в полтора раза дороже. «Таксисты» придут в движение, ведь им машина нужна к завтрашнему утру! – и в этот момент ты, лох, соглашаешься на ремонт в этом сервисе!

– Не верю я во все это, – промычал Пискунов. – Слишком уж все по-резонерски звучит.

– А разве это я отдал сегодня утром тридцать тысяч долларов? – захохотал Володя.

– Да, кстати, а если у «спонсора» нет с собой двух тысяч баксов?

– У-у, все просто! Уроды едут за деньгами домой к лоху или к его знакомым. На этот раз «командировочный» будет сражаться за бабки. Как правило всю сумму сразу лох собрать не может, да и не хочет, и, чтобы подстраховаться от несчастного случая, «командировочный» начинает играть в хороших и плохих полицейских. Он говорит о том, что если денег не будет, то он звонит в службу безопасности компании, на балансе которой якобы состоит «Мицубиси», пусть бабки из тебя выколачивают они. Если дать ему пятьсот баксов и послать на хер, он без базара уедет. Что в пятьдесят шестой раз подтвердит, что это была, джентльмены, комедия… А сейчас закройте рты, потому что через минуту, а то и меньше, вы станете свидетелями самой натуральной подставы…




Я покрутил головой и увидел два «Мерседеса» «очкарика» с включенными габаритами. Слаломом они шли позади нас, продвигаясь по дороге двумя василисками. На пару секунд они зависли сзади в «боевом положении», и один из них, вишневого цвета, резко перестроился за нашим «Вольво».

Володя хохотнул, у меня на спине выступил пот.

Но вдруг приставший к нам словно на тросе «мерин», так ни разу и не врубив дальний свет, отвалился вправо и обогнал нас крутым виражом. Справа от него, не отставая ни на метр, двигался второй, синий. Он уже почти пристроился за нами, нырнув за потертый временем и дорогами грузовичок «Титан», но после маневра вишневого решил показаться и выбрался из-за укрытия.

– Почему они не стали с нами работать? – хрипло спросил Голев, тоже не оставивший событие без внимания.

– Водила вишневого «мерса» увидел, что у меня в салоне взвод поддержки, – ухмыльнулся Володя, и я восхитился его спокойствием. Как-никак, а машина-то его… – Но вы не переживайте, сейчас они найдут другого «спонсора». Главное – не отставать…

Через три минуты гонки случилось то, о чем я много раз слышал, но никогда не видел. Догнав «Мерседесы», мы двигались в среднем ряду. Вова показал пальцем на потенциальную жертву. Это «Ниссан Максима» темно-зеленого цвета. У Вована нюх, как у собаки. «Мерины» еще не начали маневр, а он уже понимает, кто пострадает. Мне в голову закрадывается нехорошая мысль: а сколько бы он зарабатывал, начни работать «таксистом»?

Я едва успеваю рассмотреть сам эпизод, и то только потому, что предупрежден. Вишневый «Мерседес», как и в нашем случае, стремительно перестраивается в крайний левый ряд и, почти упираясь бампером в корму «Ниссана», начинает семафорить. И в этот момент меня качнуло вперед. «Таксист» на синем «мерсе», стараясь успеть вовремя, влетает в просвет между нами и двигающимся впереди «Лексусом». Слева от него – «Газель», идеальное место для молниеносной вылазки. Володя давит на тормоз и тихо матерится. Его нечаянно едва не подставили самого. Удар в зад синему «мерину» мог ему дорого стоить.

Но гонка заканчивается, начинается «сгон».

Подчиняясь давлению сзади, «Ниссан» включает правый поворот и пытается быстро перестроиться в соседний ряд…

Едва правые его колеса пересекают разделительную полосу…

…синий «Мерседес» рывком делает выпад в его сторону и с легким оттягом, чтобы не покалечить свою машину, бьет «Ниссан».

Володя, уже держащий ногу на педали тормоза, мягко тормозит, и мы все видим, как «Ниссан» и синий «Мерседес» останавливаются. Когда передо мной перестают мелькать машины и асфальт стоит, я вижу покрытый сажей номер «мерина». Цифр не разобрать. Лишь намек на «5» и что-то вроде «ТУ» перед номером региона – «77».

Вишневый «очкарик» далеко впереди. Мавр сделал свое дело. Мавр может ехать к придорожному кафе поджидать приятелей. Еще мгновение – и он потерялся в потоке.

Из «Максимы» выбирается лох в состоянии анабиоза. Он еще не понимает, что случилось, поэтому просто растерян.

Из синего «мерина» выбираются двое.

Володя ждет еще пару секунд и, дотягиваясь до кнопки на панели, выключает видеокамеру. Я только сейчас понимаю, что все это время она была включена и над моей правой бровью горел красный огонек. Может, я еще чего не заметил?

Когда я и Володя выходим на улицу, там уже вовсю идет разговор. Из последних долетевших до меня фраз я слышу: «…отъедем, чтобы нам машины не разбили, и поговорим…»

Наше появление заставляет «таксистов» насторожиться и прервать беседу.

Двигаясь к месту сходки решительным шагом, Володя поджимает губы, и на скулах его я замечаю легкий румянец.

– Никуда не съезжайте с этого места! – приказывает он вконец обалдевшему водителю «Ниссана».

Заметив, что тот уже вынул из кармана портмоне с документами, тычет пальцем:

– Убрать документы! Какого черты ты их вытащил? Это что, сотрудники милиции?

– Ты кто такой? – тихо, но зловеще интересуется один из «таксистов». Он, похоже, выполняет на дороге роль Понта. Такой же здоровый, килограмм пельменей с пачкой масла за один присест съедает без труда.

– Вы же управляете машиной по доверенности без права продажи? – делая ударение на каждом слоге, навязчиво предлагает дальнейшее развитие сюжета Вова. – Эта машина принадлежит организации, не так ли?

Начавший втыкаться в тему водитель, то темнея, то белея лицом, кивает. Я его понимаю. В таких ситуациях лучше всего соглашаться со всеми. Поэтому он и ведет себя так, как повел бы себя на юге США афроамериканец, оказавшись в чистом поле меж бандой куклуксклановцев и бандой чернокожих: «Я, конечно, сам не люблю негров, но веревка на шею – не метод, согласитесь».

– Эй, дружок, пойдем-ка отойдем, – предлагает, медленно приближаясь к Володе, «таксист»-водила.

– Денег у него нет, – не в тему решительно рубит Вован, – так что при всем его желании покрасить за пару тысяч ваш бампер у него ничего не выйдет. Но зато у него есть страховка. И сейчас он позвонит хозяину машины, с ним вы и будете разбираться.

Понт-2 кусает губу и посматривает на своего рулевого. В голове последнего кипит работа. Первый в его практике странный случай застал урода врасплох.

– Думаешь, не настучать ли мне по кукушке? – дождавшись, когда «таксист» к нему приблизился, сказал Пострелов. – У меня в тачке еще трое корешков. В говно обоих затолчем. Или раздумываешь, не брякнуть ли знакомым гаишникам? – Вован вынул из кармана трубку и протянул ее «таксисту». – Звони. А я тем временем позвоню сам и уточню номер экипажа, который отправлен к месту аварии. Если приедет другой, их уже будет ждать РУБОП. Не ссы, звони.

Водила «Ниссана» – бывают же такие суки – под шумок уложил документики в карман и теперь потихоньку усаживается в машину. А потом мягко, почти неслышно, прикрывает дверь – ну, как в спальню любимой – и нежно включает левый указатель поворота. Что касается меня, то если дойдет до драки, я ему первому буду бить лицо. Пройдя между «таксистом» и Володей, не сводящим друг с друга дружески теплых взглядов, я досеменил до «Ниссана» и схватил водилу за шиворот.

– Ты куда это собрался, гаденыш? Разве не из-за тебя вся эта перловка?

Перехватив воротник дубленки другой рукой, я вывожу его на улицу.

– Я просто хотел посмотреть, работают ли повороты.

– А я думал, ты за пивом решил сгонять, пока мы тут разводим за твое здоровье.

– Да я пиво хоть сейчас, вот только…

Я едва успеваю отдернуть его за шиворот с дороги. Какая-то сволочь на черном «Мазерати» – трезубец на решетке радиатора только и замечаю – пролетает мимо нас, словно это не МКАД, а взлетная полоса Шереметьево-2.

Мужику становится нехорошо. Слишком много с ним случилось за последние две минуты. Он обмякает, и начинает казаться, что вот-вот свалится мне под ноги, оставив в моей руке нерповый воротник.

– Я срисовал номерок, – слышу голос Володи. – Три-Семь-Пять, МТУ. В моей тачке камера, которая вела вас с того момента, как вы решили согнать мой «Вольво». Доказуха для вашего ареста присутствует в полный рост. Но можно все решить. В отличие от вас я дам шанс.

– За это можно остаться без головы, – объясняет Понт-2.

– Мне не нужны бабки. Мне нужно пять минут вашего хорошего расположения. А потом мы разъезжаемся, как будто ничего не случилось. «Спонсор» едва жив, но это сейчас. Если я повезу его сейчас в кафе и там отпою водкой, он выразит готовность порвать вас за треснутый бампер. Сейчас он хочет побыстрее свалить отсюда. А через полчаса поймет, что, свалив, лишил себя возможности отремонтироваться за ваш счет. Десять секунд для размышления я вам даю. Никто не узнает. Даже дядя Поля.

Последняя фраза, к моему удивлению, оказалась самой действенной. Все то время, пока Вован говорил, с их лиц не сходило каменное выражение. Но как только прозвучало имя главного «таксиста» западной части МКАД, они оттаяли.

– Где будем говорить?

– В «Шайбе».

Я не знаю, что такое «Шайба». Видимо, кафе. Так и оказалось.

– Что с этим? – спрашиваю я.

– Претензии есть? – Володя смотрит на лоха бесноватым взглядом.

Владыка «Ниссана» крутит головой так, что рискует без нее остаться.

– Тогда счастливого пути.

– Пусть хоть десять баксов на полироль даст! – возмущается «таксист».

– У тебя в бардачке и полироль есть, и тряпочка. – Володя невозмутимо цепляет его двумя пальцами за рукав и ведет к машине.

Через двадцать четыре минуты разговора стало ясно, что эти двое готовы заплатить нам две тысячи долларов за цифровую запись подставы, но никогда не вспомнят «черных таксистов» на «Геленвагене». Я им верил. Володя, кажется, тоже.




VIII

Вера Игоревна


Черный «Мазерати» выскочил перед «таксистами», как черт из табакерки. Это было настолько неожиданно, что, вместо того чтобы дать газу и ударить его в корму, что гарантировало бы перелом переднего бампера и разговор как минимум о тридцати тысячах, водитель ударил по тормозам. Тот редкий случай, когда «подставляла» сам переживает неприятные моменты.

– Нехорошо! – вскипел он, машинально добавляя газу за водителем «Мазерати».

– Отстань ты от него, – проворчал сидящий рядом с ним пассажир. – Не видишь – у человека с головой не все в порядке. Эта тачка сто тысяч стоит, наверняка застрахованная.

– Не, ну так же нельзя ездить!

– А если он по-другому не умеет.

– Смотри, чуть «Форда» не зацепил…

Езда постепенно превращалась в гонку за «Мазерати». Обоим «таксистам», только что разболтавшим мужика в пуховике на полторы тысячи долларов, хотелось посмотреть, чем все закончится. Сейчас они имели полное право на заслуженный отдых и решили развлечься не стоянкой у кафе, а просмотром интересного фильма.

– Слушай, а у него действительно с головой, того… Он то ли машины за столбы принимает, то ли понос у парня…

Через две минуты, когда они уже подъезжали к Молодогвардейской, их «Мерседес-МЛ» мчался за «Мазерати» в пяти метрах.

– Ты как будто обогнать его хочешь…

– Я хочу научить его хорошему тону.

Напарник водителя ухмыльнулся, поднял воротник и сполз с сиденья. Ему хотелось спать.

– Разбудишь, когда научишь.

Эти слова подействовали на «таксиста» как транквилизатор. Он остался один в этом мире. Вокруг – толпа лохов, сзади пристроилась какая-то шлюха на «РАВ-4», напарник спит, а перед ним – козел, до смерти его напугавший. Это было несправедливо. Человеку нельзя оставаться в космосе одному. Он тлеет от неисполнившихся желаний.

За Молодогвардейской «Мазерати» взял чуть левее, заставив серую «Хонду» затормозить и уйти в сторону, и в образовавшийся просвет на дороге «таксист» увидел привычную картину: машины, выстроившись в ряд, заняли две крайние правые полосы движения. «Ниссан», за ним тачка Винни-Пуха и Гнобы. Непонятно было нахождение там третьей машины – «Вольво», набитой мужиками. И «таксист» подумал о том, что из подставы вышло дэтэпэ и теперь идут разборки. Так Винни-Пуху и надо, есть мнение, что это он сливает ментам информацию.

Проскочив мимо группы людей, среди которых хорошо был виден Гноба, «Мазерати» на скорости ушел вперед.

– Ну, сволочь, – проскрипел «таксист», – даже небо теперь против тебя.

Он настиг «Мазерати» на развязке с Горбунова. Зайдя справа, он надавил на клаксон и не отпускал его до тех пор, пока не убедился в том, что водитель пришел в шок. А потом едва заметным движением руля увел свою машину влево, прижимая поравнявшийся с ним «Мазерати» к левому крайнему ряду.

Его водитель стал сбрасывать скорость, но затормозить не мог: сзади на огромной скорости его настигал «Ленд Крузер». Тяжелая машина не могла затормозить сразу, и вид огромной решетки радиатора в заднем стекле наверняка внушал водителю «Мазерати» панический ужас.

Слух «таксиста» что-то тревожило, он прислушался и услышал звук сигнала. Это пытался отстоять часть своих прав на МКАД водитель «Мазерати».

– Что, не нравится?

И «таксисит» добавил рулем еще чуть-чуть.

«Мазерати» словно наклонился вперед, как это делает пловец перед прыжком в воду, и «таксист» увидел, что позади него заклубились шары черного дыма.

Потерявшая управление итальянская иномарка качалась из стороны в сторону, пытаясь остановиться.

Соображая, что могло заставить ее водителя так резко жать на тормоз и потерять страх перед «Крузером», «таксисит» наконец-то вернул взгляд на дорогу.

Сделал он это с опозданием.

Последнее, что он видел, – огромная, как стена, задняя часть джипа «Додж». Баранья голова на эмблеме.

Удар был такой силы, что «таксисит» и его приятель вылетели из «Мерседеса» одновременно. Побывавший в передрягах и не один десяток раз реставрированный «МЛ» не имел подушек безопасности. Машина была выкуплена у дяди Поли месяц назад. Знать бы раньше, что машину приволокли из Прибалтики, где привели ее в приличный вид после автокатастрофы, – он ни за что не позарился бы на этот «Мерседес». Знал бы он, что машина приехала в Прибалтику из Польши после столкновения с локомотивом и что ее кузов и раму вытягивали двумя машинами, он бы на этот «Мерседес» даже не посмотрел. Она была симпатична на вид, но, как и всякая предательски настроенная шлюха, была с гнильцой внутри. Подушек не было. Датчик на панели горел, но подушек не было. Год назад они спасли на перегоне в Катовице жизнь бывшему ее владельцу. Нынешнему владельцу они жизнь не спасли. Машина не любит сволочного к себе отношения. Ее сто раз били, никогда толком не чинили и лишь латали и латали левое крыло. Месть ее была жестока.

Оба «таксиста» через ветровое стекло вылетели на улицу и уже в состоянии беспамятства пробили заднее стекло «Доджа» и оказались внутри.

«Таксист»-водитель, еще живой, сломал плечами стойки подголовников заднего сиденья и, перевернувшись, на скорости семьдесят километров в час врезался в спину водителя джипа. Тот, кто уснул, умер во сне.

Ему снился странный сон. Будто бы он и Геныч оказались в подставе, и Геныч, вместо того чтобы уйти в сторону, дал газу и догнал стоящую впереди машину. И теперь они летели в нее, вдохнув после душного салона прокопченный воздух МКАД.

Пассажир рядом с «таксистом» влетел в салон «Доджа» и обрушился на спину сидящей на заднем сиденье беременной женщины.

Когда они оказались в джипе, потратив на это часть секунды, с машиной что-то произошло. Сначала все прозрачные стекла ее покрылись тошнотворно-красной тонировкой, а потом вылетели мириадами алых брызг. На капот «Доджа» вывалилась нога «таксиста» в черном носке.

Ударившись о корму джипа и оставшись без пассажиров, «Мерседес-МЛ» словно подпрыгнул. Оттолкнувшись задними колесами от нагретой дороги, он перевернулся и рухнул крышей на крышу «Доджа». Двухтонный «баварец» скользнул по ней как по маслу и поехал дальше. Стащив с ноги «таксиста» носок и срывая капот джипа, он еще раз кувыркнулся и рухнул колесами на крышу «УАЗа», оказавшись на нем в позе совокупляющейся собаки. Наконец-то он остановился.




…«Мазерати» не успевал. Водитель изо всех сил давил педаль тормоза, словно это могло отнять у машины мощь инерционного движения.

Белый порошок на внутренней стороне ветрового стекла, стереть который щетками было невозможно, мешал видеть дорогу целиком. Она еще пять минут назад кое-как смахнула его перед собой, но это была всего лишь бойница, в такую смотрит механик в танке.

От едкого порошка резало в глазах и щипало шею. Весь салон был покрыт толстым слоем белого, отвратительного на вкус и запах порошка. Словно кто-то ссыпал ей на голову муку из мешка через открытый люк.

Вера Игоревна, жена генерала, кричала не своим голосом. Она пыталась остановить машину силой своего контральто. Когда-то она пела в Большом, там-то она с генералом – еще подполковником, но уже подающим генеральские надежды – и познакомилась.

Сработал человеческий опыт, не имеющий никакого отношения к водительскому мастерству. Чтобы избежать фронтального удара, она выкрутила руль вправо, в то место на дороге, которое для нее освободил улетевший куда-то вперед «Мерседес».

Удар.

Ремень безопасности отнял у нее дыхание и сломал ключицу.

Вера Игоревна без чувств упала лицом на руль, а потом свалилась на пассажирское сиденье.

Под капотом ее машины раздался щелчок. Звук был не механический. Так щелкает закоротившая проводка.

Была бы она в сознании, ее непременно привлек бы неприятный запах горящей пластмассы.

Салон постепенно заполнялся дымом. Сначала дым был серым и неприметным, но потом, когда огонь добрался до выбитого из картера масла, лизнул его и стал поглощать, дым окрасился в черный цвет.

Огонь вспыхнул и тут же погас. Распространению пламени внутри салона мешал тот самый порошок, который не давал Вере Игоревне видеть МКАД минутой ранее.

Снова треск, и снова всего лишь дымок.

Опять треск, огонь лизнул пропитанное порошком сиденье, и снова подавился.

Словно присевший на корточки перед разбитым «Мазерати» Прометей щелкал своей зажигалкой и никак не мог выбить из кресала полноценной искры.

Двери «Мазерати» с двух сторон вот уже две минуты пытались вырвать оказавшиеся в пробке водители. Помогать людям в «Додже» было бессмысленно, ибо все они были мертвы, – да если бы и нашелся оптимист, он мог бы помочь разве что советом. «Додж» был похож на сплющенную, но так и не вскрытую консервную банку.

Но сохранить жизнь женщине в «Мазерати» считали своим долгом все, кто оказался рядом. Кто-то рвал двери, кто-то вынимал из багажников просроченные огнетушители, наиболее резвые, но глупые бежали к месту катастрофы с отвертками и гаечными ключами.

Веру Игоревну вытянули из салона за минуту до того, как салон густо затянуло дымом.

А за десять секунд до воспламенения вынырнувший из толпы зевак и добровольных спасателей молодой человек кавказской наружности встал на колени, заглянул, закрывая лицо воротником дубленки, под сиденье и схватил за ручку маленький, цилиндрической формы саквояж.

– Деньги… – шептала, задыхаясь от боли и гари, Вера Игоревна. – Там все деньги мои…

Не все, конечно, что у нее было. Но ей хотелось, чтобы поверили.

Кто-то побежал к «Мазерати», другие бросились его контролировать, некоторые поспешили контролировать контролеров.

Молодой человек в дубленке частым шагом проворовавшегося артельщика вернулся к серебристому, битому на левый бок «Мерседесу Геленваген» и швырнул саквояж на пол.

– Поехали!

– Куда поехали? – вскипел Ташиев. – Пробка!

– Что ты принес? Зачем принес? – засуетился Джамрамбиев. – Искать станут, свидетели видели!

– Никто не видел, – прохрипел Мирзоев. – Но если ты знаешь легкий способ достать денег, почему ты с нами им не поделишься?

– Какие деньги могут быть у женщины?

– У нее дорогая машина, – упрямо хрипел Мирзоев, склонившись над саквояжем. Поняв, что замки закодированы, он пробормотал ругательство и схватил трость. Свинтив не ручку, а нижнюю часть ее, он вытянул оттуда жало заточки. Несколько раз он срывал ее с замка, поранил руку, но его не могла остановить даже боль. Наконец замок поддался и хрястнул.

– Что это?.. – прошептал он, давясь впечатлениями.

Джамрамбиев, перегнувшись с переднего сиденья, затаил дыхание.

– Что там?

Ташиев, морщась и кряхтя, перевернулся на другой бок и развел руками створки саквояжа.

– Это деньги…

Втроем схватив саквояж, не замечая, что вокруг суетятся люди, каждый из них стал рвать саквояж к себе. Каждого мучило два вопроса: деньги ли? – и – сколько их?

– Здесь… много, – прошептал Мирзоев.

Убедившись, что все не выдумка Мирзоева, который сразу после аварии остановил джип и вышел на улицу, Джамрамбиев затолкал чемоданчик под сиденье.

– Кто видел? – почти прокричал он.

– Никто не видел, – успокоил его Мирзоев. – И никто не услышит, если ты не замолчишь.

Вокруг царила суета. Шипели огнетушители, трещали вырываемые домкратами двери. Мирзоев и Джамрамбиев сидели впереди, прислонившись плечом к плечу, а Ташиев считал, перекладывая пачки купюр из саквояжа на пол.

– Здесь семьдесят две тысячи долларов… – простонал он, закончив. – Видел бы брат… Он хотел, чтобы я учился и стал большим человеком…

– Тебе придется остаться недоучкой еще некоторое время, – заверил его Мирзоев. – Эти деньги сегодня вечером мы обменяем на свои паспорта.

Помолчав, он добавил:

– Мне нравится этот город.

* * *


Дядя Поля был вне себя. Чтоб человек попал в пробку и застрял в ней на шесть часов – такого быть не могло. Не могло также случиться ни при каких обстоятельствах, чтобы Гурам ехал по Москве именно в тех ее местах, где отсутствует связь с абонентом. Если, конечно, он не спустился на станцию метро «Парк Победы» на глубину почти двухсот метров, чтобы просить милостыню. Рано утром, даже не утром, а ночью, он встретился со старшими групп и забрал двести тысяч. Может – больше, хрен теперь узнаешь. После этого он повез их к Поликарпу. Может, и не к нему – кто теперь подтвердит. Деньги уже давно должны быть в этом доме, вот на этом столе. Долбанном столе, купленном в антикварном за пять штук баксов. Говорили, за ним Набоков писал «Лолиту». Позавчера какая-то сука в пиджачке по ящику сказала, что «Лолита» написана в Париже – кто теперь проверит. А стол пришел в магазин с Малой Никитской. Дядя Поля навел справки и узнал, что Набоков на Малой Никитской никогда не бывал, то есть, может быть, у него там и были бабы – кто теперь докажет обратное, но весьма сомнительно, чтобы он приезжал к ним, чтобы сесть за этот стол и начать писать.

Кругом одна сволочь. Все врут и воруют. Групповые утягивают маленькую толику. Бомбят, гады, на больше, чем отдают. Гурам пропал! Где он сейчас, кто скажет?! Поехал навестить тетушку в Цхалтубо? Где этот Мимино в тигровой шкуре?!

Поликарп взял со стола пепельницу, посмотрел на нее, словно предаваясь ностальгии по всем затушенным в ней бычкам, и врезал ею о стену так, что заныло под мышкой.

– Злится? – спросил за стенкой охранник.

– Гурама нету, – объяснил второй, листая газету.

Охранник посмотрел на приятеля повнимательнее:

– Что это у тебя на лице?

– Это? – тот потрогал щеку. – Порезался, когда брился. Кусочек газеты пришлось наклеить.

– От этой газеты кусочек? – охранник показал на «СПИД-инфо».

– Ну.

– Хана тебе.

Приятель смотрел на него долго, потом тряхнул прессу:

– Пошел ты. Он только половым путем передается.

Некоторое время они сидели молча. Они сидели бы так, как всегда, до ужина, но в кармане того, кто читал, затрещала трубка.

– Да! – сказал он, не отрывая глаз от статьи, в которой рассказывалось о том, как свинья понесла от бомжа, свиноребенка потом воспитала учительница из Екатеринбурга, и сейчас свиноребенок учится на втором курсе МГИМО и мечтает стать послом в Швеции. Давали интервью, все по-честному.

– Что?..

Некоторое время он сидел и смотрел не в газету, а на стену. Потом снова углубился в чтение, сказав приятелю как бы между прочим:

– Иди скажи Поликарпу, что Гурам умер.

– Иди сам и скажи, – машинально буркнул второй, завязывая шнурок на ботинке. – Что ты сказал?.. – Это он выдавил, когда шнурок был завязан.

Читающий нервничал – газета шелестела.

– Как умер?

Швырнув чтиво на пол, тот вскочил со стула и рывком распахнул двери.

– С Гурамом беда, Олегович.

Доброхотов уже находился в том состоянии, когда человек склонен промашки человека относить на счет его принадлежности к другой национальности. Гурама он любил как беспутного сына, но сына честного и любящего, и воспоминания о том, что сын грузин, накатывали на Поликарпа всякий раз, когда Гурам делал что-то, что дяде Поле, во всех отношениях русскому, мешало окончательно принять лозунг «Все люди – братья».

– С Гурамом беда, Олегович.

– Я не глухой, – сказал Поликарп. – Что с ним случилось? Он наступил на пробку от бутылки?

– Я не знаю, во что он наступил, но только он в морге.

Дядя Поля шумно втянул носом воздух и сразу стал похож на человека, выбравшегося из парилки. Ярко-розовый, напряженный, он стал водить глазами по кабинету. Как водит глазищами по стене общественной бани мужик из парилки в поисках холодного душа.

– Так… – наконец выдавил он и побарабанил пальцами по столу. – По телевизору говорят – минус восемнадцать, а за окном не больше двенадцати. Кому верить, непонятно…

– У вас градусник на солнечной стороне, – кивнул охранник на окно.

– Ага.

Вытерев сухие губы и лоб, Поликарп откинулся в кресле и поджал губы.

Охранник стоял, сцепив руки за спиной и имея вид, словно это он умертвил Гурама.

– Ну? – спросил Поликарп.

– Что «ну»?

Поликарп был взбешен. Его пальцы шевелились на столе в поисках какого-нибудь предмета, мозг кипел, душа рвалась из тела, чтобы врезать кому-нибудь кулаком по лицу. Ему хотелось поступить оригинально, но на ум не приходило ничего путного.

– Ты что, дебил? – спросил он. – Ты зашел и сказал: Гурам в морге. Я должен это понять так: у тебя зазвонил телефон, ты нажал кнопочку и услышал: «Гурам – в морге». Ты поднялся, зашел ко мне и сказал: «Гурам в морге». Все, Поликарп Олегович, за что купил, за то продал.

– Митрофанов со МКАД от Бутаково позвонил. Говорит: «Кайен» Гурама затаскивали на эвакуатор. Он пробил тему, оказалось, что была крупная авария, Гурама задолбили со всех сторон. Митрофанов помчался к ментам, там выяснилось, что в морге два трупа. Дед какой-то от сердечного приступа кони двинул, и Гурам весь переломанный рядом лежит.

Дядя Поля стал двигать челюстью, словно во рту у него была жвачка. Новость была настолько неожиданная, что он даже не знал, с чего начать.

– Я тебе по утрам руку жму?

– Ну.

– Так вот теперь не буду.

– Это потому что я плохую весть принес? – возмутился охранник.

– Нет, просто если ты так руки держать будешь, они у тебя постоянно вонять будут. Что ты ко мне как к «куму» входишь?! А Митрофанов не говорил: «Захожу в морг, а между дедом и Гурамом кейс стоит?» – не говорил?

– Нет.

Поликарп стал приходить в себя.

– Значит, Митрофанов о кейсе ничего не слышал?

– А о каком кейсе?

– Иди, дорогой, иди…

Как только за охранником закрылась дверь, дядя Поля тотчас схватил телефонную трубку. Набрав номер, надул щеки и шумно выдохнул.

– Я слушаю, – донеслось так ясно, словно его собеседник находился в соседней комнате.

– Геннадий Петрович, это я.

– А-а. Как жизнь?

– Ничего. Помаленьку. Ногу ломит, спину клинит.

– Посиди в кедровой бочке.

– Я уже посидел, хватит, – стараясь не стучать горлышком о край бокала, сказал дядя Поля. – Как раз в кедровой. Шесть лет. Ты такие советы даешь, прямо неудобно.

– Что хотел-то, Поликарп?

– А хотел я, Геннадий, ситуацию прояснить. Сегодня ночью мой адъютант, Гурам, попал в какое-то кошмарное дэтэпэ. А я об этом только сейчас узнал. Представляешь?

– Сочувствую.

– Нет, ты меня неправильно понял. Я же звоню не для того, чтобы пригласить тебя на поминки. Я тебе информацию просто передаю. Сегодня какой день недели?

– Пятница, кажется.

– Точно, пятница. Так вот. По пятницам Гурам едет обычно на МКАД, в кафе «Дорожное», где встречается с группой товарищей. Товарищи передают ему двести тысяч налом, и он везет их мне, чтобы вечером я отвез их на Мясницкую. И вот сейчас я пытаюсь сообразить – где тот кейс, который Гурам вез мне в своем «Кайене»…

– Уж не у меня ли ты хочешь об этом спросить?

– А у кого же мне спрашивать? – рассмеялся недобрым смехом Поликарп. – У нас в столице на аварии приезжает ГАИ. Как только выясняется, что участник дэтэпэ – человек, интересующий вашу систему, на место сразу выезжают люди Буслаева. То есть твои люди… Хотя между тобой и Буслаевым разница как между котом и кошечкой… В общем, я так думаю, что Гурам не был увезен в морг без сопровождения твоих киборгов. Вот я и думаю – где чемодан с двумястами тысячами. Мне ведь отдавать их вечером нужно…

– Подожди, подожди, – раздался в трубке тревожный и раздраженный голос Ююкина. – Ты хочешь сказать, что я знал о смерти Гурама и тебе не сказал? Да еще и прихватил… (Ююкин хотел сказать – «общаковый чемодан», но, с неприязнью вспомнив о Буслаеве, осекся) что-то?

Дядя Поля оскалился. «Вот сука», – подумал он.

– А что я должен говорить? Мне вот тут знающие люди сказали – «Кайен» был забит со всех сторон. Это значит, что спасатели резали кузов Гурамовой тачки. А это в свою очередь значит, что твои киборги успели приехать. Номер Гурамовой машины тебе известен, твоим людям – тоже. Значит, все знали, с кем имеют дело.

На том конце связи раздался грохот. Кто-то ударил кулаком по столу. Если не Ююкин, то тот, кто подслушивал.

– Слушай, ты… дядя Поля!.. Ты за кого меня, генерала, держишь?! Ты не сидишь только благодаря тому, что я тебя не сажу!..

– А ты меня посади. – В голосе Поликарпа появились стальные нотки. – Посади, жопа со звездами! Никогда в жизни на суде не говорил, за полным отказом всегда шел, но в этот раз соловьем петь буду! И о даче твоей в Куршевеле, и об угнанных машинах из Германии, которые ты через таможню гонишь, и о грузовиках, которые вы с Анатолием на МКАД только через уплату налога пускаете! Сади, генс! А через неделю вслед за мной поедешь, ибо один ты такой урод в своей конторе! Вообще, не понимаю, как ты там, сука, оказался!..

– Если кого-то из твоих дружков «КамАЗом» прибили, так это хорошо, потому что одним гадом в Москве меньше станет! И ты не смей меня пугать, урла откинувшаяся! Моя совесть чиста перед людьми и перед тобой, кстати, тоже! Если хочешь помощи просить – проси, не откажу! А надумал пугать – глотку вырву!..

У Поликарпа потемнело в глазах. Он их закрыл.

– Гурам мне сыном был, а ты его гадишь, мусор продажный…

– Не ври, никогда он тебе сыном не был! Познакомились вы с ним шесть лет назад, под Красноярском, проснувшись однажды в одном бараке!

– А разве душа болеть не может о человеке, который родной не по крови? Ты представь, что было бы, если бы подобное с твоей женой случилось…

Где-то там, в кабинете, далеко от дома Поликарпа, раздался такой шум, словно кто-то перевернул стол и стал пинать его ногами.

– Гнида! – проорал Ююкин. – Ты мою жену не трожь, сучара зоновская!.. Вы… вы все там за нее в ответе, понял! Все, кому я ездить разрешаю!

– Я звоню Анатолию Георгиевичу, – спокойно сообщил Поликарп. – Придется сказать, как ты помогаешь, и попросить помощи у него. От тебя мне больше ничего не надо.

– Делай что хочешь, но речей таких больше не веди, – бросил в ответ Ююкин, вытаскивая из-под стола кейс и вынимая из ящика большой охотничий нож – подарок Анатолия Георгиевича в память о большом сафари в Миомбо.

Через минуту замки отщелкнулись и кейс распахнулся. Как Ююкин и ожидал, в нем находилось двести тысяч долларов. Двадцать банковских упаковок стодолларовых банкнот.

– Вера сегодня привезет с салонов семьдесят, – по-домашнему рассудительно подумал он. – Уже кое-что. А этого «спасателя» честного, что пытался за кейсом следить, надо бы уволить. Хотя, может, он и не честный. Кто сейчас честный?

Последующие полчаса он провел с пользой для себя и во вред организации, где работал на высоком посту. Набив кейс неактуальным компроматом, подтверждающим связь Гурама с отдельными представителями московской милицией, Ююкин переложил деньги в сейф, а на кейсе захлопнул замки.

Он уже потянулся к придвинутому к рабочему столу сервировочному столику, чтобы включить чайник, как зазвонил телефон.

«Неужели снова Поликарп? – подумал он. – А куда ему деваться? Перебздел, пар спустил, а теперь ласка из него прет. Анатолий звонить не будет, потому что деньги Поликарп как раз Анатолию возит. А тому совершенно неинтересно, что с Гурамом и в чем тот возил бабло. Он просто скажет Поликарпу: „Мне какая разница, что там у тебя происходит? Мне нужны мои деньги, и где ты их возьмешь, меня не касается. Не умеешь справляться с проблемами – не беда. Уже сейчас человек пять в очереди на твое место стоят“».

Но это был не Поликарп. Звонил Мичугин, начальник ГИБДД Западного административного округа.

– Геннадий Петрович, простите за звонок… Я с ума схожу оттого, что именно мне нужно сообщить вам об этом…

– Что такое? – осевшим голосом просвистел Ююкин.

– Ваша жена, Геннадий Петрович… на МКАД…




IX

Шилов


Желание найти в Москве серебристый «Мерседес Геленваген», хотя бы и с известным номером, само по себе авантюрно. Мы искали машину, не используя доступные милиции способы. Но эти способы и не годились. Какой дурак будет работать на машине, оформленной на свое имя? Скорее всего, в регистрационных документах значится, что «мерин» принадлежит какой-нибудь Пелагее Кондратьевне, одна тысяча девятьсот второго года рождения, а кому она давала генеральную доверенность – тайна, покрытая, как говорится в экранизированных произведениях Стивена Кинга, мраком. Володя уверял, что джип, скорее всего, привезен из Польши или Прибалтики, где проходил предпродажную подготовку. В одной из подпольных мастерских, специализирующихся на сбыте в Россию «подержанных автомобилей», его сплющенную раму растянули грузовиками в разные стороны, приварили к нему от двух собратьев все необходимое, а потом покрыли новой кузовной жестью и лаком. Получился автомобиль, находящийся в ОТС, с малым пробегом.

– Для вящего понта еще было указано, – говорил Вова, – что машина принадлежала сыну Гиммлера или папе римскому. Так в позапрошлом году толкнули один «Фольксваген Гольф». Если бампер к бамперу поставить все тачки, которые были привезены в Россию из-под задниц известных в Германии людей, то получится пробка от Берлина до Москвы.

– Нам хорошо бы успеть до восьми вечера, – говорил он, – высматривая на МКАД традиционно квадратные очертания «Геленвагена».

– Почему не до девяти? – взволновался Пискунов, для которого цифра «9», точнее сказать, ее временно́е подобие – «21», была точкой краха. В девять он должен был приехать домой на «Ауди», купленной у вертлявой суки, жены какого-то элитного мусора. Сука Тину предупредила об этом так, невзначай.

– Потому что в восемь начинает темнеть, на работу выбираются только самые отчаянные «таксисты». Остальные уходят в отстойники и сдают заработок в кассу. Тридцать тысяч уплывут. После этого возвратить их невозможно.

Пискунов застонал и покрыл матом весь белый свет.

– Честно говоря, я не понимаю, как мы вернем эти деньги сейчас, если найдем тех уродов…

Это было похоже на удар под дых. Витя, наш босс, утратил оптимизм и на глазах скис. В салоне «Вольво» началось волнение, объяснить которое я мог, а Володя – нет. Голев и Мокин сражались, не щадя живота, за первую сетку и ежемесячные премии. Теперь, когда мы ввязались в пошлое дело, вопрос стоял уже не о повышении денежного содержания дорожной ремонтной бригады, а о сохранении прежнего содержания. Это стало понятно только сейчас. Утратив тридцать тысяч, жену и все, что с ней связано, а связано с ней было, как уже говорилось, все, что Пискунов имел, этот человечек, совсем недавно устроивший торги в вагончике за чужие (чужие, государственные!) деньги, мог просто наказать нас. Отомстить за собственное лузерство. Урезать премиальные и платить впредь по низшей сетке. Вот отчего салон загудел, а Володя взволновался – он не был свидетелем исторического торга в вагончике.

– Надо что-то делать.

Я ушам своим не верил. Гера Мокин предлагал план действий. Все пять лет, что я знаю его, ему было совершенно наплевать на все. И вдруг такая прыть! – он предлагает. Не бог весть какое конструктивное предложение, но сам факт дорогого стоил.

Неожиданно Голев резко сказал:

– Нам нужно оружие!

У Володи сорвалась с руля рука, и «Вольво» вильнул в сторону.

Я внимательно посмотрел на Голева. Он смотрел на дорогу, вытянув худую, поросшую пухом, как у гуся, шею, и поправлял очки своей веснушчатой рукой.

– Пара пистолетов, не больше, – сказал он, играя желваками на скулах. – И патронов к ним штук двадцать. Мы поставим моджахедов на колени и приставим стволы к их затылкам. В такой ситуации трудно не расстаться с тридцатью тысячами. Тем более чужими.

В салоне повисла такая тишина, что ее можно было резать ножом. Было слышно, как форсунки в двигателе плюют топливом на искру.

– Кто это говорит? – восклицаю я. – Человек, участвовавший в пикете перед посольством США во время провозглашения независимости Косова?

– Жизнь назначает новые ориентиры.

– Ни хера себе, ориентиры, – через силу выдавил Володя.

– А я за Ромыча, – прогавкал Мокин. – Бить сук! Вырезать как класс!

– Мои мозга мне подсказывают, что мы уже не можем остановиться на полпути, – этим политкорректным замечанием Пискунов и взял на себя ответственность за будущее и увел в сторону свою ответственность. Узнаю человека, погубившего моего папу.

– Я знаю, где взять пару дешевых «ТТ».

– Да идите вы к чертовой бабушке! – запротестовал Володя. – Это что, не было шуткой?! Что значит – мы не можем остановиться? Я очень даже могу! Сейчас остановлюсь и сгружу эту армию сопротивления на обочину.

– А ты чего молчишь, Шилов?

Я повернулся к Голеву и ужаснулся стальному блеску в его глазах.

– Господа, вы впихиваете в меня невпихуемое…

– Не увиливай, – приказал Мокин, – сейчас тот самый момент, когда каждый должен или смириться с беспределом, или… короче…

Мне хотелось дослушать, как у Геры получится договорить эту космической для него длины фразу, но все испортил Голев.

– Или отнять у скотов тридцатку Пискунова.

– Давайте-ка перекусим и сменим тему, – предложил я.

Оседать в кафе мы не стали. Просто купили по паре хот-догов и по банке окрыляющего «Рэд Булла» на брата. Платил, естественно, Пискунов, торгуясь с нами за вторую порцию сосисок, как за тушу говядины.

На развязке с Рублевкой мы были вынуждены остановиться. Как раз под мостом, по которому нескончаемый караван машин стремился в сторону Жуковки и Барвихи. На нас легла тень, и в приоткрытые окна сразу забрался холод.

– А еще говорят, что это не действует на психику. – Вован усмехнулся и покачал головой.

– Это так, про себя, отвлеченно, или по нашему делу? – поинтересовался Голев.

– По вашему, разумеется. Я о лунном затмении.

– Что ты можешь о нем сказать?

– Самое примечательное с точки зрения истории полное лунное затмение случилось первого марта 1504 года. Колумб, находящийся тогда на Ямайке, умирал от голода вместе с командой. Ямайцы не давали им еды и воды. Но он знал, что через день будет затмение, и сказал вождям о том, что украдет у них луну, если те не дадут ему и его людям пищи. Ямайцы посмеялись и ушли. А ночью исчезла луна. Ямайцы очень сильно испугались и принесли жратвы. Колумб пообещал луну вернуть и обещание сдержал. Люди тех времен верили, что, когда с неба исчезает луна, рождается сын дьявола…

– Продолжай, пожалуйста, – благожелательно сказал Голев.

– Двадцать первого февраля этого года луна снова окрасилась в кровавый цвет…

– И случилось это, конечно, именно в високосный год, – кивнул и поправил очки Голев. – Я не удивлен.

Володя почесал бровь и вздохнул:

– В ночь затмения луны люди ощущают затруднение дыхания, сердцебиение, но хуже всего приходится гипертоникам и психам. Здоровые люди впадают в панику.

– Когда это было? – наморщил лоб Гера.

– Двадцать первого февраля…

– А я ничего такого не чувствовал.

– Это потому что ты безмозгл и бессердечен, – вывел Голев. – Владимир, а вы слышали что-нибудь о сине-зеленых водорослях? Это в продолжение темы.

Вместо ответа Володя посмотрел в зеркало.

– Я вижу эту телку за рулем «Мазерати» уже во второй раз за сегодняшний день. Удивительно, как она до сих пор жива.

Крайний левый ряд продвинулся в пробке, и «Мазерати» поравнялся с нашим седаном.

Тонированные стекла в «Вольво» были опущены до предела – мы курили, не останавливаясь, – и поэтому одновременный поворот головы в сторону телки выглядел несколько нагловато. Я даже не удивился, когда увидел в окне черной приземистой иномарки средний палец.

Кажется, именно этого и не хватало Пискунову для взрыва. Чека из него была выдернута ночью, и все это время пороховой столбик гранаты тлел, приближаясь к взрывателю. Вид обращенного в небо тонкого длинного пальца с ногтем, похожим на коготь ленивца, но алым и остро заточенным, сыграл роль катализатора. Виктор Сергеевич обезумел.

Он навалился на сидящего с краю Мокина, и выставил в окно обе руки.

При виде двух толстых, как сардельки, пальцев зрачки телки, переживающей бальзаковский возраст, расширились до предела. Из лучистого подобия божьего, на которое она тянула до жеста рукой, она превратилась в ту, что была рождена в ночь с двадцать первого на двадцать второе февраля. Когда луна была красна, как глаз алкаша.

Стекло с визгом опустилось, и через секунду Пискунов взвыл от боли. Отпрянув на свое место, он, ощерившись, смотрел на две свои скрюченные пятерни.

Леди в «Мазерати» с сатанинской улыбкой убирала в окно щетку для сметания снега.

– Стерва-а! – рычал Пискунов, и сигарета в его зубах дергалась, как стрелка полиграфа. – Она мне руку сломала!..

– Мне кажется, есть за что, – дипломатично заметил Володя.

Обезумев, Виктор Сергеевич ухватился за ручку двери.

– Куда?! – рявкнул Володя. – Мы дверь к двери стоим!! Только поцарапай мне машины!..

Из окна «Мазерати» раздался злорадный клекот.

– Ну, чувырла-а… – многообещающе провыл Пискунов, выдернул из зубов сигарету и, прицелившись, запустил ее в щель окна итальянской иномарки, которая благодаря сообразительности водительницы становилась все меньше.

Окурок попал точно в цель. Пролетев между головой дамы и зеркалом, он упал на приборную доску и скатился на коврик.

Пришло время торжества Пискунова. Заставляя себя хохотать, он выглядел как идиот.

Внезапно хохот прекратился, а Мокин стал предпринимать все усилия, чтобы побыстрее поднять стекло. Стекло он поднял, но уже тогда, когда в салон влетело содержимое битком набитой пепельницы из «Мазерати».

– Да вы что творите, мать вашу?! – взорвался вслед за Пискуновым Володя. – Это просто пробка! Дорожный затор! Остановка автомобилей! Это не Оренбург, здесь не нужно хамить и ругаться, потому что стоять придется не две минуты! Умные люди в пробках знакомятся, рожают, назначают деловые встречи и даже занимаются сексом! Вы же, придурки, за одну минуту нажили мне на голову врага, засрали салоны двух машин, и еще неизвестно, кто эта ненормальная баба!.. Завтра ко мне приедет на двух джипах стая гомосеков, и они будут иметь меня, по очереди заглядывая в Камасутру!

Дама за рулем «Мазерати» опустила стекло и начала что-то говорить.

Мокин опустил стекло, и я расслышал лишь конец фразы:

– …в рот, жопу и уши!

– Кому это она? – громко и насмешливо спросил Виктор Сергеевич, хотя адресат этого почтового отправления для него был так же очевиден, как и для нас.

– Тебе, тебе, петух драный! – подтвердила наши мысли дамочка.

Зарычав, аки зверь, Виктор Сергеевич провернулся на сто восемьдесят градусов, схватил что-то с задней полки, и не успел я опомниться, как раздался этот зловещий свист, через мгновение превратившийся в шипение…

– Все, пробка тронулась! – вне себя от ярости, почти фальцетом прокричал Володя. – Пристегнитесь, козлы!.. Я сейчас буду уходить от «Мазерати» так, чтобы эта баба не срисовала мой номер!..

Я не большой мастак описывать автогонки. Могу лишь сказать, что четырежды я закрывал глаза и трижды вспоминал, как отец на мое семилетие купил трехколесный велосипед. Вот радости-то было… Я катался по двору, а у подъезда стоял младший брат моего дружка детства Сашки Забалуева, Митька, и я всякий раз, проезжая мимо и угорая от счастья, кричал ему: «Привет, толстый!»

– Где мы? – хрипло спросил Виктор Сергеевич. Взлохмаченные брови его, ресницы и весь он по пояс казался посыпанным мукой и был похож на забухавшего и пропустившего Новый год Деда Мороза.

– В пиз… в Мякинино, козел! – срывая голос, прокричал Володя и резко затормозил. – Идите, пожалуйста, на хер! Все! И удачной вам охоты, Ка-ы!

Резко упав на мои колени, он клацнул ручкой, и распахнувшаяся дверь открыла передо мной свободу. В салоне сразу запахло гарью, и ноги затянуло холодом.

– Владимир, прости нашего друга, – попросил Голев, который первый из нас сообразил, что поиск «Геленвагена» без транспорта и опытного проводника затрудняется, если не сказать больше. – Его можно понять, у него жена – крыса.

– А сам он кто после этого?

– После того как у него жена крыса?

– Нет, после того, что сделал!

– У него шок.

– В шоке люди растениям подобны!

– Он с цепи сорвался.

– Это больше похоже на правду.

– Прости нас, Володя, – сказал Голев, кладя ему руку на плечо. – Это больше не повторится.

– Конечно, у меня же больше нет огнетушителей, – поскрипев зубами, Володя скинул руку Голева с плеча и положил свою на спинку соседнего сиденья. Взгляд его, устремленный на Пискунова, был столь долог, что я дважды успел почесать ухо. – Сколько вам лет?

– Пятьдесят один.

– Пятьдесят один… – повторил Володя. – Вы прожили на этой земле полвека. Вы дважды видели комету Галлея. И если бы вы были сейчас в кокаине, я бы ваши поступки с трудом, но все-таки понял. Как прикажете понимать вас, если вы весь в огнеупорном порошке?

– У меня нервы на пределе, – повинился Пискунов. – Я сам не свой… «Рэд Булл»… вставило…

Последнее, наверное, и показалось Пострелову наиболее правдоподобным объяснением. Он отвернулся и, глядя в зеркало, поинтересовался:

– Вы не сочтете за унижение, если я попрошу вас прибрать в салоне?

– Конечно, нет! – воскликнул Мокин, и мы вышли передохнуть.

– Она «мерина» обидела, я видел, – пробормотал Пострелов, отдалившись от уборщиков и приблизившись ко мне с сигаретой и зажигалкой. – Плохо, если из-за нас она пострадает.

– Какого мерина? – не понял я.

– У самой развязки «Мазерати», стараясь от нас не отстать, подрезал «Мерседес». Я знаю эту «эмэлку», в ней люди дяди Поли. Причем самые отмороженные.

– Послушай, Вова, а сколько на МКАД «таксистов»? – не сдержал я удивления.

Он посмотрел на дорогу, по которой бесконечным потоком двигались машины.

– Много. Очень много. И их становится все больше, – глубоко затянувшись, Володя прищурился. – По данным ГУВД Москвы, в среднем ежедневно на МКАД инсценировкой дэтэпэ занимается около десяти преступных групп, некоторые из которых привлекают к своей преступной деятельности купленных сотрудников ГАИ. Я же утверждаю, что на МКАД и Бульварном кольце их не менее шестидесяти. «Таксисты» не входят в состав влиятельных сообществ, а всего лишь платят за «крышу». Считается, что по две штуки баксов с машины. Я же утверждаю, что не меньше пяти. А еще на Кольце промышляют «отморозки» – самостийные «таксисты», не желающие платить за «крышу», но разводящие лохов не хуже профессионалов. Таких «чепэшников» люди дяди Поли ловят и долго нещадно бьют. Некоторые пойманные потом пропадают без вести. В основном из числа тех, кто уже был однажды бит.

Я подбросил и поймал зажигалку и задал вопрос, который меня не столько заботил, сколько интересовал на уровне водителя асфальтоукладчика:

– Большие мастера своего дела эти парни. В преступном мире они пользуются, вероятно, нехилым авторитетом?

Пострелов покрутил головой:

– Их статус в криминальной среде на уровне лохотронщиков или борсеточников. Шелупонь, их номер шестнадцатый.

Я умножил шестьдесят на пять тысяч. Получилось три миллиона долларов в месяц. Столько «таксисты» платят за «крышу». Это очень неплохая шелупонь. И сразу захотелось узнать, чем занимается номер пятнадцатый.

Мы курили и наблюдали за стараниями Голева и Мокина. Пискунов стоял в сторонке и показывал, где больше всего порошка и каким движением его лучше всего смести. Иначе и быть не могло: во всем, что касается дороги, обоснованно прослеживается его несомненная прерогатива.

– Гонки по МКАД плохо заканчиваются. Нам просто повезло. Ну, у меня и мотив был… Если эта тетка запомнила мой номер, завтра ее муженек мне голову сорвет, как одуванчик. – Володя пальцами с зажатой между ними сигаретой показал мне на фургон с надписью «Express service» на борту. – Как раз в этом месте несколько лет назад произошла авария новенького «Опеля Астры» с «БМВ», «Ауди» и «Газелью». Водитель гнал по МКАД со скорость в сто двадцать километров и слушал музыку. В том месте, где стоит грузовик, он наклонился к магнитоле, чтобы добавить звука. Бесконвойный «Опель» ушел в сторону и врезал в бок «БМВ». У «бэхи» выбило передний мост – представляешь силу удара? От столкновения «Опель» отбросило в соседний ряд, крутануло, и тачка влетела в не успевшие увернуться «Газель» и «Ауди». В итоге «Ауди» порвало в клочья, а «Газель» отделалась жестяным ремонтом в несколько сотен рублей.

– А «Опель»? – мне на самом деле интересно было узнать, что случилось с меломаном.

– «Астра» после этих поцелуев восстановлению уже не подлежала. Как не подлежали реставрации и «Ауди» с «БМВ». По удивительному стечению обстоятельств все участники этой аварии остались живы. И почти здоровы, за исключением разве что самого меломана. Он был пристегнут, поэтому с ветровым стеклом не познакомился. Но грудь отбил и побрился стеклом основательно. В общем, его отвезли в больницу, где дотошные врачи уловили исходящий от него тонкий запашок. – И Володя как-то неприятно улыбнулся.

– Отняли права и посадили? – безошибочно предположил я.

– Смеешься? Это же был Андрей Владимирович Пушайло.

– Сын того Пушайло? – на всякий случай уточнил я. – Который Владимир?

– А ты знаешь еще одного человека с такой фамилией?

– Теперь знаю: Андрей Пушайло.

– Ну, тогда есть еще и третий человек с фамилией Пушайло! – засмеялся Вова. – Это жена первого и мама второго!

– И я надеюсь, что это не ей Виктор Сергеевич показывал свои пальцы.

Володин смех оборвался на излете. Он кашлянул и пошел к машине. Я двинулся вслед за ним.

Сейчас салон «Вольво» был тем, ну, или очень похожим на тот, в который мы сели пару часов назад. Я посмотрел на бригаду. Голев и Мокин хотели премии и повышения зарплаты еще сильнее, чем раньше. Пискунов имел вид, зарождающий во мне сомнения в его возможности увидеть комету Галлея в третий раз.

* * *


За полчаса мы видели пять или шесть «Геленвагенов». Все они как один были похожи на тот, что описывал Пискунов. Серебристые, черные молдинги, кенгурятники на мордах. Едва один из них показывался во встречном потоке, как Витя словно вырастал на полметра. Шея его вытягивалась, в глазах появлялся сумасшедший серебристый блеск – не «мерины» ли отсвечивали? – Он напрягался, как перед оргазмом. Но когда становилось ясно, что левый бок джипа невредим, он оседал, огонь в глазах угасал и шея снова становилась короче. Мне казалось, что каждый раз она становилась все короче и короче.

– О, да это Ююкин! – вскричал Володя и выбросил руку в направлении встречного движения. – Куда это он так торопится?

По встречке, разгоняя попутный транспорт, двигалась привычная для московских дорог процессия – черный джип с включенной «люстрой», за ним «Мерседес» со стробоскопами и крякалками, завершал эту кавалькаду еще один черный джип.

– Сам на себя не похож, – вздохнул Пострелов. – Серый, как олень. Неужели решил лично заняться борьбой с «таксистами»?

Я вгляделся в лицо генерала, сидящего на заднем сиденье «мерина»-седана. Без головного убора, галстук развязан и болтается на заколке, без кителя. Жарко в машине, наверное. Лично мне показалось, что Ююкин, как назвал его Володя, торопится не на войну, а в туалет. Ну, да бог с ним. Тем более что Пострелов тоже потерял к нему интерес.

– Все проблемы на МКАД, связанные с «чиркашами», «таксистами» и подставлялами, то есть с уродами, вымогающими миллионы долларов у рабочего класса, все они не обходятся без ментов. Я уверен, что, работай менты по-честному, а не дели сферы влияния, не было бы ни «таксистов», ни дядей Поль. Идиотизм заключается в том, что менты на уровне Министерства внутренних дел до сих пор не могут развести тему, кто из них должен бороться с преступностью такого порядка. ГАИ считает, что морщить «таксистов» должен УБОП, то есть тот фрик, которого вы сейчас видели в «мерине».

– А разве не так? – удивился Голев.

– В действиях «чиркашей» можно усмотреть наличие признаков организованной группы – есть организатор, пособники, исполнители, четкое распределение преступных ролей, а иногда и коррумпированные связи. Но на момент совершения аварии с формально-юридической точки зрения это совсем неочевидно – дэтэпэ оно и есть дэтэпэ. И только если подставлялы позволят себе прямое вымогательство, то есть требование передачи имущества или права на имущество под угрозой применения насилия либо уничтожения или повреждения имущества, вот тогда может вмешаться УБОП. Статья «вымогательство» для них хлебная. Но проблема в том, что «таксисты» умней ментов…

– То есть? – кашлянул я. Беспрерывное курение обжигало мои внутренности.

– Профессионалы подстав при свидетелях никогда не допускают прямых угроз в адрес жертвы. Их не запишешь и не зафиксируешь факт вымогательства – какой дурак будет возить на себе диктофон каждый день? Один на один люди дяди Поли жути нагнать могут, но кто докажет, что это было? И начинается маразм! – Я заметил, как переменился в лице Пострелов. Видимо, это и был тот маразм, что мешал ему бороться с «таксистами». – Из УБОПа терпил отправляют в райотдел, а там им говорят, что дэтэпэ – тема ГИБДД. ГИБДД посылает всех на хер и твердо стоит на позиции, что обязанность инспектора – зафиксировать факт аварии; а выявлять подставы должны в ОВД. «Таксисты» хохочут и колпашат дальше по МКАД, как по своей дачной дорожке… Короче, куда бы ты ни позвонил с того места, где тебя «клюнули» «таксиситы», все сойдется на ГИБДД. А тут – вилы к горлу. – Володя приставил два пальца к кадыку. – Кто бы ни приехал – менты, купленные подставлялами или не купленные, в любом случае тебя признают виновным… Вот, мое любимое на Кольцевой место!

Неожиданно сменив тему, Пострелов расцвел, как подснежник, и провел рукой перед собой, как сеятель. Ничего необычного из того, что можно было полюбить, я не заметил. Тысячи машин, перемещающихся по дороге в двух направлениях, загаженный воздух, сигналы, рев двигателей.

– Именно здесь Жженов на мотоцикле гонялся за «Волгой», за рулем которой сидел Смоктуновский. Той «Волги», которую последний угнал у Миронова. «Берегись автомобиля!» Прикол заключается в том, что снимался эпизод средь бела дня, в час пик. Фильм припоминаете? Повторяю: час пик! Дорогу для съемок даже не перекрывали! А она была в два раза уже. Волшебные времена…

– Как-то странно здесь столбы стоят, – пробормотал Голев. – Только что два столба с километражом рядом стояли, а сейчас едем, едем, и столба не видно… На нашем участке все ровно с этой темой…

Роман Голев работает на «пылесосе». Это такая хрень, всасывающая мусор перед укладкой асфальта. Ему за километраж платят в полтора раза больше, поэтому за столбами он сечет в полтора раза внимательней меня и Мокина.

– А я бы не удивлялся, – сказал Володя. – Километровые столбы то ли секатые вкапывали, то ли шутки такие на этой части МКАД. Самое большое расстояние между верстовыми столбами – тысяча восемьсот метров, самое маленькое – семьсот. Барбамбия киргуду.

– Чего же их не перевкапывают? – возмутился Мокин.

– Так ментам удобнее. Они уже привыкли. Им сообщают – то-то случилось там-то – и они уже знают, куда ехать. Ну и для отчетов такой километраж вещь незаменимая… Проверить, сколько на строительство ушло песка, щебня, асфальта и денег – просто нереально. Как нереально подсчитать, кто из рабочих сколько зарабытывает…

Я обернулся, чтобы посмотреть на Пискунова, и заметил, что на него смотрят еще двое.

– У нас все столбы правильно вкопаны! – тявкнул он. Но как-то неумело тявкнул. Как мне показалось.

– Я завтра же перемерю, – пообещал Мокин.

– Вы мои деньги ищите, а то как бы не пришлось вам с девятой на другую сетку соскочить!

Пискунов сказал это не подумав.

– У меня в последнее время проблемы со слухом, – признался Мокин, даже поморщившись от неприятных чувств. – Что он сказал, пацаны?

– Он на нас давит, – хмыкнул Голев.

– А я его сейчас выведу на улицу и…

– Да ладно, ладно, взъершились! – покраснел Пискунов. – Это я так, стимулирую…

– Ты как-то иначе стимулируй, Виктор, Сергеев сын, – попросил я, которому тоже не пришелся по душе выпад босса. – А то я сейчас Тине позвоню, и сразу отпадет надобность кататься по Кольцу.

– Пошутил. Пошутил… – прошептал Пискунов. И мне снова стало его жаль. Воистину, он жалок.

– Да что ты будешь делать! – взорвался Вован. – Не понос, так золотуха!

– Что опять случилось? – Мокин подался вперед, и мое сиденье хрустнуло.

Впереди нас двигалось: три машины дорожной службы, мечущие какую-то химию на дорогу, впереди них полз «Форд» дэпээсников, замыкал колонну еще один бело-голубой «Форд». Кавалькада занимала три полосы, две левые были совершенно свободны.

Пострелов вывернул руль и выехал в крайний левый ряд. Метров пятьдесят он летел, обгоняя ползущие «бэхи» и «мерины», пристроившиеся вслед за последним «Фордом», и вслух удивлялся, почему одному лишь ему пришла в голову мысль объехать этот затор слева. Было очевидно, что правил этим ни один из участников дорожного движения не нарушит.

– Водилы просто боятся, что химия врежется в кузова их драгоценных машин, – предположил Голев, продолжающий продвигать тему милитаризации. Он уже сообщил адреса приятелей-охотников, которые под честное слово могли бы арендовать ему «Сайгу» и «Золингер».

Володя уже почти настиг ползущий со скоростью черепахи «Форд», как вдруг тишина на участке разорвалась громким криком. Громкоговоритель ментов под играющей красно-синими огнями «люстрой» проревел:

– Я же сказал: кто обгонит – тот пидарас!

У меня шевельнулись волосы. Вован ударил по тормозам.

– Это они, чтоб смесь ложилась на всю ширину дороги, – объяснил сообразительный Мокин.

Я посмотрел в окно. Сидящий за рулем браток в «БМВ-Икс5» поджал губы, закрыл глаза и развел руками: «Вот так, пацаны…»

Сзади нас догнал водитель тонированного, как катафалк, «Лексуса», стал обходить слева, но, услышав, кто он будет, если доведет начатое до конца, передумал. Вставать левее левого ему было невозможно, и он прилип к нашей корме.

Следующую тысячу метров, несмотря на предупреждение порядком охрипшего инспектора, нас обгоняли «Ауди-ТТ», «Мини-куперы», крошки «БМВ», словом, те машины, водители которых не могли оказаться педерастами по определению. Они чуть притормаживали у «Форда», делали выводы и обгоняли, принимая на колеса и пороги смесь, состоящую из всех элементов таблицы Менделеева. Браток справа, придерживая руль локтем, играл с приятелем в карты. В «очко», как я понял по принципу раздач. Тринадцать раз он выиграл, шесть проиграл. Столько же раз они друг друга изо всех сил били колодой по ушам.

– Может получиться очень скверная история, коллеги, – вздохнув, заметил Пострелов. – Ваш «Геленваген» давно стоит в мастерской, где ему правят бока, и мы его просто не увидим. Его здесь нет. Вы думали об этом?

– А у нас нет другого выхода, – сказал я, обмозговавший эту тему еще тогда, когда над Москвой только-только всходило солнце.

– Но можно обратиться к ментам… – робко предложил Володя. – Они могут установить хозяина «Мерседеса»…

Кажется, я уже и это обдумывал.

– Доробо…

Я повернулся к Голеву. Тот поправил очки и положил голову на подголовник.

– Что?

– «Доро» в переводе с японского, – «грязная». «Бо» – палка. «Доробо» – так в Японии называют грабителей.

– К чему это сказано? – поинтересовался я.

– К ментам. «Грязная палка» – это же белая палка с черными следами грязи. Полосатая, читай…

И он закрыл глаза.




– Чтоб я сдох… – прошептал Пострелов, и я вынул изо рта неприкуренную сигарету. – Чтоб я сдох, но это, кажется, ваш «Геленваген»…

Я бросил взгляд на дорогу. Впереди нас двигался, томясь в тесноте, серебристый джип «Мерседес». Обе левые двери его были вмяты внутрь, на кузове отчетливо бросались в глаза следы черной краски другого автомобиля.

– Саша… Рома… Это он, три восьмерки, «Ольга тройная»! – заорал Пискунов. – Это они, братцы!..

«Геленваген» ехал перед нами, и пространство между ним и «Вольво» занимали пять или шесть машин. Подсчитать было трудно, их то и дело становилось то меньше, то больше. Потенциальные жертвы присных дяди Поли скакали из ряда в ряд, как кенгуру.

Если только в Москве нет еще одного «Мерседеса» с битыми дверями и номером О888ОО, то это та самая машина, в которой сидят трое кавказцев.




X

Ююкин


– Как это случилось?! – хрипел, выворачивая губы, Ююкин.

Покрытая порошком, плачущая и проклинающая почему-то именно его, Ююкина, Вера, жена его, трясла здоровым кулаком перед его носом и дико кричала:

– Ты когда посадишь этих скотов?! Где мои семьдесят тысяч долларов?! Я разведусь с тобой, жлоб проклятый, я лучше на панель пойду, я выйду за Марецкого, кретин ты, кретин!..

В медицинском «Мерседесе» не трясло, но Ююкину казалось, что он ходит ходуном над женой и пытающимся наложить ей шину доктором. Двадцать минут назад он приехал к месту аварии и едва не сошел с ума, увидев Веру покрытой белой пылью. Ее «Мазерати» прямо с места происшествия можно было увозить на свалку, свинтив предварительно магнитолу, из которой даже к приезду генерала сочно неслось: «Малинки, малинки». Обезумев от шока, он с опущенными руками ходил вокруг носилок и слушал, что ему говорит жена. Рассказ был не очень связен, однако и из того, что слышалось, можно было догадаться: Веру подставили, а после того как она врезалась, увели ее саквояж, в котором находилась семьдесят одна тысяча долларов – месяц работы двух салонов, которые возглавляла Вера.

Первое время Ююкин жил одной лишь тревогой за жену. Но когда доктор сказал, что нет ничего страшного, кроме перелома ключицы и химического ожога потной шеи о смесь из огнетушителя, Геннадий Петрович взорвался и превратился в самого себя. Он повязал галстук, вынул из «Мерседеса» китель и разыскал фуражку. По причине того, что на улице он практически не бывал, надобность в папахе отсутствовала. Он служил в летней форме одежды вот уже третий год. Став снова генералом Ююкиным, он вернул себе способность думать. И когда Веру заносили в салон микроавтобуса, он уже помнил разговор с Поликарпом Доброхотовым, в котором тот проронил странную фразу: «Представь, что было бы, если бы подобное случилось с твоей женой…»

Речь шла о правой руке дяди Поли Гураме, машина которого в хлам была разбита этой ночью, и деньги из которой, миновав протокол осмотра места происшествия, переместились из салона «Кайена» в кабинет Ююкина.

«Представь, что было бы, если бы подобное случилось с твоей женой…»

И в голосе Доброхотова цвела угроза. Он не услышал ее тогда, а сейчас вынужден был признавать, что некоторые люди, слетая с катушек, перестают адекватно ощущать себя в реальном мире.

Эта мразь… «таксист» позорный… положение которого среди людей погано, а в преступном мире просто ничтожно…

«Представь, что было бы, если бы подобное с твоей женой случилось…»

…эта тварь… Да понимает ли он, кому сделал плохо и что за времена теперь настанут?..

Ююкину не хватало воздуха. Он уже жалел, что поехал с Верой. С ней все в порядке, кроме поселившегося в ней испуга, от которого не умирают, ничего нового в ней он не обнаружил. Нужно было отправлять ее в больницу, а самому делать дела. А сейчас в чреве этого маршрутного такси, в котором возят покойников, придется тащиться по МКАД часа два!

Выхватив из кармана кителя телефон и едва не повалив капельницу, Геннадий Петрович нажал на кнопку быстрого вызова. Ответил зам, Сидорчук.

– Группу захвата к дому Доброхотова! Немедленно! Всех, кто будет в адресе, – мордой об асфальт и – в Контору! Ты понял?!




XI

Шилов


– Почему же вы ничего не делаете?! – беснуясь и двигая всеми конечностями на одном месте, кричал Пискунов.

«Геленваген» никуда не торопился. Он просто ехал. Впереди него был миллион машин, позади нас – тоже миллион.

– Нет, надо же что-то делать! Почему вы не выбежите и не накроете эту шайку?!

Я обдумывал, как оказаться рядом с джипом. Предположим, выбраться через люк «Вольво» мы сможем. Дальше… Дальше нужно будет прыгать по капотам, багажникам и крышам машин, потому что дистанция между каждой в ряду – около полуметра, и расстояние от двери до двери автомобилей, двигающихся в соседних рядах, не более пятнадцати сантиметров. Само собой пришло решение дождаться развязки, например, на Варшавском шоссе, и попробовать приблизиться к казбекам на минимальное расстояние. Зажигать они не будут – джип после удара повело, и слава богу, что он вообще едет. А потом особую роль сыграет фактор неожиданности. Распахнуть одновременно все двери и выволочь балбесов на улицу. Пискунов утверждает, что один из них калека. Тем лучше. Значит, получится, фактически, пятеро против двоих. Возможность появления в их руках оружия меня не смущала. Хотел бы я посмотреть, как у них получится вынуть стволы или ножи, когда запертый салон их машины станет проветриваемым со всех сторон…

– Я вас не понимаю-у!.. – загудел, как перегретый самовар, Витя. – Вы пользуетесь моей беспомощностью, чтобы набить цену!

– Заткнись, дурак, – сказал ему Мокин.

– Но я не вижу запала!

– Сейчас я выну его из кармана и вставлю тебе, куда следует.

– Виктор Сергеевич, сколько вам лет? – спросил Пострелов.

– В данном случае… Здесь важен момент неожиданности! А если мы будем волочься за ними, они нас раскусят!..

– А не употеют они раскусывать всех, кто за ними едет? – спросил Мокин и нечаянно двинул Пискунова локтем в бок. – Извините, Виктор Сергеевич, это я так нервничаю перед схваткой. Простор ищу.

– Мои мозга мне подсказывают, что…

– Заткнись! – громко сказали я и Голев одновременно.

– До Варшавки еще километр, не меньше… – Пострелов кусал губу. – Здесь ночью прикольно ездить… Месяц назад еду, помню, ночью…

Я понимал Володю. В машине сейчас был только один рассудительный человек – он. Потому, наверное, что он был и тем единственным, кто не преследовал своего, то есть корыстного, интереса. Поняв, что в салоне началась склока, он решил охладить раскаленные головы.

– И что было той ночью? – спросил я.

– Ой, я не могу… Они сейчас уедут, – взвизгнул Пискунов.

– …еду, помню, ночь – хоть глаз коли. МКАД – пустая, словно все умерли. Гоню за сотню. Здесь или чуть дальше – не соображу никак – появляется корма гаишной машины, а рядом дядя с палочкой – оп! В общем, спорить было нечего, на спидометре к тому моменту, когда меня засек радар, было больше сотни. Останавливаюсь, выхожу, начинаю говорить о том, что радар словил не меня, а истребитель, который надо мной пролетал. Гаишник, капитан смурной, отвечает: «Над Москвой истребители с сорок первого года не летают». Пришлось сдаться. Стою, хвастаюсь водительским удостоверением в свете фонарика, и вдруг – бац! бац! – мимо две тачки пролетают. Еле успел заметить, что одна – «БМВ», вторая – «Ауди». Спорткары навороченные. Ушли в тьму, как трассеры. Я капитану говорю: «Не стыдно? Пацана от неловкости за десять лишних километров скорости аж ломает перед тобой, а рядом „Формулу-1“ проводят?» Он мне спокойно так: «Не волнуйтесь, гражданин. Они сейчас приедут, повинятся и заплатят штраф». Меня от такой наглости даже на сторону повело. Нет, думаю, ну, бывают же такие отвратительные милиционеры? И что вы думаете? Пока я пыхтел, молча выпуская пар, сзади подъезжают две тачки. Те самые. Спортивные «БМВ» и «Ауди». Выбираются из них два дяди, взрослые уже, не как Виктор Сергеевич, конечно, лет на десять помоложе, и прямиком – к инспектору. «Ну, капитан, говори, сколько платить, и делай все, пожалуйста, побыстрее», – говорит один и вынимает бумажник. Второй тоже волнуется, видно, что неудобно за такую езду. Я уже начинаю подумывать, не уснул ли я за рулем и не сон ли это мне снится. Я даже согласился подождать, пока кэп этих двоих оформлять будет. Второй раз увидеть такое вряд ли представится возможным. – Володя резко вдохнул через нос, прокашлялся и, не отрывая от «Геленвагена» глаз, попросил: – Саша, сигаретку прикури пока… В общем, все было честь по чести: протокол, подписи виновников, все дела… Получили они фото свое в машинах, когда мимо радара проезжали, скорости сверили и уехали. А капитан за меня взялся. «Что это за цирк, товарищ кэп? – спрашиваю я его. – Несомненно, я стал свидетелем волшебного случая, и на правах пострадавшего от действий сотрудников ГАИ имею полное право на разоблачение этого фокуса». – «Какой, на хер, фокус, – отвечает мне капитан, показывая место, где я должен расписаться. – Захотелось пацанам по-мужски тачки сравнить, чтоб без слов и туфты. С фиксацией доказательств и подписью представителя власти. И „Ауди“ выиграл, продемонстрировав свои двести шестьдесят три километра в час против двухсот пятидесяти „БМВ“. Что тут непонятного?» – «И сколько стоит такое удовольствие?» – обозлился я за реально и безо всякого толка выброшенные на ветер пятьсот рублей. Кэп посмотрел на мою машину и сказал: «Ну, для тебя пятерка. И это только из чувства уважения к возрасту твоей машины»… Вот так… А наш «Геленваген» приготовился съезжать на Варшавку. И это уже ближе к теме.

* * *


Передача на Шаболовке вот-вот должна была начаться. Она уже давно бы началась, если бы не отсутствие главного действующего в ней лица. Главного, потому что мошенник и представитель «Автодора» России, знаток МКАД, сидели на своих местах. Кресло специалиста было отнесено влево, и он сидел там, как подбитая птица, – в коротких носках, из-за чего голые, худые, лишенные волос и бледные, как слоновая кость, лодыжки сияли в свете софитов. Крыся сразу попросила оператора снимать так, чтобы специалист выглядывал на экране телевизора по пояс. Ее раздражали – даже бесили – эти голые ноги специалиста. Автомошенник сидел напротив него, и с ним было все в порядке. Кожаный пиджачок в три тысячи долларов, джинсы от Дольче и Габбана, желтая, цыплячьего цвета, майка под пиджаком и упитанное лицо свидетельствовали о том, что дела на МКАД идут у него хорошо. Все были в сборе за исключением одного героя. Задерживался генерал Ююкин.

Тема светской журналисткой польских кровей Крысей Канташевской была поднята острая. О подставах на дорогах говорилось уже много, но все чаще – в виде перебранки между правоохранительными органами, не могущими разобраться в подследственности совершаемых преступлений. Да в миру, то есть между потерпевшими и потенциальными потерпевшими. Для того чтобы пролить свет на МКАД, каждый метр которой поделен «таксистами» как участок для беспрепятственного сбора больших даже по столичным меркам сумм, в студии и должен был появиться генерал Ююкин. Он должен был сообщить всем, как милиция намерена бороться с подставлялами.

Его оппонент, не скрывающий своей принадлежности к стану «таксистов», молодой человек лет тридцати, уже поджидал генерала в мягком глубоком кресле и пил халявную «Бонакву». Он очень хотел послушать, как милиция будет с ним бороться. Ввиду того что бояться ему было нечего – студия для бандюка то же, что для Маклауда кладбище – там не бьют, – он ухмылялся. Сам факт разговора с главным из тех, кто уже должен был отправить его в учреждение юстиции для сбора кедровых орехов, представлялся ему забавой в прямом эфире.

Ююкин запаздывал. Что снова доказывало нежелание милиции разговаривать на эту тему. Студия волновалась, «таксист» балдел от удовольствия, передача срывалась.

– В конце концов, мы проведем ее без участия этого генерала, – с приятным польским акцентом сказала Крыся операторам и администратору студии.

И в тот момент, когда до съемки оставалось семь минут, в студии раздался шум. «Ююкин приехал, генерал прибыл, что-то вид у него помятый», – понеслось по просторам помещения, залитого ярким светом.

Генерал действительно выглядел неважнецки. Он был почему-то беспримерно красен лицом, слегка помят в районе левой полы кителя и постоянно облизывал губы. Некоторое время пришлось потратить на то, чтобы привести его в порядок. Пудру на лицо Ююкин принял, как оскорбление, но гомосечного вида стилиста, разбрасывающего его волосы направо и налево, ему захотелось пнуть в пах. Генерал успел за время придания ему образа плакатного героя трижды изловчиться и посмотреть на «таксиста». Крыся почувствовала, что это будет не проходная программа. Что-то внутри подсказывало ей, что придется снова сдавать экзамен на профессиональную зрелость. Она тоже занервничала.

– Господа, через минуту мы начинаем, – возвестила Крыся, найдя главных героев на своих рабочих местах.

– Списки вопросов, которые будут мною заданы, вам были вручены неделю назад, поэтому, думаю, заминок не получится. Другое дело, какие вопросы будут задавать телезрители. Но мне кажется, что нет вопросов, которые могли бы поставить вас в тупик. Рекламных пауз не будет, перевести дух времени не окажется. Я прошу вас, господа, будьте внимательны и собраны. Спасибо…

* * *


Пробка снялась с места и двинулась вперед, рассасываясь и увеличивая скорость.

– Ты догонишь «Мерседес», – кричал возбужденный Пискунов Пострелову, – я вылезу через люк на крышу и прыгну на него!

– Вам сколько лет, Виктор Сергеевич?

– А если у него нет люка, у джипа?

– Есть, – вращая глазами, прохрипел Пискунов. Таким я его еще не видел. Вот что делают с мужчинами однолюбые отношения. – Я видел!

– А если он пуленепробиваемый? – предположил Голев.

– Насрать! Я разобью каблуком!

– Да это просто Локк из «Остаться в живых», – заметил Володя. – Я вам не позволю выбраться на крышу только потому, что это моя крыша. Можно представить, что способен сделать с ней человек, приготовившийся разбивать каблуком бронированный люк «Геленвагена».

– Но что-то надо делать!

– Виктор Сергеевич, или вы рот закроете, или я вам лицо разобью, – сказал Мокин.

* * *


– …Здравствуйте, уважаемые телезрители и гости студии. В эфире – «Час пик» и ее ведущая – я, Крыся Канташевская! Сегодня мы рассмотрим вопрос, который уже давно стоит перед москвичами, – быть или не быть МКАД чистой от мошенников. О том, какие суммы выколачивают из горожан и гостей столицы бригады так называемых подставлял, ходят легенды. Кто будет завтра виновен в дэтэпэ? Чей бампер треснет и станет причиной неприятных разборок? Какого цвета глаза у мошенника? Подробности, сплетни, факты, воспоминания участников и комментарии специалистов – в «Час пик»!

Крыся сменила листочки в руке и быстро выбралась на сцену, оказавшись в центре «бермудского треугольника».

– Сегодня в передаче принимают участие – специалист «Автодора» Павел Грызлов, принимавший непосредственное участие в строительстве МКАД, – камера взяла крупным планом малокровное, украшенное хэмфрибогартовскими усиками лицо специалиста. Он кивнул, давая согласие на участие в разговоре, и поправил рукой, похожей на птичью лапку, очки в роговой оправе. Когда поправлял, его огромные, как у кошки, глаза, вдруг стали маленькими, а когда линзы опять стали на место, глаза вновь расцвели.

– Генерал Геннадий Ююкин, человек, на которого с недавнего времени возложена ответственность за противостояние дорожным мошенникам, и – человек, пожелавший свое имя оставить неизвестным. Назовем его Максом. Он один из тех, кто устраивает на МКАД инсценировки аварий, после чего облегчает кошельки находящихся в шоке граждан, чем, конечно, лишает их массы проблем. Ха-ха-ха…

Зрители в студии, тридцать найденных на скорую руку за пятьсот рублей уличных бездельников, по сигналу Крыси – она тряхнула роскошной копной волос – зааплодировали.

Генерал Ююкин вопреки просьбе ведущей сидел развалившись и пальцем играл на губах. Из всех присутствующих он был больше всего похож на человека, который пожелал бы сохранить свое имя в тайне, и менее всего на официальное лицо. Он не был похож на себя прежнего, того генерала Ююкина, которого Крыся впервые увидела, с третьей попытки прорвавшись к нему на прием месяц назад. Геннадий Петрович Ююкин, местами посыпанный каким-то странным белым порошком, который, по счастью, не был виден в кадре, напоминал ей отморозка из Марьиной Рощи. Крыся успокаивала себя тем, что, возможно, генерал решил поиграть в ролевые игры и показать себя Глебом Егорычем Жегловым, который эстетические принципы презирал, но зато до блеска чистил сапоги, пел, аккомпанируя на фоно, о лиловом негре, и был уверен в том, что уровень преступности в стране определяется не количеством бандитов, а умением властей их обезвреживать.

Первым, как и ожидалось, слово получил тот, нахождение которого на этой передаче ничем не оправдывалось. Все, что мог сказать этот подраненный жизнью парень, можно было вычитать в Википедии. И приглашенный никому не позволил в себе разочароваться.

Поправив очки и сыграв глазами, чем оттянул на себя внимание многих, разглядывающих «таксисита» и Ююкина, специалист Грызлов сказал:

«Возрастающее техногенное влияние на ландшафты и их компоненты, которое наблюдается в центре Русской равнины, вносит существенные коррективы в особенности их развития, а также характер их использования. Одним из таких районов является район, занимаемый МКАД, с ее инфраструктурой, которая имеет свои природные особенности и специфику хозяйственного использования. Район МКАД занимает окраину города Москвы и часть ближнего Подмосковья со значительными площадями лесопаркового защитного пояса.

Район Московской кольцевой автомобильной дороги занимает периферийную часть города Москвы и ближнее Подмосковье, – поправил очки. – Район МКАД располагается преимущественно между 55 градусами и 30 минутами и 55 градусами и 60 минутами восточной долготы и 37 градусами и 15 минутами и 38 градусами северной широты…»

– Так, так, очень интересно, – подтвердила Крыся, стремительно подобравшись к сотруднику «Автодора».

Распознав в этом приближении желание лучше слышать, Грызлов стал говорить громче и даже приподнялся в кресле.

– Район МКАД имеет сложную природно-орографическую структуру и располагается в зоне смешанных елово-широколиственных лесов. Магистраль приурочена к трем физико-географическим районам: Московской моренно-эрозионной возвышенности, Москворецко-Окской моренно-эрозионной равнине, Мещерской низменности и долине реки Москвы…

– Невероятно! Я уверена, что многие этого не знали! Продолжайте, пожалуйста…

– Район МКАД располагается в центральной части Московской синеклизы. Фундамент состоит из сильно дислоцированных кристаллических пород архейского и протерозойского возраста, залегающих на глубинах 1509–1648 м. Фундамент разбит на большое число блоков, что обусловлено широким развитием разломов в основном северовосточного и субширотного простирания. – Подогнув ноги, из-за чего лодыжки стали выглядеть уж вовсе неприлично, Грызлов вынул из кармана платок цвета шотландского килта и протер лоб. – Структуру кристаллического фундамента района МКАД отличает множество сложных разломов преимущественно широтного простирания, линейных и кольцевых структур.

Магистраль располагается непосредственно над Московским авлакогеном, который отчетливо выражен в магнитном поле в виде положительной аномалии и в гравитационном поле в виде отрицательной аномалии и показан на всех изданных государственных картах.

– Ну, вот мы и узнали о МКАД то, что не прочитали бы ни в каких учебниках! – И Крыся, изо всех сил давая понять, что со специалистом хотя бы на время покончено, развернулась к нему спиной и сменила листочки.

– Внутри Московского авлакогена выделяются Теплостанский грабен, Люберецкий и Звенигородский горсты. С севера к Московскому авлакогену примыкает Красногорский горст с Химкинским поднятием…

– Спасибо, спасибо вам большое! Итак, мы обращаемся к человеку, который пожелал скрыть свое имя и назвался просто Максом! Он не скрывает лицо, он, видимо, ничего не боится…

– Район МКАД приурочен к Московскому геоблоку.

В структурном плане осадочного чехла Московскому геоблоку соответствует: Московская синеклиза. Московский геоблок имеет северовосточную ориентировку осевой части и состоит из четырех мегаблоков геоморфолого-неотектонических структур четвертого порядка…

– Еще раз спасибо, мы скоро обратимся к вам за помощью! – поблагодарила Крыся специалиста «Автодора». – Итак, Макс, почему вы согласились участвовать в передаче?

Макс с мягкой улыбкой облизнул губы и сказал:

– Я переполнен отрицательной энергией. Мне кажется, что я сотворил столько зла, что теперь мне нет прощения. Ваша передача для меня своего рода исповедальня, где я смогу снять с себя хотя бы часть греха.

– В подошве четвертичных отложений залегают верхнемеловые отложения. Макроблок испытывает поднятия средней интенсивности…

– Скажите, Макс, что испытывает человек, сознательно идущий на столкновение с другим авто? Азарт? Ему нужно выплеснуть накопившуюся в нем энергию? Желание заработать не так, как все?

– Структура ландшафтов района МКАД обусловлена влиянием неотектонических структур, преимущественно это блоки шестого порядка, линеаменты зон и микроблоки…

Макс посмотрел вверх и заговорил тише. В студии, если не считать Грызлова, все затаили дыхание.

– Когда идешь на столкновение… никто не знает, чем оно закончится, ведь правда? С тобой только Сатана, твои эмоции и страх…

– Как по-новому вы показали нам внутренний мир «таксиста», – сказала Крыся. – Но разве не материальная составляющая впереди планеты всей во вселенной души человека вроде вас?

– Линеаменты и микроблоки образуют наиболее динамичные ПТК долин, оврагов, балок, ложбин, лощин и водоразделов, отмечается приуроченность природных ландшафтов к мелкоблоковой структуре…

– Нет, что вы. Все дело в сбросе переизбытка ян. Когда садишься за руль и ищешь в бесконечном, как космос, потоке машин ту самую, время перестает для тебя существовать… Уходят на задний план проблемы быта, кочевые мысли упорядочиваются и принимают вид стройного, заряженного на удачу каравана. И во всей вселенной, – вы правильно подобрали это слово, – вселенной без звуков, без вкуса и цвета – только я, мое экстравертивное мышление и следующая слева от меня машина…

– Бог мой, как по-другому, как неожиданно вы распахиваете нам виды на проблему столкновений на МКАД! – воскликнула Крыся. – Но скажите, Макс, когда все закончено, когда раздался этот треск, когда машина сбрасывает ход и вы предчувствуете приближение интенсивного диалога, как меняется ваше состояние? У вас появляются другие мотивационные ориентиры?

– Интересный это вопрос, – проговорил Макс в полной тишине. Было слышно, как скрипнули под креслом его ухоженные туфли. Он потер подбородок и отставил руку в сторону, глядя куда-то над головой Ююкина. – Будучи движимым чувством собственного несовершенства или, как вы отлично заметили, выставленными другими мотивационными ориентирами… У Адлера это называется, кажется, «комплексом неполноценности»…

– О, вы знакомы с трудами Адлера?

– Добрятинский горизонт – доломиты и известняки с прослоями мергелей, глин и песчаников. Дорогомиловский горизонт – известняки с прослоями мергелей, глин и доломитов, – осторожно сказал Грызлов.

– Немного, – Макс поерзал в кресле, словно втираясь в него. – Вы удивительной сложности вопрос задали, Крыся… Развиваться – или принять окружающих и себя в этом мире, научиться проживать ситуацию здесь и сейчас, как советует Перлз. Вечная дихотомия и альтернатива: неудовлетворенность – стремление к развитию, то есть краткие мгновения счастья, или – остановка-принятие, то есть постоянная удовлетворенность и спокойствие. Почти Запад–Восток. Наверное, разгадка этой ситуации – в осознании человеком того, что у него есть эта альтернатива и что его выбор сознателен, тогда и «эта бессмысленная гонка» с треском бампера, я думаю, может доставить немало удовольствия…

– Не-ве-ро-ят-но, – по слогам и восторженно проговорила Крыся. – Мы только что услышали голос, идущий из глубины души профессионального подставлялы. Отметим про себя этот факт и спросим уважаемого специалиста «Автодора»: как начиналась МКАД? Почему именно эту замкнутую дорогу облюбовали мошенники, по-вашему? А сейчас мы уйдем на рекламу, и ответ на этот вопрос услышим через несколько минут. Оставайтесь с нами!

Спустившись со ступеньки подиума, пани Канташевская приблизилась к Грызлову и оперлась на подлокотники его кресла.

– Господин Грызлов, здесь ни хера не лекционная аудитория МИСИ. Кому надо знать про ваши разломы? – Крыся отвернулась и хрипло прокашлялась. – Переведите дух. Вы здесь единственный, чье присутствие оплачивается. Две тысячи долларов – это неплохая сумма для того, чтобы говорить тогда, когда вас спросят. За ваши неолитовые впадины я не приплачу ни цента. Сейчас я спрошу вас, почему МКАД, а не Бульварное кольцо, и вы мне ответите, что выбор мошенников пал на самую большую объездную дорогу в мире из-за ее загруженности. О'кей? Не надо больше разломов, чтоб они провалились в ваши впадины!

* * *


Пробка медленно двигалась вперед. По составу она пока не изменилась, все ехали тем порядком, в каком стояли. Но через пять минут или даже того меньше случилась та маленькая заминка, которая приводит обычно к большим непредсказуемым последствиям. Кто-то далеко впереди резко нажал на тормоз, избегая удара, и ему в корму, такового удара не избежав, кто-то въехал. Еще с полминуты пробка сбрасывала скорость, перемигиваясь красными фонарями. Через мгновение после того, как стало ясно – пробке быть снова, вся полоса МКАД запестрела точками уже не мигающих, а уверенно горящих фонарей.

Пискунова никто не успел остановить. Не знаю, что это было – азарт, страх перед женой или уверенность в том, что мы последуем за ним, но не успел «Вольво» остановиться, как Витя распахнул заднюю дверь, преграждая путь вперед следующей за нами в правом ряду машине.

Выскочив, он бросился к «Мерседесу». Нам не оставалось ничего другого, как выбраться из тесного салона и, протискиваясь между стоящими впереди машины Пострелова авто, поспевать следом.

Я не думаю, что в Москве есть еще один серебристый «Геленваген» с измазанным черной краской битым левым боком и тремя кавказцами в салоне. Если все приметы разобрать по отдельности, то таких машин тьма-тьмущая. Но они совпали вместе с номером, на который я глянул, именно здесь и сейчас.

Поскольку я выбирался последним и место сражения было ограничено до предела, я лишь играл роль статиста и могу описывать происходящее не по воспоминаниям, пришедшим после стресса, а потому немного запутанным и искаженным, а точно и беспристрастно.

Выбив локтем окно («Мерседес» оказался вовсе не бронированным, но мне стоило догадаться об этом раньше, приняв к сведению характер его повреждений), Витя Пискунов с видом клинического идиота схватил сидящего на заднем сиденье кавказца и стал вытаскивать его на улицу. Раздался грохот второго стекла – это Мокин, любящий брать пример с начальника, расправился со стеклом слева. И я увидел, как после нескольких кряду зуботычин сидящий за рулем Витин обидчик завалился вправо и уткнулся в зад пытающемуся выбраться из машины третьему.

Наверное, водители стоящих по обе стороны от «Геленвагена» машин сожалели о том, что час, два часа, полчаса назад где-то в Москве кого-то подрезали, проскочили на красный, опережая время, и теперь оказались рядом с серебристым «Мерседесом». «Не проскочи я на красный, – думал, верно, тот, на крыше машины которого сейчас шла отчаянная борьба Пискунова с врагом, – стоял бы я метров на пятьсот дальше от этого места».

Самым предприимчивым из группы захвата оказался Роман Голев. Я был уверен, что именно эту роль он и сыграет. Пока по обе стороны джипа шла кровопролитная схватка, он с лицом изучающего оперение какаду орнитолога заглянул в салон, покрутил головой и сунул руку в открытое окно. Через мгновение он вытянул коричневый саквояж и, деловито распахнув его, качнул головой.

Мы возвращаемся с добычей – читалось с лица его, как с листа бумаги.

Обидчиков Витя простил, как мог. Двое избитых до обморочного состояния кавказцев лежали – один на двери джипа, второй на помятой крыше «Шевроле», третий безуспешно пытался выбраться из «Геленвагена».

– Поехали! – заорал Пискунов, пытаясь выхватить у Голева саквояж, чтобы понять, там ли его деньги. – Там все?!

Выглядел он идиотом.

И пробка зашевелилась, как по команде.

Понимая, что сейчас не тот случай, когда нужно проявлять любезность, Пострелов включил указатель поворота и поехал на соседний ряд, как бык.

Нас глушили сигналами.

В наш адрес слали проклятия.

Мы уезжали с чужим кейсом, оставляя позади себя джип и тех, кто в нем ехал.

– Это точно тот джип? – уточнил на всякий случай Володя.

– Да они это, они! – орал, брызжа слюной, Пискунов. – Я их рожи сразу узнал!

Через несколько минут стало ясно, что джипу нас не догнать. Кавказцам нас теперь просто не найти.




XII

Ююкин


Во время перерыва Ююкин вынул телефон и вышел за пределы съемочной площадки. С хранящимся во взгляде омерзением он рассматривал толпу на улице прикупленных для съемки передачи зрителей, нервно курил и бросал в трубку отрывисто, по-генеральски:

– Найти мне этот джип. Почему вы решили, что это обязательно джип?

– Мы опросили свидетелей, Геннадий Петрович. Четверо в одну душу утверждают, что из серебристого «Геленвагена» вышел человек, подошел к машине вашей жены и вынул какую-то сумку.

– Они так и говорят – сумку?

– Сомневаются, сумка ли то была. Говорят, такой пузатый маленький чемоданчик…

– Название ему сам сможешь придумать или мне подсказать? – разозлился Ююкин. Ему не хотелось, чтобы кто-то знал, что он знает, что жена перевозит что-то саквояжами, поэтому требовал ответа у собеседника.

– Я уточню…

– Значит, «Мерседес» работал на «сгоне»? А кто гнал?

Ююкинский визави ответил на это, что видели сумасшедший второй «Мерседес», и за рулем его сидел какой-то молодой человек в кепке.

– В кепке? – снова попросил подтвердить информацию генерал, предполагая, что на дворе не сезон для кепок.

– Именно! – после прокола с вещью, очень похожей на пузатый маленький чемоданчик, собеседник был очень рад, что не прокололся второй раз кряду.

Ююкин прокашлялся и посмотрел в глубину студии. Там в кресле сидел «таксист» и о чем-то, смеясь, беседовал с Крысей.

– Издеваются, суки, – понял Ююкин и только сейчас обратил внимание на кепку на голове романтика с большой дороги. Она была к месту в это время года, как был бы к месту зонт.

Генерал почувствовал, как внутри него растекается тепло. Он быстро сверил часы. Он приехал в студию уже после того, как с Верочкой произошло несчастье. Он успел, чего уж говорить об остальных…

– Геннадий Петрович! – прокуренным, дребезжащим, как ржавый колокольчик, голосом позвала Ююкина Крыся. – Пора начинать!

Стараясь не смотреть на «таксиста», генерал направился к своему креслу. Если бы у него был хвост, он хлестал бы им себя по бокам.

– …МКАД, а не Бульварное, потому что там много дорожных заторов…

– Спасибо, спасибо вам огромное, господин Грызлов! Но наш студийный телефон разрывается от звонков. Все хотят услышать информацию о том, что скажет о провокациях на МКАД третий герой нашей сегодняшней передачи! – Крыся торжественно прошествовала до кресла, в котором кипел Ююкин, и зависла от него таким образом, чтобы камера захватила их двоих. – Геннадий Петрович Ююкин, генерал-майор, он любезно согласился ответить на все наши вопросы…

Крыся чувствовала, что во время перерыва что-то случилось. Даже грим не мог скрыть бордового цвета, светящегося откуда-то изнутри генерала сквозь его толстые глянцевые щеки.

«Уж не свинку ли подхватил?» – подумала она язвительно и улыбнулась.

– Геннадий Петрович, можно ли угадать в потоке машин ту, что ведет за тобой охоту?

Она решила задавать простые вопросы.

– Вообще, внешние признаки вышедшей на охоту машины не отличаются большим разнообразием. Как правило, едет без номерных знаков. Когда такую останавливает инспектор ГАИ, знаки обнаруживаются в багажнике или в бардачке. Вместе с якобы сломавшимися только что всеми четырьмя крепежными винтами… – Ююкин скользнул взглядом по не перестающему улыбаться «таксисту». – Бывает… вместо постоянных номеров используются транзитные… давно просроченные или опять же ксерокопии… Чаще всего подставлялы используют дорогие машины: «Мерседес», «БМВ», «Ауди», «Сааб-9000»… Иногда на подставу пускают «Фольксваген Пассат» или «Лексус-300»… Очень редко, но все же порой используются почти новые «десятки» «ВАЗ». А вот иномарки, наоборот, как правило, в солидном возрасте. Даже мошенники не хотят подставлять под удары свежие машины. Главное, чтобы они выглядели как новые и за самые мелкие повреждения можно было бы затребовать денег побольше…

– Как это интересно, – сказала Крыся. – А каковы основные приемы мошенников?

– Основных приемов подставы всего три, – как в школе, начиная ответ с последних слов вопроса, стал отвечать Ююкин. Ненависть бурлила в нем, как смола в котле. – Самый распространенный – с использованием двух автомобилей, работающих в паре. Один догоняет вас в крайнем левом ряду и, моргая фарами, требует освободить ему дорогу…

– Моргая фарами… – неслышно, одними губами проговорил «таксист», и оператор запечатлел этот момент.

Не укрылось это и от внимания генерала. Замолчав на секунду, он продолжил:

– Второй – идет почти рядом с ним по соседнему правому ряду, лишь чуть отстав. Он готов резко прибавить скорость, едва вы начнете «выплывать» перед ним, и постарается обязательно клюнуть своим левым крылом правый бок или задний фонарь вашей машины. Дальше – бах! По формальным признакам вы виновник столкновения. Отпираться будет особенно трудно еще и потому, что на разборку с вами выйдут экипажи сразу двух машин…

– А второй прием?

– А второй прием – работа подставлял на бампер своей машины. Эти действуют на светофорах, чаще со стрелками поворота. Сидят по двое в машине. Водитель старается обозначить резкий старт при включившемся зеленом свете, а его помощник следит за идущим сзади автомобилем. Если тот тоже поддаст газу, да еще при повороте, скажем, направо повернет голову в левую сторону, то в первом автомобиле тотчас прозвучит команда помощника: «Тормози!» Бац – готово!..

– Бац – готово!.. – как заведенный повторил хозяин кепки.

Ююкин с хрустом проглотил слюну.

– Меня именно так и ударили однажды! – вскричала, смеясь, Крыся. – Удар получился совсем слабый, но у передней машины почему-то полностью отвалился бампер…

«Это потому что ты, сука тупая, еще и слепая», – подумал генерал и сказал:

– Бампер у них наверняка был лишь чуть-чуть наживлен гайками на крепежных болтах. Чтобы потребовать деньги на замену всей детали. Ведь главная цель подставлял – получить минимальное повреждение своей машины и заставить вас выложить сумму на серьезный ремонт. Вы на какой машине ездите?

Крыся отнеслась к этому уже более серьезно.

– На «Рено Меган».

– Хорошо! – непонятно чему обрадовался Ююкин. – Наш клиент!

– В каком это смысле – ваш? – уточнила Крыся, не думая о том, что программа подвисла.

– У вас недорогая, но иномарка. А «таксисты» ориентируются именно на людей со средним достатком. Ерунда, если у вас в кармане не окажется двух тысяч долларов. Они уверены, что две тысячи лежат у вас дома.

– Скажите, ваши сотрудники работают на дорогах, они постоянно выслеживают подставлял?

– В кабинетах мы не засиживаемся…

И что-то новое послышалось в голосе Ююкина… Крысе это новое не понравилось. Ее программы шли в прямом эфире, и до сих пор она имела реноме человека, полностью контролирующего обстановку в студии.

– А о методах работы, извините, не имеем права распространяться. Они совершенно законные, но их раскрытие здорово усложнит выполнение и без того непростых задач нашей группы. Мошенники – среди преступников наиболее предусмотрительны и склонны к анализу. Они, со своей стороны, тоже постоянно ищут способы противодействия правоохранительным органам. В последнее время мы едва успеваем задерживать кого-то по подозрению в инсценировке ДТП, как минут через тридцать на месте происшествия появляются адвокаты, вызванные подозреваемыми. И уже каждый наш шаг рассматривается, словно под микроскопом. Но благодаря оперативности наших действий мы успеваем многое выяснить за те самые выигранные полчаса…

– Вам уже удалось добиться каких-либо ощутимых результатов и отправить кого-то под суд за провокацию дорожно-транспортного происшествия?

Чувствуя, что разговор принимает конвульсивный характер, Крыся растерялась.

– Да! Мы не дремлем! – Еще несколько мгновений Ююкин сидел недвижим, словно его парализовал поздний приход истинного смысла вопроса, а потом вдруг резко поднялся и грозовой тучей направился к «таксисту» в кепи. – Мы – бдим!

Крыся начала понимать, что происходит непоправимое. Она думала так и потом, глядя, как генерал Ююкин прямо в студии валит на пол и выворачивает руки «таксисту» – помощнику режиссера программы. Найти настоящего мошенника им не удалось, да Крыся и не особенно на это рассчитывала. Было и так кому сыграть.

Кепка валялась на полу студии, аудитория молча и стоя наблюдала за тем, как лежащий на герое передачи генерал звонит кому-то и требует тотчас приехать, а находящийся под ним задержанный «подставляла» взывает к его рассудительности.

Это был провал.

Переделанное ююкинское «Мы – бдим!» в «Мы – бздим!» летало по студии до вечера, пока не вырвалось на свободу и не долетело до ближайшей редакции ежедневной газеты.




XIII

Шилов


Через несколько минут стало ясно, что джипу нас не догнать. Кавказцам нас теперь просто не найти, решил было я.

И сейчас с щемящей тоской в груди вынужден был признать, что ошибался. Я увидел в зеркале салона глаза Пострелова, услышал его крик и машинально обернулся. То, что я увидел, заставило меня по-новому посмотреть на ситуацию.

Серебристый «Мерседес» уже догнал нас и теперь вилял по дороге, стремясь обойти затесавшиеся между нами две машины. Он мигал им фарами, сигналил – этот сигнал, видимо, и привлек внимание Володи, который в отличие от нас, пылавших радостью победы, был сосредоточен на дороге. Но машины не пропускали джип, да и не могли этого сделать, если бы водители и захотели. Все полосы были заполнены до предела, а обогнать по «встречке» мешавшие ему легковушки джип не мог из-за бетонной преграды.

– Просто так они не отдадут нам эти деньги, – сказал Голев, закончив приходовать сумму.

– Да какие деньги! – зарычал Пискунов. – Из-за нескольких тысяч долларов насмерть биться?

Он, кажется, забыл, что всего двадцать минут назад как раз и бил за «эти деньги».

– Там не несколько тысяч, – заверил его Голев. – Там сто тысяч.

Пострелов ударил по тормозам, а потом, чтобы не взлететь от удара по корме, резко нажал газ. Сзади раздался очень долгий и громкий сигнал.

– Сколько? – стараясь выглядеть невозмутимым, переспросил я.

– Сто тысяч.

Несколько минут мы молчали.

– И что мы будем с ними делать? – подозрительно потухшим голосом спросил Гера.

– Откроем кафе для «чиркашей», – огрызнулся Рома, который, как мне кажется, думал над тем же вопросом.

– Вы мне сначала мои отдайте, – сказал Пискунов, – а остальным мы найдем применение…

Джип умудрился выдавить из ряда одну машину, и теперь нас разделял лишь седан «Киа».

– Интересно, у них есть из чего стрелять?

Мы еще несколько секунд хранили молчание.

Зачем говорить, если вопрос Голева стоял в голове у всех, а ответа не было ни у одного.

– Если им есть из чего стрелять, нас маленько убьют.

– За сто-то тысяч, конечно, убьют.

Пострелов грязно выругался, что случилось с ним впервые за все время нашего знакомства.

– Звоните ментам, черт вас задери! Наберите ноль-два, и пусть они…

– Вертолет вышлют, – сыронизировал, не понимая того, Мокин.

Пискунов стал лапать себя по карманам, как в поисках зажигалки. Конечно, он точно помнил, что трубка у него там, где она находится у него всегда, – в нагрудном кармане куртки. Но теперь, когда деньги были у него, голова у него работала правильно. Он не хотел звонить со своего телефона. Он знал, что номер обязательно будет определен и зафиксирован оператором. Воистину, даже при смерти некоторые мужчины боятся, как бы жена чего не узнала. Они будут лежать на смертном одре и врать за минуту до смерти.

Я вынул из кармана свой. Набрал номер и сказал механической девушке, что еду по северо-западной части МКАД, а за нами, совершая ДТП, мчится серебристый «Мерседес» с таким-то номером. Я добавил, что видел у пассажиров джипа оружие, а ведут они себя так, словно перебрали героина. Подумав, что еще добавить из такого, чтобы мне поверили сразу, я сказал девушке, что в машине кавказцы. Сообразил, что общую картину это не окошмарило. Добавил:

– В салоне девушка с заклеенным скотчем ртом.

– Ты еще доложи, что из багажника выглядывают панно Янтарной комнаты! – прошипел Голев.

– Что такое паноинтарная комната? – спросил Мокин.

– Это хрень такая из смолы! – рявкнул Володя. – Все, они обошли «корейца»!

– Они сейчас стрелять будут, как вы думаете? – перекрутившись, как филин, и глядя круглыми глазами назад, просипел Пискунов. Во время посадки в машину он занял место рядом с Постреловым, а я был вынужден сесть на его. Поэтому теперь, если случится стрельба, я буду чувствовать себя как герой, прикрывающий своего босса. Только вряд ли он это оценит.

Натосковавшиеся в пробке сотни машин двигались вперед, уже не проявляя такта – никто никого не пропускал, всем нужно было успеть. Кто-то торопился на скучное совещание, кого-то заждалась девушка, у кого-то в голос ревели, посчитав себя брошенными, семеро детей.

– Если они и будут стрелять, то не сейчас, – отозвался Вован. – Они расстреляют нас и встанут. Им нужно нас обойти, даже если у них нет стрелялок! Обойдя, они остановят ряд, переколют нас через окна и заберут саквояж. Потом сядут и поедут. Кто здесь запоминать номера будет…

– А кому эти номера потом нужны будут? – возмутился Рома. – Мне вот, например, нет!

Сначала этот удар я почувствовал не спиной, а мысленно. Мне показалось, что джип втискивается в пространство между бетонной стенкой и нами. А через мгновение это случилось. От удара я качнулся влево и ударился головой о стойку салона. А потом отлетел вправо на колени Голеву.

Избегая соприкосновения с крылом мчащейся справа машины, Мокин напрыгнул на меня.

Удар справа отбросил нас к ограждению, но было поздно – джип уже успел проскочить, и теперь я хорошо читал на его корме: «G500». Как название корабля…

И всплыло откуда-то из глубины ни разу мною не произнесенное вслух, в когда-то всего лишь раз где-то явно в неприличном месте услышанное:
		Голые бабы по небу летят,



		в баню попал реактивный снаряд.








– С вас новый «Вольво»! – в шоке орал Пострелов, который не успел, кажется, сообразить, что куда важнее сейчас думать об оплате счета больницы Склифосовского, чем о машине. – Только годом моложе!..

Им оставалось только затормозить. Мы въехали бы «Мерседесу» в зад, и нам в зад врезалась бы тысяча машин.

Мое сердце покрылось инеем. Раньше я читал эту фразу и считал это неудачной находкой авторов. Сейчас она не кажется мне надуманной…

– Надо что-то делать, – хриплым от переизбытка во рту слюны голосом прочмокал Пискунов.

– Я бы убежал отсюда, если бы мог, – Голев.

– Да хули, все норма будет, – Мокин.

Я ему завидую. Я завидую ему черной, как сажа, завистью. Я очень хочу быть сейчас таким идиотом, каким я знаю Геру Мокина.

И я услышал этот гул…

Сначала я не обратил на него внимания. Мало ли что в Москве гудеть может? ТЭЦ, допустим, глушат. Или Лужков искусственный спутник на орбиту с Красной площади запускает. Однако гул нарастал, и от него мне становилось не по себе. Такие звуки характерны для аэродрома, а не для МКАД.

И прошло еще десять секунд…

Я опустил стекло и высунул свою бестолковую голову в окно.

– Я что-то не понял… ты когда звонил?.. Или у меня в голове уже время не укладывается?

Я посмотрел на Голева. Звонил я минуты четыре назад. Если учесть, что девчонке за пультом 02 нужно было потратить некоторое время на связь и на сообщение оперативной обстановки, и если после этого менты могли прилететь так скоро, то только на «Су-27». Между тем над нами завис, как гигантская стрекоза, вертолет. Его окраска зародила во мне подозрение на то, что звонил я в милицию, а не в психиатрический диспансер. И все-таки это был вертолет.

К реву автомобилей добавился режущий слух грохот пропеллеров. Посмотрев наверх из окна «Вольво», я увидел, как из отодвинутой двери геликоптера спиной вперед, упираясь ногами в порог и выставив задницу, появился человек в пятнистой форме. За спину заброшен автомат с длинным и толстым стволом, на голове зеленый круглый шлем. Оттолкнувшись от порога, он начал быстрый спуск на фале. Прошло несколько секунд, и вот он уже, присев для равновесия, в позе Тарзана оказался на крыше джипа, мчащегося по МКАД со скоростью не менее ста километров в час. Отстегнув карабин, он отбросил фал рукой и осторожно лег на крышу внедорожника. Я не представляю себя на его месте. Наверное, я бил бы ладонями по крыше, спрашивал небо, как я тут очутился, и визглявым голосом умолял водителя остановиться. Но он спустился на джип, видимо, с другой целью и с другими чувствами.

Вертолет снова завис над дорогой, и в двери появился еще один пятнистый. Он повторил все манипуляции первого, с той лишь разницей, что не стал опускаться на крышу «Мерседеса». Повиснув в двух метрах над головой товарища, он зафиксировал себя на фале, перевернулся вверх ногами и в этой совершенно необъяснимой для меня позе одним движением перебросил висящий за спиной автомат себе в руки. Через секунду я увидел, как он, непонятным образом сохраняя равновесие и хладнокровие, висит в воздухе и целится куда-то в кабину джипа.

Невозможно было делать какие-то выводы. Логика здесь отсутствовала. Если он сейчас даст очередь и голова водителя джипа разлетится как елочный шарик, что тогда станет с тем, кто лежит на крыше.

И мне пришло в голову: а что станет… с нами?

МКАД жила своей жизнью. Движение никто не останавливал. Машины мчались по дороге, словно вертолета не было вовсе. Я их всех понимаю. Кому-то нужно срочно оказаться в приемной, у кого-то жена рожает, третий просто ни хрена не видит и слушает «Король и Шут».

Скоро я понял, что выстрелов не будет. Сейчас, во всяком случае. Тот, кто висел над внедорожником, страховал своего товарища. Высуни кто из пассажиров джипа руку с оружием из салона, и его участь была бы для меня яснее ясного. Это был бы труп.

«Но они ведь могут и через крышу выстрелить? – шевельнулась в моей голове лишенная тактических тонкостей мыслишка. – Через крышу-то, а?»

И словно услышав меня, пилот вертолета ушел чуть влево, и пятнистый опустился еще на метр.

Я посмотрел на него, и в какой-то момент взгляды наши встретились. Мой был до краев залит страхом, его – безразличным покоем. С таким смотрят передачу «В мире животных» или давят запрыгнувшую на тропинку лягушку. Еще секунда – и он перестал на меня смотреть. Дотянулся свободной рукой до шлема и надел на лицо какой-то прибор, похожий то ли на огромные очки, то ли на видеокамеру.

«Джип тонирован, – понял я, – и сейчас он видит все, что происходит в салоне».

И я подумал, что если он посмотрит сейчас на меня, то увидит, что я ел полчаса назад в придорожном кафе…

Из машины высунулась голова. На секунду. И в следующее мгновение от нее отлетел и ушел назад через крышу «Мерседеса» фрагмент кости.

Что случилось, я понял лишь тогда, когда ветровое стекло «Вольво» забрызгали крупные и жирные, как короткого дождя, капли. Щетки автоматически включились и размазали по стеклу красную жижу.

– Проклятье!.. – рыкнул Пострелов и стал дергать рычаг быстро и отрывисто, словно по нему пропустили ток. Вода вылетала и билась о стекло. Щетки угорело метались перед моими глазами. Они смывали кровь. Пострелов, оказывается, на дух не переносит крови!

Я перевел безумный взгляд на дорогу. Головы уже не было видно. Лишь чья-то безвольная рука болталась, свесившись из окна. До тех пор, пока не ударилась о бетонную разделительную перегородку. От соприкосновения кузова с преградой вылетел сноп искр, руку закрутило, и она взлетела вверх. Потом, неестественно выгнувшись, повисла вдоль двери джипа. Рука была или вывихнута, или сломана.

Вряд ли в этот момент один я находился в ступоре. То, что происходило на МКАД, видели все, кто имел счастье лицезреть зависший над потоком машин геликоптер. И разница между нами была лишь в том, что я не держал в руках руля. Наверное, трудно вести машину по переполненной трассе и одновременно любоваться этим сафари… Любоваться нужно было чем-то одним, а жить хотелось всем. Поэтому все выбирали дорогу, и никто не останавливался. Скорость потока была неестественно высокой. Резкая остановка могла означать смерть или инвалидность.

Это были страшные минуты. Кто ошибется первым – водитель джипа, едущего перед нами, охотники, водители мчащихся рядом машин или я, сидящий за спиной Пострелова и думающий о том, что все закончится хорошо?

Мне захотелось ступить на землю и закурить, чтобы выветрить из головы не имеющие ответов вопросы. Мои уши резал разномастный шум. Крики в салоне Володиной машины, рубящий воздух рокот винтов, сигналы машин и стук крови в моих висках, – все это смешалось в один звук и выворачивало мои внутренности наизнанку.

«Господи! – слабовольно промелькнуло мимо меня чужой мыслью. Наверное, это была общая, появившаяся одновременно у всех, мысль. – Дай смерти. Прошу тебя! Не откажи мне, Господи, – не для себя прошу…»

И высунул голову в окно, чтобы ветер отхлестал меня по щекам и привел в чувство. И запах МКАД, этот ненавистный за годы работы на этой дороге запах выхлопных газов и укатанного асфальта ударил меня.

Хлестко, до беспамятства…




XIV

Беляков


Когда из джипа высунулась рука, сердце мое дрогнуло и руки машинально подняли автомат. На крыше «Мерседеса» распластался Касьяненко, я представлял, каково ему там, и малейшее движение в салоне прижало бы мой палец к спусковому крючку. Я не знаю, что хотел сделать сидевший за спиной водителя внедорожника человек. Возможно, он хотел справиться у Касьяна, который час. Но скорее всего он хотел причинить ему боль. А потому я завел его затылок в прицел и нажал на спуск. Через мгновение он повис на двери.

Еще одно обстоятельство смущало и тревожило меня. Все то время, что мы разыскивали в бесконечном потоке машин серебристый «G500», меня не оставляла мысль о том, что эти ребята не могли работать в одиночку. Подстава с женой Ююкина – хорошо продуманная тема, когда один сгоняет, а второй подставляется. Подставлен был джип и, чтобы не заморачиваться последующими розысками – я хорошо представлял себе, что Ююкин потребует шкуры не только тех, кто сидел в джипе, – я искал глазами и их напарников. Прошло много времени, ребята созвонились и сейчас на МКАД едут вместе. Я не был уверен в этом до конца, но и не исключал возможность того, что два экипажа «таксистов» соединились и теперь едут вместе к месту сбора.

И случилось так, что появление в моем поле зрения джипа совпало с появлением еще одной машины. Темный «Вольво» с характерными для транспорта «таксистов» повреждениями на левом борту ехал следом за внедорожником. Вряд ли это совпадение, появление искомого джипа одновременно со вторым битым автомобилем.

Касьянов прилип к «мерину». Я спустился чуть ниже и завис. И в сердце моем расплылась истома, когда я увидел глаза человека, сидящего на заднем сиденье «Вольво». Он был в теме. Он понимал, что к чему. Он был напуган, но не тем испугом, который вызывает появление над МКАД вертолет с лоботрясами на веревках. Это был страх, увязывающий воедино и мысли мои о подельниках пассажиров «Мерседеса», и непосредственное отношение к «Геленвагену», и ужас ответственности за содеянное.

И к тому моменту, когда мужчина в шведском авто убрал голову из окна, я был почти уверен в том, что «Вольво» наш клиент в той же мере, что и джип.

Я сообщил об этом Мерцалову, и тот сказал, что услышал меня.

Несколько раз «вертушка» резко поднималась вверх над мостами, и я с волнением думал о Касьяненко. Он мог перебить весь экипаж джипа за двадцать секунд, но тогда ему пришлось бы приложить немалые усилия, чтобы выжить после аварии. Эти люди были нужны нам живыми. Только живыми. И когда я опускался и видел Касьяна, показывающего мне указательный и большой пальцы, соединенные в кольцо, я успокаивался.

Была возможность свернуть на развязке, но «Мерседес» и «Вольво» этой возможностью не воспользовались. В какой-то момент у меня сложилось мнение, что командой этой управляет кто-то, сидящий в «Мерседесе». Шведский седан едва собрался выполнить маневр для съезда, но джип тут же притормозил и «Вольво» был вынужден последовать за ним. Нас это устраивало, – соскользни эта парочка в Москву, они бы разъехались, а «вертушка» была бы вынуждена подняться. На этот случай Мерцаловым был доведен до нас план. Если машина попытается съехать на развязке, она должна быть расстреляна. Мое сообщение привело к изменению плана: расстреляны должны быть обе машины. Я понимаю Мерцалова. В ситуации, когда дело касается Ююкина, лично ему лучше расстрелять всех к ебени матери, чем упустить. Перед Буслаевым он потом, как всегда, отмажется. Потому что мы, как всегда, подтвердим каждое его слово.

Я не первый год зависаю над МКАД. И вот какое удивительное открытие сделал: из более чем ста задержанных при помощи нашего подразделения групп дорожных мошенников были осуждены только шесть. И все шесть – «таксисты-частники», то есть не входящие в организованные преступные группировки дяди Поли – Поликарпа Доброхотова, пионера дорожных подстав, – и других ему подобных. Все дела тщательно расследовались, и по странному стечению обстоятельств все ходящие, точнее сказать – ездящие «под дядей Полей» люди выходили из следственного изолятора еще на стадии предварительного следствия. Если бы не моя убежденность в том, что Ююкин правильный мужик и беспримерный мент, я бы непременно подумал, что главный смотрящий за стадевятикилометровой трассой не дядя Поля, а он.

Непостижимым образом складывается судьба тех, кто бедокурит на МКАД. Их задерживают, и через сутки они снова садятся за руль машин для «сгона». Кто управляет этим круговоротом ублюдков в природе? Конечно, не Ююкин. Тогда кто, позвольте спросить?..




Мне на секунду придется отвлечься от размышлений, потому что на дороге стали происходить странные события…

Из джипа, улучив момент и распахнув дверь, в каком-то немыслимом прыжке взмыл на крышу рядом мчащейся машины человек.

* * *


– Аслана убили!.. – вскричал Мирзоев. – Эти шакалы убили Аслана!..

– Я говорил – не нужно было брать этот чемодан! Мы нашли бы другие деньги! – Джамрамбиев крутил руль и вращал белыми, с красными прожилками, глазами. – Теперь нам не уйти от них, они зажмут нас на ближайшей развязке!

– Нам нужно вернуть деньги! – захрипел Мирзоев. – Это мои деньги! Без них мы не уйдем из Москвы!

– Как нам это сделать?! – орал Джамрамбиев. – Мы не можем остновиться, потому что нас тут же всех расстреляют! Скорость – наша жизнь. Но если на развязке деньги будут в нашей машине, мы смогли бы уйти от них пешком!

– Держи руль и не снижай скорость! – странным голосом приказал Мирзоев и щелкнул ручкой двери.

– Что ты задумал?

– Это единственный выход. И дай мне костыль…

Вытянув из ножен острое жало, Мирзоев ухватился за рукоять заточки так, чтобы не поранить себя при падении, и, оттолкнувшись ногами, прыгнул на крышу двигающегося в правом ряду седана «Шевроле».

«Шевроле» поравнялся с «Вольво», и Мирзоев увидел, как на него смотрит мужчина с заднего сиденья этой машины. Их взгляды встретились, чтобы тут же разойтись.

– Я убью вас, шакалы… – прошептал Мирзоев.




XV

Шилов


Мне стоило большого труда не взвыть, когда у «Геленвагена» распахнулась дверь и из нее выпрыгнул, как на рельсы метро, один из кавказцев. Мне показалось, что в припадке безумия он решил сигануть на МКАД. Но когда я увидел его лицо и когда разглядел предмет в его руке, меня прошиб холодный пот.

«Шевроле», который он выбрал местом своего приземления, чуть притормозил, качнулся, но тут же добавил скорости, избегая удара сзади. Человеку за рулем нужно было видеть МКАД, но перед ним сияла ненавистью лишь небритая рожа. Дергая из стороны в сторону головой, водитель искал дорогу. А тем временем кавказец, ухватив длинную заточку зубами – вот, в натуре, гены предков ничем не выведешь! – собирался для нового прыжка.

В салоне нашей машины поднялся невообразимый гвалт. Очухавшись после первого шока, все, кроме меня и Пострелова, стали спорить о том, кто и как будет бить кавказца первым.

– Это не «таксисты», – сказал Володя, стараясь найти мое лицо в зеркале.

– Что, методы не те?

– Одуреть можно. Это банда какая-то! Что прикажете сейчас делать? У него пика в полметра! Если он разобьет стекло, то переколет нас, как свиней, в течение тридцати секунд!

– Может, шибануть по этому «Шевроле»? – скромно предложил Мокин, показывая рукой гостю, чтобы он поскорей заходил. Против этого даже не протестовал Пискунов, известный мне как трус. Уму непостижимо, что делают с людьми сто тысяч долларов.

– И огнетушитель уже израсходован, – мудро заметил Голев.

Удар разнес стекло, и мы искупались в мелких кубиках стекла. Рукоять заточки пришлась как раз посреди переднего правого окна.

Пострелов инстинктивно взял чуть влево, и вместе с ворвавшимся шумом улицы меня оглушил жестяной скрежет. Искры от соприкосновения с бетонным ограждением взлетели до крыши, и моя дверь подалась на меня.

– Конец машине, – и сказано это было Володей таким голосом, которым обычно говорится что-то вроде: «Ну, теперь-то и гадать нечего».

Круто вывернув руль вправо, он врезал правым крылом по борту «Шевроле».

Этот маневр оказался трагичным для Вити, до сих пор не знавшего, что я сын того самого Шилова, которого он предал много лет тому назад.

Жало заточки вошло в него, вырвав из глотки Пискунова страшный вопль…

И в то же мгновение обе машины сотряс удар.

В обеих машинах вылетели все боковые стекла, и в лицо мне ударил град каленых осколков. Ужас на лице водителя «Шевроле» сменился растерянностью. Его лицо из кирпично-красного от волнения перекрасилось в молочно-белое. Пострелов бил не по его двери, чуть дальше – я видел, как Володя рассчитывал удар, чтобы не покалечить хозяина американской иномарки, но мужчина все равно дернулся, словно к нему прикоснулись оголенным концом провода.

Удар был столь страшен, что обе машины словно бы прижались к земле. Когда это случилось, мне показалось, что колеса вот-вот разъедутся, не выдержав разновекторного давления в разные стороны.

Кавказец загрохотал по нашей крыше, перекатился через нее, и я машинально отстранился вправо. Я бросился на колени Голева, чтобы весело проводящий на крыше время парень не всадил в меня свое шило.

Но моя рокировка была напрасной.

Не удержавшись на крыше, кавказец полетел дальше.

Инерция вела его туда, где за бетонным ограждением навстречу нам, сверкая фарами, мчались сотни машин…

Перелетев через барьер, убийца Пискунова тут же вонзился в ветровое стекло черной, сияющей лаком машины и словно погрузился в него…

* * *


Убийца…

Рано я похоронил Пискунова. Он переживет нас всех.

– Сука!! – орал он, показывая себе и нам окровавленные ладони. Говорил он четко и в том, что ему холодно, нас не убеждал. Он не говорил Мокину «поцелуй меня на прощанье», не клялся в том, что урезал нам премии для поддержания собственной финансовой стабильности, не вспоминал прошедшую жизнь, а просто орал. Так орет кабан, которого ударил нож лоханутого забойщика. – Он убил меня!

«Да, конечно, убил, – подумал я. – Насмерть».

– Он проколол мне плечо!

Следующий его вопль представлял собой вопрос о том, будет ли заражение.

Как-то в детстве я играл с пацанами за школой и по пояс провалился в яму с ледяной водой. А потом бежал домой и страшно боялся, что умру. История «Титаника» не давала мне покоя.

Заточка кавказца прошила сначала предплечье Пискунова, потом плечо, а потом и пронзила насквозь мышцу под лопаткой. Вот какое оригинальное ранение можно получить после удара длинного шила, если закрываться от него согнутой рукой.

В бессмертном Викторе Сергеевиче зияло шесть отверстий. Дырами подобные вещи я не называю после того, как мой шутник-папа в глубоком моем детстве объяснил своему сыну простую истину: «Дырка у тебя, сынок, только одна. В попе. Все остальное именуется отверстиями». Ну, ему, токарю, было виднее…

Кровь била из Пискунова, как в мультике про Тома и Джерри. Из всех отверстий и в разные стороны.

– Мне нужен врач, я умру! – Этому фальцету позавидовал бы сам Робертино Лорретти. – Она вся выйдет из меня!

– Хоспадииииии, да перемотайте вы его чем-нибудь, – поморщился Пострелов, уже поняв, что рана не смертельная, и даже как-то сожалея об этом, что ли.

Тем временем, пока, перегнувшись вперед, Голев обматывал как попало вынутыми из аптечки бинтами босса, Володя вел машину так близко к «Мерседесу», что я видел в зеркале лицо кавказца. Оно беспрестанно двигалось, глаза его лихорадочно метались от дороги к нам, и я понимал, что водитель что-то все время кричит или поет. Но не «медляк» Мистера Кредо – по-любому.

Потом случилось то, чего я боялся больше всего.

Вспыхнувшие тормозные огни «Мерседеса» я увидел слишком поздно. Да и не во мне дело. Володя поймал зрением красный свет, кажется, вовремя. Но сделать что-то было уже невозможно…

От удара меня швырнуло на Пострелова, и я ударился грудью о спинку. Спинка выдержала, спружинив, но в шее моей раздался такой омерзительный хруст, что свет померк в глазах…

Очнулся я от крика Володи, который хриплым от срыва голосом приказывал что-то проколоть. Потом я услышал звук, очень похожий на шипение пробитого мяча. Только тише и не такой сочный.

В «Вольво» от фронтального удара сработали подушки безопасности. Выстрелившая в лицо Володе пластиковая облицовка руля разрезала ему нос до самой кости, и к новым проблемам для нас добавилась еще одна. Кровь залила глаза нашему водителю, и теперь он одной рукой вел машину, а другой лихорадочно вытирал лицо.

Клянусь ни разу не сделавшим мне за всю мою жизнь толкового подарка святым Валентином, вернись время назад, Володя хорошенько бы подумал перед тем, как предложить нам свои услуги водителя.

Слава богу, Голев быстро нашел отвертку. Двумя ударами были проколоты обе подушки. От страха, потрясения и шока Виктор Сергеевич Пискунов умолк. Вырубившись после того, как лицо его облепила спасшая ему жизнь подушка, он неожиданно уснул. Его сон был глубок и чист, дыхание визикулярно, пульс что-то около шестидесяти, температура тридцать шесть и шесть. В таком состоянии здоровья выходил в открытый космос Леонов. Полный многообещающий похуизм – ничего хуже с ним уже не случится. Все самое ужасное в его жизни уже произошло. Теперь можно и поспать.

Удар нашей машины снес с крыши «Мерседеса» спецназовца, как вязовый лист. Перед тем как удариться о спинку Володиного сиденья, в то мгновение, когда я летел на нее со скоростью света, я успел увидеть, как крепкий здоровый парень, переворачиваясь, как кукла, и махая руками с единственной целью упасть осмысленно, взлетел в воздух и исчез за обрезом серебристой крыши…

Я не видел, как запрыгал на скорости джип…

Я не видел, как затянутое в камуфляж тело отлетело из-под колес вправо и «Шевроле», наскочив на него, совершил «прыжок дельфина»…

Я ничего не видел. Но именно так и должно было случиться, думал я, придя в себя. Потому что мы не прыгнули, а справа от меня раздался невообразимый грохот. Это было то самое мгновение, когда водитель «Шевроле» не выдержал бешеного ритма гонки. Он ударил спецназовца и тут же машинально нажал на тормоз.

Я даже не хочу представлять ту картину, что уплывала за спину мою. Через несколько мгновений, разглядывая спящего Пискунова, я услышал взрыв… Над нами, догнав и обогнав нас, пролетел бесформенный фрагмент зеленого цвета чего-то металлического – то ли крыла, то ли капота.

Таща за собой шлейф копоти, он упал перед нами, глухо звякнув о решетку радиатора «Вольво». Наша машина чуть качнулась, раздался хруст, – мы помчались дальше.

Только сейчас я обратил внимание на то, что справа все ряды вдруг стали свободны.

МКАД опустела.

И я снова увидел «вертушку», о которой на мгновение позабыл.

Вертолет резко ушел вперед и влево.

Висящий на фале человек поднимал автомат…




XVI

Беляков


Я видел Каса.

Он взмыл в воздух и, стараясь сохранить равновесие, как при падении в воду, отчаянно балансировал руками.

А потом рухнул спиной на асфальт, и в лицо его, выбивая фонтан крови, врезался бампер «Мерседеса». Джип словно при ускоренном воспроизведении пленки вздрогнул несколько раз, отшвыривая под колеса мчащейся справа от внедорожника машины моего приятеля Касьяненко. Мертвого Касьяненко.

Машина добила его уже неживое тело и подскочила вверх, словно празднуя такую легкую победу. Опустившись на два правых колеса, она перевернулась и потеряла скорость.

Ее били еще три раза. Сначала легкий грузовик, у которого после удара распахнулись двери фургона и оттуда посыпались пластиковые бутылки с водой. А потом «БМВ»…

Прошив тент грузовика, изделие баварского завода рухнуло сверху на машину, размазавшую Касьяненко по МКАД, и разорвалось. Оно разлетелось в клочья, словно баллон со сжиженным газом. Я так думаю, что газом-то оно и питалось…

Цепочка разорвалась. Последние машины, что уходили на север, были «Мерседес» и «Вольво». А там, где перевернулась похоронившая Касьяненко иномарка, образовалось целое кладбище машин. Место разрыва видно теперь не только с Воробьевых гор, его видно отовсюду. МКАД встала. МКАД продолжает жить. Между двумя этими понятиями – смерть.

Я ослеп от слез. Что это были за слезы, мне невдомек. То ли ветер прорвался сквозь защитные, то ли я просто заплакал. Я не знаю, что это было.

Но я знал точно, что теперь нужно делать.

– Новый приказ! – слышал я в наушниках голос Мерцалова. – Третьего брать живым! Ты понял меня?! Звонил Ююкин, третий ему нужен живым!..

А я плевать хотел, что нужно этому роготрясу! Видел ли он, что они сделали с Касьяненко?

– Отставить! – орал Мерцалов, понимая, что я снимаю крепление и скольжу на фале вниз. – Ты что, не понял, идиот?!

Вертолет ушел влево. Кажется, Мерцалов понял, что я собираюсь делать.

Наивное дитя войны…

Выхватив из-за спины пускатель «кошки», я выбросил руку вперед и нажал на спуск.

Туго отдав в плечо, устройство сработало, и в сторону джипа, оставляя за собой серый плетеный хвост, помчалась «кошачья лапка» с еще поджатыми «коготками».

Прошив крышу «Мерседеса» в районе заднего сиденья, она прошила и сиденье – я знаю, что может прошить «кошка». Я хорошо знаю, как сделать так, чтобы она выпустила «коготки». Я знаю, где у нее «почесать», чтобы она «мяукнула».

Внутри меня разлилась истома от понимания того, как лапка распустила пальчики и вцепилась в «Геленваген» мертвой хваткой.

Мерцалов понимает, что я делаю. И если он сейчас даст команду пилоту уйти влево, я погибну.

– Сукин ты сын!! – слышу я в наушниках. – Срежь «кошку»!..

Я слышу хруст своих зубов.

Три узла в одном, развязать которые сейчас может только нож.

Представляю глаза Мерцалова, который сейчас видит, как я срезаю себя с фала и крепко держу трос «кошки».

А ты как думал? Не по одному тебе война прошлась, старик…

Пока я спускаюсь, моя жизнь в руках пилота «вертушки».

Я не слышу, что он говорит, но представляю, как если бы он спускался на джип вместе со мной. Самое частое слово в его речитативах – «мать». Ему нужно повторять все действия водителя «Мерседеса», но реагировать ему приходится только после того, как начинают наступать последствия.

Но пидор в «мерине», похоже, не соображает, что происходит. Он даже не видит торчащую и натянутую как стрела веревку за своей спиной. Он гонит последние в колонне машины по МКАД и занят этим полностью, как колли, бегущая позади отары и направляющая баранов вперед своей злобой.

– Срежь веревку, Саша… – шуршит в наушниках голос Мерцалова. – Я утащу тебя…

Он утащит, я знаю. За ним не заржавеет. Когда в Чабанмахах нашу колонну зажали, он шесть человек вытащил. Обгорел весь, как упавший в ад ангел, но выволок.

Но все дело в том, что я как раз не хочу, чтобы меня куда-то утаскивали. Больше всего сейчас я хочу оказаться на крыше этого «Мерседеса». Вцепиться ногтями в те выступы, в которые цеплялся Касьяненко. Чувствовать то же, что и он. Да только не слушать команды сверху, погубившие его.

Ударив по стволу автомата, я опустил его почти вертикально.

Прижал пальцем спусковой крючок, и люк джипа изменил вид. Пули пробили пластик, нарисовав на нем три мохнатые точки. А больше мне и не надо. Скинув с плеча автомат, я быстро привязал ремень к веревке. Утаскивай, Мерц…

Я даже не буду вынимать из ножен на голени нож, я тебя удавлю, сука, голыми руками.

Выждав, я разжал пальцы, трос затрепыхался на ветру, как нитка, и ноги мои, с хрустом ломая пластик люка, вошли внутрь салона…

Он не ждал именно такого появления, но поскольку был готов ко всему, ровно прокричал что-то, и я услышал свист железа, трущегося о жесть. И в следующее мгновение в лицо мне полетела какая-то палка. Отбив ее рукой, я хотел схватить убийцу за шею и поблагодарил себя за то, что все-таки помедлил с исполнением. То, что я только что отшвырнул от своего лица, были те самые ножны, из которых вынималось железо. Тонкая заточенная полоска металла, хищно сверкнувшая на солнце, клюнула бы меня в глаз, не качни я головой в сторону.

Я никогда не видел таких заточек. В локоть длиной и отточенная, как игла, она без труда вошла бы и в фанеру, и в масло. Его преимущество заключалось в том, что этой пикой он мог орудовать наугад, и шансы на успех были высоки. Джип – слишком тесное место для выяснения отношений с человеком, таящим надежду проколоть тебя холодным оружием.

Я имел выгоду лишь в том, что он вынужден был сидеть спиной ко мне. Но скот так быстро и ловко шил своей иглой пространство за собой, что я едва успевал уклоняться.

Через секунду ко мне пришло понимание простого факта. Если он хотя бы раз оторвет взгляд от дороги, чтобы посмотреть на меня, я – труп. Он двинет заточкой уже не вслепую, а запустит ее по верному пути. И чем бы я ни закрывался, шило пройдет сквозь любую преграду. Он насадит меня на это жало, как бабочку.

Кажется, то же самое понял и он.

И когда он резко посмотрел назад, чтобы увидеть меня и наконец нанести точный удар, я понял, что это тот самый единственный шанс, что дается раз в жизни.

Я выбросил вперед руку и изо всех сил ударил его по правому глазу. Касательная пощечина силой в одну килотонну. От таких ударов лопаются глазные яблоки, но мне достаточно было просто сбить его с толку.

Он заорал, как ошпаренный в бане мужик, и схватился свободной рукой за глаза.

Джип рвался вперед никем не управляемый…

А мне было уже все равно. У нас с ним все равно бы ничего не получилось. Мы бы уже никогда не полюбили друг друга, он не остановил бы машину, и мы бы не вышли на травку, чтобы перекинуться словами признания.

Этот проклятый, смертью помеченный джип должен был умереть. Судьба уже пометила его крапом. И какая разница, как это случится…

Перекинув ногу через спинку, я ударил его в голову. Она не оторвалась от шеи этого мерзавца потому только, что шея была сильной. Однако вряд ли его глаз перестал болеть после того, как он виском выбил боковое каленое стекло.

Джип ударило об ограждение, и он, не встречая преграды, понесся вправо.

Мне плевать, ей-богу…

Рванувшись вперед, я повторил удар ногой. На этот раз каблук моего ботинка-берца угодил ему под челюсть. Как раз туда, куда я и метил.

Представляю, какой болевой шок он сейчас испытывает. Перед глазами его плавает туман, гада тошнит, и он ни о чем не думает.

До ограждения справа оставалось метров пять, до шумозащитной стенки за дорогой метров двадцать.

Мне очень хотелось успеть.

Я схватил ублюдка за волосы на макушке и рывком подтянул к себе. Завел локоть под сломанную челюсть и одним движением сломал ему позвонки. Их хруст совпал с грохотом удара машины об ограждение.

Удар, желтая вспышка перед глазами и звон в ушах, который затих почти сразу…

Я лежу на спине и вижу над собой свой ботинок, блестящий от свежей крови.

Звук выключен.




XVII

Шилов


Такое не каждый день увидишь. Не-е-ет, не каждый. Я на МКАД несколько лет, но почему-то ни разу не видел подобных сцен. Сегодня, похоже, повезло. Весь день везет. И зарплату прибавят, и премию подкинут, и вообще. И под конец дня – такое кино. Интересно, они по жизни придурки такие или кто-то внушает им, что подобные подвиги – их долг и почетная обязанность? Наверное, и то и другое.

Когда джип впечатался в бетонное ограждение, деформировался и перелетел через него, я посмотрел наверх. Чтобы увидеть лицо командира, удовлетворенное идеальным самоубийством подчиненного. Интересно, в вертолете этому крепышу повязывали на лоб повязку с надписью – «Божественный ветер»? Саке пить давали?

Ну, где командир?

Но вертолета уже не было.

Он улетел куда-то в сторону вместе с привязанным к фалу автоматом. Этот Маугли немного осложнил работу пилотам. Автомат нужно было утащить в сторону, иначе он мог за что-нибудь зацепиться и начать стрелять. Ну, это я так полагаю. Более трезвый ум предположит, наверное, что автомат мог оказаться на высоковольтных проводах. В любом случае «стрекоза» свалила. Но скоро прилетит обязательно. Находящимся в ней людям нужно убедиться, что их коллега мертвее всех мертвых. Мне почему-то кажется, что он мертвее даже того, что лежал сейчас на асфальте в двух километрах за нашими спинами.

Пострелов уже распахивал дверцу. Он не был бы самим собой, если бы проехал мимо. Злобных персонажей в джипе бояться уже не стоило. Если после того, что я увидел через разбитое заднее стекло «Мерседеса», выжить и можно, то только в сказке.

Мы выбежали из машины. Мы – это я, Вова, Голев и Мокин. Пискунов, хотя и очухался, сидел и сжимал свой драгоценный саквояж. Он не расстался с ним и в своем теперешнем состоянии.

На ограждении остались следы джипа. Я успел подумать о том, сколько этой несчастной машине досталось за сегодняшний день. Кто ее только не бил и с какой только целью не бил!

Разломав то, что осталось от «Мерседеса», я и Мокин выволокли на улицу этого хренова десантника. Он дышал так же, как дышал всего пять минут назад Пискунов, – ровно и глубоко. У придурков удивительная особенность реагировать на экстремальные ситуации молча и спокойно. Погружаясь в себя.

– Нахлещите ему по щекам, – посоветовал Голев, поглядывая в нашу сторону. Он был занят багажником, я так думаю, из любительского интереса.

– Ему только по щекам и осталось нахлестать, – прохрипел Мокин. – По всему остальному он уже отхлестан.

Я расстегнул ремешок под подбородком нашего спасителя и стянул с его головы шлем. Знакомые глаза цвета замерзшей голубики, наполовину прикрытые веками. Белый как саван. Нелегко дается спасение людей и убийства, ох, нелегко.

Лицо мента было действительно чисто и даже не поцарапано. Просто удивительно, как в этой мясорубке он остался невредим. Но по головушке тупым предметом, как принято у них говаривать, получил, видимо, крепко.

Я узнал этого парня. Он смотрел на меня, когда висел на веревке над джипом. И это он стрелял в голову одного из казбеков. Хорошо стреляет…

Считая, что так можно привести его в чувство, я прижал пальцами его щеки и стал трясти.

– Зубы ему все растрясешь! – Мокин грубо оттолкнул меня и большим пальцем руки надавил спецу на ямочку между верхней губой и носом. Если бы мне это рассказывали, я бы смеялся, кивал головой, но не верил бы, даже если рассказывал об этом самый честный человек в Москве. Но здесь и сейчас не верить было нельзя, поскольку палец Мокина оказался волшебным. Бог забрал у Геры мозг и подарил волшебный палец. В принципе справедливо. Потому что у меня волшебного пальца нет.

Спец очнулся и стал крутить головой, как филин. Ему бы ее руками поддерживать, а он крутит.

– Где я?

– Это хороший вопрос, – похвалил Голев, щелкая чем-то на земле. – Главное, своевременный. Ты на МКАД, друг. Если это не осложнит твое соображение, то могу еще добавить, – в компании с тобой есть еще ремонтная бригада, убитый кавказец и в хлам распотрошенный «Мерседес».

– Начинаю что-то припоминать, – пробормотал парень, слегка приподнимаясь и не без подозрения оценивая обстановку.

– Не может быть, – сказал Голев. – Нет ничего, что на твоем месте навеяло бы мне какие-то воспоминания.

– А где вертолет? – спросил вдруг спец, уже сидя и прижимая ладонь к затылку.

– А что, был вертолет? – спросил Голев, сидя на земле и разглядывая что-то, чего я не видел из-за вывернутого в сторону колеса джипа.

Раздался скрип, треск, и на землю упала, отвалившись от кузова, единственная неповрежденная деталь кузова внедорожника – правая задняя дверь. Видимо, повреждены в ней были петли.

– Вы мне голову не морочьте, – зловеще порекомендовал Маугли.

– Ребята, нам пора, – неприятно взволнованным голосом заторопил нас Голев. – Вы настоящий мужчина, товарищ, – это относилось уже к спецу. – А нам пора. Вы нас спасли, мы вас спасли, так что расходимся с чувством исполненного долга.

– Минутку, минутку, господа! – вскинулся парень. – Куда это вы собрались? – Голос его трещал как сломанный фагот. Ничего удивительного после таких кульбитов. – Мы сейчас с вами проедем…

У меня сложилось впечатление, что он нас в чем-то подозревает.

– Поехали отсюда быстрее! – рявкнул Рома, пытаясь отстраниться от спеца, вцепившегося в его рукав.

И в этот момент мы услышали еще один звук.

Очередь мелких металлических щелчков.

– Мы поедем вместе, товарищ мужчина.

– Вот черт… – растерянно прошипел Голев.

Рука его, держащая стального цвета кейс, была пристегнута наручником к запястью парня.

Парень торжествующе улыбнулся и стал водить по небу утверждающим взглядом.

– «Мазерати»-то пострадал! – не найдя ничего на небосклоне, зловеще сказал он. – И женщина в нем пострадала, уроды. Знали бы вы, что это жена замначальника РУБОПа, может, и объехали бы на «сгоне»!

Пострелов похлопал ресницами.

– О чем он?

– О чем он! – передразнил парень. – А то мы тут ничего не понимаем! Мы ехали, ехали, никого не трогали, и вдруг нас хотят арестовать!

– А нас хотят арестовать? – уточнил Голев.

– Да вы уже арестованы, придурки!

– За что?!

– За мошенничество, повлекшее тяжкие последствия… – угрожающе прокричал спасенный нами спец. «Уж лучше не спасали бы», – подумал я и дослушал его до конца. – И за участие в преступной группировке! Впрочем, чего это я тут следствие веду. Марш к дороге!..

Я посмотрел на Пострелова. Он кусал губу и явно что-то мучительно вспоминал.

– Женщина в «Мазерати» – жена Ююкина?.. – уточнил он, и мне показалось, что лучше бы он этого не говорил.

– А, дошло! – восторжествовал спец и снова прижал ладонь к затылку.

– Я, конечно, страшно извиняюсь, – проговорил красный, как вареный рак, Голев – никогда ранее не видел я его в состоянии такого душевного волнения – и стал переступать с ноги на ногу. Кейс из руки он не выпускал. – Но лучше бы нам отсюда уехать. Прямо сейчас. И молодой человек, если хочет, может присоединиться к нам.

– Я уже вас к себе присоединил, – рявкнул тот, шагнув к дороге. Мы шли за ним послушно и безропотно. – И хватит мне мозги полоскать.

– Куда еще полоскать-то, – психанул вдруг Голев. – Я вам говорю: нам нужно уехать отсюда прямо сейчас! – Он потряс кейсом и занервничал еще сильнее.

Где-то вдали послышался гул. Спец вскинул голову, и глаза его засверкали радостно и возбужденно. Я его понимаю. Наверное, это его самая блестящая операция по задержанию банды «таксистов». Мы ведь – «таксисты»? Я правильно понял?

Голев обернулся и умоляще посмотрел на меня.

– Эх, – услышал я за спиной, – где наша не пропадала…

Дальнейшее происходило как в страшном сне. Ответственности я не боялся, ибо не ощущал за нами вины. То, что мент принял нас за мошенников, в этом нет ничего удивительного. Мы шли в паре с «Мерседесом», «Мерседес» вели менты, таким образом мы – мошенники. Логика милицейская проста и бесспорна. Когда все выяснится, мы все посмеемся над случившимся, а парень мысленно заштопает дырку на погоне, которую мысленно уже пробил для вкручивания еще одной звезды.

Но меня беспокоил Голев с этим чемоданом. А еще больше – пустующий салон «Вольво», стоящего у поврежденного ограждения.

Пискунов исчез.

Мимо нашей машины пролетел поток автомобилей. Не знаю – то ли затор за это время успели расчистить, то ли поток машин, как вода, нашел лаз. Но наша полоса МКАД снова была заполнена. Не так густо, как обычно в это время, но ветер проезжающих мимо нас машин шевелил мне волосы.

Виктор Сергеевич, желая избежать неприятностей и не желая лишаться долларов, вышел из машины и исчез. Я так думаю, что подобрал его водитель какого-нибудь «жигуленка», которому остановиться здесь, чтобы срубить пятисотенную, оказалось не в падлу.

Вот сволочь…

Все это взволновало и потрясло меня. А потому вот это «где наша не пропадала», сопровождаемое очень неприятным звуком, было последней точкой в моем почти законченном рассказе о плохом настроении.

Гера Мокин, сердце у которого в несколько раз больше мозга, ударил спеца сзади по затылку своим кулаком, и тот упал, оборвав очередную угрозу на полуслове. Этим ударом можно было свалить наземь быка-трехлетку.

– Вот теперь совсем хорошо! – закричал диким голосом Голев. – В правой руке чемодан с двадцатью миллионами долларов, а в левой – мертвый мусор! Я им скажу, что это просто нелепое стечение обстоятельств!..

Ни слова не говоря, Мокин поднял тяжелое тело защитника правопорядка, закинул на плечо и побежал к «Вольво». Следом торопился, как привязанный к телеге жеребенок, Роман, мы с Володей спешили за ними.

– Какие миллионы, Голев? – тусклым от напряжения голосом сипел Мокин, укладывая парня на заднее сиденье. – Ты совсем одурел от страха?

– Садись в машину, Вован! – тараща глаза, кричал Рома и махал свободной от мента и чемодана рукой. – Если ты сделаешь это сейчас, то через два дня я куплю тебе «Роллс-Ройс»!

Этот день произвел на него самое тяжелое впечатление. Рома Голев выглядел и говорил еще хуже, чем застигнутый врасплох Гера Мокин.

Парень поднял голову, но тяжелый кулак вновь выбил из нее память.

– Ты его убьешь, – забеспокоился Пострелов. В голове его кипела работа, он не был похож на себя. Обычно – и я к этому уже привык – он первым вмешивался во все дела и первым же делал выводы. Сейчас выводы сделали уже все, кроме него, и это меня смущало. Я еще ни разу не слышал от него глупости и поэтому сейчас думал о том, что он скажет. Его мысли, несомненно, касались нас всех. – Черт, как все скверно…

После этих слов его у меня окончательно испортилось настроение.

Мы ехали со скоростью сто километров в час по МКАД к ближайшей развязке, а в километре за нашими спинами садился рядом с дымящимся агонией «Мерседесом» вертолет…




XVIII

Ирина


Григорий Владимирович, молодой человек двадцати четырех лет, с самого утра находился в подвешенном состоянии. Вчера вечером, около одиннадцати часов, он подъехал к девятнадцатому дому на Большой Оленьей улице. Во втором подъезде, на третьем этаже, жила девушка, с которой он познакомился днем. Она сидела в кафе и пила чай, когда он остановил свой «Форд» на светофоре. Меж ними было не более десяти метров, и Григория так взволновала трогательная бледность лица этой девушки, что он едва дождался, когда вспыхнет нижняя секция. Переехав перекресток, он бросил машину на растерзание эвакуаторам, которых еще не было, но которые, скорее всего, уже почуяли запах крови, и быстрым шагом направился в кафе. Он шел и думал только о том, чтобы девушка была в кафе одна. Так и вышло.

Она сидела за столиком у окна и задумчиво вращала в чашке ложку. Он подошел, спросил разрешения сесть и опустился на стул. И сразу понял, что если не встретится с ней в более малолюдном месте, то жизнь его отныне будет тускла и сера. Говорили они долго и сумбурно. У девушки произошла трагедия. Ее бросил любимый. «Да и чтоб он вообще сдох!» – подумал Григорий и тут же выступил в роли психолога, дающего совет убить старое горе новой радостью. Девушка почему-то сразу поверила, что он психолог. Вероятно, ее сбили с толку золотые часы «Патек Филипп» и перстень на мизинце красавца. Психологам платят много, оттого что жизнь плохая, оттого он и небеден, подумала девушка и убить старое горе новым счастьем согласилась почти сразу. О встрече они договорились тут же, и произойти она должна была в одиннадцать вечера на Большой Оленьей улице по месту жительства нуждающейся в хорошем психологе девушки.

Ехать к ней на «Форде» было решительно невозможно. Григорий решил выгнать из папиного гаража серебристый «Мерседес». «Только эта машина способна внушить девушке истинные мои чувства», – шевелилось в Гришиной голове, когда он, ни слова не сказав отцу, забрал из ящика в гостиной ключи от джипа и тихо, чтобы не разбудить спящую в Рублевском особняке маму, вывел внедорожник на улицу. Папа то ночевал дома, то не ночевал. Он был занят делами государственного обустройства. Если он не приехал к девяти вечера, значит, не приедет и к девяти утра, потому что останется на работе. Мама проснется в десять, таким образом, никто и никогда не узнает, что серебристый красавец джип выезжал из ворот двора особняка в Барвихе. В городе пришлось немного задержаться. Ехать на любовное свидание с «флажковым» номером было невозможно. Во-первых, девушка сразу поймет, что джип не его, во-вторых, можно было подставить папу перед мамой. Случись так, что к машине во дворе прицепятся менты, до мамы непременно долетит весть о том, что государственными делами папа управлял на Большой Оленьей улице. Подставлять мужика мужику показалось подлым. Поэтому он сначала приехал в автосервис, где проходил техосмотр его гарантированный «Форд», и попросил взаймы до утра номера с тачки своего знакомого слесаря. Слесарь чинил авто депутатам Государственной думы, чиновникам мэрии и просто хорошим людям. Петю Волокитина знал каждый состоятельный автовладелец. Понимая, что ни один мент не предъявит Грише за липовые номера, он твердой рукой свинтил со своей «бэхи» два жестяных прямоугольника, на которых значилось: О888ОО, – и передал их для прогона. Прямоугольники с триколорами, ликвидированные партией Грызлова, но продолжающие действовать, он бросил в багажник «БМВ». Гарцуя и пылая страстью, Григорий въехал во двор, чуть склонил голову и увидел в ярко пылающем светом квадрате окна тоненькую фигурку. Девушка подняла руку и помахала Григорию. Машина ей понравилась.

Со слезящимся от умиления букетом роз он поднялся на третий этаж, и там его встретили, окутав лаской и страстью.

Что это была за ночь! Это была не ночь, это было продолжение так бурно начавшегося дня! Уже под утро, сломленные любовью, они заснули, и с тумбочки, стоящей у кровати, на них распустившимися бутонами красных глаз смотрел букет роз.

Перед рассветом Григорий вернулся к реалиям жизни и вспомнил, что нужно торопиться домой. Две причины были тому виной: в десять намечался совет директоров, на котором он обязан был присутствовать, другая причина – задолго до совета директоров он должен был поставить в гараж папин джип.

Пообещав любовь вечную, он наскоро ополоснул лицо и спустился во двор.

Машины не было. Все другие машины, которые он видел, загоняя джип на площадку перед домом вечером, стояли, а его машина, то есть папина, отсутствовала.

Сердце Григория покрылось коркой льда. Он дважды обошел дом с тем идиотским видом, с которым обворованные в трамвае хозяйки потом ищут кошелек дома под диваном, и снова пришел к подъезду.

С глубокой болью, которую он уже чувствовал на своем лице и спине, Григорий вышел на Большую Оленью, поймал такси и приехал в Барвиху. Заглянул в гараж – не там ли? – поднялся наверх и стал готовиться к совету директоров. Папе он решил пока ничего не говорить. Его страх был столь велик, что в какой-то момент, уже сидя в офисе и слушая психоделический бред начальника отдела по маркетингу, он размышлял о том, а не купить ли новый джип и не поставить ли его в гараж? Благо номера живые остались…

Через час он был на рынке. Куда легче было приехать в автосалон, но папин джип был двухлетний. Значит, купить нужно было именно 2005 года выпуска. Через час страданий машина была найдена. Расплатившись и зарегистрировав внедорожник на имя отца (пришлось доплатить лишнюю тысячу), Григорий доехал до ближайшего магазина запчастей и нашел тот освежитель воздуха, что стоял в угнанном джипе. Убедившись, что теперь машину почти не отличить от старой, он загнал ее в гараж и наполовину успокоился. В конце концов, если беспощадный отец решит его теперь казнить, то казнь будет несправедливой. Машина есть. О том, что угнанный джип до сих пор стоит на учете и рано или поздно папе придет квитанция об уплате транспортного налога сразу на два «Геленвагена», думать пока не хотелось. Григорий понимал, что расплата неминуема, но очень уж хотелось ее отсрочить. До мая хотя бы. В этом последнем весеннем месяце он убывал в Оксфорд. За два года отсутствия на родине папу издали можно будет хоть в чем-то убедить.

«А все из-за этой стервы», – подумал немного успокоенный Григорий о предмете своего обожания, любовь к которому за суетой наступившего дня он совсем подрастерял. Дойдя до бюро в гостиной, он положил на место папин паспорт и новые ключи от нового «Мерседеса» со старым брелоком.

* * *


Папа приехал в шесть часов вечера. Был он не в настроении, скор в движениях и отказался от приготовленного мамой ужина. Переоделся, молча прошел через всю квартиру (Григорий слышал, как громыхнуло бюро и звякнул ключ на связке) спустился на улицу, где его ждал казенный автомобиль, и направился в гараж. «Мерседес»-седан вместе с казенным водителем отъехал в сторону, и левая дверь его открылась – водитель закурил и расслабился. Он часто ночевал в домике-пристройке для гостей. Государственный муж, папа Григория, мог выехать на работу в любое время дня и ночи. А потому водиле по имени Антон и двум телохранителям приходилось частенько коротать ночи вне семьи.

С наслаждением думая о том, что дело сделано и до Англии всего два месяца, Григорий прошел в свою комнату и с удовольствием выпил бокальчик киндзмараули.

Он хотел выпить еще, за победу, за хитрость ума, но в комнату вдруг вошел папа. Он без слов подошел к Григорию и коротко, без замаха, врезал ему в челюсть. Ошеломленный Григорий вскочил, но тут же почувствовал, как лицо его словно стягивает вверх. Это его схватил за волосы родной отец.

– Где мой джип, скотина?

– Папа, я сейчас все объясню. Произошла чудовищная нелепость…

И Григорий, ощутив лбом тяжелый отцовский кулак, полетел в угол комнаты. Туда, где стояла стойка с виниловыми пластинками…

– Какой номер ты повесил на машину?!!

– «Тгойная Ольга», папа, тги восьмегки…

Выйдя на улицу и бормоча проклятия, которые впервые слышали даже телохранители, грозный папа почти забежал в «Мерседес»-седан и закричал страшным голосом:

– На МКАД, на пересечение с Дмитровским шоссе, быстро!..

Если бы ворота не успели разъехаться, «Мерседес» проломил бы их. Выведя машину на улицу, водитель включил стробоскопы.

До Дмитровского шоссе по Кольцевой они не доехали. В районе Химкинского лесопарка случилось невероятное. Еще издали папа заметил, что над трассой со скоростью ленты машин двигается вертолет, который на длинном фале несет человека в камуфляже.

– Красиво менты работают, – похвалил один из бодигардов.

Его хозяин перевел взгляд влево и увидел картину, которая его взволновала.

Он видел человека в пятнистой форме, оседлавшего серебристый «Мерседес-С500». Джип несся навстречу «Мерседесу» Владимира Максимовича, депутата Госдумы. Когда машины поравнялись, он с толчком сердца поверх бетонного ограждения заметил на левой двери джипа огромную вмятину. И черный след от столкновения.

Раскрыв рот, чтобы крикнуть, Владимир Максимович развернулся к ветровому стеклу, и в этот момент в стекло влетел, как огромный тяжелый мешок, какой-то человек.

Ломая весом своего тела позвонки водителю и сидящему впереди телохранителю, человек сокрушил оба передних сиденья, пронизал насквозь «Мерседес» и вылетел на дорогу через заднее стекло.

Его гнущееся во всех местах тело швырнуло под колеса следующего за «Мерседесом» депутата Госдумы «Ровера» и замяло, словно зажевало…

Перепрыгнув через труп, «Ровер» наклонился вправо и навалился на едущий рядом с ним «Дэу». Машины поехали вправо вместе, словно обнявшись в пьяном танце, и в них, нещадно колотя и разбивая на фрагменты, стали въезжать все, кто ехал сзади.

Но этого Владимир Максимович уже не видел.

Он бессмысленным взглядом смотрел перед собой, и его ничуть не волновало, что его разогнавшийся и неуправляемый седан уходит с трассы.

Ему было все равно, потому что дважды он умереть не мог.

Из горла его, из ямочки под адамовым яблоком, торчала рукоять заточки. Острое жало вошло в него как раскаленная спица в кусок масла. И где-то там, в багажнике, дышало кровью теперь уже полностью удовлетворенное острие.




XIX

Анатолий Георгиевич


Анатолий Георгиевич потер руки, словно в них находилось мыло, и прошелся по кабинету. Почти через десять лет после начала реконструкции МКАД и через пять лет после смерти Пудимова неожиданно всплыли пикантные новости. Уводимые из-под дорожных катков деньги ранее складывались в одном месте. За их хранение и расход отвечал он. Средства уже давно были поделены и перенаправлены в адреса тех, кто работал с финансами, выделенными для ремонта Кольцовой. Но в какой-то момент выяснилось, что сумма поделенная не совпадает с суммой, затраченной на ремонт. То есть исчезло порядка двадцати миллионов долларов – просвет именно в эту сумму сиял белым пятном в бухгалтерии дорожного ведомства. Никто бы не придирался по мелочам и не упорствовал, если бы сумма эта была отнесена в ту или другую сторону. Все можно объяснить, как объяснялось много лет. Но если нет денег, то как объяснить? Пудимов сделать этого не успел.

Оставался один выход. Швейцарцам была подкинута небольшая дезинформация, и их прокуратура, не понимая, что играет роль дурачка на свадьбе, начала рыть землю. Через три месяца их бравые сыскари разыскали деньги. Ровно двадцать миллионов. Швейцарцы ужаснулись, все поняли и притормозили ход событий. Однако деньги морозить не стали, поскольку права такого не имели. Потерпевших нет, значит, и сумму признать криминальной нет оснований. У швейцарцев нет оснований даже следить за тем, кто будет с ней работать.

«Вот это-то и плохо, – подумал Анатолий Георгиевич. – Пока документы Пудимова на двадцатку не найдены мною, их может забрать тот, у кого окажутся в данный момент все документы на них».

Рассудительный человек, он понимал, что украденные из общака деньги Пудимов оформил, скорее всего, на предъявителя. Такие куши обычно приберегают для детей и жен-красавиц. Героизм высшей категории – я умру, но семья будет довольна.

В деле МКАД было четверо. Анатолий Георгиевич, Урманов, который сейчас заседает в комитете по культуре Госдумы, Пудимов и Пустенко. Черт его знает, нанотехнологиями опутали всю страну, и кто поручится за то, что в этом кабинете нет устройства, читающего мысли. А те, что крутились сейчас в голове Анатолия Георгиевича, ничего криминального не содержали. Прокуратурой установлено.

Двенадцать лет назад все выглядело иначе. Четверо получили в свое распоряжение огромную сумму для ремонта МКАД. И МКАД стала лучше. Те якобы десять сантиметров, о которых трубила пресса, никуда не исчезали, потому как не выкладывались на дорогу. Изредка журналистам хочется видеть то, чего не существует в природе. Это были не просто слова, Анатолий Георгиевич знал за верное, что есть дело, а есть обросшее сплетнями дело.

Реконструкция Московской кольцевой превратила в богачей тех, кто укладывал вокруг Белокаменной километры бетона и асфальта. К весне этого года очевидно лишь одно: масштабы уводимых из казны государства средств выглядели астрономическими величинами. Четыре гениальных темных мозга столицы руководили приливами и отливами, и разве что прокуратура могла им помешать. Но она не мешала, поскольку обросшее сплетнями, как мохом, дело не поддавалось идентификации.

Между тем под мхом кипела жизнь. Только через одного гения строительной эпопеи – СУ-801 на счета подставных фирм ушло более ста миллионов долларов. На личном счету генерального директора управления Пустенко – царствие ему небесное, – открытом в женевском «Свисс Бэнк Корпорейшн», было обнаружено 700 тысяч долларов. Но это было обнаружено, это было то, что Пустенко оставил швейцарским ментам для затравки, не успев перевести.

СУ-801 отвечало за реконструкцию тридцати из ста девяти километров МКАД. Цена договора составила около пятидесяти миллионов долларов. Вопрос освоения такой суммы одним СУ перед Пустенко и четырьмя другими его высокопоставленными дружками не стоял. Было бы что осваивать, а освоить нетрудно и стабилизационный фонд. Проблема заключалась в другом. Как строить и красть одновременно. Дуть и пить в одно мгновение – вот что приходилось делать, уводя деньги в сторону и тем временем улучшая дорогу. Для выполнения сложной миссии к трансферу бюджетных средств и был подключен Пустенко, который, в свою очередь, подключил своего тестя и прораба своего же СУ Пискунова. Первый скончался от инфаркта, когда делом занялась прокуратура, а второй был неопасен, поскольку ничего не знал. Пустенко позволял Пискунову воровать копейки, наживая на его неведении миллионы. Да, люди со стороны или слишком сообразительные для такого мероприятия не годились… Главными партнерами СУ-801 вскоре стали «Дорстрой», СМУ-37, ПК-18 и «Монтаж». Учредителями первого были жена Пустенко и его зять. Муж дочери Олега Пустенко в этой схеме значился еще и директором «Монтажа». Хозяевами остальных организаций-партнеров были – и над этим не стоит даже ломать голову – те же люди. Так хотели Анатолий Георгиевич, Владимир Максимович, Пудимов и еще один человек, имя которого и не хотел произносить рядом с этой темой Анатолий Георгиевич. Как и в любой крутой схеме, живущей со времен ООО «Рога и Копыта», основанной товарищем Бендером, нужен был зиц-председатель. Роль его, не ведая о том и счастливый таким назначением, сыграл тип со стороны. Через эти компании-тени, как через зеркало, разделяющее прошлое и будущее, уходили с МКАД космического масштаба суммы. Как украсть? Ответ прост. Нужно снизить качество работ. Завысить объемы строительства. Поднять планку себестоимости до максимума. Разрабатывали схему двое: Владимир Максимович, ныне депутат, и Анатолий Георгиевич, ныне чиновник. А тогда – руководители строительной организации, на которых лег глаз человек, имя которого очень плохо выговаривается без пароля. Пудимов внес свою лепту. Всю работу выполняли гастарбайтеры, и передовая роль по зачислению в эту армию труда возлагалась на одного из лидеров таджикской диаспоры по имени Рашид. Переодетые в форму дорожных строителей организаций-партнеров СУ-801, около тысячи таджиков укладывали асфальт и диву давались, почему он такой плохой. Если бы таджики знали, что расценки на выполненные ими работы отличались от реально выполняемой работы в сто раз, они бы, верно, заплакали. Деньги миллионами долларов уходили за границу на счета банков, в том числе и швейцарских. О том, какую роль сыграл в процессе перекачки денег российский банк, история умалчивает. Тайну знали лишь четверо, теперь – двое. Следующим этапом, после того как была отлажена схема и механизмы заработали в полную мощь, Пудимов принял к улучшению семьдесят километров дороги. И дело варилось в том же котле, да только кусок был в два раза жирнее.

Едва только проблема упиралась в барьеры закона, в дело вступали чиновники, подкармливаемые из общака корпорации. Масштаб суперкражи им известен не был, они разводили локальные конфликты. Когда Владимир Максимович стал депутатом, а Анатолий Георгиевич перебрался в строительное управление, работать стало легче.

Прошло двенадцать лет с момента начала эпохальной кражи и шесть с того часа, когда город официально отказался признать себя обворованным на полмиллиарда долларов. Все деньги успешно миновали выстроенные законом-инвалидом кордоны и материализовались в недвижимость за рубежом. И вдруг стало ясно, что не хватает двадцати миллионов! Это слеза в море МКАД, но все-таки интересно, куда они делись! В бухгалтерии возникло пятно ценою в двадцать миллионов. Деньги не могли раствориться в воздухе. Их не мог украсть Рашид. Когда стало ясно, что двадцать миллионов принадлежат кому-то из четверых, возникло острое желание узнать, кто их украл у воров.

И швейцарцы нашли эти деньги. Они хранились в «Свисс Бэнк Корпорейшн», как капитал покойника Пудимова. Значит, украл, уведя от друзей, он. Но Володя почил в бозе. А документы на двадцатку испарились. Это значит, что Пудимов собирался разделить их с кем-то из компании. Он передал документы на хранение, опасаясь очевидного ареста. Но арестован он не был. Он был убит. Предан смерти, которая впоследствии будет признана внезапной и не криминальной. Просто не выдержало сердце, как у тестя Пустенко. А у самого Пустенко сердце, слава богу, выдержало. Ибо едва только над схемой нависла туча, он оказался в Англии. Там хорошие доктора.

И вот теперь Анатолий Георгиевич мучился от раздумий. Он очень хотел знать, с кем Пудимов до смерти зарабатывал на двоих, а после смерти наложил на уста подельника печать молчания. Это должен был быть или Пустенко – беженец от произвола российских властей, или Владимир Максимович Урманов, депутат Госдумы. Кто?..

Теперь, когда две трети жизни прожито и мужчина вступил в тот благословенный возраст, когда нужно ему мало, ибо все заработано в прошедшие годы, хочется просто знать – кто крал твои деньги. Не в двадцати миллионах долларов дело, ей-богу.

Хотя сумма, конечно, немалая. И никому еще не мешала.

У кого документы на право получения этих несчастных двадцати миллионов долларов?

Пустенко или Урманов?




XX

Шилов


Много чего повидал этот автомобиль за сегодняшний день. Если он обладает даром удивляться, то ничто уже не может поразить его фантазии. Поэтому теперь он, ничуть не возражая против того, что на заднем сиденье его лежит сотрудник МВД, пристегнутый наручником к Голеву, ехал быстро и ровно.

– Что ты нашел в чемодане? – спросил Мокин, не убирая с затылка спеца кулак. – Там двадцать миллионов? А как они поместились в такой узкий чемоданчик? Ты, наверное, психуешь, Голев. Я вот, когда психую, тоже что попало говорю.

– Банковские реквизиты? – сквозь зубы процедил Володя, не спуская глаз с дороги.

– Документы на предъявителя, – сипел Рома, разыскивая в многочисленных карманах парня ключи от наручников. – Швейцарский банк. Пароли, коды доступа, вся документация, словом. Кто придет в банк, тот станет хозяином двадцати миллионов ста тысяч долларов.

– Не понимаю, как можно заработать такие деньги, подставляя машины, – покачал головой Гера. – Это же какие бабки. Хотя, если Пискунова каждый день на дороге долбить, за месяц можно насобирать…

Воспоминание о Викторе Сергеевиче заставило всех тяжело вздохнуть. Он впутал нас в историю и, когда деньги оказались у него, бежал, как крыса. За годы, пока моего папы нет со мной, он ничуть не изменился. Та же сволочь.

– Он дождется, пока нас разведут по камерам, а потом будет по-ослиному твердить, что никаких денег не видел и ни о чем не знает, – сказал Мокин. – А, вообще, интересно, конечно… В багажнике двадцать «лимонов», в салоне сто тысяч… Зачем людям столько денег?

– А что бы ты сделал, будь у тебя такая сумма? – Володя впервые за десять минут езды повернул голову в сторону от МКАД.

– Я-то? Я бы машину себе купил. Дом. Еще один дом. Где-нибудь на Лазурном Берегу…

Гера понятия не имеет, где находится Лазурный Берег, – голову могу дать на отсечение. Он просто хочет жить красиво. А Лазурный Берег в его представлении – то место, где можно это делать.

– …катер бы себе купил. Ну а с таким капиталом и жениться можно. Оставшиеся деньги положил бы в банк и жил на проценты, попивая коктейли и трогая пальцами ног море…

Пострелов удовлетворенно кивнул. Кажется, он услышал то, что хотел. Приблизительно то же самое предполагал услышать и я. Мечта каждого лентяя и недоумка – накупить барахла и жить на проценты, бухая и трогая пальцами ног море.

– Посмотри, откуда были переведены деньги на счет, – попросил Вова.

– Я уже посмотрел, – кашлянул Рома и стал вставлять в скважину найденный ключ. – Из какого-то СП «Транзит».

– А в совместное предприятие они как попали?

Роман клацнул браслетами, опустил стекло и выбросил на дорогу наручники вместе с ключом. Плюнул туда же и ответил:

– Из какого-то «Монтажа».

– «Монтажа»? – переспросил я. – А за директора там не Лытиков?

– Ты хотел, чтобы я запомнил за две минуты все до последней буквы? – Он щелкнул замками. – Впрочем, посмотреть труда не составит… Да, Лытиков. Это твой брат?

– Был бы он моим братом, жил бы я сейчас как раз в Ницце и трогал пальцами ног море, – пробормотал я. – Это родственник Пустенко, который реконструировал МКАД. Он работал под Пудимовым, который нечаянно умер.

– Откуда у тебя такая информация?

– Когда приезжает прокуратура, нужно с ребятами разговаривать, а не брать больничный и не уезжать в Ставрополь к бабушке! – наконец-то мне представилась возможность отомстить всем мерзавцам, слинявшим с работы, едва появились следователи. – Была бы и у вас информация.

Пострелов беззвучно рассмеялся.

– Ты хочешь сказать, что сейчас в моей машине находятся документы, за которые Генпрокуратура наградила бы меня почетной грамотой?

– Мне кажется, ты не далек от истины, – ответил я, соображая, что все это может значить.

Пискунова подставляют на дороге кавказцы, а потом выясняется, что машина, на которой они ради заработка в две тысячи, битком набита баблом. Какое-то недоразумение, ей-богу. Может, это другой «Мерседес» и другие кавказцы?

– Рома, ты умнее нас всех, ты знаешь, что такое дебет. Скажи мне, дорогой, кто может получить эти двадцать с небольшим миллионов долларов?

– Я уже сказал, – с наглой непринужденностью ответил Голев, поправляя очки, – что, если вы увезете меня подальше от этой гадской дороги без начала и конца, я куплю Пострелову «Роллс-Ройс». А вам – что душа пожелает. Мокину – мозги, спецу – упаковку цитрамона и пирацетама, а Пискунову – новые яйца. Потому что, если я найду его, он будет долго сожалеть о том, что бросил нас в беде.

В Романе, вооруженном двадцатью миллионами баксов, заговорил крутой чувак. Он вдруг стал выражаться по-олигархически спокойно, и фразы его наполнились тем смыслом, противостоять которому невозможно.

– Не бей его больше, пожалуйста, – попросил Пострелов, чувствуя, как за его спиной, на моих коленях, снова зашевелился спецназовец. – Доживем до съезда с МКАД с чистой совестью.

– И с чемоданом денег, – добавил Мокин, потрясывая над затылком парня кулачищем и испытывая – я видел это по его лицу – непреодолимое желание на этот раз ударить еще сильнее.

Парень оказался не из хлипких. Я бы уже лежал в реанимации после того исторического удара на дороге, у проломленного шумозащитного щита. А он приходил и приходил в сознание, словно заведенный.

– Молодой человек, – обратился к нему, открывшему глаза, я, – вы снова будете видеть мир, а не мультики, если пообещаете лежать не двигаясь и не задавать глупых вопросов. Мы оставим вас на дороге живым в этом случае. Если вы попробуете делать то, что делали в «Мерседесе», вас придется убить.

Сказав это, я огорчился. Я еще никого и никогда не обещал убить.

– Могли бы, давно убили бы, – пробормотал парень. – Пить есть?

Пострелов дотянулся до своей дверцы и швырнул через плечо крошечную бутылку «Эвиан».

– Что там за тема про двадцать миллионов?

Я онемел, а Голев вздохнул и заметил:

– Ушастый, не отнимешь. А тебе-то что за дело?

И вдруг Володя сказал резко:

– Ваш Ююкин – монстр.

– Естественно. Для вас, мерзавцев, он монстр, – отхлебнув воды, сказал парень.

– Он «крышует» подставной автобизнес.

– Расскажи это Ююкину.

– Я расскажу это Буслаеву. Когда окажусь далеко от Москвы с долей в пять миллионов долларов. Пока Буслаев и такие, как ты, рискуете жизнью за сорок тысяч рублей в месяц, избранные ублюдки типа Ююкина наживают миллионы.

Только сейчас до меня стало доходить, что из уст предложенного Ююкиным в качестве гида молодого человека прозвучала истина, которая вот уже четверть часа бродит в головах всех, кто сидит в «Вольво». За исключением спеца, разумеется.

– Докажи мне, что ты не идиот, и ты получишь свои четыре миллиона, – сказал Володя, и я почувствовал, что в какой-то момент потерял нить разговора. Она ускользнула от меня, коль скоро я не понимаю, о чем говорит Пострелов. – Докажи. Доведи нас до границы, но перед этим по своим каналам обеспечь нас документами и беспрепятственным выездом. И ты получишь то, о чем мечтаешь.

– Откуда тебе знать, о чем я мечтаю? – пробормотал после невероятно длинной паузы спец.

Помимо меня, в машине находились еще двое, которые молчали только потому, что сама идея таких откровений с ментом показалась им оглушительной.

– А о чем ты мечтаешь? Стать капитаном?

– Я капитан.

– Значит, майором?

– Предположим.

– А потом будет мечта стать подполковником? Тускло. Серо. Стремно. Что еще? – трешка в Бирюлево, лабрадор в прихожей, тапочки с заячьими мордами?

– У меня всего одна мечта, – укладываясь поудобнее, пробормотал спец.

– Взять силой Ксюшу Собчак?

– Поменять свой «трехсотый» «Лексус» на «триста пятидесятый».

– Меня радует, что ты не сказал об окончании академии МВД. – Володя говорил уже решительно и громко. – Через неделю мы можем оказаться за рубежом. О деньгах, что у нас в машине, никто не знает. Твое увольнение сочтут за ломку характера. Закосишь под инвалида. С твоим сотрясением получится. И еще через месяц станешь самым богатым пенсионером российской милиции, – пристраиваясь в хвост колонне, намеревавшейся съехать с МКАД, Пострелов добавил: – Я так открыт перед тобой не потому что идиот, а потому что другого выхода нет. Через неделю мы или уедем в Швейцарию, или потеряем деньги. Нам нужны связи в ряде подразделений МВД.

– Почему ты решил, что я имею такие связи? – спросил парень, и мне захотелось добавить к этому: «Да?!»

– Я ничего не решил. Я же говорю – выхода нет… Рома, ты понимаешь, о чем сейчас идет речь?

Я глупым взглядом посмотрел на Голева.

– Естественно. Пока все идет ровно. Однако мне кажется, что Мокину следует еще раз дать молодому человеку по голове, ибо он соображать уже начал, но недостаточно быстро.

– Тебе придется здорово постараться, чтобы доказать вину Ююкина.

И я понял, что разговор состоялся.

Но молодой человек с веревки, свисавшей с неба, хочет выглядеть красиво. Он хочет стать предателем мотивированно. Как я понимаю, Пострелов должен сейчас ему в этом помочь.

Ухмыльнувшись, Володя вынул из кармана трубку и набрал по памяти номер.

– Я звоню Ююкину… Кстати, как тебя зовут?

– Женей, если что, – сообщил спец. Лежать на моих ногах ему было удобно. Мне его держать на ногах было не очень удобно. У меня ныли ноги, предчувствуя скорое онемение. Тяжелый, сукин сын…

– Сейчас я нажму соединение, и ты внимательно послушаешь то, что я скажу. Но только внимательно. А потом я передам трубку человеку, голос которого ты наверняка хорошо знаешь, и выслушаешь его ответ. После этого принимай любое решение. Только не старайся выглядеть при этом идиотом.

Посмотрев в зеркало на поднявшегося и окончательно отдавившего мне ногу Евгения, Володя принял это за согласие к диалогу и нажал на кнопку громкой связи.

Ему ответили. Тот, кому звонок предназначался, ждал, кажется, любого звонка. Только в этом случае люди хватают трубку, лежащую рядом.

* * *


Геннадий Петрович Ююкин переживал тяжелые времена. Ему только что позвонил Анатолий Георгиевич и поздравил с успешной операцией по задержанию опасного преступника в телестудии. Видимо, он знал уже всю историю от начала до конца во всех подробностях. Жена находилась в больнице и возвращаться не собиралась. Да и черт с ней. Надоела, стерва. Вертолет упустил «Мерседес», и тот сошел с дороги. В салоне обнаружен труп кавказца, данные о котором сейчас устанавливаются. «Мазерати» был разбит и восстановлению не подлежал. Но, самое главное, из него исчезли самым таинственным образом сто тысяч долларов, которые при осмотре перевернувшегося джипа обнаружены не были.

Сомнений в том, что саквояж Веры прихватили странники из джипа, у него не было. Слишком уж много свидетелей тому было. Вторая машина, «Вольво», была на подхвате. Джип перевернулся. Значит, деньги в «шведе».

Буслаев, безусловно, знал о программе. Что знает Буслаев еще? Неизвестно. Вызывать к себе не торопится. Пытается, конечно, правильно оценить ситуацию. Ох, как бы он не зашел далеко в своих размышлениях…

Генерал Ююкин был страшно зол. Поэтому на звонок отреагировал мгновенно. В любой момент ему могли позвонить, и он не выпускал телефона из руки.

– Да! – рявкнул он, стирая со лба пот от логических выкладок.

– Геннадий Петрович, это Пострелов.

– Привет, дружок, – Ююкин сбросил обороты. – Что случилось?

– Случилось то, что у меня в руках оказалось доказательство причастности к мошенничествам на МКАД группы милиционеров.

– И что это за доказательство? – поинтересовался Ююкин, понимая, что день еще не закончился.

– Железный факт причастности к криминалу высокопоставленных чинов МВД. Точнее – одного чина.

– Малыш, ты же слышал вопрос?

– Геннадий Петрович, люди говорят, что вы контролируете всех «чиркашей» МКАД. В том смысле, что фигуранты типа дяди Поли у вас в дебиторах ходят.

– Я тебя не понимаю.

– Вы меня понимаете, – настойчиво продолжал Володя. – Вы меня хорошо понимаете. Банды уродов бомбят москвичей на Кольцевой, доход поступает в общак, вы же отвечаете за то, чтобы уроды не оказывались в суде.

– Где ты наслушался этой бредятины?!

– Насмотрелся. На диске, уложенном мне в почтовый ящик неким доброжелателем. Кто-то пришел, бросил мне бокс с диском в щель ящика. Я пришел, открыл замок, взял диск, закрыл замок. Триллер.

– А где сейчас этот диск, Володя?

– Как где, у меня, разумеется.

– Ты должен привезти его ко мне, Володя. Мы посмотрим эту липу вместе.

– Вы знаете, я уже договорился посмотреть его в кабинете Буслаева. Если только после него… Может, вы подойдете?

– Володя, не будь идиотом. Чтобы облить грязью человека, посвятившего всю свою жизнь борьбе с бандитизмом, много ума не надо. Куда сложнее потом приносить извинения. Привези диск, – Ююкин чуть повысил голос. – Дальше решим, что делать.

– Ха! – взорвался Пострелов. – Привези диск… Хорошо сказано. А потом меня найдут лет через двести в бочке на дне Клязьмы…

– Ты идиот, что ли?!

– Я-то нет. Идиот тот, кто с экрана утверждает, будто вы получаете процент со всех ДТП на МКАД, – в трубке было хорошо слышно, как Володя прокашлялся. – Мы вот что сделаем… Мне нужно сто тысяч долларов. Столько стоит диск. Вы мою новую машину знаете?..

– «Вольво», что ли?

– Он. Так вот, через два часа эта машина будет стоять в Челобитьево, у магазина, в трехстах метрах от МКАД. Номер вы тоже, конечно, помните. Вы подъедете и бросите в правое заднее окно десять банковских упаковок. После этого я вам передам диск.

Ююкин обдумывал варианты.

– Я приеду потому только, Володя, чтобы не допустить вброса в СМИ дезинформации.

– Я вас понимаю.

– Через два часа. Не опоздай.

– Ни в коем случае.

* * *


– Он приедет только для того, чтобы забрать диск. Ты многого не понимаешь, Во-ло-дя, – с досадой на то, что ему пришлось выслушать, процедил Евгений, и я восхитился его верой. – Что ты мне доказал? Что генерал лично приедет, чтобы снять клевету со своих людей? Я сделал бы то же самое на его месте. Таких людей мало, приятель…

До Челобитьева доехали в полном молчании. Сказать откровенно, трюк с трубкой мне и самому не понравился. Володя только убедил всех в том, что доказательств причастности Ююкина к мошенничествам на МКАД нет. Генерал приедет за диском, которого не существует. Уверен я, что приедет он не со ста тысячами, конечно, тем более долларов, а с обыкновенным ремнем. И выпорет всю нашу блядскую банду.

В Челобитьево Володя проехал мимо магазина, свернул в проулок и подрулил к серой пятиэтажке, вокруг которой укрепрайоном росли гаражи. Один из гаражей с номером, который я, конечно, тут же забыл, ему особенно понравился. Он вынул из бардачка «Вольво» длинные ключи и вышел на улицу.

Через пять минут нервного разговора меня с Голевым, а Мокина с Евгением – им двоим было о чем поговорить, – Пострелов вывел из гаража белую «шестерку». Вывел – сказано мягко. Он вытолкнул ее кормой вперед тремя толчками. Иначе тачка не хотела двигаться.

– Садись за руль, – открыв дверь «Вольво», сказал он Голеву. – А вы все пересаживайтесь к нему. У магазина я к вам присоединюсь.

Новая идея. Моя задница уже деревянная, голова гудит от пережитого. Мы запугиваем начальника РУБОПа Москвы, таскаем с собой банковские документы на двадцать «лимонов» в кейсе, пленного мусора и останавливаться на достигнутом не собираемся. Весь день я сижу в неудобной позе, и, когда я поднимаюсь на ноги, они отказываются мне служить.

Сесть в «Жигули» после «Вольво», все равно что ночью лечь в постель с нежной красавицей, а на рассвете увидеть огнедышащую бабу. Когда я взгромоздился на заднее сиденье, мне показалось, что я сел на скамью подсудимых. Тесно, холодно, и откуда-то тянет сквозняком.

– Папина, папина… – в бешенстве скрипел Голев, выкручивая руль, лишенный гидроусилителя. – Если папина, то пусть бы папа на ней и ездил.

Кейс он передал мне как лицу, на которое можно положиться. Пока машина ехала до магазина, скрипя всеми узлами и кряхтя всеми агрегатами, я успел ознакомиться с содержимым кейса. Прозрачная папочка, а в ней два десятка листов, украшенных печатями и логотипами швейцарского банка. Цифры я видел, но слов не понимал. Голеву, тому слова были не нужны. Зная международное банковское право, он мог просто смотреть на столбцы и смело судить о документе. Кое-где проскакивала фамилия Pudimow, и я стал думать о том, как один из главных благоустроителей МКАД может быть привязан к этим документам. А потом вдруг ясно и отчетливо вспомнил название того, третьего швейцарского банка, название которого все не укладывалось у меня в голове. И вот, пожалуйста, я вспомнил: «Свисс Бэнк Корпорейшн». С «экономикой» у меня всегда были большие проблемы, именно это слово и послужило, верно, причиной ослабления памяти.

Между тем Володя открыл дверь «Вольво» и махнул нам рукой, чтобы мы остановились. Сам он проехал за магазин и встал в тень. Лучшего места для получения выкупа за воздух было не найти. Тонированный до безобразия «Вольво», оказавшись в тени, стал похож на транспорт настоящих урок. Я увидел, как стекло двери водителя опустилось вниз на десять сантиметров. Обстановка была создана гнетуще-правдивая…

– И что будет дальше? – саркастически хохотнул Голев, пересаживаясь на заднее сиденье и уступая место Володе. – Приедет Ююкин и будет торговаться с невидимым чуваком за несуществующий диск?

«Жигули» стояли в пятидесяти метрах за кованой оградой, мы хорошо видели «Вольво», но вряд ли кого могла заинтересовать белая «шестерка».

– Я думаю, особо расточать слова он не станет.

– А ты не думаешь, что мой босс притащит сюда взвод СОБРа, который в один момент накроет всю территорию вместе с посетителями магазина. С продавцами, с водителями такси, которых я вижу, и четверых придурков, которые сидят в очень уж напряженных позах, в тесноте и духоте? – сказал спец.

– А что, это может произойти? – встревожился Володя.

– Это не может произойти, это так и случится. Ты что, не доверяешь мне?

Я посмотрел в смеющиеся глаза Евгения.

– Черт, – Володя взъерошил волосы. – Сменим диспозицию. – Включив передачу, он заставил машину астматически прокашляться. Двумя толчками двинул ее с места и переехал на другую сторону дороги. Теперь между «Вольво» и нами было метров восемьдесят.

– Надеюсь, твой босс не будет накрывать все Челобитьево?

– Я бы накрыл.

– А мне кажется, что лишних слов он расточать не будет. И приедет он один…

Никто не понимал смысла этих слов, пока у магазина не появился серебристый «Мерседес»-«очкарик». Стекла машины были не просто тонированы – мне показалось, что они были закрашены «Кузбасс-лаком». Медленно проехав мимо нас, водитель, которого мы не видели, объехал магазин и притормозил. Причиной тому был «Вольво». Водитель увидел машину.

Несколько секунд помедлив, «Мерседес» резко сорвался с места и через мгновение оказался бок о бок с «Вольво».

Я увидел, как опустилось стекло.

Из окна высунулся узкий черный цилиндр и трижды дернулся.

Мне стало нехорошо.

Спустя еще мгновение из машины вышел крепкий высокий мужчина, посмотрел вокруг, и блик его солнцезащитных очков ударил меня по глазам.

Быстро обойдя машину, он распахнул дверцу «Вольво».

Какое-то время ему понадобилось для осмысления случившегося.

Потом он сел в «Вольво» и машина стала качаться, словно в ней занимались сексом. Я так понимаю, человек искал что-то, ради чего он был готов пожертвовать всем, что у него есть.

Мне все время казалось, что за тот отрезок времени, как «Мерседес» подъехал к Володиной машине, и до той секунды, когда он отъехал, в салоне «шестерки» никто не дышал. И лишь когда затих шум двигателя уезжавшего «двести сорокового», рядом со мной послышался не то вздох, не то всхлип.

– Мать твою…

Я не знаю, кто это сказал.

Мы вышли, не сговариваясь растянулись в цепь и стали неуверенными шагами приближаться к «Вольво».

Через щель в двери водительское сиденье было расстреляно, как в тире. Одна из пуль, прошив спинку, ударилась в приборную панель и разворотила тахометр.

– Ну, что ты теперь скажешь, мой дорогой Ланцелот? – пробормотал Пострелов, адресуясь явно к Евгению и по-хозяйски оценивая причиненный ущерб. – Или это вписывается в схему твоей борьбы с организованной преступностью?

Ничего не ответив на это, спец распахнул дверь «Вольво» и сел на заднее сиденье. Я его понимаю. Дальнейшее движение лучше продолжать на «Вольво». Даже разбитая и без тахометра она оставалась машиной.

Так же медленно мы вернулись в гараж, и все произошло в обратной последовательности: «шестерка» – гараж – длинные ключи – бардачок.

Нам нужно было снова выезжать на проклятую МКАД. Но где-то в глубине души я чувствовал, что она уже не будет играть в моей жизни главной роли.

– Хотел бы я знать, почему ты решил мне довериться, приятель, – глядя в окно абсолютно пустым взглядом, пробормотал Евгений.

– Просто я уверен в том, что это не родина тебе приказала резать веревку и убивать себя. Мне показалось, что ты из тех упрямцев, которые свое мнение ценят превыше мнения других. Это означает, что человек ты умный. А такой при сложившихся обстоятельствах будет думать о будущем, а не о прошлом. Тем более не о настоящем, – сказав все это почти на одном дыхании, Володя убедил меня в том, что к вопросу он был готов и ответ отрепетировал давно. – Так что мы будем делать дальше, приятель?

– Меня зовут Женей.

– Так что мы дальше будем делать, Женя?

– Зарабатывать.

Мне понравился этот ответ. В нем виделись хоть какие-то перспективы.

* * *


Мы мчались по МКАД в обратном направлении. Жене нужно было переодеться. Нельзя было терять ни минуты. Его уже начали искать, и его удостоверение капитана РУБОПа нужно было использовать как можно скорее.

– Вчера мне снился странный сон, – пробормотал он, сидя с закрытыми глазами. – Я прихожу на стоянку, открываю дверь, вынимаю из-под сиденья щетку и начинаю обметать снег со своего «Лексуса». Но ничего не получается. Снег тяжелый и липкий. Щетка гладит его и не метет.

– Тяжелый снег – это к теплу, – вздохнул Мокин. – Весна же наступила.

Я не нашелся что сказать на это.




XXI

Анатолий Георгиевич


Известие о смерти Владимира Максимовича Анатолий Георгиевич получил через два часа после трагедии. История показалась ему невероятной. Как в его машине мог оказаться разыскиваемый в Чечне уголовник с заточкой, оставалось загадкой. Куда так торопился депутат? Свидетели утверждали, что «Мерседес» с включенными стробоскопами мчался в крайнем левом ряду со скоростью выше ста километров в час.

Пожевав фарфоровыми зубами жвачку, Анатолий Георгиевич вынул ее изо рта и бросил в урну. Все разрешилось само собой. Осталось лишь подождать. Кто-то же должен забрать из банка эти деньги.

Поправив галстук и на удачу посмотрев в свои глаза в зеркале, Анатолий Георгиевич поднял с рабочего стола папку и вышел в коридор. Через две минуты начнется заседание, главным на котором будет его доклад. Что ж, нельзя останавливаться на достигнутом. Отработана схема, налажен механизм. Пришли новые люди, креативно мыслящие, с новыми идеями. Не совершать ошибок прошлого. И, главное, никому не доверять. Двадцать миллионов не найдены, а это значит, что вор не найден.

Анатолий Георгиевич вошел в зал совещаний, занял свое место и заговорил, придвинув микрофон.

– Появление долгожданного Третьего транспортного кольца практически не решило транспортную проблему в Москве, и столице вновь требуются дополнительные магистрали. В настоящее время уже утвержден окончательный проект строительства Четвертого транспортного кольца, официальное начало которого запланировано на 2007 год. Некоторые работы начались уже в этом году…

Проект существует, он разработан мною, одобрен мэром и членами комиссии. Согласно этому проекту автострада начнется на севере города от малого кольца железной дороги, пройдет мимо стадиона «Локомотив», рядом со станциями метро «Ботанический сад» и «Владыкино», затем пересечет Дмитровское, Ленинградское и Волоколамское шоссе и проследует по улице Народного Ополчения до Минской улицы. Далее пойдет уже существующая 16-километровая трасса, которую составляют Минская улица, Ломоносовский и Нахимовский проспекты. Потом Кольцо дойдет до Коломенского и уйдет в 4-километровый тоннель под Москвой-рекой…

Любить город-геморрой Москву и чествовать. Восхвалять и воспевать. Следить за тем, как торопится в венах ее кровь, как дышат легкие, трудится мозг, и не выпускать из рук шприца, чтобы немедленно взять пункцию. Отрезать кусочек за кусочком от Москвы можно бесконечно долго. Самый дорогой в мире город даже не замечает этих срезов. Регенерация происходит втрое быстрей, многие просто не успевают замечать руки искусного хирурга, срезающего плоть с города…

– …Общая протяженность Четвертого транспортного кольца составит семьдесят четыре километра. Это почти протяженность МКАД, и это втрое больше Третьего кольца. Наибольшую сложность представит прокладка двух тоннелей, которые пройдут на большой глубине под музеем-заповедником «Коломенское» и Филевским парком. Однако я уже наладил контакты с несколькими организациями, имеющими опыт выполнения подобных работ за рубежом и в России. Кто выиграет тендер, покажет время и благоразумие комиссии…

Тендер выиграют те компании, которые предложит Анатолий Георгиевич. Никто не станет ссориться с Анатолием Георгиевичем. Он вечен. Умен, образован. Он знает, как строят дороги.

– Это долгосрочный проект. Строительство магистрали, безусловно, отразится на стоимости объектов недвижимости, располагающихся в непосредственной близости от нее. На примере создания Третьего кольца можно смело заявить, что после его сооружения земля вблизи магистрали подорожала в несколько раз. Застройщики начали активно возводить на ней офисы, склады, торговые центры. Стоимость уже существующих объектов коммерческой недвижимости, расположенных вдоль трассы, увеличилась в два раза…

Жена Анатолия Георгиевича тоже умная женщина. Она руководит целой группой риелторских компаний, работающих в сфере жилой и коммерческой недвижимости.

– Подорожание недвижимости благоприятно скажется на городском бюджете. Еще больше возрастет привлекательность района Мосфильма, который и сегодня считается дорогим и престижным. Вблизи него расположены крупные автотрассы – Ломоносовский проспект и Минская улица, но их пропускная способность невысока, и здесь постоянно образуются пробки. Если трассы будут расширены и усовершенствованы, жители этого района смогут быстро и беспрепятственно попадать в центр и другие районы города. Подобным образом могут развиваться события и в других районах Четвертого кольца…

Кто же все-таки является сейчас владельцем документов на разысканные швейцарской полицией двадцать миллионов долларов?.. Самое мерзкое, что после заявления Москвы об отказе признать себя потерпевшей с этой двадцатки был снят арест, и теперь любой, кто имеет возможность получить доступ к документам, является их хозяином. Скверно…

– Существенно могут измениться цены на жилье в активно застраиваемых районах Печатники и Курьяново. С одной стороны их ограничивает Москва-река, с другой – железнодорожная ветка. Выбраться из этих районов в часы пик проблематично, поэтому в настоящее время цены на квартиры там значительно ниже, чем на аналогичное жилье в районах с лучшей транспортной доступностью. Строительство Четвертого кольца способно радикально изменить эту ситуацию…

Эти двадцать миллионов должны были быть поделены. Смерть кого-либо из четверых увеличивала долю каждого. И вот теперь остался только Анатолий Георгиевич. Если документы не спрятаны Урмановым и если он успел их кому-то передать, есть шанс разбить сумму на две части. Уж Анатолий Георгиевич постарается… Ему сейчас даже кажется, что он сумеет забрать все, и тот второй, неизвестный, останется удовлетворенным таким раскладом.

А пока нужно работать так, словно эти двадцать миллионов подлежат компенсации. Их нужно вернуть. Одно строительство чего стоит. Зять и дочь давно в сфере строительства, опять же тендер, опять же придется приложить некоторые усилия и согласиться на некоторые условия. Но игра стоит свеч…

– В районе Четвертого транспортного кольца будет построено согласно планам мэрии шестьдесят высотных зданий. Этот комплекс будет называться «Новое кольцо Москвы», и план его претворения в жизнь предполагает интенсивное строительство на проспекте Маршала Жукова, на Давыдковской улице, на пересечении Ленинского проспекта и улицы Обручева… Кроме того, специалисты рынка коммерческой недвижимости считают, что в районе Четвертого транспортного кольца выгодно строить торговую недвижимость. Магистраль привлечет большие потоки покупателей за счет высокой пропускной способности.

Появление Четвертого кольца растянет офисную жизнь города, что, несомненно, облегчит жизнь служащим. Кроме того, появление магистрали спровоцирует появление многоуровневых стоянок вместо сносимых по линии нового кольца частных гаражей…

– Нет сомнений, что контроль за строительством нового кольца должен возглавить человек, имеющий колоссальный опыт в подобных делах, – сказал председательствующий. – Если кто-то видит другую кандидатуру, помимо Анатолия Георгиевича, он может предложить ее для обсуждения.

– Да какие тут могут быть сомнения? – раздался из зала голос. Ему вторил другой, а после поддержали многие. – По-моему, тут обсуждать нечего…

– Как мне уже сообщили из префектуры Восточного округа, откуда началось строительство, работы по проектированию участка трассы завершены, и строители уже начали работу, – невозмутимо сообщил Анатолий Георгиевич. – Общая протяженность трассы составит семьдесят четыре километра. Как я уже сказал, это в два раза больше Третьего транспортного кольца. Согласно проекту новое кольцо будет иметь по четыре полосы движения в каждую сторону с пропускной способностью в час пик около шести тысяч автомобилей. Трасса будет работать без светофоров. Что в полной мере гарантирует высокие скорости…

Что-то Ююкин замолчал, подумал Анатолий Георгиевич, выходя из зала совещаний. Он хотел получить ответ о том, кто «грузил» контрольно-пропускной пункт прямо сейчас. Уж не подсел ли наш Геннадий Петрович на заднее сиденье чеченской мафии – подозрение закралось в душу, но сразу позабылось. Он вспомнил о сегодняшнем решении. Это почти МКАД. На этот раз он был один.




XXII

Беляков


Честно говоря, я разволновался. Едва мы разместились в нашей видавшей виды «Вольво» и Пострел, попыхивая сигаретой, включил передачу, ко мне вновь вернулось чувство опасности. Это хорошо, значит, я готов ко всему. В минуту опасности человек замечает все, на что вряд ли обратил бы внимание в спокойной обстановке. Существуют специальные тесты для проверки на профессиональную пригодность лиц оперативного состава. Психологи считают, что ведущим и основополагающим показателем при проверке является даже не способность логически мыслить, а чувство опасности. Если мент идет по улицам города и незаметно для окружающих и самого себя оглядывается, страхуя свою спину, – это не паранойя, а необходимость. Значит, он понимает, какую опасность представляет для тех, кто от него скрывается. Следовательно, он каждую минуту ожидает удара в спину. Чувствует подсознательно, не основываясь на конкретных событиях и лицах. Если мент знает, как избежать опасности для себя, он наверняка найдет выход и для другого. Однако тесты тестами, а я действительно частенько поглядываю по сторонам, да и за спину. Привычка. После стольких бед, которые я принес криминалитету на МКАД, мне нужно не пешком ходить, а ездить на бронеавтомобиле, как папа. Особенно сейчас. Рано или поздно Ююкин догадается, кто его главный враг.

Сколько спецопераций проведено… Я готов был назвать десятки фамилий людей, которые рисковали жизнью за чужие сто рублей. От Мерцалова до Буслаева. От Касьяненко до министра… И всего одна гнида… Всего один человек поджигает дом, в котором прожил столько лет…

Сукин сын… Ах, какой он гад. Если бы Касьяненко знал, что происходит на самом деле, никогда бы он не прыгнул на этот поганый джип! Приказ исходил от Ююкина! Через Мерцалова, но какая разница!

Я бы его не пустил, если бы знал раньше.

Во что верить в этой стране? Кому верить? Буслаеву, министру? Я верю им. Но как верить до конца, если рядом со мной работает Ююкин?

Мои товарищи по несчастью сидели рядом, и по их слегка покрасневшим глазам я догадался, что мыслим мы практически одинаково. Разве что их размышления отличаются от моих по профилю. Они только теперь, наверное, осознали, что значит вмешиваться в дела преступных сообществ. Особенно тех, которые возглавляют высокие чиновники. Лишь Саша сидел спокойно, но по слегка раздувающимся крыльям его носа было видно, что ему просто не до страха. Он думает о том, как закончить эту историю правильно. Одна из версий уже озвучена. Сашка только что рассказал все, что знает о кражах на МКАД. Осведомленный малый, оказывается… Чьи же это деньги? Понятно, что не государственные, однако. Пудимов… Что-то слышал, но не помню. Не наше это дело было. Наше – падать сверху на объект и мять ему бока.

У Сашки, как у Маугли перед схваткой со стаей шакалов, страх, кажется, отсутствует напрочь. Это место занимает избыток адреналина. Выплеснутый страхом.

– Женя, тебе по силам сделать нам загранпаспорта? – спросил Голев. – Я имею в виду, подъехать к какому-нибудь ОВИРу там… Поговорить?.. Если нам сегодня не слепят документы, то завтра могут перекрыть все аэропорты и вокзалы.

Смешной человек. Правильный, хитрый, но смешной.

– Подъехать я могу, конечно. – Я не выдержал и рассмеялся. Мне давно не везло находиться в компаниях не ментов, и эти разговоры показались мне приятно забавными. – Но тогда нас накроют еще быстрее, потому что, если моих знакомых придавят, они выдадут всю информацию в течение пяти минут.

– Что же нам делать?! – вскричал Мокин. – Вот черт!.. За что же тебе такие бабки платить?!

«Этому парню я когда-нибудь репу начищу. Когда все закончится. Попрошу выйти в круг и показать себя. Чтобы он не по затылку мне бил, а по лицу. Нет, надо будет ему руку вывихнуть, надо…»

– Законные документы осложнят нашу жизнь и приведут с краху. – Я задыхался от дыма в салоне. Но попросить затушить сигареты стеснялся. – Есть в Москве человек, который делает документы красивее, чем сотрудницы паспортных столов. Выгода в том, что никто ничего не заподозрит, а мы отправимся в путь под чужими именами. И разными рейсами. Ищи-свищи…

– Хорошая идея, – похвалил Сашка. – А где находится этот человек?

– На Тропаревском авторынке.

– По пути, – буркнул Пострел, хотя я не понимал, как бы он возразил, если бы я назвал район Измайлово. Нам сейчас, по-моему, куда ни направься, всегда по пути будет.

– Но есть одна загвоздка, – улыбнулся я.

– Опять загвоздка! – зарычал Мокин. Я их уже хорошо знаю по именам и фамилиям. Вот этот лом плюшевый – Мокин. Сашка – слева от меня. Голев – рядом с Пострелом.

– Он очень не хочет со мной встречаться. Каждая наша встреча заканчивается его задержанием и сроком. Вообще, он изготавливает документы для машин, но за нормальный гонорар не прочь слепить и основной документ гражданина России. Мы хлопали их контору трижды. Трижды он сидел по полгода против назначенных трех и странным образом выходил.

– Почему странным, – возразил Пострел. – Его ваш босс Ююкин вынимал оттуда. – Я так думаю, что генерал не брезговал и приторговывать ворованными авто из Европы. Это же его Контора данную тему разводит?

«Да, еще один минус в личное дело генерал-майора Ююкина», – подумал я, но нужно было объяснять дальше, поэтому я продолжил:

– Как только он меня увидит, сразу бросится в бега. Проблема в том, что он может увидеть меня первым. Поэтому мы пойдем вместе. Махать ксивой буду я, а вы надувайте щеки и говорите всем встречным: «Милиция, никуда не уходите!»

– И они не уйдут? – спросил Голев.

– Они не уйдут. Они убегут. Но главное, чтобы вместе с ними не убежал Кузьма.

– Кузьма? – переспросил Сашка.

– Кузьмин Игорь, – пояснил я. – Лучший мастер документального фото и прочих дел в столице. Далеко от меня не отходите и не забывайте надувать щеки. Это понятно?

А у них что, выбор был?..

* * *


Вот и авторынок.

– Не подъезжай ближе, Володя, – приказал я.

Наше раздолбанное детище шведского автопрома схоронилось за огромным, как дом, джипом «Навигатор». За ним можно было быть незаметным, даже находясь в «Газели». Потянув за рукав Сашку, я вышел из машины. Неспешным шагом мы двинулись по широкой асфальтированной дороге к входу на рынок. По хлопнувшим сзади дверям я понял, что подельники (пусть они не обижаются, я еще не отошел от привычек капитана милиции и происходящее называю своими словами) вышли следом и сейчас, разойдясь в стороны, повторяют наш маршрут. Когда работаешь с людьми не первый год и расхлебал вместе с ними не одну ванну каши, прекрасно знаешь об их действиях, чувствуя это спинным мозгом. Что будут делать эти четверо, когда заварится каша (а она сейчас такая заварится, что хоть святых выноси), я понятия не имел.

Жизнь на торговой площадке кипела давно. Машины для продажи загоняют на рынок еще ночью, стараясь занять наиболее выгодные места. Самые выгодные – у входа. Но и тут особо не разгуляешься. Есть свободные пространства между машинами у самых ворот, но простому смертному туда не въехать. Это места избранных или бронь администрации. В театрах и в кассах «Аэрофлота» тоже существует бронь. Так, на всякий пожарный случай. Почему авторынок, где месячный оборот составляет месячный бюджет города, должен быть исключением?

– Ты его видишь? – пробормотал Сашка, склоняясь над моей зажигалкой.

– Не оскорбляй Кузьму. Он невидим, – ответил я.

Подозрений мы не вызывали совершенно. Здесь таких, как мы, с отсутствующими взглядами, хоть пруд пруди. Я молил лишь о том, чтобы не наткнуться на знакомого. Если это произойдет, через пять минут весь рынок будет знать, что на объекте «шакалят мусора Конторы Ююкина». Тогда встреча может и не состояться. Подельники, мельком поглядывая в нашу сторону, прогуливались между машин и интересовались ценой. Пострелову изображать барыгу было легче, он знал, о чем поговорить с водилами. Мокин бродил как идиот на выставке картин Гойи. Для важности он сунул руки в карманы и оттянул куртку. Поди разберись, чего он там поддерживает – борсетку с баксами или щенка питбуля.

И тут произошло неожиданное. Это невозможно ни запланировать, как возможную погрешность, ни предусмотреть.

По сырому воздуху рынка прокатилось:

– Беляков, здорово!

Подчиняясь не логике, а наитию, я не среагировал на крик. Но не остановиться на повторный оклик было уже глупо. Мы стали объектом внимания. Медленно повернувшись к входу в административное здание, я встретился взглядом с… Кузьмой! Теперь «шифроваться» смысла не было. Сомнений в том, что благодаря этому крику Кузьма узнал во мне человека, который задерживал его трижды, не оставалось. Двинувшись к нему быстрым шагом, я все же оглянулся, чтобы посмотреть на того мудака, который сдал меня с потрохами всему рынку.

Подвыпивший, раскрасневшийся на морозе Паша Устинцев, опершись на капот чьего-то «Фольксвагена», махал мне рукой. Он в натовском камуфляже, что неудивительно. Он начальник службы безопасности авторынка. Два года назад его выперли из нашей Конторы. Хлопая бандюков на МКАД, он попутно «крышевал» продавцов авторынка, за что взимал соответствующую плату. Иногда деньгами, иногда – услугами частного порядка, самой распространенной из которых был пригон тачки из Германии без оплаты перегонных услуг и «сетки». Он занимался этим настолько откровенно и искусно, что мало кому приходило в голову, что в РУБОП работает самый банальный вымогатель. Его преступную деятельность неожиданным образом прервали сотрудники органов госбезопасности, более известные обывателям как сотрудники ФСБ. На «стреле» Паше чуть не проломили эту самую «крышу», после чего увезли на растерзание к памятнику Дзержинского. Но кто-то кого-то уговорил, видимо, если Паша был водворен не в СИЗО, а получил возможность написать рапорт об увольнении. А чтобы он уже никогда не смог вернуться обратно, ему «закосячили» соответствующую статью. Но, как следует из бессмертного закона, «ничто не исчезает бесследно, и если где-то убыло, то где-то обязательно за счет этого прибудет». То же относится и к говну. Цитирую я не дословно, но смысл ясен даже идиоту. Если мента выперли за преступления из органов, он обязательно проявит себя точно так же в другом месте. Лучшего места, чем криминальный авторынок, Паша Устинцев найти не смог. Очевидно, хозяева этой компашки подобрали его на дороге, как собаку, накормили, вычесали и посадили на цепь. Охраняй! А если учесть, что Паша в милиции никогда идиотом не был, более того, он был довольно грамотным милиционером, то нетрудно представить, какой вред в данный момент он наносит нашему делу. Даже сейчас, в простецкой ситуации, он подставил меня, как последняя сука! Неужели он не понимал, что если я нахожусь на рынке, то пришел сюда не машину прикупать?! И неужели он не представлял, какой резонанс вызовет здесь моя фамилия?

Это засело у меня в голове металлической занозой, когда я быстро шел к Кузьме. Страшно, Кузя?.. Ты смотришь на меня с изумлением, и в твоей голове идет работа, которую я могу прочитать сквозь твой дубовый окаменевший череп!.. Ты стоишь и думаешь, как связать воедино меня, мужика рядом со мной и последние события в своей жизни!

Кузьма заметался, как кролик в садке. Между бегством к выходу и рывком в здание-мышеловку он, к моему великому изумлению, уверенно выбрал второе. Охранник у дверей пропустил «своего» и уверенно разместил свой камуфляж на пути следования меня и моих дружков. Мы ему теперь не «свои».

«Милиция, в сторону!» – Я выдернул на бегу удостоверение.

Охранник с тупой миной развел в сторону руки, но расценивать этот жест как дружеское объятие я не собирался. Братан, это называется «пособничество преступнику»! После моего таранного удара в грудь охранник хрюкнул, влетел внутрь и начал крушить какую-то мебель. Не думаю, что я смог пробить его толстую зимнюю форму, но преграда была устранена.

За мной, тяжело дыша, поспевали соратники. Из-за стычки с подчиненным Устинцева мы потеряли несколько секунд. Именно этого времени хватило Кузьме, чтобы исчезнуть из коридора. Еще на улице я обратил внимание на то, что окна защищены мощными решетками. Именно поэтому и подумал, что здание – мышеловка. Меж них мастер «дел документальных» мог проскользнуть лишь в том случае, если бы превратился в крысу. Черт, знал бы он, что я хочу предложить ему заработать!.. Но не орать же об этом на весь рынок!..

Плохо, что исчез фактор неожиданности. Теперь Кузя не только ожидал задержания, но еще и имел достаточно четкое представление о его причинах. Каждый его день был днем совершения преступления.

– Вы – на второй этаж! Саня, со мной!

Думаю, стрелять тут не станут. Не Чечня же. Иначе своих простоватых спутников я никогда бы не отправил одних.

Громыхая башмаками, они метнулись наверх. Наш этаж – нижний.

Первая дверь…

В комнате завизжали сразу три девицы. По их ужасу можно было понять, что двоих мужиков, один из которых с пистолетом (я), они видят здесь нечасто. Сообразительный Сашка ужом проскользнул в кабинет и заглянул под столы. Визг усилился, так как девчушки не до конца понимали, с какой целью один из разбойников заглядывает им под короткие юбки.

Еще находясь в комнате, я услышал, как на втором этаже раздалась длинная, патронов в шесть, очередь из автомата.

Вот теперь я пришел в ужас.

Если кого-то из моих мужиков зацепило, я себе никогда этого не прощу. Где же твое чувство собственной опасности, распространяемое на других?

Второй этаж… Трупов пока нет, слава богу, но в коридоре столбом стоит еще не осевшая на пол известка, а сквозь дыры в дверях за действиями Голева и Мокина наблюдают чьи-то глаза. Во всех четырех кабинетах слышится истерическая речь, состоящая из одних гласных, перемежаемая женскими криками и плачем.

– Что тут происходит, ребятки? – осведомился я, занимая место за стойкой с огнетушителем. Голев и Мокин сидели в позах эмбрионов за выступами дверей, и вид их не располагал к собеседованию.

– Женя, – шмыгнул носом Голев, – у тебя гранаты в кармане нет? Нет?.. Жаль. А то у них оружия в карманах, как у дураков фантиков!

– Эй! – зычно гаркнул я в коридор. – Граждане автоторговцы! Мир, дружба, жвачка! Мы из милиции! Мне нужен только Кузя! Я уйду только с ним!

– Милиция? – как в клетках с попугаями, раздалось из кабинетов. – Удостоверение покажи, ептваюмать!!

Я повернулся к своей братве.

– Не понял. Вы что, не представлялись?..

– Какие тут, на хер, представления?! – взревел Голев. – Иду по коридору, никого не трогаю, мне навстречу – недомерок! Ничего не делал! Клянусь, ничего! А этот гном прыгает и ножкой мне пытается в лицо ударить!

– И что?

– Ничто! Сломал ногу… А из кабинета как дадут очередь!

Все понятно. Крики на улице, дядя в коридоре с ревизией в глазах… Достаточные основания для сотрудника криминальной конторы начать боевые действия. Налицо статья. Кажется, попахивает прилетом вертолета моего ЗАО «РУБОП». Да не попахивает… Вонь такая стоит, что дурно становится!

Я метнул свое удостоверение в сторону обороняющихся. Корочки скользнули по натертому паркету и подъехали к двери. Чья-то рука молниеносно схватила документ, как конфету, и исчезла. Надеюсь, читать по-русски они умеют. Но, то ли читать они не умели, то ли не хотели… Одним словом, в наступившей тишине коридора раздалось следующее:

– Складывай оружие.

У меня помутилось в глазах.

– Слушай ты, поганец!.. Если через десять секунд я не увижу в коридоре весь ваш выводок с поднятыми вверх руками, то еще через минуту вас увезут в морг! Ты понял, чмо?! Ты, сука, не на «стреле», ты с капитаном РУБОПа базаришь!..

Не знаю, что выпрямило ситуацию – короткое совещание за закрытыми дверями или тембр моего голоса (я сам себя испугался, признаюсь), но в течение десяти секунд в коридоре материализовались семеро тел. Без оружия. Я сразу поинтересовался, где оно? «В кабинете, на полу», – грустно пояснил один из автоторговцев. Если Кузьма успел загримироваться, он один из шестерых. Но, понятно, я на это не надеялся.

– Где бабы? – опять поинтересовался я.

К мужикам в коридоре добавились четверо финалисток «Мисс Тропарево». Ничего так, симпатичные.

Разместив представителей братского народа вдоль стены и поставив их в позы белок-летяг, мы с Голевым приступили к педантичному шмону помещений. Мокин, завладев трофейным автоматом, поглядывал на пленных; мисс, теребя рукава кофточек, поглядывали на него.

Не найдя Кузьмы, я почувствовал, как внутри меня начинает закипать гнев. Передо мной стояло лицо Ююкина. Он предстал в моем воображении в женском платье, под которое спрятался искомый мной изготовитель документов.

– Кто из них первый ствол вынул? – спросил я Голева.

– Вот этот, узкоглазый, – мотнул он головой на строй, не понимая, зачем мне это понадобилось.

– Ну-ка, уточни, – я засунул «глок» за пояс.

Рома подошел и ткнул пальцем:

– Этот.

Я подошел. Судя по всему – кореец. Я взял его рукой за шею и изо всех сил сдавил.

– Ты почему оружие носишь в моей стране?

Ответ мне был не нужен. Мне плевать, что он скажет. После моего захвата бандит захлебнулся словами и мгновенно переломился пополам. Я ударил. Удар был настолько силен, что у него отказали ноги. С позеленевшим лицом кореец кулем свалился мне под ноги. Я буду очень рад, если у него разрыв почки…

Голев встревожился. Это я понял потом, успокоившись, а сейчас я ничего не замечал вокруг. Из-за этих подонков я упустил человека, который, возможно, мог спасти всем нам жизнь! И я упустил его из-за них! Из-за этих подонков, вставших на моем пути с оружием в руках…

– Кто тебе, сука, сказал, что в моей стране разрешено стрелять в ментов?! – был следующий вопрос к стоящему рядом.

Громкий хлопок, оборванный вскрик, и второй бандит последовал за первым.

Мною овладело безумие. В меня вселился бес.

– А растаможена ли у тебя тачка? – был вопрос к следующему.

Тот, прекрасно понимая, что его ответ не имеет никакого значения, и, помня о том, что произойдет следом, рывком вырвал свою руку из моей, быстро опустился на пол и закрылся локтем.

– Женя… – Голев осторожно взял меня за рукав. – Ты искалечишь их. Не надо… Пожалуйста…

Я остановился, глядя в глаза сидящему на полу. Он был белее мела и закрывался рукой и ногой как мог. Что-то, чему я не могу дать названия, шевельнулось во мне, и я стал приходить в себя. Со мной такое случается редко. Последний раз подобное состояние охватило меня, когда я увидел, как на МКАД Касьяненко улетает под колеса машины… Не пора ли за рубеж, в натуре, на свежий воздух и в спокойные дни?

Кузьма ушел. Он ускользнул через чердачный люк на крышу, а там… Здание хоть и двухэтажное, но под окнами машины – все равно что сойти с подножки трамвая. Ради такого случая не грех и чью-то крышу помять…

Все. Теперь Кузю искать, все равно что Березовского. Или сам по пьяни, по ошибке вместо магазина в РУБОП забредет, или утечет очень много времени на его целенаправленный поиск. Того самого времени, которого у меня нет…

У рынка завыли сирены. С малолетства ненавижу этот звук. Или милиция, или «Скорая». Или утюг кто-то забыл выключить из резетки. Детство у меня было такое, что и то и другое вызывало неприязнь. Но сейчас я облегченно вздохнул. Смотреть уже не могу на все это…

Спускаясь по лестнице вместе со своими дружками, я вспомнил о Сашке. Где он? На мне лежала ответственность за него, поэтому я не на шутку встревожился. Он выскочил из здания один, без оружия, выполняя мой приказ. Помимо здания, на этом рынке еще много отвратных мест, где могут навредить здоровью молодого и неопытного дорожного рабочего.

Надо уходить отсюда, пока не приехали мои бывшие коллеги. Я их уже считаю бывшими, потому что только что переступил порог, разделяющий своих и чужих. Обратной дороги нет.

Я искал Сашку.

Ходил между машин, расталкивая продавцов и покупателей, расспрашивал завсегдатаев. Его нигде не было. Но не может такого быть, чтобы он не вернулся сюда!

Сунув в рот сигарету из пачки Пострела, а я не прикасался к куреву вот уже четыре года, я зашел за стену дома. Там не было этого надоевшего ветра, который не успокаивался уже неделю. Мысли в голову не лезли. Они проскальзывали мимо, как угри, едва прикоснувшись к сознанию.

И тут…

Нет, все-таки нужно Сашку как следует расспросить. Пусть немного расскажет о себе.

Дорожный строитель волок за шиворот по снегу Игоря Арнольдовича Кузьмина по кличке Кузьма, как мешок. Игорь Арнольдович не сопротивлялся и лишь старался всячески поспевать за быстрым Сашкиным шагом. Когда поспевать не получалось, он путался в полах, падал и продолжал движение уже юзом. В своем стильном кашемировом пальто, с ног до головы облепленный снегом, Кузя напоминал Деда Мороза утром первого января.

– В будке собачьей прятался, – улыбаясь, пояснил Саша. – Тут по периметру рынка будки стоят. Зверь! Овчарку «кавказца» из конуры выгнал, а сам туда залез. Ему-то ничего, его собака знает! А мне… Вот.

И он показал разодранный рукав куртки.

Пока Мокин запихивал обмякшего после транспортировки мастера-поддельщика в «Вольво», я бросил в багажник автомат. У первого же водоема я утоплю его, снова преступив закон. Мой «глок» мои бывшие коллеги обнаружат на моей даче. Обратной дороги нет. Да и не хочу я возвращаться.

Мы едем в квартиру Кузьмы, и я знаю, чем он там будет занят в ближайшее время. И знаю, чем в ближайшее время будем заняты мы с Саней. На то я среди этих нормальных мужиков один ненормальный мент, чтобы все наше дело не похерилось.




XXIII

Шилов


– Вот этого мразеныша, – Женя ткнул пальцем в Кузю, – никуда из квартиры не отпускать ни под каким предлогом. В туалет его сопровождать вдвоем, потому что этот человек способен уйти даже через очко. Телефон оборвать!.. Впрочем, я сейчас сам это сделаю… Он должен сидеть и работать, сидеть и работать. Если возникнут какие-то сложности – я на связи. А Саша поедет со мной…

Я вскинул удивленный взгляд.

– Куда?

– Нам нужно кое-что проверить…

– Он не двинется с места, пока я не буду знать, в чем дело, – угрожающе предупредил Голев.

Женя рассмеялся:

– Вы подумали, что я поеду с ним в РУБОП? Что ж, как подельники имеете право… Мы мал-помалу превращаемся в хорошую банду со всеми присущими ей атрибутами – недоверием, подозрениями и инсинуациями… Мы съездим с Сашей к хозяину джипа «Мерседес». Я должен знать, откуда нам ждать ответного удара. Или вы считаете, что это лишнее?

– Не нужно впадать в маразм, Голев, – довольно резко добавил я. – Он прав абсолютно. Ты же нам дашь ключи от «Вольво», Володя?

– Если увижу на машине хоть одну царапину… – пробормотал Пострелов, демонстрируя неизвестное мне до сих пор в нем остроумие. И бросил ключи Жене.

Полчаса было потрачено на то, чтобы Евгений выяснил, кому из автовладельцев принадлежит номер О888ОО. Вышла некая несуразица. Номер принадлежал «БМВ» какого-то фраера, который, как выяснил прямо по телефону капитан, работал автослесарем на СТО вблизи МКАД.

– Сто процентов, что этот гад замазывает мастикой машины «таксистов», – усмехнулся Женя. – Что ж, навестим нашего мастера. Если кейс принадлежит дяде Поле, нам нужно валить из Москвы не быстро, а очень быстро.

Каменное двухэтажное строение с тремя воротами. Ничего себе, «теневая» СТО, для тех, кому не нужна афиша! Слесари в синих комбинезонах, с загадочным словом «Транс» на спине, ползают в ямах под пятью машинами одновременно. Все пять Женю не интересовали. Его ни одна не интересовала, хотя в другой момент он пересмотрел бы левые крылья у каждой. Он искал человека. И через пару минут расспросов нашел.

Тот работал в самом углу бокса. «Костоправ» средних лет с татуировками на обеих руках умело снимал с «Тойоты» левое крыло. Рядом, спиной к выходу, стоял паренек, старательно пережевывал жвачку и контролировал ситуацию. Полы его удлиненной парки были подняты, руки он держал в карманах брюк. Со стороны казалось, что он приготовился прямо здесь справлять нужду, но никак не мог решиться.

Я понятия не имею, что делать дальше. В моей голове нет даже самых фантастических вариантов развития сюжета. Покосившись на Женю, я убеждаюсь в том, что он преобразился. Исчезла с лица вдумчивость, он распушился каким-то снобизмом и недалекостью. Я стою в трех шагах, поэтому мне все хорошо слышно.

Женя встал рядом с парнем.

– Старушка дорогу не успела перебежать? – Он кивнул на крыло.

Парень внимательно посмотрел на него. Взгляд пробежал по гладко выбритому лицу, куртке, брюкам, ботинкам и вернулся к капитанскому подбородку.

– А че?

– А ниче.

– Ну и все. – Парень отвернулся.

Для любого человека может показаться, что разговор окончен. Мне так, во всяком случае, кажется.

– Земеля, – сквозь зубы цедит Женя хозяину машины. – Отдохни-ка децл. Нам с работягой поговорить нужно, – и все это даже не глядя на него.

Почувствовав родную речь, парнишка вынул руки из карманов, не торопясь, чтобы не выглядело пошло, вынул сигареты, закурил, и только после этого вальяжно отошел.

Мастер опустил крыло на бетон, недоуменно посмотрел на Женю.

– Че за дела?

– Что ты чекаешь, родной? – Рубоповец водил головой, как баран перед битвой. – С тобой люди пришли поговорить, а ты чекаешь.

Мне подумалось, что Женя, наверное, со своей выдающейся наружностью ездил от своей Конторы на все «стрелки», если те входили в план ее мероприятий. В нем еще никто, верно, ни разу не заподозрил опера. Потом братва сидела в камерах и никак не могла понять, кто из них сука. Во всех таких случаях сукой оказывался капитан РУБОПа Женя, но именно его и отметала братва, ломавшая голову.

От неожиданного наезда мастер не мог сосредоточиться и молчал. Ему не хотелось начинать разговор, потому что все фразы его, как мне кажется, начинались именно с «че». Понимая проблему парня лучше меня, Евгений насел уже беспардонно. Половину из сказанного я не понял:

– Уважаемый, у тебя здоровья много? Нет? Может, тебя под крылом кто плотно держит от чужого клева? Или ты в блатном мире по пояс увяз, и поляны не сечешь? Тебя кто сподобил чужие машины бить на самой кольцевой дороге в мире? Ты куда свой факинговый «Мерин» с тремя восьмерками на жопе спрятал? Он здесь? Ему уже выправляют левые двери? Отвечай, сука, иначе порву как шапку.

Лицо парня пошло бордовыми пятнами. Еще минуту назад все было спокойно, и вдруг – такая напасть. Женя держал свой рот полуоткрытым и со стороны был похож на законченного отморозка.

– Ты думаешь, если в гараже сидишь, тебя никто не найдет? Менты тебя, может, и не сыщут, но от пацанов-то зачем скрываться, родной? Мы ж тебя и в Антарктиде найдем, в жопе у белого медведя.

Тут я более-менее понял…

– Пацаны… – начал парень.

– Пацан у тебя в штанах, – оборвал Женя, оголяя золотой клык.

– Мужики…

– Мужики на зоне. – Кэп сморкнулся в яму.

– Братва, бля буду…

– Будешь, – пообещал Евгений. – Через минуту будешь, если не поведаешь, где твой «Мерин» «пятисотый» класса «Джи».

Молчание.

– Если ты будешь на меня, как карась, бебики свои пялить, я тебя сейчас в прорубь опущу, – пригрозил Беляков. – Ты соображаешь, как поюзать меня, лузер?! Что ты онемел, как сотрудница кооператива «Сосулька»?

– Братва… – Парень стал двигать руками, и по жестам я понял, что была бы сила у него, он взмахнул бы крылами, как советская власть шолоховская, и улетел отсюда к чертовой матери. – Это не мой джип! Ко мне знакомый подвалил, на папином «мерине» к девке съездить!.. Землю есть буду… Он номера мне свои оставил – вон они, в багажнике моей «бэхи» лежат!.. А я ему свои дал, чтобы по номерам никто тачку не признал! У него ж флажковые!.. Он, сука, что-нибудь натворил?!

– Багажник своей тачки открой, – голосом инспектора ДПС попросил немного растерянный Женя.

Через минуту он вертел в руках два номера без региона, но с флагом. Как-то неправильно получается. Дума их отменила, а они все равно на дорогах.

– Он должен был мне мои привезти, а я бы ему его отдал! Чесслово…

Ну, подумалось мне, тебе твои номера другие люди привезут. Минут через несколько…

– Чей он сынуля?

– Да откуда я знаю?! Тот пару раз приезжал, я ему машины ремонтировал!.. Фамилии не помню!

Женя мог узнать это без труда и по телефону. Но он закусился, и ему хотелось выдавить имя из этого рта. Я помню его бой с чеченцем в джипе. Я помню его, сумасшедшего, на авторынке. Нет, он не уйдет, пока не услышит фамилии. Можно даже не просить…

Не выпуская сигареты из губ, он взял мастера за воротник робы, подвел к колонне и засадил апперкот под солнечное сплетение. Тот резко, словно выстрелил, выдохнул и стал сползать вниз. Капитан снова выпрямил это ватное тело и вынул из-за пояса «Макарова». Ну, это для меня уже так скучно после МКАД… Никакой динамики.

– Привет от дяди Поли…

У хозяина «БМВ» в организме начались превращения. На полу, из-за колонны, стала расползаться пенящаяся лужа…

– Депутата Урманова!

Я почувствовал приход кайфа. Пудимов, теперь Урманов… Нет, эти двадцать миллионов налоговая инспекция города Москвы искать не будет…

– Урманов Гриша – сын его! Григорий Владимирович Урманов! Убери это, я все сказал!.. Чтоб его перекосило, гада!..

– А ты сам-то из чьих будешь? Харчуешься, спрашиваю, у кого?

По лицу мастера пробежала судорога непонимания.

– То есть, как это?.. Я же дяде Поле… У него же я…

Первый прокол за весь допрос. Нужно валить, пока этот мастер не вызвал подмогу.

Все стало на свои места. Двадцать миллионов долларов – куш с краж при реконструкции МКАД. В деле завязли Пудимов и Урманов. Были и еще люди, но после смерти Пудимова во Франции следствие замерло. Но их живые товарищи ищут деньги, факт. Двадцать штук зеленого цвета – не та сумма, о которой можно забыть.

Женя затолкал мокрого мастера в яму и вылил ему на голову из банки краску цвета синий металлик. Кажется, ею должны были красить помятое крыло «Тойоты»…

* * *


Сняв трубку, Анатолий Георгиевич набрал номер, прижал трубку подбородком к груди и быстро заработал руками, скидывая пиджак. Он успел как раз к тому моменту, когда ему ответили.

– Господин Эберт? Здравствуйте, рад вас слышать! Ваш бизнес процветает так же, как клумба у вашего дома?

В трубке послышался смех.

– Приятно слышать вас, мистер Жаров. Чем обязан такому вниманию?

– Курт, в банке, название которого я сейчас произнесу, находятся двадцать миллионов долларов… Мне бы хотелось знать, если кто-то попробует произвести операцию с этой суммой. Хотя бы имена и реквизиты банка, куда деньги будут переведены дальше. Я готов заплатить за эту услугу обычную сумму.

– Назовите банк и имя вкладчика.

Анатолий Георгиевич назвал. Его попросили перезвонить через час.

Поздним вечером, когда стрелки напольных часов в кабинете перевалили за полночь, сотовый телефон на его столе стал вращаться и дребезжать.

– Курт?..

– Деньги уже уведены со счета.

– Куда?

– На Кипр. Я справился. Из Кипрского национального банка они ушли во Францию.

– А потом?

– А потом в Швейцарию.

– И?..

– И исчезли.

– Как исчезли?..

– Полагаю, что хозяин их снял.

Анатолий Георгиевич сглотнул набежавшую слюну.

– Спасибо, Курт. Я переведу деньги на ваш счет.

– Спасибо, господин Жаров.

Нужно срочно инициировать работу на Четвертом кольце, подумал Анатолий Георгиевич. Москва задыхается в пробках. Он поднялся из кресла и, оставив портфель в кабинете, позвонил шоферу, чтобы тот подавал машину.




XXIV

Пискунов


Виктор Сергеевич Пискунов выбрался из этой истории победителем. Последние две недели он ничего более не слышал о своей как в воду канувшей бригаде. В первые дни он ходил и подогревал себя надеждами на то, что, быть может, они оказались в руках дружков тех чеченцев и они разделались с обидчиками по законам гор. Виктору Сергеевичу так хотелось, чтобы с ними разделались по законам гор, что он даже поверил в это. А как еще могло быть? Трое русских (себя он не считал) убили троих представителей чеченской диаспоры. То, что гибли они не по вине Мокина, Голева и Шилова, Пискунова не волновало. Какая разница? Если бы не эти трое, чеченцы остались бы живы, разве могут это не понимать те, кто просто обязан мстить за такой беспредел?

Сто тысяч долларов наличными самым чудодейственным образом подействовали на Виктора Сергеевича. К этой сумме он добавил деньги, вырученные за разбитый «Пассат», вычел предполагаемую сумму в счет покупки нового «Ауди» и остался с кушем, о котором не подозревала Тина. Весь бюджет, в том числе и пополненный благоустройством МКАД, находился под неусыпным контролем жадной и зловредной стервы. Ее голубой мечтой был переезд на Лазурный Берег, в Канны или Ниццу. Для беспечного существования – Тина разумела, что там Пискунов никакого дохода приносить не будет – не хватало около полумиллиона долларов. За триста тысяч можно купить однокомнатную квартирку с видом на стоянку чужих яхт, на проценты от вложенных в банк денег можно будет жить. Кроме того, Тина планировала открыть в лазурнобережном городе свой кабинет красоты по-русски и начать тем самым дело. Эти планы самым кардинальным образом расходились с планами Пискунова, который не подозревал, что спасение его от тягостной обузы в виде окончательно спятившей на мечте о миграции бабы именно в этом переезде заключается. Если бы он мог руководствоваться не только тем, что подсказывали ему его «мозга», но и прислушиваться к шепоту мозга чужого, он непременно разобрал бы мысли Тины об избавлении от Пискунова одновременно с переездом. Но Виктор Сергеевич не был телепатом. Он был бригадиром строительной бригады, затерявшейся в московской суматохе.

Когда его штатные подчиненные выбежали из машины и направились спасать спецназовца, перевернувшегося вместе с джипом, Виктор Сергеевич подумал о том, как хорошо было бы, если бы сто тысяч оказались в руках только одного человека. Мысль выглядела такой правильной, что он открыл дверь и выбрался из машины. Никто ничего не докажет.

А потом он мысленно попросил чеченскую мафию, чтобы та по справедливости развела этих троих. И та, кажется, развела. Осторожно пройдясь по местам их проживания, он везде слышал один и тот же ответ. Сына (дяди, племянника, брата) нет дома уже вторую неделю. При этом голоса отвечавших звучали таким образом, словно не только Пискунов мечтал избавиться и наконец-то избавился от Шилова, Голева и Мокина. Виктор Сергеевич даже слышал какую-то гордость в словах о том, что родной человек пропал. Какую-то плохо скрываемую радость. Как бы то ни было и куда бы эти трое ни пропали, спустя две недели Пискунов почувствовал себя счастливым человеком.

Сразу после бегства с МКАД он перезвонил хозяйке синего «Ауди» и попросил те самые две недели отсрочки. Нужно было удостовериться в том, что за его деньгами никто не придет. Тине он сказал, что покупатель «Пассата» в последний момент соскочил, но у него есть другой, и нужно подождать только тринадцать дней. Столько понадобится человеку, чтобы собрать деньги. Тина была взбешена, но ничего особо подозрительного в речах своего обрюзгшего за годы совместной жизни мужа не распознала.

В оговоренный заранее день Виктор Сергеевич прибыл к паркингу в Брюсовом переулке. С собой он имел деньги и желание сбить цену еще хотя бы на тысячу. По телефону хозяйка машины казалась женщиной уверенной и бескомпромиссной, однако, как подсказывали Пискунову его «мозга», самая сговорчивая женщина как раз бескомпромиссна. Первые пятнадцать минут.

Она приехала с мужем. Это было некстати. Надежда скинуть тысячу растворилась и улетела.

Выйдя из такси, Пискунов подошел, поздоровался и обнаружил, что встрече этой рад почему-то муж, а не хозяйка авто. Впрочем, у нее было немного причин для радости. Ее рука на повязке подпирала снизу крепкую грудь, с лица уже сошли какие-то царапины, но белые пятна, словно от ожогов, портили общую картину.

Обнаружив на симпатичной женщине повреждения, которые легко получить как на кухне, так и за рулем машины, Пискунов поздоровался и обошел «Ауди». Ему нужно было удостовериться, что перелом руки никоим образом не связан с этой машиной. Поняв, что «перевертышем» не пахнет, Виктор Сергеевич подошел к парочке. В конце концов, ему решительно наплевать. На тачке будет зажигать жена. А он будет копить и набираться сил для того, чтобы в один момент собраться с духом и сказать: «Знаешь, Тина, эта мысль зародилась во мне давно. Она расцветала долгими осенними ночами, жила, освещаемая майскими зарницами, спела вместе с рожью. Я грел ее внутри себя много лет и вот теперь хочу сказать тебе: давай разведемся».

– Гена, а ведь именно этот подонок поливал меня из огнетушителя!

Это прозвучало как гром среди ясного неба, и вначале Пискунову показалось, что эта странная фраза относится не к нему.

– Что? – едва слышно и кардинально меняясь в лице, спросил муж.

– Что такое? – забеспокоился Пискунов, перебирая перед собой пальцами, словно играя сразу на двух гитарах.

Не отрывая взгляда от этих пальцев, поломанная стерва побледнела так, что белые пятна на покрытом тональным кремом лице растворились.

– Гена, это тот самый гад, что опустошил мне в лицо огнетушитель!

– Товарищи, в чем дело? – забеспокоился Пискунов, отступая под напористым шагом мужа.

– Я убью тебя, сука, – услышал он.

– Я звоню в милицию, – сообщил Виктор Сергеевич, лапая себя по куртке в поисках трубки.

– Сейчас она приедет, – пообещал мужик и, взяв на вытянутую левую руку Пискунова за воротник, правой оглушил прораба МКАД.

Следующие две минуты Пискунов видел только массивный кулак, то и дело врезающийся в его лицо и выбивающий в небо фейерверки, и слышал счастливые женские крики.

А потом наступила ночь.

Когда он открыл глаза, «Ауди» не было. Не было мужика, бабы и денег.

Но впереди его ожидала целая жизнь.

И он решил, что сейчас же пойдет к Тине и выскажет ей свою заветную мысль.




Эпилог


Завтра я – Сашка Шилов – буду смотреть, как швейцарцы варят сыр. Не знаю, почему именно это пришло мне в голову. А еще я хотел бы посмотреть, как собирают знаменитые швейцарские часы. Еще банки, в которых я желал бы побывать. А еще хотел бы посмотреть, как готовится к охране Ватикана швейцарская гвардия. Но с утра у меня во рту привкус сыра. Никогда в жизни не любил сыр и считал его за лишний продукт на столе, но теперь я захотел швейцарского сыра. Наверное, в этом кроется какой-то смысл.

Самолет поднимает меня в воздух. Я лечу последним из тех, кого я знал и кто закончил эту историю, не умерев. Голев, Мокин и Женя уже в Берне. С ними же и Володя Пострелов. Сидят, наверное, в отеле, сволочи, пьют пиво и прикуривают от евросоток. Запивают «Хайнекен», коньяком, виски, жрут оленину и отпускают фривольные остроты в сторону не понимающих русского языка горничных.

Я присмотрел себе дом. Теперь у меня есть свой дом. Мой адрес: немецкая Швейцария, Нидвальден. Больше сказать не могу. Мне и сейчас чудится, что бывшие хозяева этих денег идут за мной по пятам. Голев присмотрел себе дом в километре от моего. Мокину понравилась вилла в Швице, Женя приголубил домик в Альдорфе, там же приметил себе жилище и Пострел. Все придурки расположились на площади, накрываемой ковровой бомбардировкой одного бомбардировщика.

Осталось только получить свои деньги и купить эти дома.

Хочется знать, что случилось с Пискуновым. Наверное, сукин сын купил-таки своей лахудре тачку. И припрятал разницу. Гадом буду, уйдет от Тины. Рано или поздно мозга должны ему подсказать, что всю жизнь мучиться от мужской несостоятельности нельзя. Несостоятельность мужская – это не только когда в постели ты полный лох. Состоятельность мужская – это когда ты смог разжать чью-то хватку. Хотя бы и бабы. Вот в чем мужская состоятельность заключается.

Как я это понимаю.

Так что гуд-бай, МКАД. Или как там – ауфвидерзеен?..

Надо будет спросить у Голева.

А пока я надеваю наушники и слушаю бессмертного и великого Армстронга…
		When Israel was in Egypts land…



		Let my people go…



		Opressed so hard they could not stand…



		Let my people go, The Lord said…








Сорок лет водил Моисей свой народ по пустыне в поисках счастливой жизни. Нам хватило одного дня.




Дай же посмотреть на тебя в последний раз с высоты птичьего полета, МКАД. И – Лет май пипл гоу.

Я слышу этот бесконечный, как жизнь, – высокий, пронзительный и чистый звук трубы Луи…