Встречи на дороге Андрей Владимирович Гнездилов Психотерапевтическая сказка — это мост между реальностями: социальной, объективной и тонкой, психической. Психотерапевтические сказки Андрея Гнездилова не просто создают эти мосты, они еще и питают наш психический мир. Они формируют более мудрое и терпимое отношение даже к тем вещам, которые мы не в силах изменить, они позволяют нам более тонко, духовно постигать смысл самых непростых жизненных ситуаций. В данном сборнике представлено 20 новых сказок известного петербургского психотерапевта и сказочника. Гнездилов А. В. (Доктор Балу) Встречи на дороге Предисловие Мост между Реальностями Задумывались ли вы, дорогие друзья, над тем, что можно считать РЕАЛЬНОСТЬЮ? Обычно говорят, что реально то, что нас окружает — другие люди, дома, деревья, животные, социальный мир с его правилами отношений. То есть Реальность — это окружающий и социальный мир. Эту Реальность можно познать органами чувств и нашим сознанием. Но есть и другая реальность — тонкая, невидимая, психическая, существующая в нашем воображении и подпитываемая нашими чувствами, опытом, мыслями, идеями. Можно ли эту реальность называть РЕАЛЬНОСТЬЮ? Кто-то из вас ответит утвердительно, кто-то в сомнении покачает головой, а кто-то однозначно скажет «нет». Между тем эта «тонкая реальность» оказывает существенное влияние на нашу с вами жизнь. Сначала у нас рождается желание, появляется мысль, стремление, воображаемый образ, а уж потом мы начинаем действовать во внешнем мире, в социальной реальности. Вы скажете, что есть люди, которые вовсе обходятся без фантазий и называют себя «реалистами». Но, поверьте, каждый «реалист» в глубине души отчаянно желает, чтобы в его жизни произошло ЧУДО. Потому что без чудес, без фантазий — скучно. Без воображаемого жизнь становится запрограммированной борьбой за выживание, а ведь душе человека хочется Приключения. Может быть, поэтому даже самые закоренелые «реалисты» смотрят современные телевизионные сказки — мелодраматический или криминальный сюжет уводит их в мир фантазий, в ТОНКУЮ РЕАЛЬНОСТЬ. Зачем это нужно? — спросите вы. Причин этому несколько, но самая главная из них проста — в тонкой Сказочной Реальности ОБЯЗАТЕЛЬНО должен быть ХОРОШИЙ КОНЕЦ. Да, именно этого предсказуемого «хорошего конца» подспудно ожидают многие из нас. Это дает нам очень важное для жизни переживание — ЧУВСТВО ПЕРСПЕКТИВЫ. Ощущение, ради которого стоит жить. Немногим людям чувство перспективы дает реальность социальная. Скорее, даже наоборот. А вот тонкая, Сказочная Реальность — практически всегда дает нам эту уверенность в победе добра, любви и здравого смысла. Психотерапевтическая сказка — это Мост между реальностями: социальной, объективной и тонкой, психической. Психотерапевтические сказки Андрея Гнездилова не просто создают эти мосты, они еще и питают наш психический мир. Они формируют более мудрое и терпимое отношение даже к тем вещам, которые мы не в силах изменить, они позволяют нам более тонко, духовно постигать смысл самых непростых жизненных ситуаций. Психотерапевтические сказки насыщают нашу тонкую внутреннюю реальность красивыми образами и увлекательными причудливо сплетенными сюжетами — и мы становимся богаче. Со стороны покажется, что мы стали более спокойными, даже немного просветленными. Кто-то подумает, что мы некоторое время назад путешествовали по другим странам, — так мы изменились. Но ничего этого в социальной реальности не было, мы никуда не уезжали, — мы просто читали психотерапевтические сказки… Андрей Владимирович — Мастер создания многообразной тонкой Сказочной Реальности. Он создает для нас мир, в котором все наши обычные тревоги, страхи, радости и печали становятся, прежде всего, ИНТЕРЕСНЫМИ. Благодаря чему мы с вами имеем возможность познать истинный смысл того, что происходит у нас внутри. Даже то, что нас пугает, может стать сюжетом интригующей истории. А рассказ о том, что нас радует и вдохновляет, в сказочной реальности раскрывается с особенным блеском. То, что мы переживаем, о чем думаем, чего желаем, о чем печалимся, чего боимся, чему радуемся, — все может стать сюжетом Сказки. То, что происходит вокруг нас и с нами, — это тоже сказочная тема. Главное, чтобы происходящее вокруг нас и в нашем внутреннем пространстве было нам ИНТЕРЕСНО. Когда будете читать эти чудесные сказки Андрея Гнездилова, пожалуйста, прислушайтесь к себе. То, о чем вы только что читали, наверняка было и с вами. Вы тоже это чувствовали, вы тоже этого желали, вы тоже сомневались. Все, что с вами когда-либо происходило, — это не отрывочные реакции на разрозненные события, это — элементы единого увлекательного сюжета. Сюжета сказки вашей жизни. Об этом знает каждый сказочник. Об этом знает Андрей Гнездилов. Оттого он и строит эти чудесные сказочные мосты, помогающие нам принимать свою жизнь как сказку, в которой удивительным образом находят отражение проявления и социальной, и тонкой реальностей. Татьяна Зинкевич-Евстигнеева, доктор психологии, директор Санкт-Петербургского института сказкотерапии Терапевтические сказки Досточтимым сеньору дону Франку Фалькону и сеньоре Марии Антонии Равироза, а также их славному семейству посвящает сей труд автор Картина Каждый раз, когда я вечером выхожу из этих ворот, я невольно оглядываюсь и чего-то жду. А ведь ждать нечего, и я это прекрасно знаю… Прошел уже год с тех пор, как позади меня раздался тихий голос: «Доктор, постойте!» И сейчас не могу представить его лица. Обычный мальчик… Вот губы его, пожалуй, причудливого рисунке. Верхняя особенно походила на чайку. Он говорил, и она летела, чуть кренясь и тяжело взмахивая крыльями Ну и все… Да, кажется, он улыбнулся и попросил меня не стараться его вспомнить. — Наша первая встреча была так мимолетна, — заметил он, — что вряд ли оставила след у вас в душе, она имела значение только для меня. Он рассказал, что прошлой осенью лежал в больнице с тяжелым душевным расстройством. — Знаете ли вы, что такое страх темноты? Когда с заходом солнца никакой иной свет не может рассеять жуткой тяжести, сдавливающей грудь? Как будто гигантское тело ложится на землю с приходом ночи. Представьте себя муравьем, на котором распластался Демон Врубеля. Раздавленный, вы еще живете, но горе вам! Вся тоска и злоба низверженного гения, как кровь, сочится через крохотное отверстие, каким стало ваше сердце. Знаете ли вы, что значит дышать мраком? Когда вы до боли ощущаете его плотность, когда он входит вместе с воздухом в каждую клеточку вашего тела, заполняет его, и вы каменеете… Крик отчаяния застревает в горле, и нет сил вздохнуть. Это сравнимо с самой глубокой впадиной в океане, на дне которой прикован человек, забытый смертью… Вечность, мечта безумцев, является вместе с сознанием одиночества, не имеющего границ; проклятия, утерявшего причину; падения в бесконечном пространстве… Но ужаснее всего мысль, что свет исчез навсегда, солнце потухло и больше не взойдет! Когда наступало утро, я не верил своим глазам, считая это сном, или решал, что этот день — последний. Никто не мог облегчить мою пытку. Я не в силах был встать с постели, скованный моим кошмаром. Никакие средства не помогали. И вот однажды ночью среди застывших стен я увидал белую фигуру, а затем почувствовал легкое прикосновение к своему лбу. Это была ваша рука! Пальцы теплы, как у всех, но какие чары наделили их силой исцеления! Двери за вами уже закрылись, когда я понял, что неведомые цепи, державшие меня столько времени, лопнули в один миг. Бесшумный взрыв опрокинул мою тюрьму. Слезы прорвались из измученной груди. Я снова родился в этот мир и был спасен… Люди, выслушавшие меня, приписали это моей фантазии. — Кончилась фаза, и вы поправились. — Предположим, что так. Часы тогда показывали ровно три, и я еще подумал, что стрелки их долго-долго ожидали вас, как будто вы имели тайную власть над временем. Но почему не допустить мысли, что человек может целить собой другого? Гармония всюду. Роза увядает, если ее поставить в одну вазу с лилией, но есть маленький цветок, чье присутствие заставляет раскрыться почти засохшие бутоны. Жемчуг тускнеет на шее одних людей и возрождается, когда его носят другие. Так ли уж суеверны древние алхимики, писавшие, что знающий симпатию и антипатию — мудрец и маг? Еще два раза я видел вас в том печальном страшном доме, где сам воздух пропитан ядом, но не успел обратиться. Не удивляйтесь, вы привыкли ко многому, но ведь известно, что атмосфера болезни буквально физически ощутима для здоровых. Сколь же она тяжелее и безнадежнее для больных, когда они находятся вместе? Я, верно, отнимаю у вас время, вы простите меня. Я собираюсь уехать отсюда и в память нашей встречи хотел бы подарить вам одну старинную картину. Нет, нет, не отказывайтесь, я знаю, вы любите искусство, а я уже с ним простился… Он задумался, потом робко взглянул на меня. — Прошу вас, зайдемте ко мне, это совсем недалеко. Дорогой я расскажу вам еще одну историю. О картине. Впрочем, не только… С чего начать? Ну да ладно. Вы, конечно, сталкивались с молодыми художниками. Знаете, что многие из них не разделяют официальных канонов. Ищут своего, нового. Особенно начинающие. Им трудно оценить себя, понять, где они действительно что-то находят, а где это заурядная самодеятельность. А ведь самый больной вопрос — признание. Конечно, нет области, где бы не было искалеченных чужими мнениями, но куда печальнее это зрелище у художников… Вот в этой среде толкался один чудак. Состоял он в каком-то кружке, руководимом спившимся талантом, но скорее относился к поклонникам искусства, чем к творцам. Приятели звали его Эльфом за невысокий рост, курчавую голову и любовь к цветам. Он никогда не дарил цветы людям, но приносил и оставлял около картин, которые ему нравились. При этом Эльф утверждал, что краски на полотне становятся ярче от соседства живых цветов. Работы его тоже имели некоторую претензию на оригинальность: неземные сферы, мерцающие фигуры, таинственные символы. Писал он по ночам в полной темноте, и смотреть на них можно было только в присутствии самого Эльфа. Стоило ему уйти, и картины представлялись сплошной мазней. Впрочем, никого это не смущало. Руководитель кружка держался эпикурейских принципов. «Главное в жизни — вдохновение, — вещал он. — Огород, вскопанный с удовольствием, прекраснее сада, который вы напишете, стиснув зубы». Его афоризмы как-то достигли высоких ушей, и в студию назначили комиссию. Узнав об этом, протрезвевший маэстро попытался спасти положение: «Долой фантазии! К завтрашнему дню нужны готовые работы с натуры!» Ученики растерянно переглянулись и вечером собрались в мастерской на прощальный ужин. Однако его пришлось отложить… Явился их вождь, ведя за собой девушку совершенно удивительной внешности. Такая красота как будто существует вне времени. Она могла бы служить идеалом в любую эпоху. Очевидно, старый пьяница встретил ее на улице и умолил «принести жертву на священный алтарь искусства». «Вот вам натура, бездельники! Хотел бы я взглянуть, кого она не устроит!» Художники вдохновились, но плоды их стараний оказались горькими. Действительность не покорилась тем, кто привык служить своему воображению. Молча оглядела незнакомка работы пристыженных авторов и задержалась около Эльфа. Он один не пытался изменить себе. На его картине она стояла спиной к зрителю, держа в поднятой руке фонарь. «Для кого он?» — спросила девушка. — «Для заблудившихся!» …Прошло полгода, как был разогнан кружок. Эльф очень редко брался за кисти. Он обнаружил, что его присутствие непостижимым образом влияет не только на его произведения, но и на картины других художников. Даже бездарные работы словно оживали от его взгляда, особенно по вечерам. Это открытие поразило не только Эльфа. Многочисленные друзья стали приглашать его на свои выставки, видя в нем талисман. Он мог бы жить припеваючи, если б не мысль, что ему вовсе не дано художественного таланта. «Я всего лишь садовник картин», — думал Эльф про себя и в конце концов порвал все связи с живописцами. Теперь он увлекался картинами старых мастеров, которые так же реагировали на его присутствие. Однажды в антикварном салоне выставили для продажи полотно неизвестного итальянского художника. Относили его к эпохе Возрождения, и стоила картина бешеных денег, так что даже музей не мог ее приобрести. На ней была изображена обнаженная молодая женщина, склонившаяся над ручьем. На миг она подняла лицо, ища свое отражение, исчезнувшее вместе с пригоршней воды, которую она держала в ладонях. Ночное небо искрилось звездами, из-за темных стволов на красавицу падал неведомый луч света. Эльф долго стоял перед картиной и на следующий день пришел с розами. У входа перед ним мелькнула знакомая фигура. Он узнал девушку, которая позировала в кружке, и радостно приветствовал ее. Но она покачала головой: «Вы ошиблись, меня никогда в жизни никто не рисовал». Смущенно юноша стал извиняться. «Ничего, ничего, — прервала его красавица, — с художниками такое бывает. Кстати, что вы скажете об итальянке?» — «У меня нет слов, — ответил Эльф. — Поэтому я принес цветы». — «Верно, нам придется здесь часто встречаться, — сказала девушка, протягивая ему руку, — давайте знакомиться: Альбина». Они действительно стали видеться чуть не каждый день, встречаясь у картины. Эльфа удивило, что девушка относится к итальянке с пылкостью влюбленной. Временами казалось, что она даже ревнует ее к нему. Красота Альбины привлекала к себе столько блестящих поклонников, что ей позавидовали бы маркизы эпохи Людовиков. Жизнь дарила ей все, о чем можно было мечтать. Откуда же бралось это странное чувство к картине? Была ли то причуда пресыщенной красавицы или мистическая страсть, владевшая когда-то Пигмалионом? Впрочем, не Эльфу было тогда судить об этом. Он сам испытывал непостижимое влечение к итальянке. Ему казалось, что она смотрит только на него и улыбается, когда он приходит. Между прочим, выражение ее лица вызывало особенные споры с Альбиной, которая утверждала, что женщина печальна. Но вот случилось то, чего так боялись соперники: нашелся богатый антиквар, решивший приобрести картину. С какой болью провожал Эльф свою возлюбленную, которую уносили за самодовольным жирным стариком. Сердце его разрывалось от негодования… «Он не имеет права даже смотреть на итальянку! Ее нагота не для сластолюбивых взглядов!» Но что он мог сделать? А Альбина? Только теперь Эльф оценил ее привязанность. «Я отберу картину, даже если мне придется выйти за него замуж», — заявила она. Трудно поверить, но все вышло так, как она сказала… Старик не устоял перед ее красотой и поплатился буквально на второй день после свадьбы: он умер. Родственники его не могли допустить, чтобы наследство попало в руки «неизвестной авантюристки» и подали в суд. Пока тянулась юридическая канитель, Альбина жила в доме антиквара и картина висела в ее комнате. Она не забыла своего приятеля и позвала его в первый же удобный вечер. Эльф не замедлил явиться и радостно бросился к итальянке. Альбина подошла вместе с ним, но вдруг побледнела и отшатнулась. Юноша схватил ее за руки, испуганно спрашивая, что с ней случилось. Она долго не отвечала, затем шепнула: «Ты был прав. Итальянка улыбается. Но эта улыбка тебе…» Непонятная гримаса скользнула по ее лицу, и она попросила потушить свет: «Я не хочу видеть ее». Эльф исполнил приказание и собрался уходить, но Альбина остановила его: «Если хочешь, то можешь провести с ней ночь…» Он молча кивнул и, подвинув кресло к картине, уселся перед ней. Несколько раз Альбина бесшумно подходила к нему и заглядывала в лицо. Утром девушка была бледна, какая-то мысль тяготила ее, но она не решалась заговорить. Наконец Эльф сам обратился к ней. Альбина взяла его руку. «Я смеялась, когда твои знакомые художники рассказывали, что ты приносил удачу самым заурядным выставкам, но о твоих собственных работах никто не мог сказать ни слова. Сегодня я не спала и слышала журчание ручья, запах болотных цветов наполнял комнату, и над моей постелью мерцали звезды. Теперь я убедилась, что твое присутствие оживляет картины, но знаешь ли ты, что я видела в твоих глазах? В глубине их горела свеча, которая растаяла с наступлением рассвета…» С этого дня Альбину словно подменили. Прекрасная итальянка потеряла над ней свою власть, и место ее занял Эльф. Девушка следила за каждым его шагом. Она восхищалась его работами, заставляла писать новые, сопровождала по музеям, наслаждаясь оживающими картинами и просто близостью Эльфа. А он не замечал этого, верный своему чувству к итальянке. Между тем слушание дела кончилось, и суд вынес соломоново решение: брак признать недействительным, и наследство покойного считать собственностью государства. Картину должны были передать в музей. Эльф тяжело переживал близкую потерю. Итальянку не собирались выставлять в залы, а назначили в запасники. Накануне расставания юноша вновь остался в доме антиквара. Альбина казалась печальной. Среди ночи она подошла к картине и, вся дрожа, сбросила одежду. «Скажи, Эльф, разве я хуже итальянки?» Он невольно отвернулся, не смея произнести ни слова. Альбина вдруг рассмеялась: «Я пошутила, но ответь, чем бы ты пожертвовал ради картины?» «Всем!» «Смотри, не пожалей», — прошептала она и впервые поцеловала его. Наутро они расстались. Дни проходили за днями, а девушка не показывалась. Эльф бросился разыскивать ее, но тщетно. Альбина исчезла. Однажды вечером в комнату Эльфа постучали. Вошел незнакомый человек, за ним двое рабочих осторожно несли завернутую картину. «Это от Альбины», — сказал гость, подавая письмо. «Где она?!»— закричал юноша. «Не знаю, я только выполнил ее просьбу». «А что за картину вы принесли?» «Вашу итальянскую купальщицу. Эксперты установили, что это подделка, и картину вернули в магазин. Оттуда ее вам и доставили. Она не стоит и десятой доли того, что за нее заплатили». Он ушел, а Эльф судорожно сорвал с картины бумагу. Да, это была итальянка. Но рядом с ней чуть виднелась фигура другой женщины. Она стояла спиной, и в поднятой руке ее горел фонарь, оттуда лился поток света на красавицу. Сквозь слезы юноша прочел две строчки письма: «Фонарь для заблудившегося». О, слишком поздно Эльф увидел свой путь, слишком поздно понял, что Альбина для него дороже итальянки. И тогда свеча навсегда потухла в его глазах, поселив в нем ужас перед ночью. Безумие его стало очевидным для окружающих и привело к встрече с вами… Вот мы и пришли. Заходите. В комнате только одна картина. Она — ваша, а я сейчас, на минутку. Только дайте вашу руку, мы ведь должны проститься. Так я сейчас, заходите… …Больше я его не видел, он не вернулся. Картину я отдал в музей. Итальянка действительно оказалась прекрасна, но второй фигуры, о которой говорил Эльф, не было… Песок пустыни Какую-то странную грусть навевают на меня эти два слова: песок пустыни. Я вижу бескрайние просторы и сухую, безжизненную почву, раскаленные солнцем гряды холмов и звенящий шорох мириад песчинок. Неужели это когда-то была земля или камни? Как случилось, что они умерли, превратившись в желтый прах? Конечно, можно представить, как веками волны дробили скалы, как солнце калило их на медленном огне, как ветер обтачивал их, но мыслимо ли, что эти стихии, дарующие жизнь всему сущему, столь жестоко отняли ее у этих обездоленных просторов? И когда я сжимаю в ладони горсть песка, мне кажется, что я касаюсь самой смерти. Но что с ним было до этого последнего превращения, какая бурная и прекрасная жизнь, какой долгий, завидный или странный путь он прошел? О чем он помнит? Я верю, что в миражах пустыни, как в сновиденьях, встает память о том прошлом, что когда-то она переживала. Волшебные дворцы, полноводные реки, пестрота цветущих садов, стройные колонны храмов… Я не стал бы размышлять об этом вслух, если бы не встреча с человеком, который любил пустыню и вышел из нее с неопаленным сердцем. Я не помню, когда он появился в нашем городе. Его черный слуга снял дом на самой окраине и появлялся на людях только затем, чтобы приобрести провизию для своего господина. Расспросы любопытных горожан мало проясняли дело. Негр говорил, что они прибыли издалека и его хозяин болен. Это сообщение заметно охладило интерес к чужестранцу — люди боялись заразы. Я давно интересовался медициной, и некоторые успехи в этом деле даже создали мне неплохую репутацию, однако не в моих привычках было являться незваным. И вот как-то, возвращаясь домой, я увидел его слугу у своих дверей. Нетрудно было догадаться о сути дела: таинственный незнакомец нуждался в помощи. С некоторым трепетом я переступил порог его дома. Его звали Талэм Ибн-Салама, это имя было получено на Востоке. Несмотря на смуглый цвет кожи и слегка раскосые глаза, в нем угадывался европеец. Но главное — его положение было отчаянным: он умирал и помочь ему было невозможно. Он и сам понимал это, но хотел удостовериться. — Благодарю, что вы пришли, и трижды, что не стали вводить меня в заблуждение. Я прожил одинокую жизнь, смерть для меня не страшна, но бывают причуды — в последний час видеть чье-то участие. Если вы согласитесь провести со мной эту ночь, я расскажу вам про Песок Пустыни. И вслед за этими словами я словно вошел в страну чудес и пережил его жизнь так, будто она была моей собственной. Опираясь на мое плечо, умирающий ввел меня в большую пустую комнату. Негр внес старое зеркало в золоченой раме и шкатулку с простым песком. Заходящее солнце отразилось в потускневшем стекле и застыло в нем. Я взглянул на часы и посмотрел за окно. На улице давно стояла непроглядная темень, а в доме Талэм Ибн-Салама из зеленоватых глубин древнего зеркала светило отраженное солнце. С детских лет Талэм питал страсть к путешествиям, особенно привлекал его Восток. Много дорог прошел он с караванами купцов, и никогда ему не надоедал звон колокольчиков, мерный шаг верблюдов и бесконечная череда песчаных волн, то нежно-округлых, как человеческое тело, то косматых и грозных, то сглаженных и плоских, зовущих к горизонту своей бесплодной тоской. Однажды караван, с которым ехал Талэм, остановился на ночлег, и путники, окружив себя кольцом костров, торопливо передавали друг другу снадобье и читали заклинания, чтобы скорее заснуть. Талэму объяснили, что это нечистое место, что погонщики верблюдов уже третий день в час заката видят белый караван, который идет где-то рядом, не приближаясь и не удаляясь от них. Это грозит несчастьем. Горе тем, кто окажется в караване димиссов, заключили спутники Талэма, проверяя на себе амулеты. Талэм сделал вид, что также принимает меры предосторожности, но сам стал ждать, когда караванщики уснут. Звезды засияли над пустыней, когда Талэм услышал звуки зурны и нежный женский голос, едва доносившийся из-за соседних холмов. Он встал и двинулся прочь от каравана. Вскоре он увидел палатки и меж ними белых верблюдов. Но напрасно он заглядывал внутрь палаток. Роскошные ковры, драгоценная утварь, но ни одна душа не попадалась ему на глаза, и лишь голос пел и плакал вместе со щемящей мелодией зурны. И лишь когда взошел месяц, он увидел неведомую певицу. Она сидела у потухшего костра, и у ног ее бил крошечный родник. Лицо ее было тонким и прекрасным, но любое выражение меняло его настолько, что, казалось, в нем поочередно проявляется множество разных лиц, а в глазах сияли еще две ночи со своими звездами и еще двумя серебряными месяцами. Талэм не мог сказать, сколько времени он провел рядом с джинной, ибо только духи могли обладать подобным голосом и внешностью. Он плакал и смеялся, тосковал и пел вместе с нею. Наконец она замолчала и поднялась с места. Глаза ее устремились на юношу. — Мой караван уходит! — сказала она, и он увидел, что действительно палатки свернуты и погружены на верблюдов. — Но я не могу без тебя! — воскликнул Талэм. — Возьми меня с собой! — Зачем? — спросила джинна. — Я слушал твои песни, я видел тебя, и мое сердце словно раскрылось. В нем любовь, и ради нее я готов отдать свою жизнь! — Знаешь ли, на что ты обрекаешь себя, юноша? Я— джинна родников и оазисов, но те, кто любит меня, должны всю жизнь находиться в пути и искать меня, не зная следа. И если солнце дважды увидит тебя в одном и том же месте, ты навсегда потеряешь меня. — Пусть так! — проговорил Талэм. — Я готов на все. Джинна взяла его за руку, и они словно очутились в воздухе. Земля с бешеной скоростью понеслась под ними. Время от времени они останавливались и спускались к оазисам. Среди лазурных мечетей, у прохладных родников он видел плиты с полустертыми именами. — Взгляни, — шептала джинна, — они любили меня и теперь забыты. Тебя ждет та же участь! — Я готов! Они были с тобой, и они живы в твоей памяти. Я хочу такого же счастья. Наконец они вернулись к каравану. Снова джинна взглянула в глаза юноши, и он понял, что выдержал испытание. Радость сверкала в лице ее. — Я буду жить твоей жизнью, любимый. Спасибо тебе. Знай же, что только в человеческих руках счастье джиннов. Тронулся в путь караван, и Талэм лишь успел крикнуть вослед: — Как твое имя, любовь моя? Словно три камешка один за другим упали в воду с нежным мелодичным звоном: — Тэ-рэ-лим! А в руках юноши оказались три голубых цветка. С тех пор, не зная покоя, двигался Талэм по дорогам. Однажды он вошел в город, обреченный на гибель. В нем кончилась вода, и люди собирались покинуть его. Увидев в руках путника голубой цветок, толпы бросились перед ним на колени. Талэм не понимал, что происходит, пока на главной площади не увидел калифа со свитой, также воздававших ему царские почести. — О господин! Спаси наш город! Не дай ему погибнуть! Подари нам этот цветок! Женщины и дети с криком пали на землю, протягивая к нему руки. Талэм отдал им цветок, и, когда он прикоснулся к земле, веселый родник вырвался из пересохшей почвы и, набирая силу, забил радужным фонтаном. Праздничное ликование охватило город, и калиф заявил, что отдаст ему в жены свою единственную дочь. Напрасно отказывался Талэм. Его отказ был принят как оскорбление. Сам калиф взял его за руку и ввел в тайные покои своего дворца. — Смотри, от чего ты отказываешься! Он сдернул чадру с лица своей дочери, и Талэм едва не упал: юная дочь калифа как две капли воды походила на джинну. Вернее, на то ее лицо, когда он только увидел ее. — Оставайся, — шептал калиф. — Не можешь же ты странствовать всю жизнь! И если даже в твоем сердце есть кто-то, моя дочь заставит тебя забыть о ней. Я же оставлю тебе в наследство свой халифат. Но Талэм не соглашался. — Тогда ты останешься здесь против своей воли! — закричал калиф. — Быть может, ты похитил волшебный цветок и, когда уйдешь, твой родник исчезнет. Я прикажу приковать тебя к столбу около источника. И он исполнил свою угрозу. Прикованный золотыми цепями, облаченный в драгоценные одежды, стоял у мраморного столба Талэм и с тоской думал о том, что новый день навсегда лишит его надежды увидеть Тэрэлим еще раз. На рассвете следующего утра какая-то хрупкая девушка, закутанная с головой, пробралась к нему и, подкупив стражников, освободила… Тонконогий жеребец из конюшни самого калифа ждал его. Талэм пришпорил его и помчался прочь из города. Кто была его освободительница? Сама ли джинна, дочь ли калифа — он не знал. Лишь одно заботило его — он должен быть в пути! Еще два цветка оставались у него, и они были залогом встречи с джинной. Но второй свой цветок отдал Талэм Ибн-Салама, наткнувшись на заблудившийся караван. Люди были уже три дня без глотка воды и шли, вдохновляемые лишь миражами. Перед ними маячило озеро со стаей розовых фламинго. Наткнувшись на Талэма, они удивленно стали спрашивать его, зачем он уходит от озера. Затем стали просить его принести воды из него, так как им уже не дойти. Они видели пальмы, цветущий миндаль, ощущали запах роз. И Талэм не выдержал и отдал им свой второй цветок, хотя это был последний залог встречи с джинной: третий цветок должен был быть посажен на его могиле. Как по волшебству, второй цветок превратил мираж в явь. На месте родника расплеснулось озеро, и стая фламинго опустилась к нему. Напившись из озера, купцы зкричали: — Негодяй! Ты не хотел принести нам воды, хотя до озера было два шага. Мы умирали от жажды, а ты смеялся над нами и убеждал нас, что озеро нам только привиделось. Готовься к смерти! Ты оскорбил послов великого султана. Если бы Талэм мог показать им свой третий цветок, может, его пощадили бы, но он не сделал этого, боясь, что у него отберут его сокровище. Его избили и, отвезя подальше в пустыню, бросили связанным среди дюн. Задул самум, и песчаные волны стали засыпать Талэма. И когда он готов был умереть, белый караван явился ему снова и джинна вновь наполнила надеждой его отчаявшуюся и измученную душу. — Я не могу дать тебе новых цветов, любимый, — сказала она, прощаясь с Талэмом. — Береги мой последний цветок! Но и с ним расстался Талэм Ибн-Салама. Как-то разбойники-туареги, спасаясь от преследования могущественного визиря, наткнулись на него. Погоня шла по пятам. Предводитель разбойников подъехал к Талэму: — Благочестивый путник, вряд ли ты сильно дорожишь своей жизнью. Спаси меня и моего сына, и я клянусь, что начну новую жизнь. С удивлением Талэм увидел, что разбойник — женщина. В руках ее был спеленутый ребенок. — Что случилось с твоим сыном? — спросил он, видя тревогу женщины. — Его отец, мой муж, был оклеветан врагами и вынужден бежать от двора и стать разбойником. Он погиб, и я заняла его место. Теперь расплата должна пасть на меня и на этого невинного ребенка. Если я погибну, погибнет и он. — Хорошо, — сказал он, — я поскачу вместо тебя. Талэм стал во главе туарегов, и погоня последовала за ними, не обратив внимания на женщину с ребенком. К вечеру воины визиря их настигли. Все спутники Талэма полегли в схватке, а сам он был закован в цепи и брошен в тюрьму. Среди глубокой ночи загремел замок и в камеру вошел визирь: — Я сведущ во многих знаниях, и звезды открыли мне истину. Ты не предводитель разбойников, хотя выдавал себя за него. Однако я не могу отпустить тебя, не вызвав гнева султана, моего повелителя, и потому тебя должны казнить! Может быть, ты хочешь рассказать о себе? Талэм чистосердечно поведал ему всю свою историю. — Я верю тебе, — сказал визирь. — Я слышал о джинне родников и видел на закате белый караван недалеко от стен города. Но есть ли у тебя доказательства, что ты связан с джинной? Талэм показал ему голубой цветок, спрятанный на груди. — Да, все так, — подтвердил визирь, — но знаешь ли ты, какое несчастье навлекли твои великодушные поступки на джинну? Уже два раза она выручала тебя, нарушая закон духов. Если в третий раз она преступит закон, то потеряет навсегда свою силу. Она станет обыкновенной женщиной, и больше не будут зарождаться новые оазисы в пустыне. Талэм в ужасе отступил. — Впрочем, тебе-то не о чем тужить. Ей придется остаться с тобой, — продолжал визирь. — Нет, нет! — закричал Талэм, падая на колени. — Заклинаю тебя Аллахом, скажи, есть ли способ исправить положение? — Неужели ты готов отказаться от своей любви, которой пожертвовал почти всю жизнь? — удивился визирь. — Да! — ответил Талэм. — Тогда отдай мне свой цветок, будь свободен и больше можешь не спешить в путь, чтобы солнце не застало тебя на старом месте. И Талэм отдал последний цветок визирю. Привычка или внутренний голос все же погнали его снова в путь. Много лет он странствовал по пустыне, уже не надеясь хоть раз встретить джинну, но продолжал хранить в душе ее образ и свою любовь. И вот наступил срок его дням, и, почуяв близкий конец, он решил посетить родные края. Здесь мы и встретились с ним. Талэм закончил свой рассказ, а я не знал, верить ему или нет. Ослабевшей рукой он достал песок из шкатулки и швырнул его в зеркало. Солнце исчезло, словно провалилось, а песок, таинственно шурша, стал засыпать пол. Мрак окутал комнату, и стены исчезли в нем. Я увидел звездное небо и в его свете — бескрайнюю молчаливую пустыню. Звон колокольчиков нарушил тишину. Белый караван приблизился к нам, и один из верблюдов, поджав ноги, лег подле умирающего. Легкая женская фигура скользнула к нему и помогла взобраться между горбами. В руках его засветился голубой цветок. — Тэрэлим! — прошептал он, и в ответ раздался нежный голос: — Ты остался верен мне, Талэм Ибн-Салама, и отныне будешь мне вечным спутником в белом караване. Я почувствовал, словно внутри меня зажегся яркий свет. Я вдруг ощутил сердце пустыни, и оно уже не казалось мне холодным и остывшим. Утро застало меня в пустом доме. На полу рядом со мной лежал небольшой серебряный перстень. Внутри коричневого камешка переливались золотые крупинки. Это был Песок Пустыни. Канделябр Тише, тише, Лана заснула… И взрослые покинули ее комнату. Тогда она открыла глаза и стала смотреть за окно. Дом почти весь погрузился в темноту, и только в старом флигеле, стоявшем во дворе, горел огонек. Девочка улыбнулась ему как своему доброму приятелю. Она знала, что его свет не погаснет до утра. С тех пор как Лана заболела, прошло много дней, и она успела подружиться с этим милым огоньком, который отгонял от нее страх и одиночество в длинные бессонные ночи. Интересно, кто там живет? Девочка никак не могла этого вспомнить. Днем из флигеля никто не выходил, и окна его были всегда закрыты. Тихий стук в дверь прервал ее размышления. Скрипнули половицы, и в комнату вошел странный молодой человек в крылатке, освещая себе путь канделябром. Он присел на кровать и, сняв шляпу, приветливо поклонился: — Здравствуйте. Меня зовут доктор Пьер Кикколо. Я пришел узнать, долго ли еще вы собираетесь болеть и не спать по ночам? — Но откуда вы это знаете? — удивилась Лана. — Вы так старательно смотрите на свет в моем окошке, что свечи в канделябрах начинают гореть с невероятной быстротой и оплывают. Девочка взглянула во двор — флигель был темным. — Я не хочу болеть, — сказала она, — но у меня так получается. — А что вы хотите еще, кроме того, что не хотите? — Море теплое-теплое, а на берегу горы, и чтобы я сто лет каталась на лодке и ела мороженое. — И только-то? — сказал доктор, хотя он вовсе не был похож на доктора. Он поставил канделябр к стене, затем вытащил дудочку и заиграл. От горящих свечей скользнули тени, и вдруг раздался плеск волн, и кроватка Ланы, превратившись в лодку, закачалась. Пьер Кикколо взялся за весла, а перед девочкой оказалась целая груда разноцветных шариков мороженого. Они плыли и плыли. Так долго, что Лана устала. Мороженое не уменьшалось, сколько она его ни ела. — Скоро мы приплывем? — спросила она. — Осталось ровно пятьдесят лет, — ответил доктор, у которого отросла длинная седая борода. — Какой вы стали смешной, — сказала девочка. — А нельзя ли побыстрей, я захотела спать. — Если бы вы видели себя, то, верно, не очень бы смеялись, — пробурчал Кикколо и причалил к берегу. Лана уже спала и только утром открыла глаза. Рядом с ней стояла ее тетя и была очень довольна. — Ну вот. Сегодня у тебя уже совсем другой вид. Ты стала поправляться. Через несколько дней девочке разрешили выходить во двор. Дождавшись ночи, когда все легли спать, она запихнула в кармашки своего платья конфеты, которые ей приносили взрослые, и направилась к флигелю. Доктор оказался голодным, и сладости пришлись очень кстати. Пока он ел, Лана с интересом разглядывала комнату. Посредине стоял стол с круглой мраморной доской, расколотой пополам, на нем помещался канделябр. У стены ветхое кресло с резными ручками, в углу громадный чайник, без сомнения когда-то принадлежавший великанам. Книги — тоже немалых размеров — оказались прикованными к стене. Вообще это было удобно: не надо искать и можно, сидя в кресле, длинной тросточкой переворачивать страницы, пестреющие изумительными картинками. Еще в комнате висела масса ключей, самых разнообразных как по форме, так и по величине. Доктор пояснил: — Это от дверей всего города. — А зачем? — Ну, когда кто-нибудь из детей заболевает, я же не могу будить взрослых среди ночи. — А почему вы не ходите днем? — А потому, что днем мне не хочется, и потому, что я ночной, и еще потому, что я хожу очень редко, когда кому-нибудь уж очень плохо. Но вам пора спать, маленькая гостья. — Нет, нет, — запротестовала Лана, — очень-очень пожалуйста, позвольте мне с вами остаться. Ведь вы можете превращать минуту в целый год. Кикколо смешно сморщился и приложил палец к губам: — Тсс… этого никто не должен знать. И девочка осталась. Доктор достал дудочку и заиграл. От канделябра отделились светящиеся точки и забегали по пустой стене. Приглядевшись, девочка увидела, что это паучки. Они как будто подчинялись мелодии Кикколо, и из разноцветной паутинки, которую они ткали, возникали картины. Да еще какие! Если на них оказывались цветы, то они благоухали, если птицы, то пели, если тучи, так из них накрапывал самый настоящий дождь. — Кто это? — прошептала девочка. — Это лунные паучки — мои подданные, — ответил доктор, улыбаясь. — Они берут краски у канделябра. Лана совсем не заметила, как наступило утро. Картины потускнели и исчезли. Девочка готова была заплакать от огорчения, но сдержалась. — Значит, вы ничего-ничего не делаете? — Да, ничего-ничего и в третий раз ничего. — Вы только играете со светом? — Да. — Значит, вы волшебник? — Очень может быть, — ответил Кикколо и, надув щеки, сделался очень важным. Ну, теперь Лана от него не отставала. Несколько раз она ходила с Кикколо к больным детям, а по праздникам, когда в ее доме все уезжали, доктор Пьер разрешал ей оставаться у него в гостях на целую ночь. С кем только она не познакомилась! Побывала в других странах, заглянула в прошлые эпохи и, конечно, наслушалась столько сказок и историй, что иной раз боялась подойти к зеркалу, ожидая увидеть свою голову раздутой, как тыква. Впрочем, интерес ее ничуть не уменьшался, к тому же о некоторых картинах, которые она видела довольно часто, доктор не рассказывал, и они казались особенно таинственными. На них всегда присутствовало изображение канделябра. Лане особенно запомнились некоторые. На одной был выткан старик в монашеском одеянии. Держа в руках канделябр и ключи, он спускался по бесконечным узким каменным лестницам. Девочка могла бы различить его шаги среди сотен. На другой картине ехал всадник с ребенком, и дорогу его опять освещал канделябр. На третьей сидел однорукий турок в чалме и считал деньги. Монеты звенели, и он бросал их в дырявый мешок. Последняя казалась самой интересной. На вершину громадной пирамиды поднималась стройная женщина. Позади падала длинная тень, а впереди, залитый лунным светом, ее ожидал белоснежный аист. Между тем приближалась осень. Лана вдруг обнаружила, что Пьер Кикколо, которого она считала почти всемогущим, боится ее наступления. Он все реже улыбался, а временами девочка замечала, что у него красные глаза. Тогда на следующий день обязательно шел дождь. Однажды Лана застала его спящим. Кикколо сидел, положив голову на стол. Лицо его было ужасно бледно, а глаза закрыты. Под канделябром застрял желтый листок, занесенный ветром. Почувствовав ее взгляд, доктор проснулся. — Ах, как чудесно, что Лана пришла ко мне в гости, а мне приснилось, что это Осень. Тут он заметил желтый лист и замолчал. Лане тоже стало грустно, и она тоже замолчала. Так тот вечер и остался тихим и молчаливым. — Почему вы не любите Осени? — спросила потом девочка. — Я люблю ее, но мне в эту пору нужно куда-то уйти, — ответил Кикколо. — А мне можно с вами? — Нет, нет, ни в коем случае! В этот раз картины у него не получились, и они пошли погулять в парк. Пламя свечей в канделябре так трепетало от сильного ветра, что Лана боялась, как бы оно совсем не потухло. Но Кикколо, видимо, совсем о нем не беспокоился. Он к чему-то прислушивался, и тут девочка тоже услышала, будто кто-то играет на скрипке. — Пойдем-ка домой, — сказал Кикколо, — а то как бы нам не улететь. Когда они выходили из парка, музыка стала еще слышней. Лана оглянулась и увидела, что весь воздух наполнился кружащимися листьями, но они не падали с деревьев, а поднимались с земли и возвращались обратно на ветки. А на следующий вечер доктор и вправду ушел: он сидел за столом, но его уже никто не мог разбудить. На мраморной доске было написано: «Это все Лане. Доктор Пьер Кикколо». Однако флигель все равно заперли, пока Лана не вырастет. Когда же это случилось, она пришла в комнату доктора и зажгла канделябр… Лунные паучки уже не бегали по стене, а забрались в утлы и оттуда смотрели на огонь. Среди ночи в дверь постучали, и вошел монах. — Это теперь ваш канделябр, дитя мое? Лана кивнула. — Можно, я посижу немного? На улице такая темень… — Конечно. — Вы когда-то очень интересовались моей историей, так что даже отличали мои шаги среди сотен других. Если хотите, я расскажу о себе. Давным-давно жили два приятеля. Один был красив и богат. Во всем ему везло, и он не знал печали. Другой был неудачник, но зато обладал добрым сердцем. Пришло время, и неудачник полюбил, но его избранница попалась на глаза злому приятелю. Он увез ее, а потом бросил. Доброму ничего не оставалось делать, как стать монахом. Он прославился своими подвигами на стезе добродетели, так же как его приятель на дороге разврата. Однажды монаха позвали напутствовать какого-то разбойника, приговоренного к казни. Это оказался его соперник. Стайной радостью отправился монах к осужденному. Была ночь, и кто-то дал ему в руки этот канделябр. Войдя в темницу, монах почувствовал, что сердце его внезапно растопилось. Его охватила жалость к сопернику, который в неведенье творил зло и так жадно любил жизнь. «У него еще должно быть время для раскаянья», — подумал он и, отдав свое облачение, сам остался на его месте. — Значит, вас казнили? — воскликнула Лана. — Нет, дитя мое, казнили доброго. Но и со мной произошло чудо. Выбравшись на волю, я не смог снять рясу и стал продолжать дело моего спасителя. Если б вы жили в то время, то, наверное, услышали бы про монаха, который, несмотря на все запоры, уводил из тюрем невинных и раскаявшихся. …Следующей ночью на свет канделябра явился всадник. — Я был из герцогского рода, — сказал он, — и меня ожидал престол. Однако мне предсказали, что судьба моя неверна и ей угрожает опасность, которая придет через ребенка. И я возненавидел детей. Однажды нашего короля вместе с наследником осадили в небольшом замке. Среди защитников его зрела измена, и я был душою заговора. В ночь накануне приступа король призвал меня к себе и вручил своего сына: «Замок обречен, но попытайся прорваться и доставить наследника в столицу». Я задрожал от злобной радости. И поклялся не слезать с коня, пока ребенок не очутится там, где ему надлежит быть. Мальчик доверчиво уселся вместе со мною в седло. Я хотел тут же выдать его врагам и схватил первый попавшийся канделябр. Выехав за ворота, я зажег его. Мальчик смотрел на меня молча, и вдруг со мной произошла странная перемена: жизнь его стала для меня дороже собственной… Забыв все свои злодейские планы, я выхватил шпагу и ринулся через вражеский лагерь. Никто не сумел меня остановить, и вскоре мы оказались в безопасности. Я скакал к столице. Но силы мои подходили к концу. На третий день я в изнеможении уснула когда открыл глаза, ребенка в седле не оказалось… С тех пор, терзаемый угрызениями совести, я скитался по стране, разыскивая его. Если бы вы жили в то время, то, наверное, услышали про безумного герцога, который бродил по стране и служил детям… На третью ночь к Лане постучался однорукий турок. — Знаешь ли ты, о госпожа моя, что я родился торговцем? Это была моя страсть, которой я отдавался всей своей душой. Однажды в Стамбул приплыло несколько кораблей морских разбойников. Они привезли богатейшие товары, награбленные у купцов. Я узнал об этом раньше других и купил все, что было, отдав за товар все свое состояние. Довольный сделкой, я не вернулся домой, а остался в гавани. В это время приплыл еще один корабль. На нем оказались невольники. Я бросился к капитану, умоляя его подождать с продажей до следующего дня, когда я достану денег. Он нахмурился и ответил, что его судно должно покинуть Стамбул до восхода солнца. Я продолжал молить его. Тогда он рассмеялся и предложил мне уплатить самим собою: «До утра ты можешь владеть невольниками, но затем должен явиться на корабль и стать моим рабом». Он, верно, знал о моем богатстве и таким путем хотел заполучить его, но я ощущал такой азарт, что, ослепленный, согласился. Тут же я бросился смотреть свое состояние. Было темно, я разбудил какого-то мелкого лавочника и попросил светильник. Он дал мне этот канделябр. Я до сих пор не понимаю, как случилось, что я отпустил всех пленников на волю. Когда последний скрылся в темноте, моя жадность вернулась, и я отрубил себе руку, которая держала канделябр. К восходу солнца я пришел в гавань, но корабля там уже не оказалось. С тех пор я тратил все свои богатства на рабов, которым тут же дарил свободу… — Ну, сегодня я узнаю про пирамиду, — решила Лана, зажигая канделябр в четвертый раз. Но вместо египтянки в дверь вошла девушка с распущенными рыжими волосами и огромными зеркальными глазами. В руках она держала скрипку. — Можно мне погреться? — умоляюще спросила она. — А кто вы? — Я Осень, — ответила девушка. Дана нахмурилась: — Я вас не знаю. — Прошу вас, не прогоняйте меня, я все расскажу. И вы меня однажды слышали. Я играла в парке, когда вы гуляли там. Она села перед канделябром и, переплетя тонкие прозрачные пальцы, не мигая уставилась на пламя. За дверью жалобно завыл ветер, гостья грустно улыбнулась. — Может быть, вы позволите войти и моему спутнику? В то же мгновение дверь распахнулась и вбежала рыжая собака. Поскуливая, она уселась у ног незнакомки. Стало очень тихо. — Не бойтесь меня. Я не призрак, — начала девушка. — Я родилась в этом веке. С детства во мне жил врожденный дар импровизации. Меня окружали красота и богатство, ну а слава, казалось, была впряжена в мою повозку. Я принимала поклонение, но никогда не могла долго оставаться в одном обществе. Мне постоянно требовались перемены, новые люди, обстановка. Положение мое обязывало иметь спутника жизни, и среди своих многочисленных поклонников я выбрала одного, чье богатство и внешность помогли мне убедить себя в возникновении нежных чувств. Однажды мой жених устроил бал-маскарад. Провозившись с нарядом, я приехала к его дому довольно поздно. Злясь на весь свет, я стала выбираться из кареты и поскользнулась. Ко мне подбежал какой-то юноша, довольно бедно одетый, держа в руках канделябр. Он хотел мне помочь, но случайно наклонил свечи и закапал мое платье воском. Приняв его за слугу, вне себя от ярости, я оттолкнула его и ударила по лицу. Он выронил канделябр, но тот не успел упасть. Моя рука и одновременно рука моего жениха подхватили его. Что-то кольнуло мое сердце, но я была слишком ослеплена гневом, чтобы осознать, что произошло. К тому же рядом стоял жених, и волну нежности, которая меня вдруг охватила, я отнесла к нему. Между тем юноша странно смотрел на меня и что-то шептал. Я расслышала его слова: — Разве могут оскорблять эти глаза? Они зеркальны, как застывшие осенние пруды. В них нет жизни. Они отражают все, кроме самих себя. Однако они прекрасны даже в своей пустоте. Он повернулся и ушел. О, как я играла в тот вечер! Толпа буквально утопила меня в цветах, когда я закончила… — Знаете ли вы, что передали состояние моей души? — сказал, подойдя ко мне, юноша, которого я ударила. Я отвернулась от него… Но слова его мне запомнились. Следующий раз выступая на концерте, я посмотрела на своего жениха, но с ним рядом опять был этот юноша. Импровизация мне удалась, но не так, как я хотела. «Мне мешает этот растяпа», — подумала я и решила расстроить его дружбу с моим женихом. — Если ты хочешь, чтобы я осталась твоей невестой, сделай так, чтобы твой приятель больше не присутствовал на моих концертах, — сказала я ему. И вот мое желание было исполнено… Я вышла на эстраду и, улыбаясь жениху, взмахнула смычком. Жалкий писк раздался вместо музыки. Публика освистала меня. И только тогда я поняла до конца и слова того юноши, и свою способность к импровизации. Я как бы считывала ноты с чужой души. Настроив себя на определенный лад, я играла жизнь, которая кипела в чьем-нибудь сердце. Увы, не в моем. Я сменила много аудиторий, пытаясь заиграть, как прежде, — все напрасно. Позже я узнала, что Пьер Кикколо был почти на всех моих концертах, которые приносили мне славу. А после истории с канделябром в моем сердце родилась любовь. Увы, ее мелодия была еще так слаба и несовершенна и так нуждалась в заботливых руках доктора, но я сама прогнала моего возлюбленного, и тщетны были мои попытки найти его и вернуть. Отчаянье охватило меня. Осенью я пришла на берег пруда и стала глядеть на его застывающую воду, пока мои глаза не слились с ней, а тело не погребли падающие листья… Только осенью я просыпаюсь и тогда царю над этим парком и могу играть. Мой жених не покинул меня, он превратился в Ветер. Собака встала и лизнула руку хозяйки. — Ну что же, нам пора, — сказала Осень и исчезла в утреннем тумане. Прошло несколько дней. — Лана! Сегодня волшебная ночь — ночь Полнолуния, — произнес голос Египтянки, и его подхватило непонятное эхо. — Когда луна окажется в зените, потуши свечи и протяни канделябр к лунным лучам. Ты увидишь великого Фараона, который создал этот светильник любви. Во имя любви он нарушил древние обряды и должен был умереть на совете жрецов. Великий оставил этот канделябр мне, чтобы он хранил меня так же, как камни хранили мою улыбку, высеченную его рукой. О возлюбленный Фараон! Но чего стоило сердце женщины, которую ты одарил так безмерно? Оно, о Великий, превратило тебя в аиста, чтобы уберечь от кинжалов убийц… Оказалась ли я достойна любви? Голос ее зазвенел и полетел к небу. Луна ускорила свой путь и стала в зенит. Лана протянула канделябр к окну, он вспыхнул лунным огнем, и в бледном мерцании явилась перед ней колесница Фараона. Из рук ее он принял волшебный канделябр и улыбнулся ей. — Ты можешь просить, и твое желание исполнится, — проговорила Египтянка, входя в колесницу. — Торопись, пока руки Великого не превратились опять в крылья аиста. — Я хочу Кикколо! — закричала Лана. — Жизнь возвращается только в обмен на другую жизнь, — раздался голос Фараона. — Кто готов принести жертву Богу Смерти? — Я, — ответила девушка в платье из цветов. Это была Осень. Плащ Фараона покрыл ее, и колесница понеслась к небу. Ветер завыл и смолк. Слезы заволокли глаза Ланы. Когда же она их открыла, то зажмурилась: за окном сверкал снег. Пришла зима… Доктор Пьер Кикколо сидел в кресле и курил длинную трубку. А канделябра, между прочим, не было… Скульптура Однажды в стародавнее время художники решили состязаться в мастерстве и избрали своей темой Смерть. Столько символических скульптур Жизни, Юности, Материнства, Силы, Героизма украшало мир, — но вот задача, достойная не только скульптора, но и философа: как изобразить Смерть? Долго бились над ее решением многие мастера. В те времена не было строгих различий между художником и поэтом, музыкантом и актером, и каждый, владея разными искусствами, мог выразить себя в любой области. И вот наконец одна из работ была признана лучшей. Создала ее девушка с острова Лесбос по имени Ия. Воистину впечатляла ее скульптура. Из цельной скалы была изваяна она и являла собой фигуру черного ангела. Непомерно высок был он и располагался таким образом, что зритель, еще не дойдя до него и не видя самой фигуры, посреди равнинной местности вдруг попадал в печальную тень. У основания скалы зиял широкий проем, и солнечные лучи сияли сквозь него, благодаря чему статуя казалась висящей в воздухе. Людей, подходивших к скульптуре, охватывало жуткое чувство: словно еще мгновение — и ангел низвергнется, гигантская скала, застывшая в воздухе на немыслимой высоте, рухнет на землю и погребет под собой любопытного путника. И конечно, не только угроза, исходящая от взметнувшегося ангела, впечатляла людей. Сама идея Смертной Тени была достойна восхищения, ибо увидеть Смерть невозможно, и лишь страшный намек напоминает о том, что весь мир осеняют тенью крыла ангела Смерти. Невольный триумф ваятельницы рождал у многих вопрос: что же пережила она в своем сердце, если сумела так выразить идею смерти? Никто не мог рассказать этого, известно было лишь одно — какая-то утрата заставила ее отвернуться от радостей жизни. И ее победа над сотнями талантливейших художников не пролила и капли света в ее душу. Молча, с грустной улыбкой Ия принимала поздравления и хвалы, слава и богатство не трогали ее. Движения ее чаровали изысканной пластикой, глаза ее сияли мудростью и гармонией, в любви и красоте могла она обрести счастье, но и эти пути казались ей чужды. Но удивительно — прошел год, другой, десять, двадцать, тридцать лет после победы Ии, но ни одна морщинка не легла на ее чело, ни один седой волос не появился в черных, блестящих, как базальт в пене морского прибоя, волнистых прядях. Все так же легка была ее походка. И конечно же, множество славных юношей и отважных мужей искали ее благосклонного взгляда, и так же, как и раньше, она отвергала их ухаживания. Затворившись в прекрасном дворце, выстроенном на острове после ее триумфа, она создавала одно за другим дивные произведения. Совершенные скульптуры выходили из-под ее резца — герои, боги, звери, но ни одна из ее статуй не покидала остров. Целый мир прекрасных форм вырос вокруг Ии. Поэты, писатели, философы приплывали сюда искать вдохновения и возвращались домой, полные восторга. Однако то странное обстоятельство, что время словно забыло об Ие, порождало массу фантазий и толков. Одни считали, что в ней воплотилась какая-то богиня из олимпийского пантеона, другие думали, что гениальность художницы давала ей власть и над временем… И никому и в голову не приходило, что эта избранница богов могла проклинать жизнь и искать смерти. Сколько раз, взобравшись на скалу, она бросалась вниз, сколько раз осушала чаши с ядом, ступала в огонь. Ничто не вредило ей. Рука Смерти берегла Ию, приняв от нее величественный памятник себе. И вот однажды явился на остров знатный патриций Турвон. Был он молод, горяч и вполне соответствовал своему имени, означавшему «вихрь». Под счастливой звездой родился он и всего, чего желал, добивался благодаря своей удачливости и поистине титанической энергии. Уже в юные годы он успел прославиться как полководец и поэт, архитектор и актер. Увидев Ию, он пленился ее красотой, но еще более — ее искусством. Однако не в его правилах было оставаться вторым. «Я займусь скульптурой и отберу у нее пальму первенства. И только тогда я приду к ней, чтобы получить ее сердце». И вот он бросился в новое для него искусство, как раньше бросался в бой. Прошло время, и он создал творение, о котором заговорили как о чуде. Это была человеческая фигура, изваянная из необыкновенного камня. Поверхность ее, отшлифованная до зеркальности, отражала подошедшего зрителя, но странное преображение происходило в скульптуре. Она принимала позу смотрящего, и из ее туманных глубин выступали его черты. Это не было простое отражение: каменное изваяние являло каждому живому возможность увидеть себя мертвым. И странный пророческий дар скульптуры подтверждался судьбой людей. Те, кто видел себя стариками, продолжали жить, но тот, кому отражение являлось молодым, умирал вскоре. Да, это творение превзошло скульптуру Ии. Венец победителя украсил голову Турвона, и он явился к своей избраннице. — Я пришел узнать, кому принадлежит твое сердце, Ия. — Оно принадлежит Искусству, мечте о прекрасной Сафо, чья душа одухотворила когда-то эту землю. — Но жизнь не может замереть в одной любви. Ей на смену приходят другие. Я хочу пробудить тебя от снов, прогнать твою печаль и наполнить этот остров новой радостью, — заявил герой. — Что ж, попробуй, — покорно кивнула Ия. Пышный праздник увенчал союз Турвона и его избранницы. А ночью налетел страшный ураган и разрушил все творения Ии, кроме черного ангела. От тяжелого сна проснулся Турвон. Много сил отняли у него столетние вина, открытые в честь его победы и свадьбы. С трудом разомкнул он глаза. Вокруг, как после кровопролитной битвы, валялись тела людей и разбитые скульптуры. Рухнули мраморные колонны прекрасного дворца. И пусто было ложе любви, где еще недавно он сжимал в объятиях Ию. Нигде не мог он отыскать своей возлюбленной. Одиноким отшельником остался Турвон на острове. Проходили года, но он не старился. Тогда, взяв тяжелый молот, он пришел к своему творению и разнес его на куски. С последним ударом сам он рухнул на землю. Тень черного ангела, созданного Ией, упала на него, и он услышал тихий шепот: — Спасибо тебе, мой возлюбленный! Ты освободил меня и себя от страшных оков бессмертия. Каменное изваяние подняло тело Турвона и, оторвавшись от земли, взмыло в глубину небес. Дворник В одной небольшой стране был зимний вечер. А в ее самом большом городе падал густой снег. Все улицы уже были завалены сугробами, но никого это не беспокоило. И в первую очередь — дворников. Они считали себя обиженными и не собирались работать на весь город. — Нам слишком мало платят за наш тяжелый труд, — говорили они. — Всех детей, кто плохо учится, стращают тем, что они пойдут работать в дворники. Никто не смеет с нас что-то требовать, ведь не мы заказываем погоду. Идет снег или не идет, мы получаем одну и ту же зарплату. Итак, город засыпало снегом. И лишь на одной улице работал один-единственный дворник. Он старательно расчищал тротуары, проделывал дорожки среди сугробов и, справившись с одним участком, переходил на следующий. Короче говоря, это был дворник-чудак, который умудрялся любить свою работу. Одни хвалили его, потому что гулять в городе можно было только по его улице, другие — а среди них все остальные дворники — ругали. — Чего ж ему не работать, если он побогаче нас с вами? — говорили одни. — Посмотрели бы, как он получает зарплату. Даже не пересчитывает денег, сунет их в карман и идет дальше. — Да он находит деньги на улице, — утверждали другие. — Метет себе тротуар, а там то одна монета, то две, то три. На его улице просто живут рассеянные люди, которые постоянно теряют деньги. — Неспроста он завлекает жителей гулять по своей улице. Они гуляют, а денежки у них так и падают, так и падают, — заявляли третьи. — Да ему больше делать нечего, как работать, — твердили четвертые. — Здоров, всем доволен, вот и все дела. Но даже те, кто хвалил дворника, в глубине души считали его не вполне нормальным. А может, и впрямь он был чудаком… Он никогда не жаловался на судьбу и считал себя удачливым. Соглашался с тем, что он и самый богатый, и самый здоровый, и самый счастливый человек в городе. Меж тем именно в эту снежную зиму, в этот снежный вечер ему следовало бы помолчать. А он еще мурлыкал песенку, расчищая свою улицу. Вероятно, он рассердил метель, и она решила проверить его терпение. Так до утра они и боролись, и город засыпало снегом до самых крыш. Люди проснулись поздно и решили не ходить на работу — незачем рисковать здоровьем и жизнью, пробираясь через сугробы. Так прошел не один день, и жители стали замерзать, голодать. Они умирали, проклиная дворников, но никому не пришло в голову взять лопату и выйти на улицу. Ведь это не их дело. А дворники в это время прорыли ходы в сугробах и собрались вместе, чтобы составить заговор. — Пришел наш час! — торжественно решили они. — Весь город и его судьба в наших руках. Всю жизнь мы были самыми униженными среди всех сословий. Теперь мы станем выше всех. И вот, вооруженные лопатами, добрались они до ратуши и потребовали от правительства отдать им всю власть в государстве. Что было делать городским советникам, как не подчиниться? Один за другим откапывали дворники дома и тут же приводили к присяге жителей города, требуя признания своей власти. Первый указ нового правительства гласил, что всем жителям страны вменяется в первейшую обязанность соблюдать чистоту, дабы облегчить работу дворникам. Правда, после этого дворникам стало нечего делать, но зато была восстановлена попранная справедливость. Второй указ был направлен против того чудака, который был бельмом на глазу всего города. Его лишили звания дворника и заодно той высокой зарплаты, которая отныне вводилась за этот труд. Чудак не противился. Лишь спросил, можно ли ему стать строителем, и, получив согласие, удалился из города. Прошло время. Как-то через эту страну проезжала прекрасная принцесса. Весь город сбежался посмотреть на нее. — О, если б она осталась жить у нас, — говорили люди, — мы могли бы гордиться своей страной. Она прославила бы ее! Да, в присутствии принцессы все ощутили свою бедность. В стране, кроме чистоты, ничего больше не было. С тех пор как все стали заниматься уборкой, государство опустело. Все старое сносили и сжигали, у деревьев обрубали ветви, чтобы от них было меньше листьев и мусора, животных загоняли в специальные сады, чтобы не мешали порядку. Когда принцессе предложили остаться, она спросила: — А что же у вас есть, ради чего можно жить? Никто не мог ответить на этот вопрос. Только ради принцессы они хотели бы жить в своей стране. Вдруг кто-то вспомнил чудака дворника. Воистину, только его и могли они показать красавице принцессе. — У нас живет самый счастливый человек! — закричали они. — Он единственный в мире, так же как и вы! Вспомнив, в какую сторону ушел чудак, немедленно собрались за ним. И тут уже пришлось удивляться не одной принцессе. Оказывается, чудак поселился в самом заброшенном уголке государства, но, став строителем, умудрился выстроить там целый дворец, окруженный парком. С первого взгляда было понятно, что чудак и здесь чувствует себя счастливым. Увидев, что принцесса довольна, люди бросились к нему и предложили немедленно стать принцем. — А что я должен буду делать? — спросил он. — Ничего! Ты просто будешь принцем, мужем прекрасной принцессы! — Но я не умею ничего не делать! — Ну… повелевай нами! — И этого я не умею… — Ну, делай что хочешь и еще будь нашим принцем. А мы будем брать с тебя пример. Чудак еще раздумывал, но тут принцесса улыбнулась ему и взяла дело в свои руки. И вот красота и счастье стали править страной. Принц нашел себе дело и заботился обо всех своих подданных. Он вставал раньше всех, брал в руки метлу и шел убирать улицы, а потом строил, делал еще массу дел, и его подданные, видя его заботу, тоже начинали заботиться друг о друге, и страна благоденствовала. Король Гранат И все же, хотя вода кажется едва ли не самым страшным врагом камня, без нее он теряет половину своей красоты. Ты подумай, на незримых ладонях вечности стихия, изменчивая и капризная — то ласковая, то грозная, как улыбка властной женщины, прозрачная подруга света, олицетворяющая жизнь, — ведет бесконечную борьбу с твердыней, превращая ее в песок, растворяя в себе… Но чем тебя так поражают драгоценные камни? Не своим ли приближением к капле воды, отдающей свое тело солнечным лучам? Изумруд, бриллиант, сапфир, топаз… Они так же прозрачны, и влажный блеск их, как высший символ отраженности, не есть ли первоначальное свойство воды? Впрочем, еще в древности существовало мнение, что мир состоит из четырех стихий, взаимопроникающих друг в друга. И если уж признать, что в огне есть вода, то «вода в камне» звучит вполне прилично… Это ужасно — желая дать золотой, разменивать его прежде на медь. Но где истоки наших мыслей? В тысячах мелочей, окружающих нас. Вот чья-то улыбка, мелькнувшая среди толпы, вдруг сольется со случайным ароматом цветка — и тихо зазвенит одна из струн души твоей, теплая волна нежности смягчит глаза. И вот — как чудесный узор неожиданно складывается из подброшенных цветных стеклышек — восторг охватил тебя при взгляде на привычную картину жизни. А корни — в этом несущемся потоке мелочей, где все одновременно и хаос, и гармония. Все связано нитями, которых мы не видим, и потому каждое явление — чудо. И уж коли мы заговорили о чудесах, я расскажу тебе одну сказку. В одной маленькой стране, спрятавшейся от любопытных глаз истории, наступала осень. Ласточки все чаще собирались в стаи и носились над землей, заглядывая в окна старого дворца. Его остроконечные башенки возвышались над густым парком, где притихшие деревья, облачаясь в золотые одежды, с тайной тревогой прислушивались к печальному бою больших дворцовых часов. Скоро северный ветер промчится, склоняя их верхушки, срывая богатые уборы с беззащитных ветвей. «Дорогу Властительнице Снов, несущей покой», — протрубит он. И жизнь с прощальным трепетом замрет в сверкающих оковах зимы. А во дворце готовились к балу. Он устраивался всего раз в году и был совершенно необыкновенный. Герцог Лионель, правитель страны, доставал из сокровищниц все свои драгоценности и украшал гостей. — Камни должны видеть солнце, чтобы не потерять своей красоты, — говорил он. Вряд ли нашелся бы в мире редкий камень, которого не было во дворце. И этому немало способствовали подданные герцога. Причудливые вкусы или странный характер тому причина, но еще с детства он стал покровительствовать уродам, карликам, монстрам, отверженным, шутам. Прослышав о доброте Лионеля, эти несчастные толпами приходили в герцогство и селились в нем, отчего его прозвали Страной шутов. Здесь никто не смеялся над ними, не требовал веселить себя, и они спокойно могли проводить остаток жизни, чувствуя себя людьми, а не забавой или пугалом. Вельможные соседи герцога смеялись над ним, зато подданные платили ему любовью и преданностью. Многие из них, служившие раньше при королевских дворах, приносили в дар Лионелю драгоценные камни. И трудно было доставить ему большую радость! Он восхищался ими, как влюбленный, и ухаживал за ними, как за цветами. — У каждого из них своя душа, привычки и свойства, и это — целая наука, — считал он. — Уж не хочет ли он заняться алхимией и вступить в союз с нечистой силой? — шептали ненавистники. — Он давно окружил себя ведьмами и колдунами, взгляните на подданных, — отвечали злопыхатели. Но суеверный страх держал их на почтительном расстоянии от Страны шутов. А в ней самой было очень тихо. Одно воспоминание о прошлом, наполненном ненавистным кривляньем, заставляло жителей считать тишину первым законом герцогства. Только перед осенним балом на стены выходили герольды и трубили в звонкие рога, оповещая подданных о приближении праздника. Сам герцог на белоснежном коне в сопровождении своих рыцарей отправлялся приглашать к себе гостей. Этот праздник больше всего любили дети, и их-то и собирал Лионель в свой дворец. Для каждого он выбирал свой камень, придумывал наряды. Он с улыбкой объяснял близким и друзьям, что красота и безобразие — родные сестры, и для камней нужна оправа из уродства. Из соединения противоположностей рождается наивысшая выразительность… И в этот раз маленькая кавалькада всадников двигалась по узкой горной дороге, отбрасывая длинные тени. Солнце спешило окунуться в море, а сгрудившиеся у горизонта облака казались сказочными хребтами, тающими в радужном сиянии. Наступил вечер… Прохладный ветерок, напоенный тонким ароматом водяных лилий, пахнул в лицо путникам, и неожиданно дорогу им пересек ручей. Усталые кони остановились, прильнув к воде. Среди деревьев, отражая закат, сверкали стекла небольшого дома, доносился чей-то смех. Герцог тронул поводья и выехал на поляну, заросшую высокой густой травой. У ручья сидела девочка и, бросая в воду желтые листья, смеялась тому, как они возвращались к ней. Услышав шум, она повернула голову, и Лионель увидел чудесное личико, словно созданное из журчания ручейка и нежного благоухания цветов. «Такое личико увидишь только у фей, да и то во сне, — подумал он, боясь выдохнуть, чтобы не рассеять это прелестное видение. — Может быть, я уже нахожусь не в своей стране?» Между тем незнакомка с таким же удивлением и восторгом разглядывала его. Видно, не каждый день рыцари сворачивали к лесной хижине. Герцог улыбнулся и вынул из сумки золоченый ключ. Каждому приглашенному на праздник раздавались такие ключи от комнат во дворце, куда они должны были явиться. — Я приглашаю тебя на бал, — сказал он, протягивая руку. Но девочка не двинулась с места. Ее лучистые глазки потемнели и наполнились слезами. В это время скрипнула дверь, и на пороге дома показались двое уродов: мужчина и женщина. Они испуганно кланялись, приветствуя герцога. — Анжелина не может ходить, ваша светлость, — сказал хозяин, тяжело вздыхая. Лионель соскочил с коня и подошел к девочке. — И все-таки она должна быть на празднике. Я оставляю ключ и на обратном пути заеду за ней. Ты не побоишься ехать со мной, Анжелина? — Нет, нет! — воскликнула девочка, разгоняя сумерки своей улыбкой. Герцог махнул ей рукой и скрылся среди деревьев. «Воистину, судьба непреклонна к моим подданным, — думал он, продолжая путь. — Избавив девочку от уродства, она обрезала крылья ее красоте». А в домике у ручья не знали, радоваться или печалиться нежданно свалившейся милости. Когда родилась Анжелина, отец и мать не могли нарадоваться ее красоте. Однако, зная, как будет она со временем отличаться от своих сверстников, поселились вдали от всех, решив оградить ее от зависти и недоброжелательства. Лес дал им приют, но не уберег Анжелину от опасности. Однажды ее ужалила змея, и она не смогла больше подняться на ноги. Горько плакала над ребенком несчастная мать, а отец хмуро утешал ее, говоря, что лучше быть такими же, как все, или хуже, чем возвышаться над другими. Все детство Анжелины прошло у ручья, с которым она подружилась и научилась разговаривать. — Он рассказывает куда интересней, чем ты, — говорила она отцу. И действительно, не уходя никуда от дома, она знала, что делается вокруг, едва ли не лучше родителей. Ручей раскрывал ей все тайны леса. Проплывающие щепки сообщали Анжелине о том, что сломался старый дуб. Клочки меха, зацепившиеся за тростники, передавали, что медведь приходил запить сладкий дикий мед и остудить ужаленную пчелами лапу. Не случалось ни одного события в лесу, о котором бы не поведал девочке ее веселый прозрачный друг. Теперь же впервые она забыла о его добродушной болтовне и, полная радостной тревоги, мечтала о первом празднике в своей жизни. До этих пор она только слышала о балах от своей матери, и они представлялись ей чем-то волшебным. А родители думали о том, сколько разочарований и огорчений может встретить Анжелина, столкнувшись с людьми, от которых была ограждена с самого рождения. Впрочем, они немного успокоились, когда увидели свою дочь в седле, рядом с герцогом. Она казалась такой счастливой, что даже ручеек, засмотревшись на нее, свернул со своей обычной дороги и чуть не заблудился среди двух молчаливых валунов. И наступил день праздника. Ярко светило солнце сквозь высокие стрельчатые окна зала. Дети заполнили дворец, и герцог каждому выделил прихотливые наряды и драгоценности. Когда подошла очередь Анжелины, ее посадили в деревянное кресло с колесиками, украшенное затейливой резьбой, и принесли ей лакированный сундучок. В нем лежало черное газовое платье с бархатными узорами, прошитыми серебряной нитью, и гранатовый браслет. Девочка замерла от восторга, увидав на своей руке тонкий обруч, усыпанный сверкающими красными камешками. В середине браслета темным загадочным пламенем горел крупный гранат, как будто властвовавший над всеми остальными. Вот ударили громадные башенные часы, созывая гостей, и дети вступили в тронную залу. Да, это было фантастическое зрелище. Самые причудливые маскарады не могли бы сравниться с этим балом. Анжелина с закружившейся головой переводила взгляд с одного лица на другое. Вот у колонны задержался худой, бледный мальчик. Его голубые глаза сияли торжеством, но тонкие губы, скрытые непомерно длинным носом, усмехались мрачно и зло. Он прищелкивал длинными пальцами, на одном из которых красовался опаловый перстень. Рядом с ним присела рыжеволосая девочка без лба в переливающемся всеми цветами радуги платье, с изумрудами на тонкой шейке. Смеющаяся горбунья, играя браслетами из золотистых топазов, протягивала руки к одноглазому уродцу. Он был одет в фиолетовый шелк и держал шпагу из горного хрусталя. Большеголовая карлица, облаченная в дымчатую тунику, не могла оторваться от зеркала. Лоб ее украшала сапфировая диадема. Из толпы выбежал ребенок с высохшим, стариковским лицом в одежде восточного мага. На его белом тюрбане, подобно капле крови, алел рубин. Хлопая в ладоши и кружась, за ним гналась девочка с очень длинной шеей и крошечным личиком. На ней, ослепляя глаза, вспыхивало бриллиантовое ожерелье… И странная гармония существовала между уродами в роскошных одеяниях и драгоценными камнями, как будто, соединившись, они получили законченность, задуманную самой природой. Громко пропели трубы герольдов, и главный церемониймейстер объявил, что гости должны избрать королеву бала. Дети зашумели и стали оглядывать друг друга. Анжелина, растерянно притаившаяся в самом дальнем углу, не сразу поняла, что случилось, когда на нее обратились все взоры. Двое карликов в одежде пажей под единодушный крик остальных приблизились к ней и водрузили на ее голову золотую корону. Дрожащей рукой Анжелина подала знак, и бал начался. Загремела музыка, и дети, подхваченные волной веселья, понеслись в пестром хороводе через бесконечные анфилады комнат в парк. Там они рассыпались по бесчисленным дорожкам, играя и танцуя. Их звонкие голоса будили эхо под высокими сводами, музыка сливалась с ними, и казалось — с лепных потолков низвергается водопад разбитой навсегда тишины. Анжелина с жадностью прислушивалась к звукам. Она осталась в зале совсем одна. Ее подданные забыли о ней. Пажи, рыцари, герольды — все, окружавшие ее трон, поспешили в сад, где их ждали солнечные лучи и веселые игры. О, если бы кто-нибудь знал, как грустно стало Анжелине! В эту минуту она готова была отдать и корону, и всю свою красоту за возможность последовать за ними. Но вот стемнело, и дети вернулись во дворец. Здесь их уже ждали накрытые столы. Веселье разгорелось с новой силой. Одни блюда сменялись другими, и угощениям не было конца. Анжелина в своем кресле незаметно отъехала в сторону. Еще утром она чувствовала себя такой счастливой, а теперь… Теперь ей становилось даже страшно при взгляде на эти лица, в которых улыбки принимали вид зловещих гримас, а жующие рты напоминали пасти хищных зверей, пожирающих добычу. Девочка подняла голову и увидела на галерее герцога, окруженного какими-то людьми. Он смотрел на пирующих и, казалось, смеялся. Как будто тяжелый камень сорвался с потолка и лег на грудь Анжелины, слезы потекли из ее глаз. Она схватилась за колеса кресла, спеша прочь из зала. Вот очутилась она в какой-то комнате, стены которой были обиты узорчатым малиновым шелком. Шум праздника не проникал сюда. На столе мирно горели свечи в бронзовом канделябре. Анжелина подъехала к окну. За ним в ночном сумраке раскачивались деревья, как будто утешая ее. Она вспомнила ручеек и успокоилась. — Какая я глупая, на моей голове корона, а я еще смею плакать! Анжелина захотела взглянуть на браслет — и вдруг обнаружила, что он исчез с ее руки. Похолодев от ужаса, она принялась искать его, но напрасно. Легкий шорох за спиной заставил ее обернуться. Перед ней неизвестно откуда появился невысокий странный человек в темно-красном бархатном камзоле. Голову его покрывал пышный белый парик, а на ногах были туфли с высокими каблуками и черными траурными лентами. С плеча незнакомца свисала, переливаясь, серебряная перевязь со шпагой. Он изящно поклонился Анжелине. — Как вам нравится бал? Голос его звучал так забавно, а глаза смотрели на девочку с такой добротой, что она сразу почувствовала к нему доверие. — Мне стало там страшно. Я представляла бал совсем другим, — прошептала она. Человек улыбнулся, забавно подпрыгнул на одном каблуке и кивнул. — Сейчас все будет так, как вы хотите. Он взял ее за руку — и вдруг она встала с кресла и пошла вместе с ним. Это случилось так просто и чудесно, что Анжелина и думать забыла о браслете. Они вступили в тронный зал, и незнакомец вынул из кармана осколок зеркала. — Смотри! — крикнул он Анжелине и бросил его на пол. В то же мгновение все преобразилось. Уроды превратились в стройных, прекрасных девочек и мальчиков. Они выстроились парами за Анжелиной и ее спутником. Музыканты заиграли незнакомую, волшебную мелодию, и все плавно закружились в удивительном танце. Ноги легко несли Анжелину, будто всегда знали эти замысловатые движения. Она закрыла глаза и вместе со звуками музыки поднялась высоко-высоко. Сердце ее замирало от восторга и счастья. Ночь осталась где-то далеко внизу. Из-за розовеющих горных вершин выступило солнце и протянуло к девочке свои лучи… Но и когда танец кончился, заря не исчезла. Утро пришло во дворец. Анжелина опять была в малиновой комнате. Ее кавалер напевал и размахивал руками, дирижируя сам собой. Вдруг семь раз пробили часы, и откуда-то раздался печальный детский голосок: — Король Гранат! Король Гранат! Где ваша королева? Странный волшебник замер. Его доброе лицо исказилось страданием. Слезы потекли по щекам, смывая пудру. — Где королева? Где королева? — повторяли его губы. Он схватил канделябр и, толкнув невидимую дверцу в стене, стал спускаться по узенькой лестнице. Анжелина бросилась за ним. Они проходили по темным, мрачным подвалам. Человечек открывал крышки кованых железных сундуков и подносил к ним канделябр. Свечи освещали драгоценные камни, и от их сверкания на стенах появлялись изображения дам и кавалеров. Король всматривался в них, затем с горестным вздохом следовал дальше. С каждым шагом он становился все меньше и двигался все медленнее. Наконец он опустился на землю и спрятал лицо в ладонях. Рыдания сотрясали его тельце, и Анжелина не знала, как его утешить. Сердце ее вдруг исполнилось отваги и надежды. — Не плачьте, добрый король, — сказала она. — Клянусь вам, что я не пожалею своей жизни, чтобы найти вашу королеву. Человечек, как ребенок, вытер слезы и улыбнулся. Они поднялись обратно. Анжелина зажмурилась от яркого солнца, и, когда открыла глаза, короля уже не было, а на руке ее сверкал гранатовый браслет. Бад. закончился, и дети покинули дверец. Родители девочки не могли прийти в себя от изумления, увидав ее на ногах. Правда, она могла ходить только тихо, опираясь на палку, но и это было чудом. О, если бы они видели Анжелину во время танца с королем Гранатом! Но она молчала. С этих пор девочка стала задумчивой; казалось, даже обретенная способность передвигаться не радовала ее. Часто в темные ненастные ночи, когда разъяренная буря в слепой злобе налетала на лес, ей чудился за окном маленький человечек с канделябром в руке. — Анжелина, Анжелина! — звал он. — Помоги мне вернуть королеву! Девочка плакала и мучилась, вспоминая свою клятву и чувствуя свое бессилие… Прошло несколько лет. Анжелина выросла, но родители забыли, как она смеется. — Что с ней случилось? — не понимали они и чуть не жалели о том времени, когда она не могла ходить. Герцог приезжал к ним осенью, чтобы пригласить Анжелину на бал, но она пряталась от него, боясь встретить короля Граната. Однажды ей приснился страшный сон. Она видела свою мать танцующей среди зеркальных колонн. На груди ее ослепительно горело гранатовое колье. Вдруг оно превратилось в маленькую зеленую змейку, которая обвила шею женщины и впилась в нее. Анжелина закричала и проснулась. Испуганные родители вбежали в комнату. Девушка плача бросилась к матери: — Тебя ужалила змея, мама! Та самая змея, которая приползла и ко мне в детстве. Женщина странно посмотрела на дочь и почему-то отвернулась. — Спи спокойно, Анжелина. Утром ты узнаешь то, что я так долго от тебя скрывала. На рассвете она вернулась в комнату дочери. — Анжелина! — сказала она, выслушав все, что произошло на осеннем балу. — Видно, сама судьба не велит мне больше утаивать от тебя мое прошлое. Знай же, что когда-то в молодости я была прекрасна, как ты сейчас, и танцевала так, что люди приезжали издалека взглянуть на меня. Я жила при дворе богатого вельможи, который осыпал меня милостями. Но мне ничего не было нужно, кроме танца. Когда звучала музыка, я растворялась в ней. Счастье клубилось под моими ногами, будя радость тех, кто смотрел на меня. За мою легкость и быстроту люди назвали меня Газелью. И вот однажды мы отправились в Хрустальный город. Там на празднике цветов каждый год устраивалось состязание танцовщиц. Лучшая получала драгоценный подарок и могла править этим волшебным городом. Я победила почти всех, только одна соперница оставалась у меня. Ее сравнивали со змеей за странную очаровывающую манеру танца. Смутное предчувствие беды темным облаком нависло надо мной. Вдень перед поединком я не знало, куда себя деть, и с тоской считала часы. Ко мне подошел влюбленный шут и стал забавлять меня, пытаясь отогнать мрачные мысли. Но я не могла улыбнуться. И тогда он поклялся похитить на время драгоценность, которая назавтра должна была увенчать победительницу, и показать ее мне. «Я слышал, — сказал он, — что драгоценный камень, предназначенный для награды, обладает силой помогать танцующим!» Ночью он постучался в мои покои. В мерцании свечей блеснуло прекрасное гранатовое колье с крупным камнем посредине. В таинственной глубине его медленно кружился синеватый огонек. Я победила. Но краткой была моя радость. При выходе из дворца чья-то рука протянула мне букет роз. Я прижала его к своей груди — и вдруг зеленая змейка скользнула из него… Очнулась я в карете своего господина. Мы мчались прочь от Хрустального города. Не понимая, в чем дело, я обратилась к нему с вопросом. Он молча протянул мне осколок зеркала, и я не узнала своего лица — оно было обезображено. Кто поверил бы, глядя на него, что жалкая уродина могла потрясти людей своим танцем? Я хотела умереть и, наверное, свершила бы это, но на ближайшей остановке нас нагнал шут. Он видел мой танец, и для него я осталась прежней. Он облегчил мою скорбь своей преданностью и любовью. Это был твой отец, Анжелина! Девушка задыхаясь смотрела на мать. — Значит, колье осталось у твоей соперницы? — Да, — отвечала несчастная женщина, — оно должно было принадлежать лучшей танцовщице, и, так как я исчезла, гранат получила она. Может быть, где-то там и заключена тайна пропавшей королевы?.. На высоких стеклянных башнях города вертелись хрустальные флюгеры, пуская солнечных зайчиков. Были последние дни праздника цветов. Люди веселились и пели. Множество гостей съехалось посмотреть на искусство танцовщиц, и опять, как прежде, всех покорили танцы Женщины-Змеи. Ее движения завораживали, и зрителям казалось, что они видели сладкие сны, полные неги и дурмана. Никто не мог соперничать с ней. Уже герольды готовились снова объявить ее первой танцовщицей и правительницей города, когда толпу вдруг облетел слух, что откуда-то явилась неизвестная девушка и собирается выступить против победительницы. Судьи вначале не хотели даже слушать об этом, видя, что девушка опирается на палку. Но она настаивала и наконец сказала, что она дочь Газели. Еще жива была память о прекрасной танцовщице, исчезнувшей много лет назад, и некоторые подтвердили их сходство. Женщина-Змея приняла вызов и назначила условия состязания. В большом прозрачном зале, окруженном зеркальными колоннами и хрустальной стеной, они должны были танцевать одновременно — каждая свой танец. Могильная тишина встретила Анжелину, когда, собрав все свои силы, она отбросила палку и, пошатываясь, вступила в зал. В блестящем, как чешуя, платье против нее стояла Женщина-Змея. Ее красота была холодна и внушала страх, а зеленые глаза проникали в самое сердце. Их взгляд сковывал движения, словно опутывал незримыми сетями. Вот медленно подняла она руки и извиваясь заскользила по кругу. Откуда-то сверху раздался тихий свист, затем дробь барабана, и зал наполнился заунывной восточной мелодией. Анжелина силилась вспомнить свой танец на осеннем балу, но не могла. Ноги ее делали неуверенные шаги, руки робко протягивались в пустоту, не находя опоры. А соперница ее кружилась все быстрее и быстрее, и тело ее становилось все тоньше. Анжелина почувствовала слабость и приблизилась к колоннам, но зеркала не отразили ее. Отовсюду навстречу ей извивалась фигура Женщины-Змеи. Девушка беспомощно оглянулась. За прозрачными стенами тысячи глаз видели только волшебный змеиный танец. Вдруг прозвучал громкий зов рога. Среди толпы появился герцог. В поднятой руке его сверкал гранатовый браслет. Словно разом лопнули путы, связывающие Анжелину. Она выпрямилась и легко двинулась вперед. Страшная песня змеи оборвалась, и в зале зазвучала чудесная мелодия, под которую Анжелина танцевала во дворце герцога. Женщина-Змея отпрянула к колоннам. Из зеркал выступили ее отражения и окружили девушку. Но в то же мгновение Анжелина увидела рядом с собой светящуюся призрачную фигуру, которая соединилась с ней. Руки девушки засветились темно-красными лучами, и змеи, тянувшиеся к ней, чтобы ужалить, с шипеньем отдернули головы. Анжелина понеслась в танце, почти не касаясь пола. Торжествующая мелодия потрясла стены. Это, подобная раскаленному камню, танцевала сама королева Гранат. В ослепительных искрах вспыхнули и сгорели змеи. Крики восторга ворвались в залу. Когда Анжелина вышла, на груди ее дрожало и переливалось гранатовое колье. И снова осень пришла в Страну шутов. — Анжелина! Анжелина! Знаешь ли ты, что с каждым днем я тускнею? — шепнул король Гранат. — Счастье усыпляет меня. Моя любовь нуждается в разлуке. Только слезы сохраняют сверкание камней. Такова судьба гранатов — вечно стремиться друг к другу и бежать, если они окажутся вместе. — Анжелина! Анжелина! Останься во дворце. Мое сердце полностью принадлежит тебе, — сказал герцог. — Нет!.. Я уйду с королевой Гранат. Камни должны расставаться, чтобы сохранить свой блеск, люди — любовь. Но на осенний бал я буду возвращаться и танцевать вместе с тобой в твоем дворце. Сестры Жил на свете один добрый король. В отличие от многих, он не копил золота. Ему не нужно было окружать себя роскошью, чтобы чувствовать себя богатым. Он не искал воинской славы и не ценил своей власти. Больше всего на свете он любил музыку. В его сокровищницах хранились инструменты и ноты чуть не со всего мира, а придворными могли стать только те, у кого были музыкальные дарования. Сам король умел играть на многих инструментах, прекрасно пел и сочинял музыку. У короля была маленькая дочь, которую звали Илла. Она во всем походила на отца, и ее серебристый голосок так славно подпевал ему… В иное же время, когда король не мог заснуть, она приходила в его опочивальню и пела сама. Надо ли говорить, какие чудесные сновидения приплывали к его изголовью под эти нежные песни! Наверное, он был очень счастлив, и соседи завидовали ему. — Неужели судьба не проучит этого зазнайку? — говорили они. — Нам приходится всю жизнь бороться за свои владения и довольство, а счастье только манит — и убегает от нас. Однажды они решили обратиться к злому волшебнику, который нередко помогал им. — Сделай так, чтобы он стал таким же, как мы, — попросили соседние короли. — А то этот счастливчик живет, не зная ни нужды, ни забот. — А есть ли у него какая-нибудь слабость? — спросил волшебник. — Наверное, в том, что он не верит в зло! — ответили завистники. — Что же, я не прочь разубедить его! — засмеялся волшебник и взялся за свои черные книги. Вокруг королевского дворца раскинулся чудесный парк. Обычные деревья становились в нем не похожими на самих себя, преисполняясь удивительной нежности и красоты. Цветам не было равных по многообразию и краскам. В глубине парка цепочкой тянулись озера с прозрачной водой, и в них плавали золотые рыбки. — Здесь все подчинено музыке, — говорил король гостям, которые расспрашивали о тайне красоты парка. Но вот как-то страшная буря ворвалась в королевские владения и с корнем вырвала и переломала половину деревьев. Не успели верные слуги восстановить парк, как неизвестно откуда в озерных водах появилась огромная щука и уничтожила всех рыбок. Ее выловили, и, желая порадовать государя, искусные повара приготовили ее и подали на стол. Король, увидев злые черные глаза щуки, отказался от еды, а королева не смогла удержаться, чтобы не попробовать кусочек. Спустя некоторое время у короля родилась вторая дочь. Ее назвали Янной. Увы, она не обладала слухом, была капризна и хитра, но, что особенно угнетало отца, — глаза Янны напоминали щучьи. Очень скоро, несмотря на малый возраст, Янна почувствовала то предпочтение, которое оказывалось ее старшей сестре. Затаив зависть, она стала во всем подражать Илле. Когда во дворце пели, ока тоже старательно раскрывала рот, делая вид, что поет, хотя могла издавать только резкие, неприятные звуки. Накануне какого-то праздника во дворец прибыл странствующий предсказатель. Королю захотелось узнать судьбу своих дочерей. К удивлению, астролог напророчил трон и блестящее будущее Янне, а его любимой дочери сулил безрадостное существование. Как ни убеждал себя король, что предсказатель мог ошибиться, душа его болела за Иллу. «Что, кроме любви, может сделать человека счастливым или несчастливым», — подумал он и снова обратился к астрологу. — Если ты сведущ в тайнах волшебства, помоги мне оградить моих дочерей от разочарования! Астролог усмехнулся, поняв его мысли. — Я готов, — ответил он, — но ты сам, о король, должен помочь мне. Создай музыку, наполненную твоим счастьем и гармонией, вложи в нее всю свою кровь, всю свою душу — ия претворю ее в напиток любви. А затем пусть прозвучит музыка хаоса и ненависти, и я превращу ее в вино отверженных. Ты сам знаешь, что полное счастье возможно лишь при взаимности. Дабы избежать страданий любви, нужен второй напиток. Он будет освобождать сердце от чувства. — Да, но я не смогу сочинить музыку зла, ибо не знаю его, — сказал король. — Ты только должен вспомнить ураган, опустошивший твой парк, а дальше я помогу тебе. С тяжелым сердцем король исполнил желание астролога. И спустя некоторое время на столе перед владыкой стояли два хрустальных графина. Один, окованный золотом, хранил вино любви, другой, в серебре, — напиток ненависти. — Жизнь полна случайностей, — обратился волшебник к королю, — но в нашей власти дать ход будущим событиям уже сейчас. — Что ты имеешь в виду, лукавый маг? — спросил усталый король. — Послушавшись тебя, я словно лишился сил и радостей жизни. Музыка зла опустошила меня, и ты продолжаешь держать меня в своих когтях. — Ты принес жертву, король, — ответил астролог. — Не раскаивайся в этом, ведь она послужит твоим дочерям. Сам же ты скоро почувствуешь себя свободным. Я предлагаю тебе всего-навсего праздник. Не волнуйся, он не потребует твоего участия, на нем соберутся все, кто рано или поздно повстречается в жизни твоим дочерям. Так что они уже сейчас смогут сделать выбор. — Но они еще слишком малы для этого, — возразил король. — Истина, глаголющая устами младенцев, исходит из сердца, не правда ли! — молвил волшебник. И снова король должен был согласиться. Через несколько дней, в канун полнолуния, обе сестры явились по зову короля в его покои. — Дочери мои, — сказал он, — в эту ночь вам предстоит бал. Это бал сновидений, где вы увидите тех, кто встретится на вашем пути в будущем. Тому, кто придется вам по душе, но сам останется равнодушным, вы можете дать глоток волшебного напитка, заключенного в золотом графине, и он пробудит его любовь к вам. Те же, кто проявит безответные чувства к вам, нуждаются в утешении, и им вы дадите вино из серебряного графина. Оно избавляет от любви. Король взглянул на астролога. Тот согласно кивнул головой. Уходя, Илла подошла к волшебнику. — Скажите, если знаете, что принесет любовь тому, кто меня полюбит? Волшебник нахмурился, а затем прошептал: — Тяжкие испытания, а возможно, гибель. Девочка побледнела и поспешила к дверям. Наступило время ночного бала. Бесшумно растворялись двери, и в лунных лучах скользили фигуры, облаченные в праздничные одежды, легкая дымка окутала дворец, и свечи в канделябрах вдруг сами загорелись. Тихая музыка зазвучала в залах, хотя никто не видел музыкантов. Кружились пары, и все новые и новые толпы входили во дворец. Они склонялись перед троном, где сидели принцессы, и растворялись в полумраке комнат. Сначала Илла и Янна сидели не шевелясь, испуганные многочисленностью гостей, но потом, случайно взглянув в зеркала, увидели себя уже не детьми, а прелестными девушками. Страх неизвестного исчез. Музыка заворожила их, и вот со всем пылом юности они ринулись в гущу толпы. Хмель праздника закружил голову младшей принцессы. Она отзывалась на каждый зов, ловила любое внимание кавалеров. Один, второй, третий, десятый скрывались вслед за ней в потайной комнате, где она подносила им кубок, плеснув туда вина из золотого графина. И все ей было мало, и она искала новых встреч, новых поклонников, не заботясь об их судьбе. Илла между тем с робостью и тайным любопытством всматривалась в лица тех, кто обращается к ней. Сердце ее томилось желанием увидеть того, кто назначен ей судьбой, а мысль о несчастье, которое она может принести ему, холодным обручем сдавливала порыв. Но вот он явился, и Илла сразу признала его. Он был в одежде странствующего рыцаря-менестреля — на боку шпага, за спиной лютня. Каким удивлением и восторгом исполнились его глаза, встретившись с ее глазами, какой музыкой зазвучал его голос! Он преклонил перед ней колено, и все в зале остановились, глядя на них. Забыв обо всем на свете, танцевала принцесса со своим избранником. Напрасно блестящие вельможи, прекрасные принцы, славные и грозные мужи склонялись перед Иллой, пытаясь привлечь ее внимание. Она не замечала их. Лунный свет начал таять, предвещая конец бала. Янна с завистью следила за сестрой, а затем скользнула в комнату, где было зелье. Дрожащими руками она перелила вина из графинов, поменяв их местами. В следующий миг она скрылась за портьерой. Часы пробили трижды, и старшая сестра вошла в комнату со своим избранником. — Путь ваш далек, рыцарь. Не выпьете ли вина на дорогу? Слезы заволокли ее глаза, когда она протянула руку к серебряному графину. Взглянув на нее с обожанием, рыцарь осушил кубок. — Теперь вы не будете страдать из-за меня, — прошептала принцесса. Младшая сестра в ярости кусала губы. Привычка во всем копировать сестру в одно мгновение перевернула ее мысли. Воображение шептало ей, что это она полюбила и выбрала рыцаря-менестреля, а старшая сестра похитила его. — Я не могу страдать! — закричала она и, схватив золотой графин, прижала его ко рту. — Не пейте все, принцесса! — раздался чей-то голос. Она в испуге оглянулась. Перед ней стоял кривляющийся рыжий шут. — Может быть, я сумею облегчить ваши страдания? — Пожалуй, — ответила она. — Отомсти моей сестре. — А что я за это буду иметь? — Все, что захочешь, — молвила ослепленная ненавистью принцесса. — Я хочу трон! — захохотал шут. Она взглянула на него с нескрываемой брезгливостью, представив его в золотой короне. Он уловил ее взгляд и поспешил поправиться: — Конечно, с вами в придачу, принцесса. Наступило утро, за ним день, за днем жизнь. Волшебный бал показался младшей сестре всего лишь сновидением. Илла же с этой ночи переменилась. Рядом с радостью в ней стала жить затаенная печаль. Прошло еще несколько лет. Добрый король состарился. Все реже звучала музыка в дворцовых покоях. Меж тем женихи все настойчивее добивались руки старшей принцессы. Многих привлекала ее красота, а в придачу к ней была еще половина королевства. Но Илла одного за другим отвергала претендентов. Душа ее, однажды плененная менестрелем, принадлежала только ему. Наконец он явился. Снова зазвучали песни над старым парком. Однако недолгой была их встреча. Илла помнила страшное предсказание астролога, но, если бы она и пренебрегла им, она бы не сумела принять своего возлюбленного. Своими руками она поднесла ему чашу вина, избавляющего от любви. Теперь она не могла верить его признаниям, относя их не к любви, а к желанию разделить с ней трон. Полный грусти, менестрель готовился к отъезду, когда фрейлина передала ему письмо принцессы Янны. Младшая сестра спешила утешить отвергнутого жениха Иллы и предлагала ему свое сердце, обещая в недалеком будущем корону. Он не ответил и стал седлать коня. У ворот его остановил сам король. — Рыцарь! — сказал он. — Ты любишь мою дочь, и сейчас в твоем сердце отчаяние. Оно опасный спутник, ведущий к гибели. Возьми мой перстень, а мне подари свой. Кто знает, не изменит ли это нашу судьбу, предначертанную Небесами. Менестрель повиновался. Они обнялись, и конь умчал позднего всадника в ночь. Со дня разлуки с возлюбленным принцесса Илла замкнулась в одиночестве и отказалась видеть и принимать кого-либо, кроме своих слуг. Янна изнывала от злобы и зависти, радовалась затворничеству сестры и с нетерпением ожидала своего часа. О, она-то не станет ждать какого-нибудь единственного. Ее выбор будет быстрым. И тогда она наденет корону на своего жениха, а сама будет править страной! В день совершеннолетия Янны умер Добрый король. Страна отпраздновала помолвку, и на следующее утро герольды возвестили, что у народа есть новый король, супруг Янны. Увы, этот брак не сделал младшую принцессу счастливой. Ведь она сама, испугавшись страданий, отреклась от любви. Вскоре ее интригами король был низложен, и новый брак возвел на престол нового короля. И снова все повторилось. Прельщенные Янной, один за другим менялись ее избранники, но сердце ее оставалось пустым, и браки не увенчались потомством. Раздражение и злоба все больше охватывали ее. Даже теперь, после смерти короля и отречения Иллы, она не чувствовала себя хозяйкой в королевстве. Ее негодование усиливало то, что она ощущала свою зависимость от сестры. В самом деле, настоящей принцессой была Илла, а она лишь подражала ей в жестах, мыслях, словах. Увы, это было отражение в кривом зеркале. Подданные искренне любили Иллу и смеялись над потугами младшей сестры играть самостоятельную роль. Проходили годы, и все труднее становилось Янне скрывать свою сущность. Морщины избороздили ее лицо, хитрость и злоба проступали на нем все ярче, щучьи глаза выдавали хищность натуры. Уже никто не являлся искать ее руки, страх отталкивал даже самых корыстных. И вдруг во дворец явился из дальних стран юный шут. О, как могла Янна забыть его? Ведь в ту волшебную ночь именно он собирался осуществить ее месть. Да, это он, это его рыжие локоны, его низкий лоб с грязными поросячьими глазками. Она вспомнила также его желание получить трон, «конечно, с ней в придачу». Торопясь, она прогнала из памяти его кривляющийся голос. Важно лишь то, что она получила союзника. Теперь она не будет одинока в своей ненависти к сестре! Страшен был этот последний союз принцессы Янны. Шут годился ей даже не в сыновья, а во внуки, но исполнял роль любящего супруга. Два хищника, они объединились против одной добычи, ибо народ хранил верность памяти Доброго короля и, пока оставалась жива принцесса Илла, во дворце еще жила музыка, люди еще гордились своим королевством. Тяжкие дни наступили для Иллы. Шут придал храбрости злобной старухе. Тысячами мелочей они пытались извести принцессу. Они крали ее вещи, запрещали ей играть и петь, распускали о ней нелепые слухи, лгали ей в глаза. Они были единодушны в своих преследованиях, но, оставаясь одна, Янна начинала мучиться сомнениями. Ее торжество над сестрой было ее же поражением. Она внушала себе привязанность к шуту и панически боялась потерять его: ведь он был ее орудием. Неважно, что и в короне он выглядел шутом. Страшнее была его игра, ведь он тоже боялся потерять ее. Их отношения были сделкой, и оба понимали это. Жизнь Иллы меж тем стала невыносимой, она все чаще стала думать о смерти. Но внутренний голос шептал ей: «Нет, не пора…» И он не обманул ее. Однажды ранним утром звонкая песня разбудила город. Люди увидели юного всадника с лютней в руках. Он ехал к дворцу и, вынимая из корзины розы, разбрасывал их по улице. Вот он подъехал к дворцу, и голос его зазвенел под сводами, сгоняя ласточек. Янна выглянула из окна и побледнела. Это был рыцарь-менестрель. Годы не тронули его. Он был по-прежнему прекрасен. — Что нужно тебе, рыцарь? — крикнула она срывающимся голосом. — Я пришел просить руки наследницы Доброго короля! — ответил он. — Я его наследница, — торопливо отозвалась старуха. — В таком случае ты должна уметь воспламенить костер без огня, взлететь без крыльев, сдвинуть флюгер без ветра! — Нет, я не могу этого сделать. — Есть ли кто еще, чья душа способна на это? — спросил рыцарь. — Есть! — раздался откуда-то сверху суровый, глухой голос. Люди подняли головы. В год смерти Доброго короля на одной из башенок дворца было поставлено его изваяние. Каменная скульптура изображала короля в смиренной позе, склонившегося перед крестом. Одна рука его опиралась на щит, в другой были цветы. Раздавшийся голос мог принадлежать только ему. Толпу охватил страх. Среди жуткого молчания один лишь шут осмелился открыть рот: — Уж не Илла ли сможет? — Будь невеста помоложе, и то вряд ли удались бы ей эти чудеса! — подхватила осмелевшая Янна. Но, словно принимая вызов, распахнулось окно в покоях принцессы, на одно мгновение фигура Иллы, облаченная в сверкающее белое платье, застыла в воздухе, а затем плавно опустилась на землю. Ржаво заскрипел старый флюгер, и куча хвороста, лежавшая у дверей, вспыхнула ярким пламенем. Но это было не последнее чудо, свершившееся на глазах толпы. Рыцарь, соскочив с коня, протянул к Илле руки. Прозрачная ткань, окутывающая ее голову, соскользнула, открыв лицо принцессы. На нем не оказалось и морщинки. Любовь вернула ей молодость и красоту. — Это твое чудо, рыцарь? — шепнула принцесса, ощутив внезапное преображение. — Так же, как и твое, Илла, — ответил он, целуя ее. С криками торжества народ поднял их на руки, чтобы нести во дворец. Но дорогу им преградили Янна и шут. Они бесновались и кричали, пытаясь помешать толпе, но ни в ком не могли вызвать ни страха, ни сочувствия. И впрямь, кривляющийся шут в королевской короне и озлобленная старуха, изрыгающая ругань, являли собой зрелище, достойное базара, а не дворца. Внезапно Янна поскользнулась и упала. Рыжий гаер растерянно оглянулся и бросился бежать. В то же мгновение тело Янны странно свернулось и уменьшилось, и на глазах людей она превратилась в огромную щуку с выпученными глазами. Изгибаясь и шлепая по земле хвостом, она устремилась за шутом. Дорога была свободна. Дивная музыка вновь зазвучала во дворце Доброго короля. Колокол Страшна любовь на Руси! Как звук колокола в предрассветной тишине, она будит сердца, зовет в синие дали, тревожит прекрасной мечтой… Но не найти покоя завороженному страннику, не узнать ни своей грезы, ни самого себя, если даже повезет ему достичь конца пути. Никогда никому не измерить темной пучины этой любви, что не знает света звезд, не подчиняется разуму и хоть зовется чудом, но улыбается скорее смерти, нежели счастью. Граф Гольдмунд фон Инстер принял участие в походе Ливонского ордена на Русь. Нет, не было в его сердце корысти, когда он облачался в доспехи и садился на коня. Обширные владения, древний род — все имел гордый рыцарь. Лучшие дворы Европы раскрывали перед ним двери, но он быстро пресыщался великолепием и богатством. Слишком проста и понятна была окружающая жизнь, и с давних пор влекла его к себе тайной сокровенная красота Востока, что пряталась за необозримыми лесами и степями. И воплощала ее диковинная страна, протянувшаяся от южного моря до северного и сама похожая на море, не имеющее постоянных берегов. Не было в ней ни законов, ни порядка. Сокровища земли не делали ее богатой, победы не давали счастья, но, единственная среди многих, она прозывалась Святой Русью. Еще в детстве граф слышал протяжные песни русских странников. Сладкой тоской будоражили они душу. А на торжищах взор его всегда притягивали их товары. Пестрота и строгость, чистота и прозрачность красок соединялись в изделиях славян. И сами они, в длинных кафтанах, с заросшими бородой лицами, со скорбной добротой в глазах и певучей речью, резко выделялись среди толпы приезжих купцов. Было в них что-то и очень близкое, и чужое. Непостижима была их внезапная удаль, когда все вырученное могли они в один миг швырнуть на ветер. Кто из людей Запада был способен попрать богатства, ради которых свершен тяжкий путь, отвернуться от плодов труда, рассеять смехом смысл своих деяний? Дивный народ! Какова же их страна? Вот и решил рыцарь вблизи разглядеть таинственный край. Но не легкой прогулкой обернулся поход на Русь. Численность и мощь рыцарского воинства не давали преимуществ, ибо сама природа оказывалась жестоким противником. Не миловала она и русичей, но, привыкшие к лишениям, они не замечали ее препон. У стен Изборска стала и не могла продвинуться дальше Орденская рать. Ранняя зима отрезала пути назад, и вскоре рыцари почувствовали себя в осаде. Голод и мороз вцепились в войска, сея отчаяние и панику. Осажденные русичи же с бессмысленным упорством защищали стены, за которыми не было добра. Гольдмунд проклинал день, когда, потворствовав своей блажи, отправился в поход. Теперь жестокая расплата грозила незваным пришельцам. Как-то в поисках дичи граф отъехал от лагеря и завернул в лес. Внезапно услыхал он крики. Пришпорив коня, рыцарь помчался на шум. В крошечной деревушке с десяток ландскнехтов напали на крестьян, пытаясь отобрать у них скудное имущество и пропитание. Несколько стариков оборонялись вилами и топорами, женщины пытались тушить подожженные избы. Сам не зная почему, граф выхватил меч и ринулся на подмогу крестьянам. Неожиданное нападение рыцаря ошеломило воинов, и они, бросив добычу, побежали прочь. Гольдмунд остановился с тяжелым чувством. Теперь возвращение к своим грозило судом и смертью, а остаться у врагов значило предательство. Тронув поводья, он двинулся прочь по незнакомой дороге, которая сама ложилась под копыта коня. Она завела его в чащу. Началась пурга, и вскоре пришла ночь, чтобы навек закрыть ему глаза. Обессиленный, замерзший, рыцарь склонился к шее коня и погрузился в последний сон. Но срок для него еще не наступил, и судьба послала ему спасение. Конь его, не чуя воли хозяина, побрел в обратный путь и вскоре очутился в деревне. Услышав среди ночи ржание, крестьяне вышли и перенесли рыцаря в избу. Долгую зиму провел граф среди русичей. Как-то занесло в деревню отряд русских воинов во главе с боярином Зосимой Печерским. Предложили они рыцарю идти с ними против Ордена, но он наотрез отказался. Желая испытать его, накинули ему веревку на шею и зацепили за сук. Ни слова о пощаде не вымолвил рыцарь. Тогда освободили его, и взял боярин Гольдмунда в свой терем. Там нашла его сердце печальная любовь к чужеземной красавице. Хороша была дочь Зосимы Варенька! От весенних ручьев да тающего снега перешли белизна и прозрачность на ее лицо. В синеве ее глаз само небо зарю встречало. В русые волосы облачко запуталось. Только еще лучше был голос боярышни: будто волна из глубин морских рождалась и музыкой звучала. Все вокруг замирало, прислушивалось к ее голосу, а затем подпевать начинало. Садится Варенька за прялку — и тут же из печи огонь гудеть начинает, ветер в щелях посвистывает, половицы скрипят. Мало кто мог остаться равнодушным к ней, что ж говорить об одиноком графе. В чужой стране, среди незнакомых людей и обычаев лишь пение Вареньки делало тише его тоску по родине. Казалось ему, что он возвращается в детство и сквозь сон слышит колыбельные песни. Чудной принцессой заморского царства являлась Варенька для Гольдмунда, но и он тронул ее сердце. Чуткое к чужому страданию, оно поначалу отозвалось жалостью, а потом и привязалось к рыцарю. Только не было радости в этой любви. Граф Гольдмунд не гостем на Русь пришел, но вместе с врагами ее. Тяжко бороться с сердцем, и лишь когда время разлуки наступило, не выдержала Варенька. Гордость свою сломила, сама к графу явилась, на шею бросилась: — Увези меня с собой, рыцарь, нет мне без тебя жизни. Слаще меда и пьяней вина были слова Вареньки для Гольдмунда, но разума его не затуманили. — Кончится война, я приеду за тобой. Не на простом коне повезу в свой замок, а в золоченой карете. — Не нужна мне ни карета, ни замок, только быть с тобой, сокол ясный. Но рыцарь не мог понять ее и твердил лишь слова прощания. Вышла провожать его Варенька, на высокую колокольню показала: — День и ночь буду ждать тебя, с колокольни высматривать, о себе весточки подавать. «Что за весточки? — подумал рыцарь. — Лягут меж нами леса и степи, горы и долины, реки и озера…» Только ошибся Гольдмунд, когда не поверил боярышне. Не знал он, что для сердца нет преграды, коль проснулось оно. Меж тем пошла Варенька к мастерам литейщикам и на свой голос велела отлить колокол, чтобы звон его летел вокруг земли. Вот раздули мехи мастера, бронзу с серебром в печи бросили. Стали формы лепить, звуки отстраивать. Лучшие наряды надела на себя молодая боярышня, золотой кокошник на голове засиял, и пришла она к литейщикам песни петь, чтобы колоколу придать звучание. Два дня и две ночи кипела работа, два раза отливали колокола, но не получали того звука, что Варенька хотела. Наконец на третью ночь позвали старого кузнеца, что в чародействе толк знал, и отлили чудо-колокол. В нем живой голос Вареньки зазвучал. Зато в тот самый миг лишилась сама боярышня своего дара прекрасного. Онемели уста ее, словно на грудь ее камень тяжкий лег. С понурыми головами разошлись мастера и за работу платы не взяли: — В этот колокол хозяйка свою душу вложила. Нам-то чести здесь особой нет. В далекой стране среди пиров и балов праздновал свое возвращение домой граф Гольдмунд фон Инстер, когда долетел до него звук колокола. Ни азартная охота, ни верные друзья, ни прекрасные дамы, мечтающие завоевать его сердце, не могли развлечь графа. День и ночь в ушах рыцаря раздавался дальний звук колокола, и ничто на свете не имело сил заглушить его. «Я жду, я жду, я жду…» — звал голос Вареньки, и душа Гольдмунда откликалась на него тревогой и болью. Хоть и влекла его к себе красота молодой боярышни, но тайный страх удерживал. Чувствовал он в Вареньке силы, с которыми не справиться. С минуты их встречи другая жизнь вошла в его собственную и подчинила своей воле. Прошел год, а на Руси, при дворе Зосимы Печерского, смутно текла жизнь его обитателей. Дочь боярина сжигал тайный недут, и не находилось лекаря, кто бы мог вернуть Вареньке ее дивный голос. И хоть красота ее не поубавилась и много женихов приходило сватать ее, но боярышня на все предложения молча качала головой да уходила на колокольню, где давала волю слезам. И несся над лесами и полями одинокий звон колокола, и люди крестились, думая, что он возвещает чью-то смерть. В ту пору явился как-то к Зосиме бродячий гусляр по имени Федор. «Пусть развлечет дочку, — решил боярин, — коль вылечить ее не суждено». Долго играл и пел Вареньке странник, а затем стал ей сказки рассказывать. Впервые за долгое время улыбнулась боярышня, просветлело лицо ее, и не ушла она, сославшись на болезнь, в свои покои. Целый день слушала его как завороженная. Гусляр же пришел к боярину и просил его оставить на службе у себя. Внимательно посмотрел на него Зосима и только спросил, много ль за службу платить ему. — За одну улыбку боярышни да за корку хлеба с вашего стола служить стану, — ответил Федор, тряхнув головой. И опять зазвучала музыка и песни под сводами боярского терема, и от них мрак печали рассеивался больше, чем от солнечных лучей. Второй год разлуки с графом подходил к концу, когда на двор Зосимы грянуло посольство. Граф Гольдмунд фон Инстер с богатой свитой прибыл сватать боярышню Вареньку. Хоть и не чаял души отец в дочери, но счастью ее не смел мешать. Три недели шел пир, и наконец пришел час прощания. В дальний край увозила Вареньку золоченая карета. Больше всех горевал Федор. О землю разбил гусли: «Больше песни мне никому не петь. Коль ночь в душе, для солнца места не будет». Поднялся он на звонницу, положил крест, на четыре стороны поклонился и хотел уж ступить в проем. В последний момент случайно задел колокол. Зазвенел вдруг над ним голос Вареньки, и тоску его смертную как рукой сняло. «Я жду, я жду, я жду…» Схватил Федор все языки колокольные и ударил праздничным звоном. Отозвались ему леса дремучие, поля на него откликнулись, вся земля дивным гулом пошла. А в карете у Вареньки застучало быстрее сердце и слезы навернулись на глаза, когда она оглянулась назад, на родной дом. Немного времени прошло, невмоготу стала Федору жизнь без Вареньки. Перестали его радовать колокольные звоны, которыми он звал ее назад. Выпросил он у Зосимы коня и отправился вслед за боярышней, чтобы в земле чужой ей опорой быть. Долог был путь, пока не прибыл он к фон Инстеру. Мрачный замок возвышался на крутом берегу реки. Долго стучался Федор, прежде чем угрюмые стражи вышли на стены. Оказалось, что граф уже полгода как перестал выходить из своих покоев и никого не принимает у себя. — Но я не к графу приехал, а к жене его. Я слуга, гонец от отца боярышни Вареньки! Но и тут не открылись ворота для Федора. С трудом узнал он от местных жителей, что жена графа фон Инстера в опале. В колдовстве заподозрил ее муж и цепями сковал ее руки. Ходит по замку день и ночь молодая графиня, но выходить за стены ей запрещено. Гнев охватил Федора. Погнал он коня к магистру Ливонского ордена и там требовал рыцарского суда: — Пусть пред Богом ответит граф, вправе ли он карать свою жену, а на ее стороне я готов выступить с мечом в руках. Не решился магистр нарушать мир с Русью и послал герольдов, чтобы вызвали Гольдмунда на поединок с воином. Только повелел не давать чужеземцу ни доспехов кованых, ни копья турнирного. Пусть сражается хоть колом деревянным, коль осмелился благородного рыцаря на бой вызвать. В назначенный день собрались рыцари перед замком графа. Загремели трубы, и Гольдмунд фон Инстер выехал на поле, весь закованный в броню. Лицо забралом скрыто, алый бархатный плащ на плечах, а на шлеме черные перья. Вслед за ним слуги вынесли в кресле графиню и поместили ее рядом с магистром ордена. Смолкли все вокруг, когда магистр поднял свой жезл и задал графу первый вопрос: — Почему прячете свое лицо под забралом? Или не почитаете суд рыцарский? Глухим голосом ответил фон Инстер, что болезнь понуждает его скрывать свою внешность, а не презрение к суду. И второй вопрос задал магистр: — В чем, граф, вините жену свою и почему держите ее в цепях? Горьким смехом ответил ему Гольдмунд фон Инстер: — Спросите об этом жену мою. Пусть ответит она и на первый, и на второй вопрос. Магистр вопросил графиню, и герольды перевели его слова. Но молчала Варенька, не опустила глаз, и магистр понял, что не дождется ответа. Тут выступил Федор и объяснил, что графиня нема и не может быть ответчиком. Тогда, махнув рукой, магистр дал знак начать поединок. Подъехал Федор к Вареньке: — Признаешь ли меня, графиня, своим заступником? Кивнула она, затем отвернулась и дала знак слугам. Через минуту принесли они для Федора доспехи и копье, и когда облачился он, гул по толпе прошел. Так же как у графа, его плечи покрыл алый плащ, а на шлеме черные страусовые перья развевались. Не отличить было одного от другого. Запели звонкие рога, и помчались воины друг на друга. Долго сражались они, наконец один из них нанес страшный удар противнику. Раскололся шлем рыцарский, и опрокинулся воин на конский круп. Ноги его в стременах застряли, и помчал его конь прочь от ристалища. Зрители рукоплескали, ибо многим показалось, что побежден был русич, но когда победитель откинул забрало и подъехал к магистру, явилось взорам толпы лицо Федора. Не осмелились рыцари чинить препятствия. Отдали победителю молодую графиню. Поднял он ее в седло и тронул коня. — Эй, кто же ты, имя скажи, чтобы знали мы победителя? — закричали ему вслед. Но ни слова не ответил рыцарь. То ли смертный бой, то ли зарок тайный сомкнули ему уста, и стал он так же нем, как Варенька. На Святой Руси звонили колокола, а боярин Зосима молодых с иконой встретил. Обвенчали их в церкви на берегу реки, и молился народ за их счастье и здравие. Многие помнили, какими певцами были Федор и Варенька, и дивно было, что смолкли их голоса навек. Но и без песен своих жили они, горя не ведая. Лишь раз в году поднималась Варенька на звонницу и била в свой чудо-колокол. И на зов его мчался из неведомых краев мертвый рыцарь. Входил он через отпертые ворота в боярский терем. Подходил к столу, уставленному яствами, долго смотрел на своего соперника, чей облик до малейших черточек передался ему, превратив его в двойника славянского воина. Потом останавливал свой взор на Вареньке, дивясь силе ее сердца. Каким счастьем одарила она его, но и сколько горя принесла, подчинив его жизнь своей судьбе! Смахнув слезу, осушал рыцарь Золотой кубок с вином и, кивнув обоим, мчался в ночь, что одна лишь и знала его дорогу. Ива Большой старый город медленно засыпал. Небо склонило лицо свое, мерцая тихими звездами, будто вглядываясь в колыбель смолкшего ребенка. Разжатые ладони гор, на дне которых покоились дома, благоухали цветущим жасмином, и трепетные порывы теплого ветра несли его аромат по извилистым улицам. На ратуше одиноко ударили часы. Словно отозвавшись на их призыв, заскрипела и стукнула дверь веселого кабачка, дававшего приют всем, кто не чтил власть ночи. Молодой художник вышел из него и, не разбирая дороги, побрел по мостовой. Временами он останавливался и к чему-то прислушивался. — Нет, нет… — бормотал он, — если сегодня мне встретится эта проклятая карета, я не испугаюсь. В конце концов, нельзя же так долго оставаться в плену у своей фантазии. И почему не допустить совпадений? Может, это разные кареты, а я их принимаю за одну и ту же. Но отчего тогда они следуют со мной одним путем, куда бы я ни направлялся? Позади юноши раздалось цоканье копыт. Безотчетно поддаваясь страху, как и в прошлый раз, он ускорил шаги, а затем побежал. Но напрасно сворачивал художник в узкие улицы, напрасно убегал в проходные дворы — карета неотступно двигалась за ним. Наконец силы оставили его, и он прижался к стене. «Сейчас она проедет мимо, и ничего не случится». Карета поравнялась с ним. На козлах, согнувшись, застыла человеческая фигура. — Эй, остановись! — крикнул юноша. Лошади продолжали трусить, а возница не шевельнулся. Сам не зная, что делает, художник вскочил на подножку и заглянул внутрь. Там было темно. Он ощупал сиденье — пусто. Юноша уже собирался спрыгнуть обратно, когда встречный фонарь озарил внутренность экипажа. На том самом месте, где только что была его рука, сидела прелестная женщина в сверкающем подвенечном наряде. Пышный белый парик, как облачко, вставал над высоким чистым лбом. Глаза были закрыты, но, казалось, струили тихий свет сквозь длинные пушистые ресницы. Может быть, она и спала, но легкая улыбка ее губ, без сомнения, предназначалась юноше. Пораженный, он соскочил на землю и так и остался стоять посреди улицы, пока карета не скрылась. Только под утро в глубокой задумчивости он вернулся домой. Самые смутные мысли и чувства обуревали его. Ночная карета, спящий кучер, призрак улыбнувшейся красавицы наполнили душу тревогой и ожиданием. Может, сама судьба подает ему знак, что он должен скоро умереть? Может, это похоронные дроги являются ему на пути? Юноша вспомнил рассказы своей матери о каком-то древнем проклятии, висевшем над их родом. Постепенно, картина за картиной, встала перед ним вся история его жизни, в которой он с трудом мог отличить действительность от своих фантазий и ярких сновидений, являвшихся ему с детских лет… Альфред Корден принадлежал к старинной фамилии основателей города. Три столетия назад предок Альфреда, прозванный Золотоголовым, выстроил на склоне гор замок, чтобы поселиться в этих местах, которые населяли волшебники-друиды, ему пришлось заключить союз с духами природы. Однако, как гласит предание, не все таинственные обитатели долины смирились с соседством человека, нарушившего их покой. Чьи-то уста поклялись отомстить Золотоголовому, и, верно, это была не пустая угроза. Кордены всегда были смуглыми и черноволосыми. Но если случалось кому из них родиться светлым и белокурым, то его постигала странная судьба. Последний Золотоголовый, прадед Альфреда Артур Корден, считался безумным и пропал без вести. Про него старались не говорить, но Альфред услышал о нем от старого дворецкого. — Не берусь я судить о рассудке вашего прадеда, — сказал тот, — знаю только, что при нем в замке круглый год благоухали цветы и никто из людей, обращавшихся к нему, не уходил обиженным. Из города поднимались жители, прося его совета и благословения в делах. Что же касается последних дней хозяина, то и здесь больше загадочного, чем безумного. Незадолго до того как Артур Корден исчез, он объявил о своем намерении жениться. Невесту его никто не знал, только один раз ночью на балу видели неведомую красавицу, которую он вывел в парк, а оттуда вернулся один. В канун свадьбы собрались гости. Артур приказал зажечь все огни и ожидать прибытия невесты. Уже наступила ночь, а она все не появлялась. Хозяин взял факел и вышел в парк. Гости хотели последовать за ним, как вдруг налетел страшный ураган, посыпались разбитые стекла, в одно мгновение все свечи погасли, и замок погрузился в темноту. До рассвета царил переполох, слуги нигде не могли достать огня, так как даже угли в каминах потухли. Артура Кордена нашли в парке у старой ивы, считавшейся священной. Как говорили, она была посажена в тот день, когда заложили первый камень замка. Хозяин лежал у корней дерева, погруженный в беспамятство. Как только он пришел в себя, издал страшный крик и затем обратился к священнику, требуя, чтобы тот обвенчал его с ивой. Священник отказался, и тогда Артур впервые в жизни обнажил шпагу. Обряд был совершен. Артур надел свое кольцо на ветку дерева и в тот же день пропал. Ива же с того момента стала сохнуть, и мы больше никогда не видели на ней зеленых побегов. А когда нам было приказано снять обручальное кольцо с дерева, мы его не нашли… Еще ребенком Альфред часто ловил на себе тревожные взгляды матери, и все окружающие относились к нему с особым чувством, будто чего-то ожидая от него. После рассказа дворецкого мальчик понял причину такого отношения. Среди братьев и сестер он выделялся именно золотым цветом волос. Старую иву Альфред хорошо помнил. Она стояла на берегу глубокого прозрачного пруда, обвитая плющом так густо, что казалась зеленой и цветущей, хотя своих листьев у нее не было. Ее не срубили в память преданий. Мальчик любил часто сидеть рядом с ней и смотреть на протекавшую мимо замка реку, лес и долину, в которой стоял город. Иногда Альфред, замечтавшись, засыпал прямо на дереве, и ему снились чудесные дети, игравшие с ним. Он узнавал их в следующих снах. Они как будто росли вместе с Альфредом и считали его своим другом. А однажды… однажды он увидел их наяву. Это было в день, когда в замке совершали обряд очищения. Детям запретили выходить из своих комнат, во всем замке потушили огни, чтобы не привлечь духов. Взрослые собрались в капелле, где приехавшие монахи должны были всю ночь служить молебен. Альфред не мог уснуть. Любопытство разбирало его. Тихонько он выскользнул через окно в парк и побрел к пруду. Внезапно мальчик увидел синие мерцающие огоньки, замелькавшие в аллеях, и к нему подбежали те самые дети, которые ему снились. Они очень спешили и, подхватив его под руки, заставили бежать с ними вместе к реке. Он помнил, как они умоляли его достать огонь. — Зачем он вам? — спросил Альфред. — Мы должны помочь заблудившимся найти дорогу. — Но ведь у вас есть синие огоньки. — Это не то, это болотные искры. Они не видны с того берега. Подул сильный ветер, и дети исчезли. Альфред пошел обратно, но у пруда остановился. Бледное сияние исходило от воды, и старая ива казалась ожившей. Длинные серебристые листья покрывали ее ветви, а из дупла доносились странные звуки, напоминавшие рыдания. Альфред бросился к дереву и потерял сознание. Утром он проснулся в своей комнате и никому не рассказал, что с ним произошло ночью. …Прошли годы. Альфред вырос и, как старший в роду, должен был унаследовать замок. Но видя, что все родные полны недобрых предчувствий и ожидания несчастья, которое было предсказано, он бежал из замка, решив стать художником. Никто из его друзей в городе не знал, что остроконечные башенки, еле различимые в густой зелени гор, были когда-то его гнездом. Альфред и сам старался забыть об этом. В глубине души он страшился назначенной ему судьбы и думал, что избежит ее, покинув замок. И вот теперь неведомый мир вновь встал на его пути, и он не мог отвернуться от него. Прекрасная женщина в карете пленила его мечты. Переборов страх, Альфред решил увидеть ее еще раз. Снова встретив ночную карету, он последовал за ней. Она долго кружила по улицам, затем выехала за город. По неведомой лесной дороге двигались лошади и наконец остановились у громадной скалы, напоминающей сидящего великана. Альфред увидел, как кучер спустился с козел и помог выйти красавице. Долго она стучала в каменные двери, но никто не отозвался. Они снова заняли свои места и вернулись в город. На окраине, окруженный высокой стеной и садом, стоял ничем не примечательный заброшенный дом. Опять, тяжело вздыхая, возница помог таинственной незнакомке выйти из кареты, и они скрылись за воротами. Лошади сами тронулись, и экипаж растаял в утреннем тумане… На следующую ночь Альфред проник в дом, но он оказался пустым. Юноша спрятался в дальнем углу и стал ожидать. Под утро явилась красавица и, упав в кресло, замерла. Альфред не мог оторвать взгляда от ее лица. Но вот сквозь узкую щель в задернутых шторами окнах заглянул тонкий луч встающего солнца — и в то же мгновение женщина в кресле исчезла. Вернувшись домой, художник взялся за кисть, пытаясь по памяти восстановить лицо призрака. Это удалось, но плохо. И опять, забыв о сне, Альфред караулил незнакомку. На этот раз он решил остаться в доме до вечера. Закат угас, и она появилась в кресле в той же позе. Взяв инструменты с собой, юноша лихорадочно переносил ее черты на холст, когда чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо. Он обернулся и едва успел отскочить: острие шпаги оцарапало его лоб, и кровь залила глаза Альфреда. Он бросился на противника. Выхватив у него шпагу, он в свою очередь нанес удар. Нападающий застонал и осел на пол. Альфред протер глаза и наклонился к нему. Это был возница. Но каким странным показалось его лицо! Изрезанное глубокими морщинами, оно еще сохранило печать благородства в тонких чертах, однако самое удивительное — голову его покрывали длинные золотые волосы. Старик открыл глаза и вдруг улыбнулся: — Благодарю тебя, юноша, ты освободил меня. — Но кто ты? — прошептал Альфред. — Я — Артур Корден, — ответил умирающий. — О Боже, что я наделал! — воскликнул Альфред. — Ведь вы — мой прадед. Старик слабеющей рукой коснулся волос юноши: — Не отчаивайся, Золотоголовый! Так было нам предсказано — погибнуть от собственной шпаги. Но теперь проклятие болотных Фей исполнилось, и дорога свободна. Ты займешь мое место и в ночь очищения доставишь карету в наш замок. Любовь Ивы вознаградит тебя, не забудь только получить благословение Отца Камней. — Кто это? — Это дух, заточенный в скалу, к которой мы подъезжали. Когда-то он должен был благословить наш союз и помочь дриаде Ивы остаться среди людей в своем облике и при свете дня. Но благодаря чарам невеста моя заблудилась и не смогла вернуться в замок. Я разделил ее судьбу. Но ты вернешь душу засохшей Иве и сам вернешься в замок. Старик вздохнул, и глаза его закрылись… И вот Альфред занял место кучера. Каждую ночь он выходил за ворота и ожидал карету. Вместе с молчаливой дриадой они колесили по темным улицам города. Иногда Альфред пытался свернуть на дорогу, ведущую к замку, но мрак становился гуще, тени пугали лошадей, и он не мог достигнуть цели. Возвращаясь в дом, юноша в оставшееся время до восхода солнца писал портрет дриады. В канун ночи очищения он сумел закончить его. Страшная непогода разыгралась в горах: то снег, то дождь хлестали карету. Альфред едва отыскал в темноте Отца Камней. В ответ на стук дриады страшный гром прокатился над долиной. Лошади захрапели и стали на дыбы. Юноша не смог удержать их, и они понесли. Жалобный крик дриады донесся откуда-то издали. — Возвращайся в город, — злорадно шипели чьи-то голоса в уши Альфреда. — Поворачивай карету, Отец Камней не дал. вам благословения. Но юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, предоставил лошадям мчаться по собственной воле. Опять прогремел гром, и экипаж, свернув в сторону, полетел с обрыва в реку. Течение вынесло карету на берег… Альфред со слезами на глазах стоял на коленях перед портретом дриады. Солнце выглянуло из-за горы и уничтожило ее изображение на холсте. Юноша в страхе обернулся — перед ним возвышался родовой замок Корденов. Неподалеку громадная ива купала свои серебристые листья в водах пруда. У подножья ее стояла прелестная женщина в подвенечном платье. Пышный белый парик, как облачко, облегал высокий чистый лоб. Глаза были закрыты, но, казалось, струили свет сквозь длинные пушистые ресницы. Может быть, она и спала, но легкая улыбка ее губ, без сомнения, предназначалась юноше. Лунное озеро «И есть на свете лунное озеро — Мероэ. Труден путь к нему, ибо оно может быть всюду и нигде. Многие ищут его и не находят, но у тех, кто достигнет его берегов, исполняются самые заветные мечты…» Так говорил Учитель, и его слова когда-то казались сказкой. Но вот прошло время, ученики выросли и вдруг обнаружили, что их наставник, учивший верить в чудеса, осуществляет их в самом себе. Он жил не так, как все люди, а в обратную сторону. Седина, морщины, запавшие глаза, почти окаменевшая сутулая фигура постепенно сменились расцветом юношеских сил. Учитель стал едва ли не моложе своих воспитанников. Нежнейшая, как у ребенка, кожа, черные, блестящие волосы, полные радости глаза, гибкие, грациозные жесты почти пугали тех, кто знал, сколько ему лет, кто видел его старость. Великая загадка окружала этого человека, и все, что он говорил, носило ее отпечаток, имело тайный смысл, ведущий через хаос событий к познанию высшей Истины. Да… стоило вспомнить Учителя, особенно в ночь перед дуэлью. Эспироль отвел взгляд от окна, за которым царствовал мрак. На стене, обитой малиновым шелком, короткая детская шпага перекрещивала скрипку. Память снова раздвинула завесу времени. Вот двое мальчиков стоят перед стариком в цветущем саду. Рядом с ними мраморная фигура прелестной девушки с арфой. Руки ее замерли в воздухе. Вместо струн пальцы касаются прозрачных потоков фонтана. — Время весны близится к своему пределу, — говорит Учитель. — Вы слушали достаточно музыку воды, чтобы в вас пробудились души музыкантов. Теперь я хочу услышать вас. Он протягивает скрипку одному из детей. — Ну, Ислэн, начинай первым. Мальчик вначале недоуменно вертит в руках инструмент. Затем с решимостью проводит смычком по струнам. Робкие отрывистые звуки вдруг, к изумлению самого юного музыканта, начинают сливаться в стройную мелодию. Наконец, мальчик останавливается. На лице его восторг борется с растерянностью. — Но ведь я впервые в жизни прикасаюсь в скрипке… Учитель, скажите, почему я заиграл? — Ты жил среди гармонии, и она проникла в тебя. Однако очередь за Эспиролем. Резкий, бессвязный голос скрипки спугнул стаю разноцветных птиц, сидевших на соседнем дереве. Ветер, уснувший под кустом роз в дальнем уголке сада, пробудился, зашелестели листья, мраморная красавица еле заметно качнула головой. Все окружающее негодовало на игру мальчика, лишь он один не замечал этого. Хаос чувств наполнял его, и он спешил выразить его. — Довольно! — прервал его старик. — Тебе лучше владеть шпагой, чем смычком. Ребенок, сдерживая слезы, опустил голову. Его товарищ с улыбкой превосходства глядел на него. Учитель повернулся и двинулся по аллее. Ислэн задержался. — У каждого свое призвание, — сказал он. — Не правда, не правда, — задыхаясь от рыданий, забормотал Эспироль. — Учитель сам говорил, что прежде всего чувства. А я вижу и чувствую больше тебя. И ты знаешь это. — Твои чувства? Чего они стоят, если ты не можешь их выразить? — ответил Ислэн и оставил его одного. Пожалуй, с той поры Эспироль стал считать себя неудачником. Потом юность нанесла жестокий удар по его первой любви. Счастливым соперником опять оказался Ислэн, пленивший возлюбленную Эспироля славой музыканта. Впрочем, нельзя сказать, что фортуна во всем отказывала ему. Скорее его стремления были направлены не в ту сторону, где могли проявиться способности. Душа Эспироля жаждала изысканной, утонченной красоты, мира, шелка и бархата, а тело требовало стальных лат. Совет Учителя, казавшийся прежде обидной шуткой, не пропал даром. Эспироль и впрямь открыл, что шпага в его руках может заменить ему смычок. Он фехтовал столь искусно, что вскоре, если бы захотел, мог сделать это своей профессией. «Нельзя чему-либо научиться, — говорил Учитель, — раскрой себя и найди то, что хочешь». И Эспироль нашел воина, хотя искал музыканта. Тем не менее, чтобы получить, надо желать. Возможно, его порыв слишком слаб, его цель не стала единственной в жизни. И Эспироль, окруженный звоном стали, втайне ожидал чуда, не уставая мечтать о музыке. Что же касалось соперника Эспироля, то его судьба складывалась как будто удачно. Ислэн считался почти виртуозным скрипачом, сочинял легкие пьесы, приводившие в восторг публику своей неуловимой капризностью. Он так обыгрывал известные мелодии, что никто не узнавал их. Это было карнавальное шествие, где новые маски скрывали старые лица. Эспироль, как и многие другие ценители, мог только догадываться об этом. Его сердце требовало вечного огня, а музыка Ислэна была всего лишь фейерверком, так же как его жизнь. Красивая внешность, веселый ум, талант импровизатора, снискали ему любовь и популярность. Он мог бы соперничать в беззаботности с детьми, если бы не одна мысль, омрачавшая его жизнь. С первых дней признания в Ислэне видели начинающего великого музыканта. Но год следовал за годом, а произведение, способное увековечить его имя, так и не рождалось. Ислэн переживал, что принимает поклонение в кредит, тем обиднее было для него молчание Эспироля, в котором он не чувствовал зависти к своему блеску. Они оставались соперниками, хотя пути их давно разошлись. И вот наконец Ислэн написал вещь, которая потрясла как друзей, так и врагов. Это была симфоническая поэма, и называлась она «Мероэ». В день премьеры Эспироль получил по почте билет и программу. Смутное чувство охватило его. Он догадывался, что приглашен на триумф своего соперника, но, боясь, что при отказе его заподозрят в низких мотивах, отправился в капеллу. Да, в тот вечер прозвучала настоящая музыка и Эспироль вместе со всеми горячо аплодировал. Тем неожиданнее оказалась развязка. Ислэн, раскланявшись, поспешил к выходу и стал у самых дверей. Эспироль, проходя мимо, дружески протянул музыканту руку. Тот сделал вид, что не замечает ее. — Я не считаю вас ценителем музыки и еще менее ее поклонником, — громко сказал он. — Ваша похвала или порицание для меня ничего не значат. Это было явным оскорблением, но Эспироль настолько растерялся, что не мог даже ответить. Опустив голову, он хотел скорее скользнуть за дверь, но Ислэн грубо схватил его за локоть: — Вы и на этот раз сбежите без борьбы, уступая мне поле? Эспироль закусил губу. Скрипка, возлюбленная, а теперь и его мечта о музыке подвергались осмеянию. — Чего вы от меня хотите? — хрипло спросил он. — Дуэли! Я мечтаю дать вам реванш. И вот — эта длинная ночь перед поединком. Эспироль поднялся с кресла и стал ходить по комнате. Никогда еще он не испытывал страха. В длинной веренице его противников было немало грозных имен, однако он всегда побеждал. Сама дуэль для Эспироля с детских лет осталась игрой. Опасной, но тем более привлекательной. Превосходство его заключалось в том, что он не испытывал к своим врагам ненависти, не желал их смерти и потому не имел даже мысли, что его самого могут убить. Ни один из его поединков не кончился трагически. Эспироль обычно легко ранил противников или выбивал у них из рук оружие. У него была целая коллекция дуэльных трофеев, занимавшая целую конату. В минуты слабости Эспироль входил туда, и вид укрощенных клинков, острия которых когда-то устремлялись к его груди, возвращал ему уверенность. Но в эту ночь он не решался отправиться к своим пленникам. Самые недобрые предчувствия стесняли сердце, и оно билось глухо и нервно. Огонек свечи, озарявший комнату, вдруг затрепетал и погас. Входная дверь тихо скрипнула, и Эспироль увидел на пороге маленькую девочку. Она вошла вместе с лунными лучами. Хрупкая фигурка, доверчивые ясные глаза, легкое белое платьице, босые ноги… нет, она не походила на привидение. Эспироль улыбнулся: — Как ты сюда попала? — По озеру, — ответила гостья, и ему показалось, что он ее очень хорошо знает, причем так давно, как если бы ей было столько же лет, сколько ему самому. Эспироль даже не обратил внимания на слова девочки об озере. А между тем во всей округе не нашлось бы ни одного водоема, который заслуживал такого названия. — Как твое имя? — спросил Эспироль. — Нэльси. И опять что-то знакомое шевельнулось в памяти. Девочка потянула его за собой. — Пойдем? Эспироль потерял ощущение действительности. Какое-то неведомое чувство заставило его принимать происходящее, не ища в нем смысла. Они выскользнули из дома. Ясная лунная ночь наполнила все окружающее странными чарами. Туман густой пеленой покрыл землю, и по ее поверхности катились воздушные белые волны. Еле слышная мелодия нарушала хрустальную тишину лунной ночи. Эспироль, пораженный представшей его взору картиной, остановился. — Мероэ, — шепнула девочка, увлекая его дальше. Вот они очутились около какого-то особняка и поднялись вверх по мраморной лестнице. На постели, раскинув руки, лежал человек в ослепительно белой одежде. Эспироль взглянул в лицо спящему и отшатнулся. Это был его противник. Обратный путь уложился в три шага, которые Эспироль сделал, отступив назад. Он вновь оказался один у себя дома, перед потухшей свечой, дым от которой еще не успел рассеяться. До утренней зари шаги Эспироля глухо звучали под сводами темных зал и коридоров, и им вторили чьи-то тяжкие вздохи из комнаты, где висели шпаги. Дальнейшие события словно подстегнули время, проспавшее свои сроки. Дуэль происходила на опушке леса в присутствии четырех секундантов. Эспироль хотел примирения, но Ислэн настаивал. Клинки ударились друг о друга с такой яростью, что заставили умолкнуть птиц. Музыкант буквально бросался на шпагу Эспироля, а тот видимо изо всех сил старался только защищаться, не нанося ударов. Поединок нарушал все каноны. Один жаждал смерти, другой старался удержать ее. В результате Ислэну удалось дважды ранить своего врага. Рубашка Эспироля намокла от крови. — Берегись! — крикнул музыкант, видя, что противник ему уступает. — Я убью тебя! Он кинулся в атаку— и в это мгновенье шпага Эспироля по самую рукоятку вошла в его грудь. На лице Ислэна, искаженном злобой, вдруг проступила улыбка. — Я победил, — шепнул он и упал замертво. Эспироль, потрясенный, вернулся домой. Вечером к его постели явился Учитель вместе с девочкой, приходившей ночью. — Не вини себя в смерти Ислэна, — сказал он, кладя руку на голову раненого. Опять, как прежде, его слова завораживали, заставляли верить в таинственный мир, который вершил судьбы людей, но находил отражение только в их фантазии. Странные поступки Ислэна получили странное объяснение. Музыкант тяжело переживал бесплодность своего творчества. Кто еще, кроме него, мог так чувствовать, что произведения его только отголоски и перепевы настоящей музыки. И вот он пришел к Учителю. — Когда-то вы говорили, что существует озеро, на берегах которого исполняются самые заветные желания, — сказал он. — Могу ли я попасть туда? — Да, — ответил Учитель. — Но для этого нужно, чтобы сила твоего хотения равнялась силе смерти. Достигнуть или умереть — вот самый прямой путь к Мероэ. — Именно так я и желаю! Умоляю вас, помогите мне увидеть озеро. Учитель раскрыл перед Ислэном шахматную доску: — Сейчас я увижу силу твоего желания. Ты не должен смотреть на фигуры, ты будешь переставлять их, прислушиваясь лишь к своему сердцу. Музыкант протянул дрожащие руки к шахматам. Поединок длился недолго. — Ты выиграл озеро, но проиграл жизнь! — сказал Учитель. — И увидев озеро, ты не должен больше жить. Желание Ислэна исполнилось. На берегу Мероэ, где все становится прозрачным от лунных лучей, он коснулся своего сердца, и голос его слился с мелодией волн, наполняющей воздух. Так появилось великое творение музыканта. Затем пришел срок уплатить за него. Ислэн решил погибнуть от шпаги своего соперника, это и было истинной причиной дуэли. Вот что поведал Учитель Эспиролю. Юноша хотел задать ему вопрос, но большая потеря крови лишила его сил. Нежданный гость ушел, а девочка осталась с Эспиролем. Тяжелая болезнь, пустой дом, который словно ожил от присутствия ребенка, растопили сердце Эспироля. Он привязался к Нэльси, со страхом ожидая, что кто-то придет и предъявит на нее права. Но опасения его оказались напрасными. Позднее он попытался узнать что-нибудь о девочке. Никто не видел ее у музыканта, но то, что она имела к нему прямое отношение, не вызывало никаких сомнений. Весь облик ее, порывистость, невероятное ощущение и понимание музыки говорили за себя. Ее движения были полны мелодии, и Эспироль, глядя на нее, временами мог слышать пение скрипки. Нужно ли говорить, что он полюбил свою воспитанницу всей силой чувства, на которое был способен. Увы, ребенок не отвечал ему взаимностью. Нэльси казалась неуловимой, как лунный свет, к которому она имела особое пристрастие. Невзирая на запреты Эспироля уходила из дома в лунные ночи и возвращалась только с рассветом. Он пытался расспрашивать ее, но она молчала. Однажды Эспироль нашел Нэльси на берегу волшебного озера, которое он видел в их первую встречу. Услышав его шаги, она вспрыгнула в лодку. Ветер надул парус и повлек ее прочь. У руля стояла фигура в белом, заставившая тоскливо сжаться сердце Эспироля: он узнал Учителя. Протянув руки, юноша двинулся вслед за лодкой, но вода отступила от его ног и через мгновение озеро исчезло. Дни и ночи ожидал он возвращения Нэльси, но она являлась только во сне. Эспироль бросился отыскивать Учителя, но и здесь его ждало разочарование. В доме, где он жил, его встретил немой слуга и передал оставленную для него скрипку. Потрясение от утери Нэльси, ревность, тоска чуть не заставили его разбить инструмент вдребезги. Но он пересилил свой стон и превратил его в мелодию. Прошло много лет. Эспироль замкнулся и почти не появлялся в обществе. По ночам из окон его дома доносились чарующие звуки скрипки. Ценители крадучись собирались и слушали его, но если Эспироль замечал кого-нибудь, то немедленно прерывал игру. Его стали считать сумасшедшим, но его произведения все признавали гениальными. «Вот дом, где живет великая музыка», — говорили люди приезжим, указывая на жилище Эспироля. Никто не смел нарушить его уединения, помня старую славу дуэлянта. Но как-то ночью настойчивый стук в дверь пробудил Эспироля от грез. Он отпер — и отшатнулся. На пороге стоял молодой человек, как две капли воды похожий на Ислэна. — Я пришел отомстить за смерть музыканта! — шепнул он. — Возьмите шпагу. Эспироль, почти теряя сознание, вошел в комнату, где висели его трофеи, и не глядя выбрал один из клинков. Ужас все больше охватывал его. Хотя он понимал, что незнакомец не мог быть Ислэном, что тот давно покоится в могиле, но сердце твердило ему, что перед ним его старинный враг. И опять повторилась ужасная дуэль. В лунном свете бились два человека. Незнакомец как будто жаждал смерти, а Эспироль защищал его от нее. — Остановитесь! — крикнул он, чувствуя, что судьба уже сжала рукоятку шпаги и исход поединка готов решиться. — Я согласен умереть вместо вас. Но дайте мне минуту, чтобы сыграть в последний раз на скрипке. — Играйте! — еле слышно ответил голос. Эспироль подошел к окну и снял со стены инструмент. Вся его жизнь излилась в звуках в эту ночь. Он уже забыл о своем противнике. Перед глазами его струились воды лунного озера. Стены дома стали прозрачными и растворились. Светящийся прибой не убегал от Эспироля, а, напротив, стремился к нему. Вот волны коснулись его ног, Эспироль вздохнул и, опустив скрипку, повернулся лицом к своей смерти. Незнакомец ждал его и протянул к нему руки. Шпага его лежала на земле, глаза наполнились слезами, а лицо являло лик самой любви. — Ты победил! Всего на мгновенье замер Эспироль, а затем бросился вперед. — Нельси! — крикнул он. Эхо подхватило его голос и донесло до противоположного берега, а затем вернуло обратно. А слово звучало уже наоборот — Ислэн. Сокровище Каждый рождается с сокровищем в душе и затем уже притягивает его извне, как магнит, соответственно своей природе… Принц Феликс не зря носил свое имя, ибо воистину родился счастливым. Он любил красоту, и красота любила его: редчайшие произведения искусства словно искали возможности попасть в его руки. Порой он сам удивлялся, как огромные богатства пришли к нему, хотя он не стремился добыть их. Но если верно, что каждая вещь имеет душу, то для нее не безразлично, какие чувства она вызывает. Принц умел так радоваться всему, что его окружало, что, когда он смеялся, его смех заставлял радоваться и столы, и стулья, и посуду, и картины, и все, все, все. Конечно же, и растения, и животные, и люди любили его, ибо он был щедр и великодушен. Словом, он действительно был Принц Счастья, Принц Феликс! Но вот пришла пора, и во дворце его поселилась прекрасная принцесса Розамунда. В день помолвки, глядя на Феликса влюбленными глазами, она прошептала: — Я не пожалею сил, мой добрый принц, чтобы прославить ваше имя, а вас сделать самым счастливым человеком в мире! — О, пожалуйста, не тратьте на это свои силы, — галантно ответил он. — А счастье — к счастью — не покидает меня со дня рождения. Но у принцессы на все был свой взгляд. Вскоре она решила облагодетельствовать своих подданных. Роскошные вазы из китайского фарфора, цветные ковры, гобелены, картины переместились из дворца в хижины. Поначалу народ радовался этим игрушкам, хоть многие и не знали, куда приспособить это добро. Ведь было не очень ловко ступать из огорода прямо на персидские ковры или искать место в коровнике для мраморной статуи. Но потом люди начали понимать, что эти забавные вещи стоят больших денег, и началось соперничество в добывании сокровищ. Теперь простое счастье — иметь то, что имеешь, — не удовлетворяло. В безыскусные сердца простых людей вошли зависть, ревность, злоба, и в конце концов основным источником раздражения стал дворец принца. Феликса называли уже не Счастливым Принцем, а Богатеем. Принцесса изо всех сил пыталась примирить жителей, и поскольку дворцовые богатства быстро таяли, а за любые услуги подданные стали требовать непомерную плату, и принц был вынужден освоить профессии истопника, кровельщика, конюха, повара, сапожника, портного. Конечно же, на все это у него не хватало ни сил, ни времени. Главное же — и это очень удивляло принцессу, — богатства, розданные другим, не добавили принцу счастья. Более того, он стал терять и то счастье, которое было у него в душе. В опустошенном дворце рядом с прекрасной принцессой, которая была исполнена забот о ближних, Феликсу почему-то стало тесно. Из него явно не получился тот идеал, который воплощал бы в себе и кучера, и плотника, и трубочиста, но зато он почти перестал быть принцем. И вот тогда Феликс ушел из дворца и отправился странствовать по чужим землям. Однажды он остановился отдохнуть на перекрестке двух дорог и уснул. Во сне ему привиделась фея воздуха Эльфина. Она протягивала ему прозрачные крылышки и звала лететь вслед за солнцем… Феликс проснулся с радостным чувством, но, оглянувшись, никого не увидел вокруг. Снова пусто стало в его душе. «Куда мне идти? Сама земля движется вслед за солнцем, и если я останусь на месте, это и будет мой путь». И он остался на перепутье и сидел там долго, не двигаясь, так долго, что превратился в камень. — Какая дивная фигура! — воскликнула королева гномов, случайно выглянув из-под земной норы. — О, да это Счастливый Принц! Я хочу, чтобы он был моим супругом. Это так удобно. Молчащий принц будет внушать почтение моим подданным, и уж конечно, он никогда не будет противоречить мне. Право же, он сделает меня счастливой. Сказано — сделано. И вот принц очутился в глубоком подземелье, во дворце королевы гномов. Совсем плохо стало Феликсу, он затосковал о свете. И вот чудо: его сердце тотчас подарило ему утешение. Его каменное тело стало светиться в темноте. Гномов это привело в восторг. В честь принца был устроен великолепный бал, но в конце его кто-то подал идею: почему бы не разбить фигуру на множество кусочков и не пользоваться ими как фонариками? Ведь за светильники приходилось слишком дорого платить Царству Растений. И вот в одно мгновение гномы забыли о восхищении своим владыкой и о почтении, которое он должен внушать им, и сотни молоточков ударили по его телу. В последний момент, когда гномы уже добирались до сердца и исходящий от него свет слепил их все сильнее, в подземелье внезапно ворвался ветер. С ним влетела фея воздуха. Схватив сердце принца, она вынесла его на поверхность земли, и принц снова обрел свой прежний облик. — Чем я могу отблагодарить тебя, милая Эльфина? Ты спасла меня! — Мне ничего не нужно, добрый принц, — ответила фея. — Будь свободен и оставайся таким, каков ты есть. Одним этим ты уже доставишь радость мне и всем, кто принимает свою судьбу как дар. — Боюсь, что мое счастье покинет меня вместе с тобой, прекрасная Эльфина, — промолвил принц. — Нет, нет. Я подарю тебе способность не растрачивать свое счастье. Ты будешь носить его в себе и дарить его, но оно никогда не иссякнет. И Эльфина поцеловала Принца и протянула ему прозрачные крылья: — Спеши за солнцем, и там, в бездорожье небес, я буду ждать тебя. Она исчезла, а принца встречали еще много раз в разные времена. В летнюю пору бронзовые колокольчики наполняли сады и парки мелодичным звоном, и принц являлся как символ плодородия и изобилия. Весной его видели в цветах, танцующим с феей воздуха, и дивные ароматы, струящиеся вокруг них, кружили головы и будили радость. Зимой Феликс превращался в серебряного принца, и серебряные снежинки, сопровождающие его, дарили окружающим нежный блеск и прохладу. А осенью он являлся в золотом одеянии, и все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Люди бросались к золоту, не веря своим глазам, хватали его, рассовывали по карманам, набивали им мешки, сходили с ума от его блеска. Но вот принц уходил, и сокровища превращались в осенние листья, и никто не мог понять, как это случалось. Маркиза Хорошо ли вы помните свою юность, друг мой? Первые ночи, проведенные без сна, первые упреки и слезы, открывающие сердцу тайну любви? Как ни различны люди, в минуту проявления чувства одна весна входит в их души, и хрупки цветы, пробужденные ею. Их аромат дарит мечту о бессмертии. Но если человека постигнет разочарование, то нет мрачнее неба, чем то, которое сходится над его головой. И в такие минуты… Впрочем, я лучше начну свой рассказ. Виконт Рамоль на двадцатом году от своего рождения попал из тихого сельского быта в сверкающий водоворот дворцовой жизни. Когда молод король, весь двор забывает о рассудке. Великолепие праздников носило какой-то почти трагический отпечаток: каждая затея казалась последней, и затем должно было наступить пресыщение или иссякнуть казна. Но юный владыка, околдованный искусством, превративший двор в гигантские подмостки, не ведал пределов и подчинял своему безумию всех, кто был рядом. Вот мечты о Востоке захватывали короля — и персидскими коврами застилались дворцовые покои. Ажурные беседки и мечети воздвигались в парках. Гвардия, взяв в руки кривые ятаганы, пересаживалась на верблюдов. Кавалеры надевали пестрые халаты и объяснялись пышными стихами. Дамы, ослепляя драгоценностями и едва скрываемой наготой, извивались в причудливых арабских танцах. Проходило немного времени, и вместо ковров на пол падали медвежьи шкуры, суровые рыцарские доспехи сменяли цветастые халаты, черные жертвенники струили в воздух аромат смолы, и по ночам у пылающих костров вершились мрачные северные пиры. Со всем пылом юности окунулся Рамоль в этот волшебный поток, напоминающий сновидение. Но судьба обделила его счастьем, которое щедро сыпалось на короля и его приближенных. Он встретил и полюбил маленькую фрейлину Жийону, обрученную с графом Шаваном. Никто из дам не вызывал столько споров, восторгов и негодования. Изменчивее перламутровых бликов, она как будто была создана для королевских фантазий. Каждый новый наряд словно перерождал ее. И так правдивы казались перевоплощения Жийоны, что улыбка беспечной амазонки вызывала ужас у тех, кто помнил, как вчера она умирала в одеянии египетской жрицы. — Фрейлина — сама насмешка над искренностью, — считали одни. — В ней радуга всех человеческих чувств, — говорили другие. Мог ли виконт иметь надежду на взаимность? Из-за своей робости он не был даже представлен Жийоне и потому страдал молча и решил покончить с собой в день ее свадьбы. Праздники, балы, охота потеряли всякий смысл для Рамоля, и он принимал в них участие только затем, чтобы издали смотреть на свою недосягаемую возлюбленную. — Отдай свою тоску маркизе, — посоветовал как-то один из приятелей, заметив его состояние. Виконт молча пожал плечами, посчитав это шуткой. Близился день венчания Жийоны. Рамоль уже достал яд и перестал выходить из дома. Вечером накануне свадьбы он услышал настойчивый стук в дверь. С досадой Рамоль пошел отворить. Перед ним стояла женщина с лицом, скрытым вуалью. — Виконт, прежде чем умереть, не могли бы вы оказать услугу даме? — услышал он тихий голос. Удивленный юноша поклонился. — Тогда седлайте коня и следуйте за мной. Сам не зная почему, Рамоль подчинился. Всю ночь он скакал по темной дороге за неизвестной каретой и на рассвете увидел впереди море. На склоне горы виднелись очертания небольшого замка, терявшегося в густой зелени деревьев. Кусты жасмина росли прямо на его стенах, громадные ивы окутывали стройные башни серебристой мантией. Вокруг замка располагался старый парк, спускавшийся прямо к морю. Молчаливые фигуры античных богинь и героев притаились в уголках тенистых аллей, и прозрачный воздух дрожал от торопливых песенок множества ручьев. Яркие цветы манили и поили удивительными ароматами. — Чье это владение? — спросил Рамоль старика мажордома, встретившего его у крыльца. — Замок маркизы. Незнакомка ожидала его в гостиной. Теперь он разглядел ее. Какая-то неуловимая красота сквозила в ее тонких чертах. Тихая улыбка не могла скрыть задумчивой печали темных глаз. Движения были исполнены нежности и доброты. — Рамоль, я нарушила ваши планы, но позвольте мне прийти к вам на помощь. Смерть никогда не устанет ждать. Подарите мне время, которое вам стало ненужным, и я облегчу ваши страдания! Виконт прижал руку к сердцу: — Маркиза, ваше участие в моей судьбе для меня драгоценно, и я приму его, что бы оно мне ни сулило! На закате она привела юношу на берег моря. Там у самой воды стоял трон, сложенный из камней. Казалось, крепкий удар волны или даже сильный порыв ветра может разрушить его, но когда Рамоль сел на него, то почувствовал, будто он высечен из цельной скалы. Угасающее солнце коснулось горизонта и словно замерло. Синеватые тени легли на землю, невнятный шепот пробежал в кронах деревьев. Из-за дальнего мыса выплыло облачко и стало приближаться. Все отчетливее становилась его форма и наконец приняла вид человеческой фигуры. Виконт затаил дыхание. Склонив голову, вдоль берега медленно двигалась Жийона. Навстречу ей с другой стороны так же тихо шла маркиза. Вот они остановились против трона. Юноша хотел встать, но не мог. Страшная боль пронизала его грудь. Маленькая фрейлина побледнела и исчезла. Маркиза протянула к нему руки, раздался стук падающего камня, и тоска неразделенной любви приоткрыла двери темницы, в которой томилась душа Рамоля. На следующий вечер они снова отправились к трону и все повторилось. Так продолжалось семь дней. Наконец виконт смог улыбнуться. Мысли о смерти оставили его, и он не знал, как отблагодарить маркизу за свое исцеление. Жизнь опять ждала его, полная надежд и радости, но Рамолю не хотелось покидать замок. — Могу ли я остаться здесь еще? — спросил он. — Пока вам не надоест, — ответила маркиза. Наступила осень. Все чаще налетал холодный ветер, закутавшись в серые тучи. Море разгневанно ревело, прощаясь с летними днями. А в небе пролетали караваны птиц. Как-то Рамоль сопровождал маркизу во время одной из прогулок. Они шли вдоль моря. Пенные валы опрокидывались на трон. Красноватые отблески солнца играли на влажных камнях, и оттого они казались драгоценными. «Отчего так непоколебим этот трон?» — подумал Рамоль, любуясь им. Маркиза остановилась и взглянула на него. — Это камни сердца, виконт! И тяжесть одного из них вам известна. — Значит, в каждом камне заключено страдание человека? — воскликнул пораженный юноша. — Да, это так. Воспоминания о жизни в столице нахлынули на Рамоля, но он отогнал их. Красота старого парка, таинственное очарование маркизы наполняли душу его тишиной и покоем. Но вот однажды он увидел, что в замке готовятся к приему гостей. Слуги развешивали на деревьях фонарики, посыпали дорожки серебристым песком. В мраморных бассейнах забили фонтаны. — Завтра день рождения маркизы, — сообщил мажордом. — Соберутся все, кто хоть раз побывал здесь. Виконт задумался. У него не было ничего, что бы он мог подарить маркизе. Весь следующий день до вечера Рамоль бродил по парку в раздумьях, когда вдруг заметил в море корабль. Он бросил якорь прямо против замка. «Вряд ли это кто-нибудь из гостей, — подумал виконт. — Подводные рифы помешают лодке приблизиться к берегу. Скорее всего, капитан просто решил переждать непогоду». Сильный ветер дул с моря, и скалы отвечали ему тихим гулом. Как танцующая звездочка, метался среди темных волн одинокий огонек корабля. Странная фантазия овладела Рамолем. Желание добыть подарок навело его на мысль, что судно самой судьбой послано ему. Не раздумывая долго, он прыгнул в море и поплыл. Силы оставляли его, когда он наконец уцепился за якорный канат и взобрался на палубу. Она была пуста, и двери в каюты оказались заперты. За стеклами иллюминаторов стоял мрак, еще более густой, чем снаружи. Страх шевельнулся в груди виконта, он не решился звать моряков, а, схватив серебряный фонарь, освещавший судно, поплыл обратно. Буря уже разыгралась вовсю, и с громадным трудом Рамоль достиг берега. Фонарь оказался очень красив, с изящными узорами на стеклах и каркасе. Верхнюю раму украшала надпись «Феликс — Счастье». Видно, корабль носил это имя. Юноша поспешил в замок. Там гремела музыка, и за окнами мелькали тени гостей. Рамоль вошел как раз в тот момент, когда маркизе подносили подарки. Он взглянул на стол. Темное пламя рубиновых подвесок перекликалось с мягким светом жемчужных бус, изумрудное колье тонуло в паутине газовой шали, сапфировые серьги лежали в распустившемся бутоне белой розы. Здесь же находились и простые вещи — деревянные браслеты с незамысловатой резьбой, ожерелье из ракушек, медный крест, глиняный кувшин с белыми камешками. Виконт зажег фонарь и протянул его имениннице: — Дарю вам живое счастье, маркиза! Она улыбнулась: — А когда огонь догорит? Юноша смутился и ничего не ответил. Между тем музыканты заиграли менуэт. Рамоль хотел отойти в сторону, но маркиза взяла его за руку: — Вы не хотите к своему подарку прибавить этот танец? Они вошли в зал. Как во сне двигался виконт, чувствуя, что сердце его вновь обретает способность любить. Прикосновение маркизы, ее близость опьяняли его неведомым восторгом, которому он боялся верить… Но танец окончился. Рамоль стал около группы кавалеров, еще полный грез. Громкие голоса вернули его к действительности. — Да говорю же вам, что маркиза танцевала со мной и я не мог ошибиться! — почти кричал высокий вельможа. — А я клянусь честью, что этот танец она была моей дамой, — отвечал ему молодой человек в мушкетерском костюме. — Нет, со мной! — раздались еще голоса. — Вы забыли, что находитесь в замке, господа! — прервал их мажордом. — Маркиза танцевала с каждым из вас. Рамоль опустил голову. Значит, его мечты опять обречены на неудачу. Один из гостей, знакомый юноше, подошел к нему: — Не унывайте, виконт. Может, и к лучшему, что чудеса живут только в этих стенах. — Почему? — спросил юноша. — Да знаете ли вы, что не один влюбленный искал руки маркизы, но никто не выдержал испытания? — Что за испытание? — Для каждого — свое. Некоторые рассказывали, что, стоило маркизе пересечь границу своих владений, красота исчезала с ее лица и вместе с ней угасала любовь ее кавалеров. Даже малейшее колебание не может скрыться от глаз маркизы. — А я бы не оставил ее, — сказал Рамоль. — Что ж, попытайте счастье. Слепой порыв наполнил юношу, и он бросился отыскивать именинницу. — Маркиза, моя дерзость непомерна, но я прошу вас станцевать со мной одним, — обратился к ней виконт. Она покачала головой: — Это невозможно. — Скажите, садились ли вы когда-нибудь сами на трон? — Нет. — Что ж, вам не понять меня, — молвил юноша. — Вы вернули мне жизнь, но я вижу, что она мне опять не нужна. — Безумец! — воскликнула маркиза. — Пусть будет по-твоему, если не найдется у тебя соперника в поисках смерти. Она позвала мажордома и что-то прошептала ему. Старик поднялся на возвышение. — Господа! — обратился он к гостям. — Известно ли вам, что этот замок соединен с горой, внутри которой находится лабиринт? Когда-то ветер, попадая в пещеры, извлекал из них странную музыку, так что гору назвали поющей. Эхо мелодий, под которые танцевали духи стихий, и по сей день заперто в лабиринте. Заклятие на дверях, ведущих в гору, гласит, что тот, кто не побоится войти, узнает счастье, хотя и может заплатить за это жизнью. Один раз в год владелица замка может безнаказанно ступить за порог лабиринта. Это день сегодняшний. Кто из вас готов сопровождать ее? Танец подземного ветра будет принадлежать только одному. Молча отошли гости, с тревогой глядя на маркизу. Рамоль шагнул вперед. Черный проем дверей поглотил их. Из мрака рванулись к ним дикие звуки, в одно мгновение закрутил виконта страшный вихрь и поднял на воздух. Он успел обнять маркизу, и вот они понеслись вместе с музыкой по подземным галереям лабиринта. То падали они вниз навстречу ужасу и отчаянью, то взмывали вверх, и Рамоль испытывал чувство бесконечной радости. Ему казалось, что он поднимается к звездам и превращается в звуки. Но вот они опять летели вниз, руки его ослабели, и он стал изнемогать. Вдруг далекий огонек сверкнул перед глазами, и юноша из последних сил устремился к нему. Внезапная тишина оглушила его, и он потерял сознание. Очнувшись, виконт увидел, что находится на башне. Фонарь с корабля догорал, слабо освещая полукруглую комнату. За окном стонало море. Юноша забылся тяжелым сном. Только под вечер следующего дня силы вернулись к нему. Он спустится в залы. Праздник кончился, гости разъехались, замок опять был пуст. Маркиза бросилась к нему с радостью, которой он никогда раньше не замечал в ней. — Рамоль, Рамоль, — шептали ее губы, не в силах произнести других слов. Они вышли на Террасу. Лунный свет привел ее в чувство. — Виконт, ваш фонарь исполнил пожелание! Вы действительно подарили мне счастье! Оно не в лабиринте, виконт, оно в вашем сердце! И имя ему — Любовь! Может ли сравниться с ним мое волшебство? Теперь я молю вас: не покидайте замка, я открою вам все его тайны. Маркиза взяла гладкий камень и приложила его к груди юноши: — Это камень от трона. Старая боль и тоска вернулись к Рамолю. Но в то же мгновенье мраморные фигуры шевельнулись и парк ожил. В аллеях замелькали огоньки. Обнаженный мальчик в фонтане заиграл на свирели. Бледные нимфы повернули к нему головы. Ах, лицо одной из них показалось виконту таким знакомым! Маркиза отняла камень, и все вновь застыло. Юноша смотрел на нее с тайным страхом, не смея признаться, что отыскивает в ней черты Жийоны. Маркиза опустила глаза: — Нет, нет, я брежу. Нельзя торопить время. Снова потекли тихие дни в замке, но теперь виконт не чувствовал былого очарования и покоя. Тревога наполняла его, и однажды он получил ее объяснение. Мажордом принес ему письмо от друга, который сообщал, что Жийона вместе со своим избранником отправилась в путешествие на корабле «Феликс» и погибла во время бури. Той же ночью Рамоль прокрался к фонтану и приложил к груди камень. Как и в прошлый раз, заиграл мраморный мальчик и нимфы вышли из воды послушать его. Маленькая фрейлина была среди них и улыбнулась ему. С новой силой вспыхнула любовь виконта. Весь дрожа, он приблизился к своей возлюбленной и поцеловал ее. Жалобный крик раздался позади него. Обернувшись, Рамоль увидел маркизу. Он упал перед ней на колени: — Маркиза, я не властен над своим сердцем, возьмите же мою жизнь, ибо я не знаю, что со мной и чем я могу искупить ту боль, что причинил вам. — Не надо, — ответила она. — Вы подарили мне надежду на счастье, а для остального у меня есть трон. Всю ночь виконт провел без сна. Сердце его разрывалось от мучительной двойственности. Утром мажордом сообщил ему, что маркиза ушла к морю. Юноша долго ждал ее, но она не возвращалась. В тревоге Рамоль поспешил на берег. Он был пуст, лишь прозрачные волны перекатывались через остатки рухнувшего трона. Река Обширные владения принадлежали герцогу Гольденшоргу. Причудливые скалистые горы, альпийские луга, тенистые ущелья, поросшие густым лесом, реки, озера, ручьи, наполнявшие окрестности веселым, мелодичным журчанием, — все это вызывало в душе тихий восторг, умиротворенность, какое-то удивительное чувство покоя и приобщенности к жизни Природы. Самым прекрасным уголком по праву можно было назвать долину реки Лиурны. Ее прозрачные воды, то прихотливо ускоряющие свой бег, то замирающие в неподвижности, всегда казались пронизанными светом, так что даже в темноте река излучала мягкое сияние, а на дне, покрытом разноцветными камешками, ярко зеленели водоросли, среди которых покачивались необыкновенные подводные цветы. Никто не знал их названия, и, поднятые на поверхность, они немедленно увядали, но в воде они казались затейливым, бесконечным ковром, рисунок которого менялся в течение дня. Утром, сквозь синеватую дымку тумана, солнечные лучи, касаясь нежных лепестков, делали их ослепительно белыми, затем мохнатые головки вдруг розовели, как перья фламинго, потом становились алыми, фиолетовыми, все оттенки синего и зеленого спешили на смену, и наконец, когда солнце пряталось за горы, они словно уютные огоньки зажигались на дне ослепительно желтым цветом. Берега Лиурны, покрытые высокой, стелющейся травой, на которой просторные дубравы сменялись зарослями ольшаника или березовыми рощами, скорее напоминали изысканный парк, чем дикий лес, где можно встретить и оленя, и барса. В верховьях, где округлости холмов уступали место суровым каменным утесам, высокие стройные ели протягивали свои ветви над рекой, и голос ее, стремясь вырваться из тени, становился громче. Эхо относило его к подножию гор, и с вершин на зов спешили сотни смеющихся ручьев, неся прохладу ледяных гротов, где они родились. Может быть, их влияние определило непостоянный, капризный характер Лиурны. Не только времена года меняли Лиурну — каждый день она казалась иной, и ее превращения свершались с непостижимой легкостью и никогда не повторялись. И если отцом Лиурны справедливо считался покрытый вечными снегами молчаливый хребет, своей синевой спорящий с небом, то матерью можно было представить радугу, растворившую свои лучи в ее волнах. В северном конце долины стоял замок герцога. Громадные, нелепые башни, расположенные на холме, зубчатые стены, незнакомые с симметрией, высокое здание капеллы с готическими окнами-витражами — все это вносило диссонанс в картину местности, будто неуклюжее, бесформенное чудовище свернулось под горой, чтобы покоиться в глубоком сне. Владелец его хотя и ощущал эту несообразность и был в состоянии перестроить родовое гнездо, но видел в серых стенах надежного друга. Рыцарские времена давно миновали, но Гольденшорг чтил традиции предков. На башнях по ночам горели факелы, освещая закованных в броню часовых. Ржавые цепи с лязгом и скрежетом двигали подъемный мост. Утром звонкое пение рогов перекликалось с низким протяжным боем колокола, венчающего замковую часовню. Внутри покои герцога являли смесь истлевшей пышности былых веков с простотой и незатейливостью нынешнего. Мебель из резного черного дерева с высокими спинками, рыцарские латы по углам в каждой зале, выцветшие гобелены, шкуры медведей, чучела птиц и оленьи рога. И тут же кованые распятия, перед которыми мерцали лампадки, изображения мадонны и апостолов, фамильные гербы и флаги герцогов. Сам Гольденшорг, человек необычайно скрытный и противоречивый, словно задался целью играть какую-то роль на подмостках сцены или мистифицировать окружающих. Хотя его тело не страдало дефектами, он носил под одеждой легкий доспех, скованный таким образом, что на спине возникал уродливый горб. Желая подчеркнуть его, герцог не расставался с бордовым бархатным плащом, окаймленным черной, с траурной вышивкой. Высокий рост, шаркающая походка, какая-то разболтанность движений, в которых ноги противоречили туловищу, а руки голове, навевали мрачные недоуменные чувства. Но больше всего поражало его лицо, в оправе седой гривы. Крупные черты, большой нос, густые низкие брови, из-под которых глаз невозможно было разглядеть, из-за чего казалось, что он слеп. Но темный блеск устремлялся на собеседника, тусклые лучи пробивались из глубины пещер-глазниц. Герцог видел — и не только днем, но и ночью. Он не знал сна, и никто никогда не видел Гольденшорга спящим. До самого рассвета замок оставался озаренный колеблющимся пламенем канделябров и факелов, а тень герцога неутомимо скользила по длинным анфиладам зал. Иногда он запирался в капелле, душой его владела высокая страсть — он без ума любил музыку. Странствующих музыкантов, певцов принимали в замке лучше, чем именитых гостей. И вот Гольденшорг приглашал их в капеллу. Чаще всего это происходило вечером. Ни одна душа не смела присутствовать на концерте. Тяжелые массивные двери, пропустив музыкантов, запирались за герцогом. Он мог слушать только в одиночестве. В капелле творилось настоящее священнодействие. Музыканты облачались в роскошные одежды, предложенные герцогом, сам же он садился в кресло, обнажив шпагу. На столе перед ним лежали драгоценности, вытащенные из сундука, и, внимая музыке, он глядел, как пламя свечей дрожит в них, словно ожидая пробуждения камней от магии звуков. Если ему нравилась игра, он щедро одарял артистов и порой устраивал для них пиры, которые затягивались до восхода солнца. Второй привязанностью Гольденшорга была его дочь Анна. Ни один из слуг не мог похвастаться тем, что видел ее мать. Двадцать лет назад герцог вернулся из похода, неся на руках младенца. Он объявил девочку своей наследницей. Самые невероятные предположения высказывали люди, но никто не знал правды и не смел обратиться с вопросами к Гольденшоргу. Во всяком случае внешностью Анна резко отличалась от отца. Тонкий, гордый профиль, удлиненный овал лица, прекрасная фигура делали ее классическим образцом красавицы. Но и на ней отразился гротескный характер герцога. И она несла в себе мир, полный противоречий и несоответствий. Пленительно звучал ее голос, когда Анна читала сложенные ею стихи, слезы навертывались на глаза Гольденшорга, когда он слышал ее игру на арфе, птицы садились к ней на плечи и кормились из рук. Однако наступал момент — Анна отправлялась на охоту или на прогулку и до смерти загоняла лошадей. В пылу гнева она могла плетью отхлестать не угодившего ей слугу. Нет числа издевкам, которым она подвергала даже своего отца. Жестокость и чуткость странным образом уживались в ней. Анна подчинялась законам, которые устанавливались в ее душе, для всего остального она была глуха. Еще, пожалуй, следует упомянуть ее гордость. Вот в чем юная герцогиня не звала недостатка, и может, здесь были корни глухой вражды, сквозившей порой в ее отношении к отцу. Анна носила его знатную фамилию, но он скрывал даже имя ее матери, в конце концов, она могла быть даже не его дочерью, и Анна мстила Гольденшоргу. Часто, уступая его просьбам, она садилась играть на арфе, но в середине причудливых вариаций, когда отец кивал головой, видимо получая высшее удовольствие, она вдруг обрывала мелодию и вставала. Ни дикие угрозы, ни слезные мольбы герцога не действовали, наступал черед ее торжества. Она наслаждалась его унижением, и трудно сказать, чем могли бы закончиться их ссоры, из раза в раз все более ожесточенные, — когда жизнь их внезапно и резко изменилась. Как-то весной герцогиня охотилась и, сбившись со следа, очутилась на берегу Лиурны. Долго глядела она в светлые воды, пока странные музыкальные звуки не пробудили ее от задумчивости. Анна двинулась в ту сторону, откуда доносилась музыка, и вдруг заметила, что по течению реки плывут чудесные розы. Удивленная, она наклонилась, чтобы достать их, но волны, плеснув ей в лицо, отогнали цветы на глубину. Герцогиня продолжила путь и наконец вышла на поляну. Какой-то юноша, стоя на коленях у воды, вынимал из нее букет роз. Туман клубился над Лиурной и на противоположном берегу скользили призрачные тени, то взмывая вверх, то стелясь над самой травой. Вот с легким вскриком незнакомец бросился в воду и поплыл на другую сторону. С минуту его фигура темнела на песчаном откосе, затем он вернулся и сел на камень. Анна неслышно приблизилась к нему. — Ага! Наконец-то я поймал тебя! — воскликнул молодой человек и схватил Анну за руки. Герцогиня недоуменно подняла брови, и он отступил. — Разве не вы плыли сейчас у того берега? — спросил он. — Боюсь, что нет, — ответила Анна, продолжая пристально разглядывать его. Это был хрупкий юноша, едва ли не моложе ее самой. Чистое, открытое лицо его таило в себе удивительную гармонию, которая чаще встречается у девушек, глаза вмещали разом восторг и испуг, а порывистые движения свидетельствовали о восприимчивости и необыкновенной впечатлительности натуры. — Значит, не вы? — пробормотал он и бросил цветы в воду. Розы, описав круг, вернулись обратно и легли у ног юноши. — Как ваше имя, кто вы? — спросила она. — Я — Роальд. А прозвище у меня — Музыкант. Видимо, в этом и состоит мое занятие. — Не вы ли недавно играли здесь? — Да, я, — ответил он, указывая на деревья. Приглядевшись, герцогиня увидела, что между двумя деревьями натянуты струны и рядом лежит молоточек. — Откуда эти инструменты? — Я сам их делаю. Этот день оказался днем открытий. Юноша показал ей старый, высохший дуб, в котором были проделаны отверстия. — Когда налетает ветер и попадает в дупло, я могу извлекать из этой флейты самые разнообразные звуки, — объяснил он. У ручья вертелась маленькая мельница, и стеклянные палочки, подвешенные к ней, ударяясь о выступ, издавали мелодичный звон. Анна улыбнулась, представив, как бы выглядел сейчас герцог, будь он на ее месте. Однако она не спешила приглашать Роальда в замок. Поблагодарив его, она протянула ему золотой. Юноша рассмеялся и швырнул его в кустарник: — На нем нельзя играть! Герцогине понравился его жест. От егерей она узнала, что Роальд из обедневшей семьи дворян, что слывет он чудаком и всю жизнь провел на берегу Лиурны. Люди часто видели, как он блуждает вдоль реки, прислушиваясь к ее волнам, и то улыбка, то слезы появляются на его лице. Музыка же его никого не оставляет равнодушным, и даже звери выходят из леса, когда Роальда озаряет вдохновение. Живет он в лесу в обветшалой старой усадьбе, совершенно один. Целые дни предается любимому искусству и выращивает цветы, вызывающие зависть у всех садовников. Плохо провела ночь герцогиня. Неотвязно вертелась в голове мысль: кого искал Роальд на берегу реки и что за странные розы плыли к нему по течению? Самолюбие не позволяло ей расспросить об этом Музыканта. Она привыкла к поклонению всех мужчин, а этот осмелился принять ее за другую и кинул цветы в воду, вместо того чтобы поднести ей. Обида и желание отплатить за нее сплели тонкую паутинку в сердце Анны, в которое странный незнакомец тайно проник. Прошло немного дней, и Роальд очутился в замке. С жадностью юноша буквально набросился на инструменты в капелле. Не замечая ничего вокруг, он брал их один за другим и извлекал из них чарующие мелодии. И почти с такой же жадностью его слушал герцог, впервые забыв затворить за собой двери. Поздно ночью Роальд очнулся от своего восторга и хотел уйти, но Гольденшорг взял его за руку и повел по своим обширным покоям. Со скрипом открывались массивные двери, хлопали откинутые крышки сундуков, наполненных всевозможным добром, звенели бесчисленные ключи на поясе герцога, и он показывал свои богатства гостю: — Все, что я имею, будет в твоем распоряжении, если ты останешься в замке. — А если нет? — спросил юноша. Гольденшорг побледнел и положил руку на шпагу: — Здесь, под этими сводами, я один могу произносить это слово. И вот в замке поселился чудесный Музыкант. Неистовый слушатель нашел неистового исполнителя. Вскоре Роальд не смог удовлетворяться одной своей игрой, ему не хватало рук, и вот по велению герцога в замок явились другие музыканты. Целый оркестр возник при капелле, и душой его был Роальд. Его вдохновенные импровизации потрясали стены, его пылкие настроения вносили свежесть в давно известные мелодии, когда он брал дирижерскую палочку. Правда, причуды Роальда и здесь проявлялись, но на них смотрели почти как на должное. Так, во время игры он нередко начинал дрожать и оглядываться и, окончив, спешил к конюшне. Герцог не отставал от него ни на шаг, и вот двое всадников глубокой ночью неслись во весь опор к Лиурне. До рассвета мог простоять Музыкант над рекой, и Гольденшорг ни единым словом не нарушал его молчания. Верно, через музыку Роальда он проникал в чудесные голоса реки. В самом замке временами стал раздаваться нежный звон и всплески волн, так что испуганные слуги спешили взглянуть, не случилось ли наводнение. Прошел год с тех пор, как Роальд явился к Гольденшоргу, и как-то весной прибыл гонец от короля с приглашением герцогу присутствовать на празднике миннезингеров. В ту пору было модным покровительство музыке, и в столице ежегодно устраивались состязания лучших музыкантов. Немногие могли похвастать собственной капеллой, и Гольденшорг, втайне предчувствуя сюрприз, который он преподнесет двору, велел музыкантам собираться в путь. Блеск и богатство во дворце короля подействовали на Роальда угнетающе. Роскошные наряды, убранство залов, шум чопорной толпы вызвали в нем глухое раздражение. И лишь звуки музыки заставляли проясниться его лицо. В громадном зале, озаренном тысячами канделябров и люстр, один за другим выступали знаменитые музыканты и певцы. Победителю сам король должен был вручить орден с большим бриллиантом. Впрочем, никто не сомневался, что приз получит главный королевский капельмейстер, чье искусство пользовалось особой благосклонностью короля, и надеяться перейти ему дорогу осмеливался только Гольденшорг. Вот наступил заключительный момент, когда знаменитый музыкант исполнил свою мелодию, король долго хлопал и затем что-то шепнул церемониймейстеру. Тот поднялся, чтобы заключить праздник. Зал затих. В то же время встал и герцог. — Я прошу прощения у его величества, но еще не все музыканты выступили, прошу прослушать мою капеллу. Ропот пронесся по толпе. Дерзость Гольденшорга переходила все границы. Но король махнул платком. — Их королевское величество милостиво соглашаются прослушать ваших музыкантов, — объявил церемониймейстер. Оркестр герцога приготовился. Роальд должен был начать вступление и вести партию фортепьяно, а затем дирижировать, но с ним что-то случилось. — Я не могу играть, — сказал он герцогу. Гольденшорг схватился за кинжал, и лицо его стало одного цвета с краскым плащом. — Иди! — приказал он. Роальд сделал несколько шагов, но затем повернулся к дверям. В зале послышался смех. Герцог, дрожа от ярости, сделал знак музыкантам. Те сразу приступили к главной части симфонии, сочиненной Роальдом. Вяло и бесцветно прозвучала без него музыка, хотя новизна темы явно заинтересовала многих знатоков. — Мы довольны вами, — передал король, — но победителем считаем нашего придворного капельмейстера. Гольденшорг вышел из залы. Роальд ожидал его у выхода со слезами на глазах. — Прочь! — крикнул герцог. — Или я убью тебя. Анна шла за ним следом. Только не из сочувствия протянула она ему руку, но бедный юноша припал к ней, полный благодарности. Среди ночи Роальд почувствовал, как силы вернулись к нему. Стыд и позор жгли его с такой силой, что рыдания не могли их смягчить. Он бросился будить своих товарищей, умоляя их пойти с ним во дворец и сыграть, но они решили, что он сошел с ума. В отчаянии метался юноша от одной двери к другой, а затем выбежал на улицу. Ярко светила луна, какие-то фигуры обступили Роальда. В руках они держали музыкальные инструменты. «Мы пришли, чтобы помочь тебе», — раздались голоса. Он не узнавал лиц, не понимал, откуда они могли явиться, но в этот момент ему было не до размышлений. И вот тишину спящего дворца вдруг снова нарушила музыка. Сбежались слуги, затем гости, сам король в сопровождении свиты встал у порога. Факелы осветили упоенного музыканта, оркестр вторил его мелодии, не заглядывая в ноты. Головы оркестрантов украшали венки из благоухающих цветов, а одежда состояла из искусно сплетенных листьев и трав. Такой музыки еще никогда не слышали во дворце. Вот наконец смолкли последние звуки. Потрясенный король и все, кто явился за ним, не находили слов. Между тем юноша встал и, протянув руки, двинулся к зеркалу. — Ты здесь? — крикнул он. Эхо подхватило его голос. Он ударил кулаком по стеклу и разбил его. Следующее зеркало постигла та же участь. По знаку короля его остановили. — Мы прощаем вам столь позднее выступление, и так как приз уже вручен, то мы дарим вам другой, — сказал король, снял со своей шеи рубиновую звезду на золотой цепи и надел ее на Роальда. Юноша был еще вне себя и даже не мог произнести слова благодарности. Неведомые музыканты бесследно исчезли. Сопровождаемый восхищенным шепотом придворных, Роальд покинул дворец. Герцог торжествовал победу. Теперь ему оставалось вымолить прощение у Роальда и заставить его вернуться в замок. Неожиданно на помощь пришла Анна. Она усадила Роальда в свою карету. Признательный за недавнюю поддержку, юноша подчинился ей. Падение и ослепительный взлет Музыканта заставили ее по-иному взглянуть на него. Не отдавая себе отчета, она все больше привязывалась к этому чудаку, чей гений служил ее отцу. По дороге домой она попыталась вывести его на объяснение его странных поступков. Юноша ничего и не собирался скрывать от нее: — Анна! Еще задолго до нашей встречи я стал видеть прекрасную девушку на берегах Лиурны. Она слушала меня, иногда играла и посылала мне цветы, но всегда нас разделяла река. В тот день, когда мы встретились, я в который раз пытался поймать ее. Но как только я переплывал к ней, она оказывалась на противоположном берегу. Я чувствую, что моя жизнь незримо связана с ней. Только в ее присутствии я обретаю способность творить. Во дворце я также почувствовал ее приход и увидел в зеркалах. Может, этот мой бред, но я не в силах от него избавиться. — Успокойтесь, Роальд. Я помогу вам, — ответила Анна. И опять потекли дни в замке. Гольденшорг после триумфа юноши стал необычайно ревнив к нему, не отпуская от себя ни на шаг. Тяжелые мысли мучили его: «Король, несомненно, захочет переманить Роальда к себе. Но я не допущу этого. Я один должен слышать его. Он мой, пока я жив!» С большой неохотой герцог согласился, чтобы Роальд играл на дне рождения Анны. Съехались гости. Среди других прибыл граф Витгельс, блестящий молодой человек, покоренный красотой Анны и надеющийся получить ее руку. У графа имелись и иные тайные цели. Мало кто знал, что придворный щеголь давно промотал все свое состояние и находился на содержании главного королевского капельмейстера. Услышав Роальда, тот понял, что солнце его славы близко к закату, и обратился за помощью к графу, пришло время оплачивать долги. Виттельс должен был найти способ устранить Роальда. И вот торжественный час праздника наступил, и Музыкант сел за клавиши. Робко и медленно потекла мелодия, но затем зазвучала все уверенней и сильней. В середине игры Роальд поднял голову и вперил свой взор в зеркало. Уже давно по приказу герцога, после поездки во дворец, все зеркала были убраны, но Анна нарочно поставила одно из них, желая проверить музыканта. И вот теперь и она увидела в стекле почти прозрачную фигуру девушки. Музыка оборвалась, и призрак исчез. Роальд, опустив голову, вышел на террасу. Начались танцы. Виттельс не отходил от Анны, стараясь обворожить ее. Она не слушала его. Вновь и вновь перед глазами ее вставало легкое видение, возникшее и исчезнувшее в зеркале. А душа, надрываясь от ревности, тянулась к музыканту. Между тем ее кавалер становился все более настойчивым, и наконец герцогиня решила от него избавиться: — Мне очень жаль, граф, но я не могу ответить на ваши чувства, мое сердце принадлежит другому. Виттельс, пораженный ее прямотой, отступил. Даже менее проницательный, чем он, сумел бы разгадать соперника. Зловещая гримаса мелькнула на его лице. — Тем лучше, — шепнул он. — Я разом убью двух зайцев. Праздник подходил к концу, когда граф приблизился к Роальду и как бы случайно толкнул его. Юноша, удивленный, остановился. Виттельс насмешливо глядел на него. — Что вам угодно? — спросил Роальд. — Кажется, руки музыкантов слишком чисты для шпаги, — сказал граф. Дальнейших объяснений не требовалось. Всю ночь Роальд не смыкал глаз, нанося на ноты мелодию, родившуюся в его душе в предвестии смерти. На рассвете юноша вышел на балкон. Свежий ветер пахнул ему в лицо — и вдруг вырвал из его рук ноты и понес их к лесу. Печально помахав вслед своему произведению, Роальд отправился к месту поединка; вскоре явился и его противник. Шпаги сверкнули и скрестились. И в тот же момент из леса грянула музыка. Это была мелодия, сочиненная Роальдом ночью, и исполняли ее те же музыканты, что явились той ночью ко дворцу короля. Виттельс, опытный боец, с удивлением заметил, что его шпага, так же как и шпага противника, подчинились мелодии и сам поединок стал походить на танец. Тревога овладела им, он перестал управлять своими ударами, и когда загремел заключительный аккорд поэмы, клинок Роальда проник в его грудь. А из замка уже спешил герцог, испуганный отсутствием Музыканта. Увидев мертвого графа, он салютовал Роальду. После дуэли Анна не сомневалась, что Роальд сделает ей предложение, причину ссоры она видела только в себе, и гордость ее торжествовала, что избранник сумел оружием поддержать свою честь. Но день проходил за днем, а Роальд молчал. Слезы и ярость душили герцогиню. Она поклялась, что если теперь музыкант признается в своих чувствах, то она откажет и посмеется над ним. Но он по-прежнему сторонился ее. Не выдерживая, она сама спрашивала, не хочет ли он чего-нибудь сказать ей. Роальд качал головой и уходил. Гольденшорг так же не мог добиться ни слова от него и становился все мрачнее. Одна идея всецело завладела им: «Никто не должен слышать его, кроме меня. Никто, даже после моей смерти». «Эта проклятая музыка отнимает у меня возлюбленного!» — думала доведенная до отчаянья Анна. И однажды отец и дочь поняли друг друга. Трое преданных слуг, закрыв лица масками, сели на коней и выехали из замка в сторону Лиурны. В эту же ночь и Роальд отправился к реке. После поединка он почти постоянно чувствовал присутствие своей призрачной покровительницы. «Вернись», — шептала она, и ей вторили далекие голоса из леса. Герцог впервые не последовал за ним, и лошадь понесла музыканта по знакомой дороге. Тьма поглотила его. Рано утром прогрохотали копыта всадника по подъемному мосту, и один из троих слуг предстал перед герцогом и его дочерью. Плащ его превратился в ветошь, и многочисленные раны покрывали тело, однако в руках он держал небольшой ящичек. Гольденшорг откинул крышку. На черной бархатной подушке лежала окровавленная правая кисть Роальда. — Где твои товарищи? — спросил герцог. Воин тяжело перевел дух: — Они остались там, на песке Лиурны. — А что с Музыкантом? — Он невредим, — усмехнулся слуга. — После сражения он бросился к воде. Звук рога на сторожевой башне прервал его слова. Герцог взглянул в окно. К замку приближался Роальд. Вот его шаги зазвучали на лестнице, и он вошел в зал. Анна и Гольденшорг с ужасом и удивлением увидели, что его руки целы. Длинные пальцы сжимали деревянную флейту. — Я пришел проститься с вами и поблагодарить за приют, оказанный мне в замке, — раздался ясный голос. Герцог судорожно глотнул воздух: — Куда ты идешь? — К Лиурне. — Кто будет там слушать тебя? Кому нужна твоя музыка? Роальд улыбнулся: — Деревья, травы, цветы, облака! Они все имеют уши и сердце. Поклонившись Анне, он повернулся, и двери за ним закрылись. Долго в немом оцепенении стояли отец и дочь, а затем бросились в погоню. Сумерки мягким пологом спустились на землю, когда взмыленные кони Гольденшорга и Анны достигли берега реки. На другой стороне шел Роальд. Аиурна преграждала дорогу преследователям. Герцог пришпорил коня, но тот вздыбился и не решился опустить копыта в волны. Между тем навстречу юноше из воды выступила светящаяся тонкая фигура. Платье струилось на ней, переливаясь нежнейшими оттенками, длинные волосы сплетались с травами, неведомые цветы украшали голову. Сладкое благоухание пронеслось вместе с поднявшимся ветерком, из-за деревьев на лужайку выступили лесные музыканты. Тихая прекрасная мелодия зазвучала в тишине наступающей ночи. Роальд протянул руки, и они встретились с руками чудесной девы. Еще несколько шагов — и волны расступились перед ними, а затем сомкнулись. Герцог изо всех сил стегнул коня, и тот, сделав гигантский прыжок, рухнул на середину реки. Вода забурлила и покрылась пеной. На том месте, где скрылся Гольденшорг, выросла громадная скала и образовался водопад. До конца своих дней Анна приходила к реке. В шуме волн она слышала звуки прекрасных мелодий, и порой глаза ее различали музыканта, играющего на прозрачных струях водопада. С ним рядом сверкали счастьем глаза той, чье имя было Лиурна. Любовь Жил-был Волшебник. Могуществу его не было предела. Он мог возводить прекрасные дворцы и разрушать неприступные замки, ему повиновались леса и горы, ветры и дожди. Но чем больше он мог, тем меньше он хотел. Ему достаточно было знать о своей власти, не применяя ее на деле. И все же он творил чудеса. Правда, они были нужны не ему, а тем людям, которых он хотел привлечь к себе. И конечно же, это вызывало удивление. Ну что нужно Волшебнику от простых людей? Что нищие могли дать королю? Оказывается, Волшебнику нужно было восхищение, но еще больше — любовь. И вот он осыпал своих избранников цветами, драгоценными подарками, заставлял танцевать перед ними деревья, повелевал ветрам петь песни, устраивал праздники птиц, балы камней, поединки молний. Но сколько ни завоевывал он сердец, ему все казалось мало. Получив чью-то любовь, он тут же терял к ней интерес и спешил за новой. И так дальше, пока однажды ему не захотелось получить целое море любви. Желания его сбывались, и вот он очутился на берегу, а у его ног, переливаясь радужными искрами, шепча нежнейшие на свете слова, плескалось море любви. Лишь на мгновение Волшебник почувствовал себя счастливым, а затем вновь его сердце охватила пустота, и он ощутил себя безжизненной скалой, которой совершенно безразличны и красота моря, и его ласки, и нежность, и чары. Тогда он заплакал, потому что больше негде было искать любви подобной той, что подарило ему море. Тоска охватила его, и он призвал к себе Смерть. Она не заставила себя ждать: — Что ты хочешь от меня, о Великий? Твоя власть столь могущественна, что даже я боюсь ее и готова повиноваться. — Жизнь обманула меня, — ответил Волшебник. — Сердце мое не знает счастья, хотя целое море любви расстилается передо мной. Что мне делать? Скажи! Я готов отдать все свое могущество и даже жизнь, лишь бы не оставаться с той страшной пустотой, которая захватила мою душу. И Смерть засмеялась и, зачерпнув воды из моря, плеснула в лицо Волшебнику: — Ты жаждал любви, не имея ее в себе, утолить тебя может только собственная любовь. И вслед за этими словами капля из моря любви проникла в сердце Волшебника. Всего лишь одна капля! Но свершилось чудо! Радость и счастье охватили его. Растерянный, он еще не верил себе и ждал, что душа его снова опустеет. Но она оставалась полной. Низко склонился Волшебник перед морем и с улыбкой пошел прочь, отбросив в сторону свой магический жезл. — Это не я помогла тебе! — крикнула Смерть ему вслед. — Возьми обратно свое могущество и власть. — Но он не ответил ей. — Ему больше ничего не нужно, — шепнула волна, разбиваясь о берег. Музыкант В одном большом старом городе жил музыкант по имени Пилль. Жил он в башне, возвышавшейся над домами, и все ветры, которые только появлялись в тех местах, непременно здоровались с ней. В ответ башня свистела, завывала, стонала всеми своими щелями, и это означало, что она рада приветствиям и что она поет. Может, ее следовало бы назвать Эоловой арфой, но, увы, ее звуки никак не подчинялись гармонии, и она получила имя Башни Ветров. Такое жилище вполне устраивало хозяина. Он прекрасно разбирался в голосах ветров, и они рассказывали ему истории тех краев, откуда прилетали. Умение разгадывать звуки передавалось его глазам, и он мог видеть северное сияние над Ледовитым океаном и висящие в воздухе острова близ экватора, китайские пагоды и каменные храмы инков, египетские пирамиды, вознесенные над пустыней, и лазурные купола арабских мечетей. И конечно же, все это он воплощал в музыке. Двери в доме не закрывались, друзья, знакомые и просто любопытные люди стремились попасть в Башню Ветров и пережить там что-то особенное. Но вот однажды пришли люди, которые решили, что башню надо подремонтировать: уж больно стара она стала, как бы не развалилась. Не спрашивая хозяина, они сняли черепицу с крыши и заменили ее железом, а затем проделали еще массу полезных вещей, забыв, что башня держалась не столько на опорах, сколько на своих песнях. Теперь в доме стало значительно спокойней, в редкие щели проникал ветер, и паузы в мелодиях старой башни стали затягиваться. Увы, то же произошло и с Пиллем. Его вольной и радостной жизни пришел конец — в дом вошла хозяйка, которая решила навести порядок среди возмутительного хаоса. О, конечно, Данна, как звали очаровательную леди, была исполнена самых возвышенных намерений. Она была совершенно уверена, что музыкант сам привел ее в свой дом и не смог бы прожить без нее и дня. А музыкант потерял свою жизнерадостность, гости все реже появлялись в его доме, зато Пилль сам стал выезжать в город, давать концерты и получать за них деньги. К своему удивлению, он, никогда не бравший взаймы, обнаружил, что стал должником. Увы, долг оказался столь велик, что и он сам, и его башня теперь принадлежали леди Данне и обязаны были служить ей до скончания дней. Но вот как-то зимой, накануне Рождества, к Пиллю подошла женщина и поднесла ему букет чудесных цветов. Музыкант был тронут и спросил, как они называются. — Вест-индские орхидеи, — последовал ответ. — Но как они сохранили свою свежесть, краски и аромат, преодолев тысячи миль? — Вам ли спрашивать об этом, господин музыкант, — отвечала дама, — когда в ваших произведениях распускаются столь же прекрасные букеты! Пилль вгляделся в лицо незнакомки. Черты ее, словно перламутр, менялись в зависимости от ракурса: то она казалась юной девушкой, то умудренной долгой жизнью дамой. Глаза же ее являли какую-то немыслимую фантазию. В них виделся и морской горизонт с закатным солнцем, и суровый скалистый пейзаж. Мгновение, и из них настороженно выглядывали пристальные глаза рыси, а вот любопытная птица выпорхнула из солнечных бликов и скрылась в тени, изумрудная волна плеснула в собеседника и откатилась в громадные потемневшие зрачки. Пилль склонил голову: — Чем я могу вас отблагодарить за эти цветы и ваше внимание? — Подарите мне вашу сонату, что вы исполняли сегодня. — Охотно, — воскликнул музыкант, — считайте, что она ваша, и следующий концерт, если вы придете, я посвящу вам. — Согласна, — кивнула женщина, — для посвящения вам понадобится мое имя. Меня зовут Гейя. В следующий раз он уже получил от своей поклонницы букет ослепительных лилий. Зал рукоплескал, и в заключение Пилль хотел повторить ту сонату, которую он исполнял на прошлом концерте. Какой ужас! Он начисто забыл ее. Пальцы его висели над клавишами, но он не мог вспомнить даже первого аккорда. Спасла музыканта лишь его способность к импровизации. Прелестный этюд вылился из его сердца, и он с облегчением встал из-за инструмента. Гейя подошла к нему. — Я прошу прощения, но я не смог исполнить для вас свою сонату. — Я уже получила ее, — пожала плечами женщина, — а вы еще столь щедро присоединили к ней весь сегодняшний концерт. Она ушла, а Пилль остался в растерянности. Позднее он вдруг обнаружил, что весь этот концерт полностью исчез из его памяти и ни единой ноты из него он не мог повторить. Так происходило и дальше. Стоило музыканту посвятить произведение Гейе, как оно исчезало, и даже ноты его таинственно пропадали. Пиллю приходилось судорожно сочинять все новую и новую музыку. Данна почувствовала угрозу своему благополучию и бросилась разыскивать таинственную незнакомку. Напрасно. Какая-то фантасмагория творилась вокруг. Она видела Гейю у эстрады и шла к ней, но вдруг оказывалась в каком-то диком лесу. Обезьяны швыряли в нее кожурой от бананов, лианы цеплялись за ноги, а из темноты шипели разгневанные змеи. И когда ужас и отчаяние полностью овладевали Данной, она обнаруживала себя у входа в концертный зал, в толпе обычных людей. Было от чего сойти с ума. И однажды Пилль попросил Гейю объяснить, что ей нужно. — Мне нужны вы, мой милый музыкант, — сказала женщина, — я люблю вас и хочу забрать туда, где живет ваша музыка, которой вы так щедро одаривали меня! — Я не понимаю, — ответил Пилль, — простите, но я даже не знаю, кто вы! В вас так много образов и лиц, вы кажетесь то волшебницей, то сновидением, но я перестаю понимать, что есть на самом деле… — Я — необитаемый остров, — промолвила она, — и я — душа острова Гейи. Мне было так одиноко, что я отправилась искать среди людей того, кто мог бы поселиться на острове. Я искала лучшего для себя, и мои поиски и ожидания длились невероятно долго. И вот я встретила вас и услышала в вашей музыке те мелодии, что раздавались над моей землей. Верно, ветер донес их до вас и вы их поняли. Не веря своим ушам, Пилль спросил, может ли он увидеть остров Гейи. — Да, как только пожелаете. И вот он оказался на сказочном острове и увидел леса и луга, где росли чудесные цветы, из которых составлялись букеты для его концертов. Он увидел причудливые скалы, напоминающие замерших великанов, водопады, тихие песчаные отмели, диких животных, играющих на полянах. Но самое необыкновенное, что остров мог менять и свои очертания, и животный мир, и саму природу. Пилль мог встретить здесь и моржей, и белых медведей, и тут же здесь оказывались бегемоты и крокодилы. Джунгли и пустыни, прерии и саванны соседствовали с небольшими дымящимися вулканами. — Да что же это за чудесный остров! — кричал Пилль. — Его чудеса рождены музыкой, которую подарили мне вы, — отвечало эхо голосом Гейи. — А где же вы сами? — Я не могу быть одновременно и в теле женщины, и в теле острова. Но через некоторое время музыкант заболел и стал умирать. — Чего бы ты хотел? — спрашивала его Гейя. — Я бы хотел вернуться в старую башню… и быть привидением, пока она не разрушится… И случилось так, как он хотел. А остров после смерти Пилля очень грустил и таял. Исчезли фантастические горы, затем деревья и животные и, наконец, цветы. Но единственное, что осталось, — это музыка. Моряки, что проплывали мимо этих мест, всегда слышали чудесные мелодии над маленьким пустынным островом. И если бы они только знали, что за дивный мир расцвел здесь однажды, воплотив в себе музыку старой башни!.. Имя Удивителен мир, созданный Аллахом, ибо каждой твари он предстает подобным ей самой. И каждому дано его место, и оно есть единственно возможное. И если б воля Единого, предначертанная всему живому, свершалась, то власть времени прекратилась бы и вечное блаженство воцарилось на земле… Но слушайте, что произошло с одним человеком по имени Селим, и пусть история его послужит вам опорой, как усталому путнику весть о близком оазисе. Однажды по пустыне из Дамаска шел караван. Среди невольников, закованных в цепи, шел и этот человек. Вся жизнь его была полна неудач. Был дом, и была семья, но болезнь унесла его близких, война разрушила его дом, и сад его умер. Бедняга нанялся конюхом к купцу в Дамаске, но случился пожар, и конюшни сгорели, и злые люди обвинили его в поджоге. Селима приговорили к казни, но Аллах милосердный чудесным образом спас его. Палач, собиравшийся отрубить ему голову, промахнулся и ранил себя. Увидев в этом знак Аллаха, Селима сочли невиновным и отпустили. Но о нем пошла дурная молва, будто он такой невезучий, что даже палачу принес несчастье. Никто не хотел иметь с ним дела, а если случалось кому по незнанию приблизить его к себе, то человек тот очень скоро терпел убытки и проклинал день, когда повстречал Селима на своем пути. Случилось так, что дочь визиря, пожалев его, взяла к себе на службу, и было это накануне ее свадьбы. И послала она Селима в горы принести цветов. Когда он возвратился, за чудесные цветы, что он принес, наградила его дочь визиря кошельком золота. Но в одном из букетов спряталась маленькая змейка. Она внезапно ужалила дочь визиря, и та умерла. Селима побили камнями и прогнали прочь. Тогда он пристал к шайке разбойников. В первый же раз, когда они отправились на промысел, их поймали. Когда разбойники предстали перед мудрым судьей, то он, узнав их историю, приказал отпустить Селима. — Благодаря невезению этого человека нам удалось схватить прежде неуловимых. Пусть же его горькая судьба послужит примером людям, забывающим Аллаха, который добр и великодушен и всему назначает свой жребий, — так сказал судья, и Селим вышел на свободу. Но люди сторонились его. И он вознегодовал на свою участь и отправился на базар, решив продать самого себя. «Нужен ли я кому-нибудь на земле со своим вечным несчастьем?» — думал он. В конце дня через город проходил караван с рабами. И один из них упал на площади и не мог идти дальше. К нему подошел хозяин каравана и уже вынул саблю, намереваясь убить несчастного, когда Селим бросился к нему и предложил взять себя на место раба, а того отпустить с миром. И хозяин удивился его речи и не хотел верить. Тогда Селим сказал, что не знает, что с собой делать, ибо всюду его преследует несчастье. — И сейчас я вижу, — сказал Селим, — что судьба этого человека все же лучше моей. И тогда купец рассмеялся и велел отпустить раба, а Селима взять вместо него: — Смерть моего раба принесет мне больший урон, чём невезение сумасшедшего! И вот много дней Селим тащился по пустыне вместе с рабами. Тело его сожгло солнце, одежду изодрали колючки, и песок засыпал последний родник его надежды изменить свою судьбу. И однажды На стоянке он скрылся от стражи в пустыню. «Лишить себя жизни — грех, так пусть же свершится по воле Аллаха то, что суждено. У меня же нет больше сил нести бремя моей жизни» — так думал Селим и брел все дальше и дальше. И вдруг перед ним на песок упала чья-то тень. Он поднял голову и увидел дервиша. На лице его была улыбка. Селим заплакал и сказал: — Аллах обошел меня в своих милостях, и я терплю нужду и поношения, не совершив никакого греха. Святой человек положил ему руку на голову, молвив: — Воистину слова твои недостойны тебя, и ты не знаешь, что уготовил для тебя Всемогущий. Твоя судьба, которую ты клянешь, может привести тебя к счастливому Исходу. Но Селим не слушал его и продолжал стенать. И тогда дервиш обратился к нему с такими словами: — Не гневи Аллаха, неразумный, но если хочешь изменить жизнь, измени свое имя, ибо с именем входишь в судьбу свою. И дервиш стал перечислять ему многие имена, и наконец Селим выбрал себе имя Альмангур. Старик начертал это имя на песке и, когда Селим опустился на колени, прошептал над ним заклинание. И вот он забыл свое прежнее имя, и встал на ноги, и почувствовал великую силу, ибо имя его было именем победителя. С легкостью сорвал он цепи и вернулся к каравану. Хозяин уже разыскивал его и, завидев, бросился навстречу, размахивая саблей. Но Альмангур увернулся от него, а затем ударил хозяина так, что тот выронил оружие и упал на колени. Стража каравана не посмела напасть на Альмангура, ибо в глазах у него было столько горделивого мужества, что каждый почувствовал в нем повелителя. Он освободил рабов и продолжил путь, и наконец они прибыли в богатый столичный город Басру. А в это время вражеские войска вторглись в пределы страны. Множество людей бежало от них, и сам султан собирался оставить город и спрятаться в пустыне, ибо его войска не верили своим предводителям. И вот Альмангур явился на площадь и обратился к людям. Он назвал свое имя и всех убедил, что может разбить врагов. Такая сила звучала в его словах, что к воинам и жителям города вернулась надежа. Когда султану доложили, что на площадь явился отважный воин, который берется разгромить врага, Альмангура пригласили во дворец. Его облекли властью и просили выступить в поход, дабы освободить народ от страха. И Альмангур исполнил свое обещание, и разгромил врагов, и рассеял их, и они бежали, как листья, гонимые ветром. Султан назначил его своим визирем, и не было человека, который не склонил бы перед ним голову. Еще много славных побед одержал Альмангур, и, когда наконец Всемогущий призвал к себе султана, у которого не было наследника, все до единого признали в Альмангуре своего владыку. И царствовал он справедливо, но праздность дворцовой жизни угнетала его, и он предпочитал проводить время в походах. Однажды дошла до него весть о красоте египетской царицы, лицезреть которую могли лишь избранные, но и те в ее присутствии теряли язык и разумение. Альмангур собрал богатый караван с дарами и отправил его в Египет. Но послов его не приняли, а дары разбросали толпе. Гневом наполнилось сердце Альмангура, и он пошел в поход на Египет со своим непобедимым войском. В долине Нила встретился он с неприятелем. Многочисленны были оба войска, и много крови могло пролиться на эту землю. И тогда сомнение овладело Альмангуром: достойно ли приносить многие жизни на алтарь своей любви? И он предложил военачальникам вражеского войска единоборство, которое должно было решить исход их соперничества. Но никто не захотел выйти на поединок, ибо слава о его силе и в этой стране сияла подобно полуденному солнцу. Вместо этого указали ему на гигантскую пирамиду и сказали, что если он сумеет водрузить последний камень на ее вершину, то они признают себя побежденными. А надо сказать, что пирамида эта строилась триста лет, и чем выше возносилась она, тем недостижимее была ее вершина. Но все же почти удалось завершить ее, и только не знали способа, как возложить последний камень. Взойти на самый верх можно было, лишь не останавливаясь ни на миг и не снимая ноши с плеч. Самые могучие мужи Египта пытались это сделать, но, не доходя даже и до половины, не выдерживали, и камень скатывался вниз, увлекая за собой носильщика. Альмангур дал согласие. Рано утром на глазах у множества народа он обвязал веревками огромную казенную плиту и велел привязать самого себя к ней, чтобы избавиться от искушения сбросить ее. В молчании замерли люди, когда он сделал первый шаг и поднялся на первую ступень, а всего их было триста шестьдесят пять. Ноги его дрожали от страшного напряжения, и он остановился. Но тут же почувствовал, что камень, как живой, тянет его вниз с еще большей силой. И, сжав зубы, сделал он второй шаг. На третьей ступени показалось ему, что он не выдержит, и тогда, почти теряя сознание, вспомнил он, что зовут его Альмангур, вспомнил свои победы, и сердце его укрепилось, и он двинулся дальше. На половине пути имя его перестало помогать ему, хотя он шептал его не переставая. И тут ему вспомнилась печальная судьба Селима и та награда, что ожидала его в конце пути. Нет, он не вернется в свою прежнюю жизнь! Не было предела изумлению египтян, когда они увидели, что Альмангур останавливается на каждой ступени, шатается, готовый рухнуть вниз, а потом все-таки поднимается выше. И когда солнце готово было скрыться за горизонтом, его последние лучи осветили фигуру Альмангура, который завершил пирамиду. И подвиг его настолько поразил даже врагов, что они ликовали и радовались его победе! И вот Альмангур явился во дворец, чтобы увидеть царицу. Множество жрецов сопровождало его. Торжественно гремели барабаны и ревели трубы. Наконец двери растворились, и все пали на колени, не смея поднять глаза. Один Альмангур остался стоять, и навстречу ему вышла женщина удивительной красоты, с лицом, подобным капле росы, отразившей зарождающийся месяц. И она протянула к нему руки, но он отвернулся. — Молва преувеличила твою красоту, — были его слова. И жрецы зароптали и долго совещались между собой. А затем они подошли к Альмангуру и просили его милости, говоря, что хотели испытать его. Еще дважды выходили в зал девы, описать которых не в силах язык, но каждый раз Альмангур отвергал их и смеялся. И тогда они поцеловали его одежду и сознались, что царица Египта умерла, узнав о его победе, но они хотели скрыть это. И Альмангур пожелал удостовериться в их словах, и поздно ночью его провели в пирамиду, строительство которой он закончил своими руками. Он вошел внутрь, и, когда перед ним раскрыли саркофаг, он убедился, что лежавшая в нем воистину была ни с кем не сравнимой. И если б не ее неподвижность, он не поверил бы смерти. Да, именно ее жаждало и искало его сердце. Три дня и три ночи Альмангур стоял у гроба и хотел умереть вместе с ней. Но затем он вышел наружу, и не было слез в его груди. Все его подвиги, все победы показались ему столь ничтожными, что он променял бы и в тридцать раз большую славу на мгновение жизни прекрасной царицы. Медленно шел он, и воины расступались перед ним, видя его скорбь. И Альмангур вернулся в пустыню, призывая смерть, и опять ему встретился старый дервиш и предложил выбрать новое имя. И вот вместо Альмангура веселый музыкант и певец Джуччи появился на базарах. Сама природа внимала его песням вместе с людьми, и даже среди полуденного зноя, когда флейта Джуччи посылала жалобные звуки к небу, оно покрывалось облаками и шел дождь. Музыкант сеял радость, а щедрые дары раздавал бедным, которые призывали на него благословение Аллаха. И вот однажды он встретил девушку. Она стала танцевать под музыку его флейты, и люди любовались ею, забывая о самом Джуччи. Он и сам, как завороженный, не мог оторвать от нее взгляда, и музыка его подчинялась ее танцу. Когда же наконец она остановилась, Джуччи упал к ее ногами и поцеловал перед нею землю. Девушка с улыбкой подняла его, и он полюбил ее великой любовью. Музыкант захотел узнать, кто она, но девушка не ответила и исчезла. А Джуччи стал искать ее и расспрашивать людей, но никто не смог ответить на его вопросы. Сердце его отяжелело от печали, и грустными стали его песни. Но снова неожиданно явилась к нему пери, и опять танцевала, и он не мог прервать музыку. На этот раз она поцеловала Джуччи и вновь исчезла, не сказав своего имени. Как-то раз во дворце султана собралось великое множество ценителей музыки и знатных людей, чтобы послушать игру Джуччи, и сам султан восседал на коврах, милостиво улыбаясь певцу, а рядом с султаном Джуччи увидел свою возлюбленную. И вот был подан знак, и Джуччи заиграл. Волнение охватило гостей, и еще больше взволновались они, когда по знаку султана пери вышла на ковер танцевать. Легки и плавны были ее движения, и сама она была подобно цветку, колеблемому ветром. Когда танец закончился, султан обратился к Джуччи, спрашивая, какой награды он желает. И певец указал на пери. Но султан разгневался, а девушка рассмеялась: — О неразумный, — сказала она, — знаешь ли ты, что я — дочь султана и привыкла жить в роскоши! Неужели ты думаешь, что я разделю с тобой кочевую жизнь? И она продолжала смеяться над ним и поносить его. Гости же вторили ей, осыпая Джуччи бранью. Горе ослепило певца, и он вновь заиграл. И дочь султана против своей воли стала танцевать и танцевала до тех пор, пока не упала бездыханной. А Джуччи играл все быстрее и быстрее, и никто не мог его остановить. И музыке Джуччи стало тесно в стенах дворца, и рухнул свод. И лишь тогда смолкла флейта, когда огромное облако пыли встало над руинами… И только Джуччи остался в живых, но сердце его не могло утолиться местью. Проливая слезы, отправился он в пустыню по следу Смерти. Но и на этот раз ему преградил дорогу дервиш, и Джуччи выбрал имя Мансур. Дорога, предопределенная Аллахом, Привела его в Индию. Однажды он заночевал в Древнем полуразрушенном храме, где на месте алтаря росло громадное тамариндовое дерево. И приснился Мансуру сон, что явилось пред ним божество этого храма, и был то дуя дерева, и он просил о помощи. «Стань жрецом моим, и сотвори чудеса, и провозгласи тамариндовые деревья священными в этом краю, или гибель грозит всему роду» — так сказал дух дерева. И, проснувшись, Мансур увидел в руках своих ветку дерева и понял, что не сон, а видение посетило его. И он отправился во дворец раджи, и вошел не кланяясь, и объявил, что он — жрец великого божества. Раджа призвал его к себе и попросил подтвердить слова свои чудом. И Мансур коснулся веткой тамариндового дерева головы раджи, и тот вдруг испытал сильнейшую радость, а одежда его стала золотой, И раджа приблизил к себе Мансура и обещал возвеличить его, но прежде просил помощи в своем деле: — У меня есть четыре дочери, но они враждуют между собой и не имеют ни в чем согласия. Примири их, и я провозглашу тебя своим наследником и исполню любое твое желание. И Мансур отправился к первой дочери раджи, Ялмез. И долго он искал ее, пока не вышел к пещере, откуда шел ход в подземный дворец. Там царствовали молчание и сон, и Ялмез, погруженная в сон, восседала на троне подобно луне, покоящейся на облаках. Мансур приветствовал ее, но она не ответила. Тогда он вынул флейту, оставшуюся у него, и заиграл. Вспыхнуло пламя светильников, озарив убранство дворца. Повсюду вдоль стен стояли каменные фигуры, поддерживающие своды. Другие изваяния застыли в причудливых позах танца, и музыка Мансура пробудила в них движение. Ялмез открыла глаза и улыбнулась: — Входи, о незнакомец, и будь гостем. Она посадила его рядом с собой и поцеловала. И тотчас усталость смежила его веки, и он увидел прекрасные сны, прервать которые не было ни сил, ни желания. Но кто-то мешал ему полностью отдаться чудесным сновидениям, и внезапно он понял, что это дух тамариндового дерева, взывающий к его милосердию и молящий о защите. И тогда Мансур сбросил с себя путы сна. — Зачем ты тревожишь меня? — спросила его Ялмез, когда он вновь заиграл на флейте. — Я хочу, чтобы ты показала мне свой дворец. И она встала и повела его по подземным залам и галереям. И Мансур увидел удивительные сады из песка, на котором лежали драгоценные камни, и, когда Ялмез прикасалась к ним, они начинали сиять живым цветом и становились подобны цветам. — Видишь, как я богата! — говорила Ялмез. — Отчего же ты не выйдешь на землю и не явишь свои богатства солнечному свету? — спросил Мансур. — Зачем? Я довольна. Лишь сон дает мне все. Когда же они вернулись в покои Ялмез, Мансур стал играть, дабы не дать ей уснуть. И когда он закончил, она обняла его: — Останься со мной навсегда, Мансур, и будь моим мужем. Я подарю тебе все, что имею. Но он попросил простить его и разрешить идти к ее сестрам: — Если я небезразличен твоему сердцу, то помирись с сестрами, и мое божество может соединить нас, когда дело, порученное мне, успешно завершится. Дочь раджи опустила голову и пролила слезы, и слезы ее, коснувшись пола, превратились в камешки. — Я постараюсь сделать для тебя все, что смогу. Возьми мои слезы, и да принесут они тебе счастье в пути. И она проводила его к выходу и долго смотрела ему вслед. А Мансур продолжал свой путь и вышел на берег моря, где увидел дворец, подобный гигантской раковине. В этом дворце жила вторая дочь раджи — Ольна. Когда Мансур подходил к дворцу, ворота его распахнулись, и он увидел Ольну, несшуюся на коне в сопровождении свиты. Увидев спутника, она приветствовала его и пригласила войти: — Я тороплюсь, мой достойный гость, но я скоро вернусь, а пока — входи. Каково же было удивление Мансура, когда, войдя во дворец, он снова увидел Ольну! — Входи, и располагайся, и рассматривай все, что найдешь интересным. Я же снова должна отправиться в путь. Непрерывное движение царило в этом чудесном дворце. Били фонтаны, звучала музыка, бесчисленные слуги проносились по залам — все менялось, словно в причудливом танце. И Ольна появлялась лишь на мгновение, а затем снова исчезала. И проходили дни, а Мансур не мог ее остановить. И вот приложил он к груди ветвь тамариндового дерева, испрашивая совета у своего божества. «Подведи Ольну к зеркалу», — прозвучал голос в его душе. И когда он сумел сделать это, то увидел, что зеркала не отражают ее. И Мансур бросил один из камешков, подаренных первой сестрой, на землю, и он обернулся множеством разноцветных красок. И Мансур написал портрет прекрасной женщины. Когда же Ольна явилась к нему, он показал ей портрет и сказал, что это — зеркало, которое хранит ее лик. — Ты никогда не видела самой себя, и поэтому ты все время стремишься к тому, что имеет лицо. Взгляни же на себя! И Ольна засмеялась и стала подобна женщине на портрете. И она долго любовалась собой, а затем спросила, не может ли он сделать еще такие зеркала. И вот каждый день Мансур с помощью волшебных камешков создавал портреты прекрасных женщин, а Ольна, глядя на них, становилась подобной им. И вот она уже не исчезала, а сидела и любовалась собой, меняя свои наряды и лица. Наконец Мансур прочел в ее сердце любовь к себе. Но и с ней он простился. И Ольна склонилась перед ним, а затем подала ему кувшин с водой: — Да не будет любовь моя путами на твоем пути! В час нужды ты можешь призвать меня к себе. Возьми же с собой мое зеркало, которое сам создал. И Мансур заглянул в кувшин и вдруг увидел в нем лицо Селима, а за ним — Альмангура и Джуччи. И он понял, что вода, данная ему, это зеркало правды. Поблагодарил он красавицу и двинулся дальше. Высоко в горах стоял дворец третьей дочери раджи — Эльфен. Радужными огнями сверкали грани хрустальных колонн, поддерживающих его своды. Сама Эльфен была прозрачней, чем дымок от потухающего кальяна. Глубок, как небо, был взгляд ее синих глаз, и никогда она не смежала ресниц. Белоснежные аисты прилетали к ней и рассказывали о том, что видели, летя за солнцем. Когда Мансур обратился к ней, она улыбнулась, но глаза ее смотрели сквозь него. — Видишь ли ты меня? — воскликнул Мансур. — Я здесь, — отвечала она, — и я всюду. Я вижу и слышу все, что происходит на земле. Она исчезала вместе с солнцем и появлялась с его первыми лучами. И Мансур долго пытался привлечь ее сердце, но не мог. — О Эльфен, — взмолился он наконец, — сделай мою душу спутницей твоей! Я тоже хочу видеть и слышать все. И вот, когда наступил вечер, она приковала его руку к своей, и они поднялись в воздух и полетели вдоль великого горного кольца, опоясывающего мир. И много чудесного увидел и услышал Мансур. Но когда они вернулись, Эльфен почувствовала изнеможение, и на безмятежное чело ее упала тень. — Я никогда не знала, что такое печаль, — сказал она, — но твоя душа открыла мне чувство страха. Расскажи мне о тайнах ночи, ибо я вижу все в свете дня и знаю лишь одну сторону вещей. И Мансур дал ей заглянуть в кувшин с водой, отражавшей правду, и глаза Эльфен отразили ее глубину. И жалость охватила Эльфен, а на смену жалости явилась любовь. Она поцеловала Мансура и просила его остаться. Но он ушел, унося подарок — крылья аиста, которые могли поднять его в воздух. Среди угрюмых скал, поросших красным мхом, стоял бронзовый дворец четвертой дочери раджи — Агни. Еще издалека Мансур услышал звуки дивной музыки. Агни в упоении предавалась танцам и охоте, и всюду ее сопровождал ручной тигр, не отходивший от нее ни на шаг. С робостью в сердце вошел Мансур в ворота дворца. Тигр прыгнул навстречу ему, но, вспомнив Альмангура, Мансур выдержал взгляд зеленых глаз зверя, и тот отступил перед ним. Агни танцевала и не остановилась, чтобы приветствовать Мансура. Тогда он вынул флейту, и зазвучала печальная песнь, и стихла дивная музыка, и Агни обратила на него свой взор и спросила: — О чем грустит твоя флейта, путник? — О тенистых садах, где царит тишина и лотосы покачиваются над легкой рябью озер. — Я знаю такие сады и сама насаждаю их, но они исчезают, — молвила Агни. Мансур не поверил ей, и тогда она взяла его за руку, и прикосновение ее было подобно раскаленному железу. Они вскочили на коней и понеслись за пределы дворца. — Закрой глаза, путник! — воскликнула Агни. И когда Мансур снова открыл глаза, то увидел, что находится в прекрасном саду, напоенном ароматом неведомых цветов, растущих в тени благородных деревьев. И лицо Агни светилось, когда она склонялась над цветами, сливаясь с ними в поцелуе. А Мансур, опьяненный ароматами, заснул, а когда проснулся — была ночь. Вдруг тишину нарушил страшный треск. И Мансур увидел тигра, который мчался большими скачками по саду, и топтал цветы, и вырывал кустарник, и ломал молодые деревца. Не успел он опомниться, как за тигром появилась Агни. Глаза ее были закрыты, а в руках сверкала обнаженная сабля — она уничтожала сад, пока не осталась на его месте лишь истерзанная земля. Наутро Мансур спросил принцессу, что она делала ночью. И она рассмеялась и сказала, что спала и ничего не помнит. И Мансур понял, что все прекрасное, что она создавала днем, тигр заставлял ее уничтожать ночью. И он не знал, как разлучить тигра с Агни, и однажды дал ей крылья аиста, и она оторвалась от земли и стала кружить в воздухе. Тигр не мог последовать за ней и один помчался уничтожать ее сад. Она же, увидев это, бросилась на тигра с высоты и поразила его, и он, раненый, скрылся в лесу. И Мансур рассказал Агни о том, что происходило по ночам, и в подтверждение слов своих дал взглянуть в живое зеркало правды. И Агни открыла ему двери своего сердца и подарила цветок, который возвращал жизнь. Мансур же простился с ней и отправился в обратный путь — к радже. — В день весеннего равноденствия я призову твоих дочерей в храм своего божества, раджа, и там они помирятся. И раджа оказал Мансуру великие почести и пожелал ему свершения всех его желаний… И вот Мансур отправил гонцов к четырем принцессам, прося их явиться к храму, где росло тамариндовое дерево. И сам поспешил туда и прибыл ночью. Слух его был поражен странными криками. Мансур бросился к храму и увидел, что тамариндовое дерево оплетено лианами и тигр рвет когтями последние корни. Вот дерево рухнуло, а торжествующий тигр повернулся к Мансуру и напал на него. До самого утра сражались они, и наконец Мансур задушил тигра. Но и сам он истекал кровью, и смерть стала у него за спиной… А в это время явились четыре принцессы. Увидев друг друга, они преисполнились гнева, но тут взоры их обратились на Мансура, и они забыли свою вражду. — Цветок! — воскликнула Агни. — Приложи цветок к груди своей! Он спасет тебя и вернет жизнь! И Мансур пришел в себя от звука ее голоса и, собрав последние силы, приблизился к поверженному дереву. Сестры стояли, не понимая, что он хочет сделать. А он приложил свой цветок к дереву. Раздался шум, и дерево поднялось и вновь встало над землей, обретя жизнь. А у корней его лежал мертвый Мансур. — Можешь ли ты оживить его? — воскликнули сестры, обращаясь к Агни, но она покачала головой: — Одна я не в силах… И заговорил дух тамариндового дерева и велел им соединить руки на теле Мансура и, изгнав из сердец своих вражду, наполнить своей любовью его сердце. Так они и сделали. Когда же Мансур вздохнул и открыл глаза, они безмолвно удалились, не желая, чтобы его любовь к одной из них нарушила их согласие. Раджа явился к храму и пришел в изумление, увидев, что стены его обновились и сияют неведомым светом. А посреди храма стояло во всей красе и величии тамариндовое дерево. И раджа признал его священным и приказал насажать тамаринды в своих владениях. Но когда раджа захотел увидеть жреца, то не нашел его. А Мансур между тем опять направлялся в пустыню. — Чего ты хочешь? — обратился к нему дервиш. — Верни мне мое старое имя, ибо я вижу, что ты был прав. Вкусив столько судеб, я не нашел той, которая была бы более моей. И вновь он стал Селимом, и цепи сковали его руки, и снова шел он за караваном в числе невольников. Но сердце его было полно мира и счастья. В звоне цепей ему слышались напевы Джуччи, тюк с товарами, лежащий у него на спине, казался ему пушинкой, когда он вспоминал Альмангура. Песок перед его глазами превращался в драгоценные камни Ялмез, капли пота на ресницах хранили тайну Ольны, небо смотрело на него глазами Эльфен, а солнце пылало, как цветок в руках Агни. Буря налетела на караван, и люди приготовились к гибели, но Селим пошел ей навстречу, и она свернула перед ним. Хозяин, пораженный его силой, приказал снять с него цепи, но Селим отказался… Новая беда настигла путников — они потеряли дорогу, но и тут их спас Селим. Невезение оставило его. От всех почестей он отказался и вскоре, оставив людей, ушел в пустыню. — Святой! — решили про него люди. И я думаю, они не ошиблись. Актеон В минуту печали кто-то шепнул мне, что прошлое не умирает, что лишь несовершенство людей не позволяет им наблюдать те края, где продолжает жить все, что когда-либо появилось в мире. Как странно нам, привыкшим делить время на прошлое, настоящее и будущее, а мир — на живущих и умерших, вдруг осознать истину, что ВСЕ ЕСТЬ. Все существует в единой цельности и настоящности. И в этой непрерывной ткани жизни время может прихотливым узором возвращать нас из будущего в прошлое, из настоящего куда угодно… Не существует невозвратных потерь, и желание сердца всегда приводит нас в те долины, над которыми светит звезда любви. В истории бакалавра неведомых наук Филиппа Тульперуса я спрячу свою боль и грезу, ибо не знаю, какое из сокровищ дороже, кроме того, разделить их мне не под силу… Итак, в старинном городе, прославленном своими колоколами, каждый вечер устраивались звоны. Искуснейшие мастера поднимались на причудливые башенки, заводили механизмы музыкальных часов, и весь город наполнялся чарующей мелодией. Ни один звонарь не перебивал другого. Точно рассчитанные ритмы задавались низкими колоколами, бившими раз в минуту, средние вызванивали в промежутках между низкими, высокие — между средними. Каждый звонарь четко знал свое место во времени, и потому каждого можно было услышать. Дни недели имели каждый свой звон, как и для разных месяцев существовали разные звоны. Кроме постоянно действующих колоколов, существовали и такие, что звучали лишь в Рождество, а были и такие редкие, в которые не решались бить. На окраине города стояла звонница, где помещались колокола, найденные при раскопках древних греческих храмов. Наверно, поэтому эту звонницу звали Греческой. Никому не дозволялось подниматься на нее, ибо это грозило несчастьем. Случилось так, что ранней весной в город забрел странствующий бакалавр. Был вечер, и хрустальные звоны словно повисли в небе незримой сетью. Этого оказалось достаточно, чтобы Филипп решил навсегда остаться в чудном месте. Он снял маленькую мансарду и вывесил перед дверью объявление: «Здесь живет бакалавр неизвестных наук Филипп Тульперус, который может дать самые невероятные советы тем, кто в них не нуждается, за самую умеренную плату», Никто не знал бакалавра, и, разумеется, никто не нуждался в его советах, но поскольку это и было оговорено в объявлении, то вскоре к дому Тульперуса один за другим потянулись люди. Пришел сапожник и получил совет закладывать в подошву музыкальные прокладки. В результате в городе появились говорящие сапоги. Одни выговаривали «клик-клак», другие посвистывали, третьи могли произносить при ходьбе «при-вет, при-вет». Пришел трубочист, и вскоре дымки из труб стали складываться в фантастические разноцветные узоры. Шляпники после посещения бакалавра стали пристраивать на головы горожан гнезда с певчими птицами. Пирожник обзавелся печкой на колесах в виде железной собачки. Из-под хвоста ее валил дым, а изо рта вместе с лаем выскакивали горячие пирожки. Трудно сказать, сделалась ли жизнь горожан удобнее, но, несомненно, жить стало интересней. Особенно удавались бакалавру сновидения. Он научил многих видеть сны по заказу, на определенную тему. Но прошло время. Тульперус обжился, узнал город, почти все жители стали его знакомыми. Однако друзей у него не было. Для большинства он оставался чудаком. Тем не менее нашлась девушка, которую не смущали странности Филиппа. «Сколько бы наук ни познал бедный бакалавр, но одна, известная всем, ему неведома, и я его обучу. Он станет отличным семьянином», — решила она. В один прекрасный день девушка надела алое бархатное платье, которое портной сшил в форме розового бутона и пропитал розовой эссенцией, и явилась к дому Филиппа в карете, на крыше которой рос жасминовый куст, а сама она была увита плющом и терновником. К головам лошадей были приделаны рога, чтобы они походили на единорогов, и конечно же, туфельки ее при ходьбе выговаривали «люб-лю», а со шляпы распевали щеглы. Отвергнуть столь прекрасную даму Тульперус не мог и вскоре женился. Тишина и безмятежность исчезли из мансарды, и все чаще бакалавр стал бродить по улицам и дворам города, вглядываясь в окна домов, словно они были глазами на физиономиях этих молчаливых каменных существ… Однажды Филипп долго бродил по городу и вышел к Греческой звоннице. Замшелые ступеньки привели его к молчащим колоколам. Была ночь. Лунный свет струился с небес тихим воздушным приливом. Бакалавр осторожно коснулся колоколов, и они ответили ему почти шепотом. Он слегка ударил по ним пальцами, и они зазвенели громче. Такими волшебными показались ему звуки, что он не мог оторваться от колоколов и вновь ударил по холодной бронзе. Ветер стал помогать ему. Внезапно крошечные тени скользнули на звонницу и заплясали в воздухе. Это были ночные бабочки. Они словно вылетали из самих колоколов, и мелодия заставляла их выстраиваться в узоры, фигуры. Никогда раньше Филипп не видел таких больших и прекрасных бабочек. У одних крылья были словно сделаны из тончайшего золота, у других — из лунного серебра, у третьих— из темно-синего бархата. Но у каждой можно было различить изображение глаз. Они то складывали, то раскладывали крылышки, и глазки то закрывались, то вновь распахивались, словно вглядываясь в юношу. Филипп почувствовал страх и отошел от колоколов. Тишина воцарилась на звоннице, и маленькие летучие балерины тотчас исчезли. В задумчивости вернулся бакалавр в свою мансарду и ночью увидел чудесный сон, ожививший греческие мифы. Среди светлых дубрав по склонам гор стремительно двигался юный охотник Актеон. Все дальше и дальше в лес забирался он, и собаки его уже трусили за ним следом, вместо того чтобы бежать впереди. Незнакомая местность, крутые склоны гор, острые камни на каждом шагу, но ноздри охотника улавливали ароматный дымок, а слух ловил доносящиеся откуда-то мелодичные женские голоса и смех. Еще с берега моря он различил на одной из гор стройные колонны маленького храма, посвященного, как говорили, богине Диане, и теперь он жаждал найти его. Неожиданно он попал в тенистую долину, поросшую оливами. Звуки падающей воды не заглушали тихого звона кифары. Актеон осторожно скользнул вниз. Группа девушек плескалась в маленьком озере. Вот они расступились, и стройная юная богиня явилась перед глазами охотника. Легкий хитон покрывал ее тело. Она была прекрасна, как ожившая мраморная статуя. Золотые локоны падали на грудь, движения ее завораживали невыразимой гармонией божественной красоты. Актеон зажмурился. «Беги прочь, несчастный! Ты и так удостоился лицезреть великую Диану!» — прошептал ему внутренний голос. Но он знал, что сейчас богиня сбросит свои покровы, чтобы окунуться в прохладные струи воды. В сердце его вспыхнул отчаянный порыв любви, ради которой он готов был расстаться с жизнью. Охотник разомкнул веки, и тут же его встретил леденящий холод, хлынувший из глаз богини. Он пронзил его ужасом смерти. Еще мгновение — и он превратился в оленя и, ломая кусты, бросился в чащу. Но не стрела Дианы оборвала его жизнь. Его собственные страсти, родившиеся в душе, погубили его. Тело Актеона трепетало от страха и мчалось прочь из священной долины. Душа же рвалась назад, чтобы коснуться ног богини и остаться с ней навсегда. Безумие охотника передалось его собакам: они загнали оленя и, не узнав в нем хозяина, разорвали его… Но сила любви не дала ему исчезнуть бесследно. Из горячей плоти, принявшей страшную смерть, вырвались легкокрылые бабочки и торопясь полетели назад в долину. Диана увидела летящие цветы и, подняв лук, стала пускать в них стрелу за стрелой. Тогда их крылышки приобрели золотую окраску и слились с осенними листьями. Стоило стреле богини коснуться бабочки, как раздавался звон и все животные, оповещенные о близости Дианы, бежали прочь от этих мест. Смеясь, Диана опустила лук: — Так я останусь без дичи. Ты победил, Актеон. Я дозволяю тебе сопровождать меня и видеть мою красоту в любое время дня и ночи. …Бакалавр проснулся поздно. Вечер приближался, и вновь он прокрался на Греческую звонницу. Сон и явь чередовались перед его глазами до тех пор, пока он не перестал различать их. Судьба Актеона, которую он пережил так ярко, ослепила его своей мечтой. Прошлое повторялось перед ним каждую ночь и властно звало его. Он знал, что может пережить его наяву. Он жаждал коснуться тайны прекрасной богини. — О Диана! Великая охотница! Прими и меня, как Актеона, и пусть в мире станет больше волшебных бабочек, оживляющих древние звоны! — вот каковы были его последние слова. Он поднялся на звонницу лунной ночью и изо всех сил ударил в колокола. Дивный перезвон поплыл над городом. Люди вскочили и бросились к заветной колокольне — но там никого не оказалось. Дивные бабочки мелькали в воздухе, а колокола сами раскачивались и били. Утром жители сняли с дома табличку, гласившую, что бакалавр неизвестных наук Филипп Тульперус дает невероятные советы тем, кто в них не нуждается. Выбор Скульптор Лильбон с болью осознал, что лишается своего самого близкого друга. Лекарь, оглядев старого кота, обнаружил опухоль и развел руками: «Он обречен». Лильбон завернул кота в шарф и понес домой, глотая слезы. Он и подумать не мог о том, чтобы «милосердно» усыпить животное. Расстаться так просто, в одночасье, с существом, которое делило с тобой свою жизнь, радовалось твоему счастью, утешало в дни печали? Это невозможно. По крайней мере Лильбон еще мог сделать десяток эскизов и вылепить достойный памятник своему другу. Пусть хоть образ кота останется в доме, в котором он жил. Скульптор стал вспоминать эпизоды из их общей жизни. Она была необычной и обогащала и хозяина, и животное в равной мере. Двенадцать лет назад Лильбон возвращался ночью с вечеринки. Новогодняя луна светила так ярко, словно пыталась пропитать собою всю землю. У берега реки потрескивал лед, и ветер раскачивал голые ветви деревьев. Их тени метались по снегу, складываясь в кружевные узоры. В полынье недалеко от прибрежного тростника барахталось маленькое существо и отчаянно мяукало. Верно чья-то, также милосердная, рука решила избавить котенка от страданий бытия и вместе со всем выводком отправила в прорубь. Одному удалось зацепиться за льдину, но выбраться он смог лишь благодаря Лильбону. О, тогда серый комочек шерсти, мокрый и дрожащий, и обещать не мог вырасти в пушистого красавца дымчатых тонов с колдовскими глазами, сохранившими в себе лунный свет новогодней ночи. Скульптор дал ему имя Мурр-кисс. Многое открылось Лильбону через его друга, о чем он сам никогда бы и не догадался. Но самое главное — он обнаружил удивительную похожесть личности кота и своей собственной. Порой хозяин впадал в замешательство, ощущая раздвоенность, словно он проживает разом две жизни — свою и кошачью. Начать с того, что Мурр-кисс был существом ночным, и Лильбон тоже предпочитал ночную тишину дневной суете и шуму. В эти часы, когда мир спит, так легко дышать, мечтать и творить! Свобода от гнета толпы, глубина мыслей, полнота чувств почти осязаема. Сама земля зализывает раны, восстанавливает силы, являет сокровенную сторону своего бытия. Кроме того, как ни странно, кот обожал дождь. Особенно когда он стучит по крыше, а ты можешь свернуться у камина, в глубоком кресле и мурлыкать в полное свое удовольствие или играть со своей тенью. Так и для Лильбона наступал праздник в часы непогоды. Свирепый ветер, проливной дождь, гроза наполняли его душу неизъяснимой силой и восторгом. Кот любил высоту и ненавидел подвалы. Лильбон обожал мансарды, разделяя вместе с Мурр-киссом титул принца чердаков, и чурался затхлой гнили подполья. Странная прихоть к табачному дыму, желтым хризантемам, старинным драгоценностям, испанским винам… Что только еще не объединяло вкусы хозяина и его друга. Но более всего в коте привлекал ореол тайны. Конечно, каждый представитель кошачьей породы несет в себе какую-то загадку, но на Мурр-кисса достаточно было бросить один лишь взгляд, чтобы понять: этот кот — хранитель тайны. Столько раз сны Лильбона смешивались с кошачьими и он сопутствовал похождениям Мурр-кисса и подозревал, что неслучайно попадает в его сны. Впрочем, были ли это сновидения, а не явь? Мурр-кисс, казалось, разрешал хозяину попадать в свой тайный мир, пользуясь своим телом, но взамен и сам мог переместить свою душу в тело хозяина. Иначе как объяснить случай, когда Лильбону приснилось, будто он крадется по какой-то незнакомой темной улице и натыкается на засаду. С десяток диких и злобных котов заступают ему дорогу, грозно мяукают и шипят. Только камни да суковатая палка разгоняют их прочь. И тогда тело Лильбона стремительно уменьшается, и в свете фонарей он видит, что отбрасывает кошачью тень. Хитроумный кот расправился со своими врагами, воспользовавшись хозяином. Однако не всегда удача сопутствовала четвероногому герою. Однажды ночью кот полез на дерево, привлеченный тихим, зовущим блеском двух огромных глаз, больше и прекрасней которых он не встречал в своей жизни. Увы, это оказалась сова, и ее когти вцепились в шкурку Мурр-кисса, а кривой клюв ударил по голове. Трудно сказать, как ему удалось вырваться из лап хищницы. Обливаясь кровью, кот вернулся к хозяину и долго болел. С того дня на дереве против окон Лильбон стал замечать по ночам огромную птицу. Она садилась на ветви, и глаза ее искали несчастного кота, а Мурр-кисс стремглав кидался на руки хозяина или прятался под кроватью. Видимо, на месте рубцов у кота и образовалась опухоль. Тревожным сном забылся скульптор после визита к лекарю. Ему снилось, что у кота вырастают крылья. Они оказываются в каком-то греческом храме у мраморной статуи Афины. На голове ее сверкает серебряный шлем, а на щите сидит живая белая сова. На следующий день знакомые археологи предложили скульптору реставрировать скульптуру на раскопках греческого храма. Полный смутных предчувствия Лильбон дал согласие и через несколько дней оказался на месте. Естественно, больного кота он взял с собой. Храм и статуя Афины были именно такими, какими он видел их во сне. С трепетом работал Лильбон, и наконец труд его был с успехом завершен. Особенно удалась скульптору мраморная сова, которую пришлось воссоздавать заново. Бедный кот меж тем таял на глазах и почти не поднимался. Приближался конец года, и пышное празднование должно было увенчаться представлением, где сюжет, взятый из мифов Древней Греции, повторял историю Париса. Три богини предстали перед ним и предложили выбрать прекраснейшую из них и поднести ей чудесное яблоко из сада Гесперад. Парис предпочел богине Гере и Афине богиню любви Афродиту, за что был одарен сердцем красавицы Елены. Лильбон тоже получил возможность принять участие в представлении. Выбор ролей осуществился по жребию. К удивлению скульптора, ему выпало играть Париса. С тяжелым чувством Лильбон простился с котом, чтобы идти на праздник. Громкая музыка, толпы людей, переодетых в греческие костюмы, пели и танцевали. Герды, сатиры, нимфы, кентавры и амазонки наполнили площадь перед древними храмами города. Лильбон в одежде пастуха вошел внутрь храма. Три величественные богини ожидали его, и одной из них он должен был вручить яблоко. Посредине в мраморном кресле сидела красавица Афродита, справа от нее в золотом одеянии, со сверкающим скипетром власти, Гера. Слева стояла в легком хитоне с серебряным шлемом и копьем Афина. На плече ее сидела живая белая сова. Парис знал, что усыпанная цветами ковровая дорожка ведет к Афродите, но внезапно волей его овладел Мурр-кисс. Повинуясь выбору кота, скульптор шагнул к Афине и протянул свое яблоко ей. Крик недоумения раздался вокруг, но Лильбон не отступил. — Какой награды ты ждешь от меня, чужеземец? — спросила богиня. — Мудрости для спасения жизни моего друга, — ответил он. — Покажи, что ты достоин этого, или богини, мои сестры, отберут мой дар! — Тогда я отдаю яблоко всем троим! — промолвил скульптор. — Раздели его поровну, чтобы никто не обиделся! — продолжила Афина. Лильбон кивнул. — Пусть каждая из вас откусит от яблока сколько сможет — это и будут равные части, ибо большего, чем вместит рот, получить невозможно! Богини рассмеялись, а за ними веселье охватило всю толпу. Под звуки музыки плод подвесили на золотую бечевку, и три женщины разом вонзили зубы в красную плоть яблока. Без помощи друг друга у них ничего не могло получиться, и суд Париса принес ему иную славу. — Возвращайся домой, — шепнула Афина ему на ухо. — Твой друг исцелится и будет вознагражден, как и ты. Лильбон вернулся к коту. Мурр-кисс лежал на постели, а над ним, расправив крылья, сидела белая сова. Глухой крик вырвался из ее клюва, и внезапно кот преобразился. Серые крылья выросли из его лап. Он превратился в филина и метнулся в воздух. — Благословение Афины с вами, мудрые птицы! Летите в мир и будьте так же свободны, как счастливы! — раздался прекрасный женский голос. Лильбон вздохнул, когда исчез его друг. Он оглядел пустую комнату, и взгляд его наткнулся на серебряное зеркало. Его прежде не было. Скульптор заглянул в него. Вместо себя ему навстречу выступило живое лицо прекрасной богини. Она улыбнулась ему. — Я буду всегда рядом с тобой, скульптор, и ты получишь вечную натуру для своих творений. Озерная Леди У самого края леса протекал ручей, такой веселый, что никто из проходивших мимо не мог удержать улыбки. Дети очень любили играть около него и нередко приносили домой диковинные цветы, которые плыли по течению. Такие не встречались в этом краю, но люди не удивлялись: уже давно все знали, что ручей этот длиннее иных рек и вытекает из необыкновенного озера, которое славится чудесами. Озеро принадлежало Леди, которую так и прозывали — Озерная Леди. Когда-то она жила с братьями в великолепном замке, владела богатыми лесами и угодьями. Но родители ее скончались, а братья, разделив между собой наследство, выделили ей одно лишь озеро. Леди не могла даже построить дом и жила в рыбачьей хижине. Впрочем, нельзя сказать, чтобы она очень горевала. На крошечном клочке земли, где стояло ее жилище, росла старая раскидистая ива, а рядом с ней цвел нарцисс. У берега стояла изящная лодочка, на носу которой висел резной фонарик. Так что Леди вовсе не считала себя нищей, как говорили о ней соседи. У нее просто было всего понемногу — одно озеро, один дом, одно дерево, один цветок и одна лодочка. А вскоре ей стали даже завидовать и приходить к ней за помощью. Пожалуй, ни в одном озере на свете звезды не отражались так ярко, а Леди, глядя на них, умела давать самые верные советы. Об этом никто не узнал бы, если бы не влюбленные. Уж кому-кому, а им просто необходима была помощь Леди. Они приходили к ней по ночам. Она сажала их в лодку, и они плыли по озеру. И те, кто действительно любил, возвращались с сердцами, исполненными красоты, радости и счастья, зато те, которые не подходили друг другу, испытывали ужас и страдания. Больным и раненным во время сражений Леди тоже помогала. Дождавшись ночи, она отплывала на середину озера, тушила фонарь и, сбросив одежду, погружалась в воду. Страждущие на берегу также окунались и получали облегчение. Леди могла бы обогатиться (или отправиться на костер за колдовство), но она никогда не брала денег за свои труды, а то, что исцеленные оставляли ей, она тут же раздавала беднякам. Трудно сказать, озеро ли могло творить чудеса, или Леди, только слава их росла. Однако Леди почему-то не чувствовала себя счастливой. А порой даже наоборот. Как-то одного славного юношу обвинили в неслыханном злодействе. Стража гналась за ним. Изнемогая, он прибежал искать защиты у Озерной Леди. — Не бойся ничего, — сказала она. — Я спасу тебя. Погоня уже стояла за дверьми. Бедного юношу схватили и заключили в башню. На следующий день его должны были казнить. Ночью Леди села в лодку и запела песню. Погода стояла ненастная, тучи закрывали небо, но над озером засияли звезды, вода пришла в движение и, вытянувшись, как река, потекла меж холмами к башне, где был узник. В панике бежала стража, увидав наводнение, а Леди освободила пленника, и опять озеро вернулось на свое место. Через неделю выяснилось, что юноша был действительно не виновен. Леди с радостной душой ждала его прихода. Что-то еще волновало ее… Но вот он явился поблагодарить Леди не один, а с прелестной юной девушкой, своей невестой. Ничего не сказала Озерная Леди, а когда они ушли, горько заплакала. Лунной ночью, распустив волосы, села она в лодку и стала разговаривать с озером: — О, прости меня, мой добрый друг. Не могу я быть счастлива только радостью других людей. Неужели нет на свете для меня любви? Молчало озеро, только на противоположном берегу вдруг зазвенела струна лютни, и пригрезился ей всадник на белом коне, который ждал ее, чтобы утешить. Подплыла Леди к берегу, но уже смолкла музыка, и только белый конь стоял привязанный к дереву. Села Леди в седло, и конь тронулся вокруг озера. Все быстрее и быстрее он скакал, а Леди не узнавала местности, словно попала в чужие края. Наконец закружилась у нее голова, натянула она поводья и остановилась. Все как будто прежнее и в то же время чужое. По озеру, прямо по воде, ходил мальчик и, словно цветы, собирал отражения звезд. Взглянула на него Леди и чуть в ладоши не захлопала. Когда-то в детстве, в день ее рождения, отец устроил чудесный бал. Съехалось столько гостей, и среди них было столько мальчиков и девочек в прекрасных нарядах! Они пели, танцевали и играли. Леди, разгоряченная, прибежала к озеру и вдруг встретила там этого самого мальчика. Он сидел у воды и почему-то был печален. — Почему ты сидишь здесь один? — спросила Леди. — Меня никто не приглашал на ваш обед, и кроме того, у меня нет одежды. Она пригляделась и увидела, что он прикрыт только плащом из водорослей, зато на голове его светится венок из лилий, а в руках тростниковая дудочка. — Ты умеешь играть? — спросила Леди. — Конечно! — ответил он и заиграл так, что озеро заволновалось, по нему побежали волны и стали танцевать. Леди была в полном восторге. — Я хозяйка бала, и я приглашаю тебя на праздник. Согласен ли ты быть моим принцем? Мальчик улыбнулся и поцеловал ее. Они взялись за руки и побежали в замок. Все казалось таким чудесным, и Леди не смущало даже то, что ее странного гостя никто не замечает, словно он для всех, кроме нее, оставался невидимым. А потом явился какой-то старик и, отозвав Леди в сторону, стал показывать занимательные игрушки. Она порывалась вернуться к своему принцу, но старик смеялся над ней: — На что тебе этот голодранец? Разве он настоящий принц? Хочешь, я покажу тебе тех, кто может встретиться на твоем пути? И он подошел к большому зеркалу, постучал в него и произнес странные слова. И вот зал наполнили какие-то незнакомые дети. Они были в роскошных нарядах, на головах некоторых из них сверкали маленькие короны, а сбоку висели короткие шпаги. Они наперебой приглашали Леди танцевать, рассказывали о своих владениях и хвастались богатством и отвагой. Ну как могло случиться, что она забыла своего бедного гостя! А когда хватилась, уже не смогла найти его… И вот теперь он снова ей встретился. Как странно, прошло столько времени, а он ничуть не изменился. — Принц! — закричала Леди. — Ты еще не забыл меня? — Конечно нет, Леди! — ответил он. — Я так рада встрече, — торопливо говорила она, — можно мне любить тебя? Ведь я так виновата, что забыла о тебе на том балу. — Это вина старика, — ответил мальчик. — Он мой враг. Вот и теперь он следует за мной по пятам и мешает мне. На исходе ночи он появится и разбросает все цветы, что я собрал. — Но неужели, ты не можешь спрятаться от него? — Нет! — сказал принц. — Я ведь играю с ним, и он умрет без меня. — Послушай! Брось свою забаву. Конечно, это прекрасно — собирать отражения звезд, но ты делаешь столько лет одно и то же. Неужели тебе не наскучило? Пойдем со мной в мой дом. Я буду ухаживать за тобой, играть и любить тебя! — Нет, нет. Я никуда не пойду, пока не соберу все мои звезды. Кроме того, если я послушаюсь тебя, то начну расти, а этого я уж совсем не хочу. Старик же в награду дает мне возможность всегда оставаться в золотом детстве. Лучше ты приходи ко мне, когда захочешь. Горько заплакала Леди, поцеловала ребенка и снова села на коня. Опять мчалась она вокруг озера и на рассвете остановилась. На этот раз встретил ее тот самый старик, что когда-то отвлек на балу. Хотя закован он был в рыцарские доспехи, но что-то жалкое скользило в его облике. — Я столько лет жду тебя, Леди. Разве можно так задерживаться у прошлого? Скорее поскачем вперед! Тебя ждут почести и слава, столько королевских тронов пустует, ожидая достойной, которая сможет занять их. И они поскакали по неведомой дороге. Сон то был или явь, но они останавливались в прекрасных дворцах, гостили на пирах и праздниках. Знатные юноши, грозные монархи, славные рыцари склоняли колени перед Леди, прося осчастливить их, но как только она собиралась дать согласие, появлялся ее суровый спутник. — Все не то, Леди, — шептал он. — Впереди нас ждут великолепные возможности. И, не в силах противиться ему, она мчалась все дальше и дальше, прельщаемая вечной новизной. И вот она поняла, что нет конца их пути, что догнать мечту не помогут ей и самые быстрые кони, и вернулась к своему озеру. Отчаяние овладело ею. Дождавшись ночи, она опять вышла на берег и, закрыв глаза, бросилась в озеро. Теплая вода вытолкнула ее на поверхность. Леди услышала звон лютни и тихий голос, напевающий песню. Опять на другом берегу явился всадник на белом коне. Однако на этот раз он не исчез, когда она приблизилась к нему. Тронув коня, он сам пустился к ней навстречу и поднял ее на руки. Так прекрасно было лицо принца, явившегося ей, так долго она мечтала о нем, что, обняв его за шею, она решила, что только смерть заставит ее разжать руки. Ей казалось, что она узнает в нем того мальчика-принца, которого она утеряла в детстве, и того старика рыцаря, что мчал ее за призрачным счастьем. Вся жизнь Леди слилась в этой ночи. Озеро пело и будто несло их вокруг земли. На берегах возвышались то горные хребты, залитые лунным светом, то тропические леса, пронизанные ароматами волшебных цветов. Они видели стаи фламинго, несущихся над пустыней, слонов, пробивающих дорогу в джунглях. И все живое — растения, птицы, звери — принимали участие в празднике любви Озерной Леди. Ночь кончалась, когда Леди и ее принц оказались в прекрасном дворце. Они кружились в танце, это был свадебный бал, и Леди не хотела останавливаться. Меж тем ее волшебный возлюбленный бледнел и словно таял на глазах. Страх охватил Леди, но она не разжимала объятий. — Я не могу отпустить тебя, — шептала она. — Я боюсь, что ты исчезнешь, и тогда я умру. Он ничего не отвечал и только улыбался грустно. — Вот она! — закричал чей-то детский голос сквозь толпу, окружавшую их, и Леди увидела мальчика, который бежал к ним. «Пусти меня», — отчаянно молили глаза принца. — Нет! — отвечала Леди. — Но почему ты боишься этого ребенка? — Он — прошлое! — ответил юноша. Чья-то железная рука внезапно остановила их. Старик рыцарь смеясь стоял перед ними, протягивая кубок с вином. — Вот мы и все вместе! Выпейте свое счастье, Леди! Она обернулась и увидела, что тут же рядом стоит мальчик и смотрит на нее. — Большего в жизни не бывает, — сказал он, — когда прошлое, будущее и настоящее встречаются вместе. Леди перевела взгляд на своего возлюбленного. Он молчал по-прежнему и только улыбался бессильной улыбкой. Она приняла бокал и выпила его до дна. Счастье вспыхнуло в ней, как догорающая свеча, и погасло. Леди потеряла сознание. Когда она открыла глаза, наступило утро. Рядом с ней были старик и мальчик. — Где принц? — крикнула Леди, уже поняв, что случилось что-то ужасное и непоправимое. — Его было не удержать. Он — миг и умирает, если его не остановить, — ответил старик. — Но ведь мы с тобой! — добавил мальчик. Сердце Леди осталось пустым и холодным. Когда она сошла к озеру, то увидела, что озеро умерло. Все было в нем как прежде, но Леди знала, что больше не будет чудес и звезды не отразятся в нем с былой яркостью. Долго она еще надеялась на что-то. Днем и ночью она бродила вокруг озера, и в утренние часы ее сопровождал ребенок, а вечером — суровый старик. Наконец однажды она вошла в воды озера и осталась там. Больше никто не видел Леди, но зато к озеру вновь вернулась жизнь. Оно могло творить чудеса для тех, кто верил в них. А в лунные ночи на поверхности воды появлялось отражение Озерной Леди, и лицо ее было счастливым, как в ночь, когда она встретила принца. Встреча На склоне дней ирландский сеттер Гонт встретил очаровательную спаниельку Делли. Оба изрядно устали от потерь и разочарований в жизни и потому долго боялись поверить своим чувствам и принять от судьбы дар Любви, время которой, казалось, давно миновало. Верно, не так-то просто отдать свое сердце, израненное в житейских бурях, на волю капризного случая. Но наконец их носы соединились и лапы стали оставлять следы на одной дорожке. Вглядываясь друг в друга, они с удивлением обнаружили, что их чувства куда старше их встреч. — Я, кажется, только сейчас поняла причину своих давних слез, — сказала Делли. — Некогда, среди благополучия и спокойствия устроенной и сытой жизни, меня вдруг охватывало сознание, что я живу не так, что я делю себя с чужими мне собаками и все вокруг не мое. От безысходности и непонимания я могла только выть, и лишь луна, столь же одинокая в небесах, как я на земле, внимала моему горю. Порой в темных пятнах на ее сверкающем диске мне чудились черты чьей-то морды, и я слышала то ли эхо, то ли ответный зов… — Что ж, — заметил Гонт, — пожалуй, и я испытывал бессилие и отчаяние, когда, будучи еще совсем юным, искал идеал не среди сверстниц, чей легкомысленный нрав выражал себя в пустолайстве, но меж собак нашего теперешнего возраста, с глубокими чувствами и зрелой душой. Может, то было предвидением долгого пути к пересечению наших судеб… Они пустились в воспоминания, и странное дело, почти забытые сновидения помогли им разгадать тайну их знакомства больше, нежели события, происходившие в реальности. — Сегодня, — сказал как-то Гонт, — я попробую взять тебя с собой в один из своих странных снов, когда я был человеком. Этот сон мне снится в течение многих лет. И вот они превратились в людей и двинулись в незнакомую чудесную страну. Целью их путешествия был волшебный замок среди диких и пустынных гор. Это место почиталось святым, ибо в нем даже ночью сохранялся солнечный свет. Закат оставлял свой последний луч в этом замке, и по ночам чудесный светящийся веер раскрывался в небе над причудливыми башнями. В замке жила таинственная красавица, умевшая видеть будущее, и вместе с ней двенадцать благородных рыцарей, которые служили ей и хранили солнечные закаты. Дорога к замку была смертельно опасна. Силы зла и ночи хозяйничали в тех краях, и горе путникам, до наступления темноты не успевавшим войти в ворота. Черные всадники, как стая воронья, налетали на них из мрачных ущелий и гнали без остановки, пока те не падали в изнеможении под копыта железных коней. Спастись удавалось очень немногим, да и то если им на помощь приходили рыцари — хранители закатов… В числе удачливых был Гонт. Однако его везение заключалось лишь в одном — он сохранял свою жизнь. Ни разу ему не удавалось увидеть волшебную хозяйку замка и узнать свое будущее. Пустым оказывалось ее место в тронном зале, куда он попадал после чудесного избавления от гибели. Молчали двенадцать рыцарей, к которым он обращался с вопросами, и лишь глубокой ночью среди сна неведомая фигура подходила к его постели и, коснувшись лба легким поцелуем, исчезала… — И ты не мог разглядеть ее за столько встреч? — удивлялась Делли. — Нет, — отвечал Гонт, — я же говорил, что каждый раз засыпал, и этот сон во сне так странен, как холодный след привидения… Наутро я покидал замок с разбитыми надеждами и опустевшим сердцем. И вот сновидение Гонта вновь привело их в волшебный край. Как и в прошлых снах, путники не успели пробраться в замок до захода солнца, и черные всадники погнали их по круговой дороге, окаймляющей древнюю твердыню. Силы беглецов иссякали. Гонт вытащил рог и отчаянно затрубил о подмоге. Увы, молчалив остался замок, не дрогнули высокие ворота. — Так никогда прежде не было! — в отчаянии крикнул Гонт. — Мы должны проснуться или вернуть свой истинный облик, иначе нас ждет гибель! Делли повернулась к преследователям. Резкий высокий голос разнесся над окрестностями, внезапно остановив сражение. Пение, подобное вою, не замирало ни на мгновение, поднималось все выше и выше, переходя в свист и срываясь в глухое рычание. Эхо, отражаясь от гор, наслаивалось на новые звуки и вот, словно звуковой обвал, загрохотало над долиной немыслимым аккордом. И тогда внезапно распахнулись ворота замка. Солнечные лучи ударили в глаза темных сил, и двенадцать рыцарей в сверкающих доспехах вылетели на врага, тотчас обратив его в бегство. Через короткое время Гонт и Делли вошли в тронную залу. — Опять хозяйки нет, — вздохнул Гонт. — Однако я вижу свое место, но куда сядешь ты? — Попробую сесть на свободное, — ответила Делли, занимая кресло во главе стола. В смущении Гонт ожидал протеста обитателей замка, но рыцари молчали. И вот снова остаток ночи Гонт провел в тревожном сне, и под утро таинственная фигура удостоила его поцелуем. С рассветом они должны были покинуть замок. — Увы, я опять не узнал своего будущего, — печально сказал Гонт. — Ты в этом уверен? — улыбнулась Делли. Он, не понимая, взглянул на нее, потом огляделся вокруг и увидел, что рыцари замка преклонили колени перед Делли. — Боже, — воскликнул Гонт, — как я недогадлив! Ты и была моим будущим, и уже столько раз твой поцелуй давал мне знак нашей встречи!.. — Теперь мой черед взять тебя в свой сон, — сказала Делли, когда они вернулись из путешествия. — Не знаю, понравится ли тебе, но нам опять придется превращаться в людей. — Я готов, — ответил Гонт, — хоть и не уверен, почувствую ли себя счастливей… И вот оба оказались в непроходимых лесах Лапландии среди суровой зимы и полярной ночи. Северное сияние указывало им путь, но ледяной холод все крепче сжимал их в своих объятиях. Пути не было конца, они кружили по бесчисленным холмам, пересекали замерзшие озера и реки, смертельная усталость смежала их веки и звала броситься в пушистые сугробы, чтобы встретить самый великий сон в их жизни. Им начало казаться, что среди дикого холода лишь их сердца сохранили искорки тепла, угасающие с каждым мгновением. И вдруг, когда путь их казался навсегда потерянным, они услышали собачий лай. Сверкающий клубок света возник среди деревьев и покатился к путникам, разметая снежные сугробы, как маленький вихрь. Ближе и ближе, и наконец перед ними предстал огненный пес. Он горел не сгорая, и свет, исходящий от него, согревал не обжигая. Вместе со светом от собаки исходила Радость. К путникам вернулась надежда, они отогрелись и нашли дорогу. — Мы можем вернуться, — сказала Делли, — на этом мой сон всегда кончался. — Но разве ты не хочешь узнать, откуда взялся этот волшебный спаситель? — Хочу! — Тогда за ним! И они двинулись следом за огненным псом. На берегу моря, покрытом вздыбленными торосами льда, возвышалось строение из гранитных глыб. Остроконечная башня венчала крышу, и развесистые елки протягивали к ней лапы. Пуст был дом, в который вошли путники, но по всему было видно, что в нем когда-то жил художник. В башне на высоком мольберте стоял портрет, но лицо было скрыто густой паутиной. Огненный поводырь приблизился к полотну, пелена вспыхнула и сгорела, а перед изумленными пришельцами, как в зеркале, возникло прекрасное лицо молодой женщины, с легкой улыбкой встречающей их взгляды… — Да это твое изображение, Делли! — воскликнул Гонт. Они заглянули на оборотную сторону портрета — там была его история и ключ к разгадке их сновидения… «Однажды молодой человек с пылким воображением возмечтал стать знаменитым художником. Увы, его живописный талант был невелик. Тогда он перенес свою фантазию в мир сновидений. Странная греза овладела им — он захотел изобразить огонь. Долго и упорно он трудился, но никак не мог создать то, что хотел. — Попробуй разжечь пламя сердца, тогда тебе не нужно будет копировать чужие огни, — услышал он внутренний голос. — Но как это сделать? — Ты должен полюбить, ибо суть стихии огня и любви одна и та же. Но не было у художника той, которая могла бы разбудить его сердце, и снова он решил создать ее в своем воображении. Взяв краски, он написал портрет своей мечты. И жар его передался рукам, и он нарисовал живой огонь, который воплотился в огненного пса, что стал служить путникам, попавшим в беду, и спасать погибающих. Сам же мечтатель покинул мир снов и вернулся в действительность… но те, кому он помог, да помянут с благодарностью имя Гонта». — Ну, теперь я догадываюсь, кому мы обязаны тем, что воплотились в собачьих телах… — промолвила Делли, глядя на Гонта. — Надеюсь, в твоих словах нет упрека или сожаления?.. — ответил Гонт. — Я думаю, наша цель — служение, и на четырех лапах оно выглядит куда естественней, ведь каждого вставшего на две ноги подстерегает большое искушение — господствовать и править. К тому же, дорогая Делли, думаю, мы убедились, что наше воображение может легко переносить нас из мира людей в мир животных и обратно. И уж нам остается только выбирать, какую жизнь считать сновидением… Конец