Герои в красных галстуках (сборник) Валентин Столяров А. Гринько Р. Литвинов Ф. Николаев А. Баюканский В. Бахмут Н. Кочетов П. Грабор А. Синельникова Б. Осыков Сыны полков. Маленькие солдаты. Мальчишки в шинелях. Герои в красных галстуках… ЗАЖГИ СВОЮ ЗВЕЗДУ Сыны полков. Маленькие солдаты. Мальчишки в шинелях. Герои в красных галстуках… Многими другими ласковыми именами называли фронтовики юных патриотов, которые вместе со взрослыми участвовали в защите Родины. И когда мы, вспоминая годы Великой Отечественной войны, говорим, что на борьбу с ненавистными фашистскими захватчиками поднялся весь советский народ от мала до велика, в этом нет преувеличения. Летопись грозных сороковых годов полна примеров мужества и героизма школьников. Разные обстоятельство, вынуждали ребят браться за оружие, по-разному складывались их фронтовые судьбы. Но в любом случае эти мальчишки и девчонки оставались пламенными патриотами и в меру своих сил и способностей помогали нашему народу ковать победу над врагом. В истории почти каждой воинской части встречаются ратные подвиги подростков. Конечно, подвиги не столь выдающиеся и значительные, как подвиги взрослых, но это нисколько не умаляет заслуг маленьких героев. Наоборот, смелые действия юных солдат в сложной боевой обстановке вызывают особое восхищение. И невольно преклоняешься перед мужеством подростков, этих мальчишек и девчонок, которых увлек за собой вихрь войны, словно для того, чтобы проверить, на что способно юное поколение советских людей. И оно оказалось достойным своих отцов и матерей. Связисты, разведчики, пулеметчики, санитары, оружейники, музыканты, они всегда оставались озорными ребятишками, однако свои нелегкие солдатские обязанности выполняли по-взрослому и с полной отдачей сил. Такими же были и те юные бойцы, о которых рассказывается в этой книге. Валентин Столяров МАЛЬЧИШКИ УХОДЯТ В РАЗВЕДКУ (поэма) оронежские школьники Юра Павлов и I Костя Феоктистов в 1942 году были разведчиками в одной из разведгрупп. В напряженные дни боев за Воронеж, когда командованию требовалась ежедневная информация о положении в оккупированной части города, они вместе и порознь ходили на задания. Перед ними ставилась задача: выяснить обстановку, засечь скопления вражеской техники, войск и расположения штабов. Юра Павлов погиб в сентябре 1942 года, выполняя спецзадание, Константин Петрович Феоктистов — ныне прославленный космонавт, член экипажа корабля-спутника «Восход», выведенного на орбиту земли 12 октября 1964 года. I Мальчишки уходят в разведку — мальчишки играют в войну… Качают кленовые ветки полуденную тишину, и городу сонно и жарко в распаренной той тишине. Палящее солнце над парком в белесой висит вышине — все будто сомлело от зноя… Разведчик не может сомлеть! Не скрипнуть сучку под ногою, травинке не зашелестеть. Встревожен у «синих» дозорный, наверно, два долгих часа все слушает он каждый шорох, все смотрит до боли в глазах, а сам понимает: напрасно! — безмолвию вовсе не рад. Он знает: разведчики «красных» в разведке не знают преград! Где телом к стволу припадая и тенью мелькая в листве, где вдруг без следа пропадая в кустарнике мелком, в траве, повсюду пройдут (что — посты им?), решая задачу свою, — и крепко достанется «синим» в сегодняшнем жарком бою! Мальчишки уходят в разведку — ловки, загорелы, босы… А дома отцы над обедом сердито глядят на часы, и мамы у окон маячат (тарелка, половник в руках): «Поди, все сражаются… Значит, под вечер придет в синяках!» И мамы мальчишек ругают: — Далась же им эта игра!.. И мамы не знают, не знают, что скоро настанет пора — и дымным, тревожным рассветом без долгих напутствий и слез уйдут их мальчишки в разведку, да не понарошку — всерьез. Не знают и сами мальчишки, что будет у них впереди… Сторожко (ботинки — под мышкой, чтоб легче дозор обойти) — пусть мамы и папы ругают и стынет забытый обед, — к «противнику» в тыл проникая в предчувствии скорых побед, фанерные пистолеты за пояс привычно заткнув, мальчишки уходят в разведку, по книжкам играя в войну. II «…Как раз и придете к рассвету!.. Да зря не рискуйте!.. Пора…» Мальчишки уходят в разведку. Но это уже не игра: мальчишки уходят в разведку, в ночи не видны, не слышны… Второе военное лето идет по дорогам страны. Мальчишки про игры забыли, себе прибавляя года: с чужими крестами на крыльях чужие ревут эскадрильи, родные бомбят города… И танки с крестами на башнях российские топчут хлеба… И так это горько и страшно, что тут не до школьных забав. Но страх твою храбрость не сломит и горю ты воли не дашь, покуда враги в твоем доме кровавый справляют шабаш, — покуда не просто Победу увидеть за долгой войной. …Мальчишки уходят в разведку. Остались свои за спиной. Так тихо! — как будто на свете и нету войны никакой. Пожары зарницами светят на том берегу, за рекой. Там город, где пели (а если привиделось это во сне?) свои пионерские песни… играли в войну по весне… Как много — всего и не вспомнишь — там было! От дружб и до драк… Веселый ты город, Воронеж!.. …Теперь в этом городе — враг. И все, что узнал, до рассвета ты должен к своим принести… Мальчишки уходят в разведку, хоть могут назад не прийти… Река их чуть-чуть покачала, тела обнимая, волна, как в мирные дни, зажурчала — и снова кругом тишина. А вот и окраина — город… Изрытый обстрелом асфальт… И вдруг — до нелепости скоро — все рушится с окриком: «Хальт!!!» И Юрка, в ворота ныряя, кричит тебе: «Костя, беги!..» Но выстрелы тишь разрывают, и гулко гремят сапоги, — и путь к отступленью отрезан, и поздняя мысль: «Не везет… Вдвоем не уйти — бесполезно…» Так пусть хоть один — да уйдет!!! Допросы… И хочешь не хочешь — не спрячешь нечаянных слез, коль град полновесных пощечин несет тебе каждый допрос. И все ж, вытирая угрюмо подушки раздувшихся щек, так славно украдкой подумать; «А все-таки Юрка утек!..» Молчанье — ответ на побои. И — сквозь оглушающий щелк пощечин — в душе озорное прорвется: «А Юрка… ушел!..» Ушел — да не вдруг… Ты не знаешь, что месяц-другой — и в бою, в разведку опять собираясь, он голову сложит свою и в мертвые будет на годы зачислен… Но время придет — он в памяти верной народа, назло всем смертям, оживет! Чтоб завтрашних дней пионерам, готовым в разведку уйти, остаться навечно примером идущего впереди. Так — будет!.. А ты и не знаешь — сидишь без надежд на побег, часы и минуты считаешь, что жить остается тебе… Но и над могилою даже, когда автоматы — в лицо, ты слезы упрямо размажешь, а все же ни слова не скажешь — боец умирает бойцом! …А ночью, очнувшись в кромешной, безмолвьем пугающей мгле, не сразу поймешь, ты, конечно, — на небе ли ты, на земле? Но вспомнится: Юрка… разведка… «Да зря не рискуйте!..» Расстрел… Успеть бы уйти до рассвета… «А все-таки я уцелел!» Смешается кровь со слезами, с надеждою — страх, пополам, покуда, теряя сознанье, ты будешь ползти в этой яме по мертвым остывшим телам. Так больно, что, кажется, — нету ни сил, ни желанья терпеть… Успеть бы к своим до рассвета. Успеть бы!.. Успеть бы!.. Ус…петь… Все будет: разбитые ноги — хоть плачь! — тяжелее свинца… И страх, что у этой дороги, наверно, не будет конца, — и радостный миг возвращенья и крепкие руки друзей! И будут недели леченья в тылу, и заботы врачей, и бегство с мечтою заветной (одна у мальчишек она) на фронт: поскорее — в разведку! Чтоб завтра добиться победы, сегодня разведка нужна. Все помним мы — в нас не остыли великие эти года. Жаль только — уже позабыли о них кое-где господа. А надо б им взять на заметку: с землею, где — взрослым под стать — мальчишки уходят в разведку, — вовеки им не совладать! III Разведка, разведка, разведка… Команда короткая: «Взлет!» — и мчится в космических недрах корабль под названьем «Восход». Легко затеряться в пустыне, что неба ночного черней… Но три космонавта в кабине спокойны на вахте своей. Следит за полетом, волнуясь, и слушает жадно Земля — уверенно в Центр рапортует пилот-командир корабля: «Идем по программе. До скорой!..» И каждую из передач «У всех самочувствие в норме!» — закончит улыбкою врач. А третий… Вглядись-ка поближе (узнать через годы хитро!): да, третий — тот самый мальчишка, расстрелянный в сорок втором! он, правда, постарше сегодня: блестит на висках седина (расстрел — не сюрприз новогодний и тоже не праздник — война)… О чем он задумался, третий, листая молчком бортжурнал? — О том, как тогда, на рассвете, со смертью в пятнашки играл?.. О том, что могло бы — и хуже? Могло бы… Но вот — пронесло («а многим — да Юрке тому же — отчаянно не повезло»)… О том, что опять он — в разведке? За тех, кто не смог. Не дожил («какая же — та или эта труднее? Попробуй, реши…») За Павлова Юрку, чей тезка, «Восход» провожавший в полет, шел первым разведчиком в космос («а сколько их завтра уйдет!»)… * * Разведка, разведка! Разведка, ты — детства мечта моего… Прекрасное слово — разведка! В чем смысл настоящий его? Не только приблизить победу, умело пробравшись к врагу, — земные богатства разведать, на поиски канув в тайгу. Не от тридевятого царства искать золотые ключи — от тяжких недугов лекарства найти как находят врачи, растениевод неуемный — пшеницы невиданный сорт, настойчивые астрономы — мелькнувший в ночи метеор… Разведка — все та же работа! — По трассам рабочих орбит летят в облаках самолеты, плывут по морям теплоходы, по кручам идут вездеходы, вгрызаются буры в гранит, уносятся к звездам ракеты, космические корабли, и вся наша жизнь есть разведка великого завтра Земли! А.Гринько Юные связисты из Тима винцовые, набухшие влагой тучи тяжело плыли почти над самой землей. Они группировались где-то далеко на западе, за той условной чертой, которую называют горизонтом. Именно туда, к горизонту, был устремлен взор Вити Черткова. Еще два часа тому назад там ничего не было. Теперь невозможно было отделить небо от земли — то и другое было черным-черно. Из этой черной бездны и выплывали тучи. Постепенно приближаясь, они становились то синими, то серыми с желтоватым оттенком. На некоторых временами возникали беловатые пятна. Но не игра оттенков привлекала внимание мальчика. Тучи несли с собой непонятный, доселе неслышанный Витей гул. Он возникал тоже где-то за горизонтом, может быть у самого Курска, и вместе с тучами медленно надвигался на него, Витю Черткова, такого маленького и беспомощного перед этим грозным явлением. На город надвигался многоголосый гул орудии. Где-то там, за горизонтом, снаряды и бомбы рвали в клочья землю, прокладывал фашистским солдатам путь на восток. И было ясно, что как раз на этом пути стоит город Тим. Небольшой и уютный, он расставил свои белостенные домики на самом высоком холме Среднерусской возвышенности, окруженном с трех сторон глубокими балками с крутыми откосами. Со стороны город казался игрушечным, сказочным. За эту сказочность, за уютность и красивый окружающий ландшафт Витя очень любил Тим. А еще за то, что родился и жил в нем. Только что же это происходит с родным городом? Он дрожит мелкой дрожью, временами даже колеблется. Кажется, кто-то огромный и страшный, притаившийся под землей, пытается сорвать холм со своего места, трясет Тим. В предвидении неотвратимой беды жители покидали насиженные места. Подводы и грузовики увозили на восток женщин и детей, имущество и документы учреждений. Мимо районной конторы связи, около которой стоял Витя и радиотехник Переверзев, шли толпы беженцев. Молчаливые, хмурые, они с тревогой оглядывались на запад и спешили уйти подальше от города. — А мы, Николай Григорьевич, когда будем уезжать? — спросил Витя Переверзева. Техник повернулся к четырнадцатилетнему монтеру-электрику, глянул сверху в его широко раскрытые серые глаза, положил руку на плечо подростка и спокойно ответил: — А мы, Витя, пока останемся. Будем при своем деле до последней возможности. — А потом? — Потом взорвем аппаратуру и тоже подадимся на восток. Новость была настолько потрясающей, что Витя уже не мог стоять на месте. Позабыв обо всем на свете, он рванулся к двери, сломя голову вбежал в комнату, где сидели притихшие ребята — такие же подростки, как Чертков. Сперва никто не поверил в сообщение Вити. Все с минуты на минуту ждали приказа на эвакуацию, готовились демонтировать радиоузел и телефонную станцию, упаковывать ящики. И вот тебе на, взрывать аппаратуру! — Ты, Виктор, понимаешь, что говоришь? — крикнула в сердцах самая старшая из присутствующих телефонистка Аня Локтионова. — Да Николай Григорьевич за каждый винтик, за каждую кнопочку строго с нас спрашивал. Аня знала что говорила. Переверзев долго и упорно добивался нового оборудования для радиоузла. Накануне войны его хлопоты увенчались успехом. Весь район радовался, когда заработал новый радиоузел. Тогда многие пытались устроиться на работу в контору связи, но Переверзев не всякому доверял свое детище, придирчиво отбирал помощников. В те дни ни Витя Чертков, ни кто-либо из его сверстников не мог и думать о работе на районном радиоузле. Но начавшаяся война внесла свои поправки. Опытные мастера ушли на фронт, и Николаю Григорьевичу пришлось комплектовать новый коллектив из школьников. Переверзев, как и раньше, был придирчив. Он зачислял в штат самых любознательных и трудолюбивых ребят, кропотливо учил их. И добился своего. Ребята стали неплохими специалистами. Телефонная станция и радиоузел работали без перебоев. Люди даже забыли, что с этим серьезным делом управляются мальчишки и девчонки. И удивляться этому не приходилось. В суровую военную пору подросткам многое доверяли. И они гордились этим, трудились усердно, по-взрослому. И вот теперь всему пришел конец. Вошедший в комнату Переверзев подтвердил сказанное Витей. Уничтожение аппаратуры было суровой необходимостью военного времени. Во время этого невеселого разговора на радиоузел заглянул командир 160-й стрелковой дивизии полковник М. Б. Анашкин. Он объезжал город, который предстояло оборонять его полкам. Николай Григорьевич показал комдиву письменное распоряжение районного начальства, посетовал, что придется взрывать ценное оборудование. — Но ведь оно может пригодиться в другом районе страны, — стал доказывать Переверзев. — Может быть, вы дадите транспорт для эвакуации оборудования? Мы быстро разберем и упакуем аппаратуру. Груз пусть идет на восток, а меня с ребятами возьмите к себе. Говорят, на фронте очень нужны связисты. — Без связистов много не навоюешь, — отозвался полковник. Он внимательно осматривал оборудование узла связи, что-то прикидывал, о чем-то размышлял. — Вот что, парень, — сказал он некоторое время спустя, — аппаратуру мы фашистам не оставим. И без того они много нахапали. И взрывать не будем, не так уж мы богаты теперь. Вот вам приказ: оставайтесь на месте, позаботьтесь, чтобы радио и другая связь работали, как часы. В нужный момент выделю транспорт и позабочусь об эвакуации оборудования в глубь страны. А вас с ребятами возьму потом к себе, нам связисты нужны. Обрадованные таким оборотом дела, ребята повеселели. Снова заговорили умолкшие было репродукторы, застучали телеграфные ключи, зазвонили телефоны. Молодых связистов не смущало то обстоятельство, что им приходилось работать в непосредственной близости от фронта. Они гордились, что по их проводам, подключенным к армейской сети, передаются боевые распоряжения. Уже от того, что голос их громкоговорителей доносится до солдатских окопов, ребята сами чувствовали себя солдатами. А обстановка на фронте с каждым днем осложнялась. Овладев Курском 2 ноября, фашисты нацелились на Щигры, Тим, Солнцево. Гром орудий слышался все отчетливее. И вдруг из Москвы пришла потрясающая новость: 6 ноября состоялось торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Октября, а на другой день традиционный парад войск на Красной площади. Связисты первыми узнали об этом и сейчас же оповестили жителей района и войска, обороняющие его. Ретрансляционная сеть действовала отлично, разнося людям вдохновляющее слово партии. Юные связисты воспряли духом. — Раз такое дело, — сказал Витя Чертков, обводя присутствующих радостным взглядом, — то нам спокойно можно оставаться на месте. — Вот бы здорово было! — воскликнул Петя Аблаухов. — Наши вернутся из эвакуации, а у нас связь в полном порядке — слушай радио, звони, куда хочешь, посылай телеграммы… Однако демонтировать узел связи все же пришлось. Вечером 8 ноября громкоговорители в последний раз прогремели песней «Вставай, страна огромная» и замолкли. По приказу полковника Анашкина связисты снимали аппаратуру, упаковывали ее б ящики. Через день оборудование было уже за пределами Курской области. Оставшуюся аппаратуру — 2 коммутатора, 55 телефонных и 2 телеграфных аппарата, 10 радиоприемников, 25 километров кабеля — принял под расписку начальник связи дивизии майор Н. М. Леонов. Телефонистка Аня Локтионова, радиомеханик Саша Логунов, моторист Петя Аблаухов, монтер Витя Чертков и другие ребята вместе с Н. Г. Переверзевым влились в ряды 176-го отдельного батальона связи 160-й стрелковой дивизии. В то время в части и подразделения дивизии полковника М. Б. Анашкина пришло много тимчан. Все горели желанием с оружием в руках защищать от фашистов землю, на которой родились и выросли. Среди новичков было много подростков. Много юных тимчан оказалось и в батальоне связи. Всех их направляли в распоряжение Н. Г. Переверзева, который теперь имел звание техник-лейтенанта и командовал учебным взводом. Учебное подразделение на фронте — это не то, что в тылу. Здесь нет оборудованных учебными пособиями классов, мебели. Здесь занятия проходят в самых неподходящих местах — в разрушенном доме или сарае, в овраге или воронке от бомбы, а то и просто на ходу. Взвод Н. Г. Переверзева был таким же боевым подразделением, как и другие. Юные связисты участвовали в прокладке линий связи между полками, батальонами и ротами, тянули кабель от огневых позиций батарей к наблюдательным пунктам, дежурили ни пунктах связи, устраняли повреждения на линии, заменяли выбывших из строя бойцов-телефонистов и радистов. Командиры не раз хвалили за расторопность и смекалку Витю Черткова и Петю Аблаухова. Однажды они особенно отличились: во время жестокой бомбежки сумели отыскать обрывы на линии и быстро связать концы проводов. Когда линия фронта стабилизировалась восточнее реки Кшень, учебный взвод получил возможность больше уделять внимания теоретическим занятиям. Под руководством своего опытного учителя ребята старались глубже познать дело. 18 декабря 1941 года началось наступление наших войск. 160-я дивизия за первый день наступления продвинулась на двадцать километров и освободила много населенных пунктов. Вскоре был освобожден и город Тим. Но теперь он был неузнаваем. Ни конторы связи, ни других зданий районных учреждении не было. Были сожжены и разрушены многие жилые дома. Где родные, что с ними, ребята не знали. Кого-то расстреляли фашисты, кого-то угнали на каторгу в Германию, кто-то погиб от бомб и снарядов. На пепелищах родного города ребята поклялись не выпускать из рук оружия до тех пор, пока враг не будет уничтожен. И снова потекли дни напряженной боевой жизни. Часть ребят, успешно закончив курс обучения, уходила в подразделения связи полков и батальонов дивизии. На их место в учебный взвод Н. Г. Переверзева приходили подростки из Тимского, Щигровского, Солнцевского и других прифронтовых районов Курской области. До конца июня 1942 года фронт стоял у восточных границ Курской области. Учебный взвод Н. Г. Переверзева располагался на живописном берегу реки Тим у села Успенки. 28 июня фронт пришел в движение. Началось новое летнее наступление гитлеровских полчищ. Под их натиском наши войска вынуждены были отступать. Построился, готовый к трудному маршу, и взвод Переверзева. На левом фланге взвода стояло тринадцать подростков, самому старшему из которых едва исполнилось пятнадцать лет. Все они потеряли родителей, все с гордостью называли себя курсантами. Крепко сжимая детскими руками карабины, они были готовы к любым испытаниям. Когда взвод вышел на окраину села, последний в строю курсант самый младший по возрасту и самый маленький по росту, Ваня Коваленко, обернулся и звонко крикнул: — Мы еще вернемся назад, Успенка! Сперва ребята шагали бодро. Но прошел час, другой, третий. Темп движения снижался и снижался. Все тяжелее давил на плечи вещевой мешок. Сильнее врезался в тело ремень карабина. А привала не было. Привала делать нельзя, можно оказаться в окружении. И ребята шагают, шагают, шагают. Жара. Фляги давно опустели. Лечь бы на обочину дороги, отдохнуть. Но нет, надо шагать. Ведь они, юные связисты, почти настоящие солдаты. Во всяком случае они сами считают себя такими. Значит, держись бодрее, не хнычь, не жалуйся на трудности. — Курсанты, не вешать носа! Это голос Вани Коваленко. На его потном лице грязные разводы, пилотка сдвинута на затылок, весь он какой-то растрепанный, как воробышек, побывавший в переделке, но шагает весело и подбадривает уставших товарищей. День клонился к вечеру. Пройдено без малого семьдесят километров. На пути Горшечное. Кажется, опасность миновала. Переверзев подумывал о том, где бы сделать остановку на ночь. Ребята настолько вымотались, что вряд ли способны двигаться дальше. И в этот момент над колонной раздался истошный крик: — Воздух! Тревожный сигнал тут же повторило еще несколько голосов. Над головой нарастал гул авиационных моторов. Люди бросились в стороны от дороги. Только подводы с женщинами и детьми остались на месте. Повозки сгрудились, сцепились друг с другом, никак не могут разъехаться. А бомбардировщики уже разворачиваются на боевой курс, из них вот-вот посыплются бомбы. — По самолетам! Залпом! Это голос Переверзева. Его взвод уже залег в кювете, приготовился к открытию огня. Загремели выстрелы. Вслед за взводом курсантов открыли огонь по снижающимся самолетам бойцы других подразделений. Один из «юнкерсов» так и не вышел из пике. Он врезался в землю неподалеку от дороги. Взрыв огромной силы потряс окрестности. Обрадованные успехом, ребята усилили огонь. Самолеты опасались снижаться, бомбили с большой высоты и неточно, И хотя все они нацеливали удары на подводы, попасть в них не сумели. Женщины и дети были спасены. Как убитые спали в эту ночь связисты. Спали прямо на земле в небольшом садочке. А на рассвете снова тронулись в путь. За три дня они прошли почти три сотни километров. Вот и Дон. На переправе у Семилук столпотворение. В воздухе ревут моторы, на земле рвутся бомбы. Мост скособочился. По нему спешат уйти на левый берег машины, повозки, бойцы, беженцы. В этой неразберихе курсанты-связисты не растерялись, не отстали от командира. Всем составом они миновали опасное место и строем зашагали к Воронежу. Однако вскоре силы окончательно покинули ребят. Длинный путь, большое нервное напряжение, особенно на переправе, взяли свое. Пришлось сделать привал, И вдруг Переверзев увидел грузовик с дивизионным бортовым знаком, остановил его. Машина была доверху загружена каким-то имуществом, но капитан, сидевший в кабине рядом с шофером, согласился подвезти курсантов до штаба дивизии. Ребята, помогая друг другу, стали забираться в кузов. В этот момент налетели немецкие самолеты. Вокруг все загрохотало, затрещало. Когда пыль рассеялась, ребята стали искать друг друга. Ваня Коваленко был убит осколком бомбы. Переверзев получил ранение и контузию. Курсанты похоронили Ваню, отправили с попутной санитарной машиной в медсанбат Николая Григорьевича, а сами двинулись в Воронеж. На этом и закончил свое существование учебный взвод батальона связи. Потеряв командира, курсанты присоединились к подразделениям разных частей дивизии, некоторые вообще оказались в других соединениях. В те дни на берегах Дона образовывалась новая линия обороны, шло большое передвижение частей, и трудно было разобраться, где теперь сосредоточилась родная дивизия. — Прошло много лет, — вспоминает офицер запаса Н. Г. Переверзев. — Срок немалый, а в моей памяти часто оживают озорные лица ребят, их горящие глаза, возбужденные голоса. И во всем этом чувствовалась радость жизни, безграничная любовь к Родине, священная ненависть к ее врагам. Такими я их запомнил на всю жизнь. Как обидно, что в суматохе военных лет выветрились из памяти фамилии и имена многих курсантов. А ведь они, эти ребята, были настоящими героями, смелыми солдатами. Уверен, что многие из них не раз прославились на поле боя и заслужили правительственные награды. Жаль, что я не знаю об их ратных подвигах. Да, в кутерьме войны затерялись следы многих героев. Но вот, изучая архивные документы 160-й стрелковой дивизии, я вдруг обнаружил, что в 443-м полку во время боев на Урывском плацдарме отличились связисты двенадцатилетний Ваня Сорокин и четырнадцатилетний Ваня Мишин. Всего две строчки архивного документа. Сухо и буднично они зафиксировали факт. Но я уже понял, что речь идет о тех самых ребятах из курсантского взвода Н. Г. Переверзева. Догадку вскоре подтвердил бывший начальник штаба полка А. С. Луговской. Он сообщил, что оба Вани родом из какого-то села, расположенного около станции Кшень. Александр Семенович описал некоторые события из боевой жизни юных связистов. В один из августовских дней, когда 3-й стрелковый батальон вел бой за село Урыв на правом берегу Дона, оборвалась связь. Без нее штаб полка не мог обеспечить артиллерийскую поддержку наступающим ротам. На узле связи в этот момент не оказалось бойцов, все ушли на проверку линий. Юные воины Сорокин и Мишин поняли, что настал их черед. Не дожидаясь приказа, они молча вскинули за спину катушки с кабелем и бросились на поиски повреждения. Чем ближе к переднему краю, тем сильнее огонь врага. Рядом рвались мины и снаряды, но ребята продолжали бежать вдоль линии. Они уже умели по звуку угадывать место вероятного разрыва снаряда или мины и поэтому не кланялись каждому разрыву. А когда надо, ничком бросались на землю, держа в руке нить провода. Переправу через Дон бомбили. Связисты бегом проскочили ее. Обрыв был обнаружен на той стороне Дона неподалеку от моста. Взрывом унесло невесть куда три десятка метров провода. Отмотав с катушек нужный кусок, ребята срастили кабель. И вот уже Ваня Сорокин, подключив аппарат к отремонтированной линии, докладывает в штаб: — Товарищ капитан, связь с плацдармом восстановлена! — Молодцы, можете возвращаться назад, — сказал в ответ Луговской. По его приказу артиллеристы тут же открыли огонь по врагу. Однако связисты не спешили покидать район переправы. Обстрел ее продолжался, в любую минуту кабель опять мог быть поврежден. — Лучше подождем, пока фашисты угомонятся, — рассудительно сказал Ваня Мишин. Укрывшись в воронке, ребята ждали конца артобстрела и в то же время думали, как бы надежнее обеспечить связь штаба с плацдармом. Первым интересную мысль высказал Ваня Сорокин. Поскольку переправа все время находится под обстрелом, то линии связи постоянно находятся в опасности. А раз так, надо отодвинуть линию связи от моста лучше всего вниз по течению реки, где место прикрыто высотой и куда меньше падает снарядов и бомб. Обсудив все как следует, Сорокин и Мишин приступили к делу. На утлой дырявой лодчонке они протянули через реку кабель, хорошо закрепили и замаскировали его. Потом подсоединили провод к главной магистральной линии. С этого времени связь между берегами стала более устойчивой. Потом, когда уже весь полк был на Урывском плацдарме, юным связистам пришлось обеспечивать связь между подразделениями непосредственно на переднем крае. Словно юркие ящерицы, они ловко проползали по самым опасным участкам, находили обрывы, устраняли повреждения. Здесь ребята подружились с разведчиками и не раз вместе с ними пробирались в тыл врага. «Много добрых дел было на счету этих юных фронтовиков, — читаем в письме А. С. Луговского. — Всех случаев не перечтешь. Днем и ночью вместе с закаленными в боях солдатами они несли тяжелую фронтовую ношу на своих детских плечах и никогда не жаловались на трудности. Этого нельзя забыть. Где сейчас эти славные ребята, как сложилась их дальнейшая судьба?» Этими вопросами я и заканчиваю свое повествование о юных связистах-курянах. Никого из них мне до сих пор не удалось разыскать. Может быть, кому-то из читателей посчастливится больше. Может быть, объявится Витя Чертков, Аня Локтионова, Петя Аблаухов, Ваня Сорокин, Ваня Мишин, другие ребята из курсантского взвода, их юные товарищи по оружию. И тогда можно будет познакомиться с новыми, еще неизвестными страницами фронтовой жизни маленьких связистов. Р. Литвинов Ценой собственной жизни ного легенд хранит Кавказ. Одни из этих легенд корнями уходят в седую глубь веков, другие родились в наши дни. В 1942 году отроги Главного Кавказского хребта стали полем жесточайшей битвы наших воинов с отборными гитлеровскими альпийскими стрелками. День и ночь в течение нескольких месяцев гремело сражение на заснеженных перевалах и заоблачных вершинах. Отзвуки этой битвы доносились до притаившихся на склонах горных селений. Спрашивали детишки своих седобородых прадедов и дедов, что это так страшно гудит в горах, и слышали в ответ: — То среди вечных снегов и черных скал чудо-богатыри в шлемах с красными звездами бьются не на жизнь, а на смерть с многоголовыми чудовищами. Отгремели сражения Великой Отечественной войны. Казалось, время навсегда скрыло от последующих поколений имена тех чудо-богатырей, которые в сорок втором сражались среди вечных снегов и черных скал, преградив собою путь гитлеровцам в Закавказье! И остались навеки в легендах те чудо-богатыри безымянными. Но нет, не могло быть такого. Десятилетия, века прошли бы, а все равно горы и ледники вернули бы людям имена героев, раскрыли бы свои тайны. …Это случилось 21 сентября 1962 года в горах Карачаево-Черкесии. Чабан Кочкаров увидел, как несколько овец отбились от стада и стали быстро подниматься вверх по склону хребта. Чабан поспешил за овцами. И когда он поднялся на самую вершину хребта и глянул на его противоположный склон, то невольно отпрянул назад: прямо перед ним в вырубленных во льду окопах лежали воины. Многие сжимали в руках оружие. Вокруг валялась военная амуниция. Казалось, бойцы прилегли отдохнуть после жаркого боя, да так и остались лежать среди белого безмолвия. «Уж не те ли это чудо-богатыри, о которых рассказывали когда-то седобородые старцы?» — подумал Кочкаров. Чабан поспешил в селение и о своей страшной находке рассказал председателю местного Совета, тот немедленно сообщил в Зеленчукское отделение милиции. Через пять дней на Марухский ледник так называлось то место — поднялась представительная комиссия: военные специалисты, врачи-эксперты, альпинисты, журналисты. В карманах одежды погибших бойцов, в их личных вещах были найдены партийные и комсомольские билеты, красноармейские книжки, письма, фотографии. Были восстановлены имена многих из тех, кто сражался и погиб на Марухском перевале. Так горы начали отдавать людям хранимую ими двадцать лет тайну. Останки бойцов были перенесены в станицу Зеленчукскую и с воинскими почестями похоронены. Они сражались рядом — русские и украинцы, белорусы и грузины, армяне и азербайджанцы, дагестанцы, башкиры, осетины, черкесы и другие представители братских советских народов. Многие из них были ранены, и кровь русского смешивалась с кровью грузина… Пожалуй, нет такой области в Советском Союзе, уроженцы которой не участвовали в обороне Кавказских перевалов в годы Отечественной войны. Среди тех, кто сражался на заоблачных высотах, был и воронежец Николай Полянский. Ныне о защитниках перевалов известно многое. О них рассказывают телевизионные фильмы, газетные очерки, книги. Но, пожалуй, лучшими можно считать книги В. Гнеушева и А. Попутько «Тайна Марухского ледника» и «Дыхание лавин». И в первой и во второй упоминается имя маленького солдата Коли Полянского, рассказывается о его короткой жизни и героической смерти, говорится о том советском офицере, которого Коля спас ценой собственной жизни. Судьба Николая Полянского заинтересовала меня. Захотелось как можно больше узнать о нем. И я начал поиски. Прежде всего надо было найти того офицера, которого Полянский спас. Поиски были долгими. Из архивов и различных учреждений Министерства обороны СССР приходили короткие ответы: «Сведениями не располагаем», «Адрес неизвестен». Казалось, поиски зашли в тупик. И вдруг приходит письмо из Главного управления кадров Министерства обороны СССР: «По данным управления кадров, капитан запаса Рогачев Иван Николаевич в 1967 году проживал в г. Вознесенске Николаевской области». Там ли он живет сейчас, ведь столько лет прошло? Срочно делаю запрос в милицию города Вознесенска, и через несколько дней держу в руках небольшую адресную справку с точным адресом И. Н. Рогачева. А вскоре пришло письмо и от разыскиваемого мною человека. Оно, а также некоторые другие документы и помогли восстановить события тридцатилетней давности, рассказать о воронежском пареньке Коле Полянском, ставшем в суровые дни войны воином. ДОРОГА К ФРОНТУ Эшелон стремительно шел вперед, изредка приветствуя резкими гудками встречные полустанки и разъезды. Колеса мерно выстукивали свою бесконечную дробь, наматывая на чугунные тела километр за километром. Бойцы, пристроившись у открытых дверей теплушек, молча смотрели на проносившиеся мимо поля, перелески, поселки. — И до чего же широки воронежские просторы, — тихо проговорил кто-то из красноармейцев. Эшелон стал замедлять свой бег. С трудом гася скорость, тяжело заскрипели буфера. — Что за остановка? — послышалось с нар. — Семафор закрыт. Значит, скоро и станция. Стояли у семафора недолго, минуты три-четыре.. Затем гудок паровоза разорвал застоявшуюся было тишину, вагоны дернулись, лязгнули своими железными суставами. Засопел локомотив, сдвигая с места длинную вереницу теплушек. Вот и станция. Сколько их уже осталось позади, исковерканных тонными немецкими бомбами, с зияющими закопченными глазницами вместо окон в полуразрушенных зданиях вокзалов, с лежащими вдоль откосов скелетами сгоревших вагонов. И все же станции не производили впечатление мертвых. Они жили, жили своей особой жизнью. Жила и эта станция. Слышались сдержанные гудки паровозов, по израненному перрону хозяином ходил дежурный по станции, неторопливо прохаживался военный патруль, у маленькой пристройки с броской надписью «Кипяток» клубилась людская очередь. Только что прибывший эшелон остановился прямо напротив иссеченного осколками вокзала. Сержант, помощник командира взвода, обратился к рядом стоящему бойцу: — Прочти, что за станция. У тебя глаз острее моего. — Поворино, товарищ сержант! К теплушке подбежал затянутый в ремни лейтенант — взводный. — Кому купить что — мигом! Стоим не более десяти минут. Бойцы как горох посыпались на перрон. Их вмиг обступили женщины. Одни предлагали попить молочка, другие — отведать молодой картошки. Начались расспросы: нет ли среди прибывших такого-то или такого. Каждая надеялась встретить мужа, брата, сына. Долго в Поворино задерживаться было нельзя. Узловая станция все время привлекала к себе внимание гитлеровского командования: над ней день и ночь висели десятки самолетов с черными крестами на крыльях. Прозвучал сигнал к отправлению. Вдоль эшелона понеслось: — По вагонам! Поезд тронулся. Помощник командира взвода поинтересовался у дневального, все ли бойцы успели сесть, не отстал ли кто. — Наоборот, товарищ сержант, не только никто не отстал, а еще прибавление в нашем вагоне, — и он вывел на середину теплушки упиравшегося мальчишку лет тринадцати-четырнадцати. — Кто ты такой и куда собрался? — строго спросил сержант. Мальчик несколько секунд молча смотрел из-под белокурых вихров на стоявших вокруг него военных, а затем четко произнес: — Я Николай Полянский. Еду на фронт бить фашистов. Бойцы заулыбались. — Не до смеха здесь, товарищи бойцы. Война не место для детских забав. Так что рано тебе на фронт, Николай Полянский. — И все же я должен быть на фронте. Должен. И буду, — твердо сказал Коля. Все поняли, что не детская шалость толкнула мальчика на такой шаг, а нечто большее. И Коля рассказал о себе. Коротенький был этот рассказ, ведь жизненный путь мальчика измерялся неполными четырнадцатью годами. …Жила в одном из воронежских поселков семья Полянских: мать, отец и двое детей — Коля и Вера. Хорошо жила, дружно. Грянула война. С первых же дней отец ушел на фронт и вскоре погиб в жаркой схватке с фашистскими захватчиками. Не выдержала этого мать, слегла, а к зиме сорок второго года и ее не стало. И остались сиротами Коля и Вера. Когда фронт вплотную приблизился к родным Колиным местам, мальчик твердо решил идти на фронт мстить за погибшего отца, за рано умершую мать, за сестру Веру. Несколько раз пытался он сесть в проходившие на фронт воинские эшелоны. Не удавалось. Повезло вот только теперь. Молчали бойцы, молчал сержант. Наконец он прервал затянувшуюся паузу: — Значит, твердо решил — на фронт? А может, лучше в детдом да учиться? — Нет. Только на фронт, — в голосе мальчика послышались упрямые нотки. — И все же рано тебе, сынок, воевать. — Помощник командира взвода погладил своей большой шершавой ладонью непослушные вихры мальчика. — Так что на ближайшей остановке мы тебя пересадим на встречный поезд и поедешь ты назад в свое Поворино. А за отца и мать мы отомстим. Но нескоро наступила эта первая остановка. Шел тяжелый для нашей страны сорок второй год. На юге, левом фланге протянувшегося на тысячи километров фронта, назревали большие события. Советское командование подтягивало туда значительные силы. Почти без остановок спешили к этому участку фронта эшелоны с войсками и техникой. Эшелон, в котором находился Коля, проносился через разъезды, полустанки и станции. Общительный мальчик быстро подружился со всеми бойцами взвода. Его присутствие напоминало им о доме, о родных и близких. Но если вначале солдаты относились к нему как к ребенку, то после одной бомбежки, когда Коля не убежал в укрытие, а помог раненому бойцу выбраться из-под обломков вагона, они приняли его в свою боевую семью как равного. В августе 1942 года военная тропа привела Николая Полянского в Закавказье. Он стал солдатом седьмой роты 808-го полка 394-й стрелковой дивизии. НА ГОРНЫХ ПЕРЕВАЛАХ Летом сорок второго года неблагоприятная обстановка сложилась для наших войск на Ростовском направлении. Гитлеровцы, используя преимущества в живой силе и технике, захватили Ростов и, переправившись через Дон, вышли к Краснодару. Фронт вплотную приблизился к Кавказу. Тридцать отборных немецко-фашистских дивизий рвались к богатейшим нефтяным источникам. Вражеским дивизиям противостояли немногочисленные войска Закавказского фронта, которые были сосредоточены в основном на Черноморском побережье. Перевалы Главного Кавказского хребта прикрывали лишь отдельные подразделения наших войск. На заоблачных высотах начались ожесточенные схватки между советскими войсками и вымуштрованными альпийскими стрелками из 49-го горно-стрелкового корпуса гитлеровцев. …Близился рассвет. Темнота шаг за шагом отступала в глубь ущелий. Отчетливее стали вырисовываться громады скал. Их окраска менялась на глазах. Только что черные, они начали сереть, становиться все светлее и светлее, как бы проявляясь на фоне неба. Но в долинах и ущельях все еще господствовала ночь. Ни звука вокруг. И вдруг грохот разрывов потряс застоявшийся за ночь воздух. Залпы горных орудий и минометов следовали один за другим. Им откликалось эхо. Оно переваливало с хребта на хребет, терялось где-то вдали. В стройный ритм залпов ворвался какой-то посторонний шум: это сорванная артиллерийской и минометной стрельбой устремилась вниз снежная лавина. Умолкли орудия и минометы. Теперь отчетливее стали слышны пулеметные и автоматные очереди, винтовочные выстрелы. Порой их заглушали разрывы гранат. Альпийские стрелки бросились в свою очередную атаку. Но стойко защищают наши воины каждый уступ, каждый камень, каждую расселину. Гитлеровцы откатываются назад, оставляя на льду десятки трупов. Наши бойцы знают, что через полчаса атака врага повторится. Нужны боеприпасы, а они на исходе. Успеют ли бойцы специально созданных доставочных групп поднести патроны и гранаты до начала атаки? Вытянулись цепочкой, спешат к защитникам перевалов бойцы групп по доставке боеприпасов. Лямки тяжелого вещмешка глубоко врезаются в плечи. Труден путь в горах. Зачастую тропинка вьется по узкому обледенелому карнизу — с одной стороны отвесная стена, с другой — бездонная пропасть. В любую секунду жди снежного обвала. Чуть зазевался — и угодишь в узкую каменную щель глубиной в несколько десятков метров. Снег слепит глаза, пронзительный ветер проникает до самых костей. Среди тех, кто спешит к защитникам перевалов с тяжелой ношей на плечах, и Коля Полянский. Однажды — было это уже в сентябре сорок второго — после тяжелого перехода бойцы возвратились во второй эшелон. Здесь их встретил молодой офицер, только что назначенный на должность помощника начальника штаба 808-го полка по тылу. Бойцы внимательно приглядывались к новому командиру: каков он, откуда, что за человек? Тревожились напрасно: Иван Николаевич Рогачев оказался человеком что надо. Молодой, но уже с боевым опытом. Окончил пехотное военное училище. Воевал. С боями отходил до самых Кавказских перевалов. Рогачев тоже, в свою очередь, присматривался к бойцам. Особенно его интересовал Полянский: выдержит ли? Ведь подросток еще совсем, а выполняет работу как взрослый. Иван Николаевич даже пытался как-то облегчить жизнь Коли, перевести ка склад, но встретил со стороны мальчика решительное противодействие. Тяжело было Коле, может, вдвойне тяжелее, чем другим солдатам, но он ни за что не хотел уходить из своей группы. Горы не терпят малодушных. За те месяцы, которые мальчик провел здесь, он окреп физически, понял, что такое настоящая мужская дружба: если даже сам погибаешь, все равно должен выручать товарища. Не раз пришлось мальчику лицом к лицу встречаться со смертью. …Группе бойцов в двенадцать человек было дано задание доставить боеприпасы и продовольствие защитникам вершины под названием «Паук». Вытянувшись цепочкой, солдаты двинулись в путь. Не прошли и половину пути, как попали под снежный обвал. Лавина унесла в пропасть десять человек. Двум посчастливилось. Один из них — Коля Полянский. На возвратившихся на командный пункт полка было страшно смотреть: обмундирование изорвано в клочья, лица сплошь в ссадинах. Но прошло немного дней, поджили раны, и вновь Коля и его товарищ несли защитникам перевалов патроны. До января 1943 года участвовал Николай Полянский в высокогорной войне. Врагу не удалось перевалить через Главный Кавказский хребет. Советские полки в январских боях разбили отборные немецкие части и прогнали их с Кавказа. 394-я стрелковая дивизия была отведена с перевалов и после кратковременного отдыха, приняв пополнение, двинулась форсированным маршем в сторону франта вдоль Черноморского побережья. С ходу полки дивизии вступили в бой с гитлеровцами на кубанской земле. В ожесточенных схватках под Горячими Ключами, Абинской, Береговым, Культурным и другими станицами и хуторами Кубани сложили свои головы многие защитники перевалов… Под Миллерово И. Н. Рогачева назначили начальником штаба второго стрелкового батальона 808-го полка. Иван Николаевич взял к себе Колю ординарцем. Капитан Рогачев стал для Полянского не только командиром, но и старшим товарищем. Не один месяц шагали они рядом по суровым дорогам войны, участвовали во многих боях, поровну делили тяготы фронтовой жизни. В каких бы переделках ни пришлось быть Рогачеву, всегда рядом с ним был его верный ординарец. Ничто не может быть крепче фронтовой дружбы. И воронежский паренек доказал это. Ценой своей жизни… 394-я стрелковая дивизия с тяжелыми боями прорывалась к Днепру. К знаменитой реке ока вышла севернее Днепропетровска в районе поселка Карнауховка. Гитлеровское командование решило остановить советские войска на этой водной преграде. Правый берег Днепра, изрезанный многочисленными траншеями, укрепленный дотами и дзотами, был превращен в мощный оборонительный вал. Но уже ничто не могло остановить наступательного порыва наших войск. Форсирование Днепра было вопросом времени. Для этого были созданы штурмовые группы. Командовать одной из них было приказано Рогачеву. В его группе семьдесят пять человек: автоматчики, саперы, связисты. Бойцы бывалые, испытанные во многих сражениях. В ночь с 28 на 29 сентября от левого берега Днепра отвалила целая эскадра всевозможных лодок. В одной из первых — капитан Рогачев, рядом с ним Коля. Лодки плавно скользят по свинцовой глади реки, пробиваясь сквозь легкую дымку тумана. Тихо поскрипывают весла. Молча сидят бойцы. Крепко сжимая автоматы, они всматриваются в занятый врагом берег. Пока тихо, но в любую минуту вражеские наблюдатели могут заметить флотилию, осветить реку ракетами, и тогда нетрудно себе представить, что произойдет. Вот и берег. Звучит команда: «Вперед!». Бойцы бросаются в воду, устремляются к берегу. — Ура! За Родину! — несется над широким Днепром. Захват самого берега прошел сравнительно легко, группа почти не имела потерь, но, когда бойцы ворвались в траншеи, здесь разгорелась ожесточенная рукопашная схватка. Рогачев внимательно следил за ходом боя. Он заметил, что на левом фланге гитлеровцы начали теснить наших бойцов, и поспешил туда. Двигаясь вдоль траншеи, Рогачев не увидел, как один из гитлеровских солдат бросился с бруствера, целясь штыком ему в спину. Все решали доли секунды. Находившийся рядом с капитаном Коля прыгнул навстречу гитлеровцу, принял удар немецкого штыка на себя. Рогачев обернулся, выстрелил в вражеского солдата, но тот уже успел вонзить штык в живот мальчика… Иван Николаевич тяжело переживал смерть своего маленького друга. Многих боевых товарищей потерял он за четыре года войны, но смерть Коли потрясла его. Почти три десятилетия минуло с того печального дня, но время не стерло для Ивана Николаевича горечи потери. — Коля погиб, а я продолжал воевать, и сейчас живу на свете только потому, что он без раздумья отдал за меня свою жизнь. Я и сейчас не могу без слез вспоминать этого юного солдата. Давно отгремели сражения Великой Отечественной войны. Земля излечила свои раны: осыпались, поросли травами окопы и траншеи, на месте разрушенных зданий высятся новые, и только в памяти людской война навсегда оставила свой след. Люди помнят тех, кто отдал свои жизни за их будущее. Не зарастают тропы к священным местам братским солдатским могилам. Жители поселка Каркауховка свято чтут память воинов, погибших при форсировании Днепра в сентябре сорок третьего года. На братской могиле установлен памятник павшим героям. Ежегодно в День Победы здесь проводятся митинги трудящихся поселка с участием бывших воинов, возлагаются венки. Вечная вам слава, павшие воины! Вечная тебе слава, маленький солдат Николай Полянский! Ф. Николаев Егорка — кавалер Ордена Славы  военкомат к капитану Иванову по-военному четко вошел стройный молодой человек. — Прошу поставить на учет, — отрапортовал он, подавая военный билет. Капитан развернул документ и недоверчиво посмотрел на юношу. — Здесь что, описка? — показал он на графу, где в строчке «воинское звание» стояло: сержант. — Никак нет, товарищ капитан. — Не понимаю, — усмехнулся офицер. — Как вы могли быть сержантом, когда вам в сорок четвертом не было еще и одиннадцати лет? Может быть, вы и генералом были? — Генералом не успел, — серьезно ответил юноша, — а вот сержантом так точно был. У меня и награды есть, и гвардейский значок. На стол легли орденская книжка кавалера ордена солдатской Славы третьей степени и пять удостоверений на медали. Но и они не убедили сотрудника военкомата. — Не первый год работаю в военкомате, — ворчал он, разглядывая документы, — сам на фронте был, но чтобы в таком возрасте сержант… Извините. И черной тушью вычеркнул из военного билета запись о пребывании Егора Смирницкого в армии. ТРУДНЫЕ ДНИ В тот день все вокруг казалось черным. И город, дымящийся, скорбный, истерзанный жалами бомб, и небо, страшное, пронзаемое чужими самолетами. Жорка еще не понимал, за что их выгнали из дома — и его, и маму, и Женьку, братишку. Только одно было очевидным: они уходят из Воронежа. Не будет теперь ни дома на улице Каляева, ни другого дома, самого любимого и интересного на свете — Дворца пионеров, куда Жорка мчался, как будто его там медом кормили. Так говорила мама. Ночью, неподалеку от города Александрии Кировоградской области, в небольшой деревеньке Старый Дуб их выгнали из вагонов. Поповых разместили на окраине деревни в белой хатке. Мать забрали работать на свиноферму. Возвращалась она всегда поздно. Приносила кусок черного как уголь хлеба и миску холодной похлебки. Трудные наступили дни. Жорик и Женя бродили по деревне в поисках съестного. Однажды Женя не смог подняться. Напрасно Жорик плакал над ним, уговаривал встать. Вялое, худое, горячее тело брата не слушалось. — Пить, пить, — шептали спекшиеся губы. Жорик нашел консервную банку из-под немецкой тушенки и бросился к пруду, блестевшему за поворотом в запыленных тополях. Зачерпнул воды, попробовал: теплая, грязная. В отчаянии подбежал к немецкому часовому: — Дяденька, дай водички! Там Женька наш умирает! Часовой лениво оттолкнул банку. Появившийся из-за угла офицер поддал ее носком лакированного сапога и спросил у часового, кивая на Жорика: — Чито желайт, дети? — Там брат мой, Женька, — с надеждой выпалил Жорик. — Водички бы ему… Тиф… — Тиф, — протянул офицер, выпучив стальные глаза. — Это нехорошо. Это капут. Пшель, пшель, — и ткнул Жорика сапогом. Удар был несильным, но, падая, Жорик до крови сбил колено о камень. Плача, дохромал до места, где лежал Женька. Его там не было. «Наверно, легче стало и он домой ушел», — подумал Жора и ему одному известными путями вышел на свою улицу. Возле их дома толпились люди. Предчувствуя неладное, Жора спрятался за трухлявое дерево и увидел, как подъехала черная повозка. Он знал ее. На ней куда-то за город вывозили мертвых. Он бросился в толпу, но его схватила какая-то женщина, прижала к себе, оттащила в сторону. Больше Жора ничего не помнил. Закружилась голова, потемнело в глазах и стало все тихо-тихо. Очнулся от острого укола в руку. Открыл глаза. Над ним лицо старика в белом халате. — Потерпи, сынок, — сказал он. — Где Женька? Где мама? — Не разговаривай. Завтра они придут к тебе. Проходили дни — никто не приходил. «Значит, на той черной телеге увезли их, — решил Жора. — Почему меня не увезли с ними?.. И начались для Жоры горькие скитания. Добрые люди подавали ему то картошку, то ломтик хлеба. Как-то Жора очутился возле свинофермы. Там среди взрослых были и ребятишки. «А что если попроситься? — подумал Жорик. — Мне ведь ничего не надо. Есть бы давали да спать где-нибудь». Пожилая женщина выслушала Жорика, вытерла слезы и отвела его к толстому немцу в очках. — Что хотчешь, мальшик? — Возьмите меня работать. — А потшему без родитель? Без мамы потшему? — Умерла она. — Есть хотшешь? — почему-то развеселился немец. — Бутерброд. Хлеб с маслом хочешь? — Хочу. Немец достал из шкафа кусок белого хлеба, а из стола длинную толстую тубу и выдавил из нее густую массу. Жорик проглотил слюну. — На, есть, — строго сказал хозяин. — Все есть, до крошка. Мальчик набросился на хлеб, но тут понял, что намазан он не маслом, а зубной пастой. Она была сладковатой, противной, тягучей. — Надо есть, русский свинья! — заорал немец. — Трусишь? И Жора съел. Все. Без остатка. На ферме жилось получше. Свиньям варили подгороженную картошку, и она была сладкая. Спал Жора на кухне, ка голом полу, подложив под голову маленький кулачок. Однажды на рассвете, когда Жора, как обычно собрался выгнать свиней, до него донесся слабый гул, будто где-то далеко-далеко за лесом били палками по пустым железным бочкам. Все рабочие фермы высыпали на улицу. Выскочил и немец из своего дома. — Наши, — шептали женщины. — Наши идут. У Жоры часто застучало сердце. Захотелось побежать туда, на этот далекий, но долгожданный гул. Вечером, прежде чем пригнать стадо, Жора прибежал на ферму, чтобы узнать, не ушел ли немец. — Не ушел. А вещички, говорят, уже сложил. — Я надумал всех свиней в лес загнать и сбежать, — сказал Жора. — Кабы беды не было, — заволновались женщины. — Перестреляет он нас. — И вы все бегите. — А куда бежать-то? — В город. Там не скоро найдут. — Давай до завтра подождем. — А вдруг они сегодня всех свиней заберут и порежут? Всю ночь на большаке гудели машины. Всю ночь не спал Жора, караулил, не приедут ли немцы за свиньями, а утром, раньше обычного спешно погнал стадо к лесу. Вернулся он на ферму к вечеру. Немцев уже не было. Суровая, мужественная песня плыла над притихшими улицами. Вставай, страна огромная. Вставай на смертный бой… Жорик бросился навстречу солдатам: — Свои! — и залился слезами. — Откуда ты, малец? — Воронежский я… Нас сюда с мамкой и Женькой немцы пригнали. Мамка от тифа умерла, а Женька пропал. Один я остался. Вы меня не бросайте. Я с вами воевать буду. Я все умею. — Ну, ну, — остановил его солдат. — Сначала поешь, вояка. Вон сколько хрюшек пригнал, еще не воевал, а дело какое сделал. Первый раз за все свои скитания Жора вкусно поел из солдатского котелка. ПЕРВЫЙ БОЙ Утром его вызвал комбат Смирницкий. — Значит, воевать хочешь? Славка! — крикнул он кому-то. Вбежал совсем еще молоденький солдат. — Вот, принимай пополнение. Одень, обуй, следи, чтобы кормили. Кто спросит, говори, что Смирницкого брат. Наши родители, мол, умерли, некуда парню податься. — Как зовут тебя, мальчик? — Жорик. — Егор, значит, по-нашему. Всем говори, что ты Егор Васильевич Смирницкий из Тамбова. Понял? — Понял. — Не понял, а так точно, понял, — строго отчеканил комбат и рассмеялся, прижав мальчика к себе. — Везет мне на вас, чертенята. Славку пригрел, теперь тебя. Батя башку снимет. На отдыхе батальон капитана Смирницкого находился меньше недели, а Егорка за это время успел познакомиться чуть ли не со всеми солдатами и офицерами. А самое главное, ему сшили по росту военную форму, добыли пилотку с красной звездочкой, только кирзовые сапоги были великоваты. И стал Егорка солдатом. Правда, на поверке еще не называли его фамилии, но в строй он становился и считал себя взаправдашним воином. А вскоре в штабе батальона произошел такой разговор: — Мальца надо отправить в тыл, — говорил начальник штаба. — Жалко, — возражал капитан Смирницкий. — Никого у него нет, да и к батальону привык. Ну, отправим в тыл. Куда? К кому? — Там пристроят, не беспокойся. — Так-то оно так; но ты видишь, как он старается. — Ты Виталий Васильевич, неисправим. Он ребенок, ему учиться надо, а мы его — под пули. Ты понимаешь это? — Все понимаю. Но, знаешь, прикипел. Как к родному. Запиши его как моего брата Смирницким Егором Васильевичем, и будь что будет. — Смотри, Виталий, чужой жизнью играешь. Опекать Егорку взялся Славка. Он его учил стрелять, бросать гранату. Исходную позицию перед боем батальон занимал ночью. Егорка не отставал от Славы, бежал за ним, пригнувшись, с автоматом на шее. Оружие тянуло вниз, и Егорка держал его почти на руках. Вскочили в траншею. Об опасности не думалось. В голове только одно: не отстать и не растерять гранаты, засунутые под широкий офицерский ремень с портупеей. Траншея извивалась вдоль широкого поля, где когда-то росли пшеница да овес. Справа, совсем рядом, по-хозяйски расположился пожилой солдат дядя Семен со своим противотанковым ружьем и боеприпасами, слева — Митрий, тот, что накормил Егорку в первую ночь. Разговаривали шепотом. Славка показал, как надо разложить гранаты и где укрыться, если начнется артиллерийский обстрел. — Ординарца к комбату! — Славка, к Смирницкому! — не поворачиваясь, передал Митрий. От комбата Славка вернулся быстро. — Ты, Егор, смотри, из траншеи не высовывайся, — строго сказал он. — Комбат сказал: если полезешь, куда тебя не просят, тут же спишет и в тыл отправит, и что я за тебя головой отвечаю. Значит, будешь делать то, что я прикажу. — Слушаюсь! — Так-то вот. На рассвете за дальним леском загрохотали пушки. Над головами зашелестели снаряды, а затем то впереди, то далеко сзади поднялись вихри пыли. — Началось, — проговорил дядя Семен, прилаживая длинный ствол ПТР между двух камней. Егорка не помнил, сколько времени грохотали орудия и рвались снаряды. Он, свернувшись калачиком, лежал на дне траншеи, заткнув уши пальцами. Дрожала земля. Пахло чем-то приторно-сладким. — Танки! — вдруг закричал Славка. Егорка вскочил, протер глаза и, подтянувшись на руках, уперся подбородком в дерн бруствера. Он увидел, как из оврага слева выползло сразу несколько танков. Поднимая пыль, они направлялись прямо на их траншею, на него. — Егорка, ложись! — зло крикнул Славка, поднимая связку гранат. — Семен, — повернулся он к петеэровцу, — бери правого, а мой — левый. Но левый почему-то остановился, завертелся на месте и окутался дымом. — Ого! — закричал Славка. — Сорокапятчики действуют! По первому выстрелил Семен, перезарядил ружье, выстрелил еще. Метрах в двадцати танк задымил. Славка размахнулся и бросил гранаты. От взрыва на глазах расползлась гусеница. — Егорка, — позвал дядя Семен, — не зевай, фашисты удирают. Только тут Егорка вспомнил, что у него есть автомат. Он прицелился и дал очередь. Фашист дернулся и завалился. Прицелился в другого, отползавшего за бугорок. И тот вздрогнул и обмяк. — Есть! — закричал Егорка. В траншее раздалось: «Ура-ра-а!» Батальон поднялся в атаку. Вместе со всеми бежал и Егорка. В захваченной батальоном деревне Славка нашел Егорку. — Ты где был? — накинулся он. — Как где? В атаку ходил. — Не ранен? Ну и молодец. А как ты тех двух фрицев, а? Вот здорово! — А один офицер был, — похвастался Егорка. — Вот, смотри, что я с него снял. — И он подал Славке полевую сумку. Трофей, захваченный Егоркой, — сумку с топографическими картами — передали комбату. Вечером перед строем комбат объявил благодарность рядовому Егору Смирницкому. Тут уж он не растерялся и что было духу крикнул: — Служу Советскому Союзу! НА ПРИВАЛЕ Время давно перевалило за полдень, а кухни все не было. Солдаты в ожидании обеда занимались разными делами — кто чистил автомат, кто писал письмо. Егорка скучал. Писать письма некуда, а автомат он уже почистил. Он бесцельно ходил от одной группы к другой, поглядывая на дорогу, откуда ожидалась кухня. Повозка показалась совсем с другой стороны. И везла ее не та лошадь, к которой все привыкли, а крупная, с лохматыми ногами и подрезанным хвостом. Егорка насторожился. Присмотрелся. — Ух ты, — выдохнул он, — да это ж немец. Бросился к кухне, на ходу изготовил автомат: «Хенде хох!» И очередь в небо. Солдаты повскакали и схватились за оружие. А Егорка, дрожа от возбуждения, бросился к немцу и наставил ствол автомата прямо в живот заблудившемуся фашисту. Пленный оказался не очень осведомленным «языком», но весть о том, как мальчишка пленил немецкого повара, быстро облетела полк. Узнал об этом и командир полка. — Что там у вас случилось? — спросил он по телефону капитана Смирницкого. — Да немецкий повар заблудился, а братишка мой его задержал. — Говорят, стрельба была? — Да, Егорка дал очередь. Егорке комбат сказал: — Наделал ты, брат, шумихи. Сам батя на тебя посмотреть хочет. Смотри у меня, не проговорись, кто ты и откуда. «АНЯ, СПАСИ СЛАВКУ!» В Венгрии под городом Мишкольц батальон Смирницкого поднялся в атаку, ко был прижат к земле пулеметным огнем. Пулемет противника замаскирован так, что трудно определить, откуда он бьет, пули с противным свистом вспарывали землю. — Ага, вот он где, проклятый. Ты, Егорка, тут лежи, а я с ним разделаюсь. — И Славка пополз вперед по склону высотки. Егорка впервые ослушался приказа друга. Пилоткой протер глаза, осмотрелся, закинул за спину автомат и, отстегнув от пояса обе гранаты, быстро заработал локтями и коленками. Каска сползала на глаза. Егорка снял ее. «Потом вернусь, заберу, — подумал он. — Только бы не забыть, она еще пригодится». Казалось, пулемет стрекотал совсем рядом. Егорка чуть приподнял голову и увидел впереди Славку. Он был недвижим и лежал на спине с зажатыми в руках гранатами. Егорка подполз, забрал его гранаты, рывком продвинулся вперед и одну за другой побросал туда, откуда извергалась смерть. Пулемет смолк. И сразу с разных сторон послышалось: «Ура-ра-а!» А Егорку что-то ударило, голова закружилась, и в глазах померкло. Потом сквозь туман он увидел Аню, медсестру. — Аня, — тихо произнес Егорка, — спаси Славку. Он там… Он… В ГОСПИТАЛЕ Очнулся Егорка от боли и сразу все вспомнил. А рядом рокотал густой бас. — Он как сюда попал? — С передовой привезли, — ответил женский голос. — Тоже вояка. — Зажим… тампон… еще тампон… Он чей? Наш? Венгерский? — Он капитана Смирницкого. Звякнуло железо о железо. — Три осколка в такую маленькую голову, гм… а четвертый, у виска, придется оставить, — ворчит хирург. — Пульс? — Нормальный. — Где я? — тихо спросил Егорка. — Ага, ожил. …Забинтованная голова доставляла много неудобств. Сердитый хирург с рыжей, клинышком, бородкой, исподлобья смотрел на Егорку. Его колючий взгляд будто говорил: «Мне и взрослых вдосталь хватает, а тут еще ты…» Перед уходом, оборачиваясь от двери, строго наказывал: — Лежать у меня, не двигаясь. Понятно? Пока было больно Егорка и не двигался, а как стало легче, спросил сестру, курносую, веснушчатую девушку, — далеко ли его увезли от батальона Смирницкого. — Брат он мой старший, нас только двое из всей семьи осталось, — решил разжалобить сестру, — ему нужно сказать, что я жив. Дня через три Егорка получил пакет. В нем оказался шоколад, букварь, короткое письмо от комбата: «Выздоравливай, братишка. Тебя ждет весь батальон. Есть тебе и подарок. Смирницкий». Поправлялся Егорка быстро. Старался чаще попадаться хирургу на глаза, чтобы заметил, что пора его выписывать в часть. Но хирург не торопился и делал вид, что не замечает выздоровевшего мальчишку. Тогда Егорка решил напомнить ему сам. — Опять? На фронт? Нет, мил-человек, поедешь в тыл, к родным, — рассердился хирург. — Некуда мне ехать, — твердо сказал Егорка. — У меня никого нет, кроме брата, капитана Смирницкого. — На фронт я не имею права тебя отправлять. Тоже мне, вояка! — А я убегу, — тихо, но уверенно возразил мальчик. Наверное, доктор понял: и верно, убежит. И разрешил выдать Егорке обмундирование. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ В батальоне Егорку первым увидел Митрий: — Живой, сынок! Схватил в охапку и потащил к солдатам. — Смотрите, кого я принес, — закричал он с порога. Все бросились к Егорке. Хотели было качать, но Митрий загородил его собой. — Человек из госпиталя, сомнете. Капитан Смирницкий, которому Егорка хотел отрапортовать о возвращении, крепко прижал его к себе. — И кто тебе велел лезть в это пекло, мошенник ты этакий. Егорка заплакал. Хорошо, комбат не видел. Он все прижимал его к себе, Егорка незаметно терся мокрыми щеками о его пропыленную гимнастерку. На вечерней поверке капитан Смирницкий вызвал Егорку из строя. Чеканя шаг, Егорка вышел на середину. — Слушайте приказ, — громко объявил капитан. — За уничтожение пулеметной точки противника, обеспечившее успешную атаку батальона и проявленную при этом смелость и находчивость, рядовому Егору Смирницкому присвоено воинское звание «младший сержант». За этот подвиг младший сержант Смирницкий удостоен правительственной награды — ордена Славы третьей степени. — Служу Советскому Союзу! — громко и четко ответил Егорка. Комбат приколол серебряную звезду к груди Егорки. Ему хотелось кричать, прыгать от радости, но, вовремя вспомнив, что он солдат, а не мальчишка, степенно встал в строй. Ночевал Егорка в домике, где поселился комбат. Вечером они пили чай, и комбат рассказал, как погиб Славка. — Его скосил немец, которого ты потом уничтожил, Аню тоже похоронили. После вас, только три дня и провоевала. В тот день, когда тебе отправили посылку, ее миной накрыло. Тяжелый был бой. …Наступил 1945 год. 2-й и 3-й Украинские фронты разгромили крупную группировку противника на территории Венгрии и овладели Будапештом. Но у озера Балатон батальон Смирницкого был отрезан от своих отступающей группировкой врага и попал в окружение. Заняв круговую оборону, батальон удерживал занятый рубеж. Однако силы были неравны. — Будем прорываться, — предупредил комбат. — Предстоит тяжелый бой. Из коммунистов и добровольцев создаем штурмовую группу, — сказал замполит. — Желающие… Вместе со всеми шагнул вперед и Егорка. Многие подали заявления в партию. Написал заявление и Егорка. Собрание было коротким. Зачитывалось заявление, следовали два-три вопроса, замполит поздравлял принятого в партию и говорил заветное: «Считайте себя коммунистом». Дошла очередь до Егорки. — Сколько тебе лет, Егорка? — спросили коммунисты. — Двенадцатый пошел. Все затихли. — Рано тебе в партию, браток, рано, и в комсомол принять не можем, — серьезно сказал замполит. А потом подумал, внимательно всмотрелся в посуровевшее лицо младшего сержанта и решительно сказал: — А впрочем, примем его в комсомол, останемся живы — нам простят это нарушение Устава. Так, в неполных двенадцать лет Егорка стал членом ВЛКСМ. 3-й Украинский фронт от обороны перешел в контрнаступление и наголову разгромил фашистов. Балатонская операция вошла в историю как одна из славных боевых страниц нашей доблестной армии. Фашистская Германия капитулировала. 9 мая 1945 года Москва ликовала под салют орудийных залпов. Егорка сиял, прилаживая к новенькой гимнастерке боевые награды и гвардейский значок. Но неожиданно батальон Смирницкого перебросили в Австрию в район Альп на преследование и уничтожение вражеских банд. У населенного пункта близ города Грац, батальон попал под орудийный и пулеметный обстрел. Солдаты окопались и залегли. Надо было разведать местность. Но кого послать? Егорка, пользуясь тем, что комбата вызвали в штаб полка, переоделся в рваные брюки, нацепил какую-то рубашонку и на подвернувшемся под руку стареньком велосипеде укатил по лощинке к огородам. Пробираясь среди улочек и переулков, он с успехом сошел за местного мальчишку-велосипедиста и не вызвал подозрений. В одном из чердачных окон заметил тупорылый ствол пулемета. Точные данные Егорки помогли без труда ликвидировать пулемет противника. Это был последний час войны, последние выстрелы. ИСПРАВЛЕННОМУ ВЕРИТЬ Более четверти века отделяют нас от описанных событий. Егорка давно уже стал Георгием Васильевичем. Он закончил в родном городе среднюю школу и Воронежский инженерно-строительный институт и теперь работает в Рязани. Он инженер — строит дома. У него растут сыновья Юра и Саша. Каждый год 9 Мая он приходит со своей семьей к обелиску, вспоминает свое боевое детство и службу в 337-й стрелковой дивизии. Жив и отец Георгия Васильевича — Митрофан Яковлевич Попов. — Когда же ты, Жорка, перейдешь на свою фамилию? — всегда спрашивает он сына. — Не обижайся, папа, — отвечает сын. — В бою я получил второе рождение. Пусть останется все так, как получилось в жизни. Встречается Георгий Васильевич и со своим комбатом, нареченным братом, майором запаса Виталием Васильевичем Смирницким, давшим ему фамилию. Нашелся и брат Женя. Он тоже сражался до последнего дня с фашистами. У Георгия Васильевича хранится военный билет с вычеркнутой записью о его участии в войне. По личному указанию Министра обороны СССР в нем добавлено: «Исправленному верить» и записан весь его боевой путь. Л. Гринько Ваня Митин — разведчик ет, Ваня не ошибся: в балочке за огородом мелькнули белые тени. На фоне вечерних сумерек и потемневших от сажи сугробов белые маскировочные халаты выделялись довольно отчетливо. С этой стороны могли появиться только наши. Фашистов тут нет, они все на той стороне села. Сердце мальчика часто-часто забилось, и в этот момент пришла догадка: «Наши разведчики». Отбросив в сторону лопату и забыв обо всем на свете, Ваня кинулся навстречу белым теням. Он провалился в какую-то яму, выбираясь из нее, потерял шапку, но почти не заметил этого. Когда оказался в балочке, увидел бойцов с красными звездочками на ушанках и с ходу выпалил: — Разведчики, да? А я вас сразу узнал! С обветренными лицами и автоматами наизготовку стояли вокруг мальчика рослые солдаты в белых халатах и не торопились с ответом. Наконец один из них, видимо, старший, негромко произнес: Больно шустрый. Сперва назови себя, объясни, что тут делаешь. — Митин я, Иваном зовут, — заторопился мальчик, тревожно оглядывая суровые лица бойцов. — Здешний житель, картошку прикрываю, чтоб не померзла в погребе. — Вот теперь все ясно, — сказал политрук Фисенко, и глаза его потеплели. — А теперь объясни, много ли жителей в Анненском, есть ли немцы? — Из жителей один я, остальные фашисты. Вы в село не ходите, там полно фрицев. Они побьют вас. — Так уж и побьют. А что значит «полно фрицев»? Где они располагаются, какое у них оружие? — Они живут на той стороне села. Там и орудия стоят на огородах. Во дворах машины. Я все про фашистов знаю. Злые они. Сколько народу погубили, и все им мало. Я бы их всех перевешал… — Вешать будешь потом, — отозвался Фисенко, — а пока подробнее объясни, что к чему. Политрук достал из планшета листок, быстро начертил план села. Ваня показал на схеме, в каких домах живут фашисты, где стоят орудия и машины, объяснил, с какой стороны лучше подобраться к часовым. Когда стемнело, разведчики тронулись в путь. Мальчик действительно многое знал о немцах и оказался хорошим проводником. Группа Фисенко успешно выполнила боевое задание и вернулась в 443-й стрелковый полк с ценными сведениями о противнике и двумя «языками». Вместе с разведчиками пришел в штаб полка и Ваня Митин. И вот он сидит в землянке у раскаленной докрасна печурки, пьет из солдатского котелка горячий чай и рассказывает свою короткую, но уже богатую тяжелыми переживаниями биографию. Когда в декабре 1941 года в село Анненское Советского района Курской области пришли фашисты, они первым долгом выгнали всех из домов и погнали к себе в тыл. Вслед за колхозниками потянулся табун скота, понукаемый конвоирами. После этого над селом заполыхал огонь. — Это было страшно, — сквозь слезы произносит Ваня. — Женщины плакали, а фашисты били их прикладами, кричали «шнель», не разрешали оглядываться на горящее село. Получилось так, что мать Вани вместе с тремя маленькими детьми ушла из дому еще до появления оккупантов и где-то укрылась, а Ваня с двумя старшими сестрами оказался в колонне под охраной вооруженных гитлеровцев. Старшая сестра Полина все время порывалась выскочить из колонны. — Надо обязательно найти маму, ей трудно одной с тремя малышами, — твердила она. Ваня удерживал сестру от необдуманного шага, советовал выждать более удобного случая. Вскоре действительно выдался подходящий момент. Колонна, точнее беспорядочная толпа перепуганных жителей, проходила мимо оврага. Ваня с силой толкнул Полину, и она свалилась в овраг. Он и сам хотел последовать за ней, но вторая сестра удержала брата за руку. — Не надо, Ваня, — шепнула Мария, — так Полина, может быть, спасется, а вдвоем вас быстрее заметят. Притаившись на дне оврага, Полина осталась не замеченной конвоирами. Вскоре колонна прибыла в село Нижнее Гурово. Здесь немцы присоединили к ней большую партию местных жителей, в том числе женщин, у которых на руках были маленькие дети. Увеличился и табун скота. Это село фашисты тоже подожгли. Потом было полусожженное село Верхнее Гурово. Гитлеровцы объявили привал и разрешили конвоируемым разместиться в хатах. Ваня с Марией и другими односельчанами оказался в одной из хат. Хозяйка стала угощать людей картошкой в мундире и все время сожалела, что ничем другим не может накормить голодных женщин и детей — все забрали оккупанты. Немного подкрепившись, Ваня вышел за порог. Немцев поблизости не было. Они разбрелись по хатам. По совету сестры Ваня отправился в соседнюю деревню, расположенную в трех километрах, к родственникам за продуктами. Густой кустарник помог ему уйти из села незамеченным. Родственники накормили и обогрели парня, снабдили хлебом и салом. Уже стемнело, когда Иван вернулся в Верхнее Гурово. — Вот, делите! — сказал он, ставя на лавку котомку с продуктами. Пожилая женщина, делившая между всеми продукты, выделила порцию и Ивану. Он отдал ее сестре. При тусклом свете коптилки люди молча жевали хлеб и сало. Большинство их сидело на земляном полу, скорчив ноги. Это была жалкая и удручающая картина. Ваня впервые видел людей в таком положении. В душе мальчика росла злоба к фашистам. «Лучше замерзнуть в сугробе, чем вот так стоять на коленях перед оккупантами», — подумал он. И ему захотелось уйти подальше от всего этого, навсегда забыть кошмарный день встречи с гитлеровцами. Но куда же уйдешь со своей земли? И вправе ли он бросать сестру на произвол судьбы? А где мать с тремя малышами, где Полина? Надо было что-то предпринимать. Ваня вышел из хаты. Была темная ночь. По берегу ручья, заросшему кустарником, он двинулся в родное Анненское, чтобы узнать, что с матерью. Впереди возникла перестрелка. Мальчик притаился в кустах. Лежал долго. Когда перестрелка прекратилась, почувствовал, что сильно замерз. Закоченели ноги. Ваня встал, двинулся к селу. Подойдя к почерневшей от дыма коробке какой-то хаты, споткнулся, упал вниз лицом и от страха закрыл глаза. — Наконец решился открыть глаза, — рассказывал он. — Рядом со мной лежал убитый наш солдат в серой шинели. Мне было жалко его. Плакать не хотелось, но слезы почему-то сами капали из глаз. Я взял винтовку, хотя стрелять не умею, никто и никогда меня не учил этому. Прижал ее, холодную, к себе и показалось, что стало теплее. Решил обойти вокруг сгоревшего дома. Наткнулся еще на один труп, тоже наш боец. Подобрал и вторую винтовку. И вдруг подумал: а если еще тут в снегу окажутся винтовки, куда мне их девать? Решил спрятать, а когда придут наши, передать оружие. Стал собирать оружие — наше и немецкое, сносить в овраг, складывать в сугроб. Была середина ночи, когда Митин решил вернуться к сестре и другим односельчанам в Верхнее Гурово. Его опять никто не заметил. Значит, можно попытаться увести людей от фашистов. Рассказав о своем ночном походе, Ваня стал склонять людей к побегу. Его предложение многие поддержали. Ночью по одному, по двое люди покидали хату и осторожно пробирались к руслу ручья. К счастью, немцы не преследовали их, видимо, не заметили беглецов. Засерел рассвет. Вышли к лощине. Вдали показалось Анненское. Люди разделились на группы, направляясь к своим домам кратчайшим путем. Ваня и Мария пошли к своему подворью. Ни дома, ни сарая не было, они сгорели дотла. Об трубу развалившейся печи терлась боком телка. Ее за несколько минут до прихода в село немцев Иван угнал далеко в поле. Теперь телка вернулась на свой двор. Мария кинулась к телке, прижалась к ней, зарыдала. — А вон и мама! — обрадованно вскрикнул Ваня, увидев мать, Полину, всех троих малышей. Оставаться в селе было опасно, да и негде приютиться. Собрав, что можно, мать с детьми ушла в соседнее село, где не было немцев, а Ваня остался, чтобы перенести в погреб зерно и картошку. Работал до вечера. — А потом пришли наши. Я как увидел их в балке, сразу побежал туда, — закончил свой рассказ Ваня. Командир 443-го полка полковник М. 3. Гагарин приказал начальнику штаба капитану М. М. Голубеву зачислить парня на все виды довольствия. — А ты, Георгий Миронович, будешь ему за отца-командира, — добавил полковник, обращаясь к политруку Фисенко, который исполнял обязанности начальника разведки полка. Так тринадцатилетний Ваня Митин стал сыном полка, юным бойцом-разведчиком. Он хорошо знал местность и однажды повел группу разведчиков в Верхнее Гурово. Фисенко, высокий и худощавый, шагал впереди всех, а Ваня бежал за ним и указывал дорогу. К селу подошли ночью. Ваня ушел вперед. Вскоре он вернулся и сообщил, что на этой стороне села немцев нет, а за оврагом — полно. Есть там и танки. Разведчики собрали данные о численности противника. На обратном пути завернули к Ваниному тайнику и прихватили с собой все собранное оружие. Еще несколько раз Ваня ходил в разведку, и Фисенко уже не опасался брать его на рискованные дела. Как-то вместе с политруком Ваня побывал в гостях у матери. Она жила снова в Анненском. Увидев сына в военной форме, ахнула. — Да куда же ты вырядился! Отец погиб на фронте, и ты добром не кончишь, — заплакала она. Но политрук успокоил мать, похвалил ее сына за смелость и расторопность. До лета 1942 года Ваня оставался в семье разведчиков подразделения Г. М. Фисенко. Во время отступления наших войск к Дону 443-й полк вел тяжелые оборонительные бои, несколько раз попадал в окружение. В ходе этих боев отдельные подразделения оказались отрезанными от полка, некоторые воины пробирались через линию фронта самостоятельно, затем вливались в другие части. В списках личного состава росло число пометок об убитых и пропавших без вести. В суматохе тех дней затерялись следы Вани Митина и некоторых других разведчиков. Во всяком случае, ко времени стабилизации франта в 443-м полку не было ни политрука Фисенко, ни юного разведчика Митина. И вот в архивных документах 6-й стрелковой дивизии я вдруг наткнулся на фамилию политрука Г. М. Фисенко. Не тот ли это, что был в 443-м полку? Оказалось, тот самый, горьковчанин. Его я разыскал в Кабардино-Балкарии, в городе Прохладном. Во время июльских боев западнее Дона он с группой своих разведчиков попал в 6-ю дивизию. Находился при нем и Ваня Митин. Но вскоре их пути разошлись. «Но недавно, — пишет Г. М. Фисенко, — я разыскал своего фронтового сына. Он живет в Одессе. После отступления от Щигров мы с ним попали в один из полков 6-й дивизии, участвовали в боях за Воронеж. На Чижовке я был тяжело ранен и надолго выбыл из строя. А Ваня Митин продолжал путь на запад. Он стал опытным разведчиком, вернулся домой с боевыми наградами. Потом учился». А. Баюканский Большой бой Генки Капустенка аташа живет в многоэтажном доме, который очень похож на все дома их микрорайона. А двор у них один — общий. И, конечно, ребятни видимо-невидимо. Как-то ребята играли в войну. Наши наступали, «не наши» — держали оборону. Укрывшись за сараем, они осыпали наступающих градом снежков. Подойти к ним было невозможно. И тогда один мальчишка из третьего подъезда встал в полный рост и, держа в руке снежок, прямо пошел на противника. «Не наши» выскочили из-за сарая, загалдели: «Не будем мы бить безоружного. Это не по правилам!» Разгорелся спор. Чем бы он закончился, неизвестно, не выйди на улицу Наташа Капустенок. Ребята окружили девочку, объяснили, что произошло. — Скажи, разве можно во время войны открыто, как на прогулке, идти на врага? Ведь сразу убьют. — Конечно, — ответила Наташа, — нужно было незаметно подползти к укреплению и тогда атаковать. Ясно? — Наташа повернулась и пошла прочь. — Ты куда? — На занятия. В музыкальную школу… Придя из музыкальной школы, Наташа присела к столу, вспомнила разговор с мальчишками во дворе. Стала думать про папу. Он сейчас на работе. Наташин папа работает на Коксохиме, где и в самую суровую зиму жарко, как в Африке, потому что там плавят кокс. Девочка видела, как вырывается пламя из всех семидесяти семи печей коксовой батареи, как горячий кокс ссыпается искрящейся рекой прямо в тушильный вагон. Огромен Новолипецкий ордена Ленина металлургический завод. Около тридцати тысяч человек работают здесь. А вот Геннадия Владимировича Капу-стенка все знают. Он — известный человек на заводе. Новатор. Начальник смены коксового цеха, первым вызвал на соревнование товарищей по труду. — Выплавка стали, — сказал он, — наше общее дело. Поэтому давайте соревноваться друг с другом. Мы — коксохимики — будем давать доменщикам отличный кокс. Доменщики выплавят из него чугун. Конверторщики сварят из чугуна сталь. Прокатчики сделают из стали стальной лист. Словом, начал он вместе с мастерам Иваном Затоноких соревнование смежных профессий. И не знает ни минуты покоя Геннадий Владимирович Капустенок. Помогает машинистам двересъемной машины, руководит единственной в стране установкой сухого тушения кокса. 80 человек ждут от него совета и помощи. Однажды смена выдалась особенно напряженной. Заклинило один из конвейеров. Пока ремонтировали, ушло время. Пришлось наверстывать упущенное. Устало поднимался по лестнице Геннадий Владимирович и вдруг навстречу соседская девчонка: — А вам письмо пришло. Вот такое! С красивыми марочками… Письмо передала отцу Наташа. — Папа, это тебе из Москвы. Возьмешь меня в Москву? Геннадий Владимирович надорвал конверт. Наташа заглянула через плечо, прочитала: «Комитет ветеранов войны. Партизанская секция…» А через день, достав из серванта ордена и медали, Геннадий Владимирович прикрепил их к новому пиджаку. Наташа внимательно следила за отцом. Ордена располагались сверху вниз. Отечественной войны. Рядом орден Трудового Красного Знамени. Ниже партизанские и трудовые медали. Медаль за бой, медаль за труд Из одного металла льют! — продекламировала Наташа. Геннадий Владимирович улыбнулся и, обняв дочку, направился к выходу… Последний раз мелькнули за окном вагона огненные сполохи Новолипецкого металлургического. Геннадий Владимирович сумел разглядеть среди леса труб свою главную коксохимическую трубу и почему-то грусть овладела им. Казалось бы, радоваться нужно. Едет в столицу нашей Родины на встречу с бывшими белорусскими партизанами. «Какие-то они стали сейчас? — подумал Геннадий Владимирович. — Вроде вчера еще пацанами были…» А поезд все шел и шел, постукивая колесами на стыках рельсов. За окном мелькали заснеженные перелески, деревни на крутых взгорках. Если прикрыть глаза, то можно было представить, что сейчас не февраль 1972 года, а февраль 1942 года. Как быстро пролетело время! Геннадий Владимирович задумался, припомнил школу, дружков-пионеров. Грозный 1941 год. Думал, забылось многое. Нет. Память вернула его к тем грозным дням. Время словно сдвинулось. Он снова был вожаком ребячьей ватаги, был вихраст и беспечен А потом пришли партизаны. С автоматами, красные ленты на шапках. Да, как же все это началось? МОТОЦИКЛ «БМВ» Фронт отступил. Ушли на восток разрозненные части Красной Армии. Замерла деревня Фортуново в ожидании больших перемен. Только семеро дружков не теряли даром времени. Они дали друг другу клятву: «Изводить проклятых катов до самой кончины». Но «катов» еще не было, и ребята бродили по лесам, проселочным дорогам, наведывались в замшелые заросли. Собирали оружие, гранаты, патроны. В этот день стояла жаркая, безоблачная погода. Ребятишки собрались возле крайней хаты, слушали деда Пахома — главного специалиста «по немецким вопросам». Дед в первую мировую войну бежал из германского плена. — Больно любят они воевать — то, — говорил словоохотливый дед, поощряемый вниманием слушателей — все усатые, упрямые, як зубры. Прут на рожон за кайзера. Тьфу, за энтого… фюлера. Ребята, усевшись в кружок, переглядываются. Ваня Голынский — самый близкий дружок Генки Капустенка — подзадоривает деда. — А что еще любят каты? — Сосиски с пивом. И шнапс. Подопьют и поперли вперед. И пули их вроде не берут. — А мы это испытаем, — не выдержал Генка. Дед Пахом поднял поблеклые глаза на мальчишку. — Ты, того, Капустенок, не балуй. Беду на село накличешь! — И покачал кривым пальцем. Генка хотел что-то ответить деду, но слова замерли на языке. Из-за колхозного сарая повалили клубы пыли. Кто мог ехать в деревню в смутное время? — Немцы! Немцы! — разом закричали ребятишки. Что тут поднялось! Ржали кони, кричали матери, зазывая домой детей, спешно запирали ставни, как будто этим можно было отгородиться от того страшного, что стояло за словом «немцы». Да, теперь, сомнений не оставалось: в Фортуново входила воинская часть фашистов. Дружки разбежались. Только дед Пахом, нахлобучив на лоб выцветшую фуражку без околыша, не сдвинулся с места. Иван и Геннадий переглянулись и… тоже остались возле деда. Будь что будет. Не пристало прятаться будущим «красным дьяволятам». По пустынной улице шли мотоциклы. В колясках — офицеры. На багажниках — солдаты в невиданных касках. В руках — автоматы. Рукава рубах закатаны до локтей. Увидя деда Пахома, немцы закричали что-то по своему. Один из солдат, наставив на ребят автомат, крикнул: — Пуф! Пуф! — и сделал страшное лицо. — Была бы сейчас граната, — шепнул Генка дружку. Ваня Голынский крепко сжал руку товарищу. — Молчи. За мотоциклами пошла конница, три всадника в ряд. Немцы шли, шли, словно вырастая из пыльной завесы, и, казалось, им не будет конца. Неожиданно от колонны отделился всадник. Подъехав к деду, соскочил с коня, сунул поводья в руку Генки. Стянул с головы каску, вытер рукавом пот со лба и внимательно поглядел на ребят. Произнеся длинную фразу по-немецки, он похлопал рукой по кинжалу, висевшему у пояса, провел ребром ладони по Генкиному горлу, широким шагом двинулся к дому. — Мол, упустишь коня, — заторопился дед, — крышка тебе будет, Капустенок, каюк, значит. — Так я его и испугался, — усмехнулся Генка и, озорно взглянув на товарища, подтолкнул коня. — Ну, ты, кабыздох, пошел! Передавай, дедусь, приветик фрицу! — И сильно хлестанул коня. — Генка, Генка, — засуетился дед Пахом, — пымай лошадь! Конь спокойно пошел по дороге. Ребята, смеясь, помчались по деревенской улице. Ну и дед Пахом решил укрыться в свою хату, подальше от греха. Осмелев, ребята стали думать, чем бы еще насолить фашистам. Кто-то сказал, что видел, как на окраине деревни только что остановился важный немецкий мотоциклист. — Наверное, везет донесение! — высказал предположение Генка. — Что если через дорогу проволоку натянуть. Фриц помчится и… — А в том донесении ценные сведения, вот так нужные нашим! — не унимался Генка. — А нельзя угнать машину? — предложил Ваня. — И правда, угоним — и дело с концом! Не долго думая, ребята подобрались к крайнему дому и укатили мотоцикл в кусты. Генка уселся на кожаное пружинящее седло, Иван нажал на стартер. Мотоцикл завелся. Ребята прыгнули в коляску, Геннадий дал газ, и зеленый немецкий «БМВ» запрыгал по кочкам. Штабных карт в коляске, к сожалению, не оказалось. Прихватив флягу и губную гармошку, ребята бросили машину у обочины леса, предварительно проколов покрышку шилом… Целый день встревоженные штабники искали мотоцикл. А ребята позже не могли без смеха вспоминать об этой первой своей операции… ВСТРЕЧА День шел за днем. Красные фортуновцы, как назвали себя ребята, вели свой счет с немцами. Перерезали провода в лесу, постреливали по изоляторам. Даже собрали ручной пулемет, приготовили патроны. На большее не решались. В деревне появились полицаи. Каждый житель стал на виду. Только ребята не унывали. Однажды они решили пойти в соседнюю деревню Горовцы в бывший колхозный клуб. Прослышали, что местные девчата устраивают какую-то вечеринку. У фортуновцев своя цель имелась. Нужно было «насолить» полицаю, который очень усердно помогал фашистам, указывал на бывших активистов, колхозников, чьи сыновья служили в Красной Армии. Шли по пыльной дороге открыто, насвистывали «Полюшко-поле». Впереди вышагивал Володя Беленков. Миновали старый большак, свернули на проселочную дорогу. По обе стороны ее высилась песчаная насыпь. Ваня, а что если заманить того полицая в овин и рукояткой… — Посмотрим. Главное, чтобы он… Иван не договорил. Ребята остановились как вкопанные. На дороге стоял широкоплечий мужчина с автоматом в руках. На фуражке — алая лента. — А ну, хлопцы, подходите ближе. Я не кусаюсь! — скомандовал незнакомец. — Куда путь держите? — В деревню Горовцы, а что? — Вопросы задаю я. Зачем идете? И тут ребята не выдержали, начали наперебой рассказывать незнакомому человеку про полицая, про свою ненависть к фашистам. Человек слушал внимательно. Потом кивнул головой. Мол, следуйте за мной. Выбрались на насыпь, и тут хлопцы увидели еще двух вооруженных. По всему было видно, что люди эти нездешние. — Так вот, братцы, — сказал насмешливо широкоплечий, — хлопцы эти — народные мстители. Идут полицая карать. — И, сразу посерьезнев, продолжал, — эх, вы, партизаны! Да разве можно первому встречному выкладывать все свои карты. — А вы кто такие будете? — запоздало спросил Иван Голынский. — Полицаи, — пошутил широкоплечий. Не похожи? — Приезжие вы, — добавил Геннадий. — Не слыхали еще про партизан? Скоро услышите. — Вы — партизаны? Ура! — закричали ребята и бросились на шею к старшему группы… Так фортуновские ребята впервые встретились с разведчиками отряда специального назначения, составленного из москвичей, известных спортсменов столицы, заброшенных в немецкий тыл. В Горовцы пришли затемно. Разведчики укрылись за сараем, а ребята вызвали полицая на улицу. Он вышел небрежно, держа в руках винтовку. Мгновение, и с предателем все было кончено. Да, просто посчастливилось тогда Геннадию Капустенку и его товарищам, что встретили они таких интересных, отважных парней. Вскоре ребят свели с удивительным человеком. Был он черноус, белозуб, постоянно улыбался, шутил. Двигался этот человек как-то очень легко, грациозно. Встреча состоялась на опушке леса. Вперед выдвинулось охранение, и Геннадий с Иваном поняли, что черноусый не простой партизан. — Вы, малыши, лес знаете? — белозубо улыбнулся черноусый. — Еще бы, как свои пять пальцев, — ответил Иван. — Тогда, кстати, сколько у волка пальцев? — Пять. — На передних лапах, а на задних — четыре. А почему волки воют? — От голода. — Нет, волки начинают выть после захода солнца, и этот концерт продолжается около получаса. Это сигнал к сбору, перекличка. Вот и мы начинаем свою перекличку, собираем преданных людей в округе. — Что мы — волки? — не выдержал Ваня. Эх, вы, следопыты, — рассмеялся черноусый. — Да если хотите знать, волки самые организованные животные. У них в стае образцовый порядок. — Ребята, вы на эту тему с ним не спорьте, — добродушно заметил стоящий рядом Женя Иванов — так звали разведчика, который первый встретился с фортуновскими подростками, — он помешан на волках. Черноусый долго расспрашивал Ваню и Генку о полицаях, о настроении жителей, подробно интересовался воинской частью, что стояла на станции Борковичи. Посоветовал установить связь с ребятами, живущими там. Позже Голынский и Капустенок узнали, что беседовали с начальником разведки отряда специального назначения греком Хартулари — известным специалистом по спортивной охоте на волков, автором многих книг, следопытом. Хартулари был всеобщим любимцем в отряде, ловким, смелым человеком, стреляющим из любого вида оружия без промаха. Женя Иванов проводил ребят до околицы деревни. Не знали, не ведали тогда деревенские ребята, что партизанская судьба свела их с заслуженным мастером спорта СССР, альпинистом, покорившим не одну неприступную горную вершину. На следующий день Генка Капустенок пошел на станцию Борковичи выполнять первое партизанское поручение… НЕОБЫЧНЫЙ ВЗРЫВ Генка вышел из землянки, лег на спину, подложив под голову скрещенные руки, стал смотреть на небо. Звезды мелькали в вершинах деревьев, глухо шумел вековой бор. Легко думалось обо всем. Многое произошло в жизни друзей за прошедшие несколько месяцев. Они установили связь с Егором Василевским. Паренек устроился работать на станцию и сообщал о продвижении воинских эшелонов. Они передали партизанам оружие, собранное во время отступления Красной Армии, помогли переправить в отряд раненого. Однажды партизанам стало известно, что немецкое командование решило собрать всех подростков, начиная с 14 лет, и отправить на работы в Германию. Ребята ушли в партизанский отряд. Почему-то вдруг, совсем некстати, припомнилась школа. Его, Генку Капустенка, принимают в пионеры. На правом фланге — барабанщик, знаменосец с отрядным знаменем. А учительница не спешит повязать на шею Капустенку красный галстук. — Пионер должен быть дисциплинированным, — строго говорит она, — а Геннадий у нас больше похож на вожака разбойников. Смелость, конечно, хорошее качество, но… Слезы тогда набежали на глаза. Обидно стало, показались несправедливыми слова старой учительницы. «Да, как она права была, — думает Генка, глядя на небо, — самовольничать здесь нельзя». Деревья шумели высоко-высоко, и под этот шум Генка задремал. И привиделся ему родной дом. Младший братишка сидит на полу и играет немецкой гранатой на длинной ручке. Мать выхватила гранату и швырь ее в топящуюся печь. Взрыва Генка не услышал. Кто-то сильно тормошил его за плечо. — Начальник разведки вызывает! На пороге штабной землянки Генка подтянул гимнастерку, вскинул руку. — По вашему приказанию партизан Капустенок прибыл! — Садись, партизан, — улыбнулся Хартулари. — Как настроение? — Хорошее. О доме сейчас вспоминал, — признался Генка. — О доме? Это хорошо. — Слушай, Капустенок, хочу поручить тебе и твоим друзьям боевое, опасное задание. — Есть! — вскочил на ноги Генка. — Сиди, пожалуйста. Завтра в десять двадцать дня из Борковичей проследует воинский эшелон с горючим и запасными частями для боевых самолетов. Мы не имеем права пропустить состав к фронту. Правда, днем наш отряд еще не взрывал эшелоны, но придется. — На путях патрули днем. — Знаю. Смотри сюда, — Хартулари разложил карту, — видишь эту станцию? Вот бункер. В нем размещается железнодорожная охрана. Возле бункера немцы вырубили лес, чтобы оставить хороший обзор. Конечно, фашисты думают, к бункеру партизаны не сунутся. — А мы думаем по-другому, — не выдержал Генка. Хартулари не ответил. Сегодня он был непривычно строгим. Нервно барабанил пальцами по карте. — Как назло, основная подрывная группа на задании. Бери дружков. Старшим у вас пойдет Николай Костин. Действуйте по обстоятельствам. Ну, ни пуха, ни пера!.. Рано утром Николай Костин повел группу потайными партизанскими тропами к станции. Часа через два с половиной вышли к ее окраине. Впереди темнела громада бункера. Замаскировавшись в кустах, стали наблюдать. Поляна вся просматривалась насквозь. У дверей бункера маячила фигура часового. Николай Костин посмотрел на часы. — Ну, хлопцы, скоро наш черед. Действовать будем так: Володя, спустись вниз к кладбищу, сними с крестов немецкую каску, принеси мне. Я открыто подойду к насыпи. Вы, в случае чего, прикроете меня автоматным огнем. Отходить будем прямо вдоль полотна. Видите, ржаное поле? Нырнем в него. Вы здесь все ходы и выходы знаете. Понятно? — Есть! Как медленно идет время! Сердце в груди стучит рывками. Замрет на мгновение и отпустит автоматной очередью — тут-тук-тук! Тяжело прогромыхал состав. Не тот. — Следующий наш, — шепчет Костин и ощупывает рукой подрывной механизм. — Готовься, ребята. Николай поднимается во весь рост. Он в немецкой шинели. На голове каска, в руках немецкий автомат. Выскочив на тропинку, идет к насыпи. Ребята замерли. Сейчас часовой повернется и… Часовой действительно поворачивается, смотрит на Костина и снова возвращается к дверям бункера. «Быстрее, быстрее, — стучит сердце у Геннадия, — чего он ждет?» Наконец Николай нагибается и быстро закапывает мину в песок. Идет дальше по насыпи. Тонкий шнур невидно стелется по земле. Вот и поезд выползает из-за поворота. И вдруг… Прямо к насыпи вышла группа местных жителей, сопровождаемых немецкой охраной. Костин оглянулся, остановился. А поезд уже совсем рядом. Рабочие стоят у края насыпи и ждут, когда пройдет эшелон. Ребята, забыв про осторожность, вскочили на ноги. А Николай Костин уже бежал назад, размахивая каской. — Товарищи, разбегайтесь! — крикнул он и, швырнув в сторону каску, покатился вниз. Рабочие кинулись врассыпную. И через какое-то мгновение над лесом раскатился страшный взрыв. Эта картина надолго врезалась в память. Скрежет вагонов, напирающих друг на друга, падающих под откос, взрывы, языки пламени, стрельба, крики, — все слилось в один душераздирающий рев. — Бежим! — крикнул Володя Беленков. Николай Костин, тяжело дыша, поджидал их у кромки ржаного поля. — За мной! — махнул рукой и юркнул в густую рожь. Сзади тяжело ухали взрывы. Костин бежал легко. Еще бы, у него до войны был первый спортивный разряд по легкой атлетике, а ребята скоро совсем выдохлись. Володя Беленков, хватая ртом воздух, остановился. — Передохнем, не могу больше! — Вперед! — взмахнул рукой Костин. — Дай автомат! В низинке Геннадий поскользнулся и упал. Встать не хватило сил. — Вы бегите, а я… — Встать! Приказываю! Вперед! Сзади — собаки! Погоня отстала у кромки болота. Фашисты не знали потайных переходов. Долго еще стояло над горизонтом яркое зарево, рассыпалась стрельба. Ребята, пошатываясь, входили в свои владения. На следующий день разведка подтвердила, что уничтожено большое количество горючего и запасные части для 150 боевых самолетов. ГИБЕЛЬ ДРУГА Генка Капустенок сразу почуял недоброе. Связной, соскочив с коня, прошел в штабную землянку, не отвечая на расспросы товарищей. А через полчаса на полянке собрались партизаны. — Фашистские палачи, — сказал командир отряда, — решили отыграться на мирных жителях. Они объявили, что в ответ на партизанский террор, будут стирать с лица земли целые деревни. Только что разведка доложила: фашисты сожгли деревню Фортуново. Фортуново! Генка Капустенок и Володя Беленков почти одновременно шагнули к командиру. — Мать у меня с братишкой там, — тихо сказал Генка. — И у меня, — опустил голову Володя. — Людей немцы согнали в бывший колхозный сарай. Поставили небольшую охрану. А сами укрылись в овражке и на перелеске, надеясь, видимо, что мы будем выручать жителей и угодим в ловушку. Наши люди неотступно следят за действиями жандармерии и карателей. Приказываю: никаких вылазок без моего ведома! — и посмотрел в сторону ребят. Весь этот день Генка не находил себе места. Представлял дымящееся пепелище, остовы труб, развалины кирпича, и сердце переполняла ненависть к оккупантам, пришедшим на белорусскую землю. Генка и не заметил, как вышел к самой границе лагеря. Здесь рос густой кустарник. За ним — поляна. Ярко рдеют пурпурные кисти рябины. Как хорошо в лесу! И вдруг… Часовой спрашивает у кого-то пароль. И вот уже слышны приглушенные голоса, топот ног. На поляну выходят четверо. Забинтованные головы, руки, разорванные плащи, закопченные лица. На самодельных носилках — неподвижный человек. Генка сразу вспоминает, что в этой группе ушел на задание Ваня Голынский. Но где же он? Капустенок бросается к партизанам. Склоняется над человеком, лежащим на носилках. Нет, это не Ванюшка. — Товарищи, а Ваня где? — тихо спрашивает Генка и чувствует, что произошло что-то страшное. Партизаны не отвечают, еле переставляют ноги. Бредут, опустив головы. Генка берется за носилки, пожилой партизан охотно уступает место. Со всех сторон стекаются партизаны. Снимают шапки. Каждому понятно: погибла половина группы. Никто не задает вопросов. Только увидя Хартулари, пожилой партизан произносит одно слово: — Засада! Геннадий Капустенок хорошо представляет себе, что это значит. Позже, в партизанском лагере стали известны подробности. Группа подрывников отлично выполнила специальное задание. Был взорван немецкий состав с боеприпасами. За многие километры слышался грохот, пламя и дым долго стояли над лесом. Партизанам удалось быстро оторваться от противника. Преследователи отстали в болотах. Часа два группа шла совсем спокойно. Вот уже и знакомый лес неподалеку. Пройти только болотистую поляну, взобраться на взгорок — и дома. Ваня Голынский, знаток этих мест, бодро шагал впереди. У него было хорошее настроение. Он обернулся и показал товарищам на ствол сломанного дерева. Оттуда разносились странные звуки, похожие на дребезжание расстроенного музыкального инструмента. — Дятел, — сказал Ваня. И почти в это же самое мгновение из-за кустов брызнул автоматный огонь. — Назад! — успел крикнуть командир группы и тут же упал, сраженный автоматной очередью. За ним, словно споткнувшись обо что-то, свалился подрывник. Ваня вскинул автомат. Отстреливаясь, партизаны начали медленно отступать. Каждый думал об одном: только бы добраться до кромки спасательного бора. В лес немцы не сунутся. — Быстрей, быстрей! Я прикрою! — крикнул Ваня. И опустился на мокрую траву. Никто не видел, что Голынский ранен в ногу. Идти он уже не мог и поэтому решил ценой своей жизни спасти товарищей. — К лесу! — крикнул кто-то из ребят. — Нас обходят! — И действительно, немецкие шинели мелькнули уже справа и слева. Бойцам удалось добраться до опушки леса, укрыться в чаще, приготовиться к обороне. Только каратели почему-то их не атаковали. — Я вернусь за Голынским, — сказал один из молодых партизан. И скатился вниз со склона. Вскоре он осторожно подполз к самому краю болота, взобрался на дерево. Мышиного цвета шинели были совсем рядом. Немцы шли в полный рост, хлюпая сапогами по болотной жиже. Стало ясно: фашисты решили взять в плен раненого юного партизана. Помочь товарищу было невозможно. — Не боитесь, не боитесь, господа, — говорил кто-то по-русски, — у большевика нет патронов. Немцы сомкнули кольцо. — Эй, рус! Сдавайся! — Сдавайся, дурак! Командование сохранит тебе жизнь! — повторил полицай. — Не стреляйте! — крикнул Ваня Голынский. — Сдаюсь я! Партизан, наблюдавший за товарищем с дерева, закусил губу. Он понял, что сейчас произойдет. Не такой человек был Ваня, чтобы добровольно сдаться в плен. Ваня, опираясь на автомат, поднялся. К нему уже бежали со всех сторон каратели. — Прощайте, ребята! — крикнул он и взмахнул рукой. Раздался взрыв. Когда дым рассеялся, партизан увидел, что Ваня взорвал себя и окруживших его врагов… Услышав этот печальный рассказ, Гекка Капустенок ушел в чащу. Опустился на корточки и горько заплакал. Плечи его содрогались от рыданий. Никто не видел этих жгучих мальчишеских слез. Немного погодя, когда глаза просохли, встал, поправил шапку с красной лентой и пошел к своей землянке. Война продолжалась. Нужно было жить, нужно было мстить за друга, за Родину… ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ Когда Гена узнал о смерти в немецкой неволе младшего брата, он совсем загрустил, перестал улыбаться. Стал чаще проситься на задания. Только заметил он, что почему-то все время возле него оказывается Женя Иванов. Женя — мастер спорта СССР, альпинист. Больше всего на свете он любил горы и мог часами рассказывать о них. Особенно запомнил Геннадий один их разговор. Женя вспоминал предвоенное восхождение на одну из киргизских вершин. — А зачем люди взбираются на вершины? — спросил Гена. — Зачем? Один французский альпинист очень точно выразил мнение всех, кто любит горы: «В борьбе с вершиной, — сказал он, — в стремлении к необъятному человек побеждает, обретает и утверждает прежде всего самого себя». Вот мы с тобой в борьбе с врагом тоже утверждаем самих себя. Геннадий не сразу понял всю глубину этой фразы. Но она запала ему в душу. Пришла зима. Красная Армия наступала по всему фронту. В лесах уже слышалась отдаленная орудийная канонада. И чем серьезнее наносили удары по врагу белорусские партизаны, тем ожесточеннее действовали фашисты. В тот день пути Гены и Жени разошлись. Капустенок повел разведчиков к станции, а Иванов с товарищами отправился на другое задание. Серьезное испытание выпало на долю партизанских подрывников. Во время взрыва Иванову повредило кисть руки, покалечило пальцы. В довершение ко всему фашисты быстро напали на след смельчаков и бросились в погоню за ними. Чтобы запутать врага, партизаны рассеялись по лесу и поодиночке стали пробираться к своим. Иванов свернул к знакомому болоту и побежал по льду. Позади раздавался лай собак. Вдруг лед затрещал и проломился. Два часа по пояс в ледяной воде шел к своим Женя. Уже потерявшего сознание, его подобрали партизанские патрули. Раненых готовили к отправке в тыл. Гена пробрался в землянку, присел возле товарища. Тот открыл глаза, улыбнулся. Мол, не робей, все будет в порядке. — Как же это ты? — тихо спросил Гена. — Не уберегся? — Мы еще поднимемся с тобой на пик Мира, — медленно проговорил Иванов, — мы еще познаем сами себя… Раненых отправили в тыл, и, как стало позже известно, Евгения Иванова лечили партизанские врачи, знаменитые на весь мир спортсмены братья Серафим и Георгий Знаменские. Он остался в живых. ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА Отряд поднялся по тревоге. Связной Яша Вишневский доложил командиру, что полицейская команда, усиленная жандармами и войсками, двигается к деревне Климовщине, чтобы оттуда ударить в тыл партизанам и освободить себе дорогу для отступления. Было принято решение занять деревню и подготовиться к встрече незваных гостей. Но сделать это не удалось. Едва только партизаны вошли в Климовщину, как взвод Николая Румака, находившийся впереди, в боевом охранении, заметил подозрительное движение в лесу. На разведку послали Гену и двух товарищей. Но было поздно. Каратели на полном ходу двигались к деревне. — Развернуться в цепи! — раздалась команда. — В атаку! Вперед! С одной стороны в деревню влетели немецкие части, с другой — партизаны. Бой разгорелся прямо на улице. Гена залег у плетня и хладнокровно ловил на мушку фигуры врагов. Вокруг свистели пули. — Пригнись, Капустенок! — скомандовал взводный. Перебегая от дома к дому, партизаны шли на сближение с противником. Лыжники в белых маскировочных халатах тем временем огибали карателей с фланга. Не прошло и часа, как с левого фланга застрекотали пулеметы, и лыжники обрушились на врага. Климовщина была освобождена. Двадцать три офицера, десятки немецких солдат остались навсегда лежать в белорусской земле. А потом пришла долгожданная минута. Партизаны встречали советские танки. Гена стоял на обочине дороги, и слезы текли по лицу. Партизанская жизнь кончилась. Геннадий Владимирович Капустенок, сдерживая волнение, смотрел на контуры приближающейся Москвы. В который раз пытался представить своих бывших товарищей по партизанской борьбе и не мог. Наконец-то поезд подошел к перрону Павелецкого вокзала. Капустенок подхватил чемодан и направился к выходу. Вышел из вагона, огляделся по сторонам. Москва жила праздником — приближался День Советской Армии. И вдруг кто-то сзади окликнул его. — Генка! Геннадий Владимирович стремительно обернулся и вскрикнул. Перед ним стоял Евгений Иванов. Он, казалось, не изменился. Лишь покалеченные пальцы на руке выдавали в нем бывшего минера. Так они встретились спустя почти четверть века. А вскоре состоялось еще очень много памятных встреч. И когда товарищи попросили Капустенка рассказать о своей жизни, он сказал: — Пятнадцать лет работаю в коксовом цехе Новолипецкого металлургического завода. Сын служит в армии, воспитываю дочь Наташу. — Ты ей хоть про военное наше житье рассказываешь? — спросил кто-то из ветеранов. — Дети должны знать прошлое. Капустенок промолчал. Не хотел раньше времени хвалиться. Да, дети узнают, как они воевали. Несколько лет писал он книгу в свободное от работы время. Назвал ее так: «Отряд меняет название». Сейчас один из вариантов повести находится в издательстве «Беларусь». — Ты, я вижу, тоже не ушел на покой, — улыбнулся Капустенок, показывая на почетный знак на груди друга. Геннадий Владимирович уже знал о том, что после войны заслуженный мастер спорта СССР Евгений Иванов удостоен высшего альпинистского звания «Снежный барс» за то, что покорил не одну труднейшую вершину мира. И это с покалеченными руками. Геннадия Владимировича Капустенка товарищи избрали членом партизанской секции Комитета ветеранов войны. А вечером они с Ивановым шли по Арбату, обняв друг друга за плечи, и встречные мальчишки с удивлением смотрели им вслед… Р. Литвинов Шел мальчишке в ту пору… а западе грохотало. Вечерами сполохи бороздили небосвод, далекое зарево у самого горизонта лизало огненными языками темное летнее небо. Люди выходили из своих жилищ и молча смотрели туда, откуда доносился неумолкаемый гул и где небо было таким зловещим. Оттуда, с запада, шла война. С каждым днем она давала о себе знать все больше и больше. У переправ через Дон — мостов и паромов — скапливались массы беженцев, жалобно мычали давно недоенные коровы, ждали своей очереди переправиться на левый берег нескончаемые вереницы тракторов и комбайнов. Жались к матерям притихшие, забывшие о своих играх и забавах ребятишки, казалось, птицы стали тише петь и не так ярко светить солнце. А затем все вокруг заполнили запыленные колонны бойцов, переполненные ранеными санитарные машины: поредевшие в непрерывных боях с превосходящими силами гитлеровцев наши войска уходили за Дон… Война вплотную подошла к родному селу Коли Илющенко с поэтическим названием Белогорье. Было мальчишке в ту пору тринадцать с небольшим. Воспитанный на примерах героев гражданской войны, он мечтал быть таким, как Анка-пулеметчица, как безумной храбрости ординарец Чапаева Петька, как бесстрашный Павка Корчагин. Не один Коля думал попасть в армию. Об этом же мечтали и его закадычные друзья Коля Ворошилов и Ваня Литвинов. Никому о своей мечте не рассказывали мальчишки. Только своей пионервожатой Моте Кривобоковой. Хотя и старше она была (девятый класс окончила), но всегда понимала ребят, нашла тропиночку к их сердцам. А однажды и Мотя перед ними открылась, сказав, что тоже мечтает стать бойцом. Да вот беда, не берут ее в армию, говорят рано, восемнадцати еще нет… После этого разговора совсем приуныл Коля: Моте семнадцать, да и то в армию не взяли, а ему только тринадцать минуло. Фронт вплотную приблизился к родному порогу. Дон, берега которого были изучены до каждого самого маленького заливчика, где были известны каждый брод и каждая отмель, отныне стал линией фронта: на высоком правом берегу, зарывшись в землю, ощетинившись пулеметами и пушками, засели гитлеровцы, левый берег держали наши бойцы. Мальчишки быстро сдружились с бойцами, которые с удовольствием принимали в своих блиндажах ребят. Однажды группа бойцов собралась в разведку на правый берег Дона. Переправиться надо незаметно, но как? Коля, который вертелся среди солдат, как бы невзначай произнес: — А я здесь брод знаю недалеко. Могу показать. Посмотрели на него бойцы, увидели просящий взгляд и согласились. Разведка прошла успешно: был захвачен ценный «язык». Помог Коля и во второй раз, и в третий. Так и стал он бойцом взвода полковой разведки. Со многими бойцами дружил мальчик, но больше всего с командиром взвода разведки лейтенантом Иваном Петровичем Малыгиным. Не один раз Коля с бойцами переправлялся через Дон, приносил ценные сведения о расположении огневых точек врага, о замаскированных в оврагах артиллерийских складах и батареях. Гремели залпы наших орудий, огненные смерчи поднимались в небо, взлетали на воздух склады, навсегда умолкали гитлеровские батареи. Стояла поздняя осень сорок второго года. По всему чувствовалось, что приближается день наступления, день прорыва обороны врага на Дону. В подразделения приходило новое пополнение, появлялись свежие части, саперы готовили плавсредства. Прибавилось работы и у разведчиков. Все чаще и чаще уходили они за линию фронта, тщательно изучали оборону противника. Бойцы понимали, как много сейчас зависит от них. Скрытая, ускользнувшая от внимания огневая точка может наделать много бед. Перед самым наступлением разведчики получили приказ взять контрольного «языка». Лейтенант Малыгин выделил в поиск несколько бойцов, в том числе и Колю. Через Дон переправились незамеченными. Вот и берег. По глубокому оврагу, заросшему кустарником, подкрались к самому селу. Несколько раз делали вылазки на затемненные улицы, но так никого и не встретили. Скоро рассвет, пора возвращаться к своим. И вдруг разведчики услышали тихий говор. Притаились. По тропинке шли трое. Немцы. Всех троих взяли без шума. «Языки» сообщили ценные сведения, которые были использованы при прорыве обороны противника. Командир распорядился отправить пленных в штаб полка. Сопровождать их поручили Коле. Сдав пленных, Коля хотел уже возвращаться назад, но его внимание привлекла девушка в военной форме. Что-то в ее фигуре показалось Коле знакомым: «Неужели это Мотя?» Подошел поближе. Девушка, на которую смотрел Коля, как бы почувствовала его взгляд, обернулась. Мгновение стояла на месте, а затем бросилась к нему. — Коля, неужели это ты? Значит, добился своего, стал бойцом! Молодец. Долго разговаривать не пришлось: Мотю ждали раненые, а Коле нужно было возвращаться в свой взвод. Так пересеклись пути пионера Коли Илющенко и комсомолки Моти Кривобоковой. А через несколько месяцев в тяжелых боях под Харьковом медсанбат, в котором служила Мотя, попал в окружение. Спасая раненых, Мотя погибла… Поскольку Коля стал уже бывалым бойцом, ему и задания стали давать посложнее. Переодевшись в рваную одежду, он не раз переправлялся на правый берег Дона и ходил по занятым врагом селам под видом нищего мальчика-сироты, запоминая расположения вражеских позиций. Стало известно, что в селе Новой Калитве расположился крупный штаб противника. Но где точно, никто не знал. Разведать место расположения штаба поручили юному бойцу. Через реку мальчик пробрался незамеченным, но в само село заходить не стал: рано еще было, на улицах пустынно, появись в Новой Калитве сейчас — обязательно вызовешь подозрение. Когда на улицах показались люди, мальчик постучал в окно крайней избы: — Тетя, дайте кусок хлеба. Сирота я. Так и ходил он от одного дома к другому, но штаба не нашел. Пришлось в селе заночевать. Одна из сердобольных женщин пустила его к себе. А утром снова поиски. Перешел на новую улицу. Во дворе дома, крытого железом, Коля увидел легковую автомашину. «Возможно, здесь штаб?», — сразу мелькнула мысль. Но надо убедиться в этом предположении. Все сомнения отпали, когда разведчик заметил над крышей антенну. За околицей села Колю ждали разведчики. — Коля, сынок! — бросился к нему лейтенант Малыгин. — Товарищ командир, задание выполнено! — шепотом доложил юный разведчик. Мальчишки, мальчишки… Рано взрослели они в ту суровую военную пору. Тяжелые испытания легли на хрупкие плечи сынов полков. Но они не роптали. А наравне со взрослыми делили все тяготы фронтовой жизни: и спать им приходилось, зарывшись в снег, и холодную кашу есть из солдатских котелков, и марш-броски делать, отмеряя за день не один десяток километров. Смертельная опасность подстерегала юных солдат на каждом шагу. Теряли в боях мальчишки и своих товарищей-сверстников. Тяжелую утрату перенес и Коля Илющенко: в бою погиб его друг Коля Ворошилов. Случилось это при освобождении Новой Калитвы. Разведчики шли в первой цепи наступающих войск. Перебегая от укрытия к укрытию, Коля метко стрелял из автомата. На одной из улиц, только что отбитой у врага, он столкнулся с таким же, как и сам, бойцом лет четырнадцати: хорошо подогнанная шинель ладно сидела на его фигурке, в руках винтовка. — Коля! Ворошилов! Ты?! — бросился Илющенок в объятия друга. Перебросились несколькими словами. Оказалось, что служит Ворошилов в этом же полку, только в стрелковой роте. И третий товарищ, Ваня Литвинов, здесь же. В это время враг усилил огонь из автоматов и пулеметов. Пули со свистом пролетали над головой. Прозвучала команда: — Вперед! Надо было перебежать улицу. Перебежали. Далее — колхозный двор. Там засели вражеские солдаты. Их надо выбить оттуда. — Бежим! Вдруг Коля Ворошилов споткнулся и с размаху упал на землю. Плющенко наклонился над другом, перевернул его вверх лицом. Он был мертв. Коротким было прощание с другом: надо было догонять бойцов своего взвода, которые ушли далеко вперед, громя врага. В этом же бою и Ваня Литвинов был тяжело ранен: ему осколком мины оторвало руку. Все дальше и дальше шли наши войска с боями на запад. Позади оставались освобожденные села и города, солдатские могилы у развилок дорог, сожженные гитлеровские танки, разбитые орудия. Памятным на всю жизнь остался для Коли бой за село Ростоши. Много их было, схваток, за разные села и деревни, а вот этот бой запомнился на всю жизнь. И есть тому особая причина: спас в бою за Ростоши своего командира маленький солдат, а разве такое забывается? …Разведчики, как обычно, шли впереди полковой колонны, километрах в трех-четырех. К селу подошли часам к двенадцати дня. Есть ли немцы в селе? Командир взвода лейтенант Малыгин решил это проверить сам и взял с собой Колю. Осторожно подошли к крайней хате. Из нее вышла женщина. Увидав наших бойцов, быстро зашептала: — Прячьтесь! В селе полно фрицев! Отдыхают. Нагрянули неожиданно. Сотни! Расползлись по хатам, и, в чем были, так на постели и завалились. И у меня один спит. — Ведите к нему. Тихо вошли в хату. Сделали несколько шагов. Но предательски скрипнула половица. Гитлеровец сразу проснулся, быстро сунул руку в карман, направил пистолет на Малыгина, но в ту же секунду Коля бросился вперед, ударом ноги выбил у немца пистолет из руки… С разведчиками Коля воевал до мая сорок третьего года. После выполнения специального задания в тылу врага (разведчикам было приказано найти командира дивизии, который попал в окружение, и вывести его в расположение наших войск) Илющенко попал в запасной полк, откуда его направили учиться на водителя автомобиля. А потом определили в артиллерийский полк. Стал он на машине возить орудие. И здесь не раз смотрел смерти в глаза: под бомбежку попадал, под обстрелом разворачивал машину, выводя орудие на прямую наводку. Всякое бывало на войне, но такое… В Польше это было. Наши части вывели на переформирование в район одного городка. Собрались здесь бойцы из разных подразделений. Однажды выстроили большую группу бойцов, начали перекличку. — Илющенко! — вызвал командир. — Я! — ответил Николай. — Я! — окликнулся другой голос. — Выйти из строя! — последовала команда. Вышли двое мальчишек. На одном и на другом ладно сидела военная форма. Минуту каждый недоверчиво оглядывал однофамильца. Но вдруг, забыв, что за ними наблюдает не одна сотня глаз, что впереди стоит командир, бросились друг к другу. — Коля! Братишка! — Ванюшка! Живой! Крепко обнялись братья. Не думали они, что встретят друг друга живыми. Мама старшему сыну писала, что на Ванюшку давно уже пришла похоронная… Опомнились ребята: перед строем стоят. Оглянулись на солдат, а многие, глядя на них, украдкой утирают слезы. — Вот что, ребятки, вы пока свободны, можете идти, — сказал им командир, делавший перекличку. Не час и не два длился разговор. Да и не удивительно, ведь почти два года не виделись братья. Оказывается, как только Колю взяли к себе разведчики, то и Ваня решил уйти на фронт. Целыми днями крутился он среди солдат, да только они не замечали его: не вышел ростом Ваня. Но он не унывал. Особенно донимал Ваня одного старшину. Тот поначалу был неумолим. Тогда Ваня пригрозил: — Не возьмете — сам на ту сторону перейду. Такого шума наделаю! Был в то утро старшина в хорошем настроении. — Ну и настырный же ты, друг. Ладно, добрый нынче я, пойдем к командиру, ему решать. Пришли в командирскую землянку. — Малец проходу не дает, товарищ командир. Возьмите и возьмите меня. Уж больно напористый. Чем-то понравился Ваня командиру. — Напористый, говоришь? Это хорошо. Оставайся у нас, сыном будешь, — и ласково похлопал его по плечу. Зачислили Ваню в подразделение, поставили на довольствие, форму сшили. Так и стал одиннадцатилетний мальчик сыном артиллерийского полка. Первое боевое крещение юный солдат получил через несколько недель. Однажды ночью Ваню вызвали к командиру. — Прибыл по вашему приказанию! — лихо доложил мальчик, приложив руку к пилотке. — Вот что, малыш. Надо в разведку сходить, в Басовку. Ты здесь человек свой, отлично знаешь местность, село. Необходимо узнать, есть ли у немцев танки, орудия. Сопровождать тебя будут два бойца. Только вот форму военную сними. Ночь была тихой. Казалось, каждый шорох, дыхание слышно за сотни метров. Но в село разведчики пробрались незамеченными. Как и условились, расстались у церкви. Бойцы притаились в густой траве, а мальчик юркнул в темноту. Час показался вечностью. Как ни прислушивались разведчики, как ни вглядывались в темноту, но, когда Ваня тихонько окликнул их, незаметно подобравшись вплотную, они невольно вздрогнули. — Ну и ловок же ты, — только и сказал один. Можно возвращаться. Но случилось неожиданное: на окраине села напоролись на патруль. Завязалась перестрелка. Выход один: рассредоточиться и пробираться к своим по одному. Тот, кто останется в живых, сообщит собранные сведения. — Врассыпную! Встречаемся у реки, — приказал старший группы. До реки остались считанные десятки метров. А в это время начало светать. Ваня решил притаиться под мостом. Незаметно пробрался под мост, спрятался. Немцы остановились на самом мосту, Ваня боялся глянуть вверх. Ему казалось, что если он посмотрит, то обязательно встретится взглядом с гитлеровскими солдатами. Целый день просидел под мостом не шелохнувшись. И только ночью благополучно добрался до своих. А там уже готовили группу, которая должна была искать мальчика. А затем началось наступление наших войск, и Ваня Илющенко с каждым днем все дальше и дальше уходил от родного Белогорья. Под Харьковом он уничтожил вражеский танк и до трех десятков гитлеровцев. Об этом подвиге юного героя рассказывалось в специально выпущенной фронтовой листовке. Двенадцатилетний солдат написал заявление: «Если погибну, прошу считать меня комсомольцем». Не погиб. И все равно ему вручили комсомольский билет. В одной из жарких схваток с врагом Ваню ранило. Долгих шесть месяцев пролежал он в госпитале. — Ну, Ванюша, теперь домой, на родной Дон, — говорили врачи. — Нет, — упрямо возражал мальчик. — Я должен вернуться к своим. Недолго пришлось братьям Илющенко быть вместе. Вскоре вновь разошлись их фронтовые дороги. День Победы братья встретили в Берлине. Возвращались домой солдаты. Шли с запада эшелоны с демобилизованными воинами. С радостью встречали на родине победителей. Пришел домой и семнадцатилетний солдат Николай Илющенко. Лет-то ему в победном сорок пятом было всего семнадцать, а за плечами остались три с половиной года фронтовой жизни. Когда подросток проходил по улицам, люди невольно останавливались и удивленно смотрели ему вслед. А удивляться было чему. Мальчишка совсем, а вся грудь в наградах: ордена Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды, две медали «За боевые заслуги», медаль «За победу над Германией». Несколько лет назад по инициативе газеты «Пионерская правда» было решено создать полк сынов полка. Командиром полка назначили полковника Г. Артюнянца, участника легендарной подпольной организации «Молодая гвардия». Сотни следопытских отрядов включились в поиск. И полетели в пионерскую газету письма, в которых красные следопыты рассказывали о мальчишках и девчонках, которые в суровые дни Отечественнной войны были разведчиками и партизанами, артиллеристами и пулеметчиками, юнгами, саперами, минометчиками… Всех найденных юных героев зачисляли в полк сынов полка. В 1970 году, в одном из октябрьских номеров «Пионерской правды» был опубликован приказ № 10 за подписью полковника Г. Артюнянца. В приказе говорилось: «ПРИКАЗЫВАЮ ЗАЧИСЛИТЬ В ПОЛК СЫНОВ ПОЛКА: Николая Григорьевича ИЛЮЩЕНКО, Ивана Григорьевича ИЛЮЩЕНКО…» Братья Илющенко, как и в суровые дни войны, снова встали в боевой строй. А. Гринько Автоматчица Шура Худякова  меня в руках красноармейская книжка. Всего шесть листков в серой обложке из шершавого полукартона. Единственный документ солдата-фронтовика. Тот самый, с которым он не расстается ни в бою, ни на отдыхе. Тот документ, который содержит все сведения о своем владельце от основных демографических данных до полученных от старших роты портянок. Красноармейская книжка — это паспорт воина и его военный билет, аттестат об образовании и воинской специальности, свидетельство о принадлежности к части и имеющемся при нем оружии. Такой документ — большая находка для историка. Он помогает многое узнать и понять. Вот почему я всегда с трепетным волнением раскрываю тоненькую обложку красноармейской книжки. Но на этот раз волнуюсь особенно. Ведь в моих руках далеко не рядовой солдатский паспорт. Судите сами. Фамилия — Худякова Имя — Александра Отчество — Александровна Год рождения — 1927 Воинское звание — Гвардии красноармеец Наименование части — 2-я гвардейская механизированная бригада 1-го ордена Ленина механизированного корпуса. Наименование подразделения — рота автоматчиков. Должность — автоматчик. Время призыва в армию — ноябрь 1942 года. Доброволец. Специальность до призыва — учащаяся. Награды — медаль «За отвагу». 3.3. 1943 г. Шура Худякова родилась в городе Борисоглебске 20 апреля 1927 года. Значит, она стала солдатом, когда ей было пятнадцать лет и семь месяцев. — Не автоматчик, а девчонка сопливая! — так отозвался о ней начальник политотдела бригады гвардии полковник В. А. Алтухов, увидев ее впервые. Не щадя самолюбия новоявленного бойца, он сказал своему ординарцу: — Бери, Алешин, эту девчонку, иди вон в тот овраг и научи ее стрелять из автомата. Это было на переднем крае, когда бригада уже вела бои по окружению сталинградской группировки немецко-фашистских войск. Шура не обиделась на Алтухова. Не он первый столь красноречиво намекал на ее нос. Уж так, видно, повелось, что многие не принимали ее всерьез и лишь некоторое время спустя меняли свое мнение. Шура давно привыкла доказывать свою правоту делом. А началось это давным-давно, еще когда Шура училась в 6-й Борисоглебской школе. Нет, пожалуй, раньше. Даже она сама не помнит, когда именно. Александр Тимофеевич Худяков стал солдатом в шестнадцать лет. Молодой рабочий Борисоглебских железнодорожных мастерских пошел в армию добровольцем, когда началась империалистическая война. Охваченный патриотическим порывом, он пошел защищать Россию-матушку от кайзеровских полчищ. Только в окопах понял, что дерется не за интересы трудового народа, а за укрепление царского режима, за интересы помещиков и капиталистов. Понял и бесповоротно стал на сторону большевиков. Вместе с ними он был в дни Октябрьской социалистической революции, а потом и в трудные годы гражданской войны. Александр Худяков водил в бой против беляков подразделения, потом полк. Вместе с командиром полка немало тысяч верст прошла по дорогам войны и его жена Анастасия Алексеевна. И не удивительно, что в доме Худяковых, когда они после войны поселились в Борисоглебске, царил полубивачный уклад, что друзьями их были фронтовики, что самым интересным разговором были воспоминания о виденном и пережитом в боях с белогвардейцами и интервентами всех мастей. С молоком матери впитала в себя маленькая Шура пафос фронтовой героики, любовь к Советской Родине и преклонение перед героями гражданской войны. Она рано начала играть в войну. Разумеется, с мальчишками, так как девчонки, ее ровесницы с улицы Кирсановской, в этом ничего не понимали. Ее любимыми книгами были книги о Буденном и Ворошилове. А как гордилась Шура, когда в шестом классе сдала норму на значок «Юный ворошиловский стрелок»! Многие мальчишки завидовали ей. Потом на городских соревнованиях стрелков она заняла второе место среди девочек, уступив первенство лишь десятикласснице из соседней школы. Этому успеху способствовали систематические тренировки в осоавиахимовском тире. Отец Шуры работал начальником отдела боевой подготовки Борисоглебской городской организации Осоавиахима. Дочь часто вместе с отцом отправлялась в тир, летом целыми днями пропадала в военизированном лагере за городом. Там же, в лагере, Шура в 1939 году окончила и школу верховой езды. — Лихо скачет твоя дочь, не девчонка, а прямо сорванец! — говорили Худякову. — Пусть привыкает, в жизни все пригодится, — отвечал Александр Тимофеевич. Он очень сожалел, что у него нет сына, и, наверное, поэтому видел в дочери продолжение самого себя, своей любви к военному делу. Анастасия Алексеевна не мешала мужу воспитывать дочь на мальчишеский манер. Она даже привыкла к тому, что муж часто называл дочку не по имени, а мальчишечьей кличкой — Седой. Шура и впрямь походила на мальчишку. Худенькая, голенастая, с копной коротких светлых волос. Когда десятиклассники с Кирсановской организовали уличную футбольную команду, место в воротах прочно заняла Шура. Она была отличным вратарем. — Нет, в этой девчонке бесенок сидит! — удивлялись жители Кирсановской, наблюдая, как Шура хватко берет трудные мячи. Но чем бы ни увлекалась Шура, мечтала она о том, чтобы стать учительницей. Может быть, поэтому в ее взаимоотношениях со сверстниками все чаще стала проскальзывать разумная сдержанность. Не командуя, не требуя, она умела удержать подругу или товарища от дурного поступка. Часто выступала в роли репетитора, помогая соклассникам наверстать упущенное. Шура успешно кончила семилетку, перешла в восьмой класс. На душе было радостно. Сколько интересного ожидало ее в предстоящие летние каникулы 1941 года! Но прежде всего футбол. Ребята с улицы Кирпичной грозились разнести в пух и прах команду с Кирсановской. Надо было не подкачать. В тот воскресный день, когда была назначена генеральная тренировка, пришла весть о войне. Борисоглебск замер от неожиданности. Потом забурлил митингами, очерядями у призывных пунктов, толпами провожающих эшелоны на вокзале. Повсюду гремели песни. В основном, это были песни гражданской войны, те самые, которые так любил отец. Война заставила Шуру забыть об играх и развлечениях. Многие школьники тогда повзрослели в один день. Шура и ее подруга Катя Осипова поступили на курсы медицинских сестер. Курсы были ускоренными. Тогда все было ускоренным, требующим огромного напряжения. Практику проходили в госпитале. Он размещался в здании школы, где еще недавно учились девочки. Теперь вместо парт в классах стояли больничные койки, а подружки учились ухаживать за ранеными. Спеша на дежурство, Шура шептала стихи, которые сами собой рождались в голове, складывались в строчки! Теперь в Литве, в бою кровавом Отец мне снится по ночам. И я спешу, спешу к солдатам. Попавшим в госпитали к нам… Обучение на курсах подходило к концу. Предстояли зачетные экзамены. Военврач Вановская, в распоряжение которой прибыли Шура и Катя, привела их в одну из палат, указала на раненого, сказала: — Выходите его, будем считать, что выдержали экзамен. Для вас это первое боевое задание. Раненый, молодой смуглолицый парень лет девятнадцати, был весь в бинтах и без сознания. Его звали Гусейн Омаров. День и ночь попеременно дежурили около Гусейна юные медицинские сестры. Кормили и поили с ложечки. Часть продуктов приносили из дому. Медленно возвращался к жизни боец Омаров. Наконец наступил самый радостный день. Придя на смену, Шура столкнулась с Катей в коридоре, и та первым долгом сообщила: — А наш Гусенок сегодня улыбнулся. Обнявшись, они побежали в палату. Гусейн Омаров широко улыбнулся, увидев своих спасительниц.. Трудный экзамен был выдержан. Шура и Катя получили документы, их назначили сестрами в хирургическое отделение. Шуре пришлось работать с главным хирургом госпиталя известным борисоглебским врачом Зарщиковым. Он был знаком с семьей Худяковых и поэтому удивился, увидев среди своих помощников Шуру. — Узнаю Худяковых, — сказал он. Потом спросил: — А крови не побоишься? У нас тут иногда такие операции случаются, что даже санитары-мужчины падают в обморок. — Не побоюсь, Александр Федорович, я ведь уже прешла практику. — Ну, ну… Первая операция, в которой Шуре пришлось участвовать, оказалась не из легких. Раненому ампутировали ногу. Вместе с другими медсестрами Шуре пришлось зажимать кровеносные сосуды, подавать инструменты, а потом и держать ту самую ногу, которую отпиливал хирург. Это было страшно. Шуре казалось, что врач пилит ее собственную ногу, временами она даже ощущала адскую боль. Хотелось закричать, бросить все и убежать. Но не закричала, не убежала. До конца выдержала. Так выдержала, что Александр Федорович потом удивленно сказал: — Ты сама не знаешь, какой ты молодец. С такими нервами тебе надо быть хирургом. Окончишь школу, обязательно иди в медицинский институт. Школа. Несмотря на войну, все, кому положено, снова сели за парты. Шура училась в восьмом классе, а вечерами дежурила в госпитале. Она все успевала. Особенно теперь, когда пришла весточка от отца. Он был в Воронеже и сообщил, что назначен начальником штаба добровольческого коммунистического полка. Как Шуре хотелось сейчас быть рядом с ним! Он мог бы лучше других объяснить, почему наши войска отступают. А войне не видно было конца. После зимнего наступления наших войск, в котором отличился и Воронежский добровольческий полк, фронт на какое-то время остановился под Курском. Но летом 1942 года он снова пришел в движение. С трудом сдерживая врага, наши войска откатывались к Дону. Шли ожесточенные бои у Воронежа, Лисок. Немецкие самолеты бомбили Поворино и Борисоглебск. Шуре казалось, что все бомбардировщики летят через их дом, может быть, вот-вот сбросят на него свой смертоносный груз. В один из дней около дома Худяковых остановился грузовик. Работник райвоенкомата сообщил о срочной эвакуации всех в глубь страны. Так Шура оказалась в Чкаловской области. Эвакуированные сразу же включились в работу. Была страдная пора, шла уборка хлебов. Вместе с женщинами Шура вязала снопы, складывала крестцы. Многое умела эта девчонка в свои неполные шестнадцать лет. А вот вязать снопы никогда не приходилось. Пришлось учиться у колхозниц. Наука не сложная, суть дела поняла быстро. Только уж очень тяжелы были снопы. Трудились от темна до темна. Спали как убитые, часто тут же в поле. А чуть займется зорька, все начиналось сначала. Шура не отставала, не позволяла себе отставать от взрослых, хотя было очень трудно. Исцарапанными в кровь руками она вязала и вязала снопы. Фронт требовал не только оружия, но и хлеба. И этот Шурин хлеб тоже попадет туда. И пусть каждый сноп будет ее вкладом в дело победы, пусть он, как снаряд, разит фашистов. Сводки с фронта были тревожными. Упорные бои шли не только на Верхнем Дону. Враг уже подходил к Волге у Сталинграда. Шура сожалела, что волею обстоятельства оказалась в глубоком тылу и теперь вряд ли сможет попасть на фронт. О том, что на фронте страшно, она не раз слышала от раненых, видела, как война калечит людей. Но почему же для нее должны быть исключения, разве она не такой же советский человек? Вся Родина, весь народ, все лучшие его сыновья и дочери сейчас там, на фронте. Память о замечательных ребятах с Кирсановской улицы жжет сердце, не дает покоя. Гремят бои за Севастополь. На дне морском Алеша спит. А в это время на рассвете Под танков лязг и пулей свист Наш Валя заживо горит. В лесах Карельских у лафета Друг Юра замертво лежит… Нет, она тоже должна быть там, где сейчас решается судьба страны, а значит, и ее личная судьба. В это время сюда прибыл на отдых и пополнение стрелковый полк. Шуре удалось попасть в штаб дивизии. Когда полковник Докучаев узнал, что она дочь Худякова, с которым пришлось быть соседями в боях под Курском, он решил поддержать намерение Шуры пойти на фронт. И стала Шура готовиться в дальнюю дорогу. А пока помогала при санчасти, училась тому, что потребуется в бою. Уже поговаривали о скорой отправке на фронт, когда в дом Худяковых постучался гость. Он привез от отца гостинцы и письмо. Новость была приятной. Но вместе с тем пришла и неожиданность. Александр Тимофеевич, узнав о намерении дочери уехать на фронт и понимая, что удержать ее от этого шага не возможно, приглашал ее в свою бригаду. (Воронежский полк в это время был переформирован во 2-ю гвардейскую механизированную бригаду, а дивизия — в 1-й гвардейский механизированный корпус.) Как быть? Шура уже считала себя зачисленной в 7-ю гвардейскую дивизию полковника Докучаева, а тут отец зовет к себе. Это означало, что на фронте придется быть под его присмотром, иметь какие-то поблажки по службе. С другой стороны, не хотелось обижать отца. Ведь служил же в Воронежском полку Миша Вайцеховский вместе со своим отцом Михаилом Емельяновичем. После гибели полковника Вайцеховского Миша остался в семье добровольцев-воронежцев. А если что случится с Шуриным отцом, кто будет рядом с ним? Выходило так, что Шуре надо ехать во 2-ю механизированную бригаду. С этими думами она и отправилась к полковнику Докучаеву. — Мой совет такой: езжай к отцу, — сказал тот. Судьба Шуры была решена. Попав в бригаду, Шура быстро перезнакомилась со многими гвардейцами. Она была человек общительный. Ей понравилась боевая семья отца. На другой день бригада двинулась ближе к линии фронта. Он гудел где-то недалеко. Наступление наших войск было в разгаре. Уже прочно была заперта под Сталинградом фашистская группировка генерала Паулюса, а другие вражеские войска откатывались на запад и юг. В бой готовились вступить свежие соединения Советской Армии. 16 декабря 1942 года началось наступление частей Юго-Западного и Воронежского фронтов. По врагу наносили еще один мощный удар. Наши дивизии прорвали фронт противника на Дону от Верхнего Мамона до Серафимовича. 17 декабря в бой вступили бригады 1-го гвардейского механизированного корпуса. Автоматчик гвардии рядовая Шура Худякова находилась при штабе в составе охраны комбрига. Следуя за отцом, она впервые увидела поле боя. Это было что-то невообразимое. Мерзлые глыбы земли, выброшенные взрывами снарядов и бомб, повсюду чернели на снегу. Там и тут стояли подбитые танки, машины, орудия. И куда ни глянь — трупы. От всего этого мороз пробегал по коже. А орудия стреляли все громче и злее. Там, где падали снаряды, вздымались огненные фонтаны. Но что больше всего удивило Шуру — это горящие танки. Никогда она не предполагала, что так может пылать металл, прочнейшая броня. — Чудачка! — пояснил напарник Шуры автоматчик Володя Чаплыгин. — Ведь в танках полно горючего, масла, снарядов, патронов. Вот все это горит и рвется. Страшны костры на поле боя. Но еще страшнее, когда под ногами колышется земля, когда рядом с тобой рвутся мины и снаряды. На первых порах Шура падала на землю от всякого близкого разрыва. Потом поняла, что прятаться надо не от каждого снаряда, а только от «своего», того, осколки которого могут угрожать тебе. На войне, как и в любом деле, знания закрепляются практикой. Шура тоже постигала фронтовую жизнь. И была хорошей ученицей. Ловкость, выносливость, сообразительность — важнейшие качества бойца. А у нее они были. Тяжелый бой разгорелся за совхоз «Челюскин». Гитлеровцы вцепились в высоту мертвой хваткой, оказывали яростное сопротивление. Но личное присутствие комбрига на переднем крае, его руководство подразделениями, потерявшими командиров, способствовали успеху. Враг был разбит. Усталый, в разорванном маскировочном халате, шел Александр Тимофеевич по траншее, только что отбитой у фашистов. Шура испугалась, увидев на лице отца кровь. В кровавых пятнах был и маскхалат. — Ты ранен? — кинулась к отцу Шура. Да, отец был ранен в голову. Это была легкая царапина, о которой и говорить не стоило. А кровь на халате — это кровь Григория Куприенко. Он первым услышал звук приближающейся мины. Предупреждать Худякова было поздно. Лейтенант сильным толчком сбил комбрига на землю и сам упал на него. Множество осколков рядом разорвавшейся мины впилось в тело адъютанта. Он погиб, спасая командира. Так Шура узнала цену войскового товарищества, цену любви подчиненных к командиру. Таковы законы войны. Таково требование присяги. И когда отец, склонив голову, долго молча сидел за столиком в своем блиндаже, когда штабные работники разговаривали только шепотом, она поняла, как тяжело ему, как он сожалеет о гибели адъютанта. Бои шли днем и ночью. Бригада гвардии полковника Худякова брала станицы Боковскую, Верхнеобливскую, ряд других населенных пунктов Ростовской области. Потом началась Луганщина. Фашисты особенно цепко держались за Донбасс, однако под напором гвардейцев-руссияновцев вынуждены были отступать. В те напряженные боевые дни у автоматчика Худяковой много было работы. То она охраняла командный пункт, то бежала в подразделение, чтобы передать приказание или пакет, то мчалась на своем быстроногом сером Зайке с донесением в штаб корпуса. Верхом она ездила лихо. И хотя Зайка был с норовом, ему приходилось подчиняться юной наезднице. А однажды он даже очень помог Шуре. На войне — сто дорог. В них и опытный шофер запутается. А Зайка, между прочим, никогда не сбивался с пути. Видно, помогал ему природный инстинкт. Шуре поручили доставить боевое донесение генералу Руссиянову. Штаб корпуса только что переместился на новое место, и разыскать его было не так просто. Одним словом, случилось так, что Шура чуть не заблудилась. А Зайка тянул повод в другом направлении. Шура доверилась ему. И умная лошадь не подвела. Когда подсохли дороги, Шура научилась водить «виллис». И тоже ездила лихо, как и на Зайке. Как-то во время затишья, когда части корпуса стояли на отдыхе, проводилось тактическое учение. По ходу учения танки должны были прорваться к батальону капитана Лишенко. А комбат не знал об этом. Генерал Руссиянов забеспокоился, как бы танки на самом деле не подавили мотострелков. Надо было быстро предупредить Лишенко. Но прямой дороги к нему не было, а ехать в объезд — опоздаешь. На раздумья не было времени. Шура крепко вцепилась в баранку и с места рванула машину. Через крутую балку, еще через одну проскочила мигом. Потом начался такой крутой подъем, что мотор стал задыхаться. — Тяни, родной, тяни! — кричала Шура, будто мотор мог услышать ее и понять. Шура заставила машину взобраться на непривычную для нее крутизну. Капитан Лишенко был вовремя предупрежден. Когда к батальону подошли танки, мотострелки уже сидели в окопах. Беды не произошло. Обратно можно было не спешить. Но Шура решила ехать не кружным путем, а снова напрямую. «Если взобралась на крутизну, то и спуститься с нее должна», — сказала она себе. И спустилась, хотя «виллису» такая задача была почти не под силу. — Ну, комбриг, у тебя не дочь, а сорвиголова, сказал генерал Худякову. — Ее, наверное, надо перевести из автоматчиков в шоферы. — Я давно прошу об этом комбрига, — сказал заместитель по технической части гвардии подполковник Чеверда. — Шоферов не хватает, а она водит машину отлично. — А мы хотели ее определить в пулеметчики, — заметил комбат капитан Пичугин. Он сам учил Шуру стрельбе из «максима» и был доволен ее успехами. — Не в шоферы, не в пулеметчики, а в снайперы меня надо перевести, — подала голос Шура и тут же спряталась за спину Руссиянова, заметив строгий взгляд отца. У нее уже давно идет разговор с отцом на эту тему. Он категорически возражает. Пришлось без его ведома обратиться к генералу. Узнав об этом, Александр Тимофеевич отправил дочь на гауптвахту. Так и пришлось Шуре Худяковой оставаться автоматчицей. Когда в боях на Северском Донце в роте автоматчиков погиб комсорг, его место заняла гвардии рядовая Худякова. В то время бригаде пришлось вести тяжелые бои. У села Боровая фронт на некоторое время задержался. Гитлеровцы воспользовались этим и стали засылать в наш тыл лазутчиков. Автоматчикам пришлось образовать заслон позади своих боевых цепей, чтобы не пропустить вражеских диверсантов. Как-то раз Шура, закончив дежурство в своем секторе, пошла с докладом к комбригу. В комнате находились представители штаба армии во главе с генералом. Шура растерялась от неожиданности, но тут же пришла в себе. — Товарищ генерал, разрешите обратиться к гвардии полковнику Худякову? — Обращайтесь, — ответил генерал, разглядывая ладного бойца-девушку. И тут этот боец, как говорится, опростоволосился. — Папа, — вдруг как-то по-домашнему произнесла Шура. — В моем секторе все спокойно. Все присутствующие рассмеялись. А гвардии полковник недовольно упрекнул дочь: — Ну и подвел ты меня, Седой… — Виновата, исправлюсь! — ответила Шура и, четко крутнувшись на каблуках, вышла из помещения. Она исправилась в этот же день. Когда комбриг вместе с представителями штаба армии ушел на передовую, на охране командного пункта остались Худякова и боец Чаплыгин. Володя в хате, а Шура — на улице. — Нет ли чего поесть? — обратился к ней пожилой мужчина в оборванной одежде. Говорил он с акцентом, глазами шарил по сторонам. Шура знала всех жителей села. Этот был явно нездешний. Чтобы усыпить бдительность пришельца, Шура пригласила его в хату. — Покормить надо человека, — спокойно сказала она Чаплыгину, подмигнув ему. Володя стал выкладывать на стол консервы и хлеб, а Шура стала на часах у двери. Ел незваный гость нехотя, было заметно, что он не голоден. И все смотрел по сторонам. Вступать в борьбу с этим здоровенным детиной было не под силу юным автоматчикам, и они, оттягивая время, занимали гостя разговорами. Наконец на КП вернулся гвардии подполковник Алтухов. Его сопровождал автоматчик Быков. Незнакомец был арестован и отправлен в контрразведку. Он оказался вражеским шпионом. От Дона до Днепра прошла Шура Худякова в рядах 2-й гвардейской механизированной бригады. Когда после взятия Запорожья осенью 1943 года руссияновцам был предоставлен отдых, А. Т. Худяков уехал на лечение. С ним покинула бригаду и Шура. Потом родители настояли на том, чтобы дочь вернулась в школу. После лечения отец отправился в свою бригаду, а Шура — в Борисоглебск. Она подготовилась и поступила сразу в десятый класс. А получив аттестат зрелости, Шура осуществила свою давнюю мечту — поступила учиться в педагогический институт. Сейчас А. А. Худякова живет в Воронеже. В ее доме часто можно видеть фронтовых товарищей. Как дорогие реликвии хранит она красноармейскую книжку, гвардейский значок, боевые медали. В память о друге детства, заядлом футболисте с Кирсановской, погибшем в самом начале войны, Александра Александровна назвала своего сына Алешей. Теперь он уже взрослый. Служит в армии. В. Бахмут, Н. Кочетов Грайворонские орлята ще вчера была надежда. Где-то на юго-западе, за Большеписаревской, слышался гул орудии, и дороги были заполнены отступавшими красноармейцами, но Митя и Петя не верили в то, что в Грайворон придут немцы. Правда, именно вчера они получили задание райкома комсомола — отогнать на ближайшую станцию колхозный скот, и это встревожило ребят. — А что… разве?.. — с волнением обратился тогда Митя Балицкий к секретарю райкома. — Нет, угрозы пока нет, — успокаивающе ответил тот, — скот эвакуируется на всякий случай… Но мы с вами комсомольцы, — добавил он, — и должны быть готовыми ко всему… Не договорив, он пожал ребятам руки, пожелал успеха. Дорога на станцию показалась гораздо длиннее, чем была в действительности. Скот приходилось гнать по обочинам — по стерне, пахоте. Их обгоняли машины, танки. Запомнился веселый бритый красноармеец. — Далеко, мальцы, скотину движете? — обратился он к ребятам, подмигнув. — Дайте нашему батальону худобин пять. Пригодятся… — А расписку дадите? — в тон ему, поняв шутку, ответил Петя Игнатенко. — Дадим… Расписки нам не жалко, — смеясь, пообещал красноармеец. Ребята разговорились с ним, спросили — далеко ли немцы. — Сюда не дойдут! — серьезно успокоил друзей солдат. Подсознательно Митя и Петя понимали, что он сказал неправду, но эта неправда была такой, в которую хотелось верить… Сегодня положение изменилось. Ребята отогнали скот, сдали его на станции и возвращались домой. Дорога теперь была пустынной — ни одного человека. Только один раз им встретился танк. Он мчался на полной скорости, за ним тянулся шлейф пыли. На корпусе машины осела пыль, по нему текло масло, танк казался усталым и израненным. Долгим, беспокойным взглядом проводили его ребята. — Вот это да! — восхищенно вымолвил наконец Митя Балицкий. — Не иначе как задерживал где-то фрицев. Один дрался с ними. — И предложил: — Отдохнем? Они присели у придорожного клена. Вокруг, куда ни глянешь, виднелись знакомые до последней балки, до самого маленького деревца места. Справа — лес. Не один раз с пионерами своих отрядов Митя и Петя ходили туда на экскурсии, устраивали веселые игры. Кое-где проглядывало извилистое русло Ворсклы. Каждый из ребят, не говоря друг другу ни слова, думал о ней. Сколько радости, веселья, добрых тихих минут приносила она им! Она с самого раннего детства ласкала их своей прогретой солнцем водой, учила выносливости и ловкости. Ведь без этого и плавать не сумеешь, и на коньках не решишься кататься по еще гнущемуся льду. А какой грайворонский мальчишка будет уважать себя, если он не может плавать?! А рыбная ловля… — И вот теперь все это как бы осталось по одну сторону черты, а по другую была тревожная неизвестность… — Что же будем делать, Митя? — нарушил молчание Игнатенко. — Сам думаю над этим, — отозвался тот. — Ясно только одно: нужно помогать Красной Армии. — Правильно. А как? — Сойдемся у Коли Синицына, там и решим. Остальной путь до Грайворона они прошли за час. Город встретил их неприветливо. Здесь уже были немцы. Многие дома казались чужими: окна были разбиты, на стенах и на заборах белели первые расклеенные врагом приказы. И в каждом из них по нескольку раз повторялись слова «смертная казнь», «расстрел». Вечерело. Темными силуэтами возвышались над маленьким городком знакомые здания родной школы им. Энгельса, педучилища. На западе загоралась рубиново-красным пламенем вечерняя заря. Она была похожа на пламя большого пожара. «СМЕРТЬ ФРИЦАМ!» Через несколько дней Балицкий и Игнатенко пришли к Николаю Синицыну. Он был на год моложе их, но это не мешало их дружбе. Все они увлекались техникой и особенно радиолюбительством. Они даже соединили свои квартиры самодельными телефонами. У Синицына был радиоприемник. Но сейчас его не было видно на обычном месте. — Отобрали? — указал взглядом Петя Игнатенко на то место, где стоял приемник. — Тихо! — пригрозил пальцем Николай. — Приказ строгий — сдать, но я припрятал… Он вышел в коридор, закрыл дверь на крючок, затем полез под кровать. Выбросив оттуда несколько старых вещей, Николай извлек хорошо знакомую ребятам рыжеватую коробку приемника. Петр и Дмитрий придвинулись поближе к Николаю. Тот осторожно присоединил к приемнику батареи питания, мягко щелкнул ручкой выключателя. Что-то зашумело. Затем полилась тихая музыка. Николай начал вертеть ручку настройки. Послышалась немецкая речь. И вдруг, будто через невидимые шумовые барьеры: «Говорит Москва…» Ребята радостно переглянулись. Несмотря на то, что в городе немцы были чуть больше недели, они успели распустить слухи, что Москва взята гитлеровцами. А в приемнике слышалось: «От Советского информбюро…» Николай Синицын уменьшил громкость, и теперь все трое склонились над самой коробкой приемника. Когда передача окончилась, Митя Балицкий, подбирая слова, начал медленно говорить: — Ребята, нас трое… Мы еще недостаточно взрослые, чтобы воевать с фашистами наравне с красноармейцами. Но мы многое можем сделать. — Конечно! — подхватил горячий, подвижной Коля Синицын. — У меня кое-что есть. Пойдемте покажу. — Погоди немножко, — остановил его Митя. — Нам надо договориться вот о чем. В городе многие не знают действительного положения на фронте. Есть и такие, кто верит фрицам и их брехне о том, что Москве капут. Нам надо написать листовки о том, что Москва — наша, советская… — Идет! — Коля Синицын подал руку Мите Балицкому. Тот крепко сжал ее. Сверху на их руки положил свою горячую ладонь Петя Игнатенко. — Смерть фрицам! — А теперь я кое-что вам покажу, — сказал Коля. Он повел Митю и Петю во двор и, осмотревшись, открыл погреб. Когда все спустились в него, Коля включил маленький электрический фонарик. Луч света выхватил из темноты бочки, кучу картошки, кочаны капусты. — Это и у нас есть, — попробовал пошутить Петя Игнатенко. Вместо ответа Коля указал на одну из бочек, стоявшую в самом углу. — Отодвигайте. Друзья поспешно выполнили приказание товарища. Митя Балицкий глядел в угол расширенными глазами, не говоря ни слова. Петя не выдержал. — Вот это да! — вырвалось у него. В углу лежали новенькие винтовки и несколько гранат-лимонок. — Это еще не все, — деловито и в то же время гордо сказал Коля. — Есть еще две винтовки и пистолет… А вот ящик с патронами… Брат, когда эвакуировался, просил передать в верные руки… Коля рассказал ребятам, что брат его, Андрей Ильич Синицын, начальник уголовного розыска городской милиции, вместе с другими товарищами перед отступлением готовил базу для партизан и часть оружия не смог вовремя передать народным мстителям. — Да, — медленно проговорил Митя, — для нас троих столько оружия многовато. — Может, удастся связаться с партизанами?.. — предложил Петя. — Ну, а теперь — по домам, — сказал Коля. — Уже поздно, фашисты строго следят за тем, чтобы ночью никто не ходил. — Домой мы сумеем добраться незаметно. Все-таки наш город, — ответил Митя. — А вот сегодня что-то уже надо сделать — медлить некогда. — Давайте напишем несколько листовок, а по пути домой где-нибудь расклеим их, — предложил Игнатенко. Предложение приняли. Коля нашел чистую тетрадь. Писали ребята о том, что слышали по радио. Писали печатными буквами, чтобы, в случае чего, нельзя было узнать авторов листовок по почерку. В конце каждой листовки вместо подписи — хлесткая как плеть фраза: «Смерть фрицам!» Когда все было закончено, Коля Синицын проводил ребят за ворота и попросил: — Поосторожнее, ребята. Как приедете домой позвоните. Балицкий и Игнатенко растаяли в темноте… ЛИСТОВКИ В ГОРОДЕ Митя Балицкий осторожно шел по Грайворону, придерживаясь теневой стороны. Первый раз в жизни ему приходилось идти по родному, хорошо знакомому городку так вот, крадучись. В полуобнаженных деревьях шумел осенний ветер. Было как-то смутно на душе. Вот и здание горсовета. Оглянулся — кругом никого не видно. Осторожно подкрался к забору, туда, где было наклеено несколько немецких приказов. Вытащил листовку и прикрепил ее двумя кнопками. Затем отошел метров на двести в глубь улицы и прикрепил точно такую же листовку на телеграфном столбе. После этого заспешил домой. Дошел благополучно. Сразу же позвонил Коле. — Как дела? — поспешно спросил тот. — Что-то долго вас не слышно, я сильно волнуюсь. — Все в порядке, Коля! — Ну, спокойной ночи, а я подожду Петиного звонка. Первыми словами Пети Игнатенко, когда он позвонил Коле, был вопрос: — Как Митя? Дошел уже? — Спит, — ответил Коля. — Это хорошо. Я тоже ложусь спать. — Значит, все нормально? — переспросил Синицын. — Все нормально. На другой день Коля Синицын проснулся рано и сразу же направился в центр города. С радостью заметил, что у заборов и столбов, на которых были расклеены листовки, толпятся люди. Читают. Но почему же немцы не сорвали листовки? Объяснялось все просто. Листовки были наклеены там, где висели различные приказы фашистской комендатуры. Немцы по-русски читать не умели, а полицейские «прохлопали» листовки. Когда они наконец догадались выяснить, почему у дотоле не интересовавших людей немецких приказов толпится народ, половина города уже знала о содержании листовок. Когда Коля вернулся домой, этой новостью поделилась с ним мать: — Не слышал, Коля, ничего? Там, говорят, кто-то листовки наклеил на заборах. А в них сказано, что фашисты врут, будто Москву уже захватили… — Нет, не слышал, мама, — ответил Коля и поцеловал мать. — А насчет Москвы, так мы и так должны знать, что не видать ее немцам, как своих ушей… С тех пор ребята часто писали по ночам короткие листовки и расклеивали их в самых неожиданных местах. Немцы разозлились не на шутку. Местной полиции было дано строгое указание выловить тех, кто пишет листовки. ДОРОГА В ЗАМОСТЬЕ — Работать так, как мы работали до сих пор, опасно, — сказал однажды Митя Балицкий, когда друзья собрались вместе. — Немцы и полицаи ищут нас. Нужно что-то придумать. — Я считаю, — вмешался в разговор Петя Игнатенко, — надо временно прекратить выпуск листовок и переключиться на другое дело… В лесу, говорят, есть партизаны. Вот бы связаться с ними. — А кто говорил про партизан? — Слышал от одного знакомого из Замостья. Говорит, не спалось позапрошлую ночь. Слышу, часов в двенадцать ночи на улице тихий разговор. Выглянул осторожно в окно и вижу: идут люди в красноармейском обмундировании. Идут тихо-тихо и с винтовками. Даже посчитал, говорит. Всего было девятнадцать человек. — Это же здорово! — восхищенно произнес Митя. — Но как с ними связаться? — Дорогу на Замостье и дальше, в лес, я хорошо знаю, — сказал Петя, — но из города надо выйти незаметно для немцев. — А что если пойти в лес по грибы или по еловые шишки? — предложил Митя. — Правильно, — решили ребята. …И вот они идут в лес. У каждого небольшая корзинка. Часовой на мосту не обратил на ребят внимания. Через Замостье тоже прошли благополучно. Лес встретил ребят тишиной, запахом хвои и преющих листьев. Долго шли, никого не встречая. Только к полудню заметили, как в одном месте дорогу перешел с топором в руках и палкой мужчина. Ребята ускорили шаг, думая, что он уйдет. Но мужчина, видно, и сам поджидал их. — А ну стойте, хлопчики! — потребовал он, когда ребята поравнялись с ним. — Вы зачем здесь? Ребята замялись. — А кто вы? — спросил Митя. — Уж больно прыткие вы, — полушутя ответил мужчина. — Я-то вас знаю. Вы же ведь грайворонские… Ты вот, если не ошибаюсь, братишка Андрея Ильича Синицына, — указал он на Колю. Ребята опять стушевались. Потом Коля присмотрелся к незнакомцу и вспомнил, что за несколько недель перед отступлением наших войск из Грайворона он видел этого человека вместе с братом. Коля решил говорить напрямик. Он был уверен, что это свой человек. — Дядь, нам бы партизан найти… — Вот как! — притворно весело воскликнул мужчина. — Уж не в отряд ли вступить думаете? — А хоть бы и в отряд! — сказал Петя. — Маловаты еще, ребята. — Мужчина похлопал их по плечам. — Да и оружия у партизан, пожалуй, нет для вас. — А у нас самих есть и винтовки и гранаты… — Это другое дело, — согласился мужчина, — но сначала вы переправьте оружие, а потом посмотрим. Разговор принял уже дружелюбно-доверчивую окраску. Ребята рассказали о листовках, о том, что не знают, чем заниматься дальше. — Я не могу вас связать с командиром отряда, — заговорил человек с топором. — Партизаны расположились так, чтобы никакие немцы и полицаи не нашли их. Поэтому и вас пока вести туда не следует. Давайте договоримся так. Винтовки и гранаты вы незаметно будете приносить сюда и прятать их под листьями в пяти шагах вон от того дерева… — Он указал на большую сосну, выделявшуюся среди других деревьев. — Постарайтесь первую партию оружия принести завтрашней ночью. Идет? — Обязательно сделаем, как вы сказали! — пообещали ребята. — А теперь слушайте еще одно задание: нужно перерезать телефонную линию, соединяющую Грай-ворон с Большеписаревкой. Справитесь? — Постараемся… — Только это нужно сделать тогда, когда оружие будет у нас. Нельзя вам рисковать. Ну, а теперь домой. Да не забудьте для маскировки набрать шишек в корзины… ХОРОШЕЕ УТРО! …Во дворе шелестели поредевшими листьями клены. Ребята незаметно прошли в погреб. Взяли по винтовке и по две гранаты, завернули в тряпки. — Сейчас еще рановато идти, — заметил Митя. — Могут увидеть. — Подождем часок, — поддержал Петя. — А вообще, трудное это дело. Через мост не пойдешь, там часовые. — Я знаю брод, там и перейдем речку, — сказал Коля. Когда достаточно стемнело, ребята пробрались огородами к речке. Переправились через нее без приключений, если не считать того, что сильно промокли. К месту назначения шли дольше вчерашнего: трудно было ориентироваться в темноте, да и круг дали большой. После того как оружие было надежно спрятано, усталые, но довольные ребята вернулись домой. Пришли во двор к Коле Синицыну. На востоке алела утренняя заря, тянуло осенней свежестью. От возбуждения спать не хотелось. — Хорошее утречко! — с потаенной радостью заметил Коля. — А то, что мы сделали, еще лучше. ЧЕТВЕРТЫЙ …Однажды к Синицыным постучали. Мать Николая открыла дверь. В комнату вошел незнакомый человек. — Монтер, — представился он. — Нужно проверить электропроводку. Он начал внимательно и придирчиво осматривать провода. Николай украдкой следил за ним. Ему показалось, что проводка у того — только предлог. Вечером Николай рассказал о случившемся ребятам. — А у меня тоже новость, — сообщил Митя. — Приглашали на узел связи. Говорят: ты увлекаешься радиотехникой, помоги ремонтировать аппараты. Но это тоже, думаю, только предлог. Уж что-то навязчиво заводят там разговор о партизанах, о немцах, об их порядках. Хотят вызвать на откровенность… — Смотри не поддавайся, — заметил Игнатенко. Приближалась 24-я годовщина Октября. Как отметить праздник? А может быть, выполнить второе задание партизан — оставить немцев без связи с Большеписаревкой? На том и порешили. Договорились сделать это в ночь на 4 ноября. На следующий день ребят, в числе других граждан Грайворона, согнали в Троицкий сад чистить пушки. Друзья оказались вместе у одного орудия. К ним приставили еще одного паренька. — Здоров, Женя! — обрадованно поздоровался с ним Петя. — Знакомьтесь, ребята! — сказал ок друзьям. — Это Женя Татаркин. Как и мы, он закончил семь классов. Начали чистить пушку. Когда близко не было немецкого солдата, Женя проговорил: — Шашку толу бы под нее, а не чистить… Гады такие… — Тихо! — Петя дотронулся до руки Жени. — Можно и без того кое-что сделать. — Он подмигнул, показал какую-то металлическую деталь и положил ее в карман. Вслед за ним осторожно начали отвинчивать и прятать в карманы все, что можно, остальные ребята. Когда орудие было «почищено», ребята накинули на него брезентовый чехол. — Теперь марш! — крикнул немец и замахнулся на ребят. Они кинулись бежать из сада. Остановились, когда очутились недалеко от дома Коли Синицына. Зашли все вместе. Женя рассказал о том, что у него есть пистолет, который он взял у одного убитого лейтенанта при отступлении наших солдат. — Вот и хорошо! — похвалил его Митя Балицкий. — Хочешь быть с нами? — Конечно! — Тогда слушай… Ребята посвятили Женю в свой план. — До сих пор нас было трое, ты — четвертый! — подвел итог Коля Синицын. ОСЕННЕЙ НОЧЬЮ Поздним вечером 3 ноября ребята отправились к кирпичному заводу. Стояла теплая осенняя погода. Казалось, лето посылало прощальный привет земле. Далекими искорками сверкали на небе звезды. Ребята пробирались друг за другом, зорко оглядываясь по сторонам. Вот показались очертания кирпичного завода. — Нужно успеть сделать все до восхода луны, — прошептал Женя Татаркин. — Терять нельзя ни минуты, — согласно кивнул ему Митя. — Сейчас часовой ушел в ту сторону. Он указал на еле вырисовывающуюся фигуру часового. — Мы спрячемся за стеной и, когда он будет проходить мимо, накинемся на него. Стрелять в случае необходимости. В полнейшей тишине ребята по одному перебрались к стене. Затихли. Вот послышались шаги. Коля вцепился в руку Мити, сжал ее крепче. Как только часовой поравнялся с ребятами и сделал несколько шагов от них, Митя прыгнул ему на плечи. Тот резко повернулся, пытаясь снять винтовку. Но на него набросились остальные ребята. Женя дважды ударил немца по голове рукояткой пистолета. Тот потерял сознание. Ребята быстро связали часовому руки, забили рот его же пилоткой и, прихватив винтовку, начали резать телефонные провода… Утром в комендатуре Грайворона было получено донесение: «Сегодня ночью неизвестные лица перерезали телефонный кабель, соединяющий Грайворон с Большеписаревкой. Провода вырезаны на протяжении одного километра. Обнаружено четыре пары следов. Часовой найден связанным, в бессознательном состоянии». АРЕСТ Утром 4 ноября ребята собрались, как всегда, у Коли. — Ну, один подарочек есть! — удовлетворенно сказал Митя. — Сегодня нужно сходить к партизанам и спросить, что делать дальше. — Собираемся в пять часов! Но собраться в этот день ребятам не пришлось. Когда Митя Балицкий вернулся домой, во дворе и дома хозяйничали немцы и полицейские Был здесь и «монтер», который осматривал проводку. В небольшой нише за географической картой немцы обнаружили телефон, тут же лежала заряженная обойма от пистолета. Митю арестовали. Шел обыск и у Николая Синицына, и у Пети Игнатенко. Их тоже арестовали и повели в комендатуру. Два дня немцы пытали и мучили ребят. Больше всех, как самому старшему, доставалось Мите. Но на все вопросы он твердо отвечал: — Ничего не скажу, гады! Нас очень много. Вы арестовали только троих, а таких, как мы, по всей стране миллионы… На рассвете 7 ноября немцы вывели юных героев во двор. На востоке занималась праздничная заря. Оттуда веял свежий ветерок, он шевелил волосы на раскрытых головах ребят. Быстро светало. Первые лучи солнца окрасили облака на востоке в багрянокрасный цвет. Коля и Петя поддерживали сильно избитого Митю. — Смотрите, — указал он глазами на облака, это цвет нашей победы, он идет с востока… Утром 7 ноября грайворонцы увидели на площади трупы трех пятнадцатилетних подростков. На груди у каждого была повешена дощечка с надписью: «Я партизан». Видел трупы друзей и Женя Татаркин. Трагическая гибель Коли, Пети и Мити надорвала его силы. Едва добравшись домой, он слег в постель с высокой температурой. После тяжелой двухнедельной болезни умер. ЦВЕТЫ НА МОГИЛЕ Есть в центре маленького городка Грайворона небольшой парк. За ажурной оградой под тенью деревьев стоят памятники героям гражданской и Великой Отечественной войн. На одном из памятников выбиты имена и фамилии — Балицкий Митя, Синицын Коля, Игнатенко Петя. Каждый год по весне приходят сюда школьники. Они склоняют свои знамена над могилой юных героев, кладут на нее цветы. И как гимн верности героям, как символ нашей непобедимости звучат слова любимой ребятами песни: У власти орлиной орлят миллионы, И нами гордится страна. П. Грабор Тринадцатилетний летчик омандир полковой разведки подошел к группе своих бойцов, отдыхавших на лесной полянке, и только тут заметил маленькую фигурку мальчишки, который удобно расположился на старом пне и с аппетитом уплетал за обе щеки горбушку черного хлеба с салом. Иногда он подносил ко рту алюминиевую солдатскую кружку и запивал свой немудреный завтрак родниковой водой. Он так увлекся едой, что даже не обратил внимания на командира. — Откуда взялся такой вояка? — строго спросил взводный. — Еще вчера вечером пристал к нам на шоссе, товарищ лейтенант, — ответил за всех пожилой разведчик. — Говорит, возьмите меня, мне некуда идти. Ну ребята пожалели. Куда мальцу на ночь одному?.. — Непорядок это… Узнает комполка — и мне и вам чертей даст. Ты откуда, мальчик? — Я… я… От-ту-да, — заикающимся от волнения голосом ответил мальчишка и показал рукой в сторону горевшего города. — Из Воронежа? — Угу… — Вот тебе и «угу», — передразнил его лейтенант. — Что с тобой делать? Звать как тебя? — Славка Яковлев. — Вот так-то, Славка. Придется тебя в тыл отправить… — Не поеду. Хочу с вами… Все равно убегу. — Не убежишь. Мы тебя привяжем, — засмеялся лейтенант. — Товарищ лейтенант, а что если его оставить? — заступились за мальца разведчики. — Сам он городской, знает все улицы. Глядишь, поможет советом… — Ладно. Пока пусть остается. Доложу генералу, — уступил взводный. — Ты, Славка, не горюй, — подмигнул один из разведчиков. — Наш командир строгий, но душа-человек. Воевать тебе не дадут, а где-нибудь, глядишь, и пристроят. У нас в соседнем полку уже есть один хлопец, повару помогает. Его в сорок первом под Брестом подобрали. Ничего, воюет на кухне и, кажется, не обижается. А то тоже все фрицев бить собирался. Тебе лет-то сколько? — Двенадцать! — Ух ты! Я думал, меньше. Тогда ничего! Значит, школьник? — Пять классов кончил, — с гордостью ответил Славка. — Наша школа в городе образцовая. — Тогда все ясно!.. Славка так и не понял, что ясно. Он бережно завернул недоеденный завтрак в клочок бумаги и сунул в карман коротких штанов. Комдив 6-й Орловской генерал-майор Гришин, узнав о ЧП в разведвзводе, долго не соглашался оставить приставшего мальчишку в части. Наконец сдался и разрешил временно зачислить его к разведчикам. — Только смотрите, отвечать за него вы будете, — заявил он командиру полка и взводному. — И оденьте хлопца, а то он у вас какой-то голенастый. И на бойца не похож. Вскоре Славка щеголял в новой защитной форме и маленьких сапогах. На голове у него красовалась подобранная по размеру пилотка с красной звездочкой. Изобретательные разведчики выполнили приказ комдива и одели Славку по всей форме. Даже раздобыли трофейный немецкий пистолет с кобурой и вооружили воспитанника. Славка очень гордился своим оружием, хотя в нем не было ни одного патрона. Правда, первое время это его огорчало. — Ничего, Славка! — успокаивал его лейтенант. — Стрелять научишься — и патроны будут. Все в свое время. Ты мне лучше про город рассказывай, где какая улица и как туда лучше пройти, чтобы фашисты не заметили. Эту обязанность Славка выполнял охотно и добросовестно. И каждый раз, когда разведчики готовились в «гости» к оккупантам, мальчик подробно объяснял, где находится та или другая улица, переулок, как можно дворами выйти к центру города. Особенно эта помощь была ощутима в период летне-осенних оборонительных боев за Воронеж, когда части дивизии держали оборону на левом берегу от Вогрэса в сторону Придачи. Каждую ночь через реку уходила разведка в занятый город. С захватом оккупантами правобережья нашим войскам стала досаждать вражеская артиллерия. Откуда-то из центра города летели на левый берег тяжелые гаубичные снаряды и смертоносными осколками обрушивались на бойцов. Разведчикам было дано оперативное задание — засечь неуязвимую батарею. Посланные две группы обратно не возвратились: погибли при переправе через реку. — И как ее, окаянную, обнаружить? — сокрушались разведчики. — Житья от нее нет… Бьет и бьет… Где они ее поставили? Славка уже просился в разведку. Но взводный наотрез отказал ему и даже, как показалось, рассердился. Однако желание помочь разведчикам найти злополучные пушки было очень сильным. И когда до Славки дошел слух, что посланная с вечера разведка не пришла, он не стал больше раздумывать и решил действовать на свой страх и риск. Никому ничего не сказав, Славка, переодевшись в гражданскую одежду, дождался первых проблесков рассвета и отправился в путь. Ему удалось благополучно миновать заминированные участки на лугу и, скрываясь в высокой траве, выйти к берегу реки как раз напротив Успенской церкви. Река в этом месте была глубокая. Но это не смущало юного разведчика. Этот участок он знал хорошо. Именно здесь он научился плавать и даже не раз на спор с товарищами нырял в глубину; и доставал дно руками. Славка бесшумно нырнул в воду и достиг середины. Здесь он высунул голову, немного отдышался и, набрав побольше воздуха, снова скрылся под водой. Так он достиг берега и укрылся за лежащим у церкви большим камнем. И как раз вовремя. Послышались шаги, и из переулка вышел здоровенный немец с пустым ведром. Насвистывая какой-то мотив, солдат подошел к реке, внимательно огляделся, потом зачерпнул ведром воды и, не задерживаясь, скрылся за церковью. Славка остался один. Недалеко от своего укрытия он заметил большие заросли бурьяна и решил перебраться туда. Прежде чем идти в город, нужно было высушить одежду. Когда рубашка и штаны высохли, Славка выбрался из бурьяна и стал взбираться вверх. Пригнувшись, он перебежал улицу Карла Маркса, круто уходившую к пожарной части, и задворками вышел к кинотеатру «Спартак». И тут за оградой Кольцовского сквера увидел то, что искал: орудия. Грозные их стволы были задраны вверх и глядели в сторону реки. Грозный оклик «хальт!» приковал Славку к месту. Перед ним вырос гитлеровец с автоматом. — Ты што тут делашь? — коверкая слова, крикнул он. — Мамку ищу… потерял, — захныкал Славка. — Пшел вон… Здес келзя, — грубо толкнул солдат мальчика прикладом. Удар был сильным, Славка упал и до крови разбил нос и губы о булыжник. Немец выругался и велел быстро убираться из запретной зоны. В маленьком босоногом мальчишке он не увидел противника. Славка вскочил с земли и кинулся прочь от опасного места. Старой дорогой он быстро добрался до реки и укрылся в темном углу пустой церкви. Продолжать путь дальше было опасно. Выбрался он из укрытия и переплыл речку, когда стало темнеть. Но идти в темноте по минированному лугу было рискованно. А рисковать он теперь не имел права. Ведь от его сведений зависела жизнь многих бойцов. Поэтому Славка принял решение подождать до утра. Он уютно устроился в высокой нескошенной траве и сладко проспал до рассвета. Утром целым и невредимым вернулся в свое подразделение. — Ты где пропадал? — накинулся на Славку лейтенант. — Из-за тебя тут такой переполох поднялся. Генерал, как узнал, что ты пропал, велел, если появишься, в детдом отправить. Говори, где был? — В город ходил пушки искать. — Ну и нашел? — недоверчиво спросил взводный. — А как же. В Кольцовском сквере… — А ты не врешь? — Честное пионерское! Сведения, доставленные Славкой, помогли артиллеристам дивизии быстро накрыть пушки врага, и они больше не обстреливали наши позиции. За самовольную вылазку Славку вначале поругали, а потом похвалили. Даже обещали представить к награде. Но тут качались сильные бои за Воронеж, и, видимо, было уже не до наград. Главное, Славку не отправили в детский дом. Он еще два месяца пробыл у разведчиков, а потом его вместе с ранеными бойцами отправили в тыл. Но до глубокого тыла Славка не добрался, а попал в Москву. Здесь его определили разносить почту и газеты. Недели две он безропотно исполнял возложенные на него обязанности, а потом захандрил. Помог случай. Приехал как-то из действующего авиаполка майор, пригляделся к Славке, попросил рассказать о себе, о том, как попал в армию, а потом сказал: — Возьму-ка, хлопчик, я тебя с собой. У нас уже один твой сверстник есть — Боря Житков. Подружишься с ним и скучать не будешь. Так Славка очутился в 101-м авиационном полку дальнего действия, которым командовала известная летчица Герой Советского Союза В. С. Гризодубова. — Будешь служить при аэродроме. О воздухе и не думай. Мал еще, — строго предупредила Валентина Степановна Славку, когда он заикнулся о своем желании летать. — Ишь ты, в двенадцать лет летать ему захотелось! — по-матерински взъерошила она белокурые кудри нового воспитанника и ласково улыбнулась. Славка понуро вышел от нее. — Что, парнишка, не повезло? — окликнул мальчика высокий летчик в звании старшего лейтенанта. — А вы откуда знаете? — процедил Славка. — Больно вид у тебя невеселый. К нам давно попал? — Третий день уже. — И откуда занесло тебя? — поинтересовался летчик. — Форма на тебе пехотная… — Из Воронежа. В шестой Орловской дивизии был… — А родом откуда будешь? — Оттуда же, из Воронежа, — ответил Славка. — Значит, мы с тобой земляки. А я из Новохоперска. Поскольку мы земляки, возьму-ка я тебя к себе во вторую эскадрилью, если не возражаешь. — Конечно, нет! — обрадованно воскликнул Славка. — Только ты будешь связным. Идет? — Идет! — ответил Славка. Так началась дружба Славки с Василием Максимовичем Федоренко, человеком отчаянной храбрости. О его подвигах рассказал уже после войны начальник штаба полка А. М. Верхозин в книге «Самолеты летят к партизанам». Каждый раз, когда Федоренко улетал на своем ЛИ-2 в тыл к партизанам, Славка провожал его в опасный путь, а потом с нетерпением ожидал возвращения. НА КУРСКОЙ ДУГЕ Как ни хорошо было в полку, но Славка по-прежнему мечтал попасть на фронт. Поговорил он как-то об этом с Федоренко и услышал не то, что хотел. — Лучше возвращайся домой и разыскивай родных. Огорчился Славка, но советом решил воспользоваться. Пришел в штаб, заявил, что уезжает в Воронеж, который уже был освобожден от оккупантов. Его, конечно, охотно отпустили. А затем Славка узнал об отправке полка самоходных установок и упросил командира подполковника Мамчуру взять с собой. Определили Славку в помощники к телефонисту-связисту. А через несколько дней полк вступил в бой в самый разгар ожесточенных боев на Курской дуге. Сбылась Славкина мечта. И если говорить правду, страшно было на переднем крае. Грохотание пушек и минометов, автоматные очереди, бомбежка. Визг бомб. Взрывы и смерть товарищей. Но страшно было поначалу. К войне тоже привыкают, привык и Славка. Освоил свою новую специальность, знал телефонный аппарат не хуже опытного связиста. Изредка ему разрешалось дежурить у аппарата. Однажды Славкина смекалка выручила из беды комбата. Была глубокая ночь. Укрывшись поплотней телогрейкой, он сладко спал в дальнем углу командирской землянки. Сержант-телефонист куда-то вышел, а комбат при свете коптилки заполнял наградные листы на отличившихся в бою бойцов. Вдруг Славка сквозь сон услышал близкую автоматную очередь. Вскочил. В землянке темно, а на полу какая-то возня. Славка быстро нашел опрокинутую коптилку, зажег ее и увидел: комбат схватился со здоровенным немецким солдатом, а другой, бездыханный, привалился у входа. Славка, прыгнув на спину фашиста, стал яростно колотить того по голове, а потом, изловчившись, со злостью впился зубами в ухо. Немец взвыл от боли и выпустил комбата. Этого оказалось достаточно, чтобы расправиться с непрошеным гостем. Как выяснилось, два вражеских солдата-разведчика пробрались через передний край обороны и углубились в расположение части. На их пути попалась командирская землянка. Они перерезали телефонный провод и ворвались в нее. Наутро весь полк знал о ночном событии. На глазах у всех комбат крепко обнял мальчика и расцеловал. Командир полка велел представить Славку за подвиг к награде. Дня через два после случившегося Славку вызвали в штаб полка и велели доставить пакет в штаб дивизии, который располагался за рекой. Выслушав напутствия начальника штаба, Славка засунул пакет под гимнастерку и тронулся в путь. Он незаметно спустился в ближайший овраг и зарослями кустарника стал пробираться вперед. Благополучно добрался до берега Северского Донца, огляделся и, не заметив ничего подозрительного, спустился в воду. Держа пакет над головой, переплыл реку и углубился в лес, где находился штаб. Вручив пакет, отправился в обратный путь. Вновь переплыл реку. Но, когда вылез из воды, вдруг услышал воющий звук мин. «Шестиствольными бьют», — определил он. И в этот момент одна из мин разорвалась метрах в трех от него. Славка ощутил удар по голове, на него посыпались комья земли. Очнулся он уже в санбате. Около четырех месяцев провалялся в госпитале Славка. Рана его зажила, он окреп, но голова нет-нет да и побаливала. Но об этом он никому не говорил. Как-то ночью в палату, где он лежал, привезли раненого старшего лейтенанта — танкиста. Товарищи вынесли его из горящей машины. Для сохранения его жизни срочно потребовалась кровь. Услышав об этом, Славка разыскал врача и попросил, чтобы кровь взяли у него. — А вдруг она не подойдет? — спросила врач. Ведь кровь нужна одной группы, У тебя какая? — Не знаю! Вы проверьте. Может, подойдет… Кровь, действительно, подошла. Жизнь танкиста была спасена. Наконец настал день, когда Славка покинул больничную палату. Врачебная комиссия признала его годным к службе в армии, и ему удалось получить направление в школу младших авиаспециалистов. Начальник школы не особенно обрадовался Славкиному появлению. — Ну что мне с тобой делать? — вздохнул он, вертя в руках Славкино направление. — Ведь по годам ты никак не подходишь… Понимаешь?! — А как же сын летчика Каманина Аркадий летает? — возразил Славка. — Ему тоже четырнадцать лет, а он самолетом управляет. Сейчас война… Все воюют. Доводы Славки, видимо, убедили начальника школы. Славку определили учиться на воздушного стрелка-радиста. В учебе и практических занятиях быстро пролетели шесть месяцев. Славка хорошо освоил радиодело, свободно работал на радиостанции, научился стрелять и из пулемета. Первое время практику по стрельбе осваивал на земле, а затем стал подниматься в воздух на самолете ЛИ-2. Его даже похвалили за меткую стрельбу. Пришлось и с парашютом прыгать. Оказалось, ничего страшного нет. Надо только не забывать советы инструктора. Семь прыжков сделал Славка и ужасно заважничал. На выпускных экзаменах начальник школы поздравил его с отличным окончанием школы и присвоением воинского звания младшего сержанта. Вскоре с направлением он покинул школу и выехал в 16-й бомбардировочный авиаполк дальнего действия. Каждую ночь бомбардировщики полка улетали на задание в тыл врага бомбить вражеские склады и воинские эшелоны, И каждый раз Славка вместе с механиком и техником как можно лучше готовили самолет старшего лейтенанта Коляски к полету: тщательно проверяли работу мотора, управление, радиосвязь, подвешивали бомбовый груз. Все дальше и дальше отодвигался фронт, и все чаще поднимались грозные машины в воздух. Сводки Совинформбюро ежедневно сообщали об удачных действиях ночной авиации. Наконец для Славки наступил тот момент, о котором он так долго мечтал. Он возился у самолета, подошел старший лейтенант и сказал: — Сегодня полетишь с нами. Заболел стрелок, а, кроме тебя, взять некого. Все на задании. Так что будь готов… Когда командир экипажа ушел, Славка подбежал к механику и поделился с ним своей радостью: — Сегодня я лечу! — Дождался-таки, — порадовался за помощника механик. — Желаю тебе удачи! В назначенное время один за другим взлетали бомбардировщики и, не зажигая огней, брали курс через линию фронта на те города, где, по данным разведки, противник сконцентрировал большое количество войск, артиллерии и танков. Заняв место стрелка в хвосте самолета; Славка с нетерпением ожидал взлета. Наконец взревели моторы и бомбардировщик вышел на стартовую линию. Остановившись на мгновение, он понесся вперед, убыстряя бег по земле. Момента, когда самолет оторвался от земли, Славка так и не заметил. А когда взглянул вниз, то земля уже была далеко под крыльями. Вскоре перелетели линию фронта, которую Славка определил по орудийным вспышкам и разноцветным цепочкам трассирующих пуль, прорезывающих темноту летнего неба. Там, на земле, шел бой. Когда вышли на цепь, вражеские зенитки открыли сильный огонь. Лучи прожекторов зашарили по небу. Мощные взрывы от бомб, сброшенных на железнодорожные эшелоны с живой силой и техникой врага, сотрясли воздух. Задание было выполнено, и боевая группа бомбардировщиков возвратилась на аэродром. Шесть раз Славка вылетал в качестве стрелка на боевые задания. Во время одного вылета ему пришлось открыть огонь из пулемета по вражескому истребителю. Тот не выдержал огня и отвалил в сторону. Но однажды в полк прилетел командующий авиацией дальнего действия маршал А. Б. Голованов. Увидев в строю летного состава Славку, он приказал отправить его в 39-й гвардейский штурмовой полк радистом. Славка азбуку Морзе изучил еще в школе авиаспециалистов и быстро освоился с новой работой. Основной его задачей была связь с летчиками, которые находились в боевых полетах. Славка принимал от них шифрованные сообщения и срочно передавал на командирский пункт полка. Территорию шести государств исколесил на передвижной радиостанции гвардии старший сержант Слава Яковлев. Следуя за полком, он побывал в Румынии, Венгрии, Болгарии, Чехословакии, Югославии и Австрии. На его гимнастерке кроме гвардейского значка сияли медали «За освобождение Праги», «За взятие Будапешта», «За освобождение Белграда» и «За взятие Вены». В победный 1945 год ему исполнилось 15 лет. Вячеслав Яковлевич Яковлев сейчас живет в Воронеже и работает шлифовщиком. Он почетный донор СССР. В день 25-летия со дня Победы ему был вручен знак «За доблесть и отвагу в Великой Отечественной войне». А. Синельникова Баллада о юном разведчике иля Огнев, как и многие другие елецкие комсомольцы, в годы войны был разведчиком при разведотряде 13-й армии. Не раз он ходил в тыл врага, собирал ценные сведения. В начале 1942 года Виля вместе с Клавой Шаталовой и Сеней Кондаревым был схвачен гитлеровцами, когда возвращался с задания. После страшных пыток гитлеровцы казнили отважных комсомольцев в г. Малоархангельске. Голубые небеса над крышей. Были дни июньские светлы. Жили у соседского мальчишки — Голубая радость — шиншиллы. Приходил он к ним в сарайчик тесный. И в глазах сияние всегда. Одержим мечтою был чудесной: Вдаль водить составы-поезда. А еще он песню об Орленке Хоть часами слушать был готов, И времен гражданской кинопленки, Превращали в явь картины снов. …А над миром — когти черных свастик, И Европа корчится в огне., Спать ложась, мы думали о счастье, А проснулись утром на войне, Позабыть ли, как сирены выли, В затемненных улицах Ельца… Далеко легли дороги Вили В лютом смерче дыма и свинца. Фронтовые тягостные будни: Ночь, как день, и день, глядящий в тьму. На войне солдату даже трудно. А мальчишке вовсе б ни к чему. Разливалась огненная лава По земле советской дорогой. Знаю, что, не думая о славе, Шел разведчик в логово врагов. В родину и в город свой. влюбленный, Нес, как клятву, в сердце слово «месть», Мне теперь назвать его орленком Выпала нерадостная честь. По-другому рассказать бы рада Об орленке людям я была, Но в кольцо фашистская засада Юного разведчика взяла… …Били, жгли горящими свечами, Рвали в пытке крепко сжатый рот. Презирая боль, в ответ молчал он. Под ногами зыбко пол качало. Падал наискось подвальный свод. …В наше время, не в средневековье, Наяву, не в Дантовом аду, По дороге, полной слез и крови, К виселице мальчика ведут. Безъязыкий рот молчаньем скован, А во взоре — света торжество. Захлестнуло петлею пеньковой Юность нерасцветшую его. В День Победы багровели стяги. Гордостью наполнились сердца. И за недошедших на рейхстаге Кто-то написал: «Мы — из Ельца!» А. Гринько Маленький чекист олько что отгрохотали взрывы. Очередная бомбежка принесла Воронежу новые разрушения и человеческие жертвы. Переждав налет в подвале разрушенного здания, взвод чекистов возобновил движение. Младший лейтенант Арефьев получил задачу занять оборону на улице Степана Разина и прикрыть подступы к Чернавскому мосту. Командир вел бойцов к новому оборонительному рубежу. Красноармейцы не узнавали знакомых кварталов. К прежним разрушениям прибавились новые. Извилистая тропка, петлявшая между глыбами железобетона и горами щебня, то и дело прерывалась новыми нагромождениями. Там, где нельзя было обойти препятствия, бойцы, помогая друг другу, прокладывали новую тропку. Так они вышли к небольшому скверику. На развилке улиц Степана Разина, Цюрупы и Сакко и Ванцетти, чуть ниже Манежной площади, чекисты стали занимать оборону в одном из опустевших каменных домов. В это время они услышали песню. Звонкий мальчишеский голос, видимо, в такт шагам, выговаривал: Но, пулей вражеской сраженный, Допеть до конца не успел! Песня раздалась совсем рядом. Из-за угла соседнего здания вышел мальчик и, увидев людей, оборвал ее. Мальчик был невысокий, худой, в сером пиджаке с чужого плеча. Русые, выгоревшие на солнце волосы вихрами торчали на непокрытой голове. Увидев красноармейцев, мальчик рывком выхватил из кармана штанов гранату-лимонку, строго спросил: — Кто такие? — Ершистый! — усмехнулся красноармеец Письменный. — Ты, сынок, убери-ка эту штуковину от беды подальше. Гранатами не играются. А кто мы, видишь сам. — Многие теперь своими объявляются. Я утром видел, как на улице Карла Маркса свои своих окружили и такую перепалку устроили, что не разбери-поймешь. А потом выяснилось: переодетые фашисты хотели наших побить. Только сами же и полегли трупами. Может, и вы такие «свои»? Однако мальчик уже понял, что имеет дело действительно со своими, и спрятал лимонку в карман. — Как зовут? — спросил Арефьев. — Слава. Фамилия Алексеев. — Куда же ты идешь, Слава? — А никуда. С вами буду бить фашистов. Бойцы окружили мальчика, стали расспрашивать его. Слава недавно окончил семь классов, ему четырнадцать лет. Отец погиб на фронте в первые дни войны. Мать неделю назад попала под бомбежку, сгорела вместе с домом. Слава чудом уцелел, успев укрыться в подвале. С тех пор и скитается по городу. — Живу сам по себе, — сообщил он. Бойцы, нахмурив брови, слушали мальчика. Перед ними был один из многих сирот Воронежа. Сколько таких ребят, живших «сами по себе», видели за последние дни бойцы! Многим они помогли эвакуироваться на восток. Но Слава был из тех, кто не желал покидать родного города. — Я все равно не уйду на левый берег. Разрешите остаться у вас, товарищ младший лейтенант, — обратился он к Арефьеву. — Буду помогать вам подносить патроны, ходить в разведку. Я умею бросать гранаты, стрелять из винтовки. Арефьев еще не решил, как быть с подростком, когда у Петровского сквера вспыхнула перестрелка. — По местам! — скомандовал он. Бойцы кинулись к своим позициям. Юркнул куда-то в развалины и Слава. Перестрелка приближалась. Два бойца, ходившие в разведку, прибежали с докладом: — Полк оставил Петровский сквер. Бой идет и Первомайском саду и у мединститута. В нашу сторону свернула большая группа немецких автоматчиков. Новость была неприятной. Командир 233-го полка конвойных войск НКВД майор Д. М. Якубенко лишь на всякий случай выделил взвод Арефьева для прикрытия Чернавского моста. Майор полагал, что в этом направлении будут отходить и другие подразделения. Но теперь получалось так, что полк отступал вдоль проспекта Революции на северную окраину города, а взвод Арефьева оказался отрезанным от главных сил. — Выходить, что, кроме нас, теперь некому защищать Чернавский мост, — сделал вывод Арефьев. — Что ж, будем стоять насмерть. Вскоре разгорелся бой. Чекисты удерживали дом, в котором закрепились, более часа и отразили две атаки гитлеровцев. Слава тоже участвовал в этом бою. Он уже обзавелся автоматом и, перебегая от окна к окну, строчил из него по фашистам. Но вот гитлеровцы подобрались совсем близко, почти окружили чекистов. Надо было уходить. По приказу Арефьева бойцы стали пробираться к соседнему дому. — Надо чуть ниже! — подскочил к младшему лейтенанту Алексеев. — Там каменный трехэтажный дом, очень удобный для обороны. Там жили наши знакомые, я в нем ночевал эту ночь. Я проведу бойцов. Взводный одобрительно кивнул головой и вместе со Славой побежал через двор. Дом, указанный Славой, был действительно удобен для обороны. Он был старинной кладки, из красного кирпича. Деревянные постройки вокруг сгорели, что обеспечивало хороший обзор. Бойцы быстро заняли круговую оборону, взяли под контроль все ближайшие развалины. И когда гитлеровцы приблизились, то сразу же попали под огонь пулеметов, автоматов и винтовок. — А ты, Слава, молодец, понимаешь толк в тактике! — похвалил Алексеева замполитрука Кондаков. В тактике уличного боя Слава, конечно, ничего не понимал. Но он знал, теперь уже до самой реки на улице Степана Разина нет более прочных домов. Как ни пытались фашисты, а подобраться к дому близко не могли. Тогда они подтянули пулеметы, стали бить по окнам и дверям. Однако и это не помогло. Не сумев взять дом силой, враги начали хитрить. — Вы окружены, сдавайтесь! — то и дело кричали они на ломаном русском языке. В ответ гремели выстрелы. Одного из таких «крикунов» подкараулил Слава. Он заметил, как из-под разрушенной стены приподнялся толстый гитлеровец и стал что-то кричать. Славе подумалось, что именно этот толстяк убил его отца. И такая злость взяла его, что он обрушил на неосторожного гитлеровца длинную очередь. Укрываясь за развалинами, фашисты все ближе подбирались к дому. В окна то и дело влетали пули. Младший лейтенант приказал бойцам перебраться на второй этаж. Сам он еще некоторое время оставался внизу с тремя красноармейцами. С высоты второго этажа Слава увидел, что со стороны Малой Чернавской гитлеровцы подтягивают пушку. — Пушка — это плохо, — сокрушенно покачал головой взводный и приказал всем перебраться на третий этаж. Немецкие артиллеристы открыли огонь. Дом задрожал, снаряды пробивали стены, рвались в комнатах нижнего этажа. Повис на железной арматуре сбитый снарядом балкон. После этого немецкие автоматчики ринулись на штурм. В них полетели гранаты. Враги отхлынули. Но не надолго. Поняв, что чекисты находятся на верхнем этаже, гитлеровцы стали осторожно подкрадываться к дому. Они хотели отрезать красноармейцам все пути к отступлению, а потом взять их измором. Взвод оказался в тяжелом положении. Оставался один путь — спускаться вниз и прорываться к реке с боем. В этот момент и подсел к Арефьеву Слава. — Надо забраться на чердак, потом на крышу и по водосточной трубе спуститься во двор, — подсказал он. — Мы, ребятишки, всегда так уходили от «врагов», когда играли в войну. Младший лейтенант воспользовался советом юного воронежца. Пока гитлеровцы рушили снарядами стены дома, красноармейцы перебрались на чердак, вышли на крышу. Вслед за Славой они спустились по водосточной трубе в глухой маленький дворик, а потом незаметно перебежали к другому зданию, где снова заняли оборону. Когда гитлеровцы разобрались, что атаковали пустой дом, ярости их не было предела. Строча из автоматов, поливая свинцом каждую развалину, они кинулись вниз по улице. Потом наткнулись на чекистов и снова завязали бой. Так почти весь день 9 июля 1942 года взвод младшего лейтенанта Арефьева вел неравный бой на улице Степана Разина. Отступая от дома к дому, чекисты все ближе подходили к реке. Они несли потери, но и врагам было несладко. Около каждой оборонительной позиции красноармейцев гитлеровцы оставляли десятки трупов своих солдат. Вечерело, когда остатки взвода Арефьева под напором фашистов вынуждены были покинуть последний дом, стоявший на углу улиц Степана Разина и Пролетарской. За спиной чекистов оставался только Чернавский мост. Три дня тому назад он был взорван, и теперь его развалины стали последним рубежом обороны взвода Алексея Арефьева. Собственно, взвода уже не было. От него осталось меньше половины, но все бойцы были полны решимости биться до конца, чтобы не открыть врагу путь в левобережную часть города. Здесь, у развалин Чернавского моста, взвод Арефьева провел свой последний бой. Он был упорным и кровопролитным. Когда кончились патроны и гранаты, Алексей Степанович Арефьев повел красноармейцев в рукопашную. В последней схватке у моста было уничтожено сорок гитлеровцев. Но и наши все погибли. «О гибели взвода Арефьева доложил мне Слава Алексеев, — читаем мы в воспоминаниях полковника в отставке Д. М. Якубенко. — Парень оказался смышленым, он хорошо знал город и попросился в полковую разведку. Мы оставили Алексеева у себя». Как же уцелел в последнем бою Слава? Оказывается, о нем позаботился Арефьев. Он приказал Славе переправить на левый берег реки тяжелораненого красноармейца и доложить в штаб полка о действиях взвода. Перебравшись с раненым по развалинам моста через реку Воронеж, Слава укрылся в ближайшей воронке. Он видел, как младший лейтенант Арефьев повел семерых оставшихся с ним бойцов в последнюю смертельную схватку. Штаб 233-го полка НКВД Слава разыскал поздно вечером на станции Отрожка. После боя в центре города и на проспекте Революции полк отошел к стадиону «Динамо», потом к Отрожским мостам. Но на другой день подошло подкрепление, и наши части повели наступление на северную окраину города. Вместе со стрелками и танкистами чекисты выбивали фашистов из городского парка культуры и отдыха, со стадиона «Динамо». Был в этих боях и Слава. Теперь он был одет в красноармейскую форму, числился сыном полка и бойцы называли его юным чекистом. Чекист — звание почетное, гордое. Каждый боен НКВД отличался высоким боевым мастерством и смелостью. В этом Слава убедился на примере младшего лейтенанта Арефьева и бойцов его героического взвода. Такими же были и однополчане Арефьева, новые товарищи Славы Алексеева. Они стойко бились с превосходящими силами гитлеровцев на улицах Воронежа за каждый дом и этаж. Фашисты ненавидели бойцов НКВД, называли их «большевистскими фанатиками» и боялись даже раненых, если на них была форма войск НКВД. Гитлеровцы знали, что даже смертельно раненные чекисты не выпускали из рук оружия и способны с последним ударом сердца дать очередь из автомата. Первое время Слава действовал под руководством оперуполномоченного отдела Смерш полка старшего лейтенанта госбезопасности И. И. Головина. — А что такое Смерш? — спросил у Головина Слава. — Расшифровывается просто — смерть шпионам. Это значит, что ни один вражеский лазутчик не должен проникнуть в наши ряды. В то же время мы должны знать намерения противника, численность его войск, расположение его огневых средств. Одним словом, разведка. Только более тонкая. И Игнат Иванович посвятил Славу в тайны вневойсковой разведки, дал советы, как следует вести себя в кварталах, занятых врагом, что говорить при встрече с гитлеровцами. По зданию Головина юный чекист переодевался в гражданскую одежду и уходил к центру города. Возвращался он всегда с ценными сведениями об оккупантах. Приходилось Славе ходить в тыл врага и с полковыми разведчиками, не раз выполнял он задания и командира полка. Это он, Слава, разузнал, что в одном из подвалов сельскохозяйственного института, захваченного фашистами, ютятся семьи преподавателей, не успевшие эвакуироваться. Когда наши выбивали фашистов с территории СХИ, Слава предупредил бойцов, чтобы они не стреляли в сторону подвала, и провел к нему взвод. Позже, когда полк наступал на Воронеж вдоль железнодорожного полотна, Слава пробрался к глубокой балке, где в водосточной трубе прятались жители, и от них узнал, что в железнодорожной будке немцы устроили засаду. Эти данные очень пригодились отделению сержанта Порфирия Петренко. Чекисты незаметно подобрались к будке, окружили ее. Вся вражеская засада была уничтожена, а один фашист захвачен в плен. Слава не участвовал в этой операции, однако вместе с бойцами отделения Петренко получил благодарность. — В этом есть и твоя заслуга, — сказал ему командир полка Якубенко, обняв юного чекиста. Вскоре бои развернулись на улицах Рабочего класса, Калинина, Революции, Обороны. Карт не хватало, а без них трудно было разобраться в путаных улицах и переулках, застроенных частными домами, многие из которых сгорели или были разрушены снарядами. Слава знал эти места как свои пять пальцев, поэтому его часто посылали в разведку. Он умел незаметно прошмыгнуть мимо немецких наблюдателей и часовых и доложить об обстановке в неприятельском стане. Или также незаметно провести в тыл врага взвод или роту чекистов, которые потом бросались в атаку на позиции гитлеровцев с самого уязвимого направления. В тех боях чекистов часто поддерживали тяжелые танки КВ 475-го батальона Героя Советского Союза майора И. И. Маковского. Танкисты-москвичи совсем не знали Воронежа, и Слава не раз был у них проводником. Он взбирался на броню, садился около люка механика-водителя и показывал ему дорогу. Особенно сдружился Слава с экипажем Героя Советского Союза младшего лейтенанта Михаила Серебрякова. До того, как стать танкистом, Серебряков служил в частях НКВД и продолжал считать себя чекистом. — Мы, Слава, оба с тобой чекисты, и пусть враг не ждет от нас пощады, — говорил он своему юному другу. Тяжелые бои шли на окраинах Воронежа, но Слава не роптал на трудности, не жаловался на усталость. Немного соснув, где придется, перехватив что-нибудь из котомки бережливого солдата, он снова был полон энергии. Этого подвижного мальчишку любили все воины полка НКВД и танкисты батальона Маковского, берегли от пуль в горячих схватках с врагом. Но война есть война, она не щадит ни старого, ни малого. Не пощадила она и маленького воронежского разведчика. В одной из атак Слава вызвался быть проводником роты танков. Он, как обычно, занял место на лобовой броне головного КВ около люка механика-водителя. Танк рванулся в переулок, пересек двор, вышел на улицу Калинина. За ним следовали другие машины. Слава знал, где находятся вражеские орудия, и вел колонну в обход их. Фашисты обнаружили наших танкистов, когда было уже поздно. Батарея была расстреляна в упор, а потом и смята бронированной колонной. Атаку танков дружно поддержали стрелки-чекисты. Наши продвинулись вперед и выбили гитлеровцев из двух кварталов. И вот уже в самом конце боя вражеский снаряд угодил в башню машины, на броне которой находился Слава. Брызнули осколки. Сраженный насмерть, мальчик сполз на люк и замер. В бою за родной город погиб Слава Алексеев. Погиб, как солдат, с автоматом в руках, с гранатами на поясе. Очень хочется верить, что когда-нибудь одна из новых улиц Воронежа, которые ныне прокладываются на местах былых сражений, станет носить имя отважного юного чекиста. Б. Осыков Алешкины медали полдень из случайного разговора Петр Васильевич Севрюков узнал о демобилизованном шофере, только что вернувшемся в Сагайдачное. И уже наутро держал путь в дальнее село. Было отчего торопиться начальнику Скороднянской автоколонны — людей в колонне давно уже не хватало, а тут еще прислали десять «студебеккеров» — машин новых, непривычных. В Сагайдачном председатель колхоза подтвердил: — Да, есть у нас такой Алексей Борзых — до самой Германии дошел цел-невредим и вернулся с победой… Отпустить парня в автоколонну? Ну что ж. Договаривайся с Алексеем и забирай молодца… Только говорил сагайдаченский председатель все время с непонятной усмешкой. Севрюков не успел поинтересоваться, отчего это его собеседнику так весело. Порог правления переступил и, с трудом переводя дыхание, то ли после быстрой ходьбы, то ли после бега — в нерешительности остановился мальчишка. В военной форме, с боевыми медалями на гимнастерке, в начищенных до глянцевого блеска кирзачах — но мальчишка, невысокий, круглолицый, краснощекий… Новичка Севрюков проверял сам. Захлопнулась дверца «студебеккера». — Проверь зажигание… Фары. Подфарники… Так. А теперь — сигнал. Коробку передач. — И уже подобревшим голосом: — Ну а теперь, голубчик, трогай. Полегоньку сперва… Сверни вправо… Прямо и прибавь газку… Полегче, полегче! Это ведь не асфальт Европы — тут и в колдобину залететь недолго… Выбравшись из кабины, Севрюков подошел к водителям — они, стоя в сторонке, с интересом наблюдали за проверкой, — раскурил самокрутку, сказал: — Хорош соколик! Шоферы и сами видели: работник к ним пришел стоящий, даром что лет ему чуть-чуть больше шестнадцати. Севрюковское «соколик» сразу приклеилось к Алеше. Звучало оно и ласково и гордо, напоминая, что паренек не только классный водитель, но и фронтовик, кавалер боевых наград. В колонне по-прежнему не хватало людей. Вскоре у Борзых появился ученик — Коля Степанов, был он на год старше своего учителя. Они быстро сдружились, и Коля при каждом удобном случае расспрашивал Алешу о войне, о том, как в неполные четырнадцать лет он попал на фронт. НЕНАВИСТЬ Окна в избе большие, светлые — на совесть строил ее Алешкин отец. Собирался долго и радостно жить, да не довелось: простудился, запустил болезнь и умер в трудном 1933-м. А через несколько лет не стало и матери. И остался Алешка со старшей, пятнадцатилетней, сестрой и двумя совсем маленькими братьями. Ребят взял на свое иждивение колхоз. Смотрят окна на все четыре стороны. И везде с утра до ночи одно: группками и целыми таборами, на подводах, с тачками или с одним чемоданом, узлом едут и бредут беженцы. Постучат, попросят ковшик воды и дальше — скорбные, ссутулившиеся. Ночью окна кровянит багровое зарево — горят колхозные скирды. И чудится Алешке, что из тревожной ночной мглы надвигается неслышными крадущимися шагами огромный зверь и красные сполохи пляшут в его глазах… Утром примчался приятель Ванька Анциферов. — Алешк, айда за село — там машина застряла. Так и стоит брошенная. Первым делом забрались в кабину. Алешка — за руль, Ванька жмет на широкую кнопку. Молчит сигнал. Ванька даже кулаком пристукнул — нешибко так, — молчит, сияли бойцы аккумулятор. — Ты, Вань, пока скорости переключай, — советует Алешка, показывая на торчащий у ног рычаг с круглой черной головкой. И вот они уже мчат вперед по раскисшей рыжей дороге, среди уханья бомб и злых пулеметных очередей. И Лешка громко кричит: — Первую скорость!.. Вторую!.. Поддай, поддай газку! Сначала Ванька охотно выполнял приказы, но вот лицо его скучнеет, и он в самый неподходящий момент неожиданно выпаливает: — Чегой-то ты, Алешка, так раскомандовался, небось это я первый узнал про машину-то… Алешка открывает дверцу кабины, честно уступая водительское место. На подножке он на секунду задерживается, чтобы, подтянувшись на руках, заглянуть в кузов. В тот же миг глаза его улавливают блеск патронной гильзы, и Алешка забирается в кузов. Ванька, забыв про баранку, торопливо следует за приятелем. Они быстро набирают по пригоршне гильз, попадается им и несколько патронов. И уже у самого борта, под ворохом ветоши, Алешкины пальцы вдруг натыкаются на что-то холодное, металлическое. Свободной рукой он отгребает ветошь — и глазам не верит: винтовка. Настоящая! С затвором и ремнем. Огородами, хоронясь от взрослых, приятели проносят ее и маскируют в бурьяне под плетнем. В сумерках Алешка втаскивает винтовку на чердак и надежно прячет под боров печной трубы, туда, где у него хранится десятка два патронов, подобранных и выпрошенных у бойцов. Будто вымерло Сагайдачное. Только окна смотрят на дорогу. Вот она ожила, загудела, заурчала сотнями мощных моторов. Воздух разорвали автоматные очереди — бесприцельные, пущенные наугад, и зазвенело стекло, слезами осыпаясь на завалинки. Немцы не задерживались подолгу в селе. Уходили одни, появлялись другие и с новым пылом принимались шарить по хлевам и погребам в поисках свиней, кур, крынок с молоком и сметаной. Однажды в Сагайдачное пригнали пленных. В изорванных гимнастерках, в грязных бинтах и тряпье, рыжем от кровяных пятен. Бабы, причитая и голося, окружили колонну, совали в дрожащие руки лепешки из отрубей пополам с лебедой, вареную картошку, ломти пареной тыквы. Алешка кинулся к печи, выволок чугунок, опрокинул в подол рубахи и без шапки выскочил на улицу. Его картошка досталась двум бойцам, один из которых — с замотанной в тряпки бесформенной ногой — держался за плечо другого. — Дядечка, вы только почистите сами, она в мундирах, — залепетал Алешка, но, увидев, как, давясь, глотают они картофелины с кожурой, с комочками неотставшей земли, со слезами кинулся обратно, в погреб. В потайном месте откопал шматок сала, бережно запеленутый сестрой в тряпицу, и, сунув за пазуху, кинулся снова на сельскую площадь. Она была уже пуста. А в полдень прибежал человек с хутора Гусек-Погореловки, хватая ртом воздух, прохрипел: Гады наших-то, пленных, сжечь хотят в старой школе. Собирайтесь — може, выручим… Школа с заколоченными окнами и подпертой колом дверью уже горела. Гитлеровцы спокойно, деловито строчили по ней из автоматов. А они, женщины, старики, дети, стояли совсем близко, за хатами, стоило кому-либо высунуться — раздавалась пулеметная очередь. Их мало. И они без оружия. Алешка вспомнил о спрятанной винтовке и что есть мочи припустил в Сагайдачное. «Винтовку и патроны! Выгрести из-под борова все, что есть, и скорей назад. Только б успеть…» В Гусек-Погореловке, подгоняя, жутко трещали очереди. И вдруг стихли. Алешка по инерции пробежал еще несколько шагов, остановился, вслушался. Тихо. Все… Опоздал. Он упал лицом в жесткую придорожную траву, рвал ее, задыхаясь от рыданий, не замечая колючих уколов. Ненависть — жгучая, нестерпимая — поселилась в мальчишечьем сердце. И когда весной 1943 года пришли наши, Алешка упросился с первой же частью на фронт. Его, конечно, не брали. Командир автороты приказал вернуть домой. Но ведь у него по сути не было дома. Так в неполные четырнадцать лет пионер из Прохоровского района на Белгородщине Алеша Борзых стал военным водителем. Рассказать бы, как лихо крутил огромную баранку ЗИС-5 еле видный из-за нее, по-солдатски коротко стриженный мальчишка и как послушная его рукам тяжело груженная боеприпасами машина разворачивалась, петляла и стремительно неслась, ускользая от пулеметных очередей «мессера», от частых бомбовых разрывов… Только не так ведь все было. Не сразу, не само собой пришло шоферское умение. И рычаги не слушались. И заводной ручки не смог осилить Алешка — ставили на его ЗИС лучшие аккумуляторы, чтобы стартер действовал безотказно. И долго еще рядом в кабине сидел дядя Саша — старший сержант Александр Литвинов, готовый каждую минуту прийти на помощь. Спустя два месяца с Литвиновым и другими водителями роты Алешка перевозил боеприпасы со склада. Возили ночами. Днем же, отыскав укромный лог, рощицу и замаскировав машины ветками, еще и еще раз проверяли моторы, ходовую часть и спали по нескольку часов. Вот когда разлюбил он лунные ночи. Полная луна заливала холодным светом все окрест. Отчетливо видны и дорога, и растянувшаяся колонна машин, за каждой из которых — длинный шлейф пыли. Из-за нее приходится держаться на порядочном расстоянии друг от друга. Несколько раз в такие ночи их бомбили. Горели машины, гибли товарищи. Здесь, на трассе, питавшей фронт, в одном строю с опытными воинами получал Алешка первые уроки выдержки, мужества, солдатской сметки. Как пригодились они уже через полмесяца — в жестоких боях под Белгородом! В СТЕПИ ЗА ОСКОЛОМ Алешка вел машину совсем медленно, вглядываясь в быстро густеющие августовские сумерки. Лейтенанта на дороге не было. — И куда это он мог подеваться?.. Алешка уже собирался прибавить газу — в части, конечно, ждут машину с продуктами — и тут различил впереди крохотный мигающий огонек папиросы, а потом и неясную фигуру. — Далеко успели отшагать, товарищ лейтенант, проговорил он, распахнув дверцу кабины. — А чего зря сидеть. Багаж у меня — шинель с полевой сумкой. Да и у склада ни курить, ни просто рассиживаться не полагается… Тебя как зовут. А то я так обрадовался попутной машине даже не спросил. — Борзых, Алексей. — Закурим, водитель?.. Чего молчишь? — Да нет, товарищ лейтенант… — Табаку, что ли, нет? Так у меня папиросы — еще с курсов. Представляешь — полтора месяца обучали. И это когда у вас тут — на дуге — такое творилось!.. Да ты закуривай, Алексей… Сейчас я тебе… — Не курю я, товарищ лейтенант. — Ха… Да ты совсем пацан, парень! На складе-то я подумал, что ты просто ростом не вышел… Сколько тебе? По-честному… — Четырнадцать… По-честному — четырнадцатый… Лейтенант даже присвистнул. — Тринадцать?!. Да как же ты? Машину водишь заправски… Да как тебя взяли-то?.. Ты не бойся, Алеша, начальству докладывать не стану… Разойдутся у Обояни наши фронтовые стежки… Алешка ответил с достоинством: — Я и не боюсь, товарищ лейтенант. Рассказывать долго… — Так и дорога не близкая. Пока доползем по этой пылище, да еще без света… Покой-то какой кругом. Будто войны и в помине нет. Хорошо, если побудет этот покой подольше… Вон луна какая — самая летная ночь. — Лейтенант, приоткрыв дверцу, выбросил окурок и спросил: — Так откуда ты родом? — Здешний я. Из Сагайдачного села. Неподалеку от Белгорода, под Прохоровкой. — Это где наши танкисты с «тигров» да «пантер» шкуры обдирали?! Да… Только то было в степи по левую сторону от Прохоровки, а наше Сагайдачное — по правую, километрах в двенадцати… В конце сорок второго пришел немец и к нам. Бабы, ребятишки — все, кто оставался в селе, попрятались. Мы со старшей сестрой в кладовку забрались. Слышим, загудело, заурчало. Потом из автоматов застрочили. Просто так — по стеклам… Эти ушли — появились другие и давай по хлевам да погребам: «курка, яйко, млеко…» Обчистили, хуже саранчи… Как-то пригнали пленных. Я у окошка сидел… — Ты чего, Алеша? — Тише… Гудит?! — Да нет вроде. Может, почудилось?.. Постой, постой… — Они — бомбардировщики или штурмовики. Фрицевские!.. Держитесь, товарищ лейтенант, тут скоро свернуть можно. В кустах схороним машину, переждем. ЗИС-5, тяжело перевалившись через глубокую колею, скрылся в тени редких деревьев. Они выскочили из кабины и, пригибаясь, отбежали несколько шагов, когда все окрест заполнил резкий, зловещий свист. Содрогнулась земля, больно ударил по барабанным перепонкам тяжелый взрыв. И еще… еще… Каждый раз все ближе. Но вот гул самолетов стал удаляться. — Пронесло вроде… Лейтенант, стряхивая мучнистую пыль с новенькой гимнастерки, чуть удивленно и уважительно произнес: — Видно, приходилось под бомбежкой бывать. — Ничего, я везучий. Так меня, старший сержант Литвинов окрестил. — А на передовой боязно? — Было боязно… На той неделе под Верхопеньем. Пока бой шел, снаряды на предельной скорости подвозили — ничего. А когда стихло, ушли наши вперед. Вылез я из кабины, глянул кругом, а села-то нет. Нет Верхопенья — только головешки черные дымят. Алешка внезапно умолкает, сбрасывает газ — машина еле ползет. В наступившей тишине отчетливо слышится нарастающий гул моторов. — Опять тяжелые… Теперь уже не свернешь — мел кругом, аж слепит. Держитесь, товарищ лейтенант. В лоб атаковать будут. Надо проскочить прямо под ними — не успеют прицельно бросить… ЗИС, тяжело подскакивая на ухабах, оставляя за собой столб пыли, понесся по дороге. Самолеты грохотали уже над головой. Снова — леденящий кровь свист. Грузовик крепко тряхнуло. — Молодец, Алеша! Ну и молодчина! — азартно и совсем по-мальчишечьи выкрикнул лейтенант. — Сейчас развернутся. Фриц не фриц будет, если в погоню не кинется. Надсадный, настигающий рев и пронзительный свист. — Мимо, мимо!.. Целы-невредимы! «Мессершмитты» сделали еще круг, но свиста бомб не последовало, только зло застучали пулеметные очереди. Алешка, красный от возбуждения, крутнув баранку, озорно подмигнул соседу: — Живем, товарищ лейтенант. Теперь одна забота, чтоб мешки с пшеном не прожгло, а то рассыплю по дороге, и кулеш со свинцовой крупой окажется… Лейтенант, ломая спички, старался раскурить папиросу. — Покури, — предложил он наконец Алешке и тут же спохватился: — Да, совсем забыл… Сколько их было, встреч, на фронтовых дорогах… Память не сохранила ни имени, ни фамилии лейтенанта. Хотя, прощаясь у Обояни, он вручил Алешке наспех нацарапанный карандашом на картонке от папиросной коробки адрес: звал к себе домой, где у него — «самая заботливая на свете мама…» Прошло всего несколько недель, и Алешка Борзых стал водителем в дивизионе истребителей танков. Шли упорные бои за Витебск. Под проливным огнем в самое пекло боя подвозил Алешка орудие, ловко с ходу разворачивал, и оно прямой наводкой расстреливало бронированных «пантер» и «тигров». Не раз в критическую минуту приходилось ему становиться и подносчиком снарядов, и вторым номером у заряжающего. В Витебск их 204-я стрелковая дивизия вошла первой и с того дня стала именоваться Витебской. Орденами и медалями наградили особо отличившихся воинов дивизии. Среди них и юного бойца Алешу Борзых. Перед строем дивизиона по всем правилам воинского устава получал он первую в своей жизни награду — медаль «За боевые заслуги». РЫЖИЙ ФРИЦ И дорога, чистенькая, вымощенная камушек к камушку щебнем, и ровные с зацветшей зеленой водой дренажные канавы по ее сторонам, и бор сосновый вековой, не тронутый войной, — все настраивало на такой странный, давно позабытый мирный лад. Вдруг захотелось выключить мотор, оторвать усталые руки от ребристой баранки, выпрыгнуть на дорогу и, перескочив через канаву, кинуться в чащобу. Отыскать куст малины или заросли черники и кидать в рот пригоршни пахучих ягод, и валяться под соснами на горячих от солнца полянах, подставляя лицо ласковым лучам. И слушать, слушать тишину — удивительную, исцеляющую… Вдали тяжело ухнуло и, будто речная гладь, упруго заколебалась земля. Ухнуло еще раз. И еще, еще. Это под Шяуляем — перешли в наступление части дивизии. Туда и торопится с боеприпасами и продовольствием их колонна. Алешка оглядывается — от последнего поворота его отделяет уже с полкилометра, а второй машины все еще не видно. «Ничего, нагонят. Уж если…» — Додумать он не успевает. До слуха доносится непонятное стрекотание. Алешка сбавляет газ, вслушивается — треск уже отчетливей. Впереди — развилка. «Студебеккер» притормаживает. И тут же из-за темно-зеленой стены сосен на развилку вылетает и, повернув, мчит навстречу мотоцикл с черно-белыми крестами. Алешкина растерянность длилась не больше секунды. В следующую он рванул ручку тормоза и, схватив винтовку (она всегда лежала рядом на сиденье), кинулся на дорогу, загородил ее, выставив вперед оружие. Немец проехал еще несколько метров. И Алешка, готовясь нажать на спусковой крючок, закричал отчаянно громко: — Стой! Стой!.. Хальт! Мотоцикл замер. Немец, будто игрушка-дергунчик, вскинул разом обе руки. Алешкины пальцы впились в винтовку. «Стрелять или не стрелять?.. Сколько их еще там? Двое, трое — если разведка, а если целая колонна — с бронетранспортерами или даже танками? А у нас на все девять машин — шесть винтовок да два автомата… Может, выстрелить и поскорей развернуть машину предупредить товарищей?». Алешка напряженно прислушивается — нет, кроме далеких взрывов, ничего не слышно. Немец делает какое-то еле приметное движение, и Алешка снова наводит на него винтовку, взмахами ствола показывает: слезай. И тот, не опуская рук и не сводя глаз со странного маленького русского, что-то быстро-быстро лопочет и соскакивает с седла на дорогу. Ну вот наконец и свои. Выскочили из кабин, окружили мотоцикл и пленного. Кто-то выхватил из коляски автомат, кто-то сдернул с немца каску со словами: «Теперь уж спасать голову ни к чему…» — и умолкли. Алешка, как и все, с удивлением смотрел на взъерошенные, неправдоподобно рыжие волосы мотоциклиста. — Ну, брат Алексей, и фрица ты заарканил — не простого, огненного… Незамысловатую шутку эту товарищи скоро припомнили вновь — пленный оказался не простой птицей, его затребовали в штаб дивизии. А на Алешкиной гимнастерке рядом с первой появилась вторая серебристая медаль со скрещенными винтовкой и клинком. В 1945 году к ним прибавилась третья — «За взятие Кенигсберга». Позади остались десятки освобожденных городов, впереди начиналась Германия. Там, под Штеттином, Алешку и его старших боевых друзей ждала ликующая, пьянящая, как сама весна того незабываемого года, весть о Победе. Алексей Стефанович Борзых сейчас живет и работает на родной Белгородщине, в поселке Скородное. П. Грабор Сын полка орка проснулся от грохота и гула. Где-то за окном пронзительно выла сирена воздушной тревоги. Мать схватила его за руку и потащила в погреб, где уже укрылись три Жоркиных брата и сестренка. Не успели глаза приглядеться к темноте, как послышался крик соседки: — Денисьева, твой дом горит!.. Жорка стремглав выскочил из подвала и увидел, как из-под кровли струйками пробивался дым. «Зажигалка попала», — промелькнуло в голове. Забежав в сарай и схватив брезентовые рукавицы отца, Жорка кинулся к водосточной трубе. — Витька, айда за мной! — на ходу крикнул он брату-близнецу и полез вверх. Витька поспешил за ним. Ребята быстро вскарабкались на крышу и распахнули чердачную дверь. Едкий дым и появившиеся язычки пламени преградили им дорогу. Пока Витька боролся с огнем, засыпая его песком, Жорка ловко схватил одну, потом другую маленькую зажигательную бомбу и выбросил их наружу. Потом поспешил на помощь брату. Вскоре им удалось ликвидировать пожар. Взлохмаченные и перепачканные сажей, ребята победителями спустились вниз, где их ждала испуганная мать. — Вы что, сгореть захотели? — запричитала она. — Не бойся, мама, — ответил Жорка. — Это совсем не страшно… Когда фронт приблизился к городу настолько, что со стороны Дона стали явственно слышны орудийные выстрелы, по улице Орджоникидзе, мимо Жоркиного дома, к Чернавскому мосту потянулись вереницы беженцев и отступающие части. И, глядя на них, Жорка вспоминал отца, который в первый день войны ушел добровольно на фронт и, судя по письмам, сражался где-то под Ленинградом. Жорка и другие ребята выходили из дому и поили уставших от июльской жары воинов. Чем еще они могли помочь им? Так продолжалось несколько дней. А однажды, когда Жорка и Витька вышли на улицу, их встретила пустынная мостовая и какая-то гнетущая тишина. Лишь гарь от пожаров окутывала город. Казалось, все вокруг вымерло. — Жор, пойдем ребят поищем, — предложил Витька. И братья отправились на соседние улицы. Они миновали улицу Карла Маркса и выбежали на Алексеевскую. Их глазам предстала страшная картина: вместо домов, недавно стоявших тут, груды камня, а возле здания райвоенкомата убитые. Ребята услышали тихий стон. У стены сгоревшего дома увидели двух лежащих на земле бойцов. Один из них с трудом приподнял голову, посмотрел на мальчишек и запекшимися губами тихо промолвил: «П-и-т-ь…» Напоив раненых, они предложили им перебраться в более безопасное место. Через два дома Жорке удалось разыскать уцелевший подвал. Хотя здание и было разрушено, но лестница в подвальное помещение сохранилась и ход не завалило кирпичом. Лучшего места для укрытия, пожалуй, трудно было найти поблизости. Им удалось перенести сюда сначала одного, а следом другого бойца. Затем ребята отправились на поиски продуктов и медикаментов. У завода имени Ленина они обнаружили какой-то склад и набрали там сухарей, сахару, соли и несколько банок консервов. Нашли они йод и бинты, даже прихватили большой кусок, метра три, марли. Накормив раненых и уложив их поудобней, ребята отправились домой. Не успели они перейти через улицу, как послышался звук мотора и из-за угла выскочил мотоцикл. В нем сидели трое немцев. Через несколько минут появилась большая колонна вражеских солдат. Потом, ревя моторами, проехали танки, грузовые машины, запряженные лошадьми повозки и опять солдаты в серо-зеленой одежде с засученными по локоть рукавами. Фашисты озирались по сторонам, с опаской приближались к развалинам домов и оглашали их пустоту автоматными очередями. Чтобы не попасться им на глаза, Витя и Жора укрылись за бугром и оттуда, затаив дыхание, наблюдали за действиями оккупантов. Вдруг где-то впереди прогремело несколько взрывов. Движение вражеской колонны остановилось, и раздались крики: «Рус, рус, партизан…» Лишь вечером Жора узнал, что тут произошло: вражеская колонна наскочила на мины. Прошло несколько дней. Братья Денисьевы, избегая встреч с гитлеровцами, каждое утро и вечер пробирались в знакомый подвал к раненым, их было уже шесть человек. Они кормили, поили их. Когда бойцы немного поправились, то перебрались поближе к линии фронта, чтобы перейти к своим. Удалось ли им это или нет, об этом Жора и Витя так и не узнали. Кто-то донес немцам о том, что они помогают раненым красноармейцам. Гитлеровцы кинулись сначала в подвал, но там уже никого не было. Стали искать ребят. Схватили их на улице, когда Жора и Витя шли домой. Ребят привели на Мясную гору и втолкнули в здание, где размещался какой-то штаб. Здоровенный рыжий немец кинулся на ребят с костылем. — Партизан, сольдат, — закричал он и больно ударил Жору костылем. Появившийся переводчик стал задавать вопросы. — Кому несли продукты? Где спрятались партизаны? Братья расплакались, и сквозь слезы Жора ответил, что никаких партизан они не знают. Услышав ответ, рыжий фашист еще раз ударил мальчика ногой в живот и приказал посадить ребят в яму во дворе и поставить часового. До позднего вечера просидели Жора и Витя в яме. А когда часовой куда-то отлучился, помогая друг другу, ребята выкарабкались наверх и задворками кинулись наутек. Дома они застали мать всю в слезах. — Вражины вас искали, — сказала она. — Уходите на левый берег. Не дадут они вам покоя, а я уж укроюсь где-нибудь. На рассвете ребята отправились в путь. Им удалось по улице 25 лет Октября незамеченными спуститься к реке. Не успели доползти до воды, как с левого берега послышались выстрелы и над головами с воем понеслись снаряды. Несколько из них разорвалось поблизости. Ребята растерялись. Витя кинулся бежать по берегу в сторону высокого бурьяна, а Жора бросился в реку. Ему удалось схватиться за плывшую доску и выбраться на другой берег. Здесь он заметил большую воронку от бомбы и спрятался в ней. Лишь дождавшись темноты, Жора осторожно тронулся в путь. На какой-то миг ему стало страшно, и он решил вернуться домой. Но тут же поборол страх и стал продвигаться вперед, укрываясь от свистящих пуль и минометных осколков в зарослях болотного камыша. Казалось, что пути не будет конца. Он так устал, что руки и ноги уже не слушались его «Еще немножко, еще…» — подбадривал он себя, и когда силы совсем иссякли, Жора услышал над собой грозный оклик: — Кто идет? — Я свой, русский, — почти прошептал Жора. Подошли двое бойцов. Один из них взял мальчика на руки, принес в землянку и уложил спать. Утром Жора рассказал о себе. — Да, брат, натерпелся ты, — посочувствовал ему командир. — Ну, а теперь расскажи, что видел у фрицев? Например, пушки и где они стоят? Или еще что? — Пушки видел на Мясном базаре. Они стоят стволами в нашу сторону. И немцев много. — А еще что видел? Жора сообщил о тех окопах и замаскированных пулеметах, на которые случайно наткнулся, спускаясь к реке. — Спасибо. Пожалуй, эти сведения нам пригодятся, — сказал командир и добавил: — Что же теперь с тобой делать?! — Можно, я останусь? — вырвалось у Жоры. — Какой ты прыткий. Нет, брат. Придется в тыл тебя отправить. Рано тебе еще воевать. Недолго Жора пробыл в воинской части. Командир нашел машину, отправлявшуюся в тыл за продуктами, и пристроил в ней мальчика. Он сказал что-то шоферу и вручил ему записку. — Будет исполнено, товарищ капитан! — ответил водитель. Часа через три, изрядно поколесив по лесным дорогам, грузовик выехал на магистраль и помчался на север. Быстро мелькали села и хутора. Наконец въехали в большой населенный пункт. У одного из домов шофер остановил машину и вместе с Жорой вошел в помещение. Их встретила пожилая женщина с приветливым усталым лицом. Она бегло прочла записку, которую вручил ей водитель, и ответила: — Все ясно. Можешь оставаться, герой! В детском доме, куда попал Жора, было неплохо. Но оставаться в нем он и не думал. И однажды, улучив момент, убежал, перебрался по наведенному мосту через Дон и очутился на правом берегу. Отправившись вниз по реке, он добрался до села, где в обороне стояла одна из частей 240-й стрелковой дивизии. Попал он к артиллеристам. Солдаты радушно приняли мальчика. Он помогал им чистить картошку, носить дрова, ухаживать за лошадьми. Жора выполнял любую работу, лишь бы остаться при части. В конце концов по просьбе всей батареи Денисьев был принят в 836-й стрелковый полк. Его одели в военную форму, поставили на все виды довольствия и вручили красноармейскую книжку. Прошло несколько месяцев. Воронежский фронт на сотню с лишним километров отодвинулся на запад и юго-запад. Позади остался Воронеж, Нижнедевицк, станция Касторная и многие воронежские и курские хутора и села. В наступательных боях дивизия вышла на Курский выступ и укрепилась на оборонительных позициях. Суровая фронтовая жизнь изменила Жору. Он возмужал, посерьезнел. В движениях уже не было мальчишеской суетливости. Жора был связным. Хорошо ориентируясь на местности, он скрытно и бесшумно пробирался через трудные участки и вовремя доставлял на КП батальона нужные сведения, за что не раз получал благодарности командиров. Изредка во время боя ему разрешали выполнять роль подносчика снарядов. — С нашим сынком не пропадешь, — не раз говорили заряжающие. — Ни секунды простоя. Как-то при разговоре капитан Капралов спросил Жору: — Ты долго думаешь в пионерах быть? — Как быть?! — не понял мальчик. — Да так… Не пора ли в комсомол вступить? — А примут? Ведь мне всего тринадцать лет… — Я думаю, примут. Парень ты боевой. Так что пиши заявление. Я поддержу. Через несколько дней Денисьева вызвали на комсомольское собрание, которое состоялось в блиндаже. Комсомольцы батареи единодушно поддержали его кандидатуру. И вскоре Жоре был вручен комсомольский билет. …После разгрома гитлеровцев на Курской дуге и стремительного наступательного марша 240-я дивизия, в которой служил Жора, вышла к Днепру, форсировала его и закрепилась на правом берегу для наступления на Киев. Шестого ноября, в канун праздника Октября, Москва громом орудийного салюта возвестила всему миру об освобождении столицы Украины. 240-я дивизия получила название Киевской, многие Жорины однополчане были награждены орденами и медалями, а сыну полка в красноармейскую книжку была вписана благодарность Верховного Главнокомандующего. Получил он и награду — медаль «За боевые заслуги» — за подвиг у города Фастова. А было вот что. Полковая батарея Капралова отражала яростные атаки противника. Прямым попаданием из вражеского танка одно орудие было разбито, и весь расчет погиб. Комбат приказал Жоре передать командиру другого орудия приказ сменить позицию. Тот выполнил поручение и вернулся обратно. В это время враг ввел в бой новые танки. Ему удалось отрезать пехоту батальона и обрушить огонь на артиллеристов. Батарейцы прямой наводкой стали в упор расстреливать танки и вражеских автоматчиков. В разгар поединка из орудийного расчета старшего сержанта Овчинникова сразу выбыли два бойца. Стало некому подносить снаряды. — Сынок, помогай! — крикнул Жоре командир орудия. Не обращая внимания на свист пуль, разрывы мин и снарядов, Жора без отдыха подносил и подносил боеприпасы артиллеристам. А когда те меняли позицию, то хватался за лафет и помогал катить пушку на новое место. До подхода подкрепления отважным артиллеристам удалось уничтожить еще три танка и много гитлеровцев. Враг отступил. За это участие в бою Жора и получил первую правительственную награду. Так с боями, оставляя позади сотни и сотни километров освобожденной от фашистов земли, младший сержант Денисьев вместе с артиллеристами мартовским днем сорок четвертого года пересек государственную границу и ступил на румынскую землю. Сын полка уже был разведчиком-артиллеристом. Вместе со взрослыми он не раз пробирался в расположение врага, засекал огневые точки противника и иногда сам вел корректировку огня своей батареи. Особенно он любил ходить в разведку с сержантом Колей Хлы-бовым, молодым парнем, прибывшим в батарею пз госпиталя. — Главное, Жоржик, не пасовать. Смелость города берет, — поучал тот юного разведчика. — Фрид сам трус, особенно ночью. — И Николай рассказывал какой-нибудь эпизод из своей богатой боевой биографии. Однажды в разгар боев в отрогах Карпат в батарею прибыл связной и, разыскав Денисьева и Хлыбова, передал им приказание командира батальона срочно прибыть в штаб. В землянке их уже ждали. Кроме комбата и начальника штаба собрались командиры противотанковых батарей был здесь и капитан Капралов. Увидев его, Жора пробрался к Михаилу Васильевичу и шепотом спросил: — Что-нибудь важное? — Важное. Сейчас узнаешь. — Кажется, все в сборе, — окинув взглядом присутствующих, сказал комбат. — Попрошу всех поближе… Когда все сгрудились у разложенной карты, комбат показал пальцем на безымянную высоту и пояснил: — Здесь сильное укрепление врага. Много огневых точек. Есть артиллерия. Подступы заминированы, а перед траншеями — проволочное заграждение. Перекрестный огонь не дает нашим развить наступление. Из четырех посланных разведчиков трое не вернулись назад. Мы решили послать выявить огневые точки наших опытных разведчиков — Денисьева и Хлыбова. Уверен, что они выполнят задание… Рано утром разведчики отправились в опасный путь. Следом за ними шел старшина Медведев, которому было приказано протянуть связь. Выпавший туман пеленой окутал землю, скрыл от вражеских глаз фигуры смельчаков. Осторожно, шаг за шагом разведчикам удалось с левого фланга близко приблизиться к гитлеровским укреплениям. Невдалеке Жора заметил подбитый фашистский танк и предложил Николаю укрыться за ним. Не успели они окопаться возле машины, как почти рядом ударил замаскированный вражеский пулемет. Медведев, уже успевший наладить связь, передал на батарею координаты засеченной огневой точки. Первые снаряды, пущенные артиллеристами, разорвались где-то сзади. Жора прильнул к телефонной трубке и поправил наводчика, тот изменил прицел, и два снаряда один за одним точно накрыли цель. Пулемет замолчал. Противник всполошился и открыл яростный ответный огонь, что было на руку разведчикам, Жора и Николай засекали места нахождения пушек, пулеметов, минометов, а старшина передавал сведения. Вдруг телефон замолк, треск в трубке оборвался и не стало слышно позывных. — Линия порвана! — крикнул Медведев. Жора с Николаем быстро выбрались из укрытия и поползли. Метров через четыреста Жора обнаружил перебитый осколком провод, быстро связал его. Когда разведчики поползли обратно, их заметили фашисты и открыли огонь. С трудом удалось добраться до танка. Гитлеровцы перенесли огонь сюда. Оценив обстановку, Медведев приказал сменить позицию. Всем троим удалось под огнем благополучно миновать небольшую открытую площадку и залечь в глубокой воронке. В свою очередь фашисты, обнаружив исчезновение разведчиков, высыпали из окопов и мелкими перебежками стали приближаться к ним, стараясь взять в кольцо. Не отрываясь от телефона, старшина вел корректировку огня. По его команде снаряды метко разили врага. Потом раздались крики «ура». Наши бросились в атаку. Им удалось сломить сопротивление врага и овладеть высотой, склоны которой бы-ли усеяны вражескими трупами. За отличное выполнение задания Жора, Николай и старшина Медведев получили лично от командующего армией благодарность и представлены к боевым наградам. Жоре была вручена медаль «За отвагу». В одном из боев Жора потерял своего любимого командира капитана Капралова. Это случилось на подступах к румынскому городу Гора-Гумора, где враг создал сильные оборонительные укрепления. Первому батальону и артиллеристам Капралова удалось ворваться на городские улицы. В этот момент из оконного проема трехэтажного здания раздался винтовочный выстрел, и пуля немецкого снайпера смертельно ранила Михаила Васильевича. «Прощай, сынок!» — успел прошептать он подбежавшему на помощь Жоре и затих. Когда боевые друзья опускали гроб в братскую могилу, Жора плакал навзрыд и шептал побелевшими губами: «Я отомщу… отомщу…» И свою клятву он сдержал. Его маленькую фигурку можно было видеть на боевых участках у озера Балатон, на улицах Будапешта, при форсировании Дуная и Тиссы, при освобождении чехословацких городов Братиславы, Банска-Бистрицы, Брно, Праги. Он был награжден второй медалью «За боевые заслуги». Полученные им три нетяжелых осколочных ранения и две контузии не помешали Жоре закончить войну и День Победы встретить в освобожденной столице Австрии — Вене. После войны Жора Денисьев возвратился в родной Воронеж. Разыскал своих близких — мать, братьев, сестру. Пришел с фронта и отец. Не теряя времени, Жора пошел учиться в ремесленное училище на токаря, успешно закончил его, получил разряд и с сорок седьмого года, вот уже двадцать седьмой год, трудится по специальности на Воронежском механическом заводе. Он ударник коммунистического труда, один из лучших производственников цеха. К боевым наградам у него прибавилась еще одна — юбилейная ленинская медаль. Ежегодно коммунист Жорж Анатольевич Денисьев на День Победы выезжает в столицу Украины — город Киев, где встречается с друзьями военных лет, украинскими пионерами и школьниками, с которыми уже много лет ведет переписку.